Гуцков Карл
Дети Песталоцци

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Die Söhne Pestalozzis.
    Текст издания: журнал "Дѣло", NoNo 2-9, 1870.

РОМАНЪ

КАРЛА ГУЦКОВА.

ВСТУПЛЕНІЕ.

   Въ лѣтописяхъ исторіи еще многія страницы остаются неразгаданными іероглифами.
   Пусть изслѣдователи, сколько угодно, роются въ архивной пыли, пусть ихъ сообразительность постоянно строитъ новыя заключенія -- несмотря на все это нѣкоторыя событія упорно остаются неразоблаченными, словно гробъ древняго готскаго короля въ Вузенто. Еще никогда онъ не могъ быть розъисканъ въ вырытомъ руслѣ рѣки, изъ которой вѣрный народъ искуственно отвелъ струи и потомъ опять спустилъ ихъ надъ дорогимъ прахомъ.
   Сравнительно съ загадочной папессою Іоанною, желѣзною маскою, многими лже-Себастіанами въ Португаліи и Людовиками XVII и т. д., таинственный нюренбергскій найденышъ, надѣлавшій такъ много шума лѣтъ пятьдесятъ тому назадъ, не представляетъ такого живого историческаго интереса, хотя вражда политическихъ партій, даже твердое ручательство одного извѣстнаго криминалиста отыскивали его въ области исторіи и именно въ связи съ тѣми смутами и измѣненіями, которымъ Германія обязана своею побѣдою надъ первымъ Наполеономъ.
   Но за то въ психологическомъ и воспитательномъ отношеніи интересъ, возбуждаемый этимъ несчастнымъ юношей, становится тѣмъ сильнѣе и опредѣленнѣе.
   Если въ предлагаемомъ разсказѣ авторъ старался разъяснить исторію этого загадочно родившагося и загадочно умершаго человѣка новою гипотезою, то вмѣстѣ съ тѣмъ здѣсь возникала въ высшей степени интересная задача -- представить психическую сторону человѣка, въ ея совершенной независимости отъ впечатлѣній, производимыхъ тѣми тысячелѣтними традиціями, которыя составляютъ все наше моральное и интеллектуальное достояніе. Однимъ словомъ, авторъ хотѣлъ изобразить процессъ образованія, постепенное развитіе ума отъ зародышеваго ростка до цвѣта -- такого ума, за жизнію котораго можно было бы, такъ сказать, слѣдить глазомъ, слухомъ, подобно тому какъ въ сказкахъ чуткое ухо слышитъ прозябаніе травъ. Здѣсь самъ собою возникалъ вопросъ о воспитаніи -- все еще остающійся жгучимъ вопросомъ даже въ нашъ добрый вѣкъ.
   Конечно, эта основная идея должна сообщать всему вымыслу свѣтъ и теплоту; однако авторъ, вынужденный безостановочнымъ ходомъ поэтическаго дѣйствія, не могъ долго оставаться на тѣхъ многоразличныхъ частностяхъ основной идеи, которыя представляются изслѣдователю со всѣхъ сторонъ, словно искры громаднаго фейерверка; при своей попыткѣ изобразить мыслящаго первобытнаго человѣка, авторъ не долженъ былъ также впадать въ тонъ дидактики и критическаго изслѣдованія. Если вслѣдствіе этого полнотѣ изложенія и будутъ мѣшать нѣкоторые пробѣлы, то они съ достаткомъ и легко могутъ быть пополнены каждымъ учителемъ -- отъ наставника низшей народной школы до преподавателя въ академической аудиторіи -- при помощи новыхъ фактовъ. Самого же автора извиняетъ въ этомъ случаѣ строгій законъ поэтической фикціи, допускающій обстоятельность и разрисовку деталей только для повѣствовательнаго содержанія, для явленій реальной жизни, но никакъ не для области отвлеченныхъ воззрѣній, которыя должны только просвѣчивать сквозь тонкую завѣсу вымысла, уясняя его веселую игру и заправляя его пестрымъ произволомъ.
   Берлинъ, декабря 1869.
   

КНИГА ПЕРВАЯ.

ГЛАВА I.

   Настала весна.
   Но далеко не весенній видъ представляла горная мѣстность въ Германіи, открывающаяся передъ читателемъ въ началѣ нашего разсказа. Тутъ не было ничего похожаго на золотой солнечный блескъ, ласкающій оттаявшія поля и рѣки, на рѣзвое мычанье и блеянье стадъ, высыпавшихъ изъ тѣсныхъ зимнихъ загоновъ на горные скаты, изукрашенные бѣлымъ, розовымъ и желтымъ первоцвѣтомъ. Напротивъ, вмѣсто этой привѣтливой природы, читатель видитъ передъ собою снѣжную весну, съ солнечнымъ блескомъ, который только дразнитъ мертвыя нивы и рѣки своими обманчивыми лучами, тогда какъ стада домашнихъ животныхъ, отгоняемыя отъ усадьбъ, съ дикимъ крикомъ опять возвращаются къ хижинамъ. Въ одну ночь поднялась мятель съ дождемъ, снѣгомъ, ледяной крупою -- и въ горахъ опять залегла сердитая зима...
   Въ конторѣ одного мѣстнаго адвоката сидитъ дама, она обращается къ нему съ вопросомъ:
   -- Скажите, пожалуйста, какъ нужно поступить, чтобы развестись съ своимъ мужемъ?
   Глухая тишина и улыбка адвоката были отвѣтомъ въ первую минуту. Еще при входѣ дама попросила позволенія затворить дверь смѣжной комнаты, гдѣ работали писцы юриста.
   Слышишь ли ты это, свѣтлый геній брака, вѣстникъ небеснаго мира, поучавшій христіанскіе народы, что союзъ двухъ сердецъ есть возвратъ къ раю, что бракомъ искупается грѣховное паденіе человѣка, и дочери Евы пріобрѣтаютъ, наравнѣ съ мужчиною, всѣ права на истинное общечеловѣческое назначеніе. Не ты ли въ союзѣ мужчины и женщины указалъ даже идеалъ совершеннаго, единаго, цѣльнаго человѣка, не ты ли, боготворимый, какъ святыня, привелъ къ тому, что была построена слѣдующая доктрина, возведенная въ государственный законъ: "разводъ супруговъ невозможенъ!" А теперь, въ этой низкой, затхлой комнатѣ, возлѣ бумагъ, занесенныхъ пылью, передъ столами, покрытыми чернильными пятнами, на этихъ скамьяхъ, на которыхъ сидятъ крестьяне, и посреди гладко выструганныхъ шкафовъ -- да, въ этой комнатѣ горькимъ укоромъ звучатъ слова, прерываемыя только цоканьемъ старыхъ стѣнныхъ часовъ, отсчитывающихъ каждые шестьдесятъ минутъ скучнымъ вскрикиваньемъ кукушки.
   Адвокатъ Гелльвигъ былъ вовсе не рабулистъ. Жилъ онъ въ Бухенридѣ -- довольно населенномъ фабричномъ городкѣ, у подошвы длинной горной цѣпи. Онъ велъ тяжебныя дѣла, рѣшавшіяся въ первой инстанціи неподалеку отъ Бухенрида -- въ Дорнвейнѣ, главномъ городѣ административнаго и судебнаго округа. Благодаря новому административному распоряженію, въ Бухенридѣ -- этомъ маленькомъ, но промышленномъ городкѣ, расположенномъ въ горахъ одной изъ восточныхъ провинцій -- не было ни окружного суда, ни таможеннаго управленія, ни военной команды или другихъ рычаговъ новѣйшей культуры, безъ всякаго сомнѣнія оживляющихъ сообщенія и увеличивающихъ матеріальные рессурсы. Все это находилось въ незначительномъ сосѣднемъ Дорнвейнѣ, такъ какъ туда было удобнѣе провести телеграфную проволоку. Поэтому нашъ "юстиціи комиссаръ" -- привѣтливый и, по виду, неглупый господинъ Гелльвигъ, не игралъ по вечерамъ въ казино съ своими судьями въ бостонъ, и никакая "ложа" не налагала на него братскихъ обязательствъ относительно его противника по тяжбамъ. Носилъ онъ сѣрый сюртукъ съ зелеными по локоть рукавами, сообразно съ своими письменными занятіями, и прикрывалъ слабые глаза зеленымъ зонтикомъ, который теперь, при неожиданномъ дамскомъ запросѣ, былъ имъ поспѣшно снятъ и положенъ возлѣ. Конечно, господинъ Гелльвигъ, всегда находившій много дѣла, могъ бы переселиться также въ Дорнвейнъ, куда онъ въ извѣстные сроки ѣздилъ въ своемъ одиночномъ экипажѣ, но это казалось ему несовсѣмъ честнымъ и добросовѣстнымъ относительно его кліентовъ, благодаря той идеальной порядочности, которая еще поддерживается въ-нѣмецкихъ законникахъ свободной университетской средою.
   Если господинъ Гелльвигъ и сталъ похожъ въ эту минуту на драчливаго пѣтуха, то вѣдь положеніе его было въ самомъ дѣлѣ казусное, "Какъ нужно поступить, чтобъ развестись съ своимъ мужемъ -- гмъ! Гмъ!.."
   Поджавъ подъ себя ноги, онъ сталъ вертѣть своей роковой табакеркой и десять разъ подносилъ щепотку къ носу, прежде чѣмъ рѣшился сунуть ее въ мрачныя ноздри. Въ своей разсѣянности онъ, кажется, передумалъ уже обо всемъ, только не вспомнилъ о дѣйствіи нюхательнаго табака на освѣженіе памяти. Затѣмъ адвокатъ сталъ лукаво поглядывать то налѣво -- въ окно, то направо -- гдѣ находилась рѣшетка -- необходимая защита пріемной комнаты противъ вторженія грубыхъ, буйныхъ крестьянъ, изъ которыхъ преимущественно состояла вся практика адвоката. Дама сидѣла внутри этой защищенной цитадели, плотно прижавшись въ рѣшеткѣ.
   Вѣдь эдакій въ самомъ дѣлѣ выпалъ интересный и замысловатый случай! Дама была ему совершенно незнакома. Все обличало въ ней настоящую аристократку. Вошла она совершенно по-аристократически, сначала закрывшись вуалемъ. Ей было угодно поговорить съ нимъ наединѣ. Только теперь, предложивъ свой категорическій запросъ, она нѣсколько отдернула и приподняла голубой вуаль, скрывавшій ея лицо и изящную модную шляпку. Да, въ ту эпоху, когда происходилъ этотъ визитъ въ Бухенридѣ, на берегахъ рыбообильнаго Иллига, въ кабинетѣ юстиціи комиссара Гелльвига -- то была настоящая шляпка, съ верхомъ и боками, а не какой-то чепецъ, не фантастическая покрышка, придуманная новѣйшей модою. Гелльвигъ удержался, отъ обычнаго освѣдомленія: "а позвольте спросить, съ кѣмъ имѣю честь!." Онъ ужь угадывалъ такого рода отвѣтъ изъ-подъ вуаля: "имя до васъ, милостивый государь, не касается".
   Но все-таки адвокатъ пожелалъ узнать слѣдующее:
   -- Вы протестантка?
   Отрывистое: "конечно!" было отвѣтомъ, за которымъ слѣдовало добавленіе, хотя высказанное далеко не въ томъ же рѣшительномъ тонѣ:
   -- Это порученіе одной моей подруги. Сама она не хочетъ себя назвать, такъ я поэтому рѣшилась вмѣсто нея... Тутъ голосъ дамы оборвался. Лгать должно быть еще не привыкла,
   -- Не подумайте, чтобъ я изъ любопытства... началъ Гелльвигъ, разсматривая сбоку граціозную, молоденькую, хотя, можетъ быть, и не прелестную посѣтительницу: много тутъ, увидишь за вуалемъ! На дамѣ было коричневое шелковое платье, изящныя модныя ботинки, заляпанныя, однако, грязью до чулковъ, иногда открывавшихся изъ-подъ платья.
   -- Мнѣ только не хотѣлось бы, продолжалъ Гелльвигъ, -- чтобы послѣ сказали, что вотъ такой сякой адвокатъ Гелльвигъ въ Бухенридѣ могъ бы лучше уладить это злополучное семейное дѣло...
   -- На этотъ счетъ, пожалуйста, не безпокойтесь! отрѣзала дама лаконически.
   -- Въ подобныхъ случаяхъ, закончилъ адвокатъ,-- всегда является желаніе удержать стороны отъ разрыва, привести ихъ въ взаимнымъ уступкамъ, къ примиренію.
   -- Ни до чего рѣшительнаго у нихъ не доходило... окончательной развязки не было... моя подруга желала бы только, на всякій случай, навести справки насчетъ нашего грустнаго женскаго положенія... Дама произнесла все это довольно бойко, но потомъ опять притихла, словно чего-то испугавшись.
   -- Изволите-ли видѣть, началъ адвокатъ, -- римское право, какъ извѣстно, считаетъ бракъ договоромъ. Что касается насъ...
   Тутъ юристъ какъ будто поперхнулся и, обратясь къ дамѣ, спросилъ съ непритворнымъ испугомъ и участіемъ:
   -- Что съ вами, сударыня, не дурно ли вамъ? Вамъ нужно подкрѣпить себя -- вы навѣрное пожаловали издалека? И чего добраго пѣшкомъ? Не прикажете ли позвонить?..
   Въ самомъ дѣлѣ дама торопливо откинула вуаль и открыла страшно поблѣднѣвшее лицо. Прежде она вошла въ комнату сильно разгорячившись, что можно было видѣть даже сквозь вуаль. Но усѣвшись на мѣсто, она становилась блѣднѣе и блѣднѣе. Нѣсколько разъ провела она платкомъ выше глазъ и по щекамъ, а теперь судорожно поднесла его ко рту -- точно внезапные спазмы сперли ей дыханье. Вотъ она отвернулась, тогда какъ адвокатъ слѣдилъ за нею съ искреннимъ участіемъ. Онъ позвонилъ, чтобы спросить свѣжей воды, хотя дама и сдѣлала отрицательный жестъ лѣвой рукою.
   -- Я пришла вовсе не издалека, сказала она, нѣсколько оправившись и выпивъ поданной ей свѣжей воды,-- я живу здѣсь по сосѣдству.
   Слова эти дама прибавила какъ-то нетвердо, изъ чего было видно, что она говорила неправду. При этомъ она отерла губы кружевнымъ, батистовымъ платкомъ, и адвокату страшно хотѣлось разглядѣть вышитое на немъ имя.
   -- Ну, вотъ ужь совсѣмъ прошло, шопотомъ произнесла она, быстро спрятавъ платокъ, на которомъ даже слабые глаза адвоката могли различить корону.
   -- Весеннее солнце всегда обманчиво, заключила дама: -- свѣтитъ-то оно тепло, а тутъ дуютъ холодные вѣтры. Съ горъ, должно быть; тамъ, навѣрное, еще лежатъ снѣга...
   Ладно, думаетъ адвокатъ, женскія увертки! Ты не похожа на здѣшнюю, а явилась изъ дальнихъ мѣстъ... Желаніе поддѣлаться подъ тонъ невинной, равнодушной болтовни также не ускользнуло отъ вниманія адвоката.
   -- Скажите мнѣ прямо и опредѣленно, на какихъ основаніяхъ суды даютъ разводъ? проговорила дама, нѣсколько очнувшись отъ потрясенія, хотя смертельная блѣдность все еще не сходила съ ея пластически прекраснаго и теперь совершенно открытаго лица.
   Своимъ сообщеніямъ о грустномъ вмѣшательствѣ судебной практики адвокатъ предпослалъ замѣчаніе, что тутъ придется говорить о многихъ роковыхъ процессахъ въ духовной и даже тѣлесной жизни человѣка.
   -- Сдѣлайте одолженіе, не стѣсняйтесь -- говорите все! ободряла она.-- Я сама замужемъ и знаю все, чего въ этомъ случаѣ можно коснуться...
   -- Вотъ оно что! внутренно, смекнулъ адвокатъ, и при этомъ лобъ его наморщился. Теперь онъ былъ положительно увѣренъ, что имѣетъ дѣло съ очень знатною барыней.
   Насчетъ брачнаго сожительства аристократія этой провинціи стяжала себѣ не весьма завидную извѣстность. Да и вообще молва называла туземныхъ баръ грубыми, безпощадными, жестокими самодурами. Мысль прійти въ непріязненныя столкновенія съ мѣстными аристократическими дамами, была для господина Гелльвига не особенно заманчива,
   Впрочемъ здѣсь онъ не поскупился выложить всѣ свои знанія.
   Адвокатъ началъ излагать законы, водворившіеся на протестанской почвѣ и въ то время еще нестѣсняемые, въ ихъ примѣненіи, новымъ гражданскимъ порядкомъ, пожелавшимъ вмѣшаться въ дѣло церкви. Тутъ были и взаимное отвращеніе, и невѣрность, и злоумышленное оставленіе одного изъ супруговъ другимъ, и преступленіе, совершенное одною изъ сторонъ, и неспособность къ работѣ и къ сохраненію нажитого и т. д. и т. д., короче адвокатъ развернулъ всю лѣстницу, грустной дисгармоніи между человѣческимъ характеромъ и идеаломъ любви, не забылъ и возможности отвратительныхъ болѣзней; здѣсь были указаны многія темныя стороны человѣческой жизни, многія тайны изъ той области, въ которой гименей гаситъ свои факелы, многіе процессы изъ пограничной жизни тѣла и духа -- той заповѣдной области, которая такъ безжалостно была освѣщена канонической "казуистикой", хотя въ этой самой казуистикѣ мы подозрѣваемъ сочетаніе древне-языческаго цинизма вмѣстѣ съ набожнымъ любопытствомъ средневѣковаго конфессіонала.
   Дама, опять закрывшись вуалемъ, слушала все съ большимъ вниманіемъ, даже ободряла юриста, когда онъ изъ деликатности боялся вдаваться въ подробности и хотѣлъ пройти молчаніемъ многія некрасивыя порожденія брачнаго сожительства.
   Затѣмъ опять наступила продолжительная пауза. Пріемная адвоката была обращена окнами во дворъ его собственнаго маленькаго домика. Къ этому домику примыкалъ садъ; обвиваемый первой свѣжестью весны. Между недавно окопанными, еще темными, обнаженными грядами раздавались звонкіе дѣтскіе голоса. И жутко было слышать ихъ отсюда, -- словно то былъ похоронный звонъ, даже какой-то заманчиво-веселый призывъ бѣднаго грѣшника отъ жизни въ смерти. Дама съ ужасомъ стала прислушиваться. Она погрузилась въ глубокое раздумье и, какъ казалось, была сильно потрясена отзвукомъ дѣтскихъ. голосовъ. Ея лѣвая рука судорожно схватилась за деревянную рѣшетку, возлѣ которой она сидѣла. Правая рука опустила одинъ изъ невышитыхъ концовъ платка съ груди до земли. Очевидно, дама раздумывала, какой изъ приведенныхъ юристомъ мотивовъ могъ быть примѣненъ къ ней самой. Была ли то внезапно проснувшаяся въ ней ненависть или, можетъ быть, сравненіе бракоразводныхъ мотивовъ еще не окончилось въ ея головѣ, -- но только лицо дамы внезапно подернулось мраморной холодностью. Да, быть можетъ, то была грустная работа человѣческаго ума, старавшагося убѣдить себя, что высказанное здѣсь только отчасти было -- все, что разрозненные мотивы можно возсоединить въ цѣлое, и если законъ не удовлетворится и этимъ, то дополнить требуемую мѣру чѣмъ бы то ни было -- ложью, вымысломъ, даже цѣною собственнаго безчестья! Лишь бы подойти какъ нибудь подъ мертвыя статьи, которымъ только тогда предстояло рѣшить жизненный жребій двухъ взаимно связанныхъ человѣческихъ существъ!...
   -- Ну-съ, а какъ же бываетъ насчетъ дѣтей въ этомъ случаѣ? спросила дама послѣ нѣсколькихъ минутъ нѣмого раздумья.
   -- Дѣти служатъ препятствіемъ къ разводу, даже если бы на него изъявили согласіе оба супруга.
   Долго прислушивалась дама въ отзвуку этихъ словъ. Въ нихъ была высказана цѣлая бездна моральной жизни!
   -- У моей подруги нѣтъ дѣтей, проговорила она беззвучно. Адвокатъ старался перейти къ болѣе легкому тону.
   -- Ну, и тѣмъ лучше! замѣтилъ онъ, взявъ щепотку: -- нелегко вѣдь бѣднымъ малюткамъ подростать въ такихъ случаяхъ -- съ разорваннымъ пополамъ сердцемъ.
   -- Однако, она... начала дама, очевидно уже ближе подойдя къ своему положенію и при этомъ повернувшись на стулѣ. Глаза ея опять смущенно опустились, такъ что теперь можно было хорошо видѣть ея темныя, длинныя рѣсницы.
   -- Однако, она... но языкъ рѣшительно ей не повиновался.
   Господинъ Гелльвигъ никогда не принадлежалъ къ тѣмъ пессимистамъ, которые руководствуются извѣстнымъ правиломъ законниковъ: надо считать нехорошимъ человѣкомъ всякаго, кто не съумѣетъ опровергнуть такого о немъ мнѣнія! Его практика между крестьянами, по большей части, заключалась въ искахъ наслѣдства, въ мелкихъ разбирательствахъ твоего и моего, гдѣ такъ часто разоблачается вся подноготная побужденій и характеровъ. Какъ ни лукавы поселяне, однако очень рѣдко затаенная природа и намѣренія не высказываются наружу. Такъ и теперь нашрму юристу не приходила въ голову такая мысль: "однако, она, подруга-то, пожалуй, готовится скоро быть матерью!" Онъ даже ни мало не замѣтилъ какого-то необычайнаго дрожанія губъ у своей гостьи, когда проронилъ -- какъ бы совершенно неумышленно -- слѣдующее замѣчаніе:
   -- Разводъ не допускается также и въ томъ случаѣ, когда жена, желающая развестись, находится въ состояніи беременности! Мудрый законодатель соединялъ съ этимъ запретомъ весьма благое намѣреніе. Въ этомъ исключительномъ положеніи женщина почти утрачиваетъ способность понимать то, что дѣлаетъ, и часто очень -- какъ показываетъ опытъ -- она, дѣйствительно, приходитъ къ такимъ мыслямъ, къ такимъ намѣреніямъ, въ которыхъ сама же впослѣдствіи раскаивается или, по крайней мѣрѣ, не признаетъ ихъ результатами своей свободной, разумной воли. Да и кромѣ того, родившійся ребенокъ нерѣдко способствуетъ къ примиренію сторонъ и опять тѣснѣе завязываетъ нѣсколько ослабѣвшія супружескія узы.
   Дама ловила на лету каждое произносимое адвокатомъ слово, и вниманіе это возростало съ каждой минутой. Очевидно, ей сильно хотѣлось показать, что тутъ она совершенно въ сторонѣ. Адвокатъ, изъ любезности, принималъ весь этотъ наружный видъ, разумѣется, за чистую монету, и съ другой стороны рѣшительно не могъ открыть, что именно возбуждало въ его посѣтительницѣ такой живой интересъ въ бракоразводному вопросу.
   -- Одна изъ причинъ, продолжалъ онъ,-- по которымъ судья не даетъ развода женѣ, готовящейся быть матерью, заключается въ томъ, что послѣ рожденія ребенка -- смотря по тому, будетъ ли это мальчикъ или дѣвочка -- вопросу о наслѣдствѣ можетъ угрожать страшная запутанность! Въ знатныхъ кружкахъ вошли въ обыкновеніе брачные контракты, которыми, на случай развода, выговариваются какія нибудь особенныя гарантіи въ пользу отца или матери, но вмѣстѣ съ рожденіемъ ребенка такія гарантіи, конечно, измѣняются. Допустимъ, напр., что не мужъ будетъ виновною стороною, т. е. тою, которая сама прежде пожелала разрыва: ужь онъ-то во всякомъ случаѣ имѣетъ право поставить такого рода вопросъ: если у меня родится сынъ или дочь, какъ же будетъ насчетъ имущества, и въ особенности насчетъ имущества, принесеннаго женою? Если же виновной стороною будетъ мужъ, то если онъ самъ, прежде жены, пожелалъ развода, то вѣдь его дѣти нисколько не должны страдать за чужую вину, когда ихъ отцу во что бы то ни стало захочется развестись... Если жена, принесшая имущественное приданое, разводится съ мужемъ, то въ силу брачнаго контракта она можетъ забрать съ собою все свое имущество, быть можетъ, только за вычетомъ опредѣляемой закономъ части. Напротивъ, если брачный союзъ былъ благословенъ чадами, то это имущество остается за дѣтьми и, если отецъ имѣетъ право ихъ воспитывать и распоряжаться ими, также за самимъ отцомъ, на все время его отцовской власти надъ дѣтьми. Если разведенной женѣ или разведенному мужу вздумается когда нибудь вступить въ новый бракъ, или если уже имѣется въ виду лицо мужеска или женска пола, на которое разводимые разсчитываютъ для новаго супружескаго сожительства, въ случаѣ разрыва между ними, -- то такъ какъ отъ новаго брака можно опять ожидать дѣтей, здѣсь можетъ произойти величайшая путаница, если ее не предупредить заблаговременно, при самыхъ мотивахъ развода...
   Слушательница молчала и сидѣла неподвижно, словно окаменѣлая. Толкованія адвоката, очевидно, всецѣло погрузили ее въ область думъ, заставили дѣлать мысленную провѣрку, кропотливое сличеніе всѣхъ выставленныхъ на видъ обстоятельствъ.
   -- Не смѣю ли просить о болѣе подробномъ изложеніи вашего дѣла? освѣдомился Гелльвигъ, самъ понимая всю наивность своего вопроса, звучавшую уже въ интонаціи его голоса:-- въ моей скромности вы можете быть твердо увѣрены, добавилъ онъ, ударивъ по табакеркѣ.
   На эту попытку вызвать чистосердечныя признанія дама ничего не отвѣчала. Поднявшись съ мѣста, она показывала видъ, что всего сказаннаго съ нея достаточно. Тутъ она стала выдѣлывать руками нѣкоторые жесты, знакомые только медикамъ и адвокатамъ: проклятый вопросъ о презрѣнномъ металлѣ сдѣлалъ сыновей Эскулапа и Ѳемиды необыкновенно смѣтливыми. Дама тихонько вынула портмоне и положила деньги на край стола, за которымъ сидѣлъ господинъ Гелльвигъ. Въ эту минуту онъ также привсталъ, и только теперь совершенно отчетливо разглядѣлъ стоявшую предъ нимъ величественную барыню, невольно возбудившую въ немъ живѣйшее удивленіе. Адвокатъ сталъ припоминать, не видѣлъ ли онъ эту даму гдѣ нибудь еще прежде;
   -- Но не можетъ ли судъ уничтожить брачные контракты? спросила она, стоя на мѣстѣ и явно показывая, что послѣдняя часть толкованій Гелльвига наиболѣе касалась "ея подруги".
   -- Конечно не можетъ, если контракты эти совершены легально и вообще не имѣютъ въ себѣ ничего, противнаго существу брака, успокоивалъ адвокатъ.
   -- Ничего противнаго существу брака! Что это значитъ, осмѣлюсь спросить?
   -- А вотъ видите ли, могутъ случиться условія, совершенно неестественныя для брачнаго союза и дѣлающія изъ него безсодержательную иллюзію, напр.: избѣжаніе супружескаго сожительства, проживаніе порознь въ различныхъ мѣстахъ и т. п. Вѣдь на бѣломъ свѣтѣ это водится сплошь и рядомъ.
   -- Ну-съ, а насчетъ имущества?
   -- Тутъ ужь предоставляется полная свобода. Сами, значитъ, рѣшайте, что твое, и что мое. Всѣ такіе вопросы зависятъ отъ частныхъ интересовъ лицъ, и передъ вступленіемъ въ бракъ и заключеніемъ контракта всякій можетъ достаточно поразмыслить, дѣйствуетъ ли онъ себѣ въ ущербъ или на пользу...
   -- Весьма вамъ благодарна! проговорила дама, бросивъ искоса многозначительный взглядъ на край стола. Господину Гелльвигу такіе взгляды были понятны какъ нельзя лучше. Затѣмъ дама сняла съ балюстрады свой зонтикъ и вышла съ тою же поспѣшностью, съ какою прежде сюда явилась.
   На столѣ адвокатъ нашелъ двойной луидоръ.
   Но какъ ни подстрекало господина Гелльвига любопытство, однако онъ счелъ неприличнымъ и несогласнымъ съ его профессіей бѣжать стремглавъ чрезъ смежную комнату и слѣдить за дамой на улицѣ или даже выслать для этого одного изъ своихъ писцовъ. Онъ ограничился только покачиваньемъ головою, записалъ полученную имъ золотую монету въ приходную книгу и, принявъ во вниманіе, что время скоротечно -- о чемъ напоминала ему кукушка стѣнныхъ часовъ -- перешелъ къ слѣдующему очередному дѣлу о какомъ-то гумнѣ, насчетъ котораго два крестьянина никакъ не могли поладить между собою при покупкѣ и продажѣ усадьбы.
   

ГЛАВА II.

   А въ полѣ рѣзво защебетали ужь жаворонки и деревья въ первомъ, серебристомъ цвѣту, красовались надъ приземистыми холмиками, которыми обозначался волнистый переходъ горъ въ далекую равнину.
   Несмотря на нѣсколько фабрикъ, затрачивавшихъ для своей работы много воды и дровъ, вся окрестная мѣстность разстилалась роскошной, тучной пажитью. Тамъ и сямъ заботливо взлелѣянная почва уже зеленѣла первыми всходами или желтѣла рѣповымъ цвѣтомъ, распространявшимъ вокругъ свѣжій, пріятный запахъ. Еще недавно шелъ обильный дождь и оттого вся мѣстность -- съ виднѣвшимися тамъ и сямъ колокольными шпицами, ослѣпительно бѣлыми фермами, скрытыми въ лиственной зелени усадьбами -- ласкала зрѣніе необыкновенной свѣжестью красокъ.
   Дороги были неудобны для пѣшеходовъ. Чрезъ рѣку Иллигъ, стремительно протекавшую надъ массивными голышами, былъ перекинутъ узкій, деревянный мостъ; онъ не могъ служить для проѣзда всадниковъ и экипажей, но за то по этому пути изъ Бухенрида, промежъ пастбищъ, обнесенныхъ плетнями и заборами, пролегали для пѣшехода тропинки, которыми можно было сократить извилистые повороты большой битой дороги, проходившей внизу. Солнечные лучи послѣднихъ апрѣльскихъ дней еще не проникали сюда со всею силою. Наша дама, вывѣдавъ у встрѣчныхъ дорогу эту, кратчайшую къ ближнему городку Бурхгаузену, должно быть вовсе не думала щадить свое модное платье и изящныя ботинки. Часто приходилось ей совершенно оставлять скользкую глинистую дорогу и пробираться по окраинамъ луговъ, лишь бы только не падать. Но она, повидимому, ни на что не обращала особеннаго вниманія, вся отдавшись тревожнымъ мыслямъ, яростной внутренней борьбѣ. И вотъ она неслась все далѣе и далѣе, словно легкій, безсознательный древесный листъ, гонимый по волѣ вѣтра.
   Если еще прежде въ городкѣ таинственная госты возбудма всеобщее вниманіе, хотя и не откидывала вуаля, даже когда выспрашивала нумеръ дома всѣмъ извѣстнаго адвоката,-- то теперь всякій встрѣчный, глядя на нее, широко выпучивалъ изумленные глаза, словно то было какое-то странное, совершенно необычайное явленіе. Вотъ она робко пробирается чрезъ узкій мостъ, озираясь, не слѣдитъ ли кто нибудь за нею сзади, вотъ она изчезаетъ между узкими луговыми тропинками. Чрезъ ея лѣвую руку перекинута богатая турецкая шаль, шляпка украшена длиннымъ перомъ цапли, дама держитъ шелковый зонтикъ, съ ручкою изъ слоновой кости, покрытою изящной рѣзьбою; сверху свѣтло-коричневыхъ перчатокъ надѣты массивные золотые браслеты, осыпанные дорогими камнями; роскошное шелковое платье шелеститъ при этомъ пѣшемъ вояжѣ, порою поднимается вверхъ и даже затрудняетъ шаги дамы. Понятно, что все это, вмѣстѣ взятое, заставляло каждаго сдвигать плечами. Кто привѣтствовалъ ее поклономъ -- удостоивался легкаго киванья головою. Если это былъ болѣе или менѣе пристойно одѣтый прохожій, дама вскидывала на него подозрительный, боязливый взглядъ изъ-подъ роскошныхъ карихъ рѣсницъ.
   Время подходило къ полудню. Тамъ и сямъ по дорогѣ сидѣли рабочіе, совершая свою скромную обѣденную трапезу -- здѣсь подъ едва зазеленѣвшими ивами, далѣе -- близь цвѣтущей яблони. И въ каждой, попадавпіейся ей по пути группѣ, къ каждому встрѣчному она всегда готова была обратиться съ вопросомъ: "скажите, эта дорога въ Бурхгаузенъ?" И къ ея успокоенію встрѣтившіеся по пути давали утвердительный отвѣтъ. По временамъ -- когда это допускало расположеніе холмовъ -- передъ нею выглядывалъ, точно гдѣ-то близко, и самый городокъ, отыскиваемый ею, когда прямо на него падали лучи солнца, до городка, казалось, можно было достать рукою. А между тѣмъ ей оставалось пройти еще цѣлую милю. Сегодня она уже прошла пѣшкомъ это обманчивое для глаза разстояніе, да вдобавокъ еще не кратчайшею, а большою проѣзжею дорогой, направлявшеюся по нижней мѣстности.
   Желая обойти еще непросохшую дождевую лужу, дама своротила съ дороги, опираясь на зонтикъ, но вдругъ его красивая костяная ручка сломалась и обломокъ ея остался въ рукѣ барыни. Сильно раздосадованная, она нѣсколько умѣрила торопливые шаги. "Какъ это глупо!" произнесла она вслухъ съ неудовольствіемъ, полагая, что здѣсь она совершенно одна въ полѣ.
   Но тѣмъ сильнѣе вспугнулъ ее злой смѣхъ какого-то парня, лежавшаго безпечно, въ одной рубашкѣ на плечахъ, въ придорожной травѣ. Вблизи находился уже разцвѣтавшій кустарникъ, хотя еще неотѣненный зелеными листьями. Лежавшій близь дороги человѣкъ отломилъ изъ него толстую вѣтвь и, облупливая кору, сталъ обдѣлывать себѣ трость большимъ блестящимъ ножомъ.
   -- Сударыня, сказалъ онъ со смѣхомъ,-- позвольте подарить вамъ вотъ эту палочку, ха, ха, ха!
   Та ускорила шаги. Только теперь она поняла, какому непріятному положенію подвергала себя, выбравъ эту, хотя и кратчайшую, но совершенно пустынную дорогу,-- теперь только, когда ей приходилось спускаться въ ложбины, теряя изъ виду открытую мѣстность, когда кругомъ всѣ окрестные предметы застилались передъ нею густой травою и безчисленными цвѣточными головками на высокихъ стебляхъ. Тамъ и сямъ попадались уже маленькія полѣсья, угрожавшія увеличиться въ размѣрѣ, такъ какъ теперь открытый видъ мѣстности сталъ со всѣхъ сторонъ измѣняться.
   Рѣзкій, насмѣшливый голосъ еще отдавался въ ушахъ дамы, и вдругъ она увидѣла передъ собою того парня, который позволялъ себѣ надъ нею потѣшаться.
   Онъ все еще былъ въ одной рубашкѣ, неся снятую куртку на недавно обдѣланной палкѣ. Солнце стало грѣть довольно чувствительно.
   -- А что, сударыня, видно въ Бурхгаузенѣ сегодня балъ, а? произнесъ тотъ же грубо-насмѣшливый голосъ, все еще назойливо отдававшійся въ ушахъ дамы:-- или, статься можетъ, балъ уже былъ въ Бухенридѣ, какъ скажете? А карета-то вашей милости -- куда запропастилась?...
   Если бы у этого злого насмѣшника было чуткое ухо, то онъ могъ бы слышать глубокій вздохъ спутницы. Не отвѣчая ни слова, она пустилась бѣжать, какъ бы въ сильномъ испугѣ. Ходьбою этихъ порывисто-торопливыхъ шаговъ ужъ никакъ нельзя было назвать.
   -- Вишь ты, вишь ты! Да вы ножки-то себѣ такъ вывихнете... мадамъ... мамзель, сударыня -- или какъ васъ! поддразнивалъ непрошеный спутникъ, поспѣшая за испуганной барыней. Къ немалому ужасу, она замѣтила теперь, что несмотря на ускоренную ходьбу, онъ готовился надѣть куртку: палка оставалась при этомъ свободною. Одного взгляда вверхъ было для дамы достаточно, чтобы увидѣть звѣрскую образину съ густой, рыжеватой, щетинистой бородою, ехидные, кошачьи, хотя и пугливые голубые глаза, приплюснутый носъ и узкій лобъ, уже изрытый многими морщинами. Но при всей этой наружности, непріятный спутникъ былъ, казалось, еще не старъ.
   Опять потянулось полѣсье съ густо-разросшимися внизу молодыми кустами. Съ невольнымъ трепетомъ вступила дама на узкую тропинку. Однако при этомъ внезапномъ измѣненіи мѣстности хорошо было то, что незнакомецъ нѣсколько замѣшкалъ и не успѣлъ сейчасъ же перейти черезъ межу луговины. Поэтому дама могла опередить его на нѣкоторое разстояніе. Не надолго, однако. Вскорѣ она услышала, что негодяй слѣдовалъ за нею по пятамъ. Сдѣлавъ полуоборотъ головою, дама замѣтила, что на немъ была охотничья куртка; свою терновую палку онъ то самодовольно взвѣшивалъ въ рукахъ, то махалъ ею во всѣ стороны.
   -- Эге, сударыня, да вы никакъ хорошо знаете здѣшнія мѣста! крикнулъ онъ, подойдя къ ней близко.
   Вмѣсто всякаго отвѣта дама только ускорила шаги.
   -- Да вы на меня, мадамъ, не извольте сердиться! Вреда вамъ отъ меня не будетъ никакого!.. Скорѣй бы радовались, что вотъ вамъ подвернулась такая пріятная компанія...
   Та упорно молчала.
   -- Не прикажете ли нести вашу шаль? Или пожалуйте сюда вашъ зонтикъ... въ лѣсу-то онъ не больно вамъ нуженъ!
   Дама, напротивъ, съ силою прижала къ себѣ зонтикъ. Онъ казался ей теперь оружіемъ, и нѣтъ сомнѣнія, что въ случаѣ открытаго нападенія она стала бы геройски имъ отбиваться. Непріятный спутникъ показывалъ знакомство съ принадлежностями туалета; онъ называлъ ихъ совершенно правильно и лучше понималъ ихъ назначеніе, чѣмъ это можетъ быть доступно простымъ поселянамъ, съ которыми она встрѣчалась до сихъ поръ по дорогѣ. Все это нѣсколько уменьшило ужасъ, угрожавшій дамѣ уже обморокомъ. Она собралась съ духомъ, умѣрила шаги и сухо проговорила:
   -- Благодарю васъ! Если вы идете въ Бурхгаузенъ, прошу васъ -- идите одни!
   -- Что Бурхгаузенъ!.. Я и дальше махну, сударыня! А вы, кажись, и въ самомъ дѣлѣ здѣшняя. Не знаете ли, гдѣ тутъ будетъ замокъ Вильденшвертъ?
   Дама остановилась, какъ громомъ пораженная, и не знала, что ей дѣлать, куда идти: вопросъ ли этотъ ее такъ озадачилъ или, можетъ быть, она мелькомъ увидѣла сложенный уже большой ножъ, торчавшій изъ бокового кармана ея навязчиваго спутника,-- тотъ самый ножъ, которымъ онъ прежде обстругивалъ свою терновую палку.
   -- Ахъ, канальство, да какая же у васъ, сударыня, аппетитная талія -- чудо, вскричалъ наглый незнакомецъ, обнимая и прижимая къ себѣ ея стройную фигуру. И при этомъ его дикіе огненные глаза старались разглядѣть лицо, скрытое подъ вуалемъ.
   Но дама оттолкнула его съ такою силою, что тотъ трусливо попятился назадъ, какъ прежде трусливо началъ свое любезничанье.
   -- Можетъ быть, вы и благородная, кто васъ знаетъ! дразнилъ негодяй; -- да видали и мы такихъ барынь, что уже за утреннимъ кофе надѣваютъ лайковыя перчатки и позволяютъ поцѣловать себя разокъ-другой такому бравому молодцу, какъ нашъ братъ. Вы не первая и не послѣдняя...
   -- Идите же себѣ впередъ, сказала барыня, прерывая эту нахальную болтовню,-- я и безъ васъ найду свою дорогу!
   Съ этими словами она остановилась, чтобы пропустить его мимо себя и затѣмъ идти далѣе.
   -- Нечего тутъ много разговаривать! злобно вскрикнулъ грубый селадонъ, схватывая свою спутницу за руку. При этомъ жадные глаза его увидѣли золотой браслетъ, и вдругъ раздраженіе его, повидимому, было разсѣяно другими мыслями.
   -- Только, пожалуйста, не потеряйте вонъ этого! сказалъ онъ такимъ тономъ, какъ будто между ними давно уже была рѣчь о браслетѣ.
   Между тѣмъ вдали вдругъ послышались выстрѣлы.
   -- Пифъ-пафъ! крикнулъ незнакомецъ, высвобождая руку шедшей возлѣ него дамы. И затѣмъ, отвернувшись отъ нея, онъ заговорилъ о погодѣ:-- какая вотъ настала благодать для бекасиной охоты.
   -- Хоть бы тебѣ малѣйшій вѣтерокъ! сказалъ онъ, поднимая вверхъ руку;-- подползутъ, бѣдняжки, и нисколько не замѣчаютъ охотниковъ. Да вы попригяядитесь-ка ко мнѣ хорошенько -- я тоже охотникъ.
   Послѣднія слова были произнесены какъ-то на распѣвъ.
   -- А вотъ если бы вы могли указать мнѣ по сосѣдству гдѣ нибудь мѣсто, продолжалъ онъ ласково, очевидно сдерживая себя въ границахъ, благодаря заслышаннымъ выстрѣламъ,-- то мнѣ и идти-то дальше было бы незачѣмъ. Далеко ли еще до замка Вильденшверта?
   Даму опять какъ-то покоробило. Слѣдовало бы ожидать, что выстрѣлы настолько же ободрятъ ее, насколько они внушали осторожность ея спутнику. Однако приближеніе охотниковъ было, повидимому, для нея также непріятно. Не менѣе смутилъ ее и вопросъ о замкѣ Вильденшвертъ. Въ сильномъ замѣшательствѣ она сдерживала дыханіе, прислушивалась, робко озиралась вокругъ и не отвѣчала ни слова.
   Полѣсье оставалось сзади. Мѣстность опять стала болѣе открытою. Вдали виднѣлись рабочіе. Бурхгаузенъ тоже былъ ужь недалеко. Одичавшій охотникъ, какимъ болѣе и болѣе показывалъ себя ея спутникъ, сталъ напѣвать теперь охотничьи аріи, умѣривъ однако свои буйные порывы и даже показывая видъ, какъ будто всѣ его продѣлки въ глухой лѣсистой трущобѣ были съ его стороны только шуткой. Болтая о всякой всячинѣ, онъ сообщилъ уже значительную часть изъ своей біографіи, хотя поспѣшавшая близь него женщина не остановилась со вниманіемъ ни на одномъ фактѣ этого разсказа.
   Впрочемъ, мало-по-малу до слуха ея все-таки не могло не дойти, что этотъ непрошеный товарищъ, называвшій себя Генденгефтомъ, былъ солдатомъ, потомъ гдѣ-то въ дальней провинціи состоялъ въ частной службѣ и теперь вотъ спрашивалъ въ горахъ у одного лѣсничаго, не было ли для него какого нибудь мѣста. Но такъ какъ мѣста не оказалось, то теперь онъ, Генненгефтъ, возвращался въ Бурхгаузенъ, гдѣ его поджидали "багажъ и аттестаты", какъ онъ выражался, то есть платье и охотничьи снаряды. Отслуживъ вѣрой и правдой девять лѣтъ и не получивъ никакого обезпеченья, онъ считалъ себя въ правѣ ругать всѣхъ и все, на каждомъ шагу поминая чорта. Свою спутницу онъ нѣсколько разъ просилъ о рекомендаціи и въ заключеніе прибавилъ, что вся его надежда теперь на одного знакомаго охотника Вюльфинга, бывшаго на службѣ нѣсколько миль подалѣе -- у богатаго-пребогатаго графа фонъ-Вильденшверта.
   Дама продолжала слушать безмолвно и теперь уже успокоилась, замѣтивъ, что дикій ея спутникъ былъ разсѣянъ своимъ разсказомъ. На просьбу о рекомендаціи она отвѣчала отрицательнымъ качаньемъ головы. Новые разспросы о ея имени, о цѣли этого странствованія она отклоняла лаконическими отвѣтами. Когда же охотникъ опять заговорилъ о вильденшвертскомъ замкѣ, у ней какъ-то нечаянно сорвалось съ языка признаніе, что въ замкѣ ее знали, но что тамъ не было никакого охотника, по имени Вюльфинга. Въ этомъ она могла положительно его завѣрить, и потому онъ лучше бы сдѣлалъ, еслибъ...
   -- Не безпокоился понапрасну ходить въ замокъ, что ли? подсказалъ егерь Генненгефтъ -- какъ онъ себя называлъ -- озираясь вокругъ тревожными, лукавыми глазами.
   Дама отважно кивнула головой. Тамъ и сямъ въ полѣ виднѣлись уже люди и это такъ ободрило барыню, что она стала шарить свое портмоне, очевидно, завернутое до сихъ поръ въ ея носовомъ платкѣ. Встрѣчавшіеся поселяне подтвердили, что въ Бурхгаузенъ вела прямая дорога чрезъ поля, покрытыя уже довольно замѣтными зелеными всходами, и не прерывалась лѣсами, которые оставались въ сторонѣ. Тогда дама собрала всю свою бодрость и сказала своему спутнику:
   -- Теперь я васъ буду покорнѣйше просить позволить мнѣ идти одной! Вотъ вамъ на путевыя издержки -- и прощайте!
   Съ этими словами она дала ему новенькій блестящій талеръ. Отставной охотникъ поглядѣлъ на нее съ изумленіемъ.
   Одинъ бѣглый взглядъ на открытое портмоне убѣдилъ его, что оно было биткомъ набито золотомъ и серебромъ. Если улыбку охотника и нельзя было, строго говоря, переводить словами: "эхъ ты, чтобъ тебя! Стоило вѣдь только прижать маленько въ лѣсу, и все бы было мое!" -- то, во всякомъ случаѣ, не была улыбка эта ужь и такою добродушною, какою хотѣлъ сдѣлать ее Генненгефтъ. Однако что-то похожее на пріятное изумленіе, даже на признательность обозначилось въ его ухмылявшейся физіономіи. Онъ снялъ шапку, сунулъ свой талеръ въ карманъ, постоялъ немножко -- и ретировался.
   Дама тяжело перевела дыханіе, точно съ ея груди свалилась цѣлая каменная гора. Дорога спускалась по отлогости. Дама летѣла стремглавъ, будто уносимая вихремъ.
   Скоро она могла уже выйти на большую дорогу. Конечно, и теперь можно было сократить путь, пробираясь напрямикъ чрезъ поля и луга, однако она предпочла не оставлять большого проѣзжаго тракта. Фруктовыя деревья, окаймлявшія его по обѣ стороны, стояли въ полномъ цвѣту. Еще нѣсколько часовъ тому назадъ она шла по этой же дорогѣ.
   И вотъ когда она неслась здѣсь впередъ съ быстротою стрѣлы, къ ней опять вернулся припадокъ дурноты, уже застигшій ее прежде въ комнатѣ адвоката. Ей сдѣлалось вдругъ такъ тошно, что она готова была уже броситься на траву... Пробовала было немного постоять, прислонясь къ дереву; въ другую минуту чуть не бросилась на одну изъ каменныхъ кучъ, пронумерованныхъ мѣломъ и наваленныхъ на опредѣленныхъ разстояніяхъ для починки шоссе. Острая боль чуть не заставляла ее вскрикнуть... Однако она собрала весь запасъ силъ, чтобы какъ нибудь дотащиться до городка. Пробило уже два часа на башнѣ ратуши, возвышавшейся противъ почтовой станціи, гдѣ помѣщалась также гостинница: вмѣстѣ съ этимъ боемъ дама вошла въ нумеръ гостинницы -- и здѣсь ноги подъ нею подкосились.
   Еще прежде своего визита въ Бухенридъ, она заказала здѣсь обѣдъ. Теперь, когда его подали, дама боролась съ сильною тошнотою, заставлявшею ее отталкивать отъ себя съ отвращеніемъ всѣ кушанья. Служанка поспѣшила къ ней съ лекарствами, острыми спиртами, хотѣла подать ей чаю, но она увѣрила какъ ихъ, такъ и хозяйку, что ей ровно ничего не нужно, кромѣ почтовыхъ лошадей, которыхъ она также просила для нея приготовить передъ своимъ уходомъ.
   Почта была также готова. Дама хотѣла скрыть свою тошноту, пробовала подкрѣпить себя пол-тарелкой супу, сухими фруктами, но съ непреодолимымъ отвращеніемъ отталкивала отъ себя все съѣстное. Заплативъ, что слѣдовало, щедро давъ на водку, она усѣлась, шатаясь, въ экипажъ, чтобы ѣхать по той же дорогѣ, по которой за нѣсколько часовъ предъ тѣмъ она была доставлена сюда съ ближайшей станціи. Спокойный экипажъ и діэта, повидимому, не замедлили произвести благопріятное дѣйствіе. Въ четыре часа она перемѣнила экипажъ и, начиная отсюда, приказывала закладывать для себя крытые дорожные экипажи. Небо стало заволакиваться облаками. Въ шесть часовъ она остановилась у заставы маленькаго городка Альтенберга, извѣстнаго торговлей полотномъ, и затѣмъ опять должна была пройти около двухъ верстъ пѣшкомъ. Кругомъ становилось темнѣе и темнѣе; прохладный вѣтерокъ былъ ужь довольно чувствителенъ, когда она оставила позади себя послѣднія, покрытыя рѣдкимъ полѣсьемъ, холмистыя возвышенности, отъ которыхъ равнина начинала понижаться постепенной отлогостью. Въ трактирѣ деревни даму ожидалъ графскій экипажъ съ гордымъ гербомъ. Лакей въ длинной свѣтлокоричневой ливреѣ съ металлическими пуговицами поспѣшилъ отворить передъ нею дверцы.
   -- Ваше сіятельство изволили долго замѣшкать! Мы ужь начинали безпокоиться!..
   -- Да вѣдь теперь будетъ развѣ немного больше шести часовъ, отвѣчала барыня совершенно равнодушнымъ тономъ;-- пасторша почти силою задержала меня у себя на цѣлый день.
   -- Если бы ваше сіятельство не изволили приказывать, чтобы мы оставались здѣсь, то давно бы мы сами туда поѣхали.
   -- Ничего, лошади отлично отдохнули. Ну, а теперь живо домой!
   Кучеръ, одѣтый въ такой же ливрейный сюртукъ, какой былъ на лакеѣ, приподнялъ обшитую галунами шляпу при появленіи дамы.
   Пробило девять часовъ. Когда графиня подъѣхала къ обводной стѣнѣ замка, сердитый вѣтеръ разгуливалъ между липами и вязами графскаго парка, и полуобнаженныя вѣтви деревьевъ жалобно скрипѣли и качались, выглядывая на дорогу.
   Если госпожа замка возвращалась домой одна-одинешенька и въ такую позднюю пору, если она сейчасъ же отправилась въ свою комнату и тамъ заперлась -- то все это никого не поразило. Графъ давно уже возвратился изъ охотничьей экспедиціи вмѣстѣ съ своими сподвижниками, составившими довольно оживленное общество, судя по освѣщенному, праздйичному виду замка. Если графиня предоставляла своего супруга самому себѣ и его веселой компаніи, то это ровно никому не казалось страннымъ.
   

ГЛАВА III.

   Имя графини Вильденшвертъ изъ Гедвиги было, славянизировано въ Ядвигу, и это случилось благодаря тому обстоятельству, что ея покойная мать принесла отцу значительныя имѣнія на польской границѣ. Тамъ родилась у покойницы ея единственная дочь, въ кумовья пришлось брать лицъ изъ мѣстной, по большей части, польской знати. Эти славянскіе воспріемники подарили графинѣ "на зубокъ" быструю рѣшительность и безстрашное отношеніе ко всякому житейскому авантюризму.
   Войдя въ поспѣшно освѣщенную, конфортабельную уборную, графиня Ядвига второпяхъ сняла съ себя визитное платье "и обратилась съ нѣсколькими разспросами къ своей экономкѣ, госпожѣ Деренбахъ, еще недавно поступившей на это мѣсто. Не слушая ея отвѣтовъ, графиня бросила только внимательный, пристально разыскивавшій взглядъ въ смѣжную, также освѣщенную комнату, на свой письменный столъ, желая знать, не было ли какихъ нибудь писемъ въ красивой гранитной урнѣ, стоявшей посрединѣ круглаго, застланнаго ковромъ, стола. Экономка Деренбахъ получила короткій, сухой отвѣтъ, что поѣздка ея госпожи достигла предположенной цѣли.
   -- Пасторша здорова. Наконецъ-то я заплатила ей этимъ визитомъ мой старый долгъ...
   Въ домѣ всѣ думали, что графиня возвратилась изъ горной деревушки Нейнкирхенъ, гдѣ нѣсколько лѣтъ тому назадъ вышла за-мужъ за пастора одна дѣвушка, на нѣкоторое время нашедшая прежде радушный пріютъ у родителей графини, которая теперь показывала видъ, будто ѣздила къ ней съ визитомъ.
   Въ урнѣ было найдено одно, но, какъ казалось, именно ожидаемое графиней письмо. Графу она приказала передать, что по причинѣ сильной усталости не можетъ заняться туалетомъ, чтобы явиться въ обществѣ его друзей по охотѣ. Удивленная мадамъ Деренбахъ не могла удержаться отъ замѣчанія, что графиня была выпачкана съ головы до ногъ; этотъ же безпорядокъ заставлялъ ужасаться и разводить руками горничную Доригъ. Но графиня старалась при этомъ улыбаться, говорила о восхитительномъ мѣстоположеніи пасторскаго дома и о дурной къ нему дорогѣ, увѣряла, что ей было тамъ весело и въ заключеніе всего, потребовала крѣпительный ужинъ, чаю и холодныхъ къ нему закусокъ.
   Изъ комнатъ ея супруга былъ слышенъ не только громкій, оживленный разговоръ, но также стукъ ложекъ и чоканья стакановъ. Тамъ прислуживалъ егерь Вюльфингъ вмѣстѣ съ третьимъ слугою. По озабоченному шмыганью прислуги, отчасти принадлежавшей гостямъ, замокъ Вильденшвертъ казался пышнымъ, оживленнымъ княжескимъ дворцомъ.
   Графиня оставалась въ очаровательномъ неглиже. Только теперь она является предъ нами не закутанною, а открытою со всѣхъ сторонъ и во всей своей прелести. На широкихъ, нѣжно закругленныхъ плечахъ поддерживается граціозно очерченная голова; каштановые волосы были собраны на темени большимъ, горизонтально лежащимъ узломъ; во всемъ была строгая соразмѣрность. Мраморная блѣдность и изнеможеніе сообщали всей головѣ что-то идеальное. Въ комнатѣ былъ разведенъ огонь. Жалуясь на нестерпимый жаръ во всемъ тѣлѣ, графиня отворила окно. Но скоро она почувствовала довольно сильный ознобъ, быстро захлопнула окошко и опустила еще бѣлую стору, чтобы принадлежать исключительно себѣ одной и даже не видѣть многихъ яркихъ огней, освѣщавшихъ противолежащій флигель замка.
   Сильный голодъ, на которой она ссылалась, также былъ съ ея стороны только мистификаціей.
   Когда она, второпяхъ выпивъ чашку крѣпкаго, горячаго чая, хотѣла перейти къ разрѣзанной холодной курицѣ, жаркому и яйцамъ -- все это показалось ей отвратительнымъ. Она чувствовала только потребность полнаго спокойствія и уединенія. Къ камину была придвинута удобная кушетка. Письмо еще въ первую минуту было положено въ карманъ, и графиня по временамъ ощупывала это письмо, желая знать, тонкій или толстый пакетъ былъ ей присланъ. Теперь письмо это, повидимому, сдѣлалось предметомъ всѣхъ ея помысловъ, ея исключительною заботою. Растянувшись на мягкой кушеткѣ и удобно прислонивъ голову, она поправила высвободившійся локонъ, только теперь замѣченный ею въ зеркалѣ камина. Близь рамы этого зеркала стояли два канделябра -- каждый съ тремя зажженными свѣчами. Зеркало, казалось, удвоивало число свѣчей и разливало еще болѣе яркій блескъ. Почти нетронутый ужинъ былъ убранъ со стола и графиня, удобно развалившись на кушеткѣ, вся отдалась неудержимой игрѣ фантазіи, когда сильно взволнованная кровь живо передаетъ душѣ каждое значительное, испытанное нами напряженіе нервовъ и мускуловъ, когда передъ нашими, даже закрытыми глазами снуютъ почти осязательныя видѣнія. Только теперь она связно припомнила себѣ приключенія этого тревожнаго дня. Когда же передъ нею возсталъ призракъ охотника Генненгефта (имя это она удержала въ памяти), когда ей представилось, будто лицо призрака прижалось къ ея губамъ, полуоткрывшимся въ этой мечтательной дремотѣ,-- графиня съ ужасомъ вскочила на ноги, осмотрѣлась кругомъ и видя, что все было здѣсь спокойно, что близь нея никого не было,-- подошла къ двери и заперла ее задвижкой.
   Свѣчи горѣли такъ ярко, что даже издали, лежа на кушеткѣ, можно было явственно прочитать письмо, вынутое графиней изъ картона. Письмо было изъ столицы, отъ Линды фонъ-Фернау, давнишней и самой довѣренной подруги графини.
   "Всѣ твои порученія, милая Ядвига, -- писала Линда -- будутъ выполнены акуратно. Завтра тебѣ отправляется большая картонка съ тѣми изъ твоихъ заказовъ, которые можно было достать сейчасъ же -- подъ рукою. Что нужно сначала сдѣлать -- вышлется тэбѣ нмедленно, какъ только будетъ готово. Мейеры обѣщали поторопиться. Для отдѣлки я совѣтую взять тебѣ чернаго, а не одноцвѣтнаго тюля. Если же ты хочешь, чтобъ было непремѣнно по твоему, пожалуйста, не замедли увѣдомить.
   "Все прочее, душка, о чемъ ты говоришь въ своемъ письмѣ -- открыто или намеками,-- глубоко меня опечалило, признаюсь тебѣ. Что я скромна, какъ могила, -- въ этомъ ты, конечно, можешь быть увѣрена. Отъ мужа у меня нѣтъ никакихъ тайнъ, но и ему я не проронила ни словечка о томъ, что ты пишешь, хотя ему, какъ ты знаешь, и безъ того извѣстно твое положеніе. Когда было получено твое письмо, онъ сію же минуту спросилъ: "ну что о братѣ, ничего нѣтъ, а?" Ты сама знаешь, какъ онъ живо интересуется всѣмъ, что имѣетъ отношеніе къ Отто. Напрасно ты, мой другъ, думаешь, что мужъ мой ненавидитъ Отто. Уже не говоря о томъ, что такой добрый человѣкъ никого не можетъ ненавидѣть или даже преслѣдовать,-- вѣдь Отто все-таки ему братъ, хоть бы только отъ одного отца, а не отъ матери моего мужа, скончавшейся очень рано. Но въ его чувствахъ къ Отто это не дѣлало ни малѣйшей разницы. Мужъ мой руководилъ его воспитаніемъ и -- говоря совершенную правду -- не побоялся никакихъ пожертвованій, чтобы приготовить Отто блестящую карьеру, которую Отто могъ бы сдѣлать еще и теперь, если бы съ большимъ постоянствомъ захотѣлъ развить свои богатыя природныя способности. Мой Генрихъ нисколько не виноватъ въ томъ, что Отто, хватаясь то за то, то за другое, сдѣлался наконецъ посмѣшищемъ людей. Мужъ мой взялъ его изъ кадетскаго корпуса вовсе не для того, чтобы помѣшать ему сдѣлаться порядочнымъ офицеромъ. Напротивъ, для болѣе всесторонняго развитія, Отто долженъ былъ сначала путешествовать. А послѣ того онъ могъ съ большимъ успѣхомъ начать свою служебную карьеру. Что же вышло?.. Когда уже нельзя было болѣе откладывать поступленія на службу, онъ служитъ два года и чуть добравшись до чина лейтенанта переходитъ въ дипломатическую службу, для которой у него не было никакихъ необходимыхъ условій;-- ни древней аристократической породы, ни денегъ, ни привычки къ повиновенію, къ слѣпой дисциплинѣ. Такъ, по крайней мѣрѣ, говоритъ Генрихъ. И вотъ нашъ Отто бросаетъ и это поприще, такъ что, думая о немъ, всегда задашься вопросомъ: "ну, что-то будетъ дальше"? Еще недавно мой Генрихъ, въ справедливой досадѣ на Отто, сказалъ: "онъ будетъ дрессировать лошадей, конкурировать на скачкахъ и жить насчетъ изломанныхъ реберъ своихъ жокеевъ.
   "Знаю, душка, Ядвига, что я разсказываю тебѣ весьма непріятныя вещи, потому что ты его... нѣтъ, не напишу я этого рокового слова, которое ты, къ моему ужасу, произносишь такъ смѣло и болѣе десяти разъ повторяешь въ твоемъ послѣднемъ письмѣ!.. Умоляю тебя, милая моя, добрая моя, борись съ этою ужасною фантазіей, которою ты всѣхъ насъ приводишь въ отчаянье. О томъ, что тебѣ хочется развестись съ Бернгардомъ -- ты сама уже писала къ Генриху, прося у него совѣта, какъ тебѣ поступить въ этомъ случаѣ. Ради кого ты хочешь сдѣлать этотъ ужасный шагъ -- Генрихъ еще не знаетъ, по крайней мѣрѣ, показываетъ видъ, будто не знаетъ; но онъ отгадываетъ все чутьемъ и глубоко скорбитъ при мысли, что мы какъ будто помогали сдѣлать твоего мужа несчастнымъ! Мужъ мой говоритъ, что Бернгардъ въ брачномъ договорѣ, заключенномъ съ твоимъ отцомъ, имѣлъ глупость отказаться отъ твоего состоянія, если бы ты умерла бездѣтною, и даже -- какъ увѣряетъ Генрихъ -- въ случаѣ развода, произошелъ ли онъ по твоей или по его винѣ. Видишь ли, какъ велика была любовь Бернгарда къ тебѣ, какъ сильно было желаніе этого гордаго человѣка сломить всѣ препятствія къ браку и даже съ какою деликатностью онъ успокоилъ опасенія твоихъ родителей, полагавшихъ, можетъ быть, что онъ добивается только твоего богатаго приданаго!..
   "Да и какое же право ты имѣешь сдѣлать Бернгарда безгранично несчастнымъ, покрыть его позоромъ передъ цѣлымъ свѣтомъ?..
   "Вмѣстѣ съ рукой ты принесла ему огромное состояніе и вы зажили на большую ногу, какъ прилично имени древняго, знаменитаго графскаго рода, хотя и утратившаго свой прежній блескъ. Говоря откровенно, я знаю твоего мужа слишкомъ мало, чтобы судить, съумѣетъ ли онъ довольствоваться тою законною частью твоего состоянія, которая будетъ ему назначена въ случаѣ разрыва между вами. Конечно, онъ не будетъ имѣть тогда возможности такъ страстно предаваться охотѣ, новымъ постройкамъ, собранію коллекцій и другимъ своимъ любимымъ прихотямъ. Смотри снисходительно на эти прихоти, дитя мое! Старайся примириться съ его характеромъ -- вѣдь ты предъ божьимъ алтаремъ клялась ему въ вѣрности и супружескомъ повиновеніи! Я не могу тебѣ, для примѣра, указывать на мою собственную супружескую долю: я -- счастливѣйшая жена и мать въ цѣломъ свѣтѣ и, обладая полной любовью моего Генриха, могла бы даже обойтись безъ дѣтей, составляющихъ мою радость и блаженство. Но я знаю также, что есть много женщинъ, которымъ судьба не дала счастья въ бракѣ и которыя, однако, все-таки примиряются съ своимъ положеніемъ. Не скажу, конечно, чтобы любовь -- это великое чувство, облагораживающее и согрѣвающее цѣлаго человѣка -- была такая вещь, безъ которой такъ или иначе можно привыкнуть обходиться. Но эта "безъимянная истома", которою ты характеризуешь состояніе твоей души, эта потребность твоего сердца найти исходъ только въ высшихъ радостяхъ любви -- дѣйствительно ли чисты такіе помыслы, свободны ли они отъ некрасиваго, земного, грѣшнаго эгоизма?... Я легко могу узнать несчастныхъ, но честно мыслящихъ женщинъ -- я встрѣчаюсь съ ними такъ часто! Знаю я также и несчастныхъ мужей, обманувшихся въ своемъ выборѣ. Но почти всѣ они мирятся съ своей судьбою и даже находятъ средства превозмочь самихъ себя и, взамѣнъ восторговъ въ любви, доставлять себѣ другія утѣшенія и радости. Одного утѣшаетъ строгое исполненіе своего служебнаго долга, другого -- удовлетворенное честолюбіе или счастливо нажитый капиталъ, третій находитъ вознагражденіе въ болѣе возвышенныхъ стремленіяхъ -- въ сознаніи, что онъ заслужилъ признательность многихъ бѣдныхъ людей, въ пожертвованіяхъ для общеполезныхъ цѣлей. Кому приходилось отирать слезы нищеты или облегчать страданія недужныхъ, -- тотъ немного говоритъ о своихъ собственныхъ невзгодахъ, о слезахъ, съ которыми онъ похоронилъ счастіе своей жизни. Искуства; сокровища образованія также доставляютъ людямъ очень часто большое утѣшеніе. Вотъ, напримѣръ, рядомъ съ нами живетъ какая-то сосѣдка -- страстная любительница музыки: бренчитъ себѣ цѣлый божій день... Генриха это страшно сердитъ. Но я часто говорю ему: да пусть себѣ играетъ, бѣдненькая! Ты посмотри, какого несноснаго мужа послала ей судьба!... Вотъ, кажется, ужь какъ богатъ,-- а молоденькой женѣ его нѣтъ счастья: дѣлать не
   чего, она вотъ то рисуетъ, то играетъ изо дня въ день... Ты пишешь также, душка Ядвига, о какомъ-то магнетическомъ трепетѣ и говоришь, что его никогда не вызывалъ въ тебѣ твой мужъ, тогда какъ, напротивъ, къ моему beau frère ты, будто бы, никогда не могла приближаться безъ какой-то непостижимой дрожи, безъ особеннаго чувства, которому ты не можешь прибрать и названія. Не помню, дитя мое, гдѣ это мнѣ случилось читать недавно, что мы должны остерегаться этихъ "безъимянныхъ" ощущеній! Всякое дѣйствительно хорошее человѣческое чувство должно имѣть свое честное названіе. Мы должны съ совершенной ясностью и отчетливостью сознавать, что именно мы чувствуемъ, а иначе рискуемъ бродить межь блуждающихъ огней. Какихъ прочныхъ заблужденій стоили эти безъимянныя галлюцинаціи въ религіи! Точно также и въ любви необходимо знать, почему мы любимъ. Тутъ нужно знать, что мы именно любимъ человѣка за его характеръ, извѣданную честность, за его геройское стремленіе къ своей собственной жизненной цѣли и въ благу близкихъ къ нему людей -- однимъ словомъ, человѣка, умѣющаго любить ближняго добрымъ и честнымъ сердцемъ.
   "Но имѣешь ли ты эту увѣренность относительно Отто?.. Не хочу бросать камнемъ въ моего родственника. Но спроси, что говорятъ о немъ люди! Попробуй узнать сама, кто захочетъ дать о немъ какую бы то ни было ясную и, въ глазахъ всякаго, добропорядочную рекомендацію...
   "Вѣрю, мой другъ, Ядвига, ты хотѣла бороться сама съ собою! Весь прошлый зимній сезонъ не могъ развеселить тебя. Единственною радостью для тебя на мясляной было -- ѣздить въ театръ съ Отто, встрѣчаться съ нимъ на концертахъ и въ театрахъ или даже танцовать съ нимъ. И однако ты все это оставила съ твердымъ намѣреніемъ возвратиться къ своему долгу. И на тебя находили минуты, когда ты отдавала справедливость заботливости о тебѣ Бернгарда и между прочимъ хвалила его за то, что онъ въ извѣстной степени не стѣснялъ твоей свободы. Онъ съ большимъ усердіемъ приготовилъ къ твоему пріѣзду комнаты въ Hôtel-Garni и затѣмъ уже обратился къ своимъ любимымъ занятіямъ. Послѣ того, какъ ты такъ неудачно составила программу твоего перваго зимняго сезона въ столицѣ, мужъ твой самъ принялъ на себя эту задачу для второй зимы, выучилъ тебя правильно распоряжаться временемъ, распредѣлять визиты; мой мужъ счелъ бы себя счастливымъ, если бы ко многимъ своимъ хорошимъ качествамъ, которыя я въ немъ цѣню, присоединялъ любовь въ порядку, такъ какъ въ этомъ отношеніи онъ, по его собственнымъ словамъ, долженъ краснѣть передъ моимъ практическимъ смысломъ. Почему бы тебѣ не оставаться твердо при своемъ намѣреніи и не вырвать съ корнемъ изъ своего сердца несчастную страсть въ Отто? Отчего ты не хочешь твердыми, рѣшительными шагами идти далѣе по пути добрыхъ намѣреній, зачѣмъ тебя такъ тяготитъ обѣщаніе Отто никогда не писать къ тебѣ? Теперь ты хочешь ему вернуть назадъ данное имъ слово! О, вспомни, какихъ мучительныхъ тревогъ будетъ стоить тебѣ эта переписка, когда ты съ жадностью будешь хватать эти роковыя письма, трусливо озираясь вокругъ, и когда ихъ будетъ вручать тебѣ, можетъ быть, самъ мужъ съ словами: "прочти-ка, что тамъ пишетъ тебѣ Отто Фернау?" Вѣдь это будетъ для тебя все равно, что ножъ въ сердце -- вся кровь бросится въ лицо... Если же ты будешь просить Отто писать измѣненнымъ почеркомъ или подъ ложными адресами, и сдѣлаешься чрезъ это рабою соумышленника, даже будешь зависѣть отъ скромности прислуги -- неправда ли, какое это будетъ пріятное положеніе! Нѣтъ, душка, не дѣлай ты этого или, по крайней мѣрѣ, не требуй, чтобы я взяла на себя роль. посредницы и содѣйствовала этой несчастной интригѣ. Напрасно ты, мой другъ, стараешься всячески упросить меня, даже заклинать всѣми правами и обязанностями дружбы, чтобы я сдѣлалась для тебя закулисной пособницей и запечатывала вмѣстѣ съ моими въ тебѣ письмами также письма Отто въ вашъ замокъ. На все это я должна отвѣчать рѣшительнымъ отказомъ. Да притомъ Отто совсѣмъ у насъ не бываетъ. Хотя ты увѣряешь съ такою настойчивостью, будто Отто помираетъ съ тоски по. тебѣ, мнѣ, однако, весьма жаль, что я не имѣю подъ руками никакихъ источниковъ, чтобы подтвердить или опровергнуть это извѣстіе. Слышала только, что онъ страстно занятъ лошадьми, посѣщаетъ Jockey Club и спѣшитъ оправдать на дѣлѣ пророчество моего мужа.
   "Прости меня, милая моя, если въ этихъ строкахъ я не сказала тебѣ ничего пріятнаго. Но именно потому, что я тебя горячо люблю, мнѣ и не хочется льстить твоей слабости. О, если бы ты могла надѣяться быть матерью!.. Какъ бы это могло повести къ вашему примиренію! Прощай, моя добрая, дорогая сестра! Пиши во мнѣ какъ можно скорѣе, но сожги это письмо со всѣмъ, что имѣетъ отношеніе въ этой несчастной исторіи! Умоляю тебя -- брось сію же минуту эти строки въ огонь!.. Не забудь же, пожалуйста! Вѣчно любящая тебя и преданная всею душой Линда".
   Эта просьба насчетъ сожженія письма была ненужна.
   Въ каминѣ пылающіе угли еще не успѣли погаснуть.
   Всѣ эти мудрые совѣты внушали графинѣ, повидимому, глубочайшее презрѣніе,-- и письмо подруги въ первую же минуту лежало на раскаленной рѣшеткѣ, вспыхнуло пламенемъ и разсыпалось мелкимъ пепломъ. Графиня схватила даже раздувальный мѣхъ, покрытый позолотой и китайской живописью, -- и стала еще болѣе ускорять работу пламени, уничтожившаго въ одну секунду эту апологію тѣхъ воззрѣній, съ которыми графиня была намѣрена разойтись такъ отважно.
   Другая, на ея мѣстѣ, пожалуй, стала бы обвинять подругу въ холодномъ, безучастномъ эгоизмѣ, въ ревнивомъ желаніи приберечь для себя сердце хорошенькаго, молодого зятя, и на совѣтъ бороться съ непреодолимымъ чувствомъ разразилась бы дикимъ хохотомъ, потомъ принялась бы мѣрять комнату взадъ и впередъ, бросилась бы на кушетку и погрузилась бы въ цѣлый омутъ мысленныхъ комбинацій или нашла бы какой нибудь одинъ прямой путь въ положительной развязкѣ, какъ казалось, уже почти имѣвшейся въ виду въ настоящемъ случаѣ. Но графиня Ядвига старалась удалить отъ себя всѣ мучительныя мысли. Она стала прислушиваться къ разъѣзду гостей своего мужа -- къ ихъ громкому смѣху, прощаніямъ, розыскамъ дождевыхъ зонтиковъ, вызовамъ кучеровъ и лакеевъ, посреди бѣшенаго собачьяго лая. До сихъ порѣ она не полюбопытствовала узнать, кто да кто именно были эти гости.
   Теперь она объ этомъ сама сожалѣла. Тонъ прощанья принялъ вдругъ довольно оригинальный характеръ и перешелъ въ какой-то споръ, въ очень энергическую перебранку. Громче всего раздавался яростный голосъ ея мужа.
   -- Постой, негодяй! кричалъ этотъ голосъ:-- ты что это вздумалъ, потѣшаться надъ нами, а? Постой-ка...
   И все опять стихло. Только вокругъ замка завывала непогодь, и дождь съ неровными остановками стучалъ въ высокія окна. Сточныя трубы низвергали съ крышъ шумящіе водопады на мощеный дворъ замка.
   Графиня старалась отгадать, кто изъ слугъ могъ вызвать эту вспышку негодованія.
   Потомъ, казалось, опять послѣдовали возраженія. По крайней мѣрѣ такъ надо было заключить по новому взрыву графской ярости.
   -- Что такое, служить не хочешь, а? Служить не хочешь?! Я тебя, подлецъ ты эдакій, не отпущу, пока самъ не пожелаю, пока самъ не выгоню... Небось, уймешься у меня!.. Вотъ также, какъ не выпущу тебя изъ подъ колѣна, пока не будетъ на то моей милости...
   Еще никогда графиня не думала, чтобы графъ былъ способенъ приходить въ такое сильное раздраженіе. Она знала его упрямый характеръ, боялась ему противорѣчить, но никогда еще не видала, чтобы онъ, въ порывѣ досады, давалъ волю своимъ кулакамъ! Это ее нешутя встревожило. Если, какъ надо было догадываться, виною всей тревоги былъ егерь Вюльфингъ, имѣвшій обыкновеніе класть на столъ свой охотничій ножъ, когда помогалъ прислуживать,-- то исторія эта могла окончиться весьма скверно. Правда, чьи-то незнакомые графинѣ голоса всячески старались прекратить эту сцену, происшедшую въ корридорѣ передняго фасада зданія, возлѣ большой пріемной залы. Отворенныя настежь двери большого балкона, находившагося въ этой залѣ, позволяли графинѣ разслышать каждое слово, кромѣ возраженій слуги, повидимому, заключавшихся только въ мимикѣ.
   Графиня опять отворила дверь своей комнаты, вышла въ переднюю, потомъ въ корридоръ, проходившій кругомъ по всему зданію.
   На небольшой лѣстницѣ, которая вела въ кухню и другія хозяйственныя отдѣленія дома, графиня застала всю прочую домашнюю челядь обоихъ половъ, сбѣгавшуюся впопыхахъ; всѣ съ трепетомъ прислушивались къ шуму, дѣвушки пронзительно взвизгивали, госпожѣ Деренбахъ угрожалъ обморокъ, такъ какъ въ это самое мгновеніе поднялась какая-то возня -- точно сердитая свалка или кулачная расправа, сопровождаемая бѣшенымъ крикомъ графа.
   -- А вотъ погоди-ка, я тебѣ, канальѣ, покажу, что ты не вылѣзешь изъ-подъ моей ноги!.. Должно быть, графъ повалилъ своего противника на землю.
   И въ тоже время одинъ изъ слугъ выбѣжалъ съ огромнымъ охотничьимъ ножемъ на широкомъ тяжеломъ ремнѣ, очевидно, для того, чтобъ припрятать опасное оружіе.
   -- Это Вюльфингъ! поясняли графинѣ присутствующіе, въ смертельномъ испугѣ.
   Не прошло, можетъ быть, и одной секунды -- вдругъ выбѣгаетъ егерь въ изорванномъ ливрейномъ сюртукѣ, весь выпачканный, съ растрепанными волосами, страшно блѣдный и словно помѣшанный, -- насколько все это можно было различить въ сумрачномъ полусвѣтѣ. Сначала онъ быстро пустился бѣжать по корридору, очевидно, стараясь нагнать слугу съ большимъ ножомъ, потомъ, весь шатаясь, прислонился въ стѣнѣ, сталъ ощупывать всѣ предметы вокругъ себя, какъ бы отыскивая дверь, и затѣмъ опять остановился, точно собираясь вернуться назадъ. Но вдругъ, какъ подстрѣленный звѣрь, бросился онъ къ маленькой лѣстницѣ, гдѣ вся столпившаяся дворня разсыпалась въ стороны, кто куда могъ. Графиня также поспѣшила уйти. Увидя ее, охотникъ вскричалъ съ безсмысленнымъ хохотомъ:
   -- Побилъ!... повалилъ на землю!... Меня топтать... ног.... Но слова остановились у него въ горлѣ.
   Графиня опять собралась съ духомъ. Она увернулась только отъ перваго столкновенія съ разсвирѣпѣвшимъ охотникомъ, и теперь весь прочій персоналъ прислуги долженъ былъ почти силою помѣшать, чтобы она не заграждала дороги Вюльфингу, ломившемуся впередъ со всѣмъ слѣпымъ остервѣненіемъ дикаго звѣря.
   Возвратившись къ себѣ въ комнату съ сильной дрожью во всемъ тѣлѣ, графиня узнала содержаніе всего скандала отъ госпожи Деренбахъ, которая, сама не успѣвъ очнуться отъ переполоха, говорила въ очень безсвязныхъ словахъ; но послѣ нея гораздо толковѣе передавали исторію эту горничная, потомъ поваръ и садовникъ, послѣдовавшіе за женщинами. Дѣло было въ томъ, что Вюльфингъ уже цѣлый вечеръ держалъ себя словно какой угорѣлый. Получивъ откуда-то письмо, онъ то и дѣло, что ругался, топалъ ногами и бормоталъ сквозь зубы. Прислуживалъ онъ безъ всякаго вниманія: вывернулъ, напримѣръ, блюдо съ кушаньемъ прямо на платье графа. Это не только его не пристыдило, но даже на выговоръ графа онъ сталъ бормотать подъ носъ какія-то дерзости. Потомъ, когда гости стали прощаться, онъ перепуталъ плащи и шинели; наконецъ теперь, когда два господина должны были заночевать въ замкѣ, и графъ приказывалъ этому егерю хорошенько имъ прислуживать, подать огня въ назначенныя для нихъ комнаты -- Вюльфингъ пробормоталъ что-то съ досадой -- что именно, на этотъ счетъ показанія были несходны.
   При этомъ случаѣ графиня узнала также, кто именно былъ въ гостяхъ у ея мужа. Два господина, желавшіе здѣсь заночевать, были: одинъ изъ нихъ -- сынъ медицинскаго совѣтника Штаудтнера изъ Висбаха, одного изъ ближнихъ городовъ, другой былъ какое-то духовное лицо, имени котораго никто не могъ сказать. Ихъ обоихъ графъ привезъ, будто бы, изъ своей охотничьей экспедиціи. Къ этому повѣствованію о какой-то за достовѣрно неизвѣстной дерзости Вюльфинга, такъ сильно разсердившей графа, постоянно приплетался почему-то содержатель трактира подъ вывѣской "Большого Котла", на такъ называемомъ Лѣсномъ-Поворотѣ. Находясь посреди лѣса, заведеніе это пользовалось тѣмъ не менѣе хорошей репутаціей между охотившеюся аристократіей и служило сборнымъ мѣстомъ для гастрономовъ изъ окрестной знати и высшей буржуазіи. Поэтому графиня полагала, что одинъ изъ остававшихся ночевать въ замкѣ былъ зять трактирщика -- молодой духовный, по имени Нессельборнъ. Вѣроятно, графъ хотѣлъ показать имъ обоимъ свои коллекціи, такъ какъ это удобнѣе было сдѣлать при дневномъ свѣтѣ. Всѣ показанія были вообще сходны въ томъ, что дерзкій Вюльфингъ сказалъ, будто бы, въ пику этимъ буржуазнымъ гостямъ: "не велики господа, и сами себѣ прислужатъ". Это или нѣчто подобное было намекомъ на содержателя трактира.
   Разумѣется, по мнѣнію всѣхъ, сообщавшихъ эту реляцію, Вюльфингъ былъ кругомъ виноватъ. Только горничная Даригъ, должно быть, хорошо знала, что сіятельные супруги жили не совсѣмъ въ ладахъ, или, быть можетъ, она руководилась какими нибудь особенными соображеніями, чтобы позволить себѣ ввернуть замѣчаніе, что она "не могла также понять, что сталось съ графомъ", послѣ чего дѣвушка ушла, навѣрное желая посмотрѣть, куда дѣвался красивый, стройный, молодцоватый охотникъ.
   Все опять стихло. Послѣ карнавала, проведеннаго въ столицѣ, графиня Ядвига жаловалась на болѣзнь или, по крайней мѣрѣ, на сильное разстройство, и потому спала одна въ занимаемомъ ею флигелѣ. Ей, пожалуй, и очень бы хотѣлось отправиться на половину графа и попросить его успокоиться.... Но она превозмогла въ себѣ этотъ порывъ участія.... За воротами по прожнему бушевала буря. Ставни и неплотно приставленныя маркизы хлопали и стучали у оконъ; на башенныхъ вышкахъ крыши скрипѣли флюгера. Огни въ комнатахъ и корридорахъ были погашены. Графиня Ядвига отдалась покою тѣмъ охотнѣе, что нынѣшній случай ужаснулъ ее новыми, до сихъ поръ какъ будто дремавшими сторонами въ характерѣ мужа, и нагналъ цѣлый рой новыхъ тревожныхъ мыслей; съ другой стороны Вюльфингъ напомнилъ ей недавняго спутника, который могъ явиться въ замокъ Вильденшвертъ и открыть всѣмъ, что она и не думала быть въ домѣ нейнкирхенскаго пастора.
   

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

   На слѣдующій день, еще съ ранняго утра, всѣ въ замкѣ узнали, что егерь Вюльфингъ, отколоченный графомъ, -- и но мнѣнію нѣкоторыхъ, совершенно по дѣломъ -- вдругъ изчезъ изъ дома, точно въ воду канулъ. Платье свое и лично ему принадлежавшее оружіе онъ, однако, не захватилъ съ собою, изъ чего можно было заключить, что онъ скоро вернется назадъ.
   Графиня и безъ того побаивалась, что вотъ-вотъ ея вчерашній непрошенный спутникъ пожалуетъ въ замокъ; когда она кушала одна утренній кофе въ своей комнатѣ, графъ прислалъ ей записочку, въ которой извинялся передъ женою во вчерашнемъ скандалѣ и извѣщалъ, что у него гостили докторъ Штаудтнеръ и пасторъ Нессельборнъ; подъ вліяніемъ своихъ опасеній, графиня поручила передать теперь мужу, чтобы онъ ни минуты не держалъ у себя долѣе Вюльфинга и уже теперь считалъ его службу оконченною.
   Впрочемъ голова ея была всецѣло занята недавней бесѣдою съ адвокатомъ. Утомленная вчерашнею, почти тайкомъ предпринятой экскурсіей, она не слышала, о чемъ ее спрашивали или давала отвѣты, когда вокругъ нея была нѣмая тишина. Всѣ хлопоты о приличномъ обѣдѣ для гостей она предоставила госпожѣ Деренбахъ. Въ одномъ изъ гостей графиня припоминала себѣ молодого врача, сына медицинскаго совѣтника, иногда навѣдывавшагося лично узнать о ея здоровьѣ. Насчетъ дочери трактирщика графиня знала только, что на этой дѣвушкѣ женился молодой кандидатъ -- прежній университетскій товарищъ здѣшней знатной молодежи, однихъ съ ними лѣтъ. Это наводило графиню на мысль, что мужъ ея воспользовался случаемъ, чтобы прихвастнуть своими коллекціями монетъ, древностей, оружія, старопечатныхъ книгъ,-- такъ какъ все это были любимыя затѣи графа, которымъ жена его симпатизировала очень мало.
   Но вдругъ она заслышала его голосъ:
   -- А что, Ядвига, можно?... раздалось позади непретворенной двери, въ которую графъ все-таки не осмѣливался войдти сразу. Онъ ждалъ, пока ему отворитъ сама супруга, а уже послѣ того, съ робкой улыбкой, пожелалъ ей "добраго утра".
   Графъ былъ въ утреннемъ халатѣ. Этакая маленькая, но плотная, мужественная фигурка. Черты его лица не имѣли въ себѣ ничего непривлекательнаго, только были, можетъ быть, обозначены слишкомъ рѣзко. Носъ былъ загнутъ ястребинымъ изгибомъ. Свѣтлые, искрившіеся глаза оттѣнялись густо-нависшими, черными бровями, однако концы этихъ бровей, доходившіе до висковъ, никогда не опускались внизъ, по вздергивались кверху, что служитъ примѣтою живого, неугомоннаго, часто сварливаго характера, тогда какъ, наоборотъ, у кроткихъ, податливыхъ людей брови спускаются надъ глазомъ, принимая мягко-округленное очертаніе, сходное съ нотнымъ знакомъ легато. Морщины уже довольно замѣтно избороздили лобъ, и цвѣтъ лица былъ желтоватый. По временамъ случайная, довольно пріятная и задушевно-располагающая улыбка облажала ослѣпительно-бѣлые и въ полномъ комплектѣ сохранившіеся зубы, показывавшіеся наружу, быть можетъ, ужь черезчуръ замѣтно,-- "словно у хищнаго звѣря", какъ писала графиня своей подругѣ. Далѣе у графа были длинныя, бѣлыя, исхудалыя руки и твердая, рѣшительная поступь, хотя въ эту минуту стукъ его шаговъ, разумѣется, долженъ былъ заглушаться желтыми, сафьяновыми туфлями. Подъ синимъ, узорчатымъ халатомъ, подбитымъ желтой шелковой подкладкой, былъ уже оконченъ и надѣтъ полный туалетъ графа. Копаться долго онъ не любилъ и, съ другой стороны, женское общество всегда составляло для него нѣкоторую потребность.
   -- Не смѣю ли я надѣяться представить тебѣ моихъ гостей, напримѣръ, за завтракомъ? спросилъ онъ съ нерѣшительной улыбкою.
   -- Ты, кажется, вчера былъ что-то очень сердитъ? замѣтила та увертливо.
   -- Да взбѣсилъ этотъ негодяй Вюльфингъ... Парень-то онъ, кажется, ничего себѣ. Такъ, вѣрно приключилось что нибудь не понутру... Ничего, будетъ онъ у меня шелковый...
   -- Предоставь, пожалуйста, другимъ подобныя укротительныя попытки. Ужь кто съизнова принимается муштровать свою прислугу, врядъ ли будетъ имѣть успѣхъ...
   -- Совершенно напротивъ, -- эти вымуштрованныя натуры впослѣдствіи дѣлаются настоящимъ кладомъ... Такъ какъ же, могу ли я разсчитывать на твое появленіе за завтракомъ.
   -- Скажите, пожалуйста! Чтобъ я сдѣлала мою залу какимъ-то заведеніемъ для дрессировки людей!... ввернула графиня, взбѣшенная противорѣчіемъ и возвращаясь къ прежнему предмету.
   -- Да, мой другъ, я бы представилъ тебѣ двухъ молодыхъ ученыхъ -- сына нашего врача и одного духовнаго, продолжалъ графъ, развивая свою собственную мысль и совершенно пропуская мимо ушей замѣчаніе жены.
   -- Всѣ нервы мои измучены!.. Прислуга должна быть или безукоризненно хороша, или же никуда негодиться. Всевозможныя исправленія негодяевъ лучше было бы предоставить попечительнымъ общ...
   -- Пастора зовутъ Нессельборномъ,-- тотъ самый, что женился на дочери трактирщика... тамъ... на Лѣсномъ-Поворотѣ. Я пригласилъ и жену его: она гоститъ теперь у своихъ родителей и сегодня явится за супругомъ, такъ какъ дурная погода помѣшала ему еще вчера вернуться на Лѣсной-Поворотъ. Наивность этой молоденькой барыньки, право, заставила бы тебя расхохотаться...
   -- Да, какже, до смѣху мнѣ теперь...
   Ядвига упорно держалась своей идеи, графъ толковалъ о своемъ. И такъ было между ними постоянно. Ядвига говорила о Парижѣ, графъ, въ то же время, о Лондонѣ. Сойтись между собою они, понятно, не могли. Каждый шелъ своею дорогой и упрямо оставался при споемъ. Ядвига никогда не показывала особенной уступчивости: развѣ ужь ограничивалась просто молчаніемъ. Онъ тоже. Оба они -- натуры капризной, настойчивой иниціативы. Два такіе милые характера можно сравнить съ двумя, наскочившими другъ на друга локомотивами: одинъ непремѣнно долженъ разлетѣться въ дребезги, а можетъ быть и оба.
   Впрочемъ, въ характерѣ графа Бернгарда фонъ-Вильденшверта было одно очень хорошее качество: онъ немедленно прекращалъ всякую неудачную попытку поладить съ женою и, признавъ ея мнѣнія и объясненія вполнѣ резонными, невозмутимо ретировался съ своими, ни на іоту не измѣнившимися взглядами. Такъ и теперь: чуть только Ядвига стала жаловаться, что послѣ вчерашняго вояжа она была разстроена и потому не можетъ явиться къ гостямъ, въ качествѣ любезной хозяйки,-- графъ сейчасъ же удалился изъ комнаты, сказавъ на прощанье съ самой нѣжной, заискивающей усмѣшкой:
   -- Да, такъ мы ждемъ тебя къ столу! Ахъ, да, бишь, ты получила письмо отъ Линды Фернау?.. Ну, что, все ли тамъ у нихъ благополучно?
   Особенный, значительный тонъ этого вопроса былъ слышенъ уже за дверью.
   Такъ вотъ каковъ былъ человѣкъ, отъ котораго графиня, ослѣпленная безумною и прежде еще никогда неиспытанною страстью, хотѣла отдѣлаться во что бы то ни стало.
   Ей было бы теперь гораздо пріятнѣе, если бы онъ противорѣчилъ ей на каждомъ шагу. Но эти упрямыя "претензіи на правоту", эта "снисходительность къ людямъ, нераздѣлявшимъ его здраваго образа мыслей", выводили графиню изъ терпѣнія. Теперь онъ убрался отсюда безъ всякихъ объясненій и даже не выжидая отвѣта на свой послѣдній запросъ.
   Едва ли можно объяснять этотъ внезапный уходъ графа полнѣйшей холодностью. Онъ зналъ, конечно, что графиня не могла такъ скоро разстаться съ своими идеями насчетъ исправленія прислуги и обратить вниманіе на его просьбу. Поэтому графъ ограничился только эфектомъ, заключавшемся въ томъ, что онъ, графъ, самъ лично явился въ комнату жены, освѣдомился о ея здоровьѣ и просилъ почтить его гостей своимъ присутствіемъ въ ихъ обществѣ. Въ этомъ графъ находилъ нѣкотораго рода удовольствіе. Но Ядвига глубоко страдала отъ этого моральнаго торжества ея мужа, она не хотѣла признать за графомъ права быть благоразумнѣе ея самой. Дѣло извѣстное: тамъ, гдѣ полная магнетическая сила любви не правитъ сердцами, не согрѣваетъ ихъ и не побуждаетъ къ гармоническому взаимному отношенію, бракъ является невыносимымъ стѣсненіемъ нашей личной свободы.
   Графъ Бернгардъ завтракалъ одинъ съ своими гостями. Погода нисколько не дѣлалась лучше. Правда, дождь пересталъ, но зато было очень холодно. Вѣтеръ качалъ деревья парка, прилегавшаго въ нѣкоторыхъ мѣстахъ очень близко къ замку. Оставаться въ комнатѣ было гораздо пріятнѣе. И притомъ графъ умѣлъ занять своихъ неглупыхъ гостей. Располагая большимъ запасомъ свѣденій, онъ долго служилъ по администраціи, но потомъ вышелъ въ отставку, чтобы получить руку богатой невѣсты -- фрейленъ фонъ-Вольмероде. Согласіе-то онъ получилъ довольно скоро, но дѣло въ томъ, что вмѣстѣ съ нимъ выговаривались нѣкоторыя, не совсѣмъ пріятныя условія. Финансовые его ресурсы были весьма плохи. Теперь же въ нихъ у него не было недостатка. Онъ употреблялъ ихъ на разныя постройки, всякаго рода нововведенія, на улучшеніе своихъ родовыхъ имѣній, обремененныхъ долгами. Все это сопровождалось нѣкоторыми, недешево стоившими прихотями, каково собраніе рѣдкихъ монетъ и древностей. За булаву или койку новозеландскаго дикаря онъ платилъ дороже, чѣмъ сколько стоила бы двустволка или какой нибудь новенькій пологъ во вкусѣ Помпадуръ.
   На сумму, которую онъ тратилъ для пріобрѣтенія стариннаго татарскаго сѣдлц или пары шпоръ, принадлежавшихъ какому нибудь историческому лицу, онъ могъ бы украсить свою конюшню лишнею лошадью. Вся эта коллекція помѣщалась въ новой пристройкѣ къ замку въ стилѣ рококо, нелишенной вкуса. Двумъ флигелямъ, обращеннымъ фасадомъ наружу, соотвѣтствовали два другіе небольшіе флигеля, обращенные во дворъ, садъ и паркъ. Въ правомъ находился лѣтній залъ съ зимнимъ садомъ и теплицею, а въ лѣвомъ -- настоящій маленькій музей. У графа была также отборная библіотека, подновляемая по всѣмъ отраслямъ литературы, особенно по экономической и этнографической.
   Ядвига не имѣла ни малѣйшаго сочувствія съ тѣмъ кругомъ, въ которомъ жилъ ея мужъ; она, какъ всѣ говорили, вышла за него замужъ съ тѣмъ, чтобы ставить на своей визитной карточкѣ титулъ графини. Близкіе люди, лучше знавшіе дѣла семьи, прибавляли:-- Ядвига была единственною наслѣдницею семьи, обогатившейся въ послѣдніе полъ-вѣка огромною прибылью съ копей, купленныхъ за безцѣнокъ дѣдомъ Ядвиги, простымъ рудокопомъ. Отецъ ея пріобрѣлъ дворянское званіе. Смерть рано похитила ея мать, также принадлежавшую къ мѣщанской семьѣ, необыкновенно разбогатѣвшей, благодаря удачнымъ спекуляціямъ. Отецъ Ядвиги, занятый исключительно своими честолюбивыми и промышленными планами, предоставилъ дочь воспитателямъ и гувернанткамъ. Ядвига развивалась своеобразно, не такъ, какъ этого требуетъ общепринятая воспитательная рутина. Она была способна страстно предаваться какой нибудь идеѣ, или личности, какъ напримѣръ, она, была предана Линдѣ Дершау, впослѣдствіи Фернау. За то съ другими она. была рѣзка, и недоступна. Вслѣдствіе этого, число искателей руки ея было не велико, сравнительно съ ея огромнымъ богатствомъ. Наконецъ отцу ея вздумалось жениться во второй разъ. Онъ избралъ бѣдную дѣвушку, но изъ старинной дворянской фамиліи, необыкновенно гордившейся своимъ именемъ. Этотъ союзъ раздражилъ Ядвигу. Ей захотѣлось сдѣлаться княгиней, чтобы досадить своей молодой, красивой мачихѣ. Къ довершенію, подруга ея, Линда, бывшая тремя годами моложе ея и безъ всякихъ средствъ, нашла себѣ жениха при первомъ же вступленіи въ свѣтъ. Это былъ совѣтникъ Фернау, за котораго Линда, разумѣется, тотчасъ же и вышла. Тутъ Ядвигѣ пришла фантазія выйти за перваго приличнаго жениха. Такимъ образомъ, въ одинъ прекрасный день она явилась невѣстою графа передъ своею надмѣнною, такъ сказать, оправленною въ золото мачихою, коммерціи совѣтницею Вольмеръ фонъ-Вольмероде, наслаждаясь видимою досадою молодой женщины, утопавшей въ роскоши и управлявшей ея отцомъ. Противъ блеска имени Вильденшвертъ ничего нельзя выло возразить. Ядвига, не скрывала, что ей хотѣлось затмить свою мачиху. Но она скрывала то чувство, которое закралось въ ея душу при видѣ скораго замужества ея подруги Линды и другихъ молодыхъ дѣвушекъ,-- то есть просто зависть.
   Нечистая побужденія нашли себѣ возмездіе. Графъ, будучи женихомъ, старался выставить себя съ самой привлекательной стороны, онъ казался до такой степени влюбленнымъ въ дѣвицу Вольмероде, что согласился на самыя эгоистичныя брачныя условія, какія только могъ предложить такой спекулянтъ, какъ отецъ Ядвиги. Вскорѣ, однако, Ядвига ощутила потребность внутренняго счастья, такого, по крайней мѣрѣ, какъ она его понимала. Гордость ея была только относительною, имѣвшею предметомъ мачиху и ея родню. Вообще же она была ни горда, ни скупа. Ея внутренняя пустота не могла наполниться низкими страстями. Она могла даже, что называется, мечтать, правда, только о такихъ вещахъ, которыя не всякому могутъ нравиться. Она оставалась холодна при видѣ прекрасной картины природы и способна была истратить большія деньги на покупку той же картины, изображенной на полотнѣ, особенно если эта картина нравилась другимъ. Предметъ, мимо котораго сегодня она проходила равнодушно, -- завтра приводилъ ее въ восторгъ, если она интересовалась тѣмъ, кто его произвелъ, или кто ей указалъ на него, или если съ предметомъ этимъ связывались какія нибудь особенныя обстоятельства или личности. Она вступала въ сношенія съ людьми -- если у нихъ былъ пріятный голосъ. Она разрывала сношенія съ ними, если ее непріятно поражалъ какой нибудь цвѣтъ въ обстановкѣ ихъ покоевъ. Нельзя даже сказать, чтобы эти капризы происходили отъ непосредственныхъ, внезапныхъ припадковъ тщеславія и гордости. Напротивъ того, скорѣе это были порывы натуры, недовольной самой собою. Дѣйствительно, въ нѣкоторомъ смыслѣ, Ядвигу можно было назвать несчастною. Она чувствовала потребность найти какую нибудь цѣль для странныхъ проявленій своей природы, въ которыхъ она не находила никакого удовольствія, хотя также и не осуждала ихъ въ себѣ.
   Таково было положеніе дѣлъ уже вскорѣ послѣ свадьбы, отпразднованной блистательно; въ мужѣ своемъ Ядвига не нашла идеала своей мечты. Будь у нея поболѣе юмора, она нашла бы въ графѣ пищу для своей ироніи. Но чистый и истинный юморъ живетъ только въ дѣтски-чистыхъ душахъ. Словомъ: "О нѣтъ! о нѣтъ!" и жестомъ скорѣе грусти, чѣмъ неудовольствія, молодая женщина могла отклонять всякое требованіе, но тому, чего уже нельзя было перемѣнить, приходилось покоряться. Протестъ ея выражался не въ сужденіяхъ, не въ ясныхъ представленіяхъ, не въ мысляхъ, высказанныхъ опредѣленными словами, -- то, что было чуждо ея природѣ, дѣйствовало на нее просто физически, подавляло, душило ее. На нее повѣяло чистымъ воздухомъ жизни. Графъ Бернгардтъ уже давно сказалъ себѣ: "Она образована только урывками. Всякая система вызываетъ въ ней головную боль. Она способна, по примѣру калифа Омара., сжечь всѣ книги, изгнать изъ міра всѣ науки и искуства, оставивъ только сказки, которыя она любила читать въ дѣтствѣ! Ее тяготитъ все то, что называется умомъ!" Самыя качества ея графъ приписывалъ невѣжеству. Онъ прямо сказалъ ей объ этомъ, когда противорѣчія выказались въ первый разъ и когда его, такъ называемая, "система" -- возможно менѣе безпокоить другъ друга,-- еще не была введена. Но тутъ, въ одно прекрасное утро, онъ засталъ свою чудачку-жену углубленною въ чтеніе почти ученой книги и имѣлъ возможность убѣдиться, что она уже нѣсколько недѣль изучаетъ ее и даже дѣлаетъ выписки. Зачѣмъ она это дѣлала?-- а потому что другъ ея. Линда Фернау, расхвалила ей эту книгу. Графъ былъ настолько психологъ, что подумалъ: "Это просто тщеславіе, зависть, вотъ что ее вдохновляетъ! Тѣмъ не менѣе онъ разцѣловалъ у нея руки, прося прощенія въ томъ, что заподозрилъ ее въ недостаткѣ любознательности. Она посмѣялась надъ его любознательностью и продолжала жить, какъ ей жилось. Это происходило мѣсяца за три или за четыре передъ отъѣздомъ ея въ столицу, на карнавалъ.
   Комната, гдѣ завтракали, находилась въ нижнемъ этажѣ и выходила на лицевой фасадъ. Столовая освѣщалась съ задней стороны замка. Отъ лицевого фасада вела тропинка, спускавшаяся съ невысокаго холма, на которомъ стоялъ замокъ, а на тропинку вела каменная лѣстница, уставленная съ обѣихъ сторонъ вазами и статуями въ старомъ вкусѣ, нѣсколько почернѣвшими отъ сырости и ожидавшими дополненій, которыя должны были вскорѣ прибыть изъ мастерскихъ извѣстнѣйшихъ художниковъ, скульпторовъ и литейщиковъ. Чугунныя позолоченныя перила составляли рѣзкій контрастъ, своимъ изяществомъ, съ деревнею, начинавшеюся отъ самой половины лѣстницы; липы и тополи (послѣдніе скрывали своею правильностью разбросанную массу ближайшихъ домовъ) не могли совершенно прикрыть бѣдныхъ лачугъ, развалившейся церкви, уродливыхъ зданій правленія. Но въ деревнѣ уже строилась новая школа. Графъ намѣревался произвести всевозможныя реформы и употребить состояніе своей жены на улучшеніе участи своихъ ближнихъ. Если это еще не совершилось, то виною была его строгость насчетъ принциповъ. Онъ не успѣлъ еще уяснить себѣ и рѣшить спорнаго вопроса о границахъ помѣщичьей опеки и общиннаго самоуправленія.
   Итакъ графъ сидѣлъ въ чайной комнатѣ, за круглымъ столомъ, съ инспекторомъ, съ двумя ночевавшими въ замкѣ гостями и съ заѣхавшимъ къ пому случайно топографомъ. Комната, несмотря на огромныя окна, была темновата, потому что свѣтъ заслонялся боковымъ флигелемъ. Графъ собственноручно заваривалъ и разливалъ чай, который слуги (между ними все еще не было егеря) разносили гостямъ. Графъ извинился передъ ними въ отсутствіи хозяйки. Молодой пасторъ заговорилъ о строившейся школѣ и разсказалъ, что онъ только-что посѣтилъ временную школу и прислушался со двора, какъ въ ней учатся. Онъ считалъ себя педагогомъ, тѣмъ болѣе, что отецъ его, бывшій простымъ школьнымъ учителемъ и все еще продолжавшій держать ферулу, назвалъ его Лингардомъ, въ честь великаго реформатора новой школы и въ воспоминаніе о цвѣтѣ такъ называемаго нѣмецкаго нравоописательнаго романа и героя его -- "который, разумѣется, былъ масономъ?" замѣтилъ молодой докторъ Штаудтнеръ.
   Подразумевался романъ Песталоцци, "Лингардъ и Гертруда," -- романъ совершенно неизвѣстный графу и о которомъ инспекторъ и топографъ тоже никогда не слыхивали. Молодой пасторъ Лингардтъ Нессельборнъ объяснилъ всѣмъ въ чемъ было дѣло.
   Завязались пренія о воспитаніи и о школахъ. Графъ порицалъ учителя своей школы, осуждая его въ силу одностороннихъ предразсудковъ своего сословія. Онъ уже наканунѣ не разъ заявлялъ себя передъ своими гостями аристократомъ новѣйшаго чекана (что называется на парламентскомъ языкѣ "свободнымъ консерваторомъ"). Школьный вопросъ, утверждалъ онъ, неисправимо преувеличенъ, учителя никуда негодны и заражены невѣжествомъ и страстью къ наслажденіямъ нашего времени. Высказывая свои порицанія несовсѣмъ сдержаннымъ тономъ, графъ обращался за подтвержденіемъ къ пастору.
   -- Да, эти правые! горячился молодой Нессельборнъ, хотя самъ принадлежалъ къ духовенству.-- Между школою и церковью существуетъ старинная вражда. Она будетъ постоянно возрастать. Въ ожиданіи, школа и домъ пастора стараются всѣми силами стоять другъ къ другу спиною!
   -- И это говорите вы, которые сами принадлежите къ духовному сословію? возразилъ графъ.
   Молодой врачъ Штаудтнеръ сдѣлалъ знакъ своему другу и попытался дать другой оборотъ разговору.-- Господинъ Анбелангъ, обратился онъ къ инспектору,-- позаботьтесь въ такомъ случаѣ, чтобы церковь стояла между ними! Это здѣшняя церковь была нѣсколько лѣтъ тому назадъ...
   -- Пять лѣтъ тому! послышался поспѣшный отвѣтъ инспектора, прежде чѣмъ были произнесены слова "поражена молніею".
   -- Я чувствую себя, какъ духовное лицо, болѣе чѣмъ педагогомъ, началъ опять молодой проповѣдникъ изъ Брукбаха, значительнаго города, лежавшаго миляхъ въ двадцати на западъ и обязывавшаго своихъ утреннихъ и вечернихъ проповѣдниковъ преподавать въ многоклассной городской школѣ. Докторъ Лингардъ Нессельборнъ разсказалъ, что сначала отецъ предназначалъ его быть его преемникомъ въ сельской школѣ и только постороннее вліяніе побудило его отдать сына въ латинскую школу и затѣмъ въ университетъ. Но онъ и тамъ не могъ подавить съ дѣтства привитой къ нему педагогической наклонности, сдѣлался членомъ имѣвшейся въ университетскомъ городѣ учительской семинаріи и прошелъ весь курсъ педагогическихъ знаній подъ руководствомъ одного изъ многихъ учениковъ Песталоцци, въ которыхъ было положено основаніе знанію и талантамъ самимъ ихлертенскимъ учителемъ. Въ заключеніе своего занимательнаго разсказа онъ прибавилъ, что для него ничего не будетъ значить, если судьба снова броситъ его съ кафедры проповѣдника на кафедру учителя. "Нѣтъ выше науки и священнѣе обязанности, прибавилъ онъ съ благороднымъ жаромъ, -- какъ принявъ дѣтскую душу изъ рукъ природы, вести ее все выше и выше къ идеалу всякаго знанія, къ идеалу чистаго, неизвращеннаго, богоподобнаго человѣка".
   -- И сдѣлать изъ него современнаго гражданина, непризнающаго никакого установленнаго порядка., отказывающаго въ повиновеніи своему государю и властямъ, и ежечасно поносящаго черную рясу господъ духовныхъ, которыхъ слѣдовало бы щадить хотя ради приличія и порядка.
   На эту рѣзкую тираду графа, встрѣченную одобрительнымъ киваньемъ со стороны инспектора и топографа, пріѣхавшаго сдѣлать измѣренія по порученію правительства, молодой священникъ ничего не отвѣтилъ и только выразительно взглянулъ на своего друга, доктора Штаудтнера, который ввелъ его въ этотъ домъ и теперь не только оставлялъ безъ поддержки, но и совсѣмъ отрекался отъ него. Послѣднее было видно изъ слѣдующихъ словъ доктора, сказанныхъ шутливымъ и саркастическимъ тономъ:
   -- Для насъ, христіанъ, школа должна бы, собственно, стоять выше церкви, такъ какъ у іудеевъ, которые во всемъ служатъ намъ образцомъ, хотя и былъ великій храмъ -- храмъ Соломона въ Іерусалимѣ, этотъ, такъ сказать, соборъ Петра,-- но всего одинъ; въ каждомъ же городѣ были, насколько мнѣ извѣстно, только школы. Кто хотѣлъ въ субботу идти въ церковь, тотъ отправлялся въ школу, гдѣ учили и проповѣдывали катехизисъ, не знаю, право, по сократовой ли или по динтеровой методѣ.
   Такъ какъ графъ, несмотря на свое строгое порицаніе зазнавшихся школьныхъ учителей, за которымъ послѣдовало описаніе столкновеній его учителя съ приходскимъ священникомъ, все же оставался любезнымъ хозяиномъ и угощалъ своихъ гостей послѣ чая горячимъ пуншемъ и сигарами, то молодой священникъ вскорѣ оправился отъ своего пораженія и снова принялъ господствующій тонъ, на который графъ, повидимому, признавалъ за нимъ право.
   Дѣйствительно, эта личность была привлекательна и замѣчательна. Темные волосы его клубились по плечамъ природными кудрями. Шея была почти совершенно обнажена и воротъ тонкой сорочки былъ свободно повязанъ легкимъ галстукомъ. Сюртукъ его походилъ покроемъ на студенческій пиджакъ; короткій, черный и безъ воротника, онъ напоминалъ одежду методистовъ. Ноги были обуты въ башмаки съ камашами. Свѣжее лицо пастора было слегка тронуто загаромъ. Лицо гимнаста! какъ онъ самъ выразился наканунѣ, когда ему говорили комплименты, насчетъ его некелейпой наружности. Темные глаза его горѣли подъ черными рѣсницами. Впрочемъ блескъ ихъ не исключалъ чувства. Вокругъ привлекательнаго рта играла тонкая улыбка, неизчезавшая даже въ увлеченіи спора и придававшая всей его стройной и гибкой фигурѣ что-то лѣнивое, женственное, чтобы не сказать нерѣшительное, -- женственное въ двоякомъ смыслѣ: въ смыслѣ доброты и примирительности и въ смыслѣ недостатка дѣятельной силы.
   Разсѣянно принимая предлагаемыя блюда, вина и, наконецъ, сигары, священникъ воспользовался оборотомъ разговора на менѣе рѣзкую оцѣнку господствующихъ контрастовъ, который былъ ловко данъ хозяиномъ, но опять-таки рѣшительно сталъ на сторону школы. "Духовенство, сказалъ онъ, требуетъ себѣ права надзора за школами, ничего не смысли въ воспитаніи юношества. Это все еще остатки тѣхъ временъ, когда Фридрихъ Великій командировалъ въ школьные учителя своихъ унтеръ-офицеровъ. Но въ наше время, когда судьба всѣхъ сколько нибудь замѣчательныхъ государствъ доказала необходимость обновить отъ основанія народную жизнь, подкрѣпить ее и развить ея производительныя силы, народная школа перешла за черту ученаго или латинскаго образованія. Легко сказать: читайте, пишите, считайте!-- но забываютъ, какія затрудненія связаны съ правильнымъ преподаваніемъ даже этихъ элементарныхъ знаній! Не возразятъ ли намъ, что древній міръ достигалъ этого безъ новѣйшихъ. мудрствованій, какъ выражается графъ! Но спрашивается: многіе ли были призваны въ ту пору къ этому вкушенію отъ дара Святого Духа? И спрашивается еще: чѣмъ именно были эти дары: дѣйствительно ли снисшедшими съ неба огненными языками, или просто механизмомъ, котораго человѣкъ самъ, не понималъ, который не давалъ ему ни нравственнаго, ни умственнаго развитія? Ученіе -- должно быть въ то же время воспитаніемъ; знаніе -- должно быть въ то же время силою. Элементарное образованіе должно быть зародышемъ дальнѣйшаго развитія, индивидуальное развитіе должно идти объ руку съ обогащеніемъ памяти, съ упражненіемъ и съ изощреніемъ умственныхъ способностей. Правда, великій учитель нашъ, Генрихъ Песталоцци,-- этотъ благородный швейцарецъ, самъ сказалъ о своей методѣ, что она, какъ механизмъ, какъ кулинарный рецептъ, можетъ служить даже въ рукахъ тупого человѣка; но онъ думалъ только помочь этимъ нашему печальному положенію, требующему болѣе учителей, чѣмъ сколько ихъ родится, но какъ бы то ни было, а и самый этотъ механизмъ не легко дается. Его необходимо изучить, приспособить, приноровить къ обстоятельствамъ. А мы, богословы, учившіеся только метрическому построенію Софоклова хора и различнымъ способамъ читать темныя мѣста римскихъ письменъ, -- мы бродимъ въ этой области, какъ въ лѣсу, среди темной ночи".
   Сравненіе съ ночью пришлось кстати.. На дворѣ, несмотря на полуденный часъ, необыкновенно смерклось. Свѣтило дня, казалось, позабыло, что наступила весна. Сѣрыя тучи заволокли его живительные лучи. Даже воздушные образы на небѣ, гонимые бурнымъ вѣтромъ, посинѣли и почернѣли.
   Потокъ рѣчи священника былъ прерванъ короткимъ вопросомъ къ слугамъ, убиравшимъ со стола, -- нашелся ли Вюльфингъ? Узнавъ, что его никто не видалъ, хозяинъ дома приказалъ заперетъ комнату егеря и подать ему ключъ отъ нея. Сдѣлавъ это распоряженіе, графъ снова обратился съ любезной улыбкой къ священнику, извиняясь за перерывъ и приглашая продолжать.
   -- Все это прекрасно, сказалъ онъ, затягиваясь сигарою, -- но эти учителя должны бы дѣйствовать скромно и въ страхѣ Божіемъ, а то и они сами, и крестьяне, благодаря имъ, уже черезчуръ заносятся. Эти послѣдніе уже и безъ того давно забываются!
   Докторъ Штаудтнеръ подмигнулъ на дверь въ бильярдную комнату и положилъ лѣвую ладонь на столъ, сдѣлалъ пальцами жестъ, дававшій понять, что партія на бильярдѣ была бы, по его мнѣнію, гораздо производительнѣе этого разговора, который едва ли могъ привести къ разубѣжденію той или другой стороны. Инспекторъ Анбелангъ и топографъ Пфейфферъ оставались безмолвными слушателями, колебавшимися между мнѣніями графа и священника.
   Графъ, понявъ намекъ доктора, поднялся съ мѣста и отворилъ стеклянную дверь въ бильярдную. Гости вошли туда. Графъ подалъ имъ кіи и вынулъ костяные шары изъ лузъ бильярда, съ котораго слуги поспѣшно сдернули бѣлый чехолъ. Докторъ Штаудтнеръ подошелъ къ черной доскѣ, висѣвшей на голой стѣнѣ и, взявъ мѣлъ, предложилъ условиться насчетъ величины ставокъ и поставилъ шары. Казалось, онъ только теперь вступилъ въ свою сферу. Это была маленькая фигурка, съ жидкими бѣлокурыми волосами на головѣ, но съ довольно большими рыжеватыми усами и бородою, которые онъ видимо холилъ. Несмотря на то, что ему пришлось надѣть для игры очки, онъ оказался лучшимъ изъ игроковъ. При разсчетѣ, въ выигрышѣ былъ почти одинъ онъ. Хуже всѣхъ игралъ хозяинъ дома. Онъ казался разсѣяннымъ.
   Обѣдъ предстоялъ въ четыре часа. Хотя погода оставалась пасмурною и вѣтряною, но такъ какъ дождя не было, то графъ предложилъ прогуляться. Гости уже устали играть да и не совсѣмъ были довольны своими неудачами. Графъ предложилъ отправиться на встрѣчу пасторши; онъ надѣялся, что прелестная Кэтхенъ почтеннаго пастора любезно сдержитъ слово.-- Да, впрочемъ, какъ же ее зовутъ? прорвалъ графъ.
   -- Конечно Гертрудою? Если вы Лингардъ, то она. должна, быть Гертрудою!
   -- Для этого нужно было бы, чтобы отецъ мой зналъ ее отъ самой колыбели и могъ предназначить со мнѣ въ жены! сказалъ Нессельборнъ.-- Отецъ мой долго ждалъ для меня сестры, Гертруды, но она не родилась. Наконецъ братъ мой, экономъ, подарилъ ему внучку. Она должна была носить любимое имя, но, къ сожалѣнію, дѣвочка умерла. Если братъ мой вторично сдѣлаетъ его дѣдушкою дѣвочки, то она, безъ сомнѣнія, опять будетъ названа Гертрудою.
   -- Но это опасно -- какъ дворянство! вскричалъ графъ.-- Личность жертвуется понятію, индивидуумъ -- роду! Гдѣ же ваше гордое правило: "Я равенъ своему я" -- вы, матеріалисты!
   Штаудтнеръ давно зналъ у своего друга нѣкоторый мрачный взглядъ, предвѣстникъ гнѣва, который дѣлалъ иногда изъ его стараго однокашника, все, что хотите, только не мягкаго проповѣдника. Наименьшее, при этомъ, было то, что онъ бралъ шляпу и палку и, не говоря ни слова, уходилъ изъ общества, въ которомъ его раздражали.
   Штаудтнеръ попытался поддержать веселое расположеніе общества. Пока графъ распоряжался насчетъ экипажа, докторъ разсказалъ исторію человѣка, никогда не бывшаго человѣкомъ, осязаемымъ существомъ, а только понятіемъ, фантастическимъ образомъ. Одъ разсказалъ исторію принцессы Интестини, положенной въ томъ же самомъ княжескомъ склепѣ, въ Веймарѣ, гдѣ покоятся Шиллеръ и Гете. Въ небольшой банкѣ сохранялись сердце и внутренности какого-то принца., похороненнаго безъ этихъ органовъ, и надпись на банкѣ: "intestine principis N. N." подала поводъ между сторожами -- старыми отставными гусарами веймарской службы къ баснѣ о маленькой сіятельной "принцессѣ Интестинѣ", умершей сейчасъ же послѣ рожденія. Исторія эта очень позабавила общество. Она какъ нельзя лучше годилась для бесѣды между мужчинами, не слишкомъ щекотливыми по части различныхъ анатомическихъ курьезовъ, уродливостей въ ростѣ деревьевъ, стереотиповъ строенія -- словомъ, по части всѣхъ возможныхъ ограниченій идеи: "я равно я".
   -- Чтожъ, тѣмъ лучше! вскричалъ графъ, когда, молодой пасторъ выразилъ сомнѣніе, что жена его заѣдетъ за нимъ въ замокъ:-- это было бы еще лучше! Тогда наша коалиція имѣетъ опредѣленную цѣль. Мы просто на просто похитимъ мадамъ Гедвигу -- вѣдь она тезка моей Ядвигѣ, а?-- да., такъ вотъ мы и захватимъ ее силою съ. Лѣсного-Поворота. Въ такомъ случаѣ, вамъ понадобятся два экипажа.
   И оборотясь къ двери, онъ крикнулъ:
   -- Эй, Францъ, заложить еще голубую коляску!
   Тутъ-то супругъ рѣшительно заупрямился; по крайней мѣрѣ, ничего не хотѣлъ и слышать о второмъ экипажѣ. Самъ онъ вызывался остаться, такъ какъ ему хотѣлось побывать еще у мѣстнаго пастора и сельскаго учителя.
   Штаудтнеръ все это одобрилъ сразу. Свое обычное немногословіе онъ любилъ дополнять энергической мимикой.
   -- Да, такъ Нессельборнъ остается, замѣтилъ онъ.
   -- А мнѣ нужно по дѣламъ!.. И мнѣ тоже по своимъ! ввернули оба другіе собесѣдника.
   Итакъ, одного экипажа было совершенно достаточно для графа, Штаудтлера и прелестной дочери трактирщика; по крайней мѣрѣ, во время оно она слыла писаной красавицей и, въ глазахъ мѣстной знати, была также привлекательна, какъ замороженное шампанское ея папеньки и вкусные трюфели нѣжной мамаши.
   Условились сойтись всѣ къ четыремъ часамъ. Госпожу пасторшу, казалось, можно было ожидать во всякомъ случаѣ. Къ обществу могъ присоединиться также членъ врачебной управы -- отецъ молодого Штаудтнера -- и кромѣ того, нельзя было также не разсчитывать на графиню Ядвигу.
   И вдругъ графъ ни съ сего, ни съ того приказалъ заложить также голубую коляску.
   Ему пришлось убѣдиться опытомъ, что капризы его супруги всего лучше можно было разсѣять какимъ нибудь необычайнымъ шумомъ. Чѣмъ дѣятельнѣе кипѣла кругомъ нея жизнь, и чѣмъ менѣе графъ подавалъ видъ, будто замѣчаетъ свою супругу, тѣмъ легче она сама поддавалась развлеченію. Да, но это случалось только иногда! Въ другое же время она плохо подходила подъ замѣчаніе графа: "ты -- настоящая канарейка; вѣдь эта птичка тѣмъ рѣзвѣе щебечетъ, чѣмъ громче возлѣ нея говорятъ". Нерѣдко канарейка эта переворачивала вверхъ дномъ его логическіе выводы, которыхъ непогрѣшимостью онъ такъ гордился. Теперь онъ велѣлъ поднятъ пальбу, щелканье, бичомъ и, несмотря на адскій лай собакъ, выкрикивалъ домашней челяди, изъ отворенныхъ дверецъ, совершенно безполезныя приказанія, съѣзжая съ косогора, на которомъ былъ расположенъ замокъ. Ключъ отъ комнаты Вюльфинга, графъ спряталъ въ свой карманъ.
   Священникъ Лингардъ Нессельборнъ, желавшій скорѣе быть педагогомъ, навѣстилъ пастора и сельскаго учителя. Тотъ и другой были на своихъ мѣстахъ еще недавно. Между собой они были еще незнакомы и. казалось бы, еще не имѣли поводовъ относиться другъ къ другу съ непріятными личностями. И однако пасторъ уже успѣлъ нажаловаться въ учителя владѣльцу имѣнія! Пронюхалъ, должно быть, что графъ былъ человѣкъ съ барскими причудами, заключилъ Нессельборнъ, уходя отъ пастора. Это новое мѣсто, какъ полагалъ посѣтитель, пристало къ пастору точно сюртукъ, только-что надѣтый, съ иголочки. Вообще-то оно было, пожалуй, покрасивѣе и поудобнѣе прежняго житья въ мизерной горной деревушкѣ, но мѣстами все еще больно давили новые швы -- тутъ было черезъ чуръ просторно, тамъ -- слишкомъ тѣсно. Этому товарищу по профессіи -- бывшему не въ примѣръ старше его лѣтами -- Нессельборнъ сообщилъ, что Богъ даровалъ ему единственную дочку, и что онъ назвалъ ее "Левиною", въ честь Жана-Поля и его прекрасной книги о воспитаніи; вслѣдъ за этимъ бездѣтная пасторская чета сочла нужнымъ ехидственно ухмыльнуться.
   У сельскаго учителя Лингарду было какъ-то болѣе по душѣ. Ему показалось, что педагогъ, вопреки замѣчаніямъ графа, былъ робокъ и несообщителенъ, хотя подъ этой сдержанностью, конечно, могла скрываться глубокая вѣра въ свое нравственное достоинство. Выходя изъ школы, Нессельборнъ унесъ съ собою довольно отрадное впечатлѣніе. "Вы жалуетесь на учителей, подумалъ онъ, и не хотите глубже заглянуть въ ихъ душу!" Вотъ посмотрите, какъ мужественно этотъ наставникъ одинъ справляется съ маленькимъ учебнымъ своимъ аппаратомъ, при помощи собственнаго знанія!.. Да и что такое вся педагогическая хитрость, какъ не изліяніе нашей собственной души, какъ не результатъ нашего характера, нашей нравственной личности!...
   Погода стояла непривѣтливая и Лингардъ не чувствовалъ особеннаго желанія поджидать уѣхавшихъ подъ открытымъ небомъ. Онъ отправился назадъ въ замокъ и, пользуясь даннымъ ему позволеніемъ, зашелъ посмотрѣть коллекціи графа; тѣ изъ нихъ, которыя не заключались въ золотыхъ и серебряныхъ предметахъ, находились рядомъ съ библіотекою и были доступны всякому. Это значительно уменьшило для него скуку ожиданія.
   Когда уже подходило къ четыремъ часамъ, молодой пасторъ, роясь между книгами графа, услышалъ шумныя приготовленія къ обѣденному столу. Только тогда Лингардъ оторвался отъ какихъ-то старыхъ книжицъ, завладѣвшихъ всѣмъ его вниманіемъ. Изъ нихъ онъ вычиталъ, что дѣдушка графа симпатизировалъ проектамъ прусскаго аристократа -- барона фонъ-Рохова, основавшаго образцовую школу въ своемъ имѣніи Реканѣ, само собою разумѣется, въ уже устарѣвшихъ теперь педагогическихъ началахъ.
   Шумъ подъѣзжавшихъ экипажей заставилъ его очнуться изъ глубокаго раздумья о многихъ, несправедливо осмѣянныхъ проектахъ добраго стараго времени.
   Вмѣсто двухъ экипажей къ подъѣзду подкатили три. Медицинскій совѣтникъ самолично пожаловалъ въ своей каретѣ, тогда, какъ во второмъ сидѣли -- его сынъ, графъ и Гедвига, жена Лингарда. Третій экипажъ подъѣхалъ совершенно пустымъ.
   Шумъ и суматоха въ домѣ, и въ самомъ дѣлѣ, не могли не расшевелить хозяйку. Она облачилась въ нарядный туалетъ, и прислуга сообщила молодому пастору, что отворенныя настежь двери комнатъ, шелестъ роскошнаго платья и приглашеніе гостей въ большую залу возвѣщали торжественное появленіе графини.
   Въ ожиданіи обѣда, гости размѣстились въ комнатѣ, богато изукрашенной мраморомъ, бронзою и гипсовыми фигурами. Нессельборну не хотѣлось сразу попасться на глава своей супругѣ. Фрау Гедвига уже издали давала знать о своемъ присутствіи необыкновенной рѣзвостью и словообиліемъ, и бѣдному мужу показалось, что теперь ей было вовсе не до него.
   Въ залѣ красовались три высокія окна, служившія въ то же время выходами на балконъ. Недолго пришлось Лингарду пробыть здѣсь одному. Скоро изъ-за боковой портьеры показалась графиня, и въ то же время чрезъ среднюю дверь комнаты пожаловало все прочее общество.
   Коричневый, черный, желтый цвѣта были элегантно распредѣлены между шелкомъ, бархатомъ и крепомъ въ туалетѣ графини; золотые браслеты, роскошная, осыпанная жемчугомъ діадема на головѣ придавали ея наружности что-то царственное. Съ знакомыми она держала себя важно и гордо, съ еще незнакомыми -- снисходительно она была даже ласкова къ молоденькой пасторшѣ, которая, однако, сейчасъ же отказалась отъ этого титула, и просила называть ее только госпожою проповѣдницею. Это была маленькая, но довольно миловидная, хотя и расположенная къ дородности фигурка. Съ необыкновеннымъ сердечнымъ юморомъ она стала разсказывать о своемъ протестѣ противъ насильственнаго похищенія, извинялась въ импровизированномъ на скорую руку туалетѣ, но тутъ же, какъ бы совершенно мимоходомъ, любезно поздоровалась съ мужемъ и передала, ему, этому противному ночному бродягѣ, поклонъ отъ маленькой Леваны; потомъ принялась восхищаться роскошнымъ убранствомъ залы и красотою графини, -- и при всемъ этомъ, повалившись въ кресло, находила еще время извинять эту безцеремонность крайней усталостью. Графиня старалась всячески ее обласкать.
   Когда молодая гостья намекнула ей, что она готовится подарить Леванѣ маленькаго братца, или сестрицу, графиня вся пришла въ замѣшательство и стала неразговорчива. Проницательный Лингардъ замѣтилъ это сразу и не мало досадовалъ на дѣтскую наивность своей супруги.
   -- Вѣрите ли, ораторствовала фрау Гедвига,-- мы живемъ въ Брукбахѣ хуже, чѣмъ въ деревнѣ,-- право! Въ деревняхъ трава ростетъ на лугахъ, а у насъ, въ Брукбахѣ, на улицахъ. Аисты преспокойно гнѣздятся-себѣ на трубахъ возлѣ самаго рынка, и если бы у насъ тамъ не было окружного и судебнаго управленія, то, по вечерамъ, мы, право, должны были бы свѣтить себѣ на улицахъ сами -- ручными фонариками!.. Ну, до газоваго освѣщенія-то у насъ еще пока далеко... Это вы, противный господинъ Пфейфферъ, вы. всему виноваты! Здоровье ваше?..
   Слова эти были обращены къ топографу, который только-что вернулся къ обѣду и еще не былъ удостоенъ ея особеннаго привѣтствія. Само собою разумѣется, этотъ неповинный человѣкъ, жившій миль за двадцать отсюда, ужь никакимъ образомъ не могъ содѣйствовать или противиться газовому освѣщенію въ городкѣ Брукбахѣ: барынька такъ только -- пошутила.
   Отецъ доктора Штаудтнора, медицинскій совѣтникъ, повелъ къ столу графиню, тогда какъ графъ служилъ кавалеромъ словоохотливой проповѣдницѣ, извинявшей свою болтовню тѣмъ, что въ домѣ ея мужа, вѣчно занятаго своими духовными обязанностями, ей просто не съ кѣмъ поговорить. Сегодня она надѣла самое нарядное платье изъ голубого атласа; бѣлые кружева были обшиты по разрѣзамъ и вверху лифа, обнажавшаго ослѣпительной бѣлизны шею. Свѣтлорусые волосы фрау Гедвиги были завиты въ локоны и разрослись такъ роскошно, что она ужь просто не знала, что съ ними и дѣлать. То она сплетала ихъ въ косы, то взбивала, высокими зачесами. Глаза, у нея, какими-то судьбами, были совершенно червы и представляли рѣзкій контрастъ съ цвѣтомъ волосъ, что однимъ очень нравилось, другихъ поражало непріятно. Бѣлые зубы и розовыя губки были безупречно хороши. На подбородкѣ и щекахъ -- когда она говорила -- обрисовывались смѣющіяся, невинно-кокетливыя ямочки -- гнѣздышки амуровъ, какъ воспѣвалъ ихъ Лингардъ, еще будучи женихомъ.
   Анализируя всѣ эти прелести, медицинскій совѣтникъ спустился съ графиней Ядвигой по большой лѣстницѣ, въ столовую. Черезчуръ замѣтную, можетъ быть, дородность проповѣдницы, онъ объяснялъ ея же намеками на аистовъ и это нѣсколько разъ вызвало улыбку графини. Хозяйка дома была такъ развлечена, что чуть-было совсѣмъ не забыла, кого именно ей выбрать своими сосѣдями за столомъ: объ этомъ напомнила графинѣ ея тезка, просившая усадить ее подальше отъ мужа. Этотъ супругъ удостоился почетнаго мѣста возлѣ хозяйки.
   Медицинскій совѣтникъ и его сынъ казались совершенно разнохарактерными существами. Но при внимательномъ наблюденіи опытный психологъ не могъ бы не подмѣтить, что качества отца уже имѣлись въ зародышѣ, какъ это обыкновенно говорится, въ характерѣ сына, Первый былъ высокій, плотный мужчина, второй, при среднемъ ростѣ, имѣлъ сухопарое туловище. Сынъ былъ говорливъ, вертлявъ, не брезгалъ стаканомъ, какъ это скоро стало замѣтно; отецъ былъ молчаливъ, холоденъ и воздержанъ. Одинъ разсыпался во всякихъ любезностяхъ, другой былъ суровъ, подчасъ даже грубъ. При всемъ томъ они понимали другъ друга какъ нельзя лучше. Въ основаніи характера у того и другого лежала жажда прибытка и хорошаго положенія. Благодаря своей лѣтней практикѣ на какихъ-то довольно извѣстныхъ водахъ въ сѣверной Германіи, отецъ получилъ званіе медицинскаго совѣтника. Поэтому свои оффиціальныя обязанности, въ качествѣ окружнаго врача, онъ поручалъ назначенному отъ правительства Помощнику, а самъ отправлялся каждый годъ, къ первому іюня, на воды, за нѣсколько миль отъ своего мѣстожительства, возвращаясь на зимнія квартиры уже въ половинѣ сентября. Говорливая проповѣдница наэлектризовала всѣхъ за столомъ самой беззаботной веселостью, особенно молодого Штаудтнера, который долженъ былъ наслѣдовать практику своего отца; молоденькая барыня обратилась къ медицинскому совѣтнику съ вопросомъ: скоро ли онъ думаетъ присоединиться къ дикимъ гусямъ, поджидающимъ только его, чтобъ летѣть на сѣверъ? и вслѣдъ за тѣмъ позабавила всѣхъ сатирою, прямо выхваченною изъ жизни.
   -- Да. вы съ нами не шутите, говорила она,-- и возлѣ нашего Брукбаха тоже есть сѣрный источникъ, распространяющій вокругъ себя ужасный букетъ... Гостей-то, правда, приманиваетъ онъ къ себѣ немного. Одинъ врачъ можетъ справиться со всѣмъ великолѣпно,-- просто умора! Вещь понятная, онъ является туда первѣйшимъ посѣтителемъ, осматриваетъ купальни, колодцы, выпускаетъ объявленія, снабжаетъ курзалъ газетами и бильярдами. Каждый годъ тамъ бываетъ новый содержатель курзала -- прежній-то неизмѣнно летитъ въ трубу... Ну-съ, такъ вотъ нашъ докторъ принимается караулить недужное человѣчество. Каждое утро обнюхиваетъ по всѣмъ гостиницамъ, нѣтъ ли пріѣзжихъ. почта ли пришла -- онъ маршируетъ на станцію и изъ подлобья погладываетъ на пассажировъ: завидитъ ли двухъ гуляющихъ -- ужь тутъ докторъ самъ не свой; то заграждаетъ дорогу сему многолюдному сборищу, то мило поклонится и, на походѣ, освѣдомляется: а что, молъ, господа, вы на воды пожаловали или такъ какіе праздношатающіеся?.. Чуть набралъ съ дюжину фамилій -- сейчасъ же давай распечатывать ихъ, яко посѣтителей водъ, по газетамъ. Жалко бѣдняжку! Учился, учился человѣкъ -- и вотъ какъ горько достается ему кусокъ хлѣба... Ужь, по моему, камни лучше ворочать на мостовой...
   При этомъ разсказѣ молодой Штаудтнеръ помиралъ со смѣху, собственно изъ желанія немножко побѣсить этимъ своего папашу. Тотъ, безъ сомнѣнія, не могъ не понять намека, но по великодушію, прощалъ насмѣшки какъ сыну, такъ и прелестной проповѣдницѣ. Между обоими Штаудтнерами была та общая черта, что они прибѣгали ко всѣмъ дозволеннымъ вспомогательнымъ средствамъ, чтобы какъ нибудь поладить со свѣтомъ, ужь какъ онъ тамъ ни созданъ. Теорія успѣха между людьми однимъ изъ своихъ аффоризмовъ учитъ именно смѣяться надъ тѣмъ, кто остается въ накладѣ.
   Лингардъ Нессельборнъ былъ, казалось, натура болѣе честнаго и щекотливаго разбора. Онъ никогда не могъ отдаваться буйному, нехорошему смѣху. Напротивъ, въ лицѣ его отражалась какая-то нѣмая скорбь, дѣлавшая его симпатичнымъ въ глазахъ графини. Хозяйка уклонилась отъ разговора о врачебныхъ курьозахъ, ни мало не слушала болтовни хорошенькой блондинки съ черными бровями, и выспрашивала у своего сосѣда по правую руку (по лѣвую сидѣлъ возлѣ нея медицинскій совѣтникъ), какія впечатлѣнія онъ вынесъ отъ пастора и сельскаго наставника. Лингардъ заговорилъ объ этомъ предметѣ.
   По временамъ графиня перерывала робкій разсказъ сосѣда восклицаніями въ родѣ: "въ самомъ дѣлѣ?" -- "Вотъ это забавно!" -- тогда какъ мужъ ея разразился новой филиппикой противъ современныхъ педагоговъ.
   -- Эхъ, мой любезнѣйшій пасторъ, кричалъ графъ чрезъ весь столъ,-- вы глядите на все съ своей провинціяльной точки зрѣнія, и свои идеальные взгляды на задачи педагогики, на цѣль всякаго народнаго образованія, смѣшиваете съ претензіями школьныхъ дрессировщиковъ, выскочившихъ изъ нижнихъ поддонковъ народа -- большею частію изъ мастеровыхъ или сельскихъ холоповъ. Этотъ милый народецъ куда какъ заважничалъ тою малою толикою знанія, какую ему удалось пріобрѣсть. Мы-то, непринадлежащіе къ симъ дрессировщикамъ, конечно, давно уже покончили съ элементарной учебной дребеденью и даже можемъ быть поставлены въ тупикъ по части самыхъ печальныхъ свѣденій если бы насъ, напримѣръ, спросили о неправильныхъ глаголахъ, выкладкахъ съ дробями или даже о различныхъ семействахъ растеній. Ну-съ, а эти господа считаютъ свое жалкое, но въ порядкѣ ранжированное знаніе -- сущимъ кладеземъ мудрости, а себя самихъ настоящими жрецами и пророками человѣчества. Я, право, безъ хохота не могу смотрѣть, какъ въ сценѣ представляютъ нашихъ школьныхъ мудрецовъ -- умора, я вамъ скажу! Вотъ послужили бы вы съ мое да поприглядѣлись поближе къ симъ исправителямъ человѣчества, такъ и увидѣли бы, съ какимъ самодовольствомъ они ставятъ свое крохотное знаніе и школьную дрессировку выше всей науки гимназій и университетовъ! Если бы кто захотѣлъ вывести теперь на сцену настоящаго школьнаго учителя, то долженъ былъ бы представить чудака-фантазера, какого-то непогрѣшимаго буку, какими Коцебу изображалъ натуръ-философовъ. Захватывая съ собою изъ семинаріи какую нибудь одностороннюю сноровку -- тотъ въ арифметическихъ выкладкахъ, другой въ игрѣ на скрипкѣ, третій въ ухарской декламаціи -- эти господа думаютъ, что ужь съ неба звѣзды хватаютъ. Да что говорить,-- мы ужь дожили до того, что школьный учитель сдѣлался въ селѣ какимъ-то трибуномъ и буйнымъ коноводомъ, не правду ли я говорю, а?..
   Едва ли можно было высказать желчнѣе и обиднѣе. Медицинскій совѣтникъ, казалось, совершенно одобрялъ и раздѣлялъ мнѣнія графа. Нессельборнъ весь вспыхнулъ. По всему было видно, что онъ едва-едва сдерживалъ себя въ границахъ.
   Но жена его отвратила грозу. Она поспѣшила возбудить смѣхъ веселыхъ гостей, и именно тѣмъ, что примѣнила сердитую тираду графа къ себѣ и къ своему мужу.
   -- Что вы, что вы, вскричала она, -- вѣдь мы тоже изъ учителей! Когда бы моя воля, я бы, право, заставила муженька скинуть съ себя долой черную рясу вмѣстѣ съ бархатной шляпой и воротничками; совсѣмъ они ему не къ лицу, правду сказать. А потомъ завела бы себѣ школу, хоть бы въ родѣ той, гдѣ я сама училась. Папенька мой, конечно, хотѣлъ сдѣлать изъ меня не графиню, но ужь, по крайней мѣрѣ, медицины совѣтницу -- такъ ли я говорю, Генрихъ?
   Послѣднее замѣчаніе относилось къ молодому Штаудтнеру и вызвало всеобщій взрывъ хохота: такъ много лукавой веселости было въ тонѣ ея словъ, послѣ которыхъ она стала продолжать шопотомъ, но такъ, чтобы всѣ могли слышать:
   -- Да, онъ былъ первымъ по мнѣ воздыхателемъ! Удобно было, видите, онъ жилъ съ нами по-сосѣдству! Ну, а иначе заманилъ бы его кто къ намъ, какъ же...
   Смѣхъ усилился; молодой Штаудтнеръ былъ такъ явно уличенъ въ флегмѣ и любви къ удобствамъ.
   -- Ну-съ, а потомъ, Генрихъ, выйдя изъ университета, привезъ съ собою Лингарда Нессельборна, продолжала она,-- и онъ... однако, что же это я и забыла про школу... не про ту, которую мы еще заведемъ... а про настоящую, гдѣ изъ меня -- Господи, твоя святая воля!-- выдрессировали жену пастора... Это было заведеніе для дѣвочекъ; всѣхъ насъ считалось ровно сто двадцать персонъ, и воспитывались мы, какъ цвѣточки въ полѣ, а именно какъ дикіе гіацинты. Это значитъ -- не въ садахъ, не въ вазахъ, не въ опрокинутыхъ старомодныхъ стаканахъ, вѣчно стоящихъ на окнѣ съ занлеснѣвѣвшей водою... нѣтъ, ничего этого не было, а только...
   Подали шампанское въ большихъ матово-красныхъ бокалахъ. Къ своему разсказу болтунья приплела ни съ сего, ни съ того, что цвѣтъ былъ нѣженъ, "какъ зарумянившаяся бисквита," и на этомъ рѣчь ея оборвалась. Графъ предложилъ ей цѣлую кучу другихъ сюжетовъ, и каждая наивная выходка молодой барыньки вызывала бѣшеный хохотъ, точно то были глупости любимаго домашняго шута.
   Фрау Гедвига пустилась изображать гіацинтовую юность ея прежнихъ подругъ, одноформенный костюмъ дѣвочекъ, ихъ прогулки, ихъ неправильно распредѣленные учебные часы, взаимное обученіе, уменьшившее расходы заведенія на наемъ учителей и учительницъ, почему и пріемная плата пансіонерокъ была умѣренна. Въ особенности же хвалила она начальницу заведенія, энергическую молодую женщину, которая сдѣлала своего муженька экономомъ заведенія, а сама держала кормило умственнаго правленія въ своихъ рукахъ.
   Она сама обучала, вела переписку, давала всему надлежащій ходъ, а мужъ только дѣлалъ закупки на рынкѣ и хлопоталъ объ экономической затратѣ топлива, освѣщенія и картофеля.
   -- И смѣю васъ увѣрить, закончила фрау Гедвига, -- въ нашей памяти все-таки засѣло одно-другое доброе зерно, хотя въ нашемъ заведеніи было счетомъ три учителя, да и тѣ знай шагали себѣ только по комнатѣ. Вотъ, напримѣръ, и я, не хуже кого другого, знаю, что Америку открылъ Колумбъ, и что нѣкто Францискъ Дрэкъ привезъ картофель въ Европу.
   -- А кто обратилъ Японію въ христіанство? спросилъ графъ, принимая на себя видъ, точно онъ хотѣлъ серьезно проэкзаменовать веселую гостью.
   -- Извините, графъ, отвѣчала молодая женщина, -- отъ такихъ японскихъ вопросовъ ощущаю я паническій ужасъ...
   Когда всѣ вдоволь позабавились этой игрою словъ, она прибавила:
   -- А вотъ о Китаѣ я знаю, что онъ окруженъ большой стѣною.
   Графиня слушала молча и улыбалась. Она умѣла приноровиться къ каждому изъ гостей, смотря по его нраву; только съ мужемъ задача эта ей сегодня рѣшительно не удавалась. Каждый изъ его вопросовъ, каждая изъ его неловкихъ остротъ, каждый взрывъ его хохота, казалось, непріятно коробившій самого Лингарда Нессельборна, заставляли ее молчать, хотя бы она и хотѣла вмѣшаться въ бесѣду. Лингардъ самъ чувствовалъ себя крайне стѣсненнымъ и избѣгалъ даже взгляда своей разбитной, веселой супруги. Предостерегая ее отъ чрезмѣрной веселости взглядомъ издали, онъ зналъ, однако, что выйдетъ, пожалуй, еще хуже. Послѣ каждаго такого взгляда она прямо напускалась на него и изобличала передъ всѣми его нѣмыя предостереженія.
   -- Ага, видите, вонъ муженекъ желаетъ прочесть мнѣ закулисную проповѣдь! говорила она.
   Между тѣмъ медицинскій совѣтникъ своимъ докторальнымъ сладкогласіемъ и съ пріятно осклабленнымъ лицомъ, еще неутратившимъ привлекательной свѣжести и округлости, старался поддержать педагогическія антипатіи графа и, съ другой стороны, умиротворить пылкаго мечтателя Нессельборна. Эти хоровые возгласы папаши -- какъ ихъ называлъ молодой Штаудтнеръ -- нерѣдко одерживали верхъ.
   -- Изволите ли видѣть, сказалъ онъ, -- нашимъ педагогамъ и въ самомъ дѣлѣ слѣдовало бы растолковать, что тутъ дѣло вовсе не въ томъ, чтобы воспитать только людей -- для какого нибудь уединеннаго островка въ южномъ океанѣ, для счастливой Аркадіи, на самомъ дѣлѣ нигдѣ несуществующей. Воспитаніе людей -- что это такое?! Вѣдь мы прежде всего -- нѣмцы, и нѣмцы девятнадцатаго вѣка, -- ну тамъ мастеровые, купцы, офицеры, ученые, словомъ, имѣемъ каждый рѣзко обозначенную задачу въ жизни и должны рѣшить ее... Время нк бездѣлица какая нибудь, и очень дорогая вещь, мы его вѣдь только тратимъ безъ пути, если позволяемъ воспитателю становиться въ разладъ съ данной дѣйствительностью суемудріемъ и вѣчными обобщеніями. При всемъ томъ...
   Графъ рѣзко прервалъ эту вторую часть рѣчи, предназначенную для того, чтобы немножко умаслить Нессельборва.
   -- Да, да! вскричалъ графъ,-- для сословій, для занятія извѣстнаго положенія въ жизни -- вотъ для чего съ перваго же начала надо воспитывать каждаго! Обобщеніе не должно доходить до человѣка въ обширномъ смыслѣ. Вѣдь это только неосязательное понятіе или -- еще лучше -- бѣдный подкидышъ, найденышъ-сиротинушка, который,-- выходя изъ училища, никакъ не можетъ смекнуть, что ему подѣлать съ собою въ жизни! Если не ошибаюсь, докторъ, другой швейцарецъ фонъ-Фелленбергъ, еще до вашего Генриха Песталоцци, прямо объявилъ, что онъ желаетъ ладить съ обществомъ, худо ли, хорошо ли оно сложилось -- все равно. Этотъ господинъ фонъ-Фелленбергъ не сваливалъ въ одну кучу крестьянъ и бароновъ, будущихъ сельскихъ хозяевъ и купцовъ, русскихъ и англичанъ, но принималъ въ разсчетъ будущую роль своихъ питомцевъ, житейское положеніе ихъ родителей,-- и слѣдовательно воспитывалъ не какихъ-то мнимыхъ людей для безмятежнаго эдема, по людей для нашего общества и нашей эпохи.
   Всѣ ждали отъ Нессельборна энергическаго возраженія. Даже фрау Гедвигѣ мужъ ея показался черезъ чуръ ужь робкимъ. Тотъ взглянулъ только на сельскаго инспектора, имѣвшаго обыкновеніе пріобрѣтать всякое сдѣланное другимъ замѣчаніе какъ бы въ свою полную собственность. Прежде чѣмъ кто нибудь успѣвалъ заявить свое мнѣніе, господинъ Анбелангъ уже предупреждалъ другихъ своимъ "совершенно резонно!" или повтореніемъ заключительныхъ словъ говорившаго прежде. Такъ и теперь: какъ только былъ названъ знаменитый агрономъ фонъ-Фелленбергъ, господинъ инспекторъ чуть не произнесъ съ графомъ въ одинъ голосъ: "для нашего общества и нашей эпохи". Когда же всѣ выжидали отъ него развитія его мнѣнія, онъ обманывалъ всѣ ожиданія, и вслѣдствіе этого всегда наступалъ неловкій пробѣлъ.
   Когда теперь прошла уже пауза эта, когда инспекторъ имѣлъ достаточно времени, чтобы высказаться, чѣмъ онъ, однако, не воспользовался,-- заговорилъ, наконецъ, мужъ фрау Гедвиги.
   -- Гмъ, сокращеніе воспитательнаго труда!.. Да, это дѣйствительно наболѣвшій стонъ нашего общества, подобно трубному гласу, проходящій чрезъ всѣ наши многолюдные города, среди пыхтящихъ машинъ, паровыхъ трубъ -- посреди всей этой муравьиной возни, какою сдѣлалась въ наше время культурная жизнь человѣчества! Что же такое выгадывается, что экономизируется этимъ хваленымъ сокращеніемъ?! Развѣ можемъ мы, безъ всякаго разбора, критики, совершенно довѣрчиво, получить этимъ путемъ нѣчто уже готовое -- подобно тому, какъ на фабрикахъ, при обработкѣ сырого матерьяла, третьи рабочьи руки получаютъ уже сдѣланное вторыми?.. Конечно, очень и очень нелегко согласить это сокращеніе или раздѣленіе умственнаго труда съ идеею о человѣкѣ, соотвѣтствующемъ высшимъ цѣлямъ всей жизни, съ идеею нравственной, широкой свободы. Но задача эта должна, быть когда нибудь рѣшена. Ужь конечно за гостепріимнымъ столомъ объ этомъ и говорить нельзя...
   -- И говорить нель.... повторилъ господинъ Анбелангъ, но нечаянно поперхнулся на второмъ словѣ. Подхватывая сказанное Лингардомъ, когда тотъ произносилъ еще: "за гостепріимнымъ столомъ объ этомъ", господинъ Анбелангъ воспользовался короткимъ перерывомъ рѣчи, необходимымъ для того, чтоб мперевести духъ, и поспѣшилъ закончить мысль точкою, -- и тутъ только понялъ, что финалъ могъ звучать не особенно пріятно для графа.
   По счастью Гедвига вздумала пародировать слова мужа:
   -- Еще бы, еще бы, за этимъ восхитительнымъ салатомъ!. И скажите, въ такое время года! Изъ парниковъ, должно быть?..
   И чтобы поддержать веселое настроеніе, вызванное ея словами, она прибавила:
   -- Ну, ужь если у Леваны будетъ маленькій братишка, мы сейчасъ же сдѣлаемъ его сверхштатнымъ лазаретнымъ ассистентомъ.
   Шутка эта предназначалась также камешкомъ въ огородъ молодого Штаудтнера, еще неуспѣвшаго пріобрѣсти громкую репутацію въ качествѣ врача. Тотъ немножко былъ тоже задѣтъ за живое.
   -- И не думайте, сказалъ онъ,-- опять дочка будетъ, увѣряю васъ! Вотъ на той я ужь непремѣнно женюсь! Левана для меня ужь очень устарѣла. Итакъ, до бракосочетанія вашей.... ахъ, да, какъ же звать-то ее будутъ?..
   Стали предлагать разныя имена.
   -- Да назовите ее именемъ жены профессора Готшеда! крикнулъ графъ, продолжая развивать эти безцеремонныя шутки: какъ, бишь; ту звали, а?
   -- Адельгунда! холодно замѣтилъ Лингардъ.
   -- Адельгунда!.. Чего же лучше! поддакнулъ графъ, вставая и подавая знакъ къ чоканію бокаловъ за здоровье будущей новорожденной своей сосѣдки. Та потупила засверкавшіе отъ волненія глаза и изъ-подъ длинныхъ рѣсницъ взглянула на графиню, боясь, что всѣ эти шалости подѣйствуютъ на нее непріятно.
   Ядвига и въ самомъ дѣлѣ вся точно сидѣла на горящихъ угольяхъ. Никто не глядѣлъ на нее съ сердечной теплотою, всѣ остерегались встревожить ее. А ей казалось, будто всѣ устремили на нее любопытные взгляды. И представлялось ей, будто она висѣла гдѣ-то въ далекой вышинѣ, на воздухѣ, искала гдѣ бы ей удержаться,-- потомъ еще неудержимѣе отдавалась дикимъ фантазіямъ. Кто смѣетъ тутъ говорить такъ открыто объ интересномъ положеніи женщинъ, объ ожидаемыхъ сыновьяхъ и дочеряхъ?.. Ей сильно хотѣлось сейчасъ же встать изъ-за стола; она принялась раздумывать, что бы ей сказать въ свое извиненіе, вѣдь это внезапное бѣгство обратитъ на нее всеобщее вниманіе. О, этотъ гадкій медицины совѣтникъ -- съ его нескромными взглядами и лукавыми вопросами... Боже, что это за пытка -- жить пассивно въ этой тинѣ человѣческихъ предположеній, какъ какая нибудь глупая цифра въ арифметической задачѣ! Быть такою, желать быть такою, какъ воображаютъ эти люди! И, что еще ужаснѣе, дѣйствительно подходить подъ ихъ глупую мѣрку, считать ихъ правыми... Экая скверная машина -- человѣкъ! Да что это я -- ѣмъ здѣсь, что ли? Ничего не понимаю. Что это у меня въ рукѣ -- ножъ, вилка! Да нѣтъ, я живу за десятки миль отсюда, сама не знаю, что мелетъ мой языкъ... А вонъ посмотри, вѣдь они замѣчаютъ, что ты скрываешься отъ общества, отъ всѣхъ людей, -- таишься отъ Бога, отъ законовъ природы,-- все видятъ!.. Бѣдная, бѣдная! Да если бы ты могла горы сдвинуть съ мѣста, моря запрудить, рѣки остановить въ ихъ теченіи,-- можешь ли ты.хотя одному листочку, крохотной почкѣ велѣть, чтобы они не распускались?.. Это неотвратимо, какъ то, что солнце превращаетъ снѣгъ въ воду, теплота грѣетъ, холодъ морозитъ, камень идетъ ко дну...
   Медицинскій совѣтникъ былъ тонкій дипломатъ. Графская чета оставалась бездѣтною. И вотъ господинъ совѣтникъ заладилъ объ "Адельгундѣ" только до тѣхъ поръ, пока не выложилъ всѣхъ своихъ историко-литературныхъ познаній объ ученой мадмуазель Кульмусъ, впослѣдствіи г-жѣ Готшедъ, посмѣявшись мимоходомъ надъ париками и косами латинскихъ школъ и сообщивъ множество ходячихъ анекдотцевъ о ректорѣ одной сосѣдней гимназіи, объ этомъ забавномъ Орбиліусѣ -- какъ онъ его называлъ -- извѣстномъ своею разсѣянностью. Всякій изъ гостей ввернулъ и свое словцо на эту тему, послѣ чего Лингардъ прибавилъ:
   -- Молодая натура -- точно юркая форель, которая не можетъ жить въ тихомъ источникѣ, проворно рѣзвиться въ стоячемъ прудѣ,-- ей нужны водовороты, скалы, камни, препятствія... Вотъ что пробуждаетъ и развиваетъ въ ней эластическую юркость! Дѣлайте съ молодежью даже неудачные эксперименты -- ничего, это ей полезно! Только тогда человѣкъ дѣлается зрѣлымъ плодомъ!.. Знаніе и умѣнье являются уже какъ цвѣтъ, листья и корни...
   Передъ окончаніемъ обѣда на графа нашло разудалое юмористическое настроеніе, что съ нимъ случалось довольно рѣдко. Обыкновенно же всѣ поступки его характеризовались математической правильностью, его слова отзывались упрямой сухостью, сужденія -- обстоятельной серьезностью. Но сегодня молоденькая проповѣдница своей милой наивностью заставила его измѣнить самому себѣ. Точно это говорилъ не графъ, а совсѣмъ другой человѣкъ. Теперь онъ сталъ пассивно поступать по чужимъ мотивамъ. На неоднократные разспросы графа о Вюльфингѣ, слуга Францъ шепнулъ ему, что въ замокъ пришелъ какой-то незнакомый охотникъ,-- съ виду такой оборванный, но, какъ казалось, парень дюжій и къ охотѣ привычный.
   Болтливая проповѣдница знала, изъ-за чего вчера вечеромъ здѣсь происходила скандальная сцена съ однимъ изъ челядинцевъ дома. Ей обо всемъ уже разсказали по дорогѣ въ замокъ. Слѣдовательно, она могла понимать, почему графъ сказалъ, что прислуга должна относиться съ уваженіемъ къ его друзьямъ и гостямъ дома, вслѣдъ затѣмъ графъ приказалъ немедленно ввести въ залу вновь пришедшаго охотника, чтобы подвергнуть его экзамену въ присутствіи всѣхъ гостей. Здѣсь, передъ столомъ, онъ долженъ былъ явиться къ допросу: откуда онъ, кто онъ и гдѣ прежде состоялъ на службѣ.
   Въ эту минуту всѣ взглянули на графиню, чтобы видѣть, одобритъ ли она это приказаніе мужа, очевидно отданное подъ вліяніемъ виннаго одушевленія. И всѣ замѣтили, что губы графини тревожно дрожали. Но гордая женщина сидѣла величаво, словно холодная, мраморная статуя.
   -- Вотъ видишь ли, мы совершенно кстати завели рѣчь о народномъ воспитаніи... Этому новичку мы сейчасъ же растолкуемъ, почему да отчего былъ прогнанъ его предшественникъ... Ну, а если Вюльфингъ вернется, мы, въ наказаніе, придадимъ ему этого товарища. Давать отставку Вюльфингу мнѣ не хочется. Ко времени охоты намъ могутъ понадобиться два егеря. Ты какъ скажешь, Ядвига?..
   Но обращаясь къ женѣ, графъ не выжидалъ ея отвѣта. Онъ сейчасъ же заговорилъ съ Францомъ, повернувшись къ двери и нисколько не замѣчая, съ какимъ замѣшательствомъ въ нее заглядывали всѣ гости. Никто, конечно, не могъ знать, почему дрожали губы графини и отчего она стала такъ страшно блѣдна: было ли то порицаніе чего нибудь само по себѣ неумѣстнаго, или протестъ противъ излишней галантерейной любезности графа къ его сосѣдкѣ, взятой изъ того дома, гдѣ Лингардъ Нессельборнъ, по мнѣнію бѣглаго охотника, могъ привыкнуть быть самому себѣ и бариномъ, и лакеемъ.
   Между тѣмъ Францъ уже приготовлялъ господамъ знатную застольную забаву. Въ самомъ дѣлѣ представьте себѣ браваго, только-что захваченнаго съ дороги охотника -- въ трехугольной шляпѣ съ перьями, вышитой серебромъ портупеѣ, съ серебряными галунами на зеленой ливреѣ -- введите его въ роскошную графскую столовую, сдѣлайте предметомъ насмѣшекъ, униженья, настоящей десертной игрушкой... Что другое можетъ сдѣлать его тише воды, ниже травы въ толпѣ всей прочей домашней челяди?..
   Вблизи заслышались чьи-то тяжелые шаги; въ одну изъ отворенныхъ дверей заглянулъ другой графскій слуга...
   Вдругъ графиня вскакиваетъ съ мѣста и спѣшитъ къ противуналожной двери залы. Она приложила платокъ къ лицу такъ быстро, съ такимъ судорожнымъ безпокойствомъ, какъ будто кровь хлынула у нея изъ носа.
   Впрочемъ молодой Штаудтнеръ и тезка графини -- фрау Гедвига -- все-таки успѣли нагнать ее, чтобы предложить свою помощь.
   -- Ахъ, пожалуйста, оставайтесь... Я возвращусь сію же минуту!
   И Ядвига скрылась. Но другіе замѣтили, что носъ графини былъ нисколько неповиненъ въ этомъ внезапномъ бѣгствѣ. Это поспѣшное отступленіе мужъ объяснилъ себѣ хандрой графини по поводу его сегодняшнихъ демократическихъ тенденцій; когда графиня извинилась внезапной дурнотой и просила гостей не тревожиться, графъ самъ успокоилъ общество и уговорилъ его спокойно оставаться за столомъ.
   Медицинскій совѣтникъ скроилъ эхидную гримаску. Онъ хотѣлъ встрѣтиться съ глазами графа, желая взглядомъ передать ему, что было несовсѣмъ удобно выразить словами.
   

ГЛАВА ПЯТАЯ.

   Въ своей комнатѣ графиня Ядвига узнала, что экзаменъ егеря Генненгефта окончился для него неудачно. Внезапное бѣгство графини изъ-за стола испортило веселое настроеніе ея мужа и пробудило въ немъ критическую зоркость.
   Смѣлый охотникъ -- какъ передавали графинѣ -- назвалъ себя старымъ товарищемъ Вюльфинга, однако, нисколько не стыдился выжить его съ мѣста, которое тотъ оставилъ изъ стыда или просто по упрямству. Въ замкѣ, во дворѣ, въ саду, даже въ столовой, среди гостей, Генненгефтъ озирался дерзко и лихо, отвѣчалъ на предложенные ему вопросы съ грубой похвальбою и, въ заключеніе спектакля, былъ выпровоженъ графомъ безъ всякаго объясненія резоновъ. Пріятно было Ядвигѣ видѣть изъ своего окна, съ презрительнымъ жестомъ злорадства, какъ непрошеный гость выходилъ изъ замка, направляясь къ деревнѣ.
   Но это, однако, не облегчило тяжести, давившей ея сердце. Она стала раздумывать о различныхъ путяхъ къ окончательной развязкѣ. Но куда ни повернись, всѣ они вели -- къ преступленію. Во всемъ, что только она ни могла придумать, ей представлялась карающая Немезида, -- грознымъ призракомъ чудилось даже земное правосудіе, съ вѣсами и мечомъ въ рукахъ, -- но всѣ мысли ея упорно сосредоточились на вопросѣ: какъ порѣшить дѣло, какому исходу отдать предпочтеніе? Вѣдь фавориты богатства и счастливцы, высоко стоящіе на общественной лѣстницѣ, постоянно воображаютъ, что законы писаны только для мелкотравчатаго человѣчка....
   Вечернія сумерки спускались уже въ овальную котловину, посрединѣ. которой, между полей, запаханныхъ нивъ и разсѣяннаго полѣсья возвышался замокъ Вильденшвертъ, окруженный привѣтливыми усадьбами. Сѣрое, загрязненное облаками, небо еще болѣе способствовало ночной темнотѣ. Порывистый вѣтеръ цѣлый день дулъ съ сѣверовостока и весьма плохо гармонировалъ съ пробужденіемъ, свѣжей жизнію, нѣгою весенней природы. Но буря не могла очистить небо отъ его мрачныхъ тучъ, изъ-за которыхъ только къ вечеру вынырнуло заходящее солнце, озаривъ флюгера на колокольнѣ и высокія окна замка своимъ ярко-краснымъ, прощальнымъ, зловѣщимъ отблескомъ.... Но этотъ вечерній кровавый отсвѣтъ даже пріободрилъ графиню, преслѣдуемую наболѣвшими, нехорошими мыслями. Окна вспыхнули заревомъ. Она отворила окно своей спальни, выходившей въ паркъ. Вершины вязовъ, качаемыя сердитымъ вѣтромъ, казались объятыми пламенемъ. Но при этомъ заревѣ грудь ея вздымалась неизъяснимою отрадою. Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ такой же свѣтъ блестѣлъ ей въ глаза, когда она въ столицѣ отправлялась въ оперу вмѣстѣ съ милымъ Отто фонъ-Фернау. Они шли пѣшкомъ, карета медленно ѣхала сзади. Вышли они изъ большого англійскаго сада, передъ воротами; долго предавались тамъ горячимъ сердцеизліяніямъ, которымъ не помѣшала и глазѣвшая на нихъ докучливая прислуга. Потомъ пошли по знаменитымъ бульварамъ; вправо и влѣво слышались лошадиный топотъ и стукъ экипажей. И тогда свѣтило яркое солнышко, сквозь арки величественныхъ воротъ, озаряя верхи роскошныхъ храмовъ и дворцовъ, обливая своимъ золотомъ красивыя надписи. Деревья тогда были еще обнажены, каждую минуту могла нагрянуть суровая ледяная зима,-- а въ ихъ груди какъ будто разцвѣтала вѣчная весна, ихъ убаюкивала упоительная благодать и теплота юга...
   Воспоминаніе о человѣкѣ, впервые пробудившемъ въ ней всю полноту женскаго, беззавѣтно любящаго чувства, погнало ее подъ расколыхавшійся навѣсъ полуобнаженныхъ древесныхъ вершинъ. Тамъ-то не могли видѣть ее гости. Еще не слышала она стука экипажей, которые должны были развезти въ различныя стороны гостей ея мужа.
   Какъ сильно долженъ былъ изумиться садовникъ при видѣ барыни, торопливо шагавшей по аллеямъ съ легкой косынкою поверхъ головы! Надъ нею, подобно зыби морской, шелестѣли и колыхались деревья. И также точно колебалось ея безпокойное сердце. Но чѣмъ тверже ступали ея ноги, тѣмъ упрямѣе неслась она по мокрой дорогѣ, окаймленной здѣсь искуственными скалами, далѣе -- листвою папоротниковъ. Березы, словно блѣдные призраки, вырѣзывались изъ темноты. Какими-то живыми страшилищами казались Ядвигѣ ихъ вѣтви. Она сторонилась отъ нихъ. Заблудившись въ паркѣ, она попадаетъ на небольшой бугоръ, гдѣ шлюзы сдерживаютъ маленькое озеро; но далѣе оно, подобно водопаду, низвергается внизъ полной струею, еще далѣе, пѣнясь съ сердитымъ шумомъ, прорывается между искуственно сгруппированными утесами. Тоскливо останавливается она надъ глубиною и раздумываетъ.... о вѣчномъ разрушеніи.
   Но не о самоуничтоженіи думала она. Нѣтъ, ей хотѣлось добиться своего, завладѣть чѣмъ, къ чему она стремилась, и сломить все, что могло мѣшать достиженію ея цѣли. И вдругъ, къ своему ужасу, она увидѣла препятствіемъ самою себя, увидѣла свою зависимость отъ тѣхъ условій, которыхъ предотвратить не могла, сколько бы ни старалась убѣдить себя, что это необходимо! Какъ же сломить эту преграду? Гдѣ найдти людей, которые помогли бы ей совершить то, на что она уже рѣшилась!... Она хотѣла во что бы то ни стало развестись съ мужемъ, сдѣлаться женою Фернау. Но она хотѣла обдѣлать это съ тріумфомъ царицы, благодѣтельной феи, захвативъ съ собою весь рогъ своего матеріальнаго изобилія. Одна мысль о томъ, что она можетъ пожертвовать только собою -- какъ ни отрадна была мысль эта -- заставляла ее трепетать: это представлялось ей тяжелымъ испытаніемъ для Отто. Она сама могла бы обойтись безъ всего, но что сталось бы съ Отто, еслибъ... О, нѣтъ, нѣтъ, къ чему эти назойливыя думы! Къ чему эти глупыя испытанія!... Не лучше ли окружить милаго золотою любовью, всѣми утѣхами жизни, созданными точно волшебными руками. Не долженъ ли былъ Отто Фернау ликовать рядомъ съ нею, словно богъ земной! Онъ, такъ живописно украшавшій собою ложу перваго яруса, такъ величаво наводившій лорнетъ даже на мѣста короля и принцевъ, кто же болѣе его заслужилъ это привилегированное положеніе!... Вѣдь для этого Отто обладалъ "талантомъ къ счастью" несравненно болѣе, чѣмъ какой нибудь графъ Вильденшвертъ, этотъ чудакъ мужъ съ его глупыми тратами на постройки, коллекціи, агрономическія реформы и всякаго рода эксперименты!! Какое ничтожество, какая вздорная чепуха, -- и для нея она сама должна была жертвовать собою.... И все... по милости... ребенка, трепетавшаго у ней подъ сердцемъ!...
   Прислонясь къ сумрачной березѣ съ повисшею вершиной, она стала вглядываться въ темноту ночи. И все раздумывала, все соображала: и по милости этого ребенка нужно бросить свои драгоцѣнности, свою роскошную шубку изъ пурпуроваго бархата, подбитую горностаемъ -- какъ величественно она шла ей къ лицу!-- свои экипажи, блестящія ливреи слугъ, -- да., бросить все на колыбель графскаго младенца! Отказаться отъ очарованнаго палаццо, который былъ бы изобрѣтенъ фантазіей Фернау и выстроенъ въ столицѣ! Отъ отца въ виду иного будущаго ничего нельзя было ожидать.
   Коммерціи совѣтникъ Вольмеръ фонъ-Вольмероде попалъ въ руки жадной родни, которая выжимаетъ отъ влюбленнаго старика, сколько сможетъ, денежки за то, что онъ былъ цѣлыми тридцатью годами старше прелестной баронессы Зальдернъ-фонъ-Оттенфельсъ. Да и какже проклинала Ядвига эту старческую нѣжность. Гмъ! неужели всѣ эти кругленькія суммы доказывали нерастраченныя юныя силы, его способность еще любить?.. Да, онъ доказывалъ способность эту слабодушной угодливостью малѣйшимъ капризамъ и утонченнымъ прихотямъ своей молоденькой жены. Самъ-то отецъ теперь уже собственно не работалъ,-- однако тамъ уже поговаривали о "трофеяхъ" сего второго брака! Носились слухи, будто уже теперь изъ кармана папаши вылетѣли громадныя суммы для обезпеченія его будущей вдовы. Женина родня пріискивала всевозможные пути и способы къ высасыванію денежекъ -- такіе способы, какихъ не знала, можетъ быть, сама, молоденькая мачиха. Ядвига хотѣла обезпечить за собой свое состояніе во что бы то ни стало. Она готова была обмануть мужа и... природу.
   Какъ ей высвободиться изъ желѣзныхъ тисковъ естественной необходимости, скованныхъ еще съ первоначалу свѣта?-- вотъ въ чемъ вопросъ. И за нею вездѣ, какъ спутникъ, слѣдило убійство. Занесенный въ воздухѣ кинжалъ леди Макбетъ казался все болѣе и болѣе для ноя заманчивымъ и имѣлъ въ ея глазахъ какую-то чарующую, непреодолимую силу. И, однако, ее все еще пугали страшныя подробности преступленія, даже мысль о тайномъ убійствѣ, гдѣ нѣтъ окровавленныхъ рукъ, хватающихъ жертву за горло, нѣтъ дерзко занесеннаго ножа или стклянки съ страшнымъ ядомъ, и жертва замучивается только голодомъ, пренебреженіемъ и безучастіемъ. И когда эти страшныя картины возникали въ ея воображеніи, сердитый вѣтеръ срывалъ платокъ съ головы ея и развѣвалъ волосы, волнуемые тогда, какъ цвѣточныя метелки въ кустахъ орѣшника, у ограды парка. Въ этомъ настроеніи, казалось, вся ея личность, все я вырывалось наружу. Она вся преобразилась въ желчную, морщинистую, злую бабу-ягу, коварно пробиравшуюся по дорогѣ и трусливо озиравшуюся кругомъ. Но нѣтъ, -- идти было не въ моготу: она остановилась у ближайшаго дерева и простонала сквозь зубы: о, нѣтъ, этого не будетъ!..
   И она взглянула на небо.
   Мрачна была ширь небесная, и ни одна звѣздочка не ходила на ней ночнымъ дозоромъ. Да и зачѣмъ это? нашептывали ей призраки:-- тѣмъ лучше для того, что она... О! нѣтъ, нѣтъ, не открытое убійство, не саморазрушеніе задумала она, а только скрываніе беременности, тайные роды, устраненіе съ дороги ребенка, который могъ отнять у нея и ея будущаго мужа, у ихъ будущихъ дѣтей ея громадное, превышавшее милліонъ состояніе. Но безъ довѣренныхъ лицъ, безъ пособниковъ нельзя завладѣть приданымъ для ея возлюбленнаго. Уже разводъ съ графомъ представлялъ неимовѣрныя трудности! Объ этомъ намѣреніи она. еще ни передъ кѣмъ не проронила ни словечка,-- кромѣ самихъ Фернау, Отто и его belle-soeur. Ледяная дрожь прошла по ея тѣлу, когда, она теперь въ первый разъ съ ужасомъ сказала себѣ самой прямо и открыто; ты должна быть тою "виновною", которой требуетъ законъ! И тутъ ей пришла въ голову мысль, что она рискуетъ выказать себя просто влюбленной вѣтреницей, о чемъ она прежде никогда не думала, не гадала. Вѣтреность всегда была ей совершенно чужда. Ей никогда не было желательно утопать въ преступныхъ объятіяхъ милаго, съ головой, увѣнчанной розами, съ бокаломъ благороднаго вина въ рукахъ, при музыкѣ и яркой иллюминаціи.
   Всѣ такія фантазіи не имѣли для нея ничего заманчиваго. И однако она все-таки должна была повторять себѣ цѣлый день: "ты, ты должна быть этой "виновною". Какъ же ты примешь на себя это клеймо? Какъ ты объявишь всему свѣту, что одинъ Фернау составляетъ счастіе твоей жизни? Осмѣлишься ли шагнуть за барьеръ нравственности? Рѣшишься ли играть доброю славою между людьми? Какъ ты позволишь закону объявить себя клятвопреступницею предъ божьимъ алтаремъ! И -- къ довершенію всѣхъ трудностей -- какъ скроешь самою себя и, намѣченную тобою, неповинную жертву отъ наблюдательной зоркости людей? Гдѣ и какъ утаишь то, что въ тебѣ живетъ, гдѣ спрячешься сама?!.."
   При мысли о необходимости взвалить вину на одну себя, вдругъ въ ея мрачной душѣ задребезжалъ быстрый, точно изъ ада вырвавшійся просвѣтъ... Не принять ли серьезно сегодняшнюю любезность графа, къ очаровательной дамочкѣ съ Лѣсного-Поворота, къ дочери трактирщика?.. Не пустить ли въ ходъ притворную ревность, негодованіе? О, какъ старалась она отыскать виновность тамъ, гдѣ ея не было! Дѣлать нечего -- оставалось только прикрыться изжеванной, безсмысленной фразой: "несносный характеръ графа". И вотъ, чтобъ ободрить себя, она громко крикнула слова эти среди завывавшаго вѣтра. И они откликнулись пустымъ, безсмысленнымъ эхомъ. "Несноснымъ" едва ли справедливо было назвать человѣка, такъ радушно принимавшаго своихъ, хотя бы и мѣщанскихъ, гостей и защищавшаго ихъ отъ дерзкой прислуги. Вѣдь и сама-то она, графиня, происходила не больше, какъ отъ бѣднаго, но ловкаго пройдохи -- горнорабочаго.
   Друзья, пособники, соумышленники -- вотъ къ чему сводится весь вопросъ, -- и она ухватилась за него всею силою мысли. Кропотливо стала она припоминать всѣ свои житейскія связи. Возлѣ убогаго, соломеннаго шалаша, котораго близость должна была бы ее испугать, повстрѣчался графинѣ садовникъ, сказавшій съ изумленіемъ: "Ваше сіятельство, вѣдь вы этакъ простудитесь! какъ можно гулять въ такую позднюю пору?" Но слова эти не произвели въ нее большого впечатлѣнія: они навели ее только на мысль о пособничествѣ плебеевъ, которые служили на жалованьѣ и которыхъ можно было подкупить въ свою пользу. У садовника была жена и дѣти! подумала она.-- Но при женѣ и дѣтяхъ -- будетъ ли сохранена тайна?..
   И однако она продолжала раздумывать о содѣйствіи людей изъ непривилегированнаго класса. Мамка ея была еще жива и часто получала отъ нея пособія. Старые слуги ея матери -- всѣ перемерли или одряхлѣли или, наконецъ, были поставлены слишкомъ близко къ ея отцу. Ужь не довѣриться ли ему.?.. Денежный вопросъ побуждалъ не брезгать этой мыслію. Ни отецъ, ни его жена не очень жаловали графа. Фонъ-Вильденшвертъ былъ точно цѣлой головой выше этой четы и, дѣйствительно, умѣлъ выказать свое превосходство надъ своимъ тестемъ. Но скоро Ядвига рѣшительно отказалась отъ этой мысли, -- не изъ какой нибудь моральной щекотливости, а просто изъ презрѣнія къ своему -- какъ она говорила -- изъ ума выжившему папашѣ.
   Какъ бы то ни было, но графу нужно, непремѣнно нужно пріискать противника. Это представлялось ей совершенно несомнѣннымъ. Ахъ, да, да,-- а что же егерь Вюльфингъ! мелькнуло у ней въ головѣ съ быстротой молніи. Этотъ парень не былъ безкорыстенъ и -- насколько она его знала -- не имѣлъ недостатка въ отвагѣ. Послѣ сердитой расправы графа, вотъ онъ не кажетъ глазъ въ замокъ. Чего добраго, можетъ быть, уже самъ подумываетъ о мщеніи! И вдругъ вокругъ нея расколыхались привольные лѣса, принадлежавшіе ея матери, и теперь частью отданные въ аренду, отчасти состоявшіе подъ управленіемъ сельскаго инспектора Анбеланга. Она кликнула садовника. Тотъ остаполился не вдалекѣ. Сильно, должно быть, озадачила его эта бѣшеная прогулка графили, въ то время, когда графъ развлекалъ своихъ гостей въ замкѣ музыкой, пѣніемъ и карточной игрою.
   -- Что Вюльфингъ еще не вернулся? спросила она.
   -- Никакъ нѣтъ, ваше сіятельство.
   -- Ну, а этотъ другой, что приходилъ недавно, въ самомъ дѣлѣ не годился для службы?...
   Садовникъ ухмыльнулся и покачалъ головою.
   -- Гдѣ онъ теперь?
   -- Да что, бродяга, больше ничего! Шмыгаетъ гдѣ нибудь по горамъ...
   -- Чтоже это Вюльфинга нѣтъ до сихъ поръ?
   Садовникъ молча поглядѣлъ на замокъ. Ядвига поняла взглядъ этотъ по своему и, быть можетъ, не ошибалась. И ужь какъ онъ былъ для нея пріятенъ! Въ немъ она прочитала: сами, чай, знаете, какъ досталось бѣднягѣ! Шутка ли -- ногами топтать...
   Какъ хотѣлось ей поддакнуть садовнику, высказать свое мнѣніе еще яснѣе и даже подстрекнуть обиженныхъ къ отместкѣ! Пересиливая себя, она, наконецъ, спросила осторожно:
   -- Странно, куда же это онъ могъ запропаститься?
   -- А видите ли, въ Клостероде у него есть зазнобушка.... такъ себѣ, дочка поденьщика... но бравая, красивая дѣвка! У нея, должно быть. Въ замкѣ-то всѣ уже про то вѣдаготъ, -- и госпожа Деренбахъ и Дорисъ... Всѣ колятъ ему глаза милою -- зовутъ ее Густель -- и журятъ за то, что часто бѣгаетъ въ Клостероде. Тамъ онъ маленько поотдохнетъ, и послѣ опять вернется. Оставилъ тутъ всѣ свои вещи, даже ружье. Ваше сіятельство, замолвите за него доброе словечко, когда онъ вернется назадъ! Отъ только все время старается размыкать горе -- я такъ полагаю. Такого дюжаго молодца топтать ногами -- сами посудите... Жалко мнѣ Густель, право жалко!... Крестница вѣдь моей жены. Съ насъ-то, конечно, на зубокъ ей перепадетъ немного... Ну, а она все-таки не забываетъ насъ -- навѣдывается частенько,-- почитай каждое воскресенье. Отецъ ея часто работаетъ въ замкѣ. Ну, тамъ-то Вюльфингъ и свидѣлся съ нею въ первый разъ. О женитьбѣ парню нечего было и думать: графъ не любитъ, чтобы слуги его женились. Сами вѣдь изволите знать, ваше сіятельство....
   Каждое изъ этихъ словъ отдавалось въ ушахъ Ядвиги отрадной музыкой. Вюльфингъ нравился ей еще прежде. Давно уже она замѣчала, что ея дѣвушки, особенно Дорисъ, поглядывали на него масляными глазками. Старая кухарка -- и та туда же! Это графиня узнала теперь отъ садовника. Ага, значитъ у графа есть враги! Онъ не любитъ женатой прислуги!... И тутъ-то она вспомнила, что и самъ садовникъ ничѣмъ особенно не былъ обязанъ графу, и что его сіятельство зачастую называлъ его старымъ хрычомъ, уже выслужившимъ свое время....
   Но какъ должна была ненавидѣть графа смазливая Густель! Ужь за одно то, что онъ не позволялъ ея милому жениться. Это тоже была одна изъ "занозъ" въ "системѣ" ея мужа, открытыхъ ею уже послѣ свадьбы. Само по себѣ это мудрое правило прежде нисколько не возбуждало ея неодобренія. Теперь она старалась привести разрозненные мотивы въ общую связь, и правило это стало звѣномъ въ общей цѣпи, которую должна была тащить она сама. Нельзя ли будетъ -- раздумывала она -- какъ нибудь сплавить, слить воедино Густель и Вюльфинга такъ, чтобы они составляли одну личность, одну совѣсть, одинъ источникъ ненависти къ графу.... И чудилось злой графинѣ, будто она находится въ дремучемъ лѣсу, давшемъ ея папашѣ не одну тысячу за срубленные буки и ели, однако все еще не пропускавшему солнечныхъ лучей на цѣлую милю дороги, какъ говорилъ ея мужъ, когда въ первый разъ увидѣлъ эту трущобу.... Что если бы Вюльфингъ... тамъ... Эта робкая мысль была внезапно прервана стукомъ экипажей. Графиня заключила, что то разъѣзжались гости. Вся продрогши отъ ночного холода, она вышла, изъ парка и, по небольшой лѣстницѣ, взбѣжала къ себѣ въ комнату, которая показалась ей освѣщенною, даже пріятно нагрѣтою.
   Чуть вошла графиня,-- доложили о медицинскомъ совѣтникѣ.
   Не принять было нельзя. Онъ хотѣлъ откланяться и на прощаньи узнать, не захворала ли графиня, въ самомъ дѣлѣ, серьезно.
   Войдя въ комнату, онъ опять снялъ перчатки, чтобы пощупать пульсъ и при этомъ прибавилъ:
   -- Должно быть наивныя выходки молоденькой, смазливой барыни пришлись вамъ не совсѣмъ по вкусу, а?
   -- О, нѣтъ, почему же? отозвалась графиня, упражняясь въ притворствѣ:-- напротивъ, мнѣ бы очень хотѣлось услышать еще ея пѣніе. У ней такой пріятный голосъ. Нѣтъ, не говорите,-- это просто очаровательная женщина!
   Само собою разумѣется, пульсъ графини остановилъ вниманіе врача. Она полагала, что послѣ разговора съ садовникомъ сдѣлалась спокойнѣе, увѣреннѣе въ себѣ. Медицинскій совѣтникъ убѣждалъ остерегаться еще суроваго времени года.
   Потомъ просилъ обращаться за совѣтомъ къ сыну во все время его отлучки на воды, гдѣ его ожидала главная жатва. Сынъ же хотѣлъ опять провести лѣто въ деревнѣ.
   -- О, нѣтъ, нѣтъ, докторъ! Я ѣду съ вами!.. Пожалуйста, пропишите мнѣ леченіе водами. На этомъ я настаиваю рѣшительно.
   Медицинскій совѣтникъ поглядѣлъ на нее съ изумленіемъ.
   Воды, о которыхъ онъ говорилъ, были обязаны своею репутаціей содержанію въ нихъ сѣры и желѣза. Состояніе графини, по рѣшительному приговору врача, заключалось въ чрезмѣрномъ раздраженіи или гиперстеліи, и въ этомъ случаѣ подобныя воды были бы настоящимъ ядомъ.
   Докторъ вздернулъ вверхъ бровями, полюбовался роскошно росписаннымъ потолкомъ, съ амурами, потянулъ въ себя раздушенный воздухъ комнаты и поглядѣлъ на блестящіе диваны, крытые небесно-голубой шелковой матеріей.
   Наконецъ, собравшись съ мыслями, онъ сказалъ съ усмѣшкою:
   -- Гмъ, ну это, знаете, какъ вамъ будетъ угодно... Купаться у меня вамъ, конечно, нѣтъ надобности! Моціонъ, развлеченія, перемѣна воздуха -- вотъ что вамъ нужно...
   -- И прекрасно! Больше я ничего не хочу... Пожалуйста же, убѣдите вы моего мужа.... Настаивайте твердо...
   Захватить съ собою подобную паціентку, начать такою практикою -- было весьма заманчиво для эскулапа. Конкуренція и борьба изъ-за куска хлѣба неразлучны съ каждымъ положеніемъ.
   Ядвига все болѣе и болѣе изощрялась въ новомъ для нея порокѣ -- лжи. Съ необыкновенно сильной аргументаціей она стала домогаться, чтобы старый медикъ -- мучившій ее своими полу-инквизиторскими, полу-суровыми взглядами -- напугалъ графа ея нервными, грудными, горловыми или какими угодно страданіями и во что бы то ни стало убѣдилъ его въ необходимости отпустить жену на воды.
   Уже теперь ей было ясно, что она всего менѣе должна была принимать подобныя ванны. Она хотѣла прежде всего выхлопотать свою поѣздку изъ замка, вырваться на свободу и одурачить проницательнаго врача, казалось, говорившаго своимъ насквозь пронизывающимъ взглядомъ: "ну-съ, а хорошъ ли мой діагнозъ насчетъ продолженія рода Вильденшввертовъ". И дѣйствительно она его одурачила. Докторъ ушелъ, раздумывая на дорогѣ: "нѣтъ, я ошибся, она только не въ ладахъ съ своимъ мужемъ".
   -- До свиданья, докторъ! закричала она ему вслѣдъ.-- Пожалуйста же, обдѣлайте все хорошенько съ графомъ! Мы увидимся съ вами нескоро. Завтра же, можетъ быть, я ѣду къ отцу и ужь прямо изъ столицы отправлюсь къ вашимъ наядамъ: вѣдь такъ, кажется, зовутъ тѣхъ дамъ, которыя поднесли вамъ на водахъ серебряный кубокъ въ честь вашего двадцати-пятилѣтняго докторскаго юбилея?..
   Этотъ кубокъ -- chef-d'oeuvre какого-то новѣйшаго Бенвенуто Челлини -- былъ сдѣланъ преимущественно насчетъ графини. Стихи къ нему написала Линда фонъ-Фернау, для своей подруги. Графиня только переписала ихъ. Она ихъ ужь почти забыла, и теперь старалась припомнить себѣ имя главнаго лица въ стихотвореніи.
   -- Какъ, бишь, звали эту знаменитую предводительницу хора?
   -- Гигея! подсказалъ докторъ съ лукаво-недовѣрчивой улыбкой.
   -- Ахъ, да, да, въ самомъ дѣлѣ! Еще вашъ саркастическій сынокъ замѣтилъ, что богиня здоровья потому и выбрала для себя такое трудное, похожее на зѣвоту имя, что всякая болѣзнь прекращается въ тотъ моментъ, когда больной начинаетъ скучать...
   Затѣмъ докторъ Штаудтнеръ-senior ретировался.
   Въ замкѣ всѣ заняты были отъѣздомъ, однако докторъ еще успѣлъ шепнуть графу:
   -- Вы поберегите, пожалуйста, вашу жену. Она рѣшительно отвергаетъ то объясненіе, какое вы даете ея настоящему состоянію. Разспрашивать я не смѣю. Ей хочется принимать мои ванны. Это ей нисколько не поможетъ. Но поѣздка туда во всякомъ случаѣ развлечетъ ее. О томъ, что она завтра собирается въ столицу, кажется, къ отцу,-- вы, конечно, уже знаете?..
   Уже когда въ замкѣ все стихло и простылъ слѣдъ неугомонной хохотуньи съ Лѣсного-Поворота, слова доктора показались графу нѣсколько странными. "Графиня хочетъ на воды -- что за притча такая?" Провожая гостей, заигрывая съ веселой пасторшей, графъ не имѣлъ времени серьезно пораздумать. Но теперь, когда онъ остался одинъ и когда попавшаяся ему на глаза мадамъ Деренбахъ объявила, что знать не знаетъ о такомъ намѣреніи графини,-- теперь ему показалось, что пора очнуться отъ своей одури, напавшей на него со вчерашняго дня. Въ комнатахъ графини раздался порывистый звонокъ, и графъ по этому признаку хорошо зналъ, что графинѣ должна была придти какая нибудь внезапная мысль. На встрѣчу ему шмыгали впопыхахъ слуги и горничныя, сообщавшіе, что имъ приказано приготовить всѣ сундуки, такъ какъ завтра графиня собиралась ѣхать въ столицу. Это намѣреніе показалось ему, наконецъ, довольно оригинальнымъ, и графъ отправился въ комнату своей супруги.
   Какъ же сильно онъ былъ озадаченъ, когда Ядвига -- всю жизнь невѣдавшая ревности, да и теперь пустившая ее въ ходъ только съ злымъ лицемѣріемъ -- вдругъ встрѣтила его словами:
   -- О, ничего, мой другъ, ты не соскучишься. Вѣдь эта очаровательная дамочка еще на долго останется здѣсь по сосѣдству! Она и нынѣшнее благородное общество просто околдовали тебя... Ужь навѣрно ты захочешь почаще видѣться съ твоими застольными пріятелями. А мнѣ, вотъ видишь, хочется провести лѣто одной...
   -- Кажется, ты обыкновенно всегда требовала развлеченій! перебилъ графъ.
   -- Ну, а вотъ теперь перемѣнилась! Чтожъ дѣлать, капризна стала, да правду сказать, рѣшилась она, добавить, -- я не чувствую себя особенно счастливою.
   -- Ядвига! упрекнулъ озадаченный графъ, стараясь схватить руку жены.
   -- Пожалуйста, оставь меня! Фи, такъ отъ всего и несетъ сигарами! сказала она, отступая назадъ.-- Ну, да сдѣлай же милость, не тронь меня!.. Позаимствовался манерами у пасторши, что ли? Эта писаная красавица при каждомъ словѣ то дернетъ своего сосѣда за фалду, то потреплетъ по плечу. Не думай, пожалуйста, что я ревную... Нисколько! Да и съ какой стати...
   И что это были за скрипучія взвизгиванья! И откуда взялась вдругъ такая изступленная злость... Графъ, должно быть, перепугался не на шутку, да и сама Ядвига дрожала при откликѣ своихъ словъ. Все, что она говорила, выливалось точно не изъ нея самой. Нѣтъ, какой-то злобный демонъ овладѣлъ ею. Онъ-то и кричалъ изъ нея, какъ прежде устами одержимыхъ имъ въ библіи.
   Графъ Бернгардъ, превозмогая себя, сказалъ съ ироніей:
   -- Да ты сегодня, въ самомъ дѣлѣ, очень любезна.
   Что же мучило, что заставляло метаться ослѣпленную женщину? Какія чары вдругъ вызвали въ ея фантазіи образъ человѣка, такъ всецѣло завладѣвшаго всею ея жизнію, всѣми помыслами, всѣми чувствами... Передъ нею стоялъ Отто фонъ-Фернау, съ своими роскошными русыми кудрями, -- одобрялъ, подстрекалъ ее. Она чувствовала горячее дыханіе съ его полныхъ розовыхъ губъ, жаръ его молодыхъ щекъ, оттѣненныхъ волнистой бородою,-- она наслаждалась близостью любимаго человѣка. Еще прежде она говорила своей подругѣ Линдѣ, что пальцы ея издавали бы искры, если бы коснулись его роскошной, кудрявой головы. И въ это мгновеніе Отто фонъ-Фернау вдругъ обвилъ ее своими объятіями, и она изнемогала отъ избытка счастья. Потомъ, очнувшись, разразилась наглымъ, не своимъ хохотомъ и презрительно бросила мужу въ лицо желчныя слова:
   -- Любезна?! Скажите лучше недостойна любви! Это вѣрнѣе...
   Графъ остолбенѣлъ. Хотѣлъ было крикнуть "Ядвига!" но имя это замерло у него на губахъ.
   Но не съ душевной болью хотѣлъ онъ произнести его, а съ негодованіемъ. Онъ не могъ, по своей натурѣ, сразу дать отпоръ несправедливости. Какъ человѣкъ педантическаго склада -- въ чемъ укоряла его Ядвига -- онъ вообще считалъ свою жену малымъ ребенкомъ, котораго нужно еще учить да учить. Даже о всякой, наиболѣе развитой женщинѣ онъ былъ такого же мнѣнія. Въ его замѣчаніи: "что это тебѣ вдругъ вздумалось?" не было ничего, что могло бы тронуть, обезоружить, пристыдить Ядвигу. Только теперь, въ эту минуту, въ немъ заговорило настоящее, неподдѣльное негодованіе. Передъ Ядвигою стоялъ человѣкъ, который сегодня начиналъ свой силлогизмъ словами: "не только" и уже спустя двѣ недѣли, самъ не смущаясь перерывомъ, оканчивалъ клаузулой: "но даже и"; такъ говорила о немъ Ядвига, при одномъ случаѣ, Линдѣ.
   -- Вы опять за нотаціи, графъ?..
   Это ѣдкое замѣчаніе было высказано уже совершенно естественно.
   У каждаго изъ супруговъ было такъ много дѣла, что продолженіе этой сцены было само по себѣ невозможно.
   Графъ вышелъ, какъ глубоко оскорбленный мужъ, въ сильномъ волненіи, но вынесъ съ собою убѣжденіе, что его жена ревнуетъ, и даже, что близость отца и подруги еще болѣе увеличитъ въ ней эту дерзкую сварливость. Сначала онъ было хотѣлъ приказать прислугѣ прекратить приготовленія къ отъѣзду, но потомъ раздумалъ, вспомнивъ о другомъ впечатлѣніи, которымъ должно было сопровождаться подобное приказаніе,-- велѣлъ подать себѣ чаю въ свою комнату и скоро былъ успокоенъ появленіемъ почтальона, принесшаго ему письма и нѣкоторыя, давно ожидаемыя посылки для его коллекцій.
   Теперь-то Ядвига торжествовала. Она дебютировала въ той роли, которую такъ убѣждалъ ее взять на себя Отто фонъ-Фернау, въ одномъ откровенномъ tête-à-tête. Онъ сказалъ ой съ своимъ магическимъ подмигиваньемъ, имѣвшимъ для ноя такую обаятельную силу:
   -- Если только и есть переселеніе душъ, то это развѣ уже послѣ нашего земного существованія. А до того мы знаемъ только одно личное, намъ принадлежащее, сознаніе. Никакое божество не возвратитъ тебѣ того, что ты сама утратишь на землѣ. Гнуть свою выю подъ ярмо всякихъ приличій, раболѣпствовать передъ капризами случая, котораго мы легкомысленно сдѣлали владыкою нашихъ судебъ, бояться самого себя, движеній своего сердца, слушаться глупаго состраданія, которое пораждается нашимъ же слабодушіемъ, нашей подлой трусостью -- все это ведетъ къ смерти, послѣ которой нѣтъ воскресенья. Будь же прямодушна, Ядвига! Признайся откровенно, что ты чувствуешь! Разорви цѣпи, скованныя вовсе не такъ прочно, какъ ты думаешь. Уже одно мужество языка, горячая рѣшительность могутъ справиться съ ними". Ядвига приняла это къ свѣденію и дала полную волю языку.
   И вотъ языкъ завертѣлся, какъ трещотка, начатая трескучая болтовня не знала удержа, и лилась сердитымъ потокомъ. Ядвига хохотала, говорила громко. Такъ, именно такъ нужно было поступать и далѣе, если только она хотѣла достичь цѣли.
   Теперь графиня приказала принести съ чердака большой сундукъ, уложить въ него свой гардеробъ и такъ громко приколачивать крышу, чтобы стукъ раздавался по всему замку. Извѣстно, что бѣсъ прикидывается ангеломъ, когда хочетъ кого одурачить. Ядвига взяла съ Отто Фернау -- этого чародѣя, котораго она сочла нужнымъ полюбить обѣщаніе, подъ торжественной клятвой, никогда не писать къ ней. "Ты хочешь испытать постоянство моей любви?" спросилъ онъ съ такимъ взглядомъ, который всякому другому, на ея мѣстѣ, показался бы коварнымъ и недобрымъ. А она объясняла это потупленіе очей -- уныніемъ влюбленнаго, скорбью, отчаяніемъ. Возлюбленный сдержалъ свое слово! И это моральное господство надъ самимъ собою внушило ей глубокое уваженіе. Оно подзадоривало ее продолжать и далѣе начатую ролъ. Развѣ съ ея стороны не было честно, геройски-благородно то. что она отказалась отъ переписки съ обожаемымъ человѣкомъ? Такъ разсуждаетъ бездушный негодяй, такъ думаетъ разбойникъ, когда они стараются подкупить голосъ совѣсти -- одинъ безсмысленно направленной благотворительностью, другой -- ровнымъ для всѣхъ дѣлежомъ добычи... Въ замкѣ мало-по-малу все стихло. Самыя нужныя приготовленія къ отъѣзду были уже сдѣланы. Слуги досаждали графинѣ вопросами о такихъ вещахъ, на которыя она. сама еще не могла отвѣчать положительно. Всякая дальняя поѣздка, требуетъ серьезнаго обдумыванія и взвѣшиванія нашихъ обыденныхъ интересовъ. Чтобы собраться съ мыслями -- нуженъ покой. Графъ до сихъ поръ не показывался изъ своего убѣжища. Она даже досадовала на это, потому что ей сильно хотѣлось продолжать свои наглыя выходки. Какъ хищный звѣрь прислушивалась, сторожила она, не приближается ли добыча. Какъ сильно чесался у ней языкъ, чтобы еще нѣсколько разъ произнести свое повелительное "нѣтъ!" или задорливо прогорланить: "почему, а? Вотъ почему, вотъ почему!" Однако нужно было ждать до завтра. Мысли ея можно было сравнить съ полемъ битвы, гдѣ атакующія колоны хотятъ взять приступомъ окопы, и несмотря на то, что пули истребляютъ нападающихъ массами направо и налѣво, -- вожди все-таки не перестаютъ кричать: "впередъ! Смѣло на врага!" Только бы теперь не оплошать, не поддаться слабости -- вотъ въ чемъ было ея единственное опасеніе. Не поможетъ страстная любовь впродолженіи начатой роли, такъ пусть явится на помощь -- гордость!
   Но успокоиться она никакъ не могла. Кровь ея бурно клокотала, словно въ горячечномъ припадкѣ. Самая затишь въ замкѣ была для нея невыносимою. Ей бы хотѣлось опять раздуть всякій потухающій огонекъ. Что это сегодня такъ рано слышенъ изъ деревни рожокъ сторожей! подумала она, досадуя, что не можетъ отвести назадъ стрѣлку башенныхъ часовъ замка. Но время уходило!... Минута ея отъѣзда приближалась безостановочно, и отступница природы не могла этому помѣшать, Въ ея ушахъ безпрестанно отдавались вчерашнія слова адвоката: "злоумышленное оставленіе одного изъ супруговъ другимъ". Еще такъ недавно она сама, побоялась постыднаго поступка, выставленнаго къ позорному столбу закономъ: теперь этого стыда не было и слѣдовъ. Она провѣряла только свой планъ во всей его послѣдовательности: ты уѣзжаешь изъ замка и больше не возвращаешься. Спросятъ о причинѣ, -- ты скажешь: потому что такъ мнѣ угодно! Потомъ напрямикъ объявишь, что графъ Бернгардъ не могъ сдѣлать тебя счастливою. Немедленно отправляешься въ путь-дорогу. Скрываешь мѣсто жительства. Не допускаешь къ себѣ графа, если ему вздумается тебя розыскивать или. во всякомъ случаѣ, на всѣ его требованія отвѣчаешь отказомъ. Во избѣжаніе непріятныхъ скандаловъ скрываешь какъ можно долѣе имя обожаемаго тобою. Когда подойдетъ время быть матерью, ты будешь въ Парижѣ или въ какой нибудь сельской глуши. Можетъ быть, гдѣ нибудь въ лѣсу дремучемъ...
   Насчетъ ея предстоящаго убѣжища Фернау выразилъ такое мнѣніе: "по моему большіе города -- всего лучше!... Только тамъ можно скрыться въ полнѣйшемъ уединеніи. Маленькій городишка или деревня не позволяютъ намъ укрыться отъ людей. Тутъ одинъ неизбѣжно сталкивается съ другимъ. Діогенъ, залѣзшій въ бочку, былъ бы отъявленнымъ глупцомъ въ деревнѣ, -- въ Афинахъ онъ прослылъ философомъ". Подобныя замѣчанія могъ сдѣлать и графъ Вильденшвертъ. Но тогда бы они были невыносимо скучны для Ядвиги. Когда же ихъ отпускалъ Фернау, то они казались ей верхомъ мудрости.
   Пробило одинадцать. Она еще не ложилась въ постель. Даже наступившая полночь застигла ее у открытаго окна. Графиня знала, что то было время ущерба луны, которая должна была показаться уже во вторую половину ночи. Облачное небо оставило мѣсто для нѣсколькихъ лучей мѣсяца. Беззвучно разстилался далекій паръ, словно измаявшись послѣ своей схватки съ бурей.
   Цвѣточныя гряды и фруктовыя деревья бѣлѣли въ весеннемъ убранствѣ. Вчера, на нѣсколько минутъ, выпалъ даже снѣгъ, мирно улегшійся рядомъ съ весеннимъ первоцвѣтомъ. Мѣстами уже красовались чашечки голубой сирени, но пахнуть онѣ начинаютъ не прежде, какъ уже распустятся. Эта пора для нихъ еще не пришла.
   Внезапный вой охотничьихъ собакъ не обратилъ вниманія взволнованной графини. Ихъ ловчаго, Вюльфинга, не было дома, а луна всегда вѣдь антипатична для собакъ! Точно они видятъ на блѣдномъ спутникѣ земли людей, которые для насъ существуютъ только въ календарѣ!
   Но вдругъ вой собачьяго персонала превратился въ радостное визжаніе и тявканіе, точно они здоровались съ кѣмъ нибудь. Но скоро все смолкло, и опять настала глухая тишина.
   Когда графиня, догадываясь, что это значило, быстро спряталась за плотными, тяжелыми гардинами, ей вдругъ показалось, какъ будто чей-то тихій голосъ успокоивалъ собакъ посреди безмолвной ночи.
   -- Ага, это Вюльфингъ! подумала она, невольно придя къ этой неотвязчивой догадкѣ. Впродолженіе всего вечера, при всемъ, что она ни дѣлала, о чемъ ни раздумывала горячей, возбужденной мыслію,-- передъ нею неотступно обрисовывался призрачный силуэтъ вѣрнаго слуги, которому она обезпечиваетъ счастливый жизненный жребій, въ сообществѣ съ доброй женой, всю жизнь благословляющей свою благодѣтельницу...
   -- Да, это онъ за вещами пришелъ! заключила она, убѣждая самою себя, что только Вюльфингъ, съ искуствомъ магнетизера, могъ такъ скоро успокоить злыхъ животныхъ, поглаживая ихъ привычной рукою.
   Комната охотника находилась въ небольшомъ домикѣ, расположенномъ противъ задняго фасада замка; между двумя новыми пристройками оставались открыты ходы -- въ паркъ и прилегавшіе къ замку сады.
   Графиня судорожно сняла задвижку двери, которая вела изъ ея спальни въ боковое отдѣленіе дома. На противоположной сторонѣ помѣщались коллекціи графа, только онѣ были тамъ освѣщаемы посредствомъ возведеннаго надъ ними купола. По эту сторону во флигелѣ находилась оранжерея, изъ которой чугунная лѣстница вела въ верхній этажъ, гдѣ помѣщались элегантно отдѣланные покои -- курительная, лѣтняя кофейная съ балкономъ, и кабинетъ графини съ письменнымъ столомъ.
   Съ тревожно бьющимся сердцемъ графиня стала прислушиваться, выйдя на балконъ. Этотъ балконъ выходилъ въ паркъ, и изъ противоположнаго домика она была здѣсь почти невидима. И вотъ она отправилась въ свой лѣтній будуаръ, въ которомъ бывала очень рѣдко, такъ какъ ей казалось, что солнце свѣтило здѣсь слишкомъ ярко. Нужно было идти какъ можно тише: легкая постройка дрожала подъ ея ногами.
   Тихонько приподнявъ деревянныя створки жалузи, она выглянула наружу и увидѣла., что не ошиблась въ своей догадкѣ. То былъ Вюльфингъ, уже вылѣзавшій изъ окна своей комнаты, расположенной въ уровень съ землею. Онъ уже готовился взвалить на свои плечи тяжелый узелъ съ платьемъ, выброшенный изъ окошка. Графинѣ внезапно представилась мысль: если онъ захватываетъ съ собой и ливрею, то, значитъ, это -- воръ!
   Потомъ ей послышался шопотъ. Вюльфингъ обернулся и заговорилъ съ кѣмъ-то жестами. Значитъ, не одинъ былъ. Ужь, навѣрное, ему помогала его возлюбленная Густель, дочь чернорабочаго изъ Клостероде, подумала Ядвига. Или, чего добраго, съ нимъ былъ...
   Эта вторая, внезапно навернувшаяся графинѣ мысль тоже оказалась вѣрною. Пособникомъ Вюльфинга былъ, дѣйствительно, дерзкій бродяга -- Генненгсфтъ.
   И вдругъ при лунномъ свѣтѣ графиня примѣтила своего вчерашняго спутника, натруженнаго всякими охотничьими снарядами -- двумя ружьями, многими большими ножами, пулелейками, ягдташами; все это онъ быстро принималъ отъ Вюльфинга и въ безпорядкѣ захватывалъ обѣими руками.
   Уже теперь она едва ли удержалась бы отъ соблазна, подойти къ нимъ, если бы они не окружили себя самой робкой осторожностью. Какой уродливый контрастъ -- между этой женщиной, сочувственно слѣдившей за подвигами двухъ отъявленныхъ мошенниковъ,-- и знатной графиней, которой красота, царственная осанка и множество дорогихъ камней возбудили общее удивленіе, когда она въ первый разъ явилась при дворѣ! При каждомъ поворотѣ люстры окружали ее цѣлымъ моремъ блеска... Или когда она разъѣзжала въ своихъ великолѣпныхъ экипажахъ!.. Когда ея кучера и лакеи щеголяли въ новомъ ливрейномъ костюмѣ!.. Та ли это женщина, которая теперь ставила себя наравнѣ не только съ всѣми женщинами на землѣ -- наравнѣ съ женою бѣднаго охотника или мастерового -- но даже приравнивала себя... къ мошенникамъ!.. Не отворить ли ей жалюзи, не протянуть ли руку, подобію жалкой, брошенной въ дорогѣ цыганкѣ, не закричать ли имъ: примите и меня въ вашу шайку! Васъ-то мнѣ и нужно! Вы крадете тамъ -- ничего, молодцы! А можетъ быть еще вы умѣете... убивать!
   Собаки опять завизжали, но на этотъ разъ, казалось, отъ удовольствія и нетерпѣнія. Вюльфингъ торопился, Генненгефту еще не хотѣлось уходить. Первый опять оставилъ кое-что изъ захваченнаго -- большую перевязь и длинный охотничій ножъ. Изъ-за этого они подняли между собою споръ -- мимикой и осторожнымъ шопотомъ.
   Вдругъ Генненгефтъ прервалъ споръ этотъ жестомъ ужаса, правда совершенно притворнаго, какъ было видно сію же минуту. Выпучивъ жадные глаза, онъ весь встрепенулся, точно кто нибудь къ нимъ приблизился. Съ необыкновеннымъ злорадствомъ онъ глядѣлъ въ вструхнувшаго Вюльфинга, и это ехидное выраженіе лица придавало ему видъ настоящаго Іуды.
   Вюльфингъ все-таки хотѣлъ ретироваться. Генненгефтъ разразился хохотомъ. Признавшись, что все это была фальшивая тревога, онъ сталъ медлить еще болѣе и придержалъ Вюльфинга, который, въ переполохѣ, хотѣлъ бѣжать, очертя голову. Вюльфингъ думалъ пробраться черезъ паркъ. Графиня съ ужасомъ вздрогнула при мысли, что, быть можетъ, оба. они цѣлый вечеръ скрывались сегодня въ паркѣ, и что она могла съ ними повстрѣчаться! Сидѣли, пожалуй, въ томъ соломенномъ шалашѣ.... Ее пугала мысль, что Генненгефтъ могъ ее узнать и разсказать о ней другимъ. Хоть бы ужь скорѣе уходили отсюда -- оба, оба!... подумала графиня.
   Но Генненгефтъ мѣшкалъ. Лукаво озираясь, поглядывая на всѣ окна, онъ принялся разсматривать деревянныя створки маркизъ. Осторожно пошатывалъ ихъ тамъ, гдѣ они соединялись. Приподнять ихъ можно было только немного. Настоящій механизмъ находился извнутри. Сложивъ оружіе на землю, онъ вытащилъ что-то изъ бокового кармана своей куртки и это что-то внушило неимовѣрный ужасъ его товарищу. Вюльфингъ отрицательно замахалъ руками. Генненгефтъ поднялъ кулакъ въ ту сторону, гдѣ находилась комната графа...
   Вотъ Вюльфингъ дѣлаетъ нѣсколько шаговъ впередъ. Что все это значитъ?... Генненгефтъ нагибается къ землѣ, заглядываетъ въ окна, ощупываетъ стѣны, стучится въ нихъ, точно желая узнать, плотны ли онѣ, пошатываетъ жалюзи. Ужь не собирается ли онъ проломаться въ замокъ? Обокрасть господъ?... Въ коллекціяхъ графа было много золотыхъ и серебряныхъ монетъ. Однако онѣ помѣщались подъ замкомъ въ особыхъ шкапахъ.
   Что за чудное, подумаешь, изобрѣтеніе божества -- языкъ человѣческій! Или, если только онъ выдуманъ самимъ человѣкомъ, какъ утверждаютъ философы, то сколько нужно было имѣть ловкости, топкаго чутья для подобной выдумки! А между тѣмъ какъ скуденъ этотъ божественный даръ, когда приходится выразить мысль, проходящую въ нашей душѣ быстро, мгновенно, какъ миганье глазного вѣка! Такая мысль заключаетъ въ себѣ цѣлую бездну представленій, посылокъ, силлогизмовъ, а между тѣмъ, чтобы возникнуть въ головѣ, ей нужно не болѣе одной тысячной доли секунды!
   Всѣ наши описанія вышли бы слабыми и неуклюжими, если бы мы захотѣли изобразить молнію злорадства, сверкнувшую въ душѣ Ядвиги, когда она подумала, что у графа могутъ быть украдены медали. Вся жизнь ея сосредоточилась въ этомъ одномъ мимолетномъ представленіи; тутъ были для нея и месть за неосчастливившіе ее брачные узы, и урокъ графу за его характеръ, и мысль о его наказанныхъ прихотяхъ, наконецъ, мысль о томъ, что горѣ не всегда позволительно потѣшаться надъ долиною, что вся человѣческая заносчивость, всѣ претензіи въ концѣ концовъ приводятся къ одному пошленькому знаменателю -- къ зависимости отъ глупаго случая...
   Не такъ быстро, хотя также и не съ мѣрною послѣдовательностью злорадство графини смѣнилось испугомъ. Она увидѣла, какъ Вюльфингъ подскочилъ къ своему товарищу, чтобы помѣшать его еще не вполнѣ яснымъ для графини намѣреніямъ. Генненгефтъ грубо оттолкнулъ Вюльфинга ногою. Потомъ второпяхъ просунулъ что-то въ скважины жалюзи, но съ нѣкоторой рачительностью. Ядвига примѣтила то, что у него находилось въ рукахъ: то была шерсть или пакля. Было явно, что охотники хотѣли развести огонь и сжечь если не весь замокъ, то, по крайней мѣрѣ, коллекціи графа. Чувство мести, повидимому, боролось въ Вюльфингѣ съ болѣе честными побужденіями. Казалось, они-то заставляли его еще протестовать противъ преступнаго и само по себѣ опаснаго намѣренія. Вѣдь если бы дошло до бѣды, вся вина пала бы на него одного.
   Женщины обыкновенно не принадлежатъ къ натурамъ храбраго десятка, но въ минуты опасности онѣ зачастую бываютъ энергичнѣе любого мужчины. Нашъ братъ мямлитъ надъ взвѣшиваньемъ различныхъ обстоятельствъ, которыя иногда побуждаютъ въ одно и то же время и къ рѣшительному шагу, и къ робкой сдержанности, тогда какъ женская натура обыкновенно не задумывается надъ разными предварительностями и послѣдствіями; опасность заставляетъ ее вдругъ проникаться извѣстнымъ "наитіемъ свыше". Она становится героиней. Вооружаясь уже однимъ своимъ словомъ, какъ обоюдоострымъ мечомъ, она смѣло бросается въ опасность.
   Какое ей дѣло, что ее могутъ узнать оба мошенника! Одинъ изъ нихъ вытащилъ изъ кармана своего сюртука фитиль и клубокъ натертыхъ сѣрою нитокъ. Жалюзи были покрыты масляной краской, и дерево засохло на солнцѣ. Оно вмигъ должно было бы вспыхнуть, если бы была зазжена пакля, можетъ быть, еще напитанная какимъ нибудь горючимъ веществомъ. Сѣрный клубокъ былъ такой величины, что могъ довольно долго поддерживать пламя. Все было готово. На зло Вюльфингу, лѣзшему съ нимъ почти въ драку, Генненгефтъ вынулъ огниво, и первая искра блеснула....
   Въ то самое мгновеніе, когда первый синеватый фосфорическій огонекъ сталъ заниматься болѣе яркимъ пламенемъ, графиня выпустила скобу рѣшетчатой ставни, за которою стояла, отодвинула жалюзи и крикнула:
   -- Вюльфингъ! Генненгефтъ! Что вы -- въ тюрьму хотите попасть!!..
   Какъ сорвались у ней съ языка слова эти -- слова предостереженія и угрозы -- графиня сама не знала, нисколько но подумавъ также, что они могли далеко откликнуться по всему замку и призвать помощь.
   Какъ громомъ пораженная, она мысленно видѣла уже передъ собою страшную картину: замокъ вспыхнулъ яркимъ заревомъ! Далѣе языкъ ея уже не могъ повернуться. Обѣ руки испуганной женщины все еще были протянуты къ окну, и въ этомъ положеніи она, сама этого не замѣчая, словно окаменѣла...
   Очнулась она уже въ ту минуту, когда слова ея произвели свое дѣйствіе. Ночные герои бѣжали. Вюльфингъ улепетнулъ первымъ. Генненгефта нисколько не удивило то, что онъ былъ здѣсь названъ по имени, такъ какъ еще прежде онъ долженъ былъ объявить имя это графу, его застольному обществу и всей домашней челяди. Теперь онъ также бѣжалъ, какъ бы инстинктивно. слѣдуя примѣру своего товарища.
   Сѣрый клубокъ лежалъ на землѣ. Поджигатели бѣжали чрезъ паркъ, мимо того мѣста, гдѣ находилась графиня; теперь она хорошо ихъ узнала.
   Собаки срывались съ цѣпей, поднявъ бѣшеный лай. Имъ также хотѣлось слѣдовать за своими ловчими.
   Въ деревнѣ люди не особенно спѣшатъ вскочить изъ теплой постели, когда сторожа во дворѣ поднимутъ тревогу. Для этого нуженъ уже особенный лай собакъ, дающій знать о чужомъ пришельцѣ, о подозрительной личности. Собаку злитъ и лягушка, слишкомъ далеко прыгающая изъ болота, и улитка, какъ будто, двигающаяся близь конуры Султана. На запоздавшаго пѣшехода, на извозчиковъ и рыночныхъ торговцевъ, проѣзжающихъ ночной порою, -- собакамъ позволяется лаять, сколько угодно: это для нихъ невинное развлеченіе.
   Во всемъ домѣ ничто не шевелилось. Графиня оставалась одна съ своимъ изступленнымъ ужасомъ.
   Долго еще стояла она неподвижно, словно каменная статуя. Потомъ очнулась. Мало-по-малу въ ней опять забилась теплая жизнь. Графиня стала прислушиваться. Шумъ шаговъ давно уже смолкъ. Не выйти ли изъ дома? Ключи отъ воротъ, которыя вели со двора, были извнутри. Не выбросить ли вонъ сѣрый клубокъ!.. Не помѣшать ли новой попыткѣ къ преступленію, если она повторится? Но какія-то причудливыя мысли протестовали противъ этого внутренняго голоса.
   Она ограничилась тѣмъ, что пробралась къ себѣ въ комнату, бросилась въ постель и старалась убѣдить себя, что все видѣнное ею былъ -- страшный сонъ...
   

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

   Пережитое ночью нисколько не помѣшало графинѣ твердо оставаться при своемъ намѣреніи уѣхать изъ замка.
   Она проспала долѣе, чѣмъ предположила себѣ вчера. Ужасныя впечатлѣнія ночи совершенно изгладились; въ замкѣ уже никого не удивляло спокойствіе, даже равнодушіе графини, съ какимъ она выслушивала отъ другихъ разсказъ о Вюльфингѣ: что вотъ онъ ночью пришелъ въ замокъ, пролѣзъ въ свою комнату, забралъ вещи и между ними многое, принадлежавшее господамъ, и даже до такой степени озлился, что хотѣлъ поджечь замокъ.
   Сѣрный клубокъ былъ найденъ посреди двора. Тутъ же возлѣ были разсыпаны спички и лежалъ фитиль, свернутый изъ хлопчатой бумаги и нитокъ. Дальнѣйшіе слѣды преступленія открыты еще не были. О томъ, что было просунуто между створчатыми ставнями оконъ, еще никто не упоминалъ. Но и безъ того фитиль, спички и сѣрный клубокъ могли послужить уликами преступнаго намѣренія.
   О графѣ всѣ толковали, что онъ просто выходилъ изъ себя. Преступники, очевидно, имѣли въ виду его драгоцѣнныя коллекціи. Онъ уже поспѣшилъ, будто бы, въ ближайшее судебное мѣсто -- въ Дорнвейль, взбудоражилъ весь замокъ Вильденшвертъ, всѣ окрестныя деревни и прежде всего распорядился обыскомъ и заарестованіемъ семьи поденьщика Видмана въ Клостероде. Преступникъ не могъ дѣйствовать безъ пособниковъ. Въ паркѣ были открыты слѣды многихъ ногъ. Безъ сомнѣнія, тутъ ихъ была "цѣлая шайка." Графиня догадалась, что въ счетъ были приняты также отпечатки ея ногъ по влажнымъ дорогамъ парка.
   Въ виду предстоящаго вояжа графиня продолжала относиться ко всѣмъ этимъ толкамъ съ полупритворнымъ, полуестественнымъ равнодушіемъ. Во-первыхъ, графъ Бернгардъ былъ въ отсутствіи. Это явилось довольно благопріятнымъ обстоятельствомъ въ задуманномъ ею планѣ.
   Дорнвейль находился въ нѣсколькихъ миляхъ отъ замка. Въ качествѣ прежняго юриста, графъ захотѣлъ лично руководить слѣдствіемъ; онъ самъ произвелъ нѣкоторые розыски и присутствовалъ при допросѣ семейства Видмановъ, помѣщеннаго въ дорнвейльскомъ острогѣ. Хозяйка дома знала, что графъ давно уже препирался съ начальствомъ относительно командированія одного жандарма въ Вильденшвертъ. Теперь онъ имѣлъ удобный случай вернуться къ прежней темѣ и представить ландрату и прокурору всю небезопасность въ ихъ мѣстахъ, особенно при постепенно оживлявшейся фабричной дѣятельности. Слѣдовательно, до полудня графа нельзя было ждать домой, и графиня надѣялась выбраться изъ замка, полагаясь на расторопность и усердные хлопоты своей прислуги. Горничную Дорисъ и лакея Франца она брала съ собою въ дорогу.
   Сама она не проронила ни словечка объ извѣстномъ ей происшествіи, поднявшемъ на ноги весь замокъ, деревню и всю ближайшую окрестность. "А что, вѣдь егерь Вюльфингъ чуть было не разметалъ весь вашъ замокъ за кулачную расправу съ нимъ!" говорили ей со всѣхъ сторонъ. "Какже, какже, отвѣчала она, -- такіе, по крайней мѣрѣ, слухи носятся." И тѣмъ ревностнѣе спѣшила отъѣздомъ. Такое странное поведеніе, прежде всего, внушалось ей страхомъ задержки. "Если я признаюсь, раздумывала она,-- что была свидѣтельницей ночной исторіи и предупредила бѣду, то тутъ-то на меня обрушатся всякіе разспросы, даже надоѣдливыя придирки судебныхъ властей, -- по неволѣ день за днемъ застрянешь на мѣстѣ!" И вотъ она давай отмалчиваться: только слушала, что ей говорили, и ахала отъ удивленія.
   Мало-по-малу подмѣтила она, однако, точно Дорисъ и Францъ нарочно медлили приготовленіями къ отъѣзду. Видѣла она, какъ съ ними перешептывалась госпожа Деренбахъ. Дорисъ также была неравнодушна къ Вюльфингу, какъ Францъ не хотѣлъ уступить этому молодцу Густель Видманъ -- эту первѣйшую красавицу во всемъ околодкѣ. Этими сердечными интрижками нѣсколько извинялись мѣшкотные сборы прислуги; но послѣ неоднократныхъ понуканій, графиня объявила, наконецъ, что терпѣніе ея лопнетъ. Съ нѣкотораго времени она часто любила повторять, что всякому покажетъ, кто здѣсь господинъ въ домѣ. Не разъ уже у нея сквозь стиснутые зубы прорывались, насчетъ госпожи Деренбахъ, такія милыя фразы: "о, да ужь и задамъ я когда нибудь этой змѣѣ подколодной." Богачи, знатныя и -- какъ намъ кажется -- съизмала заботливо воспитанныя персоны любятъ съ какой-то странной похотливостью отдѣлываться отъ всего, что можетъ казаться приличнымъ и благовоспитаннымъ; имъ любо отдаться вульгарнымъ понятіямъ и чувствамъ, любо даже въ языкѣ употреблять выраженія, принадлежащія площадному краснорѣчію. Князья, даже что ни на есть свѣтлѣйшіе князья бранятся такими словами, отъ какихъ, пожалуй, удержится ихъ дворовый холопъ. Нѣжныя княгини, совершая свой туалетъ, истощаютъ весь лексиконъ ругани и тривіальностей, чтобы вознаградить себя за подневольный этикетъ и изысканныя выраженія, непосредственно вслѣдъ за тѣмъ исключительно предписываемыя имъ приличіемъ....
   Впрочемъ досада Ядвиги на этого рода стѣсненіе нѣсколько умѣрялась тѣмъ, что всѣ эти шушуканья домашнихъ она объясняла участіемъ къ ея здоровью, къ ея тѣлесному благосостоянію. Часто она подкарауливала Дорисъ, когда та хотѣла проникнуть въ сокровеннѣйшія тайны ея женскаго организма, и если графиня и рѣшилась взять эту горничную съ собой въ столицу, то только для того, чтобы тамъ отпустить ее на всѣ четыре стороны. Люди, набранные что называется съ вѣтра, были для графини теперь всего пріятнѣе.
   Сейчасъ же послѣ второго завтрака, когда прислуга уже отобѣдала, графиня выѣхала изъ замка въ тяжело нагруженной дорожной каретѣ. Францъ и Дорисъ, вообще очень не жаловавшіе другъ друга, теперь еще болѣе были раздражены необходимостью ѣхать вмѣстѣ; расположившись на заднемъ мѣстѣ, подъ кузовомъ, они уже могли предчувствовать свою судьбу. У ногъ ихъ, въ объемистомъ сундукѣ, были уложены всѣ ихъ пожитки, забранные въ дорогу по приказанію графини.
   Сама графиня удобно сидѣла въ элегантномъ экипажѣ новѣйшей конструкціи, заказанномъ собственно для ея брачнаго вояжа; экипажъ этотъ былъ на патентованныхъ англійскихъ осяхъ и представлялъ удобства для чтенія, письма и отдыха. Ея собственныя лошади должны были везти только до ближайшей станціи, откуда кучеръ увелъ благородныхъ животныхъ назадъ и уступилъ свое мѣсто почтальону; уже тотъ далѣе повезъ графиню на почтовыхъ. Вояжъ этотъ долженъ былъ окончиться къ вечеру слѣдующаго дня.
   Крайне досадно было для нея, по крайней мѣрѣ, битыхъ три часа ѣхать тою дорогой, по которой могъ встрѣтиться графъ. Та станція, на которой нужно было перемѣнять лошадей, находилась въ томъ самомъ городѣ, гдѣ помѣщалось и судебное управленіе. Но въ душѣ ея словно какой-то злой демонъ понукалъ: впередъ! впередъ!-- а впереди уже мелькалъ передъ нею призракъ дорогого человѣка... И казалось ей, будто онъ давно уже долженъ былъ принадлежать ей и былъ разлученъ съ нею по какой-то глупѣйшей ошибкѣ судьбы!.. Этотъ демонскій голосъ придавалъ ей настолько мужества, что она сказала кучеру и лакею, садясь въ карету:
   -- Если встрѣтится графъ,-- не останавливаться! Напротивъ, чуть завидите его по дорогѣ -- во весь опоръ...
   И вотъ безпечно развалилась она на мягкихъ эластическихъ подушкахъ, крытыхъ полушелковою матеріей, и со всѣхъ сторонъ подняла зеркальныя стекла кареты. Воздухъ былъ очень прохладенъ, небо непривѣтливо хмурилось. Въѣхали въ зеленый лѣсъ; зеркальныя стекла были заслонены деревьями, и это заставило графиню оглядѣться на самую себя. Осмотромъ этимъ она осталась довольна. Несмотря на всевозможныя, утомившія ея, хлопоты, выбранный туалетъ шелъ ей къ лицу какъ нельзя лучше. Вообще она не любила одѣваться въ путь-дорогу какъ нибудь -- въ поношенное платье. А сегодня съ нею могъ повстрѣчаться Фернау или, во всякомъ случаѣ, они могли свидѣться другъ съ другомъ уже завтра вечеромъ. Вотъ почему костюмъ графини представлялъ ту гармонію, какой напрасно бы стали доискиваться въ ея сердцѣ. Желтый, лиловый и сѣрый цвѣта были красиво распредѣлены между ея дорожнымъ платьемъ, шляпкой, вуалемъ, перчатками и обувью.
   И чѣмъ далѣе подвигалась она по дорогѣ, тѣмъ болѣе въ душу графини сходила ласкающая тишина. Даже улыбка показалась на губахъ, когда Ядвига заслышала споръ своихъ спутниковъ насчетъ того, опустить или поднять зонтъ.
   Горничной Дорисъ хотѣлось поглазѣть и себя показать, а Францъ сталъ увѣрять, что Вюльфингъ и его шайка рыщутъ по лѣсу и, чего добраго, еще пустятъ шальную пулю въ карету...
   У опушки лѣса находилась шоссейная застава. Отъ непріятныхъ задержекъ у шлагбаумовъ графъ откупился ежегоднымъ денежнымъ взносомъ. Но сегодня шоссей-сборщикъ выскочилъ изъ своего домика, махнулъ рукою и остановилъ графскую карету, полагая, что выѣздъ этотъ находился въ связи съ неудавшимся поджигательствомъ Вюльфинга. Графиня опустила стекла, чтобы прислушаться, что тамъ случилось.
   -- Ничего, ихъ скоро поймаютъ!.. сообщилъ шоссейный;-- жандармовъ разослали во всѣ стороны на поиски. Слѣды уже найдены. Двое бродягъ гдѣ-то въ лѣсу. Каковъ Вюльфингъ, а? Кто бы могъ этого отъ него ожидать?.. А Видманы туда же -- этакая, извините, сволочь... Вотъ тутъ мимо насъ ихъ ужь провели, куда слѣдуетъ,-- все отродье!.. Старикъ-то и мать голосили благимъ матомъ и Христомъ-Богомъ клялись, что знать ничего не знаютъ... Густель сама себя выдала, по мордѣ: идетъ понуря голову и молчитъ,-- словно ошпаренная. Потащили рабовъ божіихъ въ Дорнвейль,-- это въ судъ, значитъ...
   Дорисъ и Францъ чуть не лопнули отъ радости. Давай разспрашивать -- да что, да какъ. Кучеръ откинулся спиною назадъ, побросавъ возжи. Да другой-то, другой поджигатель -- кто онъ такой былъ? спрашивали въ одинъ голосъ всѣ трое.
   -- Да говорятъ все же одинъ изъ молодцовъ Видмана, братъ, что ли, этой-то самой Густели -- правду сказать, что ни на есть ехидственный парень... Ужь это я хорошо знаю... Вотъ и графъ то же думаетъ... Его сіятельство теперь на Лѣсномъ Поворотѣ: будетъ съ четверть часа, какъ проѣхалъ здѣсь..
   Шоссейный домикъ находился на перекресткѣ дорогъ. Графиня была теперь увѣрена, что не повстрѣчается съ мужемъ. Смѣшно ей ужь очень показалось, что графъ, очертя голову, полетѣлъ отрапортовать о случившемся "господамъ" подъ вывѣскою "Большого котла." Но потомъ досадовало ее то равнодушіе, съ какимъ графъ припалъ ея вчерашнія угрозы. Ужь что залѣзетъ ему въ голову, раздумывала она,-- такъ на томъ, бѣднякъ, и помѣшается. Эхъ, да и полетитъ же онъ когда нибудь черезъ ножку, которую въ жизни подставятъ ему другіе...
   Дорога въ лѣсу, по вновь проложенному шоссе, была довольно затруднительна. Торчавшіе съ обѣихъ сторонъ пни деревьевъ принуждали лошадей пробираться по острымъ, недавно насыпаннымъ камнямъ.
   Когда отъѣхали нѣсколько далѣе, графиня вздохнула свободнѣе: теперь она положительно была увѣрена, что не встрѣтится съ мужемъ,-- по крайней мѣрѣ, не наткнется на него въ Дорнвейлѣ при перемѣнѣ лошадей. И. тугъ ей вдругъ стало страшно жаль эту Августу Видманъ. Дѣвушка ей и прежде очень нравилась: красивая такая, съ огненными, шустрыми глазами. Руки-то у нея были не очень нѣжны, благодаря работѣ въ саду и въ полѣ, -- но она отлично шила ими въ замкѣ, преискусно вязала,-- словомъ, способная была дѣвка, куда ни поверни... И графинѣ постоянно казалось, что она была предназначена для чего нибудь лучшаго въ жизни.
   Что она была совершенно непричастна дѣлу -- графиня почти не сомнѣвалась. Если Густель не голосила, не убивалась горемъ, какъ ея отецъ и мать, то это объяснялось ея сокрушеніемъ по миломъ, котораго виновность ей нужно было сначала доказать до извѣстной степени. Внимательно углубилась графиня во всѣ эти соображенія. Только Генненгефтъ торчалъ тутъ непріятной помѣхой. А впрочемъ... Тутъ графиня вся встрепенулась, точно бы ее укусила змѣя, коварно выползшая изъ густого, мшистаго убѣжища.
   И опять въ ея душу закралась неотвязчивая мысль: -- на что только не могъ рѣшиться такой негодяй, какъ этотъ Генненгефтъ!..
   Прошло еще полчаса. Теперь уже можно было ѣхать полной рысью, но вдругъ лошади сразу остановились и графиня съ испугомъ очнулась изъ своего глубокаго раздумья.
   Голоса прислуги выкрикивали: "ага, вонъ они, голубчики!" -- "ведутъ, ведутъ!" -- "вишь, какой конвой-то съ ними!" -- "а мужики-то, знай, колотятъ дубьемъ, бѣдныхъ!" -- "все дальше куда-то гонятъ!" -- "по бокамъ, вонъ, два конные жандарма!" -- "а это, должно быть, другой, а? Что это, никакъ тотъ самый, что просился на службу?!.." -- "Да, вчера за обѣдомъ".-- "Такъ, стало быть, они сговорились между собою -- вишь ты!.."
   Эта перекличка спутниковъ графини внѣ кареты объяснила, почему экипажъ остановился такъ внезапно. Лорнетка, висѣвшая на груди графини, задрожала въ ея рукахъ, когда она поднесла ее къ глазамъ. Долго смотрѣть она не могла. Все, что сообщали ей голоса внѣ кареты, оказалось вѣрнымъ. Францъ хотѣлъ-было уже спуститься на землю, по графиня ему запретила.
   Описанная графинѣ сцена происходила съ тысячу шаговъ подалѣе. Начиная отъ опушки и вдоль ея тянулся народъ длиннымъ цугомъ. Только по временамъ между жандармскими лошадьми показывались арестованные. Ихъ, безъ сомнѣнія, тоже выведутъ на большую, открытую дорогу. Поэтому графиня приказала ни минуты не медлить и пустить лошадей полной рысью, чтобы ужь впереди нигдѣ не встрѣчаться съ этою непріятною процессіей. Кучеру оставалось только повиноваться. Францъ, уже-было занесшій ногу на ступеньку, долженъ былъ убраться подъ кузовъ. Теперь онъ самъ желалъ поднять зонтъ, такъ какъ о шальныхъ пуляхъ, слава Богу, нигдѣ слышно не было. Но тутъ заупрямилась Дорисъ -- не нужно, да и шабашъ. Она вынула, носовой платокъ и отчаянно всхлипывала.
   Чуть пріѣхали въ Дорнвейль, графиня объявила, начальнику станціи и всѣмъ, кого тамъ застала, что оба арестованные -- невинны. Она твердила это всякому, кто только освѣдомлялся у ней о случившемся,-- даже своей прислугѣ. Потомъ потребовала, чтобы ее провели въ судъ, къ слѣдователю, такъ какъ она желала, чтобы показаніе ея было занесено въ протоколъ.
   Всѣ были совершенно озадачены. Еще нѣсколько часовъ тому назадъ графъ встревожилъ весь городокъ.
   -- Вольно жъ ему было не подождать, пока я встану, сказала графиня начальнику станціи въ то время, какъ ея собственная прислуга слушала диковинную оказію съ разинутыми ртами;-- прикажите провести меня къ прокурору, если онъ тутъ у васъ есть, или къ одному изъ судей! Невинность обоихъ я могу доказать рѣшительно...
   -- Да помилуйте, ваше сіятельство, а сѣрный клубокъ, а фитиль! крикнула ея прислуга.
   Графиня обладала особеннымъ взглядомъ, умѣвшимъ сразу замыкать ротъ, по крайней мѣрѣ, тѣмъ, кѣмъ она привыкла командовать. Постороннія лица, весьма понятно, удержались отъ нескромныхъ возраженіи.
   Дорнвейльскій окружной судъ помѣщался въ старомъ каменномъ зданіи, воздвигнутомъ въ восточно-европейскомъ вкусѣ: здѣсь характеристическія черты итальянской архитектуры сочетались съ стилемъ славянскихъ построекъ. Мы находимся въ той части Германіи, которая во время оно служила цѣлію для славянскихъ вторженій. Городъ имѣлъ просторную рыночную площадь, на которой были расположены главныя мѣстныя зданія -- церковь, ратуша, заѣзжіе дворы. Славянская липа, дерево кротости и мягкодушія, своимъ нѣжнымъ ароматомъ такъ полюбившееся народамъ съ мечтательной фантазіей, осѣняло площадь въ нѣсколькихъ одряхлѣвшихъ экземплярахъ. Въ зданіе суда, пестрѣвшее причудливыми крышами, куполами и башнями, уже снаружи вела большая винтовая лѣстница. По одному изъ крылечекъ, мимо колодца съ эмблематическими фигурами рыбъ и драконовъ, графиня должна была взобраться, чрезъ наружную галлерею, къ ассесору, занимавшему должность окружнаго судьи.
   Чуть только она прошла нѣсколько ступеней по этой наружной лѣстницѣ, какъ ей сверху попался навстрѣчу какой-то господинъ; тогда было около трехъ часовъ пополудни, и солнце такъ ярко освѣщало этого мужчину, что графиня въ каждой чертѣ его лица не могла не узнать господина Гелльвига, бухенригскаго адвоката, ея вчерашняго совѣтодателя.
   Сходя внизъ, онъ перелистывалъ бумаги, которыя держалъ въ рукѣ и, повидимому, такъ углубился въ свое чтеніе, что замѣтилъ даму уже въ то время, когда она очутилась съ нимъ рядомъ. Застигнутая врасплохъ, графиня не успѣла опустить вуаль. Спохватиться было нельзя: это могло броситься въ глаза адвокату. И вотъ она стояла близь него лицомъ къ лицу, съ выраженіемъ дерзкой рѣшительности.
   Тотъ машинально поклонился. Уже покрывшись своей дорожной фуражкой, онъ, казалось, узналъ свою вчерашнюю посѣтительницу: по крайней мѣрѣ, какъ-то быстро, сразу взглянулъ на нее самую, на экипажъ, стоявшій передъ крыльцомъ, на слугу, на кучера -- на все вмѣстѣ. Ядвига уже не замѣтила его удивленія. Отойдя нѣсколько шаговъ внизъ, онъ вдругъ остановился, нѣсколько подумалъ и, съ удивленіемъ вздернувъ бровями, опять вернулся въ судебное присутствіе.
   -- Вотъ тебѣ первая загвоздка! подумала графиня: -- и принесла же сюда нелегкая именно этого господина!.. Вѣдь можетъ выйти изъ рукъ вонъ скверно! Ужь конечно онъ припомнитъ себѣ тотъ пунктъ, которымъ я такъ живо интересовалась. Станетъ, разумѣется, объ этомъ говорить. Вишь какъ ехидно крадется сзади.... Охъ, какъ бы мнѣ тутъ не попасть въ бѣду...
   Вотъ она вошла въ маленькую сводчатую дверь и замѣтила вдали шкафы съ бумагами и писцовъ, чинившихъ перья. Молодой ассесоръ, можетъ быть, только-что откушавъ кофе, облачался въ форменный сюртукъ.
   Кое-какъ собравшись съ духомъ, графиня вошла. Она назвала себя по имени и объяснила, что ее сюда привело.
   Ассесоръ немедленно розыскахъ показанія графа, записанныя еще утромъ. Съ минуты на минуту онъ поджидалъ арестованныхъ. Упорное сопротивленіе одного изъ нихъ замедлило доставку ихъ въ городъ и потребовало подкрѣпленія жандармовъ.
   Нечего ужь и говорить, какъ сильно былъ ошеломленъ молодой судья, когда графиня, расправляя свое пышное платье и усаживаясь съ граціозной улыбкой, вдругъ объявила, что считаетъ своимъ долгомъ сообщить все дѣло, какъ оно, дѣйствительно, происходило, такъ какъ ей случайно довелось быть свидѣтельницей всего ночного происшествія.
   -- Странно, однако!... Графъ не сказалъ объ этомъ ни слова!...
   -- Графу я еще до сихъ поръ ничего не говорила. Все занята была приготовленіями къ настоящей моей дальней поѣздкѣ, Нужно было серьезно подумать о своихъ собственныхъ дѣлахъ -- вся голова отъ нихъ кругомъ пошла.... Когда же мнѣ можно было вмѣшаться въ эту суматоху, графъ уже поднялъ всѣхъ на ноги, распорядился арестомъ несчастной семьи и началъ преслѣдовать невинныхъ бѣглецовъ...
   -- Извините, графиня, все это такъ странно....
   -- Я все с.ама видѣла. Когда сегодня утромъ я встала, мужа уже не было дома... Я надѣялась застать его здѣсь и вмѣстѣ съ тѣмъ хотѣла, чтобъ мой правдивый разсказъ была, занесенъ въ протоколъ.
   -- Извольте, извольте! сказалъ ассесоръ.-- Такъ вы ручаетесь за невинность этихъ.... И она, схватилъ уже заготовленныя по этому дѣлу бумаги.
   Ядвига боялась, не было ли уже рѣчи о той ставнѣ, которая могла послужить уликою въ поджигательствѣ. Поэтому она просила прочесть ей показаніе мужа.
   Немножко подумавъ, ассесоръ прочиталъ ей эту бумагу.
   -- Ну, вотъ, видите ли не такъ, совсѣмъ не такъ, начала Ядвига съ улыбкою, -- а у меня-то самой голова не тѣмъ была занята, чтобы остановить всю тревогу. Вонъ стоитъ мой дорожный экипажъ.... онъ биткомъ нагруженъ... Не угодно ли посмотрѣть....
   Вмѣстѣ съ ассесоромъ она сама выглянула въ окно и легче перевела духъ, когда не увидѣла адвоката ни на станціи, ни возлѣ своей кареты, въ которую была только-что запряжена тройка почтовыхъ.
   -- Ага, значитъ не узналъ подумала она, чтобы ободрить себя. Что онъ вернулся назадъ въ присутствіе -- она совершенно не замѣтила.
   -- Я слушаю васъ, графиня! началъ ассесоръ, взявъ карандашъ; дверь смежной комнаты онъ плотно притворилъ: писцы не должны были слышать этого объясненія.
   -- Вчера вечеромъ, начала графиня, еще прежде обстоятельно сочинивъ свое показаніе въ каретѣ,-- вчера вечеромъ и до глубокой ночи я была занята приготовленіями къ предстоявшей поѣздкѣ: нужно было писать письма, дѣлать разсчеты, укладываться,-- какъ обыкновенно бываетъ въ этомъ случаѣ. Вся эта утомительная возня, боялась я, не дастъ млѣ, пожалуй, заснуть. Хотѣлось еще подышать свѣжимъ воздухомъ Вотъ отворяя окно моей спальни -- оно обращено въ паркъ -- слышу вдругъ визжаніе нашихъ двухъ охотничьихъ собакъ... такъ они визжатъ всегда, когда ихъ кто нибудь гладитъ! радостное такое, ласковое визжаніе. Странно! подумала я,-- кому это въ полночь пришла фантазія гладить собакъ и забавляться ими. И. тутъ вспомнила о Вюльфингѣ. Цѣлый день онъ былъ гдѣ-то въ отлучкѣ. А вечеромъ, передъ тѣмъ, съ нимъ не поладилъ мой мужъ. Навѣрное, вы уже слышали. Не мое, конечно, дѣло рѣшать, кто изъ нихъ тутъ былъ правъ....
   Ассесоръ скроилъ сильно изумленную физіономію.
   Графиня старалась улыбнуться.
   -- Мы женщины, продолжала она,-- всегда склонны строго относиться къ недостаткамъ мужей, отъ которыхъ намъ самимъ зачастую приходится горько, если видимъ, что отъ этихъ недостатковъ страдаютъ и другіе. Мужъ мой, правду сказать, горячъ. Впрочемъ Вюльфингъ вообще былъ извѣстенъ за исправнаго, внимательнаго и преданнаго слугу. Онъ ужь у насъ пробылъ три года,-- съ тѣхъ поръ какъ я вышла замужъ. Часто мы его хвалили и этимъ преувеличили въ немъ чувство амбиціи. Однако, я все-таки никакъ не обвиняла его, если онъ послѣ этой сцены ушелъ изъ дома. Въ наказаніе слѣдовало бы только удержать жалованье...
   Ассесору вовсе не нужно было напоминать графинѣ, чтобы она излагала свое показаніе яснѣе и послѣдовательнѣе. Она сама вернулась къ дѣлу послѣ этого небольшого отступленія.
   -- Итакъ, заслыша это визжаніе собакъ, я сейчасъ же подумала о Вюльфингѣ и смежной дверью прошла въ боковой флигель нашего дома. Тамъ мы живемъ уже въ срединѣ лѣта. Маленькія комнатки имѣютъ окна съ створчатыми ставнями -- жалюзи. Одну изъ нихъ я тихонько отворила и стала глядѣть во дворъ. Вдругъ меня сильно перепугало появленіе какого-то другого человѣка; по его короткой курткѣ, замѣченной мною при лунномъ свѣтѣ, нужно было заключить, что это тоже былъ охотникъ. Зачѣмъ это онъ сюда явился? подумала я съ удивленіемъ и вскорѣ замѣтила, точно онъ съ чѣмъ-то возился водъ окномъ комнаты Вюльфинга. Окно было растворено настежь. Теперь показался и самъ Вюльфингъ. Онъ подавалъ своему товарищу изъ окна разныя вещи. И. я могу вамъ поклясться,-- такъ какъ я видѣла все совершенно ясно,-- что Вюльфингъ внимательно различалъ при этомъ, что принадлежитъ ему, а что -- намъ. Господское добро онъ положилъ назадъ -- свою перевязь, большой охотничій ножъ съ рукояткою изъ слоновой кости, оправленною въ серебро.
   Погода стояла нехорошая, кругомъ завывалъ вѣтеръ. Луна заволоклась тучами, такъ что вдругъ стало эти не видать. Въ комнатѣ Вюльфинга я вно уже было очень темно. Поэтому онъ хотѣлъ зажечь огонь. Спички и сѣрныя нитки, можетъ быть, были съ нимъ, или же онъ взялъ то и другое изъ комнаты. Переборка того, что принадлежало Вюльфингу или намъ, задержала ихъ надолго, и потому нѣтъ ничего удивительнаго, если раздавшійся вдругъ въ замкѣ рожокъ ночного сторожа заставилъ ихъ бѣжать безъ оглядки. Къ тому же сквозной вѣтеръ такъ сильно хлопнулъ дверью надъ ними, что стукъ этотъ далеко отозвался въ той маленькой пристройкѣ, гдѣ я находилась. Въ сильномъ перепугѣ я выпустила изъ рукъ упорку жалюзи, и когда опять приподняла ставню -- Вюльфинга я его товарища уже нигдѣ не было видно. Итакъ, все найденное во дворѣ служило имъ только для того, чтобы посвѣтить въ темнотѣ. Тамъ, конечно, валялось и многое другое, но было такъ темно, что съ трудомъ можно было различить собственную ладонь. Наша дворня оставила сѣрный клубокъ со спичками на мѣстѣ, все прочее подобрала; изъ глупой ненависти и прислужничества вамъ и было сдѣлано обвиненіе, какъ мнѣ кажется, совершенно ложное. Да, наконецъ, скажите, пожалуйста, съ какой бы мнѣ стати говорить противъ нашихъ общихъ интересовъ?..
   Но графиня сильно ошиблась, если полагала, что имѣетъ дѣло съ новичкомъ. Не безъ нѣкоторой ироніи ассесоръ спросилъ ее:
   -- Гмъ... гмъ... такъ они хотѣли зажечь огонь, чтобъ... посвѣтить?
   -- Смѣю васъ въ этомъ увѣрить! Луна свѣтила только въ календарѣ, на самомъ же дѣлѣ эти не было видно...
   -- Извините, графиня, но давно ужь прошли времена, когда свѣтъ зажигали при помощи толстаго клубка напитанныхъ сѣрою нитокъ...
   -- Нисколько съ вами не спорю! Но почемъ знать, для чего именно охотникъ носитъ съ собой этотъ матеріалъ? Вотъ у Вюльфинга въ комнатѣ его было припасено очень много... Ахъ, да, да, теперь я припоминаю себѣ, что у меня съ Вюльфингомъ былъ какъ-то разговоръ о разведеніи пчелъ... Въ нашемъ лѣсу, видите ли, водятся дикіе рои. Чтобы ловить ихъ, употребляютъ именно сѣру. Часто я понукала его добыть этого матеріалу... И вотъ нашъ расторопный Вюльфингъ.. приготовился къ лѣту...
   Ну, если бы графъ или папаша Ядвиги слышали это объясненіе, то навѣрное сказали бы: ну, барынька, позаимствовалась же ты изворотливостью у своихъ польскихъ воспріемниковъ!
   Въ этомъ разсказѣ не было и трехъ правдивыхъ словъ, кромѣ развѣ того, что въ лѣсу водились дикія пчелы...
   Но какъ гладко лилась вся эта ложь изъ устъ графини! Однако, она поспѣшила умѣрить игру своей расходившейся фантазіи. Ей вдругъ пришло на мысль: "ну, а какъ Вюльфингъ да заявитъ въ своемъ допросѣ, что знать не знаетъ такого аргумента въ свое оправданіе!.. Другое обстоятельство, заставившее ее оробѣть и, наконецъ, совершенно замолчать, было -- медленное приближеніе адвоката Гелльвига, по галлереѣ, куда она только-что предъ тѣмъ выглядывала. Вѣдь давно ли она сидѣла у адвоката совершенно также, какъ теперь онъ застанетъ ее передъ асессоромъ... Язвительная улыбка, точно привѣтствовавшая графиню сквозь оконныя стекла, изъ-за спины протоколиста,-- эта улыбка показала графинѣ, что она была узнана.
   Пауза, прервавшая при этомъ ея разсказъ, повидимому, наводнила множествомъ осторожныхъ соображеній мозгъ ассесора, и безъ того вышколенный въ недовѣріи и сомнѣніи его юридической спеціальностью. При всемъ томъ нельзя было, наконецъ, не принять во вниманіе высокое положеніе сидѣвшей передъ нимъ дамы и несомнѣнную доказательную силу ея показаній именно въ этомъ случаѣ, гдѣ просто бралось назадъ сдѣланное обвиненіе. Ассесоръ сталъ записывать показаніе графини въ протоколѣ; это позволило ей отвернуть свое лицо и осмотрѣться въ комнатѣ. И вдругъ она увидѣла адвоката Гелльвига: онъ вошелъ въ комнату, гдѣ снимались допросы, отворилъ дверь смежнаго присутствія, а самъ сталъ рыться въ какихъ-то бумагахъ,-- но только для виду, какъ сейчасъ же замѣтила графиня... Робко опустила она голову и прикрыла лицо носовымъ платкомъ.
   Чтеніе ея показаній въ томъ видѣ, какъ ихъ формулировалъ ассесоръ, опять придало ей нѣкоторую бодрость; ея лживыя бредни были, какъ ей показалось, изложены довольно толково и убѣдительно; это позволило ей собраться съ духомъ, такъ что графиня рѣшилась даже выговорить просьбу, конечно, осторожнымъ, тихимъ голосомъ, чтобы не подслушалъ адвокатъ. Она просила ассесора присоединить къ ея показанію, что онл желаетъ немедленнаго освобожденія семейства Видмана, особенно Августы Видманъ.
   -- Вѣдь тутъ обиженной стороной являемся мы, сказала она;-- если же мы сами не жалуемся... а мой мужъ жаловаться тоже не будетъ, когда узнаетъ, что я этого не желаю...
   Остановившись вдругъ на этомъ смѣломъ предположеніи, графиня вынула свой вязаный кошелекъ, начиненный золотыми монетами, взяла оттуда болѣе пятидесяти талеровъ и вручила деньги эти для раздѣла между Видманомъ и двумя другими арестантами, приведенными уже въ городъ: чуть заслышался лошадиный топотъ, всѣ въ присутствіи бросились къ окнамъ... Этимъ пособіемъ графиня хотѣла на первое время вознаградить ихъ за пережитый страхъ и настойчиво просила передать мнимымъ преступникамъ, чтобы за дальнѣйшей помощью они обращались по ея адресу, а узнать въ столицѣ, гдѣ она живетъ, будетъ для нихъ нетрудно.
   Противъ этого рѣшительнаго желанія, хотя высказаннаго тихимъ, заискивающимъ голосомъ, возражать ничего не приходилось. Асессоръ сохранялъ серьезную, внимательную физіономію.
   Переставъ писать, онъ спряталъ полученную сумму и, наконецъ, проговорилъ, -- все еще съ полунедовѣрчивой усмѣшкой:
   -- Потрудитесь подписать этотъ протоколъ, какъ согласный съ вашими устными показаніями.
   Графиня ожидала этой формальности и въ нетерпѣніи уже сняла перчатки.
   Впрочемъ въ усмѣшкѣ ассесора не было въ сущности для нея ничего непріязненнаго. Быть можетъ, улыбка эта сопровождала только слѣдующую, теперь высказанную мысль:
   -- Что же касается тождества вашей личности... я, къ сожалѣнію, не имѣю чести... А впрочемъ вонъ стоитъ вашъ экипажъ, какъ кажется, дѣйствительно съ графскимъ гербомъ Вильденшвертовъ на дверцѣ...
   Однако ассесоръ поглядывалъ не только въ окно, но также и въ другія отдѣленія суда. Онъ какъ будто отыскивалъ кого нибудь, кто могъ лично знать графиню фонъ-Вильденшвертъ, урожденную баронессу фонъ-Вольмероде.
   Взглядъ его упалъ на адвоката.
   Тутъ-то произошла опять щекотливая встрѣча графини лицомъ къ лицу съ ея прислужливымъ совѣтодателемъ. Понявъ взглядъ ассесора, Гелльвигъ выступилъ на нѣсколько шаговъ впередъ и, поклонившись съ вѣжливой улыбкой, поручился, что дама эта была дѣйствительно та, за кого себя выдавала. Графиня была ни жива, ни мертва.
   Едва держась на ногахъ, побрела она къ двери и когда проходила по галлереѣ, ей казалось, точно ее прогоняли сквозь строй: всѣ судейскіе повскакивали съ мѣстъ и провожали ее любопытными глазами. Заглянувъ въ присутствіе, она увидѣла, что адвокатъ Гелльвигъ нагнулся и письменно давалъ свое поручительство.
   Ужь какъ она добрела до экипажа и усѣлась въ немъ -- сама хорошенько не знала. Въ какомъ-то сонномъ забытьи спустилась она по открытой лѣстницѣ близь ратуши, дошла до почты, подъ зазеленѣвшими липами, и въ разсѣянности подавая весь кошелекъ Францу, приказывала ему дать людямъ на водку. Изумленный слуга взялъ кошелекъ, но никакъ не могъ его открыть,-- и только теперь графиня поняла сознательно, что сдѣлала въ судѣ. Францу было приказано поскорѣе перекладывать вещи.
   Вотъ кучеръ лихо вскрикнулъ: "ну, вы, дѣтки, веселѣе!" Мостовая города, однако, не казалась лошадямъ особенно веселою.
   Да и какъ же радостно перевела духъ графиня, когда кучеръ, замахнувшись бичомъ, погналъ лошадей рѣзвой рысью, которая перешла даже въ галопъ, въ ожиданіи, что барыня щедро дастъ на водку!...
   

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

   Любовь, всесильная любовь!... Твоя магическая сила, создаетъ и поддерживаетъ великій порядокъ жизни! Неисповѣдимая мудрость Творца, рѣшила такъ въ началѣ вѣковъ!...
   Но эта любовь также разрушаетъ жизнь. Она -- точно единственная сила, позволяющая человѣку вступить въ борьбу съ грознымъ страшилищемъ -- судьбою. Любовь осуществляетъ невозможное, воплощаетъ баснословное въ дѣйствительность. Не говоря уже о всемъ ея обаятельномъ дѣйствіи на взаимно любящія сердца, на устроеніе ими своего собственнаго жребія, -- какъ часто вызываетъ она, явленія, какъ будто совершенно непричастныя къ узкимъ интересамъ двухъ любовниковъ!... Какъ рѣзвая шалунья -- точно срывая цвѣточки въ полѣ или напѣвая веселую пѣсенку,-- ломаетъ она завѣщанное прошлымъ, сживается со всякими требованіями, лишеніями, самопожертвованіями. Съ своимъ рогомъ изобилія спѣшитъ она на рынокъ жизни. За интересы любимаго человѣка, готова идти въ огонь и въ воду. Мужчина въ такихъ случаяхъ сдвигаетъ плечами и думаетъ: нѣтъ, дудки, ничего изъ этого не выйдетъ. У любящей женщины все какъ-то выходитъ ладно. Мало-мальски одарила ее судьба энергіей и изобрѣтательностью, -- она ужь смѣется надъ всѣми мудрыми соображеніями мужчины...
   Разумѣется, такова должна быть слѣпая, горячая любовь, какой беззавѣтно отдалась Ядвига: погрузившись вся въ эти чувства, несется она теперь по живописной, разнообразной мѣстности, не замѣчая ни церквей и часовенъ, ни развалинъ замковъ, ни зеленѣющихъ горныхъ скатовъ, ни свѣтлыхъ рѣчекъ, извивающихся здѣсь по мягкой, зеленой луговинѣ, далѣе -- между обрывистыми каменными берегами.
   И у ней также любовь имѣла много общаго съ вѣрою. Ея безразсудство передъ людьми казалось ей славою передъ божествомъ,-- по крайней мѣрѣ, передъ тѣмъ богомъ, котораго древніе вовсе не представляли себѣ такимъ милымъ проказникомъ, какимъ мы сдѣлали Амура. Амуръ и Психея были для нихъ нѣчто посерьезнѣе двухъ шаловливыхъ весеннихъ мотыльковъ.
   Нѣтъ, что ни говори, но въ изображеніи истинной любви всѣ художники и поэты неизмѣримо отстали отъ первобытнаго оригинала! Да и кто можетъ передать его вѣрно подхваченнымъ словомъ, мѣткимъ образомъ?... Всесильный амуръ также сдѣлался избитымъ, изжеваннымъ типомъ, который такъ относится къ истинной, огненной любви, какъ акушерка, расхаживающая на крестинахъ съ тарелкою, относится къ сикстинской мадоннѣ съ младенцемъ...
   Ядвига знала, что оставляла позади себя цѣлую кучу сдѣланныхъ ею глупостей: раздражила противъ себя графа, обманула судъ, дерзко исказила истину. Она была настолько умна, что не могла не сказать себѣ самой: ну, вотъ теперь юстиціи комиссаръ Гельвигъ не преминетъ сообщить слѣдственному судьѣ, что я освѣдомлялась о бракоразводныхъ статьяхъ закона! Мое ходатайство за двухъ преступниковъ они поставятъ въ связь съ ненавистью къ графу и въ наилучшемъ случаѣ -- оставятъ безъ вниманія мое показаніе, или, чего добраго, меня самую запутаютъ въ это уголовное дѣло... Можетъ быть, арестованные уже во всемъ повинились! Откроются какъ нибудь возлѣ окна улики поджигательства -- то-то взбелѣнится мужъ, особенно если узнаетъ, что пожаръ угрожалъ прежде всего его коллекціямъ!... Такъ какъ эти прихоти не только никогда не были по моему вкусу, но дѣлали его въ моихъ глазахъ еще болѣе антипатичнымъ, то онъ прямо скажетъ, что я радовалась его бѣдѣ, даже сама подвела поджигателей!... Вотъ теперь, напримѣръ, я оставила преступникамъ маленькую денежную сумму: вѣдь это можетъ показаться просто подкупомъ, можетъ возбудить подозрѣніе, что преступники дѣйствовали не отъ себя, а по моему наущенію...
   Продавшись слѣпой, безсмысленной любви, Ядвига рѣшилась болѣе не думать о цѣломъ омутѣ глупостей, оставляемыхъ ею позади себя. Теперь ей хотѣлось глядѣть только впередъ. Она стала раздумывать объ опасностяхъ, которыя предстояло преодолѣть въ будущемъ, предвкушала блаженство встрѣчи съ Фернау. Со всѣмъ прочимъ она полагала, совершенно развязаться. Прежде всего -- какъ-то она свидится съ своимъ папашей? Теперь онъ проживалъ на дачѣ -- въ полмилѣ отъ города. Потомъ предстоялъ визитъ Линдѣ. Какъ ей держать себя при этой встрѣчѣ, что дѣлать, чего остерегаться -- все это она предоставила вдохновенію минуты. Только свиданіе съ Отто было для нея неистощимой темой самыхъ горячихъ размышленій. Здѣсь образы смѣнялись въ безконечномъ разнообразіи, пестрыя порожденія фантазіи сновали со всею причудливою игрою калейдоскопа. Графиня вся отдалась отрадной мысли о скоромъ свиданіи съ нимъ, кропотливо задумывалась надъ вопросами: передать ли ему то или другое изъ того, что уже случилось, что еще можетъ, должно случиться въ будущемъ? Чего онъ можетъ надѣяться? Чему долженъ содѣйствовать, въ чемъ помочь? Взваливать на любимаго человѣка докучливые хлопоты, дѣлать чувствительнымъ и для него тяготившее на ней бремя -- этого ей крайне не хотѣлось. Она желала отдаться ему, какъ нежданно-негаданная благодать, свалившаяся съ неба, безъ всякихъ условій...
   Ядвига переночевала въ гостиницѣ большого провинціальнаго города. Еще не ложась въ постель, она написала два письма, одно къ Линдѣ, другое -- къ Фернау. Послѣднее было довольно коротко. Вотъ что писала, ему графиня: "Очень вамъ благодарна за то, что вы сдержали ваше слово и не писали ко мнѣ. Впрочемъ, это, можетъ быть, и не стоило вамъ большихъ усилій надъ собою. Мы это еще будемъ видѣть. Чрезъ нѣсколько дней надѣюсь быть съ вами. Встрѣтьте меня, гдѣ и какъ хотите, только не у отца, у котораго я намѣрена прогостить нѣсколько дней. Передъ отъѣздомъ мнѣ пришлось перенести много непріятностей. Заготовьте побольше утѣшеній, пробуждающихъ мужество. Философія ваша не всегда постоянна. Мнѣ всего пріятнѣе быть вашей ученицей по части системы en rose. Я хочу быть счастлива, хочу разсмѣяться, смѣяться много, много. Знаете ли вы, что до сихъ поръ вся моя жизнь, со всѣми ея утѣхами и фортуной, казалась мнѣ тяжелой барщиной? Матери лишилась я рано. Моимъ воспитаніемъ она не успѣла заняться, какъ бы слѣдовало. А такіе житейскіе философы, какъ мой отецъ, совсѣмъ мнѣ не по сердцу. Та сфера, которая составляетъ его счастье, кажется мнѣ слишкомъ низкою, его радости для меня слишкомъ вульгарны, хотя основныя его правила сами по себѣ и хороши. Моя мачиха, слышала я, хочетъ его пообтесать: беретъ съ собою на лекціи и въ церкви. Это грозитъ сдѣлать его такимъ почтеннымъ старцемъ, каковъ онъ на самомъ дѣлѣ и какимъ онъ вовсе не хочетъ казаться... Мы постараемся роли эти переставить наоборотъ: вамъ, милостивый государь, я ввѣряю мое воспитаніе. Надѣюсь, конечно, что поученія ваши не будутъ зависѣть отъ пятой или шестой сигары, отъ покручиванья усовъ, отъ внезапной, дѣвической конфузливости, -- когда вы вспыхиваете румянцемъ, впрочемъ, очень идущимъ вамъ къ лицу, -- наконецъ, отъ вашей сварливости, когда вы дѣлаетесь болѣе смѣлы; надо, однако, признать за вами, капризный тиранъ, то хорошее качество, что въ сердцахъ вы только отмалчиваетесь, не брызгаетесь слюною, не будоражите цѣлый замокъ, не угощаете каждаго встрѣчнаго пинками и оплеухами... Впрочемъ, успѣемъ еще вдоволь наболтаться. Спокойной ночи, добрый Фернау. Устала, страшно устала. Знаете ли вы, что вѣдь я для васъ дѣлаю очень много?.. Нѣтъ, нѣтъ, глупости все это -- для себя дѣлаю... Писала къ Линдѣ, Все меня понукаетъ, все мнѣ точно жужжитъ въ уши: впередъ... впередъ... впередъ!.."
   Линдѣ было написано слѣдующее:
   "Сама ѣду къ тебѣ, душка Линда! Если застану при нашей встрѣчѣ твоего мужа, -- пожалуйста, не высылай его прочь., я вѣдь передъ каждымъ высоко поднимаю голову, -- передъ обвинителемъ еще выше... Пріятнѣе было бы для меня, разумѣется, если бы ты могла такъ устроить, чтобы... вѣдь у насъ сегодня пятое мая... да, чтобы уже десятаго я сидѣла у тебя за чаемъ и лучше всего... глазъ на глазъ! Съ тобой-то я ужь не повздорю, милая Линда! Все, что ты мнѣ писала,-- очень хорошо, совершенно резонно и дѣлаетъ честь сердцу доброй супруги, но еще болѣе -- разсудку хорошей матери. Насъ, женщинъ, слѣдовало бы воспитывать въ правилахъ. Исключенія, конечно, зачастую являются сами собою. Меня когда-то очень смѣшилъ молитвенникъ, гдѣ находятся воззванія къ Богу на разные опредѣленные случаи -- напр., когда кровельщикъ упадетъ съ крыши. Поди-ка, растолкуй людямъ, что такое характеръ! Кто тонетъ въ водѣ, у того, конечно, выходятъ изъ головы всѣ поученія, какъ должно умирать съ достоинствомъ: онъ хватается за каждый гибкій тростникъ, за всякую плывущую мимо щепку! Скажи-ка своему мужу, чтобъ онъ имѣлъ поменьше мудрости, да побольше любви къ своему брату... Ты вотъ все попадаешь на мою "безымянную любовь." А я все-таки остаюсь при своемъ: любовь сама не знаетъ, за что любитъ; только у ненависти всегда найдется про запасъ цѣлая куча аргументовъ. Желаніе насолить кому нибудь порядкомъ всегда съумѣетъ подыскать для себя оправданіе. Впрочемъ, ни на тебя, ни на твоего мужа мнѣ сердиться не изъ-за чего. Отъ всякихъ дебатовъ я отказываюсь и вступаю въ бой, только вооружась фактами. Послѣ завтра утромъ, за чашкой кофе въ Вольмероде, объяснюсь съ отцомъ и буду просить его послать Бернгарду предварительное извѣщеніе. Замокъ Вильденшвертъ я оставила съ тѣмъ, чтобъ больше туда не возвращаться. Не знаю еще, придется ли мнѣ съ тобой породниться. Что я люблю Фернау -- это положительная истина. Никто другой въ цѣломъ свѣтѣ не умѣлъ такъ воскресить во мнѣ наивную вѣру юнаго, дѣвическаго сердца, что нашъ суженый назначается для насъ свыше -- прямымъ указаніемъ Божьяго перста. Но я еще не знаю, что такое я сама для Фернау. Повѣрь мнѣ, добрая Линда, я женщина не безъ гордости, или,-- какъ говорятъ другіе и иногда я сама вмѣстѣ съ ними, -- напротивъ, я горда до глупости. Знаю, что я далеко не совершенство -- и однако хочу быть любима, слышишь ли? Не глупость ли это?!.. Страстно, горячо любима... за тѣ качества, которыхъ у меня нѣтъ! Чуть только откроется, что Отто любитъ меня за богатое состояніе... я, право, сдѣлаюсь также дѣтски глупа, какъ всѣ прочія дочки нажившихся плебеевъ. Мнѣ стыдно стоять съ ними на одной лиліи, но чтожъ дѣлать... Вѣдь вы сами вбили мнѣ въ голову эти причуды, сами возбудили во мнѣ самолюбивое желаніе кое-что доказать свѣту и нанести пораженіе дуракамъ... Вѣрь мнѣ, душка Линда, я выношу ужасную борьбу!.. Такую женщину, какъ я, нужно, право, еще днемъ съ огнемъ поискать... До сихъ поръ вы считали меня только тщеславною и мелкою натурою. Можетъ быть, я, въ самомъ дѣлѣ, такая. Но иногда и дюжинный человѣкъ подбираетъ въ себѣ два, три разрозненные, неразвившіеся во-время зародыша геройской энергіи и ставитъ въ тупикъ тѣхъ, которые блещутъ яркой, полной силой и во всѣ недѣли остаются такими, какими мы, дюжинные, дѣлаемся только по воскреснымъ днямъ. Теперь мнѣ ужь, слава Богу, двадцать пять лѣтъ, и я не хочу, по необдуманному капризу, поставить въ карту счастье цѣлой жизни, какъ это случилось три года назадъ. Что касается твоихъ умныхъ совѣтовъ, чтобы я, взамѣнъ утраченнаго счастья, сдѣлалась артисткой или терпѣливой ослицей, -- то, признаюсь, на это не хватитъ моего умѣнья."
   Баронъ Юліусъ Вольмеръ фонъ-Вольмероде, прежній фабрикантъ и нынѣшній коммерціи совѣтникъ, не мало изумился, когда его дочка, вдругъ нагрянула къ нему во время обѣда, за который баронъ садился уже въ то время, когда другіе ужинали. Къ его столу, какъ почти каждый день, явилось множество гостей -- гражданскихъ и военныхъ; самъ хозяинъ вернулся немного поздно изъ столицы и сейчасъ же пригласилъ гостей садиться. Близь своего мѣста онъ увидѣлъ порожній стулъ. Вдругъ дверь отворяется; при внезапномъ появленіи графини -- этой прежней царицы дома, какимъ-то чудомъ очутившейся въ восхитительной виллѣ Вольмероде, всѣ, казалось, были внѣ себя отъ радостнаго изумленія, кромѣ дамъ, заранѣе бывшихъ приготовленными къ этому сюрпризу.
   Мачиха графини была довольно миловидная, молоденькая дамочка,-- только немножко малорослая,-- съ бѣлыми, заботливо выхоленными руками, ослѣпительно бѣлымъ и еще подмалеваннымъ пудрою личикомъ и въ черныхъ, какъ смоль, локонахъ, на половину убранныхъ à-l'enfant. Она приказала цѣлой шеренгѣ кузеновъ и кузинъ посторониться далѣе, чтобы рядомъ съ нѣжнѣйшимъ папашей усадить свою милую дочку, бывшую двумя годами старше ея и цѣлой головой выше. Маменька баронессы фонъ-Вольмероде -- госпожа Зольдернъ-фонъ-Оттенфельсъ -- тоже должна была пересѣсть однимъ стуломъ далѣе; это, къ немалому ея прискорбію, лишило ея возможности такъ удобно наблюдать за потчиваніемъ гостей напитками, за нѣкоторыми подмигиваніями хозяина лакеямъ, и особенно умѣрять дѣятельное потребленіе имъ шампанскаго.
   Вотъ эта-то самая маменька, приходившаяся бабушкой Ядвигѣ, послужила поводомъ, почему теперь не былъ приглашенъ мужъ Линды -- совѣтникъ правленія Генрихъ Фернау. Случилось одному профессору читать публичную лекцію о второй части Фауста Гете -- лекцію, на которую волей-неволей потащили смирнаго барона Юліуса Вольмеръ-фонъ-Вольмероде. Послѣ лекціи Генрихъ-фонъ-Фернау, сидя за чаемъ у новой мамаши Ядвиги, позволилъ себѣ колкія остроты насчетъ замѣчаній профессора о появляющихся въ туманной трагедіи страшилищахъ, названныхъ тамъ "матерями." "Бѣдный профессоръ, замѣтилъ Фернау, ломалъ себѣ голову, на кого собственно намекалъ Гете, когда Мефистофель заставляетъ Фауста заглянуть въ зіявшую между старыми каменными развалинами глубину, гдѣ Фаустъ съ ужасомъ видитъ -- "матерей..." А тутъ дѣло ясное: страшилища эти были... свекрови!.." Между гостями находился сегодня и читавшій лекцію профессоръ -- молодой полу-богословъ, полу-филологъ, бывшій пока преподавателемъ въ "образцовой школѣ."
   -- Что это съ тобой, мой другъ, папочка, сказала Ядвига, садясь за столъ все еще въ своемъ дорожномъ костюмѣ,-- вѣдь ты посмотри, какъ весело-то, все улыбается... Все цвѣтетъ и зеленѣетъ! А ты одинъ остаешься подъ зимнимъ покровомъ льдовъ и снѣговъ... Это что значитъ, а?
   Всѣ за столомъ догадались, что это замѣчаніе относилось къ еще густымъ, вполнѣ сохранившимся, щетинистымъ волосамъ тайнаго коммерціи совѣтника и барона, нынѣ также президента торговаго комитета: еще недавно онъ преусердно красилъ волосы эти подъ черный цвѣтъ, тогда какъ теперь они, точно снѣгъ, бѣлѣли на его головѣ, щекахъ и верхней губѣ: баронъ носилъ также усы и баки. Прежде папаша смахивалъ немножкадна предпріимчиваго Донъ-Жуана. Теперь его физіономія, сильно подрумяненная виномъ, дышала весьма солидной достопочтенностью и совершенно гармонировала съ дороднымъ туловищемъ; эти упитанныя тѣлеса тоже какъ нельзя лучше пристали важному барину, игравшему значительную роль не только въ промышленномъ мірѣ, но и въ государствѣ.
   -- Монбланъ, настоящій Монбланъ, дѣточка, хе, хе, хе? засмѣялся папаша;-- эдакое положительное Mere de Glace -- долина Шамуни, хе, хе, хе!.. И потомъ прибавилъ тише, но такъ, что всѣ слышали:
   -- Что дѣлать, дѣточка, все занятъ засѣданіями въ комитетѣ... Это-то будетъ посерьезнѣе, чѣмъ подмалевывать себѣ харю всякими снадобьями...
   Дѣйствительно, за послѣднія три недѣли онъ какъ будто постарѣлъ тремя годами, а втеченіи трехъ послѣднихъ лѣтъ -- даже десятью! Свекровь жила обыкновенно въ столицѣ, но на нынѣшнее лѣто переселилась на дачу Вольмероде -- и не одна, а вмѣстѣ съ своей незамужней сестрою -- Агатою... Мамзель Агата фонъ-Зеленгорстъ была весьма непріятнымъ для папаши добавленіемъ къ приданому баронессы. Она чуть было совсѣмъ его не запугала и не заставила отказаться отъ этой партіи. Вольмеръ-фонъ-Вольмероде любилъ юность. Сравнительно съ своими годами онъ женился почти на ребенкѣ и женился ради ея апетитности, какъ самъ же онъ признавался каждому за вторымъ стаканомъ рейнвейна. Чрезъ свою жену, родичи которой занимали все видныя мѣста, онъ попалъ въ кругъ благодушныхъ ханжей, и тетушка Агата, сестрица свекрови, принадлежала къ ясновидящимъ салона, къ прорицательницамъ въ этомъ обществѣ. Но она была себѣ на умѣ и знала, чего хотѣла. Сообщая свои вдохновенныя видѣнія, она всегда торжественно воздѣвала очи горѣ, и несмотря на это, отъ ея голоса иного точно терпугомъ подирало по кожѣ. Этотъ природный недостатокъ, кажется, долженъ былъ бы отгонять отъ нея усердныхъ слушателей. И однако было совершенно наоборотъ. Въ томъ кружкѣ, гдѣ она жила и подвизалась, этотъ терпугъ былъ сочтенъ весьма гармоническимъ; во всякомъ случаѣ, при немъ умолкалъ самый тихій шопотъ. Конечно, когда глаза ея какъ бы дремали, тетушка Агата почти не слышала, что творилось вокругъ нея. Но чуть пробуждалась она отъ своего мистическаго усыпленія и начинала глаголать, тутъ ужь никто не могъ оспаривать у ней пальму горлодранія -- развѣ одинъ профессоръ Бегендорфъ: у этого господина тоже былъ такой пронзительный голосъ, что его можно было бы поставить на станціи желѣзной дороги, для оповѣщенія пассажировъ объ отбытіи различныхъ поѣздовъ...
   Послѣ первыхъ привѣтствій графиня опять погрузилась въ свое собственное, глубокое раздумье.
   По временамъ она прислушивалась къ разговору. И страннымъ ей показалось, что этотъ крохотный трубачъ-профессоръ Бегендорфъ тоже говорилъ о "воспитательномъ" характерѣ учебнаго преподаванія и затрогивалъ вопросы моральнаго и интеллектуальнаго развитія человѣка, ни дать, ни взять, тономъ пастора Лингарда Нессельборна; Ядвигѣ онъ, однако, далеко не показался такимъ милымъ и интереснымъ, какъ недавно супругъ мадамъ Гедвиги -- молоденькой болтуньи съ Лѣсного-Ловорота.
   По взгляду образцоваго учителя Бегендорфа, школа также была основаніемъ всего государственнаго порядка и истиннаго народнаго благополучія.
   Приземистый педагогъ глядѣлъ съ необыкновенною увѣренностью. Въ его золотыхъ очкахъ точно была концентрирована мудрость вселенной. Зоркіе, зеленоватые глазки, -- когда, были на кого нибудь устремлены пристально,-- казалось, просвѣчивали сквозь овальныя стекла очковъ. Если собесѣдниковъ удивляла эта странная оптическая игра глазъ, то потупленіе взоровъ, быть можетъ, обозначало у него не испугъ, какъ это иному казалось, но христіанское смиреніе.
   Съ Нессельборномъ Бегендорфъ не сходствовалъ въ томъ отношеніи, что съ особенною силою напиралъ на религію. Впрочемъ, онъ обладалъ весьма замѣчательнымъ талантомъ аккомодаціи и доказалъ даже, какъ дважды два -- четыре, умилительную набожность Шиллера и Гете.
   О Песталоцци профессоръ Бегендорфъ отзывался, подобно Нессельборну, съ большимъ энтузіазмомъ. Оказалось, что онъ коротко зналъ молодого пастора, былъ даже его товарищемъ по университету и нѣкоторое время по семинаріи. Нессельборнъ, Штауднеръ и Бегендорфъ издавна считались закадычными пріятелями.
   Ядвига вообще не умѣла слишкомъ углубляться въ отвлеченныя соображенія, а сегодня въ особенности голова ея горѣла отъ мучительныхъ мыслей о самой себѣ. Иначе ей, можетъ быть, бросилось бы въ глаза, какъ это двѣ такія разношерстныя личности, какъ Нессельборнъ и Бегендорфъ, могли дружно восторгаться однимъ и тѣмъ же, выдвинувшимся изъ ряда, именемъ. Нынѣшній крикливый ораторъ также называлъ Песталоцци краеугольнымъ камнемъ, безъ котораго вначалѣ зодчіе хотѣли обойтись, и это сдѣлало его самого зодчимъ великаго, вѣковаго зданія. Въ его глазахъ также Песталоцци былъ новымъ спасителемъ человѣчества. Господь сопутствовалъ нашему наставнику великой, преображенной тѣнью, какъ прежде сопутствовалъ ученикамъ своимъ, шедшимъ въ Эммаусъ. Онъ -- великій человѣкъ изъ Иффертена -- также носилъ Христа въ своемъ сердцѣ, и сердце это трепетало той любовью, происхожденіе которой мы такъ рѣдко умѣемъ объяснять себѣ сами! Въ послѣдніе годы жизни Песталоцци воздалъ полную хвалу Наставнику всѣхъ наставниковъ. Когда юные, мелодическіе голоса пропѣли ему древнія хоровыя пѣсни, онъ зарыдалъ и свидѣтельствовалъ, что въ сущности и онъ ничего другого не желалъ, кромѣ смиренія, чистоты нашей жизни, нашихъ помысловъ, нашихъ начинаній передъ Богомъ..."
   Въ большихъ, населенныхъ городахъ матадоры имѣютъ необыкновенную сноровку заправлять мнѣніемъ толпы. Конечно, различіе взглядовъ находитъ тамъ гораздо болѣе представителей, чѣмъ въ другомъ мѣстѣ, но матадоръ умѣетъ распорядиться такимъ образомъ, чтобы его эхо не встрѣчало непріятныхъ диссонансовъ въ другихъ.
   Тетушка Агата и свекровь подарили краснобая ласковыми кивками. Другіе не нашлись ничего возражать, а самого хозяина дома точно масломъ помазали по губамъ. Вѣдь онъ могъ показать теперь своей теткѣ, какая безукоризненная мораль царствуетъ въ его домѣ.
   Разсѣянная дочка нисколько не хотѣла относиться критически ко всему, что сдѣлалось для нея совершенно чужимъ подъ этой крышей. Она ограничилась только слѣдующей бѣглой фразой:
   -- Ахъ, да, да, не тотъ ли это Песталоцци, который выдумалъ чтеніе по складамъ?
   Графиня была здѣсь какъ бы главнымъ адресомъ для всѣхъ замѣчаній профессора.
   Не безъ нѣкоторой ироніи Бегендорфъ отнесся къ этому невѣжественному вопросу знатной графини и затѣмъ продолжалъ:
   -- Болѣе чѣмъ за полвѣка до насъ, Песталоцци ввелъ взаимное обученіе, прежде чѣмъ англичане Белль и Ланкастеръ, также сознавая въ томъ потребность, выработали свою особенную правильную систему. Да, въ этой области можно сдѣлать много такого, что съ виду покажется самыми простыми вещами, ничего незначущами пустячками, и однако эти пустячки приносятъ громадные результаты. Чтобы дать вамъ, господа, о томъ нѣкоторое понятіе, упомяну только, что Песталоцци первый ввелъ въ школы аспидную доску!
   Многіе засмѣялись. Но общее вниманіе, повидимому, было сильно заинтересовано. Объ этой заслугѣ великаго швейцарца еще никто изъ нихъ не зналъ. И каждому, изъ его собственныхъ дѣтскихъ воспоминаній, стало ясно, какое громадное обогащеніе эта мысль внесла въ жизнь школы, во всѣ сферы обширнаго знанія. Даже Вольмеръ-фонъ-Вольмероде перешелъ отъ натянутой и для дочки крайне забавной торжественности къ прежнему, естественному, подчасъ не совсѣмъ деликатному тону и вскричалъ, разрѣзывая жаркое:
   -- Признаюсь вамъ, графиня, до сихъ поръ вашъ Песталоцци былъ для меня сущей китайской грамотой. Насколько я былъ обязанъ этому барину тѣмъ, что выучился правильно читать, писать и въ особенности считать -- этого я рѣшительно не зналъ. Но если только онъ выдумалъ аспидную доску, то это ставитъ его на ряду, по крайней мѣрѣ, съ Гуттенбергомъ и Колумбомъ! Даю вамъ честное слово, профессоръ, что если вы объявите подписку на памятникъ этому... какъ, бишь, его... Песталоцци, что ли, -- то я жертвую ежегодно пятьдесятъ талеровъ, пока не будетъ готовъ и открытъ монументъ.
   Вотъ ужь, что называется, отлилъ пулю! Даже дочка сильно изумилась.
   Профессоръ докторъ Бегендорфъ весь просіялъ. Онъ точно угорѣлъ отъ всей этой лестной похвалы, преподнесенной его профессіи и тѣмъ взглядамъ, которые онъ старался развить въ этомъ знатномъ обществѣ. Но у другихъ, въ особенности у тетушки Агаты и у свекрови, слухъ былъ нѣсколько потоньше и изъ всей этой юмористической болтовни могъ подхватить кое-какіе намеки на двухъ тутъ же сидѣвшихъ дамъ -- именно на графиню и ея молоденькую мамашу, украшавшую собою, въ очаровательномъ туалетѣ, противоположный конецъ стола.
   Но графиня точно сидѣла на пылающихъ угляхъ. Ея улыбка скоро смѣнилась весьма пасмурными на лбу морщинами. Впрочемъ она нуждалась въ отдыхѣ, съ чѣмъ соглашалось единодушно все общество. И прежде, чѣмъ окончилась музыка, карточная игра и другія забавы гостей, дочь хозяина ретировалась въ свою комнату.
   Ядвига разсчитывала объясниться на слѣдующій день, за утреннимъ завтракомъ. Въ прежніе годы это былъ всегда тотъ часъ, когда она могла по душѣ разговаривать съ своимъ папашей. И притомъ вѣдь это былъ единственный часъ, когда отецъ ея, вѣчно занятый дѣлами, хлопотавшій о прибыткѣ, но также любившій пожить всласть, могъ потолковать съ нею о ея собственныхъ обстоятельствахъ. На поддержку молоденькой мамаши она разсчитывала положительно. Помѣхою для нея могли быть только свекровь, да черезчуръ разумная, истерическая, постоянно хворая тетушка, будоражившая цѣлый домъ своими обмороками и вѣчными посылками за докторомъ. Однако дѣлать было нечего, и для графини оставалось только приноровиться къ новымъ порядкамъ въ домѣ.
   Всѣ домашніе уже поджидали Ядвигу за завтракомъ въ свѣтломъ павильонѣ этой обширной дачи, построенной однимъ довольно извѣстнымъ архитекторомъ.
   Графиня вошла въ легкомъ утреннемъ нарядѣ -- роскошномъ неглиже съ розовыми и бѣлыми полосками -- притомъ съ такимъ видомъ, какъ будто надолго разсчитывала здѣсь поселиться. Дамы ждали ее точно къ допросу. Папаша опять спустился до ничтожества, правду сказать, ни мало неприставшаго ему къ лицу и крайне тягостнаго для дочери. Баронъ Несторъ,-- какъ называли его со вчерашняго дня -- то и дѣло подкладывалъ подушки тетенькѣ, валявшейся чуть не по цѣлымъ днямъ. Свою сигару -- обыкновенно необходимую приправу къ его завтраку -- онъ, однако, изъ участія къ больной оставилъ теперь въ передней.
   Такъ какъ маленькое общество обходилось за завтракомъ безъ прислуги, то Ядвига безъ всякихъ обиняковъ изложила, что было ею задумано.
   Дѣйствіе этой деклараціи было необыкновенно сильно.
   Когда безстрашная молодая женщина, въ видѣ бѣглаго примѣчанія, прибавила, что ей нравится Отто фонъ-Фернау, и что она, можетъ быть, сдѣлаетъ его дальнѣйшимъ спутникомъ своей жизни, -- нравственному негодованію кружка не било границъ.
   -- Да развѣ я малолѣтняя какая? продолжала графиня, пока ей позволяли говорить одной: -- раздѣлъ нашего имущества не сдѣлаетъ графа нищимъ. Брачнымъ контрактомъ все предусмотрѣно. Имъ также имѣлось въ виду, чтобы я, какъ жена фонъ-Фернау, не терпѣла отъ бѣдности его родныхъ.
   Слова эти сопровождались взглядомъ, брошеннымъ Ядвигою на портретъ матери, -- разумѣется, совершенно случайно. Сантиментальничать Ядвига не любила. Но дѣйствіе этого взгляда выразилось внезапнымъ молчаніемъ трехъ слушавшихъ барынь.
   Но и папаша Ядвиги знать не зналъ никакой сантиментальности. Повелительный взглядъ, адресованный ему свекровью, позволилъ старику показаться сегодня въ своемъ натуральномъ видѣ, самимъ собою. "Да ты съума сошла, что-ли? Очумѣла ты, скажи на милость, а? Вѣдь это скандалъ на весь божій свѣтъ, гмъ!.." Таково было начало цѣлаго потопа подобныхъ же энергическихъ репримандовъ.
   Чтобы придать имъ еще болѣе силы, тетя Агата свалилась съ своихъ подушекъ въ сторону, а сіе и значило, что ей вдругъ сдѣлалось дурно -- "припадокъ", значитъ. Заѣздившей во всѣ стороны рукой она попросила воды. Другіе боялись, чтобы ее не постигли грудные спазмы. Марта приподнялась изъ своей развалившейся позы и въ самый критическій моментъ припадка, когда тетя грозила грохнуться объ полъ, провела ее къ двери комнаты.
   Свекровь чуть не лопнула отъ злости. Но прежде всего подобало папенькѣ заявить свое мнѣніе и тотъ высказалъ его съ такою ярою безцеремонностью, что вице-президентша -- эта-то самая свекровь -- подумала, не пора ли взять на себя другую болѣе достойную ея роль -- "благородной женственности."
   -- Что ты, душа моя, сбилась съ толку, горланилъ папа,-- это я видѣлъ еще нынѣшней зимою. Лошадей выѣзжать, на скачкахъ подвизаться тебѣ захотѣлось, что ли? Вишь какую блажь-то напустили сладенькія розсказни этого пошлого дурака -- каковы всѣ твои Фернау!... Подумай, вѣдь судьба послала тебѣ блестящее положеніе графини... Къ семи жемчужинамъ въ коронѣ твоей матери ты захотѣла присоединить еще новый блескъ графскаго герба. Это, такъ или иначе, удалось твоему высокомѣрію. А теперь вотъ вдругъ одумалась.... захотѣлось, чтобъ всѣ пальцемъ на нее указывали! А я прямо тебѣ скажу, насколько я знаю графа, онъ -- хорошій, честный человѣкъ. Можетъ быть, у него тамъ и есть какія слабости -- да у кого ихъ не бываетъ: всѣ мы люди, всѣ человѣки.... А ты бы, душа моя, еще спасибо сказала, что могла развить свой умъ, живя съ нимъ, пополнить свои не Богъ-вѣсть какія шибкія знанія и принести другимъ пользу своими деньгами!... Пожалуйста, не нагоняй ты на меня глупую хандру съ самаго утра.... Я тебѣ, чортъ подери совсѣмъ, докажу, что эти волосы принесли мнѣ мудрость зимы!
   Итакъ, ко всей бѣдѣ присоединилась еще и обратная сторона вчерашняго юмора. Всѣ прежнія непріятныя отношенія, изъ которыхъ Ядвига высвободилась, принявъ предложеніе графа, сказались теперь наружу.
   Дочка отмалчивалась еще нѣкоторое время. Она увидѣла отца подъ башмакомъ молодой, хорошенькой жены, подъ командою пронырливой свекрови, съ которыми стояла за одно безпощадно дурачившая старика домашняя кликуша. Графиня уже заранѣе ожидала, что при этомъ случаѣ ее станутъ распекать, какъ шаловливаго ребенка. Въ заключительныхъ словахъ отца проглядывала месть оскорбленнаго тщеславія. Вчера Ядвига затронула въ немъ только по виду ослабѣвшую, но довольно чувствительную струну, хотя онъ и отпускалъ на этотъ счетъ веселыя шуточки. Но теперь струна эта натянулась такъ сильно, что, казалось, издала отъ себя рѣзкій, крикливый тонъ. Шуткамъ, которыя мы позволяемъ на свой собственный счетъ, можно довѣрять всего менѣе.
   Ядвига была сущая дочь своего папаши. Съ тѣмъ же азартомъ она стала теперь возражать ему, въ свою очередь, и на эту выходку, компрометировавшую ее передъ хорошенькимъ ничтожествомъ,-- какъ она называла благовѣрную отца,-- отвѣчала слѣдующей колкой фразой:
   -- Послушай, вѣдь я еще не давала тебѣ права говорить мнѣ всѣ эти дерзости и вовсе не для нихъ сюда явилась. Какъ бы тамъ ни было, а я еще -- графиня Вильденшвертъ, помни это...
   Кое-какъ свекровь совершила, наконецъ, трудный метаморфозъ ярой злости въ благородную женственность.
   -- Ахъ! полно, перестаньте! уговаривала она мягкимъ, примиряющимъ тономъ, и при этомъ глядѣли такими трогательными притворно слезливыми глазами на свою дочку -- эту неповинную жертву непріятнаго положенія, грозившаго сломить всѣ барьеры терпѣнія...
   При этомъ взглядѣ юный любовникъ съ головой сѣдовласаго Нестора (стишки: "но и подъ снѣгомъ иногда бѣжитъ кипучая вода" -- онъ называлъ нерѣдко своимъ девизомъ) возчувствовалъ новую прыть, чтобы дать дѣтищу своему порядочную головомойку. Подойдя къ самому носу Ядвиги и измѣряя ее съ головы до ногъ, онъ закричалъ:
   -- Да знаешь ли ты, гмъ!.. Вѣдь чего только мнѣ не пришлось наслышаться въ городѣ прошедшей зимою!.. Шопотомъ, правда, всѣ говорятъ. Я ужь было хотѣлъ спросить вчера поклонника Песталоцци, какъ всего лучше воспитывать маленькихъ графовъ.
   При этихъ словахъ дама, собиравшаяся, какъ думали, подарить свою мамашу внучкой, въ самомъ дѣлѣ, почувствовала себя очень дурно, зашаталась на ногахъ и должна была придержаться за желтый диванъ, возлѣ котораго она стояла; но за то фрау Зольдернъ-фонъ-Оттенфельсъ могла развернуть во всемъ блескѣ свою оскорбленную женственность. Она протиснулась между стоящими, удержала своего зятя, отерла слезы дочкѣ Мартѣ и при этомъ говорила тономъ рѣзкаго, горькаго укора:
   -- Вы часто показывали намъ, милая графиня, что вамъ вовсе не хочется вести съ нами ни любви, ни пріязни. Конечно, эта, молодая мать далеко не можетъ сравняться съ вами по уму и обширному знанію свѣта, хотя истиннымъ Богомъ свидѣтельствуюсь -- она желала бы, со всѣмъ теплымъ чувствомъ сестры, прижать васъ къ своему сердцу. Такъ позвольте же мнѣ, вмѣсто нея, дать вамъ добрый совѣтъ: удержитесь отъ этого шага! Старайтесь превозмочь самую себя! Вы еще можете сблизиться съ вашимъ мужемъ. Но если ужь ничто не можетъ заставить васъ измѣнить свое рѣшеніе, то, по крайней мѣрѣ, подавите въ себѣ страсть къ барону фонъ-Фернау! Противъ вашей подруги я ровно ничего не имѣю; но ея мужъ золъ до крайности. У всѣхъ Фернау -- одна порода. А баронъ Отто, такъ беззазорно ухаживавшій за вами прошедшей зимою, -- вѣдь это такая сомнительная личность, что даже собственные его родственники не хотятъ имѣть съ нимъ ничего общаго. Можетъ быть, онъ и хорошъ собою -- противъ этого я ничего не возражаю. Но неужели вы, съ вашимъ умѣньемъ зорко заглядывать внутрь человѣка, можете быть подкуплены глупой внѣшней оболочкой... Неужели вы недостаточно созрѣли для того, чтобы сказать себѣ самой: нѣтъ я сначала разберу, какая въ немъ заложена основа, сердце-то, сердце у него какое... Истинная красота есть красота души предъ царемъ небеснымъ и спасителемъ нашимъ! Вотъ Мартѣ моей я твержу это каждодневно. Наше зеркало -- это евангеліе. Если вамъ не суждено счастья, милая графиня, еще разъ -- бросьте вы хоть этихъ Фернау! Ни вамъ, ни всѣмъ намъ не ждать добра отъ этого семейства...
   Ядвига опять усѣлась на мягкомъ диванѣ. Нѣсколько минутъ она молчала. Ея глаза, метавшіе искры въ порывѣ сильной досады, были устремлены на дверь, въ которую теперь опять входила тетя Агата. Грудные спазмы миновали или, можетъ быть, ихъ и совсѣмъ не было. Дебатъ принялъ крайне интересное для нея направленіе. Она почувствовала себя лучше и ужь никакъ не хотѣла упустить случая развернуть передъ другими всю свою мудрость. Наплывъ этой мудрости возвѣщался у нея особенною, довольно скромною манерою. Какъ бы для того, чтобы никому не мѣшать, она. прикидывалась, точно ее вовсе нѣтъ въ комнатѣ, смиренно молчала, подбирала съ пола маленькія ниточки и пылинки, поправляла тамъ и сямъ гардины, или иначе какъ нибудь изображала тотъ внутренній миръ, ту гармоническую тишину, которая царитъ въ мысляхъ и чувствахъ праведника. Но именно эти нѣмыя изліянія ея любвеобильной души замедляли все, что ни происходило въ комнатѣ; этою манерою она точно придерживала стрѣлки всѣхъ часовъ, обращала самую искусную рѣчь всякаго говорившаго въ скучную размазню и, наконецъ, направляла всѣхъ и все туда, гдѣ могла одна захватить всѣ деревья подъ безпощадную пилу своего скрипучаго голоса и сваливала всякій могучій дубъ своей увѣренностью, заимствованною изъ чудесныхъ источниковъ. Отецъ Ядвиги употреблялъ другое сравненіе: онъ говорилъ, что эта барыня могла разснастить любое бравое, трех-мачтовое судно. Тираду своей сестры она еще кое-какъ прослушала. Но въ головѣ Ядвиги эта тирада, подняла цѣлый омутъ запальчивыхъ возраженій.
   Когда стали не особенно лестно отзываться о семействѣ Фернау, ее такъ и подмывало, съ досады, напомнить о второй части Фауста и о гетевскомъ ужасѣ въ связи съ загадочными "матерями".
   Впрочемъ на душѣ у нея было такъ пасмурно и всѣ окружавшіе ее внушали ей такое глубокое презрѣніе, что она насильно подавила въ себѣ всякую, просившуюся наружу вспышку, и даже проговорила сквозь зубы послѣднія слова слѣдующей тирады:
   -- Ну, слава тебѣ Господи! Изъ вашихъ словъ отецъ увидитъ, по крайней мѣрѣ, что вы собственно ничего не имѣете противъ моего плана... А если бы я, ради контраста съ вашей знатной породой, рѣшилась выйдти за мѣщанина, тогда, конечно...
   Дѣйствительно, въ это мгновеніе ее напугали приближавшіеся къ ней кошачьи, ехидные глазки семи мудрецовъ Греціи, какъ иногда называли тетю.
   -- Какую же роль въ этомъ дѣлѣ назначаетъ графиня моимъ родственникамъ и своему отцу?
   Таковы были первыя слова книги премудрости, коснувшіяся, въ самомъ дѣлѣ, настоящей, практической стороны вопроса, такъ близко подходившаго къ развязкѣ. Отъ прислуги Ядвиги тетя узнала, что барыня не скоро предполагала вернуться въ замокъ Вильденшвертъ. Это на языкѣ тети значило: развестись, значитъ, задумала...
   Косвенно затронутая говорившею и встрѣченная ея искоса глядѣвшими глазами, графиня возразила съ ѣдкой горечью:
   -- О, благодарю, тысячу разъ благодарю! Добрая тетя принимаетъ на себя роль моей покойной матери... Станьте, пожалуйста, вонъ тамъ -- подъ портретомъ... Не боитесь, онъ на васъ не сердитъ, не упадетъ на голову...
   Это внезапное упоминаніе о мертвыхъ сильно вспугнуло старую ханжу. Испугавшись одного предположенія, что ее можетъ убить старый фамильный портретъ, она быстро отскочила назадъ, въ переполохѣ поглядывая на свою сестру, которая тоже вся затряслась отъ ужаса: ну, а какъ и въ самомъ дѣлѣ, молъ, тутъ обрушится эдакая пребольшущая картина да и передавитъ такихъ достойныхъ, добродѣтельныхъ людей...
   -- Подайте руку помощи, продолжала Ядвига, ни мало не замѣчая выдѣлываемыхъ передъ нею жестовъ ужаса, -- да, да, окажите слабой, безпомощной женщинѣ содѣйствіе, котораго я имѣю право ждать отъ своихъ родныхъ въ подобномъ критическомъ положеніи... Я вовсе не хочу передъ вами исповѣдываться, что влюблена въ другого... Я объявляю только въ вашей семьѣ, въ присутствіи отца -- моего естественнаго покровителя -- и передъ портретомъ покойной матери, что намѣрена развестись съ графомъ Вильденшвертомъ, и что мнѣ нужны друзья, которые бы захотѣли мнѣ помочь при осуществленіи моего намѣренія. На основаніи моихъ однихъ резоновъ, никакой судъ развода не дастъ. Законы не хлопочутъ о нашемъ сердцѣ и симпатіи душъ, хотя мнѣ тоже извѣстно, что, въ крайнемъ случаѣ, непобѣдимое отвращеніе берется во вниманіе. Значитъ, всю вину я должна принять на себя, значитъ, мое собственное поведеніе должно развести насъ. Но должна ли я рѣшиться на все, должна ли нарушить супружескую вѣрность?..
   Тутъ вице-президентша отъ ужаса взвизгнула, и визгъ этотъ былъ подхваченъ ея дочкою Мартою, такъ какъ взглядъ мамаши показывалъ, что она уже подозрѣвала Ядвигу въ этомъ преступленіи.
   Тетя только слушала. Папаша, видимо уже тронутый, отвернулся въ сторону.
   -- Не лучше ли будетъ, продолжала Ядвига,-- если вмѣсто моихъ поступковъ подѣйствуетъ просто моя добрая воля, и если отецъ возьмется сообщить объ этомъ желаніи графу?
   Баронъ Несторъ опять весь вспыхнулъ. Спокойная увѣренность и извѣстное ему упрямство дочери положительно бѣсили его.
   -- Нѣтъ, ужь слуга покорный, вскричалъ онъ, -- на это лестное посредничество графъ можетъ преспокойно отвѣтить мнѣ: да возьмите ее къ себѣ, Господь съ ней! Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше...
   Физіономіи всѣхъ трехъ дамъ еще разъ выразили самое прискорбное порицаніе плана ослѣпленной молодой женщины. Но потомъ заключительная развязка стала подходить ближе и ближе. Отецъ уже раздумывалъ, какъ ему получше выразиться въ письмѣ, которое навязывала ему упрямая дочка. Само собою разумѣется, онъ вовсе не хотѣлъ быть адвокатомъ ея "антипатичныхъ чувствъ", а просто думалъ сообщить дѣло, какимъ оно было.
   Оракулъ-тетя все что-то возилась съ окномъ, близь котораго стоила: то запретъ, то опять отворитъ.
   Если это "дѣло рѣшенное", на которое она указывала нѣсколько разъ съ особенною силою, не вызвало у ясновидящей никакого торжественнаго взрыва негодованія, если она думала только о томъ, какъ бы глаже и чище обдѣлать это казусное дѣло графскаго развода., -- то такая мягкость мало-по-малу объяснилась изъ словъ матери Марты. Графское высокомѣріе, блескъ имени Вильденшвертовъ и огромное состояніе графини давно уже для новыхъ ея родичей по отцу были бѣльмомъ въ глазу. Прежняя спѣсь Ядвиги, глядѣвшей свысока на новыхъ домашнихъ ея отца, была для нихъ довольно чувствительна. Что касается богатства, то Ядвига была щедро осыпана дарами фортуны. Она владѣла всѣмъ, что окружало имя Вольмеровъ-фонъ-Вольмероде, еще большимъ блескомъ, чѣмъ теперь. Брачныя соглашенія съ графомъ были извѣстны всякому. Кто могъ предвидѣть, какъ еще устроится будущая судьба Ядвиги? Во всякомъ случаѣ, послѣ развода она становилась къ нимъ ближе. Она нуждалась въ покровительствѣ отца, становилась подъ его опеку и вмѣстѣ въ подчиненное къ нимъ положеніе.
   -- Злой искуситель, начала тетя все рѣшительнѣе, -- будетъ и здѣсь главною помѣхою. Вѣдь если разобрать... гмъ, гмъ!... тамъ, гдѣ сердца сдѣлались источникомъ взаимной ненависти, гдѣ поселилось притворство и обманъ, -- тамъ, конечно, лучше развестись. Да и священное писаніе допускаетъ это. Только оно, разумѣется, запрещаетъ, чтобы разведенная опять выходила замужъ. Ну, да вѣдь въ наше время многое, что говоритъ Творецъ небесный, считается глупостью. Ахъ, послушай, -- вдругъ заговорила она къ сестрѣ совершенно невозмутимымъ тономъ, -- мнѣ кажется, что зеленыя гардины будутъ лучше идти къ сѣрымъ обоямъ въ той комнатѣ, что обращена на сѣверъ. Напишу-ка я объ этомъ обойщику... И она вышла также чуть слышно, какъ прежде сюда явилась.
   Отецъ все глядѣлъ на свое и несчастное, и счастливое дитя, размышляя о выраженіяхъ письма, которое предстояло отправить въ замокъ Вильденшвертъ. Ядвига желала его сначала прочитать и раздумывала, что нужно было сказать въ этомъ посланіи. При этомъ коммерціи совѣтника весьма непріятно передернуло въ лицѣ. Какъ же это въ самомъ дѣлѣ говорить, въ присутствіи молоденькой жены, о непреодолимой антипатіи, плачевномъ исходѣ слѣпого выбора, несходствѣ характеровъ и склонностей, отравленіи всякой надежды на свѣтлое будущее... Это привело его въ сильное замѣшательство. Старикъ становился блѣднѣе и блѣднѣе. Брюзгливо повисли обыкновенно красныя, свѣжія, хотя уже изчерченныя морщинами щеки. свекрови своей онъ послалъ самый признательный взглядъ, когда она убѣдила свою дочку Марту уйти и избавить себя отъ слушанія такихъ нехристіанскихъ рѣчей, звучавшихъ чистѣйшимъ самообожаніемъ и грѣховнымъ себялюбіемъ.
   Марта вышла съ какою-то глупенькою улыбкой, вызываясь устроить для своей "милой дочки" пребываніе въ родительскомъ домѣ насколько возможно пріятнѣе. Но мамаша ея, зная рѣзкія сужденія этой дочки и ея ненависть къ новымъ родичамъ, боялась оставить ее наединѣ съ отцомъ.
   Она помѣшала даже предполагавшемуся tôte à tête между отцомъ и дочерью, когда, они сообща должны были трудиться надъ составленіемъ письма къ графу. Совершенно признавая "дѣло рѣшенное", свекровь обратилась съ медоточивой просьбой не побрезгать и ея опытностью при составленіи такого важнаго документа. При этомъ она ссылалась на судейскую практику своего покойнаго мужа и на свое невольное знакомство со многими мрачными сторонами брачной жизни. Даже теперь, прибавила она, на нее находитъ ужасъ, когда она о томъ вспомнитъ. Письменная процедура въ судебныхъ дѣлахъ познакомила ее даже съ такими казусами, которые теперь, со введеніемъ гласнаго суда, разбираются только при закрытыхъ дверяхъ.
   Послѣ долгой возни и поправокъ, письмо, наконецъ, было готово и прошло чрезъ цензуру тети Агаты. Сильная усталость и какое-то безконечно-скорбное чувство, наполнявшее сердце Ядвиги, сдѣлали ее, наконецъ, совершенно пассивною свидѣтельницею всего, что дѣлалось вокругъ нея.
   Она провела здѣсь еще два дня, сколько можно поспѣшая придти къ окончательной развязкѣ, осушить до дна чашу горести, отдалявшую ее отъ грядущаго блаженства. Надежды эти могли быть омрачены личнымъ появленіемъ графа. Но этому должна была помѣшать энергія отца. Поэтому она осталась еще въ очаровательной виллѣ, гдѣ столько отрадныхъ и въ то же время горестныхъ воспоминаній были связаны для нея съ роскошными залами, длинными корридорами, маленькими мансардами, съ уединенными тѣнистыми бесѣдками и рощами.
   Главнымъ украшеніемъ сада была тѣнистая буковая аллея изъ статныхъ деревьевъ; здѣсь-то, наконецъ, отецъ и дочь могли имѣть коротенькое объясненіе съ глазу на глазъ. Первый далъ своей ослѣпленной страстью дочери многіе добрые совѣты на будущее время.
   -- Такъ какъ у тебя нѣтъ дѣтей, то ты остаешься неограниченной госпожой всего своего материнскаго состоянія. Въ противномъ случаѣ, ты должна была бы выплачивать графу пожизненную ренту въ десять тысячъ талеровъ -- правда не очень для тебя тяжелую, если ты будешь распоряжаться своимъ состояніемъ съ толкомъ. Не имѣй ты отъ этого несчастнаго брака дочь -- тогда пришлось бы капитализировать эту ренту. Наконецъ, если это сынъ -- тогда ужь ты сама могла бы только требовать эту ренту и оставить ему все твое имущество, даже лишилась бы половины изъ этой ренты, выходя вторично за-мужъ. Гмъ! гмъ!.. промычалъ баронъ Несторъ съ отеческимъ добродушіемъ,-- смотри, берегись ты этого Фернау...
   Таковы всѣ они -- отцы. Разразится дикой грозой, страшными громами и молніями, а потомъ небо привѣтливо проясняется и надъ всѣми промахами въ жизни любимаго дѣтища опять свѣтитъ лучъ сердечной теплоты и прощенія.
   Въ столицѣ знатная бѣглянка нашла, наконецъ, отдыхъ, но не въ городскомъ домѣ своего отца, а въ отелѣ. Эту квартиру приготовила для нея Линда фонъ-Фернау. Три комнаты,-- спальня, будуаръ, гостиная -- все поражало княжеской пышностью и обыкновенно предназначалось для самыхъ знатныхъ посѣтителей города. Двѣ заднія комнаты были отведены для прислуги.
   Отъ Линды графиня застала письмо, не особенно пріятнаго содержанія. Въ немъ Ядвигу просили не бывать у своей прежней подруги и вообще извинить ее, если она будетъ держать себя такъ, какъ будто ея для графини совсѣмъ нѣтъ въ городѣ. Мужъ, которому она въ этомъ случаѣ повинуется также изъ собственнаго убѣжденія, запретилъ ей не только принимать у себя графиню, но и бывать у нея. "Умоляю тебя со слезами, душка Ядвига," заключала Линда свое письмо,-- "отступись отъ демона, приготовляющаго тебѣ гибель. Возвратись назадъ -- къ своему мужу!.."
   Лицо графини, при чтеніи этого письма, непріятно исказилось отчасти душевнымъ прискорбіемъ, частію желчной досадой. Она разорвала письмо въ лоскутки, которые сожгла одинъ за другимъ на пламени свѣчки. Потомъ запечатала свою визитную карточку, которую хотѣла послать къ Фернау. Но скоро уничтожила и этотъ конвертъ. На карточкѣ было написано "завтра". Теперь она вложила въ конвертъ другую -- безъ всякой надписи -- и стала ждать наемнаго слугу. Она немедленно послала его на почту, чтобы справиться нѣтъ ли на ея имя писемъ. Отвѣтъ графа еще не могъ быть полученъ, и потому съ почты было принесено только какое-то письмецо на грубой бумагѣ съ пренаивнѣйшимъ адресомъ. Письмо было изъ Клостероде, близъ Дорнвейля.
   Августа Видманъ осыпала ее всякими благословеніями за то, что графиня избавила ихъ имя отъ позора и поношенія. Отецъ, мать, братъ и она сама были освобождены немедленно изъ-подъ ареста. Возлюбленный-то еще находился подъ стражей, но и онъ имѣлъ надежду скоро выйти на волю. Жаль только, что въ показаніяхъ онъ расходился съ своимъ товарищемъ, накликавшимъ бѣду на его голову.
   Одно мѣсто въ концѣ письма какъ-то странно встревожило и въ то же время обрадовало графиню. Августа Видманъ писала, что разскажетъ все подробно, какъ только сама придетъ въ городъ. Получивъ въ судѣ даже деньги отъ имени графини, она думала, что сдѣлаетъ изъ нихъ наилучшее употребленіе, если сейчасъ же отправится въ городъ, чтобы броситься къ ногамъ графини.
   Это она Августа и хотѣла сдѣлать, писала она, хотѣла покрыть ея руки поцѣлуями и всю жизнь быть готовою идти въ огонь и въ воду за свою спасительницу, великодушную благодѣтельницу, избавительницу ея несчастнаго, честнаго Вюльфинга.
   Письмо изобиловало ортографическими ошибками, но вообще было написано въ толковыхъ, ясныхъ выраженіяхъ.
   Графиня рѣшилась уволить Дорису, какъ только придетъ Августа Видманъ. Слугу она ужь и теперь наняла исключительно для одной себя. Въ эту минуту онъ долженъ былъ снести визитную карточку къ барону Отто фонъ-Фернау. Францъ предчувствовалъ свою скорую отставку.
   Насталъ вечеръ. Замирая отъ ожиданія, графиня отворила дверь балкона, уставленнаго уже распускавшимися розовыми кустами, олеандрами и цвѣтущими азалеями. На улицахъ катились экипажи ѣхавшихъ въ оперу, въ театры. Всюду суетилась, сновала шумная, непосидячая жизнь. Пѣніе, звуки рояля раздавались въ этомъ домѣ, въ другомъ -- подальше. На сердцѣ ожидавшей было такъ сладко и трепетно, и въ то же время такъ жутко и тягостно... Служители зажгли газовые огни въ ея салонѣ. Пять стеклянныхъ шаровъ, словно эфирныя свѣтила, горѣли надъ столомъ, накрытымъ красножелтою, шелковою скатертью, два другіе -- возлѣ раззолоченнаго зеркала, надъ массивными столовыми часами, красовавшимися на мраморномъ консолѣ; задумчиво склонившись надъ часами, глядитъ вдаль какая-то женская бронзовая фигура -- не то Ифигенія изъ Тавриды, не то горемычная Аріадна, покинутая на взморьи Ноксоса...
   Ядвига тоже хочетъ отдаться тихой, кроткой мечтательности и дрожащей рукою затворяетъ балконъ. Но потомъ опять тревожными шагами ходитъ по комнатѣ. Дорису и Франца она услала въ разные театры. Они очень не жаловали другъ друга, а примирять ихъ -- вовсе не было въ интересахъ госпожи. Въ книгу пріѣзжихъ графиня хотѣла записаться только завтра и даже потребовала къ себѣ эту книгу, чтобы самой убѣдиться, что приказаніе ея было исполнено.
   Не прочитать ли что нибудь?.. Здѣсь лежали газеты, потребованныя сю собственно для справокъ въ театральныхъ листкахъ.
   Или не заняться ли еще внимательнѣе туалетомъ? Въ будуарѣ стояло подвижное трюмо, отражавшее ея фигуру во весь ростъ. Она была съ ногъ до головы въ бѣломъ костюмѣ; ея кашемировое платье въ рукахъ казалось лебяжьимъ пухомъ. Открытые, висячіе рукава обнажали до локтей руки, украшенныя массивными блестящими браслетами. Кружевная коронка -- тончайшей голландской работы -- прикрывала ея волосы, убранные Дорисою при множествѣ сердитыхъ выговоровъ ея госпожи. При этомъ случаѣ, Дорисъ переполнила мѣру своихъ коварныхъ выходокъ. Графиня сама хотѣла положить роскошную косу тамъ, гдѣ она должна была прикрывать голову и служить ей украшеніемъ, но вдругъ Дорисъ, выхвативъ косу эту изъ рукъ госпожи, сказала:
   -- Ахъ, помилуйте, что это вы, ваше сіятельство!
   -- Какъ что? спросила графиня съ робкимъ изумленіемъ; -- ужь нѣтъ ли тамъ сѣдыхъ волосъ, а? Чтожъ, это бы меня нисколько не удивило.
   Послѣдовала ехидная улыбка горничной и смущенное молчаніе.
   Только теперь графиня припомнила себѣ одну суевѣрную примѣту: женщины, находясь въ интересномъ положеніи, не должны сами расчесывать себѣ волосы.
   Наконецъ, послышался стукъ въ дверь. Наемный слуга доложилъ о баронѣ фонъ-Фернау.
   И вотъ лицомъ къ лицу стали два человѣческія существа, которыя могли бы служить живымъ, воплощеннымъ доказательствомъ взаимнаго притяженія противоположностей.
   Стройная, гордая, пластически прекрасная Ядвига,-- и молодой человѣкъ средняго роста, съ короткими, курчавыми и густыми волосами, почти красноватой бородой и усами, большими, свѣтло-голубыми глазами, глядѣвшими изъ подъ длинныхъ, почти бѣловатыхъ рѣсницъ. Это былъ настоящій антиподъ плечистаго, дороднаго, коренастаго графа Бернгарда фонъ-Вильденшверта, казавшагося въ халатѣ еще старѣе своихъ лѣтъ; Отто фонъ-Фернау невольно напоминалъ собою нашихъ сценическихъ героевъ -- Ромео или Эдгарда, -- своею страстною, увѣренною физіономіей, звучнымъ теноромъ, открывавшимъ передъ ней цѣлое небо, когда онъ дерзко говорилъ о войнѣ со всѣмъ свѣтомъ или небрежно произносилъ отрывистое: "здорово живете!" показывая ослѣпительно бѣлые зубы, съ обаятельно плутовской усмѣшкой. Каждый взглядъ его глазъ обличалъ огонь, жизнь, отвагу, предпріимчивость. Голубой галстухъ былъ небрежно повязанъ вокругъ стоячаго ворота рубашки. Все на немъ было такъ акуратно, такъ щеголевато, и между тѣмъ все обличало, по виду, геніальную небрежность въ туалетѣ.
   Нѣсколько минутъ продолжался оффиціальный обмѣнъ привѣтствій. Увѣрившись взглядомъ, что дверь была заперта ушедшимъ слугою, котораго шаги далеко отдавались въ корридорѣ, графиня Ядвига, ослѣпленная женщина, вся отдалась своимъ дорогимъ "безымяннымъ" чувствамъ; страстно припала она къ груди человѣка, который одинъ -- какъ она открыто признавалась передъ цѣлымъ свѣтомъ -- умѣлъ пробудить въ ней великое сознаніе: ты женщина, и любовь -- твой жизненный удѣлъ!..
   

КНИГА ВТОРАЯ.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

   Съ тѣхъ поръ миновало уже семнадцать лѣтъ, и весна опять постучалась у порога зимы. На этотъ разъ съ болѣе рѣшительнымъ успѣхомъ. Небесная гостья не вернулась назадъ, и цвѣтущій май былъ тѣмъ поцѣлуемъ, который, по словамъ стараго поэта Логау, небо даетъ землѣ, какъ невѣстѣ и будущей матери.
   Широкой, солнечной синевой лежало небо надъ живописной мѣстностью въ средней Германіи, но болѣе къ восточной ея окраинѣ. Долины и горы, пивы и лѣса, деревни и отдѣльныя усадьбы перемежались въ привѣтливомъ разнообразіи.
   На косогорѣ, у опушки лѣса стоялъ какой-то мальчуганъ лѣтъ двѣнадцати, повидимому, что-то высматривавшій и подстерегавшій; но онъ могъ глядѣть вдаль только прикрывъ глаза обѣими руками; такъ ослѣпительно-ярко свѣтило утреннее золотое солнышко.
   Еслибъ этотъ босоногій мальчуганъ былъ пастушкомъ Уланда, то также могъ бы вообразить себя царемъ этого прекраснаго, богатаго міра, разстилавшагося у его ногъ. Но нашъ недоростокъ, глазѣвшій съ лѣсистаго косогора, вовсе не смахивалъ на романтическаго пастушка.
   Въ его глазахъ не было ни счастья, ни свѣтлой радости, ни гордаго самодовольства, что вотъ онъ, мальчишка эдакій, командуетъ пятидесятью барашками съ придачею сердитой овчарки. Его одежда висѣла въ лохмотьяхъ. На ногахъ не было никакой обуви. Изорванная рубашка была грязна до крайности, свѣтло-русые волосы были взбиты комкомъ. Глаза глубоко запали въ своихъ мѣстахъ и выглядывали трусливо, но въ то же время нагло. По временамъ, переставая глядѣть вдаль, онъ обстругивалъ ивовые прутья, захваченные съ собою, блестящимъ ножомъ, и дѣлалъ изъ нихъ дудочки. Многія были уже готовы, и онъ безпечно въ нихъ посвистывалъ. При этомъ мальчишка то ложился въ траву, то опять уходилъ въ лѣсъ, котораго опушку въ этомъ мѣстѣ образовали далеко бѣлѣвшіе буки.
   Постоянно поглядывая вдаль или въ лѣвую сторону, гдѣ разстилался лѣсъ, и обдѣлывая свои дудочки, онъ нисколько не замѣчалъ, что дѣлалось по правую отъ него руку. Вдругъ позади его раздался чей-то голосъ:
   -- Ну, что, Бартель, ты опять тутъ баклушничаешь, а?... Зачѣмъ не ходишь въ школу, какъ другія дѣти, когда они не нужны своимъ родителямъ въ полѣ, -- зачѣмъ, а?... У твоего отца нѣтъ и трехъ аршинъ земли, -- хлѣба не сѣетъ, овса не разводитъ, развѣ что посадитъ двѣ-три картофелины для дома... Сестра твоя одна отлично справится съ маленькими братишками, обмоетъ, причешетъ ихъ... если только они еще бываютъ когда нибудь мытыми и чесаными. А ты, негодяй эдакій, рожи только строишь своему старому учителю, когда другіе учатся... Ну, слушай, парнишка! Если пасторъ не нашлетъ къ вамъ, наконецъ, жандарма, то нашлетъ ландратъ -- ужь на этотъ счетъ будь покоенъ!
   Первый испугъ мальчика при этомъ голосѣ продолжался недолго.
   Конечно, господскій лѣсничій, дававшій ему эту нотацію, былъ не свой братъ, и мальчуганъ боялся его больше всѣхъ. Лѣнтяй беззаботно лежалъ въ травѣ, когда лѣсничій подкрался къ нему сзади. Въ зубахъ лѣсничаго дымилась короткая пѣнковая трубка; на немъ былъ сѣрый, короткополый сюртукъ съ зелеными обшлагами и кантами; голова была прикрыта легкой соломенной шляпой, которой широкія поля защищали глаза отъ ослѣпительныхъ лучей солнца. Онъ, должно быть, пришелъ прямо изъ своего дома, находившагося неподалеку. Домикъ этотъ былъ расположенъ на краю длинной, примыкавшей къ горѣ луговины, которая была окружена первобытными буковыми стволами и уходила далеко въ глубь лѣса.
   -- Мой отепъ не хочетъ, чтобы я ходилъ въ школу, былъ упрямый отвѣтъ мальчугана, опять принявшагося за свои дудочки. При первомъ испугѣ онъ вскочилъ на ноги и подошелъ къ окраинѣ лѣса.
   -- А вотъ увидишь, выбьютъ твоему батькѣ эту дурь изъ головы... Жаль, право, жаль, что нашъ управляющій такой добрый человѣкъ,-- а то слѣдовало бы давно выставить тебя передъ школою съ ослиными ушами на головѣ -- во-какими ушами!.. Ну, самъ скажи, что ты тутъ дѣлаешь? спросилъ вдругъ охотникъ, подозрительно прищуривая глаза и подходя ближе къ мальчугану: -- я что-то частенько ужь нападаю на тебя все на этомъ мѣстѣ... Кого ты тутъ высматриваешь? Чего тутъ ждешь, а?...
   -- Дудочки вырѣзываю.
   -- Да тутъ нѣтъ такого дерева.
   -- Мало ли что нѣтъ, съ собой приношу.
   -- Да и что тебѣ тутъ дѣлать на дорогѣ?... Ага, вонъ идетъ староста! Вотъ погоди ужо, надо тебя таки прибрать къ рукамъ!..
   Охотникъ отвернулся отъ упрямаго и коварно ухмылявшагося мальчугана, а тотъ, улучивъ минуту, живо подобралъ свои прутья да и шмыгнулъ въ лѣсъ. Между тѣмъ лѣсничій пошелъ на встрѣчу дородному, плечистому крестьянину; держа широкополую шляпу въ рукѣ, этотъ крестьянинъ отиралъ платкомъ потъ съ лица и усердно сопѣлъ отъ усталости, взобравшись на гору.
   -- Слушайте, староста, что вы не приструните, наконецъ, вонъ того молодца-Бартеля сынка? Вѣдь не ходитъ совсѣмъ въ школу, сквернавецъ эдакой, ни зимой, ни лѣтомъ...
   -- Да, ужь шельмецъ, я вамъ доложу! отозвался староста Штуцбартъ, самый зажиточный крестьянинъ въ Штейнталѣ -- деревнѣ, расположенной у подошвы горы: -- ужь дождутся они бѣды! Отъ Бартеля самого, то есть отца, давно не выбить никакого отвѣта. Сами, молъ, выучимъ парнишку всему, что тамъ другіе учатъ въ школѣ -- и баста!... Народъ ужь такой зловредный, доложу вамъ... На что ужь я, кажись, каждому говорю: эй, не испытывайте Господа Бога! А тому каменьщику -- хоть ты говори, хоть плюнь!... Вотъ еще недавно видѣлъ я этого-то самаго -- стараго Бартеля въ Штеттлигенѣ, гдѣ онъ работалъ при отдѣлкѣ новаго дома -- на крышѣ его видѣлъ, доложу вамъ: держитъ это флягу съ водкой въ рукѣ, горланитъ, какъ бѣшеный, и кидаетъ внизъ колбасные огрызки, куски хлѣба и все прочее... Страшно глядѣть-то было: вотъ-вотъ, думаю, пьяный дуракъ полетитъ внизъ головой съ крыши... Такъ тутъ я ему и говорю. Слушай, говорю, Бартель, брось ты на милость, говорю, эдакое безобразіе, ругань, сквернословіе, пьянство, а не то, говорю, растянешься ты когда нибудь, какъ колода безчувственная -- чорту на поминки... Чтожъ, ничего, говоритъ, жена и тутъ выгодную аферу, говоритъ, со мной сдѣлаетъ. Ну, что съ нимъ подѣлаешь -- разсмѣшилъ онъ меня, озорникъ эдакій... Жена-то его, самая Бартелиха -- слыхали, можетъ быть?-- шныряетъ вездѣ возлѣ деревни да подбираетъ кости для завода въ Ольбершвеиде...
   -- Слыхалъ что-то такое! въ раздумьи отозвался лѣсничій, -- и не диво будетъ, если вы застанете ее когда нибудь возлѣ новой постройки...
   Лѣсничій и староста шли тою же дорогой. Оба хотѣли побывать въ Штеттингенѣ. Отъ окраины лѣса деревня эта не была еще видна. А позади ихъ, въ лѣсу, раздавался неугомонный крикъ упрямаго лѣнтяя.
   Теперь уже прошли времена, когда сельскіе жители не понимали всей матеріальной пользы, проистекающей для человѣка изъ воспитанія. Теперь уже не только церковь, сельское управленіе и трактиръ служатъ центромъ сельской жизни, и школа сдѣлалась для селянина также предметомъ гордости. Съ далекаго разстоянія виднѣется красное, заново отстроенное кирпичное зданіе училища. По этимъ краснымъ кирпичикамъ видна массивная постройка, -- камень плотно прилегаетъ къ камню. Домъ еще не отштукатуренъ; онъ снабженъ свѣтлыми, высокими окнами. Какой нибудь заѣзжій уже издали можетъ слышать рѣзвое пѣніе дѣтей или громкія объясненія и отвѣты; случайно можетъ даже самъ, съ своимъ экипажемъ -- если онъ путешествуетъ этимъ способомъ -- попасть въ ихъ веселую гурьбу, когда дѣти, точно гулливыя пчелы, выходятъ изъ школы и неудержимой естественной рѣзвостью стараются вознаградить себя за продолжительное стѣсненіе въ классныхъ комнатахъ.
   Всѣ препятствія къ посѣщенію школы дѣтьми во время полевыхъ работъ обозначены съ строгой точностью. Въ той мѣстности, кромѣ работъ на пашнѣ, лѣсъ также предлагалъ для дѣтей многообразныя занятія. Тутъ нужно собирать ягоды, далеко разсылаемыя потомъ въ горшкахъ для продажи. Кромѣ того собираются листья, еловыя шишки. То и другое въ мѣшкахъ также дѣлается предметомъ торговли. Но особенно обжиганіе угля въ тѣхъ лѣсахъ обратилось въ такую важную отрасль промышленности, что даже дѣти изъ окрестныхъ деревень доставляли чрезъ это своимъ родителямъ матеріальное подспорье. Надо замѣтить, что всѣ нивы и все полѣсье на нѣсколько миль кругомъ составляли одно изъ большихъ имѣній барона Отто фонъ-Фернау или, лучше, его жены -- прежней графини фонъ-Вильденшвертъ. Фабричная дѣятельность кипитъ еще далеко, но приближается сюда шагъ за шагомъ. Химическій заводъ въ Ольбершвенде былъ первымъ форпостомъ этого благодѣтельнаго и въ то же время зловѣщаго прогресса. Заводъ этотъ приготовлялъ изъ костей удобрительный составъ, нашатырь и химическія чернила. Правительство настояло на обязательномъ посѣщеніи школы, хотя, къ сожалѣнію, вовсе не ради самого обученія. Сельскій учитель, разумѣется, долженъ былъ при этомъ выиграть. Благодаря этой системѣ, онъ пересталъ зависѣть отъ капризнаго желанія или нежеланія отцовъ и матерей. Содержаніе сельскаго учителя все еще весьма не роскошно и ограничено тою скудною мѣрою естественныхъ продуктовъ и денегъ, какую отпуститъ ему община. Все преподаваніе и предметы обученія строго указаны правилами. Правда, школа еще далеко не эмансипирована отъ всѣхъ возможныхъ побочныхъ обстоятельствъ -- отъ капризовъ матерей, нигдѣ такъ не балующихъ своихъ дѣтей, какъ въ деревняхъ,-- отъ буйной спѣси отцовъ, врывающихся въ школу съ грозными кулаками и угрожающихъ учителю лихою расправою, если онъ не умѣетъ угодить имъ. Однако, школа можетъ уже свободнѣе и настойчивѣе аппелировать къ предержащимъ властямъ и просить ихъ содѣйствія. Учитель представляетъ собою принципъ. Если онъ набоженъ или только ханжеватъ -- можетъ опереться на церковный авторитетъ, или ужь во всякомъ случаѣ разсчитывать на защиту ближайшей судебной власти.
   Но съ такимъ порядкомъ вещей въ Штейнталѣ отважился враждовать одинъ только каменьщикъ Бартель. Окруженный кучей дѣтей, упрямый поденьщикъ положительно издѣвался надъ мѣстнымъ педагогомъ -- почтеннымъ, уже сильно посѣдѣвшимъ Іоганномъ-Якобомъ фонъ-Нессельборномъ-отцомъ.
   Это мѣсто отецъ Нессельборна занималъ всего десять лѣтъ. Онъ явился сюда въ полномъ блескѣ хорошей репутаціи, заслуженной въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ онъ двадцать лѣтъ сряду держалъ школьную ферулу въ своихъ рукахъ и пріобрѣлъ имя въ педагогическомъ мірѣ. У него былъ даже орденъ -- общій знакъ отличія, пожалованный въ честь его двадцатипятилѣтняго учительскаго юбилея. Сверхъ того, по отношенію къ школѣ онъ составлялъ въ нѣкоторомъ смыслѣ исключеніе: у него было кое-какое свое имущество, разумѣется, нажитое не изъ учительства, но доставшееся ему по наслѣдству. Это нѣсколько ставило его въ гарантированное положеніе. "Школьная ферула" была для него не одной только фразой. "Нѣтъ, это былъ видимый и весьма ощутительный символъ его власти -- истрепанный сухой вѣникъ, висѣвшій, какъ мечъ Дамокла, надъ головой штейнтальскаго школьнаго юношества и часто на одной только ниточкѣ его старческаго терпѣнія, которая тоже была сплетена не изъ конскаго волоса... Мѣстомъ учителя въ Штейнталѣ онъ былъ обязанъ своему сыну, прежнему младшему пастору въ Брукбахѣ -- Лингарду Нессельборну. Лишившись второго сына и вѣчно страдая грудью, старикъ приписывалъ недугъ этотъ нездоровому положенію городка Цинцена, гдѣ онъ долго пробылъ ректоромъ городской школы. Тогда-то ему присовѣтовали сельскій воздухъ. Для человѣка, принадлежавшаго къ старымъ, давнишнимъ знакомымъ баронессы фонъ-Фернау, стоило только выразить передъ нею желаніе на этотъ счетъ, чтобы оно немедленно было исполнено. Тесть прелестной дочери трактирщика съ Лѣсного-Поворота получилъ прибыльное мѣсто учителя въ Штейнталѣ. Чего не хватало до городского денежнаго оклада въ Ципценѣ -- баронесса добавила изъ собственнаго кошелька. Изъ наслѣдства старика значительная часть была уже истрачена, конечно, не на Лингарда Нессельборна, уже имѣвшаго мѣсто и вѣрный кусокъ хлѣба, хотя это также досталось ему не безъ большихъ пожертвованій отца на его воспитаніе; деньги были истрачены болѣе на его второго сына; онъ служилъ экономомъ, долго хворалъ и, наконецъ, померъ, оставивъ жену, тоже вскорѣ послѣдовавшую за нимъ въ могилу. Остававшійся еще капиталъ Іоганнъ-Якобъ Нессельборнъ приберегалъ для своей внучки -- Гертруды. Дѣйствительно, небо послало ему другую внучку, завладѣвшую именемъ своей покойной сестры.
   Мало-по-малу Фердинандъ Бартель или Нанте -- какъ обыкновенно называли сына каменьщика -- вышелъ изъ своей лѣсной засады и лукаво оглянулся кругомъ. Его впалые, пугливые глаза отыскивали охотника -- звали его Вюльфингомъ -- и сельскаго старосту Штуцбарта. Но они уже скрылись за извилинами горной тропинки. Нанте опять принялся вырѣзывать дудочки и насвистывать веселыя пѣсенки.
   Было еще рано. Дымъ поднимался изъ трубъ разсѣянныхъ сельскихъ жилищъ, давая знать, что хозяйки приготовляли утренній завтракъ. Высокіе столбы дыма служили признакомъ хорошей погоды. Мальчикъ остановилъ глаза на одномъ изъ этихъ домиковъ. Тамъ сегодня справлялись имянины. Дѣти тащили туда всякіе подарки. Онъ видѣлъ цвѣты и чѣмъ-то нагруженныя корзины. Иногда три мальчугана тащили кричавшаго во все горло гуся, схвативъ его за крылья, -- должно быть также, какъ подарокъ имяниннику.
   А имянинникомъ сегодня былъ тотъ самый учитель, которому стукнулъ въ этотъ день шестьдесятъ восьмой годъ. Но это все еще былъ плотный, дюжій мужчина. Ради имяниннаго торжества классныя занятія были пріостановлены. Дѣти то и дѣло входили въ ворота школы и тамъ оставались. Училищное зданіе въ Штейнталѣ было отстроено не такъ недавно, хотя и довольно прочно, и только стѣны были покрыты заново шиферомъ. Чуткій слухъ могъ различить пѣніе дѣтей и даже акомпаниментъ скрипки, которой смычокъ -- увы!-- замѣтно дрожалъ въ рукахъ артиста, можетъ быть, подъ вліяніемъ радостныхъ имянинныхъ привѣтствій.
   Мальчуганъ опять началъ свое лукавое высматриваніе и рекогносцировку. Скоро, однако, онъ, казалось, завидѣлъ то, чего ожидалъ. Вотъ онъ встаетъ, бродитъ то въ ту, то въ другую сторону -- все дальше и дальше -- прислоняется къ низкимъ деревьямъ лѣсистой опушки и, наконецъ, заграждаетъ дорогу какому-то человѣку, который идетъ медленными шагами, понуря голову въ глубокомъ раздумьѣ, по тому же направленію, по которому прежде шли охотникъ и сельскій староста. Подобно имъ, онъ также взошелъ сюда изъ расположенной внизу долины.
   Этого повстрѣчавшагося съ мальчикомъ человѣка можно было бы принять за какого нибудь рабочаго въ кузницѣ или даже за угольщика, если бы украшенная перомъ шляпа, ружье, которое онъ несъ на плечѣ, и большой ножъ на поясѣ не придавали ему вида охотника. На немъ была сѣрая загрязненная копотью блуза; штаны и рубашка во многихъ мѣстахъ были выпачканы черной сажей, руки также были въ черныхъ пятнахъ,-- словомъ, все обличало въ немъ человѣка, усердно работавшаго при обжиганіи угля въ томъ лѣсу -- до большой сумы, которую онъ несъ также на плечахъ и теперь бросилъ въ траву, когда встрѣтившійся съ нимъ Нанте Бартель подалъ ему знакъ слѣдовать за нимъ далѣе въ глубь лѣса.
   -- Слушай, малый, не корчь ты мнѣ, пожалуйста, этихъ скверныхъ рожъ, прошу тебя! Тутъ я остановился -- и дальше ни съ мѣста... Какого еще лѣшаго боишься. Управляющій-то въ замкѣ... гмъ... правда, вездѣ любитъ подсматривать, собака эдакая... На сѣнокосѣ такъ вотъ и шпіонитъ, чтобы кто нибудь не выгадалъ для себя свободныхъ часовъ, которыхъ нѣтъ въ условіи... Ну, а намъ-то чего еще тутъ играть въ прятки. Разсказывай, что тамъ такое?
   Мальчикъ, облизывая слюнки, поглядѣлъ на только-что принесенныя изъ пекарни булки. Они давали о себѣ знать не только свѣжимъ, еще невывѣтрившимся запахомъ пекарни, но также и пряною приправою. Это былъ такъ-называемый праздничный хлѣбъ, которымъ такъ любятъ полакомиться сельскіе жители: обыкновенное тѣсто замѣшивается немного съ анисомъ.
   -- Отецъ будетъ ждать васъ сегодня на Волчьемъ-Косогорѣ, въ одинадцать часовъ ночи. Поручилъ сказать вамъ, что мать ушла въ Цвенкау -- госпожа Гихтлеръ заплатила ей восемь талеровъ...
   -- Слушай, парнишка, не оглохъ вѣдь я еще! прервалъ тотъ съ досадой и потомъ прибавилъ послѣ нѣкотораго раздумья, какъ бы охотно принимая приглашеніе:
   -- Да гдѣ онъ, твой отецъ? Тамъ внизу я его сегодня что-то не видѣлъ.
   -- Въ Наунгеймѣ... трубу, чтоль починяетъ. Въ одинадцать часовъ, говоритъ, буду на Волчьемъ-Косогорѣ... Ночь, говоритъ, мѣсячная... Только бы вы не позабыли, велѣлъ вамъ передать.
   -- Мѣсячно-то мѣсячно, это я и безъ него знаю! засмѣялся охотникъ. Лицо его было все оттѣнено щетинистой, рыжей бородою съ просѣдью. Онъ опять подобралъ свой хлѣбъ, мѣшокъ и хотѣлъ уже уйти.
   -- А что же мнѣ передать: придете вы или нѣтъ? настаивалъ Нанте Бартель.
   -- Вотъ погляди-ка, управляющій смотритъ! отозвался этотъ человѣкъ, котораго другіе называли помощникомъ лѣсничаго. Своимъ намекомъ на подзорную трубу управляющаго онъ хотѣлъ только вспугнуть бѣднаго мальчугана и, дѣйствительно, расхохотался во все горло, когда Нанте отскочилъ отъ него, точно укушенный тарантуломъ.
   Продолжая смѣяться, помощникъ лѣсничаго отрѣзалъ кусокъ вкуснаго хлѣба и передалъ его мальчику, жадно бросившемуся на добычу.
   -- Приду такъ приду, а не приду такъ... хотѣлъ сказать помощникъ лѣсничаго, но потомъ вдругъ понравился:
   -- А что подѣлываетъ Марлена?
   -- Тоже хочетъ придти вечеромъ.
   -- Гмъ, вотъ оно что!.. Сначала помощникъ лѣсничаго принялъ приглашеніе не очень радостно. Даже глядѣлъ съ какою-то свирѣпостью, когда мальчикъ говорилъ ему такимъ заискивающимъ тономъ. Общее мнѣніе, что это -- "недобрый" человѣкъ, стало пробуждаться въ сознаніи этого одичавшаго, но не безтолковаго мальчугана. Но узнавъ, что Марлена, сестра мальчика -- тоже хочетъ притти на Волчій-Косогоръ въ одинадцать часовъ ночи, при мѣсячномъ свѣтѣ,-- рыжая борода плотоядно засмѣялся и весело ушелъ, взваливъ свой мѣшокъ на плечи. А позади его раздавались прощальные слова мальчика:
   -- Бывайте здоровы, господинъ Генненгефтъ!
   Робко поглядѣлъ мальчишка вслѣдъ за уходившимъ охотникомъ. Хотя онъ въ точности исполнилъ возложенное на него порученіе, но дрожь пробирала его при очень горестной, тревожной мысли: ну, а какъ помощникъ лѣсничаго не придетъ въ одинадцать часовъ ночи на Волчій-Косогоръ, -- тоже вѣдь батька отдуетъ... теперь даже больно! И вотъ онъ ѣстъ свой хлѣбъ съ трусливою разстановкой. А насчетъ мѣшка, тоторый помощникъ лѣсничаго до верху накладывалъ съѣстной провизіей, люди говорили: "чему же тутъ дивиться? Господинъ Генненгефтъ живетъ одинъ среди лѣса -- ему, стало быть, сразу нужно запасаться провизіей на продолжительное время...
   И въ то время, когда Нанте Бартель, акуратно скушавъ весь свой вкусный хлѣбъ, сталъ искать новаго развлеченія, вдругъ изъ-за купы буковыхъ деревьевъ показывается фигура миловидной дѣвочки, окруженная привѣтливыми солнечными лучами и рѣзвыми лѣсными пчелами; въ подобранномъ передникѣ она держитъ только-что сорванные лѣсные ландыши. Это -- Гертруда, то прелестное дитя, съ которымъ второй сынъ Нессельборна оставилъ много заботъ, но также много радостей.
   Стройной, высокой Гертрудѣ Нессельборнъ -- внучкѣ старика -- окончилось, навѣрное, уже двѣнадцать лѣтъ. Волосы у ней темнорусые. Голубые, умные глаза Гертруды принимали даже очень строгое выраженіе, когда она была сильно взволнована или даже вынуждена дѣлать взысканія. Ея особенная способность заключалась въ томъ, что она могла помогать дѣдушкѣ въ поддержаніи училищнаго порядка. Преподаваніе она предоставила старому Іоганну-Якобу; собственно же на ней лежали: выслушиванье уроковъ, поддержаніе тишины, занятія съ младшимъ, еще недостаточно созрѣвшимъ отдѣленіемъ учениковъ, надзоръ за выучиваньемъ уроковъ, при сидѣніи учащихся въ классахъ и при выходѣ ихъ изъ школы. Кожа Гертруды была и безъ того смуглаго цвѣта и, слѣдовательно, солнце не очень много вредило ей, если она была самой усердной работницей въ саду. Словомъ, это былъ образецъ добраго, хорошаго ребенка. Черты ея лица, миловидныя отъ природы, съ каждымъ днемъ дѣлались привлекательнѣе. Такъ развивается, складывается цвѣточная почка, чтобы послѣ зацвѣсти полнымъ цвѣтомъ. Отъ своихъ родителей она наслѣдовала только хорошія качества тѣла и души; не пристало къ ней ничто дурное, котораго, впрочемъ, никто и не помнилъ о ея отцѣ и матери, давно уже скрытыхъ могилою.
   И Гертруда не ненавидѣла этого Нанте Бартель... Помогла ли Гертруда ненавидѣть кого бы то ни было на свѣтѣ! Библейскіе разсказы она умѣла толковать маленькимъ ученикамъ въ школѣ не хуже любого учителя. Но когда ей приходилось говорить: "Господъ есть Богъ правды и силы", -- глаза ея ярко искрились и руки свертывались въ кулачки.
   Такъ, было съ нею и теперь, когда она увидѣла близь лѣса, на горѣ, этого дезертира изъ школы, этого наглаго сына еще болѣе наглыхъ родителей, доставившаго ея милому дѣдушкѣ уже такъ много огорченій.
   И вотъ, когда она выходила изъ-за буковъ, росшихъ въ мшистой мелкой котловинѣ, и пробиралась далѣе по все еще мягкой почвѣ, Нанте Бартель не замедлилъ встрѣтить ее своей обычной наглостью и косвенными, ехидными придирками. Открыто затрогивать стройную дѣвочку, бывшую чуть не цѣлой головой выше его, -- онъ не посмѣлъ. Но когда зябликъ вблизи затянулъ свою звонкую, весеннюю пѣсенку, Нанте сталъ передразнивать птичку и повторять одну изъ тѣхъ фразъ, которыми народъ хочетъ выразить смыслъ того, что поютъ эти птички. Не глядя на "Труду", внучку учителя, мальчикъ твердилъ каждый разъ за щебетаніемъ зяблика: "вотъ такъ женишокъ! вотъ такъ женишокъ!"
   Гертруда догадывалась, къ чему это вело. Въ этомъ откликѣ мальчика заключалась для нея вызывающая, грязная наглость. Это заставило дѣвочку выбрать другое направленіе, чтобы не идти мимо задорливаго мальчугана. Вышло, однако, иначе: она должна была взбираться наверхъ именно въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ злой шалунъ стоялъ у опушки лѣса. "Да чего же мнѣ бояться этого негодяя?" ободряла она себя мысленно. И она замѣтила, что мальчикъ робѣлъ тѣмъ болѣе, чѣмъ ближе она къ нему подходила.
   -- Послушай, лѣнтяй ты эдакій, вѣдь жандармъ, наконецъ, притащитъ тебя за шиворотъ въ школу! крикнула она издали, стараясь увернуться отъ его лукавыхъ взглядовъ, засматривавшихъ въ передникъ. Но при этомъ одинъ конецъ передника нечаянно выскользнулъ у нея изъ рукъ; дѣвочка разсыпала на землю нѣсколько цвѣточныхъ букетовъ.
   Нанте подскочилъ поближе и сталъ услужливо подбирать ихъ.
   Это ее нисколько не задобрило, но только придало больше мужества прочитать ему хорошую нотацію. Въ его внезапной любезности она. видѣла только доказательство трусости. Въ деревнѣ вообще вѣжливо думать о другихъ никто не умѣетъ.
   -- Стыдъ, срамъ, большой такой! Ты посмотри -- вотъ маленькая Гартмейеръ уже читаетъ лучше тебя... Ты и имени своего, я думаю, подписать не умѣешь...
   -- Небось, съумѣю не хуже другого кого! прихвастнулъ мальчишка и сейчасъ же повернулся спиною, чувствуя, что совралъ.
   -- Вотъ твой отецъ говорилъ въ трактирѣ, что до тебя и пасторъ тоже ужь добирается... Негодный такой! Небось, какъ дойдетъ до разныхъ скверныхъ шалостей -- то ты профессоръ! Вотъ еще недавно снялъ доску съ рѣчки, возлѣ мельницы, такъ что старая Людольфина по твоей милости вечеромъ упала въ воду...
   -- Да развѣ это я?! Это Карлуша, Неймана сынъ -- вотъ кто! крикнулъ Нанте, съ свойственною дѣтямъ запальчивостью, настаивая на своихъ увѣреніяхъ.
   -- Ладно, ладно, другъ мой, тебя хорошо тамъ видѣли! А ужь и попадешься ты скоро на удочку! Притащить тебя жандармъ въ школу -- да еще съ связанными руками...
   -- Ну-ка, ну-ка, пусть только сунется! Да мой отецъ прямо его убьетъ!.. закричалъ мальчуганъ, протягивая впередъ кулакъ.
   -- Что, что, жандарма убьетъ? Ну, тогда твоего отца отправятъ на висѣлицу... Ты слышалъ, что это за звѣрь такой, а?.. Вотъ ходилъ бы въ школу, такъ и зналъ бы, что такое религія.
   Мальчикъ нагло расхохотался.
   Но теперь Гертруда выгрузила цѣлый арсеналъ всякой брани. Злодѣйское осмѣяніе религіи вывело ее положительно изъ себя. Вѣдь она сама была преподавательница Закона-Божія, знала всѣ моральныя примѣненія, которыя извлекалъ изъ библейскихъ разсказовъ ея дѣдушка, начиная ихъ словами: "вотъ видите, милыя дѣтки, такъ бываетъ еще и теперь..." Знала Гертруда наизусть весь катихизисъ отъ "что сie" до "и" включительно. А теперь, вотъ этотъ негодный бѣглецъ изъ школы вообразилъ себя ученѣе и умнѣе всѣхъ правовѣрныхъ христіанъ,-- а, каково?!
   -- Ну, погоди же, взвизгнула она,-- будешь ты солдатомъ -- такъ пропишутъ они тебѣ всѣ десять заповѣдей на спинѣ. Да нѣтъ, куда тебѣ солдатомъ быть!-- вдругъ замѣтила она,-- тебя, со всею твоею шайкой, спровадятъ туда, куда Макаръ телятъ не гонялъ... Ужь объ этомъ, другъ ты мой, всѣ говорятъ...
   Это былъ довольно обидный намекъ,-- такой впрочемъ, который нерѣдко высказывался въ лицо Нанте. Отецъ научалъ его безъ дальнѣйшихъ церемоній схватить такого обидчика за горло и душить до тѣхъ поръ, пока онъ, каналья, весь не посинѣетъ. И Нанте не разъ уже удостаивался дома одобрительной фразы: "и по дѣломъ ему, шельмѣ!" -- когда разсказывалъ о соблюденіи во всей точности этого родительскаго внушенія. Правда, въ такихъ случаяхъ босоногій мальчуганъ не могъ подражать примѣру своей маменьки, учинявшей расправу снятымъ съ ноги башмакомъ.
   Но въ эту минуту онъ былъ также неизмѣримо далекъ отъ всякой мысли о подобной расправѣ. Гертруда стояла передъ нимъ такъ увѣренно, бойко и мужественно, такъ подавляла его какимъ-то непонятнымъ для него, но какъ бы ощутительнымъ величіемъ, что Нанте только понурилъ голову въ землю и, злобно ухмыльнувшись, отошелъ въ сторону.
   Съ другой стороны, Гертруда чувствовала всю смѣлость своей атаки. Въ деревняхъ по части point d'honneur встрѣтится гораздо болѣе сдѣлокъ, чѣмъ въ высшемъ, до такой степени щекотливомъ на этотъ счетъ обществѣ. За переспросами въ родѣ: "что онъ сказалъ, а?" -- "какъ обозвалъ меня?" -- "куда онъ сказалъ спровадятъ меня?" -- въ крестьянскихъ хижинахъ, корчмахъ, на улицахъ и въ полѣ немедленно слѣдуетъ фактическая расправа. Начальство школы особенно должно соблюдать наибольшую осторожность въ словахъ. Свирѣпость родителей, заступающихся за своихъ дѣтей, не знаетъ никакихъ границъ. Учителю едва позволяется высказать свободно свое мнѣніе о способностяхъ и поведеніи обучающихся дѣтей. Читая въ газетахъ о какихъ нибудь запутанныхъ, неподдающихся рѣшенію комбинаціяхъ, старый Нессельборнъ часто приговаривалъ: "вотъ бы послали туда нашего брата школьнаго учителя. Народъ тонкій!.."
   Впрочемъ, если Гертруда и хотѣла возвратить ренегата школѣ, то это желаніе вытекало изъ ея собственной педагогической натуры, а вовсе не изъ страха передъ свирѣпостью каменьщика, собирательницы костей или ихъ сильной, бойкой, задорливой дочки -- Марлены. Гертруда хотѣла приготовить дѣдушкѣ пріятный имянинный сюрпризъ. Еще вчера старикъ сказалъ, что далъ бы Богъ знаетъ что тому, кто избавилъ бы его отъ скандала съ этой злою семьею каменьщика Бартеля.
   Быстрымъ взглядомъ Гертруда окинула Нанте съ ногъ до головы. На немъ не было башмаковъ, а училищный уставъ строго требуетъ постояннаго ношенія обуви. Не придутся ли ему какіе нибудь старые башмаки ея матери, которыхъ еще много валяется на чердакѣ?.. Можетъ, онъ придетъ хоть ради башмаковъ. Когда случится ему идти куда нибудь далеко съ отцомъ на работу, вѣдь онъ можетъ надѣвать ихъ. И вотъ она предложила ему ходить въ школу и обѣщала дать нужныя для этого башмаки.
   Тутъ-то разхвастался нашъ парнишка! Да у него есть такіе сапоги, что любо-дорого посмотрѣть,-- только надѣвай пожалуйста! И здѣсь же онъ опять высказалъ свое обычное мнѣніе, что учитель самъ ничего не смыслитъ, что отецъ его умнѣе всѣхъ школьныхъ грамотѣевъ, а если другіе и знаютъ что нибудь больше его, то такихъ пустяковъ и знать не стоитъ... А ужь онъ, Нанте, тоже не хотѣлъ бы быть такимъ олухомъ, какъ... Слѣдуютъ имена многихъ деревенскихъ ребятишекъ. При этомъ лѣнтяй вырѣзывалъ свои дудочки, насвистывалъ въ нихъ или, для разнообразія, ощипывалъ листья съ ближней липы и, поднося ихъ ко рту, тоже издавалъ пронзительные звуки.
   Вотъ оба они повернули къ долинѣ. Дорога круто спускалась по засѣяннымъ хлѣбомъ нивамъ. Яровые посѣвы поднялись уже до значительной высоты. Мѣстами по дорогѣ попадались кусты ежевики. Гертруда замѣтила, что когда мальчикъ останавливался подъ этими кустами, его можно было заманивать все дальше и дальше -- какимъ нибудь подзадоривавшимъ его разговоромъ.
   Вдругъ она подняла съ дороги какой-то печатный лоскутокъ бумаги и, быстро поднося къ нему, проговорила:
   -- Ну, ужь коли ты такой хвастунъ, прочитай, пожалуйста, что тутъ такое написано...
   Маленькій дикарь нисколько не повинился въ своемъ неумѣніи и безграмотности. Съ презрительной усмѣшкой онъ пробѣжалъ глазами бумажку и возвратилъ ее назадъ съ такимъ видомъ, какъ, будто совершенно понялъ ея содержаніе.
   -- Ну, что-же? сказала Гертруда и стала читать сама, по сначала про себя. Она притворилась, какъ будто въ бумажкѣ разсказывалось о чемъ-то въ высшей степени интересномъ, и поворачивалась то къ кустамъ ежевики, то къ зеленой травкѣ, то высматривала тѣнистыя мѣста и при этомъ читала съ громкимъ смѣхомъ.
   -- Ахъ, да какъ же это забавно! вскрикнула она, какъ бы продолжая читать изъ бумажки: "былъ себѣ мальчикъ, которому очень хотѣлось сдѣлаться каменьщикомъ..."
   Тутъ она остановилась и опять стала читать про себя. Нанте выразилъ недовѣріе, чтобы въ этой случайно-поднятой бумажкѣ было сказано что нибудь, имѣвшее къ нему такое близкое отношеніе.
   -- Вишь ты, ха, ха, ха! засмѣлся мальчикъ съ скептическимъ жестомъ. А между тѣмъ любопытство его было сильно затронуто. Вѣдь и онъ также хотѣлъ быть каменьщикомъ.
   -- "Былъ себѣ мальчикъ, который хотѣлъ сдѣлаться каменьщикомъ, но боялся влѣзть на лѣса, потому что эти лѣса были такъ высоки -- чуть не до неба", продолжала читать вслухъ изобрѣтательная Гертруда.
   Вишь ты, ни дать, ни взять точно это говорилось о Нанте! Эти проклятые лѣса всегда внушали ему сильный страхъ. Отецъ всякій разъ сообщалъ то о томъ, то о другомъ, стремглавъ упавшемъ на землю... Мальчикъ уже молчалъ и только навострилъ уши. А Гертруда, читая опять про себя и какъ бы съ большимъ увлеченіемъ, казалось, совершенно позабыла о своихъ ландышахъ.
   -- Ахъ, да, вотъ здѣсь, проговорила она, читая опять вслухъ спустя нѣсколько минутъ: "если бы у меня были крылья"... Да на вотъ, возьми, читай самъ, вдругъ сказала она, подавая бумажку Нанте: -- вѣдь это чудо что такое!...
   Съ смущеніемъ глядѣлъ Нанте на лоскутокъ. А тутъ вдругъ купа вишень заграждала пахатное поле. Сюда-то деревенскіе мальчуганы уже условились совершить ночной набѣгъ, чтобъ полакомиться свѣжими вишнями. Теперь Нанте объ этомъ почти позабылъ. Въ вышинѣ рѣзво перепархивалъ зябликъ; Нанте уже не дразнилъ его словами: "вотъ такъ славный женишокъ"!"
   -- "Ахъ, еслибъ у меня были крылья, я сейчасъ же сдѣлался бы кровельщикомъ!" продолжала читать Гертруда, показывая мальчику лоскутокъ, какъ будто для того, чтобы онъ могъ слѣдить за ея чтеніемъ: -- тогда-то я насадилъ бы пуговку на самомъ верху колокольни, да еще и пѣтушка на пуговку...
   -- Ха, ха, ха, молодецъ! смѣялся Нанте.-- Тутъ вѣдь рѣчь шла о весьма занимательныхъ для него подвигахъ, приковавшихъ все его дѣтское вниманіе.
   И весело хохоталъ сынъ каменьщика, но съ эдакой презрительной ироніей. Вѣдь его папенька отваживался на подобные подвиги безъ всякихъ крыльевъ, и уже не разъ затѣвалъ драку съ своими застольными пріятелями, когда они въ корчмѣ поддразнивали его: "эхъ, ты, мокрая курица! Фундаментъ рыть-то ты гораздъ, а лѣзть вверхъ -- ужь это не по твоей части... Головы, небось, жалко..."
   Рытье фундаментовъ было особеннымъ намекомъ на добавочную спеціальность господъ Бартель. Носились слухи, будто старый Бартель для того только и выходилъ съ своими заступами, лопатами и молотомъ, чтобъ помогать своей женѣ -- собирательницѣ костей -- разрывать трупы на кладбищахъ.
   -- "Разъ какъ-то, читала Гертруда, не останавливаясь, -- мальчикъ опять заговорилъ о своемъ желаніи. Вдругъ, позади его пропѣлъ пѣтухъ на птичьемъ дворѣ его матери, и передъ нимъ изъ-за забора показался какой-то маленькій, крохотный человѣчекъ..."
   И маленькая учительница все продолжала заманивать лѣнтяя интересными вымыслами своей сказочки. Одураченный мальчикъ слушалъ, чуть дыша. Ему было уже очень досадно, когда Гертруда опять стала читать вполголоса, по временамъ останавливалась и смѣялась про себя, произнося вслухъ только отрывочныя слова.
   -- "Скажи портному, научилъ его карликъ, чтобъ онъ снялъ съ тебя мѣрку, и каждый разъ, когда тебѣ нужно карабкаться наверхъ, стоитъ только... И тутъ она вдругъ расхохоталась.
   У Нанте было настолько воображенія, что онъ могъ представить себѣ мѣрку портнаго въ видѣ огромной лѣстницы. Если въ "нелѣпицѣ" сказки соблюдена извѣстная "метода", то все сообщаемое кажется дѣтямъ совершенно вѣроятнымъ. Даже то обстоятельство, что мѣрку нужно взять у портного, не представляло въ себѣ ничего необычайнаго; Гертрудачитала потихоньку, что портной этотъ "хотѣлъ сдѣлать высоко-высоко" свою воздушную лѣстницу и ступеньки ея обозначить ножницами.
   -- "Маленькій каменьщичій ученикъ -- звали его Фридлибомъ -- справлялся, какъ нельзя лучше, съ своей лѣстницей, выкроенной портнымъ. Всѣ, правда, говорили: да нѣтъ же, не съумѣетъ Фридли бъ вскарабкаться далеко -- куда ему! А хозяинъ подарилъ ему на Рождество отличный передникъ изъ самой тонкой лайки и лопатку изъ чистаго самороднаго серебра... Но вотъ однажды"... И опять маленькая учительница остановилась.
   Между тѣмъ дѣти пришли уже въ Штейнталь. Жара стояла нестерпимая. Нанте отеръ потъ съ лица. Напряженное вниманіе какъ будто еще болѣе помогало знойнымъ солнечнымъ лучамъ, и ни малѣйшій освѣжающій вѣтерокъ не вѣялъ въ ложбинѣ. Гертруда держала листокъ передъ глазами и только иногда косилась направо и налѣво, чтобы не наткнуться на возвращавшихся въ загоны коровъ, которымъ сильно досаждали жуки и оводы, по мѣрѣ того, какъ палящее солнце поднималось на небѣ. Гертруда подавала видъ, какъ будто послѣ ея "однажды" -- этого магическаго слова въ каждомъ разсказѣ для старыхъ и молодыхъ -- будетъ поразительнымъ образомъ разоблачена возможность карабкаться вверхъ по мѣркѣ портного. Но дѣвочка вдругъ проговорила только вслухъ:
   -- Да, дружокъ Бартель, выучись-ка ты сначала читать, тогда самъ все узнаешь; а я подарю тебѣ цѣлую книжку съ такими занимательными разсказами...
   -- Обожди маленько! вдругъ вскричалъ мальчикъ и, какъ стрѣла, пустился бѣжать къ своей хижинѣ, находившейся невдалекѣ.
   -- Что это ему вздумалось? соображала Гертруда, боясь оставаться на томъ мѣстѣ. Марлена -- старшая сестра Бартеля -- была извѣстна ей, какъ презлая дѣвчонка, которую избѣгалъ всякій въ деревнѣ, за. исключеніемъ развѣ молодыхъ парней и деревенскихъ донъ-Жуановъ. Вскорѣ въ ушахъ Гертруды раздался ея злой, пискливый голосъ:
   -- Это еще что выдумалъ?! Въ школу, вишь, захотѣлъ идти! Сапоги вотъ давай ему -- очумѣлъ ты, что ли?...
   Подъ соломенной кровлей лачуги поднялась какая-то возня. Всѣ прочіе члены семьи Бартеля сбѣжались въ нопыхахъ,-- кто изъ-за камней, наваленныхъ во дворѣ, кто отъ помойной ямы, въ вонючей водѣ которой самодовольно плескались утки, кто изъ бѣдненькаго скуднаго огорода, гдѣ большая яма, вырытая для склада костей, была для этого хозяйства гораздо важнѣе, чѣмъ жалкія грядки съ салатомъ и луковицами. И всѣ они подняли Нанте на смѣхъ -- изумлялись, ругались и горланили; но мальчикъ скоро выбѣжалъ оттуда въ сапогахъ съ неизмѣримыми голенищами и присоединился къ маленькой чародѣйкѣ, околдовавшей его прелестью пауки и знанія.
   Нѣкоторые новѣйшіе педагоги совершенно вѣрно настаиваютъ на томъ правилѣ, что для возбужденія въ дѣтяхъ интереса къ знанію, нужно на первыхъ порахъ излагать имъ все научное въ сказочной формѣ. Теперь это педагогическое правило оправдалось на дѣлѣ съ полнѣйшимъ тріумфомъ. Зданіе училища, съ сѣверной и западной стороны обложенное шиферомъ, принадлежало еще тому времени, когда процвѣтаніе школы впервые перестали ввѣрять отставнымъ солдатамъ и зачахшимъ портнымъ.
   Одинъ нѣмецкій аристократъ, баронъ фонъ-Раховъ, первый вздумалъ пересадить въ деревенскую сферу идеи извѣстнаго педагога Базедова, обыкновенно называемыя филантропическими. Правда, баронъ понималъ идеи эти нѣсколько по-барски, если только не совершенно утрировалъ ихъ на свой манеръ. Уже въ то время наставники въ Штейнталѣ славились своимъ педагогическимъ тактомъ и усердіемъ.
   Когда Гертруда, съ поспѣшностью отворивъ дверь, ввела своего оробѣвшаго новичка полунасильно и отчасти ласками, ученики повторяли нѣкоторыя библейскія изрѣченія и были прерваны на премудромъ правилѣ Іисуса сына Сирахова: "лѣность есть мать всѣхъ пороковъ". И вдругъ передъ ними -- Фердинандъ, лѣнивый сынишка Бартеля! Какими это чудесами?... Даже дѣдушка долженъ былъ сильно изумиться вмѣстѣ съ своей крикливой дѣтворой и долго не могъ унять хохота, насмѣшекъ, частію ироническихъ, отчасти дружескихъ привѣтствій. Послѣднія.высказывались мальчуганами одного разбора съ Бартелемъ. Принесенные подарки, радостный имянинный день и приглашеніе мѣстныхъ почетныхъ лицъ отвѣдать майскаго вина подъ двумя липами близь училищнаго дома,-- все это и безъ того сильно разсѣяло вниманіе дѣтей и нарушило школьную дисциплину. Малѣйшее уклоненіе отъ правильно-заведенной обыденности въ школѣ всегда вызываетъ въ дѣтяхъ разудалое праздничное настроеніе, то есть склонность къ шуму и буйству.
   И вотъ дѣдушка, съ импровизированной торжественной нотаціей, принялъ школяра-дезертира подъ общее знамя прогресса; рѣчь эта значительно способствовала, возстановленію порядка. Старый Нессельборнъ былъ чрезвычайно радъ избавиться отъ непріятнаго вмѣшательства жандармовъ и отъ какого нибудь яростнаго скандала со стороны родителей мальчугана. Онъ даже прочиталъ за Нанте особенную молитву. Потомъ распредѣлилъ свое стадо по различнымъ загонамъ, то есть пяти классамъ, помѣщавшимся, однако, въ одной и той же комнатѣ. Вѣдь онъ былъ истинный, что ни есть настоящій "учитель образцовой школы"! Нисколько не конфузясь своего скуднаго, несоразмѣрнаго съ лѣтами знанія, новичекъ позволилъ подвергнуть себя экзамену передъ всею школьной общиною.
   Охъ ужь эти экзамены, эти мучительныя умственныя истязанія!... Нессельборнъ по собственному опыту зналъ, что вся жизнь учителя-семинариста складывается изъ однихъ экзаменовъ: при поступленіи въ семинарію, при выходѣ изъ нея, для полученія того или другого мѣста и т. д. Вся жизнь наша есть ничто иное, какъ безконечный ежечасный экзаменъ! Испытанія, тягостныя испытанія на каждомъ шагу... Мы ежечасно ими очищаемся, сортируемся, чтобы быть достаточно годными для послѣдней небесной пробы, гдѣ насъ опять спросятъ: "выдержишь ли ты и здѣсь свой экзаменъ?" Такъ говорилъ, восторженно взирая на небо, директоръ Баллауэръ -- профессоръ, впослѣдствіи инспекторъ училищъ и кавалеръ всѣхъ возможныхъ почетныхъ орденовъ.
   Нанте Бартель тоже былъ порядкомъ проэкзаменованъ и потерпѣлъ рѣшительное фіаско. Понуривъ голову, смущенно стоялъ онъ посреди комнаты, какъ ни старались пособить ему пріятели.
   Между тѣмъ Гертруда спустилась съ своими цвѣтами въ погребъ, чтобъ разложить ихъ на мокромъ пескѣ. Возвратясь оттуда она съ удовольствіемъ видѣла, какъ ея дѣдушка старался пріободрить излѣнившагося и одичавшаго мальчугана и заинтесовать его азбукой съ картинками. Нанте, разумѣется, долженъ былъ начать свои занятія вмѣстѣ съ самыми маленькими учениками. Въ то время, какъ другіе писали, дѣлали задачи или учили наизусть, маленькіе ученики стояли передъ изобрѣтеніемъ стараго Нессельборна, которое онъ сдѣлалъ еще будучи ректоромъ въ Цинценѣ. Значеніе буквъ онъ старался объяснить дѣтямъ при помощи ихъ юной фантазіи. Уже лѣтъ тридцать тому назадъ, когда только-что начиналось наглядное обученіе, онъ разрисовалъ искусной рукой цѣлую кучу табличекъ съ буквами; теперь таблички эти были, конечно, сильно истрепаны, часто наклеивались уже на новые картонные куски и очищались отъ узоровъ, съ непрошеннымъ усердіемъ выводимыхъ мухами. Каждая буква обозначалась здѣсь же разрисованной фигурой: такъ А было непремѣннымъ атрибутомъ аиста, Б -- быка и т. д. Для дѣтей это было въ высшей степени занимательно, и нарисованная фигура сама собой напоминала букву. Подобнымъ же образомъ и древніе іероглифы составляли переходъ къ настоящему алфавиту; израильтяне также означали свои буквы названіями сходныхъ съ ними по виду предметовъ. При дальнѣйшемъ успѣшномъ ходѣ обученія, фигуры были прикрываемы, и тогда, буквы нужно было отгадывать, причемъ, напр., буква Б долгое время еще называлась просто быкомъ. Сочетанія буквъ, какъ аб, аа, аг и т. д., также объяснялись помощію особыхъ фигуръ. Къ сожалѣнію, въ юныхъ дѣтскихъ головкахъ сильно путались прописныя и малыя буквы нѣмецкой азбуки, которыхъ даже братьямъ Гриммъ не удалось изгнать изъ орфографіи. Ну, ужь нечего сказать, спасибо этимъ капризнымъ Крезамъ знанія -- ученымъ средневѣковымъ монахамъ, изъ всѣхъ силъ старавшимся затруднить доступъ къ знанію! Вѣдь какое, подумаешь, столпотвореніе вавилонское они сдѣлали въ азбукѣ! Нессельборнъ отъ всей души проклиналъ этихъ чудаковъ-грамотѣевъ.
   Но трудно было бы ожидать, чтобы этотъ привыкнувшій къ праздности мальчикъ удержался въ школѣ, если бы маленькой умненькой наставницѣ не пришла въ голову мысль на первыхъ же порахъ заманить его какимъ нибудь экстреннымъ средствомъ.
   Занимая дѣвочекъ письмомъ подъ диктовку, а мальчиковъ -- арифметическими задачами, скоро она замѣтила, что ея педагогическая побѣда едва ли увѣнчается полнымъ успѣхомъ при безполезномъ повтореніи мальчикомъ буквъ. Ей былъ хорошо знакомъ этотъ безпечный разсѣянный взглядъ, высматривавшій изъ щели оставленной въ комнатѣ плотникомъ. Быть можетъ, также, непривычные сапоги давили ноги Нанте. Жара была удушливая.
   И вотъ Гертруда предложила дѣдушкѣ одно изъ тѣхъ развлеченій въ школьной жизни, которыя составляютъ для мальчиковъ настоящую благодать и восторгъ среди скучнаго, утомительнаго долбленія и вытверживанія -- предложила ему освѣжить учениковъ холодной водицей.
   Кому не памятенъ этотъ прохладительный, отрадный эпизодъ среди знойныхъ, каникулярныхъ часовъ въ школѣ,-- этотъ буйный перерывъ учебныхъ занятій, обыкновенно допускаемый только послѣ полудня и притомъ вовсе не каждый день, хотя бы несносная жара нисколько не уменьшалась!.. Двоимъ изъ наиболѣе дюжихъ учениковъ было поручено принести ведро съ водою; всѣ должны сидѣть по мѣстамъ, оловянный ковшъ черпаетъ воду и обходитъ всю школьную публику -- отъ одного къ другому. Какіе при этомъ бываютъ исполинскіе, жадные глотки! Какъ неистово кричитъ жаждущая дѣтвора: "мнѣ еще, мнѣ еще!" Какого труда стоитъ учителямъ сладить, чтобы все происходило съ умѣренностью и пристойностью, чтобы никто не смѣлъ самъ черпать воду изъ ведра и не позволялъ себѣ никакого буйства! "А намъ еще не давали, что же это?!" говорятъ буяны и злобно поводятъ глазенками при одной мысли, что ихъ могутъ неправедно лишить живительной влаги. Впрочемъ, не мучительная жажда вдругъ сообщаетъ имъ угрожающій тонъ, а только одна мысль, что намъ, молъ, также слѣдуетъ все, что и другимъ. Для здоровья дѣтей было бы всего лучше, если бы сейчасъ вслѣдъ за питьемъ воды имъ позволили немножко покувыркаться. Но теперь еще далеко и до одинадцати часовъ. Въ такихъ случаяхъ, чтобъ хоть мало-по-малу возстановить тишину, обыкновенно прибѣгаютъ къ чтенію какого нибудь разсказа. Нессельборнъ уже обѣщалъ своимъ питомцамъ "Робинзона" и "Открытіе Америки."
   Сегодня онъ согрѣлъ также освѣженныя легкія хоровымъ пѣніемъ, акомпанируя въ скрипкѣ, разумѣется, безъ всякихъ двойныхъ грифовъ Паганини.
   Сначала онъ было вовсе не соглашался на это освѣженіе учениковъ до полудня и на превращеніе мая въ знойную каникулярную пору. Но Гертруда умѣла побѣдить несговорчивость старика тѣмъ успѣшнѣе, что сегодня доступъ къ его сердцу была, особенно легокъ!
   Бартель былъ однимъ изъ трехъ мальчиковъ, которымъ было поручено принести воду. Тутъ-то онъ могъ выполнить возложенную роль блистательно и со вниманіемъ, хотя и ухмыляясь, слушалъ наставленіе дѣдушки, ни на одну минуту ужь не возвращаться къ своей прежней "нехристіанской жизни." Его расторопность при несеніи воды нѣсколько уравновѣсила плохой прогрессъ въ школьномъ знаніи. Есть между учениками такіе неуживчивые характеры, которые приходится насильно изолировать отъ прочаго дѣтскаго стада и, при выходѣ изъ школы, удерживать до тѣхъ поръ, пока толпы другихъ дѣтей не разбредутся по улицамъ, послѣ всякихъ проказъ, потасовокъ, разбиванья аспидныхъ досокъ и т. д. Гертруда не забыла также и этой педагогической мѣры: старикъ долженъ былъ сдерживать Нанте на привязи, какъ злую собаку, выпускаемую уже послѣ того, какъ гость въѣдетъ въ ворота и будетъ находиться въ полной безопасности.
   -- Держу пари, что послѣ обѣда мы его здѣсь ужь не увидимъ...
   -- Въ чемъ же твой закладъ? спросила Гертруда.
   -- Да вотъ, напримѣръ, кто проиграетъ, тотъ долженъ раньше сегодня лечь спать.
   Закладъ былъ довольно тяжелый. Къ несноснымъ стѣсненіямъ, досаждавшимъ Гертрудѣ чуть не каждый день, принадлежало насильное укладываніе ея въ постель. Какъ будто она была маменька я дѣвочка!..
   Но побѣда осталась на ея сторонѣ. Нанте опять вернулся въ школу ровно въ часъ по полудни. Да и рада же была умненькая Гертруда! Идти спать, когда въ домѣ приготовленъ майскій напитокъ, когда засидѣвшіеся гости весело гуторятъ промежъ собою -- какъ бы не такъ!.. Она твердо обѣщала себѣ самый веселый, праздничный вечеръ. Зашла у нихъ какая-то рѣчь и о Марленѣ, о которой Гертруда, кое-что поразсказала своему дѣдушкѣ. Ей самой страшно хотѣлось знать, чѣмъ-то можетъ кончиться дѣло съ этой дѣвочкой. Когда дѣдушка сталъ благодарить свою внучку за ея лучшій подарокъ въ день его именинъ -- за заблудшую овцу, приведенную къ стаду, Гертруда сказала:
   -- Можетъ быть, пасторъ самъ окончитъ это доброе дѣло.
   

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

   Между тѣмъ, лѣсничій Вюльфингъ и староста Штуцбартъ успѣли отойти еще на недалекое разстояніе Дородность старосты не позволяла ему двигаться тѣмъ форсированнымъ маршемъ, который нуженъ былъ лѣсничему, чтобы во время справиться со всѣми своими хлопотами по обязанности.
   Быть можетъ, также походку Вюльфинга ускоряли бродившія въ головѣ его мысли. Къ хладнокровію и невозмутимой медленности онъ былъ сегодня склоненъ что-то очень мало.
   -- Ну, такъ какъ же, заплатилъ Бартель свои подати? спросилъ онъ уже въ другой разъ.
   -- Все какъ есть, до полушки! пропыхтѣлъ староста:-- такъ себѣ, шальной,-- а справляется молодцомъ... Вотъ другіе-то и получше его, да все отстаютъ... Охъ, ужь эти мнѣ проклятыя подати! Просто, доложу я вамъ, молю Творца небеснаго, чтобы сюда прислали изъ столицы сборщика какого... Пусть бы онъ еще тутъ повозился, да сдѣлалъ бы всѣмъ имъ переборку, какъ быть должно... Гора бы съ плечъ у меня свалилась -- право! И изъ-за чего только хлопочешь, прости Господи?.. Эко радость какая -- староста, староста... Настоящая каторжная служба, вотъ что!..
   Вюльфингъ почти не слышалъ этихъ горькихъ жалобъ браваго поселянина, всегда готоваго прислужиться правительству, но именно потому сильно досадовавшаго, что честолюбіе его доставило ему такъ много хлопотъ, счетовъ, отвѣтственности,-- и все за какіе нибудь двѣнадцать талеровъ, выдаваемыхъ ежегодно на писчій матеріалъ, да за медаль въ концѣ тридцати лѣтъ безпорочной службы.
   -- Ужь будто у насъ каменьщикамъ такъ много работы? замѣтилъ охотникъ: -- гдѣ только бываютъ какія постройки, не видалъ я этого негодяя, а вѣдь, кажись, бродитъ по всему околодку. Вотъ въ корчмахъ вездѣ его навѣрное застанешь. Еще пристаетъ съ своими поклонами, какъ къ знакомцу: вотъ бы, кажись, такъ и зажалъ бы ему противную глотку...
   -- Одно слово -- подлецъ! рѣшилъ староста, совершенно одобряя досаду охотника, высказывавшуюся въ такихъ сильныхъ выраженіяхъ, какія всегда сдержанный и угрюмый лѣсничій позволялъ себѣ за величайшую рѣдкость.
   -- Карманъ-то, должно статься, они оба себѣ набиваютъ... продолжалъ староста.-- Не повезетъ ему -- а у него работа есть, вѣрно вамъ говорю -- ну, тогда ужь она непремѣнно разстарается. На фабрикѣ у ней охотно покупаютъ всякій ворохъ -- по вѣсу, значитъ...
   -- Всякое собачье стерво! продолжалъ злиться охотникъ.
   -- А вотъ Марлена, дочка-то его, черномазая такая, -- всѣ говорятъ -- ходитъ въ вашъ лѣсъ, когда супруга-то ваша тово...
   Охотникъ расхохотался при этомъ предположеніи съ такою увѣренностью, что староста не могъ не усумпиться въ справедливости ходившихъ слуховъ. Вюльфингъ служилъ лѣсничимъ въ имѣніи борона Фернау; его можно было бы назвать даже оберѣлѣсничимъ, если бы титулъ этотъ не былъ присвоенъ исключительно завѣдывающимъ казенными лѣсами. Съ своимъ помощникомъ Генненгефтомъ лѣсничій жилъ душа въ душу -- одни называли ихъ закадычными пріятелями, другіе, однако, думали нѣсколько иначе. Настоящія между ними отношенія -- эти робкія, неохотныя встрѣчи и таинственныя объясненія вдвоемъ -- заставляли болѣе зоркаго наблюдателя теряться во множествѣ догадокъ.
   Спустя нѣсколько секундъ староста прибавилъ:
   -- Да и чему жъ тутъ дивиться-то? День депьской и по ночамъ она пропадаетъ у него тамъ въ лѣсу, командуетъ угольщикомъ и другимъ рабочимъ. Дѣвка-то изъ себя смазливая, и если старые Бартель не гонятъ своего парнишку въ школу, то вовсе не оттого, что мошна у нихъ пуста, вѣрьте моему слову... Такъ, ужь блажь такая ехидственная: ничего, молъ, мы сами ничему не учились, а тоже вѣдь не обнищали...
   Охотникъ, не отвѣтивъ ни слова, только покачалъ головою и сдѣлался ente пасмурнѣе, когда, оглянувшись назадъ, увидѣлъ у опушки лѣса Генненгефта, шедшаго по горной дорогѣ съ своею сумою. Притомъ здѣсь дорога, двухъ спутниковъ раздѣлялась, староста направился къ загороженному лугу, гдѣ была устроена его молочная ферма, и уже съ удовольствіемъ слышалъ мычаніе привѣтствовавшихъ его коровъ. Вюльфингъ хотѣлъ идти въ контору имѣнія.
   Или скорѣе долженъ былъ туда отправиться. Управляющій Анбелангъ, тотъ самый, который прежде служилъ у графа Вильденшверта, потребовалъ Вюльфинга немедленно въ замокъ, гдѣ для этого повѣреннаго владѣльцевъ былъ отведенъ цѣлый флигель. Господинъ Анбелангъ могъ бы занять и весь замокъ, стоявшій совершенно пустымъ уже втеченіи многихъ лѣтъ. Однако, быть можетъ, именно поэтому на немъ лежала тѣмъ большая отвѣтственность. Вотъ онъ теперь и позвалъ къ себѣ умнаго, осторожнаго, совершенно преданнаго господамъ охотника, чтобы взвалить на его шею значительную часть непріятныхъ хлопотъ.
   Жутко и грустно живется людямъ вокругъ такого заглохшаго и давнымъ давно опустѣвшаго господскаго жилья... Иной горемыка безъ крова и пристанища слоняется по бѣлому свѣту, у многихъ другихъ нѣтъ даже самаго необходимаго, не говоря уже объ удовлетвореніи всѣмъ намъ сродной потребности прикрашивать свою жизнь чѣмъ нибудь сверхъ насущно-необходимаго... А тутъ возвышается господское жилье, полное удобствъ, красоты и роскоши въ своей гордой, невозмутимой дремотѣ... Оранжереи сохранились на своихъ мѣстахъ, но никто не любуется въ нихъ цвѣтущей растительностью. Въ запертыхъ сараяхъ гніютъ безъ всякаго употребленія экипажи, съ каждымъ днемъ болѣе и болѣе дѣлающіеся старомодными. Въ конюшняхъ держатся лошади, но онѣ развѣ только оказываютъ кое-какія услуги по хозяйству, да по временамъ на нихъ катается семья управляющаго, котораго сами господа величаютъ оберъ-инспекторомъ. Они давно бы уже выхлопотали господину Анбелангу отъ министра званіе сельскаго комиссара, если бы казна не удерживала и этого названія для управляющихъ коронными имѣніями. Замокъ сохранился въ порядкѣ; окна отворяются разъ каждый мѣсяцъ, ковры провѣтриваются, сторы поднимаются кверху.
   Заглянувъ въ окна эти, можно было бы видѣть роскошныя комнаты съ паркетными полами и вышедшими изъ моды коврами; на нѣкоторыхъ изъ ковровъ были изображены сцены овидіевыхъ превращеній. Передъ каминами стоятъ шитыя, уже совершенно пожелтѣвшія шелковыя ширмы, тогда какъ ни одна человѣческая рука уже не заводитъ дорогихъ часовъ, красующихся на каминахъ сверху. Мебель прикрыта бѣлыми чахлами, люстры всунуты въ неуклюжіе тафтяные мѣшки. И неужели здѣсь когда нибудь кипѣла веселая, шумная жизнь?.. Неужели по этимъ заламъ двигались счастливые, всѣмъ довольные люди? Кто повѣритъ, чтобы въ этихъ обширныхъ кухняхъ производилась дѣятельная стряпня, чтобы эти прачешныя клубились густымъ, безостановочнымъ паромъ?.. А тамъ, далѣе, загляните въ аллеи парка, особенно въ роскошную аллею чинаровъ, обозначающихъ всходъ къ замку и скрывающихъ всѣ хозяйственныя постройки своими величавыми вершинами,-- неужели тутъ слышались когда нибудь стуки экипажей, лошадиный топотъ, говоръ гуляющихъ, веселый хохотъ гостей, зазванныхъ изъ ближнихъ и дальнихъ мѣстъ радушными хозяевами?..
   Угрюмо приближался Вюльфингъ къ этимъ чинарамъ, отдѣлявшимъ отъ него большую аллею тополей. Въ этомъ имѣніи онъ занималъ мѣсто, какого только самъ могъ пожелать для своего матеріальнаго обезпеченія. Жена его родила ему двухъ сыновей, воспитывавшихся далеко отъ родителей; но дочери, которая могла бы быть помощницей его энергической, работающей жены, не судило имъ небо. Господа дали собственныя средства, чтобы приготовить изъ его сыновей будущихъ техниковъ. И одна, ко на сердцѣ Вюльфинга точно лежала какая-то неотвязчивая тяжесть, давившая съ особенною силою, когда онъ приближался въ усадьбѣ своего помощника или даже только къ самому Генненгефту. Въ послѣднее время для него присоединились новыя тягостняя испытанія. Въ особенности его отношенія къ господамъ наводили его на многія, крайне непріятныя мысли. Если втеченіе многихъ лѣтъ господа не бывали, между всѣми своими имѣніями, только въ одномъ Штейнталѣ, это Вюльфингъ могъ объяснить себѣ такъ или иначе. Уже не далѣе, какъ съ годъ тому назадъ господа напомнили о себѣ жителямъ Штейнталя, почти забывшимъ объ ихъ сіятельномъ существованіи. Послѣдовалъ господскій приказъ умѣрить расходы, экономизировать суммы. Денежныя пособія, прежде выдаваемыя съ такою щедростью, были прекращены. Оберъ-инспекторъ -- эта воплощенная добросовѣстность -- явно показывалъ, что ему велѣно стараться объ увеличеніи доходовъ. Съ тѣхъ поръ неоднократно приходили изъ столицы приказанія -- въ лѣсномъ хозяйствѣ все оставить по старому и не дѣлать никакихъ обидъ или притѣсненій ни Генненгефту, ни Вюльфингу. Первый изъ нихъ узналъ о такомъ распоряженіи съ грубымъ смѣхомъ, второй -- вздохнулъ, глубоко призадумавшись.
   Но вотъ вслѣдъ за рождественскими святками отъ господъ опять пришло подтвердительное приказаніе сократить расходы по лѣсохозяйству и сколько возможно увеличить доходныя статьи. Это случилось уже въ то время, когда Вюльфингъ казался особенно встревоженнымъ и когда самъ Генненгефтъ -- обратившійся изъ грубаго бродяги въ злобнаго мизантропа -- еще осторожнѣе укрывался въ своей угольнѣ, устроенной между остатками разрушеннаго монастыря. Лѣсная дичь была очень скудна, и баронъ фонъ-Фернау о святкахъ писалъ, что но послѣдней смѣтѣ оберѣняспектора всѣхъ оленей для его стола было прислано изъ Штейнталя въ сумму 250 талеровъ.
   Подобное же фактическое указаніе на неэкономическую затрату дерева привело Генненгефта въ такую ярость, что Вюльфингъ сталъ избѣгать его еще осторожнѣе. Свою досаду Вюльфингъ сдерживалъ гораздо лучше и даже имѣлъ твердое намѣреніе добросовѣстно выполнить желаніе господъ. Но тутъ-то и возникали крайне непріятные хлопоты: какія мѣры приняты противъ браконьерства? Чѣмъ предупреждается обворовыванье лѣса, явная покража угля?.. И если Генненгефтъ систематически занимается этими нечестными промыслами, -- что дѣлать въ этомъ случаѣ? Ужь это была прямая забота Вюльфинга, и страшно отдавались въ его ушахъ прощальныя слова вѣрной, много извѣдавшей и много выстрадавшей жены: "эхъ ты, старина, пусть только посмѣютъ обижать тебя -- я прямо къ баронессѣ!"
   Въ словахъ этихъ была заключена цѣлая бездна....
   -- Ага, вотъ и вы, наконецъ, лѣсничій! кричалъ господинъ Анбелангъ уже на порогѣ боковой пристройки, отдѣленной отъ замка массивнымъ сводомъ, который служилъ воротами въ садъ:-- да, да, дружокъ Вюльфингъ, намъ надо поговорить объ очень серьезныхъ вещахъ... Ужь до двѣнадцати часовъ и не думайте, чтобъ я васъ выпустилъ... Жена моя хочетъ оставить васъ обѣдать... Придется намъ, голубчикъ вы мой, строчить отчетности, что дѣлается въ твоемъ министерствѣ финансовъ!..
   -- Строчить-то ужь, конечно, будете вы, господинъ управляющій! А я вотъ захватилъ съ собою кое-что для справокъ...
   Вольфингъ поставилъ свое ружье въ углу сельской конторы, куда они теперь вошли оба, и разстегнулъ яхташъ, въ которомъ находились разныя бумаги.
   -- Вотъ она, моя дикая канцелярія!-- Такъ господинъ Анбелангъ называлъ свои начерно набросанныя помѣтки, вѣроятно, только для него одного и понятныя.
   -- Садитесь-ка, лѣсничій! Сегодня мы еще поджидаемъ гостя...
   -- Должно быть сосѣда, барона фонъ....
   -- Онъ самый, онъ самый!
   -- Тюмплинга? Да еще пожалуй съ жандармами изъ...
   -- Еще бы! Всенепремѣнно...
   -- Фридрихсвальде? И все по дѣлу о...
   -- Да ужь о чемъ же другомъ-то?..
   -- Браконьерствѣ и лѣто...
   -- Ну, да, ну, да!
   -- Крадствѣ?
   Только теперь Вюльфингъ могъ докончить прерванное на, половинѣ слово "лѣсокрадство."
   Надо замѣтить, что господинъ Анбелангъ принадлежалъ къ тѣмъ quasi-геніальнымъ отгадчикамъ, которые отвѣчаютъ вамъ прежде, чѣмъ вы успѣли выговорить весь вопросъ. Правду сказать, въ господинѣ оберъ-инспекторѣ это не было похоже на быструю сообразительность, а скорѣе на, нѣкотораго рода страхъ, это былъ -- умственный заика, какъ. называлъ его нынѣшній медицинскій совѣтникъ д-ръ Штаудтнеръ-младшій, когда заѣзжалъ въ Штейнталь, что случалось довольно часто съ тѣхъ поръ, какъ онъ повстрѣчался здѣсь съ своимъ пріятелемъ Лингардомъ Нессельборномъ -- въ школѣ его отца. Баронесса фонъ-Фернау, сохранившая необыкновенно теплое радушіе и любезность ко всѣмъ знавшимъ ее графиней Вильденшвертъ, сильно сожалѣла, что оба они не поселились въ ея замкѣ. Съ тѣхъ поръ ІІІтаудтнеръ часто уже пользовался любезнымъ позволеніемъ баронессы. Однимъ словомъ, какъ заики, изъ страха обмолвиться, заранѣе напираютъ на какое нибудь слово и потомъ сами путаются,-- такъ точно и господинъ Анбелангъ давалъ свои отвѣты прежде, чѣмъ ихъ отъ него ожидали, и это дѣлало бесѣду съ нимъ крайне утомительною. Такъ вотъ и хотѣлось попридержать его не во-время разгулявшуюся мысль, какъ бѣшено сорвавшуюся съ недоуздка лошадь.
   -- А что отъ нашего барина опять было...
   -- Да еще, какое доложу вамъ,-- ужасъ...
   -- Сердитое приказаніе? Ну, что бы ему самому...
   -- Ужь гдѣ нашему брату знать?
   -- Сюда пріѣхать! Самъ бы, по крайней мѣрѣ, взглянулъ на все... Вотъ теперь тутъ собирается настоящая...
   -- И не говорите!..
   -- Охота облавою... Мнѣ-то она не больно...
   -- Еще бы! еще бы!
   -- Страшна. Вотъ еще чудакъ этотъ...
   -- Баронъ Тюмплингъ...
   -- Да, баронъ Тюмплингъ... Съ своею кроличьей охотой и...-- Умора, да и только?
   -- Двумя-тремя срубленными пнями! Тоже вѣдь жандарма тащитъ! Когда же эти господа...
   -- Ровно въ два часа.
   -- Соберутся сюда,?
   Это окончаніе вопроса тоже немножко запоздало.
   И вотъ укрывшись отъ немилосердно палящихъ лучей солнца, усѣлись они у защищеннаго желѣзной рѣшеткой окна, чтобы поудобнѣе работать, сводить счеты, писать и въ особенности понимать другъ друга. Въ этомъ положеніи оба они скоро пришли къ убѣжденію, что времена въ замкѣ Фернау сильно измѣнились. Да и удивительнаго тутъ ничего не было. Вѣдь о супругѣ разведенной графини Вильденшвертъ ходили слухи весьма нелестнаго содержанія, дававшіе значительный вѣсъ тѣмъ предостереженіямъ, которыя высказывались прежней графинѣ, передъ ея смѣлымъ шагомъ, не одною только Линдою Фернау, а цѣлымъ свѣтомъ. Но всего страннѣе было то, что до сихъ поръ между этими, какъ всѣ говорили, увлеченными слѣпою, бѣшеною страстью супругами не набѣгало ни малѣйшее облачко раздора, несмотря на то, что въ баронессѣ Ядвигѣ не было и слѣдовъ ея прежняго характера.
   Изъ пустой, свѣтской дамы она сдѣлалась болѣе серьезною. Отъ Фернау у ней было два сына, и материнская ея заботливость о нихъ доходила чуть не до смѣшного. Кому нуженъ былъ ея совѣтъ, ея помощь, того она рѣдко отсылала отъ себя съ отказомъ. Ему стоило только обстоятельно высказаться, и онъ даже долженъ былъ это сдѣлать. Баронесса входила во всѣ подробности дѣла. Молодому Штаудтнеру она доставила, практику въ столицѣ. Адвокатъ Гелльвигъ въ Бухенридѣ, упорно молчавшій о таинственномъ визитѣ дамы передъ всѣми, даже передъ судомъ въ Дорнвейлѣ,-- получилъ богатые подарки. Она содѣйствовала бы болѣе успѣшной карьерѣ самого Лингарда Нессельборна -- также какъ помѣстила въ одной изъ своихъ школъ и на лучшемъ содержаніи его хвораго и наскучившаго городомъ отца -- если бы жена Лингарда не вызывала въ ней довольно непріятнаго воспоминанія. И однако баронесса всячески старалась обласкать его при каждомъ визитѣ, щедро обдаривала свою тезку Гедвигу и ея дочерей -- къ Леванѣ, дѣйствительно, присоединилась вторая дочь Адельгунда -- и приглашала ея мужа къ себѣ въ одно изъ имѣній или на минеральныя воды, чтобы развлечь ее и отдохнуть душой въ его обществѣ, когда Фернау, можетъ быть, ѣздилъ въ Парижъ или Вѣну. Къ своему мужу она поставила себя въ какія-то загадочныя отношенія: или она также была ослѣплена страстью, какъ и въ то время, когда пожертвовала для него наиболѣе дорогими связями, на нѣсколько лѣтъ даже уваженіемъ общества, или -- и это было мнѣніе ея свояченицы Линды Фернау -- при своей гордости, не хотѣла она сознаться только, что жестоко ошиблась въ своемъ выборѣ. Въ женскомъ сердцѣ есть могучія силы, о которыхъ мужчина не имѣетъ никакого понятія.
   Оно съ одинакимъ героизмомъ можетъ скрывать и любовь, и ненависть. Женщина способна выдержать такую внутреннюю пытку, которая неизбѣжно убиваетъ или нравственно искалѣчиваетъ мужчину, когда онъ подвергнетъ себя ей, надѣясь на свои силы.
   Даже въ могилу женщина уноситъ свои тайны, и люди напрасно ломаютъ голову, стараясь угадать, что собственно думала, чего желала усопшая...
   Конечно, подобнаго рода размышленія нисколько не занимали двухъ счетчиковъ. Они ревностно возились съ своими отчетностями. Что послѣ женитьбы Фернау новобрачные зажили въ черезчуръ большую ногу, заставили умолкнуть всѣ непріятные суды и пересуды и при своей расточительности позволили многимъ другимъ запустить лапу въ богатое наслѣдіе -- это было совершенно очевидно. Не менѣе справедливо было и то, что дѣла были разстроены также мирнымъ азартомъ барона, неудавшимися спекуляціями и убыточнымъ процессомъ, который онъ затѣялъ съ вдовою своего покойнаго тестя -- барона Вольмера фонъ-Вольмероде. На все это прежде глядѣли сквозь пальцы. А теперь вотъ вдругъ захотѣли увеличить доходность имѣній баронессы. Отъ штейнтальской экономіи потребовались въ столицу болѣе значительныя суммы, чѣмъ было прежде. Сбытъ лѣса производился наперекоръ всякимъ требованіямъ благоразумной экономіи. Все это было теперь видно, какъ на ладони; тутъ еще присоединилась вовсе непрактическая уступчивость къ мелкопомѣстнымъ сосѣдямъ, и одинъ изъ нихъ, баронъ Тюмплингъ, призвалъ на немощь жандармовъ.
   -- Если продажа коры не покрываетъ расходовъ, какъ было, по крайней мѣрѣ, прежде, то тутъ всему виною черезчуръ щедрая порубка! Ужь въ одномъ этомъ имѣніи дубовъ и буковъ было продано, полагаю, тысячъ на тридцать талеровъ. Сколько означено въ вашей...
   -- Тридцать двѣ тысячи! подхватилъ отгадчикъ, избавляя лѣсничаго отъ непріятнаго слова "смѣтѣ".
   Подобное объясненіе было для обѣихъ сторонъ также досадно, какъ и самый предметъ. Счетчики никакъ не могли вести дѣло толково. Вюльфингъ сердито хмурился, даже вышелъ изъ себя, когда Анбелангъ сталъ повторять причитанія господъ о браконьерствѣ, покражѣ лѣса и т. д. Лѣсничій протестовалъ -- правда, съ нѣсколько притворнымъ недовѣріемъ -- противъ этихъ жалобъ и замолчалъ тогда только, когда Анбелангъ вскричалъ, вскочивъ съ мѣста:
   -- Да полноте вамъ! Какъ же это нѣтъ браконьерства?!.. Станете увѣрять, что около Соляного-Пруда, за Волчьимъ-Оврагомъ, не собираются воры и мошенники со всѣхъ мѣстъ въ окружности -- миль за десять? Да вы, должно быть, глухи, Вюльфингъ, если по ночамъ не слышите выстрѣловъ! Въ маѣ мѣсяцѣ -- а, каково?-- выстрѣлы въ маѣ!.. Пороховой дымокъ въ началѣ весны -- какъ вамъ покажется, а?..
   Вюльфингъ молчалъ. Руки его изнеможенно опустились. Глаза изъ-за густыхъ, насупившихся бровей нечаянно какъ-то взглянули на стоявшую въ углу двустволку. Въ его яхташѣ едва набралось бы съ полдюжины зарядовъ. Выстрѣлы въ лѣсу -- и когда же? Въ маѣ... Это все равно, какъ если бы кто нибудь спросилъ его: "а что, почтенный, въ вашей церкви говорятъ громко? Можно весело калякать, когда пасторъ взошелъ на кафедру?" Или: "можно ли слышать, какъ передъ благословеніемъ и отпускомъ прихожанъ, каждый про себя читаетъ "Vater unser?.." Май -- медовый мѣсяцъ также и для звѣрей лѣсныхъ. Спокойно гнѣздится глухарь на зеленыхъ вершинахъ елей; мирно высиживаетъ дикая утка свои яйца въ уютномъ затишьи прибрежныхъ камышей. Священный миръ вѣетъ надъ недавно зазеленѣвшимъ лѣсомъ и чрезъ ожившія поля -- тотъ субботній покой, когда кровавая страсть человѣка не должна мѣшать дѣлу высшей, творящей любви...
   И вотъ они все считаютъ, да считаютъ, подводятъ итоги и строятъ надежды на лучшее, когда... Отъ этого "когда" теперь все зависѣло. Ente этой ночью должна была начаться экспедиція. Баронъ Тюмплингъ получилъ полномочіе отъ своего пріятеля Фернау. Все прочее зависѣло отъ усмотрѣнія ландрата и его жандармовъ.
   Въ деревнѣ обѣденная пора приходится къ тому часу, когда солнце стоитъ въ зенитѣ. Лѣсничій и управляющій до того еще позавтракали. Оберъ-инспекторша сама принесла тарелку съ буттербродомъ, ветчиною и бутылку добраго пива -- изъ сосѣдняго села Фридрихсвальде. Все это было заработано обильнымъ потомъ, который они оба стирали съ лица.
   Послѣ завтрака -- опять та же работа. Наконецъ-то доработались до обѣда. Послѣобѣденный сонъ былъ не менѣе заслуженной наградой. Когда они достаточно отдохнули, явился -- какъ было условлено прежде -- баронъ Тюмплингъ съ двумя вооруженными для охоты жандармами и двумя охотниками-волонтерами -- хорошими пріятелями барона. Всѣ они должны были находиться сегодня, въ одинадцать часовъ ночи, возлѣ Соляного-Пруда, что за Волчьимъ-Оврагомъ. Грудь Вюльфинга вздымалась глубокимъ, явственно слышнымъ дыханіемъ.
   Указавъ маршрутъ, которому нужно было слѣдовать, баронъ Тюмплингъ -- главный распорядитель экспедиціи -- предложилъ Вюльфнигу такого рода вопросы: "такъ ли здѣсь означено? Но предпочитаете ли вы, Вюльфингъ, другой дороги?" Страстный диллетантъ-охотникъ, не находя никакого матеріала, чтобы завести рѣчь о своей любимой склонности, онъ проговорилъ запросы свои досадливо-ѣдкимъ тономъ; Вюльфингу это страшно не понравилось.
   -- Чтожъ, вы полагаете, господинъ баронъ, сказалъ онъ, -- что я не знаю нашего Соляного-Пруда?.. Мнѣ приходится бывать тамъ, почитай, каждую недѣлю, чтобы заготовить кормъ нѣсколькимъ, еще уцѣлѣвшимъ тамъ оленямъ. Господинъ управляющій, навѣрное, помѣститъ и этотъ расходъ въ своей годовой...
   -- Пять талеровъ, семнадцать грошей! отрѣзалъ отгадчикъ.
   Окончаніе своей фразы: "отчетности", Вюльфингъ удержалъ втихомолку при себѣ, также какъ и многое, очень многое другое...
   А. тутъ еще нужно побывать, не заходя домой, въ школѣ и отвѣдать майскаго винца подъ липами!.. Такъ ужь распорядилась умненькая Гертруда. Кромѣ того, она въ послѣдній разъ хотѣла напомнить доброму каменьщику Бартелю о непремѣнной обязанности посылать дѣтей въ школу и заступиться за него передъ жандармами ландрата, ссылаясь на добровольную явку Нанте.
   

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

   Между тѣмъ, въ школѣ все приняло иной видъ, однако, не къ худшему. Здѣсь было весело по прежнему. Гертруда и старуха Лена, завѣдывавшая всѣмъ хозяйствомъ, находились въ самомъ праздничномъ настроеніи.
   Только въ дѣдушкѣ полученное имъ письмо вызвало какое-то смѣшанное расположеніе духа безъ сомнѣнія сильную радость, но также нѣкоторую озабоченность и опасенія. Письмо это онъ вложилъ сначала въ учебную книжку Гертруды, на страницѣ о пяти частяхъ свѣта.
   Сынъ его, Лингардъ, не забылъ и на этотъ разъ прислать старику свое обычное письменное поздравленіе съ днемъ его ангела. Лингардъ не попалъ, правда, учителемъ въ брукбахское городское училище, но уже былъ сдѣланъ старшимъ пасторомъ въ одномъ маленькомъ приходѣ. Невѣстка Гедвига и ея дочери -- прелестная Левана и миловидная Адельгунда -- также приписали въ письмѣ свои постскриптумы. Внучки писали очень бойко и весьма искуснымъ слогомъ излагали различныя обстоятельства жизни. Но... latet anguis in herbis! {Въ травѣ скрывается змѣя.} Такъ, конечно, не могъ выражаться старый Нессельборнъ, не особенно шибко произошедшій всю латинскую мудрость.
   Сынъ писалъ старику, что въ немъ опять пробудилось прежнее намѣреніе оставить духовную службу. Въ досадѣ на то, что ему не пришлось дѣйствовать въ большомъ городѣ, жалуясь на бездоходность мѣста, Лингардъ постоянно "носился съ великой мыслію въ своей головѣ". Эта угроза была памятна старику еще изъ студенческихъ годовъ сына, и означала у него не особенно блестящія обстоятельства -- большіе расходы и безденежье. "Обо всемъ этомъ мы еще вдоволь потолкуемъ при личномъ свиданіи: я ѣду къ тебѣ и, пожалуй, еще успѣю нагрянуть въ день твоего ангела".
   Итакъ, поздравительная эпистола изъ Брукбаха, несопровождаемая никакими подарками -- они давно ужо между ними вышли изъ моды -- возвѣщала скорый пріѣздъ дядюшки Гертруды. Маленькая наставница, стоявшая передъ большой ландкартою, старалась перещеголять великаго отгадчика-управляющаго, когда пришло это извѣстіе. Дѣйствительно, какъ господинъ Анбелангъ отвѣчалъ на всякій вопросъ прежде, чѣмъ онъ былъ выговоренъ, такъ точно Гертруда, при своей сократической методѣ обученія, большею частію сама отвѣчала на свои вопросы, вмѣсто дѣтей. Дѣдушка тоже не любилъ, чтобы незнаніе его учениковъ изобличалось слишкомъ рѣзко; напримѣръ, передъ папенькой, нечаянно заглянувшимъ въ классную комнату, или передъ тщеславной маменькой, приславшей учителю на рождество вкусный, горячій пирогъ съ изюмомъ -- неловко было бы сконфузить ихъ Петиньку или Лизу вѣчнымъ молчаніемъ на всѣ предлагаемые имъ вопросы. Такимъ образомъ Гертруда спрашивала: "какой видъ имѣетъ земля?" или: "какого цвѣта люди живутъ въ Азіи?" Же... Жел... Желъ.. Желтаго! И маленькая наставница говорила: "хорошо!" не только когда дѣти, не особенно ломая себѣ голову, отвѣчали: "круглый" или "желтаго", но даже и въ томъ случаѣ, когда они къ ея кру приставляли окончаніе той или къ слогу же приклеивали хвостикъ: стяною. Наставница исправляла ошибку и "продолжала далѣе"'
   Точно также обучалъ и дѣдушка. "Какъ называется то царство природы, къ которому принадлежитъ желѣзо?" Ми... ми... ми... Кто догадывался о минеральномъ царствѣ -- тотъ и былъ настоящій молодецъ! Впрочемъ, къ слогу ми позволялось приставлять и всякое другое, менѣе удачное окончаніе, наприм., ланское. Въ Миланѣ тоже вѣдь есть желѣзо...
   Но Нанте Бартель давалъ въ предлагаемые ему Гертрудой вопросы просто молодецкіе отвѣты. "Изъ чего строятъ дома?" Изъ ка.. кам... камн... "Изъ камней!" И мальчикъ богъ-вѣсть какъ важничалъ своимъ блестящимъ знаніемъ. Нечего и говорить, что на слѣдующій день онъ опять акуратно явился въ школу. Объ отцѣ и матери онъ разсказывалъ, что сегодня ночью они не вернутся домой, и что Марлена тоже ушла въ лѣсъ. Къ помощнику лѣсничаго!.. Объ этомъ онъ, разумѣется, умолчалъ.
   Извѣстіе о томъ, что сегодня пріѣдетъ самъ оберъ-пасторъ, чтобы поздравить своего отца, никому не было такъ пріятно, какъ почтенному и доброму штейнтальскому пастору Петеренцу. Можетъ быть, этотъ сослуживецъ избавитъ его отъ ближайшей проповѣди. Соперничества пасторъ не боялся. Лингардъ Нессельборнъ былъ плохой церковный витія. Онъ черезчуръ уже торопился. По крайней мѣрѣ, проповѣдуя здѣсь въ послѣдній разъ, Лингардъ явно показалъ свою неопытность и незнаніе того, что во всѣхъ церковныхъ зданіяхъ -- даже самыхъ тѣсныхъ -- необходимо дать звуку время проникнуть къ слуху каждаго. Сверхъ того, онъ хотѣлъ говорить естественнымъ тономъ, съ правильнымъ повышеніемъ и пониженіемъ голоса; смотря по группировкѣ словъ и ходу мысли. А между тѣмъ, это возможно только въ тѣхъ церквахъ, гдѣ проповѣдникъ уже освоился съ акустическими причудами сводовъ, нижняго пространства храма и кафедры, и уже при первомъ отзвукѣ словъ узналъ, какой резонансъ вообще допускаетъ эта церковь.
   Всѣмъ -- не исключая и самого лѣсничаго -- казалось, что настоящее торжество дня начнется съ боемъ шести часовъ, когда въ деревню въѣхала почтовая карета, поддерживавшая сообщеніе Штейнталя съ широкимъ бѣлымъ свѣтомъ. Вюльфингъ давно уже примирился съ человѣкомъ, подавшимъ поводъ къ его несчастью съ графомъ Вильденшвертомъ, или, можетъ быть, скорѣе поводъ къ его счастью.
   Господинъ оберъ-инспекторъ также уже нѣсколько лѣтъ сряду ласково примѣшивался при этомъ случаѣ къ прочимъ гостямъ за уютнымъ, накрытымъ бѣлою скатертью столомъ, по обѣ стороны тутъ же красовались двѣ навозныя кучи; впрочемъ они также мало мѣшали гармоніи праздника, какъ и ароматъ двухъ принадлежавшихъ Нессельборну коровъ, назойливое жужжаніе зеленыхъ навозныхъ жуковъ, и по временамъ сердитый лай здоровеннаго шпица, щадившаго только маленькихъ ребятишекъ.
   Прежде всего -- какъ это бывало каждый годъ -- сѣдовласый имянинникъ долженъ былъ разсказать свою біографію. Ужь это былъ непремѣнный обычай. Необходимо же было это не столько для слушателей, знавшихъ всю его исторію наизусть, сколько для самого разскащика. Великіе parvenus промышленнаго міра -- милліонеры, биржевые царьки, люди, выдвинутые впередъ счастьемъ или собственными художествами -- тоже любятъ поболтать въ праздничные часы -- когда гости расхваливаютъ ихъ шампанское -- и разсказываютъ, какъ они "вышли изъ родительскаго дома" съ "шестнадцатью талерами въ карманѣ" и еле дотащились до такого-то города или "поступили въ ученіе". А что касается стараго учителя, то даже Гертруда могла сообщить весь его разсказа, отъ слова до слова. Старикъ разсказывалъ, какъ она. былъ въ ранней молодости простымъ столярнымъ подмастерьемъ и имѣлъ брата, переселившагося въ Америку, но умершаго, оставивъ довольно хорошее состояніе, въ ту самую минуту, когда ему сильно захотѣлось жениться, къ счастью, братъ самъ не зналъ на комъ. Вотъ по этому-то самому случаю все его имущество -- пять тысячъ талеровъ (вѣдь, подумаешь, какъ далеко могъ пойти Петръ Лебрехтъ Нессельборнъ при такомъ блестящемъ началѣ!) -- перешло къ единственному, еще остававшемуся въ живыхъ брату -- Іогану-Якобу Нессельборну; этотъ самый Іоганнъ-Якобъ, занимаясь своимъ мастерствомъ, повредилъ себѣ палецъ и, будучи не въ силахъ постоянно стоять за столярнымъ станкомъ, перешелъ къ учительской профессіи. Между прочимъ директоръ одного приготовительнаго заведенія для учителей сейчасъ же принялъ его съ словами: "а, такъ тебя, пріятель, зовутъ, Нессельборнъ? Ну, повѣрь же мнѣ, изъ тебя выйдетъ лихой сельскій учитель! Твоя фамилія значитъ: родился въ крапивѣ..." Каждый года, слушатели дарили старика при этомъ дружескимъ смѣхомъ, и каждый годъ онъ прибавлялъ съ необыкновеннымъ добродушіемъ: "ну, это вѣдь было богъ знаетъ когда! А теперь вотъ и на нашего брата тамъ и сямъ стали смотрѣть лучше..." Всѣ знали далѣе, какъ знаменитый Баллауеръ принялъ молодого кандидата въ учительскую семинарію, которою завѣдывалъ онъ самъ -- бывшій ученик Песталоцци. Баллауеръ принадлежалъ къ тѣмъ миссіонерамъ, которые зазывали всѣ правительства въ образцовыя заведенія швейцарскаго педагога и притомъ въ то время, когда пробѣлы умственной жизни заполнялись энергіею сердца, когда пылкій энтузіазмъ еще надѣялся перестроить весь національный характеръ, разбудить тупую апатичность, передѣлать эгоизмъ въ горячее самопожертвованіе. Въ ту пору, корсиканскій завоеватель силою заставилъ всюду раскапывать источники національной силы. Ихъ думали найти тамъ, гдѣ великіе національные поэты и мыслители -- классики восемнадцатаго вѣка -- помѣщали идеалъ человѣческаго достоинства и нравственнаго облагороженія. Ученые головы тогда еще не измыслили до мозга костей испорченнаго, первобытнаго неуча -- человѣка, который могъ только путемъ "дрессировки" достичь извѣстной степени усовершенствованіи, соотвѣтствующей тому или другому состоянію, занятію или вообще извѣстной, отдѣльно взятой формѣ въ общечеловѣческой жизни. Баллауеръ былъ фантазеръ. Она. восторженно фантазировалъ, подобно Песталоцци, Лютеру, Сократу и всякому другому глашатаю новой доктрины. Лингардъ Нессельборнъ дополнилъ разсказъ своего отца такими словами:
   -- Да, то было времячко, когда короли и народы одинаково трепетали и, въ своемъ смертельномъ переполохѣ, хватались за все, что сколько нибудь подавало имъ надежду къ освобожденію отъ французскаго ига. Новому поколѣнію предстояли болѣе славныя битвы. И когда онѣ, наконецъ, прошумѣли дикими потоками крови, умственныя войска были уволены въ отставку или считались даже мятежническими шайками, когда не хотѣли уйти добровольно.
   И сегодня его отецъ сообщалъ свои обычные семинарскіе анекдоты, напр., какъ солоно ему было справляться съ латынью, благодаря одной граматикѣ...
   -- Изъ которой самыя нужныя страницы были повыдерганы прочь! завершилъ все отгадывающій оберъ-инспекторъ.
   И какъ при второмъ экзаменѣ онъ рѣшительно спасовалъ, потому что смѣшалъ Отаити съ Мадагаскаромъ, а Гвинею съ Генуей.
   Къ паузамъ, наступавшимъ послѣ этихъ внезапныхъ вставокъ отгадчика, всѣ давно уже попривыкли. Разсказывающій могъ удобнѣе вспомнить при этомъ о своемъ стаканѣ и дымящейся трубкѣ. И притомъ всѣмъ было извѣстно, что Іоганъ-Якобъ Нессельборнъ никогда не разсчитывалъ шагнуть далѣе наставника въ народной школѣ и пожертвовалъ всѣмъ доставшимся ему наслѣдствомъ, чтобы дать своимъ сыновьямъ тщательное, а старшему даже ученое образованіе. Старый учитель сообщилъ между прочимъ и о всѣхъ послѣдующихъ обстоятельствахъ своей жизни -- о смерти матери этихъ сыновей и второго сына, объ оставленныхъ сиротѣ-дочери процентныхъ бумагахъ, о томъ, какъ многіе въ шутку говорили, что она должна получить окончательное образованіе въ пансіонѣ, чтобы со временемъ выйти замужъ за какого нибудь графа.
   Вюльфингъ во все это время молчалъ, понуря голову. Его сильно занимала ночная экспедиція. Тюмплингъ, прежній Гусарскій ротмистръ, снарядилъ ее совершенно по военному -- какъ какую нибудь вооруженную рекогносцировку или внезапную военную тревогу. Нѣсколько позже баронъ еще разъ зашелъ въ замокъ и объявилъ, что лѣсокрадство систематически организовано во всей мѣстности, и что находятся люди, умѣющіе строить крайне изумленную физіономію, когда имъ говорятъ о нескончаемомъ обворовываніи лѣса. Вюльфингъ принялъ намекъ этотъ на свой счетъ и въ ту же минуту весь вспыхнулъ. Но потомъ, вставъ съ мѣста, хотѣлъ просить барона объясниться прямѣе, однако, при всѣхъ своихъ усиліяхъ, могъ предложить только -- чтобы хоть что нибудь сказать -- что хорошо было бы взять со всѣхъ участвующихъ въ экспедиціи присягу, что они никому -- ни одному человѣку въ мірѣ -- ничего не скажутъ объ этомъ дѣлѣ.
   -- Даже женамъ -- ни гу-гу! подхватилъ отставной ротмистръ-холостякъ: -- дайте намъ, господинъ Вюльфингъ, честное слово, что вы не проговоритесь ни передъ кѣмъ -- кто бы онъ ни былъ!
   Лѣсничій только сердито топнулъ ногою. Ротмистръ не взялъ назадъ ни одного слова, которое могло показаться двусмысленнымъ намекомъ, и на его докучливый вопросъ: "такъ вы даете честное слово, а?" -- Вюльфингъ проворчалъ грубое: "разумѣется!"
   Онъ давно уже привыкъ скрывать свои тревожныя ощущенія отъ вѣрной жены, часто указывавшей ему на дурныя послѣдствія горячности. И притомъ по характеру онъ сдѣлался необыкновенно серьезнымъ. Сегодня опять долженъ былъ придти ему на память тотъ день, когда онъ хотѣлъ отомстить за грубую расправу графа Вильденшверта. Тогда онъ чуть было не попалъ въ бѣду изъ-за сына учителя. Но съ тѣхъ поръ Вюльфингъ довольно часто видался съ тогдашнимъ младшимъ проповѣдникомъ, самъ говорилъ съ нимъ объ этомъ казусѣ и даже слышалъ, какъ Лингардъ Нессельборнъ, явно намекая на него, выбралъ для одной изъ своихъ проповѣдей такую тэму: "не только однѣ ошибки, но даже и тяжкіе грѣхи способствуютъ къ нашему исправленію".
   Раскаянье наполняло всю душу Вюльфинга. Благородное заступничество бывшей графини сначала въ судѣ не было принято во вниманіе. Но потомъ побѣгъ жены, слѣдовавшее затѣмъ посланіе отъ ея отца и хлопоты о разводѣ внушили графу такое нравственное уныніе или -- какъ говорили другіе -- презрѣніе къ свѣту и людямъ, что онъ совершенно подтвердилъ показаніе бѣжавшей отъ него жены, отозвался рѣшительнымъ незнаніемъ всякихъ слѣдовъ поджога (просунутая между ставнями пакля была найдена уже въ срединѣ лѣта) и совѣтовалъ освободить изъ-подъ ареста сначала Августу, потомъ ея родителей, наконецъ Вюльфинга и даже Генненгефта, вообще непользовавшагося хорошей репутаціей. Уже впослѣдствіи Вюльфингъ узналъ, какія страшныя догадки ходили въ головѣ графа. Они были такъ ужасны, что графу вовсе не хотѣлось узнать, насколько онѣ справедливы. Моя жена въ стачкѣ с/ь преступниками!.. Сама подстрекала ихъ къ поджогу!.. Изъ ненависти ко мнѣ хотѣла поджечь мои невинныя коллекціи!.. Свой отъѣздъ и продолжительную отлучку постаралась бы объяснять неудобствами погорѣвшаго зданія!.. Вотъ что, по слухамъ, казалось графу вѣроятнымъ. Однако, дѣйствовать онъ не рѣшался, боясь ошибиться въ своихъ бездоказательныхъ предположеніяхъ и этимъ если не осрамить себя, то, во всякомъ случаѣ, сдѣлаться смѣшнымъ въ глазахъ цѣлаго свѣта.
   Глубокое раскаянье, безъ сомнѣнія, возвратило бы Вюльфингу душевный миръ и усладило бы то счастье, которое принесла ему честная, любящая жена и двое дѣтей, если бы къ старой винѣ не присоединилась новая, принятая имъ сначала на себя беззаботно и даже съ радостной готовностью,
   Скрытая вина -- тоже, что потайной колодезь. Запрудите его -- вода прорвется гдѣ нибудь въ другомъ мѣстѣ. Вода мало-по-малу просачивается тамъ, гдѣ ее всего менѣе ждали. Или все искуственно построенное зданіе хитростей обрушивается, какъ подкопанная шахта, и разрушаетъ больше, чѣмъ сколько могла бы переломить скрытая вина, если бы ее разоблачили наружу. Неспокойная совѣсть, карающая за одно какое нибудь дѣло, въ концѣ концовъ отравляетъ всю жизнь виновнаго. Тогда-то все взваливается на насъ безпощадной тягостью. Немилосердно грызутъ насъ старыя прегрѣшенія, какъ мы полагали, давно уже наказанныя и унесенныя рѣкою забвенія. Мы сами жестоко разбиваемъ доводы, такъ краснорѣчиво говорившіе когда-то въ наше оправданіе. Они уже безсильны. Мы, и только мы одни открывали ложь тамъ, гдѣ весь свѣтъ соглашается охотно принимать за неподдѣльную истину.
   Это страданіе цѣлаго человѣка, вслѣдствіе тайной, никому невѣдомой вины, замѣчалось уже по всей внѣшней жизни хозяевъ красиваго, живописно расположеннаго домика, среди аллей и цвѣтущихъ луговъ -- высказывалось въ ихъ нелюдимости, въ избѣжаніи всякихъ шумныхъ увеселеній, въ прилежномъ посѣщеніи церкви, изъ которой они никогда не выходили безъ слезъ, въ ихъ трусливомъ полученіи каждаго, приносимаго почтальономъ письма, въ ихъ посильной благотворительности, наконецъ въ ихъ скудномъ кругѣ знакомыхъ, безъ которыхъ даже привыкшій житель лѣса не можетъ обойтись совершенно. Августа Вюльфингъ не вѣшала головы съ такимъ глубокимъ уныніемъ, какъ ея мужъ. Въ глазахъ ея свѣтился твердый, не то что дерзкій, но спокойный и никого непугавшійся взглядъ. Въ нѣкоторыхъ передрягахъ жизни, женщины обладаютъ большимъ мужествомъ, чѣмъ нашъ братъ. У нихъ понятія о нравственной отвѣтственности развиты не такъ широко. Въ извѣстныхъ случаяхъ женщина не призадумается перешагнуть чрезъ барьеръ морали, или даже дѣйствительной чести и порядочности. Надъ этимъ она не привыкла такъ ломать голову, какъ мужчина. Онѣ не похожи на многихъ изъ мужчинъ -- великихъ въ маломъ и малыхъ въ великомъ -- но холодно и спокойно умѣютъ взвѣшивать то и другое.
   Но и жена лѣсничаго не могла не потуплять глазъ передъ однимъ человѣкомъ Генненгефтомъ. Въ этомъ отношеніи и мужъ, и жена были совершенно между собою сходны. Никогда не подходили они близко къ жилищу Генненгефта, уже по виду казавшемуся чѣмъ-то зловѣщимъ. Тамъ, въ самой срединѣ лѣса, стоялъ когда-то ветхій монастырь. Быть можетъ, лѣсистая трущоба уже впослѣдствіи разрослась такъ густо вокругъ развалинъ. Заступъ скоро встрѣчалъ препятствія при раскопкѣ земли въ глубокихъ, заросшимъ мхомъ и папоротникомъ котловинахъ. Мѣстами можно было наткнуться на каменные стѣны и своды. Еще и теперь, въ огромномъ четвероугольникѣ, сохранилась тамъ и сямъ башня или монашеская келья. Молва утверждала, будто отсюда, подземные ходы вели къ Штейнтальскому замку, выстроенному также на развалинахъ старинной крѣпости. Но эти и имъ подобные слѣды разрушеннаго пепелища были прикрыты въ лѣсной затиши новыми постройками и хозяйственными заведеніями. Тутъ были длинные навѣсы, подъ которыми просушивалась недавно снятая древесная кора, сваливались угольныя кучи или устраивались печи, сушильни для срубленныхъ древесныхъ стволовъ, для превращенія добываемаго изъ елей дегтя въ болѣе густую смолу, -- и все это производилось подъ наблюденіемъ человѣка, который самъ казался какимъ-то злымъ, загадочнымъ чародѣемъ даже семьѣ лѣсничаго, связанной съ нимъ общимъ преступленіемъ.
   Ни Вюльфингу, ни его женѣ никогда не приходило и въ голову вмѣшиваться во что бы то ни было, предоставленное одному Генненгефту, распрашивать о его планахъ и намѣреніяхъ или даже дѣлать его повѣреннымъ своихъ собственныхъ надеждъ и желаній. Они ограничивались относительно его, какъ говорится, только знакомствомъ "по шапочному разбору." Они прощали ему нѣсколько соблазнительный образъ жизни -- его связи сначала съ какою-то дикаркой, которую онъ часто билъ, выгонялъ отъ себя и, наконецъ, заколотилъ до смерти, потомъ съ дочкою Бартеля -- Марленою, пользовавшеюся худою славою во всемъ околодкѣ. Никогда Августа не пугала такъ сильно своего мужа, какъ сообщивъ ему слова, мимоходомъ брошенныя ей Генненгефтомъ; онъ шелъ тогда мимо ея дома съ мѣшкомъ на спинѣ, который онъ гдѣ-то въ укромномъ мѣстѣ накладывалъ хлѣбами, и когда Августа издали поздравила его со скорою женитьбой на Марленѣ, Генненгефтъ сказалъ ей съ презрительнымъ смѣхомъ: "эка хватили! Что мнѣ въ этой дѣвчонкѣ, -- вотъ погодите слажу я какъ нибудь и со старухой! Все-то она знай раскапываетъ кости на кладбищахъ..."
   И вотъ теперь Вюльфингу предстояло придти въ открытое столкновеніе съ своимъ прежнимъ товарищемъ. Ни одному человѣку въ мірѣ, даже женѣ онъ не долженъ былъ разсказывать о приготовлявшейся ночной экспедиціи, при которой могла завариться страшная каша. Онъ хорошо понялъ недавно высказанное подозрѣніе, будто и онъ также участвовалъ въ незаконной продажѣ убитой дичи, и вотъ Вюльфингъ, сильно досадуя на этотъ намекъ, обѣщалъ болѣе, чѣмъ сколько могъ сдержать. Или не отправиться ли ему сначала къ Генненгефту, не сказать ли ему такъ и такъ: послушай, молъ, пріятель, по милости грѣха въ своей ранней жизни я приковалъ себя къ тебѣ. Мы оба выслужили свой срокъ въ егеряхъ. Ты соблазнялъ меня ко всякимъ нехорошимъ дѣламъ, къ пьянству, къ карточной игрѣ! Ты увлекъ меня даже къ преступленію: замѣтивъ, что ты крадешь сапожный товаръ, сукно и прочее изъ нашего цейхгауза, я не только тебя не выдалъ, но даже старался попасть съ тобою на часы ночью, въ одно время, самъ подавалъ тебѣ сигналы, когда можно было пролѣзть и обкрадывать казну, короля и товарищей!.. Потомъ я же еще былъ посредникомъ при перепродажѣ украденнаго тобою другимъ ворамъ и мошенникамъ. Насъ заковали въ позорные кандалы -- тебя на пять лѣтъ, меня -- на три года. Честное будущее, сообразно съ нашими способностями, было для насъ закрыто! Но я хотѣлъ исправиться. Меня одушевляло твердое, искреннее къ тому желаніе. Напрасно я разсыпался въ самыхъ горячихъ увѣреніяхъ тамъ, гдѣ искалъ службы. Испачканные документы вездѣ являлись безжалостной помѣхой. Неужели одинъ какой нибудь роковой шагъ долженъ навѣки губить человѣка! Неужели онъ долженъ оставить послѣ себя такія неизгладимыя послѣдствія! Неужели, думалъ я, оскудѣло небесное милосердіе и ни одно доброе, вѣрующее въ Бога человѣческое сердце не повѣритъ раскаянью грѣшника, не повѣритъ его искреннему желанію исправиться? И вотъ съ ожесточеніемъ сталъ я бороться со всѣми невзгодами моей судьбы, но ни до чего не могъ добиться, пока тебя не выпустили изъ тюрьмы. Ты опять навязалъ мнѣ свою прежнюю дружбу и товарищество, дерзко подсмѣиваясь надъ своею участью и хвастаясь, что вотъ, молъ, честь моя опять возстановлена.. А я-то олухъ съ дуру повѣрилъ тебѣ, вмѣсто того, чтобы сейчасъ же отослать тебя по добру по здорову.... Нѣтъ, я серьезно и добросовѣстно хотѣлъ вернуться на порядочную дорогу. Я пріискивалъ себѣ какое нибудь честное занятіе, которое могло бы меня прокормить, а ты-то, ты, окаянный, опять сталъ меня дурачить и предложилъ мнѣ пробить себѣ дорогу новымъ преступленіемъ -- фальшивымъ паспортомъ... Съ ужасомъ глядѣлъ я, какъ твоя привычная рука строчила, мнѣ наилучшія похвалы отъ военнаго начальства, разрисовывала полковую печать и выводила фальшивыя подписи полковаго командира и фельдфебеля! Настоящія бумаги были уничтожены, а фальшивыя я подавалъ дрожащей рукою знатнымъ господамъ, лѣсничимъ -- и получилъ мѣсто ливрейнаго егеря при графѣ Вильденшвертѣ, только-что отпраздновавшаго свадьбу съ богатой-пребогатой невѣстой. Я угождалъ малѣйшимъ капризамъ господъ, служилъ вѣрою и правдою, былъ тише воды ниже травы изъ страха, чтобы какъ нибудь не узнали моего замараннаго прошлаго. Но тутъ, въ одну несчастную минуту, чортъ опять попуталъ... Промаялся я какъ-то цѣлый божій день, -- усталъ, какъ собака. Графиня забрала къ себѣ всю прислугу. А я до глубокой ночи долженъ былъ шмыгать взадъ и впередъ -- когда вотъ такъ и клонило ко сну. Нечистый-то вдругъ напалъ на меня, и когда графъ приказывалъ мнѣ прислуживать Нессельборну, я въ сердцахъ такъ и отрѣзалъ: "небось въ трактирѣ-то самъ себѣ умѣлъ прислуживать." Пасторъ-то этотъ женился на дочкѣ трактирщика. Красивая такая изъ себя была. Тоже кажется и графу нашему вскружила голову. Тутъ-то онъ вдругъ меня ударилъ, да повалилъ на полъ, да давай колотить ногами -- какъ есть осрамилъ и опозорилъ на весь замокъ! Озлился я на него и убѣжалъ. Нелегкая опять наткнула меня на тебя въ ту самую минуту, когда я, какъ угорѣлый, бѣжалъ изъ замка весь въ изодранномъ платьѣ въ своихъ истрепанныхъ блестящихъ галунахъ.... Хотѣлъ я бѣжать къ моему доброму ангелу -- къ моей Августѣ въ Клостероде, чтобы въ полю выплакаться на ея груди. И тутъ опять натыкаюсь все въ тебя же, на искусителя, и ты опять перебѣгаешь чрезъ мою дорогу... Ха, ха, ха! расхохотался ты съ ехидною, злою радостью. Хотѣлось тебѣ, видишь, попасть на мое мѣсто. Бѣдою моею пожелалъ воспользоваться. Чтожъ, говорю, ступай туда самъ! Прикажи доложить о себѣ! Дай Богъ только, чтобъ съумѣлъ съ нимъ поладить лучше меня. Потомъ сказалъ я тебѣ, что иду къ своему ангелу-хранителю. Но часъ спустя -- ты опять являешься передо мною, -- злой такой, мстить хочешь.... Тебя не только, вишь, выгнали въ зашею, да еще и осмѣяли. Вотъ ты и убѣждаешь меня посовѣтываться вмѣстѣ, какъ намъ быть. Я-то не хотѣлъ ничего другого, какъ только бѣжать... потихоньку бѣжать оттуда. Стыдъ пересилилъ во мнѣ свирѣпость, и я хотѣлъ только припрятать въ замкѣ свои вещи, чтобъ послѣ забрать ихъ ночью. Сначала было мѣсячно, потомъ стемнѣло. Ты вышелъ вмѣстѣ со мною изъ хижины моей милой -- слезы одолѣли ее, бѣдную -- и захватилъ съ собою какіе-то клубки. Распозналъ я ихъ уже въ то время, когда ты хотѣлъ ими погубить другихъ, а скорѣе всего -- насъ самихъ. И вотъ мы готовы рѣшиться на новое преступленіе, -- я удерживаю, упрашиваю тебя. Мы бросаемъ зажженные фитили! Но всевидящее око глядитъ на насъ, уста божіи -- отверзты и страшно грозится на насъ перстъ божіи... Свыше гласъ говоритъ къ намъ. Страшныя слова "въ тюрьму попасть" отдаются въ нашихъ ушахъ, какъ трубный звукъ послѣдняго суда, какъ ужасное напоминаніе о томъ мѣстѣ, гдѣ мы уже страдали. Осталось одно -- бѣжать. А этотъ обвинитель, который могъ бы уничтожить насъ своимъ показаніемъ.... что же сдѣлалъ онъ, когда насъ схватили? Какъ жаркій лучъ божьяго милосердія, онъ расплавилъ желѣзные болты нашей тюрьмы, куда насъ уже засадили... Онъ показалъ то, что мы сами условились показать, когда за нами, какъ за дикими звѣрьми, гонялись вездѣ по лѣсу... Такъ какъ изъ замка не было никакихъ новыхъ доказательствъ, то насъ освободили, и не только освободили, но и показали свою милость,-- примирили съ людьми, дававшими намъ кусокъ хлѣба, помогавшими намъ опять вернуться въ общество честныхъ... И каждый разъ, когда я готовь былъ споткнуться, жена моя, какъ карающій ангелъ божій, держала огненный мечъ надо мною,-- и не только надо мной, но и надъ тобою, окаянный! Помнишь ли ты, какой стыдъ напалъ на тебя передъ оскорбленной тобою знатной дамой, и какъ ты валялся у нея въ ногахъ, умоляя, чтобы она позволила тебѣ служить ей до гроба? И правда, послѣ того ты...
   Въ этомъ мѣстѣ воспоминаній словно грозная молнія сверкнула въ душѣ Вюльфинга. Адскій сѣрный запахъ, точно вдыхаемый изъ воздуха, помутилъ его голову. Одна бездна разверзалась предъ нимъ за другою во всемъ грозномъ ужасѣ...
   Всю жизнь свою разобралъ онъ такимъ образомъ въ подробностяхъ, но еще не дошелъ до окончательнаго періода, когда онъ сдѣлался покаявшимся, лучшимъ человѣкомъ и когда съ самимъ Генненгефтомъ произошла, повидимому, какая-то чудесная перемѣна.
   По дорогѣ изъ конторы въ лѣсную школу,. Вюльфингъ находился еще въ нерѣшительности, не будетъ ли кстати прочитать Генненгефту такого рода нотацію: ради самого Творца небеснаго, побереги ты себя нынѣшней ночью!.. Не выходи изъ дома? Повѣсь-ка лучше спокойно на стѣнку свое ружье, -- оно пристало только честному охотнику, а не тебѣ... Подумай о той пропасти, въ которую мы можемъ упасть оба, о тѣхъ тайнахъ, которыя мы должны хранить пуще зеницы ока: вѣдь они могутъ выйти на божій свѣтъ, когда мы сами попадемъ въ бѣду. А тебѣ сегодня именно угрожаетъ такая опасность -- опасность сгинуть... Ты самъ не предчувствуешь твоей собственной гибели и гибели многихъ другихъ -- твоихъ благодѣтелей...
   Но до твердаго рѣшенія или, по крайней мѣрѣ, до мужественнаго желанія нарушить данное слово -- охотникъ додуматься не могъ. Онъ весь проникся тою мыслію, какъ хорошо и похвально руководствоваться общепринятыми законами чести и принадлежать къ числу тѣхъ людей, о которыхъ говорится: "вотъ человѣкъ такъ человѣкъ: его слово -- слово!" Да и къ чему будить "дремлющаго пса", мутившаго всю его молодую жизнь своимъ злобнымъ лаемъ! Развѣ не должно было радовать его такое убѣжденіе: посмотри, вѣдь ничего-то не знаютъ они о твоей ранней жизни, а если и знаютъ, то все-таки боятся оскорбить тебя. Къ чему же разрушать это доброе мнѣніе изъ-за какого нибудь вздора... Гмъ, вздора-то не вздора! мысленно вдругъ оговорился онъ, припомнивъ, какъ важно было для него самого -- щадить Генненгефта.
   И вотъ, въ этомъ грустномъ разладѣ съ самимъ собою, стоялъ лѣсничій подъ липою, когда Гертруда подала ему стаканъ съ свѣжимъ напиткомъ, и никому-то изъ нихъ не приходила даже самая тѣнь мысли о прежней дурной славѣ этого человѣка. Пасторъ Петеренцъ часто замѣчалъ въ его глазахъ слезы, казавшіяся совершенно непритворными.
   Въ шесть часовъ прибылъ почтовый экипажъ. Уже когда онъ проѣзжалъ мимо, учительскій сынъ кивнулъ изъ дверцы головою въ хорошо знакомой отцу бархатной бареткѣ. Всѣ -- кромѣ самого дѣдушки и Лены -- поспѣшили къ каретѣ, остановившейся на почтовомъ дворѣ. Лингардъ сталъ розыскивать спою поклажу. Всѣ, въ особенности Гертруда, принялись хлопотать о переноскѣ вещей, между которыми были особенно замѣтны какія-то картонки -- очевидно подарки имяниннику. И дѣйствительно, тутъ былъ большой сладкій пирогъ съ фруктами и выведенными сверху буквами: "дѣдушкѣ -- многія лѣта!" Отъ Леваны былъ подаренъ вышитый кисетъ, отъ Адельгунды -- роскошная диванная подушка, отъ самого сына -- штука великолѣпнаго чернаго сукна для праздничнаго костюма,-- всѣ не могли налюбоваться подарками, и только Гертруда замѣтила, что дѣдушка, принимая все это, какъ-то странно улыбался. Ей хорошо были извѣстны эти улыбки, какъ будто безсознательно появляющіяся на лицѣ улыбающагося. Но онѣ дѣлали лицо дѣдушки не то что веселымъ, а скорѣе страшнымъ.
   Самъ Лингардъ былъ до нельзя любезенъ и веселъ. Господину оберъ-пастору было уже лѣтъ за сорокъ, что не мѣшало ему, однако, сохранить вполнѣ свою юношескую свѣжесть. Онъ совершенно радушно принялъ комплиментъ управляющаго: "ваша супруга, господинъ пасторъ, должно быть обладаетъ какою нибудь чудесною солью, чтобъ молодить мужчинъ!" -- Хотя улыбка дѣдушки и грустный взглядъ маленькой Гертруды, слишкомъ рано сдѣлавшейся наблюдательною, ясно показывали, что значило смущенное: "еще бы, разумѣется!" въ устахъ новопріѣзжаго: вѣдь соль разъѣдаетъ -- и молодитъ насильно...
   Оберъ-пасторъ всѣмъ пожаль руки -- между другими также лѣсничему. Пастора Петеренца привѣтствовалъ, какъ товарища по профессіи. Гертруду также обласкалъ, хотя и объявилъ, что ему уже неловко разцѣловать такую выросшую, большую дѣвочку. При замѣчаніи, что онъ очень похожъ на своего покойнаго брата, во взглядѣ Лингарда промелькнула глубокая скорбь; когда же ему сказали, что Гертруда готовится вступить въ другое учебное заведеніе, новопріѣзжій на нѣсколько минутъ замолчалъ и глубоко призадумался.
   Выборъ наиболѣе подходящаго учебнаго заведенія для дѣвушки, готовящейся занять скромное общественное положеніе, а не сдѣлаться "дамою", болтающею по-французски или бренчащею на фортепьяно -- вызвалъ обмѣнъ многихъ мнѣній, многихъ практическихъ наблюденій. Сорокалѣтній сынъ учителя и до сихъ поръ сохранилъ предпочтительную склонность къ профессіи своего отца. При этомъ случаѣ онъ опять ругнулъ большую часть воспитательныхъ заведеній и прямо объявилъ, что по его наблюденіямъ почти всѣ училища, основанныя ли государствомъ или обществомъ, служили только частнымъ, промышленнымъ цѣлямъ предпринимателей. Эти господа по большей части открываютъ свои учебныя ристалища съ пышными фразами, которыми прикрывается, однако, только весьма прозаическое желаніе зашибить деньгу. Ради купеческихъ, промышленныхъ разсчетовъ приносится въ жертву высокая цѣль педагогическаго дѣла. Чтобы получить дозволеніе начальства, чтобы задобрить инспекторскій контроль въ пользу плохихъ заведеній -- предприниматели эти робко подчиняются вліяніямъ, заправляющимъ свыше учебной частью. Оберъ-пасторъ говорилъ съ такимъ жаромъ, что отецъ съ минуты на минуту становился молчаливѣе. Лингардъ уже хотѣлъ было прежде оставить духовную службу и доказать, что и въ частныхъ заведеніяхъ воспитаніе можетъ быть построено на солидныхъ началахъ. Ужь не нашла ли на него эта блажь и теперь?..
   Обмѣнъ мнѣній вызвалъ со многихъ сторонъ дебаты. Лѣсничій молчалъ и думалъ о своихъ двухъ дюжихъ сыновьяхъ, учившихся въ ремесленномъ институтѣ. Управляющій и пасторъ смотрѣли на народную школу нѣсколько иначе, чѣмъ Лингардъ, однако не приходя противъ педагоговъ въ такую ярость, какою ознаменовалъ себя когда-то другой пасторъ -- въ имѣніи Вильденшверта. Пасторъ Петеренцъ привелъ даже сравнительныя мѣста изъ новѣйшихъ поэтовъ, прославившихъ учительское сословіе, и между прочимъ очень хвалилъ Іеремію Готхельфа, съ такимъ вѣрнымъ чутьемъ отгадавшаго настоящую натуру народнаго воспитателя. Вотъ это-то особенно не понравилось Лингарду Нессельборну. Откинувъ назадъ свою кудрявую, мѣстами уже посѣдѣвшую голову, онъ вдругъ заговорилъ, сверкая глазами:
   -- О, нѣтъ, нѣтъ, тысячу разъ нѣтъ!.. Этотъ школьный дока Кэзеръ, созданный фантазіей Іереміи Готхельфа {Нѣмецкіе критики считаютъ Іеремію Готхельфа (Альбертъ Виціусъ) образцомъ въ изображеніи крестьянскаго быта въ Швейцаріи, но ставятъ ему въ укоръ яростный консерватизмъ. Пр. пер},-- былъ какой-то жалкій уродецъ, неловкій пачкунъ съ головы до пятокъ! Я ничего не говорю на счетъ мастерского изложенія или рѣдкаго искуства вывѣдывать у природы самыя завѣтныя детали: отъ этого на душѣ у насъ часто становится такъ свѣтло и весело... Но развѣ этотъ Кэзеръ -- достойный представитель учительской профессіи? И не ясно ли доказываетъ швейцарскій туманный богословъ -- Виціусъ -- что великій вопросъ народнаго воспитанія и образованія казался ему какимъ-то ни къ чему не ведущимъ бездѣльемъ?.. Онъ потѣшается надъ этимъ важнымъ вопросомъ, дѣлаетъ его глупой забавой духовныхъ и педагогическихъ авторитетовъ... Впрочемъ, этотъ поэтъ -- страшный ретроградъ во всемъ: онъ издѣвался надъ участіемъ народа въ управленіи судьбами своего отечества, а въ религіи хвалилъ только то, что дѣлаетъ Бога карающимъ страшилищемъ, а его святое евангеліе -- тяжелымъ бичомъ; точно также и великій педагогическій вопросъ вѣка былъ для него какою-то жалкой нищенской ветошью. Ему, видите ли, хотѣлось изобразить швейцарскихъ учителей до Песталоцци, а между тѣмъ онъ нигдѣ не отдаетъ полной справедливости этому великому другу и спасителю учащагося человѣчества! Можемъ ли мы простить автору то, что онъ, заставивъ бывшаго ткача, совершенно непризваннаго къ учительству, разсказывать свои скорби и радости въ этой профессіи, хотѣлъ только осмѣять учительское сословіе въ великомъ и маломъ, какъ хотѣли его осмѣять наша братья -- духовные пастыри?.. Нѣтъ, этой вины не выкупаютъ въ книгѣ ни любовныя побасенки, ли поэтическая живописность разсказа. Но неправда сама себя караетъ. Такъ точно и здѣсь. Этотъ олуховатый, какъ баранъ, Кэзеръ -- этотъ Иванушка-дурачокъ школы разсказываетъ свою собственную жизнь -- и разсказываетъ такимъ слогомъ, съ такими глубоковѣрными замѣчаніями и примѣненіями, какія могутъ быть только результатами серьезной умственной работы надъ собою. Откуда же взялъ все это бѣдный ткацкій подмастерье?-- невольно спрашиваетъ себя читатель на каждой страницѣ, при каждой тирадѣ изъ проповѣдей пастора Биціуса,-- этихъ настоящихъ образцовъ надутой, распухшей швейцарской риторики? Чѣмъ объяснить это странное противорѣчіе съ самимъ собою -- этотъ свѣтлый умъ, даровитость, критическій умъ въ положительномъ ослѣ?.. Такъ вотъ и ждешь, что онъ отправится въ Бургдорфъ или еще раньше въ Штанцъ, чтобы воспринять крещеніе отъ посланника божія -- отъ того Песталоцци, который пришелъ освободить дѣтей изъ рукъ этихъ педагогическихъ Молоховъ; такъ и кажется, что вотъ намъ изобразятъ, какъ умъ этотъ могъ образоваться, судить о себѣ самомъ, провѣрять себя и писать свою исторію. Но нѣтъ, все остается непроницаемой загадкой. Видна только ненависть заскорузлаго кутейника, палочнаго богослова къ школѣ вообще, которую онъ осыпаетъ руганью даже изъ-за слова "наставникъ" -- "Meister". По его мнѣнію, "наставлять", должно быть, можно только съ высоты церковной кафедры.
   Противъ такой гнѣвной филиппики пасторъ и управляющій не только не нашлись ничего возражать, но какъ будто сами пришли подъ конецъ къ тѣмъ взглядамъ, которые они, впрочемъ, никогда не посмѣли бы высказывать такъ рѣзко, какъ Лингардъ. Господинъ Анбелангъ поддакивалъ даже своими: "ну, еще бы!" или "разумѣется!" -- по обыкновенію за два слова до окончанія фразы. Этого поддакиванья удостоился и пасторъ Петеренцъ, наконецъ объявившій со вздохомъ, выпивая "послѣдній,-- ну, честное же слово послѣдній" стаканъ:
   -- Ахъ, если бы кто нибудь могъ освободить магическій блескъ нашихъ возвышенныхъ, идеальныхъ стремленій отъ всякой земной нечистоты и слабости!.. Но вѣдь это -- общая судьба всѣхъ нашихъ начинаній. Самый пышный цвѣтокъ -- если вы отдѣлите его отъ земли и начнете основательно изучать -- оттолкнетъ насъ отъ себя сырою почвою съ червями и улитками. Настоящій, образцовый учитель, въ полномъ значеніи слова, еще долженъ родиться, любезный мой collega, также точно, какъ и образцовый ученикъ... Намъ нужны такія дѣти, которыхъ отдаетъ въ школу не семья, полная всѣхъ возможныхъ предразсудковъ, но сама натура,-- дѣти, которыхъ не нужно отъ чего нибудь отъучивать, а только учить. Сказать правду, многое у насъ еще такъ некрасиво...
   -- Истинная педагогическая вѣра освѣжаетъ, и смываетъ всякую нечистоту! замѣтилъ Лингардъ Нессельборнъ.-- Мы должны воспитывать для той жизни, о какой могло только думать божество при созданіи человѣка... Эмиль, изображенный перомъ Руссо, можетъ быть баснею только для нашего пошленькаго общества, для умственнаго же міра, для совѣсти и сознанія наставника этотъ Эмиль жилъ дѣйствительно и живетъ еще и понынѣ!
   Но была уже пора разстаться. Всякаго изъ гостей ждалъ домашній ужинъ. "Дай Богъ много лѣтъ здравствовать и всегда праздновать такъ весело этотъ день, какъ сегодня!" -- таково было пожеланіе гостей, откланявшихся съ тою мыслію, что господинъ оберъ-пасторъ имѣлъ кое-о-чемъ потолковать съ своимъ отцомъ. Сокровищъ ума бывшій ректоръ въ Цинценѣ уже не умѣлъ расточать въ обществѣ. И притомъ многіе щадили "кровную копѣйку" стараго учителя. Мѣстный пасторъ сказалъ при уходѣ управляющему:
   -- А вѣдь мы выпили сегодня четыре бутылки добраго винца!
   Наконецъ-то отгадчикъ счелъ возможнымъ хотя эту фразу оставить безъ перерыва на половинѣ.
   Онъ раздумывалъ о ночной экспедиціи, о честномъ словѣ лѣсничаго и о какомъ-то особенно жуткомъ взглядѣ, замѣченномъ имъ въ глазахъ Вюльфинга при разставаніи.
   Когда, по удаленіи гостей, дѣдушка и дядя уныло смолкли, на сердцѣ Гертруды вдругъ сдѣлалось такъ тяжело и невесело...
   

ГЛАВА ОДИНАДЦАТАЯ.

   Почти полный кругъ луны торжественно всплывалъ по еще свѣтлой синевѣ вечерняго неба. Солнце еще не скрылось за горизонтомъ. Ни малѣйшее облачко не омрачало безмятежнаго восхода мѣсяца. Весна стояла на дворѣ, но все обѣщало великолѣпную лѣтнюю ночь.
   Поселяне точили свои косы для ранней уборки сѣна. Вонъ тамъ, далѣе сидитъ крестьянинъ на заборѣ своей избенки и чинитъ деревянныя ворота, подмытыя апрѣльскими дождями. Дѣти гонятъ гусей черезъ улицу домой. По срединѣ деревни, насупротивъ церкви, и возлѣ небольшой стоячей лужи тянется длинный навѣсъ, подъ которымъ припрятаны пожарные лѣстницы и кожаные мѣшки; здѣсь сходятся всѣ улицы, и деревенская молодежь рѣзвится подъ тремя-четырьмя стройными тополями.
   Если бы какому нибудь наслѣднику большой крестьянской усадьбы и не посчастливилось упасть въ воду,-- лужа не глубока, изъ всѣхъ хижинъ и домиковъ на гульливую дѣтвору устремленъ зоркій родительскій глазъ. Веселымъ крикамъ, шуму этой юной публики -- нѣтъ конца. Панто Бартель тутъ тоже что-то ораторствуетъ. Какъ рано, подумаешь, высказывается въ человѣкѣ его настоящая натура!
   Одни между дѣтьми хотятъ всегда командовать, другія предпочитаютъ повиноваться. Однимъ все какъ-то везетъ и удается, другія ломаютъ голову надъ всякимъ вздоромъ...
   И вотъ среди этого деревенскаго пейзажа вечерней порою идетъ куда-то нашъ знакомецъ -- Вюльфингъ. При встрѣчѣ всѣ ему кланяются. И онъ считаетъ дарованнымъ ему отъ Бога счастьемъ, что можетъ идти здѣсь такъ беззаботно и безбоязненно, что можетъ садиться рядомъ съ честными и чистыми людьми. Его прошедшимъ никто не интересуется. Если и поговаривали кое-что втихомолку о томъ, что онъ былъ подъ военнымъ судомъ, то вѣдь на военно-уголовныя наказанія народъ смотритъ вообще не такъ дурно, какъ на расправу гражданскаго правосудія. Всѣмъ извѣстна строгость военныхъ законовъ. Впрочемъ о грѣхахъ его ранней жизни какъ будто никто ничего и не зналъ. Какъ онъ, такъ и Генненгефтъ, при самомъ вступленіи въ занимаемыя ими должности были приняты съ такимъ почтеніемъ и такъ обласканы добрыми господами, что всякіе злые пересуды и не могли сильно повредить ихъ положенію. И притомъ Генненгефтъ на первыхъ порахъ держалъ себя несравненно лучше, чѣмъ могли ожидать Вюльфингъ и его жена. Впродолженіи нѣсколькихъ лѣтъ сряду этотъ шальной бродяга прикидывался -- ни дать, ни взять -- положительно влюбленнымъ въ разведенную графиню и показывалъ видъ, какъ будто имѣлъ право похвастаться ея расположеніемъ, когда провожалъ ее по дорогѣ изъ Бухенрида въ Бурхгаузенъ. Недавно умершая женщина, съ которою онъ жилъ здѣсь въ лѣсу, была старше его лѣтами. Уже послѣ знакомства Генненгефта съ Марленою Бартель, онъ, казалось, опять свихнулъ съ хорошей дороги.
   Выйдя изъ деревни, Вюльфингъ сталъ пробираться къ своему лѣсу по хлѣбнымъ нивамъ, промежъ высокой луговой травы и чрезъ многіе ручейки, затѣненные молодыми вербами. Солнце уже совершенно скрылось; чистая небесная лазурь и румяная вечерняя заря слилась въ сумеречный полу-свѣтъ, разрисовывавшій всю мѣстность фіолетовыми нитями. Злому случаю было угодно, что въ это самое время лѣсничій встрѣтилъ по пути Марлену -- рука объ руку съ устарѣвшимъ, посѣдѣвшимъ Генненгефтомъ, въ которомъ напрасно сталъ бы кто нибудь отыскивать его прежнюю молодецкую дюжесть.
   Сильно разозлился лѣсничій, увидѣвъ эту антипатичную для него чету, шедшую по дорогѣ съ такимъ наглымъ самодовольствомъ. Марлена почти лежала на его рукахъ, когда они пробирались по ухабистой дорогѣ,-- и съ ловкостью эквилибристки порхала по рытвинамъ, поворачивая то въ ту, то въ другую сторону и съ нахальнымъ хохотомъ волоча за собой своего воздыхателя. И въ самомъ дѣлѣ хороша была эта дочка гробокопательницы,-- хороша, хоть бы и не для деревни. Короткій носикъ былъ, правда, немножко вздернутъ кверху посреди свѣжаго лица, губы у ней были слишкомъ полны, скулы замѣтно выдавались въ стороны,-- но тѣмъ не менѣе все соединялось у ней въ роскошное, стройное цѣлое. Пышныя косы оттѣняли голову. глаза горѣли, какъ два сверкающіе угля. Даже ноги, обнаженныя почти до колѣнъ, были у ней изящны. И притомъ Марлена не была въ крестьянскомъ костюмѣ. Она была одѣта по городски -- какъ наряжаются фабричныя дѣвушки по праздничнымъ днямъ -- въ пышное, сильно вздутое платье. Вѣдь и она тоже работала на заводѣ въ Ольбершвенде и все-таки умѣла сохранить бѣлыя, мягкія ручки, на нихъ не было мозолей отъ домашней работы. Смѣхъ ея отзывался въ ушахъ необыкновенно пріятно. Ей стоило только открыть ротъ и показать бѣлые, нѣсколько выдавшіеся впередъ зубы, чтобы убѣдить всякаго, что она принадлежала къ тѣмъ женщинамъ, которыхъ вся жизненная задача -- служитъ пошлой игрушкою для мужчинъ. Вюльфингъ сейчасъ же замѣтилъ, что Марлена была въ немножко подгулявшемъ видѣ. Чуть примѣтивъ противъ себя лѣсничаго, она умышленно сдѣлала эквилибристическій размахъ тѣломъ въ рытвину и почти повалилась на руки всходившаго по крутизнѣ Вюльфинга.
   Генненгефтъ, высвободившись отъ нея, попятился назадъ.
   -- Слушай-ка, кумъ, сказала она, намекая на свое умышленное паденіе въ объятья Вюльфинга -- вѣдь это, говорятъ, примѣта хорошая...
   -- Поищи-ка себѣ другого кума! крикнулъ лѣсничій, отбрасывая ее въ сторону.
   -- Вонъ онъ какъ,-- ай да землякъ! вмѣшался Генненгефтъ:-- что, братъ, видно ты совсѣмъ очумѣлъ на учительской вечеринкѣ. Ну, ужь насчетъ вѣжливости мы всѣ еще немножко хромаемъ. Погоди ужо -- выйдетъ на свое... Ты какъ скажешь, Марлена?
   Въ этомъ обращеніи къ дочери безпутнаго каменьщика звучала какая-то странная, задушевная искренность, а слова "выйдетъ на свое" казались даже злобнымъ намекомъ на тяжелое бремя, которое должны были нести они оба. Сначала Вюльфингъ было сильно испугался, подумавъ, что его опять одурѣвшій компаньонъ посвятилъ свою нынѣшнюю полюбовницу во всѣ ихъ сокровенныя тайны. Это до такой степени его смутило, что онъ робко замолчалъ и хотѣлъ идти далѣе.
   Но тутъ пристала къ нему Марлена съ своими дерзостями, на чемъ свѣтъ ругая учителя, заманившаго ея братишку въ свою "школярную гусятню"; при этомъ она хвалилась, что ея папа и мама переселятся жить въ городъ и тамъ сдѣлаютъ изъ мальчугана такого ученаго, что передъ нимъ двадцать разъ станутъ въ тупикъ и пасторъ и управляющій. Всю эту похвальбу Марлена заключила такой тирадой, отъ которой всего лѣсничаго точно морозомъ повело по кожѣ.
   -- Да будто мы тоже не съумѣемъ выпросить деньжонокъ у баронессы! Небось не отъ нихъ твоихъ дѣтей она послала, тамъ въ какое-то мудреное училище... Какъ захочетъ вотъ этотъ добрый молодецъ -- онъ и меня сдѣлаетъ баронессой... съ деньгами, братъ, все можно, ха, ха, ха!... Да что, развѣ у меня рука, какъ у прачки, а нога, какъ у коровницы, а?...
   И слова эти она сопровождала самой наглой мимикой. Припѣвая веселую пѣсенку: "Въ Лаутербахѣ мой чулочекъ потеряла съ ножки я...", Марлена въ припляску потащила за собой расхохотавшагося Генненгефта; но полюбовникъ потерялъ равновѣсіе, неловко оступился и растянулся по дорогѣ.
   Только теперь Вюльфингъ замѣтилъ, что за плечомъ у Генненгефта было ружье съ кожанымъ чахломъ въ куркѣ, тогда какъ на поясѣ его висѣлъ большой охотничій ножъ. Главному хозяину лѣса вовсе не пристало охотничье вооруженіе. Въ первомъ порывѣ досады Вюльфингъ хотѣлъ броситься на него и отнять оружіе. Но эта горячность должна была уступить второй мысли: Генненгефтъ, вѣдь жизнь-то твоя будетъ сегодня ночью висѣть на волоскѣ. Смотри, братъ, берегись! Но и эти мысленно произнесенные слова были очевидно заглушены взятымъ съ него честнымъ словомъ. Подгулявшая парочка скоро изчезла изъ виду. Стемнѣло. Вюльфингъ уже не видѣлъ скрывшихся полюбовниковъ, но еще слышалъ весело распѣвавшій голосъ забубенной Марлены.
   Въ сильной тревогѣ шелъ онъ далѣе. Ночь окутывала уже всю окрестность. Къ послѣднему отсвѣту закатившагося солнца примѣшивались тѣни, отбрасываемыя лѣсомъ. Лунный свѣтъ прибы валъ медленно и постепенно. Блеклые листья шелестѣли подъ ногами пригорюнившагося лѣсничаго. Иному, менѣе свыкшемуся съ лѣсомъ, длинные ряды елей показались бы страшными призраками. Но сегодня самъ лѣсничій, точно малое дитя, пугался всякихъ мнимыхъ страшилищъ. Его товарищъ безпечно стоялъ на краю пропасти... О, если бы сегодня его нашла ночная пуля!. Если бы ротъ его умолкъ навѣки! Если бы вмѣстѣ съ этимъ человѣкомъ сошло въ могилу многое, многое, что знали только они, соумышленники, втеченіи семнадцати лѣтъ, -- чего же лучше...
   Злобная радость заговорила въ лѣсничемъ. Онъ остановился, чтобы въ волю насладиться этимъ пріятнымъ чувствомъ. Да, онъ тяжело перевелъ духъ, точно хотѣлъ испытать, каково-то будетъ у него на совѣсти послѣ катастрофы, -- что запоетъ жена... А тѣ знатные бары, для которыхъ другіе должны были пожертвовать совѣстью, -- о. они жили себѣ въ столицѣ припѣваючи и ни о чемъ не думали! Точно въ сдѣлку вступили съ своимъ богомъ...
   Но тутъ въ головѣ его промелькнула другая мысль: ну, а если Генненгефтъ будетъ только раненъ и живымъ попадетъ въ руки недруговъ! Что если желаніе отмстить за себя развяжетъ ему языка.,-- что тогда?! какъ выкрутиться, когда разъяренный Тюмплингъ поведетъ дѣло судомъ и помѣшаетъ барону -- то есть собственно баронессѣ -- замять его прощеніемъ съ своей стороны, а?! Только теперь онъ сталъ серьезно вдумываться во все, отъ чего такъ хотѣлъ увернуться, о чемъ всякая мысль была для него такъ мучительна! Прежній его сослуживецъ попалъ на мѣсто въ имѣніе прежде, чѣмъ онъ самъ. Вюльфингъ могъ бы занять обѣ должности одинъ, но баронесса назначала ему такое же жалованье, какъ главному управителю лѣса, и завела у себя вторую должность только для того, чтобы доставить Генненгефту спокойное, безопасное положеніе и въ то же время поставить его подъ надзоръ Вюльфинга, въ особенности его благодарной, непоколебимо вѣрной господамъ жены. Такія отношенія скрывали въ себѣ всѣ зародыши личной вражды, и однако оба товарища нѣсколько лѣтъ прожили между собою сносно. Уже въ послѣднее время -- эдакъ года за два или за три -- Генненгефтъ сталъ роптать на свою подневольную долю и хотѣлъ вырваться на свободу, свѣтъ повидать -- разумѣется не въ Америку, куда графиня его уже посылала разъ съ тайно рожденнымъ ею ребенкомъ. Впрочемъ, въ Америку онъ и не думалъ ѣздить. Мальчикъ, по его словамъ, былъ переданъ другимъ выходцамъ. Когда въ длинные зимніе вечера такъ жутко постукивалъ маятникъ стѣнныхъ часовъ, а сверчокъ заводилъ за печкой свою монотонную пѣсню, жена не разъ ужь говорила Вюльфингу; "убилъ онъ его, бѣдненькаго!" Но имъ, какъ соумышленникамъ, оставалось только молчать и молчать. Августа доставала съ карниза библію и громко читала, изъ нея каждый вечеръ; потомъ, глотая слезы, со свѣчкою въ дрожащей рукѣ, они отправлялись въ спальню. Но при живительномъ, свѣжемъ дыханіи утра, при каждомъ солнечномъ лучѣ, ласково заглядывавшемъ и въ ихъ окна, они опять пріободрялись, изгоняли изъ головы ужасныя мысли и разсуждали промежъ собой: да нѣтъ же, развѣ могъ бы этотъ человѣкъ жить такъ весело, беззаботно, хотя и нелюдимо, что, однако, нисколько не дѣлало его похожимъ на злодѣя, мучимаго нечистой совѣстью!... Если бы Генненгефтъ боялся призраковъ, -- какимъ образомъ онъ живетъ одинъ-одинешенекъ, въ какой-то мрачной каменной лачугѣ, между развалинами древняго монастыря?... Не должны ли бы мучить его тамъ давно усопшіе хозяева пепелища или даже собственныя угрызенія совѣсти -- въ видѣ грозныхъ, карающихъ призраковъ? Вюльфинга не такъ сильно тревожили этого рода опасенія; какъ со умышленникъ въ похищеніи у отца ребенка и принадлежавшаго этому малюткѣ наслѣдства, -- онъ часто раздумывалъ гамъ съ собою: "а вѣдь дѣло-то, кажись, еще не кончено. Генненгефтъ все какъ будто себѣ на умѣ, замышляетъ что-то... Хочетъ сразу запустить лапу въ горшокъ фортуны!... Какъ часто лѣсничій и его жена видѣли Генненгефта въ глубокой задумчивости,-- точно это была змѣя, коварно высиживавшая завѣтное яичко... И при этомъ они соображали: ну, что если изъ этого яичка долженъ вылупиться малютка съ графской, золотой короной на головкѣ, -- что если несчастный малютка, у котораго украли счастливую жизненную долю, живъ и теперь, и Генненгефтъ выжидаетъ только случая, чтобы предложить барону Фернау послѣднюю, страшную игру: ну-ка, кто больше изъ васъ заплатитъ -- ты, Фернау, или Вильденшвертъ?... И вотъ Вюльфингъ сталъ приводить въ общую связь разрозненныя примѣты, случайности, даже подслушанныя фразы въ родѣ того, что булочникъ изъ Штеттингена недавно сказалъ Генненгефту: "что это вы, землячекъ, не во гнѣвъ будь сказано, -- дроздовъ что ли такъ жирно откармливаете моими булками!..." Всѣ такія примѣты -- словно вдругъ сверкнувшія молніи -- освѣщали страшную возможность въ глухой трущобѣ лѣса.
   Молніи эти сверкали въ душѣ лѣсничаго и сегодня. Вюльфингъ вдругъ отскочилъ назадъ, поглядѣлъ вверхъ, точно ошалѣвшими глазами. Онъ стоялъ передъ своимъ домикомъ.
   Вѣрные псы поспѣшили къ нему на встрѣчу. А вонъ добрая жена кричитъ ему въ окошко: "да иди же, иди -- полно думать-то!" Его помощники по охотѣ -- между ними уже взрослый и навыкшій къ дѣлу ученикъ -- предлагаютъ свои услуги. Вюльфингъ здоровается со всѣми, успокоиваетъ жену, проситъ дать перекусить чего нибудь и съ радостью узнаетъ, что добрая Густель сегодня писала своимъ двумъ сынкамъ. Мужъ пробѣгаетъ ея письмо. Позаботиться о припискѣ отъ себя, о вложеніи денегъ и приложеніи пяти печатей -- было ужь его дѣло. Времени еще довольно. И вотъ Вюльфингъ принимается разсказывать объ управляющемъ, объ учителѣ, о пасторѣ изъ Брукбаха. Но о Генненгефтѣ -- ни словечка; молчитъ также о жандармахъ и о баронѣ Тюмплингѣ.
   Наконецъ-то, будто вскользь, сообщилъ о своемъ желаніи отправиться сегодня къ Соляному-Пруду,-- не то чтобы стрѣлять оленей, а только поглядѣть, много ли ихъ тамъ еще осталось.
   Жена немало изумилась и стала рѣшительно возражать ему.
   -- Каспаръ отправится со мною, а Лузе будетъ стеречь домъ! проговорилъ онъ въ видѣ успокоенія, позвавъ двухъ своихъ помощниковъ.
   -- Да тебѣ-то самому отчего цѣлый день дома не сидится? Ужь навѣрное разсердили чѣмъ нибудь въ замкѣ, а? Сейчасъ по лицу видно...
   Усталый и въ конецъ измученный тревогою охотникъ сталъ отъ всего отнѣкиваться.
   -- Три дня охоты такъ не загоняютъ нашего брата, какъ эти проклятые счеты, да чернильная пачкотня! сказалъ онъ.
   -- Вишь ты, какъ надсадили-то бѣднаго! Ты, братъ, видно такой же строчило, какъ и я...
   -- А вотъ что, Густель, -- надо бы мнѣ оленей посчитать: выходятъ они только при мѣсяцѣ, а сегодня вишь какъ свѣтло. Въ часъ ночи опять вернемся. А ты бы ужь дала мнѣ послѣ хорошенько выспаться, право...
   -- Ужь лучше бы только не сегодня, Гансъ! Чортъ съ ними -- съ ворами всякими...
   -- Бога бы лучше поминала, Густель... Подай-ка мнѣ библію и ложись спать. Въ одинадцать часовъ я ухожу со двора.
   -- У тебя не это одно на умѣ, голубчикъ мой: скрываешь ты отъ меня что-то...
   -- Да нѣтъ же, Густель, съ чего ты это...
   Каспаръ ждалъ приказаній. Можно ли ему спать до одинадцати часовъ, и какую собаку взять съ собою или, можетъ быть, не брать ни одной...
   Хозяинъ на все отвѣчаетъ съ холоднымъ спокойствіемъ.
   Но несмотря на это довольно удачное притворство, подсказанное даннымъ словомъ, жена вдругъ вскрикиваетъ въ сильномъ испугѣ:
   -- Эхъ, кажись, у тебя что-то неладно съ Генненгефтомъ!!
   -- Вотъ еще выдумала!..
   -- Бартели совсѣмъ околдовали его! Генненгефтъ вѣрно показываетъ имъ, куда забирается дичь, какъ подходить къ ней подъ вѣтромъ,-- что нибудь такое... Ганзель, добрый ты мой, скажи мнѣ всю правду...
   -- Да я и такъ не солгалъ тебѣ...
   -- Эхъ не вяжись ты съ этимъ Генненгефтомъ... Злой онъ человѣкъ,-- бѣды тебѣ надѣлаетъ, вотъ что. И такъ вѣдь ругаетъ тебя всякому встрѣчному и поперечному...
   -- Глупости все это.
   Жена озирается кругомъ. Она разсказываетъ ему о помощникахъ. Пусть-ка ихъ хорошенько поразспроситъ. Вотъ еще недавно Каспаръ сказалъ ему въ шутку: слушайте, господинъ Генненгефтъ, смотрите, какъ бы я не отнялъ у васъ ружья-то. А онъ вдругъ...
   -- Да какъ же смѣетъ Каспаръ это говорить? вскрикиваетъ Вюльфингъ и спѣшитъ къ двери, чтобы порядкомъ пожурить своего помощника за это поддразниванье злого сосѣда.
   -- Полно, молчи ужь! Небось хочешь еще больше показать всю свою подноготную?.. удерживаетъ его жена:-- да ужь и отдѣлалъ же онъ тебя передъ Каспаромъ. Что, говоритъ, я одинъ могъ бы, говоритъ, хозяйничать и здѣсь -- въ лѣсу, и въ замкѣ... Погодите, говоритъ, маленько, -- будетъ и на моей улицѣ праздникъ, -- увидятъ всѣ, говоритъ, какъ я буду разъѣзжать четверней, табачокъ понюхивать съ графами, жить съ ними за панибрата, говоритъ...
   -- Съ графами, а?! Такъ и сказалъ -- съ графами?..
   -- Да, расходился такъ, что куды тебѣ... Когда Каспаръ разсказывалъ мнѣ это и съ дуру-то выпялилъ на меня глаза -- я тутъ и не выдержала: можетъ, говорю, и четверней, да только въ тачкѣ о двухъ колесахъ. Вишь графъ какой, говорю, нашелся -- и смѣюсь, а самую-то такъ и трясетъ, точно лихорадка... Неумытый графъ! говорю: -- вотъ у насъ на деревнѣ была скорняжная мастерская, и самого скорняка -- сплетникъ былъ, чтобъ ему!-- тоже вѣдь графомъ, говорю, прозывали! И такъ я все, знаешь, смѣюсь,-- пусть, думаю, передадутъ ему. А у самой на сердцѣ сдѣлалось такъ страшно..
   -- Ну, ужь подлецъ же! пробормоталъ Вюльфингъ въ раздумьи. Но потомъ онъ вдругъ спохватился, разсчитывая продолжать съ Каспаромъ, подъ залитыми луннымъ свѣтомъ елями, этотъ разговоръ о дерзкомъ бахвальствѣ своего товарища. Жену онъ уговорилъ ложиться спать, но твердо настаивалъ, что въ лѣсъ ему нужно непремѣнно идти сегодня же. Съ управляющимъ -- соглашался онъ -- пришлось немножко не поладить. Онъ, Вюльфингъ, будто бы побился даже объ закладъ, что въ лѣсу наберется еще добрыхъ десятка два оленей, а то и больше. Вотъ теперь-то, молъ, и нужно пересчитать ихъ около Соляного-Пруда,-- ночь мѣсячная...
   Августа какъ-то странно поглядѣла, схвативъ машинально зажженную свѣчку. Взглядъ этотъ былъ вызванъ у ней словами: "не поладилъ съ управляющимъ". Мужъ хорошо понялъ этотъ нѣмой языкъ глазъ: вотъ, молъ, и ищи блатодарпости отъ людей, которымъ мы служили вѣрой и правдой. Неблагодарность -- часто говаривала Густель -- это такая скверная вещь, которая могла выбить яркія искры изъ ея окаменѣвшаго сердца, и искры эти могли превратить въ пепелъ и развалины многое, что такъ дорого на свѣтѣ имъ самимъ, да еще и кому другому...
   Мужъ съ жаромъ сталъ ее успокоивать:
   -- Ну, полно, полно, Густель, нечего такъ лютовать! и онъ проводилъ ее со свѣчкой къ постели.
   Приписку въ письмѣ онъ сдѣлалъ сейчасъ же и самъ не хотѣлъ прилечь для отдыха, тогда какъ Каспару было объявлено, что его разбудятъ въ одинадцатомъ часу. Потомъ Вюльфингъ акуратно отсчиталъ отправляемыя деньги и приложилъ къ страховому письму пять отчетливыхъ печатей. Наконецъ, взялъ ружье, внимательно осмотрѣлъ курокъ и стволъ, и еще разъ провѣрилъ вынутыя изъ яхташа счетныя книги, которыя, правда, далеко не могли быть названы образцомъ двойной италіянской бухгалтеріи. Сдѣлавъ все это, онъ отворилъ окно и сталъ прислушиваться къ лѣсу, залитому матовымъ луннымъ свѣтомъ.
   Все было тихо. Только ночная ласточка порхала вокругъ дома. Ревъ изъ его коровьяго загона заставилъ хозяина улыбнуться. Вѣдь вотъ, подумалъ онъ, не боится же моя телка, что у ней отнимутъ молоко. По народному суевѣрію ночная ласточка днемъ спитъ, а ночью подкрадывается къ коровамъ и доитъ ихъ. Охотникъ этому не вѣрилъ. Зоркій глазъ его отчетливо замѣчалъ все, что дѣлалось на лугѣ передъ домомъ. При лунномъ свѣтѣ все живое чуетъ свободу.
   Лѣсничій видѣлъ перебѣгавшихъ передъ нимъ зайцевъ и крикливыхъ рябчиковъ, пробиравшихся по полямъ.
   Теперь-то, наконецъ, и ему захотѣлось вздремнуть. Но чуть только кукушка старыхъ шварцвальдскихъ часовъ прокричала десять разъ, хозяинъ разбудилъ Каспара, и вскорѣ они, при всемъ охотничьемъ оружіи, шли по залитой луннымъ серебромъ мѣстности. Выговоры за Генненгефта забыты не были, но Вюльфингъ высказалъ ихъ въ чрезвычайно умѣренномъ тонѣ...
   Между тѣмъ около того же времени все стихло въ штейнтальской школѣ.
   Гертруда видѣла, какъ дѣдушка ея закрылъ уши обѣими руками, когда сынъ хотѣлъ ему что-то сказать. "Завтра, завтра!" убѣждала, онъ: "незачѣмъ намъ поднимать споръ на сонъ грядущій!"
   Итакъ, оставалось только выжидать слѣдующаго дня, въ который дядя, къ сожалѣнію, опять собирался уѣхать.
   Чуть только дитя замѣтитъ въ родительскомъ домѣ приближеніе грозы, дыханіе его становится тревожнымъ, неровнымъ. Глубокая скорбь лежитъ на дѣтскомъ сердцѣ. И такъ хочется ребенку примирить всѣ контрасты въ жизни. Онъ еще не понимаетъ силы аргументовъ, значенія различныхъ житейскихъ цѣлей -- не можетъ взять въ толкъ, отчего бы это всѣмъ на бѣломъ свѣтѣ не жить въ любви и согласіи. Словно вспугнутая птичка, порхала Гертруда туда и сюда по дому. Она силою усадила смолкнувшаго дядю за ужинъ и готова была дать своему дѣдушкѣ порядочную головомойку за его хандроватую задумчивость. За ужиномъ, состоявшимъ изъ свѣжихъ яицъ и разнаго печенья, дѣдушка заговорилъ о своемъ близкомъ переселеніи въ лучшій міръ, но испуганная дѣвочка безъ церемоніи зажала ему ротъ. За это ей напомнили, что пора ложиться спать. Но Гертруда оставалась обыкновенно на ногахъ, пока собакъ не привязывали на цѣпи, всѣ ставни не были затворены, и ворота извнутри не запирались засовомъ. Дѣдушка, совершенно позабывъ выигранный ею сегодня закладъ, опять замѣтилъ, что ей слѣдовало бы собственно "ложиться съ курами," но Гертруда каждую ночь обходила еще весь домъ дозоромъ и кричала Ленѣ: "спокойной ночи," когда та давнымъ давно заперла за собою дверь своего чулана.
   Послѣ ночи, проведенной въ тревожныхъ сновидѣніяхъ, дѣвочка ревностно принялась хлопотать о завтракѣ, наскоро убравъ свои косы, казавшіяся слишкомъ пышными даже для ея стройной, высокой фигуры. Какое платье надѣть ей -- надъ этимъ она не особенно ломала голову. Гертруда помѣстила уже въ большомъ голубомъ стаканѣ съ золотыми крапинками лиліи, ландыши и другіе цвѣты, сорванные ею въ саду. Это украшеніе комнаты было выставлено на столѣ, застланномъ бѣлой скатертью. Затѣмъ Гертруда взяла кофейную мельницу и принялась вертѣть ручку, что было дня нея сегодня труднѣе, такъ какъ въ этотъ день кофе было всыпано на полтора лота больше. Классныя занятія начались въ семь часовъ. Пробило уже шесть, когда явился дѣдушка въ сопровожденіи дяди. Гертруду выслали изъ комнаты,-- и теперь-то настала торжественная минута, когда они могли начать довольно оживленное объясненіе, изъ котораго дѣвочка могла подхватывать только отрывочныя слова, убирая постель и приводя то и другое въ надлежащій порядокъ.
   Какъ больно отзывалась въ ея сердце часто повторяемая дѣдушкой фраза: "нѣтъ, ни за что на свѣтѣ!" Выметая и убирая въ комнатѣ, она невольно притаила дыханіе и подкралась къ замочной скважинѣ. Вѣдь въ этомъ спорѣ рѣчь шла о ней самой, о ея дальнѣйшемъ воспитаніи, которое было для нея еще такъ нужно, наконецъ, о ея деньгахъ...
   -- Вотъ видишь ли, говорилъ дѣдушка,-- все, что мнѣ досталось отъ покойнаго брата подъ старость лѣтъ -- на какіе нибудь два-три спокойныхъ денька передъ смертью -- я раздѣлилъ на двѣ части. Одну изъ нихъ ты получилъ для окончанія курса. Другую твой братъ употребилъ на свое сельское хозяйство -- сначала израсходовалъ все до копѣйки, потомъ по немногу опять собралъ,-- даже съ небольшимъ барышомъ. Это составляетъ всего четыре тысячи талеровъ -- въ надежныхъ облигаціяхъ, и я приберегаю ихъ для будущаго обезпеченія Гертруды. Она сирота вѣдь. Какъ не станетъ меня...
   -- Да развѣ мы не родня ей, -- развѣ не найдется между нами для нея отца, матери, сестры...
   -- Твоя жена что ли будетъ матерью, или твои дочери -- сестрами, а? Что ужь говорить, изъ словъ вѣдь шубы не сошьешь... Нѣтъ, братъ, ты ужь меня извини, если я такъ не покину сироту, оставшуюся безъ отца и матери. Проценты я вотъ приберегъ, чтобы теперь отдать Гертруду въ пансіонъ -- не какой нибудь барскій, разумѣется,-- ну, да вѣдь есть же заведенія для дѣвушекъ, гдѣ приготовляютъ только хорошихъ домашнихъ хозяекъ...
   -- Или сестеръ милосердія!
   -- Да чтожъ, пусть ее ходитъ въ голубенькомъ ситцѣ и бѣломъ передничкѣ до самыхъ плечъ, какъ монашенка -- эка бѣда какая... Какъ духовный, ты, мой милый, самъ долженъ знать, что религія много можетъ дать юнымъ сердцамъ -- и ужь пусть лучше слишкомъ много, чѣмъ слишкомъ мало, коли выбирать. Послѣ вѣдь многое испарится...
   На нѣсколько минутъ оба замолчали. Гертруда должна была приняться за свою уборку. Лена выметала и вспрыскивала полъ. Въ комнатѣ было страшно пыльно. Тутъ нужно было вымыть большую черную доску, тамъ стереть со столовъ пролитое чернило. Гертруда опять стала прислушиваться, отойдя на другое мѣсто.
   Дядя еще разъ подробно изложилъ свой планъ. Ему, во что бы то ни стало, хотѣлось отказаться, наконецъ, отъ духовной карьеры, сдѣлавшейся для него невыносимымъ бременемъ; онъ желалъ хоть бы ужь подъ старость употребить свои силы для болѣе энергической работы -- для педагогическаго труда. Разсчитывать на пособіе отъ казны онъ могъ бы въ томъ только случаѣ, когда онъ былъ бы уже извѣстенъ по учебной части. Его прежняя дѣятельность въ школѣ того города, гдѣ онъ жилъ, была забыта, и теперь онъ хотѣла, энергично собраться съ силами и открыть въ столицѣ большое учебное заведеніе -- для пансіонеровъ и приходящихъ. Предполагалось открыть шесть классовъ. Лингардъ разсчитывалъ даже приготовлять своихъ питомцевъ ко вступленію въ университетъ.
   -- Вотъ для всего этого мнѣ нужно пріобрѣсти небольшой клочокъ земли, и въ столицѣ я уже имѣю въ виду нѣчто подходящее. Мирная затишь предмѣстья какъ нельзя лучше согласуется съ моимъ намѣреніемъ. Садъ будетъ служить мѣстомъ преподаванія и гимнастическимъ плащомъ. Къ нему прилегаетъ довольно просторный домъ -- съ комнатами различной величины. Я уже могу разсчитывать на нѣсколькихъ преподавателей, также какъ и на многихъ учениковъ. Тутъ много зависитъ и отъ толково-составленной программы, и отъ удачнаго выбора преподавателей для главныхъ предметовъ. Мало ли есть людей, которымъ рѣшительно невозможно воспитывать своихъ дѣтей дома. Они или живутъ по деревнямъ, или находятся въ разъѣздахъ, или, наконецъ, не надѣются на свои собственныя силы, чтобы справиться съ этой многотрудной обязанностью. Казенныя учебныя заведенія вообще не пользуются большимъ довѣріемъ. Это -- скорѣе какія-то казармы, а не добропорядочные разсадники образованія. Наставники, назначаемые правительствомъ, изъ тщеславія сотрудничаютъ въ ученыхъ изданіяхъ, читаютъ публичныя лекціи или вообще содержатъ себя какимъ нибудь постороннимъ трудомъ. Для нихъ написать латинскую программу, выдерживающую нѣсколько рецензій, гораздо важнѣе, чѣмъ исправлять упражненія учениковъ. Нигдѣ нѣтъ и слѣдовъ личной воспитательной поддержки. Въ моемъ объявленіи -- само собою разумѣется -- нельзя сказать всего этого съ такой откровенностью. Враговъ и безъ того видимо-невидимо. Но умѣющій читатель все увидитъ между строчками. И тогда-то я, наконецъ, попаду въ свою родимую стихію! Лишь бы мнѣ въ самомъ началѣ имѣть съ десятокъ пансіонеровъ -- чрезъ три года ихъ будетъ у меня въ десять разъ больше. О всѣхъ результатахъ обученія въ новомъ пансіонѣ будетъ оповѣщаться публикѣ: нельзя же держать ихъ подъ спудомъ. Пусть всѣ видятъ, что я тружусь -- и тружусь въ потѣ лица... Рѣзвый дѣтскій крикъ съ гимнастическаго плаца будетъ слышенъ за стѣнами нашего садика, -- во всей Германіи. Веселыя, свѣжія, здоровыя лица будутъ лучшей нашей рекомендаціей. У меня подъ руками, кажется, ужь все, чего только можно пожелать для осуществленія этого завѣтнаго для меня жизненнаго плана. Говорить ли тебѣ о радушномъ участіи моихъ прежнихъ университетскихъ товарищей? Бегендорфъ теперь инспекторъ училищъ и будетъ моимъ ближайшимъ начальникомъ. Штаудтнеръ -- мой закадычный пріятель и нынѣшній санитарный совѣтникъ -- хлопочетъ о покупкѣ дома, о пріисканіи пансіонеровъ и о сочувствіи общества. Одного только не достаетъ, и это одно -- деньги, добрый папаша, да и деньги-то небольшія -- только бы заплатить задатокъ за домъ -- остальное можно обезпечить документомъ -- однимъ словомъ, нужны деньги на первое обзаведеніе. Двѣ тысячи талеровъ уже собраны моими добрыми пріятелями; если ты дашь мнѣ еще четыре тысячи -- наслѣдство Гертруды -- о, тогда, съ шестью тысячами, я буду настоящій Наполеонъ въ этомъ дѣлѣ и, для прославленія памяти нашего великаго учителя Песталоцци, надѣюсь совершить многое, многое...
   Сравненіе съ Наполеономъ, такъ часто употребляемое дядей, не на шутку перепугало Гертруду. Объ этомъ человѣкѣ она не наслышалась много хорошаго, и знала его печальный конецъ. Вся притаившись, подкралась она къ комнатѣ съ другой стороны; дѣдушка, въ свою очередь, сталъ возражать противъ дяди въ длинной тирадѣ, и тутъ же досталось порядкомъ женѣ и дочкамъ пастора.
   -- Не повезло тебѣ, мой другъ, въ самомъ началѣ! сказалъ старикъ, какъ бы намекая на все умственное развитіе сына.-- Вторымъ твоимъ несчастьемъ былъ неудачный выборъ жены: что хороша она была -- я спорить, конечно, не стану,-- ей точно цѣлый вѣкъ оставаться молодою! Хохотунья была такая, что мертваго могла разсмѣшить. Но тебѣ-то это было ни къ чему -- не но твоему характеру и склонностямъ. Ты съизмала искалъ въ жизни серьезнаго и дѣльнаго, а жена твоя съ перваго шага только и думала, что о развлеченіяхъ въ обществѣ, о знакомствѣ съ важными барами, о нарядахъ и свѣтскомъ пустословіи. Это было для нея всегда пріятнѣе, чѣмъ помогать тебѣ въ твоей трудовой, тяжелой жизни. Жена пастора должна быть ему лучшей отрадой, иначе -- она обращается для него въ сущую каторгу... Она можетъ испортить все его дѣло, можетъ обратить его почтенную рясу въ шутовскую куртку... Эхъ, голубчикъ Лингардъ, ошибся ты, жестоко ошибся, гоняясь за пріятнымъ и выпуская изъ виду благодѣтельное и полезное? Вотъ небось лестно было имѣть хорошенькую женку... Подросли у тебя дѣтки. Чтожъ, яблоко-то отъ дерева не далеко упало! Ну, какъ же этимъ молодымъ вертушкамъ не скучать въ вашемъ маленькомъ Брукбахѣ? Наряды, шикозная обстановка -- всего этого не накупишься даже для какого нибудь жалкаго городишки -- Брукбаха. Когда, дочки подростаютъ -- точно бѣсъ какой вселяется тоже и въ маменьку! И капризы-то тутъ, и страсть рядиться, и свѣсь какая-то... Чего не хочетъ для себя; то вымогаетъ для дочекъ... Дочки разряжены, какъ павы, -- она тоже не хочетъ отставать отъ нихъ, не хочетъ быть похожею на ихъ кухарку... Безсовѣстное мотовство, прокучиванье скромныхъ средствъ честнаго мужа прикрываются тогда такъ называемой "материнской любовью". А мужъ-то горемычный, забравшись въ свой уединенный уголокъ и, схвативъ шальную голову обѣими руками, клянетъ да проклинаетъ тотъ часъ, когда его нелегкая подвела сдѣлать этотъ -- именно этотъ роковой выборъ...
   Старый ректоръ, переселясь въ скромную деревенскую школу, по опыту зналъ, однако, какъ живутъ люди въ городахъ. Съ дѣтьми онъ самъ дурачился, какъ ребенокъ, хотя и былъ, что называется, тертымъ калачомъ. Сынъ хорошо зналъ это; онъ глубоко уважалъ стараго Іоганна-Якоба и перенесъ это уваженіе на всю ту сферу, въ которой окрѣпъ и закалился его почтенный отецъ. Мечта. Лингарда объ учительствѣ была честная, дорога и для него мечта. Сердце его глубоко скорбѣло при мысли, что впродолженіи семнадцати лѣтъ жена его могла быть помѣхой при осуществленіи этого благого намѣренія. Семнадцать лѣтъ тому назадъ она, какъ мы знаемъ, была на обѣдѣ въ замкѣ Вильденшвертѣ, и съ того самаго времени осудила, какъ положительную ересь, всѣ педагогическія стремленія мужа -- такъ пришлись ей по сердцу любезности графа! А теперь вотъ вдругъ сдѣлалась самой горячей поборницей перемѣны службы, разумѣется, только изъ тѣхъ побужденій, о которыхъ говорилъ отецъ. Лингардъ чувствовалъ всю истину его словъ, -- въ особенности, когда старикъ говорилъ о женѣ пастора, какъ объ источникѣ всѣхъ радостей или всѣхъ скорбей въ жизни ея мужа.
   Когда настало мертвое молчаніе, Гертруда сильно испугалась и пустилась бѣжать -- точно могильный воздухъ дунулъ ей въ лицо. Дядя болѣе ничего не возражалъ; ей даже показалось, какъ будто изъ его несчастной груди вырвался тяжелый, скорбный вздохъ.
   Въ испугѣ Гертруда шмыгнула въ классную комнату и притворила. окно.
   На дворѣ собирался дождь. Солнце едва-едва пробралось промежъ густыхъ облаковъ. Гертруда разложила книги по столамъ, осмотрѣла чернилицы и уже готовилась исправлять должность дѣдушки на тотъ случай, если бы онъ былъ не такъ здоровъ или чѣмъ нибудь задержанъ. Нѣкоторые изъ мальчиковъ и дѣвочекъ старшаго возраста помогали ей. Удивительно, подумаешь, какъ рано начинаетъ человѣкъ чувствовать сладость власти и какъ искусно умѣетъ розыгрывать роль деспота!
   Вотъ уже и дѣти пришли въ школу. Между ними явился также Нанте Бартель. Ужь пасмуренъ онъ что-то былъ сегодня. Гертруда, напрасно звавшая дѣдушку, скоро замѣтила, что между говорливой дѣтворой сообщалось что-то новое, имѣвшее какъ будто отношеніе къ Нанте Бартелю.
   Скоро новость эта какими-то судьбами привела къ потасовкѣ. Помощники Гертруды поспѣшили въ одинъ уголъ, гдѣ Нанте щетинился, какъ злая кошка. Онъ кусалъ то того, то другого изъ товарищей, то увертывался изъ-подъ кулаковъ болѣе сильныхъ учениковъ, желавшихъ порядкомъ отколотить его; дѣло въ томъ, что Нанте ударилъ сосѣдскаго сынка за то, что тотъ крикнулъ: "ага, поймали, наконецъ, твоего папеньку!"
   -- Кого это, кого поймали? закричала Гертруда, и безъ того сильно взволнованная.
   Она хотѣла похвалить передъ дѣтьми Нанте и даже его отца. Просто, думаетъ себѣ, пристали наши ребята только за прежнюю вражду Бартелей къ школѣ. Но теперь вѣдь дѣло было почти улажено.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, воровъ поймали, вотъ что! Всѣхъ подъ арестъ теперь засадили! Одинъ убитъ пулей!.. Это все у Волчьяго оврага!.. Тамъ были солдаты и жандармы....
   Такъ продолжали шумѣть школяры.
   Только теперь Гертруда замѣтила, что въ деревнѣ, несмотря на мелкій, но безостановочный дождикъ, поднялась какая-то необычайная суматоха. Мужчины перекрикивались, женщины шушукали промежъ себя.
   Деревенскія повозки то и дѣло катили къ замку. Встревоженная дѣвочка теперь только вспомнила, что ночью ей показалось, точно бы гдѣ-то стрѣляли. Увы, за чертою того маленькаго мірка, въ которомъ жили и страдали они сами, былъ еще какой-то широкій бѣлый свѣтъ!..
   Какъ возстановить тишину и порядокъ -- она сама еще хорошенько не знала. Нанте, повидимому, рѣшился стоять за себя до послѣдней крайности. Онъ былъ, казалось, также сильно испуганъ, какъ и выведенъ изъ себя. Съ своимъ обычнымъ мужествомъ въ трудномъ положеніи, дѣвочка кидается въ задорливую толпу; дѣти ужь было начали тамъ и сямъ знатную рукопашную потасовку, все подвигаясь къ окнамъ школы и угрожая драгоцѣннымъ оконнымъ стекламъ.
   Нанте былъ не безъ пособниковъ. Вѣдь онъ слылъ на деревнѣ матадоромъ, дюжимъ и привычнымъ бойцомъ, умѣвшимъ пріобрѣсти вѣрныхъ сподвижниковъ даже когда они и въ толкъ-то хорошенько взять не могли, изъ-за чего собственно поднята имъ та или другая драка. Въ самомъ дѣлѣ, грустно видѣть, какъ часто дѣти раздѣляются между собою самымъ ожесточеннымъ, свирѣпымъ антагонизмомъ! Пѣна клубится во рту, глаза лѣзутъ вонъ изо лба... Безъ всякаго знакомства съ дѣйствіемъ страстей и съ строеніемъ человѣческаго тѣла, которое даже звѣрская жестокость взрослыхъ умѣетъ щадить болѣе -- дѣти рѣшаются на всякій ударъ, переломъ, зуботычину -- хоть бы отъ всего этого досталось самымъ нѣжнымъ и благороднымъ частямъ организма. Не менѣе грустно также убѣдиться, что эти разъяренные мальчуганы въ сущности подражаютъ только звѣрству своихъ отцовъ или старшихъ братьевъ, сами хорошо это сознавая и одобряя себя мыслію: "лихо отдѣлалъ, а? Другіе-то теперь ужь непремѣнно скажутъ: вотъ молодецъ, такъ молодецъ!.."
   Но Гертруда встревожилась и испугалась еще болѣе, когда вдругъ въ школу ворвалась страшная для всѣхъ Марлена... Задыхаясь отъ злости, она дико кинулась между дѣтьми, скамьями, книгами, тетрадями и аспидными досками къ своему брату и, схвативъ его за руку, потащила вонъ изъ комнаты.
   -- Домой, домой, говорятъ тебѣ, сморчокъ ты эдакой! кричала она:-- домъ стеречь нужно, дѣтей... Послушалъ бы, что говорятъ-то на деревнѣ -- жандармы хотятъ забрать насъ -- вотъ что! Я побѣгу въ лѣсъ. Генненгефта, бѣднаго, они....
   Рыданіе или скорѣе какой-то дикій визгъ прервалъ ея слова, тогда какъ братишка тащился съ ней подъ рукой и толкалъ все, встрѣчавшееся ему по дорогѣ, даже Гертруду, желавшую помочь маленькимъ дѣтямъ противъ этого негодяя, казавшагося такимъ дикимъ, какъ будто его только-что привели изъ лѣса. Юбка Марлены -- единственная сверху наброшенная одежда -- едва держалась на пояскѣ, и это еще болѣе злило деревенскую фурію.
   Въ эту самую минуту старый Нессельборнъ сходилъ внизъ по лѣстницѣ. Сынъ его оставался на верху. Старикъ былъ еще до такой степени взволнованъ недавнимъ разговоромъ, такъ отдался своимъ собственнымъ мыслямъ, что сначала ничего не понялъ о поимкѣ лѣсныхъ воровъ и не видѣлъ суматохи по всей деревнѣ, тогда какъ безпорядочную свалку у себя дома -- между дверью и лѣстницей -- онъ принялъ только за новую попытку насильно увести изъ школы одичавшаго мальчугана. Это окончательно его взорвало, и старый учитель далъ полную волю своей досадѣ, не стѣсняясь тѣмъ или другимъ крѣпкимъ словцомъ, заимствованнымъ изъ народнаго краснорѣчія. Какъ борзая собака, старикъ, забывая свои преклонныя лѣта, подскочилъ къ Марленѣ и давай ее журить за этотъ набѣгъ на его слѣдъ -- за это воровство, дневной грабежъ, на который она рѣшилась передъ глазами всѣхъ и каждаго.
   -- Слушай, ты, старый хрычъ, закричала бѣшеная дѣвка, -- берегись ты лучше, чтобы я не возвратила тебѣ всѣхъ тумаковъ, полученныхъ когда-то отъ твоей длинной, костлявой руки! Моя мать давно уже собирается сдѣлать изъ тебя сапожную ваксу на фабрикѣ....
   За этимъ злобнымъ крикомъ послѣдовало дѣло. Разъяренная дѣвчонка схватила, одну изъ скамеекъ, остававшуюся со вчерашняго дня подъ липами, передъ дверью дома, и изо всѣхъ силъ швырнула скамейку эту передъ собою и неминуемо ранила бы ею старика, если бы въ эту самую минуту не подоспѣлъ сынъ, сходившій внизъ по лѣстницѣ: онъ быстро подскочилъ къ свирѣпой дочкѣ заарестованнаго вора, можетъ быть, лишившейся также своего полюбовника или суженаго,-- и съ силою откинулъ ее назадъ.
   Старикъ лежалъ безъ памяти на рукахъ сына. Теперь и болѣе дюжіе ребята изъ школьной молодежи также бросились на злую дѣвку, выпроваживая ее вонъ и преслѣдуя насмѣшливымъ гуканьемъ и свистками. Она ретировалась съ страшной руганью. Нанте слѣдовалъ за нею, какъ смирненькій барашекъ, и глядѣлъ въ землю. Оба они были точно прогнаны сквозь строй по всей деревнѣ. Изъ всѣхъ воротъ, амбаровъ и хижинъ съ шумомъ высыпали мужчины и женщины, громко радуясь приключившейся съ семьею Бартеля бѣдѣ и поспѣшая въ школу, гдѣ дряхлый Нессельборнъ все еще лежалъ на рукахъ сына.
   О классныхъ занятіяхъ до обѣда, разумѣется, нечего было и думать. Дѣти были распущены по домамъ. Гертруда побѣжала принести холодной воды. Дѣдушка былъ усаженъ въ то самое кресло, куда толкнула его рука свирѣпой молодой фуріи. Нѣкоторое время старикъ оставался безъ малѣйшаго сознанія. Сынъ попросилъ уксусу, налилъ этой жидкости въ чашку съ водою и этой смѣсью вытеръ отцу лобъ и виски. Жилетъ былъ разстегнутъ, галстухъ развязанъ. Сначала всѣ боялись апоплексическаго удара. Домъ былъ наводненъ множествомъ народа. Уже когда оберъ-пасторъ сталъ слезно просить о спокойствіи, всѣ посторонніе удалились. Между другими прибѣжалъ и пасторъ Петеренцъ; онъ убѣдилъ перенести старика въ верхній этажъ, гдѣ онъ нѣсколько очнулся, потомъ отклонилъ отъ себя дальнѣйшую помощь и поблагодарилъ сына за то, что тотъ вступился за него во время. Чего добраго, прибавилъ онъ, въ живыхъ, можетъ быть, не остался бы.
   Но въ этой бѣдѣ Гертруда чуяла что-то хорошее. Неугомонно порхала она съ мѣста на мѣсто. Сначала это было дѣйствіемъ сильнаго испуга. Но теперь, когда опасность, повидимому, миновала, дѣвочка покрывала поцѣлуями руки дяди, которыя сама вытерла полотенцемъ,-- называла его спасителемъ ихъ общаго отца, преувеличивала силу Марлены, вѣсъ скамейки, близость разстоянія, отдѣлявшаго дерзкую гостью отъ дѣдушки -- и все это только для того, чтобы дѣдушка исполнилъ желаніе дяди. Чтожъ, раздумывала она, вѣдь деньги мои все-таки не пропадутъ; добрый дѣдушка самъ говоритъ, что Ленѣ не долго еще жить на свѣтѣ, и я выучилась хозяйничать въ школѣ и могу кое-какъ прокормить себя. И къ тому же дядя обѣщаетъ нажить барыши и все вернуть впослѣдствіи! Онъ предлагалъ дѣдушкѣ какіе угодно проценты -- подъ залогъ дома, и двора, мебели и хозяйства, книгъ и цѣнныхъ вещей -- чего же еще! Ахъ, еслибъ у меня былъ ключъ отъ дѣдушкинаго шкафа,-- я бы не задумываясь отдала дядѣ все, все... Такъ онъ все скучаетъ да тужить, бѣдненькій...
   Домъ опустѣлъ. А тамъ, за воротами его, опять творилось что-то новое. Свистки и насмѣшливая травля преслѣдовала Марлену, бѣжавшую къ лѣсу. Второпяхъ она пріодѣлась нѣсколько тщательнѣе, накрывъ голову отъ дождя краснымъ платкомъ. Другіе видѣли, какъ она бѣжала за деревней напрямикъ, -- по оврагамъ, хлѣбнымъ полямъ, чрезъ заборы. Долго гналась за нею вся деревня. И долго еще въ ушахъ Марлены отдавались жестокія насмѣшки, особенно отъ женщинъ. Но Марлена не оглядывалась. Ей, безъ сомнѣнія, хотѣлось узнать навѣрное, что сталось съ Генненгефтомъ; въ ночной суматохѣ, въ которой участвовала она сама, Марлена могла только развѣдать, что онъ былъ раненъ.
   Пасторъ Петеренцъ болѣе зналъ, въ чемъ именно было дѣло. Въ замкѣ онъ уже видѣлъ Генненгефта, плавающаго въ крови, при послѣднемъ издыханіи. Двѣ пули -- очевидно изъ двухствольнаго карабина -- прошли, на вылетъ, чрезъ его грудь. Этому несчастью не хотѣли сейчасъ же дать огласку, такъ какъ управляющій былъ внѣ себя отъ тревоги и боялся грозной отвѣтственности. Но самъ достойный пасторъ видѣлъ въ этомъ только перстъ Божій. Свинецъ сразилъ невѣрнаго слугу, запятнавшаго себя самой черной неблагодарностью къ господамъ -- за всѣ ихъ благодѣянія.
   -- Этотъ Генненгефтъ былъ всегда для меня страшно противенъ, сказалъ почтенный пасторъ: -- онъ не могъ выносить моего взгляда. Догадывался можетъ быть, что я зналъ кое-что изъ его прошлаго, хотя и молчалъ изъ уваженія къ волѣ владѣльцевъ. Госпожа Фернау, навѣрное, хотѣла наградить его за избавленіе отъ какой нибудь большой бѣды или за какую другую услугу,-- можетъ быть, также ради Вюльфинга, бывшаго прежде товарищемъ Генненгефта. А вѣдь доходное мѣстечко имѣлъ покойный! Подарки сыпались на него за подарками, -- ему только стоило слово черкнуть баронессѣ, и всякое его желаніе исполнилось немедленно. И что же! Сдружился съ этимъ безпутнымъ каменьщикомъ, чтобы сообща съ нимъ обкрадывать господъ втеченіи многихъ лѣтъ... Эта проклятая гробокопательница беззазорно перепродавала краденую дичь. Дочка служила аппетитною приманкой для похотливаго мошенника, -- и кто знаетъ, что только творилось въ его лѣсномъ убѣжищѣ... Въ прежніе годы пронесся было слухъ, будто ночью, между развалинами монастыря, изъ которыхъ была сложена его берлога, слышны были какіе-то страшные стоны... Иной слышалъ, будто бы, дѣтскій крикъ, иногда слезы!... Близко къ себѣ покойникъ никого не подпускалъ. Даже прежняя, вмѣстѣ съ нимъ поселившаяся служанка, когда онъ прибылъ на это мѣсто изъ Франціи, что ли, -- даже она жила далеко, на самомъ краю логовища. Другіе увѣряютъ, будто видѣли, какъ онъ собиралъ ядовитыя травы и сбывалъ ихъ окрестнымъ аптекарямъ. И какъ это наше начальство такъ долго этого не замѣчало! Ну, сосѣдъ-то его, лѣсничій -- человѣкъ честный, хорошій. Мнѣ передавали, что стычка происходила у Соляного-Пруда, гдѣ вся шайка подстерегала оленей. Сначала негодяи вздумали сопротивляться. Дѣлать нечего, пришлось прибѣгнуть къ пороху. Пули, убившія Генненгефта, какъ говорятъ, были пущены изъ двустволки егерскаго ученика Каспара. Когда уже справились со всей честной компаніей, лѣсничій чуть не рвалъ на себѣ волосы, оплакивая такую позорную смерть своего прежняго товарища. Въ то время, когда другіе преслѣдовали негодяевъ, Вюльфингъ бросился къ умирающему, спрашивалъ его о послѣднихъ желаніяхъ, но осторожно прибралъ все, что при немъ находилось. Скоро, можетъ быть, мы узнаемъ кое-что о тайныхъ проискахъ злодѣя. Вюльфингъ со всѣхъ ногъ поспѣшилъ въ жилище Генненгефта и вотъ немного погодя вернется съ донесеніемъ...
   Пасторъ ушелъ домой. Управляющій убѣдительнѣйше просилъ помочь ему при первомъ разслѣдованіи этого злополучнаго дѣла. Почтовый экипажъ, съ которымъ сынъ учителя хотѣлъ вернуться въ Брукбахъ, отходилъ еще вечеромъ, и потому окончательное прощаніе съ мѣстнымъ пасторомъ было отложено.
   Опять отецъ и сынъ остались наединѣ. Первый уже совсѣмъ оправился или, по крайней мѣрѣ, хотѣлъ казаться бодрѣе. Лингардъ принудилъ его улечься на ветхій диванчикъ, обтянутый крапчатымъ ситцемъ, подложилъ ему подушку подъ голову и просилъ, чтобы больной старался спокойствіемъ превозмочь сильное потрясеніе. А Гертруда казалась настоящей хлопотливой чайкой, порхающей между небомъ и моремъ. Берега, то есть какого нибудь твердаго, спокойнаго мѣста она знать не хотѣла.
   -- Да отчего бы тебѣ не обратиться къ баронессѣ съ своимъ планомъ? спросилъ отецъ, у котораго съ головы не шелъ недавній разладъ съ сыномъ; теперь старику тяжело было твердо настаивать на своемъ отказѣ,-- это представлялось ему даже жестокостью послѣ недавней исторіи.
   -- Обращался уже: на отрѣзъ отказала...
   -- Странно, однако. Богачка-то вѣдь какая! И всегда была къ намъ такъ добра. Мнѣ дала мѣсто въ школѣ, твою жену чуть не задушила подарками.
   -- Я самъ не зналъ, чѣмъ объяснить ея отказъ. Съ годъ тому назадъ просилъ я у ней какъ-то десять тысячъ талеровъ на это предпріятіе. Она и тогда уже и слышать не хотѣла. А теперь и отвѣчать-то поручила самому Фернау. Тотъ, разумѣется, извинился за себя и жену...
   -- Вотъ поди-жъ ты съ богачами! Да ты вѣдь когда-то съ баронессой... тово...
   -- Что такое?
   -- Воспѣвалъ ее, что ли, какъ говорили мнѣ; ну, значитъ...
   -- Глупѣйшая блажь была, больше ничего! произнесъ Лингардъ, весь закраснѣвшись.-- Да и памяти о томъ уже нѣтъ. Подвернулся мнѣ тогда разрывъ ея съ Вильденшвертомъ,-- а графато я смертельно ненавидѣлъ, во-первыхъ, за его убѣжденія, а вовторыхъ, за то, что онъ ужь такъ нахально строилъ куры моей женѣ. Какъ сдѣлалась она мадамъ Фернау, я-то порядкомъ струхнулъ, чтобъ не надѣлали мнѣ бѣды ея письма, которыми я приставалъ къ ней, когда она разъѣзжала по бѣлу свѣту: въ нихъ, правда, ничего и не было такого, кромѣ развѣ явнаго свидѣтельства о моемъ тогдашнемъ душевномъ потрясеніи. Спустя нѣсколько лѣтъ опять свидѣлся я съ баронессой. Но она была ко мнѣ такъ добра, такъ ласкова, что я опять собрался съ духомъ и ясно увидѣлъ, какъ сильно она влюблена въ барона... А теперь-то и сѣдой волосъ указываетъ, какъ намъ держать себя относительно другъ друга...
   -- О самомъ графѣ, кажется, ни слуху, ни духу, а?
   -- Какже, какже, онъ поступилъ теперь въ казенную службу и совершаетъ замѣчательныя путешествія въ интересѣ нашихъ торговыхъ сношеній, -- чуть ли не начальникомъ эскадры, отправленной для подкрѣпленія нашихъ консульствъ...
   -- А ну-ка, попробуй попросить еще разъ...
   -- Это будетъ ужь третій?! Нѣтъ, слуга покорный. Все ея прежнее участіе къ намъ и другимъ объясняется, вѣроятно, только тѣмъ, что одураченная барыня просто искала себѣ союзниковъ...
   -- Для чего?
   -- Тогда ей нужно было кое-какъ прикрыть свое поведеніе... А какъ скоро мы нуждаемся въ поддержкѣ общественнаго мнѣнія, то дѣлаемся тише воды, ниже травы.
   -- Ну, не то. Вотъ теперь у ней подростаютъ сынки. Для нихъ-то родители и приберегаютъ деньгу.
   -- Баронъ -- страшный кутила! Все огромное состояніе, ради его мотовства, грозитъ вылетѣть въ трубу...
   -- Тутъ объ этомъ ничего не слышно.
   -- Эхъ, еслибъ хозяиномъ оставался графъ Вильденшвертъ -- еще и нажили бы кое-что. Прежде я презиралъ этого человѣка. Глупъ былъ, сознаюсь! Вильденшвертъ умный, энергическій малый. Если онъ и тратилъ, то всѣ знали, для чего и почему тратилъ. Скверно, непростительно скверно поступила съ нимъ эта барыня!..
   -- Вонъ оно что!... Флюгеръ ты, братъ, настоящій флюгеръ! А помнишь, что ты говорилъ прежде? И педантъ-то графъ, и не можетъ-то онъ стоять на ряду съ этой... какъ бишь... поэтической, что ли, женщиной, помнишь, а?! Правда, она подарила тогда женѣ твоей отличную турецкую шаль! Эхъ, другъ ты мой любезный, всето ты самъ съ собой въ разладѣ, пляшешь только подъ дудку своей... дражайшей половины!
   -- Сдѣлай милость, не начинай опять!...
   Лингардъ отвернулся къ окну. Отецъ перемѣнилъ тонъ.
   -- На нашу баронессу какъ найдетъ: то бываетъ слаще меда, то горьче полыни! сказалъ онъ: -- каждое Рождество она присылаетъ мнѣ маленькую сумму и этимъ помогаетъ сводить концы съ концами къ началу новаго года. Но каждый разъ не вытерпитъ, чтобы не отозваться какимъ нибудь колкимъ словцомъ насчетъ школы. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ была она въ этомъ имѣніи, зашла ко мнѣ въ школу -- и вдругъ, ни съ сего, ни съ того, вся сморщилась, съежилась, попавъ между моими молодцами: сдвинула, знаешь, брови, плотнѣе закуталась шалью и чуть заглянула въ щелку класной комнаты. Послушайте, господинъ учитель, я сама, говоритъ, мать дѣтей! Знаю отвѣтственность родителей и наставниковъ. Но страшно мнѣ, говоритъ -- и сама, точно, вся трясется -- страшно, какъ подумаю, что дѣти могутъ быть негодяями и сдѣлаться бичомъ для своихъ родителей. И часто, говоритъ, я... боюсь дѣтей! Чѣмъ же, по крайней мѣрѣ, она объясняла тебѣ свои отказы, а?
   Сынъ сначала молчалъ. Но теперь онъ припомнилъ себѣ, что баронесса и ему говорила нѣчто подобное, когда отказывала его просьбѣ. Вынувъ изъ бокового кармана бумажникъ, Лингардъ досталъ оттуда письмо и показалъ его отцу: то былъ отвѣтъ бывшей графини Вильденшвертъ.
   Старикъ началъ шарить очки. Но сынъ предпочелъ прочитать самъ слѣдующее:
   "Признаюсь вамъ, воспитаніе въ общественныхъ заведеніяхъ мнѣ не по сердцу. Родители сами должны имѣть зоркій глазъ на дѣтей -- и въ каждую минуту жизни. Странно было бы со стороны родителей готовить себѣ будущихъ палачей. А такими именно дѣлаются дѣти, воспитываемыя не нами непосредственно. Не оставляйте вашей профессіи, Нессельборнъ! Вы можете съ церковной кафедры... "
   Отецъ самъ закончилъ фразу, которую сына, прервалъ съ презрительной гримасой.
   -- Больше сдѣлать для школы! подсказалъ старикъ:-- кафедра проповѣдуетъ родителямъ! Но если домашній очагъ, семья не помогаетъ школѣ, пропало все доброе сѣмя нашего преподаванія...
   Старикъ чувствовалъ еще во всѣхъ жилахъ вражду семьи къ школѣ. Такимъ характеромъ могло быть проникнуто и все остальное въ письмѣ баронессы.
   Лингардъ также вскочилъ въ сильномъ волненіи, смялъ письмо въ рукѣ и сказалъ съ жаромъ:
   -- Но именно потому, что семья не исполняетъ своего долга въ этомъ великомъ дѣлѣ народнаго, національнаго воспитанія и очеловѣченія людей -- именно поэтому и должна существовать школа -- священный кивотъ знанія! Народный учитель долженъ образовать людей, если само государство объ этомъ не заботится. "Жена, что мнѣ есть до тебя!" сказалъ древле великій Избавитель своей матери,-- и этимъ отдѣлилъ свое дѣло отъ дома, отъ узкаго семейнаго міра. Весь свѣтъ -- былъ для него домомъ, человѣчество -- родною семьей! Спарта производила геройское племя, потому что отнимала дѣтей изъ рукъ родителей и воспитывала на счетъ всей общины, какъ будущихъ дѣятелей отечества. Нашъ учитель Песталоцци также отнялъ дѣтей у домашняго очага,-- силою отбилъ ихъ у предразсудковъ, лѣпи, тупоумія, всякой грязи, пріодѣлъ въ чистыя, бѣлыя сорочки знанія. Даже въ физическомъ смыслѣ обмылъ и причесалъ онъ бѣдную дѣтвору, на зло безтолковымъ отцамъ и матерямъ. Ахъ, ужь это хваленое домашнее воспитаніе! Вѣдь это не больше, какъ прививка пошленькаго эгоизма, мелкаго общественнаго лоска, злословія изъ-за спины ушедшаго гостя, сладенькихъ лживыхъ улыбочекъ!.. Отсутствіе всякихъ принциповъ, сырой натурализмъ до мозга костей? Верховодничанье старшихъ братцевъ надъ младшими!.. Подите вы, съ вашимъ домашнимъ воспитаніемъ... Чѣмъ хорошимъ оно себя рекомендуетъ? Ужь не тѣмъ ли, что маменьки чешутъ руки на бѣдныхъ дѣтяхъ или тѣмъ, что отцы, вѣчно занятые своимъ каторжнымъ трудомъ, все спускаютъ милымъ дѣткамъ, лишь бы самимъ жить поспокойнѣе и послѣдній остатокъ своей, навѣки вывѣтрившейся, жизненной поэзіи находить въ сигарѣ, въ партіи на билліардѣ или въ клубѣ... Хорошо воспитаніе, нечего сказать! Я постараюсь, какъ слѣдуетъ, изобразить его въ моей программѣ. У меня школа будетъ поставлена тамъ не ниже церкви, но рядомъ съ нею,-- ужь, разумѣется, не съ точки зрѣнія церковно-правовѣрной односторонности! Отъ этого я буду далекъ, какъ небо отъ земли... Нѣтъ, я говорю о храмѣ человѣчества, который въ то же время есть храмъ божества, потому что для первобытной великой причины вещей, для творца всего созданнаго, нѣтъ болѣе чистой, болѣе благоуханной жертвы, какъ нравственно-законченный человѣкъ! Помоги мнѣ, отецъ, умоляю тебя, помоги мнѣ въ достиженіи этой великой цѣли! Вспомни-ка самъ объ урокахъ покойнаго Баллауфа! Вспомни о томъ горячемъ энтузіазмѣ, съ какимъ ты промѣнялъ столярный станокъ на школьную скамью, вспомни о томъ, какъ много добраго ты самъ успѣлъ сдѣлать, о любви къ тебѣ дѣтей и начальствующихъ лицъ. Послушай, отецъ: клятвою тебя завѣряю, что я буду для Гертруды, какъ ты теперь, непоколебимымъ защитникомъ. Ни одной полушки я не присвою себѣ изъ ея собственности,-- какъ бы тамъ она ни распорядилась своей будущей судьбою...
   Въ это мгновеніе Гертруда отворила дверь прибранной ею комнаты, служившей дѣдушкѣ спальнею. Въ своей рукѣ она держала метлу. Бѣдная, встревоженная дѣвочка прижимала съ умоляющимъ видомъ метлу эту, какъ пальму мира, къ своей груди; оставаясь на порогѣ, чтобы проворнѣе убѣжать, когда эта остроумная выходка не понравится дѣдушкѣ, она бросила на пугливо-озиравшагося старика взглядъ... такой взглядъ, который могъ размягчить камень. И при этомъ Гертруда вскрикнула полу-сдавленнымъ, но совершенно отчетливымъ голосомъ:
   -- Да что же ты, дѣдушка? Соглашайся...
   Но въ человѣкѣ мысли чередуются весьма замысловатымъ образомъ. Такъ случилось и здѣсь.
   Во всемъ, что Лингардъ говорилъ о недостаткахъ домашняго воспитанія, отецъ видѣлъ только горькій намекъ на свой собственный жизненный опытъ съ женою -- хорошенькою дочкою трактирщика -- и ея дѣтьми. Онъ слышалъ только глубокую скорбь сына, сдѣлавшаго такой неудачный выборъ, отгадывалъ пытки, которымъ жена и дочка подвергали главу семейства, и желаніе этихъ вѣтренныхъ бабъ переселиться въ городъ и зажить безъ тѣхъ стѣсненій, какія указывались имъ серьезностью проповѣднической должности Лингарда.
   И вотъ старикъ, повелительно протянувъ указательный палецъ, прикрикнулъ на внучку: "поди прочь!" -- а сыну на отрѣзъ повторилъ рѣшительное: "нѣтъ -- и шабашъ!" Точно ткнулъ крѣпкимъ, толстымъ дубовымъ сукомъ. Въ школьномъ учителѣ характеръ закаляется рано. Этого онъ не сказалъ, но все показывало въ немъ человѣка крѣпкаго закала.
   Не успѣлъ еще сынъ, вышедшій изъ себя, возразить на это дубовое упрямство старика, какъ на улицѣ послышался новый шумъ.
   Въ комнатѣ слышались крикливые, безпорядочные голоса. Какая-то толпа проѣзжала мимо. Гдѣ-то стучали сабельные ножны. Изъ оконъ была видна печальная процессія. На дрогахъ, запряженныхъ парою быковъ, лежало черное покрывало, очевидно, окутывавшее бездыханный трупъ убитаго. Къ повозкѣ были привязаны, шедшіе за нею, пять мужчинъ и женщина. Одинъ изъ нихъ, съ перевязанной, раненой головой -- былъ Бартель, каменьщикъ. По бѣлымъ халатамъ двухъ другихъ можно было догадаться, что они занимались тѣмъ же ремесломъ. Остальные два молодые парня были, вѣроятно, крестьяне изъ окрестныхъ деревень. Женщина, смущенно понурившая внизъ голову, была мать Марлены. Женщины осыпали громкой бранью этихъ ненавистныхъ людей. Мужчины молчали. Отрядъ жандармовъ и поселяне барона Тюмплинга, съ дубинами въ рукахъ, провожали арестованныхъ на слѣдствіе въ ближній городъ, гдѣ также должно было происходить вскрытіе тѣла убитаго въ присутствіи мѣстнаго физиката.
   Въ грустномъ разладѣ съ своимъ жизненнымъ положеніемъ, Лингардъ пробормоталъ:
   -- Вотъ и это жертвы нашей общественной безалаберщины! О, натура справедливо воздаетъ коемуждо.... Почему и не схватить ея даровъ... Вѣдь въ нашемъ сердцѣ написаны совсѣмъ другіе законы. чѣмъ въ дѣйствующемъ кодексѣ.
   -- Сволочь онѣ, а не жертвы! вскричалъ отецъ въ сильной досадѣ.
   Антагонизмъ между отцомъ и сыномъ открылъ бы для себя теперь и эту новую лазейку, если бы къ нимъ не поспѣшилъ пасторъ Петеренцъ. Видя ихъ сегодня безъ всякаго дѣла дома, онъ просилъ отправиться вмѣстѣ съ нимъ и управляющимъ въ лѣсъ, гдѣ нужно было, какъ можно скорѣе, захватить все, довольно важное для господъ имущество, опечатать, что будетъ найдено -- однимъ словомъ, содѣйствовать лѣсничему Вюльфингу, уже начавшему эту работу
   Погода стала проясняться. Изъ-за сѣрыхъ, грязныхъ облаковъ начали обозначаться полосы синяго неба. Дождя не было.
   Уже для того, чтобы какъ нибудь разогнать свою обоюдную хандру и поладить на другомъ, болѣе или менѣе постороннемъ для нихъ предметѣ, отецъ и сынъ охотно согласились идти, взяли шляпы и зонтики, послѣ чего отправились съ мѣстнымъ пасторомъ къ замку, гдѣ уже собрался маленькій караванъ для снятія предположеннаго инвентарія. У стараго учителя были закаленные нервы. Непродолжительный роздыхъ опять привелъ въ порядокъ его нѣсколько разстроенныя силы.
   Лингардъ былъ не до такой степени озабоченъ, чтобы передъ уходомъ не заглянуть въ кухню, гдѣ Гертруда чистила картофель для обѣда. Когда она хотѣла приподняться, дядя опять усадилъ ее на мѣсто, погладилъ по головѣ, поглядѣлъ немного въ смущенные, потупленные глазки и сказалъ ласково:
   -- Ты помочь мнѣ хотѣла, дитя мое... Спасибо тебѣ,-- никогда этого не забуду!
   

ГЛАВА ДВѢНАДЦАТАЯ.

   Съ тягостнымъ чувствомъ глядѣлъ Вюльфингъ на всѣ распоряженія воинственнаго сосѣда, которыми онъ занялся у Соленаго-Пруда, чтобы на будущее время наслаждаться охотой безъ помѣхи. Тамъ была аранжирована настоящая "малая война".
   Сначала Вюльфингъ пробовалъ было шутить, когда пришелъ къ Волчьему-Оврагу вмѣстѣ съ своимъ Каспаромъ, взявшимъ изъ дому все, что было нужно, и увидѣлъ предъ собою всю стратегическую систему начальника.
   -- Умѣете распорядиться, господинъ ротмистръ! Не достаетъ только кавалеріи и артиллеріи, -- а то настоящая лейпцигская битва...
   -- Была бы тутъ, какъ тутъ! добавилъ отгадчикъ. Онъ также счелъ своею обязанностью участвовать въ такомъ важномъ предпріятіи.
   Довольно трогательную прощальную сцену у себя дома онъ изобразить не хотѣлъ, боясь размягчить "волонтеровъ," добровольно примкнувшихъ къ экспедиціи и рѣшившихся показать себя молодцами.
   Луна взошла ужь на небѣ, осеребривъ мирно дремавшую окрестность. Изъ густого полѣсья лазутчики зорко слѣдили, что дѣлалось вокругъ. Засада эта находилась между елями, на взгорьѣ, гдѣ можно было просторно двигаться во всѣ стороны, тогда какъ кругомъ густо разрослись молодые деревья, кусты орѣшины и лавровишни.
   Сначала на мягкой луговинѣ осторожно показались олени, привлеченные близостью Соляного-Пруда. Ихъ было всѣхъ почти около того числа, какъ предполагалъ Вюльфингъ. Животныя появлялись отдѣльными стадами. Молодые олени слѣдовали за старыми вожаками. Живописные рога торчали надъ протянутыми впередъ, внимательными головами. Всѣ держались близь массивныхъ стволовъ дубоваго лѣса, вездѣ отыскивая тѣнь, избѣгая свѣта, даже пугаясь своей собственной тѣни.
   Вотъ они спускаются внизъ -- къ луговицѣ. Тихо все. Только гдѣ-то вдали слышенъ лай собакъ, звонъ башеныхъ часовъ, шумъ мельничныхъ крыльевъ.
   Животныя жадно вдыхаютъ свѣжія, цѣлебныя для нихъ испаренія соленой воды. Въ нихъ пробуждается бодрость, оленья драчливость. Рога скрещиваются. Но дѣло не доходитъ до одной изъ тѣхъ ожесточенныхъ схватокъ, которыя между оленями нерѣдко рѣшаются поединками: всѣ остальные товарищи бойцовъ мирно стоятъ вокругъ, какъ судьи турнира.
   Но вотъ что-то зашевелилось въ пасѣкѣ. Пасѣкой въ прежнее время назывался разсадникъ молодыхъ деревьевъ, но впослѣдствіи объ этой разсадкѣ было совершенно забыто, и все мѣсто было замѣчательно только необыкновенно правильнымъ размежеваніемъ, подобно тому, какъ разгорожены "соты" или ячейки въ пчелиныхъ ульяхъ. Массивныя, высокія деревья стояли здѣсь сплошнымъ лѣсомъ, и вершины ихъ, не находя довольно простора, срослись и спутались вмѣстѣ,-- и это образовало какую-то искуственную, мрачную чащу -- по крайней мѣрѣ, вверху. Вершины этихъ деревьевъ прилегали другъ къ другу такой сплошной массой, что между ними -- какъ это говорилось въ шутку -- можно было бы строить хижины.
   Дѣйствительно, теперь показалось будто между этими густолиственными верхами что-то колыхнулось вдругъ. Сверху можно было хорошо слѣдить, выглядывать и выжидать, какіе звѣри или люди покажутся между правильно расположенными аллеями.
   И часто уже здѣсь представлялось Вюльфингу, что онъ слышитъ подъ собою какіе-то странные голоса; онъ окликалъ ихъ, но мертвая тишина отвѣчала ему каждый разъ, такъ что онъ уходилъ, бормоча про себя, но безъ большой увѣренности: дикія кошки, должно быть...
   И вотъ, наконецъ, мошенники выходятъ изъ чащи. Правильно разгороженные ряды деревьевъ позволяютъ различить повозки съ подстрѣленными оленями, -- добычею браконьеровъ.
   Раздается первый выстрѣлъ. Свинецъ сразилъ осанистаго, восьмигодовалаго оленя. Стрѣлокъ былъ -- Бартель. Всѣ хорошо его узнали, и теперь увидѣли также Генненгефта -- самого повѣреннаго господъ -- между ворами!
   Вюльфингъ не слышитъ и не замѣчаетъ командъ ротмистра, выражаемыхъ болѣе знаками, чѣмъ словами. Еще прежде выходъ изъ выбранной позиціи былъ заваленъ засѣкой. Сложенныя вѣтви совершенно его прикрывали. И вотъ отрядъ, тихонько выйдя изъ своей засады и спускаясь внизъ, разошелся по разнымъ направленіямъ. Нужно было оцѣпить Соляной-Прудъ, обстрѣливать его со всѣхъ сторонъ и отрѣзать хищникамъ отступленіе въ лѣсную чащу. Тамъ всякое преслѣдованіе было уже невозможно. При всемъ правильномъ распредѣленіи деревьевъ, можно было легко заблудиться. Эта часть лѣса была невылазной трущобой. Одна дорога пересѣкала другую, одна линія деревьевъ встрѣчалась со множествомъ другихъ. Кто не могъ уйти -- могъ вскарабкаться на вершины. Такъ воюютъ и убѣгаютъ американскіе дикари.
   Скоро завязалась жаркая схватка. Выстрѣлъ слѣдуетъ за выстрѣломъ. Узнавъ Генненгефта, товарищъ его жмется къ отгадчику, котораго сердце точно хотѣло выпрыгнуть изъ груди. У Вюльфинга тоже, наконецъ, развязались ноги, сначала точно вросшія въ землю. Уже отважный крикъ нападающихъ побудилъ его сдвинуться съ мѣста. Позоръ и стыдъ -- думаетъ онъ -- стоять тутъ сложа руки, празднымъ зѣвакой!.. И вотъ Вюльфингъ шагаетъ впередъ къ роковой развязкѣ, -- до летающихъ кругомъ его пуль ему нѣтъ дѣла! Одни бѣгутъ, другіе попадаются въ плѣнъ.
   Передъ нимъ лежитъ смертельно раненый Генненгефтъ.
   Умирающій еще узнаетъ своего товарища. Судорожно поднятой, скорченной рукой несчастный указываетъ на хрипящую грудь. Безсвязная ругань срывается съ языка, высунутаго межъ конвульсивно раздвинутыхъ губъ. "Графиня... ребенокъ... сынъ..." Вотъ ужасныя слова, которыя еще можетъ произнести Генненгефтъ. Рука умирающаго протягивается, указывая куда-то вдаль. "Не въ Америкѣ!" былъ послѣдній звукъ, отчетливо подслушанный Вюльфингомъ. Хриплый стонъ прерываетъ слова умирающаго -- какой-то бѣшеный ревъ, точно вынужденный отчаяніемъ, что онъ не могъ досказать всего, что хотѣлъ. Трупъ хочетъ приподняться. Вюльфингъ помогаетъ ему. Умирающій переворачивается, корчится. Рука прижата къ груди. Руки самого Вюльфинга, старающагося придержать, успокоить умирающаго, ощупываютъ ключъ. Онъ хватается за этотъ ключъ и прячетъ къ себѣ -- вмѣстѣ съ кошелькомъ Генненгефта. Какой-то вѣщій инстинктъ все подсказываетъ ему.
   Голосъ божьяго суда, страшный трубный звукъ -- точно отдастся въ его устахъ и какъ будто говорить ему: "такъ должно было случиться! Ты... ты долженъ похоронить его и, прежде чѣмъ взойдетъ солнце надъ этой преступною землею, разрушить камень на камнѣ въ логовищѣ мертвеца,-- что только можетъ быть разметано..."
   Подошли другіе.
   Генненгефта не стало. Каспаръ -- старшій помощникъ Вюльфинга и страстный стрѣлокъ -- хвалится меткостью своихъ выстрѣловъ. Ротмистръ торжествуетъ. Жандармы вяжутъ плѣнныхъ. Побѣда одержана полная. Обо всемъ этомъ приключеніи хватитъ разсказовъ на нѣсколько лѣтъ. Около повозки схватили старую вѣдьму, собирательницу костей, превращавшую добычу кладбищъ въ сапожную ваксу -- въ "глянцъ безсмертія", какъ съострилъ ротмистръ. Кожанымъ поясомъ, снятымъ, съ себя, онъ огрѣлъ старуху между плечъ. Эта подлая семейка сама забавлялась этимъ "превращеніемъ костей въ ваксу", какъ доказывали вчерашнія дерзкія слова Марлены учителю.
   Теперь Вюльфингъ могъ закрыть лицо обѣими руками. Всякій думалъ, что онъ стыдился за своихъ господъ, за сосѣда ихъ, за своего товарища, за родимый лѣсъ. Никто не досадуетъ на него за то, что онъ, какъ шальной, бросился бѣжать въ сторону, предоставивъ другимъ хлопотать съ мертвецомъ, арестованными преступниками и убитыми оленями. Въ отобраніи имъ вещей покойнаго, не исключая и часовъ, никто не видѣлъ ничего страннаго. Онъ самъ былъ, какъ не свой, самъ походилъ скорѣе на мертвеца своею страшною блѣдностью,-- и потому всѣ позволили ему или оставаться въ лѣсу, или поспѣшить къ своей женѣ.
   Но Каспаръ остался при трофеяхъ своей побѣды.
   "Графиня... ребенокъ... сынъ..." И потомъ опять: "не въ Америкѣ!"
   Вотъ эхо, повторяемое бѣжавшему каждымъ древеснымъ листочкомъ, усиливаемое каждымъ дуновеніемъ вѣтра... Вюльфингъ горячей рукою ощупывалъ ключъ, кошелекъ -- словно это были еще несломанныя печати предвѣчнаго правосудія, семь фіаловъ еще не излитаго божественнаго гнѣва. Вотъ онъ споткнулся. Шаги его, обыкновенно твердые, увѣренные, спотыкались на такихъ мѣстахъ, которыя были извѣстны ему, какъ ладонь руки. Въ глазахъ его все мерещился яркій свѣтъ,-- а между тѣмъ, лѣсъ становился темнѣе и темнѣе. Луна, скрылась за массивными облаками. Все предвѣщало непогодь. Листья колыхались быстрѣе вокругъ него. Тихо и мирно убаюкиваемая природа сердито просыпалась, потревоженная неугомонными людьми...
   Вюльфингу не хотѣлось еще безпокоить свою жену. Какъ преслѣдуемый фуріями, онъ обошелъ мѣсто своего домика. Собаки залаяли, почуявъ его приближеніе,-- пусть ихъ лаютъ... Время было для него дорого -- нужно было поспѣшить въ то самое мгновеніе, когда распахнется гробовая крышка!
   Угрызенія ли собственной его совѣсти такъ гнали этого человѣка съ искаженнымъ отъ ужаса лицомъ? Считалъ ли онъ себя убійцей Генненгефта?.. Да, всѣ подобныя мысли мучили его, скрежетали, -- словно зубы хохочущихъ бѣсовъ. Ты, ты попустилъ бѣдѣ этой случиться! Пули, угомонившія его навѣки, пришлись для тебя такъ кстати... Чего ты желалъ, чего домогался руками другихъ, -- то теперь и случилось. И съ ужасомъ прислушивался онъ къ этимъ яростнымъ, торжествующимъ укоризнамъ собственнаго сердца. А-у, кто тамъ?! Ага, это дикій охотникъ, скачущій по лѣсу на лошадиномъ скелетѣ, съ бичомъ въ рукѣ, съ умолкнувшимъ охотничьимъ рожкомъ -- добыча смерти и вѣчнаго проклятія!..
   Такъ бредилъ Вюльфингъ, пробираясь лѣсомъ. Вотъ онъ дошелъ до уединеннаго убѣжища покойнаго Генненгефта. Хозяина ужь тутъ не было. Двѣ огромныя собаки срывались съ цѣпей. Ихъ вой, можетъ быть, былъ плачемъ по своемъ сгинувшемъ хозяинѣ, котораго кровь они почуяли на платьѣ Вюльфинга. Двѣ конуры защищали собакъ отъ дождя, но самъ охотникъ дождя не замѣчалъ. Вотъ онъ сталъ немного подниматься вверхъ. Глаза и ноги лѣсничаго хорошо находили дорогу. Тутъ тянулись навѣсы, подъ которыми была свалена древесная кора, назначенная для слѣдующей продажи: весело было всегда въ тотъ день, когда скорняки собирались миль за десять въ окружности, набивали цѣну одинъ другому, завершали покупку магарычомъ и, за выпивкой, каждый поднималъ на смѣхъ аукціонную ставку своего сосѣда. Далѣе, подъ длинными крышами были припрятаны угольныя кучи. По обѣ стороны валялись обгорѣлые камни или дубовая кора. Въ особо отгороженномъ мѣстѣ лежали еловыя шишки, составлявшія предметъ торговли вплоть до самой столицы.
   Здѣсь-то находился маленькій домикъ, построенный до половины въ землѣ. Позади его открытая лѣсенка вела въ развалины, гдѣ, въ прилаженной отчасти сверху, частію сбоку конюшнѣ, стояла лошадь и жалобно покрикивала коза. Темныя ели пустили корни промежъ развалинъ и осѣняли все теперь совершенно обезлюдѣвшее убѣжище. Рабочіе жили въ разсыпную -- въ лѣсу и окрестныхъ деревенькахъ, и являлись сюда вмѣстѣ съ утренней зарею.
   Вюльфинга точно что-то насильно тащило впередъ. Онъ вошелъ въ домикъ, вынулъ ключъ, взялся за ручку двери. Дверь сейчасъ-же отворилась. Весь домъ стоялъ настежь! И цѣлую ночь!... Ну, какихъ тутъ тайнъ еще искать? подумалъ охотникъ съ тревожно стучавшимъ сердцемъ. Ему на встрѣчу вышла кошка съ сверкающими въ темнотѣ глазами. Онъ зажегъ свѣтъ. Охотникъ, среди лѣса, всегда съумѣетъ бороться съ настигшей его ночной темнотой. Въ его карманѣ нашелся даже небольшой восковой огарокъ, продолжавшій горѣть до тѣхъ поръ, пока онъ не отыскалъ фонаря. Вюльфингъ привелъ въ порядокъ фонарь. Красть-то тутъ было нечего. Въ комнатѣ стояли шкафы -- настежъ или съ ключами въ замочныхъ отверстіяхъ. Вюльфингъ схватился за принесенный съ собою ключъ и опять вернулся къ наружной двери. Ключъ не приходился. Отчего же умирающій съ такимъ испугомъ ухватился за этотъ ключъ? Вюльфингъ пробовалъ, не придется ли онъ къ кухнѣ, къ спальнѣ, къ комоду. Нѣтъ, нигдѣ не приходится этотъ довольно замысловато устроенный ключъ, -- массивный, прочный, должно быть, отпиравшій очень тяжелую дверь. Словно одурѣвъ, Вюльфингъ вышелъ опять на дождь и посвѣтилъ фонаремъ. Сараи были заперты деревянными засовами. Куда же, наконецъ, куда велъ, что отпиралъ этотъ загадочный ключъ?..
   И вотъ, находясь въ этомъ мучительномъ недоумѣніи, вспомнилъ онъ вдругъ про кошелекъ. Спрятанныя въ немъ деньги его нисколько не интересовали. Тутъ, между бумажными талерами, мелкими и крупными монетами, были еще два какіе-то ключа. Отъ какихъ они дверей?!.. Запертыхъ шкафовъ нигдѣ не видно. Онъ ощупывалъ стѣны, выдвигалъ ящики всѣхъ столовъ и комодовъ. Наконецъ-то попались ему подъ руку бумаги. Но въ нихъ были только хозяйственныя замѣтки. Вюльфингъ отворилъ рабочею конторку. Тутъ -- счеты и отчетности. Нигдѣ ни писемъ, ни подозрительныхъ документовъ, ни малѣйшихъ слѣдовъ денегъ, которыхъ Генненгефтъ, однако, долженъ былъ накопить не мало. Его любимымъ присловьемъ были такія похвальбы: "погодите, будетъ и на моей улицѣ праздникъ! Мы сами заживемъ тогда важнымъ барономъ -- фу-ты, ну-ты!"
   Съ возрастающимъ безпокойствомъ и не зная, объяснять ли ему въ хорошую или въ дурную сторону эти неудачные поиски въ опустѣвшемъ домѣ,-- заглянулъ онъ, наконецъ, въ кухню и увидѣлъ тамъ мѣшокъ, -- тотъ самый мѣшокъ, который Генненгефтъ самъ накладывалъ хлѣбомъ и самъ относилъ въ свое лѣсное убѣжище. Страннымъ показалось Вюльфингу, что тамъ провіанта было еще очень много. Ужь будто бы все это для одного человѣка?! подумалъ онъ,-- и весь вдругъ встрепенулся при ужасной мысли, внезапно пришедшей ему въ голову: кто же ѣстъ еще съ нимъ?.. Гости у него бывали, правда, часто. Вино, пиво и прочіе крѣпкіе напитки возбуждаютъ аппетитъ,-- а эти напитки Вюльфингъ, дѣйствительно, видѣлъ въ кухнѣ. Сильно недоумѣвая, разсматривалъ онъ три ключа. Они не заржавѣли, но были гладки и чисты какъ бы отъ ежедневнаго употребленія.
   Въ глубокомъ уныніи усѣлся онъ на скамью. Въ зеленой, полузавѣшанной клѣткѣ, на стѣнѣ, тревожно порхала птица, испуганная свѣтомъ; нѣсколько разъ она пугливо крикнула, какъ бы ошибаясь во времени. Это былъ зеленый дроздъ -- довольно рѣдкая птица въ той мѣстности. Этотъ экземпляръ былъ особенно хорошо выученъ подражать извѣстнымъ звукамъ. Стѣнные часы отсчитали три удара. Дроздъ думалъ, что нужно продолжать далѣе, но никакъ не могъ сладить съ своимъ соннымъ крикомъ. Кошка мурлыкала возлѣ мало знакомаго ей лѣсничаго. Похожъ онъ былъ, вѣрно, немного на ея хозяина.
   Дождь стучалъ въ окна. Утро еще не обозначалось ни малѣйшимъ сумеречнымъ просвѣтомъ. Вюльфингъ имѣлъ передъ собой много времени. И однако оно проходило безъ всякой пользы!!.. Эти ключи, несомнѣнно, вели къ его завѣтнымъ тайнамъ! думалъ онъ въ отчаяньи. Куда же бы онъ запропастилъ свои деньги? Гдѣ его подложные и настоящіе служебные аттестаты, гдѣ письма -- многія и важныя письма -- можетъ быть, также и отъ нашей баронессы?... Вѣдь съ каждымъ годомъ онъ становился все хитрѣе, коварнѣе, и ужь долженъ же былъ скрыть ихъ гдѣ нибудь въ укромномъ уголку....
   Послѣ нѣсколькихъ минутъ тяжелаго раздумья, бѣдный лѣсничій всталъ, ни до чего не додумавшись. Еще разъ постучался онъ въ стѣны, ощупалъ ихъ руками -- не наймется ли гдѣ нибудь отверстіе для ключа. Потомъ, когда все было напрасно, опять отворилъ наружную дверь, сталъ на ея порогѣ и началъ озираться вокругъ.
   Тутъ онъ, къ немалому изумленію, увидѣлъ, что кошка выбѣжала на дождь,-- а вѣдь ни одно животное не боится такъ дождя, какъ миніатюрное изданіе тигра.
   Кошка вспрыгнула на какую-то насыпь позади дома и изчезла въ темнотѣ. Лѣсничій взялъ фонарь, ключъ и отправился по слѣдамъ животнаго.
   При тускломъ свѣтѣ фонаря лѣсничій все-таки могъ ощупью различить, что справа отъ насыпи ветхая деревянная лѣсенка вела въ кладовую, тогда какъ слѣва по втоптанной травѣ холма и естественнымъ ступенькамъ пролегалъ другой слѣдъ. Онъ пошелъ по этой тропинкѣ.
   Здѣсь онъ опять, слѣдуя за кошкой, подошелъ къ крышамъ навѣсовъ. Но, какъ казалось, на нихъ могла всходить и человѣческая нога.
   Вюльфингъ видѣлъ, что слѣдокъ, пролегавшій по холму, продолжался на крышѣ. Справа и слѣва крыша представляла довольно однообразную, вывѣтрившуюся окраску, тогда какъ наискось рѣзко пролегала единственная, узкая, точно протертая полоска. Онъ пошелъ по ней.
   Вдругъ, онъ наткнулся на глубокую разсѣлину. Амбаръ упирался въ какой-то уголъ, гдѣ, съ одной стороны, были видны остатки стариннаго, развалившагося монастыря. Разсѣлина была такъ узка, что охотникъ не могъ различить, было ли въ ветхой каменной стѣнѣ, заросшей травою, какое нибудь отверстіе. Ну, что тутъ дѣлать -- какъ перейти на другую сторону?..
   Кошка, отъ времени до времени попадавшаяся ему на глаза, перескочила чрезъ разсѣлину. Вюльфингъ сдѣлалъ то же. Противоположный уступъ выдержалъ его тяжесть. Стѣна спускалась въ глубокую, заросшую сорной травой котловину, которая опять оканчивалась досчатымъ сараемъ. Этотъ сарай, казалось, не имѣлъ входа и открывался, можетъ быть, съ другой стороны, которая не была видна отсюда. Но рядъ камней обозначалъ дорогу, проходившую возлѣ сарая.
   Такъ какъ земля, во время неперестававшаго лить дождя, была мягка и скользка, то камни приходились тутъ какъ нельзя лучше. Лѣсничій скоро переступалъ съ одного изъ нихъ на другой, все внимательно высматривая и какъ бы повинуясь невидимой волшебной силѣ, толкавшей его впередъ. Кошка скрылась. Но теперь ужь онъ стоялъ передъ дверью, которая вела въ сарай. Дверь была заперта; лѣсничій сталъ пробовать ключи и -- наконецъ-то -- одинъ изъ нихъ пришелся.
   Сначала лѣсничій отскочилъ назадъ въ сильномъ испугѣ. Его встрѣтила непроглядная темнота, и жаба прошмыгнула межъ ногъ... Изъ двери пахнуло гнилой, вонючей сыростью. Держа впереди себя фонарь, онъ увидѣлъ, что то было совершенно пустое пространство, но на противоположной сторонѣ виднѣлся слабый, чуть дребезжавшій просвѣтъ. Вынувъ ключъ изъ замка и опять спрятавъ его въ карманъ, лѣсничій пошелъ прямо на этотъ просвѣтъ и различилъ массивную стѣну, а слѣва -- каменную, спиралью уходившую вглубь лѣстницу. Значитъ, въ толкахъ о подземныхъ ходахъ монастыря была своя доля правды. Лѣсничій сталъ безстрашно спускаться. Вотъ ужь онъ отсчиталъ двѣнадцать ступенекъ.
   Вдругъ нога его на что-то наткнулась. Держа въ правой рукѣ фонарь, онъ ощупывалъ стѣны лѣвою. До сихъ поръ ему попадались только влажная, осыпавшаяся известка и слизь улитокъ, вылѣзшихъ изъ своихъ скорлупъ, по теперь рука ощупала, какой-то приставленный къ стѣнѣ шкапъ; впереди виднѣлся конецъ спуска и просторная, выложенная каменными плитами площадка.
   -- Ага, это, должно быть, его мастерская! сказалъ онъ вслухъ: -- ну-ка поглядимъ, что тутъ такое!..
   Прежде всего вниманіе его остановилось на массивномъ шкапѣ.
   Смутное предчувствіе заставило Вюльфинга содрогнуться отъ ужаса, когда онъ увидѣлъ передъ шкапомъ черствые, затвердѣвшіе, какъ камень, куски хлѣба, а на площадкѣ -- кружки, глиняные горшки съ деревянными крышками, солому и простыни. Почти машинально и безсознательно сталъ онъ пробовать къ шкапу самый маленькій ключъ. Пришелся и этотъ.
   Отворивъ шкапъ, онъ думалъ уже, что дошелъ до настоящей цѣли своихъ розысковъ. Тутъ лежали, въ тщательномъ порядкѣ, разныя бумаги -- одна сверху другой. По сломаннымъ печатямъ не трудно было видѣть, что все это, по большей части, были письма. Въ то же мгновеніе онъ припряталъ находку эту къ себѣ лихорадочой рукой. Въ его яхташѣ, еще висѣвшемъ на плечѣ, нашлось достаточно мѣста.
   Но и съ этими роковыми документами онъ хлопоталъ, какъ бы безсознательно. Глаза его уже опять неподвижно уставились на другой предметъ -- на множество маленькихъ склянокъ и коробочекъ съ аптекарскими сигнатурками и еще остававшимися микстурами и порошками.
   А, это яды! мысленно проговорилъ онъ. Но правильныя надписи фармацевтическихъ провизоровъ рѣшительно протестовали: -- нѣтъ, это лекарства!.. Но для кого же они были назначены? И почему припрятаны въ этой темнотѣ? Отчего всѣ лекарства были такъ похожи одно на другое?.. По аптекарскимъ надписямъ сейчасъ видно было, что сигнатурки выдавались не изъ одной и той же аптеки,-- на многихъ были означены отдаленные города. Проставленныя числа показывали, что лекарства покупались втеченіи десяти лѣтъ.
   Наскоро захватить съ собой всѣ эти снадобья было невозможно
   Куда припрятать весь этотъ хламъ? Лѣсничій напрасно ломалъ себѣ голову, тѣмъ болѣе, что теперь на верхней полкѣ шкапа онъ нашелъ также деньги, процентныя бумаги, свертки. Онъ открылъ одинъ изъ нихъ: англійскіе соверены и французскіе наполеондоры.
   Онъ долженъ былъ спуститься внизъ, чтобы не лишиться чувствъ въ припадкѣ сильнаго головокруженія. Но самое важное, рѣшительное открытіе сдѣлано еще не было. Третій ключъ -- самый массивный и объемистый изъ всѣхъ трехъ -- еще не оказалъ здѣсь никакой услуги. Что ключъ этотъ приподниметъ завѣсу ужасной тайны -- лѣсничій предчувствовалъ. Наконецъ-то найденъ былъ и входъ, къ которому этотъ ключъ приходился.
   Съ правой стороны лѣстницы все грознѣе и призрачнѣе обозначалась, въ мрачныхъ очертаніяхъ, какая-то дверь. Кружки, солома, хлѣбные куски -- на что другое могли намекать эти признаки, какъ не на заключеннаго, замурованнаго?.. Съ ужасомъ вскрикнулъ онъ: "кто тутъ?" -- какъ бы для того, чтобы этимъ окликомъ облегчить себѣ душу и запастись мужествомъ. Потомъ сталъ прилаживать большой ключъ къ таинственному входу. Ага, подумалъ онъ, этотъ злодѣй вѣрно заморилъ бы здѣсь голодомъ какого нибудь несчастнаго, если бы я не пришелъ... Или, можетъ быть, я раскапываю уже трупъ... Эта мысль невыносимо терзала его.
   Ключъ вошелъ въ замокъ, повернулся -- дверь растворилась.
   Все тихо. Кругомъ -- хоть глазъ выколи. Лѣсничій остановился, чтобы перевести духъ. Въ глазахъ у него помутилось. Ничего не видно. Мало-по-малу рука его могла оправиться настолько, чтобы поднять фонарь.
   Тогда-то увидѣлъ онъ то, о чемъ твердило ему смутное предчувствіе.
   На соломѣ лежало какое-то человѣческое существо, можетъ быть, дитя, юноша -- различить было трудно -- съ смертельно-блѣднымъ лицомъ, но еще съ теплившеюся въ тѣлѣ жизнію. Узникъ былъ привязанъ къ массивной колодѣ. Лѣсничій слышалъ дыханіе и зналъ, что оно выходило не изъ его собственной груди.
   Въ изступленномъ ужасѣ онъ долженъ былъ усѣсться на полъ. Стула здѣсь не было. Лѣсничій видѣлъ только кружку съ водою, большой горшокъ, предназначенный, очевидно, для естественныхъ отправленій, и кое-какія игрушки -- лошадки изъ полированнаго дерева. На головахъ у нихъ, для красы, были привязаны шелковые лоскутки...
   Вюльфингъ протянулъ руку, чтобъ разбудить мальчика, -- какимъ казалось это существо по коротко обстриженнымъ волосамъ. Но въ то же мгновеніе онъ опустилъ эту руку. Не хотѣлось ему тревожить сонъ несчастнаго. Въ ширинѣ тюрьмы укладывалось не болѣе десяти футовъ, а въ вышину не было и пяти. Вверху, на потолкѣ, онъ разглядѣлъ небольшую щель для воздуха. Ни печки, ни стола или стула тутъ нигдѣ не было. Къ гвоздю былъ привязанъ длинный ремень, уходившій подъ какую-то ветошь, въ которую было завернуто бѣдное спавшее существо. Ремень, должно быть, охватывалъ его тѣло кругомъ и мѣшалъ ему свободно двигаться.
   Итакъ, не удалось имъ заговорить волю неумолимой судьбы! Продолженіе начатаго преступленія теперь ужь было невозможно. Вся эта страшная исторія должна была выйдти наружу...
   Лѣсничій понялъ все въ первое же мгновеніе. Генненгефтъ не увозилъ сына графини Ядвиги фонъ-Вильденшвертъ въ Америку. Несмотря на заключенное условіе и уже полученную плату, онъ не ѣздилъ туда самъ и не передавалъ родившееся тайно въ Парижѣ дитя переселенцамъ въ одной изъ французскихъ морскихъ гаваней, но позволилъ ему подростать гдѣ нибудь далеко до извѣстнаго возраста, потомъ привезъ сюда и цѣлые годы кормилъ, какъ дикое животное, вѣроятно, для того, чтобы сдѣлать изъ него послѣднюю выгодную аферу или, быть можетъ -- заключилъ глубоко потрясенный лѣсничій -- изъ страха, изъ желанія выразить свою благодарность, какъ выражали ее я и моя несчастная жена! Ну, что-то скажетъ она, когда эта вѣсть дойдетъ въ нашу хижину и огласится по всему свѣту!
   Еще нѣкоторое время Вюльфингъ не могъ очнуться. Разсвѣтало ли уже въ лѣсу -- онъ не зналъ. Одного только не забылъ; припрятать все, что подтверждало это страшное преступленіе. Но на первыхъ порахъ онъ долженъ былъ говорить неправду, во многомъ притворяться. Какого топкаго умѣнья требовала эта роль. Тупо глядѣлъ онъ передъ собою и все раздумывалъ. Мальчикъ -- живой портретъ графини Вильденшвертъ -- спалъ крѣпкимъ сномъ. Уже Вюльфингу приходило на мысль, что въ тѣхъ склянкахъ былъ опіумъ. Даже кошка, пробравшаяся за лѣсничимъ въ этотъ казематъ и мурлыкавшая возлѣ спавшаго, не могла разбудить его своими прыжками по его ногамъ.
   Будить ребенка насильно Вюльфингъ не рѣшался. Разумѣется, обо всемъ нужно было донести немедленно. Только письма онъ думалъ утаить отъ другихъ. Вотъ онъ поднялся на ноги, заперъ шкапъ и отправился въ жилища людей, называющихъ себя слугами божіими, хотя зачастую ихъ ужасныхъ злодѣяній испугался бы даже звѣрь лѣсной...
   Разсвѣтало. Сверху не переставалъ лить дождь. Лѣсничій вернулся въ логовище убійцы -- вдвойнѣ убійцы, потому что Генненгефтъ убилъ тѣло и душу, рискуя такъ нагло своею жизнію, которая была залогомъ ежедневнаго прокормленія ребенка, препятствіемъ къ открытію того, что похоронено заживо... Не приди Вюльфингъ -- мальчикъ неминуемо погибъ бы голодной смертью!... И вѣдь этотъ убійца тоже часто увѣрялъ, что за мать этого ребенка онъ готовъ идти въ огонь и въ воду, показывалъ даже видъ, будто обожалъ ее, будто она на вѣки завладѣла его сердцемъ, когда шла изъ Бухенрида въ Бурхгаузенъ!...
   Цѣлый часъ просидѣлъ Вюльфингъ въ слезахъ, съ понявшею головою. Еще разъ тихонько пробрался онъ въ подземное, хранимое божьими ангелами жилище. Юноша -- какъ онъ назвалъ найденыша при внимательномъ разсмотрѣніи -- все еще крѣпко спалъ. Лѣсничій дрожащей рукою осѣнилъ его сонъ, ощупалъ члены. Они были мягки, съ разслабленными мышцами. Какая-то блаженная улыбка, какъ бы вызванная отраднымъ сновидѣніемъ, играла на лицѣ несчастнаго
   -- Но откуда здѣсь взяться снамъ? спрашивалъ себя Вюльфингъ.
   Что пережилъ этотъ бѣдный юноша, чтобы ему могло что нибудь пригрѣзиться?... У него украдены всѣ человѣческія права еще изъ утробы матери... Лѣсничему было ясно, что этотъ семнадцатилѣтній юноша, по крайней мѣрѣ, тринадцать лѣтъ прожилъ подъ землею. Онъ не зналъ свѣта, не имѣлъ никакихъ воспоминаній, и сниться ему могли развѣ только его лошадки и шелковые лоскутки...
   Пришли рабочіе. Имъ глубоко встревоженный лѣсничій тоже ничего не сказалъ о своемъ открытіи. О смерти Генненгефта они уже знали. Погрустили -- и отошли отъ охотника. Онъ стоялъ здѣсь, какъ грозный судья и стражъ. Жутко и страшно было глядѣть на него. Онъ поднялъ правую руку къ небу. Всѣ робко попятились назадъ при его дикомъ, гнѣвномъ взглядѣ. Никто, повидимому, здѣсь не былъ твердо увѣренъ въ правотѣ своей совѣсти. Но по лицамъ было ясно, что о заживо похороненномъ въ монастырскомъ казематѣ юношѣ они ровно ничего не знали.
   Вдругъ, откуда ни возьмись, съ яростью дикаго звѣря, сюда кидается Марлена. Но уже дорогою она узнала о смерти своего милаго.
   Должно быть, всю ночь скрывалась гдѣ нибудь здѣсь же -- въ засадѣ. Не зная, бѣжать ли ей, или остаться -- она подошла къ кучкѣ.
   Увидя охотника, споткнулась.
   -- Змѣя ты подколодная! вскрикнулъ тотъ, хватая ее за воротъ:-- Богъ наказалъ гнуснаго злодѣя, -- говори же, что ты о немъ знаешь, живо!
   Сопротивляться было невозможно. Она предчувствовала свою неминучую бѣду. Пройденное разстояніе и подтвердившееся извѣстіе о смерти Генненгефта совершенно ее обезсилѣли.
   -- А мнѣ что знать... отозвалась она.
   Въ этомъ тонѣ, казалось, не было ни малѣйшаго притворства.
   -- Гдѣ деньги этого негодяя? закричалъ лѣсничій, все еще умалчивая о своемъ страшномъ открытіи.
   -- Да что, не бось воровка я, украла, что ли? взвизгнула она, вся вспыхнувъ.. Вообще она, должно быть, только разсчитывала еще на будущее, а въ настоящемъ любовникъ не удостаивалъ ее своего полнаго довѣрія.
   Когда суматоха увеличилась, Марленѣ удалось вырваться на волю. Въ одинъ мигъ она скрылась въ лѣсу, какъ дикая рысь.
   Въ девятомъ часу пришла на мѣсто комиссія, и Вюльфингъ сообщилъ ей, наконецъ, все, что открылъ между развалинами.
   Легко представить себѣ произведенное на всѣхъ впечатлѣніе. Вюльфингъ три раза уже спускался подъ сводъ. Теперь уже онъ не хотѣлъ возвращаться туда съ другими, передалъ ключъ дрожавшему всѣмъ тѣломъ управляющему, а самъ нетвердыми шагами поплелся домой -- къ женѣ.
   Вотъ всѣ собравшіеся -- понятые, сторожа, вооруженные и не вооруженные вышли изъ подземелья, вынесли оттуда деньги, склянки и кувшины, наконецъ, плачущее человѣческое существо, испугавшееся при дневномъ свѣтѣ, какъ будто въ глаза его вонзились тысячи острыхъ иглъ: тогда-то звѣрская жестокость наказаннаго божьимъ правосудіемъ злодѣя не допускала ни малѣйшаго сомнѣнія. Одно только оставалось нерѣшеннымъ: кому принадлежитъ эта жертва ада, это земное, но никогда не бывшее на землѣ существо, которымъ завладѣли, еще при рожденіи, злые духи тьмы и упрятали въ страшную безконечную ночь своего подземнаго міра,-- чье это дитя?!...
   Еще непонятнѣе и загадочнѣе показались другимъ слова Лингарда, когда онъ сказалъ отцу въ сильномъ волненіи.
   -- Послушай отецъ, вотъ онъ -- мой желанный ребенокъ: онъ принадлежитъ мнѣ! Это -- первобытный человѣкъ, чистая доска, еще неиспорченная вѣковыми предразсудками жизни... Это -- новорожденный человѣкъ, еще не выносящій воздуха и свѣта -- условнаго духа времени и общественнаго свѣта! Онъ со скорбью просится назадъ -- въ утробу матери, въ ночь покоя, въ безмятежную область лучшаго бытія. Клянусь тебѣ, отецъ, его-то я воспитаю настоящимъ образцомъ человѣчества -- въ прославленіе нашихъ великихъ учителей -- Сократа, І. Христа, Бэкона, Руссо, Песталоцци?...
   О, ты, небесный податель вѣчныхъ, свѣтлыхъ идей, благослови мое начинаніе! Отецъ, отдай его мнѣ, умоляю тебя Больше я ничего не требую... Не нужны мнѣ твои деньги, твоя матеріальная помощь. Я уношу отсюда громадную добычу,-- сокровище, которому нѣтъ цѣны, -- чистую почку души, святое понятіе, еще неискаженное жизнію, школою, государствомъ, церковью, семьею, обществомъ... Его-то, этого юношу, я сдѣлаю настоящимъ человѣкомъ, воспитаю, какъ должно воспитывать!!...
   Кто понималъ говорившаго -- былъ глубоко тронутъ. Но суматоха, безконечные толки о чудесной находкѣ были такъ оживлены, что ораторъ не могъ найти должнаго вниманія даже въ тѣхъ, кто его понималъ. Геніяльный отгадчикъ положилъ конецъ всѣмъ разсказамъ своею просьбою не запугивать несчастное человѣческое существо, рыдавшее на рукахъ жандарма и съ ужасомъ глядѣвшее на все, что дѣлалось вокругъ него. Самыя нѣжныя, ласковыя слова были, казалось, для бѣдняка острыми занозами, заставлявшими содрогаться всѣ нервы его тѣла. Свѣтъ, звукъ, запахъ -- все для него было мучительно. Несчастный, съ рѣзкимъ плачемъ отыскивалъ своихъ лошадокъ и "человѣка". Это онъ Генненгефта такъ называлъ, -- своего убійцу. Весь его языкъ состоялъ только изъ двухъ словъ: "лошадь'", и "человѣкъ", которыя онъ примѣнялъ ко всѣмъ предметамъ. Эти два слова означали у него дерево, и даже животныхъ и людей, небо и землю.
   То былъ человѣкъ, еще лежавшій въ ясляхъ -- новорожденный хотя ему было уже семнадцать лѣтъ отъ роду.
   Ужасъ всѣхъ столпившихся здѣсь смѣнился благоговѣйнымъ чувствомъ.
   Даже у мужчинъ на глазахъ выступили слезы при торжественной затиши въ природѣ, при этомъ, какъ бы близкомъ вѣяніи другой жизни, другого міра...

(Конецъ перваго тома и второй книги.)

   

КНИГА ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.

   Диспутъ между любящимъ чувствомъ и разными щепетильными соображеніями находился въ самомъ разгарѣ!..
   Поводъ къ нему былъ поданъ счастливой матерью. Ей возражали двѣ счастливыя дочери, державшіяся другихъ взглядовъ. Счастливый отецъ, всѣмъ имъ оппонируя, поднимаетъ руку съ шутливо-угрожающимъ жестомъ. А тутъ еще пристаетъ четвертый женскій голосъ, прося и для себя слова. Два молодые джентльмена, сіявшіе радостью и счастьемъ, принимаютъ на себя посредничество, одобряютъ то того, то другаго изъ спорящихъ.
   Этотъ интересный диспутъ происходилъ въ семьѣ Фернау -- не въ пышныхъ хоромахъ баронессы Ядвиги, а у Линды фонъ-Фернау, ея свояченицы. Это -- скромный первый, этажъ дома, въ которомъ нынѣшній совѣтникъ правленія фонъ-Фернау, къ сожалѣнію, не былъ полнымъ хозяиномъ.
   Коридоръ и довольно просторная жилая комната были убраны гирляндами. Вчера въ тѣсномъ семейномъ кружкѣ совершилось торжественное обрученіе двухъ старшихъ дочерей совѣтника съ двумя молодыми людьми, уже довольно выгодно зарекомендовавшими себя на дѣлѣ, но еще болѣе обѣщавшими въ будущемъ. Марія и Луиза фонъ-Фернау нимало не сожалѣли объ утратѣ своей знатной породы, полагая все свое благородство въ счастіи принадлежать избранникамъ сердца. Ассессоръ Густавъ Берингъ былъ очень свѣдущій юристъ, Максъ Гегавильдъ -- талантливый артистъ или просто "архитекторъ", какъ онъ былъ скромно названъ въ карточкѣ, возвѣщавшей о его бракосочетаніи.
   Третьей дочкѣ, недавно произведенной изъ дѣвочекъ въ дѣвушки, миновало всего шестнадцать лѣтъ отъ роду. Мехтильда была милое, доброе существо, съ глазками, какъ двѣ незабудки, если только подъ этимъ нѣсколько избитымъ сравненіемъ не представлять себѣ заурядной миловидности, безъ всякой внутренней глубины. Въ этомъ диспутѣ Мехтильда держала сторону отца. Вооружась своей обычной сигарой за утреннимъ кофе, папенька пригласилъ сначала, къ тому же кейфу и двухъ будущихъ зятьевъ и скомандовалъ дочкамъ подать огня и пепельницы; потомъ, развалившись въ углу дивана, окружилъ себя густымъ табачнымъ облакомъ, которое угрожало закоптить роскошный туалетъ обрученныхъ дочекъ; и, наконецъ, пропыхтѣлъ рѣшительное, троекратное: "нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ!" -- какъ бы резюмируя еще втихомолку продолжавшійся дебютъ.
   Мехтильда совершенно одобряла папашу. Ей сильно хотѣлось показать, что она съумѣетъ хозяйничать не хуже старшихъ сестрицъ. Сначала она и слышать не хотѣла, чтобы счастливыя невѣсты сами хлопотали съ разливаньемъ кофе. Эту задачу она приняла на себя -- разливала и разносила вмѣсто сестеръ. Правда, хозяйничанье все еще ей какъ-то не давалось, ловкости не хватало еще, -- и серебряный сливочникъ разъ даже и опрокинулся: хорошо еще, что онъ не былъ полонъ, такъ какъ мужчины предпочитали черный кофе. Когда ее порядкомъ уже пожурили, Мехтильда, чтобы исправиться, сказала твердымъ, энергическимъ тономъ, еще несоотвѣтствовавшимъ ея юному возрасту.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, ужь этотъ визитъ вамъ дѣлать вовсе некстати! Разъѣзжайте себѣ куда и сколько душѣ угодно; вмѣстѣ или порознь -- это все равно, хотя со стороны, право, скоро будутъ смѣяться, что вы вездѣ являетесь всѣ четверо, -- но къ тетушкѣ вамъ ѣздить, честное слово, незачѣмъ! Тетушка насъ знать не знаетъ, да и мы знаемъ ее не больше. Дядя встрѣтилъ насъ, правда, какъ-то въ театрѣ и еще недавно на концертѣ. Ну и что же -- много онъ обратилъ на насъ вниманія? А наши милые кузены Эдмундъ и Бруно -- такіе неотесанные мужланы, что даже не знаютъ, снять ли имъ или не снять шапку -- или, можетъ быть, они напяливаютъ на себя уже шляпы?-- когда имъ случится встрѣтиться съ нами?... Если же теперь вы, какъ молодые, только появитесь передъ замкомъ, то это будетъ имѣть видъ, точно вы домогаетесь подарковъ передъ свадьбой.
   -- Ну, вотъ еще! раздалось вдругъ со всѣхъ сторонъ. Даже папенька на минуту пересталъ курить и замѣтилъ, что Мехтильда заходитъ ужь слишкомъ далеко въ своихъ предположеніяхъ.
   Такъ какъ при этомъ досадномъ заключеніи Мехтильды, лица ея сестеръ и матери хмурились болѣе и болѣе, то оба жениха поспѣшили разразиться самымъ задушевнымъ хохотомъ и объявили своей молоденькой belle-soeur, что она нисколько не ошибалась на счетъ мотивовъ предстоящаго визита. Густавъ Берингъ надѣялся получить полный серебряный сервизъ, а Максъ Гегевальдъ люстру и коверъ. Онъ полагалъ, впрочемъ, что лучше будетъ выбрать все это самому и отослать въ замокъ только счетъ подаркамъ.
   -- Но къ чему, скажите Бога ради, приносить жертвы тамъ, гдѣ онѣ не нужны! серьезно отозвался хозяинъ: -- изъ-за чего брать на себя трудъ подниматься по лѣстницамъ, просить о докладѣ, ждать, пока разодѣтая въ золотые галуны прислуга вернется назадъ и передастъ барское: "пожалуйте-съ!" -- если еще васъ удостоятъ такого счастья. А тамъ пойдетъ пустая болтовня...
   -- Съ усмѣшкой на счетъ нашего плебейскаго происхожденія! добавили Берингъ и Гегевальдъ.
   -- Да полноте вамъ, нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!.. послѣдовалъ дружный протестъ дамъ, быть можетъ, обѣщавшій постепенное соглашеніе спорящихъ сторонъ.
   Въ глазахъ всѣхъ присутствовавшихъ ясно высказывалось твердое убѣжденіе, что два такіе бравые молодца достаточно высоко стояли по своимъ личнымъ качествамъ, и несмотря на свое не родовитое происхожденіе, не были бы забракованы самою Ядвигою, если бы она, вмѣсто сыновей, имѣла двухъ дочекъ.
   Вслѣдъ за этой уступкой одержало верхъ мнѣніе мамаши. Совѣтница Линда фонъ-Фернау и теперь осталась той же, какою была дѣвушкой и молодой женою. Правда, послѣ многихъ горькихъ житейскихъ испытаній, запасъ опыта и зрѣлость сужденій въ ней увеличились, но она нисколько не измѣнила своей прежней сердечной мягкости и снисходительности къ ближнему. Госпожа фонъ-Фернау была граціозная, маленькая дама, еще не утратившая своей привлекательности, и называвшіе ее старшей сестрой ея дочекъ нисколько не могли быть заподозрѣны въ грубой лести. Поднявъ свои большіе глаза изъ подъ роскошныхъ, черныхъ рѣсницъ -- глаза, въ которыхъ свѣтилась кротость и въ то же время настойчивая энергія, и положивъ мягкую бѣлую руку въ руку мужа, она проговорила:
   -- Ошибаетесь вы, дѣти, всѣ ошибаетесь! Ядвига многіе годы была когда-то моей подругой. Мы водили знакомство и горячо любили одна другую, пока ты, добрый Генрихъ, не разошелся съ братомъ. Тогда дороги наши тоже должны были раздѣлиться. Но въ поклонѣ, котораго она иногда удостаиваетъ насъ при встрѣчѣ, я, право, не подмѣчала никакой ненависти, холодность между нами началась уже послѣ того, какъ мы вернулись сюда изъ провинціи и перестали бывать у нея. Но теперь можно, по крайней мѣрѣ, возобновить наружную пріязнь. Пусть бы даже она спросила васъ съ нѣкоторой колкостью: а что, вѣдь ваши родители и теперь здѣсь живутъ?-- ваша молодость, ваше юное сердце легко заглушатъ эти маленькія шпильки. Когда вы будете взбираться по лѣстницѣ, пусть голова ваша будетъ занята такою мыслію: вотъ она окружена здѣсь всею роскошью и блескомъ, а между тѣмъ проливаетъ тайкомъ, можетъ быть, не одну слезу, раздумывая о своемъ разбитомъ житейскомъ счастьи, хотя и не сознаваясь въ этомъ открыто передъ свѣтомъ! Это -- повѣрьте мнѣ -- задобритъ ваше сердце. Итакъ, садитесь, дѣтки, въ ваши двѣ кареты...
   -- Зачѣмъ это, -- въ одну сядемъ! крикнули въ одинъ голосъ обѣ четы.
   -- Ну, въ одну, такъ въ одну, начнете съ экономіи, значитъ... Я противъ этого ничего не имѣю! отозвалась мать, надѣясь склонить ихъ на свою сторону.
   Папенька не замедлилъ ввернуть шуточку:
   -- Вопросъ, значитъ, будетъ только въ томъ, кому достанутся заднія мѣста!
   Мехтильда предчувствовала свое пораженіе и должна была замолчать. Встряхнувъ локонами и серьезно, точно строго взглянувъ на мать своими голубыми глазками, она вышла изъ уютной, прохладной комнаты и на прощаніи бросила сердитое, ѣдкое словечко:
   -- И стоитъ ѣхать къ этимъ... противнымъ барамъ!
   И вотъ уже съ слѣдующаго дня начались обычные визиты передъ свадьбой съ ихъ безконечными поздравленіями, съ скучной необходимостью разсказывать всякому о своемъ сердечномъ счастіи, что все обратилось бы въ сущую каторгу, если бы любовь въ самихъ обрученныхъ не вызывала горячей, краснорѣчивой экзальтаціи.
   Фрау Ядвига фонъ-Фернау проживала лѣтомъ -- если не вояжировала по бѣлу свѣту -- на дачѣ Вольмероде, принадлежавшей ея отцу и находившейся почти у самыхъ воротъ столицы. Она купила это очаровательное убѣжище, созданное соединенными силами ея отца и матери, у вдовы покойнаго коммерціи совѣтника. Прелестная вдовушка съ черными волосами и бѣлоснѣжнымъ личикомъ -- прежняя мачиха Ядвиги оставалась одинокою всего нѣсколько мѣсяцевъ сверхъ обязательнаго траурнаго года, чтобы только воспользоваться результатами брачнаго контракта, заключеннаго ея матерью и премудрой тетенькою. Они опять перепродали дачу Вольмероде за сорокъ тысячъ талеровъ. Долги поусердствовалъ выплатить статный, разудалый гвардейскій ротмистръ, которому Марта отдала руку и сердце.
   Посѣщеніе лекцій и церковныхъ проповѣдей рано лишили браваго кирасира его молодцоватой таліи. Онъ расплылся, потолстѣлъ и сдѣлался смирнымъ, ручнымъ звѣрькомъ.
   Итакъ, въ одно воскресное утро, фрау Ядвига присутствуетъ на своей дачѣ Вольмероде за урокомъ, отъ котораго ея два сынка -- Эдмундъ и Бруно, приготовлявшіеся къ вступленію въ университетъ, не были избавлены даже сегодня, несмотря на то, что они тоже были въ церквѣ.
   Это -- та самая комната, гдѣ баронесса когда-то убѣждала отца принять на себя иниціативу въ разводѣ съ графомъ.
   Здѣсь все было передѣлано, измѣнено. Ни одно кресло, зеркало или столъ не напоминалъ прежняго убранства при ея молоденькой мачихѣ. Даже отъ прежняго артистически взлелѣяннаго садика нигдѣ не было и слѣдовъ. Тамъ, гдѣ когда-то непрерывно тянулись молчаливыя, тѣнистыя липовыя аллеи съ гроттами и цвѣточными эстрадами -- топоръ не пощадилъ самихъ деревьевъ и открылъ живописные виды. Уединеніе для фрау Ядвиги вовсе ужь не имѣло такой заманчивой прелести, какъ для "молодыхъ влюбленныхъ": это былъ насмѣшливый намекъ на горячую страсть своего почтеннаго папаши.
   Съ своего мѣста, гдѣ она сидѣла за вязаньемъ, баронесса могла свободно обозрѣвать -- но временамъ отводя глаза отъ преподаванія -- далекій садъ, окаймленную тополями дорогу, поворачивавшую къ дачѣ съ большого проѣзжаго тракта, маленькую деревушку Лихтенгайнъ съ церковью, надъ которой она не имѣла правъ патронессы, какъ въ Вильденшвертѣ и нѣкоторыхъ другихъ своихъ имѣніяхъ.
   Сыновья читали Тацита. Оба они воспитывались исключительно дома и не посѣщали никакого учебнаго заведенія. Осенью имъ предстояло вступить въ университетъ, въ одномъ изъ прирейнскихъ городовъ; наставникомъ ихъ уже съ Пасхи былъ одинъ молодой кандидатъ на высшее мѣсто по учебной профессіи -- быть можетъ, послѣ цѣлой дюжины предшественниковъ. Повѣрочное испытаніе молодыхъ людей должно было происходить въ особой коммисіи, приструнивавшей довольно строго, какъ обыкновенію дѣлается съ лицами, бракующими школой и идущими мимо ея -- околицей. Докторъ Гелльвигъ, вслѣдъ за испытаніемъ, долженъ былъ провожать своихъ питомцевъ въ университетъ.
   Ну, кто могъ бы подумать, что прежняя графиня Ядвига, -- слывшая поверхностной барыней и избѣгавшая всякихъ серьезныхъ разговоровъ, -- кто бы подумалъ, что она втеченіи многихъ лѣтъ съ напряженнымъ вниманіемъ могла присутствовать за этими уроками, вмѣшиваться въ преподаваніе учителя, журить сыновей, -- когда они давали неловкіе отвѣты, -- и понимать многое лучше и яснѣе, чѣмъ ея разсѣянныя дѣтки!..
   Оба были точно вылитые въ отца. Съ русыми кудрями, нѣжно-розовыми лицами, полные здоровья и юношеской свѣжести. Самъ докторъ Гелльвигъ, не менѣе сыновей, былъ для баронессы предметомъ нѣжной заботливости. Она знала его еще студентомъ, оставляла ему на своемъ столѣ приборъ каждый четвергъ или -- какъ писала отцу молодого человѣка -- приглашала его къ себѣ въ гости. Каждый годъ на рождество онъ получалъ отъ нея подарки. Докторъ Гелльвигъ былъ сынъ извѣстнаго адвоката въ горномъ городкѣ Бухенридѣ -- того самаго адвоката, который, втеченіи 22 лѣтъ сохранилъ ей такую неизмѣнную вѣрность.
   Этотъ юристъ не заикнулся ни однимъ словомъ -- ни передъ графомъ Вильденшвертомъ, ни въ Дорнвейльскомъ судебномъ присутствіи -- о весьма любопытномъ посѣщеніи знатной барыней его рабочаго кабинета.
   Не мало изумилась баронесса, примѣтивъ два, поворачивавшіе съ большой дороги, экипажа и увидѣвъ въ открытыхъ коляскахъ двѣ юныя четы, по нарядному туалету которыхъ можно было заключить, что это -- обрученные.
   Но узнавъ дочекъ Линды и своихъ племянницъ, она съ силою потянула, звонокъ, желая предупредить мужа.
   Тотъ былъ занятъ въ своемъ кабинетѣ. Въ важныхъ вопросахъ она ничего не рѣшала, безъ его согласія. Тихонько отошла баронесса отъ окна.
   Слуга доложилъ хозяину, не угодно ли будетъ ему принять двухъ жениховъ и невѣстъ, о помолвкѣ которыхъ еще прежде было дано знать карточками.
   -- Какъ будетъ угодію баронессѣ! рѣшилъ Фернау.
   Вслѣдъ затѣмъ гости были приняты и приглашены въ парадную залу.
   Роскошь кругомъ -- ослѣпительная. Полъ былъ устланъ дорогими коврами,-- такими мягкими, что ноги ступали точно по нѣжному бархату. Свѣтъ падалъ внизъ не только изъ оконъ, но также изъ купола и тамъ умѣрялся пьющимися растеніями, ниспадавшими съ невидимыхъ вазоновъ. По нишамъ стѣнъ, покрытыхъ красной драпировкой, стояли мраморныя и алебастровыя статуи. Въ серединѣ ротонды находилась открытая вышка, а внизу въ богатомъ изобиліи красовались мягкія кресла, консоли съ бронзовыми и рѣзными ножками, зеркала и вазоны.
   Мать юныхъ невѣстъ не ошиблась, когда говорила имъ: "вы просто обрадуете тетку! Она будетъ глубоко тронута..."
   Дѣйствительно, въ глазахъ баронессы показались слезы, когда она быстро подошла, къ гостямъ, ласково привѣтствовала ихъ и, взявъ обѣихъ невѣстъ за руки, усадила ихъ рядомъ съ собой на диванъ.
   Несмотря на то, что госпожѣ Фернау не за горами были полные пятьдесятъ лѣтъ отъ роду, въ ней еще не изгладились слѣды ея былой красоты: впрочемъ, вся ея осанка, казалось, строго соотвѣтствовала лѣтамъ. Однако, какой-то отпечатокъ скорби старилъ не такъ сильно, какъ рѣзко, словно углами обозначившіяся черты ея прежняго пластическаго профиля. Нельзя сказать, однако, чтобы въ ея наружности было что нибудь непріятно шероховатое, что придавало бы ей видъ недобраго, коварнаго, пугающагося собственной совѣсти человѣка, хотя, быть можетъ, этого и можно было ожидать послѣ страшныхъ душевныхъ потрясеній, наполнявшихъ послѣдніе годы ея жизни. Нѣтъ, въ ея осанкѣ, во взглядѣ, въ самой интонаціи голоса точно проглядывала горькая, мученическая доля. Не зная, выйдетъ ли въ гостиную ея мужъ, она недоумѣвала, что ей сказать о немъ своимъ посѣтителямъ, и это замѣшательство нѣсколько смягчало обычную суровость, несходившую съ ея лица въ другое время.
   -- Ахъ, какъ мило, какъ это любезно, что вы все-таки вспомнили о насъ!.. Какъ здоровье мамаши? Мехтильда какъ поживаетъ? Видѣла ее какъ-то недавно въ залѣ художественной выставки. Какая, право, она у васъ миленькая: случись тутъ вблизи порядочный художникъ,-- я бы заказала съ нея портретъ! Но жизнь наша устроена такъ глупо: десять минутъ спустя, забываешь лучшія движенія сердца...
   Потомъ хотѣлось ей разузнать о женихахъ, объ ихъ житейскомъ положеніи и планахъ на будущее и о томъ, какъ это обѣ влюбленныя четы могли въ одно время познакомиться и объясниться другъ съ другомъ.
   Тутъ пошелъ веселый хохотъ съ стыдливымъ румянцемъ и разсказали о лѣтней поѣздкѣ въ Остенде, находившейся въ связи съ этихъ счастьемъ юныхъ сердецъ. Тетушка приготовилась уже выслушивать обстоятельный разсказъ ассессора, какъ слушаютъ только женщины -- т. е. не столько ради самаго предмета бесѣды, сколько для того, чтобы узнать, какъ выражается въ подобномъ случаѣ незнакомое лицо, которое мы видимъ въ первый разъ -- бѣгло или съ запинками, умно или поверхностно, пріятно или скучно. Но въ эту самую минуту вошелъ супругъ баронессы.
   Господинъ фонъ-Фернау явился въ элегантномъ домашнемъ туалетѣ съ небрежно повязаннымъ шелковымъ голубымъ галстухомъ, въ лакированныхъ сапогахъ -- словно безсрочный, несокрушимый временемъ jeune-homme. Правда, кто внимательнѣе поприглядѣлся бы къ маленькимъ морщинкамъ вокругъ его глазъ, къ чуть замѣтнымъ узорчатымъ складкамъ на его заботливо выхоленныхъ щекахъ, наконецъ, къ нѣкоторой неуклюжести ногъ, только прикрытой искуственной легкостью въ движеніяхъ,-- тотъ могъ бы убѣдиться, что рука времени не щадитъ ничего, что живетъ и что родится для разрушенія. Но при первомъ взглядѣ господину фонъ-Фернау нельзя было дать болѣе тридцати лѣтъ съ хвостикомъ. Волосы его посѣдѣли немного и вились кудрями, какъ прежде. Совершенно сѣдые усы и баки были тщательно нафабрены.
   Дядюшка былъ такъ добръ и ласковъ, какъ-будто между нимъ и отцомъ молодыхъ дѣвушекъ никогда не было ничего неладнаго. Онъ показалъ себя даже воплощенной любезностью и этимъ поощрялъ жену также зайти далѣе -- можетъ быть, даже далѣе, чѣмъ онъ разсчитывалъ сначала. Тетушка заговорила о короткомъ, душевномъ сближеніи между двумя семействами, о полнѣйшемъ примиреніи, о ея предстоящемъ визитѣ семейству Линды и о своей надеждѣ видѣть у себя скоро за столомъ всѣхъ ихъ -- добрыхъ родичей.
   -- Съ тѣмъ, разумѣется, добавила она, -- чтобы вы провели у насъ вечеръ и ранѣе ночи не думали вернуться домой.
   Дѣвушки съ восторгомъ раздумывали, какъ онѣ сконфузятъ капризную Мехтильду и какую радость принесутъ съ собою доброй мамашѣ.
   Ассессоръ долженъ былъ опять вернуться къ разсказу объ Остенде, тѣмъ болѣе, что Фернау тоже былъ тамъ прошлое лѣто; преемникъ графа Вильденшверта каждый годъ посѣщалъ морской берегъ и утверждалъ, что оттуда-то онъ вывозилъ секретъ своей удивительной юности -- живительный іодъ, съ жадностью всасываемый его кожей.
   -- Да, мы побѣдою своей распорядились довольно хитро, изволите видѣть. Узнали мы какъ-то, что господинъ совѣтникъ фонъ-Фернау взялъ отпускъ, чтобы ѣхать на воды въ Остенде -- съ женой и дочерьми. Въ чувствахъ своихъ мы, разумѣется, еще не признавались, но...
   -- Все объяснилось, нѣмымъ языкомъ взглядовъ, не такъ ли?.. перебилъ господинъ фонъ-Фернау, предупреждая непріятное для него титулованіе братца, такъ какъ онъ самъ въ то время успѣлъ выслужиться только до "отставного лейтенанта". Орденовъ на немъ тоже никакихъ не было, кромѣ единственнаго эмалеваго креста, который можно купить за деньги, выплачиваемыя въ нѣкую кассу. А между тѣмъ соперникъ-то его -- графъ Вильденшвертъ оглашалъ весь міръ славою своей мореходной экспедиціи, изъ которой этотъ уполномоченный правительства, осыпанный наградами и отличіями, не возвращался еще и до сихъ поръ. Послѣднее извѣстіе, о немъ было получено изъ Макао.
   -- О, нѣтъ, вовсе нѣтъ! протестовали обѣ невѣсты, устраняя всякую мысль объ обрученіи безъ вѣдома родителей.
   -- Да какъ-же нѣтъ, Marie? поправилъ ассессоръ Берингъ: -- вѣдь ты знала уже...
   -- Да, только на послѣднемъ балу у тайнаго совѣтника Штейнмеца я узнала, что...
   -- Ага, вотъ оно какъ! засмѣялся Отто фонъ-Фернау: -- за котилльономъ послѣдовало, значитъ, признаніе, но безъ занесенія въ протоколъ... Ну, а ты, Луиза?
   -- Послушай, Луиза! крикнула сестра.
   Но Луиза потупила глазки въ сильномъ смущеніи. Обыкновенно же это была самая шустрая, бойкая дѣвушка.
   -- Да, такъ какъ-же было-то, Луиза? подшучивалъ Отто фонъ-Фернау:-- ты встрѣтилась съ господиномъ... гмъ... съ господ... гмъ...
   Эдакое несчастье -- не можетъ Фернау продолжать далѣе. Имя Гегевальда совсѣмъ изъ головы вышло. И вотъ онъ повернулся къ женѣ, стараясь скрыть свое замѣшательство словами:
   -- А вѣдь эта барышня, какъ будто, кокетка немножко, а? Какъ ты думаешь?..
   -- Дядюшка! кротко протестовала Луиза.
   Но Гегевальдъ -- стройный, красивый и серьезный молодой человѣка.-- лукавой улыбкой подтвердила, эту обидную характеристику.
   -- Какъ-же все это вдругъ случилось? Вразумите, разскажите! кричалъ Фернау въ необыкновенно веселомъ ударѣ. Вотъ вы, г. ассессоръ, объяснились уже на балу и...
   -- Да, но только взглядами! отвѣтили въ одно время Marie и Берингъ.
   -- Ну, и пожатіемъ рукъ... отчегожъ, это можно... при каждой фигурѣ demi-chaîne во французской кадрили...
   -- Фи, какъ онъ золъ,-- не правда-ли, друзья мои? ласково ввернула тетушка.
   Но влюбленнымъ пришлось уступить, и Marie созналась даже прямо, что ее нисколько не изумило, какимъ образомъ вояжъ двухъ друзей на Рейнъ пришелся въ одно время съ поѣздкою ея родителей въ Остенде. Но пути оба пріятеля присоединились къ нимъ, чтобы продолжать дорогу до Остенде вмѣстѣ.
   -- Еще бы, когда все было условлено заранѣе! вскричалъ Фернау, захлопавъ въ ладоши.
   -- Да нѣтъ же, нѣтъ! И не думали! протестовали обѣ влюбленныя четы, причемъ архитекторъ даже прибавилъ: "напротивъ!"
   -- Какъ это напротивъ? подхватила тетушка: -- значитъ, ваше общество въ дорогѣ было для нихъ даже непріятно?..
   Тутъ-то оба любовные романа, угрожавшіе принять весьма пикантный характеръ, были разоблачены внезапнымъ, трусливымъ бѣгствомъ Луизы, скрывшейся за плотными занавѣсками оконъ.
   -- Мой пріятель, отозвался Гегевальдъ вмѣсто Беринга, -- былъ счастливѣе меня. Онъ скоро подмѣтилъ расположеніе къ нему Marie, и встрѣча въ Кельнѣ, казалось, только обрадовала ее"..
   -- И меня, и меня тоже! кричала Луиза, робко высовывая изъ-за занавѣски свою граціозную головку.
   Но сестра и будущій beau-frère возражали, говоря, что по ней никакъ нельзя было объ этомъ догадаться.
   -- Казалось даже, разсказывалъ Берингъ,-- будто вояжъ сталъ для нея крайне несноснымъ...
   А сестрица Marie ввернула:
   -- Что правда, то правда, дядя; она непростительно кокетничала...
   -- Ну, я такъ и зналъ! рѣшилъ Фернау, тогда какъ жена его старалась пріободрить сконфуженную дѣвушку:
   -- Чтожъ ты, говори же, Луиза!
   Гегевальдъ самъ отправился къ окну, вывелъ оттуда свою милую невѣсту, обнялъ ее, поцѣловалъ даже украдкою и вслѣдъ затѣмъ объявилъ, что все обвиненіе Луизы въ кокетствѣ сводится только къ тому, что ей хотѣлось долѣе его "помучить". Но при этомъ она, разумѣется, только скрывала свои настоящія чувства и говорила: нѣтъ! когда думала: да! или говорила: да!-- а сама соображала: нѣтъ!.. Ужь это у нея въ характерѣ было. Въ Кельнѣ она то и дѣло беззаботно рѣзвилась, нимало не замѣчала роскошныхъ зданій города -- вѣроятно, изъ желанія подразнить его, какъ архитектора -- и объявила, наконецъ, что знаменитый кельнскій соборъ ей страшно надоѣлъ. Эти причуды продолжались до Ахена...
   Но тутъ Луиза положила руку на губы разскащика. Въ глазахъ блеснула даже слезинка.
   -- Да что вамъ за охота такъ мучить меня! проговорила дѣвушка.
   -- Это становится крайне заманчивымъ! вскричалъ Фернау своимъ рѣзкимъ, пискливымъ голосомъ: -- тутъ должно быть разоблачались весьма интересныя психологическія догадки...
   -- И въ самомъ дѣлѣ, къ чему возвращаться ко всей этой охотѣ за краснымъ звѣремъ! сказалъ ассессоръ, цѣлуя руку своей будущей belle-soeur, чтобы ее успокоить.-- Конечно, въ Кельнѣ она видѣла развѣ только одинъ соборъ, напрямикъ отказалась осматривать другія замѣчательныя зданія, жестоко подшучивала вплоть до Ахена надъ моимъ другомъ, котораго любовь была ей такъ извѣстна. Но, въ наказаніе за все это, она была радикально излечена и принуждена признаться въ своей любви, -- и какъ бы вы думали, чѣмъ?..
   Фернау пустился въ догадки: "чѣмъ нибудь забытымъ на дорогѣ? Тою или другою оплошностью? Несчастьемъ съ локомотивомъ?"
   Баронесса только слушала фантазирующаго супруга.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, просто -- туннелемъ! объявилъ Берингъ.
   -- Какъ же это туннелемъ!! вскрикнули въ одинъ голосъ дядя и тетка.
   Луиза опять хотѣла вскочить съ мѣста.
   -- Разскажите, пожалуйста... Укрощеніе жестокой красавицы посредствомъ туннеля!! Втайнѣ она вѣдь васъ все-таки любила. И любовь зачастую высказывается во всевозможныхъ капризахъ... но какъ одержать сердечную побѣду посредствомъ туннеля! Это должно быть преинтересно, -- мы слушаемъ!
   Максъ Гегевальдъ, какъ архитекторъ, принялся-было самъ разсказывать эту любопытную исторію, тѣмъ болѣе, что лицо госпожи Фернау, какъ ему показалось, нахмурилось. Улыбка, правда, оставалась на своемъ мѣстѣ, но она точно замерла, окоченѣла на губахъ баронессы. И притомъ не она, а только ея мужъ настаивалъ, чтобы ему сообщили это оригинальное приключеніе.
   Ассессоръ разсказалъ вмѣсто своего пріятеля и будущаго свояка слѣдующее:
   -- Уже первый большой туннель, чрезъ который намъ пришлось проѣзжать, нагналъ вдругъ какое-то странное молчаніе на сидѣвшую противъ меня хохотунью, не перестававшую весело шутить и поддразнивать другихъ. Но когда мы въѣхали въ настоящую промышленную и горнозаводскую страну Бельгіи, -- тутъ-то наша Луиза становилась все смирнѣе и пугливѣе. А тутъ Гегевальдъ принялся еще разсказывать, что при проложеніи самаго длиннаго туннеля, до котораго мы скоро должны были доѣхать, около сотни рабочихъ были засыпаны обваломъ горы и погибли мучительной смертью. Въ Луизѣ произошло что-то необычайное. Послѣ она сама намъ обо всемъ разсказывала. Ну, правда, тогда она на всѣ любезности Гегевальда отвѣчала разными капризами -- садилась постоянно тамъ, откуда онъ не могъ ее видѣть, не могъ засматривать ей въ глаза, -- пѣла "новыя пѣсенки, напечатанныя въ этомъ году", шалила зонтикомъ -- на станціяхъ, высовываясь въ окно,-- съ продавцами фруктовъ, или, во время ѣзды, съ телеграфной проволокой. Но вотъ въѣхали, наконецъ, въ страшную, прорытую въ горѣ, мрачную бездну; только въ вагонѣ мерцало блѣдное пламя фонаря, да и оно, наконецъ, почти совсѣмъ погасло; съ каменныхъ стѣнъ сбѣгала вода вокругъ насъ. Проѣзжаемъ, наконецъ, мимо того рокового мѣста, гдѣ несчастные рабочіе погибли такой ужасной смертью; въ нашихъ ушахъ точно раздается ихъ отчаянный крикъ, ихъ напрасныя попытки къ спасенію, раздирающій призывъ на помощь. Воображеніе представляетъ себѣ ихъ медленную голодную смерть, -- а этому проклятому туннелю все нѣтъ конца, сколько ни считай втихомолку отъ сотни до сотни, -- нѣтъ конца, даже когда боязливый, задавленный голосъ отсчитываетъ тысячу... Фонарь въ вагонѣ, отъ давленія воздуха, наконецъ, совершенно погасъ, -- и чудится пугливому воображенію, что такая гора опять можетъ задавить все, что такъ дерзко несется чрезъ ея мрачныя нѣдра, пока, наконецъ-то, весь огненный поѣздъ по вылетѣлъ на вольный божій свѣтъ.-- Не умѣю я вамъ изобразить, что тогда дѣлалось на душѣ Луизы! Но мы всѣ знаемъ -- жутко-то вѣдь было всѣмъ намъ -- что Луиза вдругъ конвульсивно зарыдала. Съ той самой минуты присмирѣла она, бѣдняжка, замѣтно присмирѣла, и сидѣвшему противъ нея рыцарю Тоггенбургу было гораздо легче передъ нею высказаться, чѣмъ мнѣ передъ моей Marie, которая, несмотря на веселый котильонъ у тайнаго совѣтника Штейнмеца, уже въ Остенде выбрала меня своимъ вожатымъ по шумному, многолюдному морскому берегу... При слѣдующемъ и послѣднемъ туннелѣ Луиза -- какъ гласитъ смутное, но довольно вѣроятное сказаніе -- съ силою удержала руку, протянутую для ея успокоенія...
   Отрицательный откликъ Луизы: "нѣтъ, нѣтъ!" не успѣлъ разнестись по комнатѣ. Нѣжныя объятія жениха смягчили первое впечатлѣніе этого разсказа. Предположеніе дяди о томъ, что тутъ замѣшалась какая нибудь психологическая загадка, было подтверждено, но на этомъ, впрочемъ, все и кончилось. Далѣе не было уже никакихъ соображеній о необыкновенно сильномъ моральномъ дѣйствіи туннеля на горячую натуру, только скрывавшую свое сердечное счастье подъ маскою разныхъ капризовъ и шалостей,-- не было никакихъ заключеній и насчетъ профессіи человѣка, втайнѣ давно любимаго. Все это должно было смолкнуть при видѣ тетушки, казавшейся сильно потрясенною. Дядюшка тоже отчего-то вдругъ смутился и отвернулъ глаза въ сторону. Гости стали собираться домой. Дядя и тетя нисколько ихъ не удерживали. Эта внезапная перемѣна тона также сильно озадачила обоихъ молодыхъ людей, какъ и ихъ невѣстъ. Сначала такой радушный пріемъ, а теперь -- почти грубое или, во всякомъ случаѣ, холодно-церемонное выпроваживанье!
   И при всемъ томъ обѣ юныя четы находились въ томъ блаженномъ расположеніи духа, когда все постигающее насъ въ жизни представляется въ розовомъ свѣтѣ. Домой они явились съ извѣстіемъ, что ихъ приняли, какъ нельзя лучше, обѣщали скоро отдать визитъ и что вся семья радушно приглашалась на дачу Вольмероде.
   Мехтильда тутъ же напрямикъ объявила, что она ни за что не поѣдетъ.
   

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

   Даже спустя пять лѣтъ послѣ смерти гоподскаго лѣсничаго Генненгефта, глубокое, скорбное чувство пробуждалось во всѣхъ членахъ семейства Фернау при малѣйшемъ воспоминаніи о происшествіи, вызвавшемъ всеобщее негодованіе не только въ ближайшей окрестности, но и во всей Германій.
   Злодѣи отняли у несчастнаго ребенка наслажденіе жизнію, украли свѣтъ, свободу, возможность всесторонняго развитія. Въ темномъ, сыромъ подземельи былъ обреченъ жить замученный человѣкъ, существованіе котораго -- какъ полагали -- было тайною для самихъ виновниковъ его горькой жизни -- для безсовѣстныхъ родителей и который неминуемо долженъ былъ бы погибнуть отъ голода, если бы вмѣстѣ съ смертью сторожившаго и кормившаго его тюремщика былъ потерянъ ключъ къ его подземной темницѣ. Всѣ были глубоко потрясены этимъ страшнымъ открытіемъ, быть можетъ, предупредившимъ еще болѣе ужасныя послѣдствія. Всеобщее участіе къ найденышу, названному Теодоромъ (Богомъ даннымъ) Вальднеромъ (вѣдь его и окрестить-то нужно было только теперь), сдѣлало его героемъ времени, питомцемъ цѣлой націи. Брошюры распространяли всевозможные догадки о его рожденіи, интересовались результатами его воспитанія, предлагали наилучшіе способы, чтобы какъ нибудь вернуть, можетъ быть, даже пятнадцать лѣтъ его утраченной свободы. Къ нему ѣздили издалека, старались пріобрѣсти его портретъ, объясниться съ нимъ на понятномъ для него языкѣ.-- Въ особенности живо заинтересованы были женщины, очевидно, желавшія спасти честь глубоко оскорбленнаго материнскаго чувства.
   Это неслыханное происшествіе должно было также привлечь вниманіе властей. Нечего ужь и говорить о строгомъ слѣдствіи по дѣлу о лѣсокрадствѣ, -- о слѣдствіи надъ браконьерами, отчасти застигнутыми на мѣстѣ преступленія или подпавшими сильному подозрѣнію: многіе изъ нихъ были приговорены къ рабочему дому на нѣсколько лѣтъ. Теперь слѣдствіе это было распространено и на открытое лѣсничимъ Вюльфингомъ преступленіе его товарища. Самоправное лишеніе человѣка свободы въ уголовномъ кодексѣ предусмотрѣно. Конечно, заслуженная казнь уже постигла убійцу тѣла и души въ несчастномъ мальчикѣ, неимѣвшемъ ни малѣйшихъ представленій о солнцѣ, лунѣ и звѣздахъ, о лѣсахъ и поляхъ, о богѣ и ближнемъ. Но карающее земное правосудіе не довольствовалось божьимъ судомъ, еще болѣе подкрѣпляемымъ всеобщимъ ожесточеньемъ и негодованіемъ людей. Трупъ Генненгефта нужно было похоронить тайкомъ, чтобы укрыть его отъ всякихъ увѣчій и оскорбленій, которымъ грозило подвергнуть его народное озлобленіе. Но вскорѣ возмущенное нравственное чувство стало отыскивать для себя новыхъ жертвъ. Тутъ-то случилось нѣчто въ высшей степени странное. Открывшій злодѣйство лѣсничій, котораго такъ всѣ расхвалили, такъ восторженно носили на рукахъ, самъ былъ заподозрѣнъ въ соумышленничествѣ съ злодѣемъ. Поспѣшное присвоеніе имъ ключа убитаго Генненгефта, тиски въ лѣсной трущобѣ, наконецъ, открытіе убѣжища Теодора Вальднера -- не случайное, но какъ бы подсказанное страхомъ -- все это послужило сильными противъ него уликами въ этой исторіи и привело къ тому, что даже жену его засадили въ острогъ на нѣсколько мѣсяцевъ. Сыновья несчастнаго лѣсничаго должны были прекратить свои занятія въ училищѣ: имя ихъ родителей было покрыто слишкомъ явнымъ позоромъ.
   Между тѣмъ Лингардъ Нессельборнъ старался сдержать торжественно произнесенный обѣтъ. Онъ взялъ найденыша съ собою и сдѣлалъ свой домъ храмомъ культа, окружавшаго его имя блестящимъ ореоломъ и заманивавшаго отвсюду толпы любопытныхъ. Краснорѣчіе Нессельборна, не измѣнявшее ему ни въ живой бесѣдѣ, ни на бумагѣ, увлекало всѣхъ слушателей и читателей. Для поддержанія его педагогическаго предпріятія были собраны значительныя суммы.
   Итакъ, вотъ что было сдѣлано ради того человѣка, въ которомъ Руссо только искуственно представлялъ настоящую задачу философіи. Песталоцци, этотъ благородный основатель новаго воспитательнаго метода, также вездѣ отыскивалъ подобнаго человѣка. Правда, онъ могъ достать такого первобытнаго человѣка между одичавшими, но не прямо изъ рукъ природы. И онъ долженъ былъ принять его такимъ, каковъ онъ былъ на самомъ дѣлѣ -- со всѣми пороками, произведенными горькой нуждой, со всею порчею, вызванною тѣлесной грязью, болѣзнями и тѣлесными уродливостями.
   Но какъ бы обрадовался благородный швейцарецъ -- говорилось во многихъ отчетахъ о чудесномъ найденышѣ -- какъ бы онъ сильно обрадовался этой чистой, неоскверненной душѣ, которую его любящее чувство отыскивало между несчастными, покинутыми дѣтьми, оставшимися послѣ его павшихъ соотечественниковъ въ эпоху войны между старыми кантонами Швейцаріи и французами, въ исходѣ прошлаго столѣтія,-- тогда какъ Лингардъ Нессельборнъ нашелъ такую душу непосредственно -- въ первобытно чистомъ и, по засвидѣтельствованію врачей, совершенно здоровомъ, только неразвитомъ тѣлѣ!.. Тутъ-то педагогика могла себя поздравить съ такою находкой! Тѣло и душа -- безъ малѣйшей порчи, воображеніе и умъ еще ждали руководства, постройки за-ново, соображеніе и сравненіе еще нужно было пробудить впервые. Тутъ еще никакая нянюшка не напѣвала ребенку на ухо первыхъ младенческихъ пѣсень, не мутила его мозгъ обманчиво-сладкими звуками или разными представленіями о добромъ и зломъ, черномъ и бѣломъ, о томъ, что внушаетъ страхъ или довѣріе. Когда грохоталъ громъ и сверкала молнія, ничей палецъ еще не указывалъ ему на небо, не толковалъ о разгнѣванномъ божествѣ. Душа эта была словно неисписанная доска, на которой никакая мечта еще не выдавалась за неприложный догматъ, никакое условное, придуманное цивилизаціей понятіе не величалось прирожденнымъ свойствомъ человѣческой натуры, никакая хитрая вставка между строкъ не называлась обязательнымъ, божественнымъ текстомъ!..
   По росту и сложенію тѣла Теодоръ Вальднеръ былъ юноша лѣтъ семнадцати или восемнадцати, по умственному и психическому складу, это былъ сущій, незрѣлый ребенокъ. Онъ зналъ только свои игрушки, своего сторожа, котораго не только не ненавидѣлъ, но даже съ грустью вездѣ отыскивалъ,-- могъ только спать, пить воду и ѣсть свой обычный хлѣбъ. Сильно приправленный разными пряностями, хлѣбъ этотъ былъ единственною пищей, которую онъ могъ сносить втеченіи нѣсколькихъ недѣль. Болѣе питательныя вещества вызывали въ немъ сильныя страданія, судороги, тошноту на нѣсколько дней сряду. Къ растительной пищѣ и фруктамъ онъ сталъ привыкать всего легче. Мясо было для него особенно противно. Даже молоко переворачивало въ немъ всю внутренность,-- о спиртныхъ напиткахъ, обратившихся у насъ въ привычку, ужь и говорить нечего! Первая жизнь его на вольномъ божьемъ свѣтѣ была для него настоящей пыткою.
   Съ горькими слезами онъ просился въ свою мрачную темницу. При помощи немногихъ нѣмецкихъ словъ, срывавшихся у него съ языка, онъ часто вскрикивалъ съ глубокою скорьбью: "человѣкъ!" -- и означалъ этимъ словомъ не только похитителя своей свободы, но и все, что имѣло къ нему какое нибудь отношеніе -- платье, обувь, хлѣбъ. Свѣтъ вонзился въ его глаза мучительнымъ остріемъ. Самое привлекательное, изящное на землѣ -- цвѣты повергали его въ обморокъ. Только звѣзды составляли всю его радость. Къ нимъ онъ льнулъ всею душою, какъ тянется робенокъ за блестящей игрушкой. Блескъ небесныхъ свѣтилъ не ослѣплялъ его; дѣйствіе звѣздныхъ лучей умѣрялось ночною темнотою.
   Несмотря на всевозможные протесты со стороны Носсельборна, естественныя науки, философія и богословіе стали скоро глядѣть на его питомца, какъ на какой-то препаратъ, надъ которымъ каждый имѣлъ право производить свои изслѣдованія. Всесвѣтная болтунья-жена и пустыя, тщеславныя дочки пропускали въ маленькую комнатку Теодора всякаго посѣтителя, кто только пытался завязать съ нимъ бесѣду, мучилъ его возбужденіемъ совершенно чуждыхъ ему воспоминаній или приклеиваньемъ идей, неимѣвшихъ для него никакого смысла. Магнетизеры и гомеопаты пробовали на немъ дѣйствіе металловъ и врачебныхъ снадобій. Замѣченныя при этомъ явленія были довольно поразительны. Желѣзо и золото, серебро и свинецъ вызывали различныя дѣйствія. Уже одинъ запахъ стрихнина и белладонны и другихъ подобныхъ медикаментовъ производилъ въ немъ обмороки и сильную тошноту. Языковѣды хотѣли изслѣдовать на немъ, составляетъ ли рѣчь нѣчто намъ прирожденное или она заучивается искуственно; они сторожили естественныя побужденія несчастнаго -- инстинктъ образовать грамматическія формы, придумывать прилагательныя, измѣнять окончанія существительныхъ и глаголовъ. Мало-по-малу у него образовался большій запасъ нѣмецкихъ словъ, чѣмъ можно было ожидать. Богослововъ ужасало рѣшительное отсутствіе всякихъ преставленій о Богѣ. Ни малѣйшаго понятія о пророкахъ, о посредничествѣ между небомъ и землей, объ искупленіи и о страшномъ судѣ! Когда ему обо всемъ этомъ толковали, сынъ природы думалъ, что съ нимъ шутятъ. А что въ свѣтѣ всякихъ шутокъ и обмановъ не оберешься -- это несчастный узналъ всего прежде. Съ злою, ехидною натурою людей онъ познакомился еще въ самый день своего неожиданнаго воскресенья. Грубые поселяне давали ему пить водку, вмѣсто воды, или, вмѣсто пищи, подсовывали уличную грязь и нюхательный табакъ.
   Ко всѣмъ завѣреніямъ людей онъ сталъ поневолѣ относиться съ глубокимъ недовѣріемъ. Для него творящая невидимая сила была просто забавной шуткою. Во всемъ онъ отыскивалъ ближайшую причину. Дерево, въ его глазахъ, рождала черная земля; спасителемъ его было не небо, какъ ему толковали, а какой-то человѣкъ въ зеленомъ сюртукѣ, опять куда-то безслѣдно скрывшійся.
   Но, какъ обыкновенно дѣлается со всѣмъ, что на минуту возбуждаетъ горячее вниманіе человѣческой публики, интересъ къ загадочному найденышу сталъ замѣтно охладѣвать -- даже слишкомъ замѣтно и несоразмѣрно, если принять въ разсчетъ такую страшную тревогу въ самомъ началѣ этой исторіи. Уже спустя полгода общество привыкло къ необычайному. Конечно, Теодоръ Вальднеръ забытъ не былъ, но судьи перестали доискиваться слѣдовъ, по которымъ, казалось, можно было бы открыть настоящее происхожденіе несчастнаго юноши. Разумѣется, проницательность слѣдственныхъ судей не хотѣла выйти за предѣлы нѣкоторой необходимой скромности. Отъ Вюльфинга, его жены и сыновей ничего нельзя было добиться. Разоблачена была только его связь съ Генненгефтомъ въ эпоху его прежней, буйной жизни да нѣсколько другихъ преступленій убитаго, совершенныхъ еще до того, какъ отысканная Вюльфингомъ жертва неслыханной жестокости могла родиться на свѣтъ. Бумаги, по которымъ роковая тайна могла бы всплыть наружу, отысканы не были; точно также не было подтверждено никакими доводами и показаніе о томъ, будто ночью изъ трубы лѣсничаго былъ видѣнъ дымъ -- очевидно отъ сожженія бумагъ -- и будто пепелъ ихъ долженъ былъ находиться въ печкѣ. Возврата къ прежней жизни для Вюльфинга и его семьи уже не могло быть. Уже открытіе постигшаго его прежде военно-уголовнаго наказанія, во время его солдатской службы вмѣстѣ съ Генненгефтомъ, ставило непреодолимую преграду къ занятію прежней должности. Когда ихъ выпустили изъ тюрьмы, -- сначала жену, потомъ самого Вюльфинга,-- они появились въ Штейнталѣ всего одинъ разъ, чтобы приготовиться къ переѣзду въ столицу, а впослѣдствіи -- какъ носился слухъ -- даже въ Америку. Въ деревнѣ много шептались на ушко о томъ, что самъ баронъ Отто фонъ-Фернау пріѣзжалъ въ Штейнталь и отпустилъ прежнихъ слугъ чрезвычайно ласково, что, однако, многимъ показалось однимъ притворствомъ.
   Всѣ догадки насчетъ исторіи въ лѣсномъ убѣжищѣ -- отчасти подтвердившіяся на дѣлѣ, частію такъ и оставшіяся догадками -- сводились къ тому, что Генненгефтъ, послѣ своей попытки поджечь вильденшвертскій замокъ, долго бродяжничалъ въ окрестности, потомъ пробрался во Францію, жилъ въ Гаврѣ, откуда отправляются нѣмецкіе переселенцы, но, спустя четыре года, совершенно неожиданно для всѣхъ занялъ мѣсто старшаго лѣсничаго въ имѣніяхъ баронессы фонъ-Фернау. Въ самомъ началѣ -- такъ увѣряла молва -- онъ занялъ должность съ строжайшей таинственностью, держалъ у себя единственную старую служанку, получалъ нерѣдко записочки на тонкой бумагѣ, съ какимъ-то барскимъ гербомъ на печатяхъ, иногда, также отлучался на короткое время изъ дома, но никогда не больше, какъ дня на два. Опіумъ для заключеннаго онъ отчасти вывезъ изъ Франціи и получалъ изъ морскихъ аптекъ на судахъ, частію же, но старымъ рецептамъ, доставалъ тамъ и сямъ отъ окрестныхъ провизоровъ, жалуясь на мучившую его безсонницу. Свою жертву -- несчастнаго Теодора Вальднера -- онъ, какъ полагали, тоже вывезъ изъ Франціи. Нѣжная, граціозная наружность, какая-то несомнѣнно "знатная порода" въ чертахъ лица и образованіи тѣла, наконецъ, нѣсколько французскихъ словъ, будто бы съ неимовѣрнымъ трудомъ выпытанныхъ у юноши,-- все это заставляло догадываться, что Генненгефту, для какой бы то ни было цѣли, поручено было скрыть у себя сына очень знатныхъ родителей на всю жизнь или только на извѣстное время. За Генненгефта высказывалось даже то, болѣе снисходительное къ пому мнѣніе, "что онъ собственно долженъ былъ умертвить ребенка, но у него не хватило на то духу..."
   Само собою разумѣется, что тутъ могла возникнуть и такого рода догадка: это дитя было тайно рождено графиней Ядвигой не должно было жить или считаться между живыми, иначе графъ имѣлъ право удержать при разводѣ большую часть ея состоянія, и она принесла бы Фернау только незначительную крупицу изъ всего своего добра... Возможность такой догадки легко объясняется всѣми обстоятельствами судьбы, которую Ядвига не имѣла силъ заговорить въ свою пользу. Начиная отъ посѣщенія бухенридскаго адвоката и до постоянныхъ щедрыхъ подкуповъ людей, которыхъ она должна была задобрить и запугать,-- за нею волочилась длинная цѣпь роковыхъ жизненныхъ моментовъ, -- цѣпь, которою уже довольно побрякивало никогда недремлющее злословіе людей. Преступленіе было совершено на ея землѣ, однимъ изъ ея слугъ. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ графиня Вильденшвертъ точно бѣжала отъ чего-то безъ оглядки. Это случилось почти въ одно время съ такимъ загадочными событіями, что даже графъ побоялся ее преслѣдовать. Знали только, что графиня и не думала ѣздить на тѣ воды, гдѣ ее долженъ былъ ожидать прежній медицинскій совѣтникъ Штаудтнеръ, но повернула на югъ и вела переписку подъ непостоянными адресами то чрезъ гостиницы, то чрезъ банкировъ. Часто по цѣлымъ недѣлямъ никто не зналъ куда она запропастилась. А между тѣмъ Вюльфингъ -- заподозрѣнный въ преступленіи охотникъ -- былъ принятъ къ ней въ службу! Ея повѣренною, приближенною камеристкой сдѣлалась Августа Видманнъ!! Когда графъ, дѣлая послѣднюю попытку къ примиренію, приготовился отыскивать ее въ Римѣ и, дѣйствительно, туда уѣхалъ,-- ее уже тамъ не было. По справкамъ оказалось даже, что она туда никогда и не заѣзжала. Большею же частію проживала она въ Парижѣ и его окрестностяхъ. Графъ бросился туда -- его отсылаютъ въ Англію. Вернувшись назадъ, онъ застаетъ Ядвигу на нѣмецкой землѣ и въ такой тѣсной связи съ Отто фонъ-Фернау, что щекотливое чувство чести не допускало уже ни малѣйшей мысли о примиреніи. Долгое время графъ оставался безъ дѣла, потомъ опять вступилъ въ государственную службу и теперь находился далеко-далеко -- по ту сторону океана. Мало того: послѣ первой страшной тревоги, вызванной открытіемъ въ ихъ имѣніи, господа Фернау поспѣшно уѣхали въ Италію. Это было, конечно, довольно подозрительно. Но гдѣ были положительныя основанія, чтобы начать слѣдствіе? На чемъ построить формальное обвиненіе? Тутъ приходилось слѣдить за графиней Вильденшвертъ по пятамъ -- отъ города до города, отъ деревни до деревни -- въ томъ ея вояжѣ, который она предприняла семнадцать лѣтъ тому назадъ. Но для кого это было сколько нибудь интересно. Теперь еще и извѣстно даже не было, узналъ ли графъ Вильденшвертъ въ другомъ полушаріи что нибудь о найденышѣ Теодорѣ Вальднерѣ. Когда господа. Фернау вернулись изъ Италіи, всѣ темные толки и пересуды уже притихли, умолкли окончательно подъ шумъ каретъ, грохотавшихъ у подъѣзда ихъ дворца, въ блестящей суматохѣ ихъ баловъ, за вкусными обѣдами баронессы, для которыхъ въ большихъ городахъ навербовать гостей всегда не трудно, хотя вначалѣ общество, правда, косилось немножко на "неестественную мать", какъ злые языки за спиной еще называли баронессу. Въ большихъ городахъ всегда такъ бываетъ: сегодня васъ оставляетъ одинъ кругъ знакомыхъ, а черезъ ночь образуется другой...
   Можно было даже сказать, что госпожа фонъ-Фернау держала себя съ необыкновеннымъ достоинствомъ, если только понимала всю неловкость своего положенія въ обществѣ. Несомнѣнно было, что къ разрыву съ первымъ мужемъ ее побудила только самая пылкая, романтическая любовь. Если она и поступила при этомъ легкомысленно, то все-таки нельзя было не удивляться, съ какою добросовѣстностью она относилась къ своему долгу во всю послѣдующую жизнь. Для своихъ двухъ сыновей она была строгой матерью. Многіе говорили даже, что строгость пересиливала въ ней любовь. Она хотѣла имѣть въ совершенствѣ воспитанныхъ дѣтей и, для достиженія этой цѣли, слѣдовала собственному своему плану. Богатое состояніе позволяло ей обходиться безъ общественныхъ учебныхъ заведеній. Для каждаго возраста дѣтей, для каждаго отдѣльнаго предмета она держала особыхъ учителей, даже сама участвовала въ преподаваніи, что, разумѣется, восполнило пробѣлы въ ея собственномъ умственномъ развитіи. Конечно, знаніе поступило къ ней не въ строгомъ систематическомъ порядкѣ,-- тѣмъ не менѣе она обращала на научный матеріалъ большее вниманіе, лучше умѣла оцѣнить его пользу, чѣмъ было до сихъ поръ.
   Нашелся, правда, въ обществѣ одинъ человѣкъ, говорившій, что вся эта. строгость и добросовѣстность была только крестомъ, наложеннымъ нечистой совѣстью... Такъ думалъ зять Ядвиги -- мужъ ея прежней подруги Линды.
   Вслѣдъ за вторымъ бракомъ Ядвиги отношенія между Генрихомъ фонъ-Фернау и его братомъ Отто приняли характеръ обоюднаго игнорированья. Когда къ нимъ дошелъ слухъ о штейнтальской лѣсной диковинкѣ, холодность перешла у Генриха фонъ-Фернау въ ненависть, у Линды -- въ скорбное состраданье. Болѣе мягкая, гуманная натура жены не допускала ни малѣйшей мысли, чтобы Ядвига хотѣла смерти или пожизненнаго заключенія своего ребенка, если только найденышъ былъ, дѣйствительно, ея законный сынъ.
   Мужъ рѣшительно не соглашался съ этимъ снисходительнымъ взглядомъ.
   -- Она была ослѣплена до положительнаго безумія! Свою ненависть къ графу она переносила на все, напоминавшее объ его имени. Въ своихъ безконечныхъ, бѣшеныхъ переѣздахъ съ мѣста на мѣсто -- это была какая-то Медея, строющая свои кровавые замыслы не въ привычныхъ комнатахъ своего дома, а въ дикой тревогѣ, въ угарѣ сумасшедшаго бѣгства и бродяжничества. Домашній очагъ гуманизируетъ чувства, тогда какъ бродягѣ вѣчно кажется, будто онъ стираетъ за. собой слѣды преступленія и будто ихъ никто уже найти не въ состояніи.
   Въ присутствіи дочерей Линды тоже не могло не быть рѣчи о странномъ приключеніи -- объ отысканіи почти заживо похороненнаго молодого человѣка. Правда, когда какъ нибудь нечаянно заговаривали о различныхъ догадкахъ къ объясненію тайны и о томъ, кому было нужно упрятать несчастнаго ребенка подъ землею -- каждый разъ бесѣда внезапно прерывалась. Но именно это обстоятельство и подстрекало вниманіе подроставшихъ дочекъ; съ теченіемъ времени онѣ хорошо поняли, какія уважительныя причины имѣли ихъ родители держать себя вдали отъ дяди и тетки и даже давать гласныя доказательства, что между ними нѣтъ ни малѣйшей солидарности.
   Два года уже Теодоръ Вальднеръ наслаждался солнечнымъ блескомъ и, наравнѣ съ другими, былъ участникомъ всѣхъ скорбей и радостей въ нашей земной юдоли. Вотъ однажды Генрихъ фонъ-Фернау заѣхалъ, по дѣламъ службы, въ тотъ городъ, гдѣ Лингардъ Нессельборнъ довелъ свое педагогическое предпріятіе уже до нѣкотораго процвѣтанія. Къ сожалѣнію, многіе поговаривали тогда, что почтенный педагогъ шелъ ложной дорогою. Съ одной стороны -- говорили о Лингардѣ -- онъ не могъ предотвратить той неурядицы, что вслѣдствіе всеобщаго интереса, къ его питомцу всякій сталъ вмѣшиваться въ его трудъ, хотѣлъ поощрять его, но только мѣшалъ дѣлу; но съ другой -- утверждали другіе, болѣе проницательные -- помѣха была въ его собственномъ домѣ: его жена и обѣ дочки -- Левана и Адельгунда -- скорѣе тормозившія, чѣмъ облегчавшія весь его жизненный трудъ, позволяли себѣ и здѣсь безъ толку соваться не въ свое дѣло, что не осталось безъ самого вреднаго вліянія. Для этихъ барынь Теодоръ Вальднеръ вовсе не былъ тѣмъ, чѣмъ для ихъ мужа и отца -- таинственнымъ первобытнымъ человѣкомъ, свыше ниспосланнымъ, чистымъ матеріаломъ для раціональнаго воспитанія; въ ихъ глазахъ это былъ просто ключъ къ разгадкѣ щекотливаго, общественнаго секрета -- какой нибудь графъ, князь или, пожалуй даже, наслѣдникъ престола. И онѣ полагали своимъ долгомъ вступиться за него всѣми силами, отвоевать для него то блестящее положеніе, тѣ княжескія утѣхи, которыхъ лишила его завистливая, мрачная доля. На каждомъ шагу льстили они милому сведенному братцу, какъ называли Теодора, рисовали предъ нимъ заманчивую картину блестящаго, золотого будущаго. Сначала на заднемъ планѣ имъ вѣчно мерещилась "неестественная", потомъ горько рыдающая мать, удерживаемая только неумолимыми щекотливыми соображеніями, чтобы открыто разоблачить себя; это была, по ихъ словамъ, очень знатная дама, тосковавшая по ихъ питомцу и пріемышу и уже давно приготовлявшая ему блистательную награду за всѣ его испытанія. Въ другой разъ имъ чудился только обманутый отецъ. Въ этомъ случаѣ Теодоръ оказывался лишнимъ человѣкомъ, помѣхою для другихъ въ присвоеніи чужого и довольно крупнаго достоянія, если принять въ разсчетъ весь ужасъ преступленія. По ихъ мнѣнію, отецъ слишкомъ медлилъ воспитаніемъ найденыша. Чтобы помочь ему, они сами мѣшались въ его трудъ, забѣгали впередъ. Теодоръ долженъ былъ стать какъ можно ближе къ общепринятому, подъ уровень того образованія, которое давалось всѣмъ и каждому. Онъ долженъ былъ наслаждаться жизнію, какъ всѣ мы.... Благодаря такому руководству несчастный только хворалъ и сбивался съ толку. Въ его младенческую душу закралось мелкое себялюбіе, недовѣріе и глубокое, для него самого непонятное уныніе, такъ что его нерѣдко заставали въ слезахъ и слышали просьбы несчастнаго -- пустить его назадъ, въ его мрачную могилу....
   Проѣздомъ чрезъ Брукбахъ, Генрихъ фонъ-Фернау, само собою разумѣется, полюбопытствовалъ лично взглянуть на диковинку, о которой всѣ такъ прокричали. Именно теперь, послѣ того, какъ немножко притихли толки о чудесномъ открытіи въ Штейнталѣ,-- общій интересъ къ найденышу опять нѣсколько оживился. Въ печати появились статьи, нападавшія на методъ, по которому воспитывался Вальднеръ. Статьи эти принадлежали по большей части проѣзжимъ педагогамъ; самыя ѣдкіе нападки появлялись анонимно и, быть можетъ, направлялись изъ среды наиболѣе близкихъ къ Нессельборну людей.
   Итакъ, правительственный президентъ полюбопытствовалъ лично взглянуть на найденыша. Поразительное сходство юноши съ графомъ Вильденшвертомъ и его прежней женою не замедлило броситься въ глаза пріѣзжему. Это былъ молодой человѣкъ средняго роста, необѣщавшій много подрости, какъ показалось президенту,-- съ большими карими глазами Ядвиги, тогда какъ ротъ много напоминалъ графа, въ особенности когда Вальднеръ смѣялся. Темные волосы по цвѣту были схожи съ волосами матери и вились кудрями. Голосъ у Теодора былъ хриплый, нетвердый, очевидно отъ непривычки къ живому языку, съ которымъ онъ освоился мало-по-малу и теперь уже пріобрѣлъ нѣкоторую бѣглость. Голосъ задрожала. у самого Генриха Фернау -- добраго отца своимъ дѣтямъ -- когда онъ заговорилъ съ этой жертвою злодѣйства, имѣвшаго къ нему, можетъ быть, такое близкое отношеніе. Зоркій взглядъ президента скоро подмѣтилъ, что противники воспитанія въ домѣ Нессельборна были совершенно правы.
   Всѣ жители города и окрестнаго околодка раздѣляли это мнѣніе. Пасторъ, говорили они, имѣлъ въ виду благую цѣль, но былъ слишкомъ слабъ, чтобы противодѣйствовать вреднымъ вліяніямъ своей собственной семьи. Юношу вѣчно таскали изъ одного общества въ другое. Особенно баловали его дамы. Въ послѣднюю зиму этотъ девятнадцати лѣтній недоростокъ, годъ тому назадъ неумѣвшій даже и ходить, сдѣлался записнымъ танцоромъ. Всюду слышались жалобы на его недостаточную охоту къ ученію, тогда какъ цѣлая масса свѣденій, прививаемыхъ къ его еще незрѣлымъ понятіямъ, не только не убывала, по увеличивалась съ каждымъ днемъ болѣе.
   Президентъ съ полнѣйшей откровенностью высказался противъ Нессельборна.
   Тотъ, со слезами на глазахъ, схватилъ руку деликатнаго судьи, осмотрѣлся кругомъ, не было ли еще кромѣ нихъ кого нибудь другого въ комнатѣ, и съ дрожащимъ голосомъ заговорилъ:
   -- Вы положительно правы,-- такъ возьмите же этого мальчика отъ меня! Да, но возьмите его въ томъ видѣ, который бы меня не компрометировалъ..... Нѣтъ, не господинъ я надъ самимъ собою. Богъ свидѣтель, что я принялся за мою задачу съ горячимъ энтузіазмомъ. Но несчастное убѣжденіе общества, будто этотъ чудесный ребенокъ долженъ принадлежать всему свѣту, будто онъ сынъ всѣхъ вообще -- испортило мое мирное начинаніе. Лучшія намѣренія мои встрѣчали препятствія. Для этого тепличнаго цвѣтка нуженъ въ началѣ тихій уходъ гдѣ нибудь въ глуши -- какъ бы подъ стекляннымъ колпакомъ. Но въ моемъ ли домѣ искать тишины?! Женѣ моей издавна нравилось пестрое разнообразіе. Она любитъ свѣтъ, шумъ, общественныя связи. Дочки во всемъ ей подражаютъ. Понятно отсюда, почему я не могъ удержать судьбу моего питомца въ своихъ собственныхъ рукахъ.
   -- Да, я желаю -- увѣряю васъ -- отъ всей души желаю, чтобы его отъ меня взяли. Только умоляю васъ, какъ благороднаго человѣка, сдѣлайте все такъ, чтобы я въ виду моей педагогческой дѣятельности, составляющей для меня жизненную задачу, не лишился довѣрія людей. Примите къ свѣденію мой благой совѣтъ, даже позвольте мнѣ самому привести его въ исполненіе. Юноша этотъ -- точно отломанная отъ дерева цвѣточная ночка, которую заставляли распуститься искуственно. Нѣтъ, она должна, опять вернуться къ своему стебельку -- юноша опять долженъ сдѣлаться ребенкомъ, жить среди простѣйшихъ условій природы, въ школѣ нужды. А иначе онъ неизбѣжно погибъ. Скажу болѣе: онъ будетъ дурнымъ человѣкомъ, если только не возвратится опять на порогъ своего гроба, чтобы оттуда съизнова начать свое вступленіе въ жизнь -- медленно и осторожно...
   -- Гмъ, но какъ это сдѣлать? спросилъ президентъ тономъ, полнымъ участія и замѣшательства
   -- Я не знаю никого, отвѣчалъ Нессельборнъ,-- кто бы съумѣлъ приняться за это дѣло лучше моего отца, этой безукоризненно честной натуры. Мастерски соразмѣряя нужную строгость и гуманность, онъ бы съумѣлъ и учить его, и развить его тѣло еще настоятельно необходимымъ для него моціономъ,-- хоть бы то были работы въ саду и полѣ, ремесленный трудъ, занятія на токарномъ или столярномъ станкѣ. Вѣдь онъ -- не больше, какъ скромный сельскій учитель! Внучка его -- до сихъ поръ бывшая для него помощницей -- готовится посѣщать женское училище. Значитъ отецъ мой остается одинъ-одинешенекъ и ужь конечно не откажетъ моей просьбѣ, если только вы захотите подкрѣпить ее вашимъ содѣйствіемъ. Проведя годъ у этого дѣльнаго, опытнаго наставника, Теодоръ можетъ опять вернуться послѣ того къ намъ безъ всякой опасности. А я тѣмъ временемъ горячо возьмусь за свой планъ и открою въ столицѣ учебное заведеніе въ большомъ масштабѣ: оставаться тутъ -- въ этомъ городѣ и вообще въ духовной профессіи для меня становится уже положительно не въ моготу.
   Зять Ядвиги, само собою разумѣется, немало смутился, когда Нессельборнъ назвалъ ему то мѣсто, гдѣ отецъ его былъ учителемъ. Какъ! опять возвратить Теодора Вальднера на порогъ его подземной тюрьмы!!... Мысль, что дальнѣйшая судьба найденыша именно тамъ-то и столкнется съ нѣкоторыми крайне враждебными намѣреніями -- заставили его внутренно содрогнуться.
   И здѣсь еще болѣе подтверждался слухъ о близкой связи той мѣстности съ несчастною судьбою найденыша. Что можетъ подумать обо всемъ этомъ братъ президента? И если самъ онъ, президентъ, станетъ хлопотать объ этомъ перемѣщеніи Вальднера -- въ какомъ свѣтѣ выставитъ онъ себя передъ людьми?! И посреди всѣхъ этихъ громко высказанныхъ опасеній, которымъ Нессельборнъ старался всячески возражать гостю, показалось также, какъ будто прекращеніе матеріальныхъ пособій, отовсюду поступавшихъ прежде для воспитанія Теодора, было также однимъ отъ мотивовъ, почему его хотѣли отправить въ деревню.
   Жена Нессельборна -- фрау Гедвига, сочла своею обязанностью угостить параднымъ обѣдомъ важнаго сановника, удостоившаго ихъ своимъ посѣщеніемъ. Отказаться отъ приглашенія, сдѣланнаго по всѣмъ правиламъ гостепріимной любезности, -- было неловко. Вся обстановка стола, вкусныя кушанья, строгій порядокъ, прислуга,-- привели заѣзжаго въ изумленіе и невольно напомнили ему прежнюю дочь трактирщика. А между тѣмъ матеріальное положеніе Нессельборна, но слухамъ, было далеко не блистательно. Дочки были до нельзя любезны, очаровательны, говорливы, также какъ мамаша ихъ. Теодоръ Вальднеръ -- красивый молодой человѣкъ, сидѣлъ тутъ же, за столомъ; при взглядѣ на него въ гостѣ шевельнулось какое-то отталкивающее и въ то же время жуткое, скорбное чувство. Подъ конецъ обѣда несчастный упалъ въ обморокъ. Его пришлось вынести замертво изъ-за стола.
   Страннымъ показалось президенту, что во время обѣда и послѣ того пасторъ совершенно предоставилъ женѣ и дочкамъ развивать мысль о переселеніи Теодора въ деревню и о сдачѣ его на руки превозносимаго до небесъ дѣдушки. Въ молчаніи хозяина скрывалось даже какое-то замѣшательство. Онъ краснѣлъ по временамъ, отвѣчалъ разсѣянно и даже уклонялся отъ вопросовъ о прошломъ Теодора, -- вопросовъ, съ которыми беззазорно и смѣло обращались къ нему президентъ и другіе приглашенные къ обѣду изъ города. Дамы постоянно сами вмѣшивались въ эти вопросы. По ихъ словамъ, нельзя было ни мало сомнѣваться въ французскомъ происхожденіи ихъ питомца. Изученіе французскаго языка далось ему будто бы, съ изумительной легкостью, и кромѣ того въ немъ сохранилось довольно чуть воспоминаніе о прекрасномъ обширномъ замкѣ, гдѣ онъ, вѣроятно, жилъ врежде. Первые сны его, утверждали дамы, также были записаны Нессельборномъ. Когда онъ могъ только бредить о прежде пережитомъ, то сейчасъ же оказалось несомнѣннымъ, что за нимъ ухаживала въ дѣтствѣ какая-то очень знатная женщина -- очевидно, его родная мать. Фонтаны, пышные гербы, высокія лѣстницы играютъ въ этихъ снахъ главную роль, но кромѣ нихъ также какіе-то бѣлые люди, должно быть, отцы какого нибудь монашескаго ордена. Корабли и матросы также упоминались въ его сновидѣніяхъ. Черный человѣкъ, какъ надо полагать, былъ у него всегда Генненгефтъ -- лѣсничій и главный распорядитель при обжиганіи угля.
   Генрихъ фонъ-Фернау сдѣлалъ все. что отъ него зависѣло, для перемѣщенія Теодора въ деревню, если только и не въ самый Штейнталь, противъ чего онъ даже протестовалъ. Тѣмъ не менѣе дѣло это уладилось; полгода спустя Нессельборнъ перебрался въ столицу и открылъ большое учебное заведеніе, имѣвшее въ виду стать наравнѣ съ реальными гимназіями. Въ непродолжительномъ времени успѣхъ превзошелъ всѣ ожиданія. Богатые родители, лишенные возможности сами слѣдить за воспитаніемъ своихъ дѣтей, казалось, видѣли въ новомъ училищѣ наиболѣе пригодное для нихъ мѣсто. Ученики поступали на перерывъ со всѣхъ сторонъ. Институтъ Нессельборна пріобрѣлъ громкую репутацію даже въ Россіи и Америкѣ.
   Въ одномъ обществѣ разъ какъ-то стали удивляться, почему это прежняя графиня Вильденшвертъ боится помѣстить своихъ сыновей у Нессельборна, хотя у него воспитывались дѣти всякихъ графинь и даже принцевъ. Когда Линда сообщила своему мужу о ѣдкой, обидной для всего рода усмѣшкѣ, показавшейся при этомъ разговорѣ на лицахъ многихъ членовъ общества,-- мужъ сказалъ ей при уходѣ съ глубокимъ вздохомъ:
   -- Да, мой другъ, онѣ силою, угрозами вытребовали у Ядвиги средства для открытія этого блестящаго заведенія -- не самъ Нессельборнъ, котораго я считаю положительно добрымъ и честнымъ человѣкомъ, но его жена и дочки... И вотъ изъ-за чего онѣ такъ хлопотали о перемѣщеніи найденыша въ Штейнталь!
   Линда только слушала, не подавая никакого мнѣнія, тогда какъ мужъ ея продолжалъ, сердито наморщивъ лобъ:
   -- Это перемѣщеніе Теодора Вальднера въ Штейнталь -- на самое мѣсто рокового преступленія -- было мотивировано въ Брукбахѣ совершенно иначе дамами, чѣмъ самимъ хозяиномъ. Я увидѣлъ это сейчасъ же по ихъ глазамъ. Онѣ говорили такъ усердно, такъ упорно и краснорѣчиво о французскомъ происхожденіи ребенка, какъ будто сами ни на волосъ себѣ не вѣрили... Ну, и притомъ вѣрно ужь нашли какіе нибудь способы убѣдить Ядвигу -- писали, можетъ быть, ей, что если она заупрямится, то воспоминанія ихъ питомца примутъ совершенію иной характеръ, чѣмъ въ какомъ они до сихъ поръ выставлялись гласно. Перемѣщеніе же найденыша въ Штейнталь служитъ наказаніемъ за то, что боронесса, какъ я слышалъ, отказывала въ своемъ матеріальномъ содѣйствіи для открытія ихъ заведенія. Что же, очень можетъ быть, Ядвига хотѣла навсегда купить молчаніе людей, вычитавшихъ изъ юношескаго бреда то, что имъ хотѣлось вычитать. Несчастный Вальднеръ самъ показался мнѣ уже способнымъ ко лжи и притворству. Отчего же, скажи, пожалуйста, Нессельборнъ не сдержалъ своего слова, отчего не взялъ теперь въ свое училище этого уже двадцатидвухлѣтняго парня, до сихъ поръ остающагося въ Штейнталѣ? Вѣдь онъ хотѣлъ сдѣлать это по прошествіи одного года... А молодой человѣкъ одичаетъ тамъ, омужланится... Слышно, что онъ помогаетъ Нессельборну-отцу -- уже совсѣмъ одряхлѣвшему -- старцу въ завѣдываніи школою...
   Въ положеніи Вальднера не произошло никакого существеннаго измѣненія до того дня, когда, на пути въ Остенде, двѣ старшія дочки Линды повстрѣчались въ Кельнѣ какъ бы нечаянно, а на самомъ дѣлѣ завѣдомо и предумышленно съ двумя добрыми молодцами, вслѣдъ за чѣмъ послѣдовало любовное признаніе и полная райскихъ утѣхъ жизнь въ приморскомъ городѣ.
   Правда, Генриху фонъ-Фернау давно уже хотѣлось какъ нибудь стать ближе къ бывшему охотнику Вюльфингу или поручить слѣдить за нимъ кому нибудь другому, но все это рѣшительно не ладилось такъ, какъ бы онъ этого желалъ. Вюльфингъ довольно успѣшно занимался уже новымъ промысломъ. Когда его вмѣстѣ съ женой выпустили изъ подъ ареста., онъ всего одинъ разъ возвращался въ Штейнталь. Сыновей услали куда-то далеко. Въ виду ограниченныхъ средствъ родителей это также не могло показаться страннымъ. Вюльфингъ остался въ столицѣ и открылъ дровяную торговлю. Были, должно быть, средства и для этого. Но кто же открылъ ему эти рессурсы? Источника никто не зналъ. Разъ какъ-то президентъ лично заказалъ во дворѣ Вюльфинга поставку нужныхъ для дома дровъ. Онъ отправился въ контору и засталъ тамъ только жену.
   Спокойно и смѣло посмотрѣла, она ему въ глаза. Вся обстановка въ домикѣ, находившемся въ одной изъ отдаленныхъ частей города обличали опрятныхъ, добросовѣстныхъ, даже зажиточныхъ хозяевъ. Пріятно было взглянуть на бѣлыя гардины, зеленыя створчатыя ставни, маленькій цвѣтничокъ близь домика, отведя глаза отъ сорныхъ кучъ наваленнаго торфа и дровяныхъ остатковъ, указывающихъ дорогу къ жилищу хозяина.
   Здѣсъ-то приходилось проѣзжать мимо тому, кто хотѣлъ въ лодкѣ плыть на дачу Вольмероде или въ деревню Лихтенгайнъ.
   Дѣйствительно, такую рѣчную прогулку затѣяли президентъ, его жена и Мехтильда въ тотъ самый день, когда оба жениха и обѣ невѣсты приняли приглашеніе къ обѣду у дяди Отто фонъ-Фернау и его супруги послѣ ихъ оффиціальнаго визита, ограничившагося впрочемъ только передачею карточекъ. Приглашеніе было сдѣлало всей семьѣ -- родителямъ и ихъ дѣтямъ. Но было принято оно только обрученными.
   Слуга президента оказался ловкимъ гребцомъ. Снявъ съ него ливрею, его нарядили въ полосатую домашнюю куртку и клеенчатую фуражку -- въ подражаніе матросскому костюму. Мехтильда помогала ему работать веслами, тогда какъ кучеръ и другой слуга повезли счастливыхъ влюбленныхъ на званый обѣдъ.
   

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.

   Выпалъ благодатный лѣтній день, и погода стояла жаркая. Но въ виноградникахъ дачи Вольмероде, промежъ высокихъ, разросшихся шпалеръ вѣяло пріятной свѣжестью. Многочисленное общество, приглашенное хозяевами, еще бродило въ разсыпную по саду и въ паркѣ. "Передъ добрымъ сельскимъ обѣдомъ, говорилъ баронъ фонъ-Фернау,-- нужно съ полчасика пофланировать, чтобы супъ и жаркое пришлись по вкусу".
   Къ дачѣ подъѣзжалъ одинъ экипажъ за другимъ. Обѣ четы нарѣченныхъ пріѣхали въ каретѣ родителей. Они застали тутъ блестящіе туалеты и мундиры, брилліанты и всякую военную кавалерію. Общество собиралось, сначала въ тѣни высокой эстрады, усаженной экзотическими растеніями близь самаго дома, возлѣ фонтана, по краямъ котораго красовались великолѣпные цвѣты. Женихи съ своими невѣстами были представлены только нѣкоторымъ изъ гостей.
   -- Ну-ка, похвастайтесь, любезный докторъ, что это у васъ такое? Чего добраго, какой-нибудь billet-doux, преслѣдующій васъ даже здѣсь!... Или, можетъ быть, дѣло касается просто вашей обширной практики, а?
   Такъ кричалъ Отто фонъ-Фернау коренастому, широкоплечему, совсѣмъ облысѣвшему мужчинѣ, принявшему какую-то записку отъ слуги, который замѣтилъ при этомъ; "только-что передано-съ ".
   -- Кто принесъ? спросилъ Штаудтнеръ, прежде называвшійся молодымъ, а теперь единственный представитель этого имени, казалось, нежелавшій передать его потомству. Нынѣшній медицинскій совѣтникъ былъ старый холостякъ, лѣтъ пятидесяти, жилъ въ довольствѣ, но берегъ на дальнѣйшую старость свои капиталы, которымъ при брачномъ союзѣ предстояла бы неизбѣжная растрата. "Жалокъ и изъ рукъ вонъ плохъ тотъ врачъ, говаривалъ Штаудтнеръ, прославившій себя и по акушерскому ремеслу, -- который поддается системамъ и котораго повивальная бабка не можетъ кликнуть на помощь въ извѣстные моменты женской жизни...."
   -- Мальчикъ изъ села! отвѣтилъ слуга, и прежде чѣмъ любопытныя дамы и кавалеры, съ которыми медицинскій совѣтникъ пустился въ одно изъ пикантныхъ объясненій, успѣли позабавиться надъ этимъ таинственнымъ письмецомъ, какъ надъ началомъ цѣлаго романа,-- маленькій человѣчекъ въ синихъ очкахъ внезапно изчезъ. Онъ былъ, впрочемъ, одѣтъ по бальному, какъ одѣваются въ Англіи передъ каждымъ обѣдомъ, хоть будь онъ въ привычномъ, семейномъ кругу. Но всѣ принадлежности этого костюма -- фракъ, жилетъ, галстухъ -- болтались на немъ, какъ на вѣшалкѣ. Манеры его отзывались грубостью, даже цинизмомъ. Слѣды студенческой тривіальности, удерживавшіеся въ немъ, несмотря на все внѣшнее изящество, служили ему особенно хорошей рекомендаціей въ врачебномъ отношеніи, хотя онъ всегда осторожно примѣнялся къ людямъ и обстоятельствамъ, прежде чѣмъ, при консультаціи, вскочить грубо съ мѣста и позволить себѣ такія, напримѣръ, милыя выраженія: "да скажите, христа ради, чего вамъ не хватаетъ? Жрете вы за десятерыхъ, пьете во всю глотку."
   Хорошо знакомый съ мѣстностью, докторъ скоро нашелъ свою дорогу и скрылся изъ виду; слуга провожалъ его нѣсколько шаговъ и былъ отпущенъ назадъ съ отвѣтомъ:
   -- Меня къ столу не дожидаться!
   Брюзгливо сморщивъ некрасивое, еще болѣе омраченное синими очками лицо, онъ отворилъ незапертую калитку, которая вела въ огородъ, и оттуда вышелъ въ поле.
   Потомъ зашелъ въ трактиръ деревушки Лихтенгайна, расположенной далѣе внизъ по теченію рѣки. Еще разъ прочелъ набросанную карандашомъ записочку:
   "Мы только-что были у васъ, но не застали васъ дома, поэтому отправились по вашимъ слѣдамъ и умоляемъ васъ зайти на минуточку въ гостиницу Золотого Льва. Тутъ жизнь и честь поставлены на карту.

Л. и А."

   Докторъ сейчасъ же догадался, кто звалъ его къ себѣ на помощь. Ему было страшно досадно, что заведеніе уже наполнилось застольными гостями. Въ трактирѣ Золотого Льва громкое объясненіе было невозможно. Онъ поглядѣлъ въ ту сторону, гдѣ неподалеку находилась небольшая и теперь, какъ казалось, еще пока безлюдная роща. Къ вечеру тамъ собиралась деревенская публика подъ открытымъ небомъ и пожирала принесенную съ собою провизію. Теперь, быть можетъ, удобнѣе было бы объясняться въ этомъ мѣстѣ. Дѣйствительно, уже передъ трактиромъ на встрѣчу ему вышли двѣ элегантныя, сильно взволнованныя дамочки, прося его, но избѣжаніе помѣхи, отправиться съ ними въ то укромное мѣсто, окруженное елями и березами. Привезшій ихъ наемный кучеръ кормилъ свою вспотѣвшую клячонку. Потъ выступилъ также.и на лицѣ пріѣхавшихъ дамъ. "Въ трактирѣ, говорили онѣ, нельзя сказать ни одного слова безъ постороннихъ слушателей". Вотъ онѣ повели доктора далѣе въ поле, откуда можно было напрямикъ пробраться къ лѣску. Хлѣба были уже сняты.
   Изъ оконъ замка легко было слѣдить за этой прогулкой.
   -- Да. что вамъ, наконецъ, нужно? Ну, что тамъ еще такое?... съ досадою сказалъ докторъ и вслѣдъ затѣмъ прибавилъ:
   -- Накуралесили, должно быть, а? Вѣчно съ своими глупѣйшими исторіями.... Ну, ужь если теперь дадутъ по загривку -- подѣломъ, ей-богу, по-дѣломъ!...
   Обѣ дамочки были скорѣе изящны, чѣмъ хороши собой. Стройнаго, но невысокаго роста. Таліи тоненькія, но, повидимому, это стоило порядочнаго труда при стягиваньи. Пестрые зонтики придавали ихъ нѣсколько помятымъ лицамъ оживленный оттѣнокъ, въ особенности при сильномъ безпокойствѣ, горячности и нетерпѣніи этихъ дамъ, но колоритъ этотъ опять стерся въ тѣни прохладнаго лѣска. Обѣ молодыя дѣвушки говорили какимъ-то неестественно-грубымъ голосомъ, почти басомъ. Одѣты онѣ были совершенно одинаково, такъ что ихъ легко можно было принять одну за другую. Легкія лиловыя платья съ бѣлыми полосками шелестили при ихъ проворной походкѣ. Свѣтлыя соломенныя шляпки были украшены искуственными колосьями и васильками. Различались онѣ между собой только по вуалямъ: у одной былъ голубой, у другой розовый.
   Маленькія, обутыя въ прюнелевые ботинки ножки съ трудомъ поспѣшали за сердито шагавшимъ докторомъ. Обѣ спутницы такъ безсвязно умоляли его о помощи и предотвращеніи большой бѣды, что онъ, наконецъ, закрылъ уши обѣими руками и прервалъ ихъ причитанія, перешедшія даже въ плачъ, такими словами:
   -- Да знаю, знаю уже! Весь городъ только и трубитъ объ этомъ! Вы губите, раззоряете вашего честнаго отца... А все маменька виновата! Всю жизнь это была неисправимая кокетка, да такою осталась и подъ старость лѣтъ! Такого ужь, должно быть, роду и племени.... И такъ какъ прежними своими сахарными губками теперь ужь ничего не подѣлаешь, то она вотъ и заигрываетъ все посредствомъ васъ.... Горькая жизнь вашего отца лежитъ на вашей же совѣсти, да, да! Стыдились бы всякихъ своихъ пакостей, нотъ что! Это.... это даже подло, честное слово, подло -- весь городъ сталъ говорить! О, теперь-то ужь непремѣнно выйдетъ наружу, какую вы тамъ кутерьму ведете въ пансіонѣ.... А, каково -- въ учебномъ заведеніи, при такомъ предпріятіи, успѣхъ котораго зависитъ отъ первой глупѣйшей сплетни!... Да, да, позоръ вашъ такъ ужасенъ и такъ кстати для вашихъ недруговъ, что у папеньки отнимутъ дозволеніе содержать впредь училище -- ужь объ этомъ толкуютъ чуть не на всѣхъ перекресткахъ.
   -- О, ради Бога! взвизгнули дѣвушки въ одинъ голосъ.
   Но слишкомъ разборчивый въ выраженіяхъ циникъ-докторъ прибавилъ къ этому:
   -- Да, да, погодите-ка ужо! Будетъ вамъ на орѣхи!... Заставятъ-таки его запереть лавочку....
   Въ рощицѣ они подошли къ одному изъ тѣхъ мѣстъ, гдѣ воскресные посѣтители устроили скамьи изъ камней и мха, даже очаги для варки пищи. Тамъ и сямъ торчали уже дѣти, высланные впередъ родителями, чтобы занять любимыя мѣста и поджидать, пока не придутъ старшіе.
   Дочки Лингарда Нессельборна въ изнеможеніи повалились на земляную насыпь, гдѣ по счастію было менѣе гостей. Старшей изъ нихъ Леванѣ окончилось, уже двадцать четыре года, младшая -- Адельгунда -- была двумя годами моложе сестры.
   -- Князь, должно быть, просто выходитъ изъ себя отъ зависти! проговорилъ старый, извѣданный другъ ихъ отца, въ самомъ началѣ содѣйствовавшій его счастливому предпріятію. По отношенію къ Нессельборну докторъ допускалъ исключеніе изъ своихъ обычныхъ, желчныхъ и мизантропическихъ взглядовъ, и на этотъ разъ также ни мало не обнаружилъ своего заобычнаго легкомыслія,-- напротивъ, со всевозможною энергіей сталъ на сторонѣ самой строгой нравственности.
   -- Я думаю, проговорилъ онъ,-- что уже сегодня -- за параднымъ обѣдомъ онъ...
   -- Какъ! князь тоже обѣдаетъ у Фернау?..
   -- По крайней мѣрѣ, его тамъ ждали! Можетъ быть, сѣли уже за столъ. Отвяжитесь, нечего меня тутъ удерживать съ своимъ глупымъ скандаломъ.... Мнѣ стыдно, право, и встрѣтиться-то съ вами!..
   -- Ахъ, спасите, спасите насъ... голосили дѣвушки:-- отца нашего спасите...
   -- Гмъ, да, мудрено это сдѣлать!..
   -- Упросите... начала Левана.
   -- Князя... добавила Адельгунда.
   -- О чемъ? Молчать, что ли? Нѣтъ, легче остановить мельничныя крылья... Князь публично объявилъ, что будетъ просить аудіенціи у министра и сообщитъ ему о скандальныхъ продѣлкахъ въ одномъ изъ здѣшнихъ пансіоновъ, вотъ что!
   -- Убѣдите главнаго инспектора! взмолилась Левана.
   -- О, да, Бегендорфъ все можетъ сдѣлать, завершила Адельгунда.
   -- Ничего Бегендорфъ не можетъ сдѣлать противъ своего долга! возразилъ докторъ;-- да и кромѣ того вамъ нужно бояться и другихъ властей -- всего учебнаго управленія, соперничающихъ пансіоновъ, самого министра...
   -- Но развѣ Бегендорфъ можетъ въ чемъ нибудь вамъ отказать? Помилуйте... Вѣдь маменька говоритъ...
   -- Что, что такое она тамъ говоритъ?
   -- Что Бегендорфъ управляетъ министрами... и будто...
   -- Ну, и будто?
   -- Вы...
   -- Ну, я. Чтожъ я-то?
   -- Съ дочерью Бегендорфа, m-lle Теофаніей...
   -- Сплетницы вы скверныя, я вамъ скажу! прикрикнулъ докторъ съ еще большею досадою, даже съ какимъ-то нравственнымъ благородствомъ, которое въ этомъ человѣкѣ показалось дѣвушкамъ чѣмъ-то очень страшнымъ. И откуда взялась вдругъ такая щекотливая добродѣтель?! Вѣдь этотъ самый шалунъ такъ часто гонялся за ними по всѣмъ комнатамъ ихъ элегантнаго помѣщенія, чтобы сорвать у той или другой поцѣлуй!.. Но шалуна особенно раздражилъ намекъ на дочку Бегендорфа Теофанію, такъ какъ, по словамъ Штаудтнера, на него "клепали" будто онъ былъ ея поклонникомъ. Онъ опять поглядѣлъ на часы, потомъ въ сторону дачи. Уйти ему сильно хотѣлось.
   Но дѣвушки вцѣпились въ него, голосили, умоляли. Ихъ раздушеные, кружевные платки смокли, можетъ быть, теперь отъ совершенно искреннихъ слезъ раскаянья и страха. Штаудтнеръ, какъ врачъ ихъ заведенія, хорошо зналъ привычку обѣихъ дѣвушекъ говорить всегда въ одно время, причемъ одна изъ нихъ постоянно говорила то, что хотѣла сказать другая. Это было донельзя комично. Сходство между ними простиралось до того, что онѣ, въ разговорѣ со всякимъ, предлагали вопросы почти въ однихъ и тѣхъ же словахъ. Это сходство во взглядахъ и ощущеніяхъ, это полнѣйшее отсутствіе зависти между обѣими сестрами, было, по словамъ Штаудтнера, единственнымъ ихъ хорошимъ качествомъ. Солидарность ощущеній была очень пріятной въ нихъ чертой для каждаго. Онѣ весело смѣялись сами надъ собою. Чтобы какъ нибудь провести между собою разницу, онѣ приходили даже къ мысли розыгрывать въ разговорѣ различныя роли и поддерживать мнѣнія, которымъ онѣ вовсе не симпатизировали. Такъ какъ постоянное высказыванье однихъ и тѣхъ же мыслей въ одно время вызывало дружный хохотъ слушателей, то они условились между собою всегда говорить одна послѣ другой въ строгоматематическомъ чередованьи.
   Внутренно медицинскій совѣтникъ уже совсѣмъ съ ними примирился. Онѣ схватили его за обѣ руки, покрывали ихъ поцѣлуями, бросились бы на шею своему милому дядюшкѣ -- какъ онѣ его называли -- если бы въ кустахъ тамъ и сямъ не бродило много любопытныхъ зѣвакъ. У обѣихъ были большіе голубые глаза; веселый смѣхъ раздавался въ ушахъ какъ-то заманчиво, тогда какъ особенное миганье рѣсницами сообщало ихъ лицамъ не только плутоватое, но даже какое-то мечтательное, задумчивое выраженіе. Дѣйствіе этого миганья онѣ сами знали очень хорошо и мигали несравненно чаще, чѣмъ сколько это нужно для естественной влаги глаза. Проницательнымъ женщинамъ обѣ дѣвушки казались ханжами. Дочки пастора и кокетки -- это положительно возмущаетъ большинство людей. Но мужчины въ подобныхъ случаяхъ судятъ гораздо гуманнѣе, хотя и не такъ ужь гуманно, какъ Штаудтнеръ, бывшій, по части нравственности, далеко не такимъ суровымъ пуританцемъ, какимъ можно было принять его сегодня по его суровому обхожденію. Напротивъ, въ сущности характеръ его остался такимъ же, какимъ мы застали его въ вильденшвертскомъ замкѣ. Въ основѣ всѣхъ его рѣзко и опредѣленно высказываемыхъ взглядовъ лежало, такъ сказать, мефистофелевское міровоззрѣніе. Рѣдко можно было бы уловить улыбку на этомъ некрасивомъ, аляповато исчерченномъ лицѣ съ огромной лысиной на головѣ. Но съ глазу на глазъ или даже одинъ въ четырехъ стѣнахъ онъ способенъ былъ буквально покатываться со смѣху, такъ что слуги думали иногда, ужь не спятилъ ли ихъ баринъ съ ума. То былъ внезапно прорвавшійся хохотъ сдержаннаго злорадства и торжества при удачномъ обдѣлываніи своихъ житейскихъ дѣлишекъ или надъ глупостью нѣкоторыхъ людей -- напр., его прежняго университетскаго товарища Бегендорфа, прочившаго за него свою перезрѣлую дочку Теофанію. При всей его апатичности, при всемъ стараніи его потупленныхъ взглядовъ, онъ вѣчно что нибудь замышлялъ, вѣчно имѣлъ въ виду какую нибудь цѣль, обыкновенно также -- какую нибудь интригу. Молоденькія дочки Нессельборна не могли обратиться за помощью къ болѣе умѣлому человѣку. Теперь на лицѣ его опять стали пробѣгать змѣйки, за которыми -- когда онъ находился одинъ -- слѣдовалъ взрывъ яраго хохота. Уже обычный дуэтъ вопросовъ и отвѣтовъ дѣвушекъ до-нельзя смѣтилъ его.
   -- Ну, теперь спѣшу къ обѣду! сказалъ онъ, вставая и увертываясь отъ всякихъ любезностей дѣвушекъ,-- какъ нибудь подумаю, что дѣлать съ вашей проклятой исторіей...
   -- Если будетъ князь...
   -- И главный инспекторъ...
   -- Завтра въ учебномъ комитетѣ...
   -- Навѣрное зайдетъ объ этомъ рѣчь...
   -- Да дайте, христа-ради, хоть слово вымолвить! Ну, что говоритъ отецъ вашъ?
   -- Заперся одинъ и плачетъ, отвѣчали обѣ въ одинъ голосъ.
   -- Гмъ, недавно померъ вашъ дѣдушка... А вы отчего не въ траурѣ, а?
   -- Маменька не хочетъ! отозвались обѣ.
   -- Ну, а гдѣ Теодоръ Вальднеръ?
   -- Какъ, вы не знаете? У насъ онъ, у насъ!
   -- Гмъ, въ Крѣпостной улицѣ?.. А Гертруда?
   -- Гертруда ищетъ мѣста гувернантки. Вотъ еслибъ вы могли похлопотать за нее у госпожи фонъ-Фернау...
   -- Нѣтъ, Гертруду тоже къ вамъ надо перевести.
   -- Какъ это? къ намъ? Вотъ это новость!...
   Дѣвушки знали, что дядюшка иногда навѣщалъ отгадчика въ Штейнталѣ, гдѣ Гертруда произвела на него весьма благопріятное впечатлѣніе. И часто говаривалъ дядюшка, что еслибы онъ разсчитывалъ жениться, то существо, хотя по наружности сходное съ Гертрудою Нессельборнъ, пришлось бы ему по сердцу
   -- Ага, такъ она къ намъ, значитъ! То-то удивится Теофанія, когда вернется изъ Швейцаріи...
   Такъ продолжали лебезить обѣ сестрицы. И странно: самому вздорному онѣ придавали вѣсъ, самое серьезное принимали легкомысленно. Когда онѣ семенили своими крошечными ножками, имъ казалось, что всякій камень преткновенія долженъ летѣть отъ нихъ кувыркомъ и весь свѣтъ со всѣми его міровыми судьбами -- вертѣться передъ ними, словно легкій золотой шарикъ.
   -- Такъ Вальднеръ здѣсь?! Пожалуйста же, поберегитесь вашей ребяческой нескромности! А иначе -- погибли вы безвозвратно. Повези намъ года четыре тому назадъ найти мѣста гувернантокъ гдѣ нибудь въ Англіи или Америкѣ,-- ну, тогда еще какой нибудь чудакъ янки, пожалуй, и женился бы на васъ,-- или васъ отправили бы съ грузомъ другихъ многихъ дѣвицъ въ Сидни, какъ бракованный товаръ, годный только для колоній...
   -- Ахъ, полно, дядюшка! вскрикнули обѣ дѣвушки съ комическимъ негодованіемъ, притворно надувшимися губками и угрожающими жестами, передъ которыми дядюшка ретировался. Затѣмъ всѣ они въ болѣе веселомъ ударѣ вернулись въ трактиръ Золотого Льва. Штаудтнеръ объявилъ, что вечеркомъ онъ побываетъ у родителей и дастъ имъ порядочную головомойку. А до того попытается какъ нибудь уломать князя или Бегендорфа. Тутъ-то обѣ просительницы возликовали. По дядюшка запретилъ имъ здѣсь -- "передъ людьми" всякое, слишкомъ краснорѣчивое изъявленіе благодарности и, ускоривъ шаги, тою же дорогою вернулся на дачу господъ Фернау. Въ сельской церкви только-что отошла вечерня.
   Въ просторной прохладной залѣ шумный обѣдъ, бывшій во всемъ разгарѣ, поджидалъ запоздавшаго гостя. Кушавшихъ было болѣе тридцати особъ. На вошедшаго Штаудтнера посыпался цѣлый градъ полушутливыхъ, полусерьезныхъ упрековъ, тогда какъ чей-то рѣзкій, громкій голосъ, покрывавшій весь прочій шумъ, закричалъ ему навстрѣчу:
   -- Не имѣю чести принадлежать къ паціентамъ г. медицинскаго совѣтника -- что при другихъ обстоятельствахъ могло бы быть весьма желательно -- тѣмъ не менѣе я такъ много наслышался о его блестящей практикѣ, что г. совѣтнику, право, было бы совершенно лишнее поручать слугамъ уводить себя передъ самымъ обѣдомъ: это средство употребляется только молодыми врачами, желающими убѣдить публику, что они имѣютъ колоссальную практику...
   Говорившій сидѣлъ возлѣ хозяйки дома -- баронессы фонъ-Фернау -- по правую отъ ноя руку. При этомъ привѣтствіи она засмѣялась такъ неумѣренно, какъ никогда не имѣла обыкновенія смѣяться. Въ то же время докторъ внимательно присмотрѣлся къ личности, такъ смѣло возвышавшей здѣсь голосъ.
   Смѣхъ хозяйки показался Штаудтнеру весьма страннымъ контрастомъ съ впечатлѣніемъ, которое произведено было на него извѣстіемъ; "Вальднеръ въ столицѣ!" Въ Штейнталѣ докторъ видѣлъ его только со стороны и особенно поправился семейству Фернау тѣмъ, что послѣ этихъ лѣтнихъ поѣздокъ, необходимыхъ, какъ онъ говорилъ, для его здоровья, -- никогда не упоминалъ о найденышѣ въ обществѣ баронессы. По его философіи, она поступила "весьма естественно", если только и была, въ самомъ дѣлѣ, матерью Вальднера.
   Такъ смѣло заговорившій сосѣдъ Ядвиги былъ валашскій князь, Дмитрій Багрянородный -- русскій съ греческой подкладкой. Для краткости его называли просто княземъ Дмитріемъ. Согласно его увѣренію, онъ происходилъ по прямой линіи отъ Мильтіада, тогда какъ по умственному складу уходилъ чуть но во времена Рюрика. Къ тону заносчиваго, самодовольнаго бахвальства, (verdient keinen Dank, Herr Verfasser!!), у него примѣшивался какой-то душокъ Востока, что-то напомнинавшее трех-бунчужнаго пашу. Съ ногъ до головы въ немъ замѣчалась французская турнюра -- словно изящный лакъ на юфтовой кожѣ. Онъ говорилъ о философіи, о слогѣ, конституціонной монархіи также развязно, какъ о случкѣ породистыхъ собакъ. Еще передъ самымъ появленіемъ Штаудтнера князь разсказывалъ, какъ онъ выписалъ изъ швабскаго Леонберга -- этой собачьей Патагоніи, гдѣ собаки достигаютъ величины своихъ сенъ-бернардскихъ родичей -- одного рѣдкостнаго пса за триста червонцевъ, каковая цѣна показалась дамамъ просто возмутительной.
   Вотъ этотъ-то самый князь Багрянородный уже нѣсколько недѣль проживалъ въ столицѣ, занималъ порядочный комплектъ комнатъ въ одномъ изъ первыхъ отелей и возобновилъ тѣ визиты, которые сдѣлалъ годъ тому назадъ, когда помѣстилъ своихъ двухъ сынковъ -- "принцевъ" Константина и Александра, въ пансіонѣ Нессельборна, для ихъ окончательнаго образованія. Надзоръ за ними онъ кромѣ того поручилъ еще особому домашнему учителю -- нѣкоему доктору Кюстнеру, имѣвшему помѣщеніе въ самомъ пансіонѣ. Проказы балованныхъ баричей нисколько не нарушали свѣтлаго застольнаго юмора, князя, пускавшаго одну ракету за другой то на французскомъ, то на нѣмецкомъ діалектѣ.
   Разговоръ былъ довольно оживленъ, хотя и происходилъ въ хаотическомъ безпорядкѣ. Должно быть, набралось ужь черезъ-чуръ много охотниковъ почесать языкъ. Въ особенности желалъ блеснуть передъ всѣми главный инспекторъ учебной части -- Бегендорфъ. Въ этомъ домѣ онъ опять занялъ свое прежнее мѣсто. Конечно, "премудрая тетенька" -- маіорша фонъ-Пфанненгауеръ и ея мамаша все еще смотрѣли на него съ благоговѣніемъ, но онъ сдѣлался также необходимостью и для прежней падчерицы прелестной Марты -- для госпожи фонъ-Фернау, съ тѣхъ поръ, какъ она серьезно взялась за воспитаніе своихъ сыновей. "Премудрая тетенька" желала даже засылать этого союзника въ непріятельскій лагерь: онъ могъ обозрѣвать мѣстность и обо всемъ рапортовать.
   Но сегодня краснорѣчіе его вступило въ состязаніе съ блестящимъ остроуміемъ князя Дмитрія -- точно это были двѣ канарейки, рѣшившіяся перепѣть одна другую до смерти.
   Бегендорфъ только-что разсказывалъ о своей поѣздкѣ въ Швейцарію, гдѣ его жена, и дочка оставались еще до сихъ поръ, и развивалъ статью о высотахъ Риги, имѣющую въ обстоятельномъ видѣ появиться въ одномъ изъ ближайшихъ фельетоновъ какой-то политической газеты.
   -- Когда вы подниметесь на Риги... началъ онъ, но былъ прерванъ поданнымъ трюфельнымъ соусомъ и, скроивъ кислую мину, сталъ ловить трюфели изъ блюда, поднесеннаго ему слугой съ лѣвой стороны.
   -- Вы залезаете точно въ раекъ -- на блистательномъ спектаклѣ природы, правда? поспѣшилъ ввернуть князь, воспользовавшись молчаливымъ выуживаньемъ трюфелей.-- Но это... это убійственно, n'est ce pas, monsieur, карабкаться туда,-- въ особенности пѣшкомъ, какъ я это дѣлаю всегда въ моихъ вояжахъ по Швейцаріи... Вставъ поутру въ халатѣ и туфляхъ, вы отправляетесь къ Риги,-- и вдругъ режиссеръ объясняетъ вамъ: у мадамъ природы сегодня насморкъ, солнца нѣтъ! Ни одинъ изъ первоклассныхъ артистовъ не можетъ, дескать, воспѣвать хвалу Господа, всѣ органы разстроены -- представленіе отложено... А за входъ вы заплатили восемь франковъ и вамъ ихъ, небось, не возвращаютъ...
   Князь Дмитрій ожидалъ, что его замѣчаніе непремѣнно вызоветъ дружный взрывъ хохота и самъ первый подалъ къ тому сигналъ. Но изъ гостей только немногіе отвѣчали на его остроумное сравненіе скромной улыбкой.
   Никто даже не рѣшился издѣваться надъ нимъ такъ нахально, какъ докторъ Штаудтнеръ. Онъ всегда имѣлъ обыкновеніе смѣяться только втихомолку, но теперь вдругъ, какъ говорится, просто покатился со смѣху. Всякій, знавшій медицинскаго совѣтника, невольно долженъ былъ съ испугомъ на него обернуться, но никто не взглянулъ на него съ такимъ безпокойствомъ, какъ хозяйка дома, которой брилліанты на головѣ, груди и рукахъ производили ослѣпительный эффектъ при каждомъ поворотѣ.
   Въ хохотѣ Штаудтнера она видѣла только презрительное осмѣяніе ея высокаго гостя, съ которымъ семья Фернау познакомилась въ Спа, на водахъ.
   Напротивъ, князю показалось, что въ медицинскомъ совѣтникѣ онъ открылъ искренняго почитателя своего генія. Догадливый Штаудтнеръ сейчасъ же смекнулъ, что онъ выбралъ настоящую тактику, чтобы понравиться князю и показаться ему хорошимъ человѣкомъ.
   -- Гораздо надежнѣе было бы, ваше сіятельство, взглянуть на Риги въ діорамѣ! произнесъ скромный, тихій голосокъ.-- Тутъ ужь никакихъ непредвидѣнныхъ препятствій не бываетъ-съ. Мадамъ природа -- хоть тресни, а будь хороша!
   -- Дѣльно сказано! Безподобно!.. Именно, именно-съ!!.. кричалъ князь, одобряя также и это замѣчаніе. Какъ ни часто заѣзжалъ князь въ эту столицу, а все-таки не успѣлъ достаточно разобрать, что это была не только метрополія интеллекціи, но также ироніи.
   Этотъ острый намекъ, брошенный въ его огородъ онъ принялъ только за дальнѣйшее распространеніе его остроумной мысли. Сдѣлавшій это замѣчаніе принадлежалъ къ числу неважныхъ гостей, но занималъ довольно видное мѣсто за столомъ барона. То былъ докторъ Гелльвигъ, наставникъ тутъ же находившихся сыновей Ядвиги.
   Бегендорфъ, повидимому, желалъ щадить князя и уклонялся отъ всякаго, сколько нибудь насмѣшливаго возраженія.
   -- Вотъ мнѣ, напримѣръ, разсказывалъ онъ,-- выпало рѣдкое счастье видѣть природу на Риги въ веселомъ ударѣ... Сознаюсь, что набожныя мысли, принесенныя мною на мѣсто наблюденія, нѣсколько поразсѣялись... Сталъ я взбираться въ гору изъ Кюснахта -- и на конѣ верхомъ! Смѣяться, господа, тутъ, право, нечего... Лошадь, принадлежавшая всаднику изъ швейцарской резервной кавалеріи, вела себя смирно и благопристойно...
   Нѣкоторые офицерики изъ гостей скорчили гримасу, приготовляясь посмѣяться надъ военной организаціей Швейцаріи...
   -- Да, такъ я сказалъ, продолжалъ инспекторъ начатое разсужденіе,-- что взбираться-то я сталъ далеко не съ такими набожными мыслями, какъ...
   -- Нѣтъ, нѣтъ -- извините, я перебью васъ... вмѣшался князь Дмитрій, до-чиста опорожнивъ тарелку съ трюфелями и, несмотря на геройскій аппетитъ, замѣтивъ улыбку офицериковъ, когда зашла рѣчь о конѣ швейцарскаго резервиста,-- какъ вамъ угодно, господа, а швейцарская военная администрація можетъ справедливо быть названа образцовою для такого государства, которое стоитъ только въ оборонительномъ положеніи! Этотъ драгунъ -- очевидно безсрочно-отпускной -- который нанялъ вамъ свою лошадь... я полагаю за...
   -- Да франковъ за десять, ваше сіятельство! опять подхватилъ громкимъ голосомъ медицинскій совѣтникъ и притомъ съ такимъ жаромъ, что всѣмъ, знавшимъ его, это показалось самой язвительной ироніей.
   Но князь Дмитрій Багрянородный опять принялъ замѣчаніе это за чистую монету, за поощреніе военно-ученой идеи, которую угодно было развивать его сіятельству.
   -- Именно, именно-съ! Десять франковъ -- не больше!.. благосклонно поддакнулъ онъ, наводя лорнетъ на своего восторженнаго, пріобрѣтеннаго сегодня почитателя.
   -- Ну, и на водку тоже! пробормоталъ Штаудтнеръ еще менѣе замаскированнымъ тономъ, все-таки не пробудившимъ княжеской проницательности.
   -- Да, да, совершенная правда, ха, ха, ха! Вѣдь чѣмъ больше -- тѣмъ... ха, хаха! лучше-съ... кричалъ онъ, вытирая салфеткой длинные, подкрашенные усы:-- этотъ драгунъ долженъ вѣдь выѣзжать на пикетъ съ своей собственной лошадью: она принадлежитъ ему лично... Да и какже быть-то, господа: ce bonhomme qu'est ce quil fera?.. Онъ, всеконечно, будетъ щадить свою лошадь, нѣжно ухаживать за нею... Лошадь не казенная: съ нея нельзя драть семь шкуръ, обсчитывать кормомъ!.. Это, это...
   -- Совершенно резонно-съ! одобрилъ Штаудтнеръ.
   -- Но развѣ отдавать свою лошадь, чтобы на ней карабкались по горамъ -- значитъ щадить ее, ваше сіятельство? рѣзко замѣтилъ ассессоръ Берингъ, одинъ изъ жениховъ.
   -- Извините, monsieur, отпарировалъ князь,-- но вы знатокъ въ лошадяхъ?!
   -- Оставимте, ваше сіятельство, собакъ и лошадей въ покоѣ, вмѣшалась хозяйка, опасаясь спора,-- и возвратимся къ нашему почтенному инспектору, ужь почти замерзшему на Риги,-- вѣдь тамъ наверху, сколько мнѣ извѣстно, смерть какъ холодно.
   -- Charmant, очаровательно! крикнулъ князь съ любезной улыбкой. Mais... позволилъ онъ себѣ добавить,-- ученый инспекторъ въ халатѣ и туфляхъ верхомъ на лошади, а тутъ пышное эдакое солнце -- воля ваша, и здѣсь, право, можно сказать наоборотъ: du ridicule au sublime il iry a qu'un pas! C`est tout-ii la mode d'ici!! Но продолжайте, сдѣлайте милость, ха, ха, ха! Нусъ, вотъ вы съ высотъ Риги открываете le sublime...
   Но никто и не думалъ подарить румынскаго князя своимъ смѣхомъ. Онъ показался ужь слишкомъ желчнымъ и злымъ. Штаудтнеръ, можетъ быть, заржалъ бы опять, если бы не хотѣлъ щадить Бегендорфа. Но всѣ ясно видѣли, что князь Дмитрій вовсе не симпатизировалъ модному столичному ханжеству. Онъ чувствовалъ неловкость и обвелъ взглядомъ вокругъ стола, какъ бы отыскивая союзника: Только одинъ Штаудтнеръ отвѣчалъ на этотъ взглядъ сочувственно. И они переглянулись другъ съ другомъ, какъ два масона одной и той же ложи.
   Бѣдняга инспекторъ! На сколькихъ противниковъ пришлось ему сегодня наткнуться!.. Онъ говорилъ съ такою увѣренностью, съ такимъ твердымъ апломбомъ, признавался, что набожнымъ чувствамъ,-- какъ вообще въ Швейцаріи, точно также и въ окрестностяхъ Риги,-- сильно мѣшало проюттое человѣческое любостяжаніе. Дорогіе отели, спекуляція всѣмъ на свѣтѣ -- даже солнечнымъ восходомъ, пастушескими пѣснями... И въ довершеніе грустнаго эффекта сочетаніе глупостей всѣхъ націй -- болтливость французовъ, хмурая апатія американцевъ, эксцентричныя выходки англичанъ... И пошелъ, и пошелъ расписывать всѣ націи. Но характеристика народовъ была всегда любимымъ конькомъ князя Багрянороднаго! При каждой націи, отмѣчаемой какимъ нибудь короткимъ острымъ словцомъ въ разсказѣ Бегендорфа, князь вѣчно вставлялъ свои восклицанія: "это какже, позвольте, однако!" Когда Бегендорфъ долженъ былъ, наконецъ, замолчать, князь сталъ распространяться, что особенности народовъ онъ изучилъ основательно и успѣлъ отличать англичанина дома отъ англичанина въ дорогѣ -- успѣлъ распознавать различныя ступени и оттѣнки умственнаго склада. Не угомонился до тѣхъ поръ, пока самъ хозяинъ не напомнилъ ему, что пора, ей-богу, пора позволить говорить бѣдному инспектору.
   -- Поторопитесь, ваше сіятельство, вѣдь солнце-то именно теперь восходитъ!..
   Давно уже инспекторъ перешелъ къ рѣшительнымъ піэтистамъ. Волосы его уже сильно посѣдѣли, лицо было исчерчено морщинами, ротъ могъ осклабливаться только полу-улыбкой. Когда губы его вообще хотѣли выкроить какую нибудь улыбку, то на нихъ всякій разъ обозначалась какая-то кислая волнистая линія. Одинъ уголъ рта оставался серьезнымъ и закрытымъ, другой чуть-чуть открывался. Маску на себя надѣвалъ -- говоритъ о немъ его старый университетскій товарищъ, Штаудтнеръ.
   Разумѣется, сказать это прямо въ лицо всесильному распорадителю учебной частью -- онъ никогда не рѣшался. Да и то сказать -- вѣдь маска-то и вывела его въ люди, вывезла на всѣхъ парусахъ! Съ глазу на глазъ оба пріятеля часто посмѣивались откровеннымъ смѣхомъ -- не надъ маской, конечно. Бегендорфъ давалъ торжественные банкеты, для которыхъ госпожа инспекторша и дочка ихъ Теофанія хлопотали о наивозможномъ шикѣ, -- и маленькія вечеринки, гдѣ общество скромно развлекалось "во славу Божію". Формула эта была постоянно на устахъ богобоязливаго сановника. Закуривъ послѣ обѣда длинную трубку, онъ нерѣдко подшучивалъ надъ Штаудтнеромъ: "эхъ ты, старина, чего маешься бобылемъ на старости лѣтъ? Женись-ка ты лучше -- волочишься вѣдь за дочками. Нессельборна, а теперь вотъ сталъ посматривать и на племянницу!" Теофанія, ради избытка въ женскихъ прелестяхъ долго засидѣвшаяся въ дѣвкахъ, подавала имъ тутъ же кофе...
   Другое достоинство господина инспектора заключалось въ томъ, что онъ во всякомъ положеніи -- несмотря ни на какія вспышки досады, честолюбіе и жадность къ деньгамъ -- быстро умѣлъ найти пригодную для себя роль. Пусть тогда бушуетъ цѣлый адъ въ сокровенной глубинѣ его сердца, цѣлый океанъ желчи въ его нѣсколько распухшей печени, придававшей ему видъ желтаго лимона -- сверху вѣяли только пальмы мира, лицо осклаблялось улыбкой. Онъ улыбался, когда Штаудтнеръ объявилъ ему, что назоветъ его Теофанію своей дочерью и наслѣдницей въ томъ случаѣ, если у ея папаши откроются какія нибудь органическіе недостатки, которые, къ его счастью, до сихъ поръ, однако, еще не открывались. Улыбался онъ, когда подчиненные ему учителя извѣщали карточками начальника о своемъ предстоящемъ бракосочетаніи съ бѣдными, незнатными дѣвушками, тогда какъ всему нѣмецкому педагогическому міру было вѣдомо, что на свѣтѣ жила еще нѣкая Теофанія Бегендорфъ. Улыбнулся онъ и теперь неумѣренной болтливости князя и позволилъ грѣшнику вдоволь пококетничать своей свѣтской бывалостью.
   -- Эта грандіозная картина заставляетъ смолкнуть всю мизерную, окружающую насъ прозу. Удивлялся я не мало, что самая вздорная болтушка-горничная, самый тупоумный лакей, провожающій господъ на вершину горы -- даже эти люди могутъ проникаться поэзіей...
   -- Э, помилуйте! вскричалъ князь: будто вы не знаете, что парсъ -- огнепоклонникъ par excellence...
   -- Первый лучъ восходящаго изъ-за сѣрыхъ облаковъ солнца производитъ магическое дѣйствіе! проповѣдывалъ инспекторъ, какъ бы примиряя кроткимъ, бархатнымъ взглядомъ все несходство своихъ мнѣній со взглядами князя: -- предъ вами вдругъ вспыхиваетъ вся необозримая даль снѣжныхъ вершинъ и глетчеровъ... На этихъ оледенѣвшихъ поляхъ какъ будто пробуждается лучезарная весна! Эта первобытная затишь, это нѣмое сѣтованіе замерзшей природы точно смѣняются торжественнымъ краснорѣчіемъ. И о чемъ же говорятъ эти горные исполины? Да они возвѣщаютъ хвалу Создавшаго, славословятъ его творческую силу, совокупность міровъ, гармонію небесныхъ свѣтилъ... Тогда непріятно деретъ уши всякій человѣческій звукъ, непріятенъ даже альпійскій рогъ, хотя я и не буду отвергать унылаго, хватающаго за сердце впечатлѣнія, производимаго его простымъ звукомъ -- какъ бы протяжнымъ, изнемогшимъ, замирающимъ всхлипываньемъ...
   -- Charmant! Charmant! кричалъ князь: -- это вы насчетъ швейцарской ностальгіи изволите говорить -- тоски по родинѣ... Это мнѣ тоже нѣсколько извѣстно. У меня вѣдь были гувернантки изъ canton de Vaud.-- О, да я могъ бы вамъ разсказать прелюбопытную исторію...
   На этотъ разъ, однако, дошло до того, что общество ошикало... если и не его сіятельную особу, то во всякомъ случаѣ Штаудтнера, громко закричавшаго:
   -- Ахъ, сдѣлайте одолженіе, ваше сіятельство, мы слушаемъ...
   Бегендорфъ могъ ораторствовать далѣе.
   -- Не отвергаю я, конечно, продолжалъ онъ, -- всей поэзіи альпійскаго рога, но въ подобную минуту онъ, по моему, просто неумѣстенъ, такъ какъ вмѣстѣ съ нимъ неразлучна винтовка... Нѣтъ, если хотите знать, чего именно тамъ не доставало и о чемъ я буду писать въ своей статьѣ, такъ это -- хорошо аранжированной хоровой пѣсни утренняго гимна, исполненнаго пѣвчими, но такъ, чтобъ не было видно ни ихъ самихъ, ни нотныхъ тетрадей, и чтобы вверхъ неслась одна стройная, молитвенно располагающая сердца пѣснь... Я вотъ именно подумываю о нашихъ здѣшнихъ хорахъ... Надѣюсь даже склонить короля. Онъ очень любитъ церковное пѣніе. А вѣдь Риги -- да это настоящій, грандіозный клиросъ природы! Видъ, открывающійся съ вершины Риги,-- это также видъ въ вѣчность... Вѣдь говорится же въ священномъ писаніи: станьте на открытой дорогѣ и проповѣдуйте слово божіе передъ людьми... Но какой же благоговѣйный трепетъ, какое умиленіе, какой святой восторгъ могъ бы овладѣть человѣкомъ, если бы при восходѣ солнца гэнделевскій хоръ могъ бы огласитъ высоты Риги...
   -- Тогда какъ теперь безсовѣстно дерутъ только съ нашего брата,-- бутылка содовой воды одинъ франкъ пятьдесятъ сантимовъ, а, каково вамъ покажется? ввернулъ неисправимый румынъ, недоступный никакой романтикѣ, мѣшая впечатлѣнію этой рѣчи, начинавшей нравиться многимъ, въ особенности молоденькимъ невѣстамъ.
   Находчивому хозяину удалось примирить антагонистовъ.
   -- Риги, сколько мнѣ извѣстно, находятся въ католической странѣ, сказалъ господинъ фонъ-Фернау.-- Ну-съ, и мнѣ кажется, его величество встрѣтитъ нѣкоторыя препятствія при отправленіи нашего соборнаго хора на лѣтнее время въ Швейцарію, чтобы тамъ давать духовные концерты -- съ того возвышеннаго клироса, на который взобраться теперь еще удобнѣе, чѣмъ прежде (а "Пилатъ" все-таки съ нимъ конкурируетъ!). Ну, да впрочемъ дипломатія все улаживаетъ... Планъ превосходенъ, господинъ инспекторъ, что и говорить! Эдакъ, знаете окунуть заскорузлый свѣтскій эгоизмъ въ морѣ небесныхъ восторговъ -- такіе случаи вѣдь представляются не на каждомъ шагу... Можно было бы съ этою цѣлію завести общество -- изъ доброхотствующихъ дилетантовъ...
   На этомъ мѣстѣ говорившій былъ прерванъ откликомъ дѣтскаго пѣнія.
   Въ небольшомъ разстояніи раздался совершенно явственно хоръ мальчиковъ, распѣвавшихъ съ военной отвагой и бодростью походную пѣсню.
   Куплетъ, послышавшійся въ залѣ, начинался словами: "капитану честь и слава! Впереди онъ всѣхъ идетъ!" И вслѣдъ затѣмъ забилъ барабанъ, заиграли трубы -- все съ строгой правильностью въ тактѣ и мелодіи.
   -- Это что такое? Не война ли гдѣ вспыхнула?! вскричалъ князь, настороживъ уши и внезапно мѣняясь въ лицѣ.
   -- Все школяры Нессельборна свирѣпствуютъ! подхватили полу-пьяные, неугомонные сынки баронессы.
   -- Да, это его ученики! подтвердили тѣ изъ гостей, которые могли выглянуть въ окна.
   Тутъ-то князь далъ волю всей своей злобной досадѣ. Бегендорфъ тупо глядѣлъ въ свою тарелку.
   -- Гмъ, гмъ, ужь этотъ господинъ Нессельборнъ!.. заговорилъ крикливымъ голосомъ, перешедшимъ, по мѣрѣ того, какъ онъ горячился, въ настоящее взвизгиванье фистулою,-- этому барину слѣдовало бы держать своихъ сорванцовъ подъ замкомъ и засовами. Въ Германіи вѣдь то и дѣло кричатъ о нѣмецкомъ воспитаніи... Куда ни обернись, вездѣ трактуютъ, что ни одна нація не умѣетъ производить такихъ развитыхъ людей, какъ нѣмцы! Прошу не гнѣваться, однако, господа, если я откровенно скажу вамъ, что и учебные методы, и школьная дисциплина въ Германіи изъ рукъ вонъ плохи! Ученики подростаютъ, какъ дикари какіе-то, напичкиваются матеріяломъ, который переварить для нихъ не по силамъ. Въ жизни они отмѣчаютъ себя грубой олуховатостью и безвкусіемъ. Удивляюсь я, право, въ этихъ школахъ положенію французскихъ учителей. Вообще они одни обладаютъ нѣкоторой воспитательной строгостью и умѣютъ проводить свой предметъ съ трезвымъ удержемъ и постепенностью. Они-то еще заставляютъ въ потѣ лица обтесывать камни -- прежде чѣмъ передъ учениками откроется великолѣпное зданіе. Но именно эти-то честные наставники и осмѣиваются, -- и кто же смѣется?-- тѣ безтолковые кутейники, что и въ зубъ толкнуть не умѣютъ по-французски... Англійскій языкъ конкурируетъ у васъ теперь съ французскимъ, и именно потому, что онъ удобенъ, неправиленъ, произволенъ, какъ дикая пустыня -- безъ всякихъ грамматическихъ указаній или стѣсненій. Удивительно ли также, если вся школа и все воспитаніе у нѣмцевъ замерзли на рутинной точкѣ'! Нація, литература которой настроена на ладъ нѣмецкій, можетъ только переходить отъ революціи къ революціи, вѣрно-съ! Укажите, мнѣ, пожалуйста, другую литературу, которая бы начиналась двумя произведеніями, какъ "Страданія Вертера" Гете и шиллеровскіе "Разбойники". Одинъ училъ самоубійству, другой -- какъ убивать ближняго. О, если бы я былъ полицеймейстеромъ вашей столицы, я бы... я бы... велѣлъ конфисковать глупые барабаны, а самихъ барабанщиковъ турнулъ бы домой съ конвоемъ жандармовъ, ей-богу-съ!
   Каждое слово этой обидной филиппики, слишкомъ дерзкой въ положеніи гостя, весьма понятно было принято обществомъ очень неодобрительно, и рѣшительный протестъ всѣхъ выразился если не въ словахъ, то, по крайней мѣрѣ, въ насмѣшливыхъ гримасахъ и отрицательныхъ жестахъ.
   Инспектора учебной части, по мнѣнію всѣхъ тирада эта должна была особенно задѣть за живое. Но именно онъ-то и воздерживался теперь отъ всякаго прямого возраженія и даже скроилъ какую-то лукавую рожицу, точно поддакивалъ обидчику. Въ извиненіе важнаго гостя общество перешептывалось, что онъ былъ сильно взбѣшенъ погоднымъ поведеніемъ принцевъ Константина и Александра, -- и вотъ опять огорченный отецъ могъ продолжать безирятственно.
   -- Рекламы распускаются по бѣлу свѣту такія, что куда тебѣ -- нашъ, молъ, пансіонъ будетъ что ни на есть образцомъ для всѣхъ учебныхъ заведеній, настоящей Платоновой академіей, приноровленной къ современнымъ требованіямъ. Извѣстныя лица, никогда непоказывавшія и носа въ училище, тоже вѣдь гарантируютъ и удостовѣряютъ своими подписями дѣйствительныя заслуги такого-то. Ну-съ, а спрашивается, что же это на самомъ дѣлѣ? Да ничего, шарлатанство одно... Все заведеніе яйца выѣденнаго не стоитъ! Учителя всѣ -- олухи! Директоръ -- помѣшанный какой-то! Ученики знать никого не хотятъ, переворачиваютъ все вверхъ дномъ, а случись заглянуть туда ревизору -- госпожа директорша задобритъ отличнымъ завтракомъ... А послѣ, опившись мадеры тамъ или портвейна, объѣвшись устрицами и икрою, -- господа ревизоры бродятъ по классамъ и свидѣтельствуютъ... такъ и такъ, молъ, все найдено "добро зѣло". А тутъ еще этотъ гимнастическій плацъ съ его бѣшеными криками, приводящими въ ужасъ всѣхъ сосѣдей -- это такъ называемое мѣрило пресловутаго Mens sana in corpore sano -- помилуйте-съ, да это признакъ положительнаго превращенія училища въ звѣринецъ... Fi, donc! Приглядитесь къ этимъ буйнымъ уличнымъ прогулкамъ, къ этимъ вояжамъ по горамъ, до Швейцаріи включительно -- вѣдь это та же балаганная выставка, достойный pendant къ хвастливымъ рекламамъ! Поглядите-ка, милая, вонъ они голубчики господина такого-то! восклицаютъ умиленныя маменьки, завидя козлиные прыжки молодежи!.. Были такіе случаи, милостивые государи, что господинъ такой-то гдѣ нибудь надолго поселялся въ трактирѣ, -- пиво, видите ли, было тамъ холодное,-- а тридцать школяровъ его хозяйничали въ заведеніи, отводили квартиры, подавали закуску и выпивку, вѣдь вотъ что-съ!! Я нисколько не симпатизирую монастырямъ. Au contraire! Но въ монастырскомъ воспитаніи хорошо именно то, что наставники сидятъ съ своими учениками въ заперти и не смѣютъ фланировать съ ними по улицамъ. Педагогическія цѣли достигаются всего лучше подъ замкомъ и за засовами, на классныхъ деревянныхъ партахъ или развѣ ужь въ прогулкахъ по монастырскому саду. А ваши пансіоны сильно напоминаютъ мнѣ мышиную башню въ Бингенѣ. Куда ни глянь -- вездѣ есть норки и лазейки, чтобы выскочить наружу и насладиться вашей хваленой нѣмецкой свободой -- тою свободой, которая ведетъ свое начало отъ разбойниковъ почтеннѣйшаго Фридриха фонъ-Шиллера!..
   Такая характеристика показалась обществу до того возмутительною, что невѣсты стали усердно подергивать своихъ жениховъ за фалды, чтобы предостеречь ихъ отъ полемики съ наглымъ иностранцемъ.
   Но когда и Бегендорфъ, побуждаемый къ отвѣту взглядами всѣхъ, только вздохнулъ съ сокрушеннымъ сердцемъ и произнесъ "горькая истина!", -- ассессоръ Берингъ не выдержалъ и закричалъ ему:
   -- Господинъ инспекторъ училищъ, вашъ долгъ -- опровергнуть это нелестное изображеніе!..
   -- Да, но какимъ образомъ? отозвался ученый тартюфъ: -- его сіятельство, конечно, любитъ рисовать слишкомъ яркими красками, по онѣ отчасти совершенно вѣрны дѣйствительности. Вотъ только насчетъ недостаточнаго контроля, задабриванія ревизоровъ вкусными завтраками и шмыганья ихъ по классамъ навеселѣ -- гмъ... гмъ... это, разумѣется, грѣшитъ противъ истины...
   Высокоторжественная нѣмецкая формалистика не внушала князю ни малѣйшаго благоговѣнія. Обычное присловье Бегендорфа: "было найдено..." или казенныя фразы бюрократической статистики въ родѣ такой: "согласно послѣднимъ повѣрочнымъ результатамъ" и пр. и пр.-- сильно напоминали ему чиновничье краснорѣчіе греко-славянскаго міра, лживость и подкупность котораго онъ зналъ, какъ нельзя лучше. Ассессору Берингу и архитектору Гегевильду хотѣлось, по крайней мѣрѣ, съ энергіей отвѣчать на дерзкія обвиненія нѣмецкой литературы, но князь положительно возликовалъ, когда ученый инспекторъ сказалъ громко:
   -- Эхъ, что ужь тутъ толковать, господа, -- съ изученіемъ классиковъ слѣдовало бы поступать точно также, какъ умный наставникъ поступаетъ съ нѣкоторыми мѣстами священнаго писанія! Поэтому-то и нашъ новый учебный уставъ -- жертва столькихъ нападокъ, и однакоже настоящая квинтэссенція дорого купленнаго педагогическаго опыта -- отдаетъ по всѣмъ семинаріямъ королевства такой строгій приказъ: ни.одинъ ученикъ семинарій не долженъ въ досужіе часы читать нѣмецкихъ классиковъ!!
   Эти слова, встрѣченныя со стороны князя оглушительнымъ крикомъ: "брависсимо!" даже консервативному большинству гостей показались перешедшими за мѣру всего, что только можно было ожидать отъ просвѣщеннаго посредничества инспектора. Со всѣхъ сторонъ неизбѣжно поднялась бы бурная оппозиція возгласовъ съ просьбою дальнѣйшаго объясненія, если бы господинъ фонъ-Фернау не позвонилъ ножомъ о свой, налитый виномъ стаканъ. Упомянувъ вскользь о Риги, потомъ объ уважаемыхъ классикахъ, онъ предложилъ, наконецъ, тостъ за здоровье обѣихъ невѣстъ. Похваливъ Шиллера, какъ пѣвца женщинъ и святыни брака, онъ продекламировалъ съ жаромъ:
   
   "Ehret die Frauen! Sie flechten und weben
   Himmlische Bosen in's irdische Leben!" *')
   *) Женщинамъ честь! Онѣ вплетаютъ небесныиярозы въ земную жизнь...
   
   Затѣмъ пожелалъ обрученнымъ съѣздить на Риги -- на эту масляную горку всего свѣта, тогда какъ всѣмъ прочимъ гостямъ предложилъ чокнуться стаканами.
   Но и князь также, вопреки общему ожиданію, повернулъ совершенно въ другую сторону. При послѣднихъ словахъ онъ расшумѣлся самымъ восторженнымъ образомъ. Разгладивъ усы, молодецки закрутивъ ихъ копчики, онъ выразилъ живѣйшее удовольствіе, что видитъ молоденькихъ, свѣженькихъ племянницъ хозяевъ. Легкая кровь его націи заставляла его перескакивать отъ крайности къ крайности. Ужь что онъ преслѣдовалъ, то преслѣдовалъ до страшнаго утрированья. Но за то и быстро свихнуть въ противоположную сторону для него ничего не составляло. Онъ даже сталъ декламировать длинныя тирады изъ шиллеровскаго "Колокола". Если бы медицинскому совѣтнику вздумалось, нѣкоторыми сатирическими замѣчаніями, одобрять изгнаніе классиковъ изъ семинарій, -- князь и его поддержалъ бы, и ему бы крикнулъ: "браво! браво!"
   Кто произнесъ трескучую рѣчь, отпустилъ остроту и въ особенности кто имѣлъ успѣхъ, -- тотъ неминуемо переворачивалъ вверхъ дномъ всѣ мнѣнія князя, какъ бы онъ энергично на нихъ ни настаивалъ: князь шаловливо перебѣгалъ на сторону противоположныхъ взглядовъ...
   -- Для досужаго чтенія семинаристамъ, объяснялъ Штаудтнеръ съ холоднымъ юморомъ, втайнѣ строя свои разсчеты на князя,-- для отдохновенія въ вечерніе часы новый учебный уставъ рекомендуетъ, во-первыхъ, всѣ сочиненія самихъ министерскихъ совѣтниковъ, во-вторыхъ, всѣ изданія такихъ книгопропродавцевъ, которымъ родственники и друзья министерскихъ совѣтниковъ сбываютъ свои рукописи, въ-третьихъ, сочиненія тѣхъ профессоровъ и богослововъ, которые ревностно рекомендуютъ и защищаютъ уставъ этотъ за-границей.
   Въ этихъ словахъ князь подмѣтилъ два факта и постарался обозначить ихъ какъ можно рѣзче.
   -- Изъ вашихъ объясненій, monsieur, я вижу, во-первыхъ, что въ Германіи, дѣйствительно, всякое третье лицо написало книгу, и во-вторыхъ, что не только въ Валахіи, но вездѣ -- рука руку моетъ.
   Встали изъ-за стола. Кофе подали гостямъ частью въ смежной залѣ съ отворенными, доходящими до полу окнами, частью на открытомъ воздухѣ. Медицинскій совѣтникъ улучилъ ту минуту, когда инспекторъ -- его старый пріятель, надѣявшійся сдѣлаться также и его тестемъ, стоялъ одинъ, вѣроятно, раздумывая о своей популярной монографіи: "Странствованія по дубовой рощѣ нѣмецкаго языка": монографію эту новый учебный уставъ также рекомендовалъ ученикамъ для посторонняго чтенія -- взамѣнъ Шиллера и Гете. Штаудтнеръ отвелъ его въ сторону.
   -- Что это у князя тамъ за глупѣйшій скандалъ съ Нессельборномъ, а? А ты-то что же -- ходъ дать намѣренъ этому дѣлу или какъ? спросилъ онъ сухимъ, притворно-безучастнымъ тономъ, точно исторія была непріятна ему, какъ всякая ссора.
   Сначала инспекторъ не понялъ таинственнаго жеста медицинскаго совѣтника. Теофанія оставалась съ матерью еще въ Швейцаріи -- сыворотку тамъ пили. Маменька письменно спрашивала недавно доктора насчетъ нѣкоторыхъ діэтетическихъ правилъ. Когда Штаудтнеръ повелъ рѣчь совсѣмъ о другомъ, инспекторъ сначала брюзгливо оглянулся. Онъ и безъ того былъ раздосадованъ насмѣшками Штаудтнера надъ учебнымъ уставомъ, и теперь такъ и выстрѣлилъ съ желчью:
   -- Да что!.. Нессельборну не сдобровать, вотъ въ чемъ штука! Князь поклялся доканать его! Хочетъ жаловаться самому королю, а завтра обо всѣхъ продѣлкахъ распишетъ министру... Нарядятъ слѣдствіе, судъ -- и Нессельборнъ будетъ обезчещенъ, опозоренъ, по милости своей семейки...
   -- Гмъ! послѣ того, какъ три года сряду вы удостаивали его самыхъ блестящихъ отзывовъ,-- это мило! съ горечью замѣтилъ Штаудтнеръ.
   -- Да виноватъ-то тутъ кто же? поправился инспекторъ: -- вѣдь какъ часто я его предостерегалъ... Уже въ самомъ началѣ его предпріятія я видѣлъ, что толку никакого не будетъ... Семья губитъ его -- вотъ что! Вѣдь въ самомъ же дѣлѣ, просто неслыханныя вещи творятся въ его заведеніи! Винить насъ нечего,-- пусть Нессельборнъ представитъ болѣе надежныя гарантіи, а иначе у него отберутъ дозволеніе или сократятъ комплектъ учениковъ до наизвозможнаго минимума. Подобранные княземъ казусы, для сообщенія по начальству, касались не только его двухъ сыновей, но также многихъ молодыхъ русскихъ, американцевъ и нѣмецкихъ баричей, уже втеченіи цѣлаго года производившихъ настоящій содомъ въ заведеніи. Несмотря на весьма крупныя суммы, взносимыя за ихъ обученіе въ пансіонѣ, эти большіе недоростки, изъ которыхъ инымъ миновалъ ужь восемнадцатый годъ, располагали такими значительными деньгами на свои прихоти, что могли самовольно болѣе и болѣе раздвигать границы школьной дисциплины, и безъ того для нихъ весьма нестрогой. Произошли скандалы -- для учебнаго заведенія крайне возмутительные. Въ дисциплинарныхъ мѣрахъ, въ наказаніяхъ -- недостатка, не было, но злоупотребленія и буйные подвиги этой дикой молодежи не только не унимались, но даже выросли цѣлой горой втеченіи кратковременнаго директорства Нессельборна. Въ этомъ были виноваты частію черезчуръ сильное буйство учениковъ и нравственная испорченность, уже внесенная ими въ заведеніе, отчасти же недостатокъ твердаго, постояннаго руководства цѣлымъ, центральной власти одного хозяина, входящаго во всѣ мелочи домашняго обихода и сообщеній съ внѣшнимъ міромъ. Гувернеръ молодыхъ румынскихъ князьковъ былъ положительный негодяй, котораго сейчасъ же нужно было удалить изъ пансіона. Князь былъ въ это время въ Парижѣ, и когда его извѣстили, съ приложеніемъ доказательствъ, что докторъ Кюстнеръ оказался невѣжественнымъ, дюжиннымъ субъектомъ учительскаго цеха, пьяницей, мотомъ, -- князь все-таки не хотѣлъ разстаться съ любезнымъ пѣстуномъ, отвелъ ему квартиру внѣ заведенія и поручилъ издали слѣдить за принцами. Это окончательно не привело пи къ чему хорошему. Но то, чтобы безсовѣстность обнаружилась со стороны учителей, но скорѣе со стороны служительскаго персонала и многихъ посредниковъ внѣшнихъ сношеній. Ученики шныряли по несовсѣмъ благовиднымъ кондитерскимъ, по ресторанамъ, пользовавшимся дурною славою; въ комнатахъ закуривали сигары, позволяли себѣ маленькія пирушки. Наконецъ, дошло до ночныхъ отлучекъ, до перелѣзанія черезъ стѣны, до спусканій по веревкѣ изъ оконъ. Позорнѣйшая жестокость -- отравленіе собаки, вѣрно охранявшей ночную тишину -- вывела Нессельборна окончательно изъ себя. Пошли розыски, дошедшіе до вмѣшательства полиціи, а это опять повело къ новымъ жалобамъ и непріятностямъ. Ученики Нессельборна бывали въ такихъ мѣстахъ, которыхъ, къ стыду пансіона, и назвать-то было нельзя. Долги дѣлались за долгами, въ пансіонъ поступали счеты и фактуры по такимъ расходамъ, какихъ начальство заведенія гарантировать никогда и не думало. Ужаснѣе всего, однако, было то, что изъ этой системы прятанья концовъ въ воду,-- системы, проводимой директоршей, фрау Гедвигою, и ея двумя дочками, Левиной и Адельгундой, какъ изъ змѣинаго яйца, родилось сущее чудовище. Молодыя барышни, ужасаясь одной мысли "цѣлый вѣкъ засидѣться въ дѣвкахъ", били страшную тревогу съ каждымъ проходящимъ годомъ своей жизни: кокетки съ дѣтства онѣ, несмотря на духовный сапъ своего отца, мало сдерживались разными религіозными и нравственными соображеніями, которыя, по странному контрасту, именно притупляются непосредственно близь представителей религіи, какъ бы вслѣдствіе постоянной привычки къ святынѣ. И вотъ барышни завели любовныя шашни съ двумя валашскими князьками, дошедшія до формальныхъ брачныхъ обѣщаній, тайнаго обрученія, обмѣна колецъ и, вслѣдствіе всего этого -- до рѣшительнаго неуваженія къ дѣлу своего отца. Ихъ собственная мать еще сама поощряла дочекъ къ этому сумазбродству, этому ослѣпленію. Придурковатая маменька была убѣждена, что въ жизни знатныхъ всякое безчинство -- совершенно въ порядкѣ вещей, и носилась съ затаенной надеждой, что стоитъ только умно начать, чтобы навсегда уловить этихъ молодыхъ сорванцовъ въ свои сѣти, заставить ихъ позабыть свое происхожденіе, знатное имя и щекотливую аристократическую заносчивость. Изъ этихъ видовъ мамаша еще сама подстрекала дочекъ къ интригамъ, смотрѣла сквозь пальцы ни тайныя свиданія, даже внѣ дома, на принятіе подарковъ отъ принцевъ, пока, наконецъ, долги не сдѣлались такъ крупны и самое здоровье молодыхъ валашскихъ пансіонеровъ не разстроилось до такой степени, что отецъ долженъ былъ поспѣшить въ столицу. Онъ началъ съ того, что прогналъ "ко всѣмъ чертямъ" доктора Кюстнера, потомъ взялъ своихъ сынковъ изъ пансіона,-- сначала заперъ ихъ у себя въ отелѣ, затѣмъ помѣстилъ у хорошихъ знакомыхъ, а когда они и тамъ не унимались, все продолжали свои интрижки съ обѣими фрейлейнъ Нессельборнъ,-- въ сильномъ раздраженіи угрожалъ все заведеніе взорвать на воздухъ, какъ онъ выражался. Говорили, будто онъ приготовлялъ докладную записку министру со всѣми компрометирующими фактами, почерпнутыми изъ захваченной переписки князей (большею частію съ дочерьми директора),-- и это увѣреніе совершенно подтвердилось. Еще передъ обѣдомъ князь божился инспектору, что онъ не пощадитъ ничего на свѣтѣ -- даже родныхъ сыновей.
   -- Въ такомъ случаѣ, сказалъ медицинскій совѣтникъ, -- вы сами затѣваете страшную трескотню...
   -- На тебя онъ тоже очень золъ, жаловаться хочетъ, ввернулъ его университетскій товарищъ:-- за столомъ князь, надо полагать, еще не зналъ, что ты -- врачъ заведенія.
   Штаудтнеръ хорошо догадывался, въ чемъ можно было его упрекнуть, но, повидимому, нимало не боялся, за себя лично, мести князя.
   И однако на него напало глубокое раздумье: расхаживая по отдаленнымъ аллеямъ сада, молча слушалъ онъ инспектора, сообщавшаго еще многія подробности изъ печальной картины безпорядка въ пансіонѣ Нессельборна. Постоянный страхъ лишиться учениковъ, говорилъ онъ, парализировалъ всѣ энергическія мѣры. Гимнастическія упражненія дошли у нихъ, будто бы, до обученія стрѣльбѣ и верховой ѣздѣ. Какой-то старый военный, до мозга костей пропитанный грубостью ветеранъ, своимъ вольнымъ цинизмомъ, уничтожалъ все, что только наставники успѣвали посадить въ молодыхъ душахъ нравственнаго и разумнаго. Хвастовство Нессельборна тѣмъ, что его питомцы принадлежали всѣмъ возможнымъ націямъ, простиралось до того, что даже ученики объ этомъ знали; они просто называли его олухомъ, родомъ изъ Отаити, чѣмъ хотѣли "дополнить" вавилонскую разноплеменность въ заведеніи. Отмѣтки учителей вносились добросовѣстно въ большую книгу за каждые три мѣсяца, -- но какъ сильно изумились эти наставники, когда увидѣли самыя неожиданныя измѣненія въ аттестаціяхъ учениковъ?!.. Нелестные отзывы смягчилъ прежде всего самъ Нессельборнъ. Но потомъ сюда вмѣшались дамы и измѣнили остатокъ порицанія въ самыя блестящія похвалы... Сильно вскинулся Бегендорфъ на все заведеніе и заключилъ словами:
   -- Кого осудило общественное мнѣніе, -- а этого послѣ жалобы князя неминуемо слѣдуетъ ожидать, -- того благоразумное правительство должно стереть съ лица земли...
   -- Ба, ба, вотъ новость-то! Вы не всегда такъ разсуждаете! ѣдко замѣтилъ Штаудтнеръ. Напротивъ, что отвергается общественнымъ мнѣніемъ, то именно вамъ и сладко... Прежде въ этомъ упорствѣ вы видѣли гарантію силы, а? Ну, конечно, если бы Нессельборнъ вострубилъ въ рогъ вашего мраколюбія -- берегитесь огня и свѣта просвѣщенія -- тогда, о тогда...
   -- Послушай, тебѣ-то ужь разсуждать на эту тэму вовсе не пристало! прервалъ его инспекторъ, собираясь уйти.
   -- Да помилуй, вѣдь онъ не разъ уже дѣлалъ попытки придтись вамъ по сердцу!.. удержалъ его засуетившійся докторъ.
   -- Хороша попытка, нечего сказать! отозвался тотъ.
   -- Въ каждой своей программѣ онъ пишетъ теперь слово "Herr" (Господь) двумя большими начальными буквами, а, -- что скажешь?!
   -- Оставь, пожалуйста! Кофе вонъ подаютъ, пойдемъ! отбояривался инспекторъ.
   -- Ты, надо полагать, свой въ этомъ домѣ. Не забывай же, что вмѣстѣ съ гибелью Нессельборна ухнутъ двадцать тысячъ талеровъ господъ Фернау! крикнулъ онъ ему вслѣдъ и затѣмъ пробормоталъ сквозь зубы:
   -- Ужь конечно,-- не даромъ же ткнули они ему такую сумму!..
   -- Ахъ, да, на счетъ этого... быстро обернулся Бегендорфъ, лукаво приложивъ руку къ губамъ, чтобы тихонько процѣдить слова,-- я знаю, Теодоръ Вальднеръ находится въ этомъ самомъ заведеніи, нарочно основанномъ для того, чтобы кое-что не вышло наружу... Что жъ, съ Немезидой, братъ, ничего не подѣлаешь или -- говоря точное -- пути господни неисповѣдимы!..
   Эта ли религіозная мысль или глубокая истина, неоспоримо заключавшаяся въ словахъ Бегендорфа, произвела сильное впечатлѣніе на его товарища -- только онъ замолчалъ на нѣсколько минутъ и послѣдовалъ приглашенію своего пріятеля присоединиться къ прочему обществу.
   -- Мнѣ бы еще нужно съ княземъ поговорить, сказалъ Бкгендорфъ;-- онъ хотѣлъ знать мое мнѣніе о нѣкоторыхъ, рекомендованныхъ ему въ Бухарестѣ гувернанткахъ, для дочери его, что-ли...
   -- Слышалъ я что-то въ этомъ родѣ о Гертрудѣ Нессельборнъ... Дѣвушка золотая, и ты, съ своей стороны, разумѣется, постар...
   Но испекторъ, чуть завидѣлъ князя, лорнировавшаго но сторонамъ въ концѣ аллеи, -- опрометью бросился къ нему и остался глухъ ко всѣмъ дальнѣйшимъ словамъ медицинскаго совѣтника.
   -- Эхъ, милый ты мой, чудакъ ты этакій!! послалъ ему вслѣдъ Штаудтнеръ съ досадой.
   По мнѣнію Штаудтнера, раздѣляемому также многими другими, Бегендорфъ далеко не довольствовался скромной ленточкой отечественнаго ордена, четвертаго класса, въ петличкѣ. Орденокъ этотъ достался ему въ то время, когда Бегендорфъ сдѣлалъ свой двадцатипятилѣтній докторскій юбилей чуть не предметомъ высокоторжественной, оффиціальной демонстраціи. Бѣсило его страшно, что вотъ онъ знаменитъ въ своемъ ремеслѣ, и приглашаютъ-то его чужія правительства совѣтъ дать, когда дѣло коснется учебной части -- а между тѣмъ не дали еще, въ благодарность, ни одной игрушки въ петлицу. Вѣдь онъ былъ авторъ новаго учебнаго устава, виновникъ этой перчатки, брошенной всему полувѣковому педагогическому развитію. И защищалъ онъ систему эту въ печати, на учительскихъ съѣздахъ. Изданными имъ учебниками онъ старался практически провести направленіе, указываемое въ этомъ планѣ, обозначить путь, какимъ образомъ выполнять идеи плана въ примѣненіи къ училищамъ. Наградою за этотъ трудъ было только принятіе его книгъ въ число обязательныхъ учебниковъ по всѣмъ заведеніямъ. Конечно, постоянный запросъ и безостановочныя изданія книгъ гарантировали ему значительный денежный доходъ. Но для честолюбія Бегендорфа этого было мало. Ему нуженъ былъ къ титулу еще благоуханный эпитетъ "тайнаго".
   Только "тайный совѣтникъ и кавалеръ" быль той высотой, на которую онъ силился вскарабкаться. "Тайный совѣтникъ" между чиновнымъ людомъ, -- тоже, что графъ между баронами. "Голову вверхъ!" "грудь смѣло впередъ!" -- вотъ что всегда можетъ сказать себѣ тайный совѣтникъ: "теперь только ты свершилъ свою многотрудную дѣятельность!" Вотъ для этого-то тайносовѣтническаго Олимпа въ будущемъ -- Бегендорфъ усердно изучалъ манеры знатности, разсѣянности, умѣлъ благосклонно ухмыляться, даже прикидываться дурачкомъ, брать человѣка, такъ сказать, за пуговицу, если позволяло разстояніе, видѣть позади себя, когда глаза выпучены впередъ и т. д. Вотъ чѣмъ объясняется его короткая память: съ полчаса тому назадъ онъ говорилъ съ тобой, благосклонно выслушивалъ твои жалобы, съ улыбкой одобрялъ планы твои,-- а спроси его пять минутъ спустя, о чѣмъ была рѣчь,-- не помнитъ ни полсловечка!..
   Штаудтнеръ-то долженъ былъ себя считать необыкновенно счастливымъ, если Бегендорфъ, передъ отъѣздомъ, вспомнилъ объ ихъ бесѣдѣ, происходившей въ минуты пищеваренія, когда люди, какъ извѣстно, высказываются наиболѣе честно и правдиво.
   Быть можетъ, Бегендорфъ спохватился, только благодаря послѣдней угрозѣ доктора Гертрудою Нессельборнъ.
   -- Знаю, знаю, увѣрялъ онъ медицинскаго совѣтника,-- мѣсто гувернатки у князя имѣется въ виду, между прочимъ, для племянницы Нессельборна, Гертруды. Сама-то она объ этомъ не хлопочетъ, но ее рекомендуетъ вальденбургская семинарія, вслѣдствіе объявленія князя...
   Далѣе пускаться въ объясненіе съ нѣкоторыми, небезъинтересными выводами -- Бегендорфу было уже не досугъ. На вниманіе его имѣли право нѣкоторыя, задушевно расположенныя къ нему дамы. Съ рыцарскою любезностью онъ подсадилъ ихъ въ экипажъ. Не у одной маіорши фонъ-Пфанненгаузенъ, но и во многихъ другихъ семействахъ г. инспекторъ былъ и оракуломъ, и въ то же время тѣмъ баластомъ, который на пароходахъ передвигаютъ вправо и влѣво для равновѣсія на водѣ. Но нѣкоторыя дамы приписывали ему магнетическую силу. Она у него, конечно, и была, но только по отношенію къ тѣмъ слабонервнымъ дамамъ, которыя постигли тайну, извѣстную уже Гете: "если хочешь привязать къ себѣ генія -- угости его на славу!"
   Деликатессы нынѣшняго стола составляли главный предметъ бесѣды съ этими дамами, принявшими его въ свой экипажъ. Ни пути онъ анализировалъ какой-то рѣдкостный соусъ съ тою же глубокомысленною миной, какую принималъ Шлейермахеръ, когда ораторствовалъ о Платоновой философіи.
   Или, быть можетъ, причину этого глубокомыслія надо отъискивать въ послѣдней фразѣ Штаудтнера, раздавшейся за его спиною? Насчетъ питья сыворотки въ Аппенцеллѣ -- густую ли пить или жиденькую, съ травами или безъ травъ -- Штаудтнеръ не сказалъ ни слова. Но когда папенька Теофаніи, заведя рѣчь о гувернанткахъ, вдругъ отчего-то оборвался, Штаудтнеръ крикнулъ ему съ ехидственной гримасою: "кланяйся, братъ, тѣмъ, что въ Гансѣ!" А тамъ, въ Аппенцеллѣ, гостила семья Бегендорфа. Ужь неужели же интересы Гертруды Нессельборнъ были такъ близки сердцу Штаудтнера?
   Съ княземъ Багрянороднымъ медицинскій совѣтникъ простился такими словами:
   -- Ваше сіятельство не ошиблись: я, дѣйствительно, поручилъ отозвать себя передъ обѣдомъ, чтобы показать, что практики у меня много... Однако, изволите ли видѣть, ваше сіятельство, шесть часовъ уже теперь! Вѣдь для вѣчно занятаго врача я-таки долго засидѣлся, не правда ли? Но у меня есть всепокорнѣйшая просьба. Не могу ли я имѣть чести быть у васъ завтра -- эдакъ пораньше -- часовъ въ девять... Мнѣ нужно доложить вашему сіятельству объ одномъ дѣльцѣ...
   Въ этихъ словахъ князь видѣлъ только навязчивость шарлатана, желающаго пріобрѣсти новаго паціента. Тѣмъ не менѣе докторъ ему понравился. Но, къ прискорбію своему, князь нашелся вынужденнымъ отвѣчать:
   -- Да видите ли, въ девять часовъ мнѣ хотѣлось побывать у министра просвѣщенія, онъ мнѣ назначилъ ау...
   -- Ну, такъ въ восемь, въ восемь! прервалъ Штаудтнеръ эту отговорку.
   Князь смутился и не могъ ничего подѣлать съ этой назойливой любезностью. Онъ самъ теперь весь истощался въ любезностяхъ передъ невѣстами, которыя произвели на всѣхъ самое выгодное впечатлѣніе и были отпущены дядей и теткой съ задушевнѣйшими пожеланіями всякаго счастья. Князь и Штаудтнеръ были оттиснуты другъ отъ друга въ толпѣ прощавшихся гостей.
   Вскорѣ затѣмъ на дачѣ Вольмероде настала та давящая, жуткая затишь, которая зачастую выгоняла хозяина изъ дома на цѣлый вечеръ, иногда далеко за полночь.
   Супруга его опять принялась хлопотать возлѣ сыновей. Учитель долженъ былъ каждый воскресный вечеръ читать имъ какую нибудь постороннюю книгу, и при этомъ чтеніи присутствовала всегда сама баронесса. Правда, сынки-то были сегодня немножко подъ хмѣлькомъ, и докторъ Гелльвигъ не совѣтовалъ браться за книгу. Но мать въ этихъ вещахъ была всегда пунктуальна и строго послѣдовательна. Ради любопытства она выбрала для сегодняшняго чтенія -- "Разбойниковъ" Шиллера.
   Не знала она, бѣдная, что въ раннемъ произведеніи Шиллера говорится о заживо похороненномъ, которому сострадательная душа приноситъ пищу ночной порою...
   

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.

   Въ каморкѣ подъ самою крышей, на твердомъ деревянномъ диванѣ, передъ простымъ, еловымъ столомъ, заваленнымъ книгами и тетрадями, сидитъ почтенный старикъ въ глубокомъ уныніи.
   Охвативъ сѣдую голову обѣими руками, тупо глядитъ онъ то на разбросанныя передъ нимъ книги, то на противоположную стѣну, гдѣ стоитъ кровать, изголовье которой почти упирается въ конецъ покатой крыши; тутъ на стѣнѣ прибито росписаніе класныхъ занятій въ пансіонѣ, глава и распорядитель котораго и есть этотъ самый глубоко-скорбный старецъ.
   Лингарду Нессельборну теперь пятьдесятъ лѣтъ. Но по совершенно бѣлой головѣ и старческому лицу ему смѣло можно дать шестьдесятъ. Руки -- страшно тощи. На нихъ обрисовываются синія жилы -- такъ рѣзко, что но нимъ можно проводить пальцемъ. Лобъ исчерченъ безчисленными морщинами. Ротъ плотно сжатъ, тонкихъ губъ почти совсѣмъ не видно. Длинныя сѣдыя пряди, не ласкаемыя гребнемъ, путаются въ безпорядкѣ на воротникѣ. Вокругъ шеи повязанъ тонкій бѣлый платокъ, лежащій болтающимися концами на груди, одѣтой въ черный жилетъ. Сюртукъ ни немъ тоже черный,-- но вовсе не вслѣдствіе траура по отцѣ, умершемъ на 73 году жизни и до самой смерти прожившемъ дюжимъ, здоровымъ старикомъ. Нѣтъ, Лингардъ уже давно надѣвалъ этотъ полудуховный костюмъ. Штаудтнеръ разсчиталъ, что это началось съ того дня, когда слово "Herr" впервые было напечатано въ его программахъ двумя большими начальными буквами.
   Неизмѣримо несчастенъ Лингардъ Нессельборнъ. Воскресные вечера были еще для него часами отдохновенія, отрады, покоя. Если онъ не выѣзжалъ куда нибудь съ семействомъ, то водилъ гулять пансіонеровъ или оставался одинъ-одинешенекъ -- домъ сторожить, говорилъ онъ. И дѣйствительно, полюбилъ онъ эту мирную тишину, его окружавшую. Экстерны ему не надоѣдали, пансіонеры отправлялись въ лѣсъ или поле съ кѣмъ нибудь изъ учителей. Этой тишиною онъ пользовался тогда, чтобы сводить счеты, вести переписку съ родственниками учениковъ. Комната, въ которую онъ забрался сегодня, само собою разумѣется, не имъ занималась обыкновенно. У него была роскошная и удобная комната въ нижнемъ этажѣ, возлѣ самой двери красиваго углового дома, выходившаго на двѣ улицы. Тутъ стояли мягкія кресла, обитыя зеленой кожей, столы были покрыты зелеными скатертями, ковры нѣсколько уменьшали шумъ вѣчной бѣготни въ его конторѣ, служившей ему въ то же время рабочимъ кабинетомъ. Кругомъ были разставлены гипсовыя статуетки, -- бюсты Сократа, Бакона Веруламскаго, Матіаса Геспера, Песталоцци,-- и тутъ же были видны изящныя полки съ прекраснымъ выборомъ роскошно переплетенныхъ книгъ.
   Но нынѣшняя, тяжелая тоска не дала ему высидѣть въ этой комнатѣ. Долго бродилъ онъ, какъ шальной, изъ залы въ залу по всему обширному дому, занятому исключительно его заведеніемъ и принадлежащему Нессельборну, какъ полному хозяину. Наконецъ, путемъ сцѣпленія идей, волновавшихъ его сегодня, зашелъ онъ въ ту учительскую комнату, которую уже нѣсколько дней занималъ его сынъ, -- какъ онъ называлъ умственно-созданное имъ дѣтище, результатъ своего педагогическаго искуства -- штейнтальскаго найденыша, Теодора Вальднера.
   Вальднеръ и одинъ изъ старшихъ учителей заведенія, докторъ Верманпъ, повели всѣхъ учениковъ -- большихъ и малыхъ -- порѣзвиться и погулять ради воскреснаго дня, но куда -- Нессельборнъ этого самъ не зналъ. Онъ предоставилъ заботу эту своей женѣ, дочкамъ и учителямъ, какъ многое, многое другое, тогда какъ карающая совѣсть жизни кричала ему: "не только многое, но все, рѣшительно все!" А онъ-то самъ -- лѣнтяй былъ?-- баклушничалъ? О, далеко нѣтъ. Находили на него минуты -- по клочкамъ бы выщипалъ свои длинныя кудрявыя сѣдины! Такъ что же, не везло ему? Не было своей собственной, внутренней награды, человѣческаго спасиба не было?..
   Нѣтъ, съ самаго начала онъ и на это отвѣчалъ себѣ гордымъ: "да!" хотя въ совѣсти его что-то пошевелилось и въ сердцѣ больно дрожала какая-то струнка. Въ такія минуты колебанія онъ обыкновенно вскакивалъ съ мѣста, провѣрялъ комплектъ своихъ учениковъ, постоянно прибавлявшихся, и успокоивался чистою выручкою -- правда, не богъ-вѣсть какою громадною, но все же достаточною для покрытія умѣренныхъ процентовъ барону Фернау.
   Сегодня-то это надмѣнное: да!-- нѣсколько притихло. Веселый смѣхъ жены не пускалъ тумана въ глаза. Да и смѣху-то въ этотъ день не слышно было никакого. Фрау Гедвига оставалась съ нимъ дома одна. Служителя, горничныя -- все было отпущено въ воскресный отпускъ до восьми часовъ вечера, когда пансіонеры, по возвращеніи, садятся за ужинъ. Но куда, запропастились бѣдовыя дочки? Не зналъ онъ и этого. Фрау Гедвига шныряла по ученическимъ спальнямъ, осматривала бѣлье, обшаривала разныя запрещенные предметы -- сигары, лакомства, книги изъ постороннихъ библіотекъ, письма -- лишь бы какъ нибудь разсѣяться. Сегодня она хотѣла быть строгою -- "примѣръ показать". На самомъ же дѣлѣ ей хотѣлось просто какъ нибудь увернуться отъ своего мужа, сказавшаго ей съ желчью: "погибелью ты моею была съ самаго начала, вотъ что! Имя свое доброе, положеніе, честь,-- все, все принесъ я тебѣ въ жертву!" Жена нахально расхохоталась при этомъ, и когда Лингардъ со слезами раскаянья сталъ хватать ее за руки, прося не сердиться за эту грубую вспышку,-- она оттолкнула его отъ себя,-- обозвала жалкимъ трусомъ, вахлакомъ,-- и стала копаться въ бѣльѣ, чего давно уже не дѣлала. Она была все та же неувядаемая, смазливенькая барынька, въ премиленькомъ кружевномъ чепчикѣ на тщательно завитой головкѣ, съ аппетитными ямочками на нѣсколько полнолунномъ, но свѣжемъ, гладкомъ лицѣ. Все также шелестило на ней шелковое платье, а руки, даже теперь -- дома -- были всунуты въ перчатки: какой вѣдь дряни не приходилось ей брать въ руки при этомъ "обыскѣ" -- такой дряни, которую нельзя было безъ брезгливости вышвырнуть въ сѣни, откуда все это подбиралось наемной женщиной и препровождалось въ прачешную.
   Дрожь проняла Лингарда отъ опасеній и душевной боли. Опасенія придавали ему видъ глубокомысленнаго математика, взвѣшивающаго вѣроятности -- плюсъ или минусъ, страхъ или надежду. Не ладился счетъ -- Лингардъ вскакивалъ бѣшено съ мѣста., бѣгалъ взадъ и впередъ, билъ себя по лбу, -- и вотъ, наконецъ, въ этой горячкѣ онъ забѣгаетъ въ ту каморку подъ крышей, гдѣ вся обстановка, казалось, говорила ему: посмотри, какъ здѣсь все просто и бѣдно!
   Развѣ не могъ и онъ, въ свою былую счастливую пору, создать себѣ такой же маленькій мірокъ -- свой собственный -- сдѣлать его отраднымъ, богатымъ, счастливымъ -- своею внутреннею, разумною жизнью, честными идеалами и надеждами на осуществленіе великой, задушенной мысли?.. И вотъ все обратилось для него въ жгучую боль! Вѣдь какъ унижался онъ передъ этимъ взбалмошнымъ княземъ!.. Пошелъ къ нему, чуть не на колѣняхъ просилъ умолчать, изъ-за чего онъ взялъ изъ заведенія своихъ принцевъ. А онъ, румынъ, нагло на него вскинулся, проклиналъ всю нѣмецкую націю и все ея балаганное геніяльничанье... Выдвинувъ ящикъ письменнаго стола, онъ сунулъ ему подъ носъ счеты страшнымъ издержкамъ, сдѣланнымъ его сыновьями безъ училищнаго контроля,-- для такихъ молокосовъ суммы такія были просто ужасны!.. "Знаю я, милостивый государь, кричалъ ему князь, что вы считаете тутъ русскихъ, молдованъ и валаховъ полуварварами. Но я покажу вамъ, что и мы не исключены изъ concert européen порядочнаго образованія... Въ Бухарестѣ и Яссахъ вы встрѣтите гораздо болѣе вкуса, граціи, лучшее знакомство съ французской и англійской литературой, чѣмъ въ вашихъ большихъ городахъ, гдѣ вмѣсто должнаго воспитанія видишь только изгнаніе всѣхъ традицій или узкоголовое пониманіе христіанства! Вы тоже, какъ увѣряютъ ваши рекламы, воспитываете на основахъ нравственности и добродѣтели. Хороша у васъ добродѣтель, нечего сказать! Долгъ совѣсти -- вотъ что-съ -- побуждаетъ меня разметать такое гнѣздо лжи и пошлыхъ фразъ, вѣрно-съ!!" Для дочерей Лингарда грубый валахъ подбиралъ самую циническую ругань, показывалъ письма, гдѣ дѣвушки формально добивались того, чтобы молодые принцы ихъ похитили, такъ какъ этою мѣрою онѣ, дочки, надѣялись заставить своихъ родителей признать ихъ неблагородныя связи, какъ faits accomplis.
   И когда взбѣшенный князь вспомнилъ еще, что сынки его и теперь не отказывались отъ этой взбалмошной фантазіи и даже переписывались съ директорскими дочками сначала изъ отеля папеньки, потомъ изъ дома пріятеля, куда онъ помѣстилъ ихъ послѣ, -- на князя напала такая ярость, что онъ безъ церемоній указалъ несчастному отцу на дверь. "Послушайте, позовите-ка вы лучше цирюльника, язвительно кричалъ онъ ему вслѣдъ, -- и велите ему оголить вашу косматую нѣмецкую голову! Помилуйте, носить сѣдые волосы à l'enfant -- вѣдь это просто глупо, глупо-съ!" И затѣмъ захлопнулъ дверь.
   Вотъ и пропала вся многообѣщавшая жатва Нессельборна! За благодатнымъ, золотымъ солнышкомъ, сулившимъ какую богатую милость, -- поблекли молодые всходы, пришибленные внезапной грозой! Пришлось оглянуться на все, чего онъ хотѣлъ, чего добился. Духовный санъ не могъ удовлетворить его. Ему хотѣлось ближе подойти къ человѣку -- къ каждому ближнему особо. Духовный наставникъ дѣйствуетъ только вообще, говоритъ массѣ; его проповѣдь -- наука, не искуство. Только воспитатель дѣлается артистомъ, овладѣваетъ умственнымъ матеріаломъ, творитъ и восполняетъ природу. Учитель проникается въ то же время экстазомъ виртуоза. Онъ развиваетъ въ себѣ талантъ, остающійся тайною для много множества людей, хоть бы сами они были воспитаны, какъ нельзя лучше. Кто можетъ припомнить себѣ ту послѣдовательную лѣстницу, по которой мы дошли до сознанія своего внутренняго я? Мы сохраняемъ память о нашихъ забавахъ, о нашихъ дѣтскихъ радостяхъ и скорбяхъ, о проступкахъ и наказаніяхъ; мы можемъ воскресить въ воспоминаніи фигуру того или другого учителя, недостатки или хорошія качества ихъ преподаванія. Но ничего не знаемъ мы о постепенномъ ростѣ нашего ума, о правильности или неправильности нашихъ дѣтскихъ отвѣтовъ, не можемъ припомнить ни одной такой черты, которая бы бросилась въ глаза наставнику и заставила бы его намъ сочувствовать. Наши дѣтскія добродѣтели стираются безслѣдно изъ нашей памяти. Мы не видимъ болѣе нашихъ упражненій, нашихъ ученическихъ тетрадей. Мы дали бы Богъ знаетъ что за удовольствіе прочитать хоть одну строчку, написанную нами на пятнадцатомъ году жизни. Но учитель какъ бы постоянно видитъ передъ своими глазами всѣ эти различныя ступени развитія. Онъ сравниваеть ихъ съ процессомъ развитія другихъ, знаетъ различіе въ натурѣ того, другого, третьяго ученика. Образуя въ насъ характеръ, учитель самъ дѣлается характеромъ. Какихъ, подумаешь, несходныхъ между собою учителей не бываетъ на свѣтѣ! Дѣятельность ихъ, научный матеріалъ -- одни и тѣ же; а между тѣмъ приглядитесь, какія есть между ними рѣзко несходныя натуры! Лингардъ издавна выносилъ самое горячее, восторженное впечатлѣніе, сравнивая между собою различныхъ учениковъ Песталоцци. То были рѣзко и своеобразно очерченные тины -- одинъ былъ математикъ, другой болѣе рисовальщикъ, третій -- языковѣдъ, четвертый -- географъ; у каждаго изъ этихъ дѣтей великаго учителя его науки проникли въ самую суть жизни; каждый, по мѣрѣ умѣнья, проводилъ основную идею наставника. За то назовите мнѣ первое встрѣчное имя изъ ряда этихъ дѣтей Песталоцци, -- и вы назвали далеко недюжинную личность...
   Первымъ воспитаніемъ Теодора Вальднера Нессельборнъ, какъ послѣдователь Песталоцци, также составилъ себѣ громкую репутацію. Счастливый случай позволилъ ему воспользоваться чудесной находкой и связать имя найденыша, не только съ открытіемъ преступленія, но и съ проведеніемъ своей педагогической теоріи.
   Напечатанные имъ отчеты о первыхъ умственныхъ шагахъ Вальднера читались на расхватъ. Наблюденія его интересовали не одного наставника только; каждый мыслящій человѣкъ или просто каждый другъ человѣчества принималъ въ нихъ участіе. Другою счастливою случайностью, за которую онъ долженъ былъ благодарить правительственнаго президента, Генриха фонъ-Фернау, было то, что Нессельборну удалось во-время отдѣлить имя Вальднера отъ своего.
   Общество уже попривыкло къ сказочному приключенію. Во многихъ отношеніяхъ самъ герой былъ не таковъ, какимъ ожидали его видѣть. Многіе стали уже взваливать вину на его воспитателя. Но всѣ порицатели прикусили языкъ, когда Нессельборнъ объявилъ: "нѣтъ я во многомъ поторопился,-- натура работаетъ медленнѣе: чтобы дать растенію развиться, нужно пересадить его опять въ ту же почву, откуда оно было исторгнуто. Я хотѣлъ обойти промежуточныя ступени. Нѣтъ, въ простой сельской сферѣ для развитія умственныхъ силъ будетъ больше досуга." Дальнѣйшее воспитаніе Вальднера, по измѣненному плану, было поручено Нессельборну-отцу: именно это смягчило укоризны, которыми начали уже осыпать сына...
   Но вотъ завелъ онъ, наконецъ, свое собственное училище! Еще бы: домъ-то вѣдь купили на деньги господъ Фернау!.. Пять годичныхъ отчетовъ лежали передъ нимъ съ изложеніемъ всего, сдѣланнаго имъ на поприщѣ воспитанія! Мужественно сталъ онъ расписывать разныя полумѣры, будто имъ совершенно оконченныя, прикрашивать фразистымъ лоскомъ всякую училищную дребедень... Шестую программу вѣдь писалъ!! Вчера, вернувшись отъ князя, добрелъ онъ къ рабочему столу и уткнулъ голову въ бумагу, на которой было набросано начало его шестой учебной программы. И на этотъ разъ ей нужно было, какъ всегда, предпослать маленькое разсужденіе. Выбранною тэмою теперь было: "О юморѣ въ учебномъ дѣлѣ."
   -- Ха, ха, ха! Чортовъ юморъ!.. дико захохоталъ онъ, когда жена его, вслѣдъ за разсказомъ о миломъ пріемѣ князя, разразилась рѣзкимъ смѣхомъ -- такимъ смѣхомъ, который пронизывалъ насквозь всю душу бѣднаго директора.
   -- Ну, ну, что же, что онъ намъ можетъ сдѣлать, скажи Бога ради! Тебѣ хотѣлось профессорскаго титула. Откажутъ -- и баста. Вотъ и бѣда вся!
   -- Гмъ, ты думаешь? Вся бѣда?! А это ничего, что богачи заберутъ у насъ своихъ дѣтей? Эти принцы одни уже покрывали мои расходы на постороннихъ учителей... А если мнѣ не дадутъ права представлять учениковъ старшаго класса къ пріемному экзамену въ университетъ -- ничего это? А если мнѣ навяжутъ попечителя -- это тоже ничего, а? Чего добраго придется еще дочекъ-то нашихъ отсюда въ зашей... и это ничего, правда?
   -- Ну, вотъ, этого еще недоставало, ха, ха, ха!..
   -- Какъ, ты не вѣришь? А какой же, по твоему, гарантіи потребуетъ отъ насъ министръ, какой, а?
   -- Прогонятъ двухъ-трехъ учителей -- вотъ и все! Магистра Крикеберга во-первыхъ...
   -- Старика-то?
   -- Ну, не въ томъ же и мы положеніи, чтобы кормить инвалидовъ!..
   -- Нѣтъ, онъ преподаетъ арифметику такъ дѣльно, какъ я еще никогда не слышалъ...
   -- Э, ничего, Верманну поручить можно...
   -- Этому шалопаю, самому безтолковому изъ учителей...
   -- Нѣтъ, самому вѣрному и благонадежному! У насъ не казенное вѣдь заведеніе...
   -- Да, но мы обѣщали сдѣлать больше казенныхъ училищъ!..
   Но фрау Гедвига воспользовалась своимъ женскимъ правомъ. По крайней мѣрѣ женщины въ такихъ случаяхъ всегда считаютъ себя правыми -- потому что не несутъ никакой отвѣтственности. Весело расхаживала она по дому взадъ и впередъ, хотя самый крошечный изъ сотни пансіонеровъ чувствовалъ, что надъ домомъ собирается какая-то гроза. Разслѣдованія, вызванныя проказами принцевъ, нарушили правильный ходъ учебныхъ занятій. У воротъ дома часто звонила полиція. Директоръ не присутствовалъ за общимъ обѣдомъ. Во многихъ случаяхъ дѣти -- очень зоркіе наблюдатели.
   "О юморѣ въ учебномъ дѣлѣ!" Съ какимъ самодовольнымъ чувствомъ Нессельборнъ вывелъ этотъ заголовокъ! Удаляясь болѣе и болѣе отъ духа Песталоцци, онъ сблизился съ мнѣніями Жана-Поля и другихъ веселыхъ педагоговъ, каковъ А. В. Груббе, также трактовавшій объ этомъ предметѣ. Но Нессельборнъ, хотя и принималъ юморъ съ одной стороны, однако, съ другой -- былъ его противникомъ. Это тоже было съ родни печатанію слова "Herr* двумя большими начальными буквами. Въ своей вступительной диссертаціи онъ долженъ былъ говорить о народной школѣ, объ общемъ коллегіяльномъ духѣ между учителями -- стародавнемъ, еще и нынѣ живущемъ духѣ настоящаго песталоццизма; здѣсь онъ не могъ не высказаться на сторонѣ той несомнѣнной истины, что никому такъ не пригодно искуство улыбаться сквозь слезы, какъ учителю,-- то искуство, которое черпается изъ сокровеннѣйшей глубины сердца, при всей, нищей радостями, горемычной жизни. "Да и что другое, писалъ Нессельборнъ, вооружитъ тебя для борьбы съ трудностями твоей учительской лямки, съ плохою за нее наградой, съ олуховатостью роди... Тутъ перо остановилось. Онъ хотѣлъ написать: "родителей и начальниковъ!" Но частный пансіонъ не смѣетъ обозвать олухами родителей, отъ благосклонности которыхъ зависитъ большій или меньшій комплектъ учениковъ, не можетъ прямо попрекнуть ихъ безтолковымъ вмѣшательствомъ въ преподаваніе. Оффиціальный контроль, этотъ недремлющій мечъ Дамокла, еще менѣе позволитъ отпускать на свой счетъ такія фразы; "безтолковое вмѣшательство администраціи." И вотъ Нессельборнъ написалъ: "съ неразумнымъ вмѣшательствомъ въ святое дѣло воспитанія непризванныхъ лицъ и притомъ съ той стороны, откуда этого всего менѣе можно ожидать." Такимъ образомъ было обойдены неразумные отцы, навязывавшіе наставнику свои личные взгляды и теоріи и угрожавшіе забрать своихъ дѣтей, если онъ станетъ "мучить" ихъ "латынью", "греческимъ языкомъ", "домашними занятіями" и т. д., -- обойдены были власти городскія, съ которыми Нессельборнъ былъ не въ ладахъ изъ-за требуемаго перенесенія гимнастическаго плаца въ другое мѣсто,-- такъ какъ сосѣди жаловались на шумъ, происходившій въ пансіонѣ при обученіи стрѣльбѣ, верховой ѣздѣ и гимнастикѣ,-- наконецъ, мягко обойдено было духовенство, во что бы то ни стало желавшее имѣть вліяніе на преподаваніе закона божія въ его пансіонѣ. Казенныя училища съ злорадствомъ пользовались всякимъ уязвимымъ мѣстомъ частнаго заведенія. Такъ одинъ профессоръ городской гимназіи, объясняя Виргилія (или, какъ теперь точнѣе говорятъ филологи -- Вергилія), сказалъ по поводу изящной рѣчи: "такъ когда-то говорили въ древнемъ Римѣ -- въ центрѣ столицы. Въ предмѣстьѣ выражались, можетъ быть, совсѣмъ иначе -- какъ вотъ теперь у Нессельборна!" Словомъ -- пощады не было. "Чтобы снести это и многое въ этомъ родѣ, нуженъ юморъ!" утѣшалъ Нессельборнъ своего перваго филолога, профессора Ципфеля, когда тотъ, съ пѣной на губахъ отъ бѣшенства, сообщилъ объ этомъ посягательствѣ на его ученость. И теперь въ головѣ Нессельборна навертывались такія мысли: "юморъ для учителя -- манна въ пустынѣ его трудовой жизни. Онъ приправляетъ ему чорствый ломоть хлѣба; юморъ помогаетъ ему катить камень Сизифа, лить воду въ бездонную бочку Данаидъ. Это -- добрый геній, отирающій потъ съ его лица, навѣвающій отрадную свѣжесть, провожающій его но всему пути -- до гроба...." Но потомъ, изобразивъ скромное поприще сельскаго учителя, отъ выпуска изъ семинаріи до могилы,-- причемъ воспоминаніе о недавно умершемъ отцѣ подсказало ему мягкія, кроткія черты, -- Нессельборнъ безпощадно изгналъ юморъ изъ класса, назвалъ юморъ концомъ всякаго преподаванія, гибелью учительскаго авторитета, слабымъ, сорвавшимся якоремъ на, морѣ юношескихъ страстей, слушающихся только величественнаго, суроваго: "Qiws ego!" Юморъ -- колеблющаяся почва, суровое преподаваніе -- твердая. Юморъ вездѣ оставляетъ пробѣлы, и наука идти далѣе съ нимъ не можетъ. Юморъ учителя лишаетъ силы его карающее слово. Онъ профанируетъ науку, подкапываетъ ея убѣждающее знаменіе. Онъ отнимаетъ у всякой систематической работы характеръ строгой необходимости. Что бы ни утверждалъ юмористъ-учитель, невольно кажется, что онъ же могъ бы доказать и совершенно противоположное. У учителя, склоннаго къ смѣху, ученики ведутъ себя буйно до тѣхъ поръ, пока не вызовутъ у него пасмурной физіономіи, пока она не съежится сердитыми морщинами, которыя для нихъ гораздо пріятнѣе. Смѣхъ учителя -- опасный подводный утесъ всякаго урока. Вѣдь ученики -- революціонеры по природѣ. Ихъ тенденціи разрушительны. Расхохотался учитель или, подстрекаемый своимъ юморомъ, позволилъ себѣ даже какую нибудь остроумную выходку -- примѣръ поданъ: это то же, что бываетъ на водѣ, когда бросишь въ нее камень. Кружки раздвигаются далѣе и далѣе. Тутъ-то ужь учитель долженъ положительно лѣзть изъ кожи, чтобы усмирить дикія завыванія на разные голоса, вырывающіеся изъ буйныхъ легкихъ школьной молодежи. Самыя усилія юмориста казаться серьезнымъ ведутъ только къ довершенію бѣды. Вѣдь они и на себя-то самого не можетъ смотрѣть безъ смѣха. Вообразите же, какъ онъ комиченъ, когда будетъ стараться скроить серьезную физіономію. Ужь тутъ лучше всего за шапку -- да изъ класса вонъ. Серьезнаго вниманія не возбудить. Тутъ ужь поневолѣ пришлось бы обратиться къ...
   Всѣ эти, во многомъ совершенно вѣрныя наблюденія заканчивались, однако, педагогической крайностью того времени -- воззваніемъ къ школьной "дрессировкѣ", этому коньку присяжной, казенной педагогики. И вотъ Нессельборнъ, на этомъ мѣстѣ, пробѣжалъ набросанныя мысли,-- и ему, бѣдному, стало ихъ стыдно.
   -- Гдѣ дочки? спросилъ онъ жену, вернувшуюся изъ спальни учениковъ.
   -- Штаудтнера, что ли, отыскиваютъ.
   -- Что поможетъ вашъ Штаудтнеръ?! Неологъ-то завзятый! Лягушка холодная!... Чѣмъ ни волнуется время, сердца -- ему все вѣдь трынъ-трава! Вотъ Бегендорфъ -- тотъ могъ бы сдѣлать многое, еслибъ захотѣлъ! А онъ только гнетъ спину передъ министромъ и его фанатическими совѣтниками, преслѣдующими училища точно по инструкціи изъ Рима или изъ Испаніи!.. Нѣтъ, пока я не построю всю мою систему тоже на первородномъ грѣхѣ, пока не стану трактовать съ каждымъ посѣтителемъ о "благодати свыше" -- кажется, ни до чего не добьешься.... Мудрено будетъ поправиться, когда моихъ учениковъ не станутъ допускать къ пріемному экзамену въ университетъ.... Три раза вѣдь представленныя мною программы были забракованы. Если приму тѣхъ учителей, которыхъ мнѣ навязываютъ, бюджетъ мой дойдетъ до ужасающихъ размѣровъ; не приму ихъ -- начальство сократитъ мнѣ цѣлые классы, отниметъ съ полсотни учениковъ, все-таки поддерживающихъ пансіонъ. Эхъ, лучше бы эти трещотки обратились къ Бегендорфу....
   -- Который ихъ ненавидитъ за то, что они отбиваютъ жениха у его Теофаніи. Нессельборнъ презиралъ эти бабьи толки и давно уже отвергалъ ихъ, Сегодня замолчалъ, однако. Потомъ опять поднялся съ мѣста, проговоривъ:
   -- Можно было бы, пожалуй, подумать о посредничествѣ президента фонъ-Фернау. Да вѣдь какъ завязывать эти крайне щекотливыя отношенія? И особенно теперь, когда Вальднеръ опять перемѣщенъ къ намъ! Господи милосердный, что-то будетъ, какъ его братъ, баронъ Фернау, станетъ требовать у насъ свои капиталы, что тогда?!
   -- Не бойся, не посмѣетъ! сказала фрау Гедвига и затѣмъ, на замѣчаніе мужа, что Левана и Адельгунда во всякомъ случаѣ должны убираться изъ дому, повторила, какъ постоянно прежде: "тогда и я уйду вмѣстѣ съ ними!" Потомъ обратилась къ своимъ хлопотамъ, заглянула въ столовую и застала приготовленія къ ужину. Мадамъ Броге, экономка въ пансіонѣ и жена дворника, помогала ей. Кухарка и ея помощницы еще не возвращались изъ даннаго имъ воскреснаго отпуска.
   Что касается печальной роли, разыгрываемой его дочерьми, то Нессельборнъ въ этомъ отношеніи не могъ выказать теперь глубокой отцовской скорби; онъ уже отчасти усовѣщивалъ ихъ со всѣмъ краснорѣчіемъ оскорбленнаго, любящаго сердца, частію долженъ былъ винить самого себя за недостатокъ энергіи. Раньше нужно было открыть глаза на разныя нечестныя ихъ продѣлки и рѣшительнѣе остановить зло въ самомъ началѣ. И притомъ онъ также привыкъ къ романическимъ приключеніямъ въ жизни своихъ дочекъ, какъ Бегендорфъ къ тяжелымъ неудачамъ своей Теофаніи, все еще не терявшей надежды опутать брачными узами стараго холостяка Штаудтнера. Рѣдкимъ родителямъ не желательно пристроить дочекъ такъ, какъ обыкновенно устраивается бабій житейскій жребій. Желаніе это возросло и въ Нессельборнѣ до такой степени, что чѣмъ старше становились его дочки, тѣмъ болѣе на него нападало нетерпѣніе, и тѣмъ легче онъ смотрѣлъ сквозь пальцы на нѣкоторыя, хотя бы и не особенно честныя домогательства своихъ дѣтокъ.
   Пробило семь часовъ. Раньше всѣхъ пришелъ домой -- дворникъ. Онъ занималъ въ заведеніи такую должность, которую слѣдовало бы замѣщать съ наиболѣе осторожнымъ выборомъ людей. А между тѣмъ тутъ-то страсть къ взяткамъ и посуламъ нашла для себя теплый пріютъ. Но фрау Гедвига все-таки держала недобросовѣстнаго привратника -- прежняго унтеръ-офицера. Женѣ его была поручена стирка бѣлья. Самъ Броге взялъ на себя чистку ученическаго платья и сапоговъ. Дѣти помогали отцу и матери въ отправленіи этихъ обязанностей. Учителя сдѣлались рабами этого домашняго тирана -- долговязаго, здоровеннаго, аккуратно каждое воскресенье выпивавшаго болѣе, чѣмъ сколько нужно было для утоленія жажды. Въ послѣднихъ происшествіяхъ онъ также игралъ довольно некрасивую, хотя и не вполнѣ разъясненную роль. За деньги Броге, его жена и дѣти способны были отважиться на такія вещи, которыя были въ рѣзкомъ разладѣ съ назначеніемъ долга. Такъ по ночамъ онъ оставлялъ ключи въ воротахъ, будто по забывчивости, или забывалъ запирать окна на задвижки. Когда его журили за эту оплошность, онъ умѣлъ прикидываться такою невинностью, что проводилъ даже фрау Гедвигу. За нимъ вернулись домой кухарка и ея помощницы,-- одна вслѣдъ за другою. Директорскія дочки распоряжались такимъ образомъ, что женщины эти, какъ кухарки католическихъ патеровъ, всегда выбирались въ каноническомъ возрастѣ.
   Въ половинѣ восьмого страшное извѣстіе дошло до Нессельборна. Даже хозяйка, мать такого множества ввѣренныхъ ея попеченіямъ дѣтей, была выведена изъ своего тупого равнодушія.
   -- Нѣтъ, силъ больше никакихъ нѣтъ! вскрикнула она, повалившись на диванъ.
   Нессельборнъ стоялъ, какъ окаменѣлый, прислонившись къ стѣнѣ. Передъ нимъ пробирались возвратившіяся съ прогулки дѣти. Оставивъ его позади себя, они дикою толпой врывались въ залу. Передъ столомъ многимъ нужно было перемѣнить платье и всѣхъ вычистить съ ногъ до головы! Нессельборнъ замѣтилъ, что старшіе изъ нихъ вернулись не только въ истрепанномъ туалетѣ, но даже съ исцарапанными лицами и руками.
   -- Ради самого Господа, закричалъ онъ навстрѣчу доктору Верманну,-- скажите, что тамъ такое случилось? Гдѣ Вальднеръ?... Гдѣ этотъ несчастный?!...
   Докторъ Верманнъ былъ тоже въ своемъ родѣ юмористъ-педагогъ, но только въ томъ родѣ, когда юморъ идетъ совершенію въ разладъ съ серьозною энергіей, съ мужественной настойчивостью въ рѣшительную минуту. Прежде чѣмъ онъ началъ разсказъ о несчастномъ исходѣ воскреснаго гулянья, къ подъѣзду подкатилъ парою фіакръ, доставившій двухъ проказницъ-дочерей директора.
   По мнѣнію матери, всю правду можно было узнать скорѣе отъ нихъ, чѣмъ отъ Верманна, никогда неумѣвшаго, какъ и въ своихъ урокахъ, говорить толково, отличать существенное отъ несущественнаго. Притомъ здѣсь уже провѣдали, что Левана и Адельгунда были прямо замѣшаны въ этой бѣдственной исторіи, завершившей воскресную прогулку. Видѣть сегодня дочерей для отца было просто противно, и потому онъ все приставалъ съ разспросами къ Верманну и старшимъ ученикамъ. Но эти ученики, словно мучимые нечистой совѣстью, разбѣжались по комнатамъ. "Да гдѣ же, наконецъ, Вальднеръ?" не переставалъ онъ кричать: "отвѣтитъ ли мнѣ кто нибудь, а?" И забавно было слышать бѣдняка -- точно это была пародія на короля Лира.
   Между тѣмъ маменька нѣсколько оріентировалась... Лингардъ постановилъ домашнимъ закономъ, что при серьезныхъ или требовавшихъ разслѣдованія случаяхъ, никогда не слѣдуетъ употреблять выраженій, слишкомъ преувеличивающихъ или слишкомъ уменьшающихъ важность дѣла. За столомъ онъ не терпѣлъ ни восторженныхъ панегириковъ, ни буйныхъ порицаній въ родѣ: "просто объѣденье!" или: "эдакая мерзопакостная бурда!.." Новъ то же время не любилъ онъ робкихъ, безцвѣтныхъ терминовъ для вещей, требовавшихъ рѣзкаго сужденія.
   "Глупо и безчестно", сказалъ онъ какъ-то при одномъ случаѣ, называть лишеннаго престола владѣтеля -- "эксъ-королемъ!!" Точно также ему нельзя было говорить объ "отлыниваніи" отъ школы, и всего менѣе могъ такъ выразиться предъ нимъ учитель. "Взбучка" или "встрепка" было ему противно само по себѣ, но когда его извѣщали о такомъ случаѣ этими техническими школьными выраженіями -- онъ сердито затыкалъ уши.
   А между тѣмъ на лихтенгайнской полянѣ, на берегу рѣки, близь дачи Вольмероде происходила именно знатная "встрепка", можетъ быть, даже нѣчто болѣе важное -- открытый мятежъ.
   -- Вальднера побили! съ ужасомъ вскричалъ честный, но слабый духомъ директоръ.
   -- Ранили даже, можетъ быть? добавила мать.
   -- Кто же это, кто намъ такъ удружилъ? кричалъ Несеельборнъ, подступая къ дочерямъ.
   Тѣ попятились назадъ.
   -- Послушайте, Верманнъ, никуда вы не годитесь въ нашемъ заведеніи! Вѣчно остаетесь игрушкою этихъ злыхъ, бѣшеныхъ мальчугановъ: стыдно вамъ. Кто оскорбилъ Вальднера, а? Да гдѣ онъ самъ?..
   -- Ну, до этого еще положимъ и не доходило! сказала засуетившаяся маменька.-- Но куда онъ самъ могъ дѣваться,-- это, конечно, довольно... гмъ... интересно!
   Ей, казалось, нужно было оріентироваться нѣсколько обстоятельнѣе.
   Нессельборнъ сначала забрался было въ одинъ изъ верхнихъ этажей и выкрикивалъ вопросы и угрозы то вверхъ, то въ шумные корридоры нижняго этажа. Наконецъ, увидѣлъ онъ, что жена стучится въ комнату дочерей.
   Дѣвушки, испуганныя скандаломъ, въ которомъ онѣ сами были замѣшаны, заперлись на ключъ.
   -- Слыханы ли, виданы ли гдѣ такія вещи! кричалъ Нессельборнъ, трепля себя за волосы:-- и все это творится за моей спиною! И я даже ни отъ кого не могу добиться толку, какъ и что случилось...
   Верманвъ перешептывался съ директоршей. Этотъ учитель принадлежалъ къ ея фаворитамъ. Имѣя на своей сторонѣ могущественный и исключительно рѣшающій въ домѣ авторитетъ, онъ, конечно, могъ оставаться совершенно равнодушнымъ къ самымъ яростнымъ вспышкамъ противъ него директора. Сегодня Нессельборнъ опять былъ сильно раздраженъ этимъ жалкимъ педагогомъ, такъ гласно и открыто компрометировавшимъ добрую славу заведенія. Если директоръ сталъ дѣлать выговоры учителю въ присутствіи учениковъ, то это, разумѣется, не допускалось принятыми правилами, но было только весьма понятнымъ и совершенно законнымъ отъ нихъ отступленіемъ.
   Первый сколько нибудь связный разсказъ о случившемся доставили начальнику и главному хозяину дома пансіонеры младшаго возраста. Доносовъ супруга его никогда не одобряла. Не стѣсняясь въ нелюбимыхъ Нессельборномъ выраженіяхъ, она преслѣдовала "ябедничество", никогда не выслушивала того, на что ей жаловались, напротивъ,-- наказывала самого же "ябедника" или "доносчика". Нессельборнъ держался совсѣмъ другого мнѣнія; невниманіе къ жалобѣ казалось ему вопіющей несправедливостью. Когда это побужденіе дѣтей встрѣчало препятствіе, онъ положительно готовъ былъ выйти изъ себя. Въ самомъ дѣлѣ, разсуждалъ онъ, чѣмъ могъ руководиться доносящій ребенокъ, какъ не желаніемъ доставить торжество правдѣ и справедливости? Если же это дѣлается изъ злорадства, изъ желанія насолить недругу, то дурной источникъ доноса всегда легко можетъ быть открытъ мало-мальски сметливымъ учителемъ. Но опытный, умѣющій заглядывать въ душу наставникъ видитъ въ этой дѣтской склонности къ доносамъ и жалобамъ только давленіе нарушеннаго нравственнаго порядка на мозгъ ребенка. Вѣрующую дѣтскую душу нельзя сравнивать съ нашею, полною всѣхъ возможныхъ разочарованій. Незакаленныя, подобно намъ, въ житейскомъ опытѣ, дѣти вѣрятъ еще, что жизнь представляетъ стройную гармонію, что перстъ божій управляетъ всѣмъ и не позволитъ восторжествовать неправдѣ. Наблюдающій за дѣтьми могъ бы видѣть, что самъ доносчикъ глубоко страдаетъ душой, когда товарища наказываютъ вслѣдствіе его доноса. Можно ли прикидывать нашу мѣрку -- мѣрку взрослыхъ -- къ той наивной средѣ, гдѣ всѣ пороки кротко направлены еще въ хорошую сторону, всѣ недостатки ростутъ рядомъ съ добрыми качествами, гдѣ пороки и добродѣтели возникаютъ еще изъ одного и того же корня?..
   Итакъ, несчастный директоръ, въ которомъ сила и слабость, умъ и глупость, замѣшались въ какую-то страшную кашу, обратился за свѣденіями къ малюткамъ, скрывшимся въ первомъ этажѣ, гдѣ находились классныя комнаты. По ихъ разсказу, они сначала разгуливали въ Лихтенгайнѣ съ веселыми пѣснями, беззаботно играли въ солдаты,-- это продолжалось до тѣхъ поръ, пока большіе не заспорили съ господиномъ Вальднеромъ изъ-за сигаръ, которыя имъ хотѣлось закурить.
   -- Ага, Верманнъ позволилъ имъ это! мысленно добавилъ Нессельборнъ. Впрочемъ ссора эта прошла безъ особенныхъ послѣдствій; старшіе пансіонеры отправились съ своими сигарами въ лѣсъ. Но, спустя часъ, они опять вернулись оттуда съ обоими принцами -- Константиномъ и Александромъ...
   На этомъ разсказъ прерывался, долженъ былъ прерваться. Фрау Гедвига, какъ бѣшеная фурія, сбѣжала по лѣстницѣ -- и давай раздавать плюхи направо и налѣво всѣмъ этимъ "сквернымъ ябедникамъ" (сыновьямъ купцовъ, помѣщиковъ, проживавшихъ въ деревняхъ, офицеровъ, мѣнявшихъ мѣсто жительства, чиновниковъ). Тѣ бросились бѣжать въ залы верхняго этажа, гдѣ старшіе ученики непремѣнно встрѣтили бы ихъ кулаками, если бы сами они не находились подъ вліяніемъ сильнаго страха и любопытства, чѣмъ-то разыграется эта странная исторія. Къ счастью, на помощь малюткамъ поспѣшили оба проживавшіе въ пансіонѣ надзирателя -- Бехтольдъ и Петри, также вернувшіеся теперь изъ своего воскреснаго отпуска.
   Нессельборнъ стоялъ, какъ одурѣлый. Онъ долженъ былъ держаться за стѣны, чтобы ужь какъ нибудь пробраться въ свою комнату. Ему угрожалъ обморокъ. Изъ горячаго желанія своей жены зажать ротъ мальчишкамъ, изъ тонкой, лукавой усмѣшки Верманна онъ вычиталъ, что дочки его назначили принцамъ любовное свиданіе; всѣ закурили сигары, посреди школьнаго общества, потомъ стали строить разные рыцарскіе шуры-муры и отколотили бѣднаго Теодора Вальднера: Послѣ смерти своего отца, Нессельборнъ принялъ молодого человѣка, вмѣсто сына, берегъ какъ зѣницу ока, въ особенности избѣгалъ всякаго столкновенія съ дачею Вольмероде, откуда зависѣло его существованіе. Теперь, при такой внезапной бѣдѣ, если что нибудь и помогало Нессельборну сохранять послѣдній остатокъ силъ, то это была увѣренность, что его новый учитель показалъ мужество и смѣло протестовалъ противъ дерзкаго вольничанья молодыхъ князьковъ.
   Господа Бехтольдъ и Петри, повидимому, тоже знали объ этой исторіи болѣе самого директора. Вотъ это-то и было признакомъ глубокой внутренняго упадка заведенія. Въ немъ, главномъ воротилѣ дѣла, никто не видѣлъ той инстанціи, къ которой надо приближаться съ уваженіемъ, съ обстоятельнымъ докладомъ обо всемъ, что дѣлалось въ его вѣдомствѣ. Все проскользало мимо его ушей, все избѣгало его. Конечно, жена не садилась открыто предъ всѣми на его мѣсто, но тайкомъ, какъ бы мимоходомъ, ей шопотомъ доставлялись всѣ свѣденія.
   Наконецъ, фрау Гедвига рѣшительно вошла въ мужнину комнату, дверь которой оставалась незатворенною.
   -- Тебѣ нужно одѣться и ѣхать къ правительственному президенту, сейчасъ же! сказала она.
   -- Къ кому, къ кому?! съ удивленіемъ вскрикнулъ Нессельборнъ, не умѣя сразу отгадать причину этого страннаго приказанія въ такую минуту.
   -- Если.Вальднеръ поступилъ такъ дѣтски-глупо...
   -- Глупо, вотъ оно что! Да помилуй, если бы наши-то...
   -- Что ты тутъ поможешь съ своими "если бы" да "однако"?.. Я сама послала дочекъ просить посредничества Штаудтнера... Онѣ не застали его дома, узнали, что онъ уѣхалъ на обѣдъ въ Вольмероде и поспѣшили туда... Все пришлось какъ нельзя лучше. Князь и Бегендорфъ тоже были тамъ въ гостяхъ, и, ужь конечно,
   Штаудтнеръ удачно повелъ свои хлопоты... Еще бы! Пусть князь спасибо еще скажетъ, если за своихъ сынковъ не столкнется съ судами...
   -- Какіе суды, что за суды! Неужели Вальднеръ такъ обиженъ?..
   -- Да, ему, можетъ быть, ребро переломили...
   -- Силы небесныя! И все это въ связи съ нами, съ моимъ училищемъ, съ дочками... Что же это, Господи, за напасти такія!!.. Отчего бы имъ, дочкамъ-то, было долѣе не оставаться въ Лихтенгайнѣ?
   -- Да все приставали принцы! Бѣдныя дѣвушки голосятъ теперь и горько оплакиваютъ свое несчастье... Въ-ту самую минуту, когда онѣ хотѣли вернуться, принцы, ѣхавшіе верхомъ, выхватили возжи изъ рукъ кучера и умоляли дѣвушекъ выйти изъ экипажа. Они подговорили кучера ждать до вечера близь трактира Золотого Льва, оставили тамъ же своихъ наемныхъ лошадей и съ дочками нашими отправились въ лѣсъ...
   -- Передъ всѣмъ народомъ?
   -- Да, передъ всѣмъ народомъ!
   -- Чтожъ, развѣ это хорошо?! По моему...
   -- Туда же пошли графъ Лизингепъ и баронъ Детлевъ, Уильсонъ и Кониберъ, Очаковъ и Крысинскій, -- послѣ они разсказывали мнѣ о спорѣ изъ-за сигаръ... изъ-за этого и вышло все несчастье!
   -- Потомъ они вернулись изъ лѣса къ другимъ... нахально начали ссору...
   -- Но отчего Левана и Адельгунда не удержали буяновъ? Отчего не примирили спорящихъ? Отчего не упросили князьковъ уйти изъ общества учениковъ?..
   -- Захотѣлъ ты отъ слабыхъ дѣвушекъ...
   -- Ну, ужь если принцы ихъ любятъ, то онѣ вовсе не слабы...
   -- Нѣтъ, тутъ Вальднеръ испортилъ все дѣло. Онъ сталъ требовать отъ принцевъ, чтобъ они ушли, какъ непринадлежащіе къ прочему обществу учениковъ...
   -- И былъ совершенно правъ!
   -- Бороться съ сильнымъ?.. Чистѣйшее безуміе!
   -- Это на твой взглядъ. Но будто они были сильнѣе? Развѣ не было на его сторонѣ Верманна, всѣхъ учениковъ?! И я опять повторяю: а что же дочки-то наши?..
   -- Прикажешь и имъ тоже лѣзть въ драку? Когда принцы не хотѣли уйти, Вальднеръ безъ дальнѣйшихъ церемоній схватилъ ихъ за воротъ и хотѣлъ вышвырнуть въ флиднеровскій садъ, гдѣ они закусывали...
   -- Молодецъ, ей-богу молодецъ! одобрилъ Нессельборнъ...
   -- Господь съ тобой,-- изъ публичнаго мѣста?! Ну, за то же и досталось ему на орѣхи. Принцъ Константинъ такъ огрѣлъ его наѣздническимъ хлыстомъ по головѣ, что глазъ чуть тутъ же не выскочилъ. Тутъ подскочилъ принцъ Александръ, тогда какъ братъ его сталъ, будто бы, топтать Вальднера ногами...
   Больше Нессельборнъ ни о чемъ не заговаривалъ и только отыскивалъ и только разыскивалъ свое визитное платье. Стемнѣло. Звонокъ призывалъ къ ужину. Онъ долженъ былъ теперь умиленно сложить руки, молиться! Долженъ былъ одухотворить сердца молодежи чистыми, высокими, молитвенными помыслами, -- тогда какъ самъ еле передвигалъ ноги и еще менѣе могъ говорить...
   -- Это немножко утретъ князю носъ -- старому-то! логически рѣшила маменька вѣтренныхъ дочекъ.
   -- Напротивъ, это его окончательно взбѣситъ! простоналъ Нессельборнъ. Въ это время послышался шелестъ, чьи-то робко крадущіеся шаги. То были дочки. Онѣ шли въ кухню -- наблюдать за распредѣленіемъ порцій.
   Внезапное появленіе этихъ заблудшихъ чадъ придало отцу такую силу, что онъ быстро подскочилъ къ нимъ, схватилъ каждую изъ нихъ за руку и, нелюбезно тряся ихъ, закричалъ:
   -- Вы кто такія? Чего вамъ тутъ нужно? Я знать васъ не знаю!
   -- Эхъ, ты, старый дуралей! съ бѣшенствомъ вскричала маменька, заграждая ему дорогу и высвобождая своихъ ненаглядныхъ дочекъ, сейчасъ же давшихъ тягу. Изъ комнаты ихъ раздавалось горестное всхлипыванье. Лучшее средство, чтобы сразу сдѣлать отца жалкимъ вахлакомъ.
   -- Да что намъ поможетъ Фернау въ этой бѣдѣ! бормоталъ онъ черезъ силу. Но тутъ ему сообщили, что случайно правительственный президентъ также пилъ чай въ отдѣльномъ павильонѣ флиднеровскаго сада -- вмѣстѣ съ женой и младшей дочерью. Посѣтители заведенія и самъ хозяинъ хотѣли скрыть отъ него произошедшую суматоху. Однако шумъ былъ слышенъ очень явственно. Когда принцы, поваливъ бѣднаго Вальднера, бѣжали опять въ лѣсъ, президентъ съ участіемъ подошелъ къ раненому и велѣлъ слугѣ отнести его въ свою лодку. На обратномъ пути домой онъ приказалъ обкладывать его холодными компрессами: дѣвушка и сама мать на перерывъ ухаживали за несчастнымъ...
   -- Но знали ли онѣ, кто такой былъ этотъ предметъ ихъ участія?
   -- Имъ сказали -- просто учитель въ пансіонѣ...
   -- А насчетъ имени его не освѣдомлялись?
   Дѣвушки покачали головой. Теперь онѣ видѣли подъ собой болѣе твердую почву, во все-таки скрылись въ кухню.
   -- Да, да, тебѣ сейчасъ же нужно ѣхать къ президенту! Возьми карету и привези Вальднера домой!.. Экой проклятый скандалъ! Ну, что-то скажутъ на дачѣ?.. Что запоетъ президентъ, когда узнаетъ, кого онъ взялъ въ свою лодку?!.. Досадно вѣдь какъ будетъ! Еще прежде онъ отклонялъ отъ себя всякое вмѣшательство въ судьбу Вальднера... А теперь на вотъ, столкнулся носомъ къ носу... Нѣтъ, нужно выпроводить отсюда Вальднера, вонъ, вонъ!.. Куда нибудь на край свѣта!! И Гертруду тоже...
   -- Гертруда и Теодоръ будутъ жить у насъ.
   Теперь фрау Гедвига не противорѣчила. Поле размышленій было оставлено. Нужны были дѣйствія, развязки. Практическая натура, прежней дочери трактирщика сказалась вмѣстѣ съ открытіемъ пансіона ея мужа, гдѣ она опять попала въ свою привычную стихію. Въ корридорахъ заведенія, надъ дверьми столовой, зады конференцій, спальни, даже надъ прачешною -- словомъ, вездѣ были выставлены моральныя изреченія, латинскія, греческія или древненѣмецкія -- изъ фрейданковой "Скромности" или изъ басенъ Буркарда Вальдиса. По части латыни фрау Гедвига сильно прихрамывала, но ей практически была извѣстна добродѣтель, начертанная надъ залою конференцій: мужчина долженъ aequam servare meutern -- сохранять спокойствіе ума rebus in arduis -- въ затруднительны хъ обстоятельствахъ.
   Достать фіакръ нельзя было такъ скоро. Въ воскресные дни наемныя кареты не застаиваются на мѣстѣ. Итакъ, Нессельборнъ самъ долженъ былъ тащить свою истерзанную душу и усталые члены. Онъ представлялъ видъ, нерѣдко вызывающій въ насъ самое болѣзненное чувство на улицахъ большихъ городовъ. Среди хохочущей, фланирующей, весело наслаждающейся жизнію толпы, среди франтовъ, заглядывающихъ подъ шляпку каждой встрѣчной дамы, между вѣчно перешептывающимися женщинами и дѣвушками, между мальчуганами съ кокетливыми тросточками, между солдатами съ ихъ возлюбленными подъ руку -- встрѣчаете вы тогда такія угрюмыя физіономіи, которыя дико пялятъ впередъ глаза, толкаютъ васъ въ спину, даже разговариваютъ сами съ собою. Это -- служанка, посланная за докторомъ, отецъ, съ ребенкомъ котораго приключилось несчастіе, маленькій сынишка умирающей матери... Точно также плелся и нашъ Нессельборнъ, ничего не слыша и не замѣчая вокругъ себя... Блѣдный, какъ полотно, онъ еле переводилъ дыханіе. И все шелъ, все шелъ не замѣчая въ сумеркахъ даже многихъ поклоновъ, на которыя отвѣчалъ всегда съ такою педантическою пунктуальностью. Тогда только-что начали зажигать фопари.
   Наткнувшись на незанятый экипажъ, онъ поспѣшилъ усѣсться въ немъ, и уже у подъѣзда президентской квартиры подумалъ, съ какими глазами ему явиться передъ человѣкомъ, котораго случай сдѣлалъ покровителемъ несчастнаго Вальднера.
   Когда Нессельборнъ позвонилъ у двери этажа, занимаемаго Генрихомъ фонъ-Фернау, прислуга сейчасъ же сообщила пришедшему, что молодого человѣка тутъ не было, но что по пути онъ былъ завезенъ въ другое мѣсто.
   Тревожная совѣсть какъ будто освободилась отъ части лежавшей на ней тяжести. Вслѣдъ за этимъ извѣстіемъ онъ собрался съ духомъ и хотѣлъ уже уйти.
   Слуги назвали ему человѣка, къ которому завезенъ былъ раненый, и точнѣе описали мѣстность. Самъ помогая имъ въ этомъ разсказѣ тамъ, гдѣ онъ былъ не совсѣмъ ясень, Нессельборнъ разсчитывалъ избавиться отъ необходимости безпокоить президента. Но въ это время изъ внутреннихъ комнатъ вышла прелестная дѣвушка. Съ напряженнымъ вниманіемъ слушала она, въ чемъ было дѣло. Потомъ, послѣ перваго освѣдомленія, ласковымъ поклономъ пригласила директора войти въ гостиную.
   Отрадная картина свѣтлаго домашняго довольства встрѣтила посѣтителя. Въ просторной комнатѣ уже горѣла висячая лампа, тогда какъ окна были еще открыты, пропуская сумеречный полусвѣтъ. Прислонившись къ окнамъ, весело бесѣдовали межъ собою двѣ счастливыя четы; отецъ, въ вышитой домашней шапочкѣ на умной, доброй головѣ, расхаживалъ по мягкимъ коврамъ, покуривая сигару; мать стояли передъ небольшой продолговатой корзиной на столѣ, подъ зажженною лампадкой, и готовилась принять прекрасное, чистое бѣлье, повидимому, принесенное и разсортированное младшей дочерью. На другомъ столѣ, возлѣ большого дивана, кипѣлъ серебряный самоваръ; тутъ же находились чашки, сахарница, ситечко и чайница, покрытая китайской живописью. Опрятно одѣтая служанка зажгла свѣчи передъ зеркаломъ. На маленькомъ столикѣ -- въ сторонѣ -- приготовлялось все, что нужно было подать на большой столъ, еще занятый корзиной.
   Президентъ сейчасъ же узналъ директора и, не представляя ему своихъ домашнихъ, прямо сказалъ съ глубоко скорбнымъ чувствомъ:
   -- Скажите, пожалуйста, любезнѣйшій Нессельборнъ,-- что намъ подумать о томъ, что собственными глазами пришлось видѣть сегодня?!.. Вѣдь вы, право, должны были бы взять подъ строжайшій надзоръ такую буйную компанію,-- въ родѣ той, что сегодня свирѣпствовала въ Лихтенгайнѣ... Бѣдненькій Вальднеръ!! Я, къ сожалѣнію, подоспѣлъ уже поздно, когда суматоха вышла изъ границъ... Эти негодяи принцы, право, переломали бы ему еще руки и ноги...
   -- Такъ вы знаете... замялся Нессельборнъ.
   -- Еще бы не знать, самъ свидѣтелемъ былъ...
   -- Что этотъ несчастный былъ...
   -- Ну, да вашъ же новый учитель, Теодоръ Вальднеръ, надѣлавшій намъ уже разъ много хлопотъ, помните, директоръ?..
   -- Гдѣ, гдѣ онъ теперь? Гдѣ мнѣ найти его? Сильно испугала Нессельборна особенно значительная интонація въ словахъ президента.
   -- Да вотъ видите, мои хотятъ послать ему, бѣднягѣ, немного бѣлья...
   -- Ахъ, папа, позволь и мнѣ идти къ нему! перебила Мехтильда.
   -- Тамъ у меня внизу карета, ввернулъ Нессельборнъ, чуть дыша отъ тревоги и замѣшательства,-- предоставьте всѣ хлопоты мнѣ!.. Долгъ ухаживать за нимъ лежитъ только на мнѣ и на моихъ домашнихъ... Я хочу его сейчасъ же взять съ собою. Гдѣ же, гдѣ онъ?!
   -- Ну, знаете, перевозить его я вамъ рѣшительно не посовѣтую, сказалъ президентъ:-- во всякомъ случаѣ не дѣлайте ничего безъ одобренія доктора Гохштеттера, котораго я просилъ сейчасъ же осмотрѣть бѣднаго юношу. Вѣдь въ флиднеровскомъ саду онъ былъ подобранъ съ земли совсѣмъ безъ чувствъ!.. И ваши дочери, госпосподинъ Нессельборнъ, присутствовали при этой сценѣ, не могли предупредить ее!!
   Всѣ отвернулись, какъ бы въ знакъ живѣйшаго негодованія. Нессельборнъ чуть держался на ногахъ и долженъ былъ схватиться за спинку стула, на который еще въ началѣ молча указала ему фрау Линда.
   -- Но Вальднеръ, папа, показалъ мужество! Противники его хорошо знаютъ это!..
   -- Изволите ли видѣть, буяны старшихъ классовъ возмутились противъ его совершенно резоннаго и уважительнаго приказанія. Онъ требовалъ, чтобы тѣ бросили сигары и чтобы принцы Багрянородные не примѣшивались къ ученикамъ, ввѣреннымъ ему и еще какому-то колпаку... какъ бишь его? Когда же валахи сослались на авторитетъ вашихъ дочекъ, Вальднеръ, говорятъ, совершенно основательно объявилъ, что дамы эти не принадлежали къ гулявшимъ пансіонерамъ ни какъ ученицы, ни въ качествѣ учительницъ, и что онъ не имѣлъ инструкціи слѣдовать ихъ приказаніямъ. И вслѣдъ затѣмъ старшій князекъ поднялъ хлыстъ! А другіе-то негодяи изъ учениковъ -- между ними сыновья "графовъ" и "бароновъ", какъ я слышала,-- тоже взбунтовались противъ новаго, энергическаго учителя, за исключеніемъ маленькихъ пансіонеровъ, поднявшихъ такой ужасный крикъ, что мы поспѣшили на мѣсто свалки. Трусы обратились въ бѣгство. Ваши дочери точно въ воду канули. Да, да, какъ хотите, а это позоръ для всего вашего заведенія...
   -- Вы видите, что я просто потерялъ голову! пробормоталъ Нессельборнъ, пятясь назадъ и стараясь, какъ нибудь улепетнуть. Онъ былъ точно привязанъ къ позорному столбу.
   -- Вашъ слуга указалъ мнѣ мѣсто, гдѣ...
   -- Да, продолжалъ президентъ, -- мы замертво снесли его въ лодку. Такъ какъ намъ приходилось плыть противъ теченія и мы должны были взять еще двухъ гребцовъ, -- то въ помощникахъ у насъ недостатка не было. Мы раздѣли его въ лодкѣ, насколько это удобно было сдѣлать, смочили наши платки, чтобъ обложить его холодными компрессами. Кожа на лицѣ у него содрана, правая руха вывихнута. Боль въ лѣвомъ боку сильно меня безпокоитъ: дай-Богъ, чтобъ ребра остались цѣлы. Вообразите же мое удивленіе, когда я на пути узналъ отъ несчастнаго, нѣсколько пришедшаго въ себя, кого мы везли съ собою!! Загадочное существо, которое... однимъ словомъ вашего найденыша, Богомъ посланнаго вамъ человѣка, чтобы сдѣлать ваше имя, господинъ директоръ, знаменитымъ...
   -- Повѣрьте, я скорблю глубоко, господинъ президентъ! ввернулъ Нессельборнъ дрожащимъ голосомъ.
   Настало тягостное молчаніе. Голосъ президента сталъ тише и мягче. Дочери воспользовались этимъ перерывомъ, чтобы прекратить непріятное для всѣхъ положеніе. Они заговорили съ дѣвушкою, окончившею свою работу при свѣчкахъ, послѣ чего она сняла наполненную корзину со стола, чтобы накрыть его. Этимъ занялся теперь вошедшій слуга, которому помогали старшія сестры, тогда какъ Мехтильда просила у матери позволенія идти вмѣстѣ съ служанкой.
   Пауза эта была вызвана только смущеніемъ президента, незнавшаго, какимъ мотивомъ объяснить ему ту поспѣшность, съ какою онъ -- чуть узналъ Теодора Вальднера -- старался отъ него отдѣлаться и скрыть его гдѣ нибудь въ другомъ мѣстѣ. Тѣмъ не менѣе онъ прибавилъ совершенно основательно.
   -- Я боялся, видите ли, вечерней прохлады на водѣ, сквозного вѣтра; у бѣднаго юноши открылась лихорадка. Мы плыли противъ теченія, и гораздо медленнѣе, чѣмъ я могъ ожидать. Случайно взглянувъ на привѣтливый домикъ Вюльфинга, торговца лѣсомъ, того самаго, котораго вы знали еще въ Штейнталѣ...
   На этомъ разсказъ прерывался.
   Дико схватился Нессельборнъ за шальную голову. Да что же это? неужели сегодня, словно по мановенію перста Божьяго, должны были воскреснуть всѣ тѣни минувшаго?!..
   -- Мы знавали его еще... еще въ замкѣ Вильденшвертѣ! пробормоталъ онъ.
   Тутъ помѣшали дочки. Появленіе слуги прикрыло тяжелую паузу. Мало-по-малу хозяинъ собрался съ духомъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, не странно ли, не знаменательно ли это! продолжалъ онъ глубоко взволнованнымъ голосомъ:-- спаситель, настоящій воскреситель бѣднаго заживо-похороненнаго мальчика живетъ, вслѣдствіе своей профессіи, у самаго берега рѣки, гдѣ я сталъ искать убѣжища для больного!! Кто же другой можетъ окружить страдальца на первыхъ порахъ болѣе нѣжнымъ уходомъ?.. Жена моя, смѣю васъ въ томъ увѣрить, предложила мысль эту по какому-то вдохновенію... Конечно, больной позволилъ дѣлать съ собой все, что намъ было угодно... Дюжіе гребцы причалили къ берегу, и такъ какъ самого Вюльфинга не было дома, то мы и передали больного доброй и -- какъ теперь вполнѣ подтвердилось -- честной женѣ Вюльфинга, которая не мало изумилась этому вечернему сюрпризу, но въ то же время была глубоко тронута бѣдственной участью Вальднера. Его мучила лихорадка. Я немедленно сдѣлалъ всѣ нужныя распоряженія, чтобы прислать своего врача по адресу Вюльфинга, и теперь вотъ отправляю туда корзину съ бѣльемъ, бинтами и всѣмѣ, что понадобится при первомъ уходѣ.
   Но о настоящемъ мотивѣ президентъ, однако, умолчалъ. Чуть только онъ узналъ объ имени больного, жена его была глубоко потрясена и начала съ нимъ тревожно перешептываться, тогда какъ Мехтильда вмѣшалась въ обсужденіе дѣла, на французскомъ языкѣ, и старалась побѣдить трусливыя соображенія своихъ родителей. Тѣмъ не менѣе соображенія эти одержали верхъ. Въ тотъ самый день, когда дочки Линды были такъ любезно встрѣчены обществомъ у Ядвиги, разумѣется, къ ея полнѣйшему удовольствію принять къ себѣ въ домъ этого загадочнаго человѣка, этого героя столькихъ разсказовъ, быть можетъ, по крови стоявшаго къ нимъ такъ близко,-- нѣтъ, это положительно невозможно!.. И вмѣшательство Мехтильды было отвергнуто. Взглядъ, случайно брошенный на дровяные дворы, указалъ лазейку, вполнѣ соотвѣтствовавшую необходимости и устранявшую всякія неловкія положенія.
   Сильно досадно было президенту, что онъ среди своего нравственнаго негодованія былъ самъ прерванъ внутреннимъ стыдомъ,-- сознаніемъ, что онъ не сказалъ всей правды, и досада эта выразилась въ рѣзкомъ крикѣ: "Мехтильда!" -- которымъ онъ окликнулъ свою дочь, когда прелестная шестнадцатилѣтняя дѣвочка опять стала проситься у матери идти вмѣстѣ съ служанкою Фанни.
   Между тѣмъ Нессельборнъ успѣлъ нѣсколько оправиться. На прощаньи онъ могъ даже произнести два послѣднія слова съ нѣкоторымъ достоинствомъ:
   -- Не смѣю мѣшать вамъ, господинъ президентъ, сказалъ онъ,-- въ вашемъ добромъ дѣлѣ и на будущее время! Но я прошу, по крайней мѣрѣ, приказать вашей дѣвушкѣ сѣсть со мною въ экипажъ! Отъ приговора врача будетъ зависѣть, оставлю ли я Вальднера у Вюльфинга или возьму его въ болѣе привычное для него убѣжище. Во всякомъ случаѣ, онъ получитъ должное удовлетвореніе, въ этомъ смѣю завѣрить васъ! Трудъ мой не легокъ, господинъ президентъ. Одна минута невниманія уничтожаетъ плоды многолѣтнихъ усилій! Сегодня я далъ двумъ моимъ домашнимъ учителямъ воскресный отпускъ. Быть можетъ, не слѣдовало выпускать за ворота столько молодежи съ такимъ слабымъ надзоромъ, да еще вдобавокъ при новомъ учителѣ, который долженъ еще пріобрѣсти уваженіе. Будемъ надѣяться, что кромѣ грустнаго воспоминанія, этотъ роковой день не поведетъ ни къ какимъ плачевнымъ послѣдствіямъ!
   Искуство хорошо говорить, такъ плохо дававшееся Лингарду, когда онъ былъ духовнымъ проповѣдникомъ, покорно служило ему въ педагогической профессіи. Кажется, точно ораторская находчивость и мѣрное чтеніе рѣчи много зависятъ отъ слушающей публики. Въ церкви масса слушателей представляетъ пеструю смѣсь, безъ всякой опредѣленной физіономіи. Вотъ что говорилось о практическомъ богословѣ въ томъ курсѣ гомилетики, которой Нессельборнъ слушалъ въ университетѣ: "упражняйся произносить проповѣди въ своей собственной комнатѣ, становясь то передъ старою вѣшалкою, то передъ стѣнными часами и другими предметами. Твой работающій мозгъ и клокочущее чувство, сталкиваясь съ этими уродливыми, вызывающими смѣхъ представленіями, съумѣютъ впослѣдствіи привыкнуть и къ безсвязной пестротѣ церковной аудиторіи!" но какъ педагогъ, онъ имѣлъ передъ собой строгоопредѣленную и рѣзко очерченную публику -- или учениковъ въ классахъ, или учителей и родителей -- въ своей пріемной комнатѣ. И часто разсказывалъ онъ самъ, что на далекомъ пространствѣ церкви глупыя вѣшалки, пустыя бутылки и стѣнныя часы были для него рѣшительно незамѣтны. Онѣ не могли сочувствовать ему, поддержать его ораторскую энергію.
   Дѣвушка послѣдовала за нимъ съ корзиною. Когда онъ уже вышелъ, ассессоръ старался изгладить тяжелое впечатлѣніе, оставленное гостемъ.
   Въ самомъ дѣлѣ, всѣ должны были расхохотаться, когда Берингъ закричалъ ему вслѣдъ:
   -- Барышнямъ, вашимъ дочкамъ, мое нижайшее!
   Мехтильда этимъ не удовольствовалась. Она подошла къ окну и, разставивъ пальцы обѣихъ рукъ, показала уѣзжавшему страшный носъ... Только выговоръ родителей за эту шалость заставилъ нѣсколько притихнуть расхохотавшуюся молодежь...
   

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ.

   Какой грустный контрастъ -- между зеленымъ лѣсомъ съ его шумными густолиственными верхами -- убѣжищемъ дроздовъ и зябликовъ -- и дровянымъ дворомъ, этимъ кладбищемъ массивныхъ, оголенныхъ лѣсныхъ деревьевъ!..
   Тамъ -- всюду зелень, богатая жизнь растительности, отрадная тѣнь и прохлада, здѣсь -- обнаженный клочокъ земли, кругомъ обставленный кучами еще въ лѣсу распиленныхъ и ощипанныхъ стволовъ и вѣтвей. Почва вездѣ болотистая и песчаная, тогда какъ мѣстами чернѣющія кучи торфа и каменнаго угля придаютъ всему окрестному пространству какой-то скучно-обыденный, непривлекательный видъ.
   Дровяной дворъ Вюльфинга также представлялъ рѣзкій контрастъ съ прежней зеленой затишью вокругъ его лѣсного убѣжища въ Штейнталѣ. Казалось, мѣстность могла бы оживляться протекавшей вблизи рѣкою; внизъ по теченію ее окаймляли лѣсистые берега, но за то вверхъ -- она была обезображена длинными барками съ вѣчнымъ грузомъ дровъ и торфа. Уныло выглядывали эти дровяныя пирамиды, между которыми только тамъ и сямъ торчала пожелтѣвшая верба, срубленный вплоть до корня италіянскій тополь, съ необнаженными еще вѣтвями или кустъ бѣлой бузины. Къ загороженному пространству примыкали далѣе другіе дворы съ дровами и торфомъ.
   Мѣстами только, ради разнообразія, торчала высокая труба химическаго завода.
   Двух-этажный жилой домикъ, принадлежавшій къ заведенію Вюльфинга, представлялъ довольно привлекательную наружность. Маленькій садикъ возлѣ дома былъ занятъ необходимыми для кухни огородными грядками. Внутри домика -- строгая опрятность и свѣтлый отпечатокъ домашняго довольства. Вблизи ютился меньшій домикъ для дровомѣра. Рабочіе и грузовщики нанимались со стороны. Сыновья Вюльфинга занимали уже довольно прибыльныя мѣста на желѣзныхъ дорогахъ въ Бельгіи и Франціи. Ради закупки дровъ Вюльфингъ часто находился въ разъѣздахъ. Вообще, несмотря на всевозможныя жизненныя потрясенія, онъ остался вѣренъ своей прежней стихіи.
   Въ это воскресенье онъ отправился развлечься въ одно увеселительное мѣсто, куда его силою уже не разъ выгоняла его "старуха", какъ онъ давно уже привыкъ называть свою Августу. Пошелъ потолкаться на шумной кегельной площадкѣ, за стаканомъ пива, подъ пиликанье плохой скрипченки или бренчанье арфы. Человѣкъ зажиточный и вовсе не скупой, конечно, могъ бы сходить въ концертъ, заглянуть и въ театръ. Но на этотъ счетъ бывшій охотникъ совершенно сходился въ мнѣніяхъ съ своей "старухой", которую впрочемъ нельзя еще было назвать бабушкой. Но не шумъ театральныхъ восторговъ, не дикій хохотъ публики были для нихъ непріятны или стояли въ противорѣчіи съ посѣщеніемъ красивой, новоотстроенной церкви, патетически посвященной "двѣнадцати апостоламъ";-- нѣтъ, совсѣмъ не то: противенъ имъ былъ изображаемый на подмосткахъ міръ романтическихъ интригъ, приключеній, этотъ омутъ злобныхъ, бѣшеныхъ характеровъ, страдающей и преслѣдуемой невинности. Дѣло извѣстное: у кого на душѣ лежитъ тяжелый грѣхъ -- хотя бы давнишній и уже очищенный раскаяніемъ -- или кто застигнутъ крайне щекотливыми житейскими положеніями, -- тому весь романтическій театральный сумбуръ -- словно ножъ въ сердце, тотъ становится въ этомъ отношеніи похожъ на дѣйствительнаго злодѣя, которому, какъ извѣстно, театръ всегда противенъ... А Вюльфингъ и его жена, должно быть, еще не успѣли примириться съ совѣстью, многое преодолѣть, многое прибрать съ своей дороги, чтобы не споткнуться.
   Сильно изумился Вюльфингъ, когда еще за порогомъ дома услышалъ голосъ своей "старухи", кричавшей ему:
   -- Скорѣе, скорѣе, намъ Богъ послалъ гостя!
   Когда Вюльфингъ пришелъ, врачъ сидѣлъ уже у него въ домѣ. Раненному тоже уже сообщили, у кого онъ находился. Врачъ обѣщалъ еще навѣдаться. Наружныя поврежденія, по его словамъ, были неопасны, по насчетъ боли въ боку онъ еще не высказался опредѣленно -- совѣтовалъ только не измѣнять положенія больного и никуда не вывозить изъ дому, по крайней мѣрѣ, до тѣхъ поръ, пока онъ самъ опять не пріѣдетъ сегодня вечеромъ. Прохладная, хорошо вентилированная комната, чистая постель, опрятная посуда вокругъ больного внушили доктору надежду на хорошій уходъ, тѣмъ болѣе что ухаживать пришлось человѣку, которому Вальднеръ былъ уже разъ обязанъ спасеніемъ жизни, въ чемъ докторъ также усматривалъ чудесную случайность. Что впослѣдствіи Вюльфингъ былъ замѣшанъ въ преступленіи и судился за него -- это было также извѣстно по всему городу, какъ и то, что онъ былъ кругомъ оправданъ.
   Покачивая головой, хозяинъ двора вошелъ въ уютную каморку, названную гостииной, хотя единственные гости, которыхъ можно было бы ждать сюда -- хозяйскіе сыновья находились за-границей и не пріѣзжали домой. Нѣкоторыя, ничѣмъ неизгладимыя обстоятельства изъ прежней жизни отца невольно легли бы тѣнью и на неповинныхъ сыновей. Лампа была поставлена въ комнатѣ такъ, чтобы свѣтъ ея не падалъ въ глаза больного. И вотъ онъ лежалъ тутъ, спокойно растянувшись въ постели, со сложенными на груди руками, съ головой, обвитой мокрыми платками.
   И какъ жутко глядѣть-то было на него!.. Вюльфингъ и его жена съ глубокимъ участіемъ стояли передъ постелью этого загадочнаго человѣка, происхожденіе котораго они знали, хотя не могли или не хотѣли оповѣстить о немъ во всеуслышанье. А онъ, бѣдняжка, лежалъ спокойно и покорно, тихо улыбался или даже пробовалъ шутить съ ними... Протянувъ одну руку прежнему охотнику, товарищу своего страшнаго сторожа, Вальднеръ приложилъ другую къ нестерпимо болѣвшему боку.
   -- Вѣрно ужь Богъ меня наказалъ, господинъ Вюльфингъ, за то, что я прежде не навѣстилъ васъ... Правда, я здѣсь всего съ недѣлю, но первый мой шагъ слѣдовало мнѣ сдѣлать къ вамъ... Слава Богу, знаю вѣдь, въ какомъ я у васъ долгу...
   Вюльфингъ, въ глазахъ котораго навернулись слезы, просилъ больного не тревожить себя. Тихонько опустилъ онъ на одѣяло протянутую ему руку Вальднера.
   Глубоко былъ тронутъ этимъ спаситель неожиданно вернувшагося къ нему юноши, бросивъ взглядъ на свою хлопотливую жену: съ минуты на минуту поджидала она служанку, чтобы послать ее за прописаннымъ врачомъ лекарствомъ. Несмотря на то, что страшная тяжесть, лежавшая у нея на сердцѣ, почти захватывала ея дыханіе, она сама хотѣла ужь было бѣжать въ аптеку. Хорошо что въ эту минуту семья дровомѣра вернулась съ гулянья и вызвалась замѣнить служанку, отпущенную "погулять со двора" ради праздника.
   Первыя обмѣненныя слова выражали только общее удивленіе, какъ великодушно и благородно поступилъ президентъ. Вскорѣ къ дому подкатилъ экипажъ, и Нессельборнъ опрометью бросился въ дверь. Горничная Фанни выложила въ комнатѣ посылку своихъ господъ.
   Было время, когда Нессельборнъ своимъ блестящимъ титуломъ, гордился передъ всѣми правомъ называться духовно-умственнымъ отцомъ Вальднера. Теперь ужь онъ давно не ссылался на это право и даже встрѣча его съ этимъ юношей у изголовья умирающаго дряхлаго Нессельборна была довольно холодна.
   Теодору досталось, послѣ стараго педагога, какое-то ничтожное наслѣдство; имущество Гертруды, находившейся въ женской семинаріи для учительницъ, состояло подъ казенною опекой. Первый взглядъ на новаго учителя убѣдилъ фрау Гедвигу и ея дочекъ, что умственное развитіе Теодора Вальднера не пойдетъ далѣе весьма скромнаго дюжиннаго уровня, что въ немъ не было и слѣда какихъ нибудь блестящихъ задатковъ; даже наружныя манеры сильно отзывались деревеньщиной, хотя фрау Гедвига и встрѣтила его словами: "ахъ, да какже ты похорошѣлъ, голубчикъ Теодоръ!" Кожа прежняго подземнаго узника неизмѣнно сохранили ослѣпительно бѣлый цвѣтъ. Никакое солнце, никакой жгучій іюльскій зной во время полевыхъ работъ, которыми онъ занимался, чтобы помочь старику и "упражнять тѣло", не могли навести на его кожу ни малѣйшаго смуглаго оттѣнка -- сильный аргументъ противъ нѣкоторыхъ гипотезъ относительно образованія различныхъ по цвѣту человѣческихъ расъ. У несчастнаго молодого человѣка -- добычи столькихъ научныхъ экспериментовъ -- все еще не было такихъ крѣпкихъ мускуловъ и притупленныхъ нервовъ, какими запасается наше тѣло, рано высвобождающееся изъ рукъ природы и принимающее на себя вліяніе "облагораживающей" цивилизаціи. Въ прежнемъ ученикѣ и потомъ помощникѣ стараго ректора Нессельборна все еще было что-то дѣвическое -- каріе, пристально всматривающіеся глаза, сдержанный, почти стыдливый смѣхъ. Зубы его были такъ бѣлы, что пріятно было видѣть ихъ между полными розовыми губами. Ростъ -- по прежнему средній, походка тоже не такая, какъ у другихъ людей: такъ ходитъ развѣ матросъ, ступивъ на твердую землю въ первый разъ послѣ кругосвѣтнаго плавапья. Ноги у Вальднера при ходьбѣ были какъ-то растопырены въ стороны, что однако еще болѣе сообщало ему мужественную, тяжелую поступь.
   Особенно изумило Нессельборна присутствіе въ Вальднерѣ сильнаго, энергическаго характера, такъ рѣзко обнаруженнаго въ сегодняшнемъ приключеніи. О необдуманности, самонадѣянности и злоупотребленіи даннымъ ему довѣріемъ директоръ не хотѣлъ говорить передъ посторонними. Его сильно стѣсняло присутствіе Вюльфинга и его жены. Въ этой мирной затиши маленькаго домика, среди дровяного двора, была извѣстна тайна жизни Вальднера. Нессельборнъ и его домашніе были твердо убѣждены, что Вюльфингъ былъ гораздо болѣе запутанъ въ исторіи найденыша, чѣмъ сколько могло быть открыто судебнымъ порядкомъ. Но дѣлать о томъ намекъ, при настоящихъ печальныхъ обстоятельствахъ, было бы совершенно неумѣстно. Одно только было для Нессельборна крайне тягостно: исполнить требованіе врача и оставить Вальднера здѣсь, на дровяномъ дворѣ. Училище -- что монастырь глухой: за плотными его стѣнами всего лучше упрятать то, что можетъ возбудить глупо-назойливое вниманіе людей. Бѣлье, принесенное отъ президента, было, конечно, знакомъ болѣе честнаго вниманія, но оказывалось совершенно излишнимъ при хорошо снабженныхъ шкапахъ зажиточной хозяйки, принявшейся теперь ухаживать за больнымъ. Однако, служанку Фанни отправили домой безъ бѣлья и поручили благодарить добрыхъ господъ.
   Когда Нессельборнъ сталъ разсказывать о лихтенгайнскомъ скандалѣ, больной улыбнулся. Но качанье головой было съ его стороны единственнымъ протестомъ при нѣкоторыхъ, не совсѣмъ правдивыхъ чертахъ разсказа. Правда, онъ позволилъ себѣ нѣсколько оговориться, слабымъ голосомъ, но когда Нессельборнъ сталъ безпрестанно вставлять свои замѣчанія: "ну, а это къ чему было?" "ужасно нужно!" -- больной замолчалъ, стараясь лечь на другой бокъ и поварачивалъ докучливому наставнику спину.
   -- Сдѣлайте милость, господинъ директоръ, сказалъ Вюльфингъ, -- оставьте вы его въ покоѣ. Воля ваша, а вѣдь хоть кому досадно станетъ выслушивать, что онъ совершенно напрасно навлекъ на себя бѣду... И вдобавокъ еще выслушивать отъ того человѣка, за честь и доброе имя котораго бѣдный юноша позволилъ переломать себѣ кости...
   -- А ужь это, кажись, всему свѣту извѣстно, господинъ директоръ, ввернула Августа,-- что ваши школяры сущіе разбойники... Когда ваши малые ребята проходятъ тутъ съ барабанами, да въ кургузыхъ курткахъ, добрые люди заглядываютъ въ окна и думаютъ, не французъ ли на насъ нагрянулъ, прости Господи...
   Но смѣяться ни у кого не хватало духу. Улыбался одинъ Вальднеръ -- правда, невеселою, горькой усмѣшкой. Въ ней была критика воспитательной мудрости его "папаши".
   Нессельборнъ, усаживаясь на постель, хорошо замѣтилъ эту улыбку и она подала ему поводъ къ слѣдующей нотаціи:
   -- Отъ души поздравляю тебя, если ты окрѣпъ, созрѣлъ умственно... Хорошо было, видишь ли, для тебя уже то, что слишкомъ широкій кругозоръ, въ которомъ глаза твои разбѣгались, былъ съуженъ препятствіемъ въ Штейнталѣ. Сними съ слѣпого бѣльмо -- первый лучъ свѣта вызоветъ въ немъ только мучительную боль. Догадываюсь я, точно тебѣ хочется опять назадъ -- въ твою страшную, мрачную могилу, изъ которой тебя вывелъ этотъ...-- упрямое слово точно завязло у директора въ горлѣ -- этотъ благородный человѣкъ! Но не изгоняй изъ своего сердца теплаго, любящаго чувства, вотъ что я скажу тебѣ,-- не будь такъ ожесточенъ противъ людей, отъ которыхъ ты, можетъ быть, вправѣ былъ ожидать другого... Не суди и не осуждай слишкомъ скоро! Истина дается не сразу! Это ты еще не разъ узнаешь на своемъ вѣку...
   Вальднеръ ничего не отвѣчалъ и спокойно глядѣлъ своими большими карими глазами на наставника, неумѣвшаго выносить стойкости этого юношескаго взгляда...
   Вюльфингъ и его жена совѣтовали до прихода врача оставить въ покоѣ бѣднаго молодого человѣка, едва дышавшаго отъ боли; съ своей стороны они обѣщали самый рачительный уходъ и попеченіе. Когда директоръ хотѣлъ освѣдомиться, зналъ ли Вальднеръ, кто такъ радушно принялъ его въ лодку -- хозяева прервали Нессельборна знаками, которыхъ не замѣтилъ задремавшій больной. Отрицательное мотанье головой показало директору, что объ этомъ еще не было рѣчи. Нессельборнъ ушелъ, не сказавъ громко Вальднеру ни слова на прощаньи. Однако Вальднеръ не спалъ. Онъ какъ будто только дремалъ и начиналъ забываться. Нессельборнъ отошелъ на кончикахъ пальцевъ, тихо шепнувъ, что завтра онъ опять повидается.
   Лихорадка у раненаго, повидимому, усилилась. По временамъ онъ произносилъ безсвязныя слова, смѣялся, иногда пугался чего-то, прогонялъ какихъ-то отъ себя людей, которые ему мерещились въ броду, а очнувшись, каждый разъ просилъ пить. Изъ этого безпорядочнаго бреда можно было отчетливо разобрать только имена Гертруды и Мехтильды. Страшный призракъ "человѣка" -- его прежняго тюремщика -- также по временамъ пугалъ больного; онъ упоминалъ даже о своихъ милыхъ "лошадкахъ", которыми забавлялся въ своемъ безвыходномъ подземельи, гдѣ была схоронена лучшая пора человѣческой жизни -- его первая молодость. Потомъ чудилось ему, будто онъ обучалъ деревенскихъ школяровъ -- и многихъ изъ нихъ онъ называлъ по именамъ. Въ бреду больного упоминался также учитель Вехтольдъ.
   Всѣ эти явленія навѣдавшійся опять врачъ панель совершенно нормальными. Компрессы на больное мѣсто, возлѣ нетронутыхъ реберъ, по его совѣту, нужно было еще продолжать. При всякомъ давленіи сверху Теодоръ вскрикивалъ отъ острой боли. О перемѣщеніи больного, перемѣнѣ постели и ухода, по мнѣнію врача, нечего было и думать.
   Ушелъ докторъ. Долго просидѣли Вюльфингъ и его жена, сильно пригорюнившись, въ сосѣдней комнатѣ, гдѣ горѣла лампа. Дверь въ комнату больного была притворена и разговоръ между хозяевами могъ происходить только шопотомъ. Вернувшуюся домой служанку отпустили соснуть нѣсколько часовъ, послѣ чего она должна была помогать Августѣ ухаживать за больнымъ. Добрая хозяйка никому не хотѣла ввѣрить дорогого паціента -- даже молодому человѣку, явившемуся позднимъ вечеромъ изъ пансіона Нессельборна. Это и былъ часто упоминаемый въ грезахъ больного Бехтольдъ -- младшій учитель въ пансіонѣ. Онъ пришелъ по собственному желанію и не могъ оставаться тутъ долго. Съ грустнымъ участіемъ поглядѣлъ онъ на спавшаго юношу, сдружившагося съ нимъ всего нѣсколько дней тому назадъ, пригладилъ ему волосы на горячей головѣ и ушелъ съ обѣщаніемъ повидаться завтра и всякій свободный часъ проводить у изголовья больного.
   -- Да, да, какъ ужь ни мудри, а тутъ во всемъ видѣнъ перстъ Божій! проговорилъ прежній охотникъ, когда они остались одни. Вюльфингъ, конечно, уже лѣтъ пять сидѣлъ дома мирно, но по стѣнамъ все еще было развѣшано оружіе, напоминавшее о его прежней профессіи. Собакъ изъ Штейнталя брать съ собой, разумѣется, не приходилось. Но и здѣшнія ночью были даже черезъ-чуръ брехливы. Малѣйшій шорохъ прокрадывающейся кошки вызывала, нескончаемый лай. Стемнѣвшая рѣка неслышно струилась за стѣнами.
   -- Да, истинный перстъ Божій! поддакнула жена, когда старые стѣнные часы готовились отсчитать одинадцать ударовъ. Вюльфинги жили и теперь какъ будто бездѣтно. И въ эту минуту тяжко взгрустнулось старикамъ, какъ это зачастую бывало въ лѣсномъ одиночествѣ.
   -- Охъ, не случилось бы такъ, какъ говорится въ Писаніи: "и послѣдняя вамъ будетъ горше первыхъ!" проговорила набожная прихожанка "двѣнадцати апостоловъ", отыскивая библію.
   -- Самъ-то я уже подумывалъ, отозвался Вюльфингъ, немного помолчавъ,-- хорошо ли это президентъ сдѣлалъ, что завезъ его къ намъ!... Ужь коли и прежде болтали, что вотъ мы такіе-сякіе помогли спровадить графининаго сынка съ лица земли, то теперь ужь иной прямо скажетъ: хотѣли, молъ, поправить ошибку и на этотъ разъ доканали бѣднаго... Ахъ, коли-бъ съ нимъ не случилось у насъ ничего дурного...
   -- Да пусть ихъ болтаютъ, эка!..
   -- Баронъ-то, надо быть, не больно захочетъ отнять у своихъ сынковъ богатое наслѣдство и отдать его... графу или... вонъ этому!
   -- Какже, мѣшокъ подставляй! Да онъ скорѣе... что и говорить-то!
   -- Что скорѣе?
   Настало тяжелое для обоихъ молчаніе. Вюльфингъ старался отдѣлаться отъ страшной мысли, внезапно смутившей его, также какъ и жену его: скорѣе баронъ Фернау сгонитъ бѣднаго найденыша со свѣта...
   -- Встрѣтился я какъ-то недавно съ нимъ... началъ Вюльфингъ немного оправившись. Жена поняла, что тутъ могла быть рѣчь только объ Отто фонъ-Фернау, мужѣ Ядвиги.
   -- А что, небось, онъ не заговаривалъ о немъ?.. освѣдомилась Августа.
   Вюльфингъ съ своей стороны догадался, что послѣднее мѣстоимѣніе относилось къ Теодору Вальднеру.
   -- Ну, нѣтъ, гордъ больно баронъ.
   -- А можетъ и не знаетъ ничего...
   -- Вотъ это, кажись, вѣрнѣе!
   -- Ну, и барыня-то тоже вѣдь гордая-прегордая! Вотъ хоть бы побожиться мнѣ -- вѣрно она съ нимъ ни слова не говорила объ этомъ самомъ...
   Въ этомъ предположеніи высказывается намекъ на тягостныя отношенія между господами Фернау въ одномъ весьма плачевномъ вопросѣ. И Вюльфингъ и его жена -- люди простые -- были, однако, нечужды нѣкоторой тонкой оцѣнки людей. Они искренно любили фрау Ядвигу, сочувствовали и удивлялись ей.
   Такъ облегчали мужъ и жена свое наболѣвшее сердце въ этихъ отрывочныхъ фразахъ. Все это, разумѣется, говорилось чуть слышно, прерывалось тяжкими вздохами и тревожными взглядами на спавшаго юношу; тяжелое дыханіе его заставляло догадываться о сильной боли при значительномъ расширеніи легкихъ. Само собою разумѣется, не хвалились они своею гуманностью и геройскимъ терпѣніемъ, не обѣщали этого героизма и на неопредѣленное время, если случится нужнымъ подвергнуть его дальнѣйшему испытанію, но съ другой стороны ни мало не пугались мысли, что вотъ люди посмотрятъ на нихъ за это косо. Положеніе это они навлекли на себя сами, сдѣлали его своей постоянной судьбою до гробовой доски, геройски упорствуя въ изъявленіи вѣчной признательности бывшей графинѣ. Ихъ собственныя дѣти должны были къ этому привыкнуть. Сынки ихъ были молодые люди съ способностями и свѣденіями. Если они служили гдѣ-то за-границей, то это было желаніе родителей. Писали они оттуда изрѣдка, но всегда съ теплымъ сыновнимъ чувствомъ. Въ пособіяхъ не нуждались. Родителямъ матеріальная помощь отъ нихъ также не была нужна. Графиня Ядвига разъ навсегда обѣщала поддерживать ихъ въ нуждѣ; штейнтальскій отгадчикъ выплачивалъ имъ пансіоны и имѣлъ приказаніе отпускать имъ дрова по самымъ умѣренныхъ цѣнамъ. Кто удивлялся такой добротѣ, того оберъ-управляющій на первомъ же словѣ останавливалъ замѣчаніемъ: "на то господская воля! Они милостивы и не хотятъ, чтобы ради ихъ кому нибудь приходилось круто..."
   Долго уже молчалъ Вюльфингъ. Когда пробило двѣнадцать и нужно было разбудить служанку, чтобы смѣнить его съ дежурства, жена сказала ему:
   -- Брось ты, пожалуйста, всякія черныя думы!..
   Вюльфингъ выпучилъ на все глаза и замоталъ головою.
   -- Господь не попуститъ ничего худого, утѣшала она.
   -- Такъ-то такъ, но ты сама вѣдь, говоришь: "послѣдняя будетъ горше первыхъ."
   И съ этими словами онъ отправился на покой.
   Но жена позволила служанкѣ спать еще съ часикъ. Видно ужь крѣпко мутили ее, бѣдную, неотступныя, мучительныя, адскія мысли.
   Знала она, что жизнь больного ничѣмъ не была дорога для господъ Фернау, особенно для прежней графини, скорѣе желавшей, можетъ быть, чтобъ онъ испустилъ духъ. Генненгефту было поручено перевезти самому въ Америку или ужь непремѣнно передать на какое нибудь судно переселенцевъ этого ребенка, тайно рожденнаго въ маленькой деревушкѣ близь Парижа. Мало ли умираетъ дѣтей у тѣхъ, кто ищетъ счастія въ новомъ свѣтѣ!.. Какая-то семья ткача согласилась, будто бы, взять мальчика съ собой! Камеристка и повѣренная графини Вильденшвертъ -- Августа Видманнъ -- разумѣется, не оставляла Генненгефта безъ денегъ. Мѣсяца четыре уже она была тогда замужемъ за лейбъ-егеремъ и курьеромъ вѣчно разъѣзжавшей графини и посылала Генненгефту все, чего онъ требовалъ. А между тѣмъ въ этомъ закоренѣломъ злодѣѣ, попавшемъ въ довѣренные агенты и только на время остановившемся на пути преступленій, родилась роковая мысль -- приготовить для себя весьма выгодную аферу на будущее время. Сначала нужно было какъ нибудь скрыть, что никакихъ ткачей-пореселеицевъ не бывало на свѣтѣ, и что назначенныя для нихъ деньги, на прокормленіе и содержаніе ребенка, поступали прямо въ мошну агента. Уже въ Гаврѣ онъ всячески старался извести бѣднаго малютку безъ пролитія крови. Дурная пища и небрежный уходъ такъ хорошо могутъ уморить новорожденнаго. Если онъ не задушилъ ребенка петлею, не перерѣзалъ ему горла, то это объяснялось прежде всего опасеніями за свою собственную кожу на чужой землѣ; кромѣ того въ сожженныхъ Вюльфингомъ письмахъ ясно проглядывалъ страхъ, внушаемый какою-то добродушною развратницей, сдѣлавшейся его спутницей въ разгульной жизни приморскаго города и между выходцами, значительно облегчающими свои карманы, прежде чѣмъ ступить за бортъ спасительнаго для нихъ или рокового судна. Эта одичавшая сирена была родомъ швабка, провожавшая нѣмецкихъ выходцевъ въ трактирахъ послѣдними тирольскими напѣвами, послѣдними откликами родимыхъ зеленыхъ альповъ. Между бренчаньемъ на арфѣ и пѣснями она съ нѣжностью ухаживала за маленькимъ ангеломъ, и одна улыбка на его чистомъ невинномъ личикѣ была для нея дороже всего на свѣтѣ. Она лелѣяла его, какъ зеницу ока, отдала ему послѣдній остатокъ чистаго любящаго чувства. Но вскорѣ за тѣмъ трактирная пѣвица приказала долго жить. Видно не легко приходится трактирнымъ соловьямъ, въ убійственномъ табачномъ угарѣ кабака -- драть горло до разсвѣта, освѣжая легкія здоровеннымъ стаканомъ пунша или грога. Чахоточный румянецъ, захваченный еще изъ Швабіи, въ Гаврѣ замѣтенъ не былъ -- подмалевывался всякой розовой дрянью. Но разъ какъ-то утромъ чудовищный кашель точно распиливалъ легкія бѣдной "артистки" -- значитъ, показались шипы чахоточныхъ розъ... Померла она. А Генненгефтъ, сдѣлавшійся портовымъ кумомъ и кулакомъ переселяющагося люда, завелъ опять сношенія съ родиной -- болѣе спокойное мѣсто получить хотѣлъ. И получилъ, дѣйствительно, да еще и мѣсто-то подходившее къ его прежней профессіи. Въ головѣ его сумбурно замутились самыя странныя желанія сдѣлаться порядочнымъ человѣкомъ -- хотѣлъ, видите-ли, одно преступленіе замазать другимъ. Прежде всего, однако, нужно было какъ нибудь упрятать отъ глазъ людскихъ, особенно отъ барыни, у которой онъ устроился, бѣднаго сынка, рожденнаго въ Парижѣ нѣкоторой путешественницей и забытаго ею при отъѣздѣ -- какъ забываютъ впопыхахъ въ гостиницѣ ту или другую тряпку изъ своего гардероба. Но въ то же время нужно было подтвердить на дѣлѣ свое прежнее завѣреніе, что мальчикъ былъ живъ -- и жилъ потому только, что добрая нѣмецкая душа изъ Шварцвальда -- вѣчно разодѣтая фея Филонена Гальбауэръ окружила его всею нѣжностью материнской любви и еще передъ самой кончиной сложила ему ручонки -- да заступится Пречистая и всѣ святители за бѣднаго маленькаго Этьена, окрещеннаго сначала по-католически. И притомъ мужество поддерживалось въ Генненгефтѣ слѣдующимъ мудрымъ правиломъ: "ладно, обождемъ про всякій случай!" И вотъ онъ -- лѣсничій. Не сразу, однако, поступилъ въ должность, а сначала поосмотрѣлся немного, какъ и что тутъ творится. Потомъ опять вернулся, но не остался и на этотъ разъ. И вдругъ, сверхъ ожиданія своего сосѣда, Вюльфинга, и безъ его поддержки, Генненгефтъ попалъ въ лѣсъ, устроился тамъ -- словно по щучьему велѣнью. Въ свое новое убѣжище онъ надолго, казалось, внесъ воспоминаніе о бѣдной Филоменѣ и какую-то усталость послѣ безконечныхъ денныхъ и ночныхъ криковъ: "Эй, въ Америку! Виватъ Америка!" -- криковъ, которые не унимаются и теперь, хотя ужь и нѣтъ никакихъ курфюрстовъ гессенскихъ. Старые, прискучившіе ремесломъ бандиты въ Абруццахъ тоже имѣютъ склонность дѣлаться набожными отшельниками. Разбойники въ венгерскихъ пуштахъ, затравленные полицейской охотой, сами, наконецъ, вооружаются честной аллебардой полиціи или, ночной порою, какъ сторожа, охраняютъ деревни, которыя когда-то сами же грабили. Ну, и притомъ много для человѣка значитъ честь командовать другими. Тогда по неволѣ ведешь себя добропорядочно -- не изъ собственной порядочности, а вслѣдствіе наблюденій за другими и вслѣдствіе необходимости внушать другимъ хорошій примѣръ. Прочитывая, передъ сожженіемъ, разныя записки Генненгефта, товарищъ его нашелъ даже, что тотъ положительно считалъ себя исправившимся, честнымъ человѣкомъ, оказывавшимъ другимъ большое благодѣяніе, пользуясь каменной, подземной лачугой для такого дѣла, которое представлялось ему совершенно честнымъ. А что въ этомъ дѣлѣ онъ поступалъ гуманно -- это доказывалъ самъ найденышъ, тоскливо выспрашивавшій о человѣкѣ, наконецъ доказывали щедрыя угощенія опіумомъ, который онъ, въ началѣ злодѣйства, захватилъ вѣроятно изъ корабельныхъ аптекъ и давалъ въ такихъ ужасныхъ дозахъ, что царь Иродъ, не прибѣгая къ мечу или ножу, могъ бы избить этимъ путемъ всѣхъ вифлеемскихъ первенцевъ. Но вѣдь опіумъ обращалъ скуку одиночества въ наслажденіе, окрылялъ время, скрывалъ хозяйничанье сторожа возлѣ спавшаго юноши, особенно удаленіе нечистоты изъ подземелья. Связи съ Марленой, дочерью каменьщика, и старой сводницей -- ея матерью -- послужили для него колебаніями магнитной стрѣлки, уже давно остановившейся на похвальной скромности. Они опять пробудили въ немъ воспоминаніе о "Гаврѣ." Вюльфингъ нашелъ записочки Марлены съ горячими просьбами въ родѣ тѣхъ, какія когда-то обращала къ нему добрая кабачная артистка. И притомъ по всему можно было догадываться, что Генненгефтъ стоялъ на перекресткахъ двухъ дорогъ и не зналъ, которую изъ нихъ выбрать: сдержать ли данное слово и спровадить куда нибудь опьяненнаго опіумомъ мальчика -- ночью, къ городской заставѣ, что ли, и въ фурѣ съ дровами?.. Или открыть все графу Вильденшверту, подъ условіемъ прощенія и крупной поживы?! Но графъ Вильденшвертъ -- какъ нарочно -- запропастился куда-то на конецъ свѣта и жилъ вдали отъ всего, что творилось въ Европѣ: по-неволѣ приходилось пообдумать, особенно въ виду уголовнаго наказанія, котораго -- какъ ни верти -- нужно было опасаться. И такъ, всѣ слѣды этихъ недоумѣній въ жизни покойнаго, уже представившагося предъ высшій, небесный судъ, были уничтожены. Но въ положеніи Вюльфинговъ одно было довольно странно: зная всѣ подробности въ постыдномъ дѣлѣ Генненгефта совершенно въ другомъ свѣтѣ, чѣмъ было извѣстно другимъ людямъ -- они, тѣмъ не менѣе, только сожалѣли о бѣдномъ юношѣ, но любить его не могли.
   А почему не могли любить -- на это намекали яростныя нападки фрау Гедвиги Нессельборнъ, которыми она встрѣтила вернувшагося домой супруга.
   -- Нечего сказать, хорошее для него мѣсто! кричала она: -- ни дать, ни взять, какъ куръ во щи попалъ... Это выходитъ совершенно такъ, какъ въ той исторіи, которую мнѣ разсказывали впослѣдствіи: въ одномъ трактирѣ, что-ли, проѣзжихъ клали спать въ той комнатѣ, гдѣ съ потолка ночью падало бревно, придавленное тяжелыми камнями, и прямо на гостей...
   Ученики улеглись ужь спать. Дочки также не досаждали папашѣ. Въ комнатѣ ихъ горѣлъ еще свѣтъ, дверь была заперта. Громко разбирать разныя семейныя дрязги въ училищѣ никакъ не приходится. Тутъ нужно избѣгать всего, что можетъ показаться сценою, а иначе слушателей не оберешься по всѣмъ лѣстницамъ. Мать сама была твердою и строгою блюстительницей этого правила -- настоящая Минерва, вооруженная щитомъ Медузы. Жена Нессельборна также поднимала щитъ этотъ кверху -- и всякая громкая рѣчь умолкала, всякій жестъ замиралъ неподвижно. А вѣдь какъ угодно -- крайне тяжело въ семьѣ только перешептываться о томъ, что давитъ и терзаетъ сердце. "Эхъ, ты, въ комедіанты бы, право, годился!" посмѣялась разъ фрау Гедвига надъ муженькомъ, когда тотъ, не смѣя кричать или говорить громко, ограничивался только жестикуляціей -- рвалъ на себѣ волосы, поднималъ руки къ небу и, наконецъ, приложилъ ладонь руки къ полу, какъ бы желая сказать: "въ могилѣ развѣ будетъ мнѣ отъ тебя покой!" Въ другой разъ при подобной пантомимѣ, онъ сказалъ хриплымъ шопотомъ: "о, у Песталоцци -- не такъ какъ у меня -- была честная, любящая жена, настоящая героиня!.. Она обвѣнчалась съ бѣднымъ, прогорѣвшимъ богословомъ, который былъ дуренъ собой, какъ семь смертныхъ грѣховъ!.. Ну, конечно, иногда и между ними нарушалась гармонія. Поспорили они -- и всѣ ученики, всѣ учителя были свидѣтелями ихъ грустнаго недоразумѣнія. Но потомъ они опять примирялись. Всѣ видѣли раздоръ, но всѣ видѣли также миръ!"
   -- Иное дѣло они, а иное дѣло -- мы! отозвалась фрау Гедвига:-- у нихъ никакой инспекторъ не заглядывалъ въ окна, никакая клевета не сторожила и не трубила обо всемъ, такъ сказать, въ газетахъ! Ну, да и то сказать, милашка ты мой, прибавила "аппетитная" барынька,-- можно ли тебя сравнивать съ этимъ чубарымъ швейцарцемъ? Вѣдь ты у меня красавецъ хоть куда!..
   Шутница ужь такая была. Вотъ и теперь потѣшается на счетъ правительственнаго президента. Все-то она видитъ въ этакомъ развеселомъ свѣтѣ, и въ усъ не дустъ о яростной досадѣ князя, о новой бѣдѣ, навлеченной на нихъ лихтенгайнскимъ скандаломъ. Изъ письма, полученнаго вчера вечеромъ отъ Штаудтнера и безъ церемоніи распечатаннаго мамашей и дочками, фрау Гедвига вычитываетъ только самыя блестящія надежды. Въ письмѣ заключалось слѣдующее:
   "Отъ души сожалѣю, старина, что я навлекаю тебѣ лишнія издержки. Вечеромъ сегодня пришлось мнѣ быть въ врачебномъ совѣтѣ да вдобавокъ еще въ такомъ дурномъ расположеніи духа, что я какъ-то, знаешь, нечаянно сталъ выѣзжать на принципахъ, чего у меня вообще нѣтъ въ обыкновеніи. Товарища моего Гохштеттера позвали осматривать раненнаго -- Теодора Вальднера, а, каковъ!! Славно вы обдѣлываете ваши дѣлишки, нечего сказать! Ну, теперь-то ужь, кажется, пощады вамъ не ждать. А вотъ что: выпроводи-ка ты своихъ дочекъ за порогъ...
   -- Ну, что, не говорилъ я? свернулъ Нессельборнъ, взглянувъ на нѣжную мамашу.
   -- Постой, постой! отозвалась та:-- дальше читай!
   "За общимъ обѣдомъ -- послѣ пиршества у барона Фернау аппетита у меня, понятное дѣло, не было -- стали меня дразнить, какъ врача твоего заведенія, разными шуточками насчетъ дровъ, дровяныхъ дворовъ, дровяныхъ сараевъ и другимъ подобнымъ вздоромъ, а тутъ еще старшій врачъ физиката вздумалъ завести -- à propos -- рѣчь о спинкахъ классныхъ скамеекъ и ширинѣ школьныхъ столовъ. Начальство, видишь, запросило у физиката мнѣнія, какъ дѣлать скамьи въ городскихъ училищахъ и гимназіяхъ -- съ спинками или безъ оныхъ, и во сколько дюймовъ ширины должны быть столы. Въ виду благоразумной экономіи, которыми руководится наше городское начальство, нашъ ученый коллегіумъ высказался въ пользу скамеекъ безъ спинокъ и въ пользу столовъ, за которыми ученикъ при письмѣ не можетъ опереться локтемъ. Но тутъ... до смерти, видишь ли, былъ а взбѣшенъ противъ тебя, твоихъ дочекъ, всего твоего дома...
   -- А обо мнѣ вотъ ни слова не смѣетъ... ввернула отважная хозяйка.
   "И всю свою желчь излилъ на скамейки безъ спинокъ и узкіе столы! Я свирѣпствовалъ (свирѣпость-то заимствовалъ изъ другихъ мотивовъ), что напишу книгу о неслыханной жестокости -- заставлять дѣтей, въ нѣжномъ періодѣ развитія, сидѣть съ согнутыми спинками, занимать ихъ арифметикой, священной исторіей и въ то же время подвергать истязаніямъ нервы ихъ Spina clorsi... Такъ какъ спинокъ и у тебя не оказывается ни въ одномъ классѣ, а столы очень узки, то могу посовѣтовать одно только: все передѣлать. Я сильно на это напираю и въ газетахъ, гдѣ намѣренъ воевать съ городскими казенными училищами, сошлюсь на свой врачебный авторитетъ. Къ счастію, ты имѣешь несчастіе находиться въ близкихъ отношеніяхъ къ поставщику лѣсного матеріала...
   Фрау Гедвига сладенько захихикала при мысли, что вѣдь юморъ еще не совсѣмъ изгнанъ со свѣта, и только жалобно добавила: "однако это тоже будетъ чего нибудь стоить, гмъ!"
   "Но чтобъ у тебя не закрыли нѣсколькихъ классовъ или даже во избѣжаніе рѣшительно сквернаго финала для твоей воспитательной фабрики (о "профессорствѣ", братъ, лучше, кажется, совсѣмъ не думать), -- совѣтую тебѣ поднять дочекъ съ перинъ завтра часовъ въ шесть, принарядить ихъ какъ можно элегантнѣе и, до восьми часовъ, прислать ко мнѣ -- понимаешь ли?-- именно ко мнѣ, qoique garèon!! Бегендорфъ еще клятвенно удостовѣряетъ въ моей добродѣтели, такъ какъ ультиматума насчетъ прелестной Теофаніи я еще не давалъ. Можетъ быть, еще и удастся какъ нибудь заговорить грозу.
   Нессельборнъ ничего не понялъ; мамаша сослалась на просьбы дочекъ, вѣрно неоставшіяся втунѣ, и на случайную встрѣчу Штауднера съ Бегендорфомъ и княземъ на веселомъ обѣдѣ -- встрѣчу, обѣщавшую дѣлу хорошій исходъ. Одно только онѣ поняли оба изъ письма совершенно ясно -- необходимость изящнаго туалета. Маменька сейчасъ же прошмыгнула чрезъ боковую дверь къ запершимся дочкамъ, чтобы обсудить сообща съ ними, какіе наряды всего лучше могутъ удовлетворить этому загадочному требованію Штауднера.
   

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ.

   Около восьми часовъ утра князь Дмитрій Багрянородный изволилъ сидѣть еще въ халатѣ, покуривалъ турецкій табакъ изъ коралловой, причудливо завитой трубки и строчилъ посланіе къ своей супругѣ, урожденной принцессѣ Каподимонте. Лѣтомъ она проживала на дачѣ, прозываемой Villa Mirabilis, близь Бухареста.
   Вельможный валлахъ спалъ всего нѣсколько часовъ. Сегодня ему пригрезился самый отрадный сонъ, какой можетъ посѣтить только сибарита послѣ роскошнаго обѣда, если за нимъ слѣдовала еще опера, потомъ посѣщеніе, съ нѣсколькими пріятелями, дамы изъ балета -- подруги одного изъ этихъ пріятелей, умѣвшей вызвать, точно изъ земли, роскошный ужинъ, какъ это возможно только въ сказкахъ, при обладаніи волшебной скатертью.
   Князь Багрянородный улегся въ постель уже послѣ двухъ часовъ ночи. Въ семь часовъ онъ былъ разбуженъ однимъ изъ членовъ вчерашней "Compagnie joyeuse", служившимъ при посольствѣ. Въ обширномъ зданіи этого посольства проживали сынки князя подъ опекою женатаго секретаря, такъ называемаго канцлера,-- который вчера, какъ пояснялъ нынѣшній гость князя, взялъ съ собою князьковъ погулять, ради воскресенья, побывать на концертѣ съ платою двухъ съ половиною зильбергрошей за входъ или подышать свѣжимъ воздухомъ въ какой нибудь скудной рощицѣ -- между елями и березами, спеціально славянскими деревьями. Потомъ пріятель князя ушелъ въ оперу, участвовалъ въ маленькой "оргіи" у подруги другого attache, и теперь вотъ долженъ былъ сообщить огорченному отцу, какъ ошибались они, понадѣявшись на добропорядочное поведеніе сыновей его на гуляньи. Уже при возвращеніи домой ночью, швейцаръ посольства доставилъ ему весьма нехорошія извѣстія о принцахъ: будто бы они верхомъ ѣздили въ Лихтенгайнъ, затѣяли ужасную драку съ учителемъ изъ пансіона Нессельборна, потомъ пустились въ бѣгство на наемныхъ лошадяхъ, чуть не передавили многихъ гулявшихъ передъ заставою, причемъ одинъ изъ принцевъ полетѣлъ на землю вмѣстѣ съ лошадью; полиція хотѣла-было арестовать молодыхъ сорванцовъ и теперь все это скандальное дѣло -- отобраніе лошади, жалобы полиціи, хозяевъ лошадей и сшибленныхъ съ ногъ прохожихъ -- поступило на предварительное разсмотрѣніе въ посольство. Пріятель князя спалъ не болѣе часа и теперь лично поспѣшилъ разогнать его сладкія грезы.
   Въ письмѣ къ урожденной принцессѣ Каподимонте князь только-что философствовалъ о Руссо и Бернарденъ-де-Сенъ-Пьерѣ. Нѣжный супругъ и отецъ сказалъ ей на французскомъ діалектѣ, почему спартанцы воспитывали своихъ сыновей не иначе, какъ подъ опекой государства. Послѣ всѣхъ неудачныхъ опытовъ съ своими сынками сначала въ Брюсселѣ, потомъ въ Женевѣ, наконецъ, въ Германіи, онъ просто хотѣлъ сдѣлать неисправимыхъ негодяевъ русскими кадетами и для дальнѣйшей дрессировки везти ихъ въ Петербургъ. Политическое тяготѣніе, писалъ онъ, заставило бы скорѣе подумать о Константинополѣ. Но если онъ призывалъ на помощь русскую военную дисциплину, то это оправдывалось только крайней необходимостью. Далѣе онъ аплодировалъ къ религіознымъ чувствамъ княгини и принялся уже толковать о четвертомъ таинствѣ греческой церкви -- покаяніи -- и о своемъ знакомствѣ въ Висбаденѣ съ нѣкоторыми попами и протопопами, головой ручавшимися за добрую нравственность русской кадетской молодежи...
   Съ философской твердостью поблагодаривъ своего пріятеля за своевременное извѣщеніе, князь просилъ его предварительно засадить подъ арестъ его "проказниковъ", обѣщая надъ ними судъ по всей строгости. Для покрытія ущерба, говорилъ онъ, придется, можетъ быть, поплатиться деньгами. Эти "сорви-головы, эти mal gardés", писалъ онъ только своей женѣ, -- "стоятъ мнѣ такихъ денегъ, на которыя я могъ бы покровительствовать наукамъ и искуствамъ въ этомъ государствѣ. Вѣдь именно таково было мое намѣреніе, и я еще сегодня хочу сказать министру: не то, чтобы у васъ стоило покупать статуи или картины -- ужь за этимъ товаромъ въ Римъ или Парижъ нужно -- а вотъ по части различныхъ предметовъ обыденнаго употребленія вы достигли истиннаго совершенства, безъ лести, ваше высокопр--во! А это, дѣйствительно, правда, милая Евдокія: здѣшнія прозаическія головы не могутъ подняться до первоклассныхъ созданій искуства, но умѣютъ привести въ связь Корреджіо и Микель-Анджело съ разными кухонными и домашними принадлежностями. Здѣсь, напримѣръ, есть второй Канова по части глиняныхъ и фарфоровыхъ печей и настоящій Рафаэль для разрисовки оконныхъ ширмъ и обоевъ. Самая мелкая кухонная вещица обдѣлана такъ тщательно, точно ее нашли въ Геркуланумѣ или Помпеѣ. Да, да, этимъ я задобрю немножко министра, чтобы не сразу, видишь ли, ляпнуть ему: а вотъ насчетъ пансіона Нессельборна -- такъ ужь извините: ужасно плохъ... А между тѣмъ я-то, въ полномъ довѣріи къ его совѣтамъ, хотѣлъ обратиться къ нему съ однимъ дѣломъ: многія французскія гувернантки, перебывавшія у насъ, оказались очень глупыми кокетками, и я, по твоему желанію, ma chère, долженъ былъ розыскать нѣмку..."
   Но вдругъ явился изъ посольства пріятель съ горестными вѣстями -- и тутъ ужь излилась чаша княжескаго гнѣва. Пріятель Папушкинъ давно уже ушелъ, а князь въ пятый или шестой разъ дико вскрикивалъ:
   -- Раздавлю, уничтожу этого проклятаго Нессельборна!..
   Когда нѣжный супругъ и любящій отецъ хотѣлъ опять продолжать свою эпистолу къ возлюбленной Евдокіи,-- въ дверь кто-то постучался. Вмѣсто княжескаго камердинера, еще нѣжившагося въ пуховикахъ, вошелъ слуга отеля и передалъ князю визитную карточку.
   -- А, инспекторъ Бегендорфъ! Очень пріятію!.. крикнулъ князь, прикрывъ розовое письмецо листомъ бумаги и убѣгая въ свой кабинетъ. Въ эту минуту онъ какъ-то невзначай припомнилъ себѣ: а вѣдь, кажется, у меня обѣщалъ быть мой вчерашній поклонникъ, докторъ!.. Чего не перезабудешь за ужиномъ прелестной балетной корифейки...
   Ради князя Бегендорфъ облачился не только во фракъ, но даже въ бѣлый галстукъ. Его сіятельство приноситъ mille excuses, наскоро повязавъ вокругъ мясистой шеи какой-то платокъ и тѣснѣе затянувъ снурокъ халата на почтенно-дородномъ тѣлѣ.
   О скандальномъ происшествіи во время лихтенгайнскаго обѣда инспекторъ уже былъ извѣщенъ, хотя еще ничего не зналъ о передавленныхъ прохожихъ и конфискованныхъ лошадяхъ. Благое намѣреніе дать своимъ сынкамъ русское воспитаніе инспекторъ одобрилъ совершенно и прибавилъ даже, что не худо бы вообще на всѣхъ учащихся распространить опредѣленную форму въ одеждѣ, какъ это принято для гимназій и реальныхъ училищъ. Каждое третье слово инспектора князь прерывалъ одобреніями: "дѣльно и справедливо!" "charmant!" Вы точно угадали мою мысль!" -- "ну, еще бы!" -- "certainement!" и т. д.
   -- Форму только дайте, проповѣдовалъ инспекторъ,-- тогда -- по краснымъ или зеленымъ полоскамъ -- на рукавахъ ли, на воротникѣ ли -- сейчасъ можно было бы узнать школяровъ, корчащихъ изъ себя студентовъ и дебоширинчающихъ по трактирамъ или другимъ недозволительнымъ мѣстамъ...
   Вполнѣ довольный такимъ пріятнымъ сходствомъ во взглядахъ князь безъ церемоніи сознался, что онъ еще не завтракалъ и, потянувъ звонокъ, потребовалъ двѣ чашки.
   Тогда-то Бегендорфъ приступилъ къ главному сюжету.
   -- Его высокопр--во министръ ожидаетъ васъ! До десяти часовъ онъ не выходитъ изъ дому. И вы найдете его совершенію склоннымъ употребить строгія мѣры. Да, ваше сіятельство, германская натура, дѣйствительно, какъ-то боится учрежденій славизма,-- но это со временемъ пройдетъ. Воспитаніе, получаемое молодыми русскими, у насъ все еще зовутъ казарменнымъ. Но откуда взяли славянскіе народы эту военную муштровку, эту почти педантическую суровость обученія? Отъ кого же, какъ не отъ французовъ, своихъ учителей, и отъ іезуитовъ. Говоря совершенную истину, я далеко не другъ іезуитовъ. О министрѣ могу сказать то же самое. Но откуда заимствовали эту педантическую умѣлость, этотъ твердый, почтенный методъ сами іезуиты, принятые, какъ вамъ извѣстно, императрицей Екатериною съ распростертыми объятіями послѣ того, какъ Ганганелли упразднилъ ихъ орденъ? Свое умѣнье они почерпнули изъ лучшихъ образцовъ нашего германскаго интеллектуальнаго міра -- изъ монастырскихъ школъ, изъ своей постоянной вѣрности міровой педагогической идеѣ съ тѣхъ поръ, какъ были произнесены слова Господа: да пріидутъ ко мнѣ младенцы...
   Послѣ вчерашняго ужина, отчасти же послѣ начатаго, краснорѣчиваго письма къ возлюбленной Евдокіи на дачу Mirabilis, князь былъ настолько разсѣянъ, что совершенно одобрилъ, это смѣлое историческое проведеніе іезуитской дрессировки человѣка не только отъ Мюре и Липсіуса, но даже отъ Матіаса Геспера, Грэвіуса, Рейске, Эрнеста -- имена, которыми такъ хлестко козырялъ ученый инспекторъ. Князь налилъ кофе, но инспекторъ отказался пить.
   А для князя душистый мокскій напитокъ былъ сегодня сущей благодатью. Часа въ два утра онъ пилъ уже кофе у Асминды Линденталь, однако на этотъ разъ выпитое шампанское черезъ-чуръ ужь бунтовало въ его утробѣ. Голова трещала немилосердно. "Это, видите, желудочный рефлексъ!" объяснялъ ученый князь, отсыпая въ свою чашку немного магнезіи изъ маленькой коробочки.
   При всемъ томъ Бегендорфъ хотѣлъ сослужить службу медицинскому совѣтнику, а также и другому старому товарищу, Нессельборну, дававшему такіе милые обѣды, веселые вечера, а зимою даже балы. Но въ то же время инспекторъ хотѣлъ однимъ махомъ убить двухъ или трехъ мухъ. Явившись къ князю съ просьбою умѣрить и смягчить его жалобы передъ министромъ, онъ хотѣлъ также исполнить порученіе князя, данное еще передъ вчерашнимъ обѣдомъ, и рекомендовать для его дочери -- принцессы Аксиніи -- одну изъ многихъ гувернантокъ, адресы которыхъ были доставлены князю Димитрію. Француженки, уже начавшія воспитаніе Аксиніи, пришлись родителямъ больно не по сердцу, и сіятельная мамаша во что бы то ни стало хотѣла достать нѣмку. Горькія воспоминанія о Парижѣ были въ князѣ еще такъ живы, что и онъ на этотъ разъ искренно желалъ пріискать добропорядочную наставницу, дѣвушку честныхъ правилъ, хотя бы она -- какъ выразился князь въ нѣкоторыхъ салонахъ и, между прочимъ, также вчера -- "была горбата, какъ верблюдъ."
   Защитникъ новаго учебнаго устава захватилъ съ собою пачку писемъ и рекомендацій, положилъ все это на столъ, затѣмъ отдалъ справедливость проницательности князя, отмѣтившаго между всѣми этими адресами, имя молодой воспитанницы вальденбургской семинаріи. Конечно, положиться на рекомендацію директора семинаріи было всего надежнѣе.
   -- Извѣстно ли вамъ, однако, ваше сіятельство, какъ зовутъ эту драгоцѣнную барышню, спросилъ совѣтникъ, лукаво ухмыляясь.
   Князь сталъ рыться въ бумагахъ. Онъ могъ только припомнить, что начальникъ женскаго заведенія для учительницъ писалъ о своей "дорогой дочери Гертрудѣ."
   -- Parbleu, я, видите ли, читалъ только рекомендательное письмо. А вотъ насчетъ фамиліи... въ прошеніи, кажется.... Ахъ, à la bonne heure -- Нессельборнъ?! Гертруда Нессельборнъ, это что значитъ?!
   -- Племянница несчастнаго...
   -- Maledettu!
   -- Женское воспитаніе, ваше сіятельство, всегда было особенно близко моему сердцу! Относительно образованія женскаго сердца я кое-что и пописывалъ... Одна книжечка по этому предмету принесла мнѣ немалую отраду: "жизненная заря Теоделинды!" пережила, вѣдь, пять изданій... Уже во время моихъ инспекторскихъ разъѣздовъ Гертруда Нессельборнъ невольно остановила мое вниманіе: стройный, видный ростъ, привлекательныя черты лица,-- ей не будетъ и двадцати лѣтъ отъ роду...
   Князь какъ будто немножко смутился. На этотъ разъ ему было вовсе не до красавицъ. На дачѣ Mirabilis его способность къ притворству подвергалась слишкомъ тяжелымъ испытаніямъ. Выпроваживанье вонъ француженокъ, прежде чѣмъ онѣ могли на него ябедничать, стоило ему громадныхъ суммъ изъ собственнаго кармана. Общественное значеніе его опиралось на должностяхъ, отправляемыхъ безденежно. Предсѣдатель валлашскаго сейма жалованья не получаетъ. А богатымъ князь нашъ сдѣлался только вмѣстѣ съ рукою своей благовѣрной.
   -- По-французски говоритъ довольно бойко, продолжалъ расхваливать Бегендорфъ, думая только о томъ, какъ бы спровадить новую соперницу злополучной Теофаніи. Видѣть Гертруду въ пансіонѣ Нессельборна ему не хотѣлось до смерти. Сильное впечатлѣніе, производимое ею, онъ уже видѣлъ на сухомъ, бездушномъ чурбанѣ -- Штаудтнерѣ.
   -- Да, да, талантъ къ преподаванію у ней изумительный! распинался инспекторъ, -- такой талантъ, доложу вамъ, что она смѣло могла бы справиться съ высшими предметами въ классѣ ученицъ въ пятьдесятъ... Право, я бы посовѣтывалъ взять ее. Вотъ только... гмъ... непріятное столкновеніе вашего сіятельства съ ея дядей... гмъ... вѣдь она завзятая его почитательница...
   -- Почитательница, а? Будто бы?!
   -- Вамъ не нравится, конечно?
   -- C'est sel n! Au contraire...
   Князю пришла на память бездушная, торгашеская разсчетливость французскихъ наставницъ.
   -- Совершенно согласенъ... Негодованіе вашего сіятельства по поводу вчерашняго скандала съ учителемъ было вполнѣ основательно! Онъ первый раздражилъ вашихъ сыновей, это сущая правда... Но... но... не можете ли вы себѣ припомнить, ваше сіятельство, загадочную исторію съ молодымъ человѣкомъ, найденнымъ лѣтъ пять тому назадъ въ подземельи... О немъ прокричали тогда всѣ газеты; звали-то его вѣдь Теодоромъ Вальднеромъ...
   -- Ахъ, да, да! Какже, какже! кричалъ князь, потирая лобъ: -- нѣчто въ родѣ желѣзной маски временъ Людовика XIV... Mais...
   Но вдругъ всѣ комбинаціи.князя уперлись на дачѣ Вольмероде. Онъ оріентировался.
   -- Qu'cst-ce que me revient? крикнулъ онъ внѣ себя отъ страшной догадки.
   -- Нѣтъ, ваше сіятельство,-- къ чему говорить объ этомъ?!
   -- Superbe! superbe!... Госпожа фонъ... Mais... продолжайте, сдѣлайте милость!
   -- Да такъ, все... пустыя рѣчи-съ... ложныя предположенія...
   -- Ну, еще бы, еще бы! А въ самомъ дѣлѣ какъ она себѣ... тово бишь... это госпожа фонъ-Фернау! Почтенная дама... Mais... въ ней, право, есть что-то такое адское...
   -- Да-съ, такъ вотъ этотъ самый найденышъ попалъ въ питомцы къ Нессельборну, былъ товарищемъ и однокашникомъ Гертруды... Собственно она-то его и воспитала! И вообразите -- любитъ его! Какъ брата, по крайней мѣрѣ... Провѣдай только она, что ваши сыновья этого несчастнаго... этого... какъ бишь я хотѣлъ сказать-то...
   -- Понимаю-съ, гмъ! Эта молоденькая дама -- какъ зовутъ-то ее?-- ахъ, да,-- Гертруда, въ порывѣ озлобленія...
   Бегендорфъ поникъ головой въ землю.
   -- Выцарапала бы мнѣ глаза, если бы я осмѣлился напасть на ея дядюшку... Гмъ, чортъ возьми... Mais...
   -- Ваше сіятельство, злобно сказалъ Бегендорфъ,-- Нессельборну слѣдовало бы дать хорошій урокъ: -- но мнѣ кажется -- тутъ физіономія его облачилась въ маску христіанскаго незлобія -- достаточно будетъ отказать ему въ профессорскомъ званіи, чего онъ домогается, или пристыдить какъ нибудь иначе. Тогда и племянница на насъ не очень разсердится. А дѣвушка хоть куда. Ростъ этакой стройный, волосы темные, смуглое личико... Не будьте неумолимы, ваше сіятельство!..
   Князь невольно вспомнилъ о стройномъ станѣ Асминды Линденталь. Только въ Англіи еще любовался онъ этой очаровательной женской стройностью, которой и съ огнемъ не отыщешь во Франціи и всего менѣе между славянами. У нихъ все расплывается въ ширину и массивную пухлость. Его Аксинія была бабенка крохотная, Евдокія была толстушка.
   У Асминды же не было ничего, напоминавшаго, такъ сказать, борзую породу англичанокъ, ничего угловатаго, костляваго, чахоточнаго, что зачастую характеризуетъ истыхъ дочерей Альбіона, выравнивающихся вверхъ, словно италіянскія сосны. Асминда была скорѣе средняго, чѣмъ высокаго роста -- однако, благодаря соразмѣрности всѣхъ частей туловища, она казалась стройною. И вдобавокъ къ этому -- роскошные, густые волосы, изящно взбитые вверхъ по модѣ древнихъ римскихъ императрицъ. Но сестра ея Кора, бывшая у ней чѣмъ-то въ родѣ прислуги, по слухамъ была еще прелестнѣе. Изображеніе ея прелестей до того взбудоражило вчера князя, что онъ чуть силою не вломился въ смежную комнату, гдѣ, какъ ему сказали, обрѣталась очаровательная Кора. Ему вѣдь такъ хотѣлось взглянуть на еще несформировавшуюся красотку, тоже приготовлявшуюся дебютировать въ балетѣ. На бѣду онъ засталъ, однако, только старую мамашу, въ какомъ-то чертовски-разухабистомъ туалетѣ, передъ кухоннымъ очагомъ, гдѣ она помогала разводить огонь и подогрѣвать принесенныя изъ ресторана кушанья. А тутъ вдругъ лукавый инспекторъ такими соблазнительными красками росписывалъ ему барышню "восемнадцати лѣтъ", "съ привлекательнымъ личикомъ", "воздушными формами", "пластическимъ профилемъ", "бойкою французскою рѣчью"... и такая милашка -- канальство этакое!-- доводилась племянницей того барина, котораго князь поклялся раздавить... При всемъ томъ валлахъ превозмогъ себя -- геройскую твердость показалъ. Прежнія гувернантки сдѣлали для него изъ виллы Mirabilis сущую каторгу. Съ своей стороны, предвидя свое любовное умопомраченіе, онъ опасался послѣдствій своей пылкости, тѣмъ болѣе, что Гертруда, какъ по всему слѣдовало ожидать, была барышня гордая и добродѣтельная! Новая визитная карточка нѣсколько разсѣяла нерѣшительность князя. Доложили о медицинскомъ совѣтникѣ Штаудтнерѣ. "Врачу отказать невозможно!" крикнулъ князь, внезапно одумавшись. Бегендорфъ стоялъ въ раздумьи и соображалъ, не лучше ли уступить Штаудтперу дорогу безъ боя и убраться во-свояси.
   -- Я совершенно здоровъ, милѣйшій докторъ! За консультацію покорнѣйше благодарю... А вы чего -- останьтесь, пожалуйста, кричалъ князь, поправляя торчащій вверхъ галстукъ и открывая мощную грудь, такъ что она была видна во всей своей дебелой паготѣ. При этомъ онъ поворачивался то къ спальнѣ, то къ открытой наружной двери, въ которую долженъ былъ войдти Штаудтнеръ.
   Вошелъ медицинскій совѣтникъ.
   Присутствіе Бегендорфа, очевидно, подѣйствовало на него пріятно. Въ своемъ прежнемъ университетскомъ сокашникѣ онъ предполагалъ еще настолько къ себѣ дружбы, что твердо уповалъ, будто Бегендорфъ, принявъ во вниманіе его вчерашнюю просьбу, старался угомонить разсерженнаго князя.
   Инспекторъ собирался навострить лыжи, предварительно окликнувъ пріятеля ироническимъ "добраго утра!", по всей вѣроятности скрывавшимъ такую заднюю мысль: "а что, братъ, пришелъ, видно, спозаранку и незримо для всѣхъ -- предложить князю свою практику, не такъ ли?"
   "Гмъ, устроено!" подумалъ Штаудтнеръ, догадываясь, на что намекалъ Бегендорфъ, поспѣшившій вскорѣ откланяться.
   Усѣвшись противъ князя, докторъ поправилъ синіе очки на крохотной лысой головкѣ и вкрадчиво изложилъ дѣло, которое привело его сюда. Князь опять бурно вспыхнулъ. Продѣлки сынковъ стоили ему слишкомъ чувствительныхъ расходовъ. Даже вальденбургская гувернантка отступила теперь на задній планъ.
   Чтобы достичь предположенной цѣли, Штаудтнеръ сначала старался подражать Бегендорфу въ умѣренности. Онъ также соглашался, что молоденькія барышни крайне ошибались, если со временемъ надѣялись сдѣлаться въ Бухарестѣ княгинями Багрянородными; это была вздорная мечта, извиняемая -- какъ говорилъ докторъ -- только ихъ страстною натурой.-- Смѣю увѣрить васъ, сказалъ онъ,-- что онѣ дѣвушки честныя! Воспитаніе получили превосходное. Только живой этакій темпераментъ, наслѣдованный отъ матери, подстрекаетъ ихъ принимать на себя маску кокетничанья, а въ сущности -- вѣрьте или не вѣрьте мнѣ, ваше сіятельство -- онѣ совершенно чисты отъ этого порока.
   -- Гмъ, еще бы, еще бы, милѣйшій докторъ! Вѣдь вы -- garèon!.. Пріударьте-ка сами за ними!.. нагло посовѣтовалъ князь.
   -- Ваше сіятельство еще не изволили говорить съ дѣвушками? спросилъ Штаудтнеръ, подавляя въ себѣ всякую желчную вспышку, которая могла бы обнаружить, что онъ обидѣлся.
   -- Гмъ, да я бы... просто отколотилъ ихъ, если бы онѣ подвернулись мнѣ подъ руку.
   -- Это было бы прискорбно всякому, кто знаетъ очаров.... впрочемъ вкусы вѣдь различны. Но въ нихъ есть что-то такое привлекательное....
   -- Да, талантъ по части выжиманія денегъ... C'est très commun!...
   -- Нѣтъ, ваше сіятельство, совсѣмъ не то. Вамъ, конечно, извѣстны, ваше сіятельство, тѣ попугаи, которыхъ зовутъ неразлучными...
   -- Гмъ, да, въ звѣринцахъ... рядомъ съ змѣями...
   -- Что же-съ, есть премиленькія змѣйки, анаконды, которыхъ бразильскія дамы носятъ въ волосахъ... Нѣтъ-съ, видите ли, я говорю о пестренькихъ птичкахъ Индіи... Одинъ изъ этихъ неразлучныхъ не можетъ жить безъ другого. Такъ точно и эти двѣ сестрички; старшая, Левана -- брюнетка, съ огненными глазенками, маленькими, плутовски выглядывающими, блестящими зубками...
   -- Гмъ, она оскалила бы ихъ очень нелюбезно и на свою сестрицу, если бы имъ пришлось погрызться изъ-за одного лакомаго кусочка... Нѣтъ-съ, видите, я припасъ для каждой изъ нихъ -- по сыну...
   -- О, жестоко ошибаетесь, ваше сіятельство... Вотъ это-то и особенно замѣчательно: эти сестрицы созданы такъ странно, что можно ухаживать за одною, нисколько не возбуждая зависти въ другой... Удивительная, я вамъ скажу, настоящая романтическая любовь между этими сестрами...
   -- Одна стоитъ у двери на караулѣ для другой, а?
   -- Ну, при подобномъ случаѣ другая окажетъ своей сестрѣ ту же услугу...
   -- Презабавно, право! расхохотался князь, но потомъ прибавилъ ѣдко:
   -- Заговоривъ о караулѣ, мы коснулись съ вами военной дисциплины: знаете ли, вѣдь я везу сынковъ въ Петербургъ...
   -- И прекрасно! На первой же станціи весь романъ выйдетъ у принцевъ изъ головы!
   -- Надѣюсь, что будетъ такъ. И если эти дѣвушки дѣйствительно не фантазерки, какъ вы увѣряете, хотя всѣ нѣмецкія швеи таковы...
   -- Швеи, ваше сіятельство... Полноте!! Этимъ молоденькимъ дѣвушкамъ -- этимъ взаимно гармоническимъ по душѣ существамъ -- недостаетъ только пьедестала, чтобы блистать! Но вы совершенно правы, ваше сіятельство: имъ нужно свѣта извѣдать, опыта понабраться,-- отдѣлаться отъ идеализма и даже отъ этой глупой манеры корчить изъ себя какихъ-то сіамскихъ близнецовъ, сливаться въ одну личность при всякомъ, то есть положительно при всякомъ житейскомъ положеніи. Онѣ могли бы съ честью показать себя въ качествѣ компаньонокъ, гувернантокъ...
   Отъ сильнаго княжескаго хохота задрожали всѣ стаканы и вазы, всѣ чашки и писчій приборъ въ комнатѣ. При всемъ томъ князь старался только замаскировать интересъ, невольно возбужденный въ немъ этимъ отсутствіемъ всякаго соперничества между двумя сестрами. Сегодня ночью, когда пріятель изъ посольства подстрекнулъ компанію розыскивать куда-то запрятанную Кору, князь соображалъ между пятымъ и шестымъ стаканомъ шампанскаго, почему женщины вообще менѣе способны проникаться между собой чувствомъ солидарности, чѣмъ мужчины. Послѣ балета онъ оспаривалъ возможность существованія амазонокъ въ древнія времена, возможность замкнутой коалиціи женщинъ между собою, а тутъ вдругъ ему толкуютъ о тѣснѣйшемъ единодушіи между двумя сестрами... Но, поспѣшилъ сейчасъ же подумать князь, можно ли сравнивать двухъ гордыхъ красавицъ -- Асминду и ея будущую соперницу по красотѣ Кору -- съ этими жалкими фигурками, которыхъ князь, въ отеческомъ негодованіи за сыновей, всегда воображалъ себѣ мелкими букашками, "желтолимонными, высохшими" дѣвами, какъ говоритъ Карлосъ въ Клавиго, -- съ сентиментально-голубыми очами и туманно-романтическими фразами...
   Мысль эту онъ выразилъ даже вслухъ.
   Но тутъ Штаудтнеръ съ досады привскочилъ на мѣстѣ.
   -- Вы въ полнѣйшемъ заблужденіи, ваше сіятельство!... Конечно, мои красотки не велики ростомъ... Ужь въ этомъ онѣ по мамашѣ...
   -- А въ папашу вѣроятно вышла племянница -- нѣкая Гертруда Нессельборнъ, желающая быть гувернанткой при моей дочери...
   Штаудтнеръ оріентировался. Бегендорфъ, значитъ, рекомендовалъ Гертруду.
   -- Такъ себѣ, простота деревенская! сморщился онъ.
   -- Будто бы? А говорятъ, она бойко владѣетъ французскимъ языкомъ.
   -- Съ убійственнымъ акцентомъ...
   -- Удареніе всегда на первомъ слогѣ, а?
   -- А вотъ дочки директора -- дамочки съ турнюрой... Нигдѣ показать не стыдно! Да иначе, какимъ образомъ онѣ понравились бы принцамъ!
   -- Гмъ, unisono, а? Или какъ вы это называете? Впрочемъ довольно объ этомъ. На дняхъ я везу моихъ сынковъ въ Петербургъ. Оно, признаюсь, не совсѣмъ пріятно; но чтожъ дѣлать: при уваженіи къ господарю, c'est-à-dire къ нашей національной независимости -- нашъ сюзеренъ школъ не заводитъ. Впрочемъ, на берегахъ Невы я не разсчитываю пробыть болѣе недѣли. Опредѣлю сыновей въ корпусъ -- и затѣмъ сейчасъ же ѣду въ Краковъ и Вѣну. Черезъ мѣсяцъ нужно быть въ Villa-Mirabilis. Вотъ бы вы взглянули, докторъ, на это Эльдорадо...
   -- Мѣстоположеніе, роскошь -- чудо, я полагаю!... Итакъ, преложите гнѣвъ на милость, примиритесь съ обѣими фрейленъ Нессельборнъ и возьмите ихъ въ гувернантки къ принцессѣ, вашей дочери...
   -- Экъ хватили куда!! вскрикнулъ князь, подпрыгнувъ: -- да вы, какъ я вижу, развеселый...
   -- По крайней мѣрѣ, я имѣлъ бы тогда самыя подробныя описанія виллы Mirabilis... Эти барышни называютъ меня своимъ дядюшкой. Навѣрное бы писали обѣ въ одномъ и томъ же письмѣ. Гдѣ остановилась одна, начинаетъ другая... Солидарность ихъ доходитъ до того, что онѣ мѣняются платьями... то есть схожи между собою, я вамъ скажу, какъ двѣ капли воды!
   -- Да что вы полагаете, диковинки для кунсткамеры, что ли, я собираю?
   -- Помилуйте, вѣдь именно неразлучныя-съ! Я убѣжденъ, что если принцы, дѣйствительно, розыграли романъ съ этими молоденькими дамочками, то въ сущности имъ было все равно, кому какая досталась...
   -- Этакая маленькая двойня!!
   -- Да-съ, два сердца и одна жизнь... Право, ваше сіятельство, вы бы лучше преодолѣли вашу досаду и призвали къ себѣ барышень. И притомъ еще одно послѣднее сказаніе -- серьезное сказаніе, ваше сіятельство! Увѣряю васъ, что Нессельборнъ -- человѣкъ очень порядочный. Пансіонъ совсѣмъ измучилъ его. И вы пріобрѣтете себѣ моральную награду отъ самого себя, если скажете: вотъ я далъ спасительный урокъ этому барину; удалилъ помѣху для его дѣла -- барышень, дѣйствительно слишкомъ пикантныхъ для мужского учебнаго заведенія... За этотъ подвигъ ваше сіятельство пріобрѣтете благодарность всякаго друга человѣчества... Молоденькихъ дамочекъ зовутъ Левана и Адельгунда. Я даже открою вамъ чистосердечно, что онѣ здѣсь недалеко, и если вы прикажете...
   -- Какъ? что?! Здѣсь, въ отелѣ? вскричалъ князь, засуетившись и указывая на свой небрежный туалетъ.
   -- Оставайтесь à votre aise, ваше сіятельство! Это даже, такъ сказать, достоинство ваше возвышаетъ... Барышни ждутъ въ сосѣдней комнатѣ. Хозяинъ отеля знаетъ, что онѣ пришли подъ моею защитой.
   Утренній визитъ двухъ молоденькихъ дамъ съ изящной турнюрой и рѣдкостной взаимной солидарностью до того повернулъ вверхъ дномъ всѣ мудрыя предположенія князя, что онъ ничего ужь не возражалъ, но, схвативъ зеркало, захлопоталъ съ бородой, волосами, кудреватыми отъ природы, шнуркомъ своего халата, тогда какъ на ноги онъ надѣлъ шитыя московскія туфли самой изящной работы.
   -- Мнѣ нужно по сосѣдству здѣсь навѣстить нѣсколькихъ паціентовъ, сказалъ докторъ,-- черезъ полчаса опять вернусь, чтобъ забрать барышень. Пожалуйста, только не ошибитесь, не примите одну за другую!
   Князь, какъ очарованный, ждалъ появленія двухъ неразлучныхъ женскаго пола -- двухъ женщинъ безъ зависти, безъ ревности, безъ интриги. Это было для него еще совершенно ново. Сколько-то пришлось ему, бѣдному, уже выстрадать отъ ревности между всякой женской свитой его супруги! Горничная-француженка ревновала къ служанкѣ изъ Вѣны, валлашская мамка къ чешской кухаркѣ, ревность съѣдала туземныхъ модистокъ и прачекъ между собою. Предъ нимъ нарисовалась перспектива весьма скучной скромности въ виллѣ Mirabilis... А что -- не лучше ли скрыть отъ возлюбленной Евдокіи непріятныя детали насчетъ геніальныхъ сынковъ и вмѣсто одной гувернантки не привезти ли домой двѣ?!
   Минуты двѣ спустя по корридору съ робкимъ шорохомъ пробирались двѣ молоденькія дамы; затаивъ дыханіе онѣ постучались въ дверь 7-го номера.
   Обѣ онѣ были въ бѣломъ, пышномъ батистѣ, правда, съ простыми полотняными воротничками и манжетами, но узкіе галстучки и пояса съ шлейфами -- у Леваны небесно-голубого, у Адельгунды розоваго цвѣта -- производили пріятный эффектъ.
   Докторъ Штаудтнеръ вернулся уже спустя часъ; проходя по корридору, онъ слышалъ изъ комнаты князя такой веселый хохотъ, что для доктора не нужно было и пожатія плечъ вышедшаго лакея, чтобы сказать ему:
   -- Если его сіятельство будетъ обо мнѣ спрашивать, сказать, что я былъ уже здѣсь два раза. Дамы и безъ меня найдутъ дорогу домой...
   Примиреніе это сопровождалось довольно интереснымъ результатомъ.
   Лингарду Нессельборну хотя и было отказано въ званіи королевскаго профессора, однако безъ всякаго дальнѣйшаго ущерба. Пансіонъ и высшіе его классы остались нетронутыми.
   Даже обоихъ принцевъ Константина и Александра никто и не думалъ отвозить въ Петербургъ; произнеся торжественную клятву исправиться, они опять вернулись въ прежнее училище.
   Левана и Адельгунда отправились съ княземъ въ виллу Mirabilis. Тамъ онѣ были провозглашены наставницами принцессы Аксиніи.
   Прощаніе съ мамашей было до безконечности трогательно, какъ и слѣдовало ожидать. Папенька записалъ въ ихъ альбомы по нѣскольку смоченныхъ слезами изреченій. Вообще же онъ желалъ проститься съ ними -- но выраженію одного якобинца -- "sans phrase".
   Ребра у молодого Вальднера, къ счастію, оказались цѣлыми. Нѣсколько дней спустя онъ вернулся въ красивый угловой домъ предмѣстья, гдѣ помѣщалось учебное заведеніе его "отца". Это было уже въ то время, когда принцы опять, повидимому, съ жаромъ принялись за черченіе плановъ, кубическіе корни, уравненія третьей степени и трудности французской грамматики.
   Но тутъ почувствовалась одна безотлагательная необходимость: фрау Гедвигѣ нужна была женская помощь, замѣна пожертвованныхъ для блага заведенія дочекъ, рѣшительно и, по обыкновенію, единодушно требовавшихъ, чтобы ихъ пустили поискать счастья на широкомъ бѣломъ свѣтѣ.
   Такимъ образомъ, было рѣшено взять въ домъ племянницу -- Гертруду Нессельборнъ. Передъ лею извинились, конечно, въ томъ, что кузины ея заняли мѣсто, о которомъ она хлопотала для себя лично. Гертруда явилась по первому зову, казалось, не много жалѣя о потерянномъ мѣстѣ гувернантки.
   

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ.

   -- Сто тысячъ чертей съ чертовками и чертенятами! Кто такъ удила-то распускаетъ, скажите на милость, чтобъ вамъ... Баронъ Эртель, чортъ побери совсѣмъ, что вы руки-то оттопыриваете, точно портной какой! А у васъ, баронъ Фукереръ, зачѣмъ локти мотаются, какъ мельничныя крылья?.. Не торопитесь, шагъ за шагомъ, по маленьку, сударики вы мои! Скажите, господинъ графъ... ради какого лѣшаго вы не оттягиваете каблуковъ внизъ, а? Прямѣй сидѣть, мистеръ Шадди! Вы чего это, мистеръ Кониберъ, согнулись какъ карамелька? У этихъ англичанъ всегда преотличнѣйшія лошади, а ѣздятъ -- унеси ты мое горе!! Слушать команды: рысью -- маршъ!..
   Геройскій взмахъ бича поддержалъ эту команду.
   Такъ оживляло нѣсколько мрачный манежъ краснорѣчіе берейтора и фехтмейстера Федерера, стоявшаго раннимъ утромъ посреди своихъ учениковъ въ высокихъ ботфортахъ, на нѣсколько отсырѣвшемъ песку арены.
   Нафабренные усы украшали эту настоящую башибузукскую голову, съ вылѣзшими на лобъ, злобно сверкавшими глазами. Вмѣсто чалмы, которая шла бы Федереру къ лицу всего лучше, костлявая голова была прикрыта клеенчатой фуражкой. Постоянное оттопыриванье и облизыванье губъ показывали любителя спиртныхъ напитковъ.
   Въ отставномъ гусарскомъ лейтенантѣ, неудостоенномъ, какъ говорили, особенно лестныхъ аттестатовъ, образованія не оказывалось никакого, но за то онъ имѣлъ репутацію, какъ учитель верховой ѣзды и фехтованья. Служилъ онъ прежде въ арміи одного изъ мелкотравчатыхъ нѣмецкихъ государствъ, и здѣсь, конечно, было забыто многое, что творилось гдѣ-то за горами и долами. Лѣтъ тридцать уже онъ дрессировалъ въ столицѣ лошадей и всадниковъ, училъ драться на рапирахъ и эспадронахъ. Тѣ же науки преподавалъ онъ и въ заведеніи Нессельборна. Преподаваніе его считалось классическимъ. Директорша -- фрау Нессельборнъ -- находила, покрайней мѣрѣ, что онъ бралъ сходнѣе другихъ. Если знаменитый укротитель коней -- когда онъ еще не закусывалъ и до смерти хотѣлъ выпить -- занималъ у своихъ учениковъ сегодня талеръ, завтра два, иногда и пять зильбергрошей,-- то директорша смотрѣла на это сквозь пальцы. У учениковъ, ѣздившихъ въ манежѣ, всегда были собственныя деньги на мелкіе расходы. Ужь нѣсколько разъ Федереру было отказано, но ученики постоянно хлопотали о возвращеніи "стараго чудака".
   Вокругъ цирка проходила трибуна, освѣщаемая по вечерамъ, когда верховой ѣздѣ обучались также дамы.
   Отсюда какой-то молодой человѣкъ наблюдаетъ за ѣздой около десятка пансіонеровъ Нессельборна. Лошадиныя копыта по временамъ стучатъ о досчатый обводъ манежа.
   Надзирающій молодой человѣкъ то и дѣло останавливаетъ циника берейтора -- среди лошадинаго топота, храпа и ржанья, промежь шуточекъ и остротъ пансіонеровъ. Но теперь онъ, наконецъ, говоритъ, рѣшительнымъ тономъ:
   -- Я васъ покорнѣйше прошу, Федереръ, поудержаться немножко отъ вашихъ ругательствъ!
   Федереръ ничего не возражаетъ. Тѣ же увѣщанія, чтобы онъ не выражался на своемъ тривіальномъ діалектѣ, берейторъ не разъ получалъ уже отъ самого директора, но это все-таки не помѣшало ему твердить о "распротоканальѣ", "паршивой ободранной клячѣ", о необходимости "брать въ шенкеля чертову метлу" и т. д. Федереръ продолжалъ ругать лошадей, если онѣ были не его выѣздки, бранилъ конюховъ, если они не оказывали ему должнаго почтенія -- и все это не столько по природному своему побужденію, сколько изъ желанія служить гороховымъ шутомъ для пансіонеровъ.
   Его утреннимъ напиткомъ былъ -- коньякъ. Часто ему говорили: "Федереръ, если держать сѣрную спичку возлѣ вашего дыханія, вѣдь вы загоритесь..." "Не боимся," отвѣчалъ тотъ,-- "я застрахованъ! Душа моя пойдетъ прямо на седьмое небо!" Неустрашимымъ антагонистомъ берейтора былъ Теодоръ Вальднеръ. Онъ подалъ совѣтъ, что при "практическомъ курсѣ" ѣзды, то есть при поѣздкахъ учениковъ въ поле не худо было бы каждый разъ посылать съ ними верхомъ на конѣ и учителя, такъ какъ Федереръ, при этихъ выѣздахъ, выбиралъ для роздыха такія мѣста, которыя плохо клеились съ училищной нравственностью -- мѣста въ зеленомъ лѣску, на перепутьи дорогъ, близь заборовъ. Они возбуждали только позывъ къ благороднымъ страстямъ."
   Досадуя на эту безполезную трату времени, на это скучное надзирательство за молодыми всадниками, Вальднеръ вышелъ, наконецъ, изъ трибуны. Онъ прошелъ черезъ конюшню во дворъ и на улицу, не имѣя, однако, намѣренія слишкомъ далеко отходить отъ воротъ манежа. Прискучила ему эта должность полицейскаго, которую его заставили отправлять здѣсь. А между тѣмъ у пансіонеровъ всегда было сильно желаніе улизнуть куда нибудь въ погребокъ или кондитерскую.
   Къ счастью валашскіе пансіонеры оставили пансіонъ.
   Изъ виллы Mirabilis было получено письмо съ порученіемъ передать опасныхъ и неперестававшимъ подавать поводъ къ жалобамъ баричей какому-то заѣзжему русскому офицеру, который вызывался доставить князьковъ въ Петербургъ,-- живыми или мертвыми, какъ онъ выражался по военному, къ ужасу Нессельборна. Правда, въ доходахъ Нессельборна оказался довольно значительный вычетъ, однако все, напоминавшее князя Багрянороднаго, было ему нестерпимо тягостно. Какъ бы то ни было, но элементы буйства и безпорядковъ все-таки не изчезли изъ училища и именно при обученіи верховой ѣздѣ выступили наружу слѣды, оставленные валахами.
   Урокъ долженъ былъ продолжаться еще съ полчаса. Былъ прохладный день, и на дворѣ стояла поздняя осень. Зима была не за горами.
   Вальднеръ ходилъ взадъ и впередъ, чтобъ согрѣться. Весь его трудовой день былъ строго разсчитанъ минута въ минуту. Каждому часу соотвѣтствовало свое особенное дѣло. Но часы надзирательства просто приводили его въ отчаянье. Особенно худо было также то, что въ это время онъ впадалъ въ тяжелое раздумье -- и тосковалъ онъ такъ долго, съ такою болью на душѣ, что, несмотря на всю свою добрую волю, терялъ энергію для часовъ горячей работы и дѣятельности. Гертруда, мало-по-малу сдѣлавшаяся хозяйкой въ домѣ, оставалась для него единственнымъ истиннымъ другомъ, покровительницей и наставницей (а учить его она не переставала даже и въ бытность свою въ семинаріи). Давно уже она говорила Вальднеру: "Теодоръ, ты долженъ, мой другъ, и на дежурствѣ всегда быть занятъ какимъ нибудь дѣломъ, даже когда находишься на верховой ѣздѣ и фехтованьи. Хоть бы даже ты находился на улицѣ -- и то можно! Вынимай въ свободную минуту изъ кармана книжечку и учись -- хоть два три слова выучивай..."
   Гертруда осталась практическимъ существомъ. Она смотрѣла на Вальднера такъ же, какъ относился къ нему дѣдушка изъ Брукбаха. Если же здѣсь, у дяди, и еще прежде въ Штейнталѣ, у дѣдушки, Теодоръ и самъ началъ кой-чему учить, то только для того, чтобы самому лучше выучиться. Гертруда хотѣла, чтобы онъ выросъ умственно, -- и для достиженіи этой цѣли сдѣлала уже относительно очень многое.
   Книжечку съ французскими вокабулами Вальднеръ и теперь имѣлъ при себѣ, но не вытаскивалъ ее изъ кармана. Улица была слишкомъ оживлена. Противъ манежа находился роскошный модный магазинъ, и Вальднеръ могъ во весь ростъ осмотрѣть себя въ наружныхъ зеркальныхъ стеклахъ магазина. Теодоръ уже сложился красивымъ молодымъ человѣкомъ. Правда, онъ былъ по прежнему средняго роста, широкъ въ плечахъ, отчего казался ниже, чѣмъ какимъ былъ на самомъ дѣлѣ!
   Нерадостна была жизнь Теодора Вальднера. Чѣмъ болѣе онъ созрѣвалъ умственно, тѣмъ сильнѣе сознавалъ всю наглость преступленія, которою былъ жертвой. Теперь ему не за горами были полные двадцать два года, а между тѣмъ онъ былъ еще неизмѣримо далеко позади своихъ ровесниковъ... Чувствовалъ онъ хорошо, что никогда не нагонитъ другихъ, что навсегда понесетъ за собой клеймо умственнаго безсилія и недостаточнаго развитія. Нашъ умъ до глубокой старости можетъ принимать въ себя научный матеріалъ, но препятствія желающему учиться возрастаютъ вмѣстѣ съ годами безостановочно! Жизнь сердца, жизнь душевныхъ ощущеній и пріобрѣтенный опытомъ холодный разсудокъ оттѣсняютъ на задній планъ научные факты, съ которыми когда-то могли совладать дѣтская вѣра, любовь и страхъ родителей и наставниковъ. Послѣ непродолжительнаго умственнаго занятія, Вальднеръ чувствовалъ утомленіе. Ему нужны были промежутки, роздыхи, хотя они ему и не нравились.
   Когда другіе говорили ему: "загадка твоей жизни еще не разрѣшена и ты можешь еще сдѣлаться графскимъ, можетъ быть, даже княжескимъ сыномъ!" -- его кроткіе каріе, обыкновенно какъ бы матовые глаза загорались внезапнымъ блескомъ; то эти проблески пылкой надежды и радости также скоро потухали. Онъ опять погружался въ свою обычную тоскливую апатію, могъ даже сказать:" оставьте меня такимъ, каковъ я теперь! Если я даже когда нибудь и достигну того, чего меня хотѣли лишить, то только преодолѣвъ гораздо болѣе серьезныя опасности, чѣмъ какія встрѣчались на моей дорогѣ до сихъ поръ, и почемъ знать -- другимъ, можетъ быть, отъ нихъ не поздоровится еще хуже, чѣмъ самому мнѣ!.."
   Особенно утѣшительно сложилась въ Теодорѣ моральная сторона его характера. Щекотливое чувство чести и справедливости были его всегдашнимъ спутникомъ. Не умѣя хорошенько взять въ толкъ, на какихъ разумныхъ принципахъ основывались сословныя различія, необходимость властителей и воиновъ, наслѣдственная передача правъ и привиллегій въ дворянскихъ родахъ и т. д., онъ приходилъ всякій разъ въ негодованіе, видя, какъ сильный издѣвался надъ слабымъ, умный надъ менѣе способнымъ. Вѣдь онъ сначала самъ такъ много выстрадалъ отъ милыхъ людскихъ шуточекъ... Всякій встрѣчный позволялъ себѣ злоупотреблять его довѣріемъ, и добрые ближніе покатывались со смѣху, когда бѣднякъ попадалъ въ какую нибудь ловушку. Отсюда обыкновенный у него робкій взглядъ искоса, холодная сдержанность человѣка, привыкшаго всѣхъ и всего остерегаться. И теперь онъ не рѣшался сѣсть ни на какой стулъ, не ощупавъ его сначала,-- изъ опасенія, чтобы не подломились ножки. Со слезами на глазахъ проходилъ Вальднеръ мимо боень и глядѣлъ на выпотрошенные кровавые трупы убитыхъ животныхъ или когда ему случалось видѣть тощую, забитую клячонку, осужденную на вѣчное тасканіе тяжестей. Такая мягкая, глубоко-нравственная натура, разумѣется, должна была энергически протестовать противъ всякаго помыканія правдой противъ торжества наглости.
   Но какая плохая награда достается за это уваженіе правды и справедливости -- это Вальднеръ хороню узналъ въ Лихтенгайнѣ!.. Въ самый день его возвращенія отъ Вюльфинга, Нессельборнъ, отведя своего питомца въ сторону, сказалъ ему:
   -- Мой добрый другъ, если вся жизнь наша вообще не представляетъ ничего законченнаго, вполнѣ гармоническаго, если она служитъ только приготовленіемъ къ высшему бытію, то вспомни ты также, что въ учебномъ заведеніи, подобномъ моему, является необходимость соединять справедливость съ благоразуміемъ и осторожностью. Мы всѣ стремимся къ прекрасной цѣли, но должны избѣгать при этомъ многихъ мелей и утесовъ. Настойчиво бороться съ упорной горячностью, пылкимъ юношескимъ безуміемъ, этой разнузданной ученической наглостью -- значило бы рисковать цѣлостью нашего судна и лишать его возможности сдѣлать еще много добраго. Приглядись-ка ты самъ къ лучшимъ по поведенію дѣтямъ. Ихъ проступки -- не больше, какъ ошибки. И они сами хорошо знаютъ, что ошибаются... А между тѣмъ не могутъ попасть на истинную дорогу -- и не то, чтобы изъ упрямства, изъ злого нежеланія, а просто, такъ сказать, вслѣдствіе физической немощи... Тутъ ужь воспитатель долженъ сдержать себя, уступить и выждать болѣе удобнаго времени для укрощенія этого страшнаго демона, который такъ часто гнететъ, давитъ, вяжетъ по рукамъ и ногамъ бѣднаго человѣка. Попробуй-ка, въ минуты такого дикаго упорства, учить и наставлять мальчика -- злобный демонъ яростно щелкаетъ зубами при всякомъ твоемъ словѣ, изрыгаетъ свою ядовитую пѣну на небо и вѣчное правосудіе, на любовь и дружбу,-- и ребенокъ готовъ рѣшиться на всевозможные ужасы изъ одного внутренняго безсилія, изъ минутнаго отупѣнія ко всему доброму и хорошему. Но и тебѣ также слѣдуетъ тихонько отойти въ сторону и на первыя минуты обуздать свой порывъ къ моральнымъ внушеніямъ, наставническому руководству...
   Когда дядя говорилъ все это задушевнымъ, глубоко потрясеннымъ голосомъ, Гертруда стояла тутъ же. Бѣднаго директора мучила тягостная мысль -- что онъ купилъ для заведенія столько постороннихъ дѣтей... цѣною своихъ собственныхъ!! Вальднеръ вопросительно взглянулъ на Гертруду: не подтвердитъ ли и она этихъ словъ...
   -- Такъ, совершенно такъ, Теодоръ! сказала она своимъ глубокимъ, звучнымъ, твердымъ голосомъ, въ тепломъ сочувствіи дорогому дядѣ.
   Гертруда выровнялась стройно и величественно. Но тѣмъ плавнѣе стала ея походка, тѣмъ спокойнѣе хлопотливое хозяйничанье, продолжавшееся до глубокой ночи. Бегендорфъ былъ совершенно правъ, росписывая ее передъ княземъ такими лестными красками. Высокая, стройная фигура дѣвушки глубоко врѣзалась въ памяти инспектора послѣ посѣщенія вальденбургской семинаріи. У Гертруды также были пластическія черты лица,-- быть можетъ, однако, слишкомъ суровыя для того, чтобы ихъ можно было назвать прекрасными. Голова была увѣнчана роскошными темными волосами. Она прикрывала ихъ скромнымъ чепцомъ. Весь костюмъ ея былъ до нельзя простъ.
   Въ пансіонѣ никто не видѣлъ ее одѣтою иначе, какъ въ темно-голубомъ платьѣ съ бѣлымъ передникомъ, прикрывавшимъ также грудь и удерживаемымъ на плечахъ двумя наручниками.
   Загадочное происхожденіе Вальднера давно уже старались отыскать во Франціи. Дѣйствительно, у него удержались кое-какія воспоминанія объ этой странѣ.
   Корабли были для него чѣмъ-то очень знакомымъ. Разсказы о томъ, будто его тайно родила какая-то очень знатная барыня, также были ему извѣстны. Зналъ онъ также хорошо, что барыня эта находится здѣсь же -- отъ него очень близко -- и что братья Фернау избѣгали другъ друга. И тѣмъ болѣе странною показалась ихъ встрѣча, когда онъ наткнулся на одного изъ нихъ... И однако -- совершенно не такъ, какъ это было уже съ подобными людьми -- ничто не подстрекало Вальднера увидѣть эту знатную барыню, попасться ей на глаза и получить ея материнское признаніе. Въ противоположность тому англійскому поэту, который воображалъ, что нашелъ свою мать въ высшихъ сферахъ лондонской знати, и преслѣдовалъ ее съ сыновней горячностью, доходившею до безумія,-- Вальднеръ чувствовалъ скорѣе холодное презрѣніе къ людямъ, которымъ обязанъ былъ жизнію. Проходя съ пансіонерами въ первый разъ близь дачи Вольмероде, Теодоръ нервно задрожалъ всѣмъ тѣломъ. Зная, что хозяева дачи жили не въ ладахъ съ тѣми Фернау, которые приняли въ немъ такое великодушное участіе, онъ имѣлъ даже мужество сдѣлать визитъ семьѣ президента; тамъ онъ былъ принятъ только Мехтильдою фонъ-Фернау, которая одна оставалась дома, такъ какъ мамаша съ сестрами отправилась дѣлать закупки для приданаго, а папаша находился на службѣ. И ужь отрадное впечатлѣніе вынесъ Теодоръ изъ этого дома: точно бы небесный ангелъ слетѣлъ къ нему изъ своей заоблачной родины и приласкалъ его, бѣднаго, своими добрыми шутками... Визитъ этотъ послужилъ для него первымъ бойкимъ, свѣтлымъ взглядомъ въ хаотическомъ водоворотѣ его существованія... Мехтильда принудила его остаться, спросила, какъ онъ теперь поживаетъ, и выразила глубокое соболѣзнованіе къ его несчастному прошлому,-- и все это тѣмъ теплымъ, тѣмъ отраднымъ, сердечнымъ тономъ, какого онъ не слышалъ еще ни отъ одного живого человѣка. И чудилось ему, точно она сама переселилась въ мракъ его подземной жизни, утѣшала, забавляла бѣднаго...
   Мехтильда предлагала такіе вопросы, какихъ до сихъ поръ ему еще никто не давалъ. Напримѣръ, она хотѣла знать, о чемъ онъ вообще думалъ въ своей могилѣ, какое представленіе имѣлъ о времени и пространствѣ втеченіи столькихъ лѣтъ...
   -- Не имѣли ли вы хотя бы отдаленной идеи о музыкѣ -- по шороху вашихъ движеній или по немногимъ словамъ, которыя умѣли произносить, или наконецъ, при звяканьи ключей, когда приходилъ этотъ злой Генненгефтъ?..
   Немало удивилась она, когда Вальднеръ сказалъ ей, что въ мрачномъ подземельи ему чудился только одинъ ужасный, протянутый въ вѣчность тонъ, тогда какъ дѣйствительная музыка, чередованіе звуковъ различныхъ инструментовъ и даже человѣческій голосъ -- были совершенно чужды его слуху, и впослѣдствіи гармоническое сочетаніе тоновъ вызывало въ немъ только болѣзненное ощущеніе; въ такихъ случаяхъ онъ проситъ даже избавить отъ этого истязанія его уши и сокровеннѣйшіе нервы, трепетавшіе отъ боли во всемъ организмѣ.
   -- Были ли вы уже въ театрѣ? спросила молоденькая дѣвушка.
   -- О, иногда бывалъ, отозвался Вальднеръ.
   -- Что же, не понравился вамъ?..
   -- Напротивъ, очень понравился! Тамъ, видите, всегда говоритъ одинъ, а послѣ него другой... Рѣдко случается, чтобы они перекрикивали другъ друга...
   -- Гмъ, странно, однако! сказала Мехтильда, опустивъ умненькую головку и поглядывая на своего собесѣдника. Заговаривая съ нимъ такъ радушно, она подстрекала разговорчивость также въ гостѣ.
   -- И притомъ, вѣдь въ театрѣ побѣда всегда на сторонѣ правды и справедливости! продолжалъ онъ:-- каждая піэса оканчивается благополучно,-- порокъ наказывается, а добродѣтель торжествуетъ.
   Молоденькая хозяйка давно молчала, и Вальднеръ заключилъ, что пора за шапку и уходить.
   Но Мехтильда вдругъ очнулась, какъ бы изъ глубокой дремоты, увѣряла, что скоро придутъ мать и сестры, потомъ обратилась съ такимъ совѣтомъ.
   -- Сходили бы вы въ театръ, когда даютъ Фауста -- Гете. Вы этого здѣсь еще вѣрно не видѣли?
   Вальднеръ замоталъ головой: не случалось ему видѣть Фауста, еще нигдѣ.
   -- У насъ здѣсь его даютъ съ превосходной музыкой какого-то польскаго князя. И тамъ-то, въ первомъ актѣ, есть одно дивно-хорошее мѣсто, которое должно живо напомнить вамъ вѣчно суровый тонъ вашей темницы... Вотъ представьте себѣ: міръ духовъ приходитъ въ волненіе; Фаустъ еще погруженъ въ глубокое раздумье, но уже приготовляются чудеса, которыя слѣдуютъ позже... А между тѣмъ контрбасы и скрипки тянутъ одну и ту же безконечную ноту -- все ту же, все ту же, нисколько не ниже и не выше. Такъ вотъ и кажется, что это -- начало временъ творчества... Кругомъ васъ въ темницѣ были только камни. Но будь возлѣ васъ цвѣты, травка прозябающая -- я думаю, они тоже должны были бы выводить все тотъ же вѣчный, величественный, суровый тонъ...
   Все это Мехтильда фонъ-Фернау проговорила легко, улыбаясь и не показывая ни малѣйшій претензіи; потомъ подошла къ открытому роялю и спросила гостя, по прежнему ли для него непріятна музыка. Когда Вальднеръ сказалъ съ жаромъ: "о, нѣтъ, нѣтъ, помилуйте!"--она сыграла ему нѣсколько романсовъ Шуберта -- мягкихъ, кротко ласкающихъ, тихихъ мелодій, безъ слишкомъ шумнаго аккомпанимента басовъ.
   Вернулись, наконецъ, мать и сестры. Послѣ перваго изумленія и испуга, онѣ также ласково приняли Вальднера. Мехтильда изчезла, это какъ-то больно отозвалось въ душѣ гостя. Но онъ хорошо удержалъ въ памяти образъ мысли дѣвушки. Обладая чуткимъ талантомъ художника, онъ могъ живо нарисовать его въ воображеніи. Она была не большого роста, но съ выразительной умной головкой, отмѣченною серьезной зрѣлостью, что, однако, не сопровождалось никакимъ оттѣнкомъ суровости. Въ выраженіи лица было что-то энергическое и рѣшительное.
   И какъ же хотѣлось Вальднеру видѣть Фауста! Каждый день перечитывалъ онъ театральныя афиши! Но тамъ говорилось все о другихъ пьесахъ...
   Въ своемъ задумчивомъ расхаживаньи взадъ и впередъ возлѣ манежа подошелъ онъ, наконецъ, къ окнамъ книжнаго магазина. Тутъ стояло въ роскошномъ золотомъ переплетѣ изданіе Фауста, которое онъ отъискалъ и прочелъ еще у дяди, сожалѣлъ только, что многое было для него не совсѣмъ понятно. Вальднеръ съ жадностью глядѣлъ на книги и развернутые, вырѣзанные на стали, рисунки.
   Но вдругъ тутъ же, за стекломъ, увидѣлъ выставленную брошюру: "Теодоръ Вальднеръ или преступное посягательство на духовную жизнь человѣка". Онъ зналъ, что подобная брошюра вышла изъ подъ пера Нессельборна. Ему показывали книжку еще прежде. Когда она вышла изъ печати, онъ едва могъ пробѣжать ея содержаніе, а послѣ она совершенно вышла у него изъ памяти.
   Вальднеръ вошелъ въ магазинъ, желая купить это повѣтствованіе о своей судьбѣ. Когда книжечка была отдана ему за нѣсколько грошей,-- Вальднеръ стоялъ точно на пылающихъ угольяхъ. Ему такъ и хотѣлось сказать въ первую минуту: "все то тутъ написано одно глупое вранье -- я знаю себя вовсе не такимъ, какъ воображаете вы!.."
   Второю его мыслію было робкое сомнѣніе, слѣдуетъ ли вообще читать эту книжечку и понравилось ли бы это Нессельборну, такъ какъ Нессельборнъ все еще грустно покачивалъ на его счетъ головою и только теперь считалъ себя вправѣ похвалиться здравымъ пониманьемъ Вальднера.
   Обводя глазами разложенныя по столамъ книги и принимая свою покупку, Вальднеръ раздумывалъ втихомолку: "ну, что если бы этотъ книгопродавецъ зналъ, что предъ нимъ стоитъ на лицо самъ Теодоръ Вальднеръ..." Въ эту минуту дверь отворилась и вошедшая молодая дама, закутанная вуалемъ, обратилась къ книгопродавцу съ вопросомъ:
   -- Есть ли у васъ маленькій романъ Ксавье Сентина -- "Пиччіола"?..
   -- На французскомъ языкѣ?
   -- Это все равно! Но лучше было бы на французскомъ. Мнѣ сказали, что у васъ это можно достать -- между старыми книгами?..
   Книгопродавецъ сталъ рыться въ брюссельскихъ изданіяхъ. Дама приподняла вуаль, нѣсколько смоченный недавнимъ на дворѣ снѣгомъ и съ удивленіемъ поклонилась Вальднеру, котораго лицо вспыхнуло яркимъ румянцемъ. То была Мехтильда фонъ-Фернау.
   -- Какъ здоровье ваше? Отецъ мой очень сожалѣлъ, что не могъ видѣться съ вами... А вы тоже здѣсь покупаете книги?
   У обладателя книжки, дѣлавшей и его героемъ времени, точно совсѣмъ отнялся языкъ. Только ласковый привѣтъ прекрасныхъ, темныхъ глазъ глубоко запалъ въ его душу.
   Между тѣмъ книгопродавецъ розыскалъ требуемую книжку, и Мехтильда раскрыла ее какъ бы съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ, потомъ, увидавъ, что книжка именно та самая, она купила ее за нѣсколько грошей. Всѣ манеры молоденькой дѣвушки -- когда она вынимала деньги, платила, приняла сдачу и спрятала въ карманъ -- были до того граціозны, что Вальднеръ былъ положительно очарованъ. Книжечки незамѣтно опустились въ прорѣзное отверзтіе темно-голубого платья; такого же цвѣта былъ ея вуаль -- на сѣрой крѣповой шляпкѣ.
   Чтобы не оставаться нѣмымъ истуканомъ, Вальднеръ сказалъ, запинаясь на каждомъ словѣ:
   -- А я все еще поджидаю, когда въ афишахъ объявятъ о Фаустѣ.
   -- Ахъ, да, да, прекрасно! проговорила дѣвушка, какъ бы припоминая прежній разговоръ, и затѣмъ прибавила съ граціозной улыбкой, причемъ верхняя губа обнаружила очаровательнѣйшіе зубы:
   -- Такъ вы еще помните?.. Особенно насчетъ одного тона!.. Гмъ, видите ли, вотъ эта маленькая книжка, что я теперь купила, тоже, кажется, трактуетъ о чемъ-то въ этомъ родѣ... Здѣсь, говорятъ, изображается тюремная жизнь, страданія узника. Пиччіола -- это любящій цвѣтокъ, утѣшавшій несчастнаго въ его скорбяхъ... Сочиненіе это удостоилось преміи парижской академіи. Значитъ, и мнѣ прочесть это не запрещается... Да заходитете вы, пожалуйста, къ намъ.
   И вслѣдъ затѣмъ прелестная дѣвушка выпорхнула -- какъ легкая грація, тихій вѣтерокъ, какъ аромать, оставляемый пронесенной мимо корзиной съ цвѣтами... Передъ уходомъ она не забыла поклониться книгопродавцу.
   Дама была ему совершенно неизвѣстна. Вальднеръ сію же минуту поспѣшилъ спросить, нѣтъ ли другого экземпляра только-что проданной книжки. Къ сожалѣнію, не было. Но хозяинъ подалъ ему другое сочиненіе того же автора: Le Mutile! Вальднеръ изучалъ французскій языкъ, занимался имъ ежедневно, однако не могъ ни перевести заглавія, ни проникнуть въ смыслъ хотя бы одной фразы въ ея содержаніи. Тѣмъ не менѣе онъ ободрялъ себя, что сладитъ какъ нибудь съ этой задачей. Для его маленькой кассы это былъ также довольно чувствительный расходъ. Деньги водились у него всегда въ обрѣзъ. Невольно пришла ему на память Гертруда, какъ-то разъ спросившая при составленіи бюджета за четверть года для своего дяди: "а какъ же насчетъ жалованья Теодору? Вѣдь онъ же у насъ тоже учитъ!" Но маменька при этомъ сказала, громко расхохотавшись: "вотъ еще новости какія? Гдѣ это видано, чтобы родители платили своимъ "дѣтямъ." Но "папаша" время отъ времени давалъ ему деньги тайкомъ.
   Весь отдавшись этой отраднѣйшей минутѣ въ своей жизни, Вальднеръ, къ несчастію, упустилъ то время, когда ввѣренные его надзору ученики вышли изъ манежа. Снѣгъ летѣлъ большими хлопьями, когда онъ затворилъ за собой дверь магазина. А на углу улицы уже неистово бѣсновалась толпа школьной молодежи. Берейторъ Федереръ заворачивалъ за уголъ съ однимъ изъ пансіонеровъ...
   Не зная, преслѣдовать ли ему дезертира или идти къ поджидавшимъ его ученикамъ, Вальднеръ долго раздумывалъ,-- и, наконецъ, рѣшился нагнать главное стадо, такъ какъ онъ не могъ быть увѣренъ, чтобы и эта команда не почувствовала желанья "дать стрекача", выражаясь вовсе не по вкусу Нессельборна.
   -- Кого нѣтъ? Кто ушелъ съ Федереромъ? кричалъ Вальднеръ уже издали:-- гдѣ графъ Ланзингенъ?.. прибавилъ онъ, озираясь кругомъ, въ сильной досадѣ -- въ досадѣ на самого себя, такъ какъ замечтавшись о небѣ, онъ забылъ про земное...
   Общій хохотъ былъ единодушнымъ отвѣтомъ школяровъ.
   -- А намъ что, -- Федереръ взялъ его съ собою!.. Про то знаетъ самъ Ланзингенъ... замѣтилъ молодой фонъ-Эртель.
   -- Хорошо, хорошо, отвѣтятъ они оба! вскричалъ Вальднеръ.
   -- Вольно вамъ было уходить изъ манежа! разсуждалъ фонъ-Фукереръ.
   -- Куда-то за тридесять земель!.. добавилъ русскій баричъ.
   Такъ распекали его ученики. Мысленно онъ уже воображалъ себѣ подобные выговоры дома. А пока до того -- что ему всѣ головомойки, даже вѣчная тюрьма -- передъ тѣмъ цвѣткомъ, котораго онъ все еще искалъ по улицамъ, зимою, который могъ его утѣшить, лелѣять арамотнымъ дыханьемъ, убаюкивать сладкими надеждами на свободу и избавленіе.
   Живо представлялъ онъ себѣ узника. Быть можетъ, то была жертва инквизиціи. А тутъ цвѣтущая любовь утираетъ ему слезы -- какой нибудь бѣдненькій цвѣточикъ въ отбитомъ черепкѣ -- у темничной стѣны... По временамъ чьи-то граціозныя ручки въ изящныхъ теплыхъ перчаткахъ поднимаютъ черепокъ, освѣжаютъ цвѣточикъ водою...
   Такъ представлялъ себѣ Вальднеръ содержаніе "Пиччіолы".
   Восемнадцатилѣтвій графъ Ланзингенъ къ столу не явился. Этотъ mauvais sujet до мозга костей былъ сынъ знаменитаго дипломата, который, не желая взять его съ собою въ Мадридъ или Лиссабонъ, навязалъ дорогого сынка на нѣсколько лѣтъ директору пансіона. Молодой кавалеръ, также предназначавшійся къ дипломатической карьерѣ, былъ закадычнымъ пріятелемъ валашскихъ принцевъ и ревностно продолжалъ введенное ими въ моду вольничанье и упорство. Если бы Нессельборпъ рѣшился вышвырнуть будущаго геніальнаго дипломата за порогъ заведенія, то доходы его сократились бы весьма почтенной цифрой -- восмью сотнями талеровъ.
   Выговоровъ за нерадивость на долю Вальднера пришлось достаточно. Фрау Гедвига не проронила ни одной капли изъ предназначенной для него горькой чаши, такъ какъ ей, мамашѣ, предстояла пренепріятная необходимость подвергнуть наказанію пансіонера, вносившаго восемь соть талеровъ...
   Несмотря на всю небесную гармонію, звучавшую въ душѣ Вальднера, несмотря на сладкій внутренній голосъ: не будь жестокъ, вспомни, что у берейтора Федерера есть дочка съ огненными глазами и волосами, что воронье крыло, -- все вѣдь любитъ и требуетъ любви!-- несмотря на этотъ голосъ, Вальднеръ, при всѣхъ выговорахъ, твердо и настойчиво требовалъ:
   -- Прекрасно, но я жду также, что и графъ Линзингенъ будетъ примѣрно наказанъ.
   -- Само собою разумѣется! поддакнула Гертруда:-- на двадцать четыре часа въ карцеръ...
   Молодая учительница такъ умѣла уже поставить себя въ заведеніи, что Нессельборнъ прибавилъ простое: "Конечно!" и не слышалъ сильнаго стука въ дверь столовой изъ половины его супруги.
   Сегодня онъ обѣдалъ за столомъ пансіонеровъ,-- во избѣжаніе бурной сцены за семейной трапезой...
   

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.

   Большимъ утѣшеніемъ для Гертруды былъ проживавшій въ самомъ пансіонѣ учитель Фрицъ Бехтольдъ, принявшій теплое участіе въ Вальднерѣ и въ особенности старавшійся пополнить грустные пробѣлы въ знаніи бѣднаго, такъ сказать, поздно родившагося юноши. Выпущенный изъ учительской семинаріи, Бехтольцъ принадлежалъ къ младшимъ учителямъ заведенія, и ученые мужи старшихъ классовъ глядѣли на него свысока. Но Гетруда, къ немалой радости, замѣтила, что дядя, при всей слабохарактерности, былъ на столько правдивъ, что далъ о своемъ младшемъ преподавателѣ такой отзывъ "всѣ-то они недостойны развязать ремень у сапога его! И ужь въ особенности эти заносчивые педанты! Дуется не вѣсть какъ, важничаетъ, а поглядѣть -- въ головѣ этихъ филологовъ нѣтъ ни одной свѣтлой здоровой мысли, и ученикамъ не слышать отъ нихъ ни одного плодотворнаго, горячаго, одушевляющаго слова! И откуда взялись эти обвиненія элементарныхъ учителей въ надменности?! Не изъ того ли, что они лучше другихъ понимаютъ, что знаніе и преподаваніе -- двѣ различныя вещи? Возьмите, напримѣръ, нашего профессора Тинфеля: по части римскихъ поэтовъ это, безспорно, авторитетъ,-- но какой же дикій сумбуръ гнѣздится въ головѣ этого латиниста! Берманъ увѣряетъ, будто можетъ преподавать все, что угодно,-- а между тѣмъ не умѣетъ толково и связно разъяснить ни одной эвклидовой теоремы!!.. Магистръ Шликумъ -- этотъ вѣчный домашній учитель,-- преподавалъ, говорятъ, графамъ и князьямъ, всегда между четырехъ стѣнъ и глазъ, но вышло ли когда нибудь изъ его устъ хотя одно предложеніе, понятное для учениковъ и умное, по ихъ мнѣнію? Напротивъ, Бехтольдъ преподаетъ -- точно врѣзываетъ въ гранитъ... Его нероскошное знаніе также для него удобно, какъ дорожная сума, плэдъ -- поверни какъ и куда хочешь, тогда какъ великіе ученые еле движутся со всѣмъ своимъ научнымъ скарбомъ и хламомъ... Также энергически умѣетъ Бехтольдъ и дѣйствовать. Назадъ онъ ничего не беретъ, развѣ попроклятъ ошибку. Его дѣло приказывать -- ученикъ повинуется. А у многихъ ученыхъ господъ, въ родѣ Тинфеля, Верманна, Шликума -- въ классахъ вѣчные переговоры! Ничто не исполняется тамъ, какъ было приказано. Да и мудренаго ничего нѣтъ. Типфель во время урока думаетъ о филологическомъ журналѣ Яна и о послѣдней ученой гипотезѣ, Верманнъ мечтаетъ о красивомъ переплетѣ своихъ новыхъ книгъ, а Шликумъ -- вѣчный-то домашній учитель -- соображаетъ, сколько роберовъ было выиграно или проиграно на вечерѣ у моей супруги, право такъ!!."
   Впрочемъ характеристика эта далеко не смутила бы такъ профессора Типфеля, какъ ожидалъ Нессельборнъ. Напротивъ, этотъ ученый считалъ себя образцовымъ педагогомъ. Нессельборнъ былъ совершенно правъ, говоря, что все честолюбіе профессора было поглощено филологическимъ журналомъ и помѣщавшимися здѣсь рецензіями, писанными имъ или на него. Но другимъ конькомъ ученаго мужа, была педагогическая строгость, и ни одинъ учитель не шумѣлъ, не кричалъ, не ругался въ классѣ такъ усердно, какъ Типфель.
   Какъ свѣтило первой величины въ пансіонѣ и необходимый посредникъ въ томъ случаѣ, когда старшихъ учениковъ позволятъ принимать въ университетъ,-- чего Нессельборнъ ожидалъ съ такимъ нетерпѣніемъ,-- профессоръ отказался отъ своего мѣста въ гимназіи,-- отчасти потому, что женился на богатой женщинѣ, частію же вслѣдствіе ссоры съ директоромъ гимназіи, который завелъ съ нимъ полемику въ газетахъ и каждую третью оплеуху первому знатоку римскихъ сатириковъ перебѣмалъ саркастической любезностью -- collega carissimus. Нессельборнъ очень дорожилъ своимъ пріобрѣтеніемъ, и Типфель, несмотря на свою крохотную, кургузую фигурку, никогда не прекращалъ своихъ олимпійскихъ громовъ, молній и перуновъ ругани, нотацій и наказаній. Его называли тученоснымъ Зевсомъ. Но вся поднимаемая имъ кутерьма была не больше, какъ гласъ вопіющаго. При своей близорукости онъ ничего не замѣчалъ въ классѣ. Не замѣчалъ онъ смѣха учениковъ, потѣшавшихся его руганью, не замѣчалъ всяхихъ злыхъ проказъ своихъ воспитанниковъ. Забавно было видѣть, какъ Типфель вдругъ переходилъ къ обыденному человѣческому просторѣчію, къ каждодневной современной прозѣ въ тѣхъ случаяхъ, когда какое нибудь самое обыкновенное обстоятельство нарушало школьную чинность. Дождь ли пошелъ вдругъ проливной или градъ выпалъ, птицѣ ли захотѣлось сѣсть на подоконникъ -- слабонервный профессоръ воображалъ себя римскимъ авгуромъ; лампа ли, печка ли вдругъ задымила,-- этотъ Юпитеръ или ІОппитеръ -- какъ онъ приказалъ писать ученикамъ -- становился сущимъ малымъ ребенкомъ, несчастнѣйшимъ изъ смертныхъ, какимъ онъ заобычно былъ дома -- въ зависимости отъ жены, богатой и довольно смазливой дочки рѣзщика.
   Но сегодня, когда графъ Линзингенъ, вернувшійся въ пансіонъ часа въ три по полудни, дѣйствительно былъ посаженъ на двадцать четыре часа въ карцеръ,-- сегодня произошелъ довольно замѣчательный казусъ.
   Профессоръ Типфель принялъ это весьма близко къ сердцу -- "съ змѣинымъ шипѣніемъ и слюнетеченіемъ, точно онъ былъкить, выбрасывавшій воду дыханьемъ". Съ этими явленіями изъ жизни пресмыкающихся и морскихъ животныхъ докторъ Верманнъ, юмористъ и преподаватель естественной исторіи, сравнивалъ раздирающій уши пискъ въ классахъ Типфеля. Директорша тоже съ нимъ не поладила. Профессоръ жаловался, что вслѣдствіе неисполненія нѣкоторыхъ приказаній, онъ схватилъ адскій насморкъ, и это привело его въ изступленную свирѣпость, нарушавшую всѣ параграфы "правилъ", прибитыхъ въ каждомъ этажѣ дома. Всякій крикъ и перекличка, даже громкій разговоръ въ корридорахъ строго запрещались восьмымъ параграфомъ.
   -- Да, ужь не прикажете ли вы мнѣ пожертвовать жизнію и здоровьемъ въ этомъ домѣ! А тутъ, къ этоту глупѣйшему мытью половъ, еще... еще... эдакое моральное...
   -- Да что такое случилось, профессоръ? спрашивали его со всѣхъ сторонъ.
   Нессельборнъ тоже прибѣжалъ впопыхахъ, съ раскраснѣвшимся лицомъ. Передъ этимъ онъ соображалъ съ женой, отчего это графъ Линзингенъ съ такимъ равнодушіемъ, даже будто съ торжествующимъ видомъ принялъ объявленное ему наказаніе къ суточному заключенію въ карцерѣ.
   -- Вѣрно, писать отцу будетъ, чтобъ тотъ взялъ его изъ пансіона, или самъ улепетнетъ отъ насъ! сказала фрау Гедвига.
   -- Чтожъ, тѣмъ лучше для заведенія.
   Затѣмъ послѣдовала нотація племянницѣ -- не мѣшаться не въ свое дѣло. А тутъ опять пронесся крикъ профессора. Типфель самъ пустился бѣгомъ на встрѣчу директора, проклиная весь родъ людской, весь свѣтъ -- intra et extra Jlium (внутри и внѣ Иліона). Нессельборнъ просилъ его ради боговъ безсмертныхъ пожаловать въ пріемную и хорошенько высморкаться, прежде чѣмъ онъ начнетъ свое объясненіе. Постоянное чиханіе напоминало ему о слабости легкихъ, о необходимости переходить изъ нетопленныхъ комнатъ въ топленыя, что, по слонамъ профессора, угрожало его жизни. Все это до того бѣсило ученаго мужа, что тотъ рѣшился оставить въ сторонѣ всѣ церемоніи.
   -- Послушайте-ка, директоръ, кричалъ онъ,-- сегодня у насъ, какъ изволите знать... пчхи! пчхи!.. понедѣльникъ... Мой послѣдній урокъ -- эписто... пчхи! канальство этакое... эпистолы Горація -- приходился въ субботу отъ одиннадцати до двѣнадцати... мерзѣйшее, я вамъ скажу... пчхи! дьявольщ... время для занятій, потому что именно въ субботу, около половины дня, у учениковъ является буйная жажда свободы... пчхи! да-съ, и даже лучшіе воспитанники способны отважиться на всякое безчинство. Ну-съ, когда мы разбирали шутку великаго поэта изъ Венузіума: "Философъ -- все, человѣкъ свободный, царь царей, человѣкъ, достойный почета и полный здоровья... пчхи! пчхи! пчхи!.. если у него нѣтъ насморка",-- такъ, по крайней мѣрѣ, я объясняю выраженіе: pituita molesta est,-- да-съ, точно бы онъ... пчхи!.. говорилъ это панашъ счетъ... въ это время что же случается, какъ бы вы думали, а?! Шесть экстерновъ и два пансіонера опять сдѣлали свои переводы изумительно мерзко!!.. Я прика... пчхи!.. приказалъ имъ, чтобы они оставались здѣсь отъ двѣнадцати до часу, передѣлали свои переводы и передали ихъ мнѣ сегодня. Въ надеждѣ на то, что будетъ сдѣлано по моему, отправился я домой. Десять минутъ послѣ того случилось мнѣ выходить изъ одного книжнаго магазина, гдѣ нужно было кое-что захватить съ собою. Вижу вдругъ... пчхи! пчхи!.. мои шесть экстерновъ преспокойно идутъ себѣ по улицѣ. Такъ какъ я человѣкъ -- experientia doctus, то это меня нисколько не удивило. А все-таки остановилъ я ребятъ. Quo terrarum? спрашиваю. "Директорша, молъ, отпустила насъ; полы въ классахъ нужно мыть! Съежился и замолчалъ. Попривыкъ, я, знаете, ужь къ этому. Ваша супруга, не во гнѣвъ будь сказано, извѣстна именно тѣмъ, что не можетъ служить магнитной стрѣлкой для заведенія: нѣтъ у ней этой строгой точности, постоян... пчхи!.. ства, бдительнаго надзора за правомъ, акуратностью и по... пчхи!.. порядкомъ...
   -- Оставьте, пожалуйста, ваши укоризны, господинъ профессоръ! съ досадой перебилъ Нессельборнъ.
   -- Постойте, постойте, продолжалъ профессоръ Типфель, -- сегодня у насъ понедѣльникъ, -- занятія до двѣнадцати часовъ у меня здѣсь не было. Вхожу въ три часа въ классъ. Нюхаю -- что-то какъ будто чадомъ несетъ, точно несетъ запахомъ жженыхъ можжевеловыхъ ягодъ... Запахъ мнѣ знакомый. Уже древнимъ онъ былъ извѣстенъ и внушалъ страхъ. Juniperum metuens, говорится въ одномъ сатирическомъ отрывкѣ изъ временъ Адріана. Приступилъ я къ чтенію, но эта проклятая pituita molesta просто рѣшилась уморить меня. Я чихаю, чихаю, чихаю... Кричу: окно отворить! Такъ что же-съ? На дворѣ такъ и валитъ мелкая крупа... У насъ зима, видите ли, уже -- печки нужно было накалить... Зачѣмъ это?.. Мелкій градъ означаетъ, что только верхній слой атмосферы холоденъ, тогда какъ въ нижнемъ накопляется теплота...
   -- Совершенно наоборотъ, ввернулъ докторъ Верманнъ, физикъ заведенія. Всѣ учителя собрались при этомъ объясненіи.
   -- Наоборотъ или нѣтъ, господинъ Верманнъ,-- это въ сущности все равно! отозвался Типфель, -- а вотъ вамъ, господинъ Верманнъ, слѣдовало бы при всѣхъ обстоятельствахъ, быть Orator pro domo! А между тѣмъ вы одобряете, находите совершенно разумнымъ все, что тутъ ни дѣлается... Стыдились бы вы лучше вашего подлаживанья такимъ мерзопакостнымъ порядкамъ!!! Вамъ можно передъ самымъ урокомъ мыть въ классѣ полъ, бѣлить стѣны, обмазывать новыя спинки скамеекъ зеленой, свѣжей краской, по всей вѣроятности содержащей мышьякъ.
   -- Какъ?! Чтобъ ученики портили свое платье? Ни за что на свѣтѣ! съ сухою важностью проговорилъ докторъ Верманнъ къ неописанному торжеству директорши, подслушивавшей за дверью: -- нѣтъ, профессоръ, противъ этого и я буду протестовать всѣми силами...
   -- Вы забываете, мягко успокоивалъ директоръ, -- что полы были мыты еще въ субботу! Для чего же еще въ понедѣльникъ?..
   -- Полноте, пожалуйста! кричалъ Типфель, отчихнувшись раза четыре.-- Это... Это неслыханно, scelus infandissimum!.. Это ложь, также сильно возмущающая меня, какъ и этотъ проклятый насморкъ! Ложь, которую никакой жженой можевельникъ, никакая остроумная выходка доктора Верманна не обратитъ въ правду и ароматъ!!.. Въ субботу никто и не думалъ мыть половъ! Наказанныхъ мною пачкуновъ директорша помиловала по собственному полномкчію и сказала имъ, ссылаясь на мытье половъ: идите себѣ на всѣ четыре стороны! А послѣ оставила процедуру съ полами, потомуичто настоящую ея мысль, когда она отпускала учениковъ, я отгадываю какъ нельзя лучше-съ... Распорядившись мытьемъ половъ въ понедѣльникъ, передъ самымъ началомъ моего урока, она доказала мнѣ ясно -- доказала ad oculos, ad aures et nares... пчхи! пчхи!.. что то былъ актъ чистѣйшаго произвола, настоящее sic volo, stat pro ratione voluntas съ ея стороны... Отпустивъ плохихъ переводчиковъ въ субботу, она просто хотѣла этимъ сказать: tel est mon plaisir! Господинъ Нессельборнъ, я требую сатисфакціи. Моею вѣрою въ человѣческую порядочность и достоинство я еще, при извѣстныхъ условіяхъ, могу пожертвовать въ вашемъ домѣ, а что касается здоровья и жизни... это ужь нѣтъ, это принадлежитъ моему семейству.
   Уже въ ту минуту, когда произносились слова эти, безостановочно акомпанируемыя чиханьемъ учениковъ, подслушивавшихъ въ корридорахъ, дверь отворилась, и вошла директорша -- съ свойственною ей любезностью и граціей, вся раскраснѣвшись, какъ розовыя ленточки на ея изящномъ, кружевномъ чепцѣ. Она сдѣлала книксенъ съ медовой усмѣшкой, хотя и съ ярко сверкавшими глазками, и сказала:
   -- Очень, очень вамъ благодарна за ваши любезные отзывы!!.. Да, мытьемъ половъ, дѣйствительно, можно было распорядиться еще въ субботу, хотя всѣ руки были заняты и у меня вдругъ захворала служанка, но это ничего не значило, ровно ничего! Я нарочно отложила мытье до понедѣльника и собственно для того велѣла мыть передъ вашимъ урокомъ, собственно для того накурила можжевельникомъ, нажарила печки, чтобы только дать вамъ лучше понять, какъ мало я одобряю вашу строгость съ учениками! Да, господинъ профессоръ, вы нимало не ошибаетесь -- съ моей стороны это было чистѣйшее желаніе позлить васъ. Понятно ли?! На зло вамъ отпустила я оставленныхъ вами для занятій учениковъ; на зло вамъ я узнала только послѣ ихъ ухода, что служанка заболѣла и не могла исполнить моихъ приказаній -- все, все, все на зло вамъ!!.
   И вслѣдъ затѣмъ, сдѣлавъ опять ироническій книксенъ, она вышла. Профессоръ передъ всѣми былъ поставленъ въ страшный тупикъ и опять набрался смѣлости только благодаря замѣчанію Фрица Бехтольда:
   -- Да вѣдь вамъ, профессоръ, нужны были сатисфакціи только за насморкъ, а не за отмѣну назначенныхъ вами наказаній.
   -- Это еще что такое? съ негодованіемъ крикнулъ инспекторъ, оборачиваясь и становясь лицомъ къ лицу съ говорившимъ, чтобы измѣрять его взглядомъ съ ногъ до головы.
   -- Господинъ Нессельборнъ! взвизгнулъ онъ, нагло откинувъ голову назадъ, -- въ вашемъ домѣ мнѣ бы хотѣлось объясняться только съ людьми моей сферы... А между тѣмъ именно съ этимъ младшимъ учителемъ Типфель бесѣдовалъ всего охотнѣе, сдѣлавъ его агентомъ для всѣхъ своихъ мелкихъ потребностей, когда нужна была хорошая бумага, стальныя перья, порядочный переплетчикъ, копіистъ съ хорошимъ почеркомъ, даже когда нужна была хорошая кожа для сапоговъ, сукно для платья, зимнія и лѣтнія шляпы. Въ этихъ реальныхъ вещахъ житейской минуты, среди которыхъ такъ или иначе долженъ прозябать и дышать современный человѣкъ, профессоръ Типфель былъ или прикидывался совершеннымъ профаномъ.
   Схвативъ шляпу, накинувъ пальто, Типфель опрометью бросился вонъ изъ дома.
   Чтобы отклонить угрожавшую ему бѣду, Нессельборнъ кричалъ ему вслѣдъ, что неисправные переводчики будутъ наказаны; но Типфель принялъ слова эти за одобреніе взглядовъ Бехтольда со стороны начальства, за поощреніе насмѣшки какого нибудь жалкаго учителишки, и скроилъ одну изъ тѣхъ физіономій, которыя могли привести въ отчаяніе Нессельборна, такъ какъ онѣ, эти физіономіи, предсказывали письмо въ родѣ того, которое было получено спустя нѣсколько часовъ: "Милостивый государь, считаю согласнымъ съ моимъ достоинствомъ" и пр., и пр.,; потомъ приписка: "поэтому, предлагаю вамъ позаботиться о пріисканіи мнѣ преемника" и т. д. Это были страшныя слова, точно тяжелымъ молотомъ ударявшія въ его горемычную голову.
   Забавницѣ фрау Гедвигѣ вздумалось взвалить на Гертруду всю вину въ такой обидной выходкѣ, худыя послѣдствія которой она могла предвидѣть какъ нельзя лучше. Нессельборнъ съ отчаянія, что лишился такого знаменитаго ученаго, ломалъ себѣ руки и полетѣлъ въ комнату супруги, рѣшившись осыпать ее всѣми возможными укоризнами. Та тоже была въ смертельной тревогѣ; распустивъ платье, она выла, что ей душно, что она задохнется, и тутъ-то она наткнулась на своего муженька, который вдругъ присмирѣлъ, какъ овечка. Вся запыхавшись и еле переводя дыханіе, жена взвизгивала въ короткіе промежутки:
   -- О, несчастная моя головушка!.. Зачѣмъ позволила я отнять у себя моихъ дѣтей -- мою радость, утѣшеніе и помощь въ трудѣ! Что сдѣлали тебѣ -- извергъ ты, а не отецъ!-- что тебѣ сдѣлали эти кроткія, любящія голубки, что ты такъ подло ими пожертвовалъ и теперь принялъ въ домъ эту батрачку проклятую -- этого деревенскаго, черномазаго чорта, который вездѣ суетъ свой носъ и корчитъ тоже какую-то угодницу святую!!.. Кто тутъ распоряжается прислугою, всѣмъ вертитъ, заправляетъ и отмѣняетъ то, что приказано мною -- хозяйкой все-таки! Въ субботу ей, видите, угодно было распорядиться уборкой учительскихъ комнатъ, а бѣдный Броге и теперь надрывается въ классахъ и въ комнатахъ, выметаетъ грязь, натасканную мальчишками при такой гнусной погодѣ!.. О, скоро кажись дойдетъ до того, что мы съ ней тутъ не уживемся: я или она -- выбирай!!.
   Какъ мученикъ, связанный со вздорной, ни въ грошъ неставившей его женой, Нессельборнъ составилъ себѣ общее правило, слѣдовать которому для него иногда было очень полезно. Своей проницательности онъ приписывалъ одно важное открытіе: охотникъ до споровъ пугается своего собственнаго сердитаго эхо, и ничто ему такъ не противно, какъ спокойная тишина, среди которой разносится откликъ его желчныхъ, часто ужасныхъ словъ. Задорливому человѣку нужно возраженіе, какъ лающей собакѣ поддразниванье. Попробуйте молчать, пересильте себя и не принимайте предложеннаго вамъ боя -- спорящій любуется только милой интонаціей своего бѣшенаго крика и не слышитъ ничего другого, кромѣ своихъ обыкновенно дико-нанизанныхъ, неблагозвучныхъ словъ. Его, такъ сказать, эстетическое чувство, наконецъ, оскорбляется, а вѣдь по отношенію къ собственнымъ словамъ и поступкамъ чувство это есть у всякаго. Задорный спорщикъ отходитъ въ сторону, если только противникъ молчалъ и далъ ему вдоволь выкричаться.
   Но фрау Гедвига давно уже знала это оружіе своего мужа противъ ея желчности и умѣла притупить ого. Сегодня она тоже продолжала взвизгивать:
   -- Да ты что же это опятъ молчишь, словно истуканъ какой?! Вишь важный, прости Господи -- точно одинъ изъ семи мудрецевъ Греціи... Скажите на милость -- обливать въ субботу водой весь третій этажъ, даже карцеръ! А тамъ въ комнатѣ рядомъ лежитъ больной, маленькій Гордонъ, который тоже ужь, кажется, на ладонъ дышетъ!!.
   Это упоминаніе о больномъ было стопудовой тяжестью, брошенной на душу Нессельборна, настоящимъ шиломъ въ языкъ. По крайней мѣрѣ, директоръ громко простоналъ и глубоко вздохнулъ. Этотъ маленькій англичанинъ былъ порученъ ему вояжировавшими родителями. Бѣдный мальчикъ захворалъ тифозной горячкой. Тифъ -- предметъ ужаса для всякаго учебнаго заведенія. Вотъ почему счелъ полезнымъ, передъ наступленіемъ зимы, еще разъ тщательно вентилировать и вычистить третій этажъ -- учительскія комнаты, карцеръ и всѣ смежныя съ комнатой больного помѣщенія.
   -- Гертруда, прошепталъ онъ,-- также нашла совѣтъ Штаудтнера въ этомъ отношеніи совершенно разумнымъ.
   Дикое изверженіе Везувія было предупреждено въ эту минуту совершенно случайнымъ обстоятельствомъ. Одна изъ "подругъ" директорши прислала спросить, нельзя ли заѣхать за нею чрезъ полчаса, чтобы ѣхать вмѣстѣ въ недавно открытый зимній садъ, гдѣ можно слышать концертъ и выпить чашку кофе. Фрау Гедвига отвѣчала въ крайне любезныхъ, сахарныхъ словахъ и скроила необыкновенно обязательную гримаску: ни дать ни взять точно медъ, стекающій съ дерева, на верхнихъ вѣтвяхъ котораго съежился дикій, щелкающій зубами медвѣдь... Какъ только служанка подруги ушла, лютый звѣрь разсвирѣпѣлъ... Нессельборнъ молча глядѣлъ на его дикую ярость.
   Сегодня онъ долѣе обыкновеннаго слѣдовалъ своему умному правилу. Для предстоящей поѣздки въ зимній садъ супруга, провозглашенная всѣми очаровательнѣйшей женщиной на свѣтѣ, стала рыться въ гардеробѣ, чтобы отыскать кружевной чепецъ; это, однако, нисколько не разсѣяло ея злобнаго настроенія, и когда чепецъ былъ найденъ, фрау Гедвига, какъ фурія, подскочила къ мужу и закричала ему громовымъ голосомъ:
   -- Говори, говори же!-- Ей хотѣлось заставить мужа заглушить ея злобное эхо.
   -- Ты сегодня опять, какъ говорится, прешь противъ рожна -- противъ своей собственной, лучшей натуры! проговорилъ мученикъ, кротко уступая ея требованію.-- Тебѣ жаль бѣднаго маленькаго Гордона -- это я хорошо знаю; досадно также, что долго не получаешь писемъ отъ дѣтей... Весь твой крикъ -- ничто иное, какъ скрытая душевная боль... Поэтому ты и мнѣ внушаешь только участіе къ себѣ!
   Съ этими словами онъ ушелъ въ свою комнату. Насколько справедливо было его замѣчаніе показывало то, что на этотъ разъ за его спиной не было слышно презрительнаго хохота, который служитъ обыкновенно признакомъ, что злобная досада или неразуміе должно положить оружіе.
   Въ изнеможеніи бросился горемычный директоръ на диванъ и подперъ голову рукою. Писемъ, занятій, дѣла было достаточно. Нужно было подумать также, кѣмъ замѣстить Типфеля. Богатый, обезпеченно жившій латинистъ прислалъ формальный отказъ. "Пей до дна свою горькую чашу", часто утѣшалъ себя Нессельборнъ: въ излишествѣ часто бываетъ спасительное лекарство!.."
   Классныхъ занятій теперь у него не было. Мѣсто Типфеля на первое время занялъ Шликумъ. На Лингарда напало какое-то жуткое, тихое, тягостное раздумье, которое скоро сосредоточилось на мысли, отчего это дочки такъ рѣдко даютъ о себѣ извѣстія, хотя онѣ вообще до небесъ превозносили свое блестящее положеніе, доставшееся имъ такъ нечаянно. Въ это время Гертруда принесла кофе.
   Съ спокойнымъ, ласковымъ лицомъ поставила она чашку, какъ обыкновенно. Словно прислуживающая королева! подумалъ о ней дядя. Скромный передникъ на груди какъ-то плохо гармонировалъ съ ея стройнымъ ростомъ, серьезнымъ выраженіемъ лица, темными, умными глазами.
   Курительныя принадлежности его также были принесены на столъ, покрытый зеленой скатертью. Въ этой комнатѣ изящество гостиной, предназначенной для важныхъ посѣтителей, сочеталось съ конфортомъ и маленькой небрежностью рабочаго кабинета. Ветхіе фоліанты въ свиной кожѣ были завѣшаны зеленой скатертью отъ глазъ посѣтителя, которому комната иначе могла бы показаться складомъ всякаго старья.
   Директорша собиралась ѣхать въ зимній садъ и была занята своимъ туалетомъ.
   -- Ну, что съ нашимъ маленькимъ Гордономъ? спросилъ Нессельборнъ о больномъ мальчикѣ.
   -- Бредитъ! грустно отвѣчала Гертруда:-- докторъ, право, могъ бы ужь, кажется, къ нему навѣдаться.
   -- А жена Броге возлѣ него?
   -- Ну да она въ сидѣлки совсѣмъ не годится... Все прячется внизу -- у своего мужа... Крѣпко ужь занята продажей колбасъ и бутербродовъ... Ѣсть и упиваться кофеемъ для нея -- вопросы поважнѣе всего другого въ пансіонѣ. Да еще пусти ее обѣдать за свой собственный столъ, домой, -- иначе желудокъ, говоритъ, не варитъ... Эти простые люди подчасъ прихотничаютъ больше знатныхъ. Нужно будетъ отпустить на сегодняшнюю ночь...
   -- Ни подъ какимъ видомъ! Броге и безъ того должна, смотрѣть за карцеромъ. Такъ ужь за-одно можно навѣдаться и къ больному...
   -- Смерть мальчика въ заведеніи -- вдвое, втрое большее несчастіе, чѣмъ во всякомъ другомъ положеніи.
   -- Это-то я хорошо знаю. И вотъ почему меня положительно возмущаетъ... Но Нессельборнъ умолчалъ о томъ, что хотѣлъ сказать. У него было на умѣ легкомысліе его жены, имѣвшей мужество разъѣзжать по садамъ въ то время, какъ дома у него бѣдный мальчикъ лежитъ при смерти... При всемъ томъ онъ не хотѣлъ лишить ее развлеченія и радъ былъ хоть на время избавиться отъ тягостнаго ея присутствія въ домѣ.
   -- Но какъ небреженъ нашъ докторъ! продолжала жаловаться Гертруда.
   -- Кто, Штаудтнеръ?
   -- Ну да. Я, право, взяла бы другого врача.
   -- Для этого случая собственно, для больного Гордона, ты хочешь сказать?
   -- Да нѣтъ, вообще другого доктора.
   -- Какъ же это Штаудтнера прогнать -- моего давняго пріятеля?
   -- Здѣсь у тебя есть обязанности поважнѣе старой дружбы.
   -- Тебѣ бы, кажется, всѣхъ хотѣлось турнуть отъ меня...
   -- Да, всякаго, кто никуда не годится...
   -- Къ чему этотъ строгій судъ! Знай, что на свѣтѣ нѣтъ ничего совершеннаго...
   -- Но всякое лекарство должно быть совершенно; иначе правительство запираетъ аптеку... Всякій докторъ долженъ быть наилучшимъ, какого только можно имѣть! Вѣдь ты Шгаудтнеру платишь чистоганомъ, несмотря на всю вашу закадычную дружбу.
   -- Штаудтнеръ -- одинъ изъ врачей, пользующихся наибольшей извѣстностью.
   -- Ну, и пусть въ немъ заискиваютъ важные бары и свѣтскія дамы. А для учебнаго заведенія Штаудтнеръ не годится! Врачъ училища долженъ быть проникнутъ достоинствомъ. Душа и тѣло должны быть для него одинаково священны...
   Правильность такого заключенія о Штаудтнерѣ Нессельборнъ могъ самъ подтвердить многими доказательствами, какихъ не могла привести Гертруда. Однако онъ уклончиво замолчалъ и бросилъ взглядъ въ одну изъ этихъ комнатъ, гдѣ были разставлены гипсовыя статуи. Одна изъ нихъ, попавшаяся ему на глаза, представляла эскулапа. Нессельборнъ съ улыбкою указалъ на плѣшиваго бога врачеванія и сказалъ:
   -- Что, какъ ты находишь, не похожъ нашъ Штаудтнеръ вотъ на эту фигуру?
   -- Лучше было бы, если бы онъ имѣлъ сходство вонъ съ тою -- другою!.. Гертруда указала на прекрасную, стройную гипсовую фигуру, державшую въ рукѣ свертокъ, тогда какъ на плечо, съ неподражаемой, живописной граціей, была закинута тога.
   -- Да, дитя мое, замѣтилъ съ улыбкою Нессельборнъ, -- такимъ, говорятъ, былъ когда-то Демосфенъ! А знаешь ли, кто онъ былъ такой?!
   -- Ну, еще бы -- ораторъ знаменитый...
   -- Противъ кого были направлены его громовыя рѣчи?
   -- Противъ Филиппа македонскаго.
   -- Ну, повѣрь же ты мнѣ, что ученые жестоко ошибаются! Никакой ораторъ не можетъ стоять такъ въ самомъ жару боя и въ то же время такъ заботливо обращать вниманіе на щеголеватыя складки тоги... Практика, другъ мой, указываетъ другіе законы, чѣмъ теорія. Можно ли во всемъ и въ каждомъ доискиваться совершенства, разсчитывать на совершенство? Сама себѣ отравляешь только жизнь, покой,-- если всѣмъ брезгливо остаешься недовольною, если стремишься къ цѣлямъ, недосягаемымъ для насъ смертныхъ, вслѣдствіе нашихъ земныхъ условій, какъ бы ни были горячи и честны наши идеалы!..
   Успокоенная уже одной словоохотливостью дяди, Гертруда зажгла огонь, предлагая ему закурить его обычную послѣобѣденную сигару. Пристально поглядѣла она при этомъ на красиваго, правда, слишкомъ заботливо "прилизаннаго" древняго щеголя. Смѣхъ напалъ на нее -- тотъ свѣтлый, звонкій смѣхъ, который находилъ на нее такъ рѣдко и, однако, сообщалъ ея лицу такую теплую задушевность.
   -- Нѣтъ, дядя, какъ хочешь; а онъ былъ все-таки великій ораторъ! сказала она.-- Здѣсь выбранъ тотъ моментъ, когда Демосфенъ только приготовляется, репетируетъ. Вотъ посмотри -- онъ еще разъ прочитываетъ вслухъ набросанную рѣчь. Тщательный туалетъ означаетъ только, что ему хочется поприличнѣе явиться предъ многолюднымъ обществомъ! Всѣ эти безчисленныя, большія и малыя складки, безъ сомнѣнія расположенныя по тогдашнему модному журналу, выражаютъ послѣдовательный порядокъ, необходимый при произнесеніи каждой рѣчи, проповѣди, каждой отдѣльной мысли: большое А, малое а,-- римская цифра I, арабская 1, и т. д., и т. д.
   Дядя одобрительно кивнулъ головою. Могъ ли онъ когда нибудь бесѣдовать въ этомъ тонѣ съ своими родными дочками?!
   Гертруда оставила дядю въ болѣе отрадномъ расположеніи духа. Правда, продержалось-то оно не очень долго. Турецкій напитокъ былъ ему сегодня что-то не по душѣ. Сигару онъ тоже положилъ въ сторону. А свѣчку можно было и не гасить, такъ какъ вечерняя темнота начиналась уже рано.
   Было четыре часа. Онъ слышалъ, какъ жена выѣхала со двора. Нѣкоторые классы опустѣли.
   Когда въ домѣ нѣсколько стихло, вернулась Гертруда, чтобъ убрать посуду.
   Пожурила она дядю, увидя чашку съ невыпитымъ, оставшимся кофе. Не слѣдуетъ, говорила она, такъ поддаваться своей хандрѣ.
   -- Эхъ, дитя мое, дитя мое, когда бы ты знала, какъ я несчастливъ! проговорилъ онъ съ такимъ вздохомъ, который покоробилъ бы душу всякому, кто слышалъ бы эти слова.
   Гертруда опустила руку на его горячую голову. Не нѣжная, выхоленная то была ручка, какъ у его дочерей. Были на ней кое-какія слѣды усердной работы въ саду и полѣ. А все-таки отрадно было ея прикосновеніе. Ни Левана, ни Адельгунда не обладали той магнетическою силой, не приближались къ нему съ такой дѣтской задушевностью, какъ теперь Гертруда: тѣ являлись къ нему тогда только, когда хотѣли чего нибудь отъ него добиться. Ласково пригладила ему Гертруда почтенныя, сѣдыя кудри.
   -- Да, продолжалъ онъ, какъ бы глотая слезы, -- Богъ свидѣтель что я во всемъ добра искалъ, добра хотѣлъ... Моимъ училищемъ думалъ сослужить службу человѣчеству. Я хотѣлъ принести и мою посильную помощь на облагороженіе человѣчества, хотѣлъ, именно въ высшихъ сферахъ образованія, посѣять сѣмена сознанія нашего человѣческаго достоинства -- и что же? Коварный демонъ злорадства потѣшается надо мною сегодня, какъ это было уже такъ часто. Жалкій, эгоистическій педантъ, удравшій отъ меня сегодня, также какъ и бѣдный Гордонъ, можетъ быть, обреченный смерти -- оба невольно напоминаютъ мнѣ слова Горація: "мы сами по себѣ уже хуже нашихъ отцовъ, но умираемъ, relicturi progeniem vitiosiorem {Оставляя еще болѣе порочное поколѣніе.}... то есть...
   -- Ну, да что бы тамъ это ни значило, милый дядя! Но пусть такъ говоритъ сухой язычникъ: мы же должны быть согрѣты вѣрою въ лучшаго человѣка. Какъ я догадываюсь, римскій поэтъ говоритъ, что на свѣтѣ часъ отъ часу дѣлается хуже, такъ кажется?
   Кротко и медленно отняла она свою руку.
   -- Имѣть вѣру въ воспитаніе человѣчества при посредствѣ неба, ты хочешь сказать? вспыхнулъ Нессельборнъ.-- Но вѣдь по божественному рѣшенію намъ предоставлена полная человѣческая свобода. А между тѣмъ -- что значитъ у насъ руководить училищами?! Лить воду въ бочку Данаидъ, напрасно надрываться надъ глупымъ камнемъ Сизифа... Куда ни глянь вездѣ привольная сорная трава, въ ростъ человѣка, и между нею кое-гдѣ только -- жалкіе, тощіе пшеничные колосья..
   -- И все по твоей же винѣ, дядя!
   -- Да что, развѣ Богъ посылаетъ мнѣ помощниковъ, чтобы облегчить мое тяжелое бремя! Развѣ не долженъ я пахать землю тѣмъ же неуклюжимъ, общечеловѣческимъ плугомъ... Да гдѣ же эти ангелы, которые должны мнѣ замѣнить грѣшныхъ людей, гдѣ они?!
   -- Послушай: поставь возможно добропорядочныхъ людей на должное имъ мѣсто. Подкрѣпи ихъ распоряженія своимъ авторитетомъ, своею силою и достоинствомъ. Произведи коренную реформу въ своемъ служительскомъ персоналѣ. Несмотря на то, что я здѣсь недавно, но, право, десять разъ успѣла бы уже дать чистую отставку господамъ Броге...
   -- Мужъ собираетъ плату за учениковъ, и я не могу пожаловаться на его недобросовѣстность.
   -- Да развѣ же одно доброе качество можетъ перевѣсить здѣсь двадцать худыхъ?! Валашскимъ князькамъ онъ выдавалъ мелкими суммами до двухъ сотъ талеровъ и взялъ съ нихъ долговыя обязательства на четыреста...
   -- Прежніе привратники и казначеи были тоже не безъ недостатковъ...
   -- А жена разноситъ письма, которыхъ пансіонерамъ не слѣдовало бы писать...
   -- Ну, не быть же мнѣ, въ самомъ дѣлѣ, шпіономъ, не заглядывать во всякую замочную скважину. Я могу только предводительствовать ратью добрыхъ -- съ ангельскимъ мечомъ впереди, сверкающимъ чрезъ все поле науки, искуства, природы и чистыхъ сердецъ... "Здѣсь Богъ и мечъ Гедеона!" Кто не со мною и моей священной ратью -- того я оставляю во мракѣ и грязи...
   -- А между тѣмъ, грязь-то эта благополучно себѣ существуетъ и ведетъ тебя отъ одной ошибки къ другой!
   -- Что дѣлать, если Типфель напрямикъ увѣдомитъ?..
   -- Ну, тогда возьми того молодого человѣка, предлагавшаго тебѣ свои услуги.
   -- Кого это, гувернера господъ Фернау?! Нѣтъ, этому не бывать. Вѣдь я занялъ у Фернау двадцать тысячъ талеровъ для моего предпріятія. А вотъ теперь приняли мы къ себѣ Вальднера; и такъ ужь я замѣчаю, что это для нихъ -- точно острая заноза въ сердце...
   -- И пусть она туда вонзается, -- глубже, глубже... Кровью пусть истечетъ это сердце!!..
   -- Гертруда, Господь съ тобою, ты вся дрожишь, задыхаешься... Послушай, я формально запрещаю тебѣ касаться такого предмета...
   Голосъ у дяди оборвался. Гертруда глядѣла на него, какъ грозная Медуза. Это не была уже скромная дѣвушка, прислуживавшая въ домѣ. Одѣньте ее въ шелки и бархаты -- она показалась бы въ это мгновеніе гордой королевой. Глаза искрились какимъ-то синевато-стальнымъ отливомъ, поздри широко раздувались и дрожали, губы плотно сжались, какъ бываетъ у людей настойчивыхъ, когда они готовы идти на проломъ; отъ роскошныхъ волосъ отдѣлилась густая прядь, спустившаяся на лобъ, что еще болѣе сообщало ея пластической головѣ античный контуръ.
   -- Такъ ты совѣтуешь мнѣ взять того учителя, продолжалъ Нессельборнъ, пугливо отъ нея отворачиваясь,-- который пишетъ, что не можетъ оставаться наставникомъ сыновей бывшей графини Ядвиги? Въ письмѣ сообщается также, что онъ ничего не можетъ подѣлать съ притязаніями родителей, неоправдываемыми ни одной чертой въ характерѣ этихъ буйныхъ, молодыхъ студентовъ, желающихъ вполнѣ насладиться теперь своей свободой. Мать вообразила себѣ, видишь ли, что она воспитала двухъ угодниковъ святыхъ и ни за что на свѣтѣ не хотѣла слушать его разувѣреній или одобрить его распоряженія. Теперь она сама, будто бы, повезла ихъ въ университетъ! Сцены, вызванныя непритворнымъ безразсудствомъ и ослѣпленіемъ, должны были глубоко оскорбить доктора, несмотря на всю благодарность, которую онъ питалъ къ баронессѣ... Конечно, онъ предлагаетъ мнѣ свои услуги весьма любезно...
   -- Я не сомнѣваюсь, что онъ можетъ быть образцомъ добросовѣстнаго и просвѣщеннаго преподавателя...
   -- Кто же увѣряетъ въ этомъ?
   -- Нашъ Фрицъ Бехтольдъ знаетъ его...
   -- Бехтольдъ, Вальднеръ и ты хотите, кажется, одни хозяйничать въ училищѣ! разсердился Нессельборнъ.-- Тетушка кричитъ вѣдь во все горло, что ты хочешь чрезъ Вальднера сдѣлаться когда нибудь графинею...
   Гертруда схватилась обѣими руками за голову, какъ будто ей говорили о чемъ-то невыразимо глупомъ. Жестъ этотъ она сопровождала выраженіемъ горькаго упрека въ лицѣ, надѣясь этимъ заставить дядю замолчать. Замѣтивъ на глазахъ ея слезы, онъ, дѣйствительно, привлекъ ее къ себѣ и сказалъ, погладивъ по щекѣ:
   -- Ну, да вѣдь все это глупости одни, Гертруда, я самъ хорошо это знаю. Но что ты къ Вальднеру... неравнодушна...
   Та быстро, но кротко вывернулась изъ рукъ дяди и не дала ему окончить. Она хотѣла уйти. Когда руки къ ней болѣе не прикасались, Гертруда взглянула на потолокъ и сказала сдавленнымъ голосомъ, какъ будто все, что здѣсь дѣлалось и окружало ее, было для нея невыносимо тягостно.
   -- Странно, для чего я собственно здѣсь?
   Эти слова удивили дядю.
   -- Ты наша милая, добрая Гертруда,-- вотъ для чего! сказалъ онъ въ видѣ поясненія: -- наше умненькое, хорошее дитя... У тебя болѣе здраваго, зрѣлаго смысла, чѣмъ у всѣхъ насъ!.. Подожди немножко, не лишай меня только собственной своей охоты къ дѣлу... Да, мой другъ, я тоже выростилъ дочерей въ полной надеждѣ, что онѣ будутъ моей гордостью и отрадой... А вотъ теперь пришлось дожить до того, что изъ нихъ вышло, можетъ быть...
   Слезы прервали голосъ дяди, и теперь была очередь Гертруды -- утѣшать его. Она опустила руку на его плечо, подняла поникшую голову, нѣжно ласкала другой рукой по щекѣ и поцѣловала бы благородную голову брата своего отца, если бы въ эту минуту не подвернулся непрошеный гость.
   -- А что, я не помѣшаю? спросилъ хриплый, непріятный голосъ сквозь полуотворенную дверь, выходившую въ корридоръ.
   То былъ Штауднеръ. Свой вопросъ онъ сдѣлалъ такимъ тономъ, точно онъ нечаянно наткнулся на пикантный, любовный tête-à-tête.
   Гертруда была глубоко возмущена двусмысленностью этихъ словъ и коварнымъ желаніемъ удалиться, чтобъ не помѣшать.
   -- Вотъ кого кляни, дядя, вскричала она, -- кляни этого друга-то своего закадычнаго за незавидное счастье, доставшееся твоимъ бѣднымъ, проданнымъ дѣтямъ!..
   Въ этихъ словахъ была пронизывающая рѣзкость, которая должна была бы изумить Нессельборна, если бы онъ давно уже не подозрѣвалъ, что этотъ циникъ въ синихъ очкахъ похотливыми глазами стараго холостяка слѣдилъ за разцвѣтаніемъ "деревенской красоты", остановившей его вниманіе еще прежде -- въ Штейнталѣ. Забравъ чашки, Гертруда съ презрительной миной прошла мимо Штауднера; тотъ далеко выпучилъ глаза изъ-за очковъ и, скроивъ сардоническую усмѣшку, вошелъ къ Нессельборну, чтобы сообщить ему о состояніи маленькаго Гордона, отъ котораго онъ только-что вышелъ.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

   Давно уже Теодоръ Вальднеръ, за неимѣніемъ французскаго лексикона, освѣдомлялся у своего пріятеля Фрица Бехтольца, что значитъ "Le Mutile".
   -- "Искалеченный!" отвѣчалъ тотъ, ссужая его собственнымъ своимъ словаремъ, такъ какъ Вальднеръ хотѣлъ продолжать чтеніе въ первую досужую минуту.
   Насчетъ пріобрѣтенія этой книжки онъ никому не признался. Разговоръ съ фрейленъ фонъ-Фернау, наказаніе Линзингена и маленькій пассажъ съ профессоромъ Типфелемъ держали его еще въ сильной тревогѣ. Наказаніе должно предотвращать худыя послѣдствія. Оно должно дать удовлетвореніе оскорбленному закону или обиженнымъ лицамъ. Но у людей мягкой натуры, когда они поставлены въ необходимость наказывать или дали поводъ къ наказанію, въ душѣ всегда остается какая-то жуткая пустота, только мало-по-малу наполняемая доводами разсудка. При всемъ суровомъ уваженіи правды, Вальднеръ не могъ, однако, не испытать того же жуткаго чувства. Ужь такова была его чистая, отшлифованная Гертрудою и простымъ сельскимъ учителемъ въ Штейнталѣ натура, изображеніе которой онъ нашелъ въ брошюрѣ Лингарда. Книжечка эта не показалась ему особенно интересною. Гораздо болѣе занималъ его французскій романъ. Чтеніе шло, разумѣется, съ большимъ трудомъ. Все-таки онъ могъ понять, что тутъ сообщалась какая-то ужасная исторія. Знаменитый папа Сикстъ-пятый, бывшій въ молодости свинопасомъ, поступилъ потомъ въ духовное званіе, добрался до кардинальскаго сана и, вѣчно прикидываясь слабодушнымъ, смирненькимъ старичкомъ, схватился наконецъ, за трехобручную корону. Сдѣлавшись папой, онъ вдругъ сбросилъ съ себя лукавую личину и съ неслыханной строгостью вооружился противъ обезображивавшихъ Римъ злоупотребленій. Съ неменьшей жестокостью каралъ онъ и тѣхъ людей, которые въ словахъ или печати порицали его суровость. Одному талантливому поэту, герою разсказа, онъ приказалъ отрѣзать языкъ и обрубить руки. Но этотъ искалеченный продолжаетъ жить, любитъ, скрываетъ въ своей головѣ и сердцѣ цѣлую бездну чувствъ и мыслей -- и не можетъ ни сказать, ни записать ни одного слова!! Потрясающій стихъ, самыя смѣлыя сравненія и блестящіе образы -- все было стройно подобрано въ его душѣ, написано въ воздухѣ, на легкой зыби уплывающей волны, на зеленой одеждѣ лѣса,-- но увы! все должно умереть въ немъ самомъ, и люди не узнаютъ, не отгадаютъ никогда, чѣмъ кипитъ и волнуется его душа!..
   Такъ вотъ она, твоя тюрьма, продолженная до безконечности! съ глубокой скорбью раздумывалъ читавшій, запинаясь на каждомъ пятомъ или шестомъ словѣ и хватаясь за лексиконъ.-- Вотъ вѣчное безсиліе моей задавленной мысли! О, укрѣпляй, упражняй свои органы, возвращенные тебѣ небомъ! Ты ужь былъ на мѣстѣ этого поэта -- безъ его генія, конечно! Тогда не зналъ ты, къ чему намъ служатъ руки, языкъ... А теперь знаешь, имѣешь ласты, чтобъ плавать, крылья, чтобъ летать,-- такъ развернись, въ житейскомъ морѣ, въ воздушномъ океанѣ безконечнаго!.. Учись, учись -- и созрѣвай!!..
   Въ такомъ волненіи засталъ его радушный Фрицъ Бехтольдъ, удѣлявшій ему, въ минуту досуга, ту-другую крупинку своего также теперь только развивавшагося духа.
   Позвонили къ ужину. Въ корридорѣ было, несмотря на освѣщеніе, довольно темно, -- иначе можно было бы видѣть, какъ ярко вспыхнули щеки Бехтольда, когда, спускаясь въ столовую, онъ повстрѣчался съ хлопотливой Гертрудою. Это случалось каждый разъ, когда онъ ее видѣлъ, и еще болѣе, когда заговаривалъ съ нею. Если вблизи находился Вальднеръ, и Бехтольдъ, замѣчалъ теплый, любящій взглядъ, бросаемый Гертрудою на общаго друга, то въ сердцѣ бѣднаго учителя что-то крѣпко щемило, точно обѣ его половинки начинали судорожно трепетать. Но странно, -- тѣмъ ласковѣе онъ опускалъ руку на плечо друга и тѣмъ съ большей готовностью оказывалъ ему дружескія услуги, въ которыхъ такъ нуждался этотъ поздно родившійся, всего пять лѣтъ жившій на вольномъ божьемъ свѣтѣ.
   Гертруда, не садившаяся за общій столъ, повидимому, спѣшила зачѣмъ-то въ третій этажъ.
   Быстро прошмыгнула она мимо сумрачной карцерной двери, въ которую педель Броге несъ ужинъ для графа Линзнягена. Гертруда вошла въ отдѣленіе для больныхъ, къ своему любимцу маленькому англичанину Горэсу Гордону.
   Жена Броге сидѣла возлѣ постели маленькаго больного англичанина. Онъ какъ-то странно метался въ горячечномъ жару, точно ему хотѣлось выпрыгнуть за окна, предохраненныя желѣзными рѣшетками.
   -- Вашъ мужъ ночью будетъ дежурить? спросила Гертруда.
   -- Ночью, фрейленъ!
   -- Пожалуйста, пусть только не спитъ и внимательно присматриваетъ за больнымъ...
   -- Ну, ужь будьте благонадежны! Умѣли мы ухаживать за больными, еще когда о васъ тутъ и помину не было...
   Этотъ дерзкій тонъ привѣтствовалъ Гертруду уже при самомъ ея появленіи въ домѣ: называть ее "фрейленъ" было приказано дядей. Въ нѣкоторыхъ случаяхъ Гертруда умѣла уже совладать съ этой наглостью, и если этотъ милый тонъ вернулся, то онъ объяснялся отчасти непріятностями ночного дежурства, частію же недавней исторіей съ Гипфелемъ по поводу мытья половъ. Вульгарныя натуры любятъ мстить, въ минуты досады, первому, кто только подвернется и не съумѣетъ протестовать противъ ихъ беззубой злости. Вздумай только Гертруда пожурить эту привередливую и заправлявшую домомъ бабу, -- за это ей, конечно, не досталось бы, но пострадалъ бы только одинъ больной мальчикъ.
   Поэтому разсудительная дѣвушка сочла за лучшее промолчать; она сказала лишь нѣсколько словъ маленькому Горэсу тихо ей улыбнувшемуся и, вѣроятно, принявшему ее за одну изъ своихъ соотечественницъ. Онъ бредилъ о земляникѣ, привольно разросшейся въ тѣни смородины близь ветхой стѣны вестминстерскаго сада...
   -- Да, да, я сорву тебѣ нѣсколько спѣлыхъ ягодъ! пообѣщала Гертруда, приложивъ руку къ горячей головкѣ мальчика. Потомъ тихонько вышла со вздохомъ, невольно вырвавшимся изъ ея теплаго сердца.
   У карцерной двери она осмотрѣла замокъ. Онъ былъ въ исправности. Спускаясь впизъ по двумъ лѣстницамъ, повстрѣчалась она на послѣдней изъ пикъ съ докторомъ Штауднеромъ, который уже въ третій разъ навѣдывался сегодня къ маленькому Горэсу и еще не забылъ недавней обиды тѣмъ болѣе, что въ подобныхъ случаяхъ заболѣванія въ домѣ онъ считалъ себя вправѣ сослаться на примѣрное усердіе.
   -- Скажите, пожалуйста, фрейленъ, чѣмъ это я заработалъ сегодня ваши милые комплименты?
   -- Сдѣлайте одолженіе, пропустите меня! отозвалась Гертруда, такъ какъ плѣшивый человѣчекъ загородилъ ей дорогу.
   -- Что же это все значитъ, скажите, Бога ради? Обвинять меня! Заподозривать мою дружбу!.. Толковать о какомъ-то незавидномъ счастьи проданныхъ фрейленъ Нессельборнъ и другомъ подобномъ вздорѣ, это еще что такое?!
   -- Дядя отыскиваетъ причины своего душевнаго разстройства тамъ, гдѣ ихъ нѣтъ вовсе! отвѣчала Гертруда: -- а мнѣ кажется, онъ просто раскаивается въ томъ блестящемъ обезпеченіи своихъ дочекъ, при которомъ, какъ я слышала, вы были единственнымъ посредникомъ.
   -- Да помилуйте, развѣ всѣ письма молоденькихъ дамъ не дышатъ восторженной признательностью за мою услугу и вообще есть ли въ нихъ что нибудь другое, кромѣ выраженія радости и счастья?!
   -- Читала и я какъ-то одно изъ этихъ писемъ и -- извините -- нашла между строчками скрытое намѣреніе не огорчить бѣдныхъ родителей...
   -- Вольно же вамъ воображать себѣ Богъ знаетъ что такое! Послушайте, фрейленъ, не выдумывайте вы тутъ въ домѣ всякой чепухи... Вы съ вашей системой годитесь... знаете куда? въ братство гернгутеровъ или квакеровъ, развѣ! Тѣмъ хуже для васъ же, повѣрьте-съ! Съ такими граціозными, стройными формами...
   -- Оставьте, пожалуйста!
   И Гертруда быстро спустилась по нѣсколькимъ ступенькамъ. Штауднеръ хотѣлъ, какъ это было уже не разъ, обнять рукою ея гибкую талію и погнался за нею съ страстной горячностью. Кругомъ все было тихо. Только изъ столовой доносился громкій, веселый хохотъ и говоръ учениковъ.
   Вверху какъ будто отдавались чьи-то кошачьи, тихіе шаги. Броге, вѣрно, прислушивался, караулилъ.
   -- Эхъ, фрейленъ Гертруда! вскричалъ Штауднеръ болѣе мягкимъ голосомъ, въ которомъ звучала плотоядная страсть.-- Не лучше ли намъ заключить перемиріе или, еще лучше, миръ -- если хотите даже миръ навѣки-нерушимо!! Угодно вамъ -- обращайте меня хоть на путь истины, и на это согласенъ! О, да какая же вы очаровательная дѣвушка, Гертруда! Еще въ Штейнталѣ вашъ стройный станъ... ваша обворожительная грація...
   Гертрудѣ оставалось броситься въ первую дверь на пути, и она сдѣлала это такъ быстро, съ такимъ присутствіемъ духа, что успѣла даже извнутри запереть дверь задвижкой, которая должна была спасти ее отъ этого похотливаго селадона.
   Уже когда за дверью все стихло и на третьей лѣстницѣ раздались шаги Штауднера, Гертруда осмотрѣлась кругомъ въ комнатѣ. Сердце стучало въ ней немилосердно, но оно должно было забиться еще тревожнѣе, когда ей стало ясно, что она попала въ комнату доктора Верманна. Ей и не нужно было приглядываться въ темнотѣ къ окружавшимъ се предметамъ. Сильный табачный букетъ одинъ открылъ ей померъ комнаты. Заходить въ учительскія комнаты было для нея неловко, каковы бы ни были принудившія къ тому обстоятельства, и даже сама директорша иногда только украдкой заглядывала въ щель двери и обыкновенно всякій разъ жаловалась на страшный безпорядокъ въ комнатахъ.-- Ну что-если меня застанутъ тутъ! промелькнуло въ головѣ Гертруды. Но въ ту самую минуту, когда она считала удобнымъ отсунуть задвижку и выйдти въ корридоръ, вдругъ въ окнѣ комнаты, куда она зашла невольно, послышался какой-то странный шумъ -- точно отъ вспорхнувшей вверхъ птицы или отъ другого подобнаго предмета, задѣвшаго за оконное стекло. Было темно. Но фонарь, горѣвшій во дворѣ, куда выходило окошко, разливалъ слабый полусвѣтъ, и Гертруда увидѣла какой-то бѣлый лоскутокъ, качавшійся въ разныя стороны у окна. Быстро смекнула Гертруда, въ чемъ дѣло. Надъ этой комнатой вверху находился карцеръ. Безъ всякаго сомнѣнія, оттуда на шнуркѣ было спущено письмо -- сюда въ эту комнату или во дворъ.
   Тихонько подскочила она къ окну, отворила его и увидѣла поддергиваемый вверхъ шнурокъ, такъ какъ привязанный къ нему лоскутокъ цѣплялся по стѣнамъ за карнизы и выступы.
   Осторожно поглядѣла она по сторонамъ. Бумажный лоскутокъ порхалъ туда и сюда.
   -- Кто же, наконецъ, подхватитъ? подумала она.
   Но тутъ представилась ей внезапная мысль: не лучше ли будетъ предупредить этого промедлившаго корреспондента? И вотъ она высунулась подальше въ окно, притянула къ себѣ шнурокъ, отвязала бумажку, потомъ, затворивъ окошко, рѣшилась выйдти изъ комнаты.
   Незамѣтно пробралась она въ свою собственную комнату, въ нижнемъ этажѣ, и прочитала тутъ адресъ письма: "мадмуазель Теклѣ Федереръ." Значитъ, письмо было къ дочери берейтора -- той шустрой брюнеткѣ съ огненными глазками.
   А ну-ка распечатаемъ! Или не лучше ли будетъ, не упуская времени, поглядѣть во дворъ, кто долженъ былъ принять письмо?..
   Она выбрала послѣднее, спрятала письмо и тихонько прошмыгнула къ одному изъ оконъ подальше, откуда можно было удобно обозрѣвать дворъ.
   Шнурокъ все еще болтался и подергивался сверху.
   Окно карцера было плотно притворено ставней, пропускавшей свѣтъ только сквозь одно, продолговатое въ ней отверзтіе. Этимъ хотѣли предупредить всякіе разговоры между арестованными и прочими учениками чрезъ желѣзныя рѣшотки карцера и окна ученическихъ спалень и классныхъ комнатъ. Графъ Линзингенъ не могъ слѣдить глазами за своимъ письмомъ и дергалъ шнурокъ потому только, что замѣтилъ безъ сомнѣнія, по заранѣе придуманному знаку, что письмо было взято. Вскорѣ къ шнурку подошла семилѣтняя дочка Броге; не мало удивилась она, не найдя ничего на концѣ веревки.
   Гертруда не могла различить того предмета, который дѣвочка держала въ рукахъ, находясь въ нерѣшительности, привязать ли или не привязать ей къ концу веревки этотъ предметъ, служившій, вѣроятно, знакомъ полученія письма.
   Глубоко взволнованная, лишившись силъ уже послѣ встрѣчи съ докторомъ Штаудтнеромъ, Гертруда считала дальнѣйшее высматриванье и невозможнымъ, и мало согласнымъ съ своимъ достоинствомъ. Но все-таки твердо рѣшилась вывести дѣло на чистую воду. Директорша, какъ было дано знать, отправилась изъ зимняго сада въ оперу, гдѣ въ ложѣ ея знатной подруги имѣлись два свободныхъ мѣста. Такимъ образомъ до десяти часовъ дядя находился внѣ ея вліянія. Гертруда рѣшилась аппелировать къ его педагогической совѣсти -- и на этотъ разъ не ошиблась въ разсчетѣ.
   Когда дядя вернулся изъ столовой, Гертруда разсказала ему всѣ свои приключенія. Энергически протестовать противъ заигрыванья Штауднера у Нессельборна не хватило духа, но чтобы избавиться въ этомъ отношеніи отъ упрека собственной совѣсти и какъ нибудь загладить свою слабость, онъ тѣмъ съ большимъ жаромъ бросился преслѣдовать потайныя продѣлки, разоблаченныя, благодаря открытію Гертруды. Письмецо, запечатанное облаткой, было сію же минуту раскрыто и было такого содержанія: "радость души моей, божественная Текла! Планъ мой удался, какъ нельзя лучше. Меня посадили въ карцеръ на двадцать четыре часа. Изъ нихъ семь цѣликомъ принадлежатъ тебѣ, мой обожаемый ангелъ! Распорядитесь по части забористаго пунша! Вскорѣ послѣ десяти часовъ -- лечу къ тебѣ, къ тебѣ, ненаглядная ты моя..."
   Въ первую минуту Нессельборнъ стоялъ, точно ошеломленный громомъ. Потомъ опрометью бросился къ шкапу, въ своей комнатѣ, и вынесъ оттуда колоссальную розгу. Года два тому назадъ, въ день его имянинъ, юмористъ Верманнъ преподнесъ ему этотъ символъ педагогической власти, съ весьма игривымъ стихотвореніемъ. Ручка этой розги была сдѣлана изъ слоновой кости, съ изящной рѣзьбою, и представляла длинноухую ослинную голову. Всѣ учителя для этой шутки составили складчину.
   Такъ вотъ эту-то мудрую наставницу въ училищахъ ветхаго покроя Нессельборнъ хотѣлъ немножко подновить и, вмѣсто отвѣта. прописать своему узнику доскональную ижицу.
   Ижицы Гертруда не одобряла. Она скорѣе была того мнѣнія, что лучше будетъ выжидать, какъ-то розыграется весь скандалъ. Всѣхъ пособниковъ въ этой скверной интригѣ нужно было поймать въ ловушку и, застигнувъ на мѣстѣ преступленія, наказать примѣрно.
   Между тѣмъ дядя вернулся изъ своей быстро и тихонько произведенной во дворѣ рекогносцировки. Маленькая Броге, вѣроятно, успѣла уже пустить шнурокъ вверхъ. Ея тогда не было видно. Нессельборнъ хотѣлъ позвать къ допросу педеля. Гертруда не совѣтовала и этого.
   -- Если тетушка запоздаетъ, Броге, пожалуй, еще будетъ въ нерѣшительности! Вѣдь этотъ негодяй долженъ выпустить графа изъ карцера послѣ десяти часовъ, а опера въ десять часовъ только оканчивается...
   -- Вѣрно, пригонимъ всѣ къ половинѣ одинадцатаго! произнесъ Нессельборнъ, но, кажется, хотѣлъ сказать болѣе этого и именно слѣдующее: въ половинѣ одинадцатаго жена моя узнаетъ объ этомъ планѣ и не допуститъ ему осуществиться...
   На это Гертруда замѣтила, что нужно подумать и о больномъ Горэсѣ, возлѣ котораго тоже долженъ былъ караулить Броге. Сонливость его, говорила Гертруда, не представляетъ надежнаго ручательства въ томъ, что больной не будетъ лишенъ внимательнаго надзора. Поэтому лучше было бы довѣриться Вальднеру и Бехтольду и попросить ихъ не спать, чтобы подкараулить ту минуту, когда Броге, воображая себя вверху безъ свидѣтелей, отопретъ дверь карцера и захочетъ провести арестованнаго къ наружнымъ воротамъ дома. По поданному знаку Нессельборнъ могъ выйдти изъ засады, схватить дезертира, а безсовѣстнаго слугу вышвырнуть за порогъ дома, со всѣмъ отродьемъ, на что Гертруда, по ея словамъ, разсчитывала теперь положительно. При такихъ мѣрахъ взбѣшенный негодяй будетъ лишенъ возможности изливать свою ярость у изголовья больного, и надзоръ сію же минуту будетъ передавъ двумъ учителямъ.
   Дядя совсѣмъ согласился и сейчасъ же отправился въ каморку Вальднера, подъ крышею, гдѣ не мало озадачилъ обоихъ пріятелей этимъ позднимъ визитомъ.
   Оба они съ жаромъ читали интересную книжку; Нессельборнъ заглянулъ въ нее, назвалъ это безполезною тратою времени и не хотѣлъ отступить ни на іоту отъ своего, съ энергіей задуманнаго плана.
   Онъ сообщилъ обо всемъ пріятелямъ. Имѣя въ виду строго-тактическое веденіе дѣла, онъ просилъ ихъ обращать вниманіе на шумъ внизу, передъ его спальней, когда будутъ схвачены оба бѣглеца. Это будетъ "argumentum ad aures!" Аргумента "ad oculos" -- не нужно, то есть пусть онѣ не выглядываютъ изъ своей комнаты: Броге сейчасъ это замѣтитъ и приметъ свои мѣры... но какъ только послышится шумъ, -- пусть живо бѣгутъ внизъ, хватаютъ негодяя и затѣмъ остаются при маленькомъ Гордонѣ...
   Молодые педагоги съ готовностью обѣщали пожертвовать своимъ ночнымъ отдыхомъ и по только помогать въ пресѣченіи безпрестанныхъ домашнихъ скандаловъ, но, по совершеніи подвига, дежурить у изголовья больного.
   Все устроилось отлично -- "какъ вѣрно разсчитанное солнечное затмѣніе", говоря словами Альбы у Гете. Послѣ десяти часовъ пріѣхала домой фрау Гедвига -- сильно уставъ, но въ необыкновенно веселомъ ударѣ. Правда, впопыхахъ она не успѣла принарядиться, какъ слѣдуетъ, но можно было пріютиться въ темномъ уголку, хотя весь театръ былъ залитъ потоками яркаго, газоваго свѣта.
   -- Вотъ бы завести газъ тоже и у насъ въ домѣ! Чудный эффектъ, право, производятъ всѣ эти ложи и ярусы! Балетъ -- просто прелесть! Хотя слишкомъ ужь кидается въ глаза... Дѣвушки, выбираемыя для хора, такія душки!.. Стройныя такія, какъ... какъ вотъ наша Гертруда... Не мѣшало бы, право, и тебѣ воспользоваться когда нибудь билетомъ моей подруги.. она такая милая женщина! Вотъ ждетъ -- не дождется, когда-то подростутъ ея внуки! Всѣ вѣдь поступятъ въ нашъ пансіонъ. Льстить только ей нужно, это правда, -- находить, что все на ней изумительно хорошо! А ужь одѣвается, дѣйствительно, съ шикомъ... Сегодня былъ на ней роскошный головной уборъ -- тысячу талеровъ стоитъ на худой конецъ... Однако, и устанешь же, какъ долго поглазѣешь! А знаешь ли, кого я между прочимъ видѣла въ театрѣ... Самого Фернау -- нашего Фернау, то есть мужа баронессы! Ну, а другіе-то въ балетъ не ходятъ! Свой бинокль онъ то и дѣло наводилъ на меня, а послѣ на балетчицъ... Жена уѣхала съ своими ненаглядными сынками... Онъ-то и радъ сбросить съ себя маску! По правдѣ-то сказать -- такъ себѣ, дрянной человѣчекъ! Вишь ты... ха, ха, ха!.. сынковъ своихъ не хотѣлъ къ ламъ отдать, бѣда, большая! Что это у васъ здѣсь уже такъ тихо?! Отнесли Линзингену покушать? А какъ поживаетъ маленькій Гордонъ?.. Охъ, какъ бы только онъ у насъ не померъ! А-то вѣдь сейчасъ протрубятъ: у Нессельборна въ домѣ тифъ, дѣти мрутъ какъ мухи... Изъ Бухареста все нѣтъ писемъ, а? Боюсь, не приснилось бы мнѣ что нибудь нехорошее.
   Такъ продолжала болтать беззаботная барыня. Она тоже была -- "безоблачная натура", какъ называли ее нѣкоторые друзья дома, бывшіе на сторонѣ новаго времени,-- того времени, которое стало искоса поглядывать на все, что пахнетъ "образованіемъ" и превозносить чистую самобытную "натуру".
   Но какъ сильно перепугалась "натура", когда возлѣ ея спальни поднялась какая-то адская возня въ то самое время, какъ она собиралась погрузиться въ свои мягкія пуховики! Мужъ, еще бывшій на ногахъ, закричалъ не своимъ голосомъ изъ кабинета: "кто тамъ?" -- потомъ послышался крупный обмѣнъ словъ, голосъ Броге переходилъ въ жалобный визгъ, жена его нахально орала: "что тутъ за страсти такія!" -- вверху на лѣстницахъ. раздавались голоса Вальднера и Бехтольда и, къ довершенію всего, перепуганный, еще не спавшій Шликумъ, какъ на пожаръ, трезвонилъ въ училищный колокольчикъ, находившійся по далеко отъ его комнаты!..
   Быстро накинула на себя директорша юбку, кофту сверху, пеньуаръ съ красной оборкой, -- и сильно смахивала сама въ этомъ костюмѣ на балетчицу, только уже очень зрѣлую, выслужившую пансіонъ... Впопыхахъ выскочила она на позорище столькихъ событій, но застала уже свершившіеся факты, послѣдствія, которыхъ ничѣмъ нельзя было измѣнить въ ту же минуту, именно: изгнаніе всего "отродья" Броге, болѣе строгое заарестованіе графа Линзингена и окончательное рѣшеніе турнуть шталмейстера Федерера. Гертруда, къ счастію, не показывалась. А-то ея вмѣшательство и радость по случаю этихъ мѣропріятій подали бы директоршѣ поводъ настаивать на отмѣнѣ или, по крайней мѣрѣ, смягченіи этихъ крупныхъ распоряженій.
   Когда все опять стихло послѣ того, какъ Линзнигена засадили опять въ карцеръ, и господина Броге прогнали отъ постели маленькаго Гордона, нигдѣ такъ не были рады удачному исходу дѣла, какъ у изголовья больного, возлѣ карцера. Въ самомъ дѣлѣ грустный контрастъ: оба учителя -- Вальднеръ и Бехтольдъ въ самомъ веселомъ расположеніи духа послѣ тѣхъ результатовъ, которые обрадовали весь домъ, и -- бѣдный маленькій страдалецъ Горэсъ, за которымъ они принялись теперь усердно ухаживать. Но всего пикантнѣе въ планѣ Линзингена было то, что вѣдь онъ самъ добивался, чтобъ его засадили въ карцеръ...
   Чтобы вечернія рѣшенія и утромъ оставались во всей силѣ, нуженъ былъ извѣстный, болѣе или менѣе настойчивый характеръ. А господа Броге сомнѣвались, чтобы въ домѣ нашелся у кого нибудь такой характеръ. Эта грозная настойчивость въ своихъ угрозахъ и приказаніяхъ подъ конецъ смягчалась здѣсь ужо такъ часто! Ранымъ-раненько члены семьи Броге затопили печки, вычистили сапоги и платье учениковъ, навѣдались къ больному Горэсу и нашли, что онъ замѣтно понравился; вообще они держали себя такимъ образомъ, точно вчера ничего особеннаго не случилось. Къ несчастію, однако, ихъ обычная спасительница въ подобныхъ случаяхъ, директорша, проспала сегодня долѣе обыкновеннаго. Гертруда и Нессельборнъ взглянули на все дѣло также, какъ глядѣли на него вчера. Время ничего не измѣнило. Для Федерера тоже былъ уже изготовленъ и запечатанъ письменный отказъ. Разсвирѣпѣлъ Нессельборнъ не на шутку. Весело и привѣтливо идетъ себѣ мимо профессоръ Типфель, съ пріятнымъ кивкомъ желаетъ ему "добраго утра!" -- re quasi bene gesta, какъ будто между ними ничего и не было... У бѣднаго Нессельборна точно камень тяжелый свалился съ сердца...
   Правда, почтальонъ въ ту же самую минуту не особенно обрадовалъ принесеннымъ письмомъ -- опять отъ доктора Гелльвига, вторично предлагавшаго свои услуги въ качествѣ преподавателя классическихъ языковъ и объявлявшаго далѣе, что онъ окончательно разошелся съ господами Фернау. Одно мѣсто въ письмѣ было довольно замѣчательно. "Конечно", писалъ молодой филологъ,-- "моя педагогическая опытность еще невелика, но едва ли, я думаю, можно гдѣ нибудь наткнуться на такое колоссальное родительское тщеславіе, какимъ заражена мадамъ Фернау. Несмотря на безпрестанныя продѣлки своихъ дѣтей -- продѣлки наихудшяго сорта, она не устаетъ твердить, что ея сынки -- сущіе образцы добропорядочно воспитанной молодежи!! Никогда не забуду я страшнаго выраженія ея выпученныхъ глазъ, когда она сказала мнѣ недавно: "мои дѣти, докторъ, должны быть хорошими людьми!" Точно бы хотѣла тутъ же добавить: "Или... или я задушу и ихъ, и себя, и все что живетъ вокругъ насъ... словомъ, сдѣлаю что нибудь подобное!!"
   Гертруда вся затряслась при чтеніи этого мѣста. "Вотъ она -- совѣсть-то нечистая", шопотомъ произнесла дѣвушка.
   -- Нѣтъ, напишу-ка я къ Гелльвигу! сказалъ вдругъ дядя:-- побывать у насъ онъ вѣдь все-таки можетъ... Баронесса, можетъ быть, и спасибо еще скажетъ, если мы его оттягаемъ... А хорошій, дѣльный учитель мнѣ пригодился бы во всякомъ случаѣ...
   Такъ энергично чувствовалъ себя Нессельборнъ. За завтракомъ фрау Гедвигѣ тоже дали прочитать интересныя строчки. Чтобы привести ее въ болѣе свѣтлое настроеніе, мужъ тщательнѣе сегодня пріодѣлся, даже причесался щеголеватѣе, надѣясь, что она чрезъ это будетъ болѣе склонна одобрить всѣ принятыя вчера мѣры. Только теперь директорша узнала, какимъ образомъ была открыта эта попытка къ бѣгству. Фрау Гедвига все слушала со вниманіемъ, но хмурилась. Разумѣется, дѣло не обошлось безъ жалобъ, какъ трудно пріучать новую прислугу послѣ прежней, во многихъ отношеніяхъ оказавшейся удовлетворительною. Разумѣется, "обученіе" и здѣсь не обходилось безъ многихъ лишнихъ расходовъ.
   Въ девять часовъ у Нессельборна былъ урокъ исторіи. Гертрудѣ былъ онъ обязанъ тѣмъ, что по новому, зимнему росписапію на его долю не приходилось уроковъ въ восемь часовъ. По утрамъ у директора случаются вѣчныя задержки. Многимъ родителямъ его питомцевъ всего удобнѣе было объясняться съ нимъ рано утромъ. Обыкновенно онъ приходилъ въ классъ получасомъ позже, а до того ученики оставались безъ преподавателя. Часто они должны были напоминать ему, на чемъ онъ остановилъ свой прежній урокъ. "Директоръ училища", говорила Гертруда,-- "и въ то же время его хозяинъ, въ матеріяльномъ отношеніи, долженъ оставить столько для себя уроковъ, сколько это необходимо для того, чтобы показать ученикамъ, что и онъ принадлежитъ къ преподавателямъ, что и онъ что нибудь знаетъ".
   Въ девять часовъ Нессельборнъ былъ отозванъ по безотлагательному дѣлу. Отецъ одного изъ его экстерновъ желалъ говорить съ нимъ и ожидать не соглашался. Онъ громко горячился въ пріемной, утверждая, что ему некогда будетъ придти сюда въ другой разъ. Это былъ богатый пивоваръ, человѣкъ довольно извѣстный въ городѣ. О своемъ визитѣ онъ предупредилъ директора письмомъ, а теперь лично пришелъ за отвѣтомъ.
   Нессельборнъ теперь только прочелъ второпяхъ премудрое посланіе, отложенное, по причинѣ длинной обстоятельности, въ сторону -- для прочтенія въ болѣе удобную минуту.
   Господинъ Бреккельманъ, ревнитель умѣреннаго прогресса и подписчикъ на многія газеты, утверждалъ, что въ третьемъ классѣ нѣмецкую грамоту преподаютъ просто "курамъ на смѣхъ". Тэмы, задаваемыя его молодцу, вели, по словамъ папеньки, прямо въ сумасшедшій домъ. Что ни пригрезится больнымъ мозгамъ ученаго доки, надъ тѣмъ бѣднаго школяра и заставляютъ башку ломать! Все это онъ сказалъ безъ всякихъ обиняковъ: зналъ, что тутъ не городская дума -- рта зажать никто не смѣетъ...
   Обвиненіе взводилось на Верманна, которому эта рѣзкая характеристика шла, впрочемъ, какъ нельзя болѣе къ лицу. Послѣдней тэмой Верманна для третьяго класса была -- "исторія колпака".
   Господинъ Бреккельманъ назвалъ цѣлый списокъ курьезныхъ тэмъ, упомянувъ, что на нихъ онъ еще только махнулъ рукою и позволилъ малому надъ ними потѣть. Но это, наконецъ, хоть кого взорветъ: "исторія колпака"!!! Какъ вамъ покажется? вскричалъ пивоваръ:-- а послѣ мальчишку отпустятъ домой и велятъ рѣшить, о чемъ думалъ Лютеръ по дорогѣ изъ Виттенберга въ Вормсъ! А потомъ заставятъ смекнуть, что сноснѣе для человѣка, холодный климатъ или жаркій... Разговоръ между пчелой и шелковичнымъ червемъ насчетъ того, кто изъ нихъ полезнѣе для человѣка,-- я еще допускаю, такъ какъ мой малый долженъ пойти по торговой части, -- но знаю вотъ только, колоніальный товаръ ему всучить или красный... Но посудите сами: задаютъ ему вдругъ разговоръ между гусемъ и лебедемъ, гдѣ изъ поэзіи и прозы выходитъ страшная чертовщина, и гусиныя перья приходится сравнивать съ лебяжьимъ пухомъ... это послѣдняя работа, заданная на вакаціонное время... вѣдь это просто ни на что не похоже... Но теперь, послѣ "исторіи колпака" я формальнѣйшіе прошу васъ, чтобы этого не было... или... или я возьму сына изъ заведенія, вотъ что-съ!.."
   Увы! Тутъ тоже приходилось имѣть дѣло съ "учебнымъ юморомъ"! Съ какой хотите стороны -- съ трагической даже... Нессельборнъ не могъ забыть, что этотъ "учитель, пережившій всѣ поколѣнія", сдѣлался какою-то необходимостью въ домѣ -- для особыхъ порученій -- и, такъ или иначе, всюду умѣлъ втереться съ своей услужливой дѣятельностью. Празднество ли какое совершается, имянины или дается на маслянницѣ большой балъ -- который этой зимою пришлось справлять безъ возлюбленныхъ дочекъ,-- ужь тутъ докторъ Верманнъ являлся въ полномъ блескѣ! Но геній Верманна, этого мастера на всѣ руки, былъ особенно силенъ по части дурачествъ. Въ сущности онъ только и городилъ одинъ вздоръ съ утра до вечера. Эффектъ на учениковъ выходилъ прескверный. Гдѣ только пахло чѣмъ нибудь безпорядочнымъ, рекреаціей, прогулкой,-- ученики сейчасъ же подталкивали впередъ крошечнаго доктора, немножко крючконогаго, но съ шустро и дерзко очерченной головою. Его путешествіе въ Швейцарію съ учениками осталось навсегда знаменитымъ. Ихъ разсказы должны были бы занять видное мѣсто въ лѣтописяхъ педагогической практики. Начиная отъ мѣста отправленія и до отдаленныхъ вершинъ Альпбвъ весь путь его былъ ознаменованъ только правильнымъ прибытіемъ въ мѣста табль-д'отовъ, торопливымъ осмотромъ достопримѣчательностей и аккуратнымъ заѣздомъ ко всѣмъ возможнымъ золотымъ оленямъ и медвѣдямъ, изъ которыхъ онъ, какъ выражался самъ, составилъ цѣлый звѣринецъ и, наклеивъ рядышкомъ одного къ другому, сохранялъ у себя въ комнатѣ -- въ воспоминаніе о своемъ курьезномъ вояжѣ. Но этого мало: онъ привезъ домой сущій лазаретъ; пять распластанныхъ носовъ, шесть сломанныхъ колѣнъ, три вывихнутыя руки, которыя долго нужно было носить въ повязкахъ, уже не считая всѣхъ возможныхъ шишекъ и ссадинъ, пріобрѣтенныхъ при спускахъ по терціарнымъ кряжамъ или при размолвкахъ бѣшенаго общества, обратившагося въ настоящую шайку бандитовъ, -- напр. когда ученики были несогласны между собою при выборѣ дорогъ, станцій и приваловъ. Нессельборнъ и жена его ни одной ночи не могли спать спокойно во время этого верманновскаго странствованія по Швейцаріи съ двадцатью двумя пансіонерами,-- изъ числа болѣе богатыхъ. Имъ такъ вотъ и чудилось, что бѣдныхъ учениковъ тащутъ на веревкахъ изъ всѣхъ ущелій или выволакиваютъ ихъ трупы изъ всѣхъ возможныхъ швейцарскихъ рѣкъ. Письма запаздывали, да и содержали они только отрывистое, лаконическое: "здорово ли живется?" Бѣлье и запасное платье назадъ не пересылалось: хоть бы ужь сами-то какъ нибудь добрались до дому. "Нѣтъ, нѣтъ, покорнѣйше благодаримъ за такой вояжъ!" сказала фрау Ядвига, съ трагическимъ ужасомъ, особенно когда Верманнъ выставилъ такія ужасающія цифры расходовъ, что Нессельборнъ рѣшительно не имѣлъ духу представить родителямъ и опекунамъ падавшую на каждаго изъ вояжеровъ долю платежа.
   При всемъ желаніи поддержать своихъ преподавателей и репутацію заведенія, директоръ никакъ не могъ одобрить "исторію колпака". Онъ долженъ былъ согласиться съ господиномъ Бреккельманомъ, когда тотъ яростно продолжалъ:
   -- Да скажите, наконецъ, что мнѣ подумать о преподаваніи у васъ нѣмецкаго языка?! Садится этакій пустоголовый мальчуганъ...
   -- Что вы, что вы -- весьма замѣчательный талантъ! поправилъ Нессельборнъ, на самомъ дѣлѣ непомнившій ученика, о которомъ была рѣчь.
   -- Сидитъ это мальчишка этакій, грызетъ перо, корчитъ рожи какія-то и не знаетъ, какую бы ему тутъ выдавить изъ мозговъ околесную... "Да подсоби же, папенька", хнычетъ онъ тамъ въ уголку. Дѣлать нечего: вотъ и принимаешься -- въ нашемъ вѣкѣ, замѣтьте, при возрастающемъ прогрессѣ во всѣхъ вопросахъ жизни,-- принимаешься ломать самъ башку и говоритъ: да дуракъ ты, малый, ну, начни съ шерсти тамъ, что-ли, изъ которой дѣлается сукно...
   -- И безподобно, господинъ Бреккельманъ.
   -- Потомъ... потомъ перейди къ сукновальной работѣ, къ дегатировкѣ...
   -- Очаровательно...
   -- Дальше пусть у тебя сошьютъ изъ сукна... шапку студенческую, что-ли...
   -- Лучше быть нельзя...
   -- А послѣ пусть она спускается все ниже, ниже... Напримѣръ, отъ студента къ его казачку...
   -- Весьма находчиво...
   -- Потомъ на какого нибудь нищаго оборвыша...
   -- Постойте, постойте, не будетъ ли рано, господинъ Бреккельмапъ!! Ужь это... подъ конецъ...
   -- Или казачекъ продастъ свой блинъ...
   -- Вотъ это лучше, -- браво, брависсимо!
   -- Такъ что онъ попадаетъ въ высшія сферы...
   -- Настоящій обмѣнъ веществъ...
   -- О чемъ я читалъ еще такъ недавно!
   -- Въ самомъ дѣлѣ?! Очень пріятно слыіи...
   -- Пока, наконецъ, шапка не попадаетъ къ продавцу старья...
   -- Который правитъ по ней панихиду... Тряпичникъ и его мѣшокъ съ грязнымъ ветошьемъ -- это... это, такъ сказать, провіантмейстеръ червей или, еще лучше, всеувлекающая лодка Харона, подхватывающая всякую всячину на своемъ пути -- старый затасканный колпакъ на бумажную фабрику, а насъ всѣхъ -- въ область вѣчности, гдѣ мы, съ просвѣтленными тѣлами...
   -- Вздоръ, батенька, изволите городить...
   -- Нѣтъ, видите ли... я хотѣлъ, съ нѣкоторой стороны... Нессельборна точно ошпарило. Онъ просто влюбленъ былъ въ эту тэму и хотѣлъ мастерски развить ее.
   -- Гмъ... да! замоталъ головою господинъ Бреккельманъ: -- такъ вотъ для чего у васъ училище-то! Вотъ для чего съ нашего брата выжимаютъ столько денегъ на бумагу, чернила и прочій писчій матеріямъ?! Съ вашего позволенія, мудрено съ ума-то не сойти, когда васъ заставятъ мучиться съ такими исторіями и излагать ихъ краснымъ слогомъ...
   -- Будьте увѣрены, господинъ Бреккельманъ, что этого не будетъ, хотя... хотя вы сами изволили развить тэму, какъ не надо быть лучше...
   -- Ну, знаете, въ члены магистрата мой Юліусъ не готовится!... проговорилъ господинъ Бреккельманъ въ беззазорномъ сознаніи своихъ блестящихъ дарованій...
   -- Я переговорю съ учителемъ. Настою на томъ, чтобы такія курьезныя тэмы больше не предлагались,-- будьте увѣрены-съ!
   Пивоваръ откланялся, выразивъ желаніе, чтобы вообще его сынокъ былъ поведенъ не далѣе того, что нужно знать торговому человѣку. Онъ протестовалъ противъ излишней латыни и также не желалъ слишкомъ много божественнаго, говоря, что объ этомъ ужь позаботится обязательное обученіе у приходскаго пастора. Этотъ купчина принадлежалъ къ той весьма дробной части магистратскаго совѣта, которая стоитъ на сторонѣ свѣта -- не того, что зажигается континентальнымъ газовымъ обществомъ, живущимъ не въ ладахъ со всѣми возможными магистратами, но на сторонѣ свѣта просвѣщенія.
   При разставаньи Нессельборнъ повторилъ ему -- что приходилось дѣлать чуть не сто разъ на день -- буквальными выраженіями своей программы, что его заведеніе подготовляетъ, такъ сказать, ко всему -- для реальнаго и отвлеченнаго знанія, воспитываетъ и техниковъ, и купцовъ, и офицеровъ, и ученыхъ. Національности и еще болѣе вѣроисповѣданія допускаются здѣсь безъ малѣйшаго различія.
   Только-что бѣдный мученикъ-директоръ успѣлъ начертать въ своей записной книжечкѣ коротенькую замѣтку для памяти: "Верманнъ -- колпакъ", за дверью уже послышалась раздирающая сцена съ изгоняемыми Броге. Слезно умоляли они появившуюся директоршу о прощеніи, обѣщая совершенно и радикально исправиться.
   Гертруда поспѣшно вошла къ дядѣ съ предостереженіемъ, что его достоинство и авторитетъ подвергаются большой опасности.
   Нѣтъ сомнѣнія, однако, что все окончилось бы такъ, какъ оканчивалось обыкновенно до сихъ поръ, если бы Штаудтнеръ не примѣшалъ и своего голоса въ этомъ дебошѣ, дошедшемъ и до его ушей. Онъ только что вернулся отъ маленькаго паціента и узналъ уже всѣ неслыханныя новости изъ скандальной хроники пансіона. Особенно рѣзкимъ тономъ онъ одобрилъ всѣ принятыя мѣры, хвалился своимъ содѣйствіемъ въ этомъ разоблаченіи безсовѣстныхъ слугъ -- какъ бы только для того, чтобы Гертруда это слышала -- и грозно прикрикнулъ на нихъ, точно находился у себя между четырьмя стѣнами: "сказано вонъ -- такъ и вонъ!"
   Нессельборнъ былъ еще въ нерѣшительности: благодарить ли ему Штаудтнера за его помощь или промолчать... Но въ это время дверь между пріемной и смежной комнатой отворилась и вошедшая фрау Гедвига закричала съ радостно-сіявшимъ лицомъ:
   -- Письма, письма отъ дѣтокъ!
   -- Да, князь тоже писалъ ко мнѣ! сказалъ Штаудтнеръ, показывая письмо, которое онъ, къ радости родителей, захватилъ съ собою.
   Гертруда хотѣла-было уйти, но Штаудтнеръ настаивалъ, чтобы и опатоже присутствовала при чтеніи письма. Показывая видъ, будто онъ совершенію позабылъ о вчерашнихъ приключеніяхъ на лѣстницѣ и еще прежде у Нессельборна, докторъ, безъ сомнѣнія, имѣлъ намѣреніе -- и это доказывалось содержаніемъ письма -- очистить себя отъ того обвиненія, будто онъ сдѣлалъ несчастными дочекъ Нессельборна, и особенно потому, что обвиненіе это возводилось на него Гертрудой.
   Письмо было написано по-французски. Для большей правильности перевода медицинскій совѣтникъ попросилъ своего прежняго университетскаго товарища послужить ему на этотъ разъ толмачомъ. Гдѣ дядюшка самъ становился въ тупикъ -- помогала Гертруда. Скрестивъ руки, Штаудтнеръ оперся о подоконникъ и приготовился отпраздновать тріумфъ своего полнѣйшаго оправданія.
   "Спѣшу и я, милѣйшій докторъ", писалъ князь Багрянородный изъ виллы Mirabilis, -- "дать вамъ о себѣ вѣсточку и душевно -- sincèrement -- поблагодарить васъ за то радушное участіе, которое вы приняли въ моихъ семейныхъ дѣлахъ -- важнѣйшихъ впродолженіи всей моей жизни. Жена моя за одно со мною свидѣтельствуетъ вамъ свою живѣйшую признательность. Вы просто осчастливили нашу Аксинію!! Вмѣсто одной гувернантки теперь у нея двѣ! И мы, конечно, могли бы по всей Румыніи похвалиться тѣмъ рѣдкостнымъ казусомъ, что въ домѣ живутъ двѣ гувернантки, которыя не... не... Qui ne se mangent pas'...
   -- Не грызутся между собою! подсказалъ Штаудтнеръ, когда отецъ запнулся на рѣзкой фразѣ.
   -- "Дѣйствительно, это -- двѣ молоденькія барышни, полныя турнюры и граціи", продолжалъ Нессельборнъ, засмѣявшись отъ избытка удовольствія.-- "Теперь я понимаю, какъ это онѣ... гмъ... pouvaient tourner la tête... гмъ... гмъ... вскружить головы моимъ сынкамъ. Барышни съ солиднымъ эдакимъ, отчетливымъ знаніемъ. Французское произношеніе у нихъ, можетъ быть, не совсѣмъ правильно. Mais... c'est allemand... у нѣмокъ это ужь такъ водится. Ужь по этой части самой компетентной учительницей служитъ Аксиніи сама мать. Но исторія, географія, литература -- все это усвоено вашими молоденькими дамами -- â merveille...
   Услужливый Штаудтнеръ поспѣшилъ перевести сіявшей восторгомъ мамашѣ:
   -- Дивно хорошо, то есть!...
   -- "Аксинія пріобрѣла двухъ подругъ, которыхъ полагаетъ лишиться развѣ съ самою жизнію... Надо вамъ сказать, любезный докторъ, что мы обладаемъ хорошимъ качествомъ всѣхъ еще свѣжихъ, натуральныхъ народовъ,-- de ne pas varier, не мѣняться въ нашихъ симпатіяхъ и еще сохранять чувство благодарности. Мы удерживаемъ нашихъ мамокъ, нянекъ, воспитательницъ на всю жизнь, но это, однако, вовсе не значитъ, чтобы я хотѣлъ огорчить родителей нашихъ добрыхъ барышень и напугать ихъ тѣмъ, что они никогда не обнимутъ своихъ прелестныхъ дочерей. Моя Аксинія развивается. Какъ бы долго развитіе это ли продолжалось, во всякомъ случаѣ она должна путешествовать. Случится и ей, можетъ быть, со временемъ заѣхать въ вашу столицу, которой я во многихъ отношеніяхъ съ удовольствіемъ отдаю полную справедливость. Вашъ балетъ -- превосходенъ. Несравненно лучше парижскаго. Только либретто глупы до безобразія. Непремѣнно наткнешься въ каждомъ то на вареныхъ раковъ, то на какихъ-то пузатыхъ, неуклюжихъ карликовъ. Это отчасти неизобрѣтательно, отчасти неизящно. Впрочемъ для блестящихъ спектаклей у васъ есть и молодость, и красота...
   Фрау Гедвига скромненько кивнула головой.
   -- "Mesdemoiselles Левана и Адельгунда скоро выѣдутъ вмѣстѣ съ моей женой и дочкою. Зимній сезонъ нашъ, кажется, будетъ очень веселъ. Чрезъ нѣсколько дней мы ѣдемъ въ Бухарестъ. Тамъ есть у меня маленькій дворецъ -- всего комнатъ шестьдесятъ, не больше -- но за то онъ удобенъ и дорогъ мнѣ, какъ памятникъ моей страсти къ изящнымъ искуствамъ. Читать зимою мы будемъ, конечно, много, многому учиться, но также въ волю танцовать и веселиться!.. Ваши дамочки сами даже совершенствуются здѣсь въ музыкѣ. Скажите, пожалуйста, родителямъ, что я не ручаюсь, чтобы какимъ нибудь знатнымъ боярамъ не вздумалось сдѣлаться ихъ зятьями... Левана всѣмъ очень нравится. Адельгунда все еще какъ будто дичится; но мнѣ извѣстно, что нѣкоторые кузены господаря вздыхаютъ по ней.... Adieu, mon cher Docteur! A propos, monsieur... Diafoirus! (Изъ Мольера! ввернулъ Нессельборнъ.) Если захотите почтить меня отвѣтомъ, сообщите мнѣ, пожалуйста, о вновь изобрѣтенномъ окулярѣ! Зрачки у меня что-то испортились. Да сдѣлайте божескую милость, пришлите мнѣ рецептъ противъ двойного смотрѣнія! Часто у меня, видите ли, двоится -- даже расходы, чего, къ сожалѣнію, нельзя сказать о приходѣ... Нѣтъ, кромѣ шутокъ: гдѣ у васъ въ Германіи получше шлифуютъ стекла для очковъ?.. Увѣдомьте, докторъ, и порекомендуйте порядочные очки!.. Да вотъ еще просьба: напишите, какъ поживаетъ Асминда Линденталь съ своей сестрицей Корою: обѣ онѣ, какъ вы знаете...".
   -- Ну, это до насъ не касается, прошипѣла фрау Гедвига, видимо конфузясь этихъ скоромныхъ изліяній. Все же остальное въ письмѣ приводило ее въ восторгъ. Она искренно соболѣзновала о князѣ, захворавшемъ двойнымъ смотрѣніемъ, и съ глубокой серьезностью заговорила о какомъ-то извѣстномъ оптикѣ. Но Штаудтнеръ сразу догадался, на что намекалъ князь въ концѣ посланія. Это мѣсто письма имѣло мистическій смыслъ и относилось къ двумъ inséparables. Тѣмъ не менѣе догадливый докторъ только помалчивалъ.
   Онъ содѣйствовалъ принятымъ въ домѣ радикальнымъ мѣрамъ и обѣщалъ пріискать Федереру преемника. Обученіе верховой ѣздѣ въ пансіонѣ до нѣкоторой степени зависѣло отъ его усмотрѣнія.
   Между тѣмъ Гертруда скрылась.
   Нессельборнъ давно уже слышалъ, когда пробило девять часовъ, и однако теперь только вспомнилъ о своемъ урокѣ исторіи въ первомъ классѣ. Ему опять стоило большого труда припомнить, на чемъ онъ остановился въ послѣдній разъ.
   Ахъ, да, на реформаціи, кажется! Онъ вызывался было принять въ пансіонъ трехъ сыновей какого-то католическаго барина, обѣщая оставить совершенно въ сторонѣ ихъ религіозныя мнѣнія, -- и это-то обстоятельство помогло его памяти. Давно уже онъ выбралъ одинъ изъ вечернихъ часовъ для исторіи реформаціи, такъ, чтобы католикамъ отъ нея не становилось тошно...
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ.

   Стали хлопотать, между тѣмъ, кого бы поставить на мѣсто Броге и его отставленной семейки; между многими соискателями мѣста, до сихъ поръ невнушавшими къ себѣ полнаго довѣрія, явился сюда въ одно утро какой-то пожилой человѣкъ, едва ли ожидавшій встрѣтить въ этомъ домѣ своихъ старыхъ знакомыхъ.
   Это былъ широкоплечій, нѣсколько заплеснѣвѣвшій мужчина лѣтъ пятидесяти. Длинный сѣрый сюртукъ съ бѣлыми металическими пуговицами придавалъ ему немножко видъ тюремнаго сторожа, да такой человѣкъ, впрочемъ, тутъ и нуженъ былъ. Давно посѣдѣвшія брови густыми пучками нависли надъ нѣсколько робкими, изъ-подлобья глядѣвшими глазами. Вотъ этотъ, человѣкъ спуску не дастъ, невольно думалось при взглядѣ на него, тѣмъ болѣе, что изъ устъ его лились набожныя, духовно-торжественныя причитанія.
   Изо рта пришедшаго страшно несло жаренымъ кофе. Употребленіе кофе на тощій желудокъ никому не было извѣстно такъ хорошо, какъ господину Броге, который, нахмурившись, у запертыхъ воротъ дома презрительно спрашивалъ всѣхъ этихъ просителей, что имъ было нужно, и долженъ былъ указывать дорогу въ пріемную директора. Являясь къ вліятельнымъ, раздающимъ мѣста лицамъ, люди изъ болѣе образованнаго, порядочнаго круга надѣваютъ чистые, накрахмаленные воротнички -- знакъ приличія и всепокорнѣйшаго ходатайства; точно такую же роль для извѣстной части простонародья играетъ запахъ кофе изо рта: онъ отбиваетъ непріятный букетъ сивухи.
   -- Какъ зовутт васъ? спросилъ, углубившись въ свою корреспонденцію, директоръ заведенія, объявившій печатно, что ему нуженъ честный, трезвый, добропорядочный привратникъ -- съ хорошею рекомендаціей.
   -- Бартель, господинъ директоръ, Бартелемъ звать! отозвался хриплый голосъ просителя, произносившаго каждое слово съ набожнымъ вздохомъ, точно онъ про себя читалъ молитву.
   -- Чѣмъ занимались до сихъ поръ?
   -- Каменьщикомъ былъ, господинъ директоръ,-- это, то есть, при постройкѣ...
   -- При построеніи человѣчества, гмъ! разсѣянно пробормоталъ Нессельборнъ съ улыбкой:-- вѣдь это то же и мое ремесло, и я смѣло могъ бы уже сказать вамъ: милости просимъ! Да, такъ каменьщикъ, гмъ! Въ заведеніи, подобномъ моему, сплошь и рядомъ нужна известка и камепьщичья лопатка...
   -- Ужь по этой части мы смекаемъ кое-что...
   Бартель вынулъ изъ бокового кармана своего сѣраго сюртука свертокъ засаленныхъ бумагъ; подъ сюртукомъ на немъ была надѣта теплая, спускавшаяся на животъ жилетка чернаго сукна.
   -- Семья есть у васъ? освѣдомился Нессельборнъ, когда тотъ захлопоталъ съ бумагами; директоръ старался заглянуть въ робкіе, точно о чемъ-то мечтавшіе глаза своего собесѣдника.
   Бартель прикинулся, будто ничего не слышалъ, бормоталъ что-то про себя и, наконецъ, передалъ бумаги.
   -- А, это все свидѣтельства отъ вашихъ хозяевъ, строителей? замѣтилъ Нессельборнъ: -- по вѣдь вы давно уже перешли къ другимъ занятіямъ, а?
   -- Да, я перемѣнилъ, значитъ, отозвался нетвердый голосъ. Набожный взглядъ горѣ какъ будто хотѣлъ сказать: да, да, я совсѣмъ исправился...
   -- Это какими судьбами! изумился директоръ, перелистывая бумаги, причемъ онъ обращалъ преимущественно вниманіе на числа годовъ и промежутки между ними:-- что это значитъ: тутъ поставленъ Штейнталь!! Вы развѣ жили въ Штейнталѣ? Не вспомните ли, можетъ быть, какъ нибудь и моего имени?
   -- Пансіонъ въ Крѣпостной улицѣ, номеръ 17-й... вотъ все, что я знаю, господинъ директоръ... изъ конторы, значитъ, гдѣ я...
   -- А, ну развѣ. Слѣдовательно, въ конторѣ вы обратили вниманіе только на мой адресъ... сказалъ Нессельборнъ, улыбаясь.-- Только на номеръ дома! Ну-съ, а помните ли вы еще стараго сельскаго учителя въ Штейнталѣ... Нессельборна?... Я его сынъ!..
   Тотъ широко выпучилъ, наконецъ, глаза. Этотъ Бартель, недавно выпущенный изъ рабочаго дома браконьеръ, воръ и пьяница, отецъ Марлены и лѣниваго Нанте, чувствовалъ, точно онъ находится на богъ-вѣсть какихъ высокихъ лѣсахъ, тогда какъ подъ нимъ зіяла страшная, воздушная бездна!.. Но теперь съ нимъ не было внушавшей мужество фляги и соблазнительно пахнувшихъ колбасъ...
   -- Господинъ... господинъ Несс... замялся онъ.
   -- Да, я прежній пасторъ Нессельборнъ, а теперь директоръ частнаго учебнаго заведенія.
   Бартель боролся самъ съ собою -- не лучше ли ему тутъ жи повернуть оглобли или смѣло добиваться мѣста. Во всякомъ случаѣ, онъ призвалъ на помощь свой главный резервъ -- свидѣтельства нѣсколькихъ пасторовъ, сокрушенные вздохи, торжественные взгляды на потолокъ и даже молитвенное сложеніе рукъ на груди.
   -- Какъ же это вы такъ не поладили съ вашимъ ремесломъ и съ Штейнталемъ, а? спросилъ директоръ, мало знакомый съ мелкими исторіями въ прежнемъ мѣстѣ жительства своего отца. Разсѣянный директоръ, съ головой, заваленной цѣлымъ хламомъ именъ и личныхъ сношеній, никакъ не могъ припомнить себѣ сразу, что открытію Теодора Вальднера въ лѣсу предшествовали какія-то происшествія, въ которыхъ былъ замѣшанъ также какой-то Бартель. Съ этимъ открытіемъ въ его памяти соединялись только имена Вюльфинга, Генненгефта, барона Тюмплинга, пастора Петеренца и другихъ.
   -- Пути Господни неисповѣдимы! пробормоталъ прежній каменьщикъ, очевидно, направленный къ лучшему попечительнымъ о выпущенныхъ арестантахъ обществомъ: -- такъ это вы, господинъ директоръ,-- молодой Нессельборнъ, сынъ стараго учителя?!
   -- О, что касается моей молодости, то она немногимъ отстала отъ вашихъ собственныхъ сѣдинъ!
   -- А ваша почтеннѣйшая супруга, дочки ваши?..
   -- Слава Богу, живутъ. Вы, вѣроятно, не могли съ успѣхомъ заниматься вашимъ ремесломъ? Слабость, можетъ быть, тѣлесная...
   -- Головокруженіе, господинъ директоръ, вотъ что-съ! Карабкаться по лѣсамъ, со всѣмъ на свѣтѣ можно, только бы этого не было!
   -- Ну, это понятно. Такъ вотъ вы теперь и выбрали... что же вы выбрали-то?
   -- Что придется-съ... съ божьею помощью!..
   -- Ваше упованіе на Бога, какъ я вижу, было вамъ большою помощью!..
   -- Ахъ, да, совершенная правда-съ. Только вотъ все не причалю ни къ какой пристани.
   -- "Сотвори добро!" говоритъ псалмопѣвецъ Давидъ:-- все прочее возложи на Господа... Да, вотъ штейнтальскій пасторъ, Петеренцъ, отличный человѣкъ... Вотъ и отца моего похоронилъ, трогательное надгробное слово сказалъ...
   -- Такъ стало быть почтенный, старый ректоръ Нессельборнъ померъ? Царство небесное -- а вѣдь онъ изъ моихъ дѣтей... изъ моего Нанте сдѣлалъ браваго парня!..
   -- Это очень пріятно слыш... Однако, позвольте... бумаги-то ваши!..
   Никакъ не могъ ожидать Нессельборнъ, чтобы похвала его усопшему отцу была высказана именно этимъ человѣкомъ. Между тѣмъ изъ сличенія чиселъ оказалось, что у Бартеля не было никакихъ аттестатовъ за цѣлыхъ три года. Кромѣ того, занятія просителя страшно измѣнялись втеченіи двухъ послѣднихъ лѣтъ и отзывы, послѣ непродолжительной, часто только четырехнедѣльной его службы, принимали крайне лаконическій характеръ.
   Нессельборнъ спросилъ документы за эти три года.
   Бартель прибѣгнулъ теперь къ той уловкѣ, которой могъ научить его какой нибудь пасторъ выпущенныхъ и кающихся преступниковъ или товарищъ по несчастій, застигнутый такимъ же безвыходнымъ житейскимъ положеніемъ: Бартель ударился вдругъ въ слезы или, по крайней мѣрѣ, поднялъ жалобный вой, точно рыдалъ, и при этомъ то поднималъ руки къ небу, то ломалъ ихъ въ отчаяньи и горланилъ:
   -- О, неужто я вѣчно пробуду въ сѣни грѣховной и не найду благодати предъ Господомъ Творцомъ Небеснымъ, иже глаголетъ: брось грѣхи твои на агнца непорочнаго, распятаго за всѣхъ насъ грѣшныхъ...
   Нессельборнъ попятился назадъ... Послѣ этого причитанія, направленнаго къ потолку комнаты, плачъ прежняго каменьщика перешелъ почти въ конвульсивное всхлипыванье.
   Нѣсколько очнувшись отъ своего переполоха, директоръ оглянулся вокругъ и, чтобы его успокоить, замѣтилъ, что разговоръ, ихъ можетъ привлечь постороннихъ свидѣтелей.
   -- Вы, вѣроятно, за что нибудь были посажены въ тюрьму? спросилъ онъ рыдавшаго:-- за что же именно?..
   Стали говорить о многихъ злыхъ дѣяніяхъ Бартеля. Попалъ онъ въ острогъ не за одно только браконьерство, но и за всякое другое воровство, за мошенничество при постройкахъ и даже за открытый ночной грабежъ со взломомъ, правда, при смягчающихъ обстоятельствахъ.
   -- Бѣсъ нечистый, сатана попуталъ меня, повѣрьте мнѣ! сокрушался онъ.-- Сатана обольстилъ весь свѣтъ и дерзнулъ даже искушать Господа. Предсталъ онъ предъ меня, худого, въ образѣ свѣтозарнаго ангела предсталъ... какъ говорится во второмъ посланіи къ коринфянамъ... и тогда-то я, господинъ Нессельборнъ, три года... да, цѣлыхъ три года просидѣлъ... за браконьерство, какъ вы, можетъ быть, слышали, когда Генненгефтъ... да упокоитъ Господь его грѣшную душу...
   Тутъ-то завѣса упала съ глазъ Нессельборна. Передъ нимъ стоялъ тотъ самый, пріобрѣвшій о себѣ худую молву субъектъ, о которомъ было тогда такъ много толковъ и который, такъ или иначе, послужилъ поводомъ къ отысканію несчастнаго, загадочно родившагося юноши...
   -- Ахъ, такъ это вы... тотъ самый... старался заговорить директоръ тѣмъ тономъ, который бы показалъ глубокое прискорбіе и въ то же время пріободрилъ Бартеля на пути его, казалось, искренняго раскаянья.
   Бартель продолжалъ всхлипывать и ломать руки, тогда какъ сердобольный директоръ попалъ съ нимъ въ крайне затруднительное положеніе. Къ счастію подоспѣла выручка.
   Вѣчно дѣятельная Гертруда имѣла свободный входъ къ своему дядѣ. То ей нужно было захватить ключи, то повѣсить ихъ опять, то внести разныя хозяйственныя замѣтки въ счетныя книги и такъ далѣе.
   Кто явился сегодня соискателемъ мѣста, остававшагося вакантнымъ послѣ Броге,-- это узнала она, пробывъ всего нѣсколько минутъ въ комнатѣ. Крѣпко ли досадила ей гнѣвная тетенька, безпрестанно твердившая ей: "вотъ это прекрасно! Гонятъ прежнихъ людей въ шею, не зная, откуда набрать новыхъ!" или иначе выражавшая свою досаду вслѣдствіе непоколебимо принятой мѣры, или, быть можетъ, воспоминаніе о быломъ дѣтствѣ такъ лично настроило Гертруду, -- только она спросила совершенно спокойнымъ голосомъ.
   -- А гдѣ теперь вашъ сынъ -- Нанте?
   Нессельборнъ пояснилъ вопросъ этотъ, добавивъ:
   -- Это моя племянница. Внучка моего отца...
   -- Ахъ, это уважаемая фрейленъ... помощница учителя! произнесъ Бартель, утирая заплаканныя глаза большимъ голубымъ, черно-крапчатымъ платкомъ.-- Ахъ, это та мамзель Нессельборнъ, что ласковыми словами завербовала моего Нанте въ школу... да воздастъ вамъ за это Всевышній! Вишь какая вы выросли хорошенькая, мамзель Нессельборнъ! Да чтожъ вѣдь, тогда ужь было видно!.. А мой добрый Нанте...
   -- Дѣтей вашихъ, кажется, разобрали по рукамъ и направили на хорошую дорогу...
   -- И по сіе время они на хорошей, мамзель! А вотъ Нанте мой... Ему, видите, приходилось отслужить свой срокъ въ военной службѣ... А тутъ при постройкѣ... ужь видно Господня воля на то... бѣда съ нимъ приключилась -- упалъ съ подмостокъ и переломилъ себѣ ногу. Худо, знаете залечили, и ужь какой изъ него военный -- хромаетъ! Пробовали было помѣститъ его гдѣ нибудь на желѣзной дорогѣ или въ солдатской швальнѣ... онъ, видите, въ портные пошелъ, какъ хромать началъ. Въ военной службѣ, знаете, не любятъ того, кто хромаетъ, да пыхтитъ, да по глядитъ козыремъ... Тамъ у нихъ проворство нужно... впередъ... пошелъ... а-ля-маршъ... прыгай, какъ въ балаганѣ кукла!.. Чтожъ, вотъ и пришлось перейти въ цивильную швальню. Вотъ и вышелъ изъ него портной... немудрящій, знаете... ну, а все же малый-то онъ хорошій...
   Невольно пришла Гертрудѣ на память ея прежняя сказка о мѣркѣ портного, по которой долженъ былъ лѣзть маленькій каменьщикъ. Бѣдный Нанте какъ бы буквально взялъ лѣстницу Іакова, полетѣлъ стремглавъ и остался при портняжной мѣркѣ, оказывавшей ему теперь услуги совершенно другого рода.
   Когда Гертруда замолчала, зависимость дяди отъ вліянія умненькой дѣвушки выразилась уже въ томъ, что онъ подумалъ въ эту минуту: "ужь не полагаетъ ли она, что каменщикъ и портной -- весьма драгоцѣнные люди для нашего находящагося въ вѣчной починкѣ заведенія, коснется ли дѣло стропилъ, стѣнъ и печекъ, или разорванныхъ ученическихъ штановъ?! При всемъ томъ странно было Нессельборну завязывать дѣло съ этой двусмысленной личностью, непредставлявшею особенно надежныхъ гарантій въ своемъ исправленіи. И притомъ Бартель все-таки былъ замѣшанъ въ томъ происшествіи, которое, при зависимости Нессельборна отъ барона Отто Фернау и его жены, не заключало въ его глазахъ той романтической прелести, какую могли находить другіе".
   Гертруда продолжала молчать, а дядя, возвращая бумаги ожидавшему просителю, прервалъ дальнѣйшія объясненія словами:
   -- Да, вотъ видите ли, любезный Бартель, это даетъ дѣлу крутой оборотъ... Мой домъ посвященъ образованію юношества, и я весь, цѣликомъ, завишу отъ довѣрія публики. Мы можемъ служить и трудиться только съ тѣми людьми, которыхъ не смѣютъ коснуться злые наговоры...
   -- Что правда, то правда!.. вздохнулъ Бартель, готовясь къ отступленію, такъ какъ при настоящихъ обстоятельствахъ это было для него всего желательнѣе.
   -- Ну, какъ же вы теперь поживаете? спросила Гертруда: -- гдѣ жена ваша, дѣти?
   Все это она произнесла съ серьезнымъ достоинствомъ, сдержанно и въ то же время привѣтливо.
   -- Покорнѣйше благодаримъ за вниманіе, фрейленъ, сказалъ Бартель, готовясь сорвать хоть какой нибудь барышъ изъ своей неудавшейся повытки -- матеріальную помощь, заемъ или что нибудь въ этомъ родѣ;-- если у васъ, господинъ директоръ, есть что нибудь старенькое, поношенное, платьишко дряненькое, что ли...
   Нессельборнъ сталъ рыться въ карманахъ. Бартелю хотѣлось бы лучше "старенькаго". А гульденъ -- высшая мѣра пожертвованія въ подобныхъ случаяхъ -- пожива не важная... За ношенное платье и обувь, если имъ найти надлежащіе источники сбыта, можно выручить во всякомъ случаѣ больше. Напялить эту дрянь на себя лично рѣдко думаетъ въ подобныхъ случаяхъ даже нищій.
   -- Марлену мнѣ пришлось недавно видѣть, продолжала Гертруда, -- она была разодѣта, какъ настоящая щеголиха...
   -- Она мѣсто хорошее получила... пояснилъ Бартель.
   -- И, вѣроятно, помогаетъ вамъ и своимъ меньшимъ сестрамъ.. Ну, а жена ваша?
   Нессельборнъ пріискалъ, что было нужно. Онъ даже успѣлъ обмѣнить восьми-грошевый мѣдякъ, который сначала хотѣлъ всунуть просителю, на цѣлый талеръ. Между тѣмъ Гертруда не тратила времени безполезно. Въ головѣ ея вдругъ закопошились мысли, сильно интересовавшія самого директора.
   -- Старуха,-то моя? сказалъ Бартель заикавшимся голосомъ -- отъ замѣшательства, или, быть можетъ, оттого, что онъ не привыкъ много говорить, не смочивъ порядкомъ глотку,-- гмъ, милостью Всевышняго, она все тамъ же... гмъ... то-есть, костей-то собирать больше не ходитъ. Нѣтъ, она, видите, тамъ, гдѣ вы, мамзель, закрыли бы носикъ, коли бы ближе изволили подойти къ этой кухнѣ... Это будетъ, знаете, тамъ, гдѣ дровяные дворы...
   Глаза Гертруды засверкали, тогда какъ взглядъ Нессельборна вдругъ сдѣлался матово-тусклымъ.
   -- Тамъ заводъ, видите, какой-то есть -- химическій, что ли, онъ прозывается...
   -- Недалеко отъ вашего друга или недруга -- лѣсничаго Вюльфинга, такъ?
   -- Что за другъ такой, мамзель?! Ахъ, да, да, вы, стало быть, припомнили того бѣднаго найденыша, котораго вы тогда, господинъ директоръ...
   -- Ну, да, онъ теперь живетъ здѣсь, въ моемъ домѣ! добавилъ Нессельборнъ, непріятно задѣтый тѣмъ, что подобный субъектъ позволилъ себѣ коснуться этого щекотливаго вопроса. Нессельборнъ строжайше избѣгалъ всего, что имѣло какое нибудь отношеніе къ Отто Фернау и могло быть непріятно раздражительному мужу Ядвиги, и безъ того поглядывавшему на него весьма непріязненно съ нѣкотораго времени.
   Бартель никогда не признавался передъ судомъ, что ему или его дѣтямъ было что нибудь извѣстно о преступленіи Генненгефта. Судьи пришли къ тому убѣжденію, что такъ было и въ дѣйствительности. Даже теперь въ его лукавствѣ, давно понятомъ Гертрудою, какъ будто звучалъ тонъ самой честной искренности, когда онъ сказалъ:
   -- Видитъ Богъ, что любить Вюльфинга мнѣ особенно не за что. Онъ подставлялъ мнѣ ловушки и вырылъ глубокую яму -- года на три съ лишнимъ... Ну, а теперь грѣхъ пожаловаться -- Вюльфингъ подсобляетъ мнѣ въ горькомъ положеніи. Его дворъ лежитъ рядомъ съ заводомъ. Зашелъ я къ нему разъ поговорить -- жена читала слово Божіе въ то время, а собаки, какъ бѣшеныя, лаяли за воротами. У меня тогда совсѣмъ не было сюртука, -- а. не то ужь. что вотъ такого новаго, какъ сегодня. Жена Вюльфинга -- спасибо ей -- накормила меня хлѣбомъ и мясомъ, крикнула даже собакамъ: "кушъ!" И съ тѣхъ поръ закупаю я, когда случится, ту-другую вязанку дровъ для Вюльфинга, когда другого нечего дѣлать. Дѣти мои еще пока не отданы въ мастерство и тоже мнѣ помогаютъ... "Слушай, Бартель," говоритъ онъ мнѣ, "какъ придется тебѣ, братъ, круто въ твоихъ дѣлахъ, ты, говоритъ, смѣло ко мнѣ: найдемъ для тебя работу!" А я, знаете, все больше распродаю химическія издѣлія -- на спинѣ таскаю... Господинъ на заводѣ... профессоромъ его теперь прозываютъ... дѣлаетъ и для насъ разную всякую мелкоту -- голубыя и зеленыя чернила, что ли, бумагу отъ мухъ, средство противъ крысъ... все такое!.. Ну, конечно дѣлаетъ онъ поважнѣе того, а это собственно для насъ, потому знавалъ еще прежде мою жееу, или скорѣе Марлену...
   Тутъ покаявшійся грѣшникъ пустился въ толкованія и разъяснялъ участіе химика разными мотивами. Изъ всего этого можно было сдѣлать тотъ общій выводъ, что "профессоръ" зналъ собирательницу костей еще прежде, въ Альбершвенде, гдѣ онъ былъ только асистентомъ, но едва ли сдѣлалъ бы что нибудь хорошее для старухи, если бы здѣсь въ столицѣ, гдѣ онъ обзавелся самостоятельно, съ нимъ не повстрѣчалась Марлена, полненькая, цвѣтущая, живой контрастъ съ своей желтой, костлявой мамашей. О портномъ Нанте отецъ не говорилъ ни слова, если его не спрашивали. Но имъ-то, Нанте Бартелемъ, и интересовалась особенно Гертруда, такъ что дядя сказалъ, наконецъ, съ ироніей:
   -- Кажется, у тебя что-то на умѣ, а?
   -- Да, имѣю въ виду Нанте Бартеля, если онъ остался честнымъ, хорошимъ человѣкомъ, какимъ былъ во все время постигшаго его родителей наказанія! Нѣсколько разъ писалъ онъ мнѣ въ Вальденбургъ. Ну, Бартель, вы можете себѣ теперь идти! Лично васъ нельзя принять въ этотъ домъ. Вполнѣ вѣрю вамъ, что вы искренно раскаялись и пошли по лучшей дорогѣ. Но нашъ воздухъ долженъ быть здѣсь совершенно чистъ. А соблазновъ къ совращенію тутъ слишкомъ много. Что касается Нанте -- пожалуйста, наведите о немъ справки! Если знаете, гдѣ онъ -- навѣдайтесь къ намъ опять! или, еще лучше, пошлите его. самого къ намъ!.. Сегодня же -- такъ отъ двѣнадцати и до часу! Это самое удобное время. Тогда и директорша будетъ здѣсь....
   Вмѣстѣ съ тѣмъ Бартель былъ выпровоженъ за дверь. Не въ зашей, конечно, но вышелъ самъ, благодаря той ловкости, съ какою Гертруда, умѣла сокращать бесѣду и напирать на главное. Ручку двери она почти сама всунула Бартелю. И тотъ не только ни мало не обидѣлся, напротивъ -- чувствовалъ себя польщеннымъ оказаннымъ довѣріемъ и какимъ-то пріятельски-ласковимъ, тономъ.
   -- Просто не понимаю я тебя, замѣтилъ дядя, когда Бартель вышелъ.
   Гертруда дала ему знакъ еще немного помолчать, потомъ тихонько подкралась къ двери, отворила ее и выглянула въ корридоръ. У наружной двери прозвонилъ колокольчикъ.
   -- За такими господами, сказала она съ улыбкою, -- надо зорко слѣдить, дѣйствительно ли они убрались изъ дому:-- такъ и воспользуется случаемъ подцѣпить что нибудь...
   -- А между тѣмъ ты, какъ будто, хотѣла принять въ домъ его отродье...
   -- Ахъ, любезный дядюшка, отозвалась Гертруда, покачивая головой, -- что же дѣлать, когда я вижу, что эти Броге будутъ употреблять всевозможные происки, чтобы остаться! Поддержкой имъ служитъ тетя. Если недавно она и уступила Штаудтнеру, то только благодаря пріятному впечатлѣнію, произведенному на нее письмомъ изъ Бухареста. Но уже на слѣдующій день она стала сомнѣваться въ безпристрастности совѣта Штаудтнера. Ты настолько проницателенъ, что самъ хорошо увидишь, почему совѣтъ доктора для нея такъ скоро упалъ въ курсѣ, что впрочемъ само по себѣ меня нисколько не огорчаетъ...
   -- Ничего, ровно ничего я не вижу! съ удивленіемъ сказалъ дядя, дѣйствительно, казавшійся въ эту минуту сущимъ младенцемъ...
   Гертруда съ смущеніемъ потупила глаза и пробормотала:
   -- Этотъ Штаудтнеръ, право, до того мнѣ надоѣдаетъ... А тетушка...
   -- Гмъ, она, кажется, видитъ въ тебѣ будущую графиню Вильденшвертъ...
   -- Нѣтъ, дядя, не считаетъ она меня достойной не только графа, но даже медицинскаго совѣтника...
   -- Чтоже тутъ мудренаго: Штаудтнеръ ухаживаетъ за тобой и именно по этому для тетушки упалъ въ курсѣ. Но тебѣ бы, право, не слѣдовало такъ сердиться на этого стараго чудака. Я не могу разойтись съ нимъ такъ скоро, какъ тетушка. Да и она въ сущности ссориться съ нимъ тоже не намѣрена. А что касается Броге...
   -- То тетушка ихъ оставитъ въ домѣ!
   -- Ну, это было бы просто ужасно!
   -- Жаль мнѣ тебя, дядя, ей-богу жаль!.. Господа Броге останутся, какъ ты тамъ ни выходи, изъ себя...
   -- Ну, это увидимъ! Мадамъ Броге, пожалуй, обратится еще къ другому заступнику -- Бегендорфу!.. Не сегодня, такъ завтра явится къ намъ грозный инспекторъ и внушитъ тебѣ быть снисходительнѣе. Вѣдь этихъ людей рекомендовалъ самъ Бегендорфъ. Въ виду всего этого, видишь ли, что я еще думаю: не взять ли намъ Нанте Бартеля въ качествѣ младшаго домашняго служителя, подручнаго... Я увѣренъ -- и увѣренность эту даетъ мнѣ разладъ Нанте съ отцомъ -- что этотъ парень будетъ для всѣхъ ихъ плетью, понукающею къ хорошему...
   Уже одно имя Бегендорфа нагнало робость на дядюшку. Но потомъ онъ самъ устыдился этого недостатка въ себѣ мужества. Гертруда старалась всячески пріободрить его веселымъ, смѣющимся лицомъ. Въ безысходномъ замѣшательствѣ схватился онъ за волосы и сказалъ:
   -- Такъ что же, не придти ли мнѣ къ взгляду Маккіавелли, что нужно управлять хитростью?.. Вѣдь учебное заведеніе -- то же, что маленькое государство. Іезуиты, можетъ быть, уже очень пересаливали, утверждая, что надъ каждымъ долженъ быть поставленъ особый соглядатай. Но для насъ честный человѣкъ, на котораго можно было бы вполнѣ положиться, былъ бы сущей манной небесной. А тутъ ты еще рекомендуешь портного! Это понравится самой тетушкѣ. Но посуди ты сама -- набрать въ домъ непріятныхъ для барона Фернау людей!.. Съ тѣхъ поръ, какъ Теодоръ живетъ у насъ, съ тѣхъ поръ, какъ другіе Фернау познакомились съ нимъ ближе и передали -- помнишь тогда?-- какъ будто нарочно передали раненаго юношу на руки этому, все еще загадочному для меня Вюльфингу,--съ того самаго времени нерасположеніе нашихъ кредиторовъ увеличилось еще болѣе...
   -- Ты долженъ отъ нихъ освободиться, вотъ что! проговорила Гертруда съ сверкающими глазами.
   -- Легко сказать, -- освободиться!! Неужели же все больше влѣзать въ залоги да перезалоги! Да еще терпѣть въ доходахъ такіе вычеты, какъ послѣ валлашскихъ князей... Линзингенъ тоже виситъ на одномъ волоскѣ... Умретъ, сохрани Боже, Гордонъ -- опять окажется новый нуль, не говоря уже о паническомъ переполохѣ и расхватываніи дѣтей, когда заговорятъ, что у насъ въ домѣ поселилась заразительная болѣзнь! Теперь опять прогнать Броге -- это то же, что напечатать въ газетахъ о болѣзни Гордона и еще болѣе подстрекать разные злые о насъ толки и сплетни... Мало ли чего не наплетутъ негодяи, въ порывѣ мести: и дѣти у насъ голодаютъ, и ходятъ-то они оборвышами, въ грязи... Я не прочь принять твоего Нанте...
   -- Да, это -- нравственно сильный человѣкъ! Бѣдный, одичавшій мальчуганъ, завербованный въ школу моими убѣжденіями и бывшій всегда первымъ въ учебныхъ занятіяхъ... Съ своими, родителями онъ, какъ самъ извѣщалъ въ письмахъ, навсегда прервалъ всякую связь...
   -- Но родители его тоже какъ будто измѣнились къ лучшему... Въ отцѣ нельзя было не замѣтить глубокаго сокрушенія... Но... но... что-то запоетъ графиня Ядвига...
   -- На зло ей ты долженъ еще принять къ себѣ доктора Гелльвига.
   -- Господь съ тобою, что ты это?! Право тетушка, кажется, правду говоритъ, что ты хочешь бросить господамъ Фернау перчатку...
   Гертруда насторожила уши. У наружныхъ дверей кто-то позвонилъ.
   -- Тоже, должно быть, какой нибудь запоздавшій учитель... сказалъ Нессельборнъ.
   -- Нѣтъ, видишь ли, прервала Гертруда,-- тебѣ докторъ Гелльвигъ нуженъ для того, чтобы держать въ уздѣ этого Типфеля, Верманна, Шликума, Потри -- всѣхъ ихъ... Эти люди деспотически верховодничаютъ надъ тобою... ихъ третье слово непремѣнно заключаетъ угрозу... А у тебя противъ нихъ нѣтъ никакой другой защиты, кромѣ отказа отъ мѣста, чѣмъ ты, разумѣется, вредишь только самому себѣ... Казенныя заведенія имѣютъ именно то громадное преимущество, что тамъ ни въ комъ нѣтъ исключительной необходимости, и всякая вакансія замѣщается легко и быстро... Бехтольдъ называетъ этого Гелльвига очень дѣльнымъ малымъ...
   Нессельборнъ закрылъ уши обѣими руками. Непріятно было ему слышать всю эту правду, эти совѣты. Они переворачивали вверхъ дномъ всю его дѣятельность.
   Вдругъ Гертруда суетливо проговорила вполголоса:
   -- Кажется, Бегендорфъ идетъ!! Посмотри-ка, посмотри!
   У Нессельборна затрепетало сердце... Этотъ старый университетскій товарищъ былъ точно его злымъ демономъ. При каждомъ затрудненіи, заграждавшемъ ему дорогу, этотъ человѣкъ, съ его стереотипной улыбкой, непремѣнно игралъ какую нибудь роль! Бегендорфъ былъ двуязыченъ, коваренъ до мозга костей. Нессельборнъ хорошо зналъ его и, однако, долженъ былъ сторониться предъ нимъ, щадить его, даже превозносить до небесъ. Съ глубокой горечью приводилъ онъ себѣ на память этотъ систематическій союзъ вліятельныхъ и сановныхъ педагоговъ, которые съѣзжались съ сѣвера и юга, востока и запада, чтобы предрѣшать всѣ вопросы воспитанія съ піэтистской точки зрѣнія и безпощадно исключать все "безбожное". Въ педагогическомъ мірѣ, творятся иногда диковинные казусы: тамъ и сямъ вы видите еще свѣжія, молодыя, честныя силы, лишенныя всякой грязи предразсудковъ, полныя той идеальной, свѣтлой добросовѣстности, которою Песталоцци такъ успѣлъ согрѣть сердца наставниковъ,-- и что же? Достаточно одной какой нибудь учебной программы, удачной рѣчи на учительскомъ съѣздѣ, предисловія къ учебнику, чтобы совершить поворотъ совсѣмъ въ другую сторону: къ изумленію въо свѣта свѣжая, молодая сила сама вдругъ заговариваетъ языкомъ піэтисткаго "благочестія", старается сама примазаться къ посвященнымъ и благодушнымъ, отъ которыхъ вслѣдъ затѣмъ сыплются награды и отличія... И всѣ эти ренегаты огуломъ повторяютъ какой-то странный анекдотъ, головой ручаясь за его достовѣрность, будто Песталоцци, слушая на закатѣ своихъ дней церковное хоровое пѣніе дѣтей -- когда самъ-то сдѣлался ребенкомъ -- въ швейцарскомъ городѣ Бейггенѣ, расплакался и сказалъ: вотъ истинный путь, по которому и мнѣ слѣдовало идти! И вотъ великое, завѣщанное Песталоцци добро было поддѣлано фальшиво: его незаконныя дѣти вытѣснили полноправныхъ, честныхъ сыновей...
   Для Гертруды каждую минуту было свое особенное дѣло. Въ ея вѣденіи находилась прачка, двѣ швеи и портниха, изъ которыхъ одни принадлежали къ семьѣ Броге, потомъ дѣвочка для посылокъ-дочка Броге, кухарка съ поваренкомъ-сынишкой Броге, -- наконецъ, сама мадамъ Броге, смотрѣвшая за чистотою комнатъ.
   Случайно повстрѣчалась Гертруда съ Вальднеромъ, только-что окончившимъ урокъ въ младшемъ классѣ; съ радостнымъ лицомъ онъ шелъ къ ней на встрѣчу, отправляясь въ свою комнату.
   -- Что это тебѣ такъ весело? сказала Гертруда: -- ты смѣешься чему-то! Вѣрно, что нибудь особенно пріятное приключилось...
   На самомъ дѣлѣ и ой было весело на сердцѣ. Но она сама также не знала, отчего бы это. Вчера, быть можетъ, у нихъ была какая нибудь посторонняя причина радоваться, и ею-то она извиняла свой звонкій, почти неумѣренный хохотъ.
   -- Нѣтъ, видишь ли, сегодня утромъ я прочиталъ, что въ театрѣ даютъ завтра гетевскаго Фауста! Вѣдь я говорилъ, кажется, тебѣ, что мнѣ хотѣлось бы его видѣть, даже цѣпою жизни!
   -- Ну, такъ и я пойду съ тобою! радостно сказала Гертруда:-- конечно, если еще пустятъ, робко добавила она сейчасъ же, вспомнивъ о своемъ зависимомъ положеніи, и не миновавшей еще опасности маленькаго Гордона, остававшагося подъ недобросовѣстнымъ присмотромъ семьи Броге.
   Но не такого отвѣта ждалъ отъ нея Вальднеръ. Въ темномъ корридорѣ, по которому они шли, Гертруда не замѣтила яркаго румянца на лицѣ Вальднера и его внезапнаго молчаливаго унынія. По окончаніи уроковъ вмѣстѣ съ боемъ часовъ, раздававшимся по всему дому, поднялся такой страшный шумъ, что съ трудомъ можно было слышать свои собственныя слова.
   Большая зала конференцій служила на Рождество для раздачи подарковъ, на маслянную для баловъ, вообще же для утренней молитвы пансіонеровъ, тогда какъ послѣ пасхи здѣсь же производились публичныя испытанія. Зимою она отапливалась только по воскресеньямъ. Такимъ образомъ, и сегодня никто не заходилъ туда, если не было нужно.
   На вопросъ Гертруды: "ты занятъ теперь?" Вальднеръ отвѣчалъ: "нѣтъ, у меня теперь будетъ съ часъ свободнаго времени," -- и потому Гертруда могла предложить ему:
   -- Такъ послушай, войдемъ туда и отдохнемъ немножко! Рѣдко-рѣдко вѣдь урвешь свободную минутку, чтобъ поговорить...
   Она сама не знала, что съ ней дѣлалось. Горячая кровь клокотала въ жилахъ. Дѣвушка готова была обнять Вальднера.
   А снаружи шумно раздавались голоса сотенъ двухъ дѣтей. То былъ обычный ранній роздыхъ, продолжавшійся десять минутъ. Несмотря на наступившее уже морозное время, дѣти бѣгали по двору, отламывали ледяные сосульки отъ колодца и падали въ растяжку по гололедицѣ двора. Большинство осаждало квартиру Броге, гдѣ можно было купить яблокъ, грушъ, булочекъ съ колбасой и ветчиной, что составляло весьма выгодную торговлю, дававшую сто процентовъ чистаго барыша, -- торговлю, которою ревностно занимались всѣ корыстолюбивые члены семейки, не исключая и дѣтей. Но сегодня оги торговали какъ-то вяло; инспекторъ, къ заступничеству котораго они обратились, бесѣдовалъ съ фрау директоршей, нѣсколько комнатъ подальше.
   Съ тѣхъ поръ, какъ Гертруда вернулась изъ семинаріи, ей ужь было невозможно сообщить прежній тонъ ея отношеніямъ къ Вальднеру. Оба они сложились, развились. Гертрудѣ было топерь болѣе восемнадцати лѣтъ отъ роду, Вальднеру -- навѣрное всѣ двадцать два. Но еще два года тому назадъ она называла его своимъ "дѣточкой," "крошкой," шлепала его въ шутку розгой или рукою по пальцамъ. Словомъ, во всемъ его "няньчила" при ходьбѣ и стояньи, при разговорѣ, надѣваньи сюртука, учебныхъ занятіяхъ. Только этому теплому, ежечасному участію со стороны Гертруды удалось вытѣснить изъ его натуры все нехорошее, привитое къ нему ошибочнымъ воспитаніемъ въ домѣ брукбахскаго пастора. Къ старому Нессельборну онъ явился лѣнивымъ, сердитымъ и недовѣрчивымъ медвѣдемъ. Гертруда пробудила въ немъ уже угасавшій свѣтлый взглядъ на жизнь, разогнала его назойливо-мрачныя мысли, убѣждая, что они не идутъ мужчинѣ, облегчила ему и душевное бремя, и также безъ всякихъ церемоній сбросила весь ненужный баластъ, насильно взгроможденный на его плечи. Уже потомъ стала наблюдать, что Теодоръ можетъ вынести. За все она принялась съ самаго начала, сдѣлала Вальднера своимъ помощникомъ при обученіи дѣтей въ школѣ, чтобы онъ самъ повторялъ зады,-- подстрекала его самолюбіе передъ дѣтьми и только этимъ пробудила чувство это также и относительно взрослыхъ. Гертруда была натура съ тонкимъ педагогическимъ чутьемъ. Въ уединеніи вальденбургской семинаріи, подъ вліяніемъ полугорестныхъ, полувеселыхъ ощущеній, она впервые почувствовала, какъ сродна ей эта сфера и сколько романической прелести она заключаетъ въ себѣ для ея сердца. Если же она такъ хлопотливо возилась и нянчиалась съ своимъ питомцемъ, то это было не тщеславіе пѣстуна, но результатъ какого-то загадочнаго обаянія.
   Въ Вальднерѣ нельзя было не замѣтить чего-то, невольно располагающаго, невульгарнаго, такъ сказать, характеристически-знатнаго. Нѣжныя черты, тихое раздумье, отражавшееся въ его глазахъ, какая-то дѣтски-наивная, пугливая скромность, точно на каждомъ шагу звавшая помощь руководителя и, однако, зачастую подсказывъвшая ему свѣтлыя сужденія, прекрасные порывы сердца -- все это невольно располагало къ нему каждаго. Насколько въ глазахъ мужчинъ Вальднеръ былъ угрюмымъ, даже ненавидѣвшимъ всѣхъ дикаремъ, настолько же онъ сдѣлался фаворитомъ дамъ и дѣвицъ штейнтальскаго общества. Каждое получаемое прежде отъ него письмо Гертруда разбирала также, какъ стилистическое упражненіе; но если въ немъ говорилось о встрѣчѣ съ другими дѣвушками или женщинами, сердце Гертруды начинало болѣзненно сжиматься ревностью. Что же заставляло такъ волновать ея кровь сегодня? Звонкіе голоса двухъ сотенъ дѣтей и юношей, эти здоровыя схватки, шалости, возня сильнаго пола, понравились ей уже въ самомъ началѣ, когда она сюда явилась. Къ упрямству и дерзкому тону школьной молодежи она уже попривыкла и впослѣдствіи, даже намѣренно, сама пробовала подражать дурнымъ качествамъ мужчинъ. Но противоядіе, то есть большее уваженіе къ своему собственному полу не являлось ни откуда. Ужасъ нападалъ на нее, когда въ ней рождалось побужденіе извинять въ своихъ кузинахъ, Леванѣ и Адельгундѣ, чувство любви, и не какой другой, а именно -- половой любви. Влеченіе юноши, въ періодъ его перваго развитія, къ женскому существу -- это то же, что желаніе порвать первую наливающуюся, весеннюю ягоду. Все богатое раздолье плодовъ осенью -- ничто, сравнительно съ соблазномъ первыхъ спѣлыхъ вишень, еще связываемыхъ женою садовника въ пучокъ, какъ рѣдкостная диковинка. Какъ хорошъ былъ уже этотъ Линзингенъ! Этакій милый мальчишка съ кудрями, что львиная грива!.. У него вѣтренность являлась изъ горячей крови, изъ страсти къ пикантнымъ, почти безумнымъ приключеніямъ... Бывшіе въ пансіонѣ англичане съ дикимъ нравомъ соединяли галантную вѣжливость къ женщинамъ, любезность и вниманіе, которыя зачастую могли показаться трогательными. У менѣе дикихъ были кроткіе, мечтательные глазки, какіе пристали бы и къ лицу мадонны. Нессельборнъ зорко слѣдилъ, однако, чтобы взгляды эти не переходили въ дѣвическую томность и даже не были предметомъ заигрыванья со стороны болѣе мужеподобныхъ учениковъ, ревниво отбивавшихъ другъ у друга расположеніе этихъ нѣжненькихъ мальчиковъ. Часто директорша сердито хлопала дверьми и окнами, съ бранью увѣряя, что въ воздухѣ разило этимъ проклятымъ запахомъ мальчишекъ, какъ она и выражалась. Женское учебное заведеніе было бы для нея пріятнѣе. Нерѣдко кокетками называютъ такихъ женщинъ, которыя въ сущности могутъ ужиться только съ лицами одного пола, и это совершенно подтверждалось на дочкѣ знаменитаго трактирщика подъ вывѣскою "Большого Котла". Напротивъ, Гертруда признавалась открыто, что, по ея мнѣнію, мужчина одаренъ самобытною силой и что присматривать за мальчиками въ школѣ ей всегда было гораздо пріятнѣе, чѣмъ за дѣвочками.
   Стать къ Вальднеру въ болѣе близкія и благотворныя для него отношенія ей все какъ-то не приходилось. Сначала уходъ за раненымъ взяли на себя другія лица. Потомъ, когда Вальднеръ выздоровѣлъ и вернулся къ Нессельборну, она была вся поглощена новымъ для нея училищнымъ хозяйствомъ, да и притомъ вторичное принятіе валашскихъ князьковъ въ пансіонъ требовало многихъ хлопотъ и величайшей осторожности. Она попала въ настоящій пчелиный улей! Вокругъ нея страшное жужжанье и пискотня на цѣлый день! И притомъ сколько опасностей ужаленія со всѣхъ сторонъ... Того и гляди, какъ бы на что нибудь не наткнуться, какъ бы не потерять своей настоящей дороги!.. Тутъ ужь было не до мечтаній. Даже въ церкви можно было молиться только оглядываясь постоянно на молоденькихъ питомцевъ, ихъ разсѣянность, ихъ буйныя шалости, проявлявшіяся при каждомъ удобномъ случаѣ. Тетушка могла взбѣлѣниться при одной мысли, что противъ нея замышляется заговоръ. Раздраженная разлукой съ дочерьми, она старалась всячески доказать, что въ преемницѣ ихъ, Гертрудѣ, недостатковъ нисколько не было меньше. "Шушуканья" съ Вальднеромъ она строжайше запретила ей уже въ самомъ началѣ.
   Въ домѣ стихло. Уроки опять продолжались своимъ чередомъ. Вдали гдѣ-то свирѣпствовалъ щедрый на угрозы и ругань Типфель. Слабодушному латинисту очень нравилось корчить изъ себя героя. Онъ воображалъ, что всѣ дрожали передъ нимъ, какъ предъ громоносной тучею, когда онъ стучалъ книжкой о кафедру или угрожалъ показать примѣръ. Но вѣчно повторяемая ругань не производитъ уже никакого дѣйствія на мальчика, не страшна ему. И въ классѣ Типфеля шумъ всегда унимается позже, чѣмъ во всѣхъ другихъ.
   Вотъ и пошла разсказывать Гертруда обо всемъ, что происходило въ комнатѣ дяди и чего еще надо было ожидать: назвала Бартеля и его сына Нанте -- имена, также замѣшанныя въ загадочной судьбѣ Вальднера, что ему было уже извѣстно. При этомъ она все поглядывала на его туалетъ и, наконецъ, сказала съ ярко вспыхнувшими щеками -- Да до какихъ поръ мнѣ тебя учить хорошенько завязывать галстухъ?! Неужели самъ до сихъ поръ не можешь?..
   -- Ну, ну, хорошо, Гертруда! ласково проговорилъ онъ, и они оба усѣлись на скамьѣ, въ темномъ уголку, подъ большимъ глобусомъ, подареннымъ директору учениками; фрау директорша, при мучительныхъ займахъ, конечно, предпочла бы серебряный сервизъ...
   Ни Вальднеръ, ни Гертруда ни мало не почувствовали, что въ залѣ было довольно свѣжо.
   -- Да, да, Теодоръ, тебѣ нужно выйти на широкую сцену жизни! Мнѣ все кажется, что ты о чемъ-то крѣпко думаешь: о чемъ именно -- не знаю!..
   -- Куда ужь мнѣ мечтать о просторѣ! отозвался тотъ съ глубокой горечью: -- жалкій-то исколоченный, которому въ первомъ дѣтствѣ окарпали крылья...
   -- Что за искалеченный! Это чистѣйшая глупость!! Да зачѣмъ ты, скажи пожалуйста, вѣчно зачитываешься романами -- тамъ съ Бехтольдомъ?.. Ужь Бехтольду слѣдовало бы, кажется, быть умнѣе... Выбрось ты, сдѣлай милость, изъ своей головы всѣ эти обрѣзаппыя крылья... Учись, усердно учись самъ, въ то время, какъ обучаешь другихъ! Настанетъ и для тебя когда нибудь заря счастья...
   -- Охъ, ужь эти мнѣ надежды, надежды...
   -- Твои враги будутъ такъ стиснуты, опалены горящими головнями, какъ тигры на охотѣ...
   -- Ну, оставь, пожалуйста, это...
   -- Я укрощу твою мать, тигрицу злую, такъ укрощу ее, что она растянется у твоихъ ногъ.. Видишь, она удрала съ твоими братишками, ха, ха, ха!... Боялась, должно быть, повстрѣчаться съ тобою...
   -- Не говори объ этомъ такъ открыто, Гертруда! Ты вѣдь знаешь, твой дядя не хочетъ объ этомъ и слышать...
   -- Его мы тоже попытаемся вырвать изъ ихъ лапъ! Весь мой капиталъ простирается до пяти тысячъ таллеровъ,-- а проценты все паростаютъ, все ростутъ... Одинъ изъ моихъ билетовъ выпалъ съ выигрышемъ... Я отдамъ все, все, что имѣю, лишь бы освободить дядю отъ этого Фернау!
   -- Ахъ, помилуй, они дали твоему дядѣ вѣдь двадцать тысячъ, шутка сказать! Милая, добрая Гертруда, сердце-то у тебя золотое, но не считай злыми и другихъ...
   -- Не хвали ты, пожалуйста, моего сердца... Ты его знать не знаешь!
   И Гертруда сдѣлала какую-то весьма плутовскую гримаску, которая, впрочемъ, шла ей къ лицу, какъ нельзя лучше. Но при этомъ не могла она выдержать долѣе своей серьезной роли, хотя и умѣла преодолѣть охватившій ее внутренній жаръ. Она отклонила отъ себя привѣтливо протянутую ей руку Вальднера. Каждую минуту она могла быть застигнута врасплохъ въ этомъ домѣ.
   И теперь, какъ это было уже многое множество разъ, она высказала свое глубокое убѣжденіе, что Теодоръ сынъ графини Вильденшвертъ, и при этомъ прибавила:
   -- Ладно, пусть только вернется графъ... твой отецъ... изъ далекаго путешествія! А я слышала, что онъ скоро пріѣдетъ...
   Вальднеръ опять отклонилъ эти надежды и предположенія.
   -- Да, да, сказалъ онъ,-- я былъ навязанъ Генненгефту во Франціи! Онъ долженъ былъ собственно умертвить меня, но у него не хватало духу... Вотъ и рѣшился похоронить за-живо. Разсчитывалъ, должно быть, на лучшее время, когда умретъ та, которую онъ обманулъ, пощадивъ мою горемычную жизнь. Повѣрь мнѣ, Гертруда, родители мои были французы! ты посмотри, какъ я отсталъ во французскомъ языкѣ,-- а между тѣмъ, отчего онъ дается мнѣ такъ легко!?
   Слова эти онъ сопровождалъ такимъ взглядомъ, который такъ нравился въ немъ всякому. То былъ взглядъ дѣтскаго лукавства, шутливой хитрости. Даже директорша, обыкновенно его не жаловавшая, не могла иногда не сказать съ веселымъ смѣхомъ:
   -- А ты опять за свои штуки, тонкая ты бестія!!.
   Взглядъ этотъ на многихъ уже производилъ такое впечатлѣніе, что Вальднера стали считать просто обманщикомъ, шарлатаномъ, хитро смастерившимъ себѣ свою интересную исторію. Чепуха, эта родилась въ головѣ одного полицейскаго сановника., пустившаго даже брошюрку: "Теодоръ Вальднеръ, какъ простой обманщикъ", на что Нессельборнъ отвѣчалъ: "господинъ полицейскій совѣтникъ N. N., какъ одураченный...
   Этотъ плутовской взглядъ дѣйствовалъ еще сильнѣе, когда сопровождался чувствомъ замѣшательства. Такъ было и теперь. Гертруда ни мало не догадывалась, что творилось въ душѣ ея "крошки". Она не знала, что Вальднеръ боялся только обнаружить, что онъ заинтересованъ Мехтильдою фонъ-Фернау. Она видѣла въ немъ только извѣстную ей страстишку полукавить, подразнить другихъ. Въ ней съ такой отрадой пробудилось воспоминаніе о прежнемъ времени, о ея былой дружбѣ къ этому юношѣ, почти съ ней раззнакомившемуся, по теперь такъ дружески опять возлѣ нея сидѣвшему, что Гертруда опустила руку на его плечо и, легонько погладивъ его по щекѣ кончиками пальцевъ, проговорила:
   -- Это такъ, monsieur le Comte, но жаль только, что вамъ недостаетъ лучшаго произношенія! И удерживая тотъ же задушевный тонъ, она прибавила:
   -- Что это тебѣ захотѣлось видѣть Фауста непремѣнно завтра?! Вѣрно потому, что тамъ на сценѣ представляютъ теплый адъ, а у тебя въ каморкѣ наверху также холодно, какъ и здѣсь въ этой залѣ... Плечи ея, дѣйствительно, немного вздрагивали, но она этого не замѣчала. Обильная жизненная теплота приливала къ ея молодому сердцу...
   Повторивъ, что имъ трудно будетъ отпроситься въ театръ, она вперила въ Вальднера пристальный взглядъ.
   На его подвижномъ, выразительномъ лицѣ ничто не могло утаиться; малѣйшее движеніе въ глубинѣ его души отражалось на лицѣ, какъ въ зеркалѣ. На этотъ разъ въ его душѣ изобразился испугъ.
   -- Что съ тобой? вскричала она, взглянувъ на него своими большими, прекрасными глазами и приближая ихъ къ самымъ глазамъ Вальднера:-- мнѣ кажется, точно ты одинъ хочешь идти?! Какъ же это -- безъ меня, Теодоръ?!
   Конечно, грозный взглядъ Гертруды былъ только шуткой съ ея стороны; тѣмъ не менѣе бѣдному юношѣ, записному врагу всякой лжи, неизбѣжно приходилось дать категорическій отвѣтъ. Къ счастью, подоспѣла выручка, которая, однако, была бы для него во всякомъ случаѣ крайне непріятна, если бы то не былъ Фрицъ Бехтольдъ: онъ заглянулъ въ залу -- и вдругъ въ ужасѣ, попятился назадъ, увидя Вальднера, котораго онъ искалъ, вмѣстѣ съ Гертрудой въ близкомъ tête-à-tête, именно въ эту минуту принявшемъ весьма пикантный характеръ. Гертруда быстро вскочила, поправила платье: даже тесемки ея передника сползли съ своихъ мѣстъ. Она стояла съ видимой досадой, не зная, выйдти ли ей самой или попросить Бехтольда войти въ залу.
   Воспользовавшись этимъ случаемъ, Вальднеръ оставилъ безъ отвѣта предложенный ему щекотливый вопросъ и выглянулъ въ корридоръ.
   Гертруда слышала уже шаги Бехтольда. Когда Вальднеръ крикнулъ ему: "послѣ, послѣ!" Гертруда вспомнила, что пора уйти.
   -- Какъ, послѣ?! сказала она: -- этого еще недоставало!.. Нѣтъ, тутъ ждать рѣшительно незачѣмъ... и вмѣстѣ съ тѣмъ она вышла и быстро сбѣжала внизъ по лѣстницѣ.
   -- Въ слѣдующій часъ въ первомъ классѣ нѣтъ учителя... Директору съ чего-то вдругъ сдѣлалось дурно... Приходящіе могутъ идти по домамъ. А ты сведи пансіонеровъ на катокъ... Только осторожнѣе, чтобъ бѣды какой не случилось!..
   Вотъ все, что передалъ Бехтольдъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ исчезъ. У него самого было много дѣла.
   Освободясь отъ непріятнаго испуга, Вальднеръ не обратилъ вниманія ни на тонъ, какимъ произнесъ его короткій пріятель эти слова, ни на выраженіе его лица, тѣмъ болѣе, что въ корридорахъ было темно.
   Нисколько не любопытствуя, что приключилось вдругъ дядѣ и чѣмъ онъ могъ такъ внезапно захворать, Вальднеръ самъ былъ увлеченъ шаловливой игривостью, поднявшеюся въ первомъ классѣ, быстро побѣжалъ въ свою каморку, чтобы вынести оттуда свои старые штейнтальскіе коньки, потомъ прошелъ по заламъ, гдѣ были размѣщены пансіонеры перваго класса, и но менѣе учениковъ тѣшился одною мыслью пронестись лихо на конькахъ: удовольствіе это было ему довольно извѣстно еще прежде въ Штейнталѣ. Для этой первой экспедиціи былъ уже выбранъ надежный, безопасный отъ подламыванья катокъ. Но туда было такъ далеко, что было рѣшено также, для доставки учениковъ и во избѣжаніе разгоряченія отъ ходьбы нанять нѣсколько дрожекъ.
   И вотъ питомцы Нессельборна, размѣстившись въ этихъ легкихъ экипажахъ, несутся, подъ командой учителя, принять участіе въ той забавѣ, которая была воспѣта еще серьезнымъ Клопштокомъ.
   Выбранною мѣстностью были берега рѣки, гдѣ находились дровяные дворы.
   Солнце пробиралось между сѣрыми снѣжными облаками. Уже издали виднѣлась весьма пестрая картина, съ каждымъ часомъ обѣщавшая сдѣлаться еще оживленнѣе.
   На мѣстѣ забавы, допускаемой лишь на короткое время условіями холодной температуры, виднѣлась обширная ледяная площадка, съ синеватымъ отливомъ на солнцѣ, покрытая цѣлыми сотнями конькобѣжцевъ, маленькими ручными санками, разбитыми на льду шатрами, гдѣ отдавались на прокатъ всѣ принадлежности этого быстраго зимняго бѣга; тутъ же были и лавки маркитантовъ, и импровизированныя школы кататься на конькахъ,-- не было даже недостатка въ вѣтряныхъ мельницахъ и большихъ ивовыхъ пняхъ, чтобы все это представлялось подновленною картиною угламондской школы.
   Къ этой забавѣ народа и молодежи здѣсь примѣшивалась фешенэбельная публика. Для избраннаго общества промышленные прирѣчные жители -- матросы, рыбаки -- обнесли большое пространство ледяного поля метлами, воткнутыми палкой въ ледъ. Купы изъ и тростника предлагали укромныя убѣжища, если кому случится поправить коньки, или для скромныхъ новичковъ, еще впервые пробовавшихъ свое умѣнье въ бѣгѣ. Начинающіе -- между ними прелестныя и массивныя женскія фигуры, молоденькія дѣвушки и пожилыя амозонки -- придавали своимъ тѣламъ различные изгибы, то вправо, то влѣво, скрещивали руки, которыя у болѣе опытныхъ могли быть удобно всунуты въ теплую муфту, тогда какъ у начинавшихъ еще болтались по воздуху, подражая движеніямъ веселъ. Особенно пріятно было смотрѣть на начинавшія еще учиться женскія парочки: обнявшись вмѣстѣ, онѣ выступали въ одно время, тихонько слѣдуя одна за другой; болѣе опытная тащитъ за собой робкую подругу, и при этомъ обѣ граціозно избѣгаютъ столкновенія съ другими.
   Мужчины, имѣвшіе наименѣе притязаній плѣнять зрѣніе другихъ, показывали необыкновенную ловкость въ быстромъ бѣгѣ впередъ, заднимъ ходомъ, въ выдѣлываньи на льду арабскихъ цифръ восьми и девяти, что возбуждало общее удивленіе глядѣвшихъ, но также зависть менѣе опытныхъ въ этомъ молодецкомъ ристаньи. Офицерщина, обыкновенно боящаяся уронить свое военное достоинство, отваживалась, однако, вступить между собой въ состязаніе, причемъ нерѣдко неудачно разсчитанный поворотъ или какое нибудь препятствіе на льду сшибало съ ногъ и этихъ матадоровъ, возбуждавшихъ тогда злой смѣхъ, по крайней мѣрѣ, въ праздныхъ зрителяхъ...
   Вальднеръ слѣдилъ глазами только за своей маленькой командой, примкнувшей къ нему со всей привѣтливой довѣрчивостью дѣтства, какъ будто противъ его авторитета никогда и не было возмущенія -- тамъ поодаль, въ очерченномъ фіолетовыми штрихами Лихтенгайнѣ, и точно онъ никогда не лежалъ, какъ раненный, въ невидномъ отсюда домикѣ по ту сторону рѣки, между дровяными дворами. Молодежь вообще не мстительна но своей природѣ и мститъ въ томъ лишь случаѣ, когда ее на то выведутъ.
   Сладость мести принадлежитъ ужъ къ деликатессамъ болѣе зрѣлаго возраста. А въ юномъ, дѣтскомъ сердцѣ даже память о незаслуженной обидѣ и несправедливости удерживается ненадолго. Пусть бы даже учитель только-что наказалъ несправедливо -- чрезъ какой нибудь часъ онъ опять ужь кажется старымъ, благожелательнымъ другомъ.
   Загадочная судьба Вальднера невольно заставляла всѣхъ поглядывать на него робко. Но если такой человѣкъ обладаетъ какимъ нибудь талантомъ, ловкостью, которой другіе стараются подражать, то прежній страшный бука попадаетъ въ моду, дѣлается матадаромъ, къ которому ласково льнетъ удивляющаяся дѣтвора. Вальднеръ помогалъ надѣвать коньки, нанималъ санки для менѣе твердыхъ, провожалъ другихъ за руку на нѣкоторое разстояніе, каждое мгновеніе выпускалъ ихъ и опять подхватывалъ на бѣгу, если толчекъ или поворотъ угрожалъ паденіемъ. При этомъ Вальднеръ показалъ изумительную ловкость въ выпляскѣ по льду, а вѣдь замашки матадора всегда имѣютъ чарующую силу для молодежи. Кто умѣетъ что нибудь и отважно показываетъ свое умѣніе, вокругъ того дѣти жмутся съ глубокимъ удивленіемъ. Сегодня было только и толковъ, что о господинѣ Вальднерѣ -- и впереди, и сзади. Теперь-то онъ могъ бы перваго дерзкаго "бунтовщика" свернуть въ бараній рогъ.
   И здѣсь-то, среди ледяной равнины и во время своего блестящаго тріумфа Вальднеру выпало дорогое счастье -- встрѣча съ Мехтильдою фонъ-Фернау. На нѣсколько минутъ онъ далъ себѣ роздыхъ и задумчиво глядѣлъ на дачу Вольмероде, хотя и не совершенно обезлюдѣвшую, но все же незанятую господами, роскошную виллу... его матери! Въ это время мимо него пронеслись сани. Ему показалось, будто онъ увидѣлъ сестеръ Мехтильды, провожаемыхъ своими женихами... Вотъ онъ сталъ оглядываться, присматриваться -- и вдругъ мимо его пронеслась сама Мехтильда, улыбнувшись ему изъ-за голубаго, развѣвавшагося вуаля. Въ глазахъ у него помутилось...
   А тутъ онъ чуть не былъ сшибленъ съ ногъ многими элегантными молодыми людьми, цѣлой тучей пронесшимися за Мехтильдой и другими молоденькими дамочками -- очевидно, ея подругами. Впрочемъ онъ успѣлъ во время очнуться, собрался съ духомъ и, сдѣлавъ поворотъ съ своей юной командой, пустился съ нею вмѣстѣ вслѣдъ за элегантнымъ обществомъ. Оно было смято налетѣвшей дикой командой Вальднера. Тутъ растянулся ассесоръ, тамъ балансируетъ лейтенантъ, какъ сынъ Марса, дѣлая неимовѣрныя усилія, чтобы не скомпрометировать себя позорнымъ кувыркомъ.
   Другіе, показывая видъ, будто у нихъ нетвердо держались на ногахъ коньки, быстро нагибались и хлопотали съ ремнями, скрываясь въ камышахъ. Вальднеръ скоро нагналъ Мехтильду съ ея подругами. Недостатокъ ловкости и навыка дѣвушка дополняла необыкновенной смѣлостью.
   Когда Вальднеръ былъ возлѣ лея близко и поклонился ей, прелестная дѣвушка проговорила ласково:
   -- Ахъ, да, завтра вѣдь даютъ Фауста!
   Онъ думалъ о томъ же. Мехтильда выразила только вслухъ его задушевное слово, вторившее однообразному тону предвѣчнаго хаоса, начальнаго покоя въ лотосѣ, священномъ цвѣткѣ безсмертія...
   И тутъ вдругъ для одного человѣка настала упоительная весна -- здѣсь, среди покраснѣвшихъ на морозѣ носовъ, между мѣховыми воротниками и муфтами, между всѣми этими щеголями, зажженными сигарами или клубившимъ изо рта паромъ,-- весна настала на голубоватой поверхности замерзшей рѣчки, когда-то прежде укачивавшей лодку съ раненнымъ... Отзвукъ словъ обратился для него въ цвѣты. И всѣ цвѣты весенней роскоши точно посыпались на него изъ рога изобилія... Только всего шесть словъ и было произнесено, да и то мимоходомъ, -- и вдругъ преобразилось какою-то волшебною силой! Тутъ припомнились, разумѣется, и встрѣча въ книжномъ магазинѣ, и свиданія съ Мехтильдой въ гостиной ея отца, и теплыя слова участія въ флиднеровскомъ саду, потомъ между дровяными дворами, гдѣ онъ съ ними простился... Да, благодатной весной повѣяло отъ суроваго, холоднаго льда... О, какъ робѣетъ тогда человѣческое сердце, при всемъ избыткѣ счастья!! Одно группируется, гармонируетъ съ другимъ, и изъ тысячи всевозможныхъ звуковъ слагается одинъ полный, звучный тонъ -- не тотъ, что уныло гудитъ въ тюрьмѣ, среди нестройнаго хаоса: нѣтъ, солнце сыплетъ тысячи брильянтовъ по ледяной поверхности и во всѣхъ глазахъ читается свѣтлый восторгъ воскресенія, пасхальная радость торжества изъ торжествъ!.. Такъ вотъ какъ должно быть и въ Фаустѣ; отрѣшенный отъ гнета сомнѣній и тяжелыхъ оковъ думы, новорожденный посылаетъ первый привѣтъ молодому утру!!..
   Мехтильда проронила на лету еще то-другое привѣтливое слово. Мало-помалу команда Вальднера примкнула къ провожавшему дамъ обществу. Изъ саней тоже примѣтили ловкаго конькобѣжца-учителя; нареченные сестеры похвалили эту ловкость Вальдлера, спросили объ именахъ нѣкоторыхъ учениковъ и познакомились съ ними, между прочимъ съ графомъ Линзингеномъ, который собственно долженъ былъ бы поклясться въ вѣчной ненависти за черноокую Теклу, далѣе съ барономъ Фукереромъ, съ американцемъ Кониберомъ, съ англичаниномъ Фентономъ.
   И вдругъ благосклонная судьба подарила Вальднеру нежданную-негаданную, невыразимо сладостную минуту... Съ Мехтильдой случилось то, что часто бываетъ съ конькобѣжцами и можетъ, къ ихъ досадѣ, на нѣкоторое время отдѣлить ихъ отъ прочаго общества: Вальднеръ улучилъ эту минуту, которой позавидовали бы сотни другихъ, если бы были повнимательнѣе.
   Дѣло въ томъ, что у Мехтильды отвязался одинъ изъ коньковъ.
   Если этой непріятной случайности, за которую Мехтильдѣ такъ досталось послѣ, за обѣдомъ не замѣтилъ никто другой прежде Вальднара, то тому были многія причины, и мы можемъ перечислить ихъ со всею точностью протоколиста: во-первыхъ, подруги ея по большей части бальныя пріятельницы, умѣющія только въ альбомахъ клясться въ "вѣчной дружбѣ", подруги думали и хлопотали только о себѣ самихъ; во-вторыхъ, зятья были усердно заняты своими санями; въ-третьихъ, на рѣкѣ происходила страшная бѣготня, при которой все, что собиралось въ кучку, разгонялось ежеминутно въ разсыпную; въ-четвертыхъ, Вальднеръ слѣдилъ за Мехтильдой съ истинно адъютанскимъ вниманіемъ. Наконецъ, въ-пятыхъ, не надо забывать и того, что Вальднеръ былъ конькобѣжецъ первой руки, настоящій артистъ по этой части...
   Вальднеръ училъ бѣгать -- онъ, котораго еще такъ недавно учили ходить!! Онъ самъ ухаживалъ за своими учениками, когда въ ихъ ремняхъ было что нибудь неисправно. Чувствуя себя несовсѣмъ твердо въ ногахъ, Мехтильда отбѣжала въ сторону, въ камыши, и принялась что-то теребить, дергать, поправлять на своей ногѣ. Удивительно ли, если въ то же мгновеніе Вальднеръ подлетѣлъ къ ней козыремъ и спросилъ, все ли у ней въ порядкѣ?..
   Дѣвушка робко озирается кругомъ. Ни сестриныхъ жениховъ, ни кавалеровъ изъ ея общества -- никого вблизи не видно. Нѣтъ тутъ на подмогу и мозолистыхъ рукъ отставного матроса, который въ эту минуту собираетъ въ свою оловянную кружку плату за всунутые въ ледъ метлы и подметанье катка, предназначеннаго для фешенэбельной публики. Итакъ, если нынѣшній герой0конькобѣжецъ, помогавшій всѣмъ и каждому, вызвался самъ устранить эту маленькую неисправность, то вѣдь это было весьма естественно.
   И вотъ для одного человѣка на каткѣ -- о чувствахъ Мехтильды мы ничего не знаемъ -- земля въ это мгновеніе точно остановилась на своей оси, солнце показалось глупой, масляной лампой, только съ немного выше приподнятымъ сегодня фитилемъ, изсиня-бѣловатое далекое небо висѣло, точно крапчатое одѣяло, повѣшенное просушиться на воздухѣ, изъ его же, можетъ быть, каморки... Можетъ статься даже, что вся Европа показалась ему орѣховой скорлупой, а роскошная библіотека Лингарда Нессельборна, съ пятнадцатью томами энциклопедическаго словаря и другими учеными книжицами -- пустымъ ни къ чему не ведущимъ хламомъ!.. Дамскій башмачникъ попривыкъ къ ножкамъ, къ этой благороднѣйшей, наиболѣе изящной формѣ человѣческаго тѣла, послѣ руки, особенно у женщинъ. Мастеровой человѣкъ не знаетъ никакихъ эстетическихъ восторговъ и, примѣривая свое издѣліе, въ состояніи спросить даже, нѣтъ ли на ножкѣ... мозолей!! Но кто беретъ въ свои руки кругленькій, очаровательный башмачокъ съ перламутровыми пуговками, кто, при подобномъ поклоненіи, чувствуетъ то, что чувствовалъ Вальднеръ въ эту минуту, -- тотъ видитъ только свои собственные пальцы, отвязавшійся задокъ конька и... вновь отысканный, благородный обломокъ Венеры Милосской...
   Вальднеръ былъ небольше, какъ еще неэкзаменованный младшій учитель, классный надзиратель, читавшій по-французски только съ помощью лексикона и въ шутку прозванный внукомъ Песталоцци, за неимѣніемъ настоящаго отца и матери. Но однако прикосновенія къ такой ножкѣ, въ такомъ очаровательномъ башмачкѣ съ перламутровыми пуговками, было бы достаточно, чтобы сдѣлать изъ этого бѣдняка геніяльнаго Фидія или Праксителя,-- даже безъ предварительнаго обученія горшечному искуству. По одному такому пальцу онъ составитъ бы себѣ идею о формахъ цѣлаго человѣка.
   Конекъ былъ прилаженъ. Помощникъ въ этомъ горѣ протянулъ фрейленъ Мехтильдѣ руку; граціозно улыбнувшись и опустивъ вуаль, дѣвушка вспорхнула, и Вальднеръ видѣлъ, что все было хорошо. Но онъ видѣлъ также, что сестры поспѣшили въ своихъ саняхъ, вѣроятно, для того, чтобы прекратить сцену межъ прибрежными камышами.
   Счастливчикъ-Вальднеръ былъ самъ, однако, хлопотливо занятъ, собирая свою команду, которая разбрелась въ шатры маркитанта, гдѣ можно было вдоволь угоститься пуншемъ и грогомъ, виномъ и пивомъ, колбасами и печеньемъ. Было около полудня. Для опекуновъ и родителей фигурировалъ и безъ того весьма крупный счетъ ученическимъ издержкамъ на извощиковъ. Поэтому мудрый менторъ поспѣшилъ остановить всякія ненужныя затраты въ лавкѣ.
   Мехтильду ему болѣе не пришлось видѣть. Она скрылась между многдми сваленными деревьями, прибрежными плотинами, ивами и камышевыми кустами.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ.

   Оставивъ училище, Бартель долго размышлялъ, куда бы ему отправиться поѣсть и выпить на даровщинку, и остановился на своей дочкѣ Марленѣ. Хотя онъ зналъ, что его обругаютъ, однакожъ не перемѣнилъ своего намѣренія,-- Марлена могла сообщить ему адресъ Нанте, его старшаго сына.
   Марлена служила у извѣстной намъ балетной знаменитости, красавицы Асминды Линденталь, получавшей восемьсотъ талеровъ жалованья и занимавшей квартиру въ бельэтажѣ, стоившую столько же.
   Всякій разъ, какъ Бартель заходилъ къ своей любезной дочери, она замѣчала ему, что у нея нѣтъ столько лишнихъ денегъ, чтобы дѣлиться съ нимъ, и что для нихъ обоихъ будетъ лучше, если онъ прекратитъ совсѣмъ свои посѣщенія. Выслушавъ это Бартель находился всегда въ нерѣшимости -- заплакать ли ему или дать пощечину своей милой дочкѣ, а она спѣшила объяснить свое безсердечіе тѣмъ, что "въ такомъ важномъ домѣ не любятъ чтобы къ прислугѣ ходили родственники". Когда же являлась мать двухъ красавицъ Асминды и Коры, "старая вѣдьма", какъ называлъ ее Бартель, то онъ безъ дальнѣйшихъ разсужденій спѣшилъ убраться во-свояси.
   И сегодня, лишь только отворилась дверь, достойная матрона встрѣтила его вопросомъ; "Что вамъ опять надо?" Изъ того, что старуха отворила ему дверь сама, онъ заключилъ, что дочь его отправилась на репетицію въ театръ, гдѣ Асминда танцовала въ новомъ балетѣ.
   -- Но она сейчасъ будетъ назадъ... вѣдь Асминда танцуетъ только въ одной сценѣ...
   -- Мнѣ надо бы... только слова два съ дочерью, сударыня... скромно проговорилъ Бартель, выказывая рѣшительное намѣреніе подождать возвращенія дочери: -- Добрая дочка моя пригласила меня сегодня завтракать, если я приду сообщить ей извѣстную вещь...
   Мать танцовщицы была женщина любопытная. Сказавъ, что не любитъ узнавать тайны, принадлежащія прислугѣ, она однакожъ спросила самымъ невиннымъ тономъ:
   -- Что же это такое?
   Бартель мялся, заикался и вообще старался дѣйствовать дипломатично. Увидя, что ничего не добъется отъ его, старуха крикнула: "Садитесь тутъ!" и пошла въ комнату, отъ куда раздавался рѣзкій голосъ, ясно принадлежащій небесному существу, какое имя Марлена давала Корѣ, сестрѣ танцовщицы.
   -- Чортъ возьми, да придешь ли ты наконецъ!
   Кричавшая, вѣроятно, была въ костюмѣ прародительницы. Виднѣлась только одна голова ея, голова дѣвушки, которой едва только минуло шестнадцать лѣтъ, хотя по развитости формъ Корѣ можно было дать всѣ девятнадцать. Круги подъ темно-синими глазами говорили о страстной натурѣ юпой дѣвицы.
   Волосы Коры пепельнаго цвѣта были такъ длинны, что могли возбудить удивленіе. Бросивъ бѣглый взглядъ на дѣвушку, Бартель могъ заключить, что она только-что вышла изъ ванны, но прелестныя ея волосы были уже вычесаны и изящная прическа не потребовала помощи фальшивыхъ волосъ. На прелестной головкѣ волнистые волосы лежали свернутые въ косу, вырываясь иногда и падая то локонами, то мѣстами свѣтлой полной. Вздернутый носикъ съ широко раздувшимися ноздрями тоже говорилъ о страстности натуры; выдавшаяся нѣсколько впередъ верхняя губа служила признакомъ самоувѣренности, а подбородокъ -- необузданности. Прическа à la sauvage хотя и имѣла безпорядочный видъ, но шла какъ нельзя болѣе къ личику Коры. Брови и рѣсницы дѣвушки были такія же черныя, какъ у директорши Нессельборнъ. Эстетика женской красоты порицаетъ черныя рѣсницы и брони у блондинокъ, говоря, что такая аномалія природы оскорбительна для взора и непріятно дѣйствуетъ на душу, какъ все негармоническое. Но цѣнители женской красоты восхищались въ ней именно этой негармоничностью и анархіей. Въ небольшомъ кружкѣ Асминды пепельныя волосы Коры и ея черныя брови имѣли уже много поклонниковъ, что стало серьезно безпокоить Асминду.
   Госпожѣ Линденталь показалось, что Бартель несовсѣмъ покойно посматривалъ въ кухнѣ на серебро, и потому она позвала его въ какую-то каморку, гдѣ сама поставила передъ нимъ тарелку съ говядиной и бутылку съ остатками вина.
   Бартель принялся за ѣду и питье, но вскорѣ услышалъ голосъ Марлены, просившей госпожу Линденталь дать для барышни "на подкладкѣ... "что-то, чего отецъ Марлены разобрать не могъ, по заключилъ, что это должно быть трико или невыразимые, потому что старуха выдвигая камоды ворчала на театральные порядки, что въ такой холодъ не топятъ, а велятъ репетировать въ сценическомъ костюмѣ и подвергаютъ здоровье актрисъ опасности! Въ это время Кора почти ласково проговорила:
   -- Марлена, отецъ твой сидитъ тамъ въ комнаткѣ, ему надо что-то сказать тебѣ...
   -- Благородная сестра танцовщицы! подумалъ Бартель, тѣмъ не менѣе досадуя на помѣху. Марлена тотчасъ же отправилась къ нему, пылая отъ гнѣва.
   -- Что тебѣ тутъ надо? проговорила она вовсе не любезно.
   -- Марлена... мнѣ надо спросить тебя...
   -- Теперь мнѣ некогда...
   Что-то "на подкладкѣ" надо было нести скорѣе, и потому Марлена только мимоходомъ проговорила: "Убирайся отсюда!"
   А на вопросъ: "Не знаешь ли ты гдѣ животъ Нанте!" она, какъ будто предостерегая, проговорила: "А вотъ она когда нибудь выпроводитъ тебя съ лѣстницы."
   Негодованіе фрау Линденталь на театральные порядки было такъ велико, что Бартелю показалось, будто о немъ совершенно забыли послѣ ухода Марлены. Это навело его на мысль о возможности уйти съ какой нибудь ношей. Но ношу эту слѣдовало вызбрать изъ предметовъ, которыхъ бы скоро не хватились, и такимъ образомъ не заподозрили именно его. Онъ сталъ прислушиваться, какъ вдругъ произошло нѣчто весьма важное:
   Вэ-первыхъ: раздался звонокъ.
   Во-вторыхъ: мать выскочила въ прихожую.
   Въ-третьихъ: она тотчасъ же отворила.
   Въ-четвертыхъ: Кора захлопнула дверь къ себѣ въ уборную.
   Въ-пятыхъ: Бартель былъ ослѣпленъ голубымъ шелковымъ платкомъ и вообще блестящимъ нарядомъ Коры.
   Въ-шестыхъ: вошелъ какой-то господинъ въ тепломъ пальто на мѣху, котораго фрау Линденталь встрѣтила съ пріятной улыбкой.
   Въ-седьмыхъ: Бартель, встрѣтившись въ прихожей, куда онъ вышелъ, съ фрау Линденталь, "испугалъ ее до смерти".
   Въ-восьмыхъ: Введя гостя въ комнаты, она выбѣжала обратно въ прихожую, гдѣ крикнула Бартелю: "Если вы сейчасъ же не уберетесь..."
   Въ-девятыхъ: видя какъ Бартель бросился въ двери, она снова изчезла въ гостиной.
   Бартель хлопнулъ дверью, какъ будто запирая ее снаружи, и остался въ квартирѣ.
   -- Вѣдь я жду дочери! прошепталъ онъ, удаляясь въ каморку.
   Въ гостиной онъ слышалъ голоса трехъ собесѣдниковъ, и потому безбоязненно отворилъ дверь въ уборную Коры. Пріятная теплота пахнула на него изъ этой комнаты, и ослѣпило великолѣпіе. На туалетѣ лежало столько бездѣлушекъ, столько колецъ, брошекъ, серегъ, что ему сейчасъ же представилась картина, какъ идетъ онъ къ ювелиру продавать вещи, какъ его вѣжливо просятъ подождать и потомъ является полиція и... онъ снова сидитъ года два въ тюрьмѣ -- голова у него закружилась и онъ опустился на мягкое кресло около печки.
   Изъ этой комнаты онъ ясно слышалъ голосъ господина въ мѣховомъ пальто, говорившаго:
   -- Небесная Кора, вѣрьте мнѣ, я боготворю васъ...
   -- Очень хорошо, господинъ баронъ, послышался неизящный говоръ фрау Линденталь.-- но теперь пора же вамъ и показать себя...
   -- Мама..! проговорила Кора.
   -- Я совершенно понимаю, продолжалъ обожатель;-- что Асминдѣ несовсѣмъ-то пріятно имѣть у себя въ квартирѣ такую прелестную сестру. Асминда идетъ своей дорогой, и моя божественная Кора, кажется, стоитъ у нея на пути. Право, моя Кора можетъ жить самостоятельно... Прошло то время, когда вы былидля Асминды не опасны...
   -- Нѣтъ, право вы прелестны, баронъ! громко смѣясь вскричала Кора и при этомъ толкнула какой-то предметъ, вѣроятно вскакивая и бросаясь къ нему.
   -- Директоръ,-- снова продолжала въ носъ старуха, не выпуская изъ виду дѣловой стороны вопроса,-- требуетъ теперь отвѣта. Этотъ скупой тираннъ даетъ всего три дня на размышленіе, замѣчая, что онъ имѣетъ на примѣтѣ другую кандидатку -- Мюллеръ. Обѣ могутъ поступить, кричитъ онъ:-- но содержаніе будетъ идти только одной! Мюллеръ училась до тринадцати лѣтъ, Кора только до двѣнадцати... я не хотѣла слишкомъ утомлять дѣвочку...
   -- И какіе плоды принесла ваша материнская заботливость!.. съ жаромъ проговорилъ обожатель.
   -- Ну хорошо! продолжала старуха: -- тѣмъ не менѣе директоръ думаетъ дать жалованье моей Корѣ.
   -- Еще бы! Кто же не предпочтетъ голубя воронѣ. Но нѣтъ и нѣтъ, Кора не должна появляться болѣе на сценѣ.
   -- Какъ, баронъ? Совсѣмъ не появляться? Послушайте, это вѣдь вещь серьезная! Ужь я не говорю о трехъ стахъ талерахъ содержанія на первый годъ.
   -- Знаю, знаю, она лишается блестящей карьеры...
   -- Всѣ мои средства заключаются въ моихъ дѣтяхъ,, да и ихъ средства только въ нихъ самихъ...
   -- Объ вашемъ будущемъ надо позаботиться...
   -- Когда въ молодости ничего не было прикоплено...
   -- Нѣтъ ничего и на старости! Вполнѣ понимаю и... не премину...
   На этомъ знаменательномъ пунктѣ разговоръ былъ прерванъ стукомъ подъѣхавшей кареты.
   -- Пріѣхала Асминда!.. быстро вскричала мать, бросившись въ сосѣднюю комнату, и потомъ все стихло.
   Бѣгство это послужило Бартелю знакомъ къ тому же самому.
   Онъ бросился изъ комнаты съ привлекательными бездѣлушками и очутился въ прихожей въ ту минуту, какъ раздался звонокъ и фрау Линденталь, побѣжавъ отворить дверь, снова увидѣла его и воскликнула:
   -- Господи! да вы все еще здѣсь!..
   Между тѣмъ Асминда въ пунцовомъ капорѣ и бѣлой мантильѣ проскользнула мимо него, бросивъ упрекъ матери:
   -- Тебѣ слѣдовало бы положить ихъ со мною!.. Впрочемъ репетиція не состоялась!..
   На Бартеля она не обратила ни малѣйшаго вниманія.
   Но за-то Марлена встрѣтила отца очень неласково; запретивъ ему разъ навсегда показываться здѣсь, она такъ захлопнула дверь за нимъ, что ей могли бы позавидовать дочери короля Лира.
   Адресъ брата она прокричала ему вслѣдъ:
   -- Нанте живетъ въ Рыбьей улицѣ No 18!
   Бартель, очутившись на улицѣ и направляясь. къ сыну, сталъ раздумывать обо всемъ, слышанномъ въ квартирѣ танцовщицы. Странно, что голосъ барона не выходилъ у него изъ головы. Бартелю было жаль этого человѣка, которому мать сказала:
   -- Или Кора поступитъ теперь на сцену и устроитъ свою судьбу, какъ Асминда, или ты изъ ревности не допустишь ее до этого и предложишь ей нѣчто, "обезпечивающее на всю жизнь и мать и дочь". Ему жаль стало при мысли о содержаніи такихъ особъ, которыя тратятъ одеколонъ, какъ какую нибудь простую воду, что онъ видѣлъ сидя въ уборной. Голосъ барона былъ ему такъ знакомъ, что не выходилъ изъ головы. Онъ шелъ и припоминалъ, гдѣ онъ могъ его слышать.
   Сынъ его Фердинандъ дѣйствительно жилъ тамъ, гдѣ указала Марлена, но его не было дома и потому Бартель написалъ ему слѣдующую записку:
   "Приходи въ Крѣпостную улицу No 17. Гертруда Нессельборнъ намѣрена предложить тебѣ хорошее мѣсто. Я устроилъ это дѣло и разсчитываю на твою признательность. По гробъ любящій тебя отецъ".
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

   Поутру часу въ десятомъ инспекторъ Бегендорфъ пришелъ поговорить съ директоршей. Фрау Гедвига вышла къ нему въ утреннемъ капотѣ. Изъ того, что Бегендорфъ отказался отъ предложеннаго ему завтрака, можно было заключить, что онъ пришелъ съ несовсѣмъ дружелюбными намѣреніями.
   -- Нессельборнъ занятъ, проговорила озабоченная жена.
   -- Ничего, ничего, отвѣчалъ его старый университетскій товарищъ.-- Какъ вамъ извѣстно, я вовсе не интересуюсь дѣлами Броге. Если вы считаете, что они служатъ дурно,-- увольняйте ихъ. Но я рекомендовалъ вамъ этого человѣка. Онъ служилъ прежде въ школѣ, гдѣ я былъ инспекторомъ. Жена его тоже служила у насъ. Обоими мы были всегда очень довольны. Гм... вчера она съ отчаянія ломала руки...
   -- Терпѣніе наконецъ лопается...
   -- Ну такъ отказывайте! Меня только удивляетъ, что и Штаудтнеръ такъ разозлился на эту женщину...
   -- Да эта безсовѣстная сидѣлка...
   -- Вотъ какъ! Это удивляетъ меня. Она разъ очень тщательно ходила за Теофаніей. У васъ теперь боленъ англичанинъ...
   -- Къ несчастію... и кажется...
   -- Тифомъ...?
   -- Ахъ, не произносите этого слова.
   -- Вы еще разъ будете наказаны за свое довѣріе къ Штауднеру, началъ Бегендорфъ, дѣйствуя противъ третьяго университетскаго товарища, которому онъ клялся въ вѣчной дружбѣ:-- я того мнѣнія, что вамъ надо наконецъ удалить его...
   -- Самаго стараго друга мужа послѣ васъ...?
   -- Знаю! И друга вашего дѣтства! Дѣйствительно жаль! Но при такомъ заведеніи какъ ваше, нельзя принимать во вниманіе подобныхъ обстоятельствъ, если дѣло идетъ о принципахъ,-- но объ этомъ послѣ. Штаудтнера вамъ надо было бы удалить за его безнравственность. Теперь онъ связался даже съ вашей племянницей Гертрудой...
   Директорша вспыхнула и пристально взглянула на него скорѣе съ недовѣріемъ, чѣмъ съ гнѣвомъ, а Бегендорфъ продолжалъ:
   -- Да! да! Броге увѣряетъ, что это такъ. Недавно вечеромъ онъ имѣлъ съ нею свиданье въ потьмахъ на лѣстницѣ. Оба они шмыгнули въ отворенную комнату...
   Фрау Гедвига взглянула на входившаго мужа.
   -- Представь себѣ Лингардъ, что я только-что узнала, будто Штаудтнеръ въ короткихъ отношеніяхъ съ Гертрудой! вскричала она ему на встрѣчу тономъ недовѣрія и даже негодованія на такую сплетню.
   Нессельборнъ насупилъ брови и съ упрекомъ взглянулъ на автора этой сплетни.
   -- Броге разсказывала это Бегендорфу. Она сама видѣла. И почтенный другъ нашъ полагаетъ, что за это Гертруда такъ не любитъ Броге и что Штаудтнеръ за это же самое желаетъ удалить ее изъ дому...
   -- Что это за глупости! проговорилъ Нессельборнъ.-- Какъ можно вѣрить такимъ людямъ, которые вѣчно лгутъ...
   -- Надо вамъ сказать, любезный другъ, обратилась Фрау Гедвига, какъ бы шутя, къ инспектору удобно расположившемуся на диванѣ, закинувъ ногу на ногу и протянувъ руку вдоль спипки;-- надо вамъ сказать, что тутъ задѣвается слабая струна моего мужа. Ха, ха, ха!
   -- Неужели ты вѣришь такой клеветѣ? спросилъ ее мужъ.
   -- Гм! проговорилъ Бегендорфъ.-- Бываютъ случаи, когда племянница бросается на шею къ дядѣ, плачетъ у него на груди и подставляетъ лобъ для поцѣлуя...
   Фрау Гедвига громко захохотала и вскрикнула:
   -- Да, да, это и у насъ случается -- съ тѣхъ поръ...
   -- Какъ Штаудтнеръ послалъ дочерей вашихъ въ Валахію.... перебилъ ее Бегендорфъ.
   Грустное воспоминаніе произвело короткое молчаніе.
   -- Пусть Броге отправляются съ Богомъ... иронически прошепталъ Бегендорфъ, потомъ онъ пристально взглянулъ на директоршу и сказалъ:-- а не лучше ли не раздражать злые языки?
   -- Пусть они остаются, подумавъ немного, твердо проговорила Фрау Гедвига, -- не потому, что мы ихъ боимся, а потому, что Штаудтнеръ хочетъ выжить ихъ...
   Нессельборнъ прошелся по комнатѣ и успокоился. Потомъ онъ заговорилъ съ достоинствомъ и глубокимъ убѣжденіемъ, какъ умѣлъ иногда говорить:
   -- Я знаю, что пустился по тяжелому пути грустныхъ испытаній! Но самое трудное я уже прошелъ относительно своихъ собственныхъ дѣтей. Все остальное, всѣ эти новости только смѣшатъ меня. Меня утѣшаетъ, что Гертруда смотритъ на меня, какъ на отца, и на груди у меня выплакиваетъ свои печали. Впрочемъ эту исторію со Штаудтнеромъ я слышу въ первый разъ. Это глупости...
   -- Конечно, конечно! перебила фрау Гедвига мужа.-- У нашей Гертруды претензіи простираются гораздо, гораздо дальше...
   Бегендорфъ вытеръ очки и заговорилъ о матеріалистическихъ принципахъ Штаудтнера, о его страсти къ отрицанію, о возрастающей сухости его сердца вслѣдствіе безбрачной жизни,-- о томъ, что многіо дома уже отказали ему въ практикѣ,-- что въ министерствѣ не прошло предложеніе дать ему мѣсто въ санитарномъ вѣдомствѣ, что Штаудтнеръ принадлежитъ къ людямъ на дурномъ счету у правительства, и что Нессельборнъ хорошо сдѣлаетъ -- тутъ онъ понизилъ голосъ -- промѣнявъ его на врача съ лучшимъ направленіемъ.
   На возвратномъ пути изъ Швейцаріи Теофанія нашла еще обожателя, врача, которому, чтобы жениться, недоставало только практики.
   -- Доктора Ведемейера! проговорилъ Нессельборнъ.-- Твоего будущаго зятя, можетъ быть?
   -- Не ради своего зятя, совѣтую тебѣ я это! проговорилъ Бегендорфъ съ увѣренностью, свойственною ему, когда онъ съ улыбающейся ироніей, кротостью, христіанскимъ терпѣніемъ и осторожностью приближался къ цѣли, въ которую долго цѣлился:-- нѣтъ, не ради своего зятя! повторилъ онъ съ такою же твердостью,-- Ведемейеръ ли или кто другой, только бы онъ считалъ душу человѣческую за нѣчто живое, за частичку божества, а не за случайное сцѣпленіе нервовъ!-- Нѣтъ, господа! не надо этого безнравственнаго отрицателя Штаудтнера, изъ-за котораго, говорю я вамъ, вы рискуете лишиться профессорскаго титула и не достигнете исполненія вашихъ прежнихъ желаній! Если же ты -- тутъ онъ снова понизилъ голосъ -- хочешь взять доктора Ведемейера, то все семейство наше будетъ тебѣ благодарно...
   Эта подавляющая сила больно отозвалась въ душѣ Нессельборна.
   -- Штаудтнеръ мой другъ! вскричалъ онъ,-- и твой другъ! У насъ общія счастливѣйшія воспоминанія нашей жизни, нашего академическаго времени; онъ никогда не бросалъ меня въ бѣдѣ.
   -- А развѣ я когда, въ чемъ нибудь отказывалъ тебѣ? вскричалъ Бегендорфъ, показывая видъ, что глубоко оскорбился.-- Кто же поддерживалъ твое заведеніе, несмотря на его недостатки? Кто смотритъ сквозь пальцы на эти недостатки? Спрашиваю я тебя, добился ли бы ты утвержденія твоихъ педагогическихъ плановъ, выбора учителей, если бы я не подавалъ всегда голоса въ твою пользу? Такъ какъ вѣдь въ сущности ты вовсе не... воспитатель.
   -- Бегендорфъ! вскричалъ Нессельборнъ съ такимъ волненіемъ, что Фрау Гедвига вскочила, чтобы успокоить его.
   -- Нѣтъ! Ты публично доказалъ свою неспособность! диктаторски продолжалъ Бегендорфъ.
   Нессельборнъ дрожалъ съ ногъ до головы. Онъ не могъ произнести ни слова.
   -- Ты все еще держишься духа старой школы Песталоцци. отъ которой мы, благодаря Бога, отдѣлились, принуждены были отдѣлиться, потому что у насъ, называвшихся дѣтьми Песталоцци, въ сущности все было только сумазбродствомъ, ложью, упорствомъ и пустой кичливостью человѣческимъ разумомъ!
   -- Я призналъ ошибки этой методы, дрожащимъ голосомъ вскричалъ Нессельборнъ, и потомъ, глубоко вздохнувъ, онъ поднялъ правую руку и, подходя къ Бегендорфу, громко произнесъ: -- но духъ его...
   Глаза его разгорѣлись. Длинные его волосы, казалось, стали дыбомъ. Гордо поднялъ онъ голову, пластическая форма, которой ярче выказалась отъ солнечныхъ лучей, падавшихъ въ окошко. Даже Фрау Гедвига хотѣла принять его сторону. Она вынесла въ другую комнату клѣтку съ канарейкой, вѣроятно, желая удостовѣриться, не прислушивается ли кто нибудь къ разговору. Къ счастью ковры заглушали и слова, и ходьбу взволнованныхъ собесѣдниковъ.
   -- Духъ Песталоцци заключается въ сознаніи собственнаго достоинства, вскричалъ инспекторъ, перебивая Нессельборна,-- а ты любезничаешь съ этими преобразователями свѣта и человѣчества, на совѣсти которыхъ тяготѣетъ проклятіе нашего времени, всякое возмущеніе и всѣ пороки духа времени...! Ты знаешь, что правительство наше увидало зло и хотѣло вырвать его съ корнемъ; оно поставило ему предѣлы, назначивъ для народныхъ, реальныхъ и гимназическихъ школъ простой удобный способъ преподаванія. Ты самъ сотни разъ признавался мнѣ, что удивлялся уму реформатора, составившаго первоначальный планъ нашей новой педагогической системы. Ты самъ признавался мнѣ, что система Песталоцци отжила свои вѣкъ, а держишься за людей, проповѣдующихъ разрушительныя ученія и считающихъ себя продолжателями Песталоцци.
   И тутъ какъ будто бы кстати, переходя отъ пафоса къ обыкновенному тону разговора, онъ прибавилъ:
   -- Надѣюсь, любезный другъ, что ты перестанешь заниматься преподаваніемъ закона Божія въ твоихъ классахъ. Хотя ты былъ и духовнымъ лицомъ, но тѣмъ не менѣе, я совѣтую тебѣ, передай преподаваніе кому нибудь изъ пасторовъ. Твои плательщики, родные твоихъ питомцевъ уже ропщутъ. Теперь всюду является стремленіе къ библейскому ученію, и если ты долго еще будешь колебаться принять мое предложеніе, то тебя заставитъ принять его предписаніе министерство.
   -- Мои плательщики, какъ ты называешь ихъ, родители моихъ учениковъ,-- отвѣчалъ глубоко потрясенный Нессельборнъ, хотя слабымъ, дрожащимъ, подо крайности раздраженнымъ голосомъ,-- не захотятъ, чтобъ дѣти ихъ стали доносчиками на меня: вы, вы только способны на это...!
   -- Я тебѣ рекомендую учителя закона Божія! продолжалъ Бегендорфъ.-- Относительно Ведемейера ты можешь поступать, какъ тебѣ угодно! Я только совѣтую тебѣ удалить Штаудтнера! Этого желаетъ (тутъ онъ очевидно лгалъ!) министръ!
   -- Что мнѣ дѣлать!... вѣдь это лучшій другъ мой...! вскричалъ Нессельборнъ, ломая себѣ руки.
   -- У тебя боленъ одинъ ученикъ.... говорятъ, мальчикъ умретъ...
   -- Нѣтъ, онъ не умретъ! воскликнулъ Нессельборнъ, какъ бы прося пощады.
   Супруга его тоже пришла въ безпокойство и заходила взадъ и впередъ по комнатѣ.
   -- Если онъ умретъ, ты можешь сказать Штаудтнеру, что хотя онъ и отличный докторъ, но.... смертный случай, въ особенности отъ тифа, настоящее бѣдствіе для заведенія...-- что это тебѣ будетъ стоить, по крайней мѣрѣ, дюжины учениковъ... и что... ты долженъ принести жертву общественному мнѣнію... и... потому несмотря на свою дружбу... ты отказываешь ему...
   -- Штаудтнеру... которому я всѣмъ, всѣмъ обязанъ...!
   -- Да чѣмъ же ты ему обязанъ? Что онъ разстраиваетъ въ твоемъ домѣ миръ и желаетъ поселить безнравственность? По словамъ самой Гертруды,-- конечно, я не вѣрю разсказамъ Броге, -- этотъ человѣкъ ведетъ съ учениками недостойные разговоры, скрываетъ ихъ безнравственныя аномаліи и говоритъ объ этомъ въ такихъ выраженіяхъ, что дѣти видятъ въ нихъ не только оправданіе себѣ, но и поощреніе...
   Нессельборнъ хотѣлъ возразить. Но едва могъ проговорить:
   -- Это зло я уже самъ искореняю... Гертруда была вѣдь того же мнѣнія о Штаудтнерѣ и хотѣла, чтобы его удалили...
   -- Вы защищаете человѣка, прошепталъ Бегендорфъ, какъ змѣя изогнувъ спину, -- продавшаго вашихъ дѣтей въ руки развратника!
   -- Бегендорфъ! вскричалъ Нессельборнъ, протягивая руку и какъ бы желая ухватить его за шиворотъ:-- Не оскверняй нашей жертвы, которую мы принесли вамъ... вамъ... простоналъ онъ, при чемъ остановилась и Фрау Гедвига
   -- Ха, ха! Олимпъ, разгнѣванный Олимпъ, возведшій въ Тавридѣ дочь Агамемнона въ жрицы своего дома!.. Ха, ха, ха! Двухъ сразу!.. О Бухарестъ -- это Таврида, но по парижскому покрою! Бухарестъ -- частица Содома и Гоморры. Никто изъ гувернантокъ не рѣшается отправляться туда, даже изъ Франціи...
   -- Негодяй, негодяй! сорвалось съ языка у Нессельборна, но онъ тотчасъ же остановился, застегнулъ плотно черный фракъ, въ петличкѣ котораго красовались ленточки отъ двухъ недавно полученныхъ орденовъ, и продолжалъ спокойнымъ тономъ:-- А развѣ самъ ты, чтобы успокоить разгнѣваннаго князя, не хотѣлъ рекомендовать Гертруду? вскричалъ Нессельборнъ.
   -- Да, конечно! Стыдитесь! заговорила Фрау Гедвига, становясь подлѣ мужа.-- Ядъ вашей клеветы коснулся васъ самихъ! Самъ князь разсказалъ моимъ дочерямъ, какіе виды вы имѣли на Гертруду, чтобы удалить ее отъ Штаудтнера, вниманіе котораго вы хотѣли обратить на дочь вашу Теофанію. Впрочемъ грязь ваша не можетъ коснуться жизни моихъ дочерей! Губите насъ! Жалкій льстецъ! Мѣра вашего безтыдства уже переполнилась...!
   Боль отъ оскорбленія, нанесеннаго материнскимъ чувствамъ Гедвиги, увеличила ея гнѣвъ и придала словамъ ея силу, съ которой не могъ бороться даже ироническій смѣхъ инспектора. Фрау Гедвига приняла въ дверяхъ такое положеніе, какъ будто ждала, что клеветникъ немедленно удалится изъ комнаты.
   -- Сейчасъ уйду, сказалъ онъ въ отвѣтъ на это движеніе директорши, походившее на оборонительную позу львицы, у которой хотятъ отнять ея дѣтенышей: только еще одно порученіе отъ семейства Фернау...
   Онъ развернулъ свой бумажникъ и дрожащими отъ гнѣва руками сталъ рыться въ бумагахъ. Въ комнатѣ слышно было тяжелое дыханіе Нессельборна.
   -- Вотъ графиня Ядвига пишетъ мнѣ съ Рейна, что она слышала, что вы хотите взять къ себѣ въ заведеніе учителя, извѣстнаго ей доктора Гелльвига. Она не совѣтуетъ вамъ брать этого господина, такъ какъ онъ оказался совсѣмъ негоднымъ, воспитывая ея сыновей...
   -- А мы возьмемъ этого Гелльвига! Да! Нессольборнъ, теперь во что бы то ни стало, мы возьмемъ этого Гелльвига!
   -- Гедвига! Гедвига! проговорилъ Нессельборнъ.
   -- Скажите, пожалуйста, обратился Бегендорфъ къ Нессельборну съ ядовитой улыбкой, я не понимаю, по какому праву какой-то Теодоръ Вальднеръ преподаетъ въ вашемъ заведеніи. Вы ему позволяете давать уроки арифметики, географіи и Вотъ знаетъ еще чего... Я ему по...
   -- Онъ, сударь, вскричала Фрау Гедвига съ прежнимъ юморомъ,-- учителемъ катанья на конькахъ въ нашемъ заведеніи! Вы этого не знали? Можетъ быть, вамъ угодно вмѣсто него покататься съ нашими князьями и графами по льду? Ужь не одинъ оселъ сломалъ себѣ тутъ ноги...
   Бегендорфъ растерялся на нѣкоторое время.
   -- Я причисляю этого "осла" къ "негодяю," сказалъ онъ наконецъ съ угрозою:-- и тотчасъ же ухожу. Еще одно. Вчера вечеромъ господинъ фонъ-Фернау написалъ мнѣ, чтобы я предупредилъ директора Нессельборна, что онъ вслѣдствіе непредвидѣнныхъ расходовъ принужденъ потребовать часть своихъ денегъ, вложенныхъ въ это заведеніе, онъ желаетъ взять 5000 талеровъ...
   -- Потребовать?... Онъ хочетъ... Ему нечего отъ насъ требовать! Мы взяли деньги отъ графини Вильденшвертъ! твердо вскричала Фрау Гедвига, желая предупредить мужа, который могъ выказать свое волненіе.
   -- C'est la même chose...
   -- Non! non! non! также твердо продолжала Фрау Гедвига;--Я тоже умѣю говорить по-французски.
   -- Ну, проговорилъ Бегендорфъ, повидимому, кротко, замѣчая, что угроза произвела свое дѣйствіе, -- я ухожу, вѣроятно, чтобы никогда болѣе не возвращаться къ вамъ. Относительно Ведемейера -- дѣлайте что вамъ будетъ угодно -- и относительно Гелльвига тоже... Я же исполнилъ порученіе Фернау. Прощайте!
   Бегендорфъ сталъ надѣвать пальто, потомъ сложилъ свою записную книжечку и началъ отыскивать шляпу, когда учитель Бехтольдъ постучалъ въ дверь и вошелъ. Онъ напомнилъ директору, что ему надо идти давать урокъ.
   -- Я нездоровъ, проговорилъ Нессельборнъ.-- Первоклассники могутъ отправляться по домамъ. А другіе, какъ имъ обѣщано, могутъ идти на катокъ съ... Вальднеромъ...
   Наступило мертвое молчаніе, пока Бегендорфъ нашелъ свою шляпу и застегнулъ пальто.
   Только-что хотѣлъ онъ выйти, какъ ему заслонила дорогу Гертруда. Она пришла потому, что услышала о нездоровья дяди,-- что ее, конечно, сильно обезпокоило.
   -- Представь себѣ, Гертруда, вскричала тетка, -- другъ твой и благодѣтель, добрѣйшій инспекторъ, который подготовлялъ тебѣ такое славное мѣсто въ Валахіи, сообщилъ намъ сейчасъ, что господинъ фонъ-Фернау требуетъ съ насъ 5000 талеровъ...
   Гертруда съ презрѣніемъ посмотрѣла на инспектора, принесшаго такую вѣсть, на этого святошу, благочестіе котораго она уже узнала во время его ревизіи въ Вальденбургѣ, и спокойно сказала:
   -- Что за важность? Опекунскій совѣтъ, конечно, позволитъ мнѣ предложить дядѣ мои небольшія средства. Я отдаю въ его полное распоряженіе свои 5000 талеровъ.
   -- Видишь ты, какъ она великодушна, со слезами на глазахъ вскричалъ Нессельборнъ:-- пусть бы подслушала и это злоба людская! Иди ко мнѣ въ объятья! Но теперь не племянница покоится на груди дяди, а я на груди племянницы...
   Онъ отъ всей души обнялъ Гертруду.
   Фрау Гедвига тоже подошла и поцѣловала великодушную дѣвушку со словами: "Да, ты доброе дитя!" Она давно не обращалась съ ней такъ ласково.
   Бегендорфъ между тѣмъ изчезъ. Онъ оставилъ позади себя огорченное семейство, боявшееся, что Фернау потребуетъ всю ссуду.
   Къ вечеру Броге были оставлены при приличномъ нравоученіи, и на помощь имъ поступилъ хромоногій Нанте Бартель, переѣхавшій въ домъ съ двумя дѣтьми,-- своими братомъ и сестрой.
   Учителю катанья на конькахъ Нессельборискаго заведенія въ награду за удовольствіе, доставляемое имъ своимъ искуствомъ, было позволено идти смотрѣть Фауста.
   Мехтильда сидѣла съ своими сестрами и ихъ нареченными въ закрытой ложѣ внизу, такъ далеко отъ Вальднера, что онъ не рѣшался даже поклониться ей. Но вѣроятно и она думала о Вальднерѣ, потому что вскорѣ глаза молодыхъ людей встрѣтились; оба они покраснѣли и почувствовали удовольствіе. Этимъ взглядомъ они радостно привѣтствовали другъ друга.
   

КНИГА ПЯТАЯ.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ.

   Между графиней Ядвигой и ея вторымъ мужемъ никогда не происходило объясненія о существованіи Теодора Вальднера. Главной причиной этого, повидимому, страннаго молчанія была особенная утонченность чувствъ г-жи Фернау.
   Кто не знаетъ молчаливой любви дѣвственницы!... Развѣ она не предпочтетъ иногда умереть съ разбитымъ сердцемъ, чѣмъ сознаться въ любви, на взаимность которой нельзя разсчитывать по стеченію неблагопріятныхъ обстоятельствъ?
   То же трогательное молчаніе и скрытность встрѣчаются въ людяхъ, у которыхъ недостаетъ храбрости рѣшительно и открыто сознаться въ истинѣ.
   У Ядвиги фонъ-Фернау была другого рода утонченность чувствъ. Она проявлялась въ томъ, что эта глубоко-несчастная женщина не устраняла съ своего пути предметовъ, мѣшавшихъ ей идти; она только обходила ихъ. Она избѣгала всякой трудности. Она не искала даже другого названія тому, чего не желала видѣть и не хотѣла называть собственнымъ именемъ. Нельзя сказать, чтобы ее мучили угрызенія совѣсти преступницы или раскаяніе ослѣпляло и оглушало ее.
   Несчастная женщина чувствовала глубокую потребность увѣрить свѣтъ, что Отто фонъ-Фернау питаетъ къ ней самую страстную любовь, что противорѣчью дѣйствительности. Кромѣ того она чувствовала потребность имѣть отличныхъ дѣтей. Ей казалось невозможнымъ предположить въ нихъ какіе нибудь недостатки. Такимъ образомъ она жила въ мірѣ почти сознательныхъ иллюзій. Еще до сихъ поръ она хотѣла вѣрить, что у ея мужа высокія достоинства, благородный характеръ, а онъ въ сущности былъ только мастеръ притворяться. Во всемъ онъ поддѣлывался подъ тонъ своей жены. Послѣ перваго удовлетворенія порывовъ страсти, которая привела къ нему Ядвигу, какъ плѣнницу съ разорванными цѣпями, онъ установилъ мирныя отношенія, все еще обманывавшія Ядвигу. Безъ обоюднаго снисхожденія, безъ извиненій не можетъ быть продолжительнаго сожительства двухъ людей, соединенныхъ бракомъ.
   Фернау постоянно говорилъ о тактѣ. И владѣя тактомъ, который всегда пріятенъ женщинамъ, потому что имъ съ его помощью можно примирять разсудокъ съ сердцемъ, онъ управлялъ своей женой. За этимъ тактомъ онъ могъ скрывать все, чего недоставало ему для истиннаго чувства. Мало-по-малу за нимъ изчезли и искренность бесѣдъ, и всякое задушевное изліяніе сердецъ. Простота отношеній замѣнилась свѣтской любезностью и предупредительностью, никогда не упускавшей изъ виду приличій. Если при простыхъ отношеніяхъ мы часто приносимъ слишкомъ большую дань нашей общей человѣческой натурѣ и дозволяемъ себѣ проявленіе порывовъ страсти, вспышки гнѣва, которыхъ потомъ стыдимся, то за то сторона потерпѣвшая всегда вознаграждена болѣе горячею преданностью и нѣжностью, наступающими послѣ бури.
   Въ то время, когда вѣсть о найденномъ въ фернаускомъ лѣсу въ Штейнталѣ юношѣ заставила общественное мнѣніе рыться въ темныхъ сторонахъ жизни и помѣщика, и помѣщицы, узелъ завязался именами Генненгефта и Вюльфинга, и послужилъ аріадниной нитью въ этомъ лабиринтѣ, въ то время "тактъ" Фернау давно уже обратился въ холодный этикетъ. Въ домѣ Фернау былъ установленъ крайне правильный порядокъ жизни. Радушныя встрѣчи бывали только по поводу разговоровъ о приглашеніяхъ, празднествахъ, поѣздкахъ на воды и разсужденій о воспитаніи обоихъ сыновей.
   Когда молва о происхожденіи Теодора Вальднера достигла крайнихъ предѣловъ, тогда Ядвига фонъ-Фернау была къ счастью на водахъ за границей: она полюбила ихъ именно столько лѣтъ назадъ, сколько можно было дать найденышу, и часто съ тѣхъ поръ посѣщала ихъ. Когда же она прочла въ нѣмецкихъ газетахъ указаніе на одну знатную фамилію, замѣшанную въ дѣло рожденія найденыша, она тотчасъ же уѣхала изъ мѣстности, гдѣ легко могли припомнить ея прежній пріѣздъ въ сопровожденіи егеря Вюльфинга и его жены, бывшей у нея горничной. Фернау въ письмахъ своихъ, полученныхъ ею въ Италіи, куда она тотчасъ же отправилась, сообщилъ ей объ этомъ происшествіи, не упоминая объ обвиненіи. Графа Вильденшверта не было въ Европѣ. Когда, болѣе чѣмъ черезъ годъ, Ядвига вернулась домой, она въ началѣ поселилась въ одномъ изъ своихъ многочисленныхъ помѣстій, а потомъ, наконецъ, по прошествіи многихъ лѣтъ, пріѣхала въ столицу, въ самый разгаръ масляницы. Чтобы отпраздновать пріѣздъ свой въ столицу, Фернау, не уступая никакимъ доводамъ, тотчасъ сталъ выказывать необыкновенную роскошь. Прежде всего онъ освѣтилъ газомъ цѣлый рядъ комнатъ и устроилъ художественно украшенный танцовальный залъ. Все это до такой степени поразило общество, что заставило замолчать всякое обвиненіе.
   Между тѣмъ въ жизни супруговъ появилось непріятное пониманіе другъ друга, и они мучились, что существуетъ загадочный юноша и судьба становитъ его все ближе и ближе къ нимъ. Супруги по большей части говорили объ этомъ по-французски, опасаясь подслушивавшей прислуги, но не выказывали ни малѣйшаго волненія; они говорили спокойнымъ беззвучнымъ голосомъ, прерывавшимся иногда со стороны Ядвиги глубокимъ вздохомъ. Другъ на друга они при этомъ не смотрѣли; никто изъ нихъ не выказывалъ, что онъ разгаданъ; Ядвига не показывала виду, что преступленіе ея извѣстно, а Фернау, что онъ не убѣжденъ, что преступленіе совершено изъ любви къ нему. Предметъ, поставленный на карту, былъ слишкомъ важенъ. Тутъ дѣло шло о состояніи Ядвиги, о будущности ея дѣтей.
   Потребность увѣрить всѣхъ, что, расходясь съ графомъ Вильденшвертомъ, она поступила обдуманно, была въ такой степени сильна въ Ядвигѣ, что она переносила безъ возраженій растрату своего состоянія и не дѣлала никакихъ сценъ расточителю ея богатствъ. Она мало-по-малу начала понимать, что во всѣхъ этихъ неусыпныхъ стремленіяхъ къ улучшеніямъ и проектамъ, занимавшимъ Фернау, точно такъ же, какъ и графа, но только въ другомъ родѣ, не было умѣнья и финансоваго смысла. Одно имѣніе продавалось для того, чтобы купить другое; закладывались фабрики; въ различныхъ мѣстахъ устраивались винокуренные заводы. Въ проектахъ все это казалось отличнымъ, и она на все любезно изъявляла свое согласіе. Но потомъ она замѣчала, что пущенныя въ оборотъ большія суммы только частью обращались на новыя предпріятія. Если же, вслѣдствіе этого, предпріятія не удавались, то тотчасъ же являлась потребность въ наличныхъ деньгахъ. И такъ постоянно одно смѣнялось другимъ. Когда же появился Теодоръ Вальднеръ, когда ея бракъ и даже свобода стали въ зависимости отъ свидѣтельства Вюльфинга, освободившагося отъ заключенія, когда въ то же время она стала замѣчать, что спекуляціи ея мужа кончаются постоянно неудачей, она начала думать, что, вѣрно, онъ откладываетъ для себя и для своихъ дѣтей! "Онъ, вѣрно, боится, что можетъ наступить день, когда Вильденшвертъ потребуетъ своего сына, а съ нимъ вмѣстѣ и мое состояніе! Да и сама я долго ли еще проживу!" заключала она съ тяжелымъ вздохомъ изъ глубины подавленнаго, преступнаго сердца.
   Часто Ядвига приходила въ отчаяніе, видя, что послѣдствія ея преступленія начинаютъ мало-по-малу угрожать ей. Надо было заботиться о средствахъ существованія Вюльфинга. Штаудтнеръ, сынъ медицинскаго совѣтника, писалъ ей и рекомендовалъ стараго школьнаго учителя, желавшаго ради поправленія здоровья переселиться въ деревню,-- ректора Нессельборна. Молодой же Нессельборнъ, помня два дня, проведенные имъ въ замкѣ Вильденшвертъ и почувствовавшій благоговѣніе, которое сначала нравилось графинѣ, а потомъ начало стѣснять ее, тѣмъ болѣе, что она, уѣхавъ изъ замка, не желала нигдѣ оставлять слѣдовъ своего мѣстопребыванія и не давала никому своего адреса,-- молодой Нессельборнъ явился къ ней съ предложеніями и просьбами, сильно пахнувшими угрозами. Ей показалось открытой непріязнью и местью, со стороны Нессельборна, что онъ взялъ къ себѣ изъ лѣса найденыша. Послѣ этого она не смѣла отказать въ средствахъ на устройство учебнаго заведенія. Когда же она узнала о переселеніи найденыша къ отцу Нессельборна, она, наконецъ, изъявила готовность понять письма, въ которыхъ бывшая воспитательница Теодора Вальднера писала о различныхъ воспоминаніяхъ, ясно намекавшихъ на бывшую графиню. Тутъ Ядвига предложила Нессельборну средства для его педагогическаго предпріятія и устроила ему дѣло покупки дома. Потомъ появился опять тотъ адвокатъ, у котораго она когда-то была, и просилъ за своего сына. Она помогла и ему и даже взяла его совсѣмъ къ себѣ. Въ твердости же молодого ученаго и въ порицаніи его ея сыновей, она видѣла заднюю мысль и. попытку къ возстанію. Когда же наконецъ Вальднеръ появился въ сосѣдствѣ, у Нессельборна, и даже имѣлъ сношенія съ ея шуриномъ президентомъ, положеніе ея стало невыносимо. Она поѣхала къ своимъ сыновьямъ. Она получила извѣстіе, что ея сыновья злоупотребляютъ своей свободой и желаютъ избавиться отъ своего ментора. Молодой филологъ не примирился съ своимъ положеніемъ и оставилъ мѣсто, которое казалось ему невыносимымъ вслѣдствіе слѣпой вѣры матери въ добрыя начала ея сыновей. Мать возвратилась изъ университетскаго города, гдѣ сыновья чуть-чуть не задушили ее поцѣлуями и обѣщали ей оправдать ея надежды и поведеніемъ своимъ заслужить предоставленную имъ самостоятельность. Тутъ она получила извѣстіе о пяти тысячахъ талеровъ, возвращенныхъ ей Нессельборномъ, но самихъ денегъ не получила. Она покачала головой, удивляясь загадочной уплатѣ ея должника, принявшаго къ себѣ молодого Гелльвига. Мысль, что деньги задержаны мужемъ, поразила ее. Одна непріятность присоединялась къ другой.
   По возвращеніи жены, Фернау былъ съ нею особенно любезенъ втеченіи нѣсколькихъ вечеровъ, и не ходилъ даже въ казино, вслѣдствіе чего она отъ души согласилась на все, что онъ сдѣлалъ въ это время. Она не то съ сомнѣніемъ, не то довѣрчиво улыбалась, слушая его предсказаніе, что эта зима пройдетъ особенно весело.
   У нее въ будуарѣ, освѣщенномъ лампой съ круглымъ матовымъ колпакомъ, былъ небольшой каминъ, распространявшій пріятную теплоту. Сама она, изящно одѣтая, лежала на кушеткѣ около него, а супругъ сидѣлъ въ ногахъ на низенькомъ креслѣ.
   Она разсказывала ему о сыновьяхъ, порицала ихъ безпорядочную жизнь, но тѣмъ не менѣе ручалась за ихъ доброе сердце.
   Предметъ разговора скоро истощился. Она не могла надѣяться приковать своей особой супруга, казавшагося еще весьма моложавымъ. Она же съ нѣкотораго времени очень постарѣла. Бороздки на лбу, являвшіяся прежде только при задумчивости, теперь уже не сходили, и изъ нихъ образовались морщины. Руки ея похудѣли. Выступившія жилы безобразили ихъ до такой степени, что она даже дома носила перчатки.
   -- Урокъ, что мы хотѣли дать Нессельборну, на этотъ разъ не принесъ большой пользы, началъ Фернау, поправляя свои изящно причесанные волосы и пуская дымъ отъ сигары.
   -- Какой урокъ..? Что не принесло пользы?..
   -- Намъ бы надо потребовать отъ него всю сумму...
   -- А! тотъ долгъ..! Да кстати, куда истрачены эти пять тысячъ талеровъ..?
   Нѣсколько нетвердымъ голосомъ и кашляя какъ будто отъ сигарнаго дыма, Фернау отвѣчалъ:
   -- Знаешь... это известковое производство въ Тифенортѣ, въ которомъ я тоже участвую...! Все это старая исторія..!
   Именно старая.. Но Фернау не далъ ей времени высказать неудовольствіе. На него напала какая-то охота поболтать и сообщить ей все... Это, какъ и всегда, подѣйствовало на Ядвигу, влюбленную въ своего стараго мужа. Въ подобныхъ случаяхъ рѣчи Фернау лились, какъ потокъ. Ядвигѣ казалось, что взгляды, высказываемые имъ, новы. Для него не существовало трудностей, которыхъ бы нельзя было преодолѣть ловкими соображеніями. Логика, здравый смыслъ и право всегда казались на сторонѣ Фернау. Такія рѣчи губили тысячи женщинъ.
   -- Ха, ха, ха! вскричалъ онъ, -- у Нессельборна оказалась помощь!.. Я думалъ сначала, что пройдетъ много времени, пока онъ напишетъ въ Бухарестъ, гдѣ дочери его даютъ уроки и трудами пріобрѣтаютъ дукаты! Но банкиръ его живетъ у него же въ собственномъ домѣ... въ нашемъ домѣ! У его племянницы какъ разъ была сумма, необходимая для Тифенорта. Это ссуда той самой дѣвушки, которая воспитала Вальднера (Фернау откашлянулся:) -- Штаудтнеръ разсказывалъ мнѣ просто чудеса, какъ эта юная деревенская красавица распоряжается всѣмъ домомъ. Бѣднягѣ Штауднеру пришлось выслушать, что существованію заведенія надо принести жертву... и это за то, что онъ не могъ вылечить одного молодого англичанина отъ тифа..! И Штаудтнеру отказали..! Въ сущности, конечно, только для того, чтобы дать средства къ существованію будущему зятю Бегендорфа, какому-то Ведемейеру...
   Какъ связана была теперь Ядвига, столь свободная въ юности!.. Во всемъ, что говорилъ ея мужъ, были для нея препятствія. Штаудтнеръ и Бегендорфъ... вѣдь ей надо было ладить съ обоими.
   Несмотря на кажущееся хорошее расположеніе духа Фернау, Ядвига рѣшилась высказать ему то, что тяжело лежало у нее на сердцѣ и что привело въ немалое смущеніе ея супруга.
   -- Милый Отто, сказала она,-- не сердись на меня зато, что я сдѣлала, и въ чемъ почти уже раскаиваюсь... Въ университетскомъ городѣ мнѣ пришлось испытать столько непріятностей, что я рѣшилась написать къ доброму Анбелангу, чтобы онъ пріѣхалъ къ намъ недѣли на двѣ, прожилъ ихъ у насъ и основательно просмотрѣлъ наши денежные счеты. Онъ пишетъ мнѣ, что будетъ завтра. Прими его ласково! И помоги ему въ его занятіяхъ. Ты знаешь, что онъ примется за дѣло добросовѣстно; такъ ты помоги ему! Объясни ему все, что ему понадобится. Пожалуйста, ничего не утаивай, и не обманывай! Прошу тебя, милый Отто! Вопросъ этотъ въ самомъ дѣлѣ слишкомъ важенъ...
   -- Не понимаю тебя. Почему же это такъ важно? отвѣчалъ сильно испугавшійся Отто, который долго не могъ твердо заговорить.
   -- Надо отнять у сыновей нашихъ вѣру, что состояніе мое неисчерпаемо...! Я думаю, что не отпущу Анбеланга домой да тѣхъ поръ, пока не будетъ все приведено въ должный порядокъ...
   -- Гм! гм! могъ только проговорить Фернау.
   Но онъ уже успокоился,-- по крайней мѣрѣ, постарался сдержать себя и болѣе уже не выказывалъ волненія.
   Между тѣмъ сигара его докурилась. Онъ подложилъ въ каминъ нѣсколько полѣнъ дровъ на еще горячіе уголья и вздрогнулъ какъ будто отъ холода.
   -- Спой мнѣ что нибудь! сказала Ядвига, желая польстить этимъ нѣкогда знаменитому тенору: -- мнѣ такъ хотѣлось бы послушать тебя...
   Супругъ не исполнилъ просьбы, ссылаясь на катарръ, на сырую погоду. Безпокойно зашагалъ онъ взадъ и впередъ по комнатѣ, отвѣчалъ какъ-то разсѣянно и наконецъ объявилъ, что ему полезно было бы отправиться на часокъ въ казино. Тамъ дѣлаютъ знаменитый пуншъ съ яицами, который всегда помогалъ ему.
   -- Такъ отправляйся, нѣжно-заботливо проговорила Ядвига...
   Фернау изчезъ, не давъ ей договорить, а она кричала ему вслѣдъ, что она проситъ его по возвращеніи зайти къ ней, если она не будетъ еще спать. Подобное приглашеніе Ядвига повторяла постоянно, хотя знала очень хорошо, что мужъ не исполнитъ ея желанія. Съ тѣхъ поръ какъ сыновья уѣхали изъ дома, онъ иногда возвращался уже утромъ.
   Къ счастью для него, его жена любила ночное уединеніе. Она ложилась въ постель очень рано, хотя сонъ бѣжалъ отъ нее. Ожиданіе часа, когда Фернау возвращался изъ казино, начинало тяготить и ту и другую сторону.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ.

   Анбелангъ явился.
   Онъ удобно размѣстился въ комнатахъ, назначенныхъ для его пріема.
   -- Я оцѣнила ваши заслуги еще при первомъ своемъ мужѣ, сказала несчастная женщина, призвавшая на помощь дѣльца: -- вы никогда не заставили меня раскаяться въ желаніи вручить вамъ мои дѣла. И теперь вы вѣрно поймете меня, любезный Анбелангъ! Тутъ дѣло идетъ не о годовомъ бюджетѣ, не о необходимой суммѣ для какого нибудь случайнаго предпріятія, а такъ сказать, о ревизіи кассы, какую бы могъ сдѣлать министръ, желая захватить врасплохъ своего бухгалтера! Тутъ нигдѣ не должно быть свинцу вмѣсто серебра, и мѣшковъ, наполненныхъ пескомъ, никакихъ надеждъ и иллюзій! Теперь я хочу...
   -- Знать, что у васъ еще есть, докончилъ Анбелангъ фразу графини.
   Госпожа фонъ-Фернау продолжала объяснять ему, что она надѣется вполнѣ на его помощь. Мысль, что Анбелангъ будетъ за одно съ ея мужемъ, не могла придти ей въ голову уже потому, что всякое подозрѣніе, являвшееся въ ней противъ Фернау, она отталкивала какъ недостойное себя.
   Прошла недѣля. Анбелангъ часто запирался, и его не могли дозваться не только къ завтраку, но часто и къ вечернему чаю. Часто слышно было, какъ Фернау громко спорилъ съ нимъ. Но между ними, вѣроятно, не было разлада, потому что за столомъ при многихъ постороннихъ, -- обѣдъ проходилъ рѣдко безъ гостей -- Фернау не могъ нахвалиться разумнымъ и честнымъ дѣльцомъ.
   Тѣмъ не менѣе разъ по утру, когда судья съ своимъ приговоромъ велѣлъ доложить о себѣ Ядвигѣ, высокая, гордая женщина чуть не лишилась чувствъ, выслушавъ сдѣланный имъ выводъ.
   Анбелангъ, съ смущеніемъ глядя на большой листъ бумаги, акуратно разлинованный и исписанный зелеными, красными и черными чернилами, сказалъ ей:
   -- Еще и теперь имя ваше стоитъ въ числѣ богачей нашего отечества, хотя пришлось вписать весьма значительный ущербъ въ вашемъ состояніи. Итогъ вашихъ помѣстій, вашихъ ипотекъ, государственныхъ бумагъ и акцій въ различныхъ промышленныхъ предпріятіяхъ доходилъ до полутора милліона при заключеніи вашего брака съ графомъ Вильдепшвертомъ. Этотъ итогъ увеличился бы на три четверти милліона, если бы, разводясь съ графомъ Вальденшвертомъ, вы не обязались выплачивать по десяти тысячъ талеровъ въ годъ...
   -- Но теперь... теперь..! настойчиво прервала Ядвига разговоръ о прошломъ.
   -- Активъ заключается... немедля проговорилъ Анбелангъ помахивая образцово-исписаннымъ листомъ.
   -- Активъ...! тотчасъ же перебила его Ядвига и прибавила:-- неужели пассивъ такъ великъ... что объ немъ только и можетъ быть рѣчь?
   На это дѣлецъ отрицательно покачалъ головою -- и продолжалъ:
   -- Ущербъ вашего состоянія не незначителенъ. Къ сожалѣнію, онъ превышаетъ полмилліона. Несчастныя продажи... неудачныя спекуляціи... и тому подобные случаи вѣроятно памятны вамъ. Но и теперь у васъ еще есть состояніе въ 800,000 талеровъ! Послѣдній пассивъ, 50,000 талеровъ, извѣстенъ только одному... гм! гм!.. господину фонъ-Фернау... одному...
   -- Моему мужу... одному..? Съ какихъ же это поръ..?
   Ядвига замолчала. Слова, которыя она хотѣла произнести, не слѣдовало говорить при Анбелангѣ. Лишь только начала она: "Средства моего мужа въ то же время и.." вѣрный дѣлецъ уже понялъ, что она хотѣла сказать: "въ то же время и мои" или "Какъ же могъ мужъ мой, не имѣвшій гроша за душой, когда я за него вышла, имѣть особые долги", и отвѣчалъ тотчасъ же:
   -- Я предпочелъ отдѣлить суммы, поставленныя въ общіе расходы, то есть отдѣлить отъ состоянія бывшей графини Вильденшвертъ, и строго причислить весь дефицитъ къ долгамъ...
   -- И большинство ихъ... прошептала убитая Ядвига... конечно прежняго...
   -- Извините, послѣдняго времени, послышалось въ отвѣтъ, и избавило Ядвигу отъ необходимости договорить: "прежняго времени".-- Нѣкоторые займы самаго послѣдняго времени. Заемъ у одного банкира -- спекулатора довольно подозрительной репутаціи -- такъ сказать не подписать... или... какъ бы мнѣ выразиться?... такъ что я къ сожалѣнію долженъ былъ настаивать, чтобы мнѣ показали вашу подпись, которая необходима, несмотря на полное ваше довѣріе къ вашему супругу, необходима при всякихъ расходахъ и приходахъ въ особенности большихъ суммъ, такъ какъ вы настоящая владѣтельница всего. Мнѣ очень жаль, если я навлекъ этимъ на себя неудовольствіе вашего супруга. Прошу васъ поэтому...
   -- Ахъ не безпокоитесь, пожалуйста! перебила его Ядвига, и взяла листъ въ руки и стала смотрѣть на послѣднія числа, числа послѣднихъ дней, и между прочимъ убѣдилась, что 5,000 талеровъ, возвращенные Несссльборномъ употреблены не на известковое производство, а на уплату вышеупомянутому банкиру, съ фирмой котораго она не имѣла никакихъ сношеній. Она только удивилась, что мужъ ея такъ открыто показалъ этотъ заемъ, и до такой степени огорчилась, что на устахъ ея вертѣлось замѣчаніе: Неужели ничего нельзя было выдумать, чтобы обмануть меня?! Ничего, чтобы избавить меня отъ убійственнаго для моего сердца вопроса: На что употребилъ Отто эти 5,000 или всѣ 50,000 талеровъ?
   Анбелангъ мысленно выслушалъ это замѣчаніе. По крайней мѣрѣ, отвѣтъ его какъ разъ былъ кстати.
   -- Я долженъ сознаться, что трудъ мой былъ облегченъ тѣмъ, что господинъ фонъ-Фернау поручилъ мнѣ высказать вамъ признаніе, которое самъ онъ не имѣетъ духу сдѣлать. Онъ желалъ, чтобы я передалъ вамъ, что съ нѣкоторыхъ поръ его охватила страсть... къ игрѣ!..
   -- Это неправда! вскричала Ядвига въ сильномъ негодованіи.
   -- Сударыня!.. отвѣчалъ Анбелангъ, задѣтый за живое.
   -- Вы не такъ поняли меня, любезный Анбелангъ! Не вы говорите неправду... нѣтъ, нѣтъ... а...
   Слова ея умерли. Словами, кромѣ того, нельзя было выразить всего, что она думала. Она замогильнымъ голосомъ прошептала: "Мужъ мой никогда не былъ игрокомъ"! Въ этихъ словахъ звучало сомнѣніе въ происхожденіи его частныхъ долговъ. Анбелангъ понялъ ея мысль и замолчалъ. Потомъ онъ попросилъ извиненія, что не можетъ обѣдать за общимъ столомъ.
   -- Вамъ нечего бояться Фернау!.. проговорила Ядвига. А впрочемъ какъ вамъ угодно!.. прибавила она улыбаясь.
   Въ этой улыбкѣ проглядывала глубокая скорбь. Погибшая жизнь звучала въ этихъ немногихъ словахъ, выслушанныхъ Анбелангомъ. Не успѣла Ядвига произнести послѣднее слово, какъ онъ уже отвѣчалъ:
   -- Во всякомъ случаѣ, я исполнилъ свой долгъ. И признаюсь, что удаляюсь отсюда съ болѣе покойной душою, зная, что не оставляю въ лицѣ господина фонъ-Фернау человѣка, недовольнаго мною!....
   Убитая женщина задумчиво смотрѣла вдаль. Она все думала, куда можно употребить столько денегъ, не будучи игрокомъ? Но видя, что Анбелангъ сидитъ, какъ на горячихъ угольяхъ, и желаетъ, чтобы его отпустили, она сказала, принужденно улыбаясь:
   -- А коварный другъ не сказалъ вамъ, на что онъ надѣялся...
   -- На любовь вашу....
   -- И ни на что другое?... проговорила она.
   На этотъ разъ Анбелангъ не зналъ, что сказать. Онъ не рѣшался повторить то, на что Фернау указалъ ему, какъ на проводъ для прощенія его долговъ. Фернау сказалъ: "Вы только объясните какъ необходимо, чтобы мы оба жили въ дружбѣ и въ ладахъ..." ей. Темная тѣнь застрѣленнаго Генненгефта промелькнула передъ глазами Анбеланга, когда Фернау проговорилъ эту загадочную угрозу съ особенною ѣдкостью и съ вызывающимъ равнодушіемъ.
   Ядвига также поняла, что Фернау, сознаваясь въ этомъ долгѣ, разсчитывалъ вовсе не на любовь ея, а именно на боязнь открытія ея преступленія...
   Когда несчастная осталась одна, она начала ходить взадъ и впередъ по комнатѣ. Она отворила двери въ другія комнаты. Ей недоставало воздуха, чтобы равномѣрно дышать. Теперь оказалось дѣйствительностью то, что она предчувствовала и что насильно отгоняла отъ себя. Фернау никогда не любилъ ее. Онъ былъ всегда человѣкъ чувственный, страстный, тщеславный, мастеръ притворяться, человѣкъ попиравшій принципы и подъ прикрытіемъ педантичности смѣявшійся надъ честностью. Сластолюбивое выраженіе лица, на мгновеніе появлявшееся у него, было теперь понято Ядвигою. Точно также поняла она и стереотипное выраженіе почтительности. Она гнѣвно отворила дверь въ столовую, гдѣ стоялъ столъ, накрытый на три прибора. Слуга доложилъ ей, что баринъ приказалъ извиниться, что не будетъ завтракать.
   Такъ какъ и Анбелангъ тоже отказался, то несчастная сѣла одна. Она не дотронулась до поданныхъ блюдъ. Но самообладаніе ея было такъ велико, что когда ей доложили, о приходѣ медицинскаго совѣтника Штаудтнера, она привѣтливо и спокойнымъ голосомъ вскричала:
   -- Милости просимъ... если ему угодно.... позавтракать со мною!...
   Много лѣтъ Штаудтнеръ былъ годовымъ врачомъ. Такъ какъ, всѣ члены семейства были здоровы, то ему не представлялось случаевъ показать свое искуство. Фернау лечилъ самъ себя, то гомеопатіей, то гидропатіей. Штаудтнеръ былъ настолько терпимъ, что признавалъ всѣ доктрины, при которыхъ нужна діэта. "На недѣлю оставить то, что дѣлалось каждый день, и можно озадачить всякую болѣзнь!..." Такъ проповѣдовалъ Штаудтнеръ. Ядвига тоже рѣдко бывала его паціенткой; она вела очень умѣренную жизнь и почти всегда чувствовала себя здоровой. Изъ любви къ дѣтямъ она сама занималась медициной. О скарлатинѣ и крупѣ она прочитала чуть не цѣлую библіотеку. Штаудтнера она назвала своимъ годовымъ врачомъ вслѣдствіе своего преступленія; его слѣдовало остерегаться и приходилось этимъ способомъ купить его молчаніе. Только на рождество Штаудтнеръ являлся акуратно -- вѣроятно, по привычкѣ, такъ какъ изъ дома Ядвиги ему обыкновенно присылался къ новому году пакетъ съ двадцатью червонцами. Штаудтнеръ былъ корыстолюбивъ. Лѣтомъ онъ жилъ въ имѣніи баронессы ради экономіи.
   -- Садитесь, докторъ! Кушайте...! Васъ совсѣмъ не видно....
   Такъ привѣтствовала она гостя, на этотъ разъ одѣтаго гораздо изящнѣе, чѣмъ онъ одѣвался обыкновенно. Перчатки, которыя онъ обыкновенно держалъ свернутыми въ лѣвой рукѣ, были надѣты -- на руки.
   -- Зачѣмъ же мнѣ являться...! сказалъ Штаудтнеръ, снимая синія очки, чтобы вытереть ихъ носовымъ платкомъ, и садясь противъ паціентки, унаслѣдованной имъ отъ отца. Въ этомъ году въ медицинѣ опять перемѣнилось, кажется, двѣ или три новыя системы. Господину фонъ-Фернау хлопотъ было не мало, пробуя на себѣ, не пригодятся ли онѣ ему. Можетъ быть, вамъ извѣстно, что сказалъ знаменитый врачъ Маркъ Герцъ: паціенты, которые лечатъ себя по книгамъ, могутъ умереть когда нибудь изъ-за опечатки...!
   -- Слава Богу... мы... здоровы...! сорвалось съ языка Ядвиги, въ то время, какъ она завертывалась поплотнѣе въ горностаевую мантилью.
   -- Лучшія свои познанія, продолжалъ Штаудтнеръ не замѣчая, какъ дрожала хозяйка, наливая ему вина, -- теперь я могу примѣнить на вашихъ сыновьяхъ. Еще будучи въ университетѣ студентомъ, я былъ въ большомъ ходу какъ такъ-называемый докторъ по части зуботычинъ, а употребленіе липкаго пластыря по моимъ предписаніямъ дошло до такихъ размѣровъ, что мнѣ пришлось примѣнить его и къ себѣ....
   -- Я думаю, что я внушала сыновьямъ своимъ мужество побороть предразсудокъ! отвѣчала Ядвига, заключая изъ словъ доктора, что ея мудрыя правила не оказали дѣйствія на ея сыновей.-- Они не станутъ жизнью своею выкупятъ оскорбленіе...
   -- А если они сами будутъ оскорблять?.. проговорилъ Штаудтнеръ, не глядя на Ядвигу и углубляясь въ блюдо съ холоднымъ жаркимъ.
   -- Я не воспитывала ихъ ни въ школѣ, ни въ пансіонѣ, замѣтила мать, увлеченная своей любимой темой, что дало ей возможность нѣсколько придти въ себя.-- Этимъ я уничтожила въ дѣтяхъ прежнюю привычку драться и научила владѣть собою. Дѣвочка, которая воспитывается одна, никогда не имѣетъ склонности къ ссорамъ и дракѣ. Я сознаюсь, что въ мальчикѣ, вступающемъ въ жизнь безъ школьнаго образовяпія, будетъ нѣчто женственное, но за-то онъ будетъ осторожнѣе въ выборѣ друзей.
   Штаудтперу была ясна настоящая причина нелюбви ея къ школѣ. Она не желала подвергать своихъ милыхъ сыновей насмѣшкамъ товарищей, относительно таинственнаго существованія какого-то Теодора Вальднера. Но не этотъ вопросъ занималъ его въ настоящее время.
   Штаудтнеръ сдѣлалъ сегодня визитъ баронессѣ не безъ цѣли. Нессельборнъ оскорбилъ его,-- баронесса будетъ орудіемъ его мести старому товарищу, рѣшилъ Штаудтнеръ.
   -- Какъ самостоятельно умѣютъ дѣйствовать молодые студенты, видно изъ отказа ихъ воспитателю, который въ настоящее время находится у Нессельборна...
   Штаудтнеръ зналъ, что Гелльвигъ самъ отказался отъ мѣста. Но ему хотѣлось раздражить Ядвигу, и онъ продолжалъ:
   -- Я знаю, что у васъ произошли недоразумѣнія, подавшія поводъ молодому педанту выказать всю свою неблагодарность. Точно такъ же Нессельборнъ поступилъ непростительно, тотчасъ же принявъ подъ свое покровительство этого молодого человѣка...
   -- Да, что такое я слышала? проговорила Ядвига, вспоминая разговоръ свой съ мужемъ о директорѣ.-- Нессельборнъ отказалъ своему старому другу и товарищу? Отказалъ вамъ, который устроилъ его положеніе и далъ ему возможность пожинать лавры, -- вамъ, бывшему посредникомъ при его займѣ?.. Конечно... Фернау... взялъ отъ него уже четвертую часть...
   Она не могла договорить. Рѣчь ея докончилъ Штаудтнеръ, ядовито проговоривъ:
   -- Ради меня, вы обязаны... потребовать отъ него весь долгъ! Если вы были снисходительны къ нему, то этимъ, какъ вы знаете, онъ былъ обязанъ тому, что вы по своей добротѣ всегда исполняли мои просьбы объ отсрочкѣ. Если вы желаете мнѣ добра, то дайте ему почувствовать наказаніе за дерзость. Изъ моихъ паціентовъ въ его заведеніи умеръ одинъ пансіонеръ, но вѣдь я употреблялъ всѣ старанія, чтобы отвратить эту катастрофу, во всякомъ случаѣ, непріятную для заведенія. Молодой англичанинъ началъ уже поправляться. Но вѣдь тифъ такая болѣзнь!.. "Милѣйшій другъ, я обязанъ принести жертву для пользы своего заведенія!.." осмѣлился написать мнѣ этотъ человѣкъ, и при личномъ объясненіи, котораго я удостоилъ его, онъ сказалъ мнѣ, что зависитъ отъ Бегендорфа, зять котораго принялъ мою должность! Такъ обойтись со мною!.. со мною, который разъ уже спасъ его въ то время, какъ ему грозила месть валаха!.. Умоляю васъ, потребуйте отъ него весь капиталъ! Относительно и васъ самихъ, онъ не стоитъ болѣе вашего снисхожденія...
   Перепуганная, смущенная госпожа фонъ-Фернау отвѣчала:
   -- Но достаточно ли будетъ состоянія его племянницы, чтобы такъ же скоро выручить его во второй разъ?
   -- О, да это олицетворенная Deus ex machina! подтвердилъ отвергнутый искатель любви Гертруды.-- Эта госпожа дѣлаетъ все, что ей угодно! Она любитъ... этого... Теодора Вальднера...
   Ядвига поблѣднѣла.
   -- Любитъ его въ той надеждѣ, что онъ какой нибудь принцъ... или графъ...
   Медицинскій совѣтникъ былъ человѣкъ жестокій. Въ переводѣ слова его значили: сдѣлай то, что я требую, или я тоже присоединюсь къ твоимъ обличителямъ!..
   -- Она полагаетъ, что этотъ искатель приключеній, въ благодарность за ея любовь, которая до сихъ поръ выражалась только въ подрубливаньи его платковъ и въ шитьѣ ему рубашекъ, -- возведетъ ее на тронъ и увезетъ въ какой нибудь графскій замокъ. Умная, разсудительная фрау Гедвига стала совсѣмъ ханжой и находится теперь подъ башмакомъ у своей племянницы. Да, я собираю матеріалы, чтобы окончательно уронить школу Нессельборна во мнѣніи публики. Увѣряю васъ, что это чудо, эта будущая наслѣдница престола или будущая графиня, бросается во всѣ стороны. Нечаянное столкновеніе съ вашимъ шуриномъ, господиномъ президентомъ, дошло до приглашенія Вальднера къ нимъ. Между нами будь сказано, говорятъ даже о трагической развязкѣ... о страсти къ Вальднеру... вашей младшей племянницы...
   -- Мехтильды?.. перебила Ядвига, теряя остальное присутствіе духа въ виду жестокихъ стеченій обстоятельствъ.
   -- Ну кто же теперь, продолжалъ Штаудтнеръ подводить мину:-- внесетъ за него сумму, которую вы потребуете, и должны потребовать ради меня?.. Надо дать себя почувствовать семейству, гдѣ по цѣлымъ днямъ только хвастаются и угрожаютъ! Знаете, что говоритъ постоянно фрау Гедвига? Что они пошлютъ Вальднера къ разнымъ принцамъ да графамъ, дадутъ ему тайныя бумаги, которыя вѣрно докажутъ его происхожденіе!.. Теперь каждый день только и можно слышать: "а вотъ мы посмотримъ, посмѣютъ ли потребовать отъ насъ остальные..."
   Ядвига и краснѣла, и блѣднѣла, слушая эти жестокія слова. Но Штаудтнеръ показывалъ видъ, что не замѣчаетъ ея безпокойства, и преспокойно занялся виномъ и кушаньемъ, а потомъ совершенно равнодушно проговорилъ:
   -- Графъ Вильденшвертъ вѣдь ѣдетъ обратно въ Европу...
   -- Вотъ какъ! сказала его собесѣдница, понимавшая очень хорошо, что значили эти мимоходомъ сказанныя слова. Они значили, что Нессельборны тотчасъ же соединятся съ графомъ. Они уже грозятъ этимъ. Они всюду будутъ хвалиться, что у матери Теодора Вальднера недостало духу потребовать отъ нихъ всей суммы. А то, чего эти Нессельборны не сдѣлаютъ для Вальднера, то довершитъ любовь этой Гертруды или даже Мехтильды. Но лучше ли немедленно поднять ихъ перчатку и опереться на такого сильнаго человѣка, какъ Штаудтнеръ? Все это точно высказывали или выигрывали пальцы доктора, барабанившіе по столу.
   "Путешественникъ нашъ, графъ фонъ-Вильденшвертъ возвращается въ Европу, заключивъ, во время своихъ многолѣтнихъ странствованій по Азіи и по островамъ Тихаго Океана, множество выгодныхъ условій для нашего правительства. Черезъ Соединенные Штаты онъ счастливо прибылъ въ Ливерпуль, и въ настоящее время вниманіе его занято громадными мануфактурными заведеніями этого города".
   Такъ гласила одна газета, которую Штаудтнеръ вынулъ изъ кармана и далъ прочесть графинѣ. При этомъ онъ равнодушно прибавилъ:
   -- Я знаю, что вы не постоянно читаете газеты! Да и господинъ фонъ-Фернау читаетъ, кажется, однѣ афиши. Вотъ видите ли, такой новости вы и не знали!.. А она появилась уже три дня тому назадъ. Фрау Нессельборнъ, послѣ сильной ссоры нашей, какъ будто въ видѣ попытки къ примиренію, съ злобно-торжествующимъ видомъ, подала мнѣ этотъ номеръ...
   Штаудтнеръ зналъ гордую Ядвигу и былъ увѣренъ, что месть совершенно свяжетъ ее, зналъ, что она, чтобы доказать свою невинность, очертя голову бросится въ опасность, зналъ, что гордость ея была такъ велика, что она сдѣлаетъ именно то, чего отъ нея всего менѣе можно было ожидать. "Ради Бога пощадите этихъ Нессельборновъ", могли бы сказать ей люди, если бы слышали ѣдкія слова Штаудтнера. Но Штаудтнеръ, взглянувъ на часы, раскланялся, со словами:
   -- Я знаю, что неприлично удаляться еще съ полнымъ ртомъ и выпивъ чуть не цѣлую бутылку вина, но паціенты ждутъ меня...
   Онъ ушелъ, увѣренный, что она сдѣлаетъ противное тому, что другіе посовѣтуютъ ей изъ благоразумія, и сдѣлаетъ именно то, чего онъ желалъ.
   Ядвига велѣла запрягать лошадей; для чего она это дѣлала, она сама не знала, и опомнилась только, когда сидѣла уже въ каретѣ. Она приказала вести себя въ паркъ.
   Уже проѣзжая по аллеямъ, она замѣтила, что погода вовсе не пригодна для прогулки. Дернувъ за шнурокъ кучера, она велѣла ѣхать въ модный магазинъ. Ей пришло въ голову, что надо купить зимнюю шляпу, но въ магазинѣ она безсознательно говорила: "да", "хорошо", "дурно", и не слушала, что ей отвѣчали:
   Потомъ она вспомнила, что давно не была въ картинной галлереѣ. Она пробѣжала по галлереѣ, смотрѣла въ золотой лорнетъ на картины, кланялась и отвѣчала на поклоны знакомымъ, говорила "хорошо", "прелестно", "отвратительно", но говорила также безсознательно.
   Послѣ этого она поѣхала въ магазинъ золотыхъ и серебряныхъ вещей и купила тамъ два свадебныхъ подарка для предстояшей свадьбы своихъ двухъ племянницъ. Ей очень захотѣлось посмотрѣть на Мехтильду, на эту дѣвочку, которая, какъ пришло ей теперь въ голову, всегда избѣгала ее, когда она пріѣзжала къ ея матери, когда-то бывшей пріятельницѣ. Между Ядвигою и Линдою теперь уже не было и помину о прежней короткости.
   Взволнованная Ядвига купила невѣстамъ дорогіе подарки и поѣхала къ президенту.
   Конечно, подарки произвели свое дѣйствіе: радостныя восклицанія, объятія и поцѣлуи встрѣтили Ядвигу. Затѣмъ начался разговоръ о предстоящихъ свадьбахъ. Шутили, смѣялись; всѣмъ было весело, разумѣется, кромѣ самой гостьи, занятой своими невеселыми думами.
   Черезъ полчаса, когда Ядвига хотѣла уже встать, чтобы проститься, вошла Мехтильда. Она была въ шляпѣ съ вуалемъ и въ пальто и, здороваясь съ теткой, объяснила, что идетъ со двора. Въ послѣднее время она замѣтно развилась и съ каждымъ днемъ становилась прелестнѣе какъ въ душевномъ, такъ и въ физическомъ отношеніи.
   -- Взгляни-ка въ прелестные тетины подарки! сказали ей осчастливленныя сестры.
   Мехтильда бросила разсѣянный взоръ на дорогія вещи и показала видъ, что она очень спѣшитъ. Она замѣтила, что пришла только проститься, что идетъ на лекціи, спеціально устроенныя для высшаго образованія женщинъ.
   Вихрь, завертѣвшій Ядвигу и принесшій ее къ президенту, еще не прошелъ и увлекалъ ее далѣе. Она стала шутить дрожащими устами и смотрѣла съ какой-то отвагою, прямо въ лицо молодой дѣвушкѣ.
   -- Ну Мехтильда, а когда же придется мнѣ подарить тебѣ что нибудь на свадьбу?
   -- Я не хочу отъ тебя никакихъ подарковъ, тетя! совершенно спокойно проговорила странная дѣвушка свой отвѣтъ, возбудившій неудовольствіе какъ матери, такъ и сестеръ.
   -- Она идетъ на лекцію! сказала мать, стараясь оправдать поведеніе дѣвушки.-- Она разсѣяна...
   -- Нѣтъ, отвѣчала Ядвига, закусывая губы: -- вѣдь я знаю, что Мехтильда не расположена ко мнѣ. Но я пріобрѣту ея расположеніе... Сдѣлаемъ начало! Гдѣ эта лекція? Я свезу тебя туда, Мехтильда!
   Но Мехтильда уже изчезла. Она раскланялась, взглядомъ, полнымъ силы воли и души. Она не кивнула головой и не наклонилась тѣломъ. Къ счастью, во взглядѣ ея не было открытаго презрѣнія. Скорѣе въ немъ можно было прочесть вопросъ: Что мы имѣемъ съ тобою общаго -- и что тебѣ тутъ надо?
   Послѣ ухода Мехтильды мать и сестры употребляли всѣ свои усилія, чтобы изгладить непріятное впечатлѣніе, произведенное на тетку ея рѣзкими отвѣтами. Завели рѣчь о любимой темѣ разгоновъ Ядвиги, -- о ея сыновьяхъ. Но странно, баронесса чувствовала, что она предпочла бы теперь бесѣду съ Мехтильдой панегирикамъ ея сыновьямъ. Ей хотѣлось позвать Мехтильду и спросить ее: дитя, неужели ты не угадываешь, что происходитъ у меня въ душѣ?
   Уже много лѣтъ Линда, тонкій знатокъ человѣческаго сердца, замѣчала, что ея старая пріятельница, часто забывается и мысленно витаетъ гдѣ-то, потомъ очнется, подниметъ голову, и на лицѣ ея явится довольное выраженіе отъ новой явившейся у ней мысли. Когда она замѣчала это, бывая съ нею въ концертахъ и въ большихъ собраніяхъ, она шептала своему мужу: "Смотри, смотри, вотъ она обвиняетъ себя въ убійствѣ! А теперь ей вдругъ пришло въ голову: Вѣдь онъ еще живъ! То же самое долженъ чувствовать заключенный въ тюрьму преступникъ, когда ему скажутъ: успокойся; свое преступленіе ты видѣлъ только по снѣ!"
   Точно также и теперь опомнившись при появленіи какой-то новой мысли Ядвига встала и стала прощаться.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ.

   Распростившись съ семействомъ президента, Ядвига, все еще подъ впечатлѣніемъ вихря, уносившаго ея, заѣхавъ въ нѣкоторые магазины и завезя кое-кому визитныя карточки, вышла изъ кареты, взяла у лакея дождевой зонтикъ и приказала кучеру ѣхать домой, объявивъ, къ немалому удивленію прислуги, что она пойдетъ пѣшкомъ. Она вышла изъ экипажа въ весьма пустынной мѣстности, у такъ-называемой Уферморъ....
   Прислуга, конечно, не могла удерживать ее и не желала подсматривать, куда барыня отправится.
   Она прошла черезъ Уферморъ, закрылась вуалемъ, закуталась покрѣпче и пошла по пустой грязной улицѣ.
   Это была улица съ дровяными дворами. Вихрь, крутившій Ядвигу, навелъ ее на мысль посѣтить Вюльфинговъ.
   Послѣ освобожденія Вюльфинга изъ тюрьмы, она только разъ была у нихъ въ домѣ, и-то въ ночное время, однакожъ хорошо помнила мѣсто, гдѣ стоялъ ихъ домъ.
   Несмотря на дурную погоду, дѣятельность и жизнь кипѣла въ этой отдаленной, рабочей мѣстности. Одни работники возили въ тачкахъ дрова по отлогому берегу на дровяной дворъ Вюльфинга, другіе распиливали и кололи мелкія дрова. Ядвига плотнѣе натянула вуаль и даже не испугалась огромныхъ сабакъ, расхаживавшихъ днемъ на свободѣ и обнюхавшихъ ея платье.
   Вюльфинги были дома. Фрау Августа только-что накрыла на столъ. Мужъ ея читалъ газету, и въ ней сообщалось извѣстіе, поразившее Ядвигу. Хозяинъ только-что пробѣжалъ глазами роковое мѣсто и сообщилъ "своей старухѣ" важное извѣстіе о возвращеніи графа Вильденшверта, отчего фрау Августа чуть не уронила на полъ тарелки, которыя хотѣла поставить на столъ,-- какъ въ дверь вошла дама, въ которой несмотря на вуаль, накрывавшій ея лицо, они тотчасъ же узнали ту особу, для которой послѣдствія возвращенія графа имѣли гораздо болѣе значенія, чѣмъ для нихъ.
   -- Госпожа фонъ-Фернау!... И въ такую погоду!... вскричала Августа, съ удивленіемъ всплеснувъ руками.
   -- Садитесь! сказалъ Вюльфингъ, тотчасъ же замѣтя разстроенный видъ гостьи и приписавъ его газетному извѣстію.-- Что привело васъ къ намъ? спросилъ кроткимъ голосомъ бывшій егерь.
   Много лѣтъ существовали тѣсныя отношенія между этими тремя личностями. Доказательствъ преданности, высказываемыхъ Вюльфингами, графиня даже и не требовала. Чѣмъ проще обращались съ нею эти вѣрные друзья, пострадавшіе за нее, тѣмъ спокойнѣе билось ея сердце.
   -- Мужъ мой только-что прочиталъ мнѣ извѣстіе, вѣроятно, заставившее васъ прійти къ намъ! Будьте спокойны на этотъ счетъ! Слабость нашу Господь простилъ намъ! Милость его велика.....
   -- Мѣра вашихъ страданій еще не переполнилась... проговорилъ Вюльфингъ со вздохомъ и, покачавъ головою, посмотрѣлъ на газету и на Ядвигу, съ утомленіемъ опустившуюся на диванъ, -- Ядвигу, когда-то оправдавшую его въ обвиненіи въ поджогѣ. Фрау Августа вышла на минуту въ сѣни, какъ будто для того, чтобы распустить тамъ зонтикъ, а въ сущности, чтобы посмотрѣть, не подслушиваетъ ли ихъ кто нибудь.
   Ядвигѣ не надо было понижать голоса. Говоръ ея былъ тихъ вслѣдствіе утомленія и упадка силъ. Она прошептала:
   -- Скажите... а мѣра вашего терпѣнія?... Вы не устоите, когда начнутся снова преслѣдованія!..
   -- Этого не бойтесь! сказалъ Вюльфингъ.
   Ядвигѣ хотѣлось бы услышать подобныя же слова изъ устъ фрау Августы, которая уже вернулась, но молчала.
   -- И вамъ, вамъ судьба привела ухаживать за несчастнымъ! Вы, подобно самаритянамъ....
   Мужъ и жена молчали и не мало испугали этимъ Ядвигу. Ей пришло даже въ голову, не слишкомъ ли она открыто пришла къ нимъ?
   -- Намъ никто не помѣшаетъ? спросила она, чтобы чѣмъ нибудь прервать тяжелое молчаніе.
   -- Теперь обѣденное время, отвѣчалъ Вюльфингъ: -- работники уходятъ.
   -- Я мѣшаю вамъ обѣдать!... Какъ идутъ дѣла ваши?...
   -- Съ Божьей помощью!... Мы можемъ быть довольны...
   -- А дѣти ваши?
   -- Радуютъ насъ!.... Богъ благословилъ ваше дѣло....
   Мужъ все говорилъ за жену.
   -- Отчего ты не говоришь, Августа? спросила, немного помолчавъ, Ядвига..
   -- Что говорить мнѣ, госпожа фонъ-Фернау! отвѣчала она..-- Мнѣ жаль... васъ...
   -- Отчего же меня?
   -- У васъ такой страдальческій видъ.
   -- Развѣ это удивляетъ тебя?
   Наступило продолжительное молчаніе; мысли всѣхъ въ это время были заняты преступленіемъ, тѣсно связавшимъ между собой этихъ людей, такъ рѣзко раздѣленныхъ между собой общественнымъ положеніемъ.
   -- Ты ходишь въ церковь... начала выспрашивать Ядвига.-- Тебя гнететъ участіе въ моей винѣ!... Тебѣ тяжело было -- видѣть... его... (Голосъ ея оборвался при этомъ) какъ онъ лежалъ тутъ у тебя на постели...
   -- Нѣтъ, нѣтъ оправдывался Вюльфингъ.-- Мы крѣпко держимъ свое обѣщаніе!
   -- Вѣдь измѣнить этого нельзя... замѣтила Августа.
   -- Можно! можно! проговорила ея прежняя барыня.-- А что бы было, если бы я объявила всему міру о своемъ преступленіи и съ раскаяніемъ обвинила себя.
   -- Господи! проговорили въ одинъ голосъ оба Вюльфинга.
   Они произнесли это съ неподдѣльнымъ ужасомъ.
   Тутъ несчастная женщина вскочила съ своего мѣста и вскричала громче, чѣмъ бы слѣдовало.
   -- Иногда, право, мнѣ хочется броситься съ крыши на мостовую.
   Выслушавъ эти отчаянныя, почти безумныя слова, получившія еще большее значеніе отъ движенія, сопровождавшаго ихъ, оба Вюльфинга подошли къ двери и, полуотворивъ ее, посмотрѣли нѣтъ ли кого посторонняго.
   Вюльфинги объяснили себѣ отчаяніе Ядвиги близостью найденыша, невозможностью не видѣть его, толками свѣта о ея дѣтяхъ и мужѣ, и наконецъ будущими непріятностями, которыя могутъ послѣдовать за возвращеніемъ графа.
   -- Вы еще не видали его? Спросила Августа, намекая на Теодора Вальднера.
   Ядвига такъ гнѣвно закачала головой, что Вюльфингъ сдѣлалъ знакъ женѣ не касаться этого щекотливаго предмета.
   Но Ядвига не могла скоро успокоиться. Она подошла къ окну, посмотрѣла на сѣрое небо и, скрестивъ руки, нервно проговорила.
   -- И гдѣ двѣнадцать лѣтъ тому назадъ у меня былъ разсудокъ и смыслъ! Часто спрашиваю я себя: ненависть что-ли къ Вильденшверту или любовь къ Фернау лишила меня здраваго смысла, и къ сожалѣнію, приходится сказать, что то было ослѣпленіе къ этому человѣку, котораго я боготворила, который казался мнѣ земнымъ богомъ, на котораго я промѣняла все, что дорого женщинѣ!.. Какъ мысленно украшала я этого человѣка! въ какіе пестрые цвѣта убирала я его! Дѣти убираютъ такъ своихъ куколъ и видятъ въ нихъ то, что рисуетъ имъ ихъ воображеніе!.. Все въ немъ казалось мнѣ прекраснымъ. Мнѣ необходимо было обманывать себя. Вѣдь если бы не все было такъ, какъ я воображала, я просто умерла бы! Сыновей своихъ я тоже воображала совершенствомъ... и... и... думала...
   Несчастная замолчала, хотя у нее не было тайнъ отъ этихъ людей, такъ вѣрно исполняющихъ данное обѣщаніе. Они слишкомъ глубоко заглянули въ ея жизнь; они видѣли ее въ различныя, хорошія и дурныя, минуты; съ ними она давно уже была вполнѣ откровенна и разсказывала имъ все, что радовало, огорчало или тревожило ее.
   Видя, что Вюльфинги молчатъ на ея жалобы, она повернула голову и сказала:
   -- Вы не отвѣчаете...
   Супруги смотрѣли по сторонамъ.
   -- Вы также увѣрены, что я обманулась въ Фернау?
   Все еще продолжавшееся молчаніе Вюльфинговъ усилило волненіе Ядвиги.
   -- Что знаете вы о Фернау? Вообразите, онъ надѣлалъ долговъ на 50,000 талеровъ.
   Слушатели вытаращили глаза.
   -- Онъ промоталъ моего состоянія болѣе чѣмъ на полмилліона...
   -- Несчастныя спекуляціи!.. проговорилъ Вюльфингъ.
   -- Ихъ я извиняю! быстро возразила несчастная.-- Но, продолжала она, подозрительно всматриваясь въ слушателей, -- за всѣ его ошибки и по счастія въ спекуляціяхъ я всегда платила, не дѣлая никакихъ возраженіи. Онъ зналъ это и велъ свои дѣла открыто, нисколько не стѣсняясь въ своихъ геніальныхъ разсчетахъ! Такъ зачѣмъ же теперь вдругъ появился долгъ, невключенный въ наши прежнія потери. Онъ часто клялся мнѣ, что не играетъ...
   -- Конечно, не играетъ... проговорилъ Вюльфингъ.
   -- А что же иначе? Вы молчите? Вы знаете что нибудь? Я все могу выслушать. Говорите же!
   Вюльфингъ хотѣлъ помѣшать женѣ говорить. Но она сказала:
   -- Блаженны чистые сердцемъ.
   А Вюльфингъ, съ своей стороны, указалъ на человѣка, къ которому госпожа фонъ-Фернау могла обратиться, если желала узнать болѣе.
   -- Кто это такой? вскричала она, вполнѣ увѣренная, что предчувствіе не обмануло ее относительно какой нибудь связи, столь обыкновенной въ высшемъ обществѣ, для которой часто легкомысленнымъ мужемъ приносится въ жертву не только все состояніе, но и спокойствіе жены и дѣтей.
   Вюльфингъ указалъ на бывшаго каменьщика Бартеля, которому иногда на лѣсныхъ дворахъ подавали милостыню, и сказалъ, что онъ скажетъ ей то, что высказать у нихъ недостаетъ духа.
   -- Какъ могу я говорить съ этимъ презрѣннымъ человѣкомъ... промолвила Ядвига.
   Она взяла за руки обоихъ лучшихъ своихъ друзей и посмотрѣла имъ прямо въ глаза.
   Тутъ отрывочно было сообщено ей, что въ театрѣ есть двѣ сестры, извѣстныя по своей красотѣ и прославившіяся роскошью; изъ нихъ старшая часто начала уже мѣнять своихъ вздыхателей, но младшая ведетъ себя скромнѣе, ограничиваясь однимъ, который доставилъ ей роскошное положеніе. Онъ завелъ ей карету и лошадей и кромѣ того обезпечилъ на всю жизнь и ее, и мать ее.
   Пятидесятилѣтняя Ядвига, выслушавъ все это, громко расхохоталась, но этому смѣху вполнѣ противорѣчила поспѣшность, съ какой она стала собираться домой, завязывать шляпу, застегивать пальто, закрывать вуалью лицо, поблѣднѣвшее, какъ полотно. Она не говорила больше ни слова.
   Вюльфингъ сталъ упрекать жену въ болтовнѣ и назвалъ Бартеля лгунишкой.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! стояла на своемъ фрау Августа.-- Та... какъ ее... Марлена служитъ у танцовщицъ... я часто говорила съ нею... все это такъ, какъ я говорю...
   -- Конечно, конечно, Густа! отвѣчала Ядвига, въ сердце которой попала ядовитая стрѣла. Она взяла зонтикъ и спѣшила уйти. Дождь лилъ сильнѣе прежняго. Ее просили подождать. Вюльфингъ хотѣлъ сбѣгать за фіакромъ; она ни на что не согласилась. Съ благодарностью она пожала руки своимъ друзьямъ и ушла. Первый попавшійся ей извозчикъ довезъ ее до дому.
   Наступилъ обѣденный часъ, но къ обѣду не пришелъ ни Фернау, ни Анбелангъ, и Ядвига сѣла за столъ вдвоемъ съ старой компаньонкой. Во время обѣда принесли письма отъ сыновей. Письма эти не успокоили несчастную мать. Бруно, старшій, сообщалъ ей программу, по которой онъ намѣревался устроить свою жизнь. Его письмо заключало въ себѣ математически вѣрный разсчетъ и должно было возбудить полнѣйшее довѣріе. Практическій выводъ сходилъ на требованіе значительной прибавки содержанія!.. Тутъ она увидѣла наслѣдованное отъ отца искуство притворяться и гнусно обманывать. Другое письмо было отъ профессора, который отказывался отъ предложеннаго ему надзора за ея сыновьями. Хотя онъ ссылался исключительно на трудность и большую отвѣтственность, сопряженную съ подобной обязанностью, но между строкъ легко было прочесть, что причиною отказа была необузданность молодыхъ людей. Ядвига увидѣла, что она много лѣтъ жила въ такомъ же заблужденіи относительно своихъ сыновей, въ какомъ, какъ сознавалась теперь, -- находилась относительно мужа.
   -- Ты, вѣрно, сердишься на меня, что я тебя оставляю одну цѣлый день! Говоря по правдѣ, я боялся впечатлѣнія, которое на тебя должно было произвести извѣстіе, принесенное тебѣ Анбелангомъ.
   Съ этими словами вошелъ, наконецъ, Фернау въ полуосвѣщенный будуаръ жены. Входя онъ затворилъ за собою дверь изъ опасенія, чтобы не помѣшали его серьезному объясненію съ женой.
   Ядвига осмотрѣла его съ головы до ногъ. Онъ пріѣхалъ въ каретѣ. Его изысканный костюмъ, -- коричневый фракъ съ золотыми пуговицами, черные панталоны, бѣлый наглухо застегнутый жилетъ, -- не носилъ на себѣ слѣдовъ свирѣпствовавшей погоды. Его лаковые сапоги такъ и блестѣли.
   -- Я отдавалъ визиты, которые оставались еще у меня на совѣсти. Я надѣюсь, что мнѣ удастся расквитаться и съ другими долгами... А Анбелангъ вывелъ несовсѣмъ пріятный итогъ. Я былъ у князя Юсте, разгадавшаго тайну нашего времени. Гдѣ есть предпріятіе, обѣщающее выгоду, онъ навѣрно примкнетъ туда. Я желалъ бы, что бы ты покороче познакомилась съ нимъ. Это настоящій аристократъ. Онъ обновляетъ свою кровь, подобно англійскимъ перамъ, которые позволяютъ своимъ сыновьямъ жениться на дочеряхъ своихъ арендаторовъ.
   -- Я не могу надивиться, заговорила Ядвига, въ первый разъ неочарованная разговоромъ своего мужа, -- не могу надивиться, какимъ образомъ ты надѣлалъ долговъ.
   Сначала Фернау замолчалъ. Потомъ нагло отвѣтилъ:
   -- И тѣмъ не менѣе, гм!.. я надѣлалъ ихъ...
   Такой тонъ вовсе не былъ способенъ успокоить жену, которой приходилось платить эти долги.
   -- Я полновластная госпожа своего состоянія и признаю только тѣ обязательства, происхожденіе которыхъ мнѣ извѣстно.
   Такія рѣчи могли только удивить Отто фонъ-Фернау. Онъ ждалъ нѣжныхъ упрековъ, ревнивыхъ, любопытныхъ разспросовъ, смѣшанныхъ съ старыми нѣжностями: "Ахъ ты гадкій!" "Ахъ ты шалунъ!" Сначала онъ подумалъ на Анбеланга, не онъ ли настроилъ такъ его жену.
   Посмотрѣвъ въ часы онъ спросилъ, былъ ли Анбелангъ за обѣдомъ.
   -- Не ищешь ли ты на комъ излить свой гнѣвъ? ну такъ вообрази, что я могу служить для этой цѣли!.. отвѣчала жена съ такой же твердостью, съ какой до сихъ поръ говорилъ Фернау.
   Мужъ пристально посмотрѣлъ на Ядвигу, принужденно улыбнулся и заговорилъ по-старому, плутоватымъ тономъ.
   -- Милочка, сказалъ онъ, садясь, наклоняя голову и ломая руки:-- да, да, брани меня теперь! Прежде я далъ тебѣ честное слово, что передъ нашей свадьбой у меня не было другихъ долговъ, кромѣ тѣхъ, которые ты тогда уплатила. Я стыдился потомъ признаться тебѣ, стыдился именно потому, что далъ честное слово. Но вѣдь ты сама знаешь: влюбленный человѣкъ готовъ дать какую-угодно клятву. За честное слово ложно данное невѣстѣ или женѣ въ медовой мѣсяцъ казино меня вѣдь не выключило бы изъ своихъ членовъ, а казино весьма щепетильно на этотъ счетъ. А нашъ медовой мѣсяцъ, какъ мнѣ кажется, милочка, длился довольно долго! Долгъ все оставался и увеличивался... enfin... ну я стыдился. Но когда нибудь преступнику надо же явиться передъ судомъ. Я также игралъ, не хочу отрицать этого...
   -- Ты разъ торжественно поклялся мнѣ, что ты не играешь!.. перебила его Ядвига, нетерпѣливо слѣдя за его увертками.
   -- Да прежде я и не игралъ... развязно отвѣчалъ Фернау, быстро поднимаясь съ своего мѣста и доставая сигару, чтобы закурить.-- Но, продолжалъ онъ,-- знакомство, которое я прекращу, съ страстнымъ игрокомъ, графомъ фонъ... впрочемъ нѣтъ! поправился онъ:-- я не долженъ называть его, а-то ты, пожалуй, станешь упрекать его и скомпрометируешь меня...
   -- Не кури! Я и безъ того задыхаюсь!.. вскричала Ядвига тономъ, который она позволяла себѣ только съ своими сыновьями. Въ этомъ приказаніи звучалъ намекъ, что она задыхается въ нравственномъ дымѣ и туманѣ!..
   Фернау съ удивленіемъ посмотрѣлъ на жену и не зналъ, послушаться ли ему, но тѣмъ не менѣе, спряталъ сигару со словами:
   -- Впрочемъ это вѣдь твоя комната!
   Съ минуту длилось мертвое молчаніе. По улицѣ ѣхали кареты. Концерты и спектакли начались. Слышно было чиканье маятника комнатныхъ часовъ.
   Фернау наконецъ началъ:
   -- Я не могу болѣе откладывать уплату этихъ долговъ. И банкировъ и заимодавцевъ надо удовлетворить. Я надѣюсь, что Анбелангу поручено распорядиться выдачею...
   -- Нѣтъ, еще не поручено...
   -- Но вѣдь ты...
   -- А если я откажусь?..
   -- Ну врядъ ли ты это сдѣлаешь?
   -- Да ради чего же я буду такъ снисходительна?
   Фернау улыбнулся, взялъ письма сыновей и профессора, которыя онъ уже прочиталъ прежде, когда только что вошелъ въ комнату, пробѣжалъ ихъ еще разъ и прошепталъ, такъ однакожъ, что Ядвига слышала:
   -- Письма разстроили тебя... ты не въ духѣ... можетъ быть, тебя огорчаетъ тоже и газетное извѣстіе, что... Вильденшвертъ возвращается...
   -- Онъ шестнадцать лѣтъ жилъ въ Европѣ и не безпокоилъ меня... сказала Ядвига.
   Надо было много мужества, чтобы понять неделикатные намеки мужа.
   -- А въ семнадцатый годъ, можетъ быть, его присутствіе тебѣ не будетъ пріятно... проговорилъ Фернау, вонзая скорпіоново жало въ Ядвигу. Въ первый разъ онъ осмѣлился задѣть чувствительное мѣсто въ сердцѣ своей жены.
   Прикосновеніе это было настолько болѣзненно, что Ядвига задохнулась и безъ сигары. Судороги сдавили ей горло, такъ что ей пришлось встать. Фернау, вѣроятно, подумалъ, что теперь желѣзо горячо, и можно ковать его.
   -- Вообще, что же тутъ будетъ хорошаго, если Вильденшвертъ застанетъ насъ въ разладѣ? Полно сердиться, и поручи завтра же Анбелангу, котораго ты выписала изъ Штейнталя, распорядиться на этотъ счетъ...
   Какъ рѣшился онъ высказать такую тираду!
   -- Нѣтъ! вскричала Ядвига, вымѣривая его глазами съ головы до ногъ.-- Работай! Заслужи! Изворачивайся самъ!
   Эти слова часто говорилъ ему прежде его братъ президентъ Фернау. Онъ ненавидѣлъ ихъ болѣе всего на свѣтѣ. Ради этихъ словъ онъ создалъ себѣ теорію работы обрѣзанія купоновъ!
   -- Моя работа съ тобой заключалась въ борьбѣ съ общественнымъ мнѣніемъ! гнѣвно вскричалъ онъ.-- Но силы отказываются мнѣ служить!
   Ядвига знала, что онъ хотѣлъ сказать. Она остановилась передъ нимъ, пристально посмотрѣла на него и громко захохотала. Потомъ тихо проговорила "жалкій!" и въ изнеможеніи опять опустилась на диванъ.
   -- Жалкій!.. повторилъ Фернау, все больше и больше выходя изъ себя и стараясь понять, что происходитъ сегодня между ними. Смѣхъ и все поведеніе жены казалось ему страннымъ. Боясь окончательно выйти изъ себя, онъ сталъ бороться съ собой, не зная, не принять ли для своего и для ея успокоенія старую нѣжную манеру говорить, которая всегда благопріятно дѣйствовала на жену. Но страхъ и почти увѣренность, что Ядвига узнала какъ нибудь о его связи, для которой онъ надѣлалъ долговъ, помѣшали ему.
   -- Жалкій! снова повторилъ онъ.-- Надо имѣть гигантскія силы теперь, чтобы выдержать взглядъ графа!
   -- Ты говоришь о графѣ, котораго ты не хотѣлъ назвать! отвѣчала Ядвига съ рѣзкой горечью и ироніей, видимо готовая поставить все на карту.
   -- Я говорю о графѣ Вильденшвертѣ! прокричалъ Фернау, хлопнувъ ногою и пользуясь преимуществомъ, доставшимся на его долю вслѣдствіе намѣреннаго непониманія его словъ женою и предположенія, что она шутитъ.
   -- Неужели мнѣ надо наконецъ говорить съ тобой яснѣе! продолжалъ онъ, гнѣвно останавливаясь передъ нею.-- Наконецъ сказать тебѣ, какую ужасную, мучительную жертву приношу я тебѣ уже много лѣтъ?
   -- Всевышній судья, глухо проговорила Ядвига, -- взвѣситъ твою жертву и мою! Еще посмотримъ, чья чашка опустится ниже...
   Фернау понизилъ голосъ. Но движенія, сопровождавшія его слова, придавали рѣчи его нѣчто ужасное.
   -- Развѣ я принималъ участіе, говорилъ онъ, -- въ твоемъ ужасномъ поступкѣ? Развѣ я нанималъ убійцъ, чтобы сжить со свѣта ребенка? Развѣ я старался заживо похоронить человѣка? А когда всѣ эти злодѣйства были открыты, развѣ я, не имѣя возможности подобно тебѣ ѣхать и избѣгнуть намековъ и подозрѣній... развѣ я колебался и не боролся? Развѣ даже и съ тобой я не обращался осторожно и съ такой предусмотрительностью, какая встрѣчается только развѣ въ сказкахъ?
   Часто человѣкъ, принимая какое нибудь отчаянное рѣшеніе, не помнитъ своихъ движеній: такъ и Ядвига, видя, что завѣса тайны ея разорвана, то барабанила пальцами по столу, то обрывала кисть отъ подушки, на которую прислонилась, то закладывала ногу за ногу.
   -- Такъ! такъ! шептала она.-- Дальше! дальше!
   Фернау хотя и понизилъ голосъ, но продолжалъ безжалостно описывать страданія свои подъ гнетомъ подозрѣнія, преслѣдовавшаго его и Ядвигу. Онъ наконецъ произнесъ имя Теодора Вальднора и назвалъ чистою глупостью открыто возставать противъ такого сильнаго подозрѣнія и выказывать то холодность, то уступчивость людямъ, которые были сообщниками и могутъ измѣнить. Все, что забылось и не могло повредить имъ въ глазахъ общества при появленіи Вальднера, пробудится съ покой силой и вспыхнетъ при появленіи здѣсь Вильденшверта и при извѣстіи о ея отношеніяхъ къ лицу, которое такъ долго за нее страдало.
   Утомленная женщина замолчала. Потомъ она подняла взоръ къ нему и, всплеснувъ руками, искренно проговорила:
   -- О Господи! Господи! какъ все это скверно, жалко, недостойно говорилось! Что такое я когда-то сдѣлала? Я ненавидѣла одного человѣка и любила другого! Его хотѣла я сдѣлать счастливѣйшимъ человѣкомъ,-- не такъ, какъ онъ лживо увѣрялъ меня, моей любовью, если бы даже я пришла къ нему бѣдною, нищею,-- нѣтъ, я хотѣла явиться къ нему съ полными руками, высыпать на него рогъ изобилія и богатства и беззаботности! Я скрыла, что чувствовала себя матерью. Я лгала, обманывала весь свѣтъ, мучилась... Ужасно! Само по себѣ ужасно! Но изъ-за любви къ кому все это я дѣлала?... Къ человѣку, котораго я хотѣла такъ осчастливить, такъ возвеличить, чтобы онъ даже не узналъ о моемъ преступленіи. Онъ долженъ былъ остаться чистымъ, неповиннымъ въ моемъ злодѣяніи, долженъ былъ получить свое счастіе, точно изъ рукъ ангела. Я ошиблась въ мѣрахъ предосторожностей, которыя, мнѣ казалось, я приняла съ змѣиною мудростью, никакъ не думая, что ужасное кровавое дѣло Генненгефта падетъ и на меня...
   -- Генненгефтъ не думалъ о будущемъ! перебилъ ее Фернау:-- Онъ только не имѣлъ достаточно силы воли сдѣлаться, какъ ты, можетъ быть, желала, настоящимъ убійцей...
   -- Ты думаешь?... Еще бы! тебѣ знакомы такія полумѣры! приняла Ядвига страшное обвиненіе и отбросила его обратно.-- Тебѣ знакомо убійство взглядами и мысленно! Желать, но не имѣть силы исполнить!... Почему же не исполнить? Потому, что руки твои связаны благодарностью! Но хорошія побужденія постепенно пропадаютъ; съ теченіемъ времени ростетъ и сила и мужество. Тогда преграды передъ зломъ уничтожаются. Генненгефтъ стоитъ теперь передъ вѣчнымъ Судьей. Можетъ быть, милосердный Создатель сжалится надъ нимъ, что страшное дѣло его оказало мнѣ благодѣяніе, и... что я... наконецъ... можетъ быть...
   -- Что?... Что такое...? Благодѣяніе? Что значатъ эти рѣчи?
   Фернау пропускалъ мимо ушей нападки Ядвиги на него. Онъ слѣдилъ только за намеками, которые казались ему болѣе важными, и въ послѣднихъ ея словахъ ему послышалась непріятная угроза, и онъ взглянулъ на нее.
   -- Вѣдь я могу исправить то, что надѣлала... сказала Ядвигц, смотря на него гнѣвнымъ испытующимъ взглядомъ.
   -- Исправить? Что? Экая глупость! вскричалъ Фернау и подошелъ къ ной, такъ быстро и такъ близко, что ей пришла въ голову мысль, что онъ хочетъ ее задушить.
   Этотъ ли страхъ, охватившій Ядвигу, или что нибудь другое заставили Фернау опомниться, но онъ отступилъ.
   -- Я встрѣтилъ сегодня Штаудтнера и онъ сказалъ мнѣ, что ты хочешь отплатить за него Нессельборну. Я надѣюсь, что дальнѣйшее требованіе долга не послѣдуетъ. Развѣ такимъ путемъ пріобрѣтаются сторонники, которые могутъ предложить графу свои услуги?
   -- А почему же нѣтъ, милѣйшій... отвѣчала она съ горькою ироніей и чуть не съ безуміемъ: -- почему же нѣтъ? Вѣдь тебѣ достанутся деньги! Я отдамъ ихъ тебѣ, чтобы успокоить нетерпѣливыя требованія твоихъ кредиторовъ. Право, серьезно!... Да, да! потребуй, милѣйшій! И закажи на нихъ новую мебель для... танцовщицы въ театральной улицѣ. Ха, ха, ха!
   Страшное слово было произнесено; завѣса тайны изорвана.
   Когда Сфинксъ увидалъ, что загадка его разгадана, онъ бросился въ пропасть.
   Фернау стоялъ уничтоженный, пораженный. Онъ хотѣлъ заговорить, но языкъ не повиновался ему. Онъ хотѣлъ засмѣяться, но личные мускулы остановились, будто парализованные.
   Но и побѣдитель не всегда бываетъ доволенъ своей побѣдой. Онъ чувствуетъ странную усталость отъ напряженія, съ помощью котораго объ достигъ побѣды, и, кромѣ того... есть вещи, выговорить которыя очень трудно.
   Ядвига стояла, какъ въ чаду. Ее окружила тьма сравнительно съ слишкомъ яркимъ свѣтомъ, упавшимъ на ея мужа. Она сожалѣла, что она произнесла роковое слово.
   Но въ эту минуту на помощь Фернау явилось тоже видѣніе. Его безумная, страстная чувственность придала ему силы перенести всѣ непріятности и униженія. Пріятная, огненная струя пробѣжала у него по жиламъ; нѣжная бѣлая рука обвила его шею; онъ почувствовалъ близость густыхъ, чудныхъ волосъ и къ лицу его прикоснулись прелестныя женскія губки... Онъ почувствовалъ поцѣлуй сирены... Онъ слышалъ увѣренія въ вѣчной любви... Онъ слышалъ льстивыя слова, которыя слѣпо принималъ за истину и -- вѣрилъ... Его наэлектризовало впечатлѣніе, часто охватывавшее его, когда онъ, плотно закутанный плащомъ, уходилъ домой, оторвавшисъ изъ объятій Коры. Къ чему представляться? Къ чему трусливо отрицать? Отчего не стать Титаномъ, имѣя въ рукахъ молнью, украденную у боговъ? Забрось искру въ гнилое зданіе жизненныхъ условій! Сожги весь міръ... онъ не погребетъ тебя подъ своей золою.
   Онъ нагло засмѣялся, когда опомнившаяся Ядвига сказала:
   -- Теперь я понимаю, почему къ твоимъ сыновьямъ никакъ не могли привиться плоды моего воспитанія! Они стоятъ на пути, чтобы идти по стопамъ своего отца! Кажется, я была ложнаго мнѣнія о графѣ Вильденшвертѣ. Его дѣятельность внушаетъ мнѣ уваженіе къ нему. О его сынѣ я слышу столько хорошаго. Если мнѣ придется сидѣть на скамьѣ подсудимыхъ, то, можетъ быть, мое искреннее сознаніе...
   Фернау опрокинулъ стулъ, бросившись къ ней, и вскричалъ:
   -- Что... что ты хочешь сдѣлать..?
   -- Сознаться..! спокойно проговорила Ядвига.
   -- Сознаться..? Къ чему? Чтобы раззорить своихъ признанныхъ дѣтей? Чтобы сдѣлать насъ нищими? Вильденшвертъ тотчасъ же потребуетъ твое состояніе -- и не то, что есть у тебя теперь, а то, что было двадцать лѣтъ тому назадъ.
   -- Оно уменьшилось по твоей винѣ...
   Поблѣднѣвшая, какъ полотно, Ядвига хотѣла пройти къ себѣ въ комнату.
   Фернау, не помня себя отъ ярости, заслонилъ ой дорогу.
   -- Ни шагу съ этого мѣста..! вскричалъ онъ съ бѣшенствомъ, схвативъ несчастную женщину за руку.
   Но у нее достало еще силы оттолкнуть его. Въ его глазахъ она могла прочесть смертный приговоръ.
   -- Совѣтую тебѣ опомниться, продолжалъ онъ, принудивъ себя говорить мягко и даже съ грустнымъ волненіемъ. Ты должна выслушать мое оправданіе. Хотя, конечно, я не могу оказаться совершенно невиннымъ, но все-таки ты не такъ строго осудишь меня. Ядвига! Соединимся... въ виду этой опасности..! Вильденшвертъ помѣшанъ на законности... Это -- преобладающая страсть въ его характерѣ..! Ты вѣдь лучше меня знаешь его! Тебѣ ненавистна въ немъ была именно эта математическая точность. Не смѣйся надо мною, какъ будто я люблю неточность. Я уступлю. Все, Ядвига, устроится къ лучшему. Я пойду, какъ и до настоящаго времени, противъ общественнаго мнѣнія. Но и ты не настаивай на своемъ героизмѣ! Будь великодушна, какъ всегда! Съ Вильденшвертомъ не можетъ быть другой сдѣлки, какъ передъ судомъ. Если ты признаешь Вальднера, намъ придется отдать все,-- этотъ домъ, Вольмероде, Штейнталь. Брось эти глупости! Слышишь? Завтра я во всемъ признаюсь тебѣ! Ты справедливо должна судить меня, а я свято и ненарушимо обѣщаю тебѣ...
   -- Ничего не обѣщай... перебила его внимательно слушавшая и столько лѣтъ обманываемая, Ядвига. Она ждала отъ Фернау чего нибудь новаго, съ чѣмъ бы она могла примириться, а этотъ тонъ давно былъ ей знакомъ. Горько вспомнивъ всѣ позорныя его обѣщанія, которыя никогда не выполнялись, она повторила: "ничего не обѣщай!", со страхомъ взглянула на дверь въ спальню, изчезла за нею и быстро замкнула за собою дверь ключомъ, какъ будто боялась какого нибудь насилія.
   Легко понять, что происходило въ душѣ оставшагося Фернау.
   Онъ былъ правъ въ томъ отношеніи, что жертва, которую онъ приносилъ въ продолженіи столькихъ лѣтъ злодѣянію Ядвиги, была громадна. Онъ могъ бы сказать ей: тебѣ обязанъ я ужаснѣйшимъ, что только можетъ быть съ человѣкомъ моего положенія и образованія, обязанъ -- равнодушіемъ къ злодѣйству и привычкой къ преступленію..! Взвѣшивая все это, онъ пришелъ къ выводу, который совершенно хладнокровно прошепталъ:
   -- Если она серьезно думаетъ сознаться, то онъ долженъ умереть...
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ.

Изъ дневника Теодора Вальднера,

(Исправленнаго потомъ Фрицемъ Бехтольдомъ.)

   Январь. Ну, вотъ я и досталъ эту книгу о цвѣткѣ и о тюрьмѣ! Многому я учусь изъ нея! Въ сущности же это совершенно противно тому, чему я долженъ былъ бы теперь учиться. Мнѣ бы хотѣлось охватить весь міръ, узнать всѣ науки, прочесть всѣ книги, я чувствую, что иду только шагъ за шагомъ. Въ этой книгѣ какой-то молодой графъ исчерпалъ жизнь до дна и, подобно Фаусту, изучилъ философію, юриспруденцію и всѣ науки и предавался имъ съ жаромъ до тѣхъ поръ, пока также, какъ и Фаусту, жизнь не опротивѣла ему. Тутъ онъ случайно примыкаетъ къ заговору противъ Наполеона. Заговоръ открытъ. Графа ссылаютъ въ одну италіянскую крѣпость, въ скалахъ. Тамъ, черезъ рѣшетчатое окно, онъ видитъ только голубое небо и крошечный дворикъ. Однажды онъ замѣчаетъ на этомъ дворикѣ между каменьями выросшій цвѣтокъ. Этотъ цвѣтокъ становится его единственнымъ собесѣдникомъ, его утѣшеніемъ. За жизнью, ростомъ и цвѣтомъ его онъ слѣдитъ, какъ за жизнью живого существа. Иногда просто становится смѣшно. Но пусть-ка поживетъ кто нибудь въ одиночествѣ! Мои лошадки мнѣ тоже казались чуть не людьми. Они были часть меня самого. Но объ этомъ я не хочу думать.

-----

   Сегодня я проходилъ мимо дома, гдѣ, говорятъ, живетъ женщина, которой я обязанъ жизнью и чуть-чуть что не смертью. Домъ въ одинадцать оконъ -- на лицо. Въ серединѣ балконъ. Подъ балкономъ большой подъѣздъ съ колоннами. Внизу изъ одного окна выглядывалъ швейцаръ, свирѣпый, въ родѣ Цербера. Въ верхнемъ этажѣ, говорятъ, живетъ господинъ фонъ-Фернау и живетъ одинъ. Къ чему это у него столько необитаемыхъ и пустыхъ комнатъ? Въ каждую ихъ комнату помѣстилось бы моихъ двадцать конурокъ, и тамъ, вѣрно, не сквозитъ такъ снѣгъ, какъ у меня, въ особенности когда онъ такъ долго лежитъ, какъ въ нынѣшнемъ году.

-----

   Гертруда, обѣщавшая не читать мой дневникъ, все-таки заглядываетъ въ него черезъ мое плечо въ то время, какъ я пишу. Она говоритъ, что я долженъ учиться думать вслухъ съ перомъ въ рукахъ, что такова учебная система великаго Песталоцци, дающая самые благотворные результаты. Лѣтомъ Гертруда многому учила меня сама. Жаль, что хозяйство занимаетъ у нея столько времени. Въ сущности ей бы слѣдовало только учить. Когда я учу дѣтей читать по складамъ, я буквально подражаю ея способу преподаванія. Бехтольдъ часто смѣется надъ нами и говоритъ: "Вы оба точно вылупились изъ одного яйца!"

-----

   Человѣкъ, котораго считаютъ моимъ отцомъ, наконецъ пріѣхалъ!
   Всѣ въ домѣ шепчутся объ этомъ и, желая скрыть отъ меня, выдаютъ себя. Говорятъ, онъ въ городѣ долго не останется, а уѣдетъ къ себѣ въ имѣніе. Тетку узнать нельзя, она по-прежнему все ворчитъ, но ворчитъ теперь совсѣмъ ужь не благодушно, какъ прежде. Гертруда, давъ свои деньги, стала вслѣдствіе этого почти настоящей хозяйкой заведенія. И ненавидитъ же ее тетка! Какіе взгляды она бросаетъ на нее, они такъ и брызжатъ ядомъ. Тѣмъ не менѣе она ходитъ каждое воскресенье въ церковь. Гертруда сообщила мнѣ, что теперь весь домъ долженъ быть благочестивѣе. Инспекторъ этого желаетъ. Дядя и безъ приказаній сталъ набоженъ, и въ его набожности, я знаю, вовсе нѣтъ притворства. По смерти маленькаго шотландца онъ повѣсилъ носъ. Его хотятъ ободрить титуломъ профессора или даже совѣтника.

-----

   Февраль. Я упражняюсь въ стихахъ, мнѣ такъ хотѣлось бы быть...
   А это, Гертруда, я нишу тебѣ на зло, хоть бы ты десять разъ прочла, и говорю тебѣ, что ты всѣмъ кружишь головы! Бѣдняжка Бехтольдъ! Онъ любитъ тебя... а теперь я вижу, что и Гельвигъ краснѣетъ всякій разъ, какъ ты проходишь мимо него. Гельвигъ называетъ тебя "лилейнорукая волшебница", но я знаю, что если бы ты засучила рукава, то онъ бы увидѣлъ, что руки у тебя смуглыя. Я сообщилъ это Гельвигу, на что онъ разсѣянно сказалъ мнѣ: "Ахъ ты счастливецъ!"

-----

   Я кончилъ свое стихотвореніе, поправлять его никому не дамъ и пошлю такъ съ моимъ именемъ къ свадьбѣ.
   Вотъ былъ крикъ-то въ конференцзалѣ! Гельвигъ сцѣпился съ Берманомъ. Нессельборнъ вмѣшался и принялъ сторону Бермана! Дѣло шло о преподаваніи исторіи реформаціи, которую читалъ Шликумъ и, по мнѣнію Гельвига, придавалъ ей слишкомъ католическій оттѣнокъ.

-----

   Дядя -- я давно зову его такъ, какъ зоветъ Гертруда,-- говоритъ, что мнѣ надо выбрать какую нибудь профессію -- быть солдатомъ, ремесленникомъ или чѣмъ нибудь другимъ. Тетка хвалитъ гибкость моихъ пальцевъ и доказываетъ, что слесарь можетъ нынче быть всѣмъ, машинистомъ, литейщикомъ и пр. Гертруда же сердится на всѣ эти толки и замѣчаетъ, что мнѣ слѣдуетъ сдѣлаться учителемъ, поступить въ семинарію. Въ сущности, она хочетъ этимъ сказать: онъ долженъ только учиться и призваніе его быть человѣкомъ. Она такъ добра ко мнѣ!.. Я точно сынъ ея!.. "Подожди только", шепнула она мнѣ сегодня, когда тетка выражала свое неудовольствіе за дружбу ко мнѣ попавшихъ къ ней въ немилость Гельвига и Вехтольда, потому что они, какъ она говорила, набиваютъ мнѣ голову пустяками,-- "подожди только, мы пойдемъ совсѣмъ по другому пути." Гертруда все надѣется, что моя участь должна измѣниться. Графъ Вильденшвертъ оставался тутъ недолго и тотчасъ же уѣхалъ къ себѣ въ имѣнье.

-----

   Со времени недавней исторіи въ домѣ всѣ не въ духѣ. Но мнѣ, однакожъ, позволили отправиться въ церковь посмотрѣть на свадьбу обѣихъ невѣстъ. Стихотвореніе свое я послалъ, но безъ подписи -- такъ лучше. Потомъ Гельвигъ нашелъ черновое, прочелъ и осмѣялъ меня. Онъ говоритъ, что нѣтъ ни одного правильнаго стиха. Мысль, однакожъ, онъ похвалилъ. Какъ бы мнѣ было стыдно теперь, если бы я подписалъ подъ стихотвореніемъ свое имя.

-----

   Ну, я видѣлъ женщину, которую считаютъ моею матерью, и она видѣла меня!.. Это было въ церкви. Какой-то господинъ шепнулъ ей что-то, касающееся меня. Она тотчасъ же обернулась и посмотрѣла на меня. Этого господина я иногда видѣлъ. Онъ ходитъ мимо нашего дома, останавливается и смотритъ на окна. Это братъ президента, кредиторъ Нессельборна, нынѣшній мужъ -- моей матери. Странное стеченіе обстоятельствъ, что мы здѣсь въ крѣпостной улицѣ находимся въ рукахъ этого человѣка! А эту женщину мнѣ такъ хотѣлось посмотрѣть поближе. Какой у нея гордый видъ! Вся голова и шея ея были залиты брилліантами. Если бы органъ не игралъ громко, то я могъ бы поклясться, что она вскрикнула, когда взглянула на меня.

-----

   Ахъ! какъ непріятно мнѣ это писать! Когда торжество вѣнчанія кончилось, всѣ близкіе знакомые и родные подошли къ молодымъ поздравить ихъ, обнять и поцѣловать; и я вмѣшался тутъ, какъ свой. Это произошло какъ-то случайно и, можетъ быть, задѣло многихъ. "Кто бы подумалъ, что вы сочиняете стихи! Но зачѣмъ же вы не подписались?.. Мы тотчасъ же угадали!" Такъ проговорилъ мнѣ очаровательный голосъ, показавшійся мнѣ пѣніемъ сирены. Потомъ наступила темная ночь. Я помню только, что вдругъ увидѣлъ мрачное лицо президента. Обладательницу этого небеснаго голоса, обратившуюся ко мнѣ, онъ гнѣвно отвелъ отъ меня. До сихъ поръ не понимаю, какъ я дошелъ до дому. Отъ этого происшествія страдаетъ и сердце мое, и гордость.

-----

   Мартъ. Гертруда не заглядываетъ болѣе въ шкапчикъ и не дразнитъ меня, что прочтетъ мой дневникъ. Вѣроятно, она боится прочесть опять что нибудь о Бехтольдѣ и Гельвигѣ, которые оба дѣйствительно ее любятъ, или она слишкомъ занята хозяйствомъ. Нынче масляница будетъ поздно. И по примѣру прошлыхъ лѣтъ у насъ будетъ балъ, хотя Гертруда не совѣтуетъ дѣлать его въ видахъ экономіи. Но тетка сказала, что онъ необходимъ. Надо показать, что дѣла идутъ вовсе не такъ дурно, какъ они находятся въ дѣйствительности. Можетъ быть, она права! Надо приносить себя въ жертву, дѣлая видъ, что живешь.

-----

   Гельвигъ снова поспорилъ съ директоромъ. Гельвигъ преподаетъ въ третьемъ классѣ нѣмецкій языкъ. Нессельборнъ имѣетъ обыкновеніе не только приходить во время лекцій, но если преподаваемый предметъ ему знакомъ, то и вмѣшиваться въ преподаваніе. Такимъ образомъ онъ задалъ ученикамъ сочиненіе на тему: "Описаніе путешествія зимою." Придя въ конференцзалъ, Гельвигъ шутя замѣтилъ директору, что тема его неудачна, такъ какъ мальчики могли сказать, что они никогда не путешествовали, въ особенности зимою, и были бы совершенно правы. Подобныя непрактичныя темы только развиваютъ фантазію. Тутъ дядя сталъ восхвалять вообще фантазію, и потомъ горько прибавилъ: "Я знаю, что вы, Типфель и всѣ другіе не признаете иного метода преподаванія, кромѣ метода положительнаго знанія! Вы держитесь чиселъ, но вообще для духа, для силы души, для всеобщей гуманной теоріи, для цѣльности своего собственнаго я или жизни, для этой задачи, надъ которой работалъ Песталоцци, у васъ недостаетъ смысла и воспріимчивости; вы можете создавать только машины!" Учителя съ удивленіемъ взглянули другъ на друга. Давно уже дядя не говорилъ о Песталоцци, котораго онъ прежде боготворилъ, а потомъ жалѣлъ за его заблужденія. Онъ проливалъ иногда слезы объ этихъ заблужденіяхъ благороднаго швейцарца. Бехтольдъ сказалъ разъ: "Слезы эти онъ, въ сущности, проливаетъ о самомъ себѣ." На сегодняшній день почти всѣ учителя были на сторонѣ нашего Гельвига. Когда всѣ пошли опять въ классы, Верманъ сказалъ: "Онъ даже юморъ отложилъ въ сторону. Теперь онъ восхваляетъ фантазію. А описаніе путешествія зимою потому приходитъ ему въ голову, что дочери недавно увѣдомили его о скоромъ своемъ возвращеніи изъ Валахіи." Всѣ теперь говорятъ объ этомъ, Гертруда совѣтуетъ отложить балъ до ихъ возвращенія. Но тетка не хочетъ и слышать объ этомъ. Но зачѣмъ же онѣ возвращаются?

-----

   Никакъ не могу забыть недружелюбнаго, гнѣвнаго взора президента!.. Онъ выражалъ; что ты говоришь съ нищимъ! И несмотря на это, во мнѣ все-таки есть гордость. Хотя знанія мои не велики и способности тоже, но мнѣ кажется, что во мнѣ есть нѣчто, за отсутствіе чего упрекаютъ теперь учителей. Прежде дядя всегда бывалъ на сторонѣ учителей, когда ихъ порицали за ихъ крайности, теперь онъ осуждаетъ ихъ также, какъ и Бегендорфъ. Недавно былъ у насъ ужинъ и праздновалось примиреніе и забвеніе сорвавшихся нечаянно непріятныхъ словъ между старыми друзьями, а также поступленіе зятя Бегендорфа въ заведеніе.

-----

   И такъ завтра масляничный балъ! Во всемъ домѣ идетъ суматоха. Большая аудиторія превращается въ танцовальную залу. На балъ приглашены ученики трехъ старшихъ классовъ съ своими родными или знакомыми. Музыка будетъ состоять изъ фортепіано со скрипкой. Дядя ходитъ, какъ потерянный. Не издержки ли для бала безпокоятъ его? Думаетъ ли онъ о возвращеніи своихъ дочерей? Мнѣ сказалъ онъ мимоходомъ: "Зачѣмъ ты такъ выскочилъ впередъ въ церкви на свадьбѣ; мнѣ не слѣдовало пускать тебя!.." Намъ помѣшали продолжить разговоръ. Гертруда передала, что дядя встрѣтился на улицѣ съ господиномъ фонъ-Фернау, братомъ президента, и говорилъ съ нимъ о чемъ-то, касающемся меня.
   Больше и сама Гертруда не знала. Я предчувствую, что мнѣ придется покинуть этотъ домъ. Мнѣ было очень грустно, когда дядя произносилъ небольшую проповѣдь и читалъ молитву въ залѣ, предназначенной для завтрашнихъ танцевъ. Всѣ смѣются надъ дядей за спиною и льстятъ ему въ глаза. Только Гельвигъ и Бехтольдъ были внѣ себя отъ этой проповѣди, говоря, что это полное отреченіе отъ недавней апофеозы Песталоцци, произнесенной въ конференц-залѣ. Дядя получаетъ званіе профессора, приказъ уже подписанъ министромъ.

-----

   Балъ уже кончился. До сихъ поръ звучитъ у меня въ ушахъ музыка и слышится шарканье танцующихъ и тяжелое дыханіе утомленныхъ танцоровъ. До сихъ поръ еще я не могу забыть прелестные наряды молодыхъ дѣвушекъ, не такіе богатые, какъ недавно на свадьбѣ, но гораздо болѣе изящные. Меня, такого робкаго съ дамами, поражала смѣлость, съ какой наши ученики приглашали ихъ на танцы и разговаривали съ ними.
   Пожилые мужчины усѣлись за карточные столы. Конференцзалу нельзя было узнать, такъ она была убрана цвѣтами. Мнѣ было крайне непріятно, что ко мнѣ безпрерывно приставали съ различными разспросами на счетъ жизни въ подземельи. Гертруду до такой степени сердили эти распросы, что она мнѣ сказала: "Да отвѣчай же имъ какими нибудь баснями. Разсказывай, что ты разговаривалъ всегда съ мыслью, и она отвѣчала тебѣ. Что ты открылъ растеніе въ какой нибудь щелочкѣ и свелъ съ нимъ дружбу!" Я вижу, что она читала мой дневникъ, но читала только вскользь. Я очень радъ. Нессельборна мнѣ отъ души жаль. Хотя онъ и хлопоталъ, когда подавали чай и ужинъ, но очевидно онъ былъ занятъ чѣмъ-то другимъ. Меня онъ точно избѣгалъ. Кажется, надо мною виситъ Дамокловъ мечъ. Наконець, когда онъ по глазамъ моимъ замѣтилъ, что я здороваюсь съ нимъ, онъ пожелалъ, чтобы я тоже танцовалъ, и крикнулъ Гертрудѣ, чтобы она не забывала меня. Ужь, конечно, Гертруда меня не забывала. Хотя она и танцовала, но постоянно подходила ко мнѣ и смѣялась надъ своими вздыхателями. Она была очень хороша и одѣта была къ лицу. Гельвигъ и Бехтольдъ сгорали отъ ревности.
   Въ то время, какъ я въ дверяхъ смотрѣлъ на танцующихъ, ко мнѣ подошла какая-то дѣвушка и смѣло заговорила со мною. Она не принадлежала къ числу гостей, хотя была разряжена, а глаза у нея горѣли, какъ уголья, и щеки могли соперничать цвѣтомъ съ краснымъ платочкомъ, повязаннымъ на ея голой шеѣ. Я узналъ, что это сестра Нанте Бартеля, взятаго на помощь Броге. Узнавъ, что это та самая Марлена, которая, выйдя замужъ за Генненгефта, вѣроятно, раньше бы другихъ узнала о моемъ существованіи и могла бы распоряжаться моей жизнью -- я въ страхѣ отошелъ отъ нея.
   Послѣ ко мнѣ подошла тетка и поручила поискать Гертруду, вмѣстѣ съ тѣмъ сдѣлала выговоръ, что я плохо смотрю за учениками, что до нея дошли слухи, будто они шалятъ съ сестрою Бартеля. Я бросился на верхъ. Дѣйствительно, по корридорамъ стояла пыль столбомъ. Безстыдница позволяла себя цѣловать и обнимать и выразила желаніе осмотрѣть весь домъ. Мальчики водили ее вездѣ, даже въ карцеръ. Когда я прибѣжалъ на верхъ, вся ватага была уже у меня въ комнатѣ, перемѣшала мои книги, налила чернилъ въ мыло, и вообще безобразничала, какъ и въ другихъ комнатахъ. Марлена вышла, крадучись, какъ кошка. Когда пришла Гертруда и повела мальчиковъ опять внизъ, Марлены уже не было. Нанте выходилъ изъ себя, узнавъ о дерзости своей сестры, которая, пользуясь масляницей, пробралась къ намъ на балъ.

-----

   Цѣлую недѣлю я былъ очень болѣнъ. Утромъ послѣ бала мнѣ сдѣлалось дурно, и я думалъ, что я умру. Къ счастью, въ среду не было уроковъ. Многіе изъ учениковъ точно также захворали. Они, конечно, захворали потому, что поѣли лишняго на балѣ, окончившимся только въ два часа. Но никого не схватило такъ, какъ меня. Тетка опять не въ духѣ. Она не хочетъ слышать упрековъ относительно бала. Увидавъ меня въ щелку моей двери, что я лежу на кровати, поддерживая рукою голову, которая точно развалиться хотѣла, она вскричала: "Чтобы тебя не украли у меня!.." и при этомъ заперла дверь. Гертруда одна ходила за мною. Мысль, что меня могутъ украсть, сильно занимала меня! Дядя пришелъ только разъ, но былъ очень ласковъ и успокоилъ меня на счетъ пропущенныхъ уроковъ.

-----

   Голова у меня все еще трещитъ почти также, какъ прежде, въ заключеніи, когда я принималъ столько опіума. Докторъ Ведемейеръ зоветъ меня нѣженкой. Онъ не дурной и кроткій человѣкъ. Оба друга и Гельвигъ и Бехтольдъ выказываютъ большую ко мнѣ привязанность. Они читаютъ мнѣ вслухъ.

-----

   Апрѣль. Наконецъ валашскія барыни пріѣхали! Ура! Въ домѣ все идетъ вверхъ дномъ. но какъ онѣ измѣнились! Сравнительно съ цвѣтущей Гертрудой, онѣ кажутся старыми засушенками... У нихъ явился тонъ и манеры, какъ будто онѣ ѣздятъ каждый день на придворные вечера! И какъ несетъ отъ нихъ всевозможными духами!... Вблизи ихъ мнѣ дѣлается дурно. Но при этомъ онѣ необыкновенно скромны, даже набожны, какъ будто онѣ собираются поступить въ монастырь. Говорятъ онѣ всегда развязно, съ достоинствомъ и увѣренностью, но тщеславны по-прежнему. Въ первый же вечеръ, въ семейномъ кругу, за чаемъ, онѣ заговорили о "шикѣ," и Левана замѣтила, что "шикарная дама" можетъ быть одѣта и дурно, но надо только, чтобы она была bien chaussée, bien gantée, bien coiffée. Адельгунда стала говорить ломанымъ нѣмецкимъ языкомъ. Она дѣлаетъ видъ, какъ будто въ этотъ годъ позабыла родной языкъ. Она выискиваетъ выраженія и когда найдетъ, то улыбается. Сестры все еще дружны. Это замѣчательно. Докторъ Штаудтнеръ, бившійся объ закладъ, что онѣ вернутся отъявленными врагами, стало быть, проигралъ пари. Гдѣ же докторъ Штаудтнеръ?... Что заставило дѣвушекъ такъ скоро вернуться?-- покрыто мракомъ неизвѣстности. Учителя перешептываются объ этомъ между собою.

-----

   Гертруда совершенно дружески встрѣтила своихъ кузинъ. Но, кажется, миръ не будетъ долго продолжаться. Причиною внезапнаго пріѣзда двухъ сестеръ считаютъ Штаудтнера. Говорятъ, будто княгиня получила анонимное письмо, и что князь не только не протестовалъ противъ ихъ отъѣзда, но даже самъ потребовалъ удаленія ихъ изъ Бухареста. Масляничный балъ не послужилъ наукой для дяди. Теперь хотятъ праздновать возвращеніе дочерей. Снова будутъ танцы и балъ. Дядя не только получилъ званіе профессора, но и чинъ совѣтника отъ сосѣдняго маленькаго владѣтельнаго принца.

-----

   Ай! ай! инспекторъ Бегендорфъ! Что Нессельборнъ профессоръ -- это еще туда-сюда -- живетъ; но что онъ совѣтникъ -- это показалось ему лишнимъ. Изъ зависти онъ отказался отъ бала! По крайней мѣрѣ, тетка причиной его отказа считаетъ именно это обстоятельство. Гертруда же полагаетъ, что причина заключается въ кузинахъ. Старыя воспоминанія могутъ снова всплыть, и дурно залеченныя раны открыться! На балъ приглашено восемьдесять человѣкъ.

-----

   Пиръ кончился! Опять сижу я раннимъ утромъ, когда еще никто не поднялся въ домѣ. Я спалъ три часа и подкрѣпилъ себя. Вчера валашскія барыни сбросили съ себя маски. Онѣ вальсировали и тонировали, точно одержимыя бѣсомъ. Гертруда на этотъ разъ вовсе не танцовала.
   Я же заботился о томъ, чтобы лучше смотрѣть за порядкомъ и въ особенности за тѣмъ, что дѣлалось за кулисами, въ корридорахъ и спальняхъ. Вчера точно также, какъ и въ тотъ вечеръ, дѣлалось много глупостей; молоденькія дѣвицы, зазванныя въ различныя комнаты, вдругъ были заперты и оставлены безъ огня, и тому подобныя шалости. Сестра Нанте на этотъ разъ не показывалась, но за то появилась старуха -- ея мать. Я успѣлъ во время остановить юношей. Но около своей комнаты увидалъ эту вѣдьму, которая показалась мнѣ знакомой, точно я видѣлъ ее въ Фаустѣ. На вопросъ мой: "Кто вы такая? Что вамъ здѣсь надо?" она отвѣчала, низко кланяясь и присѣдая, что домъ такъ великъ, что она заблудилась. "Такъ что забрались въ третій этажъ?" крикнулъ я ей вслѣдъ въ то время, какъ она торопливо спускалась внизъ. На лѣстницѣ ее остановили сначала пансіонеры, а потомъ Нанте, который заявилъ, что это мать его, но крикнулъ ей вслѣдъ такія слова, которыя поразили меня, какъ ножомъ...
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ.

   На слѣдующее утро послѣ бала, которымъ Нессельборнъ закончилъ зимній курсъ въ своемъ заведеніи, онъ былъ непріятно пробужденъ отъ сна.
   Кто-то сильно стучался къ нему въ спальню. Колокольчики раздавались по дому. По лѣстницамъ бѣгала прислуга, такъ что потолки дрожали. Вѣроятно случилось что нибудь необычайное.
   Гертруда закричала чрезъ замочную скважину:
   -- Вальднеръ умираетъ! Помогите! помогите!
   Нессельборнъ слышалъ еще имя доктора. Нанте, хотя и хромой, въ такихъ случаяхъ оказывался всѣхъ расторопнѣе въ домѣ. Гертруда послала его за докторомъ и распорядилась, чтобы принесли чаю и молока.
   Испуганный до смерти Нессельборнъ разбудилъ жену и дочерей.
   -- Говорятъ, Вальднеръ умираетъ! кричалъ онъ имъ.
   Кое-какъ одѣвшись, онъ бросился въ тихую комнатку своего пріемнаго сына и съ трудомъ пробрался до его постели. Здѣсь уже находились Гельвигъ и Бехтольдъ, вѣрные друзья несчастнаго и другіе учителя, многіе пансіонеры и Броге. Гертруда хотѣла что-то передать дядѣ, но не могла говорить, у нея голосъ прервался. Она только постоянно повторяла, чтобы скорѣе несли чай и парное молоко.
   -- Онъ отравленъ! произнесла она наконецъ.-- Пульсъ у него перестаетъ биться! Онъ... да взгляните только... вѣдь онъ совсѣмъ... почернѣлъ!..
   Дѣйствительно, Вальднеръ лежалъ на постели багровый. Руки у него судорожно сжались, ноги корчило; ротъ былъ открытъ; глаза выпучены, но, казалось, ничего не видѣли. На окнѣ лежала еще бумага и перо, очевидно съ недавно высохшими чернилами. Друзья поспѣшно заперли все въ шкафъ, что, по ихъ мнѣнію, могло имѣть какое нибудь отношеніе къ состоянію, въ какомъ застали Вальднера, когда онъ сильно позвонилъ: на это у него еще достало силы. Потомъ онъ добрался до постели и упалъ на нее... Его нашли уже безъ языка и едва живого...
   Явился чай и парное молоко. Несчастному влили ихъ въ ротъ. Дѣйствія никакого не оказалось. Тутъ явилась директорша, съ своимъ обычнымъ спокойствіемъ. Она захватила изъ своей домашней аптеки нѣкоторыя лекарства.
   -- Должно быть онъ объѣлся вчера! сказала она.-- Это просто обморокъ отъ засоренія желудка.
   Она влила въ открытый ротъ больного нѣсколько ложекъ лекарства, всегда стоявшаго на готовѣ на случай крупа, страшилища маленькихъ пансіонеровъ.
   Постепенное дѣйствіе лекарства казалось благопріятнымъ.
   -- Кто говоритъ тутъ объ отравѣ? спросила директорша, бросая гнѣвный взглядъ на Гертруду.
   Вальднеръ пошевелился. Онъ пробуждался точно вслѣдствіе страшной боли. Наступила судорожная тошнота, и потомъ началось дѣйствіе рвотнаго.
   Верманъ, только тутъ пришедшій въ себя отъ смертельнаго страха, былъ прогналъ за свои пошлыя остроты, съ которыми онъ выступилъ, лишь только замѣтилъ, что Вальднеру лучше и что онъ приходитъ въ себя. Гертруда, не обращая вниманія на присутствующихъ, вытолкала его за дверь, назвавъ его притомъ жалкимъ пустомелей.
   Нессельборнъ все еще но могъ опомниться и дико озирался вокругъ. Странныя мысли приходили ему въ голову, но развитію ихъ помѣшало наблюденіе за возвращающейся жизнью и страданіями несчастнаго юноши. Гертруда не отступила отъ мнѣнія, высказаннаго ею съ самаго начала. Все, что стояло на умывальномъ столикѣ Вальднера, воду, стаканы, кувшинъ, даже зубную щетку, порошокъ и мыло она отложила въ сторону.
   Это привело въ ярость тетку, Она видѣла, что лекарство ея подѣйствовало хорошо. Удача придала ей смѣлости, и она, схвативъ стаканы и кувшинъ, бросила все къ ногамъ Гертруды. Они разбились; полъ весь залило. Къ подобнымъ вспышкамъ директорши, какъ извѣстно, женщины энергической, всѣ давно привыкли.
   Тутъ наконецъ явился докторъ, приведенный Бартелемъ.
   Ведемейеръ, осмотрѣвъ больного, замѣтно смутился. Не зная, что предпринять, онъ прежде всего обратилъ вниманіе не на своего паціента, а на безпорядокъ въ комнатѣ: онъ велѣлъ вытереть полъ, подобрать осколки, попросилъ выйдти лишній народъ и выказалъ страшное отвращеніе къ рвотѣ, которую велѣлъ поскорѣе вынести. Потомъ одобрилъ все, что было до сихъ поръ сдѣлано, глубокомысленно пощупалъ пульсъ, вынулъ часы, досталъ изъ кармана трубу, черезъ которую послышалъ грудь больного, потомъ произвелъ постукиванье. Діагностика, его коснулась желудка, нервовъ, спинного мозга и тому подобныхъ вещей и онъ объявилъ, что положеніе больного странное, но неопасное. Ему, очевидно, теперь легче, хотя онъ снова впалъ въ летаргію, снова судорожно вытянулъ руки и ноги и какъ-то странно закинулъ голову назадъ. Нессельборнъ, посмотрѣвъ на него съ четверть часа, тихо проговорилъ:
   -- О, Господи! да въ самомъ дѣлѣ... нѣтъ ли тутъ отравы?..
   Фрау Гедвига, услыхавъ слова мужа, удалилась ничего не возразивъ, и только сказала доктору:
   -- Вы уже позаботитесь обо всемъ, докторъ.
   И докторъ почувствовалъ сомнѣніе; онъ сталъ медленно соображать, и такъ какъ по своему флегматическому темпераменту онъ ничего не любилъ дѣлать на-авось, то повѣривъ въ возможность отравленія, онъ пожелалъ изслѣдовать пролитую воду и даже рвоту, которая возбудила въ немъ такое отвращеніе. Такъ было предписано въ книгахъ судебной медицины, слѣдовательно все это тотчасъ же надо осмотрѣть и заарестовать...
   -- Ради Бога! вскричалъ Нессельборнъ, -- не дѣлайте этого! Ради Бога, молчите и молчите! Если узнаютъ о такомъ случаѣ, моему заведенію грозитъ бѣда. Ни слова объ ужасномъ покушеніи! И кѣмъ оно могло бы быть совершено?...
   Но въ домѣ уже разнеслась горькая вѣсть; всѣ заговорили, что Вальднеръ отравленъ. Но кто же могъ совершить это ужасное преступленіе?...
   Фрау Гедвига, какъ тѣнь, спустилась въ первый этажъ къ дочерямъ. Уже и безъ того утомленная вчерашнимъ баломъ и сегодняшнимъ взрывомъ, послѣ котораго естественно наступила физическая слабость, она не могла справиться съ волновавшими ее мыслями.
   -- Графъ Вильденшвертъ возвратился! прошептала она.-- Кому нужна смерть Вальднера?.. Фернау? Но онъ далъ намъ взаймы денегъ для открытія нашего заведенія, и у насъ случилось это преступное покушеніе... Теперь скажутъ, что мы по его порученію отравили Вальднера!
   И она упала въ обморокъ. Дочери не знали, что имъ дѣлать. Онѣ всегда качались какъ маятники, когда приходилось принимать какое нибудь рѣшеніе или высказать положительное мнѣніе.
   Гертруда же, точно призванная на борьбу, хотя бы съ сильнѣйшимъ врагомъ, только на короткое время отступила въ сторону. Сначала ее глубоко задѣло обхожденіе тетки. Но лучшаго она не могла ожидать, высказывая такъ рѣшительно свое мнѣніе. Ей пришло въ голову то же самое, что фрау Гедвига сказала своимъ дочерямъ.
   Гертруда по своему характеру не могла долго оставаться въ покоѣ. Когда послѣ прихода доктора, всѣ слѣды, но которымъ можно было открыть отраву, были убраны и Нанте Бартель вылилъ все въ помойную яму, она увидѣла, что для узнанія истины слѣдовало принять другія мѣры. Она позвала Нанте, ввела его въ одну изъ классныхъ комнатъ, незанятую по случаю праздниковъ, и строго спросила:
   -- Нанте! Что это такое?..
   Любимецъ Гертруды, выражавшій ей свою благодарность болѣе дѣломъ, чѣмъ словами, со страхомъ взглянулъ на свою благодѣтельницу.
   -- Ты знаешь все! Говори все! все, до чиста!
   -- Господи! отвѣчалъ Нанте, -- что же мнѣ знать?
   -- Вальднеръ отравленъ!... Всѣ признаки доказываютъ это! А кто, кто это сдѣлалъ?...
   Нанте задрожалъ всѣмъ тѣломъ и съ мольбою смотрѣлъ на разгнѣванную дѣвушку. Въ его трепетѣ не было страха за самого себя, а въ умоляющемъ взорѣ виднѣлось негодованіе на преступленіе и согласіе съ предположеніемъ, высказаннымъ Гертрудою.
   -- Сестра твоя, продолжала Гертруда,-- была мѣсяцъ тому назадъ въ комнатѣ Вальднера; тогда онъ сильно захворалъ. Марлена служитъ у дамъ, съ которыми Фернау близко знакомъ. У Фернау есть причины желать смерти Вальднера. Твою родню Фернау...
   -- Нѣтъ... Нѣтъ!...
   Молодой Бартель протянулъ къ ней руки и упалъ передъ нею на колѣни.
   -- Вчера мать твоя была здѣсь. Что ей было надо?
   -- Она спрашивала, нѣтъ ли продажныхъ костей, предлагала, не купитъ ли кто чернилъ, спичекъ...
   -- Она работаетъ на химической фабрикѣ! Видишь..... продолжала Гертруда, удивляясь сама связи своихъ доводовъ и мѣткости ихъ.
   -- Я не могъ говорить съ нею... я былъ занятъ...
   -- Поэтому-то она здѣсь долго оставалась! Она могла ходить по дому. Она узнала отъ Марлены, гдѣ комната Вальднера. Она всыпала ему чего нибудь въ воду....
   Сынъ женщины, которую можно было подозрѣвать въ подобномъ преступленіи, возвелъ руки къ небу и, рыдая, воскликнулъ:
   -- Этого новаго позора мнѣ не пережить!... Фрейленъ Гертруда! Бѣдные мои братъ и сестра!... Ради Бога пожалѣйте ихъ!
   -- Надо все изслѣдовать хорошенько... сказала Гертруда и хотѣла выйти, но остановилась при мысли о страшномъ будущемъ. Отчаяніе Нанте нѣсколько обезоружило ее. Слезы такъ и текли у него по щекамъ.
   Онъ увѣрялъ, что родные его невиновны. Такое злодѣяніе не могло созрѣть въ ихъ головѣ.
   Далѣе продолжать разговора было нельзя. Гертруда выслушала предписанія доктора, обѣщавшаго заѣхать еще черезъ нѣсколько часовъ. Рецепты слѣдовало тотчасъ же послать въ аптеку. Младшая сестра Бартеля служила на побѣгушкахъ. Искренно огорченное личико дѣвочки, неподозрѣвавшей о тяжкомъ обвиненіи, въ которомъ ей пришлось бы быть одной изъ свидѣтельницъ, тоже смягчило Гертруду. Не зная на что рѣшиться, она пошла въ третій этажъ, и застала у больного только Вехтольда и Гельвига. Она присѣла къ нимъ.
   Оба пріятеля совѣщались о томъ, что имъ дѣлать, и ограничиться ли только этими полумѣрами.
   -- Услыхавъ, какъ онъ дернулъ за звонокъ, шопотомъ говорилъ Гельвигъ,-- я прибѣжалъ сюда и тотчасъ же заперъ всѣ его бумаги въ шкафъ и спряталъ ключъ. Я нашелъ его въ ужасномъ видѣ. Онъ стоялъ точно парализованный и, повидимому, желалъ что-то сказать, но языкъ ему не повиновался. Потомъ онъ упалъ безъ чувствъ. Мы съ Бехтольдомъ рѣшили, что причина его болѣзни выходитъ изъ ряда обычныхъ причинъ. Признаюсь, я сначала думалъ, что онъ самъ себя отравилъ, такъ какъ въ послѣднее время онъ былъ въ какомъ-то возбужденномъ состояніи и постоянно печаленъ. Онъ любитъ уединеніе. Честолюбіе его страдаетъ при мысли, что онъ такъ мало знаетъ. Я воспользовался тѣмъ временемъ, когда всѣ вышли изъ комнаты и осмотрѣлъ его шкафъ. Тамъ я не нашелъ никакихъ писемъ, которыя могли бы разъяснить что нибудь, а отыскалъ только его дневникъ. Я унесъ его...
   -- Читали вы этотъ дневникъ? со страхомъ спросила Гертруда.
   -- Читалъ, но до сихъ поръ ничего не нашелъ такого, по чему бы можно было заключить объ особенномъ горѣ, его тревожившемъ. Но, можетъ быть, вы сами хотите прочесть его?
   Гертруда подумала съ минуту. Потомъ покачала головою. Она предполагала, что въ дневникѣ говорится о ней. Въ первый разъ, когда она въ запискахъ, одобренныхъ ею, встрѣтила свое имя, она испугалась и перестала читать далѣе.
   Между тѣмъ Бехтольдъ еще разъ обыскалъ всѣ уголки комнаты, перелистывалъ книги, надѣясь отыскать между листами какую нибудь записку, выдвигалъ комоды, заглядывалъ подъ кровать; но ничего не нашлось, что могло бы объяснить загадочное происшествіе.
   Тутъ больной пошевелился. Всѣ трое бросились къ нему; онъ бросилъ взоръ на окружающихъ, и этотъ взоръ уже не былъ безсознателенъ. Онъ поднялъ даже руку, чтобы поддержать голову, которая, очевидно, у него сильно болѣла. Гертруда поспѣшила поправить подушку.
   -- Какъ ты себя чувствуешь теперь, Теодоръ? спросила Гертруда.-- Какъ это случилось? Разскажи, если можешь...
   Больной, повидимому, не понялъ этихъ ласковыхъ словъ; но взглядъ его съ нѣжностью обратился къ дѣвушкѣ, а она взяла его за руку и такъ крѣпко сжимала ее, какъ будто этимъ движеніемъ хотѣла передать свою жизнь страдальцу.
   -- Не слѣдуетъ безпокоить его вопросами! замѣтилъ Гельвигъ, и прибавилъ, что, по его мнѣнію, больному не мѣшало бы подкрѣпить себя какой нибудь легкой пищей.
   -- Не думаю, возразилъ Бехтольдъ.-- Организмъ еще такъ судорожно возбужденъ. Желудокъ не приметъ никакой пищи.
   Гертруда согласилась съ этимъ мнѣніемъ и высказала удивленіе, что докторъ оставилъ больного въ сырой комнатѣ и велѣлъ его раздѣть. Она распорядилась было послать за другимъ врачомъ, но пришелъ дядя и положительно воспротивился этому.
   -- Свое дѣло мы сдѣлали! сказалъ онъ.-- Ведемейеръ сейчасъ опять пріѣдетъ. А покамѣстъ я велѣлъ протопить комнату для больныхъ. Туда надо будетъ снести его, раздѣть и потеплѣе укрыть. Тутъ оставаться ему нельзя...
   Нессельборнъ со страхомъ осмотрѣлся. Его смущенный взоръ доказывала., что онъ боится, чтобы не нашли предметовъ, подтверждающихъ подозрѣніе, раздѣляемое уже и его женой.
   Въ комнату вошелъ Броге. При взглядѣ на него, Гертруда подумала: ужь не онъ ли совершилъ это преступленіе. Нѣтъ, не онъ. Ей показалось, что всѣ догадываются, но не рѣшаются произнести имя семейства Бартеля. А одного изъ членовъ этого семейства въ домъ ввела она сама! Она выслушала бы теперь спокойно самые рѣзкіе упреки отъ тетки, лишь бы только та сама заговорила о мучавшемъ ее подозрѣніи.
   Снова встрѣтился ей Нанте и взглянулъ на нее съ мольбою, а маленькая Катя съ ласкою подошла къ ней и хотѣла помочь убирать комнаты послѣ шумнаго бала.
   Даже хозяйскія дочери, важныя принцессы, начали помогать прибирать послѣ бала драпировки и различныя украшенія.. Приближающаяся опасность и страхъ всегда напоминаютъ людямъ о ихъ забытыхъ обязанностяхъ.
   Докторъ пріѣхалъ опять, и одобрилъ все, что было сдѣлано. Теперь онъ уже тверже стоялъ на ногахъ. Счастье ему улыбнулось. Паціенту стало лучше. Дыханіе его было равномѣрнѣе, пульсъ ровнѣе, даже нѣсколько словъ, произнесенныхъ имъ, были ясны и осмысленны.
   Эта перемѣна къ лучшему въ состояніи больного привела въ такой восторгъ Гертруду, что она воскликнула при докторѣ:
   -- Да, да! пріемъ былъ не довольно великъ!
   Нессельборнъ, стоявшій тутъ же, не вдругъ понялъ значеніе этихъ словъ, но, понявъ ихъ, онъ взглянулъ на доктора. Замѣтивъ же, что и тотъ смотритъ на Гертруду въ смущеніи и вопросительно, онъ разразился грозною рѣчью:
   -- Гертруда, повторяю тебѣ, что если ты не перестанешь твердить объ этихъ ужасахъ, мы съ тобой разстанемся. Поняла ты меня?
   И, помолчавъ немного, продолжалъ:
   -- Ну, скажи ты мнѣ, кому какая надобность покушаться на жизнь, на здоровье Вальднера? Развѣ онъ живетъ среди людей, желающихъ ему зла? Ты знаешь, какой у него нѣжный организмъ, и стоитъ ему побыть въ комнатѣ, гдѣ много народа, онъ тотчасъ же почувствуетъ головную боль и ему сдѣлается дурно. Вчера онъ долго пробылъ въ большомъ обществѣ, ѣлъ не въ обычное время, танцовалъ...
   -- Вчера онъ не танцовалъ... перебила Гертруда.
   -- Прошу мнѣ не противорѣчить! вскричалъ дядя, топнувъ ногою и замотавъ кудрявой головой.-- Ядъ, предполагаемый тобою, только у тебя на языкѣ! У тебя въ сердцѣ! Слышишь?... Я не могу имѣть дѣла съ змѣею...
   Новое движеніе больного, приложившаго руку къ виску, прервало эти гнѣвныя слова и вообще прекратило непріятную сцену. Докторъ велѣлъ вытирать виски горячимъ уксусомъ. Гертруда вышла. Врачъ не нашелъ нужнымъ придавать значеніе высказанному ею подозрѣнію, тѣмъ болѣе, что онъ съ самаго начала нё исполнилъ своей обязанности. Подтвердивъ это подозрѣніе, онъ увеличилъ бы торжество Фрау Гедвиги. И безъ того, уже всѣ въ домѣ толкуютъ, что еслибъ не совѣтница, съумѣвшая рѣшительными мѣрами прервать дѣйствіе яда, Вальднеру не сдобровать бы.
   Къ вечеру друзья Вальднера: Гертруда Бехтольдъ и Гельвигъ были обрадованы, что паціентъ не только спокойно спалъ, но, проснувшись, сталъ сознательно говорить о своемъ положеніи.
   Причину своей болѣзни Вальднеръ объяснить не могъ. Сначала, по его словамъ, онъ долго писалъ, потомъ выпилъ залпомъ стаканъ воды, послѣ чего съ нимъ сдѣлалось дурно, у него осталось еще столько силы, чтобы дернуть за звонокъ, однакожъ звука колокольчика онъ уже не слышалъ, и до настоящей минуты ничего не сознавалъ, что вокругъ него дѣлалось.
   Третій визитъ доктора прервалъ это объясненіе, черезъ чуръ утомительное для паціента.
   Между тѣмъ всѣ домашніе собрались у дверей и радовались извѣстію, что любимому учителю стало лучше.
   Къ больному явилась даже и его спасительница; она была очень довольна, слыша со всѣхъ сторонъ, что только она, своимъ присутствіемъ духа, спасла его отъ смерти. На ночь у постели больного остались Гельвигъ и Бехтольдъ.
   Бехтольдъ вздремнулъ, Гельвигъ занялся чтеніемъ дневника Теодора, и съ удивленіемъ узналъ изъ него, что онъ и Бехтольдъ влюблены въ Гертруду. "Странно, прошепталъ онъ, какъ могъ замѣтить это Вальднеръ. Вѣдь оба мы знаемъ, что Гертруда любитъ только его одного, и невѣроятно, чтобы онъ въ свою очередь не любилъ ее?... Неужели же мы дѣйствительно вздумали втереться въ ихъ сердечный союзъ, который сами находимъ вполнѣ естественнымъ? Вальднеръ своимъ развитіемъ обязанъ исключительно этой рѣдкой дѣвушкѣ... и ея преданность... ея любовь!..."
   Гельвигъ сильно взволновался и задумался, и думалъ до тѣхъ поръ, пока проснувшійся Бехтольдъ не занялъ его мѣста у постели больного.
   Утромъ въ комнату вошла Гертруда и настояла, чтобы оба друга шли спать, а она останется при больномъ; они уступили ей мѣсто, а сами отправились въ садъ подышать чистымъ воздухомъ, и поговорить, дѣйствительно ли было покушеніе на жизнь Вальднера или нѣтъ.
   Между тѣмъ молва о покушеніи на жизнь Вальднера разнеслась уже за стѣнами училища. Такъ какъ преступника никто не зналъ и знать не хотѣлъ, такъ какъ поведеніе фрау Гедвиги находили страннымъ, въ томъ отношеніи, что она хотя и подала противоядіе, но разбила и уничтожила всѣ доказательства преступленія, то слухъ носился въ неопредѣленпой формѣ. Никто, правда, не говорилъ, что Нессельборнъ способенъ въ угоду своему кредитору убить человѣка, пріобрѣтавшаго иное значеніе съ возвращеніемъ графа Вильденшверта, но всюду слышалось: Долги.... Фернау.... кредиторъ.... обязанъ ему.... Вильденшвертъ.... состояніе и т. д.
   -- Его надобно вонъ, не только изъ нашего дома, по совершенно съ глазъ долой! вскричалъ Нессельборнъ; жена его и обѣ дочери подтвердили хоромъ: "да! да!" Всѣ они были въ самомъ мрачномъ расположеніи духа. Отъ Отто фонъ-Фернау было получено письмо, возмутившее ихъ до глубины души.
   "Многоуважаемый господинъ совѣтникъ! писалъ Фернау.-- Поздравляю васъ съ наградами за ваши высокія заслуги и вмѣстѣ съ тѣмъ, къ сожалѣнію, обращаюсь къ вамъ съ извѣстіемъ, которое, надѣюсь, не поставитъ васъ въ затруднительное положеніе. Жена моя непремѣнно желаетъ получить остальную часть капитала, вложеннаго въ ваше заведеніе. По обстоятельствамъ, о которыхъ не считаю нужнымъ объяснить вамъ, я совершенно согласенъ съ желаніемъ моей жены и, съ своей стороны, прибавляю, что по истеченіи узаконеннаго срока предъявлю свое требованіе черезъ судебное мѣсто."
   Узаконенный срокъ былъ не великъ -- всего три мѣсяца. Откуда взять 15,000 талеровъ, когда даже въ послѣднее полугодіе число пансіонеровъ значительно убавилось.
   -- Этотъ убійца, смѣло вскричала Гертруда, несмотря на запрещеніе Нессельборна, намекая на свое подозрѣніе;-- этотъ жалкій отравитель желаетъ выйдти изъ воды сухимъ и показать, будто мы принимали участіе въ его отвратительномъ злодѣяніи! Какъ бы мнѣ хотѣлось забраться въ его блестящій дворецъ и вытолкать на улицу эту ехидную мать. Пусть народъ побьетъ ее каменьями... она этого заслуживаетъ...
   Нессельборнъ остановилъ ея гнѣвныя рѣчи; но на этотъ разъ съ большимъ спокойствіемъ, чѣмъ прежде. Тетка и дочери молчали. Онѣ наслаждались нѣкотораго рода торжествомъ надъ Гертрудою, что теперь она не можетъ снова сдѣлаться спасительницей ихъ семейства. Барышни, возвратясь домой, не мало удивились, замѣтивъ, какъ уменьшилось значеніе ихъ матери и какъ увеличилось вліяніе Гертруды. Однакожъ слѣдовало искать какихъ нибудь средствъ для выхода изъ затрудненія... Фрау Гедвига заговорила о помощи княгини Багрянородной, и громко хвасталась ею, а Левана и Адельгунда, между тѣмъ, выражались съ большей скромностью и смущеніемъ.
   -- Такъ или иначе, но надо какъ нибудь вывернуться изъ бѣды, а Вальднера все-таки вонъ изъ дому!..
   Такое рѣшеніе произнесъ Нессельборнъ, и Гертрудѣ нечего было раздражать дядю, возражая на давно обдуманный планъ.
   Но катастрофа вышла, гораздо серьезнѣе.
   Послѣ праздниковъ начались классы и Вальднеръ былъ замѣненъ семинаристомъ, присланнымъ Бегендорфомъ.
   Вальднеръ постепенно поправлялся. Все чаще и чаще раздавалось у него въ ушахъ: "Чѣмъ же наконецъ сдѣлаться? Быть человѣкомъ -- это еще не есть профессія'" нечего было и думать сдѣлать изъ него ремесленника. Даже фрау Гедвига не хотѣла, чтобы онъ былъ слесаремъ, и говорила о занятіяхъ въ конторѣ. Только Гертруда еще, какъ Минерва, держала надъ нимъ щитъ и молила повременить.
   Чудное время года помогало выздоровленію Вальднера. Во время рекреаціонныхъ часовъ, когда по саду раздавались говоръ, пѣніе, крики, онъ сходилъ внизъ и восхищался зеленью и природою, и съ книгою въ рукахъ садился въ бесѣдку. Вѣрные друзья Вальднера все свободное время проводили съ нимъ и нерѣдко по вечерамъ ходили съ нимъ вмѣстѣ въ театръ и на прогулки. Но Гертруда съ грустью начала замѣчать, что у нихъ есть какія-то тайны отъ нея. Часто при ея появленіи, они всѣ трое внезапно умолкали и неловко начинали съ нею разговоръ.
   Разъ вечеромъ, уже послѣ десяти часовъ, Бехтольдъ былъ привезенъ домой въ ужасномъ и къ тому же совершенно необъяснимомъ положеніи. Его привезли въ каретѣ какіе-то незнакомые люди. Лобъ у него былъ пробитъ, все лицо залито кровью, онъ не могъ пошевелить ни руками, ни ногами.
   -- О Господи! что же это опять такое?.. вскричалъ Нессельборнъ, прибѣжавшій въ сѣни и видя, что учителя несутъ въ такомъ видѣ, въ какомъ можно только вырваться изъ рукъ убійцъ.
   Люди, доставившіе Бехтольда, объявили, что они услышали съ такой-то улицы, въ домѣ подъ номеромъ такимъ-то, крики, призывавшіе на помощь, что они бросились на крыльцо и вначалѣ совершенно потеряли слѣдъ гдѣ-то совершающагося несчастія или опасности. Когда они вошли въ домъ, въ немъ было все тихо. Но они такъ шумѣли, такъ сильно звонили во всѣ звонки, что вскорѣ собрался народъ. Они все твердили, что слышали крики, и домовому хозяину пришлось дозволить обыскать домъ. По его указанію, они отправились со двора въ сѣни и тотчасъ же открыли несчастіе, когда хозяинъ вскричалъ: "Дверь-то въ подвалъ открыта! Кто нибудь свалился туда." Такъ и оказалось. Раненнаго вытащили изъ подвала въ совершенно безсознательномъ состояніи. И только найдя въ его карманѣ бумажникъ, они узнали, кто онъ такой и гдѣ живетъ.
   -- Но какъ же Бехтольдъ попалъ въ этотъ домъ? Къ кому онъ пришелъ въ такое позднее время?.. Кто живетъ тамъ?.. Такіе вопросы, конечно, прежде всего приходили въ голову.
   Гертруда, тотчасъ же пославшая за докторомъ, воспользовалась молчаніемъ, наступившимъ у постели все еще непришедшаго въ себя Вехтольда, и проговорила ясно и отчетливо:
   -- Кажется, въ этомъ домѣ... Живетъ... сестра танцовщицы... Кора Линденталь...?
   Послѣ этого наступило такое гробовое молчаніе, что слышенъ былъ стукъ отъ проѣзжавшихъ экипажей, хотя комната Бехтольда выходила окнами во дворъ, и Гертруда продолжала сдержаннымъ голосомъ:
   -- Кажется, Бартель, тамъ живетъ..?
   Она хотѣла сказать: "Твоя сестра Марлена;" но испугалась что вопросъ этотъ будетъ не такъ понятъ. Да ей и не пришлось докончить фразы, потому что Бартель совершенно развязно отвѣчалъ:
   -- Да, тамъ живетъ моя сестра...
   Когда пришелъ Вальднеръ и увидѣлъ своего окровавленнаго друга, онъ бросился къ нему, и, покрывая его поцѣлуями и обливая слезами, воскликнулъ: "Простишь ли ты мнѣ?" Это возбудило до такой степени любопытство Нессельборна, что онъ, выславъ дочерей и даже жену, схватилъ его за руку и спросилъ:
   -- Это что такое? Что ему тебѣ прощать?..
   Гертруда и Гельвигъ бросились между ними, какъ бы защищая своего друга, обвинявшаго самого себя.
   Вальднеръ стоялъ, какъ уличенный преступникъ.
   Гельвигъ отвѣтилъ за него.
   -- Это порученіе, сказалъ онъ, пристально смотря на Вальднера,-- порученіе, которое Бехтольдъ взялся исполнить за Вальднера. Бехтольдъ, вѣроятно, заблудился въ домѣ и съ нимъ случилось несчастіе, которое могло случиться со всякимъ, когда ошибешься номеромъ и не замѣтишь открытаго подвала...
   -- Какое порученіе?.. спросилъ Нессельборнъ.
   -- Ему надо было взять изъ магазина книгу...
   -- Какъ? Въ такой поздній часъ?..
   -- Вѣроятно потому, что онъ забылъ исполнить его ранѣе, онъ и сталъ искать выхода, найдя магазинъ запертымъ...
   -- И... какую же это книгу?...
   -- Фауста, котораго въ сущности надо имѣть всякому...
   Вслѣдствіе положенія Гельвига въ домѣ, допросъ слѣдовало этимъ и ограничить. Послѣ нѣкотораго молчанія, Нессельборнъ, хорошо понимая, что его обманываютъ, но не подавая вида, что понимаетъ это, высказалъ сожалѣніе о случившемся, и надежду, что докторъ не найдетъ ничего опаснаго: послѣ чего поспѣшилъ спуститься внизъ къ дамамъ, чтобы посовѣтоваться съ женою.
   Гельвигъ, желая скрыть свое замѣшательство, сталъ прикладывать холодные компрессы на раны своего друга. Въ то же время онъ позвалъ Броге или Бартеля, и произнесъ это шопотомъ, дававшимъ замѣтить, что Гертруда тутъ лишняя.
   Когда, въ отвѣтъ на это, Гертруда съ удивленіемъ посмотрѣла на него, къ ней подошелъ Вальднеръ, и, очевидно, преодолѣвая себя, искреннимъ, дрожащимъ голосомъ проговорилъ:
   -- Милая Гертруда... умоляю васъ...!
   Этотъ тонъ испугалъ Гертруду болѣе, чѣмъ пугала прежде таинственность друзей. Она старалась поймать взоръ Вальднера, но тотъ смотрѣлъ въ сторону, не смѣя поднять глазъ, и проводилъ рукою по щекѣ, какъ бы вытирая слезы.
   -- Такъ и у васъ есть отъ меня тайны! сказала взволнованнымъ голосомъ Гертруда, вышла изъ комнаты, и какъ привидѣніе ходила по дому. Она имѣла смѣлость думать прежде, что принадлежала къ союзу друзей и вдругъ у нихъ оказываются отъ нея тайны, и они боятся даже ея присутствія!... Въ домѣ уже составились разныя предположенія, которыя нельзя было выражать вслухъ, такъ какъ они оскорбили бы Гельвига, человѣка сильнаго характеромъ и щекотливаго въ дѣлахъ чести. Черезъ руки Броге пришло письмо по городской почтѣ.
   Внизу, въ комнатахъ дяди, шли разговоры о томъ же, по каждый разъ, какъ она входила туда, собесѣдники тотчасъ же умолкали. Такое недовѣріе къ ней сильно обижало ее.
   -- Развѣ и ты хочешь принять участіе въ нашемъ совѣщаніи о томъ, что намъ предпринять для удовлетворенія этого мошенника, Фернау? рѣзко спросила ее тетка.
   Ну вотъ теперь и Фернау сталъ мошенникомъ. Княгиня Багрянородная тоже не называлась болѣе щедрой благодѣтельницей. Левана и Адельгунда передали слухъ, что съ несчастнымъ паденіемъ въ подвалъ связано имя Марлены, которая служитъ въ томъ домѣ. Говорили -- и Берманъ былъ въ этомъ увѣренъ -- что еще во время масляничнаго бала, быстроглазая сестра Нанте плѣнила не одного Бехтольда. Фрау Гедвига слышать этого не хотѣла. Мужъ ея тоже мучился темными подозрѣніями. Необходимость удалить Теодора Вальднера и все, что только напоминало о приключеніи въ Штейнталѣ, становилось все очевиднѣе и очевиднѣе.
   На слѣдующее утро Бехтольдъ уже могъ объяснить свое несчастіе, и конечно показанія его ни въ чемъ не расходились съ показаніями друга. Книжная лавка была заперта. Онъ полагалъ, что пройдетъ со двора въ контору, по но нашелъ входа, а попалъ въ какія-то темныя сѣни, гдѣ не замѣтилъ подвала и свалился съ вышины десяти футовъ.
   Показанія эти подтвердились тѣмъ, что вблизи дѣйствительно былъ книжный магазинъ. Но большинство не вѣрило Бехтольду, и смѣялось. Нѣкоторые смѣялись потому, что не могли удержаться отъ хохоту при мысли о чьемъ нибудь паденіи. Фрау Гедвига, такъ и тряслась отъ смѣха, когда оказалось, что и руки и ноги Вехтольда цѣлы. Она была изъ числа тѣхъ людей, которые придерживаются всегда только формы и внѣшности, и не могутъ примѣняться къ впечатлѣніямъ и войти въ интересы ближняго.
   Гертруда видѣла постоянно умоляющій взглядъ Гельвига, обращенный на нее, взглядъ этотъ не трогалъ ее. Поведеніе же Теодора заставляло ее глубоко страдать. Онъ боязливо избѣгалъ ее, старался не оставаться съ нею на единѣ и, на вопросы о самыхъ обыкновенныхъ вещахъ отвѣчалъ не впопадъ. Она сознавала, что чувствовала къ загадочному юношѣ самую пламенную любовь, любовь матери къ своему ребенку, вмѣстѣ съ любовью дѣвушки къ юношѣ, и думала, что любовь эта ему необходима. Мудрецы очень ошибаются, воображая, что они открыли, будто женщина любитъ въ мужчинѣ только его силу, его физическое преимущество, какъ противуположность женской слабости.
   Гертруда пришла къ тому заключенію, что оба учителя, повидимому, очень расположенные къ ней, удаляютъ отъ нея Вальднера, стараясь доказать ему, что ему пора освободиться изъ подъ ея вліянія, въ которомъ онъ болѣе не нуждается. Между тѣмъ случилось событіе, которое привело къ развязкѣ таинственное дѣло о происхожденіи Вальднера.
   Всѣ покушенія на его здоровье и жизнь заключились наконецъ настоящимъ открытымъ нападеніемъ.
   Былъ теплый весенній вечеръ. Звѣзды ярко блестѣли. Соловей насвистывалъ свои прелестныя трели, ошибочно называемыя меланхолическими. Пѣсня соловья -- это радостная пѣсня. Пансіонеры сидѣли еще въ дортуарахъ у открытыхъ оконъ. Незанятые, но живущіе въ домѣ учителя были "на придворной" службѣ у совѣтницы, какъ говорилось въ заведеніи. Нессельборну нужно была поговорить съ Вальднеромъ, онъ послалъ за нимъ, но ему сказали, что юноша изчезъ куда-то тотчасъ послѣ ужина. На этотъ разъ, кажется, и близкіе друзья не знали о его отсутствіи, по крайней мѣрѣ, съ такой искренностью говорили объ этомъ, что не было причины сомнѣваться въ справедливости ихъ словъ, какъ вдругъ Гертруда лихорадочно проговорила:
   -- Онъ сегодня опять получилъ письмо по городской почтѣ... и остановилась. Нессельборнъ пришелъ въ ярость, и объявилъ, что строго взыщетъ съ виновнаго за нарушеніе домашнихъ правилъ. Ни Броге, ни Нанте не видѣли, какъ Вальднеръ вышелъ изъ дому.
   Его искали всюду. Тетка колко и грубо воскликнула:
   -- Вѣдь не бѣжалъ же онъ!...
   -- Что мудренаго, отвѣчала Гертруда; -- вѣдь вы уже давно подготовляли ему такой рискованный шагъ.
   -- Онъ вѣрно бѣжалъ на поиски своего королевства!... насмѣшливо отвѣчала тетка, а Адельгунда прибавила:
   -- Чтобы только не надорваться ему отъ тяжести короны, которую онъ принесетъ тебѣ...
   Гельвигъ и Бехтольдъ были чѣмъ-то очень озабочены, они все что-то шептались между собою и со страхомъ разошлись, когда Гертруда вдругъ съ безпокойствомъ сказала, что они знаютъ, гдѣ Вальднеръ.
   -- Мы не знаемъ!... въ одинъ голосъ вскричали они, и отправились въ комнату Вальднера посмотрѣть, не найдутъ ли они тамъ объясненія его отсутствія. Возвратясь тотчасъ же назадъ, они объявили, что нашли все замкнутымъ.
   -- Я велю разломать его шкафъ!... вскричалъ Нессельборнъ, горько жалуясь на свою судьбу. Онъ, бѣгая по дому, проклиналъ свои обязанности, налагавшія на него отвѣтственность за людей, дьявольски упрямыхъ и глупыхъ.
   Между тѣмъ Гертруда разослала гонцовъ во всѣ мѣста, гдѣ можно было надѣяться найти пропавшаго. Но опять, какъ и въ тотъ разъ, подозрѣнія ея обратились на Бартеля.
   -- Нанте, сказала она, пристально смотря ему въ глаза.-- Не принимаютъ ли тутъ участіе отецъ твои и мать? Говори!..
   Несчастный задрожалъ всѣмъ тѣломъ, и увѣрялъ, что онъ ровно ничего не знаетъ.
   Гертруда послала его къ тому дому, гдѣ жила его сестра. Когда онъ вернулся домой и сказалъ, что хотя въ окнахъ еще видѣнъ огонь, но что домъ уже весь запертъ, Гертрудѣ пришлось помириться съ мыслью, что Вальднера найти нельзя. Даже поиски друзей были неудачны; они узнали только, что сосѣди видѣли, какъ Вальднеръ проходилъ мимо, но не видѣли, когда онъ возвращался назадъ.
   Ночь прошла для Гертруды безъ сна и въ самыхъ страшныхъ предположеніяхъ.
   Предположеніямъ этимъ суждено было сбыться съ самаго ранняго утра. Она только-что заснула, какъ бѣготня и шумъ въ домѣ пробудили ее. Въ окно къ ней падали багровые лучи восходящаго солнца. Она тотчасъ же вскочила.
   Полиція извѣщала, что Вальднера, проколотаго въ нѣсколькихъ мѣстахъ ножомъ, нашли на берегу за полѣнницей, на лѣсномъ дворѣ Вюльфинга, и что его тотчасъ же свезли въ больницу. Тамошніе доктора лечатъ его, а слѣдственная комиссія взяла все, что нашла на несчастномъ, и тотчасъ явится осмотрѣть домъ Нессельборна. Комиссаръ, явившійся съ этимъ извѣстіемъ, требовалъ, чтобы ему показали комнату Вальднера, и остался въ ней до прибытія комиссіи.
   Весь домъ пришелъ въ смятеніе и ужасъ.
   Ужасъ еще усилился, когда назначенная комиссія, подъ предсѣдательствомъ того же лица, которое вело процессъ Вюльфинговъ, объявила, что мужъ и жена Вюльфинги уже арестованы, такъ какъ несчастный весь въ крови найденъ на ихъ землѣ, между бревнами. Предсѣдатель не могъ ничего сообщить относительно надежды врачей на исходъ ранъ; одно только онъ могъ сказать, что нельзя еще приступить къ допросамъ и изслѣдовать, было ли тутъ покушеніе на убійство, или молодой человѣкъ самъ рѣшался покончить съ своей жизнью.
   

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ.

   Графъ Вильденшвертъ, путешествуя по Азіи часто съ опасностію жизни, сильно занятый дѣломъ, не могъ обратить должнаго вниманія на извѣстіе, притомъ полученное едвали не черезъ два года,-- что въ помѣстьяхъ его жены найденъ юноша, который лѣтъ шестнадцать или семнадцать былъ скрытъ въ подземельѣ. Однакожъ оно заняло его настолько, что мысль объ ужасномъ положеніи заживо погребеннаго человѣка преслѣдовала его до Австраліи, до Вандименовой земли, куда отправлялась экспедиція. На семнадцать лѣтъ похоронить жизнь -- вѣдь это ужасно. Кому могло принести пользу такое злодѣяніе?... Кто впродолженіи семнадцати лѣтъ не имѣлъ духу сдѣлаться настоящимъ убійцей?.. Путешественникъ писалъ друзьямъ своимъ на родину, желая получить отъ нихъ разъясненіе этого страшнаго происшествія, но корабль, съ которымъ было послано письмо, погибъ въ Тенерифскомъ заливѣ. Снова прошелъ цѣлый годъ до полученія отвѣта на второе письмо, но объ найденышѣ здѣсь говорилось уже какъ о предметѣ забытомъ.
   По пріѣздѣ въ Европу графъ былъ осыпанъ почестями. Ему дали блестящій орденъ, пожизненную пенсію; съ нимъ цѣлый часъ бесѣдовалъ монархъ и просилъ его прочесть вечеромъ за чаемъ у государыни краткій очеркъ его путевыхъ замѣтокъ. Пятилѣтнія странствованія такъ пріучили его къ движенію, что, пріѣхавъ въ столицу, ему захотѣлось тотчасъ же отправиться далѣе къ себѣ въ имѣніе, чтобы полюбоваться своими старыми и новыми коллекціями, собранными въ его богатомъ музеѣ.
   Гордость ему помѣшала изслѣдовать, точно ли жена его впродолженіи двадцати двухъ лѣтъ скрывала отъ него сына. При извѣстіи о разводѣ онъ испугался за себя; онъ никогда не думалъ, что такъ мало былъ способенъ привлекать, но онъ не выказалъ особеннаго огорченія отъ потери состоянія. Предоставленный же ему доходъ въ десять тысячъ талеровъ принялъ, такъ какъ это было въ духѣ его склонности къ буквѣ закона. Затѣмъ онъ сталъ избѣгать всего, что напоминало ему о женщинѣ, которую онъ дѣйствительно любилъ. И теперь, осыпанный почестями за свое путешествіе, онъ спѣшилъ въ отдаленную провинцію, гдѣ находился его родовой замокъ. Онъ хотѣлъ избѣгнуть даже разговоровъ о существѣ, можетъ быть, столь близкомъ ему. Сначала при намекахъ объ этомъ предметѣ, онъ выражалъ не только недовѣріе, но показывалъ видъ, что они оскорбляютъ его. Этимъ онъ хотѣлъ только выиграть время и осмотрѣться.
   Пріѣхавъ къ себѣ въ Вильденшвертъ, онъ занялся приведеніемъ въ порядокъ собранія рѣдкостей, привезенныхъ имъ съ путешествія, и провѣркою управленія имѣніемъ. И онъ принялся считать и разсчитывать до тѣхъ поръ, пока не прочелъ въ газетахъ извѣстія о покушеніи на жизнь Теодора Вальднера.
   Тутъ съ нимъ сдѣлалось что-то непонятное. Онъ сталъ быстро ходить взадъ и впередъ по комнатѣ. Все окружающее убѣждало его, что это извѣстіе слишкомъ близко касалось его. Мѣстный священникъ, староста, всѣ обитатели замка не прежніе, а новые, говорили въ его присутствіи объ этомъ извѣстіи такимъ тономъ, какъ будто оно касалось лично его, невысказывая этого однакожъ прямо. Только слова судебнаго чиновника нѣсколько успокоили его.
   -- Молодой человѣкъ самъ нанесъ себѣ раны! говорилъ онъ.-- Онъ желаетъ обратить на себя вниманіе и заставить думать, что онъ не ничтожество!
   Графъ не возражалъ на это, но и не сочувствовалъ.
   Въ послѣдующихъ газетахъ говорилось о назначеніи слѣдствія. Раны оказались несмертельными. Они были нанесены длиннымъ ножомъ, но нетвердою рукою. Въ бокъ удары были сильнѣе, въ спину слабѣе. Показанія раненнаго были запутанныя и не откровенныя. Въ его бумагахъ, при немъ, найдено два анонимныхъ письма, и бумажникъ, который спасъ его отъ самаго опаснаго удара. Въ этихъ, какъ кажется, написанныхъ женскою рукою, письмахъ, обѣщали ему открыть тайну его происхожденія, и притомъ говорили, что тайну эту онъ можетъ услышать изъ устъ особы, принужденной показываться только ночью. Все это было написано на хорошей, даже роскошной бумагѣ, Въ газетной статьѣ говорилось, что трудно согласиться со слухами, будто Теодоръ Вальднеръ самъ написалъ себѣ безымянныя письма; принимая во вниманіе то обстоятельство, что первое письмо онъ показалъ своимъ друзьямъ и согласился, чтобы вмѣсто него на свиданіе въ указанное мѣсто пошелъ одинъ изъ нихъ, гдѣ, какъ извѣстно, чуть не лишился жизни, -- есть полное основаніе подозрѣвать, что и тогда было уже намѣреніе покуситься на жизнь Вальднера. Очевидно, что это свиданіе было уловкой; хотѣли привлечь Вальднера въ сѣни, и тамъ онъ долженъ былъ упасть въ подвалъ. Одно было непонятно, какъ Вальднеръ могъ довѣрить второму письму, которымъ его приглашали придти въ уединенное мѣсто на дровяной дворъ. Бывшій егерь Вюльфингъ съ негодованіемъ отрицаетъ свое участіе въ этомъ преступленіи, но его жена вела себя далеко не такъ рѣшительно, какъ во время перваго процесса.
   Графъ не могъ больше думать ни о своихъ счетахъ, ни о своихъ коллекціяхъ. Не поступить ли ему рѣшительно и не поѣхать ли тотчасъ же въ столицу, чтобы самому принять дѣятельное участіе въ раскрытіи преступленія. Онъ нашелъ свои денежныя дѣла вовсе не въ такомъ блестящемъ положеніи, въ какомъ надѣялся найти ихъ. Многія акціи упали. Но именно эта-то причина и мѣшала ему дѣйствовать: могъ пойдти говоръ, что онъ вмѣшался въ это дѣло единственно ради денежнаго интереса -- съ признаніемъ Вальднера его сыномъ, ему возвращалась значительная часть имѣній бывшей его жены.
   Но порывы чувства справедливости, обманутой родительской привязанности, мечты о сынѣ, защитить котораго, можетъ быть, было его обязанностью, принимали все большіе и большіе размѣры. И теперь уже ему нетерпѣливо хотѣлось побесѣдовать съ кѣмъ нибудь именно "объ этомъ предметѣ".
   Съ волненіемъ развернулъ онъ сегодня только что полученную газету и прочелъ извѣстіе, что по дѣлу Теодора Вальднера былъ произведенъ обыскъ въ томъ домѣ, гдѣ другъ раненнаго, учитель Бехтольдъ, такъ несчастливо оступился, -- и болѣе ничего. Графъ, не удовлетворивъ себя, оставилъ газету.
   Графъ сидѣлъ задумавшись у открытаго окна, какъ ему доложили, что поданъ чай и что въ почтовой каретѣ пріѣхала какая-то дама, которая непремѣнно желаетъ говорить съ нимъ. Она проситъ принять ее въ этотъ же вечеръ. На визитной карточкѣ стояло имя Гертруды Нессельборнъ.
   Графу было знакомо это имя. Онъ зналъ его не только изъ процесса Вальднера, по также припомнилъ стараго своего знакомаго, проповѣдника Нессельборна.
   Не отмѣняя распоряженій о чаѣ, онъ приказалъ приготовить лампу и закурилъ новую сигару. "Кто пріѣзжаетъ въ неурочный часъ, тотъ долженъ разсчитывать, что можетъ застать хозяевъ врасплохъ", прошепталъ онъ про себя.
   Стѣнные часы громко постукивали. Красноватый свѣтъ послѣ зашедшаго солнца падалъ еще на золотыя рамки картинъ по стѣнамъ, и на шкапы съ книгами. Передъ диваномъ, между оконъ, стоялъ накрытый столъ съ серебрянымъ чайникомъ и пестрымъ чайнымъ сервизомъ въ китайскомъ вкусѣ. Коверъ заглушалъ шаги ходившей взадъ и впередъ прислуги, которая съ приходомъ гостьи удалилась по знаку графа.
   На Гертрудѣ было надѣто синее шелковое платье, и легкій черный креповой платокъ, -- бывшій когда-то свѣтлымъ, а теперь выкрашенный,-- темныя перчатки и простенькая шляпка. Во всей ея фигурѣ не было и тѣни желанія нравиться, она казалась очень серьезною и занятою своимъ дѣломъ.
   -- Что вамъ угодно?... спросилъ графъ. Онъ привсталъ и указалъ гостьѣ на стоявшій около дивана стулъ.
   -- Графъ, начала дѣвушка, сначала, тихо, но потомъ постепенно возвышая голосъ, -- я пріѣхала сюда изъ столицы, чтобы просить васъ принять участіе въ судьбѣ извѣстнаго Теодора Вальднера; какъ отецъ его, вы обязаны сдѣлать для него все, что зависитъ отъ васъ.
   Лысая голова графа Вильденшверта была покрыта черной шапочкой. Онъ невольно схватился за голову, такъ его ошеломилъ этотъ рѣшительный приступъ, и этимъ движеніемъ сдвинулъ на сторону свою шапочку.
   -- Вы не задумываетесь надъ словами! сказалъ онъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ, потомъ извинился, что курить, не замѣчая въ то же время, что сигара, у него давно потухла, насупилъ свои черныя брови и спросилъ:-- А какое соціальное положеніе занимаете вы, сударыня?
   -- Я живу у дяди, отвѣчала Гертруда.-- Да вы, графъ, вѣроятно, помните его; -- въ молодости онъ имѣлъ честь посѣщать вашъ замокъ. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ онъ открылъ учебное заведеніе, и предложилъ мнѣ взять на себя хозяйственную часть своего питомника. Я дочь его покойнаго брата. По странной случайности дядя сдѣлался воспитателемъ несчастнаго Вальднера, который жилъ у насъ до послѣдняго покушенія на его жизнь, но съ той поры къ намъ не возвращался.
   -- Почему же не возвращался? спросилъ графъ, болѣе для того, чтобы выиграть время на размышленіе. Онъ былъ страшно взволнованъ...
   -- Видите ли, дядя находится въ ложномъ положеніи относительно лицъ, которыхъ можно подозрѣвать въ покушеніи на жизнь Вальднера. У насъ въ домѣ уже разъ была сдѣлана попытка отравить Вальднера. Уже тогда, дядя мой, во избѣжаніе всякихъ недоразумѣній, рѣшилъ, что необходимо разстаться съ несчастнымъ юношей. Надо вамъ сказать, графъ, что этотъ фонъ-Фернау и жена его дали дядѣ въ займы 20,000 талеровъ на покупку дома и устройство заведенія. 5,000 талеровъ они уже получили въ уплату долга, а теперь требуютъ и остальную сумму. Болѣзненно настроенное воображеніе моего дяди и постоянная боязнь общественнаго мнѣнія заставляютъ его предполагать, что могутъ подумать, будто онъ ради этихъ денегъ помогаетъ убійцамъ!... Потому-то онъ и не хочетъ, чтобы Вальднеръ, если онъ поправится, снова жилъ у насъ. Несчастному предстоитъ опять вести тяжкую жизнь, и кто знаетъ, будетъ ли она лучше той ужасной жизни въ подземельи, которою онъ прожилъ семнадцать лѣтъ. Въ одномъ можно быть увѣреннымъ, что слѣдователи замнутъ и это дѣло, какъ замяли уже разъ прежде...
   -- Ого!... ого!... перебилъ ее графъ.
   -- Убійцы расхаживаютъ на свободѣ, потому что нѣтъ обвинителя. Будьте же вы имъ, графъ! Послушайтесь моего совѣта, начните дѣло съ энергіей и рѣшимостью! Убійцы, мать и вотчимъ, отняли у васъ болѣе чѣмъ полъ-милліона. Да, еще вотъ что: вы, несмотря на эту потерю, все-таки настолько богаты, что вамъ 15,000 талеровъ не много значатъ. Одолжите моему дядѣ эту сумму...
   Новое "ого"! на этотъ разъ нѣсколько насмѣшливое, прервало неоконченную смѣлую рѣчь дѣвушки. Потомъ графъ поправилъ свою шапочку и, взявшись за чайникъ, продолжалъ:
   -- Да, можно сказать, что міръ въ лицѣ вашемъ лишился великаго полководца! Вы умѣете брать штурмомъ!...
   Но графу суждено было сегодня переходить отъ удивленія къ удивленію. Желая засыпать чай, онъ никакъ не могъ справиться съ чайникомъ. Гертруда, просто сказавъ: "позвольте графъ!" взяла у него изъ рукъ чайникъ, заварила чай, и, въ свое время, задула спиртовую лампочку.
   -- Ну, признаюсь! вскричалъ графъ,-- о такой помощницѣ я сегодня даже и не бредилъ! Какъ все это кипитъ у васъ въ рукахъ -- просто чудо! Да снимите же ваши перчатки! Выкушайте со мною чаю! Вы вѣрно проголодались съ дороги!
   И графъ позвонилъ и велѣлъ подать чашку и холоднаго мяса.
   Въ отвѣтъ же на увѣренія Гертруды, что она не голодна, и на отказъ ея снять перчатки, графъ Вильденшвертъ настойчиво сказалъ:
   -- Давно ужь мнѣ не приводилось пользоваться такимъ обществомъ! А здѣсь, въ этой комнатѣ, и вовсе никогда! Даже прежде!... Здѣсь, въ былые годы, жила моя бывшая жена...
   -- Такъ эта ужасная женщина жила тутъ? вскричала гнѣвно Гертруда.-- Тутъ измышляла она, какъ обмануть васъ и совершить убійство безъ яда и ножа! Ну да и побудительныя причины были сильны. Страхъ передъ нравственной силой Вальднера, передъ его могучимъ характеромъ становился у нея все сильнѣе и сильнѣе. А потомъ... ваше возвращеніе, боязнь вашей энергіи, графъ...
   -- Тише! тише! проговорилъ графъ.
   Дверь отворилась и въ комнату вошелъ лакей съ зажженной лампой, вслѣдъ за нимъ внесли приборъ и кушанья. Гертрудѣ пришлось сдержать себя.
   -- Гдѣ вы остановились? спросилъ графъ.-- Неужели вы ѣхали всю ночь? Долго ли вамъ можно будетъ пробыть тутъ? Гдѣ же вы остановились?
   Гертруда назвала городокъ, гдѣ она переночевала, а также гостинницу, въ которой остановилась.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Вамъ надо переѣхать въ замокъ! Я настолько старъ, что это не возбудитъ никакихъ толковъ!... Посмотрите, какъ славно мы вмѣстѣ съ вами пьемъ чай!... Будьте такъ добры, расположитесь здѣсь какъ дома. Да, я когда-то ухаживалъ за вашей тетушкой... а дядя вашъ занималъ въ былыя времена комнату, въ которой вы можете теперь поселиться. Да, кстати! Что подѣлываетъ докторъ Штаудтнеръ? Знаете вы его?... Кажется, онъ сдѣланъ санитарнымъ совѣтникомъ?... Онъ могъ бы, однакожъ, навѣстить меня въ столицѣ?
   -- Конечно, я знаю его! съ горечью отвѣчала Гертруда и снова обратилась къ цѣли своей поѣздки.-- Штаудтнеръ принадлежитъ къ числу тѣхъ людей, которые распространяютъ слухи, будто Вальднеръ самъ себя поранилъ для того, чтобы снова возбудить къ себѣ интересъ...
   -- Но вѣдь, милое дитя мое, это предполагаютъ весьма многіе!... Говорятъ, что анонимныя письма, заманившія будто бы его, написаны его собственной рукой!...
   -- Подъ руку его поддѣлались!-- это вѣрно! вскричала Гертруда.
   -- Какъ онъ могъ повѣрить второму письму, когда ему было извѣстно, что сталось съ его другомъ, отправившимся на свиданіе вмѣсто него?
   -- Чистая душа его не могла думать о западнѣ! А несчастіе, обрушившееся на его друга, онъ приписывалъ чистой случайности. Взгляните на это лицо!... проговорила Гертруда, вынимая изъ небольшого бумажника портретъ и подавая его графу, со словили: -- развѣ въ немъ есть что нибудь лживое? Развѣ глаза эти не доказываютъ чистой совѣсти? Развѣ уста эти выражаютъ что нибудь иное, кромѣ скорби о загубленной жизни? О сходствѣ съ вами графъ, я ужь и не говорю. Оно такъ поразительно, что я боюсь слишкомъ взволновать васъ, какъ отца несчастнаго, если буду продолжать...
   Дѣйствительно, руки графа дрожали, когда онъ смотрѣлъ на портретъ. Воспоминаніе о его собственной юношеской наружности, о тѣхъ годахъ, когда онъ былъ мальчикомъ, слишкомъ сильно пробудилось въ немъ. На портретѣ онъ видѣлъ самого себя, а что не походило на него, то походило на Ядвигу, которую онъ, дѣйствительно, любилъ. Взволнованный, онъ молча возвратилъ портретъ.
   -- Оставьте его себѣ, графъ! отъ души проговорила Гертруда.-- Пусть портретъ вашего сына побудитъ васъ призвать къ себѣ оригиналъ и прижать его къ сердцу!... Право, увѣряю васъ, онъ стоитъ вашей любви!
   -- Чортъ возьми! какъ бы въ гнѣвѣ вскричалъ графъ, вскакивая съ мѣста.-- Вѣдь вы раздуваете...-- онъ сдержалъ себя, снова сѣлъ на мѣсто, и продолжалъ, уже шутливо:-- пламя ревности или, лучше сказать..., отцовскую любовь во мнѣ, потому что... кажется, вы любите молодого человѣка и... хотите быть моей повѣсткой! ха ха! ха!
   Гертруда вовсе не была расположена шутить. Она проѣхала много миль, устала, и не хотѣла понапрасну тратить силъ и времени. Она замолчала. Она замолчала еще и потому, что предположеніе, будто она говорила съ такой страстностью и дѣйствовала съ такой энергіей ради своихъ собственныхъ сердечныхъ интересовъ, было не совсѣмъ лишено основанія.
   -- Мнѣ все очень хорошо извѣстно, продолжалъ графъ,-- и я на чужбинѣ чутко прислушивался къ разсказамъ объ этомъ предметѣ! Мнѣ говорили, что вашъ дядя въ началѣ очень неудачно принялся за воспитаніе юноши, знаю также, что бѣднаго юношу спасли отъ излишняго умственнаго пичканья, которое могло стоить ему дорого, и взяли въ деревню подъ присмотръ вашего дѣда и вашъ собственный. Вы воспитали его... вы, какъ сестра, занимались имъ, и въ дѣтскихъ играхъ подготовили его къ жизни... вы въ сущности его...
   Тутъ голосъ его прервался. Слова: "его мать" можно было понять только по его волненію.
   Лишь только Гертруда замѣтила его колебаніе и волненіе, она тотчасъ же встала, взяла его руку и, обойдя столъ, раздѣлявшій ихъ, воскликнула:
   -- Сердце у васъ мягкое! Вы давно боретесь съ желаніемъ рѣшиться дѣйствовать! Не допускайте, чтобы кровь его пролилась безнаказанно! Выступите, какъ мститель, какъ судья, призванный Богомъ!...
   Она опустилась на диванъ рядомъ съ графомъ. Отъ волненія она не могла дойти до своего кресла.
   Ей было почти пріятно, когда графъ проговорилъ угрюмымъ стариковскимъ тономъ:
   -- Такъ! такъ! Хорошо вамъ это говорить! Но развѣ легко объявить войну на жизнь и на смерть цѣлой фамиліи, у которой такое почтенное родство! Президентъ Фернау человѣкъ уважаемый, жена его была другомъ моей жены! И жена моя... но нѣтъ, я не могу повѣрить, чтобы она была способна на такое злодѣяніе, чтобы она приказала заключить, похоронить заживо ребенка... А теперь, это открытое покушеніе! Нѣтъ, нѣтъ! это не ея дѣло! И если этотъ Фернау, этотъ человѣкъ, котораго она выбрала вмѣсто меня, способенъ на подобныя дѣла, то повѣрьте, что свое соумышленничество съ убійцами онъ съумѣлъ такъ скрытъ, что мнѣ никакъ нельзя будетъ обвинить его!... Надо все это предоставить судебной власти.
   -- Употребите гдѣ нужно деньги! проговорила Гертруда.-- Попробуйте подкупить жену вашего бывшаго егеря Вюльфинга! Говорятъ, она колеблется. Тяжесть ея соучастія вѣрно для нея невыносима. Она просила къ себѣ священника. Если бы вы повидались съ нею, потребовали бы разговора наединѣ, то, можетъ быть, она созналась бы. Безъ сомнѣнія, она знала о рожденіи Вальднера...
   Графъ молчалъ. Онъ съ удивленіемъ смотрѣлъ на молодую дѣвушку, которая отъ волненія не краснѣла, а блѣднѣла.
   -- И неужели, продолжала Гертруда, -- вы не видите, какой благопріятный исходъ можетъ принять это дѣло лично для васъ. Вашъ знаменитый древній родъ прекращается. Вы пріобрѣтаете сына, законнаго наслѣдника вашего имени!.. И какъ одиноко вы живете!.. Вы сдѣлали много полезнаго для науки и государства... много понесли вы трудовъ и жертвъ, много растратили жизненныхъ силъ... Вы, конечно, вознаграждены за ваши труды, но какъ бы хорошо было, еслибъ васъ услаждалъ сынъ, и радовалъ бы васъ своимъ развитіемъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!.. перебилъ ее графъ.-- Мнѣ надо объяснить вамъ, что вы нѣсколько ошибаетесь. Откровенно говоря, я ровно ничего не чувствую къ этому несчастному, и мнѣ надо, такъ сказать, искуственно возбуждать въ себѣ любовь къ нему. Любовь къ дѣтямъ есть результатъ совмѣстной жизни, привычки. Молодое поднимается, старое склоняется. Такъ одно и идетъ за другимъ. Дѣти, въ такомъ случаѣ, наши вѣтьви, паши плоды, наши органы, если вамъ угодно. Все это сростается съ нами. Даже цѣлые года разлуки не мѣшаютъ образоваться при новомъ свиданіи прежней связи и единству. А въ настоящемъ случаѣ? Бѣднягу я никогда не видѣлъ! Никогда онъ не слышалъ моего голоса! Я не могъ считать его даже погибшимъ. Родительская любовь приходитъ ко мнѣ слишкомъ поздно. И я никогда не былъ настолько сентиментальнымъ, чтобы стремиться быть отцомъ. Лозунгъ моей жизни -- твердость. Я уважаю все, что идетъ по правиламъ, исключенія мнѣ подозрительны. Вотъ что, дитя мое. Разрушать совершившійся фактъ никогда не было моей задачей. И это можетъ объяснить вамъ, почему я, вовсе не варваръ по натурѣ, кажусь вамъ такимъ холоднымъ въ этомъ дѣлѣ. Я чувствую къ...
   Гертруда перебила его.
   -- Не отрекайтесь отъ него ради принциповъ, вовсе непустившихъ глубокихъ корней въ вашемъ сердцѣ. Все, что вы говорите, графъ, слова, одни только слова... Я находила всегда, что у большинства людей такъ называемые принципы, просто вывѣски лѣни и удобствъ. Примите только одно въ соображеніе: человѣка хотятъ сжить со свѣта, потому что полагаютъ, что онъ требуетъ своихъ правъ, и тѣмъ дѣлаетъ нищими мота фонъ-Фернау, его жену и сыновей, которые начинаютъ подражать отцу...
   -- Хорошо. Это главный пунктъ! вскричалъ графъ, хлопнувъ Гертруду по плечу.-- Вы изложили этотъ предметъ такъ, какъ онъ есть въ дѣйствительности. И надо что нибудь сдѣлать! Поэтому, да будетъ извѣстно, что я... я... отказываюсь, и вслѣдствіе этого молодому человѣку больше не придется страшиться за свою жизнь! Дальше все сдѣлается...
   -- О, не говорите этого! быстро прервала Гертруда графа, начинавшаго поддаваться ей.
   Онъ снова сталъ упрашивать ее снять шляпу. Она исполнила его просьбу, тѣмъ болѣе, что онъ сказалъ:
   -- Съ этихъ поръ я вамъ болѣе ни въ чемъ не возражаю. Не потому, чтобы и былъ согласенъ съ вами, но потому, что я не хочу волновать васъ. Разскажите мнѣ что нибудь о вашемъ воспитанникѣ, о вашемъ дядѣ, о Штаудтнерѣ. Все, что вы говорите, я слушаю съ удовольствіемъ.
   Гертруда исполнила его просьбу и время летѣло незамѣтно. Пробило одинадцать часовъ, а она объявила, что еще совсѣмъ не устала. Графъ точно также не переставалъ ее слушать со вниманіемъ. Онъ самъ пошелъ проводить ее до гостиницы, гдѣ она непремѣнно хотѣла остаться. Объ отъѣздѣ ей не позволялось и заикнуться. Прощаясь, графъ пожалъ Гертрудѣ руку и взглянулъ ей прямо въ глаза, съ какимъ-то мечтательнымъ смущеніемъ, точно припоминая старое, минувшее время, полное надеждъ.
   

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ.

   Конечно, Гертрудѣ не нравилось, что графъ медлилъ принять какое нибудь рѣшеніе, смотрѣлъ на все съ точки зрѣнія благоразумія, но она также замѣтила, что на него можно подѣйствовать и если разъ онъ примется за дѣло, то непремѣнно доведетъ его до конца.
   Утромъ графъ прислалъ просить ее въ замокъ завтракать вмѣстѣ съ нимъ.
   Погода была превосходная, вся мѣстность приняла какой-то праздничный видъ. И огорченное сердце Гертруды успокоилось и наполнилось надеждой. Она не опасалась за жизнь Теодора. Онъ уже ходилъ съ палкой взадъ и впередъ по своей комнатѣ въ больницѣ, когда она разсталась съ нимъ. Она была увѣрена, что въ лазаретѣ за нимъ хорошо присмотрятъ. На рѣшительный отказъ Нессельборна принять его опять къ себѣ въ домъ, она отвѣтила: "Богъ какъ нибудь поможетъ". Многое, что въ послѣднее время тяготило ея сердце, и заставляло сомнѣваться въ прежней привязанности къ ней Вальднера, уже изчезло отъ нѣжнаго пожатія его руки, отъ дружескихъ словъ, съ которыми онъ къ ней обратился. Она стала предполагать, что ея милый страдаетъ отъ сознанія склонности, которую Гертруда внушила его друзьямъ.
   "Это тѣ тайны, что они говорили между собою и всегда умолкали, когда я входила въ комнату'" повторяла она себѣ такъ часто, что сама стала вѣрить этому. Многое въ поведеніи Теодора осталось для нея еще загадкой, въ особенности и причины, которыя заставили его такъ довѣрчиво отнестись къ анонимнымъ письмамъ, но она забыла эти сомнѣнія теперь, когда чудная погода и воздухъ такъ и призывали ее къ счастію и радости.
   Отпуска у дяди она не просила и уѣхала самовольно. Когда еще не было рѣшено, откуда взять денегъ на удовлетвореніе требованія Фернау, и когда она объявила о своемъ намѣреніи ѣхать въ замокъ Вильденшвертъ, ей отвѣтили самымъ сердитымъ тономъ: не хочетъ ли она испортить все, и поставить на карту судьбу дяди? Еще была надежда, что Фернау откажется отъ своего требованія. Но Гертруда спокойно отвѣтила: "Напротивъ того! Я выпрошу эту сумму у графа Вильденшверта". Послѣ этого она уложилась, не слушая болѣе никакихъ возраженій, и уѣхала.
   Ея ожиданія, какъ она увидѣла въ первое же свиданіе, должны были исполниться; она могла сказать себѣ: эта медленность честнаго старика во всякомъ случаѣ предвѣщаетъ исполненіе моихъ желаній! Она полагала даже, что графъ готовъ помочь дядѣ уплатить Фернау. Зачѣмъ же иначе онъ тотчасъ же послѣ завтрака, такъ любезно повелъ ее въ школу и просилъ разсказать о ея собственной методѣ преподаванія и о Нессельборнскомъ заведеніи? Она не умолчала о недостаткахъ послѣдняго, такъ какъ этимъ она надѣялась скорѣе, чѣмъ похвалою, достигнуть своей цѣли.
   Было еще раннее утро, когда они вмѣстѣ отправились въ школу. Они шли лугами, спускавшимися отъ замка. На этотъ разъ графъ одѣлся очень тщательно. Новая соломенная шляпа съ широкими полями защищала его загорѣвшее лицо, окаймленное сѣдою бородою. Бѣлье на немъ было тончайшее, рукава рубашки застегнуты брильянтовыми запонками. Изъ кармана желтаго лѣтняго платья торчалъ красный платокъ. По неровной дорогѣ и при переходахъ черезъ мостики онъ велъ Гертруду за руку. Можно было принять ихъ за отца съ дочерью.
   Ему было чрезвычайно пріятно видѣть, что юная спутница его близко и серьезно знакома со всѣми предметами, которыхъ они касались въ разговорѣ. Въ школѣ она пріобрѣла привычку говорить ясно и твердо; даже небольшой провинціальный оттѣнокъ въ ея произношеніи не былъ непріятенъ. Отвѣты ея были также мѣтки, какъ разумны вопросы. Географическія условія мѣстностей, бывшихъ цѣлью его поѣздокъ, о которыхъ онъ началъ разсказывать еще за завтракомъ, были очень хорошо знакомы его слушательницѣ. Даже мѣстный школьный учитель, приглашенный имъ къ завтраку, не зналъ такъ хорошо карту земного шара, какъ эта молодая дѣвушка. Войдя въ новый школьный домъ и увидавъ, что немногія дѣти, посѣщающія въ это время школу, учатся въ узкихъ сѣняхъ, а не въ большой школьной комнатѣ, занятой для хозяйственнаго употребленія, Гертруда не одобрила, такой безпорядокъ. Жена учителя брала стирать бѣлье нѣкоторымъ молодымъ людямъ, преимущественно чиновникамъ, и расположилась въ комнатѣ съ глаженьемъ. Когда же учитель замѣтилъ, что во время полевыхъ работъ нельзя заставить родителей досылать дѣтей своихъ въ школу, Гертруда вспыхнула, и сказала графу:
   -- Пазвѣ нѣтъ закона противъ обычая считать обязательной школу для дѣтей только зимою! Конечно,-- прибавила она тише, для того, чтобы не слыхалъ учитель,-- надо умѣть сдѣлать школу привлекательной.
   Графъ былъ въ своей сферѣ. Онъ пожелалъ, чтобы Гертруда высказала откровенно всѣ недостатки, которыя замѣтила. Она дала свое согласіе не умолчать ни о чемъ. Подъ разложеннымъ бѣльемъ она замѣтила кафедру, пріобрѣтеніемъ которой графъ нѣсколько гордился. Войдя въ классную комнату, онъ замѣтилъ своей спутницѣ, что, по его мнѣнію, здѣсь можно похвалить величину комнаты, демаркаціонную линію между мальчиками и дѣвочками, высокія стѣны, удобныя для вѣшанья досокъ и кафедру. Гертруда въ отвѣтъ на все дружески кивала, потомъ замѣтила:
   -- Для народной школы кафедра не годится! Возвышеніе, столъ и стулъ совершенно достаточны! Вы посмотрите на эти бока у кафедры! Пока учитель станетъ ихъ обходить и подниматься на три ступени, онъ можетъ и сюртукъ разорвать и оступиться! А какъ часто ему приходится вставать съ своего мѣста во время класса! Кафедра рѣшительно для него неудобна.
   -- А эта печь, продолжала она,-- слишкомъ изящна для первоначальной школы! Подумайте, графъ, какая здѣсь происходитъ возня, когда мальчики шалятъ до прихода учителя, и толкаютъ другъ друга на стѣны! Въ школѣ печь должна быть какъ изъ гранита. А эта не выдержитъ и будущей зимы.
   Методъ преподаванія, доски Гертруда нашла хорошими и проэкзаменовала учениковъ и ученицъ. Она задала задачи для рѣшенія въ умѣ. Графъ слушалъ ее съ наслажденіемъ. Она спросила его о садѣ, и услыхавъ, что у учителя нѣтъ сада.
   -- Ну, это нехорошо, сказала она: -- у школьнаго учителя долженъ быть садъ, и даже около самаго дома. На ряду съ дѣтьми у него должны рости фрукты и овощи. По вечерамъ онъ долженъ отдыхать у себя въ бесѣдкѣ и курить трубку тамъ, а не въ трактирномъ саду! Весь характеръ учителя виденъ изъ его сада.
   Выйдя изъ школы, графъ предложилъ Гертрудѣ руку, при чемъ замѣтилъ бѣлизну ея руки, а Гертруда была огорчена, что графъ, несмотря на всю свою любезность, все еще ни ни что не рѣшался. Она возвратилась ко вчерашнему разговору и объявила, что времени у нея мало. Увидавъ около замка прелестную пустую коляску, подъѣхавшую къ крыльцу, она сказала:
   -- Сядьте въ нее. Я сяду вмѣстѣ съ вами! Поѣдемте въ столицу и возьмемъ тамъ вашего сына!
   -- Дитя! дитя! отвѣчалъ онъ, -- не спѣшите! Мнѣ надо еще подумать!.. И то я ужь замѣчаю, что съ вами рѣшаешься смѣлѣе.
   Экипажъ назначался для прогулки по окрестностямъ. Въ этотъ день въ замкѣ было вынуто все фамильное серебро и Гертруду принимали въ домѣ, какъ родственницу. За обѣдомъ были гости, и когда, по окончаніи его, Гертруда хотѣла отправиться къ себѣ въ гостинницу, графъ подалъ ей руку и провелъ ее черезъ нѣсколько комнатъ. Онъ просто-на-просто велѣлъ перенести ея вещи въ замокъ и не слушалъ болѣе никакихъ возраженій съ ея стороны.
   Гертруда очутилась одна въ чрезвычайно изящно убранной комнатѣ. Горничная предложила ей свои услуги. Страхъ передъ какими нибудь новыми перемѣнами въ домѣ виденъ былъ изъ подобострастнаго тона прислуги. Гертрудѣ очень хотѣлось успокоить прислугу, но она чувствовала, что ей лучше молчать и ждать, что будетъ. Здѣсь же въ комнатѣ она нашла и свой сундукъ, оставленный ею въ гостиницѣ.
   Ей очень хотѣлось раздѣться. Графъ простился съ нею со словами: "Мы еще увидимся за чаемъ!..... Но этотъ tete à-tete она рѣшилась отклонить, не потому, что короткость съ предупредительнымъ старикомъ заходила слишкомъ далеко, а потому, что за чаемъ графъ опять будетъ уклоняться и говорить о другомъ. Ей пришло въ голову, не скорѣе ли она достигнетъ своей цѣли отдаленіемъ отъ графа. "Но вѣдь это кокетство!" подумала она. Однакожъ, взвѣсивъ всѣ обстоятельства, она извинила себя. Передъ нею лежала великая цѣль, и она сознавала, какъ трудно достигнуть ея. Она рѣшительно отказалась идти къ чаю и объявила слугѣ черезъ дверь, что ложится уже спать. Она закрыла ставни своихъ оконъ, выходившихъ во дворъ, и потушила свѣчу.
   На графа ея отказъ произвелъ сильное впечатлѣніе. Онъ былъ удивленъ, пораженъ и вмѣстѣ съ тѣмъ огорченъ. Онъ пошелъ ходить по темному парку, не пилъ чаю, а только сахарную воду, бросилъ сигару недокуренной и, заложивъ руки за спину, останавливался передъ всѣми маленькими водопадами и на каждомъ мостикѣ.
   На слѣдующее утро графъ одѣвался уже передъ зеркаломъ и, окончивъ туалетъ, написалъ всѣ нужныя бумаги для ссуды Носсельборну пятнадцати тысячъ таллеровъ.
   Когда Гертруда пришла къ завтраку, она но могла выказать, согласно своему намѣренію, недовольства, что ее принуждаютъ остаться, такъ какъ графъ, здороваясь съ нею, подалъ ей приготовленныя бумаги и прибавилъ, что готовъ служить ей.
   Гертруда, дрожащими отъ радости руками, взяла бумаги и отказалась отъ помощи графа, который хотѣла, прочитать ихъ самъ, говоря, что она привыкла и не къ такимъ почеркамъ и что со временемъ, вѣроятно, привыкнетъ и къ его почерку.
   -- Да, да, со временемъ, продолжалъ и онъ въ шутливомъ тонѣ.
   -- До сегодняшняго вечера! проговорила Гертруда, смѣясь.
   -- Ранѣе недѣли я васъ отсюда не выпущу! Я молодѣю при васъ!
   Глаза графа горѣли такимъ искреннимъ огнемъ, что Гертруда вздрогнула при мысли: "Если все пойдетъ хорошо, не придется ли мнѣ быть его....." слово "дочерью", не выговорилось отъ какого-то неопредѣленнаго чувства.
   Ее избавилъ отъ отвѣта шумъ во дворѣ. По мостовой громко раздавались удары копытъ, Графъ въ недоумѣніи обернулся.
   Вошедшій слуга доложилъ, что пріѣхалъ почтарь. Привезенная имъ депеша была послана за пять или за четыре станціи.
   Графъ, прочитавъ, передалъ депешу Гертрудѣ, какъ будто повѣренному лицу.
   -- Высокопочитаемый графъ! прочла она.-- Крайне важное дѣло заставляетъ меня ѣхать къ вамъ! Страхъ, что я не застану васъ или что, можетъ быть, вы собираетесь куда нибудь, заставляетъ меня послать эту депешу. Завтра около полудня я буду у васъ, чтобы сообщить вамъ о дѣлѣ крайней важности.
   Подъ депешей стояло имя Анбеланга, завѣдывающаго дѣлами барона фона,-Фернау.
   -- Вѣроятно, мнѣ придется свидѣтельствовать, въ пользу моей бывшей жены! сказалъ графъ съ неудовольствіемъ.-- Это испортитъ намъ весь день! Придется сидѣть дома. А мнѣ хотѣлось показать вамъ еще окрестности.
   -- Вы покажете мнѣ остальныя свои коллекціи! сказала Гертруда.
   Она сама не знала, почему такъ радостно и съ такой надеждой въ душѣ проговорила эти успокоительныя слова.
   

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ.

   Но коллекцій своихъ графъ не показалъ. Онъ былъ страшно не въ духѣ, и бумаги для ссуды Нессельборну взялъ назадъ отъ Гертруды.
   Гертруда удалилась къ себѣ, сказавъ, что пойдетъ прибрать вещи, въ сущности же для того, чтобы хорошенько обдумать, что ей слѣдуетъ предпринять.
   Полученная депеша разбудила въ графѣ прежнія воспоминанія. Анбелангъ хорошо зналъ всѣхъ лицъ, и всѣ обстоятельства дѣла, напоминавшаго графу о пережитомъ имъ когда-то униженіи его гордости. Этотъ Анбелангъ тоже покинулъ его и перешелъ къ Фернау. Теперь графъ не думалъ ни о Гертрудѣ, ни о своихъ коллекціяхъ. Хотя онъ и приказалъ накрыть лишній приборъ и приготовить комнату для господина инспектора, тѣмъ не менѣе онъ не рѣшилъ еще, какъ ему принять его, оскорбленнымъ или примиреннымъ. Въ душѣ онъ примирился съ нимъ.
   Еще не было и одинадцати часовъ, какъ къ замку подъѣхала запыленная почтовая карета, изъ которой вынули сундукъ и вслѣдъ за тѣмъ вышелъ мужчина въ черномъ фракѣ и бѣломъ галстукѣ, прикрытый отъ пыли бѣлымъ холщевымъ пальто.
   Если бы графъ послушался голоса сердца, то онъ тотчасъ же закричалъ бы изъ окна: "Милости просимъ, старый другъ, что скажете вы мнѣ?" Но по многимъ причинамъ это показалось ему неумѣстнымъ, и онъ предпочелъ выказать полное равнодушіе.
   У Гертруды забилось сердце, когда она услышала стукъ кареты.
   Не прошло и десяти минутъ, какъ пришли за Гертрудой, прося ее къ графу. Въ смущеніи пошла она за слугою,
   Войдя въ ту же самую комнату, гдѣ она, два дня тому назадъ, въ первый разъ пила чай съ графомъ, она нашла его въ такомъ же волненіи, въ какое онъ пришелъ, когда она впервые заговорила съ нимъ о сынѣ. Графъ ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, а Анбелангъ съ удивленіемъ смотрѣлъ на нее. Онъ всталъ съ своего мѣста -- для того ли, чтобы поклониться ей, или для того, чтобы не сидѣть въ то время, какъ графъ съ такимъ волненіемъ ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ.
   -- Представьте себѣ, моя милая.... вскричалъ графъ при входѣ Гертруды, но вдругъ остановился чтобы представить другъ другу своихъ гостей. Но потомъ подумалъ, и съ прежнимъ волненіемъ продолжалъ: -- Впрочемъ зачѣмъ, вѣдь вы знаете другъ друга, не такъ ли господинъ.....
   Слово "инспекторъ" не успѣло еще сорваться у него съ языка, какъ Анбелангъ уже предупредилъ его:
   -- Съ дѣтства.....
   -- Вы, можетъ быть, не знаете, фрейленъ, продолжалъ графъ, приглашая се сѣсть на диванъ, -- что прежде господинъ Анбелангъ дѣлалъ мнѣ честь, служа у меня, но потомъ предпочелъ перейти къ моей женѣ, которая, по мнѣнію господина Анбеланга, совершила въ отношеніи меня... гм... неслыханное преступленіе.....
   Гертруда чуть не вскрикнула отъ удивленія и радости. Она. никакъ не ожидала, чтобы графъ такъ прямо и рѣшительно приступилъ къ дѣлу.
   -- Господинъ Анбелангъ, продолжалъ графъ, -- былъ въ то время тамъ, гдѣ совершилось ужасное открытіе, когда земля выдала свою жертву!.. Но только теперь, по его мнѣнію, наступила пора сообщить мнѣ о случившемся!.. Что не вы одни, господинъ инспекторъ, строго обратился онъ къ смущенному Анбелангу,-- что не вы одни находились въ такихъ отношеніяхъ къ извѣстнымъ лицамъ, кажется, я уже прежде отъ васъ...
   -- Вѣроятно, графъ хотѣлъ сказать "слышалъ", но Анбелангъ перебилъ его:
   -- Вы не дали мнѣ договорить...
   -- Потому что я не хотѣлъ слушать васъ, продолжалъ графъ въ томъ же тонѣ,-- безъ благородной свидѣтельницы! Вотъ фрейленъ Нессельборнъ! Счастливый случай привелъ настоящую мать несчастнаго найденыша сюда именно въ ту минуту, когда вы кладете къ моимъ ногамъ обязанности и права, которыя я едва имѣю силу поднять! Что вы скажете на это, фрейленъ? Господинъ инспекторъ формально признаетъ меня отцомъ вашего Теодора! Кажется, вы сказали, господинъ Анбелангъ, что пору...
   -- Оффиціально!.. Такъ, такъ, господинъ графъ! Будьте такъ добры, графъ, выслушайте все спокойно, и подумайте, точно ли я могу сказать все, что имѣю сказать, въ присутствіи особы, безъ сомнѣнія, оказавшей громадныя услуги вашему сыну.
   -- Ни одного слова безъ нея! Если ваше извѣстіе основательно, то кого же я могу болѣе благодарить, какъ не Нессельборновъ, дядю и племянницу...
   Гертруда не знала, сидитъ ли она на диванѣ или летаетъ по воздуху. Что приходилось ей слышать... Графъ не противился болѣе истинѣ!.. Онъ даже сердился, пылалъ гнѣвомъ отъ оскорбленія его правъ... могъ говорить объ обязанностяхъ!.. Она же не стала ни во что вмѣшиваться. Она молчала и наблюдала. Но ей пришла въ голову мысль, что Анбелангомъ, можетъ быть, руководятъ не совсѣмъ чистыя побужденія.
   Кажется, и графъ подумалъ о томъ же, потому что спросилъ:
   -- Отъ службы у господина фонъ-Фернау вы...
   -- Нѣтъ! отвѣчалъ Анбелангъ, прежде чѣмъ Гертруда успѣла догадаться, что графъ хотѣлъ сказать: " отказались."
   -- Или, можетъ быть, намѣрены это сдѣлать. Эти условія...
   -- Помилуйте, графъ!..
   -- Да развѣ вы не покинули меня для лучшаго положенія?
   -- Моя дѣятельность не совпадала съ вашими средствами, графъ; для моей дѣятельности нужна была болѣе широкая арена; праздность для меня невыносима. Вы сами такой человѣкъ, графъ. Ваше блестящее поприще, какъ путешественника...
   -- Говорите о вашемъ...
   -- Порученіе свое я исполняю съ истиннымъ удовольствіемъ, такъ какъ при этомъ у меня у самого спадетъ тяжесть съ сердца. Да, милая Гертруда, что это было за время тогда, пять лѣтъ тому назадъ! Итакъ, графъ, я не только не отказался отъ службы у госпожи фонъ-Фернау, но, напротивъ, я пріѣхалъ и сюда по ея порученію...
   Гертруда стала внимательнѣе, а у графа замерли на устахъ слова: "вы шутите!"
   -- Такъ, уважаемый графъ. Слушайте и вы, милая Гертруда, вы, столько сдѣлавшая для несчастной жертвы ужаснаго ослѣпленія разсудка и сердца,-- слушайте, что я долженъ сказать по порученію госпожи фонъ-Фернау, въ этомъ самомъ замкѣ Вильденшвертъ, здѣсь, въ этой самой комнатѣ, гдѣ она нѣкогда...
   Анбелангъ въ волненіи осмотрѣлся кругомъ, вѣроятно, чтобы лучше сообразитъ, какъ исполнить порученіе.
   -- Какимъ поводомъ, началъ онъ, помолчавъ немного,-- руководствовалась госпожа фонъ-Фернау, давъ мнѣ это порученіе, я могу только угадывать.
   -- Не принудило ли ее къ этому судебное вмѣшательство? спросилъ графъ.
   -- Нисколько! Впрочемъ, можетъ быть, слѣдственная комиссія и была уже близка отъ истины! Но лучше сознаться въ винѣ, чѣмъ быть уличенной!..
   -- Фернау убійца! твердымъ голосомъ произнесла Гертруда, пристально смотря на Анбеланга.
   На это восклицаніе Анбелангъ, вообще столь предупредительный въ своихъ отвѣтахъ, промолчалъ. Онъ вздохнулъ, вынулъ изъ кармана письмо, медленно развернулъ его и, приготовясь читать, сказалъ:
   -- Раны были опасныя, но онѣ излечены! Мысль о самоубійствѣ судьи не раздѣляютъ! Вюльфинги точно также невинны. Подозрѣніе падаетъ на того прежняго преступника, котораго вы знаете, милая Гертруда...
   Никакія обѣщанія Нанте не могли удержать Гертруду и она произнесла имя Бартель.
   -- Еще ничего не доказано. Теперь за этими людьми наблюдаютъ, за Бартелемъ, за женой его, за дочерью. Вѣдь вы знаете способную на все Марлену! А пока госпожа фонъ-Фернау написала мнѣ это странное письмо...
   Анбелангъ подалъ его графу.
   Старикъ, считавшій до сихъ поръ себя послѣднимъ въ родѣ, увидѣлъ почеркъ руки своей бывшей жены и пришелъ въ такое страшное волненіе, что не могъ самъ читать, а молча подалъ его Гертрудѣ, знаками прося ее прочесть вслухъ.
   Гертруда стала читать твердо и отчетливо:
   "Любезный Анбелангъ, я слышала, что въ несчастномъ процессѣ противъ нашего бывшаго лѣсничаго Вюльфинга жена его проявляетъ особенно-мрачное настроеніе духа. Она просила къ себѣ священника, и тотъ по поводу этого говорилъ въ воскресенье проповѣдь, что: "кто живетъ непорочно, тотъ живетъ спокойно". Муки порочной жизни мнѣ хорошо знакомы. Чтобы покончить съ ними, я поручаю вамъ слѣдующее. Послѣ полученія этого письма не старайтесь меня видѣть... Да впрочемъ вы меня и не застанете болѣе въ столицѣ. Возьмите тотчасъ же на мой счетъ почтовыхъ лошадей и отправляйтесь въ замокъ Вильденшвертъ! Скажите графу, что двадцать два года тому назадъ я совершила страшное преступленіе, объяснимое только безумнымъ любовнымъ ослѣпленіемъ, я провинилась передъ нимъ, передъ Богомъ и природой. Я лишила его ребенка. Вина моя тѣмъ болѣе велика, что этотъ ребенокъ былъ мальчикъ. Преступленіемъ я отняла у графа свое состояніе. Но въ преступленіи Генненгефта я неповинна. Я полагала, что отпрыскъ рода Вильденшвертовъ еще ребенкомъ отправленъ съ переселенцами на кораблѣ, и что онъ живетъ по ту сторону океана гражданиномъ Новаго Свѣта. Скажите графу, чтобы онъ пожалѣлъ меня ради мученій, которыя я испытывала еще ранѣе, чѣмъ услыхала о найденышѣ, открытомъ въ такомъ ужасномъ положеніи, въ подземельи, въ моемъ помѣстья. Сколько я помню характеръ графа, онъ, вѣроятно, будетъ тронутъ, увидя, что человѣкъ мужественно и съ достоинствомъ переноситъ свой тяжелый удѣлъ. Проступокъ мой повлекъ за собою цѣлый рядъ несчастій. Я ни въ комъ не была увѣрена: ни въ друзьяхъ, ни въ мужѣ, ни въ моихъ потомъ родившихся дѣтяхъ. Я была увѣрена только въ нѣкоторыхъ слугахъ. И ихъ-то я не хочу долѣе заставлять невинно страдать. Графъ вѣрно будетъ настолько великодушенъ, что оставитъ ихъ у себя на службѣ. Они -- олицетворенная добросовѣстность. Позаботьтесь о прекращеніи слѣдствія. Мужъ мой, клянусь Богомъ, неповиненъ въ моемъ преступленіи. Мнѣ больно, что и онъ, и дѣти мои останутся теперь безъ средствъ. Мнѣ бы хотѣлось, чтобы они могли, подобно мнѣ, не страдать отъ моего признанія. Тамъ, куда я ѣду и гдѣ буду жить, мнѣ достаточно хлѣба и воды. Введите во владѣніе молодого совершеннолѣтняго графа Вильденшвверта, или отца его, если къ первому встрѣтится какое нибудь препятствіе. Въ послѣднюю вашу ревизію моихъ дѣлъ, вы опредѣлили состояніе мое въ 800,000 талеровъ, что и составитъ именно ту сумму, на которую графъ имѣлъ право для своего сына при нашемъ разводѣ. Не допускайте его до какого нибудь великодушнаго поступка относительно меня, Фернау или нашихъ дѣтей! Это меня будетъ только мучить. Спокойствіе, о которомъ я мечтаю, можетъ заключаться только въ полнѣйшемъ исправленіи прошлаго и въ добровольно наложенномъ покаяніи. Все это сдѣлайте съ графомъ законнымъ порядкомъ, оба вмѣстѣ возьмите юношу изъ больницы и не отдавайте его болѣе къ Нессельборнамъ. Я слышала, что, за исключеніемъ стараго покойнаго штейнтальскаго школьнаго учителя и его внучки, всѣ остальные члены семейства не очень хорошо обходились съ нимъ. Избавьте меня отъ всякихъ объясненій касательно позорнаго намѣренія лишить жизни законнаго сына графа. Позаботьтесь только освободить Вюльфинговъ. Это лучшіе, вѣрнѣйшіе и испытаннѣйшіе въ мірѣ люди. Пусть сынъ мой, молодой графъ, не забываетъ ихъ, хоть ради своей несчастной матери. Въ этомъ письмѣ, моемъ смертномъ приговорѣ, являются только результаты. Какимъ образомъ они появились, какъ я дошла до нихъ, не объяснятъ вамъ никакія слова. Да благословитъ Богъ васъ на это дѣло! Благодарю васъ за все и прощайте... на этомъ свѣтѣ..."
   При чтеніи этого, точно съ неба сваливавшагося, письма, Гертруда только разъ остановилась, это -- когда рѣчь шла о ней самой. Анбелангъ увѣрялъ, что онъ читалъ это письмо десятки разъ, и тѣмъ не менѣе былъ тронутъ, услыхавъ его изъ устъ Гертруды. Въ графѣ же содержаніе письма не возбудило ни малѣйшаго состраданія къ писавшей. Въ характерѣ графа, строго придерживавшагося къ буквамъ и формѣ закона, вовсе не было сентиментальности. Теперь ему представилась возможность высказать свое мнѣніе, которое онъ таилъ впродолженіи двадцати двухъ лѣтъ, и онъ съ радостью воспользовался этой возможностью... Анбелангъ испугался даже дѣйствія, произведеннаго на него письмомъ.
   -- Это ужасно! кричалъ графъ.-- Это напоминаетъ намъ древніе разсказы о Медеѣ, которымъ мы даже въ школѣ не хотѣли вѣрить! На зло мужу, котораго ненавидитъ, мать убиваетъ своего ребенка, прижитаго отъ него... вѣдь это олицетвореніе античнаго мифа! Она говоритъ, что совершила это преступленіе не изъ ненависти къ прежнему мужу, а изъ любви къ развратнику, возбудившему въ ней новую страсть! Чтожъ изъ этого слѣдуетъ?.. Да, что она тамъ пишетъ еще? Что она не желала убить его... что она неповинна. въ покой попыткѣ лишить жизни моего сына... Лжетъ. Она совершила и то преступленіе и это. Страхъ заставилъ ее написать это письмо, страхъ передъ уличеніемъ ея преступленія, передъ тѣмъ, что чаша переполняется -- чаша совѣсти жены негодяя Вюльфинга. Чтобы я взялъ ихъ къ себѣ на службу? Ха! ха! ха! И она Богомъ клянется, что Фернау невиненъ!... Этотъ молодецъ научилъ се, онъ посовѣтовалъ ей точно нечаянно забыть на дорогѣ своего ребенка. Если бы я его встрѣтилъ, я бы ударилъ его и громко обозвалъ бы убійцей и отказался бы отъ удовлетворенія. Никакой судъ совѣсти не заставилъ бы меня дать ему удовлетвореніе. Великодушіе! Но я скорѣе окажу его бандитамъ, чѣмъ имъ! Бандитъ необразованъ и убиваетъ просто, безъ тонкостей. А они?..
   Анбелангъ былъ пораженъ. Даже Гертруда не могла вдругъ прійти въ себя. Анбелангъ, свѣжо помнившій страдальческое лицо Ядвиги, знавшей о неблагодарности Фернау, о безпутствѣ своихъ сыновей, никакъ не ожидалъ такого дѣйствія письма, написаннаго женщиной, доведенной до отчаянія и совсѣмъ отказавшейся отъ свѣта. Онъ съ недоумѣніемъ смотрѣлъ то на графа, то на Гертруду.
   Гертруда молчала, ее радовало, что графъ бросилъ наконецъ нерѣшительность и колебаніе и намѣренъ повести дѣло съ необходимой энергіей.
   -- Повѣрьте мнѣ, обратился графъ къ Анбелангу,-- повѣрьте мнѣ, что это письмо вызвано не раскаяніемъ, а совокупностью противъ нея уликъ! Преступники не могли идти далѣе! Ихъ злодѣяніе превзошло ихъ силы! Теперь я просмотрю документы. Конечно, мы тотчасъ же поѣдемъ. Сегодня же. Я намѣренъ вести самъ процессъ моего сына. Она упоминаетъ о моемъ характерѣ, въ которомъ, по ея словамъ, есть нѣкоторыя черты великодушія... Да есть, но какъ горько ошибаетесь вы, сударыня! Къ вамъ ни въ какомъ случаѣ они не будутъ примѣнены! Еслибъ эта женщина была еще здѣсь, мнѣ кажется что при встрѣчѣ я разорвалъ бы ее... Анбелангъ и вы, фрейленъ, помните это!... Здѣсь жила она... тутъ подъ сердцемъ носила она ребенка и замышляла свое дьявольское преступленіе!.. О, теперь я понялъ ея тогдашнія насмѣшки, коловшія меня прямо въ сердце!.. Да... да... съ тѣхъ поръ...
   -- Поборите вашу скорбь!... сказалъ Анбелангъ, на этотъ разъ совершенно ошибавшійся въ настроеніи графа.
   -- Скорбь?... возразилъ ему хозяинъ.-- Даю вамъ честное слово, что у меня нѣтъ и тѣни скорби, и что я всей этой исторіи и вѣрить даже по хотѣлъ. Вѣдь вы знаете, фрейленъ Гертруда...
   Только тутъ, такъ довѣрчиво обратившись къ Гертрудѣ, что заставило ее потупить глаза, мысли графа приняли другое направленіе, но не поколебали однакожъ его рѣшимости.
   Сердито пригласилъ онъ Анбеланга къ завтраку, и прибавилъ, что нужно ѣхать тотчасъ же послѣ завтрака, что онъ велитъ запречь удобный дорожный экипажъ, въ которомъ имъ можно будетъ, безъ особенной усталости, ѣхать и день и ночь: нужно поспѣшить, чтобы поскорѣе прекратить безполезное теперь слѣдствіе.
   Изъ какихъ источниковъ явилась въ графѣ страсть къ сыну, явилась ли она отъ искренняго сердца или произошла вслѣдствіе размышленія, Гертрудѣ было все равно. Она видѣла только, что Теодоръ признанъ и спасенъ.
   За завтракомъ графъ сталъ спокойнѣе; прислугѣ было поручено приготовить все къ отъѣзду, и она не служила за столомъ. Гертруда накладывала кушанья. Она была какъ у себя дома, графъ поставилъ ее въ положеніе хозяйки. Анбелангъ удивлялся этому, но не позволилъ себѣ ни одного замѣчанія, выражавшаго изумленіе. Склонность Гертруды къ Теодору Вальднеру была извѣстна еще въ Штейнталѣ, и тамъ часто въ шутку говаривалось, что изъ нихъ выйдетъ современемъ славная парочка!.. Неудовольствіе графа на Анбеланга такъ и не прошло. Графъ въ душѣ упрекала, его, что онъ давно уже подозрѣвалъ истину, но не хотѣлъ дѣйствовать.
   За завтракомъ былъ составленъ планъ общихъ дѣйствій въ столицѣ. Графъ прежде всего предлагалъ отправиться въ судъ. Гертрудѣ же хотѣлось, чтобы онъ раньше посѣтилъ сына, котораго онъ призналъ безъ возраженій, безъ сомнѣній. Анбелангъ замѣтилъ, что не лучше ли бы было, еслибъ графъ повидался съ матерью.
   -- Мнѣ повидаться... съ нею?.. презрительно обратился къ нему графъ.
   -- Вѣдь изъ письма видно, что госпожи фонъ-Фернау нѣтъ въ городѣ, замѣтила Гертруда.-- Конечно, она рѣшилась на сознаніе, переговоривъ предварительно съ мужемъ. Сыновей при ней нѣтъ. Можетъ быть, въ городѣ нѣтъ уже и этого человѣка, ея мужа, Фернау. Въ письмѣ можно многое прочесть между строкъ...
   -- Да, да, перебилъ ее Анбелангъ.
   Экипажъ былъ готовъ и вещи гостей уложены. Графъ не замедлилъ также уложить бумаги и деньги и отдать нужныя приказанія.
   Они пріѣхали въ столицу на другой день вечеромъ. Спутники просили Гертруду остановиться въ томъ же отелѣ, гдѣ остановились они, но она пожелала отправиться домой. Анбелангу же не сидѣлось на мѣстѣ и онъ рѣшилъ пойти узнать, что дѣлается въ домѣ Фернау. Графъ не сдѣлалъ на это никакого возраженія.
   Не прошло и часу, какъ Анбелангъ вернулся, и съ удивленіемъ объявилъ, что госпожа фонъ-Фернау еще наканунѣ уѣхала, но куда ему не могли сказать. Мужъ ея изчезъ изъ города еще нѣсколько дней тому назадъ. Домъ былъ запертъ, а ключи находились у адвоката, занимающагося дѣлами Ядвиги.
   Это извѣстіе не удивило графа. Онъ уже прочелъ въ газетахъ, что по дѣлу Теодора Вальднера арестованы члены семейства Бартеля: отецъ, мать, дочь и сынъ, находившійся въ услуженіи въ учебномъ заведеніи Нессельборна.
   

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ.

   Пять лѣтъ тому назадъ Теодоръ Вальднеръ былъ любимымъ предметомъ разговора, сказочнымъ героемъ. Состраданіе женщинъ къ нему доходило чуть по до фанатизма. Теперь опять о немъ заговорили. Сначала покушеніе на его жизнь, а потомъ признаніе его сыномъ знаменитаго путешественника, графа фонъ-Вильденшверта, снова возбудили къ нему интересъ общества и двадцати-двухъ лѣтній графъ сталъ опять новостью дня!... Его носили на рукахъ!.. Онъ былъ представленъ ко двору, и переходилъ изъ одного салона въ другой. Дамы высшаго свѣта находили его восхитительнымъ, его наивныя рѣчи очаровательными, а медленная манера говорить придавала, по ихъ мнѣнію, особенное значеніе его словамъ. Ради сына дамы ухаживали и за отцомъ.
   Графъ Вильденшвертъ горячо принялся за дѣло. Его показанія на судѣ были коротки, но положительны. Онъ предъявилъ документы о бракѣ, заключенномъ много лѣтъ тому назадъ, и вступилъ во владѣніе всѣмъ, что ему принадлежало. Противодѣйствія онъ встрѣтить не могъ, такъ какъ госпожа фонъ-Фернау передъ своимъ побѣгомъ предупредила, своего адвоката, что она не намѣрена оспаривать законныя требованія графа. Кредиторамъ Фернау была оставлена особенная сумма. Деньги же, данныя Нессельборну, были переведены на графа, также какъ и вилла Вольмероде. Сыновья Фернау вдругъ изчезли изъ университета.
   Вюльфинговъ вѣроятно было бы трудно выгородить изъ процесса, если бы письмо, показанное имъ Анбелангомъ, не развязало имъ языка. Едва переносимая тяжесть упала съ души этихъ людей, когда они высказались. Вскорѣ сдѣлалось ясно, что виновникомъ послѣднихъ преступныхъ замысловъ противъ Вальднера былъ мужъ Ядвиги. Онъ задумалъ планъ убійства и приводилъ его въ исполненіе по мѣрѣ того, какъ убѣждался въ непоколебимомъ рѣшеніи своей жены покаяться въ ея преступленіи. Со всѣхъ сторонъ являлись доказательства разрыва между супругами. Во время свадьбы племянницъ Ядвиги онъ былъ замѣченъ всѣми. Графъ Вильденшвертъ узналъ, что происшествіе въ церкви происходило далеко не такъ, какъ разсказывала о немъ Гертруда, знавшая его только по разсказамъ Вальднера, зрѣніе и слухъ котораго были не очень тонки.
   Первая встрѣча графа съ сыномъ произошла не въ больницѣ, а въ домѣ Несссльборновъ, въ лучшей и параднѣйшей комнатѣ пансіона, куда перевезли Вальднера съ радостнымъ ликованьемъ, въ первое же утро послѣ возвращенія Гертруды. Графъ обнялъ пораженнаго и онѣмѣвшаго отъ изумленія юношу такъ спокойно, какъ будто онъ давно зналъ его. Фрау Гедвига подвела ихъ обоихъ къ зеркалу, увѣряя, что въ тотъ день, когда она, двадцать два года тому назадъ, въ первый разъ увидѣла графа, онъ былъ совершенно такимъ, какъ ея милый пріемный сынъ. Юноша внезапно произведенный въ графы, просилъ, чтобы ему позволили помѣститься опять вверху подъ кровлей и не хотѣлъ отправляться съ отцомъ.
   Только вмѣшательство Гертруды и строго произнесенныя ею слова: "Ты долженъ..." изгладили слѣды неудовольствія съ его лица, и заставили примириться съ своей судьбою.
   Однажды вечеромъ, послѣ театра, гдѣ отецъ съ сыномъ бывали чуть не ежедневно, отецъ разсказывалъ Теодору:
   -- Президентъ фонъ-Фернау, человѣкъ почтенный, замѣтилъ твое присутствіе и сообщилъ объ этомъ своей женѣ. И братъ ого, давно наблюдавшій за тобою, чего ты не замѣчалъ, также увидѣлъ тебя въ числѣ зрителей. Ты выступилъ слишкомъ впередъ, къ самому ковру, гдѣ стояли молодые, чѣмъ всѣ были недовольны. Пасторъ долго не выходилъ. Мать твоя видѣла, что всѣ взоры обращены на тебя и услышала твое имя отъ нѣкоторыхъ дамъ, которыя вѣроятно завидовали ея брилліантамъ. "Гдѣ?" вскрикнула она громко. "Гдѣ?"... И потомъ она, говорятъ, обратилась къ своему мужу и проговорила, что-то. Одни говорятъ, что она сказала: "А что если я здѣсь передъ алтаремъ", а другіе увѣряютъ, будто она спросила: "И отецъ его здѣсь?" Но Фернау схватилъ ее за руку и грозно посмотрѣлъ на нее. Тутъ вышелъ пасторъ. Она стала вслухъ повторять каждое слово священника и всѣ полагали, что она сошла съ ума. Когда вѣнчаніе кончилось, она хотѣла подойти къ тебѣ; Фернау насильно отвелъ ее, что было не легко, такъ какъ ты заговорилъ съ дочерью его брата. Ну, а. такъ какъ всѣ ожидали какой нибудь сцены, то братъ Фернау, президентъ, подошелъ къ тебѣ и не совсѣмъ-то вѣжливо прервалъ твой разговоръ.
   Безъ сомнѣнія, Фернау давно ожидалъ не сознанія Ядвиги, которымъ, по его мнѣнію, она ему только угрожала, а дѣйствій графа и Нессельборновъ послѣ возвращенія перваго. Это мнѣніе раздѣлялъ и Штаудтнеръ, который, конечно, тотчасъ же перешелъ на сторону побѣдителя, увѣряя, что онъ всегда дѣйствовалъ въ его интересахъ и не забывая подливать масло въ разгоравшуюся непріязнь графа противъ Нессельборновъ. Но онъ былъ крайне пораженъ, замѣтивъ, что графъ и слышать не хотѣлъ ничего противъ Гертруды. Графъ положительно не могъ обойтись безъ нея.
   Бартели ни въ чемъ не сознавались, но было открыто, однакожъ, что ихъ подкупали. Анонимныя письма написаны были самимъ Фернау. Марлена отвергала, что она согласилась устроить юношѣ западню въ домѣ, гдѣ она жила, а мать ея отпиралась въ желаніи отравить Вальднера. Но за то отецъ никакъ не могъ доказать, гдѣ онъ былъ въ часъ совершенія преступленія, и сама жертва его, Теодоръ, объявилъ, что фигура его походила на фигуру человѣка напавшаго на него, но только ему казалось, что плечи у того были поуже. Многіе уже начали думать, не была ли это работа самого Фернау.
   Съ каждымъ днемъ открывалось что нибудь новое. Но никого все это такъ не волновало, какъ Гертруду. У нея изчезла изъ подъ ногъ почва... Возвратясь къ своей прежней жизни, она увидѣла, что у нея отнятъ ея возлюбленный, предметъ ея нѣжныхъ заботъ. Она видѣла какъ злобно ликовала и ядовито улыбалась тетка, когда говорила: графъ съ своимъ сыномъ приглашенъ къ королю въ увеселительный замокъ!.. Или, графъ обѣдаетъ съ своимъ сыномъ у министра!.. Или, онъ самъ даетъ обѣдъ въ своемъ домѣ... Тогда приглашался и Нессельборнъ. Большіе пакеты съ лакомствами, присылаемые въ такихъ случаяхъ графомъ Гертрудѣ, не радовали ее. Она точно умерла, для домашнихъ обязанностей. Она сама дѣлала ошибки, и не замѣчала ничего вокругъ себя, хотя около нее дѣлалось многое, на что бы ей слѣдовало обратить вниманіе. Заведеніе видимо падало. Нессельборнъ, вполнѣ завися отъ Бегендорфа и реакціоннаго министерства, самъ совершенно подчинился ихъ требованіямъ, противнымъ его взглядамъ на воспитаніе. Число пансіонеровъ, правда, нѣсколько увеличилось, но за то число приходящихъ значительно уменьшилось. Несмотря на то, что Шликумъ и Берманъ стояли на заднемъ планѣ, Бехтольдъ и Гельвигъ объявили, что они не останутся на зиму. Отказа, двухъ лучшихъ учителей былъ приписанъ "кокеткѣ Гертрудѣ." Дѣло кончилось тѣмъ, что Шликумъ и Берманъ предложили Нессельборну сдѣлаться его зятьями и опорою его старости.
   Все это произошло въ то время, когда, послѣ сознанія Ядвиги, Фернау былъ осужденъ заочно, какъ убійца.
   Оказалось, что Ядвига жила съ своими сыновьями въ Швейцаріи, въ горахъ; а Фернау находился гдѣ-то въ Америкѣ.
   Гертруда заслужила названіе кокетки еще и потому, что старый графъ оказывалъ ей болѣе вниманія, чѣмъ его обязывала благодарность къ воспитательницѣ его сына, какъ онъ называлъ ее, говоря даже съ Нессельборномъ и его женой.
   При всемъ томъ Гертруда не была счастлива. Да, завистники были правы, она не могла вынести своего устраненія изъ новаго міра дорогого друга. Она не думала, что разлука будетъ ей такъ тяжела. Теперь до нея доходили извѣстія не о Теодорѣ, а о молодомъ графѣ Вильденшвертѣ. Ради его безопасности съ нимъ всегда ходилъ слуга. Мимо нея онъ проѣзжалъ въ парадной каретѣ съ гербами, выписанной изъ замка. Онъ бывалъ въ обществѣ и одѣвался по модѣ. Онъ катался верхомъ вмѣстѣ съ отцомъ, посѣщалъ картинныя галлереи, библіотеки, музеи и пользовался вмѣстѣ съ нимъ славою, пріобрѣтенною счастливо оконченною экспедиціей. Отношенія Теодора къ Гертрудѣ остались все тѣ же, что были, но она видѣла, что онъ можетъ разстаться съ нею, какъ съ сестрою, когда дѣла ихъ въ столицѣ придутъ къ концу. Она понять не могла, какъ это новое положеніе Теодора представлялось ей прежде совсѣмъ въ иномъ видѣ? Въ послѣднее время она убѣдилась, что у Вальднера есть отъ нея какая-то тайна. Она предчувствовала, что у Теодора явилась какая нибудь новая привязанность въ сердцѣ, но она была слишкомъ горда для того, чтобы прямо спросить его объ этомъ. Она сознавала теперь всю глупость предположенія, что она останется для графа Вильденшверта, вступившаго въ новый міръ, тѣмъ же, чѣмъ была для него въ Штейпталѣ и въ нессельборнскомъ домѣ.
   Всѣ страшно сожалѣли семейство президента. Въ немъ принимали сердечное участіе даже лица высокопоставленныя въ государствѣ. Говорили, что президентъ желаетъ взять продолжительный отпускъ и уѣхать въ деревню. Имя президента было у всѣхъ на языкѣ.
   -- Какъ мнѣ жаль, сказалъ однажды графъ Вильденшвертъ своему сыну, когда они ѣхали верхомъ изъ виллы Вольмероде,-- что это преступленіе бросаетъ тѣнь на такого порядочнаго человѣка, какъ Фернау! Линда Фернау была самымъ короткимъ другомъ твоей матери, это такая милая и кроткая женщина. Она очень сокрушалась, когда принуждена была разойтись съ своей новой родственницей. Мужъ ея и прежде зналъ необузданныя стремленія своего брата и во всѣхъ отношеніяхъ не одобрялъ новаго брака твоей матери. Я слышалъ, что президентъ проситъ отпуска и хочетъ съ семействомъ уѣхать въ деревню. Какъ ты думаешь, Теодоръ, хорошо будетъ, если я, въ доказательство своего къ нему уваженія, возобновлю знакомство, прерванное двадцать два года тому назадъ, и приглашу его и его семейство къ намъ, въ Вильденшвертъ, на конецъ лѣта и на всю осень, приглашу его и жену, и зятьевъ... вѣдь мѣста у насъ довольно.
   Всадники поѣхали шагомъ. Въ лѣсу было не очень свѣтло. Теодору слова отца показались какой-то небесной музыкой.
   -- У него, кажется, есть дочь не замужемъ?
   Молчаніе Теодора отецъ принялъ за отрицательный отвѣтъ.
   -- Мнѣ однакожъ помнится, что у него было трое дѣтей!..
   Теодоръ кивнулъ головою.
   -- Ну, да! Я думаю вотъ какъ сдѣлать: оба мы отправимся къ нимъ съ визитомъ! Я всѣмъ тебя представлялъ, за исключеніемъ этого семейства. Причины были понятны. Завтра воскресенье. Можетъ быть, они будутъ въ церкви. Я напишу президенту, что послѣ одинадцати часовъ мы съ тобою будемъ у него. Если насъ встрѣтятъ радушно и ласково, я возобновлю прежнія дружескія отношенія, въ какихъ былъ всегда съ Линдой, и приглашу ихъ въ Вильденшвертъ. Такимъ образомъ весь свѣтъ увидитъ, что я первый по прежнему уважаю президента.
   Вмѣсто всякаго отвѣта Теодоръ поѣхалъ скорѣе, чѣмъ заставилъ и отца прибавить шагу. Пріѣхавъ домой, они нашли приглашеніе на слѣдующее утро къ Нессельборнамъ, гдѣ передъ открытіемъ классовъ съ понедѣльника предполагалось совершить молебствіе и сказать проповѣдь.
   Послѣ проповѣди графъ занялся бесѣдою съ хозяйкой дома, а Гертруда, замѣтивъ, что Теодоръ чѣмъ-то очень взволнованъ и обрадованъ, хотѣла, чтобы онъ подѣлился съ нею своей радостью и должна была два раза спросить, пока наконецъ Бехтольдъ отвѣтилъ за него:
   -- Теодоръ сейчасъ ѣдетъ съ отцомъ къ президенту, чтобы пригласить все семейство на нѣсколько мѣсяцевъ въ Вильденшвертъ.
   Теодоръ же, схвативъ руку Гертруды, прибавилъ:
   -- И тебя отецъ тоже хотѣлъ бы взять съ собою!..
   Больше говорить было нельзя, потому что графъ очень любезно раскланялся съ хозяиномъ, поцѣловалъ руку хозяйкѣ, пожалъ руки учителямъ, и въ особенности друзьямъ своего сына, и ласково сказалъ задумавшейся Гертрудѣ:
   -- Ну когда же вы опять подарите намъ хоть часокъ... только намъ однимъ?
   Когда послышался стукъ удалявшагося экипажа, Гертруда почувствовала потребность остаться одной. Она спрашивала себя, что могло такъ сильно взволновать ее? На вопросъ ея, чему онъ такъ радъ, онъ не отвѣтилъ ничего, а вмѣсто него отвѣтилъ Бехтольдъ, недавно прочитавшій дневникъ Теодора, который хранился все это время у Гельвига!... А вслѣдъ за этимъ, какъ бы въ успокоеніе, Теодоръ сказалъ ей, что и она можетъ пріѣхать въ Вильденшвертъ!.. Туда ѣдетъ президентъ со всѣмъ семействомъ... Все это Гертруда шептала себѣ съ лихорадочною быстротою и вдругъ остановилась, пораженная при имени Мехтильды, и схватилась за скамейку классной комнаты, куда она ушла, чтобы быть одной.
   Вмѣстѣ съ чувствомъ ревности ей стало все ясно, и она удивилась только, какъ прежде она могла быть такъ слѣпа и глуха.
   Она бросилась въ корридоръ, прислушиваясь, нѣтъ ли въ немъ кого нибудь, поднялась по лѣстницѣ и постучалась въ комнату Гельвига. Гельвигъ отворилъ дверь, и Гертруда очутилась передъ молодымъ человѣкомъ съ свѣтлой бородой и голубыми, ясными, выразительными глазами.
   -- Надо что нибудь?... спросилъ онъ, тотчасъ же готовый къ услугамъ.
   Гертруда молча кивнула ему, чтобы онъ шелъ за нею. Оба сошли съ лѣстницы. Гельвигъ съ удивленіемъ шелъ за нею по пустымъ классамъ.
   -- Скажите мнѣ откровенно, господинъ докторъ, сказала Гертруда голосомъ, прорывающимся отъ волненія, -- отчего вы смутились, когда я предложила вопросъ въ то время, какъ вы стояли втроемъ и о чемъ-то говорили?
   -- Фрейленъ Гертруда... заговорилъ Гельвигъ, какъ бы умоляя не спрашивать его объ этомъ.
   -- Вѣдь я замѣтила, продолжала она какъ въ лихорадкѣ.-- Я замѣтила, что у васъ, у всѣхъ трехъ, есть какая-то тайна. Вы и прежде относились ко мнѣ не совсѣмъ откровенно... помните, когда Бехтольда постигло несчастіе! Что я вамъ сдѣлала, что вы перестали считать меня достойной вашего довѣрія?..
   -- Избавьте насъ отъ непріятности... да и самихъ себя... мы связаны...
   -- Самое себя?... Вы связаны клятвой... хранить тайну, что ли?...
   Въ умѣ Гертруды мелькнули анонимныя письма!.. Они вѣрно были написаны почеркомъ, который, безъ сомнѣнія, могъ увлечь...
   -- Скажите мнѣ откровенно, снова начала она,-- Теодоръ предполагалъ, что письма эти писаны женскою рукой?..
   Гельвигъ ничего не отвѣтилъ.
   -- Видите, вы молчите!.. вскричала Гертруда.-- Теодоръ думалъ, что письма эти написаны... Мехтильдою фонъ-Фернау?..
   -- Развѣ тогда Бехтольдъ пошелъ бы вмѣсто него?..
   -- За книгой!.. Ха! ха! ха! Да вы мастера лгать!
   -- Фрейленъ!.. перебилъ ее молодой человѣкъ, огорченный этимъ обвиненіемъ.-- Фрейленъ, оставьте эти несправедливыя обвиненія...
   -- Несправедливыя! Послѣ того, что вы подѣйствовали на его ложно направленное воображеніе, сначала, можетъ быть, отговаривали его, а потомъ все-таки рѣшили, чтобы Бехтольдъ отправился вмѣсто него! Несправедливыя! Путаница эта могла все болѣе и болѣе увеличиваться, и изъ-за вашей слабости ослѣпленный юноша могъ погибнуть...
   -- Гертруда, обратился Гельвигъ къ дѣвушкѣ, точно по предчувствію угадавшей дѣйствительность.-- Гертруда, неужели вы думаете, что всѣ мы не желаемъ вамъ отъ всего сердца истиннаго счастья?..
   -- Какого счастья?.. холодно отвѣчала она.
   -- Счастія, котораго вы стоите... отъ души проговорилъ Гельвигъ.
   -- Ахъ, полноте... перебила она, видя, что молчаливый почитатель ея избѣгаетъ желаемаго ею разговора.
   Гельвигъ однакожъ не переставалъ:
   -- Ваша привлекательность при такомъ здравомъ смыслѣ, продолжалъ онъ,-- ваша искренняя душа при разсудкѣ...
   -- Ахъ!.. господинъ Гельвигъ!..
   -- Не зовите же меня такъ церемонно!.. Называйте меня по прежнему вѣрнымъ членомъ дружескаго кружка, къ которому и вы принадлежите, Гертруда!.. Ахъ! кому бы не хотѣлось влить въ въ сердце ваше всѣ радости, и увѣнчать голову вашу всѣми почестями!.. Вѣрьте тому, что на свѣтѣ есть люди, готовые положить къ ногамъ вашимъ все... все! Если бы я могъ когда нибудь надѣяться, что такая дѣвушка, какъ вы...
   -- Оставьте же все это, господинъ Гельвигъ!..
   -- И я не могу вамъ признаться, продолжалъ Гельвигъ нѣсколько болѣе спокойно, -- какъ сильно я васъ люблю, Гертруда, потому что этимъ я оскорбляю права другого любящаго друга, который питаетъ къ вамъ тѣ же чувства...
   У Гертруды на одно мгновеніе вспыхнули щеки. Ей улыбнулась надежда, что Гельвигъ, можетъ быть, намекаетъ на Теодора.
   Онъ намекалъ на Бехтольда, и, назвавъ его, сказалъ, что готовъ уступить ему свое мѣсто.
   -- Рѣшите между нами двумя! продолжалъ онъ.-- Пусть кто нибудь изъ насъ будетъ побѣдителемъ! Въ настоящую минуту я говорю за... Бехтольда! Я знаю, что онъ въ подобную же минуту сталъ бы говорить за меня...
   У молодого человѣка оборвался голосъ. Онъ остановился.
   Наступило тяжелое молчаніе, прерванное Гертрудою.
   -- Вы дѣйствуете достойно себя, Гельвигъ! Я знаю, что и Бехтольдъ расположенъ... ко мнѣ. Меня могло бы привлечь въ Бехтольдѣ то, что я люблю деревню, ненавижу города и уважаю въ немъ настоящаго народнаго учителя, истиннаго сына Песталоцци!.. Вамъ же, милый Гельвигъ, за ваше высокое образованіе...
   -- Да и Бехтольдъ пойдетъ впередъ... перебилъ ее Гельвигъ.
   -- Не отступая отъ своихъ принциповъ! Конечно, пойдетъ! Но все это ле для меня. Но у висъ, милый Гельвигъ, высокая цѣль впереди! Вы получите руку дѣвушки образованной и...
   -- Гертруда, съ горячностью перебилъ ее молодой человѣкъ:-- если мнѣ достались бы всѣ сокровища міра, я сказалъ бы, что никакая царица не достойна болѣе Васъ носить ихъ...
   -- То же самое Мефистофель говоритъ Гретхенъ, смѣясь, сказала она.
   -- Но вѣдь я не обманываю, чистосердечно сказалъ молодой человѣкъ:-- обманывать относительно книжнаго магазина было мнѣ не легко....
   -- А все-таки вы обманывали! И въ чемъ же заключается истина?.. твердо спросила Гертруда.-- Какъ узнали вы тайну Теодора?
   -- Какую тайну? нерѣшительно проговорилъ онъ.
   -- А что онъ любитъ... Мехтильду фонъ-Фернау... Или, прибавила она точно по вдохновенію, -- вы узнали это изъ его дневника?
   Гельвигъ молчалъ. Изъ этого дневника онъ узналъ только, что самъ онъ дѣйствительно любилъ. Онъ великодушно далъ листки эти Бехтольду, узнавшему и о себѣ то же самое.
   -- Не осуждайте Теодора, наконецъ сказалъ онъ.-- Онъ любилъ васъ, какъ мать. Да и вы любили его только какъ своего сына. Давно уже замѣчали мы, что Теодоръ искалъ уединенія и высказывалъ желанія ничѣмъ немотивированныя. Когда онъ показалъ намъ первое анонимное письмо, видно было, что онъ думалъ только объ одной особѣ, которая могла интересоваться имъ и писать съ желаніемъ ему добра. Мы наблюдали за нимъ, дразнили его, и высказали ему мысль, что тутъ можно заключить о нѣжной склонности. Подозрѣвали мы опасность, потому-то Бехтольдъ и отправился вмѣсто него на мѣсто свиданія, гдѣ пишущая письмо обѣщала вознаградить его за неудачу -- мы полагали, что рѣчь шла о разговорѣ въ церкви. Послѣ несчастія съ Бехтольдомъ мы еще болѣе убѣдились въ склонности Теодора. Мы постоянно дразнили его этимъ. Второго письма онъ намъ ужь и не показалъ. Результатъ перваго свиданія онъ считалъ простой случайностію. Но радость его была очевидна, когда онъ думалъ, что встрѣтитъ Мехтильду фонъ-Фернау. Вы знаете послѣдствія. Теперь онъ говоритъ о будущемъ пребываніи Мехтильды въ Вильденшвертѣ. Мнѣ кажется, что Теодоръ смѣшиваетъ удовольствіе быть въ высшемъ свѣтѣ съ своей привязанностью къ племянницѣ своего убійцы. Чувству благодарности, которой онъ обязанъ вамъ, Гертруда, онъ никогда не измѣнитъ!..
   Гельвигъ кончилъ свою рѣчь. Гертруда, тяжело вздохнувъ, протянула ему руку, холодную, какъ ледъ, и беззвучно проговорила:
   -- Благодарю васъ, Гельвигъ!
   Она хотѣла уйти, но молодой человѣкъ удержалъ ее и нѣжно спросилъ;
   -- Гертруда, скажите мнѣ, развѣ нѣтъ никакой, никакой надежды?..
   Она покачала головой.
   -- Ну, а... другъ мой тоже не можетъ надѣяться?.. со слезами на глазахъ прибавилъ Гельвигъ.-- Я самъ принесу ему вѣсть о его несчастій!..
   -- Вы -- хорошій человѣкъ, Гельвигъ! проговорила она, снова покачавъ головой, и вышла изъ комнаты.
   

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

   Въ это воскресенье послѣ обѣдни въ домѣ президента торжественно ожидали графа и его сына.
   Дамы сидѣли въ темныхъ платьяхъ, мужчины, президентъ и оба зятя его даже во фракахъ. Послѣ первыхъ привѣтствій графъ началъ:
   -- Господинъ президентъ, я чувствовалъ потребность, прежде чѣмъ возвратиться въ Вильденшвертъ, представить вамъ моего сына, хотя вы его и знаете и онъ даже обязанъ вамъ за нѣкоторое участіе, которое вы въ немъ принимали. Страшное происшествіе, рѣдкое даже въ хроникѣ преступленій, не должно навѣки разъединять насъ. Я былъ бы дѣйствительно счастливъ, если бы снова пріобрѣлъ ваше расположеніе, добрая Линда, которымъ пользовался много лѣтъ тому назадъ. Я знаю, что въ разговорахъ съ вашей несчастной Ядвигой вы всегда принимали мою сторону. Благодарю васъ за это.
   -- Вы находите здѣсь, графъ, отвѣчалъ президентъ, -- семью глубоко огорченную. Между родственниками, хотя бы и жившими въ разладѣ, свѣтъ всегда находитъ солидарность. Всѣмъ извѣстно, что мы не принимали никакого участія въ страшной участи, постигшей вашего спасеннаго сына, по тѣмъ не менѣе имя наше отвѣчаетъ за нее. Что же дѣлать? Такъ было всегда и прежде, когда въ дѣлахъ мести принимали участіе самые невинные члены семейства. Благодаримъ васъ, графъ, что вы даете намъ новое доказательство вашего гуманнаго отношенія къ людямъ, всегда уважавшимъ васъ.
   Когда графу представляли всѣхъ членовъ семейства, онъ обратился къ Мехтильдѣ съ слѣдующими словами:
   -- Вамъ мнѣ слѣдуетъ высказать особенную благодарность. Вы принадлежали къ числу херувимовъ, охранявшихъ моего сына!..
   Мехтильда вспыхнула, какъ роза.
   -- Не станемъ болѣе упоминать о прошлыхъ непріятныхъ событіяхъ, сказалъ графъ;-- проведемъ черту между вашей жизнью и жизнью несчастныхъ, запутавшихся въ своихъ собственныхъ сѣтяхъ.
   -- Ахъ, если бы то же самое сдѣлалъ свѣтъ! глубоко вздохнувъ, сказала госпожа фонъ-Фернау.
   -- Линда, онъ это и дѣлаетъ! поправилъ ее мужъ.-- Но мы сами этого не дѣлаемъ! Совѣсть наша не совсѣмъ чиста отъ сознанія, что въ этомъ случаѣ мы были хотя не ворами, но прикрывателями...
   -- Отецъ! прервали его голоса всѣхъ его дѣтей, за исключеніемъ Мехтильды.
   -- Развѣ мы не видали истины именно такъ, какъ она потомъ открылась? обратился президентъ, ласково глядя на дочерей, старавшихся его успокоить.-- Развѣ самъ я не старый знакомый вашего Теодора? Еще, такъ сказать, въ Брукбахѣ стоялъ я у его колыбели...
   Онъ тяжело вздохнулъ и потомъ прибавилъ:
   -- А въ домѣ Нессельборна, вѣроятно, теперь всѣ ликуютъ...
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ ему Теодоръ, -- вѣдь это я вамъ обязанъ, господинъ президентъ, что вя дали мнѣ лучшихъ воспитателей, чѣмъ какіе у меня были въ Брукбахѣ. Дѣдушка Нессельборнъ и...
   Онъ взглянулъ на Мехтильду и не могъ произнести имени Гертруды.
   -- Гертруда Нессельборнъ, сказалъ президентъ съ страннымъ удареніемъ на этомъ имени, дѣвушка рѣдкая, рѣшительная, умная, и она-то и есть настоящая воспитательница вашего сына!...
   Графъ совершенно былъ согласенъ съ словами президента, и его поразило только, что Теодоръ вдругъ вспыхнулъ, Мехтильда потупила глаза, а сестры ея и отецъ какъ-то странно улыбнулись.
   -- Ну, хорошо, началъ графъ, -- а теперь помогите вы мнѣ докончить это воспитаніе!.. Дамы могли бы помочь мнѣ самымъ пріятнымъ образомъ. Что если бы вы, милый президентъ, пользуясь отпускомъ, который вы, какъ я слышалъ, уже взяли, поѣхали бы ко мнѣ въ мой скромный Вильденшвертъ. Мѣста у насъ довольно. Милая Линда, прежде вамъ нравился нашъ паркъ. Многое тамъ пришло въ упадокъ, по теперь мы опять все поправимъ, и какъ бы это было хорошо, если бы вы всей семьей, конечно вмѣстѣ съ вашими зятьями, пробыли у насъ нѣсколько мѣсяцевъ...
   Всѣ улыбнулись и въ смущеніи переглянулись. Теодоръ всталъ съ своего мѣста и, цѣлуя руку хозяйки дома, проговорилъ:
   -- Хотя я и не знаю Вильденшверта, но слышалъ много объ немъ хорошаго. Тамъ можно и охотиться, и удить рыбу. Всякій день можно придумывать что нибудь новое. Поѣдемте! Поѣдемте!..
   Въ эту минуту никто не смотрѣлъ на Мехтильду, и графъ, видя, что она намѣревалась даже выйти изъ комнаты, обратился къ ней:
   -- И вы, дорогая Мехтильда, не соскучитесь тамъ. Позвольте мнѣ тамъ быть вашимъ кавалеромъ и не огорчайте меня отказомъ!..
   -- Благодаримъ васъ за приглашеніе, отвѣчалъ президентъ,-- но намъ надо хорошенько подумать...
   -- Нечего думать! вскричалъ графъ.-- Приглашеніе мое сдѣлано отъ чистаго сердца, такъ и вамъ слѣдуетъ слушаться перваго впечатлѣнія, которое, какъ мнѣ кажется, вовсе не отрицательнаго характера; слѣдовательно нечего раздумывать долго...
   -- Завтра я буду имѣть честь быть у васъ, графъ, прервалъ его президентъ,-- и тогда сообщу вамъ отвѣтъ, а до тѣхъ поръ позвольте намъ подумать.
   На возвратномъ пути Теодоръ такъ горячо говорилъ о Мехтильдѣ, что графъ чуть-было не сказалъ: "а изъ васъ вышла бы славная парочка!"
   На слѣдующій же день президентъ отдалъ графу визитъ. Онъ пришелъ довольно рано и засталъ графа одного. Президентъ отказался отъ приглашенія ѣхать въ Вильденшвертъ, что очень непріятно поразило графа.
   -- Не понимаю васъ, сказалъ графъ,-- рѣдко приглашеніе бываетъ такъ искренно, какъ мое.
   -- Я въ этомъ убѣжденъ, отвѣчалъ президентъ.
   -- Такъ не думаетъ ли ваша жена, что это можетъ увеличить наказаніе Ядвиги?..
   -- Напротивъ того, это тронетъ ее...
   -- Ну такъ, отчего же?..
   Графъ всталъ и, нетерпѣливо заходивъ по комнатѣ, вдругъ остановился.
   -- Позвольте, сказалъ онъ, -- можетъ быть, вы находите эту поѣздку несовсѣмъ удобной для вашей дочери Мехтильды?..
   Президентъ молчалъ.
   -- Дорогой другъ... началъ графъ, помолчавъ немного, -- мнѣ показалось... что сынъ мой любитъ вашу дочь...
   Президентъ всталъ и сталъ искать своей шляпы.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ... вѣдь я вовсе не шучу!... сказалъ, графъ.-- Этимъ шутить вовсе не слѣдуетъ.
   -- Тутъ можетъ имѣть голосъ только та умная, чудная дѣвушка...
   -- Гертруда?
   Графъ отрицательно покачалъ головою и тихо спросилъ:
   -- А Теодоръ можетъ надѣяться?
   -- Прощайте, графъ, до свиданья.
   И проговоривъ эти слова, президентъ вышелъ изъ комнаты. Это походило на бѣгство.
   Нѣсколько секундъ графъ просидѣлъ одинъ въ страшномъ волненіи, потомъ кто-то постучался и въ комнату вошелъ президентъ.
   -- Славно! вскричалъ онъ.-- Я оставилъ у васъ бумажникъ, да вотъ онъ!
   Президентъ взялъ со стола бумажникъ, а графъ, удержавъ его за руку, искренно проговорилъ:
   -- Видите ли, сама судьба не хочетъ, чтобы вы уходили! Конечно, сынъ мой многимъ обязанъ фрейленъ Нессельборнъ, но онъ.= любитъ только вашу дочь! Теперь я все понимаю! Скажите мнѣ по правдѣ, могло ли бы сватовство его быть принято?... Да, вдругъ проговорилъ онъ, -- тогда вѣдь на свадьбѣ вашихъ дочерей, вы не позволили ему говорить...
   Президентъ, вмѣсто отвѣта, поспѣшно вынулъ изъ бумажника письмо, которое положилъ на столъ и сказалъ:
   -- Хорошо! Пусть сама судьба рѣшаетъ...
   И, не договоривъ, ушелъ изъ комнаты.
   Графъ прочелъ слѣдующее:
   "Милая тетя! или ты ужь слишкомъ добра, или слишкомъ дурного обо мнѣ мнѣнія, если воображаешь, что и мнѣ надо дѣлать такіе же богатые подарки, какъ моимъ сестрамъ. Повѣрь мнѣ, если я молчала при видѣ твоихъ великолѣпныхъ подарковъ моимъ сестрамъ, то вовсе не изъ зависти; сказавъ же тебѣ, что не приму отъ тебя подарковъ, я ужь никакъ не разсчитывала вызвать моими словами твою щедрость въ отношеніи меня! Я дѣйствительно не желаю отъ тебя подарковъ и потому возвращаю браслетъ, который только-что получила отъ тебя. Онъ очень хорошъ, слишкомъ хорошъ для меня, но я не хочу ни носить его, ни хранить у себя. И хотя я могу признаться тебѣ, что теперь ненавижу тебя менѣе, чѣмъ прежде, но все-таки чувство состраданія къ тебѣ не можетъ заставить меня примириться съ чѣмъ бы то ни было, что напоминаетъ о тебѣ. Все, носящее твое имя, наводитъ на меня ужасъ. Тебя, можетъ быть, возмутитъ это откровенное признаніе, но я хочу быть относительно тебя искреннѣе свѣта. Ты избѣгла ненависти простыхъ людей, расточивъ имъ благодѣянія. Знатные люди, которымъ твое происхожденіе, твое общественное положеніе, твои богатства дороже истины, льстятъ тебѣ, хотя у тебя же за спиною говорятъ, будто ты укрыла отъ перваго твоего мужа его и твоего сына!... Господь оказалъ тебѣ милость и совершилъ чудо! Онъ, при самыхъ ужасныхъ обстоятельствахъ, сохранилъ жизнь твоему сыну. И, несмотря на это, ты спокойно переносила близость сына, упорно стояла на своемъ, и ледъ не растаялъ у тебя въ сердцѣ! Умоляю тебя, пойми же наконецъ, какая высокая обязанность лежитъ теперь на тебѣ! Сбрось маску лжи и призови сына къ своему сердцу; вѣдь ты лишила его имени, и чуть было не лишила жизни! За всѣ понесенныя имъ страданія, несчастный долженъ быть вознагражденъ самой пылкой, безкорыстной любовію. Она должна вести его, какъ зрячій водитъ слѣпого. Она должна вознаградить его за все, чего онъ лишился въ семнадцать дней своихъ рожденій, въ семнадцать праздниковъ рождества Христова -- она должна семнадцать лишнихъ разъ порадовать его! Должна вознаградить его за любовь родныхъ и товарищей дѣтства... за семнадцать лѣтъ жизни, которую, конечно, не безъ основанія, учатъ насъ считать невозвратною, за юность, за лучшіе золотые дни, о которыхъ и въ старости вспоминаютъ съ наслажденіемъ!.. Ты, разумѣется, со страхомъ должна подумать, какъ трудно вознаградить кого нибудь за потерянную юность! Ты права, но потому-то ты и должна употребить всѣ усилія. Конечно, тебѣ будетъ нелегко убирать съ пути его каждый камень, такъ какъ онъ не понимаетъ опасностей, нелегко тебѣ будетъ носить его на рукахъ и объяснять ему, что такое деревни и города, добрые и злые люди, съ кѣмъ онъ можетъ быть близокъ, съ кѣмъ нѣтъ. Но ты должна это сдѣлать, должна облегчить ему путь жизни, оградить его отъ тяжелыхъ опытовъ, которыми только и пріобрѣтается мудрость. Скажи же ему, наконецъ, что ты одна будешь страдать за него, что отнынѣ онъ будетъ ходить только по цвѣтамъ! Что каждый такой радостный день, данный ему тобою, будетъ какъ бы возмездіемъ за мѣсяцъ его погибшей юности; двѣнадцать счастливыхъ дней за цѣлый годъ -- и такъ далѣе, только заботы, любовь..."
   Тутъ письмо было прервано и, вѣроятно, какъ недоконченное, никогда не было доставлено по назначенію.
   Графъ сильно задумался надъ картиной, такъ вѣрно нарисованной молодой семнадцатилѣтней дѣвушкой, и потомъ прошепталъ: "Тутъ ясна любовь... Родители хотятъ ее подавить, но напрасно, этого имъ не удастся!.." И графъ рѣшился употребить всѣ силы, чтобы помочь молодымъ людямъ, такъ какъ онъ подозрѣвалъ, что и Теодоръ также любитъ Мехтильду.
   Онъ рѣшилъ, что это письмо надо прочесть Гертрудѣ, которая обѣщала быть у нихъ сегодня вечеромъ.
   Въ шесть часовъ графъ предложилъ сыну отправиться въ театръ.
   -- Но скоро придетъ къ намъ Гертруда... съ удивленіемъ возразилъ Теодоръ.
   -- Сегодня я хочу остаться съ ней наединѣ, отвѣчалъ отецъ.
   -- Ну такъ я буду сидѣть у себя въ комнатѣ.... заявилъ Теодоръ.
   -- Мнѣ бы хотѣлось, чтобы ты пошелъ со двора. Развѣ тебѣ не хочется сегодня въ театръ?
   -- Я знаю, куда мнѣ идти!.. вскричалъ Теодоръ.-- Я пойду навѣстить бѣдныхъ Вюльфинговъ...
   Графъ сначала удивился, а потомъ сказалъ:
   -- И прекрасно! Тебѣ за многое слѣдуетъ благодарить этихъ людей.
   Гертруда пришла въ легкомъ лѣтнемъ платьѣ, одѣтая очень просто. Несмотря на пройденное ею далекое разстояніе, она была очень блѣдна. По глазамъ ея было видно, что она много плакала и мало спала. Но будь графъ такъ занятъ своими собственными мыслями, онъ вѣрно бы замѣтилъ большую въ ней перемѣну.
   Гертруда очень удивилась, когда узнала, что Теодора нѣтъ дома.
   Графъ сказалъ ей, что онъ скоро вернется. Графъ вынулъ часы; руки его дрожали.
   Снова они сидѣли вдвоемъ, какъ недавно въ замкѣ Вильденшвертъ, при первомъ знакомствѣ. Скоро подали чай.
   Разговоръ вертѣлся сначала на пустякахъ, говорили о томъ, что случилось съ ними въ сегодняшній день. Графъ сообщилъ, о своемъ визитѣ президенту, а Гертруда замѣтила о своихъ домашнихъ:
   -- Теперь на нѣкоторое время у насъ будетъ тишина, дѣти распущены. Скоро будутъ и свадьбы. Эти свадьбы погубятъ заведеніе, такъ какъ оба зятя не потерпятъ рядомъ съ собою какихъ нибудь порядочныхъ учителей. Они только умѣютъ льстить и низкопоклонствовать, не разбирая кому, только бы отдавали дѣтей въ пансіонъ. Ихъ тактика погубитъ заведеніе, и дядя, несмотря на облегченіе, сдѣланное ему вами, не вынесетъ...
   Когда Гертруда окончила, графъ подалъ ей письмо Мехтильды къ матери Теодора и просилъ прочесть его.
   Послѣ этого онъ всталъ съ своего мѣста. Читать можно было еще безъ огня, но онъ сталъ отыскивать спички, потомъ зажегъ свѣчи и поставилъ ихъ на столъ передъ Гертрудой, не смотря на нее.
   Когда Гертруда начала читать, графъ подошелъ къ окну, за дожилъ за спину руки и сталъ смотрѣть на улицу.
   Гертруда, вѣроятно, давно уже кончила, но не сдѣлала никакого замѣчанія. Онъ повернулся. Гертруда спокойно сидѣла, откинувшись на спинку креселъ, и держала письмо въ рукахъ, сложенныхъ на груди. Она была блѣдна и тяжело дышала.
   -- Угадываете ли вы, кто писалъ эти строки?.. спросилъ графъ, самымъ ласковымъ голосомъ, какъ бы стараясь чѣмъ нибудь облегчить ей горе.
   -- Конечно! отвѣчала она едва слышно, и потомъ чуть внятно прошептала:-- Мехтильда фонъ-Фернау!...
   -- Я случайно получилъ это письмо, и не думаю, чтобы оно когда нибудь было послано...
   -- Это все равно! отвѣчала Гертруда на робко произнесенныя слова графа.-- Господь принялъ готовность Авраама принести въ жертву своего сына, за настоящую жертву!...
   -- Показывать ли мнѣ это письмо Теодору?... спросилъ графъ, все еще не рѣшаясь подойти и прямо взглянуть на Гертруду.
   -- Конечно! отвѣтила Гертруда.
   -- Дѣйствіе будетъ серьезное...
   -- Почему?
   Графъ пристально посмотрѣлъ на нее, и остановился.
   -- Мехтильда фонъ-Фернау любитъ Теодора!... Это ясно видно изъ письма, продолжала Гертруда.
   -- Сожалѣніе не есть любовь... отвѣчалъ графъ, начиная говорить рѣшительнѣе.
   -- Въ этомъ случаѣ любовь! продолжала Гертруда.-- Любовь приближается различными путями!... Сожалѣніе есть тоже сочувствіе. Сначала, можетъ быть, въ душѣ писавшей эти строки явились песчинки...
   Гертруда не могла докончить этой фразы.
   -- Вы думаете? спросила, графъ, желавшій какъ можно скорѣе кончить это тяжелое объясненіе.
   -- Я думаю, что изъ кратковременныхъ свиданій и разговоровъ образовалось нѣчто цѣлое. Вѣдь они видѣлись, они говорили... встрѣчи были радостныя и дѣло кончилось любовью...
   -- Какою? Относительно кого? Бѣднаго учителя можетъ быть? перебилъ графъ едва слышныя ея и почти безсмысленныя слова.
   Она ничего не отвѣчала, потомъ покачала головой и указала на себя.
   -- Вы полагаете, что она влюбилась въ него только какъ въ молодого графа, или...
   -- Ну, да! Ахъ, нѣтъ, нѣтъ! Какъ вамъ угодно... шептала Гертруда.-- Развѣ въ этомъ случаѣ можно отдѣлить одно отъ другого?... Изъ этого письма я вижу, что она серьезно смотритъ на жизнь. Вы знаете, какъ трудно встрѣтить людей съ душою, потому и приходится смотрѣть на нихъ съ удивленіемъ...
   Она не могла продолжать отъ горя.
   -- Гертруда, заговорилъ графъ самымъ задушевнымъ голосомъ, видя, какъ она страдаетъ при мысли о счастливой соперницѣ,-- Гертруда, провѣрьте себя хорошенько! Въ Теодорѣ вы любили только сферу, гдѣ вліяніе ваше оказывалось плодотворнымъ!... Вы любили его, какъ мать любитъ сына!...
   Гертруда плакала.
   -- Останьтесь ему матерью!... вскричалъ графъ голосомъ, задрожавшимъ отъ волненія и слезъ, отъ которыхъ онъ и самъ никакъ не могъ удержаться.
   Гертруда съ удивленіемъ взглянула на него.
   -- Да, продолжалъ онъ,-- взгляните на мои сѣдые волосы, на сѣдую бороду, на морщины моей загорѣлой кожи! Я глупъ, что забываю, что стою на порогѣ къ старости, даже на краю могилы! Но я чувствую въ себѣ еще нетронутыя силы любить женщину и назвать ее своей еще разъ передъ вѣчною разлукой съ этимъ міромъ, и удовлетворить жажду къ семейному счастію. Я чувствую силу любить со всѣмъ пыломъ юноши! Соединимтесь, Гертруда, чтобы вмѣстѣ вознаградить любимаго нами человѣка за потерянные годы его юности, вознаградить такъ, какъ совѣтуетъ эта дѣвушка!... Дадимъ наше родительское благословеніе на ихъ союзъ!... Да, Гертруда, будьте моей женой!...
   Гертруда привстала съ своего мѣста и схватилась за стулъ. Она осмотрѣлась кругомъ, какъ бы боясь, чтобы графа не услыхалъ кто нибудь посторонній, чтобы ему не пришлось потомъ сѣтовать, что великодушное увлеченіе завлекло его такъ далеко.
   -- Вотъ видите ли, видите ли! проговорилъ графъ, стараясь говорить весело:-- видите, что вы были правы, говоря, что изъ сожалѣнія можетъ родиться любовь!... Отъ васъ зависитъ, чтобы и въ отношеніи меня вы были правы! Вы жалѣете меня, глупаго мечтателя, старика, осмѣливающагося поднимать взоры на юность. Да, самый благородный порывъ въ женщинѣ чувствовать сожалѣніе къ человѣку, который стоитъ передъ нею униженно и говоритъ ей о любви!... Изъ добраго порыва она выслушиваетъ его, зная, что своимъ отказомъ сильно огорчитъ его!...
   -- Графъ! проговорила Гертруда тономъ, показывающимъ, что теперь ей вовсе не до шутокъ.
   -- Но Гертруда, внѣ себя вскричалъ графъ,-- Гертруда, неужели вы мнѣ не вѣрите! Вы уже потому моя, и были моей, что вы, вы однѣ исполняли обязанности матери въ отношеніи къ моему сыну! Вы воспитали его! Вы охраняли его, вы и теперь,-- я знаю ваше благородство и великодушіе,-- вы и теперь думаете только о томъ, какъ бы устроить его счастіе съ другой женщиной, которую вы также станете честно любить. Помогите же мнѣ, скажите вашему любимцу, когда онъ придетъ домой, что вы его будущая мать, что вы... Жена его отца!...
   Гертруда схватила шаль и шляпу и хотѣла уйти.
   -- Зачѣмъ же вы бѣжите? вскричалъ графъ.-- Боитесь, что васъ уговорятъ, Гертруда?
   -- Но, графъ, моя бѣдность, мое происхожденіе...
   -- А прежде относительно Теодора...
   Графъ не договорилъ.
   -- Это клевета, если меня обвиняютъ, что я когда нибудь думала о графскомъ достоинствѣ Теодора... ради себя...
   -- Гертруда, продолжалъ графъ, подходя къ ней,-- Гертруда, вы настолько образованы, что стоите выше сословныхъ предразсудковъ. Меня зовутъ аристократомъ, и я дѣйствительно аристократъ въ извѣстномъ смыслѣ. Но я не аристократъ въ такихъ вещахъ, которыя должны измѣниться по здравому смыслу. Брачный союзъ, чисто дѣло чувства!... Я то же самое сказалъ бы если бы дѣвушка, которая могла написать такое письмо, была происхожденія...
   -- Она изъ рода Фернау!... въ волненіи проговорила Гертруда.
   -- Это примиряетъ васъ! не такъ ли Гертруда -- кончилась ли борьба въ вашей душѣ?...
   -- Относительно Теодора, да!... Борьба эта кончилась еще вчера...
   Графъ хотѣлъ разъяснить эти слова, но въ эту минуту Теодоръ вернулся домой.
   Весело и живо вошелъ онъ въ комнату, поздоровался съ Гертрудой, не замѣчая, въ какомъ волненіи находились и отецъ его и Гертруда, сбросилъ съ себя пальто, крикнулъ, чтобы лошадей не выпрягали, пока не отвезутъ домой фрейленъ Гертруду, и сталъ разсказывать, какой счастливой сцены привелось ему быть свидѣтелемъ. Къ Вюльфингамъ пріѣхали сыновья, и зовутъ ихъ съ собой въ Бельгію, гдѣ занимаютъ очень выгодныя мѣста. Они согласились на предложеніе, хотя онъ, Теодоръ, съ своей стороны употреблялъ всѣ старанія, чтобы убѣдить ихъ остаться, даже сообщилъ имъ о желаніи отца примириться съ ними.
   -- Не сердись на меня за это, прибавилъ онъ, -- я даже поужиналъ съ ними, но Вюльфинги непремѣнно хотятъ уѣхать.
   -- Пусть уѣзжаютъ! перебилъ его отецъ.-- Здѣсь имъ ужь не будетъ хорошо. Я не отрицаю заслугъ Вюльфинга въ отношеніи тебя!... Но заслуги эти были невольныя. Я не могу никакъ дознаться о прежней жизни этихъ людей. Если они переселятся, я положу имъ ежегодную пенсію.
   Наконецъ Теодоръ замѣтилъ, что Гертруда все молчитъ и потому спросилъ, здорова ли она.
   -- Милый сынъ, сказалъ графъ,-- я скрылъ отъ тебя, что президентъ отказался, отъ приглашенія ѣхать въ Вильденшвертъ. Тебя это пугаетъ?... Президентъ думаетъ, что ты... ты любишь дочь его Мехтильду...
   -- Отецъ!... хотѣлъ вскричать Теодоръ, и не могъ. Онъ точно остолбенѣлъ. Его еще болѣе смутила Гертруда, блѣдная, неподымавшая глазъ.
   -- Кромѣ того, продолжалъ отецъ, уже просіявшій отъ надежды; -- президентъ сообщилъ.мнѣ, что онъ старался удалить тебя отъ своей дочери, потому что Мехтильда по всѣмъ признакамъ тоже была неравнодушна къ своему кавалеру, преподающему ей уроки катанья на конькахъ... Но я намѣренъ отстранить всѣ препятствія. и все-таки приглашаю это милое семейство -- отца, мать и дѣтей къ намъ на праздникъ, который скоро будетъ въ Вильденшвертѣ, на праздникъ... ну, удивляйся же.... по случаю моей свадьбы!
   Гертруда сдѣлала нѣсколько шаговъ, что доказывало, что она очнулась уже отъ своего оцѣпенѣнія.
   -- Разумѣется, будущая твоя мать графиня Вильденшвертъ -- продолжалъ отецъ -- также желаетъ, чтобы мы повторили, и какъ можно скорѣе, это приглашеніе, для того, чтобы доставить возможность вамъ съ Мехтильдой сойтись и узнать покороче другъ друга, чего нельзя было сдѣлать во время кратковременныхъ катаній на льду. Не такъ ли, Гертруда?
   Графъ, произнося слова: "будущая твоя мать -- графиня Вильденшвертъ", указывалъ рукою на Гертруду.
   -- Можетъ ли это быть! вскричалъ Теодоръ, и бросился къ Гертрудѣ. Гертруда на мгновеніе остановила его. Но тутъ подошелъ графъ, взорами умоляя ее рѣшиться.
   Она. ласково посмотрѣла на графа, обняла Теодора, отгадавшаго истину, и протянула руку отцу, который горячо прижалъ ее къ сердцу.
   

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ.

   Въ одной изъ гостинницъ Швейцаріи, за завтракомъ, сидѣли трое молодыхъ людей и одна молодая женщина: Теодоръ съ женою Мехтильдою и два брата его фонъ-Фернау.
   Теодоръ спрашивалъ, можно ли будетъ ему видѣть мать? Братья умоляли его повидаться съ нею, а Мехтильда повторяла:
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Она никогда не хотѣла его видѣть!... Зачѣмъ же теперь?... Душевное потрясеніе можетъ имѣть для нея вредныя послѣдствія!... Пусть она остается въ безсознательномъ состояніи... Для больной души безуміе лучше, чѣмъ разсудокъ...
   Она остановилась, потому что Теодоръ выразилъ непремѣнное желаніе хотя издали взглянуть на мать. Братья давно звали его въ Швейцарію, но отецъ, женившійся на Гертрудѣ черезъ двѣ недѣли послѣ извѣстной сцены, разсказанной въ предыдущей главѣ, все не соглашался на это свиданіе. Два года Теодоръ быль женихомъ Мехтильды, первый годъ, вмѣстѣ съ Бехтольдомъ и Гельвигомъ, онъ объѣздилъ всю Европу, и учился. Возвратясь изъ путешествія онъ женился и получилъ позволеніе отца познакомиться съ братьями, на которыхъ потеря состоянія имѣла самое благотворное вліяніе.
   Молодые фонъ-Фернау служили теперь офицерами арміи швейцарской республики, а мать ихъ жила въ горахъ, гдѣ ей купили хорошенькій небольшой домикъ, въ которомъ она, на оставшіяся у нея средства, могла жить ни въ чемъ не нуждаясь.
   Ядвига не ждала гостей, но прислуга знала о предполагаемомъ посѣщеніи. Вахмистръ или дворецкій, надежный, старый рубака, могъ служить порукою молодымъ офицерамъ, жившимъ по большой части въ Тунѣ, что за матерью ихъ хорошо присматриваютъ.
   Лѣтомъ мать, съ работой въ рукахъ, часто сиживала на терассѣ у самаго обрыва. Зрѣніе у нея вполнѣ сохранилось. Сначала домашніе боялись, чтобы она въ минуту отчаянія не бросилась внизъ, но теперь страхъ этотъ миновалъ.
   День былъ не жаркій, и потому на этотъ разъ она оставалась въ комнатахъ. Младшіе сыновья только-что хотѣли сказать ей, что вотъ идетъ молодой графъ Вильденшвертъ и жена его Мехтильда, дочь Линды, какъ прислуга бросилась къ нимъ, умоляя не смущать больную.
   Гости остановились на террасѣ.
   Въ дверяхъ показалась высокая фигура женщины въ черномъ платьѣ, съ совершенно сѣдыми волосами. При видѣ ея сердце Теодора сжалось и они съ Мехтильдой вошли въ бесѣдку, чтобы не явиться передъ нею слишкомъ неожиданно.
   -- Мы ждемъ гостей! обратился къ ней Бруно фонъ-Фернау.
   -- Старыхъ знакомыхъ, матушка! прибавилъ Эдмундъ.
   -- Да, сказала безумная, -- пусть пріѣдутъ ваши товарищи, здѣсь будетъ повеселѣе.
   -- Ужь нѣкоторые пріѣхали, сказалъ Бруно.
   -- Одинъ изъ товарищей, недавно женившійся, прибавилъ Эдмундъ.
   Теодоръ и Мехтильда вышли изъ бесѣдки, и Ядвига любезно съ ними раскланялась и, не желая быть помѣхой, вышла въ садъ.
   Мсхтильда подошла къ ней поближе и заговорила:
   -- Тетя Фернау... я привезла тебѣ поклонъ отъ мамы. Я Мехтильда Фернау, ты меня помнишь...
   Теодоръ бросился къ безумной, схватилъ ее руку и сталъ цѣловать, а Мехтильда прибавила:
   -- Это мужъ мой!
   Ядвига посмотрѣла на нихъ обоихъ, погладила по головѣ Мехтильду и потомъ, пристально осмотрѣвъ съ головы до ногъ Теодора, глубоко вздохнула и тихо проговорила:
   -- Тебя я знаю!
   Это былъ послѣдній свѣтлый лучъ въ ея жизни. Болѣе она не приходила въ себя, и вскорѣ старый графъ и Гертруда получили въ замкѣ Вильденшвертъ извѣстіе о смерти несчастной графини Ядвиги.
   Гертруда, сдѣлавшись графиней Вильденшвертъ, стала спокойнѣе и терпимѣе. Она поддерживала зятьевъ своего дяди, которые терпѣли сильную нужду послѣ паденія заведенія, и обдаривалп больную тетку.
   Отто фонъ-Фернау такъ и пропалъ въ Америкѣ.
   Графиня Гертруда и Линда фонъ-Фернау не замедлили примѣнить на практикѣ свою методу воспитанія, такъ какъ вскорѣ послѣ возвращенія молодыхъ послѣ годичнаго путешествія, обѣ онѣ стали бабушками.

"Дѣло", NoNo 2--9, 1870

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru