Южаков Сергей Николаевич
Записки публициста

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Заметки о том, чем была русская публицистика, что есть и чем должна быть.- Розовые надежды первого периода русской публицистики (1856-1865 гг.), обличительные увлечения, теоретический характер.- Характеристика второго периода (1866-1880 гг.), практическое направление, роль и значение публицистики в развитии общественной самодеятельности.- Как преобразовались условия публицистической деятельности и потеряли смысл ее недавние задачи.- Упадок общественной самодеятельности.- Новая роль, навязанная историей русской публицистике.- Преобразование характера и сферы деятельности.- Резюме и заключение о современной публицистике.

   

ЗАПИСКИ ПУБЛИЦИСТА.

Замѣтки о томъ, чѣмъ была русская публицистика, что есть и чѣмъ должна быть.-- Розовыя надежды перваго періода русской публицистики (1856--1865 гг.), обличительныя увлеченія, теоретическій характеръ.-- Характеристика второго періода (1866--1880 гг.), практическое направленіе, роль и значеніе публицистики въ развитіи общественной самодѣятельности.-- Какъ преобразовались условія публицистической дѣятельности и потеряли смыслъ ея недавнія задачи.-- Упадокъ общественной самодѣятельности.-- Новая роль, навязанная исторіей русской публицистикѣ.-- Преобразованіе характера и сферы дѣятельности.-- Резюме и заключеніе о современной публицистикѣ.

   Молодость и старость, здоровье и агонія, успѣхъ пониманія и ростъ недоразумѣнія -- все это, казалось бы, такіе контрасты, что совмѣщеніе ихъ въ одномъ явленіи и въ одно время -- логически невозможно. Жизнь, однако, нерѣдко порождаетъ и плодитъ подобныя логическія невозможности и едвали не такою изумительною несообразностью представляется въ настоящее время и вса русская публицистика. Развѣ, въ самомъ дѣлѣ, она не молода? Ей еще не исполнилось и тридцати лѣтъ; ея зарожденіе въ эпоху реформъ еще на памяти у живущаго поколѣнія. Но развѣ не преждевременная совершенно старческая слабость одолѣваетъ ее? Переберите произведенія русской публицистики за послѣднее время и вы не найдете ни вѣры въ свое призваніе, ни силы убѣжденнаго слова. Недавній юноша, эта публицистика прямо становится старикомъ... Но она и не больна. Взгляните опять на ея содержаніе и вы признаете за него и знаніе теоретическое, и свѣдѣнія практическія, и проницательность, и опытность. Но со всѣми этими признаками здоровья она все-таки какъ бы умираетъ, сокращается, извѣривается въ себя и среду, теряетъ симпатіи и популярность, неохотно пишется, еще неохотнѣе читается. Здоровыя силы и агонія въ ней чудесно совмѣщаются. Наконецъ, если мы кинемъ взглядъ на прошлое и настоящее русской публицистики, то съ одной стороны, развѣ не увидимъ, что пониманіе ею явленій русской народной и общественной жизни и прежде постоянно прояснялось и совершенствовалось, и теперь постоянно проясняется и совершенствуется, но, съ другой стороны, развѣ не чувствуется, что на нее, въ ея цѣломъ, надвинулся какой-то кошмаръ недоумѣнія и недоразумѣнія? "Зачѣмъ? Для чего? Откуда сіе?" -- вотъ рядъ зачастую не разрѣшимыхъ вопросовъ, которые, однако, въ недавнее еще время ни мало не были неразрѣшимы. Да и въ самомъ дѣлѣ, не недоразумѣніе ли простое всѣ эти грустныя упражненія наши, что называются русскою публицистикою? И не потому ли она умираетъ въ полномъ здоровьѣ, старѣется въ молодости, несмотря на все большіе успѣхи пониманія?
   Если русская литература сравнительно не старое явленіе нашей исторической жизни и едва насчитываетъ полтораста лѣтъ историческаго бытія, то та часть ея, которую принято называть публицистикою и которая посвящена разработкѣ текущихъ общественныхъ и государственныхъ вопросовъ -- народилась и того позднѣе. Правда, въ лицѣ Новикова и Радищева литература выдѣлила изъ себя публицистовъ еще въ концѣ XVIII вѣка; правда, затѣмъ послѣ тягостнаго перерыва, снова въ началѣ XIX в., возродилось публицистическое движеніе въ дѣятельности Пнина и др., но эти кратковременныя вѣянія скоро совсѣмъ прекратились и полвѣка въ составѣ русской литературы совсѣмъ не было публицистики. Потребность въ ней, даже жажда была, однако, сильна въ русской литературѣ и обществѣ, которыя пробовали въ литературной критикѣ найти суррогаты публицистики. Къ этому, въ эпоху реформъ, присоединилось еще и преобразованіе основъ прежняго русскаго быта и общее стремленіе излечить его отъ застарѣлыхъ недуговъ. Эта объективная нужда въ публицистикѣ соединилась съ прежнею субъективною неудовлетворенностью ея отсутствіемъ, чтобы сразу дать ей преобладаніе. Дальнѣйшія судьбы нашей жизни, конечно, не могли способствовать измѣненію этого настроенія; публицистическій отдѣлъ долженъ былъ рости и количественно, и качественно. Но не будемъ забѣгать впередъ и взглянемъ сначала на состояніе нашей публицистики въ моментъ ея зарожденія.
   Шумною, заносчивою и самонадѣянною толпою высыпали тогда русскіе публицисты на открывшееся передъ ними поприще, не очень широкое, правда, но, съ непривычки, казавшееся необъятнымъ по размѣру и неистощимымъ по плодотворности и общественной пользѣ. Обличительная литература, столь много разъ осмѣянная заслуженно и незаслуженно, мѣтко и глупо -- заполонила тогда это крохотное поприще, почти не остаи ляя мѣста для другого рода публицистики. Многія важнѣйшія реформы проходили почти безъ публицистической разработки, въ чемъ, конечно, виновно было не одно увлеченіе обличительной литературой, ибо были вліянія и посильнѣе, вытѣснявшія подобную разработку со страницъ русскихъ періодическихъ изданій. Г. Иванюковъ, въ своей книгѣ "Паденіе крѣпостного права въ Россіи", разсказываетъ намъ исторію такого вытѣсненія изъ сферы русской публицистики многихъ существенныхъ вопросовъ крестьянской реформы. Г. Скабичевскій., въ свое время, вѣроятно, разскажетъ о судьбѣ другихъ реформъ въ этомъ отношеніи. Но каковы бы ни были условія, ограничивавшія сферу публицистики, она все-таки и въ этомъ первомъ періодѣ своего существованія, такъ или иначе, высказывалась по многимъ вопросамъ и занималась не только обличеніями пожарныхъ командъ и становыхъ приставовъ. И въ этомъ обсужденіи общественныхъ и государственныхъ вопросовъ, публицистика, быть можетъ, даже больше, нежели въ увлеченіяхъ обличительной литературою, выказала свое младенчество и свою неподготовленность. Большею частью, она выступала съ готовыми рѣшеніями, взятыми изъ иностранной жизни и литературы, зачастую уже отвергнутыми этими послѣдними, никогда не сличенными съ русскими условіями. Не будемъ ее винить за это. Она не знала и не могла знать этихъ условій; ихъ изученіе въ предшествующій періодъ было недоступно даже съ чисто научными цѣлями. Она не знала и не могла знать и послѣднихъ выводовъ западноевропейской жизни и литературы; и они были запретнымъ плодомъ въ предшествующій періодъ и оказывались доступными немногимъ, случайно благопріятнѣе поставленнымъ. Немудрено, что новорожденная публицистика должна была быть немощна и теоретически (по крайней мѣрѣ, по большей части) и практически (почти всегда). Но не поставимъ ей въ вину эти прегрѣшенія, вольныя и невольныя, тѣмъ болѣе, что несомнѣнно она много любила, во многое вѣрила и большею частью искренно служила; тѣмъ болѣе, что она, въ лицѣ лучшихъ и искреннѣйшихъ своихъ представителей, быстро росла и развивалась, скоро съумѣла и лучше усвоить научные принципы, выработанные болѣе передовыми націями, и по возможности ознакомиться съ условіями быта. Она искала и обрѣла руководящія начала; она искала и обрѣла и почву для ихъ примѣненія.
   Второй періодъ русской публицистики, уже обрѣвшей и начала и почву, незамѣтно выросъ изъ перваго, вмѣстѣ съ проведеніемъ въ жизнь и осуществленіемъ главныхъ реформъ, т. е. со второй половины шестидесятыхъ годовъ. Эпоха эта, обнимающая приблизительно лѣтъ пятнадцать (1865--1880 гг.) еще близка къ намъ; ея иллюзіи и надежды, ея печали и разочарованія еще всецѣло владѣютъ нами и направляютъ нашу дѣятельнось и нашу мысль; ея дѣятели еще большею частью дѣйствуютъ и понынѣ, всѣ мы до такой степени ея истинные сыны и созданія, что едва ли достаточно ясно сознаемъ, что она, эпоха эта -- уже завершилась, окончилась, свершивъ полный циклъ своего развитія. Для русской общественной и государственной жизни она была періодомъ, въ теченіе котораго складывалось пореформенное общество; намѣчались и обозначались начала новаго быта; получали практическое осуществленіе реформы предыдущаго періода; открылась и постепенно росла сначала глухая и тайная, потомъ крикливая и явная оппозиція реформамъ и всему новому быту; выяснялись, такъ сказать, судьбы этихъ реформъ и связанныхъ съ ними надеждъ и ожиданій. Для русской публицистики эта эпоха была періодомъ, когда съ одной стороны были живы надежды и ожиданія, направлявшія ея преимущественное вниманіе на вырисовавшіяся черты послѣреформеннаго быта, на стремленіе по мѣрѣ возможности содѣйствовать здоровому осуществленію реформъ и нормальному ходу дальнѣйшаго развитія обновленной Россіи, а съ другой стороны, когда она вынуждена была отстаивать дѣло реформъ отъ напора враждебныхъ реакціонныхъ силъ. Именно такъ понимала свою задачу, напр., публицистика "С. Петербургскихъ Вѣдомостей" во времена Корша: защищать реформы отъ реакціонеровъ и слѣдить за ихъ правильнымъ и законнымъ осуществленіемъ на практикѣ -- дальше этого не шла эта публицистика, составлявшая едва ли не самое полное и самое искреннее выраженіе господствующаго настроенія того времени. Много было наивности и недомыслія въ этомъ скромномъ самоограниченіи, причемъ не сознавалась невозможность сохраненія пріобрѣтеннаго безъ логическаго развитія далѣе, умышленно закрывались глаза, чтобы не видѣть ненормальностей и уклоненій, вкравшихся въ новыя учрежденія и вообще въ новый бытъ. Въ свое время эти наивности и увлеченія публицистики "С.-Петербургскихъ Вѣдомостей" и были указаны другимъ теченіемъ публицистической мысли того времени. "Наше время -- не время широкихъ задачъ", "съ одной стороны нельзя не признаться, а съ другой нельзя не сознаться", и другія подобныя практическія характеристики этой публицистики не даромъ стали ходячими пословицами. Но здѣсь я не имѣю въ виду входить въ оцѣнку содержанія публицистики "С. Петербургскихъ Вѣдомостей, а лишь указываю сферу, избранную этою публицистикою, сферу, въ избраніи которой она не разошлась и съ тою частью русской публицистики, которая отнеслась столь критически къ ея содержанію. А эта сфера -- была дѣятельность общественная, какъ главный, казалось тогда, дѣятель складывавшейся новой жизни и новаго быта. "С.-Петербургскія Вѣдомости" поняли задачу публицистики не иначе, чѣмъ и остальныя прогрессивныя публицистическія направленія, но при осуществленіи этой задачи нѣсколько искуственно замкнулись, исчерпывая свою дѣятельность наблюденіемъ за постепеннымъ ходомъ пореформеннаго быта и защитою этого быта отъ нападокъ реакціи, поднявшей голову около этого времени. Нѣкоторая часть русской прогрессивной публицистики, какъ сказано, уже тогда не удовлетворялась этою ролью и старалась идти дальше. Реформы поставили извѣстныя задачи, осуществленіе которыхъ было вполнѣ желательно, но точно ли задачи эти могутъ быть достигнуты? Достаточны ли онѣ? И съ этой точки зрѣнія къ концу періода стали появляться довольно стройныя направленія. Съ другой стороны, къ этому же, такъ сказать, критическому направленію должно отнести и нѣсколько отрицательное, хотя всегда доброжелательное отношеніе къ практическому ходу и дѣятельности реформированныхъ учрежденій. Чтобы не вдаваться въ подробности и детали, достаточно будетъ напомнить напр., публицистическую дѣятельность покойнаго Деммерта; сильно критическое направленіе этого талантливаго публициста нимало не носило характера невѣрія въ жизненность и будущность нашихъ новыхъ учрежденій. Даже самое заглавіе, избранное имъ для своихъ публицистическихъ трудовъ -- "Наши общественныя дѣла" -- не показываетъ ли, куда было направлено его преимущественное вниманіе, откуда онъ ждалъ движенія и исцѣленія? Общественныя дѣла -- вотъ что занимало главнымъ образомъ публицистику того времени, будь то публицистика Коршевскихъ "С.-Петербургскихъ Вѣдомостей", или Деммерта, или "Недѣли" того періода, или князя Васильчикова. Общественная самодѣятельность, разрѣшенная реформами и призванная къ жизни историческими стремленіями націи, естественно сосредоточила на себѣ вниманіе всѣхъ выдающихся публицистическихъ силъ эпохи. Удержать эту общественную самодѣятельность на пути правильнаго и нормальнаго развитія; строгою и неослабною критикою устранять всякія уклоненія; поддерживать, направлять и руководить ея первыми нетвердыми шагами; оборонять ее отъ злостныхъ нападокъ со стороны все плотнѣе смыкавшейся партіи крѣпостниковъ; наконецъ, намѣчать ходъ предстоящаго развитія новыхъ условій быта -- вотъ, несомнѣнно, самыя общія и самыя распространенныя черты публицистической дѣятельности, присущія въ большей или меньшей степени всѣмъ прогрессивнымъ публицистамъ этого недалекаго времени. Съ большимъ или меньшимъ талантомъ, съ большимъ или меньшимъ знаніемъ и умѣніемъ, эта программа проводилась Коршемъ, Жоховымъ, Деммертомъ, Васильчиковымъ, барономъ Корфомъ, коллективною редакціею "Недѣли" и другими, еще и нынѣ живущими писателями и органами. У однихъ было больше наивности, у другихъ больше проницательности, но всѣ несомнѣнно вниманіе свое обращали преимущественно на общественныя дѣла или на условія общественной дѣятельности. Если мы все это вспомнимъ, то увидимъ, какъ измѣнилось въ этомъ отношеніи положеніе дѣлъ, какъ существенно перемѣстился фокусъ вниманія, какъ далеки мы отъ этого періода истинно практическаго значенія публицистики, когда она не могла не видѣть и не чувствовать своего raison d'être, своей прямой задачи, своей непосредственной пользы, своей небезплодной дѣятельности. Передъ нею было дѣло, живое, важное и интересное, на которое она могла вліять, которому она могла служить, которое она могла поддерживать и даже направлять къ вожделѣнной цѣли...
   Нельзя не видѣть и не чувствовать какъ пресѣкся теперь этотъ живой нервъ русской публицистики. Общественныя дѣла, занимаютъ ее гораздо меньше и она видитъ себя лишенною всякаго сколько-нибудь важнаго и значительнаго прямого вліянія на жизнь, всякаго сколько-нибудь выдающагося практическаго значенія. Но въ практическомъ значеніи не вся-ли ея сущность? Откуда этотъ переломъ, столь же рѣзкій, сколько и печальный? Заблуждалась ли прежняя публицистика (дѣятели которой и по сейчасъ дѣйствуютъ), когда она возлагала надежды на развитіе общественной самодѣятельности? Или ошибка -- на сторонѣ современной публицистики, остывшей къ общественнымъ дѣламъ безъ достаточнаго основанія, извѣрившейся въ будущность общественнаго развитія безъ достаточныхъ мотивовъ?
   Мы думаемъ, ни то, ни другое.
   Не заблуждалась публицистика прошлаго десятилѣтія, когда придала такое значеніе общественнымъ дѣламъ, а напротивъ правильно поняла свою непосредственную задачу и свою историческую роль. Государственныя дѣла лежали внѣ сферы ея вліянія, общественныя -- заключались въ предѣлахъ этого вліянія. Они недавно зародились, ихъ компетенція и ихъ роль расширялись и усиливались; должны были и впредь расширяться и усиливаться и согласно общему плану реформъ, и согласно теоретическимъ предвидѣніямъ. Не ясно ли, что публицистика не могла не сосредоточить главнаго своего вниманія на этой исторической силѣ, недавно возникшей и обѣщавшей, повидимому, широкое развитіе. Она должна была озаботиться здравымъ и прогрессивнымъ направленіемъ этой силы, скорѣе грядущей, нежели сущей, отъ которой можно было ожидать и сильно блага, и столько зла. Публицистика, стало быть, вѣрно поняла свою задачу и честно выполнила ее. И нельзя сказать, чтобы дѣятельность ея прошла въ этомъ отношеніи безслѣдно, чтобы она не оказала благотворнаго вліянія на развитіе общественныхъ дѣлъ. Факты еще у всѣхъ на памяти и намъ не нужно ихъ выкапывать изъ архивовъ, чтобы убѣдить въ этомъ читателя, который самъ помнитъ, что не напрасна была тогдашняя публицистическая дѣятельность и что многое хорошее, что тогда въ общественной жизни зарождалось и осуществлялось, обязано было прессѣ, что не мало вреда и зла было предотвращено, указано или предсказано ею же. Дѣятельность общественная упорядочивалась, очищалась и слагалась въ болѣе или менѣе правильное отправленіе, частью подъ вліяніемъ прессы. Конечно, было бы слишкомъ оптимистически утверждать это относительно всей Россіи, говорить, какъ о явленіи всеобщемъ, но не будетъ увлеченіемъ говорить объ этомъ, какъ о явленіи, довольно распространенномъ. Направленіе и характеръ вліянія лучшей части нашей публицистики, во всякомъ случаѣ, обозначались весьма ясно и никто не станетъ утверждать, чтобы это не было именно то вліяніе, которое было необходимо для нормальнаго развитія нашихъ общественныхъ дѣлъ и чтобы такой характеръ дѣятельности не былъ именно удачно избранъ, если только признать, что народившаяся тогда общественная дѣятельность была силою, отъ которой можно было ожидать въ будущемъ весьма важной роли и значенія. А кто могъ этому не вѣрить? Кто могъ ожидать противнаго?
   Вѣритъ ли кто-нибудь теперь этому? Противное не стало ли теперь всеобщимъ убѣжденіемъ? Правда, мы еще не совсѣмъ опомнились отъ только-что прожитаго историческаго періода и какъ бы одною ногою стоимъ еще въ его предѣлахъ. Правда, мы поэтому еще не вполнѣ уяснили себѣ положеніе; однако инстинктивно чувствуется оно всѣми, хотя сознательно -- быть можетъ, немногими. Но сознательно или безсознательно публицистика подчинилась требованіямъ новаго положенія; сознательно или безсознательно она какъ-то отступила отъ прежняго и все меньше и меньше посвящаетъ вниманія дѣламъ общественнымъ. Общественная самодѣятельность, которую считали нарождающеюся историческою силою, оказалась безсиліемъ и ничтожествомъ; какова бы она ни была, къ какимъ бы благимъ цѣлямъ и задачамъ она ни тяготѣла, не ей въ настоящее время принадлежитъ возможность осуществить эти тяготѣнія. Общественныя дѣла отодвинулись на второй планъ, а съ ними отодвинулось туда же и практическое значеніе русской публицистики.
   Такимъ образомъ, оказывается, что и прежняя публицистика была права, когда общественныя дѣла поставила во главѣ своей дѣятельности и въ нихъ увидѣла raison d'être своего существованія, и современная публицистика права, когда такъ рѣзко разорвала съ этими задачами, не обрѣтя, однако, въ замѣнъ того новыхъ.
   Печальное положеніе, читатель, когда въ жизни обнаруживается такое тяжкое недоразумѣніе, сразу отнимающее у васъ все ваше прошлое. Вы расположили жизнь и дѣятельность вашу на служеніе извѣстному дѣлу, которое имѣли основаніе считать важнымъ и значительнымъ; вы, по мѣрѣ силъ и способностей, работали для этого; по мѣрѣ силъ и способностей, вы достигли такихъ или иныхъ результатовъ въ этомъ направленіи; дѣло, которому вы служили, совершенствовалось и развивалось... И вдругъ оказалось, что оно совсѣмъ не дѣло, а одно времяпрепровожденіе, безъ цѣли и результата; ничтожными пустяками оказываются вдругъ всѣ плоды вашей долговременной дѣятельности. Пустяки -- весь періодъ вашей жизни; пустяки -- цѣлый періодъ русской публицистической дѣятельности, какъ и вообще общественной въ широкомъ смыслѣ слова. Не школы, не земская медицина, не земская статистика, которыя и нынѣ остаются памятниками этой дѣятельности, были однако существеннымъ плодомъ ея. Нарожденіе, развитіе и распространеніе сознательныхъ, граждански развитыхъ и прогрессивныхъ элементовъ, въ средѣ нашего общественнаго самоуправленія -- вотъ что было этимъ существеннымъ плодомъ. Можно было потерять, въ силу внѣшнихъ условій (какъ и теряли, и теряютъ), и школы и земскую медицину, и земскую статистику -- и бѣда была бы еще не такъ велика, но потерять это формировавшееся ядро здороваго общественнаго развитія -- значило потерять все остальное, и уже не въ силу только внѣшнихъ условій, но и вслѣдствіе внутренней немощности и негодности. Но зачѣмъ было терять это ядро? Отчего бы не развиваться далѣе? Мы не беремся рѣшать доподлинно эти вопросы, а указываемъ только на совершившійся фактъ. Событія, съ ними связанныя и столь глубоко потрясшія нашу жизнь, общественную и государственную -- такъ обильны горестными подробностями, что едва ли настало время для ихъ объективной оцѣнки даже въ глубинѣ собственнаго сознанія, не говоря уже о публичномъ ихъ обсужденіи, а съ другой стороны, событія эти представляются явленіями такой громадной исторической важности и вмѣстѣ съ тѣмъ такой громадной исторической сложности, что не въ бѣглой журнальной замѣткѣ обозрѣть ихъ совокупность, ихъ генезисъ и взаимную причинную связь. Мы и не пытаемся сдѣлать это, но вмѣстѣ со всѣми чувствуемъ, что между крахомъ нашей общественной самодѣятельности и этими явленіями чисто-государственнаго характера существуетъ прямая зависимость. "Когда лѣсъ рубятъ, щепки летятъ" -- любимая мотивировка охранительныхъ проэктовъ, не желающихъ ничего и никого различать. Да, но щепки потому только и летятъ, что онѣ -- мелочь; мелочью значитъ оказывается и все наше былое развитіе, всѣ наши былые успѣхи на почвѣ общественной самодѣятельности, всѣ былыя заслуги, которыми могла гордиться русская публицистика и которыя могла считать оправданіемъ избраннаго ею направленія.
   Припомнимъ, однако, что такое же сплошное недоразумѣніе однажды уже потрясло русское общество. То было не очень давно, но цѣлая вѣчность уже легла между тѣмъ временемъ и нашимъ. То было въ эпоху реформированія и обновленія русскаго быта, когда масса была застигнута врасплохъ и ничего не понимала. Въ своемъ "Раззореніи" Успенскій рисуетъ намъ картину этого краха, этого по истинѣ трагическаго непониманія нарождающихся явленій и условій со стороны людей, сжившихся и сросшихся съ прошлымъ. Вотъ, напримѣръ, передъ нами исторія Кузьмы Егоровича Груздева (въ "Наблюденіяхъ одного лѣнтяя"): "Онъ тогда только-что съ отличнѣйшимъ аттестатомъ окончилъ курсъ въ семинаріи. Способности онъ имѣлъ быстрыя, позволявшія ему моментально овладѣть всѣми качествами отличнѣйшаго чиновника, такъ что не было ни малѣйшаго сомнѣнія въ блистательности его карьеры, необычайно быстро достигающей сначала секретарства и любви начальства, а затѣмъ тотчасъ же собственныхъ домовъ, созидаемыхъ на неслышномъ, хотя и горькомъ негодованіи обираемыхъ мужиковъ-просителей. Все улыбалось ему. Но при самомъ началѣ этой карьеры, всѣ надежды Кузьмы Егорыча было неожиданно и мгновенно разрушены совершенно новыми вѣяніями времени "послѣ войны"! Ни одно изъ подававшихъ надежды качествъ Кузьмы Егорыча не оказалось нужнымъ... "Дѣло нужно, и. г., а не подшиваніе бумагъ! Слышите ли? Дѣло-съ!" пропагандировало начальство, уничтожившее значеніе иглы съ ниткой... "Ты свинья этакая, пропагандировалъ Кузьмѣ Егорычу его товарищъ, въ трактирѣ за чаемъ, гдѣ умѣли прежде шопотомъ толковать "о дѣлишкахъ":-- ты, свинья этакая, не дѣлу служишь, а лицамъ! Убирайся и пьянствуй одинъ!.." Что это? Зачѣмъ это все пришло? Чѣмъ онъ виноватъ? Кузьма Егорычъ былъ запутанъ кругомъ.. Съ одной стороны, слышалось "честь нужна, честь..." съ другой -- "совѣсть", "благо". Кузьма Егорычъ только повертывался совершенно убитый и съ умоляющими глазами лепеталъ то направо, то налѣво: "Честь? Ты говоришь честь? Ваня! Что-жь я... голубчикъ! Совѣсть! Опять... Петръ Иванычъ, отецъ, развѣ я? Господи!" Но ни откуда не было ни пощады, ни милосердія...
   Какимъ глубокимъ трагизмомъ полна эта одна страничка, рисующая крахъ дореформеннаго быта, какъ онъ отразился на индивидахъ, на прежнихъ устояхъ созидавшихъ свою жизнь! Не похожи ли теперь мы сами на этого Кузьму Егорыча? Не представляемся ли мы, со всею нашею недавнею дѣятельностью, заботами и трудами, такою же, говоря аллегорически, рыбою, неумолимымъ ходомъ исторіи переселенною на сушу?
   Да, черезъ четверть столѣтія послѣ памятнаго краха стараго быта, краха, наполнившаго своими развалинами все громадное строеніе русской земли, мы снова переживаемъ крахъ, конечно, не столь грандіозный, потому что онъ коснулся далеко не всего новаго пореформеннаго быта. Въ сущности, ничего покуда не реформировано и реформированіе еще лишь ожидается, а можетъ быть, и не наступитъ вовсе. Но внутренній крахъ, постигшій часть выросшаго за послѣднюю четверть столѣтія, можетъ обойтись и безъ формальныхъ реформъ. Чтобы освободить крестьянъ, чтобы дать независимость суду, чтобы дать поприще для общественной самодѣятельности -- нужны были реформы. Но чтобы изсякла общественная иниціатива, для этого не нужно особыхъ усилій. Это можетъ развиваться и крѣпнуть на почвѣ наилучше написанныхъ спеціальныхъ законовъ. И вотъ тутъ-то узелъ всѣхъ нашихъ недоразумѣній, всей шаткости современной публицистики, всего этого незнанія, на какую ногу ступить.
   Я ни мало не имѣю намѣренія утверждать, что публицистика не должна заниматься Рыковыми, Потѣхиными, Россицкими или Бушами. Я ни мало не хочу сказать, чтобы въ самомъ дѣлѣ не были интересны вопросы: что это за причина такая, что новые суды оправдываютъ гг. Свиридовыхъ? отчего на желѣзныхъ дорогахъ (тоже явленіе новаго по-реформеннаго быта) выросли такіе чудовищные порядки, при которыхъ катастрофы, въ родѣ Кукуевской или Тилигульской стали обыденными, нормальными? вслѣдствіе чего разложеніе гражданскаго сознанія нашихъ общественныхъ учрежденій могло дойти до того, что гласный города въ думѣ того же города (и этотъ городъ Петербургъ!) чуть-чуть не похваляется своими дѣйствіями въ подрывъ интересовъ города, въ пользу медленнаго отравленія гнилою водою своихъ избирателей? Не г. Потѣхинъ интересенъ, а возможность публичнаго самообнаженія, безъ всякаго, повидимому, сознанія своей наготы, безъ всякаго, повидимому, представленія хотя о виноградномъ листѣ. Не г. Свиридовъ и оправдавшіе его присяжные -- интересны, а возможность чуть-чуть не сочувствія этому дѣянію. Не герои кукуевской мерзости, и даже не жертвы этихъ героевъ -- интересны (мало ли людей, для которыхъ человѣческая жизнь -- грошъ, а собственныя обязанности и того меньше! Мало ли несчастныхъ, погибающихъ на полномъ основаніи "историческихъ законовъ"!), а именно эти самые историческіе законы, которые этихъ героевъ выдвинули въ настоящее время впередъ и въ ихъ безтрепетныя руки отдали эти жертвы. Словомъ, я нетолько не утверждаю, чтобы всѣ эти "исторіи" новѣйшаго времени были недостойны вниманія публициста, но именно въ этихъ-то явленіяхъ и событіяхъ я и вижу истинное знаменіе времени, знаменіе того упадка общественной самодѣятельности и гражданскаго самосознанія, о которыхъ я говорилъ выше. Появленіе червонныхъ валетовъ, харьковскихъ дворянъ-поддѣлывателей серій и пр., и пр. было знаменіемъ краха начала 60 годовъ; эти же выше названныя явленія суть знаменіе краха новѣйшаго. Съ этой точки зрѣнія они и интересны, и поучительны, и я вѣроятно буду имѣть случай еще возвратиться къ нимъ. Но какой бы интересъ они ни возбуждали, несомнѣнно одно: что обличительное и вообще дѣятельно-практическое направленіе по отношенію къ нимъ, усвоенное публицистикою -- безплодно. Никакія обличенія не заставятъ, конечно, г. Потѣхина бросить защиту дѣла гнилой воды; никакія обличенія, ни? мѣропріятія не понудятъ и желѣзнодорожниковъ ремонтировать пути и содержать ихъ въ состояніи безопасности; не обличенія, конечно, а тѣмъ менѣе мѣропріятія остановятъ руку Мельницкихъ, Рыковыхъ, Свиридовыхъ, Бушей, Россицкихъ и т. д. Обличительное и практическое направленіе имѣетъ raison d'être и смыслъ, если опирается на общественное сознаніе, на общественную самодѣятельность. Иначе, это -- невинныя упражненія, иногда не безопасныя для обличителей, но всегда безопасныя для обличаемыхъ... Обличительное и вообще дѣятельно-практическое направленіе публицистики должно быть лишь отраслью общественной самодѣятельности, генетически и неразрывно связанной съ другими отраслями. Иначе оно будетъ всегда рисковать бить мимо, попадать въ просакъ и служить порою совершенно несимпатичнымъ явленіямъ. Съ упадкомъ общественной самодѣятельности, съ ослабленіемъ гражданскаго самосознанія -- должна неминуемо блекнуть и эта публицистика. Она и не нужна, и невозможна.
   Что же изъ всего этого -- не скажу, чтобы очень яснаго, но да проститъ читатель мнѣ эту неясность -- разсужденія слѣдуетъ? Оглянемся назадъ и сдѣлаемъ маленькое резюме. Публицистика русская, народившаяся въ концѣ 50-хъ годовъ этого столѣтія, должна была начать свою историческую жизнь среди самыхъ неблагопріятныхъ условій. Она была лишь смутно подготовлена теоретически, и то лишь благодаря философскому направленію русской передовой мысли въ предшествующую эпоху. Это философское направленіе давало лишь самыя неопредѣленныя и общія начала для руководства; общество-знаніе и общественныя ученія и воззрѣнія, добытыя уже передовою мыслью запада, были для нашей публицистики -- почти невѣдомою страною, въ которой все подлежало открытію и изученію. Немудрено, что теоретическій багажъ, съ которымъ, по большей части, выступала наша публицистика, былъ и легковѣсный и несоотвѣтственный и крайне ветхій. Но еще въ болѣе печальномъ положеніи былъ ея багажъ практическій. Во весь длинный предшествующій періодъ русской исторіи современная русская жизнь совсѣмъ не изучалась и теперь публицистика должна была рѣшать современные вопросы на основаніи свѣдѣній о русскомъ бытѣ временъ Ярослава Мудраго, или, въ лучшемъ случаѣ, временъ Алексѣя Михайловича. Но если такъ скудны были теоретическіе и практическіе рессурсы новорожденной русской публицистики, то не менѣе того были случайны и самые предѣлы ея существованія. По закону, она, собственно говоря, еще не существовала тогда, а только была терпима, такъ какъ узаконена была лишь въ 1865 году.
   Къ этому же времени ея легальнаго упроченія она успѣла уже теоретически подготовиться, сложиться въ твердыя и принципіально ясныя направленія и даже кое-какъ приступить къ ознакомленію съ тѣми условіями русскаго быта, которыя должны были сдѣлаться поприщемъ публицистической дѣятельности. Съ этихъ поръ наступаетъ второй періодъ историческаго бытія русской публицистики. Вѣра въ реформы, надежды и ожиданія дальнѣйшаго логическаго развитія новыхъ условій быта, публицистическая дѣятельность, сводившаяся къ пробужденію общества для осуществленія и пользованія этими новыми условіями быта, для ихъ развитія и совершенствованія; критика всякихъ уклоненій отъ намѣченнаго пути, который казался исторически необходимымъ и согласнымъ съ первоначальнымъ планомъ реформъ -- вотъ каковы были самыя общія и характеристическія черты прогрессивной публицистики второго періода, особенно же начала семидесятыхъ годовъ. Публицистика представлялась одною изъ формъ общественной самодѣятельности, другими формами которой были мѣстное самоуправленіе, крестьянскія общины и волости, независимый судъ, общественная иниціатива вообще. Развитіе гражданскаго самосознанія, успѣхи общественной самодѣятельности (народившейся на Руси одновременно или даже нѣсколько позже публицистики), выработка въ обществѣ сознательно-прогресивныхъ, граждански-честныхъ и морально-независимыхъ элементовъ -- вотъ въ чемъ въ то время могли заключаться задачи честной и патріотической публицистики. Она вѣрила и не могла не вѣрить, что эта общественная самодѣятельность, которой интегральною частью была она сама, призвана сыграть высокую роль въ русской жизни. Сообразно съ этимъ убѣжденіемъ и направляли публицисты того времени (столь недавнаго, что большинство этихъ публицистовъ и нынѣ продолжаетъ свою дѣятельность) преимущественное вниманіе свое на "Наши Общественныя дѣла* (какъ озаглавливалъ Деммертъ свои статьи), на "Наши Общественные вопросы" (какъ назвала свой Сборникъ былая Недѣля), на "Самоуправленіе" (о чемъ писалъ большое изслѣдованіе кн. Васильчиковъ).
   Но не долго суждено было длиться этой идилліи. Достаточно было перваго историческаго испытанія, чтобы молодые ростки гражданскаго самосознанія и общественной дѣятельности оказались погребенными подъ мусоромъ торжествующаго хищничества, своекорыстія, недоразумѣнія, глупости. Эпидемія растратъ, эпидемія банковыхъ краховъ, эпидемія желѣзнодорожныхъ катастрофъ, эпидемія интендантскихъ хищеній, эпидемія земскаго индифферентизма, безсмысленныя оправданія, сплошное публицистическое недоразумѣніе и т. д., и т. д.,-- и все это по истинѣ эпидеміи не въ фигуральномъ только, но въ самомъ реальномъ и буквальномъ смыслѣ. Этотъ крахъ общественнаго развитія -- фактъ очевидный и несомнѣнный, и русская публицистика должна считаться съ нимъ въ свой дѣятельности. Выше упомянуто уже, что на ней онъ отчасти и отразился. Частью безсознательно, частью сознательно, пресса отшатнулась отъ Дѣлъ Общественныхъ, которыя сохранили интересъ, главнымъ образомъ, какъ матерьялъ для наблюденія, но не для непосредственнаго участія.
   Было бы, разумѣется, крайностью и заблужденіемъ думать, что общественная самодѣятельность уже завершила свою роль въ русской исторіи, тѣмъ не менѣе, та слабая струя ея, которая просочилась изъ нѣдръ русскаго быта, подъ вліяніемъ просвѣтительныхъ вѣяній эпохи реформъ, эта струя, подъ давленіемъ грустныхъ событій нашей исторической жизни изсякла или засорилась. Но не изсякъ, конечно, въ русскомъ народѣ тотъ родникъ, слабымъ выраженіемъ котораго была эта крохотная струйка. Но не напрасна была работа и этой струйки, трудившейся надъ углубленіемъ и выправленіемъ русла. Будетъ, конечно, время и живая струя живой воды снова и съ неудержимою силою выбьется изъ глубины родной почвы, и затрепещетъ жизнью на просторѣ.
   Но въ ожиданіи этого желаннаго часа, публицистика, волею-неволею, должна преобразиться и измѣнить свой характеръ. Она и въ самомъ дѣлѣ преобразуется и измѣняетъ характеръ. Она отшатнулась уже отъ общественныхъ дѣлъ, которыя еще недавно находились въ самомъ фокусѣ ея вниманія и ея дѣятельности. Но полная еще традицій и привычекъ недавняго прошлаго, но не опомнившаяся еще отъ массы новыхъ впечатлѣній и не уяснившая себѣ новаго положенія, современная публицистическая дѣятельность, дѣйствительно, полна недоразумѣнія, лишена той стройности и осмысленнаго существованія, которое отличало ее еще недавно. Она знала, что имѣетъ опредѣленныя задачи и опредѣленную сферу практическаго значенія, непосредственнаго прямого вліянія на жизнь. Теперь она видитъ, что ея былыя задачи исчезли, какъ сонъ, передъ силою исторіи, мало справлявшейся съ этими публицистическими задачами. Практическая публицистика не могла не почувствовать, что сразу лишилась того прямого вліянія на жизнь, о которомъ мечтала и обладать которымъ уже себя мнила. По привычкѣ, она еще продолжаетъ старую канитель, пробуя практически обсуждать явленія нашей жизни, обличая однихъ, поощряя другихъ дѣятелей, анализируя одни мѣропріятія, указуя и предлагая въ замѣнъ другія. Но сознавая, или даже только чувствуя безплодность и совершенную безрезультатность своихъ обличеній, поощреній, порицаній и предложеній, публицистика не можетъ не ощущать всей неловкости и фальшивости своей роли въ современной жизни; не можетъ не видѣть, что порою уподобляется тѣмъ газетнымъ передовикамъ, кои съ серьёзною миною преподаютъ совѣты князю Бисмарку и читаютъ выговоры Гладстону, или Греви. Не можетъ публицистика въ ея цѣломъ спокойно относиться къ такой роли. Былыя задачи разсѣялись, былыя заслуги исчезли, былое значеніе не существуетъ. Это чувствуемся, по пора это сознать. Иначе, дѣйствительно, публицистика будетъ осуждена на сплошное недоразумѣніе и на неосмысленное бормотаніе.
   Въ этомъ полномъ преобразованіи условій публицистической дѣятельности и въ этомъ неполномъ еще сознаніи и приспособленіи къ новымъ условіямъ и лежитъ ключъ къ разгадкѣ тѣхъ противорѣчій и логическихъ невозможностей, о которыхъ я говорилъ въ началѣ этого очерка. Лишенная былыхъ задачъ, потерявъ плоды прежней дѣятельности и саму прежнюю сферу дѣятельности и прямого вліянія на жизнь, современная публицистика не могла не потерять вѣры въ свое призваніе, не можетъ продолжать пережевываніе старыхъ темъ съ прежнею силою убѣжденнаго слова. Несмотря на свою молодость, она обнаруживаетъ какъ бы старческую слабость; несмотря на громадные успѣхи ея въ пониманіи нашей народной, общественной и государственной жизни, она придавлена какъ бы безплодностью своею и полна недоразумѣнія и относительно преобразованія условій жизни.
   Но ежели сплошное историческое недоразумѣніе породило всѣ эти контрасты, то и самое сомнѣніе, выросшее изъ наблюденій контрастовъ, есть лишь новое недоразумѣніе, вѣрнѣе -- одна изъ многихъ формъ одного большого недоразумѣнія, насъ удручающаго. Былыя задачи, былыя заслуги, былое значеніе публицистики -- покуда для нея не существуетъ, но неужто ей только и остается, что дожидаться ихъ возрожденія? Неужели внѣ недавней сферы дѣятельности вовсе нѣтъ для нея поприща?
   Разобраться въ этихъ вопросахъ, свергнуть съ себя иго недоразумѣнія -- и есть первая задача, предлежащая русской публицистикѣ. Та чуткость, съ которою она уже начала перемѣщеніе своего вниманія служитъ порукою, что иго будетъ свергнуто и что въ третій, только-что наступившій періодъ существованія русской публицистики она съумѣетъ быть полезною и не напрасною.

"Отечественныя Записки", No 1, 1884

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru