Гребенщиков Георгий Дмитриевич
Минуты молчания

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (От нашего корреспондента).

Г. Д. Гребенщиков

Минуты молчания

(От нашего корреспондента).

   Большой вокзал гудит от тысяч голосов, шагов, скрипа многочисленных дверей, из которых одна особенно брюзглива: канючит и канючит непрерывно, как подстреленная гага.
   По временам толпа густеет, оживляется и делается серо-пегой: в черные костюмы штатских вмешиваются военные шинели и вкрапливаются белые фартуки носильщиков и буфетных официантов. По временам редеет и стихает. Это -- приливы и отливы человеческих волн с приходом и отходом поездов.
   Электричество в огромных залах то вспыхивает ярко, ослепительно, то несколько тускнеет, и тогда фигуры ожидающих надолго делаются неподвижными возле узлов и чемоданов, а томительное ожидание подчеркивается отдельными, ясно различимыми словами:
   -- Сядем, значит, как селедки в бочку?
   -- Какие уж теперь удобства?!
   В зале первого и второго класса наполовину офицеры; из них -- большинство прапорщики "с иголочки", меньшинство -- обдержанные, обожженные огнем боев. Это видно по резким, непринужденным движениям, по смятым, а, частью, и по простреленным шинелям, -- возвращаются из коротких отпусков на фронт. Молодых же, небывалых, кроме новизны костюмов, отличает робость, непрерывное отдание чести, любопытно открытые глаза... И просто юность, свежесть лиц.
   В зале третьего класса -- сплошная серая толпа, перемешанная с мешками, узлами, ящиками... Здесь все -- вповалку на полу, как груды не провеянного конопляного зерна...
   Я пятый час брожу по вокзальным залам. Три часа стоял у кассы в бесплодной очереди на спальное место. Пятый час молчу без определенной мысли, без огорчения... Механически сажусь у столика, склоняюсь над придуманной кому-нибудь открыткой, опять встаю, бросаю открытку в почтовый ящик... Затем пью стакан холодного кофе и очень сержу официанта тем, что даю ему на чай только двугривенный. Он грозно двигает стулом, сметает на меня салфеткой крошки, презрительно хмурит смятое лицо и исчезает...
   Я думаю: следовало бы еще прибавить, -- в марках, да еще захватанных и грязных, денег ничуть не жалко. Но не стоит навязываться с запоздалой щедростью...
   Длинной кажется вокзальная ночь. Еще только двенадцатый в начале. Через час, однако, мне посадка. Сяду, а там как бы то ни было, -- плыви мой челн по воле волн...
   Я вспоминаю, что во всем огромном чужом городе у меня ни одной родной или знакомой души. Да и все вокруг -- одиночки, все здесь только клочки перекати-поля...
   И только тут я замечаю, что рядом, у другого столика, сидит молодая пара. Оба они здесь давно, мой глаз привык к ним, но не видел только лиц, а, стало быть, не приметил и самих людей. Теперь же вдруг они мне резко бросились в глаза, потому что я услышал первое слово, сказанное задушевно просто, не по-вокзальному: "... За тебя молиться..."
   Для меня были понятны и не услышанные мной слова. Это она будет молиться за него. Больше я опять не слышал ни единого слова, но зато их близость для меня заполнила большое пространство глубоким содержанием.
   Я стал украдкой глядеть в их сторону.
   Он -- в серой солдатской шинели, с погонами в одну полоску и две звездочки. Мне виден его гладко стриженный затылок и часть профиля с короткими усами и бородкой клинышком. Он склонился на поставленную меж коленей саблю.
   Она -- в черной шубейке, в бархатной шляпе лодочкой, руки ее в пышной лисьей муфте. Перед ней -- недопитый, давно остывший, стакан кофе и нетронутое пирожное. Шляпа полузакрывает взгляд, и оттого глаза ее в тени и кажутся большими, темными, глубокими. Но изредка я вижу две трети ее профиля, нежно-розовую щеку и густые длинные ресницы, из которых грустно смотрят серые глаза. Ей немногим более двадцати, и мне почему-то кажется, что у нее не больше одного ребенка. В том, что она его жена, меня убеждают короткие, но ласковые взгляды его и непрерывный, много говорящий взгляд ее. Я чувствую, что они все время говорили только взглядами и лишь изредка произносили еле слышные, короткие, им одним понятные слова.
   Потому-то он и смотрит на нее короткими взглядами, что не выдерживает здесь, на людях, ее грустной нежности, струящейся из влажных, таящих в себе тайную тревогу глаз.
   Изредка я вижу, как губы ее, маленькие, розовые, с бело-матовой линией у подбородка, чуть-чуть шевелятся, произнося какое-то слово. Я догадываюсь, что это слово -- нежное, интимное, и мне делается совестно за мой нескромный взгляд... Я отвожу глаза, -- хотя мне это трудно сделать, -- и чувствую, как сердце мое наполняется к ним теплым чувством нежности, как к чистым детям.
   -- Осталось двадцать минут! -- слышу я ее прерывистые слова, и снова взгляд мой тянется в их сторону.
   Он посмотрел на нее длительно. Она опять произнесла что-то одними губами, может быть, его ласкательное имя, может быть, слово молитвы, и потупилась... Мне стало больно видеть ее профиль. Я оглянулся на часы -- было без пяти двенадцать. Через десять минут -- второй звонок, через пятнадцать -- третий.
   Толпа опять зашевелилась, загудела, ожила и стала пегой от обилия носильщиков.
   Вещи его давно унесены в вагон, а он сидит и все чаще и короче заглядывает в широко открытые ее глаза, которыми она смотрела на него все также непрерывно, грустно и тревожно. И в глазах ее все ярче вспыхивал и отражался свет вокзала...
   -- Ну, зачем же?.. Не надо! -- слышу я его певучий, успокаивающий голос.
   Она потупилась и украдкой оставила слезинке на лисице.
   Потом опять насматривалась на него, и глаза ее блестели как две крупных капли утренней росы на венчиках цветущих ирисов.
   Минуты протекали быстро... Людской поток бурлил перед отливом к западу... Он встал со стула... Она еще сидела и подняла лицо, не отрывая от него своего взгляда.
   -- Пора!.. -- сказал он, улыбнувшись. И чувствовалось, что он хочет ей сказать что-то важное, но не находит слов.
   Она поднялась и огляделась... Раздался второй звонок.
   Она вздрогнула и порывисто схватилась за его плечо, склонилась к муфте. Он взял ее под руку, и мне ясно было теперь его растерянно улыбавшееся лицо...
   Я оглянулся на своего носильщика и потерял моих соседей в гомонливом людском водовороте.

* * *

   Я плохо спал в переполненном вагоне. У меня на плече спал незнакомый офицер, а я склонялся на плечо другого. Утро, серое, туманное, явилось нехотя после томительно прошедшей ночи. Даже звонки на станциях звонят лениво, нехотя. С неба падают снежинки, тоже нехотя, плавно, играючи, как будто все кругом благополучно и покойно.
   Я смотрю в окно на белые поля с каймой далекого, на горизонте, леса; на маленькие деревеньки, над крышами которых вьется голубой дымок. Кое-где маячат церковки и лениво крутят широкоперыми крылами ветряные мельницы. На проволоках телеграфной линии чернеют какие-то птахи.
   Возле меня гудят голоса моих спутников-офицеров... Но все это проходит мимо, едва касаясь моего зрения и слуха. Я все еще вижу два нежных профиля, и ее глаза, влажные от прозрачной росы безмолвного прощания, все еще меня преследуют...

Киев -- Волочинск.
1916 г.

   
   Исходник здесь: http://grebensch.narod.ru/
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru