Гончаров Иван Александрович
Е. Е. Барышов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  
  
  
  

    И. А. Гончаров. Е. Е. Барышов (Некролог)

  
  
  
  ----------------------------------------------------------------------------
  
   Оригинал находится здесь.
  
  ----------------------------------------------------------------------------
  
  
   6-го октября скончался скоропостижно, от апоплексического удара,
  здесь, в Петербурге, некто Ефрем Ефремович Барышов.
   Имя - почти неизвестное в литературе: только в прошлом и нынешнем
  годах появились в печати и прошли едва замеченными переводы его, в стихах,
  двух трагедий Корнеля: "Сида" и "Родогуны" и "Каина" Байрона. Между тем вся
  жизнь Барышова, смолоду, в течение каких-нибудь сорока или пятидесяти лет,
  была посвящена литературе: редко можно встретить пример такого страстного
  напряжения сил, какие он положил, чтобы достигнуть серьезного значения в
  литературе, на какое бы ему давали право - его пытливый ум, многосторонние
  познания и непрерывный труд.
   В этом отношении, т. е. как образец самобытной, цельной натуры,
  непреклонной силы воли и несокрушимой энергии в стремлении к избранным себе
  целям - жизнь покойного заслуживает общественного внимания.
   Кончив курс в московском университета, в начали 30-х годов, по
  словесному факультету, он прямо от лекций лучших тогдашних профессоров
  словесности и эстетики, Надеждина, Давыдова и Шевырева - перешел к делу, к
  работам в области изящного. Он увлекся на этот путь общим стремлением на
  него молодежи, с свойственною юности самоуверенностью и самолюбием.
  Словесники были тогда в первых рядах общества, самыми видными, а при
  таланте - блестящими и почти единственными представителями интеллигенции.
  Выбирать было не из чего: других каких-нибудь специальных сфер умственной,
  ученой, технической деятельности, на которых можно бы было испытать свои
  способности и силы для жаждущих труда и дела - не представлялось, особенно
  деятельности независимой, самостоятельной. Были, конечно, науки, была и
  небольшая группа ученых людей: физиков, химиков, физиологов, но все это
  пряталось в тени ученых приютов, академий, университетов, а в общество, в
  практическое дело, исключая разве медицины, почти не переходило, а если и
  переходило иногда, то больше по казенной надобности: ученые были непременно
  и чиновники.
   Поэтому и Барышов, как многие тогда, искавшие своего пути и призвания,
  примкнул к словесникам, начал писать стихи, потом драматические пьесы,
  повести, кроме того, еще изучил вполне технику музыки и попробовал свои
  силы и в сочинении: но из этого всего напечатал только какую-то поэму, да
  нисколько романсов. И то, и другое прошло незамеченным, и лишь вызвало
  два-три мимоходных отзыва в журналах.
   Тут его постигло первое разочарование: уложив несколько лет в
  бесплодную и неблагодарную борьбу, он, конечно, сознал, что творчество в
  изящном - не его сфера, что здесь труда, энергии и непреклонной воли мало,
  и нужна искра того огня, который зовется "священным", и который не
  покупается усилием, а посылается природою на избранные головы - даром.
  Словом - талант.
   Всякого другого такое разочарование в своих силах и способностях могло
  бы навсегда охладить к попыткам К какой-нибудь творческой деятельности. Но
  эта упорная борьба, кажется, только раздражила еще более энергию Барышова;
  он остановился на время, как будто собираясь с силами, продолжая, между
  тем, читать, изучать то, другое, третье, что попадалось под руку. И в то же
  время он был педагогом, преподавал словесность, и кажется, историю, в
  разных учебных заведениях. Всего этого было мало для его ненасытного
  трудолюбия. Аналитический ум, знание математики повели его от поэзии и
  музыки в противоположную сторону, на поле точных наук: но и здесь он избрал
  ту из них, в которой открывался широки простор для творческого ума - именно
  механику. Ему представлялась бесконечная, заманчивая даль открытий и
  изобретений: пища богатая, но доступная опять-таки тем же творческим силам,
  в которых ему, очевидно, было отказано.
   Он задался некоторыми задачами из механики, изучил всю литературу этой
  науки, на трех языках: французском, немецком и английском, составлял планы
  изобретений, чертежи, проекты - все образчики изумительного терпения,
  знания, силы воли - и только.
   Он со своими задачами перебрался из Москвы в Петербурга - отыскивать
  им хода, но, потерпев в компетентных сферах неудачу и окончательно
  разочаровавшись в своих творческих силах, он отказался от дальнейших
  претензий и попыток на этих путях. Зная основательно иностранные языки, он
  занял место переводчика в одном из департаментов министерства финансов, и в
  то же время сделался одним из скромных, неизвестных публике тружеников в
  литературе, имя которым легион. Он переводил и компилировал статьи в
  политических обозрениях для газет, между прочим, участвовал в составлении
  ученого библиографического отдела в "Отечественных записках", под редакциею
  А. А. Краевского и С. С. Дудышкина.
   Но втихомолку, про себя, и кажется, только для одного себя, он платил
  дань старой привязанности к изящным произведениям литературы. Отказавшись
  от самостоятельной авторской деятельности, он обратился к переводам! Кроме
  трех вышепоименованных переводов из Корнеля и Байрона, он перевел еще
  несколько поэм Байрона, может быть, что-нибудь еще, что осталось в его
  портфеле, потому что он почти никому не говорил о своих трудах и едва ли
  имел в виду печатать эти переводы. Он удовлетворял более всего собственную
  жажду труда, и, вероятно, немногим близким ему людям стоило немало
  настойчивости, чтобы вызвать его на откровенность, и особенно, чтобы
  побудить его отдать что-нибудь в печать.
   Так, сидя у себя совершенным затворником, он совершил, между прочим,
  огромный подвиг: перевел обе части "Фауста" Гете!!
   Что сказать о его переводах?
   В печати, при появлении "Каина", "Сида" и "Родогуны" в свет, в
  журналах мимоходом, вскользь, сделано было несколько неодобрительных
  замечаний о них - и надо признаться не совсем незаслуженных. Стих неровный,
  местами тяжелый, несвободный: видно было, что главною задачею переводчика
  было как можно ближе держаться подлинника.
   При более внимательном прочтении критика могла бы, конечно, усмотреть
  и поставить ему в некоторую заслугу самую верность перевода и - из уважения
  к труду - указать на удачно переданные места. Но этого не сделано.
   Большая часть первой части перевода "Фауста" и некоторые места второй
  были, года два тому назад, по настоянию, конечно, близких к Барышову лиц,
  прочитаны в одном общества любителей и любительниц и знатоков литературы.
  Слушатели нашли, что некоторые, особенно патетические монологи и сцены
  переданы звучным, обработанным, свободно льющимся стихом, с силою и
  выразительностью, местами не недостойно подлинника. Переводчику
  аплодировали. Но тут же рядом встречались и важные недостатки: в некоторых
  местах, особенно в сценах между простыми лицами из народа, являлась та же
  необработанность, небрежность стиха, как и в переводах Корнеля - и местами
  тривиальность.
   Неизвестно, появится ли этот перевод в печати: не прочитав его весь -
  нельзя решать, приобретет ли он успех в публике и значение литературной
  заслуги перед судом критики, но во всяком случае он представит собою
  образец громадного терпения, трудолюбия и энергии, образец, достойный
  подражания для... более даровитых деятелей.
   Вглядываясь в эту неугаданную, всю ушедшую на искание своего
  настоящего призвания жизнь, нельзя не пожалеть глубоко, что Барышов, в
  молодости, сразу не напал на свою дорожку, на путь исследователя,
  составителя каких-нибудь филологических, статистических, этнографических и
  т. п. научных трудов, где трудолюбие, терпение и энергия делают чудеса.
  Нельзя исчислить, какую массу - неблестящих, но реальных услуг наук могла
  бы совершить натура, одаренная его железной волей, умом и познаниями.
   Как человек, Барышов был сосредоточенного, не общительного характера.
  Он был одинок, общества не посещал вовсе, изредка видясь с немногими из
  родственников и близких ему с молодости лиц.
   Он был строгих правил честя, честности и редкой независимости
  характера, развившейся в нем до степени тонкой щекотливости. Жить в своем
  маленьком внутреннем мире, довольствоваться своими умеренными средствами,
  ни в кол не нуждаясь, ни морально, ни материально, не требуя ни чьей
  помощи, ни даже участия - было, вместе с силою воли и трудолюбием,
  нравственною основою его натуры. Как он жил, так и умер одиноко, в своем
  кабинете. Он не делился ни с кем своими радостями, если могли быть радости
  в этой бесплодно истраченной на одоление невозможного жизни, - и никому не
  навязывал своих страдами, которых не могло не быть уже в одних постоянных
  разочарованиях, не говоря о других житейских невзгодах.
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru