Гнедич Петр Петрович
Призрак секунд-майора Кунце

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Святочный рассказ.

Петр Гнедич

Призрак секунд-майора Кунце

Святочный рассказ

I

   Дедушка Иван Федорович очень любил, когда ему читали вслух. Для этого дежурили у него по очереди внучки и правнучки. Более всего он любил слушать шестнадцатилетнюю внучку Дорочку и десятилетнюю правнучку Липочку. Дорочка читает ему английские романы, а Липочка из "тех книг, что в детской". Дедушка слушает внимательно, сидит в креслах аккуратно, сложив руки на животике, и глаз его из-под зеленого зонтика совсем не видно. За его креслом стоит старый Василиск, который скучает с тех пор, как упразднили сальные и пальмовые свечи: ему не с чего снимать нагар, и уже лет тридцать он не держал в руках щипцов. Внучки или правнучки сидят рядом с дедом на низеньких креслах и тоненьким голоском отбарабанивают строки. Дедушка относится к чтению весьма скептически.
   -- Это, друг мой, все украдено им, -- замечает он про автора, -- я это лет пятьдесят назад читал, и в гораздо более интересном изложении.
   Даже когда Липочка читала сказки Андерсена, и тут находил дедушка на каждом шагу посягательство на чужую собственность.
   -- Все это, друг мои, украдено датским сказочником у нашего Державина. Только у Державина нет "Нехорошего мальчика", а есть романс:
  
   Я -- ребенок, как-то сбился
   В ночь безлунную с пути,
   Весь дождем я замочился.
   Не найду куда идти.
  
   И старичка никакого глупого у Державина нет, а есть сам стихотворец, который говорит, что амур --
  
   ...стрелу мгновенно
   Острую в меня пустил,
   Ранил сердце мне смертельно,
   И, смеяся, говорил:
   "Не тужи, мой лук годится,
   Тетива еще цела".
   С тех пор начал я крушиться,
   Как любви во мне стрела...
  
   Очень эти стишки были модным романсом, друг мой, и хотя они и хуже пушкинских, но все же лучше ваших нынешних сказок.

II

   Дорочка читала дедушке недели две подряд "Лондонские тайны". Дедушка был очень доволен, и хвалил роман своей кузине, семидесятилетней девице Annette, приезжавшей к нему в двунадесятые праздники.
   -- Недурно, Annette, весьма недурно. Представь себе начало: на Темзе туман; скользит черная лодка, едва видная над водой. За ней гонится полицейский катер. Полисмен кричит: "Именем закона!" Лодку притягивают багром, -- она оказывается без дна. Не только контрабанда, но и пассажиры провалились. А в таверне "Кружки и трубки" мокрые мазурики смеются над полицией. Я тебе рекомендую, Annette.
   -- Это Евгения Сю? -- спрашивает Annette так громко, что скучающий Василиск вздрагивает всем телом.
   -- Троллоп, ma chere. Там описывается подкоп под лондонский банк, повешение преступника с серебряной трубкой в горле, торговля трупами... Преинтересно. Жаль только: нет ни одного привидения. Это очень странная черта: в каждом порядочном английском романе должно быть привидение. А тут нет. Я теперь непременно хочу прочесть что-нибудь с привидением.
   Дорочка долго рылась в старых романах и, наконец, нашла необычайно толстую книгу, называвшуюся: "Призрак в парке лорда Салисбюри". Читали ее недели три. Дедушка слушал с усиленным вниманием, и когда дело доходило до явления тени какого-то предка, жившего при каком-то короле Иакове, он заставлял прислушиваться к рассказу и Василиска, который, впрочем, особенной любознательности к такому чтению не обнаруживал. Когда книга была прочитана, Иван Федорович задумчиво пожевал губами и спросил у Дорочки:
   -- Так это призрак-то в самом деле являлся?
   Дорочка с горячностью подтвердила, что в самом деле. Дедушка выразил на лице полное разочарование.
   -- В самом деле, душа моя, этого не бывает. Я все ожидал, что автор подробно изложит всю подкладку такой мистификации, а он это серьезно?
   -- Да разве дедушка вы не верите в привидения? -- спросила внучка.
   -- Не могу я, душа моя, верить в то, что подвержено сомнению в своем существовании.
   Василиск вдруг проснулся.
   -- Ваше превосходительство изволили кое-что запамятовать.
   Когда Василиск говорил, казалось, что бьют старые-старые часы. Такие часы еще встречаются на глухих хуторках: когда начнут бить, -- ни дать ни взять поют по очереди полдюжины хриплых петухов.
   -- Что запамятовал? -- нахмурился дед.
   -- Касательно видения. Сами сподобились видеть секунд-майора Кунце, через тридцать лет после его смерти, происшедшей от перерезания кровяных жил в духовом горле.
   Сдвинутые брови деда вдруг расправились, рот растянулся в улыбку, как будто ему напомнили о чем-то весьма приятном; он с удовольствием высморкался и сказал:
   -- Да, призрак секунд-майора Кунце... Я даже могу подтвердить, что призрак этот играет роль в родословном древе нашей фамилии не меньшую, чем призрак графов Салисбюри в их роде.

III

   Сказано это было громко, в гостиной, после обеда, где вокруг дедушки было сгруппировано многочисленное стадо его потомков. Такое неожиданное открытие поразило всех до чрезвычайности. Один из внуков, прокурор по профессии, даже пересел немедленно к самому креслу деда.
   -- Вы утверждаете, -- спросил он, -- что видели собственными глазами дух секунд-майора, совершившего над собой самоубийство за несколько десятилетий до этого?
   -- Да... пожалуй, -- спокойно подтвердил дедушка.
   -- И можете подтвердить реальность видения фактами? -- не отставал внук.
   -- Да что ты с меня допрос снимаешь? -- крикнул Иван Федорович. -- Пошел вон. Ты не в суде у себя, а у меня в доме.
   -- Дедушка, это очень страшно, очень? -- спрашивала Липочка, теребя деда за руку.
   -- Не то, чтобы уж очень, -- начал было дед, но Василиск опять захрипел:
   -- И посейчас помню, ваше превосходительство, как вы изволили выйти из зала бледненький, ровно вас пудрой обсыпали; и челюсть нижняя трясется.
   -- Уж и трясется!..
   -- Как сейчас вижу, ваше превосходительство.
   Деда со всех сторон окружили.
   -- Дедушка, милый, расскажите про секунд-майора, расскажите!
   -- По почему же господин Кунце мог повлиять на наше родословное дерево? -- не отставал прокурор.
   -- А потому, -- ответил дед, -- что призрак секунд-майора несомненным образом повлиял на свадьбу мою с твоей бабинькой, Юлией Алексеевной.
   -- Из загробного мира?
   -- Да, должно быть, оттуда.
   -- Дедушка, дедушка, не томите! -- кричала Дорочка. -- Это должно быть так хорошо, так хорошо!
   -- Не взволнуетесь ли вы очень, ваше превосходительство? -- обеспокоился Василиск, нагибаясь над дедовскими креслами.
   -- Не взволнуюсь! -- возразил дед. -- Ведь ты сам, старый хрен, ничего не знаешь из этой истории. Да и никто кроме меня ничего не знает.
   И, заинтересовав таким образом общество, дед приступил к рассказу.

IV

   -- Было это пятьдесят шесть лот тому назад.
   Отец мой купил дом на Фонтанке, -- трехэтажный особняк, с греческим фронтоном и колоннами, и купил очень дешево. Дешево же продали его потому, что он пользовался, как это оказалось после покупки, дурною славой: его строитель, секунд-майор Купце, проигравшись в карты, зарезался в угловом кабинете. Дом стал переходить из рук в руки, но жить в нем никто не мог, потому что секунд-майор считал своей обязанностью, в годовщину смерти, являться в угловой комнате и сидеть три ночи подряд в креслах, с перерезанным горлом и выпученными глазами. Призрак этот видели многие, и все указывали на одно и то же место, в углу у камина. Находились лица, которые видели секунд-майора и в течение года, -- но только не летом: очевидно, светлые северные ночи были неблагоприятны для появления призрака.
   Матушка, узнав всю эту историю, очень рассердилась и хотела выезжать из дома, -- насилу ее отец уговорил. При этом всей дворне было строго-настрого предписано, если даже кто и увидит секунд-майора, то барыне о том не докладывать. В случае нарушения этого завета, лиц мужского пола драли на конюшне, а женского -- ссылали в деревню. Поэтому, явно секунд-майор никому не показывался.
   Комнату всю переставили, а отец даже снял целую стену, преобразив ее в арку, и тем соединил кабинет с огромной залой, которая отпиралась только в торжественных случаях, когда танцевала молодежь. Но это нисколько не помешало секунд-майору являться по окончании танцев, когда тушили огни. Барыне об этом не докладывали, но мы знали отлично, от достоверных свидетелей, что самоубийца не только сидит частенько на креслах, но и головой мотает, и хрипит. Кое-кто из дворни нарочно ходили смотреть его, и видели отлично.
   Мне в это время шел уже двадцать первый год, и у меня почти была невеста. Почти -- потому что я все никак не решался сделать предложение, хотя мне казалось, что я не противен Юлечке. Дело идет, как вы чувствуете, несомненно, о вашей бабиньке.

V

   Юлечка гостила у нас на святках с своей маменькой. Юлечка была красоты трогательной: ротик бантиком, носик узенький, глазки прелести неописуемой. Примечать ее я начал уже третий год, но все меня одолевало сомнение. Был у нее альбом. Тогда у всех барышень были альбомы. Еще за год я вписал ей туда пречудесные стишки, которые оканчивались куплетом:
  
   Взглянь на розы я лилеи --
   Лель из них венки плетет;
   Вкруг твоей приятен шеи
   Розовый и белый цвет...
  
   Отчего она даже весьма покраснела.
   Прокурор перебил дедушку:
   -- Откуда у вас такая коллекция допотопных куплетов?
   -- Это, мой милый, не допотопные. Допотопные -- те другого штиля. У моей матушки, в ее альбоме, был такой стишок, на подобный же мотив:
  
   Слияние роз и лилей при груди любимо
   Нудило сдаться очам ее необходимо...
  
   Вот это -- допотопное. Ну-с, так вот, влюблен я был в Юлечку жестоко. Вздыхал, не спал ночей, рисовал кудри и факелы, бегал по набережной Невы, очевидно, с целью утопиться, плакал и изливал друзьям моим всю бездну моего отчаяния и горести. А Юлечка сидела за обедом ангелочком и только изредка, когда никто не видел, стреляла в меня глазками так, что у меня сердце переставало биться, в груди чувствовалось томление, руки и ноги холодели.
   Держали в то время молодежь строго, в разных этажах: мы жили в третьем, а девицы во втором. Но это не мешало нам по вечерам играть в фанты и веревочку, и танцевать под фортепиано. Вот раз как-то накрыли меня с Юлечкой большим оренбургским платком, так как я изображал исповедника. Мы сперва стукнулись носами. Я извинился. Она спросила:
   -- Ну, что же?
   Я что-то промычал дикое. А она и говорит:
   -- И кислятина же вы, Ванечка, -- то есть такая вы размазня...
   Навьючила мне на голову весь платок и вынырнула на свободу.
   Дня два я ходил с разинутым ртом, и, наконец, решил, что так или иначе докажу свою храбрость. Я даже сожалел, что не поступил в военную службу. Мне все хотелось доказать Юлечке, что я не кислятина, а человек беззаветного мужества и доблести.

VI

   Танцевали мы как-то в большой зале. Свечи тогда были дороги, и маменька поэтому велела зажечь только две канделябры, по две свечи каждая. Нельзя сказать, чтобы было светло, но весело -- удивительно. Юлечка танцевала vis-a-vis меня с каким-то кудлатым лицеистом, которые тогда только что входили в моду, и несомненно отдавала ему предо мной предпочтение. Этого было достаточно, чтоб я был свиреп, как носорог. Танцевал я, как теперь помню, с кузиной Annette, которая была такая же размоченная, как и теперь. Мне всегда казалось, что она обкормлена черносливом, и потому в ослаблении чувств. Вдруг она, в пятой фигуре, как завизжит -- и голову ко мне на грудь. Конечно, все к ней, а она и говорить не может, зажмурила глаза, и бегом из залы.
   Отпоили ее, привели назад. Упирается, нейдет. Оказывается, что показался ей в углу секунд-майор. Все мы пошли смотреть таинственный угол. Нет ничего, -- камин как камин. Стыдить принялись Annette, а она плачет рекой: "Видела, говорит, видела".
   Тут лицеист показал себя: "Это, говорит, галлюцинации. Я не верю ни в какие фантомы. Я однажды выиграл бутылку шампанского, прибив поэму на кладбище в ночь на Иванов день".
   Все заахали, а Юлечка смотрит вызывающе так на меня и говорит:
   -- Ну, а вы могли бы в Иванову ночь прибить на памятнике поэму?
   Я приосанился.
   -- Право, не знаю, -- говорю, -- вероятно на кладбище бы не поехал, потому что это далеко. А вот здесь, в зале, я безо всякого пари готов ночь провести.
   У Юлечки и глаза сверкнули.
   -- Взаправду? -- спрашивает.
   Ну, тут уж я обиделся.
   -- Я на ветер слова не бросаю.
   -- Сегодня останетесь? До утра?
   Я пожал плечами и нижнюю губу выдвинул.
   -- Пожалуйста, сколько хотите.
   Молодежь решила, что все это останется в тайне от старших; иначе бы наш проект был разбит. Решено было, что после ужина, когда все в доме смолкнет, два ассистента отведут меня в залу и запрут там. С рассветом же опять они придут и выпустят на волю. Я бросил презрительный взгляд на лицеиста, опять сказал "пожалуйста", и все стали опять танцевать.

VII

   За ужином я чувствовал себя героем. Все украдкой посматривали на меня и перешептывались. Я мало ел и был молчалив. На дуэлях мне никогда не доводилось драться, но, думаю, что дуэлянты испытывают нечто подобное накануне поединка. Лицеист, напротив того, был чрезвычайно весел, сидел возле Юлечки и говорил без умолку. Но Юлечка отвечала ему рассеянно и тоже поглядывала на меня.
   Наконец, гости разъехались, огни стали тухнуть. Я простился с барышнями. Annette чуть не упала в обморок, прощаясь со мной, а Юлечка только сказала моему брату, назначенному ассистентом:
   -- Смотрите, Петр Федорович, покрепче его заприте, и ключ под подушку к себе.
   Все угомонилось. Я сидел одетый на кровати. Брат Петя и гостивший у нас далекий родственник, армейский гусар, тоже не раздеваясь ожидали общего затишья. Ложились у нас рано, и в половине первого брат, посмотревши на часы, сказал:
   -- Пора.
   Мы тихо сошли с лестницы. По спине моей точно поливали из душа холодной водой. Но шел я бодро. Быть может, даже почти наверно, я был бледен, но так как было темно, то этого мои провожатые не заметили.
   Вот и дверь. Отворилась. Черная пасть залы. Какие-то полосы просвета. Белесоватые пятна окон: за окнами уличные фонари. Стен нет: стены ушли куда-то; беспредельный вокруг волнующийся сумрак. Я один, я заперт до утра. Заперт. Окна двойные, уйти нельзя.
   Остановился я на месте: ноги прилипли к полу, ни взад, ни вперед. А главное, ведь как раз теперь, на Рождестве, и приходится эта проклятая годовщина!
   Но, все-таки, преодолел страх. Двинулся вперед, ступаю громко по паркету, и каждый удар каблука со звоном отдается в зале. Иду смело, прямо к камину. Никого нет. Так-таки совсем никого. Ощупываю камин, угол, -- никого.
   Прошелся по зале раз, два, подошел к окну. Горят фонари, белеет замерзшая Фонтанка. Тишина, спокойствие. Чего бояться темноты? Что-то странное, белое висит надо мною. Но это оттого, что темно, и я не могу разобрать, что за странный четырехугольник надвигается сверху. И опять я начал ходить и стучать сапогами на всю залу.
   И вдруг мне показалось что-то ужасно скверное. В углу зашевелилась какая-то белая фигура. Поднялась какой-то спиралью. В затылке стало у меня очень нехорошо. Но все это вздор и пустяки...
   Кто-то вздохнул, -- хрипло, погано. И люстра звякнула. За окном слышен свист: проехал извозчик. От этого, понимаете, и люстра бренчит. На душе прегадко: скрябает, царапает что-то. Несомненно, надо ходить скоро и не обращать ни на что внимания. И я начал ходить скоро и не обращать ни на что внимания.
   Ходил я, ходил. А потом сразу замер.
   У камина что-то белеет, клубится, ползает по стене, -- может, это свет от фонаря, -- а, может быть, и секунд-майор.
   И вдруг у меня над головой удар: бумс! бумс!
   Не знаю почему, я кинулся к двери. Кинулся, нажал ручку, отпер. Дверь подалась, открылась, и я побежал вверх по лестнице...

VIII

   Мне показалось, когда я пробегал вторым этажом, что на лестнице стояла Юлечка и говорила: "Постойте, постойте, куда вы!" Но я все бежал. Прибежал к себе, и повалился ничком на кровать. А рядом брат Петя храпел, покрывшись простыней и изредка чавкая во сне губами.
   Ну, словом, я потерпел фиаско. Около полудня составился совет. Я был посрамлен.
   -- Пробыть только полчаса, и убежать! -- стыдила меня Юлечка. -- Да я, вот, и то не побоюсь никаких привидений, я сколько угодно времени пробуду там ночью. А вы!..
   Я себя считал совершенно посрамленным, и даже не пошел в университет, ссылаясь на нездоровье, хотя мне нужно там было быть по делу в библиотеке. А и университет-то был от нас недалеко: ведь он тогда помещался в Кабинетской.
   Вплоть до обеда я пролежал на кровати, и все ломал голову, что бы придумать такое страшное, чем бы объяснялось мое бегство. Но ничего не выходило. Все-таки после обеда я должен был рассказать, по условию, молодежи свои впечатления. Я собрался с духом и начал. Когда я дошел до ужасающего изображения крови, льющейся рекою из горла, и хватил несколько через край, уверив, что эта кровавая река подхватила меня и понесла не только чрез двери, но чуть ли не вверх по лестнице, тут уж брат Петя не выдержал.
   -- Ну, уж это ты врешь, -- сказал он, -- рассказывай им сказки, а я еду в Царское.
   И он уехал к тому лицеисту, что был накануне.
   К вечеру у гувернантки m-lle Marie сделалась мигрень. Она повязала голову фуляром, легла в постель, и заклинала девочек всеми святыми, чтоб ее оставили в покое. Вот этим-то обстоятельством и воспользовалась Юлечка. Она выбрала ассистентами себе Annete и гусара, потребовала, чтоб ее не так, как меня, а "как надо" заперли до рассвета в залу, и ключ унесли с собой. При этом она смотрела на меня во все глаза, и, как мне казалось, с невыразимым презрением.
   -- Юлия Алексеевна, -- простонал я, в первую удобную для этого минуту.
   -- Подите вы, -- ответила она, -- трусишка.
   Глубоко оскорбленный лежал я на кровати. Я чувствовал, что меня все презирают. Шум внизу уже утихал. Скоро должны были повести Юлечку в ее заключение.
   Вдруг меня озарило: блеснула молния, -- и все стало ясно. Я вскочил с кровати и задохнулся. Потом я потушил свечу, проскользнул из своей комнаты, тихо-тихо спустился по лестнице, отворил дверь в залу и вошел туда... Вот сердце-то билось, так билось!

IX

   Сел я в угол за камин и стал ждать. На этот раз я не боялся нисколько. Никаких шумов и стуков, кроме собственного сердца, я не слышал. Голова вертелась как волчок, я ничего не понимал.
   Из-за двери блеснул луч света. Смутно пошептались. Слышно, как щелкает замок, как ключ вынимают. И вот мы с ней вдвоем -- она на одном конце залы, я -- на другом.
   Но тут мне пришла в голову ужасающая мысль: что же я делаю! Ведь если я не только скажу слово, а пошевельнусь, то напугаю насмерть Юлечку, потому что чёрт меня угораздил плюхнуться-то на проклятое место секунд-майора. И вдруг она упадет в обморок, умрет от разрыва сердца, или завизжит, перебудит весь дом, и нас вместе с нею застанут?
   Однако, ничего подобного не случилось. А случилось нечто гораздо более странное. Юлечка, не торопясь ступая, подошла к арке и уверенно так, спокойно, полушепотом спросила:
   -- Ванечка, вы здесь?
   Я ответил: "Здесь", -- и вышел из засады.
   Она положила свои руки вокруг моей шеи и сказала:
   -- Господи, какой ты дурак!
   Тут я понял, что был дурак действительно, и поумнел только в эту минуту.

* * *

   -- Ну, дедушка, дальше, дальше! -- говорила Дорочка.
   -- А ведь ты, стрекоза, вылитая Юлечка, -- задумчиво сказал Иван Федорович, приглядываясь к внучке.
   -- Нет, дальше-то что было, дедушка, миленький?
   -- А после Пасхи свадьба была.
   -- А тогда-то, ночью, как вы вышли?
   -- Проходили мы с ней до шести часов по зале. Под конец обоим спать захотелось. Друг перед другом бодримся, а веки так и слипаются. Еле дождались рассвета. Как ее вывели, -- я бегом наверх, и часов до двух проспал, так что матушка обеспокоилась и за доктором послала.
   -- А бабушка что?
   -- А Юлечка после обеда говорила, что никакого секунд-майора не было, и нисколько ей не было страшно, и она готова еще раз ночь просидеть в зале, если ей не верят, только надо днем выспаться перед этим.
   -- Так, значит, никакого не было призрака? -- спросил разочарованный прокурор.
   -- Как же нет, -- рассердился дедушка, -- ведь, дворня же видела, значит, он был. А мы с Юлечкой по молодости лет не видели. Юлечка созналась, что она накануне над моей головой стучала, -- это так. Но почему же и не быть призраку секунд-майора Кунце?
   -- Ваше превосходительство, -- сказал Василиск. -- Я пойду к повару за молоком для вашего превосходительства.
   Дедушка мотнул в знак согласия головой, взял в обе руки миниатюрное личико Дорочки, близко наклонился к ней и долго на нее смотрел.
   -- Ну, как две капли! -- проговорил он, и, откинувшись на спинку кресла, задумался, улыбаясь беззубым ртом и вспоминая давно-давно минувшее время.
  

----------------------------------------------------------

   Источник текста: "Нива" No 51, 1895 г.
   Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru