Горький Максим
О Михайловском

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Максим Горький

О Михайловском

   "Собрание сочинений в тридцати томах": Государственное издательство художественной литературы; Москва; 1949
   Том 15. Рассказы, очерки, заметки 1921-1924
   
   Пошёл к Н.К. Михайловскому, -- он встретил меня ласково и весело:
   -- Вот вы какой! А кто-то говорил мне, что вы похожи на Степана Разина, и, кажется, Тан написал вам письмо стихами, предлагая разделить Стенькину участь, -- написал?
   -- Написал.
   -- Он хороший человек, много лучше его стихов. Вы не хотите, вероятно, чтоб вас четвертовали? Но -- кажется, уже начали растягивать по партиям? Марксист?
   Я сказал:
   -- Нет, не марксист, но, по натуре моей, склоняюсь в ту сторону, где чувствую больше активного отношения к жизни.
   -- Гм? А у народников вы не чувствуете этой активности?
   До этой встречи я знал Николая Константиновича только по портретам. Теперь он показался мне не похожим и на портреты и вообще на русского человека. В его небольшом, ладном теле, в нервных, но мягких и красивых движениях чувствовалась нерусская живость духа и гармоничность его. Он измерял меня ласковым взглядом немножко насмешливых глаз, как боец, его манера говорить выдавала в нём человека, привычного к словесным дуэлям. Иногда его взгляд как бы ослеплял блеском какой-то острой, невесёлой мысли. От него веяло нервной силой, возбуждавшей меня.
   Я начал рассказывать ему о вечере, Поссе, о всей этой неясной, опечалившей меня борьбе. Он, слушая внимательно, часто восклицал:
   -- Да? Так. Ого?
   Говорил я о том, что среди интеллигенции, куда я поднялся не без тяжёлых усилий, я ожидал встретить иные нравы, иное отношение друг ко другу, больше внутренней сплочённости, больше взаимного уважения, дружбы и сердечности.
   -- Всё слова, вышедшие из употребления, старинные слова, -- усмехаясь, вставил Михайловский в мою возбуждённую речь.
   Говорил я о том, как огромна и тяжела деревня, как она слепа и недоверчива ко всему, что творится вне узкого круга её прямых интересов, что интеллигенции в стране отчаянно мало и за пределами крупных городов её влияния не чувствуется, значение её -- непонятно.
   Он, видимо, был тронут, мне показалось, что его глаза влажны, когда он заговорил с ласковой насмешкой:
   -- Эге, батенька, да вы -- идеалист и едва ли не романтик! И совсем не такой грубиян, как говорят о вас! Вас, очевидно, встречают по одёжке ваших мыслей, -- а вы одеваете их не модно, торопливо, да и грубовато немножко...
   Потом решительно заявил, что откажется от участия на вечере, если Поссе устранят, и спросил: что я намерен писать?
   Я рассказал ему план книги "Мужик" -- полуфантастическую историю карьеры архитектора из крестьян.
   -- Час от часу не легче! -- воскликнул он, удивлённо разведя руками. -- Про него говорят -- марксист, а он собирается писать какую-то апологию буржуя! Среду-то эту, купечество, вы хорошо знаете?
   Тип героя-"мужика" лепился у меня довольно ясно и прочно из моего знакомства с культурной работой Милютина, череповецкого головы, и моих наблюдений над жизнью поволжских городов.
   -- Может быть, это будет интересно, -- Николай Константинович недоверчиво пожал плечами, -- во всяком случае -- оригинально. Буржуй как положительный тип -- вы это будете печатать в марксистской "Жизни"? Тоже оригинально!
   Засмеялся и потом сказал серьёзно:
   -- А вы бы попробовали написать роман из жизни наших революционеров. Вы симпатизируете людям сильной воли, -- сильнее и ярче этих людей вы не найдёте в русской жизни!
   С глубоким чувством любви к бойцам и волнующе подчёркивая драму их жизни, он заговорил о ничтожной -- количественно -- группе людей, которые хотели взорвать трон Романовых. Говорил страстно, образно, как поэт, задыхаясь от волнения и как-то вздрагивая всем телом.
   Его очень утомила эта речь; посидев ещё несколько минут, я встал.
   -- Хотите идти? Принято, чтоб старые литераторы напутствовали молодых. Я -- вдвое старше вас. Вы мне понравились, и я хочу вас обнять, -- это и будет моим напутствием...
   Тут разыгралась одна из наиболее странных и трогательных сцен, пережитых мною...
   Потом, крепко поцеловав друг друга, мы расстались, не сказав ни слова более.
   Я видел этого человека не более трёх-четырёх раз, -- с каждым разом он становился мне всё более дорог и близок, но, в суете жизни, мне не пришлось уже говорить с ним один на один.
   В мою "честь" был устроен обед в редакции "Жизни", различные люди говорили обязательные в таких случаях речи. Н.К. Михайловский сидел рядом со мною и, тыкая меня большим пальцем под рёбра, увещевал:
   -- Отвечайте же, сударь! Вам наложили целую поленницу комплиментов, -- надо отвечать! Ну -- кураж!
   Я не умею говорить речей. Церемония обеда была убийственно скучна, едоки чувствовали себя нелепо, некоторые из них поглядывали на меня явно враждебно, насмешливо. Я сказал Николаю Константиновичу, что это мешает мне дышать.
   -- Привыкайте, -- шутливо-строго сказал он вполголоса. -- Ничего, так и следует. Было бы наивно думать, что ваш успех -- всем приятен.
   Потом я был у него на именинах или в день рождения, -- не помню. Великолепно настроенный, Николай Константинович остроумно шутил, отвечал сразу на десяток вопросов, обращённых к нему, удивляя меня юношеской живостью.
   Но -- рядом со мною сидел П.Ф. Мельшин-Якубович и портил мне жизнь.
   -- Вы читаете "Искру"? -- спрашивал он. -- Читаете. Так. А я -- жгу, когда она попадает в руки мне. Жгу.
   Я впервые видел его и думал -- вот фанатик! Потом оказалось, что это обыкновенный русский человек, добродушный и мягкий, несмотря на то, что жизнь ковала его тяжким молотом. Но в этот [день] он был почему-то крайне свирепо настроен против Маркса, марксистов, Струве и всё дудел в ухо мне жестокие слова, не позволяя слушать, что говорил Михайловский. А он говорил что-то интересное, возражая Н. Карееву и Н.Ф. Анненскому.
   -- Нет, -- слышал я отрывки его горячей речи, -- надобно опуститься как-то ниже философии культуры к философии быта, -- к самому обыкновенному содержанию текущего дня, и тогда, может быть, обнаружится...
   Мельшин, дёргая меня за рукав, спрашивал -- знаю ли я его переводы стихов Бодлера?
   Я -- знал. И, судя по этим переводам, заключил, что Бодлер был весьма неуклюжий стихотворец.
   -- Странно, -- сказал Мельшин. -- По-моему -- Бодлер должен бы нравиться вам...
   А Михайловский говорил кому-то весело и громко:
   -- Я нажил сердце, которое обеспечивает мне быструю и безболезненную смерть...
   В суете праздника я так и не нашёл удобной минуты спросить Николая Константиновича -- что именно должно "обнаружиться"?
   Вскоре я уехал. А в следующий приезд помогал нести гроб Михайловского на Волково кладбище.
   

Комментарии

   Впервые напечатано в книге "Архив А.М. Горького, том III. Повести, воспоминания, публицистика, статьи о литературе", М., 1951.
   Первоначально, в рукописи, воспоминания о В.Г. Короленко и Н.К. Михайловском составляли один очерк, датируемый концом 1921 -- началом 1922 года. В дальнейшем страницы, относящиеся к В.Г. Короленко, были выделены автором в самостоятельный очерк "В.Г. Короленко", напечатанный в 1922 году; материалы о Михайловском остались незаконченными.
   С Н.К. Михайловским М. Горький встретился впервые в Петербурге в 1899 году. Последняя встреча имела место там же в 1901 году.
   Упоминаемое в очерке произведение М. Горького "Мужик", оставшееся незаконченным, было задумано в конце 1899 года.
   Cлово "день", взятое в скобки, введено в текст редакцией.
   В собрания сочинений очерк не включался.
   Печатается по рукописи (Архив А.М. Горького).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru