Гребенщиков Георгий Дмитриевич
Петербург. В Таврическом дворце

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Георгий Гребенщиков

Петербург. В Таврическом дворце

   При содействии нового члена Государственной Думы Василия Михайловича Вершинина мне удалось добыть входной билет в Таврический дворец [Архитектурный памятник в Санкт-Петербурге, бывший дворец князя Г А. Потемкина-Таврического, построен в 1783-1789 гг. архитектором И. Е. Стасовым. В 1906-1917 гг -- место заседаний Государственной Думы] на открытие 15 ноября:
   -- Русского Парламента 4-го созыва... [4-я Государственная Дума действовала с ноября 1912 г по февраль 1917 г, формально была распущена в начале октября 1917 г.]
   На билете, в числе других, черным по белому прописаны следующие строгости:
   -- Без права передачи.
   -- Для имярек.
   -- Ложа председателя.
   -- Стоять...
   -- Возвращается при получении верхнего платья.
   -- В случае сомнения в личности, заведующий охраною может отказать в допуске в здание дворца...
   -- Вторичный вход по тем же билетам не допускается...
   -- Отнюдь не дозволяется выражать каким бы то ни было способом одобрение или порицание.
   И т.д., и т. д.
   
   Все-таки я отважился пойти. Соблазн слишком велик -- открывается 4-я Государственная Дума. Таврический дворец от центра далеко, и туда трамваи не ходят. Туда черепашьим шагом тащатся конки.
   Со Знаменской площади сажусь на верхний этаж [Имеется в виду второй этаж вагона конки, так называемый "империал"]. Оттуда лучше видно вокруг. Пара крупных лошадей легко тащит огромный вагон, четко стуча подковами по каменной мостовой. Длинной вереницей нас обгоняют извозчики с депутатами. Избранники страны стягиваются к месту своего назначения.
   В конце Знаменской улицы нам пересадка на другую конку. Едем вправо, потом влево, потом все-таки вправо -- к Таврическому саду и по Шпалерной. Сад большой, в нем много обнаженной зелени: снег стаял. Оранжереи. Соседи студенты острят:
   -- Здесь выращиваются депутатские отношения к русской конституции.
   -- Нет, здесь приучаются к растительной жизни...
   Пошли казармы, казармы, казармы. Масса военных, постовых. Разъезды. Наряды. А вот среди низменных желтых казарм и приземистый Таврический дворец. Чем-то средневековым веет от этого широко и хозяйственно построенного здания со стеклянными куполами. Ход для публики с Таврической улицы. Для министров и депутатов со Шпалерной -- парадный.
   Через обширный двор по кривому дощатому тротуару -- к подъезду длинный путь. Страшно: швейцар -- что твой генералиссимус!.. Громадный, седой, суровый, в медалях. А там другой, а там третий. Много.
   -- Ваш билет?
   Это повторяется довольно часто. На лестнице пристав, на другой -другой... Билет так и держу у сердца, на виду. Капельдинер услужливо снимает пальто и с достоинством берет вперед "на чай"... Мне все любопытно, и я стараюсь все запомнить, чтобы поделиться с вами. Дальше, у каждой новой двери -- новый важный страж. Все это как-то подавляет.
   Но иду дальше -- не бежать же обратно? Покажется подозрительным, остановят еще... В круглом зале идет молебствие, слышно пение молитв, а вскоре -- многолетие, покрываемое оглушительным гулом "ура!". Затем тотчас же народный гимн:
   -- Боже, Царя храни!
   И еще долго носится под сводами дворца многоголосое "ура".
   Без четверти два. Прохожу в ложу Председателя Думы и в уголочке у могучей колонны становлюсь, хотя есть свободные стулья. Сказано: "стоять", ну и подчиняюсь. Тут я больше чем где-либо понял -- почему депутаты так быстро становятся послушными...
   Осматриваю сверху зал заседаний. Тринадцать рядов кресел идут полукругом и лучеобразно рассечены от центра красными дорожками. Впереди массивный портрет Государя Императора. У ног его окруженное барьерами место председателя, ниже -- трибуна, по правую сторону -- ложа министров, по левую -- ложа канцелярии Думы. Еще ниже, у барьеров -- стенографы...
   Все места пусты. На пюпитрах каждого депутата лежат чистые листы бумаги, блокноты и печатные наказы Государственной Думы.
   Чистота, массивность, стиль.
   Но лучше всего потолок. Это громадное сплошное окно в гигантской белой раме, которая поддерживается массою белых круглых колонн. И дневной свет, льющийся сверху, по мере угасания дня постепенно сменяется светом электричества, которое в сотнях лампочек спрятано под "рамою". По карнизу потолка идут как бы желоба, в которых горят лампочки так, что прямого света их не видно, но видно обильное отражение его на белой раме; и богатый, преломленный в потолке свет представляет собою четыре желтых утренних зари, освещающих весь огромный зал. Свет получается большой и мягкий, исключающий необходимость освещать пюпитры, столы и стены.
   Видна былая роскошь и изящный вкус, и кажется, что в огромном зале, между колон, носятся тени Екатерины Великой и князя Таврического. Я даже представляю себе, что из круглого зала несутся не крики "ура", а шумный гул воскресших и несущихся в вихре буйного танца современников Потемкина в белых париках, в чулках и цветных камзолах...
   Но вот после двух в зал заседания быстро вливаются депутаты и наполняют его тем гулким и непрерывным журчанием, какое создает только громко разговаривающая, смеющаяся и движущаяся живая толпа... В этом слышно всегда что-то зоологически бесформенное. Нельзя понять ни одного слова, не слышно ни одного отдельного звука: все слилось в одну сплошную тягучую ленту звуков. Режет слух и дергает нервы...
   
   Вот она, посланная страною лучшая часть народа! Сюртуки и фраки, смокинги и пиджаки, поддевки и какие-то жупаны... Смазанные сапоги и зеленые опояски, рясы, рясы... Плешины, масса плешин... Сверху их только и видно.
   Некоторые депутаты, что в простых куртках и высоких сапогах, по покатому паркету ходят, как по льду, осторожно и расставив ноги.
   В кулуарах -- изысканная публика, и я часто слышу: "князь", "графиня", "барон", "ваше превосходительство"... Но сплетничают совершенно так же, как барнаульские кумушки или бездарные фельетонисты бездарных газет... и плешина Пуришкевича [Пуришкевич Владимир Митрофанович (1870-1920) -- монархист, один из лидеров крайне правых во 2-й-4-й Государственных Думах] привлекает их не менее, чем, например, Ньютона привлекало звездное небо... Звонок, и место председателя занимает сенатор Голубев, а ложу министров -- весь кабинет. Водворяется тишина.

* * *

   Остальное все вам известно из агентских телеграмм и стенографических отчетов, и повторяться я считаю излишним. Я приведу то, что мне показалось характерным для русского парламента.
   Когда избрали большинством голосов в председатели г-на Родзянко [Родзянко Михаил Владимирович (1859- 1924) -- председатель 4-й Государственной Думы], все правое крыло демонстративно покинуло зал. Когда же Родзянко стал говорить свою речь, то часть правых задержалась в дверях и оттуда ревела "браво" и дружно аплодировала...
   Часть правых осталась и в зале, и я видел, как один священник тянул другого за рясу из зала, а тот не хотел уходить. Я думаю -- это новичок, и ему любопытно было поглазеть на массивную фигуру Родзянко, обладающего к тому же чудовищным голосом...

Георгий Гребенщиков.

   P. S. Ну что мне делать, если этакое, например, "Утро Сибири" поторопится узнать себя и разобидится?!. Не виноват же я, если его берет горе по поводу и без повода!.. Бедненькое!..

Г. Г.

   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru