Фюрси-Лесне и Жюльень, вознамѣрившисъ вмѣстить переводъ свой въ четырехъ или пяти томахъ, не имѣли никакой надобности переводить, и неперевели слѣдующаго: "множество сдѣланныхъ мною примѣчаній и выписокъ устрашаетъ меня самаго." О слѣдующемъ же умолчали они, вѣроятно, по другимъ причинамъ: "Счастливы древніе: они невѣдали сего мѣлочнаго труда, въ коемъ теряется половина времени, скучаеть умъ, вянетъ воображеніе: тягостная жертва, приносимая достов ѣ рности, однакожѣ необходимая!" Древніе Историки пользовались готовыми матеріалами: иначе неможно сочинить Прагматической Исторіи; а они оставили намъ образцы превосходные. Шлецеръ въ объясненномъ своемъ Несторѣ не на одномъ мѣстѣ учитъ, какъ надобно приступать къ сочиненію Исторіи, что надобно дѣлать съ матеріалами и какъ очищать ихъ. Не уже ли онъ проповѣдывалъ въ пустынѣ? Люди, предназначены жить въ обществѣ, и потому раждаются въ свѣтъ съ разными способностями. Трудъ мѣлочной, тягостной, утомительной для Историка, можетъ быть весьма приятнымъ, любимымъ занятиемъ для возстановителя текста, для критика, ибо приноситъ ему нетолько удовольствіе, но и славу; дѣлаетъ его извѣстнымъ ежели не цѣлой публикѣ, по крайней мѣрѣ ученому свѣту, и такою славою иные дорожатъ болѣе нежели похвалами щеголей и модницъ, блестящихъ остряковъ и людей полуграмотныхъ! Сія тягостная жертва, приносимая достов ѣ рности, необходима для Исторіи; но требовать ее отъ Историка, требовать, чтобы самъ же Прагматикъ готовилъ для себя и матеріалы, былобы крайнѣ несправедливо. Какъ въ политическомъ государствѣ, благоустроенномъ и просвѣщенномъ, управленіе раздѣляется на разные вѣтви, которыхъ листья составляютъ, такъ сказать, мѣста и должности; подобнымъ образомъ въ республикѣ ученыхъ каждой работаетъ по своимъ способностямъ и тѣмъ содѣйствуетъ общему благу. "Если бы всѣ матеріалы были у насъ собраны, изданы, очищены критикою: то мнѣ оставалссь бы единственно ссылаться." Дѣйствительно такъ; впрочемъ и при очищенныхъ матеріалахъ Историку остается еще иного, очень много работы: сличать происшествія, повѣрять, соображать, разсуждать, справляться. "Но когда большая часть ихъ въ рукописяхъ, въ темнотѣ; когда едва ли что обработано, изъяснено, соглашено -- надобно вооружиться терпѣніемъ." Вооружиться терпѣніемъ, повторяю, и обработывать, изъяснять, соглашать, стараться любопытству публики дать направленіе къ очищеннымъ источникамъ отечественной Исторіи, чтобы послѣ имѣть сколько возможно болѣе свѣдущихъ читателей, просвѣщенныхъ судей важнаго прагматическаго творенія; стараться по возможности предостеречь себя отъ того, что Шлецеръ предсказывалъ намъ, опровергая мнѣніе Рихтера въ своемъ Несторѣ, если мы не надлежащимъ образомъ примемся сочинять Прагматическую исторію.
Говоря о превосходномъ планѣ Предисловія, уже я сказалъ тебѣ, что мнѣніе о Шлецерѣ въ немъ лишнее, ибо не связывается ни съ предыдущимъ, ни съ послѣдующимъ. Но Французы, которые многое пропускаютъ, неперевели мѣста сего, думать надобно, по другой причинѣ: "Мужъ ученый и славный, Шлецеръ, сказалъ, что наша Исторія имѣетъ пять главныхъ періодовъ; что Россія отъ 862 года до Святополка должна быть названа раждающеюся (nascens), отъ Ярослава до Моголовъ разд ѣ ленному (divisa), отъ Батыя до Іоанна III, угн ѣ тенною (oppressa), отъ Іоанна до Петра Великаго поб ѣ доносною (victrix), отъ Петра до Екатерины II процв ѣ тающею. Сія мысль кажется мнѣ болѣе остроумною, нежели основательною." Прежде замѣтимъ, къ чему служитъ такое раздѣленіе исторіи на періоды. Въ каждомъ произведеніи словесности свѣдущіе читатели ищутъ единства. Трудно сохранить единство сіе въ такомъ твореніи, какова напримѣръ исторія Государства, заключающа въ себѣ происшествія многихъ столѣтій однакожъ искусный сочинитель никакъ не пренебрежетъ его, и сдѣлаетъ по крайней мѣрѣ возможное. Огромную и многосложную цѣлость предмета своего дѣлитъ онъ на великія части, для того чтобы каждая часть отдѣльно могла быть обработываема, какъ одинъ предметъ, цѣлой, непереставая въ то же время быть частію въ отношеніи къ своему цѣлому, и неразрывая существенной связи съ предыдущимъ и послѣдующимъ.
Однимъ словомъ, надобно, чтобы разнообразіе частей неразрушало стройности цѣлаго предмета. О другихъ меньшихъ подраздѣленіяхъ не упоминаю. Теперь надобно, чтобы каждая частъ имѣла свой отличительный характеръ, свою систему; надобно показать начало етой системы, въ продолженіе, конецъ; надобно чтобы въ теченіе всего періода времени. Историкъ невыпускалъ изъ виду главной цѣли, при всемъ разнообразіи происшествій. Етаго, мой другъ, требуютъ правила искусства, объясняемыя Естетикою, наукой, которую многіе господа, неизвѣстно по чему, проклинаютъ -- можетъ быть потому, что не жалуютъ строгихъ правилъ въ искусствѣ.
Исторіографъ отвергаетъ раздѣленіе Шлецерово по слѣдующимъ причинамъ: "1) Вѣкъ Св. Владиміра былъ уже вѣкомъ могущества и славы, а не рожденія." По чѣму Шлецеръ признаетъ въ семъ періодѣ за главный отличительный характеръ рожденіе, то есть составленіе Россіи, утвержданіе ея состава? Потому что въ немъ Россія получила не только бытіе свое, но и опредѣленное пространство. Не Рурикъ одинъ былъ творцомъ Россіи, но всѣ послѣдовавшіе Князья, до Владиміра и далѣе; они разширяли ея границы, давали ей форму, которая отъ часу дѣлалась правильнѣе, виднѣе при нихъ Славяне постепенно принимаютъ характеръ господствующаго народа. Какъ же несказать, что во все время сіе Россія раждалась, то есть принимала опредѣленный образъ? Вѣкъ Св. Владиміра былъ в ѣ комъ могущества и славы! Вѣкъ сей знаменитъ единственно началомъ истиннаго просвѣщенія, введеніемъ хрістіанства, и вмѣстѣ съ нимъ первыхъ началъ граматы. Могущество его, не утвержденное на просвѣщенной сисьемѣ внутренняго и внѣшняго управленія, на вѣрныхъ способахъ двигать пружины Государства обширнаго, могло быть только случайнымъ. А o слав ѣ я уже и сказать ничего неумѣю. "2) Государство дѣлилось и прежде 1015 года." Дѣлилосъ весьма не на долгое время. Не льзя же, чтобы во второмъ періодѣ не находилось ничего такого, что уже было въ первомъ; да и къ чему такая строжайшая точность? Такимъ образомъ утверждать можно, что земля наша некругла, что поверхность аспидной доски не гладка, и проч. Дѣло въ главномъ характерѣ періода, въ отличительность его качествъ. "Если по внутреннему состоянію и внѣшнимъ дѣйствіямъ Россіи надобно означать періоды, но можно ли смѣшать въ одинъ время Великаго Князя Димитрія Александровича и Донскаго, безмолвное рабство съ побѣдою и славою?" Можно, потому что славная сія побѣда не освободила Россіи отъ Татаръ, и что за нею тотчасъ воспослѣдовало сожженіе Москвы и новое опустошеніе Россіи. "4) Вѣкъ Самозванцевъ ознаменоанъ болѣе злосчастіемъ, нежели побѣдою." Вѣкъ самозванцевъ, состоя всего на все изъ семи лѣтъ, не только не разрушаетъ главнаго характера цѣлаго періода, но еще служитъ новымъ свидѣтельствомъ въ пользу Шлецера: народъ воспрянулъ, враги побѣждены, престолъ возстановленъ. Еслибъ Рускіе были тогда болѣе злосчастны, нежели поб ѣ доносны то дѣла приняли бы другой оборотъ. Непрнятели вышли изъ Россіи конечно не по состраданію къ злосчастіямъ сыновъ ея.
Вмѣсто Шлецерова, исторіографъ предлагаетъ свое раздѣленіе. "Гораздо лучше, истиннѣе, скромнѣе (?) Исторія наша дѣлится на древн ѣ йшую отъ Рюрика до Іоанна III го, на Среднюю отъ Іоанна до Петра, и Новую отъ Петра до АЛЕКСАНДРА. Система Удѣловъ была характеромъ первой епохи," то есть періода. "Единовластіе второй, измѣненіе гражданскихъ обычаевъ третьей. Впрочемъ, нѣтъ нужды ставить грани тамъ, гдѣ мѣста служатъ живымъ урочищемъ (?)."
Августа Шлецера нѣтъ уже на свѣтѣ. Въ противномъ случаѣ, онъ отразилъ бы удары тѣмъ же самымъ оружіемъ, какимъ они были на него устремляемы. Не оскорбляя нимало скромности нашей Исторіи, онъ могъ бы сказать: Въ первой епох ѣ было время, въ которое Россія не дѣлилась, на примѣръ при Святославѣ, при Св. Владимірѣ; во второй, опять таки епох ѣ , въ в ѣ късамозванцевъ было между царствіе; въ третьей епох ѣ же измѣненіе гражданскихъ обычаевъ никакъ неслужитъ живымъ урочищемъ, потому что въ народѣ, соединившемся въ союзъ гражданскаго общежитія, обычай безпрестанно измѣняющійся, ежели нѣтъ какихъ-либо важныхъ препонъ сему измѣненію, и еще потому что въ оба первые періода, или епохи, обычаи Рускихъ чрезвычайно измѣнялись отъ разныхъ причинъ, какъ церковныхъ, такъ и политическихъ. Даже еще и теперь не можно не видѣть въ насъ многихъ остатковъ тѣхъ перемѣнъ, которымъ предки наши были подвергаемы за многія передъ симъ столѣтія.
Остается нѣсколько словъ сказать о слогѣ, въ тѣсномъ его значеніи. Если безконечное письмо сіе утомило тебя, жалуйся, не на меня, а на Французскихъ переводчковъ: безъ нихъ замѣчанія мои были бы короче цѣлой половиной. Несмотря на то, по привычкѣ ли, или по чему-либо другому, я люблю не только мысли, но самые даже фразы сравнивать съ переводомъ, и каждой разъ нахожу въ томъ для себя не малую пользу. Вѣкъ живи, вѣкъ учись! Польза, мой другъ, очевидна. Читай самое начало. "Исторія въ н ѣ которомъ смысл ѣ есть священная книга народовъ: главная, необходимая; зерцало ихъ бытія и дѣятельности; скрижаль откровеніи и правилъ; завѣтъ предковъ къ потомству; дополненіе, изъясненіе настоящаго и примѣръ будущаго." У Французовъ Парижскихъ не въ н ѣ которомъ, а въ прямомъ, истинномъ смыслѣ (veritable) исторія есть священная книга народовъ! Нашъ Сочинитель, прибавивши въ н ѣ которомъ смысл ѣ , сказалъ что-то неясное; Парижане говорятъ сущую небылицу! Гдѣ, у какого народа всякая Исторія почитается священною? Алкоранъ у Магометанскихъ народовъ есть книга священная; это для меня понятно, ибо знаю, объ какой говорится книгѣ и о какихъ народахъ. Исторій можешь быть написано десять и болѣе объ одномъ народѣ, хотя въ разныя времена и разными авторами; спрашивается: которую изъ нихъ почитать священною, главною, необходимою? Смыслъ тотъ, что Исторія вообще полезна. Далѣе: "зepцало ихъ бытія и дѣятельности." Петербургскій и Парижскій переводчики вмѣсто зерцала употребили картину, le tableau: "картина ихъ бытія и дѣятельности" говорятъ они, и ето была для меня самая мозголомная задача. На силу могъ я добраться, что зеркало, если оно не очарованное, показываетъ только настоящіе предметы и дѣйствія, а картина представляетъ минувшія и отдаленныя; слѣдственно лучше уподобить исторію послѣдней, нежели первому. "Скрижаль откровеній и правилъ; завѣтъ предковъ къ потомству." Сіи слова показываютъ, что мы, имѣя выгоду, когда захотимъ выражаться отборными словами, не всегда можемъ соблюсти ровность въ слогѣ, которая непредставляетъ особенной трудности для Французовъ. Здѣсь, на примѣръ, они переводятъ, какъ умѣютъ, простымъ разговорнымъ языкомъ; за то у нихъ и голой разсказъ Ѳукидидовъ не бросается въ глаза, находясь въ той же самой статьѣ, гдѣ говорятъ намъ о зерцалѣ дѣятельности, о скрыжаляхъ откровеній и правилъ.
Слѣдующее мѣсто читалъ я нѣсколько разъ, и всегда съ равнымъ удовольствіемъ. "На славныхъ играхъ Олимпійскихъ умолкалъ шумъ, и толпы безмолвствовали вокругъ Геродота, читающаго преданія вѣковъ. Еще незная употребленія буквъ, народы уже любятъ исторію: старецъ указываетъ юношѣ на высокую могилу и повѣствуетъ о дѣлахъ лежащаго въ ней героя." Изображеніе мое любитъ, подобныя картины. Фигуры только лишь обрисованы, но расположены вѣрно, все на своемъ мѣстѣ. Плавность слога здѣсь послѣднее достоинство; но и она виднѣе при другихъ совершенствахъ. Такія мѣста легко переводить; приятно читать ихъ на какомъ угодно языкѣ. Досадую на Парижанъ, что они, живучи въ самомъ центрѣ хорошаго вкуса, но взяли своихъ мѣръ осторожности противъ слѣдующаго, по видимому, блестящаго, но въ самомъ дѣлѣ не образцоваго періода. "Исторія отверзая гробы, поднимая мертвыхъ," что за картина!" "влагая имъ жизнь въ сердце и слово въ уста," задача для живописца! "изъ тлѣнія вновь созидая Царства, и представляя воображенію, рядъ вѣковъ съ ихъ отличными" (различными) "страстями, нравами, дѣяніями, разширяетъ предѣлы нашего собственнаго бытія," и проч. вижу картину, похожую на изображенную Гораціемъ для друзей своихъ Пизоновъ; но, не вижу другой ея половины: она закрывается облакомъ отвлеченныхъ понятій, не существующихъ, для воображенія.
Правду сказать тебѣ, ето мѣсто господа Парижскіе Французы перевели тогда еще, когда ничего невыпускали изъ Предисловія; но ожегшись, на молокѣ, по пословицѣ, они стали послѣ осмотрительнѣе. Такъ, на примѣръ, слѣдующее они благоразумно прешли молчаніемъ: "и хижины Ельца, Козельска, Галича {Гг. Петербургскіе Переводчики замѣчаютъ, что ето села (villages), о которыхъ упоминается въ Исторіи!} дѣлаются любопытными памятниками, и нѣмые предметы краснорѣчивыми. Т ѣ ни минувшихъ столѣтій вездѣ рисуютъ картины передъ нами." Но сіи тѣни и съ картинами своими непредставляютъ воображенію правильной картины, да и для самаго разума рисунки ихъ незначительны.-- "Мысль цепенѣ етъ." Ето переведено въ Парижѣ: l'esprit est confondu; въ Петербургѣ: la pensée reste anéantie. Тропы весьма употребительные; Русскаго же выразить не могли они, потому что имъ было бы трудно объяснить его.
Желалъ я посмотрѣть, какъ представлена у Парижанъ маленькая эта картина: "Лучи его (Іоанна III) славы падаютъ на колыбель Петра." Къ сожалѣнію, въ ихъ тетрадкѣ нѣтъ ее. Еслибъ просить живописца, чтобы онъ изобразилъ Славу Іоаннову, лучами своими озаряющую колыбель Петра Великаго: во первыхъ, онъ захотѣлъ бы знать подлинный смыслъ етой мудреной аллегоріи; во вторыхъ затруднился бы соблюденіемъ костюма; далѣе, спросилъ бы можетъ быть, гдѣ и какъ поставить колыбель, съ царственнымъ ли младенцемъ, или порожнюю, и проч.
Но къ чему распространяюсь? Ты самъ любишь изящныя искусства, занимаешься ихъ теоріей; ты поправишь меня, если я не такъ понимаю аллегоріи. По крайней мѣрѣ видишь добрую мою волю. Дѣлаю, что могу; дѣлаю можетъ быть слишкомъ много; ибо ты вѣрно недумалъ, чтобы я пустилъ къ тебѣ такое огромное посланіе. Етому, другъ мой, есть причина: желаю, чтобы и ты былъ ко мнѣ пощедрѣе. Не замедли же.
Ф.
-----
[Каченовский М.Т.] От Киевскаго жителя к его другу: (Окончание) / Ф. // Вестн. Европы. -- 1819. -- Ч.104, N 6. -- С.124-136.