Гиппиус Зинаида Николаевна
Любовь не помогает...

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Опасные темы. - Призрак Золотого века. - Московский артист и гужая звезда. - Русский душевный строй и лад

З. Н. Гиппиус

  

Любовь не помогает...
Опасные темы. -- Призрак Золотого века. -- Московский артист и гужая звезда. -- Русский душевный строй и лад
(Письмо из Парижа)

   З. Н. Гиппиус. Арифметика любви (1931-1939)
   СПб., ООО "Издательство "Росток"", 2003
  

Поговори хоть ты со мной,
Подруга семиструнная...
Душа полна такой тоской,
А ночь такая лунная...

   Мой приятель, один из тех парижских литераторов, которых принято называть "экс-молодыми", ходит по комнате и сердится.
   -- Нельзя! Нельзя! Столько тем, и ни одной нельзя коснуться! К этой подойдешь -- усмотрят "политику", и если о России -- пожалуй, не ту, какая сегодня принята главной нашей прессой, заподозрят в антипатриотизме; другую возьмешь -- найдут "божественное", а оно опять не в линии; критика литературная -- совсем безнадежное дело: во-первых, на это везде есть "глубоко-свои" люди; во-вторых, если правду вообще говорить не в обычае, то правду о писателях особенно. Да и как, о ком? Советские -- и здешние, признанные, -- забронированы; а другие все -- какую о них правду скажешь, когда их нигде не печатают, и они сами себя поэтому еще не нашли? Да и не только в "опасности" тем дело...
   -- В чем же еще?
   -- А в том, что принято считать, будто действительно интересное, -- самые важные человеческие вопросы, -- никого сейчас не интересуют. Видите, откуда ни погляди, -- мы обречены на молчание. Писать о взбалмошной миллиардерше и сотне охраняющих ее полицейских? О десятом разводе такой-то "стар"? Или выдумывать рассказ, как старую эмигрантку обобрал жиголо? Не могу. И я молчу... Не возражайте! Я знаю, что вы понимаете...
   Я понимаю. Но для очистки совести, -- а вернее ни для чего, -- делаю такое банальное замечание:
   -- Кто же вам мешает писать о чем хотите, сидя у себя? Складывайте в стол: когда-нибудь, может быть...
   Он даже не ответил. Мы с ним оба знаем, что писатель не пишет так, -- для себя, про себя, -- разве графоман...
   Увы! Я знаю также, что после долгого вынужденного молчания мой сердитый собеседник рискует потерять и то, что имеет, -- совсем разучится писать, как разучиваются говорить заключенные в одиночке, или в тюрьмах с режимом обязательного, вечного молчания. Что ж, это невеселая судьба всех эмигрантских литераторов, не умеющих или не желающих "попасть в точку" сегодняшнего дня...
   Неужели, однако, нельзя найти заведомо безопасную тему? Такую, чтобы из-за нее никаких подозрений на автора не падало? Вот, например: почему бы не передать то, что мне на днях рассказывал один очень известный московский артист X.? Это -- подлинное, из жизни взятое; и случай, хотя не без "стар", но могущий навести на интересные размышления...
   Тема, приблизительно, та же, что в моем романе "Чужая любовь": он был написан без всякой опаски и мирно напечатан... в первые годы эмиграции. Вчера, как будто? Но вчера -- не сегодня...
   Кстати: не мешает рассказать не знающим и напомнить забывшим об этом "вчера", -- о первых годах эмиграции.
   Никогда и нигде, кажется, не было так близко к осуществлению знаменитое: "Свобода -- равенство -- братство". Такая была атмосфера, в ней мы, первые эмигранты, жили и действовали. Свободно везде говорили (и писали), что хотели. Бедные были как богатые, богатые как бедные, -- все равны. А кроме того, понимая, что у нас общая мать, и она в опасности, мы чувствовали в других -- братьев.
   Близкие делались еще ближе, далекие раньше -- сближались. Мало того: мы с доверием шли навстречу людям и чужой страны (говорю о Франции, но то же было, кажется, и в иных местах).
   Все это не стоило нам никаких усилий: нас соединило одно несчастье, но в нем горела и одна надежда. Единочувственные -- мы верили и в человеческое единодействие.
   Так приоткрывается иногда завеса над чем-то вроде "золотого века", или воздыхания Толстого: "если б люди сговорились...". Приоткрывается и падает, раньше чем мы успеваем это понять. Лишь вдолге, после, когда все изменяется -- перевертывается, можно с удивлением вспоминать, как оно было, и что так -- было.
   Вот в те давние годы и печатался мой роман -- о том, как молодой француз, из нуворишей, влюбился в русскую барышню-эмигрантку, служившую в его семье горничной. Тема самая невинная, там даже не было сказано, "что из этой любви вышло", а лишь что могло, или не могло, выйти... Не ясно ли, однако, что в наши дни эта тема довольно опасна, и вопроса о "смешанных" браках лучше не подымать? Пускай, по глубокому убеждению моему, раса и кровь не имеют тут никакого значения (до такой степени, что роман мой, первоначально, назывался "Не кровь"). Кому нынче приходит в голову, что если неудачен смешанный брак -- причины тому внутренние: разница "менталите", т. е. всего душевного строя? А что он, в свою очередь, определяется не расой, не кровью, но исключительно -- биографией и географией?
   Состояние, до которого докатился мир в последние годы, таково, что все внутреннее, личное и просто человеческое, заслонилось от него как бы частой сеткой. Вопросы, когда-то считавшиеся важными, прихлопнуты "актуальностью" (то глупой, то грозной). Оттого и "нельзя" их подымать без опаски: как бы не стали они рассматриваться с точки зрения этой "актуальности" -- национализма, марксизма, расизма -- мало ли еще чего!
  

* * *

  
   Но не будем преувеличивать. То, что рассказывал мне артист X., во всех отношениях невинно. В этой истории нет ни "арийства", ни даже "неарийской бабушки". Но есть зато знаменитая артистка А., она же "звезда" экрана, известная, по фильмам, и предвоенной России. Родом она из одной из европейских северных стран.
   О первой встрече двух артистов, X. и А., знаю без подробностей (как, впрочем, и обо всей истории). Но и то, что знаю, достаточно любопытно.
   Встретились в Берлине, в знакомом доме (чуть ли не в 20-м году). А. приехала на этот вечер с мужем. X., только что покинувший Москву, не говорил тогда ни на каком языке, кроме родного. Но у него было нечто лучше слов: была гитара и была русская песня.
   Вечер затянулся. И с этого "вечера" X. и А. уехали уже вместе, чтобы потом... не расставаться двенадцать лет!
   Для "стар" это рекорд; известно, что пять лет брака у них считается серебряной свадьбой; а до "золотой", десятилетней, ни одна пара не доживает. Впрочем, разводами болеют "звезды" американские, наша же, скандинавка, другого сорта. А все-таки длительность этого брака удивляет.
   Не потому, что в первые полтора года супруги не могли сказать друг другу ни одного слова: разговоры не так ведь нужны, когда у обоих -- та же отрасль искусства, и оба талантливы. Да через несколько лет X. уже настолько овладел языком и жены, и, главное, немецким, что они могли нормально работать вместе в фильмовом и театральном деле.
   Но тут и начало сказываться, что у москвича X. своя биография-география, а у европейской артистки А. -- своя, т. е. что у обоих совсем разный душевный "строй на лад". Такую разность и сама любовь побеждает лишь до поры -- до времени.
   -- Она была в полном своем расцвете, -- рассказывает X. -- Я видел, что она поразительна, почти гениальна... но мы ни в чем не могли согласиться. В работе над одной и той же вещью, мы все видели и ощущали по-разному, -- каждую мелочь! Она воспринимала активно то, что я -- пассивно, и наоборот. Эта несогласованность сказывалась и в жизни. Мы не ссорились и переделывать друг друга не старались. Я готов был уступить ей, но я не понимал, как и в чем уступать: слишком все было во мне иначе. И меня потянуло к русским...
   Тянуло его, должно быть, давно, только заметил он это не сразу, через двенадцать лет, когда влечение стало непобедимым.
  

* * *

  
   Знаменитая артистка А. -- на родине. X. на родину не может вернуться, он -- эмигрант; но он, со своим искусством, вошел в круг людей с близким ему душевным строем, т. е. артистов русских. Эмигрантский театр -- скромное дело, как все эмигрантские дела; но X., работая над русскими пьесами, ставит иногда и французские, с французской труппой; своеобразная постановка одной мольеровской вещи имела недавно большой успех. Новая молоденькая жена X., любимица эмигрантской публики, помимо сцены снимается и во французских фильмах; но она такая же "до донышка" русская, как сам X. Работая вместе, уж конечно, судят одинаково, а не по-разному, "каждую мелочь". Это понимаешь, когда просто видишь их вместе.
   От X., при всех его связях с иностранными театральными делами, -- "несет" Россией; и даже сердцем ее -- Москвой; и даже не только последней, знакомой, предкатастрофной, а как бы всей, -- и этой, и древней: Москвой с ее своеобразной культурой и бескультурьем, с ее непостижимым для иностранца грубо-нежным размахом. И та же Россия -- в детских, то смеющихся, то серьезных глазах юной артистки Л., жены X., -- пусть на "чужой" взгляд она не отличима от парижанки.
  

* * *

  
   Этот русский духовный "строй и лад" (сколько о нем писали!) малоопределим и для нас самих. Мы о нем знаем, однако, изнутри; но то, что он "наш", не должно мешать объективной оценке; и я отнюдь не считаю его каким-то совершенным, исключительно прекрасным, -- русские люди к этому склонны. Я, напротив, слышу в строе этом не мало грубых тонов, рядом с другими, глубокими. Надо только признать, что каждая струна имеет звук особенный, и сливаются они в гармонию тоже особенную, чужестранцем не постигаемую, ему не понятную. Она, эта гармония, может его увлечь, -- на миг, поверхностно, ради краткой моды. Такие восхищения "ам слав" могли бы выразиться характерным четверостишием:
  
   Надо семь разов отмерить,
   Чтоб зарезать наконец;
   Надо видеть, чтобы верить,
   Что славьянски -- молодец!
  
   Возможно и другое увлечение, -- как "звезда" А. увлеклась артистом X., -- на целых двенадцать лет! Но мы видим, что и любовь не дает взаимного понимания людям, рожденным и выросшим под разными небесами (география), в разном житейском быту (биография), думающим на разных языках, -- т. е. с разным внутренним духовным и душевным строем.
  

* * *

  
   Какой же вывод из всего этого? Пусть каждый делает, какой хочет. Я просто передаю рассказ интересного человека о случае его жизни.
  

КОММЕНТАРИИ

  
   Впервые: Сегодня. Рига, 1938. 7 августа. No 216. С. 4.
  
   Поговори хоть ты со мной... -- Ап. Григорьев. "О, говори хоть ты со мной..." (1857).
   жиголо -- альфонс, мужчина, находящийся на содержании у любовницы.
   "Чужая любовь" -- роман Гиппиус печатался в газете "Возрождение" с 25 июля по 3 сентября 1929 г. (см.: Гиппиус З. Сочинения. Романы: В 2 т. М., 2001. Т. 2).
   "ам слав" -- славянином (нем.).
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru