Lib.ru/Классика: Каразин Николай Николаевич. Из Центральной Азии

ИЗЪ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗІИ.

ОЧЕРКЪ ПЕРВЫЙ.

Въ послѣднихъ числахъ декабря, я съ своимъ слугою каракиргизомъ выѣхалъ изъ г. Вѣрнаго. Цѣлью нашей поѣздки былъ аулъ Джиргаллы и, если позволитъ время, другія зимовки горныхъ киргизовъ по Туну, Джиргаллѣ, Каскыръ-Дарьѣ и другимъ маленькимъ горнымъ рѣкамъ, впадающимъ въ озеро Исыкъ-Куль съ юго-восточной стороны.

Дорога намъ предстояла трудная, въ мѣстностяхъ дикихъ и совершенно ненаселенныхъ; до ближайшаго аула было, по крайней мѣрѣ, три дня пути, и то если въ одинъ день дѣлать не менѣе сорока или даже пятидесяти верстъ. Все необходимое для дороги надо было везти съ собою, а такъ-какъ мы ѣхали верхомъ, то пришлось значительно сократить кое-какія прихоти.

Прежде всего надо было запастись хорошими лошадьми; въ этомъ случаѣ -- купленная пара вполнѣ удовлетворяла всѣмъ условіямъ горной, утомительной дороги. Кони эти были сибирской мохнатой породы, никогда незнавшіе теплой конюшни, вовсе незнакомые съ попоной, значитъ, такіе, которыхъ не удивишь никакой вьюгой, никакими морозами, никакими дорожными лишеніями. Впослѣдствіи эти лошади блистательно поддержали заслуженную славу своей превосходной породы.

Костюмъ нашъ состоялъ изъ теплыхъ полушубковъ, превосходно выдубленныхъ, настоящихъ романовскихъ, высокихъ сапоговъ, надѣтыхъ сверхъ толстыхъ суконныхъ чулокъ, и мѣховыхъ высокихъ шапокъ; кромѣ того, были еще приторочены къ сѣдламъ по парѣ мягкихъ, вяленыхъ сапоговъ для ночлеговъ и большія теплыя одѣяла изъ верблюжей, грубо выдѣланной, шерсти. За сѣдломъ у моего киргиза былъ привязанъ мѣшокъ съ провизіей, заключавшейся въ пудѣ, изрѣзаннаго ломтями, свѣжаго мяса, нѣсколькихъ фунтовъ сахару, небольшого количества чаю и двухъ или трехъ хлѣбовъ; спиртъ и двѣ бутылки рому, тщательно зашитыя въ кошму, я взялъ къ себѣ на сѣдло, не рѣшившись довѣрить слугѣ такую драгоцѣнность. Дѣйствительно, натура моего спутника была такова, что онъ совершенно покойно прошелъ-бы мимо цѣлой кучи разбросаннаго золота, но не пропустилъ-бы случая воспользоваться плохо стоящей бутылкой.

Этого киргиза я нанялъ недѣли за двѣ еще до поѣздки; ему было семнадцать лѣтъ отъ роду; онъ былъ силенъ, превосходно сложенъ, хотя нѣсколько сутуловатъ, широко-скулый, съ черными, такъ и бѣгающими, живыми глазами и ярко-бѣлыми зубами, которые онъ показывалъ при каждой улыбкѣ и которыми онъ могъ-бы безъ затрудненія жевать олово. Онъ видимо гордился, что находится на службѣ у русскаго, при которомъ состоитъ въ качествѣ джигита (я никогда не называлъ его иначе), и съ какимъ неподдѣльнымъ восторгомъ примѣривалъ онъ купленное мною для него полу-русское, полу-киргизское платье. Прошедшее этого господина, несмотря на то, что онъ былъ такъ молодъ, было не совсѣмъ безукоризненно; онъ, какъ оказалось впослѣдствіи, съ двѣнадцати лѣтъ бродилъ съ шайками горныхъ барантачей, и только годъ тому назадъ оставилъ свой промыселъ, что побудило его оставить прежнюю жизнь -- неизвѣстно; кажется, какія-то недоразумѣнія въ компаніи, онъ никогда не говорилъ объ этомъ, и видимо избѣгалъ даже намековъ на прежнее, благодаря которому, онъ превосходно зналъ всѣ окрестности, всѣ изгибы и тайны горныхъ тропинокъ и былъ незамѣнимъ для меня въ моихъ экскурсіяхъ. Звали его Байтакъ; онъ очень плохо говорилъ по-русски, впрочемъ, говорилъ, а это между киргизами большая рѣдкость.

У обоихъ насъ были за плечами двухстволки, кромѣ того, пара небольшихъ, карманныхъ револьверовъ, топоръ и длинные охотничьи ножи въ кожаной оправѣ.

Было ясное, зимнее утро. По дорогѣ, ведущей въ казачью станицу Софьино, попадалось навстрѣчу много ѣдущаго и идущаго народу; но мы скоро свернули направо и поѣхали цѣликомъ по неглубокому, не болѣе, какъ въ четверть, снѣгу. Мой Байтакъ велъ меня прямою, по его мнѣнію, ближайшею дорогою. Впереди ярко бѣлѣли покрытые снѣгомъ отроги Алматинскихъ горъ, къ нимъ-то и направлялись мы, придерживаясь лѣваго берега бѣгущаго къ намъ навстрѣчу ручья. Въ этихъ горахъ очень много теплыхъ, и даже горячихъ, ключей, которые не даютъ замерзать многимъ горнымъ рѣчкамъ, вливая въ нихъ свои воды, часто, даже въ очень сильные морозы, не замерзаютъ эти ручьи, и голубоватый легкій паръ, подымаясь надъ водою, издали указываетъ ихъ теченіе.

Скоро мы подъѣхали къ подошвѣ горъ. Сытые кони почти незамѣтно сдѣлали около двадцати верстъ. Мы выбрали небольшое, свободное отъ снѣга, мѣсто и расположились приваломъ. Байтакъ говорилъ мнѣ, что верстахъ въ двадцати-пяти отсюда живутъ въ горахъ сибирскіе казаки дроворубы; туда онъ хотѣлъ добраться, если возможно, засвѣтло, и тамъ провести ночь. Мы недолго отдыхали, ровно столько, сколько нужно для того, чтобы сварить и выпить по нѣскольку чашекъ чая, и тронулись дальше, не теряя напрасно времени.

Дорога сначала шла узкимъ ущельемъ, постепенно подымаясь въ гору; буроватыя, причудливой формы, скалы тѣснились съ обѣихъ сторонъ, напирая на безъ того узенькую, еле-замѣтную тропинку. Поминутно приходилось переѣзжать черезъ ручей, который бѣжалъ извилинами по дну ущелья, ворочая съ шумомъ усѣявшіе его дно мелкіе, пестрые камни. Здѣсь почти не было снѣгу, кое-гдѣ только бѣлѣлъ онъ, затаившись въ глубокихъ трещинахъ, на немъ виднѣлись отпечатки маленькихъ лапокъ каменныхъ куропатокъ, которыхъ здѣсь вообще очень много, и поминутно слышалось ихъ звучное кеклуканье. Киргизы, ради этого звука, и называютъ ихъ кеклукъ, и пойманныхъ маленькихъ, приручаютъ и держатъ, какъ домашнюю птицу. Эти куропатки ростомъ съ небольшую курицу, прелестнаго пепельнаго цвѣта, съ черными продольными полосками на головѣ и ярко-красными, какъ сургучъ, клювомъ и лапками. Онѣ очень жирны, особенно глубокой осенью, вкусны и могутъ сдѣлать честь любому гастрономическому обѣду.

Непривѣтливо смотрѣло это ущелье; сѣрый, зеленоватый мохъ, какъ старая плесень, покрывалъ угрюмые камни, изрѣдка между ними виднѣлись прошлогодніе тощіе кустарники; но вотъ дорога пошла какъ будто-бы шире, просторнѣй раздвинулись стѣны ущелья, далеко показались туманныя, синеватыя массы,-- это громадные пихтовые лѣса,. которые густо покрываютъ склоны Алматинскихъ горъ. Лошади, утомленныя хотя не крутымъ, по постояннымъ подъемомъ, пошли тише, и ременные поводья зацѣпились на вспотѣвшей шеѣ.

Скоро довольно ясно видны были отдѣльныя, темнозеленыя пихтовыя группы, красноватые стволы деревьевъ то тамъ, то сямъ показывались изъ-за зелени; сѣрыя облака, туманными полосами, тихо скользили по горнымъ склонамъ, и какую чудную, волшебную картину представляли въ эту минуту ряды заоблачныхъ, курчавыхъ, хвойныхъ вершинъ. Глухо шумѣли эти вѣковые лѣса, чу! Вдали какъ-будто звякнулъ топоръ. Вотъ еще. Теперь ясно слышенъ знакомый металлическій звукъ; вотъ онъ замолкъ, вотъ опять; въ отвѣтъ ему звучно вторитъ горное эхо. И сюда, въ такую глушь, забрался ты, вѣчный труженикъ; въ эти далекіе, заоблачные лѣса загнала тебя или корысть, или нужда.

День вечерѣлъ; въ воздухѣ пріятно пахло смолою. Дорога исчезла вовсе. Мой Байтакъ осторожно ѣхалъ впереди, руководясь какими-то невидимыми, одному ему извѣстными признаками. Лошади робко жались, навостривши уши, и вздрагивали при каждомъ неопредѣленномъ звукѣ. Иногда приходилось останавливаться, слѣзать и пѣшкомъ пробираться впередъ; то, вдругъ, большое, старое дерево, вывороченное съ корнемъ, тараща въ разныя стороны свои давно обезхвоенныя вѣтви, упрямо загораживало дорогу; надо было обходить его, что но всегда доставалось легко, нѣсколько разъ мы пускали въ дѣло свой топоръ, а между тѣмъ, темнѣло -- и темнѣло довольно быстро. Мой киргизъ упрямо держался одного и того-же направленія, иногда онъ затягивалъ свою заунывную, безконечную пѣсню и изрѣдка оглядывался на меня, какъ-бы приглашая взглядомъ слѣдовать за нимъ, не сомнѣваясь въ его знаніи мѣстности; но очевидно было, что самъ онъ шелъ только по какому-то непонятному инстинкту, можетъ быть, по тому самому, по какому собака, завезенная за нѣсколько сотъ верстъ, безошибочно находитъ дорогу къ дому своего хозяина.

Съ полчаса еще двигались мы; наконецъ, стало совершенно темно. Тамъ, высоко-высоко, гораздо выше насъ, краснѣлась еще какая-то скалистая вершина, выглядывая изъ-за сизой, широко распахнувшейся тучи, но скоро и она начала темнѣть и темнѣть, а минутъ черезъ пять потухла вовсе, и даже самыя очертанія ея исчезли, слившись съ далекими, неясными облаками. Наступила ночь.

А мы все двигались и двигались, спотыкались о камни, задѣвали головами о мокрыя иглистыя вѣтви и тащили въ поводу храпящихъ, осторожно переступающихъ коней. Вотъ чалый конь, котораго велъ Байтакъ, вдругъ шарахнулся въ сторону, натянувъ, какъ струну, ременный поводъ, мой сѣрый тоже вздрогнулъ и попятился. Саженяхъ въ десяти отъ насъ затрещали сучья подъ чьими-то тяжелыми ногами, что-то торопливо удалялось отъ васъ; вотъ впереди въ темнотѣ блеснули двѣ красноватыя точки, послышалось сдержанное, испуганное ворчаніе и трусливое животное тоже бросилось удирать, догоняя своего товарища.

Байтакъ увѣрялъ меня, что это были медвѣди. Правда, въ этихъ лѣсахъ во множествѣ водится не крупная, чернобурая порода, но теперь было время спячекъ и появленіе этихъ прогуливающихся звѣрей чрезвычайно меня удивило; развѣ что эта пара была потревожена въ своихъ логовищахъ неопытнымъ промышленникомъ и не успѣла еще отыскать себѣ другой, болѣе покойной залежки.

Казалось, конца не будетъ нашему странствованію, мы просто играли въ жмурки въ этой непролазной глуши. Уже мнѣ не разъ приходила въ голову мысль о томъ, чтобы остановиться, разложить огонь, благо матеріаловъ для этого кругомъ было достаточно, и расположиться на ночлегъ, отложивъ до завтра надежду добраться до зимовки казаковъ дроворубовъ.

-- Хозяинъ, эй! хозяинъ! раздался голосъ моего киргиза и прервалъ пить моихъ размышленій объ остановкѣ.

-- Что новаго? спросилъ я.

-- Тамъ, вотъ туда, казакъ кибитка, говорилъ Байтакъ, подойдя ко мнѣ и тыкая рукою нѣсколько влѣво.-- Баранъ жарилъ, собака кричалъ. Эй, гайда! дорога кончалъ.

Я прислушался; дѣйствительно, далеко-далеко едва доносился до слуха отрывистый собачій лай, но чтобы пахло жаренымъ бараномъ, этого я рѣшительно не могъ услышать. На это способенъ одинъ только, да и то сильно проголодавшійся, киргизъ.

Мы тронулись дальше, измѣнивъ немного направленіе. Надо было спуститься на дно неглубокаго оврага. Громадная скала, выступая изъ лѣсныхъ массъ, едва рисовалась въ ночномъ туманѣ; мы шли прямо на нее.

Лѣсъ сталъ понемногу рѣдѣть, идти было гораздо удобнѣе, мы даже могли сѣсть на лошадей; мнѣ показалось, что подъ ногами нашихъ усталыхъ копой тянется что-то похожее на тропинку, черезъ четверть часа мы были уже у подножья большого, скалистаго уступа, и едва только обогнули его, то ясно увидѣли, сквозь черные силуэты неподвижныхъ деревьевъ, небольшое, красное зарево. Мы добрались-таки до казачьей стоянки, и скоро сидѣли около цѣлой груды раскаленныхъ угольевъ, отогрѣвая свои измученные члены, въ ожиданіи стакана горячаго ароматическаго чая.

Жилище, пріютившее насъ, или, вѣрнѣе сказать, логовище, потому-что оно мало чѣмъ отличалось отъ медвѣжьихъ сооруженій, едва могло помѣстить пять человѣкъ. Въ пологомъ, каменистомъ скатѣ была вырыта четыреугольная землянка, на нее накатанъ былъ рядъ толстыхъ, смолистыхъ бревенъ, щели между ними были плотно задѣланы мохомъ и сверху насыпанъ слой земли въ полъ-аршина толщиною: передняя стѣна состояла изъ неотесанныхъ стоекъ, вбитыхъ одна подлѣ другой, и тоже законопаченныхъ мохомъ; въ этой стѣнѣ была сдѣлана узкая дверь, ходившая на кожанныхъ, прибитыхъ гвоздями, петляхъ. Все внутреннее убранство этой землянки состояло изъ досчатыхъ наръ, двухъ или трехъ полокъ и разнаго, форменнаго и не форменнаго, оружія, очень красиво развѣшаннаго по стѣнамъ на вбитыхъ колышкахъ. Въ противоположной отъ двери стѣнѣ было вырыто полукруглое углубленіе, служащее печью, дымъ изъ которой выходилъ въ пробитое въ потолкѣ, неширокое отверстіе. Когда мы пріѣхали сюда, то огня не было въ этой незатѣйливой печкѣ, а роскошные остатки громаднаго, дарового костра искрились и пылали саженяхъ въ десяти передъ входомъ.

Здѣсь жила компанія, состоящая изъ шести казаковъ надеждипской станицы. Они, впродолженіе всего лѣта и части зимы, занимаются рубкою лѣса и стаскиваніемъ его къ берегамъ горныхъ потоковъ. Сучья тщательно обчищаются и оголенныя, пихтовыя бревна складываются по берегамъ, въ ожиданіи весенняго таянія снѣговъ на далекихъ вершинахъ. Съ половины мая начинается это таяніе и тогда каждый, до сихъ поръ едва замѣтный, ручей становится шумящимъ, неудержимо стремящимся внизъ, потокомъ. Въ это время, заготовленныя заранѣе, бревна сталкиваются въ воду и сплавляются внизъ, гдѣ и перехватываются на пунктахъ, съ которыхъ удобна уже дальнѣйшая перевозка на лошадяхъ или волахъ. Всѣ бревна переклеймены заранѣе во избѣжаніе какихъ-нибудь недоразумѣній при разборкѣ. Видъ горнаго потока во время сплавки восхитителенъ. Мнѣ разъ удалось присутствовать при этомъ зрѣлищѣ. Громадныя деревья, увлекаемыя грязной, пѣнящейся волною, стремятся внизъ, сталкиваясь между собою; стукъ этотъ съ ревомъ и плескомъ воды, отражаясь въ скалистыхъ горахъ, слышенъ почти за десять верстъ, словно далекіе, глухіе раскаты грома. Впрочемъ, если вода беретъ на себя главную массу труда, то все-таки немало остается его и на долю человѣка, часто какая-нибудь, совершенно непредвидѣнная, сила задержитъ два или три бревна, къ нимъ пристраиваются еще и еще, и какихъ усилій нужно, чтобы снова дать ходъ задержанной массѣ и затѣмъ слѣдить, чтобы подобныя задержки случались, по возможности, рѣже. Между тѣмъ, далеко небезопасно бороться горсти людей съ силою потоковъ, съ тяжестью бревенъ, съ неудобными, почти непроходимыми береговыми тропинками. Ни одной весны не проходитъ, чтобы не случилось нѣсколькихъ несчастій. Недавно мнѣ разсказывали послѣдній несчастный случай. Два китайскихъ калмыка возились съ баграми надъ нагромоздившимся въ узкомъ мѣстѣ лѣсомъ; вдругъ одинъ изъ нихъ поскользнулся, оборвался и въ страхѣ ухватился за одежду товарища, тотъ тоже не удержался на мокромъ, скользкомъ бревнѣ и оба полетѣли въ воду. Не успѣли они выбраться на берегъ, какъ силою воды прорвало случайную плотину, масса бревенъ хлынула и совершенно измолола несчастныхъ китайцевъ; только черезъ два дня отыскали ихъ обезображенные, утратившіе всякій человѣческій образъ, трупы.

Лѣтъ десять тому назадъ, когда край этотъ былъ совсѣмъ дикій, когда не знали еще многаго, что въ немъ находится, новые поселенцы безотчетно пользовались этимъ лѣснымъ богатствомъ; самыя незначительныя постройки созидались изъ превосходныхъ строевыхъ бревенъ. Я самъ видѣлъ въ Вѣрномъ и Любовномъ (Кескеленѣ) простые заборы, сбитые изъ аршинныхъ бревенъ. Теперь стали заботиться о прекращеніи такого вовсе не экономическаго порядка, и значительно ограничили истребленіе этой чудной, горной растительности. Между прочимъ строго запрещена топка печей строевыми бревнами, что прежде было самымъ обыкновеннымъ явленіемъ, благо удобнѣе перевозить ихъ, чѣмъ корявые, извилистые, но тѣмъ не менѣе очень толстые сучья. Все-таки каждое лѣто сотни сильныхъ, широкорогихъ воловъ тащатъ по дорогамъ въ Вѣрный и др. станицы семирѣченскаго казачьяго войска массивные, телѣжные передки, нагруженные сплавленнымъ лѣсомъ. Велика на него потребность, но велики также и его запасы, впродолженіе десятка вѣковъ, выросшіе въ недоступныхъ, горныхъ мѣстностяхъ.

Когда мы слѣзли съ лошадей передъ описанной мною землянкой, то не все населеніе ея было дома; мы застали только двухъ человѣкъ: одинъ, казакъ, хлопоталъ около огня, на которомъ, въ плоскомъ котлѣ, жарилось въ салѣ порѣзанное мясо (острое обоняніе киргиза не обмануло его), другой, маленькій, грязный калмыкъ-китаецъ сидѣлъ поодаль на корточкахъ, такъ-что его черная, щетинистая коса касалась земли, уныло смотрѣлъ своими глуповатыми, косыми глазками и жадно втягивалъ носомъ запахъ жарившагося сала. Около него лежали связанныя вмѣстѣ шкурки превосходныхъ пушистыхъ куницъ, которыя онъ принесъ къ казакамъ мѣнять на муку, порохъ и свинецъ. Я потомъ пріобрѣлъ эти шкурки у казаковъ по два рубля за штуку: вѣроятно, дешево достались они казакамъ, когда изъ вторыхъ рукъ я купилъ ихъ за четверть ихъ настоящей стоимости.

Одно изъ достоинствъ моего киргиза было умѣнье чрезвычайно скоро и комфортабельно устраиваться на привалахъ, ночлегахъ и всевозможныхъ отдыхахъ. Менѣе чѣмъ въ четверть часа лошади наши были разнузданы и привязаны къ приколамъ; на землѣ, по близости къ огню, разложены были наши одѣяла и брошены сѣдельныя подушки; походный мѣдный чайникъ, подвѣшенный къ треногѣ, закипалъ, и Байтакъ подсѣлъ уже къ огню и самодовольно поглядывалъ то на меня, то на казака, то къ нему въ котелъ, но не удостоивалъ своего вниманія жалкаго, сидящаго съ просительной миною калмыка.

-- Вы изъ Вѣрнаго, что-ли? спросилъ меня казакъ. Я отвѣчалъ утвердительно.

-- А далеко-ли? продолжалъ онъ допрашивать. Я сказалъ.

-- А, въ Джиргаллы: знаю. Изъ нашихъ не былъ никто, а слыхивали, что-жъ за дѣломъ, али такъ?...

Я отвѣчалъ, что за дѣломъ.

-- Должно купцы, подумалъ онъ вслухъ.

-- А гдѣ твои товарищи? сталъ я его допрашивать въ свою очередь.

-- Шляются, отвѣчалъ онъ,-- медвѣдей, слышь ты, поднимать ходили. Надо быть скоро назадъ придутъ.

-- Ты давно живешь здѣсь?

-- Я-то? Нѣтъ я недавно, шесть мѣсяцевъ всего, а вотъ у насъ Головинъ урядникъ, такъ тотъ пятый годъ здѣсь, въ лѣсу, треплется.

Мы скоро разговорились съ словоохотливымъ сибирякомъ; онъ охотно пускался въ разныя подробности о своемъ промыслѣ, о жизни вообще въ новомъ краѣ, о прежнихъ порядкахъ, короче о всемъ, что было для меня чрезвычайно интересно, и не прошло часу какъ онъ сдѣлался большимъ моимъ пріятелемъ, особенно послѣ нѣсколькихъ чашекъ чаю съ подлитымъ ромомъ, что было очень полезно на свѣжемъ, ночномъ воздухѣ.

Скоро вернулась остальная компанія: народъ все молодой, краснолицый и здоровый; одинъ только былъ значительно старше прочихъ, съ темною посѣдѣвшей бородой и съ худощавымъ, несовсѣмъ русскимъ, лицомъ. Это-то и былъ урядникъ Головинъ, большой любитель лѣсной полудикой охотничей жизни. Съ пришедшими прибѣжало нѣсколько разношерстныхъ собакъ-сибирокъ, которыя неласково посмотрѣли на насъ, поворчали, потомъ недовѣрчиво понюхали наши вьюки и улеглись неподалеку, грѣясь и помахивая пушистыми, бѣлыми хвостами.

Казаки стали ужинать, бросивъ большую, съ достаточнымъ еще количествомъ мяса, кость несчастному калмыку, который съ жадностью принялся обгладывать эту подачку. Видно было, что бѣднякъ былъ до крайности голоденъ.

Черезъ полчаса всѣ отправились спать. Я съ Байтакомъ предпочелъ ночевать на открытомъ воздухѣ, чѣмъ идти въ душную, да и несовсѣмъ опрятную землянку. Киргизъ распорядился такимъ образомъ: онъ натаскалъ мелкихъ пихтовыхъ вѣтвей, сдѣлалъ изъ нихъ родъ очень удобной постели и покрылъ ее нашими толстыми одѣялами: вышло очень тепло и покойно. Сдѣлавъ это, онъ убралъ лошадей, осмотрѣлъ прочность приколовъ, потрепалъ мимоходомъ собаку и, свернувшись, улегся около огня, покрывшись съ головою своимъ полушубкомъ. Скоро все спало, какъ въ самой землянкѣ, такъ и внѣ ея.

Какая чудная, торжественная тишина царствовала въ окрестностяхъ; изрѣдка только какіе-то неопредѣленные звуки пронесутся въ воздухѣ, разбудивъ горные отголоски и снова тихо, снова всеобщее, строгое безмолвіе. Славно спится въ подобныя ночи.....

Когда я проснулся, то всѣ вокругъ меня были уже на ногахъ, хотя едва только разсвѣтало. Байтакъ уже успѣлъ сварить чай и посѣдлать лошадей. Съ восходомъ солнца надо было отправиться далѣе. Я распрощался съ казаками, которые пожелали намъ счастливаго пути, а двое изъ нихъ вызвались даже проводить насъ верстъ за пять, чтобы показать ближайшую, по ихъ мнѣнію, дорогу въ Чиликскую долину.

Солнце еще не всходило, но сквозь утренній, голубоватый туманъ краснѣлись уже отдаленныя вершины, захваченныя первыми лучами.

Мы сѣли на лошадей и тронулись въ путь. Теперь было гораздо удобнѣе ѣхать лѣсомъ, нежели ночью, по крайней мѣрѣ, не испытывались разныя, чрезвычайно непріятныя и совершенно неожиданныя случайности. Лошади шли вѣрнымъ шагомъ, не спотыкаясь, не скользя, не смотря на изрытыя, едва замѣтныя, тропинки; къ тому-же большею частію приходилось идти подъ гору, и скоро мы начали выбираться изъ лѣсныхъ чащъ въ открытыя, каменистыя, снова лишенныя всякой растительности, лощины. Здѣсь разстались съ нами провожавшіе насъ казаки, оставивъ насъ вдвоемъ съ Байтакомъ продолжать наше путешествіе.

Дорога пошла гораздо шире; можно было даже ѣхать рядомъ, а мѣстами, такъ и ускорять шагъ. Справа и слѣва пошли отлогіе, покрытые снѣгомъ, скаты; волчьи слѣды часто пересѣкали дорогу; видно было, что ихъ довольно водилось въ этой глухой, пустынной мѣстности. Довольно холодный вѣтеръ заставилъ насъ плотнѣе запахиваться и туже подтянуть наши ременные кушаки. Скоро мы совсѣмъ спустились съ Алматинскихъ горъ, впереди насъ растянулась Чиликская долина, а за нею снова синеватая горная цѣпь, снова причудливые, тяжелые горные подъемы.

Къ полудню мы подъѣхали къ берегамъ Чилика. Эту небольшую рѣчку мы нашли совершенно замерзшею. Жалкій желтоватый камышъ изрѣдка виднѣлся на ея пустынныхъ берегахъ, а по другую сторону круто подымались голые скаты хребта Мергенъ-Шера.

Мы повернули вдоль берега. Вѣтеръ дулъ намъ въ спину и загибалъ между ногъ пушистые хвосты нашихъ коней. По неглубокому снѣгу было очень удобно ѣхать, кое-когда только, кованный копытъ звякалъ о черные куски плитняка, тамъ и сямъ виднѣвшіеся изъ-подъ снѣга. Ледяная кора, покрывшая собою Чиликъ, кое-гдѣ была какъ-бы разорвана, надъ синими извилистыми трещинами вился легкій паръ. Становилось морозно.

Часа черезъ полтора мы пріѣхали въ небольшую калмыцкую зимовку. Мы еще издали видѣли какую-то черную массу, лѣпившуюся по самому берегу. Малорослыя, грязныя существа копошились около своихъ жилищъ и при нашемъ приближеніи, какъ будто испугавшись, попрятались въ свои норы; человѣкъ шесть осталось на дворѣ и вышли намъ на встрѣчу. Это были мужчины, а попрятавшіеся -- ихъ жены и дѣти. Штукъ двадцать разномастныхъ, худыхъ собакъ, свирѣпо лая и прыгая, окружили нашихъ лошадей; Байтакъ пустилъ въ дѣло длинную киргизскую плеть, которою и удерживалъ въ почтительномъ отдаленіи, собачью стаю.

Эта зимовка состояла изъ одной кошменной желомейки, чрезвычайно широко разставленной и обнесенной кругомъ камышевымъ заборомъ, двухъ или трехъ землянокъ съ маленькими отверзтіями для входа и полуразвалившейся глиняной стѣнки, за которой стояли нѣсколько, довольно крупныхъ, ишаковъ и одинъ высокій тощій верблюдъ, обвѣшанный какими-то грязными тряпками. Здѣсь мы расположились немного отдохнуть. Войти въ желомейку или землянки мы не рѣшились,-- такой смрадъ, вмѣстѣ съ чернымъ ѣдкимъ дымомъ, несся изъ дверей этихъ грязныхъ логовищъ. Мы выбрали неподалеку мѣсто довольно сухое и свободное отъ снѣга, гдѣ и привязали нашихъ коней и разостлали коврики. Байтакъ распоряжался какъ у себя дома; онъ повелительно кричалъ, посылая то за тѣмъ, то за другимъ, заглянулъ во всѣ землянки, далъ подзатыльника одному длинноносому джентльмену и даже, прищелкнувъ языкомъ, потрогалъ за довольно кругло очерченныя формы лѣзшей въ свою нору, узкоглазой дамы. Результатами его дѣятельности было то, что черезъ четверть часа мы пили горячій, ароматическій чай, а шагахъ въ трехъ, весело трещалъ небольшой огонекъ, на которомъ жарились, нанизанные на желѣзный шомполъ, кусочки жирной баранины.

Населеніе этой зимовки, встрѣтившее насъ сначала недовѣрчиво и съ боязнью, скоро ободрилось и, мало-по-малу, окружило нашъ лагерь, съ любопытствомъ слѣдя за каждымъ нашимъ движеніемъ. Оно состояло изъ семи взрослыхъ мужчинъ, считая сюда-же и двухъ дряхлыхъ стариковъ съ какими-то сѣдыми огрызками вмѣсто косъ, одинадцати женщинъ и цѣлой кучи ребятишекъ разныхъ возрастовъ. Одежда на нихъ была самая жалкая, если только можно назвать одеждой то, что прикрывало ихъ наготу; на одной только дѣвушкѣ было что-то въ родѣ полосатаго халатика, сохранившее еще свой цвѣтъ и покрой. Некрасиво, шибко некрасиво это племя; плоское лицо, книзу шире чѣмъ во лбу, узкія щели вмѣсто глазъ, наискось идущія къ приплюснутому, широкому носу, безцвѣтныя узкія губы, вѣчно сложенныя въ какую-то странную, почти идіотическую и вмѣстѣ съ тѣмъ невыразимо грустную улыбку, широкіе, ярко-бѣлые зубы, у женщинъ окрашенные въ черную краску, низкій ростъ, короткія, какъ будто искривленныя ноги и длинныя руки, лѣниво болтающіяся по бокамъ, вотъ наружные признаки этого племени; если къ этому мы прибавимъ характеристичную, жесткую косу на обритой головѣ и отвратительный букетъ чеснока, пота, нюхательнаго табаку и еще чего-то сквернаго, то получимъ вѣрный портретъ любого экземпляра, изъ сидѣвшей вокругъ насъ публики. Женщины не отличались отъ мужчинъ своимъ костюмомъ, ихъ можно было отличать только по подбородкамъ, непокрытымъ черноватой шерстью (я рѣшительно не могу назвать это громкимъ именемъ волоса), какъ у мужчинъ, и по удивительной округлости нѣкоторыхъ формъ, что очень интересовало моего Байтака, который не пропускалъ случая дѣлать свои физіологическія наблюденія, энергично хлопоча о нашемъ бивачномъ благоустройствѣ. Между дѣтьми попадались положительно безъ всякихъ признаковъ одежды, несмотря на довольно сильный холодъ; были и грудные ребятишки, которые, изъ-за пазухъ матерей, выставили свои черныя, кошечьи мордочки.

Киргизы называютъ это бѣдное племя калмукъ, мы же, офиціально, китайскими калмыками, вѣроятно, потому китайскими, что большинство ихъ -- подданные небесной имперіи. На зиму они группируются обыкновенно по близости большихъ русскихъ селеній, гдѣ нанимаются на разныя, домашнія и общественныя работы, большею частію самаго незавиднаго свойства. Рѣдко нѣсколько семей, сгрупируясь, проводятъ время холодовъ и непогоды въ самостоятельныхъ зимовкахъ, въ родѣ той, въ которой мы находились въ эту минуту. Отличительная черта характера этихъ дикарей лѣнь и тупое равнодушіе къ нищетѣ и совмѣстнымъ съ нею лишеніямъ.

У одной изъ женщинъ на шеѣ, вмѣстѣ съ другими амулетами, висѣла маленькая фигурка изъ олова, величиной съ обыкновенныя шахматныя фигуры, что-то въ родѣ пузатаго человѣчка, сидящаго съ поджатыми ножками; фигурка эта была просверлена посрединѣ и нанизана на мѣдную проволоку. Я попросилъ продать этого идольчика и тотчасъ-же получилъ его за двѣ серебрянныя монетки, по двадцати копѣекъ каждая; не слишкомъ-то дорого цѣлятся здѣсь оловянные представители божествъ; впрочемъ двухъ амулетовъ, зашитыхъ въ зеленыя тряпочки, я не могъ купить вовсе: серебрянная мелочь оказалась безсильна. Я узналъ, что въ этихъ таинственныхъ мѣшочкахъ заключалось средство побѣждать непокорныя женскія сердца. Еще-бы продать такую драгоцѣнность.

Недолго мы гостили у нашихъ новыхъ знакомыхъ и, щедро расплатившись за сожженный нами камышъ и услуги, тронулись далѣе.

По хрупкому, тонкому льду мы перебрались черезъ Чиликъ и направились въ горы. Скова потянулись голыя, растрескавшіяся скалы; снова неудобныя, скользкія тропинки. Сырой, холодный туманъ охватывалъ насъ со всѣхъ сторонъ; наши бараньи шапки, волосы, платья, лошади -- все было мокро; пронзительный вѣтеръ свисталъ и стопалъ, вырываясь изъ боковыхъ ущелій; Мергенъ-Шера сурово встрѣчалъ своихъ гостей. Ни одно растеніе не пробивалось сквозь грязноватый снѣгъ; все кругомъ камни и камни, черные, сѣрые, зеленоватые, красные, то въ грозныхъ, рѣзко очерченныхъ скалахъ, то раздробленными массами, жались съ боковъ, толпились спереди, нависли съ верху и звучно, металлически звенѣли подъ кованнымъ копытомъ.

Начало уже темнѣть, когда мы, измучивши нашихъ лошадей и утомившись до-нельзя сами, расположились на ночлегъ. Мѣсто, выбранное нами для ночлега, не было случайной находкой; Байтакъ еще прежде бывалъ здѣсь, да и не онъ одинъ, что видно было по кучкамъ золы. Это была довольно просторная пещера съ пологою площадкою передъ входомъ. Входъ въ это убѣжище былъ не очень широкъ, навьюченная лошадь входила въ него съ трудомъ, но за то далѣе, съ каждымъ шагомъ эта пещера, или, правильнѣй сказать, разсѣлина, разширялась, и шагахъ въ двѣнадцати отъ входа была на столько просторна, что въ нее смѣло могло помѣститься человѣкъ десять вмѣстѣ съ своими лошадьми. Далѣе и вверхъ она съуживалась: впереди она сливалась въ узкую трещину и совершенно исчезала во мракѣ, вверху-же виднѣлось высокое природное окно, узкой, зубчатой трещиной выходя на поверхность горы. Полъ покатый ко входу, скользкій и усѣянный мелкими черными плитками.

Густой мракъ царствовалъ въ этомъ убѣжищѣ, когда мы съ Байтакомъ забрались въ него и втащили за собою, слегка упиравшихся и похрапывающихъ, чалаго и сѣраго, но опытный киргизъ скоро разогналъ тьму. Онъ еще заранѣе, на стоянкѣ у калмыковъ захватилъ нѣсколько пучковъ заготовленнаго камыша, который и пригодился намъ здѣсь и какъ освѣщеніе, и какъ отопленіе, впрочемъ, правильнѣе сказать, какъ средство для варки чая.

Ярко вспыхнулъ пучекъ зажженнаго камыша и кровавымъ свѣтомъ, сверкая тысячами искръ, озарились мокрыя, фантастическія стѣны разсѣлины. Голубоватое, туманное очертаніе окна тотчасъ-же исчезло, уничтоженное сильнѣйшимъ свѣтомъ, а вверху, въ самыхъ темныхъ углахъ, словно бѣлая паутина, протянулись серебристыя кружева сталактитовъ. Крупныя летучія мыши, разбуженныя нашимъ приходомъ, зачертили въ воздухѣ, шелестя своими мягкими крыльями; по мокрому полу шлепали крупныя и мелкія жабы, удаляясь въ глубину пещеры отъ безпокойныхъ посѣтителей.

Мы выбрали мѣстечко посуше, разчистили, накопившійся здѣсь, конскій навозъ и разостлали свои одѣяла. Байтакъ, пріютивъ лошадей, отправился за водою къ небольшому горному ручью, шумъ котораго ясно доносился до нашего уха, а я, сбросивъ съ плечъ мокрое верхнее платье, занялся огнемъ, не давая ему потухать и экономничая нашимъ скуднымъ запасомъ топлива. Скоро вернулся Байтакъ; онъ принесъ, между прочимъ, порядочную охапку сухой прошлогодней колючки, которую онъ нашелъ въ лощинѣ у береговъ потока, что было очень кстати и занялся приготовленіемъ ужина.

Незамысловатъ былъ нашъ походный ужинъ, онъ состоялъ изъ одного только блюда: маленькими кусочками изрѣзанная баранина апетитно подрумянилась, нанизанная на шомполъ и издавала, пріятный, раздражающій апетитъ запахъ. На Кавказѣ это блюдо называется шашлыкъ, здѣсь же оно носитъ болѣе характеристичное названіе бешь-бармакъ, что значитъ пять пальцевъ. Впрочемъ, киргизы могли бы всѣ свои кушанья назвать бешь-бармакомъ, потому-что они вовсе незнакомы съ употребленіемъ вилокъ, да и ложки встрѣчаются у нихъ далеко не за всякимъ обѣдомъ. Скоро мы поужинали, напились чаю и залегли отдыхать. Полная тишина наступила въ пещерѣ. Наши кони медленно пережевывали ячмень, навѣшанный въ торбахъ. Откуда-то сверху просачивалась вода и крупными каплями звонко щелкала о каменный полъ. До самаго разсвѣта ничто не потревожило нашего спокойствія.

Со свѣтомъ мы посѣдлали коней и выбрались снова на свѣтъ божій. День обѣщалъ быть хорошимъ. Ночной, порывистый вѣтеръ разогналъ тяжелыя тучи и небо было чисто; внизу, по ущельямъ ползали еще туманныя облака, но и они становились рѣже и рѣже, разсѣеваясь въ свѣжемъ утреннемъ воздухѣ.

Часа черезъ четыре, мы, съ высокаго каменнаго уступа, на которомъ расположились отдохнуть, увидѣли Исыкъ-Куль. Темносиняя, слегка туманная полоса тянулась по южному горизонту. Потомъ мы потеряли его изъ виду и снова увидѣли это озеро уже вблизи, когда совершенно спустились къ рѣкѣ Тупу. Мергенъ-Шера круто, почти обрывисто, спускается къ водамъ Исыкъ-Куля; влѣво же, къ низовьямъ Тупа и Джиргаллы, этотъ хребетъ сливается съ низменностями постепенными, пологими скатами.

Недолго длился нашъ отдыхъ и часа въ два пополудни мы спустились въ низовья, заросшія тальникомъ, камышами и жидкимъ верескомъ. Снова моему Байтаку вздумалось бросить довольно ясную тропинку и отыскивать прямую, кратчайшую дорогу; я уже не противорѣчилъ ему, положившись вполнѣ на опытность и знаніе моего вожатаго, да къ тому-же я зналъ, что вообще люди его породы чувствуютъ какую-то ненависть къ дорогамъ вообще и къ торнымъ въ особенности. Большею частью мамъ приходилось пробираться черезъ камыши; почва здѣсь была солонковатая, но, скрѣпленная небольшимъ морозомъ, довольно хорошо выдерживала тяжесть лошадей. Иногда мы огибали маленькія, неправильной формы, болотца, затянутыя тонкою корою льда, иногда-же намъ встрѣчались довольно значительныя топкія пространства, усѣянныя торфяными, кое-гдѣ изрытыми, кочками; лошади вязли по колѣна; случалось, что и болѣе; тогда Байтакъ останавливался, привставъ на стременахъ внимательно осматривался, словно нюхалъ воздухъ: не пахнетъ-ли гдѣ-нибудь болѣе удобнымъ путемъ -- и потомъ внезапно, какъ-будто по вдохновенію, сворачивалъ въ сторону и дѣйствительно находилъ или протоптанную дикими свиньями тропинку, или-же недалекій объѣздъ, не отклонявшій насъ слишкомъ отъ даннаго направленія. Какое приволье здѣсь для отвергнутыхъ Магометомъ животныхъ и какое множество плодится ихъ въ этихъ ненаселенныхъ низменностяхъ! Молодые побѣги камыша, гнѣзда водяныхъ птицъ, безчисленные земноводные -- все служитъ имъ обильнымъ и сытнымъ кормомъ. Въ лѣтнія жары есть гдѣ спрятаться отъ палящихъ лучей солнца: заберется звѣрь въ прохладную болотную грязь и нѣтъ ему дѣла до тридцати-пяти-градуспаго жара; одна только щетинистая, вооруженная бѣлыми клыками морда виднѣется на поверхности и тяжело сопитъ и хрюкаетъ, отфыркиваясь отъ миріадъ комаровъ и разныхъ болотныхъ мошекъ. Самый опасный врагъ -- человѣкъ, проникнутый религіознымъ фанатизмомъ, оставляетъ въ покоѣ этихъ животныхъ; не нужно ему это вкусное мясо, отъ запаха котораго онъ отворачивается съ омерзѣніемъ. Прежде китайцы не пренебрегали охотой на свиней, но давно уже отошли къ востоку сыны небесной имперіи, оттѣсненные мусульманскими кочевниками. Большіе, приземистые волки (каскыръ, по киргизски), которыхъ тоже довольно водится въ окрестностяхъ, подлавливаютъ молодыхъ поросятъ, и частенько въ камышахъ раздается пронзительное, жалобное взвизгиванье; но плодлива эта щетинистая порода, и на убылыя мѣста является по нѣсколько кандидатовъ разомъ, не давая рѣдѣть этому толстокожему населенію. Есть еще одинъ врагъ, ну да это уже рѣдкость въ здѣшнемъ краѣ; я говорю о тиграхъ. Значительно южнѣе, къ Тіанъ-Шангу, довольно часто встрѣчается эта кровожадная порода, сюда же рѣдко заходятъ ея представители: раза два -- три въ годъ заберется въ эти стороны полосатый красавецъ и заляжетъ въ камышахъ, прильнувши къ землѣ, положивъ на переднія, когтистыя лапы свирѣпую морду съ прищуренными, какъ-будто дремлющими, глазами и едва шевеля вытянутымъ, кольчатымъ хвостомъ, подстерегаетъ или безпечную свиную семью, или-же робкаго джигитая, который осторожно, едва щелкая своими копытцами и навостривъ длинныя уши, пробирается къ водопою.

Нашу дорогу пересѣкла большая компанія свиней: шумя камышомъ и сопя, онѣ пробирались по одиночкѣ, медленно вытаскивая изъ грязи свои ноги; ихъ было по крайней мѣрѣ штукъ десять: три или четыре большихъ, остальныя подростки. Завидѣвъ насъ, онѣ пугливо хрюкнули, подняли свои клыкастыя морды и со всѣхъ ногъ бросились въ сторону, чрезвычайно легко и смѣло прыгая черезъ кочки. Меня поразила эта легкость въ такихъ, повидимому, нелегкихъ животныхъ.

Въ этой мѣстности водятся также въ большомъ количествѣ куланы и джигитаи. Сразу, неопытный взглядъ не найдетъ разницы въ наружности того и другого животнаго. Я помню, что еще ребенкомъ я читалъ въ какомъ-то руководствѣ зоологіи, что куланъ или джигитай такое-то, молъ, животное и водится тамъ-то. Разница между ними существуетъ, и если вы ошибетесь, видѣвши поочередно того и другого, то уже ни какимъ образомъ не впадете въ ту-же ошибку, увидѣвши ихъ вмѣстѣ. Опытный взглядъ кара-киргиза за версту отличитъ одинъ табунъ отъ другого -- это мнѣ самому приходилось не разъ видѣть впослѣдствіи.

Маленькое однокопытное животное, немного побольше и стройнѣе обыкновеннаго осла, желтовато-сѣраго цвѣта, съ черною полосою по хребту и черными-же кончиками ушей -- вотъ описаніе, годящееся какъ для джигитая, такъ и для кулана. Если же вы поставите ихъ рядомъ, то увидите, что джигитай немного выше, уши у него покороче, взглядъ поживѣе, да и вообще въ немъ какъ-то болѣе конскаго, чѣмъ въ куланѣ, въ которомъ ужь слишкомъ много ослинаго. Эти троюродные братья, если можно такъ выразиться, не сходятся въ общіе табуны, держатся порознь и видимо чуждаются другъ друга. Въ исыкъ-кульскихъ окрестностяхъ преимущественно водится куланъ; джигитай же встрѣчается нѣсколько рѣже.

Къ сумеркамъ мы перебрались вбродъ черезъ полу замерзшій Тупъ и приблизились почти къ самому берегу Исыкъ-Куля. Наша надежда добраться къ ночи въ Джиргаллы рушилась; мы наткнулись на небольшую зимовку кара-киргизъ, версты за двѣ отъ лѣваго берега Тупа, и рѣшились здѣсь провести ночь, не рискуя продолжать дорогу въ такой быстро-наступающей темнотѣ.

Зимовка состояла изъ шести просторныхъ желомеекъ, тростниковой загороди для лошадей, чисто выбитой площадки передъ входами, и вообще носила на себѣ видъ достатка, даже небольшой роскоши. Желомейки были акуратно поставлены, кошмы на нихъ хотя и закоптѣлыя, но тщательно вычиненныя и прихваченныя широкой красной тесьмой; ребятишки, съ визгомъ бросившіеся по домамъ при нашемъ появленіи, были хотя и на половину голые, но это отсутствіе костюма -- уже больше сила привычки, чѣмъ слѣдствіе нужды и бѣдности; да, наконецъ, и собаки, а ихъ было очень много, лаяли на насъ не съ такимъ дикимъ озлобленіемъ, какъ голодные псы калмыцкой кочевки.

Не въ веселую минуту подъѣхали мы къ этому маленькому аулу. Еще издали слышали мы какой-то заунывный гулъ, чрезвычайно похожій на наше причитанье; когда мы приблизились, то ясно могли различить женскій плачъ и всхлипыванье, шумный говоръ мужчинъ и однообразное, точно дьячковское чтеніе. Мы попали на похороны, обрядъ которыхъ начался часа за два до нашего прибытія и былъ нами прерванъ, впрочемъ не на долго. Не доѣзжая шаговъ на двѣсти до ближайшей изгороди, Байтакъ попросилъ меня подождать на мѣстѣ, а самъ слѣзъ съ коня и пошелъ пѣшкомъ въ аулъ. Онъ недолго говорилъ съ окружившими его киргизами и тотчасъ два уже пожилые человѣка подошли ко мнѣ, очень любезно помогли мнѣ слѣзть съ лошади, взяли у меня изъ рукъ поводья и, добродушно улыбаясь, пригласили въ лучшую, принадлежавшую, какъ видно, старшинѣ, желомейку.

Просторно, правильнымъ кругомъ, были разставлены боковыя рѣшетки желомейки; новая, бѣлая кошма, вышитая вырѣзанными изъ цвѣтного сукна узорами, обтягивала внутренность рѣшетокъ, полъ тоже устланъ кошмою, а поближе къ стѣнамъ -- яркими ковриками; посрединѣ, въ вырытомъ углубленіи, тлѣли уголья и на треногомъ, кругломъ таганѣ стоялъ плоскій, закоптѣлый котелъ, покрытый кускомъ довольно чистаго полотна. По стѣнамъ, на тонкихъ ремешкахъ, висѣла разная домашняя утварь, деревянная балалайка, совершенно такая-же, какъ и наши россійскія балалайки, и довольно красиво отдѣланная киргизская кривая сабля; болѣе я не замѣтилъ никакого оружія.

Едва только я подошелъ ко входу въ эту желомейку, какъ меня встрѣтилъ высокій, еще довольно молодой кара-киргизъ, въ верблюжьемъ халатѣ и въ красной, подбитой лисьимъ мѣхомъ и вышитой золотымъ шнуркомъ шапкѣ. Это и былъ старшина аула, мирза Алаяръ, не изъ очень важныхъ, какъ я узналъ отъ него тутъ-же, и находящійся въ подчиненіи у Аблая-бія Джиргаллинскаго.

Онъ сказалъ мнѣ, что "гости Аблая-бія (Байтакъ уже успѣлъ сообщить ему о цѣли нашей поѣздки) всегда найдутъ у него дружбу, привѣтъ и достаточно бараньяго мяса" и что онъ надѣется, что такой важный гость (польстилъ, разбойникъ-номадъ!) не. откажется провести въ его жилищѣ ночь, чтобы завтра съ свѣжими силами представиться великомудрому и великодушному Аблаю-бію. Я съ своей стороны сказалъ, что считаю за честь воспользоваться его гостепріимствомъ и очень радъ познакомиться съ такимъ хорошимъ человѣкомъ, каковъ мирза Алаяръ, о которомъ я очень много слышалъ хорошаго въ Вѣрномъ, отъ русскаго начальства. Послѣдняя фраза видимо понравилась киргизу и онъ, опустивъ глаза, съ скромной улыбкой произнесъ: "я рабъ Акъ-Паши, онъ мой повелитель" {Акъ-Паша -- Бѣлый царь -- имя, которымъ всѣ среднеазіягцы называютъ нашего императора.}. Потомъ о:іъ сообщилъ мнѣ, чтобы я, не стѣсняясь, располагался въ его желомзйкѣ, а что онъ долженъ идти въ сосѣднюю кибитку, гдѣ собрался народъ для похоронъ одного стараго и тоже очень хорошаго человѣка; онъ сообщилъ мнѣ даже имя покойнаго, очень длинное, и замысловатое, которое уже испарилось изъ моей памяти, черезъ пять минутъ плачъ и вой снова усилились.

Оправившись и приведя въ порядокъ свой костюмъ, я пошелъ тоже отдать долгъ покойнику; а главное, посмотрѣть, что тамъ такое дѣлается. При моемъ появленіи толпа разступилась и я, согнувшись, взошелъ въ желомейку. Страшная духота, не смотря на откинутый верхъ, наполняла эту горлицу; женщины, молодыя и старыя, нѣкоторыя очень красивыя, окружали покойника и жалобно причитали что-то непонятное; по временамъ онѣ затихали и потомъ вдругъ, какъ-будто по сигналу, взвизгивали всѣмъ хоромъ, ударяя въ грудь руками и раскачиваясь всѣмъ туловищемъ. Мирза Алаяръ находился тутъ-же и, замѣтивъ меня, улыбнулся и кивнулъ головой, какъ-будто говоря: "а! и вы здѣсь? Это хорошо". На самой срединѣ, на небольшомъ, продолговатомъ возвышеніи, лежалъ самъ покойникъ -- длинный, худой и покрытый съ головою бѣлымъ полотномъ, изъ-подъ котораго рѣзко очерчивались угловатыя линіи старческаго тѣла. Между женщинами тѣснились ребятишки, толкаясь и ссорясь между собою, а около стѣнокъ чинно сидѣли мужчины, передавали изъ рукъ въ руки сдѣланный изъ тыквы горлянки и украшенный мѣдью кальянъ и громко разговаривали о разныхъ какъ-видно постороннихъ предметахъ. Запахъ мускуса, которымъ обыкновенно душатся азіятскія красавицы, дымъ кальяна, наконецъ запахъ, собственно принадлежащій мертвому тѣлу,-- все это составляло тяжелую смѣсь, непріятно дѣйствующую на нервы. Изъ любопытства я подавилъ въ себѣ это отвращеніе и, занявъ мѣсто между мужчинами, рѣшился дождаться конца этой обрядности.

У ногъ покойника, на низенькомъ табуретѣ, стояла большая деревянная миска, до краевъ наполненная варенымъ рисомъ, и другая, глиняная, съ кислымъ молокомъ. То тотъ, то другой изъ присутствовавшихъ подходили къ этимъ блюдамъ и, забравъ горстью рису, отходили на свои мѣста, жуя и облизываясь. Мнѣ это напомнило нашу похоронную кутью -- недоставало только блиновъ и восковыхъ свѣчекъ.

Черезъ часъ покойнаго вынесли, положили на дворѣ на пучки камыша, и приставили двухъ караульныхъ съ палками, дабы собака не оскорбила, во время всеобщаго сна, памяти умершаго.

Для меня, въ углу жилища Алаяра, настлали одно на другое нѣсколько ватныхъ, узорчатыхъ одѣялъ, положили двѣ круглыя, цилиндрическія подушки и поставили около, на кругломъ мѣдномъ подносѣ, кувшинъ съ кислымъ молокомъ и плоскую чашку, чѣмъ не комфортабельно?

Я хотѣлъ выѣхать какъ можно раньше, но меня положительно задержалъ старшина, упрашивая раздѣлить обѣдъ съ его семействомъ. Мнѣ не хотѣлось отказать ему въ этомъ, къ тому же до зимовокъ Джиргаллы было, какъ увѣрялъ меня Алаяръ, всего только четыре часа пути.

Часовъ въ одинадцать утра, плотно наѣвшись жирной баранины, я выѣхалъ въ сопровожденіи сына мирзы Алаяра, мальчика лѣтъ четырнадцати и четырехъ киргизъ, вооруженныхъ саблями. Эта свита почтительно держалась сзади, предупредительно слѣдя за каждымъ моимъ движеніемъ, что было очень непріятно для меня, непривыкшаго ѣздить съ такимъ церемоніаломъ; это очень непріятное, скажу болѣе, тяжелое чувство знать, что сзади, нѣсколько паръ глазъ внимательно слѣдятъ за каждымъ вашимъ движеніемъ; впрочемъ, къ этому, какъ кажется, скоро привыкаютъ: вѣдь прогуливаются же великосвѣтскія барыни съ ливрейными лакеями сзади, и ничего себѣ. Мирза Алаяръ, въ этомъ случаѣ, пересолилъ свою любезность къ русскому гостю.

Мы направились сперва по теченію Тупа къ самому его устью, а потомъ вдоль исыкъ-кульскаго берега повернули налѣво. Дорога все время шла береговой низменностью, была почти суха и усѣяна мелкими, пестрыми гальками, правѣе, по самому берегу тянулись камыши, то изрѣдка, то сгущаясь въ плотныя массы, которыя скрывали за собою синюю полосу озера. Крупныя бѣлыя чайки съ крикомъ носились надъ озеромъ, спускаясь вплоть до воды и чертя крыльями ея зыбчатую поверхность. Лѣвѣе, у подножья невысокаго скалистаго кряжа, виднѣлись далекіе дымки и бродили большія стада овецъ. Снѣгъ грязными массами лежалъ въ камышахъ и сквозь него, не смотря на декабрь мѣсяцъ, кое-гдѣ пробивались тонкіе зеленые побѣги.

Мирза Алаяръ не уклонился отъ истины, говоря, что до зимовокъ Аблай-бія не болѣе четырехъ часовъ пути. Дѣйствительно, часа въ три пополудни мы увидѣли конусообразныя группы джиргаллинскихъ кибитокъ.

Вообще киргизы не любятъ тѣсниться въ своихъ аулахъ, рѣдко вы можете встрѣтить болѣе десяти кибитокъ вмѣстѣ, большею-же частью, по три, по четыре кибитки; онѣ раскидываются на громадномъ пространствѣ, придерживаясь береговъ рѣкъ. Да и къ чему имъ стѣснять себя въ своихъ привольныхъ кочевьяхъ? Въ большихъ маловодныхъ степяхъ, можно еще увидѣть большіе улусы по триста и болѣе кибитокъ, но тутъ это уже необходимость: часто цѣлому племени приходится довольствоваться пятью, шестью степными колодцами; и вотъ громадное общество разбиваетъ свои кибитки и желомейки, непрерывнымъ кольцомъ охватывая единственный источникъ воды.

Подъѣзжая къ ближайшимъ жильямъ, я невольно обратилъ вниманіе на большія камышевыя загороди, въ которыхъ жались другъ къ другу и блеяли многочисленныя овцы превосходной киргизской породы. Крупныя, съ длинною волнистою шерстью, съ тяжелыми хвостами-курдюками, изъ которыхъ, самое меньшее, можно вытопить изъ каждаго по полупуду превосходнаго сала, онѣ составляютъ главный источникъ богатства всѣхъ номадовъ Азіи вообще, и киргизовъ въ особенности.

Ряды верблюдовъ, вѣчно подъ сѣдлами, лежали плотно прижавшись другъ къ другу и пережевывая свою пѣнящуюся, зеленоватую жвачку. Кое-гдѣ виднѣлись небольшія компаніи ишаковъ, между которыми попадались экземпляры необыкновенно крупнаго роста и какого-то страннаго желтоватаго цвѣта. Я узналъ отъ киргизъ, что это была случайная помѣсь ослицы съ джигитаемъ. Вообще эти дѣти мирной матери и дикаго, непокорнаго отца сохраняютъ нравъ первой и пріобрѣтаютъ немного энергіи и сносливости второго; киргизы очень любятъ эту помѣсь, но не смотря на всѣ старанія, не могутъ завести это скрещиванье въ большихъ размѣрахъ, потому-что пойманный джигатай становится въ неволѣ скучнымъ, непокорнымъ, видимо груститъ о своей кочевой свободѣ, теряетъ свою врожденную энергію и рѣшительно отказывается отъ предлагаемыхъ ему дамъ мирной ослиной породы; вотъ почему я назвалъ это случайной помѣсью.

Намъ часто попадались на встрѣчу ѣдущіе и идущіе пѣшкомъ кара-киргизы; они останавливались, съ любопытствомъ смотрѣли на пріѣзжихъ гостей и потомъ долго провожали глазами нашъ поѣздъ. Нѣкоторые поворачивали и пристраивались къ сопровождавшимъ меня киргизамъ мирзы Алаяра, и скоро свита моя достигла довольно значительныхъ размѣровъ. Скоро мы подъѣхали къ ставкамъ Аблая-бія. Я еще издали замѣтилъ группу кибитокъ значительно большихъ размѣровъ, чѣмъ остальныя, и покрытыхъ снаружи превосходными бѣлыми кошмами. Тутъ-же стояло нѣсколько осѣдланныхъ лошадей, а шагахъ въ тридцати, на четыреугольной грудѣ камней, торчалъ наклонно длинный деревянный шестъ съ желѣзнымъ трезубцемъ на концѣ и бѣлымъ конскимъ хвостомъ. Здѣсь мы слѣзли съ лошадей и насъ пригласили войти къ кибитку Аблая-бія, сказавъ, "что мирза Алаяръ уже далъ знать о нашемъ прибытіи, и что достопочтенный бій съ нетерпѣніемъ желаетъ съ нами увидаться".

Высокій, атлетически сложенный старикъ съ бѣлою, какъ снѣгъ, бородой, коротко подстриженной, какъ на портретахъ Генриха IV, съ веселыми энергичными глазами и умнымъ лицомъ, встрѣтилъ насъ при входѣ въ кибитку. Это и былъ самъ Аблай, популярнѣйшій изъ всѣхъ біевъ въ окрестностяхъ Исыкъ-куля.

Въ его жилищѣ собралась уже довольно значительная публика. Верхнія кошмы были широко раскинуты, и въ кибиткѣ было чрезвычайно свѣтло, тѣмъ болѣе, что вся внутренность была подбита ярко-бѣлыми кошмами. Здѣсь, такъ-же какъ и у Алаяра, весь полъ былъ устланъ коврами, только богаче нѣсколько; цилиндрическія шелковыя подушки лежали у самыхъ стѣнокъ, на ярко красныхъ рѣшеткахъ было развѣшано множество довольно красиваго туземнаго оружія, преимущественно сабель; голубой дымокъ отъ кальяновъ вился въ воздухѣ.

Въ кибиткѣ мы застали также нѣсколькихъ женщинъ: онѣ занимались хозяйствомъ, и толпились преимущественно около очага, расположеннаго на самой срединѣ кибитки.

Когда окончены были церемоніи, соблюдаемыя при встрѣчѣ гостей, какъ-то: размѣнъ любезностей, пожатіе рукъ, легкое прижиманіе къ сердцу и т. д., то я попросилъ бія указать мнѣ отдѣльное помѣщеніе, сказавъ, что я намѣренъ провести здѣсь дня два или три, и не желалъ-бы стѣснять такого почтеннаго старца: бій сначала упрашивалъ занять его кибитку, впрочемъ, тотчасъ-же сдѣлалъ распоряженія, согласныя съ моимъ желаніемъ. Черезъ полчаса мы сѣли обѣдать; за обѣдомъ я познакомился съ остальными членами семейства Аблая-бія.

Самому Аблаю было девяносто восемь лѣтъ, но если-бъ онъ немного подчернилъ свою снѣжную бороду, то никто-бы, глядя на его молодецкую фигуру, не далъ-бы и половины этого. Онъ въ настоящее время имѣлъ только двухъ женъ: одну старушку лѣтъ восьмидесяти, которая была настоящей хозяйкой дома, и другую красивую краснощекую женщину лѣтъ 20, на которой старый бій женился только годъ тому назадъ. Впрочемъ, въ въ своей жизни онъ имѣлъ болѣе шестнадцати женъ, которыя частью умерли, частью получили полную свободу и вышли за другихъ; здѣсь это самое обыкновенное явленіе, а одна была казнена самимъ Аблаемъ за невѣрность. Дѣтей у Аблая было множество, все больше сыновья; старикъ говорилъ, что Алахъ видимо милостивъ къ нему и не наказываетъ его дочерьми. Въ настоящее время съ нами обѣдало одинадцать сыновей бія, изъ которыхъ младшему было двадцать восемь лѣтъ, кромѣ того, въ небольшомъ узорчатомъ ящикѣ-колыбелькѣ, оралъ на всю кибитку еще одинъ изъ наслѣдниковъ, уже отъ послѣдней красавицы. Впрочемъ, послѣдней-ли?..

Такъ-какъ общество, собравшееся къ обѣду, было довольно многочисленное, то оказалось, что нельзя было ограничиться одною общею мискою, и для удобства кушанья раздавались въ нѣсколькихъ плоскихъ чашкахъ меньшихъ размѣровъ и къ этимъ дымящимся, наполненнымъ жирнымъ ароматическимъ мясомъ сосудамъ тянулось не болѣе трехъ паръ мускулистыхъ рукъ съ пальцами, почернѣвшими отъ постояннаго держанія просаленныхъ, ременныхъ поводьевъ.

Мнѣ пришлось ѣсть съ самимъ хозяиномъ, который нисколько но смутился, увидавъ, что я вооружился ложкою и складнымъ ножемъ съ вилкою; онъ уже видалъ эти виды, и даже старался не запускать своихъ пальцевъ въ ту часть миски, которая находилась въ моемъ распоряженіи. По временамъ онъ подбрасывалъ въ мою сторону болѣе апетитные куски, весьма пріятно улыбаясь при этомъ.

Обѣдъ, или правильнѣе сказать, ужинъ, потому-что солнце уже садилось, состоялъ преимущественно изъ баранины; одно только блюдо напоминало малороссійскія галушки: въ мучнистой, бѣловатой жидкости плавали катышки тѣста и распространяли по всей кибиткѣ запахъ перестоявшагося клейстера. Я его не рѣшился попробовать. Впрочемъ, мнѣ впослѣдствіи часто приходилось питаться этимъ кушаньемъ, за неимѣніемъ другого, конечно, въ моей бродячей жизни въ центральной Азіи.

Послѣ обѣда, женщины принесли намъ кумысу, въ большихъ глиняныхъ кувшинахъ, оплетенныхъ камышомъ для прочности, такъ-какъ напитокъ этотъ во время броженія рветъ посуду не хуже любого шампанскаго. Ничего не можетъ быть пріятнѣе, какъ послѣ тяжелаго, жирнаго стола освѣжиться этимъ напиткомъ. Надо привыкнуть къ кумысу, чтобы понять его достоинства -- киргизы пьютъ его въ ужасающемъ количествѣ: ни одинъ московскій купецъ въ цѣлые сутки не выпьетъ столько чаю, сколько усталый номадъ вытянетъ кумысу за одинъ разъ, не отнимая отъ краевъ сосуда своихъ жадныхъ, засаленныхъ губъ.

Мы вышли изъ душной кибитки на свѣжій воздухъ. Намъ разостлали кошмы и мы комфортабельно усѣлись вблизи разложенныхъ огней; сюда-же подали намъ кальяны.

Весь аулъ кипѣлъ самою шумною, оживленною жизнью. Нѣсколько въ сторонѣ доили кобылъ: привычныя матки стояли смирно, поглядывая на загородъ, гдѣ толпились ихъ жеребята въ ожиданіи той минуты, когда ихъ пустятъ досасывать то, что оставилъ имъ человѣкъ.

Съ лѣвой стороны къ намъ приближался большой конскій табунъ: это Аблай-бій хотѣлъ похвастать передо мною лучшимъ своимъ достояніемъ -- лошадьми. Глухой топотъ тысячъ копытъ все усиливался, по мѣрѣ приближенія; самое разнообразное ржаніе носилось въ воздухѣ. Пастухи-табунщики, полуобнаженные, въ бараньихъ шкурахъ, болтающихся за плечами, кричали, гикали и звонко хлопали по землѣ своими длинными кнутами. Впереди всего табуна, значительно отдѣлившись отъ массы, бѣжалъ небольшого роста статный жеребчикъ золотисто-буланой масти; формами своими онъ сильно напоминалъ извѣстную типичную породу шотландскихъ пони. Лошадь эта особенно обратила на себя мое вниманіе своею густою, черною, какъ смоль, гривою и такимъ-же густымъ, почти достигающимъ до земли хвостомъ, что производило необыкновенно красивый контрастъ съ золотистою шерстью туловища; вдоль спины тянулся узкій черный ремень, ноги ниже колѣна были тоже совершенно черныя. Жеребецъ шелъ свободною, сильною поступью, настороживъ уши и поминутно громко отфыркивался, втягивая ноздрями дымъ нашихъ костровъ. Я не удержался и вслухъ похвалилъ красивое животное; Аблай-бій замѣтилъ это, многозначительно крякнулъ и важно произнесъ, какъ-бы про себя:

-- Да, очень хорошая лошадь.

Передъ моими глазами, волнуясь, обгоняя другъ друга то сплошными кучами, то въ разбродъ, проходили тысячи лошадей -- сѣрыхъ, гнѣдыхъ, вороныхъ, рыжихъ -- всѣхъ возможныхъ оттѣнковъ и возрастовъ, черномазые табунщики положительно бѣсновались, стараясь выказать усердіе передъ своимъ повѣлителемъ; и долго еще въ моихъ ушахъ стоялъ смѣшанный гулъ, весьма (я убѣжденъ въ этомъ) похожій на тѣ звуки, которые потрясали воздухъ у подножья Арарата, когда Ной выпустилъ на свободу изъ ковчега все живое, до той поры въ немъ запертое.

Черезъ часъ все успокоилось, чистое небо усѣялось звѣздами. Съ ночи начало слегка морозить. Яркое созвѣздіе Оріона медленно подымалось надъ горизонтомъ. Всѣ звуки стали сливаться и путаться между собою: сонъ одерживалъ побѣду надъ утомленнымъ слухомъ, и черезъ минуту я спалъ, какъ убитый, свернувшись подъ своимъ одѣяломъ, на покойномъ, войлочномъ ложѣ, съ сѣдельной подушкою подъ головою.

Еще не начало разсвѣтать какъ слѣдуетъ, какъ уже къ ставкѣ Аблая-бія начали съѣзжаться всадники. Не болѣе, какъ черезъ полчаса ихъ собралось человѣкъ тридцать; всѣ они были вооружены длинными пиками и у каждаго висѣлъ на сѣдлѣ свернутый кольцомъ волосяной арканъ. Только у одного было ружье, и какое ружье! длинный, граненый стволъ кончался раструбомъ, какъ у фагота, тонкая деревянная ложа была хитро изогнута и украшена узорами красными, синими и золочеными; курокъ замѣнялся длиннымъ крючкомъ, въ видѣ французскаго S, одинъ конецъ котораго, растепленный вилкою, зажималъ кончикъ тлѣющагося фитиля, а другой -- служилъ спусковымъ крючкомъ, и всадникъ, нажимая послѣдній, заставлялъ кончикъ фитиля клюнуть прямо въ довольно просторную затравку, въ которую подсыпался каждый разъ свѣжій порохъ.

Осѣдланная лошадь Аблая-бія стояла у кибитки: это былъ коренастый, приземистый иноходецъ какой-то неопредѣленной масти. Животное это, какъ мнѣ сказали, отличалось необыкновенно быстрымъ бѣгомъ, конечно, по ровному мѣсту, и до такой степени покойнымъ, что, по словамъ хозяина, можно было на полномъ ходу, держать въ рукахъ плоскую чашку съ водою и не расплескать ни капли.

Байтакъ привелъ откуда-то и нашихъ лошадей, осѣдланныхъ только одними сѣдлами, безъ вьюковъ, потому-что въ виду имѣлась болѣе легкая и кратковременная экскурсія.

Хозяинъ не заставилъ себя долго ждать, и весь сіяющій, въ ярко-красномъ халатѣ на лисьемъ мѣху, въ остроконечной шапкѣ съ золотымъ верхомъ, безъ всякаго оружія, кромѣ неизбѣжнаго ножа (псякъ) за поясомъ и ременной нагайки, занялъ свое мѣсто въ главѣ всей группы. Онъ покойно и красиво сидѣлъ на своемъ высокомъ сѣдлѣ, и, поздоровавшись со мною, съ оживленіемъ объяснялъ мнѣ цѣль и весь механизмъ нашей поѣздки. Это онъ, собственно для меня, устроилъ большую охоту на кулановъ, а къ счастію, наканунѣ пастухи замѣтили, верстахъ въ двадцати отъ стоянки, подкочевавшій табунъ этихъ дикихъ степняковъ. Послѣднее обстоятельство старый киргизъ прямо приписывалъ моей счастливой звѣздѣ и видимому покровительству пророка.

Женщины, дѣти и весь оставшійся людъ сопровождали насъ возгласами, низкими поклонами и всевозможными попеченіями. Полуголые киргизята провожали насъ дальше всѣхъ, кривляясь и прыгая между нашихъ лошадей.

Планъ предполагаемой охоты былъ слѣдующій. Еще съ вечера человѣкъ двадцать верховыхъ были посланы въ объѣздъ къ тому мѣсту, гдѣ замѣчены были куланы. Принимая во вниманіе необыкновенную чуткость этихъ дикихъ лошадокъ, объѣздъ этотъ долженъ быть сдѣланъ со всевозможною осторожностью. По словамъ Аблая, посланные только къ утру могли окончить свой маневръ, а зная скорый шагъ кара-киргизскихъ лошадей можно безошибочно предположить, что они прошли въ ночь не менѣе шестидесяти верстъ. Затѣмъ они должны были приближаться мало-по-малу къ куланамъ и гнать ихъ назадъ къ лощинѣ. гдѣ ихъ предполагала встрѣтить вторая группа охотниковъ, къ которой принадлежали и мы и этимъ поставить животныхъ въ самое невыгодное положеніе, что называется между двухъ огней, и тутъ-то, при входѣ въ лощину на довольно ровной мѣстности, должна была начаться настоящая травля, гдѣ наѣздники могли вполнѣ выказать ловкость и поворотливость какъ свою, такъ и своихъ коней. Такимъ образомъ спектакль предполагался замѣчательный, и я отъ души благодарилъ Аблая-бія за его идею; конечно, благодарность эту я скрылъ въ своей душѣ, постаравшись выразить ее въ самыхъ скромныхъ размѣрахъ, иначе это могло скомпрометировать меня въ глазахъ кочевого населенія.

День былъ пасмурный и вдали, надъ озеромъ, стояла густая стѣна бѣловатаго тумана. Всѣ окрестности были покрыты словно дымкою; изъ горъ тянулъ довольно холодный вѣтеръ. Киргизы вообще не любятъ ѣздить большими обществами, и скоро наша группа состояла только изъ пяти человѣкъ: Аблая-бія, меня, Байтака и двухъ сыновей старика, все остальное, мало-по-малу, отдѣлилось отъ насъ то въ сторону, то отставъ, то ускакавъ впередъ.

Послѣ двухчасовой, скорой ѣзды, во время которой мы едва поспѣвали на своихъ лошадяхъ за иноходцемъ Аблая-бія, мы прибыли на назначенный заранѣе пунктъ. Здѣсь дожидалась насъ большая часть общества, а скоро съѣхались и всѣ остальные.

Съ востока мѣстность была ровная, постепенно понижающаяся къ намъ, съ запада насъ защищала отъ вѣтра невысокая цѣпь скалистыхъ холмовъ, между которыми прерываясь тянулась полосою поверхность Исыкъ-Куля. Кое-гдѣ прорѣзывали равнину рытвины, промытыя весеннею водою; издали рытвины эти обозначались рядами пожелтѣлаго камыша, который разросся здѣсь, пользуясь скопившеюся на днѣ ихъ влажностью. Общій видъ мѣстности былъ чрезвычайно унылый и пустынный, и только оживлялся пестротою костюмовъ и движеніемъ охотниковъ.

Охотники не старались наблюдать особенной тишины: они слѣзали съ лошадей, громко разговаривали и смѣялись, поправляли сѣдла и подтягивали очкуры своихъ широкихъ кожанныхъ шароваръ; полы халатовъ были запрятаны въ шаровары, что имѣло видъ куртокъ и давало возможность всаднику быть болѣе свободнымъ въ своихъ движеніяхъ. Разставленная на далекихъ разстояніяхъ цѣпь конныхъ часовыхъ должна была во время дать знать о приближеніи табуна и потому всякій свободно занимался своимъ дѣломъ, казалось, вовсе не обращая вниманія на окружающихъ. Меня такъ и подмывало; я съ трудомъ сдерживалъ волненіе и вымѣщалъ его на своемъ конѣ, стискивая ногами его крутыя ребра.

Не болѣе какъ черезъ часъ прискакалъ одинъ всадникъ, за нимъ другой, потомъ еще нѣсколько: это были часовые. Все общество отъѣхало въ сторону, подъ защиту пологаго холма и положительно замерло на мѣстѣ; лошади наши, казалось, понимали всю необходимость сохранять тишину и неподвижно стояли, поводя своими надрѣзанными мѣтками ушами. Байтакъ слегка толкалъ меня колѣномъ и движеніемъ головы указывалъ вдаль, гдѣ я, какъ ни старался, ничего не могъ замѣтить кромѣ отдѣльныхъ группъ камыша и волнующагося тумана.

Скоро до моихъ ушей началъ доноситься какой-то неопредѣленный шумъ, казалось, что вѣтеръ перемѣнилъ свое направленіе и дулъ прямо на насъ. Далеко, далеко стукнуло что-то весьма похожее на выстрѣлъ; зубчатая полоса камыша на горизонтѣ заколыхалась оживленнѣе. Внезапно, словно изъ земли выросло, показалось отдѣльное животное, другое, третье, разомъ нѣсколько,-- и цѣлый табунъ головъ въ пятьдесятъ вылетѣлъ изъ камышей и несся къ намъ, немного уклоняясь въ сторону отъ того холма, гдѣ скрылась наша группа. По моему разсчету куланы должны были промчаться мимо насъ не болѣе какъ въ полутораста шагахъ. Раздался отвратительный, нечеловѣческій визгъ и киргизы, пригнувшись къ шеямъ лошадей, расправляя въ воздухѣ свистящіе арканы, съ мѣста въ карьеръ ринулись на ошеломленныхъ, растерявшихся животныхъ. Началась бѣшенная, дикая скачка. Я вслѣдъ за Аблаемъ-біемъ выскакалъ на вершину холма и мы остановились зрителями охоты; Байтакъ смѣшался съ охотниками.

Никакія европейскія скачки не могутъ дать понятія о томъ, что происходило передъ моими глазами. Глубокія рытвины, колючій кустарникъ, отдѣльные камни -- ничто не задерживало скачущихъ: дикіе наѣздники, казалось, не знали препятствій. Ревъ, визгъ, стонъ, ржаніе лошадей, то замирая, то усиливаясь, носились въ воздухѣ.

Ухъ! какая своеобразная, живая, полная удали картина!

Трудно описать подробности этой схватки дикихъ, полныхъ энергіи, быстрыхъ, какъ мысль, животныхъ съ такими-же дикими наѣздниками. Мы съ Аблаемъ-біемъ спустились съ холма и направились вслѣдъ за скачущими. Скоро мы обогнали киргиза, который шелъ пѣшкомъ, ведя въ поводу свою лошадь, ковылявшую на трехъ ногахъ: одна задняя была сломана въ щиколоткѣ. Какое тяжелое уныніе было написано на лицѣ пострадавшаго, какими жадными глазами онъ смотрѣлъ вслѣдъ удаляющимся товарищамъ! Потомъ намъ попалась куланъ-кобыла, которая билась на землѣ въ предсмертныхъ судорогахъ, пытаясь вскочить при нашемъ приближеніи -- кровь бойко сочилась изъ-подъ ея передней лопатки: она угодила подъ остріе гибкой пики расходившагося наѣздника. Намъ еще попадались куланы, то совершенно мертвые, то еще съ признаками жизни, усиленно дрыгающіе въ воздухѣ своими мускулистыми, сильными ногами. Маленькій, недѣльный жеребенокъ жалобно жался къ своей погибшей матери; при видѣ насъ отпрыгнулъ немного въ сторону и усиленно заморгалъ своими испуганными, черными глазками. Попался и киргизъ, лежащій навзничь безъ чувствъ, раскинувъ крестомъ руки, еще сжимающія волосяную веревку аркана. Аблай-бій, замѣтивъ мое движеніе къ лежавшему, обрывисто сказалъ: "оставь! если живъ, то самъ очнется и прійдетъ, а если умеръ, то подберутъ безъ тебя". Помня пословицу, что въ чужой монастырь съ своимъ уставомъ не суются, я проѣхалъ мимо. Мы обогнали трехъ всадниковъ, которые едва сдерживали, всѣ вмѣстѣ, бившагося на трехъ туго натянутыхъ арканахъ, кулана. Скоро мы остановились почти у самаго берега, гдѣ нашли большинство охотниковъ, проваживающихъ своихъ измученныхъ, покрытыхъ пѣною коней. Какъ ни сильна и неутомима киргизская лошадь, но ей трудно тягаться съ своимъ дикимъ родичемъ, и весь табунъ скрылся въ горахъ, далеко оставивъ за собою преслѣдователей. Осталось отдыхать и собирать, разбросанную по всему пути, добычу, что мы и сдѣлали.

Вся прибыль дня заключалась въ девяти убитыхъ и тяжело раненыхъ куланахъ и четырехъ живыхъ, да еще двухъ жеребятахъ. Убыль -- изъ одного убитаго (какъ оказалось) киргиза и искалѣченной лошади, а такъ-какъ человѣческая жизнь въ этихъ краяхъ не имѣетъ особенной цѣнности, то въ общемъ итогѣ -- день оказался весьма барышный.

Было уже совсѣмъ темно, когда мы вернулись въ аулъ.

Часамъ къ десяти вечера, поспѣлъ, зажаренный въ бараньемъ салѣ, маленькій куланчикъ. Мясо это было очень вкусно; оно не могло сравниться нѣжностью и мягкостью съ мясомъ хорошо откормленнаго домашняго жеребенка, но за то имѣло свой собственный ароматъ и вкусъ, напоминающій нѣсколько мясо дикой козы. Проголодавшись до нельзя, я ѣлъ его съ большимъ удовольствіемъ.

Послѣ ужина, передъ кибиткою Аблая-бія собрался почти весь аулъ; явились музыканты съ балалайками, бубнами и котлами, затянутыми бараньимъ пузыремъ, по которому били деревянными палочками; нашлись плясуны, и начался, сперва медленный, монотонный, а потомъ все живѣй и живѣй разгорающійся танецъ...

Между прочимъ, готовился спектакль болѣе интересный, чѣмъ прыганье танцоровъ. Толпа разступилась и дала дорогу высокому, хотя и сильно сгорбленному старику съ жидкою, длинною бородой, уже не сѣдой даже, а пожелтѣвшей отъ старости; верблюжій халатъ былъ накинутъ на сухое мускулистое тѣло, почернѣвшее, какъ мумія. Старикъ былъ слѣпъ, изъ-подъ густыхъ сѣдыхъ бровей темнѣли глубокія ямы съ опущенными вѣками, длинный горбатый носъ свѣшивался надъ беззубымъ ртомъ; высокій лобъ былъ совершенно изборожденъ безчисленными морщинами.

Старикъ медленно опустился на подостланную подъ него баранью шкуру, взялъ длинную балалайку и началъ перебирать струны своими костлявыми пальцами.

Всѣ присутствовавшіе съ почтеніемъ относились къ старику; молчаніе воцарилось повсюду, только слышалось тихое дребезжаніе струнъ и глухой шелестъ сдвигающейся плотнѣе толпы.

Это былъ извѣстный по всему кочевому міру -- пѣвецъ-импровизаторъ -- Гассанъ, о которомъ я слышалъ много еще прежде, и котораго, наконецъ, удалось мнѣ видѣть вблизи и слушать его импровизаціи.

Я жадно слушалъ этого степного Гомера и старался вникнуть въ содержаніе и смыслъ его пѣсни; и какъ я жалѣлъ, что не настолько зналъ этотъ языкъ, чтобы подстрочно записать все слышанное.

Онъ пѣлъ объ извѣстномъ агитаторѣ тридцатыхъ годовъ -- Кенисарѣ; о его войнахъ съ русскими, о его бѣгствѣ; о его несчастной любви, объ измѣнѣ его друзей и наконецъ о его геройской смерти...

Аблай-бій шепнулъ мнѣ: "Онъ самъ былъ все время съ Кенисарой, и тогда уже онъ былъ сѣдой старикъ".

А слушатели молча стояли и сидѣли вокругъ, покачивая головами въ тактъ пѣнія, и не одинъ тяжелый вздохъ вылетѣлъ изъ груди, сливаясь съ однообразнымъ напѣвомъ старца.

Вообще, у киргизовъ женщины далеко не находится въ такомъ рабскомъ униженіи и забитости, какъ у прочихъ мусульманскихъ народовъ. Одного изъ самыхъ тяжелыхъ стѣсненіи -- именно: ходить вѣчно съ покрытымъ лицомъ и не смѣть показываться никому кромѣ своего мужа, здѣсь не существуетъ вовсе; женщина, особенно незамужняя, можетъ сколько ей угодно кокетничать и пользоваться тѣми благами, которыми ее одарила природа. Женщины здѣсь являются прямыми участницами во всѣхъ общественныхъ празднествахъ и обрядахъ, на нѣкоторыхъ ей принадлежатъ даже лучшія роли, и все это замѣтно отражается на ея характерѣ. Въ киргизскомъ аулѣ -- женщина не убѣжитъ при вашемъ приближеніи; она смѣло подойдетъ къ вамъ, бойко разговариваетъ съ вами и громко и весело смѣется, показывая при этомъ ослѣпительно-бѣлые, ровные, какъ на подборъ, зубы.

Кара-киргизки довольно красивы, насколько красота можетъ выражаться въ прекрасномъ сложеніи, въ здоровомъ коричневомъ цвѣтѣ лица съ густымъ малиновымъ румянцемъ, въ веселомъ привѣтливомъ взглядѣ, и смотря на эти положительныя достоинства типа, забываются, или, по крайней мѣрѣ, остаются незамѣченными, широкія скулы, косо прорѣзанные глаза и жесткіе, прямые, какъ конскіе -- волоса. А когда вы видите кара-киргизку въ полномъ блескѣ праздничнаго костюма, верхомъ на огненной лошадкѣ, несущеюся впереди толпы преслѣдующей ее молодежи, то какъ блѣдны покажутся въ сравненіи съ ней наши лимфатическія, свѣтскія дамы, кривляющіяся на разбитыхъ клячахъ, по аллеямъ нашихъ загородныхъ парковъ.

Обыкновенный костюмъ киргизокъ состоитъ, кромѣ длинной рубахи, изъ широкихъ шароваръ, халата и тюрбана на головѣ, все это изъ синей бумажной ткани, кромѣ тюрбана, который всегда бѣлый. Въ холодное время халатъ бумажный замѣняется такимъ-же костюмомъ изъ верблюжьяго сукна. Но въ торжественномъ случаѣ, весь костюмъ женщинъ поражаетъ своей яркостью и оригинальностью. Преобладающій цвѣтъ -- красный; вмѣсто тюрбана надѣвается на голову высокая повязка, въ родѣ нашихъ павловскихъ киверовъ, только еще выше, вся унизанная монетами и обшитая галуномъ. Заплетенные въ безчисленныя косы волосы перевиты цвѣтными бусами, вся шея унизана всевозможными побрякушками, преимущественно золотыми и серебрянными монетами, и все это при движеніи производитъ весьма оригинальный и мелодическій звукъ.

Впрочемъ, самыя трудныя и непривлекательныя работы лежатъ на женщинахъ-же: онѣ разставляютъ кибитки, доятъ кобылъ и коровъ, заботятся о верблюдахъ, шьютъ, бьютъ войлоки и плетутъ ковры, приготовляютъ кумысъ и проч.; на долю мужчины остаются пастушество и охота, да и то скорѣе послѣднее, потому-что мнѣ часто случалось видѣть громадныя стада (аттары) овецъ и табуны лошадей подъ присмотромъ однихъ мальчиковъ, изъ которыхъ старшему едва-ли было пятнадцать лѣтъ.

Грамотности нѣтъ и въ поминѣ, и потому, если случайно встрѣтится личность, могущая съ трудомъ разобрать только заголовокъ къ первой страницѣ корана, то ее считаютъ ученѣйшей изъ ученѣйшихъ міра сего. За то способность къ сохраненію преданій развита до необыкновенной степени; легенды и факты, относящіеся чуть-ли не къ временамъ Тамерлана, передаются съ необыкновенной точностью, точно событія, свершившіяся не болѣе десяти лѣтъ тому назадъ. А живыми хранителями и распространителями преданій служатъ такіе-же странствующіе пѣвцы-импровизаторы, какъ Гассанъ, который пилъ кумысъ въ кибиткѣ Аблая-бія, послѣ своихъ вдохновенныхъ импровизацій.

Ночью, когда всѣ уже спали, поднялась отчаянная тревога по всему аулу: киргизы скакали на лошадяхъ, прыгая черезъ остатки огней, черезъ загороди, задѣвая и опрокидывая все, что имъ попадалось на дорогѣ, лошади ржали, верблюды, задравъ хвосты, вскакивали на ноги и метались въ темнотѣ, какъ гигантскія тѣни. Я нащупалъ въ потьмахъ свою двухстволку и выскочилъ изъ кибитки... Дѣло скоро разъяснилось: всю тревогу надѣлалъ одинъ куланъ, изъ пойманныхъ на послѣдней охотѣ, которому удалось сорваться съ крѣпкихъ аркановъ и перескочить камышевую загородъ. Всѣ хлопоты поймать его снова оказались безуспѣшными: куланъ удралъ-таки изъ аула въ свои родныя пастбища.

Погода стала мѣняться къ утру и перемѣна эта не была къ лучшему: сперва сталъ моросить мелкій дождь, потомъ къ нему примѣшались крупинки льда и, наконецъ повалилъ снѣгъ густыми хлопьями. Это обстоятельство было мнѣ особенно непріятно, потому что я предполагалъ утромъ оставить гостепріимный аулъ, а откладывать отъѣздъ, по многимъ причинамъ, было мнѣ, болѣе или менѣе, неудобно.

На другой день, рано утромъ я распростился съ Аблаемъ-біемъ и выѣхалъ изъ Джиргаллы. Выходя изъ кибитки, чтобы сѣсть на лошадь, я замѣтилъ, что моимъ сѣдломъ осѣдланъ не мой сѣрый, а другая какая-то лошадь; разсмотрѣвъ поближе, я узналъ того золотистаго жеребца, который мнѣ такъ понравился третьягодня и котораго я такъ неосторожно похвалилъ вслухъ. Это была любезность Аблая-бія. Я къ несчастью не могъ достойно въ данную минуту отблагодарить хозяина, и сдѣлалъ это уже впослѣдствіи, подаривъ ему двухствольный карабинъ со всѣми принадлежностями. Вьюки съ обѣихъ лошадей перешли на спину моего сѣраго и такимъ образомъ мы тронулись въ путь тою-же дорогою.

На возвратномъ пути, мы не заѣзжали къ мирзѣ Алаяру; Байтакъ, все выгадывая прямую дорогу, провелъ меня верстахъ въ двадцати отъ его стоянки, и первый ночлегъ нашъ былъ въ горахъ, подъ открытымъ небомъ. Ко второй ночи мы попали въ знакомую уже намъ пещеру, гдѣ уже нашли общество изъ четырехъ киргизъ, изъ которыхъ одинъ оказался старымъ знакомымъ моего слуги и оба они взаимно обрадовались другъ другу. Мнѣ эти четыре личности показались весьма подозрительными, и я не ошибся въ этомъ предположеніи, когда на другой день Байтакъ сказалъ мнѣ уже на пути, что между ними находился одинъ изъ самыхъ опытныхъ горныхъ барантачей, Шарикъ, о которомъ мнѣ прежде случалось слышать въ пограничныхъ казачьихъ станицахъ, гдѣ онъ пріобрѣлъ себѣ довольно громкую извѣстность своими смѣлыми воровствами въ казачьихъ табунахъ.

Къ казакамъ-дроворубамъ мы тоже не попали: Байтакъ велъ меня совершенно новою дорогою, еще менѣе удобной, чѣмъ прежняя, но, по его мнѣнію, значительно кратчайшей. Правда, намъ не приходилось продираться черезъ густыя чащи горныхъ лѣсовъ, но за то мы переваливались черезъ такіе кряжи, спускались по такимъ скользкимъ и узкимъ тропинкамъ, что мнѣ, на каждомъ шагу приходилось удивляться цѣпкости и вѣрности ногъ нашихъ лошадей.

Часовъ въ одинадцать утра мы спустились съ Алматинскихъ горъ. День былъ ясный и довольно морозный, хотя сзади насъ, въ горахъ, ползали тяжелыя, свинцовыя тучи, спускаясь все ниже и ниже. Сырой вѣтеръ налеталъ порывами и назойливо путалъ косматыя гривы нашихъ лошадей и загибалъ почти подъ самое брюхо заиндевѣвшіе, пушистые хвосты.

Байтакъ рысилъ впереди меня, нахлобучивъ свою остроконечную шапку-малахай; казачья винтовка плотно прижалась къ широкой спинѣ кара-киргиза.

Разсчитывая засвѣтло добраться до казачьихъ станицъ, джигитъ совѣтовалъ взять напрямки степью: снѣгъ былъ не болѣе двухъ вершковъ глубины и лошадямъ бѣжать было очень удобно.

Тихо и мертво было кругомъ, только вдали, на бѣлой равнинѣ двигались тамъ и сямъ черныя точки: это были мелкіе степные волки, слѣды которыхъ поминутно пересѣкали нашу дорогу. Штукъ десять этихъ вороватыхъ звѣрей копошились на полуобъѣденномъ трупѣ верблюда, шагахъ въ трехстахъ отъ насъ. Байтакъ пронзительно крикнулъ, перепуганные хищники бросились въ разныя стороны, безпокойно и завистливо оглядываясь на брошенный ими завтракъ.

А тучи надвигались все болѣе и болѣе, вѣтеръ дулъ тише и ровнѣе, въ воздухѣ замелькали миріады бѣлыхъ точекъ, которыя становились все крупнѣе и крупнѣе и словно пудрою обсыпали паши косматыя бурки.

-- Буранъ будетъ, проворчалъ Байтакъ и погналъ плетью своего коня.

-- А что, доберемся мы до дороги? спросилъ я своего вожатаго.

-- А Аллахъ на что! отвѣчалъ онъ, видимо уклоняясь отъ прямого отвѣта. Ему не хотѣлось ошибиться, а какъ человѣкъ опытный, онъ хорошо зналъ, что такое здѣшніе бураны.

Массы крупныхъ снѣговыхъ хлопьевъ винтомъ падали на землю; вѣтеръ ежеминутно измѣнялъ направленіе, что окончательно сбивало съ толку. Усталыя лошади жались на ходу, отворачивали головы отъ вѣтра и уменьшали шагъ, несмотря на наши усиленныя понуканія.

Часа четыре ѣхали мы такимъ образомъ. Начинало темнѣть. Несмотря на то, что я старался держаться тотчасъ-же за Байтакомъ, я едва различалъ неясный очеркъ его массивной фигуры. Раза три мы принуждены были останавливаться и отряхиваться: снѣгъ билъ въ лицо и залѣплялъ глаза намъ и нашимъ лошадямъ. Мой джигитъ ворчалъ что-то себѣ подъ носъ и я разслышалъ слова "тулаймъ джаманъ", что значитъ -- совсѣмъ скверно, фраза, смыслъ которой не имѣлъ для меня ничего утѣшительнаго.

Немного спустя, киргизъ затянулъ протяжную, монотонную пѣсню-импровизацію на тему нашего положенія. Заунывные, воющіе звуки этой пѣсни сливались съ голосами мятели: пѣвцу удалось попасть въ тонъ непогоды.

Вдругъ пѣвецъ замолкъ. Влѣво отъ насъ послышался другой звукъ, чрезвычайно похожій на пѣніе моего спутника. Протяжно застонало какое-то живое существо, и стонъ этотъ оборвался хриплою, болѣзненною нотою.

Киргизъ прислушался немного и засмѣялся сквозь зубы.

-- Что это? спросилъ я его, показавъ рукой въ ту сторону, гдѣ слышенъ былъ стонъ.

-- Джулъ-барсъ {По киргизски -- тигръ.}, отвѣчалъ киргизъ, и замѣтивъ мое движеніе къ винтовкѣ, добавилъ.

-- Ну, теперь ему, бѣдному, такъ-же хорошо, какъ и намъ; если-бы онъ и встрѣтился съ нами, такъ онъ насъ не тронетъ, лишь-бы мы его оставили въ покоѣ.

На всякій случай я попробовалъ-таки, удобно-ли вынимается изъ чехла мое оружіе и отстегнулъ конецъ замерзшаго у пряжки ремня.

Съ большимъ трудомъ подвигались мы впередъ, мы видимо плутали: намъ казалось, что мы кружимъ на одномъ мѣстѣ.

Стемнѣло окончательно. Ровно ничего не было видно. Для того, чтобы не потерять другъ друга, я передалъ Байтаку чумбуръ отъ моей лошади; такимъ образомъ, я слѣдовалъ за своимъ джигитомъ, какъ на буксирѣ.

Завываніе вѣтра было такъ сильно, что, несмотря на такое близкое разстояніе, надо было кричать во все горло, если являлась надобность сообщить что-нибудь другъ другу.

Становилось невыносимо холодно; зубы неудержимо стучали. Спирта уже не было ни капли; мы съ Байтакомъ немного не разочли на послѣднемъ привалѣ; а между тѣмъ холодная, непріятная дрожь забиралась подъ бурки и пробѣгала по членамъ. Мы пробовали сойти съ лошадей и пройти пѣшкомъ, для того, чтобы согрѣться немного въ движеніи, но сильные порывы вѣтра сбивали съ ногъ и, пройдя нѣсколько десятковъ шаговъ, мы едва переводили духъ отъ усталости и снова принуждены были садиться на лошадей, чтобъ черезъ десять минутъ почувствовать сильнѣйшій приступъ холода.

Лошади сильныя, привычныя къ непогодамъ и всевозможнымъ лишеніямъ, положительно выбились изъ силъ. Положеніе наше было отчаянное, тѣмъ болѣе, что мы знали, что до ближайшаго человѣческаго жилья, если-бъ мы не сбились съ дороги и находились на должномъ направленіи, было, по крайней мѣрѣ, тридцать верстъ.

А впереди предстояла длинная, безотрадная ночь, и, Богъ вѣсть прійдется-ли намъ еще разъ увидать разсвѣтъ! Послѣднее предположеніе, съ каждымъ шагомъ, становилось сомнительнѣе и сомнительнѣе, и сомнѣніе это ощущали не только мы съ Байтакомъ, но, кажется, и наши бѣдныя лошади: такъ лѣниво, какъ-бы нехотя, вытаскивали онѣ свои косматыя поги изъ мокраго, уже глубокаго снѣга.

Меня начало клонить ко сну; и въ эти минуты какъ-то тепло становилось внутри, словно подогрѣтое вино переливалось по моимъ жиламъ. Съ большимъ трудомъ боролся я съ этой неотвязной сонливостью.

Вдругъ Байтакъ наткнулся на что-то и вскрикнулъ; въ ту-же минуту и я почувствовалъ, что передъ нами было что-то непреодолимое, плотное, весьма похожее на стѣну; ощупалъ руками: подъ пальцами ясно чувствовалась грубая штукатурка.

-- Мазаркъ... Адлье, произнесъ Байтакъ, и этимъ вывелъ меня изъ недоумѣнія.

Въ азіятскихъ пустыняхъ изрѣдка попадаются уединенныя постройки, въ которыхъ покоится прахъ усопшихъ правовѣрныхъ. Постройки эти, смотря по богатству умершихъ, достигаютъ иногда довольно значительныкъ размѣровъ; преобладающій типъ ихъ: квадратное зданіе съ фронтономъ на одномъ, именно, восточномъ фасѣ и куполомъ, въ видѣ опрокинутой чаши; стиль близко подходящій къ индійскому. Судя по мѣстностямъ, встрѣчаются и разныя уклоненія отъ этого типа, болѣе или менѣе значительныя.

Ощупывая стѣнки, мы добрались до угла строенія, потомъ повернули по другому фасу и нашли-таки входъ.

Взойдя въ мазаркъ, мы попытались втащить туда и лошадей, но сѣдла и вьюки не пускали, упираясь въ бока входнаго отверстія. Пришлось разсѣдлывать ихъ, а это была мучительная операція для нашихъ окостенѣлыхъ пальцевъ. Наконецъ мы кое-какъ справились, и всѣ пятеро (съ лошадьми считая) очутились въ полномъ затишьѣ, ощущая пріятную, относительную теплоту. Осталось добыть огня, тогда-бы наше положеніе было-бы почти блистательно. Въ карманѣ моихъ шароваръ находилась жестяная коробочка съ сѣрными спичками, но этого было слишкомъ недостаточно; надо было добыть матерьяловъ, способныхъ загораться.

Байтакъ собирался идти добывать изъ-подъ снѣга прошлогоднюю колючку. Я считалъ подобное предпріятіе положительно не осуществимымъ, но принявъ разъ на всегда за правило, никогда не возражать моему спутнику ни въ чемъ, касающемся до практической стороны путевой, бродячей жизни, не возражалъ ему и въ этомъ случаѣ, и только одобрительно произнесъ: "хорошо-бы!"

Кара-киргизъ скрылся. Въ ожиданіи его возвращенія, я оставался въ темнотѣ, не позволяя себѣ тратить спички, которыхъ, какъ я сосчиталъ, было не болѣе десятка.

Прошло четверть часа. Байтакъ не возвращался. Прошло еще немного времени. Ничего, кромѣ яростныхъ завываній мятели не было слышно кругомъ. Я подошелъ ко входу и громко вскрикнулъ... Отвѣта не послѣдовало,-- я еще закричалъ, собравъ всю силу своего голоса, тоже безуспѣшно: казалось, что вѣтеръ обрывалъ звуки, едва они вылетали изо рта. Я взвелъ курки двухстволки и выстрѣлилъ изъ обоихъ стволовъ, одинъ за другимъ. Прислушался... вдали, далеко, далеко послышалось что-то похожее на крикъ. Я понялъ, что слуга мой заблудился и потерялъ направленіе. Лучшимъ сигналомъ могъ служить свѣтъ и я началъ жечь спички, соблюдая при этомъ возможную экономію.

Синяя искорка затрещала, вспыхнуло красноватое пламя и освѣтило внутренность нашего убѣжища. При неожиданномъ свѣтѣ, лошади фыркнули и навострили уши; на стѣнахъ и сводѣ заблистали морозныя точки, какіе-то фантастическіе рисунки поползли по сырому фону. Потомъ все снова стало темнѣть; спичка догорѣла и погасла.

Я выждалъ нѣсколько минутъ. Опять услышалъ голосъ Байтака, далеко, но все-таки ближе прежняго. Я еще сжегъ одну спичку, повторяя спасительный сигналъ. Послышалось шуршаніе вязанки топлива въ узкомъ входѣ. Байтакъ вернулся съ добычею.

Онъ сообщилъ мнѣ, что думалъ уже совсѣмъ пропасть, когда услышалъ выстрѣлы (голоса моего онъ не слышалъ вовсе). Но выстрѣлы ему мало-бы помогли, потому что кара-киргизецъ не могъ опредѣлить, гдѣ стрѣляютъ и только свѣтлая точка указала ему, гдѣ мазаркъ и то совсѣмъ не въ томъ направленіи, куда онъ шелъ.

Мы вдвоемъ принялись за трудную работу добыванія огня изъ мокраго, добытаго изъ-подъ снѣга матерьяла.

Опытность и ловкость Байтака преодолѣли всѣ препятствія. Послѣ получасовой возни и пыхтѣнья, по стеблямъ сухихъ растеній пробѣжало пламя, струйки дыма потянулись къ сводчатому потолку, веселый трескъ пріятно дѣйствовалъ на наши измученные нервы.

Входъ въ мазаркъ мы завѣсили байковымъ одѣяломъ и разостлали поближе къ огню наши бурки.

Лошади, понуривъ головы, стояли смирно, прижавшись другъ къ другу; даже жеребецъ, подаренный мнѣ Аблай-біемъ и тотъ лѣниво полузакрылъ свои огненные глаза.

Подбросивъ послѣднюю щепоть травы, мы заснули и когда, проснувшись, мы отдернули одѣяло отъ входа, намъ въ глаза ударилъ лучъ ослѣпительнаго дневнаго свѣта. Мятель улеглась, горизонтъ очистился.

Байтакъ сообразилъ мѣстность, на которой мы находились и мы тронулись въ путь.

Еще засвѣтло выбрались мы на большую вѣрнинскую дорогу, а къ ночи мы были уже въ Вѣрномъ, гдѣ за стаканомъ ароматнаго чая, послѣ горячей русской бани, такъ скоро забылись ужасы и тревоги недавняго путешествія.

Н. Каразинъ.

"Дѣло", No 1, 1872

Оставить комментарий Каразин Николай Николаевич (bmn@lib.ru) Год: 1872 Обновлено: 25/08/2025. 92k. Статистика. Очерк: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Очерк первый.

Каразин Николай Николаевич Из Центральной Азии

ИЗЪ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗІИ.

ОЧЕРКЪ ПЕРВЫЙ.

Каразин Николай Николаевич
Из Центральной Азии