Гребенщиков Георгий Дмитриевич
Что всего нужнее народу?

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Г. Д. Гребенщиков

Что всего нужнее народу?
Письмо профессору N.N.
Из цикла очерков "Гонец"
22 Октября 1926.

   Глубокоуважаемый профессор!
   Пишу вам на чурке в лесу, при свете и тепле костра. Уже начались заморозки, а в моей хижине керосиновая печка ужасно коптит. К тому же, стекло от лампы вчера сломалось.
   Я пришел сейчас с работы -- уже темно, на костре варится ужин и при свете костра я спешу прочесть почту и ответить на срочные письма. Завтра утром, чуть солнышко взойдет, снова побегу на постройку: сами строим себе теплую избу, чтобы можно здесь зимовать.
   Какая эволюция произошла с нами за это время -- надо вам написать особо -- это пре любопытно для всякого горожанина. Сейчас скажу лишь, что, если мы живем в крошечной хижине до глубокой осени, то этого не надо объяснять нашей бедностью. Скорее -- заостренностью определенной цели. Словом, об этом в другой раз.
   Сейчас же меня очень взволновали все ваши разочарования в вашей работе и злоключения с вашей новой книгой. Я спешу вам набросать кое-какие мысли, которые до завтра наверное не сможет удержать мой мозг. Он теперь так серьезно занят пропорциями цемента к песку и воде, заботою об исправлении криво выложенного фундамента, а главное тем, что лесные материалы для дома часто мочит дождь и я иногда не верю, что когда-нибудь смогу завершить постройку...
   А зима все приближается с ее ледяными когтями... В Америке она с дождями, бурями и гололедицей, нежели даже на юге России. Шаляпин как-то назвал ее: семимесячная, отвратительная и сплошная чернота.
   Итак, прежде всего хочу ответить на вашу деликатную критику некоторых моих "не художественных" идей. Отвечу коротко, не потому, что "не чоху считаться", как вы спешите сами же предугадать, а потому, что искренно считаю бесполезным спор о вещах, которые мы видим с совершенно противоположных концов. Вы, вооруженный научными знаниями -- сверху, я -- проникнутый упрямой верой в самодовлеющую реальность жизни -- снизу. Вы не первый и не последний советуете мне не заниматься "иными задачами, кроме художественных воплощений". Но я вам искренно сознаюсь, что почти с детства все мои "художественные воплощения" в сущности направляются и согреваются именно этими "иными" задачами.
   Представьте себе, что сейчас я более, нежели когда-либо, убежден, что и первая и все последующие побудительные причины моих писаний были именно подсказаны искренним желанием принести первую посильную помощь темным людям, из среды которых я пришел в ваши чертоги, дорогой профессор. Вот почему я нисколько не скрываю, что иногда хочу и от вас, и от ваших собратьев по науке, взять все нужное мне для этой первой начальной помощи в духовном росте человека. Тут со мной не может ничего поделать никакая критика, вернее, она лишь еще более заостряет мою мысль и волю, и в результате я еще сильнее буду ударять по русской мягкотелости и по изысканной интеллигентской неопределенности. И совершенно ни к чему предположения, будто я могу стать односторонним и "проповедовать любовь только к невежественному большинству". Отнюдь я не намерен восхвалять невежество, а тем более "травить культурнейшее меньшинство". Но, в качестве одного из малых сих, я скажу прямо: мне кажется, что да, я знаю, что народу надобно от вас, господа профессора, ученые, учителя, врачи, инженеры, писатели, философы, священники и прочие культурные люди. Ему надо от вас прежде всего, чтобы вы соблазнили, увлекли, искусили его тем Самым Главным, чего он, по невежеству или по отсутствию у него веры в лучшее, не может объяснить себе иначе, как "Путями Господними".
   Не смейтесь, профессор, все это гораздо глубже и серьезнее. Я сам вовсе не такой прыгун на небо, чтобы слепо верить в хорошо прилаженных богов и упрямствовать по легкомыслию. Для меня совсем не важно и не интересно, что часть нашей интеллигенции валом валит теперь в церковь. Это превращение из скептиков или из декоративных богомольцев в искренно-верующих произошло, конечно, благодаря удару революции, но это как раз и показывает силу той народной, пусть несовершенной и слепой веры, которую ни чем лучшим пока заменить никто ему не смог. И получилось странное перемещение: интеллигенция, тот самый мозг нигилизма, который более столетия старался подточить народную простую веру, пошла в церковь, как к последнему пристанищу, а народ в большинстве ушел из церкви, но оказался на улице и в кабаке и, освобожденный от страха Божия, освободил себя и от морали; и по вашим же словам, "стал хуже и темнее и преступнее".
   Но только, какие бы превращения и извращения народной психологии ни произошли, я никогда не поверю, будто русский народ помирится на хорошей сытной жизни и на мелкобуржуазной пошлости. Отчего же?
   Я приветствую и просвещение избачей. Да, избачи могут дать гораздо более, чем даже всякая сытая жизнь, если бы мы захотели помогать им правильнее понимать, что такое настоящее общественное благо и чем насытить стремление народа к Самому Главному. И разве уж так плохи эти устремления и искания народа к каким-то далям, к божеским высотам? Я думаю, что всякая разумная власть должна была бы этот вопрос поставить на очередь, как самый важный. И не репрессии и запрещения, которые всегда только усиливают секты и подпольное невежество, а именно научно, глубоко исследовать психическую сторону религиозного вопроса. Как знать -- быть может, именно научно будет найдена такая увлекательная тропа к какой-то еще небывало светлой и широко объединяющей проблеме, которая в живых и явных фактах даст истинную радость всем народам?
   На эту мысль меня навел один эпизод из моей жизни здесь в Америке.
   Зимой 1925 года, в одном из пригородов Нью-Йорка я читал русским рабочим одну из своих лекций о Сибири. Рассказывая им о нетронутых богатствах, я как раз остановился на астрономических цифрах залежей каменного угля, которого в одном Кузнецком бассейне столько, что если добывать по сто миллионов пудов в год, -- хватит на один миллион и двести лет...
   Вдруг один из моих слушателей громко крикнул:
   -- А может вы врете! Мы в Сибири не булы, та и не доведется -- хиба-ж тебя проверишь?
   Поднялся шум. Многие возмутились, стали защищать меня. но для многих выкрик послужил сигналом. Они вскочили на ноги, послышалась озлобленность, совершенно непонятная и никак не вытекающая из обстановки.
   -- Чего нас золотыми-то горами в Сибирь манить?
   -- Про Америку нам тоже насказали сказок...
   -- Знаем мы как тут люди богатеют!..
   -- Я семнадцать лет в ярме хожу -- все на одном джабе! (работа)
   Если бы я сам не был выходцем с того же илистого дна народного, я может быть, оскорбился бы и ничего не понял. Но я понял и торжествовал, ибо мои слова и цифры о космических залежах сибирского богатства дошли до самого нутра моих слушателей и взбудоражили в них спавший дух. И этот дух дал первый выстрел, как взорвавшаяся бомба. И действительно, когда угомонились страсти и после окончания лекции ко мне посыпались вопросы, мои слушатели ждали от меня ответов, как от оракула.
   И тут-то, отвечая иногда на совершенно несуразные, как будто не идущие к делу вопросы, я впервые по настоящему вспомнил о том, как же бесконечно долго и глубоко оскорбительно обманывали народ, находивший Бога и терявший Его снова.
   И вот эти все, сидевшие передо мной, так или иначе были много раз обмануты, и если некоторые из них во что-то верили, то или по своей великой незлобивости и кротости, или потому, что нет ничего лучшего во что поверить. только потому, мне кажется, я и вышел из тяжелого испытания, что я отвечал на их вопросы с искренним желанием не обмануть и не слукавить.
   И вот после моих ответов в последнем ряду поднялся уже полуседой, почтенный человек и степенным, карпато-русским говорком закончил нашу общую беседу следующей речью, которую я точно записал тогда:
   -- Конешно... Это все интересно, как нам лектор рассказал про Сибирь и про богатства и про все. Конечно -- оно обидно, что в родной земле лежит богатство и мы не умели его сами брать, а даже едем у чужие стороны искать свое счастье. Ну, только, вы, господин лектор, нас должны звинить как мы народ рабочий и мало образованный... Книг больших нам читать не доводится и просто сказать нету времени. А мы хотим услышать што-нибудь про жизнь... Нам этии четыре года все морчуть голову то про большевиков, то про меньшевиков, про анархистов да про монархистов... Одним словом, про политику... А нам, сказать по совести, все это очертело до смерти... Нам нужно хоть бы раз услышать то... как бы сказать...
   Тут оратор споткнулся и, не подыскавши слов, повысил голос:
   -- Ну, одним словом, жисть проходит, все мы трудимся, а свету настоящего не видим... нам все говорят и в книжках пишут: "свет, свет". А какой он свет -- мы так и умрем не узнаем. Надо бы вот что, господин лектор, требовается, чтобы коротко и ясно про то...
   Он опять запнулся и боря в себе что-то не подходящее к аудитории, поправился:
   -- Не то что там по божьему, но сказать по правильному, чтобы легше жить... Там нам нету дела, при большевиках аль при меньшевиках -- а чтобы легше жить...
   Он опять споткнулся, мягко улыбнулся и закончил:
   -- Одним словом, на душе бы трошечку веселее было, штоб этот самый проклятый джаб дух наш не убил вовсе... А то больно тяжко всем живется... Звините пожалуйста...
   Бурей возгласов была покрыта эта речь. И в буре этой я почуял ту же жажду светлого, высокого Самого Главного, чего искони везде и всеми жертвами искали все простые народы.
   Да, я могу сказать: в тот вечер я услышал истинный зов большого народного сердца.
   Вот я и решил, дорогой профессор, на ваши ядовитые вопросы немедленно ответить следующее:
   1. Всякому народу во все времена прежде всего нужен был Закон высокого порядка, и закон этот все народы называют Богом, и с фактом этим придется считаться и правительству, и школе, и науке, и искусству.
   2. Если вы подумаете об этом просто, как о факте даже лишь этнографическом, то, признавая силу народной думы, как особую энергию, как научно-доказуемые волны большого напряжения и давления, можете ли вы не посчитаться с этой силой, как с накоплением электричества, которое должно, конечно, дать большие взрывы при неправильной разрядке или при неумелой перемене тока?
   3. Если вы признаете наличность накопления такой, тысячелетиями нараставшей силы, то почему бы вам, ученым людям, не попробовать подойти к этому вопросу с совершенно серьезной и определенной задачей точных наук: найти микроб религиозности на предмет точного установления: болезнь это или полезная сила? И если эта болезнь, надо сделать опыт какой-то прививки и, получивши сыворотку, лечить ею эту болезнь. Если же это сила здоровая, то надо этой силой зарядить какую-то хорошую машину, да так, чтобы Бог без дела не сидел в церковных алтарях, а творил бы именно ту радость жизни, с которой всякому народу, в том числе и нам с вами, было бы немножко "легаше жить".
   Вот почему, дорогой профессор, и один из героев моей Эпопеи занят исканием этих "нарушающих художественное впечатление" элементов. Я же называю эти искания -- исканиями высшего Закона Бытия, который, по моей глубокой вере, суть закон бесконечного совершенствования и восхождения человеческого разума и духа.
   Если бы вы пожелали найти какую-то нить для научного изыскания в этой области, я убежден, что книгу вашу на такую тему можно было бы в Америке издать. А может быть и сами вы увлеклись бы такой работой настолько, что все окружающее вас, беженски-унылое и безнадежное, не так бы угнетало вашу душу. Простите, что я, профан в этих вещах, позволяю себе задавать вам темы. Но уж такой я назойливый в этих вещах и главное -- уверенный, что это нужно всем народам для утверждения их мирного труда и восхождения на новые высоты бытия. Ну, извините...
   Рука закоченела и ничего не видно. Костер почти погас, но суп, я думаю, сварился. Признаться, я весь день не ел сегодня.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru