Цирцея. И такъ, Улиссъ, ты хочешь удалиться! Какая тому причина? Открой мнѣ свои мысли; говори чистосердечно. Скажи, что принуждаетъ тебя разстаться со мною?
Улиссъ. Богиня! прости слабой природѣ человѣческой. Сердце мое тоскуетъ по отчизнъ. Нѣжная любовь къ ней столь сильна, что ни самая привязанность моя къ тебѣ одолѣть ее не можетъ.
Цирцея. Это еще не все. Я вижу, ты боишься открыть мнѣ свое сердце: но чего тебѣ страшиться? Теперь уже я не страшна. Самая гордая изъ богинь земныхъ, явивъ смертному знаки благосклонности, какіе ты получить отъ меня удостоился, слагаетъ съ себя санъ божескій и свое могущество.
Улиссъ. Быть можетъ, когда въ сердцѣ ея господствуетъ нѣжная любовь, или робкая стыдливость. Но ты, богиня, симъ слабостямъ человѣческимъ не подвержена.
Цирцея. Понимаю осторожность, свойственную твоему нраву. Желая истребить въ тебѣ всю недовѣрчивость, клянуся Стиксомъ, что не только не буду вредить ни тебѣ, ни друзьямъ твоимъ, какія бы слова отъ тебя ни услышала,и сколь ни были бы онъ для меня оскорбительны, но отпущу тебя со изъявленіемъ всѣхъ знаковъ моей благосклонности. И такъ скажи мнѣ теперь, какими удовольствіями надѣешься наслаждаться въ Иѳакъ, на безплодномъ островѣ? Чѣмъ замѣнишь оставляемыя всякаго рода утѣхи въ семъ раю, гдѣ жилъ ты, не зная заботъ, въ совершенномъ спокойствіи?
Улиссъ. Удовольствіями, которыя добродѣтель доставляетъ; верховнымъ блаженствомъ, какимъ наслаждаются люди, трудящіеся для блага человѣчества. Здѣсь я ничего не дѣлаю: мой умъ ослабѣлъ совершенно; всѣ его способности оцѣпенѣли. Нетерпѣливо желаю возвратиться къ прежнимъ трудамъ, и употребить на полезныя дѣла тѣ способности свои и добрыя качества, которыя съ юныхъ лѣтъ образовать старался. Труды и заботы не страшатъ меня. Они даютъ работу духу моему; они содержатъ его въ бодромъ и крѣпкомъ состояніи. Отдай мнѣ поля Троянскія, и возьми обратно сіи прелестныя рощицы: тамъ собиралъ бы я блестящую жатву славы, здѣсь живу въ совершенной неизвѣстности, и начинаю самому себѣ казаться презрѣннымъ. Образъ прежняго Улисса, на каждомъ шагу являющійся мнѣ, осыпаетъ меня укоризнами; я встрѣчаюся съ нимъ въ прохладной тѣни подъ густыми вѣтвями; онъ дерзновенно представляется мнѣ даже въ самомъ присутствій твоемъ, и съ ругательствомъ влечетъ меня изъ твоихъ объятіи, Богиня! ежели не въ твоей власти успокоить мятущійся духъ мой; ежели не можешь сдѣлать, чтобы я забылъ самаго себя: то никогда въ сихъ мѣстахъ не найду для себя счастія, и день ото дня буду злополучнѣе.
Цицрцея. А развѣ мужъ честный и благоразумный, употребившій все время юности своей на труды и славные подвиги, при настающихъ позднихъ лѣтахъ не долженъ успокоиться, и въ остатокъ дней своихъ насладиться безмятежнымъ удовольствіемъ?
Улиссъ. Мужъ честный и благоразумный можетъ уклонишься отъ трудовъ не иначе, какъ для бесѣдованія съ Музами; здѣсь находясь, я лишенъ сего священнаго сообщества. Музы не живутъ въ обиталищѣ сластолюбія и чувственныхъ удовольствій. Могу ли здѣсь упражняться, могу ли размышлять, тогда какъ многія животныя -- а животныя изъ людей превращенныя несноснѣе всѣхъ прочихъ -- вокругъ меня воютъ,ревутъ и хрюкаютъ?
Цирцея. Отъ части справедливо; но тутъ не все еще сказано: ты умолчалъ о самой сильной причинъ, влекущей тебя въ Иѳаку. Кромѣ образа прежняго Улисса есть еще другой, которой является тебѣ во всѣхъ мѣстахъ сего острова, повсюду тебя преслѣдуетъ, становится между мною и тобою, исторгаетъ тебя изъ моихъ объятій -- это Пенелопа; я знаю. Не думай запираться: ты о ней вздыхаешь даже на груди моей. Однакожь она не безсмертная. Она не получила въ удѣлъ себѣ юности неувядаемой, и прелести ея уже давно поблекли. Думаю безъ тщеславія, что она въ красотѣ никогда со мною не равнялась; чтожь сталось теперь съ ея благообразіемъ?
Улиссъ. Когда я спрашивалъ о Пенелопѣ, ты сама сказывала мнѣ, что она хранитъ вѣрность супружескую, и что до нынѣ, по двадцатилѣтнемъ отсутствіи, любитъ меня столько же, какъ любила разставаясь со мною. Я оставилъ ее во цвѣтѣ юности и красоты. Чего не испытало постоянство ея со дня разлуки? Какой благодарности не заслуживаетъ такая вѣрность? Не ужели заплачу ей обманомъ? Не ужели забуду ту, которая меня забыть не могла,и которой воспоминаніе обо мнѣ всего дороже?
Цирцея. Любовь ея охранялась всегдашнимъ ожиданіемъ скораго твоего прибытія. Отними сію надежду; пускай спутники возвратятся въ Иѳаку,и увѣдомятъ ее, что ты остался жить вѣчно со мною; пусть скажутъ ей,что она свободна располагать сердцемъ своимъ и рукою; пошли къ ней лица моего изображеніе; вели ей сравнить свои прелести съ моими. Ежели послѣ сего не истребится: въ ней остатокъ страсти, и ежели черезъ годъ не услышишь о бракѣ ея съ Евримахомъ; тогда скажу, что о сердцѣ женщины не имѣю ни малѣйшаго понятія.
Улиссъ. Жестокая богиня! почто принуждаешь меня открыться въ томъ, что желалъ бы я утаить отъ тебя на вѣки? Когда бы я посредствомъ такой безчестной, такой варварской хитрости лишился ея сердца, тогда мое собственное непремѣнно бы растерзалось. Какъ возмогъ бы я перенести муку, чувствуя, что обидѣлъ такую супругу? Кѣмъ могъ бы замѣнить любезную Пенелопу? откровенно признаюсь -- не гнѣвайся, богиня! ты сама говорить мнѣ повелѣла -- откровенно признаюсь, что не тобою. Ты гордишься безсмертной красотою своею, умѣешь волшебными средствами помогать красотѣ природной: не смотря на то власть Пенелопы сильнѣе. Ты чувствуешь вожделѣнія и возбуждаешь ихъ; но никогда любви не чувствовала, и вдохнуть ее не можешь. Стану ли я любить ту, которая желаетъ унизить меня до степени безсловесныхъ животныхъ? Пенелопа содѣлала меня героемъ: любовь ея облагородствовала, укрѣпила, вознесла мой разумъ. Она приказала мнѣ плыть къ стѣнамъ Трои, хотя разлука со мною была для нея ужаснѣе смерти; она велѣла мнѣ подвергаться всѣмъ опасностямъ на ряду съ первыми героями Греціи, хотя бѣдное сердце ея трепетало при одной мысли о самой маловажной невыгодѣ, и готово было бы отдать всю кровь свою для спасенія одной капли моей крови. При томъ, какое сходство всѣхъ склонностей нашихъ! Когда Минерва учила меня правиламъ мудрости: Пенелопа отъ насъ не отходила, слушала и затверживала нравственныя правила и высокія истины; пересказывала ихъ мнѣ, смягчая и украшая повѣствованіе восхитительными прелестями своего разума. Когда вмѣсто отдыха мы плѣнялись красотами Поэзіи, читая стихотворенія Орфеевы, Музеевы и Линовы, съ какою точностію замѣчала она лучшія мѣста въ нихъ! Мои чувства были тупы въ сравненіи съ ея чувствами, Она сама казалась Музою, оживотворившею поэтовъ и вдохнувшею въ звонкія ихъ лиры небесную силу вливать въ сердца человѣческія любленіе мудрости и добродѣтели и боязнь боговъ безсмертныхъ. Какъ ласкова, какъ милостива была она къ моему народу! сколь ревностно старалась распространять изящныя искуства, облегчать больныхъ и престарѣлыхъ, наблюдать за воспитаніемъ юношества, оказывать подданнымъ моимъ всякое снизхожденіе и защиту, предупреждать ихъ нужды, удовлетворять ихъ требованія, ходатайствовать за подвергшихся истязанію, и просить о награжденіи достойныхъ сыновъ отечеству! Покину ли я такую супругу? Могу ли оставить ее для скотскихъ удовольствій, имѣя на себѣ только образъ человѣка, но лишась души человѣческой, лишась всѣхъ благороднѣйшихъ, богоподобныхъ ея способностей? О Цирцея! прости мнѣ; одна мысль о томъ для меня несносна.
Цирцея. Поди -- не думай, чтобы я просила тебя здѣсь остаться. Дщери Солнца неприлично быть малодушною; она не будетъ умолять смертнаго, чтобы согласился дѣлить съ нею блаженство, коимъ наслаждаться неспособенъ. Сожалѣю о тебѣ, и презираю тебя. Все то, чѣмъ, по видимому, дорожишь ты столь много, мнѣ чуждо и незнакомо. Слова, произнесенныя тобою съ такою горячностію, приличны глупенькой женщинѣ, а не герою. Поѣзжай себѣ читать и даже прясть, когда захочешь, съ любезною своею супругою. Запрещаю тебѣ здѣсь до завтрешняго дня оставаться. Не медли; попутный вѣтръ поможетъ тебѣ удалишься отсюда. Не медли; иначе -- Нѣптунъ воздвигнетъ бурю, и ты погибнешь. Ступай, говорю я; прочь съ глазъ моихъ!
Улиссъ. Великая богиня! повинуюсь -- только не забудь о своей клятвѣ.