Хвостов Дмитрий Иванович
Шаликова кн. А. Письмо к редактору журнала "Время" по поводу статьи "Певец Кубры"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Шаликова кн. А. Письмо к редактору журнала "Время" по поводу статьи "Певец Кубры"

  

"Время", No 11, 1862

  

Оригинал здесь -- http://smalt.karelia.ru/~filolog/vremja/1862/Novem/pismored.htm


ПИСЬМО КЪ РЕДАКТОРУ ЖУРНАЛА "ВРЕМЯ"1

ПО ПОВОДУ СТАТЬИ: "ПѢВЕЦЪ КУБРЫ"

Et voilà comme on êcrit l'histoire.

_____

   М. г. Какъ жена покойнаго князя Петра Ивановича Шаликова, котораго вѣроятно вы не знали ни лично, ни по репутацiи, человѣка много лѣтъ уважаемаго и любимаго въ московскомъ обществѣ, я позволила себѣ нѣсколько замѣчанiй на статью Е. Колбасина "Пѣвецъ Кубры", гдѣ я нашла нѣкоторыя невѣрныя черты характеристики моего мужа, и прошу васъ покорнѣйше, милостивый государь, дать мѣсто моимъ замѣткамъ въ издаваемомъ вами журналѣ.
   Признаюсь вамъ, нетолько я сама, но и всѣ знавшiе лично покойнаго моего мужа, едва вѣрили глазамъ своимъ, читая истинно-забавныя... я бы сказала клеветы г. Колбасина, еслибъ могла предполагать въ человѣкѣ совершенно постороннемъ какой-нибудь умыселъ бросить тѣнь на его память. Г. Колбасинъ можетъ-быть и самъ непрочь отъ того, чтобъ узнать нѣкоторыя болѣе точныя подробности о личности, которой онъ коснулся въ своемъ психологическомъ очеркѣ.
   Усиливаясь доказать, что кн. Шаликовъ былъ "интриганъ и нозкопоклонникъ", авторъ статьи: "Пѣвецъ Кубры" до такой степени не попалъ на настоящiй его недостатокъ, что заставилъ всѣхъ невольно улыбнуться. Крайняя вспыльчивость моего мужа, нещадившая никакое лицо, вошла даже въ пословицу въ кругу нашихъ знакомыхъ; а рѣзкая правдивость, возстановившая противъ него многихъ, въ глазахъ друзей его извинялась только рѣдкою добротою сердца и совершенно дѣтскою нерасчетливостью. Довѣрчивый до наивности, онъ даже въ другихъ непонималъ духа интриги; взглядъ его на жизнь былъ взглядомъ поэта и философа, а денегъ считать онъ никогда не умѣлъ. Такимъ представлялся онъ каждому, кто видѣлъ его мелькомъ раза два; такимъ знали его тѣ, которые были сближены съ нимъ съ молодыхъ лѣтъ и до глубокой старости. Никто менѣе его не измѣнялся съ лѣтами. Этотъ недостатокъ практичности, эта неукротимость избалованной натуры, составлявшiе главную черту его характера, могутъ служить истолкованiемъ многихъ его странностей. Кто не зналъ его за неисправимаго оригинала. Кто не помнитъ, какъ онъ, нетолько въ салонахъ, но и во время ежедневныхъ своихъ прогулокъ, свободно и открыто говорилъ о происшествiяхъ и лицахъ, возмущался крѣпостнымъ правомъ, и не стѣсняясь ничѣмъ, высказывалъ среди собравшейся вокругъ него публики самыя смѣлыя идеи. Кому не приходилось удивляться тому, что не разъ самыя почтенныя дамы, которымъ случалось ему наговорить всердцахъ пропасть колкостей, приѣзжали первыя мириться съ нимъ? На него нельзя было сердиться: живая, пылкая натура этого человѣка, всегда юная и увлекающаяся, всегда вдававшаяся въ крайности, съ ироническимъ складомъ ума, съ большою начитанностью, съ южнымъ воображенiемъ и съ женскою, непритворною добротою, обаятельно дѣйствовала на все окружающее, и ему все прощалось. Да, это была не пошленькая личность, какою выставилъ ее г. Е. Колбасинъ, скорбя о пагубномъ влiянiи, какое будтобы имѣлъ князь Шаликовъ на стихотворное развитiе графа Хвостова.
   Въ тридцатыхъ годахъ (эпоха, въ которую упоминаетъ о моемъ мужѣ г. Е. Колбасинъ), ему было уже слишкомъ шестьдесятъ лѣтъ; но несмотря на эти преклонныя лѣта, его всюду желали видѣть, какъ человѣка прiятнаго, всегда принадлежавшаго къ образованному, лучшему обществу. Будучи крайне разборчивъ въ знакомствѣ съ свѣтскими людьми, и передавъ это свойство своему семейству, онъ для иныхъ литераторовъ дѣлалъ исключенiя, принимая ихъ во имя литературы, а съ другими былъ друженъ съ молодыхъ лѣтъ, какъ напримѣръ съ В. Л. Пушкинымъ, Батюшковымъ и другими; былъ всегда дружески принятъ у княгини Зенеиды Волконской. Прочитавъ статью г. Е. Колбасина "Пѣвецъ Кубры", право можно подумать, что князь Шаликовъ былъ нѣчто вродѣ высланнаго изъ бурсы семинариста, или вольноотпущеннаго лакея, пробившаго себѣ дорогу интригами, сплетнями, угодливостью и всякими подобными средствами.
   Видно, что г. Е. Колбасинъ вообще мало знакомъ съ преданьями московскихъ салоновъ того времени, когда еще существовало общественное мнѣнiе въ аристократическомъ кругу, и любезность французскаго ума: l'urbanitê francaise, была сильно въ ходу. Иначе онъ не рѣшился бы дѣлать заключенiя о человѣкѣ по выхваченному наудачу письму.
   Семейство наше никогда ничѣмъ не пользовалось отъ графа Хвостова, и если мужъ мой, равный ему по рожденiю и воспитанiю, писалъ лестные отзывы о его сочиненiяхъ, то это дѣлалось съ добродушiемъ, чтобъ потѣшить добраго старика, считая стихотворство его вполнѣ невинною забавою, и притомъ высоко цѣня его нравственныя качества и эту любовь къ литературнымъ занятiямъ, въ которыхъ онъ находилъ все свое утѣшенiе. И вправду, кому могъ повредить почтенный гр. Хвостовъ, воспѣвая Кубру?
   Мужъ мой, прожившiй болѣе восьмидесяти-трехъ лѣтъ2, можно сказать не зналъ старости. За годъ до своей кончины, онъ читалъ очень много, писалъ твердымъ и красивымъ почеркомъ, ѣздилъ верхомъ; за два мѣсяца цитировалъ Вольтера и Монтескьё, разбиралъ "Contrat Social", съ любовью говорилъ о Ж. Ж. Руссо, которому всегда пламенно сочувствовалъ. О евангелiи онъ однако постоянно относился какъ о высшемъ произведенiи истинной мудрости и за четыре года до смерти, вполнѣ вникнувъ въ духъ евангельскаго ученiя, онъ пожелалъ приобщиться св. таинъ, чего прежде не дѣлалъ нѣсколько лѣтъ. О кончинѣ его можно сказать, что она была проста и естественна какъ и вся жизнь его. Онъ безъ болѣзни уснулъ вѣчнымъ сномъ, какъ младенецъ, угасъ какъ лампада.
   Не такова была старость графа Д. И. Хвостова. Когда мужъ мой началъ издавать "Дамскiй журналъ", графъ былъ уже дряхлъ и слѣпъ, и вмѣсто своего имени, ставилъ чрезвычайно смѣшную каракулю, которая очень потѣшала моихъ маленькихъ дѣтей. По словамъ же г. Е. Колбасина иной право подумалъ бы, что графъ Хвостовъ былъ пылкiй юноша, котораго сбили съ толку и погубили коварные льстецы и интриганы, во главѣ которыхъ стоялъ князь Шаликовъ. Да это до крайности забавно всѣмъ, кто зналъ нетолько лично, но даже и понаслышкѣ, того и другого.
   Г. Колбасина приводитъ въ страшное недоумѣнiе вопросъ: Отчего графъ Хвостовъ писалъ стихи? Онъ убѣжденъ, что все это потому, что кн. Шаликовъ и Щедрицкiй надули ему въ уши о какомъ-то безсмертiи, ожидающемъ поэтовъ за гробомъ.
   Но это предположенiе такъ смѣшно, что объ немъ не стоитъ много толковать. Взглянемъ лучше на эпоху Екатерины. Сама великая монархиня занимается литературой, пишетъ для театра, слушаетъ съ наслажденiемъ оды Державина, осыпаетъ милостями и вниманьемъ фонъ-Визина, переписывается съ Вольтеромъ, который говоритъ:
   c'est du Nord aujourd'hui que nous vient la lumière,
   и плеяда поэтовъ, окружавшая ее, такъ возвеличена и прославлена въ глазахъ цѣлой Россiи, что каждый, кропая стихи, мечтаетъ заимствовать хоть одинъ лучъ отъ этого ослѣпительнаго свѣта. Хвостовъ, жившiй въ кругу министровъ-писателей, увлекается блескомъ поэтической славы ихъ, и подобравъ нѣсколько рифмъ, называетъ себя пѣвцомъ Кубры, маленькой рѣченки, протекавшей въ его имѣнiи, которую онъ и желаетъ обезсмертить.
   Александръ Пушкинъ, родившись 50 лѣтъ спустя послѣ Хвостова, подшучиваетъ надъ нимъ подъ рукою, но какъ человѣкъ генiальный и образованный вмѣстѣ съ тѣмъ, не позволяетъ себѣ открыто смѣяться надъ почтеннымъ старикомъ.
   Очень вѣроятно, что умный, достойный всякаго уваженiя гр. Д. И. Хвостовъ не писалъ бы стиховъ, еслибъ родился въ наше время; онъ можетъ-быть и литераторовъ бы не сталъ принимать у себя въ домѣ, и еслибы провѣдалъ, что въ вотчинѣ его протекаетъ Кубра, то это для того, чтобъ поставить на ней мельницу.
   Сверхъ того, едвали кому-нибудь покажется вѣроятнымъ, чтобъ единственной причиною раззоренiя гр. Хвостова могло быть печатанiе его сочиненiй, какъ увѣряетъ въ томъ публику г. Колбасинъ.
   Конечно очень естественно, что человѣкъ, мечтающiй о парнасскихъ богахъ, въ житейскихъ дѣлахъ бываетъ очень непрактиченъ. Но еслибъ это было и такъ, то мужъ ли мой виноватъ въ этомъ, онъ, который и самъ страдалъ, увы! тѣмъ же самымъ недугомъ. Грустную обстановку одинокой старости графа Хвостова согрѣвала литература, и этому-то и сочувствовалъ мой мужъ, какъ душа любящая. О состоянiи дѣлъ и доходовъ графа мы никогда ничего не знали и о нихъ не справлялись. Графъ жилъ постоянно въ Петербургѣ, а мужъ мой въ Москвѣ; для свиданiй съ графомъ онъ въ Петербургъ не ѣздилъ, не пилъ на его счетъ шампанскаго, не обыгрывалъ его въ карты, не занималъ у него денегъ (да и ни у кого никогда не занималъ, слава-богу!). Все, что можно допустить, это то, что графу посылались можетъ быть пять или шесть билетовъ на "Дамскiй журналъ", который самъ же графъ просилъ иногда прислать ему для раздачи знакомымъ. Этимъ трудно было привести въ бѣдственное состоянiе богатаго человѣка. Это были просто литературныя отношенiя, безъ всякого значенiя для семейства.
   Намекъ г. Е. Колбасина, который говоритъ, что будтобы "хвалители графа Хвостова взяли съ него что могли", можетъ заставить думать, что литературные друзья графа жили на его счетъ. Смѣло скажу, это чистая клевета, покрайней-мѣрѣ касательно моего мужа и гг. Щедрицкаго и Макарова. О петербургскихъ господахъ я ничего не знаю, но за этихъ многiе готовы поручиться. Вотъ въ нѣсколькихъ словахъ, чтó мнѣ извѣстно о графѣ Хвостовѣ и объ отношенiяхъ этихъ господъ къ нему.
   Отецъ его, И. М. Хвостовъ, былъ довольно богатый переяславльскiй помѣщикъ, а г. А. Щедрицкiй (отецъ професора московскаго университета, о которомъ идетъ рѣчь) занималъ должность учителя въ Переяславлѣ и былъ всегда радушно принятъ у старика Хвостова. М. Н. Макаровъ имѣлъ также помѣстье въ томъ уѣздѣ, и знакомство ихъ обоихъ съ гр. Дмитрiемъ Ивановичемъ Хвостовымъ относится ко времени ихъ молодости. Измаилъ Алексѣевичъ Щедрицкiй помнитъ какъ онъ еще ребенкомъ бывалъ въ пышныхъ палатахъ И. М. Хвостова, и какъ тотъ всегда ласкалъ его. Сынъ Хвостова, гр. Дмитрiй Ивановичъ, впослѣдствiи женился на племянницѣ Суворова, княжнѣ А. И. Горчаковой и получилъ титулъ сардинскаго графа. Братъ графини, князь Алексѣй Ивановичъ Горчаковъ въ то время былъ министромъ. Эти родственныя связи и вообще жизнь при дворѣ требовали разумѣется самой блестящей обстановки, и весьма вѣроятно, что расходы графа Хвостова постоянно превышали его средства. Графиня, какъ и всѣ знатныя дамы того времени, конечно не занималась хозяйственными расчетами, да и самъ графъ не слылъ практичнымъ человѣкомъ въ этомъ отношенiи.
   Нетолько въ Петербургѣ, но даже и въ имѣнiи своемъ, они давали балы и обѣды, на которые съѣзжалось до двухъ-сотъ человѣкъ, конечно не литераторовъ. При такомъ образѣ жизни мудрено ли было разстроить свое состоянiе и безъ литературной слабости, безъ всякихъ издержекъ на печатанiе стихотворныхъ произведенiй? У графа былъ только одинъ сынъ, и онъ, какъ говорили, мало заботился о его будущности. На самого же графа Дмитрiя Ивановича сыпались всѣ почести современи его женитьбы. Императрица Екатерина II, когда ей намекнули, что надо бы пожаловать Хвостова въ камергеры, сказала: "Для Суворова я и въ статсъ-дамы его произведу, если нужно", давая этой шуткою понять, что для Суворова у ней нѣтъ ничего невозможнаго. Къ чести графа Хвостова, надо прибавить, что онъ не былъ ослѣпленъ всѣмъ этимъ блескомъ, и остался простымъ, добрымъ человѣкомъ, до конца жизни, предпочитая рифмы чинамъ и почестямъ. Правда, онъ нерѣдко зачитывалъ, какъ говорится, на-смерть попавшагося ему слушателя3; но кто не былъ снисходителенъ къ этой слабости, особенно когда графъ сталъ уже очень старъ? Всѣ эти господа, будучи несравненно моложе его, не могли же читать ему наставленiй и отечески говорить, какъ говорилъ Суворовъ: "не пиши, любезный другъ, стиховъ -- это пустяки! займись лучше хозяйствомъ!" Но Макаровъ, Щедрицкiй и Волковъ, точно также какъ и мужъ мой, ограничивались литературными сношенiями съ графомъ, и тѣми же лестными фразами, и комплиментами, въ которыхъ не отказывали ему ни Карамзинъ, ни Державинъ, поддерживали знакомство съ почтеннымъ старикомъ. Когда и гдѣ этого не дѣлалось? Щедрицкiй отъ души расхохотался, когда узналъ къ какой категорiи причислилъ его Е. Колбасинъ, котораго онъ неимѣетъ чести знать и считаетъ псевдонимомъ. "Ни копѣйки никогда не видалъ отъ графа, да и не просилъ!" воскликнулъ онъ съ добродушiемъ безукоризненнаго человѣка. Занимая кафедру статистики при московскомъ университетѣ, онъ давалъ частные уроки въ лучшихъ домахъ (жена поэта Пушкина одна изъ его ученицъ) и такимъ образомъ трудомъ составилъ себѣ обезпеченное состоянiе и донынѣ безбѣдно живетъ съ семействомъ, пользуясь заслужоннымъ уваженiемъ.
   Начиная съ того, что письма графа къ моему мужу были тоже наполнены комплиментами и разными нѣжностями, которыя были въ духѣ того времени, я замѣчу бiографу и психологу Е. Колбасину, что желая безпристрастно описать какую-либо эпоху, надо схватить всѣ ея оттѣнки и особенности и не забывать напримѣръ, говоря о людяхъ образованныхъ екатерининскаго времени, что учтивость ихъ доходила до крайнихъ предѣловъ и впадала нерѣдко въ фразерство. Теперь конечно не то: теперь хвастаются тѣмъ, что готовы всячески насолить человѣку, оказавшему имъ услугу; но въ то время считалось признакомъ хорошаго воспитанiя преувеличить сдѣланное одолженiе и восхвалить за малѣйшую услугу. Autre temps, autres moeurs. Можетъ статься, что въ будущемъ столѣтiи формула нашихъ писемъ: милостивый государь, вашъ покорнѣйшiй слуга, будетъ казаться верхомъ нелѣпости; но воля ваша, не могу предполагать, чтобъ потомство всѣхъ насъ осудило за это, какъ тупицъ и льстецовъ. Г. Колбасинъ, надо признаться, взглянулъ съ своей точки зрѣнiя на отдаленную эпоху и выпустилъ все это изъ виду. Добросовѣстный бiографъ долженъ справиться путемъ, чѣмъ былъ на самомъ дѣлѣ при жизни человѣкъ, о которомъ онъ пишетъ. Литераторы стараго времени заслуживаютъ, чтобы о нравственныхъ качествахъ ихъ говорили осторожнѣе нынѣшнiе жрецы науки. Между первыми несуществовало никогда корыстныхъ связей; они не обирали другъ друга, не подставляли ноги собрату въ надеждѣ уронить его, напротивъ поддерживали другъ друга побратски -- честно и добросовѣстно. Если мужъ мой не любилъ Н. А. Полевого, такъ это именно потому, что считалъ его меркантильное направленiе весьма вреднымъ въ дѣлѣ литературы; тогда какъ никто изъ старинныхъ литераторовъ, такъ вѣрно не цѣнилъ, такъ горячо не сочувствовалъ А. С. Пушкину, какъ мужъ мой.
   Въ жизни и характерѣ моего мужа преобладалъ поэтическiй элементъ; изъ этого не слѣдуетъ, что онъ долженъ былъ писать прекрасные стихи, но прямо истекаетъ то, что онъ не былъ черненькою личностью, съ которой знакомитъ г. Колбасинъ своихъ читателей, навязывая этой личности, созданной его воображенiемъ, имя князя Шаликова.
   Одинадцати лѣтъ отъ роду, еще будучи въ благородномъ пансiонѣ, мужъ мой получилъ офицерскiй чинъ и служилъ въ военной службѣ при Екатеринѣ, большею частью въ Варшавѣ; но былъ прежде всего свѣтскимъ человѣкомъ, хотя и собиралъ библiотеку классиковъ. Какъ ни легка и прiятна была его адъютантская должность, однако онъ, по смерти отца своего, премьеръ-майора Сумскаго гусарскаго полка, поспѣшилъ выйти въ отставку, предпочитая всему на свѣтѣ свободу и покой. Въ это время явился на сцену Карамзинъ, съ которымъ онъ скоро сблизился. Блескъ Карамзина, его привлекательная личность, новые элементы, которые онъ внесъ въ нашу литературу, увлекъ многихъ, въ томъ числѣ и моего мужа, слогъ котораго былъ тогда замѣченъ и расхваленъ. Онъ сталъ печатать свои статьи, издавать журналы: "Аглаю" и "Зрителя". Сочиненiя его расходились хорошо, онъ имѣлъ успѣхъ въ тогдашнемъ обществѣ; романсы его перекладывались на музыку и пѣлись въ салонахъ, самъ онъ имѣлъ очень прiятный теноръ, выразительную, южную физiономiю, зналъ иностранные языки, говорилъ бойко и складно, словомъ считался однимъ изъ блестящихъ людей своего времени. Старинныя связи съ княземъ Иваномъ Михайловичемъ Долгорукимъ, съ Васильемъ Львовичемъ Пушкинымъ и Иваномъ Ивановичемъ Дмитрiевымъ незамѣтно вдвинули его въ литературную колею. Вся эта сфера была возвышенная и благородная, которой много обязано нынѣшнее просвѣщенiе. Но вотъ бѣда, что у насъ на Руси все слишкомъ скоро забывается.
   Что мужъ мой о чинахъ не думалъ, доказательствомъ тому служитъ то, что будучи близокъ ко многимъ высокопоставленнымъ лицамъ, онъ жилъ въ отставкѣ около двадцати лѣтъ. Уже послѣ двѣнадцатого года, женившись и разстроивъ дѣла своею непрактичностью (не желая отыскивать крѣпостныхъ крестьянъ, пожалованныхъ дѣду его въ полтавской губернiи, онъ продалъ за безцѣнокъ имѣнiе) онъ по ходатайству Карамзина, получилъ должность при редакцiи "Московскихъ Вѣдомостей" и скоро сталъ издателемъ ихъ. Еслибъ даже онъ и былъ очень честолюбивъ, то имѣя титулъ, онъ могъ бы неслишкомъ заботиться о чинѣ. Дѣло въ томъ, что ему уже не хотѣлось, въ силу новаго указа императора Николая, держать экзаменъ на чинъ колежскаго асесора и онъ можетъ-быть просилъ графа Хвостова напомнить министру о его представленiи, которое очень долго лежало подъ сукномъ, какъ говорится. Скажу къ слову: могъ ли Хвостовъ раздавать чины служившимъ въ министерствѣ народнаго просвѣщенiя? Не думаю. Притомъ же съ чиномъ колежскаго асесора не было сопряжено для моего мужа ни особаго блеска, ни особыхъ выгодъ; этотъ несчастный чинъ я едва затвердила и то только тогда, какъ овдовѣвъ, стала подписывать дѣловыя бумаги.
   Право, въ Москвѣ насъ принимали не по чину колежскаго асесора.
   Кто знаетъ Москву, тотъ скажетъ что здѣсь о чинахъ въ хорошемъ обществѣ и не говорятъ. Жаль, что г. Колбасинъ этого не зналъ, писавши свой психологическiй очеркъ. Если и дѣйствительно въ письмѣ моего мужа къ графу Хвостову и говорилось: "жена моя проситъ васъ.... о чинѣ" то самыя точки показываютъ что тутъ было намѣренiе вызвать улыбку на лицѣ старика. Мужъ мой любилъ употреблять шутливый тонъ и нерѣдко говаривалъ, желая охарактеризовать какого-нибудь господина: онъ такъ глупъ, что шутки не понимаетъ. Нынѣ въ самомъ дѣлѣ, всѣ такъ глубокомысленно погружены въ свои интересы, что непостигаютъ смысла той игривости, которая проявляется у людей ребячески чистыхъ душою. Говоря откровенно, ни портрета графа, ни просьбы нашей о чинѣ я не помню; все это были такими незначительными событiями въ моей жизни. Я знаю одно, что мужъ мой отъ всей души любилъ графа. Удивляться ли этому, когда самъ бiографъ признаетъ за нимъ много прекрасныхъ душевныхъ качествъ?
   Что сказать послѣ того о людяхъ, которые льстятъ какому-нибудь безграмотному превосходительству? Что сказать о тѣхъ, которые преднамѣренно и дерзко бросаютъ тѣнь клеветы на человѣка, основывая свое право только на томъ, что встрѣчали имя его подъ печатною статьей?
   Къ счастiю есть еще люди, которые хорошо помнятъ моего мужа, и знали его любовь къ правдѣ, его пылкую благородную душу. Алексѣй Алексѣевичъ Писаревъ, бывшiй попечитель московскаго университета, никогда не пользовался репутацiею блестящаго человѣка, но былъ человѣкъ хорошiй. Онъ не важничалъ, не заносился, бывалъ у насъ за-просто, принималъ у себя радушно, равно какъ и жена его, замѣчательно умная женщина. Стихи свои онъ неоднократно печаталъ въ "Дамскомъ журналѣ".
   Не знаю на какомъ основанiи Е. Колбасинъ увѣряетъ, что Раичъ, въ засѣданiи общества любителей россiйской словесности, назвалъ моего мужа взяточникомъ и Булгаринымъ. Намъ позволено думать, что это импровизацiя, дѣлающая честь воображенiю автора, но ни съ чѣмъ несообразная. Объявивъ, что Мерзляковъ, Каченовскiй, Волковъ и Загоскинъ желали выжить князя Шаликова изъ общества любителей россiйской словесности, Е. Колбасинъ не подумалъ, что безчеловѣчно чернить память этихъ покойниковъ, потомучто незналъ вѣроятно, что нетолько сами они, но и семейства ихъ были хорошо знакомы съ нами. За что же? Колбасинъ выставляетъ ихъ людьми двуличневыми? Да и на чемъ основано его мнѣнiе, что они не знали какъ отдѣлаться отъ него? Сцена съ М. А. Дмитрiевымъ была нисколько не подготовлена. Мужъ мой вспылилъ и на дерзость отвѣчалъ можетъ быть слишкомъ рѣзко. Его надобно было буквально за руки держать изъ боязни, чтобы онъ по окончанiи засѣданiя, не бросился душить человѣка, сказавшаго ему, будто онъ взялъ у графа Хвостова какихъ-то пятсотъ рублей. Самая эта исторiя показываетъ, что моему мужу вопервыхъ была несвойственна и ненавистна двуличневость, вовторыхъ, что онъ ничѣмъ не пользовался отъ графа. Все это ясно доказываетъ, что такой человѣкъ въ Булгарины не годится. Его можно было упрекнуть въ раздражительности, въ неумѣнiи подлаживаться къ людямъ и обстоятельствамъ, чѣмъ онъ и не нравился многимъ. Надо замѣтить, что многiе и ему не нравились и онъ этого не скрывалъ. Это была конечно большая ошибка съ его стороны: ему недоставало iезуитской уклончивости.
   Когда произошолъ такимъ образомъ скандалъ въ засѣданiи общества, то мужъ мой поспѣшилъ выйти изъ него, и искренно жалѣлъ, что такъ случилось. Дѣло состояло въ одномъ М. А. Дмитрiевѣ; всѣ же другiе старались примирить ихъ, зная азiатскую вспыльчивость моего мужа. Какъ всѣ добряки, онъ нерѣдко впадалъ въ чрезмѣрную запальчивость; несмотря на это, сколько друзей у него было! Это доказываетъ, что въ характерѣ его не было ничего ложнаго, искаженнаго и низкаго. Все въ немъ было до того естественно, такъ прямо вытекало изъ особенностей его натуры, что ему надѣвать маску было положительно невозможно. Манеры его между тѣмъ напоминали маркизовъ стариннаго вѣка и многое въ убѣжденiяхъ его отзывалось блестящимъ временемъ энциклопедистовъ. Всѣ образованные русскiе той эпохи смахивали болѣе или менѣе на этотъ типъ; но богатая натура моего мужа вносила въ него много своего, оригинальнаго что бросалось въ глаза каждому. Иные можетъ-быть втайнѣ и въ одиночку не любили его, но открыто противъ него никогда не могли бы ополчиться цѣлой толпою: общественное мнѣнiе было за него. Вотъ поэтому-то и не вѣренъ очеркъ Колбасина. Мужъ мой пользовался большою популярностью, даже между купцами; его бывало запотчуютъ они, какъ встрѣтятъ гдѣ-нибудь, и большою частью люди, которыхъ онъ незналъ по имени назвать. Никогда "Московскiя вѣдомости" не были такъ распространены до редакторства моего мужа. Его имя сдѣлалось извѣстно повсемѣстно. Статьи его о бѣдныхъ, печатавшiяся въ "Московскихъ вѣдомостяхъ" и въ его журналѣ, сближали его со множествомъ людей разнаго класа. И теперь еще помнятъ добро, которое онъ дѣлалъ. У него была рука легка. Его бѣдные богатѣли. Отрадно было для насъ приближенiе пасхи, рождества христова или новаго года. Со всѣхъ концовъ Россiи посылались отъ неизвѣстныхъ лицъ деньги для вспомоществованiя неимущимъ, о которыхъ писалъ онъ; нерѣдко изъ дальнихъ губернiй писали ему незнакомыя дѣти, что откладывали нѣсколько мѣсяцевъ деньги отъ лакомства и тому подобнаго съ тѣмъ, чтобъ скопить нѣкоторую сумму и отправить на помощь такому-то семейству. Ни концерты, ни спектакли не устраивались на эти деньги... никто не веселился, не вальсировалъ, костюмовъ себѣ не шилъ, а между тѣмъ находились люди и во множествѣ, которые дѣлая добрыя дѣла, скрывали свои имена и отъ души благодарили мужа, что доставилъ имъ случай быть полезными. Успѣхъ этого дѣла былъ значителенъ и радовалъ насъ, потомучто мы видѣли, что цѣлыя семьи извлечены изъ нищеты и устроены. Многiе помнятъ, съ какой горячностью мужъ мой дѣлалъ добро, какъ неостанавливаясь ни передъ какимъ затрудненiемъ, доставлялъ мѣста, обращаясь для этого иногда къ вовсе незнакомымъ людямъ, словомъ дѣятельно хлопоталъ о меньшихъ братьяхъ, ссорясь нерѣдко за это съ богачомъ и подвергааясь истиннымъ непрiятностямъ. Это была потребность его души. Онъ отыскивалъ несчастныхъ по чердакамъ и трущобамъ и любилъ, чтобъ дѣти его видѣли чтò такое нужда и приучались бы отыскивать средства облегчать страданья ближнихъ. Безпечный во всемъ другомъ, тутъ онъ былъ неутомимо дѣятеленъ, терпѣливъ и практиченъ гораздо болѣе, чѣмъ въ дѣлахъ собственнаго своего семейства. Степанъ Степановичъ Апраксинъ, Александръ Ивановичъ Бахметевъ, князь Андрей Петровичъ Оболенскiй, эти добродѣтельные люди своего вѣка, образцы какихъ становятся очень, очень рѣдки въ нашемъ обществѣ, любили его, считая добрѣйшей душою. Оно такъ и было. Тщеславiя и подмалевки не было и тѣни въ его заботахъ о бѣдныхъ. Любви его не было конца.
   Ничто необличаетъ въ мужѣ моемъ "мелкую, подозрительную, интригантскую натуру", какую ему навязываетъ г. психологъ. Прибавлю къ характеристикѣ мужа, что онъ не побоялся написать эпиграму на авжное административное лицо, противорѣчилъ начальнику, шолъ на перекоръ ему и рисковалъ потерять мѣсто. Правда, что съ лѣтами онъ сдѣлался нѣсколько страненъ, рѣзокъ, взыскателенъ, но тѣмъ не менѣе глубокая честность и безкорыстiе, которыя лежали въ основанiи его натуры, чувствовалось всѣми. Самый взглядъ его на образованiе женщинъ показываетъ въ немъ не дюжиннаго человѣка. Онъ высоко ставилъ всегда свободу женщины, полагая ее конечно не въ куренiи папиросъ и не въ студенческой беззастѣнчивости молодыхъ дѣвушекъ; онъ говорилъ: честь женщины должна быть охраняема ею самою, а не другими, и всегда предпочиталъ англiйское воспитанiе французскому, которое дѣлаетъ изъ женщины лицемѣрную куклу. Его недостатки, можно смѣло сказать, происходили по прямой линiи отъ его достоинствъ, и носили на себѣ характеръ той эпохи, неустановившейся, но широкой и благородной, недопускавшей мелкихъ пороковъ и мелкихъ дрязгъ.
   Карамзинъ, Иванъ Ивановичъ Дмитрiевъ, Жуковскiй, князь Вяземскiй, Вас. и Ал. Пушкины конечно не Булгарина видѣли въ немъ, бывши съ нимъ постоянно въ наилучшихъ отношенiяхъ; а предполагать, чтобъ въ комъ-либо можно было ошибаться впродолженiи шестидесяти лѣтъ почти несбыточно. Въ одинъ изъ тяжкихъ годовъ, когда Россiя переживала жестокое испытанiе, Карамзинъ писалъ мужу: "Добрый князь, молитесь за Россiю!" Жуковскiй въ бытность свою въ Москвѣ, увидя нашу меньшую дочь, уговорилъ отдать ее въ институтъ, и она вовсе неожиданно была принята на счетъ императрицы. А. С. Пушкинъ всегда присылалъ мужу свои сочиненiя, едва появившiяся въ свѣтъ, съ самою лестною надписью и никогда не забывалъ заѣхать къ намъ, будучи въ Москвѣ. Василiй Львовичъ Пушкинъ говорилъ ему въ стихахъ: "Я эгоистъ -- твое здоровье берегу..." Большая пачка писемъ отъ всѣхъ этихъ людей хранится у меня въ портфелѣ. Но мнѣ странно и смѣшно выставлять все это на видъ публики, какъ бы хвастая простыми отношенiями, на которыя привыкло мое семейство смотрѣть какъ на обыкновенный порядокъ вещей, но г. Колбасинъ вызвалъ меня на это объясненiе, и всякiй пойметъ чувство, которое овладѣло мною при чтенiи его статьи.
   Еслибъ мой мужъ былъ интриганъ, то вмѣсто того, чтобъ заискивать въ графѣ Хвостовѣ, онъ бы поддѣлывался къ своимъ богатымъ родственникамъ: двоюродная сестра его, графиня Завадовская имѣла огромное состоянiе; несмотря на это родныя тетки ихъ жили у моего мужа, и изъ-за нихъ-то онъ и ссорился съ нею постоянно. Единственный сынъ ея графъ Иванъ Яковлевичъ Завадовскiй умиралъ бездѣтно; мужъ былъ друженъ съ нимъ въ молодости (они были почти однихъ лѣтъ), но впослѣдствiи разошолся и съ нимъ послѣ того, какъ окончательно разсорился съ его матерью. Графиня умерла, оставивъ сыну большiе капиталы и нѣсколько тысячъ душъ4. Графъ жилъ въ Петербургѣ; мужъ мой и несправлялся о немъ никогда. Но князь Кочубей, прiятель Завадовскаго, встрѣтившись съ мужемъ моимъ, объявилъ ему, что графъ Иванъ Яковлевичъ въ безнадежномъ состоянiи и совѣтовалъ ему съѣздить къ нему въ Петербургъ, прибавивъ, что бѣдный Завадовскiй умираетъ на чужихъ рукахъ. "Чтобъ я поѣхалъ къ умирающему богачу за духовной! воскликнулъ мужъ мой: -- да сохрани меня Богъ! Подать ему мысль, что я подличаю передъ нимъ, заискиваю его милостей -- никогда!" Такъ и не поѣхалъ, не написалъ даже Завадовскому! Завадовскiй умеръ, вспомнивъ однако передъ смертью о моемъ мужѣ, которому по духовному завѣщанiю отказалъ двадцать пять тысячъ асигнацiями наравнѣ съ камердинеромъ, съ докторомъ и духовникомъ, прибавивъ, что князь Н. И. Шаликовъ "ближайшiй родственникъ мой со стороны родительницы моей." -- "И за то спасибо! сказалъ мужъ мой: -- его воля была отдать кому вздумается!" А отдалъ графъ Иванъ Яковлевичъ огромную сумму денегъ совершенно посторонней особѣ.
   Прилагаю при этомъ письмо, писанное ко мнѣ Из. Ал. Щедритскимъ, которое и прошу васъ, г. редакторъ, помѣстить въ концѣ моей статьи, если вы желаете показать безпристрастiе въ этомъ дѣлѣ. Вотъ оно:

ПИСЬМО Г. ЩЕДРИТСКАГО5

  
   Милостивая государыня!
   Прочитавши статью: "Пѣвецъ Кубры", составленную Е. Колбасинымъ, нахожу, сколько могу припомнить, что дѣйствительно были писаны мною письма къ гр. Хвостову, но въ тѣхъ же самыхъ выраженiяхъ и все ли писалъ то чтó напечатано -- не помню. Вѣроятно также, что я упомянулъ въ письмѣ и о сестрѣ своей, ибо какъ я узналъ отъ нея, она, живши еще въ Переяславлѣ, подавала просьбу императору чрезъ министра народнаго просвѣщенiя о предоставленiи ея пенсiона покойнаго отца нашего въ знакъ особенной, исключительной милости государя, -- но не получила пенсiона. Изъ этого видно, какъ равно изъ содержанiя самыхъ писемъ заключить можно, что они писаны были не изъ подкупной обязанности непремѣнно хвалить и льстить, но писаны были къ человѣку давно знакомому, земляку, знавшему положенiе семейной нашей жизни и принимавшему въ своихъ единоземцахъ живое, сердечное участiе. Одинъ только злонамѣренный Колбасинъ хочетъ дать превратный толкъ нашимъ письмамъ, то-есть, что мы будтобы умышленно напередъ расточаемъ похвалы гр. Хвостову, какъ бы желая размягчить его сердце, а потомъ уже просимъ о своихъ надобностяхъ. Такой черный взглядъ выражаетъ только худое воспитанiе Колбасина, низкую среду, въ которой онъ родился, выросъ и изъ которой выползъ на свѣтъ божiй для того, чтобы злорѣчить о другихъ своимъ гусинымъ перомъ. Похвалы, которыя помѣщались въ письмахъ къ гр. Хвостову, всегда были слѣдствiемъ дѣйствiя, произведеннаго самимъ графомъ, или присылкою сочиненiя, представляемаго благосклонному вниманiю, или жалобою на несправедливость людей. Какъ же бы поступить тутъ по мнѣнiю Колбасина? Отослать назадъ сочиненiе къ графу и написать: мнѣ ненадобно твоихъ сочиненiй; ты пишешь худо; ты дуракъ, какъ величаетъ его Колбасинъ, шутъ-скоморохъ. Колбасинъ невѣжда, онъ не знаетъ и не понимаетъ условiй общественной жизни. Когда и кто неблагодарилъ графа и нехвалилъ его сочиненiй? Цари, вельможи, академiи, университеты, писатели... самъ превозносимый Колбасинымъ Пушкинъ, называетъ графа своимъ славнымъ и любезнымъ патрiархомъ, стихи его -- пѣснями лиры заслужонной и вѣчно-юной; поэтъ Шатровъ пишетъ ему въ стихахъ похвальное письмо, называя графа по уму и сердцу генiемъ -- и все это позволительно; а намъ, такъ названнымъ хвалителямъ графа, нельзя уже назвать его маститымъ пѣвцомъ, старѣйшимъ членомъ русскаго парнаса, -- все это ставить намъ въ укоръ, стыдъ, поношенiе, недобросовѣстность, безнравственность. Что за нападка! Что за гнусное злорѣчiе? Что за кривой судъ? Чѣмъ же представляетъ себѣ пошлый Колбасинъ почтеннаго, добраго графа? Извергомъ, чудовищемъ, язвою, чумою, къ которому нельзя прикоснуться и письмомъ, ибо и это дѣйствiе считается позоромъ или подкупомъ. Безумiе психолога Колбасина, относительно гр. Хвостова и насъ, его хвалителей, доходитъ до того, что онъ, посредствомъ насъ, хочетъ объяснить психологическую задачу: отчего графъ не покидалъ писать стихи, несмотря на всѣ насмѣшки, злыя эпиграмы, совѣты умирающаго Суворова -- не писать стиховъ, несмотря на то, что онъ былъ образецъ сенаторовъ, умный, образованный, честный, добрый человѣкъ. Были люди, говоритъ Колбасинъ, говорившiе Хвостову, что имя его безсмертно, и что онъ не умретъ въ потомствѣ, и что не признаютъ его изъ одной зависти -- это мы, его хвалители, то-есть кн. Шаликовъ, я, Лялинъ, Макаровъ и другiе. Скажите, есть ли тутъ какой-нибудь здравый смыслъ и не ребяческое ли это сужденiе? Я началъ переписку съ графомъ, современникомъ, по Колбасину, фонъ-Визина, Державина и др. съ 1827 года; мои письма, приводимыя Колбасинымъ, относятся къ 1827 году; графу Хвостову было тогда уже семьдесятъ лѣтъ и писать стихи вѣроятно началъ онъ уже пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ: какъ же я могъ увѣрять въ безсмертiи графа, когда меня не было еще и на свѣтѣ, и чтó значило мое, молодаго человѣка, увѣренiе послѣ совѣтовъ умирающаго Суворова, почти боготворимаго Хвостовымъ. Не галиматью ли пишетъ Колбасинъ? и этакою галиматьею хочетъ онъ разрѣшать психологическiя явленiя? Колбасинъ не имѣетъ понятiя о душѣ. Онъ плететъ только ложь и хочетъ очернить ближняго! Далѣе Колбасинъ увѣряетъ, что мы, хвалители, дали названiе Пѣвца Кубры графу, послѣ чего будто бы и самъ Хвостовъ сталъ величать себя такимъ. Это сущая ложь! Давнымъ-давно Хвостовъ самъ назвалъ себя Пѣвцомъ Кубры -- и повторяли ему это названiе, потомучто знали, что это ему нравилось. Но всего забавнѣе увѣренiе Колбасина, будтобы графъ Хвостовъ такъ переполненъ былъ нашими похвалами, что ни на минуту не забывалъ о нихъ. "Кланяясь Пушкину и Баратынскому, пишетъ Колбасинъ, онъ невольно припоминалъ фразы своихъ хвалителей вродѣ знаменитой фразы Щедритскаго: вы безсмертный писатель, вы гражданинъ всѣхъ вѣковъ и народовъ." Полно, такъ ли? Думалъ ли такъ графъ Хвостовъ? Не самаго ли себя описываетъ Колбасинъ, самолюбивое творенiе? И для чего эти общiя мысли, общее разсужденiе примѣнилъ онъ къ графу Хвостову, хотя онѣ и были помѣщены въ письмѣ къ нему? Эти мысли могли бы относиться къ самому Колбасину, еслибы онъ заключалъ въ себѣ тѣ достоинства, за которыя награждаютъ подобными фразами. Но довольно: я усталъ; у меня болитъ голова. Прощайте! Будьте здоровы и благополучны!

Вашъ покорный слуга

Измаилъ Щедритскiй.

  
   P. S. Весьма любопытно бы знать, кто и чтò такое Колбасинъ? Какъ равно любопытно знать, имѣетъ ли право журналистика обнародывать переписку лицъ, которые еще не перешли въ мiръ историческiй.

КН. АЛЕКСАНДРА ШАЛИКОВА

   Москва.
  
   1 Редакцiя печатаетъ это письмо единственно изъ принципа справедливости. Оцѣнка дѣятельности и самаго характера лицъ, сошедшихъ съ общественной сцены, есть несомнѣнная принадлежность литературы, и оспаривать у нея это право въ наше время немыслимо. Г. Колбасинъ, авторъ статьи "Пѣвецъ Кубры" выводилъ свои заключенiя основываясь на фактахъ и на подлинныхъ письмахъ. Вѣрны ли его выводы, онъ предоставляетъ судить читателямъ. Факты и письма на лицо. Но еслибъ онъ въ чемъ и ошибся, то это будетъ только ошибка, и подозрѣвать его въ клеветѣ на человѣка давно уже умершаго, мы не могли и не имѣли на то права. Это искреннее мнѣнiе редакцiи. Письмо это мы печатаемъ безъ малѣйшихъ перемѣнъ и выпусковъ. Ред.
   2 Онъ скончался въ 1852 г.
   3 Чего никогда не дѣлалъ мой мужъ. Это чистая выдумка со стороны не помню кого-то, и желанiе сдѣлать его смѣшнымъ, расказавъ будто онъ читалъ свои стихи дворовому мальчишкѣ. Онъ даже и въ засѣданiяхъ любителей россiйской словесности никогда не читалъ своихъ произведенiй, признаваясь, что слишкомъ робѣетъ.
   4 Двѣ тысячи душъ выморочнаго имѣнiя поступило въ казну по смерти ея сына.
   5 Помѣщаемъ это письмо г. Щедритскаго безъ всякихъ перемѣнъ и выпусковъ, вопервыхъ по просьбѣ княгини Шаликовой, признавшей его удобнымъ къ печати и полезнымъ для своей статьи, а вовторыхъ какъ образецъ полемики хвостовскаго времени. Мы просимъ извиненiя у г. Колбасина за тѣ личныя, невозможныя ни въ какой литературѣ ругательства, которыя онъ встрѣтитъ въ этомъ письмѣ. Впрочемъ мы не помѣстили бы его низачто, еслибъ не были увѣрены, что письмо это и особенно его непозволительный тонъ послужатъ скорѣе къ оправданiю, чѣмъ къ обвиненiю г. Колбасина. Такiя письма не оскорбляютъ.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru