Иффланд Август-Вильгельм
Из Иффландова театральнаго поприща

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В т.ч. Мисс Сара Сампсон.
    [Из кн. "Мое театральное поприще" = "Meine theatralische Laufbahn"]
    Текст издания: журнал "Вестник Европы". -- 1816. -- Ч. 9 Nо 23/24.

Изъ Иффландова театральнаго поприща.

   (Въ 1812 году помѣщено было въ семъ журналѣ извѣстіе о Театральномъ поприщѣ Иффланда, по случаю изданнаго тогда Французскаго перевода. Теперь ета книга выходитъ на Россійскомъ языкѣ и составляетъ первую Часть сочиненій {Августа Вильгельма Иффланда сочиненія. Часть первая. Мое театральное поприще. Москва въ Универс. Типографіи 1816. Въ 12 д. 288 стран.} сего славнаго Нѣмецкаго актера неменѣе славнаго писателя. Рекомендуемъ ее вообще всѣмъ любителямъ драматическаго искусства, и въ особенности людямъ, избравшимъ для себя театральное поприще,-- но условіе необходимое людямъ, призваннымъ къ нему не нищетою, не насиліемъ обстоятельствъ, а истиннымъ дарованіемъ. Артистъ; читая Иффланда, еще болѣе полюбитъ свое искусство, и будетъ гордиться своимъ званіемъ. Слѣдующій отрывокъ покажетъ и психологу-наблюдателю достопамятный примѣръ раскрытія первыхъ впечатлѣній въ душѣ человѣка, предназначеннаго дѣйствовать на сердца своихъ соотечественниковъ.)
   "Съ 1767 году прибыла въ Ганноверѣ Зейлерова театральная труппа и была помѣщена въ маленькомъ придворномъ театрѣ. Сіе еще болѣе утвердило меня въ прежнемъ моемъ мнѣніи, что люди сіи должны бытъ свыше обыкновенныхъ; ибо иначе какимъ бы образомъ осмѣлились они занять Королевское жилище?
   О прекрасныхъ представленіяхъ сей труппы говорено было у насъ въ домѣ и много, и съ большимъ жаромъ. Видѣвшіе ихъ нѣсколько разѣ братья и сестры мои разсказывали намъ содержаніе игранныхъ піесъ и говорили о томъ съ чувствомъ, понятіемъ и убѣжденіемъ.
   Въ сіе самое время старшій братъ мой досталъ себѣ. только что вышедшую въ свѣтъ Лессингову драматургію, и читалъ ее намъ по вечерамъ вслухъ. Сравнивая читаемое съ видѣннымъ имъ, дѣлалъ онъ на то замѣчанія, исполненныя разсудка, жара и тонкости. Иногда школьные друзья его -- люди умные -- оспоривали мнѣніе его то въ томъ, то въ другомъ; но онъ съ упорностію настоялъ въ справедливости инаго; случалось не рѣдко, что споры сіи оканчивались сужденіемъ сестры моей, сужденіемъ, которое всегда было исполнено вкуса, чувствительности и тонкости, толико свойственной ея полу.
   Незамѣчаемъ никѣмъ, стаивалъ я обыкновенно въ сіе время въ уголку и съ большимъ вниманіемъ слушалъ всѣ ихъ разговоры.-- Правда, что понималъ я очень мало; но за то чувствовалъ слишкомъ много. Разговоры сіи были для меня такъ приятны, что я не помню, чтобъ когда либо склонилъ меня сонъ. Какъ бы долго они ни продолжались.
   Такимъ образомъ получилъ я нѣкоторое темное предчувствіе о семъ искусствѣ; а можетъ быть что нибудь и болѣе. "Надобно, чтобъ тутъ были что нибудь чрезвычайное" говорилъ я себѣ: "ибо иначе, такіе умные и добрые люди конечнобъ не стали такъ много онымъ заниматься."
   Однажды ввечеру почтенной отецъ мой возвратился домой растроганъ до чрезвычайности: онъ былъ въ театрѣ и видѣлъ представленіе Миссъ Сары Сампсонъ. Страданія Сары, раскаяніе Меллефонта и горесть стараго Сампсона сдѣлались предметомъ его разсужденій. "Полезно" говорилъ онъ "видѣть, какъ дочь вовлекается въ несчастіе, и дѣти могутъ изъ того намучиться, сколь мною бѣдной отецъ можетъ, пострадать отъ ихъ легкомысленности! Какъ скоро піесу сію будутъ давать въ другой разъ, я непремѣнно отпущу всѣхъ дѣтей моихъ."
   Ето случилось въ непродолжительномъ времени, и въ самомъ дѣлѣ всѣхъ насъ отпустили въ театрѣ.
   Радость моя при семъ случаѣ была совсѣмъ отличнаго рода отъ той, которую я чувствовалъ, бывши въ театрѣ въ первой разъ.
   Отецъ мой сказалъ намъ, что піеса сія была полезна и что мы можемъ изъ нее научиться; къ тому же я видѣлъ, что онъ былъ ею чрезвычайно растроганъ; да и на аффишкѣ стояло: Трагедія! слѣдственно піесѣ надлежало быть величественной, печальной и притомъ нравоучительной. Она же долженствовала быть представлена въ Королевскомъ замкѣ! Изъ сего несомнительно заключилъ я, что увижу нѣчто превосходное, торжественное, одобренное самимъ Королемъ и заслужившее уваженіе почтеннаго моего родителя. Сей послѣдній самъ далъ мнѣ аффишку; сказывалъ мнѣ имена дѣйствующихъ лицъ и училъ меня, какъ надлежало обращаться въ театрѣ. Я долженъ былъ сидѣть смирно, тихо и скромно; не ротозѣйничать, а глядѣть только на то, что будетъ происходишь на театрѣ, и замѣчать то, что можетъ быть мнѣ полезно. Все сіе обѣщалъ я ему отъ чистаго сердца, онъ самомъ дѣлѣ выполнилъ оное совершенно.
   Театральную аффишку спряталъ я съ такимъ попеченіемъ, какъ будтобъ была она какая нибудь драгоцѣнность; съ сладостнымъ удовольствіемъ разсматривалъ я входной билетъ мой, и придумывалъ разныя достохвальныя причины тому, что находящаяся на ономъ печать изображала кинжалъ и маску.
   Съ наступленіемъ желаннаго дня одѣли меня такъ, какъ обыкновенно, одѣвали насъ тогда, когда мы сбирались куда нибудь въ гости. Сіе еще болѣе увеличило важность, ожидаемаго, мною праздника. Идти намъ надлежало не прежде 4 хъ часовъ; но не пробило еще и 3 хъ, а шляпа моя давно уже была у меня въ рукахъ.... Наконецъ пробило и 4.
   Мы прошли два дворцовые двора и пустились вверхъ по широкой лѣстницѣ. Доселѣ не бывалъ я еще никогда, въ семъ огромномъ зданіи. Длинные переходы, живопись, ихъ плафоновъ, высокія двери и стоящіе при нихъ часовые.... однимъ словомъ, все, что, я ни, видѣлъ, казалось мнѣ. величественнымъ и превосходнымъ. Многочисленная толпа тѣснилась у входа въ театръ. Какое уваженіе, радость и блаженство, ощутилъ я тогда, видя, что такое множество людей съ нетерпѣніемъ стремилось къ предмету, наполнявшему всю мою душу! Въ то время овладѣлъ мною страхъ, что въ театрѣ неминуемо будетъ весь городѣ и мнѣ не достанется мѣста. Наконецъ двери отворились; толпа кой-какъ протѣснилась, я ей послѣдовалъ, и скоро по томъ очутился сидящимъ на передней лавочкѣ въ ложѣ.
   Мало по малу театръ стилѣ освѣщаться и красота всего меня окружающаго возбудила во мнѣ еще большее уваженіе къ ожидаемому мною. Наконецъ подняли рампу и въ ту же минуту взоры мои обратились на всегдашній предметъ пламеннаго желанія души моей: театральной занавѣсъ.
   Какъ радовался я на яркія краски, на немъ блистающія! какъ восхищался, видя на немъ -- посреди окруженнаго тонкими облаками, свѣтлаго сіянія -- Королевское имя, поддерживаемое парящими Геніями!
   Впечатлѣніе, которое имя сіе и въ семъ мѣстѣ долженствовало необходимо произвести надо мною, истолковать не мудрено. Въ Ганноверѣ означается имъ все то, что составляетъ непосредственно собственность Короля, или находится подъ особеннымъ его покровительствомъ. Въ немъ состоитъ честь Королевскихъ знаменъ и достоинство монетъ; имъ означаются, всѣ казенныя строенія и странно, что даже и это пришло мнѣ тогда въ голову -- я видѣлъ его въ заглавіи нѣкоторыхъ церковныхъ молитвенниковъ.
   "Какъ можно" думалъ я самъ въ себѣ "говорить безо вниманія о такихъ людяхъ? какъ можно не уважать званія тѣхъ коихъ дѣянія происходятъ въ жилищѣ самаго Короля и закрыты -- дотолѣ пока не придетъ назначенное время -- завѣсомъ съ его вензелемъ?"
   "Етого еще мало" продолжалъ я надлежитъ, чтобъ искусство сіе было, весьма древнее и завсегда уважаемое; ибо вензель, на занавѣсѣ находящійся, означаетъ имя Георга II, который давно уже умеръ, былъ человѣкъ отмѣнно степенной, воевалъ съ отличною храбростію, и со всѣмъ тѣмъ -- по видимому -- несчиталъ за несовмѣстное съ его саномъ поучаться, или и веселиться въ театрѣ."
   Заунывность музыки заранѣе приуготовила меня къ благороднѣйшимъ ощущеніямъ. Вдругъ поднялся занавѣсъ и съ нимъ вмѣстѣ исчезли облака и вензловое имя.
   Не сравненно свѣтлѣе, красивѣе, благороднѣе и рачительнѣе нашелъ я сцену етаго театра противъ того, на которомъ видѣлъ Больнаго по воображенію.
   

Миссъ Сара Сампсонъ.

   Во все продолженіе сей піесы слезы мои текли безпрестанно..... и какъ иначе? Все доброе, все благородное было выражено съ такимъ жаромъ, съ такимъ сердечнымъ чувствомъ! Добродѣтель являлась въ такомъ величествѣ! Доселѣ, страданія человѣдескія были мнѣ извѣстны токмо по Гибнеровымъ Библейскимъ повѣствованіямъ, или по бѣднымъ людямъ, требующимъ подаянія; но о страданіяхъ, подобныхъ тѣмъ, каковы были представлены въ сей Трагедіи и о подобномъ языкѣ не имѣлъ я еще ни малѣйшаго понятія. И притомъ Енгофъ игралъ Меллефонта, Гецзель Сару, а Бекъ Марвуду! Чему же дивиться, что изображенье толико точное, толико восхитительное, соединясь со всемогуществомъ впечатлѣнія "которое возбуждая всѣ возможныя ощущенія, управляетъ ими по своей волѣ.... чему же дивиться, говорю я, что все сіе вмѣстѣ. было слишкомъ достаточно, чтобъ прельстить, возвысить и исполнить восторгомъ мою душу? Я былъ совершенна внѣ себя. Занавѣсъ опустился.... а я еще все сидѣлъ, рыдалъ, не хотѣлъ покинуть, своего мѣста и пришедши домой.-- говорилъ о видѣнномъ мною въ выраженіяхъ, мнѣ доселѣ неизвѣстныхъ и -- со всѣмъ тѣмъ -- не неприятныхъ для тѣхъ, кои могли понимать мои чувствія. Отцу моему долженъ я былъ пересказать все: многое разсказывалъ онъ мнѣ самъ; и разговоры сіи, растрогавъ благородную его душу и родительское сердце -- которое и безъ того, было слишкомъ чувствительно -- перенесли его снова въ минуту представленія.
   Съ сего самаго времени театръ удивился для меня училищемъ мудрости и изящнѣйшихъ ощущеній.
   Вскорѣ послѣ того дана была Трагедія Родогуна. Въ самой день представленія оной былъ у насъ большой семейной обѣдъ, и я упросилъ моего дядю (человѣка стараго и къ намъ благорасположеннаго), чтобъ онъ окончилъ достойнымъ образомъ торжества, дня сего, выпросивъ мнѣ позволеніе идти въ театръ. По его прозьбѣ желаніе мое было исполнено.
   Какое новое для меня торжество! Взору моему представилась большая, длинная, великолѣпная, съ колоннами галлерея, полъ коей былъ покрытъ зеленымъ ковромъ. Казалось, что дѣйствующія лица въ торжественной, тишинѣ парили по оному... -- Не примѣтны были для слуху шаги ихъ; но тѣмъ болѣе поражались взоры величественными ихъ движеніями. Рыцарское одѣяніе придавало новую силу гордымъ и важнымъ рѣчамъ ихъ. Съ грозными словесами сходили рыцари со сцены; шелковыя ихъ одежды развевались по воздуху, и сильное выраженіе, каковаго я еще доселѣ не слыхивалъ, потрясало мою душу.
   Высокая Трагедія исполнила меня нѣкоего фанатическаго благоговѣнія.
   Въ Миссъ Сарѣ шумъ рукоплесканій оскорблялъ меня; въ Годогунѣ -- напротивъ того -- придавалъ онъ новую силу чувствамъ состраданія, гордости, отвращенія, нѣжности и великодушія, поперемѣнно наполняющимъ мою душу. Съ радостіюбъ отдалъ я половину моей жизни за то, чтобъ проговорить съ подобнымъ жаромъ хотя одинъ изъ монологовъ Клеопатры.
   Въ заключеніе спектакля данъ былъ балетъ Капельмейстеръ; но я не нашелъ къ немъ ни малѣйшаго удовольствія.-- Одинъ изъ танцовщиковъ явился на сцену въ черномъ кафтанѣ, покрытомъ нотами; раекъ хохоталъ и хлопалъ безъ памяти, но я смотрѣлъ на сіе совсѣмъ иначе: "чего думаютъ" говорилъ я себѣ "Антіохъ и Клеопатра? Имъ стоитъ только приговорить одну изъ Королевскихъ рѣчей своихъ, и всѣ непочтительные хохотуны сіи исчезнутъ, яко прлхъ предъ лицемъ вѣтра." Такъ чувствовалъ я, и взоры мои невольно отвращались отъ храма, превратившагося въ домъ купли.
   Гордо и важно возвратился я домой; гордо и важно разсказывалъ роднымъ моимъ О страданіяхъ Димитрія и Антіоха. Отецъ мой далъ мнѣ нѣсколько времени похрабриться; но скоро надутость моя навела ему скуку. Онъ спросилъ меня: какъ идутъ мои лекціи? сдѣлалъ на етотъ счетъ нѣсколько строгихъ разсужденій, и кончилъ тѣмъ, что я уже довольно поговорилъ о театрѣ, и пора заняться чѣмъ нибудь поважнѣе. Слова сіи сопровождены были такимъ взоромъ, изъ коего я могъ ясно уразумѣть, что всѣ подобные разговоры на будущее время мнѣ запрещаются.
   Въ ту же минуту я весь вспыхнулъ; рѣчь сія чрезмѣрно оскорбила меня и я считалъ себя крайне несчастнымъ.
   "Какъ! мнѣ не говорить о томъ, что наполняетъ всю мою душу? мнѣ заниматься важнѣйшими вещами! да какая вещь на свѣтѣ можетъ быть для меня важнѣе Антіоха и Клеопатры? Какъ! мнѣ не говорить о сихъ достопочтенныхъ и несчастныхъ царскихъ особахъ, кои въ глазахъ моихъ поступали такъ благородно, съ такимъ свойственнымъ ихъ сану величіемъ и съ такою откровенностію?
   Напрасно льстился я большимъ вниманіемъ отъ родныхъ моихъ; они послушали меня нѣсколько времени и потомъ соскучили. Тогда обратился я къ нашимъ служителямъ -- тѣ надо мною смѣялись; къ моимъ сотоварищамъ -- тѣ меня непонимали. Цѣлые дни билъ я въ барабанъ, носилъ бумажное знамя, чтобъ они хоть полчасика посмотрѣли; на меня, какъ я свирѣпствовалъ, подобно, Клеопатрѣ, и плакалъ, какъ Антіохъ. Но скоро все ето имъ прискучило, и я потерялъ, всѣхъ моихъ слушателей.
   Въ сей крайности удалился я въ нашъ, чердакъ. Щелковой платокъ, накинутой на меня сзади, представлялъ Антіохову мантію, а старая гренадерская шапка Царской шлемъ его. Вооруженный отломкомъ деревянной дѣтской сабли, предавался я на свободѣ всему моему изступленію. Въ другое время, сверхъ всего етаго наряда, напяливалъ я на себя бабушкины фижмы; и тогда воображалъ себя; совершенною Клеопатрою.
   Правда, что всѣ сіи уборы недостаточно прикрывали собственное мое гусарское одѣяніе и. скелето-подобное тѣло; правда и то, что Королевской шлемъ весьма не приличествовалъ головѣ, покрытой бѣлонапудреннымъ парикомъ и съ косою; но какая мнѣ до того была нужда? Ето не мѣшало свирѣпствовать, и часто случалось, что -- растроганный жалобностію собственнаго моего голоса -- заливался я прямо-горючими слезами.
   Трагическія мой занятія продолжались иногда такъ долго, что давно уже былъ вечеръ, а я еще и не помышлялъ объ окончаніи оныхъ. Случалось и то, что погасающій дневной свѣтъ, уступая мракамъ нощи, едва, едва освѣщалъ старую, обширную мрачную сцену моихъ представленій, а я еще былъ на оной; но вдругъ -- примѣтивъ окружающую меня темноту -- ощущалъ я такой ужасъ, что не смѣлъ даже и пошевелиться; и вскорѣ потомъ гордый Антіохъ во всемъ рыцарскомъ уборѣ своемъ купно съ Клеопатрой въ бабушкиныхъ фижмахъ предавались постыднѣйшему бѣгству, воплями ужаса сопровождаемому.
   Все мое стараніе обращено было къ тому, чтобъ доставать всѣ возможныя театральныя піесы; и тѣ изъ нихъ, которыя отличались напыщенностію выраженій и сверхъестественными чувствами, казались мнѣ превосходнѣйшими всѣхъ прочихъ.
   Хитростію выпрошенное позволеній дало мнѣ случай видѣть Ромео и Юліетту.
   Ето представленіе похитило все мое спокойствіе. Всякой, кто только -- хотябъ косымъ взглядомъ -- осмѣлился оскорбить театральную страсть мою, былъ для меня Юліеттинымъ отцемъ, т. е. тираномъ; а тотъ, кто былъ ко мнѣ снисходителенъ, ея матерью.
   Къ несчастію не имѣлъ я никого, съ кѣмъ бы говорить о любви моей къ театру, Всякой убѣгалъ того... или по правиламъ, или по тому, что не находило ничего въ томъ забавнаго. Никто не хотѣлъ быть моимъ слушателемъ, никто не хотѣлъ мнѣ удивляться, сколько я ни былъ внутренно увѣренъ, что заслуживаю и ню, и другое, Къ большему еще несчастію,-- самое чтеніе театральныхъ сочиненій сдѣлалось для меня совершенной рѣдкостію, ибо родные мои примѣтили, сколь много занятіе сіе отвлекало меня отъ прочихъ, нужнѣйшихъ для меня упражненій.
   Сіе было причиною, что я придумалъ другой способъ удовлетворять страсти, совершенно мной обладающей.
   Часто по вечерамъ отецъ мой читывалъ самъ -- или заставлялъ читать себѣ -- проповѣди, содержаніе коихъ было совершенною пищею добродѣтельной душѣ его. Подъ разными благочестивыми предлогами достигъ я наконецъ того, что чтеніе сіе поручено было мнѣ, хотя прежде того почтенной отецъ мой весьма рѣдко возлагалъ на меня сію должность.
   Съ нетерпѣніемъ ожидалъ я времени, въ которое могъ показать все свое искусство; съ наступленіемъ же вечера вступалъ важно на сцену съ проповѣдью какого нибудь Іоганна Якоби, или Ебергарда Рамбаха.
   Тихо и краснорѣчиво читалъ я первую часть проповѣдей сихъ. Возвышеннѣйшимъ голосомъ вторую; и наконецъ съ громкимъ воскликновеніемъ послѣднюю, содержащую увѣщаніе къ ожесточеннымъ и нераскаяннымъ грѣшникамъ.
   Добрые мои родители слушали и радовались. Чтожъ бы было, еслибъ могли они отгадать, что -- во все время продолженія моего чтенія -- я ни о чемъ болѣе не думалъ, какъ только о Ромео, Капулетѣ и Антіох 23;?
   Часто -- не находя болѣе способовъ быть въ самомъ театрѣ -- бродилъ я съ горестію въ сердцѣ взадъ и впередѣ передъ онымъ и съ завистію смотрѣлъ на плошки, поставленныя въ преддверіи онаго для освѣщенія счастливцовъ, имѣющихъ свободной доступъ въ обѣтованную сію землю. На театральныя аффишки смотрѣлъ я не иначе, какъ съ величайшимъ уваженіемъ. Самой разнощикъ оныхъ казался мнѣ, ежели не болѣе, то по крайней мѣрѣ -- человѣкомъ, отмѣнно приятнымъ.
   Вотъ примѣръ невыисканнаго воспоминанія о протекшихъ дняхъ юности, о привязанности къ своему искусству, о неизъяснимыхъ удовольствіяхъ безпечности. Все ето относится къ тому, времени, когда Иффландъ, рѣшившись быть актеромъ, находился уже при Герцогскомъ театрѣ въ Готѣ.
   "Вейль, Бенъ и я -- всѣ трое однихъ лѣтъ, веселаго нрава и страстные любители нашего искусства -- жили завсегда вмѣстѣ. Мы строго судили другъ друга и при всякой ошибкѣ, при всякомъ неудачномъ, или неправильномъ выраженіи, смѣивались надъ провинившимся безъ всякой пощады.... сердились.... и -- при первомъ сильномъ и удачномъ выраженіи, замѣченномъ -- съ чувствительностію обнимали другъ друга.
   Прекрасное, безподобное время!
   Свѣтъ намъ былъ мало знакомъ; отношенія и приличія его не мучили; не тяготили насъ.
   Говорить и дѣлать запросы; спорить и выводить изъ того заключенія; сомнѣваться и настаивать въ мнѣніямъ своихъ объ театрѣ и актерахъ наслаждаться всѣмъ етимъ; плѣняться Поезіей; жить и мыслить единственно для искусства и фантазіи, природы, дружбы и радости.... вотъ что составляло ежедневное и приятнѣйшее ваше занятіе. Часто вставали мы ночью, чтобъ разговаривать о предметахъ нашего искусства и спорили, не воображая ни мало, что мы споримъ. Сосѣди наши полагали навѣрное, что мы между собою бранимся; а мы, вмѣсто того, съ громкими восклицаніями торжествовали какое нибудь сдѣланное нами открытіе. Случалось не рѣдко, что занявшись нашими разговорами, выходили мы еще до свѣту за городскія ворота, не имѣя въ виду своемъ никакой цѣли, не зная сами, за чѣмъ мы это дѣлаемъ. Не заботясь ни мало о людяхъ, которые намъ встрѣчались, ни объ имени деревень, которыя мы проходили, ни о солнечномъ зноѣ, которой насъ палилъ, ни о дождѣ, которой пробивалъ насъ насквозь, шли мы дотолѣ, пока находили какой нибудь лѣсъ, или гору. Тамъ располагались мы въ тѣни его; купались въ трудахъ; промышляли скудной обѣдъ свой въ ближайшей хижинѣ, или выкапывала его изъ земли и пекли на угольяхъ. Наступала ночь и ясный мѣсяцъ освѣщалъ обратный походъ нашъ. Безпечно и весело выходили мы изъ дому; безпечно и весело опять домой возвращались.
   Люди не понимали насъ, но мы были отмѣнно счастливы; мы были счастливѣйшіе люди во всемъ Герцогствѣ."
   Выпишемъ еще нѣкоторыя мѣста, изъ которыхъ читатель можетъ узнать каковъ былъ образъ мыслей Иффланда.
   "9 го Марта 1784 года дана была въ первый разъ Драма моя Преступленіе отъ честолюбія, и принята Мангеймскою публикою съ отмѣннымъ благоволеніемъ. Тотъ же самый приемъ заслужила она въ другихъ мѣстахъ и между прочимъ то Франкфуртѣ на Майнѣ, гдѣ я самъ былъ тому свидѣтелемъ.
   Видѣть тысячу и болѣе человѣкъ, устремившихъ свое вниманіе къ одной и той же цѣли; въ слезахъ благоговѣнія къ доброму дѣлу мало по малу невольно воспоминаніяхъ, и наконецъ, въ полночь восхищеніи, громкими восклицаніями ясно доказывающихъ, что каждое хорошо выраженное чувствованіе проникаетъ въ сердца ихъ..... видѣть сіе -- говорю я -- есть зрѣлище, прямо восхитительное для ума и для сердца. Съ душевнымъ доброжелательствомъ оставляютъ зрители залу собранія, переносятъ его съ собою въ семейный свой кругъ и распространяютъ его на всѣхъ домашнихъ своихъ. Долго.... долго еще отзывается въ душахъ ихъ впечатлѣніе, которое они получили, сидя въ тѣсныхъ рядахъ своихъ, и даже тогда, когда оно ослабѣетъ уже совершенно, если подобныя чувствованія коснутся слегка сердечной струнѣ сей, издастъ она прежніе могущественные свои звуки.
   Убѣжденъ въ истинѣ всего вышесказаннаго, 9 го Марта 1784 года (день, въ который -- при представленіи сей піесы -- Мангеймская публика ознаменовала свое удовольствіе столь явнымъ, непритворнымъ и торжественнымъ образомъ) далъ я самъ себѣ обѣтъ: возможность имѣть вліяніе на народное собраніе никогда иначе не употреблять какъ съ добрымъ намѣреніемъ. Етого обѣта умышленнымъ образомъ я никогда еще не нарушалъ."

*

   "Необходимое условіе къ достиженію совершенства -- въ какомъ бы то ни было художествѣ -- состоитъ въ томъ, чтобъ упражняющійся въ ономъ былъ точно увѣренъ, что онъ мастеръ своего дѣла. Иначе, какъ бы правильна работа его ни была, не будетъ она имѣть той красоты въ частяхъ своихъ, той мастерской отдѣлки, того блеску, кои составляютъ истинную прелесть всякаго искусства."

*

   "Есть люди, которые считаютъ себя совершенными политиками единственно по тому, что чувствительность кажется имъ соблазномъ, а всякое искусство глупостію; ибо таковые политическіе ефемеры проживаютъ политической день свой, и по прошествіи онаго исчезаютъ въ томъ же болотѣ, изъ коего произошли на свѣтъ."
   По уничтоженіи Герцогскаго театра въ Готѣ, Иффландъ съ нѣкоторыми своими товарищами опредѣлился къ театру въ Мангеймѣ, Фалцскому Курфирсту принадлежавшемъ въ городѣ, гдѣ созрѣлъ талантъ его, какъ актера и какъ драматическаго писателя. Не льзя неупомянуть объ одномъ весьма похвальномъ учрежденіи, о которомъ разсказываетъ Иффландъ.
   .... "Былъ Комитетъ, который каждыя двѣ недѣли имѣлъ свое собраній въ домѣ главнаго Директора. Присутствующіе въ ономъ разсуждали объ усовершенствованіи театра; предлагали новыя піесы; читали рецензіи на принятыя вновь театральныя сочиненія; прочитывали -- писанныя самимъ главнымъ директоромъ -- одобренія, или охужденія важнѣйшихъ представленій, и предлагали каждый свое мнѣніе о поступившихъ представленіяхъ, жалобахъ и предложеніяхъ; при чемъ позволено было всякому, хотябъ онъ къ Комитету и непринадлежалъ, приходитъ, въ оный и лично ходатайствовать по своему дѣлу. Послѣ того, по прочтеніи письменныхъ отвѣтовъ на прежде-предложенныя задачи, относительно какой либо части театральнаго искусства, раздаваемы были новыя подобныяжъ задачи и засѣданіе оканчивалось прочтеніемъ протокола прошедшаго присутствія. Прочимъ актерамъ рецензіи доставляемы были самимъ главнымъ Директоромъ за его печатью. Благонамѣренное противорѣчіе никому воспрещено не было."
   Наконецъ онъ былъ призванъ въ Берлинъ.
   "Король Фридрихъ Вильгельмъ Вторый, возложивъ на меня дирекцію Берлинскаго театра, благоволилъ дать мнѣ въ Потсдамѣ изустное по сему предмету наставленіе, коего благороднѣе ничего быть неможемъ. "Болѣе всего -- говорилъ онъ,-- берегитесь малѣйшаго пристрастія въ назначеніи ролей. Предоставьте каждому полное право стремиться впередъ, сколько позволятъ силы его. Желательнобъ было, чтобъ даже и послѣдніе изъ актеровъ могли когда-нибудь быть замѣчены, и на таковыхъ-то въ особенности должно быть обращено вниманіе дирекціи." Никогда не изгладится изъ души моей память отеческаго сего наставленія и вообще всего незабвеннаго разговора моего съ симъ прямо милосердымъ Государемъ."
   "Правосудіе и кротость Его Величества, нынѣшняго Короля, который, при всей многочисленности своихъ занятій, никогда не отказывается обратить свое вниманіе на дѣла національнаго театра, вливаютъ въ каждаго изъ сочленовъ онаго духъ рвенія и чувство глубочайшей благодарности."

-----

   Иффланд А.В. Из Иффландова театральнаго поприща: [Из кн. "Мое театральное поприще"] / Августа Вильгельма Иффланда сочинений часть первая // Вестн. Европы. -- 1816. -- Ч.90, N 23/24. -- С.209--230.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru