Аннотация: Часть первая. Перевод Н. П. Маклецовой (1914).
Вѣчные типы "Фауста".
(Нѣсколько замѣчаній.)
-- Ты обокралъ природу!-- воскликнулъ Меркъ {Меркъ -- одинъ изъ замѣчательныхъ современниковъ Гете. По словамъ Гете, "онъ имѣлъ величайшее вліяніе на всю его жизнь. Его сужденія были всегда необычайно мѣтки и поразительны". У него былъ злой умъ, и онъ хорошо владѣлъ стихомъ и прозой, любилъ давать ѣдкія характеристики своихъ знакомыхъ. Въ карикатурахъ и сатирахъ онъ былъ очень остроуменъ, но онъ не умѣлъ создавать типы и "завидовалъ,-- по признанію Гете -- моему невинному наслажденію творчествомъ, истекавшимъ изъ восхищенія передъ образомъ и передъ поэтическимъ его возсозданіемъ". Меркъ послужилъ для Гете первообразомъ при созданіи Мефистофеля, и даже самой наружностью своей онъ походилъ на духа отрицанія и сомнѣнья -- въ гетевскомъ воплощеніи: "длинная, худая фигура; острый, рѣзко выступающій на лицѣ носъ; свѣтло-голубые, почти сѣрые глаза; взглядъ пристальный и наблюдательный-придававшій его облику нѣкоторое сходство съ тигромъ" ("Поэзія и правда моей жизни").}, прочитавъ первыя сцены "Фауста" въ чтеніи Гёте.
Гете.взялъ старинную нѣмецкую легенду и докторѣ Фаустѣ, жившемъ въ средніе вѣка, занимавшемся магіей и продавшемъ душу чорту за возможность наслаждаться всѣми благами жизни. Легендарный Фаустъ сладко ѣсть и наслаждается любовью, а когда приходитъ время расплаты,-- оказывается порядочнымъ трусомъ. Это не гетевскій Фаустъ, конечно: изъ легенды поэтъ взялъ только мѣсто дѣйствія -- Германію, и время -- средніе вѣка, а герою оставилъ только имя.
Точно такъ же поступилъ онъ и съ людьми, послужившими ему матеріаломъ для созданія вѣчныхъ образовъ: Фауста онъ одарилъ всѣмъ, что было нетлѣннаго и прекраснаго въ его великой душѣ -- самъ Гете есть прообразъ Фауста; первоначальный типъ Мефистофеля онъ сумѣлъ прозрѣть въ желчномъ, озлобленномъ и остроумномъ чиновникѣ военнаго министерства Меркѣ. "Мы съ Меркомъ были какъ Фаустъ и Мефистофель". говорилъ Гете впослѣдствіи. Но портретнаго сходства съ своими прообразами герои Гете, конечно не имѣютъ.
Фаустъ -- вѣчный типъ идеалиста, готоваго на борьбу, лишенія а страданія въ поискахъ за вѣчной истиной: но онъ въ то же время сынъ своего" вѣка, эпохи бури и натиска -- эпохи, когда пробуждались идеалы свободы и гуманности и бурно раздавался протестъ личности противъ вѣкового гнета. Фаустъ -- дитя вѣка, уже утратившаго вѣру, но глубоко въ сердцѣ хранящаго горькое и сладкое воспоминаніе о "дняхъ невинной вѣры". Звонъ колокола, пѣніе священнаго хора -- все еще волнуетъ и трогаетъ его душу. Фаустъ потерялъ вѣру,-- но его продолжаютъ мучить вопросы, рѣшеніе которыхъ доступно только вѣрѣ. Онъ хочетъ постигнуть тайну мірозданія, начало и конецъ, значеніе человѣка и смыслѣ жизни. Онъ хочетъ узнать, что тамъ, за гробомъ. Вѣчные, мучительные, проклятые вопросы,-- терзавшіе людей во всѣ времени, отъ Фауста до Льва Толстого!
Фаустъ требуетъ отъ науки отвѣта, разрѣшенія вѣчныхъ загадокъ бытія, страстно предается изученію медицины, богословія, философіи, нрава -- онъ уже знаетъ все, что доступно человѣку,-- но что-же узналъ онъ? Наука имѣетъ дѣло только съ фактами и явленіями, доступными наблюденію. Тѣ-же вопросы, которыми болѣе всего занятъ Фаустъ, недоступны наблюденію -- отсюда его отчаяніе, сознаніе невозможности дойти до всезнанія. Еще послѣднее усиліе: онъ обращается къ магіи, вызываетъ духа земли. Онъ протягиваетъ руку къ созидающему: "Духъ-дѣятель! какъ близокъ я тебѣ!" Отвѣтъ Духа Земли (природы): "ты близокъ тѣмъ, кого ты постигаешь -- не мнѣ!" -- тѣмъ болѣе потрясаетъ Фауста, что онъ высочайшаго мнѣнія о цѣнности человѣческой личности: онъ смотритъ на человѣка, какъ на царя природы, вѣнецъ творенія и вдругъ! "Я -- не тебѣ! я -- образъ божества -- и даже не тебѣ!" -- говоритъ онъ, потрясенный до глубины души.
Страстная неутолимая скорбь вѣчно владѣетъ Фаустомъ. Эта печаль вызвана не личными неудачами и несчастіями,-- ея корень въ непримиримой враждѣ между чувственными земными страстями и стремленіями духа очиститься и усовершенствоваться,-- то, что называлось когда-то борьбой между духомъ и матеріей. Каждый шагъ на пути къ совершенству сопровождается страданіемъ и паденіемъ; за та иногда черезъ паденіе человѣкъ находитъ новые пути къ самосовершенствованію. Но люди, подобные Фаусту, страдаютъ не Только отъ внутренняго душевнаго разлада -- ихъ возмущаетъ несправедливость на землѣ, горе которому не предвидится конца... Мефистофель говоритъ Фаусту, что Маргарита не первая искупаетъ свою любовь страданіями. Фаустъ горестно восклицаетъ: "Не первая! о горе! не первая утонула въ безднѣ отчаянія! недостаточно смертной тоски первой, чтобы искупить остальныхъ передъ очами Всевышняго!" Въ душѣ Фауста отдаются болью всѣ страданія міра -- его печаль міровая, противоположная личной скорби.
Если мы назвали Фауста идеалистомъ, то другой герой поэмы -- Мефистофель -- можетъ быть названъ реалистомъ. Онъ смотритъ на вещи просто, не мучась неразрѣшимыми вопросами, или, по своему, разрѣшивъ ихъ: "Одинъ лишь Богъ сіяетъ въ цѣломъ.... онъ сдѣлалъ мракъ моимъ удѣломъ,-- для васъ онъ создалъ ночь и день". Мефистофель умѣетъ цѣнить чувственныя наслажденія: "Имѣя десять жеребцовъ -- ихъ силы я своей считаю"; умѣетъ пользоваться ими; онъ любитъ разрушать прекрасныя загадки бытія; онъ не терпитъ ничего туманнаго, неяснаго: надо имѣть опредѣленное понятіе о себѣ. На скорбное восклицаніе Фауста: "такъ кто же я?" онъ насмѣшливо отвѣчаетъ: "ты -- проста ты! какъ въ парики ни наряжайся, какъ на ходули ни взбирайся,-- въ концѣ концовъ, ты -- просто ты!"
Мефистофель необычайно уменъ и остроуменъ; его остроты сверкаютъ яркимъ холоднымъ пламенемъ -- совсѣмъ не нѣмецкое остроуміе! Онъ -- скептикъ, разрушитель, а не созидатель жизни (какъ Фаустъ); величайшее наслажденіе для него смотрѣть на униженіе, послѣднія муки издыхающаго идеализма: "Ужъ какъ прабабушка -- змѣя, поѣстъ онъ ныли у меня!"
Въ "Фаустѣ", какъ бы оттѣняя сверхчеловѣчность главныхъ героевъ драмы, стоять еще) два лица, два типа людей обыкновенныхъ: Маргарита и Вагнеръ. Скажемъ и о нихъ нѣсколько словъ: Гретхенъ всегда считалась идеаломъ дѣвственной чистоты и невинности, а затѣмъ послѣ своего "грѣха"-- воплощеніемъ вѣчно-женственнаго, въ смыслѣ беззавѣтной любви и преданности своему избраннику. Она прекрасная хозяйка, все умѣетъ сдѣлать по дому, воспитываетъ и вскармливаетъ свою сестренку -- словомъ, идеальная нѣмецкая дѣвушка: не даромъ, въ глазахъ товарищей Валентина она (до своего паденія) для всѣхъ женщинъ слава и примѣръ. Кромѣ того, она немножко кокетлива, что яри ея молодости и красотѣ съ ума сводить не только простоватыхъ товарищей солдата Валентина, но и такого ученаго эстета, какъ докторъ Фаустъ. Все въ ней неподдѣльно: ея свѣжесть и молодость, ея наивность и простодушіе. Это, что называется, цѣльная натура. Никакихъ сомнѣній и никакихъ размышленій: страстная чувственность бросаетъ ее въ объятія Фауста. До тѣхъ поръ она вполнѣ счастлива въ своемъ узкомъ кругу домашнихъ заботъ -- такъ-бы и прожила она доброй дочерью, доброй женой, прекрасной сестрой и матерью, ни о чемъ не размышляя, только живя и дѣйствуя. Вполнѣ безсознательно она совершаетъ величайшія преступленія и дѣлается совершенно несчастной, ни одной минуты не пытаясь оправдать себя. Она преступница но дѣйствіямъ, но мысли и чувства ея по прежнему чисты и, сдѣлавшись дѣтоубійцей, матереубійцей и братоубійцей -- она остается прежней невинной Гретхенъ "виновной въ наивномъ увлеченьи". Но какая-же это вина? Гретхенъ такъ неспособна къ грѣху, что удостаивается попасть въ рай чуть-ли не прямо изъ тюрьмы.
Вся прелесть Гретхенъ въ ея молодости и красотѣ. Отнимите ихъ у нея -- что останется?-- добрая, ограниченная нѣмочка. Ума въ ней нѣтъ, чтобы понимать Фауста,-- но какъ у многихъ наивныхъ людей -- вѣрный инстинктъ предупреждаетъ ее объ опасности: она почти разгадываетъ Мефистофеля, къ досадѣ великаго скептика: "И психологія у насъ!-- говоритъ онъ,-- прочла но масонкѣ моей, что я изъ геніевъ.-- плутовка!-- и даже, можетъ, изъ чертей!"
Большинство писателей, разбиравшихъ "Фауста", жестоко относятся къ бѣдному помощнику великаго ученаго -- къ Вагнеру. "Нѣтъ ничего несноснѣе ученаго дурака",-- говоритъ о немъ Шаховъ. Но Вагнеръ, конечно, не дуракъ: онъ только средній, обыкновенный человѣкъ. Не требуйте отъ него силы мысли Фауста, не сравнивайте съ нимъ ослѣпительнаго Мефистофеля, и онъ вамъ покажется милымъ и трогательнымъ, какъ человѣкъ, хорошо исполняющій свое маленькое дѣло, любящій это дѣло и отдающій ему всѣ свои: силы. А какъ онъ любитъ и уважаетъ Фауста, именно какъ высшую силу той же науки, которой онъ преданъ до послѣдней мысли. Въ своемъ уголку, погруженный въ чтеніе и разборъ рукописей, при свѣтѣ лампы -- онъ забываетъ обо всемъ, "читая страницу за страницей". Правда, онъ не понимаетъ, какъ это Фаусту хочется быть птицей?..ея крыла не нужно мнѣ!" Но" вѣдь онъ счастливъ! Пустъ онъ наслаждается только процессомъ работы, собираніемъ мелочей, анекдотовъ -- все таки онъ -- скромный труженикъ -- имѣетъ право на существованіе: можетъ быть, онъ подготовитъ матеріалъ для другого, болѣе талантливаго, который сумѣетъ сдѣлать выводы изъ его трудовъ.... Вагнеръ похожъ на коллекціонера. со страстью собирающаго табакерки, марки, лубочныя картинки -- и такіе труды иногда приносятъ пользу! А главное, Вагнеръ счастливъ своимъ дѣломъ! Богъ съ нимъ! счастливые люди такъ рѣдки!
Созданіе драматической поэмы "Фаустъ" -- одного, изъ величайшихъ произведеній ума человѣческаго, рядомъ съ которымъ осмѣливаются ставить только "Гамлета" -- проводитъ черезъ всю жизнь великаго поэта: Гете говоритъ, что онъ началъ писать "Фауста" молодымъ человѣкомъ, а окончилъ его старикомъ. Первыя сцены были имъ прочитаны друзьямъ въ 1775 году, когда поэту было всего 25 лѣтъ, а вышла въ свѣтъ первая часть поэмы въ 1808 г.-- черезъ 35 лѣтъ, когда Гете былъ почти шестидесятилѣтнимъ старикомъ.
Такое долгое созиданіе не могло не отразиться на поэмѣ: она не имѣетъ строгой планомѣрности въ частяхъ, и всѣ сцѣны ея далеко не одинаковаго достоинства; встрѣчаются мѣста, лишенныя вдохновенія, даже цѣлыя сцены, какъ будто случайно попавшія въ это геніальное произведеніе, напр. интермедія послѣ Вальпургіевой ночи: "Свадьба Оберона и Титаніи". Интермедія переполнена намеками, литературными и политическими мелкими колкостями, которыя, если и могутъ имѣть интересъ, такъ именно, только потому, что ихъ написалъ Гёте.
Всѣ лучшія сцены "Фауста" написаны поэтомъ между 1775--1790 гг.: всѣ монологи Фауста, сцены его съ Мефистофелемъ, сцены Мефистофеля съ ученикомъ, почти вся исторія Гретхенъ -- за исключеніемъ двухъ превосходныхъ сценъ: за прялкой и у собора,-- "кухня вѣдьмы"...
Позже были прибавлены сцены съ Валентиномъ, Вальпургіева ночь и "Свадьба Оберона и Титаніи".
И, наконецъ, послѣ долгихъ колебаній и уклоненій, въ 1808 г. Гёте рѣшилъ поднести человѣчеству драгоцѣннѣйшій даръ -- плодъ трудовъ и вдохновеній цѣлой поэтической жизни.
Н. Маклецова.
ФАУСТЪ.
Часть первая.
Переводъ Н. П. Маклецовой.
Посвященіе.
Опять вы здѣсь, возданныя видѣнья!
Являлись вы, туманныя, не разъ,--
Басъ уловить удается-ль вдохновенью?
Желаній пылъ еще-ли не погасъ?
Вы близитесь -- нѣтъ больше отступленья!
Въ дыму тумана прозрѣваю васъ;
Душа моя какъ въ юности пылаетъ,
Волшебное за вами проникаетъ.
Вы милыхъ дней приносите картины;
Несется рой возлюбленныхъ тѣней
Полузабытой сказкою старинной,--
Любовь и дружба прежнихъ юныхъ дней;
Проходятъ скорби вереницей длинной
И горемъ жизни чуется сильнѣй,--
Я вспомнилъ добрыхъ, не нашедшихъ счастья,
Погибнувшихъ отъ ранняго ненастья.
Вамъ не услышать больше пѣснопѣнья,
О милые! я первымъ вамъ пѣвалъ!
Нѣтъ отклика на радость вдохновенья,-- *
Ахъ, дружный хоръ на вѣки замолчалъ.
Я отъ другихъ услышу одобренье,
По сердцу нѣтъ веселья отъ похвалъ;
А прежніе -- гдѣ затерялись нынѣ?
Одни въ гробу, тѣ -- въ міровой пустынѣ.
И оживаетъ старое желанье
Проникнуть въ міръ таинственный духовъ;
Подобно арфѣ древняго сказанья
Уста лепечутъ звуки полусловъ.
Я весь дрожу, стѣснили грудь рыданья,
Разбило сердце ледяной покровъ.
Дѣйствительность -- блѣднѣетъ, изчезаетъ.
Прошедшее живетъ и расцвѣтаетъ.
Прологъ на сценѣ.
Директоръ, Поэтъ, Комикъ.
Директоръ. Вы помогали мнѣ не разъ,
Такъ и теперь вотъ помогите:
Въ родной Германіи,-- скажите,--
Чего хотятъ и ждутъ отъ насъ?
Понравиться толпѣ и угодить я радъ:
Театръ готовъ! столбы, тесины, доски
На мѣстѣ все; настелены подмостки.
Всѣ ждутъ веселья, всѣ спѣшатъ...
Вотъ сядутъ -- чинные, съ поднятыми бровями:
Они готовы восхищаться нами.
Я знаю, чѣмъ привлечь, какъ угодить -- отлично,
Но ахъ! теперь въ смущеніе пришелъ:
Хоть красота имъ не привычна.
По сколько каждый перечёлъ!
Ну, какъ имъ угодить?! чтобъ въ пьесѣ все занятно
И ново, было-бы, серьёзно, но пріятно!...
Эхъ! я-бы съ радостью взглянулъ
На толкотню у нашей кассы:
То наростетъ, то смолкнетъ гуль.
А въ переходахъ -- массы, массы!
Едва забрежжился разсвѣтъ.
Еще покрыто мракомъ небо,--
У кассы -- драка за билетъ.
Какъ въ годъ голодный изъ-за хлѣба!
Поэтъ -- властитель думъ! ему покорны люди!
Сверши-же чудо намъ! поэтъ! молю о чудѣ
Поэтъ. Не говори мнѣ о толпѣ крикливой!
Взгляну я на неё,-- и свѣтлый духъ замретъ!
О. лучше скрой меня отъ суеты шумливой:
Она меня въ пучину унесетъ.
Ахъ, дай мнѣ, дай мнѣ жить подъ сѣнію счастливой.
Тамъ радость чистая поэту расцвѣтетъ.
Тамъ дружба нѣжная -- сердецъ благословенье --
Божественной рукой пробудитъ вдохновенье.
Увы! въ груди моей оно глубоко зрѣетъ.
О немъ стыдится лепетать языкъ,--
Быть можетъ -- возрастетъ, быть можетъ -- захирѣетъ.