Lib.ru/Классика: Грот Яков Карлович. Пушкин в Царскосельском лицее

ТРУДЫ Я. К. ГРОTА

III.
ОЧЕРКИ
изъ
ИСТОРІИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
(1848--1893).

ПУШКИНЪ ВЪ ЦАРСКОСЕЛЬСКОМЪ ЛИЦЕѢ¹).

¹) Эта статья составляетъ дополненную нѣкоторыми подробностями и нѣсколько измѣненную рѣчь, читанную авторомъ въ Александровскомъ лицеѣ въ день пятидесятилѣтней годовщины смерти Пушкина.

Память Пушкина дорога для каждаго русскаго, но она вдвойнѣ дорога для питомца лицея. Она прежде всего переноситъ его въ тотъ счастливый пріютъ, гдѣ и удаленіе отъ шума столицы, и красота мѣстности, и стеченіе особенныхъ обстоятельствъ, и наконецъ славныя современныя событія какъ бы нарочно соединились къ тому, чтобы плодотворно направить образованіе геніальнаго отрока и ускорить развитіе его способностей.

Въ числѣ духовныхъ благъ, завѣщанныхъ старымъ лицеемъ новому, едва ли не всѣхъ драгоцѣннѣе блистающее на скрижаляхъ ихъ безсмертное имя питомца, возвеличившаго своими созданіями русское слово, обогатившаго достояніе своего народа нетлѣнными сокровищами.

Мнѣ выпалъ жребій принадлежать, въ два разные періода моей жизни, тому и другому лицею, царскосельскому -- въ качествѣ его воспитанника,-- петербургскому въ званіи его профессора {Съ 1853 по 1862 годъ.}. Не естественно ли поэтому, что при чествованіи памяти Пушкина я избираю предметомъ своей бесѣды тѣ годы жизни поэта, когда онъ, говоря собственными его словами, "въ садахъ лицея безмятежно расцвѣталъ",--

Тѣ дни, когда еще не знаемый никѣмъ,

Не зная ни заботъ, ни цѣли, ни системъ,

Онъ пѣньемъ оглашалъ пріютъ забавъ и лѣни

И царскосельскія хранительныя сѣни.

Это время было очень близко къ тому завѣтному шестилѣтію, которое мнѣ довелось прожить въ царскосельскомъ лицеѣ. Въ ту пору онъ былъ еще полонъ свѣжихъ воспоминаній о Пушкинѣ и уже оглашался его славой. При моемъ поступленіи въ лицей, прошло только 15 лѣтъ съ основанія его, и только 9 лѣтъ со времени выпуска Пушкина. Но въ глазахъ подрастающаго поколѣнія такое число лѣтъ составляетъ значительный періодъ: мнѣ и моимъ товарищамъ пушкинское время казалось далекою стариной въ жизни заведенія. Между тѣмъ мы еще застали тамъ нѣкоторыхъ изъ наставниковъ 1-го курса. Изъ числа гувернеровъ это были: Чириковъ, дававшій уроки рисованія, и Калининъ, учитель чистописанія. Оба еще и послѣ нашего (6-го) курса довольно долго оставались въ лицеѣ; оба отличались добродушіемъ и пользовались довѣріемъ воспитанниковъ. Калининъ, оригиналъ въ своемъ родѣ, извѣстенъ былъ своими нѣсколько комическими пріемами въ обращеніи съ воспитанниками, и хотя самъ уже плохо владѣлъ рукою, но умѣлъ сообщать своимъ ученикамъ правильный и красивый почеркъ, столь одинаковый, что по немъ можно было узнавать лицеистовъ разныхъ выпусковъ. Изъ профессоровъ пушкинскаго времени при насъ оставались еще: Карцовъ по каѳедрѣ математики и физики, Кайдановъ по исторіи и Кошанскій по русской и латинской словесности. Тучный и злорѣчивый Карцовъ увѣковѣченъ въ извѣстномъ четверостишіи, обыкновенно приписываемомъ Пушкину, но собственно принадлежащемъ Илличевскому {Одинъ изъ комментаторовъ Пушкина принялъ встрѣчающееся въ этомъ четверостишіи названіе чернякъ ("Повѣрь, тебя измѣрить разомъ Не мудрено, чернякъ") за собственное имя, и такъ какъ между лицейскими наставниками не было никого съ этимъ именемъ, то онъ усомнился въ томъ, чтобы эта эпиграмма дѣйствительно относилась къ лицею. Но мы очень хорошо знали ея примѣненіе: слово чернякъ указывало на цвѣтъ волосъ и на смуглость кожи у подразумѣваемаго профессора.}; вопреки этой эпиграммѣ Карцовъ былъ очень уменъ, но до крайности лѣнивъ; свою насмѣшливость упражнялъ онъ особенно надъ докторомъ Пешелемъ, чехомъ по происхожденію, который не оставался у него въ долгу, и также поступилъ въ лицей еще при первомъ курсѣ, а потомъ продолжалъ быть эскулапомъ и болтливымъ собесѣдникомъ многихъ поколѣній лицеистовъ. Кайдановъ пріобрѣлъ въ педагогическомъ мірѣ не слишкомъ лестную репутацію своимъ руководствомъ, которое теперь (употребляя распространенное имъ же по всей Россіи выраженіе) "покрыто мракомъ неизвѣстности". Что касается Кошанскаго, то мы знаемъ, что Пушкинъ не всегда съ нимъ ладилъ вслѣдствіе недоразумѣній, о которыхъ будетъ рѣчь далѣе, но въ мое время Кошанскій пользовался большимъ уваженіемъ и сочувствіемъ лицейской молодежи.

Преданія о первомъ курсѣ лицеистовъ чрезвычайно интересовали насъ: съ жадностью слушали мы всякій разсказъ о старѣйшихъ нашихъ предшественникахъ и съ любопытствомъ разспрашивали ихъ современниковъ о подробностяхъ первоначальной исторіи лицея. Мы поступили туда въ первый годъ царствованія императора Николая, въ самые дни происходившей въ Москвѣ коронаціи. Декабрьское событіе было у всѣхъ въ свѣжей памяти; мы знали объ участіи въ немъ Кюхельбекера и Пущина, и не удивительно, что эти два лица сдѣлались для насъ предметомъ общаго любопытства. Изъ другихъ товарищей Пушкина вниманіе наше привлекали особенно: баронъ Дельвигъ, какъ другъ его и поэтъ; Вальховскій, князь Горчаковъ и баронъ Корфъ по быстрой ихъ карьерѣ, которая тогда уже могла назваться блестящею; наконецъ Матюшкинъ по слухамъ о его странствованіяхъ и страсти къ морю.

Прошлое нашего учрежденія тѣмъ болѣе занимало насъ, что еще въ концѣ царствованія Александра Павловича произошла перемѣна въ системѣ управленія лицеемъ. Это было въ связи съ переворотомъ, совершившимся въ образѣ мыслей государя и въ общемъ духѣ его правленія. Свобода, какою пользовались воспитанники при директорѣ Энгельгардтѣ, послужила поводомъ къ его увольненію {См. ниже статью: Старина царскосельскаго лицея, отд. 6.} и на мѣсто его назначенъ бывшій директоръ Дворянскаго полка генералъ Гольтгоеръ: въ лицеѣ водворилась въ нѣкоторой степени военная дисциплина, и мы смотрѣли на предшествовавшее время какъ на золотой вѣкъ лицея. Надъ всѣми его преданіями царило славное имя Пушкина. Легко представить себѣ, съ какимъ восторгомъ мы читали и выучивали наизусть его стихи; каждое новое произведеніе его ходило между нами по рукамъ, если не въ печати, то въ спискахъ. Надо помнить, что тогда въ учебныхъ заведеніяхъ, не исключая и лицея, стихи Пушкина считались нѣкотораго рода запрещеннымъ плодомъ. Старая офиціальная педагогика еще не включила его въ созвѣздіе образцовыхъ писателей и пробавлялась отрывками изъ Ломоносова, Державина, Карамзина, Дмитріева, Крылова, Озерова, да съ недавняго времени еще изъ Жуковскаго и Батюшкова. Но въ обществѣ и въ средѣ молодежи художественное чувство предупредило рѣшеніе педагогики: на школьныхъ скамьяхъ распѣвалась "Черная шаль", мы зачитывались Русланомъ и Людмилой, Кавказскимъ плѣнникомъ, Бахчисарайскимъ фонтаномъ, Цыганами и первыми главами Евгенія Онѣгина. Въ созданіяхъ Пушкина, въ славѣ его мы видѣли что-то для себя родное, мы считали его своимъ.

Естественно, что примѣръ Пушкина магически дѣйствовалъ на воспитанниковъ послѣдующихъ курсовъ и побуждалъ ихъ также пробовать свои силы въ поэзіи, тѣмъ болѣе, что и самъ профессоръ русской литературы поощрялъ ихъ къ этимъ опытамъ. Но изъ лицейскихъ стихотвореній 1-го курса мы почти ничего не знали, пока находились въ заведеніи. Я познакомился съ ними только черезъ годъ послѣ моего выпуска изъ лицея, именно въ 1833 г., когда товарищъ Пушкина, баронъ М. А. Корфъ, тогдашній мой начальникъ по канцеляріи Комитета министровъ, куда я поступилъ изъ лицея, далъ мнѣ на прочтеніе двѣ переплетенныя въ зеленый сафьянъ тетради, содержавшія собраніе стихотвореній нѣкоторыхъ изъ его товарищей. Я тогда же переписалъ большую часть ихъ, не пропустивъ конечно ни одной изъ пьесъ Пушкина. Эти тетради принадлежали собственно товарищу и другу его М. Л. Яковлеву, страстному любителю музыки и пѣнія, который нѣкогда и самъ пописывалъ стихи, особенно басни, но не обнаружилъ въ поэзіи замѣтнаго таланта. Что касается барона Корфа, то между нимъ и Пушкинымъ никогда не было настоящаго сочувствія: ихъ характеры, нѣкоторыя понятія и житейскія цѣли слишкомъ расходились. Взглядъ покойнаго Модеста Андреевича на даровитаго товарища выразился очень рѣзко въ воспоминаніяхъ о лицеѣ, написанныхъ имъ по поводу біографическихъ статей г. Бартенева {Часть этой записки, касающаяся Пушкина, помѣщена въ статьѣ кн. Π. П. Вяземскаго въ газетѣ Берегъ, лѣтомъ 1880 года, и потомъ перепечатана въ изданіи г. Бартенева: А. С. Пушкинъ, вып. II.}.

Изъ всего мною сказаннаго уже ясно, почему я съ особенною любовью останавливаюсь на лицейскихъ стихотвореніяхъ Пушкина. Конечно, послѣдующія произведенія его гораздо зрѣлѣе и совершеннѣе, но и ранніе стихи его, въ которыхъ такъ ярко отразилась его игривая и кипучая молодость, въ которыхъ талантъ его уже является съ такимъ изумительнымъ блескомъ, возбуждаютъ живой интересъ. Мы видимъ въ нихъ первые взмахи крыльевъ могучаго орла, мы въ нихъ уже предчувствуемъ и предвкушаемъ его будущее величіе.

Если намъ вообще дороги подробности о дѣтствѣ и юности замѣчательнаго человѣка, то тѣмъ болѣе цѣнны впечатлѣнія и мысли, имъ самимъ выраженныя въ этомъ возрастѣ. Кромѣ того лицейскія стихотворенія Пушкина заслуживаютъ особеннаго вниманія еще и потому, что періодъ его воспитанія въ Царскомъ Селѣ нашелъ такой сильный отголосокъ во всей его дальнѣйшей поэтической дѣятельности. Мы знаемъ, какъ часто онъ въ своихъ лучшихъ стихотвореніяхъ, не имѣющихъ никакого отношенія къ мѣсту его воспитанія, вспоминаетъ о лицеѣ и Царскомъ Селѣ и тѣмъ самымъ свидѣтельствуетъ, какое значеніе они имѣли въ его духовной жизни. Едва ли есть въ исторіи литературъ другой примѣръ, чтобы годы воспитанія, благодаря ихъ поэтической обстановкѣ, въ такой степени отразились въ творчествѣ писателя какъ лицейскій періодъ жизни Пушкина въ его поэзіи: онъ съ любовью вспоминаетъ это время и въ посланіяхъ своихъ, и въ поэмахъ, и въ мелкихъ лирическихъ стихотвореніяхъ, не говоря уже о тѣхъ, которыя особо посвящены празднованію лицейской годовщины.

Прежде всего насъ поражаетъ масса того, что написано Пушкинымъ въ лицеѣ: его стихотворенія этой эпохи, числомъ около 130-ти, составляютъ цѣлую порядочную книгу. Такая производительность, при достоинствахъ написаннаго, указываетъ уже на могущество таланта. Нѣкоторые товарищи Пушкина, также не лишенные поэтическаго дарованія, далеко отстали отъ него и въ этомъ отношеніи. Тѣмъ не менѣе, дружное соединеніе столькихъ молодыхъ талантовъ въ возникающемъ учебномъ заведеніи представляетъ явленіе необыкновенное. Эти отроки на 14-мъ и 15-мъ году жизни вступаютъ уже въ сношенія съ редакторами журналовъ, которые охотно принимаютъ и печатаютъ ихъ труды. Къ образованію этого литературнаго сообщества способствовали многія обстоятельства: изъ числа тридцати воспитанниковъ перваго курса лицея цѣлая треть поступила туда изъ московскаго университетскаго пансіона, гдѣ подъ вліяніемъ и по примѣру воспитывавшагося въ немъ Жуковскаго уже была въ значительной степени развита литературная дѣятельность: извѣстно, что Жуковскій съ товарищами еще въ бытность свою въ университетскомъ пансіонѣ издавалъ журналы (Утренняя Заря и др.), въ которыхъ печатались ихъ юношескіе опыты въ стихахъ и прозѣ. Но главнымъ виновникомъ и двигателемъ литературной жизни въ новомъ училищѣ былъ ъсетаки Пушкинъ, и безъ него это направленіе конечно не достигло бы тамъ такого поразительнаго развитія. Можно сказать, что Пушкинъ, поступая въ лицей двѣнадцати лѣтъ отъ роду, по своимъ занятіямъ и связямъ уже былъ литераторомъ: съ девятилѣтняго возраста онъ зачитывался въ библіотекѣ своего отца французскими поэтами и лично познакомился съ извѣстнѣйшими русскими писателями: Карамзинымъ, Дмитріевымъ, Батюшковымъ, Жуковскимъ. Какое значеніе онъ имѣлъ для своихъ товарищей, можно видѣть изъ современнаго свидѣтельства: лицей открытъ былъ въ октябрѣ 1811 г., а уже 25-го марта 1812 г. одинъ изъ воспитанниковъ, Илличевскій, пишетъ своему бывшему соученику въ петербургской гимназіи Фуссу: "Что касается до моихъ стихотворческихъ занятій, я въ нихъ успѣлъ чрезвычайно, имѣя товарищемъ одною молодою человѣка, который, живши между лучшими стихотворцами, пріобрѣлъ много въ поэзіи знаній и вкуса". Этимъ учителемъ своихъ товарищей былъ Пушкинъ, младшій изъ нихъ по лѣтамъ, но на котораго они невольно смотрѣли какъ на старшаго. Кромѣ его, въ издававшихся тогда журналахъ печатали свои стихи: баронъ Дельвигъ, Илличевскій, Кюхельбекеръ и Яковлевъ. Эти журналы были -- въ Москвѣ: Вѣстникъ Европы, Россійскій Музеумъ (оба издавалъ Вл. Измайловъ) и Труды Общества Любителей Россійской Словесности; въ Петербургѣ: Сынъ Отечества Греча и Сѣверный Наблюдатель П. А. Корсакова. Первое напечатанное стихотвореніе Пушкина (Другу-стихотворцу) появилось въ 1814 г. въ Вѣстникѣ Европы; первое же, подписанное полнымъ его именемъ (Воспоминанія въ Царскомъ Селѣ), напечатано было въ Трудахъ Общества Любителей Россійской Словесности въ 1815 г. Сначала стихи Пушкина являлись въ печати подъ отдѣльными буквами его имени, но съ перестановкою ихъ, напр. Н. к. ш. п., или подъ цифрами 14--16. Эти цифры были его любимою подписью: первая означала букву н, которою кончалась его фамилія, а 16 -- п, которою она начиналась; кромѣ того число 14 было номеромъ его лицейской комнатки; этою цифрою любилъ онъ и впослѣдствіи подписывать свои записки къ товарищамъ.

Понятно, что прилежныя упражненія въ стихотворствѣ оставляли воспитанникамъ не много времени на слушаніе и приготовленіе уроковъ. Начальство, замѣтивъ это, запретило имъ сочинять, о чемъ Илличевскій сообщаетъ своему петербургскому пріятелю, прибавляя однакожъ: "но мы съ нимъ (т. е. съ Пушкинымъ) пишемъ украдкою". Впрочемъ запрещеніе продолжалось недолго: уже черезъ мѣсяцъ послѣ приведеннаго извѣстія (26 апрѣля 1812 г.) Илличевскій пишетъ тому же молодому человѣку: "Скажу тебѣ новость: намъ позволили теперь сочинять".

Надо замѣтить, что и самые порядки въ новооткрытомъ учебномъ заведеніи не благопріятствовали или, вѣрнѣе, мѣшали учебнымъ занятіямъ. Тотъ же Илличевскій разсказываетъ Фуссу съ видимымъ торжествомъ: "Учимся въ день только семь часовъ, и то съ перемѣнами, которыя по часу продолжаются: на мѣстахъ никогда не сидимъ; кто хочетъ учится, кто хочетъ гуляетъ; уроки, сказать правду, не весьма велики". Это положеніе учебнаго дѣла продолжалось, при первомъ курсѣ, и послѣ. Въ 1814 году, въ концѣ пребыванія въ младшемъ курсѣ, Илличевскій пишетъ: "Ежели уроки мѣшаютъ тебѣ свободно вести со мною переписку, то и мнѣ не менѣе мѣшаетъ (только не уроки, а) страсть къ стихамъ". Нѣсколько позднѣе нашъ источникъ, разсуждая, что "всѣ училища на одну стать; что начало хорошо, чѣмъ же далѣе, тѣмъ хуже", хвастливо заявляетъ: "Благодаря Бога, у насъ по крайней мѣрѣ царствуетъ свобода (а свобода дѣло золотое)... Лѣтомъ досугъ проводимъ въ прогулкѣ, зимою въ чтеніи книгъ, иногда представляемъ театръ; съ начальниками обходимся безъ страха, шутимъ съ ними, смѣемся".

Все это можетъ служить краснорѣчивымъ объясненіемъ тѣхъ неодобрительныхъ аттестацій, какія получалъ Пушкинъ отъ своихъ наставниковъ. Съ живости и пылкости его природы, къ его неодолимой потребности художественнаго творчества присоединялся соблазнъ успѣха и извѣстности, которые такъ легко доставались ему уже съ первыхъ шаговъ на поприщѣ гласности. Могъ ли онъ, при этихъ условіяхъ, отвѣчать обыкновеннымъ школьнымъ требованіямъ? Но его неисправность въ приготовленіи уроковъ, которую приписывали лѣности, легкомыслію и т. п., вовсе не значила, что онъ не оказывалъ успѣховъ. Одинъ изъ біографовъ Пушкина {См. Сочиненія Плетнева, т. I, стр. 366.} справедливо замѣчаетъ, что онъ, несмотря на видимую свою невнимательность, "изъ преподаванія своихъ профессоровъ выносилъ болѣе нежели его товарищи", если исключить, прибавлю я, тѣхъ немногихъ, которые при блестящихъ способностяхъ отличались трудолюбіемъ и усидчивостью, каковы были кн. Горчаковъ и Вальховскій. Особенно же вознаграждалъ онъ недостатки преподаванія и приготовленія уроковъ чтеніемъ, и при своей необыкновенной памяти быстро усвоивалъ себѣ навсегда все пріобрѣтенное этимъ путемъ. Читая его лицейскія стихотворенія, мы замѣчаемъ, что онъ знаетъ чрезвычайно много и не можемъ не приписать этого частью его начитанности, частью наблюдательности, быстротѣ пониманія, да еще свойственной геніальнымъ умамъ способности угадывать то, что людямъ обыкновеннымъ дается только долговременнымъ опытомъ. Сюда относится особенно раннее знаніе человѣческаго сердца и пониманіе людскихъ страстей и отношеній. Не упоминаю о живости чувствъ о пылкости воображенія, о юношеской игривости ума, которыя у Пушкина присоединялись къ сказаннымъ свойствамъ.

Изъ положительныхъ знаній, отражающихся въ лицейскихъ стихотвореніяхъ Пушкина, замѣчательно его знакомство съ греческимъ и римскимъ міромъ. Еще въ родительскомъ домѣ, до поступленія въ лицей, онъ прочелъ въ переводѣ Битобё всю Иліаду и Одиссею. Впрочемъ свои познанія въ миѳологіи онъ почерпнулъ не изъ одного чтенія французскихъ поэтовъ, но и изъ книгъ, спеціально посвященныхъ этому предмету. Безъ сомнѣнія, и Кошанскій, объясняя на своихъ урокахъ поэтическія произведенія древнихъ, присовокуплялъ къ тому толкованія изъ исторіи литературы и миѳологіи. Въ 1817 году Кошанскій издалъ учебйикъ въ двухъ томахъ подъ заглавіемъ: "Ручная книга древней классической словесности, содержащая археологію, обозрѣніе классическихъ авторовъ, миѳологію и древности греческія и римскія". Это переводъ сочиненія Эшенбурга съ нѣкоторыми дополненіями переводчика. Но прежде изданія этой книги Кошанскій уже пользовался ею при своемъ преподаваніи. Такимъ образомъ намъ становится яснымъ, почему Пушкинъ еще въ лицеѣ такъ любилъ заимствовать изъ древняго міра образы и сюжеты для своихъ стихотвореній.

Необыкновенное званіе родного языка поражаетъ насъ въ самыхъ раннихъ произведеніяхъ Пушкина. Правда, что онъ нашелъ русскій поэтическій языкъ уже значительно обработаннымъ въ стихахъ Жуковскаго и Батюшкова; но Пушкинъ скоро придалъ ему еще большую свободу, простоту и естественность, болѣе и болѣе сближая его съ языкомъ народнымъ. Замѣтимъ, что въ самомъ постановленіи о преподаваніи въ лицеѣ было правило: избѣгать всякой высокопарности, но это правило не всегда умѣли соблюдать и сами преподаватели, какъ показываютъ нѣкоторые дошедшіе до насъ отрывки изъ ихъ рѣчей. Наперекоръ имъ Пушкинъ опередилъ въ этомъ отношеніи свое время. Какая разница, напр., между стихами В. Л. Пушкина и его геніальнаго племянника, уже въ бытность его въ лицеѣ! Лишь изрѣдка встрѣчаются у него поэтическія вольности въ родѣ усѣченныхъ прилагательныхъ и причастій, напр. протекши дни, вм. протекшіе дни и т. п. Только въ тѣхъ немногихъ стихотвореніяхъ, гдѣ молодой поэтъ настраиваетъ свою лиру на торжественный ладъ, какъ то: въ Воспоминаніяхъ въ Царскомъ Селѣ, въ Безвѣріи, На возвращеніе императора Александра, попадаются старинныя слова и формы, какъ напр. Россовъ въ риѳму къ имени Ломоносовъ, се вм. вотъ, и т. п.

Нельзя безъ особеннаго наслажденія слѣдить за быстрымъ развитіемъ могучаго таланта въ юношескихъ его стихотвореніяхъ, расположенныхъ въ хронологическомъ порядкѣ. Первое начало такому расположенію сдѣлано было еще г. Анненковымъ въ 1855 г., но по доступнымъ въ то время матеріаламъ эта задача не могла быть разрѣшена вполнѣ удовлетворительно. Большою благодарностью обязана наша литература и исторія просвѣщенія В. П. Гаевскому, которому принадлежитъ первый починъ въ разработкѣ внутренней исторіи лицея. Начавъ еще въ 1853 г. рядъ изслѣдованій по этому предмету въ статьяхъ о Дельвигѣ, г. Гаевскій въ 60-хъ годахъ перешелъ къ Пушкину {См. Современникъ, т. XXXVII, XXXIX, XLIII, XLVII и XCVII.} и, пользуясь указаніями оставшихся еще въ живыхъ сверстниковъ поэта, сообщилъ много новыхъ данныхъ, которыми и воспользовались редакторы позднѣйшихъ изданій Пушкина.

По настроенію поэта, лицейскія стихотворенія его замѣтно распадаются на два отдѣла, или двѣ эпохи: первая продолжается отъ 1812 г. приблизительно до осени 1816, вторая отъ этого времени до выпуска его въ іюнѣ 1817 года. Въ первой преобладаетъ веселое, эротическое направленіе, выражающееся въ игривой, легкой и граціозной формѣ; вторая, наступившая вслѣдствіе сильнаго сердечнаго увлеченія, отличается меланхолическимъ характеромъ и строгою формой большей части стихотвореній.

По содержанію и роду поэзіи, лицейскія стихотворенія Пушкина могутъ быть раздѣлены на посланія, анакреотическія пьесы, эпиграммы и вообще мелочи, затѣмъ стихотворенія торжественнаго содержанія и, наконецъ, разсказы въ эпическомъ родѣ. Между послѣдними встрѣчается уже и одна пьеса изъ русскаго сказочнаго міра, именно стихотвореніе Бова.

Въ каждомъ изъ этихъ родовъ можно еще отличить переводы и подражанія отъ оригинальныхъ стихотвореній. На первыхъ не буду останавливаться, равно какъ и на французскихъ стихотворныхъ опытахъ Пушкина; извѣстно, что первыя пробы пера его были на французскомъ языкѣ, который, по общему въ то время обычаю, господствовалъ въ домѣ родителей его. Впослѣдствіи Пушкинъ считалъ такого рода упражненія въ чужомъ языкѣ вредными для русской поэтической техники и совѣтовалъ лицеисту одного изъ позднѣйшихъ курсовъ {Князю А. В. Мещерскому, воспитаннику 5-го выпуска (1829).}, имѣвшему къ нимъ слабость, не писать французскихъ стиховъ.

Послѣ двухъ французскихъ четверостишій собраніе русскихъ лицейскихъ стихотвореній Пушкина начинается двумя ребяческими обращеніями къ какой-то Деліи и эротическою пьескою Измѣны, вызванной первымъ предметомъ его увлеченій, графинею Натальею Кочубей (дочерью бывшаго впослѣдствіи государственнымъ канцлеромъ Виктора Павловича Кочубея, имѣвшаго въ Царскомъ Селѣ свою дачу). Въ послѣднемъ Пушкинъ уже называетъ себя юнымъ пѣвцомъ:

Ахъ, для тебя ли,

Юный пѣвецъ,

Прелесть Елены

Розой цвѣтетъ?

Эти три пьесы относятся къ 1812 году, когда Пушкину было только 13 лѣтъ. За слѣдующій годъ мы не находимъ въ собраніи ни одного стихотворенія.

1814 годъ открывается двумя посланіями къ Сестрѣ и къ Другустихотворцу. Подражая Батюшкову въ духѣ и въ тонѣ своихъ стиховъ, Пушкинъ въ первыхъ своихъ опытахъ подражалъ и дядѣ своему. У Василья Львовича есть посланіе къ Брату и другу, т. е. къ отцу нашего поэта, которое начинается такъ:

Почто, мой другъ, судьбою

Съ тобой я разлученъ?

Стихами того же размѣра, которымъ впрочемъ также писали посланія Жуковскій и Батюшковъ, Александръ Сергѣевичъ обращается къ своей сестрѣ:

Ты хочешь, другъ безцѣнный,

Чтобъ я, поэтъ младой,

Бесѣдовалъ съ тобой...

Идея этого посланія основана на шуткѣ, что лицей -- монастырь, а молодой поэтъ чернецъ, живущій въ уединенной кельѣ. Ему представляется, что онъ изъ этой кельи вечернею порой вдругъ перелетаетъ на берега Невы и подноситъ сестрѣ пукъ стиховъ:

Несу тебѣ не злато --

Чернецъ я не богатой,--

Въ подарокъ пукъ стиховъ.

При этомъ онъ старается угадать, чѣмъ она въ ту минуту занята, какого автора читаетъ изъ знакомыхъ ему Ж.-Жака Руссо, Жанлисъ, Гамильтона, Грея и Томсона, или она ласкаетъ на колѣняхъ "моську престарѣлу, въ подушкахъ посѣдѣлу" и т. д.

Но вотъ онъ замѣчаетъ, что все это только мечта:

Увы, въ монастырѣ

При блѣдномъ свѣчъ сіяньѣ,

Одинъ пишу сестрѣ;

Все тихо въ мрачной кельѣ.

Затѣмъ онъ горюетъ о томъ, что былъ прежде знакомъ съ суетою (т. е. съ московскою жизнью), но

...вдругъ въ глухихъ стѣнахъ

Явился заключеннымъ,

Навѣки погребеннымъ,

И міра красота

Одѣлась черной мглою...

Но всего любопытнѣе конецъ посланія, въ которомъ поэтъ за три года до окончанія курса уже мечтаетъ о выпускѣ:

Но время протечетъ,

И съ каменныхъ воротъ

Падутъ, падутъ запоры,

И въ пышный Петроградъ

Черезъ долины, горы

Ретивые примчатъ.

Спѣша на новоселье,

Оставлю темну келью,

Поля, сады свои;

Подъ столъ клобукъ съ веригой --

И прилечу разстригой

Въ объятія твои.

Посланіе къ Друіу-стихотворцу, которое, какъ уже было замѣчено, ранѣе всѣхъ другихъ его стихотвореній явилось въ печати, написано шестистопнымъ ямбомъ, подобно посланію дяди поэта къ Жуковскому и Вяземскому; даже и имя Ариста приданное другу, къ которому юный лицеистъ обращается, заимствовано изъ посланія Василья Львовича, гдѣ мы встрѣчаемъ стихъ:

Аристъ душою добръ, но авторъ онъ дурной.

Нѣкоторые думаютъ, что подъ другомъ-стихотворцемъ, или Аристомъ, въ посланіи Александра Сергѣевича надо разумѣть Дельвига, но это невѣрно, такъ какъ Пушкинъ съ самаго начала высоко цѣнилъ талантъ этого товарища, въ разсматриваемомъ же посланіи онъ совѣтуетъ другу отказаться отъ стихотворства. Здѣсь опять преобладаетъ шуточный тонъ, напр. въ стихахъ:

На Пиндѣ лавры есть, но есть тамъ и кропива...

Страшись безславія!

Стараясь отвратить друга отъ поэзіи, Пушкинъ представляетъ ему между прочимъ незавидную судьбу, часто постигающую поэтовъ:

Не такъ, любезный другъ, писатели богаты;

Судьбой имъ не даны ни мраморны палаты,

Ни чистымъ золотомъ набиты сундуки:

Лачужки подъ землей, высоки чердаки --

Вотъ пышны ихъ дворцы, великолѣпны залы.

Поэтовъ хвалятъ всѣ, читаютъ лишь журналы,

Катится мимо ихъ фортуны колесо,

Родился нагъ -- и нагъ вступаетъ въ гробъ Руссо,

Камоэнсъ съ нищими постелю раздѣляетъ,

Костровъ на чердакѣ безвѣстно умираетъ,

Руками чуждыми могилѣ преданъ онъ;

Ихъ жизнь -- рядъ горестей, гремяща слава -- сонъ.

Но едва ли не самое удачное мѣсто этой пьесы -- извѣстный анекдотъ, разсказанный по поводу возраженія Ариста, что Пушкинъ, который самъ пишетъ стихи, отклоняетъ отъ нихъ другого:

Аристъ, безъ дальнихъ словъ, вотъ мой тебѣ отвѣтъ:

Въ деревнѣ, помнится, съ мірянами простыми,

Священникъ пожилой и съ кудрями сѣдыми

Въ миру съ сосѣдями, въ чести, довольствѣ жилъ --

И первымъ мудрецомъ у всѣхъ издавна слылъ.

Однажды, осушивъ бутылки и стаканы,

Со свадьбы, подъ вечеръ, онъ шелъ немного пьяный;

Попалися ему на встрѣчу мужики:

"Послушай, батюшка, сказали простяки;

Настави грѣшныхъ насъ -- ты пить вѣдь запрещаешь,

Быть трезвымъ всякому вездѣ повелѣваешь,

И вѣримъ мы тебѣ, да чтожъ сегодня самъ?.."

"Послушайте, сказалъ священникъ мужикамъ,

Какъ въ церкви васъ учу, такъ вы и поступайте:

Живите хорошо, а мнѣ не подражайте".

Изъ остальныхъ стихотвореній 1814 г. особеннаго вниманія заслуживаютъ Городокъ и Пирующіе студенты. Городокъ и по вымыслу и по формѣ (посланіе въ трехстопныхъ ямбахъ) -- явное подражаніе Батюшкову, любимому въ это время поэту молодого Пушкина, который видывалъ его еще въ родительскомъ домѣ, а позднѣе и въ лицеѣ. Въ томъ же году онъ пишетъ къ Батюшкову посланіе и называетъ его рѣзвымъ философомъ, изнѣженнымъ любимцемъ харитъ, русскимъ Парни, въ котораго Анакреонъ "вліялъ свой нѣжный духъ". Городокъ одно изъ тѣхъ лицейскихъ стихотвореній, въ которыхъ всего ярче является шутливое настроеніе поэта вмѣстѣ съ автобіографическимъ элементомъ. Юный авторъ выставляетъ тутъ и себя "философомъ лѣнивымъ", слѣдовательно имѣющимъ сходство съ Батюшковымъ. Въ посланіи Пушкина особенно любопытно описаніе его библіотеки и исчисленіе любимыхъ имъ писателей: тутъ на первомъ мѣстѣ поставленъ Вольтеръ, въ которомъ онъ, подобно императрицѣ Екатеринѣ II, признаетъ своего главнаго любимца:

Сынъ Мома и Минервы,

Фернейскій злой крикунъ,

Поэтъ, въ поэтахъ первый,

Ты здѣсь, сѣдой шалунъ!

Онъ Фебомъ былъ воспитанъ,

Издѣтства сталъ піитъ,

Всѣхъ больше перечитанъ,

Всѣхъ менѣе томитъ;

Соперникъ Эврипида,

Эраты нѣжный другъ,

Арьоста, Тасса внукъ --

Скажу ль?... Отецъ Кандида!

Онъ все: вездѣ великъ

Единственный старикъ.

Послѣ исчисленія другихъ поэтовъ, въ числѣ которыхъ подобающее мѣсто отведено

Вержье, Парни съ Грекуромъ,

послѣ мѣткаго щелчка гр. Хвостову и заключительнаго обращенія къ "любимымъ творцамъ", весь день его занимающимъ, нашъ поэтъ переходитъ къ самому себѣ:

Когда же на закатѣ

Послѣдній лучъ зари

Потонетъ въ яркомъ златѣ,

И свѣтлые цари

Смеркающейся нощи

Плывутъ по небесамъ,

И тихо дремлютъ рощи,

И шорохъ по лѣсамъ, --

Мой геній невидимкой

Летаетъ надо мной,

И я въ тиши ночной

Сливаю голосъ свой

Съ пастушьею волынкой.

Эти стихи напоминаютъ написанную Пушкинымъ уже въ Кишиневѣ пьесу Муза, въ которой онъ, вспоминая лицейское время, говоритъ:

По звонкимъ скважинамъ пустого тростника

Уже наигрывалъ я слабыми перстами

И гимны важные, любимые богами,

И пѣсни легкія веселыхъ пастуховъ.

Городокъ кончается стихами:

Ахъ, счастливъ, счастливъ тотъ,

Кто лиру въ даръ отъ Феба

Во цвѣтѣ дней возьметъ!

Какъ смѣлый житель неба,

Онъ къ солнцу воспаритъ,

Превыше смертныхъ станетъ,

И слава громко грянетъ:

"Безсмертенъ ввѣкъ піитъ!"

Такъ мечта о славѣ уже волнуетъ поэта; пятнадцатилѣтній Пушкинъ уже ясно сознаетъ свое поэтическое призваніе.

Въ стихотвореніи Пирующіе студенты воспѣвается одна изъ тѣхъ товарищескихъ пирушекъ, которыя, по замѣчанію г. Гаевскаго, существовали болѣе въ воображеніи поэта, нежели въ дѣйствительности. Если вѣрить дошедшему до насъ, позднѣйшихъ лицеистовъ, преданію, Пушкинъ не былъ любимъ большинствомъ своихъ товарищей: причиною тому былъ нѣсколько задорный характеръ его и остроуміе, которое иногда разыгрывалось на счетъ другихъ. Съ нѣкоторыми изъ нихъ, однакожъ, именно съ тѣми, которые лучше понимали его и охотно прощали ему рѣзкія выходки, онъ былъ связанъ тѣсною дружбой, не охладѣвшею до конца его жизни. Это были: Дельвигъ, Матюшкинъ, Малиновскій, Вальховскій, кн. Горчаковъ, Лковлевъ и особенно Пущинъ, т. е. почти все тѣ самые товарищи, которыхъ Пушкинъ упоминаетъ въ первомъ и главномъ изъ своихъ стихотвореній на лицейскую годовщину. Къ этой же плеядѣ принадлежалъ отчасти и Илличевскій, первое время бывшій съ Пушкинымъ въ нѣкоторомъ соперничествѣ какъ по страсти къ поэзіи, такъ и но остроумію. Большую часть этихъ первенцевъ лицея я зналъ еще лично: одни изъ нихъ, Дельвигъ, Вальховскій, какъ и самъ Пушкинъ, посѣтили при мнѣ лицей, другихъ я встрѣчалъ у гр. Корфа.

Въ пьесѣ Пирующіе студенты можно указать на нѣкоторыя черты, полнѣе и ярче выставленныя черезъ одиннадцать лѣтъ въ названномъ произведеніи на лицейскую годовщину. Этихъ товарищей Пушкинъ обезсмертилъ въ своихъ стихахъ съ тѣми особенностями, которыя каждаго изъ нихъ отличали. Подъ именемъ спартанца, которому онъ заставляетъ президента пирушки поднести "воды въ стаканѣ чистой", разумѣется Вальховскій, такъ прозванный товарищами за его добровольно наложенный на себя суровый образъ жизни, а начальствомъ признанный за лучшаго воспитанника. Про него же поэтъ въ черновой редакціи 19-го октября говоритъ:

Спартанскою душой плѣняя насъ,

Воспитанный суровою Минервой,

Пускай опять Вальховскій будетъ первый.

Илличевскій не упоминается въ стихахъ на лицейскую годовщину, но въ Пирующихъ студентахъ къ нему относится обращеніе:

Острякъ любезный! По рукамъ:

Полнѣй бокалъ досуга,

И вылей сотню эпиграммъ

На недруга и друга.

Особенно друженъ поэтъ былъ съ Пущинымъ, который впослѣдствіи, во время принужденнаго пребыванія товарища въ Михайловскомъ, первый посѣтилъ его тамъ. Въ Пирующихъ студентахъ къ Пущину обращены слова:

Товарищъ милый, другъ прямой,

Тряхнемъ рукою руку...

Не въ первый разъ мы вмѣстѣ пьемъ,

Нерѣдко и бранимся,

Но чашу дружества нальемъ,

И тотчасъ примиримся.

Пущинъ не писалъ стиховъ {Любопытный отрывокъ изъ записокъ Пущина, касающійся времени лицейскаго воспитанія, помѣщенъ въ 8-й книжкѣ Атенея 1859 года. Прозой Пущинъ писалъ еще въ лицеѣ, и, какъ самъ онъ сообщаетъ, кое-что изъ его трудовъ напечатано также въ одномъ изъ тогдашнихъ журналовъ (Ат., стр. 514).}. Въ особомъ посланіи къ нему поэтъ такъ его характеризуетъ:

Въ спокойствіи златомъ

Течетъ твой вѣкъ безпечный...

Живешь, какъ жилъ Горацій,

Хотя и не поэтъ...

Ты любишь звонъ стакановъ

И трубки дымъ густой,

И демонъ метромановъ

Не властвуетъ тобой.

М. Л. Яковлеву Пушкинъ говоритъ:

О ты, который съ дѣтскихъ лѣтъ

Однимъ весельемъ дышишь.

Такимъ и я зналъ еще Яковлева. Веселость выражалась въ чертахъ его лица, его появленіе всегда оживляло общество; онъ былъ мастеръ пѣть романсы и никогда не отказывалъ въ томъ. Пушкинъ прибавляетъ:

Забавный, право, ты поэтъ,

Хоть плохо басни пишешь;

Съ тобой тасуюсь безъ чиновъ,

Люблю тебя душою.

Далѣе онъ такъ обращается къ графу Брольо:

А ты, красавецъ молодой,

Сіятельный повѣса,

Ты будешь Вакха жрецъ лихой,

На прочее -- завѣса.

О князѣ Горчаковѣ въ Пирующихъ студентахъ нѣтъ рѣчи. Въ этомъ товарищѣ-аристократѣ поэтъ видѣлъ блестящаго юношу, который по своей даровитости и прилежанію обѣщалъ много въ будущемъ. Съ самаго ранняго возраста Пушкинъ понималъ, что ихъ ожидаютъ совершенно различныя судьбы. Незадолго передъ выпускомъ онъ говоритъ князю въ одномъ изъ своихъ посланій:

Мой милый другъ, мы входимъ въ новый свѣтъ,

Но тамъ удѣлъ назначенъ намъ неравный

И розный намъ оставить въ мірѣ слѣдъ:

Тебѣ рукой фортуны своенравной

Указанъ путь и счастливый и славный --

Моя стезя печальна и темна...

То же повторено въ извѣстной строфѣ 19-го октября, начинающейся стихами:

Ты, Горчаковъ, счастливецъ съ первыхъ дней,

Хвала тебѣ: фортуны блескъ холодный

Не измѣнилъ души твоей свободной:

Все тотъ же ты для чести и друзей.

Нельзя не припомнить съ грустью, что въ позднѣйшіе годы своей жизни кн. Горчаковъ отвѣчалъ отказомъ на предложеніе быть членомъ комитета по сооруженію памятника славному товарищу, который въ молодости оказывалъ ему такое сочувствіе: не такъ поступили Матюшкинъ и гр. Корфъ, хотя послѣдній во многомъ слишкомъ строго судилъ своего товарища. Не оправдалъ кн. Горчаковъ и ожиданіе Пушкина отъ послѣдняго лицеиста 1-го курса, выраженное въ одной изъ послѣднихъ строфъ 19-го октября:

Кому жъ изъ насъ подъ старость день лицея

Торжествовать придется одному?..

Несчастный другъ!.. Средь новыхъ поколѣній,

Докучный гость, и лишній и чужой,

Онъ вспомнитъ насъ и дни соединеній,

Закрывъ глаза дрожащею рукой...

Къ сожалѣнію, эта картина осталась несбывшеюся мечтою поэта.

Между тѣмъ кн. Горчаковъ до глубокой старости гордился дружбою Пушкина и зналъ на память обращенныя къ нему посланія знаменитаго товарища, изъ которыхъ одно онъ прочиталъ мнѣ наизусть, когда я отправлялся въ Москву на открытіе памятника поэту.

При сличеніи стихотворенія Пирующіе студенты съ "лицейскою годовщиной" 1825 года особенно поразительна разность настроенія въ той и другой пьесѣ. Въ первой юношеская безпечность, шалость и удаль, во второй глубокое меланхолическое чувство человѣка, уже много испытавшаго въ жизни, хотя между созданіемъ обѣихъ прошло не много болѣе десятилѣтія. Къ 19-му октября мы еще возвратимся.

Въ 1815 году поэзія Пушкина достигаетъ уже сильнаго развитія не только по количеству новыхъ произведеній, но и по разнообразію и серіозности мотивовъ. Онъ болѣе и болѣе сознаетъ свое дарованіе и въ пьесѣ Мечтатель уже говоритъ музѣ:

На слабомъ утрѣ дней златыхъ

Пѣвца ты осѣнила,

Вѣнкомъ изъ миртовъ молодыхъ

Чело его покрыла,

И, горнимъ свѣтомъ озарись,

Влетала въ скромну келью,

И чуть дышала, преклонясь

Надъ дѣтской колыбелью.

1815 годъ начинается одою Воспоминанія въ Царскомъ Селѣ, которую поэтъ готовилъ еще въ концѣ предыдущаго года къ экзамену при переходѣ въ старшій курсъ. Не буду повторять извѣстныхъ обстоятельствъ, сопровождавшихъ ея чтеніе передъ собравшимися въ лицей посѣтителями; замѣчу только, что, несмотря на торжественный, непривычный Пушкину тонъ ея и на нѣкоторыя архаическія формы языка, она представляетъ много прекрасныхъ мѣстъ въ описаніи Царскаго Села и въ связанныхъ съ нимъ историческихъ воспоминаніяхъ.

Въ одной изъ послѣднихъ строфъ поэтъ обращается къ Наполеону:

Гдѣ ты, любимый сынъ и счастья и Беллоны,

Презрѣвшій правды гласъ и вѣру и законы?

Въ гордынѣ возмечтавъ мечомъ низвергнуть троны,

Исчезъ, какъ утромъ страшный сонъ.

Въ этомъ же году образъ завоевателя, его быстро прогремѣвшая слава и шумное паденіе не разъ воодушевляютъ Пушкина, напр. въ торжественномъ привѣтствіи на возвращеніе государя изъ Парижа:

Мечъ огненный блеснулъ за дымною Москвою!

Звѣзда губителя потухла въ вѣчной мглѣ,

И пламенный вѣнецъ померкнулъ на челѣ! и т. д.

Сюда относится особенно замѣчательное стихотвореніе Наполеонъ на Эльбѣ, въ которомъ молодой поэтъ пытается угадать что долженъ былъ думать и чувствовать царственный узникъ, когда онъ готовился возвратить себѣ свободу. Вотъ онъ рѣшается, наконецъ, выполнить свой дерзкій замыселъ:

Уже летитъ ладья, гдѣ грозный тронъ сокрытъ;

Кругомъ простерта мгла густая,

И взоромъ гибели сверкая,

Блѣднѣющій мятежъ на палубѣ сидитъ.

Тутъ смѣлость метафоръ вполнѣ достойна необычайной картины. Въ стихахъ Принцу Оранскому, написанныхъ въ 1816 г. по просьбѣ Нелединскаго Мелецкаго, изображена окончательная судьба Наполеона:

Свершилось... подвигомъ царей

Европы твердый миръ основанъ;

Оковы свергнувшій злодѣй

Могущей бранью снова скованъ...

Какая противоположность между этимъ языкомъ юноши, увлеченнаго общимъ въ то время негодованіемъ на сверженнаго колосса, и тѣмъ великодушнымъ словомъ примиренія, которое произноситъ возмужалый поэтъ надъ гробомъ его:

Хвала! онъ Русскому народу

Высокій жребій указалъ

И міру вѣчную свободу

Изъ мрака ссылки завѣщалъ.

Такъ, среди легкихъ вдохновеній, въ стихахъ Пушкина уже отражались и важныя думы, къ которымъ подавали ему поводъ современныя всемірно-историческія событія. При оцѣнкѣ поэтическаго характера жизни 1-го курса лицеистовъ нельзя опускать изъ виду и того живительнаго вліянія, какое должны были производить на нихъ славныя событія эпохи, которую переживала Россія при общемъ патріотическомъ чувствѣ и національной гордости, одушевлявшихъ всѣ сословія. Время это должно было дѣйствовать возбудительно на всякое художественное дарованіе.

Не имѣя возможности въ настоящемъ случаѣ принять на себя полный обзоръ лицейскихъ стихотвореній Пушкина, я принужденъ ограничиться поименованіемъ только нѣкоторыхъ изъ нихъ. Уже въ первой половинѣ 1815 г. явилось его превосходное произведеніе: Лицинію, обратившее на себя общее вниманіе и заставившее самихъ родственниковъ поэта сознать его призваніе, въ которомъ они прежде сомнѣвались; затѣмъ: Роза, Гробъ Анакреона, Усы, Друзьямъ, Пробужденіе, Пѣвецъ, Жуковскому и проч.

Поговорю еще только о лицейскихъ посланіяхъ Пушкина, какъ одной изъ любимыхъ формъ его тогдашней поэзіи, и притомъ наиболѣе знакомящихъ насъ съ личностью самого поэта и съ внутреннею стороной лицейскаго быта. Въ 1816 г. мы находимъ у Пушкина цѣлый рядъ посланій. Онъ начинается посланіемъ къ одному изъ наставниковъ, къ Галичу.

Галичъ, бывшій адъюнктомъ философіи въ Педагогическомъ институтѣ, попалъ въ лицей случайно; именно; вслѣдствіе тяжкой болѣзни Кошанскаго, принужденнаго для лѣченія переѣхать въ Петербургъ, Галичъ былъ приглашенъ на время его отсутствія для преподаванія лицеистамъ русской и латинской словесности. Такимъ образомъ онъ болѣе года замѣнялъ Кошанскаго и для этого пріѣзжалъ въ Царское Село. Но Галичъ ни по характеру своему, ни по складу ума вовсе не годился для порученнаго ему дѣла. Онъ привыкъ читать лекціи въ аудиторіи, а тутъ ему надо было заниматься преподаваніемъ въ классѣ. Скоро уроки его обратились въ непринужденныя и часто веселыя бесѣды съ воспитанниками, которые даже не оставались на своихъ мѣстахъ, а окружали толпой каѳедру снисходительнаго лектора, въ свободные же часы дружески посѣщали его въ отведенной ему комнатѣ. Когда во время уроковъ приходилось иногда, но обстоятельствамъ, перервать занимательный разговоръ о томъ и семъ, то Галичъ, взявъ въ руки Корнелія Непота, говаривалъ: "теперь потреплемъ старика". Впрочемъ, надо прибавить, что при обширныхъ познаніяхъ Галича нельзя считать его бесѣдъ съ лицеистами безполезными для ихъ образованія, и, конечно, такой любознательный юноша, какъ Пушкинъ, могъ почерпнуть изъ нихъ много новыхъ свѣдѣній. Эти предварительныя замѣчанія были необходимы, чтобы объяснить содержаніе и тонъ посланій Пушкина къ Галичу. "Пушкинъ, говоритъ біографъ Галича, покойный акад. Никитенко {}, особенно полюбилъ молодого философа, который не истязалъ ни его, ни товарищей склоненіями и спряженіями и былъ уменъ, веселъ, остроуменъ какъ самъ талантливый поэтъ". Еще въ 1814 году, въ пьесѣ Пирующіе студенты, Пушкинъ жалуетъ Галича въ президенты пирушки и говоритъ:

Апостолъ нѣги и прохладъ,

Мой добрый Галичъ, vale!

Ты Эпикуровъ младшій братъ,

Душа твоя въ бокалѣ.

Въ 1815 г. поэтъ посвящаетъ ему два посланія, въ которыхъ выражаетъ нетерпѣніе опять увидѣться съ милымъ собесѣдникомъ, зоветъ его пировать въ Царское Село. Въ первомъ изъ нихъ говорится между прочимъ:

О Галичъ, вѣрный другъ бокала,

И жирныхъ утреннихъ пировъ!

Тебя зову, мудрецъ лѣнивый,

Въ пріютъ поэзіи счастливой

Подъ отдаленный нѣги кровъ!

Давно, въ моемъ уединеньи,

Въ кругу бутылокъ и друзей,

Не зрѣли кружки мы твоей, и т. д.

Конецъ посланія любопытенъ тѣмъ, что здѣсь выражено первоначальное намѣреніе поэта поступить въ военную службу:

Простите, дѣвственныя музы!

Прости, пріютъ младыхъ отрадъ!

Надѣну узкія рейтузы,

Завью въ колечки гордый усъ,

Заблещетъ пара эполетовъ,

И я, питомецъ важныхъ музъ,

Въ числѣ воюющихъ корнетовъ!

Второе, болѣе длинное посланіе къ Галичу, такъ начинается:

Гдѣ ты, лѣнивецъ мой,

Любовникъ наслажденья?

Ужель уединенья

Не милъ тебѣ покой?

Изъ этого посланія мы узнаемъ, что и Галичъ участвовалъ въ поэтическихъ состязаніяхъ своихъ учениковъ. Пушкинъ называетъ его парнасскимъ бродягой, упрекаетъ въ измѣнѣ музамъ и спрашиваетъ, чѣмъ же онъ теперь занятъ: ужели поэтъ кружится въ вихрѣ свѣта, ужели проводитъ время въ театрѣ

И спитъ подъ страшнымъ ревомъ

Актеровъ и смычковъ?

или поклоняется сильнымъ міра,

Иль Креза за столомъ

Въ куплетѣ заказномъ

Трусливо величаетъ?

Нѣтъ! отвѣчаетъ Пушкинъ на свои вопросы --

Нѣтъ, добрый Галичъ мой!

Поклону ты не сроденъ:

Другъ мудрости прямой --

Правдивъ и благороденъ, и т. д.

Въ заключеніе поэтъ убѣждаетъ его бѣжать столицы и описываетъ какъ молодые друзья поспѣшатъ къ нему на встрѣчу:

Смотри, тебѣ въ награду

Нашъ Дельвигъ, нашъ поэтъ,

Несетъ свою балладу

И стансы винограду,

И къ Лиліи куплетъ --

И полонъ становится

Твой малый, тѣсный домъ;

Вотъ съ милымъ острякомъ (т. е. Илличевскимъ)

Нашъ пѣсельникъ тащится (т. е. Яковлевъ)

По лѣстницѣ съ гудкомъ,

И всѣ къ тебѣ нагрянемъ...

Понятно, что такой наставникъ очень нравился воспитанникамъ, но былъ не по сердцу начальству и задолго до выздоровленія Кошанскаго получилъ увольненіе. Понятно, что и Кошанскій, возвратясь, не могъ быть доволенъ успѣхами лицеистовъ за время его отсутствія и не одобрялъ ни способа занятій съ ними Галича, ни вакхическихъ произведеній своего даровитаго ученика. Есть отзывъ Кошанскаго о Пушкинѣ, данный черезъ годъ съ небольшимъ послѣ открытія лицея, именно въ ноябрѣ 1812 года. Вотъ этотъ отзывъ: "Больше имѣетъ понятливости, нежели памяти, больше вкуса къ изящному, нежели прилежанія къ основательному, почему малое затрудненіе можетъ остановить его, но не удержать: ибо онъ побуждаемый соревнованіемъ и чувствомъ собственной пользы, желаетъ сравниться съ первыми воспитанниками; успѣхи его въ латинскомъ довольно хороши, въ русскомъ не столько тверды, сколько блистательны". Если исключить первое замѣчаніе о недостаткѣ памяти у Пушкина, то нельзя не признать этого свидѣтельства справедливымъ. Нѣтъ причины предполагать, чтобы Кошанскій и послѣ относился къ Пушкину съ предубѣжденіемъ, и чье-то позднѣйшее показаніе, будто онъ подъ конецъ изъ зависти преслѣдовалъ молодого поэта, весьма сомнительно. Но Пушкинъ, избалованный похвалами, оскорбился замѣчаніями своего профессора и излилъ свое неудовольствіе въ посланіи Моему Аристарху:

Помилуй, трезвый Аристархъ

Моихъ бакхическихъ посланій!

Не осуждай моихъ мечтаній

И чувства въ вѣтреныхъ стихахъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я знаю самъ свои пороки:

Не нужны мнѣ, повѣрь, уроки

Твоей учености сухой.

Далѣе поэтъ, похвалившись легкостью, съ какой даются ему стихи, посмѣявшись надъ Хвостовымъ съ товарищи и сравнивъ себя съ Шапелемъ, Шамфоромъ, Шольё и Парни, обращается къ этимъ любимцамъ своимъ:

О вы, любезные пѣвцы,

Сыны безпечности лѣнивой!

Давно вамъ отданы вѣнцы

Отъ музы праздности счастливой;

Но не блестящіе дары

Поэзіи трудолюбивой --

Наверхъ ѳессальскія горы

Вели васъ тайные извивы;

Веселыхъ грацій перстъ игривый

Младыя лиры оживлялъ.

И я -- неопытный поэтъ,

Небрежныхъ вашихъ риѳмъ наслѣдникъ,

За вами крадуся вослѣдъ...

А ты, мой скучный проповѣдникъ,

Умѣрь ученый вкуса гнѣвъ,

Поди, кричи, брани другого

И брось лѣнивца молодого,

Объ немъ тихонько пожалѣвъ.

Изъ многихъ мѣстъ посланія видно, что Кошанскій, между прочимъ, упрекалъ Пушкина за излишнюю поспѣшность въ сочиненіи стиховъ. Ради необыкновеннаго таланта, выразившагося и въ этой пьесѣ, можно конечно простить ее молодому поэту, но надо сознаться, что она вовсе не бросаетъ тѣни на профессора, заботившагося о болѣе серіозномъ направленіи и усовершенствованіи юнаго дарованія. Самъ Пушкинъ оправдалъ тогда же такую заботу тѣми изъ своихъ стихотвореній, которыя, отличаясь своимъ строгимъ содержаніемъ, конечно стоили ему и не мало труда. Таково напр. его прекрасное посланіе къ Жуковскому, напечатанное рядомъ съ посланіемъ къ Кошанскому.

Посланія Пушкина къ товарищамъ: къ барону Дельвигу, къ Пущину, къ кн. Горчакову, дышатъ по большей части веселостью: съ Пущинымъ онъ вспоминаетъ ихъ пирушки, съ Дельвигомъ шутитъ о поэзіи, съ Горчаковымъ ведетъ бесѣду о его блестящихъ преимуществахъ и предстоящихъ ему въ свѣтѣ успѣхахъ; но иногда въ этихъ посланіяхъ звучатъ и болѣе глубокія ноты. Такъ, во 2-мъ посланіи въ Дельвигу (1817) онъ говоритъ:

О милый другъ, и мнѣ богини, пѣснопѣнья

Еще въ младенческую грудь

Вліяли искру вдохновенья,

И тайный указали путь.

Я мирныхъ звуковъ наслажденья

Младенцемъ чувствовать умѣлъ,

И лира стала мой удѣлъ.

Къ Горчакову первое посланіе писано на его именины, второе относится ко времени элегическаго настроенія поэта и содержитъ жалобы на судьбу:

Вся жизнь моя -- печальный мракъ ненастья:

Двѣ-три весны младенцемъ можетъ-быть

Я счастливъ былъ, не понимая счастья.

Они прошли, и т. д.

На дружескій союзъ товарищества лицеистовъ Пушкинъ смотрѣлъ, еще въ послѣднее время своего воспитанія, какъ на что-то высокое и священное. Такъ, незадолго передъ выпускомъ онъ пишетъ въ альбомъ Пущину:

Ты вспомни быстрыя минуты первыхъ дней,

Неволю мирную, шесть лѣтъ соединенья,

Печали, радости, мечты души твоей,

Размолвки дружества и сладость примиренья,

Что было и не будетъ вновь...

И съ тихими тоски слезами

Ты вспомни первую любовь.

Мой другъ! она прошла... но съ первыми друзьями

Не рѣзвою мечтой союзъ твой заключенъ:

Предъ грознымъ временемъ, предъ грозными судьбами,

О милый, вѣченъ онъ.

Глубокій смыслъ заключается въ послѣднихъ двухъ стихахъ, произнесенныхъ какъ будто въ предчувствіи грозной судьбы, ожидавшей поэта. Около того же времени онъ пишетъ въ стихахъ, посвященныхъ Кюхельбекеру:

Прости! Гдѣ бъ ни былъ я: въ огнѣ ли смертной битвы,

При мирныхъ ли брегахъ родимаго ручья,

Святому братству вѣренъ я.

Идея о святости лицейскаго братства пріобрѣтала въ душѣ Пушкина все болѣе силы и глубины по мѣрѣ того, какъ кругъ товарищей его рѣдѣлъ и самъ онъ съ лѣтами серіознѣе смотрѣлъ на жизнь. Высшаго своего выраженія мысль эта достигла въ одной изъ строфъ 19-го октября (1825 г.), стихотворенія, исполненнаго глубокой грусти подъ впечатлѣніемъ одиночества поэта въ Михайловскомъ. Отъ обращенія къ Матюшкину онъ переходитъ къ мысли о всѣхъ своихъ товарищахъ:

Друзья мои! прекрасенъ нашъ союзъ!

Онъ какъ душа нераздѣлимъ и вѣченъ --

Неколебимъ, свободенъ и безпеченъ,

Сростался онъ подъ сѣнью дружныхъ музъ.

Послѣдній стихъ указываетъ на облагороживающее вліяніе поэзіи, подъ которымъ развивалась лицейская семья. Воспоминанія Пушкина о лицеѣ и сознаніе высокаго значенія товарищества періодически выражались въ его стихахъ на годовщину основанія лицея, которую онъ также называетъ святою. Эти чудныя пѣсни скрѣпляли узы дружбы не только между его товарищами, но и между воспитанниками послѣдующихъ курсовъ, и такимъ образомъ Пушкина надо считать.главнымъ творцомъ и хранителемъ идеи товарищескаго братства, перешедшей во всей своей теплотѣ къ послѣдующимъ поколѣніямъ лицеистовъ.

Въ то же время Пушкинъ болѣе и болѣе сознавалъ свои юношескія заблужденія, жалѣлъ объ утраченномъ времени и осуждалъ легкое, суетное направленіе первоначальной своей поэзіи. Доказательствъ тому много и въ стихотвореніяхъ его, и въ дружескихъ письмахъ. Такъ, въ годовщинѣ 1825 года онъ говоритъ:

Служенье музъ не терпитъ суеты,

Прекрасное должно быть величаво,

Но юность намъ совѣтуетъ лукаво

И шумныя насъ радуютъ мечты.

Опомнимся, но поздно... и уныло

Глядимъ назадъ, слѣдовъ не видя тамъ.

Одно изъ самыхъ трогательныхъ воспоминаній Пушкина о лицеѣ мы находимъ въ стихотвореніи, написанномъ по поводу перваго посѣщенія имъ Царскаго Села (въ 1828 г.) послѣ многихъ лѣтъ отсутствія, послѣ столькихъ огорченій, невзгодъ и превратностей судьбы, испытанныхъ имъ въ бурной молодости, вслѣдствіе его страстной, кипучей природы:

Воспоминаньями смущенный,

Исполненъ сладкою тоской,

Сады прекрасные, подъ сумракъ вашъ священный

Вхожу съ поникшею главой!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Раскаяньемъ горя, предчувствуя бѣды,

Я думалъ о тебѣ, пріютъ благословенный,

Воображалъ сіи сады!

Воображалъ сей день счастливый,

Когда средь нихъ возникъ лицей,

И слышалъ снова шумъ игривый

И видѣлъ вновь семью друзей!

Вновь нѣжнымъ отрокомъ, то пылкимъ, то лѣнивымъ,

Мечтанья смутныя въ груди моей тая,

Скитался по лугамъ, по рощамъ молчаливымъ...

Поэтомъ забывался я!

Въ одномъ изъ своихъ писемъ къ брату Льву Сергѣевичу поэтъ нашъ очень рѣзко отзывается о своемъ воспитаніи. Въ запискѣ же объ образованіи юношества онъ съ явною мыслію о водахъ своего пребыванія въ лицеѣ говоритъ: "Во всѣхъ почти училищахъ дѣти занимаются литературою, составляютъ общества, даже печатаютъ свои сочиненія въ свѣтскихъ журналахъ. Все это отвлекаетъ отъ ученія, пріучаетъ дѣтей къ мелочнымъ успѣхамъ и ограничиваетъ идеи, уже и безъ того слишкомъ у насъ ограниченныя".

Присоединимся ли мы къ Пушкину въ его самоосужденіи? Произнесемъ ли надъ нимъ строгій приговоръ за его недостаточное прилежаніе въ лицеѣ, за пренебреженіе уроками наставниковъ? Вспомнимъ обстоятельства, въ которыхъ пришлось жить первоначальному лицею вспомнимъ господствовавшую въ немъ долгое время неурядицу, затѣмъ несовершенство тогдашнихъ методовъ преподаванія, отсутствіе порядочныхъ учебниковъ, и согласимся, что если бъ Пушкину довелось поступить въ учебное заведеніе вполнѣ организованное, если бъ онъ воспитывался при другихъ условіяхъ, то и занятія его въ годы воспитанія приняли бы другой характеръ. Но и въ данныхъ обстоятельствахъ Пушкинъ по-своему не терялъ времени: воспѣвая лѣнь, сонъ и кутежъ, онъ любознательнымъ умомъ своимъ безустанно работалъ, и къ нему самому вѣрнѣе, нежели къ кому-либо другому, могутъ быть отнесены слова, сказанныя имъ незадолго передъ выпускомъ въ посланіи къ гусару Каверину:

"Что рѣзвыхъ шалостей подъ легкимъ покрываломъ

И умъ возвышенный и сердце можно скрыть.

Вопреки собственному увѣренію, онъ тщательно и добросовѣстно отдѣлывалъ свои юношескія стихотворенія, безъ чего они не были бы въ такой степени закончены; въ лицеѣ онъ пріобрѣлъ привычку къ труду, къ самодѣятельности, тамъ онъ положилъ прочное основаніе своему будущему творчеству, своей будущей славѣ, а вмѣстѣ съ тѣмъ положилъ начало и славѣ лицея, тому возвышенному духу, который, благодаря поэзіи Пушкина, не умиралъ въ этомъ заведеніи. Но умеръ Пушкинъ! Смерть, о которой онъ нерѣдко задумывался еще въ годы своего воспитанія (какъ видно изъ многихъ мѣстъ его тогдашнихъ стихотвореній), преждевременно сразила великаго сына лицея. Пусть же лицей, въ пятидесятилѣтнюю годовщину его смерти, горячо благословитъ память своего незабвеннаго питомца, который такъ любилъ его, такъ лелѣялъ въ душѣ своей воспоминанія о немъ и въ своихъ стихахъ такъ прекрасно увѣковѣчилъ свое родство съ лицеемъ.

Въ заключеніе приведу, съ небольшимъ измѣненіемъ, нѣсколько стиховъ Пушкина, которые могутъ быть примѣнены къ нему самому:

...Сокрылся онъ,

Любви, забавъ питомецъ нѣжный;

Кругомъ него глубокій сонъ

И хладъ могилы безмятежный.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Такъ, онъ угасъ во цвѣтѣ лѣтъ,

И на краю большой дороги,

Гдѣ липа старая шумитъ,

Забывъ сердечныя тревоги,

Нашъ дорогой пѣвецъ лежитъ...

Напрасно блещетъ лучъ денницы,

Иль ходитъ мѣсяцъ средь небесъ,

И вкругъ безчувственной

гробницы Ручей журчитъ и шепчетъ лѣсъ;

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ничто пѣвца не вызываетъ

Изъ мирной сѣни гробовой *).

*) Изъ стихотворенія Гробъ юноши, написаннаго на смерть лицейскаго товарища, Корсакова (1821).

Оставить комментарий Грот Яков Карлович (bmn@lib.ru) Год: 1864 Обновлено: 03/09/2022. 68k. Статистика. Статья: Публицистика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:

Грот Яков Карлович Пушкин в Царскосельском лицее

ПУШКИНЪ ВЪ ЦАРСКОСЕЛЬСКОМЪ ЛИЦЕѢ1).

Грот Яков Карлович
Пушкин в Царскосельском лицее

ПУШКИНЪ ВЪ ЦАРСКОСЕЛЬСКОМЪ ЛИЦЕѢ¹).