Lib.ru/Классика: Измайлов Владимир Васильевич. Обе школы или Свет и уединение

Обѣ школы
или
Свѣтъ и уединеніе.
Повѣсть

Нравъ женщины есть дѣло природы, нравы ея дѣло воспитанія, общества и моды; которой все подвластно отъ мнѣнія до вкуса; отъ природы до науки и отъ раболѣпства невѣждъ до гордости мудрыхъ. Мы жалуемся на вѣтренность женщинъ; было бы справедливѣе жаловаться на легкомысліе мущинъ, на безуміе вѣка, на ослѣпленіе отцовъ семейства. Естьли немногіе мудрецы имѣютъ столько твердости духа, чтобы смѣло возвысить голосъ предъ законодателями свѣта и условные предразсудки оспорить языкомъ вѣчной истины, то можемъ ли осуждать молодыхъ красавицъ за то, что не противорѣчатъ общему мнѣнію и не укрываются отъ общаго зла? Слабыя твари, обольщенныя свѣтомъ, уступаютъ силѣ примѣровъ, подобно человѣку, котораго уноситъ быстрота потока, и который наконецъ тонетъ на днѣ обманчивой стихіи. Не столько злонамѣренныхъ преступниковъ, сколько жертвъ безвинныхъ, -- и слѣдующая повѣсть подтвердитъ можетъ быть наше мнѣніе.

Пальмира, единственная дочь Г. Нолина, нѣсколько уже лѣтъ овдовѣвшаго, выросла въ Москвѣ, въ Столицѣ искусствѣ, забавъ и просвѣщенія. Ея воспитаніе было самое блестящее: въ пеленахъ и въ колыбели учили ее говорить на языкахъ иностранныхъ на рукахъ выносила ее Англичанка; младенческія игры дѣлили съ нею сверстницы разныхъ націй, и наконецъ знатная эмигрантка, родомъ изъ Парижа, образовала умъ и сердце молодой Россіянки. Первые артисты въ городѣ настроивали ея голосъ и руку къ пріятнымъ искусствамъ Орфеевъ, ноги и станъ въ гибкости Вестрисовъ. Дамами прославленные молодый пасторъ вводилъ ее въ таинства Богословія по Шатобріановымъ сочиненіямъ. Недоставало только морали. Но конечно бы родитель пригласилъ и для того молодаго ученаго студента, естьли бы свѣтскіе обычай позволяли, или справедливѣе, терпѣли такого рода науку. Однимъ словомъ, сей отецъ не жалѣлъ ничего для успѣховъ дочерняго воспитанія, кромѣ собственныхъ трудовъ своихъ, которыхъ не могъ посвятить ей по причинѣ ежедневныхъ выѣздовъ. Но просимъ читателей не выводить еще заключеній изъ первыхъ подробностей сего воспитанія. Два обстоятельства рѣдкія, но щастливыя, спасли Пальмиру. Любя искусства и науки, она имѣла позволеніе заниматься ими въ уединеніи, и до пятнадцати лѣтъ не видала еще ни одного изъ шумныхъ собраній въ городѣ. Съ другой стороны, по тайному предчувствію женскаго достоинства и по врожденной благородной гордости, она избѣгала всякаго вольнаго обхожденія съ учителями и нанятыми украшать ея дарованія. Умная, добродѣтельная, чувствительная, скромная и застѣнчивая Пальмира плѣняла тѣми достоинствами, которымъ не вѣрятъ уже въ свѣтѣ, но которыя такъ много обѣщаютъ сердцу добродѣтельнаго мущины.

Съ прекрасной душей Пальмира имѣла и наружность очаровательную: стройность Граціи, величавость богини, и ту красоту, которая, при всемъ совершенствъ лица, показываетъ ангела любви и кротости. Не льзя было слышать ея голоса безъ сердечнаго движенія, какъ не льзя слышать безъ умиленія сладкой мелодіи и слово, которое изъ устъ ея вылетало, казалося ласковымъ и краснорѣчивымъ отъ выраженія остроумныхъ глазъ и отъ цвѣтущей всегда улыбки на прекраснѣйшихъ губахъ въ свѣтѣ. Что могло не пристать къ лицу ея? Лента ли перевязывала голову? прикалывался ли цвѣтокъ къ волосамъ? небреженіе ея было украшеніемъ природы, a простота образцемъ искусства. Сего не довольно: красавица, какъ будто бы смятенная блескомъ своихъ прелестей, невольно опускала на нихъ таинственной покровъ робкихъ и стыдливыхъ взоровъ, которые представляли нѣчто превосходнѣе красоты ея -- представляли скромность и невинность: словомъ, ей надлежало только явиться въ свѣтѣ, гдѣ многія блестящія красавицы напрасно стараются привлекать сердца и плѣнять взоры, чтобы успѣть въ томъ самымъ невиннымъ образомъ безъ искусства и умысла.

Ей минуло пятнадцать лѣтъ, и толпа молодыхъ вѣтренниковъ, свѣдавъ о юной розѣ для нихъ цвѣтущей, ожидала ея явленія, какъ младенецъ ожидаетъ игрушки, какъ стрѣлокъ нетерпѣливый стережетъ новую добычу. Но всѣхъ нетерпѣливѣе вызывала и требовала ее не молодая уже, но еще пріятная, вдова госпожа Модолюбская, знатнѣйшая дама въ городѣ, законадательница вкуса, идолъ своего времени; Модолюбская, которой домъ, подобно освященному храму, съ роскошнымъ великолѣпіемъ отворялся каждый вечеръ для верховныхъ жрецовъ моды, для избранныхъ любимцевъ богини и для всѣхъ тѣхъ, которые имѣли требованіе на умъ, на любезность и на ласку свѣта; Модолюбская, которая изъ многочисленныхъ любовниковъ своихъ удержала послѣдняго Нолина, не столько влеченіемъ слабой уже красоты, сколько узами благодарности и свычки. Она доставляла ему, отягченному долгами, способы на воспитаніе дочери и на забавы роскоши; и она взялась ввести Пальмиру въ общество, непремѣнно требуя, чтобы она переѣхала въ домъ къ ней жить и выѣзжать съ ея дочерю. A дочь ея, Ириса, была двадцатилѣтняя дѣвушка, извѣстная по успѣхамъ достойнымъ славы Модалюбскихъ. Нолинъ не смѣлъ никогда противорѣчить своей богинѣ, чтобы не лишиться послѣднихъ способовъ жизни, и тотчасъ исполнилъ ея волю. Бѣдная Пальмира, которая посѣщала знатную даму только два, или три раза въ годѣ по утрамъ и до съѣзда гостей, увидѣла себя не безъ замѣщательства вдругъ перенесенною въ домъ подобный волшебнымъ чертогамъ Армиды, въ ежедневное общество рѣдкихъ по уму и любезности хозяекъ, о которыхъ натвердилъ ей отецъ до страха и, естьли можно такъ сказать, до набожности.

Первое дѣло Модолюбской было переодѣть Пальмиру. На другой день приводятъ ее къ мраморному туалету, поддержанному Граціями и Амурами безъ покрова; приносящей на выборъ костюмы самые близкіе къ симъ моделямъ; призываютъ Ирису убирать ее. Уже черные длинные волосы, не смѣя разсыпаться по волѣ, искусно завиваются кольцами и прикалываются золотымъ гребнемъ, прекраснѣйшія формы тѣла на зло любовнымъ таинствамъ означаются на кисеѣ, тонкой какъ паръ, прозрачной какъ хрусталь; и красавица выходитъ изъ храма вкуса, какъ нѣкогда богиня любви изъ серебряныхъ волнъ океана, во всемъ блескѣ чувственной роскоши. Вижу въ облакахъ рой Амуровъ и слышу плескъ ихъ крыльевъ въ знакъ восторга и радости!

Сама Модолюбская, гордясь твореніемъ рукъ своихъ, радовалась и торжествовала, но Пальмира, неблагодарная Пальмира, глядя себя въ зеркало, едва не плакала. "Маминька!" сказала она (такъ отецъ велѣлъ ей называть свою наставницу и благодѣтельницу) "маминьна, мнѣ стыдно." "Стыдно! -- повторила Модолюбская съ такимъ грознымъ видомъ, что невинная красавица оробѣла и замолчала. Къ щастію обезоруженная симъ молчаніемъ гнѣвная богиня смягчила голосъ и произнесла краснорѣчивую рѣчь; внесенную во всѣ альбомы моднаго свѣта и мною оттуда выписанную: "Послушай, милая! отецъ твой, человѣкъ слабый, уступалъ конечно твоей волѣ a я имѣю твердой характеръ и требую покорности безпредѣльной. Невинность, стыдливость, скромность, все это прекрасно выражается въ романахъ, поэмахъ и, естьли угодно, въ простотѣ домашней жизни; но рѣдко произносится въ хорошихъ обществахъ, и никогда людьми благовоспитанными. Ты начиталась новыхъ книгъ противъ философіи, и я угадываю источникъ стыда твоего. Жанлисъ, хорошая сочинительница романовъ, но дурная проповѣдница нравоученія, Жанлисъ осмѣиваетъ нынѣшній уборъ Греческой. Говорятъ еще, что одинъ изъ нашихъ Писателѳй, извѣстный Mab только по имени (ибо я не читаю Руссихъ) коснулся неосторожно костюмовъ нашего времени. Но знай, что нетолько Руской Писатель не только, госпожа Жанлисъ, но и первой красавецъ въ свѣтѣ, хотя бы онъ былъ другимъ Адонисомъ или Эндиміономъ, но убѣдить насъ возвратиться къ обычаямъ полупросвѣщенныхъ вѣковъ. Такъ полупросвѣщенныхъ конечно: -- кто можетъ безъ крайней нечувствительности предпочесть тѣ вѣки нашему? Для сравненія одежды и нравовъ поставимъ наряду какую нибудь готическую красавицу и съ нею совершенную, на примѣръ безсмертную Реуамье. Первая подъ турами, шнуровками, фижмами есть бездушная масса; послѣдняя подъ легкимъ покрываломъ есть живописная Нимфа. Одна скрываетъ, кажется, полъ свой другая стоитъ на піедесталѣ и говоритъ: смотрите! Та, какъ бы отталкивая мущинъ вѣчною преградою, осуждаетъ ихъ на скуку и мученіе; а эта по цвѣтамъ ведетъ ихъ за собою, навстрѣчу любви, игры и забавы." ...Модолюбская хотѣла еще продолжать новаго рода Филиппику,-- но явился отецъ Пальмиры. Ему принесли жалобу не для удовольствія, но для этикета. Онъ осудилъ странность дочери, одобрилъ наставленіе маминьки, и спѣшилъ на утреннюю репетицію Русаки. За нимъ отправилась и Модолюбская, отдавъ Пальмиру на руки своей дочери.

Когда онѣ остались однѣ, послѣдняя громко захохотала. "Чему ты смѣешься?" спросила Пальмира. -- Давишнему Волтеріанскому краснорѣчію маминьки и твоей невинности, достойной Агнесы. Ты, кажется, такъ нова въ главномъ дѣлѣ женскаго пола. Но это мило.... невинность идетъ къ лицу твоему. -- "Ты забавляешься на мой счетъ?" -- "Нѣтъ, милая, нѣтъ. О! какъ ты щастлива, что сердце твое покойно! а я люблю и страдаю (въ это время похаживаясь по комнатѣ, Ириса затверживала па д'екорсезъ), люблю Поляка, недавно женатаго, -- Пальмира на могла надивиться такимъ страннымъ связямъ и чуднымъ рѣчамъ. Но Ириса черезъ полчаса размышленія продолжала: -- Завтра Благородное Собраніе, въ первый разъ вывезутъ тебя въ свѣтъ. Вокругъ прекрасной розы слетятся влюбчивые зефиры; дани любви осыплютъ цвѣтъ красоты, и тогда берегись, щастливая смертная, берегись, чтобы слава побѣдъ не стоила тебѣ сердечнаго спокойствія. Ахъ, Пальміра! тамъ встрѣтишь Графа Изумрудова, сына богатаго вельможи, перваго красавца въ мірѣ и совершеннаго героя романа. Щастлива и прещастлива та, которая побѣдитъ гордаго и проведетъ его плѣнникомъ за торжественной своей колесницей, -- Ириса обѣщала указать ей въ Собраніи сего завиднаго жениха, за которымъ бѣгаютъ толпы отчаянныхъ невѣстъ, и не переставала твердить о семъ рѣдкомъ героѣ, выхваляя пріятность его ума, ловкость ухватокъ, знатность имени, другія важныя достоинства, все до прекрасныхъ меблей его дома, до красоты Англійскаго цука, даже до вкуса его въ фракахъ, жилетахъ и проч. -- Возвращеніе Нодина и Модолюбской не позволило Ирисѣ дописать портретъ Графа.

Сей разговоръ былъ заведенъ не безъ намѣренія. Давно Ириса искала случая отмстить одной изъ своихъ соперницъ, Софіи Линаровой, которая перебила у ней сердце Графа Изумрудова, и которая имѣла съ нимъ тайную связь, немногимъ еще извѣстную. Неопытность Пальмиры, рѣдкая красота ея, удовольствіе новой побѣды для молодаго человѣка, подали ей мысль и надежду совершить наконецъ свое мщеніе. Характеръ славнаго вѣтренника отвѣчалъ ея тайнымъ видамъ. Сей мастеръ любовнаго искусства и всѣхъ его хитростей, наизусть читая Тибулла и Петрарку, Боккація и Парни, Фобласа и Кребильоновы сказки, умѣлъ говорить съ женщинами, смотря по характеру и случаю, языкомъ наглаго сластолюбца, или нѣжнаго любовника. Никогда острота не украшала такого развратнаго ума и никогда щастіе свѣта не ласкало другаго недостойнѣйшаго человѣка. "Таковъ былъ тотъ, которому Ириса задумала принести невинную жертву въ утѣшеніе своего оскорбленнаго самолюбія. Въ тотъ же день написала она къ одной повѣренной любовныхъ дѣлъ ея: "Наше дѣло можетъ имѣть успѣхъ и успѣхъ самый блестящій. Ты увидишь сего дня Графа Изумрудова: упреди его, что завтра на балѣ явится новая красавица робкая, стыдливая, невинная, словомъ фениксъ нашего пола. Ты понимаешь меня. Прибавлю только, что ты можешь, сколько тебѣ угодно, разгорячить романическое воображеніе героя". -- Зa симъ письмомъ были разосланы другія къ нѣсколькимъ пріятельницамъ, чтобы пригласить ихъ къ участію въ семъ великомъ дѣлъ.

Скоро пронеслась по городу вѣсть о молодой Пальмирѣ. Старики и старухи ѣхали въ собраніе, для того чтобы ее видѣть. Въ тотъ день первыя мастерицы въ искусствѣ одѣваться и нравиться не вѣрили своему вкусу, и нѣсколько разъ переодѣвались съ явною досадою. Матери, которыя никогда не заглядывали въ уборную комнату дочерей своихъ, отбирали тамъ лучшія кружева, жемчуги, бриліанты, не для нихъ, a для самихъ себя. Гдѣ встрѣчалось только нѣсколько женщинъ извѣстныхъ по красотѣ ихъ, тамъ спрашивали другѣ друга: правда ли, что Пальмира имѣетъ наружность очень обыкновенную, и что нѣтъ въ ея лицѣ души и жизни? успокойтесь ревнивыя соперницы, еще Парисъ не вручилъ яблока; еще не объявилъ имени прекраснѣйщей.

Ударило девять часовъ, когда Пальмира, подавъ руку Ирисѣ и слѣдуя за Модолюбской и Нолиномъ, явилась въ залъ Собранія. Едва показалась, и толпы двинулись къ ней навстрѣчу; бѣгутъ, тѣснятся, окружаютъ прелестную, и говорятъ другѣ другу: это не человѣкъ! это Ангелъ! это существо небесное! Пальмира слышитъ и краснѣетъ. -- Стыдливость, смятеніе, скромность, возвышаютъ блескъ ея прелестей, и проливаютъ зависть въ сердца ея совмѣстницъ. Нолинъ и Модолюбская, довольныя симъ торжествомъ, садится за карты, a дочерей отпускаютъ наслаждаться громкою славою и любезною вольностію.

Ириса, обойдя залу, приводитъ Пaльмиру къ тому мѣстѣ, гдѣ ожидалъ ихъ Графъ Изумрудовъ по знаку тайнаго заговора, и она говоритъ ей въ полголоса; вотъ онъ! вотъ нашъ красавецъ! Въ самомъ дѣлѣ молодой человѣкъ стоялъ, какъ Царь красоты и величества передъ раболѣпною толпою, которая въ лицѣ его покланялась титламъ знатности и сокровищамъ богатства. Въ первый разъ увидѣла Пальмира такого смѣлаго юношу въ кругу сѣдыхъ стариковъ, предпочтительно предъ ними осыпаннаго знаками уваженія; и не умѣя еще цѣнитъ людей по вѣсу золота и силы ихъ при Дворѣ, она заключила по наружности, что конечно умъ и достоинства приносили ему столько чести. Такое мнѣніе, подкрѣпленное рѣчами Ирисы и всѣмъ тѣмъ, что наговорилъ ей отецъ о людяхъ свѣтскихъ, упредило ее въ пользу молодаго человѣка, которому скоро ее представили. Ему довольно было получаса времени:, чтобы присвоить себѣ права короткаго знакомства, и объявить Пальмиру своею дамою на всѣ контрдансы бала. Бѣдная не смѣла ни согласиться, ни отказаться. Но проворной Графъ воспользовался ея молчаніемъ, какъ знакомъ согласія, и подалъ ей руку для открытія бала.

Тамъ въ рѣзвости щастливаго вальса Графъ открываетъ ей любовь свою, признаетъ себя плѣнникомъ красоты ея, говоритъ какъ любовникъ и рѣзвится какъ младенецъ. Такой человѣкъ и такой языкъ могли бы за нѣсколько дней передъ тѣмъ обратить Пальмиру въ бѣгство. Но видя теперь ласковую улыбку сверстницъ своихъ, которымъ молодые люди нашептывали безъ сомнѣнія любовную науку Овидія, она принудила себя выслушать Графа съ пріятнымъ видомъ, чтобы не показаться передѣ другими ни дикою, ни смѣшною: двѣ странности, которыхъ, какъ извѣстно, не прощаютъ въ свѣтѣ. Однакожъ обрадованная концемъ бала, она бѣжитъ укрыться отъ ласки Графа и взоровъ нескромныхъ свидѣтелей, Ириса ловитъ ее на пути, и въ полголоса поздравляя съ первымъ щастливымъ успѣхомъ въ свѣтѣ, лукавымъ образомъ спѣшитъ съ нею къ отцу обрадовать его симъ извѣстіемъ.

На ту минуту Нолинъ и Модолюбская отъигравъ въ карты, сидѣли въ углу залы, томились отъ скуки и на досугѣ злословили свѣтъ, въ которомъ проводили жизнь свою, и мимоходящихъ, которымъ они ласково кланялись. Представьте себѣ радость, удивленіе, восторгъ родителя, когда пересказали ему съ тонкостію нечаянную встрѣчу съ Графомъ Изумрудовыъ, изъявленное имъ уваженіе къ Пальмирѣ и усиліе, достойное похвалы, съ которымъ послѣдняя побѣдила свою застѣнчивость. Вы угадываете, что не жалѣли ни словъ, ни ласки, чтобы хвалить ученицу и благодарить наставницу. Какъ не гордиться послѣ того щастливою переимчивостію! какъ не стараться подражать общему и хорошему тону! Передъ выѣздомъ изъ Собранія является Графъ Изумрудовъ. Онъ насказалъ множество привѣтствій отцу въ похвалу дочери, и видя Нолина выводящаго свою даму изъ Собранія, подалъ руку Ирисѣ, другую Пальмирѣ и проводилъ ихъ до кареты. На лѣстницѣ онѣ успѣлъ сочинить одной нѣсколько мадригаловъ на счетъ рѣдкой красоты ея и перешепнуться съ другою о завтрашнемъ днѣ.

Съ какимъ движеніемъ сердца и ума проснулась на другой день Пальмира! сколько новыхъ случаевъ, которые перемѣняли ея понятія о вещахъ и совершенно протворѣчили ея добродѣтельнымъ склонностямъ! какъ желала она говорить и совѣтоваться съ человѣкомъ, достойнымъ ея откровенности! Въ чрезвычайныхъ произшествіяхъ жизни сердце ищетъ, зоветъ друга и рвется за преграду, которая передъ людьми чуждыми любви и довѣренности мѣшаетъ ему изливаться. Но съ нѣмъ могла говорить Пальмира? Отецъ бѣгалъ отъ ея откровенности и отводилъ ее отъ своихъ совѣтовъ. Новая маминька принимала на себя видъ повелительницы грозной и неприступной; a Ириса казалась ей не безъ основанія насмѣшливой до колкости. Надлежало заключиться во глубинѣ души своей, надлежало совѣтоваться: съ однимъ умомъ своимъ незрѣлымъ, неопытнымъ. Но имѣла ли Пальмира время совѣтоваться и съ самой собою? Нѣтъ, она провела утро зa туалетомъ съ Ирисою, съ нею неразлучной; послѣ обѣда слушала чтеніе романа, которымъ новая подруга спѣшила изострить ея чувствительность; a вечеромъ, сидя съ хозяйками дома въ тѣни будуара, едва освѣщенная одною лампою, какъ блѣдною луною, ожидала вечернихъ гостей и вечернихъ таинствъ.

Собралось вечернее общество; звѣзда его Графъ Изумрудовъ явился послѣдній съ перваго шагу началъ говорить, и въ нѣсколько минутъ перемѣнилъ нѣсколько разъ предметъ разговора; былъ веселъ до безумія. Остроуменъ до скуки, любезенъ до того, что приводилъ въ нетерпѣніе женщинъ самыхъ пристрастныхъ къ его уму и любезности. Но дамы, украдкой зѣвая подъ бѣлыми платками, говорили въ слухъ: "Какая пріятность ума!" Черезъ полчаса времени молодые люди скрылись въ другую отдаленную залу. Иной сказалъ бы, что самъ богъ любовныхъ хитростей роздалъ мѣста и забавы, сославъ отцевъ съ матерями за карточные столы и отведя дѣтямъ уголокъ своего райскаго Эдема. Тамъ, въ нѣдрахъ щастливѣйшей свободы, начался концертъ, не безъ намѣренія составленный. Графъ игралъ на піано, Ириса пѣла; уговорили Пальмиру пристать къ нимъ. Тотчасъ Ириса перекинула ей черезъ плечо голубую ленту, на которой висѣла ея гитара, задала двумъ виртуозамъ страстную арію, всячески старалась настроить инструменты ихъ по тону сердца, сердце по тону инструментовъ, отъ слова до слова передавала одной, чего иногда и не говорилъ другой, но когда притворно, или истинно влюбленный Графъ, перервавъ игру свою, громко воскликнулъ: ахъ! я побѣжденъ! Ириса схватила, поднесла руку красавицы къ губамъ дерзкаго юноши, который осыпалъ наглыми поцѣлуями ея руку, какъ сердце чистое. Невинная Пальмира сгорѣла отъ стыда и смятенія; гитара выпала изъ другой руки ея; она едва не плакала. Но прекрасное движеніе добродѣтели тронетъ ли мертвыя души, развращенныя пороками? Графъ, столько же изумленный присутствіемъ невинности въ кругу свѣта, сколько бы онъ удивился явленію солнца въ часы ночи. Графъ отбѣжалъ въ сторону отъ досады и негодованія за нимъ удалились и другіе, a Ириса, обнявъ Пальмиру съ ласкою и смѣхомъ, достойнымъ Мильтонова сатаны, увлекла ее въ толпу развратныхъ.

Пальмира, видя себя осмѣянною, почитала себя странною. Она измѣнялась въ лицѣ, мѣшалась въ словахъ и не смѣла пристать ни къ тому, ни къ другому, тайно страдала въ душѣ, и въ первый разъ чувствовала движеніе суетнаго тщеславія. Сколько достойныхъ женщинъ погибаетъ въ свѣтѣ отъ того, что ни одна не имѣетъ твердости стоять смѣло передъ лицемъ порока и громко произнесть имя осмѣянной добродѣтели! Пальмира въ недоумѣніи и прискорбіи приѣгла къ помощи другихъ. Того ожидали, того и хотѣли. Вызвались посредники, послѣдовало примиреніе, и Графъ возвратился къ Пальмирѣ. Онъ говорилъ къ ее успокоенію все, что можетъ говорить въ семъ случай человѣкъ свѣтской, она ему вѣрила; ласкалъ ее смѣлѣе прежняго: она не отдергивала уже руки своей; наконецъ, передъ концемъ вечера, сказалъ ей: "Прекрасная Пальмира! вы достойны любви, уваженія и поклоненія земнаго; и, ради Бога, не будьте впредь недовѣрчивы и сомнительны, не унижайте до того себя и другихъ. И разсудите, какъ жестоко для человѣка, благороднаго душею, быть предметомъ несправедливаго подозрѣнія." Клянусь вамъ, -- отвѣчала Пальмира съ любезною откровенностію, которой цѣны не могъ довольно чувствовать хитрый ея обольститель, -- клянусь, что никого и ни въ чемъ не подозрѣвала; одна робость была моею виною: я чужда свѣта, людей и всѣхъ обыкновеній общества. -- Графъ, восхищенный такимъ признаніемъ, для него новымъ, не отходилъ отъ нее до ужина, передъ столомъ подалъ ей руку, и благодарная Ириса, сидя съ нимъ за ужиномъ старалась всѣми силами заслужить его хорошее мнѣніе. О! какая прекрасная душа погибала жертвою нечувствительнаго вѣтренника и злодѣйскаго заговора!

Нѣсколько такихъ дней были для Пальмиры не самые веселые въ году. Но самые памятные въ ея жизни, ибо она проходила, какъ Богдановичева Душенька; сквозь огонь и воду. Наконецъ въ одинъ день она сказала самой себѣ: "Теперь знаю тайну свѣта и мою ролю. Еще нѣсколько опытовъ -- гордыя мои соперницы на стезе побѣдъ и славы, еще нѣсколько опытовъ, и берусь похитить лавры вамъ поднесенные, права вами присвоенныя!" Такъ говорило раздраженное самолюбіе! Но доброе и безпорочное сердце ея не участвовало еще въ намѣреніяхъ гордаго ума, оскробленнаго неудачами и невольнымъ образомъ доведеннаго до слабости. Можетъ быть здѣсь должно намъ просить извиненія у нѣкоторыхъ читателей и читательницъ, что мы назвали слабостію столь обыкновенное въ свѣтѣ требованіе спорить съ другими въ превосходствѣ моды и вкуса.

Въ самомъ дѣлѣ успѣхи новой ученицы были уже примѣтны, и обрадованная Ириса вбѣгаетъ поутру къ Пальмирѣ. "Признайся" говоритъ "что наши вечера очень пріятны, очень веселы?" -- Не льзя веселѣе. -- "Согласись и въ томъ, что эти товарищи (указывая на книги, лежащія передъ Пальмирою) не такъ занимательны? какъ мущины?"... О! книги!... вижу, что наученному ими надобно еще переучиваться въ школѣ людей; ихъ нравоученіе такъ далеко отъ нравовъ и мнѣнія свѣта, какъ чудотвореніе отъ закона и порядка натуры". -- "Ахъ, Пальмира! естьли мы оставили, между нами будь сказано, всѣ женскія добродѣтели, то не въ угожденіе ли вкусу мущинъ, еще недовольныхъ, еще неблагодарныхъ? Повѣрь мнѣ; иная съ прекрасными добродѣтелями своими, какъ баснословная Нимфа, высохнетъ наконецъ отъ скуки и отчаянія". -- Ты меня пугаешь,-- сказала Пальмира съ лукавою усмѣшкою, которой Ириса не умѣла, или не хотѣла замѣтить. -- "Тебѣ не чего пугаться, тебя ожидаетъ судьба, самая блестящая!" -- Какая же? -- "Тф нравишься Графу; этаго довольно; и ты можешь имѣть съ нимъ сердечную связь." -- Сердечную связь безъ сердечной склонности? -- "Сколько такихъ связѣй въ свѣтѣ! Но не уже ли ты не чувствуешь любви къ Графу?" -- Ни къ нему, ни къ кому другому. -- "Можешь ли по крайней мѣрѣ не гордишься его къ тебѣ любовію?" -- Можетъ быть и нѣтъ. Но что далѣе? -- "Польза самолюбія повелѣваетъ тебѣ имъ заняться. Думаю, что ты можешь отдать ему руку, но удержать за собою сердце, чтобы располагать имъ въ пользу другаго, для тебя пріятѣйшаго человѣка, при всѣхъ выгодахъ супружескаго состоянія. И какія выгоды! фортуна Креза достоинства титловъ, забавы роскоши, всѣ способы имѣть у себя блестящіе ужины, балы, спектакли: и угощать не только первыхъ вельможъ въ городъ, но и знатныхъ артистовъ, виртуозовъ, литтераторовъ! Это стоитъ, право, того, чтобы не разбирать очень строго основаній такого рода жизни!" -- Согласна; но хочешь ли ты, чтобы я сама вызвалась ему въ невѣсты? Не мнѣ первой предлагать ему свою руку? -- Надобно по крайней мѣрѣ подать ему надежду имѣть твою руку и смѣлость ее требовать." -- -- Онѣ обѣ замолчали. Нѣтъ ничего хитрѣе женщинъ, когда одна проводитъ другую. Эта узнала, чего ей хотѣлось -- узнала, что обреченная невѣста готова или по любви, или по разсчету, принести себя на жертву идолу; а, та, имѣя чрезвычайную гордость, отклонила совѣты, которымъ надлежало унизить ея самолюбіе, и двусмысленными отвѣтами отыгралась отъ нѣкоторыхъ нескромныхъ вопросовъ.

Графъ, увѣдомленный о семъ разговоръ, не перемѣнилъ однакожъ своего обращенія, и упорно хранилъ молчаніе, на которое нѣкоторымъ образомъ жаловалась Пальмира. Напрасно Ириса приступала къ нему; Графъ требовалъ времени, ибо не могъ измѣнить такъ скоро Софіи Линаровой. Но чтобы Пальмира не могла до времени свѣдать о любовной связи его съ Ливаровой, для того мѣры были еще приняты всѣми участниками заговора.

Между тѣмъ Пальмира, видаясь каждый день съ Графомъ, находила его часъ отъ часу любезнѣе и достойнѣе, ибо никто не смѣлъ явно спорить съ нимъ въ умѣ и любезности. Но къ великому ея удивленію былъ изъ числа ежедневныхъ гостей ихъ одинъ человѣкъ, несогласной, казалось, съ общимъ мнѣніемъ, и не очень хорошо къ Графу разположеннымъ: Ипполитъ Милокдаровъ, недавно отцемъ ея введенный въ домъ Модолюбской, двадцатипятилѣтній молодой человѣкъ, пріятной лицемъ, скромный въ поступкахъ. Всѣ права на ласку и вѣжливость свѣта были ему дозволены не за умъ его, обогащенный наукою, не за сердце, можетъ быть достойное только золотаго вѣка, но за нѣсколько сотъ тысячь душъ, полученныхъ послѣ отца въ наслѣдство, a сей благоразумный отецъ оставилъ ему другое гораздо важнѣйшее наслѣдство, котораго и не замѣчали въ свѣтѣ: твердыя и вѣрныя правила, основанныя на опытѣ и познаніи сердца человѣческаго. До нѣкоторыхъ лѣтъ онъ воспитывалъ сына въ отдаленіи Столицы, и когда ввелъ его въ службу, самъ руководствовалъ имъ на скользскомъ пути свѣта, остерегая отъ порока и указывая на добродѣтель, какъ на единственную цѣль, достойную мудраго. Молодой человѣкъ оплакавъ отца и ментора, выслужилъ одну кампанію, получилъ самую жестокую раму, и рѣшился наконецъ оставить службу, сколько для себя, столько и для спокойствія матери и двухъ сестеръ, которыя въ тишинѣ сельскаго уединенія не переставали плакать объ отцѣ семейства.

Ипполитъ Милодаровъ былъ въ Москвѣ проѣздомъ, когда любовь къ памяти родителя привела его къ Господину Нолину, бывшему нѣкогда покровителемъ покойнаго; a тотъ спѣшилъ увѣрить его, что безъ великаго преступленія не льзя ему не быть представленнымъ знаменитой дамъ, которая первенствовала въ суду общества и раздавала патенты достоинства. Сколько изъ любопытства, столько и по снисхожденію, предложеніе было принято, но дорого стоило для молодаго человѣка. Тайная склонность къ Пальмирѣ, равно достойной и прекрасной, и какая-то темная надежда, неразлучная съ любовію, удерживали его въ Москвѣ отъ одного дня до другаго, и невольнымъ образомъ приводили каждый вечоръ въ общество Модалюбской. Тамъ являлся, онъ безъ всякихъ требованій, столь обыкновенныхъ въ свѣтѣ, не щеголяя ни умомъ, ни разговорами, не пересѣкая ни кому дороги, не оскорбляя ни чьего самолюбія. Тѣмъ скорѣе замѣтили, что съ такою великою скромностію онъ гордился однакожъ въ присутствіи Графа нѣкоторыми личными достоинствами, показывалъ къ нему удаленіе, и въ тѣхъ случаяхъ, гдѣ не льзя было не принять участія въ общемъ разговорѣ опровергалъ его дерзскія мнѣнія; но тотъ часъ перерывалъ споръ и хранилъ выразительное молчаніе.

Не одинъ разъ глаза и мысли Пальмиры сравнивали Графа Изумрудова съ Ипполитомъ Милодаровымъ изъ любопытства къ ихъ противорѣчіямъ, и по нѣкоторому участію сердца въ качествахъ и судьбѣ обоихъ. О томъ и другомъ говорили въ свѣтѣ; одного величали именемъ остроумца, другаго называли только хорошимъ человѣкомъ; первый плѣнялъ прекраснымъ лицемъ и блестящею наружностію, послѣдній привлекалъ къ себѣ кроткимъ взоромъ и величавою скромностію; тому не льзя было не удивляться при первой встрѣчѣ, этаго не льзя было не полюбить съ перваго взгляда. Съ однимъ Пальмира была уже знакома, коротка, ласкова, но осторожна, какъ будто бы не довѣряя сердцу и уму его; a съ другимъ не говорила никогда ни слова, но чувствовала къ нему довѣренность, какъ будто бы ея сердце было знакомо съ его сердцемъ. Сверхъ того она читала въ глазахъ молодаго человѣка нѣкоторое сердечное участіе въ судьбѣ ея, нѣкоторое нѣжное вниманіе къ словамъ ея и поступкамъ, нѣкоторое безмолвное изъявленіе удовольствія быть въ ея присутствіи. Чего не перескажетъ сердце влюбленнаго черезъ нѣмый языкъ взоровъ? И какое тайное движеніе души укроется отъ взора чувствительной женщины? Къ тому же, всякое вниманіе, лестное для нашего самолюбія, болѣе или менѣе располагаетъ насъ въ пользу того человѣка, который его показываетъ; но это чувство не могло усилиться въ душѣ Пальмиры. Разсѣянная жизнь, всегдашнее развлеченіе мыслей, другіе виды и надежды не позволяли ей ни одного раза вывѣсить мнѣній и опредѣлить достоинства Ипполита Милодарова; a все, что окружало ее, соглашалось въ томъ, что молодый человѣкъ скученъ въ разговорѣ, холоденъ сердцемъ, страненъ въ образъ мыслей и жизни. И могла ли она, не смотря на голосъ своего сердца, не повѣрить наконецъ такимъ знатокамъ, каковы были Модолюбская и любезный Графъ ея, которые согласно называли Ипполита смѣшнымъ мудрецомъ.

Милодаровъ видѣлъ отчасти, какъ Ириса окружала сѣтями Пальмиру, и какъ Пальмира ввѣрялась обманамъ Графа; но такова любовь, такова сила страсти, что онъ рѣшился объявить свое желаніе отцу Пальмиры,, надѣясь на его согласіе и помощь. Человѣкъ, коротко знакомый г. Нолину, пріѣхалъ съ предложеніемъ отъ Милодарова, и тотъ ослѣпленный богатствомъ жениха, изъявилъ свое согласіе и едва не далъ вѣрнаго слова выдать дочь свою. Но посланный упредилъ его, что Ипполитъ Милодаровъ проситъ чрезъ него позволенія объясниться самому о семъ важномъ дѣлъ. Нолинъ назначилъ свиданіе на другой день у себя въ домъ, не сомнѣваясь ни мало въ согласіи Пальмиры и ея покровительницы, и отблагодаривъ за честь, оказанную дочери, прискакалъ съ веселымъ лицемъ, въ кабинетъ Модолюбской объявить ей радостное извѣстіе. "Удивляюсь вамъ и ему!". возкликнула Модолюбская съ такимъ жаромъ и лицемъ, которые противорѣчили ожиданію г. Нолина. "Не къ вамъ, но ко мнѣ должно было ему отнестися, и вамъ не льзя было не отослать ко мнѣ этаго дѣла, когда вы мнѣ ввѣрили дочь вашу. Надѣюсь, что вы загладите вину по крайней мѣрѣ тѣмъ, что перемѣните мѣсто свиданія, назначивъ его не у васъ, но у меня въ домѣ." -- Согласенъ, мой другъ, когда тебѣ такъ угодно; но дозволь мнѣ, или хочешь ты сама приготовить Пальмиру къ перемѣнѣ судьбы ея? -- "Ни того, ни другяго; a посмотримъ прежде, что скажетъ намъ, и на кого изъ насъ положится болѣе въ успѣхѣ своего дѣла этотъ гордый женихъ и важный мудрецъ." Видно было, что сердце Модолюбской кипѣло досадою на Милодарова. Какъ стерпѣть въ самомъ дѣлѣ, чтобъ молодой человѣкъ, неизвѣстный въ мірѣ, присвоивалъ себѣ дерзское самовластіе на театрѣ славы и любовной тактики, когда ни одно любовное дѣло, ни одно свадебное условіе въ городѣ не миновало никогда ея скрѣпы и печати!--

На другой день по новому приглашнію пріѣхалъ Ипполитъ къ Модолюбской и былъ введенъ въ кабинетъ Г. Нолиномъ. Она приняла его вѣжливо, но холодно съ явнымъ намѣреніемъ показать ему свое неудовольствіе; но человѣкъ въ страсти есть самый худый наблюдатель, и Милодаровъ, увлеченный другимъ сильнымъ чувствомъ, забывалъ всѣ другія движенія, столь слабыя для человѣка, который ожидаетъ жизни, или смерти.

Черезъ нѣсколько минутъ молчанія Нолинъ началъ говорить первый по знаку Модолюбской: "Вы оказываете великую честь моей дочери," сказалъ онъ, "и вы желали по сему случаю объясниться съ нами?" -- Такъ -- отвѣчалъ съ жаромъ влюбленный Ипполитъ -- я почелъ бы себя щастливѣйшимъ изъ смертныхъ, получивъ руку Пальмиры; но сею рукою хочу быть обязанъ не принужденію родителя, но согласію ея сердца, или по крайней мѣрѣ разсудка. Естьли и не любовь рѣшитъ на первый разъ ея выборъ, то можетъ быть свычка обратится наконецъ въ склонность сердца. Надѣюсь, что всегдашнее стараніе угождать волѣ, упреждать желанія, предвидѣть мысли любимаго человѣка, что ежедневные опыты любви кроткой, великодушной могутъ наконецъ привязать чувствительную душу, и ея ангельскую душу скорѣе, нежели другую. Ахъ! для чего не могу уже щастливый взаимною любовію видѣть прекрасную на ея мѣстѣ, въ убѣжищѣ ея достоинствъ, и далеко, далеко отъ сѣтей коварнаго свѣта. -- Послѣднія слова невольно вырвались изъ устъ откровеннаго юноши. Но благородное негодованіе добродѣтели явнымъ образомъ излитое передъ лицемъ царствующаго порока, могло ли не раздражить Модолюбской, и она вступилась за свои права, обратясь тотчасъ къ Милодарову. "Не льзя отзываться вѣжливѣе о тѣхъ людяхъ, которыхъ отецъ вашей, a можетъ быть и не вашей еще, невѣсты считаетъ своими пріятелями, и нельзя сомнѣваться благороднѣе въ чистотѣ ихъ поступковъ, нравовъ и намѣреній! Но позвольте сказать, что это достойно вашей философіи." -- Я не касался личностей, и говорилъ только вообще -- продолжалъ молодой человѣкъ съ твердостію; -- но смѣю утверждать, что достойная Пальмира сотворена не для тѣхъ обществъ, въ которыхъ она проводитъ жизнь свою. Передъ нами ея родитель; щастіе дочери для него конечно дорого; говорю по внутреннему убѣжденію, что добродѣтельная красавица погибнетъ, естьли никто не остережетъ ее отъ заблужденія. -- ..."Вы предназначены безъ сомнѣнія" перервала Модолюбская съ явною досадою "совершить такое важное и прекрасное дѣло; но въ гордомъ ожиданіи вашихъ собственныхъ правъ не позволите ли намъ смиренно пользоваться нашими, безъ совѣтовъ чужаго посредника?" -- Чѣмъ споръ кончится! -- воскликнулъ г. Нолинъ, зѣвая отъ скуки и нетерпѣнія -- и рѣшится ли наконецъ наше дѣло? -- Вы отецъ, повторилъ Ипполитъ Милодаровъ. -- Конечно сказалъ Нолинъ; будемъ теперь просить у хозяйки позволенія видѣть Пальмиру, чтобы узнать ея расположеніе...-- "Нѣтъ!" сказала Модолюбская "у меня жестокой мигрень; это остается до завтрашняго дня."

Молодой человѣкъ удалился съ отчаяніемъ въ сердцѣ, предвидя слѣдствія своей откровенности, но имѣя столько силы, чтобы не отступать отъ истины. -- "Пальмира! -- говорилъ онѣ самъ себѣ -- "Пальмира! нѣтъ для меня въ свѣтъ ничего тебя дороже. Но честь и достоинство человѣка не свыше ли всѣхъ благъ любви и жизни? Имѣю только въ виду возвысить жизнь мою передъ тобою. Знаю, что покорная уступчивость передѣ гордой Мессалиной могла бы возвратить мнѣ надежду щастія; но тому ли владѣть тобою, кто униженъ душею и сердцемъ? и можетъ ли тотъ достойно любить тебя, кто не имѣетъ въ душѣ чувства истинныя добродѣтели?" --

Какъ скоро Ипполитъ уѣхалъ, Модолюбская подъ видомъ болѣзни, удалила Нолина изъ дома и съ дочерью своею заперлась въ кабинетѣ. Разсказавъ ей дѣло, "Ириса! помоги мнѣ", продолжала она, "будь мнѣ другомъ; отговори Пальмирѣ идти за безумца". -- Маминька! -- съ улыбкою отвѣчала Ириса -- вы можете на меня надѣяться; ибо въ семъ дѣлѣ польза наша общая. Но только за снисхожденіе заплатите снисхожденіемъ, и за услугу услугою.-- И тотчасъ догадливая Ириса, прыгнувъ на шею матери, съ ласкою открыла ей тайну другаго заговора противъ Софіи Линаровой, прося въ свою очередь опоры и помоги. Мать подумала и отвѣчала: "Хорошо, подписываю условіе." --

Отъ договора приступили къ исполненію. Ириса бѣжитъ, летитъ къ Пальмирѣ и съ видомъ отчаянія бросаясь въ ея объятія, говоритъ: "Ахъ! ты ничего не знаешь -- Юоже мой! ты сидишь покойно, когда, тебѣ грозитъ нещастіе!" -- Ириса! что такое? скажи ради Бога!..-- "Варваръ, тиранѣ, врагъ нашего пола, словомъ Ипполитъ Милодаровъ хочетъ на тебѣ жениться, и отецъ твои согласенъ, и день свадьбы, едва ли не назначенъ, и суровый человѣкъ, изъявляя намѣреніе соединиться съ тобою безъ твоей воли, смѣетъ уже, ручаться, что обреченная его супруга скоро передъ нимъ смирится, но конечно, такъ, какъ агница смиряется подъ когтями тигра!" Чего еще не насказала Ириса! -- Бѣдная Пальмира! она испугалась, всему повѣрила, и не знала, къ чему прибѣгнуть, со слезами требовала руки помощи и совѣта дружбы. Совѣтъ былъ тотъ, чтобы всѣми силами противиться волѣ жестокаго и несправедливаго родителя. Но какъ противиться власти отеческой? это приводило ученицу въ сомнѣніе. Къ щастію наставница имѣла въ запасѣ все, что можетъ въ подобныхъ случаяхъ успокоить боязливую совѣсть. И такъ рѣшено было Ирисою говоритъ противъ отца съ твердостію, на всякой случай грозить ему побѣгомъ изъ родительскаго дома (ибо домъ Модолюбской могъ отчасти почитаться родительскимъ) и въ крайности исполнить угрозу, ввѣривъ честь и жизнь свою достойному герою Графу Изумрудову. Какъ ни рѣшительны были такія мѣры, однакожъ Пальмира проплакала во весь тотъ вечеръ и всю ночь отъ сомнѣнія и отъ совѣсти, которая непозволяла ей ожесточить противъ себя родителя, какъ ни старались погасить въ ней послѣднюю искру добродѣтели.

На другой день, когда Ириса вооружала свою подругу всѣми правилами независимости для смѣлаго приступа и мужественнаго боя противъ отца, приходятъ сказать, что сей отецъ зоветъ ее въ кабинетъ Модолюбской. Она не смѣетъ идти; услужливая Ириса; ей подаетъ руку, съ нравоученіемъ провожаетъ твердитъ: будь смѣлѣе; и подкрѣпленная Пальмира является на аудіенцію. Но передъ отцемъ, который объявилъ ей волю свою, на сей разъ не очень слабую, твердость ея изчезла: молчаніе было ея отвѣтомъ. Для человѣка, не холоднаго душею къ связямъ крови и свычкамъ младенчества, родительской голосъ, родительское лице, родительское слово представляетъ образъ Божества, напечатлѣннаго въ душѣ кроткою любовію и священнымъ ужасомъ. Пальмира безмолвствовала; но ободренная вызовомъ маминьки, объявила, что имѣетъ непобѣдимое отвращеніе къ Ипполиту, чего не было совсѣмъ въ душѣ ея, и на колѣняхъ просила отца не погубитъ ее симъ замужствомъ. Едва выговорила признаніе, какъ Модолюбская воскликнула: "Будь покойна; беру, тебя подъ мою защиту; ты не будешь никогда за Милодаровымъ!" -- Напрасно изумленный Нолинъ хотѣлъ противорѣчить, ему отвѣчали, что дѣло рѣшено, и что не позволятъ ему переступить за границы отеческой власти.

Когда Милодаровъ пріѣхалъ, ему отказали отъ дому; онъ понялъ отвѣтъ, и приготовился къ отъѣзду изъ Москвы; но черезъ нѣсколько дней по какому-то невольному влеченію, или пожеланію удостовѣриться въ томъ, чему не хотѣло вѣрить сердце, онъ пріѣхалъ проститься съ Нолиномъ въ собственный домъ его, и неосторожно введенный слугою, засталъ у него дочь съ утреннимъ посѣщеніемъ. Хозяинѣ смѣшался; Пальмира хотѣла удалиться; но молодый человѣкъ, приближасъ къ ней съ почтеніемъ: "Ради Бога"" сказалъ ей "не бѣгите отъ меня, прекрасная Пальмира, на минуту огорчаю васъ моимъ присутствіемъ; сего дня я навсегда разстаюсь съ Москвою и съ надеждою быть щастливымъ." -- Сказавъ, онъ обратился къ отцу ея, изъявилъ ему благодарность за его ласки, за любовь къ покойному отцу его, за первый лестный отзывъ на его предложеніе, простился съ нимъ; и когда наконецъ надлежало откланяться дочери, онъ измѣнился въ лицѣ страшнымъ образомъ, но имѣлъ силу сказать ей изъ глубины сердца: "Будьте щастливы, Пальмира! будьте щастливы, сколько вы того достойны! Гдѣ бы ни проводилъ дни мои, какая бы участь меня ни ожидала, никогда не перестану брать участи въ судьбѣ и жизни вашей." Слезы лились изъ глазъ чувствительнаго юноши, когда онъ удалился изъ дому. Черезъ нѣсколько часовъ его уже, не было въ Москвѣ.

Всѣ были довольны и радовались его отъѣздомъ, кромѣ Пальмиры, которая противъ воли сожалѣла о молодомъ человѣкѣ. Можетъ быть истинно чувствительная женщина не можетъ безъ сердечнаго участія видѣть человѣка, искренно въ нее влюбленнаго; и чѣмъ терпѣливѣе любовь его, а поступки скромнѣе, чѣмъ далѣе отъ него надежда, тѣмъ уступаетъ скорѣе сердце ея силѣ воображенія, любопытства, самолюбія, сожалѣнія, которыя всѣ въ одинъ голосъ говорятъ за безвиннаго страдальца. A самолюбіе, особливо самолюбіи, такъ близко граничитъ съ любовію! "Бѣдный человѣкъ!" разсуждала Пальмира сама съ собою "онъ любитъ меня такъ искренно, цѣнитъ мои достоинства такъ дорого, терпитъ, можетъ быть, такъ много отъ любви и чувствительности!.... Но странно, что при такой сердечной нѣжности онъ имѣетъ нравъ суровый и хочетъ быть деспотомъ въ любви и бракѣ!... Можетъ быть одно заблужденіе ума и ничего болѣе!".. Пальмира! ты оплакиваешь его заблужденія; нѣкогда оплачешь свои!

Со времени Милодаровой исторіи, о которой трубила городская молва отъ размѣренныхъ перешептовъ Ирисы съ друзьями ея. Графъ Изумрудовъ не имѣя болѣе способа скрывать отъ Линаравой свое новое волокитство, и чтобы доказать себя передъ другими: щастливымъ побѣдителемъ соперника, будто бы для него изгнаннаго, слѣдовалъ за Пальмирою на балы, въ спектакли, на катанье и въ другія собранія... Онъ часто говорилъ ей на ухо: "Любезная моя Пальмира! скоро тайное подозрѣніе публики обратится въ торжественное для насъ поздравленіе; ожидаю только писемъ изъ Петербурга.... Вы чувствуете, что мнѣ должно было для этикета увѣдомишь о томъ отца моего. Но можетъ ли власть его разполагать моей къ тебѣ любовію?"-- Пальмира также извѣстила отца о скоромъ ея замужствѣ, и обрадованный отецъ обнялъ ее, такъ какъ бы онѣ обнялъ фортуну, передѣ нимъ стоящую; ибо дочерняя свадьба, представляла ему только щастливый приливъ богатства; сама Пальмира была внѣ себя отъ радости, видя удовольствіе отца, принимая тайныя поздравленія другихъ и встрѣчая множество дѣвушекъ, завидующихъ ея щастію.

При сей общей радости Пальмира встрѣтилась въ одномъ домѣ съ Линаровой, и ничего не зная о ея связи съ Графомъ Изумрудовымъ, такъ ласково обошлась съ ней, говорила такъ искренно, что рѣдкое добродушіе, видное на лицѣ и въ словахъ ее, подало мысль нещастной соперницѣ прибѣгнуть къ ея великодушію. Она ожидала способной для того минуты; какъ вдругъ прозорливая Ириса, которая ничего не упускала изъ виду, увела ее отъ новой знакомки, и перешепнувшись съ матерью, увезла совсѣмъ изъ дому.

На другой день послѣ сей встрѣчи служанка тайно вручила Пальмирѣ письмо слѣдующаго содержанія:

-- "Не знаю васъ коротко, но знаю право нещастныхъ на сожалѣніе благородныхъ душъ, и пользуюсь имъ со всею довѣренностію, васъ конечно достойною. "Троньтесь судьбою отчаянной любовницы, которая имѣетъ въ васъ опасную, но можетъ быть великодушную соперницу; воспользуйтесь побѣдою красоты для исполненія; святѣйшихъ обязанностей добродѣтели; усовѣстите Графа Изумрудова, который передъ заключеніемъ вѣчнаго со мною союза вѣроломнымъ образомъ измѣняетъ своему слову; возвратите мнѣ жизнь, возвратя его къ долгу, къ чести, къ любви той, которая еще дорожитъ взоромъ неблагодарнаго измѣнника. Судьба моя въ рукахъ вашихъ! Вашъ отвѣтъ спасетъ, или погубитъ слабую женщину, доведенную до послѣдней крайности, до стыда признаваться въ ея слабости. Но въ томъ, или въ другомъ случаѣ сохраните ввѣренную вамъ тайну.

Софія Линарова."

Первыя движенія чувствительныхъ бываютъ всегда порывами высокой добродѣтели. Едва прочитала Пальмира письмо, и схватила перо, чтобы начертить отвѣтъ прекрасной души своей. Надъ перомъ она задумалась, сомнѣнія поколебали ея руку и душу. Какъ отказаться добровольно отъ такого щастія, которое другія оплакиваютъ! И вдругъ отъ самаго блестящаго жребія обратиться къ долѣ простой и незавидной! Какъ огорчатся домашніе! что скажетъ свѣтъ? Какое печальное молчаніе послѣ такихъ громкихъ поздравленій и не подвергнется ли этотъ поступокъ многимъ обиднымъ толкамъ, и, что всего тяжелѣе, насмѣшкамъ подругъ, а особливо Ирисы? Наконецъ, не безразсудно ли эта жертва и нѣтъ ли въ ней того излишества, черезъ которое добросердіе обращается въ слабость, a мудрость въ упрямство? Однимъ словомъ, ей представились всѣ тѣ возраженія, которыми низкая личность оспориваетъ благородное безкорыстіе и противъ которыхъ такъ трудно идти самолюбію, какъ человѣку противъ теченія вѣтра.-- Нѣсколько минутъ Пальмира не рѣшалась, рвала письмо, снова писать начинала, скорыми шагами ходила по комнатѣ отъ внутренняго безпокойства; но побѣдивъ наконецъ самую себя, твердою, недрожащею рукою написала сіи строки: "Обязвываюсь передъ самимъ Небомъ исполнить священную волю вашу. Будьте щастливы любвію, a я буду щастлива совѣстію."-- Какъ въ сію минуту оживлялась кровь и пылали глаза нашей героини отъ умиленія и радости сердца! Когда мы рѣшимся принесть великую жертву изъ чистой любви къ добродѣтели, какая-то струна, тронутая, кажется, у сердца производитъ въ немъ гораздо скорѣйшее біеніе, которое отъ него сообщается во всѣ жилы съ чувствительною сладостію." Кто изъ добрыхъ не испыталъ въ жизни сего движенія, восхищающаго человѣка до небесъ? Пальмира чувствовала его, запечатывая письмо, размышляя о своемъ дѣлѣ и готовясь, можетъ быть, изумить людей ея великодушіемъ; ибо самая кроткая добродѣтель имѣетъ свое самолюбіе. Впрочемъ, могъ ли бы сей поступокъ стоить такихъ великихъ усилій, естьлибы ослѣпленіе ума, до котораго довели неопытную, не мѣшало ей видѣть всю черноту того человѣка, который перемѣнялъ предметы любви и переносилъ клятвы сердца, какъ мѣняются знакомствами и дарятся привѣтствіями.

Въ ту минуту, когда Пальмира надписывала письмо, вошла Ириса, и видя ее съ перомъ въ рукѣ, подкралась на ципочкахъ. Та оглянулась, но поздно: любопытная прочитала адрессъ. "Извини, что тебѣ помѣшада" сказала Ириса.-- Извини меня -- отвѣчала Пальмира -- Что скрою отъ тебя бумагу; это чужая тайна, мнѣ за словомъ ввѣренная. -- Ириса съ досадою удалилась; но вы угадываете, что она искала и нашла способъ узнать, кому поручено отнести отвѣтъ къ Софіи Линаровой. Человѣкъ подкупленъ, прочитанное письмо изорвано, a на мѣсто его отправлено другое съ рѣшительнымъ отказомъ отъ Пальмиры и съ колкими насмѣшками отъ имени Графа, которому передали о томъ извѣстіе.

Нѣсколько дней сряду Графъ не показывался у Модолюбской, такъ что напрасно Пальмира сочиняла въ головѣ своей краснорѣчивое нравоученіе для обращенія сего преступника вѣрности, и вдругъ разнесся слухъ о бывшемъ поединкѣ. Иные угадывали имена соперниковъ, но молчали; когда праздные люди, какихъ довольно въ свѣтѣ, нарочно прискакали въ Модолюбской съ извѣстіемъ: "вчера стрѣялись на пистолетахъ Графъ Изумрудовъ и братъ Софіи Линаровой.... Первый легко раненъ въ руку, a послѣдній убитъ!"-- При семъ послѣднемъ словѣ Пальмира поблѣднѣла. Первое ея движеніе было схватить за руку сидящую подлѣ нее Ирису, какъ будто сообщая ей внутреннее свое безпокойство; но та бѣжала отъ нее развѣдать о подробностяхъ сего произшествія.

Черезъ полчаса времени Пальмира вывела ее въ другую комнату и спросила съ робостію; "Скажи ради Бога! какимъ образомъ это случилось?" -- Самымъ обыкновеннымъ,-- отвѣчала хладнокровно Ириса. Братъ Софіи Линаровой молодый, горячій человѣкѣ, безъ дѣла поссорившійся, съ Графомъ за сестру свою, вызвалъ его на поединокъ и погибъ жертвою предразсудка, или великодушія, естьли тебѣ угодно. -- "И такъ я была виновницею смерти одного человѣка! ахъ! Ириса!" -- Ты смѣшна мнѣ! Естьли намъ винить себя въ поступкахъ мущинъ, которые за насъ ссорятся, или дерутся, то не достанетъ совѣсти всѣхъ женщинъ въ мірѣ на число жертвъ и раскаянія! -- "Но Софія? бѣдная Софія! она лишается въ одно время жениха и брата!.... И я не могу простить Графу, что онъ сдѣлался убійцею человѣка, столь близкаго къ Софіи, и можетъ быть убійцею женщины, имъ нѣкогда любимой!" Ириса неотвѣчала, ибо послѣ того случая, который увѣнчалъ ея злодѣйское мщеніе и полагалъ вѣчную преграду къ союзу Линаровой съ Графомъ Изумрудовымъ, она не очень заботилась о дальнѣйшихъ слѣдствіяхъ заговора. Но гдѣ успокоилась дочь отъ геройскихъ подвиговъ своихъ, тамъ принялась за трудъ достойная мать ея, какъ мы тотчасъ увидимъ.

Въ вечеру, послѣ сего произшествія, составили совѣтъ, Пальмира изъявила сомнѣніе, идти ли ей за Графа, и спрашивала, можетъ ли его поступокъ съ Линаровымъ не почесться безчестнымъ? Но Модолюбская, чтобы не уронить дочерней славы и при томѣ вознаградить своего друга за потерянную имъ фортуну отъ разрыва съ Милодаровымъ, предложила мнѣніе совсѣмъ противное. Къ голосу Модолюбской присталѣ Нолинъ. Ириса молчала, почитая уже себя постороннею въ семъ дѣлѣ, a Пальмира, не убѣжденная, но замученная привязчивыми приступами благодѣтельницы отца своего, согласилась съ нею. И какъ было не согласиться? Ей представили ея нисченское состояніе, долги отцовскіе, единственное убѣжище, которымъ она была обязана великодушію Модолюбской, но котораго могла лишиться вмѣстѣ съ ея жизнію, гласность дѣла; въ которомъ была замѣшана, наконецъ носить имя Графини Изумрудовой и въ собственности имѣть можетъ быть полмилліона душъ! Однакожъ нѣкоторые знаки сомнѣнія на лицѣ Пальмиры подали Модолюбской щастливую мысль разорвать, или справедливѣе затянуть Гордіевъ узелъ вдвое сильнѣе. Но въ неизвѣстности успѣха, она не открывала никому сего тайнаго намѣренія.

Черезъ нѣсколько дней явился герой съ перевязанною рукою; симъ знакомъ любви, храбрости и славы, которая въ глазахъ нѣкоторыхъ женщинъ стоитъ лавровъ всѣхъ побѣдителей въ мірѣ. Кто же могъ болѣе имѣть права на побѣды, любви и ласки красоты? Глаза его искали Пальмиры, и требовали тайной награды, но его ожидала награда самая торжественная и нечаянная. Хозяйка дома, подведя къ нему Пальмиру въ присутствіи многихъ гостей, сказала громко: "Примите руку ея съ общаго согласія отца и ближнихъ; тайна любви вашей открылась: вы достойны другъ друга." Изумленный такою скорою развязкою, не совсѣмъ согласною съ его тайными намѣреніями, Графъ умѣлъ однакожъ принять руку невѣсты ловко, непринужденно, безъ всякаго замѣшательства: искусство свѣтскихъ людей, которое ни съ чѣмъ не равняется! Но естьли сожалѣлъ Графъ Изумрудовъ о томъ, что не удалось ему испытать женской слабости въ таинственной любовной связи, то онъ и радовался въ то же время, что имѣлъ по крайней мѣрѣ новую красавицу, которая освободила его отъ другой, для него обыкновенной. A Пальмира не очень радуясь и не очень огорчаясь рѣшеніемъ своего жребія, какъ человѣкъ, которому указанъ одинъ путь и не позволяется другаго, съ благодарностію принимала ласки жениха и поздравленія гостей.

Уже невѣста съ женихомъ являлись передъ взорами публики; толпы встрѣчали и провожали ихъ; любезные вѣтренники, еще любезнѣйшія вѣтренницы едва не лежали у ногъ ихъ: ибо прекрасная чета сидѣла на торжественной колесницѣ подъ трофеями и пальмами моды. Суетное тщеславіе, несправедливо смѣшанное съ истиннымъ самолюбіемъ, заводитъ далеко мущинъ и женщинъ. Сперва хотѣлось нашей красавицѣ показать себя достойною и общаго вниманія; но скоро стало для нее весело удивлять другихъ смѣлостію поступковъ и пренебреженіемъ своихъ обязанностей; скоро съ откровенностію, достойною школы Модолюбскхъ, она признавалась домашнимъ и чужимъ, что выходитъ за Графа не по любви, по по разсчету. Такое признаніе сдѣлало мущинъ смѣлѣе, она сама сдѣлалась съ ними свободнѣе, и нечувствительнымъ образомъ позволяла себя окружать рою молодыхъ ласкателей, которые передъ нею летали Сильфами и по слѣдамъ ея курили фиміамъ, достойный только жрицѣ Венериныхъ. Но была ли довольна и щастлива Пальмира? Нѣтъ, истощая забавы и побѣды, она не внушала ни одного сердечнаго удовольствія, ли одной сердечной нѣжности; отъ разсѣянія бѣжала къ разсѣянію, отъ одного удовольствія обращалась къ другому, переносясь нѣкоторымъ образомъ внѣ бытія своего, и только къ концу дня возвращаясь въ самую себя въ пустынѣ сердцемъ, съ празднымъ умомъ, утомленная шумомъ и вихремъ; словомъ, была невольницей свѣта, страдалицей мнѣнія, въ то время, когда другіе искренно называли ее чудомъ щастія и завистію людей. Сама Пальмира, вопреки душевной пустоты своей, думала наконецъ, что нѣтъ другаго дѣла въ свѣтѣ кромѣ романа и туалета, другихъ удовольствій кромѣ забавъ многолюднаго общества, другаго порядка вещей кромѣ того, который ежедневно видѣла, и къ которому нечувствительнымъ образомъ привыкла. Такова была наша героиня черезъ нѣсколько мѣсяцовъ ея знакомства съ лучшими обществами въ городѣ.

Естьли бы Пальмира произнесла уже тотъ торжественный обѣтъ, который обязываетъ по церкви, но отъ всего увольняетъ по мнѣнію свѣта, то мы положили бы перо свое; ибо всякой можетъ тогда дописать ея исторію, справясь только съ тайною хроникою городскихъ браковъ. Но Пальмира не была еще за мужемъ; еще заблужденіи ума не довели сердца до преступленія; добродѣтели ея не угасли, но безъ порыва, безъ пищи слабѣли и томились въ мѣстѣ для нихъ чуждомъ, какъ зароненная на землю искра гаснетъ въ отсутствіи теплоты, и только ожидаетъ усилій вѣтра, чтобы возгорѣться огнемъ яркимъ и чистымъ.

Среди торжества и веселости прискакалъ въ Графу курьеръ съ Имяннымъ повелѣніемъ выѣхать изъ Москвы въ 24 часа. Извѣстіе о поединкѣ дошло до правительства и, не смотря на просьбу отца, сильнаго у Двора, ему опредѣлили мѣсто ссылки въ самыхъ отдаленныхъ помѣстьяхъ, не назначая и сроку для исправленія, но отецъ обнадеживалъ своего сына, что заточеніе долга не продолжится. И такъ женихъ простился съ невѣстою. Въ часъ разлуки тотъ жаловался въ элегіяхъ и плакалъ въ стихахъ; a эта роптала на Небо, что сердце ея не терзается какъ Дидонино, и что слезы не хотятъ повиноваться и бѣлому платку, которымъ она отирала сухія глаза свои.

Первая почта привезла отъ Графа къ Пальмиръ груду эротическихъ посланій въ стихахъ и прозѣ. Въ одномъ краснорѣчивомъ и любопытномъ письмѣ влюбленный Графъ говорилъ ей; -- "Не скучай, прекрасная Пальмира, но веселись и наслаждайся! Не такъ пріятны для меня твои слезы, какъ лестны твои успѣхи и побѣды въ свѣтѣ. Любезность ума, ловкость поступковъ, превосходное искусство заманивать гордыхъ Нарциссовъ: этѣ достоинства въ женъ проливаютъ на мужа блескъ у подобный солнечному. Повѣрь красавица, любовь, безъ всякаго принужденія украситъ дни союза нашего. Уже горю нетерпѣніемъ принять даръ цвѣтущей красоты твоей. Наступаетъ прекраснѣйшее время года, весна, сама весна зоветъ; человѣка въ таинственныя ея убѣжища къ утѣхамъ, достойнымъ ангеловъ. Скоро подъ вліяніемъ звѣзды вечерней вкусимъ и мы первые восторги любви, первыя наслажденія брака, но въ сихъ, райскихъ наслажденіяхъ не истощится ли наконецъ любовь и ея восторги? не завянутъ ли удовольствія, какъ нѣжный цвѣтъ, не вспрыснутый чистѣйшею росою? Такъ, мой другъ! чувство щастливой любви не можетъ быть всегда равно; и по заключеніи брака мы возвратимъ другъ другу несомнительное право обновлять жизнь новою остротою любви и вкуса: пусть кричатъ моралисты; мы будемъ молчать и наслаждаться. Скажи, Пальмира, естьли ключевая вода, давно налитая въ сосудъ, не льститъ моему вкусу, то не могу ли безъ всякаго преступленія зачерпнуть свѣжей у самаго ея источника, чтобы утолить жажду и, насытить мое чувство? Любовь есть тотъ же источникъ; чувства, для нее сотворенныя, имѣютъ свою жажду, свои прихоти, свои потребностію, и кто очищаетъ капли нектара, не виновнѣе того, кто пьетъ свѣжую a не стоячую воду." -- Пальмира читала письма съ любопытствомъ. Такая философія казалась для нее новою, не всегда понятною, и до того сомнительною, что не смѣя отвѣчать ни да, ни нѣтъ, она молчала отъ замѣшательства, и чтобы рѣшиться, ожидала опыта.

Но съ наступающею весною госпожа Модолюбская принесла модѣ послѣднюю дань, заплатя жизнію за прогулку на бульварѣ въ легкомъ ллатьѣ. Эта поздняя слава не утѣшала ни ее, ни Пальмиру, ни отца Пальмиры. Еще при жизни Модолюбской домъ Нолина былъ описанъ и проданъ. Преждевременная смерть не позволилa богатой дамѣ ничего сдѣлать въ пользу ея любимца. Онъ оставался почти безъ пропитанія, безъ крова: ибо Ириса черезъ нѣсколько дней послѣ кончины матери продала ея домѣ и уѣхала въ Петербургъ съ любовникомъ. Новый хозяинъ дому позволилъ Нолину прожить y себя только недѣлю. Между тѣмъ Пальмира летѣла къ друзьямъ своимъ, надѣясь на вѣрное убѣжище и на пріятельское приглашеніе. Всѣ приняли ее очень хорошо; никто не предложилъ ей своего дому. Къ сему опыту, для нее чувствительному, присоединилися нѣсколько другихъ, гораздо важнѣйшихъ: тѣ, которые наканунѣ гордились знакомствомъ Модолюбской, теперь злословили ея память не только подлинными ея пороками и слабостями, но и вымышленными злодѣйствами; стоязычная клевета не щадила ни мертаваго человѣка, ни отсутствующей Ирисы, ни безвинной Пальмиры, изъ устъ въ уста передаваемые тайные анекдоты довели до общаго свѣдѣнія и до свѣдѣнія самой Пальмиры, какимъ образомъ Ириса обратила ее въ орудіе своего мщенія и какъ подмѣнила письмо ея къ Линаровой. Она хотѣла видѣть Софію, чтобы по крайней мѣрѣ оправдаться передъ нею; но узнала, къ сожалѣнію, что смерть брата и слѣпая любовь къ его убійцѣ стоили ей жизни. Обманутая недостойнымъ образомъ, оскорбленная въ чувствѣ справедливой гордости, тронутая до сердца клеветою свѣта, измѣною дружбы, Пальмира просила отца ѣхать въ маленькую дальнюю деревеньку, еще у нихъ неописанную заимодавцами, чтобы дать умолкнуть молвѣ ея безславія, и чтобы тамъ дожидаться возвращенія жениха, сего единственнаго человѣка, котораго имя и знатность могли защитить ее отъ стрѣлѣ злословія. Отецъ не видя ни повода къ жалобѣ, ни причинъ ѣхать на скуку въ деревню, убѣждалъ ее только написать къ Графу объ ихъ разстроенномъ состояніи и просить о домѣ и помощи, но гордая Пальмира, нѣсколько просвѣщенная опытомъ, не хотѣла о томъ и слышать. "Скорѣе" говорила она "скорѣе буду жить въ Москвѣ подъ соломенною кровлею, нежели просить милости у жениха, у будущаго мужа, который, въ случаѣ ссоры, можетъ мнѣ припомнить его благодѣянія, чтобы имѣть удовольствіе унизить или поработить меня своей волѣ." -- Наконецъ рѣшено было ѣхать. Нѣсколько строкъ, написанныхъ къ жениху, увѣдомляли его о смерти Модолюбской, и объ отъѣздѣ въ деревню, -- и въ нѣсколько часовъ все было готово къ отъѣзду; такъ спѣшила Пальмира. У заставы она оглянулась на Москву, но безъ всякаго, сожалѣнія; ибо не оставляла въ ней ничего пріятнаго.

За городомъ встрѣчали ихъ первые цвѣты луговъ. Начало весны украшало поля и рощи. Часто Пальмира задумываяась, смотря на цвѣтущіе холмы и должны на веселыя стада, на мирныя селы, черезъ которыя проѣзжала. Эти чувства для нее были новы. Давно не посѣщала она сельскаго уединенія такъ свободно, такъ непринужденно, такъ безпечно. Ей случалось только проводитъ на поляхъ, окружающихъ Москву, нѣсколько часовъ лѣтняго вечера за богатымъ пикникомъ, со всею свитою городской пышности, чтобы возвратишься въ полночь съ отягощеннымъ желудкомъ, и на другой день проснуться въ часъ обѣда, съ больною головою. Какай разница! Теперь во время дальней дороги она просыпается на зарѣ вмѣстѣ съ утренними пѣвцами, вмѣстѣ съ ними засыпаетъ подъ открытымъ небомъ у подошвы простыхъ, но мирныхъ хижинъ, на соломѣ принесенной для нее услужливой крестьянкой, и отъ восхода до заката солнца встрѣчаетъ на дорогѣ людей прямо веселыхъ, всегда трудолюбивыхъ, довольныхъ безъ излишества, щастливыхъ безъ усилія. И какія быстрыя движенія пробуждались однѣ за другими, въ ея нѣжныхъ чувствахъ, ласкаемыхъ весною и природою! какъ она любила прислушиваться къ журчанію рѣчки, къ шуму вѣтерка, къ громкимъ голосамъ птичекъ въ молчаніи обширныхъ полей, въ спокойствіи своего сердца, въ какомъ-то стройномъ теченіи всѣхъ мыслей къ темной и отдаленной, но восхитительной надеждѣ. Весна и сельская природа имѣютъ неизъяснимую для человѣка прелесть; и естьли къ сему прекрасному времени года присоединятся мечты пылкаго воображенія, глубокой чувствительности и щастливой молодости, то дѣйствія ихъ на душу бываютъ тѣмъ сильнѣе и разительнѣе. Пальмира здбывъ городскія общества, всѣ неудовольствія, радовалась только весною и деревнею; и разговаривая съ крестьянами, спрашивала ихъ въ восторгѣ радости: не скорѣе ли бьется сердце съ начала весны? и не плачутъ ли пастухи ея отъ умиленія, наигрывая пѣсни на свирѣляхъ и пася стада свои на берегу свѣтлыхъ рѣчекъ? -- Добрые крестьяне отъ сердца смѣялись и не покидали ея Идиллій.

Путешественники наши, отъѣхавъ около трехъсотъ верстъ отъ Москвы, увидѣли за собою человѣка, скачущаго верхомъ. Онъ догонялъ ихъ, они остановились. Человѣкъ вручилъ имъ письмо изъ Москвы; повѣреннымъ дѣлъ увѣдомлялъ г. Нолина, что всѣ заимодавцы его удовлетворены и сто тысячь долгу заплачено, но кѣмъ, не извѣстно: благодѣтель скрылъ свое имя. "Кто сей великодушный незнакомецъ!" воскликнулъ Нолинъ: кто другой кромѣ Графа Изумрудова? -- "Безъ сомнѣнія, отвѣчала Пальмира; -- но эта черта удивляетъ меня. Признаюсь, я не такъ хорошо думала о его характерѣ. Но, папинька, не уже ли мы возвратимся въ Москву?... -- "Не ѣхать ли намъ" сказалъ Нолинъ "къ благодѣтелю нашему? -- и прибавилъ въ полголоса: только не будетъ ли противъ политики прожить нѣсколько дней у такого человѣка, который въ ссылкѣ и подъ гнѣвомъ Государя? Какъ ты думаешь, Пальмира?" -- Естьли повиноваться долгу благодарности, то не льзя и задуматься; но какъ согласить политику, или осторожность; людей съ чувствительностію благодарнаго сердца? -- Такъ лучше поѣдемъ въ Москву." -- Нѣтъ, ради Бога проживемъ въ деревнѣ до возвращенія Графа"! -- -- Такъ отпустили довѣреннаго, и отправились далѣе.

Въ вечеру, пробираясь проселками, они сбились съ дороги, въ незнакомомъ лѣсу, застала ихъ темная ночь и жестокая гроза; но скоро буря утихла, небо очистилось и за лѣсомъ сквозь легкій туманъ, сверкнулъ огонь въ селеніи. Отъ сего ли живописнаго смѣшенія ночной темноты съ разсыпанными вдали искрами огня, отъ простаго ли ожиданія укрыться на скоромъ ночлегѣ отъ бури и ночи, отъ тайнаго ли наконецъ разположенія сердца, когда безъ причины тоскующаго, или веселящагося, только Пальмира говорила отцу, -- чему онъ не хотѣлъ вѣрить, -- что въ душѣ ея происходитъ необыкновенныя движенія радости. Свѣтлая луна восходила на безоблачное небо, когда они приближились къ селенію въ нѣкоторомъ разстояніи отъ дороги, на берегу обширной рѣки, стояло село, отсвѣчиваясь съ луною въ ея чистомъ стеклѣ, неподвижномъ отъ общей тишины воздуха, и къ новому украшенію сего живописнаго мѣста представился господской домикъ, не великолѣпный, но красивый, внутри освященный огнемъ и опрятно убранный. Самыя чистыя стекла въ окнахъ позволяли видѣть, семейство хозяевъ, расположенныхъ вокругъ стола за рукодѣльемъ и чтеніемъ. "Ахъ!" воскликнула Пальмира, восхищенная прекраснымъ явленіемъ "не скажетъ ли всякой, что подъ нею смиренною кровлею обитаетъ семейство благословенное людьми и Небомъ, и что въ семъ уголку свѣта укрываются добродѣтели, неизвѣстныя въ другихъ предѣлахъ міра?" -- Мечта! -- возразилъ отецъ -- мечта совершенно романическая! -- "Не знаю" повторила Пальмира, "не знаю почему; но я расположена вѣритъ всѣмъ прелестнымъ мечтамъ воображенія и всѣмъ щастливымъ предчувствіямъ сердца." -- На сей разъ предчувствіе не обманывало ее. Они въѣхали въ селеніе. Крестьянинъ, y котораго хотѣли остановиться, указалъ имъ другой ночлегѣ и привелъ ихъ къ зданію. построенному въ видѣ сельской хижины съ зажженными у крыльца фонарями, такъ что при свѣтѣ ихъ можно было читать надпись: Покровъ странниковъ и храмъ гостепріимства. На крыльцѣ встрѣтилъ ихъ вѣтхій старецъ въ сѣдинахъ съ пріятною улыбкою ласки и ввелъ въ угольный кабинетѣ, украшенный диванами и библіотекою. Изъ кабинета видна была обширная зала, гдѣ пылалъ огонь въ каминѣ и гдѣ передъ огнемъ осушались богомольцы. "Извольте требовать чего вамъ угодно" сказалъ старецъ путешественникамъ; "нашъ добрый баринъ -- такъ, и мой баринъ, конечно; ибо я считаю себя въ числѣ его подданныхъ (тутъ онъ поднялъ на небо слезящее око) -- приказываетъ мнѣ ничего не жалѣть для угощенія прохожихъ и проѣзжихъ." -- Но кто этотъ добродѣтельный господинъ? -- спросила Пальмира, замѣтивъ слезы старца. "Не вспомню его фамиліи; память моя слабѣетъ, и я жв інздавнр принялся къ нему въ услугу." -- По крайней мѣръ его имя? -- "Ипполитъ." -- Ипполитъ? Не Милодаровъ ли? -- "Такъ, сударыня. Но важность не въ имени, a въ дѣлахъ, и пока готовятъ ужинъ разскажу вамъ -- мы старики словоохотливы, -- какъ попалъ я отъ одного господина къ другому. На старости лѣтъ оставленный безъ пропитанія и крова за одно неугодное слово, сказанное моему Господину отъ усердія къ нему, погибалъ и отъ стыда и голода; но лучше погибнуть, нежели питаться Христовымъ подаяніемъ тому, кто 20 лѣтъ выполнялъ съ честію должность барскаго дядьки! Благодѣтельный хозяинъ сей деревни вездѣ отъискивая бѣдныхъ, нашелъ и меня въ одномъ селеніи. Онъ хотѣлъ помочь мнѣ съ тѣмъ, чтобы связалъ имя господина и вину мою. Какъ обезславить своего собственнаго барина? Нѣтъ, я не оглашался. Но жалостливый мой покровитель прослезился и взялъ меня къ себѣ. Насилу выпросилъ я у него и эту должность: такъ бережетъ онъ всѣхъ насъ бѣдныхъ стариковъ, которыхъ множество живетъ его человѣколюбіемъ."-- Старецъ вышелъ; но чрезъ минуту возвратился, и упавъ къ ногамъ Пальмиры, возкликнулъ, со слезами: "добрая барышня! ты помолвлена, какъ сказываютъ ваши люди, за моего господина Графа Изумрудова. Ради Бога выпроси мнѣ у него прощеніе.... Пальмира подняла старика. -- Вдругъ отворяются двери и входитъ Милодаровъ, -- "Сію минуту узнали мы," говоритъ Ипполитъ "что у насъ въ деревнѣ стоитъ благодѣтель моего родителя. Матушка приказала мнѣ просить васъ къ ней. Надѣюсь, что вы не откажете принять въ домѣ ночлега и утѣшить вашимъ посѣщеніемъ меня и мое семейство, которое васъ съ нетерпѣніемъ ожидаетъ." -- Нолинъ взглядываетъ на дочь. Она приподнимается уже съ мѣста по сердечному побужденію. Хозяинъ ведетъ ихъ въ дому, къ тому самому дому, который недавно очаровалъ Пальмиру.

Въ передней комнатѣ встрѣчаютъ гостей Флора и Роза, двѣ младшія сестры Ипполитовы; далѣе, почтенная старушка, мать ихъ, и за нею молодая красавица Елена, которую Госпожа Милодарова представляетъ подъ именемъ сыновниной невѣсты. При словѣ невѣсты Пальмира взглядываетъ на Елену проницательными глазами, съ тѣмъ любопытствомъ, съ которымъ женщина смотритъ на другую, заступившую мѣсто ея въ сердцѣ мущины, и можетъ быть съ тайнымъ желаніемъ выиграть при сравненіи въ глазахъ сего мущины. Но это привело ее въ нѣкоторую робость. Ей казалось, что присутствіе Елены есть для нее укоризна, для Ипполита торжество, и что то и другое входило въ намѣреніе хозяевъ. Между тѣмъ хозяйки знакомятся съ Пальмирою, одна наперерывъ передъ другой предлагаютъ услуги, ласкаются, вводятъ ее въ участіе семейственной жизни, домашнихъ забавъ, вечернихъ трудовъ, сихъ трудовъ украшенныхъ цѣною искусствъ, разнообразіемъ талантовъ, прелестью женскихъ рукодѣлій. Занимаются по склонности, разговариваютъ или молчатъ, по волѣ сердца. Нѣтъ ни принужденія, ни притворства, ни колкаго остроумія. Важность нѣкоторыхъ разсужденій или ученость матери, какъ будто бы скрывается подъ естественнымъ и безискуственнымъ намѣреніемъ сообщаться другъ съ другомъ мыслями, чтобы принесть нѣкоторымъ образомъ въ обращеніи собственность каждаго и нѣчто прибавить къ общему богатству мыслей. Опыты жизни, наблюденіе людей и природы, воспитанія и надежды, радости и сожалѣнія, все, что такъ близко къ сердцу человѣка, все это было отчасти перебрано въ нѣсколько часовъ разговора, и все показывало людей, между которымъ дѣло, польза, мысли одного, составляютъ для всѣхъ предметъ сердечнаго участія.

Но душа, жизнь, украшеніе сего добраго семейства былъ Ипполитъ, всѣми уважаемый и всѣми любимый на всегдашнюю его готовность оказывать услуги, ни одного дѣла и слова не оставлялъ безъ вниманія и совѣта, и свои личныя расположенія приносить въ жертву общаго удовольствія такъ охотно, такъ просто, какъ будтобъ оно не стоило ему усилія и не имѣло особенной цѣны. Какъ было не уважать всѣмъ такого рода ума, который обогатился опытами добраго сердца и въ источникѣ любви почерпалъ таинства великой мудрости? Какъ не любить человѣка, который, уничтожа, или справедливѣе, укротя самолюбіе, всегда возвышалъ цѣну другихъ; скрывалъ себя и свои достоинства, и естьли иногда измѣнялъ скромности, то невольнымъ образомъ измѣнялъ ей только въ чертахъ превосходной добродѣтели и въ движеніяхъ прекрасной души? Пальмира видитъ, слышитъ и не вѣритъ чувствамъ своимъ; не вѣритъ, чтобы передъ нею былъ тотъ человѣкъ, котораго описали ей, котораго она почитала столь суровымъ, своенравнымъ и взыскательнымъ. "Какая кротость въ обращеніи" думаетъ Пальмира сама въ себѣ, удивляясь новому Ипполиту, "какая почтительная любовь къ матери! какая ласка въ сестрамъ! какое вниманіе къ невѣстѣ! и... притомъ какая любезная осторожность въ его поступкахъ со мною! Онъ не позволяетъ себѣ и того невиннаго мщенія, которое другой позволилъ-бы конечно на его мѣстѣ -- выхвалять передо мною свой новый выборъ, a сей выборъ, щастливый выборъ, не оставляетъ ему причины къ сожалѣнію!"' Такъ въ невольной и частной, задумчивости разсуждала Пальмира. Въ самомъ дѣлѣ Елена могла спорить съ нею въ красотѣ, въ умѣ, въ ловкости и, какъ казалось Пальмирѣ, имѣла передъ ней превосходство. Тѣмъ благодарнѣе была она Ипполиту за то, что онъ не выставлялъ одну передъ другою, чего она ожидала, и отъ чего нѣсколько разъ мѣшалась, заключая о поступкахъ Ипполита по видимымъ ею примѣрамъ въ свѣтъ, гдѣ въ подобныхъ случаяхъ не оставили бы женскаго самолюбія безъ привязокъ и оскорбленія.

Сѣли за ужинѣ. Нечаяннымъ образомъ Пальмира заняла мѣсто подлѣ Елены; это привело ее въ замѣшательство, въ краску и въ досаду. Ей тотчасъ представилась мысль, что рядомъ сидящихъ невѣстъ сравниваютъ глаза и сердце Ипполита. Скоро Пальмиринъ отецъ, безъ всякихъ догадокъ и соображеній, заговорилъ не кстати о достоинствѣ Графа Изумрудова, и его любезности, о послѣднемъ его благодѣяніи. Красавица наша краснѣла и блѣднѣла. Ипполитъ видя ее смятеніе, нечувствительнымъ образомъ перервалъ разговоръ и обратилъ его на другой предметъ. Намѣреніе его не могло укрыться отъ вниманія Пальмиры, которая въ движеніи сердца, тронутая симъ великодушіемъ, взглянула на Ипполита съ выраженіемъ сердечной благодарности, но вдругъ испугаясь сего движенія и взора, который сказалъ такъ много, опустила глаза на тарелку съ лицемъ пламеннымъ отъ стыда и страха. Ей казалось, что свидѣтели отнесли чувствительность ея взора не къ одной благодарности: дѣйствіе встревоженной совѣсти, которая другимъ приписывала свои собственныя сомнѣнія! Но кромѣ Ипполита и Розы никто не замѣтилъ сего движенія.

Есть тайныя отношенія между склонностями людей, которыя въ молодости опредѣляютъ неразрывныя связи дружбы. Роза полюбила Пальмиру, Пальмира болѣе другихъ полюбила Розу. Онѣ были уже не разлучны до ужина и за ужиномъ; говорили другъ съ другомъ, какъ два давнишнія друга; и когда приближилось время разставанія, Роза, съ глазами полными слезъ, просила Нолина остаться у нихъ на недѣлю. Всѣ присоединились къ Розѣ; Госпожа Милорадова представляла свои права на снисходительность стариннаго пріятеля ея мужа; Ипполитъ свой долгъ удержать у себя отцовскаго благодѣтеля и доказать ему свою признательность; Флора и Елена, необходимость отдохнуть отъ дальней дороги на нѣкоторое время; a Роза, убѣдительная Роза, рѣдкую и святую дружбу свою, которую не льзя было не уважить; однимъ словомъ, всѣ благороднѣйшія примѣры предложены, всѣ возраженія опровергнуты, такъ что безъ крайней грубости не льзя было не уступить общей волѣ. Преклоня, Г. Нолина къ согласію, Роза прыгала отъ радости; но Пальмира, съ благодарностію обнимая ее нѣсколько разъ, удерживала порывы своего сердца, кипящаго тою же радостію, и несмѣла излить ее со всею полнотою чувства. Она не знала сама точной причины сей осторожности и боязни.

Гостямъ отвели ночлегъ въ особенномъ флигелѣ. Но Пальмира провела ночь въ задумчивости и размышленія. "И такъ есть другой родъ жизни", думала она "другой порядокъ вещей, кромѣ того, который я почитала непремѣннымъ въ общежитіи и необходимымъ въ жизни. Есть чистые нравы, кроткія добродѣтели, мирныя удовольствія, неизвѣстныя вамъ, о гордые невольники фортуны, преданные обманомъ порока и бурямъ свѣта!.... "Ахъ! естьли бы знала?... Но предѣлъ мой положенъ Небомъ!... Мнѣ не позволено и завидовать сему щастію; ибо оно сотворено не для меня!"...-- Она заснула отъ душевнаго утомленія.

На утренней зарѣ, когда Пальмира проснулась, вошла къ ней служанка, бывшая съ ней въ дорогѣ. "Вставайте скорѣе, сударыня, сказала она съ усмѣшкою; здѣсь утро начинается съ ночи и люди опереживаютъ солнце." -- Не смѣйся,-- отвѣчала Пальмира съ досадою,-- не смѣйся пожалуста: эти люди умѣютъ пользоваться и временемъ и жизнію. -- Она вскочила съ постели и одѣлась такъ скоро, какъ никогда не одѣвалась. Служанка заговорила о домашнихъ обстоятельствахъ хозяевъ, пересказанныхъ ей людьми, и Госпожа ея была очень рада вызову говорить и разспрашивать о томъ, что было для нее всего любопытнѣе. Она узнала, что Ипполитъ за недѣлю передъ ними помолвленъ, что невѣста его очень благодѣтельна, что, по разсказамъ домашнимъ, женихъ безъ ума отъ невѣсты, и невѣста отъ жениха. Пальмира спросила: "Знаютъ ли въ домѣ, что Ипполитъ хотѣлъ на ней жениться?" Какъ вдругъ вбѣжала Роза, обняла ее, и какъ знакомую уже подругу увела съ собою въ садъ.

"Ознакомъся съ нашими прогулками," говорила Роза, ведя ее къ саду "полюби мѣста наши, какъ хозяева тебя полюбили, не забудь особливо твоего новаго друга." -- Но другъ былъ задумчивъ; Пальмира едва отвѣчала. Ей хотѣлось предложить Розѣ множество вопросовъ. Наконецъ собравшись съ силами, она спросила: "Кто братцева невѣста?" -- Ближняя наша сосѣдка, нынѣшній годъ овдовѣвшая черезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ своего замужства..." -- При семъ послѣднемъ словѣ приходитъ Елена съ Флорою; разговоръ перерывается; Пальмира не можетъ ни возобновить вопросовъ своихъ, ни удовлетворить своему любопытству.

Между тѣмъ гостья и хозяйки гуляютъ по саду; послѣднія указываютъ на мѣста ихъ любимыхъ прогулокъ, на тѣ пріятныя убѣжища, которыя приводятъ на память щастливѣйшіе часы, проведенные въ нѣдрахъ сельскаго уединенія. "Здѣсь" говоритъ Флора "на этомъ прекрасномъ лугу, собираемся мы поутру для завтрака съ какимъ сердечнымъ движеніемъ летимъ къ радостному утреннему свиданію! какъ быстро текутъ часы за кипящимъ самоваромъ подъ яснымъ небомъ, и передъ восходомъ солнца!" -- A здѣсь, говорила Флора,-- здѣсь въ бесѣдкѣ, начали мы въ первый разъ чтеніе романовъ. Маминька сама выбрала ихъ, позволила намъ читать только въ присутствіи ее, или въ присутствіи братца...-- "Помню, помню" подхватила Роза, "мы летѣли скорѣе къ развязкѣ романовъ, a заботливая материнская любовь останавливала насъ на каждой странницѣ, заставляя замѣчать возвышеніе чувствъ, благородство любви, нравоученія писателя. Въ самомъ дѣлъ съ того времени начали мы смотрѣть другими совсѣмъ глазами на жениховъ въ нашемъ сосѣдствѣ. Этотъ дерзкой мальчишка, перешептывались мы съ сестрицею, не будетъ никогда благоразумнымъ Грандиссономъ! a этотъ гордый Нарциссъ не обѣщаетъ ли другого Ловеласа? нескромныхъ, болтливыхъ, смѣлыхъ молодыхъ людей оставляли мы безъ всякаго замѣчанія. Напротивъ того, съ великимъ вниманіемъ -- между нами будь сказано -- смотрѣли на робкихъ, стыдливыхъ, осторожныхъ юношей, какими плѣняютъ насъ Ричардсоны, Фильдинги, Жанъ Жаки."-- Пальмира слушала съ любопытствомъ. Въ эту минуту онѣ приближились къ уединенной рощѣ, гдѣ стоялъ храмъ, съ надписью: Богинѣ скромности. "Вотъ памятникъ" воскликнула Флора съ усмѣшкою, "поставленный въ честь сестрицѣ!" -- Да -- сказала Роза съ откровенностію -- въ память урока, который никогда изъ моей памяти не истребится. Увидя одну изъ сосѣдокъ нашихъ, по модѣ одѣтую, или справедливѣе, совсѣмъ неодѣтую, вздумала и я на другой день также нарядиться. Братецъ встрѣтилъ меня первый, взялъ за руку и привелъ на это мѣсто, гдѣ не было еще храма. Отъ брата и друга, сказалъ мнѣ Ипполитъ съ ласкою, можетъ ты выслушать, чего не льзя тебѣ слышать отъ чужаго мущины. Не оскорбитъ, но защитить хочу твою стыдливость. Конечно ты не воображаешь, что по наружности заключаютъ о характерѣ, и что смѣлостъ твоего убора показываетъ отсутствіе всякой стыдливости. Этого не довольно: знаешь ли, что дѣвушка, которая себѣ позволяетъ явиться передъ взорами мущины безъ покрывала скромности, ему позволяетъ нѣкоторымъ образомъ говорить съ собою безъ уваженія къ ея полу, и тѣмъ дерзскимъ языкомъ, который есть для женщины верхѣ стыда и отчаянія. Наконецъ, ты, которая такъ плѣняешься Руссовою нѣжностію въ любви, ты представь себя на мѣстѣ Юліи, a друга, или творца ея, передѣ собою, что сказалъ бы онъ въ теперешнемъ случаѣ? -- Не жаль ли тебѣ, зная горячность любви моей, не жаль ли тебѣ расточать передъ глазами равнодушныхъ тѣ тайныя прелести, которыя другъ твой считаетъ безцѣннымъ сокровищемъ, своею щастливою собственностію? Любовь дорожитъ своими правами ревнуетъ къ своему щастію, гордится преимуществами боготворимаго человѣка, ею всему предпочтеннаго; a ты крадешь мою собственность, чтобы сдѣлать ее общею; ты вводишь другихъ въ участіе правъ моихъ; ты мнѣ измѣняешь и, что гораздо болѣе, ты помрачаешь въ себѣ тотъ чистый образъ невинности, передъ которымъ я преклонялъ колѣна! -- Но что сказалъ бы Руссо, то подумаетъ всякой истинно чувствительной человѣкъ; и ни одинъ, повѣрь мнѣ, не приметъ руки женщины, когда предложатъ ее съ условіемъ этаго убора. Роза! естьли твоя стыдливость страдала отъ моей рѣчи, то вини себя за то, и помни, что самая одежда твоя оскорбляетъ скромность. -- Вы представляете себѣ, что я бѣжала скорѣе переодѣться, но встрѣтила; маминьку, которая меня привела въ новую краску. A черезъ нѣсколько дней братецъ посвятилъ храмъ богинѣ, передъ которой всегда благоговѣть буду, ибо слова братцевы врѣзались въ мое сердце. -- Пальмира не могла слышать сего случая, не приведя себѣ на память наставленій другаго рода, въ одномъ подобномъ случаѣ, и едва не приходила въ отчаяніе отъ сравненія однихъ нравовъ съ другими.

Такъ прогулка кончилась. Всѣ собрались къ чаю. Послѣ чаю Ипполитъ разсуждалъ съ Еленою о пріятности уединенія и о щастіи домашнихъ добродѣтелей. Нѣсколько разъ Пальмира тайно вздыхала, слушая Ипполита, и думая: Ахъ! для чего не имѣю права сказать этому достойному человѣку, какъ затверживаю въ памяти каждое его слово, и какъ закаиваюсь вѣрить впередъ сіянію солнца на небѣ, естьли не изъ устъ его услышу эту истину!... О ты, нѣкогда развратитель моего ума, теперь предметъ моего презрѣнiя! томули ты училъ меня, чему учить должно молодую дѣвушку и свою невѣсту? Такимъ ли языкомъ говоритъ добродѣтельный Ипполитъ съ прещастливою Еленою?... Нѣтъ! Но поздно, поздно! --

Въ вечеру гуляло все семейство у подошвы дома по скату горы, усаженной уступами и уставленной горшками рѣдкихъ растѣній. Пальмира спросила объ имени одного цвѣтка, никто не умѣлъ отвѣчать ей кромѣ Ипполита, который не далеко отъ нее стоялъ съ невѣстою. Онъ оставилъ руку Елены, чтобы подойти съ съ отвѣтомъ. Непримѣтнымъ образомъ разпространился y нихъ разговоръ о цвѣтахъ. Ипполитъ говорилъ охотно, Пальмира слушала еще охотнѣе, удивляясь его краснорѣчію и въ бездѣлицахъ, и ничего не помня отъ великаго къ нему вниманія. Такъ разсуждая съ жаромъ и слѣдуя за излучинами набережной тропинки, они удалялися нечувствительно отъ перваго мѣста, гдѣ остались другіе; и вдругъ, не видя никого вокругъ себя, оба оглянулись въ одно время; они были уже въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ дому. Ипполитъ вспомнилъ, что невѣста держала его за руку, и что онъ бросилъ ее. Пальмира испугалась того, что видѣла себя наединѣ съ Ипполитомѣ, и того, что могла забыться до такой степени. Какъ будто по тайному условію, они остановились оба и оба замолчали. Никто не смѣлъ произнести слова возвращенія. Пылая въ лицъ отъ робости, Пальмира воротилась первая, Ипполитъ слѣдовалъ за нею. Молчаніе ихъ не прерывалося; они ускоряли шаги свои, но едва переводили духъ. Казалось, что изъ устъ ихъ вылетѣло признаніе любви. Чѣмъ ближе они подходили къ дому, тѣмъ болѣе замирало у Палъыиры сердце отъ одной мысли, что прогулка ихъ возбудитъ подозрѣніе въ однихъ, въ другихъ негодованіе, можетъ быть во всѣхъ неудовольствіе. Въ нѣсколько минутъ и нѣсколькихъ шагахъ перебрала Пальмира въ головѣ всѣ противъ себя обвиненія, и ни одного оправданія въ свою пользу; ибо начинала видѣть любовь свою къ Ипполиту. Но по возвращеніи ихъ никто не показалъ виду неудовольствія. Одинъ отецъ ея съ обыкновеннымъ своимъ простосердечіемъ спросилъ, гдѣ они гуляли и для чего не пригласили съ собою никого изъ общества. Ни Пальмира, ни Ипполитъ не имѣли силы отвѣчать, такъ что Гжа. Милорадова, до того времени покойная, взглянула на нихъ проницательными глазами и съ нѣкоторымъ подозрѣніемъ, a добрая Роза, видя пламенное лице своего друга, подбѣжала скорѣе говорить съ нею, чтобы закрыть ее отъ другихъ и вывесть изъ смятенія, котораго не знала причины.

Этотъ случай принесъ Пальмиръ новую недовѣрчивость къ самой себѣ. Остатокъ дня провела она въ безпокойствѣ мыслей и сердца. Каждое слово, близкое или относительное къ страсти, приводило ее въ краску, a каждый шагъ. Ипполита въ содроганіе, отъ одного страха, чтобъ онъ не приближился къ ней и не заговорилъ съ нею передъ столькими свидѣтелями. Взоры ея не смѣли встрѣтиться съ его взорами, какъ будто бы сему взору надлежало обличить совѣстъ и подписать приговоръ ея. Взглядъ Елены казался ей поперемѣнно упрекомъ, насмѣшкою, презрѣніемъ. Она остерегалась и отъ разговора и отъ ласки Розы, чтобъ не вырвалось у нее чего нибудь въ минуту откровенности и чтобы не вывѣдали изъ нее, чего хотѣли и чего требовали глаза Елены, какъ она подозрѣвала; но любовь раждаетъ надежды и страхи, какъ воображеніе творитъ привидѣнія.

Послѣ этаго дня Пальмира просыпалась поутру и засыпала къ вечеру съ твердымъ намѣреніемъ удалиться; каждый день приготовлялась говоритъ отцу объ отъѣздѣ, и отлагала отъ одного дня до другаго. Сладкое очарованіе овладѣвъ сердцемъ, приковывало ее къ мѣстамъ, украшеннымъ присутствіемъ милаго человѣка. "Нѣтъ преступленія" думала Пальмира "видѣть, любить, боготворить человѣка, когда люблю его невинно, когда не могу разстроить его спокойствія., когда и я не хочу мѣшать его щастію! Самъ Ипполитъ, сей ангелъ добродѣтели, не осудилъ бы любви моей, зная мое тайное расположеніе!" -- Въ самомъ дѣлѣ Пальмира убѣгала Ипполита, не показывала ему любви своей и сама не позволяла себѣ питаться надеждою, столь прелестной для сердца, но запрещенной разсудкомъ и добродѣтелью.

Между тѣмъ, возрастала любовь, и ея горести. Ей были уже извѣстны тѣ часы, въ которые тайный предметъ ея трудился, читалъ, или говорилъ съ подругою. Напередъ, знала Пальмира и то время, когда невѣста, съ ласкою взявъ жениха за руку, одна удалится съ нимъ отъ всего семейства, чтобы гулять или передъ домомъ, или по саду, всегда передъ захожденіемъ солнца и всегда около часа времени. Елена любила порядокъ и съ точностію наблюдала его, какъ почти всѣ люди съ характеромъ холоднымъ. Никогда, минутою не опаздывала и не ускоряла она въ уединенной прогулкѣ вечера; и всякой разъ передъ сею минутою замирало сердце Пальмиры. Въ одинъ вечеръ, когда онѣ скрылись отъ общества, встревоженная Пальмира сѣла съ Флорою и Розою далеко отъ дому на крутомъ берегу рѣки и молчала. Передъ ея воображеніемъ стояли два щастливые любовника, въ ея глазахъ они провожали солнцѣ на западѣ и встрѣчали луну на восходѣ въ сладкихъ изліяніяхъ сердца; въ ея глазахъ они клялись передъ Небомъ, свидѣтелемъ ихъ восторговъ, любить другъ друга до послѣдняго предѣла любви человѣческой... что блаженство было бы ея блаженствомъ! и достойнѣйшій изъ смертныхъ былъ бы ея другомъ, покровителемъ въ жизни, наставникомъ въ добродѣтеляхъ, естьли бы не сама отказалась отъ щастія небесъ и отъ любви добродѣтельнаго. Безъ разсудная! нещастная! -- такъ терзалась Пальмира и смотрѣла на спокойную природу. Тихое теченіе рѣки, едва чувствительный приливъ волнъ у береговъ ея, чистый небесный сводъ усѣянный звѣздами, всеобщее безмолвіе на землѣ и на небѣ, ясность и теплота въ воздухѣ, все раздражало ея меланхолію. "Во всѣхъ стихіяхъ мира царствуетъ тишина" говорила Пальмира сама себѣ; "въ сердцѣ человѣческомъ свирѣпствуютъ бури." -- Такія сердечныя дѣйствія не разлучны съ откровенностію. Не видя вокругъ себя двухъ главныхъ лицъ, которыхъ присутствіе могло мѣшать ей откровенности, Пальмира въ минуту жестокаго стѣсненія души обратилась къ своимъ подругамъ: "Сколько, можетъ быть, страждущихъ на землѣ, сколько сѣтующихъ тварей подъ симъ обманчивымъ видомъ спокойствія!" -- Этѣ послѣднія слова произнесены были съ отчаяніемъ. Хозяйки, не подозрѣвая тайны меланхоліи, хотѣли развеселить ее и шутками и смѣхомъ; но печальная просила, вставъ съ своего мѣста, не трогать ее и отъ нее удаляться. Есть минуты въ жизни, въ которыя чувствительность ненавидитъ всѣ человѣческія осторожности и отражаетъ ихъ съ презрѣніемъ. Пальмира не хотѣла ихъ помнить; но Флора и Роза съ нѣкоторымъ страхомъ и сомнѣніемъ исполнили ея волю.

Едва скрылась онъ отъ глазъ Пальмиры, и на зеркальной поверхности воды отъ сіянія луны мелькнула тѣнь человіжа, который по другую сторону рѣки приближался къ берегу медленными шагами. Луна освѣщала бѣлый платокъ въ рукахъ его. Онѣ остановился y дерева, и возведя взоры къ блѣдному свѣтилу ночи, стоялъ пасмурно и величаво, какъ богѣ меланхоліи. Гдѣ не явственъ образъ и нечувствителенъ слѣдъ милаго человѣка? "Укроешься ли," воскликнула Пальмира "укроешься ли, существо прелестное, отъ взоровъ любви и откровенія сердца? Ни ночь, ни отдаленность не обманутъ нѣжной страсти. "Это ты," твердила Пальмира "это ты!" -- и трепетала въ душѣ своей. Мгновенно овладѣли ею тысячи различныхъ мыслей. "За чѣмъ Ипполитъ среди уединеннаго поля безъ подруги, избранной его сердцемъ, безъ семейства, утѣшеннаго его любовію? Идетъ ли щастливецъ облегчить свою душу отъ тягости любви и блаженства? или... не несетъ ли и онъ въ свою очередь человѣческаго бремени и не бѣжитъ ли отъ скорби душевной? Боже мой! естьли... Нѣтъ, нѣтъ! Лучше питать вѣчную горесть, нежели имѣть надежду злодѣевъ! Мнѣ похитить права на его сердце y другой достойной женщины! мнѣ отравить жизнь его сожалѣніемъ и раскаяніемъ!... Никогда, никогда!..." -- Пальмира не сводила глазъ съ Ипполита; и увидѣла его упадающаго на колѣни. Поднятыя на небо руки и нѣчто похожее на рыданіе, доносимое къ Пальмиръ эхомъ воды и воздуха, показывали ей, что молодый человѣкъ молился со слезами. Не очень далекій мостъ, соединяя два берега рѣки, одинъ отдѣлялъ Пальмиру отъ Ипполита; онъ приводилъ ее въ искушеніе перейти на другую сторону. "Узнать его тайну, открыть ему любовь мою, можетъ быть услышать изъ устъ ангельскихъ слово утѣшенія и ласки, и потомъ умереть y ногъ его! -- ничего болѣе не желаю!".... Нѣсколько разъ Пальмира подходила къ мосту; наконецъ разсудокъ, при всей слабости своей, побѣдилъ кипящее сердце: она осталась. Скоро Ипполитъ, какъ будто бы опомнясь, удалился быстрыми шагами. Скрывшись за дерево, Пальмира провожала его глазами; но когда потеряла совсѣмъ изъ виду за ведущею къ дому горою, перешла черезъ мостъ, и на томъ мѣстѣ, гдѣ молился Ипполитъ, произнесла на колѣняхъ сей обѣтъ: "Отецъ любви и правосудія! прійми и запечатлѣй моею кровію клятву, передъ образомъ Ипполита мною произносимую, священную клятву, любить его до гроба! Никто въ міръ не будетъ владѣть сею рукою и сердцемъ, которое навѣки посвящаю ему именемъ Божества твоего!" -- Возвращаясь къ дому, Пальмира сняла съ пальца обручальное кольцо свое, и бросивъ его въ рѣку, сказала: "Недостойный человѣкъ, котораго имени не хочу мѣшать съ именемъ мнѣ любезнымъ, ты не женихъ мой, я не твоя невѣста: между нами Богъ и клятва моя!" --

Пальмира возвратясь домой, застала за картами отца и Гжу. Милодарову. Скоро прибѣжали Флора и Роза изъ внутреннихъ комнатъ. Съ другой стороны изъ саду возвратилась Елена. "Гдѣ твой женихъ?" спросила Гжа. Милодарова. -- Въ саду. -- "Нахожу его нѣсколько задумчивымъ и мрачнымъ" повторила мать. -- Да -- отвѣчала Елена, потупивъ глаза въ землю. -- "Побѣжимъ къ нему скорѣе," закричалъ объ сестрѣ; меланхолія его не устроитъ про отъ нашей ласки и дружбы." -- Отъ чего сестры возвратились уже не бѣгомъ, но тихими шагами. Не было съ ними Ипполита, ихъ молчаніе, ихъ блѣдность, ихъ смятеніе показывали, что не одна дружба могла на сей разъ утѣшить меланхолика. Но добрая мать семейства, занятая картами, не примѣчала ихъ возвращенія.

Между тѣмъ нѣсколько разъ уходили сестры Ипполитовы; нѣсколько разъ вызывали Елену; возвращались и молчали. Вечеръ протекалъ. Гжа. Милодарова увидѣла наконецъ долговременное отсутствіе сына, безпокойство дѣтей, молчаніе Пальмиры, и вышла въ другую комнату. За нею слѣдовали поспѣшно Елена и Флора. Одна Роза и отецъ остались съ Пальмирою, которая сидѣла не очень покойно. Она не смѣла взглянуть прямо на своего новаго друга, ожидая отъ нее холодности, или укоризны; но сама Роза подошла къ ней, пожала ея руку и взоромъ изъявила участіе. Ахъ! какъ чувствовала Пальмира сердце свое облегченнымъ! По крайней мѣрѣ былъ человѣкъ, который читалъ въ душѣ ея и сострадалъ объ ея участи! Еще Роза ничего не знала, но видѣла, что другъ ея имѣетъ тайну и вѣрила безвинности ея сердца. Довѣренность прекрасныхъ душъ есть чистѣйшій источникъ дружбы. Чрезъ полчаса времени Гжа. Милодарова возвратилась, но съ прискорбнымъ видомъ, и перервала игру.

За ужинъ сѣли ранѣе обыкновеннаго безъ Ипполита и Елены, которая пришла передъ концемъ стола. Она была молчалива, но весела; другія, не смотря на ихъ усиліе, не могли поддерживать разговора. Всѣ переглядывались съ безпокойствомъ и сомнѣніемъ. Тотчасъ послѣ ужина хозяйки разкланялись съ Пальмирою холодно, принужденно; всѣ, кромѣ Розы, которая сквозь слезы взглянула на нее и едва не сказала: "не виню, a жалѣю тебя!" --

Пальмира, удалясь въ свою комнату, одна безъ свидѣтелей дала наконецъ волю горести. Когда человѣкъ настрадается въ молчаніи и послѣ того имѣетъ волю вздохнуть свободно, тайно скопившіяся стенанія, какъ черезъ отпертую преграду быстрыми ручьями слезѣ изливаются изъ глубины стѣсненнаго сердца. Пальмира проливая ихъ, мучиласъ страстію и неизвѣстностію. Возобновилась ли въ ней любовь молодаго человѣка и произвела домашнее смятеніе? Имѣетъ ли Елена подозрѣнія и ревность, которыя перервали спокойствіе всего семейства? Тревожатъ ли Ипполита другія обстоятельства?... То или другое мыслила Пальмира; но святые законы добродѣтели, которымъ научилась въ семъ домъ, повелѣваютъ мнѣ наконецъ удалиться!... Ипполитъ! тебя обязываетъ строгая честь вести къ олтарю обрученную тебѣ невѣсту; a меня осуждаетъ жестокій долгъ на молчаніе и на вѣчность страданія!... удалимся скорѣе, удалимся отъ мѣста, страшнаго для сердца, отъ искушенія непобѣдимыхъ, можетъ быть, для Ангеловъ!.... -- Съ блѣднымъ лицемъ идетъ Пальмира къ отцу своему и безъ труда склоняетъ его къ отъѣзду на другой день. Она возвращается въ свою комнату.

Часы медленной ночи, утренней зари и приближающагося солнца просидѣла Пальмира неподвижно, облокотясь на окно и склоня голову на руку слабую и томную. Но солнцѣ возсіяло и лучи его тронули ее съ мѣста: казалось, что съ нимъ ударилъ послѣдній часъ ея жизни. Какихъ жестокихъ мукъ ада не согласилась бы она тогда вытерпѣть, чтобы отдалить только жесточайшую муку отъѣзда? Скорость и нечаянность сего отъѣзда, холодное прощаніе хозяевъ, можетъ быть послѣднее прощаніе съ хозяиномъ и смертельная вѣчная разлука не съ однимъ, съ нѣсколькими ангелами, на землю принесшаго добродѣтели небесныя; вотъ что представила себѣ Пальмира передъ наступающимъ часомъ неизбѣжнаго рока. Но когда вошелъ къ ней отецъ въ дорожномъ платьѣ, она оперлась на плечо его, и не могла уже стоять на ногахъ.

Едва она имѣла время отдохнутъ, какъ вошла Гжа. Милодарова. Видя ее положеніе, послѣдняя дала ей вздохнуть нѣсколько минутъ; но спѣшила говорить. "Въ нынѣшнюю ночь", сказала она Пальмирѣ "у сына моего разкрылась рана, насилу остановили кровь и онъ чувствуетъ еще слабость. Не умолчу передъ вами, что болѣзнь произошла отъ жестокой укоризны, съ которою вчерась припомнила ему, какъ мать, долгъ честнаго человѣка и замыслъ недостойной измѣны. Узнавъ сего дня объ отъѣздѣ вашемъ, несчастный заклиналъ меня именемъ Неба позволить ему передъ вами и предъ всѣмъ семействомъ объяснить нѣкоторую тайну. Онъ говоритъ, что общее спокойствіе потребуетъ сего объясненія, и что отказъ можетъ стоить ему жизни. Сынъ мой страждетъ, все забываю, кромѣ его чести. Пожалуйте со мною; но вспомните долгъ честности и права гостепріимства, не смѣю сказать нарушенныя, по крайней мѣрѣ потерянныя вами изъ виду."--

За Госпожей Милодаровой слѣдовала Пальмира, опираясь на руку отца своего, въ молчаніи и уныніи. Далѣе, примѣтя слезы на глазахъ чувствительной матери, тронутая Пальмира схватила ея руку, омочила слезами и сказала съ умиленіемъ: "Призываю Небо въ свидѣтели моей невинности и въ поруки того обязательства, которое на себя принимаю, въ всемъ исполнить волю, матери." -- Это движеніе возвратило къ жизни ея мертвое сердце. Но войдя къ Ипполиту, когда увидѣла его блѣднаго, покоющагося въ креслахъ на подушкахъ, окруженнаго невѣстою и сестрами, она затрепетала какъ преступница; но Ипполитъ обратился къ ней съ видомъ глубокаго состраданія: "успокойтесь, Пальмира, успокойтесь ради Бога; вы безвинны и встревожены." -- Сей голосъ, сладкій и утѣшительный, былъ для нее голосомъ небеснымъ; съ нимъ возвратилась твердость, изчезли ужасы сердца. Она приняла на себя видъ ненарушимаго спокойствія и благородной смѣлостм, какъ будто бы по слову Ипполита невинность и чистота ея совѣсти восторжествовали, передъ цѣлымъ свѣтомъ.

Черезъ полчаса времени видя ее покойнѣе, и собравшись съ силами, Ипполитъ началъ такъ говорить, обращаясь къ матери: "Скромность и собственное мое спокойствіе требовали молчанія. На когда страждетъ честь и невинность, молчаніе есть преступленіе для того, кто можетъ возстановить одну и оправдать другую. Я имѣлъ случай видѣть и узнать Пальмиру до нынѣшняго знакомства ея съ моимъ семействомъ. A видя ее, могъ ли не чувствовать рѣдкихъ достоинствъ? Не позволю себѣ говорить о склонности, освященной чистѣйшею любовію. Довольно, что любовь подала мнѣ надежду; но судьба отказала въ щастіи. По возвращеніи моемъ въ нѣдра семейства, изъ уваженія къ спокойствію матери и сестеръ, умолчалъ я о сердечной тайнѣ, о смѣломъ моемъ предложеніи вступить въ бракъ съ Пальмирою, и о чувствительномъ для сердца отказѣ. Съ тѣхъ поръ носилъ я въ сердцѣ трауръ; но имѣлъ передъ вами лице ясное и спокойное.

"Вспомните, какъ вы плакали о судьбѣ дѣтей у лишенныхъ отца и покровителя, какъ изъявляли мнѣ желаніе видѣть меня скорѣе отцемъ семейства и по сему важному имени достойнымъ покровителемъ сестеръ на случай другой жестокой потери, и какъ наконецъ трогался я священнымъ голосомъ, умоляющимъ меня исполнить послѣднюю надежду старости. Чего не побѣдитъ чувствительность матери и благодарная любовь сына! Вы избрали мнѣ невѣсту, я принялъ ее отъ руки вашей; но прежде объяснился съ нею: "Не хочу пользоваться несправедливымъ образомъ довѣренностію благородной души" сказалъ я достойной Еленѣ "не хочу вамъ льстить обманчивою надеждою щастія. Приступаю къ союзу вѣчному по самымъ благороднымъ побужденіямъ, и съ честными намѣреніями; но безъ сердечной склонностіи. Ласки любви и вѣрности, искренняго почтенія, строгаго исполненія всѣхъ обязанностей товарища и покровителя женщины, какъ слабой твари, прибѣжной къ покрову мущины; всего вы можете требовать и ожидать отъ меня, кромѣ того чувства, которое есть нѣкоторымъ образомъ боготвореніе." -- Елена отвѣчала мнѣ, что идетъ за меня для обезпеченія вдовьей жизни; a что, родясь не съ пылкимъ сердцемъ, довольствуется обѣщанными мною чувствами. Ахъ! Богъ видѣлъ, какъ берегъ я съ того времени ея спокойствіе, и самолюбіе! какъ забывалъ и самаго себя и слабости сердца, чтобы помнить только требованія строгой добродѣтели! Но есть предѣлы твердости человѣческой. И мудраго сражаютъ страсти; могъ ли я устоять противъ нихъ безъ опоры мудрости съ одною человѣческою слабостію? Небу угодно было подвергнуть меня жестокимъ искушеніямъ въ тотъ вечеръ, въ тотъ самой вечеръ, въ которой болѣе, нежели когда нибудь, болѣла рана моего сердца, объявляютъ намъ о пріѣздѣ знакомаго человѣка, произносятъ имя, опасное для моего сердца. Вы, столь почтительныя къ памяти супруга, вы приказываете мнѣ звать къ себѣ его пріятеля и благодѣтеля. Предчувствуя опасность, отговариваю подъ разными предлогами; вы настоите и требуете. Не смѣя прогнѣвить васъ и боясь измѣнить, себѣ, уступаю необходимости и грозному року. Съ того часу не переставалъ я сражаться и побѣждать. Въ теченіе нѣсколькихъ дней, вѣчныхъ, кажется, по страданію, не вытерпѣлъ ли я всего, что можетъ только вытерпѣть душа человѣческая? Но вчерашній день увидѣлъ я себя безоружнымъ противъ страсти; она истощила послѣдніе мои силы. Напрасно ласковыя сестры приступали ко мнѣ съ любовію: я удалялъ ихъ съ упорствомъ и ожесточеніемъ. И къ кому прибѣгнулъ наконецъ въ отчаяніи? Къ великодушной Еленѣ. Я просилъ у нее оружія противъ страсти, защиты отъ самаго себя; она смѣялась моему отчаянію; но утѣшала меня; такою надеждою, которой вѣрить не смѣю. Наконецъ, когда увидѣлъ нѣжнѣйшую мать семейства, встревоженную несправедливыми подозрѣніями и тайною досадою на ту, которую желалъ бы видѣть предметомъ общей хвалы, ее только достойной; когда услышалъ объ отъѣздѣ ея, ускоренномъ безъ сомнѣнія самыми благородными причинами, я спѣшилъ открыть мою тайну, и тѣмъ возвратить невинности ея права, добродѣтели ея торжество. Но могу ли не признаться въ тайномъ побужденіи сего усердія? Я хотѣлъ, и для чего не позволить себѣ такого невиннаго утѣшенія, хотѣлъ сдѣлать Пальмиру свидѣтельницею ея торжества, чтобы имѣть передъ нею слабое достоинство и лестное имя ея защитника. Увы! кто нынѣшнимъ еще утромъ заплатилъ частію крови своей за молчаніе долго тяготившее, тотъ пріобрѣлъ можетъ быть, право говорить безъ таинства о томъ, что можно усладить его душу!"--

Ипполитъ пересталъ говорить; но рѣчь его перемѣнила, казалось, душу и состояніе Пальмиры; у ней было только одно чувство и одна мысль: онъ меня еще любитъ! Она встала тотчасъ съ мѣста, и приближаясь къ Гжѣ. Милодаровой, сказала слабымъ голосомъ: "Передъ вами и съ вашего только согласія изъявляю признательность моему великодушному защитнику." -- Въ тоже время взоръ ея обратился на Елену, требуя и ея позволенія. Гжа. Милодарова съ ласкою улыбнулась на Пальмиру. Елена обняла ее, и выведя за руку впередъ, сказала: "Она оправдана. Я могу засвидѣтельствовать ея скромность и невинность; a мнѣ можно повѣрить: это я имѣла причины замѣчать. Но къ признанію Ипполита прибавлю другое, и мое собственное. Я испытывала себя во время сильнѣйшихъ движеній Ипполитовой страсти; сердце мое было покойно и даже весело: ни ревность, ни сожалѣніе его не тревожили можетъ бытъ отъ того, что тайна любви его мнѣ давно извѣстна по перепискѣ съ одною Московскою пріятельницею; можетъ быть и отъ того, что мы не сотворены другъ для друга. Тайныя сердечныя отношенія опредѣляютъ склонность любви. Недавно еще спрашивала самое себя, рѣшительный голосѣ отвѣчалъ мнѣ, что съ радостію уступила бы руку Ипполиту, естьли бы вызвалась достойнѣйшая для него подруга." -- Въ сію минуту рука Пальмиры сильно задрожала въ рукъ Елены; a Ипполитъ воскликнулъ: -- что вы говорите? -- "Говорю,"повторила Елена "говорю вамъ, что вы имѣете свободу и надежду владѣть обожаемою Пальмирою." Но Пальмира, опустивъ голову на плечо ея, лежала почти безъ памяти. Ее привели въ чувство. Черезъ полчаса молчанья, "видищь" сказала Елена "что я умѣла угадать тайну Пальмиры, какъ ни велика ея скромность. Знаю препятствіе; но одно слово отца и..." -- Какъ! -- воскликнулъ Г. Нолинъ, смотря на дочь свою съ удивленіемъ, -- какъ, будучи столько обязаны Графу? -- "Вы ничѣмъ ему не обязаны" перервала Елена; указавъ на Ипполита, "вотъ вашъ благодѣтель: онъ заплатилъ долги ваши." -- О небо! -- невольно воскликнула Пальмира -- о мой родитель! -- и обратила взоръ на Ипполита, залитаго слезами; услышала изъ устъ матери ласковое слово дочери, и бросилась на колѣни передъ Гжею. Милодаровой, которая приняла ее въ свои объятія.

Отецъ и мать съ позволенія добродѣтельной Елены соединили руки любовниковъ, благодарныхъ ей за щастіе. Ипполитъ говорилъ Пальмирѣ: "Чувствую, что есть радости свыше человѣческой силы и свыше языка смертнаго!" -- Они были готовы упасть къ ногамъ ихъ благотворительницы, и нѣсколько разѣ изъявляли ихъ признательность и удивленіе; но Елена, веселясь ихъ общею благодарностію, которая всегда пріятна для сердецъ благородныхъ, смѣялась ихъ удивленію чистосердечно безъ всякаго жеманства. Когда Флора, Роза, Гжа. Милодарова и самъ Нолинъ, свидѣтели щастія любовниковъ, плакали отъ умиленія и въ то же время отъ удивленія къ прекрасному поступку Елены. Она сохранила твердое спокойствіе духа и съ великою разсудительностію говорила: "Доставлять благополучіе есть прекраснѣйшее преимущество человѣка и первое дѣло благоразумныхъ!" -- A Роза, не понимая сего хладнокровія, нѣсколько разъ наклонялась цѣловать Пальмиру, и говорила ей въ полголоса: "Какъ я рада, что ты будешь женою братцевой!"

По истощеніи первыхъ восторговъ приступили къ объясненію произшествій, темныхъ для нѣкоторыхъ лицъ. Ипполитъ разсказалъ Пальмирѣ, какъ чистосердечіе его досадило свѣтской дамѣ, какъ узналъ отъ вѣрнаго друга o трудныхъ обстоятельствахъ отца ея по смерти Гжи. Модолюбской, и какъ заплатилъ долги его тайно отъ своего семейства. Пальмира разсказала ему и матери, какъ обманули ее въ семъ дѣлѣ и перетолковали намѣренія Ипполита. Елена разсказала, какъ она свѣдала о тайнѣ заплаченныхъ долговъ по бумагѣ, забытой Ипполитомъ и ею нечаянно прочитанной; какъ видѣла въ Пальмирѣ борѣніе любви съ должностію передъ послѣдними днями развязки, и какъ наконецъ занималась пріятною мыслію увѣнчать ихъ желанія, какъ скоро настанетъ часѣ говорить откровенно.

Черезъ нѣсколько минутъ послѣ сего объясненія Пальмира принесла свитокъ Графекихъ писемъ, отдала отцу и надписала на одномъ изъ нихъ: "Пальмира, благодаря примѣрамъ добродѣтели, научилась гнушаться языкомъ разврата. Ищите другой невѣсты, васъ достойной." -- Она не просила о возвращеніи ея писемъ, ибо ихъ не было почти у Графа, кромѣ нѣсколькихъ строчекъ, ею написанныхъ передъ отъѣздомъ изъ Москвы холодно и сухо.

Наконецъ въ одинъ день, ознаменованный прекраснѣйшимъ солнцемъ въ небесахъ и щастливѣйшими восторгами въ сердцахъ супруговъ, Богъ и родители благословили союзъ ихъ и довершили жребій достойный зависти. Черезъ мѣсяцъ послѣ брака, имѣя уже надежду бытъ отцемъ; Ипполитъ принесъ супругѣ въ подарокъ Локка, Руссо и другихъ сочинителей о воспитаніи, и сказалъ: "Научись, безцѣнный другъ мой, твоимъ новымъ обязанностямъ и удовольствіямъ; приготовься быть матерью, какъ ты умѣешь быть супругою любимою и любви достойною." -- Наконецъ, имѣя другомъ Елену, для которой они искали и нашли жениха, насладаясь щастіемъ рѣдкимъ, проводя жизнь въ уединеніи, они не хотѣли заглядывать въ городъ; ибо Пальмира твердила съ радостію: "Москва! Столица просвѣщенія и разврата! мы далеко отъ тебя!" --

Графъ Изумрудовъ почти черезъ годъ женился на Ирисѣ; Ириса почти въ тотъ же день вышла за другаго мужа, запретя первому жалобу и угрожая ему какимъ-то заточеніемъ новаго рода. Но спасенный Графъ восклицалъ, сказываютъ, съ завистію: "О верхъ искусства Модолюбскихъ!" --

"Вѣстникъ Европы", NoNo 2--4, 1814

Оставить комментарий Измайлов Владимир Васильевич (bmn@lib.ru) Год: 1814 Обновлено: 21/09/2018. 112k. Статистика. Повесть: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:

Измайлов Владимир Васильевич Обе школы или Свет и уединение

Измайлов Владимир Васильевич
Обе школы или Свет и уединение