1856
Н. А. НЕКРАСОВУ
10 января 1856. Пeтepбуpг
Покорно Вас благодарю за Современник: я не располагал сегодня обедать у Вас, а приду, чтоб лично поблагодарить, да и повидаться хочется. Статью о себе я третьего дня проглядел у Тургенева: поджигающая к дальнейшему труду, притом в ней так много угадано и объяснено сокровеннейших моих стремлений и надежд!
Вы пишете, что посылаете корректуру, а ее нет: всё равно, ужо сам возьму.
До свидания,
Ваш
Гончаров.
10.
В. П. Гаевскому
17 января 1856. Петербург
Почтеннейший Виктор Павлович,
прежде всего не знаю, как благодарить Вашего батюшку и Вас за оказанное к моему делу внимание. Не далее как завтра я доставлю черновое письмо с изложением всех обстоятельств дела, а теперь только присовокуплю для Вашего сведения, что племянник мой выдержал (с кандидатскими баллами) экзамены для перехода из одного курса в другой и в Казани был уволен, по прошению, уже из третьего курса.
В ожидании удовольствия видеть Вас примите уверения в моем искреннем уважении и преданности
Иван Гончаров.
17 января
<18>56.
H. А. НЕКРАСОВУ
30 января 1856. Петербург
Рассказ сам по себе - ничего бы, да заключение их оттолкнет - с аристократической точки зрения: остановился, скажут, у кабака, и хмельной, - тем, вероятно, всё и покончится: впрочем, я узнаю, показал ли Ковалевский или сам покажу. Другое стихотворение, мне кажется, удобнее первого: чище.
Завтра наверное не знаю, буду ли: долее половины 5-го не ждите.
Ваш Гончаров.
30 января,
1856.
Е. В. ТОЛСТОЙ
8 февраля 1856. Петербург
Если бы мои предположения насчет Записок охотника, высказанные в последнем письме (уж не помню, от которого числа и месяца), оказались неосновательными, то есть что книга не потеряна, не подарена и не обращена Вами окончательно в свою собственность, то не можете ли Вы, прекрасная Елизавета Васильевна, прислать ее ко мне (всё по тому же адресу)? Теперь нигде нельзя достать ее, даже за большие деньги: на днях сам автор хлопотал об этом, по просьбе жены одного министра, но без успеха. Я дал надежду помочь горю, а сам возлагаю упования на Вашу внимательность, аккуратность и поспешность во всех случаях, где дело идет об исполнении желаний Ваших хороших знакомых. Не знаю только, относите ли Вы меня к числу хороших?
Здесь всё обстоит благополучно, все здоровы и Вам не кланяются, вероятно, потому, что не знают о моем намерении писать. К молчанию Вашему притерпелись, только Старушка исподтишка, с язвительной кротостью, ропщет по временам, что писать - писала к Вам, а ответа не удостоена. Я утешаю ее тем, что письмо ее, вероятно, пошло прежде в Киев, а потом уже воротится в Звенигород. Да Евгения Петровна сокрушается изредка, что Варвара Александровна прекратила с ней совсем переписку.
Вся известная Вам компания бывает нередко в театре да друг у друга. На днях обедали все у Бороздны, по случаю именин дочери, сегодня едут к Штакеншн<ейдерам> на домашний спектакль, послезавтра к гр<афу> Толстому и т. д. Между домами Теплякова и Азаревича разыгрывается какая-то мрачная драма, но без любви: поводом к событию послужило стремление Теплякова задать бал в среду, когда бывают вечера и у Азар<евича>, и переманить оттуда к себе какую-то княгиню и какого-то барона. Вчера Старушка, знающая в подробности весь ход дела и действующая в нем в качестве примирительницы, но без успеха, рассказывала мне ряд сцен, одна другой страшнее: отличались все молодые, с одной стороны, дочери Тепл<якова>, с другой - Катя М., причем младшая Тепл<якова> обнаружила талант Рашели, ее огненный взгляд, электрическую речь и трагическую худощавость. Образовались на Шестилавочной улице партия Монтекки, у Владимирской (помните мирную Владимирскую и добрый, прекрасный угол?) Капулетти. Вот какие потрясающие события волнуют наш мирный круг!
Подумывают о дачах, намереваясь разъехаться на лето - кто куда. Я, может быть, с Стариком и Старушкой поселюсь гденибудь в окрестностях, если только новая моя должность, на которую я, несомненно, поступлю недели через две, позволит мне удалиться из центра города.
Прощайте, поклонитесь от меня почтительно Вашей маменьке, а если Вы всё еще у Вашей тетушки, то и ей, с миленькой кузиной, и не забудьте искренно преданного Вам
Гончарова.
8 февраля, 1856.
А. В. НИКИТЕНКО
20 февраля 1856. Петербург
Надеюсь, Вы не откажете мне, почтеннейший друг Александр Васильевич, отобедать в среду, то есть послезавтра (в 41/2 ч.), в кругу добрых приятелей Тургенева, Боткина, Майковых, Краевского etc. etc. Место действия - на заводе, в квартире Языкова. Более всего не пугайтесь мыслию, что это далеко: посредственный извозчик довезет Вас в 221/2 минуты; к вечеру там тоже возниц много, приведут, сколько угодно.
Отказать - и подумать не могите: оскорбите не одного меня, целый собор жаждущих зреть и слышать Вас друзей, в том числе неизменно Вашего
И. Гончарова.
20 февр<аля> <18>56.
Третьего дня принесли мне с почты книгу: благодарю Вас. Я убедился, что Вы способны к поспешности и внимательности, когда дело идет об исполнении желаний Ваших - чуть не сказал - друзей, бывших, спешу добавить. Иначе не смею: Ваше пятимесячное, изредка и неохотно прерываемое молчание убеждает меня, и других тоже, вполне, что мы из числа друзей Ваших выключены. Я держусь того правила, что как бы несносны или как бы привлекательны ни были гости, они не помешали бы уделить час утром, вечером, наконец ночью, чтоб написать к настоящим друзьям; к бывшим, напротив, всё помешает, даже погода. Но об этом уже было говорено, и Вам трудно бы было опровергнуть это. - Книгу между тем успели выпросить где-то, потому что я не наверное обещал достать ее, не смея надеяться на Вашу внимательность ко мне. Извините, что потревожил Вас, на минуту вызвал, может быть из чада удовольствий, а почем знать, не счастья ли? Еще больше благодарю за гомеопатическое письмо. Вы заставляете меня веровать и в гомеопатию: такой маленький прием, а как прекрасно действует! Вот третьи сутки и аппетит, и сон хорош, и расположение духа прекрасное; хотя письмо очевидно написано потому только, что Вам казалось неучтиво (оно было бы даже враждебно) послать книгу и не написать ни слова. Письмо, несмотря на краткость и торопливость, с которою писано, так мило; оно - как будто отрывок первого, писанного тотчас после отъезда письма. Вы, должно быть, в самом деле счастливы, оттого и брызнули каплю счастья в другого, постороннего. Это признак добрых душ - поделиться радостью. Мысленно благодарю того или ту, или то, что счастливит Вас. Je ne sais quaimer, Я могу только любить (фр.) - говорите Вы, - это звучит так хорошо, хотя и не сказано кого. Блажен верующий... Впрочем, Вы в самом деле созданы так гармонически прекрасно, наружно и внутренне, что я, без всякой arriиre pense задней мысли (фр.), верю в Вашу способность - только любить, прощать, словом, благоволить, но благоволить вообще: горе тому, кто бы возложил упование на Вашу исключительную дружбу. Вы любите друзей, но один друг Вас тяготил бы: Вам бы скучны показались его права. Мне так кажется - не знаю отчего. Даже не умею представить Вас ненавидящей, наконец просто гневной, хотя Вы и уверяли, что однажды швырнули чем-то в Вашу девушку, а на меня один раз, бывши у Старушки, топнули ногой. - Вам, конечно, платят вдвое: мы, например, здешние: на петербургских только слава, что они холодные эгоисты, а редкий день не вспомнят Вас бывшие друзья. Вот и третьего дня, у Старушки, зашла речь о Вас (она, лукавая, зная, как я поклоняюсь Вам, взяла мой портрет и поставила рядом с Вашим), я объявил положительно, что прекраснее Вас нет женщины в мире, следовательно, нет нигде: в небесах конечно есть, но то не женщины, а херувимы и серафимы; а я видел женщин в Англии, цариц создания, по словам многих, и, стало быть, мое мнение может быть авторитетным. Объявив это, я чувствовал, что походил на средневековых, осмеянных Сервантесом рыцарей, которые с копьем выходили на арену, предлагая сразиться с тем, кто станет опровергать, что дама его мыслей прекраснее всех. Присутствующие протестовали и призвали на суд одного присутствующего. Этот новый Парис засвидетельствовал, что и он не видал женщины прекраснее Вас. Тут начались толки о том, при каком освещении именно Вы прекрасны и при каком - нет. Я и слушать не стал пустяков. Я убежден в своей идее положительным доказательством: когда мне случается отрезвляться от пустой суеты и материализма, когда толщина (не физическая: я иногда толстею и умом, и духом) проходит, когда я тоньше понимаю и чувствую, когда пробуждается потребность к эстетическим наслаждениям, Вы тотчас являетесь в памяти и четырех месяцев отсутствия Вашего как не бывало! Не влюблен же я в Вас: сохрани Боже, стыд какой! Ну, любите, - скажут мне: без всякого сомнения. Да кто ж Вас не любит? Это Ваша неотъемлемая заслуга.
Но это всё не то, что я хотел сказать, и если сказал, то, право, нехотя: простите, что отвлекаю Вас от гостиной, от посетителей, может быть от писем. Вы пишете, что на днях собираетесь отвечать на мои два письма, ответьте уж и на это третье. Да правда ли это? На днях: перед Господом Богом, - сказано в Писании, - тысяща лет - яко един день, а у Вас, может быть, един день - яко тысяща лет: долго же, если так, придется ждать Ваших писем. Но я рад, что Вы еще тут, близко от нас, напишите, долго ли пробудете, - вот для чего. Левицкий на днях пригласил к себе многих литераторов, в том числе и меня, и просил дозволения снять портреты, для спекуляции, кажется: хочет продавать и посылать в Париж тоже, в тамошнюю Иллюстрацию. Кроме отдельных портретов, он снял группу из шести человек: Островского, Дружинина, гр<афа> Толстого, Тургенева, Григоровича и опять-таки меня. Всё это удалось превосходно: если Вы не отказались от Вашего желания иметь его, я пришлю; если же повторите слова je ne sais qu aimer и вставите между прочим vous, то есть и меня, пришлю и группу. Зачем это Вам? - спросите Вы: и сам не знаю, но это очень хорошо; аппетит и сон будет хорош, расположение духа еще лучше. Когда снимали группу, я думал о Вас - вовсе не нарочно: я вспомнил, что видел Вас в этой самой комнате, с кузиной.
Портреты будут готовы на первой неделе поста, на второй их отделают в рамки, а на третьей вероятно можно будет послать, если Вы напишете, куда послать. Буду ждать Вашего ответа, и, если можно, скорого.
Я чуть было не уехал в Симб<ирск>, чтоб поселиться там и работать, но дня через три жду приказа об определении меня на то место, о котором писал. Конечно: мне предстоит не писать, а читать, читать.
На днях у меня обедает почти вся новейшая литература (не в квартире), а я обедал у литературы вчера, третьего дня и т. д. Мы пока только и делаем, что обедаем; некоторые еще и ужинают. Этот обед - прощальный - с литературой.
Евг<ения> П<етровна> не совсем здорова, Старушка тоже: обе шляются по гостям, одеваются, при здешнем климате, в какие-то конфектные бумажки - вот и простудились. Вы и в этом умнее всех: тепло одеваетесь.
Прощайте пока и не сердитесь на длинное письмо: гомеопатических писем не умею писать: я аллопат. Не забудьте, если можете, искренно преданного Вам Вашего друга (бывшего)
Маменьке, тетушке, кузине - по почтительному поклону.
А. В. ДРУЖИНИНУ
В среду, то есть послезавтра, ко мне собираются, в половине пятого часа, обедать Боткин, Тург<енев>, Краевский, Никит<енко>, Майк<ов> etc.
Покорнейше прошу Вас, любезнейший Александр Васильевич, занять в этой группе за столом Ваше место, которое Вы занимаете в группе Левицкого, но с правом мигать, шевелиться и говорить - даже непотребные вещи. О праве есть и пить я уже не упоминаю.
Хотя я имею сильную надежду видеть Вас сегодня у Тургенева (Островский вечером читает там), а завтра у Некрасова, но всё не лишним считаю предупредить Вас. Я забыл сказать, что место действия - на заводе, в квартире Языкова. Итак, до свидания.
20.
Ф. А. КОНИ
6 марта 1856. Петербург
Посылаю Вам, любезнейший Федор Алексеевич, четыре корректуры; одна из них (о Тейлоре) не подписана мною, хотя и прочитана: нужно знать, откуда они, из журнала ли или из отдельной книги; в первом случае хорошо бы Вы делали, если б отмечали чернилами на корректурах лист, какой именно, а во втором нужно удостоверение иностранной цензуры, дозволен ли роман к переводу весь или с исключениями, как это делается в других журналах.
Для скорости возвращаю Вам еще три иностранные статьи нечитанными (одна Дюма для 1-го Љ, а две для 2-го): сделайте указание, откуда они и дозволены ли, - и возвратите: я тотчас прочту.
Кланяюсь Вам
И. Гончаров
6 марта <18>56.
За остальными двумя статьями потрудитесь прислать в субботу.
П. А. ВЯЗЕМСКОМУ
14 апреля 1856. Петербург
Честь имею довести до сведения Вашего Сиятельсгва, что дело о допущении к новому издании сочинений г-на Тургенева, и в том числе повести Муму, представлено на разрешение господина министра народного просвещения, от 13-го сего апреля, за ЉЉ 341 и 342.
Ценсор И. Гончаров.
14 апреля
А. А. КИРМАЛОВОЙ
20 апреля 1856. Петербург
Поздравляю тебя, милый друг Александра Александровна, с праздником и со днем твоего ангела: желаю тебе здоровья, веселья и всякого добра и имущества. Все ли твои дети с тобою, кроме, конечно, Виктора?
Что Моничка, всё поживает у сестры? Что девочки Катя и Варя? Напомни им о дяде. Виктору я, по твоему желанию, писал, чтоб он лучше пробыл лето в Москве, а он уверяет, что в Москве жить лето станет дороже, нежели проехать взад и вперед в деревню. Может быть, оно и в самом деле так, разочти хорошенько. Я очень бы желал, чтобы Володя поступил нынешний год в университет, им вместе двоим было бы выгоднее жить. Норови потом туда же и Николю. Университетское образование все-таки лучшее. Теперь особенно опять всем позволили вступать в университеты, и конечно многие будут этим пользоваться, и образование в обществе распространится заметно. Впереди всегда будут университетские, как были до сих пор и в военной, и статской службе. Людям малообразованным будет невыгодно. Пусть же все трое твои идут по этому пути. Если ты читаешь газеты, то, вероятно, уже прочла, что я давно определен в новую должность, которая состоит в том, что я сижу дома и читаю и утро, и ночь, и хорошее, и вздор.
С Анненковым (Павлом Васильевичем) я послал к сестре Анне Александровне еще по две брошюры своих путевых заметок, напечатанных в феврале и марте в журналах. И ты получишь от нее обе статьи. Когда-нибудь, лежа в постели с этими книгами, услышишь, как неистово завоет буря на дворе, хотя такая, в какую я приехал к тебе, и представишь себе, как брат твой испытывал всё это на морях, - право, испугаешься. Прощай, поцелуй детей, кланяйся старухе Аннушке, если она здравствует.
Брат твой И. Гончаров.
П. С.: Варвара Лукинишна ходит с большим брюхом: к августу надеется произвести на свет человека. Теперь пиши ко мне: в С<анкт>-Петербург на Невском проспекте, близ Биржи, в доме Кожевниковой.
Л. Н. ТОЛСТОЙ, А. В. ДРУЖИНИН, И. И. ПАНАЕВ
и И. А. ГОНЧАРОВ - Д. В. ГРИГОРОВИЧУ
5 мая 1856. Петербург
Давно-давно собирался Вам писать, во-первых, о впечатлении чрезвычайно выгодном, которое произвел Ваш Пахарь, и что я знаю об этом впечатлении, а во-вторых, о впечатлении - прекрасном, которое произвела на меня Ваша апрельская часть Переселенцев. Теперь ничего не напишу, исключая того, что ужасно Вас люблю и желаю Вас поскорее видеть. Я и Дружинин сбираемся ехать в Москву 8-го числа и пробыть у Боткина с недельку. Приезжайте, душенька, пожалуйста. Мы проведем время отлично и, может, можно будет Вас увезти к нам на недельку, то есть ко мне, к сестре и к Тургеневу.
Ваш гр<аф> Л. Толстой.
Любезнейший друг Дмитрий Васильевич, благодарю Вас душевно за ваше письмецо, надобно бы было на него отвечать в великой подробности, но я всякий день собираюсь в Москву, между тем потерял свой паспорт, добываю новый и нахожусь в великих хлопотах. Около 15 буду я в Кунцове у Васиньки, где и Вас буду поджидать для поездки в деревню чрез Нарву, где находятся такие дивные шкапы. Я купил три картины у Энтговена, это Вас порадует. С осени будет большая перемена в моей литературной жизни, я принимаю под свое редакторство Библиотеку для чтения, с изгнанием Старчевского и совершенным полновластием. Но обо всем этом надо будет много поговорить при свидании. Все мои здоровы и Вам кланяются. Андреас на вас ожесточен и желает поразить вас бутылкой по голове, впрочем, я пишу это более для красоты слога, я его почти не видел это время. Кланяются Вам Панаев, Некрасов, Гончаров и все.
Весь Ваш А. Дружинин.
Не думайте о своих долгах разным Андреасам, а примите к сведению, что нынешнего лета никогда не будет. Целую Вас, миленький Григорович, и ожидаю с нетерпением в Петербурге.
Панаев.
Милейший Григорович, Ваши приятели и я в том числе весьма часто Вас вспоминаем. Теперь время унылое в Петербурге: все разъезжаются, я подавал свою просьбу и жду паспорта. Будьте здоровы. Желаю Вам хорошего состояния духа и постоянного расположения к труду... Целую Вас. Пахарь Ваш ужасно понравился.
Н. Некрасов.
Любезнейший Григорович! Все написавшие передо мной приятели, которые теперь сидят сзади меня в комнате, так отделывают Вас, так перебирают все Ваши косточки, что я едва успеваю замолвить слово в Вашу пользу: вот они, друзья-то каковы! Я только, может быть, одним не понравлюсь Вам, а именно тем, что кажется, что шкаф-то от Давыдова не шутя перейдет в мои руки, вместе со всею мебелью, которую я покупаю у Некрасова при отъезде за границу. Но зато Дружинин надеется приобрести какой-то знаменитый шкаф от нарвской помещицы, но для себя.
Жму Вашу руку, искренно желаю трудолюбия, от которого немало всем нам предстоит удовольствия, а Вам пользы.
До свидания. Ваш Гончаров.
Не верь тому, что пишет Гончаров.
Зане он по душе завистлив и суров.
<Л. Н. Толстой>
5 мая.
Не могу не упомянуть Вам о том, что я на днях познакомился с необыкновенной женщиной, которая щекочет языком так, как ни одна еще женщина изо всех, которых я встречал, никогда не щекотала, и при этом, захлебываясь, глотает с<...> с такой радостью, как охотники до устриц глотают устрицы... Причем она издает такой длинный и неистовый крик, какой я никогда еще не слыхивал. Нога у нее обута отлично, и пoдвязкa у нее выше колен.
<А. В. Дружинин>
Я все-таки не верю, что вы развратный человек.
Я знаю что для вас все-таки дороже всего спасительного нравственное уединение и искусство.
А. А. КРАЕВСКОМУ
24 мая 1856. Петербург
Митавский губернатор Валуев перевел (и отлично) из Revue des deux mondes статью Форкада о Франц<узском> банке: я спрашивал вчера Дудышкина, когда Вы бываете в городе, чтоб предложить Вам, если Вы не читали этой статьи по-франц<узски>, прочесть ее и напечатать в Отеч<ественных> зап<исках>. Дудышкин, который знает статью и отлично отзывается о ней, сказал, что Вы будете здесь сегодня часу во 2м, но советовал послать статью пораньше, в предположении, что Вы успеете заменить ею другую статью, предназначенную в Науки. При статье приложена записка переводчика, с условиями, на которых он желал бы поместить статью. Про условия я сказал уже тому, кто мне дал эту статью, что плата за переводы положена очень небольшая; второе условие показалось мне капризным; а третье Вам очень легко выполнить. Но вообще очень бы желательно было напечатать эту статью. Во втором часу я зайду к Вам и объясню Вам всё подробнее: если же Вас сегодня не будет в городе, то не потрудитесь ли Вы дать мне знать, когда Вас можно видеть.
24 мая.
Честь имею довести до сведения Вашего Сиятельства, что статья о Французском банке охотно принята редакциею Отечественных записок и, кажется, поспеет в нынешнюю книжку. Г-н Краевский читал эту статью по-французски и находит ее очень полезною для журнала, особенно с примечаниями переводчика, которые он прочитал сегодня. Условия, предложенные г-ном Валуевым, он исполнит охотно, то есть напечатает статью не в конце, а в средине книжки, хорошим шрифтом, и велит изготовить 30 отдельных оттисков.
Что же касается до платы, то она, как я имел честь объяснить Вам, так ничтожна, что, вероятно, не войдет в расчет переводчика. За переводные статьи, особенно с французского языка, платят каких-нибудь 10 руб. сер<ебром> с печатного листа. Впрочем, и это условие будет соблюдено по принятому в журнале правилу. Отечественные записки цензуруются г-ном Фрейгангом, к которому поступит и эта статья. Завтра, в заседании комитета, я не премину предупредить его о ней.
24 мая
28 мая 1856. Петербург
Честь имею представить Вашему Сиятельству вытребованную мною по Вашему приказанию из типографии и проценсурованную статью о Французском банке. Страницы, где есть места, назначенные к исключению, переложены закладками. Исключения так незначительны, что авторское самолюбие, кажется, не должно пострадать. Если Вы изволите признать возможным печатать статью, не сносясь с г-ном Валуевым, то не угодно ли будет возвратить ее мне сегодня, в таком случае она поспеет, вероятно, в июньскую книжку Отечест<венных> записок. Если же признано будет нужным спросить его согласия, то вместе с тем понадобится предупредить его, что в случае каких-либо перемен и новых вставок с его стороны, эти вставки и перемены должны будут также подвергнуться ценсурному рассмотрению.
Откладывать печатание статьи казалось бы неудобно потому, что журналисты, как я слышал, уже заметили достоинство этой статьи в Revue de deux mondes, а Краевский мне сказывал, что он даже хотел поручить переводить ее: того и гляди явится в каком-нибудь журнале, не здесь, так в Москве.
28 мая
31 мая 1856. Петербург
Посылаю обратно рукопись Валуева: к<нязь> В<яземский> едет в Митаву и покажет ему исключенные места; если тот согласится, тогда можно приступить к печатанию, если же захочет удержать их, тогда можно будет рукопись передать обратно г-ну Фрейгангу. Я, может быть, перееду на дачу, оттого боюсь держать тетрадь у себя: возить на дачу ее незачем, а здесь, пожалуй, пропадет.
До свидания.
31 мая.
К<нязь> В<яземский> третьего дня уже писал к Валуеву.
Честь имею доложить Вашему Сиятельству, что статью Французский банк я обратно отправил к редактору Отечественных записок и, по получении от Вас отзыва г-на Валуева, сообщу о нем как редактору, так и ценсору.
При этом долгом считаю предупредить Ваше Сиятельство, что как допущение в печать рукописи г-на Валуева, с известными исключениями, состоялось по определении Ценсурного комитета, о чем завтра подпишется протокол, то затем едва ли могут быть сделаны в статье перемены, разве с разрешения Главного управления ценсуры. Как по этой причине, так и вследствие вчерашнего личного объяснения, я счел уже бесполезным отдавать статью опять в Ценсурный комитет.
31 мая
8 июня 1856. Петербург
Вчера кн<язь> Щербатов получил от Валуева письмо, где тот жалуется на ценсуру. Дело решится большинством голосов, но князь желает видеть рукопись. Вероятно, пропустят всё. Потрудитесь, сделайте одолжение, отослать статью Валуева к князю Щербатову, в Моховой улице, в собственном доме, а не ко мне, потому что я завтра переезжаю на Безбород<кину> дачу.
Я сказал князю, что рукопись будет доставлена к нему не позже понедельника. Он сам торопится, чтоб она поспела в нынешнюю книжку.
До свидания - в одно из воскресений.
8 июня
26 сентября 1856. Петербург
Третьего дня, то есть в то же утро, как Вы у меня были, я встретил на улице князя Вяземского, объяснил ему Ваше дело и просил ускорить утверждением Вас редактором Б<иблиотеки> д<ля> ч<тения>. Он же сказал мне, что в субботу, нынешнюю или следующую, будет заседание Главн<ого> упр<авления> ценсуры, следов<ательно>, всё может быть решено. Я сказал к<нязю> Вяз<емскому>, что я привезу к нему Вас поговорить об этом: он с удовольствием согласился. Он теперь в городе (в Троицком переулке, в доме... в доме... забыл, кажется Соколова, подле будки, против дома Лубяновского): если хотите, заезжайте ко мне в четверг или в пятницу часов в 12 утра, и мы поедем, или же одни - от моего имени часу в первом, в половине или даже в исходе, раньше нельзя - он спит. - Полезно бы было до субботы, то есть до заседания, напомнить ему, и в то же время справиться в канцелярии министра, готовят ли они доклад об этом к заседанию Главного управл<ения>, - Гаевский вчера сказывал мне, что будто всё уже кончено, то есть что справки, сведения, разрешения и т. п. - всё есть - дело стало только за утверждением.
Всё это я хотел объяснить Вам вчера лично, но Вы изменили очаровательной Леиле: стыдно. До свидания, любезнейший Александр Васильевич,
Среда 26.
В. А. ТОЛСТОЙ
28 сентября 1856. Петербург
Пока я соберусь к Вам сам, милостивая государыня Варвара Александровна, спешу уведомить Вас, что Константин Степанович Сербинович живет в двух шагах от Вас, именно на Литейной, в том самом доме, где жили некогда Вы: то есть в доме, бывшем Пеля, а теперь принадлежащем Духовному ведомству. Он служит директором одного из Синодальных департаментов и, следовательно, более всех может быть полезен по Вашему делу. Не угодно ли Вам будет повидаться с ним: он даст наставление, к кому из духовных лиц нужно обратиться с просьбою, от кого это зависит, и притом он всех их знает и, может быть, возьмет на себя хлопоты, если Вы с ним хорошо знакомы.
Слух о моем знакомом оказался несправедлив: он не определен на то место, о котором вчера говорили Майковы, и, следовательно, просить мне некого.
Если бы для памяти понадобилась г-ну Сербиновичу подробная записка об этом деле, то я предлагаю свои услуги написать ее, да может быть, она и не понадобится, если Вы расскажете ему, в чем дело. От всей души желаю, чтоб это устроилось к Вашему спокойствию и к удовольствию Елизаветы Васильевны.
В ожидании удовольствия видеть Вас, честь имею быть, милостивая государыня,
Вашим покорнейшим слугою
И. Гончаров.
28 сентября, 1856 года.
Вероятно, г-на Сербиновича можно застать дома пораньше.
21 октября 1856. Петербург
Не лишним считаю уведомить Вас, любезнейший Александр Васильевич, что вчера И. И. Лажечников подал в комитет прошение о пропуске его Опричника, который, по всей вероятности, пройдет в Главн<ом> управ<лении> ценсуры. Хотя это пойдет только на днях туда и, может быть, решится не так скоро, но, если бы Вы пожелали иметь эту драму для Б<иблиотеки> д<ля> чтения, то надо похлопотать, то есть договориться с Лажечн<иковым> теперь; не то проведают другие и примут свои меры. Я видел вчера Влад<имира> Майкова, да забыл ему сказать.
21 октября.
27 октября 1856. Петербург
Женщины Ваших лет, Варвара Александровна, не называются старыми - Вы ошиблись: сам я в такой поре, что только от женщин пожилых лет мне и следует ждать внимания.
Очень жалею, что не могу исполнить ни той, ни другой Вашей просьбы: деньги у меня будут не прежде 1-го числа, а вечером сегодня звали меня играть в карты, а я дал <...> Далее часть текста утрачена. - Ред. я надеюсь Вас видеть.
Прошу покорнейше засвидетельствовать мое почтение m-r и m-me Одинцовым и Александру Илларионовичу, а затем быть уверенным в моем уважении и преданности
27 окт<ября> 1856.
29 октября 1856. Петербург
Пятница, 29 октября.
Я всё не решаюсь писать о Вас письмо к графине, Елизавета Васильевна: боюсь моим lettre dintroduction рекомендательным письмом (фр.) испортить дело. Както странно выходит рекомендовать мне женщину женщине; моя компетентность не будет признана. Нельзя ли Вам отрекомендоваться к графине не через меня, а через какую-нибудь даму и побывать у графини до моего письма? Уже после Вашего визита мое письмо, может быть, было бы благовиднее и могло бы, пожалуй, оказать пользу.
Иначе мне не поверят, да еще, того гляди, взглянут как-нибудь странно на мое ходатайство.
Всего лучше, если какая-нибудь барыня или, например, граф Перовский выпросит у графини свидание с Вами, а я после этого свидания тотчас пошлю ей мое письмо. Словом, чтоб инициатива рекомендации исходила не от меня.
Надеюсь, что Вы разделите справедливость моей осторожности и поступите согласно этому.
Кланяюсь Вам дружески-усердно, также как и Евгении Петровне с Николаем Аполлоновичем.
Постараюсь быть в воскресенье у Степана Семеновича.
А. И. МУСИНУ-ПУШКИНУ
30 октября 1856. Петербург
Вот портрет Елизаветы Васильевны, который я взял у Левицкого уже после ее отъезда. Извините, милостивый государь Александр Илларионович, что я не предложил Вам другого портрета, сделанного Левицким же, по указанию Николая Аполлоновича: кроме сходства с оригиналом, он представляет еще идеал общей женской красоты; так искусно Никол<ай> Апол<лонович> уловил самую поэтическую сторону этой красоты. Если Вы позволите, я сохраню этот портрет у себя и буду поклоняться ему артистически.
Покорнейше прошу передать Елизавете Васильевне прилагаемую фотографию с группы литераторов, в том числе и меня. Авось, в обществе пяти моих товарищей Елизав<ета> Васильевна сохранит память и обо мне, одном из самых ревностных ценителей ее красоты, ума и прочих достоинств.
Еще просьба: Ваша сестрица (родная) при свидании оказала такое любезное внимание ко мне и к моим сочинениям, что я беру смелость представить ей через Ваши руки прилагаемый экземпляр моего сочинения Русские в Японии, сочинения скучного и неважного, без поэзии, без героев и героинь, но я и не представляю его ей как замечательное произведение, а просто как - expression des hommages distingus, выражение особого почтения (фр.) как сказано на заглавном листке. Моею обязанностию было бы сделать это самому, но я совсем одичал и почти никогда никуда не выхожу, кроме Майковых да еще одного или двух коротких домов.
Прилагаются также две брошюры о мысе Д<оброй> Н<адежды> и Сингапуре в дополнение к моим путевым запискам для библиотеки Елизаветы Васильевны.
Покорнейше прошу Вас выразить мое искреннее уважение Варваре Александровне, m-r и m-me Одинцовым и принять уверение в моем почтении и преданности.
30 октября 1856.
8 ноября 1856. Петербург
Четверг.
Я виделся вчера с гр<афом> Безбородко: он очень благодарен за участие к журналу и сильно желает познакомиться с Вами, любезнейший Александр Васильевич. Поэтому мы уговорились сегодня же приехать к Вам часу во втором утром: будете ли Вы дома и свободны ли принять нас? Напишите два слова, так чтоб если Вам почему-нибудь нельзя, то я мог бы его теперь же известить, а то он понапрасну заедет за мной.
Но он предупредил меня, однако же, что ему прививали третьего дня оспу (теперь, говорят, свирепствует здесь натуральная оспа), и если появится сыпь, то он должен будет отложить свой визит до другого времени.
Итак, всё ли Вам равно, то есть нужно знать, во всяком ли случае Вы будете часов до 2-х или до 3-х дома.
18 ноября 1856. Петербург
Воскресенье.
Князь Щербатов просил меня просить Вас пожаловать к нему в эту пятницу и жаловать в прочие пятницы вечером: он очень желает познакомиться с редакторами и литераторами, чтобы иметь постоянные и прямые личные с ними сношения, между прочим, для объяснений по литературным и журнальным делам. Он просил также извинить его, пожалуйста, что он, заваленный по утрам докладами и просителями, не имеет возможности сделать визитов, а просит обойти эти церемонии. У князя найдете и профессоров, и ценсоров, и Дружинина... etc.
Хотя я надеюсь видеть Вас в понед<ельник> вечером у Кушелева, но счел нужным заранее предуведомить Вас о пятнице, на случай, если Вы, может быть, вздумаете завезти как-нибудь утром свою карточку к князю, а не то так отправимтесь к князю вместе прямо вечером, как заблагорассудите.
Вероятно, Вас уже известили, что Отеч<ественные> записки поступили на ценсуру ко мне и что с декабря я буду упражняться в весьма пристальном чтении их.
До свидания
Воскресенье. 18 ноябр<я>.
Мне было дали Соврем<енник>, но я упросил И.И. Лажеч<никова> перемениться: так и утверждено.
Как не явиться на Ваше приятное приглашение, любезнейший Александр Васильевич! И 4 часа - момент самый благоприятный для обеда, тем более что часов в семь мне понадобится уехать в другое место. Как же я рад, между прочим, Василью Петровичу! У Кушелева в понед<ельник> я буду или очень рано и тогда рано уеду, или же, напротив, явлюсь часу в одиннадцатом в исходе. Не уходите, пожалуйста, до меня. Не склоните ли Вы Льва Никол<аевича> и Василья Петр<овича> ехать туда же? Ну что с эдаким за церемонии! Я склонил Андрея Алекс<андровича>. Веселее бы было. Пусть в городе говорят, что набежали как голодные собаки, - во-1-х, это не про нас говорят, а во-2-х, оно смешно.
Между тем я имею передать Вам приглашение князя Щербатова пожаловать к нему в эту пятницу вечером и вообще жаловать по пятницам: он очень желает познакомиться с редакторами и лучшими литераторами, чтобы, между прочим, иметь всегда возможность лично и прямо объясняться по делам литературы и вообще сблизиться с ними.
То же приглашение имею я передать Краевскому, Панаеву. Князь просил меня познакомить и с другими литераторами, так как я знаком с ними со всеми: я назвал ему графа Льва Ник<олаевича> Толстого, П. В. Анненкова, за других не берусь (а о Васил<ии> Петр<овиче> не упомянул, потому что не знал о его приезде), - и он просит их также в пятницу, но я не знаю, как склонить их. Князь смущается тем, что, будучи завален докладами и просителями, визитов делать не может. Но я уверил его, что этого от него конечно и не потребуют.
И потому в пятницу или пойдемте вместе, или не найдете ли Вы возможным завернуть к князю как-нибудь утром.
Я получил от Тургенева письмо и в эту минуту пишу ему.
У нас, Вы слышали, перемены: Совр<еменник> отошел от Бекетова к Лажечн<икову>, я взял Отеч<ественные> зап<иски>, хотел взять Библ<иотеку для чтения>, но Фрейганг не дал. Вот они, что наделали, вопли прошедшего, теперь едва ли нужные и полезные кому-нибудь. Помните, я предсказывал это, когда Вы, воротясь из деревни, были у меня, предсказывал это и Николаю Алек<сеевичу>, но он слушать не хотел. А между тем это будет мешать и Тургеневу, и другим. Как это назвать? Неосторожностью - мало; эгоизмом - много...
Скорее, скорее оканчивайте Ваши статьи о гогол<евском> периоде, выскажите Ваш взгляд на настоящий момент, и да будет он указанием на то, как надо понимать и делать дело.
25 ноября 1856. Петербург
Я вчера вечером видел Полонского и уже объяснился с ним. Ни князь Щерб<атов>, ни Лажечников не заметили этого места, единственного, по моему мнению, которое следовало изменить, а они обратили внимание на Нептуна с трезубцем и на его речь к наядам, и князь решил (отнюдь не я и не Лажечн<иков>), что надо подождать печатать это стихотворение, которое так поддается разным произвольным толкованиям. Полонский уже хочет и сам посылать его в Москву.
Корректуры Ваши прочту сегодня же вечером - и никогда не задерживаю долее того времени, какое понадобится для прочтения. Какой чудак этот Ив<ан> Ив<анович>. Не я ли в четверг просил решить один раз, но уже прочно, чего он хочет. Сначала он отказался вовсе читать, потом взял опять всё и не хотел уступить ни одной статьи. А теперь опять новое. Ну, ничего: прочитаю и я; найду время.
За пастора спасибо. Вчера Рюль принес мне прелестнейшую коллекцию пейзажей, перед которой бледнеет моя, всего штук пять одного тона, и стоят они по 5, по 4 и по 6 руб., всего, кажется, на 20 с чем-то рублей. Он в четверг принесет их к Вам или пришлет, если будет дежурить, охотник, верно, найдется.
Еще я хотел назваться на получение Вашей газеты, если не теперь, то хоть с Нового года, вот почему: я не получаю никаких ведомостей и потому лишен возможности следить за политическими и другими новостями, а иногда придется, конечно, упоминать о многом в Отеч<ественных> записках, что уже напечатано, а мне неизвестно, и что может иногда показаться мне новым.
Экземпляр я могу по прочтении возвращать с Вашим же рассыльным назад: оставлять мне его у себя не для чего.
25 ноябр<я>.
И. И. ПАНАЕВУ
Князь Щербатов поручил мне просить Вас, любезнейший Иван Иванович, пожаловать к нему в пятницу вечером и жаловать в прочие - пятницы. Там, кажется, будут и другие редакторы и литераторы, с которыми со всеми он хочет познакомиться. Только он просит извинить его, что, за множеством дел и просителей, он не может делать визитов. Вечер же самое удобное время, говорит он, даже когда понадобится объясниться по журнальным делам. Он спрашивал меня, кто теперь есть здесь из наших литераторов (разумеется порядочных). Я назвал П. В. Анненкова, Григоровича, Толстого; он усердно приглашает и их. О Василии Петровиче Боткине я не упомянул, потому что не знал о приезде его. Помогите склонить их поехать к князю, там они найдут немало наших. А как давно с Вами не видались; не увидимся ли во вторник, а не то так в субботу у Языкова?
Князь считает Вас уже за знакомого и ожидает прямо к себе без церемоний.
Ю. Д. ЕФРЕМОВОЙ
Осень 1856. Петербург.
Я, может быть, приеду к Вам, Ю<ния> <Дмитриевна>, часу в девятом пить чай и потом возьму Вас с собой на бал в Полюстрово, а Вы будьте готовы, да пожалуйста приготовьте мне письмо, которое я писал Вам из Англии, мне крайняя надобность, я сегодня статью пишу об этом.
Ваш друг Ваничка.
1 декабря 1856. Петербург
Рукопись Костомарова возвратится к Вам еще через несколько дней: мне она прислана, чтобы сообразить с делом и рапортом А. И. Фрейганга, а потом доставлена будет к Вам из комитета при отношении. Как только я освобожусь от Ваших корректур, так и посмотрю, что надо будет исключить или исправить из тех мест, на которые Фрейг<анг> обратил внимание комитета. Рукопись печатать дозволено, но не безусловно: на обязанность комитета возложена вся ценсурная обязанность.
Не напечатаете ли Вы прежде введение, чтобы потом в следующей книжке три главы могли быть напечатаны рядом, и 2-я глава пришлась бы в середине, а не на виду, чтобы на ней не сосредоточивалось внимание читателя, как желает начальство.
Статья Дудышкина должна подвергнуться таким изменениям, что он на это никак не согласится: он конечно предпочтет подождать, а не исключить из нее сущность.
До свидания - вероятно, уж в комитете.
Я переговорю о статье с Дудышк<иным> при свидании.
1-го дек<абря>
<18>56 г.
Суббота.
2 декабря 1856. Петербург
В Соврем<енной> хронике Отеч<ественных> зап<исок> составлена из Полн<ого> собр<ания> законов статья о порядке освобождения крестьян Остзейск<ой> губ<ернии> от помещичьей власти: так как это щекотливый предмет, то я покажу завтра пораньше утром князю Щербатову и полагаю, что затруднений не встретит. Если можно, то зайду к нему даже сегодня. Не сетуйте за небольшое промедление, но у нас на этот счет, особенно теперь, есть особые приказания.
Я задержал только две формы: прочее всё сбыл.
2 дек<абря>.
3 декабря 1856. Петербург
Выписки из Собран<ия> закон<ов> о эстл<яндских>, курл<яндских> и лиф<ляндских> крестьянах велено исключить.
Статья о Некрасове вовсе не пойдет: получено об этом наконец строгое предписание.
Теперь сижу за Костомаровым и завтра думаю отправить его в комитет.
3 дек<абря>
Н. А. СТЕПАНОВУ
14 декабря 1856. Петербург
Ценс<урный> комитет не согласился на заглавие Наши, так как издание под этим заглавием было несколько лет тому назад не дозволено. Поэтому потрудитесь, почтеннейший Николай Александрович, изменить название как на объявлении, так и на утвержденном уже мною заглавном листке Альбома - и потом пришлите показать мне, что Вы придумаете. Если же Вы непременно захотите удержать это название, то надо будет представлять в Главное управление ценсуры: Вы, вероятно, не захотите испытать замедление и охотно измените эту безделицу.
Посылаю Вам Ваше объявление.
14 декабря
21 декабря 1856. Петербург
Я полагаю, что, согласно предписанию, всего лучше поместить введение и две первые главы зараз, чтобы это составило три главы. Но надо только наблюсти, чтобы 2-я глава не была закончена чем-нибудь резким. Я разделять на главы не буду и не могу, потому что не помню, сколько всего глав: потрудитесь сделать это сами, а на меня и начальство, и автор могут быть в претензии.
Постараюсь послезавтра возвратить всё это, то есть в воскресенье; если же не успею, то в понедельник около обеда.
21 дек<абря>