Гонсалес Эммануэль
Мануил Комнин, император Византии

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Исторический роман.
    Издание Михаила Николаевича Воронова, Москва, 1879.

   

ГОНЗАЛЕЦЪ

МАНУИЛЪ КОМНЕНЪ
ИМПЕРАТОРЪ ВИЗАНТІИ

ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ.

ИЗДАНІЕ
Михаила Николаевича
ВОРОНОВА.

   

МОСКВА.
Типографія Е. И. Погодиной, Софійская набережная, домъ Котельниковой.
1879.

   

ГЛАВА I.
Два посланника.

   Въ одинъ изъ Іюльскихъ дней 1171 года Константинополь, этотъ волшебный городъ любви, роскоши и нѣги, весь озаренный блескомъ полуденнаго солнца и образующій чудную панораму величественныхъ зданій, ярко-красныхъ кіосковъ и мраморныхъ бассейновъ, рельефно выдѣляющихся среди изумрудной зелени сикоморовъ и миртъ, принялъ, съ ранняго утра самый праздничный видъ.
   Мануилъ Комненъ, безстрашный и умный императоръ Византіи пожелалъ встрѣтить пышнымъ и торжественнымъ празднествомъ пріѣздъ новыхъ посланниковъ, отправленныхъ къ нему венеціанскою республикою. Балконы были убраны фіолетовымъ, алымъ и ярко-синимъ бархатомъ и живыми цвѣтами, а церковные куполы съ ихъ яркою позолотою придавали картинѣ еще болѣе блеска. Массы народа: грековъ, мусульманъ и евреевъ шли густыми толпами но тѣснымъ переулкамъ и извилистымъ улицамъ; молодежъ между тѣмъ успѣла захватить мѣста близъ ипподрома, гдѣ развѣвался флагъ, возвѣщавшій публикѣ, что здѣсь произойдутъ конскій бѣгъ и другія заманчивыя игры. Не доставшіе мѣстъ наводнили обширныя, крытыя галлереи базара Ѳеодосія, выстроеннаго ломбардцами, а иные, пройдя черезъ ворота грѣшниковъ, размѣстились вдоль берега Серайскаго залива и въ тѣнистыхъ террасахъ, спускавшихся уступами до свѣтлыхъ водъ Босфора.
   Ввиду этихъ терассъ греческая флотилія совершало весьма искустные маневры, представлявшіе мнимое морское сраженіе, подъ личнымъ руководствомъ своего адмирала и толпа, очевидно, любовалась картиною проворно-перебрасываемыхъ съ корабля на корабль металлическихъ шаровъ съ начинкою изъ нефти, продукта въ родѣ извести, который собирается въ значительномъ количествѣ на берегахъ Босфора и входилъ главнымъ образомъ въ составъ разрушительныхъ огнестрѣльныхъ орудій, извѣстныхъ подъ названіемъ греческаго огня.
   Но за то моряки венеціанской флотиліи, стоявшей подлѣ цѣпи, заграждающей входъ въ заливъ, не придавали, видимо, ни какого значенія подобнымъ эволюціямъ и смотрѣли безстрастно, растянувшись на палубахъ, на мнимое сраженіе, задаваясь простымъ и логичнымъ вопросомъ: чѣмъ вызывалась эта безцѣльная комедія?
   Эта морская сцена была также оставлена безъ всякаго вниманія тѣмъ разрядомъ присутствующихъ, въ которомъ состояли по жилые мужчины и женщины всѣхъ возростовъ: оно сосредоточилось всецѣло на убранствѣ балконовъ и домовъ, на яркихъ драпировкахъ, на блестящихъ костюмахъ византійскихъ вельможъ и изливалось въ шумныхъ восклицаніяхъ восторга ввиду великолѣпія, которымъ отличался, въ этотъ памятный день Бланкервальскій дворецъ, служившій резиденціею семейству императора.
   Надъ дворцомъ развѣвался, посреди разныхъ флаговъ, знаменитый Албарумъ, воскрешавшій въ толпѣ воспоминанія многихъ блестящихъ побѣдъ, но съ теченіемъ времени потерявшій свое бывалое значеніе; всѣ входы охранялись императорскою гвардіею, состоящей изъ смѣси датчанъ и англо-саксовъ {Послѣ покорѣнія Англіи Вильгельмомъ Завоевателемъ множество англо-саксовъ, лишенное своихъ владѣнія должно было искать средствъ въ жизни внѣ своего отечества. Большая часть ихъ служила греческимъ императорамъ въ дружинѣ, состоявшей прежде изъ варяговъ по во времена Мануйла сохранявшей только прежнее названіе, варяжской дружины. Прим. Редактора.} и небольшимъ отрядомъ изъ Безсмертныхъ, подъ личнымъ предводительствомъ одного центуріона. Деморализованные, трусливые потомки прежнихъ героевъ Греціи присвоили себѣ всѣ воинскія званія, подъ которыми доблестные и безстрашные римляне грозили, въ свое время, завоевать весь міръ.
   Но какъ ни восхитительны были эти картины, ипподромъ завладѣлъ сильнѣе всего прочаго вниманіемъ большинства. Толпа слѣдила съ, жаднымъ, тревожнымъ, интересомъ за ходомъ состязаній и когда гладіаторъ одерживалъ побѣду или лихая лошадь достигала баррьера, въ секунду ранѣе своихъ славныхъ соперницъ, она рукоплескала имъ съ неистовымъ восторгомъ.
   Но по мѣрѣ того, какъ центральныя улицы, покрывались все гуще прибывавшимъ народомъ, предмѣстья, становились безмолвны и безлюдны. Въ Галатѣ появлялись еще кое гдѣ обыватели, но я и они, повидимому, спѣшили тоже въ городъ и даже въ. самой Перѣ, блестящей, резиденціи иностранныхъ посланниковъ, царствовали глубокія тишина и безмолвіе.
   Солнце, клонилось къ западу и зной началъ спадать. Въ одной, изъ многочисленныхъ, и прелестныхъ бесѣдокъ, разбросанныхъ въ садахъ, окружающихъ Перу, сидѣлъ, облокотясь небрежно на подушку, молодой венеціанецъ замѣчательно-представительной и красивой наружности Его простой костюмъ, исполненный изысканности, непринужденность позы и изящныя формы, его стройнаго стана и прекрасной руки, поддерживавшей голову, убѣдили бы каждаго, что. онъ принадлежалъ къ высшимъ сословіямъ общества. Да и на самомъ дѣлѣ молодой человѣкъ былъ одинъ изъ посланниковъ венеціанской республики, благородный патрицій Валеріано Сіани.
   Но какъ, не обольстительна была картина вечера и изумрудной зелени, залитой яркимъ пламенемъ догоравшей зари, какъ нечистъ и прозраченъ былъ неподвижный воздухъ, пропитанный насквозь ароматомъ цвѣтовъ, какъ не дивно-прекрасно было это глубокое, ярко-синее небо съ. медленно загоравшимися, блестящими звѣздами и лупа выплывавшая изъ за кристальныхъ водъ. спокойнаго Босфора, посланникъ, очевидно, не обращалъ на, нихъ никакого вниманія. Его мысли носились подъ другимъ небосклономъ, въ его воображеніи рисовались не менѣе волшебныя, картины каналовъ и лагунъ и, величавыхъ зданій его родной Венеціи и его симпатичное, прекрасное лицо омрачалось чѣмъ далѣе, тѣмъ сильнѣе,.и сильнѣе какою-то невѣдомою, тревожною заботою.
   Но молодой патрицій оставался недолго подъ гнетомъ; этихъ мыслей: не прошло и полу-часа, какъ въ аллеѣ послышались поспѣшные. шаги и въ. бесѣдку вошелъ его другъ и товарищъ, Оріо Молиніери, такой же, какъ и онъ, полноправный посланникъ, отправленный республикою къ Мануилу Комнену. Союзъ честной привязанности, соединявшей съ дѣтства молодыхъ политиковъ и ихъ общія строгія отношенія къ чести не могли стушевать многихъ рѣзкихъ контрастовъ, которые природа провела между ними матеріально и нравственно. Выражаясь яснѣе: сходясь во всемъ въ теоріи, они разнились въ способахъ примѣнять ее къ жизни.
   Валеріано Сіани былъ, заимствуясь терминомъ современнаго общества, человѣкомъ совѣта, хладнокровно-безстрашнымъ во времена опасности; Молиніери же напротивъ, былъ человѣкомъ дѣйствія, человѣкомъ внезапныхъ и смѣлыхъ предпріятій, безстрашіе котораго переходило въ дерзость, а дерзость восходила до степени безумія.
   Такіе же контрасты выступали рельефно въ наружныхъ преимуществахъ, которыми природа надѣлила такъ щедро благородныхъ патриціевъ. Валеріано Сіани былъ безупречнымъ типомъ золотой молодежи этой дальней эпохи, особенно внимательной къ наружной обстановкѣ. Деликатный, уступчивый, изысканно-одѣтый, съ пріемами исполненными непринужденной граціи, онъ привлекалъ къ себѣ всѣ симпатіи общества.
   Манеры Молиніери были рѣзче, отрывистѣе, но греки утверждали, что недочетъ въ изысканности пополнялся съ Избыткомъ его статною фигурою, красивымъ, энергичнымъ, беззаботнымъ лицомъ и веселою отвагою, которая проглядывала въ каждомъ его движеніи. А тогдашніе греки, постоянно шатавшіеся съ людьми всякихъ породъ, раскинутыхъ въ вселенной, отличались умѣньемъ производить разцѣнку тѣлесной красоты. Притомъ же всѣ извѣстныя куртизанки столицы домогались, какъ милости, присутствія Молиніери на ихъ ночныхъ пирахъ, обставленныхъ безумною, Лукулловскою роскошью. Объясняясь короче, молодой человѣкъ имѣлъ въ Константинополѣ блистательный успѣхъ. Но въ данную минуту Оріо не присутствовалъ на оживленномъ зрѣлищѣ торжественнаго празднества: онъ замѣтилъ съ утра, что товарищъ его встревоженъ и растроенъ и провелъ цѣлый день, не выходя изъ Перы.
   -- Не печалься, Сіани! сказалъ онъ своимъ звучнымъ и симпатичнымъ голосомъ, усѣвшись на подушкахъ шелковаго дивана и посылая въ воздухъ прозрачныя струи благовоннаго дыма. Прійдется подождать только нѣсколько дней и ты снова увидишь нашу благословенную и прекрасную Венецію и свою прелестную Джіованну?
   Сіани посмотрѣлъ на него съ печальною улыбкою.
   -- Я былъ бы радъ принять этотъ благой совѣтъ, отвѣчалъ онъ ему, но для меня прошла безповоротнымъ образомъ блаженная пора, когда и я смотрѣлъ сквозь розовую призму на людей и на жизнь!
   -- Чего же ты боишься? перебилъ его Оріо. Пріемъ сдѣланный намъ Минуиломъ Комненомъ непритворно-радушенъ; этотъ блестящій праздникъ устроенъ также имъ въ честь нашего пріѣзда!
   -- Timeo Danaos et dena ferentes! отвѣчалъ Валеріано, качая головою.
   -- Ахъ! Избавь отъ цитатъ! воскликнулъ Молиніери. Вѣдь ты отлично знаешь, что меня не заставляли переводить Виргилія.
   Сіани улыбнулся.
   -- Изволь! сказалъ онъ съ живостью, я выражу тебѣ ту же самую мысль, но другими словами: вѣдь ты, конечно, слышалъ, что подъ самыми нѣжными, пахучими цвѣтами таятся очень часто ядовитыя змѣи, а я знаю изъ фактовъ, что въ Византіи въ модѣ отравленныя чаши, на днѣ которыхъ кроются агонія и смерть.
   -- Увы! воскликнулъ Оріо, сознаюсь со стыдомъ, что я выпилъ не мало этихъ опасныхъ чашъ и нашелъ въ нихъ не ядъ, а одно упоеніе; я сорвалъ много розъ въ этомъ городѣ нѣги, любви и наслажденія, но подъ ними таились не змѣи, а красавицы золотого востока.
   -- Греки хитрые люди и тонкіе политики! проговорилъ Сіани. Они толкаютъ насъ въ объятья своихъ женщинъ съ предумышленною цѣлью усыпить нашу бдительность и обмануть сенатъ? И всмотрись, Молиніери: они уже прошли пол-пути къ исполненію задуманнаго плана! Припомни хорошенько: по пріѣздѣ сюда мы еще сознавали свою самостоятельность и предложили имъ рѣшительно и смѣло выбрать одно изъ двухъ: заключить прочный миръ или вступить немедленно въ открытую войну! но они положительно отказались отъ боя, наговорили" намъ три короба любезностей и продолжали ту же подпольную борьбу.
   -- Все это такъ, конечно, перебилъ Молиніери, но нельзя не сознаться, что они подписали безъ всякихъ оговорокъ пять параграфовъ, совмѣщающихъ почти всю суть трактата, предъявленнаго нами отъ имени республики.
   -- И это тоже было своего рода хитрость! возразилъ Валеріано. Мы прибыли сюда въ качествѣ побѣдителей съ сильнымъ флотомъ и войскомъ: они отлично поняли, что одно наше слово способно превратить этотъ богатый городъ въ груду камней и пепла, но не прошло недѣли и сенатъ, убаюканный вкрадчивыми рѣчами этого императора, недостойнаго власти, отозвалъ необдуманно тридцать судовъ изъ флота, и отборную часть бывшаго съ нами войска.
   Чѣмъ же платить Комненъ за довѣріе республики? Онъ выжидаетъ время осенней непогоды, когда наши суда потеряютъ возможность стоять въ открытомъ морѣ. Когда это случится, онъ обратится къ намъ съ просьбою рѣшить вопросъ о войнѣ или мирѣ. Но вѣдь мы не подпишемъ условій, несовмѣстныхъ съ достоинствомъ республики: мы вступимъ, скрѣпя сердце, въ неравную борьбу, ну -- и будемъ разбиты! Можетъ легко случиться, что у насъ не останется ни одного корабля, способнаго добраться къ своему назначенію и извѣстить Венецію о нашемъ пораженіи.
   -- Нѣтъ, клянусь святымъ Маркомъ! воскликнулъ Молиніери, пусть настанетъ день битвы: я съ полною безпощадностью накажу лицемѣровъ. Эти греки дѣйствительно самый гнусный народъ! я замѣтилъ за ними даже наклонность къ шулерству. Признаюсь Откровенно: съ тѣхъ поръ какъ я вглядѣлся въ это низкое племя, я сталъ лучшаго мнѣнія о натурѣ евреевъ. Эти добрые люди снабжаютъ меня золотомъ, которое выцѣживаютъ съ вопіющею наглостью изъ моего кармана эти низкіе греки. Я былъ бы очень счастливъ, еслибъ Господь вернулъ этимъ бѣднымъ созданіямъ хоть половину денегъ. Которые я перебралъ у нихъ въ разные времена!
   -- Выслушай меня, Оріо! перебилъ вдругъ Сіани, я пришелъ къ убѣжденію, что какъ ты, такъ и я, поступили какъ школьники, согласившись принять эту сложную миссію, предложенную намъ по выбору сената!
   -- Да, сенатъ, разумѣется, потерялъ бы немногое отъ моего отказа; но ты -- другое дѣло! Въ тебѣ соединились всѣ элементы опытнаго и топкаго политика и никто бы не выполнилъ съ такимъ рѣдкимъ умѣньемъ страшно -- трудную роль посла и представителя венеціанской республики.
   -- Я принялъ эту роль, потому что стремился къ отличіямъ и къ славѣ! сказалъ Валеріано; мнѣ улыбалась мысль что, выполнивъ съ честью порученіе республики, я вернусь въ Венецію въ качествѣ побѣдителя кичливаго Комнена; тогда, пользуясь правомъ получить отъ сената блестящую награду, я бъ убѣдилъ его смягчить строгость закона, который, какъ ты знаешь, запрещаетъ патриціямъ брачный союзъ съ плебеями. Я повелъ бы къ вѣнцу Джіованну ди-Понте, мою обворожительную, дорогую невѣсту. Но всѣ эти завѣтныя, золотыя мечты разсѣялись, какъ дымъ при взглядѣ на дѣйствительность; я пересталъ надѣяться: Джіованна погибла для меня навсегда! Будь прокляты всѣ греки вмѣстѣ съ своимъ двуличнымъ, надменнымъ императоромъ!
   -- Послушай, Валеріано! воскликнулъ Молиніери, задѣтый за живое невыразимою грустью, которая звучала въ словахъ его товарища, я отправлюсь немедленно къ Мануилу Комнену и заставлю его, во что бы то ни стало, подписать остальные параграфы трактата, на внося въ нихъ рѣшительно никакихъ измѣненій!
   Произнося эти слова, Оріо вскочилъ съ мѣста: глаза его сверкали безумною отвагою. Сіани удержалъ его движеніемъ руки.
   -- Извѣстно ли тебѣ, что сдѣлаетъ Комненъ, когда ты неожиданно предстанешь передъ нимъ съ угрозою въ глазахъ? спросилъ Валеріано.
   Клянусь пресвятымъ Маркомъ! Онъ прикажетъ позвать своего логофета, {Логофетъ, означаетъ званіе государственнаго канцлера и министра финансовъ Византійской имперіи.} чтобъ выполнить въ трактатѣ обычную формальность и приложить къ нему гербовую печать византійской имперіи.
   -- Ты не лестнаго мнѣнія объ умѣ императора! отозвался Сіани. Онъ не такъ опрометчивъ, какъ ты предполагаешь Тебѣ стоитъ войти, а онъ уже осмыслитъ, что ты пришелъ къ нему за рѣшительнымъ словомъ; онъ сдѣлаетъ тебѣ превосходный пріемъ и изъявитъ согласіе исполнить твои требованія. Между тѣмъ его слуги поставятъ между вами драгоцѣнные кубки съ превосходнымъ виномъ; непримѣтныя струйки ароматнаго пара изъ золотыхъ курильницъ начнутъ мало по малу туманить твои мысли. Тогда вдали раздастся мелодичное пѣніе и на сцену появится цѣлый рой молодыхъ и прелестныхъ созданій въ прозрачныхъ бѣлыхъ платьяхъ. Ты проснется по утру въ Бланкервальскомъ дворцѣ, посмотришь на трактатъ, возвратишься и скажешь:
   Сіани! императоръ не подписалъ трактата, но вина въ этомъ случаѣ исключительно на моей сторонѣ: вино было прелестное, я заснулъ, какъ убитый и, когда я проснулся, онъ ужъ былъ на охотѣ.
   -- Ты въ этомъ убѣжденъ? перебилъ его Оріо.
   Безъ всякаго сомнѣнія! попробуй и увидишь!
   -- Быть можетъ! я вѣдь часто попадаюсь на удочку, но во всѣхъ другихъ случаяхъ, ты судишь слишкомъ строго Мануила Комнена: въ немъ много замѣчательныхъ и блестящихъ качествъ.
   -- Да, блестящихъ масокъ, "одъ которыми кроется глубокая порочность.
   Онъ щедръ! это во-первыхъ! возразилъ Молиніери, а такая наклонность восходитъ въ его сапѣ на степень добродѣтели!
   -- Да, нечего сказать, отозвался Сіани, хороша добродѣтель!
   -- А какъ онъ обходителенъ, краснорѣчивъ, привѣтливъ!
   -- И какъ твердъ въ своемъ правилѣ: никогда не держать ни какихъ обѣщаніе! договорилъ Сіани.
   Я этого не знаю, возразилъ Молиніери, но я слышалъ не разъ весьма лестные отзывы о его безпристрастіи и въ немъ очень развито религіозное чувство; онъ ужо въ нашу бытность вручилъ крупную сумму патріарху Зосиму на украшеніе церкви.
   -- Да, его справедливость подтверждается даже его царскимъ престоломъ, который онъ похитилъ у законныхъ властителей, а его благочестіе тѣмъ открытымъ цинизмомъ, съ которымъ онъ относится къ самымъ священнымъ узамъ.
   -- Нѣтъ, ты предубѣжденъ противъ его особы, а потому и видитъ въ немъ только одно дурное: Комненъ слишкомъ могущественъ, чтобъ прибѣгать къ подпольнымъ, неблаговиднымъ дѣйствіямъ.
   -- Если-бы ты спустился въ темныя глубины его мыслей и цѣлей, то сталъ бы говорить совершенно иное.
   -- Мнѣ не разъ приходилось слѣдить за императоромъ внѣ блеска его сана, на домашнихъ пирахъ, откуда изгонялся даже призракъ натяжки: онъ держалъ себя просто, какъ радушный хозяинъ и веселый товарищъ!
   Валеріано пожалъ презрительно плечами.
   -- Мнѣ приходилось видѣть его во время пышныхъ оргій, продолжалъ Оріо, въ критическій моментъ, когда лица блѣднѣютъ подъ силою усталости и цвѣты, истощивши всѣ свои ароматы, опускаютъ болѣзненно поблеклыя головки, а онъ, одинъ изъ всѣхъ, вставалъ свѣжій, цвѣтущій, съ блестящими глазами и, освѣщенный пламенемъ догорающихъ свѣчь, предлагалъ съ тайкою гордостью соучастникамъ пира осушить исполинскую и тяжелую чашу, сверкавшую брилліантами, которую онъ самъ выпивалъ всегда залпомъ! Онъ былъ великолѣпенъ въ подобную минуту!
   -- Я и не сомнѣваюсь, что онъ производилъ блистательный эффектъ среди этого хаоса наклоненныхъ головъ, отягощенныхъ хмѣлемъ, опрокинутыхъ кубковъ, угасающихъ свѣчь и вообще безобразія закончившейся оргіи.
   -- Дѣло въ томъ, что я видѣлъ его прекраснымъ и великимъ не на однихъ пирахъ: три дня тому назадъ мы купались въ заливѣ и увидѣли дѣвочку, которую теченіе уносило стремительно на направленію къ морю. Комненъ догналъ ее и спасъ ее отъ смерти!
   -- Да, ребенокъ дѣйствительно обязанъ ему жизнью! согласился Сіани. Но на другой же день три купеческихъ судна потерпѣли крушеніе на водахъ Пропонтиды и, прійми во вниманіе -- суда принадлежали Алеппскому султану, къ которому Комненъ относился всегда съ полнѣйшимъ дружелюбіемъ. Чтожъ сдѣлалъ этотъ доблестный, великій императоръ? Когда эти несчастные, покрытые увѣчьями, истомленные люди напрягали всѣ силы, чтобъ добраться до берега, онъ далъ тайный приказъ умертвить ихъ послѣдовательно одного за другимъ, для того чтобъ воспользоваться оставшеюся добычею!
   -- Это низко и дурно, возразилъ Молиніери, а все же я надѣюсь, что будущность внесетъ большія перемѣны въ твои взгляды на личность Мануила Комнена!
   -- Эта будущность, Оріо, настанетъ для насъ завтра! отозвался Сіани.
   Почти въ ту же минуту въ концѣ длинной аллеи появился слуга, направлявшійся къ мѣсту, гдѣ сидѣли посланники.
   -- Кто-то идетъ сюда! замѣтилъ Валеріано.
   -- Это Азанъ Іоаниисъ, твой преданный далматъ! пояснилъ Молиніери. Вотъ золотой слуга! Я готовъ поручиться, что твоя подозрительность, какъ говорятъ о ней болтливые люди, никогда не коснулась этого человѣка!
   -- Можетъ быть! отвѣчалъ хладнокровно Сіани.
   -- Какъ же такъ: "можетъ быть", закипятился Оріо. Этотъ отвѣтъ доказываетъ, что ты и до сихъ поръ не убѣдился въ преданности этого человѣка, который отказался отъ выгоднаго мѣста при семействѣ ди-Понте, чтобъ ѣхать за тобою и лежать по ночамъ у дверей твоей спальной, какъ вѣрная собака! Если онъ не съ умѣлъ внушить тебѣ довѣрія, то другіе подавно осуждены подвергнуться этой досадной участи!
   -- Мой отвѣтъ озадачитъ тебя своею оригинальностью, отозвался Сіани, меня страшитъ въ Азанѣ исключительно его странная, черезмѣрная преданность!
   Пока друзья обмѣнивались этими словами, предметъ похвалъ Оріо, долматъ, шелъ равномѣрнымъ шагомъ по тѣнистой аллеи. Ему было лѣтъ 30-ть, онъ былъ ловокъ и строенъ я имѣлъ лицо, напоминавшее своею прозрачною нѣжностью и правильностью лицо красивой дѣвушки, а его голубые глаза были окружены мягкою, едва примѣтною тѣнью. Его черные волосы упадали на плечи цѣлою массою кудрей; подъ блѣдными губами блестѣли очейь Острые, чисто волчьи зубы а въ уши были продѣты два золотыхъ кольца. Вообще же и наружность и пріемы далмата носили отпечатокъ, глубокой меланхоліи, граничившей съ болѣзненностью. Возможность наблюденій за личностью Азана не заходила далѣе и самый проницательный и наметанный глазъ не съумѣлъ бы проникнуть во внутреннюю жизнь итого человѣка, скрывавшаго подъ маскою вѣчной невозмутимости и печали и радости, и страсти и стремленія своей странной натуры.
   Но за нимъ, тѣмъ не менѣе, признавали три качества, доказанныя фактами: замѣчательный умъ, большую исполнительность и рабскую покорность своему господину. Азанъ очень нерѣдко подвергался насмѣшкамъ и глумленію товарищей, но до какихъ размѣровъ онѣ бы ни доходили, онъ отвѣчалъ на нихъ презрительнымъ молчаніемъ.
   Судя по этимъ даннымъ, можно было подумать, и едва ли ошибочно, что долматъ отказался отъ правъ на свою жизнь и принесъ ее въ жертву; какой-то крайне-важной й'таинственной цѣли.
   Приблизившись къ бесѣдкѣ, гдѣ сидѣли посланники, Азанъ отвѣсилъ почтительный поклонъ и остановился въ почтительномъ молчаніи.
   -- Ты пришелъ доложить о какомъ нибудь дѣлѣ? спросилъ его Сіани -- Да, синьоръ! отвѣчалъ съ покорностью далматъ, венеціанскій священникъ и нѣсколько ломбардцевъ прибыли одновременно съ толпою вашей прислуги, возвратившейся съ праздника и всѣ безъ исключенія испрашиваютъ милости дозволить имъ явиться.
   -- Теперь вовсе не время для такихъ аудіенцій! проговорилъ Молиніери.
   -- Въ такомъ случаѣ я такъ и скажу имъ, отвѣтилъ тихо долматъ и, поклонившись опять молодымъ людямъ, направился было назадъ.
   -- Азанъ! шикнулъ Сіани повелительнымъ голосомъ.
   Далматъ остановился.
   --По какому-же дѣлу пришли эти ломбардцы!
   -- Они пришли къ вамъ съ жалобой!
   -- Вездѣ только и слышатся что жалобы, да жалобы! проговорилъ задумчиво и печально Сіани.
   -- Проведи ихъ сюда! прибавилъ онъ, обращаясь къ Азану.
   

ГЛАВА II.
Открытіе государственной тайны.

   Прошло немного времени и въ глубинѣ аллеи показались священникъ, нѣсколько человѣкъ, принадлежавшихъ, видимо, къ торговому сословію и цѣлая арава служителей посольства.;
   Волненіе, выражавшееся въ лихорадочной поступи и въ жестахъ челобитчиковъ, выступало рельефнѣе при сравненіи съ покойнымъ и безстрастнымъ лицомъ и съ щегольскимъ костюмомъ провожавшаго ихъ Азана Іоанниса. Какъ лица, такъ и руки ихъ носили еще свѣжіе, кровавые слѣды рукопашнаго боя, одежда ихъ превратилась въ лохмотья. Священникъ, очевидно, пострадалъ больше про, чихъ: онъ еле двигалъ ноги и то еще при помощи посторонней поддержки.
   Молодые посланники признали въ немъ немедленно монаха Беденетти, прибывшаго сюда съ венеціанскимъ флотомъ въ скромномъ званіи сборщика добровольныхъ пожертвованій.
   Сіани поспѣшилъ усадить его въ кресло и, окинувъ глазами изорванный костюмъ своего манордома, носившій явный слѣдъ кровопролитной свалки, онъ спросилъ недовольнымъ и отрывистымъ голосомъ:
   -- Объясните, метръ Пьетро, что могло васъ привесть въ такое положеніе!
   -- Синьоръ! отвѣчалъ спокойно Пьетро, мы попали въ засаду и если вы позволите, то я вамъ разскажу всѣ подробности дѣла.
   -- Да, но только съ условіемъ не растягивать ихъ! вмѣшался Молиніери.
   -- Вотъ вамъ сущая правда! продолжалъ майордомъ. Нѣсколько дней назадъ, когда мы толковали о сегодняшнемъ бѣгѣ, Азанъ замѣтилъ намъ, что знакомый ему молодой мусульманинъ, прозванный Измаиломъ, пріобрѣлъ незадолго изъ Бланкервальскихъ конюшенъ чисто-кровную лошадь и что это прекрасное и гордое животное побѣдитъ на бѣгу всѣхъ другихъ рысаковъ и выиграетъ призъ, конечно, при условіи чтобы имъ управлялъ такой лихой наѣздникъ, какимъ былъ Измаилъ; говоря откровенно, мы никакъ не могли отрѣшиться отъ мысли пріобрѣсть этотъ призъ, сложили во едино наши скудныя средства ну -- и купили лошадь.
   -- Но, перебилъ его нетерпѣливо Оріо, этотъ разсказъ нисколько не объясняетъ дѣла!
   -- Простите, синьоръ Молиніери, отвѣчалъ майордомъ, онъ служитъ предисловіемъ къ настоящимъ событіямъ. Сегодня по утру, согласно заключенному между нами условію, Измаилъ взялъ коня и выѣхалъ на бѣгъ; по пройдя только треть разстоянія до цѣли, упрямое животное, я говорю о лошади -- внезапно заартачилось и не двигалось съ мѣста. Напрасно Измаилъ напрягалъ свои силы, стараясь побѣдить его сопротивленіе и взывая неистово о помощи къ Аллаху и его пресвятому пророку, конь стоялъ неподвижно: онъ какъ будто приросъ копытами къ аренѣ. Это глупая сцена обратила на насъ все вниманіе публики; толпа рукоплескала оглушительнымъ образомъ и огласила воздухъ насмѣшливыми криками: "это Троянскій конь, очистите дорогу Троянскому коню!"
   Мы спѣшили укрыться отъ этого скандала, захвативши съ собою несчастнаго наѣздника. Но Измаилъ не могъ, по его увѣренію, возвратить наши деньги, не заявивъ объ этомъ своимъ старшимъ товарищамъ: онъ, просилъ насъ пройдти до Ломбардскаго рынка, гдѣ они находились, и гдѣ мы ихъ застали за покупкою товаровъ у этого извѣстнаго, почтеннаго торговца.
   При этихъ словахъ Пьетро указалъ на рослаго мущину симпатичной наружности и сдѣлалъ ему знакъ, выражающій просьбу подтвердить справедливость его послѣднихъ словъ.
   Тогда Капра ломбардецъ протѣснился впередъ и сказалъ, поклонившись почтительно посланникамъ:
   -- Да, эти господа, какъ доложилъ вамъ Пьетро, забрались ко мнѣ въ складъ для закупки парчи и другихъ цѣнныхъ тканей.
   Они ужъ отобрали значительную партію намъ оставалось только условиться въ цѣнѣ., Къ несчастью ваши слуги пришли именно въ-этотъ критическій, моментъ и, такъ какъ они прибыли въ значительномъ количеству, то мои покупатели разлетѣлись, какъ стая испуганныхъ воронъ, захвативши при этомъ и мой несчастный товаръ. Я хотѣлъ ихъ догнать и представить съ поличнымъ къ нашимъ мѣстнымъ властямъ, но я замѣтилъ съ ужасомъ, что толпа любопытныхъ, окружившая складъ, начала въ немъ хозяйничать и грабить мой товаръ, Однимъ словомъ сказать, я остался безъ средствъ и долженъ доживать безотрадную старость въ борьбѣ съ горькою нуждою, если, вы, монсиньоры, откажетесь принять меня подъ ваше покровительство.
   -- Очень жалѣю, что вамъ пришлось пострадать! но какъ же вы то, отче, попали въ эту свалку? спросилъ мягко Сіани, обратившись къ священнику.
   -- На все Божія воля! отвѣчалъ Веяедетти. Я гулялъ преспокойно по берегу залива, не вдалекѣ отъ мѣста, гдѣ толпа любовалась военными маневрами и увидѣлъ нечаянно, что между мусульманами и вашею прислугою завязалась борьба. Я подошелъ къ нимъ съ цѣлью согласить ихъ на миръ; я видѣлъ какъ одинъ плечистый мусульманинъ ударилъ изъ всей силы болѣзненнаго юношу и рискнулъ постыдить его за подобное варварство. Молчи, наглый монахъ! отвѣчалъ мусульманинъ. Если хочешь стыдить, то стыди самъ себя за то, что проповѣдуешь языческую вѣру! и съ этими словами онъ хватилъ меня кулакомъ по лицу и разнесъ мое платье на мелкіе клочки.
   Прекрасное лицо Валеріано Сіани поблѣднѣло отъ гнѣва.
   -- Вы находились тамъ и могли допустить такое поруганіе? отнесся онъ къ прислугѣ.
   -- Не браните, пожалуйста, этихъ бѣдныхъ людей! вмѣшался Бенедетти, имъ стоило самимъ не. малаго труда держаться подъ ударами цѣлой толпы фанатиковъ!
   Молиніери, сидѣвшій до этой минуты въ пассивной роли слушателя, оживился замѣтно при послѣднихъ словахъ старика Бенедетти.
   -- И такъ, сказалъ онъ громкимъ и рѣшительнымъ голосомъ, обращаясь къ присутствующимъ, всѣ вы сходитесь въ мнѣніи, что это столкновеніе произошло единственно по"винѣ мусульманъ и греки положительно не играли въ немъ роли?
   -- Мы точно говорили, вставилъ поспѣшно Пьетро, что на видъ всѣ эти люди были мусульмане, но въ душѣ мы увѣрены, что эти негодяи были, безъ исключенія, такіе жъ христіане, какъ и всѣ мы, синьоръ Оріо.
   Загадочные взоры Азана Іоанниса сверкнули моментально зловѣщимъ огнемъ, но онъ не произнесъ ни единаго слова.
   -- На чемъ же вы основываете такое заключеніе? спросилъ съ живостью Оріо, не ждавшій, очевидно, подобнаго исхода.
   -- Дана томъ, синьоръ Молиніери, что многіе изъ лихъ потеряли при свалкѣ свои чалмы и фески и мы тогда увидѣли, что головы ихъ не были обриты, по обычаю мусульманъ, а покрыты напротивъ густыми волосами и, вдобавокъ, причесаны по модѣ христіанъ.
   -- Такъ вы значитъ увѣрены, что мусульмане были ни причемъ въ этой стычкѣ и ею руководили исключительно греки? спросилъ громко Сіани, обращаясь къ присутствующимъ съ видомъ спокойной власти.
   -- Безусловно увѣрены! сказала въ одно слово вся группа челобитчиковъ.
   -- Чего же въ такомъ случаѣ смотрѣли моряки венеціанской флотиліи? воскликнулъ Молиніери съ запальчивою угрозою.
   -- Синьоръ! произнесъ почтительно далматъ, они сами торопятся доложить вамъ о ходѣ всего этого дѣла. Потрудитесь взглянуть: сюда уже идетъ нѣсколько офицеровъ; не пройдетъ и секунды, какъ они разъяснятъ это недоумѣніе.
   Молиніери вздохнулъ съ видимымъ облегченіемъ.
   -- А? вы явились кстати! привѣтствовалъ онъ перваго изъ молодыхъ людей, окружившихъ бесѣдку совершенно согласно съ замѣчаніемъ Азана.
   -- Напротивъ, синьоръ, тотъ не приходитъ кстати, кто приноситъ съ собою однѣ дурныя вѣсти! возразилъ офицеръ непринужденнымъ тономъ.
   -- Наши люди подверглись тяжелымъ оскорбленіемъ, а вы видѣли это и не тронулись съ мѣста! замѣтилъ строго Оріо.
   -- Да, синьоръ, мы видѣли эту гнусную сцену, но она, къ сожалѣнію, совпала съ тою минутою, когда на нашемъ флотѣ произошелъ пожаръ.
   -- Пожаръ у васъ на флотѣ? воскликнули, блѣднѣя, молодые посланники,
   -- Да! отвѣчалъ морякъ, маневры грековъ были въ полномъ разгарѣ и ихъ шары, направленные или слишкомъ неловкою или, наоборотъ, слишкомъ ловкою рукою угодили въ галеру, составляющую центръ всего нашего флота. Опасность миновала, благодаря усиліямъ нашего экипажа, но она грозила намъ неизбѣжною гибелью!
   Офицеръ смолкъ и въ средѣ присутствующихъ на нѣсколько минутъ воцарилось тяжелое молчаніе. Наконецъ Сіани выпрямился и обратился къ священнику.
   -- Отецъ мой! вы нуждаетесь въ спокойствіи и потому прошу васъ отправиться въ приготовленную для васъ комнату! сказалъ онъ Бенедетти. А вы, друзья мои, добавилъ онъ привѣтливо, обратившись къ ломбардцамъ, отправляйтесь домой и если подозрѣніе, что нынѣшняя стычка была вызвана греками, подтвердится разслѣдованіемъ, я съумѣю заставить оказать правосудіе невиннымъ и виновнымъ.
   Ломбардцы удалились; Азанъ сопровождалъ ихъ до выхода изъ Перы; пропустивъ ихъ на улицу, онъ обратился къ нимъ и сказалъ съ благодушною, дружелюбною улыбкою.
   -- Откиньте теперь всѣ заботы о будущемъ! Вамъ нечего бояться при поддержкѣ такой вліятельной особы, какъ вашъ высокородный господинъ и посланникъ, Валеріано Сіани!
   Но какъ только калитка закрылась за ломбардцами, далматъ захохоталъ нервнымъ, злораднымъ хохотомъ, отрывистымъ и рѣзкимъ, какъ крики хищной птицы.
   Исторія столкновенія между венеціанскими и греческими подданными входила, разумѣется, по наружному виду, въ категорію уличныхъ, простонародныхъ свалокъ, но Сіани и Оріо взглянули на все это не съ общей точки зрѣнія и глубоко задумались; передъ ними возникъ крайне-важный вопросъ: какъ согласить дѣйствія, стоявшія другъ къ другу въ явномъ противорѣчіи, а именно заставить Мануила Комнена произвесть строгій судъ надъ виновными греками и сохранить всецѣло инструкцій республики, возбранявшія всякія настойчивыя требованія.
   Посланники сидѣли уже довольно долго въ молчаливомъ раздумья, когда Оріо всталъ стремительно съ дивана.
   -- Другъ! произнесъ онъ отрывисто. Я не могу дышать въ этой зеленой клѣткѣ! Этотъ воздухъ, пропитанный острыми ароматами, раздражилъ мои нервы.
   -- Въ такомъ случаѣ отправимся куда нибудь! отозвался Сіани.
   -- Пойдемъ къ морю! сказалъ Молиніери, мнѣ нуженъ его влажный и живительный воздухъ.
   Они вышли изъ сада и пошли тихимъ шагомъ Вдоль опустѣлой улицы; когда они достигли до берега Босфора, Сіани остановился и устремилъ выразительный взоръ на лицо Молиніери:
   -- Выслушай меня, Оріо! началъ онѣ тихимъ, но рѣшительнымъ голосомъ, сегодняшняя сцена доказала намъ ясно, что и мы, не смотря на наше положеніе, ничѣмъ не обезпечены отъ засадъ и насилій и должны поступать съ крайнею осторожностью.
   -- Божусь тебѣ, Сіани, я только что хотѣлъ обратиться къ тебѣ съ этимъ предупрежденіемъ.
   -- Прибереги его для самого себя! отвѣчалъ Валеріано задумчиво. У меня больше шансовъ избѣжать западни и это обусловливается моимъ образомъ жизни. Ты-же -- другое дѣло! Ты посѣщаешь оргіи, а тамъ въ большомъ ходу отравы и кинжалы; тебя, наконецъ, могутъ зарѣзать безотвѣтственно, когда ты пробираешься, какъ воръ, въ глухую полночь къ мусульманскимъ гаремамъ, на свиданіе съ какою-нибудь восточною красавицею.
   -- Я знаю, Валеріано, что я часто тревожу тебя моими сумазбродствами, сказалъ тронутый Оріо, но съ нынѣшней минуты я даю тебѣ слово, ночевать всегда въ Перѣ: я постараюсь пить и любить только днемъ!
   Между тѣмъ какъ они безжалостно раздавливали въ мелкіе куски попадавшіяся имъ подъ ноги раковинки, сверкавшіе при лунномъ свѣтѣ, какъ драгоцѣнные каменья, изъ-за группы мастиковыхъ деревьевъ вышелъ какой-то нубіецъ, въ короткой полотняной туникѣ.
   Остановившись съ видомъ нерѣшительности передъ молодыми людьми, онъ окинулъ ихъ испытующимъ взглядомъ; и, вынувъ изъ складокъ своего краснаго шелковаго кушака небольшую записку, подалъ ее Сіани.
   -- Отъ кого? спросилъ послѣдній?
   -- Отъ молодой, благородной дѣвушки, синьоръ, имя которой вы увидите въ концѣ этой записки.
   -- Да развѣ женщины удостоиваютъ меня когда-нибудь своими посланіями? отозвался Валеріано съ улыбкою.-- Рабъ, ты ошибаешься.
   И онъ добавилъ, указывая на Оріо:
   -- Тебя послали, вѣроятно, къ этому молодому господину.
   Оріо выхватилъ записку изъ рукъ своего друга и распечаталъ ее въ полной увѣренности, что она. можетъ предназначаться только ему. Вотъ что прочелъ онъ:
   "Слѣдуйте смѣло за посланнымъ мною нубійцемъ."

"Зоя".

   Онъ страстно прижалъ бумажку къ губамъ, между тѣмъ какъ слуга обратился снова къ Сіани.
   -- Синьоръ, сказалъ онъ -- припоминая данныя мнѣ инструкцій, я вижу, что моя госпожа послала меня именно къ вамъ, а не къ этому патрицію.
   Сіани покачалъ отрицательно головою.
   -- Вѣрный рабъ, заговорилъ Оріо, опуская золотую монету въ руку нубійца:-- скажи мнѣ по секрету: твоя молодая госпожа, которую ты называешь прекрасною и благородною, и имя которой Зоя -- не очаровательная-ли дочь великаго логофета?
   -- Вы угадали, синьоръ, отвѣтилъ нубіецъ, бросая вокругъ безпокойный взглядъ, какъ бы опасаясь, что слова его могутъ долетѣть до чьихъ-либо нескромныхъ ушей.
   -- Въ такомъ случаѣ могу увѣрить тебя, мой прекрасный посолъ, что это приглашеніе относится именно ко мнѣ, а не къ моему другу, я давно ужъ люблю втайнѣ эту прелестную гречанку, а женскій глазъ Проницателенъ; Зоя, вѣроятно, проникла тайну моего сердца и удостаиваетъ наконецъ, свиданіемъ, отъ котораго, какъ она знаетъ, зависитъ счастье всей моей жизни.
   -- Оріо, сказалъ тихо Сіани:-- вспомни о своемъ обѣщаніи, данномъ мнѣ, и замѣть, что солнце ужъ давно скрылось за горизонтомъ.
   -- Боже меня сохрани забыть объ этомъ! я далъ тебѣ слово -- не заводить новыхъ интрижекъ, но не требуетъ-ли даже простая вѣжливость, чтобы я довелъ до конца начатое ужъ ранѣе?
   -- Оріо, сказалъ Сіани:-- если ты никакъ не можешь удержаться отъ глупыхъ увлеченій, то я долженъ принять другія мѣры.
   Сказавъ это, молодой патриціи отвернулся отъ Молиніери и взглянулъ на черное лицо нубійца.
   Кого же изъ насъ ждетъ твоя госпожа? спросилъ онъ послѣ минутной паузы.
   -- Васъ, синьорѣ, отвѣтилъ посолъ.
   -- Такъ или же впередъ, я послѣдую за тобою.
   -- Погоди, сказалъ Оріо, схвативъ руку друга -- мнѣ сейчасъ пришло въ голову, что это свиданіе можетъ имѣть. Дурныя послѣдствія и по этому прошу позволенія идти вмѣстѣ съ тобою; Кромѣ того, прибавилъ онъ съ улыбкою,-- еслибъ оказалось, что ждали меня, а не тебя, то я буду готовъ явиться при первомъ же сигналѣ.
   -- Будь по твоему! отвѣтилъ Сіани:-- идемъ вмѣстѣ!
   Послѣ множества поворотовъ, они достигли тѣнистой рощи; по срединѣ которой находился прекрасный цвѣтникъ; нубіецъ ввелъ ихъ въ гротъ, сложенный изъ кремней и раковинъ, въ глубинѣ которого стояла мраморная наяда, увѣнчанная вьющимися растеніями. На холмѣ, противъ грота, возвышался красный кіоскъ, стѣны котораго закрывалась густою сѣтью листьевъ жимолости.
   Нубіецъ попросилъ молодыхъ людей подождать немного, а самъ вошелъ въ кіоскъ. Минутъ черезъ пять онъ вернулся и, схвативъ Сіани за край плаща, довелъ его до небольшой мраморной лѣстницы и указалъ вверху ея полу-отворенную дверь. Сіани медленно поднялся по ступенямъ и вошелъ въ кіоскъ, освѣщенный большою серебрянною лампою. Но венеціанецъ былъ ослѣпленъ не столько разливаемымъ ею, свѣтомъ, сколько красотою молодой гречанки, встрѣтившей его на порогѣ двери.
   Костюмъ ея состоялъ изъ длинной полотнянной туники, перехваченной въ таліи шелковымъ, украшеннымъ золотыми блестками кушакомъ, долмана съ узкими, вышитыми серебромъ рукавами, полосатыхъ газовыхъ, шароваръ и красныхъ сафьянныхъ туфель съ густымъ, золотымъ шитьемъ.
   Она зачесывала волосы, по примѣру Аспазіи и Вероники, въ видѣ діадемы и носила красную, бархатную шапочку, сіявшую драгоцѣнными каменьями, и прозрачную, кружевную вуаль, спускавшуюся широкими складками почти вплоть, до земли.
   Сіани встрѣчался съ Зоею не разъ въ обширныхъ, садахъ Бланкервальскаго дворца, но, никогда, еще ея красота не ослѣпила его такъ сильно, какъ въ этотъ вечеръ.
   Молодая гречанка взяла его за руку и, усадила на мягкую софу, а затѣмъ загасила лампу, такъ что кіоскъ освѣщался только серебристымъ свѣтомъ луны, проникавшимъ сквозь сторы.
   -- Благодарю васъ, Сіани, что вы не отказались послѣдовать: въ моимъ рабомъ, произнесла Зоя, опускаясь да софу рядомъ съ молодымъ человѣкомъ,
   -- Вы приказали мнѣ явиться и я повиновался! отвѣтилъ вѣжливо молодой патрицій.,
   -- Я пригласила васъ, сказала гречанка, чтобы, сообщить вамъ тайну, которая до-того велика, что. я, даже колеблюсь открыть вамъ ее.
   -- Говорите, безо всякихъ опасеній, васъ, слушаетъ другъ!
   -- И такъ, мой, другъ, если вы позволяете, мнѣ называть васъ такъ, обѣщайтесь не судить меня слишкомъ строго, что-бы вы ни услышали... я загасила нарочно лампу чтобъ вы не видѣли, какъ я буду краснѣть отъ стыда.
   -- Я не понимаю васъ, Зоя! отозвался онъ, сжимая ея руку.
   -- Стіани, сказала она взволнованнымъ голосомъ: вы обладаете благородною душою и я жалѣю, зачѣмъ Богъ не сдѣлалъ, васъ моимъ братомъ... я тогда имѣла бы право, любить васъ.
   -- Зоя, я еще не знаю, что вы хотите открыть мнѣ.... но если вамъ нужно отмстить кому-нибудь за оскорбленіе, то обопритесь смѣло на мой руку, какъ на руку брата и повѣрьте, что вамъ не придется раскаяться въ этомъ.
   Зоя сжала слегка руку молодого человѣка.
   -- Благодарю васъ снова, мой другъ,-- за ваше великодушіе, сказала она; но я не хочу просить васъ о поддержкѣ, а напротивъ сама хочу спасти васъ!
   -- Спасти меня?! воскликнулъ Валеріано съ изумленіемъ.
   -- Да.... венеціанскій флотъ окруженъ со всѣхъ сторонъ греческими кораблями и его намѣревались поджечь, а сегодня рѣшено заарестовать, по окончаніи пира, васъ и всѣхъ вашихъ соотечественниковъ и заключить, какъ государственныхъ преступниковъ, въ подземелье Бланкервальскаго дворца.
   -- Возможно-ли, чтобы осмѣлились издѣваться такимъ образомъ, надъ, человѣческими правами? воскликнулъ съ недовѣріемъ молодой человѣкъ.
   -- Я подслушала нечаянно въ саду, какъ Комненъ составлялъ съ моимъ отцомъ этотъ, заговоръ... и какъ оба поклялись привесть его въ исполненіе сегодня-же, до наступленія утра.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?! ну, это имъ не удастся, благодаря вамъ, мы примемъ мѣры и разрушимъ ихъ замыслы.
   -- Не, надѣйтесь на это! возразила гречанка. Ваше спасеніе зависимъ единственно, отъ, меня;., но спасая васъ, я должна погибнуть сама, если вы по увезете меня съ собою.... Сіани, продолжала молодая дѣвушка съ волненіемъ, скажите одно слово и я оставлю все, оставлю отца и родину, чтобы послѣдовать за вами.... потому.... потому.... что я люблю васъ....
   Красавица замолкла и отвернулась въ смущеніи отъ патриція, ошеломленнаго этимъ признаніемъ.
   -- Увы, бѣдное дитя, я не могу принять твоей жертвы! произнесъ Сіани, устремивъ на нее свои выразительные, прекрасные глаза.
   -- Не можете? но почему же?
   -- Потому, что въ Венеціи у меня есть невѣста, которая любитъ меня и любима мною, отвѣтилъ Валеріано чуть слышнымъ голосомъ.
   Лице Зои покрылось почти мертвенною блѣдностью.
   Послѣ небольшой паузы она заговорила тѣмъ же молящимъ тономъ:
   -- Хорошо! оставайся, вѣрнымъ своей невѣстѣ, но позволь мнѣ все-таки спасти тебя и слѣдовать за тобою.... я готова быть твоею служанкою, твоею рабою, если ты прикажешь, прибавила она съ увлеченіемъ..
   -- Рабою! неужели-же ты думаешь, что я соглашусь на подобную низость, хотя бы даже для того, чтобы спасти себя отъ гибели? не имѣя возможности назвать тебя невѣстою, я отказываюсь и отъ твоей преданности.
   -- Я отдала бы всѣ свои сокровища тому, кто помогъ бы тебѣ бѣжать, но, къ сожалѣнію, я знаю, что никто не рѣшится на это.... повторяю еще разъ, что я одна могу предотвратить катастрофу.... одумайся же, Сіани, пока еще не поздно!
   -- Ты мало меня знаешь, возразилъ Сіани, если думаешь, что я способенъ пользоваться твоею преданностью изъ боязни подвергнуться ударамъ врага.... нѣтъ, Зоя, что бы не угрожало мнѣ, какова не была бы опасность, я встрѣчу ее Такъ же смѣло, какъ встрѣчалъ всегда! Что же касается тебя, благородная дѣвушка, продолжалъ Валеріано, то вѣрь, что я цѣню вполнѣ твой поступокъ и сожалѣю о невозможности заплатить за него ничѣмъ другимъ, кромѣ чувствомъ благодарности и уваженія.
   Гречанка встала. Она была очень блѣдна и члены ея дрожали, какъ въ лихорадкѣ, но она силою воли старалась побороть душившія ее слезы.
   -- И такъ, вы отказываетесь отъ моей помощи? спросила она послѣ минутной нерѣшительности...
   -- Я долженъ отказаться!
   -- Прощайте же въ такомъ случаѣ навсегда, но знайте, что я буду любить васъ вѣчно, сказала она, протягивая ему руку.
   -- А я никогда не забуду васъ, что бы со мною ни случилось, Зоя, отвѣтил, съ чувствомъ молодой человѣкъ.
   Зоя медленно вышла изъ кіоска и исчезла въ тѣни густыхъ деревьевъ.
   Сіани замѣтилъ, что Оріо все еще дожидается его въ гротѣ и подбѣжалъ къ нему.
   -- Предчувствіе не обмануло меня! воскликнулъ онъ и мы погибли, Оріо!
   -- Я слышалъ все. Что же ты намѣренъ дѣлать теперь, черезчуръ добросовѣстный другъ?
   -- Я намѣренъ приказать, чтобы все было втайнѣ приготовлено къ отплытію въ часъ по полуночи.
   -- Это долженъ устроитъ Азанъ; онъ неоцѣнимъ въ подобный критическій моментъ.
   -- Не будетъ-ли благоразумнѣе, если мы сами займемся приготовленіями къ отъѣзду?
   -- Это значило-бы возбудить подозрѣнія; вѣдь, насъ ожидаютъ въ Бланкервальскомъ дворцѣ. Возьми мою руку, Сіани, и отправимся на ужинъ къ императору.
   

ГЛАВА III.
Тайна далмата.

   Сіани и Оріо, оставившіе виллу великаго логофета съ намѣреніемъ идти прямо къ императору, передумали дорогою и рѣшились зайти сперва въ Перу, чтобы распорядиться приготовленіями къ отплытію.
   Іоаннисъ пришелъ въ крайнее негодованіе, узнавъ о гнусномъ замыслѣ Комнена противъ его господина и Оріо; онъ не безъ труда уговорилъ послѣднихъ надѣть кольчуги, которыя, несмотря на свою легкость и гибкость, могли противостоять самому острому кинжалу. Когда же вѣрный слуга убѣдился, что молодые господа его теперь защищены на случай внезапнаго нападенія, онъ принялся, съ помощью своихъ товарищей, укладывать всѣ драгоцѣнности, бумаги и прочее Имущество посланниковъ. Кто увидѣлъ-бы его, исполняющимъ такъ ревностно свою, обязанность, не усомнился бы, что все будетъ готово къ отъѣзду ранѣе часа. Къ довершенію всего, онъ придумалъ даже сигналъ, чтобы предупредить Сіани, уходившаго въ Бланкерваль, о минутѣ отъѣзда. Было условлено, что онъ зажжетъ нѣсколько факеловъ и помѣститъ ихъ на самыхъ высокихъ деревьяхъ террассы.
   -- Какъ только вы увидите эти огоньки, говорилъ онъ, то спуститесь въ сады и идите подземнымъ ходомъ, начинающимся въ коралловомъ гротѣ; онъ доведетъ васъ до "Водяныхъ дверей" которыя я отопру вамъ съ помощью этого ключа, хотя онѣ и скрыты отъ глазъ кустами розъ.
   -- А какимъ же образомъ очутился этотъ ключъ въ твоихъ рукахъ? спросилъ Сіани, устремивъ на Іоанниса пытливый и проницательный взглядъ.
   Далматъ видимо смутился и опустилъ глаза, а блѣдныя щеки его покрылись яркимъ румянцемъ.
   -- Я получилъ его отъ одной изъ молодыхъ рабынь дворца, съ которою я видѣлся нѣсколько разъ въ этомъ уединенномъ мѣстѣ, отвѣтилъ онъ съ нѣкоторымъ колебаніемъ.
   Оріо разсмѣялся самымъ чистосердечнымъ смѣхомъ, услышавъ это признаніе далмата.
   Сіани стало жаль слуги, который, казалось, готовъ былъ, какъ говорится, сгорѣть со стыда: отдавъ еще кое-какія приказанія, онъ поліолъ съ своимъ другомъ по направленію ко дворцу.
   Переправившись въ лодкѣ чрезъ заливъ и миновавъ ворота "грѣшниковъ", они пошли вдоль массивныхъ стѣнъ города, сложенныхъ на половину изъ песчаника и извести, на половину изъ кирпичей и цемента; древность ихъ ясно указывала, что надъ ними трудился не одинъ архитекторъ, и въ самомъ дѣлѣ кладка ихъ началась при Константинѣ Великомъ и окончилась только въ царствованіе Ѳеодосія. Молодые люди насчитали, начиная съ старой Византіи, около двадцати четырехъ воротъ для вылазокъ, изъ которыхъ девятнадцать выходили къ морю. Большая часть этихъ воротъ была еще открыта, хотя часъ, въ который они запирались, давно ужъ пробилъ,-- и горожане свободно пропускались часовыми, безпечно игравшими въ кости, сидя передъ дверями сторожекъ, высѣченныхъ въ стѣнѣ. Понятно, что они взимали за пропускъ небольшую контрибуцію.
   Молодые люди приняли эту благопріятную для нихъ, подробность къ свѣдѣнію и, пройдя мимо часовыхъ, остановились, на нѣсколько секундъ передъ городскимъ рвомъ, черезъ который была перекинута длинная и узкая доска, носившая названіе. "Опасный мостъ", такъ какъ на немъ разыгралось ужъ не одно трагическое происшествіе. Говорили, но только разумѣется, подъ видомъ величайшей тайны, что онъ часто бывалъ облитъ масломъ, или усыпанъ сушеннымъ горохомъ, и что люди, обвиненные какомъ-нибудь преступленіи и вызванные явиться, предъ судилищемъ, его величества, непремѣнно соскользывали какимъ-то непонятнымъ образомъ съ этого моста и летѣли въ протекавшій подъ нимъ, быстрый и глубокій потокъ, впадавшій въ "Золотой рогъ", {Золотымъ Рогомъ называется въ Константинополѣ гавань. Прим. Редактора.} гдѣ и находили на другое утро ихъ трупы.
   Но эти преданія казались посланникамъ совершенно безосновательными -- тѣмъ болѣе, когда они увидѣли, что позаботились на этотъ разъ уставить обѣ стороны моста двойною цѣпью большихъ серебряныхъ ящиковъ превосходной работы; въ которыхъ красовались цвѣтущія померанцовыя и миртовый деревья. Больше же всего ихъ ободрилъ видъ безпечно-пировавшихъ и веселившихся воиновъ, служившихъ охраною дворца.
   Тутъ были собраны варяги и безсмертные, составлявшіе, столичную стражу, и невѣрные въ чалмахъ; по обѣимъ же сторонамъ дворца, вдоль рва, расположились дружины, язычниковъ -- гунновъ и скиѳовъ. Послѣдніе были очень непредставительны съ простыми носами, съ необыкновенно широкими ноздрями, широкими же скулами, косыми, тусклыми глазами, которые, были, ближе къ ушамъ, чѣмъ къ носу; къ этому нужно еще замѣтить, что они были очень малы ростомъ, но обладали геркулесовскою силою. Держали они себя вовсе не непріязненно, да, и инструкціи были даны имъ нестрогія, судя потому, что., они забавлялись метаньемъ громадныхъ камышей, при чемъ выказывалась ихъ удивительная ловкость
   Въ обращеніи и позахъ варяговъ, этихъ выходцевъ изъ Англо-Саксоніи, завербованныхъ Комненомъ, которые были степеннѣе и лучше дисциплинированы, тоже не было замѣтно ничего, что могло бы дать поводъ думать, что у нихъ составленъ заговоръ противъ венеціянцевъ.
   Вмѣсто тяжелаго вооруженія на нихъ былъ парадный костюмъ: серебрянная бляха съ изображеніемъ какого-то миѳологическаго существа, легкая кирасса изъ того же металла, длинный кафтанъ краснаго цвѣта и. сандаліи, скрѣпленныя крестъ на крестъ ремнями и серебрянкою застежкою съ вычеканеннымъ портретомъ императора.
   Каждый изъ нихъ опирался на обоюдоострую сѣкиру съ длинною рукояткою изъ ясени или вяза съ мѣдною инкрустаціею; за плечами висѣлъ у нихъ маленькій, серебряный щитокъ восьмиугольной формы, служившій скорѣе украшеніемъ, чѣмъ орудіемъ защиты,. такъ какъ копье скиѳа, могло бы пробить его насквозь на разстояніи даже болѣе ста шаговъ.
   Сіани и Оріо прошли, черезъ ряды стражи, отдававшей имъ честь сѣкирами, и вошли во дворецъ.
   Они были встрѣчены ожидавшимъ ихъ герольдомъ, который и доложилъ громко объ ихъ прибытіи, когда они входили въ залъ пиршества.
   Ихъ приняли такъ радушно, изъявленія дружества, которыми осыпали ихъ патріархъ Зосимъ, себастократоръ, аколутъ {Главный вождь или начальникъ Варяжской дружины назывался аколутомъ, т. е. спутникомъ, потому что долженъ былъ всегда и вездѣ сопутствовать императору.}, великій протиспаферъ {Протоспаферомъ назывался главный предводитель византійскихъ войскъ. Прим. Редактора.} и остальные знатные сановники, казались такими искренними, что и малѣйшая тѣнь подозрѣнія должна была исчезнуть поневолѣ.
   Оба посланника въ одно и тоже время спрашивали себя мысленно: не ошибочно ли истолковала Зоя подслушанный ею разговоръ или не преувеличила ли она опасность, которая будто бы грозила имъ? Они еще болѣе утвердились въ своемъ мнѣніи, когда замѣтили, что имъ были, оставлены мѣста подлѣ императора -- что было доказательствомъ особеннаго его расположенія -- и. когда Комненъ, при видѣ ихъ, немедленно приказалъ своему оруженосцу, стоявшему за нимъ съ золотымъ жезломъ въ рукахъ, пригласить ихъ къ столу.
   Черные невольники, евнухи и нѣмые стали разносить кушанья на серебряныхъ блюдахъ, золотыя вазы съ цвѣтами и чудныя испанскія и итальянскія вина.
   Сіани очень сожалѣлъ, что его, разлучили съ Оріо, такъ какъ зналъ его безхарактерность, зналъ, что когда онъ бываетъ предоставленъ самому себѣ за стаканомъ, то хватитъ непремѣнно черезъ край и не потерпитъ, чтобы его кубокъ стоялъ передъ нимъ полнымъ или -- пустымъ.
   Сіани старался удержать его въ границахъ благоразумія различными знаками, но Комденъ, старался всѣми силами, не допускать ни одного изъ нихъ до мѣста назначенія.
   Время проходило съ обычною быстротою, Сіани, былъ увѣренъ, что сигнальные огни давно ужъ,, зажжены въ Перѣ и придумывалъ,.подъ какимъ бы предлогомъ выйти изъ дворца,.чтобъ не возбудить подозрѣній. Беззаботный Оріо, между, тѣмъ, усѣлся, какъ можно удобнѣе на софѣ и весело бесѣдовалъ съ императоромъ, прихлебывая то хересъ, то хіосское вино; казалось, что. одъ присутствовалъ на царскомъ пирѣ единственно для того,1 чтобы, разрѣшить трудный вопросъ; которому изъ, этихъ, двухъ винъ, слѣдуетъ отдать предпочтеніе?
   Въ эту минуту невольникъ подалъ себастократору письмо, которое послѣдній почтительно вручилъ императору, Мануилъ всталъ съ тревожнымъ, недовольнымъ видомъ; переговоривши о чемъ-то шепотомъ съ начальникомъ варяговъ, онъ сдѣлалъ Оріо привѣтливый знакъ, рукою, улыбнулся ему и, предшествуемый невольникомъ, вошелъ изъ залы.
   -- Оріо, сказалъ Сіани, какъ только тяжелая портьера, опустилась за императоромъ: пора убраться отсюда, не медля ни минуты.
   -- Уже? отозвался Оріо, ловко опорожняя свой кубокъ. Удивительно, какъ скоро летитъ время!
   -- Я разъ двадцать показывалъ тебѣ знаками, чтобъ ты всталъ, но ты преспокойно продолжаешь потягивать вино.
   -- Да, я и не замѣчалъ ничего.. Когда я пью, то замѣчаю только дно кубка.
   -- А въ эту минуту сигнальные огни въ Перѣ, можетъ быть, уже погашены.
   -- Ты такъ думаешь? спросивъ Оріо. Пойдемъ же въ сосѣднюю залу, откуда видна наша террасса. Если мы опоздали по по моей винѣ, то ты успѣешь еще проклясть меня.
   -- Идемъ, сказалъ Сіани, вставая.
   -- Подожди немного, дай же допить кубокъ.
   -- Ты опять за то же?
   -- Вотъ что, Сіани! ты угостилъ меня когда-то латинскою цитатою, а теперь пришла моя очередь, о чемъ и предупреждаю тебя.
   Проговоривъ это, Молиніери взялъ кубокъ, выпилъ его и воскликнулъ:
   -- Bis repetita placent!
   -- Другъ мой, твое bis кажется мнѣ верхомъ скромности, замѣтилъ Сіани. Отправляемся однако, съ Божью помощью, добавилъ онъ, увлекая Оріо изъ зала.
   Послѣдуемъ за императоромъ, чтобы узнать причину его внезапнаго удаленія изъ залы пиршества.
   Мануилъ торопливо спустился по мраморной лѣстницѣ, прошелъ оружейную палату, въ которой были собраны варяги, отворилъ небольшую желѣзную дверь, которая съ визгомъ повернулась на своихъ ржавыхъ петляхъ и очутился въ низкой комнатѣ, гдѣ дожидался его какой-то человѣкъ, тщательно закутанный въ широкій плащъ и державшійся въ тѣни.
   Сопровождавшій императора невольникъ нагнулъ факелъ, чтобы оживить его пламя и вставилъ его въ бронзовое кольцо, вдѣланное въ стѣну; затѣмъ онъ вышелъ, стараясь не повертываться къ Комнену спиною.
   Незнакомецъ бросился ничкомъ на полъ, увидѣвъ Императора, и пробылъ въ этой смиренной позѣ, пока Мануилъ не приказалъ ему встать.
   -- Іоаннисъ, произнесъ императоръ сурово, я кажется, запретивъ тебѣ показываться мнѣ, на глаза... Мы съ тобою въ расчетѣ: чего-жъ тебѣ надо?
   -- Увы! простоналъ далматъ, опускаясь на колѣна.-- Чѣмъ могъ я заслужить гнѣвъ вашего величества?
   -- Объясняться я, съ тобою не намѣренъ... отвѣтилъ Мануилъ, скажу тебѣ только одно; помни, что я презираю, шпіоновъ и предателей и положительно не нуждаюсь въ твоихъ услугахъ.
   -- Цезарь! выслушайте меня, и не оставьте вашей милостью! Пробормоталъ Іоаннисъ, сложивъ руки съ видомъ мольбы.
   -- Чертъ возьми!.. воскликнулъ Комненъ съ возрастающемъ гнѣвомъ. Мнѣ хотѣлось бы отправить тебя скованнаго по рукамъ и ногамъ въ вашъ венеціанскій сенатъ, чтобы тебя повѣсили гдѣ-нибудь повыше въ награду за измѣну твоему отечеству.
   -- Соблаговолите, ваше величество, отказаться отъ этой фантазіи, возразилъ Азанъ съ возмутительною наглостью: я не венеціанецъ, а далматъ.
   -- Такъ, говори же, далматъ, или венеціянецъ, чего тебѣ отъ меня надо? Неужели ты ненасытенъ? неужели мало золота за твои подлыя продѣлки?
   Іоаннисъ распахнулъ свой плащъ отвязалъ отъ кушака кожанный мѣшокъ и положилъ его къ ногамъ императора.
   -- Тутъ все золото, сказалъ онъ, которое ваше величество приказали мнѣ выдать. Умоляю васъ, принять его обратно.
   -- Ужъ не добиваешься ли ты славы почестей?
   -- Нѣтъ -- ни того, ни другого..
   -- Чего-жъ ты хочешь?
   -- Отмстить за себя, отвѣчалъ мрачно далматъ.
   -- Кому?
   -- Валеріано Сіани.
   -- Ему? изумился Комненъ. Что же можетъ быть общаго между такимъ негодяемъ, какъ ты, и благороднымъ, патриціемъ Сіани, посланникомъ венеціанской республики?
   Іоаннисъ стремительно вскочилъ, отряхнулъ себя пыль и поднялъ голову. Зеленые глаза его сверкали въ полумракѣ и тонкія блѣдныя губы конвульсивно дрожали. Это былъ ужъ не рабъ, смиренно распростертый передъ своимъ повелителемъ, но наглый далматъ, отважный авантюристъ, пренебрегавшій своей жизнью, который осмѣливался предписывать условія Императору въ это собственномъ дворцѣ.
   Комненъ стоялъ нѣсколько минутъ, какъ окаменѣлый, передъ нимъ, до такой степени удивило его это внезапное, неожиданное превращеніе кроткаго ягненка въ кровожаднаго тигра съ желѣзными когтями; ему сдѣлалось даже крайне-неловко, видѣть себя обманутымъ такимъ образомъ.
   -- Ты такой негодяй, произнесъ онъ наконецъ, что я даже затрудняюсь придумать тебѣ Достойное наказаніе: приказать ли моимъ невольникамъ высѣчь тебя, какъ собаку, велѣть-ли повѣсить, какъ измѣнника, на зубцахъ башни, или не будетъ-ли лучше, если я раздавлю тебя подъ ногами, какъ ядовитую змѣю?
   -- Я не могу подавать совѣтовъ своему властелину, отозвался съ дерзкимъ видомъ Іоаннисъ, но я считаю, тѣмъ не менѣе долгомъ сказать вамъ, что очень неблагоразумно сѣчь человѣка, знающаго всѣ ваши тайны: повѣсить сообщника, который передъ смертью можетъ высказать многое,-- и давить подъ ногами змѣю, укушеніе которой влечетъ за собою смерть. Кромѣ того позволю себѣ замѣтить слѣдующее: я знаю, что вы еще нуждаетесь въ моихъ услугахъ и пришелъ съ цѣлью предложить вамъ ихъ.
   Комненъ злобно расхохотался.
   -- Не тревожься, рабъ! воскликнулъ онъ: если мнѣ поможетъ Богъ, то я черезъ нѣсколько часовъ ужъ не буду больше нуждаться ни въ тебѣ, ни въ твоихъ собратьяхъ по ремеслу.
   -- Можетъ быть, отозвался насмѣшливо Азанъ.
   -- Что ты хочешь сказать этимъ?
   -- Да, напримѣръ то, что лотосы Бланкервальскаго сада такъ же нескромны, какъ и мрачныя воды нашихъ венеціанскихъ каналовъ.
   -- Я опять-таки но понимаю тебя.
   -- Вчера вечеромъ вы прогуливались съ великимъ логофетомъ въ саду.
   -- А тебѣ извѣстно даже это?
   -- Вы говорили своему спутнику: завтра, въ этотъ самый часъ венеціянскіе купцы, посланники и матросы будутъ всѣ въ нашей власти.
   -- Берегись! проговорилъ Комненъ, грозя далмату своимъ массивнымъ кулакомъ:есть не только такіе сильные яды, которые разрываютъ содержащіе ихъ сосуды, но и тайны до того ужасныя, что онѣ убиваютъ, владѣющаго ими!
   -- Примите къ свѣденію, продолжалъ Іоаннисъ совершенно спокойно,-- что венеціянцы предупреждены обо всемъ и ускользнутъ всѣ отъ перваго до послѣдняго, одинъ за однимъ, изъ вашихъ сѣтей.
   -- Отъ перваго до послѣдняго? повторилъ Мануилъ съ какимъ то демоническимъ смѣхомъ. Значитъ ты лгалъ мнѣ раньше? Ну, тебѣ не придется же выдти отсюда живому!
   -- Это не помѣшаетъ моему предсказанію сбыться.... я ужъ имѣлъ честь доложить вашему величеству, что я не венеціянецъ, но далматъ.
   -- Клянусь тебѣ. что никто не ускользнетъ отъ меня? воскликнулъ императоръ громкимъ голосомъ. Я готовъ дать сейчасъ же приказъ объ арестѣ венеціянцевъ, которые пируютъ теперь въ моемъ дворцѣ..... готовъ задушить ихъ собственными руками.
   Комненъ приложилъ къ губамъ хрустальный свистокъ, на рѣзкій звукъ котораго прибѣжалъ немедленно невольникъ.
   -- Привесть сюда Сіани и Молиніери, венеціанскихъ посланниковъ и запереть всѣ выходы дворца! приказалъ императоръ.
   Невольникъ поспѣшилъ удалиться.
   Іоаннисъ посмотрѣлъ ему вслѣдъ съ загадочною улыбкою, затѣмъ онъ пошелъ отворить узкое окно, откуда, несмотря на ночной мракъ, можно было видѣть все галатское предмѣстье, контуры которого рѣзко отдѣлялись отъ голубого неба.
   -- Цезарь, сказалъ онъ, указывая въ окно -- видите вы это темное зданіе, возвышающееся по ту сторону залива.
   -- Да, это дворецъ венеціанскихъ посланниковъ; отвѣтилъ Мануилъ нетерпѣливо. Что дальше, говори?
   -- На террассѣ этого дворца сейчасъ вспыхнули красноватые огоньки:
   -- А что же будутъ означать эти огоньки?
   -- Что все готово къ отъѣзду.
   -- Ну, пока еще ничего не замѣтно, я могу быть увѣреннымъ, что венеціянцы попались! воскликнулъ Мануилъ.
   -- Нѣтъ еще, отозвался далматъ.
   -- Если ты сомнѣваешься, то можешь удостовѣриться собственными глазами, сказалъ императоръ, схвативъ его за одежду.
   -- Поздно, ваше величество, замѣтилъ далматъ, цѣпляясь за оконную рѣшетку; соблаговолите взглянуть -- огни зажигаются.
   Оба, волнуемые совершенно противоположными, чувствами, начали смотрѣть, какъ террасса освѣщалась мало-по-малу пылающими факелами
   Мануилъ Комненъ зарычалъ, какъ попавшійся въ плѣнъ левъ, и потрясалъ своими, сильными руками желѣзную рѣшетку.
   Далматъ же между тѣмъ любовался съ дикою радостью иллюминованными верхушками деревьевъ, казавшимися издали охваченными со всѣхъ сторонъ пламенемъ.
   Въ это время вернулся невольникъ и доложилъ дрожащимъ голосомъ Комнену,-- что Сіани и Молиніери скрылись изъ дворца, неизвѣстно куда.
   Императоръ произнесъ страшное проклятіе, вытолкалъ ногою простершагося передъ нимъ невольника и заперъ дверь.
   Скрестивъ руки на своей широкой груди, онъ приблизился медленными шагами къ Іоаннису и, посмотрѣлъ на него долгимъ, испытующимъ взглядомъ, какъ бы желая проникнуть до глубины его души.
   Далматъ выдержалъ это испытаніе съ невозмутимымъ хладнокровіемъ,
   -- Тебѣ, разумѣется, извѣстно, куда они скрылись? спросилъ коротко императоръ
   -- Да,-- отвѣтилъ Азанъ:-- они ждутъ меня въ настоящую минуту съ величайшимъ нетерпѣніемъ.
   -- Такъ, что въ случаѣ если я задержу тебя....
   -- То они отправятся безъ меня.
   -- Ну, а если я прикажу содрать съ тебя живого кожу -- неужели ты не выскажешь мнѣ и тогда своей тайны? вспылилъ императоръ.
   -- Признаюсь, произнесъ спокойно далматъ, что эта процедура пользовалась бы несомнѣннымъ успѣхомъ при другихъ обстоятельствахъ, но со мною она будетъ совершенно излишнею, такъ, какъ венеціанцы отплывутъ черезъ двадцать минутъ, а я сомнѣваюсь, чтобы вамъ удалось въ такой короткій срокъ развязать мнѣ языкъ...
   -- Шутки въ сторону! Можешь-ли ты и хочешь-ли выдать ихъ мнѣ?
   -- Могу и хочу: это-то и привело меня къ вамъ.
   -- Сколько же ты требуешь за эту измѣну?
   -- Ничего. Я буду совершенно доволенъ, если мнѣ представится возможность отмстить Сіани, не задѣвая интересовъ вашего величества.
   -- Объяснись.
   -- Вы недавно предлагали мнѣ, вопросъ, что можетъ быть общаго между такимъ негодяемъ, какъ я, и, благороднымъ Сіани? произнесъ Азанъ рѣшительнымъ тономъ. Такъ знайте же, что этотъ патрицій любитъ ту же женщину, которую люблю я...... Да, патрицій Сіани, имя котораго красуется въ золотой книгѣ, вздумалъ соперничать съ бѣднымъ незаконно-рожденнымъ далматомъ, который былъ поднятъ прохожими на какомъ-то перекресткѣ.... и который провелъ свои дѣтскіе годы въ нуждахъ и лишеніяхъ, питаясь только милостынею... Чтобы завладѣть этой женщиной, на которой ему нельзя жениться, потому что она плебейка, патрицій Сіани поступилъ въ посольство въ надеждѣ одержатъ такую блистательную побѣду надъ греками, и выполнить свою миссію съ такою честью, что сенатъ, увидя его покрытаго славою, разрѣшитъ ему бракъ, запрещаемый закономъ. Опасаясь, чтобы не осуществилась мечта Валеріано, я рѣшился, поставить преграду его, честолюбію и не допустить его завоевать себѣ славу, которой онъ такъ домогается, я сдѣлался, его рабомъ, и съ тѣхъ поръ онъ находится въ моей власти. Я работалъ безъ устали надъ его гибелью, не покидая его ни на одно мгновеніе, и узналъ даже всѣ его тайныя мысли... Я ежечасно, устилалъ его путь сѣтями, въ которыхъ онъ путался уже не разъ. Все то, что создавалось имъ, я разрушалъ съ терпѣніемъ непримиримой ненависти. До сихъ поръ старанія мои были успѣшны, но мнѣ мало этого: я хочу окончательной его гибели, и такъ какъ онъ принадлежитъ мнѣ, то я продаю его-вамъ, ваше величество!
   -- Говори же, на какомъ условіи?
   -- Вблизи Константинополя находится превосходная больница для поражаемыхъ чумою!
   -- Что ты хочешь сказать? спросилъ Мануилъ, смотря пристально на зловѣщее лице Азана.
   -- То, что надо не далѣе какъ сегодня же завлечь туда солдатъ и моряковъ венеціанской флотиліи.
   -- Вѣроятно, для того чтобы ни одинъ изъ нихъ не вернулся въ Венецію, не такъ ли?
   Далматъ не отвѣтилъ, но смѣло взглянулъ въ лицо Мануила, между тѣмъ какъ губы его искривились злою улыбкою.
   Комненъ усмѣхнулся: онъ понялъ смыслъ улыбки.
   -- Ты правъ, Азанъ, сказалъ онъ: -- я ошибся, ты хочешь сказать, что ихъ всѣхъ потомъ слѣдуетъ отправитъ, пропитанныхъ этимъ ужаснымъ ядомъ, обратно въ Венецію.
   -- Я еще не высказался вполнѣ.
   -- Говори же скорѣе: я спѣшу покончить это дѣло.
   -- Черезъ часъ, когда во всемъ городѣ поднимется тревога, я овладѣю -- съ одобренія Цезаря, двумя купеческими кораблями, которые прибыли вмѣстѣ съ флотиліею и принадлежатъ венеціянцу Бартоломео ди-Конте. Я проведу ихъ дня на три въ одну малоизвѣстную бухту, а затѣмъ, пользуясь темнотою ночи, прокралусъ въ больницу чумныхъ и произнесу магическое слово: "Освобожденіе...." На этотъ крикъ мнѣ, разумѣется, отвѣтятъ тысячи дружескихъ голосовъ; солдаты, матросы и юнги: соберутъ свои послѣднія силы и кинутся на приготовленные мною корабли. Съ этимъ драгоцѣннымъ грузомъ я поплыву на всѣхъ парусахъ въ Адріатическое море.... и вернусь торжественно въ Венецію въ качествѣ освободителя моихъ братьевъ.
   -- Славно придумано! Воскликнулъ Мануилъ.
   -- Но это еще не все, продолжалъ невозмутимо далматъ. Представьте себѣ мысленно слѣдующую сцену: гавань переполнена нетерпѣливою толпою людей, сбивающихъ другъ друга съ ногъ...
   Вотъ молодая дѣвушка встрѣчаетъ своего брата..... они обмѣниваются крѣпкими рукопожатіями, горячими поцѣлуями.... матросы смѣшиваются съ горожанами, на всѣхъ лицахъ написана радость свиданія.... Всѣ оспариваютъ одинъ у другого честь пріютить подъ своимъ кровомъ ново-прибывшихъ, но смерть не дремлетъ: въ одно прекрасное утро по всѣмъ улицамъ Венеціи пронесется страшный вопль: Чума!
   -- О, ты великій политикъ, далматъ! воскликнулъ Мануилъ, глаза котораго! засверкали подобно глазамъ бенгальскаго тигра.:
   Далматъ не обратилъ вниманія на это восклицаніе, и лице его оставалось безстрастнымъ.
   -- Если сдѣлать это, продолжалъ онъ, то Венеція будетъ лишена всякой возможности начать войну, потому что у нея не останется ни кораблей, ни матросовъ. Комненъ же, передъ которымъ такъ храбрились венеціанцы, сдѣлается между тѣмъ могущественнымъ, грознымъ императоромъ съ той минуты, какъ онъ возьметъ въ союзницы чуму.
   -- И ты берешься выполнить эту задачу, демонъ?
   -- Клянусь, что выполню!
   -- Слѣдовательно -- торгъ нашъ заключенъ?
   -- Я не всегда говорю, что дѣлаю, Цезарь, но за то всегда дѣлаю то, что говорю, возразилъ Азанъ.
   -- Идемъ же, когда такъ, сказалъ императоръ и далъ ему знакъ послѣдовать за нимъ.
   Далматъ повиновался, но дойдя до порога онъ вдругъ остановился и взглянулъ на Комнена.
   -- Наши молодые посланники, сказалъ онъ, чрезвычайно смѣлые и отважные люди, въ особенности, когда, они защищены кольчугами; что вы сдѣлаете, если они вздумаютъ оказать отчаянное сопротивленіе?..
   -- Не опасайся ничего, Іоаннисъ: мы сладимъ съ ними, шутя.
   -- Пощадите ихъ, Цезарь.... Я еще долженъ признаться вашему величеству, что ихъ кольчуги не крѣпче полотняныхъ сорочекъ, Такъ какъ, въ день нашего отъѣзда изъ Венеціи, я постарался откалить кольца ихъ.
   -- Благодарю за откровенность. Но тутъ дѣло, вѣдь, не въ охотѣ, а въ толъ, чтобы выбрать изъ капкановъ попавшуюся дичь.... Идемъ же.
   Азанъ послѣдовалъ за императоромъ, который, взявъ съ собою двѣсти человѣкъ варяговъ, отправился къ водянымъ дверямъ.
   Сіани, Оріо и остальные венеціанцы, которыхъ посланники сочли нужнымъ взять съ собою, поняли при видѣ этой толпы вооруженныхъ людей, что ихъ намѣреніе бѣжать стало извѣстнымъ, и потому, покинувъ незамѣтно подземный ходъ, они разбрелись по длиннымъ галлереямъ и обширнымъ заламъ Бланкервалрскаго дворца.
   

ГЛАВА IV.
Какъ полезно было быть вооруженнымъ на пирахъ Мануила Комнена.

   Между тѣмъ императоръ велѣлъ позвать великаго логофета, великаго протоспафера, своего адмирала и еще нѣсколькихъ другихъ офицеровъ,
   Первымъ явился логофетъ Никетасъ и распростёрся передъ великолѣпнымъ императоромъ. Онъ надѣялся вызвать своимъ усердіемъ улыбку на лицѣ Цезаря, но послѣдній устремилъ на него такой угрожающій взглядъ, что бѣдный старикъ задрожалъ всѣми членами.
   -- Развѣ я оскорбилъ своего божественнаго императора! осмѣлился спросить министръ, заслоняя дрожащими руками глаза, какъ бы боясь ослѣпнуть отъ сіянія, исходившаго изъ священнѣйшей особы Цезаря.
   -- Мы составили съ тобою проэктъ, который нужно было привести въ исполненіе нынѣшнею ночью, отозвался императоръ: какъ могла эта тайна, которую я довѣрилъ одному тебѣ, сдѣлаться извѣстною венеціанцамъ?
   -- Венеціанцамъ? повторилъ съ ужасомъ Никетасъ.
   -- Да, имъ! повторилъ съ угрозою Комненъ. Берегись, если ты окажется измѣнникомъ: не сдобровать тебѣ!
   Старикъ хотѣлъ было начать свое оправданіе, но прибытіе его товарищей помѣшало ему. Мануилъ приказалъ собравшимся за арестовать посланниковъ Сіани и Молиніери вмѣстѣ со всѣми ихъ соотечественниками, имѣвшими неосторожность присутствовать на царскомъ ниру, и овладѣть флотиліею и товарами, сложенными въ Ломбардскомъ базарѣ.
   Въ то самое время, когда протоспаферъ и адмиралъ выходили изъ Бланкервальскаго дворца, чтобы исполнить данное имъ порученіе, посланники, понявшіе, что побѣгъ невозможенъ, поспѣшили пробраться тайкомъ въ залу, изъ которой они увидѣли сигнальные огни. Въ нихъ теплилась слабая надежда, что ихъ отсутствіе не было еще никѣмъ замѣчено.
   Но едва они достигли залы, какъ зловѣщій скрипъ и стукъ запираемыхъ за ними дверей показалъ имъ, что они сдѣлались жертвами хитрыхъ грековъ и плѣнниками императора Мануила.
   Вслѣдъ за тѣмъ до ихъ ушей донесся изъ сада какой-то смѣшанный гулъ: звонъ оружія, громкія проклятія и крики негодованія.... Посланники съ отчаяніемъ прислушивались къ этому шуму, проклиная своего властелина, который не допустилъ ихъ умереть славною смертью, сражаясь бокъ-о-бокъ съ своими братьями.
   Но шумъ вскорѣ затихъ, и ничего не стало слышно, кромѣ тяжелыхъ, мѣрныхъ шаговъ часовыхъ.
   Обойдя залу, друзья убѣдились, что всѣ выходы заперты и что не остается никакой надежды на спасеніе; впрочемъ, Оріо не унывалъ и, безпечно расположившись на одномъ изъ дивановъ, замѣтилъ весело:
   -- Ну, что бы ни случилось, а все же мы славно поужинали.
   -- О, Комненъ! Комненъ! бормоталъ Сіави, простирая сжатыя кулаки къ небу, какъ бы призывая Бога въ свидѣтели своего обѣта: я доберусь до причины такого поступка.
   -- И какое же вниманіе оказывается намъ, продолжалъ Оріо,-- насъ угостили превосходнымъ ужиномъ, да сверхъ того еще удерживаютъ на ночь! Это, впрочемъ, понятно: здѣшнія улицы, вѣдь, крайне небезопасны, въ особенности ночью, потому что греки страшные бездѣльники....
   -- Ты видишь, Оріо,-- перебилъ Сіани, не обращая вниманія на остроты своего друга,-- что предчувствіе не обмануло меня: Зоя не даромъ предупреждала насъ обѣ опасности.
   -- Зоя обворожительное существо, проговорилъ Малипіери съ полузакрытыми глазами.-- Еслибъ она обратилась ко мнѣ, то мы не попались бы въ эту западню.
   -- И въ это время, можетъ быть, убиваютъ нашихъ матросовъ, топятъ паши корабли?!.. О, я готовъ пожертвовать десятью годами жизни за одинъ часъ свободы!
   -- Больше всего мнѣ жаль добраго Іоанниса, который ожидаетъ насъ, не догадываясь о случившемся съ нами.
   -- Перестань говорить вздоръ, Оріо! перебилъ съ нетерпѣніемъ Сіани:-- ты слишкомъ легко относишься къ тому, что случилось. Знаетъ-ли ты, что мы погибли, обезчещены на вѣки и будемъ заклеймены на страницахъ венеціанской исторіи?... Нужно признаться, что мы заслужили это вполнѣ.
   -- Ты такъ думаешь?! воскликнулъ Оріо, вскочивъ на ноги. Если ты правъ, такъ загладимъ же наше преступленіе противъ отечества своею кровью: пронзимъ другъ друга мечами!
   -- Это было-бы новою подлостью, возразилъ спокойно Сіани.
   -- Въ такомъ случаѣ что же мы будемъ дѣлать? неужели же допустимъ, чтобы палачи изрѣзали насъ здѣсь въ куски? сказалъ Оріо, начиная терять терпѣніе.
   -- Да придутъ-ли они сюда?
   -- А ты воображаешь, что они дадутъ намъ превратиться въ подобіе Египетскихъ мумій?... хочешь, я Сейчасъ призову кого-нибудь сюда?
   Въ порывѣ изступленія, онъ схватилъ могучими руками столъ чернаго дерева и расшибъ его, какъ стекло.
   -- Что ты дѣлаешь? закричалъ Сіани, стараясь успокоить расходившагося друга.
   -- Оставь меня... Я задыхаюсь здѣсь.... я вѣдь, какъ ты знаешь, привыкъ пользоваться послѣ ужина свѣжимъ воздухомъ.
   -- Но если тебя увидятъ такимъ, взбѣшеннымъ, то покончатъ съ тобою въ видахъ собственной же безопасности...
   -- Тѣмъ лучше!... Я разгоряченъ, до такой степени, что маленькое кровопусканіе будетъ мнѣ очень полезно.
   Онъ продолжалъ ломать и бить столы и скамѣйки. Не находя болѣе ничего, на чемъ, могъ бы выместить гнѣвъ, онъ кинулся къ двери и разбилъ бы ее въ дребезги, еслибъ она внезапно не отворилась передъ нимъ, какъ по мановенію волшебнаго жезла.
   Встрѣчая вмѣсто сопротивленія, достойнаго его геркулесовской силы одну пустоту, Оріо двинулся впередъ, и очутился посреди двухъ сотъ Безсмертныхъ, стоявшихъ въ галлереѣ, прямо противъ двери, изъ которой онъ выбѣжалъ.....
   Эта неожиданная встрѣча такъ ошеломила его, что весь гнѣвъ его мгновенно испарился, и онъ искренно разсмѣялся, забывая, что видитъ предъ собою своихъ тюремщиковъ..
   Но Сіани, смотрѣвшій на все съ болѣе разумной точки зрѣнія, чѣмъ Оріо, обратился къ центуріону съ вопросомъ: въ виду какого права осмѣлились посягнуть на ихъ свободу?
   Ряды солдатъ раздвинулись, давая пропускъ аколуту Кризанхиру, сопровождаемому двадцатью варягами и герольдомъ. Отдавъ сѣкирою честь посланникамъ, онъ приказалъ герольду выступить впередъ.
   Послѣдній обнажилъ голову, развернулъ длинный пергаментный свертокъ и громко прочелъ слѣдующее:
   -- По указу августѣйшаго Мануила Комнена, императора святѣйшей римской имперіи, оба посланника венеціянской республики, благородныя синьоры Сіани и Малипери объявлены государственными плѣнниками, и всѣмъ центуріонамъ, и проч. и проч., отданъ приказъ подвергнуть ихъ аресту.
   Сіани и Оріо выслушали указъ съ притворнымъ спокойствіемъ но когда начальникъ варяговъ вѣжливо попросилъ ихъ вручить ему оружіе, они оба, побуждаемые однимъ и тѣмъ же чувствомъ, обнажили мечи и встали въ оборонительную позу.
   -- Благородные синьоры, проговорилъ: аколутъ самымъ убѣдительнымъ тономъ:-- заклинаю васъ именемъ императора вручить мнѣ ваше оружіе.
   -- Берите его, какъ знаете, отвѣтили вейеціянцы въ одинъ голосъ.
   Кризанхиръ указалъ на стоившихъ за нимъ дружинниковъ.
   -- Вы видите, сказалъ онъ, что всякое сопротивленіе безполезно.
   -- О, да что намъ за дѣло до вашего конвоя? отозвался Оріо.-- Поймите же вы, что мы не заблудившіяся дѣти, которыхъ можно безнаказанно убить, не опасаясь, что придется отдать за нихъ отчетъ.
   -- Исполняйте вашу обязанность, храбрый начальникъ, добавилъ Сіани: -- если мы будемъ убиты, то Венеція съумѣетъ отмстить за насъ.
   -- Къ тому же я вѣдь предлагаю вамъ взять этотъ мечъ, котораго вы требуете, сказалъ насмѣшливо Оріо.-- Неужели вы не осмѣливаетесь принять его, потому что онъ подается вамъ не такъ вѣжливо, какъ бы слѣдовало?
   -- Повторяю въ послѣдній разъ: отдайте ваше оружіе! закричалъ Кризанхиръ, задѣтый за живое насмѣшкою Молиніери.
   Вмѣсто отвѣта, молодые люди отступили къ двери, которая находилась на другомъ концѣ комнаты и вела въ залу пиршества. Затѣмъ, размахивая мечами по воздуху, они приняли такой угрожающій видъ, что начальникъ варяговъ невольно поблѣднѣлъ.
   Считая лишнимъ довести дѣло до крайности, онъ сдѣлалъ центуріону Безсмертныхъ какой-то знакъ вслѣдствіе котораго четверымъ дружинникамъ было приказано обезоружить посланниковъ.
   -- Ну, Валеріано, сказалъ Оріо,-- благодаря далмату, снабдившему насъ кольчугами, мы не сробѣемъ, ни передъ кѣмъ,
   -- О, этотъ далматъ чрезвычайно предусмотрительный малый! отозвался иронично Сіани.
   -- Скажи лучше, что это нашъ добрый геній; возразилъ. Оріо, засучивая рукавъ лѣвой руки. Двое изъ Безсмертныхъ, которые, напали на посланниковъ далеко не оправдали своего названія: мечи молодыхъ людей нанесли имъ такія раны, которыя неминуемо должны были повлечь за собою смерть.
   Двое другихъ, на которыхъ лежала обязанность не только что исполнить приказанія начальника, но и отмстить за товарищей, испытали ту же участь и, обливаясь кровью, вернулись въ свои ряды.
   Нѣкоторое время никто изъ Безсмертныхъ не рѣшался броситься на противниковъ, но потомъ выступило сразу человѣкъ десять.
   Сіани схватилъ, за неимѣніемъ щита, обломокъ скамейки и смѣло сталъ ожидать непріятеля.
   Оріо же, вооруженный однимъ только мечемъ, имѣлъ такой рѣшительный видъ, а глаза его сверкали такимъ зловѣщимъ огнемъ, что ближайшій изъ варяговъ видимо колебался напасть на него.
   -- Впередъ! скомандовалъ аколутъ, выведенный изъ терпѣнія робостью своихъ подчиненныхъ.
   Ободренный голосомъ Кризанхира, варягъ, струсившій было грозной позы Оріо, взмахнулъ сѣкирою и готовился нанести молодому человѣку, тяжелый ударъ.
   Но быстрѣе молніи заблестѣлъ мечъ Оріо, и пораженный, на смерть варягъ съ глухимъ стономъ повалился на землю.
   Громкій крикъ негодованія пронесся между воинами, и они, не дожидаясь приказаній, начальника, стремительно бросились впередъ и обступили посланниковъ.
   Послѣднимъ не было никакой возможности ни отступить дальше, ни проложить себѣ путь сквозь хорошо вооруженную толпу.
   Думая, что насталъ ихъ послѣдній часъ, друзья обмѣнялись прощальными взглядами и приготовились биться до послѣдней капли крови.
   Но въ то самое мгновеніе, когда смерть уже носилась надъ молодыми людьми, дверь, находившаяся за ними, тихо отворилась и на порогѣ ея показался высокій мущина, который поднялъ руки и простеръ ихъ надъ головой посланниковъ въ знакъ своего покровительства. Это былъ Мануилъ Комненъ.
   При видѣ императора варяги съ Испугомъ отступили назадъ.
   Настала минута торжественнаго молчанія. Воины съ волненіемъ смотрѣли на величественное-лице своего властителя, ожидая его приказаній.
   Между тѣмъ, молодые посланники, пользуясь наступившею тишиною, старались собраться съ силами для новой борьбы.
   Окинувъ быстрымъ взглядомъ, всю эту смущенную толпу, Мануилъ спросилъ Кризанхира о причинѣ безпорядка, происходившаго передъ, его глазами.
   -- Осмѣлюсь доложить вашему в.еличеству, отвѣтилъ начальникъ варяговъ, что, вслѣдствіе вашихъ приказаній, я обратился къ синьорамъ Сіани и Молиніери съ просьбою, отдать мнѣ ихъ мечи, но они отказались исполнить это требованіе, и я счелъ обязанностью...
   -- То есть вы зашли слишкомъ далеко, перебилъ Комненъ, кидая строгій взглядъ на аколута.
   Услышавъ эти слова, посланники вздохнули свободнѣе и опустили мечи.
   -- Плохіе слуги тѣ, которые служатъ ужъ слишкомъ усердно; они часто портятъ дѣло, продолжалъ Мануилъ.-- Уходите всѣ отсюда и ждите въ оружейной залѣ новыхъ распоряженій.
   Дружина удалилась, молча, унося съ собою раненыхъ. Кризанхиръ хотѣлъ-было послѣдовать за нею, но императоръ остановилъ его.
   -- Избавьте меня отъ этого оружія, которое тяготитъ, меня, сказалъ Комненъ; отстегивая кушакъ, къ которому былъ привѣшанъ его боевой мечъ.-- Возьмите, также и это, добавилъ онъ, подавая Кризаyхиру кинжалъ съ рукояткою, осыпанною брилліантами.
   Начальникъ варяговъ взялъ кинжалъ съ нерѣшительностью, зная, что императоръ не разставался съ нимъ даже во время сна.
   -- Теперь, продолжалъ Мануилъ, вы можете идти. Но помните, прибавилъ онъ строго, что сильно поплатится тотъ, кто дерзнетъ переступить порогъ этой комнаты, хотя бы онъ услышалъ даже что-нибудь особенное. Идите!..
   Кризанхиръ, стоявшій до сихъ поръ на колѣнахъ, всталъ и, выйдя изъ залы, заперъ за собою дверь.
   Между тѣмъ венеціянцы смотрѣли на происходившую сцену не безъ любопытства. Опираясь на мечи, они безмолвно ожидали той минуты, когда императоръ обратится къ нимъ.
   Комненъ началъ задумчиво ходить по залѣ, сохраняя такой спокойный видъ, какъ будто онъ все еще былъ окруженъ своею стражею. Длинная пурпуровая одежда его, не сдерживаемая больше кушакомъ, падала широкими складками на полъ, а черезъ открытый воротъ шелковой сорочки была видна его богатырская грудь. Быть можетъ, сорочка была разстегнута съ намѣреніемъ показать посланникамъ, что на немъ нѣтъ кольчуги.
   Обойдя нѣсколько разъ залу, онъ наконецъ остановился и взглянулъ на венеціянцевъ.
   -- Мнѣ кажется, сказалъ онъ, что теперь и вы могли бы положить въ сторону оружіе, которое можетъ служить вамъ только помѣхою.
   -- О, нѣтъ! отвѣтилъ Оріо, могу увѣрить ваше величество, что оно вовсе не обременяетъ насъ.
   -- Оріо правъ! подхватилъ Сіани. Въ прежнія времена, когда гость считался особою неприкосновенною, мечъ и кольчуга: были дѣйствительно напрасною обузою, но времена перемѣнчивы. Теперь благородный и святой обычай гостепріимства преданъ забвенію, и если васъ пригласитъ" на пиръ не только простой смертный, но даже властитель Византіи, то недостаточно явиться съ однимъ только аппетитомъ, а нужно брать съ собою и оружіе.
   -- А что значитъ это оружіе? спросилъ Комненъ холодно: это, конечно, хорошій товарищъ для труса, но для храбреца вещь совершенно лишняя.... храбрость самое лучше оружіе, что сейчасъ и было доказано вами, синьоръ Сіани. Будь вы трусомъ, то не рѣшились бы бороться съ дружиною Безсмертныхъ, имѣя въ рукахъ только эту стальную игрушку, которая ужъ черезчуръ ломка. Дайте мнѣ ее, и я покажу вамъ, какъ она ненадежна.
   Взявъ мечъ Сіани, Мануилъ крѣпко сжалъ остріе въ зубахъ и надавилъ рукою эфесъ. Клинокъ издалъ странный звукъ и разлетѣлся въ дребезги.
   Молодые люди переглянулись;съ недоумѣніемъ, между тѣмъ какъ императоръ продолжалъ невозмутимо:
   -- Что же касается вашихъ кольчугъ, то я не желалъ бы употребить ихъ даже для ловли птицъ, которыя легко могутъ прорвать ихъ клювомъ.
   -- Да это просто богохульство -- отзываться такъ объ этой чудной кольчугѣ, которую я вывезъ изъ Толедо! воскликнулъ Оріо, краснѣя отъ гнѣва.-- Возьмите мой мечъ, продолжалъ онъ самоувѣренно, разстегивая свою перевязь, и попробуйте проколоть меня... Клянусь вамъ, что этотъ опытъ доставитъ мнѣ истинное удовольствіе.
   -- Нѣтъ, возразилъ Комненъ, отводя рукою мечъ, который предлагалъ ему Оріо. Я не сдѣлаю этого опыта, но докажу вамъ иначе справедливость сказаннаго.
   Проговоривъ эти слова, онъ взялся обѣими руками за кольчугу и безъ особеннаго усилія разодралъ ее сверху до низу. Венеціянцы остолбенѣли отъ изумленія.
   -- Вотъ вамъ и чудная кольчуга! замѣтилъ съ улыбкою императоръ.-- Но дѣло не въ ней, прибавилъ онъ, садясь въ софу, посреди груды подушекъ, разбросанныхъ Оріо, а въ томъ, что я хочу, мои храбрые синьоры, предложить вамъ миръ, но на такихъ условіяхъ, которыя не были бы обременительными ни для кого изъ насъ. Потрудитесь же сѣсть и выслушать меня.
   Это вѣжливое приглашеніе смутило немного Молиніери. Онъ украдкою осмотрѣлъ залу, надѣясь увидѣть между разсѣянными по полу обломками уцѣлѣвшую скамейку; но, не находя ничего подобнаго, онъ рѣшился вывернуться изъ затрудненія хитростью.
   -- Да разрѣшитъ намъ Цезарь, выслушать его съ должнымъ уваженіемъ, то есть -- стоя, проговорилъ онъ почтительно.
   Сіани улыбнулся; но Комненъ понялъ эти слова иначе, подумавъ, что они вызваны чрезмѣрною вѣжливостью Оріо.
   -- Я понимаю, господа, сказалъ онъ, вставая въ свою очередь и взявъ молодыхъ людей за руку, что политическая мѣра, которую мнѣ пришлось принять противъ венеціанской республики, не мало повредитъ репутаціи вашей.
   -- Очень можетъ быть, что и повредитъ, отвѣтилъ Молиніери.
   -- Сенатъ непремѣнно обвинитъ васъ, хоть и не справедливо, въ неосторожности и безпечности, продолжалъ Мануилъ.
   -- А васъ въ измѣнѣ, перебилъ Оріо. Не пугайте же насъ: наша роль все же получше вашей.
   -- Венеція, добавилъ императоръ, какъ будто не разслышавъ замѣчанія Оріо, безжалостна къ тѣмъ изъ своихъ дѣтей, которымъ не благопріятствуетъ счастье. Своихъ увѣнчанныхъ лаврами полководцевъ она встрѣчаетъ восторженными кликами и трубными звуками; но для побѣжденныхъ у нея есть таинственныя судилища и....
   -- И чтобы избавить моего друга и меня отъ плачевной участи, готовящейся намъ въ Венеціи, отозвался Сіани, вы рѣшились, слѣдуя внушеніямъ своего добраго сердца, удержать, насъ плѣнниками въ Бланкервальскомъ дворцѣ?
   -- Будьте увѣрены, что мы глубоко тронуты вашей отеческою заботливостью, добавилъ Молиніери съ насмѣшливою улыбкою.
   -- Отрекитесь отъ вашей неблагодарной родины, говорилъ Комненъ, и я осыплю васъ богатствомъ и почестями. Если Венеція конфискуетъ ваше имущество, я возвращу вамъ его вдесятеро. Трое храбрыхъ людей, умныхъ, смѣлыхъ и дѣйствующихъ; за одно, могутъ легко нести такую тяжесть, которую не поднять десятерымъ другимъ!... да мы трое могли-бы выполнить громадную задачу, которую я одинъ не въ состояніи совершить, не смотря на всю. свою силу. Мы осуществили-бы святую идею, которая вела неустрашимыхъ рыцарей въ Палестину и, можетъ быть, даже соединили-бы нашу церковь съ Римскою.... Ты, Сіани, продолжалъ онъ, былъ бы моимъ первымъ министромъ и совѣтникомъ, а тебѣ, Оріо, пылкому, отважному Оріо, я довѣрилъ бы мои дружины и моихъ неустрашимыхъ англо-саксовъ. Сдѣлавшись друзьями, мы. можемъ совершить такія чудеса и такіе подвиги, что весь міръ содрогнется отъ ужаса и будетъ нашимъ рабомъ.
   Императоръ смолкъ на минуту и посмотрѣлъ на посланниковъ, какъ бы желая угадать по ихъ лицамъ, какое дѣйствіе произвело сдѣланное имъ предложеніе.
   Сіани отнялъ у него молча руку и отвернулся, а Оріо проговорилъ насмѣшливо:
   -- Почему вы не назначите меня тотчасъ-же начальникомъ вашихъ евнуховъ, если ужъ вамъ пришла охота осыпать меня милостями?
   -- Берегитесь! возразилъ императоръ: венеціанскій сенатъ не погладитъ васъ по головкѣ.
   -- Сенатъ хотя и строгъ, замѣтилъ Сіани, но справедливъ, и мы сумѣемъ оправдать себя въ его мнѣніи!
   -- Это не такъ легко, какъ вы воображаете: разбитому кораблю всѣ вѣтры опасны...
   -- Можетъ быть, произнесъ съ грустью, Сіани, но несмотря на это, если мнѣ суждено возвратиться въ Венецію, то желаю лучше вступить въ нее въ качествѣ побѣжденнаго, чѣмъ съ именемъ предателя.
   -- Успѣхъ оправдываетъ все! политика -- это такое море, въ которомъ тонетъ только тотъ, кто не умѣетъ плавать, сказалъ ему Комненъ.
   -- Не забудьте однако, ваше величество, возразилъ Валеріано, что отогрѣвшій у груди змѣю, извѣстную подъ названіемъ измѣны, будетъ рано или поздно ею ужаленъ.
   -- Ваше послѣднее слово, господа? спросилъ императоръ послѣ непродолжительной паузы, не обративъ вниманія на замѣчаніе Сіани.
   -- Мое послѣднее слово то, чтоя: предпочитаю честь быть плѣнникомъ Цезаря -- безчестью называться его первымъ министромъ, и вручаю ему мой мечь! отвѣтилъ Валеріано спокойно и рѣшительно.
   -- Не ждите другаго отвѣта и отъ меня, ваше величество, добавилъ Молиніери.
   -- Прекрасно, синьоры! но я не принимаю ни вашего послѣдняго слова, нт вашего оружія, проговорилъ Мануилъ. Утро мудренѣе вечера, и завтра мы увидимся.
   Произнеся эти слова, Комненъ завернулся въ свою мантію и вышелъ изъ залы, не позабывъ запереть его дверь на замокъ.
   

ГЛАВА V.
Добрый отецъ и плохой министръ.

   Дворецъ великаго логофета принялъ крайне унылый видъ послѣ послѣдняго свиданія его владѣльца съ императоромъ.
   Угроза Мануила Комнена страшно поразила министра, и онъ тоскливо спрашивалъ себя: кто былъ тотъ тайный врагъ, который подготовилъ всю эту катастрофу? Хотя совѣсть его была вполнѣ чистая, въ онъ же провелъ ночь -- чрезвычайно, тревожно; даже сонъ его былъ наполненъ различными кровавыми видѣніями. Грозный слова императора все еще звучали въ ушахъ его, и при малѣйшемъ шорохъ онъ начиналъ дрожать и холодѣть отъ ужаса.
   День близился къ концу, а двери и окна дворца все еще были, на глухо заперты и слугамъ было строжайше запрещено выходить на улицу подъ какимъ бы то ни было предлогомъ, .
   Удалившись въ одну изъ самыхъ дальныхъ комнатъ дворца и опустивъ на морщинистыя руки свою сѣдую голову, великій логофетъ сидѣлъ въ глубокой задумчивости передъ столомъ, на которомъ; среди о вазъ съ плодами красовалась громадная серебрянная лампа.
   Вся поза почтеннаго старика изображала глубокое, безъисходное горе, немилость, въ которую онъ впалъ помимо воли, ужасала его и заставляла трепетать за будущее. Предавшись самымъ безотраднымъ мыслямъ, старикъ припоминалъ въ мельчайшей подробности свой послѣдній разговоръ съ Комненомъ и спрашивалъ себя: что дѣлать? Бѣжать ли ему къ Мануилу и, упавъ на колѣна, просить пощадить его старость, или же, захвативъ свою дочь и сокровища,-- покинуть Константинополь и искать спасенія за предѣлами родины. Но прошелъ день, прошелъ вечеръ, а онъ все еще не получилъ отвѣта на эти вопросы,
   Между тѣмъ пока Никетасъ сидѣлъ, изображая своей фигурою статую отчаянія; молодая Зоя находилась въ своей молельнѣ, возсылая горячія молитвы къ Пресвятой Дѣвѣ о спасеніи дорогаго ей Сіани, объ арестѣ котораго она узнала еще утромъ.
   Она плакала о своей бѣдной первой любви, отвергнутой тѣмъ, для кого она была вполнѣ готова отдать душу и жизнь, и молилась, чтобы Богѣ не наказалъ его за то, что онъ хотя и невольно подвергъ отца ея неминуемой гибели! Никетасъ поднялъ голову, и вся кровь прилила къ его сердцу: кто-то постучался у параднаго входа, и этотъ стукъ отдался въ глубинѣ его сердца.
   Убавивши свѣта въ лампѣ и завернувшись въ свою длинную шелковую одежду, логофетъ сошелъ въ людскую, гдѣ въ этотъ день никто не смѣлъ пошевельнуться безъ его приказанія. Взявъ съ собой двухъ негровъ, онъ пошелъ открыть форточку, продѣланную въ двери. Никетасъ взглянулъ въ нее и отскочилъ назадъ при видѣ человѣка, стучавшагося къ нему въ эту позднюю пору; имъ овладѣло чувство, которое испытываетъ приговоренный къ смерти при видѣ палача.
   У подъѣзда стоялъ Кризанхиръ,-- начальникъ варяжской стражи. Сообразивъ послѣ минутнаго колебанія, что если его пришли арестовать, то всѣ выходы уже заняты, великій лагофетъ вынулъ изъ-за пояса ключъ, надѣтый на серябрянное кольцо и рѣшился, скрѣпя сердце, открыть дверь аколуту. Удостовѣрившись, что Кризанхиръ одинъ и что въ его рукахъ нѣтъ подобія приказа, старый министръ вздохнулъ съ видимымъ облегченіемъ, и лицо его прояснилось. Запирая снова дверь, онъ уже благодарилъ Бога; что опасенія его не оправдались; когда начальникъ стражи тихо дотронулся до его плеча и проговорилъ:
   -- Проведите меня сейчасъ же въ какую-нибудь комнату, въ которой мы могли бы говорить, не рискуя нашею безопасностью. Дѣло идетъ о вашей жизни.
   Великій логофетъ зашатался, такъ что былъ принужденъ прислониться къ стѣнѣ.
   -- О моей жизни?.. повторилъ онъ, окинувъ Кризанхира какимъ-то дикимъ взглядомъ.
   -- Да, сказалъ аколутъ, толкая старика. Идемъ, впередъ:-- намъ нельзя терять времени.
   Іоаннъ-Никетасъ побрелъ машинально въ ту комнату, изъ которой только что вышелъ.
   Войдя въ нее, начальникъ стражи заперъ тихонько дверь и сѣлъ съ несчастными старикомъ, который опустился въ безсиліи на диванъ
   -- Старый другъ, началъ Кризанхиръ: императоръ объявилъ мнѣ, что онъ намѣренъ конфисковать ваши имѣнія въ свою пользу и отрубить вамъ голову.
   Министръ испустилъ крикъ дикаго отчаянія и зарылся головою въ подушки.
   -- Онъ обвиняетъ васъ, что вы продали врагамъ его тайну, которая была довѣрена имъ вамъ.
   -- А я между тѣмъ вполнѣ невиненъ въ этомъ!
   -- Я хотѣлъ было замолвить за васъ слово, но императоръ перебилъ меня повтореніемъ той-же странной угрозы.
   --. Благодарю, что предупредили во время, сказалъ великій логофетъ, вскочивъ и начиная отпирать ящики съ драгоцѣнностями.
   -- Что же вы хотите предпринять? спросилъ Кризанхиръ.
   -- Что хочу предпринять? повторилъ старикъ, даже не оборачиваясь. Я спѣшу собрать свои драгоцѣнныя вещи и убраться отсюда какъ можно скорѣе!
   -- Не увлекайтесь, другъ мой, обманчивою надеждою! возразилъ спокойно аколутъ: императоръ предусмотрителенъ и окружилъ вашъ. дворецъ шпіонами, которымъ отданъ приказъ схватить васъ живаго или мертваго при первой же попыткѣ къ побѣгу.
   -- Такъ, значитъ, я погибъ? воскликнулъ, великій логофетъ.
   -- Да, и могу увѣрить васъ, что я даже не дамъ ни одного безанта за васъ и вашу голову.
   -- Это не утѣшительно!
   -- Да, и въ особенности для человѣка вашихъ лѣтъ, который привыкъ дорожить своею жизнью.
   -- О, я съ удовольствіемъ помѣнялся бы участью съ послѣднимъ рыбакомъ!
   -- Вѣрю вамъ, бѣдный другъ! Но это невозможно.... у васъ осталось только одно средство къ спасенію.
   -- Какое? произнесъ министръ, внезапно, обернувшись: зачѣмъ же вы молчали, если есть, путь къ спасенію моей жизни?
   -- Это уже мое средство! отвѣтилъ аколутѣ, съ, пониженіемъ голоса. Но клинъ.... вышибается клиномъ!
   -- Ну, говорите-жъ, что мнѣ слѣдуетъ дѣлать!
   -- Убить императора въ, теченіи этой ночи!
   -- Вы.... Вы смѣете мнѣ дѣлать такое предложеніе! произнесъ старикъ, съ ужасомъ подаваясь назадъ.
   -- Ноя вѣдь ужъ, намекалъ вамъ разъ на существованіе заговора противъ Комнена. Онъ можетъ быть приведенъ въ исполненіе. не сегодня, такъ завтра; отъ насъ зависитъ только ускорить развязку.
   -- Да и въ самомъ дѣлѣ, сказалъ министръ задумчиво: если это убійство ужъ дѣло рѣшенное, то откладывать его не зачѣмъ.
   -- Я же вамъ говорю, что это можно сдѣлать хоть въ нынѣшнюю же ночь. Начальнику стражи не трудно уничтожить всѣ препятствія къ выполненію замысла.
   -- Великодушный другъ! воскликнулъ логофетъ, бросаясь въ объятія аколута, я вамъ обязанъ жизнью.
   -- Теперь намъ остается только потолковать объ условіяхъ.
   -- Говорите! Я согласенъ заранѣе на всякія....
   -- Ну.... я желаю жениться на вашей милой дочери.
   -- Какъ? Вы на моей дочери?! изумился старикъ.
   -- Вы знаете Лагофетъ, что я люблю ее давно, продолжалъ Кризанхиръ; но когда я признался вамъ въ чувствѣ этой привязанности, то вы отвѣтили мнѣ съ презрѣніемъ, что неравенство состояній и лѣтъ дѣлаютъ этотъ бракъ чистою невозможностью.
   -- Теперь я жалѣй объ этомъ отказѣ! но если Зоя откажется исполнить мою волю?
   -- Я отступаюсь отъ васъ! отвѣчалъ Кризанхиръ.
   -- Какъ? Вырвавши меня изъ бездоннаго омута собственными руками, вы хотите столкнуть меня снова въ него?
   -- Я сдѣлаю это безъ малѣйшаго угрызенія совѣсти, если вы черезъ часъ не дадите мнѣ письменное обѣщаніе въ руки! сказалъ аколутъ, направляясь къ двери.
   -- Не спѣшите! проговорилъ торопливо старикъ, схвативъ его за плащъ. Дайте вы мнѣ хотя поговорить съ моею бѣдною Зоею!
   Онъ вышелъ изъ комнаты и, заперевъ Кризанхира для большей безопасности, пошелъ по узкому проходу въ комнаты своей дочери.
   -- Дитя мое! воскликнулъ онъ, войдя внезапно къ ней: предвидѣнное мною несчастье обрушилось на насъ и, можетъ быть, завтра у тебя ужъ не будетъ отца!
   Дѣвушка испустила раздирающій душу вопль и упала къ ногамъ бѣднаго старика въ порывѣ страшной скорби и жгучаго раскаянія.
   Министръ поднялъ и обнялъ ее ласково.
   -- Да, у тебя не будетъ болѣе отца! Богатство, которое я пріобрѣлъ трудомъ, будетъ отнято у тебя.... и тебѣ Негдѣ будетъ преклонить даже голову.... Не дай же мнѣ лечь въ могилу съ этой ужасною мыслью, которая отравитъ мнѣ послѣднія минуты. Разрѣши мнѣ избрать для тебя покровителя, который бы защитилъ тебя, когда меня не станетъ!
   -- Я васъ не понимаю, сказала тихо Зоя, обративъ на него печальные глаза.
   -- Я хочу сказать, дочь моя, что такъ какъ Кризанхиръ любитъ тебя давно, то ты должна рѣшиться выдти за него замужъ.
   -- Отецъ! воскликнула Зоя: неужели вы серьезно хотите, чтобы я сдѣлалась женою человѣка, къ которому я чувствую презрѣніе и ненависть?
   -- Такъ ты категорически отказываешь мнѣ въ послѣднемъ утѣшеніи!
   -- Да, легче умереть, чѣмъ выйти за него!
   Никетасъ зашатался при такомъ неожиданномъ отвѣтѣ своей дочери.
   -- Но если, я скажу, что ты спасешь мнѣ жизнь, согласясь на этотъ бракъ? спросилъ онъ ее вдругъ послѣ минутной паузы.
   -- Объясните, я слушаю, произнесла она такимъ холоднымъ тономъ, что по тѣлу, его пробѣжалъ ознобъ.
   -- Такъ знай же, продолжалъ онъ, что начальникъ варяговъ стоитъ во главѣ заговора; привести его въ исполненіе зависитъ отъ него. Но онъ хочетъ напередъ знать, согласна ли ты быть его женою, дли нѣтъ. Если да, то завтра по утру Мануйла Комнена не будетъ уже на свѣтѣ. Ты видишь теперь, что моя жизнь зависитъ отъ твоего рѣшенія.
   -- Заклинаю васъ, отецъ, не требовать отъ меня жертвы, которой, какъ я чувствую, я не въ силахъ принести, отозвалась молодая дѣвушка, заливаясь слезами.
   -- Такъ ты въ такомъ случаѣ хочешь моей гибели? воскликнулъ великій логофетъ.
   -- О, нѣтъ, батюшка! нѣтъ!.. Вы правы: мнѣ стоить сказать только слово, чтобы спасти вамъ жизнь.... и я обязана выполнить это тѣмъ болѣе, что я сама поставила васъ въ такое положеніе!
   -- Ты? повторилъ министръ съ глубокимъ удивленіемъ. Теперь ужъ моя очередь не понимать тебя.
   -- Я должна наконецъ признаться вамъ во всемъ, рискуя вызвать гнѣвъ вашъ и, быть можетъ, проклятіе! это я подслушала въ саду тайну императора и передала ее посланнику Сіани?
   -- Такъ это сдѣлала ты? произнесъ Никетасъ съ пылкимъ негодованіемъ. Что же могло побудить тебя выдать нашу тайну этому чужестранцу?
   -- Я люблю его, батюшка! прошептала она.
   -- Несчастная! воскликнулъ, блѣднѣя, логофетъ.-- Поняли ли вы теперь, что я не могу отдать своей руки начальнику варяговъ? продолжала она. Поняли ли вы, что я могу спасти васъ, признавшись императору, что тайна выдана мною!
   -- Ты должна отказаться отъ этого намѣренія, возразилъ Никетасъ: императоръ поступитъ съ тобою безпощадно!
   -- Я не дорожу жизнью, только бы спасти васъ.
   -- Мануилъ, вдобавокъ, не повѣритъ тебѣ: онъ подумаетъ, что ты его обманываешь, чтобъ отвесть его гнѣвъ отъ моей головы. Повѣрь, что только одинъ Кризанхиръ въ состояніи поправить это сложное дѣло.... Да и пора покончить наконецъ съ императоромъ: кровожадность и алчность его выше всѣхъ выраженій; онъ поднимаетъ руку только съ цѣлью наносить удары счастью другихъ. Вчера, напримѣръ, онъ на зло всѣмъ человѣческимъ, правамъ, приказалъ, арестовать венеціанскихъ посланниковъ. Кто знаетъ, что ему прійдетъ въ голову завтра? Моя жизнь и имущество подверглись опасности единственно вслѣдствіе пустаго подозрѣнія, а вѣдь я служилъ ему честно, и вѣрно цѣлыхъ пятнадцать лѣтъ. Сегодня онъ избралъ своей жертвою меня, а завтра изберетъ кого нибудь другаго. Это еще не все: по милости его, Венеція, въ силу правъ своихъ, пошлетъ на насъ своихъ могущественнымъ союзниковъ, которые обратятъ въ груду развалинъ наши церкви и дворцы, и разграбятъ все наше кровное достояніе. Но если аколутъ выполнитъ, сегодня задуманное, то отечество наше избавится отъ гибели. Посланники будутъ отосланы обратно, осыпанные почестями, торговля разовьется, и наше благосостояніе еще больше увеличится подъ охраною прочнаго мира.
   -- Вы говорите, что ихъ освободятъ? спросила быстро Зоя.
   -- Да, мы исполнимъ это, такъ какъ этого требуетъ справедливость и честь!
   -- Онъ будетъ освобожденъ! проговорила дѣвушка. Онъ вернется въ Венецію.... увидитъ эту женщину, которую онъ любитъ.... Пусть онъ будетъ обязанъ этимъ блаженствомъ мнѣ! добавила она послѣ минутной, но не выразимо тяжелой душевной борьбы.
   -- Зоя! проговорилъ боязливо старикъ, не зная въ какомъ смыслѣ ему отвѣтитъ дочь: меня ждетъ аколутъ, что мнѣ сказать ему?
   Зоя полузакрыла свои чудные глаза и, приложила руку къ сердцу, какъ бы желая уменьшить его біеніе.
   -- Скажите ему, что я готова повиноваться вамъ, отвѣтила она.
   Тронутый и обрадованный, этою неожиданностью, министръ кинулся къ дочери и сжалъ ее въ объятіяхъ.
   -- Зоя... Богъ наградитъ тебя за твою благородную и тяжелую жертву!.. воскликнулъ онъ съ признательностью.
   -- Да услышитъ Онъ ваше желаніе, отецъ! отвѣтила она, съ трудомъ удерживая слезы.
   Но великій логофетъ не слышалъ этихъ словъ: онъ бросился бѣжать съ утѣшительною новостью такъ же быстро, какъ воръ съ драгоцѣнною добычею.
   

ГЛАВА VI.
Кинжалъ императора попалъ въ дурныя руки.

   Послѣ двухчасовой бесѣды съ аколутомъ старый Никетасъ, закутанный въ широкую мантію, проскользнулъ въ Бланкервальскій дворецъ и былъ введенъ въ подземную темницу къ венеціанскимъ посланникамъ.
   Сіани, сидѣвшій на койкѣ, покрытой соломою и бараньими шкурами, былъ погружонъ въ глубокое раздумье, между тѣмъ какъ Оріо спалъ на другой глубокимъ сномъ. Въ это время дверь заскрипѣла и въ нее вошелъ кто-то, прикрѣпивъ къ стѣнѣ факелъ; онъ подошелъ къ Сіани и протянулъ ему холодную и дрожащую руку.
   -- Вы узнаете меня конечно, монсиньоръ? Произнесъ онъ тихо, открывъ свое лице.
   Валеріано узналъ въ этомъ ночномъ посѣтителѣ великаго логофета.
   -- Вы сдѣлались жертвою измѣны Комнена, продолжалъ, послѣдній, и я пришелъ ободрить васъ.
   Сіани недовѣрчиво смотрѣлъ на старика, который поспѣшилъ добавить также тихо:
   -- Черезъ часъ вамъ и всѣмъ вашимъ соотечественникомъ, арестованнымъ по приказу императора, будетъ возвращена свобода; испорченные корабли ваши будутъ вполнѣ исправлены, конечно на нашъ счетъ; товары возвратятся вамъ безъ всякихъ оговорокъ; отъ васъ будетъ зависѣть оставаться въ Константинополѣ на прежнихъ правахъ или возвратиться въ Венецію.
   -- Знаете что? отозвался Сіани: вы напоминаете мнѣ Мефистофеля, предлагая мнѣ такъ великодушно и свободу, и честь, и славу.... ужъ не потребуете ли вы мою душу въ замѣнъ предлагаемыхъ благъ?
   -- Я говорилъ съ вами безъ всякой задней мысли относительно васъ.
   -- Серьезно? Да вы просто поражаете меня неожиданностями!
   -- Черезъ часъ Комненъ не будетъ императоромъ.
   Сіани поблѣднѣлъ.
   -- Вотъ списокъ заговорщиковъ, продолжалъ министръ. Вы видите, что ихъ довольно много и всѣ они вдобавокъ принадлежатъ къ числу вліятельныхъ людей.
   Молодой венеціанецъ просмотрѣлъ быстро списокъ, въ которомъ фигурировали имена знаменитѣйшихъ сановниковъ двора,
   -- И вы увѣрены въ успѣхѣ заговора? спросилъ патрицій.
   -- Дворцовая стража на нашей сторонѣ, отвѣтилъ Никетасъ; всѣ евнухи подкуплены.. А вотъ вамъ и доказательство, заключилъ старикъ, вынувъ изъ-подъ плаща драгоцѣнный кинжалъ, который Мануилъ клалъ ночью подъ подушку.
   -- Вы хотите убить его? прошепталъ венеціанецъ, смотря ему въ лице.
   Логофетъ отвѣчалъ утвердительнымъ знакомъ, на который Сіани отозвался улыбкою.
   -- Будьте же осторожны! замѣтилъ онъ съ ироніею: Комненъ силенъ и храбръ и пожалуй не дастъ убить себя, какъ кроткаго ягненка..." Было бы даже смѣшно, еслибъ вамъ удалось убить всѣмъ извѣстнаго и ловкаго убійцу! Это бы разсмѣтило самого сатану!
   -- Одинъ изъ невольниковъ всыпалъ въ его питье порошокъ, который погрузитъ его. въ самый глубокій сонъ;
   -- Но вѣдь для убійцы предстоитъ опасность: найдутся ли у васъ такіе смѣлые.и,.надежные исполнители дѣла?
   -- Двадцать человѣкъ добиваются чести отправить на тотъ свѣтъ измѣнника Комнена. Но нашъ мудрый совѣтъ рѣшилъ предоставить вамъ или Оріо славу этого дѣла, принявъ во вниманіе, что вы лично смертельно оскорблены Комяеномъ.
   -- Но да это, вѣдь, низость! воскликнулъ Сіани, оттолкнувъ старика.
   -- Что тутъ происходитъ? спросилъ проснувшійся Оріо, протирая глаза.
   -- Великій логофетъ пришелъ предложить намъ честь убить императора, отвѣтилъ Валеріано.
   -- Да развѣ ты считаешь насъ за палачей, презрѣнный? крикнулъ Оріо, соскакивая съ койки. Тебя, вотъ кого слѣдуетъ убить безъ разговоровъ.
   Взбѣшенный Молиніери схватилъ его за горло.
   -- О, сжальтесь, прохрипѣлъ, задыхаясь, старикъ, усиливаясь вырваться изъ рукъ венеціанца.
   Сіани заступился за него и оттащилъ товарища.
   -- Благородные синьоры, бормоталъ, Никетасъ, оправляя одежду: мы предвидѣли вашъ протестъ, и я не осмѣливаюсь настаивать долѣе. Надѣюсь, что по истеченіи часа вы и всѣ ваши будете ужъ свободны, и всѣ остальныя мои обѣщанія будутъ свято исполнены. Теперь же дозвольте мнѣ удалиться отсюда, такъ какъ заговорщики ждутъ только вашего отвѣта, чтобы приступить къ дѣлу.
   Онъ низко поклонился и хотѣлъ ужъ уйти, когда Сіани вдругъ остановилъ его.
   -- Я обсудилъ вопросъ, сказалъ онъ логофету, и пришелъ къ заключенію, что ваше предложеніе не такъ оскорбительно, какимъ я счелъ его подъ вліяніемъ минуты.
   -- Благородный венеціанецъ, ваши слова радуютъ меня до глубины души! отозвался старикъ, сжимая крѣпко руку молодаго патриція.
   -- Императоръ дѣйствительно покушался отнять у меня мою честь и мое состояніе, и чѣмъ больше я вдумываюсь, тѣмъ сильнѣе сожалѣю, что отвергъ предложеніе отмстить ему за это.
   -- Но время еще не ушло, перебилъ Никетасъ, играя безсознательно кинжаломъ императора. Вамъ стоитъ сказать, слово...
   -- Жребій брошенъ, и я изъявляю согласіе! воскликнулъ Валеріано, беря оружіе.
   Изумленіе Оріо было не выразимо.
   -- Ну, нѣтъ, ты не способенъ на такую низость! проговорилъ онъ тихо.
   -- Тебѣ-то что за дѣло?
   -- Почему же рука твоя не поднялась на Комнена въ то время, когда онъ стоялъ между нами одинъ и безоружный?
   -- Это очень понятно: еслибъ мы убили его, то потеряли бы все, сегодня-жъ его смерть предоставляетъ намъ всевозможныя выгоды.
   Сіани поспѣшилъ уйти въ сопровожденіи великаго логофета, и Оріо остался совершенно одинъ.
   Пройдя длинную подземную галлерею, они вступили въ узкій длинный корридорчикъ, который велъ въ оружейную залу. Вся стража, находившаяся въ, этой залѣ, спала крѣпкимъ тяжелымъ сномъ, такъ что Сіани съ своимъ проводникомъ прошли незамѣченными до передней Комнена, гдѣ люди тоже спали.
   Никетасъ отворилъ потайную дверь, Но не былъ въ состояніи перешагнуть порогъ, потому что колѣна его подгибались подъ нимъ.
   -- Здѣсь! произнесъ онъ голосомъ дрожащимъ отъ волненія. Идите, не робѣйте, благородный Сіани!
   По губамъ посланника проскользнула улыбка глубокаго презрѣнія, и онъ твердымъ шагомъ вошелъ въ спальню Комнена, притворивъ за собою дверь.
   Ослѣпительный свѣтъ лампы, стоявшей на мраморномъ съ бронзовыми украшеніями столѣ, озарялъ ярко ложе спавшаго императора,
   Валеріано взялъ ее и пошелъ къ алькову, все такими: же ровными и твердыми шагами, звукъ которыхъ по могъ заглушить даже толстый и пушистый коверъ. Онъ, видимо, не нуждался для исполненія замысла ни въ войной темнотѣ, ни въ ночной тишинѣ.. Остановившись передъ постелью спящаго, онъ поднесъ къ нему лампу и коснулся слегка рукою до его лба. Комненъ вздрогнулъ при этомъ тихомъ прикосновеніи и сталъ сильно метаться, какъ будто бы желая сбросить съ себя свинцовую, непосильную тяжесть, оковавшую его члены. Но усилія его были долго безплодны, и только послѣ энергичной борьбы онъ началъ мало-по-малу приходить опять въ чувство. Открывъ глаза, Комненъ увидѣлъ предъ собою посланника, стоявшаго неподвижно, какъ статуя.
   -- Измѣна! вскрикнулъ онъ, протянувъ быстро руку, къ подушкѣ, подъ которою лежалъ всегда кинжалъ.
   -- Не ищите кинжала, проговорилъ Сіани, онъ у меня въ рукахъ!.. Вотъ онъ! добавилъ тихо молодой человѣкъ, показавъ его изумленному императору.
   -- Ну, храбрый Сіани, ты поступилъ очень благоразумно, воспользовавшись сномъ моимъ, чтобъ отнять у меня опасное оружіе, проскрежеталъ Комненъ, сжимая кулаки. Клянусь, что иначе я пригвоздилъ бы тебя къ этой двери, въ которую рѣшился ты войти.
   -- Не я отнялъ его у вашего величества, отвѣтилъ спокойно Валеріано. Въ мою подземную темницу пришелъ человѣкъ и, подавая мнѣ этотъ кинжалъ, сказалъ; "Убейте Цезаря -- и вы будете свободны!" Я взялъ тогда кинжалъ и явился сюда.
   -- Но ты не предвидѣлъ конечно, отозвался насмѣшливо Комненъ, что я могу задушить тебя своими руками такъ же легко, какъ медвѣдь душитъ лапою собаку?
   Венеціанецъ недовѣрчиво покачалъ головою:
   -- Еслибъ даже медвѣдь былъ усыпленъ такимъ наркотическимъ веществомъ, которое подсыпали вамъ сегодня въ питье, то несомнѣнно и онъ не сладилъ бы съ собакою.
   -- Ложь! воскликнулъ Комненъ и, соскочивъ съ постели, бросился на посланника. Но силы неожиданно измѣнили ему, колѣна подломились, и онъ въ изнеможеніи свалился на подушки, съ глухимъ рычаньемъ звѣря, попавшаго въ засаду.
   -- Выслушайте меня, сказалъ тихо Сіани, взявъ руку императора.
   Мануилъ поднялъ голову и кинулъ на патриція взглядъ нѣмаго отчаянія..
   -- Я хочу возвратить вамъ добровольно кинжалъ, продолжалъ Сіани.
   -- Ужъ не сонъ-ли все это?!... воскликнулъ императоръ, принимая оружіе. Такъ ты пришелъ не съ тѣмъ, чтобы убить меня?
   -- Я взялъ вашъ кинжалъ изъ рукъ заговорщиковъ исключительно съ цѣлью возвратить его вамъ и сказать: вотъ какъ мститъ Валеріано Сіани!
   -- Благодарю тебя!... Ты честный человѣкъ.... Будь же великодушенъ и скажи мнѣ имена заговорщиковъ.
   -- Это не моя тайна: я исполнилъ свой долгъ и ухожу въ темницу.
   -- Неужели, ты считаешь меня неблагодарнымъ? Неужели ты думаешь, что во мнѣ нѣтъ капли совѣсти?... О, нѣтъ, спасителю Цезаря должна быть оказана живая благодарность: я дарую свободу какъ тебѣ, такъ и Оріо!
   -- Теперь я въ свою очередь благодарю Комнена!
   -- Но смотри, чтобы при восходѣ солнца никто изъ заговорщиковъ не увидѣлъ васъ больше въ нашихъ стѣнахъ.... иначе вамъ никогда не увидѣть Венеціи.
   

ГЛАВА VII.
Необыкновенно сильный грекъ.

   Послѣдніе лучи заходящаго солнца отражались на зеркальной поверхности Ріальто. Гондольеры расположились группами на бѣлыхъ плитахъ, окаймлявшихъ каналъ, играя въ кости и ожидая желающихъ воспользоваться ихъ услугами, а нѣкоторые спали спокойно подъ мостомъ.
   Когда пробили часы на башнѣ Святаго Марка, одинъ изъ игравшихъ всталъ и скорыми шагами подошелъ къ товарищу, который, растянувшись лѣниво на землѣ, пилъ съ жадностью изъ фляги вино.
   -- Доминико! сказалъ онъ, толкнувъ его ногою: скоро ли ты перестанешь подкрѣплять свои силы? Мнѣ кажется, что еслибъ вода лагунъ, вслѣдствіе чуда превратилась въ вино, то ты взялся бы осушить ее одною своею особою.... Вставай, пора идти!
   -- Неужели пора, мой дорогой Орселли? проворчалъ Доминико.
   -- Да мы, вѣдь, обѣщались, старому синдику Бартоломео ди-Понте вычерпать воду изъ гондолы его, которая течетъ. Возьми же свой черпакъ и пойдемъ поскорѣе.
   -- Какой ты безсердечный! произнесъ Доминико, рѣшаясь прекратить на минуту свое любимое занятіе. А ты не забывай пожалуйста, что рыбная ловля была нынче трудна, а жаръ не выносимый!
   -- Ну, такъ пей да спи, лѣнивое животное! воскликнулъ Орселли съ презрѣніемъ. Ты, право, не достоинъ грѣться подъ этимъ солнцемъ.
   -- Вотъ поэтому-то я и улегся въ тѣни, проговорилъ Доминико, заливаясь неудержимымъ смѣхомъ.
   Орселли взялъ свой черпакъ и удалился, пожимая плечами.
   Доминико преспокойно продолжалъ пить, когда товарищи его вдругъ бросили игру, завидѣвъ приближающуюся гондолу; на передней части которой виднѣлись сундукъ и нѣсколько тюковъ.
   -- Причаливай здѣсь, Заккаріасъ! раздалось изъ гондолы.,.
   Между тѣмъ какъ Заккаріасъ, соскочивши на землю, привязывалъ канатъ, гондольеры схватили торопливо багажъ, спрашивая, куда они должны нести его.
   -- Положите его туда, откуда взяли, отвѣтилъ Заккаріасъ.
   -- Да развѣ ты не знаешь, проклятый язычникъ, началъ Доминико, кому принадлежитъ право таскать багажъ, прибывающій по "водѣ"! Мы составляемъ часть уважаемой всѣми корпораціи гондольеровъ и не потерпимъ, чтобъ дерзкій иностранецъ...
   Доминико замолкъ, замѣтивъ выходившаго изъ гондолы синьора.
   -- Этотъ человѣкъ -- мой слуга, произнесъ послѣдній, окидывая всѣхъ высокомѣрнымъ взглядомъ. Онъ настолько силенъ, что не нуждается въ помощи чужихъ рукъ: уходите же, иначе...
   Заккаріасъ дѣйствительно былъ чисто геркулесомъ,...
   -- Силенъ-ли онъ или нѣтъ, перебилъ Доминико, но онъ не помѣшаетъ намъ воспользоваться данными намъ правами, мы стоимъ за нихъ твердо.
   Незнакомецъ подошелъ къ своему слугѣ, и шепнулъ ему:
   -- Не благоразумнѣе ли будетъ удовлетворить эту наглую чернь?
   Но Заккаріасъ очевидно необратилъ вниманія на это замѣчаніе своего господина и сказалъ Доминико: Мое право -- сила. Пользуйтесь же вашимъ, и я воспользуюсь своимъ.......
   Гондольеры испустили крики негодованія и бѣшеннаго гнѣва. Иностранецъ поблѣднѣлъ и дотронулся до плеча слуги серебрянымъ жезломъ, бывшимъ въ его рукахъ.
   -- Не бойтесь за меня, благородный Кризанхиръ, проговорилъ насмѣшливо Заккаріасъ и воскликнулъ, обращаясь къ толпѣ: нельзя ли обойдтись безъ угрозъ и безъ дерзостей? Если кто нибудь изъ васъ, тунеядцевъ, будетъ въ силахъ поднять этотъ сундукъ, то пусть несетъ его за мною до гостинницы "Золотое Дерева!"
   Двое изъ рыбаковъ вошли снова въ гондолу, изъ которой незадолго: передъ тѣмъ выгналъ ихъ Заккаріасъ; но они напрасно старались поднять указанный сундукъ: онъ былъ такъ тяжелъ, что казался привинченнымъ ко дну гондолы.
   Кризанхиръ обмѣнялся съ своимъ слугою веселою улыбкою.
   -- Сюда, Доминико! крикнулъ одинъ изъ гондольеровъ, выбившись совершенно изъ силъ.
   Доминико поставилъ на землю свой громадный кувшинъ съ виномъ и поспѣшилъ на подмогу къ товарищамъ.
   -- Куда слѣдуетъ отнести этотъ сундукъ? спросилъ онъ коснѣющимъ отъ водки языкомъ.
   -- Подними его прежде, а потомъ я отвѣчу тебѣ на твой вопросъ, отвѣчалъ иностранецъ.
   Гондольеръ улыбнулся презрительною улыбкою и взялся за сундукъ, но онъ поднялъ его только на половину и снова опустилъ.
   -- Ну, тутъ, должно быть, собраны всѣ сокровища Святаго Марка! воскликнулъ онъ.
   -- Я отвѣчу тебѣ, хвастуну, только то, что сундукъ не тяжелѣе каждаго изъ моихъ кулаковъ, сказалъ ему Заккаріасъ, обнажая свои мускулистыя руки.
    -- Интересно бы знать, сколько правды въ словахъ твоихъ, презрѣнный болтунъ! произнесъ Доминико, выскочивъ изъ гондолы.
   Засучивъ рукава своей толстой туники, онъ сталъ въ оборонительную позу, а слуга Кризанхира послѣдовалъ; за нимъ, ворча, съ негодованіемъ:
   -- Любопытство вообще очень крупный порокъ, а въ особенности для гондольера, и я, сейчасъ докажу, тебѣ это на дѣлѣ!
   Толпа окружила немедленно бойцовъ, молясь всѣмъ святымъ за успѣхъ Доминико.
   -- Я жду! проговорилъ насмѣшливо послѣдній.
   -- Я не злоупотреблю твоимъ долготерпѣніемъ, отвѣтилъ Заккаріасъ, нанося ему въ бокъ сильный ударъ.
   Доминико упалъ, но тотчасъ же вскочилъ и сталъ въ прежнюю позу.
   -- Такъ я, значитъ, могу возобновить урокъ и довесть его сей часъ же до конца, замѣтилъ Заккаріасъ, осыпая противника тяжелыми ударами,
   -- Я начинаю думать, лепеталъ Доминико, что ты не относишься къ разряду хвастуновъ, какими оказываются почти всѣ иностранцы, ненавидящіе, Венецію.
   -- Ты выказываешь себя съ хорошей стороны, отдавая мнѣ въ этомъ должную справедливость, отозвался Заккаріасъ. Да будетъ тебѣ извѣстно, что я могу убить моментально быка, а ословъ убиваю безъ всякихъ усилій.
   Онъ, схватилъ венеціанца, поднялъ его высоко надъ своею головою и бросилъ такъ, какъ онъ бросилъ бы мячь.
   Гондольеры съ восторгомъ захлопали въ ладоши, не заботясь по видимому о контузіяхъ, полученныхъ побѣжденнымъ товарищемъ.
   -- Я сейчасъ далъ тебѣ доказательство своей дружбы, сказалъ Заккаріасъ, помогая противнику приподняться съ земли: я не всѣмъ выказываю свое искусство въ битвѣ.
   -- Благодарю за честь! отвѣтилъ Доминико, потирая, плечо и силясь улыбнуться:
   -- Между нами не будетъ больше вражды, товарищъ!
   -- Не будетъ, мой учитель, можете быть увѣрены, что я не попрошу у васъ повторенія урока.... Я вдобавокъ пожертвую пять свѣчь Пресвятой Дѣвѣ, сознавая, вполнѣ, что безъ Ея заступничества, у меня были бы переломаны кости.
   Онъ пошелъ по направленію къ церкви Санто-Маріа-дель-Орто и исчезъ изъ видя, а Заккаріасъ, не желавшій, чтобъ гондольеры знали, гдѣ онъ намѣренъ остановиться, принялся уже снова отвязывать Гондолу чтобъ пристать въ другомъ мѣстѣ.
   Въ это время какой-то молодой славонецъ протѣснился къ нему сквозь толпу гондольеровъ и шепнулъ ему на ухо:
   -- Добро пожаловать въ Венецію, властелинѣ жизни и состоянія!
   Геркулесъ обернулся и вздрогнулъ, увидѣвъ предъ собою Іоанниса.
   -- Опять ты!... вездѣ ты! крикнулъ онъ запальчиво.
   -- Конечно опять я! пробормоталъ далматъ съ странною улыбкою. Но не бойтесь, я буду нѣмъ, какъ невольники въ Бланкервальскомъ дворцѣ или какъ рыба въ водѣ!
   Кризанхиръ вытащилъ торопливо изъ за пояса одинъ изъ тѣхъ маленькихъ миланскихъ стилетовъ, остріе которыхъ убиваетъ мгновенно. Онъ хотѣлъ отнять у ловкаго шпіона возможность сообщить глазѣвшимъ гондольерамъ настоящее имя мнимаго Заккаріаса или сдѣлать какой-нибудь тайный доносъ. Но побѣдитель Доминико вернулъ уже измѣнившее ему на время хладнокровіе, удержалъ аколутъ и подошелъ къ далмату, который отступилъ. Взглянувъ на его блѣдное красивое лице и на кошачьи сверкавшіе глаза, онъ спросилъ лаконически:
   -- Какою новою низостью хочешь ты удружить мнѣ?
   -- Я могу вамъ помочь осуществить проектъ, приведшій васъ въ Венецію, при рискѣ поплатиться жизнью и свободою, отвѣтилъ ему хладнокровно далматъ.
   -- Такъ ты знаешь, что побудило меня прибыть сюда инкогнито?
   -- Знаю, но вашъ проэктъ, по моему, мечта, осуществить которую можетъ только одинъ человѣкъ.
   -- Если ты не хитришь со мною, Іоаннисъ, если этотъ одинъ дѣйствительно желаетъ оказать мнѣ услугу, то я дамъ ему серебряный жезлъ и возведу его въ протобасты, а тебя назову великимъ дрюнгэромъ моего флота, сказалъ мнимый Заккаріасъ,-- который былъ не въ силахъ сдержать свое волненіе. Но когда же могу я увидѣть эту сильную вліятельную личность?
   -- Завтра, такъ какъ я сообщу ему сегодня-жъ эту новость, шепнулъ тихо далматъ.
   Черезъ два часа Іоаннисъ, одѣтый въ изящный костюмъ изъ чернаго бархата, остановился предъ ярко-освѣщенными окнами дома, широкій мраморный фасадъ котораго былъ украшенъ порфировыми изваяніями. Четыре каріатиды поддерживали балконъ, съ красивыми колонками, но въ общемъ фасадъ представлялъ собою смѣсь трехъ архитектурныхъ стилей, вовсе не согласовавшихся между собою.
   Этотъ домъ принадлежалъ богатому негоціанту Бартоломео ди-Понте, пользовавшемуся особеннымъ почетомъ корпораціи гондольеровъ и бывшему прежде синдикомъ. Залы были украшены флорентинскимъ мраморомъ, а окна драпированы великолѣпною шелковою матеріею, вывезенною изъ Персіи.
   Всѣ богатства Востока были собраны здѣсь, по всей этой роскоши не доставало вкуса, точно такъ же какъ и саду, окружавшему этотъ богатый домъ и состоявшему изъ рѣдкихъ иноземныхъ деревьевъ.
   На улицѣ собралась громадная толпа, чтобы смотрѣть разъѣзжавшихся къ негоціанту гостей, такъ какъ онъ давалъ вечеръ, по случаю дня рожденія своей дочери Джіованны, первой красавицы во всей Венеціи. Подходящій къ дому далматъ чуть не былъ сшибенъ съ ногъ однимъ изъ ротозѣевъ, спѣшившимъ пріютиться у садовой рѣшетки.
   -- Э, раззиня! воскликнулъ невольно Іоаннисъ.
   Но незнакомецъ не отвѣчалъ ему. Азару показалось, что онъ ужъ видѣлъ блестящіе глаза этого молодаго человѣка, старавшагося скрыть нижнюю часть лица; онъ хотѣлъ подойти къ нему, но ловкій незнакомецъ проскользнулъ уже въ калитку и исчезъ въ тѣни сада. Сердце далмата сильно забилось, и онъ проговорилъ съ очевиднымъ волненіемъ:
   -- Я это предугадывалъ! Это онъ, безъ сомнѣнія! Но его безразсудство не имѣетъ названія, если онъ осмѣливается прокрасться, хотя бы даже подъ прикрытіемъ ночи, къ мстительному купцу, раззоренному имъ: горе, горе ему! Я самъ позабочусь предупредить господина ди-Понте что волкъ залѣзъ въ овчарню.
   Азанъ присоединился къ входившимъ въ домъ, гостямъ, представлявшимъ собою странную смѣсь негоціантовъ, иностранцевъ, простыхъ гражданъ и евреевъ. Послѣдніе постарались войти въ городъ раньше чѣмъ запрутся ворота, чтобы не быть вынужденнымъ платить пеню за пропускъ. Въ передней эти достопочтенные торговцы сложили очень бережно свои шапки изъ краснаго сукна съ черною нашивкою, безъ которыхъ они не ходили по городу.
   Пользуясь привилегіею -- не подчиняться законамъ, воспрещающимъ роскошь, эти богатые плебеи надѣли въ честь радушнаго амфитріона дорогіе костюмы изъ разноцвѣтной камки и золотой или серебрянкой парчи и щеголяли поясами, покрытыми эмалью и драгоцѣнными каменьями. Даже самый незначительный торговецъ запряталъ свои красныя руки въ тонкія лайковыя перчатки, и всѣ были надушены эссенціями necla rusa и scorta di-limoni, введенными въ употребленіе знаменитымъ Аспрано.
   Въ моментъ появленія Іоанниса въ залѣ, Бартоломео ди-Понте ходилъ посреди гостей съ лучезарнымъ лицомъ; онъ протягивалъ руку однимъ, улыбался другимъ и вмѣстѣ наблюдалъ, чтобы не проявилось гдѣ нибудь недостатка въ освѣжительныхъ напиткахъ и дорогихъ яствахъ.
   Это былъ человѣкъ лѣтъ пятидесяти, приземистый, дородный и напоминавшій отчасти африканца смуглымъ цвѣтомъ лица и черными, какъ смоль, густыми волосами. Подъ такими-же черными, пушистыми бровями искрились маленькіе желтоватые, замѣчательно бойкіе глазки, свидѣтельствовавшіе объ его глубокомъ честолюбіи.
   Когда онъ сталкивался съ человѣкомъ благороднаго происхожденія, толстыя губы его складывались въ надменную усмѣшку. Нужно замѣтить, что онъ былъ готовъ пожертвовать за титулъ половиною богатства, пріобрѣтеннаго умомъ, неусыпнымъ трудомъ и нѣкоторымъ умѣньемъ пользоваться обстоятельствами. Въ глубинѣ души онъ страшно негодовалъ на судьбу за то, что родился плебеемъ и старался увѣрить патриціевъ въ своемъ пренебреженіи къ нимъ, чтобы вознаградить себя хоть чѣмъ-нибудь за тайныя страданія. Червь зависти точилъ его сердце, и онъ постоянно мечталъ объ одной изъ тѣхъ народныхъ смутъ, которыя вспыхивали такъ часто въ раздробленной и опустошенной Италіи.
   Настоящій вечеръ давался имъ тоже съ какою-то тайною цѣлью, а день рожденія дочери служилъ только предлогомъ. Когда пронеслась вѣсть, что Мануилъ Комненъ задержалъ корабли, нагруженные венеціанскимъ товаромъ, въ городѣ распространилась вѣсть о банкротствѣ Бартоломео ди-Понте. Состоянію арматора былъ дѣйствительно нанесенъ чувствительный ударъ, но онъ, не обнаружилъ своей внутренней тревоги ни словомъ, ни движеніемъ. Онъ боялся больше всего насмѣшекъ, надменныхъ патриціевъ и имѣлъ въ, этотъ вечеръ похвальное намѣреніе уколоть синьоровъ своею роскошью и ихъ бѣдностью. Онъ считалъ себя въ правѣ сдѣлать, это, тѣмъ болѣе, что пострадалъ по милости необдуманныхъ дѣйствій посланниковъ республики, Валеріано Сіани и Оріо Молиніери, да къ тому же Сіани осмѣлился полюбить его дочь, его очаровательную и милую Джіованну. Имъ овладѣвало негодованіе при мысли, что онъ когда-то самъ поощрялъ, это чувство и ликовалъ, мечтая о союзѣ съ такимъ знатнымъ семействомъ.
   Бартоломео невольно поблѣднѣлъ, увидѣвъ Іоанниса; человѣкъ этотъ первый сообщилъ ему вѣсть о громадномъ уронъ, нанесенномъ ему приказаніемъ Комнена, но, онъ тѣмъ н менѣе все-таки улыбался, сжимая его руку.
   Азанъ увлекъ его за собою въ амбразуру окна и сказалъ ему тихо:
   -- Вы превосходно скрываете отчаяніе подъ маскою беззаботности.
   -- Молчи, Іоаннисъ, молчи!.. проговорилъ тревожно гордый Негоціантъ.
   -- Ба! произнесъ насмѣшливо далматъ: для васъ еще не все потеряно. Вы одинъ изъ счастливѣйшихъ отцевъ, во всей Венеціи, такъ какъ дочь ваша -- перлъ венеціанскихъ женщинъ. А развѣ гости ваши скупятся доставлять вамъ всѣ упоенія лести?.. Пусть они еще ныньче полюбуются, этими прекрасными картинами; вазами, статуями, серебряными лампами и шкатулками съ золотою инкрустаціею! Какъ знать, завтра, можетъ-быть, всѣ эти драгоцѣнности будутъ ужъ продаваться съ аукціоннаго торга для удовлетворенія всѣхъ вашихъ кредиторовъ... Васъ изгонятъ отсюда эти льстивые гости и вашей Джіованнѣ придется торговать цвѣтами подъ балкономъ этого дома.
   -- Замолчи, негодяй! вскрикнулъ Бартоломео. Или ты пришелъ съ цѣлью нанесть мнѣ оскорбленіе, смѣяться надъ моимъ несчастнымъ положеніемъ? Ты сильно ошибаешься: я спасу свою дочь отъ такого исхода, хотя бы мнѣ для этого пришлось даже поджечь дворецъ нашего дожа.... Не смѣй, зловѣщій воронъ, задѣвать Джіованну! Я готовъ перенести на себѣ всѣ сарказмы, въ виду этой толпы, подстерегающей каждое мое слово.... но я не дамъ тебѣ оскорблять мою дочь!
   Онъ сжалъ руку далмата, какъ въ желѣзныхъ тискахъ, сохраняя по прежнему спокойную улыбку. Но Азана вообще было трудно унять: онъ продолжалъ все съ тѣмъ же хладнокровіемъ.
   -- Вы ужасно неосторожны, Бартоломео: кричите на всю залу, что способны, пожалуй, поджечь и дворецъ дожа... Я вижу, вамъ хотѣлось бы убить меня немедленно, подъ вліяніемъ боязни, что я разоблачу позорную тайну вашего раззоренія передъ вашими ложными коварными друзьями. Да, я могу сгубить васъ.... Однако, здѣсь такъ жарко, дайте мнѣ чѣмъ-нибудь утолить мою жажду!
   Гордый негоціантъ поблѣднѣлъ какъ мертвецъ,-- но пошелъ тѣмъ не менѣе налить бокалъ вина для прежняго слуги.
   -- Азанъ, прошепталъ онъ; погляди: на насъ смотрятъ съ открытымъ удивленіемъ.... я покорился твоему требованію, и теперъ ужъ ты покорись моему: иди, всему есть мѣра, даже и самой подлости.
   Іоаннисъ привѣтливо улыбнулся ему.
   -- Вы серьезно считаете меня своимъ врагомъ, Бартоломео! проговорилъ онъ мягко. Вы страшно заблуждаетесь! Я люблю васъ настолько же, насколько ненавижу всѣхъ вашихъ тунеядцевъ. Вы были для меня хорошимъ господиномъ, и я знаю, что вы трудились не менѣе любаго изъ поденщиковъ. Изъ-за чего же мнѣ враждовать противъ васъ и радоваться вашему случайному несчастью? И не безчестно ли было бы принудить Джіованну, жемчужину Венеціи, снизойти до слуги своего отца, когда рука ея была ужъ давно обѣщана патрицію?
   Бартоломео ди-Понте взглянулъ на говорившаго съ безмолвнымъ изумленіемъ, спрашивая себя, не сошелъ-ли далматъ совершенно съ ума?
   -- Вы удивляетесь, что не видите въ моихъ рукахъ шутовской гремушки, продолжалъ Азанъ съ тою же невозмутимостью. Сознаю, что отвага моя граничитъ съ сумазбродствомъ. Ну, а что если бы это ничтожное созданіе, на которое вы смотрите такъ грозно и презрительно, сказало бы вамъ вдругъ: господинъ Бартоломео, я, ничтожная тварь, могу вернуть тебѣ всѣ твои корабли со всѣмъ находившимся на нихъ цѣннымъ товаромъ, корабли, конфискованные Мануиломъ Комненомъ!
   -- Но это невозможно!... Перестанешь-ли ты наконецъ издѣваться?
   -- Замолчи, легкомысленный! Я верну тебѣ всѣ твои корабли вмѣстѣ со всѣмъ ихъ грузомъ -- только подъ тѣмъ условіемъ, чтобы ты далъ мнѣ слово исполнить безъ протеста мою первую же просьбу.
   -- Нужно бы сперва узнать, какого рода будетъ эта первая просьба, замѣтилъ ди-Понте, кусая губы.
   Въ это самое время синьора Джіованна прошла мимо отца, ведя подъ руку какую-то пожилую даму, которой лѣта и здоровье не позволяли болѣе присутствовать на праздникѣ. Бартоломео и Азанъ обмѣнялись вызывающимъ взглядомъ, когда красавица исчезла изъ ихъ вида; они поняли другъ друга; Бартоломео осмыслилъ внезапно тяжесть жертвы, къ которой его обязывалъ Азанъ, а далматъ подумалъ; что смерть будетъ казаться ему благодѣяніемъ, если Джіованна будетъ принадлежать не ему, но другому.
   

ГЛАВА VIII.
Не всегда можно вѣрить посламъ.

   Джіованна высматривала настоящею королевою въ своемъ платьѣ и брилліантовомъ ожерельѣ. Чудная красота ея могла бы привести въ восхищеніе даже самаго тонкаго знатока красоты: у нея былъ широкій, выпуклый лобъ, густые свѣтлорусые волосы, составлявшіе рѣзкую противоположность съ тонкими и темными бровями, маленькій ротикъ съ чудными пунцовыми губками, какъ будто нарисованными кистью художника, и большіе черные глаза, смотрѣвшіе на всѣхъ съ дѣтскимъ простодушіемъ и безпечностью; добавимъ ко всему ослѣпительно бѣлый цвѣтъ прелестнаго личика, и портретъ Джіованны будетъ оконченъ.
   -- Бартоломео, заговорилъ Азанъ глухимъ., голосомъ: она слишкомъ хороша для того, чтобы забыть ее или отказаться отъ обладанія ею, когда держишь въ рукахъ участь ея отца.
   -- Да! вздохнулъ арматоръ. Я согласенъ на все, чтобы вернуть свои корабли и остаться богатѣйшимъ негоціантомъ Венеціи, соперникомъ патриціевъ и врагомъ, сената... Джіованна не должна терять ничего изъ принадлежащаго ей въ настоящее время.
   -- Знай же, господинъ, что я могу возвратить тебѣ твои корабли для чего стоитъ только измѣнить сенату въ пользу Комнена и возвесть въ дожи плебея Бартоломео де-Понте, или обогатить тебя, выдавъ, съ твоею помощью, республикѣ Комнена!
   Сердце Бартоломео шевельнулось и замерло, и онъ съ большимъ трудомъ устоялъ на ногахъ.
   -- Неужели императоръ Мануилъ будетъ въ Венеціи? спросилъ онъ, задыхаясь отъ сильнаго волненія.
   -- Не увлекайся, мой бывшій господинъ! Здѣсь не мѣсто для разговора о серьезныхъ предметахъ. Займись пока гостями, да послѣди за тѣмъ, чтобы твоя Джіованна не была унижена любовью патриція, которому нельзя повести ее къ вѣнцу!
   -- Что ты хочешь сказать? спросилъ все болѣе и болѣе изумлявшійся негоціантъ.
   -- Валеріано Сіани поджидаетъ въ саду твою непорочную Джіованну, отвѣчалъ Азанъ. Этотъ неловкій посланникъ забылъ свои обязанности, чтобы мечтать о любви. Онъ сгораетъ желаньемъ увидѣть твою дочь и надѣется, что ему удастся это сдѣлать.
   -- Какъ?! Неужели у него хватило настолько наглой смѣлости, чтобъ прокрасться въ мой домъ? пробормоталъ глухо Бартоломео. Не считаетъ ли онъ меня за простяка? О, да я обойдусь съ нимъ, какъ обошелся бы съ воромъ. Я съ наглымъ наслажденіемъ унижу передъ всѣми этого беззастѣнчиваго патриція-измѣнника, который былъ причиною моего разорѣнія!
   -- Предъ всѣми -- сказали вы? проговорилъ далматъ. Вы, конечно, рехнулись! Неужели вы хотите подобнымъ скандаломъ запятнать навсегда репутацію Джіованны? Терпѣніе, господинъ Бартоломео! Улыбайтесь, заставьте музыкантовъ играть, а молодежь плясать!... Пусть всѣ думаютъ, что у васъ хорошо на душѣ... Ну, а теперь разстанемся.
   Ди-Понте послѣдовалъ совѣту Іоанниса, объявивъ, что пора начать увеселенія. Почти слѣдомъ за этимъ была введена въ залъ труппа магиковъ и танцоровъ; послѣднихъ сопровождали три дѣвочки замѣчательной красоты, одѣтыя въ прозрачныя. газовыя, туники, съ шарфами изъ индійской кисеи, вышитыми золотомъ. Волосы ихъ были убраны живыми цвѣтами, а цитры надѣтыя у нихъ черезъ плечо на шелковомъ, шнуркѣ, были увиты лентами самыхъ яркимъ цвѣтовъ. Онѣ пришли пропѣть allegre maggio. Когда водворилась тишина, всѣ три дѣвочки подошли къ прекрасной Джіованнѣ и запѣли, съ акомпаниментомъ цитръ, народную пѣснь, каждый куплетъ которой заключалъ въ себѣ пожеланіе счастіи дочери негоціанта. Припѣвъ ея былъ слѣдующій: "Да будетъ святая Екатерина вашей заступницей. Да хранитъ васъ Пресвятая Дѣва подъ своимъ Покровомъ! Да будетъ Святой Антоній вашимъ Ангеломъ-Хранителемъ".
   Пѣсня эта соотвѣтствовала душевному настроенію, молодой красавицы и видимо растрогала ее.
   -- Благодарю васъ за истинно прекрасную пѣсню, проговорила она, обращаясь къ пѣвицамъ. Идите за мною, я хочу подарить вамъ всѣмъ что-нибудь на память обо мнѣ.
   Пѣвицы послѣдовали за Джіованцою, и послѣдней показалось, будто одна изъ нихъ сдѣлала ей какой-то таинственный знакъ, но обративъ на дѣвочку взглядъ, полный удивленія, она встрѣтила на лицѣ ея спокойную улыбку.
   Проводивъ пѣвицъ въ свою комнату, она выбрала изъ ящичка съ драгоцѣнностями три перстня, которые и подарила имъ. Эта неожиданная щедрость красавицы привела ихъ въ восторгъ. Почтительно поцѣловавъ руку Джіованны, онѣ вышли изъ комнаты, повторяя ей искреннія пожеланія счастья.
   Переступивъ порогъ, меньшая изъ нихъ уронила свой перстень и бросилась искать его.
   -- Да вотъ онъ, Беатриче, сказала Джіованна, показывая на подкатившійся къ ея ногамъ перстень.
   -- Вижу, но мнѣ нуженъ былъ предлогъ, чтобы остаться съ вами, отвѣтила дѣвочка, поглядывая на дверь съ тревогою.
   -- Что-жъ тебѣ надо, милая? спросила Джіованна.
   -- Не сердитесь, синьора! сказала Беатриче, сложивъ съ любовью руки: я право не хочу ничѣмъ оскорбить васъ.... но онъ такъ несчастенъ.
   -- Несчастенъ! повторила красавица съ замираніемъ сердца. О, какъ ты говоришь?? Я и не ожидала, чтобы ты, въ твои года, съ такимъ невиннымъ личикомъ, могла бы взять на себя порученіе, Котораго я не могу одобрить, добавила она съ повышеніемъ голоса.
   -- О; что я взялась исполнить! Вы разсердились на меня? Не будете больше любить меня?! Возьмите же обратно прекрасный подарокъ... Я не стою его.... Возьмите и позвольте мнѣ уйдти сейчасъ отъ васъ! Мнѣ совѣстно того, что я сказала вамъ. Джіованна пожала ласково руку дѣвочки.
   -- Не плачь, Беатриче! Я вѣдь только допрашиваю тебя, неразумная дѣвочка, но вовсе не браню, сказала она.
   -- А я такъ испугалась! отозвалась малютка. Но вы должны простить мнѣ: я, сирота, воспитанная родными моего молочнаго брата.
   -- А какъ зовутъ твоего молочнаго брата?
   -- Валеріано Сіани, прекрасная синьора!
   -- Валеріано!.. воскликнула радостно, Джіованна. О ты видѣла его, между тѣмъ какъ я... я позабыта имъ!... а вѣрила любви его!.... Да развѣ онъ, патрицій, можетъ, на самомъ дѣлѣ любить дочь, негоціанта? Ахъ, какъ же я была, глупа и легковѣрна!
   Но Беатриче успѣла ободриться и проговорила спокойно и серьезно.
   -- Вы не имѣете права, обвинять моего молочнаго брата, синьора: онъ дожидается, васъ въ саду, не смѣя войти въ домъ, такъ какъ онъ не приглашенъ. Не забудьте, что онъ рискуетъ своею жизнью изъ-за свиданія съ вами!
   -- Не смѣю тебѣ вѣрить, сказала Джіованна, сіяя отъ восторга; но не могу и думать, чтобы ты меня обманывала: ты такъ, молода и взглядъ у тебя такой прямой и ясный... но все же мнѣ хотѣлось бы получить отъ тебя доказательство въ томъ, что ты говоришь правду.
   -- Вотъ вамъ и доказательство, сказала Беатриче, подавая Джіованнѣ сломанную золотую серьгу, украшенную крупною жемчужиною. Вы сами отдали ему вещь Сіани, наканунѣ его отъѣзда въ Византію. Ну, а теперь я уйду!
   Видя, что Джіованна желаетъ разспросить ее еще подробнѣе, дѣвочка убѣжала, не докончивши фразы.
   Оставшись одна, прекрасная венеціанка, не стала колебаться: растворивъ потайную двepь, скрытую подъ обоями, она сошла, съ сильно бьющимся сердцемъ въ садъ, въ которомъ царила полная тишина. Не видя никого, Джіованна потеряла какъ-то сразу надежду встрѣтить Сіани; она, впала въ лихорадочное состояніе, и ей стало казаться, что ей просто приснилась вся эта сцена съ Беатриче. Пройдя неровными шагами финиковую аллею, она дошла до мраморной цистерны, омочила свой пылающій лобъ холодной водою и сѣла на небольшую дерновую скамью, скрытую подъ высокими, тѣнистыми деревьями. Желая привесть въ ясность разстроенныя мысли, она отъ утомленія закрыла глаза и вызывала завѣтный и дорогой ей образъ, который постоянно являлся ей во снѣ. Но какъ ни погрузилась она въ свои сладкія думы, а въ ушахъ ея звучало помимо ея воли пропѣтое ей не задолго веселое аллегро, и по устамъ ея проскользнула улыбка.
   Но она тѣмъ не менѣе-жестоко ошиблась, если воображала, что находится одна среди цвѣтовъ и зелени неподвижнаго сада. Валеріано Сіани ждалъ ее съ нетерпѣніемъ; онъ ужъ не заботился о томъ, что кто-нибудь могъ замѣтить; какъ онъ пробирался въ садъ, но ломалъ только голову надъ вопросами: придетъ-ли Джіованна на зовъ? Не забыла ли она свои прежнія чувства? Хватитъ ли у нея мужества вынести гнѣвъ отца?... Всѣ эти вопросы, сталкиваясь въ умѣ его, вызвали въ немъ страшныя нравственныя мненія.
   Окружавшій его мракъ былъ тѣмъ-болѣе ощутительнѣе, что домъ сіялъ огнями, а Сіани пріютился за густымъ боскетомъ, но избѣжаніе какой-нибудь неожиданной встрѣчи.
   Въ это время мимо его пролетѣлъ одинъ изъ тѣхъ свѣтящихся червячковъ, которыхъ такъ много въ жаркихъ странахъ. За нимъ мелькнулъ другой, а потомъ они начали слетаться уже тысячами, сверкая точно звѣздочки въ глубокой темнотѣ.
   Сіани противъ Ноли Залюбовался этими красивыми созданіями, считай появленіе ихъ въ такомъ большомъ количествѣ добрымъ предзнаменованіемъ. Эта мысль ободрила его больную душу.
   -- Если небо мнѣ покровительствуетъ, то для чего же мнѣ бояться людей? подумалъ онъ невольно, и пошелъ смѣло вслѣдъ за летящими свѣтляками, направлявшимися къ той дерновой скамьѣ, на которой сидѣла въ раздумьи Джіованна. Часть изъ нихъ образовала вокругъ ея головки яркую діадему и освѣтила грустное прелестное лице молодой дѣвушки.
   Увидѣвъ это милое дорогое созданіе, Валеріано. прижалъ внезапно руку къ сердцу, подавилъ крикъ восторга и сказалъ съ упоеніемъ:
   Джіованна, дорогая моя, наконецъ-то я тебя вижу!
   Дѣвушка встрепенулась. -- Кто ты, пришедшій съ цѣлью узнать мою тайну? спросила она слабымъ и взволнованнымъ голосомъ.
   Сіани поспѣшилъ выступить изъ кустарника, впиваясь въ нее взглядомъ.
   -- Это я, Валеріано, отвѣчалъ онъ ей шопотомъ. Я тотъ, кому Бартоломео ди-Понте запретилъ входъ къ себѣ! меня привело желанье узнать, помнишь ли ты меня, моя очаровательная, дорогая невѣста?
   -- Какъ, я вижу тебя? сказала она съ чувствомъ глубокаго блаженства. Я вижу человѣка, съ которымъ моя мысль не разстается даже въ то время, когда сонъ скрываетъ отъ меня дѣйствительную жизнь? И ты не позабылъ меня? не измѣнилъ обѣту твоей любви ко мнѣ?
   Сіани отвѣчалъ ей краснорѣчивымъ взоромъ.
   -- Но какъ же ты осмѣлился пробраться въ этотъ садъ? продолжала она. Вѣдь отецъ давно сдѣлался твоимъ злѣйшимъ врагомъ. Онъ тебя ненавидитъ и при томъ обвиняетъ тебя въ его несчастіи. Онъ говорилъ недавно, что онъ лучше желалъ бы видѣтъ меня въ могилѣ, чѣмъ женою посланника, обманутаго льстивою рѣчью Комнена.... Наконецъ и законъ запрещаетъ нашъ бракъ! Сама судьба, какъ видишь, противъ нашей любви! Намъ слѣдуетъ разстаться и проститься на вѣки.
   Рыданія заглушили слова молодой дѣвушки:
   -- Одинъ только Господь можетъ мнѣ запретить любить тебя, Джіованна, отвѣтилъ Валеріано съ пылкимъ одушевленіемъ. Я проклинаю мое происхожденіе, какъ преграду стоящую между мною и тобою, я желалъ бы быть плебеемъ, чтобы повести тебя свободно къ алтарю. Для тебя я хочу быть только Валеріано, но никакъ не Сіани, потому что отецъ твой ненавидитъ Сіани. Я не откажусь отъ тебя и любви твоей, хотя бы мнѣ пришлось покинуть съ тобою родину сдѣлаться наемникомъ грековъ или римлянъ.
   Джіованна упивалась этими увѣреніями словно райскими звуками.
   -- Скажи же, милый мой, какъ ты пришелъ сюда? прошептала она, стараясь успокоить взволнованныя чувства.
   -- Что до этого? Вѣдь я здѣсь, и мы видимъ другъ друга! Для любящаго: нѣтъ ничего невозможнаго.
   -- Но ты рискуешь жизнью, замѣтила она.
   -- Я не боюсь ни шпагъ, ни кинжаловъ, возлюбленная! Но я дрожу при мысли о разлукѣ съ тобою, о твоемъ охлажденіи! Я готовъ вынесть все, покориться всему, чтобъ только сохранить твою любовь ко мнѣ.
   -- Молчи! перебила съ улыбкою Джіованна: я не въ правѣ терпѣть, чтобы ты подвергался за меня, униженіямъ. Оставь меня, Сіани! Я никогда не измѣню тебѣ, я буду вполнѣ счастлива глубокимъ убѣжденіемъ, что ты любишь меня! Тебя удивляетъ мое сопротивленіе, желаніямъ отца, но подумай однако, чтобы другой могъ когда-нибудь....
   Голосъ ея прервался.
   -- Сіани! ненаглядный! продолжала она, совладѣвъ съ своею слабостію: мнѣ нужна только вѣра въ тебя и въ твое чувство... Я въ силахъ перенесть испытанія разлуки, но не снесу сомнѣнія!
   -- А если отецъ, вздумаетъ въ порывѣ слѣпой ненависти отдать тебя другому?
   -- Я отвѣчу ему, что я не могу вырвать любви къ тебѣ-изъ сердца и выйти за другаго! Но успокойся, милый, отецъ любитъ меня!
   -- Говори все, что хочешь, но я не раздѣляю твоего безотчетнаго довѣрія къ, нему!... Гдѣ-бъ я не, находился, какъ бы я не былъ далекъ отсюда, я вездѣ тебя вижу вездѣ: слышу, но я нетерпѣливъ и не способенъ отступить предъ препятствіями, а борюсь съ ними, мужественно. Поклянись, мнѣ, Джіованна, что мы еще увидимся! Поклянись, что ты будешь моею женою. передъ Богомъ и людьми, не смотря на препятствія, и на вражду отца твоего!
   -- Повѣрь мнѣ, Валеріано, я искренно желала бы, чтобъ наша жизнь, прошла такъ же, какъ прошелъ настоящій благословенный часъ... А между тѣмъ тебѣ нужно уйдти немедленно. Поселись гдѣ-нибудь въ окрестностяхъ Венеціи, и проходи иногда мимо балкона дома, гдѣ я буду сидѣть, поджидая тебя; слѣдуй за мною тогда, когда я пойду въ церковь и встрѣчайся со мною въ прогулкахъ, по каналу.... Я стану тогда думать, что между нами нѣтъ разлуки и преграды и помирюсь съ судьбою и ея испытаніями!
   Молодой человѣкъ обнялъ ее и прикоснулся губами къ ея чуднымъ кудрямъ.
   -- Уходи же теперь поскорѣ, Валеріано! Сказала кротко дѣвушка.
   Въ это время въ саду послышался звукъ цитры и Джіованна встала торопливо со скамьи.
   -- Что это? произнесъ удивленный Сіани. Это какъ будто звукъ порвавшейся струны...
   -- Это дурное предзнаменованіе! прошептала поблѣднѣвшая дѣвушка.
   Песокъ захрустѣлъ подъ грузными шагами.
   -- Уходи, Валеріано, скройся!.. куда-нибудь! Этотъ звукъ сигналъ, поданный Беатриче!
   Сіани нагнулся, проползъ за цистерну и скрылся подъ мастиковымъ деревомъ.
   -- Джіованна! произнесъ нетерпѣливый голосъ.
   Дѣвушка гордо выпрямилась.,
   -- Это отецъ! шепнули ея блѣдная губы.
   Къ ней дѣйствительно приближались два человѣка.
   -- Что тебя побудило удалиться изъ залы? Тебя ищутъ повсюду.... Ты одна или нѣтъ? спросилъ Бартоломео.
   -- Одна, папа, отвѣтила она съ очевиднымъ смущеніемъ.
   -- Ты не слышала здѣсь чьихъ-нибудь шаговъ? Азанъ Іоаннисъ боится, какъ бы кто-нибудь изъ этихъ благородныхъ и нахальныхъ патриціевъ не позволилъ себѣ....
   -- Эта боязнь доказываетъ, что онъ вѣрный слуга, папа!
   -- Азанъ не служить намъ болѣе, возразилъ. Бартоломео съ замѣтнымъ смущеніемъ, но онъ оказалъ мнѣ громадную услугу въ качествѣ человѣка вполнѣ свободнаго, и я не могу, отказать ему ни въ чемъ...
   -- Это странно! замѣтила изумленная Джіованна, но я не имѣю права разспрашивать отца.... Благодарю, Азанъ, за вашу заботливость, но могу васъ увѣрить, что я не подвергаюсь въ этомъ саду никакой опасности...
   -- Вы сильно ошибаетесь, возразилъ, сухо далматъ: мнѣ сообщили, что сюда пробрался какой-то человѣкъ, вѣроятно воръ, съ цѣлью поживиться не принадлежащимъ ему, я даже хотѣлъ было окружить весь садъ караульными; чтобы негодяй не могъ ускользнуть изъ нашихъ рукъ. Но меня-остановило опасеніе встревожить, вашъ покой, прекрасная Джіованна!
   Молодая дѣвушка поблѣднѣла и опустила глаза, чтобы избѣгнуть пристальныхъ взглядовъ Азана.
   -- Почемъ знать, продолжалъ послѣдній, быть можетъ, намъ попался бы даже и не воръ, а развратный патрицій, который не задумается оскорбить дочь: плебея ди-Понте. Вслѣдствіе богатства, многіе негодяи уже не разъ хотѣли унизить въ лицѣ почтеннаго Бартоломео купцовъ и народъ.
   -- Ты бредишь, Азанъ; возразилъ ди-Понте, кто-же рѣшится?
   -- Кто? Хотите-ли я назову вамъ человѣкъ сто? Возьмемъ: напримѣръ, Оріо Молиніери, этого фата и волокиту, который прогремѣлъ по всей Венеціи своими похожденіями. Онъ хвастается, что жена дожа такъ же доступна для него, какъ и простая невольница. О, этотъ господинъ очень ловокъ, надо отдать ему въ этомъ полную справедливость!
   Между тѣмъ пока далматъ произносилъ эти слова, блѣдный и трепетавшій отъ гнѣва Сіани стоялъ на томъ же мѣстѣ и сжималъ судорожно стволъ дерева. Нѣсколько разъ молодой патрицій порывался было броситься къ Азану, чтобъ заставить его дать отчетъ въ своихъ словахъ, но голосъ благоразумія принудилъ его не обнаруживать своего присутствія. Но молодая дѣвушка была менѣе терпѣлива.
   -- Мнѣ нечего заступаться за синьора Молиніери, возразила она, но прошу помнить однако, что онъ другъ Валеріано Сіани, который пользуется уваженіемъ всѣхъ лучшихъ гражданъ Венеціи.
   -- Сіани! повторилъ съ гнѣвомъ Бартоломео. Молчи, Джіованна, не произноси лучше этого имени!
   Джіованна вздрогнула.
   -- Почему? спросила она быстро.
   -- Потому что я презираю предателей, возразилъ Бартоломео. Ты конечно не знакома съ политикою и потому можешь смотрѣть на вещи не такъ, какъ бы слѣдовало, по я -- другое дѣло, я знакомъ съ нею и вслѣдствіе: этого могу смѣло сказать: Сіани виновенъ передъ отечествомъ, Сіани измѣнникъ. Онъ болѣеопасенъ для человѣчества, чѣмъ Молиніери. Оріо человѣкъ вѣтренный, но онъ по крайней мѣрѣ поступаетъ открыто во всемъ и не утаиваетъ сдѣланныхъ имъ сумазбродствъ, тогда какъ синьоръ Валеріано имѣетъ характеръ иного свойства... Онъ, правда, человѣкъ очень умный, но въ тоже время, и чрезвычайно хитрый, который не прочь изъ корыстныхъ цѣлей вкрадываться въ сердца пылкихъ, но неопытныхъ дѣвушекъ.
   Терпѣніе Сіани истощалось съ каждою минутою все болѣе и болѣе. Молодому человѣку стоило громадныхъ усилій, чтобы не потребовать у Бартоломео отчета въ его клеветѣ. Кровь стучала въ вискахъ, въ глазахъ его темнѣло, но честь Джіованны заставляла его перенести молча всѣ оскорбленія.
   -- Но вспомните, батюшка, что вы сами же позволили мнѣ любить Валеріано, проговорила съ упрекомъ молодая дѣвушка; а теперь говорите такъ дурно о немъ.
   Она отступила на нѣсколько шаговъ и сжала своими холодными пальцами горячую руку Сіани. 11
   Бартоломео расхохотался.
   -- А ты вѣрила, что онъ любитъ тебя, бѣдняжка? сказалъ старикъ. Знай же, что его прельщала не твоя чудная красота, а твое богатство!... Этотъ домъ нравился ему, потому что благородные Сіани давнымъ давно ужъ промотали свои помѣстья, ведя жизнь не по средствамъ. Да и кромѣ того, высокій постъ посланника требуетъ въ свою очередь не маленькихъ расходовъ. Повѣрь, что ему хотѣлось только завладѣть моими кораблями и сокровищами, но не твоею любовью.
   Вѣтви мастиковаго дерева слегка хрустнули: Сіани рванулся было впередъ, въ порывѣ нетерпѣнія. Но испуганная Джіованна предупредила его.
   -- Вы клевещете на него! воскликнула она,.быстро подходя къ отцу. Вы подозрѣваете и обвиняете Сіани безъ всякаго основанія и, рѣшаетесь судить, даже не выслушавъ, его. предварительно!...
   -- Мнѣ нечего выслушивать, возразилъ сухо ди-Понте: факты остаются фактами. Развѣ, тебѣ неизвѣстно, что дѣлалъ этотъ благородный патрицій въ, Константинополѣ?.. Онъ обманулъ, довѣріе сената.... Сенатъ смотритъ на него сквозь пальцы, изъ уваженія къ его имени... Но пусть онъ поостережется: подобные поступки не пройдутъ ему даромъ. Сіани не исполнилъ своей обязанности: онъ или велъ себя не какъ искусный и благородный посланникъ, а какъ человѣкъ, выскочившій изъ дома умалишенныхъ, или же просто продалъ Мануилу Комнену нашу честь и наши кораблю. Что касается меня, я вѣрю больше послѣднему, добавилъ Бартоломео.
   Положеніе Джіованны было невыносимо.
   -- Это ложь, это клевета... онъ невиненъ!-- пролепетала она въ порывѣ негодованія и отчаянія.
   -- Клевета! А ты видѣлась съ нимъ! воскликнулъ гнѣвно Бартоломео. Онъ приходилъ въ мой домъ?.... Такъ онъ дерзнулъ надѣяться, что я прощу его?.... Гдѣ онъ теперь?... О, еслибъ онъ могъ, явиться передо мной?
   -- То вы повторили бы ему въ глаза ваше обвиненіе въ безчестности, папа? Но я сказала бы, не оправдывайтесь, Валеріано: я вѣрю вамъ безусловно.
   -- Такъ ты любишь этого негодяя до такой степени, что, не посовѣстишься стать открыто на его сторону? кипятился Бартоломео. Но я не думаю однако, чтобы этотъ гордый патрицій сохранилъ свою самоувѣренность при видѣ Азана Іоанниса.
   -- Не знаю, сохранитъ ли онъ ее или нѣтъ, но нахожу излишнимъ для Сіани оправдываться предъ людьми, судъ которыхъ такъ пристрастенъ и неумолимъ, возразила съ пылкостью Джіованна.
   -- Если Валеріано любитъ меня, то долженъ молчать, до тѣхъ поръ пока вашъ гнѣвъ не утихнетъ и вы не убѣдитесь въ томъ, что обвинили, его несправедливо.
   -- О, онъ, разумѣется, послѣдуетъ твоему совѣту и никогда не рѣшится прійти ко мнѣ, чтобъ не быть уличеннымъ въ обманѣ...
   Трескъ сучьевъ не позволилъ Бартоломео окончить свои оскорбительныя слова. Онъ поднялъ голову и увидѣлъ передъ собой Сіани, взбѣшеннаго до нельзя и блѣднаго какъ мраморъ.
   -- Вы заблуждаетесь, господинъ ди-Понте, я всегда готовъ явиться, когда сознаю, что не сдѣлалъ ничего предосудительнаго, проговорилъ молодой человѣкъ рѣзкимъ тономъ.
   Изумленный появленіемъ Валеріано старикъ, казалось, остолбенѣлъ и секунды двѣ или три стоялъ молча.
   -- Вы! Это вы въ моемъ саду? воскликнулъ наконецъ старикъ: какая дерзость!
   -- Вы такъ думаете?
   -- Разумѣется! Какъ же назвать присутствіе въ этомъ саду человѣка, измѣнившаго интересамъ родины и желающаго посягнуть на честь дѣвушки, которая по неопытности готова вѣрить всякимъ лживымъ словамъ?
   -- Вы выражаетесь рѣзко, господинъ ди-Понте, но я не сержусь на это, только ради Бога не оскорбляйте своей дочери!
   -- Моей дочери! повторилъ насмѣшливо негоціантъ. Вы, значитъ, хотите, благородный рыцарь, выступить въ роли ея покровителя противъ ея же отца? чтожъ, это дѣлаетъ честь вашему героизму, синьоръ Сіани, но позвольте спросить: неужели вы такого жалкаго мнѣнія объ моемъ умѣ, что воображаете, будто я могу повѣрить этой гнусной комедіи?
   -- Комедія? сказалъ съ грустью патрицій: я не понимаю этого слова, тѣмъ болѣе что вы же сами позволили мнѣ признаться Джіованнѣ въ моей любви.
   -- Это справедливо! Но вы увѣрили меня, что сенатъ нарушитъ для васъ законъ, воспрещающій союзъ между патриціями и плебеями. Кромѣ того, я тогда былъ однимъ изъ богатѣйшихъ купцовъ, между тѣмъ какъ въ настоящее время и раззоренъ и раззоренъ по милости вашей слабости или же бесчестности.
   -- Опять ложь! воскликнулъ Сіани въ отчаяніи. О, зачѣмъ я не убилъ этого гнуснаго Азана, когда онъ находился въ моей власти!.. Тогда бы некому было клеветать на меня.
   -- Насилу-то патрицій рѣшился сбросить свою маску, произнесъ Азанъ:
   -- Довольно этихъ объясненій! перебилъ ди-Понте. Я вовсе не желаю служить посмѣшищемъ для кого бы то ни было.... Неужели вы, синьоръ Сіани, еще надѣетесь, что сенатъ согласится послѣ вашего посольства....
   -- Что намъ за дѣло до сената! Мы оставимъ Венецію! сказалъ Валеріано.
   -- Великолѣпно, проговорилъ насмѣшливо купецъ. Вы, значитъ, предполагаете рыскать по свѣту съ дамою своего сердца, по примѣру паладиновъ Карла Великаго и безъ гроша въ карманѣ.
   -- Вы ошибаетесь господинъ Бартоломео: хотя я и не имѣю такого богатства, какое было у моихъ предковъ, но и у меня осталось однако настолько, что могу окружить Джіованну, если не роскошью, то всѣмъ необходимымъ.
   -- Разувѣрьтесь, монсиньоръ у васъ нѣтъ болѣе ничего, вмѣшался Азанъ, стоявшій до этого въ сторонѣ. Сенатъ наложилъ запрещеніе на все ваше имущество, и въ данный моментъ дверь вашего паллацо заперта по распоряженію Совѣту Десяти, такъ что теперь вамъ, остается жить подъ открытымъ небомъ, любуясь мерцаніемъ звѣздъ.
   Сіани опустилъ голову, слова далмата поразили его какъ ударъ грома. За минуту назадъ онъ могъ еще разсчитывать на счастье, но теперь будущность сразу затмилась, и всѣ его надежды разсѣялись, какъ дымъ.
   Нѣсколько минутъ Валеріано стоялъ, не двигаясь и не говоря ни слова. Глубокая грусть свѣтилась въ его выразительныхъ, прекрасныхъ глазахъ, онъ видимо переносилъ невыносимую. нравственную борьбу. Но мало-по-малу онъ пересилилъ овладѣвшее имъ волненіе и посмотрѣлъ на окружающихъ.
   -- Да будетъ на все воля Божія, произнесъ тихо Сіани: я покоряюсь ей и буду ждать приговора республики, хотя и сознаю себя не виновнымъ.
   -- А я, воскликнулъ Бартоломео, поступлю еще лучше: съ этой минуты я прошу васъ не переступать моего порога и запрещаю вамъ разсчитывать какъ на руку моей дочери, такъ и на ея приданое. Уходите отсюда.
   Крупныя слезы засверкали въ прекрасныхъ глазахъ Джіованны, и она почти безъ чувствъ склонилась къ ногамъ отца.
   -- Батюшка, батюшка, вы разбиваете мое сердце! проговорила чуть слышно молодая дѣвушка голосомъ, въ которомъ звучало безпредѣльное отчаяніе.
   Бартоломео пожалъ плечами.
   -- Ужъ не околдовалъ-ли тебя этотъ щеголь? спросилъ ди-Понте. Онъ, должно быть, недаромъ жилъ въ странѣ составителей ядовъ и чернокнижниковъ и узналъ, надо полагать, такое магическое слово, которое, выводитъ дочерей изъ повиновенія отцамъ... Чортъ возми, еслибъ я не былъ плебеемъ, то ужъ давно бы выгналъ шпагою этого измѣнника!
   -- Выгнали бы меня?! повторилъ вспыльчиво Сіани. А за что, позвольте узнать?
   -- За то, что вы негодяй!
   По лицу патриція пробѣжалъ румянецъ справедливаго и благороднаго гнѣва, но онъ подавилъ это чувство изъ опасенія потерять навсегда страстно-любимую имъ Джіованну.
   -- Я уважалъ и любилъ васъ какъ отца, господинъ ди-Понте, проговорилъ молодой патрицій съ усиліемъ, но вы поступаете со мною хуже, чѣмъ съ самою презрѣнною тварью... Клянусь Богомъ, что я не заслужилъ такихъ оскорбленій!
   -- Скажите лучше, что вы не заслужили такого снисхожденія, синьоръ, перебилъ Бартоломео. Вы прокрались въ мой домъ, помимо моей воли, а я на столько добръ, что позволяю вамъ выдти изъ него безпрепятственно; кто другой поступилъ бы такъ на моемъ мѣстѣ?... Но довольно толковать! Азанъ, потрудитесь Проводить Свѣтлѣйшаго Сіани... А вы, Джіованна, обратился онъ къ молодой дѣвушкѣ, идите къ гостямъ, которые вѣроятно удивлены нашимъ долгимъ отсутствіемъ, но только безъ слезъ. Никто не долженъ знать того, что происходило здѣсь. Дѣло идетъ о нашей чести, дорогая дочь, и если этотъ патрицій любитъ васъ серьезно, то онъ, разумѣется, не пожелаетъ набросить тѣнь на вашу репутацію.
   -- Пусть будетъ по вашему, господинъ Бартоломео, сказалъ грустно Сіани. Но вы, Джіованна, знайте, что я еще пристыжу своихъ враговъ, и что никакія пытки не заставятъ меня отказаться отъ васъ!
   Молодая дѣвушка, огорченная до глубины души, сжала руку патриція, не имѣя силъ произнесть ни одного слова. Въ теченіи цѣлой минуты она стояла съ неподвижностью статуи, слѣдя глазами, полными слезъ, за удаляющимся отъ нея Сіани; казалось, уносившимъ съ собою всѣ: ея свѣтлыя упованія и надежды на безмятежное счастье.
   

ГЛАВА IX.
Гнѣздо бѣдныхъ.

   Прошло нѣсколько времени. Всегда веселая, всегда шумная, царица Адріатики, очаровательная Венеція, казалось, преобразилась, и пріуныла. По всѣмъ улицамъ, виднѣлись, отъ времени до времени небольшія групы людей, говорившихъ, о чемъ-то между собой съ большимъ одушевленіемъ, въ которомъ всякій подмѣтилъ бы затаенную тревогу. Причиною этого необычнаго волненія, были зловѣщіе слухи, ходившіе по всѣмъ закоулкамъ, города и особенно усердно распространяемые нищими и другими бродягами. Общее безпокойство еще болѣе увеличилось, когда, сенатъ, прибѣгъ къ нѣкоторымъ весьма крутымъ мѣрамъ.. Изъ среды черни пропало, безъ вѣсти нѣсколько молодыхъ людей, отличавшихся молодостью красотою и силою. Сходки, были строго воспрещены, и ночной дозоръ усиленъ. Позже десяти часовъ никто не смѣлъ выходить на улицу, не имѣя пропускнаго билета, подписаннаго, прокураторомъ и факела.
   Всѣ были обязаны сдать свое оружіе въ арсеналъ; кромѣ того, собиралось войско, такъ какъ республика намѣревалась объявить войну Мануилу Комнену.
   На одной изъ мѣлей лагунъ, по направленію, къ Чіеджіа, покачивался подъ порывами вѣтра, старый домикъ, выстроенный на сваяхъ, изъ корабельныхъ реберъ и поломанныхъ мачтъ. Наружныя стѣны его были украшены ползучими растеніями, веслами, сѣтями и другими рыболовными снарядами.
   Черезъ нѣсколько дней послѣ пира, даннаго королемъ венеціанскихъ купцовъ -- Бартоломео, въ этой хижинѣ можно было видѣть страдавшую параличемъ старуху, распростертую на постели изъ моху и листьевъ.
   -- О, пресвятая Богородица, какъ я страдаю! стонала больная, окидывая хижину блуждающимъ взглядомъ.-- А онъ все не идетъ.... Страшно мнѣ за него, милая!.... Что мнѣ дѣлать, если онъ не вернется нынѣшнею ночью?.. Сосѣдка Франческа говорила мнѣ, что повсюду творится что-то недоброе и странное: пропали нѣсколько гондольеровъ.... Куда дѣлись они? кто этотъ безбожникъ, отнимающій у насъ нашихъ кормильцевъ?
   Слова эти обращались къ сидѣвшей тутъ же Беатриче, молочной сестрѣ Сіани.
   -- Матущка... отозвалась дѣвочка: Орселли-ле-Торо слишкомъ смѣлъ и силенъ, чтобы какой-нибудь бродяга рѣшился напасть на него.
   -- Ахъ, Беатриче, развѣ ты не знаешь, что десять трусовъ сильнѣе одного Роланда и десять карликовъ справятся съ однимъ великаномъ? сокрушалась старая Нунціата. Бѣдный Орселли! Онъ не только прекрасенъ и добръ; но и трудолюбивъ, но ему одному все же не прокормить семью: я же больна, ты проводишь все свое время возлѣ моей постели, а остальныя дѣти еще малы не могутъ заработать себѣ кусокъ хлѣба.
   -- Матушка, мы можемъ продать перстень синьоры Джіованны! она такія добрая, и отецъ ея считается чуть не Крезомъ.
   --Нѣтъ, нѣтъ, возразила Нунціата.-- Не пріучай себя жить милостынею. Орселли не оставитъ насъ... Намъ тонко остается молиться Пресвятой Дѣвѣ: только къ ея милосердію можемъ мы прибѣгнуть въ часъ нужды, не краснѣя и не стыдясь.
   При этихъ словахъ больная устремила умоляющій взглядъ на украшенную цвѣтами статую Мадонны, которая стояла въ небольшой нишѣ и освѣщалась теплившеюся предъ нею бронзовою лампадою.
   -- Пресвятая Богородица! шептала Нунціата: ты покровительствуешь всѣмъ неимущимъ и угнетеннымъ болѣзнями: не оставь и насъ!... Не допусти, Мадонна, чтобы погибъ мой сынъ!..
   Старуха остановилась.
   -- Смотри, Беатриче, проговорила она съ испугомъ:-- не обманываетъ ли меня мое слабое зрѣніе: мнѣ показалось, что Богородица взглянула на насъ!
   -- Нѣтъ, матушка, это тебѣ такъ показалось, возразила дѣвочка: развѣ это возможно?
   -- Конечно, глупенькая! перебила Нунціата: для нея возможно все. Повторяю тебѣ, что я хорошо видѣла, какъ Пресвятая Дѣва кивнула головю... Твой братъ придетъ сегодня.... О, мы тогда ужъ будемъ беречь его!
   -- Не безпокойтесь! Онъ убережетъ себя и самъ, воскликнулъ предметъ заботливости больной, гондольеръ Орселли, стремительно вошедшій въ хижину.
   Нунціата улыбнулась и бросила взглядъ признательности на ликъ Пресвятой Дѣвы.
   Трое дѣтей, спавшіе, до сихъ поръ, чтобы забыть мучившій ихъ голодъ, выскочили изъ угла и окружили старшаго брата съ признаками, величайшей радости, одинъ кинулся къ нему на шею, другой ухватилъ его за руку, а самый маленькій вцѣпился въ его плащъ.
   Орселли тихо отстранилъ отъ себя нетерпѣливыхъ дѣтей.
   -- О, бѣдность, бѣдность, какъ страшна ты! проговорилъ глухо гондольеръ:-- И люди и море безжалостны къ нуждающимся. Что будетъ съ нами? Неводъ мой почти пустъ, а между тѣмъ нужда растетъ все болѣе и болѣе и въ народѣ носится говоръ о новыхъ податяхъ... Бѣдная Беатриче, прибавилъ Орселли съ грустной улыбкою: и тебѣ также придется, платить за право пѣть на улицахъ!
   -- Да, это тяжело! согласилась со вздохомъ Нунціата. Но дѣлать нечего! Мы, можемъ, еще обратиться въ тяжелую минуту къ Сіани.
   -- Сіани?! проговорилъ гондольеръ съ грустью. И ты разсчитываешь на его помощь?!
   -- Разумѣется! возразила съ одушевленіемъ мать. Кто же можетъ отнестись такъ сочувственно къ чужому положенію, какъ не благородный и честный Валеріано?
   -- Ты говоришь правду, но знаешь ли ты о новомъ несчастьи?
   -- Нѣтъ! развѣ что-нибудь случилось?
   -- Да, отвѣчалъ мрачно Орселли. Сіани разорены: имущество ихъ конфисковано; и, можетъ быть, не сегодня такъ завтра, самъ благородный Валеріано придетъ сюда съ просьбою датъ ему уусокъ хлѣба и пріютить его на ночь.
   Гондольеръ смолкъ и въ комнатѣ на минуту воцарилась полнѣйшая тишина,
   -- Но что же могло вызвать такое ненастье? спросила едва слышно больная.
   -- Неудача, которую потерпѣлъ Валеріано въ Константинополѣ, отвѣчалъ нехотя Орселли. Онъ подвергся преслѣдованію Совѣта Десяти. Кромѣ всѣхъ другихъ несправедливыхъ подозрѣній его обвиняютъ въ измѣнѣ венеціанской республикѣ.
   -- Въ измѣнѣ?! произнесла съ ужасомъ Нунціата. Но это вѣдь немыслимо. Развѣ возможно допустить чтобы такой честный человѣкъ и такой горячій патріотъ, какъ Валеріано Сіани, могъ сдѣлать подобную низость?
   -- Онъ и не дѣлалъ ее, сказалъ гондольеръ, но обстоятельства сложились такимъ образомъ; что все говоритъ противъ него и...
   Плачъ дѣтей не далъ ему кончить. Малютки были голодны; изъ глазъ ихъ падали крупныя слезы, но они сидѣли на прежнемъ мѣстѣ, не смѣя подойти къ брату, который избѣгалъ ихъ взгляда.
   -- Неужели же нужно воровать, чтобы накормить эту голодную ватагу? проговорилъ Орселли голосомъ похожимъ на шепотъ.
   -- Молчите и не надоѣдайте мнѣ! прикрикнулъ онъ на дѣтей, но тотъ часъ же смолкъ, и облокотился на столъ, подавленный наплывомъ самыхъ безотрадныхъ мыслей.
   Нунціата протянула сыну свою исхудалую руку.
   -- Не горюй, мой дорогой, сказала она съ нѣжностью: нищета еще не такъ ужасна, только бы Господь далъ здоровья и силъ для борьбы съ нею. Но оставимъ это; я сильно боялась за тебя. Весь кварталъ въ тревогѣ. Не случилось ли еще новыхъ несчастій?
   -- Какже! Еще десять рыбаковъ исчезли въ Зуеччѣ. Женщины кричатъ и плачутъ, вѣроятно о томъ, что никому не пришло, въ голову похитить ихъ...
   -- Будь поосторожнѣе, Орселли! замѣтила старуха, указывая на Беатриче: развѣ можно шутить, такъ при дѣвушкахъ?
   -- О, матушка, мнѣ вовсе не до шутокъ! возразилъ Орселли. Но мнѣ очень хотѣлось бы забыться..... Не легко же мнѣ видѣть что, у васъ нѣтъ даже порядочной постели, не говоря уже о томъ, что не на что послать за докторомъ и купить вамъ лѣкарствъ!... А между тѣмъ вы были всегда примѣрною матерью, трудившейся безъ отдыха, чтобы только прокормить своихъ бѣдныхъ дѣтей.... Да будь вы богаты, тогда и болѣзнь-то не коснулась бы васъ.
   -- Не ропщи, дорогой мой! Развѣ Богъ не наградилъ тебя смѣлостью и сильными руками.
   -- Прекрасно! возразилъ гондольеръ, но развѣ они принесутъ пользу, если не будетъ дѣла или придется платитъ новый налогѣ? Я кругомъ въ долгахъ, и если наши кредитору не побоятся Бога, то вытолкаютъ насъ отсюда всѣхъ, а меня стащатъ въ тюрьму. Вы умрете съ спокойною совѣстью, но все же умрете? Дѣти будутъ томиться отъ голода и ихъ, можетъ быть отправятъ въ какой-нибудь пріютъ.... Беатриче же, наша нѣжная голубка, слишкомъ хороша, чтобы избѣжать сѣтей богатыхъ и знатныхъ жителей Венеціи и изсохнуть въ четырехъ стѣнахъ, заключилъ онъ, взглянувъ на сидѣвшую вблизи сестру.
   -- Молчи, Орселли, молчи! воскликнула дѣвушка, покраснѣвъ до ушей.
   -- Зачѣмъ мнѣ молчать?... Можно ли повѣрить, что ты не была бы счастлива, еслибъ сдѣлалась фавориткою какого-нибудь патриція, который видѣлъ была тебя ошейникъ съ своимъ именемъ, какъ это дѣлаютъ съ любимою собакою?
   -- Орселли, ты сходишь съ ума!... Не ужели же ты считаешь меня способною...
   -- Ты женщина, перебилъ гондольеръ сурово, и разумѣется не можешь бороться, какъ мущина со всѣми невзгодами, порождаемыми бѣдностью.
   -- Не сердись на меня, вмѣшалась старуха,-- но я увѣрена, что ты несправедливъ къ Беатриче: она добрая и честная дѣвушка.
   -- Не спорю, матушка, но все-таки скажу: нищета ужасна, и немногіе изъ людей могутъ устоять противъ искушенія окружить себя благами, даруемыми фортуною.
   -- Я хочу ѣстъ, мама, пролепеталъ маленькій бѣлокурый мальчикъ, котораго Беатриче старалась убаюкатъ?
   -- Слышали, матушка? спросилъ молодой человѣкъ, ударивъ кулакомъ объ стѣну такъ, что ребенокъ испугался и замолчалъ. Я не тунеядецъ и не пьяница, а долженъ выслушивать подобныя жалобы.... Какъ же тутъ не проклянешь день, въ который родился на свѣтъ?!
   -- А кстати -- и мать, родившую тебя, проговорила Нунціата печально.
   -- О, я этого не говорилъ и не думалъ, матушка, прошепталъ смущенный до нельзя Орселли. Но этотъ дѣтскій плачъ раздираетъ мнѣ душу. Если я вдругъ исчезну, какъ мои товарищи, что будетъ тогда съ вами?... Вѣдь вы сдѣлаетесь пищею рыбъ Адріатики?!
   Онъ горько разсмѣялся.
   Старуха безсильно опустила голову, но Беатриче подошла къ гондольеру и проговорила серьезно:
   -- Дорогой братъ, тебя называютъ Орселли-ле-Торо {Ле Торо -- быкъ.}, и ты вполнѣ оправдываешь это названіе какъ по своей силѣ, такъ и по упрямству. При томъ, я ужъ, кажется, говорила тебѣ, что сильно надѣюсь на помощь великодушной Джіованны ди-Понте; да и кромѣ нея не мало добрыхъ людей въ Венеціи.... Кромѣ того, тебѣ извѣстно, что отецъ Джіованны считается надежнымъ покровителемъ всѣхъ бѣдныхъ гондольеровъ Венеціи...
   --Это такъ, возразилъ, нетерпѣливо Орселли, но и его не пощадило несчастіе. Ты развѣ не слышала, что Мануилъ Комненъ, этотъ воплощенный демонъ, захватилъ у него восемь кораблей съ товарами? Можетъ быть, Бартоломео, совершенно раззоренъ, хотя онъ, и продолжаетъ давать роскошные пиры
   -- Это ничего не значитъ, братъ мой: синьора не оставитъ насъ. Она очень добра и кромѣ того знаетъ, что я, молочная сестра дорогаго ей Валеріано Сіани.
   -- Напрасно ты-такъ довѣряешь богачамъ, милая, Беатриче, перебилъ гондольеръ: они почти всѣ бездушные эгоисты.... Но посмотри, какъ блѣднѣетъ матушка... А дѣти жмутся другъ къ другу и тихо плачутъ.... О, нѣтъ, я не могу больше выносить это зрѣлище! Пойду искать помощи у рыбаковъ Сентъ-Блэза, не смотря на запрещеніе выходить по ночамъ. Если же ничего нѣтъ и у нихъ, то дѣлать нечего: придется побезпокоить просьбою сенатъ и дожа... Дожъ называется нашимъ отцемъ и покровителемъ и слѣдовательно онъ не долженъ отказать въ помощи намъ.
   -- Не ходи, братъ! сказала дѣвочка, загородивъ ему, дорогу.-- Лучше я пойду къ синьорѣ Джіованнѣ.
   -- Ты должна оставаться съ дѣтьми, да и мать нуждается, въ тебѣ, перебилъ Орселли сердито.-- Я не могу быть сидѣлкою... Мои грубыя руки не привыкли обращаться съ больными....
   Говоря эти слова, гондольеръ вытащилъ изъ подъ кучи моха родъ тесака и спряталъ его въ рукавъ своей голубой туники,
   -- Какъ! Ты, берешь съ собою оружіе?! воскликнула Беатриче съ испугомъ.-- Но развѣ ты забылъ, что это, запрещено подъ страхомъ смертной, казни.... Нѣтъ, Орселли, я не позволю тебѣ, идти на вѣрную гибель!
   -- Чѣмъ же прикажешь защищаться, въ случаѣ нападенія? произнесъ молодой человѣкъ. Не мѣшай же брату взять лучшаго друга, который не измѣняла ему никогда.
   -- Но тебя казнятъ, если увидятъ тесакъ, твердила дѣвушка, вырывая у брата оружіе, который противился этому.
   -- Во время этой борьбы тесакъ вывернулся изъ рукъ гондольера и поранилъ слегка руки Беатриче. Увидѣвъ кровь, Орселли поблѣднѣлъ?
   -- Прости меня, Беатриче, произнесъ онъ съ волненіемъ. Ты права.... я повинуюсь тебѣ и не возьму оружія.
   Онъ собирался уже выйти изъ комнаты, какъ въ это время дверь отворилась и на порогѣ ея показались двѣ женщины; закутанныя въ длинныя далматики изъ зеленой шерстяной матерій. Молодой человѣкъ почтительно снялъ свою шапку когда одна изъ посѣтительницъ откинула съ лица капюшонъ, ему показалось, что онъ видитъ предъ собою одну изъ тѣхъ богинь, статуи которыхъ наполняли залы дворца венеціанскаго дожа. Беатриче захлопала въ ладоши, и воскликнула радостно.
   -- Я такъ и знала, что это синьора Джіованна.... Ну, теперь ты не уйдешь, Орселли!... О, синьора, какъ намъ благодарить васъ за вашъ приходъ! Этотъ упрямецъ хотѣлъ рискнуть своею жизнью.
   Дѣвушка плакала, смѣялась и прыгала въ одно и то же время, между тѣмъ какъ прекрасная Джіованна всматривалась съ ужасомъ въ нищенскую обстановку этой хижины. Дѣти робко взглядывали на посѣтительницу, какъ бы считая ее какимъ-то сверхъестественнымъ существомъ; маленькая пѣвица подвела, ихъ къ Джіованнѣ ди-Понте.
   -- О, маленькіе трусы! сказала она: -- чего вы боитесь, синьоры? Вы должны полюбить ее, она такая сострадательная къ бѣднымъ и всегда приходитъ съ полными руками -- помните это, лакомки!
   Она снова разсмѣялась.
   -- Однако вы ужасно блѣдны и какъ, будто похудѣли, мой добрый ангелъ, продолжала она, обращаясь къ синьорѣ. Ну, Орселли, что же ты стоишь, какъ пень! Сними съ синьоры далматику. Развѣ ты не видишь, что она вся промокла подъ дождемъ... Берегите свои ножки, синьора, въ полу громадныя щели.
   Орселли, смутившійся отъ неожиданнаго появленія дамъ, немного оправился и снялъ своими неуклюжими руками, мантіи съ Джіованны и ея служанки, послѣ чего Беатриче подвела первую къ своей больной матери.
   -- О, синьора, какъ благодарить васъ! проговорила съ чувствомъ Нунціата: вы оставили прекрасный домъ, во время дождя и бури, чтобы посѣтить нашу хижину Боже мой, тутъ! нѣтъ даже скамейки, въ которую вы могли бы присѣсть, прибавила она, обводя глазами бѣдную обстановку хижины.
   Гондольеръ притащилъ старый ящикъ, въ которомъ укладывали дѣтей, и гостьи сѣли на немъ. Джіованна знакомъ приказала служанкѣ открытъ принесенную ею большую корзину, и дѣти, сгоравшіе отъ любопытства, столпились вокругъ молодой дѣвушки.
   -- Нунціата, произнесла съ волненіемъ Джіованна,-- я узнала, что вы больны и нуждаетесь въ поддержкѣ. Валеріано-Сіани не можетъ больше помогать своей кормилицѣ, и потому, прошу васъ дозволить мнѣ заступить его мѣсто....
   -- О, если молитвы бѣдной больной угодны Богу, то вы будете счастливы, воскликнула Нунціата, растроганная до глубины души мелодичнымъ голосомъ и благородными словами молодой дѣвушки.
   Джіованна глубоко вздохнула и, вынувъ изъ корзины серебрянный кувшинъ съ превосходнымъ виномъ, подала его Нунціатѣ. Затѣмъ она обняла и поцѣловала дѣтей, несмотря на ихъ неряшливую наружность, и начала съ помощью Беатриче одѣлять ихъ пирогами, пряниками и плодами. Подобнаго праздника никогда еще не было у бѣдныхъ малютокъ они не помнили себя отъ радости и осыпали Джіованну цѣлымъ потокомъ благодарностей.
   Между тѣмъ молодая дѣвушка шепотомъ спросила Беатриче: не видѣла ли она Сіани.
   -- Нѣтъ, синьора, отвѣтила маленькая пѣвица грустно.
   Орселли, не сводившій глазъ съ гостьи и слышавшій этотъ тихій разговоръ. Приблизился къ молодой дѣвушкѣ.
   -- Теперь, когда вы, синьора, взяли подъ ваше покровительство Нунціату и дѣтей, сказалъ гондольеръ, я буду выходить не на работу, а на поиски всѣмъ намъ дорогого Валеріано.... Я буду преданъ вамъ такъ же, какъ и ему..... Повѣрьте мнѣ, я умѣю быть признательнымъ за добро и готовъ; для васъ рѣшиться на все, хотя-бы даже на убійство дожа, а тѣмъ болѣе не задумаюсь пожертвовать собственною жизнью, по первому же вашему приказанію.
   -- Благодарю, добрый Орселли! сказала Джіована? Я не забуду никогда своихъ словъ, а теперь дайте мнѣ мою мантію, прибавила она, вставая.-- Мнѣ пора уходить, отецъ будетъ безпокоиться, если узнаетъ, что меня нѣтъ дома.
   -- Но буря усилилась, замѣтилъ почтительно гондольеръ, приотворившій дверь.
   Дѣйствительно вѣтеръ яростно завывалъ вокругъ хижины; и грозилъ ежеминутно опрокинуть ее.
   -- Это не бѣда! отвѣтила молодая дѣвушка.
   -- О, да вы храбрѣе любого рыбака, не смотря на вашу молодость, красоту и богатство! сказала восторженно Беатриче.
   -- Я провожу васъ, синьора, заявилъ Орселли.
   -- Нѣтъ, я не желаю этого... Идемъ, Франческа, прибавила она, обращаясь къ своей служанкѣ.
   -- Но васъ можетъ оскорбить кто-нибудь, синьора? возразилъ нерѣшительно гондольеръ.
   -- На этотъ разъ ты правѣ, Орселли, и я не буду удерживать тебя, воскликнула Беатриче.-- Нельзя же намъ уступить синьорѣ въ смѣлости.
   Гондольеръ помогъ Джіованнѣ одѣться.
   -- Закройтесь получше капюшономъ, синьора, замѣтилъ онъ.-- Впрочемъ, я надѣюсь, что шпіоны и бродяги предпочтутъ сидѣть во время бури дома, чѣмъ шнырять по улицамъ.
   Не успѣлъ Орселли произнесть это, какъ за окномъ послышались торопливые шаги нѣсколькихъ человѣкъ, и дверь задрожала подъ сильными ударами.
   

ГЛАВА X.
Какое дурное вліяніе оказывало кипрское вино на капитана Оріо.

   Всѣ оробѣли въ виду предстоящей опасности, но Беатриче первая опомнилась отъ испуга и воскликнула:
   -- Это, вѣроятно, Валеріано-Сіани!
   Она побѣжала отворить дверь и отскочила и назадъ, увидѣвъ капитана объѣздной команды, въ красной епанчѣ накинутой сверхъ панцыря; и въ каскѣ съ изображеніемъ льва.
   -- Именемъ дожа и сената, требую чтобы никто не выходилъ отсюда! проговорилъ онъ повелительно, протягивая впередъ руку обтянутую замшевой перчаткой.
   Сзади него стояла толпа вооруженныхъ моряковъ и кандіотскихъ наемниковъ. Беатриче снова первая собралась съ духомъ.
   -- Пожалуйте, господинъ капитанъ, сказала она смѣло.-- Но предупреждаю васъ, что здѣсь нѣтъ ни сокровищъ, ни враговъ республики.
   -- Въ этомъ мы еще убѣдимся, хорошенькая говорунья, сказалъ капитанъ съ улыбкой. Прошу только, не шумѣть. Распоряженіямъ сената слѣдуетъ покоряться безусловно. Всѣ ли вы вѣрны и преданы республикѣ?
   -- Безъ всякаго сомнѣнія, синьоръ, отозвался Орселли, подходя къ капитану.-- Но зачѣмъ, вы являетесь съ обыскомъ къ бѣдняку, который никогда не воровалъ, не ходилъ по міру, и не оскорблялъ никого?
   -- Ты владѣешь очень бойкимъ языкомъ, молодчикъ, сказалъ капитанъ насмѣшливо, но мнѣ кажется, что ты скоро прикусишь его.... Я люблю смѣлыхъ людей, и потому совѣтовалъ бы тебѣ лучше служить въ войскахъ республики, чѣмъ воевать съ рыбами. Не тебя-ли зовутъ Орселли-ле-Торо?
   -- Да, меня, отвѣтилъ гондольеръ угрюмо.
   -- Въ такомъ случаѣ ты дѣйствительно оправдываешь свое имя! засмѣялся капитанъ.-- Ты силенъ не менѣе того Мануила Комнена, копьемъ и щитомъ, котораго не можетъ владѣть даже графъ Реймондъ, прозванный Антіохскимъ Геркулесомъ. Теперь намъ остается только узнать, такъ же-ли ты храбръ! Комненъ убилъ однажды на моихъ глазахъ сорокъ варваровъ и сорокъ взялъ въ плѣнъ.
   -- Вы пришли сюда, чтобы разсказать мнѣ подвиги греческаго императора, господинъ капитанъ, спросилъ Орселли съ нетерпѣніемъ, или по другому дѣлу?
   -- Какой ты любопытный, товарищъ! проговорилъ капитанъ весело, но я не буду мучить тебя и объясню тебѣ причину, заставившую меня забраться въ эту трущобу: намъ надо, видишь ли, набрать силачей подобныхъ тебѣ, чтобы управлять нашими галерами, если не хватитъ сарацинскихъ невольниковъ, и поколотить Комнена, наводящаго ужасъ на весь міръ... Согласенъ ли ты посвятить свою жизнь интересамъ о республики?.. Впрочемъ, согласенъ или нѣтъ -- все равно ты обязанъ покориться приказанію сената... Ну, поцѣлуй же мать и отправляйся съ нами!
   -- Отправиться съ вами? повторилъ изумленный гондольеръ.
   -- Ну, да, хочешь или нѣтъ, а собирайся, молодчикъ! Я объявилъ тебѣ волю сената. Повинуйся же ей безпрекословно.
   Выслушавъ это, Нунціата испустила отчаянный вопль.
   -- Орсели, дорогой мой Орсели, не покидай меня! воскликнула она въ отчаяніи.
   Лице гондольера сдѣлалось мрачнѣе ночи:
   -- А кто, будетъ кормить больную мать и дѣтей, господинъ капитанъ? спросилъ онъ отрывисто.
   -- Ба! возразилъ! офицеръ, вынужденный прислониться къ стѣнѣ, такъ какъ онъ, должно быть, прикладывался въ этотъ день ужъ черезчуръ усердно къ бутылкѣ.-- Для бѣдныхъ есть богадѣльня.
   -- А для пьяницъ сторожка, перебилъ Орселли рѣзко.
   -- Понятное дѣло, дружище, согласился капитанъ, не принимая этого намека на свой счетъ.-- Но довольно болтать, твои родные найдутъ себѣ пропитаніе у воротъ монастыря.... Порви же всѣ связывающія тебя узы. Греческій патріархъ Ѳеодосій, преемникъ скупаго Зосима, говорилъ мнѣ не разъ, что трусы часто отговариваются семейными привязанностями, чтобы только, отказаться отъ службы.
   Орселли скрестилъ руки на груди и устремилъ на капитана угрожающій взглядъ.
   -- Не хотите ли вы обвинить, меня въ трусости, .синьоръ Оріо Молинери? спросилъ гондольеръ глухимъ голосомъ.
   Услышавъ это имя, Джіованна вздрогнула и, выступивъ на шагъ впередъ, посмотрѣла съ любопытствомъ на закадычнаго друга Валеріано Сіани. Капитанъ улыбнулся.
   -- А тебѣ зачѣмъ знать это? сказалъ онъ.-- Замѣчаніе патріарха Ѳеодосія относится, ко всѣмъ, колеблющимся идти на войну.
   Глаза Орселли налились кровью.
   -- Да будетъ вамъ извѣстно, господинъ капитанъ, что я не боюсь ни норманновъ, ни гунновъ; ни турокъ, ни грековъ... ни даже васъ! загремѣлъ онъ.-- Когда мое семейство будетъ обезпечено и сенатъ позоветъ желающихъ защищать отечество,-- я тотчасъ же брошу гондолы и неводъ, чтобы поступятъ на галеры республики, но теперь, поймите, я не могу оставить въ этомъ ужасномъ положеніи мою мать и семейство. Я знаю, что Мануилъ Комненъ оскорбилъ нашего посланника Эндрико Дондоло, а потомъ взялъ въ плѣнъ васъ и Валеріано Сіани, но что же мнѣ дѣлать? Не отвѣчать же мнѣ за ваши промахи?
   -- Можете кричать?-- когда съ васъ начнутъ сдирать кожу, сказалъ Оріо съ неестественною веселостью. Ну, идемъ же! Ты будешь непремѣнно капитаномъ, если и и не прославишься. У тебя и сила необыкновенная и видъ чрезвычайно воинственный. Разграбимъ какой-нибудь греческій городокъ и позволимъ тебѣ отослать часть добычи Нунціатѣ. Сознайся, что спасеніе республики не должно же зависѣть отъ слѣпого случая да отъ капризовъ и гражданъ.
   -- Все это прекрасно, синьоръ, возразилъ гондольеръ, но не по вашей ли винѣ приходится республикѣ начинать войну? не вы ли забыли о дѣлѣ, которое было поручено вамъ, проводя время въ пирахъ и ухаживаніи за греческими куртизанками? Нѣтъ, господинъ Молиніери,-- не вамъ учить насъ какъ должно поступать по отношенію къ Венеціи?
   -- А! Ты начинаешь, говорить тономъ наставника! Ты не подумалъ, что мнѣ не очень-то весело ходить изъ дома въ домъ и собирать солдатъ, заглаживая такимъ образомъ свои ошибки... О, съ какою радостію полетѣлъ бы я на поле битвы, искать встрѣчи съ аѣгустѣйшимъ императоромъ, побѣдившимъ меня за кубкомъ?!
   Между тѣмъ,пока Орселли и Оріо обмѣнивались словами, отрядъ патриція стоялъ не понимая, что заставляло его говорить такъ долго съ гондольеромъ, тогда какъ въ другихъ мѣстахъ онъ исполнялъ свою обязанность, не допуская никакихъ разсужденій.
   Но Беатриче, пристально смотрѣвшая на капитана, поняла, что онъ находился въ состояніи полнѣйшаго опьяненія: это доказывалось его глазами, то мутными, то сверкавшими какъ раскаленныя уголья. Тѣмъ не менѣе дѣвушка рѣшилась подойти къ нему, надѣясь смягчить его сердце.
   -- Синьоръ Молинери, начала она ласково; вы слишкомъ не снисходительны къ намъ.
   -- Напротивъ милая, крошка, я очень снисходителенъ къ хорошенькимъ дѣвушкамъ, отвѣчалъ Оріо, стараясь сохранить равновѣсіе.
   -- Вамъ жаль женщинъ, и вы не хотите видѣть ихъ несчастными?
   -- Любезнѣе меня нѣтъ ни одного, человѣка, ни въ Венеціи ни въ Константинополѣ, воскликинулъ Оріо, и я разрублю, пополамъ того, кто дерзнетъ сказать, что у тебя дурные глаза.
   Беатриче покраснѣла, и отступила шага на два отъ капитана.
   -- Ну, а что же будетъ съ нами, если вы уведете Орселли, капитанъ, продолжала она. Развѣ вы не знаете, что намъ придется тогда просить милостыню?
   Молиніери старался утвердиться на ногахъ и, опираясь на рукоять сѣкиры, проговорилъ убѣдительнымъ тономъ:
   -- Клянусь, что ни одинъ сенаторъ не откажется отдать тебѣ свое сердце, моя красоточка!
   По лицу Беатриче пробѣжало облако, гондольеръ же напротивъ какъ будто оживился и устремилъ мрачный взглядъ на лице Молиніери. Нунціата же приподнялась на постелѣ и обратилась къ дочери:
   -- Не трать по-пусту словъ, милая Беатриче, сказала она, развѣ ты не видишь, что этотъ патрицій не въ силахъ понимать твоихъ словъ?.
   -- Не въ силахъ понимать?! повторилъ съ сильнымъ негодованіемъ Оріо. Ого! Старуха, какъ видно, желаетъ ругаться;... Чортъ побери! Этотъ молодецъ умнѣе матери: онъ по крайней мѣрѣ молчитъ.... Но успокойтесь: если я возьму брата, то разумѣется не оставлю, и сестры. Нельзя же позволять жемчужинѣ валяться въ грязи.... Ради твоихъ прелестныхъ глазъ, Беатриче, я буду покровительствовать твоему брату.... Въ доказательство же моихъ миролюбивыхъ намѣреній и въ залогъ вѣчной дружбы я сейчасъ расцѣлую тебя въ виду всѣхъ.
   Онъ расхохотался и простеръ къ ней объятья.
   Дѣвочка отскочила съ испугомъ, но все же она мысленно сознавалась, что капитанъ прекрасенъ, какъ Адонисъ. Она невольно увлекалась его мелодичнымъ голосомъ и любовалась великолѣпными глазами, взглядъ которыхъ проникалъ ей въ душу.
   -- Я поцѣлую васъ, синьоръ Оріорно, только въ томъ случаѣ, если вы не возьмете Орселли, сказала пѣвица полушутливымъ тономъ.
   Вмѣсто отвѣта патрицій принялъ самодовольный видъ и направился неровными шагами къ смущенной Беатриче. Орселли, не говорившій ни слова, посмотрѣлъ на капитана мрачно и презрительно, возмущаясь его дерзостью.
   -- Дозвольте мнѣ подать вамъ хорошій совѣтъ, синьоръ Оріо, проговорилъ гондольеръ глухимъ голосомъ: не трогайте эту дѣвушку, если не желаете получить за это должное возмездіе.
   -- Возмездіе! Такъ ты угрожаешь мнѣ? воскликнулъ Оріо, поднявъ руку, какъ бы съ намѣреніемъ ударить гондольера. На колѣна, несчастный! Проси прощенія!
   Беатриче вздрогнула, она знала хорошо характеръ брата и знала, что онъ не задумается броситься на пьянаго Оріо; ей было жаль молодаго патриція, и сердце ея забилось подъ вліяніемъ новаго, никогда еще не испытаннаго ею чувства. Она схватила руку Орселли и прошептала съ мольбой въ голосѣ.
   -- Не бей его, милый братъ! Ты видишь, что онъ не сознаетъ, что-дѣлаетъ.
   -- Неужели же я долженъ встать на колѣна, по приказанію этого нахала?
   -- Нѣтъ, нѣтъ!... Я унижусь предъ нимъ за тебя..... буду умолять его, образумлю его.... Онъ вѣдь сумасшедшій, а сумасшедшихъ надо жалѣть.
   -- Сумасшедшихъ, но не пьяныхъ! возразилъ гондольеръ сурово.
   -- Пьяныхъ? повторилъ Молиніери, разслышавшій это замѣчаніе съ свойственною нетрезвымъ людямъ чуткостью. А! Ты считаешь меня пьянымъ?.... Это, право, потѣшно! Но я докажу.....
   -- Берегись, синьоръ Оріо! Иначе я переломлю тебя какъ тростинку.....
   -- Какъ, тростинку?! Чертъ побери, да ты, видно, не знаешь, что тростинку можно только согнуть, но не переломить, воскликнулъ патрицій.... Ты выбралъ дурное сравненіе. Никто не трогайся съ мѣста! добавилъ онъ, обращаясь къ солдатамъ. Я справлюсь одинъ съ этимъ быкомъ, и утащу дѣвченку, какъ какое-нибудь перышко.
   Онъ пошелъ было впередъ, но долженъ былъ на минуту остановиться, потому, что опьяненіе его усиливалось все болѣе и болѣе. Орселли отвернулся съ видомъ отвращенія.
   -- Я выну среднюю половицу, сказалъ онъ Беатриче, и этотъ хвастунъ полетитъ въ воду....
   -- Не дѣлай этого! возразила съ живостью Беатриче. Развѣ ты не видишь, сколько тутъ солдатъ.... Если ты сдѣлаешь это, ты погибнешь. Нѣтъ, Орсели, я постараюсь сама уладить все къ лучшему.
   Говоря эти слова, она отвернулась отъ брата и кинулась на колѣна передъ молодымъ патриціемъ:
   -- Умоляю васъ, синьоръ, пощадить этихъ дѣтей, воскликнула Беатриче. Неужели вы рѣшитесь отнять у нихъ единственнаго покровителя?... Грудь Орселли служила намъ до сихъ поръ щитомъ, сердце его билось только для насъ, руки его зарабатывали намъ насущный хлѣбъ.... О, синьоръ Оріо, неужели вы не любите никого?
   Симпатичный и кроткій голосъ дѣвушки произвелъ на капитана какое-то странное чарующее дѣйствіе. Онъ смотрѣлъ на нее съ удивленіемъ, смѣшаннымъ съ восторгомъ, и гнѣвъ его началъ уступать другимъ болѣе мягкимъ чувствамъ.
   -- Вставайте! проговорилъ онъ съ нетерпѣніемъ: я не хочу, чтобы предо мною унижалась женщина.... Приказываю вамъ встать.... Слышите?... Какъ она хороша!... Боже мой, какъ дивно хороша эта дочь лагуны!... О, да, я любилъ, продолжалъ онъ, сжимая рукою горячій лобъ; я любилъ много разъ въ жизни.... Но можно ли любить слишкомъ много?... Ахъ, я хочу пить.... Красавица, дайте мнѣ стаканъ холодной воды!... Какъ ваше имя?... Отъ чего твой братъ смотритъ на меня такъ угрюмо?... Встань же! Прошу тебя!
   -- Я встану, если вы дадите слово пощадить насъ, отвѣтила Беатриче сквозь слезы, протягивая къ нему руки.
   -- Это невозможно! произнесъ Молиніери: я присягалъ сенату.... Я долженъ быть неумолимымъ, какъ мраморный Юпитеръ.... -- Слышишь: неумолимымъ?... Не плачь, моя красотка!.... повторяю тебѣ, что я не могу ослушаться сената.... Ну, поцѣлуй же меня, или я.....
   Онъ нагнулся, чтобы обнять Беатриче, которая, какъ очарованная, была не въ силахъ ни пошевельнуться; ни остановить его словомъ. Казалось, что она даже ждала его поцѣлуя, несмотря на свой испугъ и негодованіе.
   -- Назадъ! произнесъ Орселли, схвативъ со стѣны тяжелое весло и поднявъ его надъ головою Оріо.
   Громкій крикъ вырвался изъ груди Беатриче. Почти не помня себя и какъ будто повинуясь чьей-то неизвѣстной волѣ, она быстро поднялась съ колѣнъ и загородила собою Оріо.
   Въ виду явной опасности, капитанъ опомнился.
   -- Ко мнѣ! крикнулъ онъ,-- и множество солдатъ бросилось на гондольера, ошеломленнаго поступкомъ сестры: Не прошло и минуты, какъ Орселли былъ уже связанъ и поставленъ въ невозможность вредить кому бы то ни было.
   Убѣдившись, что гондольеръ не можетъ напасть на него, Молиніери обратился опять къ Беатриче.
   -- Успокойтесь, милая крошка, сказалъ онъ съ веселымъ видомъ, вы спасли мнѣ жизнь и потому можете быть увѣрены, что я не сдѣлаю вашему брату никакого вреда....
   Говоря эти слова, Молиніери обхватилъ стройный станъ дрожавшей Беатриче и сталъ покрывать поцѣлуями ея нѣжную шею въ глазахъ Орселли, старавшагося разорвать веревки, чтобъ кинуться на патриція.
   -- Моя кроткая голубка, продолжалъ Оріо:-- между тѣмъ какъ мой солдаты позаботятся: объ Орселли, я поведу тебя въ свой палаццо; гдѣ предоставлю въ твое распоряженіе гнѣздышко, вполнѣ достойное такой хорошенькой птички.
   Маленькая пѣвица сдѣлала надъ собою усиліе, чтобы разбить странное оцѣпенѣніе, вызванное въ ней голосомъ и взглядомъ молодаго патриція. Вырвавшись отъ него, она бросилась опрометью къ матери и проговорила, заливаясь слезами:
   -- Успокойся, матушка, я не оставлю тебя и дѣтей!
   Оріо приказалъ двумъ морякамъ схватить дѣвушку, но она судорожно вцѣпилась въ дальматику Джіованны.
   -- Помогите мнѣ, синьора, воскликнула бѣдная Беатриче: ради Бога спасите меня отъ нихъ!
   Все это время Джіованна сидѣла въ какомъ-то странномъ оцѣпенѣніи и смотрѣла съ безмолвнымъ ужасомъ на происходившее вокругъ нея. Въ первый еще разъ въ жизни, присутствовала она при такой отвратительной сценѣ.
   Крикъ Беатриче разбилъ оцѣпенѣніе дѣвушки, глаза ея сверкнули и, не отдавая себѣ отчета въ томъ, что дѣлаетъ, она быстро подошла къ Оріо.
   -- Стыдитесь, монсиньоръ! произнесла съ негодованіемъ Джіованна: неужели вы такъ мало цѣните свое званіе и имя, что готовы топтать ихъ въ грязь?
   -- Въ грязь?! повторилъ капитанъ.
   -- Да! возразила съ надменностью дочь ди-Понте: поступать такъ съ бѣднымъ семействомъ, какъ поступаете вы, можетъ только или человѣкъ очень порочный или бандитъ!
   -- Чортъ побери, кто вы, осмѣливающаяся говорить такъ дерзко? воскликнулъ молодой патрицій, раздраженный до нельзя и подступивъ на шагъ къ Джіованнѣ.
   -- Вы желаете знать, кто я? произнесла дѣвушка, откидывая капюшонъ; извольте: я дочь Бартоломео ди-Понте.
   Капитанъ остолбенѣлъ.
   Въ продолженіи минуты онъ стоялъ молча и не двигаясь съ мѣста.
   -- Клянусь Святымъ Маркомъ, странная встрѣча! произнесъ наконецъ патрицій.
   -- Ваша правда, очень странная, если передо мной дѣйствительно Оріо Молиніери. Но нѣтъ, это не вѣроятно! Тотъ синьоръ о которомъ я говорю, другъ Валеріано Сіани и конечно не унизитъ себя, обижая больную женщину и ея несчастныхъ дѣтей.
   Услышавъ эти слова, поручикъ отряда, по имени Лоредано, подошелъ къ Джіованнѣ и положилъ на ея плечо свою сильную руку.
   -- Потише, синьора, я не позволю вамъ оскорблять такъ своего начальника! произнесъ онъ тономъ, въ которомъ звучала угроза.
   -- Оставьте ее, Лоредано! воскликнулъ повелительно Оріо, стараясь принять на себя видъ полный достоинства, чтобъ скрыть овладѣвшее имъ смущеніе.
   -- Однако же, капитанъ! началъ было поручикъ.
   -- Молчите! повторилъ грозно Молиніери: ея особа должна быть священна для насъ!
   Не смѣя возражать начальнику, Лоредано пожалъ плечами и отступилъ назадъ, а Джіованна продолжала, обращаясь къ Оріо:
   -- Я пришла сюда, монсиньоръ, съ цѣлію облегчить тяжелое положеніе кормилицы вашего друга Валеріано Сіани, но вы, какъ видно, пожаловали съ другимъ намѣреніемъ и увеличиваете горе бѣдной женщины. Что же, продолжайте начатое! На вашей сторонѣ сила, и никто не въ состояніи противиться вашему произволу. Вы даже можете если угодно оскорбить въ моемъ лицѣ Сіани, хотя это разумѣется и не пройдетъ безслѣдно: мой отецъ не замедлитъ обратиться къ сенату съ просьбою наказать васъ за подобные поступки.
   -- Ну, и пусть его жалуется: мнѣ-то какое до этого дѣло! воскликнулъ Оріо, задѣтый за живое высокомѣріемъ Джіованны.
   -- Если вамъ нѣтъ дѣла до Бартоломео, возразила дѣвушка то вашъ другъ потребуетъ отъ васъ отчета въ оскорбленіи его невѣсты, и я отъ его имени бросаю вамъ перчатку.
   Говоря это, она сняла ее съ руки и бросила къ ногамъ молодаго патриція.
   Солдаты зароптали, но капитанъ нагнулся и поднялъ перчатку.
   -- Благодарю, синьора, сказалъ весело Оріо: -- я сохраню этотъ залогъ на память о васъ: А за симъ честь имѣю объявить что изъ уваженія къ вамъ -- но ни какъ не изъ страха -- я оставляю въ покоѣ прекрасную птичку и прикажу солдатамъ проводить васъ до дому господина ди-Понте.
   -- Послѣднее вовсе не нужно, возразила съ надменностью Джіованна: дочери Бартоломео нечего бояться венеціанской черни, которая любитъ и уважаетъ стараго торговца, презираемаго гордыми патриціями. Ваши солдаты внушаютъ мнѣ гораздо менѣе довѣрія, синьоръ Оріо.... Уведите же вашего новобранца, связаннаго по рукамъ и по ногамъ, но знайте, что я никогда не забуду, какъ патрицій попираетъ всѣ человѣческія права и не стыдится унижать свое званіе, прибѣгая къ насилію.
   Молиніери не отвѣтилъ ни слова; смущенный до нельзя, онъ обратился къ воинамъ и приказалъ имъ увести Орселли. Затѣмъ онъ выпрямилъ свой станъ и проговорилъ какъ будто въ видѣ извиненія:
   -- Гм! Женщины ничего не понимаютъ въ государственныхъ дѣлахъ.... будемъ же исполнять нашъ долгъ!
   По удаленіи отряда, съ которымъ отправился и Молиніери, плачъ и рыданія огласили хижину. Не имѣя силъ видѣть отчаяніе бѣдной Нунціаты, Джіованна почти тотчасъ же отправилась домой и увела съ собой Беатриче.
   -- Ты должна оставить свою мать и дѣтей на нѣсколько часовъ, сказала ей Джіованна: тебѣ необходимо разсказать моему отцу все, что произошло въ хижинѣ, онъ имѣетъ громадное вліяніе на чернь и заставитъ ее заступиться за васъ. Мы увидимъ, кому будетъ отдано преимущество: неумолимымъ ли сенаторамъ или Бартоломео ди-Понте!
   

ГЛАВА XI.
Спасеніе утопающей.

   Когда женщины вышли изъ хижины, буря усилилась до невѣроятной степени. Вѣтеръ глухо гудѣлъ въ пространствѣ, небо было покрыто почти сплошь тяжелыми свинцовыми тучами и между ними поминутно проносилась молнія, сопровождаемая страшными раскатами грома. Ночной мракъ плотно окутывалъ всѣ предметы,. и только изрѣдка серебристый лучъ луны, пробиваясь сквозь массу тучъ, освѣщалъ зеленоватое море, яростно бившееся о берегъ. Но хотя погода была отвратительная, дѣвушки шли, не обращая на нее вниманія.
   Такимъ образомъ онѣ добрались почти до острова Святаго Серволо, на большой лагунѣ, по направленію, къ Лидо по здѣсь ихъ заставило остановиться слѣдующее зрѣлище; многочисленныя барки летѣли по волнамъ съ быстротою птицы и со всѣхъ сторонъ приближалось множество людей обоего пола и различнаго возраста. Всѣ они несли корзины, крюки и сѣти.
   -- Куда вы идете? окликнула удивленная Джіованна нѣсколькихъ человѣкъ.
   -- За добычей, синьора! отвѣчали они ускоривая шаги.
   -- О, синьора, эта ночь будетъ очень прибыльна для бѣдныхъ рыбаковъ! замѣтила Беатриче.
   -- Прибыльна!... при такой бурѣ?... я тебя не понимаю!
   -- Жаль, что здѣсь нѣтъ брата: онъ тоже попользовался бы береговымъ правомъ.... Но я присоединюсь къ другимъ, синьора: просто грѣшно не брать то, что посылается намъ, случаемъ.... Тутъ навѣрно выпадетъ что-нибудь на долю матушки и моихъ маленькихъ братьевъ.
   -- Что ты хочешь дѣлать? Неужели же ты побѣжишь съ этими сорванцами? воскликнула изумленная Джіованна.
   -- Да, синьора, не слѣдуетъ упускать того, что дается намъ свыше.
   -- Но что же это за береговое право? спросила молодая дѣвушка: объясни, въ чемъ оно заключается?
   -- О, вамъ не понять этого, проговорила со вздохомъ дѣвушка: Но умоляю васъ, дорогая синьора, не задерживайте меня больше!
   -- Однако ты шла подать жалобу моему отцу.... начала было Джіованна строгимъ тономъ; но сильный порывъ бури заглушилъ ея голосъ: поднялся какой-то ревъ и свистъ и въ то же время засверкала яркая молнія. Джіованна и спутница ея услышали крики народа, столпившагося на берегу и готовившагося къ своему опасному промыслу.
   Вдругъ громадное свѣтлое пятно появилось на небѣ и освѣтило бушевавшее море.
   -- Пресвятая Дѣва! воскликнула Джіованна.-- Беатриче, видишь ли, тамъ плыветъ какой-то корабль?
   -- Нѣтъ, это только баркасъ, на которомъ нѣтъ людей, возразила пѣвица.
   -- Ты такъ думаешь? проговорила молодая дѣвушка, смотря съ ужасомъ на грозныя волны.
   -- Конечно, отвѣтила Беатриче, я не вижу никого на палубѣ.
   -- Но если ты ошибаешься? если на этомъ суднѣ есть люди?
   -- Въ такомъ случаѣ намъ надо пожалѣть ихъ,--синьора, и помолиться о ихъ душѣ......
   -- Этого недостаточно, надо спасти ихъ, надо, чтобы рыбаки поспѣшили къ нимъ на помощь!
   -- Не думаю, чтобы сдѣлали это, отвѣтила Беатриче съ страдною улыбкою:-- при такой бурѣ самый опытный и отважный морякъ не рѣшится подвергать себя прихоти волнъ разбушевавшагося моря.
   -- Но неужели же они допустятъ умереть безъ покаянія своихъ ближнихъ?
   -- Что же дѣлать! Всѣ мы должны умереть рано или поздно, проговорила задумчиво Беатриче: голодъ ли сведетъ въ могилу или полны поглотятъ насъ -- не все-ли это одно?
   Джіованна не отвѣчала; все ея вниманіе приковалось къ замѣченному ею судну. Гонимое сильнымъ вѣтромъ, несчастное судно летѣло съ быстротой стрѣлы по направленію къ берегу, и громадныя валы то подбрасывали его вверхъ какъ легкое перо, то погружали его въ страшную бездну. Прошло нѣсколько тяжелыхъ минутъ. Наконецъ сильный напоръ волнъ ударилъ судно объ рифъ -- и море покрылось обломками. Джіованна вскрикнула: между обломками она ясно разглядѣла человѣческую фигуру, которую несло къ перешейку, гдѣ прибой волнъ былъ не такъ силенъ. Она кинулась опрометью въ. группѣ рыбаковъ и проговорила скороговоркою:
   -- Спасите этого человѣка, пока еще не поздно!
   -- Вы сошли съ ума, синьора?! отозвался одинъ изъ рыбаковъ отталкивая ее.-- Зачѣмъ вы пришли сюда? Идите своею дорогою и не мѣшайте бѣднякамъ доставать себѣ пропитаніе.
   Но видя, что она настаиваетъ въ своемъ, онъ схватилъ ее за руку и закричалъ..
   -- Уйдите, иначе, клянусь честью Доминика, вамъ будетъ худо!
   Беатриче подбѣжала, едва переводя духъ.
   -- Молчи, проклятый пьяница! воскликнула она: развѣ не видишь, что говоришь съ дочерью нашего добраго покровителя, Бартоломео ди-Понте?
   Услышавъ имя негоціанта, рыбаки почтительно сняли шапки и окинули Джіованну взглядами удивленія, смѣшанаго съ любопытствомъ, а Доминико пробормоталъ съ смущеніемъ:
   -- Простите меня, синьора, но вамъ нельзя оставаться здѣсь въ это время: вашъ почтенный отецъ первый осудитъ васъ, если Вы накличете бѣду на наши головы.
   Джіованна вздрогнула: до слуха ея донесся пронзительный крикъ.
   -- Слышали? спросила она съ отчаяніемъ.
   -- Конечно, отвѣчалъ съ улыбкою Доминико, слѣдуя за своими товарищами.-- Это разбилась галера изъ Кипра: и на всѣхъ насъ хватитъ вдоволь прекраснаго вина и прекрасныхъ матерій.
   Но Джіованна послѣдовала за нимъ.
   -- Помогите же утопающимъ! воскликнула она:-- я наполню ваши шапки безантами.... Отправляйтесь! Я помолюсь за васъ Пресвятой Дѣвѣ, и она окажетъ вамъ свое покровительство.
   Но никто не слушалъ ея; всѣ бросились ловить плывшіе мимо берега ящики, доски и всякаго рода обломки.
   Одинъ, только Доминико насторожилъ уши, когда она упомянула о деньгахъ, и спросилъ своего товарища, Антоніо, не. хочетъ ли онъ помочь ему исполнить желанье синьоры..
   -- Нѣтъ, возразилъ Антоніо.-- Мы погибнемъ, если будемъ сопротивляться волѣ Божьей изъ-за нѣсколькихъ безантовъ.
   -- Вы видите, синьора, обратился Доминико къ молодой дѣвушкѣ, что вы будете напрасно просить Товарищей: мы всѣ вѣруемъ, что погибаютъ только тѣ, кто согрѣшилъ передъ Господомъ и что спасать ихъ значитъ противиться волѣ Его. Никто не послушается васъ, и вы поступите-благоразумнѣе, если поспѣшите вернуться къ вашему отцу.
   Но едва гондольеръ успѣлъ произнесть эти слова, какъ изъ волны раздался голосъ, говорившій:
   -- Синьора, изъ любви къ вамъ я попытаюсь спасти утопающаго! Наступила минута всеобщей тишины и молчанія, но она была вскорѣ прервана громкими криками гондольеровъ и другихъ присутствующихъ.
   -- Это измѣнникъ! не давайте ему нарушать право морскаго промысла, загремѣли дикіе голоса, убейте его баграми!.... Гдѣ онъ?.... гдѣ онъ?.... убейте измѣнника!'
   Голосъ незнакомца проникъ Джіованнѣ въ самое сердце.
   -- О! воскликнулъ Доминико, расталкивая товарищей, обступившихъ съ криками угрозы молодаго человѣка, одѣтаго въ изорванный рыбачій костюмъ.-- Это сумасшедшій, котораго мы встрѣтили на улицѣ Фреззаріа.... Онъ бредитъ не только отъ горячки, но и отъ голода.... Да проститъ мнѣ мой ангелъ-хранитель, если я скажу, что благотворительность не ведетъ ни къ чему хорошему!.... Этотъ молодецъ вовлечетъ всѣхъ въ бѣду.
   Между тѣмъ тотъ, котораго гондольеръ называлъ сумасшедшимъ, подошелъ, не обращая вниманія на угрозы, къ берегу и, посмотрѣвъ секунды двѣ или три на море, бросился въ пучину.
   -- Слава Богу! сказала Джіованна, растроганная поступкомъ храбреца. Слава Ему за то, что нашелся хоть одинъ человѣкъ, исполнившій мою просьбу. Я увѣрена, что его благородное самопожертвованіе увѣнчается успѣхомъ.... если кто-нибудь поможетъ ему!
   Говоря это, она бросила къ ногамъ рыбаковъ кошелекъ, полный золота; но ни одна рука не протянулась за нимъ. Куда Джіованна ни взглядывала -- вездѣ встрѣчала она только свирѣпые, угрожающіе взгляды.
   -- Уйдемте, синьора! приставала къ ней испуганная Беатриче. Но Джіованна продолжала оставаться на прежнемъ мѣстѣ; стараясь разсмотрѣть сквозь мракъ то мѣсто, куда бросился незнакомецъ.
   Между тѣмъ Доминико переглянулся съ товарищами, и всѣ факелы погасли Моментально какъ бы по волшебству, и на берегу воцарилась мертвая тишина. Прошло много времени. Буря продолжала неистовствовать по прежнему, море волновалось также, но незнакомецъ не возвращался.
   -- Пресвятая Богородица, несчастный погибъ, и это я обрекла его на вѣрную смерть, воскликнула въ отчаяніи Джіованна, какъ бы очнувшись отъ сна.
   -- Да, онъ погибъ, какъ должны погибнуть всѣ безумные, которые повинуются болѣе красотѣ женщины, нежели Богу, проговорилъ Доминико: вы напрасно забыли, синьора, что самъ Богъ далъ намъ береговое право.
   Джіованна поняла наконецъ, хотя и не совсѣмъ, ч смыслъ этого слова. Она вспомнила, что кормилица ея разсказывала ей когда-то объ этомъ ужасномъ, возмутительномъ правѣ прибрежныхъ жителей -- грабить корабли разбившіеся о скалы. По милости этого права, самые добрые, гостепріимные люди превращались на. время въ дикихъ звѣрей. Вмѣсто того, чтобы спѣшить на помощь, къ погибающимъ во время бури и пожертвовать собою для ихъ спасенія, они молили объ ихъ гибели и смотрѣли на остатки разбитаго корабля какъ на свое имущество. Счастливъ былъ тотъ, кто отдѣлывался только потерею кошелька. Большая же часть находила смерть подъ ударами багра.
   Пріютить у себя потерпѣвшаго кораблекрушеніе -- считалось не простительны грѣхомъ, потому что по неразвитости рыбаки думали, что бури посылаются собственно для пользы прибрежныхъ жителей. Могла ли Джіованна, не смотря на все свое негодованіе, возставать противъ такого заблужденія, вкоренившагося среди этихъ людей?-- Конечно нѣтъ! Она вздохнула и не отвѣтила ни слова на замѣчаніе Доминико.
   -- Доминико правъ! произнесла Беатриче: нельзя противиться волѣ Божіей, и вы сами можете убѣдиться въ этомъ, синьора, изъ того, что послушавшійся васъ на -- днѣ.
   Но пѣвица ошибалась: незнакомецъ былъ живъ и отчаянно боролся съ волнами, разсѣкая ихъ съ удивительною ловкостью и смѣлостью; хотя смерть грозила ему ежеминутно, онъ не робѣлъ и подвигался впередъ съ изумительной настойчивостью.
   Отплывъ ужъ довольно далеко отъ берега, онъ увидѣлъ наконецъ бѣлую фигуру, цѣплявшуюся за корабельную доску -- это была женщина.
   Подплыть къ ней и схватить ее было очень трудно, потому что волны относили ее назадъ. Но наконецъ смѣльчаку удалось послѣ многихъ нечеловѣческихъ усилій приблизиться къ погибающей. Несчастная женщина окоченѣла отъ холода и была почти безъ чувствъ. Схвативъ ее за поясъ, незнакомецъ поплылъ по направленію къ берегу. Но добраться до него было почти не возможно: не говоря уже о силѣ вѣтра и волнъ, несчастная женщина такъ крѣпко уцѣпилась за своего спасителя, что чуть было не утащила его на дно разъяреннаго моря. Чувствуя совершенный упадокъ силъ, незнакомецъ порывался нѣсколько разъ бросить несчастную женщину и предоставить ее на произволъ судьбы, но каждый разъ, когда онъ хотѣлъ сдѣлать это, ему становилось совѣстно за свое малодушіе, и онъ продолжалъ плыть далѣе съ твердымъ намѣреніемъ или докончить начатое, или найти смерть среди бурной стихіи.
   Нѣтъ сомнѣнія, что благородное самопожертвованіе незнакомца не принесло бы пользы и даже могло бы быть для него гибельнымъ, если бъ буря не начала по немногу стихать: пловецъ изнемогъ, въ ушахъ его звучалъ какой то странный звонъ, глаза смотрѣли дико и онъ сталъ поминутно погружаться въ воду, Но въ тотъ моментъ, когда незнакомецъ уже прощался, мысленно съ жизнію, само море, какъ бы сжалась надъ нимъ и женщиной, явилось къ нимъ на выручку. Огромная волна подняла несчастныхъ и выбросила ихъ на берегъ не вдалекѣ отъ мѣста, гдѣ находилась Джіованна.
   Молодая дѣвушка, слѣдившая все время съ замирающимъ сердцемъ за подвигомъ пловца, кинулась опрометью впередъ, но подбѣжавъ къ нему она отшатнулась назадъ съ восклицаніемъ испуга и изумленія: передъ ней стоялъ тотъ, кого она любила такъ горячо и страстно. Свѣтъ луны, скользившей между тучами, падалъ на пловца и давалъ возможность разглядѣть его прекрасное хотя и изнуренное горемъ лице. Въ теченіи долгаго времени Джіованна стояла какъ вкопанная, не имѣя силъ проговорить хоть что-нибудь, и смотрѣла съ какимъ-то страстнымъ обаяніемъ на Валеріано. И такъ вотъ кто былъ тотъ незнакомецъ, который изъ желанія угодить ей кинулся безъ колебанія въ бушующія волны.
   Патрицій, совершенно разбитый неравною борьбой съ грозною стихіею, не замѣтилъ присутствія Джіованны. Онъ наклонился надъ спасенной имъ женщиною, лежавшей на мокрой землѣ, и старался привести ее въ чувство.
   Онъ вынулъ изъ кармана флаконъ съ крѣпительнымъ лекарствомъ, влилъ часть его въ ротъ незнакомки и сталъ потомъ тереть ей виски, стараясь въ то же время согрѣть ее; наконецъ эти усилія его увѣнчались успѣхомъ: спустя не много времени, незнакомка сдѣлала движеніе и изъ ея груди вырвался-слабый вздохъ.
   Услышавъ его, молодой человѣкъ приподнялся, и глаза его заблестѣли какъ искры.
   -- Она жива! воскликнулъ онъ радостно: она жива, я спасъ ее, о, это чудо, настоящее чудо!
   Джіованна, стоявшая поодаль, продолжала любоваться имъ.
   Онъ не только храбръ, но и великодушенъ, подумала молодая дѣвушка, растроганная до глубины души неподдѣльною радостью Валеріано.
   Но что почувствовала она, когда незнакомка, открывъ глаза и увидѣвъ наклонившагося надъ нею Сіани, проговориласъ выраженіемъ безпредѣльной радостй:
   -- Это сонъ..... галлюцинація! Пресвятая Дѣва, благодарю тебя за твое милосердіе!... Я умираю.... Ты ввела меня въ рай и послала ко мнѣ Валеріано.
   Сердце Джіованны замерло, Сіани же, удивленный такими словами, наклонился надъ спасенною и старался разсмотрѣть ея лице, не смотря на окружающій его мракъ.
   -- Она сумасшедшая, рѣшила мысленно венеціанка, она помѣшалась отъ испуга.... Возможно ли, чтобы она знала Сіани?
   Но овладѣвшее ею смущеніе увеличилось еще болѣе, когда женщина обвила свои бѣлыя и холодныя руки вокругъ шеи своего спасителя.
   -- Я думала, что умру вдали отъ тебя, Сіани, произнесла она съ страннымъ одушевленіемъ, но судьба рѣшила иначе, и я увидѣла тебя опять; но скажи мнѣ: не сонъ ли это и неужели я еще жива?
   -- Да, вы живы, Зоя, воскликнулъ молодой патрицій, узнавшій наконецъ въ спасенной дочь великаго логофета: вы живы: Господь помиловалъ и сохранилъ васъ!
   -- Сохранилъ меня, повторила машинально гречанка, мысли которой вслѣдствіе перенесеннаго ею стали путаться: но что же случилось со мною?
   -- Вы чуть было не утонули, проговорилъ Сіани мягкимъ и ласковымъ тономъ.
   Зоя не отвѣчала; глаза ея блуждали по сторонамъ, и наконецъ остановились на молодомъ человѣкѣ.
   -- Да, да, я помню все, сказала она глухимъ голосомъ, я была на кораблѣ, а потомъ.... потомъ.... О, какая ужасная ночь, какая сильная буря! Видите ли вы, какъ они приближаются! они ростутъ, они хотятъ схватить меня!
   -- Кто? спросилъ удивленный Сіани.
   -- Волны! Я вижу ихъ, онѣ близко, о, какой страшный холодъ!...
   Дѣвушка остановилась и устремила вдаль взглядъ, полный ужаса.
   -- Спасите меня, вскрикнула она въ сильномъ волненіи: я не хочу такой смерти! я боюсь ее, я боюсь этого водянаго савана.... помогите! помогите!
   Патрицій, взволнованный въ высшей степени, хотѣлъ было успокоить ее, но языкъ отказывался повиноваться ему.,
   Впрочемъ въ чувствахъ молодой дѣвушки вскорѣ произошла реакція, и ужасъ смѣнился полнымъ спокойствіемъ.
   -- Что это? продолжала тихимъ голосомъ Зоя: не сонъ ли я вижу или дѣйствительно руку, которая хочетъ спасти меня.
   -- Бѣдняжка! проговорилъ Валеріано. Вы не ошиблись: это была моя рука! мнѣ удалось спасти васъ, но галера ваша погибла.... Но что будетъ съ вами теперь? Я остался безъ средствъ и не могу пріютить васъ даже на короткое время. Скажите мнѣ, что заставило васъ подвергаться опасностямъ и пріѣхать сюда?
   Гречанка не отвѣчала и, облокотившись на руку, видимо старалась привести въ порядокъ разстроенныя мысли. Мало по малу взоръ ея прояснился, и она взглянула на благородныя черты Сіани съ нѣмымъ восхищеніемъ, смѣшаннымъ съ грустью.
   -- Вы спрашиваете, что заставило меня пріѣхать въ Венецію? произнесла молодая дѣвушка съ грустной улыбкой. А вы не знаете этого, вы не догадываетесь, что я пріѣхала исключительно только для васъ....
   Эти слова поразили стоявшую вблизи Джіованну какъ ударомъ кинжала.
   -- Такъ они знаютъ другъ друга, подумала она, ревниво всматриваясь въ безупречную красоту молодой гречанки.
   -- Для меня?! повторивъ съ изумленіемъ молодой человѣкъ. Вы пріѣхали для меня?
   -- Да, Валеріано, отвѣчала гречанка, вы не хотѣли остаться со мною, и я пріѣхала сюда, что-бы повидаться съ вами и Предостеречь васъ отъ большаго несчастія.... Но вы молчите, вы даже не хотите смотрѣть на бѣдную Зою, дочь стараго Никетаса?!
   -- Вы ошибаетесь, дорогое дитя, возразилъ съ живостью Сіани: я только задумался на минуту, вспомнивъ то, чему вы подвергались у этихъ береговъ.
   -- Да, проговорила она съ увлеченіемъ. Я рискнула всѣмъ, чтобы увидѣть васъ и сказать': берегись, мой Другъ! Мануилъ Комненъ преслѣдуетъ тебя: онъ тайно оставилъ БланкервальсКій дворецъ и отправился въ Венецію, между тѣмъ какъ всѣ считаютъ гего опасно больнымъ.... О, я чувствую, что смерть близка, но она не пугаетъ меня теперь.... Я исполнила свой долгъ и готова умереть на твоихъ рукахъ Валеріано.
   -- Благородная душа! проговорилъ Сіани съ чувствомъ: ты захотѣла оказать мнѣ услугу цѣною твоей жизни.... Чѣмъ я могу вознаградить такое самоотверженіе.и такую преданность? Извѣстно ли тебѣ, что посланникъ венеціанской республики, Валеріано Сіани, заподозрѣнъ въ государственной измѣнѣ, показаніямъ прокуратора или проведитора дадутъ болѣе вѣры, чѣмъ моимъ, палаццо мой опечатанъ, имущество конфисковано, а я долженъ скрываться подъ этими лохмотьями?...
   Но гречанка, казалось, не слышала этихъ словъ.
   -- Ну, а видѣлъ ты эту прекрасную Джіованну, которую ты любишь такъ страстно? спросила Зоя послѣ минутной паузы.
   -- Видѣлъ, но отецъ ея отказалъ мнѣ отъ дома. Я такъ же покинутъ и одинокъ, какъ и вы, Зоя, отвѣтилъ со вздохомъ Сіани.
   -- Вы ошибаетесь, синьоръ! воскликнула Джіованна, приближаясь къ нему. Вы спасли эту женщину изъ любви ко мнѣ.... я видѣла все и молилась за васъ, когда вы боролись такъ мужественно съ бурею и волнами.... Я беру къ себѣ эту молодую гречанку: не для того же Богъ дозволилъ вамъ спасти ее, чтобы вы покинули ее потомъ на произволъ судьбы. Сдѣлаемъ вдвоемъ доброе дѣло, и правосудный Богъ вознаградитъ насъ за это.
   -- О, синьора! произнесъ Сіани, цѣлуя ея руки, могъ ли я не исполнить вашей мольбы?... Я начинаю вѣрить теперь, что Пресвятая дѣва посылаетъ васъ въ часъ нужды ко всѣмъ неимущимъ и страждущимъ.
   Зоя приподнялась на локтѣ и посмотрѣла съ любопытствомъ на прекрасное лицо Джіованны, озаренное слабымъ свѣтомъ луны.
   -- Кто эта синьора? спроса гречанка обратясь къ патрицію. Это она? не правда ли?
   Но молодой человѣкъ не слышалъ ея вопроса: его страстный: взглядъ приковался къ Джіованнѣ и подтвердилъ лучше всякихъ словъ Догадку молодой гречанки; жгучая ревность сжала сердце послѣдней какъ въ желѣзныхъ тискахъ, но она постаралась подавить, это чувство и проговорила какъ возможно покойнѣе.
   -- Благодарю васъ, синьора, за вашу доброту. Я теперь понимаю, почему синьоръ Сіани посвятилъ вамъ всѣ свои мысли и чувства: вы прекрасны какъ ангелъ и добры какъ онъ; о, вы лучше меня добавила она съ завистью:
   -- Вы льстите мнѣ, отвѣтила съ улыбкою Джіованна: я далеко не заслуживаю такого отзыва, но оставимъ это.-- Изъ вашихъ словъ я поняла, что вы любите Валеріано также горячо какъ люблю его я, а потому будьте моею сестрою, сдѣлаемся друзьями и станемъ сообща оберегать его жизнь и честь!
   -- Сдѣлаться друзьями? повторила Зоя: о,-- нѣтъ, я не хочу обманывать васъ, синьора, я чувствую, что буду ненавидѣть васъ вѣчно -- за вашу красоту, за доброту, за любовь, которую вы внушили Сіани.... Предоставьте же меня, какъ вы выразились, произволу судьбы.
   -- Оставить васъ, когда я, хотя и невольно причиняю вамъ столько страданій?!... Нѣтъ, благородная Зоя, я не сдѣлаю этого, я не оставлю васъ въ такомъ положеніи. Я съ умѣю окружить васъ всевозможными удобствами и надѣюсь, что со временемъ вы перестанете ненавидѣтъ меня. Но только, ради Бога, не думайте о смерти!
   Съ этими словами Джіованна протянула гречанкѣ руку; Зоя колебалась принять ее, улыбаясь какою-то загадочною улыбкою; вдругъ она оттолкнула ее и воскликнула внѣ себя:
   -- Нѣтъ, синьора, я не смѣю прикоснуться къ вашей рукѣ.... Женихъ вашъ проклянетъ меня и будетъ вспоминать обо, мнѣ только съ ужасомъ, а я не хочу быть проклятой имъ. Но довольно словъ: я забыла предупредить васъ, что вы не должны прикасаться ко мнѣ..
   -- Почему такъ? спросилъ быстро Сіани, молча слушавшій разговоръ соперницъ.
   -- И вы спрашиваете?! Но развѣ вы не знаете, что я пріѣхала, сюда изъ Кипра....
   -- Что же изъ этого?
   -- А то, что я можетъ быть погубила васъ: въ Кипрѣ въ настоящее время свирѣпствуетъ чума.
   Джіованна и Сіани вздрогнули и машинально подались назадъ.
   Почти въ туже минуту мимо ихъ проскользнулъ какой-то человѣкъ и кинулся опрометью къ толпѣ гондольеровъ и рыбаковъ, занятой вылавливаніемъ изъ моря вещей и тюковъ, принадлежавшихъ пасажирамъ разбитаго корабля.
   

ГЛАВА XII.
Дурныя послѣдствія, вытекающія иногда изъ береговаго права.

   Молодые люди осмотрѣлись вокругъ, и ужасъ ихъ увеличился. По всему берегу мелькали факелы, и сновали люди, похожіе на демоновъ, собравшихся для выполненія нечеловѣческаго дѣла.
   Тутъ были и бѣлобородые старики, вытаскивавшіе на своихъ худыхъ плечахъ громадные тюки, и женщины, походившія на вѣдьмъ, безобразныя, оборванныя, растрепанныя, съ жадностью собиравшія все, что только попадало имъ подъ руку; были, наконецъ, и дѣти, прыгавшія вокругъ старшихъ, какъ маленькіе подземные духи. Страшное зрѣлище представляла эта голодная ватага, бросавшаяся на безжизненные трупы, плывшіе около берега, и срывавшая съ нихъ золотыя украшенія и платье. Нѣкоторые рыбаки тутъ же разбивали горлышко бутылокъ, чтобы поскорѣе насладиться прекраснымъ виномъ; самыя кокетливыя изъ женщинъ драпировались въ промокшія матеріи, а дѣти забавлялись выловленнымъ оружіемъ.
   Между тѣмъ человѣкъ, проскользнувшій какъ тѣнь мимо Сіани и Джіованны и который былъ никто иной какъ Доминико, подбѣжалъ къ товарищамъ.
   -- Я говорилъ вамъ, что этотъ сумасшедшій накличетъ на насъ бѣду! воскликнулъ гондольеръ, едва переводя дыханіе.
   -- Что такое, спросили нѣсколько голосовъ: развѣ что-нибудь случилось?
   -- Да, отвѣчалъ съ проклятьемъ Доминико: онъ спасъ какую-то иностранку, а она притащила съ собою чуму.
   -- Чуму?! завопили взбѣшенные хищники. Чуму?
   -- Именно!.. Я самъ слышалъ, какъ она говорила объ этомъ недавно, сказалъ Доминико торжественнымъ тономъ.
   -- Чертъ возьми! воскликнулъ одинъ изъ рыбаковъ: неужели же мы позволимъ имъ издѣваться надъ нами.
   -- Смерть ей! заревѣло множество голосовъ,-- и вся толпа какъ одинъ человѣкъ кинулась къ тому мѣсту, гдѣ находилась Зоя.
   Увидѣвъ эту разъяренную ватагу, приближавшуюся съ громкими криками, молодой патрицій вздрогнулъ: онъ понялъ ея намѣреніе. Но не теряя мужества, онъ заслонилъ собой Джіованну и Зою и спросилъ, стараясь казаться спокойнымъ, подбѣжавшихъ рыбаковъ: что имъ нужно?
   -- Намъ нужна иностранка, которую ты спасъ отвѣчали они, бросая угрожающіе взгляды на блѣдное и гордое лице Сіани.
   -- Зачѣмъ это? спросилъ молодой человѣкъ.
   -- Не твое дѣло! заревѣло нѣсколько негодяевъ: эта иностранка принесла съ собою чуму и должна поплатиться за это.
   -- Какъ! воскликнулъ съ негодованіемъ Валеріано: вы хотите убить ее? Но неужели же у васъ поднимется рука на неповинную женщину?
   Этотъ вопросъ видимо смутилъ толпу. Она остановилась и на всѣхъ лицахъ выразилось недоумѣніе и нерѣшительность.
   -- Не можемъ же мы однако подвергать опасности ради какой-то иностранки жизнь дорогихъ намъ женъ и дѣтей, произнесъ кто-то въ толпѣ...
   -- Но эта женщина, которую вы хотите умертвить, не дѣлаетъ вамъ ничего дурнаго, возразилъ пылко Сіани: она даже не больна, и если вы боитесь заразы, то не берите лучше вещей, на которыя., вы набросились какъ коршуны.
   Это замѣчаніе поразило толпу, внутренно сознававшую, что молодой человѣкъ говоритъ правду.
   -- Если опасаетесь чумы, продолжалъ Сіани, то бросьте обратно въ море всѣ эти матеріи, ящики, тюки.... или сожгите ихъ, и вообще дѣлайте то, что сдѣлаю я.
   Говоря это, патрицій выражалъ у стоявшаго возлѣ него рыбака факелъ и направился твердымъ шагомъ къ тюкамъ, но этотъ необдуманный поступокъ испортилъ дѣло: страсти разыгрались и алчность пробудилась мгновенно. Не успѣлъ Сіани сдѣлать пяти шаговъ, какъ множество грабителей окружило его, а Доминико положилъ на его плечо широкую, грубую руку и спросилъ нахально:
   -- Кто вы и по какому праву позволяете себѣ читать намъ наставленія?.... Товарищи, кто изъ васъ знаетъ его?
   -- Я полагаю, что это греческій шпіонъ, сказалъ одинъ гондольеръ.
   Вслѣдъ за этимъ изъ толпы раздалось нѣсколько голосовъ.
   -- Онъ хочетъ учить насъ!
   -- Онъ нарушилъ береговое право!
   -- Онъ пренебрегаетъ нами!
   -- Въ море его! въ море.... его и сообщницу!
   Вся толпа заволновалась и бросилась къ патрицію, махая надъ его головою баграми и веслами.
   При видѣ этого Джіованна и Зоя, смотрѣвшіе съ ужасомъ на все происходившее передъ ними, но молчавшіе изъ боязни поколебать мужество Сіани, громко вскрикнули и закрыли глаза.
   Въ самомъ дѣлѣ положеніе, въ которомъ находился патрицій, было самое критическое.
   Онъ былъ одинъ противъ этой разъяренной толпы и у него не было даже оружія. Сильная блѣдность покрывала его лице, но онъ стоялъ гордо передъ грабителями, и ни одинъ мускулъ не выдавалъ его волненія.
   -- Что вы хотите дѣлать, безумные люди! говорилъ онъ имъ. Зачѣмъ вы хотите умертвить меня и слабую безпомощную женщину? Вы обвиняете меня за то, что я спасъ эту молодую гречанку и защищаю ее противъ васъ, но знаете ли вы, что она прибыла сюдаизъ Кипра съ единственною цѣлью предупредить сенатъ о составленномъ въ Греціи заговорѣ противъ нашей дорогой Венеціи? Нѣтъ, друзья мои, не казнить надо эту благородную дѣвушку, а преклонить передъ нею колѣна и благодарить ее за то, что желаетъ счастья дорогой намъ родинѣ. Что же касается опасности пугающей васъ, то она существуетъ только въ этихъ вещахъ, которыя вы поспѣшили присвоить себѣ и которыя я совѣтую вамъ, сжечь немедленно.
   Онъ рванулся было впередъ, надѣясь пробраться сквозь толпу, но его снова остановили.
   -- Это ложь! ложь! кричалъ Доминико. Не слушайте этого проповѣдника! Гречанка принесла намъ смерть и должна умереть!.. Это будетъ ея справедливымъ наказаніемъ! Она сама созналась въ своемъ преступленіи.... А скажи-ка намъ, прибавилъ гондольеръ, кто ты такой, позволяющій себѣ говорить съ нами такимъ повелительнымъ тономъ?
   Сіани не отвѣчалъ.
   Беатриче, видѣвшая съ ужасомъ опасное положеніе своего молочнаго брата и слышавшая рыданія Джіованны и Зои, смѣло подошла къ Доминико.
   -- Ты очень любопытенъ сегодня, сказала она съ притворнымъ смѣхомъ, но если ты дѣйствительно другъ бѣднаго Орселли, то заклинаю тебя объявить твоимъ товарищамъ, что этотъ мужественный пловецъ никто иной, какъ благородный патрицій Валеріано Сіани.
   -- Сіани! воскликнули всѣ съ изумленіемъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? произнесъ Доминико.-- Такъ это и есть тотъ венеціанскій краснобай, который далъ себя провести лукавому Комнену?! Это тотъ самый патрицій, который вернулся изъ Греціи здравымъ и невредимымъ, оставивъ вмѣсто себя галеры и сокровища купцовъ?
   -- Въ море краснобая, измѣнившаго намъ! раздалось въ толпѣ множество голосовъ.
   -- Негодяй!
   -- Трусъ!... и онъ еще смѣетъ заступаться за эту дочь Босфора?
   -- Вѣроятно, эта Венера плѣнила сердце прекраснаго синьора, проговорилъ со смѣхомъ Доминико, между тѣмъ какъ золото Мануиля подкупило его совѣсть. Въ воду ихъ, товарищи! Можетъ быть, гречанка скажетъ намъ, за сколько онъ продалъ Венецію. Въ воду! въ воду!
   Восемь сильныхъ рукъ схватили Сіани, лице котораго исказилось отъ душившаго его гнѣва.
   -- Да! да! Смерть измѣннику! раздался чей-то голосъ, при звукѣ котораго по всему тѣлу Джіованны пробѣжала дрожь: онъ принадлежалъ Азану.
   -- Смерть предателю! продолжалъ Іоаннисъ, подходя ближе: онъ обѣщалъ Комнену продать ему вашу независимость, разорить васъ и погубить свое отечество.... Онъ по знаетъ жалости къ народу, посреди котораго выросъ самъ.... Онъ забылъ, что мать его была природная венеціанка, и не задумался измѣнить родинѣ.
   Валеріано дрожалъ всѣмъ тѣломъ отъ негодованія и сознанія своего безсилія.
   -- О, подлецы! сумасшедшіе! бормоталъ онъ.-- Такъ, вотъ ихъ признательность за мое намѣреніе спасти ихъ?!
   -- О, что ты надѣлала Беатриче? сказала съ упрекомъ Джіованна, обращаясь къ пѣвицѣ: ты погубила Сіани.
   Но не успѣла дѣвушка произнесть эти слова, какъ она замѣтила не вдалекѣ отъ группы рыбаковъ своего отца, безстрастно слѣдившаго за разыгрывавшеюся предъ нимъ сценою.
   Онъ поспѣшилъ къ берегу, какъ только узналъ о крушеніи галеры, чтобы купить на дешевую цѣну промокшіе товары и вмѣстѣ съ тѣмъ принять благословенія рыбаковъ, какъ должную ему дань.
   -- Да, мы дѣйствительно ужасно неблагодарны, синьоръ, сказалъ насмѣшливо далматъ, услышавшій восклицаніе патриція: мы очень не благодарны, но что же намъ дѣлать!.. Ужъ не прикажете ли вы пасть къ вашимъ ногамъ и молиться на васъ какъ на изображеніе Святыхъ Апостоловъ?... То есть ты будешь дурачить насъ, а мы должны слушаться тебя безпрекословно, не такъ-ли?.... Нѣтъ, мы посбавимъ съ тебя спѣси, будь ты хоть самъ венеціанскій дожъ.
   -- Въ море его! въ. море клятвопреступника! твердила толпа. Храбрая Беатриче кинулась между. Азаномъ и Сіани.
   -- Если я натворила бѣду, то и поправлю ее сама, вскричала она.
   -- Не вѣрьте, добрые люди, ни Доминико, ни Азану! Синьоръ Сіани честный венеціанецъ; онъ молочный братъ Орселли-ле-Торо, котораго вы всѣ любите. Если онъ и попался въ ловушку хитраго Комнена, то поплатился за нее всѣмъ своимъ имуществомъ, которое уже конфисковано сенатомъ.... Синьоръ истинный патріотъ: онъ любитъ народъ, и если онъ заклинаетъ васъ сжечь всѣ эти ящики и товары, то въ видахъ вашей же пользы, чтобы чума не распространилась посредствомъ ихъ по всей Венеціи.
   На лицахъ грабителей отразилась борьба между жадностью и страхомъ. Они смотрѣли съ ужасомъ на драгоцѣнные товары, но все же не могли оторвать отъ нихъ своихъ крючковатыхъ пальцевъ.
   -- Доминико, умоляю тебя именемъ моего брата, будь милосерднымъ! продолжала Беатриче, схвативъ его руку.-- Защити синьора Сіани, если ты не хочешь, чтобы все наше семейство поклялось тебѣ въ вѣчной враждѣ!
   Самолюбію Доминико было сильно польщено; онъ выросъ въ собственныхъ глазахъ при мысли, что можетъ покровительствовать патрицію. Выпустивъ руку маленькой пѣвицы, онъ прошепталъ:
   -- Постараюсь, моя красавица, и докажу, что мое краснорѣчіе такъ же способно произвести чудеса, какъ и твой серебристый голосъ.
   Джіованна между тѣмъ подошла къ отцу, который при видѣ ея нахмурился и уже готовился разразиться упреками за то, что она рѣшилась выходить такъ поздно изъ дому.
   Но она предупредила его и, обнявъ его, сказала, едва сдерживая слезы:
   -- Дорогой отецъ, сжальтесь надъ вашей дочерью!... Я объясню вамъ послѣ, по какому странному стеченію обстоятельствъ я очутилась здѣсь.... Простите мнѣ, папа, и употребите свое вліяніе надъ этой чернью, чтобы спасти Валеріано! Вашъ голосъ имѣетъ значеніе: вы знаете, какъ смягчать эти каменныя сердца.... васъ послушаются всѣ.... Сжальтесь же!
   Бартоломео ди-Понте тихо оттолкнулъ дочь и проговорилъ съ какой-то странной и неопредѣленною улыбкою:
   -- Я выбраню тебя послѣ, непокорная, но ты все же будешь довольна мною!
   И онъ, скороговоркою обмѣнявшись нѣсколькими словами съ далматомъ, обратился потомъ къ толпѣ:
   -- Подождите, добрые люди! произнесъ громко Бартоломео: -- мы должны поступать справедливо и дать этому патрицію возможность оправдаться въ томъ, въ чемъ его обвиняютъ. Если онъ докажетъ свою правоту, если окажется, что онъ не хитритъ, то мы пощадимъ его; въ противномъ же случаѣ да будетъ на все воля Божія!
   -- Чего вамъ надо отъ меня? спросилъ Сіани, окидывая смѣлымъ взглядомъ негоціанта и разъяренную толпу: если жизни, то она принадлежитъ вамъ уже давно, такъ какъ я поклялся посвятить ее Венеціи и сдержу эту клятву.
   Ропотъ умолкъ.
   -- Мы не разбойники, проговорилъ купецъ.-- Я вѣрю, что ты подалъ намъ хорошій совѣтъ, и желаю отъ всего сердца, чтобы ему послѣдовали. Ты былъ правъ говоря, что слѣдуетъ сжечь все, вывезенное изъ зачумленной мѣстности: бери же всѣ эти вещи, которыя выброшены на нашъ берегъ бурею, и сожги ихъ; мы же готовы помочь тебѣ въ этомъ.
   Толпа снова зароптала, одинъ только, далматъ продолжалъ хранить упорное молчаніе.
   -- Вы настоящій патріотъ, господинъ Бартоломео! воскликнулъ съ увлеченіемъ Сіани.
   -- Мы устроимъ славный костеръ изъ всего этого хлама, продолжалъ купецъ, но ты долженъ положить сверхъ него эту иностранку: она опасна для Венеціи не менѣе зачумленныхъ тюковъ и ящиковъ, если прибыла вмѣстѣ съ ними. Тогда мы повѣримъ тебѣ, что она не твоя любовница мы освободимъ тебя и скажемъ: синьоръ Сіани оказалъ великую услугу отечеству и загладилъ этимъ всѣ свои ошибки, сдѣланныя илъ во время его посольства.
   Услышавъ эти слова, толпа захлопала въ ладоши, испуская радостные крики, а Сіани поблѣднѣлъ и сказалъ въ отвѣтъ:
   -- Горе вамъ, морскимъ разбойникамъ, если вы продолжаете безумствовать!... Валеріано Сіани не настолько низокъ, чтобы спасти себя цѣною жизни женщины!
   -- Слышите, друзья мои! обратился Бартоломео вторично къ толпѣ: нашъ вѣроломный Сіани отказывается исполнить наше желаніе, значитъ, онъ сознаетъ себя виновнымъ и что эта женщина его любовница! Теперь нечего сомнѣваться въ этомъ. Она пожаловала въ Венецію, чтобы повидаться съ нимъ, и везла ему эти сокровища, цѣну его измѣны, которыя правосудный Богъ разсѣялъ по морю. Да, Богъ выдалъ намъ шпіонку Комнена и сокровища измѣнника и мы согрѣшимъ противъ Него, если повѣримъ опасности, которою угрожаютъ намъ этотъ патрицій и его сообщница.
   Пока негоціантъ говорилъ это, прекрасная невѣста Валеріано стояла не двигаясь съ мѣста. Она съ ужасомъ смотрѣла на своего отца, спрашивая себя мысленно: что означало такое безсердечіе и неужели Бартоломео сдѣлался покорнымъ орудіемъ ненависти далмата противъ Сіани?
   Въ это время Воя собрала всѣ свои силы и подползла къ ногамъ патриція.
   -- Оставьте меня и заботьтесь лучше о своей жизни: вамъ все равно не спасти жизнь Зои! прошептала гречанка, устремивъ умоляющій взглядъ на дорогое ей лицо.
   Пощадите его, обратилась она къ Бартоломео: его жизнь нужна Венеціи! Никто лучше его не защититъ ее противъ козней Комнена и грековъ.... Что касается до меня, то я готова и даже должна умереть, чтобъ не погубить всѣхъ васъ.... Я ужъ чувствую въ тѣлѣ зародышъ этой страшной болѣзни, которой вы такъ боитесь; меня пронизываетъ предсмертный холодъ и...
   -- Не вѣрьте ей, она лжетъ! перебилъ порывисто Валеріано.
   -- Я не лгу, сказала Зоя; вы можете видѣть это по моему, лицу. Синьоръ Сіани хочетъ спасти меня, потому что онъ добръ и ему трудно видѣть страданія женщины. Сожгите, же меня, чтобы предохранить вашихъ женъ и дѣтей отъ бича Божія.
   Толпа пріутихла; всѣ слушали съ напряженнымъ вниманіемъ этотъ споръ двухъ великодушныхъ людей и ими ужъ начало овладѣвать болѣе человѣческое чувство.
   -- Берите же ее! проговорилъ Сіани, съ горькой ироніею указывая на Зою. Берите, изверги, свою жертву,она беззащитна!
   Всѣ вздрогнули и отскочили назадъ при этомъ предложеніи.
   -- А! Вы боитесь дотронуться до меня? произнесла гречанка. Ну, въ такомъ случаѣ я соберусь съ силами и дотащусь сама до мѣста вѣчнаго покоя, но обѣщайтесь мнѣ, что вы не взыщете съ синьора Сіани за то, что онъ заступился за меня.
   Беатриче и нѣсколько женщинъ изъ толпы заплакали при этихъ словахъ.
   -- А! воскликнулъ Бартоломео, взглянувъ, на дочь, которая смотрѣла на него какъ безумная: Сіани хотѣлъ пожертвовать Венеціею твоей красотѣ, хитрая гречанка! Пусть же ослѣпленіе любви послужитъ ему извиненіемъ! Если онъ любитъ тебя искренно, если ты была его любовницею во время его несчастнаго посольства и признаешься въ этомъ, то мы не тронемъ его!
   Зоя вспыхнула и затрепетала.
   -- Не лгите, Зоя, если не желаете, чтобы я проклиналъ, васъ какъ своего злѣйшаго врага! проговорилъ Сіани.
   Бѣдная дѣвушка не знала, что дѣлать; она окинула говорившаго тоскливымъ взглядомъ, просила Бога вдохновить ее и обратилась къ Бартоломео съ мольбою:
   -- Не вынуждайте отъ меня унизительнаго признанія, которое накинетъ тѣнь не только на меня, но и на моего отца!.. Не забудьте, что у васъ самихъ прекрасная и великодушная дочь!
   Купецъ былъ, видимо тронутъ этой мольбою, но жажда мести вытѣсняла изъ его сердца всѣ другія чувства,
   -- Если хочешь, спасти своего возлюбленнаго, то скажи всю правду, возразилъ онъ, стараясь принять тонъ строгаго судьи.
   Зоя опустила, голову, чтобъ не видать сверкающихъ глазъ Валеріано, который, проговорилъ глухо:
   -- О, лучше бы Богъ заставилъ ее умолкнуть на вѣки, чѣмъ допустить произнести ложь!
   Глубокое молчаніе наступило на берегу. Одна только буря да шумъ волнъ нарушали ее.
   Всѣ присутствующіе, пораженные происходившей передъ ними сценою, стояли затаивъ дыханіе и ждали съ любопытствомъ, что скажетъ гречанка.
   -- Ну, начала, она наконецъ, какъ бы побуждаемая какою-то невидимою силою: -- такъ какъ вы подвергаете меня ужаснѣйшей изъ пытокъ, отъ которой избавляютъ даже самаго закоренѣлаго преступника; такъ какъ не могли внушить вамъ состраданія ни моя молодость, ни, мое одиночество, ни мое отчаяніе,-- то я рѣшаюсь признаться въ своемъ проступкѣ, который состоитъ въ томъ, что не Валеріано добивался моей любви, а я полюбила его невольно, при первой же встрѣчѣ. Его взглядъ, его голосъ, гордая осанка и львиное мужество привлекали меня къ нему сильнѣе всякаго приворотнаго зелья, которыми снабжаютъ нѣкоторыхъ наши Ѳессалійскія ворожеи. Его прекрасное лице преслѣдовало меня всюду, я видѣла его не только на яву, но и во снѣ. Но не будемъ вспоминать прошлое: оно здѣсь не у мѣста. Я полюбила Сіани, я посвятила ему всѣ свои чувства и мысли и поклялась оберегать его отъ, всѣхъ опасностей. Узнавъ однажды случайно о заговорѣ, составленномъ греками противъ венеціанцевъ, я открыла его Сіани и навлекла этимъ поступкомъ на своего отца гнѣвъ императора.... Хотя синьоръ Сіани и старается опровергнуть мои слова, я все же скажу вамъ, рискуя заслужить его негодованіе и презрѣніе,-- что покинутая имъ Аріадна захотѣла увидѣться съ нимъ еще разъ.
   Крикъ отчаянія сорвался съ поблѣднѣвшихъ губъ Джіованны, на которую признаніе гречанки произвело потрясающее дѣйствіе; а патрицій, подавленный горемъ, отвернулся отъ Зои, между тѣмъ какъ толпа снова обступила ее, считая, въ своемъ дикомъ суевѣріи, что смерть ея единственное средство предотвратить отъ Венеціи чуму. Казалось, ничто уже не могло спасти отъ ярости черни Дочь великаго логофета. Со всѣхъ, сторонъ неслись крики проклятія и угрозы, направленныя противъ нея.
   -- Папа, сказала Джіованна, дрожа какъ въ лихорадкѣ и схвативъ руку ди-Понте: неужели ваше мягкое сердце ожесточилось сразу?... Неужели вы сдѣлались палачемъ?
   Купецъ покраснѣлъ.
   -- Не слишкомъ-ли великодушно относишься ты къ своей соперницѣ? проговорилъ онъ рѣзко, стараясь скрыть свое смущеніе. Мнѣ кажется, что другая бы была рада тому, что происходитъ теперь, но довольно объ этомъ: надо признаться, что синьоръ Сіани имѣетъ вкусъ и выбралъ не дурно: Азанъ сообщилъ мнѣ, что эта гречанка эта чувствительная Зоя, не болѣе не менѣе какъ дочь Никетаса, великаго логофета византійской имперіи.
   -- Но время не терпитъ, батюшка! перебила Джіованна: неужели же вы не заступитесь за бѣдную Зою?
   -- О, нѣтъ! Я не могу сдѣлать этого, отвѣтилъ купецъ. Я силенъ только тогда, когда служу интересамъ народа, но идти на перекоръ ему не въ моей власти.
   Между тѣмъ нѣсколько человѣкъ дѣятельно хлопотали о сооруженіи костра. Они скоро собрали остатки разбитой галеры съ помощью багровъ, такъ какъ стали бояться прикоснуться къ нимъ руками; натащили дровъ, подбавили хвороста и вѣтокъ и, когда все было готово, Зоя, походившая болѣе на привидѣніе, чѣмъ на живое существо, блѣдная, слабая, озаренная луною, съ трудомъ взошла на костеръ.
   Беатриче взяла руку своего молочнаго брата и прошептала ему:
   -- Валеріано, уходите.... оставьте это ужасное зрѣлище.... Вамъ не спасти осужденную. Скройтесь въ нашей бѣдной лачугѣ, пока эти изверги не удовлетворятъ своей кровожадности и не предадутъ васъ забвенію.... Уходите же: синьора Джіованна умоляетъ васъ объ этомъ!
   Сіани тревожно взглянулъ на любимую имъ дѣвушку и увидѣлъ знакъ, которымъ она убѣждала его Послѣдовать совѣту маленькой пѣвицы. Онъ глубоко вздохнулъ и удалился, не смѣя даже оглянуться назадъ.
   -- О! подумалъ онъ: любовь сдѣлала меня трусомъ.... Я бѣгу отъ смерти.
   Въ это время Бартоломео, замѣтившій, что грабителямъ жаль разстаться съ прекрасною добычею, проговорилъ:
   -- Я не хочу, чтобы вы остались съ пустыми руками, а потому заплачу вамъ за все, что будетъ сейчасъ сожжено. Приходите завтра за деньгами на рынокъ де-ла-Фераззіа.
   Слова его были встрѣчены самыми бурными изъявленіями радости. Рыбаки съ громкими криками подбрасывали на воздухъ, свои шапки, а женщины и дѣти спѣшили поцѣловать край плаща ди-Понте.
   -- Да благословитъ Господь нашего благодѣтеля! послышалось отовсюду.
   Доминико предложилъ даже донести его до дому на рукахъ, но Бартоломео скромно отказался отъ этой чести. Онъ задрожалъ, когда гондольеръ подалъ ему факелъ, чтобы поджечь костеръ, на которомъ тихо и спокойно лежала прекрасная гречанка. Видя, что купецъ поблѣднѣлъ, Азанъ взялъ у него факелъ и бросилъ его на костеръ. Доски мигомъ вспыхнули, но въ это время буря поднялась съ удвоенною силою, засверкала молнія, раздался оглушительный ударъ грома, за которымъ послѣдовалъ проливной дождь, и испуганная толпа разсѣялась во всѣ стороны.
   Первымъ убѣжалъ Бартоломео, увлекая за собою трепещущую Джіованну, державшуюся на ногахъ только силою воли.
   Одинъ только Азанъ остался у костра, съ цѣлью поддержать огонь, который ежеминутно гасъ подъ сильнымъ дождемъ. Но усилія далмата были безплодны, и онъ, разжигаемый ненавистью къ Сіани, рѣшился наконецъ убить кинжаломъ женщину, которая выказывала патрицію такую героическую преданность. Онъ началъ было взбираться на костеръ, когда вдругъ появились предъ нимъ двое мущинъ, подкравшіеся къ нему незамѣтно, благодаря бурѣ и темнотѣ. Они были въ армянскихъ костюмахъ и черныхъ маскахъ.
   -- Миръ Азану Іоаннису, вѣрному рабу Цезаря! сказалъ одинъ изъ армянъ.
   -- Миръ Азану Іоаннису, неподкупному слугѣ сената! добавилъ другой.
   Далматъ вздрогнулъ, какъ только можетъ вздрогнуть убійца, пойманный на мѣстѣ преступленія, по сохранилъ свое самообладаніе и сталъ въ оборонительную позу. Но армяне не испугались этого: они схватили его за руки, вырвали у него кинжалъ, и тотъ, который привѣтствовалъ его первый, замѣтилъ спокойно:
   -- Не забудь, Азанъ, что одинъ только Цезарь имѣетъ власть надъ жизнью дочери своего министра.
   -- Сенатъ не проститъ тебѣ убійства подданной Мануила Комнена, шепнулъ другой.
   -- Кто вы такіе? спросилъ оторопѣвшій далматъ: шпіоны ли сената или палачи Комнена?
   -- Мы твои ангелы-хранители, отвѣтилъ высокій армянинъ, и пришли помѣшать твоему преступленію.
   -- Намъ дано тайное порученіе, подхватилъ другой: ты долженъ помочь намъ въ его выполненіи.
   -- Чѣмъ же могу я быть вамъ полезнымъ? освѣдомился Азанъ съ безпокойствомъ: внезапное появленіе незнакомцевъ лишило его обычной смѣлости, такъ какъ и онъ былъ далеко не свободенъ отъ суевѣрія.
   -- Прежде всего сними съ костра дочь логофета! приказалъ армянинъ.
   -- Эта добыча принадлежитъ намъ, прибавилъ товарищъ его такимъ голосомъ, который показался Азану могильнымъ.
   -- Вы сумасшедшіе! воскликнулъ послѣдній: вѣдь эта проклятая гречанка прибыла изъ Кипра, который зачумленъ съ одного края до другаго. Я не выдамъ ее даже дожу или Цезарю.
   Намѣреніе его -- озадачить таинственныхъ незнакомцевъ -- не удалось: оба они остались неподвижными, какъ статуи, и твердили только одно:
   -- Сними ее съ костра, Азанъ!
   -- Нѣтъ, нѣтъ! возражалъ онъ: это значило бы -- погубить и васъ и себя.... Лучше убейте меня моимъ же кинжаломъ.
   Высокій армянинъ: испустилъ глубокій вздохъ и, Кинувъ вопросительный взглядъ на товарища, проговорилъ печально:
   -- Если этотъ упрямецъ не принимаетъ нашихъ совѣтовъ, житель луны, то намъ остается только развернуть передъ нимъ саванъ, который мы приготовили было для прекрасной Зои!,
   Волосы далмата поднялись дыбомъ отъ этихъ словъ, и ужасъ его усилился еще болѣе, когда товарищъ армянина разостлалъ по землѣ большой темный коверъ, усѣянный серебрянными блестками. Названіе жителя луны, которое присвоивается въ славянскихъ странахъ вампирамъ, высасывающимъ кровь изъ мертвецовъ, чтобы обновить свои силы, воскресило въ его памяти всѣ суевѣрныя преданія, слышанныя имъ въ дѣтствѣ. На его лбу выступилъ холодный потъ; онъ пришелъ мысленно къ тому заключенію, что только сверхъестественныя существа и могутъ не бояться чумы, которая наводитъ ужасъ на всѣхъ, и что ему придется поплатиться своею собственною кровью за непослушаніе имъ.
   Эта мысль возвратила ему бодрость. Онъ вскарабкался на костеръ, схватилъ Зою, лежавшую безъ чувствъ, и спустился съ нею къ своимъ страннымъ ангеламъ-хранителямъ,.
   -- Заверни ее въ этотъ саванъ, Азанъ, сказалъ первый армянинъ, указывая на коверъ, и, въ награду за твою покорность, жители луны будутъ предохранять тебя отъ чумы и долго еще не повторять своего посѣщенія.
   Іоаннисъ сталъ завертывать Зою въ коверъ, между тѣмъ какъ незнакомцы тревожно Оглядывались, какъ будто бы опасаясь быть застигнутыми въ расплохъ.
   -- Иди, сказалъ первый далмату, но предупреждаю, что не снести тебѣ своей головы, если ты крикнешь или хоть оглянешься.
   Послѣднее замѣчаніе подтвердило подозрѣнія Іоанниса, и онъ былъ до нельзя доволенъ, что отдѣлался такъ дешево отъ жителей луны, и утѣшался мыслію, что они, навѣрно, покончатъ съ Зоею: потому что скорѣе можно было ждать пощады отъ морскихъ разбойниковъ и отъ чумы, чѣмъ отъ нихъ.
   Какъ только далматъ скрылся изъ глазъ, армяне сорвали маски и разразились громкимъ неудержимымъ хохотомъ.
   -- О, какой же онъ трусишка, дорогой мой Аксихъ! воскликнулъ тотъ, который былъ повыше ростомъ. Однако и мы состроили съ нимъ великолѣпную шутку!
   -- Да, надо признаться, что этотъ ужасный Азанъ отчаянный трусъ, отвѣтилъ Аксихъ: онъ не боится ни Бога, ни дьявола; онъ готовъ продать Совѣтъ Десяти Цезарю, и Цезаря -- Совѣту Десяти, не чувствуя при этомъ ни малѣйшаго угрызенія совѣсти.... Но онъ боится вампировъ!
   -- Онъ далматъ, дружище, и кормилица вѣроятно разсказывала ему не разъ о тѣхъ злыхъ духахъ, которые принимаютъ на себя образъ молодыхъ людей, ухаживаютъ за ними и, въ концѣ концевъ, увозятъ ихъ, чтобы высасывать изъ нихъ кровь.
   -- Счастливы мы, что намъ некого бояться кромѣ Бога и нашего повелителя, проговорилъ весело Аксихъ: по крайней мѣрѣ мы не побѣжимъ Какъ этотъ презрѣнный. Но довольно словъ: намъ нельзятерять время. Впередъ же, храбрый Кризанхиръ; пора отправляться въ путь
   Аколутъ (это былъ онъ) вздрогнулъ и окинулъ безпокойнымъ., взглядомъ всю мѣстность, но его опасенія были не основательны, вблизи не было ни одного человѣка.
   -- Вы ужасно неосторожны, Аксихъ, замѣтилъ съ досадою Кризанхиръ: въ Венеціи нельзя произносить моего имени даже внѣ стѣнъ города, потому что здѣсь шпіоны на каждомъ шагу.
   -- А вы уже слишкомъ осторожны, благородный варягъ, возразилъ съ улыбкою Аксихъ: вамъ всюду мерещатся шпіоны, даже тамъ, гдѣ ихъ нѣтъ. Я право не знаю, чего вы опасаетесь; по крайней мѣрѣ я рожденный невольникомъ турокъ также мало боюсь шпіоновъ, какъ и вампировъ. Но пойдемте же, а то мы придемъ не во время въ домъ Львинаго Рва.
   Говоря это, Аксихъ взвалилъ на свои плеча безчувственную гречанку и пошелъ молча впередъ, сопровождаемый Кризанхиромъ, который слѣдовалъ за нимъ опустивъ голову, поднимая ее только для того, чтобы посмотрѣть иногда на колоссальную фигуру своего спутника.
   

ГЛАВА XIII.
Львиный Ровъ.

   Кварталъ Прокаженныхъ въ Венеціи представлялъ самый отвратительный видъ. Старые дома съ ихъ красными стѣнами, испещренными черными и зелеными пятнами, съ рѣшетчатыми окнами, обгороженными террасами, и широкими печными трубами, производили то же непріятное впечатлѣніе, какъ и ихъ несчастные обитатели. Тяжелыя, некрасивыя гондолы съ грязными суконными шатрами слегка покачивались на мутной, стоячей водѣ канала, подъ старымъ, висящимъ на цѣпяхъ мостомъ.
   Въ одномъ изъ темныхъ, узкихъ переулковъ этого квартала стоялъ высокій домъ съ дверью, унизанною ржавыми гвоздями и украшенною желѣзнымъ молоточкомъ. Окна его походили на бойницу, изъ стѣнъ вываливались мѣстами кирпичи, этажи были выстроены какъ попало: одинъ выдавался черезчуръ впередъ, другой же вдавался какъ будто внутрь, и на всемъ этомъ лежалъ отпечатокъ неряшества и грязи. Каждый, кто бы увидѣлъ этотъ неуклюжій и мрачный домъ, подумалъ бы невольно, что онъ населенъ разбойниками, шулерами, развратными женщинами и другими подобными имъ субъектами. Вотъ въ этомъ то домѣ и поселились Заккаріасъ и Кризанхиръ, у одного шпіона, служившаго Ману илу Комнену и извѣстнаго Всей Венеціи подъ именемъ Андрокла, укротителя львовъ. Всѣ жители смотрѣли съ ужасомъ, но и любопытствомъ, на него, когда онъ спокойно проходилъ по городу, ведя на цѣпи огромнаго льва, повиновавшагося ему какъ собака. Прекрасное: животное прыгало ему черезъ голову, при одномъ знакѣ съ его стороны, и покорно садилось на заднія лапы, какъ только Андроклъ взглядывалъ на него. Когда Андроклу приходилось уходить безъ льва, послѣдній, проводивъ его печальнымъ взоромъ, становился скучнымъ и какъ будто тосковалъ объ отсутствіи хозяина. Многіе называли таинственнаго укротителя чернокнижникомъ, но онъ должно быть оказывалъ какія-нибудь важныя услуги сенату, потому что всѣ обвиненія и доносы направленныя противъ его личности, оставались безъ всякихъ послѣдствій.
   Домъ, въ которомъ жилъ Андроклъ, наводилъ ужасъ не только на честныхъ гражданъ Венеціи но даже и на бродягъ, которые прозвали это безобразное зданіе домомъ Львинаго Рва и обѣгали его по возможности, такъ что Андроклъ могъ прятать въ немъ какія угодно сокровища, не опасаясь быть ограбленнымъ.
   Мнимые армяне стукнули нѣсколько разъ молоточкомъ въ дверь этого дома, и услышали громкое, сердитое рычаніе, которое могло бы испугать даже самаго храбраго кондотьера, но Аксихъ только улыбнулся и замѣтилъ спутнику:
   -- Господинъ Заккаріасъ спустилъ съ цѣпи льва и сдѣлалъ хорошо; иначе бѣдное животное надѣлало бы ему хлопотъ, желая встрѣтить меня.
   -- Признаюсь, отозвался Кризанхиръ, колеблясь войти въ отворенную дверь, что не очень-то добиваюсь свиданія съ глазу на глазъ съ твоимъ четвероногимъ! Мнѣ кажется, что довольно опасно довѣряться его ласкамъ.
   -- Конечно это опасно для тѣхъ, кто не привыкъ жить съ львами, сказалъ Аксихъ, но для меня левъ есть ни что иное, какъ истинный другъ.
   Кризанхиръ хотѣлъ было что-то сказать, но вышедшій къ нимъ невольникъ остановилъ его на полу-словѣ, пригласивъ ихъ знакомъ слѣдовать за нимъ.
   Черезъ секунду или двѣ аколутъ и товарищъ его очутились въ небольшой и низенькой залѣ, гдѣ ихъ ожидалъ Заккаріасъ, небрежно развалившійся на подушкахъ.
   Левъ бросился было къ своему, господину, но замѣтивъ, что тотъ нахмурился, легъ на полъ, испуская какіе-то странные звуки, которыми онъ выражалъ свое, горе...
   Левъ былъ особенно рѣдкой породы, съ замѣчательно большою головою, глазами, блестѣвшими какъ золото, густою, рыжеватою гривою и красивымъ хвостомъ.
   Войдя въ комнату, Аксихъ поклонился Заккаріасу и, положивъ почтительно къ его ногамъ свою нелегкую ношу, сталъ ожидать, что онъ скажетъ ему, посматривая въ то же время на своего льва съ такою нѣжною улыбкою, что она совершенно преображала его грубое лице съ плоскимъ носомъ, выдающимися скулами и широкими ушами, изобличавшими азіатское происхожденіе.
   -- Что это ты принесъ мнѣ, мой вѣрный Аксихъ? спросилъ мнимый Заккаріасъ. Ужь не добыча ли это для льва? Можетъбыть, ты кормишь его христіанскимъ мясомъ?
   -- Нѣтъ, Цезарь, отвѣтилъ смиренно Аксихъ: тотъ, котораго наивные венеціянцы называютъ Андрокломъ, никогда не дѣлалъ лишнихъ жестокостей. Не знаю, жива или нѣтъ особа, завернутая въ этотъ коверъ, но она виновна въ измѣнѣ противъ тебя, и мы исполнили только свою обязанность, выдавъ ее тебѣ.
   Съ этими словами укротитель львовъ развернулъ коверъ, и глазамъ изумленнаго Заккаріаса представилась во всей своей блестящей красотѣ дочь великаго логофета. Страхъ смерти не исказилъ ея лица; оно было блѣдно, но сохранило по прежнему свое идеально прекрасное выраженіе.
   -- Зоя! воскликнулъ Заккаріасъ. А! она, вѣроятно, прибыла въ Венецію, чтобы убѣдиться въ успѣхѣ своей измѣны?
   -- Любовь лишаетъ женщинъ разсудка, замѣтилъ Аксихъ глубокомысленно.
   -- По моему мнѣнію, подхватилъ Кризанхиръ, она думала, что не будетъ здѣсь подвластна императору, и что возлюбленный ея приметъ ее подъ свою защиту: развѣ Венеція не представляетъ для Цезаря громадную клѣтку, въ которой онъ не можетъ дѣйствовать согласно своему усмотрѣнію.
   -- Ты заблуждаешься, любезный Кризанхиръ, возразилъ Заккаріасъ съ злобною улыбкою. Если я окруженъ преданными слугами, готовыми исполнять малѣйшее мое приказаніе, то могу судить и наказывать въ Львиномъ Рву такъ же хорошо, какъ и въ Вланкервальскомъ дворцѣ. Расправляться съ измѣнниками можно и не надѣвая царской мантіи и пурпуровыхъ сандалій.... Горе этой женщинѣ, если она имѣла намѣреніе сдѣлаться шпіонкою сената и продать своего господина.
   Онъ провелъ нѣсколько разъ рукою по гривѣ льва и сталъ терпѣливо ждать, когда Зоя придетъ въ себя.
   Прошло нѣсколько времени. Наконецъ гречанка начала мало по малу. приходить въ сознаніе и сдѣлала движеніе: легкій вздохъ вырвался изъ ея побѣлѣвшихъ сомкнутыхъ губъ, и она открыла глаза. Въ теченіи нѣкотораго времени взглядъ молодой дѣвушки былъ мутенъ и бродилъ по комнатѣ, какъ бы инстинктивно отыскивая того, кѣмъ мысль ея была занята постоянно.
   Видно было, что она старается что-то припомнить, но потрясенія, вынесенныя ею въ эту ужасную ночь, были такъ велики, что отчасти повліяли на мозгъ, и она долго не могла понять, что происходило съ нею и гдѣ она находится. Увидѣвъ наконецъ окружавшихъ ее лицъ, смотрѣвшихъ на нее съ видомъ строгихъ судей, она вздрогнула, но не произнесла ни одного слова.
   -- Ободритесь, прекрасная Зоя, сказалъ мягко Заккаріасъ: вы нашли въ Венеціи соотечественниковъ и друзей.
   Молодая дѣвушка тотчасъ же узнала голосъ говорившаго, несмотря на то, что онъ былъ переодѣтъ. Эта неожиданная встрѣча совершенно ошеломила но въ тоже время и подѣйствовала на нее какъ электричество. Она живо вскочила на ноги, поклонилась, соблюдая всѣ формальности этикета византійскаго двора и, скрестивъ руки на груди, произнесла:
   -- Миръ августѣйшему императору Мануилу Комнену!
   -- Тише! сказалъ Заккаріасъ: ты забываешь, Зоя, что мы находимся не въ Бланкервальскомъ дворцѣ, но въ кварталѣ Прокаженныхъ, въ Венеціи гдѣ; не слѣдуетъ ни льститъ мнѣ, ни падать передо мною -- все это можетъ выдать меня. Я оставляю за собою только право спросить дочь моего министра; приказъ-ли отца привелъ ее въ Венецію или что-либо другое?
   Зоя покраснѣла и опустила глаза; встрѣтивъ сверкающій взглядъ мнимаго Заккаріаса.
   -- Вашъ женихъ, храбрый Кризанхиръ, чрезвычайно удивляется этому путешествію, продолжалъ Комненъ, даже и меня удивило оно, и я уже не разъ задавалъ себѣ вопросъ, съ какихъ поръ дочери византійскихъ вельможъ,, привыкшія къ уединенію въ своихъ теремахъ, начали рыскать по горамъ и морямъ, какъ странствующія принцессы, слѣдующія за своими латинскими рыцарями?
   Зоя подняла голову.
   -- Я отказалась отъ брака, который мнѣ предлагали, произнесла она спокойно, и, опасаясь, что у меня не хватитъ силъ противиться настойчивымъ просьбамъ отца, оставила его домъ.... и бѣжала изъ Константинополя. Я хочу сохранить свою свободу, прибавила она съ странною энергіею.
   -- Ну, васъ нельзя, однако, назвать образцомъ дочерней покорности, замѣтилъ съ улыбкою Закаріась,-- но все же мы поручимъ нашему вѣрному начальнику варяговъ возвратить васъ въ Константинополь.
   -- Никогда! возразила съ жаромъ гречанка: я лучше соглашусь умереть, чѣмъ оставить Венецію.
   Заккаріасъ казался пораженнымъ такимъ смѣлымъ отвѣтомъ.
   -- Вы правы, сказалъ онъ: какое право имѣетъ бѣдный греческій странникъ распоряжаться въ странѣ венеціянскихъ дожей?
   -- Вы очень смѣлы, монсиньоръ, но все таки вамъ лучше бы было не подвергаться опасности попасть въ плѣнъ продолжала Зоя, ожесточаясь все болѣе и болѣе.-- Вы надѣлали столько тревогъ венеціянскому сенату, что онъ конечно не задумается заковать васъ въ цѣпи и потребовать въ выкупъ ваши лучшія провинціи.
   -- Вы должно быть брали уроки политики у вашего отца.... Сказать ли вамъ, что я гарантировалъ себя отъ подобной опасности нѣкоторыми предосторожностями? Къ тому же я разсчитываю на вѣрность моихъ спутниковъ Аксиха и Кризанхира столько же, сколько и на вашу, Зоя. Но какимъ образомъ выбрали вы убѣжищемъ этотъ городъ, который поклялся мнѣ въ непримиримой ненависти?-- Мнѣ было бы очень пріятно, еслибъ вы объяснили, зачѣмъ вы пріѣхали именно сюда, а не въ другое мѣсто?
   Этотъ вопросъ встревожилъ ее до нельзя, хотя голосъ Заккаріаса былъ мягче обыкновеннаго.
   -- Я сдѣлала это потому, что Венеція не можетъ быть подвергнута ни осадѣ, ни нападеніямъ разбойниковъ, опустошающихъ острова Архипелага и берега Сициліи и Италіи, отвѣчала гречанка: сарацины и пираты не осмѣлится причинитъ насиліе женщинамъ, находящимся подъ защитою галеръ республики.
   Заккаріасъ разсмѣялся.
   -- О, не эти соображенія руководили вами, моя прекрасная Зоя, произнесъ онъ ласково. -- Откройте-ка мнѣ свое сердце.... свое чистое, голубиное сердце!.... Ну, сдѣлайте же надъ собою маленькое усиліе и будьте откровенны! Неужели вамъ, какъ женщинѣ, слишкомъ тяжело исполнить это требованіе?
   -- Я, право, не понимаю монсиньоръ, что вамъ угодно знать начала было Зоя....
   -- Изумленное выраженіе вашихъ большихъ глазъ не можетъ обмануть такого опытнаго человѣка, какъ я дитя мое перебилъ ее Заккаріасъ. Развѣ я не знаю, что только стрѣла насмѣшника-купидона подталкиваетъ женщинъ выходить на широкую дорогу безразсудствъ;-- сознайтесь же, что и васъ поразила эта стрѣла, Зоя. Примите къ свѣдѣнію, что это единственная причина, которая можетъ послужить вамъ оправданіемъ въ томъ, что вы пошли на перекоръ волѣ отца, отказавшись выйти за нашего храбраго Кризанхира.
   Начальникъ варяговъ выпрямился и началъ поглаживать свою бороду съ видомъ самодовольствія.,
   -- Вы ошибаетесь, монсиньоръ, отвѣтила молодая дѣвушка, вспыхнувъ до ушей.-- Я жила въ совершенномъ уединеніи у отца, почти не видѣла мущинъ и думаю только о томъ, какъ бы удалиться въ монастырь....
   -- Чтобы мечтать о любви, моляся Богу, перебилъ Заккаріасъ.-- Нѣтъ, Зоя, вы не обманете меня этимъ самоотреченіемъ.... По почему вы не довѣряете мнѣ? Развѣ вашъ отецъ не одинъ изъ вѣрнѣйшихъ моихъ слугъ?... Раскройте же свою тайну старому другу!
   Зоя чувствовала инстинктивно, что стоитъ на весьма скользкой почвѣ; она недоумѣвала, чѣмъ могло вызываться участіе, выказываемое ей императоромъ, а между тѣмъ комедія была сыграна такъ искусно, Заккаріасъ выполнялъ свою роль такъ великолѣпно, что она начала невольно довѣряться ему. Къ тому же она разсудила, что ей нечего бояться его въ Венеціи, гдѣ тайная полиція сената бодрствовала надъ всѣмъ народонаселеніемъ.
   -- Вы такъ же добры какъ и неустрашимы, монсиньоръ, когда дѣло не касается политики, сказала она.-- Да вы не ошиблись меня дѣйствительно привело сюда желаніе увидѣть человѣка, котораго я люблю!
   -- И, вѣроятно, венеціанца? проговорилъ Заккаріасъ, кусая губы. А принадлежитъ ли онъ къ числу тѣхъ, на которыхъ, мы можемъ повліять въ твою пользу, дитя мое? При первой моей просьбѣ Кризанхиръ, конечно, откажется отъ брака, который такъ устрашаетъ тебя и если въ моихъ силахъ помочь тебѣ, то ты будешь счастлива..
   Молодая дѣвушка, смущенная и взволнованная, безмолвно опустилась на колѣна и почтительно поцѣловала его руку.
   -- Да увѣнчаются успѣхомъ всѣ ваши предпріятія, Цезарь! Да хранитъ васъ Вотъ отъ всѣхъ опасностей! воскликнула она.-- Но могу-ли я высказаться вамъ вполнѣ? Я знаю, что вашъ гнѣвъ ужасенъ, и боюсь вызвать его.
   -- Чего тебѣ бояться, бѣдное дитя? Твоя лучезарная красота обезоружитъ даже самаго дикаго гунна или скноа моей стражи.... Говори смѣлѣе.
   -- Такъ вы простите мнѣ, если я признаюсь вамъ, что люблю одного изъ вашихъ враговъ, синьора Валеріано Сіани? произнесла она нерѣшительнымъ голосомъ.
   Заккаріасъ засмѣялся.
   -- Не можетъ быть, чтобы ты любила Сіапи, сказалъ онъ.-- Ты просто потѣшаешься надъ нами. Нѣтъ сомнѣнія, что онъ очень храбръ и прекрасенъ, но ты любишь не его, иначе ты бы не допустила его попасть въ мою западню. Развѣ ты не похожа на тѣхъ женщинъ, которыя жертвуютъ своими родными и даже отечествомъ, чтобы спасти друга сердца?
   -- Вы ошибаетесь возразила Зоя я предупредила Сіани объ опасности, которая угрожала ему, и онъ вышелъ бы цѣлымъ и невредимымъ изъ Бланкервальскаго дворца, еслибъ не измѣна далмата Азана.
   Ода остановилась въ страшномъ испугѣ; глаза Заккаріаса, пристально устремленные на нее, засверкали недобрымъ огнемъ.
   -- Такимъ образомъ, ты измѣнила Цезарю въ своей простотѣ сердечной? замѣтилъ онъ кротко, сдерживаясь до поры до времени.
   -- Вы сами измѣнили себѣ, отвѣтила она, такъ какъ освободили, въ порывѣ милосердія, Валеріано Сіани, отвѣтила Зоя необдуманно.
   Заккаріасъ всталъ и сразу преобразился, подобно тѣмъ богамъ, которые сбрасывали съ себя смертную оболочку; лице его приняло необыкновенно грозное выраженіе и жилы въ лбу напряглись до высшей степени, подъ вліяніемъ непріятнаго воспоминанія, возбужденнаго молодою дѣвушкою.
   -- Ты напрасно напомнила мнѣ ту ночь, въ которую я имѣлъ глупость поддаться малодушію проговорилъ онъ рѣзко. Мой плѣнникъ, мой врагъ осмѣлился проникнуть въ мою спальню -- въ спальню всемогущаго императора, между тѣмъ какъ стража и тѣлохранители были погружены въ неестественный сонъ.... Ты не знаешь, можетъ быть, что этотъ смѣльчакъ дѣйствовалъ по указанію твоего отца.
   -- Моего отца?! повторила съ ужасомъ Зоя.
   -- Именно! Никетасъ усыпилъ и обезоружилъ меня и моихъ тѣлохранителей и далъ венеціянцу мой собственный кинжалъ для того, чтобы умертвить меня. О эта ночь неизгладится изъ моей памяти до конца моей жизни проскрежеталъ Комненъ: я какъ теперь помню тотъ моментъ когда очнувшись отъ неестественнаго сна я увидѣлъ себя во власти врага. Я конечно не унизилъ себя мольбою и просьбами, я даже хотѣлъ было бороться съ нимъ во силы мои были парализованы наркотическимъ веществомъ и преступленіе совершилось бы если бы посланникъ былъ менѣе великодушенъ! Онъ не захотѣлъ умертвить безоружнаго и возвратилъ мнѣ мой кинжалъ, опасаясь, конечно, что ему придется поплатиться своею душою за убійство. Но это опасеніе не удержало однако Никетаса, котораго я осыпалъ милостями прибавилъ Закаріасъ.... Твой отецъ честолюбивъ не въ мѣру: ему захотѣлось побыть на моемъ мѣстѣ и покорять болгаровъ, скиѳовъ и сарацинъ.... Но сказать по правдѣ: я нахожу его слишкомъ слабымъ, чтобы онъ могъ помѣриться силами съ доблестнымъ Саладиномъ.
   Проговоривъ эти слова Мануилъ скрестилъ руки и началъ ходить большими шагами по залѣ.
   -- Кто бы могъ подумать, что Никетасъ завидуетъ бремени имперіи, подъ тяжестью котораго гнутся и мои сильныя плеча? продолжалъ Комненъ. Неужели этотъ старикъ вообразилъ, что его дряхлая рука въ состояніи владѣть тяжелымъ мечемъ? Что касается меня, то я считаю его годнымъ только на то, чтобы поднести мнѣ кубокъ съ ядомъ....
   -- Вѣрьте мнѣ, Цезарь, что я ничего не знала о посягательствѣ на вашу священную особу, пролепетала взволнованная Зоя. Но если отецъ дѣйствительно позволилъ себѣ, въ минуту слабости, увлечься дурными совѣтами вашихъ враговъ, то умоляю васъ пощадитъ его, ради его преклонныхъ лѣтъ! Никетасъ не можетъ быть противникомъ, достойнымъ вашего гнѣва.
   Заккаріасъ остановился передъ гречанкою и окинулъ ее суровымъ и презрительнымъ взглядомъ.
   -- Вѣдь, ты пожаловала въ Венецію не за тѣмъ, чтобы умолять меня о помилованіи отца? замѣтилъ онъ. Нѣтъ, ты мало заботилась о немъ, когда покинула его для любовной интриги.... Интересно знать, что ты думала обо мнѣ часъ тому назадъ. Ты, считала меня, конечно, за человѣка, не имѣющаго ни крошки здраваго смысли, готоваго вѣрить тебѣ на слово.... Выслушай меня, внимательно Зоя, и пойми, наконецъ, что Мануилъ способенъ провести даже хитрыхъ венеціянцевъ, но его не проведетъ никто... Я игралъ съ тобою до этой минуты, какъ кошка съ мышью неужели ты не поняла этого! Ты обольщаешь себя надеждою, что я не знаю, зачѣмъ ты послѣдовала за мною, но ты ошибаешься! По видаться съ Сіани одинъ предлогъ.... Ты принадлежишь къ роду предателей, въ Константинополѣ ты выдала мои тайны, а въ Венеціи хочешь выдать меня самого.... Дочь стоитъ отца; и наказаніе будетъ для нихъ одинаковое.
   Волненіе и блѣдность гречанки увеличились до высшей степени.
   -- Ради Бога монсиньоръ! не мучьте меня и скажите что вы сдѣлали съ моимъ бѣднымъ отцемъ? произнесла она чувствуя, что силы покидаютъ ея все болѣе и болѣе.
   -- Что я сдѣлалъ съ нимъ? повторилъ онъ съ насмѣшливою улыбкою я приказалъ вырвать ему языкъ и выколоть правый глазъ.
   Молодая дѣвушка испустила отчаянный вопль, а невольникъ введшій Кризанхира, и лицо котораго было скрыто густымъ чернымъ покрываломъ, задрожалъ всѣми членами.
   -- О монсиньоръ, монсиньоръ! неужели вы поступили такъ жестоко съ вашимъ дряхлымъ и слабымъ слугою? проговорила гречанка.
   -- Ты думаешь, что это жестоко? спросилъ Комненъ -- я, считаю это наказаніе напротивъ чрезвычайно милостивымъ.-- Я не лишилъ преступника жизни, чтобы онъ имѣлъ время раскаяться въ своемъ преступленіи.
   Зоѣ стало невыразимо страшно, видя, что Заккаріасъ смотритъ на нее взглядомъ палача, готоваго схватить свою добычу. Она подползла къ нему на колѣнахъ.
   -- Сжальтесь, монсиньоръ! проговорила она: не судите, не выслушавъ моего оправданія.... Вы видите очень хорошо, что я не лгу.... понимаете, что я не шпіонка; за это отвратительное ремесло берутся только изъ жадности, а я не цѣню деньги.... Я бросила отца, чтобы увидать Валеріано Сіани, которому вы обязаны жизнью; но онъ любитъ другую.... Мнѣ нужно теперь заслужить прощеніе Бога, и я умоляю васъ сжалиться надо мною.... Пощадите меня, какъ вы пощадили бы насѣкомое, скрытое въ травѣ! Позвольте мнѣ окружить заботами моего отца.... мнѣ все равно гдѣ бы онъ ни былъ: изгнанъ ли на необитаемый островъ Архипелага или запертъ въ подземныхъ темницахъ Бланкервальскаго дворца.
   -- Заставьте замолчать эту несносную болтунью! Мнѣ наскучило слушать вздоръ проговорилъ спокойно Заккаріасъ.
   Слуга вздрогнулъ и судорожно зарыдалъ.
   

ГЛАВА XIV.
Какъ Мануилъ Комненъ былъ провозглашенъ императоромъ.

   Заккаріасъ снова расположился на подушкахъ и занялся львомъ, который началъ зѣвать во всю свою громадную пасть.
   Кризанхиръ воспользовался наступившею паузою, чтобы приблизиться къ Зоѣ и шепнуть ей:
   -- Не противорѣчьте Цезарю.
   Гречанка вздрогнула и замѣтивъ лучь жалости и состраданія въ глазахъ Кризанхира крѣпко ухватилась за его грубую руку.
   -- Спасите меня, неужели же вы допустите пытать предъ вами ту женщину, которую вы любили и на которой хотѣли жениться? прошептали чуть слышно ея побѣлѣвшія губы.
   Смущенный аколутъ постарался сохранить свой спокойно-невозмутимый видъ.
   -- Зоя, вы были неблагодарны и виновны противъ нашего общаго повелителя сказалъ онъ строгимъ голосомъ.
   -- Но въ Венеціи нѣтъ же Цезаря, проговорила она съ тоскою, видя себя совершенно оставленною. Вы, вѣдь, не сробѣли бы предъ турками или норманнами чего-жъ вы робѣете передъ Мануиломъ? Если вы любите, меня искренно то это должно придать вамъ еще больше смѣлости и рѣшительности.... Вы можете повліять на вашего товарища и просьбами и угрозами; потому, что держите въ рукахъ его жизнь.
   Кризанхиръ, тронутый отчаяніемъ молодой дѣвушки, опустилъ голову.
   -- Вы опасная сирена, Зоя, отвѣтилъ онъ, скрѣпя сердце: но не ждите, чтобы я поддался при данныхъ обстоятельствахъ нашему обаянію.... Если вы боитесь смерти, то пусть защититъ васъ монсиньоръ Сіани.
   Зоя поняла, какой горькій упрекъ скрывался подъ его насмѣшливыми словами.
   -- Я боюсь пытки, но не смерти, возразила она.-- Зачѣмъ говорите вы мнѣ о Валеріано, когда я хочу забыть его?.... Желаете вы еще имѣть меня женою?.... Я, можетъ быть, кажусь вамъ теперь безобразною?... Но знайте, что я готова повиноваться отцу, чтобы заглушить скорѣе безнадежную любовь, которая вызвала ваше презрѣніе ко мнѣ!
   Начальникъ варяговъ началъ колебаться, подъ вліяніемъ этихъ словъ, произнесенныхъ прерывающимся голосомъ. Онъ взглянулъ на Заккаріаса но тотъ притворился, что не замѣчаетъ отчаянной попытки Зои.
   -- То есть вы соглашаетесь быть моею женою, между тѣмъ какъ сердце ваше всегда будетъ принадлежать венеціянцу? спросилъ Кризанхиръ съ волненіемъ.
   -- Нѣтъ, синьоръ, нѣтъ, отвѣтила она съ живостью возвышая голосъ: я буду любить того, кто спасетъ меня отъ позорной казни.
   -- Непокорныя дочери рѣдко бываютъ хорошими женами, вмѣшался Заккаріасъ.-- Не забудь, мой вѣрный аколутъ, что она погубила отца своею безумною любовью. Никетасъ поступилъ бы съ нею такъ же строго, какъ и я.
   Слуга зашатался и прислонился къ стѣнѣ, чтобы не упасть.
   Кризанхиръ не могъ больше противиться умоляющимъ взглядамъ Зои; ему казалось, что какая-то не видимая сила тянетъ его къ ней, что она озаряетъ всю залу не земнымъ сіяніемъ и что вокругъ него настанетъ вѣчный мракъ, если она исчезнетъ. Онъ вѣроятно, понадѣялся слишкомъ на себя, когда сказалъ, что не подастся ея обаянію: при мысли, что одно слово Заккаріаса можетъ сдѣлать его обладателемъ этой чудной красоты, имъ овладѣло, невыразимо, сладостное чувство.
   -- Повелитель, началъ онъ, обратившись съ самымъ покорнымъ видомъ къ Заккаріасу: -- не простите-ли вы эту молодую дѣвушку, если страхъ дѣйствительно измѣнилъ ее къ лучшему.... если она говоритъ теперь искренно?
   -- Ну, чего ты разыгрываешь изъ себя простофилю! отвѣтилъ Заккаріасъ:-- не можешь же ты вѣрить ея словамъ; ты хорошо сознаешь, что она старается обмануть тебя.... Видно, ея прекрасные глаза, не на шутку заполонили твое сердце. Ты восхищаешься этой прелестницей и страстно желаешь назвать ее своею. Но если я сдамся на твою просьбу, то мы оба будемъ жертвами моей слабости. Ужасъ можетъ вынудить у нея тысячу клятвъ, но сердце ея никогда не измѣнится! Она забудетъ этотъ спасительный урокъ и захочетъ отомстить на себя. Женщины непостоянны, какъ вѣтеръ, и измѣнчивы, какъ море.
   Еслибы эти слова звучавшія язвительною насмѣшкою были произнесены въ Бланкервальскомъ дворцѣ, успѣхъ ихъ былъ бы несомнѣннымъ, такъ какъ Кризанхиръ былъ образцовымъ придворнымъ; но въ настоящее время онъ представлялъ собою человѣка, далеко не переубѣжденнаго.
   Заккаріасъ понялъ неудобство своего положенія и пришелъ къ тому заключенію, что ему слѣдуетъ скрыть свое раздраженіе. Зоя же, замѣтившая, что аколутъ не сдается на доводы Закаріасъ, рѣшилась между тѣмъ продолжать начатую борьбу.
   -- Не подозрѣвайте меня въ трусости, монсиньоръ, сказала она, -- если я дѣлаю все возможное, чтобы избѣгнуть изуродованія, которому подвергаютъ только богохульниковъ да отцеубійцъ.... Если Цезарь не умолимъ то убейте меня ударомъ кинжала: это единственная милость, которую я прошу у васъ.
   Сердце Кризанхира мучительно сжалось: ему представилось, что грубая рука палача уже заноситъ ножъ надъ этимъ дивнымъ созданіемъ, что сверкающіе теперь жизнью глаза ея меркнутъ, а серебристый голосъ ея замираетъ въ предсмертныхъ хрипѣніяхъ. Онъ сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе, какъ бы желая отогнать отъ себя мрачное видѣніе и, подойдя къ Заккаріасу, бросился предъ нимъ на колѣна.
   -- Повелитель, сказалъ онъ: я служилъ вамъ до сихъ поръ вѣрою и правдою, но если вы вознаградите меня рукою этой дѣвушки, моя грудь будетъ постоянно служить вамъ защитою противъ всѣхъ враговъ
   Деспотъ почувствовалъ приступъ ярости, когда ему сдѣлалось очевиднымъ, что побѣда клонится на сторону Зои, но онъ не выказалъ этого, и проговорилъ. съ милостивою улыбкою:
   -- Я не могу отказать тебѣ ни въ чемъ, мой храбрый варягъ и если ты желаешь то я пожалуй помилую эту прекрасную грѣшницу, но считаю нужнымъ замѣтить что рано или поздно ты раскаешься въ своей ошибкѣ отъ которой я хотѣлъ удержать тебя.... Аксихъ, не нужно калить желѣзо, но пусть непреодолимая Зоя останется, подъ охраною твоего льва -- во все время нашего пребыванія въ Венеціи.
   Въ эту минуту съ улицы вдругъ донесся протяжный свистокъ, заставившій Заккаріаса взглянуть съ безпокойствомъ и недовѣріемъ на своихъ собесѣдниковъ.
   -- Успокойтесь, замѣтилъ безстрастный Аксихъ: посѣтители хозяина Львинаго Рва сами боятся быть узнанными.... Они знаютъ, что я знакомъ съ медициною и вѣрятъ въ силу моихъ талисмановъ.
   -- О, мнѣ извѣстно это! Я слышалъ, что ты слывешь за великаго колдуна и что даже сторонники римскаго папы приходятъ узнавать у тебя судьбу.
   -- Мнѣ выгодно служить разнымъ порокамъ и страстямъ сказалъ Аксихъ улыбаясь. Я продаю не только приворотные корни, но и яды, удары кинжаломъ и наслѣдства. Я помогаю мести и обманутаго мужа и покинутой своимъ обольстителемъ дѣвушкѣ. Мнѣ все, ни почемъ, и моя доктрина очень проста: все предназначено заранѣе судьбою, я только ее слѣпое орудіе и считаю себя не виновнѣе ножа, проливающаго кровь, или пузырька заключающаго въ себѣ ядъ.
   Новый нетерпѣливый свистъ прервалъ рѣчь укротителя.
   -- Твой посѣтитель начинаетъ сердиться, замѣтилъ Заккаріасъ.
   -- Пусть себѣ ждетъ, отвѣтилъ Аксихъ:-- если я ему нуженъ, то онъ не уйдетъ отъ моихъ дверей, хотя бы его звала даже умирающая мать. Я знаю людей, презираю ихъ и мнѣ доставляетъ даже удовольствіе причинять имъ кое-какія непріятности. И въ самомъ дѣлѣ это желаніе кажется мнѣ естественнымъ если принять во вниманіе,. что ежеминутно встрѣчаешь негодяевъ заботящихся только о томъ чтобы, причинять вредъ своему ближнему.
   Это такъ согласился Закаріасъ, но меня все таки очень интересуетъ почему сенатъ не караетъ тебя за твое темное ремесло.
   Третій свистокъ сильнѣе предъидущихъ, перебилъ Заккаріаса.
   -- Вотъ и отвѣтъ, сказалъ укротитель льва свистнувъ въ свою очередъ.-- Патрицій Оріо Малипіери предупреждаетъ меня о своемъ посѣщеніи. Онъ, вѣроятно, пришелъ съ тайнымъ порученіемъ отъ Совѣта.
   -- Какъ! Оріо Малипіери бываетъ у тебя? воскликнулъ мнимый Заккаріасъ по лицу котораго пробѣжало облако неудовольствія.-- Мнѣ надо....
   -- Вы услышите все, перебилъ Аксихъ,-- если вамъ будетъ угодно скрыться съ благороднымъ Крцзанхиромъ въ мою молельню, но потрудитесь увести съ собою и льва, а то онъ бываетъ иногда очень невѣжливымъ къ чужимъ.
   Греки послѣдовали совѣту Аксиха, а послѣдній проводивъ ихъ гладами пошелъ отпирать дверь нетерпѣливому посѣтителю.
   Укротитель сказалъ правду это былъ дѣйствительно Оріо Малипіери, взбѣшенный до нельзя долгимъ ожиданіемъ.
   -- Какъ ты смѣешь собака заставлять христіанина ждать такъ долго за твоею дверыо -- да еще въ такую погоду! воскликнулъ молодой патрицій влетая какъ ураганъ въ квартиру укротителя.
   -- Извините синьоръ я былъ занятъ отвѣтилъ Аксихъ съ притворной почтительностью.
   Занятъ повторялъ съ гнѣвомъ Молиніери чѣмъ это ужъ не поклоненіемъ ли своему ложному пророку, отъ котораго ты какъ говорятъ отрекся только для виду?
   При этихъ словахъ онъ остановился, увидѣвъ не вдалекѣ молодую гречанку, которая закуталась вся въ свое длинное покрывало.
   -- Э! воскликнулъ онъ:-- да тутъ и одна изъ гурій Магометова рая. Чортъ возьми! теперь я понимаю, почему ты медлилъ впустить меня: я, очевидно, помѣшалъ нѣжному свиданію.
   Укротитель изобразилъ живѣйшее негодованіе.
   -- Не забудьте синьоръ, что вы находитесь въ святилищѣ науки, гдѣ неумѣстны всякія шутки, сказалъ онъ.-- Предупреждаю, что я не подаю совѣтовъ нескромнымъ людямъ.
   -- О старый лицемѣръ! расхохотался Оріо. Такъ ты считаешь меня за школьника, который боится розги; но я вѣрю въ твою мудрость столько же, сколько въ твои сѣдые волосы и бороду.... о еслибъ ты зналъ, какъ бы мнѣ хотѣлось вырвать эту противную бороду, придающую тебѣ видъ римскаго сенатора! но успокойся однако: я вовсе не хочу быть обвиненнымъ въ грубости.... Готовъ только побиться объ закладъ, что эта борода скрываетъ такое же молодое лице, какъ и мое.... А извѣстно тебѣ, Андроклъ, спросилъ онъ вдругъ серьезно -- что сенатъ начинаетъ подозрѣвать тайны Львинаго Рва.
   -- Оставьте все это въ сторонѣ, прекрасный синьоръ, отвѣтилъ холодно укротитель и лучше объясните цѣль вашего посѣщенія, такъ какъ мнѣ некогда, и мое время дорого мнѣ.
   -- А понимаю ты спѣшишь на шабашъ къ своему повелителю -- сатанѣ! чтожъ счастливый путь перебилъ патриціи.-- Что же касается меня, то повѣрь, что я не завидую предстоящему тебѣ удовольствію.... Ты хочешь знать, зачѣмъ я пришелъ въ твою берлогу? Ну конечно, не за совѣтомъ! Меня увѣрили, что ты можешь оказать республикѣ весьма важную услугу.
   -- Я слушаю васъ, синьоръ Оріо; всѣ приказанія сената будутъ исполнены мною самымъ добросовѣстнымъ образомъ....
   Я слышалъ сказалъ Молиніери что ты принадлежалъ прежде къ числу вѣрнѣйшихъ слугъ Мануила Комнена, но, что онъ въ благодарность за это изгналъ тебя изъ предѣловъ своего государства. Правда ли это?
   Совершенная правда отвѣтилъ укротитель съ глубокимъ вздохомъ.
   Въ такомъ случаѣ ты вѣроятно уже не чувствуешь къ нему особенной привязанности спросилъ патрицій посмотрѣвъ на Аксиха долгимъ, испытующимъ взглядомъ.
   -- О! я ненавижу его такъ же сильно, какъ должны ненавидѣть его венеціянскіе посланники, которые были обмануты имъ! воскликнулъ мнимый Андроклъ такимъ искреннимъ тономъ, что Заккаріасъ и Кризанхиръ, подслушивавшіе у дверей, задрожали невольно.
   -- Могу увѣрить тебя, что и я не изъ числа обожателей хитраго Цезаря, замѣтилъ Оріо, самолюбіе котораго было задѣто немного словами укротителя.
   -- Хорошо, синьоръ, сказалъ послѣдній.-- И такъ еслибъ только представился случай насолить надменному Комнену....
   -- Случай этотъ есть, перебилъ поспѣшно Оріо.-- Но мнѣ нужно сперва узнать причину твоего изгнанія, добавилъ онъ, устремляя на Аксиха пытливый взглядъ.
   -- А! Вамъ угодно знать мою исторію, сказалъ укротитель спокойно; она не длинна. Я родился невольникомъ въ Турціи. Во время сраженія съ греками, я прельстился ихъ серебряными доспѣхами и перебѣжалъ къ нимъ. Тогда царствовалъ Іоаннъ Комненъ. Онъ обладалъ отталкивающей наружностью, но былъ за то храбрымъ и милостивымъ императоромъ. Сестра его, прекрасная и ученая Анна Комненъ, составила заговоръ, чтобы убить его и возвести на престолъ своего мужа Никифора Бріенна, который ужъ пользовался заранѣе титуломъ Цезаря. Я принадлежалъ къ стражѣ этого принца, привлекавшаго къ себѣ всѣхъ своею замѣчательною красотою, необыкновеннымъ умомъ, а кромѣ того и тѣмъ, что пользовался благосклонностью императрицы Ирины. Аннѣ Комненъ удалось подкупить часть Безсмертныхъ, и заговорщики ужъ назначили ночь, для выполненія своего плана. Но когда они всѣ собрались, Никифоръ, глава заговора, не явился. Напрасно Анна Комненъ выходила изъ себя и говорила, что природа ошиблась, сдѣлавъ ее женщиною, а его мущиною: ничто не помогало.
   -- Я не хотѣлъ донести на Цезаря, хлѣбъ котораго ѣлъ, но я грозилъ ему открытіемъ и этого было Достаточно, чтобы остановить человѣка съ слабымъ характеромъ. Не удавшійся заговоръ вскорѣ открылся. Виновныхъ арестовали и они уже ожидали казни, но добрый императоръ былъ не въ состояніи мстить кому бы то ни было. Онъ простилъ заговорщиковъ, конфисковавъ только ихъ имѣнія, а затѣмъ въ знакъ признательности за услугу онъ сдѣлалъ меня первымъ послѣ себя въ государствѣ лицемъ и подарилъ мнѣ дворецъ Анны Комненъ.
   -- Ого! проговорилъ Оріо, смотря съ любопытствомъ на Аксиха значитъ турки умѣютъ таки устраивать дѣла.
   Изгнанникъ улыбнулся.
   -- Вы плохо меня знаете, синьоръ Оріо; сказалъ онъ я не корыстолюбивъ и не хотѣлъ воспользоваться великодушіемъ императора.
   -- Въ самомъ дѣлѣ! проговорилъ недовѣрчиво Молиніери. Что же ты сдѣлалъ достойный Андроклъ?
   -- Я, отвѣчалъ укротитель съ глубокимъ вздохомъ я сказалъ ему: ваше величество никогда не слѣдуетъ прощать только на половину. Анна -- сестра ваша; если вы забудете ея ненависть, то она пойметъ, что должна любить васъ. Лучшее средство обезоружить заговорщиковъ милосердіе: безъ него и торжество не можетъ быть полнымъ.
   -- А что же отвѣтилъ императоръ на эту прекрасную рѣчь? спросилъ патрицій, пожимая плачами.
   -- Что онъ былъ бы не достоинъ царствовать, еслибъ не умѣлъ подавлять свое негодованіе и прощать врагамъ.
   -- Кляи) съ честью вамъ обоимъ слѣдовало бы жить въ времена Сократа или Антонина! Ты дождался бы тогда непремѣнно кубка цикуты, замѣтилъ Оріо. Теперь я не удивляюсь больше твоему изгнанію. Что же касается твоего императора, то выродившіеся греки вѣроятно не были тронуты его великодушіемъ.
   -- Напротивъ синьоръ народъ оцѣнилъ его и далъ Іоанну прозваніе прекраснаго подразумевая, конечно, не лице, а его Прекрасное, благородное сердце.
   -- Превосходно новый Сократъ! Очень радъ что добродѣтель хотя разъ была награждена греками. Но нужно помнить, что это только исключеніе, чему можетъ служить доказательствомъ то, что великій сановникъ, съ которымъ я имѣю честь говорить, вынужденъ искать средствъ къ жизни укрощеніемъ львовъ и показываніемъ ихъ на венеціанскихъ улицахъ.
   -- Все это произошло не по винѣ, грековъ а потому, что Мануилъ Комненъ не похожъ на своего отца, проговорилъ укротитель съ горькою улыбкою. Я оказалъ ему слишкомъ большую услугу, что бы онъ не былъ не благодарнымъ.
   -- Значитъ, онъ поступаетъ согласно общимъ правиламъ, сказалъ Молиніери.
   Изгнанникъ казалось не слышалъ этого замѣчанія и продолжалъ тѣмъ же тономъ.
   -- Пока былъ живъ Іоаннъ я былъ счастливѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ, но счастье непрочно и я испыталъ это на самомъ себѣ. Возвращаясь однажды изъ экспедиціи въ Антіохію, мы остановились охотиться на горѣ Тауросъ, въ Киликіи. Мой добрый повелитель былъ особенно веселъ; охота дѣйствовала на него опьяняющимъ образомъ. Вдругъ, въ самый разгаръ ея выбѣжалъ разъяренный до высшей степени кабанъ и кинулся на императора. Іоаннъ, какъ я уже замѣтилъ, былъ человѣкъ очень храбрый; онъ не испугался опасности, и съ самоувѣренною улыбкою смѣло всадилъ свой ножъ въ сердце кабана. Къ несчастію, во время этой борьбы съ страшнымъ звѣремъ, одна изъ отравленныхъ стрѣлъ выпала изъ колчана и вонзилась въ руку императора; я знакомъ ъ искусствомъ арабскихъ врачей, но ядъ былъ одинъ изъ самыхъ сильныхъ и мое знаніе, не принесло пользы.
   Видя что опухоль охватила всю руку, я осмѣлился предложить ему ампутацію.... голосъ мой дрожалъ, слезы текли ручьемъ. Императоръ не согласился на мое предложеніе.
   -- "Одной руки мало, чтобы править государствомъ, мой другъ," отвѣтилъ онъ. Рѣшившись исполнять свои обязанности до послѣдней минуты, онъ продолжалъ принимать въ своей палаткѣ прошенія офицеровъ, солдатъ и гражданъ. Когда же онъ почувствовалъ приближеніе смерти, то приказалъ мнѣ призвать начальниковъ арміи.
   -- "Я знаю", сказалъ онъ имъ, -- "что наши принцы смотрятъ на государство, какъ на свое наслѣдство. Я получилъ отъ моего отца право верховной власти надъ вами, и вы ожидаете, конечно, что я передамъ это право своему старшему сыну. Но любовь моя къ народу сильнѣе всякой другой привязанности, и еслибъ ни одинъ изъ моихъ сыновей не оказался достойнымъ царствовать, то я нашелъ бы себѣ пріемника и помимо ихъ. Но благодаря Всевышнему, мои сыновья, Исаакъ и Мануилъ, оправдали мое довѣріе къ нимъ. Когда бы дѣло шло о простомъ наслѣдствѣ, я не задумался бы отдать его старшему сыну, не нарушилъ бы существующаго обычая. Но скипетръ не подарокъ, а бремя, и Господь приказываетъ мнѣ вручить его болѣе способному. Передъ Неокесаревымъ мы были обязаны побѣдою единственно неустрашимости Мануила; осторожность его помогала мнѣ. въ моихъ, критическихъ обстоятельствахъ, а храбростью своею онъ избавлялъ меня отъ большихъ опасностей, Помните, что Іаковъ, Моисей и Давидъ были предпочтены своимъ старшимъ. братьямъ, и что я имѣю въ виду только пользу государства Слѣдуйте моему примѣру!"
   -- Эта благородная рѣчь взволновала въ высшей степени всѣхъ присутствующихъ.
   Да будетъ такъ, воскликнули они обливаясь слезами. Отецъ нашъ! мы готовы повиноваться твоей волѣ и мы съ удовольствіемъ провозгласимъ нашимъ повелителемъ храбраго Мануила.
   Тогда, продолжалъ Аксихъ, я облекъ Мануила въ пурпуръ и украсилъ его голову царскою діадемою. Молодой принцъ былъ смущенъ неожиданно доставшеюся ему властью и плакалъ, какъ ребенокъ.
   По смерти Іоанна, я отправился въ Константинополь, чтобы предупредить попытки Исаака предъ явить свое право, старшинства. Я подвергнулъ его заключенію и приставилъ къ нему строгій караулъ. Благодаря моей преданности, императоръ былъ провозглашенъ единодушно всѣмъ народомъ.
   -- И съ этого дня Мануилъ Комненъ, началъ, разумѣется, посматривать на тебя подозрительно? спросилъ Молиніери.
   -- Да синьоръ, и эта подозрительность выказалась при первомъ же случаѣ; глубокое мое смиреніе только усыпило на время его недовѣріе, и паденіе мое было неизбѣжно. Три года тому назадъ, императоръ вздумалъ жениться на дочери Раймонда, графа Триполийскаго; но за тѣмъ, онъ вдругъ повернулъ въ другую сторону и женился, сколько я ни отсовѣтывалъ ему это, на Маріи Австрійской, которая плѣнила его своею красотою. Графъ, рѣшившійся отмстить ему за нанесенное оскорбленіе, вооружилъ, противъ него тѣ же корабли, которые, должны были провожать невѣсту въ Константинополь и эта флотилія начала опустошать острова Архипелага и берега Босфора. Въ это время я какъ-то провожалъ Мануила въ ипподромъ и былъ встрѣченъ, со стороны народа, солдатъ и партіи Синихъ, такими рукоплесканіями, какими слѣдовало бы встрѣчать одного императора. Онъ покровительствовалъ партіи Зеленыхъ. Скрывая овладѣвшій имъ гнѣвъ, онъ старался увѣрить меня, что, восторженные зрители желаютъ видѣть меня, среди бойцевъ на аренѣ, и принудилъ меня идти туда, когда выпустили голоднаго льва.
   Онъ на то и Комненъ, чтобы доставлять своимъ друзьямъ возможность отличиться, перебилъ Оріо.-- Впрочемъ, это доказательство дружбы было ужъ черезчуръ сильно.
   -- Я обманулъ ожиданія Мануила, продолжалъ Аксихъ: -- Я въ молодыхъ лѣтахъ часто охотился на львовъ въ Курдистанѣ, а потоку остался побѣдителемъ и на этотъ разъ. Не обвиняйте меня въ хвастовствѣ, синьоръ Молиніери, левъ, о которомъ я разсказываю, находится здѣсь. Это тотъ самый левъ, котораго я показываю венеціянскимъ зѣвакамъ; если угодно, я покажу вамъ слѣдъ раны, нанесенной ему мною между глазъ. Императоръ приказалъ мнѣ покончить съ страшнымъ животнымъ, которое было оглушено сильнымъ ударомъ. Я отказался сдѣлать это при неистовыхъ рукоплесканіяхъ тридцати тысячной толпы. Мануилъ, выведенный изъ себя моимъ непослушаніемъ, велѣлъ заключить: меня въ подземныя темницы Бланкервальскаго дворца; между тѣмъ какъ левъ былъ отправленъ въ сады великаго логофета Никетаса, гдѣ Онъ и выздоровѣлъ какимъ-то чудомъ. Императоръ не могъ больше присутствовать въ ипподромѣ, чтобы но слышать, какъ партія Синихъ отзывалась обо мнѣ съ величайшимъ восторгомъ. Результатомъ всего этого было то, что онъ Сослалъ меня вмѣстѣ съ моимъ львомъ на островъ Наксосъ, откуда мнѣ удалось однако убѣжать. И такимъ образомъ, я явился въ Венецію -- доставать себѣ кусокъ хлѣба посредствомъ бѣднаго льва, который привязанъ ко мнѣ, какъ собака.
   -- Это довольно странная исторія, замѣтилъ Оріо, слушавшій со вниманіемъ.-- И если она не вымышленая, то сенатъ можетъ положиться на тебя вполнѣ.
   -- Я буду служить ему съ такимъ же рвеніемъ, какъ самый преданный ему патрицій, отвѣтилъ укротитель съ поклономъ, стараясь скрыть насмѣшливую улыбку.
   -- Прекрасно, другъ мой, сказалъ Молиніери, а до тѣхъ поръ совѣтую тебѣ утѣшаться въ своемъ несчастій мыслью, о сиракузскомъ тиранѣ Діонисіѣ, который сдѣлался простымъ школьнымъ учителемъ.-- Къ тому же Совѣтъ вознаградитъ тебя хорошо, если ты поможешь ему избѣжать борьбы, въ которой интересы республики могутъ подвергнуться разнымъ случайностямъ; согласенъ ли ты способствовать намъ въ нашемъ предпріятіи? Дѣло идетъ о томъ, чтобы отплатить Мануилу Комнену его же монетою -- то есть хитростью и обманомъ. Нужно или сжечь греческій флотъ греческимъ же огнемъ, или возстановить противъ Мануила его войско именемъ новаго императора.... Назначай самъ себѣ цѣну.
   Холодный потъ выступилъ на лбу Заккаріаса. Онъ сильно упрекалъ себя за то, что подвергнулъ своего вѣрнаго шпіона такому сильному искушенію, и взглядывалъ изъ подъ-лобья на лицо аколута, стоявшаго съ опущенною головою. Между тѣмъ Аксихъ, подумавъ немного, отвѣтилъ посланнику сената твердымъ и рѣшительнымъ голосомъ
   -- Я согласенъ, я вполнѣ знакомъ съ честолюбіемъ Византійскихъ придворныхъ, съ трусостью и неблагодарностью народа, съ непостоянствомъ и алчностью всѣхъ грековъ; вообще я могу добиться измѣны береговой стражи, благословеній патріарха Ѳеодосія, ключей трехъ воротъ города.... и кромѣ всего этого возмутить дружины Безсмертныхъ.
   Да, никто лучше меня не знаетъ слабыхъ сторонъ Константинополя, этого колосса, который -- только блестящее подобіе древней римской имперіи и давно уже былъ бы уничтоженъ варварами, еслибъ онъ не расточалъ вокругъ себя такою щедрою рукою золото и серебро.
   Мнимый Андроклъ такъ вошелъ въ свою роль, что Заккаріасъ спрашивалъ себя съ ужасомъ: можетъ-ли онъ надѣяться хоть сколько-нибудь на этого человѣка?
   Въ это же время Оріо замѣтилъ, что нѣмой слуга указываетъ ему украдкою на закутанную женщину, которая присутствовала при этомъ разговорѣ съ видомъ полнаго безучастія. Патрицій хотѣлъ было приблизиться къ ней, по укротитель схватилъ его за руку и крикнулъ повелительно:
   -- Заккаріасъ!
   Мнимый Заккаріасъ явился немедленно.
   -- Что угодно господину? спросилъ онъ почтительно.
   -- Подай намъ бутылку хіосскаго и два кубка, распорядился Аксихъ.
   -- Выпьемъ синьоръ Оріо, продолжалъ онъ, когда Заккаріасъ удалился, выпьемъ и скрѣпимъ виномъ заключенный союзъ для блага Венеціи...
   -- Съ удовольствіемъ! отозвался Молиніери. Повѣрь, что я, буду тебѣ хорошимъ собутыльникомъ, мой милый фабрикантъ Цезарей.... Признаюсь что Мануилъ былъ славнымъ товарищемъ по оружію и, веселымъ собесѣдникомъ, и я не желалъ бы его смерти, еслибъ онъ не былъ врагомъ Венеціи.
   Заккаріасъ вскорѣ вернулся и шепнулъ укротителю:
   -- Патрицій не долженъ выйти отсюда живымъ: влей ему въ вино того Ѳессалійскаго яда, который убиваетъ мгновенно самаго сильнаго человѣка. Я не хочу, чтобы онъ мучился. Онъ былъ хорошимъ товарищемъ и мы боролись съ нимъ не хуже какихъ-нибудь атлетовъ цирка.
   

ГЛАВА XV.
И нѣмые могутъ объясняться знаками.

   Пока мнимый Заккаріасъ отдавалъ это приказаніе, молодой патрицій поглядывалъ съ любопытствомъ на молодую гречанку, сидѣвшую неподвижно на прежнемъ мѣстѣ. Мнимый Андроклъ замѣтилъ это и сказалъ съ улыбкою:
   -- Не обращайте вниманія на эту женщину, синьоръ Молиніери: это простая невольница, танцовщица, которой предстоитъ забавлять толпу на площади Святаго Марка -- своею ловкостью и граціею. Венеціанцамъ ужъ надоѣло смотрѣть на прыжки моего льва, и, между нами будь сказано, ревъ его уже не наводитъ больше ужаса не только на взрослыхъ по даже и на дѣтей.
   -- Чтожъ дѣлать, добрый Андроклъ, проговорилъ Оріо задумчиво: ко всему можно привыкнуть и все можетъ надоѣсть, исключая кипрскаго или хіосскаго вина.
   Заккаріасъ между тѣмъ наполнилъ кубки и поставилъ ихъ передъ молодымъ патриціемъ.
   -- Пейте мои синьоры, сказалъ онъ, вы не можете пить за смерть, императора Мануила вина лучше этого.
   -- Нѣтъ! воскликнулъ Оріо, отталкивая съ живостью кубокъ: я не пью за его смерть.... Онъ врагъ Святаго Марка, и я готовъ встрѣтиться съ нимъ на полѣ битвы, но никогда я не присоединюсь къ убійцамъ того, кто поступилъ такъ великодушно со мною и съ моимъ другомъ Валеріано Сіани!
   При послѣднемъ словѣ взглядъ Оріо упалъ невольно на молчаливую танцовщицу и ему показалось, что она вздрогнула. Между тѣмъ Заккаріасъ вылилъ торопливо вино, которое онъ предлагалъ молодому патрицію и обратился къ укротителю со словами:
   -- Господинъ, нужно подать кубокъ самаго сладкаго ликеру благородному венеціанцу, который не хочетъ выказать себя неблагодарнымъ къ Мануилу Комнену. Дадимъ же ему ликера, усыпляющаго память; быть можетъ, онъ забудетъ потомъ свою признательность.
   Затѣмъ онъ добавилъ шепотомъ:
   -- Я налью ему наркотическаго, которое убиваетъ волю и сковываетъ члены, не уничтожая способности видѣть и слышать.
   Немного спустя къ Оріо приблизился нѣмой невольникъ и налилъ въ кубокъ вина изъ бутылки странной формы, которую Заккаріасъ вынулъ изъ ящика, наполненнаго различными пузырьками и флаконами.
   Между тѣмъ молодая гречанка, очевидно, придумывала способъ приблизиться къ посланнику сената, но это было не легко потому, что Заккаріасъ слѣдилъ за малѣйшими ея движеніями.
   -- Андроклъ, сказалъ патрицій согласись со мною, что скучно пить безъ общества женщинъ. Танцовщица должна быть непремѣнно прекрасною, если хочетъ возбудить удивленіе венеціянцевъ, потому, что мы строгіе судьи красоты. Если она прекрасна, то будетъ гораздо лучше представлять собою Гебу, чѣмъ этотъ мрачный нѣмой Ганимеда.... Но ты, въ качествѣ прежняго турка, ни знакомъ можетъ быть, съ миѳологіею, такъ я объясню тебѣ, что толкую о роли виночерпія. Прошу тебя не заставлять эту женщину присутствовать при нашемъ веселіи съ видомъ Египетской муміи. Позволь ей выказать намъ сейчасъ же свое искусство, а въ случаѣ же отказа съ твоей стороны, я подумаю, что ты подражаешь евнухамъ Бланкервальскаго дворца, ревниво оберегающихъ женщинъ отъ глазъ постороннихъ.
   -- Всегда у васъ женщины на первомъ планѣ, синьоръ Оріо, отозвался укротитель съ легкимъ замѣшательствомъ. Будь же по вашему! пейте сперва, а потомъ я постараюсь удовлетворить вашей фантазіи.... Заккаріасъ, спроси капризную дѣвушку, согласна ли она протанцевать передъ нами полетъ пчелы?
   Грекъ подошелъ къ Зоѣ.
   -- Въ твоемъ сердце измѣна, и я напрасно сдался на просьбы Кризанхира, шепнулъ онъ. Ты хочешь предупредить Молиніери, но я запрещаю тебѣ говорить съ нимъ прими это къ свѣденію.
   И показывая ей веревку, обвязанную вокругъ его таліи, онъ добавилъ:
   -- Я съумѣю принудить тебя къ молчанію.
   Молодая дѣвушка задрожала всѣмъ тѣломъ и лице ея покрылось почти мертвенной блѣдностью.
   -- Я буду повиноваться вамъ, господинъ, отвѣтила она, и откинула покрывало отъ своего блѣднаго, дивно-прекраснаго лица, напоминавшаго коринфскихъ Гетеръ, увѣковѣченныхъ рѣзцами великихъ художниковъ древности.
   -- За воскресшую Венеру! воскликнулъ восторженный Оріо, осушая однимъ духомъ кубокъ.
   Гречанка кинулась къ нему и крикнула, хотя веревка Заккаріаса уже обвилась вокругъ ея шеи.
   -- Не пейте, несчастный пожалейте себя.
   -- Что ты говоришь прекрасный мотылекъ? спросилъ изумленный патрицій.
   -- Развѣ вы не узнаете меня, или я уже не заслуживаю довѣрія?
   -- Зоя, дочь Никетаса, въ Венеціи! проговорилъ Оріо, едва вѣря своимъ глазамъ. Вотъ дѣйствительно неожиданная встрѣча!... Но что же дѣлаетъ этотъ дерзкій невольникъ?
   Заккаріасъ тащилъ за собою дѣвушку, которая схватила кубокъ и бросила его на полъ. Оріо хотѣлъ было встать, чтобы защитить ее, но имъ овладѣла внезапно необыкновенная слабость и онъ былъ принужденъ снова опуститься въ кресло. Веревка между тѣмъ стягивалась все крѣпче и крѣпче вокругъ шеи бѣдной Зои; укротитель оставался равнодушнымъ зрителемъ совершающагося преступленія. Тогда нѣмой слуга приблизился къ убійцѣ и положилъ свою морщинистую руку на его плечо. Поблѣднѣвшій Заккаріасъ выпустилъ веревку.
   -- Синьоръ Оріо, проговорила Зоя: ты другъ Сіани, и я не хочу, чтобы ты былъ обмануть этими улыбающимися масками Это все твои враги. Вглядись въ нихъ повнимательнѣе и не пей больше ни капли этого вина!
   Она видѣла съ отчаяніемъ, что патрицій, мысли котораго начали путаться, не понимаетъ ея. Вся эта мрачная сцена казалась ему сномъ. Онъ забылъ даже о своемъ порученіи и могъ только любоваться этой прекрасной дѣвушкой, обворожившей его еще въ Константинополѣ. Зоя напомнила ему собою блестящія празднества Бланкервальскаго дворца, веселыя прогулки по островамъ Босфора, утонченность греческихъ нравовъ и онъ страстно желалъ видѣть ое танцующею передъ нимъ, какъ послушная раба. Онъ былъ далекъ отъ всякой трагической мысли и отвѣчалъ дѣвушкѣ одними только любезностями.
   -- Какимъ чудомъ попала ты въ Венецію, божественная гречанка? спрашивалъ онъ съ улыбкою. Тебѣ захотѣлось увидать моего бѣднаго Валеріано? Увы! Здѣсь не придется тебѣ покорить такъ легко это непокорное сердце. Брось же мечтать о любви, Сіани; онъ умеръ для тебя, но за то я, его братъ и товарищъ по оружію и повѣренный его думъ, я живъ. Забудь же его, прекрасная Зоя, и сядь ко мнѣ. Будемъ говорить о немъ, если хочешь, такъ какъ я не принадлежу къ числу эгоистовъ. Когда же я расцѣлую твой красивый лобъ и скажу тебѣ сладостное: "люблю", вообрази это это говоритъ Сіани; вѣдь, у насъ съ нимъ почти одинаковый голосъ. Я готовъ любить всѣхъ хорошенькихъ дѣвушекъ, подражая древнимъ, которые отдавали всѣмъ богамъ равную честь. Повѣрь, что я не претендую быть единственнымъ обладателемъ сердца прекрасной женщины....
   -- Бѣдный безумецъ! произнесла съ грустью Зоя, содрогавшаяся при видѣ такой безпечности:-- ты шутишь и смѣешься, какъ дитя, играющее на краю бездны.
   -- Твое сравненіе очень мило и вполнѣ достойно ученицы мудрой Анны Комненъ. Но ты напрасно думаешь, что кубокъ хіосскаго вина можетъ лишить меня разсудка.
   -- Это такъ, но ты выпилъ не вина, а -- яду.
   -- Яду?! повторилъ Оріо, машинально стараясь подняться, хотя и не имѣя силъ сдѣлать это.-- яду?... А! ты заговариваешь мнѣ зубы? ты хочешь, чтобы я забылъ твое обѣщаніе танцовать.... Но я помню его, ты должна подрожать полету пчелы съ той неподражаемою граціею, которая можетъ зажечь кровь даже мертваго. Ты на самомъ дѣлѣ пчела съ легкими крыльями, золотымъ корсажемъ и стальнымъ жаломъ, уязвляющимъ сердца!.... Яду выпилъ я! но съ какой же стати попотчуетъ меня старый Андроклъ ядомъ? мы только что заключили съ нимъ союзъ, и я служу ему порукою, что сенатъ осыпетъ его милостями, Нѣтъ ты ошибаешься, Зоя.... Я выпью еще кубокъ этого благороднаго хіосскаго и сожму тебя въ объятьяхъ, хотя бы ты была страшнѣе фуріи!
   -- Вы все такой же легкомысленный и неосторожный, какимъ были и прежде, синьоръ Оріо, сказала молодая дѣвушка съ состраданіемъ.-- Неужели вы не узнали человѣка, служившаго вамъ сейчасъ виночерпіемъ?
   Патрицій перенесъ свой блуждающій взглядъ на Заккаріаса и какъ будто старался что-то припомнитъ.
   Заккаріасъ разсмѣялся.
   -- Не затрудняйте себя дорогой синьоръ, проговорилъ онъ.-- я выведу васъ изъ вашего заблужденія.
   Онъ быстро сорвалъ накладные волосы и бороду, и Молиніери увидѣлъ передъ собой эту львиную физіономію, которая внушала туркамъ и арабамъ ужасъ, а грекамъ уваженіе.
   -- Измѣна? воскликнулъ изумленный венеціанецъ.-- Мануилъ Комненъ!... Онъ... въ Венеціи! онъ издѣвается надъ Святымъ Маркомъ, укрывшись въ этомъ Львиномъ Рву.... О, подлый Андроклъ! я повѣрилъ твоей лжи, но громъ и молнія цѣлый полкъ варяговъ не помѣшаетъ мнѣ защищаться и отмстить за себя?
   Цезарь расхохотался.
   -- Зоя была права, назвавъ тебя сумашедшимъ, такъ какъ ты унизился до роли шпіона. Дожъ Виталь Микели заставляетъ тебя исполнять всевозможныя унизительныя должности, -- вѣроятно, въ видѣ наказанія за твою неловкость? Но ты не способенъ быть даже шпіономъ. Шпіоны не осушаютъ кубковъ съ подозрительнымъ виномъ и не распинаются передъ каждою встрѣчною танцовщицею. Они запоминаютъ лица, взгляды и звукъ голоса, не довѣряютъ улыбкамъ, увѣреніямъ въ дружбѣ и клятвамъ. Что ты толкуетъ о мщеніи? Неужели ты думаешь что опасаюсь твоихъ угрозъ. Нѣтъ синьоръ Оріо, если я позволилъ прекрасной Зоѣ предостеречь тебя, если я не хотѣлъ видѣть тебя умирающимъ у моихъ ногъ отъ яда, то это потому, что мною приняты всѣ предосторожности. Я простилъ тебя, надменный венеціянецъ, изъ уваженія къ Сіани!
   -- Безчестный человѣкъ! воскликнулъ Оріо, усиливаясь напрасно выйти изъ состоянія оцѣпенѣнія:-- такъ ты оскорбляешь меня, лишивъ предварительно силы, но чортъ побери такъ можетъ поступать одинъ только трусъ.... Но я верну свою силу, а теперь бросаю тебѣ въ лице перчатку, какъ самому безчестному изъ рыцарей!
   -- Будь по твоему! отвѣтилъ хладнокровно Заккаріасъ, но прошу однако не называть трусомъ коронованнаго воина, рѣшившагося проникнуть, подъ охраною двухъ вѣрныхъ друзей, во враждебно расположенный къ нему городъ. Да, я не подражаю сумазброднымъ рыцарямъ Запада, которые отдаютъ себя вполнѣ на произволъ судьбы. А ты, наивный шпіонъ, терпящій неудачу во всѣхъ предпріятіяхъ, воображаешь, что я дамъ тебѣ возможность донести на меня? Если такъ, то можетъ успокоиться: мало того, что я парализовалъ твою силу,-- я еще намѣренъ удержать тебя плѣнникомъ въ этомъ домѣ.
   -- Тысячи чертей я разобью двери, и проломаю стѣны этой проклятой берлоги! кричалъ взбѣшенный Оріо.
   Заккаріасъ пожалъ плечами.
   -- Что за вздорные люди эти молодые патриціи! замѣтилъ онъ.-- Впрочемъ; надо, быть снисходительнымъ къ умалишеннымъ я хочу, синьоръ Молиніери, продолжалъ онъ насмѣшливо побѣдить васъ любезностью. Вы волокита не послѣдней руки и любите заснуть подъ обаятельнымъ взглядомъ молодой дѣвушки, которая навѣвала бы вамъ прохладу своимъ опахаломъ -- ну, я оставляю съ вами прелестную Зою, достойную дочь нашего вѣрнаго министра Пикета са.
   Нѣмой слуга сдѣлалъ порывистое-движеніе, но императоръ продолжалъ спокойно какъ бы не замѣтивъ этого:
   -- Вы любите также, чтобы вамъ прислуживали скромные слуги, и я дамъ вамъ нѣмого слугу, который будетъ повино ваться вашему жесту и не выдастъ вашихъ тайнъ, наконецъ, я оставляю вамъ въ качествѣ тѣлохранителя льва Андрокла -- можете спать безопасно подъ его защитою.
   -- Надѣюсь, заключилъ Заккаріасъ, что вы будете теперь довольны Мануиломъ Комненомъ и признаете, что онъ не менѣе правосуденъ въ кварталѣ Прокаженныхъ въ Венеціи, чѣмъ въ роскошномъ Бланкервальскомъ дворцѣ.
   Но Молиніери былъ уже не въ состояніи отвѣчать на насмѣшки. Все стало представляться ему въ неестественномъ видѣ: Заккаріасъ казался ему какимъ-то демономъ-гигантомъ, а укротитель и нѣмой двигались передъ нимъ какъ привидѣнія въ полу-мракѣ, одна только Зоя сіяла еще въ его глазахъ звѣздой надежды и спасенія.
   -- Слѣдуйте за мною, товарищи, обратился императоръ къ Кризанхиру и Аксиху. Когда мы вернемся сюда, здѣсь не будетъ больше враговъ. Надѣюсь, Кризанхиръ, что ты не возобновишь тогда своего ходатайства за дочь логофета и не вздумаешь заступаться за шпіона, котораго она хотѣла спасти цѣною моей жизни.
   Аколутъ испустилъ глубокій вздохъ и меланхолично взглянулъ на молодую гречанку. Уловивъ ея презрительную улыбку, онъ поблѣднѣлъ.
   -- Зачѣмъ вы раздражаете Мануила, Зоя? спросилъ онъ шепотомъ.
   -- Еслибъ вы любили меня, еслибъ вы небыли невольникомъ, прикованнымъ золотою цѣпью къ тирану, вы помогли бы мнѣ защитить этого молодаго безумца, отвѣтила, она съ негодованіемъ.
   Не зная, что отвѣтить на такой, упрекъ варягъ опустилъ голову и удалился изъ комнаты.
   Какъ только дверь затворилась за нимъ, нѣмой вынулъ маленькій пузырекъ и вылилъ содержимое въ немъ въ кубокъ, который и поднесъ патрицію, дѣлая знакъ чтобы онъ выпилъ его, оріо колебался, а Зоя воскликнула:
   -- Берегитесь, синьоръ! этотъ слуга исполняетъ можетъ быть, приказаніе своего господина.
   Видя, что его отчаянные жесты возбуждаютъ одно только недовѣріе; несчастный нѣмой сорвалъ свое черное покрывало и глазамъ плѣнниковъ представилось страшно изуродованное лицо; а вмѣсто одного глаза виднѣлась только кровавая впадина, другой же глазъ былъ устремленъ на молодую дѣвушку съ выраженіемъ тревоги и горестнаго упрека.
   -- Бѣдняга! произнесъ невольно Молиніери, отворачиваясь въ сторону, чтобы не видѣть лица невольника.
   Но Зоя не могла, несмотря на весь свой ужасъ, отвести взоръ отъ этого лица; казалось, она находила какое-то сходство въ этихъ обезображенныхъ чертахъ съ хорошо знакомымъ ей лицомъ.
   Губы нѣмаго конвульсивно подергивались, а взглядъ его какъ бы говорилъ:
   -- Неужели же ты не узнаетъ меня болѣе.
   Затѣмъ какъ будто повинуясь какому-то свыше голосу невольникъ подошелъ къ трипещущей дѣвушкѣ и указалъ ей на широкій рубецъ, пересѣкавшій одну изъ его бровей.
   Зоя поблѣднѣла еще болѣе.
   -- Неужели это возможно! неужели Комненъ сказалъ правду?! простонала она съ выраженіемъ безпредѣльнаго горя.
   Вмѣсто отвѣта нѣмой снова указалъ на красный рубецъ.
   --, О, я не могу вѣрить такой утонченной жестокости, проговорила дѣвушка. Пресвятая Дѣва! неужели подвергли моего отца такой пыткѣ за то, что во мнѣ была искра жалости? Нѣтъ, я не могла быть даже невольною причиною подобнаго звѣрства!.... Несчастный страдалецъ сжальтесь надо мной! скажите ради Бога, что я ошибаюсь, что вы не мой отецъ! Hô, что я говорю вы не можете сдѣлать этого, вы нѣмы, прибавила она голосомъ походившимъ на стонъ.
   Старикъ открылъ ротъ и Зоя зашаталась: языкъ его былъ вырванъ. Она упала передъ нимъ на колѣна, пораженная ужасомъ и обняла его ноги.
   -- Отецъ мой, шептала гречанка сжимая руки старика, неужели это не сонъ? неужели это въ самомъ дѣлѣ вы?... вы, который такъ Любилъ и баловалъ меня. О, зачѣмъ не обходились вы со мною, какъ съ чужою? зачѣмъ внушили мнѣ только любовь, но не боязнь къ себѣ? развѣ я осмѣлилась бы выдать ваши тайны, еслибъ я боялась васъ?... Но вы носили меня маленькую на рукахъ, исполняли всѣ мои капризы.... Для меня одной въ вашемъ голосѣ звучала безконечная любовь -- и я больше не услышу его никогда! этихъ добрыхъ глазъ коснулось раскаленное желѣзо... Передо мною закрытъ рай -- я отцеубійца!....
   Крупная слеза сверкнула въ уцѣлевшемъ глазу логофета и скатилась на руку молодой дѣвушки.
   Лучъ радости озарилъ лицо Зои Понявшей значенье этой слезы. Отецъ далъ ей понять что онъ простилъ и любитъ ея по прежнему.
   -- Значитъ Мануилъ Комненъ изувѣчилъ васъ вслѣдствіе того, что я открыла тайну? спросила гречанка приподнимаясь съ коленъ и отирая слезы, катившіеся градомъ.
   Старикъ кивнулъ головою.
   -- И это чудовище безжалостно заставляетъ васъ слѣдовать за нимъ повсюду, потому что боится вашей мести? спросила опять дѣвушка.
   Лице логофета приняло вдругъ свирѣпое выраженіе и онъ знакомъ приказалъ дочери принудить Молиніери выпить налитое въ кубокъ.
   -- Пейте, синьоръ Оріо, сказала Зоя подходя къ молодому человѣку, которымъ, какъ казалось, овладѣло какое-то новое чувство.-- Отецъ мой влилъ вамъ противоядіе. Намъ нужно жить, чтобы отблагодарить Комнена пыткою за пытку.
   Венеціяненъ повиновался и этимъ крайне обрадовалъ старика. Затѣмъ послѣдній началъ передавать знаками, что происходило при византійскомъ дворѣ послѣ побѣга посланниковъ. Мануилъ, какъ и всѣ недовѣрчивые, деспоты, требовалъ отъ окружающимъ его безусловнаго повиновенія. Существованіе заговора сильно раздражило его, Сіани не сообщилъ ему именъ, виновныхъ и Кризанхиръ сдѣлался изъ главы заговорщиковъ -- доносчикомъ на нихъ, чтобы самому избѣгнуть гнѣва императора.
   Никетасъ съумѣлъ дать своими знаками понятіе о. страшной пыткѣ, перенесенной имъ. Зоя слѣдила за всѣми подробностями. Она видѣла, какъ схватили спящаго старика и потащили его въ подземелье дворца; видѣла, какъ палачъ подходилъ къ нему, какъ онъ грубою рукою откинулъ назадъ его голову и вырывалъ ему языкъ раскаленными щипцами. Доностикъ присутствовалъ. при этой возмутительной сценѣ и дрожалъ отъ страха, сознавая, что не старикъ заслуживалъ этой казни, но онъ самъ. Императоръ же приписалъ волненіе прекраснаго, надменнаго начальника Варяговъ жалости къ отцу любимой имъ дѣвушки. По просьбѣ Кризанхира же логофету была дарована жизнь. Зоя поняла, что старикъ живетъ теперь только одною надеждою отмстить за себя, и что физическая неспособность дѣйствовать изощряла его умъ и усиливала его ненависть..
   Между тѣмъ патрицій сталъ мало-по-малу выходить изъ своего полу-летаргическаго состоянія и сознавать опасное положеніе, въ которомъ онъ находился.
   -- Господинъ Никетасъ, сказалъ, онъ, схвативъ старика за руку -- я хочу искупить свое легкомысліе, выдавъ, отважнаго Комнена связаннаго но рукамъ и ногамъ сенату.
   -- Разумѣется такъ и слѣдуетъ замѣтила гречанка, но прежде всего намъ надо самимъ выбраться изъ этой трущебы.
   -- Мы и выйдемъ отсюда, не смотря ни на какія угрозы, палача! воскликнулъ Оріо.-- Я готовъ подражать Самсону, обрушившему храмъ на филистимлянъ.
   При этихъ словахъ онъ вскочилъ и началъ неистово трясти рѣшетку окна.
   Молодая дѣвушка печально опустила голову.
   -- Вы забываете, что Мануилъ приставилъ къ намъ сторожа, замѣтила она.
   -- Сторожа? удивился Молиніери.
   -- Да, но берегитесь, синьоръ Оріо, берегитесь! закричала Зоя.
   Всѣ трое похолодѣли отъ испуга: изъ-за, портьеры молельни выставилась громадная голова льва, который пристально смотрѣлъ на нихъ, съ видомъ существа, понимающаго свою власть, и силу. Въ его. блестящихъ глазахъ можно было ясно прочесть:
   -- Я не обращаю на васъ вниманія потому, что не чувствую еще голода, но я съѣмъ васъ въ свое время.
   Овладѣвъ собою, Оріо шепнулъ молодой дѣвушкѣ взволнованнымъ голосомъ:
   -- Я попытаюсь защитить васъ, только бы найти какое-нибудь оружіе.
   -- Но это страшное животное не усмиришь никакимъ оружіемъ.
   -- Однако Андроклъ заставляетъ же его слушаться -- помощью одного только жезла, замѣтилъ Оріо съ ободряющею улыбкою,.
   -- Да, когда левъ сытъ, онъ слушается -- и то единственно своего господина.
   Зоя задрожала, а венеціянецъ почти безсознательно притянулъ ее къ себѣ, какъ бы рѣшившись защищать ее до послѣдней возможности. Льву это,.очевидно, не понравилось: онъ защелкалъ зубами и замахалъ хвостомъ, что доказывало его нетерпѣніе и гнѣвъ. Потомъ онъ началъ рваться съ цѣпи и глухо рычать.
   -- Онъ разорветъ цѣпь, сказала молодая дѣвушка, замирая отъ страха.
   Молиніери оглядывался съ отчаяніемъ, отыскивая оружіе. Въ это время Никетасъ, робко прижавшійся къ стѣнѣ, подалъ ему кинжалъ, вынутый имъ изъ-за складокъ одежды. Этотъ кинжалъ могъ спасти жизнь и свободу, и Молиніери схватилъ его съ давно неиспытанной радостью. Левъ не спускалъ глазъ съ молодаго человѣка и внимательно слѣдилъ за всѣми его движеніями. Патрицій выпустилъ Зою и направился прямо къ своему противнику съ кинжаломъ въ рукахъ. Однимъ усиліемъ левъ сорвался съ цѣпи, бросился на Молиніери, опрокинулъ его на землю и положилъ на него свою тяжелую лапу. Вся его поза говорила;
   -- Это моя добыча. Пусть никто нетронетъ ея.
   Но у женщинъ проявляется иногда въ минуту опасности замѣ -- 164нательная смѣлость. Молодая гречанка, которая за нѣсколько секундъ передъ тѣмъ не помнила себя отъ ужаса; смѣло, подошла къ льву и, ставъ подлѣ него на колѣна положила руку на его косматую голову.
   Но странное дѣло вмѣсто того чтобы разорвать гречанку грозный звѣрь оставивъ Молиніери легъ покорно у ея ногъ какъ бы прося у нея прощенія за свою выходку.
   Оріо, поспѣшившій подняться на ноги, не вѣрилъ своимъ глазамъ. Онъ спрашивалъ себя: не принадлежитъ-ли дочь Никетаса къ числу Ѳессалійскихъ волшебницъ, одаренныхъ всевозможными сверхъ естественными свойствами? Какъ же иначе объяснить себѣ фактъ, что левъ смирился при одномъ звукѣ ея голоса!
   Но Зоя не раздѣляла его изумленія. Она узнала въ товарищѣ Андрокла того самаго льва, который былъ раненъ въ ипподромѣ любимцемъ Мануила и перенесенъ потомъ въ сады ея отца.
   Она ухаживала за львомъ, она вылѣчила его рану сдѣлала ручнымъ, какъ собаку -- и левъ выказывалъ ей теперь свою признательность.
   Она погладила его косматую гриву и встала, благодаря Всевышняго, помогшаго ей избѣжать страшной смерти.
   -- Намъ нечего бояться, сказала она отцу и Оріо:-- бѣдное животное узнало исцѣлившую его руку и -- изъ благодарности не сдѣлаетъ вреда ни мнѣ ни вамъ.
   Синьоръ Оріо вы можете разломать оконную рѣшетку, звать на помощь или разломать дверь, но не подходите ко мнѣ: левъ ревнивъ, добавила она съ улыбкою
   

ГЛАВА XVI.
Своеобразная соколиная охота.

   Рынокъ Фреззаріа въ Венеціи представлялъ крайне интересное зрѣлище для посторонняго наблюдателя. Довольно узкая площадь была вся занята торговыми помѣщеніями. Рядомъ съ лавкою золотыхъ дѣлъ мастера, славившеюся тончайшими золотыми цѣпочками, была фруктовая лавка, въ которой возвышались апетитныя пирамиды сочныхъ персиковъ и груды прозрачнаго винограда. Продавцы рыбы, украшенные, какъ древніе Вакханты, виноградными листьями приглашали покупателей заглянуть въ ихъ ча,-- мы, наполненныя различными сортами рыбъ, раками и устрицами.
   Особенно привлекали взоры ивовыя, корзины съ желтыми дынями и зелеными арбузами, обложенными свѣжими листьями.
   Дальше можно было замѣтить греческихъ купцовъ сортировавшихъ обернутые мохомъ бутылки съ кипрскимъ хіосскимъ и самосскимъ виномъ.
   Было прелестное утро; по небу плыли легкія оранжевыя и розовыя облачка, весь городъ казался окутаннымъ золотистымъ флеромъ и все приняло по случаю прекрасной погоды совершенно праздничный видъ. Повсюду слышались веселые разговоры, смѣхъ и пѣсни.
   Только на одну хорошенькую Беатриче не распространялось это веселое настроеніе. Она была очень блѣдна и едва сдерживала своими дрожащими руками корзину съ лимонами, а грустные глаза ея были устремлены на маленькую часовню, въ которой виднѣлась изъ-за рѣшетки статуя Богородицы съ Предвѣчнымъ младенцемъ на рукахъ, украшенная коронкою изъ фольги, серебрянными цвѣтами и стеклянными бусами.
   У ногъ дѣвушки громоздились большіе букеты, а вокругъ нея летала стая ручныхъ птицъ, удивлявшихся, очевидно, ея необыкновенной грусти, такъ какъ она вовсе не занималась ими въ упомянутое утро. Голуби, помѣщавшіяся въ клѣткахъ, стоявшихъ, подлѣ нея тоже напрасно старались привлечь ея вниманіе: она сидѣла какъ окаменѣлая, между тѣмъ какъ изъ глазъ ея текли но временамъ горячія слезы.
   -- Здравствуй моя милая птичница! закричалъ ей Доминико приближаясь съ корзиною... полное. рыбы -- почему не слыхать сегодня твоего соловьинаго голоса?
   Беатриче не отвѣчала: она была очень углублена въ свою молитву, которою она просила Богородицу о заступничествѣ.
   -- Или ты оглохла ночью отъ бури? продолжалъ гондольеръ: ты должна бы быть веселою, потому что твои покровительницы подарили тебѣ столько цвѣтовъ, что ты можешь выручить за нихъ порядочную сумму.
   Она встрепенулась, какъ бы отъ глубокаго сна.
   -- Я не мою больше, Доминико, мнѣ теперь ужъ не до пѣсенъ отвѣтила со вздохомъ пѣвица.
   -- Можетъ быть, кто-нибудь изъ твоихъ нуждается въ пособіи врача? спросилъ гондольеръ съ безпокойствомъ.
   -- Какую же пользу можетъ принесть врачь бѣднымъ людямъ, которымъ не на что купить лекарствъ? Впрочемъ, на этотъ разъ мы страдаемъ ни отъ болѣзни и голода.
   Гондольеръ окинулъ быстрымъ взглядомъ сновавшую взадъ и впередъ толпу, и прошепталъ:
   -- Ты скрываешъ отъ меня какую-то тайну Беатриче, это не хорошо развѣ тебѣ неизвѣстно, что я другъ твоего брата.
   Маленькая птичница залилась слезами.
   -- Неужели я вызвалъ своими словами эти рыданія? спросилъ изумленный гондольеръ.
   -- О нѣтъ Доминико! я плачу не отъ этого.
   -- Въ такомъ случаѣ объясни ради Бога, что случилось и гдѣ Орселли? Почему онъ не пришелъ сегодня съ тобою? Его и -- ночью не было, видно съ товарищами.... ужь не въ морѣ ли онъ? не задержала ли его буря? Мы всѣ удивлялись его отсутствію онъ обыкновенно является однимъ изъ первыхъ, когда предвидится добыча.... Скажи же мнѣ, Беатриче, ты безпокоишься о своемъ братѣ, неправда ли?
   -- У меня нѣтъ больше брата, Доминико, отвѣтила она сквозь сдерживаемыя слезы.
   Гондольеръ взглянулъ на нее съ испугомъ.
   -- Я не понимаю тебя, проговорилъ онъ. Право, не понимаю.... Быть можетъ, Орселли сраженъ желтою лихорадкою? Нѣтъ, ты тогда не ушла бы отъ него. Еслибъ онъ былъ въ опасности на морѣ, то ты стала бы разспрашивать всѣхъ: не видѣлъ ли кто нибудь его вчера?... Что же ты не откроешься мнѣ, Беатриче? ты знаешь, что всѣ гондольеры и рыбаки готовы пожертвовать за него жизнью.
   -- Знаю мой добрый Доминико, но не въ ихъ власти помочь бѣдному Орселли.
   По. лицу Доминико пробѣжало облако.
   -- Я хочу знать правду, Беатриче, проговорилъ онъ настойчиво: ты не имѣешь права скрывать ея отъ насъ.
   -- Мнѣ нельзя сказать тебѣ правду, Доминико: не сердись на меня проговорила пѣвица, отирая слезы.
   -- Какъ такъ нельзя! Кто-жъ запрещаетъ тебѣ говорить истину? вспылилъ гондольеръ.-- Не бѣдная же Нунціата сдѣлала такую глупость.... Впрочемъ если ты хочетъ молчать, то я пойду къ Нунціатѣ и узнаю отъ нее все.
   -- О нѣтъ, нѣтъ! зачѣмъ тревожить мать перебила быстро пѣвица замѣтивъ, что Доминико собирается убѣжать. Если ты хочешь знать все, то лучше я скажу это сама.
   И наклонившись къ нему она проговорила шепотомъ:
   -- Орселли погибъ! его увели отъ насъ ночью.
   Доминико недовѣрчиво покачалъ головою.
   -- Ты смѣешься надо мною, Беатриче? это не хорошо.... Нельзя-ли обойтись безъ сказокъ?
   -- Какія сказки! развѣ ты не видишь, что я плачу, возразила она печально.
   Раздосадованный гондольеръ чуть было не швырнулъ свою корзину.
   -- Да можно-ли повѣрить, чтобы его увели отъ васъ силою? проговорилъ онъ задумчиво.-- У Орселли нѣтъ враговъ: онъ слишкомъ добръ и честенъ, чтобы имѣть ихъ. Разбойники не возьмутъ его. въ плѣнъ, потому, что онъ не можетъ дать за себя выкупа, а отъ какого-нибудь бандита, подкупленнаго какимъ-нибудь патриціемъ, влюбленнымъ въ твои глаза, онъ съ-умѣлъ бы отдѣлаться безъ труда и самъ.
   Дѣвушка закрылась руками и прошептала прерывающимся голосомъ:
   -- Онъ не защищался.
   -- Не защищался?! Неужели же онъ не понадѣялся на свою бычачью силу?
   -- Ему невозможно было оказывать сопротивленіе прошептала чуть слышно Беатриче.
   -- Что за вздоръ, говоришь ты милая крошка? Какой же человѣкъ, обладающій здоровьемъ и силою....
   -- Молчи, Доминико, молчи.... Ты поступилъ бы такъ же какъ онъ.... и ты не сталъ бы оказывать сопротивленія...
   -- Ахъ, Беатриче, ты судишь, какъ ребенокъ! Но я мущина и говорю: что мы обязаны покоряться безпрекословно только Богу да Его представителю на землѣ и правосудію.... Но разскажи мнѣ все, что происходило., а иначе я подумаю, что Орселли совершилъ страшное преступленіе.
   -- Да развѣ братъ мой способенъ быть преступникомъ? воскликнула Беатриче взглянувъ съ негодованіемъ на Доминико.
   -- Никто и не думалъ этого, перебилъ гондольеръ, довольный дѣйствіемъ своей хитрости; но бѣдность можетъ принудить ко всему. Меня удивляетъ только одно, а именно отчего онъ не обратился за помощью къ своимъ друзьямъ, вмѣсто того, чтобы обезчестить нашу корпорацію?
   Беатриче была поражена словами Доминико до такой степени, что даже перестала плакать и не нашлась, что отвѣтить ему.
   -- Да, товарищи и не повѣрятъ, продолжалъ онъ, когда я разскажу....
   -- Даже тогда, когда вы разскажете имъ, что Орселли-ле-Торо былъ арестованъ синьоромъ Оріо Молиніери, капитаномъ объѣздной команды, по приказу сената! закричала она покраснѣвъ отъ негодованія.
   Гондольеръ отскочилъ назадъ, пораженный въ свою очередь неожиданной вѣстью, и повѣсилъ голову, не замѣчая, что вокругъ него и Беатриче ужъ начали сгруппировываться торговцы.
   -- Ну, доволенъ-ли ты теперь, Доминико? произнесла дѣвушка съ горькою улыбкою: Я высказала всю правду, и могу этимъ совершенно погубить и его и себя съ матерью. Я не должна была открыть этой тайны: ты вырвалъ ея у меня.... Все-ли ты еще расположенъ помочь намъ?... Что-жъ ты молчишь? подними голову, раскрой ротъ!... Докажи, что ты храбрый человѣкъ, и возврати мнѣ моего брата!... Ты вѣдь кажется, хотѣлъ сдѣлать это?
   Доминико, пристыженный вызовомъ Беатриче стоялъ неподвижно. изображая своею коренастою фигурою статую.
   -- Въ какомъ же преступленіи обвинили Орселли? спросилъ онъ, наконецъ, нерѣшительно.
   Его обвиняютъ не въ преступленіи возразила пѣвица, но онъ силенъ, смѣлъ и его взяли, чтобы служить на галерахъ республики.
   Толпа любопытныхъ, привлеченныхъ интереснымъ разговоромъ, увеличивалась съ каждою минутою все болѣе и болѣе.
   Доминико не отвѣчалъ.
   -- Ну что же приставала пѣвица развѣ ты окаменѣлъ, что не говоришь ни слова?
   Да что же я могу сказать возразилъ смущенный гондольеръ это конечно печальное обстоятельство, но, что дѣлать надо покориться. Не первому ему выпала горькая доля кидать семейство на произволъ судьбы.
   -- И это все, что ты скажешъ Доминико? спросила маленькая птичница насмѣшливо.
   -- Разумѣется! развѣ мы можемъ бороться съ тѣмъ что превыше нашей силы то-есть съ высокородными патриціями? отвѣтилъ онъ съ улыбкою, оглядывая толпу.
   Въ это самое время не вдалекѣ послышался громкой и рѣзкій голосъ.
   -- Дорогу добрые люди!' Дайте дорогу сборщику податей!
   Толпа разступилась и вслѣдъ затѣмъ показался какой-то человѣкомъ, одѣтый въ черное, сопровождаемый двумя сбирами. Онъ держалъ въ рукѣ бѣлый жезлъ, а спутники его несли по соколу въ колпачкѣ.
   Беатриче взглянула на этихъ людей, при видѣ которыхъ всѣ умолкли мгновенно, и вздрогнула, узнавъ въ сборщикѣ податей -- Азана Іоанниса,
   Увидѣвъ долмата Доминико смутился и долго не могъ выговорить ни слова, но мало по малу къ нему вернулась его обычная смѣлость.
   -- Вы явились, вѣроятно, съ цѣлью подливать масла въ огонь синьоръ Іоаннисъ? спросилъ онъ съ наружною почтительностью.
   Что означаютъ твои слова? спросилъ далматъ устремивъ на Доминико свой зловѣщій, змѣиный взглядъ.
   Ничего отвѣтилъ насмѣшливо гондольеръ я хотѣлъ только узнать: не пришли ли вы по обыкновенію мучить и обирать насъ?
   Берегись, возразилъ Азанъ -- какъ бы твоя дерзость не обошлась тебѣ дорого!
   -- Дорого? Чертъ побери! я кажется свободный гражданинъ венеціянской республики и вы не можете запретить мнѣ говорить: что мнѣ угодно. Берегитесь! лучше вы синьоръ Іоаннисъ! Народъ раздраженъ и можетъ причинить вамъ непріятности. Примите мой дружескій совѣтъ и избавьте насъ отъ нашего милостиваго присутствія. Мы не очень-то добиваемся чести видѣть васъ, благосклонный сборщикъ податей. Уходите же скорѣе, а иначе вы раскаятесь, что не послушались меня.
   -- Языкъ-то у тебя легокъ, да умъ тяжелъ, отозвался далматъ, пожимая плечами.-- Смотри, какъ бы ты не пострадалъ за свою дерзость! я принялъ необходимыя предосторожности и намѣренъ исполнить свою обязанность до конца. Нечего ты, однако, кричишь когда никто не трогаетъ тебя? Добавилъ онъ, насмѣшливо.
   Лица торговцевъ принимали все болѣе злобное и угрожающее выраженіе, по далматъ не испугался ихъ, и подойдя къ Беатриче фамильярно дотронулся своимъ жезломъ до ея плеча.
   -- Что, моя маленькая птичница, проговорилъ онъ или ты такъ сильно испугалась подати, что замолкла, между тѣмъ какъ этотъ грубый рыбакъ раскричался отъ этой же причины на всю площадь?.... Птички твои тоже молчатъ.... прекрасные глаза твои покраснѣли отъ слезъ. Сообщи мнѣ причину твоей печали и быть можетъ, я утѣшу тебя.
   -- О нѣтъ одинъ только дожъ можетъ помочь мнѣ, прошептала она, не глядя на сборщика.
   -- Да -- если ему позволятъ это сенатъ и Совѣтъ Десяти, отвѣтилъ онъ насмѣшливо.-- Я даже сомнѣваюсь, чтобы онъ согласился дать тебѣ сегодня аудіенцію: такъ какъ онъ очень занятъ важными дѣлами.
   -- Въ такомъ случаѣ онъ будетъ принимать завтра.
   -- Не думаю моя красоточка и жалѣю, что ты отказываешься отъ моихъ услугъ; а я дѣйствительно хотѣлъ быть тебѣ полезнымъ чѣмъ-нибудь.
   Услышавъ эти слова Беатриче подняла голову и взглянула на зловѣщее лицо Іоанниса.-- А вернете ли вы мнѣ моего брата? спросила она.
   -- Твоего брата? о нѣтъ моя крошка! Орселли не калѣка и не трусъ, а потому можетъ и долженъ сражаться за Венецію, радуясь, что имѣетъ возможность служить ей. Еслибъ всѣ рыбаки послѣдовали его примѣру и сговорились бы противиться распоряженіямъ сената, тогда Венеція скоро лишилась бы своей славы, своихъ богатствъ и сдѣлалась бы добычею греческаго императора. Развѣ ты желала бы этого, Беатриче?
   -- Конечно, нѣтъ возразила дѣвушка, но тѣмъ не мѣнѣе я просила бы освободить Орселли, потому что у насъ большая семья, которой придется умереть съ голода если отнимутъ у нея, ея единственную поддержку. Синьоръ Азанъ, вы имѣете силу и я умоляю васъ возвратить мнѣ брата закончила она.
   -- Я уже кажется говорилъ тебѣ, что это невозможно! возразилъ нетерпѣливо далматъ, ноя имѣю сострадательное сердце и потому сдѣлаю, что могу. Ты бѣдна и потому, чтобы не увеличить вашей бѣдности, я пожалуй не возьму съ тебя подати за продажу цвѣтовъ, птицъ и лимоновъ. Я даже готовъ отдать тебѣ послѣднее, что имѣю если ты пропоешь мнѣ только одну изъ тѣхъ пѣсенъ, которыми восхищаются всѣ, слышавшія ихъ.
   Дѣвушка кинула на него взглядъ полный негодованія.
   -- Какъ?! Вы предлагаете, мнѣ пѣть? когда мой братъ страдаетъ и взываетъ къ намъ изъ глубины какой-нибудь подземной тюрьмы. О господинъ Азанъ какъ же вы злы и безсердечны!
   -- Хорошо сказано, дитя мое! воскликнулъ съ восторгомъ Доминико -- Ты вполнѣ достойна называться сестрою Орселли-ле-Торо.... ты славная и честная дѣвочка!
   Толпа присоединялась къ похваламъ рыбака и на дѣвочку посыпались комплименты за ея смѣлость и умъ.
   Далматъ побагровѣлъ отъ гнѣва, убѣдившись, что всѣ присутствующіе расположены къ нему крайне враждебно. Хотя Іоаннисъ и не боялся ничего, но ему было досадно, что приходится разыгрывать въ глазахъ. народа такую смѣшную роль, получивъ отказъ отъ ничтожной птичницы.
   Злоба брала въ немъ верхъ надъ хитростью и осторожностью и онъ снова прикоснулся жезломъ къ плечу дѣвушки.
   -- Да, бунтовщица, проговорилъ онъ голосомъ, дрожавшимъ отъ бѣшенства: ты дѣйствительно достойная сестра Орселли ле-Торо и Доминико правъ въ этомъ отношеніи. Ты оскорбляешь сенатъ; въ лицѣ его офицеровъ и агентовъ, и я долженъ бы приказать моимъ сбирамъ арестовать тебя и отправить къ твоему брату, но я великодушенъ и отношусь снисходительно къ твоему безумству.
   Затѣмъ, обернувшись къ толпѣ, онъ добавилъ:
   -- Знайте всѣ, что Я увеличиваю подать съ торговли рыбою и другими продуктами по приказу свѣтлѣйшаго дожа, Виталя Микели. Мнѣ предписало не слушаться никакихъ просьбъ, презирать угрозы и сломить всякое сопротивленіе. Вы теперь предупреждены, и я совѣтую вамъ повиноваться безпрекословно.
   Беатриче замѣтила, что рыбаки и торговцы сробѣли, и задавала себѣ вопросъ: неужели они испугались его грознаго вида? Впрочемъ вѣроятнѣе всего, что появленіе двадцати стрѣлковъ, остановившихся по другую сторону рынка, подѣйствовали сильнѣе его аргументовъ и юпитеровской осанки.
   Маленькая птичница, однако, была не расположена положить такъ скоро оружіе.
   -- Синьоръ Іоаннисъ, сказала она, вы напрасно выставляете дожа Виталя такимъ деспотомъ. Онъ никогда не былъ глухъ къ страданіямъ народа и нѣкоторые даже смѣялись надъ его милосердіемъ.... Нѣтъ, не онъ говоритъ вашими устами!
   -- Такъ ты, красавица, обвиняешь меня во лжи?
   -- Я никого не обвиняю, но я увѣрена, что дожъ отказался бы наложить на насъ новую подать, еслибъ зналъ, какъ велика наша бѣдность.
   -- Ну, а въ ожиданіи этой счастливой перемѣны его образа мысли, тебѣ все-таки придется платить подать.
   -- О, нѣтъ! могу увѣрить васъ, что даже самому ловкому сбиру не найти въ моемъ карманѣ ни одной монеты.
   -- Это ничего не значитъ возразилъ далматъ твои цвѣты -- тѣ же деньги, и потому я возьму ихъ.
   -- Мои цвѣты! воскликнула съ негодованіемъ Беатриче. Вы хотите отнять у меня цвѣты? И вы думаете, что позволю вамъ это? О нѣтъ господинъ Іоаннисъ я готовила эти прекрасные букеты вовсе не для вашей милости.
   Далматъ сдѣлалъ повелительный знакъ сбирамъ: но видя, что тѣ колеблются, такъ какъ были окружены громадною толпою, бросавшей грозные взгляды, онъ самъ вырвалъ у пѣвицы корзину, съ лимонами и бросилъ ее на землю, а затѣмъ началъ топтать ея душистые цвѣты, приговаривая насмѣшливо:
   -- Како счастье! Мы разгуливаемъ сегодня по цвѣточному ковру, подобно дожу, когда онъ вѣнчался съ Адріатикою.
   Беатриче у которой захватывало духъ отъ стыда и горя, нагнулась, чтобы подобрать нѣсколько розъ, избѣжавшихъ уничтоженія; но Іоаннисъ вырвалъ ихъ у нея и украсилъ ими свой черный беретъ.
   Доминико блѣднѣлъ отъ бѣшенства, но опасаясь что товарищи, которые были всѣ безъ оружія, не поддержатъ его рѣшился сдерживать себя, чтобъ выручить Беатриче.
   -- Такъ какъ намъ противиться нельзя, то постараемся поскорѣе удовлетворить сборщика, сказалъ онъ, обращаясь къ присутствующимъ -- Кто изъ васъ продолжалъ онъ поможетъ мнѣ заплатить подать за эту бѣдную дѣвочку? Смотрите, я подаю вамъ примѣръ!
   Говоря это гондольеръ вынулъ изъ кармана двѣ монеты и бросилъ ихъ въ карзину, валявшуюся у ногъ Азана, посреди затоптанныхъ имъ цвѣтовъ.
   Нашлись дѣйствительно подражатели ему, но сборщикъ остановилъ ихъ словами:
   -- Стойте, добрые люди! Не будьте такъ расточительны.....
   -- Чѣмъ платить за другихъ, лучше платите что слѣдуетъ за себя.
   -- О! о насъ-то вы не заботьтесь! отозвался Доминико, показывая ему свои сжатые кулаки:-- мы еще въ силахъ отстоять наши корзины съ рыбою. Мы не дадимъ себя въ обиду, но Беатриче нужно помочь, потому что она содержитъ больную мать и дѣтей.
   -- Она должна сама заплатить за право торговли, сказалъ твердо далматъ; а иначе я возьму ея птицъ и запрещу ей торговать на рынкѣ. Мнѣ даны самыя строгія приказанія и я не имѣю права не исполнить ихъ.
   Наступила грозная тишина. Раздраженіе присутствующихъ достигло высшей степени, и сбиры уже посматривали съ безпокойствомъ на виднѣвшіяся вдали стрѣлы и копья наемныхъ кандіотовъ.
   Далмату же, очевидно, доставляло удовольствіе поддразнивать народъ. Онъ схватилъ одну изъ клѣтокъ съ голубями, и проговорилъ громко:
   -- Я справедливъ, какъ законъ, и продаю эти клѣтки съ ихъ пернатыми обитателями тѣмъ, кто захочетъ купить ихъ. Клѣтки по шести кватрино! Пользуйтесь случаемъ!
   Никто не отвѣчалъ, и Іоаннисъ продолжалъ:
   -- Шесть кватрино за клѣтку!... Нѣтъ покупателей? я сбавлю цѣну..... Четыре кватрино!.... три кватрино!.... Никому не угодно купить голубей?тѣмъ лучше для нихъ: я выпущу ихъ на волю.
   Беатриче вздохнула свободнѣе: она знала, что голуби вернуться къ ней, если выпустить ихъ.
   Такъ и случилось; сборщикъ приказалъ сбирамъ отворить клѣтки -- и птицы полетѣли прямо къ своей хорошенькой госпожѣ.
   -- Спустить соколовъ! распорядился взбѣшенный Азанъ.
   Сбиры поспѣшили повиноваться. Испуганные криками возмущенныхъ зрителей, голуби поднялись на воздухъ, преслѣдуемые соколами, и началась возмутительная сцѣна, при видѣ которой Беатриче пришла въ неописанный ужасъ. Соколы стали кружиться въ воздухѣ и бѣдные голуби падали одинъ за другимъ сражаемые ихъ острымъ клювомъ.
   Іоаннисъ слѣдилъ за этой охотою съ восторгомъ негодяя, ликующаго при мысли, что его поступокъ вызыветъ не мало слезъ и его бѣсило только безмолвіе зрителей.
   -- Тысяча проклятій! Эту безчувственную и трусливую чернь не расшевелишь ни чѣмъ думалъ съ досадою Азанъ.
   Между тѣмъ пока происходило все это Доминико куда-то скрылся.
   Дѣвушка ломала руки въ отчаяніи и шептала машинально:
   -- О, еслибъ былъ здѣсь мой братъ! Этотъ негодяй не осмѣлился бы обижать насъ.... Но Орселли. еще вернется и....
   Зловѣщее лицо далмата наклонившееся надъ нею не дало ей кончить -- А! воскликнулъ Іоаннисъ схвативъ руку пѣвицы такъ тебѣ извѣстно куда бѣжалъ твой братъ? Ты угрожаешь намъ его местью?
   -- Изумленная Беатриче взглянула на далмата и грудь ея вздохнула свободнѣе.
   Неужели это правда, неужели Орселли нашелъ возможность бѣжать! воскликнула она въ сильномъ волненіи.
   Далматъ не сводилъ глазъ съ лица дѣвушки.
   -- Напрасно ты притворяешься изумленною:-- вѣдь, ты сейчасъ же проговорилась сама проговорилъ онъ холодно. Лучше признавайся по чести, что ты знала объ его побѣгѣ и что тебѣ извѣстно, гдѣ онъ находится добавилъ онъ съ угрозою. Мнѣ приказано розыскать его, и я съумѣю заставить тебя указать мнѣ его мѣстопребываніе.
   Беатриче разсмѣялась.
   -- Вы сдѣлали, однако, большой промахъ, несмотря на всю вашу хитрость, синьоръ Азанъ, сказала она весело -- Я дѣйствительно не знала, что Орселли нашелъ средство вырваться изъ рукъ своихъ тюремщиковъ, а вы избавили меня отъ большаго горя, сообщивъ мнѣ эту пріятную новость..... Развѣ, я плакала бы еслибъ знала что мой братъ свободенъ?... Благодарю Тебя, Пресвятая Дѣва, за Твое Милосердіе! Нунціата увидитъ снова своего сына!... Мы всѣ расцѣлуемъ его. Маленькіе-то какъ будутъ ради ему.... а обо мнѣ ужъ и говорить нечего!
   Азанъ позеленѣлъ и губы его произнесли проклятіе.
   Но Беатриче'не обратила на это вниманія.
   -- Радуйтесь, друзья мои! проговорила она, возвышая голосъ:-- и обращаясь къ толпѣ.-- Орселли свободенъ и скоро придетъ къ палъ. Мы будемъ имѣть въ помъ заступника предъ дожемъ Виталемъ Микелй, который обязанъ ему благодарностью потому, что братъ спасъ ему два раза жизнь во время бури. Въ случаѣ жё нужды, Орселли ле-Торо подниметъ знамя гондольеровъ, и съумѣетъ добиться уничтоженія подати.
   

ГЛАВА XVII.
На сцену является венеціанецъ, напоминающій собою древнихъ римлянъ,

   Азанъ Іоаннисѣ оставался безстрастнымъ.
   -- Не надѣйся обмануть меня притворствомъ, произнесъ онъ холодно.-- Я приказываю тебѣ указать мнѣ убѣжище мятежника.
   -- Могу и не послушаться этого приказанія, воскликнула Беатриче.-- Не надѣйся, чтобы я выдала когда бы то нибыло своего брата! Я теперь не знаю гдѣ онъ скрывается, но еслибъ и знала, то все-таки не сдѣлала бы своимъ повѣреннымъ тебя -- бывшаго лакея Вертоломео ди-Понте.
   -- Клянусь, что я подвергну тебя пыткѣ, если ты будешь сопротивляться проревѣлъ взбѣшенный Іоаннисъ.
   -- А вы ужъ успѣли сдѣлаться и палачемъ, синьоръ Азанъ! воскликнула со смѣхомъ Беатриче.-- Право вы дѣлаете быстрые успѣхи во всемъ, конечно, за исключеніемъ чести, у васъ ежедневно прибавляются новыя достоинства и преимущества. Вы устроиваете соколиныя охоты не хуже любаго принца; имѣете сбировъ, чтобы пытать -- чуть-ли не дѣтей, не оказывающихъ вамъ слѣпаго повиновенія.... Это все дѣлается, конечно, изъ подражанія тиранамъ, на которыхъ вы насмотрѣлись въ Константинополѣ, но свободному венеціанскому народу могутъ и не понравиться такія милыя привычки.
   Толпа одобрила эти слова громкими рукоплесканіями, и Іоаннисъ понялъ, что ему пора продолжать путь, но въ это время онъ увидѣлъ возвращающагося Доминико, на лицѣ котораго выражалась живѣйшая радость. Сборщикъ притворился; что не замѣчаетъ этого и обратился къ стоявшему вблизи овощнику. Доминико подошелъ къ маленькой торговкѣ и шепнулъ ей:
   -- Далматъ сказалъ правду,-- Орселли дѣйствительно убѣжалъ. Онъ скрывается не вдалекѣ отсюда и не дастъ тебя больше въ обиду....
   Но едва гондольеръ успѣлъ произнести послѣднее слово, какъ былъ схваченъ сбирами и связанъ по рукамъ веревкою, между тѣмъ какъ надъ его ухомъ раздался насмѣшливый голосѣ Азана.
   -- Кто укрываетъ у себя бѣглецовъ или не выдаетъ ихъ, обвиняется въ мятежѣ и наказывается немедленно по закону произнесъ онъ. Если ты, зная убѣжище Орселли, не укажешь его намъ, то будешь взятъ на галеры вмѣсто него. Если Беатриче откажется помочь нашему розыску, она будетъ продана въ рабство, а на вырученныя за нее деньги будетъ нанятъ человѣкъ, который былъ бы способнѣе Орселли владѣть оружіемъ.
   -- Перестаньте говорить вздоръ перебила гордо Беатриче. Развѣ свободная венеціянка можетъ быть невольницею?-- Нѣтъ почтеннѣйшій Азанъ вы опять злоупотребляете именемъ дожа и именемъ сената. Венеціянскихъ женъ и дочерей нельзя продавать, какъ скотъ или товаръ.
   -- А! ты не вѣришь мнѣ! воскликнулъ далматъ.-- Ты, очевидно, забыла, что мятежники считаются смертельными врагами республики, которыхъ слѣдуетъ уничтожать для ея же блага.... Антоніо, обратился онъ къ одному изъ сбировъ,-- прочтите декретъ сената относительно непокорныхъ гражданъ, къ которому приложена печать нашего свѣтлѣйшаго дожа Виталя Микели, втораго этого имени.
   Рыбаки и торговцы приготовились слушать.
   Увы! декретъ соотвѣтствовалъ вполнѣ строгимъ внушеніямъ сборщика. Всѣ повѣсили головы, а Азанъ, проговорилъ торжествующимъ голосомъ:
   -- Ну, кто же изъ васъ осмѣлится противиться распоряженіямъ венеціянскаго сената? Если найдется хоть одинъ смѣльчакъ то пусты онъ подойдетъ ко мнѣ; я поговорю съ нимъ и заявлю объ его неудовольствіе прокуратору Энрико Дондоло, приславшему меня сюда.
   Доминико взглянулъ вопросительно на своихъ товарищей, но ни кто изъ нихъ не одобрилъ его на новый протестъ, такъ какъ каждый боялся отвѣтственности.
   Между тѣмъ стрѣлки, о которыхъ мы упомянули выше стали приближаться къ тому мѣсту гдѣ находилась толпа. Видно было по смущеннымъ, лицамъ черни, что она отказывается отъ неравной борьбы. Таинственное обояніе Совѣта Десяти было очень велико; и торговцы посматривали подозрительно другъ на друга, какъ бы. опасаясь, что тотъ или другой изъ нихъ окажется шпіономъ.
   Іоаннисъ считая побѣду одержанною; подошелъ снова къ маленькой птичницѣ и дотронулся жезломъ до ея лба: это означало, что съ этого мгновенія она поступаетъ въ полное распоряженіе сената.
   Яркій румянецъ гнѣва выступилъ на щекахъ Доминико.
   -- Беатриче, зови на помощь! закричалъ онъ ей.-- Я одинъ не могу защитить тебя, а товарищи отступились отъ насъ; но сейчасъ придетъ другой защитникъ.
   Говоря это онъ повернулся и въ одно мгновенье исчезъ изъ глазъ далмата и молодой дѣвушки. Доминико хотѣлъ во чтобы ни стало спасти. Беатриче и рѣшился для этого сдѣлать все отъ него зависящее.
   Вскорѣ за тѣмъ на мѣстѣ возмутительной сцены явилось новое лицо.
   Около стараго домика, выкрашеннаго красною краскою лежала негодная къ употребленію гондола съ изорванною палаткою. Послѣдняя вдругъ распахнулась и сборщикъ увидѣлъ исхудалое, избитое, окровавленное лице съ страшно сверкавшими глазами. Обладатель этого лица вскочилъ однимъ прыжкомъ въ мясную лавку, помѣщавшуюся въ красномъ домикѣ, схватилъ большой ножъ и подбѣжалъ къ сбирамъ съ такимъ проворствомъ, котораго никакъ нельзя было ожидать отъ него, судя по его истомленному виду. Изумленный далматъ стоялъ нѣсколько минутъ не говоря ни слова..
   Но впрочемъ онъ вскорѣ оправился и крикнулъ сбирамъ:
   -- Арестовать этого убійцу!
   Но сбиры не трогались съ мѣста, испуганные неожиданнымъ появленіемъ страшнаго незнакомца.
   -- Это Орселли-ле-Торо! послышалось въ толпѣ.-- Это братъ Беатриче, но не убійца!...
   -- Онъ имѣетъ право защищать свою сестру! говорили другіе.
   -- Пусть поговоритъ съ сборщикомъ!..
   -- Но бойтесь его! это не разбойникъ, но честный гондольеръ.
   -- Выслушаемъ его! выслушаемъ!
   -- Орселли силенъ, какъ дубъ, и смѣлъ, какъ корсаръ!
   -- Сборщику не легко будетъ справится съ нимъ!
   -- Онъ переломитъ копья стрѣлковъ!
   -- Заступимся за него!
   Шумъ возрасталъ съ каждымъ мгновеніемъ. Чѣмъ болѣе чернь кричала, тѣмъ болѣе она раздражалась и ожесточалась. Имя Орселли, доказывавшаго своими поступками, что онъ не боится ни дожа, ни сената, ни сбировъ, воодушевило всѣхъ, возбудило отвагу даже въ самыхъ робкихъ и нерѣшительныхъ. Имъ казалось, что само Провидѣніе ниспослало имъ предводителя и защитника.
   Очутившись наконецъ лицомъ къ лицу съ своимъ врагомъ, Орселли сдѣлалъ своимъ товарищамъ знакъ молчать и проговорилъ грустнымъ голосомъ;
   -- Товарищи! Венеція не должна терзать сама себя и пить свою собственную кровь. Не начинайте безплодной борьбы; единственнымъ результатомъ которой будетъ только радость чужеземцевъ, поклявшихся способствовать всѣми силами гибели республики. Не топчите же въ грязь знамя Венеціи, не допустите, чтобы васъ убивали эти наемники, на содержаніе которыхъ употребляются послѣднія сокровища Святаго Марка! Берегите свои силы и энергію лучше на защиту нашего свободнаго города. Я вышелъ изъ своего убѣжища не для того, чтобы бить и умерщвлять слугъ Совѣта Десяти, но съ цѣлью предать имъ себя:
   Но, замѣтивъ, что эти неожиданныя увѣщанія произвели довольно дурное впечатлѣніе на торговцевъ и рыбаковъ, Орселли измѣнилъ тонъ и продолжалъ обращаясь къ сборщику:
   -- Вы видите, синьоръ Азанъ, что я могъ бы однимъ словомъ заставить эту толпу броситься на васъ. Вчера я, пожалуй бы, не оказался такимъпокорнымъ, такъ какъ вы преступили приказъ благороднаго дожа Виталя; но я одумался въ тюрьмѣ, и мнѣ совѣстно теперь быть причиною безполезной рѣзни. Я не желаю отвѣчать за проливаемую кровь.... Я говорю съ вами, синьоръ Азанъ, такъ смиренно, потому что вижу въ вашихъ рукахъ бѣлый жезлъ, который представляетъ для меня законъ. Не хочу оскорбить васъ, но мнѣ кажется, что я имѣю право говорить о своей сестрѣ. Если я выдаю добровольно себя, то вы должны освободить ее.
   Іоаннисъ презрительно покачалъ головою.
   -- Я не могу измѣнить своего приговора, чтобы не подать дурнаго примѣра, отвѣчалъ Азанъ. Твоя сестра ослушалась приказаній! сената, и я осудилъ ее за это. О ней, слѣдовательно, говорить нечего; что же касается до тебя, то ты можешь обратиться къ дожу и сенату.
   -- Хорошо! отвѣтилъ со вздохомъ Орселли. Не стану спорить съ вами. Но позвольте мнѣ сказать только нѣсколько словъ Беатриче пока еще есть возможность. Вамъ нечего бояться меня: я вовсе. не думаю и не желаю противиться! Стрѣлки утащутъ меня снова въ тюрьму; но я надѣюсь что сестрѣ позволятъ обнять въ послѣдній разъ старую Нунціату и дѣтей, прежде чѣмъ ее продадутъ въ рабство.... Я хотѣлъ бы дать ей хорошій совѣтъ, какъ утѣшить бѣдную мать и маленькихъ братьевъ.
   Эта мольба не тронула далмата, но онъ боялся разозлить отказомъ вспыльчиваго Орселли и позволилъ ему поговорить съ Беатриче, отступивъ самъ на нѣсколько шаговъ, чтобы его не заподозрѣли въ желаніи подслушать ихъ разговоръ.
   Беатриче была очень блѣдна и взволнована. Она разсчитывала на помощь брата, и сердце ея преисполнилось невыразимой радости, когда Орселли явился такъ неожиданно. Но послѣ того, какъ она увидѣла, что онъ не только не защищаетъ ее, по наоборотъ какъ будто робѣетъ, ей показалось, что все это ни болѣе, ни менѣе какъ страшное сновидѣніе или галлюцинація. Молча и неподвижно сидѣла она, потерявъ всякую способность мыслить и соображать, а когда братъ схватилъ ее за руку, она задрожала, точно къ ней прикоснулась змѣя.
   Гондольеръ устремилъ на нее взглядъ невыразимой нѣжности.
   -- Дорогая моя! произнесъ наконецъ Орселли: думали ли мы, что надъ нами разразится такое несчастіе? Надъ тобою, такою молодою, доброю и веселою, сжалились бы даже морскіе разбойники. Тебя любили всѣ за веселость и привѣтливость, и вотъ ты сдѣлалась игрушкою человѣка, потерявшаго давно стыдъ и честь! Пресвятая Дѣва, какое горе для бѣдной матери! До сихъ поръ я исполнялъ всѣ твои желанія и капризы, повиновался одному твоему взгляду, одной твоей улыбкѣ, а теперь тебѣ самой придется повиноваться грубымъ приказаніямъ человѣка, который купитъ тебя, какъ какой-нибудь товаръ.... Скажи же мнѣ теперь, Беатриче: понимаешь ли ты весь ужасъ рабства?
   Хорошенькая пѣвица повисла на шеѣ брата и, казалось, никакая сила не была въ состояніи оторвать ее отъ него. Смѣлость и энергія, съ которыми дѣвушка говорила съ Азаномъ, исчезли, и она оказалась вдругъ слабымъ и робкимъ ребенкомъ, который плакалъ на взрыдъ, не стыдясь своихъ слезъ.
   -- О, милый братъ! лепетала пѣвица, задыхаясь отъ слезъ: я не хочу оставлять Венецію, не хочу покидать мать.... не хочу, чтобы дѣти ожидали меня напрасно.... Наша старая, убогая хижина -- это мой рай, а самый великолѣпный домъ, въ которомъ я буду жить, не имѣя собственной воли, покажется мнѣ адомъ.... Но ты силенъ и храбръ! ты не дашь меня въ обиду.... ты спасешь меня? Не правда ли, Орселли!
   -- Да, я спасу тебя отъ позора, отозвался гондольеръ какимъ-то страннымъ голосомъ: ты не будешь невольницею.... Да, ты права: мы были счастливы въ нашей бѣдности и намъ грѣшно было жаловаться... Мы пользовались свободою, имѣли добрыхъ товарищей... солнце свѣтило намъ такъ ярко, а теперь... О, я думалъ, что стѣны венеціанскаго дворца обрушатся на несправедливыхъ судей, которые приказали связать меня и бросить въ мрачное подземелье!... Сборщикъ воображаетъ, что я не могу вырвать тебя изъ ловушки, что я равнодушно допущу продажу моей сестры въ неволю, но онъ сильно ошибается, если мѣритъ меня, на свою мѣрку.
   Пока гондольеръ говорилъ эти слова, Беатриче слушала ихъ съ какимъ-то страннымъ благоговѣніемъ, и изчезнувшая было надежда начала воскресать въ ея сердцѣ. Ласковый голосъ Орселли звучалъ въ ушахъ молодой дѣвушки какъ чудная музыка, проникалъ ей въ душу и какъ будто возвѣщалъ ей избавленіе отъ страданій и слезъ.
   Голосъ Азана напомнилъ дѣйствительность.
   -- Ну, что же, скоро ли вы кончите нѣжничать? спросилъ грубо сборщикъ, подходя къ нимъ.
   Гондольеръ вздрогнулъ, взглянули, на небо, на безмолвную толпу, на безстрастныхъ сбировъ, приближавшихся медленнымъ шагомъ наемниковъ и шепнулъ сестрѣ:
   -- Помолись Богу!
   -- За злыхъ, Орселли? спросила она, удивляясь рѣзкой перемѣнѣ въ голосѣ брата.
   -- Нѣтъ, сестра, не за злыхъ, но за меня, отвѣтилъ гондольеръ торжественнымъ тономъ.
   -- За тебя, добраго и великодушнаго.... за тебя, который никогда не причинялъ никому вреда?
   -- Все равно, повторилъ нетерпѣливо молодой человѣкъ: молись, чтобы Создатель простилъ мнѣ зло, которое я сдѣлаю..... чтобы не пала на мою голову кровь, которую я пролью.
   -- Какъ, ты хочешь убить этого человѣка? воскликнула дѣвушка, указывая на Азана Іоанниса.
   -- Можетъ быть, но помолись же за меня Богу! повторилъ съ усиліемъ Орселли, между тѣмъ какъ по его исхудалымъ, загорѣлымъ щекамъ текли крупныя, слезы.
   -- А какъ ты думаешь, Беатриче, спросилъ онъ, напрасно стараясь подавить овладѣвшее имъ волненіе, приметъ ли Джіованна ди-Понте подъ свое покровительство нашихъ маленькихъ братьевъ, если-бъ ты внезапно умерла?.
   -- Я думаю, что она не оставила бы ихъ, она такъ добра, такъ любитъ насъ!... Да къ тому же наша мать кормилица Валеріано Сіани! добавила она съ горькою усмѣшкою.
   -- Ну, а что ты предпочла бы: неволю или смерть? продолжалъ гондольеръ, смотря съ любопытствомъ на прекрасное лицо Беатриче. Не предпочла ли бы ты лучше умереть, чѣмъ быть разлученною на вѣкъ съ близкими тебѣ и принадлежать господину, капризы котораго будутъ для тебя закономъ?
   -- О, да, милый братъ! отвѣтила она, съ живостью цѣлуя его:-- я не поколебалась бы выбрать смерть вмѣсто неволи.
   -- О, если такъ, то умри! крикнулъ онъ вдругъ, какъ помѣшанный, поднимая свой ножъ. Это единственное средство, которое осталось мнѣ, чтобы защитить твою честь и свободу! прибавилъ онъ, вонзивъ ножъ въ сердце сестры.
   Смертельно раненая и обливаясь кровью, Беатриче зашаталась и свалилась на землю, какъ колосъ, срѣзанный серпомъ, на глазахъ пораженныхъ ужасомъ зрителей.
   Все совершилось такъ неожиданно, такъ быстро, что никто изъ присутствующихъ не успѣлъ предотвратить катастрофу.
   Совершивъ преступленіи, молодой убійца направился не ровными шагами къ далмату, оцѣпенѣвшему отъ страха при видѣ глазъ гондольера, сверкавшихъ огнемъ безумія и ярости.
   -- Азанъ Іоаннисъ, произнесъ глухимъ голосомъ Орселли: пролитая кровь требуетъ возмездія, а она пролилась по твоей винѣ. Теперь, когда моя сестра, моя бѣдная Беатриче, уже избавлена отъ твоихъ возней, я уже не боюсь тебя и сдѣлаю, что надо. Я не отступлю ни на шагъ передъ твоими стрѣлками, и даже имя дожа не защититъ тебя. Ты вырвалъ мое сердце, но за то принадлежишь теперь мнѣ...
   Между тѣмъ пока гондольеръ произносилъ эти слова, Беатриче, испустила духъ при громкихъ крикахъ толпы, не сводя съ брата взгляда, въ которомъ выражались любовь и прощеніе.
   Орселли не успѣлъ высказать своей угрозы, какъ былъ тотъ часъ же окруженъ сбирами и сборщикомъ, звавшимъ на помощь стрѣлковъ. Но гондольеръ однимъ порывистымъ движеніемъ повалилъ сбировъ и кинулся на далмата: онъ изломалъ его жезлъ, принудилъ его стать на колѣна и заставилъ коснуться лицемъ крови Беатриче.
   Но сильное волненіе потрясло организмъ Орселли до такой степени, что ярость его смѣнилась моментально полнѣйшимъ изнеможеніемъ.
   Колѣна его подогнулись, и онъ, выпустивъ изъ рукъ Азана, грохнулся на землю, около убитой сестры.
   Лице дѣвушки напомнило ему о его преступленіи.
   Въ теченіи нѣсколькихъ минутъ онъ смотрѣлъ пристально на трупъ и наконецъ разразился дикимъ смѣхомъ, похожимъ на хохотъ помѣшаннаго.
   Объятая ужасомъ толпа разступилась передъ прибѣжавшими стрѣлками, но тѣ не осмѣлились однако прицѣлиться въ убійцу. Казалось, что Богъ, сжалившись надъ нимъ, лишилъ его разсудка, чтобы избавить отъ мученій совѣсти и человѣческаго суда.
   -- Онъ сошелъ съ ума, сказалъ Азанъ, дѣлая наемникамъ знакъ отойдти въ сторону. Мы не имѣемъ права трогать этого несчастнаго, такъ, какъ онъ ужъ наказанъ свыше.
   Невозможно было смотрѣть безъ содроганія на гондольера, обагреннаго кровью и все еще державшаго въ рукахъ ножъ.
   -- Голубушка моя, дорогая моя сестра, встань! кричалъ онъ съ отчаяніемъ, сжимая въ объятіяхъ уже холодный трупъ. Затѣмъ ты молчишь, зачѣмъ не отвѣчаешь мнѣ... мнѣ, твоему другу и брату? Развѣ ты забыла прошлое, забыла, какъ ты сидѣла у меня на колѣнахъ?... Да, ты была единственною моею радостью, единственною надеждою.... для тебя только одной работалъ я, какъ волъ.... только во имя тебя былъ я добръ къ другимъ.... Скажи, что ты прощаешь мнѣ!... Но Боже, Боже, ты не будешь, ты не можешь говорить со мною, не взглянешь, больше на меня своими кроткими голубыми глазами!... Дорогая сестра, милая моя Беатриче, встань же хоть еще разъ и взгляни на брата!
   Но видя, что дѣвушка остается молчаливою и неподвижною, гондольеръ продолжалъ:
   -- Или ты забыла, что Нунціата съ дѣтьми ожидаетъ тебя?... Кто будетъ любить ихъ и заботиться о нихъ?... Имъ однимъ будетъ страшно ночью, они захотятъ ѣсть..., будутъ звать тебя, а ты не придешь!... О, я знаю: ты страдаешь, ты не можешь придти къ нимъ!
   Онъ схватилъ ее на руки, дико озираясь по сторонамъ.
   -- Беатриче, проговорилъ онъ тихо:-- развѣ тебѣ нравится мучить меня? Я увѣренъ, что ты не умерла.... Тебѣ хочется испугать меня, чтобы удивить, когда я возвращусь домой.... Ты спрячешься за дверью и будешь ожидать меня... Потомъ ты подбѣжишь ко мнѣ, закроешь своею ручкою мои глаза и поцѣлуешь меня... О, я вижу тебя, вижу..... вижу! твердилъ онъ хриплымъ голосомъ.-- Но что это за красныя пятна?... откуда взялась эта кровь?... вѣдь. это кровь!... Кто же ранилъ тебя.... кто?...
   Никто не отвѣчалъ ему; всѣ стояли опустивъ головы.
   Нѣсколько времени ждалъ онъ отвѣта отъ Беатриче и наконецъ разсудокъ его какъ будто прояснился.
   -- О, это.... я сдѣлалъ это, воскликнулъ онъ катаясь по землѣ, я убилъ свою сестру..... убилъ мою хорошенькую, мою кроткую Беатриче!
   Доминико и нѣсколько другихъ рыбаковъ старались поднять его, чтобы увести съ рынка, но онъ отбивался отъ нихъ съ неестественною силою, не желая разставаться съ трупомъ сестры. Наконецъ Доминико, возмущенный до нельзя этой ужасной сценою, обратился къ товарищамъ:
   -- Не пора ли пойдти просить правосудія у нашего милостиваго дожа Виталя Микели? спросилъ онъ.
   Всѣ присутствующіе подняли молча руки, въ знакъ согласія на его предложеніе.
   Сбиры и стрѣлки не рѣшились остановить безоружную чернь и поспѣшили пропустить ее.
   -- Ба! произнесъ Азанъ, окидывая равнодушнымъ взглядомъ трупъ дѣвочки: Сенатъ не можетъ сдѣлать ничего за это происшествіе. Кто-жъ могъ предвидѣть, что этотъ сумасшедшій плебей накинется на сестру, а не на меня? Я не виноватъ во всемъ этомъ! закончилъ далматъ, оставляя рынокъ.
   

ГЛАВА XVIII.
Несчастный нищій и странный торговецъ.

   Во дворѣ дома ди-Понте шумѣлъ каскадъ, изъ розоваго гранита, высѣченнаго въ арабскомъ вкусѣ и къ которому былъ привѣшенъ на цѣпочкѣ желѣзный кубокъ. Водоемъ этотъ былъ устроенъ для нищихъ, которые, слѣдуя разъ заведенному обычаю, приходили каждое утро и каждый вечеръ за порціею, которую выдавалъ имъ богатый купецъ.
   На другое утро послѣ описаннаго въ послѣдней главѣ происшествія, Джіованна ди-Понте, возвращаясь съ Франческою изъ церкви, услышала необыкновенный шумъ и крики, раздававшіеся во дворѣ. Заинтересованная этимъ, дѣвушка остановилась, для того чтобъ узнать въ чемъ дѣло.
   Толпа нищихъ окружила съ бранью и угрозами какого-то молодого человѣка, опустившагося въ сильнѣйшемъ изнеможеніи на ступени фонтана и старавшагося закрыть свое лице изорваннымъ плащемъ. Онъ поднесъ было ко рту желѣзный кубокъ, ко послѣдній былъ вырванъ изъ его рукъ толстякомъ, съ краснымъ лицемъ и маленькими, заплывшими жиромъ, глазами.
   -- Клянусь именемъ Панкраціо, что ты явился сюда совершенно напрасно! кричалъ гнѣвно толстякъ.-- Развѣ ты принадлежишь къ числу кліентовъ синьора ди-Понте?.... Убирайся, негодяй, и не приходи сюда никогда оспаривать нашу порцію'..... Молился ли ты, подобно мнѣ, десять лѣтъ изо дня въ день за благородныхъ хозяевъ этого дома? Считалъ ли ты за священную обязанность присутствовать ежедневно при раздачѣ милостыни великодушнаго Бартоломео?
   -- Клянусь именемъ Корпозеко, пищалъ другой нищій, длинный и худой, какъ жердь, что безсовѣстно вырывать кусокъ хлѣба у насъ, бѣдныхъ, голодныхъ и страждущихъ!.... Ты не знакомъ немъ, и мы не можемъ отвѣчать за тебя.
   Молодой человѣкъ, готовый лишиться чувствъ отъ истощенія, не отвѣчалъ.
   -- Я, басилъ Панкраціо, хоть дѣлаю честь кухнѣ нашего благодѣтеля. Видите мои руки, грудь и ноги? вѣдь я такъ толстъ, что едва хожу. А кому одолженъ я своею дородностью, если не добрѣйшему негоціанту, который осыпаетъ насъ милостями? Мы должны быть признательными, и я не позволю каждому встрѣчному и поперечному бродягѣ злоупотреблять добротою нашего покровителя.
   -- Да, ты правъ, замѣтилъ Корпозеко, показывая незнакомцу костлявый кулакъ: мы не позволимъ никому лишать насъ нашихъ привилегій! Мы хотимъ одни пользоваться милостію Бартоломео ди-ІТонте и не допустимъ чужихъ втереться къ нему.... Будь у меня сила, я вышвырнулъ бы его отсюда, какъ больную собаку. Я прошу милостыню только потому, что не могу ни работать, ни сдѣлаться начальникомъ разбойниковъ. Ноги мои такъ худы, что едва поддерживаютъ меня, а руки мои слабы, какъ у ребенка и....
   Слова его были прерваны взрывомъ громкаго смѣха. То смѣялась Франческа, которая протолкалась къ фонтану и приказывала двумъ африканскимъ невольникамъ принести немедленно кружку вина, рыбы и арбузовъ.
   -- Ай-да, Франческа! воскликнулъ Панкраціо. Пресвятая Дѣва дала ей заразъ и доброе сердце и прекрасную наружность. Мнѣ хотѣлось бы быть золотыхъ дѣлъ мастеромъ, вдовымъ, бездѣтнымъ, чтобы жениться на ней и покрыть ее брилліантами. Очень досадно, что я женатъ уже въ третій разъ и Богъ наградилъменя тремя мальчиками и четырьмя дѣвочкамй!
   -- Да это славная, богобоязненная дѣвушка, проговорилъ Корпозеко. Она весела и рѣзва какъ жаворонокъ. Я желалъ бы быть молодымъ и прекраснымъ гондольеромъ, чтобы пѣть ей про любовь и катать ее по морю, какъ принцессу, но, къ несчастью, я слабъ и хворъ.
   Невольники между тѣмъ исполнили приказаніе Франчески. Видя, что она намѣрена поднести незнакомцу вина, Панкраціо овладѣлъ, кружкою съ изумительною быстротою и ловкостью, которыхъ и невозможно было подозрѣвать въ такомъ слонообразномъ человѣкѣ. Выпивъ громадный глотокъ, онъ передалъ Корпозеко кружку съ словами:
   -- Каждому по глоточку!
   Въ то же время остальные нищіе бросились на принесенную рыбу и плоды я начали уничтожать все это, не оставляя ничего молчаливому молодому человѣку, умиравшему съ голода.
   При видѣ такой наглости Франческа вспыхнула и обратилась къ нищимъ.
   -- Какъ вамъ не стыдно воровать часть, назначенную этому несчастному? сказала она съ негодованіемъ. Развѣ вы не знаете, что этотъ бѣднякъ гость моего господина, потому что пришелъсюда усталымъ и истощеннымъ отъ голода? Вѣдь здѣсь пристанищене для васъ однихъ, а для всѣхъ страждущихъ?! Не будьте же такъ наглы, а иначе синьоръ Бартоломео прикажетъ прогнать васъ палками, какъ только я доведу до его свѣдѣнія о вашихъ поступкахъ.
   -- Полно говорить вздоръ, несравненная Франческа! возразилъ Панкраціо. Никогда Бартоломео ди-Понте не прикажетъ прогнать насъ, потому что тогда не кому будетъ расточать ему похвалы по всему городу. Но я прощаю тебѣ твои угрозы, потому что знаю, какъ женщины любятъ новыхъ липъ.
   -- Берегись! добавилъ Корпозеко. Берегись, какъ бы не посыпался, по твоей милости, градъ проклятій на твоего господина, когда онъ выйдетъ прогуляться на площадь Святаго Марка! Мы знаемъ лучше тебя, кто стоитъ или не стоитъ милостыни.... Прикажи же африканцамъ вытолкать этого бродягу, а иначе мы сдѣлаемъ это сами.
   Горничная онѣмѣла отъ гнѣва.
   Между тѣмъ Джіованна, приблизившаяся-незамѣтно для нищихъ, вошла вдругъ въ средину ихъ. Они почтительно разступились предъ нею, не переставая однако ворчать.
   -- Такъ вы не боитесь дѣйствовать противъ заповѣдей Господа, Бога, именемъ Котораго вы питаетесь? проговорила-молодая дѣвушка, съ негодованіемъ.-- Такъ у васъ нѣтъ жалости къ другимъ, между тѣмъ какъ вы требуете ея для себя? Такъ вы считаете только себя въ правѣ просить милостыню.... хотите, одни пользоваться нашимъ состраданіемъ?
   -- Нѣтъ, синьора, нѣтъ! отозвался толстый Панкраціо; но если человѣкъ вынужденъ жить милостью благодѣтелей, то ему очень грустно, видѣть, что его кусокъ хлѣба отдается чужому, пришедшему неизвѣстно откуда.
   -- Значитъ, вы относитесь къ нему такъ недоброжелательно единственно изъ жадности?
   -- Онъ молодъ и можетъ работать, замѣтилъ Корпозеко угрюмо.-- Это просто лѣнтяй. Зачѣмъ же поощрять лѣнь?
   -- А на какомъ основаніи говорите вы это? спросила Джіованна съ презрѣніемъ.-- Какъ же можно обвинять человѣка въ чемъ бы то ни было, не зная его? Развѣ разспрашиваютъ о причинахъ бѣдности прежде оказанія помощи? Развѣ можно оскорблять погибающаго, вмѣсто того чтобы протянуть ему руку помощи? Надо поставить человѣка на ноги, а потомъ ужъ и спрашивать, отчего онъ упалъ. Іисусъ Христосъ спасъ насъ всѣхъ цѣною своей крови, не дѣлая различія между виновными и невиновными. Сколько изъ васъ можетъ утверждать, что не заслужилъ испытаній, ниспосланыхъ ему Господомъ Богомъ? Неужели же вы всѣ образцы кротости, храбрости и трудолюбія? Вы говорили недавно, что молитесь постоянно за насъ. Но неужели вы думаете, что мы облегчаемъ, по мѣрѣ возможности, ваши страданія только подъ тѣмъ условіемъ, чтобы вы молились за насъ и хвалили по всему городу? Если вы думали такимъ образомъ, то разувѣрьтесь въ этомъ и дайте моимъ невольникамъ хорошій примѣръ, стараясь помочь этому несчастному, который изнемогъ отъ голода.
   Говоря это, дѣвушка сдѣлала Франческѣ знакъ раздать роптавшимъ нищимъ назначенныя имъ деньги. Служанка не могла удержаться, чтобы не замѣтить Панкраціо и Корпозеко:
   -- Вы еще счастливы, что отдѣлались такъ дешево.-- Синьора ужъ слишкомъ добра! Если-бъ вы имѣли дѣло со мною, то ушли бы отсюда съ пустыми руками, карманами и желудками!
   -- Вы все шутите, драгоцѣнная Франческа, отвѣтилъ Панкраціо съ ужимкою.-- Но я не могу обижаться на васъ, потому что вы заботитесь о насъ, какъ мать о своихъ дѣтяхъ....
   -- Да, замѣтилъ Корпозеко съ горькою улыбкою:-- служанкѣ приказано заботиться о насъ, а сама синьора заботится о молодомъ человѣкѣ, пришедшемъ Богъ знаетъ откуда.
   -- Молчите, змѣиные языки! вскричала Франческа.-- Да ниспошлетъ на васъ Господь всѣ тѣ болѣзни, на которыя вы жалуетесь теперь совершенно напрасно! Это было бы справедливымъ наказаніемъ за вашу неблагодарность. Собаки и тѣ лучше васъ: онѣ не накидываются на тѣхъ, кто даетъ имъ подачку.
   Корпозеко, взбѣшенный послѣднимъ замѣчаніемъ служанки, выпрямилъ свой длинный, худой станъ и произнесъ своимъ визгливымъ голосомъ:
   -- Вы говорите, что я не стою и собаки -- пусть будетъ такъ!... Но я презираю женщинъ, которыя болтаютъ какъ попугаи, сами не зная что, и не связываюсь съ ними. Не смотря на вашу брань, я все же буду ходить по городу съ гордо поднятою головою, такъ какъ всѣ знаютъ меня за честнаго и совѣстливаго нищаго, прибавилъ онъ, взглянувъ мелькомъ на незнакомца.
   Франческа пожала плечами и молча отвернулась, между тѣмъ какъ Джіованна приказала невольникамъ подойти къ молодому человѣку.
   -- Отнесите этого несчастнаго въ садъ, на ступени фонтана! продолжала она.-- Франческа, употреби всѣ силы, чтобы возвратить его къ жизни и возстановить его силы.... Идите же. Я скоро догоню васъ.
   Служанка и невольники поспѣшили исполнить приказаніе Джіованяы, а нищіе разошлись въ разныя стороны.
   Молодую дѣвушку волновали какія-то странныя предчувствія. Ночная сцена на берегу, во время бури, сильно подѣйствовала на ея сердце и умъ: она любила теперь ужъ не слѣпою любовью, а отдавала себѣ строгій отчетъ въ своихъ чувствахъ. Ей казалось, что несчастье, постигшее гордаго Сіани, приблизило его къ ней.
   Онъ сталъ теперь ей равнымъ; пропасть, раздѣлявшая ихъ до сихъ поръ, исчезла; она была почти готова радоваться приговору сената относительно Валеріано. Наконецъ-то она могла считать его вполнѣ своимъ: онъ не будетъ больше мечтать о славѣ и почестяхъ, онъ отдастся всецѣло любви и будетъ думать только о ней, о ней, дочери простаго купца, которая задалась мыслью вознаградить его за обманутое честолюбіе. Но что же сдѣлалось съ нимъ послѣ ужасной ночи, въ которую она встрѣтилась съ нимъ на берегу бушевавшаго моря? Увидитъ ли она его и когда будетъ это свиданіе?
   Задавая себѣ такіе вопросы, молодая дѣвушка прошла въ садъ. Увидѣвъ возлѣ фонтана невольниковъ и служанку, хлопотавшихъ вокругъ незнакомца, она отогнала преслѣдовавшую ее мысль и прибавила шагу, направляясь къ нимъ. Но каково же было ея удивленіе, когда она узнала въ блѣдномъ молодомъ человѣкѣ, слабо улыбавшемся Франческѣ, дорогаго ей Валеріано?
   Смертельная блѣдность разлилась по лицу Джіованны, и сердце ея страшно заныло.
   Тревожно осмотрѣвшись вокругъ, она приложила палецъ къ губамъ и прошептала:
   -- Валеріано! вы здѣсь! о, какъ же вы неосторожны!
   При видѣ любимой дѣвушки лучъ счастія сверкнулъ въ глазахъ Сіани, и онъ посмотрѣлъ на нее съ такою любовью, что она забыла мгновенно и свои опасенія и свое горе. Франческа удалила невольниковъ, а сама пошла къ садовой калиткѣ исполнять роль часоваго.
   Джіованна долго стояла какъ прикованная" къ мѣсту, и прекрасные глаза ея смотрѣли съ тревогою на гордое хотя и блѣдное лице патриція.
   Ей казалось, что предъ нею находится духъ, принявшій образъ Сіани, который вотъ-вотъ улетучится, если только она пошевельнется или произнесетъ хоть слово.
   Но Сіани скоро вывелъ ее изъ заблужденія. На щекахъ его вспыхнулъ яркій румянецъ, и прежняя его слабость уступила мѣсто лихорадочному оживленію. Онъ схватилъ руку молодой дѣвушки и покрылъ ее горячими и страстными поцѣлуями.
   -- Я хотѣлъ увидѣть васъ еще разъ, Джіованна, сказалъ молодой человѣкъ, такъ какъ согласился жить единственно изъ любви къ вамъ.
   -- А вамъ развѣ приходила мысль о смерти, Валеріано! спросила она съ нѣжнымъ упрекомъ.
   -- О, если-бъ не вы, то что же могло бы еще привязать меня къ этой безцѣльной и печальной жизни?! произнесъ Сіани. Меня не лишили свободы, но я покинутъ всѣми: меня никто не хочетъ знать, и даже лучшіе изъ друзей отвернулись отъ патриція, заподозрѣннаго въ измѣнѣ сенатомъ.... Да, Джіованна, я отверженникъ.... я изгнанъ изъ дома своихъ предковъ, лишенъ всѣхъ правъ гражданства и не смѣю просить ни у кого участія. Даже дожъ Виталь Микели, мой дядя, который любилъ меня, какъ сына, отвергъ мои услуги; я не могу теперь даже стать въ ряды бойцовъ за благо родины!
   -- Господи Іисусе Христе! Что же вы сдѣлали такое, Валеріано! чѣмъ возстановили вы всѣхъ противъ себя до такой степени?
   -- Ничѣмъ, клянусь Богомъ! Прежде я выигрывалъ сраженія, возбудилъ во многихъ зависть, когда согласился ѣхать посломъ въ Византію, а потомъ я сдѣлалъ громадную ошибку, не убивъ Мануила Комнена, чѣмъ избавилъ бы республику отъ многихъ опасностей. Теперь враги ставятъ мнѣ въ вину этотъ поступокъ; они хотятъ довести меня до отчаянія въ надеждѣ, что я сдѣлаю какой-нибудь отчаянный шагъ, который поможетъ имъ сжить меня со свѣта. Но они сильно ошибаются: я не доставлю имъ этого удовольствія. Я не нахожу, чтобы были въ правѣ наказать меня за то только, что я отказался убить безоружнаго. Никогда потомокъ знаменитыхъ Сіани не согласится быть убійцею.... а тѣмъ болѣе тотъ, который любитъ васъ, Джіованна!
   -- О, Валеріано! проговорила молодая дѣвушка: мнѣ кажется, что люди забываютъ все, когда дѣло касается интереса. Но что намъ за дѣло до всею этого?! Чѣмъ больше стараются унизить васъ.... чѣмъ больше заставляютъ васъ страдать, тѣмъ сильнѣе я привязываюсь къ вамъ. Пусть всѣ ваши друзья оставятъ васъ, я буду васъ любить и останусь вѣрна!
   Молодой человѣкъ сжалъ руку благородной дѣвушки.
   -- Ахъ, Джіованна, я чувствую, что не въ силахъ бороться съ судьбою, но благодарю Бога за то, что Онъ послалъ мнѣ въ утѣшеніе вашу безграничную преданность! проговорилъ онъ съ чувствомъ. Я мучился невыносимо, встрѣтивъ одну неблагодарность со стороны тѣхъ, отъ кого менѣе всего могъ ожидать этого. Надменные патриціи не могутъ простить мнѣ безуспѣшность моего посольства. Купцы, кораблями которыхъ овладѣлъ Мануилъ, обвиняютъ меня въ своемъ раззореніи. Народъ проклинаетъ меня, потому что на него положили новую подать и насильно уводятъ изъ его среды самыхъ молодыхъ и здоровыхъ, чтобы воевать съ Комненомъ.... Словомъ, я -- низвергнутый съ пьедестала кумиръ, надъ которымъ потѣшаются даже дѣти, швыряя въ него камнями.... Вся жизнь человѣка основывается на словахъ Бренна: "горе побѣжденнымъ!" {Бреннъ былъ предводителемъ Галловъ, разбитыхъ римскимъ диктаторомъ Каммиломъ. Примѣчаніе редактора.} Склоняющіеся предъ силою презираютъ слабость.... Вы сейчасъ видѣли этому примѣръ: нищіе, которые нуждаются во всемъ, оказались безжалостными ко мнѣ, потому что я падалъ на ихъ глазахъ отъ истощенія силъ.
   -- Простите этимъ необразованнымъ людямъ, Валеріано! произнесла тихо. Джіованна.-- Развѣ у васъ нѣтъ другихъ судей, болѣе безпристрастныхъ и справедливыхъ?
   -- Да, Джіованна, есть, но они заблуждаются. Одна только женщина способна облегчить душевныя страданія. Она великодушно протягиваетъ руку погибающему и спасаетъ его. Если она и поддается иногда обаянію побѣдителя, то не оскорбляетъ побѣжденнаго.... Повѣрьте, что я не приблизился бы въ такомъ ужасномъ положеніи къ дому господина ди-Понте, еслибъ не надѣялся встрѣтить здѣсь васъ.
   -- Умоляю васъ, Валеріано, никогда и не сомнѣваться во мнѣ.... Я хотѣла бы забыть васъ, но не могу: я постоянно вижу васъ предъ собою, слышу вашъ милый голосъ. Когда клевещутъ на васъ при мнѣ, я страдаю невыразимо.... Если я узнаю, что вы заключены въ темницу, то я не перенесу этого..... Если же вы рѣшитесь бѣжать, мысль моя полетитъ вслѣдъ за вами.....
   -- Но скажите же мнѣ, перебилъ Сіани, сжимая руки молодой дѣвушки съ безпредѣльной радостью:хватитъ ли у, васъ смѣлости оставить своего отца, этого алчнаго купца, который раздѣляетъ ненависть венеціянцевъ ко мнѣ, чтобы слѣдовать за мною, искателемъ приключеній?
   Джіованна вздрогнула и взглянула съ недоумѣніемъ на молодаго человѣка, отважившагося сдѣлать ей подобное предложеніе.
   Но онъ не замѣтилъ этого и продолжалъ съ увлеченіемъ:
   -- Еслибъ вы рѣшились раздѣлить со мною скитальческую жизнь, я отомстилъ бы всѣмъ неблагодарнымъ, потому что сталъ бы служить Венеціи, не подчиняясь никому, и сражался бы съ ея врагами. Въ настоящее время, когда византійская имперія представляетъ собою ни болѣе, ни менѣе, какъ пурпуровый лоскутъ, изъ котораго каждый смѣльчакъ можетъ выкроить себѣ герцогскую мантію, я могъ бы сдѣлать многое и пожалуй даже возвелъ бы васъ на тронъ. Вашъ отецъ простилъ бы намъ, потому что его честолюбіе было бы удовлетворено вполнѣ.
   -- Зачѣмъ вы стараетесь обольщать меня мечтами, которымъ не суждено никогда сбыться, Валеріано! И зачѣмъ мнѣ все это? Я не честолюбива и не желала бы ничего, кромѣ возможности жить съ вами вдали отъ всего свѣта, не привлекая ни чьихъ взглядовъ и не возбуждая ни въ комъ зависти?
   -- Такая спокойная жизнь немыслима для насъ, Джіованна, потому что нашей любви угрожаютъ со всѣхъ сторонъ. Ваша красота, вашъ характеръ воспламенили не одно мое сердце, и мои соперники радуются теперь моему паденію. Но въ Венеціи мнѣ нельзя бороться съ ними, а какъ же я удалюсь отсюда безъ васъ.... какъ оставлю я васъ одну, когда знаю, что мои враги будутъ добиваться вашей руки, и Бартоломео ди-Понте принудитъ васъ избрать одного изъ нихъ?
   -- Отецъ мой не прибѣгнетъ къ насилію; чтобы заставить меня выйти за мужъ за кого бы то ни было! возразила съ убѣжденіемъ Джіованна. Онъ любитъ меня искренно и не захочетъ сдѣлать меня несчастною на всю жизнь.
   -- Онъ гордъ, Джіованна, а гордость можетъ заставить его сдѣлать такой поступокъ, который погубитъ все. Если онъ смотритъ ца свою дочь, какъ на орудіе для достиженія своихъ честолюбивыхъ цѣлей, онъ воспользуется этимъ орудіемъ, хотя бы оно и могло сломаться въ его рукахъ.
   -- Вы не справедливы къ нему, сказала Джіованна съ меланхолическою улыбкою.-- Но не унывайте, Валеріано: я клянусь вамъ именемъ Господа нашего Іисуса Христа, что останусь вамъ вѣрною до гроба и съумѣю противустоять всѣмъ угрозамъ и просьбамъ....
   При этихъ словахъ дверь быстро отворилась и въ комнату вбѣжала взволнованная Франческа.
   -- Разставайтесь скорѣе! сказала она молодымъ людямъ: сейчасъ пришелъ Азанъ Іоаннисъ въ сопровожденіи трехъ разнощиковъ. Онъ желаетъ видѣть немедленно нашего господина.... я не ожидаю ничего хорошаго отъ посѣщенія такой зловѣщей птицы.
   -- Я ухожу, Джіованна, и уношу съ собою вашу клятву, сказалъ Сіани, вставая и протягивая ей руку.
   -- Да, да, идите, Валеріано! проговорила торопливо дѣвушка: если мой отецъ увидитъ васъ здѣсь, то онъ обвинитъ меня въ непослушаніи....
   Въ это самое время Бартоломео ди-Понте ходилъ большими шагами въ замѣтномъ волненіи по одной изъ обширныхъ залъ своего роскошнаго дома, наполненной всевозможными произведеніями искусства и образцами предметовъ торговли, разставленными съ самою мелочною заботливостью. Тутъ было собрано все, что придумала любовь къ роскоши и что служило выраженіемъ нравовъ и различныхъ степеней развитія народовъ.
   Бартоломео останавливался по временамъ, чтобы бросить тоскливый взглядъ на большой каналъ, который велъ къ морю и по которому въ былое время носились его богатые корабли, нагруженные сокровищами.
   -- И такъ, я потерялъ все! шепталъ съ тоскою негоціантъ, сжимая руками пылающую голову. И такъ я напрасно трудился въ теченіе столькихъ лѣтъ какъ послѣдній изъ поденьщиковъ! Цѣною безсонныхъ ночей, цѣною безчисленныхъ, заботъ я съумѣлъ, не смотря на свое плебейское происхожденіе, создать себѣ блестящее положеніе, пріобрѣсть богатство и сдѣлаться популярнымъ не менѣе любаго изъ патриціевъ, побѣдившихъ сарацынъ и стоящихъ во главѣ венеціанской республики. Цѣлая армія прикащиковъ и матросовъ повиновалась моей волѣ; я пріобрѣлъ себѣ земли, корабли, дома и замокъ.... и вотъ теперь все исчезло какъ сонъ, по милости Мануила Комнена, вздумавшаго ограбить публично венеціанскихъ купцовъ....
   Стукъ отворившейся двери прервалъ наконецъ нить печальныхъ мыслей, терзавшихъ купца.
   Бартоломео поднялъ глаза и увидѣлъ своего негра Абу-Кассима.
   -- Господинъ, сказалъ почтительно негръ: трое иностранцевъ желаютъ васъ видѣть и просятъ позволенія войти къ вамъ.
   -- Трое иностранцевъ! Боже мой, и теперь-то нѣтъ мнѣ ни минуты покоя! воскликнулъ нетерпѣливо ди-Понте. А кто они такіе, Кассимъ?
   -- Должно быть, купцы съ Архипелага, или изъ Сиріи, господинъ! отвѣчалъ невольникъ. Одинъ изъ нихъ принесъ тюкъ! добавилъ онъ.
   -- О, скажи имъ, Абу-Кассимъ, скажи, что я боленъ, что не покупаю ничего въ настоящее время, по случаю войны.... говори, что придетъ тебѣ въ голову.-- И да унесетъ ихъ чертъ вмѣстѣ съ ихъ тюкомъ!
   -- Однако ихъ привелъ сюда Азанъ Іоаннисъ, господинъ! замѣтилъ было негръ....
   Но прежде чѣмъ купецъ успѣхъ отвѣтить, въ комнату вошелъ самъ далматъ, сопровождаемый тремя разнощиками, изъ которыхъ одинъ сгибался подъ тяжестью большаго тюка.
   Бартоломео нахмурился и подошелъ къ непрошеннымъ посѣтителямъ.
   Какъ вы осмѣлились войти сюда безъ моего позволенія? спросилъ онъ рѣзко. Зачѣмъ вы явились ко мнѣ? Я не покупаю теперь и не буду покупать!
   -- Напрасно, Бартоломео! произнесъ мягко Азанъ. Почему вы знаете: можетъ быть, господинъ Заккаріасъ предложитъ вамъ такую выгодную сдѣлку, что счастье улыбнется вашему дому опять?
   Говоря это, онъ сдѣлалъ знакъ торговцу развязать тюкъ и выложить все находившеея въ немъ.
   Заккаріасъ исполнилъ приказаніе и сталъ вынимать одинъ за другимъ куски красной шелковой матеріи, прошитыя золотыми нитями, парчи, унизанныя рубинами и смарагдами, драгоцѣнные ящички, кольца и кинжалы изящнѣйшей работы.
   Но ди-Понте смотрѣлъ на всѣ эти предметы съ убійственнымъ равнодушіемь.
   -- Вы пренебрегаете моими сокровищами?! замѣтилъ Заккаріасъ съ тонкою улыбкою. Вы правы: все это ничто въ сравненіи съ той безцѣнной жемчужиною, которую я хочу предложить вамъ.... Неугодно ли полюбоваться рѣдкостью, синьоръ Бартоломео! добавилъ онъ, кивнувъ головою на Абу-Кассима, стоявшаго неподвижно въ дверяхъ залы, какъ статуя чернаго дерева.
   Купецъ, изумленный такими загадочными спорами, приказалъ негру выйти изъ комнаты.
   -- Сперва я покажу вамъ раковину, заключающую въ себѣ эту драгоцѣнность! сказалъ странный торговецъ, взявъ купца за руку и подводя его къ окну, изъ котораго виднѣлись городъ, большой каналъ, лагуны и море, сверкавшее на солнцѣ, какъ расплавленное серебро.
   -- Вотъ раковинка! произнесъ Заккаріасъ, указывая на море. А вотъ и жемчужина, прибавилъ онъ, протянувъ руку по направленію къ городу.
   При этихъ словахъ глаза его, блестѣвшіе отвагою и неукротимою энергіею, устремились на изумленнаго Бартоломео, какъ бы желая прочесть самыя сокровенныя его мысли.
   -- Какъ вы думаете, господинъ ди-Понте, спросилъ Заккаріасъ, стоютъ ли эта раковина и эта жемчужина потерянныхъ вами кораблей?
   -- Разумѣется, стоютъ; но корабли принадлежали мнѣ, отвѣчалъ ди-Понти, изумленіе котораго все возростало, между тѣмъ какъ Венеція....
   -- Будетъ вашей черезъ двадцать четыре часа, если только вы пожелаете этого.
   Честолюбивый негоціантъ задрожалъ, но тутъ же пожалъ плечами и обратился къ далмату:
   -- Зачѣмъ ты не предупредилъ меня, что привелъ ко мнѣ сумасшедшаго? спросилъ онъ сурово.
   -- Потому, отвѣчалъ далматъ, что этотъ торговецъ имѣетъ полную возможность сдержать свои обѣщанія, какими бы невѣроятными онѣ не казались. Но выслушайте его лучше до конца, господинъ Бартоломео!
   Любопытство купца было возбуждено въ высшей степени.
   Заккаріасъ продолжалъ:
   -- Управляетъ дѣлами міра сего одинъ только случай. Кто надѣется единственно на свой умъ и свою ловкость, ошибается постоянно. Всѣ усилія самыхъ опытныхъ моряковъ побѣдить бурю -- оказываются безплодны; доктора, пытающіеся излѣчить больныхъ чумою, не могутъ помочь себѣ въ самой пустой болѣзни; астрологъ, предсказывающій королямъ смерть, не предвидитъ своей собственной. Да, не служите ли и вы сами подтвержденіемъ этихъ истинъ?
   -- Что вы хотите этимъ сказать? спросилъ Бартоломео, скрывая свое безпокойство подъ маскою презрѣнія.
   -- Мѣсяца два тому назадъ, продолжалъ странный торговецъ, вы были однимъ изъ богатѣйшихъ купцовъ Венеціи. Народъ видѣлъ въ васъ своего покровителя, вы обладали настоящимъ флотомъ, который бороздилъ всѣ моря и разносилъ ваше имя по всѣмъ частямъ свѣта. Еслибъ въ то время какой-нибудь человѣкъ сказалъ вамъ, что ваши сокровища исчезнутъ, какъ по мановенію волшебнаго жезла, что ваше могущество и величіе улетучатся, какъ прекрасное сновидѣніе; еслибъ онъ добавилъ, что черезъ нѣсколько дней знаменитый и великодушный ди-Понте не только будетъ раззоренъ, но дойдетъ до крайней бѣдности,-- да и не только до бѣдности, но и до позора, будетъ брошенъ въ тюрьму, а потомъ выставленъ на площади Святаго Марка и заклейменъ рукою палача, какъ это принято дѣлать съ несостоятельными должниками,-- то что бы вы отвѣтили на это, Бартоломео! Вы бы засмѣялись и сказали бы, что предсказатель сошелъ съ ума, а между тѣмъ слова его были бы истиною.
   Купецъ не отвѣчалъ, испуганный ужасною перспективою, открывшеюся передъ нимъ. Лице его покрылось мертвенной блѣдностью, а глаза смотрѣли дико и неопредѣленно въ даль.
   -- Между тѣмъ, заговорилъ снова Заккаріасъ, осмѣлитесь ли вы утверждать теперь, что пророкъ былъ бы достоинъ наказанія?
   -- Нѣтъ, нѣтъ! пробормоталъ глухо Бартоломео, опуская голову на грудь.
   За этимъ восклицаніемъ послѣдовало гробовое молчаніе. Заккаріасъ хотѣлъ, какъ казалось, дать купцу время обдумать хорошенько весь ужасъ его положенія. Онъ посмотрѣлъ торжествующимъ взглядомъ на своихъ спутниковъ -- Кризанхира и укротителя львовъ -- и затѣмъ дотронулся рукою до плеча разорившагося негоціанта.
   -- Ну, что же, господинъ ди-Понте, сказалъ онъ съ усмѣшкою, будете ливы считать меня за сумасшедшаго, если я спрошу васъ, что согласны ли вы промѣнять ожидающій васъ позоръ на предлагаемое мною вамъ сокровище, согласитесь ли сдѣлаться венеціанскимъ дожемъ, низвергнувъ для этого дожа Виталя Микели?
   Блуждающій взглядъ Бартоломео упалъ на говорившаго. Несчастный плебей не зналъ, какъ понять такое странное предложеніе. Онъ не зналъ, смѣются ли надъ нимъ или ставятъ ему ловушку, и думалъ, что сдѣлался жертвою какихъ-нибудь злыхъ духовъ, вызванныхъ его постоянною думою объ ожидающей его грустной участи. Не открывалась ли ужъ подъ его ногами пропасть, чтобы поглотить его вмѣстѣ съ этими демонами-искусителями? Онъ обратился наконецъ къ далмату и спросилъ взволнованнымъ голосомъ:
   -- Іоаннисъ, долженъ ли я выслушивать еще этихъ волшебниковъ, которые вѣроятно потѣшаются надъ моимъ легковѣріемъ? Скажи мнѣ хоть что нибудь? Мнѣ нужно услышать твой голосъ, чтобы увѣриться въ дѣйствительности всего слышаннаго мною?!
   Далматъ подошелъ.
   -- Развѣ вы забыли, многоуважаемый господинъ Бартоломео, сказалъ онъ съ улыбкою, что я обѣщался найдти вамъ спасителя?-- Ну, я сдержалъ мое слово: этотъ разнощикъ можетъ спасти васъ, конечно при извѣстныхъ условіяхъ.
   -- Я считалъ тебя честолюбивымъ, Бартоломео, заговорилъ снова Заккаріасъ; -- но теперь мнѣ кажется, что я ошибся. Честолюбивый человѣкъ -- гибокъ и ядовитъ, какъ змѣя, онъ не знаетъ слезъ, не ослѣпляется богатствомъ и не унываетъ при первой же неудачѣ. Въ минуту своего паденія, онъ не теряетъ мужества и надѣется, что взойдетъ опять на вершину. Онъ пользуется даже своими врагами, забываетъ друзей, губитъ ихъ, если они не нужны ему больше. Нѣтъ, почтеннѣйшій ди-Понте, ты не честолюбивъ, если впадаешь въ отчаяніе изъ за потери нѣсколькихъ кораблей и не вѣришь въ возможность замѣнить патриція Виталя Микели другимъ лицемъ!
   -- Да, кто вы такой?! воскликнулъ ди-Понте, начиная терять голову въ лабиринтѣ всевозможныхъ предположеній.
   -- Кто я? возразилъ странный торговецъ съ насмѣшливою улыбкою. Я -- человѣкъ, предлагающій тебѣ могущество и готовый возвратить тебѣ твои корабли, если только ты будешь повиноваться мнѣ слѣпо и продашь свою душу!
   При этихъ словахъ Заккаріасъ взглянулъ на купца и громко разсмѣялся, замѣтивъ на лицѣ его выраженіе суевѣрнаго ужаса. Бартоломео вообразилъ, что передъ нимъ стоитъ въ человѣческомъ образѣ самъ сатана и предлагаетъ ему свою адскую сдѣлку.
   -- Ужъ не потерялъ ли я разсудокъ? произнесъ онъ печально.
   -- Оставьте вашу робость, забудьте прошлое и думайте объ одномъ будущемъ! продолжалъ искуситель.-- Вы любовались не давно Венеціей, сіяющею красотою и богатствомъ; но еслибъ вы могли заглянуть въ сердце народа, то ужаснулись бы, увидѣвъ, сколько накопилось въ немъ желчи и вражды противъ надменныхъ патриціевъ. Неудовольствіе ростетъ все болѣе и болѣе, и хотя въ данный моментъ все по видимому спокойно, но это спокойствіе только кажущееся. Пройдетъ нѣсколько дней или вѣрнѣе нѣсколько часовъ, и буря разразится: быть можетъ венеціанскій дожъ и члены сената, которые сегодня вѣрятъ въ непоколебимость своего могущества, проснутся, не далѣе какъ завтра, отъ яростныхъ криковъ взбунтовавшейся черни.
   -- Можетъ быть; но патриціи перебьютъ половину мятежниковъ -- и все будетъ по старому! замѣтилъ Бартоломео.
   -- Не думаю! возразилъ Заккаріасъ: подавить мятежъ всего венеціанскаго народа будетъ довольно трудно: усмирять чернь, когда она взбунтуется, то же, что противиться пожару, охватившему весь городъ и уничтожающему все, что попадается ему на пути.
   -- Это такъ, согласился купецъ: но гдѣ-жъ доказательство, что этотъ страшный пожаръ вспыхнетъ теперь, а не въ другое время?
   Заккаріасъ вытащилъ изъ кармана своей туники большой синій пергаментъ и подалъ его ди-Понте.
   -- Прочтите этотъ рапортъ Азана Іоанниса, который служитъ одновременно шпіономъ и сенату и мнѣ, сказалъ онъ, и вы увидите, что всѣ начальники корпорацій поклялись не слушаться больше приказаній дожа Виталя. Одни только купцы медлятъ и не знаютъ, на что имъ рѣшиться, а потому, чтобы заставить и ихъ перейти на сторону народа, намъ нужно имя человѣка, къ которому они относились бы съ полнымъ довѣріемъ и который пользовался бы такимъ уваженіемъ, что всѣ голоса были бы на его сторонѣ, когда дойдетъ наконецъ дѣло до выбора дожа изъ среды гражданъ.... Однимъ словомъ, намъ нужно ваше имя!
   -- Но вы предлагаете мнѣ смерть! проговорилъ негоціантъ, взволнованный до нельзя словами незнакомца.
   -- Смерть лучше нищеты и позора! возразилъ сухо Заккаріасъ.-- Но довольно болтать: я вижу, что тебѣ не достаетъ энергіи, Бартоломео, и потому не буду больше настаивать.... Удивляюсь только, зачѣмъ ты лелѣялъ такъ долго мечту стать выше патриціевъ, сдѣлавшись даже для этого любимцемъ народа..... когда ты ни болѣе, ни менѣе, какъ тщеславный павлинъ, гордящійся своими перьями? У тебя даже нѣ.ъ той смѣлости и предпріимчивости, какая есть у людей стремящихся къ власти!
   Бартоломео взглянулъ сурово на незнакомца и отвѣчалъ:
   -- Если у меня нѣтъ энергіи, за то есть достаточно гордости, чтобы не позволить никому оскорблять себя, господинъ Заккаріасъ! Я колеблюсь не изъ трусости. Но дѣло идетъ теперь вѣдь не о защитѣ отечества, а объ измѣнѣ ему. Ваши обѣщанія не могутъ ослѣпить меня, и я не гонюсь за блестящими призраками. Я прежде всего венеціянецъ, и хотя я врагъ сената, но не согласенъ продать Венецію, въ которой я родился, страдалъ, боролся, разбогатѣлъ.... слышите-ли! не согласенъ продать ее за всѣ сокровища міра!
   -- А кто же просить васъ продать ее? спросилъ Заккаріасъ холодно, внутренно обезпокоенный дурнымъ оборотомъ, который принималъ разговоръ.-- Вамъ въ теченіи всей жизни приходилось унижаться передъ патриціями, и я даю вамъ теперь средство отомстить имъ за себя -- вотъ и все! Но если вы не желаете пользоваться имъ, то я не буду навязываться и отыщу другаго богатаго купца, у котораго было бы поменьше щепетильности, чѣмъ у васъ.
   Онъ повернулъ было къ двери, но Бартоломео остановилъ его за руку и произнесъ умоляющимъ тономъ:
   -- Подождите еще мгновенье, Заккаріасъ! О, еслибъ вы увѣрили меня, что за вашимъ предложеніемъ не скрывается ловушки, что мнѣ не предстоитъ играть роль Искаріота, продавшаго Христа, что я не буду проклятъ народомъ, который довѣряетъ мнѣ слѣпо.... Дайте же вѣрныя гарантіи, и я подпишу нашъ договоръ своею кровью!
   Разнощикъ притворился, что подозрѣнія Бартоломео удивляютъ его въ высшей степени.
   -- Теперь ужъ вы, хотите, въ свою очередь, оскорбить меня недовѣрчивостью? замѣтилъ онъ.-- Я не понимаю вашихъ загадочныхъ вопросовъ. Потрудитесь объясниться.
   -- Скажите мнѣ: останется ли Венеція свободною? спросилъ купецъ тихимъ и не рѣшительнымъ тономъ.
   Мнимый торговецъ пожалъ плечами.
   -- Кто-жъ осмѣлится наложить на Венецію цѣпи, когда дожемъ ея будетъ могучій и богатый Бартоломео ди-Понте? отозвался онъ съ чуть замѣтною усмѣшкою.-- Ну, успокоились ли вы теперь, купецъ! согласны ли подписать договоръ?
   По купецъ продолжалъ смотрѣть на Заккаріаса все еще съ недовѣріемъ.
   -- А на чью помощь будетъ надѣяться моя прекрасная родина, если на нее нападутъ сарацины, норманны или крестоносцы? спросилъ негоціантъ.
   -- На помощь восточнаго императора, отвѣтилъ разносчикъ; а чтобы новый дожъ не сомнѣвался въ искренности императора, послѣдній пришлетъ ему цѣлый гарнизонъ для защиты Венеціи, въ случаѣ же нужды, онъ объявитъ себя даже оффиціально покровителемъ республики!
   -- Понимаю! проговорилъ со вздохомъ ди-Понте: я долженъ вытаскивать для него изъ огня каштаны. Нѣтъ, господинъ Заккаріасъ, не старайтесь больше увѣрять меня, что я могу сдѣлаться дожемъ Венеціи. Я понимаю, что не могу быть для нея ни чѣмъ инымъ, какъ тюремщикомъ.
   Заккаріасъ прикусилъ губы, понявъ, что онъ сдѣлалъ промахъ своею поспѣшностью, и что итальянская проницательность превосходитъ византійскую хитрость. Но онъ не смутился и постарался исправить ошибку.
   -- Вы впадаете въ крайности и видите все въ черномъ цвѣтѣ! возразилъ онъ, стараясь казаться безпечнымъ.-- Вы не приняли во вниманіе, что каждому дожу, необходимо имѣть сильнаго союзника, потому что чернь непостоянна, какъ море и готова завтра же разбить то чему она покланялась сегодня.... Кромѣ того, Венеція не будетъ въ состояніи отбиться одна отъ варваровъ, когда не станетъ патриціевъ, которые будутъ сосланы куда нибудь, или приглашены въ Константинополь.
   -- До этого дня она оборонялась всегда отъ враговъ покровительствомъ Святаго Марка и саблей своихъ сыновей, замѣтилъ печально ди-Понте.
   -- Ну, что же синьоръ, да или нѣтъ? спросилъ нетерпѣливо Заккаріасъ: мнѣ некогда!
   -- Дайте мнѣ подумать, прежде чѣмъ я скажу послѣднее слово! отвѣчалъ купецъ, посмотрѣвъ искоса на страннаго разнощика.
   -- Подумать?! А ты все еще продолжаешь бояться?!.. Ну, такъ и быть, сдѣлаю еще одно усиліе, чтобы побѣдить твое упорство.... Я знаю, что ты любишь свою дочь, Джіованну, больше себя; судьба ея интересуетъ тебя больше богатства и собственной жизни,-- не такъ-ли?.... Ну, такъ я уже подумалъ объ ея будущности и даже подыскалъ для нея жениха, достойнаго дочери дожа.
   Услышавъ имя своей дочери, купецъ взглянулъ пытливо на говорившаго.
   -- А можете ли сообщить мнѣ имя жениха? спросилъ онъ съ тревогою.
   -- Имя его -- Азанъ Іоаннисъ! отвѣтилъ спокойно разнощикъ, указывая на стоявшаго молча далмата.
   Ди-Понте вспыхнулъ.
   -- Какъ, вы хотите, чтобы я отдалъ свою дочь за моего же слугу? воскликнулъ онъ съ гнѣвомъ.
   -- Нѣть, не за слугу, но за великаго дрюнжера императорскаго флота, за отважнаго далмата, который указалъ собственно на тебя, какъ на самаго достойнаго быть дожемъ, и который будетъ названъ протобастомъ тотчасъ же послѣ своей свадьбы.
   -- А чѣмъ гарантируется это обѣщаніе? освѣдомился онъ, начиная увлекаться планами мнимаго Заккаріаса.
   -- Моею клятвою.
   -- Клятвою разнощика?! проговорилъ презрительно Бартоломео.
   -- Нѣтъ! прошепталъ Іоаннисъ, приблизившись къ ди-Понте: не разнощика, но императора: передъ тобою Мануилъ Комненъ.
   Купецъ отступилъ на нѣсколько шаговъ, широко раскрывъ глаза и едва вѣря ушамъ; но скоро завертѣлись въ головѣ его различныя сумасбродныя мысли: для него казалось страннымъ, что онъ, простой гражданинъ республики, удостоился довѣрія этого грознаго и могущественнаго императора, отъ котораго зависѣли жизнь и счастіе столькихъ милліоновъ людей
   Въ его памяти промелькнулъ вдругъ весь рядъ цезарей, и славныхъ и преступныхъ, передъ которыми склонялись народы, какъ передъ божествомъ,-- и имъ овладѣло чувство невольнаго благоговѣнія: Мануилъ Комненъ соблаговолилъ говорить съ нимъ съ такою фамильярностью, предложилъ ему сдѣлаться его сообщникомъ, обѣщалъ возвратить потерянное богатство и поставить во главѣ республики, да сверхъ всего этого прочитъ еще своего любимца въ супруги его дочери,-- о, какая честь! какое искушеніе! И вотъ онъ ужъ пересталъ думать о Венеціи и готовъ примириться съ мыслью объ ея подчиненіи восточному императору!
   -- Время уходитъ, замѣтилъ наконецъ Мануилъ холодно.-- Одинъ часъ замедленія можетъ повлечь за собою дурныя послѣдствія.... Говори же, Бартоломео: хочешь ли ты примкнуть къ намъ или нѣтъ?
   -- Я принимаю всѣ условія Цезаря, отвѣтилъ ди-Понте, опускаясь на колѣна., и умоляю простить мнѣ мою нерѣшительность: я буду однимъ изъ вашихъ преданнѣйшихъ и признательнѣйшихъ рабовъ.
   -- А считаешь ты меня теперь достойнымъ быть покровителемъ Венеціи?
   -- Кто же можетъ равняться силою и мужествомъ побѣдителю турокъ, болгаръ и скиѳовъ? отозвался купецъ, оставаясь колѣнопреклоненнымъ.
   -- Между нами еще не все кончено, вмѣшался Іоаннисъ, положивъ руку на плечо Бартоломео:-- какъ ни радъ я, что заручился согласіемъ отца прекрасной Джіованны, но я желалъ бы увѣриться и въ ея согласіи быть моею женою.
   -- Дочь моя привыкла повиноваться мнѣ, отвѣтилъ ди Понте.
   -- Сегодня она должна совѣтоваться только съ своимъ сердцемъ и повиноваться исключительно своимъ чувствамъ: я желаю этого!
   -- Будь по вашему! Я прикажу Абу-Кассиму призвать ее сюда.
   -- Нѣтъ, возразилъ торопливо Азанъ, не дѣлайте этого; ваше присутствіе стѣснитъ ее, и мы не узнаемъ тогда истины, позвольте намъ лучше пройти въ садъ, гдѣ она должна находиться теперь, судя потому, что двое невольниковъ оберегаютъ входъ?
   -- Идите, мой другъ; по будьте осторожны съ нею....
   -- Я люблю ее уже давно, Бартоломео, и для того, чтобы достигнуть цѣли, къ которой я теперь такъ близокъ, я переносилъ униженія, подвергался опасностямъ и нажилъ себѣ множество враговъ. Джіованна была слишкомъ богата для меня; но теперь обстоятельства измѣнились: она стала бѣдною, а мое богатство начало рости, и я хочу, чтобы она была обязана всѣмъ мнѣ и любила бы меня за это.
   По губамъ купца пробѣжала сомнительная улыбка.
   -- Она будетъ вашей женою, Іоаннисъ, сказалъ онъ,-- будетъ вѣрна своимъ обязанностямъ, не увидится никогда больше съ Сіани, который былъ вашимъ соперникомъ, но за любовь ея къ вамъ я не могу ручаться: одинъ только Богъ властенъ надъ сердцемъ человѣка. Идите!
   -- Мы увидимся скоро, господинъ ди-Понте, сказалъ Заккаріасъ.-- Не забудьте, что ваше имя написано на этомъ пергаментѣ, и что съ этого часа мнѣ принадлежатъ ваша жизнь и ваше благополучіе. Вы обязаны повиноваться мнѣ, и я разсчитываю на вашу вѣрность.
   Онъ вышелъ изъ залы въ сопровожденіи Кризанхира и Аксиха, предшествуемый далматомъ. Когда дверь затворилась за ними, Бартоломео спросилъ себя снова: не видѣлъ ли онъ только сонъ? Ему было трудно повѣрить, чтобы этотъ разнощикъ безъ всякихъ знаковъ отличія былъ дѣйствительно императоръ Комненъ. Но онъ припомнилъ его взглядъ, голосъ, слова, которымъ не могъ противустоять, и повторилъ нѣсколько разъ.
   -- Я буду дожемъ венеціанскимъ!... займу герцогскій тронъ!... замѣщу благороднаго Виталя Микели!
   Но потомъ лице его омрачилось, и онъ добавилъ шепотомъ:
   -- Да, но Виталь не былъ подданнымъ восточнаго Цезаря!
   И двѣ крупныя слезы скатились медленно по блѣднымъ щекамъ ди-Понте.
   

ГЛАВА XIX.
Джіованна.

   Джіованны было въ саду любимое мѣсто, гдѣ она царствовала полновластно. Это былъ настоящій рай, усаженный различными деревьями, поражавшими странными формами своихъ цвѣтовъ, окруженный пушистою изгородью изъ миртъ и розъ и населенный множествомъ птицъ, распѣвавшихъ беззаботно вокругъ своей госпожи.
   По срединѣ этого прелестнаго мѣста возвышалась бѣлая мраморная ротонда, скрывавшаяся въ половину за кустами пуховника. Это хорошенькое зданіе, поддерживавшееся граціозными колоннами, служило убѣжищемъ отъ нестерпимаго зноя, а вмѣстѣ съ тѣмъ и купальною, такъ какъ въ немъ помѣщался большой бассейнъ, въ который спускались по ступенькамъ. По стѣнамъ вились ліаны, стлались по потолку и спускались снова внизъ, образуя между колонками искуственное кружево, изобиловавшее всѣми цвѣтами радуги, за которое цѣплялись желтыя, красныя и зеленыя птицы.
   Солнечные лучи врывались въ ротонду, отражались въ чистой прозрачной водѣ бассейна и освѣщали прекрасное лице Джіованны, сидѣвшей задумчиво на верхней ступенькѣ, въ кисейномъ покрывалѣ.
   Мысли молодой дѣвушки были заняты Валеріано, который оставилъ ее нѣсколько минутъ назадъ; она думала, что молодой патрицій уже ушелъ, но онъ и не думалъ уходить и, скрытый тѣнью кустовъ, любовался ею, которая была для него дороже всѣхъ сокровищъ вселенной.
   Джіованна казалась въ эту минуту еще обольстительнѣе, тѣмъ болѣе что она, не подозрѣвая, что за нею наблюдаютъ, предалась всецѣло своимъ чувствамъ: лице ея выражало поперемѣнно то сомнѣніе, то надежду, то боязнь. Она улыбалась при воспоминаніи о счастливыхъ минутахъ и хмурилась, когда думала, что ей не скоро придется увидать Сіани. Между тѣмъ она была предметомъ наблюденій на одного Валеріано: мнимые разнощики и далматъ, подкравшіеся незамѣтно къ ротондѣ, тоже остановились какъ вкопанные и смотрѣли на бѣдную дѣвушку глазами, въ которыхъ выражались восторгъ и удивленіе.
   Послѣ продолжительнаго молчанія, во время котораго Заккаріасъ казался погруженнымъ въ какое-то восторженное состояніе, Азанъ дотронулся тихо до его плеча и кинулъ на него взглядъ, выражавшій ясно:
   -- Ну, обманулъ ли я васъ?
   Заккаріасъ отвѣтилъ не сразу; онъ не могъ оторвать взгляда отъ молодой красавицы.
   -- Іоаннисъ, отвѣтилъ онъ наконецъ шепотомъ:-- въ Бланкервальскомъ дворцѣ было и есть множество женщинъ, превосходившихъ красотою эту дѣвушку, но я никогда не чувствовалъ при видѣ ихъ такого волненія, какое овладѣло мною въэту минуту.
   -- А знаете ли, почему вы испытываете это, синьоръ Заккаріасъ! замѣтилъ далматъ съ улыбкою.-- Потому, что вы не видали раньше настоящихъ женщинъ, а только -- рабынь, готовыхъ исполнять малѣйшій вашъ капризъ. Всѣ тѣ прелестныя созданія, которыхъ пріискивали вамъ ваши услужливые придворные, были ничто иное, какъ мраморныя статуи: онѣ двигались, говорили, глаза ихъ блистали, но мысль и воля были мертвы въ нихъ. По одному вашему знаку, онѣ преклонялись передъ вами, но сердце ихъ оставалось безучастнымъ къ вамъ. Отсутствіе всякаго чувства, всякаго желанія и свободы лишали вашихъ Венеръ того таинственнаго обаянія, въ которомъ состоитъ все могущество женщины. Вглядитесь хорошенько въ Джіованну ди-Понте: сердце ея принадлежитъ ей вполнѣ, и она свободна въ своихъ чувствахъ. Сколько ума и доброты выражается въ ея глазахъ! Подъ этими чудными. Формами скрывается возвышенная душа, вольная въ своихъ движеніяхъ.... Если красота ея производитъ на васъ такое глубокое впечатлѣніе -- это потому, что вы встрѣтили еще въ первый разъ женщину, которая горда и неприступна и не покорится никому безъ любви, хотя бы добивался ея благосклонности даже императоръ Византіи!
   -- Да, ты правъ, Іоаннисъ! Велика прелесть свободной женщины, но не для меня, потому что я не привыкъ обуздывать свои желанія и, слѣдуя обыкновенно примѣру Александра Македонскаго, разсѣкаю гордіевъ узелъ, вмѣсто того чтобы мучиться распутывая его.... Пора, однако, подойти къ Джіованнѣ и заговорить съ нею.
   Іоаннисъ тихо раздвинулъ кусты и вошелъ въ сопровожденіи мнимыхъ разнощиковъ въ ротонду.
   Замѣтивъ этихъ людей, изъ которыхъ она знала только одного Іоанниса, Джіованна живо приподнялась, ожидая, что далматъ объяснитъ причину такого неожиданнаго посѣщенія.
   -- Синьора, началъ Азанъ, простите, что мы осмѣлились явиться къ вамъ непрошенными гостями, но меня послалъ къ вамъ вашъ отецъ.
   Молодая дѣвушка взглянула на него съ явнымъ недоумѣніемъ, и онъ, поклонившись съ ловкостью византійскаго придворнаго. поспѣшили, объяснить:
   -- Синьора, мои товарищи друзья Бартоломео ди-Понте...
   -- Друзья, которыхъ я никогда не видѣла.
   -- Можетъ быть, что вы не видали ихъ раньше, но они все же доказали ему свою преданность.... Я просилъ ихъ присутствовать при разговорѣ съ вами.
   -- О чемъ же мнѣ говорить съ вами?! произнесла Джіованна презрительно. И къ чему такая торжественность? Развѣ вы не были прежде нашимъ слугою? Вы, должно быть, хотите просить о какой-нибудь милости, какъ бывало прежде, когда вы дѣлали какую-нибудь ошибку, за которую слѣдовало васъ наказать. Я заступалась за васъ не разъ, и отецъ всегда прощалъ вамъ по моей просьбѣ, если вы разбивали даже драгоцѣнную вазу или портили прекрасную матерію.
   Заккаріасъ улыбнулся, между тѣмъ какъ лицо Азана вспыхнуло при такомъ наивномъ воспоминаніи молодой дѣвушки. Но онъ постарался подавить свой гнѣвъ и проговорилъ взволнованнымъ голосомъ:
   -- Я дѣйствительно хочу просить у васъ милости... Отъ васъ зависитъ сдѣлать меня на вѣкъ счастливымъ или несчастнымъ.
   -- Бѣдный Азанъ! Что же случилось, говорите! я слушаю васъ!
   Она была такъ прекрасна и спокойна, что далматъ лишился на мгновеніе своей самоувѣренности и не нашелся, что отвѣтить. Глаза его устремились на нее съ выраженіемъ не то смущенія, не то дерзости, такъ что она покраснѣла невольно и поправила покрывало, которое съѣхало съ плечъ. Іоаннисъ понялъ, что необходимо высказаться скорѣе, какъ бы трудно это ни было, и проговорилъ, схвативъ руку смущенной дѣвушки:
   -- Синьора, забудьте прошлое; смотрите на меня, какъ на человѣка, который можетъ поднять васъ высоко надъ всѣми патриціями, И скажите мнѣ: согласны вы выйти замужъ за этого человѣка или нѣтъ?
   -- Выйти за васъ замужъ, Азанъ?! произнесла Джіованна со смѣхомъ, думая, что далмату вздумалось шутить такъ грубо; и мой отецъ позволилъ вамъ сдѣлать мнѣ это странное предложеніе?!
   Но вмѣстѣ съ тѣмъ въ головѣ ея мелькнула мысль, что дѣло идетъ о какомъ-нибудь пари: какая же могла быть другая причина такой дерзости?
   -- Вы ошибаетесь, синьора, возразилъ Азанъ: я говорю истину, и товарищи мои могутъ засвидѣтельствовать вамъ это.
   -- Да, прибавилъ Заккаріасъ: вашъ почтенный батюшка самъ позволилъ господину Іоаннису явиться сюда и говорить съ вами.
   Но онъ раскаялся тутъ же въ этихъ неосторожныхъ словахъ, когда увидѣлъ, какое ужасное дѣйствіе Произвели онѣ на молодую дѣвушку.
   Она поблѣднѣла, какъ смерть, кинула вокругъ себя взглядъ отчаянія, какъ будто ужъ было все потеряно для нея и, прислонившись къ колоннѣ, испустила жалобный стонъ..
   Горе ея и видимое отвращеніе къ Азану увеличили еще больше его страсть. Онъ принадлежалъ къ тѣмъ развращеннымъ натурамъ, которыя хохочутъ надъ слезами другихъ, которыя ищутъ препятствій и презираютъ вѣрность и покорность. Женщина, которую онъ любилъ, должна была сдѣлаться его добычею, не смотря ни на что. Ему нравились лучше поцѣлуи, сорванные насильно, чѣмъ добровольные.. Онъ улыбнулся при мысли, что покоритъ сердце этой дѣвушки, вырветъ изъ него образъ ненавистнаго ему соперника и заставитъ эти прекрасные глаза смотрѣть на него съ нѣжностью. Онъ не вѣрилъ въ постоянство женщины, и гнусная игра въ чувства доставляла ему неописанное удовольствіе.
   Между тѣмъ Джіованна, опомнившись немного, проговорила въ полголоса:
   -- Какъ могла придти въ голову моему отцу такая безумная мысль?... Это или сумасшествіе или низость! Но отецъ и гордъ и уменъ.... Нѣтъ, этого быть не можетъ: этотъ негодяй солгалъ!
   И, обратившись къ Іоаннису, сказала по возможности твердымъ голосомъ:
   -- Вы выполнили данное вамъ порученіе и можете удалиться: мнѣ слушать васъ болѣе нечего.
   Далматъ ожидалъ взрыва гнѣва, а потому ея спокойствіе сильно его озадачило, но онъ притворился, однако, что не понялъ ея и сказалъ:
   -- Синьора, я понимаю, что вы не довѣряете мнѣ: я предвидѣлъ это и потому не обижаюсь на васъ. Потрудитесь разспросить моихъ товарищей; они заявятъ вамъ, что я просилъ вашего отца не насиловать вашихъ чувствъ. Мнѣ нужно ваше добровольное согласіе, и я далекъ отъ подлаго намѣренія завладѣть вашею рукою противъ вашей собственной воли. Примите, впрочемъ, къ свѣдѣнію, что не существуетъ больше Азана Іоанниса, служившаго въ вашемъ домѣ: прошедшее его погребено подъ званіемъ сановника византійскаго двора....
   -- Такъ точно скрываютъ иногда грязный полъ подъ дорогимъ ковромъ! перебила Джіованна съ горечью.
   Іоаннисъ задрожалъ при этомъ оскорбительномъ замѣчаніи; но онъ рѣшился оставаться безчувственнымъ къ уколамъ Джіованны, почему и сказалъ съ безмятежною улыбкою:
   -- Я считалъ васъ да считаю и теперь на столько великодушною и разсудительною, что вы не будете обвинять меня за неравное съ вами происхожденіе?!
   -- Вы ошибаетесь, Азанъ! Я считаю унизительнымъ оскорбляться на несчастнаго, который ѣлъ столько времени хлѣбъ моего отца, но вы вынудили меня напомнить вамъ, что вы обязаны отнестись съ уваженіемъ къ его дочери.... Я не обвиняю васъ за низкое происхожденіе, или за то, что вы были бѣдны и служили намъ: я ненавижу васъ за ложь, дерзость и звѣрство. Развѣ я не видѣла, какъ вы ползали предъ моимъ отцомъ, а потомъ подговорили его невольниковъ взбунтоваться противъ него, чтобы донести на нихъ, получить за это награду и подвергнуть ихъ же строгому наказанію? Да, я видѣла не одно это, но и то, какъ вы покидали своего господина въ минуту опасности, гнали ударами кнута отъ нашего порога нищихъ, молились лицемѣрно въ церкви, а спустя минуту злоупотребляли именемъ Спасителя, давая ложную клятву во имя Его.... Вотъ за все это презираю я васъ, Іоаннисъ!... Повѣрьте, что я соглашусь скорѣе умереть, чѣмъ принять ваше чудовищное предложеніе -- назваться вашею женою.
   Заккаріасъ не могъ отказать въ уваженіи молодой дѣвушкѣ, щеки которой вспыхнули отъ негодованіе, но Азанъ приготовился нанести рѣшительный ударъ.
   -- Удаляюсь съ отчаяньемъ въ душѣ, синьора, произнесъ on ь съ притворною грустью. Вы увѣрены, что знаете меня хорошо, и я не смѣю сдѣлать ни малѣйшей попытки разубѣдить васъ въ этомъ. Мнѣ только жаль, что вы продиктовали приговоръ какъ мнѣ, такъ и вашему почтенному батюшкѣ.
   -- Синьора гонитъ насъ, обратился даіматъ къ товарищамъ: пойдемъ же просить Бога помиловать ее за то, что она осудила на смерть Бартоломео ди-Понте!
   Сказавъ эти слога, онъ пошелъ твердымъ шагомъ изъ сада, оставивъ молодую дѣвушку пораженною ужасомъ.
   -- Азанъ, воскликнула она, невольно не мучьте меня!... Можетъ быть, я обошлась съ вами слишкомъ невѣжливо.... но будьте же поснисходительнѣе къ женщинѣ, которая не всегда можетъ сдержать своего гнѣва!
   Далматъ повернулся медленно къ ней, между тѣмъ какъ Заккаріасъ спросилъ шепотомъ аколута:
   -- Видѣлъ ли онъ когда-нибудь что-либо привлекательнѣе этой горюющей дѣвушки?
   -- Нѣтъ, монсиньоръ, отвѣтилъ Кризанхиръ. Но эта патетическая сцена напоминаетъ мнѣ, что обворожительная Зоя отнеслась такъ же холодно къ моей любви, какъ эта дочь купца къ безумной страсти нашего друга Азана!
   -- Замѣтилъ ты, съ какою силою воли подавила она свое презрѣніе и отвращеніе, когда была произнесена угроза,.ея отцу?... Да, эта Джіованна не есть прекрасная кукла, которой взгляды, улыбки и слова заучены. Это настоящая женщина, какъ сказалъ Азанъ, и счастливъ тотъ, кого она полюбитъ!
   Видя, что далматъ приближается, снова къ Джіованнѣ, Сіани почувствовалъ такую бѣшенную ревность, въ причинѣ которой не могъ даже дать себѣ отчета, что не будь тутъ мнимыхъ разнощиковъ, жизнь его соперника висѣла бы на волоскѣ.
   Молодая дѣвушка сѣла возлѣ одной изъ. колоннъ, обвитой розами, которыя падали на ея чудные волосы и плеча сообщая ей свой тонкій ароматъ и выставляя еще рѣзче ея безподобную красоту.
   -- Признайтесь, Азанъ, начала она робко, что вы хотѣли испугать меня, что моему отцу не предстоитъ никакой опасности?
   -- Напротивъ, синьора, возразилъ далматъ: это истина, и если вы желаете убѣдиться въ ней, то взгляните на это.
   Съ этими словами онъ вынулъ изъ кармана синій пергаментъ и указалъ на немъ имя Бартоломео.: ди-Понте.
   -- Молите Бога, прибавилъ онъ торжественно, чтобы этотъ документъ не попалъ въ руки дожа или сенаторовъ. Патриціи не любятъ господина ди-Понте и конечно обрадуются возможности покончить съ нимъ безъ дальнихъ околичностей.
   Молодая дѣвушка не отвѣчала на эти слова.
   Имя отца, находившееся въ спискѣ заговорщиковъ, поразило ее какъ ударомъ грома, и она смотрѣла на Азана какимъ-то страннымъ, почти дикимъ взглядомъ.
   -- Но вѣдь этотъ документъ не въ рукахъ сенаторовъ, воскликнула внезапно дѣвушка, схвативъ руку далмата: онъ у васъ, вы можете его разорвать! Вы конечно и сдѣлаете это: неужели, вы захотите погубить моего отца?
   Язвительная усмѣшка искривила губы Азана Іоанниса.
   -- Разумѣется, нѣтъ! отвѣчалъ онъ спокойно. Я далекъ отъ мысли губить господина ди-Понте, но обстоятельства сложились такъ, не благопріятно для него, что уничтоженіе этого документа принесетъ ему не много пользы. Я забылъ сказать вамъ, что сенатъ уже поручилъ самымъ ловкимъ изъ своихъ шпіоновъ войти въ сношеніе съ недовольными и вкрасться въ ихъ Довѣріе, чтобы выдать потомъ измѣнниковъ Совѣту-Десяти.
   -- Но если вы знали это, Азанъ, зачѣмъ же вы не предупредили объ этомъ отца?
   -- Почему вы знаете: можетъ быть, доносчикъ ужъ успѣлъ сдѣлать свое дѣло, не смотря на всевозможныя предосторожности со стороны недовольныхъ?
   -- Такъ вы знаете доносчика? спросила Джіованна, устремляя на далмата пытливый взглядъ.
   -- Да, знаю; его зовутъ Азаномъ Іоаннисомъ, произнесъ шпіонъ тихо.
   -- Какъ, и вы осмѣливаетесь сознаваться мнѣ въ такой двуличности въ домѣ моего отца, котораго избрали своею жертвою? воскликнула съ негодованіемъ дѣвушка, уничтожая далмата глазами, полными презрѣнія: вы воспользовались его отчаяніемъ, чтобы заставить его сдѣлать необдуманный шагъ за тѣмъ, чтобы предать его въ руки его судей? О, эта низость достойна такого негодяя, какъ вы, Азанъ!
   Далматъ затрепеталъ.
   -- Мнѣ не хотѣлось бы услышать подобное обвиненіе изъ вашихъ устъ, синьора, проговорилъ Азанъ: еслибъ я былъ дѣйствительно такимъ порочнымъ человѣкомъ, какимъ вы считаете меня, то сказалъ ли бы я вамъ правду?... Нѣтъ, Джіованна, вы слишкомъ поспѣшны въ заключеніяхъ о характерѣ человѣка. Я не такъ низокъ, чтобы рыть яму подъ ногами своего прежняго господина! Бартоломео вашъ отецъ, Джіованна, а я люблю васъ.... люблю уже давно, именно съ тѣхъ поръ, когда я прозябалъ еще въ тѣни и былъ слугою.... Одного звука вашего голоса было достаточно, чтобъ усмирять кипѣвшую во мнѣ злобу и заставлять меня мириться съ бѣдностью и униженіями; я тяготился рабствомъ, но я переносилъ его съ готовностью, потому что оно позволяло мнѣ жить подлѣ васъ, прислушиваться къ шелесту вашего платья. Вы могли бы сдѣлать тогда изъ меня и героя и измѣнника: чтобы пріобрѣсть вашу любовь, я былъ готовъ на всякую жертву, которую бы вы потребовали отъ меня. Подумайте теперь: могу ли я быть предателемъ вашего отца?... Но я не властенъ измѣнять теченіе обстоятельствъ, которыя бросаютъ меня самого изъ стороны въ сторону. Я стою за дѣло народа, который желаетъ имѣть начальникомъ Бартоломео ди-Понте, и вотъ мнѣ удалось заручиться въ пользу недовольныхъ поддержкою восточнаго Цезаря, предъ именемъ котораго блѣднѣютъ сенаторы Венеціи. Моя роль въ этой политической интригѣ, продолжалъ далматъ, не такъ предосудительна, синьора, какъ, можетъ быть вы думаете. Я принялъ ее не изъ корыстныхъ или честолюбивыхъ цѣлей, а единственно потому, что почести, которыми осыпаетъ Мануилъ своихъ приверженцевъ, дозволяли мнѣ разсчитывать на возможность сдѣлаться вамъ равнымъ и получить когда-нибудь эту нѣжную ручку, и потомъ если не брать даже въ разсчетъ собственнаго счастья, я долженъ былъ добиваться почестей, такъ какъ не видѣлъ другой возможности спасти вашего отца отъ ссылки, конфискаціи имущества и даже смерти: сенатъ присудилъ бы ему, навѣрное, одно изъ этихъ наказаній, еслибъ убѣдился въ его популярности.... О, Джіованна, перемѣните же наконецъ ваше дурное мнѣніе объ моей личности: я его не заслуживаю! Не я предлагаю вамъ бракъ, самая мысль о которомъ внушаетъ вамъ такой непреодолимый ужасъ: я согласенъ любить васъ по прежнему, то есть издали, и ни одинъ взглядъ, ни одна жалоба не выдадутъ вамъ моего горя. Но греческій императоръ обѣщалъ Бартоломео содѣйствовать его избранію въ дожи, если онъ дастъ ему залогъ вѣрности, а этимъ залогомъ состоитъ нашъ. бракъ, Джіованна! Вы отказываетесь, и разрушаются всѣ наши планы. Мануилъ не проститъ, разумѣется, этого и отомститъ Бартоломео за не сдержаніе слова. Онъ заставитъ меня, свое орудіе, представить въ сенатъ этотъ роковой документъ, который сдѣлается смертнымъ приговоромъ господина ди-Понте, подписаннымъ исключительно вами.
   Въ теченіе всей рѣчи Азана молодая дѣвушка сидѣла, не говоря ни слова, но когда онъ кончилъ, она приподнялась и проговорила мягкимъ и тихимъ голосомъ.
   Вы заключили, однако, очень выгодный торгъ съ византійскимъ дворомъ, Азанъ, а я и не подозрѣвала до сихъ поръ, что и вы привязаны по меньше насъ, легкомысленныхъ женщинъ, къ благамъ міра сего?!
   Іоаннисъ былъ тонкимъ знатокомъ женскаго сердца, и потому крайне удивился внезапному перевороту, совершившемуся въ мысляхъ Джіованны.
   -- Какое же мѣсто занимаетъ великій дрюнжеръ греческаго флота во время офиціальныхъ церемоній въ Вланкервальскомъ дворцѣ? продолжала она.
   -- Онъ слѣдуетъ за протобастомъ, синьора, отвѣтилъ далматъ.
   -- Но пользуется ли жена этого сановника равными съ нимъ почестями? спросила молодая дѣвушка.
   -- Да, съ нею обходятся, какъ съ королевою. Наши патриціи не могутъ даже представить себѣ все великолѣпіе и роскошь византійскаго двора: при немъ сохранились еще въ цѣлости обычаи азіатскихъ имперій, въ которыхъ сатрапы воздавали своему повелителю честь, одинаковую съ Богомъ.
   -- Но эти сатрапы часто и убивали своего земнаго Бога.... Впрочемъ, это но касается до насъ.... Вы правы, Азанъ, думая, что нельзя упрекать за прошлое, какъ бы оно ни было низко: кто-жъ посмѣетъ признать въ такомъ сановникѣ восточной имперіи смиреннаго слугу простаго венеціянскаго купца?
   -- Въ такомъ случаѣ вы позволите надѣяться, синьора, что и вы простите адмиралу Мануила Комнена все то, чѣмъ онъ заслужилъ вашъ гнѣвъ въ качествѣ прежняго слуги Азана?
   -- Для меня не существуетъ болѣе Азана! перебила дѣвушка. Вы сдѣлались вельможею и, разумѣется, будете теперь поступать сообразно съ новымъ званіемъ. Прежде вы поступали не совсѣмъ честно, и -- говоря откровенно -- мнѣ это очень не нравилось, но въ настоящее время я увѣрена, что вы сдѣлаетесь другимъ человѣкомъ: если прежде вамъ приходилось терпѣть различныя униженія и ползать передъ всѣми, когда вы были слугою, то будете, разумѣется, гордымъ и непреклоннымъ, какъ только сдѣлаетесь начальникомъ; если вы прежде трусили, когда бывали поставлены въ необходимость рисковать жизнью для своего господина, то, я убѣждена, вы дадите теперь всѣмъ своимъ подчиненнымъ примѣръ мужества и....
   -- А! наконецъ-то вы стали судить обо мнѣ иначе! воскликнулъ обрадованный далматъ.-- Да, вы правы: во мнѣ измѣнилось дѣйствительно все, исключая моей глубокой и безпредѣльной любви къ вамъ, Джіованна! Но что я говорю? На что мнѣ почести, на что мнѣ слава, если я обманутъ во всѣхъ своихъ надеждахъ, если я отвергнутъ тою, для которой я не пожалѣлъ бы жизни?
   Говоря это, Іоаннисъ взглянулъ на нее съ мольбою, какъ бы надѣясь поколебать ея рѣшеніе.
   Джіованна была ужасно блѣдна; но она силилась улыбнуться, чтобы скрыть отъ Азана состояніе своей души:
   -- О, вы худо изучали характеръ женщинъ, если не замѣтили, что всѣ онѣ поддаются желанію властвовать надъ всѣмъ окружающимъ ихъ! проговорила Джіованна полу-нѣжнымъ, полу-грустнымъ тономъ. Признаться ли вамъ, что все обаяніе Сіани для меня заключается только въ томъ, что онъ принадлежитъ къ древнему и знаменитому роду; меня прельщала только надежда, что онъ можетъ открыть мнѣ доступъ въ новый міръ, на который я любуюсь теперь только издали?
   Іоаннисъ былъ въ восторгѣ отъ этихъ словъ, но боялся вѣрить имъ.
   -- Джіованна ли это говоритъ? спрашивалъ онъ себя мысленно. Неужели сердце ея покорялось одному тщеславію?
   Онъ посмотрѣлъ на нее съ недовѣріемъ, ожидая встрѣтить на ея лицѣ выраженіе насмѣшки.
   -- Нѣтъ! произнесъ онъ внезапно:-- вы не изъ тѣхъ женщинъ, которыя руководятся при выборѣ мужа разсчетомъ. Вы соглашаетесь забыть мои ошибки, потому что надѣетесь исправить меня совершенно отъ нихъ; вы не отвергаете моего предложенія, чтобы спасти отца.... Но это все равно для меня! Я принимаю вашу жертву, Джіованна, въ полной увѣренности, что настанетъ день, въ который вы будете гордиться вашимъ мужемъ.
   -- Моимъ мужемъ! повторила она разбитымъ голосомъ, между тѣмъ какъ Іоаннисъ схватилъ ея дрожащую руку и покрылъ ее страстными поцѣлуями.
   Въ ту же минуту кусты зашевелились, и глаза удивленной дѣвушки увидѣли сквозь листья искаженное гнѣвомъ лице патриція, слѣдившаго дикимъ, почти безумнымъ взглядомъ за всѣмъ происходившимъ. Джіованна вздрогнула; она сообразила мигомъ, что ревность можетъ заставить молодаго человѣка забыть всякую осторожность и испортить все.
   -- Идите къ моему отцу, сказала она Азану, и скажите ему, что я сдержу слово, которое онъ далъ за меня. Уходите же: я должна и хочу остаться одна.
   Іоаннисъ всталъ,
   -- Повинуюсь, синьора, сказалъ онъ: я готовъ всегда исполнять ваши приказанія такъ же слѣпо, какъ и въ то время, когда я былъ слугою Бартоломео ди-Понте.
   Затѣмъ, отвѣсивъ почтительный поклонъ, онъ ушелъ въ сопровожденіи разнощиковъ, которые раскланялись съ Джіованною съ свойственною грекамъ вѣжливостью.
   -- Монсиньоръ, обратился далматъ къ Заккаріасу, когда они отошли на нѣкоторое разстояніе: поняли ли, какъ велико очарованіе женщины, свободной въ своемъ выборѣ?
   -- Да, отозвался Заккаріасъ:-- это прелестная птичка, а ты, мой любезный Азанъ, отличный птицеловъ!
   И, наклонившись къ уху далмата, онъ добавилъ насмѣшливо:
   -- Меня въ особенности очаровали ея умъ и находчивость: она чудесно одурачила хитраго Іоанниса; до этой комедіи она презирала его, но въ настоящую минуту чувствуетъ къ нему, по всей вѣроятности, полное отвращеніе.
   Еслибъ Заккаріасъ вздумалъ повернуть назадъ, въ ротондѣ, подозрѣнія его оправдались бы вполнѣ: Валеріано не замедлилъ подойти къ молодой дѣвушкѣ. Лице его носило слѣды страшныхъ душевнымъ пытокъ, которыя онъ перенесъ во время разговора Джіованны съ Азаномъ Іоаннисомъ.
   -- Джіованна, началъ онъ: если бы я не слышалъ самъ, какъ вы обѣщали свою руку этому далмату, то не повѣрилъ бы никогда, чтобы женщина могла измѣняться такъ скоро и такъ легко. Я вѣрилъ въ вашу искренность, какъ въ свою собственную. Я былъ готовъ оспаривать васъ у цѣлаго свѣта, но отъ васъ самихъ я, разумѣется, не могу. Будьте же счастливы съ Азаномъ Іоаннисомъ, который предлагаетъ вамъ роскошь и почести, а Сіани не можетъ предложить вамъ ничего кромѣ нищеты и жизни внѣ отечества.... Боже праведный, могъ ли я воображать что-нибудь подобное? Я любилъ васъ безпредѣльною любовью, я поклонялся вамъ какъ кумиру, я никогда не сомнѣвался въ васъ, Джіованна! И, въ самомъ дѣлѣ, можно ли было допустить мысль, чтобы эти чудные, ясные глаза лгали, чтобы этотъ прекрасный ротъ произносилъ то, чему не сочувствовало сердце, такъ часто бившееся на моей груди?.... Но не бойтесь! Я не разрушу ваше счастье!
   Волненіе стѣснило грудь патриція, онъ замолчалъ, и крупныя слезы покатились по его блѣднымъ, исхудалымъ щекамъ.
   Молодая дѣвушка, ошеломленная градомъ жалобъ и упрековъ, де могла тоже удержать рыданій.
   -- Валеріано! воскликнула она, кидаясь на шею Сіани, неужели ты не понялъ значенія происходившаго сейчасъ? Неужели не понялъ, что это, была хитрость, комедія?! Не вѣрь ушамъ и глазамъ: они тебя обманываютъ: если у меня на лицѣ и была улыбка, за то въ душѣ былъ адъ! Но отвѣчай, Сіани: могла я раздражать это чудовище, отъ котораго зависитъ жизнь моего отца, или нѣтъ?!
   Изумленный и обрадованный такими словами, патрицій упалъ на колѣна и покрылъ ея руки страстными поцѣлуями.
   -- Ты не справедливъ, Валеріано, продолжала она съ волненіемъ: для того чтобъ спасти отца, я могла, конечно, надѣть маску, но могъ ли ты думать, что я такъ пуста и легкомысленна, что забуду тѣ дорогіе, тѣ счастливые часы, которые мы проводили въ этомъ же мѣстѣ, Сіани!
   -- Прости меня, умолялъ патрицій: я виноватъ, но я думалъ, что ты разлюбила меня, что ты не хочешь болѣе мечтать о безграничной преданности отверженнаго всѣми.
   -- Дорогой мой, могу ли я сдѣлать это! воскликнула Джіованна: въ состояніи ли я измѣнить свое сердце, вслушиваться съ упоеніемъ въ звуки другого голоса, трепетать отъ. взгляда или страдать отъ упрековъ или ревности другого?..... Ахъ, Валеріано, развѣ я отказалась бы раздѣлить съ тобою бѣдность и изгнаніе, еслибъ не нужно было покинуть для этого отца? Но ты слышалъ, что говорилъ Азанъ: онъ смотритъ на Бартоломео ди-Понте, какъ на свою добычу.... Помоги мнѣ спасти отца, не оставляй насъ, дорогой! Далматъ признался, что онъ играетъ двойную роль предъ сенатомъ: не можешь ли ты уличить его въ этомъ? Сенатъ простилъ бы тебя, и наше счастье было-бъ упрочено.
   -- Это такъ! согласился молодой человѣкъ: но развѣ ты не берешь во вниманіе того, что у насъ нѣтъ никакихъ уликъ въ двуличности далмата? И при томъ патриціи могутъ и не повѣрить словамъ того, кого подозрѣваютъ въ измѣнѣ. Но допустимъ, что мнѣ повѣрятъ,-- что же будетъ тогда? Азанъ погибнетъ, безъ сомнѣнія; но въ тоже время онъ можетъ отмстить всѣмъ намъ, увлекши въ своемъ паденіи и твоего отца.
   -- О, мой бѣдный отецъ! проговорила молодая дѣвушка, дрожа всѣмъ тѣломъ: я увѣрена, что ему было не легко обѣщать мою руку этому извергу. Онъ самъ ненавидитъ его, на сколько мнѣ извѣстно.... Но онъ увлекся мыслью о славѣ. Да, Валеріано, что ни говори, а только тебѣ и можно отвлечь его отъ пропасти, на краю которой онъ находится въ настоящее время по милости Азана, съумѣвшаго прельстить его блестящими надеждами. Мнѣ, къ несчастью, не снять повязки съ глазъ отца: онъ припишетъ мои попытки разубѣдить его въ искренности далмата ни чему другому, какъ моей привязанности къ тебѣ.
   -- Ты видишь теперь, Сіани, добавила съ рыданіемъ дѣвушка, что я нахожусь въ какомъ-то лабиринтѣ, изъ котораго мнѣ невозможно выбраться. Ты вотъ предлагалъ мнѣ бѣжать съ тобою, но скажешь ли это теперь?... Могу ли я платить отцу такою неблагодарностью за всю его нѣжность, за всѣ его заботы, бросивъ его смерти во имя своей эгоистичной любви?
   -- Нѣтъ, Джіованна, это было бы низостью! отвѣтилъ печально Сіани: вы не можете оставлять отца въ такой критическій моментъ на произволъ судьбы, но тѣмъ не менѣе не надо унывать и слѣдуетъ поискать средствъ, чтобы вырваться изъ сѣтей Азана.
   Легкій румянецъ выступилъ на личикѣ Джіованны.
   -- Такъ ты все-таки надѣешься воспрепятствовать этому браку? воскликнула она, схвативъ съ живостью руку Сіани. Неужели это правда? неужели мы можемъ еще надѣяться на лучшее? Ободри меня, Валеріано, а иначе я разорву свои оковы въ тотъ самый день, какъ положатъ ихъ на меня. Клянусь тебѣ, что Азанъ Іоаннисъ не обниметъ меня живою.
   -- Зачѣмъ ты говоришь о смерти? воскликнулъ Сіани, поблѣднѣвъ при мысли о такой возможности: зачѣмъ приходить въ отчаяніе прежде времени? Дожъ Виталь Микели мой дядя. Я пойду къ нему.... ворвусь насильно, если не пустятъ меня добровольно, и, раскрывъ заговоръ его вѣрнаго шпіона противъ нашего дорогаго отечества, испрошу у него помилованія твоему отцу.
   Съ послѣдними словами патрицій прижалъ Джіованну къ своей груди, и оба забыли на время весь міръ и свое горе.
   

ГЛАВА XX.
Какъ догаресса учила своего мужа дѣлать золото.

   Пробило пять часовъ на громадной, построенной изъ кирпичей, башнѣ де-ла-Піазета, когда дожъ Виталь Микели, одѣтый весь въ, черное, вошелъ въ свой дворецъ, съ такою торопливостью, что всякій подумалъ бы: не спасается ли онъ отъ какихъ-нибудь злодѣевъ? Его добродушное лице съ большими, проницательными глазами и слегка горбатымъ носомъ, носило печать истиннаго величія; это былъ одинъ изъ тѣхъ великихъ міра сего, которые сжимаютъ и во снѣ рукоять своего кинжала и прохаживаются посреди своихъ гостей не иначе, какъ имѣя подъ платьемъ стальную кольчугу даже во дни щедрости, когда они бросаютъ горстями золото и серебро.
   Дожъ Микели пользовался большимъ почетомъ у всѣхъ приверженцевъ старины: онъ происходилъ отъ трибуновъ, стоявшихъ прежде во главѣ республики и которые были очень уважаемы народомъ.
   Въ описываемую нами эпоху патриціи вели свое происхожденіе отъ оффиціальныхъ должностей, которыя они занимали, и сохраняли характеръ магистратуры.
   Сенатъ венеціанскій былъ тоже ничто иное, какъ старинный трибуналъ, составленный изъ сорока членовъ и называвшійся Совѣтомъ Сорока. Коммиссія Десяти не была тогда еще собраніемъ шпіоновъ, которыхъ боялись всѣ, начиная отъ самаго дожа и кончая послѣднимъ гондольеромъ. Республика придерживалась простыхъ, первоначальныхъ формъ гражданства и управлялась дожемъ, которому однако не часто жилось спокойно, потому что венеціянцы были очень своевольны.
   Въ 1069 году, напримѣръ, всѣ венеціянскіе жители собрались возлѣ Лидо и кричали:
   -- Мы хотимъ Сильвіо!
   Этихъ словъ было достаточно, чтобы возвести Доминико Сильвіо на тронъ дожей.
   Выборъ происходилъ обыкновенно въ церкви, на площади или на лагунѣ.
   Провозглашенный народомъ дожъ становился всемогущимъ. Онъ назначалъ сановниковъ, собиралъ Совѣтъ Сорока или народъ, по своему усмотрѣнію, налагалъ подати, велъ войны.
   Виталь Микели, котораго современные историки называли иногда Михіели, чувствовалъ, что стоитъ на колеблющейся почвѣ. Дворецъ его, переполненный прежде придворными, опустѣлъ въ это время. Поднимаясь по лѣстницѣ, онъ припомнилъ невольно День своего избранія. Онъ вспомнилъ, какъ народъ провозгласилъ его своимъ дожемъ, какъ онъ, Сопровождаемый цвѣтомъ венеціянскихъ вельможъ, въ числѣ которыхъ были его племянникъ Валеріано и патрицій Молиніери, отправился въ соборъ Святаго Марка, чтобы помолиться и поблагодарить Бога за его милости.
   Онъ живо припомнилъ этотъ день, въ который на него надѣли, корону венеціянскаго герцога, и глубокій вздохъ вырвался изъ его груди.
   Дожъ остановился на минуту, взволнованный этими воспоминаніями, и пробормоталъ:
   -- Мнѣ кажется, что съ этого славнѣйшаго дня во всей моей жизни протекло столѣтіе.... О, корона не держится на моей головѣ, венеціянцы хотятъ отнять ее у меня, а я не въ состояніи отдать ее, чтобы сдѣлаться снова простымъ гражданиномъ, спокойнымъ въ своей безъизвѣстности.... Я хочу дойдти до цѣли.... Я чувствую себя справедливымъ судьею и хорошимъ солдатомъ, въ чемъ же могутъ упрекнуть меня? Развѣ я виноватъ, что разныя невзгоды обрушились на венеціянцевъ?
   Онъ пошелъ дальше и вступилъ въ мрачную галлерею, едва освѣщенную слабымъ лучемъ свѣта, проникавшимъ сквозь разрисованныя стекла оконъ. Погруженный въ мрачныя мысли, почтенный дожъ не замѣтилъ, что въ одномъ изъ угловъ галлереи стоялъ гигантскаго роста человѣкъ, съ длинною, раздвоенною бородою, курчавыми волосами, украшенными кораллами, одѣтый въ изорванную до-нельзя пеструю одежду и походившій на каменнаго тритона.
   Виталь Микели прошелъ мимо этой чудовищной фигуры, не обративъ на нее вниманія, и направился къ комнатѣ, въ которой ждала его обыкновенно его жена Лукреція, славившаяся своими капризами, любовью къ роскоши, а также великодушіемъ и смѣлостью.
   Эта комната съ позолоченнымъ потолкомъ была убрана золотыми и серебрянными статуетками, античными бронзовыми вазами и другими предметами роскоши. Около одной изъ стѣнъ, обитыхъ дорогими обоями, стояла великолѣпная рѣзная кровать изъ чернаго дерева.
   По срединѣ стоялъ сундукъ, нагруженный шелковыми матеріями, парчами, драгоцѣнными головными уборами, жемчугомъ, брилліантами и тончайшею восточною кисеею.
   Передъ сундукомъ стояли три женщины, перебирая всѣ эти прекрасныя вещи, которыя были способны удовлетворить даже самый прихотливый и утонченный вкусъ.
   Это были: догаресса Лукреція и ея дочери. Всѣ три поражали своими черными глазами, золотистыми волосами и ослѣпительною бѣлизною лицъ и плечь. Мать казалась старшею сестрою своихъ дочерей, по своей свѣжести, веселости и граціи. Эти прекрасныя существа, безпечныя, наивныя и живыя, казались созданными единственно для того, чтобы блистать весь вѣкъ нарядами и красотою во дворцѣ.
   Всѣ онѣ такъ были погружены въ свое занятіе, что даже не замѣтили дожа.
   Войдя въ комнату, Виталь нѣсколько минутъ смотрѣлъ угрюмо на жену и дѣтей.
   -- О, женщины, женщины, какъ вы беззаботны и легкомысленны! произнесъ онъ печально: вамъ нѣтъ дѣла до завтрашняго дня, васъ не пугаетъ то, что горизонтъ покрывается тучами. Уже буря приближается, а для женщинъ достаточно браслета или ожерелья, чтобы заставить ихъ забыть всякую опасность.
   -- А! Это вы, отецъ! воскликнула съ улыбкою младшая изъ дочерей, Августина: вы всегда готовы бранить насъ за то, что мы отдыхаемъ нѣсколько минутъ отъ нашихъ постоянныхъ работъ.... Пусть занимаются политикою важные сенаторы, а намъ болѣе пристало выбирать украшенія, которыя могли бы сдѣлать, насъ привлекательнѣе въ вашихъ глазахъ.
   -- Дайте намъ лучше совѣтъ, чѣмъ упрекать насъ, подхватила старшая. Я не могу рѣшиться купить что-нибудь, не посовѣтовавшись съ вами. Будьте же снисходительны къ капризамъ вашей Порчіи, иначе она перестанетъ любить васъ.... Какъ нравится вамъ этотъ браслетъ?
   Но дожъ не улыбнулся, какъ ожидали дочери: онъ, напротивъ, салтъ еще угрюмѣе и проговорилъ нетерпѣливо:
   -- Такъ ваши мысли заняты только выборомъ браслета?... Можно, право, подумать, что жизнь есть безконечный праздникъ, а вы сотворены для того, чтобъ нравиться и возбуждать зависть другихъ женщинъ?!
   -- Признаюсь, что мнѣ доставляетъ удовольствіе и то и другое, сказала Августина.
   -- А я нахожу, прибавила Порчіа, что дочери дожа обязаны думать о томъ, какъ бы ихъ не затемняли плебейки, въ родѣ Джіованны ди-Понте, которая такъ чванится своимъ богатствомъ и своею грубою красотою.
   -- О, безмозглыя куклы! воскликнулъ гнѣвно Виталь. Вы заботитесь о пустякахъ, а не думаете о томъ, что греческій флотъ уже вышелъ въ Зараскій портъ?
   -- Ба! возразила Августина: развѣ у насъ мало галеръ трехэтажныхъ, галеръ и другихъ кораблей? развѣ мы не опытнѣе въ мореходствѣ этихъ восточныхъ разбойниковъ?
   -- Это такъ! Но кромѣ этого существуетъ и другая опасность: въ Венеціи не сегодня такъ завтра вспыхнетъ мятежъ.
   -- Ну, вотъ! возразила Порчіа: ваши кандіотскіе наемники вѣдь не разучились еще смотрѣть въ оба и владѣть своими длинными копьями!
   -- Смѣйтесь, шутите, покупайте парчевыя платья, выбирайте браслеты и мечтайте о пирахъ! Какое вамъ дѣло до того, что милостивый Мануилъ Комненъ возвращаетъ намъ всѣхъ венеціанскихъ плѣнниковъ?
   -- Но это же радостная новость, Виталь, произнесла съ ясною улыбкою догаресса: я не понимаю, почему она такъ пугаетъ васъ?
   -- Лукреція, милая Лукреція, видали ли вы когда либо, чтобы я дрожалъ во дни войны или мятежа!
   -- Нѣтъ! Неустрашимѣе васъ я не знаю никого. Поэтому я и начинаю безпокоиться серьезно, видя васъ такимъ огорченнымъ и встревоженнымъ.
   Дожъ окинулъ жену и дочерей грустнымъ взглядомъ и прошепталъ:
   -- Я боюсь не за себя, а за васъ, дорогихъ моему сердцу!
   -- За насъ?! повторили сестры съ удивленіемъ и недовѣрчивостью.
   -- Да, отвѣтилъ Виталь. Не страшенъ мнѣ греческій флотъ, хотя наши галеры и отосланы въ экспедицію; не страшенъ и мятежъ, не смотря на то, что ужъ обезоружены нѣсколько отрядовъ нашихъ стрѣлковъ, такъ какъ мы всегда можемъ побѣдить видимыхъ враговъ....
   -- Какой же таинственной опасности страшитесь вы. Виталь! спросила догаресса, между тѣмъ какъ дочери устремили на отца, недоумѣвающій взглядъ.
   -- Не знаю, слѣдуетъ ли говорить вамъ правду? сказалъ дожъ нерѣшительно: не лучше ли оставить васъ въ невѣдѣніи?... Нѣтъ, впрочемъ, неожиданность можетъ поразить васъ хуже....
   -- Говорите, говорите! настаивала догаресса, которой овладѣло сильнѣйшее безпокойство:-- я не забываю, что я жена дожа; можетъ быть, я показалась вамъ сейчасъ очень легкомысленною, но вамъ не въ чемъ будетъ упрекнуть меня, когда узнаю, что моему мужу и дѣтямъ угрожаетъ серьезная опасность.
   -- Да заступится за насъ Святой Маркъ!... Къ Венеціи приближается чума; ее везутъ съ собою плѣнники, которыхъ возвращаетъ намъ такъ великодушно Мануилъ Комненъ.
   -- Чума?! повторили женщины, задрожавъ отъ ужаса.-- Пресвятая Дѣва, спаси насъ!
   -- Нѣтъ ли какой возможности предотвратить хоть отъ нашихъ дѣтей эту кару? спросила внезапно Лукреція, прижимая къ груди дочерей, какъ бы желая защитить ихъ.-- Мнѣ кажется, что можно отправить ихъ на материкъ.... я же останусь, разумѣется, съ вами. О, у меня не будетъ недостатка въ мужествѣ, если только буду знать, что онѣ находятся внѣ ударовъ чумы.
   -- Невозможно! отвѣтилъ дожъ.-- Патриціи будутъ заподозрѣны народомъ въ измѣнѣ, если вышлютъ свои семейства изъ города. Наши жены и дочери обязаны подавать примѣръ гражданамъ, и потому должны оставаться въ Венеціи.
   Сестры встали на колѣна и молили Бога избавить ихъ родной городъ отъ страшной болѣзни.
   Догаресса вернула первая свое хладнокровіе.
   -- Никогда не должно унывать! сказала она.-- Будемъ придумывать средства избѣжать бѣды, вмѣсто того чтобы предаваться безполезному отчаянью.
   -- Предаваться несбыточнымъ надеждамъ тоже нечего, произнесъ. Виталь:-- намъ остается только приготовиться, къ смерти и умолять Бога пощадить дѣтей.... О, дорогія дѣти, съ какимъ удовольствіемъ искупилъ бы я вашу жизнь своею кровью! Я ужъ исполнилъ свое назначеніе, но вы, прекрасныя молодыя созданія, жаждущія счастья, не должны бы лечь въ преждевременную могилу.
   Слезы заструились по его щекамъ.
   -- Виталь, мущина долженъ дѣйствовать, а не плакать! проторила Лукреція.-- Я не понимаю васъ.... Отрядъ стрѣлковъ можетъ проводить ночью нашихъ дочерей въ Лидо, откуда перевезетъ ихъ на материкъ какой-нибудь рыбакъ. Если не хватитъ оружія, то можно взять изъ арсенала.
   -- Арсеналъ опустошенъ сегодня утромъ шайкою гондольера Доминико.
   Лукреція затрепетала.
   -- Но развѣ нельзя купить оружія? спросила она: дайте жидамъ побольше золота, и они отроютъ оружіе даже изъ-подъ земли.
   -- Это такъ! Но откуда-жъ возьму я золота,-- возразилъ Виталь,-- когда казна наша пуста?
   Догаресса остолбенѣла при этомъ неожиданномъ извѣстіи. Августина и Порчіа тщетно прижимались къ ней и цѣловали ея руки: бѣдная женщина растерялась отъ горя и не отвѣчала на ихъ ласки.
   -- Еслибъ кто изъ моихъ недоброжелателей увидѣлъ, что я плачу, то постыдился бы называть меня неумолимымъ деспотомъ! заговорилъ снова дожъ: не одно семейство бѣдняковъ прокляло меня за мои строгія мѣры, которыми я надѣялся спасти республику.... Лукреція, жена дожа должна быть готова погибнуть вмѣстѣ съ нимъ! Въ Венеціи немудрено слетѣть съ герцогскаго трона въ кровяную лужу!"
   Смертельная блѣдность покрыла лицо догарессы, и она проговорила съ безпредѣльной тоской:
   -- Господи, наказывай насъ однихъ, но пощади нашихъ дѣтей!.
   -- Безсиліе считается здѣсь за преступленіе, продолжалъ Виталь. При каждой общественной бѣдѣ, при каждой новой невзгодѣ венеціанскій народъ обвиняетъ въ своей слѣпой ярости дожа за то, что онъ не можетъ-Бо'роться'съ обстоятельствами. Вспомните, какая участь постигла моихъ предшественниковъ? Пятеро изъ нихъ должна были отречься отъ трона, девять Свергнуты, пятеро задушены, а пятеро сосланы съ выколотыми глазами. Вся же вина ихъ состояла только въ томъ, что они не могли предупредить голодъ, чуму или пораженіе арміи.... Злоба своевольныхъ венеціанскихъ плебеевъ не знаетъ границъ, и они вымѣщаютъ ее постоянно ни на комъ другомъ, какъ только на своемъ ни въ чемъ неповинномъ дожѣ.
   -- Папа, вы должны бѣжать, пока не разразилась еще буря надъ вашею головою! воскликнула Августина, обнимая отца.
   -- Нѣтъ, не бѣжать надо, а бороться изъ всѣхъ силъ! проговорила гордая Порчіа: сестра думаетъ только о вашемъ спасеніи, а я думаю и о вашей славѣ.
   Наступило глубокое молчаніе, прерываемое только рыданіями догарессы, обнявшей своего мужа, на лицѣ котораго изображалось сильное уныніе. Но Лукреція не принадлежала къ тѣмъ пассивнымъ натурамъ, которыя склоняются покорно подъ ударами рока, не дѣлая никакой попытки уклониться отъ нихъ. Эта женщина умѣла наслаждаться жизнью, но и не падала духомъ въ трудную минуту.
   Когда дожъ, высвободившись изъ ея объятій, спросилъ:
   -- Отошлете ли вы теперь купца, который предложилъ вамъ эти драгоцѣнности?
   Она отвѣтила рѣшительно:
   -- Нѣтъ! я призову его сейчасъ, чтобы вы могли покончить съ нимъ торгъ!
   Виталь поглядѣлъ на нее съ удивленіемъ, но она подошла торопливо къ входу въ галлерею и крикнула:
   -- Эй, Панкраціо, иди сюда!
   Вслѣдъ за этимъ раздались тяжелые, мѣрные шаги, и въ комнату вошелъ уже извѣстный читателю нищій, драпировавшійся съ гордостью въ изорванный плащъ.
   Дожъ посмотрѣлъ на него съ не притворнымъ изумленіемъ.
   -- Въ своемъ ли вы умѣ, Лукреція?! воскликнулъ онъ. Неужели вы хотите покупать что-нибудь у этого человѣка?
   -- Могу увѣрить васъ, что нашъ милый Панкраціо пришелъ совершенно кстати! отвѣтила она съ улыбкою. Не мѣшайте же мнѣ дѣлать, что я нахожу нужнымъ.... Дорогія мои, обратилась она къ дочерямъ: -- принесите сюда всѣ наши цѣнныя украшенія.
   Когда онѣ вышли, она подошла къ нищему, созерцавшему съ видомъ безконечнаго удивленія ея дивную красоту, и проговорила коротко:
   -- Унеси этотъ сундукъ со всѣмъ, что заключается въ немъ: намъ нужны теперь не брильянты и не нарчи, но оружіе.
   -- Оружіе?! воскликнулъ съ звонкимъ смѣхомъ Панкраціо: да развѣ ваша свѣтлость хочетъ сѣсть на лошадь и отправиться на войну?.... Оружіе нужно вамъ? Но гдѣ-жъ прикажете взять его? не у меня же ключи отъ арсенала?!
   Дожъ не сводилъ глазъ съ нищаго, который скрывалъ подъ маскою добродушія и веселости самые звѣрскіе инстинкты и бездну всевозможныхъ пороковъ.
   Панкраціо смутился подъ этимъ пристальнымъ взглядомъ и приготовился, очевидно, къ отступленію.
   -- Бездѣльникъ! произнесъ презрительно Виталь:-- ты знаешь не хуже меня, что въ арсеналѣ не осталось ни одного меча.
   -- Я, монсиньоръ, воскликнулъ нищій, дѣлая видъ, что очень удивленъ такими словами: но вы вѣроятно забыли, что я не занимаюсь общественными дѣлами: тому, кто обремененъ многочисленнымъ семействомъ, некогда собирать новости.
   -- Очень худо для тебя, Панкраціо, что ты не можешь скрыться въ толпѣ, когда участвуешь въ какомъ-нибудь дурномъ дѣлѣ: я видѣлъ тебя самъ посреди отъявленнѣйшихъ негодяевъ, ограбившихъ арсеналъ, и хорошо запомнилъ твое лице.
   -- О, ваша свѣтлость была обманута сходствомъ, изъ-за котораго я страдалъ ужъ не разъ! возразилъ нищій смиренно.-- Я имѣю несчастіе походить точь въ точь на своего брата, который занимается ловлею раковъ и заслуживаетъ быть повѣшеннымъ за всѣ свои гнусныя продѣлки. Если онъ еще пользуется жизнью и свободою, то конечно обязанъ этимъ моимъ за него молитвамъ.
   -- Да, это сходство поразительно въ высшей степени и опасно для тебя, проговорилъ холодно дожъ: -- берегись, какъ бы тебя когда не повѣсили по ошибкѣ! Нѣтъ, любезный Панкраціо, ты можешь обманывать легковѣрныхъ: но что касается до меня, то меня ты не проведешь своимъ смиреніемъ! Я самъ слышалъ, какъ одинъ изъ твоихъ товарищей, длинный и худой до невѣроятности, сказалъ тебѣ, подавая связку копій: Панкраціо, тутъ достаточно оружія, чтобы убить хоть тридцать дожей!..... на что ты отвѣтилъ ему смѣхомъ....
   -- Царь ты мой небесный! воскликнулъ съ негодованіемъ нищій: какъ можетъ ваша свѣтлость осуждать ни съ того, ни съ сего не новиннаго ни въ чемъ бѣдняка, думающаго день и ночь единственно о томъ, какъ бы прокормить своихъ дѣтей? Повѣрьте, что мой славный другъ Корпозеко только шутилъ.... Ему и въ голову не приходила никогда мысль убивать дожа. Наши желанья очень ограниченны: ему хотѣлось бы растолстѣть, а мнѣ похудѣть -- вотъ и все!
   -- Перестань дурачить насъ! перебилъ строго дожъ.-- Отвѣчай мнѣ. безъ увертокъ, былъ ты въ числѣ грабителей, опустошившихъ арсеналъ, или нѣтъ?
   Вопросъ былъ поставленъ такъ прямо, что Панкраціо смутился, не смотря на все свое нахальство, и невольно покосился на дверь.
   -- Выслушайте меня, монсиньоръ, проговорилъ онъ наконецъ: я природный врагъ всякаго шума и насилія, да кромѣ того награжденъ Богомъ такою дородностью, которая положительно препятствуетъ мнѣ принимать участіе въ какихъ бы то ни было буйствахъ. Могу увѣрить васъ, что еслибъ я присутствовалъ при грабежѣ, о которомъ вы говорите, то плакалъ бы горькими слезами надъ заблужденіемъ народа и молился бы за него.
   -- Право подумаешь, что ты невинный ягненокъ! воскликнулъ гнѣвно Виталь. Но довольно объ этомъ, изъ твоихъ словъ я заключаю, что ты молишься только за однихъ негодяевъ, но не за честныхъ людей.... Сказать ли тебѣ, зачѣмъ ты присутствовалъ при грабежѣ и поощрялъ своихъ товарищей, если не дѣломъ, то словомъ? прибавилъ онъ.
   Панкраціо побагровѣлъ, и по его гигантскому тѣлу пробѣжала, замѣтная дрожь при сознаніи, что отрицать свое присутствіе въ толпѣ грабителей было невозможно.
   -- Очень хотѣлось бы узнать мнѣніе вашей свѣтлости, отвѣтилъ онъ съ униженіемъ, которому далеко не соотвѣтствовалъ его хитрый взглядъ.
   -- Ты вовсе не старался укротить бѣшенство народа, но пользовался имъ. Мнѣ извѣстно, что оружіе продано евреямъ въ Гетто.
   -- Въ моей ли власти было помѣшать этому богопротивному торгу? замѣтилъ нищій, вздохнувъ съ сокрушеніемъ.
   -- Гдѣ-жъ тебѣ?!.... Вѣдь ты самъ былъ, по обыкновенію, посредникомъ между покупателями и продавцами?
   -- Это ужасная клевета! воскликнулъ Панкраціо, простирая въ небу свои громадныя руки.-- Позвольте мнѣ доказать мою невиновность..... Пусть судятъ меня, пусть подвергнутъ меня мучительной пыткѣ, если я дѣйствительно помогалъ продать евреямъ оружіе!.... Позовите свидѣтелей!... Клянусь всѣми святыми, что я честный нищій и обвиненъ несправедливо.... Ваша свѣтлость, умоляю васъ о правосудіи! Я не позволю безчестить моихъ дѣтей.... О, милыя дѣти, еслибъ вы знали, что дожъ подозрѣваетъ меня въ грабежѣ и измѣнѣ, то вы отказались бы принять изъ моихъ рукъ хлѣбъ, который я добываю вамъ ежедневно съ такимъ трудомъ!
   Но Виталь Микели ни чуть не былъ разубѣжденъ этой наглою комедіею.
   -- Ты просишь, чтобъ тебя подвергли пыткѣ? сказалъ онъ сухо.-- Съ большимъ удовольствіемъ! Въ этой милости я не откажу тебѣ!
   Нищій поблѣднѣлъ.
   -- Воля ваша, монсиньоръ, отозвался онъ, но вы увидите, что я перенесу молча всѣ мученія.... Бѣдное семейство мое тоже не пропадетъ: всѣ поспѣшатъ наперерывъ обезпечить его существованіе, когда узнаютъ, что вы убили меня.
   -- Я прикажу обыскать всѣ углы Гетто! воскликнулъ дожъ, удивленный цинизмомъ Панкраціо.
   Послѣдній усмѣхнулся и отвѣтилъ:
   -- Евреи хитрѣе вашей свѣтлости, они не оставятъ своихъ сокровищъ на виду! Ничего вамъ не подѣлать съ ними, еслибъ даже я увѣрилъ васъ, что оружіе куплено ими!
   -- Безсовѣстный подлецъ! закричалъ дожъ внѣ себя.-- Ты смѣешь издѣваться надъ своимъ господиномъ?
   Онъ поднялъ руку, чтобы ударить негодяя, который смотрѣлъ ему безстрашно въ лице.
   -- Угрозы неумѣстны тутъ! сказала Лукреція, удерживая руку мужа.
   Панкраціо между тѣмъ закрылъ вполовину глаза и принялъ позу человѣка, молящагося за.своихъ судей.
   Догаресса обратилась къ нему и спросила спокойно.
   -- Хочешь ты продать намъ оружіе?
   -- А кто заплатитъ за него, ваша свѣтлость! спросилъ, нищій открывъ глаза,-- сокровищница пуста....
   -- Почему ты знаешь это?
   -- О, Господи, я стоялъ возлѣ дверей, когда его свѣтлости угодно было сообщать вамъ эту новость!
   Въ это время вернулись молодыя дѣвушки съ большемъ ящикомъ изъ сандаловаго дерева, который и поставили на столъ. Догаресса открыла его и показала нищему заключавшіяся въ немъ драгоцѣнности.
   -- Какъ ты думаешь, спросила она: могутъ эти вещи быть обращены въ золото и нельзя-ли купить на нихъ желѣзо?
   Глаза нищаго загорѣлись огнемъ жадности.
   -- Да, синьора, отвѣтилъ онъ.-- На сокровища нѣтъ опредѣленной цѣны, и потому я предпочитаю ихъ деньгамъ, такъ какъ легче....
   Онъ остановился, понявъ свою неосторожность, но потомъ продолжалъ:
   -- Однимъ словомъ, ваша свѣтлость, я весь къ вашимъ услугамъ, если вы дадите десять такихъ ящиковъ обитателямъ Гетто, съ которыми я живу по сосѣдству....
   -- Называй ихъ ужъ прямо своими сообщниками, гадкій ростовщикъ! перебилъ раздражительно дожъ: ты думаешь, я не знаю, что ты вовсе не нищій, хотя и увѣшиваешь себя грязнымъ тряпьемъ:
   Панкраціо притворился, что не слышалъ замѣчанія дожа, и продолжалъ.
   -- Да, синьора, въ замѣнъ десятка ящиковъ, подобныхъ этому, евреи найдутъ вамъ все оружіе, украденное изъ арсенала.
   -- Ну, такъ торгъ можетъ считаться поконченнымъ, Панкраціо, сказала Лукреція холодно:-- скажи своимъ сосѣдямъ, чтобы они готовились обмѣнять свою добычу на мои ящики съ драгоцѣнностями, которые будутъ доставлены имъ не позже трехъ часовъ нынѣшняго дня.
   -- Что вы хотите сказать, душа моя! спросилъ Виталь, не вѣря своимъ ушамъ.
   -- Я хочу сказать, что поняла только теперь цѣну этихъ вещей: вмѣсто того, чтобы служить кокетству и тщеславію, онѣ спасутъ Венецію.
   Дожъ былъ сильно тронутъ благороднымъ поступкомъ своей жены.
   -- О, Лукреція! проговорилъ онъ:-- вы отомстили мнѣ великодушіемъ за мои упреки!
   -- Я увѣрена, продолжала она, что всѣ жены и дочери патриціевъ поспѣшатъ подражать намъ.... А когда Венеція вернетъ, благодаря нашей жертвѣ, свое спокойствіе и прежнее благосостояніе; когда дожъ и сенаторы снова созовутъ на свои блестящіе пиры гостей, тогда мы явимся съ гордостью безъ малѣйшаго украшенія, въ самыхъ простыхъ платьяхъ, которыя ужъ не возбудятъ ни чьей зависти.
   -- Вы будете въ правѣ гордиться, сказалъ Виталь:-- народъ и патриціи скажутъ, указывая на возродившуюся Венецію: "Мы обязаны спасеніемъ республики Лукреціи Микели; чего не могъ сдѣлать никто изъ насъ, то сдѣлала женщина"!
   -- Вы знаете, что мы не равнодушны къ лести и потому хотите вознаградить насъ ею заранѣе, за одно наше доброе намѣреніе! произнесла съ улыбкою догаресса.-- Нечего, однакожъ, терять по-пусту время; надо дѣйствовать... Панкраціо, торгъ заключенъ между нами?!
   -- Конечно, заключенъ, синьора, не смотря на вопіющую несправедливость дожа относительно меня. Побѣгу теперь въ Гетто, пока еще не заперты ворота.
   -- А я отправлюсь между тѣмъ къ женамъ и дочерямъ патриціевъ, чтобы пригласить ихъ къ пожертвованіямъ, и ты, Панкраціо, прикажи мимоходомъ моимъ слугамъ приготовить мнѣ гондолу..
   

ГЛАВА XXI.
Мятежъ.

   Сенаторы, созванные дожемъ, пришли въ дворецъ съ твердымъ намѣреніемъ защищать его до послѣдней возможности. Вмѣсто того, чтобы собраться торжественно въ залѣ засѣданій, они начали совѣщаться на "Лѣстницѣ Великановъ", получившей свое названіе отъ двухъ громадныхъ статуй,-- Нептуна и Марса, стоявшихъ по бокамъ ея.
   На верхней ступени этой мраморной лѣстницы, которая вела во вторую галлерею, сидѣлъ на тронѣ Виталь Микели. Радостная улыбка пробѣгала по его лицу при появленіи каждой новой личности: онъ боялся въ теченіи нѣсколькихъ часовъ, что патриціи оставятъ его на произволъ народной ярости.
   На лицахъ всѣхъ вельможъ, посѣдѣвшихъ на службѣ республикѣ, выражалось безпокойство и вмѣстѣ съ тѣмъ непоколебимая энергія. Видно было, что они приготовились мужественно встрѣтить приближавшуюся грозу.
   -- Знаменитые синьоры, началъ дожъ торжественно -- Изъ трехъ бѣдъ, угрожающихъ намъ теперь, самая ужасная -- мятежъ, который разъединяетъ насъ и парализуетъ наши силы, которыя нужны, чтобы побѣдить Комнена и его страшную союзницу, чуму, прибывающую къ намъ на его галерахъ изъ Кипра и Чіо. Поддаваясь какому-то таинственному, демонскому вліянію, народъ переноситъ свою ненависть съ противника республики на ея защитниковъ: хочетъ уничтожить Совѣтъ Сорока, который трудился столько лѣтъ надъ упроченіемъ ея славы и могущества.
   -- Превратимъ этотъ дворецъ въ крѣпость! перебилъ Оріо Молиніери:-- наполнимъ его вѣрными солдатами и заставимъ тогда всѣхъ крикуновъ перемѣнить свое мнѣніе!
   -- Синьоръ Оріо правъ, сказалъ Леонардо Лоредано: -- мятежники разобьются о мраморныя стѣны дворца. Интересъ самаго народа обязываетъ насъ защищаться до послѣдней крайности. Развѣ мы не знаемъ, что Венеція погибнетъ въ тотъ же день, въ который капризная и легкомысленная чернь сдѣлается полновластною госпожею?
   -- Пусть народъ изберетъ себѣ новаго дожа, если хочетъ, добавилъ Агостино Барбариго:-- но нельзя допустить, чтобы онъ управлялъ собою самъ.
   -- Если бѣдная Венеція стала однимъ изъ богатѣйшихъ и могущественнѣйшихъ государствъ Италіи, замѣтилъ дожъ, то не должна ли она благодарить за это трибуновъ, у которыхъ нѣтъ другой цѣли, кромѣ ея благосостоянія?
   -- Да, ваша свѣтлость, отвѣтилъ съ увлеченіемъ Молиніери, вы права! Народу нечего довѣрять: онъ готовъ всегда жертвовать собственнымъ интересомъ обуревающимъ его страстямъ, не раздумывая послѣдствіяхъ!
   Дожъ приподнялся и, протянувъ руку, произнесъ:
   -- Итакъ, заклинаю васъ именемъ вашей родины дать торжественный обѣтъ, что вы окажете сопротивленіе мятежникамъ, не согласитесь ни на какія уступки безразсудному народу и сохрани. те не прикосновенною вашу власть, которою мы пользовались всегда для блага республики.
   -- Клянемся! воскликнули всѣ единодушно.
   -- Не забудьте же этой клятвы! сказалъ Виталь мрачно: -- меня скоро не будетъ, чтобы напомнить вамъ ее. По рядамъ присутствующихъ пронесся ропотъ удивленія.
   -- Что вы говорите, монсиньоръ! спросилъ Оріо.-- Неужели вы намѣрены отречься отъ трона въ минуту опасности? Это значило бы поощрять мятежъ.
   -- Дожъ не можетъ оставить насъ теперь безъ ущерба своей мести! воскликнулъ Лоредано.
   -- Вы не поняли меня, отозвался Виталь меланхолично.-- Восторжествуетъ ли мятежъ или удастся подавить его, народъ во всякомъ случаѣ будетъ искать человѣка, на которомъ захочетъ вымѣстить свой гнѣвъ, обвинивъ его во всѣхъ общественныхъ бѣдствіяхъ. Этой очистительною жертвою сдѣлается, по обыкновенію, дожъ, избранный и провозглашенный тѣмъ же народомъ.
   Сенаторы переглянулись съ невольнымъ ужасомъ.
   -- И вы думаете, что мы выдадимъ васъ бѣшеной черни? проговорилъ Оріо.-- Развѣ вы считаете насъ за трусовъ или предателей дожъ?
   -- О, нѣтъ! возразилъ Виталь: но я приготовился ужъ къ этой жертвѣ.... я вычеркнулъ себя изъ списка живыхъ заранѣе, синьоръ Оріо,-- вы слышите теперь умирающаго, который требуетъ, чтобы вы повиновались его послѣдней волѣ. Обязываю васъ жертвовать рѣшительно всѣмъ состояніемъ, жизнью и привязанностью ко мнѣ: безъ этого не спасти вамъ Венеціи. Не бѣда, что Виталь Микели будетъ жертвою народной ярости, не бѣда, если онъ будетъ сброшенъ съ трона, лишь бы только остался не прикосновеннымъ сенатъ, который одинъ можетъ поддержать силу и величіе дорогой намъ родины!
   -- Мы защитимъ васъ, монсиньоръ, противъ вашей воли, возразилъ Молиніери, тронутый героизмомъ дожа.-- Мы станемъ за васъ грудью, ляжемъ всѣ до единаго на ступеняхъ это.: лѣстницы....
   -- Берегите вашу преданность республикѣ, перебилъ его Виталь Микели. Быть можетъ, мятежники и не рѣшатся ворваться въ этотъ дворецъ, который вмѣщаетъ въ себѣ за-разъ сенатъ, трибуналъ и тюрьму. Впрочемъ, я поручилъ нашему вѣрному Азану Іоаннису охранять съ двумя стами стрѣлковъ ворота, ведущія съ площади во внутренній дворъ, такъ что съ этой стороны бояться во всякомъ случаѣ нечего.
   При послѣднемъ словѣ почтеннаго дожа вблизи дворца послышались неистовые крики. Сенаторы обмѣнялись тревожными взглядами и, по знаку Молиніери, Лоредано и Конторини, поспѣшили въ наружную галлерею, гдѣ имъ представилось зрѣлище, отъ котораго застыла кровь въ ихъ жилахъ.
   Вся площадь, отъ пристани и вплоть до самаго дворца, кипѣла народомъ, а гладкая поверхность моря была покрыта безчисленными гондолами, въ которыхъ помѣщались рыбаки. На всѣхъ лицахъ выражалось неукротимое бѣшенство и повсюду раздавались крики: "Мы требуемъ правосудія! Смерть тирану! смерть дожу!" Крики эти повторялась все чаще и чаще и перешли наконецъ въ яростное рычаніе, и вся эта толпа, воодушевленная ненавистью и желаніемъ мести, походила на стаю голодныхъ волковъ, чующихъ близкую добычу. Дворецъ былъ окруженъ со всѣхъ сторонъ, и ускользнуть изъ него No было возможности.
   Безобразныя, растрепанныя, грязныя женщины, съ пѣною на губахъ и сверкающими глазами, радовались, что скоро имъ выдадутъ на истерзаніе дожа. Мущины были вооружены чѣмъ попало: колами, веслами, копьями и мечами. Бѣшенство всѣхъ достигло высшей степени. Планъ Мануила Комнена удался какъ нельзя лучше, и Бартоломео могъ ликовать, увѣренный, что результатомъ этого возмущенія будетъ его формальное избраніе на герцогскій тронъ.
   Сенаторы прислушивались съ замираніемъ сердца къ грознымъ восклицаніямъ бунтовщиковъ и къ треску воротъ, которыя были осаждены нѣсколькими десятками людей, старавшихся разбить ихъ. посредствомъ огромнаго бревна.
   Оріо услышалъ, какъ одинъ изъ осаждавшихъ, въ которомъ онъ узналъ Доминико, кричалъ изо всѣхъ силъ:
   -- Проклятій дожъ, ты прячешься за этими воротами, но мы разобьемъ ихъ, разобьемъ, и тогда я вырву твою бороду и раздавлю, какъ чевяка!
   Въ отвѣтъ на эти слова, народъ заревѣлъ снова:
   -- Мы требуемъ правосудія! Смерть Виталю Микели! смерть дожу!
   Но вдругъ удары въ ворота прекратились, и Оріо замѣтилъ не безъ удивленія, какъ къ Доминико подошелъ какой-то человѣкъ и приказалъ ему замолчать. Доминико повиновался. Обратившись съ тѣмъ же приказаніемъ къ толпѣ и возстановивъ такимъ образомъ, тишину, незнакомецъ вскарабкался на бревно и заговорилъ:
   -- Граждане венеціанскіе, вѣрите ли вы мнѣ? хотите ли вы, чтобы я, въ качествѣ вашего защитника, представилъ ваши жалобы Совѣту Сорока и испросилъ бы вамъ правосудіе?
   -- Нѣтъ, синьоръ Бартоломео! закричалъ Доминико. Мы не жалуемся, а требуемъ.... Къ чему умолять враговъ, когда у насъ есть, сила?!
   -- Зачѣмъ же употреблять силу, если можно обойдтись и безъ нея? возразилъ Бартоломео. Я попрошу, чтобъ пустили меня одного во дворецъ и заставлю надменныхъ сенаторовъ выслушать меня.
   -- Не сомнѣваюсь, что васъ впустятъ туда, сказала Доминико, но что же выйдетъ изъ этого? Васъ только задержатъ какъ заложника, въ надеждѣ усмирить насъ?! А какъ вы думаете, подѣйствуетъ ли это средство?
   Народный ораторъ задрожалъ и началъ оглядываться, какъ бы отыскивая себѣ друзей, которые могли бы поддержать его въ часъ опасности, но встрѣтилъ только презрительный и злорадный взглядъ Заккаріаса.
   -- Перестань разыгрывать роль трибуна, прошепталъ Комненъ, подойдя къ негоціанту. Эта роль тебѣ не по плечу съ народомъ можетъ говорить и управлять имъ только смѣлѣйшій изъ смѣлыхъ, но не такой нерѣшительный и робкій человѣкъ, какъ ты. Возьми лучше сѣкиру и старайся разрубить въ щепки ворота дворца.... Видишь ли, какъ это дѣлается?
   Съ этими словами онъ размахнулся своею сѣкирою съ изумительною силою и всадилъ ее въ ворота до самой рукоятки.
   Окружающіе испустили крики восторга, а Бартломео почувствовалъ, что все обаяніе его должно улетучиться подъ этимъ доказательствомъ силы и отваги грека. Но тѣмъ не менѣе онъ обратился еще разъ къ народу и произнесъ самоувѣренно:
   -- Я обязанъ удержать васъ отъ излишихъ увлеченій и необдуманныхъ поступковъ. Къ чему ломать ворота, когда я могу заставить отпереть ихъ другимъ способомъ?
   Молиніери спрашивалъ себя: не лишился ли старикъ разсудка отъ тщеславія и гордости, когда Бартоломео добавилъ:
   -- Несите лучше дровъ и хворосту и сложите костеръ возлѣ дворца, въ уровень съ наружными галлереями.
   Затѣмъ спрыгнувъ на землю, купецъ подошелъ къ воротамъ и воскликнулъ громкимъ голосомъ:
   -- Азанъ Іоаннисъ, если ты не хочешь, чтобы выкурили тебя какъ лисицу изъ норы, то выходи къ намъ, пока не загорѣлись еще стѣны; иначе не будетъ пощады ни тебѣ, ни твоимъ стрѣлкамъ.
   Испуганный такимъ страннымъ предложеніемъ, Оріо сошелъ торопливо во внутренній дворъ и завернулъ въ крытый ходъ, но не успѣлъ онъ еще пройдти полпути, какъ увидѣлъ, что стрѣлки спѣшатъ отпереть ворота, по приказу далмата. Молодой патрицій бросился на Азана.
   -- Измѣнникъ! воскликнулъ онъ, сверкая мечемъ: ты хочешь выдать дожа и сенаторовъ?
   Іоаннисъ разразился громкимъ смѣхомъ и сталь въ оборонительную позу.
   -- За чѣмъ же вашъ дожъ легковѣрнѣе ребенка? сказалъ онъ цинично.
   -- Негодяй, я убью тебя, какъ собаку! загремѣлъ взбѣшенный Оріо: тебѣ не придется воспользоваться плодами твоей измѣны!
   -- О, вы ужъ черезчуръ заносчивы, отвѣтилъ дерзко Азанъ: -- это просто несносно...
   -- Эй, стрѣлки, избавьте меня отъ этого противнаго хвастуна! Расправьтесь съ нимъ поделикатнѣе, и я предоставлю въ ваше распоряженіе все, что есть на немъ и при немъ.
   На крикъ далмата изъ толпы выступили два человѣка и подбѣжали къ патрицію; послѣдній хотѣлъ было защищаться, но незнакомцы схватили его и въ одно мгновеніе обезоружили.
   Тщетно стараясь отбиться отъ этихъ людей, молодой человѣкъ узналъ въ нихъ Заккаріаса и Кризанхира, и сердце его облилось кровью при мысли, что Бартоломео ди-Понте сдѣлался покорнымъ орудіемъ восточнаго Цезаря.
   -- Бартоломео! закричалъ онъ съ негодованіемъ: ты заключилъ торгъ съ врагомъ твоей родины... ты подлый предатель! Добрые люди, продолжалъ онъ, обращаясь къ народу, выслушайте меня! Я вѣдь тоже дитя лагунъ и не желаю зла ни вамъ, ни Венеціи! Повѣрьте же мнѣ, если я скажу, что ваши начальники и ораторы обманываютъ васъ и даютъ вамъ въ руки ножъ, который долженъ покончить существованіе Венеціи.... Берегитесь, друзья! Я узналъ обезоружившихъ меня и знаю, что они хотятъ довести васъ до окончательной гибели.
   -- Заткните ротъ этому болтуну! приказалъ Бартоломео, которому было далеко не по себѣ.
   -- Но выслушайте же меня! кричалъ съ отчаяніемъ Молиніери: на меня наложили руки не венеціянцы, но греки.... Сказать ли вамъ, кто осмѣлился обезоружить одного изъ членовъ Совѣта Сорока? Вы называйте меня лжецомъ.... называйте, какъ хотите, но только знайте, что его зовутъ....
   Но ему не дали произнести ужасное имя: Іоаннисъ накинулъ на его шею шелковый арканъ и затянулъ его.
   Лицо Оріо посинѣло и, замахавъ руками по воздуху, онъ тяжело повалился на землю.
   -- Собакѣ собачья и смерть! замѣтилъ спокойно далматъ, любуясь съ видомъ побѣдителя на свою жертву. Ну, товарищи, продолжалъ онъ, обращаясь къ толпѣ теперь городъ въ нашей власти! Идемъ къ дожу и повѣсимъ его на одномъ изъ оконъ дворца!
   Азанъ былъ вполнѣ доволенъ въ эту минуту. Онъ достигъ наконецъ цѣли, указанной ему ненавистью и честолюбіемъ вырвавшагося на волю раба. Ему удалось подчинить своимъ желаніямъ бывшаго господина; онъ принудилъ прекрасную Джіованну дать согласіе на бракъ съ нимъ, а теперь онъ могъ распорядиться даже жизнью дожа и сенаторовъ. Ничто не могло остановить его на избранномъ имъ пути, и онъ былъ твердо увѣренъ, что никто не воспрепятствуетъ ему умертвить ненавистнаго ему Виталя Микели. На его лицѣ промелькнула самодовольная улыбка, когда онъ увидѣлъ, что Доминико растерялся, узнавъ въ немъ бывшаго сборщика податей, котораго считалъ за преданнѣйшаго слугу сената.
   Вдругъ на площади произошло необычайное движеніе, и толпа разступилась предъ кѣмъ-то съ изъявленіями живѣйшаго горя и участія. Азанъ, удивленный, что никто не слѣдуетъ за нимъ во дворъ дворца, оглянулся и страшно поблѣднѣлъ, узнавъ въ незнакомцѣ брата несчастной Беатриче, появленіе котораго произвело на народъ такое сильное впечатлѣніе.
   Рыбакъ, выдѣлявшійся изо всей толпы своимъ огромнымъ ростомъ, шелъ неровною походкою: то чрезвычайно тихо, то скоро, то шатался, какъ пьяный, бросая вокругъ себя дикіе, безсмысленные взгляды. Внезапно онъ остановился, и расхохотался тихимъ и безумнымъ смѣхомъ.
   -- Гдѣ же дожъ? Друзья мои, скажите мнѣ, гдѣ находится дожъ? спросилъ онъ.
   Но, не дождавшись отвѣта, онъ закричалъ, прижимая къ груди окровавленный ножъ.
   -- Богъ гнѣва, гдѣ ты?... Что же ты не отвѣчаешь мнѣ богъ мести?.... Гдѣ тотъ человѣкъ, который убилъ ребенка?.... Вѣрите ли вы, что можно убить ребенка, у котораго сіяетъ въ глазахъ небо, а въ сердцѣ обитаетъ кротость?....
   Онъ судорожно зарыдалъ. Черезъ нѣсколько минутъ онъ гордо поднялъ голову и проговорилъ:
   -- Народъ страдаетъ. Беатриче принадлежала къ народу: она страдала, и Богъ взялъ ее къ себѣ. Но мой ангелъ-хранитель пришелъ ко мнѣ во снѣ и сказалъ: "Радуйся, Орселли: твоя сестра воскреснетъ!"... Я вѣрю ему, вѣрю, вѣрю! твердилъ несчастный, оживляясь понемногу.-- Онъ по обманулъ меня.... Кто скажетъ противное? Кто захочетъ увѣрить меня, что онъ говорилъ неправду, что моя сестра умерла на вѣки и я не увижу ея больше?
   При этихъ словахъ онъ окинулъ окружающихъ такимъ страшнымъ взглядомъ, что всѣ отскочили отъ него съ ужасомъ.
   Въ это время не вдалекѣ показались Панкраціо и Корпозеко несшіе носилки, на которыхъ лежало тѣло хорошенькой птичницы, завернутое въ красную шерстяную матерію. Блѣдное личико Беатриче не сохранило слѣдовъ предсмертной агоніи; на немъ застыла улыбка, и казалось, что она спала и видѣла прекрасный сонъ, отъ котораго вотъ-вотъ проснется, чтобы сообщить его присутствующимъ. Нищіе, на которыхъ Орселли возложилъ обязанность стеречь тѣло сестры, были тоже, не смотря на свою грубую натуру, поражены этимъ величіемъ смерти, и сочувствовали отъ души отчаянью гондольера. Послѣднимъ овладѣла всецѣло мысль, что долженъ отомстить дожу за смерть Беатриче, и онъ повторялъ шепотомъ:
   -- Гдѣ же убійца? гдѣ онъ?
   Но когда онъ приблизился къ дворцу и увидѣлъ передъ собой Азана, глаза его сверкнули зловѣщимъ огнемъ, и онъ остановился. Далматъ поблѣднѣлъ отъ ужаса онъ хотѣлъ бѣжать, но передъ нимъ была только одна дорога -- во внутренній дворъ дворца, гдѣ находились сенаторы, которымъ онъ измѣнилъ. Торжествующая улыбка его смѣнилась выраженіемъ крайняго унынія, когда онъ убѣдился въ невозможности спастись отъ страшнаго врага.
   Орселли между тѣмъ наклонился надъ носилками, всматриваясь въ спокойное лицо своей любимицы. Затѣмъ онъ протянулъ руку къ далмату и спросилъ его тономъ недовѣрія:
   -- Ты-ли это требовалъ на рынкѣ Фреззаріа подать съ бѣдной птичницы?... Гдѣ же твои сбиры?
   Азанъ не отвѣчалъ.
   -- Ты ли это охотишься такъ хорошо съ соколами? Гдѣ же твои соколы? продолжалъ гондольеръ тихимъ и мягкимъ голосомъ.
   Но Азанъ не отвѣчалъ; онъ стоялъ неподвижно на прежнемъ мѣстѣ, опустивъ голову.
   -- Ты ли, продолжалъ спрашивать безумецъ, продаешь молодыхъ дѣвушекъ въ рабство, когда у тебя не хватаетъ денегъ, чтобы дополнить требуемую сенатомъ сумму?... Гдѣ же твой серебрянный жезлъ?
   Азамъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ и языкъ не повиновался ему.
   Орселли подошелъ къ нему ближе.
   -- Ты очень невѣжливъ, Іоаннисъ, сказалъ онъ.-- За чѣмъ не отвѣчаешь ты мнѣ? За чѣмъ не оправдываешься?
   Далматъ подумалъ, что можно вывернуться изъ настоящаго затруднительнаго положенія смѣлостью, и отвѣтилъ:
   -- Я не понимаю, что вы хотите сказать, и не знаю васъ даже.
   Орселли отвѣчалъ горькимъ и презрительныхъ хохотомъ.
   -- Трусъ! воскликнулъ онъ и продолжалъ, обращаясь къ толпѣ: Онъ не узнаетъ меня, но я не забылъ лица этого Іуды-предателя.... Я не забуду его и въ аду, въ который отправлюсь по его милости, а вы, мои товарищи по бѣдности и скорби, не знаете ли вы всѣ, что Азанъ Іоаннисъ -- сборщикъ податей, вербовщикъ солдатъ и продавецъ дѣвушекъ никто иной какъ шпіонъ сената и дожа Витала Микели?
   Бартоломео ди-Понте, слѣдуя совѣту Заккаріаса, проклинавшаго неожиданное вмѣшательство умалишеннаго, дотронулся до плеча Орселли и сказалъ:
   -- Несчастный, пойми же, что ты ошибаешься!... Или ты хочешь помѣшать народу добиться своихъ правъ?.... Неужели ты не можешь сообразить, что Азанъ не отперъ бы намъ ворота дворца, еслибъ былъ слугою сената?
   -- Онъ-то?! онъ?! закричалъ гондольеръ.-- Да, онъ отперъ намъ ворота, которыя обязанъ былъ защищать.... Сенатъ и дожъ довѣряли ему, а онъ измѣнилъ имъ.... Ну, тѣмъ лучше! Я имѣю, по крайней мѣрѣ, неотъемлемое право презирать его....
   Онъ простеръ руки къ небу и продолжалъ глухимъ голосомъ:
   -- Ты всегда былъ низкимъ трусомъ, Азанъ Іоаннисъ, но теперь сдѣлался еще презрѣннѣе, ты сдѣлался предателемъ. Хвала Всевышнему! Измучивъ народъ, ты продалъ дожа. Хвала Всевышнему!... Раздавите, товарищи, эту гадину!..... Хотите ли показать вашимъ дѣтямъ измѣнника?-- Если такъ, то покажите имъ этого негодяя, который дрожитъ и блѣднѣетъ предъ вами, и скажите: "вотъ человѣкъ, не задумавшійся прелатъ своего господина!"
   Съ этими словами Орселли дотронулся пальцемъ до лба.
   -- Нужно принудить этого человѣка замолчать, или онъ испортитъ все! прошепталъ Заккаріасъ, подойдя къ ди-Понте.-- Это сумасшедшій! Скажите же народу, что онъ сумасшедшій!
   Бартоломео пожалъ плечами и, возвысивъ голосъ, произнесъ тономъ глубокаго состраданія:
   -- Добрые граждане венеціанскіе, этотъ бѣдный гондольеръ помѣшался отъ горя! Не теряйте же времени, слушая его бредъ!
   -- Да, это сумасшедшій! повторилъ машинально далматъ, едва помнившій себя отъ овладѣвшаго имъ ужаса.
   Орселли наклонился снова надъ носилками и схватилъ холодную какъ ледъ, руку мертвой.
   -- Слышишь ли, моя дорогая, воскликнулъ онъ жалобно, меня называютъ лжецомъ и сумасшедшимъ? Воскресни же скорѣе.... Или ты не хочешь заступиться за своего брата, убившаго тебя, чтобы снасти твою честь и свободу?.... А! они не хотятъ, чтобы народъ вѣрилъ мнѣ?.. Но, можетъ быть, онъ повѣритъ тебѣ?!.... Покажи же ему свою кровавую рану, раскрой свои охладѣвшія уста и скажи во всеуслышаніе: "Вотъ тотъ, кто осудилъ меня на смерть! вотъ Азанъ Іоаннисъ, сборщикъ податей!"
   -- Орселли говоритъ правду, сказали Доминико и носильщики: -- мы сами были свидѣтелями этой катастрофы, и всѣ готовы подтвердить справедливость этихъ словъ.
   Далматъ сдѣлалъ еще отчаянную попытку спастись отъ гнѣва народа: онъ подошелъ, шатаясь, къ носилкамъ, взялъ другую руку убитой и проговорилъ:
   -- Помолись за меня, невинная страдалица!
   -- Ахъ, какъ хорошо ты дѣлаешь, Азанъ, что умоляешь свою жертву! проскрежеталъ Орселли, понявъ инстинктивно хитрость далмата,-- О, еслибъ она была жива, то заступилась бы за тебя предъ твоими судьями, но мертвые молчатъ.... Зачѣмъ убилъ ты ее? Она была такъ прекрасна и добра, что никто не могъ противостоять ея просьбамъ.... Скажи: зачѣмъ убилъ ты ее?.... А! ты молчишь, ты не знаешь, что сказать въ оправданіе?! Хорошо же, молись въ такомъ случаѣ: твои минуты сочтены!
   Понявъ, что для него все кончено, что ему не остается надежды на спасеніе, Азанъ взглянулъ на Бартоломео и произнесъ съ мольбой:
   -- Отступаясь отъ меня, вы совершаете клятвопреступленіе!... Бартоломео ди-Понте, развѣ не было у насъ съ вами уговора, развѣ вы не поклялись мнѣ, что я не потеряю ничего, если отворю вамъ ворота дворца?... Я сдержалъ свое слово, сдержите же и вы свое: это будетъ вамъ не трудно, потому что вы любимы народомъ и имѣете надъ нимъ власть.
   -- А, ты упираешь на измѣну? воскликнулъ Орселли: ты думаешь, что это избавитъ тебя отъ суда Божьяго и людскаго?
   -- Онъ осмѣливается требовать помилованія, какъ награды за подлость! замѣтилъ Доминико.
   -- Онъ хвастается этой подлостью, подхватилъ Панкраціо: -- но я не думаю, чтобы онъ согласился сдѣлаться нашимъ сообщникомъ изъ одного сочувствія къ намъ.
   Азанъ взглянулъ съ мольбою на Бартоломео.
   -- Я не хочу быть клятвопреступникомъ, проговорилъ послѣдній робко: -- далмать былъ и есть дѣйствительно нашъ сообщникъ: онъ отперъ намъ ворота, охрана которыхъ была поручена ему!
   -- А что обѣщали вы ему взамѣнъ этой услуги? спросилъ Панкраціо.
   -- Сто золотыхъ безанговъ! пробормоталъ ди-Понте.
   -- Ну, такъ отдайте обѣщанное, сказалъ нищій: народъ не долженъ оставаться въ долгу у шпіона и предателя.
   -- Я понимаю тебя, Панкраціо! воскликнулъ Корпозеко: -- мы наполнимъ ротъ этого услужливаго Іоанниса золотомъ, серебромъ и мѣдью и задушимъ, его, такъ сказать, нашими благодѣяніями... Орселли, будешь ли ты доволенъ нами, если мы сдѣлаемъ это?
   Но гондольеръ ужъ не думалъ больше о негодяѣ: онъ дѣлалъ почти невѣроятныя усилія надъ своимъ разстроеннымъ мозговъ, чтобы понять цѣль этого народнаго возмущенія.
   Множество гондольеровъ кинулось на Азана и, не смотря на отчаянное сопротивленіе злодѣя, ему скрутили руки и привязали его къ тѣмъ воротамъ, которыя онъ отворилъ мятежникамъ.
   Послѣ этого Панкраціо и Корпозеко сняли свои шапки и, бросивъ ихъ на землю, воскликнули въ одинъ голосъ:
   -- Отдайте долгъ измѣннику!
   Не успѣли нищіе произнесть этихъ словъ, какъ въ шапки полился дождь различныхъ монетъ, которыя скоро наполнили ихъ до краевъ. Когда сборъ былъ конченъ, Панкраціо всыпалъ съ помощью Корпозеко деньги въ ротъ далмата. Негодяй хотѣлъ было крикнуть, но не могъ; глаза его широко раскрылись и налились кровью, а лице посинѣло. Онъ поднялъ руки къ небу, какъ бы призывая проклятіе на своихъ мучителей, и затѣмъ голова его опустилась на грудь, между-тѣмъ, какъ тѣло повисло безжизненно на поддерживавшихъ его веревкахъ.
   -- Скажите же мнѣ теперь, гдѣ дожъ? приставалъ Орселли.
   -- Убійца! онъ ждетъ васъ на Лѣстницѣ Великановъ! раздался въ отвѣтъ презрительный голосъ Оріо, котораго кто-то освободилъ отъ аркана и привелъ въ чувство,
   Гондольеръ прошелъ въ ворота; а за нимъ послѣдовали сперва нищіе съ носилками, а потомъ и вся масса народа.
   Пройдя крытый ходъ и приблизившись къ Лѣстницѣ Великановъ, толпа остановилась, увидѣвъ красныя мантіи Сенаторовъ, внушавшихъ ей когда-то уваженіе и боязнь.
   Между тѣмъ Виталь Микели очнулся и, приподнявшись, спросилъ спокойно:;
   -- Чего желаетъ отъ меня венеціянскій народъ?
   Наступила могильная тишина; никто не смѣлъ отвѣтить на вопросъ дожа.
   Въ это время Орселли, схвативъ на руки трупъ сестры, взошелъ на лѣстницу и, не обращая вниманія на стоявшихъ по обѣимъ сторонамъ ея сенаторовъ, закричалъ дикимъ голосомъ:
   -- Убійца, взгляни на этотъ трупѣ!... Да, ты убійца своего народа! Мы не хотимъ больше терпѣть твое самоволіе! Мы хотимъ свободы, и потому пришли къ тебѣ сюда, въ твой дворецъ!
   -- Развѣ ты не поклялся мнѣ въ повиновеніи, гражданинъ! спросилъ строго и спокойно дожъ.
   Орселли сжалъ одной рукой свой лобъ, стараясь припомнить что-то.
   -- Да, отвѣтилъ онъ наконецъ: я далъ тебѣ клятву въ вѣрности; но ты, Виталь Микели, поклялся за то управлять нами по правдѣ.... А гдѣ она? Развѣ честно отнимать у бѣднаго семейства послѣдніе? Развѣ честно налагать на насъ такія подати, которыхъ мы не въ состояніи уплатить, если не хотимъ умереть съ голода? Развѣ честно продавать въ неволю тѣхъ, которые не могутъ платть этихъ податей? Развѣ честно, продолжалъ онъ съ бѣшенствомъ, доводить до такого отчаянія венеціанскаго гражданина, въ которомъ онъ въ состояніи убить свою любимую сестру?
   Виталь Микели презрительно оттолкнулъ мятежника со словами:
   -- Назадъ, дерзкій, назадъ!.. Только сумасшедшій и можетъ обвинять дожа въ убійствѣ ребенка!..
   Орселли прижалъ къ себѣ трупъ и проскрежеталъ:
   -- Да, великодушный дожъ; ты виновникъ этого преступленія! Вооруженная Венеція требуетъ у тебя отчета въ этомъ убійствѣ, и Богъ накажетъ тебя за него.... Ты запятналъ тронъ, злоупотребивъ довѣріемъ тѣхъ, которые дали тебѣ его.... Ты недостоинъ занимать его больше... Приказываю тебѣ, именемъ всего народа выйдти изъ этого дворца, и сложить свой санъ!
   -- Никогда! возразилъ дожъ, съ, негодованіемъ. Зачѣмъ убилъ ты, безумный, свою сестру, вмѣсто того чтобы потребовать у меня правосудія?.. Ты поступилъ подобно дикому лѣсному звѣрю.... Это ты убиваешь свою родину, какъ убилъ и бѣдную Беатриче, отказываясь защищать Венецію, разжигая бунтъ, препятствуя намъ принять необходимыя мѣры для удаленія угрожающей намъ опасности, ты предаешь республику въ жертву грекамъ и чумѣ.... Негодяй!... Пусть же народъ судитъ насъ обоихъ! Пусть осудитъ дожа, желающаго спасти республику, и возвеличитъ гондольера, старающагося погубить ее!
   Торжественная тишина не прерывалась; народъ не зналъ, что ему дѣлать. Но Орселли, окончательно выведенный изъ себя сопротивленіемъ дожа, схватилъ его вдругъ за воротъ и, стащивъ съ троннаго кресла, положилъ на него трупъ Беатриче.
   -- Пусть жертва займетъ твое мѣсто! произнесъ онъ мрачно. Не угодно ли тебѣ, дожу венеціянскому, поклониться плебейкѣ, которую ты убилъ, вмѣсто того чтобы защитить?! продолжалъ онъ, принуждая Виталя Микели преклониться предъ мертвою, ангельское лице которой выражало полное прощеніе. Поцѣлуй руку этой венеціянки, которой ты долженъ былъ быть покровителемъ и Отцемъ! Они была нашей радостью.... Кровь ея оставитъ никогда несмываемое пятно на герцогскомъ тронѣ.
   Въ это время Заккаріасъ подошелъ къ Бартоломео ди-Понте и сказалъ ему повелительно:
   -- Пора тебѣ, мнѣ кажется, говорить и дѣйствовать. Чего медлишь? Для того ли разжегъ ты огонь, чтобы онъ погасъ мгновенно? Ты разсчитываешь, что этотъ сумасшедшій убьетъ дожа?! Нѣтъ, ты самъ долженъ отправить его къ праотцамъ: если ты не удивишь народъ какимъ-нибудь необыкновеннымъ поступкомъ, не подашь ему примѣра смѣлости и рѣшительности, то и не надѣйся достигнуть верховной власти надъ нимъ. Будь храбрымъ, и всѣ преклонятся предъ тобою!...
   -- О, я не способенъ на кровопролитіе и насиліе! пробормоталъ Бартоломео.
   -- Малодушный! воскликнулъ Заккаріасъ. Ты выказываешь себя на каждомъ шагу купцомъ: ты готовъ заплатить за преступленіе, но сдѣлать его самому воспрещаетъ тебѣ совѣсть.... Горе тебѣ, если ты повернешь назадъ!
   Между тѣмъ Виталь Микели поднялся на ноги и обратился къ народу съ вопросомъ, произнесеннымъ тономъ безконечнаго презрѣнія:
   -- Довольны ли вы теперь? Вы унизили, обезчестили своего дожа, но онъ все-таки не отказывается еще спасти погибающую Венецію.... Доканчивайте же ваше дѣло! Поражайте же меня, убійцы венеціанской республики! Я напередъ прощаю вамъ!...
   Орселли, въ глазахъ котораго блеснулъ лучь сознанія, отскочилъ назадъ.
   -- Беатриче отомщена! бормоталъ онъ. Дожъ ужъ поплатился за зло, сдѣланное намъ. Надо оказать ему справедливость: вспомнимъ его побѣды и раны, полученныя имъ на полѣ битвы! Да не тронетъ никогда больше венеціянская рука....
   Но Заккаріасъ, потерявшій всякое терпѣніе, перебилъ его:
   -- Такъ какъ вокругъ меня находятся одни трусы, не рѣшающіеся поднять руку, или сумасшедшіе, измѣняющіе народу, то я берусь выполнить ихъ задачу.... Озеро крови пусть отдѣлитъ патриціевъ отъ плебеевъ!
   Онъ выхватилъ ножъ изъ рукъ гондольера, оттолкнулъ его, Доминико, нищихъ и Бартоломео и приблизился къ дожу.
   -- Согласенъ ты отречься отъ герцогскаго трона въ пользу Бартоломео ди-Понте? спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ, отвѣтилъ гордо Виталь Микели. Я хочу умереть венеціанскимъ дожемъ.
   -- Твоя воля! прошипѣлъ грекъ съ звѣрскою улыбкою: но знай, что ты умираешь отъ руки Мануила Комнена!
   Говоря эти слова, онъ поднялъ ножъ и вонзилъ его въ грудь благороднаго Виталя.
   Дожъ упалъ беззвучно на трупъ птичницы, лежавшей о сосѣдству съ троннымъ кресломъ..
   Толпа заколыхалась, охваченная паническимъ ужасомъ, и поспѣшила разсѣяться во всѣ стороны; только нѣкоторые стояли неподвижно, не зная, что предпринять въ эту критическую минуту. Нѣсколько сенаторовъ хотѣли было задержать убійцу, но ловкій Заккаріасъ ускользнулъ изъ дворца, воспользовавшись всеобщимъ смятеніемъ. Онъ торжествовалъ, потому что вызвалъ въ Венеціи полную анархію.
   Въ руки сенаторовъ попалъ одинъ Бартоломео ди-Понте, котораго и заперли въ подземную темницу. Дорого поплатился онъ за свое честолюбіе, которому не соотвѣтствовалъ его слабый, нерѣшительный характеръ.
   

ГЛАВА XXII.
Чума.

   Въ, то самое время, когда разыгрывалась въ герцогскомъ дворцѣ кровавая драма, на берегу лагуны, неподалеку отъ хижины, въ которой старая Нунціата оплакивала свою Беатриче, лежали четыре человѣка, по видимому матросы.
   Люди эти находились въ сильно возбужденномъ состояніи, вѣроятно отъ большаго количества выпитаго ими вина, что и доказывалось разбросанными вокругъ нихъ пустыми бутылками. Ихъ грязная, изорванная одежда и звѣрскія лица изобличала въ нихъ склонность къ непостоянной жизни, грабежу и насилію. По первому же взгляду на нихъ, можно было понять, что имъ чуждо всякое человѣческое чувство, чуждо даже различіе между добромъ и зломъ, и они проводятъ почти безсознательно день за днемъ, думая единственно объ удовлетвореніи своихъ животныхъ инстинктовъ. Съ нихъ стекала ручьями вода, и они сушились теперь на солнцѣ, какъ собаки, только что выкупавшіяся въ рѣкѣ.
   Эти почтенные индивидуумы принадлежали къ числу венеціанскихъ моряковъ, которыхъ Мануилъ Комненъ продержалъ нѣкоторое время въ больницѣ для зачумленныхъ, въ Константинополѣ, и выпустилъ потомъ на волю. Цѣль императора была, какъ ужъ извѣстно читателю, распространить чрезъ посредство ихъ страшную болѣзнь, которая должна была опустошить всю Венеціянскую землю
   Означенные моряки приняли на себя отвратительную обязанность подбирать и зарывать зачумленныхъ подъ тѣмъ условіемъ, чтобы имъ было позволено брать въ свою пользу платье и. вещи умершихъ. Они пренебрегали чумою и беззаботно грабили на островѣ Кипрѣ дома, въ которыхъ побывала страшная гостья.
   Магистратъ былъ очень радъ, что нашлись въ это трудное время такіе энергичные люди, которые брались очищать городъ отъ заразительныхъ труповъ. Имъ жилось между тѣмъ очень не дурно, съ ихъ точки зрѣнія: никто имъ не мѣшалъ предаваться пьянству и разнымъ безчинствамъ, никто не оспаривалъ у нихъ добычу съ мертвыхъ,
   У могильщиковъ нѣтъ обыкновенія предаваться грустнымъ размышленіямъ, и они сообщали другъ другу свои впечатлѣнія съ возмутительнѣйшимъ цинизмомъ.
   -- Повѣрите ли, друзья, говорилъ самый отчаянный изъ нихъ, потягиваясь съ наслажденіемъ подъ жгучими лучами южнаго солнца,-- что. я, не могу вспомнить безъ смѣха послѣдняго покойника. Нужно замѣтить, что это былъ вовсе не покойникъ:.
   -- Очень простительно быть разсѣяннымъ, когда имѣешь столько дѣла! замѣтилъ другой, щедушный малый.
   -- Я не бываю разсѣяннымъ, Піетро, возразилъ первый съ самодовольной улыбкой: я замѣтилъ еще во время свою ошибку и сказалъ это красивому молодому человѣку, который приказалъ мнѣ поднять мнимаго мертвеца. Молодой господинъ улыбнулся, какъ улыбаются вѣжливые люди, не любящіе противорѣчій, и доказалъ мнѣ помощью трехъ золотыхъ безантовъ, что я не ошибся.
   -- Ну, и ты, Антоніо, отвѣтилъ, разумѣется, вѣжливостью за вѣжливость?
   -- Развѣ я выказывалъ себя когда-нибудь дурнымъ, человѣкомъ, Піетро!... Понятно, что я поднялъ живаго покойника и постарался запрятать его въ своей телѣгѣ подъ дюжиною настоящихъ покойниковъ.
   -- А понравилась ли ему, то есть покойнику, такая трогательная заботливость, Піетро!
   -- Онъ бился у меня въ рукахъ, какъ рыба въ сѣтяхъ, отъ радости, а, можетъ быть, и отъ страха. Къ несчастью, я не сообразилъ, что ему будетъ не очень-то удобно дышать въ дружескихъ объятіяхъ товарищей по путешествію, и вслѣдствіе этого онъ оказался, по прибытіи къ мѣсту назначенія, такимъ же спокойнымъ и молчаливымъ, какъ и всѣ его спутники. Разумѣется, я счелъ нужнымъ зарыть ихъ всѣхъ вмѣстѣ.
   -- А не извѣстно ли тебѣ, почему молодой господинъ такъ спѣшилъ отдать послѣдній долгъ этому упрямому мертвецу?
   -- Потому, что этотъ мертвецъ былъ его дядя: какъ же не воспользоваться прекраснымъ случаемъ, чтобы вступить скорѣе во владѣніе наслѣдствомъ?
   Слушатели залились веселымъ смѣхомъ, который, однако, прекратился мгновенно, когда они услышали за собою чьи-то шаги. Оглянувшись назадъ, моряки узнали въ подходившемъ къ хижинѣ Нунціаты Валеріано Сіани, который разстался съ ними въ Константинополѣ.
   Не желая быть свидѣтелемъ безпорядковъ, происходившихъ въ городѣ, патрицій рѣшился искать убѣжище у своей старой кормилицы. До его слуха долетѣли послѣднія слова могильщиковъ; онъ остановился и обратился къ Антоніо, сыну извѣстнаго читателямъ Панкраціо.
   -- Кто позволилъ тамъ выдти изъ Зараской гавани? спросилъ онъ его.
   -- Греческій флотъ высадилъ насъ всѣхъ на островѣ Чіоджіа, синьоръ Валеріано, отвѣтилъ со смущеніемъ матросъ.-- Мы съ товарищами не могли противустоять искушенію увидать снова родину. Намъ снова захотѣлось подышать воздухомъ красавицы Венеціи и полюбоваться лагунами.
   Антоніо говорилъ смиреннымъ тономъ, составлявшимъ рѣзкую противуположность съ его звѣрскимъ лицомъ.
   -- Несчастные! воскликнулъ Валеріано: или вы не подумали, что ваше дыханіе навѣваетъ заразу, что ваше прикосновеніе безусловно смертельно, что каждый изъ васъ можетъ отравить воздухъ на улицахъ и распространить въ нихъ отчаяніе и смерть?
   -- Такъ что же?-- Мы зароемъ всѣхъ, какъ дѣлали это въ Кипрѣ, Чіо и Зарѣ! проговорилъ" спокойно Піетро.-- Мы вѣдь не боимся дотронуться до тѣхъ, которыхъ покидаютъ даже жены, матери, дѣти и лучшіе друзья. Повѣрьте, что у насъ не дрожатъ ни руки, ни сердца при исполненіи нашей обязанности.
   -- Да, синьоръ Сіани, подхватилъ Антоніо, мы видѣли, какъ трусили предъ чумою люди, которые побывали въ двадцати сраженіяхъ и шли всегда первыми на встрѣчу непріятелю, но это малодушіе не прививалось къ намъ.
   -- А вы не предохранили себя отъ зараженія? спросилъ Валеріано.
   -- Нѣтъ, отвѣтилъ беззаботно Антоніо:-- и двое изъ насъ лежатъ уже при смерти!
   -- Какъ, и вы Ихъ оставили и веселитесь здѣсь, какъ ни въ чемъ не бывало?
   -- Ба! мы перенесли ихъ въ эту лачугу,-- сказалъ Піетро, указывая на хижину Нупціаты,-- и тамъ ухаживаютъ за ними и молятся за нихъ двѣ молодыя прекрасныя дѣвушки.
   Молодой патрицій вздрогнулъ, щеки его покрылись яркимъ румянцемъ гнѣва, и онъ подошелъ еще ближе къ матросамъ, смотрѣвшимъ на него съ полною невозмутимостью.
   -- Презрѣнные! воскликнулъ онъ съ живымъ негодованіемъ. Поймите наконецъ, что ваша жизнь не имѣетъ никакой цѣны, когда дѣло идетъ о спасеніи Венеціи! Приказываю вамъ возвратиться немедленно на ваши галеры, иначе я поступлю съ вами безъ всякой пощады какъ съ хищными звѣрями.
   Могильщики расхохотались.
   -- Клянусь именемъ Панкраціо, моего отца, воскликнулъ Антоніо,-- что вы, синьоръ Сіани, находитесь въ сильномъ заблужденіи, если воображаете, что у венеціанцевъ нѣтъ памяти. Не вамъ ли одному обязана республика грозящей ей войною и этой эпидеміей?
   Сіани поблѣднѣлъ.
   -- Можетъ быть, я и заслужилъ такой упрекъ, возразилъ, онъ быстро, но ужъ конечно не отъ такихъ негодяевъ, какъ вы. Впрочемъ, если я сдѣлалъ невольно нѣкоторыя ошибки, то я стараюсь и загладить ихъ.... Идите же, вынесите изъ этого дома вашихъ товарищей, и если они выздоравливаютъ, то возьмите ихъ съ собою въ Чіоджіа; если же умерли -- бросьте ихъ въ море.
   -- Если они умерли?! повторилъ со смѣхомъ Антоніо. А вы сомнѣваетесь въ этомъ? Вы думаете, что мы лжемъ?!-- Нѣтъ, синьоръ Сіани, въ участи ихъ сомнѣваться нечего, она рѣшена.... Но вотъ идетъ одна изъ хорошенькихъ сидѣлокъ; она, вѣроятно, сообщитъ намъ подробныя свѣдѣнія о томъ, какъ дьяволъ забралъ въ свои когти грѣшныя души нашихъ товарищей.
   -- Бѣдная дѣвушка! Она и не подозрѣваетъ, какой опасности подвергается! сокрушался Піетро.
   Патрицій обернулся къ хижинѣ и испустилъ крикъ ужаса, увидѣвъ выходившую сидѣлку.
   То была Джіованна ди-Понте. Блѣдная и грустная, остановилась молодая дѣвушка на порогѣ хижины, гдѣ она провела много грустныхъ часовъ, ухаживая за зачумленными, одно дыханіе которыхъ Причиняло смерть.
   Оправившись отъ испуга, Валеріано бросился въ порывѣ безумнаго отчаянія на Антоніо.
   -- Бездѣльникъ! воскликнулъ съ бѣшенствомъ молодой человѣкъ: признайся, что ты солгалъ! Не можетъ быть, чтобы ваши товарищи, которыхъ вы помѣстили къ Нунціатѣ, были зачумлены?!
   Сынъ Панкраціо пожалъ плечами, засучилъ рукавъ и, указывая на кисть руки, проговорилъ съ злою усмѣшкою:
   -- Выслушайте меня внимательно, синьоръ Сіани! Когда вы увидите у меня на этомъ мѣстѣ багровое пятно въ родѣ кровянаго подтека, съ желтыми точками, окруженное фіолетовыми пупырышками, то можете сказать смѣло: "Вотъ печать чумы! Антоніо не жилецъ на этомъ свѣтѣ"!.... Ну, взгляните же теперь на кисти рукъ нашихъ товарищей, и вы увидите этотъ роковой знакъ. Тутъ не можетъ быть никакой ошибки. Мы видѣли такъ много больныхъ чумою, что узнаемъ ихъ съ перваго же взгляда не хуже любаго доктора.
   Сіани слушалъ съ замирающимъ сердцемъ эти объясненія и пристально смотрѣлъ на молодую дѣвушку, лице которой озарилось меланхолическою улыбкою, когда она увидѣла своего возлюбленнаго. За мгновеніе передъ тѣмъ ее охватило крайнее уныніе, вызванное происходившею предъ нею печальною сценою, но видъ Сіани возвратилъ ей ея прежнюю бодрость, вдохнулъ въ нее новую энергію. По ее скоро снова крайне удивило восклицаніе Валеріано:
   -- Джіованна, бѣги изъ этого дома: въ немъ царствуетъ смерть!
   -- Чего ты волнуешься, Валеріано! спросила она спокойно, приближаясь къ нему.-- Какъ же покину я бѣдную Нунціату? Что будетъ съ нею безъ меня, послѣ того какъ Беатриче убита, а Орселли наказанъ за свое преступленіе безуміемъ?
   -- А! Богъ съ нею -- съ Нунціатою! сказалъ Сіани, которому въ эту минуту не было дѣла ни до кого въ мірѣ, кромѣ Джіованны.-- Не входи больше въ это проклятое жилище!.... Развѣ ты не видѣла тамъ двухъ умирающихъ?
   -- Видѣла, отвѣтила просто Джіованна, и считала своею обязанностью помочь этимъ несчастнымъ, изнуреннымъ голодомъ.....
   -- Они умерли не отъ голода, а отъ чумы! перебилъ съ отчаяньемъ Сіани.
   -- Отъ чумы?! повторила молодая дѣвушка, страшно измѣнившись въ лицѣ.
   -- Да, Джіованна, ихъ убила чума, которая сообщается другимъ при одномъ прикосновеніи.... которая, быть, можетъ, пожираетъ ужъ и тебя!..
   -- Но не будетъ ли безсовѣстно, если я окажусь трусливѣе этихъ грубыхъ людей, не бросившихъ своихъ товарищей до полѣдней минуты? произнесла она, поднимая на патриція свои большіе глаза, въ которыхъ отражалось все величіе ея души.
   -- Я не хочу, чтобы ты сдѣлалась добычею этой ужасной смерти, сказалъ Сіани.-- Я готовъ вырвать тебя силою изъ этого дома, въ которомъ дышутъ міазмами.
   -- Но я пришла къ Нунціатѣ въ сопровожденіи Зои и ея отца, нѣмого Никетаса. Неужели я должна оставить и ихъ?
   -- Пусть погибаетъ вся вселенная, только бы ты осталась жива, Джіованна! отвѣтилъ Сіани.-- Ты должна знать, что всѣ остальные люди не имѣютъ для меня никакого значенія, что въ тебѣ одной заключается вся цѣль моей жизни, все мое счастье и. блаженство! Развѣ я могу быть равнодушнымъ зрителемъ твоихъ страданій, слышать твои стоны, видѣть, какъ ты будешь постепенно превращаться въ безобразный трупъ, испытывая адскія муки, и въ тоже время стоять предъ тобой? съ сознаніемъ своего безсилія помочь тебѣ? Нѣтъ, это невозможно!.... Сжалься надо мною, уступи моимъ просьбамъ!... Наконецъ, если ты не послушаешься меня, и не послѣдуешь за мною добровольно, я заставлю тебя силою сдѣлать это.
   Молодая дѣвушка хотѣла было что-то сказать, но появленіе новыхъ, лицъ остановило ее на полусловѣ.
   Новоприбывшіе были никто иные какъ Заккаріасъ, Кризанхиръ и Аксихъ, сопровождаемый своимъ вѣрнымъ львомъ, глаза котораго сверкали и искрились какимъ-то страннымъ фосфорическимъ блескомъ.
   Заккаріасъ подошелъ торопливо къ Джіованнѣ и поклонился ей по всѣмъ правиламъ утонченной вѣжливости.
   -- Синьора, сказалъ онъ, вашъ отецъ поручилъ мнѣ отыскать васъ и проводить до дому, такъ какъ на улицахъ теперь не спокойно, а ваша Франческа плохая защитница.
   Джіованна узнала въ говорившемъ и его спутникахъ мнимыхъ разнощиковъ, которые были свидѣтелями сватовства Азана, и сочла это предложеніе, за ловушку.
   -- Синьоръ Сіани, благоразумно ли будетъ съ моей стороны довѣряться этому незнакомцу! спросила она, обращаясь къ патрицію.
   -- Право не знаю, отвѣтилъ онъ, окинувъ грековъ высокомѣрнымъ взглядомъ. Изо всѣхъ этихъ подозрительныхъ личностей я знаю только фигляра Андрокла.
   -- Ты обладаешь весьма дурною памятью, Валеріано Сіани, проговорилъ съ улыбкой Заккаріасъ,-- если забылъ человѣка, котораго предлагали тебѣ убить.... Вглядись въ меня получше! добавилъ онъ, срывая капюшонъ, скрывавшій на половину его лице.
   Молодой человѣкъ отшатнулся.
   -- Пресвятая Дѣва, возможно ли это! воскликнулъ онъ невольно. Неужели я вижу предъ собой Комнена?
   Заккаріасъ усмѣхнулся.
   -- А вы не ожидали этой встрѣчи, благородный Сіани! спросилъ онъ, устремивъ на него свой орлиный взглядъ.
   -- Конечно: кто же могъ бы подумать о такомъ безразсудствѣ?
   -- Безразсудство?! повторилъ весело Мануилъ. Такъ вы находите, что я поступилъ Неосмотрительно, посѣтивъ вашу родину?
   -- Разумѣется! возразилъ быстро патрицій. Вы попались какъ звѣрь въ тенета охотника. Я знаю теперь, кто вы, и спасу Венецію, выдавъ васъ кому слѣдуетъ.
   Легкая улыбка пробѣжала по лицу императора.
   -- Безразсудный! проговорилъ онъ:-- знай, что судьба республики находится вполнѣ въ моихъ рукахъ: я ознаменовалъ свое прибытіе сюда междоусобіемъ и чумою, и я бы могъ быть не далѣе какъ сегодня повелителемъ Венеціи. Но Венеція побѣдила меня, пославъ на встрѣчу прекраснѣйшую изъ своихъ дочерей. Честолюбіе мое угасло съ того мгновенія, какъ я встрѣтилъ Джіованну ди-Понте. Я чувствую теперь только одно страшное, непреодолимое желанье -- быть любимымъ этимъ прелестнымъ существомъ. Я оставляю Венецію безъ малѣйшаго сожалѣнія; я не хочу больше проливать крови изъ-за пріобрѣтенія лишняго куска земли... Да и въ самомъ дѣлѣ, на что онъ мнѣ, мнѣ, императору Востока?... Я хочу единственно любви очаровательной Джіованны ди-Понте. Отдайте ее мнѣ, и я оставлю на всегда Венецію и не буду вмѣшиваться въ ея, судьбу. Я говорю на этотъ разъ совершенно искренно и требую такого же искренняго отвѣта.... Джіованна, продолжалъ съ волненіемъ Мануилъ, обращаясь къ изумленной дѣвушкѣ: я люблю васъ такъ, какъ еще не любилъ никого раньше, и, если вы отвѣтите мнѣ взаимностью, я увезу васъ отсюда въ Константинополь и возведу васъ на византійскій тронъ. Скажите же мнѣ, согласны ли вы исполнить эту просьбу, согласны ли сдѣлаться женою Комнена?
   Но молодые люди не отвѣчали, изумленные и испуганные такимъ неожиданнымъ признаніемъ Цезаря.
   Сіани опомнился первый.
   -- Императоръ Мануилъ Комненъ, проговорилъ онъ, забываетъ, что здѣсь не Бланкеривальскій дворецъ, гдѣ воля его считается закономъ; но -- Венеція, которая вовсе не расположена поощрять его прихоти. Достаточно одного слова дожа и....
   -- Синьоръ Валеріано, вы не дождетесь отъ трупа никакихъ словъ! перебилъ съ усмѣшкою Мануилъ.
   -- Что вы хотите сказать? воскликнулъ патрицій: Виталь Микели.....
   -- Умеръ и отъ весьма опасной болѣзни, а именно отъ удара ножемъ! отвѣтилъ спокойно Комненъ.
   Молодой человѣкъ опустилъ голову, ошеломленный такою новостью, но чрезъ минуту.онъ поднялъ се и взглянулъ на императора.
   -- Если въ Венеціи нѣтъ болѣе дожа, сказалъ онъ съ грустью, то у нея остается еще Совѣтъ Сорока.
   -- Вы ошибаетесь: этого Совѣта не существуетъ болѣе.
   -- Что вы говорите?!
   -- Истину! Венеція осталась безъ правителей и находится во власти народа, опьянѣвшаго отъ рѣзни и излишествъ. Теперь ты видишь, Сіани, что угрозы твои имѣютъ не болѣе значенія какъ мыльный пузырь, и что мнѣ бояться некого. Оставь же мысль противиться моимъ желаніямъ, я сильнѣе тебя, и Джіованнѣ ди-Понте не миновать моихъ рукъ.
   Левъ расположился между тѣмъ предъ хижиною Нунціаты. Изъ двери, оставшейся полуотворенною, вышелъ не замѣтно старикъ, лице котораго было закрыто чернымъ покрываломъ, прокрался къ льву и опустился, возлѣ него на колѣна, приглаживая рукою косматую гриву грознаго животнаго. Казалось, что онъ шепчетъ что-то царю звѣрей, и что послѣдній понимаетъ его, такъ какъ поднималъ нѣсколько разъ голову, чтобы устремить зловѣщій взглядъ на величественное лице Мануила.
   Матросы окружили съ видимымъ любопытствомъ восточнаго Цезаря, услышавъ его имя, и придумывали, какую бы можно имъ извлечь выгоду изъ этого важнаго открытія.
   -- Прими мой совѣтъ, Сіани, продолжалъ Мануилъ тономъ торжества:-- не начинай борьбы, которая должна неминуемо кончиться твоею гибелію! не бери на себя роли карлика, вступающаго въ бой Съ гигантомъ! На этотъ разъ ты имѣешь соперникомъ ужъ не трусливаго, зазнавшагося раба, въ родѣ Азана Іоанниса, а человѣка, который видѣлъ до сихъ поръ всѣ свои желаньи удовлетворенными. Пока не встрѣтилась мнѣ Джіованна, я не зналъ настоящей, всепоглощающей любви, не дающей мѣста другимъ чувствамъ, заставляющей человѣка сосредоточить всѣ мысли и желанья на одномъ предметѣ. Откажись же отъ Джіованны. Развѣ ты можешь оспорить ее у меня? И при томъ, насъ семеро противъ тебя, такъ какъ мнѣ стоитъ только дать горсть золота этимъ четыремъ матросамъ, чтобы привлечь ихъ на мою сторону.
   Громкій хохотъ могильщиковъ подтвердилъ предположеніе Комнена о ихъ готовности служить изъ-за денегъ каждому дурному дѣлу.
   -- Ну! прибавилъ послѣдній,-- сознаешь ты себя побѣжденнымъ, или нѣтъ еще?
   -- Нѣтъ, Цезарь, не сознаю! отвѣтилъ молодой человѣкъ, стараясь казаться хладнокровнымъ.
   Мануилъ пожалъ плечами.
    -- Отчаяніе лишило тебя, должно быть, разсудка, замѣтилъ онъ.
   -- Вы заблуждаетесь, Цезарь. Чего вы желаете такъ страстно?-- Любви Джіованны, не такъ ли? Но можете ли вы изгладить изъ ея сердца воспоминаніе о прошломъ и ея благородную, безкорыстную любовь ко мнѣ? Нѣтъ, вы не въ силахъ сдѣлать этого -- тутъ ни при чемъ все ваше могущество!
   -- Что изъ этого?! пусть думаетъ сколько хочетъ! воскликнулъ Мануилъ съ нетерпѣніемъ:-- она все же будетъ моею.
   -- Вы сильно ошибаетесь, Цезарь, воображая, что Джіованна согласится принадлежать кому бы то ни было.
   -- Что ты хочешь сказать? спросилъ Мануилъ, сдвинувъ брови.
   -- Что вы не знаете характера венеціанскихъ женщинъ и судите объ нихъ по тѣмъ женщинамъ Востока, которыя любятъ блескъ и удовольствія. Венеціянка свободна, отъ мелочей и полюбитъ подчинять ея нелюбимому ею человѣку.
   -- Успокойся, Сіани, у меня есть средства усмирять непокорныхъ!
   -- Можетъ быть, Цезарь, но увѣряю васъ, что Джіованна скорѣе предпочтетъ смерть, чѣмъ, отдастся вамъ!..
   Говоря эти слова, молодой человѣкъ приблизился къ своей невѣстѣ и подалъ ей стилетъ. Молодая дѣвушка, смотрѣвшая съ ужасомъ на грознаго Комнена, схватила оружіе и сжала его въ рукѣ.
   Императоръ смотрѣлъ съ, величайшимъ изумленіемъ то на Сіани, то на молодую дѣвушку. Въ немъ происходила, очевидно, борьба между его природнымъ великодушіемъ и упорнымъ желаньемъ овладѣть Джіованною.
   -- Нѣтъ, Сіани, сказалъ Мануилъ задумчиво: ты судишь слишкомъ самоувѣренно о женщинахъ; не можетъ, быть, чтобы дочь венеціанскаго купца отказалась отъ короны изъ любви къ изгнаннику, который не можетъ предложить ей ничего, кромѣ обезчещеннаго имени, и бѣдности.
   Патрицій поблѣднѣлъ, какъ, смерть.
   -- Джіованна, моя возлюбленная, слѣдуй за мною! воскликнулъ онъ, протягивая къ ней руки.-- Докажи этому надменному Цезарю, что ты выше подобныхъ предположеній, что ты неспособна продавать своего сердца.
   Джіованна не отвѣчала. Съ нею произошла внезапно, странная перемѣна; лице ея приняло желтоватый оттѣнокъ, ею овладѣла лихорадочная дрожь, и она прижала руки ко лбу, какъ бы желая унять мучительную боль.
   -- Джіованна! произнесъ Сіани тономъ страстной мольбы.
   -- Валеріано! отозвалась она тоскливо, чувствуя, что силы ея исчезаютъ и ноги отказываются служить ей.
   Она рванулась было впередъ, но была принуждена остановиться, чтобы не упасть.
   Глаза ея приняли внезапно выраженіе безпредѣльной тоски и ужаса, при видѣ появившагося на своей рукѣ красновато-желтаго пятна, обведеннаго фіолетовымъ кругомъ.
   Молодая дѣвушка вздрогнула всѣмъ тѣломъ, понявъ, что ожидаетъ ее: это пятно говорило краснорѣчивѣе словъ, что она заразилась.
   Впрочемъ волненіе дѣвушки произошло не столько отъ сознанія, что смерть вскорѣ сведетъ ее въ могилу, сколько изъ опасенія сообщить заразу тому, кто былъ для нея дороже жизни. Нужно было удалить его, во что бы то ни-стало, не открывая страшной истины, хотя бы для этого пришлось подвергнуться его презрѣнію. Эта задача была не легка, но молодая дѣвушка вооружилась всѣмъ своимъ мужествомъ и приступила къ выполненію ея.
   -- Нѣтъ, Валеріано, произнесла она, стараясь придать твердость своему голосу, нѣтъ, я не пойду за тобою: я люблю тебя, но не хочу отказываться отъ счастливой будущности, которая ожидаетъ меня въ Византіи.... Мануилъ Комненъ понялъ хорошо, что женщина не можетъ противустоять такому сильному искушенію, какъ почести и слава. Надо слишкомъ ненавидѣть себя, чтобы отказаться отъ подобнаго предложенія.
   Сіани не вѣрилъ своимъ ушамъ. Онъ стоялъ неподвижно какъ статуя и смотрѣлъ дикимъ взглядомъ на блѣдное лице Джіованны, спрашивая мысленно, не видитъ ли онъ передъ собой насмѣшливаго демона въ образѣ Джіованны, вызваннаго какимъ нибудь колдовствомъ со стороны присутствующихъ грековъ: неужели же это говорила та, которую онъ любилъ такъ пламенно и въ которую вѣрилъ такъ безусловно?
   -- Джіованна, ты околдована, ты говоришь противъ убѣжденія, противъ собственнаго сердца! воскликнулъ онъ въ сильномъ волненіи. Нѣтъ, я знаю тебя, я знаю, что ты не способна на подобную низость.
   Говоря это, молодой человѣкъ подошелъ-было къ ней съ распростертыми объятіями, но она отскочила отъ него съ видомъ такого ужаса, что онъ остановился какъ пораженный молніею.
   -- Уходи, Валеріано! воскликнула внѣ себя несчастная дѣвушка. Уходи... отсюда! Считай меня безчестною, называй какъ хочешь, я сознаю, что заслуживаю твое презрѣніе, твою ненависть, но рѣшеніе мое непоколебимо.... Оставь же меня, я не хочу болѣе видѣть твое лицо: оно терзаетъ меня!
   -- Ну, что скажешь, почтеннѣйшій Сіани! произнесъ Мануилъ съ торжествующимъ видомъ: не говорилъ ли я, что ты напрасно хотѣлъ бороться со мной? Уходи же отсюда: твои надежды разлетѣлись какъ дымъ.
   Прежде такая насмѣшка задѣла бы самолюбіе патриція, но въ настоящую минуту онъ не обратилъ на нее и вниманія: невыразимое горе сдѣлало его нечувствительнымъ ко всему.
   Между тѣмъ Никетасъ, не пропускавшій ни одного слова изъ этого разговора Сіани и Мануила, смотрѣлъ съ удивленіемъ на страшную блѣдность, покрывавшую щеки Джіованны. Волненіе дѣвушки, возраставшее съ каждою минутою все болѣе и болѣе, поразило логофета; не имѣя силъ противиться любопытству, онъ приблизился къ ней и увидѣлъ багровое пятно, которое было признакомъ приближавшейся смерти. Злая радость промелькнула по лицу старика; онъ дотронулся до плеча молодой дѣвушки и показалъ ей украдкою на императора, какъ бы приглашая ее довершить свою жертву, бросившись въ объятія Комнена.
   Она вздрогнула, понявъ желаніе Никетаса, но мысль о Сіани придала ей мужество: она бросилась къ Мануилу и протянула ему руку, стараясь не встрѣчаться съ глазами Валеріано.
   Обрадованный такимъ поступкомъ Джіованны, императоръ схватилъ ея руку и хотѣлъ было удалиться, но логофетъ преградилъ ему путь.
   Изумленный такою дерзостью, Мануилъ раскрылъ ротъ, чтобы спросить о причинѣ ея, по старикъ предупредилъ его, отбросивъ покрывало и указавъ на свой выколотый глазъ.
   -- Какъ, это ты, Никетасъ! воскликнулъ императоръ гнѣвно.
   Но не успѣло это восклицаніе слетѣть съ губъ Мануила, какъ дверь хижины Нунціаты отворилась, и изъ нея вышла прекрасная дѣвушка съ блѣднымъ и печальнымъ лицемъ,-- это была Зоя.
   Убѣжавъ съ отцемъ изъ Львинаго Рва, молодая дѣвушка вспомнила о предложеніи Джіованны и отправилась къ ной съ просьбою оказать ей помощь. Чуждая зависти, Джіованна встрѣтила соперницу съ непритворнымъ радушіемъ и предложила ей жить въ домѣ ди-Понте какъ въ своемъ собственномъ.
   Тронутая такимъ великодушіемъ, гречанка забыла прежнюю ненависть къ невѣстѣ Валеріано и полюбила ее, какъ только могутъ любить женщины, рожденныя подъ солнцемъ Юга.
   Въ описываемый день Джіованна предложила гречанкѣ провѣдать бѣдную Нунціату, и онѣ отправились къ ней въ сопровожденіи логофета.
   Но прійдя въ хижину дѣвушки, онѣ застали тамъ незнакомыхъ матросовъ, мучившихся въ предсмертной агоніи. Руководясь чувствомъ состраданія, Джіованна и Зоя, но зная, какая болѣзнь мучила матросовъ, поспѣшили оказать имъ посильную помощь.
   При видѣ императора, которому Никетасъ преграждалъ дорогу, молодая дѣвушка задрожала всѣмъ тѣломъ и остановилась какъ вкопанная.
   -- Кто внушилъ тебѣ мысль показаться мнѣ на глаза въ ту самую минуту, когда я забылъ и о твоемъ существованіи? проговорилъ Мануилъ, сдвигая брови.
   Старикъ отвѣтилъ только ироничною улыбкою на этотъ вопросъ и продолжалъ стоять въ прежней позѣ.
   -- Назадъ, подлый рабъ! закричалъ Цезарь, замахиваясь на него ножемъ, которымъ онъ убилъ Виталя.-- Дай мнѣ дорогу, и я прощу тебѣ твою дерзость. Я счастливъ сегодня и не желалъ бы заслужить ни чьихъ проклятій.
   На обезображенномъ лицѣ логофета выразилась дикая радость. Онъ схватилъ руку Джіованны и показалъ Мануилу зловѣщее пятно.
   Императоръ отшатнулся съ ужасомъ.
   -- Боже праведный, воскликнулъ онъ съ волненіемъ, неужели это правда, неужели чума подкоситъ эту чудную венеціанскую розу въ самомъ ея разцвѣтѣ?
   Никто не отвѣчалъ на эти слова.
   Взгляды всѣхъ обратились на Цезаря. Но онъ, вмѣсто того чтобы поддаться унынію при сознаніи опасности, онъ выпрямился во весь ростъ и проговорилъ съ улыбкою:
   -- Бѣдный Никетасъ! Такъ ты вообразилъ, что я умру отъ чумы, какъ какой-нибудь слабый пигмей? Но развѣ ты забылъ, что я встрѣчался со смятью на поляхъ кровопролитнѣйшихъ битвъ, и она не дерзала приближаться ко мнѣ? Неужели ты не помнишь какъ злоумышленники старались не разъ отравить меня, но всѣ ихъ усилія были безплодны, все дѣйствіе ихъ яда ограничивалось только минутнымъ головокруженіемъ да безсонницею. Не ты ли самъ подговорилъ благороднаго Сіани убить меня и не парализовалъ ли Богъ его руку?... Нѣтъ, почтеннѣйшій Никетасъ, я не боялся битвъ не боюсь и чумы...
   Старикъ задрожалъ.
   -- Берегитесь! шепнула ему Зоя, приблизившись къ нему.-- Если императоръ пренебрегаетъ до такой степени смертью, то у него есть непремѣнно талисманъ, который предохраняетъ его отъ нея, во тогда ваша месть безсильна!
   Мануилъ окинулъ отца и дочь насмѣшливымъ и презрительнымъ взглядомъ.
   -- Ты дурно поступилъ Никетасъ, забывъ прошлое, продолжалъ Комненъ:-- тебѣ не слѣдовало искушать судьбу. Если бы ты не явился сюда, то могъ бы наслаждаться жизнію еще много лѣтъ, но теперь ты погибъ. Уѣзжая изъ Венеціи, я принесу ей двѣ очистительныя жертвы, въ лицѣ отца и дочери, радующихся теперь моему отчаянью.
   Но эта угроза, казалось, и смутила логофета и Зою: они отошли отъ Комнена и приблились къ льву, при видѣ котораго губы Цезаря искривились злою усмѣшкою. Онъ обернулся къ Аксиху и, указывая на отца съ дочерью, проговорилъ холодно:
   -- Отдай ихъ льву.
   Укротитель улыбнулся и подошелъ молча къ своему любимцу.
   -- О, какъ ты великодушенъ, Мануилъ! воскликнула гречанка, посмотрѣвъ насмѣшливо на властелина Византіи и наклоняясь къ животному, чтобы погладить его косматую голову.
   Левъ весело поднялся съ земли.
   -- Гассанъ! сказалъ ему Аксихъ, указывая на Никетаса: -- бери его!
   Всѣ присутствующіе вздрогнули, ожидая, что левъ кинется на старика и растерзаетъ его, но онъ оставался спокойнымъ, въ той же позѣ.
   -- Гассанъ! повторилъ укротитель сердито:-- что жъ ты пересталъ слушаться моего голоса?
   -- Не трать по пустякамъ слова! перебила гречанка:-- не принуждай льва, если ты не хочешь самъ попасть на его зубы.
   Говоря это она продолжала гладить льва указывая ему на Аксиха: Гассанъ глухо зарычалъ и взглянулъ на своего господина съ такою угрозою, что тотъ затрепеталъ всѣмъ тѣломъ.
   -- Пресвятая Богородица! воскликнулъ онъ.-- Что это за чудо: левъ пересталъ узнавать меня и повинуется водѣ этой женщины!...
   -- Хотѣлось бы мнѣ знать, гордый Цезарь, такъ же ли мало боишься ты разъяреннаго льва, какъ яда, кинжала и чумы произнесла Зоя вызывающимъ тономъ.
   Комненъ вздрогнулъ, но не сказалъ ни слова.
   -- Въ этомъ можно впрочемъ сейчасъ убѣдиться, продолжала? она: отчего не воспользоваться удобнымъ случаетъ испытать степень отваги побѣдителя Антіохскаго Геркулесса, Впередъ Гассанъ, бери нашего врага! Крикнула она льву, придавъ своему голосу выраженіе ненависти и злобы.
   Между тѣмъ Мануилъ Комненъ успѣлъ уже вернуть свое хладнокровіе и ожидалъ съ непоколебимою вѣрою въ свою силу, которая выручала его столько разъ изъ опасностей, -- приближенія страшнаго противника.
   Послѣ новаго поощренія со стороны Зои, левъ бѣшено зарычалъ и бросился на императора.
   Послѣдній стоялъ твердо, какъ дубъ, и даже не пошатнулся отъ толчка, который опрокинулъ бы десятокъ силачей, защищаясь лѣвою рукою, оцарапанной въ кровь когтями животнаго; онъ ловко намѣтилъ ножъ и выкололъ льву глазъ.
   Гассанъ заревѣлъ отъ боли и покатился по землѣ; но затѣмъ онъ вскочилъ, бросился снова на Комнена и запустилъ въ плечо свои острые зубы. Горячее дыханіе уже жгло лицо императора, но ловкимъ движеніемъ увернулся онъ отъ страшной пасти и выкололъ звѣрю его послѣдній глазъ.
   Обливаясь кровью ослѣпленный, левъ упалъ на землю, испуская такой жалобный вой, что ужасъ овладѣлъ всѣми присутствующими.
   Хотя и сильно помятый, Мануилъ всталъ спокойный и не возмутимый какъ всегда.
   -- Бѣдный Гассанъ! проговорилъ насмѣшливо Мануилъ:-- напрасно повиновался ты капризамъ прекрасной Зои. Въ наказаніе за это, я не убью тебя, чтобы ты, лишенный зрѣнія, былъ посмѣшищемъ дѣтей..... Что же касается тебя, Никетасъ, и твоей дочери, я дарю вамъ жизнь за вашу смѣлость и дамъ вамъ спокойное убѣжище.... Добрые товарищи, продолжалъ онъ, обращаясь къ матросамъ и бросая имъ горсть золота: -- за хижиною Орселли есть гондола, въ которой вы должны перевезти этого старика и эту героиню на ваши галеры, съ которыхъ вы ушли.... Кризанхиръ, назначаю тебя начальникомъ этой экспедиціи, такъ какъ мнѣ извѣстно, что ты любишь эту, дѣвушку заставившую тебя забыть о своей обязанности въ отношеніи меня твоего, законнаго повелителя.
   Слова эти были произнесены такимъ саркастическимъ тономъ, что аколутъ посинѣлъ отъ ужаса, понявъ, что императоръ знаетъ о его участіи въ заговорѣ, который рушился, благодаря благородному поступку Валеріано Сіани. Онъ поклонился молча, зная, что всякое оправданье будетъ безполезно: Мануилъ Комненъ не измѣнялъ никогда слова.
   Между тѣмъ Антоніо и Піетро и два другихъ матроса дѣлили между собою золото брошенное имъ Комненомъ, громко прославляя его неустрашимость, силу и великодушіе.
   Мануилъ подошелъ къ молодому патрицію, присутствовавшему при этой сценѣ съ равнодушіемъ человѣка, которому нѣтъ больше ни до чего дѣла. Онъ забылъ въ эту минуту и родину, и свое горькое положеніе, и съ нѣмымъ отчаяньемъ смотрѣлъ на свою возлюбленную Джіованну, эту венеціанскую жемчужину, метавшуюся въ мучительной агоніи на горячемъ пескѣ.
   Смерть наступала. Лицо Джіованны чернѣло все сильнѣй и сильнѣй, но угасавшій взглядъ ея не сходилъ съ лица Сіани, казалось, что прежде чѣмъ переселиться въ вѣчность, молодая дѣвушка старалась запомнить дорогое ей лицо, чтобы унесть съ собою воспоминанья о прежнихъ счастливыхъ невозвратныхъ дняхъ.
   Комнена тронуло это безмолвное страданіе.
   -- Сіани, сказалъ онъ мягко:-- твоя Джіованна умираетъ, но пусть послужить тебѣ утѣшеніемъ въ твоемъ горѣ мысль, что она любила тебя до послѣдняго мгновенія. Она приняла мое предложеніе только для того, чтобы избавить тебя отъ смерти.....
   -- Прощай! Я нашелъ въ тебѣ великодушнаго врага, и двери Бланкервальскаго дворца будутъ открыты для тебя всегда. А теперь на прощанье позволь дать тебѣ послѣдній совѣтъ: не приближайся къ своей возлюбленной: дыханіе ея смертельно.
   -- О, смерть не страшна мнѣ! воскликнулъ Сіани, выйдя наконецъ изъ своего оцѣпенѣнія.-- Пусть придетъ она, я встрѣчу ее съ радостью!.... Джіованна, моя дорогая Джіованна, я не оставлю тебя, я отправлюсь вмѣстѣ съ тобой!
   Говоря эти слова, онъ, какъ безумный, бросился на грудь умирающей и прильнулъ губами къ воспаленнымъ ея губамъ.
   Между тѣмъ Никетасъ и Зоя удалились въ сопровожденіи матросовъ и Кризанхира, который ужъ придумывалъ планъ мести Мануилу, если чума пощадитъ его.
   -- Я выполнилъ свою задачу, проговорилъ императоръ задумчиво: Я оставляю въ Венеціи чуму и междоусобіе: я ослабилъ своего врага и увѣренъ, что онъ долго не забудетъ этого и не будетъ хлопотать о томъ, чтобы затемнять мое могущество.... Итакъ оказалось, что гордая красавица Адріатики не съумѣла защититься даже отъ одного человѣка.
   -- Еще бы! подхватилъ Аксихъ: вѣдь этотъ человѣкъ храбрѣе и предпріимчивѣе цѣлой арміи.
   -- Мнѣ кажется, что ты не забылъ ремесло придворнаго во время своего пребыванія въ Львиномъ Рву, замѣтилъ съ улыбкою Комненъ и пошелъ по направленію къ Лидо, чтобы взойти на ожидавшій его корабль, который долженъ былъ отвезть его обратно въ Константинополь.
   На другой день послѣ этого патрицій Оріо Молиніери предложилъ сенаторамъ, собравшимся въ его паллацо, сжечь всѣ галеры, на которыхъ находились зачумленные.
   Когда этотъ страшный проэктъ былъ одобренъ всѣми, молодой патрицій привелъ его въ исполненіе безъ всякихъ отлагательствъ. Онъ лично отправился къ зачумленнымъ кораблямъ и на глазахъ многочисленной толпы уничтожилъ ихъ съ помощью греческаго огня.
   Во время этого ауто-дафе одинъ молодой Венеціянецъ пробрался на одинъ изъ зачумленныхъ кораблей и бросился въ пламя. Это былъ несчастный Орселли, рѣшившійся искать смерти, чтобы избавиться отъ угрызеній совѣсти, терзавшей его невыносимо со дня смерти хорошенькой Беатриче.
   По возвращеніи изъ Зары, Оріо Молиніери, въ благодарность за спасеніе родины отъ ужасной эпидеміи, былъ единодушно провозглашенъ всѣмъ народомъ, венеціанскимъ дожемъ.
   Первымъ дѣломъ молодого дожа было освобожденіе купца Бартоломео, а за тѣмъ онъ похоронилъ со всевозможною пышностью своего друга Валеріано Сіани и его прекрасную невѣсту Джіованну ди-Понте.

Конецъ.

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru