Калидаса
Сакунтала

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Пролог. Действия 2, 3-тье.
    Переводчик не указан. По французскому переводу А. Шези.
    Текст издания: журнал "Сын отечества", 1838 г. Т. III. No 5. .

Калидаса

Сакунтала

Индийская драма.

Второй перевод на русский язык.

Пролог. Действия 2, 3-тье.

Переводчик не указан. По французскому переводу А. Шези.

От редакции.

   "Есть многое, известное нам по слуху, и почти вовсе между тем неизвестное, -- пишет к нам один из известных литераторов, препровождая предлагаемый здесь отрывок из индийской драмы. -- Так, все мы слыхали о "Сакунтале", и до сих пор, кроме немногих
   сцен, взятых Н. М. Карамзиным из старинного немецкого перевода, и помещённых им в "Московском Журнале" за 1792 год, ничего нет по-русски из этого чудного создания. Оно переведено было на английский язык В. Джонсом, и напечатано в 1790 г. (с этого перевода перевёл её тогда на немецкий язык Г. Форстер), но перевод Джонсов был неверен и недостаточен. Лет двенадцать тому назад знаменитый Антуан Леонар Шези издал как самый текст санскритский, так и французский перевод "Сакунталы", и все знатоки согласились, что в первый раз видят творение индийского поэта вполне и совершенно переданное Европе. Теперь что нам, русским, делать? Ждать ли, пока мы сами выучимся по-санскритски и переведём "Сакунталу" с подлинника? Да. Скоро ли это будет? Как ни недостаточен был отрывок перевода Карамзина, он дал хоть какое-нибудь понятие о
   предмете, а с тех пор прошло 45 лет, и никто у нас не подумал идти далее для ознакомления с бесценным цветом санскритской поэзии. Вот моя мысль: почему не перевести нам, покамест, "Сакунталу" с французского перевода Шези? По крайней мере, я решился на такое дело и кончил его; пусть теперь бранят меня ориенталисты, но, может быть, поблагодарят не ориентированные читатели. Хочу, однако ж, предварительно знать мнение публики, и потому посылаю к вам часть моего перевода; прошу вас напечатать его в "Сыне отечества"; если услышу после сего отзывы благоприятные, напечатаю всю "Сакунталу" вполне, с примечаниями, предисловием и объяснениями, а не то предам её всесожжению! Отмеченные строки благоволите напечатать курсивом, в подлиннике сии места писаны стихами, а всё остальное - прозою. Надобно ли говорить здесь, что этот драгоценнейший памятник древнейшей индийской поэзии, "Сакунтала" сочинена через 400 после Р. X., поэтом Калидасой, жившим при дворе раджи Викрамадитии, царствовавшего в Уджани, одном из семи священных индийских городов, и что сюжет драмы взят был Калидасой из "Магабгараты", огромной эпопеи поэта Виазы, жившего задолго прежде? Говорить ли ещё о прелести "Сакунталы", о бессмертных красотах её? Прочтите отзывы Гердера, Шлегеля; Карамзина, других великих судей, прочтите, что
   говорит Гёте... Но лучше всего -- прочтите сами "Сакунталу", радуюсь, если мой несовершенный, хотя с прекрасного, но с перевода сделанный перевод даст о "Сакунтале" сколько-нибудь достаточное понятие. Я старался угадывать прелестную простоту и чудное величие творения Калидасова в переложении Шези -- успел ли, не знаю. Да судят другие"!
  

Действующие лица:

   Царь Душманта.
   Мадгавия, шут, его сотоварищ.
   Раквотака, придворный.
  
   Бгадразена, полководец.
   Гаутами, мать-отшельница.
   Сакунтала, приемная дочь отшельника Канны.
   Её подруги:
   Приамвада.
   Анузуя.
   Театральный директор и Актриса (в Прологе).
   Пустынники, свита царя.

Пролог.

   Брамин. Да, будет к вам властитель вселенной, представляющийся под восемью видами -- Воды, первого из всех созданий; священного Огня, Брамина священнослужителя; двух великих Звёзд, вечных установителей времени; безграничного Эфира, лёгкого зародыша звуков; Воздуха, оживляющего своим дыханием все дышащие создания, да будет к вам бог сей благосклонен, и да благословит вас вовеки! (Уходит).
   Директор театра. Что они мешкают? (Заглядывает за кулисы). Скорей, красавица! Если ты совсем готова, что ж ты не идёшь?
   Актриса. Вот и я -- говори, что делать?
   Директор. Мы здесь, ты знаешь, перед знаменитым собранием, отличающим великие качества художника. Мы должны представить ему "Сакунталу", новое произведение Калидасы. Сделаем же так, что бы старания наши отвечали тому, чего от нас ожидают!
   Актриса. А может ли быть иначе? Где найдётся, скажите, сделайте милость, тот, кто поспорил бы с нашим директором в знании его дела?
   Директор (улыбаясь). Прекрасно. Но, говоря без уловок, всё наше искусство никуда не годится, если мы не успеваем понравиться публике, а в предприятии столь щекотливом -- самый ловкий ум всего менее может быть уверен!
   Актриса. Понимаю. Но с чего же начать?
   Директор. Всего лучше, думаю, будет постараться увлечь внимание слушателей песенкой, которая приятно ласкала бы их слух.
   Актриса. Правда, но помоги же мне выбрать из времён года то, которое могла бы я прославить!
   Директор. Да, которому же из них лучше отдать преимущество, если не лету? Оно теперь только что начинается.
   Усладительные дни, когда, освежившись прохладою купанья, и роскошно лёжа в тени цветущих деревьев, мы предаёмся мирному сну при благовонном дыхании воздуха.
   Актриса. Посмотрите, как рано утром пчела нежно лобызает в своём лёгком полёте свежий цвет кесары; посмотрите, как юная дева прелестно располагает за своими ушами пахучий цветок сирени.
   Директор. О божественные звуки! Видишь -- всё собрание очаровано их пленительным согласием! Но каким зрелищем, скажи мне, поддержим теперь мы его внимание?
   Актриса. Разумеется, новою драмою Калидасы, которую ты уже объявил.
   Директор. Точно -- ведь я, было, и позабыл!
   В восторге моём ум мой так же могуче увлёкся непреодолимою прелестью твоих божественных звуков, как увлекается в это мгновение царь Душманта робкою
   газелью, которую он преследует!

Уходят.

..............................................................................................................

Конец первого действия. Начинается второе действие.

Действие второе.

Выходит Мадгавиа, шут и любимец царя Душманты.

   Мадгавиа. Ай, ай, ай! Сил не станет!.. Что делать с этою страстью царя охотиться?.. Быть всегда осужденным слушать тысячу раз повторенные клики: "Твоя очередь -- смотри: олень"! -- Твоя очередь, смотри: кабан!"... А потом, уж разве в полдень, перебегавши по всем дорожкам в лесу, дадут тебе отдохнуть под сквозною тенью общипанного дерева, и вместо освежения пей вонючую, тёплую воду какого-нибудь источника, заваленного гнилыми листьями древесными! Бог знает когда, дозволят тебе проглотить наспех кусок мяса, и тот обожжёт тебе горло. Уснуть на воле и не думай! Лошадиный топот во всю ночь не позволит тебе глаз сомкнуть, а чуть рассвет, эти мерзавцы, бесстрашные охотники, без милосердия дерут тебе уши криком своим: "В лес! В лес"! -- Да, если бы все беды этим и кончались, а то вот здесь ещё новая беда села на плечи.... С того дня, когда отставши от свиты в горячке охоты, и преследуя молодую газель, царь заехал в какую-то пустыню и открыл там какую-то молодую пустынницу, по имени Сакунталу, уже и речи нет о возвращении в город... Все эти мысли не дали мне уснуть до зари, но я всё-таки не придумал лекарства на нашу беду, кроме того разве, что мой высокий друг женится на своей новой победе... (Прохаживается и смотрит). Вот и он идёт, с луком и в венке из полевых цветочков на голове. Ох! По всем приёмам его видно, что сердце у него сильно ранено... Постой! Покажусь, как будто меня всего разломало от усталости... (Громко). Пора, кажется, мне немножко отдохнуть. (Опирается на палку).

Появляется Душманта.

   Душманта (про себя). Победа не будет трудною! Судя по всем поступкам её со мною, я могу, скорее всего, надеяться, и если любовь моя не увенчалась ещё успехом, мне кажется, она не меньше моего ждёт времени, которое соединит нас. (Улыбается). Да, так-то ум наш всегда судит о вещах, сообразно тому, что ему нравится, и часто потом жестоко обманывается. Неужели и со мною теперь тоже случится?.. Ах! Нет! Если удаляясь, она выражала своим сладостным взором столько нежности, если она была так медленна в своей походке, на каждом шагу оказывая новую прелесть, если, в то время, когда подруга хотела удержать её против воли, она показала такое живое нетерпение... Всё это, бесспорно, было для меня! О, любовь умеет отличать своё и брать всё, что принадлежит её власти...
   Мадгавиа (опершись на палку). Великий царь! Усталость лишает меня употребления рук; извини, прошу тебя, если только губами моими могу пробормотать тебе приветствие!
   Душманта (смотрит на него и смеётся). От чего это ты так согнулся?
   Мадгавиа. Что? От чего согнулся? Сам ты переломал мне все косточки и спрашиваешь, от чего я кряхчу!
   Душманта. Загадка твоя мне непонятна. Изъясни, пожалуйста, лучше.
   Мадгавия. Изволь. Вот эта ветаза сгорбилась. Как думаешь: от чего? Добровольно, или от стремления воды?
   Душманта. Разумеется, от стремления воды.
   Мадгавиа. Ну, вот также, добрая воля твоего величия сгорбила меня!
   Душманта. Какъ же это?
   Мадгавиа. Прилично-ли, спрашиваю тебя, забыть все важнейшие дела государства и спокойному пребыванию в своём дворце предпочесть эти леса, где сделался ты настоящим дикарём? Разве здесь, скажи мне, можешь ты собирать свой совет? И поучительно ли видеть меня, почтенного брамина, что я гоняюсь здесь за дикими зверями? Да, я весь так переломался, что руками пошевелить не могу, -- их вывихнуло у меня тяжелое занятие. Прошу тебя из милости одного денька отдыху!
   Душманта (про себя). Бедняк не любит охоты, и с тех пор, как юная дочь Канвы заняла всю мою душу, я почти также разлюбил звероловство.
   Нет! Не чувствую больше сил натягивать лук и направлять смертельную стрелу в робких газелей, разделяющих убежище моей милой, и как будто в прекрасных очах её, занявших ту восхитительную прелесть, которая видна в их глазах!
   Мадгавиа (смотря на царя). Какая новая мысль занимает ум твой? Увы! Слишком хорошо вижу -- я проповедовал в пустыне...
   Душманта. Какая же новая мысль может быть у меня, кроме той, чтобы последовать мудрым советам друга?
   Мадгавиа (радостно). Если так -- да здравствует царь мой! (Хочет удалиться).
   Душманта. На минуту! Послушай, что я скажу тебе.
   Мадгавиа. К услугам твоего величия!
   Душманта. Когда твое естество отдохнёт, мне нужна будет его услуга, в таком деле, которое не причинит ему ни малейшей усталости.
   Мадгавиа. Что это! Да уж не заставите ли вы меня насладиться каким-нибудь добрым кушаньем?
   Душманта. А вот узнаешь.
   Мадгавиа. Нетерпеливо жду такого счастливого мгновения!
   Душманта. Эй! Кто там?
   Придворный (входит). Что угодно твоему величию приказать?
   Душманта. Раквотака! Позови ко мне моего воеводу.
   Придворный. Повинуюсь царской воле. (Возвращаясь с воеводой). Иди, иди, господин почтенный! Повелитель наш ожидает тебя, хочет говорить с тобою -- иди же скорее!
   Воевода (про себя, глядя на царя). Как ни упрекают нас мудрецы за упражнение охотою, но оно удивительно прилично нашему повелителю! И вот, с тех пор, как он ему предался,
   с тех пор, как занятие луком, которого не оставляет он никогда, укрепило руку его, с тех пор, как привыкший к палящим лучам солнца, он переносит жар без малейшего
   утомления, избавленное от излишней толщины, крепкое тело его составлено, кажется, из одних нервов, и, посмотрев на него, назовёшь его слоном, пробегающим вдали по вершине высокой горы и представляющимся зрению точкою. (Приближаясь). Да будет царь всегда победителем! Государь! Повсюду в лесу видны следы диких зверей, и никогда охота не обещала нам лучшей удачи -- можешь ли медлить?
   Душманта. Ах! Бгадразена! Мудрый Мадгавиа, этот отъявленный неприятель охоты, запрещает мне такое увеселение!
   Бгадразена (тихо Мадгивии). Славно, дружище, стой крепче, а я испытаю мысли царя! (Громко). Государь, этот дурак не знает, что говорит. Рассмотри, сделай милость, удовольствия и выгоды, доставляемые охотою: вначале, самое свободное обращение кропи; тело освобождается от излишней толщины, делается легче и способнее на все роды занятий; потом, не удивительное ли наслаждение угадывать по разным движениям животного, которое преследуешь, чувство, то страха, то гнева, его оживляющих, и наконец, -- радостный восторг, когда стрела охотника верно достигает своей добычи, в то мгновение, когда она бежала во всю прыть. Нет, нет! Правду говорят, что нет на свете другого увеселения, которое можно б было сравнить с охотою!
   Мадгавиа (сердито). Ах! Ты злодей! Ах, ты негодный потатчик! Уж пусть бы царь предавался такому занятию, если у него есть к нему страсть, а ты, негодный сын рабыни, когда ты рыскаешь по лесу, желал бы я тебе попасть в лапы какого-нибудь голодного старого медведя, когда он гонится за слоном или оленем!
   Душманта. Бгадразена! Близость священной пустыни не позволяет мне согласиться на твое желание. И так, оставим сегодня в покое зверей здешнего леса.
   Пусть буйвол играет, возмущая рогами своими воду, в которой он утоляет жажду; пусть серны, соединяясь стадами, спокойно пережёвывают жвачку в тени; пусть старые вепри без опасения пилят клыками своими пни в грязных болотах, и пусть лук мой покоится с распущенною тетивою!
   Бгадразена. Как угодно твоему величию.
   Душманта. Вороти же стрелков, побежавших вперёд, и позаботься отдать приказ, чтобы все уважали это святое убежище, и свита моя оставалась в далёком от него расстоянии, потому что, видишь ли ты --
   Под наружностью терпения выше всякого испытания благочестивые пустынники скрывают пожирающую силу. Так вода, охлаждающая и усладительная, если подвергнуть её силе огня, может раскрыть страшную мощь, и обжечь нас!
   Мадгавиа. Ступай-ка, ступай, благородный защитник наслаждений охотою!
   Бгадразена. Повеления царя будут тщательно исполнены! (Уходит).
   Душманта (своей свите). Вы положите все охотничьи снаряды, а ты, Раквотака, удвой бдительность по своей должности.
   Придворный. Царь останется доволен. (Уходит).
   Мадгавиа. Как одного слова твоего достаточно было очистить всю эту ограду! Здесь и мухи теперь не осталось. Удостой же сесть на эту скамью, в тени огромных деревьев, под этим благодетельным навесом, что бы мне можно было подле тебя наслаждаться тем приличным делом, о котором ты мне говорил!
   Душманта. Иди вперёд.
   Мадгавиа. Иди, государь, иди ты.

Оба садятся на скамью.

   Душманта. Друг Мадгавиа! Ты не можешь похвалиться, что бы глаза твои наслаждались уже всем тем удовольствием, к какому они способны, потому что взоры твои не встречали ещё существа, самого достойного, что бы увлечь их.
   Мадгавиа. Что ты говоришь, государь! Ах! Да и в эту минуту не направлены ли они на твою особу?
   Душманта. Хотя вообще способны мы судить о себе слишком благосклонно, но не обо мне идёт здесь речь, а о Сакунтале, жемчужине здешнего уединения.
   Мадгавиа (про себя). Ладно -- мне надобно употребить всю мою силу, для воспрепятствования этой страсти! (Громко). Но если эта красавица дочь пустынника, ты не можешь получить руки её -- ну, так, к чему же послужит тебе желание заглядываться на неё?
   Душманта. Ах! Какой ты дурак! Разве хотим мы схватить руками новый месяц, когда вытянув шею и уставив глаза, мы не можем отвратить взоров наших от его серебристого блеска! Но не думай, чтобы Душманта остановил мысли свои на предмете, которым он обладать не может!
   Мадгавиа. Расскажи же мне.
   Душманта. Знай, что она одолжена рождением небесной богини, и что если её называют дочерью Канны пустынника, то потому только, что он принял её оставленную, подобную нежному цвету малики, отделённого от его стебля и увядавшему от лучей солнца.
   Мадгавиа (улыбаясь). Право, когда я думаю о прелестных женщинах, какие находятся в твоём антаг-пуре (род гарема), я вижу , что ты предпочитаешь им свою новую победу, мне кажется, я вижу сытого человека, который меняет сладкое питье финиковое на горький сок дикого тамаринда.
   Душманта. Мой друг! Очень заметно, что ты не видел её, потому, что ты осмеливаешься так говорить.
   Мадгавиа. О, без сомнения! Что может тебе нравиться, то должно быть очень мило.
   Душманта. Одним словом:
   Когда размышляю я о могуществе Брамы и совершенствах этой несравненной девушки, мне кажется, что соединив в мысли своей все стихии, способные произвести прекраснейшие формы, и уравнивая их на тысячу образов, Брама остановился, наконец, на образе этой божественной красоты, совершенстве создания!
   Мадгавиа. Ох! Боюсь, что эта красавица заставит тебя забыть всех других женщин.
   Душманта. Но -- мысль ужасная!
   Какому смертному на земле назначена эта восхитительная красота, свежестью своею похожая на цветок, благоухания которого не вдыхал ещё в себя никто, на нераспустившейся цвет, которого не смела еще сорвать дерзкая рука, на жемчужину, ещё нетронутую в перламутре, где она покоится, на новый мёд, к которому не прикасались ещё ни чьи уста?
   Это бесценное сокровище, достойная награда высоких добродетелей, кому оно достанется? Увы! Не знаю...
   Мадгавиа. Поверь мне, ты не должен терять времени, если не хочешь, чтобы эта обожаемая пустынница не сделалась добычею какого-нибудь грубого пустынника, с волосами, намазанными и гладко приглаженными маслом ангуди.
   Душм. Мой друг! Она не может располагать сама собою, а старейшина семейства в отсутствии.
   Мадгавиа. Хорошо, но какие чувства её к тебе?
   Душманта. Юные девы, воспитанные в пустыне, естественно, робки, но...
   Этот взор, столь скромно потупленный в моём присутствии -- эта нечаянная улыбка, где мелькает лукавое невнимание, не доказательства ли они любви, удерживаемой самою кроткою стыдливостью, не смеющей открыться вполне и дозволяющей себя угадывать?
   Мадгавиа. Как? И при таких-то слабых доказательствах ваше величие уже поёт победу?
   Душманта. Ах! Её чувство ко мне сказалось яснее в минуту её ухода с двумя её молодыми подругами!
   "Посмотрите, -- говорила она -- и сладостно лгала она в это время, -- посмотрите -- ногу мою жестоко ранила эта колючая игла кузы", -- и она остановилась без причины. Потом, едва ступила она насколько шагов, как оборотила голову, будто отцепляя одежду свою от кустарника, который вовсе за неё не цеплялся -- и все для того, чтобы взглянуть на меня!
   Мадгавиа. Ну, так, конечно, с добрым запасом кушанья, заколдованный прелестью этой пустынницы, остаёшься ты в этом лесу?
   Душманта. Мой друг! Приискать какую-нибудь хитрость, и снова войти в священное убежище, хочу употребить я твой ум!
   Мадгавиа. Да, на что тебе хитрости? Ведь ты царь?
   Душманта. Что ты хочешь сказать?
   Мадгавиа. "Эй вы, пустынники! Подавайте мне тотчас шестую часть сборки сарацинского пшена (риса), следующего мне по закону". Вот что ты можешь сказать им.
   Душманта. Бессмысленный! Совсем другой дани жду я от благочестивых пустынников, дани -- в тысячу раз более драгоценнейшей груды дорогих каменьев --
   Дань, собираемая царями с их подданных, тлена и преходяща, но святое приношение, блага, которые своими пламенными молитвами получают они для нас с неба, остаются навсегда на главе властителя!
   Голоса за сценою: Можем ли иметь счастье насладиться присутствием царя?
   Душманта (прислушиваясь). О! По звукам этих кротких и усладительных голосов думаю, что мы слышим голоса пустынников!
   Придворный (входит). Да будет царь всегда победителем. Два юных риши (знатока, богослова) ожидают его.
   Душманта. Введите их скорее!
   Придворный. Приказ государя исполнится. (Выходит и возвращается через минуту с двумя пустынниками). Сюда, сюда!
   Один из пустынников (рассматривая царя). Какого доверия не внушит этот вид величия, блистающего таким светом во всей его особе, или лучше сказать, это выражение доброты, признак истинного риши, отпечатанный во всех его чертах.
   Какого обилия благ не доставляет нам его пребывание в сём священном лесу?.. Сколько покровительство, нам оказываемое, возвышает ежедневно его достоинства! Да,
   справедливо, в священных гимнах, вдохновенные певцы возвышают до небес славу такого монарха, властителя страстей своих, столь достойного двоякого именования царя и мудреца; конечно, и одно название Муни уже почтенно, но какого блеска не приобретает оно, если впереди его находится название царь?
   2-ой пустынник. Как? Мой друг! И так вот он, Душманта, знаменитый любимец Индры.
   1-ый пустынник. Без сомнения, но какая твоя мысль?
   2-ой. О, не дивлюсь более, если эта рука, мощная, крепкая, как огромная полоса железа, которою заперты врата столицы его, достаточна для покорения его могуществу
   земли, чёрной границы обширного океана, и если в лютых битвах, какие ведёт он с Даитиями, боги столько же придают его грозному луку, сколько и громам Индры, блистательных побед, какие одерживает он над своими врагами!
   Оба пустынника (приближаясь). Да, будет победа всегда уделом твоим, великий царь!
   Душманта (встает) Примите мой привет!
   Оба пустынника. Да будет твое величие всегда счастливо! (Предлагают ему плоды).
   Душманта (принимая с знаками глубокого почтения). Скажите мне, прошу вас, причину вашего прихода?
   Оба пустынника. Мирные обитатели сей пустыни и, узнавши, что величество твоё остановилось здесь недалеко, желали бы...
   Душманта. Чего желают от меня ваши благочестивые отшельники?
   Оба пустынника. Они заклинают тебя, государь, поселиться на несколько дней в их пустыне в сопровождении своего возницы, уверенные, что присутствия твоего достаточно ужаснуть целый сонм злых духов, который с отъезда добродетельного Канны, нашего начальника, не перестаёт нападать на нас, препятствуя исполнению священных обязанностей.
   Душманта. Такое требование для меня есть высшая благосклонность.
   Мадгавиа (тихо, царю). Вот, что называется сделать самую приятную неприятность.
   Душманта. Рагвотака! Пусть без отлагательства возница приготовит мне колесницу, и не забудет положить в неё мой лук и другое оружие.
   Придворный. Повинуюсь царю. (Уходит).
   Оба пустынника. О, как сладостно видеть, что род благородных предков не пресёкся в тебе. Конечно, знаменитое поколение Пуру поставил Брама покровительствовать несчастным и защищать их от всякого страха.
   Душманта. Идите, добродетельные брамины, а я следую немедленно по стопам вашим
   Оба пустынника. Победа царю! (Уходят).
   Душманта. Ну, любезный Мадгавиа, не блажен ли ты? Ты увидишь Сакуналу - ты должен умирать от нетерпения.
   Мадгавиа. Да, мне очень хотелось бы этого, но вот эти злые духи...
   Душманта. Ну, ну, не бойся ничего. Разве не будешь ты подле меня?
   Мадгавиа. Правда, я под неизменным покровительством твоей всемогущей руки.
   Придворный (приходит). Великий царь! Колесница готова принять твоё величие для торжественного шествия, но вот некто Карабга, посланник царицы, матери твоей, прибыл в сию минуту из столицы.
   Душманта (почтительно). Как? Точно ли от великой царицы послан он?
   Придворный. Почему величие твоё в этом сомневается?
   Душманта. Введи его.
   Придворный (выходит и возвращается через минуту с посланным). Карабга! Ты видишь царя и повелителя своего. Приблизься с почтением к священной особе его!
   Посланный (низко кланяясь). Да будет царь победителем! Государь! Ваша великая матерь дает вам знать...
   Душманта. Что угодно почтенной царице?
   Посланник. Через четыре дня должен последовать большой пост, по случаю приношения теням предков, и царица даёт знать твоему величию, что присутствие твоё необходимо при сем торжестве
   Душманта. С одной стороны, обещание, данное благочестивым пустынникам, с другой повеление царицы, великой матери моей... Две обязанности, которые необходимо выполнить... Что мне делать.
   Мадгавиа. Прекрасно! Я вижу его теперь в таком же затруднении, как Триванка!
   Душманта. Истинно, я нахожу теперь себя в ужасном замешательстве!
   Разделение двух мест, где я должен действовать в одно время, разделяет мой разум, как утёс, находящийся в реке, разделяет движение её вод.
   Друг Мадгавиа! Мать моя всегда уважала тебя, как сына, итак, ты можешь возвратиться в город, сказать царице о важном деле, исполнение которого принял я для добродетельных отшельников, и прекрасно можешь занять моё место при случае торжества.
   Мадгавиа. Изволь, но не думай только, что бы я соглашался потому, что хоть сколько-нибудь боюсь этих злых ракшасов.
   Душманта. Возможно ли -- брамин, столь почтенный, как ты! Иди -- ты выше всякого подозрения.
   Мадгавиа. Это ещё не всё. Теперь, когда я объявлен братом царским, и не могу отправиться, кажется мне, без поезда, приличного моему новому достоинству.
   Душманта И на это я согласен. Решаясь остаться здесь один, для защиты почтенных браминов, я не имею надобности в моей блестящей свите, которая будет сопровождать тебя, как почётный поезд.
   Мадгавиа (гордо). О, о! Вот я и буду казаться твоим почтенным наследником!
   Душманта (про себя). Этот молодой глупец так легкомыслен, и по его ветрености легко могут начаться подозрения в моём антаг-пуре о новой страсти, меня увлекающей. Надобно мне переменить его мысли. (Берёт Мадгавию за руку). Будь уверен, друг мой, что только желание быть полезным этим почтенным риши заставляет меня внести ногу мою в их пустыню, и во всей этой страстной любви, которую показывал я тебе к Сакунтале, не было ни сколько правды. Видишь:
   Какое отношение может быть между мною и юной девушкою, столько же смиренною, как робкие газели, среди которых она воспитана, преданная совершенной любви чисто отвлечённой? Сказка, которую я тебе пересказывал, была простою шуткою с моей стороны, и надеюсь, ты остережёшься принимать всё это за что-нибудь другое, кроме шутки?
   Мадгавиа. О! Не сомневайся!
   Душманта. Ступай же, Мадгавиа, думай о том, как достойно выполнить обязанность, мною тебе доверяемую, а я иду оказать мое покровительство почтенным браминам.

Все уходят.

Конец второго действия. Начинается третье.

Действие третье.

Явление вступительное.

   Молодой Брагмачари (несёт освящённую кузу, размышляет некоторое время, потом вскрикивает, как будто вне себя от удивления). Нет могущества, равного великому Душманте! Едва явился он в нашей пустыне, как злые духи не смеют уже противоположить малейшего препятствия нашим благочестивым занятиям!
   Исполненные ужаса от одного мановения руки его, когда он берётся за стрелу, не слыша еще дрожания тетивы, и глухого голоса потрясённого лука, уже бегут они далече?
   Итак, безопасно могу я передать нашим почтенным жрецам сии освящённые злаки, предназначенные украсить стены наших священных алтарей. (Идёт, глядит кругом и как останавливается на каком-то предмете).
   О Приамвада! Для кого назначаешь ты этот освежительный бальзам узиры и эти широкие листья лотоса, с их длинными волокнами? (Как будто слушая). Что ты говоришь? Для Сакунталы? У неё горячка? Милая Приамвада -- ах! Позаботься о ней! Ты знаешь, что она вторая жизнь для доброго нашего отца! А я между тем передам тебе через почтенную Гаутами воду, освящённую при последнем жертвоприношении; она утишит боль её. (Уходит).

Входит Душманта, показывая во всех движениях признаки самой сильной страсти.

   Душманта (вздыхая). Без сомнения, знаю всю строгость, какую предписывает
   ей благочестивая жизнь, знаю, что она совершенно покорна воле Канны, и между тем, как реку нельзя поворотить к её источнику, так ничто не можешь отвратить сердца моего от страсти, его увлекающей!
   Могущая любовь! Как можешь ты наносить нам раны, столь глубокие, ты, оружие которой составляют одни цветы? (Размышляет). Ах, я вижу!
   Огни гнева гневного таятся ещё в тебе, подобно таинственной кузнице, сокрытой во глубине морей! Могла ли бы ты без того, в прах обращённая, зажигать такие огни в сердцах наших?
   Несчастные мы любовники! Каких страданий не заставляете вы нас испытывать, ты , жестокая любовь, и ты, молчаливое светило ночей, оба созданы для того, кажется, чтобы внушать нам только сладкую доверенность!
   Да, эти цветистые лучи, которыми украшают колчан твой, эта свежесть, которую придают свету твоему, о луна! Как различно представляются они влюблённому!
   Эти свежие лучи твои -- пожирающее пламя; эти цветистые стрелы -- острые алмазы, раздирающие наши сердца! И между тем --
   Пусть любовь беспрерывно соединяет на мне все роды мучений, далекий от жалоб на неё, я благодарил бы её даже, если бы в возмездие скорбей моих, она дала мне средства торжествовать некогда над этою красавицею с упояющими взорами! Но, божество неумолимое! Ты не окалываешь сострадания к несчастному, который может так горько жаловаться на твою жестокость! Как? Для того ли беспрерывно посвящаю я себя твоему обожанию, со всею горячностью исступлённого воображения, чтобы видеть тебя, ещё с большей силою, напрягающею твой ужасный лук, избирая сердце мое целью для стрел твоих?
   Посмотрим, что мне делать для развлечения моих скорбей, теперь, когда благочестивым пустынникам не нужна моя помощь? (Вздыхая). Увы! Только вид моей возлюбленной можете принести мне некоторое услаждение, и надобно мне отыскать ее. (Смотрит на небо). Да, без сомнения, в это время дня, когда жар дает себя чувствовать всего сильнее, Сакунтала, сопровождаемая двумя своими подругами, ищет убежища на берегах Малини, где тенистые деревья распространяют столь усладительную тень! Надобно мне идти туда... (Приближается и смотрит). Ах! Вот она прошла здесь, за несколько мгновений, по этой аллее, которую защищают молодые кустарники!
   Вижу по цветам, там и здесь разбросанным, нежные чашечки которых, хотя и отторгнутые от родного стебля, сохраняют ещё весь блеск свой, вижу по этим веточкам, из которых льётся свежий молочный сок, показывающий недавний срыв их. (Чувствуя приятное ощущение). Каким живительным воздухом дышат в сих местах!
   С каким сладострастием, всё моё тело, сжигаемое пламенною горячкою любви, ласкает теперь этот нежный ветерок, обременённый благоухающими испарениями лотоса, и
   легкими каплями освежительной росы, которые похитил он, играя на едва заметных волнах Малини! (Смотрит вокруг).
   О блаженство! Там, под этим навесом, составленным из перепутанных ветвей цветущей ветазы, там покоится Сакунтала!
   Да, я совершенно различаю на мелком песке, которым покрыта тропинка, туда ведущая, свежие следы ног её, этих очаровательных ножек -- они отпечатались здесь во всей их прелести!
   Посмотрим сквозь ветви. (Раздвигает ветви и вскрикивает в восхищении).
   Вижу её, прелесть очей моих! Вот она, небрежно сидит с подругами на цветистом ложе! Из моей счастливой засады, я могу наслаждаться их разговором, исполненным очаровательной откровенности... (Прячется).

Явление второе.

Сакунтала и две подруги её.

   Подруги (обмахивая её опахалами). Милая Сакунтала! Чувствуешь ли какое-нибудь облегчение от свежего ветерка, производимого этими широкими листьями лотоса?
   Сакунтала (с болезненным видом). О мои добрые подруги! Для чего столько забот!

Подруги смотрят на неё с грустью.

   Душманта (про себя). Она, кажется, очень не здорова! (Сомнительно). Что же? От излишнего ли жара, или скорее по другой причине, которая пришла теперь мне в голову? (Думает). Или?.. Прочь все сомнения!
   Грудь, полузакрытая этим поясом, напитанным бальзамом узиры, это зарукавье, сплетённое из жилок лотоса небрежно надетое на руку, упавшую в утомлении... О, как,
   несмотря на весь этот беспорядок, она восхитительна в очах моих!
   Да, правда, что огнь любви и пожирающий жар лета повергают нас в чрезмерное ослабление, но не естественно, чтобы одно влияние Солнца утомляло нас до такой степени в цвете юности!
   Приамвада (тихо Анузуе). Заметила ли ты, Анузуя, что со времени первого свидания с царём, Сакунтала сделалась такою расстроенною? Вот, мне кажется, начало её болезни...
   Анузуя (тихо Приамваде). Признаюсь, и я думаю так же! Надобно узнать хорошенько. (Громко Сакунтале). Мне хотелось бы спросить у тебя, милая... Твоя болезнь очень тяжела?
   Душманта. Прекрасно! Она должна теперь сказать!
   Ах! Как её зарукавье, сплетённое из лотосовых жилок, белизной спорящих со светом лучей месяца, чёрными пятнами показывает жестокость внутреннего огня, её пожирающего!
   Сакунтала (с усилием приподнимаясь). Ты сама видишь; но что ты хочешь знать?
   Анузуя. Послушай, милая Сакунтала: мы не можем угадать, что происходит в твоём сердце, но, между тем, я думаю, болезнь твоя может быть одинакова с болезнью влюблённых, как описывают её в любовных трактатах. Скажи ж нам, что с тобой сделалось? Не зная хорошо зла с самого начала его, нельзя и думать об исцелении.
   Душманта (про себя). Можно сказать, поистине, что Анузуя прочла мысль мою, потому что я то же подозреваю...
   Сакунтала. Да, боль моя нестерпима, и мне нелегко вдруг открыть её причину...
   Приамвада. А между тем, моя кроткая подруга, Анузуя говорила совершенно справедливо. Скажи, для чего стараешься ты сделать тайну из странного состояния, в каком находишься? Посмотри, как день ото дня все члены твои кажутся более и более слабеющими, хотя восхитительная красота всё ещё не оставила тебя!
   Душманта (про себя). Ах! Какую правду сказала ты, Приамвада!
   Да, щеки её потеряли свою удивительную округлость; грудь её, хотя и твердая юностью, разделяется теперь немного более на своей возвышенности; стан её потонул,
   прекрасные плечи её похудели, и лёгкая бледность сменила живой блеск её лица! Но если и чувствуешь скорбь, видя её в таком состоянии слабости, то находишь восхитительною, думая, что любовь причинила такое опустошение... Её уподобить можно слабой лиане, у которой завяли листочки от пламенного дыхания полуденного ветра...
   Сакунтала (вздыхая). И для чего не разделю я с вами мои скорби?
   Подруги (вместе). Милая подруга! Милая подруга! Этого желаем мы всего более: разделенную скорбь переносить легче.
   Душманта (про себя). Так спрашиваемая любезными поверенными своих скорбей и своих радостей, не может она скрываться, не может не сказать о виновнике своего мучения... И в это мгновение, не смотря на всю любовь, которую не однажды открывал я в её взорах, когда они украдкой падали на меня, я чувствую трепет в ожидании её ответа!..
   Сакунтала. С той минуты, когда знаменитый покровитель наш царь, Душманта, представился взорам моим... (Останавливается с гримасой стыдливости).
   Подруги. Докончи, докончи, милая подруга!
   Сакунтала. С той поры, тревожимая страстью, которую он внушил мне, я стала добычею этой несчастной болезни...
   Подруги. Прими наши поздравления! Никто из смертных, кроме его, недостоин сделаться предметом обетов своих! Так прекрасная река не соединяет волн своих ни с чем, кроме обширного моря!
   Душманта (в восторге). О сладостное признание! Я слышу тебя!
   Как ты, любовь, виновница моих страданий, вдруг сделалась моим утешителем!.. Так под небом, покрытым облаками, все существа природы, будто уничтоженные прежде пожирающим огнём Солнца, кажутся приемлющими новое бытие!..
   Сакунтала. Выдумайте же, мои кроткие подруги, что-нибудь такое, чем могла бы я сделать царя чувствительным к скорби, меня терзающей... Без того скоро останется вам от меня -- только одно воспоминание...
   Душманта (про себя). Вот что разрешает все мои сомнения -- о я, счастливейший из смертных! Не усладительнее ли -- видеть себя властителем сердца, которое отдается само собою, нежели торжествовать над сердцем ценою тысячи стараний!
   Приамвада (Анузуе). Милая подруга! Страсть Сакунталы приобрела силу неодолимую, и всякое промедление будет ей смертельно.
   Анузуя (Приамваде). Какую хитрость должны мы употребить, чтобы удовлетворить желание подруги нашей без замедления и сохранить стыдливость её?
   Приамвада (Анузуе). Только о последнем, милая, надобно нам позаботиться, а первое -- я разумею, верность успеха -- будь уверена, это дело уже достоверное!
   Анузуя (Приамваде). Как так?
   Приамвада (Анузуе). Подумай. -- Не заметила ль ты этого очаровательного выражения нежности, изображаемого взорами царя каждый раз, когда обращает он их на нашу подругу? И эта худоба, которую замечают в нём с нескольких дней, чему приписать её, если не бессоннице любви?
   Душманта (про себя). Она правду говорит! Мое зарукавье потемнело от горячих слёз, изменяющих внутреннему, пожирающему меня огню и наполняющих руку мою, когда, во время продолжительной бессонницы, упираюсь я на всё бледною щекой, оставляя нетронутой звенящую тетиву моего лука и сжимая иссохшие пальцы, тщетно надеюсь сыскать в них опору!
   Приамвада (подумав). Мне пришла мысль! Если бы Сакунтала написала любовное письмецо, не могу ли я спрятать его в цветок и поднести царю этот цветок, под предлогом, будто представлю ему приношение?
   Анузуя. О, я восхищена такою милою хитростью! Что скажешь, Сакунтала?
   Сакунтала. Надобно подумать...
   Приамвада. Хорошо! Думай же теперь только о каких-нибудь нежных стишках, которые будут предвестием объявления более важного.
   Сакунтала. Готова... Но сердце мое трепещет, страшась отказа!..
   Душманта. Прелестная девушка! Он подле тебя, пожираемый страстью, тот, чьего отказа ты боишься!.. Нет, нет! Влюбленный, знаю, может быть, жестоко обмануть в своей надежде -- может достигнуть иногда и высшего счастья...
   Но быть нечувствительным, преслушным любви -- как же счастье может ему когда-либо после того улыбаться?
   Ты страшишься, о прекраснейшая из девушек! Чтобы я не отверг твоего дара... Я -- упоённый любовью, мечтающий только об обладании тобою, я, который предпочитает тебя всему, что только есть в мире драгоценного!
   Подруги. Милая Сакунтала! Ты слишком унижаешь свои достоинства! Скажи, есть ли существо такое, которое, будучи пожираемо пламенем, было бы так нечувствительно, что захотело заслониться зонтиком от кротких лучей месяца осеннего, в то мгновение, когда они разольют на него усладительную свежесть?
   Сакунтала. (улыбаясь) Что вы говорите вздор! Не мешайте -- разве не видите, что я горю в огне, сочиняя мои стихи? (Кажется глубоко задумавшейся).
   Душманта (про себя). О зрелище очаровательное! Как завидовал бы я, если бы хоть на мгновение был лишен тебя!
   Да, я могу теперь считать по пленительному движению нежно сдвинутых бровей её, число стоп, из которых составляет она свой стих, и это легкое дрожание губ, которое проводит очаровательную складочку на её дрожащей щеке, как изменяет оно пламень страсти её ко мне!
   Сакунтала. Вот, стихи мои кончены, но нам не на чем написать их...
   Приамвада. О, не беспокойся! Я легко могу начертить их ногтем на этом лотосовом листочке, столь же гладком, как блестящее перо молодого попугая, и тщательно соблюду размер стиха!
   Сакунтала. Слушайте же и скажите: хорошо или нет приноровлены они к обстоятельству.
   Подруги (вместе). Слушаем внимательно!
   Сакунтала
   (читает стихи)
   Сердце твоё я не знаю,-- знаю одно:
   Сердце трепещет, едва лишь подумаю я о тебе.
   Ночью и днём я терзаюсь, а мысли мои -
   Лишь об источнике боли, только о нем.
   (Не любопытно ли вам услышать самые звуки, какими передаёт Сакунтала в подлиннике свои милые стихи? Вот они, по возможности выраженные европейскими буквами господином Шези:
   Сакунтлае моанлего.
   Тужжа па ане гиаам мама уна маано диваа раттимча,
   Никкиба дабаи балиам туга гаттгаманорагайм ангайм! Прим. пер.).
   Душманта (про себя). Вот время мне явиться! (Вдруг выходя). Нет, нет! Прелестная дева! ты испытываешь только лёгкую теплоту любви, но моё сердце... Ах! Против него направлена вся свирепость огня любви!..
   Так полный круг месяца поглощается палящими лучами солнца, когда нежный цвет лотоса получает от него только лёгкое прикосновение!
   Подруги (радостно встают при виде царя). Ах! Как внезапно увенчиваются желания наши успехом!

Сакунтала хочет подняться.

   Душманта. Нет, милая дева! Не беспокойся!
   Эти горящие и ослабшие члены, эти утомлённые руки, в лихорадочном движении, оставляющие в беспорядке висеть влажные нити лотоса, которыми они окружены, не должны покидать усеянного цветами ложа, на котором они покоятся. Запрещаю тебе всякие вежливости со мною!
   Сакунтала (про себя, с робостью). Теперь-то бейся, сердце моё!.. Увы! Что будет с тобой...
   Анузуя. Что же? Счастливый любовник Сакунталы неужели не осмеливается занять места подле неё?

Сакунтала отодвигается немного.

   Душманта (садится). Приамвада! Лихорадка подруги вашей не уменьшилась ли теперь немного?
   Приамвада (смеясь). Да, Сакунтала приняла успокаивающее лекарство, и оно, конечно, ей поможет! Но, о великий государь! Если любовь, чувствуемая вами одним к другому, теперь уже не тайна, извини, что при сердечном участии, какое беру в Сакунтале, я готова засыпать тебя вопросами!
   Душманта. Как угодно, моя красавица, и особливо не скрывай от меня ничего. Ты знаешь пословицу:
   "Не кстати молчание,
   Когда хотелось говорить, ведёт к раскаянию".
   Приамвада. Да, удостоит царь меня выслушать!
   Душманта. Я весь превратился в уши!
   Приамвада. Великий царь, обитатели сей пустыни не могли не ожидать в тебе великодушного покровителя. Бесспорно, такая добродетель...
   Душманта. Хорошо, хорошо -- да, об этом нечего говорить; прейдём, пожалуйста, к другому!
   Приамвада. Ну, так, без всяких увёрток скажу я тебе, что с того мгновения, когда явился ты очам милой нашей подруги, любовь, это могучее божество, овладело ею, и довело её до жестокого изнеможения. Итак, заклинаю тебя, виновник скорби её! Взгляни на неё ласково и сохрани для нас её столь драгоценную жизнь!
   Душманта. Будь уверена, любезная девушка, что любовь Сакунталы для меня бесценна, и я ставлю её выше всяких сокровищ!
   Сакунтала (улыбаясь с нежностью и с притворным гневом). Но разве не видишь ты, милая, что вы обе странно употребляете во зло терпене царя, который, без сомнения, горит нетерпением возвратиться в тайные чертоги дворца своего, после столь долгого отсутствия!
   Душманта. Может ли ум мой заниматься другою мыслью, чуждою тебя, милая Сакунтала, тебя, наполняющей всё моё сердце!.. О, далее от меня подобное подозрение, если ты не хочешь видеть умирающим перед тобою того, кто так жестоко изранен стрелами любви!
   Анузуя. А ведь говорят, что у вас, царей, бывает множество любимиц... И в таком случае можем ли мы надеяться, что ты поставишь нашу милую подругу выше тех бесчисленных огорчений, которым будет она подвержена от своих ревнивых соперниц?
   Душманта. Чтобы разуверить вас немногими словами --
   Среди толпы жён моих, и среди роскоши, окружающей царей, только два предмета, клянусь вам, навсегда привлекут всё моё внимание -- управление обширным царством моим, и -- кроткая подруга вашего детства!
   Подруги (вместе). Такое торжественное обещание рассеивает все наши опасения!

Сакунтала не может скрыть своей радости.

   Приамвада (Анузуе). Посмотри, милая, как оживает теперь Сакунтала, подобно молодому павлину, когда в летний день, утомлённый излишком жара, он оживляется в изнемогающих силах легким, влажным ветерком!
   Сакунтала. Просите прощения у владыки земли во всей этой пустой болтовне, столь противной почтению, какое должны мы оказывать такому великому гостю.
   Подруги (улыбаясь). Хорошо!.. Да, пусть та, которая заставляет нас быть непочтительными, пусть та и расплачивается за нас! Это совсем не наше дело!
   Сакунтала. Смею ли!.. Царь будет ли столь великодушен -- простит нам все пустые речи, какие осмелились мы произносить перед ним... может быть, более виновные, нежели то, что говорили мы, не видя его?
   Душманта (улыбаясь). О, никогда не прощу я такой вины... Разве -- прекрасная Сакунтала позволит мне отдохнуть здесь ещё несколько минут на этом цветистом ложе, где покоятся столь усладительно её нежные члены...
   Приамвада. Позволь ему, милая, не приводи его в отчаяние!
   Сакунтала (с недовольным видом). Замолчи, злая девчонка! Можешь ли ты смяться надо мною, когда видишь меня в таком тягостном положении?
   Анузуя (глядя вдаль). Ах, ах! Приамвада! Я вижу серночку нашей пустыни; она бегает там во все стороны, с таким беспокойным видом -- верно, она вырвалась и отстала от матери -- побегу поскорее -- загоню её!
   Приамвада. Но, милая, разве ты не знаешь, что эта шалунья чрезвычайно резва? Тебе одной ни как не загнать её -- я тебе помогу!

Обе хотят идти.

   Сакунтала. Но вы не пойдёте без меня и не оставите меня здесь одну?
   Подруги (улыбаются). Как одну? Когда подле тебя находится повелитель света!

Обе уходят.

   Сакунтала. Что это! Они оставили меня!
   Душманта. Не беспокойся, моя кроткая подруга: не остается ли в твоих повелениях самый ревностный из слуг, готовый заменить подруг твоих? Скажи только одно слово,
   И этим опахалом из лотосовых листьев, окроплённым легкою росою, я буду навевать на тебя свежий воздух, способный утолить твои страдания; и твои прелестные ножки, спорящие цветом с цветочком румяным, я возьму на колени мои и нежно стану нежить н тереть моею ласкающею рукою!
   Сакунтала. Никогда, никогда! Не хочу унизить себя в собственных глазах моих, принимая услуги от существа, достойного всех моих обожаний! (Медленно встаёт и идёт).
   Душманта. Посмотри, подруга моя: жар ещё далеко не утишился, а ты так слаба. Можешь ли ты, оставив это благоухающее ложе, и имея для защиты груди своей только этот прозрачный пук листьев лотоса, свободно идти, нежная и слабая, под палящими лучами разъярённого солнца. (Нежно принуждает её возвратиться).
   Сакунтала. Оставь меня, оставь меня! Увы! Я не властна уже сама над собою... О подруги мои! Зачем оставили вы меня в это мгновение... Что я стану делать?
   Душманта. В самом деле... Мне совестно...
   Сакунтала. Великий царь! Ты не виноват. Так велела судьба моя...
   Душманта. Для чего жаловаться на судьбу, если она является тебе столь благосклонною?
   Сакунтала. Как мне не жаловаться на нее, когда я чувствую, что она похищает у меня всю власть мою надо мною и позволяет милым чувствам другого обольстить меня!
   Душманта (про себя). Ах! Как неизъяснимы вы, молодые девушки! Сгорая страстью, они отвращаются от пламенных молений влюблённого; нетерпеливо хотят испытать взаимную нежность, и сколько нерешительности, между тем, осчастливить своею взаимностью! Можно подумать, что отсрочки счастья не заставляют их нисколько страдать, -- так стараются они в самую благодатную минуту привести нас в отчаяние своею притворною суровостью!

Сакунтала идёт.

   Душманта (про себя). Как? Мне потерять случай быть счастливым! (Бросается за Сакунталою, удерживает её за платье).
   Сакунтала. Сын Пуру! Не нарушай законов стыдливости! Не видишь разве, что молодые брамины ходят здесь повсюду в лесу!
   Душманта. Не опасайся их присутствия, о моя возлюбленная! И сам почтенный Канна, столь опытный в познании наших святых законов, если бы он был здесь, не воспрепятствовал бы нашему благополучию.
   Сколько юных дочерей пустынников избрали себе супругов по обычаю, существующему между Гандгарвами, и родители их, не оскорбляясь тем, чувствовали, напротив, самое сладостное удовольствие! (В отчаянии).
   Хорошо!.. Я вижу и понимаю, что я отвергнут тобою... (Удаляется от Сакунталы и опять бежит к ней).
   Сакунтала (идёт, вдруг оборачивается и склоняется к нему). Благородный потомок Пуру! Хотя и не исполнила я твоего желания, и время пролетело в бесплодных и холодных разговорах, Сакунтала просит тебя -- не забудь её!
   Душманта. Тебя забыть.....
   Иди, прелестная дева! И как далеко, и где ни будешь ты, ты всегда останешься у моего сердца! Так при закате солнца, тень огромного дерева бежит вдаль по долине, но крепко остается при корне его!
   Сакунтала (останавливалась недалеко). Ах! Такие сладостные слова отнимают у меня всю силу идти далее! Я спрячусь за этою купою кураваков и оттуда стану наблюдать все его движения, буду судить о силе любви его ко мне! (Прячется).
   Душманта. Как? И ты оставляешь меня, презирая столь живую, столь пламенную любовь, которую я к тебе чувствую!
   Черты, столь обольстительные и, казалось, предвещавшие мне живые наслаждения, могут ли прикрывать столько жестокости и такое непреклонное сердце! Так прелестные цветы сирити скрывают от глаз наших грубый стебель, их соединяющий!
   Сакунтала. Чувствую себя, как будто окованною прелестью его голоса!
   Душманта. Что мне делать теперь здесь, когда нет моей возлюбленной? (Глядит пристально). Ах! Вот что удержит меня!
   Это её зарукавье, ещё исполненное благоухания, которое передала ему узира на её груди. Нет! Это не зарукавье, но неразрывная цепь, которою навсегда оковано моё сердце! (Благоговейно берёт зарукавье).
   Сакунтала (взглянув на свою руку). Ах! Изнемогающая от слабости, я уронила его с руки моей и не заметила!
   Душманта (прижимая зарукавье к сердцу). Сладостное прикосновение! Ничего, кроме прикосновения этого зарукавья, упавшего с прелестной руки твоей, ничего не надобно было мне более утешить скорбь мою! Но, увы! Бесчувственной вещи, а не тебе самой, одолжен я этим мигом блаженства!
   Сакунтала. Ах! Я не перенесу этого -- и этот случай послужит мне теперь счастливым предлогом явиться! (Идёт к царю).
   Душманта (с радостью). Кроткая властительница жизни моей возвращается ко мне! Благодарение судьбе, оказавшей мне столь быструю помощь!
   Читака, пожираемый жгущею жаждою, просил у неба только одной капли воды, и вот благодетельное облако льёт ему живительную росу!
   Сакунтала (остановись перед царём). Государь! На половине пути к пустыне была я, когда заметила, что зарукавья нет на руке моей, и я воротилась искать его. Не знаю... но если сердце моё говорит правду, ты нашёл его. Отдай мне его, сделай милость -- боюсь, чтобы это не возбудило каких-нибудь оскорбительных подозрении в умах пустынников, против тебя и против меня.
   Душмата. Согласитесь отдать его, но с условием.
   Сакунтала. Скажи, с каким?
   Душманта. Позволь мне самому надеть его на твою руку.
   Сакунтала (про себя). Что мне делать? (Громко). Хорошо, я согласна. (Подходит ближе).
   Душманта. Но для этого надобно нам сесть вместе, на этом седалище, иссечённом в утёсе.

Садятся вместе.

   Душманта (берёт руку Сакунталы). О божественное прикосновение!
   Ручка очаровательная! Не ты ли та ветка милого деревца, посвящённого любви, когда любовь, сожжённая Шивом в порыве гнева, возродилась в нём, ещё в тысячу раз
   пленительнее прежнего, благодаря небесной амброзии (сомы или амриты), которою поливали её боги?
   Сакунтала (с лёгким содроганием). Благоволи поторопиться, сын моего повелителя!
   Душманта (с восторгом, про себя). Так называют только супруга... О сладостная надежда.
   (Громко). Моя милая красавица! Застежка у зарукавья как-то ослабела; если ты хочешь, я постараюсь поправить её.
   Сакунтала (улыбаясь). Как тебе угодно.
   Душманта (нарочно стараясь промедлить). Теперь, кажется, так, милый друг мой!
   Не скажешь ли ты, что новый месяц, поражённый прелестью, какая облекает эту прекрасную ручку, оставил небо и, в виде зарукавья, обогнул своими серебряными рожками и роскошно обхватил эту очаровательную ручку?
   Сакунтала. Но, право, я ничего не вижу здесь похожего на месяц; может быть, какая-нибудь порошинка, свеянная ветерком из лотосовых цветков, украшающих мою голову, попала мне в глаз, и мешает видеть...
   Душманта (улыбаясь). Если ты позволишь, я подую тебе в глаз, и постараюсь возвратить чистое полное зрение.
   Сакунтала. Это, конечно, будет очень мило, да не знаю -- довериться ли тебе?
   Душманта. О, не бойся! Никогда новый раб твой не преступит повеления своей властительницы!
   Сакунтала. Так, да ты такой услужливый слуга... Право, мне надобно тебя бояться...

Он тихонько поднимает ей голову; Сакунтала как будто противится, но позволяет.

   Душманта (тихо). Буду ли я так глуп, что упущу случай поцеловать её? (Громко) Чего же боишься ты, милая девушка?

Сакунтала вдруг поднимает на него взоры, и опять опускает их в землю.

   Душманта (ласково приподнимая её голову, тихо). Нежным дрожанием, которое придаёт им очарование неги, не приглашают ли меня эти чистые, девственные губки утолить поцелуем жажду, меня пожирающую?
   Сакунтала. Сын моего повелителя, кажется, не хочет оказать мне маленькой услуги, которую обещал?
   Душманта. Прости меня -- внимание моё развлек этот лотосовый цветок подле твоего глаза и невольно заставил он меня думать и сравнивать, что из них милее и прелестнее, цветок ли этот или глаза твои? (Тихо дует ей в глаз).
   Сакунтала. Чудное исцеление, и вот мой глаз совершенно здоров, но -- мне совестно, что я не могу достойно вознаградить такого знака благоволения от сына моего повелителя....
   Душманта. Можешь, можешь, обожаемая девушка!
   Позволь мне одно мгновение вдохнуть в себя это сладкое благоухание с очаровательных губок твоих, и я буду щедро вознаграждён -- посмотри на пчелу, не довольно ли ей одного запаха с цветов лотоса?
   Сакунтала. И только?
   Душманта. Только, только! (Хочет поцеловать её).

Сакунтала противится.

   Голоса за сценою: Слышите ли крик чакраваки, призывающего свою подругу! Вот признак, что скоро расстелятся по земле ночные тени!
   Сакунтала (слушая в смятении). О сын моего повелителя! Это почтенная Гаутами ищет меня и заботится о моём здоровье! Спрячься, сделай милость, спрячься здесь, за густыми деревьями!
   Душманта. Поспешу! (Прячется).
   Гаутами (старая пустынница, входит с сосудом в руках). Дочь моя! Вот жертвенная вода! (Смотрит на Сакунталу и заботливо сажает её). Как? Ты одна здесь? В беседе только с богами?
   Сакунтала. Анузуя и Приамвада теперь только оставили меня, добрая мать моя; они пошли на берег Малини.
   Гаутами (кропит её водою). Надеюсь, дочь моя, что лихорадка твоя уменьшилась?
   Сакунтала. Почтенная наставница! Теперь я чувствую себя лучше.
   Гаутами (щупая руку её). Да наградят тебя небеса долгими и счастливыми днями! Но, видишь, дочь моя, ночь приближается -- пойдём вместе в пустыню нашу.
   Сакунтала (поднимаясь с неохотою, тихо). О сердце моё! Надобно ли замолчать тебе когда всё заставляло тебя говорить? (Идёт и оборачивается к деревьям, где скрыт Душманта, громко). А ты, очаровательная тень, где уже утишился отчасти огонь,
   меня пожирающий, если бы скоро могла я здесь совершенно выздороветь!.. (Уходит).
   Душманта (выходит, вздыхая). Увы! Как несчастливо прервано исполнение желаний моих!
   И я не мог похитить даже и одного поцелуя с этих божественных уст, когда юная дева, с такою прелестью, почти не противилась, защищаясь своими очаровательными
   пальчиками от моих жадных лобзаний, когда я слышал её, шептавшую отказ, только удвоивший страсть мою, когда в её полузакрытых влажными ресницами очах я читал
   роскошную негу страсти!
   Что делать мне? Идти ли за нею? Нет! Я не могу ещё оставить этой очарованной рощи, где
   был я так счастлив! (Глядит во все стороны).
   Ах, на этом утёсе усеянное цветами ложе, где виден ещё отпечаток её прекрасного тела! Вот и стихи усладительные, начертанные на листочке лотоса; но где же зарукавье, упавшее с усталой руки её? Она унесла его с собой. Прикованный к сим прекрасным местам, я не нахожу сил удалиться от них, хотя они и лишены уже их лучшего украшения! Неловкий страдалец любви! Какой случай счастья упустил я! О, если бы мог я опять с ней встретиться... Ловите на лету быстрые мгновенья счастья -- они летят и не возвращаются... Утешай меня сказками, бедное сердце! Неужели ты опять будешь также робко и трусливо в присутствии моей возлюбленной!
   Голоса (за сценой). Великий царь!
   Едва хотели мы начать вечернее жертвоприношение, как вот тучи злых духов, несытых кровью, красноватых и мрачных, как сгущённые облака сумрака вечернего, налетают на наши алтари, едва заблистал на них священный огонь, и наполняют нас ужасом!
   Душманта. Успокойтесь, успокойтесь, благочестивые пустынники! Я спешу к вам на помощь! (Уходит).

Конец третьего действия.

   1838 г. (406 г.).
   Всех действий в драме Калидасы семь. Здесь помещаются три, и остаются ещё четыре. Появление "Сакунталы" отдельно и вполне в моём переводе будет зависеть от отзывов, которые получу я от знатоков и читателей. Тогда присовокуплю я к ней вступление, где будут объяснены сущность древней индийской, и особенно драматической поэзии, приложены мнения европейских критиков о "Сакунтале", и отдельно прибавлены пояснения всех мест, намёков и слов, которые без того могут казаться непонятными тем, кто незнаком с природою Индии, мифологией и историей сего первобытного жилища человеческого рода, столь достопамятного во всех отношениях.

Переводчик.

   Источник текста:
   "Сын отечества", 1838 г. Т. III. No 5. С. 105 - 107, 127 - 160.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru