Гиппиус Александра Карловна
Беглецы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ТРИ РАЗСКАЗА ДЛЯ ДѢТЕЙ.

Александра Гиппіусъ.

(АВТОРА РАЗСКАЗА "НЕПТУНЪ").

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Тип. Братьевъ Шумахеръ, Вас. Остр., Тучковъ nep. No 1.
1885.

   

БѢb>ГЛЕЦЫ.

   Въ Волынкахъ -- небольшомъ имѣніи Марьи Степановны Кузьминой -- часовъ около восьми утра былъ поданъ къ крыльцу запряженный тройкою тарантасъ. Марья Степановна ѣхала въ Москву. Она укладывалась, отдавала приказанія, прощалась съ дѣтьми. Руша и Даля цѣловали мать и плакали.
   -- Ради Бога, берегите дѣтей! обратилась Марья Степановна къ старушкѣ нянѣ. Не отпускайте ихъ отъ себя ни на шагъ, не позволяйте имъ бѣгать, не давайте лишняго ни ѣсть, ни пить, и въ сырую погоду одѣвайте потеплѣе. А если, чего Боже сохрани, кто занеможетъ изъ нихъ, сейчасъ за докторомъ въ городъ, а ко мнѣ депешу.
   -- Ужь не безпокойтесь, матушка, буду беречь, говоритъ няня. И не простудятся у меня, и не упадутъ, не ушибутся и лишняго ничего не скушаютъ. Ужь будьте покойны: сберегу.
   Послѣ всѣхъ наставленій и прощаній, Марья Степановна вышла на крыльцо, сѣла съ помощью горничной и няни въ тарантасъ, куда поставили ей сакъ-вояжъ и картонку со шляпою, покивала всѣмъ головой и велѣла кучеру ѣхать.
   -- Прощай, мамаша, прощай! кричали дѣти съ подъѣзда, пока экипажъ ѣхалъ подвору. Затѣмъ они вошли въ комнаты.
   Дѣти Марьи Степановны были страшно избалованы, необыкновенно рѣзвы и обязанности повиноваться нянѣ за собой не признавали. Не проходило часу, чтобы кто нибудь изъ нихъ не вздумалъ пошалить. То Руша начнетъ прыгать черезъ ровъ, наполненный водою, то полѣзетъ на дерево и заберется на самый верхъ, то вздумаетъ гнать спутанную лошадь: того и смотри, что та лягнетъ его въ лицо или въ грудь; то Даля убѣжитъ на сѣновалъ и зароется въ сѣно или спрячется гдѣ нибудь въ шкапъ, сидитъ себѣ тамъ и молчитъ, а няня ищетъ. Еще хлопотливѣе бывало нянѣ въ дождливую погоду. Придутъ они со двора мокрехоньки какъ будто окунулись въ воду, сапоги всѣ въ грязи...
   Едва няня успѣетъ пожурить ихъ и переодѣть съ головы до ногъ, какъ дѣти снова на дворѣ, снова подъ дождемъ, снова въ мокрой травѣ или въ лужѣ. Этихъ-то шаловливыхъ дѣтей пришлось теперь старушкѣ взять подъ свой исключительный надзоръ, подъ свою полную отвѣтственность. Сколько же предстояло ей хлопотъ, заботъ и непріятностей на все это время!
   -- Уѣхала мамаша! И когда-то еще вернется! говорятъ дѣти, сидя у окна и похныкивая.-- Скучно безъ мамаши.
   -- А вы бы занялись чѣмъ нибудь, вамъ бы и не было такъ скучно, говоритъ имъ няня, желая разсѣять ихъ тоску. Смотрѣли бы картинки.
   -- Вотъ еще! возражаетъ Руша. Въ хорошую погоду не занимаются картинками, а гуляютъ, бѣгаютъ
   -- А вотъ просохнетъ маленько, мы и пойдемъ. Теперь, видите, лужи-то какія стоятъ. Ноги промочите. Нельзя!... Читайте. Книжекъ у васъ много.
   -- Я читать не умѣю, говоритъ Даля.
   -- Знаю, что не умѣешь: мала -- гдѣ же умѣть! Братца попроси тебѣ вслухъ почитать. Вотъ хоть бы "Красную шапочку" или "Конька Горбунка". И я бы послушала.
   Она отыскала въ шкапу книгу со сказками и принесла.
   Руша сидѣлъ въ большомъ креслѣ, прислонясь къ высокой кожаной спинкѣ и скрестивъ ноги, далеко не достававшія до полу. Лѣниво сталъ онъ перелистывать поданную ему книгу и, остановись на сказкѣ о "Красной шапочкѣ", принялся читать. Даля, сидя напротивъ брата и облокотись на круглый столикъ, расположилась слушать. Но не долго слушала она: не успѣлъ волкъ надѣть бабушкинъ чепецъ и лечь въ постель, какъ Даля влѣзла на открытое окно -- это было въ мезонинѣ -- и, стоя на четверинкахъ, смотрѣла внизъ какъ два маленькихъ щенка играли у самаго дома.
   -- Прочь съ окна! закричала испуганная няня. Прочь, прочь, прочь!
   И взявъ ее за талью, поставила на полъ.
   Черезъ минуту Даля была снова на окнѣ.
   Тутъ старушка сочла долгомъ запереть окно. Дѣти заворчали.
   -- Духота какая! Въ чудную погоду сиди въ комнатѣ! да еще при закрытомъ окнѣ! Слыханное ли это дѣло!
   Руша всталъ, надѣлъ шляпу и направился къ дверямъ.
   -- Куда это, батюшка?
   -- Куда!?... въ садъ, въ огородъ... самъ не знаю куда!... Гулять хочу.
   -- Одного не пущу, не пущу. И при мамашѣ за васъ душа не спокойна, а ужь теперь...
   Руша остановился.
   Но едва няня успѣла спустить на носъ очки и приняться снова за вязанье, какъ Руша былъ уже за дверью.
   -- Ушелъ проказникъ! вскрикнула она и, взглянувъ въ окно, обмерла отъ страха: Руша сидѣлъ верхомъ на крышѣ амбара.
   Старушка почти бѣгомъ пустилась по лѣстницѣ внизъ.
   -- Прошу тебя, ради самого Бога, слѣзай! говорила она, стоя на дворѣ у самаго амбара.-- Свалишься, всѣ косточки переломаешь, въ живыхъ не останешься. Пожалѣй ты себя.
   Онъ махалъ ей шляпой, посылалъ воздушные поцѣлуи, а съ крыши не шелъ.
   -- Не слушается! . Что будешь дѣлать съ нимъ?... Говори -- не говори, все одно!
   Рушѣ надоѣло наконецъ сидѣть на этой высотѣ: онъ сталъ спускаться и, когда былъ почти внизу и няня хотѣла схватить его, онъ вывернулся изъ подъ рукъ ея, ловко спрыгнулъ на землю и побѣжалъ въ домъ. Няня поспѣшила за нимъ и, полагая, что онъ отправился наверхъ, въ мезонинъ, стала подниматься по лѣстницѣ. Руша же, между тѣмъ, обѣжалъ всѣ комнаты нижняго этажа, выбѣжалъ черезъ кухню и черное крыльцо опять на дворъ и пустился со всѣхъ ногъ къ пруду. Тамъ затѣялъ онъ ловить сачкомъ плавающихъ въ эту минуту молодыхъ утятъ. Онъ чуть было не досталъ уже одной изъ перепуганныхъ птицъ, какъ потерялъ равновѣсіе и головой кувырнулся въ воду. Няня шла скорыми шагами по двору, когда одинъ изъ рабочихъ тащилъ шалуна за рубашку изъ воды. Она вскрикнула и обѣими руками закрыла лицо. Вода забралась Рушѣ въ ротъ и носъ и лила съ него крупнымъ дождемъ.
   -- Посидишь ты у меня взаперти! строго говорила няня непослушному мальчику, ведя его за руку домой, гдѣ предстояло переодѣть всего.-- До самаго пріѣзда мамаши не выпущу. Сиди себѣ въ мезонинѣ, скучай! Просить будешь, чтобъ выпустила, плакать, не выпущу. И съ мамашей-то вдвоемъ не усмотрѣть за вами, а гдѣ же мнѣ одной!
   Пока все это происходило съ Рупіей, Даля, охотница до молока, желая утолить жажду -- день былъ жаркій -- отправилась, со стаканомъ въ рукѣ, на ледникъ. Стоя въ темноватомъ и холодномъ пространствѣ надъ ямою, полной льда, она соображала какъ бы спуститься въ эту яму, не падая и не ушибаясь. Была лѣсенка, но не было за что держаться.
   "Спускается же няня, спускается Авдотья, отчего не спуститься и мнѣ?" разсуждаетъ пятилѣтняя дѣвочка и уже готова сойти съ лѣсенки на четверникахъ, какъ отворяется дверь ледника и показывается озабоченное лицо няни.
   -- Вотъ такъ и есть! проказница! Ты какъ сюда попала? Зачѣмъ?
   Не дожидаясь объясненій, няня схватила дѣвочку на руки и понесла домой.
   -- И тебя запру! говорила она дорогой. Посидишь ты у меня съ братцемъ въ мезонинѣ до самаго пріѣзда мамаши: а пріѣдетъ мамаша, такъ пожалуюсь.
   Напрасно няня угрожала ей жалобой. Дѣвочка знала, что на жалобу мамаша не обратитъ особаго вниманія и что наказанія не послѣдуетъ. Марья Степановна принадлежала къ числу тѣхъ матерей, которыя во всемъ, что говорятъ и дѣлаютъ ихъ дѣти, видятъ только проблески необыкновеннаго ума. Наказывать, какимъ бы то ни было, даже самымъ легкимъ способомъ, она не признавала нужнымъ, замѣчанія дѣлала изрѣдка и то полушутя.
   Мѣры же строгости, обѣщанныя нянею, были немедленно приведены въ исполненіе.
   Въ мезонинѣ были двѣ комнаты. Одна принадлежала Далѣ съ нянею, другая Рушѣ.
   -- Сидите здѣсь. Сходить внизъ я не позволю. Сохрани Богъ, если кого изъ васъ поймаю на лѣстницѣ! двинуться съ мѣста не дамъ, привяжу, въ темный чуланъ посажу -- на хлѣбъ-на-воду...
   Няня говорила такъ строго, что на дѣтей напалъ страхъ: они заплакали.
   Прошло все утро. Провинившіяся дѣти сидятъ безвыходно, какъ арестанты, и смотрятъ въ окно. На воздухѣ такъ хорошо! Погода ясная. Индѣйки ходятъ по двору, черный воронъ скачетъ, расхаживаетъ насѣдка съ толпою желтенькихъ цыплятъ. Дѣти дворника играютъ въ бабки: хотѣлось бы и Рушѣ поиграть, а нельзя. Рабочій закладываетъ въ телѣгу нѣгашку, чтобъ ѣхать за сѣномъ. Могъ бы и Руша сѣсть въ телѣгу и ѣхать. А вотъ сиди теперь по милости няни -- и смотри на все! Ужасно!
   Въ два часа былъ дѣтямъ принесенъ обѣдъ, въ пятомъ часу поданъ самоваръ. Пока няня заваривала чай и рѣзала холодное жаркое на тартинки, дѣти опять сидѣли у окна. Вотъ стадо возвращается домой; коровы собираются у пойла. Вотъ и любимый рыженькій теленокъ съ бѣлымъ носикомъ. Хотѣлось бы дѣтямъ поласкать его, дать ему кусокъ чернаго хлѣба съ солью.... и опять нельзя!
   -- Ни у кого нѣтъ такой строгой няни, какъ у насъ! тихо ворчатъ дѣти, пока старушка хлопочетъ у чайнаго стола. Вздумала насъ наказывать! И за что?...
   Не съ цѣлью наказанія засадила ихъ няня, а въ избѣжаніе несчастій, которыя могли бы приключиться съ такими рѣзвыми дѣтьми въ отсутствіе ихъ матери.
   Съ досады и печали Даля не обратила въ тотъ день ни малѣйшаго вниманія на свою бѣлку, прелестную, ручную. Она ни разу не выпустила ея изъ клѣтки, чтобъ дать побѣгать по комнатѣ, ни разу не напоила ея молокомъ и даже не перемѣнила въ клѣткѣ воды, что она дѣлала обыкновенно каждое утро. Даля очень любила свою бѣлочку, и нельзя было не любить такого миленькаго животнаго. Выбѣжитъ бывало эта бѣлка изъ клѣтки, поднимется по платью Далѣ на плечо и усядется на заднія лапки грысть орѣшекъ или сухарь. Забавно было смотрѣть какъ играла она скомканной бумажкой. Ляжетъ на спинку и начнетъ вертѣть и подбрасывать бумажку всѣми четырьмя лапками, да такъ ловко и граціозно, что нельзя было въ ту минуту не восхищаться ею. Вдругъ вскочетъ она и быстро поднимется по гардинѣ до самаго карниза, побѣгаетъ по карнизу и такъ же быстро спустится внизъ. Тутъ схватитъ ее Даля, сожметъ въ ручейкахъ своихъ и крѣпко, крѣпко прильнетъ къ ней губами. Но въ этотъ день Даля не цѣловала ея: не до того ужь было.
   На слѣдующій день та же скука. Погода дивная. Никогда солнце не свѣтило такъ ярко, небо не было такъ чисто, зелень такъ свѣжа, какъ въ этотъ день, казалось дѣтямъ. А полукруглое окно ихъ мезонина заперто, гулять запрещено. Дѣти сидятъ другъ противъ друга на подоконникѣ и хнычатъ. Они умоляютъ няню ихъ выпустить хоть на часокъ; но няня неумолима. Дѣти теряютъ терпѣніе и приходятъ въ отчаяніе.
   -- Лучше умереть! говорятъ заключенные и рѣшаются на голодную смерть: весь день, кромѣ ягодъ и молока, ничего въ ротъ не берутъ.
   -- Знаешь что! говоритъ Руша, послѣ глубокаго размышленія. Убѣжимъ отсюда... къ мамѣ въ Москву. Мама обрадуется насъ видѣть; а няня пусть насъ ищетъ!
   Даля задумалась.
   -- А до Москвы далеко? спросила она.
   -- До станціи семь верстъ. Дойдемъ. А тамъ желѣзная дорога.
   Рушѣ случалось иногда бывать съ матерью на станціи, когда приходилось встрѣчать гостей, и потому онъ имѣлъ нѣкоторое понятіе о желѣзной дорогѣ, хотя самъ никогда не ѣздилъ по ней.
   -- Америка не ближе? спросила Даля, не вполнѣ готовая пуститься въ дальній путь.
   -- Америка?.. смѣшная ты дѣвочка!... Вѣдь Америка за моремъ; туда ѣздятъ на пароходахъ. Къ тому же, тамъ нѣтъ у насъ знакомыхъ: намъ некуда дѣться; а въ Москвѣ мамаша. Она обрадуется насъ видѣть. Ей будетъ сюрпризъ. Деньги есть у тебя?
   -- Есть два рубля. Мамаша подарила ихъ мнѣ на куклу въ имянины. А у тебя?
   -- У меня три.
   -- Два и три сколько? спросила Даля.
   -- Пять. Этого съ насъ довольно.
   -- Да какъ же намъ выбраться отсюда? спросила опять Даля. Няня всякій разъ, когда выходитъ, запираетъ насъ на ключъ. Не бросаться же въ окно?
   -- А вотъ какъ: няня каждое утро, рано-ранехонько, когда мы еще спимъ, уходитъ въ кухню чай пить и нашихъ дверей навѣрное не запираетъ: не къ чему. Завтра, какъ только встанетъ она и уйдетъ, встанемъ и мы, живо умоемся, одѣнемся и уйдемъ; когда она вернется, насъ уже не будетъ: мы будемъ далеко, за садомъ. Согласна, Даля?
   -- А если за садомъ насъ поймаютъ?
   -- Ужь и поймаютъ! Развѣ мы не умѣемъ бѣгать. Мигомъ добѣжимъ до рощи, а тамъ въ орѣшникѣ насъ не найти. Только мы должны переодѣться, чтобы насъ дорогою никто не узналъ. Вмѣсто платьица надѣнь свой синій сарафанчикъ, а вмѣсто шляпки красненькій платочекъ, купленный у венгерца. А я надѣну свой старый армякъ, который мама называетъ тришкинымъ кафтаномъ, и старую шляпу съ большими сломанными полями, ту самую, которую няня засунула за комодъ, чтобъ я не носилъ ее больше. Согласна?
   Даля молчала.
   -- Какая ты нерѣшительная, право!...
   Приходъ няни положилъ конецъ ихъ совѣщанію
   На другое утро, Даля услышала случайно какъ няня встала съ постели, одѣлась и вышла. Немедленно по ея уходу спустилась съ кровати и Даля, накинула на себя одѣяло и побѣжала въ сосѣднюю комнату къ брату.
   -- Руша! Руша! вставай скорѣе! говорила она, сильно толкая его въ спину. Няня ушла. Вставай! Одѣвайся!...
   Онъ замычалъ, зѣвнулъ, потянулся, протеръ глаза и началъ вставать. Она вернулась въ свою комнату и съ необыкновенною скоростью надѣла сарафанъ и передникъ и заплела кое-какъ косичку, длиною въ три вершка, не забывъ прицѣпить къ ней бантъ.
   Подъ комодомъ хранились яйца въ лукошкѣ, назначенныя для ежедневнаго употребленія за утреннимъ чаемъ. Даля достала это лукошко и перевязала его полотенцемъ, чтобы взять на дорогу.
   -- Бѣлочка! прощай! прощай! съ грустью произнесла она, стоя передъ клѣткой. На долго!
   Тутъ пришла ей мысль, что няня не будетъ достаточно смотрѣть за бѣлкой, дастъ ей уйти пожалуй или умереть съ голоду.
   -- Нѣтъ! лучше и ты съ нами! сказала она: проворно схватила нянину рабочую корзинку, вывалила на столъ все, что находилось въ ней, и впустила въ нее бѣлку; крышку перевязала крѣпко на крѣпко веревочкой.
   Предусмотрительная дѣвочка, опасаясь утренней свѣжести и дождя, накинула на себя большой нянинъ платокъ, въ который сама няня часто закутывала ее, когда подъ рукой не было ничего теплаго.
   Мигомъ былъ готовъ и Руша. Армякъ съ короткими рукавами, съ распоротымъ швомъ на спинѣ и оторванными сборками у самаго пояса, рваныя и погнутыя поля у шляпы и старые совсѣмъ сношенные сапоги, все это придавало ему видъ нищаго.
   -- Хорошъ я? спросилъ онъ у сестры, взглянувъ на себя въ зеркало.
   -- Хорошъ.
   -- Что это у тебя? полюбопытствовалъ Руша, указывая на корзинку. Работа?
   -- Тутъ бѣлочка.
   -- А въ лукошкѣ?
   -- Яйца...
   -- Какая ты умница, что догадалась взять все это!
   Онъ вызвался нести бѣлку.
   Проворно и безъ шума спустились дѣти по лѣстницѣ, пробѣжали двѣ -- три комнаты и, пройдя черезъ балконъ, очутились въ саду. Стѣна густой акаціи вдоль длинной аллеи, но которой они, не шли, а бѣжали, защищала ихъ отъ взоровъ няни, находившейся въ кухнѣ. За садомъ они пріостановились, чтобы перевести духъ. Дѣти съ минуту недоумѣвали въ какую сторону имъ идти, но, сообразивъ, что мать ихъ поѣхала по направленію къ мельницѣ, пошли туда же.
   Былъ только седьмой часъ и слѣдовательно не жарко. Дѣти шли бодро и скоро по узенькой дорогѣ между полями, гдѣ рожь поднималась выше головъ ихъ и казалась имъ лѣсомъ. Отъ времени до времени они оборачивались и посматривали не догоняетъ ли ихъ кто. Пройдя мельницу, они вошли въ молодую, густую рощу, гдѣ отыскать ихъ было бы не легко; когда же очутились они на открытой полянѣ, то, изъ опасенія быть замѣченными издали, пустились бѣжать вплоть до самаго лѣса: тамъ пошли опушкою, не удаляясь отъ дороги, чтобы не заблудиться.
   -- Я устала! объявила Даля и снявъ съ себя большой платокъ, растянула его на травѣ и сѣла. Руша сѣлъ подлѣ. Она вынула изъ кармана два сухаря: одинъ, съ отломаннымъ концомъ, дала брату, другой, цѣльный, взяла себѣ. Разсѣянно смотрѣли они на небо со свѣтлыми, какъ бы прозрачными, облаками, на грязную дорогу, на бревенчатый мостъ, перекинутый черезъ рѣчку, на деревню, растянутую по горѣ, на вертящіяся крылья мельницы вдали и думали: "А няня-то ищетъ насъ!... суетится!... сердится!"... И не пришло имъ въ голову подумать: сколько душевной тревоги, сколько слезъ долженъ былъ причинить старушкѣ безразсудный, необдуманный ихъ поступокъ! Потомъ, мысли ихъ перенеслись въ Москву. Живо представляли себѣ дѣти радость матери, когда она совсѣмъ нежданно увидитъ ихъ передъ собою, какъ цѣловать, обнимать, угощать ихъ будетъ!
   Вдругъ шорохъ за ближайшимъ кустомъ. Дѣти вздрогнули: изъ за куста выскочило небольшое животное, сѣренькое, съ длинными ушами. Дѣти вскочили и пустились бѣжать. Долго бѣжали они, не зная куда; наконецъ остановились. На травѣ оставались япца, бѣлка и нянинъ платокъ. Надо же взять все это! вспомнили они, -- но звѣрекъ, быть можетъ, еще тамъ: идти туда пожалуй что опасно.
   -- Руша! не пойдешь ли ты одинъ? предложила Даля. Я бы здѣсь подождала тебя. Да нѣтъ, нѣтъ, пойдемъ ужь вмѣстѣ.
   Руша вооружился палкой и смѣло пошелъ впередъ. По мѣрѣ того, какъ приближались они къ опасному мѣсту, они шли медленнѣе.
   -- Я не пойду! рѣшительно объявила Даля и Руша дошелъ одинъ.
   Онъ поднялъ корзину и лукошко, сложилъ и набросилъ на руку платокъ и, совершивъ этотъ подвигъ, вернулся къ сестрѣ.
   Они пошли дальше.
   -- Слѣдовало бы позавтракать! сказалъ Руша, пройдя еще съ полверсты. Въ лукошкѣ яйца, ты говорила. Дай-ка ихъ сюда!
   Дѣти отыскали холмикъ, для большаго удобства, и сѣли. Руша сталъ снимать съ лукошка полотенце.
   -- Осторожнѣе, Руша! Не разбей! Яйца сырыя.
   -- Сырыя?... Такъ ѣсть нельзя?
   Оба опечалились.
   -- Вотъ что! придумала Даля. Можно сдѣлать гогель-могель. Это дѣлаютъ всегда изъ сырыхъ яицъ, и это очень вкусно.
   -- Для этого надо имѣть стаканъ, сахаръ и ложку, чтобъ сбивать, а у насъ нѣтъ ни того, ни другаго, ни третьяго.
   -- И то правда! такъ попробуемъ ихъ ѣсть сырыми.
   -- Попробовать можно.
   Онъ взялъ одно яйцо и разломалъ скорлупу на двѣ половинки; желтокъ и бѣлокъ потекли ему по пальцамъ. Руша сдѣлалъ гримасу, Даля тоже, и отвѣдывать яицъ уже не стали.
   -- А что подѣлываетъ наша бѣлочка? спитъ или нѣтъ? поинтересовалась ея нѣжная покровительница и, приподнявъ осторожно крышку, заглянула въ глубину корзинки.
   -- Что за прелесть эта бѣлочка! восхищалась Даля, какъ будто видѣла ее въ первый разъ. Что за глазки! Грудка бѣлая какая! Взгляни, Руша, полюбуйся.
   Тотъ кинулся смотрѣть. Едва приподнялъ онъ крышку, какъ ловкая бѣлка проскользнула между крышкой и корзинкой и очутилась на травѣ.
   -- Ай, ай, ай!-- и дѣти пустились ее ловить; но напрасно. Съ удивительной быстротой поднялась она по дереву на самый верхъ, такъ что дѣти, закинувъ головы назадъ, едва могли ее видѣть.
   -- Достань ее, достань!... непремѣнно достань! Полѣзай скорѣе! раздраженно пристала Даля къ брату.
   Положимъ, что забраться на самую верхушку дерева было бы для Руши дѣломъ вполнѣ возможнымъ; но поймать, схватить на деревѣ это маленькое животное, замѣчательное по своей увертливости и живости, не представляло бы никакой возможности даже и для взрослаго человѣка.
   Руша однако полѣзъ. Бѣлка спокойно смотрѣла, на него пока онъ былъ на нѣкоторомъ разстояніи; но когда онъ приблизился на столько, что оставалось протянуть руку, чтобъ схватить ее, она забѣгала и завертѣлась кругомъ ствола, какъ будто хотѣла подразнить своего преслѣдователя: потомъ перебѣжала по одной толстой вѣткѣ на другое дерево, потомъ на третье и такъ далѣе. Тогда Руша потерялъ всякую надежду когда либо поймать ее и началъ спускаться съ дерева. Находясь уже не болѣе какъ аршина на полтора отъ земли, онъ вздумалъ спрыгнуть, и спрыгнулъ такъ неловко, что ступня ноги подвернулась. Онъ вскрикнулъ отъ боли и упалъ.
   -- Боже мой! что съ тобой? Ногу сломалъ? испуганно спросила Даля подбѣгая.
   -- Не сломалъ, но ужасно больно. Ой, ой, ой!
   Онъ снялъ обувь.
   -- Не потереть ли землею? Когда укуситъ пчела въ лицо или руку, всегда прикладываютъ землю, и это помогаетъ.
   Она взяла по близости комокъ грязи и принялась имъ тереть больное мѣсто.
   -- Теперь лучше?
   -- Кажется лучше. Я попробую встать.
   -- Ходить можешь?
   -- Могу, но съ трудомъ.
   -- Я поведу тебя. А бѣлку-то -- вѣдь надо же поймать! говорила Даля.
   -- Ты видишь что нельзя, особенно теперь, когда у меня разболѣлась нога. Я ловить не могу. Поймай, если можешь.
   Даля заплакала.
   -- Это все ты виноватъ, стала упрекать она брата. Ты выпустилъ ее... Ты такой неосторожный, неловкій. Милая моя бѣлочка, несчастная! Убьютъ тебя.
   И Даля зарыдала.
   -- Не плачь, не плачь, голубушка, сталъ утѣшать ее братъ. На возвратномъ пути мы поймаемъ ее. Изъ деревни приведемъ ребятишекъ и они помогутъ намъ ловить. А теперь пойдемъ.
   Даля нѣсколько утѣшилась этою надеждою, но все-таки продолжала плакать.
   Захвативъ корзины и накинувъ на себя большой платокъ, она взяла брата подъ локоть и повела. Онъ упирался на палку и хромалъ, часто останавливался и садился на камень или пень. Утренняя свѣжесть уже проходила и дѣтямъ становилось жарко. Руша снялъ шляпу и сталъ обмахиваться ею какъ вѣеромъ. Даля сбросила съ себя большой платокъ и дала его нести брату, который охалъ и пищалъ не столько уже отъ боли, сколько отъ желанія чего нибудь поѣсть.
   -- Хоть бы нищій или нищенка съ мѣшкомъ попались намъ на встрѣчу; мы бы выпросили себѣ кусокъ хлѣба или пирога, мечталъ голодный Руша.
   -- И къ чему это мы пошли! Сидѣли бы дома! ворчала Даля. Чай бы пили теперь или завтракали; пожалуй и обѣдъ уже подали бы скоро.
   -- Такъ вернемся домой, предложилъ Руша, въ воображеніи котораго живо представлялся накрытый бѣлою скатертью столъ и на немъ кипящій самоваръ, чашки, вареный картофель, простокваша, до которой онъ былъ большой охотникъ.
   -- Я такъ устала, что и домой идти не могу, отвѣтила Даля. Ухъ! Какъ ноги болятъ... какъ жарко!...
   -- Ѣсть хочу! Ѣсть хочу! повторялъ Руша, всегда отличавшійся хорошимъ аппетитомъ.
   Даля вспомнила, что въ корзинкѣ должны быть кедровые орѣшки, взятые для бѣлки. Она открыла крышку и увидѣла, что орѣшковъ было къ сожалѣнію гораздо менѣе, чѣмъ скорлупокъ. Едва имъ удалось набрать по горсточкѣ и тѣмъ хоть сколько нибудь уменьшить свой голодъ, какъ Руша сталъ внимательно прислушиваться къ какому-то отдаленному стуку.
   -- Слышишь? спросилъ онъ.
   -- Что такое?
   -- Кто-то ѣдетъ по мосту.
   -- Ужь не за нами ли? прошептала Даля испуганно.
   Они подошли къ дорогѣ, и, спрятавшись за кусты, стали всматриваться.
   Ѣхала телѣга шагомъ. Въ ней сидѣлъ мужичекъ, старенькій, сѣдой.
   -- Онъ ѣдетъ въ ту же сторону, куда и мы идемъ. Не довезетъ ли онъ насъ до станціи? сказалъ Руша.
   -- Ахъ, еслибъ довезъ! воскликнула Даля.
   И оба побѣжали ему на встрѣчу, не имѣя терпѣнія ждать на мѣстѣ: махали и шляпой, и носовымъ платкомъ, и корзинкою, описывая ими по воздуху круги. Мужичекъ, поровнявшись съ дѣтьми, остановилъ лошадь и спросилъ, что надо.
   -- Отвези насъ, пожалуста, на желѣзную дорогу, попросили они.
   -- Я такъ далеко не ѣду. Вотъ до перекрестка довезу пожалуй; а тамъ я сверну на лѣво.
   Онъ везъ съ мельницы куль муки.
   Дѣти побѣжали за своими вещами и, собравъ ихъ, мигомъ вернулись.
   Руша помогъ сестрѣ влѣзть въ телѣгу. При этомъ неловкая дѣвочка коснулась своимъ сарафаномъ колеса, смазаннаго дегтемъ и на сарафанѣ образовалось большое черное пятно. Влѣзъ и Руша. Оба усѣлись на куль, обнялись, чтобы не свалиться, и радовались, что ѣдутъ, какъ никогда еще имъ не случалось ѣздить: на огромномъ мучномъ кулѣ и безъ няни. Мужичекъ, чтобы потѣшить ихъ, погналъ лошадь вскачь. Дѣти отъ неровности дороги и по причинѣ отсутствія всякаго подобія рессоръ, тряслись, подскакивали и чуть не налились съ куля. Такъ-же тряслись и подскакивали сырыя яйца въ лукошкѣ, стоявшемъ у ногъ дѣтей, и когда Рушѣ вздумалось поднять лукошко свалившееся отъ одного сильнаго толчка на бокъ, то оттуда закапала густая масса яичнаго желтка на армякъ Руши и на сарафанчикъ и передникъ Дали.
   Сарафанчикъ не сталъ красивѣе отъ присоединенія желтка къ чернымъ пятнамъ дегтя. Даля вынула изъ кармана свой носовой платокъ и принялась вытирать имъ всѣ пятна. Тутъ же, замѣтивъ на лицѣ брата куски грязи, летѣвшей изъ подъ колесъ, она поспѣшила вытереть тѣмъ же платкомъ и Рушино лицо. Каково было ея удивленіе и каковъ былъ восторгъ ея, когда она взглянула на эти желтыя и черныя пятна, размазанныя по щекамъ его, лбу и носу! Она залилась громкимъ, чистосердечнымъ смѣхомъ. На этотъ смѣхъ мужичекъ обернулся, взглянулъ на Рушу и тоже засмѣялся.
   -- Чѣмъ это ты такъ измазался? спросилъ онъ. Въ телѣгѣ у меня чисто: одна мука. Вотъ тамъ, по дальше, ручеекъ бѣжитъ, можно вымыться.
   Чтобъ не перепачкаться еще больше, дѣти выбросили лукошко съ разбитыми яйцами на дорогу.
   Лошадь давно уже шла шагомъ. На перекресткѣ мужичекъ остановилъ ее.
   -- Ну-те, вылѣзайте! сказалъ онъ дѣтямъ.
   Они вылѣзли, поблагодарили мужичка и спросили, какъ попасть имъ на желѣзную дорогу.
   -- На чугунку?... А вотъ идите прямо; какъ пройдете лѣсокъ, повернете на лѣво, увидите деревню Петровку. Отъ Петровки до чугунки ужь рукой подать.
   Дѣти отправились по указанію и скоро миновали лѣсокъ.
   -- Это и есть Петровка? спросила Даля у брата, указывая на деревню, которая рисовалась передъ ними вдали.
   -- Петровка и есть.
   -- А далеко она отсюда?
   -- Версты полторы будетъ, а можетъ быть и двѣ, отвѣтилъ Руша на угадъ.
   -- Значитъ далеко?
   -- Для тебя быть можетъ далеко, а для меня близко. Во всякомъ случаѣ пойдемъ скорѣе.
   -- А когда же будетъ ручеекъ, въ которомъ намъ надо вымыться. Если мы придемъ въ деревню такими замарашками, надъ нами будутъ всѣ смѣяться.
   -- Ручеекъ-то мы, должны быть, пропустили. Не будетъ-ли другаго или рѣчки?
   -- Ахъ! вдругъ вспомнила Даля. Вѣдь нянину рабочую корзинку мы оставили въ телѣгѣ! Нянину! Ай, ай, ай!
   Руша только поднялъ брови и развелъ руками.
   Дѣти продолжали идти. Солнце такъ и пекло. Даля распустила большой платокъ и держала его надъ головой, чтобъ предохранить себя отъ палящихъ лучей. Руша отодвинулъ на затылокъ, какъ носятъ моряки, свою шляпу и, красный какъ вареный ракъ, еле дышалъ. Ихъ обоихъ томила жажда и, кромѣ того, пустые желудки все болѣе и болѣе давали чувствовать себя. Ноги подкашивались, головы болѣли. Даля наконецъ бросилась на землю и начала громко плакать. Руша хотѣлъ казаться мужественнымъ и съ трудомъ воздерживался отъ слезъ. Онъ уговаривалъ сестру собраться съ силами и кое какъ добраться до деревни и тамъ уже отдохнуть порядкомъ. Даля поднялась съ земли, но не переставала плакать и рыдать.
   Но направленію къ деревнѣ Ѣхалъ верхомъ, безъ сѣдла, мальчикъ лѣтъ пятнадцати, весело посвистывая.
   -- Что плачешь? спросилъ онъ у Дали, размахивая по воздуху кнутомъ. Братъ что ли обидѣлъ? Такъ я его!
   Даля, отъ испуга, усилила свой плачъ. Мальчикъ остановилъ лошадь и слѣзъ. Не желая быть битымъ, Руша пустился бѣжать. Тотъ за нимъ. Попыталась бѣжать и Даля, съ цѣлью спасти брата отъ преслѣдователя. Она спотыкалась и наконецъ упала. На лицѣ у нея показалась кровь. Между тѣмъ мальчикъ, который былъ вдвое старше Руши и въ десять разъ сильнѣе, догналъ его, повалилъ на землю и, безъ разспросовъ и суда, принялся бить его кулакомъ по спинѣ.
   -- Не обижай, не обижай сестры, не обижай махонькихъ, приговаривалъ онъ, воображая себя справедливымъ защитникомъ невинныхъ.
   Руша, прижатый къ землѣ, не имѣлъ возможности встать и кричалъ изо всѣхъ силъ отъ боли.
   -- Теперь довольно. Ступай своей дорогой! снисходительно объявилъ ему милый защитникъ его сестры и пошелъ къ лошади, которая спокойно стояла на мѣстѣ и щипала траву. Не доходя до нея, мальчикъ увидѣлъ Далю, печально сидѣвшую у канавы и смывавшую кровь съ лица. Онъ остановился передъ ней, желая оказать ей нѣкоторую помощь.
   -- Уходи! сказала она сердито. Мнѣ не надо тебя. Ты злой! ты обидѣлъ моего брата, моего добраго, милаго брата. Онъ никогда не обижаетъ меня; онъ никого не обижаетъ.
   -- О чемъ же ты плакала?
   -- Устала, ноги болятъ и голова болитъ, объ этомъ и плакала. А Руша не билъ меня. Онъ добрый, хорошій!
   -- Не билъ тебя? А я думалъ, что билъ.
   Онъ внимательно взглянулъ на Рушу, который стоялъ поодаль, у дерева, и тихо плакалъ.
   -- Уходи! гнала она мальчика, боясь нѣсколько чтобъ онъ не принялся колотить и ее.
   -- За тебя же заступился, а ты меня гонишь. Ты не плачь: я тебѣ орѣховъ дамъ.
   -- Не надо мнѣ твоихъ орѣховъ.
   Онъ вынулъ изъ кармана одинъ орѣхъ, разгрызъ, очистилъ и подалъ ей на ладонѣ. Даля не взяла.
   -- Не хочешь? А орѣхи вкусные. И пряникъ есть у меня. Только не разгрызть его: больно окрѣпъ.
   Онъ съ нѣкоторымъ усиліемъ переломилъ его и половину предложилъ Далѣ. Она искоса посмотрѣла на пряникъ и отвернулась.
   -- Возьми! уговаривалъ онъ. Да возьми же.
   Даля, во весь день ничего не имѣвшая во рту, кромѣ одного сухаря и маленькой горсточки кедровыхъ орѣшковъ, взглянула еще разъ на пряникъ, подумала, подумала....
   -- Вкусный? спросила она -- и протянула руку.
   Какъ добрая сестра, она въ ту же минуту позвала брата, чтобы подѣлиться съ нимъ. Но Руша не хотѣлъ пользоваться даяніями того, кѣмъ былъ такъ сильно обиженъ, -- такъ какъ пряникъ былъ отъ мальчика, -- и потому не шелъ на призывъ сестры.
   -- Эй ты! обратился къ нему мальчикъ. И для тебя есть у меня пряникъ. На!... Да на-же! Иди сюда.
   Обиженный Руша не двинулся, хотя и голодалъ не менѣе сестры.
   -- Вы куда идете? спросилъ мальчикъ у Дали.
   -- А вотъ, въ ту деревню. Я только устала, идти не могу.
   -- Хочешь -- довезу?
   -- А какъ довезешь?
   -- Садись ко мнѣ на лошадь и довезу.
   -- А лошадь не бойкая?
   -- Ты поѣдешь не одна, со мной. Я и брата возьму. Одного изъ насъ посаяіу передъ собою, а другаго сзади и поѣдемъ шажкомъ.
   -- Ну, что-жъ! Это хорошо. Руша! крикнула она опять, поѣдемъ.
   Руша не шелъ.
   -- Я и пѣшкомъ дойду, отвѣтилъ онъ.
   -- Безъ тебя я не поѣду, а идти пѣшкомъ не могу: я и то упала.
   Ѣхать верхомъ, да еще когда отказываются служить ноги, ѣхать какъ-то совсѣмъ особенно: втроемъ на одной лошади -- едва ли отъ такого благополучія откажется хоть одинъ ребенокъ.
   Лицо у Руши мало по малу стало проясняться. Онъ отошелъ отъ дерева и медленно, какъ бы нехотя, пошелъ къ лошади вмѣстѣ съ мальчикомъ и сестрой. Мальчикъ сѣлъ первый, разложивъ передъ собой Далинъ большой платокъ, который долженъ былъ служить ей сѣдломъ. Затѣмъ Руша приподнялъ сестру на такое разстояніе отъ земли, чтобъ мальчикъ могъ захватить ее и посадить къ себѣ. Мудрено было Рушѣ взлѣзть на лошадь сзади безъ всякой помощи; но, по счастью, лошадь была не высока и ему удалось, послѣ многихъ попытокъ, попасть на предназначенное мѣсто. Онъ обѣими руками ухватился за мальчика, который, ударивъ своими босыми ногами по лошади, заставилъ ее идти -- идти шагомъ, потому что ни въ галопъ, ни рысью, она не имѣла привычки ходить. Разбитая на всѣ четыре ноги, она еле двигалась и шла, понуривъ голову и прихрамывая. Выдающіяся ребра, которыя можно было перечесть глазами, служили доказательствомъ, что хозяинъ кормилъ ее не щедро. Шерсть была во многихъ мѣстахъ потерта. На одномъ глазѣ виднѣлось бѣльмо. Ощущая безпрестанно удары трехъ наръ погъ сѣдоковъ своихъ, лошадь пыталась идти шибче. Даля держала поводья и прищелкивала языкомъ; но лошадь и при этомъ не ускоряла шага и на первомъ, едва замѣтномъ, возвышеніи остановилась было совсѣмъ.
   Дѣти, воображая себя смѣлыми и ловкими ѣздоками, старались сидѣть прямо и красиво.
   Зной не спадалъ. Вѣтеръ гналъ пыль Далѣ прямо въ ротъ и въ глаза, что нисколько не уменьшало удовольствія ѣхать верхомъ.
   На одномъ изъ бревенчатыхъ мостиковъ, по которому неминуемо приходилось имъ ѣхать, случилось, какъ бываетъ зачастую по проселочнымъ дорогамъ, что не доставало нѣсколькихъ бревенъ. Осторожная лошадь, которая, быть можетъ, осторожность свою пріобрѣла тѣмъ, что когда нибудь на подобномъ мосту попортила себѣ ногу, остановилась и, несмотря на всѣ усилія сѣдоковъ заставить ее идти дальше, не шла и стояла какъ вкопанная. Всѣ три сѣдока вынуждены были слѣзть, мальчикъ для того, чтобы взять лошадь подъузцы и перевести ее, а дѣти, чтобы не свалиться при ея скачкѣ. Лошадь, съ помощью мальчика, перешла спокойно и благополучно. Гораздо большее затрудненіе предстояло дѣтямъ. Перешагнуть чрезъ пустое пространство, довольно широкое, было для обоихъ затрудненіемъ непреодолимымъ. Мальчикъ тотчасъ-же догадался взять дѣвочку на руки и перенести, а Руша, увѣренный въ своей ловкости, отказался отъ этой услуги.
   -- Я самъ.... я самъ! говоритъ онъ живо и, согнувъ колѣна, съ силою подается всѣмъ корпусомъ впередъ, но попадаетъ не на противоположное бревно, какъ разсчитывалъ, а въ пустое пространство, подъ мостъ, гдѣ, по счастію, воды не было.
   -- Ты не ушибся? испуганно спрашиваетъ Даля, глядя съ моста внизъ между бревнами.
   -- Не ушибся, а запачкался немного, говоритъ онъ, весь покрытый густою массою грязи. Спина, затылокъ и ноги до самыхъ колѣнъ, все было коричневаго цвѣта. Въ такомъ видѣ явился онъ на мостъ и попросилъ сестру помочь ему привести себя въ болѣе приличный видъ до прибытія въ деревню. Она съ величайшимъ усердіемъ начала вытирать его армякъ травою, при чемъ пачкала себѣ руки, а армякъ оставался грязнымъ какъ и былъ. Съ добродушною улыбкою смотрѣлъ на нихъ мальчикъ и вызвался помочь имъ. Онъ снялъ съ лошади большой платокъ, свернулъ его въ комокъ и сталъ тереть имъ Рушѣ голову, армякъ, панталоны и наконецъ сапоги. Руша такимъ образомъ, снисходительно говоря, сталъ чистъ. Только армякъ не имѣлъ больше своего первоначальнаго цвѣта, да волосы на затылкѣ были какъ будто намазаны какой-то особенной помадой. Платокъ пришлось раскинуть на травѣ, чтобъ высушить.
   Послѣ этого всѣ трое усѣлись на лошадь и поѣхали.
   На встрѣчу попадались то бабы, то мужики, то ребятишки, шедшіе за грибами. Каждый посмотритъ на группу, сидящую на конѣ, усмѣхнется и скажетъ
   что нибудь, состритъ, пройдя мимо, пустилъ захохоталъ надъ своей поднявъ шапку, пошелъ
   Одинъ изъ мальчишекъ, въ Рушу шапкой, громко замысловатой шуткой и, дальше.
   Наши путники, проѣхавъ отъ моста версты двѣ. прибыли къ тому мѣсту, гдѣ дорога расходилась на двѣ стороны.
   -- Вамъ куда? спросилъ мальчикъ у дѣтей. На право или на лѣво?
   -- А намъ вотъ туда! отвѣтили они оба. указавъ на право.
   -- Туда? такъ слѣзайте. Мнѣ дорога на лѣво.
   Руша и Даля, безъ злобы на мальчика за ту великую обиду, которую онъ нанесъ одному изъ нихъ, поблагодарили его за разныя услуги и пошли дальше.
   Долго они шли по опушкѣ стараго, густаго лѣса, подъ тѣнью высокихъ деревьевъ, и не сводили глазъ съ соломенныхъ крышъ, которыя виднѣлись вдали. За лѣсомъ начинался крутой спускъ къ рѣкѣ. Дѣти обрадовались, увидѣвъ воду: можно утолить жажду наконецъ и вымыться. Руша пустился бѣжать. Даля стала спускаться медленно, осторожно, упираясь на палку, которую ей случилось поднять на дорогѣ, и думала: "какъ бы Руша съ разбѣга не кувырнулся въ воду." Но страхъ ея не оправдался: Руша благополучно сбѣжалъ съ горы и, нагнувшись надъ водою и засучивъ рукава, принялся такъ усердно -- утоливъ сначала жажду -- смывать съ лица всѣ пятна грязи, дегтя и яичнаго желтка, которыя придавали ему все время видъ татуированнаго индѣйца, что пятна всѣ сошли, за исключеніемъ дегтярныхъ. Но тутъ явилось маленькое обстоятельство, довольно непріятное: не было полотенца, чтобъ вытереть лицо и руки. Руша придумалъ высушить лицо на солнцѣ, какъ сушатъ бѣлье, и легъ на траву навзничь. Солночные лучи сдѣлали свое дѣло очень скоро и высушили его лицо до того, что оно начало горѣть.
   Между тѣмъ, Даля, также напившись воды изъ рѣчки, усѣлась подъ дерево и, прислонясь къ нему, заснула. Видѣлась ей во снѣ няня съ розгами въ рукахъ, какая-то бѣлая собака, злая, которая хотѣла укусить ее, Далю, но какой-то карликъ на маленькихъ ножкахъ, съ большой головой и съ птичьимъ клювомъ, отогналъ собаку. Видѣла она еще что-то, но все перезабыла, когда братъ разбудилъ ее, чтобы снова пуститься въ путь.
   Вечерѣло. Идти было не такъ жарко: солнце не палило больше. Вѣтеръ освѣжалъ лица нашихъ путниковъ, которые, послѣ маленькаго привала у рѣчки, стали чувствовать себя бодрѣе.
   -- Какъ пріятно! сказалъ Руша, вдыхая полною грудью освѣжающій воздухъ. Какъ хорошо теперь!
   -- Сколько птичекъ летаетъ надъ нами! сказала Даля. Сколько мошекъ въ воздухѣ! Смотри!
   Вдругъ она схватила себя за голову и остановилась.
   -- Платокъ-то нянинъ мы и забыли на мосту!
   -- Прекрасно! прекрасно! насмѣшливо и съ выраженіемъ досады произнесъ Руша. Тебѣ, должно быть, неизвѣстно, что чужія вещи надо беречь больше собственныхъ. Посмотримъ теперь, какъ ты будешь извиняться передъ нянею!
   -- Пойдемъ за платкомъ на мостъ! предложила Даля.
   -- Благодарю покорно! Двѣ версты туда и двѣ версты назадъ! Это ты говоришь шутя или серіозно?
   -- Что же дѣлать?
   -- Платокъ вѣроятно и не лежитъ тамъ больше: его уже поднялъ кто нибудь.
   -- Такъ что же дѣлать, скажи?
   -- Просить прощенія у няни и подарить ей другой, больше ничего не остается.
   Дѣти шли молча, не переставая думать, съ угрызеніемъ совѣсти, о потерѣ чужой вещи.
   Но вотъ и деревня.
   Пастухъ только что пригналъ стадо. Бабы встрѣчали коровъ своихъ, ребятишки спѣшили отворять ворота, ловили овецъ и отсталыхъ телятъ и загоняли ихъ во дворы. Крестьяне съ пѣснями возвращались съ работъ
   На ступенькѣ крыльца одной избы сидѣли два крошечныхъ мальчика. Одинъ изъ нихъ держалъ на колѣняхъ щенка, толстаго и довольно неуклюжаго, а другой сидѣлъ съ ломтемъ чернаго хлѣба и усердно уничтожалъ его. Ломоть хлѣба привлекъ вниманіе нашихъ путниковъ; они остановились и смотрѣли ребенку прямо въ ротъ. На крыльцо вышла женщина съ груднымъ ребенкомъ на рукахъ.
   -- Вы что стоите? спросила она, увидѣвъ незнакомыхъ дѣтей.
   Дѣти молчали.
   -- Вы откуда?
   -- Изъ Волынокъ, отвѣчали они, не сводя глазъ съ ломтя хлѣба, который довольно быстро уменьшался.
   -- А вы чьи?
   Дѣтямъ не хотѣлось выдавать себя.
   -- Мамины! плутовски отвѣтила Даля.
   -- Это-то мы сами знаемъ, а мать-то какъ зовутъ?
   -- Марьей.
   -- Ивановой?
   -- Нѣтъ. Степановной.
   -- Степановной? Такой, кажись, не встрѣчала я въ Волынкахъ.
   Отъ хлѣба, между тѣмъ, осталась только корочка.
   -- А отца какъ зовутъ?
   -- Отца.... разсѣянно повторили дѣти. Онъ умеръ. Его звали Павломъ.
   Не осталось и корочки. Дѣти переглянулись.
   -- Идете-то куда? продолжала разспрашивать баба.
   -- На станцію.
   -- На станцію? Вамъ тутъ не дорога, милые мои. Надо было идти на Петровку, а это Иваново. У рѣчки слѣдовало повернуть на лѣво, а вы, знать, повернули на право.
   Удивленіе и какъ бы испугъ выразились на блѣдныхъ лицахъ утомленныхъ дѣтей.
   -- Придется вамъ вернуться къ рѣчкѣ. Вотъ тутъ поляною до Петровки пожалуй что ближе, да болото мѣстами: опасно идти. Отъ Петровки до станціи уже не далеко, только засвѣтло вамъ не дойти туда, не дойти, голубчики. Придется въ Петровкѣ переночевать.
   Одежда Руши и Дали была въ такомъ жалкомъ видѣ, до того грязна, что нельзя было не принять дѣтей за нищихъ. Въ этой же деревнѣ имъ никогда не случалось бывать и потому ихъ тамъ никто и не зналъ.
   -- А вамъ на станцію зачѣмъ? Думаете что тамъ соберете много? Не соберете, продолжала баба, не дожидаясь отвѣта. И отсель ребятишки бѣгаютъ туда; да съ чѣмъ пойдутъ, съ тѣмъ и вернутся. Небось ѣсть хотите?
   -- Хотимъ.
   Баба вошла въ избу.
   Какой-то сѣдой мужичекъ, уже очень старенькій, съ толстой палкой въ рукѣ, остановился передъ Далею.
   -- Курносенькая-то эвта откудова? спросилъ онъ, и своимъ указательнымъ пальцемъ провелъ вдоль всего ея лица. Отвѣта никто не далъ.
   -- А энтотъ востроглазый -- братишка твой? обратился онъ къ Далѣ.
   -- Братишка, -- уже повеселѣвъ немного отъ мысли сейчасъ получить отъ бабы что нибудь съѣстное, отвѣчала Даля.
   -- А идете-то куда?
   -- На машину.
   -- Мать-то васъ такъ и отпускаетъ однихъ въ даль эдакую. Долго ли и подъ машину попасть? Небось тебѣ и трехъ лѣтъ нѣту?
   -- Мнѣ пять, а ему семь. Онъ ужь большой.
   -- Да!... большой!... И ты большая?
   Старичекъ засмѣялся и, упираясь на палку, пошелъ дальше.
   Вокругъ незнакомыхъ дѣтей собралось нѣсколько ребятишекъ.
   -- Шапка-то на немъ, знать, хранцузская, насмѣшливо проговорилъ одинъ парень въ розовой рубахѣ, и, снявъ съ головы Рупіи шляпу, надѣлъ ее себѣ на затылокъ, подбочинился и пустился въ присядку, удальски вскрикивая при этомъ и посвистывая. Зрители смѣялись; но Рушѣ и Далѣ было не до смѣху. Они боялись, что парень не возвратитъ имъ шляпы, а тягаться съ нимъ послѣ того, что Рушѣ пришлось испытать въ то утро отъ подобнаго же парня, Руша едва ли бы посмѣлъ. Но парень отдалъ шляпу. А добрая хозяйка изъ избы вынесла дѣтямъ по большому куску пирога.
   -- Садитеся вотъ тутъ и кушайте.
   Дѣти, каждый съ кускомъ въ рукѣ, усѣлись рядкомъ на указанное толстое бревно и съ необыкновеннымъ аппетитомъ принялись за ужинъ.
   Одна изъ дѣвочекъ подсѣла къ Далѣ и стала разсматривать бантъ на ея косичкѣ.
   -- Красненькій! прошептала она, обративъ вниманіе и на обувь. Хотя Далины туфли и Рушины сапоги были стары и мѣстами прорваны, дѣвочка все-таки дивилась, что дѣти пришли не босикомъ.
   Не успѣлъ Руша доѣсть своего пирога, какъ мальчикъ лѣтъ восьми -- большой озарникъ должно быть -- подкрался къ Рушѣ сзади, взялъ его за плечи и повалилъ черезъ бревно, ногами вверхъ. Смѣхъ былъ общій. Даже и Даля, ротъ которой былъ набитъ инрогомъ, слегка улыбнулась. Не смѣялся только Руша. Онъ проворно поднялся съ земли и съ угрожающими жестами бросился на озарника. Но тотъ схватилъ его, сжалъ въ своихъ объятіяхъ и сразу повалилъ на землю.... асамъ пустился бѣжать. Смѣхъ опять раздался въ маленькой толпѣ.
   Между тѣмъ какая-то собака унесла остатокъ пирога, чего никакъ не предвидѣлъ бѣдный Руша.
   Дѣтямъ хотѣлось напиться, но никто не предлагала. имъ ни воды, ни молока, ни квасу.
   Надо было спѣшить въ Петровку.
   -- Съ Богомъ! сказала хозяйка, когда дѣти, поблагодаривъ за хлѣбъ-за-соль, собрались идти.
   Только что Руша и Даля вышли изъ деревни и прошли гумно, какъ оттуда выбѣжали двѣ огромныя собаки и съ лаемъ бросились на нихъ. Чѣмъ скорѣе бѣжали дѣти, тѣмъ ожесточеннѣе лаяли собаки, норовя схватить ихъ за ноги. Дѣти отчаянно кричали. Но счастію, въ гумнѣ были работники. Одина, изъ нихъ вышелъ на крикъ и свистомъ отозвалъ собакъ.
   Солнце заходило за горизонтъ: ярко красныя облака широкими полосами тянулись но небу. На восточной сторонѣ все темнѣло и начинало исчезать въ туманѣ. А дѣтямъ волею-неволею приходилось возвращаться къ рѣкѣ, а оттуда уже идти дальше. Черезъ нѣсколько минутъ значительно стемнѣло. На дѣтей напалъ страхъ. Идти однимъ, безъ старшихъ, по незнакомой мѣстности, въ позднюю пору, было дѣйствительно не совсѣмъ безопасно.
   Посреди одной лужайки стояла.-- съ радостью увидали дѣти -- большой стогъ сѣна.
   -- Слава Богу! на немъ можно переночевать спокойно, отдохнуть.
   И дѣти полѣзли на стогъ.
   Даля, чтобы предохранить лицо отъ колючаго сѣна, сняла съ головы красненькій платочекъ, разложила и легла на него головой. Руша подложила, себѣ подъ голову шляпу, а чтобы не могла имъ повредить ночная сырость, они навалили на себя какъ можно больше сѣна. Едва устроились они, какъ заснули крѣпчайшимъ сномъ.
   Луна освѣщала всю окрестность, и стогъ, и лица спящихъ дѣтей. Ярко блестѣли звѣздочки на небесномъ сводѣ. Ненарушимая тишина царствовала всю ночь. Но вотъ со стороны востока зарумянилось небо, затѣмъ показались первые лучи солнца и вскорѣ вся природа оживилась. Засуетились птички въ лѣсу, затрещали кузнечики, залетали бабочки....
   Руша проснулся первый, проснулся оттого собственно, что пастухъ, давно пригнавшій стадо на поляну, вздумалъ позабавиться: схватилъ спящаго Рушу за ноги и стащилъ его со стога на землю. Недовольный такимъ способомъ буженья, Руша принялся изъявлять пастуху свое негодованіе жестами и словами; но пастуха, погрозилъ ему рукояткой своего длиннаго кнута и Руша притихъ.
   -- Аль работа утомила вчера, что заспался! смѣялся пастухъ. А кто тамъ на верху-то въ сарафанчикѣ? Сестренка, знать. Пусть спитъ себѣ. Не замай!
   -- Сестренка и есть. Она любитъ поспать: никогда не встаетъ рано.
   Говоръ этотъ разбудилъ Далю. Она приподнялась, сонными глазами посмотрѣла на собесѣдниковъ и опять опустила голову на сѣно.
   -- Даля, вставай! сказалъ Руша, забравшись опять на стогъ и стараясь разшевелить свою спутницу.
   Та ворчала.
   -- Пойдемъ. Пора! право пора!
   -- Не пойду, не пойду, не пойду! говорила Даля капризнымъ голосомъ и переворачиваясь съ одного бока на другой.
   -- Не хочешь, такъ оставайся. Я уйду одинъ. Прощай, я ухожу.
   Она сѣла, зѣвнула и стала протирать глаза.
   -- А куда мы пойдемъ?
   -- Какъ куда! Въ Петровку, а оттуда на желѣзную дорогу.
   -- Не вернуться ли домой? предложила она, спускаясь осторожно, съ помощью брата, со стога на траву.
   -- Вотъ прекрасно! Въ двухъ шагахъ отъ желѣзной дороги, почти въ Москвѣ -- и домой!
   -- Намъ пожалуй мамаши въ Москвѣ не найти, разсуждала она, идя нехотя по лужайкѣ. Москва городъ большой, говорила няня, улицъ много.
   -- Чтожь что много! Походимъ, походимъ и найдемъ. Мамаша оставила намъ адресъ. На Тверской. Я только номеръ дома забылъ.
   Въ воздухѣ чувствовалась свѣжесть. На небѣ не было ни малѣйшаго облачка. На травѣ и листьяхъ блестѣла роса. Высоко поднимались жаворонки и громко, звучно пѣли въ неизмѣримомъ пространствѣ. Дѣтямъ было пріятно идти. На встрѣчу имъ попадались крестьяне. Кто ѣхалъ въ телѣгѣ за сѣномъ, кто шелъ пѣшкомъ съ косою на плечѣ, кто велъ лошадь, запряженную въ опрокинутую соху или борону. Бабы шли съ корзинками въ лѣсъ за грибами. Отъ Иванова до Петровки было версты двѣ; дѣти дошли довольно скоро.
   Въ деревнѣ было тихо и пусто. Крестьяне ушли на работу, ребятишки еще спали. Слышалось только кряканье утокъ, которыхъ дѣвочка гнала куда-то, да лаяла рыжая собаченка на бѣлую кошку, спокойно сидѣвшую на заборѣ. На одномъ дворѣ хрюкала свинья съ поросятами. Даля забралась во дворъ, чтобы взглянуть на нихъ. Но мужикъ, должно быть самъ хозяинъ, собиравшій въ кучу навозъ, замахнулся на нее вилами. Можно себѣ представить какъ живо убралась оттуда непрошенная гостья.
   За Петровкою виднѣлась станція желѣзной дороги. Клубился и разстилался густой, черный дымъ, что означало, что поѣздъ былъ готовъ отойти. Надо было спѣшить. Руша схватилъ за руку сестру и потащилъ ее, все болѣе и болѣе ускоряя шаги; наконецъ побѣжалъ.
   -- Я не могу поспѣть за тобою, не могу бѣжать какъ ты, говорила она запыхаясь. У тебя ноги длиннѣе моихъ. Руша! Руша!
   -- Мы опоздаемъ, навѣрное опоздаемъ, отвѣчалъ неутомимый Руша и продолжалъ тащить сестру за руку.
   -- Не могу, не могу! кричала она.
   Сердце у нея сильно билось; она задыхалась.
   Пришлось остановиться.
   -- Еслибъ я зналъ, что ты не умѣешь ходить, ходишь какъ черепаха, я бы отправился въ Москву одинъ, оставилъ бы тебя съ нянею сидѣть въ мезонинѣ.
   -- Неси меня.
   -- Вотъ прекрасно!
   -- Такъ сядемъ, отдохнемъ.
   -- Еще лучше! тогда навѣрное ужь опоздаемъ. Да ужь такъ и быть! Попробую нести. Садись.
   Онъ нагнулся; она влѣзла ему на спину, обхватила его за шею и онъ понесъ ее, какъ кулекъ, придерживая за ноги.
   Не долго однако онъ могъ нести Далю. Она была для своихъ лѣтъ довольно большая дѣвочка и при томъ толстенькая. Черезъ нѣсколько минутъ онъ остановился и спустилъ ее.
   -- Ухъ! вздохнулъ онъ, едва разгибая спину. Иди сама. Устанешь -- не бѣда: въ вагонѣ отдохнешь.
   Они то шли, то бѣжали, то останавливались, чтобы перевести духъ. Дошли наконецъ.
   Такъ какъ Рушѣ не разъ уже приходилось бывать съ матерью на этой станціи, то онъ зналъ, какъ берутъ билеты, гдѣ касса.
   Слышится звонокъ.
   -- Первый? спрашиваетъ Руша у жандарма, поспѣшно вбѣгая на платформу, чтобъ оттуда пройти въ кассу.
   -- Третій.... послѣдній.
   -- Значитъ опоздали?
   -- Опоздали. Послѣ третьяго звонка въ вагоны не пускаютъ.
   Свистокъ -- и поѣздъ двинулся.
   -- Этотъ поѣздъ въ Москву пошелъ? опять спрашиваетъ Руша у жандарма.
   -- Въ Москву.
   -- Другаго поѣзда не будетъ?
   -- Черезъ полчаса пойдетъ товарный, а вечеромъ пассажирскій.
   -- Это хорошо, обращается Руша къ сестрѣ. Мы можемъ ѣхать на товарномъ.
   Они садятся на скамью, рады что могутъ отдохнуть, болтаютъ ножками и ждутъ, чтобъ открыли кассу.
   -- Когда же наконецъ откроется? нетерпѣливо начинаютъ поговаривать дѣти.
   -- Ты деньги взяла? спросилъ Руша.
   -- Я? нѣтъ. А ты?
   -- Я такъ спѣшилъ, что было не до денегъ.
   -- Такъ какъ же? Даромъ насъ не повезутъ.
   -- Разумѣется, не повезутъ.
   Они съ минуту туповато смотрѣли другъ на друга и молчали.
   -- Отчего же это ты, скажи на милость, деньги не взяла? вдругъ накинулся Руша на сестру.
   -- Я... я.... бормотала Даля, не зная что отвѣтить... я думала, что ты взялъ.
   -- Думала! думала! надо было спросить, а не думать.
   Онъ былъ строже къ другимъ, чѣмъ къ самому себѣ, какъ видно.
   По платформѣ провели на сворахъ двухъ борзыхъ собакъ.
   -- Ахъ! собаки!
   Дѣти пошли за ними и видѣли какъ ихъ впустили въ вагонъ и заперли.
   -- Не пустятъ ли и насъ въ собачій вагонъ -- даромъ? придумала Даля. Спроси у жандарма.
   Сама же она подойти къ жандарму не рѣшалась. Они пошли въ кассу, думая вѣрнѣе справиться тамъ: но касса была заперта. Возвращаясь къ своему мѣсту, они замѣтили на однѣхъ дверяхъ доску съ надписью. Б, у бу, ф, е, т -- фетъ, буфетъ,-- съ трудомъ сложила Даля, не умѣвшая читать, и подбѣжала къ окну.
   На длинномъ столѣ, покрытомъ бѣлою скатертью, были разставлены разныя яства. Виднѣлось блюдо съ разукрашенною рыбою, стоялъ громадный рост6ифъ, лежали всевозможныя тартинки, пирожки, яблоки...
   -- Были бы деньги, можно было бы купить! подумала Даля и вздохнула.
   У другаго окна стоялъ Руша и, отодвинувъ шляпу на Затылокъ и прижавшись носомъ къ стеклу, считалъ апельсины, которые стояли пирамидою на томъ же столѣ, какъ-разъ противъ окна.
   -- Были бы деньги, купилъ бы апельсинъ себѣ, думалъ онъ.
   -- Всѣ на свѣтѣ чай пьютъ теперь, завтракаютъ -- бормотали оба -- вчера голодали, сегодня голодаемъ... Несчастныя, несчастныя мы дѣти!
   Тутъ добрый человѣкъ могъ бы имъ сказать: "Друзья! счастливъ бываетъ только тотъ, кто во всемъ поступаетъ обдуманно и осторожно, и сверхъ силъ своихъ ничего не предпринимаетъ. На судьбу не пеняйте, дѣти, а вините себя."
   На платформѣ замелькали люди, показался опять жандармъ, опять начальникъ станціи въ своей красной фуражкѣ. Ждали прихода поѣзда.
   Слышенъ свистокъ, значитъ поѣздъ близокъ. Руша и Даля бросаются на самый край платформы, чтобы видѣть какъ приближается поѣздъ. Кто-то взялъ Далю за плечи и отодвинулъ ее отъ края, сказавъ: "такъ можно свалиться."
   Плавно и пыхтя шелъ паровозъ вдоль платформы и тянулъ за собой длинный рядъ вагоновъ. Поѣзда, остановился. Вышла толпа пассажировъ и бросилась къ дверямъ буфета. Всѣ безцеремонно толкали другъ друга, чтобы скорѣе пройти и занять" мѣста за столомъ. Руша и Даля не знали, куда дѣться, чтобы не быть прижатыми къ стѣнѣ или сбитыми съ ногъ толпою. Въ этомъ страхѣ они не замѣчаютъ, что передъ ними стоитъ дама и пристально всматривается въ нихъ. Загрязненный сарафанъ Дали, старый, также весь въ грязи, кафтанъ Руши, изломанная шляпа его, все это приводитъ даму въ крайнее недоумѣніе. И дѣти одни, безъ няни! Она не вѣритъ глазамъ своимъ.
   -- Руша! Даля!... выли это! восклицаетъ дама.
   -- Мама! радостно кричатъ дѣти и тянутся обнимать ее.
   Когда Марья Степановна узнала изъ разсказовъ дѣтей все то, что нашимъ читателямъ уже извѣстно, она пришла въ сильнѣйшее негодованіе и принялась такъ журить ихъ -- чего они никакъ не ожидали -- за ихъ непокорность нянѣ, ихъ безразсудную смѣлость, ихъ необдуманность, что дѣти блѣднѣли, краснѣли и не находили словъ для своего оправданія. Слезы текли ручьями.
   Когда же дѣти успокоились, мать повела ихъ въ буфетъ и велѣла подать завтракъ и чай. Можно себѣ представить съ какимъ аппетитомъ уничтожали они все, что подавалось имъ. Расплатившись, Марья Степановна пошла съ дѣтьми на подъѣздъ нанимать экипажъ. Попался маленькій тарантасъ, въ которомъ, вмѣсто подушки, лежало сѣно перевязанное веревкою и покрытое старенькимъ ковромъ. Мать сѣла на эту подушку, а дѣти помѣстились въ ногахъ. Когда они были на полдорогѣ, пошелъ дождь. Марья Степановна раскрыла надъ собою зонтъ, а дѣтей покрыла совсѣмъ съ головами плэдомъ, изъ подъ котораго они стали безпрестанно высовываться, увѣряя что подъ этимъ плэдомъ имъ душно и скучно сидѣть. Проѣзжая мимо лѣса, они вспомнили о своей бѣлочкѣ и попросили позволеніе выйдти изъ экипажа, чтобъ отыскать милаго звѣрька: но Марья Степановна объяснила имъ, что отыскать бѣлочку теперь нѣтъ никакой возможности, что она успѣла уже забраться въ глубину лѣса, гдѣ имъ не поймать и даже не найти ея. Дѣти сильно опечалились.
   Отъ станціи до Волынокъ было только семь верстъ, ровной, прекрасной дороги, къ тому же, и Марья Степановна съ дѣтьми доѣхала до дому скорѣе чѣмъ въ часъ.
   Горничная Авдотья и одинъ изъ рабочихъ бросились высаживать барыню изъ экипажа.
   -- Здравствуй, Авдотья! все ли благополучно? поспѣшила освѣдомиться у нея Марья Степановна.
   -- Слава Богу! нерѣшительно отвѣчала Авдотья. Только....
   Въ ней было замѣтно волненіе.
   -- Только... ужь не пугайтесь, матушка.
   -- Что такое?
   -- Несчастіе случилось.
   -- Какое несчастіе?
   Не знаю право какъ вамъ и сказать. Да впрочемъ, чтожъ мнѣ говорить!... Узнаете.
   Въ эту минуту Руша и Даля откинули плэдъ. Авдотья всплеснула руками и вскрикнула, потомъ перекрестилась. Не менѣе изумился и рабочій.
   -- А гдѣ няня? спросила Даля, вылѣзая изъ тарантаса и боязливо поглядывая во всѣ стороны.
   -- Няня!... Ахъ, не спрашивайте... чуть жива. Какъ съ самаго утра принялись мы всѣ искать васъ, -- начала разсказывать Авдотья, когда всѣ вошли въ домъ,-- такъ весь день и проискали. Всѣхъ рабочихъ разослали, кого въ лѣсъ, кого въ рощу, и къ сосѣдямъ посылали. Ходили и въ Петровку, спрашивали, не видалъ ли кто дѣтей. Не проходили, говорятъ, не были. Нешто, сохрани Богъ, въ прудъ упали, думаемъ.... Забросили сѣти. Андрей и въ колодезь спускался потомъ. Ужь знать въ рѣкѣ утонули. Такъ и порѣшили, что въ рѣкѣ утонули. Няня то.... я вамъ скажу, жалость было смотрѣть на нее: то въ одну сторону бросится, то въ другую, замолится Богу, зарыдаетъ... "Да успокойтесь, Матрена Михайловна, говорю. Богъ милостивъ: дѣти не потонули и не пропали, а спрятались куда нибудь." А у самой-то у меня такъ сердце и ноетъ.... ей Богу! Сегодня, рано утромъ, прихожу я къ ней въ комнату.... она лежитъ на кровати, сверхъ одѣяла, въ платьѣ. "Здравствуйте, говорю, Матрена Михайловна! Успокоились маленько?" Она смотритъ на меня и молчитъ. Глаза у нея такъ и блестятъ, щеки разгорѣлись! Спрашиваю: "да вы здоровы ли, Матрена Михайловна?" -- Молчитъ. Я даже испугалась. Чтожъ это будетъ съ ней? думаю.
   Дѣти внимательно слѣдили за каждымъ словомъ, а когда мать ихъ пошла на верхъ къ нянѣ, пошли и они.
   Жаль было смотрѣть на старушку. Она лежала въ сильномъ жару и безъ сознанія.
   Немедленно послала Марья Степановна въ городъ за докторомъ; а до пріѣзда его старалась всячески оказать помощь больной.
   Только къ вечеру пріѣхалъ докторъ и объявилъ, что няня очень опасно больна, что болѣзнь ея произошла отъ испуга, сильнаго безпокойства и горя, что няня, быть можетъ, выздоровѣетъ, но не скоро.
   Дѣти сознавали свою вину, жалѣли няню, плакали, молили Бога о спасеніи ея жизни и давали обѣщаніе самимъ себѣ, никогда не поступать такъ необдуманно и своевольно.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru