Ирецкий Виктор Яковлевич
Мамонт

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Мамонтъ.

РАЗСКАЗЪ.

I.

   Поперекъ села медленно пролетѣли птицы и скрылись за мельницей. Гдѣ-то далеко, за неоглядно ровными полями два раза закричалъ паровозъ, и его дикій звукъ пробѣжалъ по землѣ. Отъ рѣки потянуло сладкимъ запахомъ, лозняка,-- и все затихло.
   Это вечеръ. Онъ пришелъ тихо, незамѣтно, словно подкрался, и когда Марья Васильевна вышла на крыльцо, она увидала, какъ вдали начинаютъ дымиться и синѣть поля.
   -- Господи, уже вечеръ,-- сказала она и задумалась.
   Весенніе дни идутъ быстро, и среди хлопотъ она не замѣчаетъ, какъ проходитъ весна и, можетъ быть, не замѣтитъ, какъ наступить осень. Мать старѣетъ съ каждымъ днемъ и смотрѣть за усадьбой приходится ей. Въ безтолковыхъ хлопотахъ пройдетъ все лѣто и осень, и въ городѣ ей побывать не удастся. Въ театрѣ она не была два года, не видала даже митинговъ, и когда приходятъ столичныя газеты, ее охватываетъ долгая тупая тоска и отчего-то ноютъ корни волосъ,-- не то отъ зависти, не то оттого, что безвозвратно уходятъ годы. Она живетъ только "научностью", какъ выражается кучеръ Гаврила. Съ давнихъ поръ она питаетъ пристрастіе къ научнымъ занятіямъ по ботаникѣ, біологіи и агрономіи и хорошо дѣлаетъ препараты, которые даритъ. земству. Въ популярномъ журналѣ были помѣщены двѣ ея статьи, а изъ сельскохозяйственнаго Вѣстника ей присылали для рецензіи книги и помѣстили ея фамилію въ спискѣ сотрудниковъ.
   Эту любовь къ наукѣ она переняла отъ покойнаго отца, но только расходилась съ нимъ во взглядѣ на нее. Онъ уважалъ чистую науку. Такой онъ считалъ астрономію, математику и лишь отчасти анатомію растеній. Покойникъ выписывалъ себѣ изъ Москвы самыя дорогія книги, а изъ Нижняго-Новгорода регулярно каждый годъ получалъ какой-то астрономическій календарь и няньчился съ нимъ, какъ съ ребенкомъ. Въ уѣздѣ онъ считался чудакомъ, тѣмъ болѣе, что имѣніе съ каждымъ годомъ приходило въ упадокъ и постепенно распродавалось мужикамъ. Въ этомъ глухомъ мѣстѣ онъ называлъ себя піонеромъ науки, считалъ это своей миссіей,-- и та же мысль вкоренилась и у Марьи Васильевны. Только она придавала большее значеніе прикладнымъ наукамъ.
   Временами ей казалось, что настойчивымъ распространеніемъ научныхъ свѣдѣній она приноситъ населенію огромную пользу и такъ же, какъ отецъ, ясно опредѣляла свою роль насадителя науки, какъ центръ духовной жизни уѣзда,-- и гордилась этимъ передъ собою и передъ тѣми, кто ее окружалъ.
   И едва лишь прокрадывались въ голову постороннія мысли, она хваталась за работу, сидѣла до поздней ночи и возбуждала себя открытіями, которыя она сдѣлаетъ, и засыпала, обезсиленная и уставшая.
   Такъ идутъ дни, недѣли и годы.
   "Завтра я встану въ пять",-- подумала она и вздохнула. Скрипнула калитка отъ палисадника. Вошелъ кучеръ Гаврила.
   Окруженный роемъ комаровъ, онъ принесъ съ собой сильный запахъ пота и сапогъ и, держа въ рукахъ кнутъ, былъ нѣсколько взволнованъ.
   -- Чего тебѣ, Гаврила?-- спросила она.
   -- Да вотъ я къ вамъ насчетъ новаго изобрѣтенія,-- отвѣтилъ онъ и посмотрѣлъ, какое впечатлѣніе произведутъ его слова.
   -- Какое изобрѣтеніе?
   Марья Васильевна знала его любовь къ вычурнымъ словамъ, и когда она, бывало, объясняла крестьянамъ что-нибудь, по агрономіи, онъ вслушивался и затѣмъ вмѣшивался въ разговоръ. Говорилъ онъ съ аппломбомъ и, какъ это ни странно, его замысловатыя фразы усваивались гораздо быстрѣе, чѣмъ ея объясненія. Онъ служилъ въ драгунахъ и считалъ крестьянъ неизмѣримо ниже себя, а къ господамъ обнаруживалъ сильное тяготѣніе и выражался "по-господски".
   -- Какое изобрѣтеніе?
   -- Да вотъ Чудновъ Емельянъ изъ Мышкина пріѣхалъ. Сказываетъ, что будто шкелетъ нашли. Брали весной глину изъ оврага, для удовлетворенія, видятъ -- кости торчатъ. Ну, извѣстное дѣло, дурачье! Стали баловаться, а которые взяли на топорища. Потомъ бросили. А теперь говорятъ, будто у одного тамъ отъ этихъ самыхъ костей эпидемія пошла.
   -- Какая эпидемія? Что ты толкуешь!
   -- Да такъ что-то. Ноги, говорятъ, у него вспухли. Дурачье, больше ничего. Непонимающіе. Хотятъ эти кости сжечь. Такъ вотъ я думаю, не съѣздить-ли туда вамъ, барышня? Вы вотъ давеча говорили насчетъ изобрѣтеній.
   -- О раскопкахъ я говорила.
   -- Такъ точно: раскопки. Народъ глупый. Ничего не понимаетъ. Я и говорю: съ мертвой костью шутки плохія.. Нельзя. Отъ нея можетъ эпидемія пойти. А они не понимаютъ.
   -- Какая тамъ эпидемія! Что ты глупости говоришь. А кости большія, ты не знаешь?
   -- Кости, говорятъ, большія. Такъ что, аршина полтора. А вѣсомъ больше пуда. Глупый народъ. Брали глину изъ оврага послѣ весенняго разлива, видятъ кости. Стали баловаться. Нешто такъ можно. А, можетъ быть, она драгоцѣнная?
   Марья Васильевна заинтересовалась. Въ губерніи уже нѣсколько разъ находили скелеты мамонтовъ и другихъ, какихъ-то гигантскихъ животныхъ, и ей давно уже хотѣлось позаняться палеонтологіей и, если удастся, написать, статейку.
   -- Хорошо, Гаврила. Завтра послѣ обѣда поѣдемъ. А ты пока разузнай, къ кому тамъ надо обратиться.
   -- Чудновъ Емельянъ,-- онъ знаетъ. Будьте покойны. Узнаю. Народъ глупый, деревенскій. А я сейчасъ подумалъ: изобрѣтеніе. Ну, стало быть, надо его удовлетворить.
   Идея поѣхать въ Мышкино показалась ей заманчивой, У нея даже мелькнула мысль, что она, можетъ быть, натолкнется на что-нибудь замѣчательное и внесетъ въ науку вкладъ, интересный и цѣнный. Ее отмѣтятъ. Она не проживетъ безслѣдно въ своей усадьбѣ, въ блѣдной роли помѣщицы и школьной учительницы.
   И она забывала о быстро шагающихъ дняхъ весны, о личной жизни, о театрѣ и мечтала о наукѣ, о глубочайшихъ ея выводахъ, о широкихъ обобщеніяхъ и о удивительномъ устройствѣ вѣнца творенія -- человѣкѣ.
   

II.

   Выѣхали въ два часа.
   Встала со своего кресла, съ которымъ никогда не разставалась, и мать Марьи Васильевны и озабоченно думала о томъ, что Машѣ надо взять съ собой.
   -- Возьми лупу. Пригодится. А то и двѣ лупы. Папаша безъ лупы никуда шагу не дѣлалъ.
   Всѣ были серьезны и, казалось, что предстоитъ что-то важное, рѣшающее. Гаврила, одѣтый ради поѣздки въ синіе рейтузы, которые остались у него еще со службы, объяснялъ что-то кухаркѣ, тоже, должно быть, о раскопкахъ и о найденныхъ костяхъ.
   Суетились, какъ передъ далекимъ отъѣздомъ.
   -- Возьми ланцетъ,-- вспомнила вдругъ мать.-- Навѣрно понадобится.
   -- Для чего же ланцетъ, мама!-- нервничала Марья Васильевна.-- Для чего?
   -- Ну, бритву.
   -- Зачѣмъ бритву?
   Но подумала о томъ, что дѣйствительно надо взять на всякій случай бритву или ножикъ.
   Кряхтя и вздыхая, мать принесла ланцетъ.
   -- Я не возьму ланцета,-- раздраженно закричала Марья Васильевна,-- достаточно и перочиннаго ножа.
   Мать махнула рукой и снова усѣлась въ кресло, обиженная, что ее не слушаютъ.
   Когда былъ живъ покойникъ, думала она, онъ совѣтовался съ ней обо всемъ и безъ нея ничего не пред принималъ. Можетъ быть, отъ этого-то и наука у дочери подвигается не такъ быстро.
   Смахивала слезу и шептала про себя слова обиды, не желая даже посмотрѣть въ окно и отвѣтить на поклонъ Маши.
   Ѣхали по косогору, на самомъ солнцепекѣ, и курчавая пшеница стлалась по обѣимъ сторонамъ, милая и беззаботная. Былъ конецъ мая, горячій и знойный, и отъ черной земли шелъ густой запахъ теплорода и замѣтно струился въ недвижномъ воздухѣ. Верстъ на пятнадцать вокругъ видны были пашни, сонныя, кроткія, и глазъ пристально искалъ темную фигуру человѣка и нигдѣ не находилъ. Только далеко на горизонтѣ, гдѣ плавно поднимался бархатно-зеленый бугоръ, полевой вѣтеръ бережно колыхалъ жнивье, и упорно казалось, что кто-то большой и покорный тихо и крѣпко задумался.
   Черезъ три часа пріѣхали.
   Гаврила слѣзъ съ козелъ и, хлопая кнутомъ по окнамъ, вызывалъ на улицу мужиковъ,
   -- Ереминъ Никита, гдѣ квартируетъ?
   Никто не зналъ.
   -- Эта какой же?-- спрашивали мужики.-- Гундосый, что ли?
   -- Да я почемъ знаю!-- злился Гаврила.-- Обыкновенно: Ереминъ Никита, вотъ и все.
   И не упустилъ случая, чтобы снова не пожаловаться:
   -- Непонимающій народъ. Никакого разсужденія. Вотъ ерунда!
   Пока онъ поилъ лошадь, мужики о чемъ-то совѣщались и потомъ гурьбой подошли къ Марьѣ Васильевнѣ, смущенные и робкіе.
   -- Вы, барышня за какимъ дѣломъ пріѣхали?-- спросилъ одинъ изъ нихъ, худой и высокій.
   -- Тутъ, говорятъ, кости кто-то нашелъ. Хотѣла посмотрѣть.
   -- Такъ,-- процѣдилъ худой.-- А мы думали, будете изъяснять насчетъ земли. Безземелье у насъ. А кости, это у Никиты.
   -- Что же вы молчите?-- закричалъ Гаврила.-- Вотъ замѣчательный народъ! У нихъ спрашиваютъ, а они говорятъ: гундосый. Никакого разсужденія, хоть ты что!
   Отыскали Никиту. Онъ вышелъ нѣсколько встревоженный, недоумѣвающій и никакъ не могъ понять, чего отъ него хотятъ.
   -- Кости я нашелъ, это вѣрно. Вижу въ глинѣ лежать, отчего не взять. Всѣ таскали, кто за чѣмъ. И я взялъ. А теперя у Пахома ноги вспухли. Должно, отъ этихъ самыхъ костей. Только я тутъ не причемъ. Ежели прикажутъ отдать, отдамъ.
   -- Отъ костей ноги не болятъ,-- авторитетно заявилъ Гаврило,-- а ты лучше ихъ покажи.
   Никита пошелъ подъ навѣсъ, все еще встревоженный, повозился у саней и скоро возвратился съ гигантской костью.
   Это былъ обломокъ ножной кости, длиною болѣе аршина, съ громадной булдыжкой на концѣ, и вѣсилъ онъ приблизительно около пуда. Сохранилась она превосходно, вся бѣлая и чистая, и Марьѣ Васильевнѣ было ясно, что это остатки мамонта.
   Она прикасалась къ ней съ любопытствомъ и съ благоговѣніемъ, сгорая отъ желанія получить ее.
   Гаврила тоже серьезно разглядывалъ кость, но было видно, что онъ еще ничего не можетъ сказать относительное нея, пока объ этомъ не выскажется барышня.
   -- Вы можете продать мнѣ эту кость?-- спросила Марья Васильевна.
   -- Чего это?
   -- Продать ее,-- повторилъ Гаврила,-- желаешь?
   -- Продать?-- съ изумленіемъ переспросилъ Никита.-- А на что она вамъ?
   -- Для научности,-- отвѣтилъ Гаврила и тутъ же прибавилъ:
   -- Да это не твое дѣло. Продай и все.
   Никита стоялъ и чесался. Онъ былъ въ большомъ смущеніи. Только что онъ еще думалъ, что изъ-за костей можетъ выйти непріятность и готовъ былъ освободиться отъ нихъ, а теперь дѣло приняло другой оборотъ.
   -- Кость чистая, хорошая,-- наконецъ отвѣтилъ онъ.-- Въ глинѣ я ее нашелъ. Чего-жъ! Продать можно. А сколько дадите?
   -- Ну, рубль я вамъ дамъ,-- сказала Марья Васильевна и ждала отвѣта.
   Никита молчалъ.
   -- А какой это звѣрь?-- спросилъ онъ.
   -- Мамонтъ.
   -- Такъ,-- проронилъ Никита, нисколько не поражаясь, точно мамонтовъ онъ видалъ на своемъ вѣку не мало, и опустилъ голову, вздыхая и что-то обдумывая.
   -- Чего-жъ! продать можно. Только вотъ, какъ братъ скажетъ. Безъ брата нельзя, потому онъ мнѣ старшой. А ежели согласится, такъ еще надо поѣхать въ городъ и узнать, почемъ нынче мамонты эти самые. Такъ вѣдь нельзя.
   Марья Васильевна вздрогнула и густо покраснѣла отъ неожиданности. Становилось какъ-то неловко, какъ отъ большой обиды или недовѣрія.
   Ей часто приходилось имѣть дѣла съ мужиками и всегда она наталкивалась на подозрительность, къ чему уже привыкла и не обижалась. Но теперь ей было мучительно непріятно, въ связи съ тѣмъ намѣреніемъ, съ которымъ она ѣхала сюда. Боязнь Никиты продешевить свою находку ужасала ее и вызывала въ ней чувство какой-то разочарованности и одиночества.
   А въ то время, какъ она и Гаврила толковали съ Никитой, ихъ окружила толпа крестьянъ и съ любопытствомъ прислушивалась къ разговору.
   -- И чтой-то господа выдумываютъ -- долетало до нея.
   Марьѣ Васильевнѣ становилось невыносимымъ стоять здѣсь и хотѣлось уйти. Гаврила, встрѣчая насмѣшливые взгляды и ироническія замѣчанія, понизилъ свой авторитетный тонъ, а потомъ и совсѣмъ замолчалъ.
   -- А не можете ли вы проводить насъ къ оврагу, гдѣ отыскали эту кость?-- нашлась вдругъ Марья Васильевна.
   -- Проводить? А вамъ на что?-- подозрительно спросилъ Никита.
   -- Просто посмотрѣть. Проводите, я вамъ заплачу.
   Онъ пошелъ отнести назадъ свою находку и теперь уже бережно покрылъ ее рогожей, считая ее цѣнной и рѣдкой. А затѣмъ, когда сѣлъ вмѣстѣ съ Марьей Васильевной на линейку, снялъ шапку и озабоченно-серьезно, точно взвѣшивалъ всѣ данныя, негромко произнесъ:
   -- Должно у Пахома ноги отъ старости вспухли. Вѣдь кость дорогая, хорошая.
   

III.

   Оврагъ былъ отъ Мышкина на разстояніи версты, и когда подъѣзжали, то еще издали виднѣлась длинная-длинная лента, рѣзавшая черноземъ на двѣ части.
   Слѣва тянулась и уходила къ горизонту парина, съ черными пятнами, сплошь выбитая деревенскимъ скотомъ и почти безъ растительности. Три или четыре дубовыхъ побѣга, чахлыхъ и наполовину объѣденныхъ, выстроились вдоль оврага, тихо и уныло пошатываясь, и Марья Васильевна подумала о томъ, что это, вѣроятно, остатки огромнаго давно погибшаго лѣса. Можетъ быть, много лѣтъ тому назадъ, въ древнія геологическія эпохи, здѣсь гулялъ мамонтъ и за нимъ охотился первобытный человѣкъ, страшный, дикій, обросшій волосами.
   На нее вѣяло далекой-далекой стариной, которая еще въ дѣтствѣ рисовалась ей почему-то коричневой краской, и какія-то странныя воспоминанія, точно она переживала это когда-то, плыли въ отдаленіи и рдѣли цвѣтами угасавшаго заката.
   -- Вотъ здѣсь,-- сказалъ вдругъ Никита, соскочивъ съ линейки.
   Марья Васильевна подошла къ краю и посмотрѣла внизъ. На самомъ днѣ, узенькой голубой полоской вился ручеекъ, еще не высохшей весенней воды и спотыкался о камни.
   -- Это не камни,-- радостно закричала она вдругъ.-- Это кости.
   Гаврила быстро спустился по крутому откосу на дно и черезъ нѣсколько минутъ карабкался наверхъ съ двумя буроватыми глыбками. Изъ нихъ составился зубъ, дюймовъ въ 10 ширины и вѣсомъ около семи фунтовъ, большой и уродливый.
   Пока осматривали его, на дорогѣ показалась группа крестьянъ, и Никита, пристально всмотрѣвшись, недовольно замѣтилъ:
   -- Это наши.
   Подошло человѣкъ шесть, тѣхъ самыхъ, что спрашивали о причинѣ пріѣзда Марьи Васильевны, и худой былъ вмѣстѣ съ ними. Былъ и еще одинъ, котораго раньше она невидала: маленькій, плюгавый, съ жидкой бороденкой и какими-то тревожно-глупыми бровями. Онъ немного пріотсталъ и за своей спиной что-то боязливо пряталъ.
   -- Мы насчетъ кости,-- сказалъ худой.-- Гераська, или сюда.
   Плюгавый выпучилъ животъ и сдѣлалъ два нерѣшительныхъ шага.
   -- Показывай кость.
   Гераська показалъ.
   Это была часть бивня, слегка расщепленнаго на слои, но все же сохранившагося. У Гераськи, когда онъ его показывалъ, бѣгали глаза отъ робости и испуга, и казалось, что онъ каждую минуту готовъ былъ удрать со своей драгоцѣнной находкой.
   Гераська Мякишъ быль деревенскій дурачекъ, и то, что онъ одинъ во всей деревнѣ бережно припряталъ найденную кость, угадавъ въ ней какую-то цѣнность, представлялось всѣмъ чудомъ, которое случается только съ блаженненькими и дурачками.
   Марья Васильевна взяла кость въ руки и осмотрѣла ее. Если бы это было тотчасъ по пріѣздѣ, она восторгалась бы и чувствовала себя счастливой. Но теперь, послѣ долгихъ разговоровъ съ мужиками, вся ея экскурсія стала принимать какой-то нелѣпый характеръ, печалившій ее и угнетавшій.
   -- Два рубля дайте,-- вмѣшался худой.-- Стоитъ. Кость хороша. Очень даже хороша.
   Онъ говорилъ тономъ человѣка, увѣреннаго въ себѣ и хорошо знающаго то, съ чѣмъ имѣетъ дѣло; точно всю жизнь торговалъ костями.
   -- Возьмите,-- сказала Марья Васильевна и подала два серебряныхъ рубля.
   Онъ взялъ и удивленно оглядѣлъ всѣхъ, зажавши рубли въ маленькой рукѣ.
   -- Бери, дуракъ,-- сказалъ худой,-- это за кость.
   Гердську окружили и стали съ нимъ о чемъ-то говорить, но онъ, повидимому, мало соображалъ и перекладывалъ съ руки на руку полученныя деньги.
   Марья Васильевна уложила кости въ ящикъ, а мелкіе остатки въ коробку отъ гильзъ и заторопилась домой.
   Вдругъ среди кучки мужиковъ что-то засуетилось, и мальчишка, котораго Марья Васильевна раньше не замѣтила, подпрыгивая, побѣжалъ обратно въ деревню, что-то сжимая въ грязномъ кулачкѣ.
   Гаврила посмотрѣлъ ему вслѣдъ и ожесточенно плюнулъ.
   -- Дурачье,-- сказалъ онъ,-- поминать мамонта хотятъ. Вотъ народъ!
   -- Что?-- спросила Марья Васильевна, думая, что ослышалась.
   -- Мамонта, говорю, поминать хотятъ. На Гераськины деньги. Мальчишку за виномъ послали въ монопольку. Дураки. Безусловный народъ.
   -- Ѣдемъ, Гаврила,-- почти закричала она и зажмурила отъ огорченія влажные глаза.
   А Гераська, идіотски ухмыляясь, сталъ притаптывать босыми ногами.
   Что-то непонятное и неожиданное затомило ея душу и вызвало смущеніе. Она ѣхала сюда съ неподдѣльнымъ подъемомъ, захваченная интересомъ, а возвращалась осмѣянная кѣмъ-то и уничтоженная. Острое отчаяніе сверлило всѣ уголки ея сердца, давило мозгъ и порождало тоску.
   И казалось ей, что гдѣ-то, совсѣмъ близко, можетъ быть, даже внутри ея, разрушались красивыя крѣпкія постройки, на которыхъ покоилось что-то нерушимое и увѣренное въ себѣ.
   Плакала душа ея, плакало ея сердце, и казались лишними ея двадцать девять лѣтъ, которыя она прожила.
   Когда въѣзжали въ Мышкино, навстрѣчу имъ весело бѣжалъ мальчишка и торжествующе прижималъ къ животу большую монопольную бутыль.
   

IV.

   Прошло нѣсколько дней -- восемь или девять -- и проходили они въ нервномъ ожиданіи чего-то, что должно было разъяснить и разсѣять тупую неясную тоску, овладѣвшую Марьей Васильевной.
   Кто-то лукавый и многоликій, какъ звѣздное небо, все время стоялъ возлѣ нея -- то впереди, то наверху -- и тихо скрипѣлъ мелкимъ нехорошимъ смѣхомъ.
   Тамъ, въ деревнѣ, у оврага, рѣзавшаго неоглядную парину на двѣ части, она начала ощущать въ себѣ комъ грѣха передъ темными и несчастными мужиками, и этотъ грѣхъ продолжала испытывать и теперь, подавленная имъ и угнетенная.
   Мать злилась, что кости мамонта лежатъ безъ всякой пользы, и громко, ни къ кому не обращаясь, упоминала о покойномъ мужѣ и какъ-то особенно неделикатно вздыхала безчисленное множество разъ.
   Смѣнялись жаркіе дни, цѣлый день несносно жужжали мухи и больно кусались, а со двора несся запахъ свѣжихъ досокъ, отъ котораго болѣла голова и сохло во рту. Ночи были теплыя, неподвижныя, со вспыхивающими зарницами, и порождали знойную лѣнь и тяготу жизнью. Хотѣлось веселья, запаховъ лѣса и рѣки, общества людей.
   А на разсвѣтѣ, когда начинали щелкать перепела, и. трепетъ утра пробѣгалъ по травѣ, лишенной росы, Марья Васильевна подходила къ калиткѣ, смотрѣла на далекія синія поля и ждала какихъ-то вѣстниковъ, которые разсказали бы, ей о шепотѣ черной земли, объ утренней пѣснѣ жаворонка, о счастьи,-- обо всемъ томъ, чего наука никогда не узнаетъ и не разскажетъ.
   Блѣднѣли и дрожали предразсвѣтныя тѣни. Дулъ вѣтеръ. Начиналось утро.
   Марья Васильевна уходила къ себѣ и, укладываясь въ кровать, старалась не смотрѣть на корзинку и на коробку отъ гильзъ, гдѣ лежали нѣмыя кости огромнаго мамонта.
   Но ощущеніе обиды и связанное съ нею чувство стыда постепенно испарялось.
   Подробности недавней экскурсіи забывались, и Марьѣ Васильевнѣ уже начинало казаться самой, что она слишкомъ близко къ сердцу приняла всю эту смѣшную и нелѣпую исторію.
   Однажды вечеромъ, когда и въ домѣ и на воздухѣ было душно отъ неподвижнаго зноя, Марья Васильевна ходила по полисаднику и слушала, какъ щелкали перепела. Была темная ночь, и какая-то напряженность висѣла надъ самой землей. Застыли большія, черныя тучи. Заснули предметы.
   Вдругъ гдѣ-то у конюшни послышался деревянный голосъ Гаврилы и еще чей-то.
   Марья Васильевна отъ скуки стала прислушиваться.
   Въ ночной темнотѣ и въ молчаніи, покрывшемъ деревню, громкіе голоса звучали необыкновенно и странно. Кто-то незнакомый медленно и тягуче началъ разсказывать, и уже по началу было видно, что разсказъ будетъ длинный.
   --...Пріѣхалъ исправникъ,-- донеслось въ тишинѣ.-- Вызвалъ это къ себѣ старшину -- и въ морду. Ты, говоритъ, такой-сякой, чего мнѣ не далъ знать? Какъ нашлось казенное имущество, такъ и должонъ былъ сообщить. На то ты и приставленъ. У кого, спрашиваетъ, кости? Веди меня. Стражниковъ съ нимъ понаѣхало человѣкъ восемь, вмѣстѣ и пошли къ Никитѣ. А тотъ, какъ узналъ отъ барышни, что кости дорогія, спряталъ ихъ въ амбаръ и заперъ. Прятать, говорить исправникъ! Такъ вотъ тебѣ! И ему тоже въ морду. Въ Сибирь, говорить, заключу. А стражники давай шарить по всей избѣ и ножъ съ ручкой уперли.
   -- Этъ, дуракъ,-- перебилъ Гаврила,-- а продать не хотѣлъ. Подѣломъ ему!
   -- Ну, еще и дурачку тоже въ морду далъ. А кости увезъ губернатору: для слѣдствія, значитъ. А Ѳедоръ Чудновъ, братъ Никиты, онъ въ городъ поѣхалъ. Разскажу, говоритъ, губернатору, что да какъ. Должонъ по закону третью часть дать. Полагается, дескать. Поѣхалъ онъ. Ждемъ, и что-то три дни не вертается. Чтобы, думаемъ, это такое? А его посадили. За то, дескать, что надоѣдаетъ и дерзости говоритъ. Губернатора самого не видывалъ -- не допустили, а только слышалъ, что кости эти губернаторъ и видѣть не захотѣлъ. Боялся, что ли. А то еще говорили, будто онѣ не настоящія, а какъ бы поддѣльныя. Кто ихъ тамъ. разберетъ! Черезъ три дни Ѳедора выпустили. Пріѣхалъ онъ, а самъ злющій. Погодите, говоритъ, дайте мнѣ учительку повидать, я ей покажу. Чего она народъ смущаетъ. Ну, и всѣ согласились съ этимъ. Кабы не она, то, дѣйствительно, вниманія никакого на кости не было. Вотъ я и говорю тебѣ: пусть она лучше къ намъ не показывается. Имъ что! Они все равно битые, ничего теперь не боятся и могутъ ее обидѣть. Эду я въ Спасское, дай, думаю, извѣщу.
   -- Да, конечно, спасибо тебѣ,-- глухимъ испуганнымъ голосомъ проронилъ Гаврила.-- Я ей скажу,
   -- А потомъ еще. Какъ купили тогда водку и стали это поминать мамонта,-- подрались тутъ же. Дурачекъ Гераська бутылку разбилъ. А умный Герасимъ, худой онъ такой, валялся на землѣ по пьяному дѣлу и шею себѣ объ осколки порѣзалъ. Крови повытекло,-- пропасть. Почитай, полведра. Лежитъ теперь больной, а жена его заявляетъ, будто это отъ кости. И всѣ противъ барышни говорятъ. Такъ вотъ пусть не ѣдетъ. Бѣда будетъ.
   Медленный и лѣниво-спокойный разсказъ кончился и опять наступила душная, напряженная тишина.
   У Гаврилы токъ соображеній еще, вѣроятно, не прекратился, и мысли не уложились. Было слышно, какъ онъ часто цокаетъ губами, выражая этимъ какую-то досаду и огорченіе.
   Попрощались и потомъ вмѣстѣ пошли по направленію къ воротамъ.
   Марья Васильевна окликнула ихъ.
   Мужикъ изъ Мышкина снялъ шапку и остановился въ молчаніи, повидимому обдумывая, какъ бы выразиться помягче.
   -- Вотъ что барышня,-- сказалъ онъ рѣшительно.-- Ѣду я въ Спасское, дай, думаю, заѣду и извѣщу. Потому что народъ теперь опасный пошелъ, забастовщики, а вы молодыя. Вотъ давеча лѣсничій разсказывалъ, будто на трактѣ купца зарѣзали. Господи Іисусе! Оно, правда, обѣднѣлъ народъ. Земли нѣту. Голодали. Каждому человѣку ѣсть надо. Господи Іисусе.
   Подумалъ немного и глубоко вздохнулъ.
   -- А засимъ прощевайте.
   И нырнулъ въ темноту, таинственный, какъ заговорщикъ.
   Марья Васильевна кивнула ему вслѣдъ и въ изнеможеніи опустила голову на руки, уцѣпившіяся о палисадъ, и въ тупомъ неотвратимомъ отчаяніи стала грызть зубами плохоотесанные старые штахеры.
   Оттого ли, что ее слова стала преслѣдовать нелѣпость экскурсіи со всѣми ея смѣшными и печальными послѣдствіями, оттого ли, что передъ ней рельефно обрисовались ея старанія подняться высоко надъ людьми и надъ землей,-- ей казалось, что кто-то обидно-грубо подчеркиваетъ ея неумѣнье найти себя и поставить на должное мѣсто.
   Тоска и стыдъ заполняли сердце и несносно глодали душу. Плакали безслезые глаза, и губы жаловались кому то, беззвучно и жалко. Полжизни прошли въ безсмысленной суетѣ и порождали суету. Кому она была нужна? Зачѣмъ мамонтъ несчастнымъ и темнымъ мужикамъ? Зачѣмъ Гераськѣ надо было напиться пьянымъ, а худому "умному" Герасиму порѣзать шею и потерять массу крови? Зачѣмъ должно было такъ случиться, чтобы кости мамонта были положены въ коробку отъ гильзъ, а мать печалилась о потеряхъ въ наукѣ? Почему мужикъ, пріѣхавшій съ добрымъ намѣреніемъ предупредить ее, не могъ толково разсказать, въ чемъ дѣло, и понесъ околесину?
   Вспыхивали и потухали далекія зарницы. Не шевелилась ночь, уставшая и лѣнивая. Застылъ удушливый мракъ.
   Только гдѣ-то поблизости временами слышался ужасно знакомый глухой отрывистый топотъ, порождавшій чувство заброшенности въ глухой степи: это паслась стреногая лошадь.
   Марья Васильевна оторвалась отъ палисада и подавленная направилась въ домъ. У нея было твердое и отчаянное рѣшеніе завтра послѣ обѣда ѣхать въ Мышкино.
   

V.

   Заѣхать въ деревню Гаврила отказался на-отрѣзъ, и пришлось сдѣлать крюкъ верстъ въ шесть.
   Онъ ходилъ вокругъ линейки, испуганный и насторожившійся, и весь его аппломбъ куда-то вдругъ исчезъ.
   Марья Васильевна велѣла ему отъѣхать съ дороги, а сама присѣла на бугоркѣ, откуда видѣла мѣсто, гдѣ прошлый разъ оставила мужиковъ.
   Уже пряталось солнце. Красными колоннами горѣлъ вдали рѣдкій саженный лѣсъ, и пыль на дорогѣ уже улеглась. Игриво блестѣли осколки стекла у оврага. Потемнѣли камни, сложенные въ кучу. Повытягивались тѣни. Онѣ исчертили холодкомъ потную землю и туго переплели лѣсныя кочки. Гдѣ-то рядомъ, въ мелкомъ и чахломъ березнякѣ, тревожно свистала какая-то птица, недовольная, что близко люди. Далеко за березнякомъ и за лѣсомъ, надрываясь, закричалъ паровозъ, и эхо два раза повторило его дикій крикъ. Тихо. Кустъ у дороги угрюмо подобралъ подъ себя вѣтви и нанасупился: не мѣшайте.
   На западѣ правильными, разступившимися складками легли розоватыя облака, и казалось, что далеко за горизонтомъ открылись вдругъ новыя пространства.
   Передъ Марьей Васильевной выростала огромная перспектива не то дороги, не то необъятной равнины, откуда освѣщенные заревомъ шли, шли люди, старые и молодые, съ посохами въ рукахъ, шли шумно, какъ орда, со скрипомъ возовъ, но отчего-то не приближались и оставались далекими.
   И думала она: прошло много-много лѣтъ, и какъ были дикарями всѣ тѣ, кто населялъ когда-то эти мѣста, теперь отнятыя у природы,-- такъ и остались дикарями. И какъ дикари, убившіе на этомъ мѣстѣ мамонта, не подозрѣвали о крѣпкой преемственной связи съ будущимъ человѣкомъ, такъ и худой Герасимъ, кучеръ Гаврила и дурачекъ не знаютъ о цѣпи и ея звеньяхъ, связывающихъ всѣхъ ихъ съ далекими предками. Гораздо ощутительнѣе ея они испытали эту связь на самихъ себѣ и не знаютъ о ней и никогда знать не будутъ. Какому-нибудь десятку скиѳовъ, которымъ надоѣло питаться желудями и лошадинымъ мясомъ, или у которыхъ просто заиграла въ жилахъ звѣриная прыть, пришла охота затравить мамонта. Устроили засаду, пугали крикомъ, протяжно звенѣла въ холодномъ воздухѣ тетива. Шесть-семь скиѳовъ были убиты крѣпкимъ хоботомъ звѣря и раздавлены его тяжелой стопой. И вотъ на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ все это происходило, гдѣ долго стояли лужи человѣческой крови, Гераська Мякишъ съ ребятами, живущіе въ эпоху рентгеновскихъ лучей и безпроволочнаго телеграфа, распили этого мамонта на два цѣлковыхъ и помянули его грѣшную душу. И снова такая же лужа крови стояла здѣсь нѣсколько дней,-- далеко они ушли отъ своихъ предковъ?
   Всматривалась въ вечернія розоватыя облака и задавала вопросы одинъ за другимъ.
   Что будетъ дальше?
   Пройдетъ еще много лѣтъ. Какой-нибудь археологъ, бродя по этому самому мѣсту, найдетъ синевато-зеленый осколокъ бутылки, которую разбилъ Гераська, и остановится въ глубокомъ размышленіи.
   -- Это искусственный кремнеземъ,-- скажетъ онъ.-- Судя потому, что отливка произведена довольно правильно, онъ относится къ эпохѣ болѣе позднѣйшей, чѣмъ эпоха мамонта. Тогда цивилизація должна была стоять довольно высоко.
   И прочее и прочее.
   И станетъ онъ думать, при какихъ обстоятельствахъ могли очутиться здѣсь осколки, и тщетно будетъ вызывать въ своемъ умѣ картины прошлаго.
   Потомъ бережно завернетъ этотъ осколокъ въ свой шелковый платокъ, и счастливый, увезетъ его домой, къ себѣ въ кабинетъ. Будетъ изслѣдовать его химическими реактивами, сильнымъ увеличительнымъ стекломъ; обнаружитъ его электрическія свойства и т. д., и т д. Мѣсяца черезъ два онъ отправитъ его въ государственный музей, вмѣстѣ съ обширнымъ докладомъ, изъ-за котораго ему придется потревожить всѣ достоянія науки. Новый лавръ вплететъ это изслѣдованіе въ вѣнокъ ученаго, а музей обогатится рѣдкимъ сокровищемъ.
   И будетъ въ музеѣ зубъ мамонта лежать у одной стѣны, осколокъ монопольки у другой и, должно быть, будутъ они -- оба выброшенные землей,-- переглядываясь другъ съ другомъ, тихо посмѣиваться надъ умнымъ человѣкомъ.
   Было обидно думать объ этомъ. Было обидно вспоминать, что въ коробкѣ отъ гильзъ лежитъ драгоцѣнный прахъ. Хотѣлось просить у кого-то прощенія. У кого?
   -- Идемъ, Гаврила,-- закричала вдругъ Марья Васильевна.
   Гаврила безмятежно храпѣлъ, растянувшись на большой, молчаливой землѣ.

В. Ирецкій.

"Современный Міръ", No 2, 1908

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru