Измайлов Владимир Васильевич
Московский бродяга

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Московскій бродяга.

   I have observed that a reader seldom peruses a book with pleasure, until he knows whether the writer of it be a black or a fair man, of a mild of choleric disposition, married or a batchelor. With other particulars of the like nature, that conduce very much to the right understanding of an author.

Spectator.

   Естьли угодно Вѣстнику Европы подать руку Вѣстнику Москвы и съ нимъ идти рядомъ передъ глазами читателей по широкой дорогѣ свѣта, гдѣ каждый изъ нихъ можетъ въ свою очередь указывать пальцемъ на любопытныя черты его (ибо журналистъ представляется мнѣ подъ эмблемою человѣка, простирающаго на бѣлый свѣтъ указательный палецъ), то съ низкимъ поклономъ поручаю себя въ его благосклонность, и принимаюсь за перо чтобы представить въ началѣ мое лице и мой характеръ соотвѣтственно взятой, изъ Адиссона эпиграфу.
   Прошу замѣтить, что я не изъ числа жалкихъ авторовъ, день и ночь трудящихся или для славы, которая никогда можетъ быть не посѣтитъ ихъ темной хижины; или для удовольствія публики, которая, держа въ рукъ ихъ книгу, засыпаетъ отъ скуки; или для фортуны, которая, какъ море, на часъ приливаетъ къ нимъ и черезъ часъ отливаетъ по физическому закону, до нынѣ еще не опредѣленному. Не нахожусь также въ числѣ ремесленниковъ, ибо не имѣю нужды доставать себѣ пропитаніе трудами, благодаря моему роду жизни и моему изрядному достатку. Не живу и въ томъ блестящемъ кругу, гдѣ люди, съ пріятною на устахъ улыбкою, носятъ мертвую тоску въ сердцѣ, и въ нѣдрахъ заботливой жизни зѣваютъ. Отъ бездѣйствія и скуки. Не принадлежу и къ тѣмъ грознымъ великанамъ, которые по любви къ ближнимъ рубятъ имъ головы, грабятъ ихъ земли, и когда, не льзя уже дѣлятъ ни того, ни другаго, откланиваются имъ очень низко, чтобы сокрыться на уединенномъ островѣ Океана спокойно и безопасно. Не стою, наконецъ, въ ряду земледѣльцовъ трудолюбивыхъ и полезныхъ. И такъ скажите вы: ты не авторъ, не ремесленникъ, не свѣтскій человѣкъ, но герой, не земледѣлецъ; но что же ты? Можетъ быть; только человѣкъ; но едва смѣю за то ручаться: ибо мнѣ кажется, что весьма трудно быть человѣкомъ. Какъ! развѣ мало людей на свѣтѣ? Не умѣю, разрѣшить этой великой задачи; помню только, что Синопскій мудрецъ погасилъ фонарь свой, но отъ того ли, что не нашелъ человѣка, или отъ того что сбился съ пути истины, не извѣстно. А сколько мудрецовъ нашего времени, добираясь да источика свѣта, очутились въ потьмахъ, подобно Діогену! Кстати упредить, что я не принадлежу и къ сему чудному роду умниковъ, которые хотятъ достать до того, чо выше ихъ рукъ и головы, и не видятъ того, что у нихъ подъ носомъ и ногами. Но дѣло идетъ не о томъ. Вы желаете знать, кто и что я? Прочтите заглавіе сего отрывка,-- и вы скажете мое имя, мое состояніе, мою жизнь, мои приключенія, однимъ словомъ, мое истинное лице. Такъ, Милостивые Государи мои, я весь, естьли можно такъ сказать, въ словѣ бродяга, а слово бродяга имѣетъ во мнѣ свое точное опредѣленіе.
   Жизнь моя соотвѣтствуетъ совершенно моему имени. Одинъ, безъ жены, безъ дѣтей, безъ невольниковъ и кстати прибавить безъ рабочихъ скотовъ, я не имѣю собственнаго жилища, не имѣю и постояннаго ночлега. Сего дня просыпаюсь на концѣ города въ Лафертовѣ, подъ одною кровлею съ бѣднымъ сапожникомъ, котораго веселыя пѣсни, какъ разсказываютъ Лафонтенъ и Крыловъ, тревожатъ сонъ богачей, а для меня услаждаютъ его, особливо на первой звонкой зарѣ, когда пѣніе человѣческаго голоса мѣшается съ пѣніемъ утреннихъ пѣтуховъ. Въ вечеру разстилаю матрасъ свой (естьли лѣто и ведро) у воротъ посадскаго домика, на берегу Москвы рѣки, къ виду Кремлевскихъ зданій, на которыя иногда смотрю въ глубокую полночь при свѣтѣ луны, когда все дремлетъ и жители, и воздухъ, и воды. То имѣю ночлегъ въ срединѣ города на самой шумной улицѣ гдѣ толпы людей движутся и кипятъ какъ бурныя волны на Океанѣ. То провожу ночь у какого нибудь садовника подъ цвѣтущими деревьями померанцевъ, персиковъ, абриносовъ, среди кустовъ столиственныхъ розъ, махровой калины, и проч. Но было бы долго разсказывать, какъ переношу подвижный ночлегъ мой изъ края въ край города, изъ Хамовниковъ въ Преображенское, оттуда на Дѣвичье поле, на берега немного сонныхѣъПрѣсненскихъ водъ, на пыль Тверскаго бульвара, въ суету Кузнецкаго моста, и такъ далѣе. Зимою бываю намного угомоннѣе; однакожъ не перестаю быть непосѣдомъ!
   Вамъ извѣстны ночи мри. Дни мой бродяжные такіе же, смѣю сказать. Отъ убогаго шалаша до огромныхъ палашѣ, отъ торговой площади до ученаго кабинета, отъ ученыхъ обществъ до свѣтскихъ собраній, вездѣ бываю, разбираю лица, и роюсь въ сердцѣ человѣческомъ. Новаго рода Діогенъ, бѣгаю за людьми не съ фонаремъ, но съ чистымъ стекломъ ибо не отыскиваю людей, какихъ нѣтъ на землѣ, а наблюдаю ихъ, каковы они есть. Познаніе человѣка есть первая наука въ мірѣ. Насъ учатъ въ книгахъ и на театрѣ; но ученѣйшая книга есть Природа, лучшій театръ свѣтъ, первые актеры -- люди. Мы скачемъ въ спектакль видѣть Недоросля и Хвастуна, а въ нѣсколькихъ шагахъ отъ насъ стоятъ сами подлинники; только отлитые въ другую форму, и до того забавные, что надсадишься со смѣху, смотря на сходство стариннаго Недоросля съ новымъ, и вымышленнаго Хвастуна съ настоящимъ. Описанная Ж. Ж. Руссо въ приключеніяхъ Милорда Эдуарда нещастная Лаура, погибшая жертва распутства, трогаетъ душу ея позднымъ раскаяніемъ; но есть нѣчто достойное сожалѣнія. Въ сосѣдствѣ вашемъ съ чердака сходитъ на улицу бѣдная дѣвушка; она сирота въ мірѣ; у нее нѣтъ ни крова, ни хлѣба, ни друзей; бѣдность влечетъ ее въ сѣти порока; но сирота колеблется, и плачетъ; сего дня она можетъ еще возвратиться къ добродѣтели; завтра будетъ уже поздно. Вы, которые нѣсколько разъ перечитывали повѣсть Лауры, вы проходите мимо нещастной, просящей у васъ милостыни, не замѣтивъ страданій на лицѣ ея, не освѣдомясь о подробностяхъ ея состоянія, лишивъ себя удовольствія искупить ее отъ вѣчнаго позора нѣсколькими деньгами и совѣтами. Философы! вы жалуетесь справедливо на единообразіе, введенное въ общество одинакимъ покроемъ платьевъ, умовъ и нравовъ; взгляните же на людей всѣхъ классовъ и всѣхъ состояній, и вы удивитесь ихъ разнообразію, не только въ народѣ, разсыпанномъ по всей обширной Имперіи, но и въ спертой кучкѣ людей одного столичнаго города. Обратите внимательный взорѣ на ряды сихъ блестящихъ экипажей выѣзжающихъ за городъ, на юношей сидящихъ на гордыхъ коняхъ, на толпы народные за ними бѣгущія. Сіи городскіе невольники летятъ наслаждаться чистымъ воздухомъ луговъ и полей, всѣ имѣютъ въ предметѣ прогулку; но сколько различны ихъ мысли и чувства! какъ ясно написаны на ихъ лицахъ сердечныя движенія и тайныя страсти! Зависть, досада и тщеславіе, тѣ лютые крокодилы, грызутъ сердце этого бѣдняка, сидящаго въ золотой каретѣ; а у самыхъ колесъ его безпечная веселость смѣется на лицѣ пыльнаго пѣшеходца, идущаго съ добрымъ своимъ товарищемъ! За городомъ дамы выходятъ изъ каретъ; онѣ идутъ мѣрными шагами какъ солдаты въ строю; городскій этикетъ, подобно тѣни, слѣдуетъ за ними, и портить ихъ прогулку; старшинѣ скучно, младшимъ еще скучнѣе. А въ виду ихъ, пользуясь воскреснымъ днемъ, поселянки заводятъ веселые хороводы, и бѣгаютъ въ запуски. Нѣтъ ни одного лица въ толпѣ сихъ городскихъ женщинѣ, которое бы не имѣло своего особеннаго выраженія. Двѣ красавицы -- моложе, невиннѣе, добросердечнѣе другихъ -- задумываются, смотря на игру поселянокъ; и видно, что между самыми женщинами испорченными предразсудками свѣта, есть нѣкоторыя сердца чувствительныя къ удовольствіямъ простой жизни. Этѣ невинныя красавицы, еще внимательныя къ голосу Природы, другія дамы, удаленныя отъ нее развратностію свѣта, знатный баринѣ въ каретѣ, растерзанный мукою честолюбія, и веселый пѣшеходецъ, довольный своею низкою участію, всѣ они жители одного города; но столько же другъ на друга не похожи, какъ листья и деревья въ одномъ и томѣ же лѣсу.
   Не рѣдко стою въ рядахъ по цѣлому дню и смотрю на движущуюся картину народа. Сколько лицѣ, столько характеровъ! что шагъ, то новое явленіе! Изъ многихъ разскажу одно. Передъ моими глазами богачъ отсыпалъ кучи золота на прилавкѣ купца; слуга его, съ коварною усмѣшкою, гнулся отъ груза накупленныхъ товаровъ; толпа черни окруживъ богача, смотрѣла на его золотый кошелекъ съ удивленіемъ, лестнымъ для его самолюбія; жалобный голосъ нищаго молилъ его о христовомъ подаяніи; слуга оттолкнулъ нищаго; бѣднякъ удалился безъ ропота; а богачь съ досадою и презрѣніемъ проводилъ его глазами. Ничего нѣтъ простѣе и обыкновеннѣе въ свѣтѣ; но самыя простыя и обыкновенныя вещи научаютъ насъ размышлять. Не завидую сему богачу и ему подобнымъ, естьли богатство ожесточаетъ сердце. Богатство есть прекрасный цвѣтъ, а благотвореніе сладкій плодъ его. Никогда цвѣтъ не родится безъ плода; и пустоцвѣтъ есть уродливость въ Природъ: такъ и въ человѣчествъ, участь бѣдныхъ достойна сожалѣнія. Сколько жестокихъ опытовъ надобно было выдержать сему нищему, чтобы дойти до такого омиренія! Удивленіе народа передъ кошелькомъ богача и гордость Креза отъ избытка его доходовъ, имѣютъ ту общую сторону, что оба ослѣплены блескомъ золота; и слѣдственно одинъ стоитъ не выше, другаго на лѣстницѣ человѣческаго просвѣщенія. Естьли слуга улыбался не безъ намѣренія, то богатая складка товаровъ на его руки означала для него послѣднее истощеніе барскаго кошелька; и умному слугѣ казалось смѣшно, что вѣтреный господинъ закупаетъ дорогія бездѣлки на проданную можетъ быть вчерась деревню за дешевую цѣну.
   Въ другое время провожаю гробъ или купца, или барина, или другаго незнакомца, но мнѣ не чужаго, ибо онъ былъ человѣкъ. Смерть есть великій случай. Послѣдній предѣлъ жизни, бездушный трупъ мыслящаго нѣкогда существа, непроницаемый покровъ таинственной вѣчности, простертый надъ гробомъ; святая Вѣра, указывающая подъ симъ покровомъ радостное пробужденіе усопшаго и лучезарное утро безсмертія; печальный обрядъ погребенія, трауръ друзей и родственниковъ, все приводитъ къ сердечному участію. Каждый человѣкъ имѣетъ обязанность принести послѣднюю дань на гробъ себѣ подобнаго. Я люблю исполнять сію священную обязанность; люблю особливо узнавать дѣла и жизнь человѣка, чтобы имѣть случай благословить память добраго. Суетное любопытство изъ открытыхъ оконъ смотритъ на погребальное шествіе, какъ на праздникъ; иной цѣнитъ парчевый покровъ, другой примѣчаетъ, какъ широкъ и дорогъ галунъ, положенный по краямъ гроба, кто слѣдуетъ за тѣломъ, Архіерей, или Архимандритъ, много ли знатныхъ и свѣтскихъ ѣдетъ въ каретахъ за покойникомъ, и тому подобное. А, я вслушиваюсь въ рѣчи домашнихъ, ближнихъ и другихъ людей, окружающихъ погребальную колесницу. Это тотъ часъ, въ который не лесть, а вѣчная истина говоритъ на прахѣ человѣка, и кладетъ на гробъ его печать любви, или ненависти. Мы читаемъ съ любопытствомъ, какъ древній народѣ Египетскій судилъ по смерти Царей своихъ. Сей великій судъ всегда произносится надъ знатными и простыми устами правдиваго народа, не торжественно, какъ у Египтянъ, но тайно передъ Богомъ и совѣстію, и вы услышите сей тайный голосъ христіанъ, которые молчатъ о дѣлахъ порочнаго, но славятъ память добродѣтельнаго, молятъ Бога или простить, или наградить человѣка, готоваго предстать ни судѣ Его. Какое высокое торжество, когда на могилѣ, сокрывающей послѣдніе остатки смертнаго, люди еще покланяются тѣни то, какъ лицу живой добродѣтели; когда за нимъ возносятся отъ земли къ небесамъ благословенія подобныхъ ему тварей; когда, наконецъ, онъ переживаетъ самаго себя въ безконечныхъ слѣдствіяхъ сотвореннаго имъ на землѣ блага!
   Лѣтній вечеръ приводитъ меня на бульварѣ, а зимній въ какое нибудь собраніе, гдѣ слушаю тѣхъ великихъ остряковъ, которые однимъ бѣглымъ словомъ пишутъ теоріи законодательства, системы политики, курсы Литтературы. Вы думаете, что этотъ низенькой и маленькой человѣчекъ съ кудрявою головою и съ изгибающныся станомъ, эта насѣкомая между людьми, не можетъ никогда имѣть требованія на полетъ орлиный; а онъ, съ высоты судейскаго мѣста своего раздаетъ титла ученой славы; изъ мрака ничтожности выводитъ писателя на чреду знаменитости, а другаго съ блестящей чреды славы отсылаетъ въ глубокую тѣнь забвенія. Еще одинъ человѣкѣ, гораздо строжайшій, пристаетъ къ нему; и сколько можно судитъ по его: такъ, конечно, но однакожъ, въ которыхъ заключается весь судѣ его, ни одинъ Авторѣ не имѣлъ щастія угодить его тонкому вкусу. Третій увѣщеваетъ обоихъ оставить въ покоѣ всѣхъ писателей, равно недостойныхъ вниманія, по тому что ихъ завелось великое множество, и что всякой можетъ сдѣлаться авторомъ, естьли онъ родился съ талантомъ. Тѣ съ важностію опровергаютъ его глубокомысленное замѣчаніе, а онъ горячится, досадуетъ, ропщетъ, что они не хотятъ покориться великой истинѣ. Но къ нещастію, или щастію, четвертый набѣгающій ораторъ отзываетъ ихъ вниманіе на другой предметъ, а именно на Государственныхъ людей. Какой строгой переборъ! Все не такъ, все нехорошо, все могло бы быть лучше, и ничего нѣтъ легче въ мірѣ, какъ управлять Губерніею, даже Государствомъ, естьли только взять ихъ совѣты за основаніе сего управленія. Они спорятъ, кричатъ, шумятъ, доказываютъ, опровергаютъ, ораторствуютъ... и вдругъ шершавая собака, бѣгущая по бульвару за новымъ Алцибіадомъ, достойнымъ сего имени не по разуму, но по странности, отвлекаетъ ихъ вниманіе отъ государственныхъ людей. Они смѣются и разбѣгаются, одинъ за собакою, другой за Лаисою. Остаюсь одинъ. и думаю: Боже мой! какая гибкость ума! отъ науки государственнаго правленія обратиться такъ легко и скоро къ собакѣ, въ франту и къ распутной женщинѣ! Но какими тонкими замѣчаніями обогатили они по крайней мѣрѣ науку управлять обширной Имперіей? Никакими; ибо ихъ мнѣніе не имѣло основаній. Они говорили даже не по своему образу мыслей, не по убѣжденій ума или сердца; а каждый въ угожденіе своему знатному покровителю выдавалъ и защищалъ только его собственное мнѣніе. Но иногда, будучи щастливѣе въ моей встрѣчѣ, сижу на лавочкѣ съ человѣкомъ древнихъ временъ, нетораго нравы не походятъ на вѣтрены" нравы нынѣшней молодежи; который, сіяй въ звѣздахъ, сіяетъ и чистою совѣстію; который выслужилъ чины и ленты правдою и добродѣтелью. Старецъ, покрытый сѣдинами, любитъ съ послѣдней ступени человѣческихъ возрастовъ восходить по лѣствицѣ дней до перваго ихъ начала, любитъ разсказывать о произшествіяхъ своего вѣка и о добродѣтеляхъ нашихъ предковъ; а я люблю внимать его изустнымъ преданіямъ. Повѣствованія умнаго старика нравоучительнѣе всякой книги. Долговременные опыты довели его до истиннаго познанія людей; изъ нрава и языка его изгладило время все, что вкралось въ нихъ искуственнаго и условнаго; не человѣческія уваженія, но вѣчная истина говорить его устами. Старость, какъ и младенчество, обращаетъ людей къ природѣ. Тотъ, съ которымъ говорю, радъ мнѣ душою и сердцемъ; ибо никто его не слушаетъ. При первой рѣчи его о глубокой древности, великіе люди нашего времени улыбнулись; при второй всѣ разошлись одинъ за другимъ съ глубокимъ презрѣніемъ, и съ сардоническимъ смѣхомъ, къ щастію тайнымъ, ибо оскорбленіе почтенной старости всегда для меня чувствительно. И такъ одинъ бесѣдую съ нимъ на свободѣ, не могу насытиться его повѣствованіями, не безъ сожалѣнія разстаюсь съ мужемъ опытовъ; но возвращаюсь домой довольнѣе собою, богатѣе мыслями и чувствами.
   Люблю также бродить по улицамъ и переулкамъ самымъ глухимъ, самымъ неизвѣстнымъ, чтобы искать бѣдныхъ и нещастныхъ. Не тѣ достойнѣе сожалѣнія, которые выставляютъ на глаза ихъ рубища и раны, но тѣ, которые сокрываютъ ихъ отъ оскорбительнаго взора мірскихъ щастливцевъ и чтобы не терпѣть отъ стыда и презрѣнія, страдаютъ отъ нищеты и голода. Между самыми нищими есть гордыя души. Естьлй жалѣю когда нибудь, что не имѣю великаго богатства, то жалѣю только на то время, когда посѣщаю обители злополучія. Иногда на разсвѣтѣ дня прихожу въ церковь, гдѣ у темнаго еще олтаря молится на колѣнахъ старецъ, отецъ семейства, испрашивая небесной благодати для томящихся дѣтей своихъ; и слабыя слезы со дна его изсушеннаго сердца еще ліются на помостъ Божіяго храма. А въ нѣсколькихъ шагахъ живетъ роскошный богачъ, который можетъ, какъ Богъ милосердія, явиться къ нещастному и навсегда его утѣшить; но ему не извѣстно даже, что есть въ мірѣ такая отчаянная бѣдность и такія кровавыя слезы. Иногда, въ глубокую полночь, свѣтится на чердакѣ искра слабаго огня; тамъ при горящей и дымной лучинѣ бѣдная вдова просиживаетъ ночь за рукодѣльемъ, чтобы выработать дневное пропитаніе для внуковъ сиротѣ своихъ, подлѣ нее покоющихся въ колыбели. Прихожу къ бѣдной, говорю съ нею, и отчасти облегчаю горесть ея. Разсказывать и плакать о своемъ жребіи есть послѣднее утѣшеніе злополучнаго. Щастливъ, кто можетъ усладить и минуту жизни для страждущаго человѣка! Я утѣшаю словами и помогаю совѣтами; изъ новыхъ знакомцевъ пріобрѣтаю новыхъ друзей; цѣною искренняго участія покупаю искреннюю привязанность; не даю денегъ, но отдаю сердце, и въ награду получаю любовь; но что всего драгоцѣннѣе, узнаю прекрасныя души и великія добродѣтели, сокрытыя подъ ветхими кровлями и бѣдными рубищами. Такъ изъ темныхъ ущелій горѣ проистекаютъ чистые и свѣтлые источники.
   Но куда не забредетъ такой бродяга, какъ я? А читатели не расположены, вѣроятнымъ образомъ, бродить за мною по всѣмъ переулкамъ, улицамъ и домамъ въ Москвѣ. И такъ на сей разъ довольно. Да будетъ это введеніемъ. Естьли оно полюбится, то буду продолжать; буду писать уже не общія замѣчанія, какъ здѣсь, но особенныя мысли для пользы моихъ согражданъ и вѣрныя слѣдствія моихъ наблюденій. Никто не будетъ подозрѣвать бродягу въ смѣлости стоять на ряду съ наблюдателемъ или зрителемъ, подобнымъ Адиссону, но конечно никто не осудитъ меня за то, что буду стараться слѣдовать за нимъ по мѣрѣ силъ моихъ, какъ младенецъ за взрослымъ человѣкомъ. А мое честолюбіе не простирается далѣе тою, что сказываетъ мое имя. И такъ

Всепокорнѣйшій Бродяга.

-----

   [Измайлов В.В.] Московский бродяга: [Шуточ. очерк] / Всепокорнейший бродяга // Вестн. Европы. -- 1814. -- Ч.76, N 16. -- С.301-316.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru