Измайлов Владимир Васильевич
Весельчак с обезьяною

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Весельчакъ съ обезьяною.

   Есть чудные, характеры, на которые мы не довольно обращаемъ наше вниманіе. На примѣръ: есть люди, столь щастливо образованные Природою, что опыты жизни самые жестокіе ихъ не тревожатъ, и что веселость духа отъ колыбели до гроба съ ними , неразлучна. Такого расположеніи ума или сердца не можетъ дать конечно ни Философія, ни Религія. Первая заглядываетъ такъ далеко на дно человѣческаго сердца, что прелесть дней изчезаетъ передъ ея анатомическимъ взоромъ; а вторая имѣетъ въ предметѣ столь великія таинства, что онъ приводятъ къ важнымъ размышленіямъ,, а не къ веселостямъ духа. Однакожъ бываютъ веселые люди между Философами и между Христіанами, когда они родятся съ тѣмъ щастливымъ характеромъ, о которомъ идетъ рѣчь. Мнѣ случилось на дняхъ видѣть чуднаго человѣка, которому я, отчасти позавидовалъ, и о которомъ хочу разсказать моимъ читателемъ.
   Гуляя въ Сокольничей рощѣ, увидѣлъ я въ парикѣ человѣка, лѣтъ пятидесяти, прохаживающагося между деревьями и насвистывающаго пѣсни. Высокій и прямый станъ, дородность тѣла, орлиный носъ, здоровое и бѣлое лице, котораго не пестрила ни одна морщина, довольно умные глаза, добрая физіогномія, улыбка на устахъ, казалось, всегдашняя, привлекли мое вниманіе. Я остановился, чтобы разсмотрѣть его пристальнѣе; а онъ, не примѣчая меня, продолжалъ свою прогулку. Вдругъ онъ засмѣялся. Я слѣдовалъ за нимъ взорами, и увидѣлъ, что глаза его устремлены на двухъ сорокъ, которыя на деревѣ дрались носами. Казалось, что война птицъ ему полюбилась. Остановясь въ нѣкоторомъ разстояніи, онъ смотрѣлъ съ полчаса времени, и хохоталъ отъ добраго сердца. Правда, что драка была жестокая и кровапролитная. Иному моглабъ она привести на память ужасныя битвы возвышеннѣйшихъ въ мірѣ тварей, которымъ преимущественный даръ ума не мѣшаетъ рѣзаться съ дикимъ остервененіемъ; могла бы обратишь его мысли на таинственную Природу, гдѣ между стихіями, какъ между тварями, царствуетъ вѣчная брань; гдѣ свирѣпая хищность есть природное побужденіе; гдѣ однѣ существа достаются добычу другимъ по вѣчному закону силы, и голода; могла бы, наконецъ, отравить удовольствіе того зрѣлища, которымъ онъ любовался. Какъ бы то ни было, изъ любопытства приближился я къ незнакомцу. Мы раскланялись; а онъ продолжалъ хохотать. "Извинте", сказалъ онъ мнѣ, указывая на сорокъ, не могу удержаться отъ смѣху." -- Ничего, государь мой -- отвѣчалъ я -- люблю веселыхъ людей. "О! когда такъ, то во мнѣ видите вы перваго весельчака въ свѣтѣ. Я всегда веселъ. Не знаю ни грусти, ни скуки. Такимъ родился на свѣтъ, такимъ сойду и въ могилу. Но посмотрите, пожалуста, не смѣшна ли драка этихъ птицѣ? Война людей за клочокъ земли немного смѣшнѣе. -- Смѣшнѣе? Вы философъ, какъ я вижу!..-- "О! избави меня Боже отъ философовъ! Этотъ угрюмый родъ людей не очень веселъ. Они имѣютъ даръ одѣвать чернымъ сукномъ человѣка и Природу; а я вижу ихъ всегда въ розовомъ цвѣтѣ не отъ того, чтобы и составилъ себѣ правило такъ смотрѣть на вещи, но я не умѣю ихъ видѣть иначе." -- Слѣдственно вы довольны, жизнію? я никогда не размышлялъ объ ней; но мнѣ весело жить на свѣтѣ, и я иду мимо золъ, какъ путешественникъ мимо голыхъ скалъ и острыхъ камней, чтобы скорѣе выбраться на цвѣтущія равнины... Но сороки наши улетѣли... жаль. Не угодно ли вамъ вмѣстѣ возвратиться въ городъ?" -- Я согласился идти съ нимъ назадъ; но когда хотѣлъ дорогою обратиться къ перерванному имъ разговору, онъ взялъ меня за руку и сказалъ: "Позвольте мнѣ слѣдовать моей склонности! Я не люблю мыслить и разсуждать о жизни: эта матерія для ума и сердца то же, что суровая холстина для нѣжнаго тѣла. Правда, что она не язвитъ меня, какъ другихъ, ибо не имѣю изнѣженнаго чувства; но шершавитъ немного жизнь, естьли могу такъ изъясниться? а ровная и гладкая основа дней гораздо пріятнѣе. Не обвиняйте меня въ противорѣчіи. Съ начала я сказалъ вамъ, что смотрю съ веселой стороны на вещи, не по правиламъ, но по склонности, и это правда; но склонность обратилась въ привычку и въ правило: я научился бѣгать отъ всего непріятнаго; и какъ Улиссъ затыкалъ уши передъ обманчивымъ пѣніемъ Сиренъ, такъ я закрываю глаза передъ печальными предметами, чтобы смотрѣть только на веселые. Нѣтъ, посмотримъ-те лучше на этого человѣка у заставы, который едва стоитъ на ногахъ, и котораго Бахусъ разрумянилъ такъ немилосердо. Это смѣшно. Повѣрите ли, что я могу съ удовольствіемъ простоять цѣлый день, смотря на пьянаго, примѣчая его штуки и дразня его, какъ дразнютъ собакъ, чтобы онѣ лаяли." ~ Говоря такимъ образомъ, мы приближились къ заставѣ. Мой весельчакъ схватилъ съ пьянаго шляпу, подшибъ его подъ ноги, снялъ съ него кафтанъ, вывернулъ на изнанку, надѣлъ задомъ на передъ, дразнилъ его, щелкалъ по носу и губамъ и смѣялся до надсады. Насытившись сею сценою, едва достойною Калотовъ, или Гогартовъ, онъ указалъ мнѣ на прекрасный домикъ, стоящій въ нѣсколькихъ шагахъ отъ заставы, и прибавилъ: вотъ мое жилище. Я снялъ шляпу, чтобы ему откланяться; но онъ пригласилъ меня на чашку чаю. Мы вошли въ домъ довольно опрятный и нарядный. Я угадывалъ, что онъ холостой, или вдовой; ибо присутствіе женщины-хозяйки всегда сообщаетъ дому какой-то особенный видѣ порядка и пріятности, которыхъ не видно было. А въ гостиной встрѣтила насъ вмѣсто хозяйки -- кто бы вы думали?-- обезьяна. Насмѣшники могли бы найти отношенія между обезьянами и нѣкоторыми свѣтскими женщинами; но я люблю прекрасный полъ и не терплю сравненій, для него оскорбительныхъ. Мой весельчакъ мыслилъ иначе. Онъ отрекомендовалъ мнѣ обезьяну, какъ первую хозяйку въ его домѣ, какъ перваго его друга, и прибавилъ со смѣхомъ: ей обязанъ я выборомъ моего рода жизни, открытіемъ нѣкоторыхъ человѣческихъ слабостей, и что всего драгоцѣннѣе, возвращеніемъ жизни; и естьли бы я не родился такимъ весельчакомъ, какимъ вы меня видите, то можетъ быть сдѣлался бы мизантропомъ, и возненавидѣлъ не только жизнь, но и мою обезьяну. А я смѣюсь надъ человѣческими слабостями, и люблю Оракула истины: это имя моей обезьяны. Прошу васъ познакомиться съ нею и со мною. Мы живемъ душа въ душу. Я люблю смѣяться, а она умѣетъ заставлять меня смѣяться; и съ переимчивостью, даже рѣдкою между обезьянами, списываетъ въ глазахъ моихъ всѣ явленія на улицѣ. Н. п. она играетъ прекрасно ролю лавочнаго купца, перешептываясь со мною на ухо, какъ съ полицейскимъ Алгвазиломъ, и втирая мнѣ въ руку нѣсколько мѣдныхъ грошей; иногда изъ этихъ баночекъ, нарочно для нее постановленныхъ на окнѣ, обѣими лапками бѣлится, румянится, и наконецъ драпируется, какъ одна изъ сосѣдокъ передъ своимъ туалетомъ, видномъ изъ моихъ окошекъ. Иногда, обвязавъ себѣ шею толстымъ платкомъ, ерошитъ шерсть на щекахъ, чтобы вывести у себя пушистые бакен-барды, но всего смѣшнѣе то, что съ лорнетомъ въ рукѣ она перемигивается иногда со мною точно такъ, какъ зрячіе слѣпцы по модѣ съ веселыми на улицѣ нимфами, -- и это меня чрезвычайно забавляетъ. Вы извините ее, но такъ она переимчива, что скоро и васъ передразнитъ.-- Едва онъ выговорилъ, и въ самомъ дѣлѣ обезьяна, видя меня чинно сидящаго на креслахъ передъ хозяиномъ, сѣла на другія передъ нимъ, сложа обѣ лапки, и подобно мнѣ, слушая его со вниманіемъ. Я улыбнулся; а хозяинъ въ восхищеніи хлопалъ ей въ похвалу руками.
   Черезъ нѣсколько минутѣ молчанія, я изъявилъ ему любопытство слышать, какимъ образомъ она довела его до тѣхъ открытій, о которыхъ онѣ говорилъ, и возвратила ему жизнь. Охотно разскажу вамъ, отвѣчалъ онѣ съ пріятною улыбкою, и тѣмъ охотнѣе, что дѣло состоитъ только въ двухъ случаяхъ; это будетъ не долго и, кажется, не скучно. Послушайте же. У меня давно уже была эта обезьяна, тогда я влюбился въ одну красавицу, извѣстную въ Москвѣ по ея уму и пріятности. Она сводила меня съ ума; однакожъ не мѣшала моей веселости. Я оставлялъ иногда пріятнѣйшій разговоръ съ моей красавицей, чтобы пріѣхать домой шутить съ моею обезьяною, и съ нею на рукѣ посѣщалъ не рѣдко мѣсто, назначенное для нашихъ свиданій. Наконецъ я женился на красавицѣ. Мы жили не шумно, но весело. Нѣсколько короткихъ пріятелей и пріятельницъ составляли наше вечернее общество. Многіе мущины съ рѣдкимъ усердіемъ служили моей женѣ; но вмѣсто того, чтобы мучить ее и себя скучною ревностію, когда толпа льстецовъ окружала ее, я сидѣлъ въ углу кабинета моего и занимался тѣмъ, что жениными романами хлопалъ по носу обезьяны, которая отъигрывалась отъ меня лапками очень искусно и забавно. Знайте однакожъ, что я любилъ мою подругу; а ея всегдашняя и откровенная ласка не оставляла мнѣ сомнѣнія, чтобы она не любила меня въ свою очередь со всею женскою горячностію. Черезъ нѣсколько только мѣсяцовъ примѣчаю, что жена моя начинаешь жаловаться на мою обезьяну, какъ на скучное и дерзкое животное. Я полагалъ, что она приревновала меня къ сему звѣрку, и тѣмъ болѣе прилѣпился къ нему, а не къ женѣ; ибо для меня очень весело дразнить людей, животныхъ и особливо женщинъ, не отъ порочности сердца, клянусь въ томъ, но по какому-то невольному побужденію. Между тѣмъ надобно вамъ знать, что всякое утро ходилъ я прогуливаться въ извѣстный часъ, всегда возвращаясь къ десятому часу. Однажды, чувствуя себя нездоровымъ, остался я дома. Въ то утро жена моя была необыкновеннымъ образомъ смятена. Я приписывалъ это ея безпокойству о моей болѣзни; а она приступала ко мнѣ, чтобы я велѣлъ вынести обезьяну въ другую комнату, что обезьяна меня безпокоитъ, что обезьяна глупа, и тому подобное. Я не согласился. Она разсердилась и хотѣла уйти; но я удержалъ ее за руку, и посадилъ подлѣ себя, не отпуская отъ своихъ креселъ. Жена моя краснѣетъ и блѣднѣетъ. Бьетъ 9 часовъ; стѣнныя часы съ органами начинаютъ играть; обезьяна, какъ будто бы по сигналу музыки, прыгаетъ прямо на шею къ женѣ моей и начинаетъ къ ней ласкаться необыкновеннымъ образомъ. Я смотрю на жену не съ подозрѣніемъ, но съ удивленіемъ; ибо нещастная блѣднѣла, какъ преступница. Когда же она отмахнула ее рукою, обезьяна спрыгнула внизъ и стала у ногъ ея на заднихъ лапкахъ съ умильнымъ видомъ, какъ бы любовникъ на колѣняхъ просилъ любовницу о милости, или прощеніи. Можетъ быть жена осталась бы, при одномъ страхъ, а я при одномъ удивленіи, естьли бы дурная совѣсть не заставила ее думать, что обезьяна открыла совершенно ея, тайну. Она бросается съ креселъ и восклицаетъ: Такъ, я невѣрна тебѣ! Поступай со мной намъ хочешь! Говорю вамъ искренно, что на ту самую минуту мнѣ не такъ была досадна виновная супруга, какъ забавна обезьяна, еще передъ нею стоящая и напрасно ею отталкиваемая. Не трудно угадать, что умный звѣрокъ былъ свидѣтелемъ тѣхъ любовныхъ сценъ, которыя повторялъ такъ вѣрно. Я хотѣлъ простить безумную жену; но она сама желала развода. Мы разстались навсегда. Тутъ узналъ я отъ домашнихъ, что ласковый любовникъ, сосѣдъ мой, посѣщалъ ее всегда въ тотъ часъ, когда музыка стѣнныхъ часовъ играла; что люди не рѣдко заставали его на колѣняхъ передъ Госпожею, и что послѣдняя, видя обезьяну, перенимающую ихъ ласки, не одинъ разъ сѣкла бѣднаго звѣря прутомъ, но безъ успѣха. Вотъ первая услуга моей обезьяны. Теперь разскажу вамъ другую, которой обязанъ я возвращеніемъ жизни.
   Прекрасное время года провожу всегда въ дальнихъ деревняхъ моихъ. Въ одно лѣто занемогъ и занемогъ опасно. Не вѣря врачебной наукѣ, не прибѣгалъ я къ искусству нашихъ Эскулаповъ. Двѣ недѣли лежалъ въ постелѣ, и на третью лишился языка, вѣроятно отъ слабости, но сохранилъ умъ и память. Тогда мои домашніе призвали уѣзднаго Лѣкаря, который ощупавъ мой пульсъ, подписалъ мнѣ рѣшительный приговоръ смерти, и объявилъ меня издыхающимъ, полумертвымъ человѣкомъ. Онъ скрылся; а люди мои, поговоривъ въ передней, приступили къ раздѣлу моего движимаго имущества. Одинъ за другимъ входилъ въ мою комнату, бралъ изъ сундуковъ, что ему угодно было, и подходя въ моей постелѣ, откланивался мнѣ, какъ покойнику. Когда послѣдній, забравъ послѣднія вѣщи, вышелъ изъ спальни, моя обезьяна (которую во всю болѣзнь имѣлъ я при себѣ), начала бѣгать по всѣмъ угламъ, и въ свою очередь искать добычи. Она долго ничего не находила; но увидя наконецъ мой парикъ, лежащій на столѣ, схватила его лапками, накинула себѣ на голову, и подбѣжавъ къ моей постелѣ въ семъ головномъ уборѣ, нѣсколько разъ кивнула головою. Я сохранилъ память, какъ сказалъ выше, и обезьяна въ парикѣ, отдающая мнѣ послѣднюю честь, разсмѣшила меня до того, что, не смотря на мою слабость, я захохоталъ, не громко, но сильно; этотъ смѣхъ, это потрясеніе произвели переломъ болѣзни. Мнѣ стало лучше; приходя въ силы, я не могъ ежедневно не смѣяться, воспоминая ту комическую сцену. Когда совершенно выздоровѣлъ, безъ упрековъ и брани отпустилъ я всѣхъ людей моихъ на волю, оставивъ у нихъ въ рукахъ похищенное добро, и только сказалъ: вы не жалѣли обо мнѣ, но спѣшили раздѣлить имущество; владѣйте имъ и подите съ Богомъ. Но говоря такимъ образомъ, я не могъ не веселиться, представляя себѣ живо ту минуту, въ которую обезьяна, по примѣру домашнихъ. взяла свою долю изъ моего наслѣдства и со мною простилась. Увѣряю васъ, что ничего не можетъ быть забавнѣе въ свѣтѣ. Съ того времени ограничилъ я себя маленькимъ числомъ наемныхъ служителей и одною престарѣлою кухаркою; не вѣрю благодарности людей, чести мущинъ и добродѣтелямъ женщинъ; но вѣрю, что, не смотря на сіе небольшое зло въ мірѣ, можно проводить жизнь покойно; смѣяться отъ добраго сердца и быть всегда веселымъ; удивляюсь мизантропамъ; но еще болѣе удивляюсь Адиссонову Катону и Грессетову Сиднею: какъ можно кажется, возненавидѣть жизнь и броситься: въ объятія смерти! еще, когда бы мы знали, что будемъ за гробомъ смѣяться, и (прибавилъ онъ съ улыбкою) веселиться, обезьянами!-- Онъ подкликалъ ее къ и взялъ ласково на руки.
   Весельчакъ мой замолчалъ; а я, видя приближеніе сумерекъ, простился съ нимъ и пошелъ домой. Дорогою размышлялъ я на досугѣ о семъ удивительномъ характерѣ; но къ сожалѣнію не могъ рѣшить по немногимъ чертамъ его жизни, обязанъ ли онѣ веселостію духа одной Природѣ, или вмѣстѣ, и воспитанію, и роду ума, и степени просвѣщенія своего.

Московскій бродяга.

-----

   [Измайлов В.В.] Весельчак с обезьяною: [Очерк] / Московский бродяга // Вестн. Европы. -- 1814. -- Ч.77, N 19. -- С.204-216.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru