Ядринцев Николай Михайлович
На отлете

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Из воспоминаний).

   

НА ОТЛЕТѢ.

(ИЗЪ ВОСПОМИНАНІЙ).

   Столица была залита свѣтомъ. Петропавловскій шпицъ и куполъ Исаакія ярко горѣли на солнцѣ. По направленію къ Николаевскому вокзалу ѣхали дрожки съ двумя молодыми людьми, окруженными сакъ-вояжами и чемоданами. Лица молодыхъ людей напоминали тотъ возрастъ, когда человѣкъ становится уже мужчиною, а глаза у него дѣлаются задумчивыми и сосредоточенными. Они изрѣдка обмѣнивались бѣглыми замѣчаніями. Подъѣзжая къ вокзалу, они невольно обернулись и взглянули на большую улицу, полную движенія, скрывавшуюся въ отдаленной перспективѣ.
   Вотъ они и на вокзалѣ,-- шумъ, давка около кассы: мужики съ мѣшками на спинѣ, купцы съ подушками, франты съ саками. Звонокъ, стукъ локомотива, оглушительный свистокъ, еще лихорадочная, послѣдняя суетня, ринувшаяся въ вагоны толпа, споры изъ-за мѣстъ, двѣ-три полукомическія, полу грустныя сцены, строй вытянувшихся жандармовъ на платформѣ, послѣдній свистокъ -- и поѣздъ тихо пошелъ, постепенно усиливая ходъ.
   Молодые люди, протискавшись въ толпѣ, заняли скромное мѣсто въ углу вагона III класса, около окна. Они смотрѣли на послѣднія предмѣстья, на тянувшіяся кладбища, на нефтяныя станціи. Одинъ изъ нихъ высунулся изъ окна, кудри его разсыпало вѣтромъ, онъ уныло смотрѣлъ, какъ тамъ, въ золотистой мглѣ, скрывалась сіяющая столица.
   -- Прощай, Питеръ,-- сказали молодые люди почти разомъ и задумались.
   Странно!-- Что былъ дня нихъ этотъ Питеръ!-- Они были чужды ему; они были здѣсь пришельцами, гостями; ихъ чувства, влеченія, были вдали отъ него. Не баловала ихъ столица,-- съ ея роскошью, великолѣпіемъ, она была недоступна имъ; напротивъ -- суровая сѣрая сторона жизни повертывалась къ нимъ. Этотъ Питеръ далъ имъ только: сѣрые дни съ сѣрымъ небомъ, чердакъ, скверный обѣдъ, безпрестанныя заботы, тяжелый трудъ, иногда -- голодовку. Ихъ, чужеземцевъ, всегда на панели оттѣсняла толпа или вѣжливый городовой. Они никогда не могли оріентироваться въ немъ, сжиться, сдѣлать его своимъ городомъ; ихъ тянуло всегда въ родную привольную даль, туда -- гдѣ проведено дѣтство, гдѣ лепетали знакомыя струи родныхъ рѣкъ, шумѣли лѣса, и высоко-высоко возносились красивыя горы. И тѣмъ не менѣе, не эти желанные горы и лѣса были теперь въ ихъ душѣ и предъ ихъ глазами. Нѣтъ, передъ ними стоялъ этотъ холодный, суровый для нихъ городъ, въ какомъ-то новомъ свѣтѣ. Онъ мелькнулъ передъ ихъ отуманеннымъ грустью взоромъ послѣдній разъ и заставлялъ шевелиться ихъ сердца,-- въ которыхъ что-то замерло, что-то затосковало, почувствовалась вся грусть этого разставанья по мѣрѣ отдаленія; съ каждымъ стукомъ вагона они чувствовали, что что-то рвется, исчезаетъ, что-то потеряно, и болѣе не найдешь его въ жизни. Что ими оставлялось, они даже не сознавали. У нихъ не было здѣсь родныхъ, близкихъ, ничего насиженнаго, облюбованнаго,-- а, тѣмъ не менѣе, что-то ихъ связывало съ этимъ городомъ невѣдомою силою, что-то влекло ихъ мечту, ихъ дѣтскую фантазію, и они, пріѣзжая въ него, чувствовали трепетъ, а разставаясь съ нимъ -- какое-то сожалѣніе и грусть, какъ бы отъ дорогой утраты. Но никогда утрата эта не ощущалась болѣе сильно, какъ сегодня, и именно потому, что они оставляли его навсегда.
   Скоро исчезнетъ въ туманѣ золотой куполъ; пойдутъ поля; выдвинутся иные города,-- вотъ и Москва, и Нижній, а тамъ, Волга, широкая и красивая съ мелькающими пароходами, красивыми селами на берегу,-- Волга, которая тѣшила столько разъ ихъ взоръ и днемъ и ночью, когда они смотрѣли на сотни огней, иллюминующихъ въ лѣтнюю ночь эту оживленную рѣку. Я потомъ потянется сурово красивая Кама, съ высокими берегами и предвѣстіемъ хвойныхъ уральскихъ лѣсовъ; засинѣетъ Уралъ, пронесется и онъ съ своими красивыми прудами и величественными заводами, выступятъ широкія и холодныя сѣверныя рѣки, потянутся лѣса и урманы.-- Вотъ они стоятъ на бортѣ парохода. Исчезли оживленные берега Волги, красивый Висильсурскъ, пристани, гдѣ мелькалъ разряженный народъ. Грандіозные образы пустынныхъ береговъ теперь выступаютъ оттѣненные обрывами и лѣсами, тянутся плоты, на берегу раскиданы сѣверныя села. Вѣетъ холодкомъ.
   Вотъ и предвѣстія родной пустыни! По странно,-- они не производятъ уже того впечатлѣнія чего-то привлекательнаго. Суровая природа не веселитъ чувство, не бодритъ, а вѣетъ какимъ-то холодомъ; что-то суровое, тяжелое навѣваетъ она и вселяетъ въ душу какое-то сознаніе одиночества и оторванности отъ міра, отъ цивилизаціи. Несомнѣнно, старая иллюзія потеряна, а въ душѣ накопились и пріобрѣтены какія то новыя ощущенія, новыя привязанности.
   Не тѣшитъ болѣе природа, не тѣшуть поля и пустыни... вотъ что сознавали наши путники. Нѣсколько лѣтъ жизни отучили ихъ отъ первобытныхъ инстинктовъ и первобытныхъ привязанностей. Они припоминали недавнее свое посѣщеніе родныхъ мѣстъ, куда они пріѣзжали тогда на время. Какъ весело и привѣтливо смотрѣли тогда и эти рѣки, и лѣса, и поля. Съ какимъ дѣтскимъ восторгомъ они встрѣчали ихъ, отправляясь на рыбную ловлю, въ лѣсъ, съ знакомымъ крестьяниномъ за сѣномъ; какъ безпечно они отдыхали и набирались силъ, чтобы опять ѣхать назадъ, въ большой городъ, съ его каменными громадами, кипучей жизнью, съ его заботами, трудомъ, въ городъ, гдѣ билась однако, молодая жизнь, и рядомъ съ горькими днями существованія, тѣмъ не менѣе, находила и свою поэзію, и удовлетвореніе синему внутреннему, духовному существованію, своимъ идеаламъ, стремленіямъ, надеждамъ. Самая природа родныхъ мѣстъ не потому ли такъ ласкала ихъ, была имъ мила и давала чувство бодрости и энергіи, что впереди стояла ихъ встрѣча съ тѣмъ же міромъ, средой, гдѣ они нашли удовлетвореніе своему духу, своему нравственному существованію. Можетъ быть, не благодаря ли тому свѣту и сознанію, которое освѣтило ихъ въ этомъ городѣ, они полюбили больше свою природу, свою глушь, научились понимать эту бѣдную деревню, преклоняться предъ ея трудомъ, уважать ее. Что они были такое, оставляя эту глушь родныхъ мѣстъ? Неосмысленныя дѣти. За что они любили ее, что ихъ связывало съ этой родной далью? Они не знали и не сознавали. Но проходили года и открывались ихъ очи, сильнѣе бились сердца. Теперь они понимали уже все. Они полюбили эту глушь, но не за одну дикую и романическую поэзію,-- въ нихъ зародилось чувство безконечной жалости, они поняли ея страданіе, они захотѣли, чтобы нива жизни зацвѣла здѣсь, какъ она цвѣтетъ тамъ, на чужбинѣ, чтобы эта пустыня заговорила, закипѣла жизнью, чтобы у темныхъ людей открылись очи и исчезли слезы отчаянія, безнадежности. Они хотѣли перенести сюда все,-- все, что накопили, пріобрѣли лучшаго, дорогаго, священнаго. Они имѣли то, что нужно людямъ, чего проситъ жизнь, и это освѣщало ихъ любовь новыми, невѣдомыми, живыми красками. Теперь они любили не такъ, какъ прежде, не по дѣтски, а сознательно, зрѣло, осмысленно.
   Ясно, что въ продолженіе немногихъ лѣтъ измѣнились требованія и симпатіи. Привязанности сердца не только измѣнились, но и перенесся ихъ центръ тяжести. Понятія о мѣстѣ, о родинѣ -- расширились. Это уже болѣе не деревня, съ знакомой избой, не уѣздный или губернскій городъ. Эта родина возвысилась до географической картины, до живаго представленія о странѣ; мило того,-- она явилась съ совокупностью человѣческихъ жизней, ихъ стремленій, надеждъ, радостей и страданій, понятіе о ней выразилось въ широкихъ обобщеніяхъ въ перспективахъ прошлаго и будущаго. Въ этомъ представленіи оно двоилось. Реальная дѣйствительность ихъ дорогой родины была часто безуспѣшна, низменна, возбуждала часто досаду, негодованіе. Та жизнь, которою жило большинство, не соотвѣтствовало требованіямъ, народившимся въ душѣ. Взоръ переносился къ будущему и только тамъ находилъ красоту и гармонію идеала. Вотъ почему на почвѣ отвлеченія, въ абстракціи, вдали,-- эта родина болѣе привлекала,-- вблизи же она давала себя знать своею отрицательною дѣйствительностью. Въ этой дѣйствительности скорѣе была родственна мертвая природа, чѣмъ люди; но природа уже не удовлетворяла, душа жаждала человѣческой жизни. Тамъ, подъ чужимъ небомъ, она была, а здѣсь ея не было.
   Все это (разу дало себя почувствовать на дорогѣ, и вотъ почему тоскливые взоры юношей часто обращались назадъ. Родное гнѣздо остыло для нихъ въ эти годы разлуки и не грѣло болѣе, а свѣтъ и тепло были тамъ, вдали отъ этого роднаго гнѣзда. Этотъ моментъ разставанія и грусти долженъ быль породить массу вопросовъ въ молодой душѣ, и они возникали. Теперь, окружаемые холодной дѣйствительностью, они увидѣли, на сколько ихъ внутренній міръ отдѣлялся отъ внѣшняго, какъ онъ не мирился съ ихъ новыми представленіями о жизни; они поняли, словомъ, что они выросли, а тамъ все остались по старому.
   Вотъ и родина, вотъ и родное село, и чьи то жаркія объ
   ятія, встрѣчи, и чьи то слезы, полурадостныя и грустныя! Они чувствуютъ, какъ что то близкое прижалось къ сердцу и плачетъ и рыдаетъ, а они стоятъ -- точно остолбенѣлые; у нихъ въ сердцѣ также щемить, и плачетъ, и рыдаетъ, только по другому.
   Дашь ли ты, родина, намъ то, съ чѣмъ мы слюбились, съ чѣмъ сжились? Дашь ли ты нравственное удовлетвореніе, дашь ли намъ духовное отечество?-- Вотъ чего не знали они. Это были мучительные вопросы ихъ обновленнаго существованія...

Добродушный Сибирякъ.

"Восточное Обозрѣніе", No 51 и 52, 1887

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru