Камаровский Леонид Алексеевич
Взгляд на отношения России к Европе

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Взглядъ на отношенія Россіи къ Европѣ *).

*) Публичная лекція, читанная 27 ноября 1892 г. въ Историческомъ музеѣ въ пользу устройства сельскихъ библіотекъ.

I.

   Всякаго, изучающаго совмѣстную жизнь народовъ въ наши дни, болѣе всего поражаютъ въ ней два рѣзко противуположныя теченія: съ одной стороны, во всѣхъ областяхъ практической и теоретической дѣятельности людей замѣчается стремленіе ихъ къ сближеніямъ и взаимному ихъ обмѣну мыслей и продуктовъ труда на самой широкой, международной почвѣ; съ другой -- обостряются и усиливаются политическая рознь и натянутость между кабинетами Европы, а по увѣренію многихъ, даже между самими ея народами.
   Весьма многіе у насъ и за границей любятъ особенно толковать на тему этой розни, будто бы существующей между нашимъ отечествомъ и Западною Европой и вытекающей какъ изъ всего прошлаго ихъ, такъ и равно изъ всего ихъ современнаго склада. Въ исторіи и въ природѣ латиногерманскихъ и славянскихъ народовъ лежатъ причины глубокихъ между ними противуположностей, говорятъ многіе, и если это такъ, то обособленіе и вражда между обѣими половинами нашего материка должны современемъ, все усиливаясь, привести къ неминуемой войнѣ и катастрофѣ, одинаково для всѣхъ нежелательнымъ.
   Но спокойное и всестороннее изслѣдованіе этого капитальнаго вопроса съ точки зрѣнія науки приводитъ къ убѣжденію въ несостоятельности вышеприведеннаго воззрѣнія, несмотря на его распространенность и модность.
   Въ исторіи отношеній Россіи къ Европѣ не трудно подмѣтить три періода.
   Послѣ сравнительно-краткой эпохи оживленныхъ сношеній, частью торговыхъ, частью военныхъ, которыя поддерживали наши предки съ сосѣдями по великому пути изъ Варягъ въ Греки,-- наступило долгое ихъ отчужденіе отъ Западной Европы, благодаря ихъ вѣроисповѣдному отличію, междукняжескимъ усобицамъ, перенесенію центра тяжести русской государственной жизни съ юго-запада на сѣверо-востокъ, изъ Кіева во Владиміръ и Москву, и благодаря установленію татарскаго ига. Къ этимъ обстоятельствамъ нужно еще присоединять отдѣленіе насъ отъ Запада враждебными намъ поляками, литовцами и прибалтійскими нѣмцами. Изъ этой многовѣковой замкнутости вывелъ Россію геній Петра Великаго, открывшій ей доступъ къ морю и къ просвѣщенію. Съ его царствованія сношенія ея съ Европой не только становятся все оживленнѣе, но наступаетъ, въ рѣзкій контрастъ съ предшествующею эпохой, время подражанія всему иноземному и даже раболѣпства предъ нимъ. Сказывается печальное для всего нашего общества раздвоеніе между его высшими, образованными слоями и остальною массой чернаго невѣжественнаго люда.
   Въ нашемъ XIX столѣтіи совершается новый крупный поворотъ въ жизни мыслящей части русскаго общества: пробужденіе національнаго сознанія, стремленіе сбросить съ себя ученическую зависимость отъ Запада.^Многіе обозначаютъ это движеніе возвратомъ домой, возстановленіемъ коренныхъ Основъ и устоевъ самобытной русской жизни; но народы, какъ и отдѣльныя лица, такихъ обратныхъ движеній совершать не могутъ: пока они живутъ, они движутся впередъ, и надо только желать и заботиться, чтобы шли они къ лучшему, а не къ худшему.
   Можно и должно только радоваться такому пробужденію народовъ къ самосознанію и къ самостоятельному ихъ творчеству въ области политики, науки и искусства, но отсюда еще далеко до той розни и вражды между ними, печальные слѣды которой такъ поражаютъ насъ почти на каждомъ шагу.
   Отношенія между государствами, какъ и между отдѣльными индивидами, управляются началами нравственности, соображеніями политики или принципами права. Оставляя первыя въ сторонѣ, поскольку они, касаясь внѣшней стороны общежитія, сливаются съ послѣдними, мы должны остановиться, хотя немного, на соотношеніи между политикой и правомъ. А такъ какъ совмѣстною жизнью государствъ управляетъ право международное, а политика, въ своемъ практическомъ направленіи, всегда исходитъ отъ интересовъ извѣстнаго, конкретнаго государства, то это приводитъ насъ къ вопросу собственно о соотношеніи между ними.
   

II.

   Можно ли, говорятъ многіе, какія-то начала международнаго права, спорныя и неустойчивыя, примѣнять къ обсужденію важныхъ вопросовъ о войнѣ и мирѣ, отъ которыхъ зависитъ все благосостояніе народовъ? Государства, въ своихъ взаимныхъ сношеніяхъ, руководствуются и должны всегда руководствоваться лишь собственными интересами.
   Конечно, международныя нормы далеки отъ той полноты и законченности, до какой онѣ должны дойти, но объ ихъ неустойчивости громче всего разсуждаютъ тѣ, которые либо вовсе ихъ не знаютъ, либо имѣютъ о нихъ самое смутное представленіе. Ихъ смѣшиваютъ то съ происками дипломатовъ и планами разныхъ политикановъ, то съ интересами и требованіями того или другого могущественнаго правительства, задающаго тонъ въ данное время.
   Всякое право, а, слѣдовательно, и международное, крѣпнетъ и совершенствуется въ уровень того, какъ вырабатывается на практикѣ болѣе совершенная система организаціи его нормъ и учрежденій и какъ проникаютъ его принципы все глубже и шире въ сознаніе всѣхъ мыслящихъ слоевъ общества. Спеціально международныя нормы представляются чѣмъ-то проблематичнымъ тому, кто смотритъ на международныя событія чрезъ очки лишь повседневной текущей жизни, да какъ она еще является окрашенною политическими или національными воззрѣніями, безъ всякой болѣе глубокой исторической или юридической ихъ провѣрки. Ниже мы постараемся показать, что международный строй и регулирующее его право имѣютъ реальное и жизненное основаніе и бытіе, не замѣчаемое лишь тѣми, которые этого не знаютъ или не хотятъ знать.
   Признаніе политическихъ интересовъ за единственный принципъ и масштабъ для государствъ въ ихъ взаимныхъ, сношеніяхъ есть ученіе весьма древнее, весьма распространенное даже въ наши дни, и, все-таки, не выдерживающее критики. Мы не говоримъ о томъ, что оно считалось вѣнцомъ политической мудрости въ языческой древности, когда и самаго международнаго строя еще не существовало, но на рубежѣ новой исторіи оно было формулировано и послѣдовательно проведено въ сочиненіяхъ флорентійскаго писателя Макіавелли, этого основателя новѣйшей науки о государствѣ и учителя едва ли не большинства практическихъ государственныхъ дѣятелей. Разсматриваемый нами принципъ, безспорно, составлялъ и главную пружину въ политикѣ европейскихъ кабинетовъ за первый періодъ возникновенія международнаго союза, извѣстный подъ именемъ "династическаго". Но къ какимъ послѣдствіямъ повело тогда его примѣненіе? Къ безпрерывнымъ и самымъ произвольнымъ войнамъ, къ постояннымъ вмѣшательствамъ одного правительства во внутреннія дѣла другого, къ безчисленнымъ проектамъ раздѣловъ отдѣльныхъ государствъ, изъ которыхъ нѣкоторые и были проведены удачно на практикѣ и т. д.
   Договоры и мирные трактаты, весьма многочисленные, заключались тогда какъ будто для того, чтобы быть не исполняемыми и нарушаемыми, а не для болѣе прочнаго и справедливаго укрѣпленія мира между государствами. Словомъ, это былъ порядокъ, продолжавшій ту естественную анархію, устранить которую, еще по мнѣнію Гоббеса, и призвано болѣе всего государство.
   Порядокъ этотъ или, вѣрнѣе, царившая тогда международная анархія какъ будто подтверждали основное положеніе англійскаго писателя объ анти-соціальной природѣ человѣка: homo homini lupus -- и вели къ возрожденію нановой, общественной почвѣ той вѣчной вражды и войны каждаго противъ всѣхъ, helium omnium contra omnes, которая составляетъ характеристическую черту первоначальной, догосударственной эпохи. Что удивительнаго, если, при такихъ условіяхъ, войны и раздоры по вопросамъ внѣшней политики, отвлекая вниманіе и силы правительства отъ болѣе важныхъ задачъ внутренняго управленія, быть можетъ, болѣе всего подкопали и расшатали авторитетъ монархическаго принципа на Западѣ Европы.
   Въ наши дни политическіе интересы понимаются въ смыслѣ насущныхъ національныхъ потребностей конкретныхъ государствъ. Такое пониманіе гораздо серьезнѣе прежняго на нихъ воззрѣнія, какъ на пользы и выгоды однихъ лишь кабинетовъ, но и оно, служа удобнымъ руководствомъ для цѣлей практической политики и являясь тутъ, въ извѣстномъ смыслѣ, законнымъ, не можетъ быть возведено въ высшее или даже единственное мѣрило взаимныхъ сношеній народовъ. Разсматриваемое само въ себѣ, это воззрѣніе совпадаетъ съ механическою теоріей о государствѣ, въ которомъ оно видитъ не живые организмы и нравственныя личности, а лишь продукты силы, могущіе во всемъ себѣ самимъ довлѣть и враждебно настроенные ко всему остальному, внѣ ихъ лежащему міру. Намъ скажутъ, зачѣмъ доходить до подобныхъ крайностей? И политика интересовъ уживается съ умѣренностію и сводится, въ сущности, къ мудрому эгоизму, который всегда предпочитаетъ соглашенія -- обращенію къ открытой силѣ.
   Мы этого не отвергаемъ, но говоримъ, что эгоизмъ, хотя бы національный, какъ основная пружина дѣйствій человѣческихъ, возвращаетъ насъ къ идеямъ и традиціямъ языческаго общества, покоившагося, какъ извѣстно, на силѣ и порабощеніи. Основнымъ правиломъ его, въ сферѣ внѣшней политики, совершенно согласно съ принципами внутренней жизни древнихъ обществъ, было: "око за око и зубъ за зубъ". Правило это, по силѣ переживанія, стараются удержать и въ наши дни, но оно стоитъ въ полномъ противорѣчіи съ основнымъ закономъ любви, на которомъ должна покоиться вся жизнь христіанскаго общества, какъ внутренняя, такъ и внѣшняя. Предписанія этого закона отмѣняютъ Моисеево jus talionis и не только въ частной, внутренне-государственной, но и въ международной жизни. Политика интересовъ грѣшитъ именно болѣе всего своимъ основаніемъ: она не хочетъ знать того высшаго начала, что государства, какъ представители живущихъ въ нихъ народовъ, суть не только личности, но и личности духовныя, обязанныя, какъ таковыя, подчиняться требованіямъ нравственнаго закона. Очень распространено заблужденіе, даже среди лучшихъ людей, будто принципы христіанской нравственности, управляя личнымъ спасеніемъ человѣка, не могутъ быть переносимы на общественную и государственную жизнь. Подобный дуализмъ между частною и общественною ея стороной въ принципѣ недопустимъ. Нравственный законъ по существу остается всегда однимъ и тѣмъ же и не прекращается отъ перенесенія его изъ одной области человѣческой дѣятельности въ другую. Измѣненія, которымъ онъ вслѣдствіе этого иногда подлежитъ, касаются лишь его объема, способа проявленія, а никакъ не его сущности и обязательности въ цѣломъ. Непризнаніе этой истины составляетъ одинъ изъ наиболѣе распространенныхъ, но и пагубныхъ предразсудковъ въ современной политикѣ {Мартенсенъ: "Христіанское ученіе о нравственности", въ перев. Лопухина. 1890 г., т. II, стр. 531 и 530.}. Отсюда множество насилій, двуличныхъ дѣйствій, легко извиняемыхъ, когда они касаются чужихъ народовъ и ихъ интересовъ. Такъ называемая политическая мораль въ этомъ отношеніи крайне растяжима и даже утрачиваетъ свои связь и единство съ высшимъ нравственнымъ закономъ вообще. Но это не должно быть. Священный союзъ, столь осмѣянный современниками и позднѣе, былъ правъ въ своемъ исходномъ принципѣ, когда онъ заявилъ, что начала христіанской религіи,-- начала справедливости, любви и мира,-- приложимы отнюдь не къ частной жизни только, но должны оказывать прямое вліяніе и на рѣшенія правителей, принимаемыя ими какъ по отношенію къ ихъ собственнымъ подданнымъ, такъ и въ дѣлахъ съ иностранными правительствами. Государи, его заключившіе, напоминаютъ, что они, а, слѣдовательно, и ихъ народы, должны быть связаны между собою узами настоящаго и нерасторжимаго братства. Но Священный союзъ былъ неправъ въ томъ, что чисто-нравственнымъ принципамъ христіанства придалъ узкую теократическую окраску и, возведя себя въ оплотъ лишь консерватизма, превратился, по словамъ Наполеона I, въ союзъ царей противъ народовъ. Въ эпоху общихъ стремленій къ преобразованіямъ на политическомъ поприщѣ, онъ счелъ возможнымъ объявить войну всякому прогрессу и провозгласить основнымъ началомъ въ жизни государствъ застой, а не развитіе. Это его и сгубило, но, повторяемъ, самая мысль его была великая и истинная {Мартенсенъ, назв. соч., т. II, стр. 677--669.}. Она лежала въ признаніи принципіальнаго единства частной нравственности съ общественною и въ распространеніи началъ послѣдней на сферу международную. Къ этому же стремится и право международное, по скольку его нормы покоятся на твердыхъ устояхъ нравственнаго порядка вообще.
   

III.

   Едва ли не серьезнѣе другое предубѣжденіе противъ международнаго права, какъ принципа, управляющаго совокупною жизнью государствъ. Историческая школа въ правовѣдѣніи доказала, что право вообще не есть искусственное твореніе человѣка и не создается произволомъ законодателя. Оно, подобно языку, ростетъ и развивается въ народѣ естественнымъ образомъ. Настоящимъ его источникомъ является всегда народное сознаніе. Возникая изъ народнаго духа, оно, на всѣхъ ступеняхъ своего дальнѣйшаго развитія, стоитъ съ нимъ всегда въ органической связи, и поэтому всякое право, какъ положительное, есть національное явленіе.
   Можно ли эту мѣрку приложить къ праву международному? Общаго сознанія о правѣ, говорятъ скептики, хотя бы среди народовъ Европы, никогда не существовало и не можетъ быть. Мы знаемъ право сознаніе нѣмцевъ, французовъ, англичанъ и т. д., но мы не знаемъ международнаго правосознанія. Безъ него же право международное будетъ лишено всякой реальной почвы и сведется опять-таки къ политическимъ же соглашеніямъ между правительствами.
   Отвѣчать на это возраженіе можно только съ точки зрѣнія широкаго и сравнительнаго изученія исторіи народовъ.
   Достойно вниманія, что уже римляне, на основаніи опыта, пришли къ пониманію нѣкоего права народовъ, jus gentium. Кромѣ гражданскаго права, свойственнаго опредѣленному народу, они увидѣли, что существуютъ еще общіе принципы этого права, опредѣляющіе семейныя, имущественныя и обязательственныя отношенія существенно одинаково у всѣхъ народовъ. Такъ, это jus gentium расширило и смягчило примѣненіе ихъ jus civile {Объ этомъ говоритъ Гай: "Populus Romanus partim suo proprio, partim communi omnium hominum jure utitur" (Inst., I, 1).}. Правда, источникомъ своимъ оно имѣло не законодательную власть, но естественный разумъ (naturalis ratio), т.-е. человѣческую природу, ея законные интересы и потребности. Но чѣмъ болѣе римскіе юристы проникались сознаніемъ общности правовыхъ понятій у всѣхъ народовъ, тѣмъ болѣе они отказывались, въ примѣненіи своего jus civile, отъ строгаго, формальнаго его истолкованія и тѣмъ болѣе у нихъ получалъ перевѣсъ голосъ справедливости (aequitas) надъ строгимъ правомъ (jus strictum). Такимъ образомъ, jus gentium, принявъ въ себя общечеловѣческія начала, распространилось не только въ древнемъ мірѣ, но и сдѣлалось источникомъ гражданско-правовыхъ законовъ и всего юридическаго образованія у современныхъ цивилизованныхъ народовъ {Мартенсъ: "Современное междунар. право", т. I, стр. 65.}.
   Въ средніе вѣка церковь, какъ самостоятельный и организованный союзъ, выработала и свою особую систему права -- каноническаго, которое, болѣе или менѣе свободное отъ мѣстныхъ и національныхъ оттѣнковъ, служило нерѣдко образцомъ для гражданскихъ и уголовныхъ законовъ средневѣковыхъ народовъ.
   Другимъ универсальнымъ учрежденіемъ въ тѣ эпохи было рыцарство. Члены его много содѣйствовали проведенію болѣе благороднаго воззрѣнія на войну и даже смягченію многихъ ея сторонъ. Рыцари перестали смотрѣть на нее какъ на кровавое ремесло, но видѣли въ ней благородное искусство владѣть оружіемъ. Стремясь воплотить въ себѣ высокій идеалъ христіанскаго воина, они считали главными достоинствами своего званія храбрость, великодушіе и вѣрность обѣщаніямъ. Они не ставили себѣ цѣлью непремѣнно, во что бы ни стало, убивать врага, но довольствовались его покорностью. Какъ въ гражданской жизни, такъ и на войнѣ они въ теченіе столѣтій свято соблюдали неписанный кодексъ законовъ, отъ которыхъ никто не смѣлъ отступиться. Многіе изъ этихъ обычаевъ и правилъ не умерли съ рыцарствомъ, но, перейдя въ воззрѣнія и привычки дворянства и служилыхъ людей, а также въ военные законы и уставы новѣйшихъ государствъ, продолжаютъ жить до нашихъ дней частью въ военной дисциплинѣ, частью въ рыцарскомъ духѣ, которымъ всегда стремились отличаться лучшіе полководцы и офицеры. Отъ рыцарей ведетъ начало различеніе правильной, честной войны (bonne guerre) отъ звѣрской (mauvaise guerre) {Каченовскій: "Курсъ междунар. права", кн. II, стр. 290 и 303.}.
   Не менѣе любопытна исторія морского права въ средніе вѣка. Возникшіе тогда, подъ напоромъ практическихъ потребностей, морскіе и торговые обычаи регулировали однообразно права и интересы торговаго сословія независимо отъ религіознаго или племеннаго характера его членовъ. Въ разработкѣ и кодификаціи этихъ обычаевъ не участвовала верховная власть. На нихъ почти не видно слѣдовъ національности, но они отмѣчены характеромъ космополитическимъ. Поэтому они сильно напоминаютъ римское jus gentium, но съ тою, однако, разницей, что народы подчинились имъ тогда добровольно и непринужденно. Существованіе ихъ доказываетъ ясно, что право можетъ быть произведеніемъ многихъ народовъ. Позднѣе эти обычаи, записанные въ особые сборники, перешли въ ордонансы и законы европейскихъ правительствъ, а равно въ практику ихъ судовъ. Этими заимствованіями изъ названныхъ сборниковъ объясняется, между прочимъ, сходство почти всѣхъ морскихъ уложеній Европы и выраженныхъ въ нихъ основныхъ началъ нынѣ дѣйствующаго морского права {Каченовскій, тамъ же, стр. 331 и 336.}.
   Эти примѣры показываютъ намъ, что, даже независимо отъ вопроса о существованіи международнаго права, положеніе исторической школы о національномъ характерѣ всякаго положительнаго права должно быть исправлено и расширено въ томъ смыслѣ, что право можетъ явиться продуктомъ совмѣстной жизни народовъ, если они поставлены въ болѣе или менѣе одинаковыя условія внѣшняго и внутренняго развитія. Общность интересовъ и историческихъ судебъ поведетъ ихъ съ теченіемъ времени, сама собою, къ общности воззрѣній и къ извѣстному сходству ихъ общественныхъ формъ и учрежденій. Этими причинами вызванъ къ жизни и международный строй. Онъ возникъ и въ продолженіе вѣковъ, хотя медленно, но неукоснительно укрѣпляется въ силу возростающихъ практическихъ потребностей новыхъ народовъ и успѣховъ теоретическаго у нихъ мышленія. Вмѣстѣ съ тѣмъ, и международное право, какъ положительное,-- реально и живо, потому что оно тоже одинъ изъ продуктовъ самой жизни и науки новой Европы. Не вдаваясь въ подробности, мы можемъ тутъ намѣтить лишь нѣкоторые изъ наиболѣе выдающихся фактовъ.
   

IV.

   Новые народы Европы, романскіе, германскіе и славянскіе, пришедшіе нз смѣну Рима, прежде всего, соединены между собою узами двойного родства: физіологическаго, по крови, и духовнаго. Они вышли изъ одной общей родины, въ Азіи, и, какъ можно предположить, ведутъ свое начало отъ одного общаго родоначальника. Разселились они въ такой части свѣта, въ Европѣ, которая, изо всѣхъ остальныхъ, по самымъ, своимъ физическимъ свойствамъ, требуетъ отъ человѣка постояннаго напряженія всѣхъ его силъ, а съ другой стороны, способствуетъ сближенію и сношеніямъ людей, а не ихъ разобщенію. Принадлежа къ наиболѣе даровитой человѣческой расѣ, бѣлой, и къ той ея части, которую называютъ общимъ именемъ арійцевъ, народы эти особенно отмѣчены въ исторіи своею способностью къ высшей государственной жизни, живымъ сознаніемъ собственнаго человѣческаго "я" и личнаго достоинства, наконецъ, пытливымъ, чрезвычайно энергичнымъ умомъ. У нихъ мы видимъ не только богатство разнообразнѣйшихъ политическихъ формъ, но и широкое внутреннее развитіе и усовершенствованіе каждой изъ этихъ формъ въ отдѣльности,-- отъ грубыхъ и простыхъ до самыхъ сложныхъ и свободныхъ. Этими способностями новыхъ народовъ къ государственности и къ индивидуализму, какъ внутренними факторами, болѣе всего вызвано къ жизни международное право. Но не должно упускать изъ вида другихъ, тоже очень важныхъ, элементовъ, повліявшихъ на его возникновеніе.
   Народы эти нашли въ христіанской религіи идеи братства и любви къ людямъ, не сдерживаемые никакими временными или искусственными перегородками, и идеи, гораздо болѣе глубоко обоснованныя и практически плодотворныя, чѣмъ это было у стоиковъ. Они вступили въ богатое наслѣдіе не только классической древности, особенно по части философіи, политики и права, но и приняли въ себя главные результаты, добытые всею предшествовавшею имъ тысячелѣтнею исторіей Востока. Вотъ почему, принимая все это въ соображеніе, можно безъ преувеличенія сказать, что наша европейская или христіанская культура -- обще-человѣческая, столько же по вошедшимъ въ нее универсальнымъ элементамъ, сколько и по ея широкимъ, дѣйствительно міровымъ задачамъ. Такой культурѣ, сообразно съ ея ходомъ, должно соотвѣтствовать и право универсальное, общечеловѣческое, какимъ, по существу своему, является право международное.
   Съ указываемымъ нами явленіемъ не стоятъ въ противорѣчіи позднее возникновеніе этого строя и не одинаковое участіе въ выработкѣ его началъ со стороны отдѣльныхъ народовъ Европы. Онъ возникъ поздно, въ XVII стол., когда пала средневѣковая замкнутость въ духовной и экономической области, когда удивительныя изобрѣтенія и открытія раздвинули человѣческую мысль въ пониманіи нашей планеты и вселенной, когда реформація положила конецъ обскурантизму и деспотизму, исходившимъ отъ папъ, и когда народы Европы пробудились къ новой самостоятельной жизни сперва подъ охраною могущественныхъ національныхъ монархій. Различная же степень ихъ участія въ общей международной жизни была лишь послѣдствіемъ ихъ различнаго внутренняго развитія и положенія въ семьѣ другихъ народовъ. Эти послѣднія условія никогда не исчезаютъ и въ международномъ быту, но, вопреки утвержденіямъ современныхъ націоналовъ, ими не подрываются высшія единство и общность европейской культуры.
   На практикѣ росту международнаго союза въ новое время болѣе всего содѣйствовали два фактора: усиленіе принципа общенія между народами и постепенное, болѣе полное осуществленіе идеи современнаго государства.
   Общеніе съ самаго начала исторіи новыхъ народовъ Европы стало понемногу замѣнять изолированность и вражду, въ которой жили между собою древнія государства. Но даже въ тѣ отдаленныя эпохи, когда всѣ внѣшнія и внутреннія условія въ жизни народовъ такъ сильно толкали ихъ на путь взаимнаго обособленія, даже въ тѣ эпохи, насколько дозволяютъ намъ судить о нихъ скудныя и отрывочныя, дошедшія до насъ, свѣдѣнія, существовали между древними цивилизаціями извѣстное преемство и воздѣйствіе. Но въ средніе вѣка и позднѣе общеніе стало вырабатываться постепенно совмѣстнымъ и параллельнымъ ходомъ всей жизни ново-европейскихъ народовъ. Прежде чѣмъ перейти въ сознательный и самостоятельный принципъ права, оно стало сказываться и дѣйствовать на почвѣ религіозной (католическая церковь въ средневѣковомъ обществѣ), экономическихъ интересовъ (самостоятельная организація торговыхъ сословій и союзовъ тогда же) и политики (политическое равновѣсіе, какъ первое, но еще грубое и внѣшнее проявленіе между государствами Европы нѣкоторой общности и солидарности, но чисто-политической).
   Переходъ общенія собственно на почву права сталъ опредѣленнѣе совершаться лишь въ нашемъ столѣтіи, и то мы присутствуемъ еще только при зарожденіи крайне любопытнаго явленія въ общественной жизни народовъ, о будущихъ цѣляхъ и размѣрахъ котораго судить теперь, даже приблизительно, крайне смѣло. Удивительнаго въ этомъ ничего нѣтъ, если сообразить сложность и обширность международной жизни, которую принципъ общенія, какъ начало права, призванъ преобразовать и организовать, и если вспомнить недавнее возникновеніе международнаго порядка, вообще не восходящаго, какъ сказано, далѣе трехъ вѣковъ отъ насъ.
   Юридическая сила общенія въ международной области проявляется въ троякомъ направленіи: во-первыхъ, въ томъ, что правительства стали за послѣднее время чаще и чаще издавать законы, регулирующіе международные интересы и освящающіе международные принципы. По воззрѣнію англійскихъ и американскихъ юристовъ (Блекстона, Филлимора, Уартона), международное право есть составная часть государственныхъ законовъ ихъ отечества {Особенно характерны слова Блекстона: "The International Law is adopted in its full extent by the Law of England, and whenever any question arises which is properly subject to its juridiction, it is hold to be а part of the Law of the land" (Commentaries on the Laws of England. Кн. IV, гл. 5, приводится у Ривье: "Lehrbuch des Völkerrechts", 1889, S. 8).}. Гарейсъ, въ своемъ учебникѣ но международному праву, вездѣ ссылается на законы и распоряженія Германской имперіи, въ которыхъ выражается охрана международныхъ интересовъ {Gareis: "Institution des Völkerrechts", 1887.}. Правительства, какъ извѣстно, не утвердили деклараціи объ обычаяхъ и законахъ войны, выработанной на брюссельской конференціи 1874 г., но многія изъ ея постановленій они приняли позднѣе въ своихъ законахъ, распоряженіяхъ и учебникахъ по военному праву, которые они стали издавать для своихъ военныхъ училищъ.
   Во-вторыхъ, увеличивается число договоровъ по разнымъ вопросамъ общественной жизни, съ болѣе или менѣе богатымъ юридическимъ содержаніемъ и привлекающихъ къ себѣ все большее число участниковъ. Нѣкоторые, по своей части, представляютъ примѣры хотя частичной, но при этомъ довольно полной и тщательной кодификаціи (берлинскій актъ 1885 г. о Конго и Нигерѣ; брюссельскій 1890 г.-- о преслѣдованіи негроторговли въ Африкѣ и др.).
   Въ-третьихъ, получаетъ воплощеніе идея о международной организаціи той или иной отрасли управленія, для чего создаются даже особые, спеціальные союзы (почтовый, телеграфный и мн. др.) {О нихъ ср. прекрасную книгу Moynier: "Les Bureaux internationaux des Unions universelles", 1892, о которой мы дали отчетъ въ Русской Мысли, дек. 1892 г.}. Государственное управленіе, такимъ образомъ, ради блага самихъ государствъ и ихъ подданныхъ, расширяется до международнаго управленія и въ немъ находитъ себѣ естественное завершеніе. То же стремленіе къ организаціи можно подмѣтить и въ болѣе частомъ обращеніи государствъ, въ наши дни, къ международнымъ третейскимъ судамъ и въ попыткахъ сдѣлать ихъ вообще болѣе правильными и постоянными. Повсюду это движеніе къ сближенію и къ сношеніямъ усиливается, независимо отъ политическихъ или національныхъ граней, и ростетъ оно по мѣрѣ усовершенствованій въ техникѣ передачи человѣческой мысли независимо отъ пространства и передвиженія лицъ и товаровъ.
   Не только усиливающееся общеніе, но и самая природа современнаго государства требуетъ международнаго права и порядка. Писатели нашего времени большею частью согласны въ томъ, что они видятъ въ государствѣ не какое-либо искусственное учрежденіе или логическое понятіе, а высшую форму личности. Спеціально современное государство они обозначаютъ, въ техническомъ смыслѣ, правовымъ. Такъ они его называютъ не потому, что оно издаетъ законы и опредѣляетъ право,-- ибо безъ этого не существовало никогда ни одного государства,-- а потому, что оно, какъ самостоятельная личность, въ этой своей дѣятельности, не должно сливаться и отождествляться ни съ подвластными ему гражданами, ни съ зависящими отъ него органами.
   Но нельзя согласиться съ государственниками въ томъ, что государство абсолютно и принадлежащая ему верховная власть будто безгранична. Правда, они понимаютъ это лишь въ формальномъ смыслѣ {"Нѣтъ силы и нѣтъ закона,-- говоритъ проф. Сергѣевичъ,-- которые были бы выше верховной власти. Она дѣйствуетъ по законамъ, но она сама творитъ ихъ; въ этомъ смыслѣ она ничѣмъ не ограничена, она можетъ объявить закономъ все, что захочетъ, и никакое другое учрежденіе или отдѣльный человѣкъ не имѣетъ права сказать, что это не законъ" (лекціи по исторіи русскаго права).}, не отрицая ея ограничиваемости тѣми физическими и нравственными условіями, среди которыхъ она призвана дѣйствовать {"Своими постановленіями,-- читаемъ мы у того же автора,-- верховная власть не можетъ сдѣлать физически невозможное -- возможнымъ, безнравственное -- нравственнымъ, вредное -- полезнымъ, и наоборотъ; все это вытекаетъ изъ природы вещей, а не устанавливается законами" (тамъ же).}. Но эта теорія, какъ она ни распространена, должна быть признана несостоятельною: государство, вытекая изъ условій земной жизни человѣка, по самой своей природѣ, ограничено, и такимъ только оно и можетъ быть, какъ личность, да, притомъ, юридическая. Никакая сотворенная личность по идеѣ и въ проявленіи не абсолютна, т.-е. не можетъ сама себѣ во всемъ довлѣть, а живетъ и развивается лишь въ союзѣ и при помощи другихъ такихъ же особей, какъ она. Законъ этотъ одинъ какъ для физическихъ лицъ, такъ и для собирательныхъ. Будучи требованіемъ строгаго мышленія, онъ всюду подтверждается и историческимъ опытомъ. Затѣмъ, никакія нормы права, будь то законодательныя, тоже не абсолютны, но должны находить себѣ въ матеріальныхъ условіяхъ жизни и при встрѣчѣ съ другими принципами высшаго порядка формальныя границы, переступивъ которыя онѣ становятся недѣйствительными. Эти принципы должны быть предусмотрѣны и опредѣлены въ законѣ. По природѣ вещей къ таковымъ относятся: вѣчныя начала нравственности, личныя права человѣка и международныя положительныя нормы. Всѣ они формально должны ограничивать волю законодательной власти, кому бы она ни принадлежала: одному ли лицу, извѣстной ли коллегіи, или даже всему обществу.
   Такимъ образомъ, изученіе внѣшней и внутренней жизни современныхъ государствъ въ одинаковой степени подкрѣпляетъ необходимость международнаго союза и объясняетъ причины его сравнительно быстраго роста въ нашемъ столѣтіи {Подробности объ этомъ можно найти въ Введеніи къ кодексу Блюнчли: "О значеніи и успѣхахъ современнаго международнаго права" (въ русск. пер. гг. Уляницкаго и Ладыженскаго, 1877 г.). Brie: "Die Fortschritte des Völkerrechts seit dem Wiener Congress", 1890.-- Noguères: "Des progrès du droit international public au XIX siècle", 1891.}.
   Другимъ, не менѣе важнымъ, факторомъ рядомъ съ жизнью въ выработкѣ международнаго строя является наука. Она какъ бы собираетъ разрозненные лучи правосознанія народовъ въ одинъ фокусъ и, наводя его на явленія дѣйствительной жизни, не только способствуетъ общему ихъ разумѣнію, но и дальнѣйшему развитію въ будущемъ. Наука, въ сферѣ международной, по самымъ особенностямъ послѣдней, имѣетъ болѣе значенія и самостоятельности, нежели во всякой иной области права: тутъ она призвана не только распространять свѣдѣнія въ обществѣ и критически перерабатывать подлежащій ея вѣдѣнію матеріалъ, но и творчески будить мысль и открывать ей новые и болѣе обширные горизонты. Эта дѣятельность не произвольная, разъ она опирается столько же на законы нашего мышленія, сколько и исторіи. Въ этомъ смыслѣ понимали науку и всѣ лучшіе, передовые интернаціоналисты разныхъ временъ. Еще въ XVI ст. Гроцій, въ своихъ сочиненіяхъ Mare liberum и De jure belli ac pads, высказалъ двоякій протестъ противъ произвола и грубой силы: съ одной стороны, на моряхъ, съ другой -- во время войны. Его послѣдователи, придерживавшіеся началъ естественнаго права, указали въ нихъ, для международной жизни, новые и болѣе возвышенные нравственные идеалы, а позитивисты стали тщательно собирать всѣ матеріалы и прецеденты изъ практики государствъ, способные утвердить ихъ взаимныя сношенія на болѣе твердыхъ основаніяхъ сравнительно съ зыбкою почвой ихъ тогдашней политики. Среди переворотовъ, вызванныхъ французскою революціей, пишетъ Кантъ свой небольшой, но столь глубокій по содержанію проектъ о вѣчномъ мирѣ. Гефтеръ даетъ въ своей книгѣ юридическую обработку матеріаламъ нашей науки и въ этомъ направленіи находитъ многочисленныхъ продолжателей. Блюнчли раскрываетъ обще-человѣческую природу ея началъ и облекаетъ ихъ въ статьи хотя пока научнаго кодекса, но призваннаго современемъ расчистить дорогу для настоящаго кодекса народовъ. Кальтенборнъ, по тщательномъ изученіи писателей, кладетъ начало самостоятельному построенію всей системы международнаго права, а Лоранъ, во свѣтѣ ея идей, пишетъ исторію человѣчества. Наконецъ, Фіоре указываетъ на практическіе способы ихъ осуществленія въ жизни, постепенно, безъ скачковъ и потрясеній.
   Сообразно со всѣмъ ходомъ общественной жизни въ наши дни и наука облекается въ коллективныя формы, представляющія такъ много удобствъ сравнительно съ единичными усиліями. Блестящимъ выраженіемъ этого является Институтъ международнаго права. Это -- чисто-частное общество, но группирующее вокругъ себя ученыхъ по этой спеціальности всѣхъ цивилизованныхъ странъ. Чуждый предвзятыхъ идей политики, онъ, согласно своему уставу, болѣе всего стремится стать органомъ юридической совѣсти народовъ въ международной сферѣ нашего времени.
   

V.

   Мы видимъ, что всею предшествующею своею исторіей народы Европы дѣйствительно соединены въ одну семью, но это вовсе не исключаетъ большаго разнообразія въ ихъ индивидуальныхъ способностяхъ, воззрѣніяхъ и даже извѣстныхъ между ними противуположностей. Послѣднія особенно будто бы велики между Россіею и Европою и ихъ любятъ рѣзко выдвигать на первый планъ очень многіе какъ на Западѣ, такъ и у насъ. Это происходить вслѣдствіе различныхъ предубѣжденій, о которыхъ нельзя не упомянуть.
   За границею вообще не любятъ Россію. Каждый по-своему толкуетъ мотивы этой нелюбви. Говорятъ: боятся ея могущества, не сочувствуютъ ея политическимъ принципамъ и идеаламъ, не довѣряютъ ея политикѣ и болѣе цсего опасаются ея завоевательныхъ наступательныхъ намѣреній, начиная съ покоренія Константинополя, похода въ Индію и кончая... неизвѣстно чѣмъ. Эти возгласы стали раздаваться со времени фабрикаціи пресловутаго завѣщанія Петра Великаго и они повторялись съ различными варіаціями въ устахъ Фридриха II, Наполеона I и ихъ безчисленныхъ послѣдователей. Мысли, ихъ внушающія, вызвали болѣе всего крымскую войну и объясняютъ главное содержаніе берлинскаго трактата. Надо замѣтить, что эти утвержденія опираются, главнымъ образомъ, на политику, искони разъединявшую народы. Нелюбовь, о которой мы говоримъ, питалась еще незнаніемъ, а, слѣдовательно, и непониманіемъ Россіи. Ея отдаленность и языкъ, трудно изучаемый для западныхъ европейцевъ, содѣйствовали составленію и обращенію на ея счетъ различныхъ басенъ и устрашеній. Наконецъ, нравы многихъ изъ нашихъ соотечественниковъ, подолгу странствующихъ въ чужихъ краяхъ, могли внушить тамъ не особенно-лестныя мнѣнія о народѣ, за членовъ котораго они себя иногда любятъ выдавать.
   Намъ невозможно, само собою разумѣется, входить здѣсь въ оцѣнку каждаго изъ приведенныхъ мотивовъ и разобрать, что въ нихъ принадлежитъ къ міру дѣйствительности и что къ области чистаго вымысла. Замѣтимъ, однако, что европейцы, повторяя эти, или подобные имъ доводы, упускаютъ изъ вида такія важныя обстоятельства, какъ обширность Россіи, дѣлающую для нея рѣшительно нежелательнымъ всякое новое завоеваніе, миролюбивый характеръ ея населенія, постоянные успѣхи, среди него, промышленности, торговли, образованія. Все это -- могущественные факторы мира и взаимнаго сближенія народовъ.
   Съ другой стороны, усердные націоналы у насъ стараются возвести какъ можно выше стѣну, якобы отдѣляющую насъ отъ чуждаго намъ и враждебнаго Запада. Разнообразные голоса, раздающіеся въ этомъ направленіи, могутъ быть сведены къ тремъ главнымъ теченіямъ: Россія, говорятъ они, во всѣхъ отношеніяхъ рѣзко отличается отъ Запада по своимъ прошлымъ судьбамъ, по своимъ задачамъ и по характеру ея коренного населенія; Западъ, несмотря на всѣ обманчивыя наружныя формы, вступилъ въ періодъ разложенія и гніенія; торжество международныхъ идей мира и братства на практикѣ поведетъ народы къ нравственной дряблости и смерти. Отсюда -- Россія призвана дать міру образецъ новой и высшей культуры {Въ этомъ направленіи особенно писали: Данилевскій: "Россія и Европа". Изд. 4-е 1890 г. К. Леонтьевъ: "Востокъ, Россія и славянство". 2 т. 1885--86 г. Его же: "Національная политика, какъ орудіе всемірной революціи". 1889 г.}.
   Въ этихъ утвержденіяхъ много смѣлаго и недоказаннаго. Они радуютъ наше русское сердце, но они едва ли выдерживаютъ строгую критику всеиспытующаго ума. Дѣло въ томъ, что въ нихъ пункты различія между западною и восточною Европой преднамѣренно увеличены и обострены, черты сходства, напротивъ, умалены или обойдены молчаніемъ.
   Мы не споримъ противъ того, что, въ силу всего своего прошлаго, Россія представляетъ большія отличія отъ западно-европейскихъ странъ, чѣмъ онѣ между собою, но эти. отличія никакъ не могутъ обособить ея {По мнѣнію В. И. Ламанскаго, Россія не настоящая Европа и не настоящая Азія, а особый, посредствующій между ними Средній міръ, куда онъ относитъ и всѣ западныя славянскія земли. Но послѣднія по своей исторіи, духу и симпатіямъ доселѣ, въ большинствѣ, тяготѣли всегда болѣе къ Европѣ, чѣмъ къ Россіи. Не то же ли можно сказать о Румыніи, Греціи и, до извѣстной степени, даже Сербіи и Болгаріи?" (Ламанскій: "Три міра" въ Славянскомъ Обозрѣніи 1892 г., кн. I--IV).} въ отдѣльный отъ Европы міръ: Дна, все-таки, остается страною европейскою и христіанскою. Въ продолженіе своей исторіи она послѣдовательно восприняла на себя дѣйствіе элементовъ: византійскаго, монгольскаго и западно-европейскаго, и элементы эти оказали огромное вліяніе на всѣ стороны ея теоретической мысли и практической жизни. Въ связи съ этимъ и культура, которую призваны, быть можетъ, развить и расширить славянскія племена въ будущемъ, корнями своими утверждается въ той почвѣ, изъ которой вышли всѣ указанные элементы. Они же всегда, въ значительной степени, будутъ обусловливать и ея конечныя цѣли и идеалы. Покидая же эту реальную и историческую почву, мы подвергаемся опасности увлечься личными желаніями и иллюзіями, которыя всегда по природѣ столь разнообразны и безбрежны.
   Не къ таковымъ ли фантазіямъ слѣдуетъ причислить и мысли о гніеніи Запада? Многое въ его жизни можетъ намъ представляться ненормальнымъ и внушающимъ серьезныя опасенія за будущее, но отсюда до полнаго его разложенія еще далеко, а, съ другой стороны, мы сами въ дѣйствительности такъ ли во всѣхъ отношеніяхъ здоровы, какъ хотятъ насъ увѣрить въ этомъ иные близорукіе патріоты? Послѣдніе часто приходятъ въ негодованіе отъ современной пропаганды идей мира и братства между народами. Война,-- восклицаютъ они за одно съ большинствомъ военныхъ людей,-- законъ природы! Въ ней сказывается одна изъ формъ той борьбы за существованіе, которую ведетъ все живое и благодаря которой оно даже совершенствуется. Продолжительный миръ поведетъ лишь къ общей дряблости и трусости и лишитъ насъ тѣхъ высшихъ доблестей, которыми украшаетъ война. Спеціально русскій народъ въ пору общей опасности проявлялъ, въ борьбѣ съ врагами, столько мощной, стихійной силы, какъ рѣдко другой какой-либо народъ въ исторіи.
   Читая подобныя сплетенія софизмовъ нашей печати, не можешь довольно имъ надивиться. Никто не отрицаетъ стихійную мощь русскаго человѣка и право его отбиваться отъ враговъ не подвергается сомнѣнію, но защитники войны знать не хотятъ всего, что въ основаніи подрываетъ ихъ утвержденія: Довременное общество, ходомъ всей его жизни, превращается все рѣшительнѣе изъ военнаго въ промышленное, война, благодаря непрекращающимся усовершенствованіямъ военной техники, идетъ неотразимо къ самоуничтоженію, укрѣпленіе между государствами мира, путемъ лучшей международной организаціи, не устранитъ въ человѣческой жизни борьбу и соревнованіе, но переведетъ ихъ съ грубой и животной почвы къ формамъ болѣе благороднымъ и человѣчнымъ.
   Всѣ эти улучшенія, сами по себѣ столь благія, могутъ только радовать и русскаго, любящаго свое отечество.
   Хотя международный строй возникъ внѣ и безъ содѣйствія Россіи, но онъ не можетъ быть ей чуждымъ или враждебнымъ. Безчисленныя нити,-- независимо отъ политической розни между тѣмъ или инымъ его членомъ,-- связываютъ восточную Европу съ западною. Еще до вступленія своего въ европейскій концертъ Россія служила ему надежнымъ оплотомъ отъ нашествія азіатскихъ хищниковъ. Сдѣлавшись его членомъ, она, сообразно съ своимъ внутреннимъ складомъ, явилась, въ международной политикѣ, выразительницею и носительницею консервативнаго начала. Этимъ объясняется ея борьба съ Фридрихомъ II, Наполеономъ I и вся внѣшняя политика императора Николая. Одностороннее иногда пониманіе ею этого принципа и проведеніе его на практикѣ, вопреки требованіямъ жизни, много способствовали той нелюбви къ намъ Запада, о которой мы намекали выше. Но Россія стояла не разъ и за другія, болѣе широкія и общечеловѣческія идеи: Екатерина II выступила, въ актѣ вооруженнаго нейтралитета, противъ насилій англичанъ на моряхъ, и хотя кратковременна была тогда вызванная ею лига нейтральныхъ, но указаннымъ беззаконіямъ былъ поставленъ, все-таки, нѣкоторый предѣлъ. Мало того: Екатерина II вмѣстѣ съ Іосифомъ II обдумывала даже общенародный морской кодексъ, въ которомъ были бы выяснены обязательныя для народовъ, во время морской войны, правила, и эти правила она желала видѣть принятыми со стороны всѣхъ державъ безъ исключенія {Мартенсъ: "Собраніе трактатовъ Россіи". II, стр. 131.}. Императоръ Александръ I, серьезно заботившійся о замиреніи Европы и заключившій Священный союзъ, отнесся сочувственно къ сдѣланному въ 1816 г. предложенію Англіи о созваніи конференціи изъ военныхъ делегатовъ для опредѣленія нормальной численности каждой европейской арміи въ мирное время. "Даже такой человѣкъ, какъ кн. Метернихъ, въ особой запискѣ призналъ вредъ уже тогда усилившагося милитаризма, увидѣвъ въ слишкомъ многочисленныхъ арміяхъ не малую опасность для внутренняго порядка государства, ибо ими истощаются средства, необходимыя для управленія" {Мартенсъ, тамъ же. IV, ч. I, стр. 36.}. Императоръ Александръ II помышлялъ о смягченіи войны посредствомъ кодификаціи ея обычаевъ и законовъ. Если всѣ эти попытки не удались, то слѣдуетъ помнить, что виною тому были внѣшнія обстоятельства и что осуществленіе ихъ -- лишь вопросъ времени. Наконецъ, Россія содѣйствовала освобожденію христіанскихъ племенъ изъ-подъ власти турокъ и, если она захочетъ остаться вѣрною своимъ лучшимъ преданіямъ, она и впредь не отвернется отъ нихъ ни подумаетъ объ ихъ порабощеніи.
   

VI.

   Мы коснулись въ нашемъ очеркѣ лишь нѣкоторыхъ наиболѣе распространенныхъ предубѣжденій противъ международнаго права и порядка: всѣ эти и подобныя противъ нихъ возраженія покоятся на незнаніи или на недостаточномъ размышленіи о томъ, что нѣкоторые обсуждаютъ съ такою легкостью или съ чужаго голоса.
   Международный строй вовсе не противорѣчивъ самостоятельности народовъ, въ какой бы то ни было области ихъ дѣятельности, но, ставя ихъ совмѣстную жизнь на почву нравственности и права, онъ стремится соединить ихъ, какъ живыхъ членовъ человѣчества, въ единый, стройный и организованный союзъ. Его идеалъ -- возможно справедливый и прочный миръ между государствами, какъ первое, основное условіе преуспѣянія народовъ и отдѣльнаго человѣка. Укрѣпленіе внѣшняго мира между государствами поведетъ неизбѣжно и къ упроченію ихъ внутренняго мира и свободы. Миръ, какъ юридическая идея, ничего не имѣетъ общаго съ нравственною дряблостью, застоемъ и паденіемъ, къ которымъ, по словамъ его противниковъ, будто бы поведетъ его торжество въ жизни человѣка и цѣлаго общества. Всѣ благородные стимулы человѣческой души имъ самимъ по притупляются; въ жизни и безъ войны останется много мѣста для нравственной борьбы человѣка съ самимъ собою и съ другими и для воспитанія его во всѣхъ тѣхъ доблестяхъ, которымъ будто бы научаетъ его всего дѣйствительнѣе война. Напротивъ, ограниченіе ея сферы обозначитъ укрощеніе звѣря въ человѣкѣ и къ этой цѣли должно стремиться все, даваемое ему, общественное воспитаніе. Съ облагороженіемъ воззрѣній и нравовъ людей улучшается и общественная организація на всѣхъ ступеняхъ своего проявленія. Но въ этомъ должны участвовать всѣ умственныя и нравственныя силы, которыми только располагаютъ люди.
   Все большее и большее приближеніе къ замиренію народовъ -- такова высшая и конечная цѣль международнаго права, хотя оно ее понимаетъ какъ юридическій принципъ, въ смыслѣ мира юридически-организованнаго и общественнаго, т.-е. покоящагося на началахъ справедливости и общаго блага.
   Еще ветхозавѣтные пророки говорятъ о времени, когда волкъ будетъ лежать вмѣстѣ съ ягненкомъ, когда мечъ и лукъ будутъ сломаны и мечъ будетъ перекованъ въ плугъ {Ис. XI, 6; II, 4. Мих. IV, 3.}. Съ самаго начала христіанства отцы церкви увидѣли въ мирѣ всеобщій необходимый законъ природы и политическій идеалъ христіанства, долженствующій соединить всѣ народы тѣсными и неразрывными узами братства. Уже въ концѣ I вѣка, въ такъ называемомъ посланіи Климента къ коринѳянамъ, мы читаемъ: всѣ твари, отъ высшихъ до низшихъ, подчиняются законамъ мира; соотвѣтственно съ этилъ и мы должны къ нему стремиться. Языческій патріотизмъ первые христіане находили недостойнымъ и противуобщественнымъ чувствомъ. "Въ чемъ состоитъ теперь любовь къ отечеству?-- спрашиваетъ Лактанцій.-- Въ ненависти къ другимъ государствамъ. Эта ненависть есть главный источникъ войнъ. Думаю, что правда и вражда между народами несовмѣстимы и не должны жить рядомъ въ вѣрующихъ душахъ". Проповѣдуя равенство всѣхъ людей и народовъ, отцы церкви не дѣлаютъ оговорокъ въ пользу случайныхъ преимуществъ одного племени передъ другимъ и не примѣшиваютъ къ своему ученію гордости, эгоизма или уступокъ силѣ, подобно стоическимъ философамъ. Понятіе, что война есть бѣдствіе и наказаніе за грѣхи людей, съ тѣхъ поръ утвердилось между христіанами навсегда. Будучи противниками ея и связанныхъ съ нею учрежденій, отцы церкви съ такою же энергіей возстаютъ противъ замкнутости древнихъ обществъ. "Мы не можемъ обойтись безъ взаимной помощи,-- пишетъ Златоустъ.-- Сама природа влечетъ насъ къ братскому союзу". Тертуліанъ и Августинъ смотрятъ на цѣлый міръ, какъ на одно государство (unam omnium rempublicam agnoscimus mundum) и требуютъ свободы сношеній между христіанами. Отцы церкви не переставали заботиться о примиреніи народовъ, сдерживая своимъ вліяніемъ ихъ злые инстинкты. Вездѣ являлись они вѣстниками мирг или безкровными завоевателями, такъ какъ Евангеліе отвергаетъ другіі средства къ обращенію, кромѣ увѣщанія и проповѣди.
   Въ эпоху распаденія языческаго міра церковь была единымъ крѣпкимъ союзомъ между людьми, который не только замѣнялъ собою государство, но, подъ духовною формой, предуказывалъ на будущее единство и организацію человѣчества. До возведенія ея на степень государственнаго учрежденія, она была проникнута самою широкою терпимостью, человѣколюбіемъ и универсализмомъ. Подъ ея духовнымъ владычествомъ народы могли жить въ добромъ согласіи, сохраняя политическую независимость и не подчиняясь другъ другу. Равноправный союзъ между ними она признавала желаннымъ и полезнымъ для нея самой. Замѣчательно, что отцы церкви не проповѣдуютъ ни всемірной диктатуры, ни вооруженной теократіи, а вѣрятъ, что христіанство положитъ основаніе новому, естественному порядку на землѣ. "Евангеліе,-- говорятъ они,-- есть самый вѣрный путь къ миру и сближенію рода человѣческаго. Всѣ племена должны составить одну семью, въ которой не будетъ ни побѣдителей, ни побѣжденныхъ" {Каченовскій, назв. соч., стр. 215--222. Ср. Кн. Трубецкой: "Религіозно-общественный идеалъ западнаго христіанства въ V в.". 1892 г., стр. 231 и сл.}.
   Таково воззрѣніе на сношенія народовъ первоначальнаго христіанства, пока оно было чуждо примѣси позднѣйшихъ политическихъ тенденцій. Между этимъ взглядомъ и идеаломъ международнаго права кроется глубокое внутреннее сродство. Право это стремится лишь облечь въ конкретныя юридическія формы то, что, на почвѣ христіанства, является возвышенными нравственными требованіями. но какъ же тогда, скажутъ многіе, согласовать съ этимъ слова Евангелія о послѣднихъ временахъ міра и о конечной судьбѣ человѣка на землѣ? Не проповѣдь о замиреніи народовъ, объ укрѣпленіи между людьми любви и братства слышится въ нихъ, а, наоборотъ, грозныя предсказанія о повсемѣстномъ распространеніи беззаконій и безконечныхъ, имѣющихъ отсюда возникнуть войнъ и переворотовъ.
   Вникая глубже въ это пророчество, мы склонны видѣть въ немъ тайну и предостереженіе. Тайну -- на томъ основаніи, что намъ не дано вѣдать времена и обстоятельства, среди которыхъ наступятъ эти послѣднія событія. Въ эпоху распаденія древняго общества и великихъ передвиженій народовъ можно было думать, какъ и дѣйствительно думали тогда, о скоромъ наступленіи конца міра. Тогда на самомъ дѣлѣ распадался древній, языческій міръ и зарождался новый, христіанскій. Эти ожиданія конца повторились впослѣдствіи много разъ.
   Но, кромѣ того, въ приведенномъ пророчествѣ заключается глубокое предостереженіе. Имъ указывается возможная и вѣроятная причина нравственной смерти человѣчества. Послѣдняя наступитъ, когда въ немъ изсякнутъ всякіе идеалы, когда въ наслажденіи матеріальными благами оно увидитъ весь смыслъ и цѣль жизни и когда на мѣсто Бога поставитъ собственное обоготворенное "я". Бороться съ такими явленіями -- задача всякой культуры. Помимо силъ и утѣшеній, даваемыхъ человѣку на эту борьбу религіею, онъ подкрѣпляется для ея веденія и лучшими доводами разума, научающаго насъ, что, вопреки всѣмъ толкамъ пессимистовъ, законъ прогресса управляетъ жизнью вселенной и человѣчества. Въ силу этого закона мы видимъ въ мірѣ не только безсмысленную смѣну и повтореніе формъ и явленій, но постепенное ихъ, хотя бы чрезъ долгіе ряды потрясеній и страданій, восхожденіе отъ болѣе грубыхъ проявленій къ лучшимъ и высшимъ. Спеціально, совершенствованіе есть внутренній законъ жизни духа. Человѣкъ и цѣлые народы живутъ, въ настоящемъ смыслѣ этого слова, пока они движутся къ совершенствованію. Все дѣлать, чтобы улучшать и облагораживать наше бытіе на всѣхъ ступеняхъ его проявленія,-- первый долгъ каждаго, кто сознаетъ все величіе человѣческаго достоинства. Самое отживаніе народовъ и распаденіе царствъ еще не обозначаетъ застоя человѣчества, какъ цѣлаго. Намъ невѣдомы горизонты, имѣющіеся еще предъ нами открыться въ будущемъ, но пусть каждый изъ насъ, въ отмѣренной ему области, честно и неутомимо трудится надъ укрѣпленіемъ и улучшеніемъ настояще й человѣчности.

Гр. Л. Камаровскій.

"Русская Мысль", кн.VIII, 1893

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru