Голсуорси Джон
Санта-Лючия

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Джон Голсуорси.
Санта-Лючия

   Возвращаясь к себе в отель из англиканской церкви в Монте-Карло, старый Тревильян остановился на повороте дороги, чтобы дать отдохнуть своим уставшим ногам. Из-за ветвей мимозы ярко синело море, и Тревильян смотрел на него уже затуманившимся взглядом старика.
   Монте-Карло изменилось, а это синее, тихое, безмятежное море -- все такое же, как в первый его приезд сюда, сорок пять лет назад. Эта мысль радовала консервативного по природе англичанина. С тех пор он успел жениться, накопить деньги, получить по наследству еще капитал, "вырастить", как говорят американцы, семью, которая, кроме дочери Агаты, разбрелась по свету, овдоветь и нажить стариковский кашель.
   Каждый год он с Агатой, с аккуратностью ласточек, покидал родные чартфордширские "Кедры" ради Ривьеры. Обыкновенно они устраивались в Ницце или в Каннах, но в этом году они выбрали Монте-Карло, так как здесь жила подруга Агаты, жена капеллана англиканской церкви.
   Подходил конец их пребыванию в этом пышном месте, и апрельское солнце уже сильно грело.
   Тревильян провел худой рукой сверху вниз по худощавому смуглому и волосатому лицу, с еще темными густыми бровями и белой заостренной бородкой. В своей широкополой шляпе он смахивал скорее на испанца, чем на англичанина -- директора банка. Недаром он любил утверждать, что в Корнуэллсе у многих семей течет в жилах кровь матадоров.
   Агата слегка простудилась, и поэтому Тревильян был сегодня й церкви один. Жалкое общество! Здешние англичане -- беспутный народ. Среди присутствующих, которым читали сегодня "Послание", он заметил, например, старого негодяя Тилфорда, который, на его памяти, два раза увозил чужих жен, а теперь, говорят, живет с француженкой. Что ему понадобилось в церкви?
   А подвергнутая остракизму чета Гедденхемсов, живущая на вилле у Робкрюна. Она носит его имя, но они и не думали венчаться, так как жена Гедденхемса жива. Внимательнее других оглядел он миссис Ралф. До войны она приезжала как-то в октябре охотиться в "Кедры" с мужем, -- он теперь в Индии. За ней, говорят, ухаживает лорд Чесфорд. Кончится, наверное, скандалом. Он, Тревильян, всегда чувствует себя неловко с этой женщиной, с которой дочь его в довольно дружеских отношениях. Соломенные вдовы -- опасный народ, особенно в таком месте, как Монте-Карло. Надо намекнуть об этом Агате. Людям сомнительного поведения не следовало бы бывать на божественной службе, хотя конечно трудно их порицать, кем бы они ни были, за то, что они ходят молиться... Впрочем, и ходят-то немногие! И светскому человеку особенно, если он усердный посетитель церкви, с кем только не приходится там встречаться! И еще хуже, когда эта публика соприкасается с женщинами не их круга или покушается на щепетильные взгляды их родных. Подобная наглость говорить конечно об отсутствии такта... Надо непременно потолковать с Агатой...
   
   Дорога шла все время в гору, и Тревильян глубоко вдыхал насыщенный запахом мимоз воздух, стараясь, однако, не вызвать приступа кашля. Он собирался уже, отдохнув, продолжать свой путь, когда по ту сторону узкого шоссе заиграла шарманка. Ручку вертел, как всегда, итальянец, хромой на одну ногу, с черными усами и упрямыми глазами. Таскал его шарманку, как водится, маленький серый ослик, а певицей состояла при нем смуглолицая девушка, с оранжевой шалью на голове. Пела же она бессменную "Санта Лючию". Ее звонкий голос выводил такие металлические ноты, что они, казалось, били по воздуху, словно молотки по струнам цимбал.
   Тревильян не был чужд музыке. Он бывал иногда на концертах в казино, откуда, почти всегда, перекочевывал в игорные залы. Не для того, разумеется, чтобы рискнуть несколькими франками, -- он не одобрял это развлечение, -- а потому, что пестрая, почти цыганская толпа игроков щекотала его английскую чопорность, и он чувствовал себя, как школьник, сбежавший с урока... Таким образом, как сказано, благодаря визитам в казино, от отличал одну от другой несколько мелодий, и мотив, который играла шарманка, показался ему каким-то странно знакомым: словно где-то давно, в какой-то иной жизни, под этот ритм сильно билось его сердце. Странное ощущение, очень странное!
   Тревильян продолжал стоять, усиленно моргая веками. Конечно он знает эту мелодию, -- решил он, услыхав слова "Санта Лючии". Но когда же, в былые времена, эта похожая на мяуканье песенка задевала в нем какие-то глубокие струны, поднимала в груди что-то горячее, дикое, манящее и сладостнее, как южный плод или как аромат тропического цветка? "Санта Лючия"! "Санта Лючия"!
   Девушка кончила петь и перешла через дорогу к нему. То была типичная потаскушка, с оранжевой шалью, в пестрых бусах, со сверкающими белками глаз и ослепительными зубами.
   "Да, -- подумал Тревильян, -- латинские расы, несомненно, народ второго сорта: эмоциональный, быстро воспламеняющийся и вероятно нечистый на руку". Он вынул франк, дал его певице и медленно пошел дальше.
   Но на следующем повороте он опять задержался. В благодарность за его щедрость, девушка запела снова "Санта Лючию"...
   И опять что-то шевельнулось в душе Тревильяна под опавшими листьями увядших годов...
   Прямо против него, над низкой стеной сада, тяжело свешивались розовые кисти перечного дерева. В воздухе плыл слабый, но приятный запах, -- настоящий южный. И снова в Тревильяне смутно всколыхнулось что-то давно пережитое, -- сладкое, пылкое и острое.
   Не сон ли? Что с ним такое? Почему так действуют на него звуки шарманки и вибрирующий голос девушки?
   Взгляд Тревильяна остановился на колючих листьях кактусов, поднимавшихся из-за низкой красноватой стены. При виде диких растений он вдруг вспомнил...
   Да... да... Мимо него прошел молодой человек с папироской во рту. Как хорошо пахнет его табак... Он сам курил его в молодости...
   Взглянув на частью стершуюся надпись на развалившихся воротах виллы, он машинально прочитал: "Покой и уют"...
   "Да, да... Теперь я вспомнил!" -- громко произнес он.
   Сам улыбнувшись горячности, с которой у него вырвалось это восклицание, отчего вокруг глаз и по смуглым щекам его поползли морщинки, Тревильян направился к вилле... Какое совпадение! Тот самый мотив... Положив свой молитвенник на верхнюю перекладину ворот, он смотрел в запущенный сад. Потом, оглянувшись по сторонам, как мальчуган, собирающийся красть вишни, он поднял щеколду и вошел.
   "Здесь никто не живет", -- сказал он самому себе.
   Маленькая розовая вилла, прятавшаяся среди царившего вокруг нее запустения, была заперта. Ставни были спущены, и краска на них начинала облупливаться... Конечно! Так оно и есть! Ведь этими самыми воротами он входил в нижний сад, которого не видать из дому. А тут... да вот он, маленький фонтан, теперь разбитый и заброшенный, и на нем те же фавны, и все так же из их ртов каплет вода. А вон и старая каменная скамья, на которой так часто лежал его плащ. Как разрослись, совсем почти закрыв ее, и сирень, и мимозы, и пальмы, сухо шелестящие, когда на них налетает ветер. Тревильян раскрыл молитвенник, положил его па скамью и только тогда осторожно опустился на нее: он никогда не садился прямо на камень... Защищенный от посторонних взглядов спутанной листвой и густыми кустами, он унесся в другой мир. И полувековая изморозь стала понемногу оттаивать... Сидя па святой книге, под цветущими деревьями, он с жадностью -- и может быть против воли -- вспоминал прошлое...
   
   Ему было двадцать шесть лет, и он только что вступил компаньоном в один из банков, заправилами которого были его родственники. Компаньон-молокосос!.. Запущенная простуда привела его к бронхиту, от последствий которого он страдает и посейчас. В те времена все лондонские денди, даже в самую холодную зиму, носили лишь легкое белье, а о пальто и слышать не хотели. На пасху Тревильян все еще кашлял и, взяв отпуск на неделю, отправился в Ментону. Один из его кузенов был женихом русской девушки, семья которой имела там виллу. Он устроился в маленьком отеле по соседству.
   Тогдашние русские за границей были героями тургеневских романов, которые он недавно прочитал по настоянию Агаты. То была простая помещичья семья Ростаковых: отец, мать и две дочери. Как они звали его? Ах, да -- Филипп Филиппович! Мосье Ростаков, -- бородатый, губастый, вечно рассказывавший французские анекдоты, которые молодой Тревильян плохо понимал, был большой охотник пожить и выпить и, как говорили, не отличался брезгливостью по части морали. Мадам Ростакова, урожденная княжна Ногарина ("татарская кровь!" -- говорил кузен), была женщина остроумная, верившая в переселение душ и быстро растранжирившая, благодаря супругу, свое состояние. Старшая дочь Варвара, помолвленная с кузеном, имела семнадцать лет, серые и правдивые глаза, широкое и серьезное лицо, темные волосы и отличалась чистосердечностью, иногда прямо пугавшей собеседников. Младшая, Катрина, была голубоглазая, курносая, улыбающаяся и, по-своему, тоже серьезная девушка. Очаровательное созданье! Ее смерть от тифа, три года спустя, немало поразила Тревильяна... В общем, приятная семья, в особенности, когда вспоминаешь ее сквозь дымку лет. Сейчас таких людей уже больше не встретишь... Они исчезли с лица земли! Было у Ростаковых где-то именье на юге России и дача подле Ялты. Это были космополиты и в то же время типичные русские интеллигенты: с "самоваром" и "закусками", -- этого слова Тревильян никак не мог заучить! А стаканчики водки мосье Ростакова! А бутерброды с икрой, которые девушки забирали с собой, когда отправлялись на пикник на осликах, под присмотром дуэньи, их гувернантки, приветливой молодой немки... Немцы в те времена были совершенно не похожи на нынешних... Да и вся жизнь была иная. Девушки ходили в широких и длинных юбках, с зонтиками! Воздух не был отравлен бензином! Экипажи запрягали маленькими лошадками в пестрой сбруе с бубенчиками! Священники ходили в черном, а солдаты -- в ярких штанах и желтых кепи. Нищих было видимо-невидимо...
   Барышни Ростаковы собирали цветы и засушивали их. А по вечерам Варвара смотрела на Тревильяна большими задумчивыми глазами и спрашивала, верит ли он в загробную жизнь? Помнится, он был не из особенно верующих. Это пришло позже, -- с ростом доходов, семьи и ответственности. Варвару, кажется, очень огорчало, что он больше был занят спортом и своими костюмами, чем спасением души...
   Первые две недели, которые Тревильян провел с ними, были настоящей идиллией. Он хорошо помнит, как однажды в воскресенье (странно, как сохраняются в памяти такие пустяки!), на берегу моря, он смахнул носовым платочком пыль со своих башмаков, а Варвара сказала: "А потом и лицо, Филипп Филиппович?" Она постоянно говорила вещи, от которых делалось неловко. И в письмеце, которое ему, год спустя, написала Катрина, -- на бумаге с незабудками, -- она напомнила ему, как он при этом покраснел!..
   Прелестные молодые девушки... Словно чистой росой обрызганные... Но высохла роса...
   Монте-Карло они находили вульгарным. Господи! Что сказали бы они о нем теперь? Даже сам Ростаков бывал в Монте-Карло лишь в глухой сезон, хотя и был типичный жуир, всегда живший двойной жизнью.
   Тревильян вспомнил, как под влиянием этой идиллической атмосферы и боязни прочесть неодобрение в глазах Варвары он все откладывал посещение прославленной рулетки, пока, в один прекрасный день, -- когда мадам Ростакова мучилась мигренью, а ее дочери отправились в гости, -- не очутился в царстве фортуны.
   Он ясно все помнит: извилистые дорожки сада, дивный тихий вечер, теплый и ароматный, звуки оркестра, игравшего любовный дуэт из "Фауста", единственной хорошо знакомой Тревильяну оперы... Полумрак, тропическая листва, мерцание золотых фонариков, -- не то что нынешний слепящий электрический свет, -- все это глубоко взволновало его, ибо, при всем его дендизме, пуританская кровь и воспитание сказывались в нем очень сильно. Ему казалось, что он куда-то возносится... отнюдь не на небо...
   Старик Тревильян слегка усмехнулся в свою седую бороду.
   В игорные залы он вошел с сильно бьющимся сердцем. Лишних денег у него тогда не бывало. Отец давал ему ровно четыреста фунтов в год, ибо, как компаньон, он был еще на испытании. В кармане у него было всего десять или двадцать фунтов, которыми он мог располагать. Но можно ли вернуться в Англию, не попытав счастья? Приятели стали бы говорить: "Как? Вы были в Монте-Карло и не играли? Немыслимо!"
   Войдя в залы, Тревильян был сначала разочарован: отделка помещения вычурная, публика чужая, странная, отталкивающая! Некоторое время он стоял, прислушиваясь к звуку, который производила лопаточка при сгребании денег, и к носовым выкрикам крупье. Затем он подошел к одному из столов, чтобы последить за игрой, о которой он не имел ясного представления... Наблюдал он довольно долго, пока не почувствовал, что нервное возбуждение начинает охватывать и его. Пальцы его невольно зашевелились... Но он был робок. Все эти люди -- невозмутимые и спокойные -- так хорошо, казалось, освоились с игрой, между тем, как он... Наконец, он протянул руку через плечо сидевшей перед ним темноволосой женщины, бросил пять франков и крикнул "Двадцать!" Лопаточка крупье равнодушно передвинула монету на указанный номер. Шарик покатился. Его ставка исчезла... Первый проигрыш...
   Но этой капли яда оказалось достаточно... Он, Филипп Тревильян, играет в Монте-Карло! С этой минуты мысль о чистых глазах Варвары и о том, как она скажет: "И вы тоже? О, как это нехорошо, Филипп Филиппович!" -- стала его уже забавлять... А тут как раз сидевший влево от него мужчина поднялся, и Тревильян занял его место. Раз сел, надо играть. Он бросил на "черное" другой пятифранковик и получил обратно два. Он при своих. Продолжая с переменным счастьем скромную игру, он стал оглядывать соседей.
   Слева от него сидел старый, с багровым лицом и толстыми губами, англичанин в смокинге, -- он играл на золото и кажется много выигрывал. Напротив расположилась старая дама с птичьей головой и нелепейшей шалью на плечах, а рядом с ней находился мужчина во фраке, смахивавший на греческого пирата.
   Справа от Тревильяна сидела та самая темноволосая женщина, через плечо которой он потянулся в первый раз к рулетке. От нее доносился приятный запах жасмина. Перед нею лежало несколько фишек и шесть или семь золотых. Но она по-видимому временно не играла. Тревильян украдкой оглядел ее профиль. Несомненно, она была много привлекательнее остальных женщин, находившихся в зале. С этой минуты Тревильяна стала вдруг интересовать судьба его ставок. Он угадывал, что под черными тонкими бровями глаза у незнакомки были темные и бархатистые. Овал ее лица был слегка заострен, а нежные щеки чуть припудрены. На ней было открытое платье, но ослепительные плечи прикрывал черный кружевной шарф, а в темных волосах что-то сверкало. Что она не англичанка, в этом Тревильян не сомневался. Но национальности определить он не мог.
   Он дважды поставил на "черное", выиграл, не тронул своих ставок и заметил, что и дама подвинула к его деньгам один из своих золотых. Черное вышло снова. Он опять оставил свои ставки, и она тоже. Тревильяна приятно щекотало сознание, что его связывает с незнакомкой его счастье. А черт с ним -- пусть его выигрыш лежит на том же месте! Снова и снова, -- до восьми раз он оставлял деньги на "черном", которое продолжало выходить, и соседка следовала его примеру. Перед каждым из них уже поднималась стопка золота. Ястребиный взгляд старей дамы, сидевшей напротив, точно глаза какого-нибудь ракообразного в зоологическом атласе, казалось, вылезали из орбит, а жесткая усмешка на тонких губах будто говорила: "Погодите, милые: все уплывет обратно!"
   Запах жасмина стал слышен сильнее, как бы выдавая возраставшее возбуждение соседки Тревильяна. Он видел, как волновалась под кружевным шарфом ее белая грудь. Она протянула руку к своему выигрышу. Тревильян не шевельнулся: он бравировал. Она медленно подняла на него глаза и отдернула пальцы... Шарик покатился. "Черное!" Он услышал вздох облегчения с ее стороны. Она тронула его за руку. "Снимитесь, мосье, -- шепнула она, -- снимитесь!" И, собрав выигрыш, встала с своего места. Тревильян с минуту колебался, а затем, подумав: "Я потеряю ее из виду, если останусь!" -- тоже протянул руку, взял свои деньги и поднялся. Начав с пяти франков, он, в девять ударов, выиграл больше ста фунтов. Его соседка, начавши с золотого, в семь ударов должна была выиграть, конечно, больше. Отходя от стола, Тревильян услышал голос крупье: "Rouge! Impair! Vingt!" [То есть выиграли те, кто поставил на "красное", "нечет" и на число "двадцать"]
   Вовремя он прекратил игру!
   Радостно возбужденный, Тревильян оглянулся. Он увидел впереди себя изящную фигуру своей темноволосой соседки, прокладывавшей себе дорогу в толпе, и, без всякого определенного намерения, лишь бы не потерять ее, последовал за нею.
   В одном месте, где было много народа, она была вынуждена остановиться, и Тревильян подошел к ней настолько близко, что она его заметила.
   -- Благодарю вас, мосье!
   -- Что вы! Это мне надо благодарить вас, -- пробормотал он.
   Темноволосая леди улыбнулась и сказала на ломаном английском языке:
   -- У меня верное чутье для других, но не для себя. Я играю несчастливо. Вы, верно, в первый раз играли, мосье? Я так и думала... Не играйте больше никогда! Обещайте! Это доставит мне удовольствие.
   Она смотрела ему прямо в глаза. Он никогда в жизни не видел такого обворожительного лица, такой дразнящей улыбки, такой чудесной фигуры в черном кружевном платье, по испанской моде собранном у талии, и таких великолепных плеч, прикрытых прозрачным шарфом. Фраза, которой он ответил, позже показалась ему страшно глупой:
   -- Счастлив, что смогу доставить вам удовольствие, мадам.
   Она всплеснула руками, как ребенок.
   -- Уговор! Теперь мы с вами квиты!
   -- Разрешите проводить вас до кареты.
   -- Я пойду пешком, мосье.
   Он прошептал с мужеством отчаяния:
   -- В таком случае, не разрешите ли вы мне проводить вас?
   -- Конечно...
   
   Сидя на своем молитвеннике, Тревильян весь ушел в прошлое.
   Что он чувствовал, о чем думал и мечтал в те минуты, пока она ходила за своим манто? Кто она? В какой водоворот может она увлечь его? Как близок был он к тому, чтобы бежать назад -- к мечтательной идиллии, к испытующе чистым взорам Варвары, к невинному смеху Катрины... Но незнакомка уже стояла подле него, -- с кружевным шарфом на голове, низко спускавшимся на лицо, -- и пальцы ее легко легли ему на руку.
   Что это была за прогулка! Тревильяну казалось, что перед ним открывались врата в неведомое... Какой-то странно близкой и, вместе с тем, чужой была для него в ту минуту эта женщина... Может быть, каждый мужчина переживает в жизни такие романтические мгновения, когда, очертя голову, он отдается воле случая... Тревильян подавил в себе желание прижать к себе ее тонкую руку и старался деликатностью обхождения быть достойным трогательного доверия столь прекрасной дамы. Кто она? Итальянка, испанка, полька, цыганка? Замужняя или вдова? Она ничего не говорила ему, и он не задавал вопросов. Инстинкт или робость смыкали ему уста, а в груди бушевал пожар. Казалось, что не было никогда такой звездной и такой пахучей ночи, только для них двоих созданной... Они подошли к калитке вот этого самого сада, и, открывая ее, незнакомка сказала:
   -- Вот мой дом... Вы вели себя безупречно, мосье.
   Она отняла руку, которой легко опиралась на него во все время пути. Тревильян, с некоторым удивлением, припомнил, как он целовал ее тонкие пальцы.
   -- Всегда к вашим услугам, мадам.
   Губы ее полуоткрылись. Глаза глядели с лукавой нежностью, какой он не видал ни раньше, ни после ни у одной женщины.
   -- Я играю каждый вечер... До свиданья!
   Он слушал, как замирали ее шаги по дорожке. Видел, как вспыхнул свет в доме,-- сейчас таком заброшенным, -- и как он погас... Потом он проделал весь обратный путь до казино, внимательно осматриваясь по сторонам, пока не убедился, что твердо запомнил дорогу к знакомой калитке и не собьется ни днем, ни ночью...
   Свежий ветерок зашуршал пальмовыми листьями над головой Тревильяна... Да, чего только не бывает на свете! Чего только не приходится переживать в молодости, пока не перебесишься!.. И сорвав веточку сирени, старик Тревильян ее понюхал, словно искал в ней объяснения безумствам своих юных дней... Каков был он собою тогда? Тонкий, как прут, загорелый, -- чем он не мало гордился, -- щегольски одетый, с маленькими черными усиками. Воспоминание о том, как он выглядел в молодости, когда теперь, к старости, кровь уже начинала сгущаться в его жилах, немного согрело Тревильяна.
   
   На вилле Ростаковых, под вопрошающим взглядом Варвары, Тревильян весь следующий день чувствовал себя неловко и, воспользовавшись каким-то предлогом, не пошел туда вечером... Ему необходимо, -- сказал он самому себе, -- разузнать что можно о темноволосой даме, но так, чтобы не попасть в какую-нибудь ловушку и не скомпрометировать себя или ее... Но он все забыл, как только увидел ее снова, и за три недели он так ничего, кроме ее имени, -- Инесса, -- и не узнал.
   И о себе он тоже ничего не сказал, будто оба они чувствовали, что это могло только разрушить чудесную сказку их встреч...
   Когда отдал он себе отчет в том, что заинтересовался ею? Во второй вечер или в третий? О, ее взгляд!.. Пожатие ее руки!.. Вот на этой самой скамье, покрытой его плащом, -- чтобы Инессе не было холодно, -- он шептал ей безумные слова признания... Она не свободна? Конечно, такая женщина не могла быть свободна! Что же из того?! Его мозг лихорадочно работал, но все его мысли сгорали, как соломинки, на огне страсти, бушевавшей в его груди, когда он сидел с нею в темноте, обвив рукою ее стан.
   Выслушав его признание, темноволосая дама с печальной иронией взглянула на него, поцеловала в лоб и скользнула в темный сад.
   Боже, что это была за ночь! Он бродил взад и вперед по берегу, не помня себя. Когда оглянешься назад-- до чего все это кажется теперь забавным! Какую власть имеет лицо женщины!!. Он вздрогнул, припомнив вдруг, что за все три недели он ни разу не видел ее лица при дневном свете!..
   Конечно, он тотчас же уехал из Ментоны: не выдавать же своего безумия чистым взорам девушек и циничным глазам старого жуира Ростакова! Но домой он не вернулся, хотя отпуск его уже кончился. Благодаря своему выигрышу, он временно был сам себе хозяин... А там -- хоть потоп! И однажды он случился, в буквальном смысле слова: однажды он промок до костей, ожидая ее в проливной дождь... И после этого вечера, когда им не удалось встретиться, она ответила на его страсть.
   О, безумные ночи вот под этими самыми деревьями, у старого фонтана! Сколько раз он сидел в темноте на этой скамье, поджидая Инессу... Сердце его сжималось до боли. Боже, как глупы люди в молодости!..
   Он стал припоминать, были ли в его жизни другие такие же сумасшедшие, такие же сладостные недели? Были ли в его жизни другие такие же дни, при одном воспоминании о которых даже сейчас горячо, как у юноши, начинает биться сердце?.. Потерев худые, со вспухшими венами, руки, Тревильян протянул их на солнце и закрыл глаза.
   Вот она прошла в калитку... свернула в тень... темная... в темном платье... Смутно белеет ее грудь, когда она наклоняется и прижимает к себе его голову... А листья пальм сопровождают своим чуть слышным шепотом биение двух сердец...
   О, часы безумия!..
   Что-то вдруг кольнуло Тревильяна в спину. Что это? Ведь за последнее время приступов ревматизма не было... Дурной знак... Нехорошо...
   У самых его ног прошуршала в траве ящерица и, выбравшись на солнце, замерла неподвижно, наклонив голову и поглядывая на него. Странное юркое и словно засушенное существо!..
   А там... наступил конец! О, как она была жестока'. Но теперь ему ясно, как мудро и милосердно она поступила. Задула, как свечу, пламя безумных ночей... Исчезла! Ушла в неведомое, как из неведомого и пришла!.. И ему, опустошенному и сожженному, пришлось вернуться в Англию -- к банковской лямке и к общественным и моральным обязанностям столпа общества...
   Подобно этой ящерице, повертевшей хвостиком и скрывшейся под мертвыми сухими листьями, исчезла и она... словно сквозь землю провалилась... Чувствовала ли она когда-нибудь к нему то же, что он к ней?.. Знаком ли, вообще, женщинам такой всепожирающий огонь?.. Тревильян пожал худыми плечами. Как будто, да... А, впрочем, как знать? Странные существа эти женщины...
   Две ночи просидел он вот на этом месте... Терзался, ждал, желал. На третий день, утром, он подошел к вилле и увидел, что она заперта, заколочена, брошена. Ни одного звука, ни одного живого существа, кроме белой с желтыми пятнами кошки... Вспоминая этот последний визит в ее дом, он почувствовал жалость к самому себе... Еще три дня он бродил по Апонте-Карло -- искал ее в казино, в саду, везде... Никаких следов....
   Тревильян поднялся. Спина послала ему второе предостережение. Он осмотрел скамейку и свой открытый молитвенник. Не испортил ли он его на мокром камне? Он нахмурился, суеверно разгладил чуть сморщившиеся под тяжестью его тела страницы, захлопнул книгу и вышел в ту же калитку...
   Солнце обдало его жаром своих лучей. Он снова стал подниматься по дороге...

------------------------------------------------------------------

   Источник текста: С натуры. Рассказы / Дж. Гелсуорси; Пер. с англ. А. М. Карнауховой. Под ред. А. Н. Горлина. -- Ленинград: Красная газета, 1929 (тип. им. Володарского). -- 148 с.; 20х13 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru