Грэм Стивен
Египетские очерки

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Из книги "The Way of Martha and the way of Mary":
    I. В пустыне.
    II. В миру.
    Текст издания: журнал "Русская Мысль", кн.VIII, 1916.

   

ЕГИПЕТСКІЕ ОЧЕРКИ.

Стифена Грэама 1).

   1) Стифенъ Грэамъ -- извѣстный англійскій писатель, много путешествовавшій по Россіи и писавшій о ней. Какъ ни спорны и подчасъ рискованы его обобщенія о Россіи, нельзя въ немъ отрицать ни сильной любовной тяги къ русской душѣ, ни подлиннаго художественнаго дарованія. Настоящіе два очерка переведены при участіи автора изъ его послѣдней книги "The Way of Martha and the way of Mary" (London Macmillan a Cо, 1915). Ред. Русской Мысли.
   

I. Въ пустынѣ.

   Ѳиваидская пустыня расположена между Ниломъ и Краснымъ моремъ, и добраться сейчасъ до уединеннаго монастыря св. Антонія можно послѣ двухдневнаго путешествія на верблюдахъ отъ станціи Бени-Суэфъ. На верхнемъ Нилѣ находится пустыня Ливійская, гдѣ жилъ Арсеній, гдѣ Филеммонъ, герой Ипатіи, принялъ монашество. То, что нѣкогда было Нитріей, называется теперь Вади-эль Натрунъ, и попасть туда можно послѣ трехдневнаго путешествія на верблюдахъ отъ пирамидъ или же черезъ Хатадбу, одну изъ станцій на изгибѣ каиро-александрійской желѣзной дороги. Храмы отшельниковъ находятся теперь въ рукахъ коптовъ, простого христіанскаго народа, который считается прямымъ потомкомъ древнихъ египтянъ. Коптская церковь принадлежитъ къ восточной церкви и происходитъ по прямой линіи отъ египетской церкви, процвѣтавшей въ первые вѣка христіанства. Но въ то время, какъ египетская церковь была полна жизненной силы, коптская лишь продолжаетъ ея традиціи. Въ современной коптской церкви цѣнно то, что она проспала многія столѣтія, не мѣняясь; что она никогда не была богатой, пышной или ученой, никогда не тяготѣла къ внѣшнему блеску. Она устояла противъ натиска арабовъ, превращая въ крѣпости церкви и монастыри и вырабатывая въ себѣ привычку къ суровой жизни. Она никогда не имѣла возможности развиваться и сохранила поэтому неприкосновенными традиціи и отпасти духъ ранняго христіанства, и въ полуразрушенныхъ храмахъ пустыни можно увидѣть стигматы Христа.
   Мнѣ стоило большого труда разузнать про монастыри: никто не ѣздитъ въ Египетъ смотрѣть христіанскія святыни, и большинству казалось дикимъ и необычнымъ мое желаніе узнать, гдѣ жили древніе отшельники. Но въ концѣ-концовъ, при посредствѣ іерусалимскаго епископа и Маркуса Бея Симайки, главы коптской общины въ Каирѣ, я добылъ письмо отъ патріарха и подробныя указанія о томъ, какъ добраться до развалинъ храмовъ пустыни. Я рѣшилъ отправиться въ Нитрію.
   Скрылись изъ виду сѣрые треугольники пирамидъ, скрылось все -- и вотъ я посреди ровной, безграничной пустыни, бѣлой, желтой, раскаленной, розовѣющей на горизонтѣ, ослѣпительно яркой; свѣтомъ и зноемъ пышетъ отъ песка, на который цѣлый день безпощадное и великолѣпное солнце шлетъ рать своихъ огненныхъ стрѣлъ. Воздухъ такъ сухъ и легокъ, что совсѣмъ не чувствуешь своего вѣса. Настроеніе необычайно приподнятое.
   Я пріѣхалъ въ оазисъ -- не въ свѣжій и плодородный, съ тѣнистыми пальмами, съ плодами, висящими надъ головой, съ холодной водой, журчащей у ногъ, а въ оазисъ, представлявшій изъ себя смертоносное болото, заросшее камышомъ, полное гадовъ и ядовитыхъ мухъ. Оазисы бываютъ добрые и злые. Этотъ былъ тѣмъ самымъ, который далъ названіе всей Нитріи: содовымъ болотомъ. Отшельники избрали его, потому что въ немъ было даже хуже, чѣмъ въ пустынѣ. Моя вороная лошадь карьеромъ проносится по его зыбкой почвѣ, и вотъ мы снова въ области песка, сыпучаго и тяжелаго, напоминающаго волны и волнующагося, какъ море. На горизонтѣ виднѣется странный и рѣзкій силуэтъ монастыря, и мы пробираемся къ нему по пескамъ, напрямикъ, безъ всякой дороги. Наконецъ, мы подъѣзжаемъ къ нему. Это -- загадочное строеніе, безформенное и безмолвное, какъ всѣ руины. Какимъ молчаніемъ вѣетъ отъ него! Какимъ мертвымъ и неземнымъ молчаніемъ! Кажется почти невѣроятнымъ, что здѣсь живутъ человѣческія существа. Гигантскія желтоватыя стѣны кое-гдѣ укрѣплены, кое-гдѣ подправлены, мѣстами полуразрушены. Это крѣпость прямоугольной формы. Входъ только одинъ, и то небольшой и запертый тяжелымъ засовомъ. На пескѣ не видно никакихъ слѣдовъ. Если вчерашній день и оставилъ какіе-нибудь слѣды, то вѣтеръ уже сгладилъ ихъ, и мертвое молчаніе такъ всеобъемлюще, что кажется, будто осязаешь его. Съ высокаго желтаго зубца стѣны спускается старая веревка, которая, очевидно, соединяется со звонкомъ.
   Динь-донъ-донъ!.. Я звоню и жду. Долгое молчаніе. Я звоню снова. Динь-донъ-донъ! Кто-то подходитъ и съ трудомъ отпираетъ дверь. Предо мной растрепанный босой монахъ. Я показываю письмо отъ патріарха, и меня впускаютъ.
   Монахи рады мнѣ; всѣ жмутъ мнѣ руку. Сажусь на диванъ, они впятеромъ усаживаются на другой. Одинъ послушникъ моетъ мнѣ руки, другой приноситъ стаканъ коричневаго питья -- это кизиловый сокъ съ водой и съ плавающими въ немъ волокнами плода. Послѣ этого онъ приноситъ мнѣ стаканъ розовой сахарной воды, потомъ разноситъ всѣмъ сладкій кофе въ чашечкахъ величиной съ наперстокъ. Красавецъ настоятель, съ правильными чертами крупнаго лица, съ черной бородой и усами и съ выбритымъ подъ нижней губой небольшимъ мѣстечкомъ, очень разговорчивъ. Голова его обмотана полотенцемъ, на манеръ чалмы, и, разговаривая, онъ перебираетъ четки. Рядомъ съ нимъ сидитъ монахъ съ веселымъ лицомъ, въ синей рубашкѣ и въ бѣлой вязаной шапочкѣ на головѣ. Немного дальше помѣщается старикъ съ босыми морщинистыми ногами, въ рваной черной рясѣ сверхъ сѣраго бѣлья. На сѣдѣющихъ волосахъ у него старые желтые лохмотья.
   -- Что вы дѣлаете цѣлый день?-- спрашиваю я.
   -- Молимся, читаемъ, поемъ.
   -- А что вы думаете о войнѣ?
   -- Война насъ не касается. Если придутъ и убьютъ насъ, намъ это все равно. Но мы каждый день молимся, чтобы Господь послалъ ей скорѣйшее окончаніе.
   -- А если придутъ арабы, что вы будете дѣлать?
   -- Если они начнутъ стрѣлять въ насъ, мы бросимъ имъ хлѣбъ -- таковъ будетъ нашъ отвѣтъ.
   -- Много у васъ бываетъ народу?
   -- Нѣтъ, не много.
   -- А русскіе богомольцы къ вамъ заходятъ?
   -- Да, иногда.
   -- Неужели васъ удовлетворяетъ жизнь въ пустынѣ въ то время, какъ въ мірѣ происходятъ великія событія? Не тяжело вамъ жить безъ новостей и людей? Мы, англичане, слишкомъ дѣловой народъ -- у насъ въ Англіи при всемъ желаніи нельзя укрыться въ такомъ мѣстѣ, какъ это.
   Игуменъ далъ мнѣ замѣчательный отвѣтъ.
   -- Я думаю,-- сказалъ онъ, для всѣхъ найдется мѣсто: одинъ старается нажить денегъ -- въ этомъ его путь; другой молится -- и въ этомъ его путь; третій пашетъ, исполняя этимъ свой долгъ,-- и въ этомъ его путь. Есть много путей. Вы слышали о Марѳѣ и Маріи. Марѳа была совершенно права, но и Марія также была права, избравъ свою благую часть.
   Какъ поразилъ меня этотъ правдивый отвѣтъ; какъ пріятно мнѣ было услышать о Марѳѣ и Маріи въ первые же полчаса моей бесѣды съ монахами этой глухой обители. Мой умъ былъ всецѣло занятъ идеей Марѳы и Маріи, и вотъ простой коптскій игуменъ употребляетъ почти тѣ же выраженія, какія употребилъ бы я самъ.
   Въ монастырѣ было человѣкъ 16 монаховъ, а во всей пустынѣ ихъ наберется, можетъ быть, человѣкъ полтораста. Нѣкогда здѣсь были тысячи праведниковъ и сотни монастырей. Въ монастыряхъ было золото, драгоцѣнности, картины. Каждый вершокъ храмовъ пустыни былъ покрытъ фресками. Но пришли сарацины. Они, какъ и слѣдовало ожидать, перебили все образованное духовенство, расхитили драгоцѣнности, разрушили храмы, превратили въ развалины алтари. Исторія христіанской церкви въ пустынѣ замерла на 60 лѣтъ. Затѣмъ постепенно появился болѣе грубый типъ христіанина. Въ него вошли новообращенные арабы и покоренные копты, забывшіе свой языкъ и научившіеся языку своихъ побѣдителей. Было введено священное писаніе и богослуженіе на арабскомъ языкѣ. Были возстановлены нѣкоторые изъ разрушенныхъ монастырей и церквей, и на нихъ появились арабскія надписи, а сверхъ старыхъ коптскихъ фресокъ и іероглифовъ -- новые арабскіе. Вокругъ храмовъ были построены неприступныя крѣпостныя стѣны съ подъемными мостами на высотѣ сорока футовъ надъ уровнемъ пустыни. Новые христіане выдерживали осады и стойко держались вплоть до нашихъ дней.
   Игуменъ показалъ мнѣ монастырь. Строенія представляли мозаику изъ развалинъ, перестроекъ и починокъ. Фрески почти всюду были замазаны известью. Въ старыя цвѣтныя стекла оконъ, разбитыя и безформенныя, были вдѣланы куски новаго стекла. И тѣмъ не менѣе, всюду чувствовалось вѣяніе подлинной старины.
   Рисунокъ иконъ превратился въ пыль, и ликъ Богоматери разсыпался на мелкіе кусочки, когда игуменъ снялъ образъ, чтобы показать его мнѣ. Кое-гдѣ въ нишахъ случайно сохранились первоначальныя фрески, написанныя въ изумительныхъ пурпурныхъ и багряныхъ тонахъ. Это все были изображенія святыхъ, лицамъ и тѣламъ которыхъ былъ приданъ тотъ неземной и мистическій обликъ и колоритъ, въ какомъ древніе христіане любили изображать небесное подданство и отреченіе отъ міра.
   На налоѣ виднѣлся гвоздь, къ которому прилѣплялась свѣча. Чаша для причастія была завернута въ древнія монастырскія ризы. Въ простомъ деревянномъ шкафу съ легко-отворяющейся дверцей я увидѣлъ муміи шестнадцати патріарховъ коптской церкви. Шестнадцать патріарховъ въ шкафу, всѣ плотно увязанные и закутанные въ мантіи! Настоятель отвернулъ край одной и показалъ мнѣ коричневое высохшее тѣло. Для семнадцатаго патріарха, того самаго, который снабдилъ меня письмомъ, тоже найдется мѣсто въ этомъ шкафу, когда придетъ его чередъ.
   Въ одной изъ церквей мнѣ показали раку съ мощами преп. Макарія, перваго отшельника, въ честь котораго и былъ основанъ монастырь. Мнѣ показали рукописныя богослужебныя книги. Особенно заинтересовало меня одно евангеліе, написанное на коптскомъ языкѣ много вѣковъ тому назадъ и испещренное вездѣ каплями воска, свѣжими и старыми. Со свода одной церкви свѣшивалось на длинной веревкѣ семь старыхъ, пыльныхъ страусовыхъ яицъ. Одинъ изъ монаховъ объяснилъ мнѣ, что, подобно тому, какъ для страуса его яйцо является самою большою драгоцѣнностью въ мірѣ, такъ для нихъ важнѣе всего должна быть любовь къ Богу -- по крайней мѣрѣ, яйцо страуса должно напоминать имъ объ этомъ.
   Мы были въ крѣпостной церкви, единственный входъ въ которую находится на высотѣ сорока футовъ. Въ нее нужно итти по мосту, идущему отъ наружнаго вала. Мнѣ показали, какимъ образомъ поднимается мостъ, чтобы обезопасить монаховъ отъ нападенія. На валу стоялъ на караулѣ послушникъ около кучи хлѣбовъ и чаши съ водой. Когда нищіе бедуины дергаютъ за веревку колокола, онъ опускаетъ имъ въ корзинѣ хлѣбъ и воду. "Мы раздаемъ вдвое больше того, что съѣдаемъ", сказалъ мнѣ настоятель, показывая пекарню. Тамъ въ каменныхъ хранилищахъ лежали сотни пшеничныхъ хлѣбовъ -- вкусныхъ, но грязно приготовляемыхъ, чтобы монахи не слишкомъ пристрастились къ нимъ. Мнѣ показали разукрашенныя книги, насчитывавшія по тысячѣ лѣтъ; сводили въ келью переписчика, гдѣ инокъ до сихъ поръ изо дня въ день переписываетъ Св. Писаніе гусинымъ перомъ. Я побывалъ въ часовнѣ, весь полъ которой былъ устланъ сушившимися стручками перца, и въ длинной комнатѣ, гдѣ каждый вечеръ всѣ монахи собираются вокругъ настоятеля для чтенія Евангелія и толкованія его текстовъ. Мнѣ показали массивныя двери въ два фута толщиной, изъ дерева и желѣза, которыя должны противостоять нападеніямъ арабовъ. Въ одной комнатѣ находился маленькій боченокъ, изъ котораго настоятель нацѣдилъ мнѣ немного вина въ жестяную кружку -- это было вино для причастія. Я отпилъ половину, онъ докончилъ.
   Монахи были удивительно просты, добры и ласковы. Завтракъ представлялъ изъ себя забавное зрѣлище. Я завтракалъ, всѣ остальные прислуживали мнѣ. Красивый абиссинскій мальчикъ мылъ мнѣ руки; двое изъ братіи все время облупливали мнѣ яйца и клали на тарелку; двое другихъ чистили огурцы, еще двое поминутно подливали мнѣ горячаго молочнаго супа, въ которомъ распускались куски сахару. Настоятель стоялъ возлѣ меня съ опахаломъ въ рукахъ и отгонялъ мухъ. Всѣ принимали участіе въ разговорѣ. Съ особеннымъ интересомъ порывался разспрашивать меня молодой абиссинецъ, мывшій мнѣ руки. Это былъ замѣчательно красивый подростокъ, съ котораго -- не будь онъ черенъ -- можно было бы писать Христа. Онъ былъ высокъ и граціозенъ, съ большими ясными глазами. Онъ былъ не монахъ, а паломникъ, оставшійся въ пустынѣ. Онъ шелъ въ Іерусалимъ, но, по случаю войны, ему пришлось вернуться обратно изъ Портъ-Саида. Онъ жадно разспрашивалъ, не знаю ли я, какъ можно теперь добраться до Іерусалима. Настоятель, единственный изъ всѣхъ говорившій по-абиссински, былъ нашимъ переводчикомъ. Увы, я не могъ подать ему никакой надежды, что онъ скоро доберется до Гроба Господня.
   Послѣ завтрака я легъ отдохнуть, и вся братія тоже. Затѣмъ мнѣ привели лошадь, и я отправился въ обратный путь.
   Передъ отъѣздомъ я взошелъ на западную стѣну монастыря, чтобы взглянуть на пустыню. На тысячи миль тянулась она -- ровная, безжизненная, палящая и таинственная въ то же время. Нѣсколько коптскихъ отшельниковъ, поселившихся въ ней, ушедшихъ вглубь ея тайны, ведутъ тамъ жизнь древнихъ анахоретовъ. Такъ, по крайней мѣрѣ, говорилъ мнѣ настоятель, но онъ не могъ ни указать мнѣ, гдѣ именно они находятся, ни разсказать, какъ они живутъ. Изрѣдка только, черезъ долгіе промежутки времени, кто-нибудь изъ нихъ является въ монастырь, чтобы принять причастіе, и затѣмъ снова исчезаетъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

-----

   Я поѣхалъ въ Биръ-Хукеръ, по ту сторону соленыхъ болотъ, и переночевалъ тамъ. Одна предпріимчивая англійская компанія добываетъ ежегодно въ этомъ мѣстѣ тысячи тоннъ ѣдкой щелочи. Древніе отшельники избирали его своимъ пріютомъ изъ-за его смертоносныхъ испареній, дѣлавшихъ еще болѣе полнымъ ихъ отреченіе отъ міра. Въ наше же время дѣловые британцы ради торговыхъ выгодъ или изъ чувства долга дѣлаютъ то же, что дѣлали тѣ во имя отреченія отъ міра. Недаромъ настоятель сказалъ мнѣ: "Разными путями можно служить Господу, путемъ Марѳы и путемъ Маріи".
   Но по мнѣнію завѣдующаго работами, осмотрительнаго и проницательнаго шотландца съ протестантскимъ складомъ ума, было бы гораздо лучше, если-бъ шестнадцать патріарховъ были погребены обыкновеннымъ способомъ. Ему хотѣлось бы пожить дня по три въ каждомъ монастырѣ, чтобы всюду навести порядокъ. "Въ этомъ -- отсутствіе подобающаго уваженія къ мертвымъ,-- сказалъ онъ,-- да это и негигіенично, и неблагопристойно. Я ничего не имѣю противъ монаховъ -- они люди простые, добрые и радушные. Но, вѣдь, они зря живутъ на свѣтѣ. Они ничего не дѣлаютъ, ничѣмъ не занимаются".
   Онъ сумѣлъ бы научить монаховъ, какъ надо хозяйничать. А еще охотнѣе онъ бы всѣхъ ихъ разогналъ отсюда. Они очень добрые, очень хорошіе, ихъ ни въ чемъ нельзя упрекнуть, но, по его мнѣнію, они совершенные бездѣльники. Ихъ жизнь абсолютно безполезна; они не вырабатываютъ ѣдкой щелочи.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Я отправляюсь спать, а въ полночь снова выхожу взглянуть, какъ полная луна заливаетъ своимъ свѣтомъ безбрежную песчаную равнину, и снова проникаюсь мертвой, безграничной тишиной пустыни.
   

II. Въ міру.

   Изъ пустыни снова въ городъ, въ "міръ", въ сумятицу Каира. Время -- война, лѣто 1915 г. На Галлипольскомъ полуостровѣ идутъ сраженія съ турками. Городъ переполненъ солдатами, загорѣлыми австралійцами и новозеландцами, еще не бывавшими въ бою; ихъ держатъ здѣсь на тотъ случай, если арабы выйдутъ изъ пустыни и сдѣлаютъ попытку стереть съ лица земли англійскую и французскую цивилизацію на берегахъ нижняго Нила и, такимъ образомъ, прибавить новыя развалины къ развалинамъ Египта. Городъ производитъ величественное впечатлѣніе своими широкими улицами, бѣлыми дворцами и пышными зданіями, своей величавой рѣкой съ ея внушительными мостами. Онъ весь сверкаетъ подъ щедрыми лучами солнца; онъ не вѣдаетъ дождей, всюду сухо и чисто. Все время изъ пустыни дуетъ вѣтеръ и обдаетъ лицо зноемъ, какъ изъ раскаленной печи. Это -- городъ жизни и веселой энергіи. Фонтанъ жизни играетъ буйно и ослѣпительно, преломляя въ своихъ брызгахъ всевозможные цвѣта, формы, лица. Всюду чувствуется сверкающее, захватывающее веселье. Никто не ѣдетъ въ Каиръ, чтобы умерщвлять свою плоть и становиться аскетомъ. Наоборотъ, каждое зданіе, зрѣлище, звукъ твердятъ одно и то же: живи, живи, живи! Все вокругъ -- смерть: пустыня, которая сама по себѣ есть смерть, пирамиды, представляющія изъ себя могилы, старые города и развалины -- тѣла древнихъ цивилизацій, давно отошедшихъ въ вѣчность. Но все -- каждое впечатлѣніе, каждый звукъ -- въ этомъ оазисѣ, какимъ является Каиръ, твердитъ неумолчно: живи, веселись, дай волю сердцу, пусть быстро бьется пульсъ, сверкаютъ глаза, пусть уста лепечутъ слова нѣги и страсти!
   Въ сравненіи съ окружающей глубокой древностью, короткое мгновеніе сегодняшняго дня невольно становится менѣе значительнымъ, менѣе священнымъ. Въ воздухѣ разлитъ тонкій запахъ, отъ котораго слегка кружится голова и руки становятся лихорадочно-горячими: это запахъ подлинной древности, тончайшая пыль, висящая въ воздухѣ, прахъ тлѣнія минувшихъ вѣковъ. Все, что умираетъ въ Египтѣ, не гніетъ, а высыхаетъ и лишь черезъ нѣсколько столѣтій теряетъ свою форму и разсыпается въ пыль. Что въ нашемъ сѣверномъ климатѣ сгніетъ въ теченіе года, въ Египтѣ сохраняетъ свою форму цѣлыми столѣтіями. Многіе дома туземнаго Каира выстроены изъ камней, добытыхъ изъ каменоломенъ еще древними египтянами. Деревянныя бревна и стропила держатся со временъ фараоновъ и только теперь начинаютъ немного крошиться. Здѣсь самые камни можно употреблять для удобренія полей. Незамѣтно и постепенно разсыпается и распыляется въ воздухѣ пустыни седьмое основаніе. Запахъ, носящійся въ воздухѣ, есть отчасти тончайшая пыль мумій, человѣческихъ тѣлъ, нѣкогда бывшихъ людьми, стройными, сильными, бодрыми, веселыми, счастливыми, подвижными, таинственными людьми прошлыхъ тысячелѣтій.
   По улицамъ движутся толпы народа. Всюду темныя, коричневыя, желтоватыя лица, красныя фески, соломенныя шляпы, чалмы, рубашки, бурнусы. Негры, копты, арабы, женщины въ бѣлыхъ и въ черныхъ покрывалахъ, европейцы, солдаты, разносчики, нищіе, продавцы открытокъ, газетчики. Посреди широкихъ, залитыхъ солнцемъ улицъ гремятъ электрическіе трамваи, мягко катятся извозчичьи пролетки на резиновыхъ шинахъ и викторіи съ широкимъ верхомъ; мчатся автомобили; пыхтятъ военные мотоциклеты и медленно тащатся тяжелыя повозки туземцевъ, запряженныя волами и буйволами. Всюду кипитъ жизнь, дѣйствіе, бытіе. Грандіозная и безпорядочная волна уличнаго движенія заливаетъ городъ. Всюду жизнь. И, однако, къ этой жизни примѣшивается смерть. Въ Каирѣ чума, и время отъ времени глазъ останавливается на туземной похоронной процессіи. Онѣ проходятъ одна за другой -- двѣ, пять, десять процессій. Ихъ встрѣчаешь на каждой улицѣ. Онѣ движутся мимо со странной пышностью смерти; за гробомъ идетъ толпа провожающихъ и профессіональныхъ плакальщиковъ. Веселая, оживленная толпа на тротуарахъ на секунду пріостанавливается и думаетъ: "кто-то умеръ"... и снова торопится дальше, забывчивая, спѣшащая жить.
   Въ роскошныхъ гостиницахъ стройные и прекрасные нубійцы подаютъ тонкія блюда, изысканныя яства, приготовленныя и сервированныя въ томъ пышномъ и утонченномъ стилѣ, который Египетъ унаслѣдовалъ отъ вѣковъ эпикурейства. И блестящее общество офицеровъ, дамъ, богатыхъ искателей развлеченій, туристовъ съ береговъ Средиземнаго моря, больныхъ сидитъ въ огромныхъ залахъ за столиками, убранными цвѣтами. Многія мятежныя души, попавъ въ ритмъ жизни Египта, чувствуютъ себя частью величественнаго и умиротворяющаго цѣлаго. Почему-то представляется, что богатые люди всегда жили въ Египтѣ и что роскошь, царящая въ немъ нынѣ,-- та же самая, что была во времена фараоновъ и Антонія и Клеопатры. Живая нить изъ золота и пурпура протягивается черезъ столѣтія египетской исторіи и, не порвавшись, доходитъ до насъ. Каиръ -- столица пустыни, но какъ-то не вѣрится этому. Мнѣ иногда кажется, даже въ полдень, когда солнце раскаляетъ камни, что пустыня совсѣмъ не существуетъ или что вся она одѣта глубокимъ мракомъ, и что Каиръ, сіяющій огнями,-- островъ яркаго свѣта, со всѣхъ сторонъ окруженный тьмой. Кажется почти невѣроятнымъ, что солнце Каира -- то же самое безпощадное солнце Сахары, чьи чудовищныя объятія охватываютъ тысячи миль раскаленныхъ песковъ и мертвой земли, и что въ сущности, глядя на пустыню, солнце можетъ даже не замѣтить Каира. Но живущіе въ городахъ Египта сами довлѣютъ себѣ.
   Странное впечатлѣніе получаешь, когда бродишь вечеромъ по переулкамъ среди толпы молодыхъ мужчинъ не твердыхъ на ногахъ, съ горящими глазами и жадными устами, алчныхъ до наслажденій. Хорошо сложенные, загорѣлые солдаты изъ колоній танцуютъ съ арабскими дѣвушками. Всюду кафе-шантаны, бары, веселые дома, звуки шарманокъ, запахъ, разлитый въ воздухѣ.
   Лучше не вспоминать о томъ, какъ эти солдаты жили дома. Они пріѣзжаютъ въ Египетъ изъ какой-нибудь цвѣтущей колоніи, изъ хорошей семейной обстановки, отъ чистыхъ женщинъ, своихъ матерей, отъ нѣжныхъ и невинныхъ дѣвушекъ, своихъ невѣстъ. Они благородно отдаютъ себя родинѣ на борьбу съ хищнымъ народомъ. При отъѣздѣ ихъ оплакиваютъ, провожаютъ молитвами. Но по дорогѣ во Францію и Англію неожиданно оказывается, что они назначены въ Турцію, и для удобства ихъ высаживаютъ въ Египтѣ. Ихъ бросаютъ въ этой таинственной, необычайной странѣ, какъ будто всякій кусокъ земного шара одинаковъ, совершенно не думая о тѣхъ моральныхъ послѣдствіяхъ, которыя это можетъ имѣть для нихъ. Никто не виноватъ. Провидѣніе управляетъ судьбами людей.
   Солдаты первой партіи были самыми отчаянными и смѣлыми. Они сразу съ головой окунулись въ пучину грѣха, веселья и опасныхъ развлеченій города, подъ руководствомъ корыстолюбивыхъ, но изобрѣтательныхъ и улыбающихся арабовъ. Они разсыпались по игорнымъ домамъ, притонамъ и подозрительнымъ гостинымъ на окраинахъ города. Ихъ надували, обманывали, обирали пьяныхъ, обкрадывали сонныхъ, но зато они видѣли странныя зрѣлища, вкушали необычайныя наслажденія, удовлетворяя тѣ новыя потребности, которыми надѣлилъ ихъ Египетъ. Когда, наконецъ, наступило время ихъ отъѣзда въ Дарданеллы, они рѣшили отобрать назадъ часть того, что было оставлено ими въ глухихъ переулкахъ города -- нѣкоторыхъ вещей они уже не могли вернуть -- и, отправившись во всеоружіи силы, они разгромили дома, выгнали арабское населеніе на улицу и забрали все, что нашли. Произошелъ бунтъ. Вызвана была туземная полиція, которая стрѣляла въ ревѣвшую толпу. Въ городѣ происходили сцены, напоминавшія постоянные уличные безпорядки въ Александріи въ старину, въ дни ранняго христіанства. Важнѣе же всего то, что при видѣ всѣхъ этихъ бравыхъ молодцовъ невольно возникаетъ мысль о тѣхъ грязныхъ порокахъ, которые они изъ Египта привезутъ съ собой въ Австралію и Новую Зеландію.
   Надъ величавымъ городомъ спускается ночь, и европейцы, одѣтые въ бѣлое, появляются на улицахъ въ большомъ количествѣ. Далекая яркая луна стоитъ въ небѣ надъ широкой дорогой и арками мостовъ. Жара какъ бы исходитъ изъ дымки, затягивающей небо. Все время дуетъ слабый сухой вѣтеръ, и острый сладковатый запахъ города щекочетъ ноздри. И отъ контраста съ темнотой и молчаніемъ ночи особенно возбуждающими кажутся звуки восточной музыки. Она возбуждаетъ тѣло, а не душу, и напоминаетъ чувственную музыку Навуходоносора,-- музыку рога, флейты, арфы, гуслей и цитры. Смуглыя женщины съ золотыми украшеніями выглядываютъ изъ незавѣшенныхъ оконъ или прячутся за дверями и въ темныхъ проходахъ, готовыя по-змѣиному обвиться вокругъ своей жертвы. Всюду на улицахъ шумная перекликающаяся толпа. Въ тавернахъ распѣваютъ "Типперари" и "Мы не пойдемъ домой до утра". Нѣкоторые стоятъ на столахъ, другіе стараются научить неловкихъ арабскихъ дѣвушекъ танцовать танго. Звучитъ нестройная музыка. Улица имѣетъ одинъ общій голосъ -- это какой-то странный, звенящій и бормочущій шумъ. Длинный, тощій коптъ-туземецъ не прочь познакомить туриста съ притонами разврата и предлагаетъ свои услуги, чтобы доставить развлеченіе. Вы отказываетесь. Онъ продолжаетъ стоять неподвижно тамъ, гдѣ вы его оставили, въ своихъ длинныхъ полотняныхъ лохмотьяхъ, съ учтивой и задумчивой улыбкой на губахъ. Вѣроятно, совершенно такая же фигура стояла здѣсь въ столицѣ фараоновъ въ далекія времена рабства Израиля. Странно представить себѣ, что въ муміяхъ людей, жившихъ тысячелѣтія тому назадъ, находятъ признаки "болѣзни города" и слѣды порочной наслѣдственности. Существуетъ общность грѣха. То, что было въ древнемъ Египтѣ, существуетъ и теперь, и не появилось въ позднѣйшее время, а передавалось преемственно отъ человѣка къ человѣку, ко многимъ людямъ и отъ нихъ еще дальше.
   Я смотрю на египетскія муміи, на яркіе портреты людей, такіе свѣжіе, какъ будто они были написаны вчера. Эти портреты на крышкѣ гроба живутъ, это настоящіе живые люди. Знаешь, что эти коричневыя высохшія тѣла, завернутыя въ плотныя складки полотна, нѣкогда двигались и составляли блестящее общество эпохи, существовавшей за пять или за шесть тысячъ лѣтъ до насъ. Здѣсь, въ Каирѣ, есть развернутая мумія величаваго фараона, того самаго, который не желалъ отпустить дѣтей Израиля изъ Египта. Когда вглядываешься въ его лицо, то начинаетъ казаться, что черезъ время перекидывается мостъ, и видишь, какой короткій мигъ представляетъ изъ себя наша хваленая исторія человѣчества, и какими ограниченными обитателями времени являемся мы всѣ, когда толкуемъ благоговѣйнымъ шопотомъ о какой-нибудь сотнѣ или тысячѣ лѣтъ, какъ будто эти моменты бытія имѣютъ огромное протяженіе. Передъ нами лежитъ старый фараонъ, почернѣвшій, но все еще во плоти. У него римскій носъ, черты лица, полныя достоинства, обликъ ученаго. Онъ напоминаетъ Данте. Его шея ссохлась до размѣровъ птичьей, и голова слегка болтается на ней, но это его подлинная голова и лицо. Мумія фараона развернута, но рядомъ съ нею стоитъ ящикъ съ другой муміей, напоминающей куколку бабочки; полотно свѣжо, какъ новое, и изящно сложено и завязано, какъ въ день похоронъ, пять тысячъ лѣтъ тому назадъ. Въ гробу лежитъ цвѣтокъ лотоса; кажется, что онъ сорванъ мѣсяцъ тому назадъ и только слегка завялъ. Въ дѣйствительности же возможно, что онъ былъ сорванъ самою принцессою, дочерью одного изъ фараоновъ, быть можетъ, даже тою, которая нашла и взлелѣяла младенца Моисея.
   Когда читаешь въ Библіи объ Іаковѣ:
   "...и врачи набальзамировали Израиля. И исполнилось ему 40 дней; ибо столько дней употребляется на бальзамированіе, и оплакивали его египтяне 70 дней. Когда же прошли дни плача по немъ.... пошелъ Іосифъ хоронить отца своего. И пошли съ нимъ всѣ слуги фараона и старѣйшины дома его, и всѣ старѣйшины земли египетской...", то ясно представляешь себѣ, что, можетъ быть, и существуетъ гдѣ-нибудь мумія Іакова, и современный человѣкъ можетъ увидѣть его лицомъ къ лицу.
   Время летитъ. Но промежутки его коротки. Мнѣ хотѣлось бы вообразить ночь въ древнемъ Египтѣ. Глядя на лица на крышкахъ гробовъ, легко представить себѣ, каковы были эти люди въ дѣйствительности, съ ихъ широкими скулами и блестящими глазами. Вѣроятно, можно подобрать пять тысячъ мумій-людей, при жизни бывшихъ современниками; можно вообразить, что какъ-нибудь вечеромъ всѣ они думаютъ приблизительно объ одномъ и томъ же. Что-то происходитъ при дворѣ. Ихъ носилки, экипажи и колесницы готовы. Всѣ они разукрашены и роскошно разодѣты; въ волосахъ у нихъ драгоцѣнные камни. Идетъ суетная игра честолюбія, зависти, тріумфовъ, огорченій, любви. Они живутъ моментомъ, глаза ихъ сверкаютъ, сердца учащенно бьются, уста произносятъ суетныя рѣчи. Та же самая луна смотритъ съ вышины, тотъ же запахъ разлитъ въ воздухѣ. Ихъ взоры устремляются къ трону; они толпятся передъ нимъ, какъ будто прикосновеніе къ нему чудодѣйственно. Суета суетъ! Израильтяне должны были уйти въ пустыню, чтобы обрѣсти десять заповѣдей и законъ Моисеевъ. Суета суетъ -- и развѣ не все суета? Не суета ли и жизнь аскетовъ въ пустынѣ? Нѣтъ, ибо они отринули міръ. Они сказали "нѣтъ" Египту и ушли въ пустыню искать земли обѣтованной. На ихъ изсохшихъ, перламутровыхъ лицахъ написана вѣрность иному властителю, чѣмъ фараонъ. Они отрицаютъ, что этотъ міръ -- нашъ міръ; что наша жизнь -- истинная; что смерть есть дѣйствительно смерть.
   Но мы не осуждаемъ ни легкомысленную толпу, вызванную изъ могилъ воображеніемъ, ни мелькающіе хаки и бурнусы на окраинахъ Каира въ тотъ моментъ вѣчности, который мы называемъ 1915 годомъ. Человѣчество едино и нераздѣльно.
   За городомъ возвышаются три треугольника и женская голова -- знаки, написанные на пескѣ, чтобы повѣдать всѣмъ тайну Каира. Мертвые спятъ, и ихъ нельзя разбудить. На головахъ ихъ вѣнцы, и спятъ они неподвижнымъ, неземнымъ, невозмутимымъ сномъ безмятежные, недоступные, нетлѣнные. Египту минувшаго грезится въ сновидѣніи Египетъ современный. Вдали, въ пустынѣ, возвышается сфинксъ, и выраженіе его лица какъ бы говоритъ: я есмь Сущій.

Перевела Е. А. Эртель.

"Русская Мысль", кн.VIII, 1916

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru