Иванов Федор Владимирович
Мировая покинутость

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мих. Осоргин - изъ маленького домика.

   

ФЕДОРЪ ИВАНОВЪ

КРАСНЫЙ ПАРНАСЪ

ЛИТЕРАТУРНО-КРИТИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ

РУССКОЕ УНИВЕРСАЛЬНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
БЕРЛИНЪ
1922

   

МІРОВАЯ ПОКИНУТОСТЬ

МИХ. ОСОРГИНЪ -- ИЗЪ МАЛЕНЬКАГО ДОМИКА

   Времена сильныхъ общественныхъ подъемовъ, эпохи государственныхъ кризисовъ всегда знали людей, убоявшихся бурь, неспособныхъ противопоставить сильную волю разыгравшейся стихіи, за преходящимъ, временнымъ, часто рѣжущимъ своей назойливостью глаза, упускающихъ сущность, не замѣчающихъ ее. Трагедія эта не только отдѣльныхъ личностей, но и общественныхъ группъ, особенно такихъ, которыя всю жизнь руководствовались только велѣніями своихъ мыслей, людей кабинетнаго труда, теоретиковъ, чуждыхъ подлинной жизни и практической работы.
   Книга Осоргина въ этомъ отношеніи любопытный документъ современности, книга интеллигентскаго разочарованія революціи. Она шагъ за шагомъ показываетъ, какимъ образомъ лучшіе люди страны уходятъ отъ жизненной борьбы подъ сѣнь маленькаго домика собственныхъ переживаній.
   "За окномъ на бѣлыхъ грядахъ торчатъ кочерыжки капусты. Къ линіи окружной дороги протоптали по снѣгу тропинку, и по ней, обнявшись, идетъ солдатъ съ дѣвушкой въ платкѣ.
   Смотрю на нихъ, а въ душѣ умерло. Зачѣмъ мы умные, зачѣмъ понимаемъ? Солдату съ дѣвушкой я завидую, но я ужъ ихъ не люблю. Раньше любилъ и ихъ, и гряды, и капустные кочерыжки и морозъ на окнахъ. Теперь въ душѣ умерло. Они создали мнѣ Колизей на Тверскомъ бульварѣ, но разрушили то святое, что я хранилъ для нихъ и во имя ихъ. Мнѣ они страшны, солдатъ съ дѣвушкой. Я зналъ, что это когда нибудь случится. Нельзя вѣчно подъ жизнь подставлять поэзію. Жизнь подходитъ голодная, въ рваномъ рубищѣ и говоритъ: Ты слагаешь стихи. Рифму ищешь -- вотъ.
   Она вынимаетъ спрятанную подъ рубищемъ дубину, бьетъ поэта по головѣ, топчетъ его мозгъ подкованными сапогами и идетъ дальше".
   Колизей на Тверской -- вотъ разгадка, вотъ ключъ къ пониманію книги М. Осоргина. Цитата, приведенная мною, вскрываетъ основное ея содержаніе. Испугъ романтика, увидѣвшаго въ революціи только ликъ звѣриный, только революцію хлѣбныхъ карточекъ. Все отъ современности назойливой, зачастую такой грубой. Выпады противъ господъ, что бѣгали въ Женевѣ по Карушкѣ и въ Парижѣ на Claude Bernard, или гдѣ-нибудь въ боковомъ переулкѣ. Слова жесткія въ своей временной правдѣ, бьющія своимъ сарказмомъ не хуже ременнаго кнута:
   "Сторожъ на виллѣ Боргезъ увѣрялъ, что и ученымъ полагается намордникъ, но вѣдь вы неучъ, полное ничтожество, зазубрившее вышедшую въ тиражъ программу. Филька, куси его за ногу, гони его вонъ изъ маленькаго домика. Куси и гони всѣхъ, кто приметъ эти слова на свой счетъ".
   И отсюда отрицаніе революціи. Какъ представляетъ ее себѣ этотъ зарывшійся подъ сѣнь маленькаго домика послѣдній эстетъ, вихрю разбушевавшейся стихіи предпочевшій теплоту камелька, грозы революціи промѣнявшій на идиллическаго сверчка:
   "Въ храмѣ жизни, въ святая-святыхъ, подъ солнышкомъ и на святомъ лонѣ земли, пять оболтусовъ и двѣ чортовыхъ куклы развели на кофейной гущѣ програмную канитель, сушатъ мозгъ недозрѣлый, мажутъ кровью заборы и силкомъ лѣзутъ въ исторію -- и влѣзли.
   И дальше.
   Тосчища, Господи, скучища, Всеблагій и Неразумный. Ржавчиной пишешь ты страницы красной исторіи, ржавчиной и на соломенной бумагѣ. А мы имѣемъ право на красоту переживаній, реальную красоту, а не ту, которую намалюютъ себѣ потомки изъ уваженіи къ нашей памяти".
   Послѣдняя цитата изъ отрывка (фрагмента), озаглавленнаго "Усталостью". Случайно ли это? И впрямь она водила рукою писателя, когда онъ писалъ эти строки. Нова ли она вообще? Не характерна ли она, какъ я уже сказалъ, для -- душъ колеблющихся и сомнѣвающихся всегда въ эпохи крупныхъ общественныхъ движеній. Великая Французская революція породила движеніе, названное міровою скорбью. А сколько отреченій знала исторія дней послѣднихъ. 1905 годъ породилъ достопамятные Вѣхи... И этотъ уходъ Осоргина къ вопросамъ вѣчнымъ, человѣческимъ, а не общественнымъ -- (только два момента въ жизни подлинно интересны: рожденіе и смерть -- послѣдняя легче, такъ какъ менѣе мучительна) -- не результатъ ли это усталости души, обманутой общественнымъ и ищущей забвенія въ интимномъ?
   Маленькій домикъ собственныхъ переживаній. Эгоистическая потребность покоя, "высокой стѣны между мною и ими".
   Отсюда противопоставленіе Вѣчнаго города -- Рима -- современной Москвѣ, особенно ярко подчеркнутое вырвавшейся изъ сердца фразой:
   "И если мнѣ улыбается смотрѣть на старую, выцвѣтшую фотографію Вѣчнаго города, то лишь потому, что его отвѣтная улыбка говоритъ мнѣ: Все это было. И было большее. И все минуло -- и снова рождается".
   
   Passano gli nomini, restano le idee.
   
   И все же интимное не даетъ желаннаго забвенія. Маленькій домикъ -- фикція. Карточный домикъ безсмысленныхъ мечтаній. У Осоргина нѣтъ отвѣта. Отгородившись отъ жизни -- онъ не можетъ уйти отъ нея. И финалъ такой странный. Съ одной стороны эстетное, чужое:
   
   Le sanglonts long:
   De violon
   De l'automne.
   
   Съ другой русское странничество. Вѣчные русскіе страннички. Ихъ знала русская исторія отъ маленькихъ сектантовъ бѣгуновъ до огромнаго въ своемъ уходѣ Толстого.
   "Что знаетъ жизненный путникъ? Только то, что его посохъ ждетъ у порога, а за порогомъ та же безконечная отъ горизонта къ горизонту колея. Куда то, зачѣмъ то, нужно идти. И онъ идетъ. Такъ было съ юношескихъ лѣтъ, очевидно такъ будетъ и всегда. Со мною, съ Вами, со многими. Мы стучимъ у дверей: подайте путнику. Чего ты просишь? Я прошу хлѣба, участья, отдыха... Вотъ, получи.
   Иные же отвѣчаютъ: Богъ подастъ. И снова свѣжій вѣтерокъ обвѣваетъ лицо и мирно стучитъ палка по высохшей дорогѣ".
   Все это правда для Осоргиныхъ и иже съ ними. Пойметъ ли эту книгу рабочій? Врядъ ли. У Толстого въ его "Юности" есть такое мѣсто. Николенька послѣ исповѣди ѣдетъ на извозчикѣ. Въ умиленіи онъ изливаетъ чувства своему возницѣ. Извозчикъ, подумавши, ошарашиваетъ его неожиданнымъ:
   "А что, баринъ. Вѣдь ваше дѣло господское".
   Дѣло господское для рабочаго книга Осоргина. Въ этомъ ея сила и ея слабость. Эта книга интеллигентская по преимуществу. Революція двулика, какъ Янусъ. Одна сторона -- разума бунтующаго, другая -- голоднаго живота. Умѣть видѣть и то и другое -- удѣлъ сильныхъ людей, людей творящихъ эпохи въ исторіи. У нихъ -- два исхода: плаха или вѣнецъ. Осоргинъ не изъ тѣхъ. Онъ колеблющійся, слабый. И онъ ушелъ. Имя такимъ легіонъ. Это люди, выбитые изъ колеи нормальной налаженной жизни, изъ міра усвоенныхъ ими еще въ школѣ понятій и традиціонныхъ воззрѣній. Терроръ, столь понятный рабочему, какъ неизбѣжность, пусть трагическая, обостренной классовой вражды, претитъ ихъ идеалистическому, чуждому классовой ненависти міровоззрѣнію. Идейно понимая революцію, они поютъ дифирамбы ей въ своихъ уютныхъ рабочихъ кабинетахъ и уходятъ отъ нея, когда ихъ идеи становятся достояніемъ всѣхъ, и жизнь голодная, въ рваномъ рубищѣ обрываетъ ихъ революціонную романтику.
   Голгофа романтически построенной интеллигенціи -- вотъ о чемъ повѣствуетъ намъ книга Мих. Осоргина. Разсматривая ее такъ, о ней нельзя умолчать, какъ объ интересномъ, цѣнномъ документѣ своей эпохи.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru