Каразин Николай Николаевич
Писанка

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Н. Н. Каразин

Писанка

[]
Николай Каразин. Город Казалинск. Вид с противополжного
берега Сырдарьи. Казенные верфи и пристань. 1874

   В эту весну Дарья вскрылась рано, да как-то совсем неожиданно.
   Еще вчера лед был надежен. Большой караван легко переправился на эту сторону, только у самого берега один верблюд чуть было не провалился. Тарантас морозовского приказчика из Петроалександровска тоже благополучно перебрался; лед был толстый, крепкой спайки, надежный, а к ночи потянуло теплом, пошел ливень, -- в полночь треснуло и зашипело по реке, а стало светать -- уже вся Дарья тронулась, а с левого берега, сажен на десять, полоса чистой воды забурлила, подмывая глинистые скаты.
   Бойко тронулся лед, ни прохода -- ни проезда. Так и прут льдина на льдину, треск и грохот стоят в воздухе, людские голоса заглушают...
   Время настало свободное, праздничное, и много казалинских жителей собралось на реку любоваться грозною картиною ледохода. Отстояли заутреню и обедню, разговелись, перехристосовались, отдохнули малость, ну и нечего больше делать, как только гулять.
   Собрались на берегу и простой казалинский народ, и военные, господа даже, -- из начальства и зажиточного купечества, с своими семействами, -- кто пешком, кто в экипажах, кто верхом, по местному обычаю... и все теперь внимательно на ту сторону всматриваются, -- и простыми глазами, и в бинокли.
   Очень занимает всех этот тарантас, что стоит у самой воды, отрезанный бушующей рекою от города и всего жилого-уютного.
   Над широкою Дарьею, -- туман ледяной; неясным пятном виден громоздкий, тяжело нагруженный экипаж, уже распряженный. Верблюды, привезшие его, лежат около, а один забрел в береговые камыши, чуть виднеется. Киргиз-лауча пытается огонь разложить, да дело "плохо клеится" -- дымит только промерзлое, сырое топливо. Кто в тарантасе сидит, не видно, а на козлы взобрался высокий человек в военной шинели, шапкою машет и, должно быть, кричит... Помашет-помашет, да и приставит руки ко рту, а ничего не слышно: -- ширина такая, что и при спокойной воде слов разобрать невозможно, а где же теперь, когда на реке стоит стон стоном, и льдины, как бешеные звери, друг на дружку лезут -- сшибаются...
   Все, кто на этом -- жилом берегу, очень жалеют тех, кто на том -- пустынном: этим и тепло, и сыто, и весело по-праздничному, а тем и холодно, и голодно, и притомились, чай, за дальнюю дорогу, а когда Господь приведет перебраться на эту сторону -- неизвестно.
   Помощь бы тем подать, провизии бы послать -- да невозможно, -- всякая переправа остановилась. На этой стороне казенный, железный паром в неисправности, только сейчас к починке приступили: прозевали пост и страстную неделю, все собирались, а тут вдруг и прорвало неожиданно.
   Положение путников на том берегу было, действительно, очень печальное.
   Сообщил об их участи морозовский приказчик из Петроалександровска; -- он доложил, что обогнал тарантас майора Кусова с семейством, верст за пятьдесят до Дарьи, и что их дела неважные: верблюды, нанятые майором, оказались слабоваты, в степи стояла гололедица, рассчитывали в десять дней всю путину сделать, а только на двадцатый до Дарьи добрались. Провианту, по расчету, и не хватило, с полдороги едут впроголодь, только чаю и осталось с избытком, а сухари все давно приели. Оставил им морозовский приказчик полноги бараньей прожаренной, да хлеба фунта два, не больше, а водки или чего-нибудь в этом роде у него самого ничего не осталось. Думали путешественники, что как раз через день и дома будут, а тут вдруг беда -- реку прорвало -- стоп! Хоть с голоду помирай! -- Близок локоть, да не укусишь! И что всего обидней, всего раздражительней, что несчастные путешественники ясно видят и город весь сытый и празднующий, и люд гуляющий, и дымки в трубах, а ночью (они еще затемно дотащились до берега) светлое зарево над церковью, огоньки по всем улицам, красные змейки ракет; до их слуха доносятся и пушечные выстрелы, и перезвоны церковных колоколов, даже веселые рожки стрелков и рокот барабана, отбивающего утреннюю зорю...
   Сиди вот тут впроголодь, зябни на ветру и зубами щелкай!
   Не всякий сытый голодного не понимает, а тут все собрались больше понимающие и сердцем сочувствующие, помочь очень желающие, а как и чем помочь не знающие.
   Вот об этом-то все и шли разговоры в собравшейся на этом берегу -- сочувствующей толпе казалинских обитателей.
   Прибыл и сам комендант, чтобы всем распорядиться самолично -- и трет себе голову в недоумении, а пока ищет свирепыми пазами, кого распечь да разнести за несвоевременное вскрытие.
   -- Пуще всего барыню Марью Ивановну жалко! -- вздыхает старушка в ковровом платке... -- У ней ведь, сердечной, грудной младенец на руках!
   -- Да, девочка Настя, да мальчик Коля -- да тот ничего: тому шестой годок пошел! -- пояснила другая, тоже в ковровом платке...
   -- И как это, право, Семен Петрович оплошал?! -- удивлялось военное пальто с барашком.
   -- Оплошаешь -- когда, слышь ты, гололедица. На десять ден запоздали! -- оправдал Семена Петровича чей-то голос в толпе.
   А Семен Петрович и был сам майор Кусов, что на том берегу напрасно горло надрывает...
   -- Ах, черти! Это они до завтра с своими заклепками прокопаются! -- ругался комендант, прислушиваясь, как у мастерских, несмотря на праздник, звякают молотки по железу.
   -- Да и бесполезно сегодня паром отправлять! -- заявило другое начальство. -- Видите, как лед валит, -- все равно не переправиться!
   -- Да ведь замерзнут, с голоду помрут!
   -- Выдержат! Чаю осталось, а с чаем все лишние сутки продержаться можно!
   -- Вон -- вон раздули! Эво как пламя взвилось! Справились с костром... Важно! А, здравствуйте! Христос Воскресе!
   Чмок да чмок, слазили в карманы, обменялись яичками, а там еще подошли: чмок да чмок; опять "Христос Воскресе" да "Воистину!.."
   -- А если пустить теперича ракету на ту сторону, а к ракете этой самой либо кулич -- либо бутылку водки...
   Захохотали в толпе, а одна дама с пером на шляпке воскликнула:
   -- Ах! Это идея!..
   -- Это ужасно! Ехать так долго, мечтать доехать к празднику домой -- и такая неприятность!
   -- Сам виноват! Старый степняк должен понимать, что едешь на десять день, -- бери запасу на двадцать... Вы говорите, совсем нету у них провизии?..
   -- Так точно, ваше превосходительство! -- почтительно докладывал морозовский приказчик. -- Я их обогнал у сухого колодца; -- они все уже давно приели и очень бедствовали. Дети особенно плакали и кушать просили -- я им ногу баранью пожертвовал, фунта полтора на ней мяса осталось, да сухарей, все, что со мной были, а больше ничего, до завтра еще вытерпят, а ежели что, то может болезнь приключиться...
   -- Заболеешь!
   -- Супруга ихняя очень огорчены, сам майор сердит-с, а мальчик Николаша ревма ревут... Красное яичко им обещано, а вот оно какое красное яйцо вышло!
   -- Красное яйцо... гм... Нельзя ли хоть каик надежный спустить, деревянный? Может, как-нибудь доберется?.. Попробовать бы!
   -- И пробовать нечего! Сейчас его сомнет льдом, да кто идти решится?!
   -- Послушай! -- подошел тут коренастый киргизенок, лет шестнадцати... Он только что подъехал к общей группе, слез с своего косматого моштака и стал дергать за рукав морозовского приказчика.
   -- Что тебе?
   -- Ты говоришь, больно плачет Миколка, красного яйца хочет... Ой! Ой!
   -- Отстань!
   -- Нет, говоришь ты, Миколка плачет -- это он оттого плачет, что знает, какое ему я яйцо сделал -- красное, ой, ой, хорошее! Я ему обещал, когда домой приедет, будет ему хорошее яйцо!
   Кто слышал -- смеяться стали, а киргизу не до смеху, сам чуть не плачет и зорко в ту сторону всматривается... И видит он, как какая-то крохотная фигурка отделилась от тарантаса и подбежала к огню...
   -- Вон он, вон! Миколка! -- заорал во все горло киргизенок и добавил визгливо так: -- Миколка!..
   Кто ближе стояли, даже шарахнулись от этого отчаянного крика.
   -- Это -- Малайка, майорский джигит, что оставался дома. Они большие друзья с Колей, самые неразлучные! -- пояснил кто-то знающий...
   -- Чего орешь, дурак? Не услышит!
   -- Нет, ты посмотри, какое я яйцо приготовил! -- засуетился Малайка и вынул из-за пазухи что-то, тщательно завернутое в цветную тряпку.
   Он освободил свою драгоценность от оберток и стал показывать всем, кто был поближе.
   -- Вот какое! Здесь я ножом джигита выскоблил, с ружьем и саблей, здесь вот крест нацарапал, здесь петуха... Джигит -- это Миколка!
   -- А петух это ты?
   Опять смеяться стали.
   -- Ну, побереги яйцо свое, молодец! -- похвалил один из офицеров. -- Вот, дня через два, когда переправим их -- ты и отдашь. Сам с своим другом похристосуешься!
   -- Эх! Да дорого яичко во Христов день! -- заметил кто-то...
   -- Миколка плачет, яйца ждет от Малайки! -- забормотал киргиз и стал пробираться к берегу поближе, таща за повод своего моштака.
   -- Да что, малый! Ты никак через реку, на ту сторону сбираешься?..
   Малайка только отмахнулся и стал садиться на своего чубарого.
   -- Эй, там! Посмотрите за этим дураком!
   -- Куда лезешь, черт?!
   Какой-то казак даже нагайкою замахнулся на киргизенка, а тот только отшатнулся в седле и поехал шажком по самому краю берега, зорко всматриваясь в несущиеся мимо льдины.
   Вдруг раздались отчаянные крики. Все замахали руками и бросились к воде...
   -- Держи его, дурака! Лови, лови! Эй, веревок сюда, багров!
   -- Тащи буйки с пристани!
   Саженях в пяти от берега уже барахтался Малайка; его зажало между двумя льдинами и относило все дальше и дальше.
   Но чубарый держался стойко. Степной конь фыркал и усиленно работал своими железными ногами. То он выскакивал из воды, словно на дыбы становился, то словно нырял между льдами и все дальше и дальше отплывал от этого берега.
   Малайка орал, только, видимо, ободрения коня ради -- не со страха, -- и вдруг оба они, и конь, и всадник, исчезли под водою!
   -- Сгиб!
   -- Царство ему небесное!
   -- Экое дикое животное!..
   С одною дамою сделалось даже дурно, и ее повели к дрожкам...
   -- Вынырнул!.. Опять пошел! Пошел!..
   Какая-то черная точка показалась уже почти на самой середине реки, -- только эта точка раздвоилась...
   Старый казак-уралец пояснил это раздвоение.
   -- Он это правильно, ловко! Это он сполз с лошади -- самой ей легче на воде держаться, а сам за ейный хвост уцепился. Правильно!
   -- Изнемогает! Затрет его льдом опять.
   -- Окоченеет ежели, -- тогда судорога и шабаш!
   -- Ох ты, Господи! Спаси и помилуй!
   -- И это, чтобы только яйцо свезти своему Николке. Вот так шалый!..
   -- А ведь доберется! Ей-же-богу, доберется!
   -- Опять не видать!..
   -- Спаси, Боже, и помилуй душу христианскую, то бишь -- тьфу! татарскую, а все же спаси, Господи, и помилуй! -- бормотала старушка и даже на колени стала, чтобы удобнее молиться было...
   -- Теперь уже ничего не увидишь! Потому его далеко вниз снесло... Там ведь чего-чего не плывет по реке. Коли сгиб -- так сгиб, а коли жив -- надо быть, только на том берегу обозначится...
   Но долго еще, очень долго не расходилась толпа, а на том берегу ничего не обозначалось...
   -- Чего уже тут глядеть-то! Пойдем домой!
   -- А что ж, и то правда; домой -- так домой!
   -- Иван Николаевич, Марфа Семеновна, вы к нам?..
   -- И как это весеннее тепло обманчиво -- я совсем окоченел!
   -- Ну, по домам!
   А все-таки никто не уходил, все что-то держало на берегу всех в сборе, и глаза не отрывались от этого ледяного хаоса, шумно несущегося все вперед и вперед...
   -- Ура... ра... ра!.. -- раздалось вдруг с крыши шлюпочного сарая.
   -- Ура! -- подхватила толпа, еще не зная, в чем дело.
   Сверху много виднее. Там заметили, далеко ниже по течению, черную точку, появившуюся на том берегу и затем быстро направлявшуюся вверх, по направлению к майорскому тарантасу...
   Это был Малайка, чудом выбравшийся из страшной опасности. Он теперь во всю прыть гнал своего моштака, везя своему маленькому другу драгоценную "писанку".
  
   Исходник здесь: Русский Туркестан. История, люди, нравы.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru