Ивашев Петр Никифорович
Из записок о Суворове

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Ивашев П.Н.

Из записок о Суворове1

 

По изданию: Ивашев П.Н. Из записок о Суворове / Сообщ. В.А. Соллогуб // Отечественные записки, 1841. - Т. 14., No 1. Отд. 2. С. 1-9.

Араб, Калмык, Кафр и Бедуин
равно поют своих героев.

   Влечением этого родного, высокого чувства везде с большею пред прежним справедливостию ценят память знаменитых мужей, упрочивших славу и силу отечества на неопределенные времена. На пространстве обширной России встречаются очень часто люди, исполненные пламенных чувств к славе отечества и сожалеющие, что прошло уже сорок лет, как угасла громоносная жизнь Суворова -- а отечество не имеет истории героя, блестящими подвигами и длинным рядом побед прославившего его оружие и признанного народами не в одном просвещенном мире великим из полководцев. Творение Фукса -- его описание итальянской кампании, недостаточно оценяется людьми сведущими о этой знаменитой эпохе, где Суворов доказал свету свою гениальность в военном ремесле и озарил основными фактами последующих по нем военачальников, в числе коих не унизился признать себя и незабвенный Наполеон. Изданные же Фуксом анекдоты принимаются игрою воображения, плодовитым его пером произведенными, но нельзя не отдать справедливости Фуксу за сочиненные им историю и анекдоты, весьма сходно снятые с оригинального характера разговоров Суворова -- и, как за единственное творение, в библиотеках наших по cиe время находящееся.
   Приметно, что первое издание его "Истории Суворова" было почерпаемо из весьма сокращенной истории, сочиненной в 1794 и 1795 годах, бывшим адъютантом фельдмаршала, иностранцем Антингом, в двух небольших томах на французском языке и изданной уже по кончине Суворова, в Англии, двумя тиснениями. Антингова: "Histoire des campagnes du comte Souvoroff Rymniksky" тем уважительна, что в 1795 году, в Варшаве сочинитель читал свое произведение графу Суворову и первый том собственными фельдмаршала замечаниями тогда же был исправлен2. Вторым же томом Суворов был недоволен, поручил мне, по возвращении из Одессы, указать Антингу недостатки и неверные повествования, вкравшиеся в его сочинение от слабого знания русского языка, и часто по той же причине превратно изложен смысл о происшествиях, описанных в реляциях, коими он руководствовался3.
   Чрез три дня после этого поручения получен был Высочайший рескрипт Великой Екатерины, с приглашением победителя в Петербург.
   Фельдмаршал не замедлил сдать старшему по себе главное начальство армии, управление королевством и его столицею, назначил в первых числах декабря 1795 года оставить Варшаву.
   Антингу дозволено ехать в свое отечество, а мне приказано в одном с ним двуместном дормезе ехать в Петербург4. Сим случаем и лестное мне поручение отдалено было на неопределенное время. -- 6-го декабря в 1-м часу пополудни последовал выезд из Варшавы. Дорога покрыта уже была небольшим мягким снегом; свежий воздух и резкий ветер заставлял против воли сидеть в закрытом стеклами экипаже; граф называл путь наш в дормезе путевым заточением, но тщательно тогда наблюдал сбережение своих глаз и защиту от начинавшегося уже холода, и, приближаясь к северным морозам, он не имел иной теплой одежды, кроме длинной и широкой шинели светло-зеленого сукна на вате, подбитой красною шелковою тканью, -- той самой, которая ему была подарена раненому князем Потемкиным-Таврическим, со своего плеча, при осаде Очакова. Ею граф мог закутываться с головою и ногами, и ею-то одною согревался во всю дорогу.
   Переехав Вислу и проезжая по Прагскому Предместью, приметно было с каким удовольствием замечал он, что прошлогодние наши следы зарастали лучшими и правильными зданиями; улыбаясь сказал: "Слава Богу! кажется, уже забыто все прошедшее." -- Выезжая из укрепления, часто обращался на то место, где на валу, по окончании штурма, поставлена была для него калмыцкая кибитка и где он принимал варшавских депутатов с предложением о сдаче столицы; перекрестясь, сказал мне: "вон где ты ко мне подводил их; а волчьи ямы еще не заросли и колья в них живут еще до времени; милостив Бог к России, разрушатся крамолы и плевелы исчезнут".
   После этих замечательных слов, он долго, с закрытыми глазами, погружен был в задумчивость. Из разговоров открывалось, что мысли его сильно были заняты раздумьем о новых предначертаниях, готовящихся ему Высочайшею волею. Носились уже слухи о предполагаемой войне с Персиею; он обсуживал выгоды и невыгоды этого предприятия, потом говорил мне: "Как ты думаешь о этой войне? тебе, может быть, очаровательными кажутся тамерлановы походы? Бараньи шапки не кавказские удальцы; оне никому не страшны; оне ниже Стамбульцев, а эти слабее Анатольцев; не на оружие их должно обращать внимание, а страшат важнейшие наши неприятели: фрукты, воды и самый воздух, убийственны для детей севера. Великий Петр попробовал и завещал убегать их".
   Вторую станцию проехали вечернею темнотою, от беспокойной замерзшей грязи выбитой дороги и заровненной снегом. Граф от непривычки при каждом наклонении в старом дормезе, боясь, что экипаж изломался и падает, часто от страха вскрикивал и после над своею трусостию смеялся. По приезде на станцию, фельдмаршал был очень рад отдохнуть в приготовленной чистенькой хате, с разведенным на передпечье огнем и со взбитою постелью из мягкого сена; он провел тут ночь до 6-ти часов утра5. На другой день нашего путешествия, фельдмаршал очень жаловался на беспокойный экипаж и на дурно проведенную ночь; но потом привык и на следующих переездах мог уже предаваться сну очень-покойно6.
   К вечеру достигли до последней станции в Гродно; тут главнокомандующий отдельным корпусом князь Репнин имел главную свою квартиру. Репнин в чине полного генерала был старее графа Суворова, но ожидал уже встретить его со всеми военными почестями, как фельдмаршала своего и начальника. Фельдмаршал узнал на станции о приготовленной для него за 8 верст перед Гродно встрече, приказал мне ехать вперед, отклонить все приуготовленные ему почести и явиться от его имени князю Репнину с извинениями, что от сильной боли в ноге, он не в состоянии иметь честь быть у него.
   Приуготовленною встречею начальствовал бригадир князь Д. И. Лобанов-Ростовский, с трудом согласившийся не являться фельдмаршалу; получа наконец верное его слово, я поскакал в Гродно, и в ярко-освещенном доме, при блестящей свите, дежурный генерал привел меня в кабинет и представил главнокомандующему, украшенному сединами, всеми знаками отличия и готовому встретить фельдмаршала с рапортом и шляпою в руке; в ту самую минуту, как я объяснял с неловкостию мое послание, послышался почтовой колокольчик и дежурный генерал с поспешностию вышел с донесением, что фельдмаршал проехал уже мимо. Репнин отпускает меня с видом сожаления, что фельдмаршал не удостоил его посетить и принял его рапорт, сказав: "доложите, мой друг, графу А. В., что я старик двое суток не раздевался, вот как видите, во ожидании иметь честь его встретить с моим рапортом." На 7-й версте за Гродно, я достиг фельдмаршала; слова князя Репнина поколебали было его чувствительность, долго размышлял он не возвратиться ли назад; наконец решился продолжать путь7 и на следующей станции остановился ночевать. Вслед за нами явились некоторые из его свиты, остановляющиеся в Гродне -- с многими новостями; между прочим имели неосторожность пересказать ему весть, слышанную от какого-то приезжего чиновника из Петербурга, совершенно ложную, но весьма неприятную для фельдмаршала; он выслушал рассказ с приметным огорчением и опасаясь, чтоб не последовало чего-либо подобного, написал своеручные письма: одно к К. Зубову, а другое зятю своему, графу Н. А. Зубову, призвал меня и в самых лестных выражениях поручил мне сколь возможно скорее доставить его письма по принадлежности и с ответами встретить его до Нарвы8. Между тем, до получения ожидаемых ответов, за несколько станций от Нарвы, встретили его генералы Исленьев и Арсеньев, и потом мною доставленные ответы обоих Зубовых совершенно успокоили героя, и 15 декабря он прибыл в Стрельну.
   В Стрельне ожидал его граф Н. Зубов и присланный от Императрицы экипаж, под названием Георгиевский, с конюшенною придворною свитою.
   Чрез час по приезде в Стрельну, впервые он облекся в полный фельдмаршальский мундир, присланный от Государыни в Варшаву и (по его словам) в первый раз в жизни сел в четвероместную карету; невзирая на двадцати-двух-градусный холод, в декабре весьма обыкновенный -- в 4 часа по полудни выехал из Стрельны в одном мундире прямо представиться великой Государыне.
   Встретившие его генералы сели с ним, вероятно также в первый раз в жизни, при таком холоде, в одних мундирах, не будучи ни чем иным защищены от мороза с сильным ветром, как восьмью полированными каретными стеклами9. В половине 6-го часа Суворов прибыл в Зимний Дворец, поспешил в комнаты князя Зубова10 обогреть себя и полузамерзших своих сопутников.
   В 7 часов вечера Суворов предстал пред Императрицею, как русский верноподданный, с раскрытою душою, исполненной приверженности и святопочитания пред сияющей Божественными дарованиями на всероссийском престоле; он по старинному прадедовскому обыкновению повергся к ее стопам с благодарностию за Высочайшее внимание к его служению.
   Государыня осыпала его самыми милостивыми приветствиями и после продолжительного беседования изволила отпустить его сими словами: "Вам нужен покой после дороги; теперь моя обязанность вас успокоитъ за все трудные и славные ваши подвиги на возвышение отечественного величия." -- Его был ответ: "Государыня! после Бога -- Вы, и Вами гремит в мире наше отечество"11.
   В 10-м часу фельдмаршал приехал в Таврический Дворец, пробежал прытко до своей спальни, не приметив, что его встречала придворная услуга. Его спальня была приготовлена в прекрасной небольшой комнате с диваном и несколькими креслами; душистое, мягкое, очесанное сено составляло пышную его постель; в углу горел камин; подле спальни в другой подобной комнате поставлена была гранитная ваза с невскою водою и с полною принадлежностию -- серебряным тазом и ковшом, для окачивания. В спальне своей он застал одного меня, дремлющего у камина; на лице его ясно изображалось удовольствие и усталость от волнений душевных, от дороги и от необыкновенной ему одежды с золотом и кучею брильянтов. "Ну" сказал он мне: "я так и ожидал; спасибо, что подождал меня", закричал: "эй, Прошка! раздевай меня". Мгновенно является каммер-лакей в мундире с галунами; граф подбегает к нему с вопросом: "что прикажете?" -- Для услуг вашего сиятельства! -- "Нет! нет! м. г. возвратитесь в вашу комнату, а прошу прислать моего мальчика". Разделся очень скоро, сел у камина, приказал подать варенья, а между тем с редко-веселым лицом и собственным красноречием рассказывал прием ему сделанный и многие статьи из разговоров, из коих остались в памяти моей следующие : "Мы угадали, -- Государыне расцветили помилуй Бог как красно азиатские лавры; изволила мне предлагать пожинать их; я целовал с подобающим чувством благодарности ее руку и просил позволения прежде узнать цель, напутствующие способы и меру Высочайшего предположения, просил несколько времени для соображения, и потом предложил eй и за и проч. -- как следует солдатскому сердцу, ей собственно верноподданному, а пользам отечества и за гробом преданному. Государыне, кажется, моя просьба не была противна, приказала поторопиться отдохновением, а потом-де мы попробуем12".
   Во второй день, граф не желал никого принимать, кроме избранных лиц; первого он дружески принял Г. Р. Державина в своей спальне, будучи едва прикрыт одеждою, долго с ним беседовал и даже удерживал, казалось, для того, чтоб он был свидетелем различия приемов посетителям; многие знатные особы, принадлежавшие двору, поспешили до его обеда (в Петербурге назначен было для обеда 12-й час), с визитом, но не были принимаемы: велено было принять одного к. П. А. Зубова. Зубов приехал в 10 часов; Суворов принял его в дверях своей спальни так же точно одетый, как бывал в лагерной своей палатке в жаркое время; после недолгой беседы он проводил князя до дверец своей спальни и сказал Державину "vice-versa", оставил последнего у себя обедать.
   Чрез полчаса явился каммер-фурьер: Императрица изволила его прислать узнать о здоровье фельдмаршала и с ним же прислала богатую соболью шубу, покрытую зеленым бархатом с золотым прибором, с строжайшим милостивым приказанием не приезжать к ней без шубы и беречь себя от простуды при настоящих сильных морозах. Граф попросил каммер-фурьера стать на диван, показать ему развернутую шубу; он пред нею низко три раза поклонился, сам ее принял, поцеловал и отдал своему Прошке на сохранение, поруча присланному повергнуть его всеподданнейшую благодарность к стопам августейшей Государыни.
   Во время обеда докладывают графу о приезде вице-канцлера графа И.А. Остермана; граф тотчас встал из-за стола, выбежал в белом своем кителе -- на подъезд; гайдуки отворяют для Остермана карету, тот не успел привстать, чтоб выйти из кареты, как Суворов сел подле него, поменялись приветствиями и, поблагодарив за посещение, выпрыгнул, возвратился к обеду со смехом и сказал Державину: "этот контрвизит самый скорый, лучший -- и взаимно не отяготительный".
   На 18-е число Императрица приказала изготовить постный стол к двенадцати часам и удостоила Суворова приглашением; после стола он благодарил Государыню за высочайшее внимание к его привычкам и умолял ее сохранять свой собственный покой, что он примет себе в вящщую награду. На вопрос Государыни, какое лучше для него блюдо, отвечал: "Калмыцкая похлебка". Государыня требовала объяснения, он доложил: "не более куска баранины и соли в чистой воде вареные, самый легкий и здоровый суп". В праздник Рождества Христова и новый год он должен был быть у Государыни, но всегда испрашивал увольнения от приглашения к Высочайшему столу.
   Государыне угодно было принять во внимание привычную деятельность фельдмаршала: поручила ему обозреть состояние всех тех укреплений по шведской границе, которые в 791 и 792 годах были устроены под его начальством.
   Зная привычку к деятельной жизни Суворова и к занятиям по военной части, Государыня озабочивалась, чем занять его. В январе он исполнил ее поручение и в первой половине февраля 796-го возвратился в Петербург, приметно скучал вне своей сферы, и как скоро Императрица поручила ему главное начальство юго-западной армии, немедленно оставил столицу и прямыми путями отправился в центральный пункт занимаемых мест ему подведомственными корпусами, -- местечко Тульчин. В июле 1796-го он получил секретное повеление составить 60 т. корпус по его собственному избранию из войск, под начальством его состоящих, и быть в готовности с первого повеления выступить за границу. Но всему есть предел! Россия, лелеянная 34 года мудростию и искусством, счастливая внешним уважением и внутреннею силою, неожиданно, в слезах, в страхе облеклась в траурную одежду. Звезда Суворова, верная спутница его славы, затмилась временною опалою: победоносный герой, лишенный знаков, знаменитою службою отечеству и престолу приобретенных, осужденный на уединенную жизнь в углу своего родонаследства, под надзором, с покорностию предавался воле Бога и в молитвенном сельском храме, без горести, без упреков, чистою душою молился о благоденствии любезного отечества13.
   И в этом расположении не мог он ожидать так скоро осуществить своим лицом роль древнего Велисария. Суворова вызывают спасать престолы германских царей.
   Он велик был и в изгнании, уверенный в неукоризненной, доблестной жизни, с спокойным духом переносил неожиданный переворот... Страдалец! Мог ли он ожидать, чтоб когда-либо своим лицом осуществил повествование о Велисарии? Сбылось с необыкновенно резким шумом (разница в том, что Велисария вызывал обратно совет народный, Суворова просят германские царствующие престолы); имя его не переставало греметь в Европе; потрясенная Германия обращается к российскому Императору с просьбою дать ей непобедимого Суворова спасать царей, угрожаемых бурею западного треволнения. Российский Император склоняется на ходатайство австрийского императора, призывает Суворова из заточения, принимает его с рыцарским объятием, возлагает на него мальтийский орден, возглашает: "иди спасать царей!" Суворов, по уставу ордена, стоя на правом колене, принимает крест, обращается к горнему властителю, ответствует: "Великий Боже! спаси царей!" и, не теряя минуты, спешит пожинать новые лавры с вверенными ему соединенными армиями в пределах Верхней Италии14. (Фукс повествует о происшествиях того времени).
   Многие из соотечественников, зная, лично или по преданию, что в эпоху блестящих дел графа Суворова, с 1788-го по 1796 год, последние 4 года я имел счастие быть облеченным полною его доверенностию и должностию начальника главного штаба, настаивали на изъискание материалов известного мне времени для пополнения истории сего знаменитого героя. Я хранил многие любопытные отрывки при себе, как драгоценность; но, по особому несчастию, в кампанию 1813 года в ретираде от Дрездена по трудной дороге в Богемских Горах в арьергарде под командою графа Витгенштейна, мой экипаж попался между австрийскими пороховыми ящиками и их партикулярными повозками, которые по повелению Шварценберга взрывали и жгли; в то же время и моя коляска разграблена и сожжена со всеми прежними драгоценностями моими и документами по тогдашней моей должности военного директора путей, о чем хранится свидетельство графа Витгенштейна. Сохраненные же в России не могут пополнить погибшего; но с ними сохранилась антингова история. Антинг издал свое сочинение в Лондоне на французском языке, как выше сказано, в двух небольших томах, и последнее издание 1799 года. Он доставил ко мне один экземпляр уже в 1801-м году. Поручение покойного князя Суворова лежало на душе, как священнейшая обязанность; но разные события и обстоятельства, а более недоверчивость к собственному дарованию были сильными преткновениями к исполнению моего долга; наконец, в свободные дни моей жизни осмеливался я делать приступы к исправлению и дополнению о военных происшествиях, повествуемых во втором томе антингова сочинения -- особыми выписками, которые вместе с историею Антинга предоставляю для перевода на отечественный язык свежему и лучшему перу.
   В заключение, священною обязанностию считаю добавить, что все здесь изложенное мною не имеет тени вымысла, а истинная быль; всегда был я далек самолюбия, а может ли эта минута в старости имеет место? Нет, я желаю только оставить в истории истинное понятие о свойствах этого великого человека, будучи сряду 8 лет при его лице счастливейшим исполнителем его важнейших поручений. В продолжении 8 лет я был счастливейшим из находившихся в ближайших поручениях этого великого человека, неразлучным свидетелем гения его военного искусства, быстрого его постижения и предусмотрения обстоятельств, хладнокровного присутствия духа в самых жарких делах, неутомимого наблюдателя за последствиями, строгого попечителя о благосостоянии и продовольствии войск, великодушного и человеколюбивого к побежденным, заботливого покровителя мирных обывателей, но всегда пылкого и нетерпеливого характера, требующего мгновенного исполнения своих приказаний. Он был искренно привязан к религии, царю и отечеству, не терпел ни двуличия, ни лести. Все странности его были придуманные с различными расчетами, может быть собственно для него полезными, но ни для кого не вредными, так как и все слухи о его пороках решительно были несправедливы и выдаваемы от стороны людей к нему неблагорасположенных, преимущественно по зависти к ремеслу, в чем, к несчастию, не было недостатка.
    

Примечания

   1. В прошлом году скончался в Симбирске отставной генерал-майор Петр Никифорович Ивашев, бывший начальником штаба при фельдмаршале Суворове. Помещаемый здесь отрывок из его записок найден после кончины его в его бумагах, -- и нам остается только сожалеть, что он не исполнил намерения своего -- составить полное жизнеописание обожаемого им полководца. Благодаря графа В. А. Соллогуба за сообщение нам этого драгоценного отрывка, мы нужным считаем прибавить, что эта статья напечатана здесь в том самом виде, как написана покойным генералом Ивашевым, без всякого изменения в слоге: всякое изменение лишило бы ее оригинальности и того искреннего чувства, которым она вся проникнута. Ред.
   2. Во время отбытия моего по поручениям фельдмаршала в Петербург и по Высочайшему повелению в Одессу.
   3. Поручение фельдмаршала заключалось следующими собственными словами: "Во второй части Антинг скворца дроздом встречает, много немогузнайства и клокотни, -- тебе лучше известно: куда пуля, когда картечь, где штык, где сабля; -- исправь пожалуй солдатским языком, отдай каждому справедливость и себе -- я свидетель." И в доказательство вот сохраненная собственноручная записка графа: "П. и Н. сегодня кушать у Антинга и целый день с ним работать."
   4. Здесь кстати сказать, что из свиты никому не дозволялось иметь экипажи; легковесные чемоданы перевозились на перекладных повозках.
   5. По неосторожности адъютанта Тищенки, изготовлявшего хату, забыли осмотреть пустое место за печью, где спала глухая старуха; усталый от сидения в экипаже Суворов, по обыкновению своему, совершенно разделся, окатившись холодною водою, и чтобы расправить свои члены, начал прыгать по теплой хате, напевая из Алкорана арабские стихи. Старуха проснулась, выглянула из-за печки, испугалась, закричала: "ратуйте! с нами небесная сила". На крик ее и графа сбежались и насилу вытащили старуху, чуть живую от ужаса.
   6. Дорогою, после некоторых разговоров о намерении своем в праздник Рождества Христова петь с придворным хором в дворцовой церкви, приказал мне вынуть из переднего ящика дормеза ноты, для-того чтоб протвердить концерт: "Слава в вышних Богу", себе взял 1-й бас, а мне отдал 2-й и велел мне петь с ним. Я сколько не извинялся недостатком голоса и незнанием нот, должен был повиноваться. "Не так! ты пой за мною." И опыт доказал, что я лишен этого небесного дара. -- "Положи ноты опять в ящик; не умеешь петь." Граф закутался в свою шинель и твердил на память турецкие разговоры.
   7. Сказав: "К. Репнин упражнялся больше в дипломатических изворотах; солдатского мало".
   8. Сими слухами граф до того был раздражен, что поручил словесно сказать обоим Зубовым: "если эти слухи справедливы, то для него и собственная пуля не страшнее неприятельской". Неожиданное появление этих письменных и словесных депешей встревожило Зубовых; чрез несколько часов я был отправлен с убедительными уверениями в противном.
   9. Граф приказал мне с его свитою ехать в Таврический Дворец, где была назначена особая половина для его пребывания, с отделением от Императорского Двора полного содержания и прислуги.
   10. Молва носилась, что К. Зубов встретил Суворова по-домашнему, в сюртуке; может быть, это и было причиною, что описанный ниже прием ему был также слишком по-домашнему.
   11. Собственный рассказ фельдмаршала.
   12. Скоро после того разнесся в публике слух, что война с Персиею не состоится, и уже не прежде, как по отбытии Суворова к главному начальству юго-западною армиею, -- новые обстоятельства осуществили прежний план войны за Кавказом под командою графа В. А. Зубова.
   13. Свита его рассеяна по разным местам; мне велено ехать в персидскую армию командиром нижегородского драгунского полка и в 1798 году произведен генерал-майором и шефом таганрогского драгунского полка и в то же время осеквестровано мое имение за строение Одессы, производимое в 796 и 797 годах за то время, когда я находился при блестящих победах Суворова и потом в персидской армии, что и заставило меня в 1798 году оставить службу и оправдываться от напрасного посягания на мою честность в Петербурге.
   14. В 1799 году, в начале мая, фельдмаршал приехал больной в Петербург, в квартиру племянника его Хвостова. По ходатайству своего оправдания я находился в столице. По долгу сердца я не отходил от него, с моих только рук принимал он назначаемую ему пищу. В 12-й день кончил жизнь, как християнин. Трудно описать сильное изображение горестных чувств на лицах солдат и народа при поклонении телу в квартире и во время похорон.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru