Горький Максим
Хан и его сын

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Максим Горький

Хан и его сын

   "Был в Крыму хан Мосолайма эль Асваб, и был у него сын Толайк Алгалла..."
   Прислонясь спиной к ярко-коричневому стволу арбуза, слепой нищий, татарин, начал этими словами одну из старых легенд полуострова, богатого воспоминаниями, а вокруг рассказчика, на камнях-обломках разрушенного временем ханского дворца -- сидела группа татар в ярких халатах, в тюбетейках, шитых золотом. Вечер был, солнце тихо опускалось в море; его красные лучи пронизывали тёмную массу зелени вокруг развалин, яркими пятнами ложились на камни, поросшие мохом, опутанные цепкой зеленью плюща. Ветер шумел в купе старых чинар, листья их так шелестели, точно в воздухе струились невидимые глазом ручьи воды.
   Голос слепого нищего был слаб и дрожал, а каменное лицо его не отражало в своих морщинах ничего, кроме покоя; заученные слова лились одно за другим, и пред слушателями вставала картина прошлых, богатых силой чувства, дней.
   "Хан был стар, -- говорил слепой, -- но женщин в гареме было много у него. И они любили старика, потому что в нём было ещё довольно силы и огня и ласки его нежили и жгли, а женщины всегда будут любить того, кто умеет сильно ласкать, хотя бы и был он сед, хотя бы и в морщинах было лицо его -- в силе красота, а не в нежной коже и румянце щёк.
   Хана все любили, а он любил одну казачку-полонянку из днепровских степей и всегда ласкал её охотнее, чем других женщин гарема, где было триста жён из разных земель, и все они красивы, как весенние цветы, и всем им жилось хорошо. Много вкусных и сладких яств велел готовить для них хан и позволял им всегда, когда они захотят, танцевать, играть...
   А казачку он часто звал к себе в башню, из которой видно было море, там для казачки он имел всё, что нужно женщине, чтобы ей весело жилось: сладкую пищу, и разные ткани, и золото, и камни всех цветов, музыку, и редких птиц из далёких стран, и огненные ласки влюблённого. В этой башне он забавлялся с ней целые дни, отдыхая от трудов своей жизни и зная, что сын Алгалла не уронит славы ханства, рыская волком по русским степям и всегда возвращаясь оттуда с богатой добычей, с новыми женщинами, с новой славой, оставляя там, сзади себя, ужас и пепел, трупы и кровь.
   Раз возвратился он, Алгалла, с набега на русских, и было устроено много праздников в честь его, все мурзы острова собрались на них, были игры и пир, стреляли из луков в глаза пленников, пробуя силу руки, и снова пили, славя храбрость Алгаллы, грозы врагов, опоры ханства. А старый хан был рад славе сына. Хорошо было старику знать, что, когда он умрёт, -- ханство будет в крепких руках.
   Хорошо было ему это, и вот он, желая показать сыну силу любви своей, сказал ему при всех мурзах и беках, -- тут, на пиру, с чашей в руке, сказал:
   -- Добрый ты сын, Алгалла! Слава аллаху, и да будет прославлено имя пророка его!
   И все прославили имя пророка хором могучих голосов. Тогда хан сказал:
   -- Велик аллах! Ещё при жизни моей он воскресил мою юность в храбром сыне моём, и вот вижу я старыми глазами, что, когда скроется от них солнце -- и когда черви источат мне сердце, -- жив буду я в сыне моём! Велик аллах и Магомет, пророк его! Хороший сын у меня есть, тверда его рука и ясен ум... Что хочешь ты взять из рук отца твоего, Алгалла? Скажи, и я дам тебе всё по твоему желанию...
   И не замер ещё голос хана-старика, как поднялся Толайк Алгалла и сказал, сверкнув глазами, чёрными, как море ночью, и горящими, как очи горного орла:
   -- Дай мне русскую полонянку, повелитель-отец.
   Помолчал хан -- мало помолчал, столько времени, сколько надо, чтобы подавить дрожь в сердце, -- и, помолчав, твёрдо и громко сказал:
   -- Бери! Кончим пир, -- ты возьмёшь её.
   Вспыхнул удалой Алгалла, великой радостью сверкнули орлиные очи, встал он во весь рост и сказал отцу-хану:
   -- Знаю я, чт'о ты мне даришь, повелитель-отец! Знаю это я... Раб я твой -- твой сын.
   Возьми мою кровь по капле в час -- двадцатью смертями я умру за тебя!
   -- Не надо мне ничего! -- сказал хан, и поникла на грудь его седая голова, увенчанная славой долгих лет многих подвигов.
   Скоро они кончили пир, и оба молча, рядом друг другом пошли из дворца в гарем.
   Ночь была тёмная, ни звёзд, ни луны не было видно из-за туч, густым ковром покрывших небо.
   Долго шли во тьме отец и сын, и вот заговорил хан эль Асваб:
   -- Гаснет день ото дня жизнь моя -- и всё слабее бьётся моё старое сердце, всё меньше огня в груди. Светом и теплом моей жизни были знойные ласки казачки... Скажи мне, Толайк, скажи, неужели она так нужна тебе? Возьми сто, возьми всех моих жён за одну её!..
   Молчал Толайк Алгалла, вздыхая.
   -- Сколько дней мне осталось? Мало дней у меня на земле... Последняя радость жизни моей -- эта русская девушка. Она знает меня, она любит меня, -- кто теперь, когда её не будет, полюбит меня, старика, -- кто? Ни одна из всех, ни одна, Алгалла!..
   Молчал Алгалла...
   -- Как я буду жить, зная, что ты обнимаешь её, что тебя целует она? Перед женщиной нет ни отца, ни сына, Толайк! Перед женщиной все мы -- мужчины, мой сын... Больно будет мне доживать мои дни... Пусть бы все старые раны открылись на теле моём, Толайк, и точили бы кровь мою, пусть бы я лучше не пережил этой ночи, мой сын!
   Молчал его сын... Остановились они у двери гарема и, опустив на груди головы, стояли долго перед ней. Тьма была кругом, и облака бежали в небе, а ветер, потрясая деревья, точно пел, шумел деревьями...
   -- Давно я люблю её, отец... -- тихо сказал Алгалла.
   -- Знаю... И знаю, что она не любит тебя... -- сказал хан.
   -- Рвётся сердце моё, когда я думаю про неё.
   -- А моё старое сердце чем полно теперь?
   И снова замолчали. Вздохнул Алгалла.
   -- Видно, правду сказал мне мудрец-мулла -- мужчине женщина всегда вредна: когда она хороша, она возбуждает у других желание обладать ею, а мужа своего предает мукам ревности; когда она дурна, муж её, завидуя другим, страдает от зависти; а если она не хороша и не дурна, -- мужчина делает её прекрасной и, поняв, что он ошибся, вновь страдает через неё, эту женщину...
   -- Мудрость не лекарство от боли сердца, -- сказал хан.
   -- Пожалеем друг друга, отец...
   Поднял голову хан и грустно поглядел на сына.
   -- Убьём её, -- сказал Толайк.
   -- Ты любишь себя больше, чем её и меня, -- подумав, тихо молвил хан.
   -- Ведь и ты тоже.
   И опять они помолчали.
   -- Да! И я тоже, -- грустно сказал хан. От горя он сделался ребёнком.
   -- Что же, -- убьём?
   -- Не могу я отдать её тебе, не могу, -- сказал хан.
   -- И я не могу больше терпеть -- вырви у меня сердце или дай мне её...
   Хан молчал.
   -- Бросим её в море с горы.
   -- Бросим её в море с горы, -- повторил хан слова сына, как эхо сынова голоса.
   И тогда они вошли в гарем, где она уже спала на полу, на пышном ковре. Остановились они пред ней, смотрели; долго смотрели на неё. У старого хана слёзы текли из глаз на его серебряную бороду и сверкали в ней, как жемчужины, а сын его стоял, сверкая очами, и, скрежетом зубов своих сдерживая страсть, разбудил казачку. Проснулась она -- и на лице её, нежном и розовом, как заря, расцвели её глаза, как васильки. Не заметила она Алгаллу и протянула алые губы хану.
   -- Поцелуй меня, орёл!
   -- Собирайся... пойдёшь с нами, -- тихо сказал хан.
   Тут она увидала Алгаллу и слёзы на очах своего орла и -- умная она была -- поняла всё.
   -- Иду, -- сказала она. -- Иду. Ни тому, ни другому -- так решили? Так и должны решать сильные сердцем. Иду.
   И молча они, все трое, пошли к морю. Узкими тропинками шли, ветер шумел, гулко шумел...
   Нежная она была девушка, скоро устала, но и горда была -- не хотела сказать им этого.
   И, когда сын хана заметил, что она отстаёт от них, -- сказал он ей:
   -- Боишься?
   Она блеснула глазами на него и показала ему окровавленную ногу...
   -- Дай понесу тебя! -- сказал Алгалла, протягивая к ней руки. Но она обняла шею своего старого орла. Поднял хан её на свои руки, как перо, и понёс; она же, сидя на его руках, отклоняла ветви от его лица, боясь, что они попадут ему в глаз. Долго они шли, и вот уже слышен гул моря вдали. Тут Толайк, -- он шёл сзади их по тропинке, -- сказал отцу:
   -- Пусти меня вперёд, а то я хочу ударить тебя кинжалом в шею.
   -- Пройди, -- аллах возместит тебе твоё желание или простит, -- его воля, -- я же, отец твой, прощаю тебе. Я знаю, что значит любить.
   И вот оно, море, пред ними, там, внизу, густое, чёрное и без берегов. Глухо поют его волны у самого низа скалы, и темно там, внизу, и холодно, и страшно.
   -- Прощай! -- сказал хан, целуя девушку.
   -- Прощай! -- сказал Алгалла и поклонился ей.
   Она заглянула туда, где пели волны, и отшатнулась назад, прижав руки к груди.
   -- Бросьте меня, -- сказала она им...
   Простёр к ней руки Алгалла и застонал, а хан взял её в руки свои, прижал к груди крепко, поцеловал и, подняв её над своей головой, -- бросил вниз со скалы.
   Там плескались и пели волны и было так шумно, что оба они не слыхали, когда она долетела до воды. Ни крика не слыхали, ничего. Хан опустился на камни и молча стал смотреть вниз, во тьму и даль, где море смешалось с облаками, откуда шумно плыли глухие всплески волн, и ветер пролетал, развевая седую бороду хана. Толайк стоял над ним, закрыв лицо руками, -- камень, неподвижный и молчаливый. Время шло, по небу одно за другим плыли облака, гонимые ветром. Темны и тяжелы они были, как думы старого хана, лежавшего над морем на высокой скале.
   -- Пойдём, отец, -- сказал Толайк.
   -- Подожди... -- шепнул хан, точно слушая что-то. И опять прошло много времени, плескались волны внизу, а ветер налетал на скалу, шумя деревьями.
   -- Пойдём, отец...
   -- Подожди ещё...
   Не один раз говорил Толайк Алгалла:
   -- Пойдём, отец.
   Хан всё не шёл от места, где потерял радость своих последних дней.
   Но -- всё имеет конец! -- встал он, могучий и гордый, встал, нахмурил брови и глухо сказал:
   -- Идём...
   Пошли они, но скоро остановился хан.
   -- А зачем я иду и куда, Толайк? -- спросил он сына. -- Зачем мне жить теперь, когда вся моя жизнь в ней была? Стар я, не полюбят уж меня больше, а если никто тебя не любит -- неразумно жить на свете.
   -- Слава и богатство есть у тебя, отец...
   -- Дай мне один её поцелуй и возьми всё это себе в награду. Это всё мёртвое -- одна любовь женщины жива. Нет такой любви -- нет жизни у человека, нищ он, и жалки дни его. Прощай, мой сын, благословение аллаха над твоей главой да пребудет во все дни и ночи жизни твоей. -- И повернулся хан лицом к морю.
   -- Отец, -- сказал Толайк, -- отец!.. -- И не мог больше сказать ничего, так как ничего нельзя сказать человеку, которому улыбается смерть, ничего не скажешь ему такого, что возвратило бы в душу его любовь к жизни.
   -- Пусти меня...
   -- Аллах...
   -- Он знает...
   Быстрыми шагами подошёл хан к обрыву и кинулся вниз. Не остановил его сын, не успел. И опять ничего не было слышно -- ни крика, ни шума падения хана. Только волны всё плескали там, да ветер гудел дикие песни.
   Долго смотрел вниз Толайк Алгалла и потом вслух сказал:
   -- И мне такое же твёрдое сердце дай, о аллах!
   И потом он пошёл во тьму ночи...
   ...Так погиб хан Мосолайма эль Асваб, и стал в Крыму хан Толайк Алгалла..."
  

Комментарии
Хан и его сын

   Впервые напечатано в газете "Нижегородский листок", 1896, номер 148, 31 мая, под заглавием "Хан и его сын (Крымская легенда)".
   Рассказ написан в 1895 году. Дата написания "1896", под которой рассказ печатался в собраниях сочинений, изданных товариществом "Знание", исправлена М. Горьким на "1895" при подготовке издания своих сочинений в 1923 году.
   Рассказ включался во все собрания сочинений.
   Печатается по тексту, подготовленному М. Горьким для собрания сочинений в издании "Книга".
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru