Герцен Александр Иванович
О месте человека в природе

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

А. И. Герцен

О месте человека в природе

   А. И. Герцен. Собрание сочинений в тридцати томах.
   Том первый. Произведения 1829-1841 годов.
   М., Издательство Академии Наук СССР, 1954
   Дополнение:
   Том тридцатый. Книга вторая. Письма 1869--1870 годов. Дополнения к изданию.
   М., Издательство Академии Наук СССР, 1965
   

ПРЕДИСЛОВИЕ К ИЗДАНИЮ

   Настоящее собрание сочинений А. И. Герцена является первым научным изданием литературного и эпистолярного наследия выдающегося деятеля русского освободительного движения, революционного демократа, гениального мыслителя и писателя, сыгравшего, по словам В. И. Ленина, "великую роль в подготовке русской революции".
   Революционная деятельность Герцена, условия многолетней политической эмиграции, цензурно-полицейские преследования сочинений великого писателя в России, не прекращавшиеся на протяжении более полувека,-- все это мешало распространению произведений Герцена среди широких кругов русских читателей вплоть до Великой Октябрьской социалистической революции. Как известно, при жизни Герцена собрание его сочинений осуществлено не было. Издания отдельных произведений ("Кто виноват?", "Письма из Франции и Италии", "С того берега", "Былое и думы" и др.) или небольших сборников ("Прерванные рассказы", "За пять лет". "Из "Колокола" и "Полярной звезды"" и др.), предпринимавшиеся Герценом в Лондоне и впоследствии в Женеве, лишь в небольшой степени восполняли этот пробел. Основная масса герценовских произведений продолжала оставаться разбросанной в различных, преимущественно периодических, изданиях -- газетах, журналах, сборниках. Значительная часть литературного наследия Герцена при его жизни вообще не была опубликована.
   Вопрос об издании сочинений Герцена возник сразу после его смерти. По материалам семейного архива писателя в 1870 г. было осуществлено издание "Сборника посмертных статей Ал. Ив. Герцена" (Женева, 1870; 2-е изд.-- 1874). В 1875--1879 гг. в Женеве вышло в свет десятитомное собрание сочинений Герцена. Однако при всем политическом и литературном значении женевского издания его научная ценность была невелика даже для своего времени. В собрании были представлены далеко не все тексты, опубликованные при жизни Герцена, в частности, почти совсем не вошли в него статьи из "Колокола". Несмотря на то, что в распоряжении редактора издания, Г. Н. Вырубова, находилось богатейшее собрание рукописей Герцена, хранившихся в архиве его семьи, издание из числа неизвестных ранее произведений ограничилось публикацией лишь некоторых (дневник и др.). Не была продумана композиция издания. В текстологическом отношении женевское издание но только не разрешило, но даже не поставило перед собою каких-либо научных задач.
   Русскому читателю женевское собрание в основном остались неизвестным. Сочинения Герцена еще долго продолжали находиться в царской России под строгим и безусловным запретом. Даже в 1890-х годах, когда было задумано первое русское собрание сочинений Герцена, оно не было разрешено властями, и потребовалось свыше 10 лет хождений по цензурному ведомству, чтобы добиться права на осуществление этого издания. Оно вышло в 1905 г. в 7 томах; дополнительный, VII том был посвящен переписке Герцена с Н. А. Захарьиной в 1830-х годах. Однако это -- павленковское (по имени издателя) -- собрание сочинений Герцена было изуродовано цензурными пропусками и искажениями. Многие произведения Герцена вообще не были включены в это собрание. В отношении подготовки текстов павленковское издание характеризовалось крайней небрежностью, обилием ошибок, полным произволом в расположении материала.
   Издание сочинений Герцена, свободное от цензурного вмешательства, стало возможным лишь после победы Великой Октябрьской социалистической революции. В первые же годы Советской власти было продолжено и успешно завершено 22-томное издание "Полного собрания сочинений и писем" Герцена, осуществленное под редакцией М. К. Лемке при ближайшем участии дочери писателя, Н. А. Герцен. Первые восемь томов издания, вышедшие до революции, были дополнены списками сделанных при печатании цензурных исключений.
   В издании под редакцией М. К. Лемке было впервые сведено воедино литературное, а также эпистолярное наследие великого писателя-революционера. Значительное количество текстов Герцена вообще стало известным и вошло в научный обиход в результате многолетних архивных изысканий М. К. Лемке. В то же время многие принципы редакционной и текстологической работы, положенные в основу его издания, в научном отношении оказались несостоятельными. Произведения, письма и документы печатались в общей хронологической последовательности; без достаточных оснований редактор избирал в качестве источника основного текста некоторых произведений Герцена (например, "Письма из Франции и Италии") их ранние редакции, а не последние прижизненные публикации; произвольно были определены состав и композиция "Былого и дум" и т. д. Существенные недосмотры и ошибки были допущены при подготовке текстов Герцена.
   Таким образом, задачи научного издания сочинений Герцена продолжали оставаться неразрешенными. Это привело к отсутствию канонических текстов произведений Герцена в последовавших изданиях его беллетристики, философских сочинений, "Былого и дум". Следует учесть также, что за прошедшие после окончания издания М. К. Лемке почти три десятилетия стали известны многие новые тексты произведений и писем Герцена, опубликованные в ряде изданий как в СССР ("Литературное наследство" и др.), так и за рубежом. Все это с большой остротой поставило перед научными учреждениями нашей страны вопрос о новом издании собрания сочинений Герцена.
   Настоящее издание собрания сочинений и писем А. И. Герцена, осуществляемое по постановлению Президиума Академии Наук СССР от 7 сентября 1951 г., по сравнению с предшествующими собраниями сочинений является наиболее полным. Оно включает в себя все доступные ныне произведения и письма Герцена, как законченные писателем, так и сохранившиеся в отрывках или черновых набросках. Однако и это издание не может еще претендовать на исчерпывающую полноту. Значительная часть документального наследия писателя продолжает оставаться в различных зарубежных архивных фондах и частных собраниях и до сих пор не поддается точному учету. Неизвестна, например, судьба архива "Колокола", не обследованы многие архивохранилища в Западной Европе и Америке, остается недоступной переписка Герцена с рядом выдающихся деятелей западноевропейского освободительного движения и общественной мысли, еще не выявлены полностью статьи Герцена в иностранной периодической печати. Кроме того, затеряны некоторые материалы, находившиеся в архивах частных лиц в России (например, Т. П. Пассек). Редакция надеется, что настоящее издание будет способствовать дальнейшей успешной работе в области разыскания новых документальных материалов, связанных с жизнью и деятельностью Герцена.
   Издание рассчитано на 30 томов. Его основная задача -- опубликование научно проверенного текста произведений и писем Герцена на основе рукописей, прижизненных публикаций, указаний самого писателя и других материалов. Произведения печатаются, как правило, по тексту последнего прижизненного авторизованного издания, с восстановлением по сохранившимся материалам мест, исключенных или искаженных цензурой или самим автором в силу цензурных условий, а также мест, переделанных редакторами без согласия автора, с устранением технических ошибок и погрешностей и т. п. Произведения и их части, которые не появлялись в печати при жизни писателя, и письма Герцена печатаются по рукописям, а при отсутствии рукописных источников -- по наиболее авторитетным публикациям, редакторы которых в свое время располагали рукописями Герцена ("Сборник посмертных статей", женевское издание, издание М. К. Лемке и др.). Другие редакции произведений, имеющие самостоятельный интерес ("Доктор Крупов", "Письма из Франции и Италии", "Долг прежде всего", отдельные главы "Былого и дум" и т. п.), варианты и разночтения между окончательной редакцией текста и первопечатными публикациями и рукописями, а в существенных случаях также зачеркнутые места рукописей печатаются после основного текста каждого тома издания.
   Произведения располагаются в хронологическом порядке (в основном по датам написания), за исключением литературного наследия Герцена 40-х годов -- публицистики, философских сочинений и художественной прозы, соответственно объединяемых в отдельные тома (II--IV), а также дневника 1842--1845 гг., представленного в одном втором томе. "Былое и думы" (тома VIII--XI) печатаются по дате начала работы над ними Герцена (1852 г.). Письма Герцена выделяются в особые тома -- с XXI по XXIX -- и располагаются в хронологической последовательности. В последний, XXX том войдут дополнения к изданию, уточнения и поправки к ранее вышедшим томам, сводные указатели ко всему изданию.
   Юношеские переводные статьи и рефераты Герцена, статьи и заметки, в отношении которых авторство Герцена нельзя считать окончательно установленным, статьи и заметки, подписанные Герценом и Огаревым, но написанные одним Огаревым, и некоторые другие материалы печатаются в "Приложениях" к соответствующим томам издания.
   Тексты Герцена на иностранных языках приводятся на языке подлинника с русским переводом в основном тексте тома. Соответственно на языке подлинника с русским переводом печатаются первоначальные редакции и разночтения текста на иностранных языках.
   Переводы отдельных иноязычных слов и фраз, а также редко встречающихся варваризмов, даются в подстрочных примечаниях, с указанием: Ред.; переводы иноязычных названий произведений, сборников, периодических изданий -- в указателе, в конце каждого тома. Подстрочные примечания самого Герцена печатаются без указания об их принадлежности автору.
   Тексты произведений Герцена печатаются по современной орфографии и с применением правил современной пунктуации. При этом сохраняются все особенности в написании слов, отражающие произношение их, отличное от современного (снурки, теперичная, скрыпеть, противудействие и т. п.) или обусловленные приемами русского начертания иноязычных слов, характерными для XVIII и первой половины прошлого века (резигнация, феория, рестаурация, ипотеза и т. п.). Собственные имена пишутся так, как их писал Герцен, причем различия в их написании, встречающиеся в разных произведениях, не устраняются (Бэкон -- Бакон, Ньютон -- Невтон, Дидро -- Дидеро и т. п.). Полностью сохраняются типические особенности в области лексики, формы слов и синтаксических конструкций (скрозь, перламутовый, назаперти, роля, станса, гондоль, вороты, вертать, прозябение, симпатизировать с..., способствовать к... и т. п.).
   Пропуски слов, которые удается восстановить по рукописям или на основании свидетельств самого Герцена, оговариваются в комментариях. Слова, ошибочно пропущенные в первоисточнике, восстанавливаются по смыслу и приводятся в угловых скобках. Явные опечатки или описки в воспроизводимом источнике исправляются без оговорок. При воспроизведении рукописных источников после слов, чтение которых сомнительно, ставится знак вопроса в угловых скобках: . Таким же знаком сопровождаются в отдельных случаях слова или фразы, если их смысл не совсем ясен, а сохранившиеся источники текста не дают возможности внести поправки. На место неразобранных слов ставится: <3 нрзб.>, где цифра означает количество неразобранных слов.
   Комментарии к произведениям и письмам Герцена ставят своей задачей освещение вопросов, непосредственно связанных с творчеством и деятельностью Герцена. Комментарий содержит указания на источники текста и основные сведения из истории создания и цензурной истории произведения, дает сжатую характеристику произведения, освещает вопросы датировки и авторства Герцена. В тех случаях, когда понимание отдельных мест произведения представляется затруднительным, комментарий включает в себя необходимый материал, который облегчает правильное понимание содержания произведения и раскрывает встречающиеся в тексте намеки, наименования, сопоставления. Комментируемые места текста обозначаются знаком *. В каждый том издания входит указатель имен и библиографических названий, упоминаемых в основном тексте.
   Настоящее издание Собрания сочинений А; И. Герцена осуществляется Институтом мировой литературы им. А. М. Горького Академии Наук СССР при участии Института русской литературы (Пушкинский Дом), Института философии и Института истории АН СССР.
   

О МЕСТЕ ЧЕЛОВЕКА В ПРИРОДЕ
(ПОСВЯЩАЕТСЯ Т. П. ПАССЕК)

Горе вам, книжницы и фарисеи, яко очищаете внешнее сткляницы... *
(Матф., XXIII. 25).

Semblables aux physiologistes los philosophes
critiques ont fait de l'univors ce que ceux-la ont
fait de l'homme vivant -- un cadavre.
"Reli St. Simonienne". E. Rodrigues (p. 168) {*}.

{* Подобно физиологам, представители критической философии сделали из вселенной то, что те сделали из живого человека,-- труп. "Религия сен-симонизма". Э. Родриг (стр. 168) (франц.).-- Ред.}

   Законы природы, проявление ее жизни -- постоянны и неизменяемы в отдельном феномене и во всем мире феноменальном. Так и хронологическое развитие ее носит отпечатки строжайшей последовательности; постепенно восходит она от простого к сложному, начавшись телами тайножизненными и оканчиваясь самопознанием. Какое место развивающаяся природа предоставила человеку?
   Было время, когда планета наша, неустроенная, но словам боговдохновенной геогонии*, ненаселенная, неоконченная, носилась в беспредельном пространстве солнечной системы; дикие, необузданные силы природы яростно бушевали на ней; огромные скалы гранита дробились, засыпая своими обломками другие развалины, другие обломки; клокочущие реки растопленных металлов обтекали поверхность ее, чуждую всяких жителей; "но и чрез сии разрушения видна цель творения",-- говорит историк природы Гердер. Сим хаотическим состоянием началось развитие планеты; из стихийного бытия она переходила к бытию собственному и началась одной природой неорудной*, требующей наименьшей степени жизни, живуще" смертью прочих царств {Надеемся, что г-н Максимович простит нам* похищение сего прелестного выражения.}; когда она образована достаточно, после появления первозданных горнокаменных пород, бушующие силы стихают, необъятная теплота, сплавившая в шар нашу планету, уменьшается, устремления огненные реже проторгаются на поверхность, и она овлажена водою, падающей из атмосферы, которая не могла низвергнуться на каленую поверхность. Явились условия жизни растительной -- явились растения, и с самого начала, т. е. с растений бессеменодольных. Доселе в недрах земли, среди пород второзданных, остались следы этих гигантских папоротников, вытянутых в необъятную форму более нежели тропическим жаром, повсюду бывшим. Поверхность охлаждалась, сильнее стремилась на нее вода, и яростные потоки, изрывая долины, образуя горы, отторгая скалы, растворяя камни, уничтожили первых населителей земной поверхности и скрылись, оставя за собою бесчисленное множество водяных животных. Так, кажется, порядок нарушился, ибо за бессеменодольными растениями должны бы были явиться семенодольные. Нет, низшее в животном царстве не совершеннее высшего в растительном. Возьмите магнолию, прелестную восточную магнолию, и сравните ее с каким-нибудь полуживым слизняком. Степени жизни образуют круги пересекающиеся. Далее новые следы и остатки растений и животных и новые следы переворотов, погубивших их, и в числе оных звери, огромные, соответствующие тогдашней колоссальности и разрушений и созданий. Хотите ли вы видеть эту природу, дикую, неоконченную, колоссальную? Тогда оставьте Европу -- посредственную, истасканную Европу,-- в ней все половинно и бедно; оставьте ее полумертвые сосны, ее полуживые липы,, ее плачущие тополи, ее узкие реки, ее умеренный климат, ее вечную Швейцарию с своими ледниками. Ступайте туда, где кора баобабы вам скажет о нескольких столетиях своего бытия, где гордая, благородная пальма надменно подымает коронованную голову свою; ступайте туда, в Новую Голландию*, в ту девственную страну, к которой еще едва прикоснулась рука человека; туда, где на всей земле еще не зажили рубцы и раны ужасных переворотов, где каленое небо вас сожжет, где близок океан и где что-то допотопное вам напомнит орниторинха*, с которым скорее встретитесь, нежели с человеком. Почти такова была и природа второзданная; но снова льется пламя из недр земли, снова вода заливает высочайшие горы,-- царствует разрушение, после него третьезданные области, на которых мы обитаем. Труды Гумбольдта, Броньяра, Кювье распластали перед нами шар земной до самого ядра его, кости животных допотопных -- мамонты, мастодонты, палеотерии -- найдены и определены с точностию. Но где же homo diluvii testis {человек -- свидетель потопа (лат.).-- Ред.}? Это загадка для геологов прошлого века. Она разрешилась тем, что Кювье доказал невозможность найти их. Итак, образующая природа отделила целым миром развалин и разрушений, океанами потопов и огненными извержениями царство животное от царства са-мопознательного. Творец желал, чтоб природа вполне развитая представилась царю своему -- человеку, необходимому для природы; кто без него оценил бы творение и благоговел бы пред творцом и любил бы его? С появлением человека прекращаются эти повсеместные перевороты, и чем далее, тем они реже. Теперь нам изредка природа напоминает власть свою вулканическими извержениями, частными потопами и сотрясением земли. Так после сильной бури усталая туча уходит за небосклон, но еще издали слышны по временам глухие перекаты грома, и бледная молния, мгновенно вспыхивая, озаряет окрестности. Дикие, всеобщие перевороты исчезли. Природа бережет любимое дитя свое -- человека.
   И кто же этот человек, превознесенный над всею природою? Неужели животное, как и все прочие? Для разрешения сего кинем взгляд на восхождение бытия от ископаемого до человека.
   Различные степени проявления жизни выражают различные идеи, и хотя они сбегаются на рубежах своих, но ярко разделены (допустим выражение) центрами своими. Начальное явление бытия с преобладанием формы мы встречаем в ископаемых, неорудных, но не безжизненных. Отвергнув жизнь ископаемых, трудно понять преобладание формы, которая со всею строгостию выполняется, будучи начерчена еще в возможности. Люди гениальные, обращая ясновидящий взор свой на предметы, часто по какому-то внутреннему чувству, может, безотчетному, открывают истины, не имея путей к ним; так составилась идеальная часть света в думах великого Колумба, так составилась глубокая мысль Коперника, так и Линней предчувствовал, что ископаемые живут; иначе как бы мог он мечтать и в них найти половую систему. Жизнь эта только образовательная; произведя форму, она цепенеет, застывает, и эта форма, в которой проявилась жизнь минеральная, пребывает, доколе внешнее не изменит или не разложит ее. Чрез плесни, чрез materia viridis (Priestley) {зеленое вещество (Пристли) (лат.).-- Ред.} переливается тайножизненная природа в растительножизненную*; здесь жизнь полная борется с минеральным оцепенением, растение приковано к материку, материк -- часть его; оно увеличивается изнутри, но его строение близко к минеральному; нет средоточия, нет единства, органы наружу, и полное развитие одних есть упадок других. Хаотическая область животнорастений служит переходом или, лучше, вступлением в царство животножизненное. Здесь впервые является неделимое, неделимое целое, само в себе заключенное, сосредоточенное, отторженное от материка, меняющее свое место и, что всего важнее, умеющее чувствовать и действовать. Здесь, кажется, высшее развитие природы материальной; все, что возможно при помощи жизни сделать из вещества, все, кажется, истощено,-- материя возвысилась до чувствования! У же плодотворная система не есть ultimus finis {крайний предел (лат.).-- Ред.}; мозг, общее чувствилище, венчает животного; зрение, обоняние, слух -- эти окны, прорубленные на видимую природу, -- оканчивают, заключают животный организм.
   Остановилось ли развитие природы на животном царстве? Нет, оно идет далее. Творец создает человека по образу и по подобию своему; без человека природа не вполне выражала бы творца. Безусловное самопознание всевышнего соединяется с бессознательным веществом, и является существо среднее между богом и природою, телом принадлежащее миру конечному, миру форм, духом -- миру идеальному, бесконечному. Его бытие здесь есть явление и, как все явления, преходяще; по совершении оного его гетеростихийное существование в мире форм прекращается; тогда его тело -- часть планеты, его дух летит в свою родину, к своему творцу, -- он часть его! Сей-то эклектизм духовного с телесным и есть человек. Соединение противуположностей кажется натяжкою, а между тем это один из главнейших законов природы. Вещество (по феории динамической) есть соединение силы расширительной с сжимательною. Соединение противуположных электричеств не было ли главною причиною образования тел неорудных?.. Опыты Беккереля служат новым доказательством.
   Чем же человек отличается от животных? Самопознанием, мышлением. Далее и идти не для чего. Неужели мышления недостаточно для того, чтоб отделить человека от животных? Разве недостаточно потому, что нельзя ощущать чувствами мышление: "Аще не вижу, не иму веры". Но есть животные, столь похожие наружными частями на растения, что некогда к ним относились (например, некоторые роды, принадлежащие к полипам), и отличаются невидимою силою, приводящею в движение части их тела. Из того же начала, человек -- не животное, несмотря на сходство его земной стороны, его внешнего, его видимого с животными. Думаем, что другого доказательства не надобно, ибо одно возражение может низринуть нас -- пример животного, которое размышляет! Но кто же в этом поклеплет животного, несмотря на то, что иные из них могут делать посылки и имеют инстинкт? Кто заметил, чтоб в них развивались идеи истинного, благого, изящного, эти проявления самого бога в человеке? Но скажут: животные мыслили бы, ежели б организация мозга была другая. Может быть, но организация та, а не другая! C'est une chose decidee {Это дело решенное (франц.).-- Ред.}. Мы говорим о полноте нашего доказательства не от бедности; вот другое, столь же убедительное: свобода и воля человеческая. Свобода сия настолько, же отстоит от животного произвола, насколько разум от инстинкта; эта творческая возможность свободно действовать есть вернейшее доказательство высокого начала духа нашего. Человек отдан сам себе, природа строго смотрит за животным. Животное, удовлетворяющее требования, подсказанные природою, есть растение, отвязанное от материка. Свободный человек может всегда отделиться от материи и переселяться на родину духа своего. Он в себе носит начало воли, и она зависит, но не подлежит внешнему. Что же из этого? Природа самовластно управляет животными; но человек не покорился ей, он умозрением узнал законы ее, сбегающиеся с законами его мышления, и покорил всю эту необъятную, мощную природу. Следовало бы еще сказать о речи, но речь состоит из знаков, коими мы означаем понятия и передаем их, и, следственно, говоря о мышлении, мы уже обнимаем и все, от оного зависящее.
   Цель естественных наук есть назначение места всем произведениям природы; посмотрим, какое же место человеку обыкновенно дают естествоиспытатели.
   У Линнея человек соединен в один порядок с обезьянами и нетопырями. Но Линней знает достоинства человека; он называет его венцом творения, дает эпитет sapiens {разумный (лат.).-- Ред.} и прибавляет, как бы на смех, nosce te ipsum {познай самого себя (лат.).-- Ред.}, -- впрочем, очень нужный совет, ибо где наименее человек может знать себя, как между обезьян и нетопырей? {познай самого себя (лат.).-- Ред.} Но скажут, это было давно, теперь мы ушли далеко; возьмем Кювье, году нет, что он умер, и из современной славы нет выше его. Он уступает человеку целый порядок, но неразрывные обезьяны и здесь возле человека. Говоря о различиях его с животными, вот-с чего он начинает: "Нога человека весьма отличается от обезьяничьей, она шире..." Нам могут сделать два возражения: что естествоиспытатели рассматривают одну животную сторону человека и что приведенные нами -- сенсуалисты. Хотя на первое мы ответим в своем месте, но скажем теперь, что это их обыкновенная защита; но они не верны сами себе, говоря всегда о душе человека. Для опровержения второго стоит только привести в пример Окена, Шеллингова последователя, натурфилософа Окена. Человек у него -- животное и тоже сродник обезьянам. Сколь несправедливо подобное помещение человека, столь же ужасен материализм, которым объясняют психологию нашу; вот несколько примеров. Знаете ли, отчего человек не скитается по лесам, а живет в обществах? Кювье это объяснил подробно. Недостаток пищи не позволял содержать более одной жены человеку, а одна из принадлежностей моногамии в животном ц<арстве> есть участие отца в воспитании детей; поелику же младенчество человека занимает долгое время, то между тем родятся новые дети, а как они слабее своих родителей, то остаются при них и под их властью. Вот зерно общества и его иерархии! Не говоря о слабости таких выводов, заметим: для чего же человеку, ежели он животное, содержать жен своих? почему на Востоке есть общества и при полигамии, почему дети не оставляют родителей при совершеннолетстве? {См. "Règne animal" par Cuvier, tome I, page 77, éd. 2.} Хотите ли знать, что такое ум и почему его нет у животных? Окен вам скажет: "Голос человека столь разнообразен, что вмещает в себе голоса всех животных, отсюда -- возможность речи. Способность понимать всевозможные тоны называется умом, которого оттого нет у животных, что они могут понимать только малое число тонов" {Оken. "Naturgeschichte für Schulen", tome II, page 973*.}. Возражать не станем: эта честь должна вполне принадлежать -- глухонемым! Греки очеловечили своих богов и, следственно, понятие человека возвысили до божества, а мы стараемся унизить человека до животного, с такою энергиею, что один известный естествоиспытатель уверяет, что обезьяны говорили бы, ежели б у них несколько изменить строение гортани, а Гельвеций в блаженной памяти материализме своем доказывал, что люди жили бы в лесах, были бы скоты, ежели бы -- смешно сказать -- вместо рук у них были копыты! Верите ли вы этому?.. Впрочем, есть естествоиспытатели, которые были справедливее к человеку; таковы, например, Боннет, Шуберт, Зуев.
   Рассмотрим, отчего сие ложное место человеку, и, следственно, обнаружим недостаток способов, по коим определяли его.
   Ум человеческий действует по определенным законам, и нелепость, как противуречие сим законам, ему невозможна. Отчего же бесчисленные ошибки, ложные феории, системы?.. От неполноты, от недостатка методы. Кажется, можно принять сие мнение; следственно, здесь-то в корне и надлежит отыскать начало ложной мысли, которую мы опровергаем. Важность методы не подлежит сомнению; Картезий, первый законоположитель методы, великий Декарт, когда хвалили его математические открытия, говорил: "Хвалите не открытия, а методу". Она есть порождение новейших времен и верная сопутница им в вечность. Но да позволено будет несколько отклониться, чтоб из самых общих начал вывесть наше мнение. Два начала в полном слитии составляют вселенную: идея и форма, внутреннее и внешнее, душа и тело. Мышление человеческое раздвоилось. Человек, редко умеренный, всегда увлекаемый первою мыслию или первым впечатлением, исключительно предавался либо внутреннему, либо внешнему, тонул в идеальном или терялся в реальном. Платон воздвигнул колонну гигантскую, высокую, донебесную,-- воздвигнул ее душе человеческой и направил к богу. Аристотель создал огромный, колоссальный Панфеон, в него заключил всю природу и грядущим векам завещал наполнить пустоты. Двадцать два столетия не смели выйти из перипатетических портиков*. Двойство это повторилось еще недавно, его выразили гении, достойные времен новейших: Картезий и Бакон. Картезий с своим внутренним сознанием, с своею умозрительною методою, с огромными феориями; Бакон с внешними чувствами, с наблюдательною методою, с вечным a posteriori. Оба они велики, колоссальны, но оба неполны, односторонны: истина, кажется, осталась между ими, и они захватили только края ее. Почти все естествоиспытатели приняли методу Бакона; она превосходна, бесчисленное множество открытых фактов говорит в ее пользу, но она не полна. Сам Бакон, зная недостаточность одних фактов, которые никогда не могут составить полного знания, предложил методу рациональную, "которая, соединясь браком с опытною, дает превосходное познание". Он вполне чувствовал важность умозрения в естественных науках. "Нет лучшего истолкователя природы, как ум человеческий; он проникает далее чувств" {"De dignitate et augmentis scientiarum", I.}. Естествоиспытатели сделали более: им и Баконова метода показалась слишком обширна; они выбросили из нее рациональную сторону и оставили одни наблюдения и опыты, соединяя их различными искусственными способами между собою. Что же отсюда могло выйти? Грубый материализм,-- он и не замедлил явиться. Все идеальное, духовное исчезло, мышление истолковалось домашними средствами из особого расположения органов. А мы сказали, что человек от животного отличается душою; они уничтожили душу, что же вышло из человека! -- Животное. Они так и приняли. Но совесть их замучила, они видели, что человек не животное, надобно было найти отговорку, и прибавили: по образованию органов своего тела. Странная логика! Так же можно сказать: животное по растительной стороне есть растение; но ведь дело естественных наук показать, что человек сам по себе и что он весь относительно прочих произведений, а не что он именно по таким-то частям. И по какому праву они могут разбирать в человеке одну вещественную сторону, когда она природою так тесно соединена с невещественною? Ежели же они отвергнули невещественную сторону, так для чего же было оговариваться? Вся сия несообразность произошла от искаженного употребления методы Бакона, которой взята одна часть, наименее заставляющая думать, наиболее -- работать. Такова судьба почти всех основателей школ, еще более -- всех начинаний человеческих. Первая мысль чиста, высока, но последователи, но время, вытягивающие из начала до последней жилы и часто сбивающиеся с пути начального, доходят до несообразностей. Горняя философия Платона произвела мистицизм александрийский; Бакон, хотевший создать все науки,-- Вольтера, все низвергающего; Национальное собрание 89 года -- темный кровавый терроризм 93-го; Бонапарт -- Наполеона. Но лучше ли бы было, ежели б человек держался всегда середины? Не думаем, но это вне нашего рассуждения... С другой стороны, взгляните на идеи, чисто принадлежащие векам палингенезическим: они идут, беспрерывно усовершаясь, ибо их о<с>нова и обширна и незы<блема>.
   Обыкновенно говорят, что два способа познания: аналитический и синтетический. В этом и спорить нельзя, что анализ и синтез не все равно и что то и другое суть способы познания; но нам кажется несправедливо принять их за отдельные способы познания, это поведет к ужаснейшим ошибкам. Ни синтез, ни анализ не могут довести до истины, ибо они суть две части, два момента одного полного познания. Естествоиспытатели и здесь поступили так же, как с Баконом, они вооружились скальпелем анализа, и им показалось за глаза довольно. Отсюда произошло некоторое, иногда многостороннее неточное, познание частей при совершенном незнании целого. Возьмите все естественные науки, что в них наиболее успело: органология, зоотомия, анатомия, описание видов и родов; а физиология, естественная система давно ли явились и много ли успели? О психологии и говорить нечего. -- В физике превосходно разобраны некоторые отдельные явления, сделаны удачные применения открытий, а главные деятели природы, законы их действования, причины явлений -- до них редко доходит и речь. Анализ взял верх в химии, а как не вспомнить сказанное странным феноменом прошлого века, тем человеком, который не имел ни предшественников, ни последователей, в обширном смысле, в своей стезе -- Ж. Ж. Руссо: "Тогда только поверю, что имеете полное познание о телах орудных, когда из элементов их воспроизведете". И как же по этой методе может быть иначе, как при ней цвести физиологии, психологии? Девиз анализа -- разъятие, части; а душа, а жизнь находятся в целом организме, и притом в живом организме. С ножом и огнем идут естествоиспытатели на природу, режут ее, жгут и после уверяют, что, кроме вещества, ничего не существует. И для чего все это они делают; не для того, чтоб поверить какую-нибудь мысль, выполнить феорию, а так,-- посмотреть, что выйдет. Посмотрите зато, какова природа выходит из их рук. Это уж не та природа, полная жизни и изящного, дышащая свободою, проявленная идея бога,-- одним словом, природа гор и океана, природа грозы и красот девы. Нет, это холодный мертвый труп, изрезанный на анатомическом столе, желтый, посиневший. Все приведено в беспорядок, всего множество, но оно лишнее; нет жизни, и никто не знает, зачем эта груда камней, зачем эти животные и в числе их одно лучше прочих -- животное-человек! На сих-то развалинах царит бледный, хладнокровный материализм, и, подобно всем тиранам, окружен трупами, и уверяет, что это самое высшее состояние наук, и уверяет, что никогда оно не падет.
   Следственно, скажут, по-вашему, сенсуализм вреден и должно принять воззрение и методу умозрительную. Нет, сенсуализм принес огромную пользу, он приготовил несметное множество материалов, из них л=< ди гениальные создадут полное воспроизведение природы в уме человеческом; скажем более: естествоиспытателю некоторым образом необходимо быть сенсуалистом, ибо что идеалисты ни говорят, но нельзя познаваемое узнать без посредства чувств; ощущения чувственные служат началом познания, они как бы дают первый толчок деятельности познающей способности. Но, употребляя опытную методу, не должно на ней останавливаться, надобно дать место, и притом место большое, умозрению; факты чрезвычайно важны, но одни голые факты еще мало представляют разуму. Возьмите для примера все прикладные части математики. Начинается с эмпирии, с опыта; но как скоро вы его сделали, вы, уже не обращаясь снова к опытам, выводите законы, в природе существующие, со всеми их изменениями, единственно действием ума. Посмотрите, как открыл Ньютон феорию тяготения, как дошел Лаплас до величайших открытий своих в астрономии. Хотя описательные естественные науки в сем случае гораздо ниже, но мы и здесь можем назвать де-Кандоля, Жофруа Сент-Илера, в некотором отношении Ведана и др. Они употребляют почти тот же способ, который с таким успехом приложен в физике Биотом и который при дальнейшем развитии может их поставить наряду с науками точными. Но зато ультрасенсуализм большого числа естествоиспытателей заслуживает всеобщее порицание, несмотря на некоторую пользу, им приносимую; мы можем здесь сказать с Аристидом: полезно, но несправедливо! Эти люди явно восстают против философии, почитая ее метафизическим бредом, смеются лад методою и всякий синтез считают схоластикою, и все это в XIX столетии; но посмотрите, как они довольны собою, как сии чернорабочие ученого мира презрительно говорят о своих предшественниках:
   
   Man dächte hört man sie reden laut,
   Sie hätten wirklich erobert die Braut.
   Schiller {*}.
   {* Слушая их громкие речи, можно подумать, что они в самом деле покорили невесту. Шиллер (нем.).-- Ред.}
   
   Они почили на совершенстве частных исследований, и никаких дальнейших требований не развивается в душе их, и никакие помыслы не колеблют ее. Спите, почивайте! С другой стороны, кажется, и один идеализм не приведет к полному познанию природы, ибо что может быть реальнее ее? Идеализму принадлежит одна ноуменальная часть, а природа не есть ли мир явлений,-- вспомним Фихте, он за своим я не разглядел природы. В идеализме увидите часто, что всю природу подталкивают под блестящую ипотезу и лучше уродуют ее, нежели мысль свою.
   "Что же делать?" -- скажете вы. Последовать правилу Бакона и соединить методу рациональную с эмпирическою. А для того, чтоб соединение было полно, необходимо слитие воедино (а не смесь!). Тогда только можно будет ждать, что естественная история станет на высокую степень науки и догонит то совершенство, до которого (в некотором смысле) достигла астрономия, старшая сестра ее. Тогда они, зная эмпирически предмет свой, будут знать и идею, которую он выражает, будут в состоянии не просто списывать природу, но выводить необходимость ее существования так, а не иначе. Но естествоведение имеет защитою свою юность (мы не говорим о частных исследованиях древних, ни даже об Аристотеле и Плинии), оно родилось после Бакона, а химия и физика едва ли существуют полвека.
   Мысль сия не оригинальна, она принадлежит к ряду идей, развивающихся с начала XIX столетия. Никогда умственная деятельность не была столь сильна и столь исполнена жизни, как в два последние века. Человечество переходило от одной крайности к другой, часто обливая кровью путь свой, и, наконец, видя неполноту всех исключительных феорий, оно, усталое, потребовало соединения крайностей: "mi bonnet rouge,-- говорит В. Гюго,-- ni talon rouge!" {"ни красного колпака, ни красного каблука", т. е. ни якобинца, ни аристократа (франц.).-- Ред.} Конечно, с сим не остановится деятельность умственная, ибо самое соединение двух начал не есть ли задача в бесконечность, ибо кто исчислит пропорции, в коих можно соединять сии начала, даже не прекратится борение противуположных стихий -- это жизнь умственная; но стремление соединить противуположности сильно влилось в умы. Назовите, что это эклектизм, отдайте его Кузеню и прибавьте, что Кузень жил в Париже (как говорят "в Москве"), это нам все равно. Мысль эта, повторяем, принадлежит юным идеям, столь исполненным надежд, и всякий должен почесть весьма счастливым себя, ежели послужит хотя самым слабым отголоском их. Теперь человек может порадоваться, подышать надеждами: XVIII век, век анализа и разрушения, окончился тем колоссальным огненным извержением, которое столь похоже на мощные перевороты допотопные, изменявшие все лицо планеты, которого горящие камни разлетелись по всему свету и которого лавы крови разлились от гильотины Площади революции (Place de la Révolution) до подножия родного Кремля. Из развалин возник новый человек, стряхнул с себя пыль и, благодаря предшественников, начал новое здание. Теперь он строит, погодим судить его,-- это великое дело будет принадлежать потомству; мы можем только наслаждаться лучом надежды, который на нас льет яркий свет свой. Высоки требования обновленного человека. Возьмите Шеллинга; он, может, во многом шел слишком далеко, но какие высокие мысли, какое понятие о природе, о науках; в особенности сошлемся на "Vom Academischen Studium". Придут другие, которые выполнят его требования, будем благодарны и ему, он указал их. Возьмите Францию, эту страну по превосходству материалистическую. Давно ли Кабанисы, Траси, Азаисы повторяли уроки Кондильяковы и энциклопедистов, и им рукоплескали, а теперь центр материализма -- Ecole normale {Высшая педагогическая школа <в Париже> (франц.).-- Ред.}, образованная материалистами, вскормленная материалистами, оканчивая блестящее существование, на развалинах своих возрождает новую школу, более сообразную духу времени. Пусть ныне поносят ее (из видов политических и личных), но велика и эта школа, ее девиз близок к душе человека XIX столетия:
   

Tout accepter et rien exclure {*}.

{* Все принять и ничего не исключать (франц.).-- Ред.}

   
   Декабря 1, 1832.
   

О МЕСТЕ ЧЕЛОВЕКА В ПРИРОДЕ

ВАРИАНТЫ РУКОПИСИ (ПД)

   Стр. 13
   Между первым эпиграфом и вторым зачеркнут еще один эпиграф:
     Es ist nicht draußen, da sucht es der Tor;
     Es ist in dir, du bringst es ewig hervor.
    Schiller {*}
   {* Оно не вне тебя, там ищет его глупец; оно в тебе самом; ты вечно порождаешь его. Шиллер (нем.). <Из стихотворения Шиллера "Die Worte des Wahns". "Оно" -- имеется в виду прекрасное, истинное>.-- Ред.}
   
   13 Вместо: хронологическое развитие -- было: историческое развитие
   26 Вместо: говорит историк природы Гердер -- было: говорит красноречивый историк природы Гердер. Постараемся раскрыть ее
   27 Вместо: планеты -- было: прир<оды>
   Стр. 14
   7-9 Вместо: падающей из атмосферы, которая не могла низвергнуться на каленую поверхность -- было: низвергающеюся из атмосферы, которая не могла осадиться на каленую поверхность--и подстрочное примечание: Некоторые геологические замечания, почерпнутые и" сочинения Германа "Von der Entstehung der Erdrinde" {"О возникновении земной коры" (нем.).-- Ред.}, читанного им в обществе естествоиспытателей в Москве.
   9-10 Вместо: Явились условия жизни растительной--явились растения,-- было: Явились необходимые условия жизни растительной, влага, тепло, вещество, явились и растения
   25-26 Вместо: и в числе оных звери -- было: и в числе этих животных млекопитающие
   Стр. 15
   14 Вместо: их -- было: кости человека допотопного -- и подстрочное примечание: Здесь поглощает потоп, разделяющий второзданные области от третьезданных. Это должно было быть гораздо прежде Ноева потопа.
   32 Вместо: Различные степени проявления жизни -- было: а) Различные степени развития природы, обусловленные степенями жизни, б) Различные степени проявления жизни, проистекая из одного начала.
   35 К слову "ископаемых" было подстрочное примечание: Кажется, и Линней так думал, составляя свое regnum lapideum {царство камней (лат.).-- Ред.}, ограничивая, таким образом, сие царство ископаемыми.
   38 После; жизнь ископаемых -- было: (нужно ли говорить, что жизнь, свойственная этой форме бытия, низшая, своя)
   Стр. 16
   2 После: возможности -- было; так, как выполняется форма растения, развивающегося из зародыша, с тем различием, что [ископаемое растет наложением] растение растет претворением
   18 Вместо: упадок других -- было: состояние упадка других. Питанием и рождением ограничено бытие его.
   30 К словам "животный организм" было подстрочное примечание: И в сем отношении человек ниже животных, говоря о силе чувств, но могут ли они наслаждаться гармониею [красот] природы или звуков? Нет, и не оттого ли это, что у них чувства соединены токмо в общее чувствилище, а у нас еще и общее чувствилище отнесено к чему-то.
   Стр. 17
   18 После: мышлением -- было: "Cogito ergo sum" {Мыслю, следовательно существую (лат.).-- Ред.}, -- говорит великий прародитель новой философии. Вот сколь важно мышление: оно -- главное назначение человека, оно, неразрывное с самопознанием, и должно определить место человека в природе.
   35 После: человеческая -- было: Знаете ли, кто это вполне чувствовал и прелестно выразил; не догадаетесь -- Вольтер.
   
     Ah! Sans la liberté, que seraient done nos âmes!
     Mobiles, agitées par d'invisibles flammes.
     Nos vceux, nos actions, nos plaisirs, nos dégoûts
     De notre Étre en un mot rien ne serait de nous {*}.
   {* Что сталось бы с нашими душами, подвижными, волнуемыми невидимым пламенем, не будь они свободны? От желаний наших, поступков, радостей, огорчений -- словом, от существа нашего, не осталось бы ничего (франц.).-- Ред.}
   Стр. 18
   6 Вместо: отделиться -- было: совершенно отделиться
   17 После: естествоиспытатели -- было: Для того, чтоб судить, верно ли их [заключение] суждение, мы сделаем из всего предыдущего следующее заключение: человек составляет четвертое царство природы, царство самопознательное, служащее соединением мира форм с миром идеальным. Раскрывается писание естествоиспытателей.
   Стр. 19
   1 После: натурфилософа Окена -- было: который подробно знает все свойства эфира (которого существование не доказано), так же
   31 Вместо: таковы, например, Боннет, Шуберт, Зуев -- было: Такова шведская школа и др.
   Стр. 20
   1-2 Вместо: От неполноты, от недостатка методы. Кажется, можно принять сие мнение -- было: Кузень говорит, что от неполноты, от односторонности методы. Мы так же думаем
   11-15 Вместо: Мышление человеческое ~ терялся в реальном -- было: Мышление человеческое, с того времени как человек начал обращать внимание на познающее и познаваемое, раздвоилось. В самом противуположении нашего "я" и природы находим зародыш этой двойственности. Человек, редко умеренный, всегда увлекаемый первою мыслию или первым впечатлением, не стремился соединить противуположности, но исключительно предавался либо внутреннему, либо внешнему, тонул в идеальном или терялся в реальном. В Индии уже видим пример сему; в самом начале философии греческой встречаем элеатиков и ионийцев; в [Афинах,] Греции, где все изящно, изящнейшим образом выразилось и раздвоение сие Платоном и Аристотелем.
   27 Вместо: только края ее -- было: только стороны ее. Хотя двойство сие и всегда существует
   27-28 Вместо: Почти все естествоиспытатели приняли методу Бакона -- было: Метода опытная легка, ее девиз -- терпенье, и почти все естествоиспытатели приняли методу Бакона;
   36 После: проникает далее чувств".-- было: Мы почли за нужное сказать сие для того, чтоб яркою чертою отделить Бакона от большей части его последователей, ибо как было бы горько, ежели бы нас обвинили в неблагодарности к лорду Веруламскому, которого память должна быть священна для потомства. Может, в философии он поразил смертельным ударом схоластику.
   Стр. 21
   15 После: по таким-то частям -- было: Тут и опровергать нечего, но предложим вопрос
   27-28 Вместо: Вольтера, все низвергающего; -- было: Вольтера, все низринувшего;
   28 Вместо: Национальное собрание 89 года -- было: благородное, возвышенное, умеренное Законодательное собрание --
   29 Вместо: Бонапарт -- было: консул Бонапарт
   30 Вместо: середины? -- было: середины -- juste milieu?
   Стр. 22
   3 После: полного познания.-- было: Сначала ум человеческий дробит предмет, рассматривает, так сказать, монады его, потом складывает их, обозревает целое и тогда уже имеет отчетливое знание предмета.
   9 Вместо: а физиология -- было: а психология, физиология
   32 После: желтый, посиневший.-- было: Это -- порывистая, клокочущая душа, убитая в [классической] французской трагедии прошлого века.
   Стр. 24
   12-13 Вместо: соединить методу ~ слитие -- было: соединить браком методу рациональную с эмпирическою. А для того, чтоб брак был счастлив, необходимо равенство и полное слитие
   Стр. 25
   4-6 Вместо: принадлежит юным идеям ~ ежели послужит -- было: принадлежит новым идеям, столь исполненным надежд, и я весьма счастливым сочту себя, ежели послужу
   7 Вместо: Теперь -- было: Да теперь
   29 После: духу времени -- было: в лице Ройе-Коллара, Кузеня и их последователей.
   

КОММЕНТАРИИ

   Печатается по черновому автографу (ПД) Подпись: Ал. Герцен. На Обороте заглавного листа рукой Герцена написано: "Не волнуй ты душу вновь". Впервые опубликовано и ЛI, 71--82
   Рукопись была изъята у Герцена при его аресте в 1834 г., побывал в Следственной комиссии, находилась затем в архиве III Отделения, оттуда неизвестным путем попала к антиквару, была приобретена Немке и впоследствии передана им в ИД (см. ЛI, 525). Такова же судьба печатаемых в настоящем томе рукописей "День был душный" и "Программа и план издания журнала".

-----

   "О месте человека в природе" -- первая из известных нам философских работ Герцена. Она отражает совершенно еще не устоявшийся склад мировоззрения Герцена студенческих лет, а вместе с тем глубину и плодотворность его идейных исканий этого периода Он только еще ищет верный философский путь, пытаясь оттолкнуться как от немецкого идеализма {Для более полной оценки той критики идеализма Фихте, которую дает Герцен в статье "О месте человека в природе", необходимо иметь в виду его замечания о Шеллинге и Гегеле, содержащиеся в письме к Огареву от 1 августа 1833 г. и направленные против реакционного характер" систем этих философов.}, так и от метафизического материализма, подвергая критике тот и другой.
   Ограниченность метафизического материализма молодой Герцен видит в том, что под углом зрения этого философского направления "все идеальное, духовное исчезло, мышление истолковалось домашними средствами из особого расположения органов". С другой стороны, в идеализме "всю природу подталкивают под блестящую ипотезу и лучше уродуют ее, нежели мысль свою".
   Было бы неверно, разумеется, рассматривать Герцена 30-х годов как материалиста. Но, не давая еще ясного ответа на основные философские вопросы и еще сильно колеблясь, Герцен пытается найти решение их в таком направлении, которое в дальнейшем вело к материализму, свободному от метафизического представления о природе.
   Мысль, что человек умозрением узнал законы природы, "сбегающиеся С законами его мышления", уже показывает нам тот трудный путь, идя по которому Герцен позднее пришел к последовательно материалистическому утверждению о том, что "законы мышлении -- сознанные законы бытия" ("Письма об изучении природы". Письмо мерное) Рассматривай же в своем первом философском сочинении законы бытия и законы мышления лишь как "сбегающиеся", Герцен тем самым еще оставляет место идеалистическому объяснению возникновения последних.
   Уже в комментируемом сочинении Герцен ставит вопрос, который волновал его и в позднейших работах,-- вопрос о сочетании "опытной методы", "эмпиризма" с "умозрением". В поисках решения этого вопроса, т. е. в поисках философского метода, Герцен обращается к Бэкону и Купону, но дает понять, что его не удовлетворяет методология ни того, ни другого. Герцен ищет диалектического философского метода (см. ниже комментарий к статье "Аналитическое изложение солнечной системы Коперника").
   Следует отметить замаскированный политический смысл статьи. Герцен, называя Вольтера "всё низвергающим", а якобинскую диктатуру "темным кровавым терроризмом", на самом деле намекает на свое сочувствие революции, ибо по-эзоповски иронически оценивает возможность того, чтобы "человек держался всегда середины", и указывает на цензурные рамки, препятствующие развитию его мысли.
   Последние строки статьи, как и эпиграф из сен-симониста Эжена Родрига говорят о том глубоком впечатлении, которое на Герцена произвел сен-симонизм. Это идейное направление он имеет в виду, говоря о "новой школе". В 1828--1829 гг. в Париже появилось "Изложение учения Сен-Симона" ("Doctrine de S.-Simon"). Авторы этого сочинения, ученики Сен-Симона, подчеркивали свою принадлежность к "школе", объединенной единством традиций и взглядов. Однако уже в письме Герцена к Огареву от 19 июня 1833 г. содержатся критические замечания о сенсимонизме, о его "нынешнем упадке".

-----

   Стр. 13. Горе вам, книжницы...-- В полном виде цитата гласит (и переводе с церковнославянского): "Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем, как внутри они полны хищения и неправды".
   ...по словам боговдохновенной теогонии -- по библейскому мифу о сотворении мира.
   Стр. 14. ...неорудной -- неорганической.
   Надеемся, что г-н Максимович простит нам...-- Проф. М. А. Максимович употребил цитируемые Герценом слова в своей статье "О человеке", напечатанной в журнале "Телескоп", 1831, ч. V.
   Новая Голландия -- австралийский материк.
   Стр. 15. Орниторинх -- утконос, австралийское яйцекладущее млекопитающее.
   Стр. 16. ...чрез materia viridis (Priestley) переливается тайножизненная природа в растительножизненную...-- Имеется в виду знаменитый опыт Джозефа Пристли (1771) с "исправлением" растениями воздуха, испорченного дыханием животных.
   Стр. 19. ...Окен... -- Герцен цитирует сочинение Окена по изданию 1821 г. (Лейпциг).
   Стр. 20. ...из перипатетических портиков.-- Речь идет об учений перипатетиков, последователей Аристотеля, колебавшегося между материализмом и идеализмом.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru