Каразин Николай Николаевич
В камышах

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: журнал "Нива", NoNo 1--15, 1873.

   

ВЪ КАМЫШАХЪ,
повѣсть Н. Каразина.

I.
Семейство "стараго пушкаря".

   Волосы на головѣ его были коротко острижены, усы -- длинные, совсѣмъ сѣдые; брови, тоже почти бѣлыя, нависли надъ глазами и придавали смуглому, изборожденному морщинами лицу суровый, нѣсколько даже сердитый видъ. Онъ былъ высокъ и сухощавъ, походку имѣлъ тяжелую и уже далеко не такую твердую, какъ въ прежніе годы... Онъ подошелъ къ окну, протеръ рукавомъ напотѣвшія стекла, поправилъ въ зубахъ коротенькую трубочку, такъ-называемую "носогрѣйку", и произнесъ:-- Гм!... подмораживаетъ къ ночи.
   -- Что значитъ -- дѣло къ зимѣ становится; какіе дни короткіе стали: не успѣли обернуться -- накось -- уже ночь! произнесла полная, пожилая женщина, накрывая столъ красною камчатною салфеткою.-- Петра Михайловича будемъ ждать къ чаю или нѣтъ?
   -- Еще бы, маменька, что это вы? раздался молодой женскій голосъ изъ сосѣдней комнаты...-- Человѣкъ назябся, проголодался, вотъ уже второй день какъ на охотѣ; обѣщалъ быть непремѣнно сегодня къ вечеру... а вы -- не ждать...
   -- Ну-ну, подождемъ. Ишь ты какъ!
   Старикъ подмигнулъ глазами за перегородку. Пожилая женщина вздохнула и полѣзла въ шкафикъ за посудою.
   -- Огонь пора зажигать; а то перебьешь все въ потьмахъ-то. Федорычъ, черкни-ка спичкою.
   -- Ромку-бы къ чаю не мѣшало.. Оно съ холоду-то первый сортъ, заявилъ старикъ, зажигая спичку и прикрывъ ея ладонью. Онъ лукаво прищурилъ свой подслѣповатый глазъ и прищелкнулъ пальцемъ по воротнику своего затасканнаго форменнаго сюртука.
   -- У маркитанта -- ромъ вонъ по два съ полтиною бутылка сталъ! не по карману покупать-то!
   -- Можетъ прежняго осталось, что изъ Ташкента стрѣлки намъ къ именинамъ прислали?
   -- Эвось когда хватился!
   -- Есть, маменька, есть; я сама видѣла внизу, въ поставцѣ, немного а есть, заявилъ голосъ за перегородкою.
   -- Да ты-то что? вдругъ вспылила маменька.-- Для своего Петра Михайловича все откопаешь -- послѣднюю рубашку....
   -- Онъ такой же мой какъ и вашъ! обидилась дочка.
   -- Какъ и вашъ! ворчала маменька -- и сердито, съ нескрываемой досадою, поставила на столъ подносъ съ чашками, такъ что на немъ запрыгала и зазвенѣла разнокалиберная чайная посуда.
   -- Расходилась старуха! засмѣялся усатый старикъ и сталъ бережно перелистывать пожелтѣлыя страницы ветхаго календаря, чуть ли не тридцатыхъ годовъ, отыскивая себѣ для чтенія что нибудь поинтереснѣе.
   -- Да что, право, въ самомъ дѣлѣ! тоже жалованье получаетъ неменьше нашего... могъ-бы когда нибудь... ну хоть бы что по хозяйству...
   -- Онъ же таскаетъ къ намъ всякой дичи; мало что-ли? Вотъ на прошлой недѣли кабана привезли... вчера вотъ прислалъ...
   -- Еще бы недоставало этого! Неужели же намъ эту дрянь, прости Господи, покупать, когда свой охотникъ...
   -- То-то вотъ, маменька; теперь вы сами говорите -- свой.
   -- А то нѣтъ? я не къ тому чтобы какъ понимаю иначе...
   -- Ну-ну-завирайся!..предостерегъ старикъ.
   -- Да какъ же -- сами знаете: если не на охотѣ, гдѣ Петръ Михайлычъ? у насъ,-- гдѣ обѣдаетъ? у насъ,-- чай пьетъ? опять же у насъ -- только развѣ не ночуетъ... Да и то разъ, вонъ на томъ диванѣ.... Казначейша приходила -- видѣла.. просто странъ!.. что могутъ подумать! Ужь и такъ пошли толки.
   -- А ты, матушка, не слушай, что говорятъ...
   -- И рада бы не слушать... Да не затыкать же себѣ уши пальцами! Пойдетъ слава не хорошая. Другой бы и радъ какъ слѣдуетъ подъ вѣнецъ -- да послушаетъ и раздумаетъ...
   -- Эхъ, надоѣла ты мнѣ... Ну что ты мелишь?.. Кто насъ знаетъ, тотъ худо не подумаетъ,-- а кто не знаетъ, до тѣхъ мнѣ и дѣла нѣтъ... Наташа у насъ дѣвушка рабочая -- добрая... да но нашему положенію ей отъ хорошихъ жениховъ отбою не будетъ! Да къ тому-же, я такъ полагаю, старикъ понизилъ голосъ,-- она уже себѣ намѣтила.. Чтожъ! я не прочь... онъ мнѣ тоже по душѣ.
   -- Добра не видали! хорошъ женихъ!.. ни-за собою ни передъ собою -- а въ чинѣ-то и не говори, чуть-чуть отъ солдатъ отошелъ. Нѣтъ, ей нужно не такого.
   -- Какого-же?
   -- Да ужь я не знаю какого., а кое что другое знаю.
   -- Что же такое?
   Старикъ заложилъ пальцемъ то мѣсто въ книгѣ, на которомъ остановился,-- и пытливо посмотрѣлъ на свою жену.
   -- Шубу кунью показывалъ,-- серебра на двадцать четыре персоны, свой экипажъ, да еще два, говорила маменька, равнодушно перетирая чашки,-- "жениться, говоритъ, собираюсь... уже и невѣсту себѣ подыскалъ, да не знаю какъ къ дѣлу приступить" Самъ говоритъ, а на меня такъ понятливо смотритъ -- что я сразу вижу къ чему рѣчь идетъ...
   -- Понимаю я самъ, про кого ты говоришь. Ну, дальше.
   -- А я ему говорю: "чтожъ дѣйствуйте смѣлѣе. Вамъ, я полагаю, отказа не будетъ: вы въ такомъ чинѣ и при мѣстѣ".
   -- Да, въ маіоры произвели., задумчиво произнесъ старикъ,-- везетъ же людямъ счастье!..
   -- "Вы, говорю, знакомы съ вашею, что намѣтили?".. "Знакомъ, говоритъ,-- два раза былъ".. Помнишь, онъ у насъ на Святой былъ съ визитомъ, а потомъ на прошлой недѣли заѣзжалъ, еще обѣдать у насъ остался..
   -- Ну, помню...
   -- "Зайдите еще разъ, говорю, пріймутъ васъ ласково... а вы подарочекъ хорошій приготовьте...
   -- Ну, это ты напрасно...
   Во время этого діалога, въ дверяхъ перегородки показалась высокая, стройная дѣвушка въ сѣромъ ситцевомъ платьѣ и стала, не спуская глазъ съ своей маменьки.
   -- Ну, будетъ схватка!... пробормоталъ старикъ и поспѣшилъ углубиться въ чтеніе...
   -- Ужь очень вы, маменька, ныньче падки на подарки стали! произнесла дѣвушка.-- На чужихъ въ претензіи, что меня словомъ порочатъ, а сами хуже другихъ...
   -- Молчи, Наташа, молчи!
   -- Что молчать, я знаю что говорю.
   -- То то и есть, что очень много знаешь!
   -- Маменька!
   -- Я какъ разсержусь -- себя не помню.
   -- Ну, да ты и заправду дурить начинаешь, приподнялся старикъ со стула..
   -- А тебѣ-то что? напустилась теперь уже .а него вспылившая маменька.
   -- Ничего!.. старикъ снова медленно опустился на стулъ и началъ перелистывать книгу.
   Дѣвушка прошла быстро черезъ комнату и вышла въ сѣни. Она накинула на голову большой черной платокъ и оперлась на перила высокаго крыльца. Она пристально начала всматриваться въ темноту и прислушиваться.
   На дворѣ было совсѣмъ темно; окошки чиназскихъ домиковъ рисовались яркими четыреугольниками. Вдали стояло красное зарево отъ костровъ на солдатскихъ кухняхъ, расположенныхъ на берегу рѣки; на этомъ пожарномъ фонѣ виднѣлись темные углы крѣпостныхъ стѣнъ и прямая черточка сигнальной мачты. Съ туземнаго базара доносились крики, пьяные голоса, пѣсни и звуки какого-то страннаго инструмента. Два полупьяныхъ матроса и между ними солдатъ линеецъ -- шли самою серединою улицы, шлепая по густой грязи своими сапогами и во все горло орали какую-то пѣсню; темная фигура верховаго прошмыгнула мимо самаго крыльца, проскрипѣли высокія колеса туземной арбы... У самыхъ воротъ, подъ навѣсомъ, деньщикъ-солдатъ ставилъ самоваръ: слышно было усиленное пыхтеніе; вздутыя щеки и щетинистые усы ярко освѣщались изъ жерла самоварной трубы, всякій разъ когда деньщикъ нагибался и дулъ во всю силу своихъ богатырскихъ легкихъ; красныя искры летѣли во всѣ стороны и шипя гасли, падая на мокрую землю.
   -- Петя, ты?... тихо произнесла Наташа и почувствовала, что кровь прихлынула къ ея лицу.
   -- Федотъ да не тотъ, засмѣялся какой-то пѣшеходъ, поровнявшись съ крыльцомъ.
   -- Извините, произнесла дѣвушка смущеннымъ тономъ.
   -- Ничего-съ.
   Пѣшеходъ пошелъ дальше, придерживаясь поближе къ стѣнкамъ заборовъ, гдѣ было посуше.
   Далеко, за тою бѣлою полосою тумана, что стояла надъ Сыръ-Дарьею, чуть слышались неясные крики.
   -- Чу! перевозу требуютъ, приподнялъ голову солдатъ, ставившій самоваръ.
   -- То должно быть наши, Никита? спросила его дѣвушка, нагнувшись черезъ перила.
   -- Нашимъ бы не должно быть: хотѣли на "Чирчикѣ" охотиться; развѣ гдѣ выше на тотъ берегъ перебрались...
   -- Вотъ уже второй день... начала дѣвушка.
   -- Пріѣдутъ!... утѣшилъ ея солдатъ.-- Гляди, барышня, какихъ тебя поросятъ привезутъ; а можетъ, гляди, тигра ухлопаютъ!
   Наташѣ стало холодно; она передернула плечиками подъ своимъ платкомъ, зѣвнула и вошла въ комнату.
   -- Ну, дождалась?... спросила мать.- -- Ишь, зубъ на зубъ не попадаетъ. Пей чай!
   -- Холодно! лаконически отвѣчала Наташа, сѣла поближе къ отцу, въ темномъ уголкѣ, и задумалась.
   Медленно взглянулъ на нее старикъ, медленно поднялъ худощавую руку и ласково, мягко погладилъ по головѣ свою дочку.
   Въ сосѣдней комнатѣ захрипѣли часы и приготовились бить; подъ диваномъ заворошилась старая собака, громко зѣвнула и вылѣзла, потягиваясь и махая облѣзлымъ хвостомъ. Всѣ притихли.
   

II.
Въ камышахъ.

   Нѣсколько хохлатыхъ утокъ съ шумомъ снялись съ мутной, пѣнистой поверхности воды, и хлопая крыльями понеслись наискось черезъ отмели, къ камышамъ противуположнаго берега. Эти птицы до сихъ поръ спокойно плавали и ныряли въ густыхъ заросляхъ -- и вдругъ испустивъ тревожный, испуганный крикъ, быстро поднялись на воздухъ; высокіе, пожелтѣлые стебли камыша медленно колебались, потревоженные этимъ стремительнымъ полетомъ. По мѣрѣ того какъ успокоивалось движеніе камыша въ этомъ мѣстѣ,-- въ другомъ, нѣсколько подальше, такое же движеніе замѣтно усиливалось и усиливалось. По временамъ слышался какой-то странный всплескъ и шелестъ и даже усиленное дыханіе чего-то живаго. Высокія метелки волновались, раздвигаясь и уступая дорогу какому-то плывущему тѣлу. Этотъ-то странный шумъ и взбудоражилъ такъ мирное утиное общество, побезпокоивъ кстати и ту длинноногую цаплю, что до сихъ поръ стояла на одной ногѣ, спрятавъ подъ пепельное крыло свою носатую голову.
   Вонъ между пушистыми метелками камыша мелькнулъ красный верхъ лисьей шапки, блеснули стволы ружья,-- показался верблюжій кафтанъ другаго пловца, за нимъ желтѣлъ дубленый, русскій полушубокъ третьяго. Пловцы медленно подвигались впередъ, протискиваясь сквозь чащу и упираясь въ дно длинными жердями. Невозможно было разобрать сразу, на какомъ это суднѣ они совершаютъ свое путешествіе -- и путешествіе должно быть весьма трудное, судя по тому, что они, обливаясь потомъ, съ трудомъ переводя дыханіе, поминутно подбодряли другъ друга разнообразными междометіями, возбуждая остывающую энергію.
   -- Ну еще наддай! ну еще!... говорилъ дубленый тулупъ.
   -- Правую сторону береги, тамъ засядемъ!.. кряхтѣла лисья шапка, упираясь всею грудью на жердь и покраснѣвъ до ушей отъ страшнаго усилья.
   -- Стой, завязли! отчаявался опять дубленый тулупъ.
   -- Погоди, говорилъ нерусскимъ акцентомъ верблюжій халатъ.-- Переползай всѣ сюда, передъ и поднимется... Не съ разу -- опрокинете!... Легче!... Ну, напирай!...
   -- Тронулся!...
   -- Идетъ, идетъ!.
   -- Фу ты, инда въ жаръ кинуло! чуть не подмочилъ патронташъ! "Діанка", сиди смирно, каналья!
   -- Еще два три удара -- на просторъ выберемся. Вонъ виднѣется открытая вода.
   -- Упрись вонъ въ ту кочку. Такъ!...
   -- Еще хорошо, что намъ теченье помогаетъ! а еслибы напротивъ -- низачто не выбраться бы изъ этой проклятой чащи.
   -- Да ну, "Надо", не вертись, дьяволъ тебя побери! чуть не полетѣлъ изъ за него...
   Собака, которой дали порядочнаго пинка, завизжала.
   -- Не надо шайтана поминать, внушительно замѣтилъ верблюжій халатъ.-- Мѣсто нехорошее; ты вонъ сказалъ, а онъ можетъ быть подъ нами сидитъ въ типѣ.
   -- Это онъ можетъ и задерживаетъ нашъ плотъ рогами? засмѣялась лисья шапка.-- Чего добраго!
   -- Не надо... оставь...
   -- Зажги-ко спичку: сигара потухла.
   На просторъ широкой Сыръ Дарьи, изъ густо-заросшаго безъимяннаго притока выбрался небольшой плотъ. Плотъ этотъ былъ кое-какъ связанъ изъ сноповъ камыша, сплоченныхъ попарно; онъ довольно устойчиво держался на водѣ, хотя почти все время кружился, уступая всѣмъ капризамъ прихотливаго теченія.
   Подобные плоты въ большомъ употребленіи между прибрежными жителями, ихъ обыкновенно называютъ "Саллы". Коль скоро какой нибудь туземецъ найдетъ возможность сбыть кое-что изъ своего хозяйства на чиназсколъ базарѣ, онъ связываетъ десятка два камышовыхъ сноповъ, покрываетъ ихъ соломою, складываетъ на эту солому свой товаръ, садится самъ сверху и, совершивъ напутственный намазъ (молитву), смѣло пускается внизъ по рѣкѣ, довѣряясь теченію. Случается, что этакихъ "саллы" собирается разомъ десятка три и больше -- и странно бываетъ смотрѣть на эту оригинальную флотилію, медленно подвигающуюся между пустынными, густо заросшими берегами. Дикое, заунывное пѣніе стелется надъ волнами; пугливо хрюкаютъ свиньи въ камышахъ, завидѣвъ плывущихъ; глухо рычитъ тигръ, припавъ между кочками и косясь на пловцовъ своими злыми полузакрытыми глазами; большими, концентрическими кругами расходятся на поверхности рыбьи всплески -- и пронзительно, металлически кричатъ къ воздухѣ бѣлыя чайки, то спускаясь къ самой водѣ, то разомъ взлетая на страшную высоту, гдѣ ихъ бѣлое, ярко сверкающее, брюшко совершенно исчезаетъ изъ глазъ пловца, глядящаго изъ подъ своего косматаго малахая (родъ шапки).
   На нашемъ "Саллы" сидѣло, какъ я уже сказалъ, три человѣка: двое русскихъ и одинъ туземецъ. По ихъ костюмамъ, по оружію и прочимъ принадлежностямъ, наконецъ по собакамъ,-- которыя, вѣроятно привыкши къ подобнымъ плаваніямъ, спокойно наблюдали своими умными глазами водную поверхность,-- можно было догадаться, что промыселъ этихъ людей главнымъ образомъ -- охота.
   Едва только плотъ вытянулся на открытое мѣсто, какъ его тотчасъ же подхватило среднимъ теченіемъ "Дарьи".
   Вся эта спутанная, безобразная масса камыша быстро закружилась и понеслась къ отмелямъ. Было очень глубоко, и шесты не доставали илистаго дна рѣки. Пробовали гресть какъ веслами,-- справились было -- и снова уступили вращающей силѣ теченія. Собаки завыли, пловцы крѣпко держались за выдающіеся снопы.
   Охотникъ въ лисьей шапкѣ зорко приглядывался къ пѣнистой чертѣ береговаго прибоя.
   -- Я говорилъ, произнесъ онъ,-- надо было выше выбираться; теперь насъ верстъ за десять снесетъ. Потомъ опять какой крюкъ прійдется сдѣлать, чтобъ снова на "Тузь-куль" выбраться!
   -- Хорошо колибъ снесло подальше, а то...
   -- Что?...
   -- Смотри впередъ: на отмели прямо!...
   -- А ну, пробуй: досталъ дна?
   -- Есть.
   -- Держи, упрись!...
   Плотъ дрогнулъ и закачался на одномъ мѣстѣ. Вертлявая Діанка свалилась въ воду, завизжала и принялась карабкаться; верблюжій халатъ перегнулся и поймалъ собаку за ошейникъ, та влѣзла и начала отряхиваться, обдавая всѣхъ мелкими брызгами. Послышался трескъ. Шестъ, которымъ упирался въ дно одинъ изъ охотниковъ, не выдержалъ напора и переломился. Весь плотъ словно подкинуло кверху, онъ скакнулъ впередъ, уперся "головою" въ песчаный наносъ и запрыгалъ на мѣстѣ, разрываемый напоромъ теченія.
   -- Ссаживай, ссаживай!... крикнули разомъ три голоса.
   Почти въ одно мгновеніе, всѣ были въ водѣ, забросивъ ружья за спину. Собаки принялись усиленно выть, поднявъ кверху морды, едва держась на сильно колыхающемся плоту.
   -- Патроны береги пуще всего... ахъ, скверно!
   -- Ничего, справимся.
   -- Какое "справимся", когда "его" весь растрепало!..
   Дѣйствительно, засѣвшія на отмели Саллы находились въ самомъ плачевномъ положеніи; нѣсколько сноповъ оторвались и поплыли по теченію; сумка съ провизіей пошла было ко дну, но ее успѣлъ во время подхватить охотникъ въ тулупѣ.
   -- Послѣ такого милаго купанья рискованно остаться безъ глотка водки, произнесъ онъ, перебрасывая себѣ черезъ плечо ремень спасенной сумки.
   Придерживаясь за остатки плота, охотники разстегнули пояса съ патронташами и привѣсили ихъ на стволы своихъ ружей; такимъ образомъ заряды и порохъ были предохранены отъ подмочки. Въ томъ пунктѣ, гдѣ находились потерпѣвшіе крушеніе, вода была очень мелка и едва только достигала раструбовъ ихъ охотничьихъ сапоговъ.
   -- Ну-съ, такъ какъ же дальше-то? первый заговорилъ дубленый тулупъ.
   -- Судя по этой извилистой ряби, указалъ охотникъ въ лисьей шайкѣ,-- мы можемъ добраться вбродъ вонъ къ тому мѣсту,-- видите, выдался мысокъ? А тамъ и до берега не далеко.
   Дѣйствительно, вся отмель сквозила желтоватою полосою; надъ нею водная поверхность была покрыта мелкою рябью, между тѣмъ въ глубокихъ мѣстахъ вздымались довольно крупныя, послѣдовательныя волны.
   Собаки спрыгнули съ мелкихъ остатковъ растрепавшагося плота и поплыли къ берегу. Охотники потянулись вбродъ, другъ за другомъ; быстрое теченіе сбивало ихъ съ ногъ и они принуждены были держаться взаимно за пояса. Впереди всѣхъ брелъ охотникъ въ лисьей шапкѣ, сзади туземецъ.
   -- Брр!.. просто подъ ложечку колетъ -- какъ холодно!.. замѣтилъ дубленый тулупъ,-- хорошо еще что я не прозѣвалъ нашу сумку.
   -- За это тебѣ первый глотокъ, процѣдилъ сквозь зубы путеводитель.
   -- Яманъ... Суокъ!... {Дурно!.. холодно!} стоналъ верблюжій халатъ.
   -- Будетъ тебѣ "суокъ"!.. шутка ли, купанье въ декабрѣ мѣсяцѣ...
   -- Ухъ! словно глубже стало!...
   -- Въ яму попалъ...
   -- Смотри, смотри; тамъ что-то не ладно!...
   -- "Валетъ" "Діана"... ну, впередъ... пиль!...
   Собаки, добравшіяся уже до камышей, вдругъ стремительно ринулись назадъ къ охотникамъ -- и съ пугливымъ лаемъ, почти вытьемъ, оглядывались на неподвижную стѣну береговыхъ зарослей. Шаговъ двадцать не болѣе оставалось до берега; охотники миновали уже быстрину, и вода была почти покойна. Вязкій илъ смѣнилъ крупный песокъ отмели, и между ногъ путались слизистые, темнобурые стебли водяныхъ растеній.
   -- Стой! осмотри замки!... распорядился охотникъ въ лисьей шапкѣ.
   Ружейные курки начали тихо щелкать; капсюли были перемѣнены. Собаки вплотную жались къ охотникамъ, не переставая выть.
   -- Кажется, что намъ придется брать берегъ штурмомъ.
   -- Я ничего не вижу.
   -- Я самъ ничего не вижу... Охотникъ въ лисьей шапкѣ крѣпко стиснулъ свою двустволку,-- Я самъ ничего не вижу, повторилъ онъ,-- но потому-то и говорю, что опасно: "онъ" не такой дуракъ, чтобъ раньше показаться чѣмъ слѣдуетъ.
   -- Я знаю только, что если эта "каналья" иродердержитъ насъ еще хоть пять минутъ въ водѣ, то...
   -- Тс! теперь видишь?
   -- Шайтанъ... бормоталъ верблюжій халатъ.
   -- Молчи, шутъ тебя дери!
   Камыши сильно заколыхались. Послышался громкій шелестъ и глухое хрюканье.
   -- Кабаны! прошепталъ нагольный тулупъ.
   -- Тише... они пришли къ намъ на выручку.
   Какія-то двѣ черныя массы, прокладывая себѣ дорогу, приближались къ водѣ; онѣ поминутно проваливались между кочекъ -- и слышно было, какъ онѣ съ трудомъ вытаскивали изъ топкой грязи свои ноги. Переднее животное совсѣмъ показалось на виду: длинная черная морда, съ торчащими врозь ушами, испуганно захрюкала и, прищуривъ глаза, глядѣла на людей, что стояли въ водѣ. Вѣроятно, кабанъ никакъ не разсчитывалъ на эту встрѣчу. Ярко сверкали четырехвершковые клыки животнаго, которое медленно принялось пятиться назадъ, косясь на воющихъ собакъ. Дубленый тулупъ вскинулъ ружье и готовъ былъ спустить курокъ, но вдругъ почувствовалъ, что его оружіе было отведено въ сторону; онъ изумленно посмотрѣлъ на охотника въ лисьей шапкѣ,-- тотъ смотрѣлъ совсѣмъ въ другую сторону, неотнимая руки отъ его ружья.
   -- Что ты?!
   -- Не глупи!... шептала лисья шапка.-- Стрѣлять прійдется по чему либо другому...
   -- Кабаны уходятъ!
   -- Великъ Аллахъ!... началъ шептать верблюжій халатъ и не успѣлъ кончить...
   Страшный ревъ покрылъ все. Громадный, старый тигръ вылетѣлъ изъ камышей. Всѣмъ показалось, что высоко въ воздухѣ протянулось это длинное, полосатое тѣло; всѣ четыре лапы были почти крестообразно раскинуты въ стороны; хвостъ, напряженно вытянутый, дрожалъ; широкіе, бѣлые бакенбарды животнаго придавали его головѣ оригинально-страшный видъ. Пронзительно завизжалъ кабанъ, придавленный къ землѣ тигромъ... онъ судорожно бился и зарывался мордою въ грязь, брыкался ногами, рвался. Комья, илу, грязи, стебли и цѣлые корни камыша летѣли въ воздухъ...
   Тяжело упираясь задними лапами, перегнувшись дугою, вцѣпившись зубами въ загривокъ кабана, тигръ поволокъ добычу въ глубину чащи... Пронзительный визгъ пойманнаго животнаго смѣнился храпѣніемъ; взбудораженные, обрызганные кровью стебли камыша волновались, успокоиваясь мало-по-малу.
   -- Я умру... у меня не хватаетъ терпѣнія... у меня сердце замерзаетъ!.. стоналъ нагольный тулупъ.
   -- Ну, теперь впередъ! Теперь онъ его затащитъ отсюда далеко, а насъ оставитъ въ покоѣ... Гайда!... (пошелъ).
   Собаки выбрались уже на берегъ и обнюхивали окровавленное мѣсто страшной борьбы.
   -- Совѣтую прежде всего снять сапоги долой и вылить изъ нихъ воду, предложилъ охотникъ въ лисьей шапкѣ, и тотчасъ же подтвердилъ свой совѣтъ примѣромъ.
   Всѣ принялись переобуваться.
   -- Теперь намъ надо выбрать мѣсто посуше и разложить огонь.
   -- Огонь... какое чудное слово! мнѣ кажется, оно одно способно согрѣвать.
   -- Толкуй!.. Вотъ тутъ будетъ не дурно.
   Верблюжій халатъ уже кряхтѣлъ и надсаживался, срѣзывая своимъ туземнымъ ножемъ пучки камыша.
   -- А пока мы воспользуемся вѣтромъ и разчистимъ себѣ мѣстечко!.. Охотникъ снялъ шапку, порылся за ея отворотомъ и отыскалъ тамъ жестяную коробку со спичками; потомъ онъ акуратно сложилъ пучекъ сухихъ стеблей, перегнулъ его пополамъ и зажегъ; черезъ минуту, подозженные снизу густые кусты камыша и тальника быстро разгорались, охвативъ полукругомъ тѣсное пространство занятое охотниками. Густой черный дымъ потянуло но вѣтру.
   -- Пошла потѣха! говорилъ охотникъ потирая руки и глядя, какъ въ этомъ черномъ дыму извивались красные языки пламени.
   -- А теперь за дѣло!.. Ну, гдѣ твоя спасенная сумка?
   -- Спасенная и вмѣстѣ съ тѣмъ спасительная... вотъ она, вотъ! будемъ пить прямо изъ горлышка. Душа мѣру знаетъ! кому начинать?
   -- Огонь понесло какъ разъ въ ту сторону, куда ушелъ тигръ. Мы, значитъ, пока удалили это несовсѣмъ пріятное сосѣдство. Эй, Бабаджакъ, чтоже ты съ костромъ копаешься? Да, кстати, изжарь-ка намъ шашлыкъ изъ своей Діанки!
   -- Зачѣмъ изъ Діанки? Діанка -- собака; у меня баранина есть не много, отозвался верблюжій халатъ, хлопоча около костра, начинавшаго уже разгораться...
   Первымъ дѣломъ -- охотники позаботились о томъ, чтобы высушить свое нижнее платье и обувь... Всѣ непріятности неудачной переправы черезъ "Дарью" были забыты подъ вліяніемъ животворной теплоты костра, а главное, водки... Собаки, свернувшись клубкомъ, спали и взвизгивали во снѣ... Мало по малу темнѣло и на прояснѣвшемъ небѣ кое-гдѣ замигали звѣзды. Къ ночи начинало морозить.
   -- Господа, началъ охотникъ въ лисьей шапкѣ,-- вотъ мое предложеніе: мы сегодня не доберемся до "Уллаева аула", а потому не лучше ли ночевать здѣсь?..
   -- Мнѣ все равно, согласился тулупъ.
   -- Затѣмъ, мы на разсвѣтѣ пройдемъ всѣми затонами, пошаримъ по камышамъ и къ вечеру вернемся на курганы, а тамъ уже до Чиназа рукой подать.
   -- Еще бы! въ ясную погоду таловое дерево видно, что стоитъ у пароходной пристани.
   -- Ну, такъ вотъ;-- сторожить будемъ по очереди, я пожалуй начну. Огонь всю ночь поддерживать.
   -- А уже сплю... произнесъ Бабаджакъ, завертываясь съ головою въ свой халатъ,-- Діанка сюда!... онъ приподнялъ полу халата.-- Все теплѣе будетъ.
   -- А мнѣ что-то спать не хочется, говорилъ нагольный тулупъ,-- а впрочемъ...
   Онъ тоже свернулся подъ своимъ тулупомъ и притихъ.
   Охотникъ въ лисьей шапкѣ подкинулъ въ огонь еще вязанку тростника, пододвинулся поближе, положилъ къ себѣ на колѣна свое оружіе и задумался.
   Черезъ минуту слышно было двойное усиленное храпѣніе, которому акомпанировалъ трескъ горящаго камыша и тихіе далекіе всплески береговаго прибоя...
   Охотника въ лисьей шапкѣ звали Петромъ Касаткинымъ, онъ служилъ офицеромъ въ мѣстномъ линейномъ баталіонѣ. Попалъ онъ сюда уже давно, чуть ли не съ шестнадцати-лѣтняго возраста, а теперь ему было по крайней мѣрѣ за тридцать. Глушь, скука, лишеніе всего, что хотя сколько нибудь можетъ назваться умственной пищею,-- это притуплящее, давящее однообразіе мѣстной жизни могло бы совершенно убить его натуру, затянуть хмѣльною тиною все въ немъ живое, но этого не случилось.
   А случалось это со многими, почти со всѣми, кого только судьба забросила въ эту забытую, дикую глушь.
   Игра и пьянство, пьянство и игра, вотъ два главныхъ элемента мѣстной жизни. Трезвыя минуты считались положеніемъ ненормальнымъ, почти болѣзненнымъ, и еслибы въ человѣкѣ не нашлось какой нибудь противудѣйствующей силы, еслибы эта сила оказалась бы несостоятельною въ борьбѣ съ своимъ страшнымъ врагомъ, тоскливою скукою, то ему приходилось бы только одно:-- окунуться съ головою въ этотъ ужасный, всепоглощающій омутъ.
   Въ Касаткинѣ нашлась эти сила; она развивалась въ немъ еще съ ребяческаго возраста, она направляла въ въ немъ всѣ его инстинкты, она спасла его и въ данномъ случаѣ, сдѣлавъ то, что годы степной жизни, тянувшіеся для другихъ безконечно, пролетали для него какъ короткіе зимніе дни, когда не успѣешь налюбоваться солнечнымъ свѣтомъ, глядь, уже пора зажигать огни и садиться за ужинъ.
   Эта спасительная, благотворная сила была любовь къ природѣ.
   Во время длинныхъ" утомительно-однообразныхъ походовъ черезъ неизмѣримыя степи, когда полу-сонные его товарищи, понуривъ головы, брели, еле передвигая ноги, молодаго Касаткина все занимало -- занимало все что только онъ ни видалъ кругомъ; а онъ видалъ много новаго, много такого что дѣйствительно могло интересовать -- и видѣлъ тамъ, гдѣ другіе рѣшительно не ждали ничего кромѣ однообразія мертвой степи.
   -- Посмотри! ты видишь, какъ въ дали словно озерко протянулось? вонъ еще, обращался онъ къ кому нибудь изъ товарищей,-- ну совершенно какъ вода. И еслибы я не зналъ навѣрное, что это марево...
   -- Отстань... угрюмо отвѣчалъ товарищъ соннымъ голосомъ,-- эка невидаль!
   -- Черепахъ видалъ?...Вотъ тутъ сейчасъ двѣ поползли... обращался онъ къ другому.
   -- Мм!.. мычитъ тотъ во снѣ и клюетъ носомъ, крѣпко ухватившись руками за переднюю луку казачьяго сѣдла.
   -- А я сейчасъ змѣю убилъ! медянку... онѣ преопасныя:-- укуситъ -- смерть!... говоритъ онъ третьему.
   -- Экъ на тебя устали нѣтъ! обрѣзаютъ его и съ этой стороны.
   Тамъ на верхушкѣ небольшаго бугра сидитъ орелъ; онъ сидитъ совершенно неподвижно и смотритъ на проходящій мимо отрядъ.
   Касаткину вдругъ захотѣлось взглянуть: какъ это онъ взмахнетъ своими громадными крыльями? Его надо спугнуть. По бокамъ усталой лошаденки щелкаетъ плетка. Вотъ всадникъ близко къ степной птицѣ, ткнулъ на нее, та смотритъ изумленно: "что молъ ему отъ меня надо?" Однако всадникъ подъѣзжаетъ еще ближе; орлу приходится оставить свое насиженное мѣсто, и долго-долго слѣдитъ глазами за орломъ молодой юнкеръ, любуясь его величественнымъ полетомъ.
   -- Ты, братъ, совсѣмъ какъ собака птицъ по степи гоняешь!... встрѣчаетъ его угрюмая фраза, когда онъ догоняетъ отрядъ.
   -- Да вѣдь занятно, оправдывается Касаткинъ и уже посматриваетъ по сторонамъ:-- нѣтъ ли еще чего нибудь "занятнаго?"
   Годы шли за годами; изъ шестнадцати-лѣтняго мальчика развился и выросъ здоровый мужчина,-- не красавецъ да и не уродъ, съ добрыми сѣрыми глазами, съ рыжеватою бородою, съ длинными мускулистыми руками, ногами не. знающими устали, съ сердцемъ не знающимъ страха, съ головою, не знающей, что это за странное такое чувство -- растеряться въ минуту опасности.
   Подъ вліяніемъ разнообразной, дикой природы, тронутой еще цивилизаціей, обильной всякаго рода дичью крупною и мелкою, изъ него образовался охотникъ въ обширномъ значеніи этого слова... Еслибъ его учили чему нибудь кромѣ одной грамоты, можетъ быть изъ него вышелъ бы замѣчательнѣйшій натуралистъ,-- но такъ какъ ему положительно не приходилось познакомиться съ наукою, то изъ него вышелъ только охотникъ.
   Положимъ, что когда въ эту глушь пріѣзжали люди науки собирать свѣдѣнія по части фауны и флоры, эти люди не брезгали нашимъ охотникомъ; да впрочемъ, имъ и не выгодно было бы брезгать имъ, иначе они вернулись бы съ пустыми руками, и не привезли бы съ собою такихъ богатыхъ и разнообразныхъ коллекцій.
   По цѣлымъ недѣлямъ бродилъ онъ но окрестностямъ, съ своею нехитрою двустволкою тульскаго происхожденія, подбиралъ себѣ болѣе или менѣе подходящихъ товарищей и снабжалъ чуть ли не весь горнизонъ плодами своихъ похожденій.
   Туземцы знали его всѣ очень хорошо; они постоянно являлись къ нему съ своими жалобами: у того кабаны вытоптали и взрыли рисовый посѣвъ, у того тигръ уволокъ его любимую кобылу, у того волки совсѣмъ одолѣли его барановъ... и т. д.-- На всѣ эти жалобы чутко отзывался средней-азіятскій Немродъ и тотчасъ же являлся съ своимъ оружіемъ и собаками въ то мѣсто, гдѣ требовались его услуги.
   Его закаленное здоровье выдерживало всѣ невзгоды охотничьей жизни: ему нипочемъ были купанья въ рѣкѣ, по которой шли льдины, ему нипочемъ было выдержать безъ капли коды переходъ верстъ въ пятдесятъ подъ палящимъ, сорока-градуснымъ жаромъ. Даже царапины и весьма серіозныя заживали у него какъ-то очень скоро. Годъ тому назадъ тигръ прокусилъ ему плечо: думали, прійдется отнимать руку; думали даже, что совсѣмъ пришелъ конецъ нашему охотнику;-- но не прошло и двухъ мѣсяцевъ, какъ онъ снова отправился въ "чардари" отыскивать своего врага, который его чуть-чуть не искалечилъ.
   Да, это было желѣзное тѣло.
   Страсть къ охотѣ поглощала въ немъ всѣ остальныя страсти,-- она даже не дозволяла развиваться этимъ другимъ страстямъ, подкашивая ихъ въ самомъ зародышѣ. Да и когда было заняться чѣмъ либо другимъ, когда Касаткину приходилось развѣ что одинъ день въ недѣлю провести дома въ обществѣ людей,-- все же остальное время было посвящено охотѣ... И Богъ вѣсть до какихъ поръ шло бы этимъ порядкомъ, еслибы не испортилъ всего дѣла одинъ случай.
   Года три тому назадъ, пошелъ онъ въ камыши стрѣлять фазановъ. Рано утромъ, еще до восхода солнца началъ онъ свой обходъ, а когда сталъ выбираться къ старой чиназской дорогѣ, то солнце стояло уже надъ самою головою и пекло такъ, что прохватывало жаромъ даже его круглую бѣлую фуражку съ холщовымъ назатыльникомъ. Собака его замаялась окончательно и опустивъ хвостъ брела сзади, что называется на охотничьемъ жаргонѣ -- чистила шпоры; да и самъ Касаткинъ, не смотря на свою неутомимость, почувствовалъ, что пора дать отдыхъ своимъ ногамъ и удовлетворить настойчивому требованію своего желудка.
   Когда онъ взобрался на курганъ, возвышавшійся надъ волнующимся моремъ высокихъ стеблей, ему стало далеко видно кругомъ: видны были скалистые обрывы селенія Дзингаты, видна была высокая насыпь стараго Чиназа, видны были таловыя деревья на берегу Сыръ-Дарьи, бѣлѣла точка комендантскаго дома и свѣтло-сѣрою полосою тянулась старо-чиназская дорога. Все это было видно далеко-далеко, и только привычный взглядъ охотника могъ распознавать кое какія подробности.
   -- Развѣ направиться къ старому Чиназу? туда ближе всего будетъ, подумалъ онъ.-- Тамъ у пріятеля Курбанъ-бія можно поваляться въ тѣни навѣса, на узорной кошемкѣ, можно напиться чаю изъ хозяйскихъ зеленыхъ чашечекъ, можно закусить превосходными жирными пельменями.... Его собака "Альфа" вѣрно понимала о чемъ думаетъ хозяинъ, она завиляла своимъ пушистымъ хвостомъ и подхватила краснымъ языкомъ потянувшіяся съ обвислыхъ губъ слюни.-- Ну, Альфа, гайда!-- крикнулъ Касаткинъ и сбѣжалъ съ кургана.
   Опять исчезла даль, закрытая непроницаемыми, однообразными стѣнами камыша. Бѣлыя клочковатыя облака быстро бѣжали по темно-синему небу, въ воздухѣ весело чирикали и щебетали розовые скворцы, цѣлыми стаями перелетая съ мѣста на мѣсто; длиннохвостые фазаны поминутно вылетали почти изъ подъ самыхъ ногъ, сверкая на солнцѣ своими золотистыми перьями. Нашъ охотникъ не обращалъ уже на нихъ никакого вниманія -- онъ даже до ружья не дотрогивался, и покойно висѣло оно за правымъ плечомъ, качаясь на шитой шелкомъ перевязи; весь поясъ охотника былъ унизанъ убитыми птицами и больше не было мѣста для добычи. Только Альфа, казалось, еще не хотѣла прекратить охоты, она вздрагивала при каждомъ неожиданномъ вылетѣ, поднимала кверху свою голову, слѣдила за полетомъ птицы и косилась на стрѣлка, какъ бы говоря ему:-- что же ты, братъ, валяй! или не видишь?...
   Вдругъ онъ услышалъ голоса... Говоръ несся съ дороги, которая уже виднѣлась сквозь выгорѣвшій камышъ. Касаткинъ подбавилъ шагу: его заинтересовало не то, что на дорогѣ говорятъ,-- мало ли кто ѣздитъ но этой дорогѣ, и рты ни у кого не завязаны, разговаривать могутъ сколько угодно,-- а то что слышенъ былъ русскій говоръ, слышенъ былъ между прочими молодой, полный мелодіи женскій голосъ и вдобавокъ совершенно незнакомый. Касаткинъ зналъ хорошо всѣхъ чиназцевъ и положительно могъ быть увѣренъ, что на дорогѣ говорятъ люди пріѣзжіе, новые, голоса которыхъ онъ слышитъ еще въ первый разъ -- особенно этотъ серебристый голосъ -- экъ зазвенѣлъ!... Экъ заливается... хохочетъ!.. Вонъ старикъ на кого-то прикрикнулъ... опять смѣхъ... Альфа принялась рычать... Касаткинъ перелѣзъ черезъ широкую канаву, до половины наполненную водою; онъ раздвинулъ послѣдніе кусты и вскарабкался на дорожную насыпь.
   Какъ разъ посреди дороги стоялъ большой, старый казанскій тарантасъ, заднее колесо котораго находилось въ самомъ безнадежномъ положеніи. Экипажъ не могъ продолжать дальше своего путешествія. Около разбитаго колеса въ раздумьѣ стоялъ высокій старикъ въ изношенномъ офицерскомъ пальто, онъ сосредоточенно разсматривалъ расколотый ободъ и разсыпавшіяся, торчащія врозь спицы. Въ тарантасѣ дремала толстая женщина въ чепцѣ, комично сбившемся на сторону. Выше всѣхъ, стоя на какомъ-то сундукѣ и ухватившись руками за фордекъ, расположилась молодая дѣвушка и сообщала самыя оригинальныя предложенія относительно продолженія пути.
   Лошадей только пара находилась при экипажѣ; на третьей ямщикъ-татаринъ уѣхалъ куда-то, какъ предполагалъ старикъ -- на станцію за новымъ колесомъ.
   -- Вѣдь экъ какъ разъѣхалось! произнесъ старикъ и переложивъ трубку изъ за одной щеки за другую, потрогалъ пальцемъ искалеченное колесо.
   -- А мама все не можетъ проснуться,-- мама, да проснись -- пріѣхали!
   Дѣвушка расхохоталась.
   -- Отстань!..зѣвнула маменька,-- не могъ присмотрѣть раньше, разиня! Она злобно покосилась на старика и опять погрузилась въ дремоту,
   -- Въ двадцать восьмомъ году... началъ старикъ.
   -- А знаешь, объ чемъ я думаю? обратилась къ нему дѣвушка.
   -- А?...
   -- Помнишь, папа, намъ говорили, что въ этихъ камышахъ... Дѣвушка показала рукою всторону,-- водятся кабаны и тигры...
   -- Водятся, водятся -- самъ слышалъ; на той станціи, помнишь, слѣдъ видѣли, большой такой... Да куда же это онъ запропалъ? уѣхалъ и пропалъ?.. Ахъ, чтобъ его волки съѣли!
   -- Здѣсь, папа, не волки, а тигры.-- Вотъ я и думала: ну что если вдругъ, мы вотъ тутъ сидимъ... ничего не ожидаемъ...
   -- Ожидаемъ, матушка, ожидаемъ: подлеца ямщика ожидаемъ.
   -- Ты слышишь, что-то трещитъ?.. Вонъ тамъ.
   Дѣвушка пристально начала всматриваться въ колеблющіеся камыши.
   -- Ахъ чтобъ тебя, напугала... совсѣмъ!... заворчала старуха.
   -- Да ито правда, неровенъ часъ -- мѣсто незнакомое.. Подай-ка мое ружье, на всякъ случай...
   Старикъ взялъ протянутое къ нему ружье и поставилъ его у колеса, а самъ присѣлъ на подножку тарантаса.
   -- Скучно -- ждать-то... произнесъ онъ.-- Ты бы, Наташа, что нибудь спѣла.
   -- Ну, ну!... встрепенулась маменька,-- на голосъ-то пожалуй скорѣе придутъ эти-то, какъ бишь ихъ?
   -- Тигры.
   -- Ну да, тигры -- ой, батюшки, трещитъ! теперь уже сама слышала.
   -- Что, бабы, перетрусили? засмѣялся старикъ,-- да отъ одного вашего визгу бабьяго всѣ тигры разбѣгутся!-- А, что такое?..
   -- Смотри туда!
   -- Съ нами крестная сила!-- задерните скорѣй фордекъ то... Ахъ Господи!
   -- Да ну, ничего: можетъ это такъ только.
   -- Ай, ай!!...
   Сильно зашелестѣвшіе камыши пропустили что-то мохнатое, это мохнатое приподнялось надъ самымъ гребнемъ дорожной насыпи; Альфа кубаремъ скатилась внизъ и съ веселымъ лаемъ ринулась къ оторопѣвшимъ путешественникамъ.
   -- Здравствуйте!.. Счастливаго пути! забормоталъ растерявшійся Касаткинъ, снимая шапку и осторожно спускаясь на дорогу.
   -- Мое почтеніе... здоровье ваше какъ-съ?... произнесъ не менѣе растерявшійся старикъ въ офицерскомъ пальто.
   -- Благодарю покорно -- извините съ...
   -- Ничего, помилуйте...
   Богъ вѣсть сколько бы времени протянулись китайскія церемоніи старика съ Касаткинымъ! оба они почему-то были сильно сконфужены, особенно послѣдній, которому казалось, что дѣвушка какъ-то насмѣшливо и подозрительно осматриваетъ его комичную фигуру.
   -- А мы васъ за тигра приняли -- папаша стрѣлять хотѣлъ, расхохоталась блондинка.
   -- Тигры здѣсь водятся и въ большомъ количествѣ, отвѣчалъ охотникъ, неловко раскланиваясь.
   -- Ахъ страсти какія! высунулась маменька изъ тарантаса.-- А вы изъ чиназскихъ что-ли?
   -- Я здѣшній.
   -- Мы вотъ тоже въ Чиназъ.
   -- Да, на службу ѣдемъ, перебилъ старикъ; -- на старости лѣтъ экую дорогу ломаемъ!-- вотъ со всѣмъ гнѣздомъ своимъ такъ и поднялся.
   -- Съ семействомъ?-- Альфа, сиди смирно!
   -- Да, съ семьей -- вонъ баба моя сидитъ, а это дочка. Наташа, смотри какъ бы не укусила!
   -- Нѣтъ -- нѣтъ -- не бойтесь, она не злая.
   -- На охотѣ были? спросила Наташа,-- ухъ! сколько дичи набили -- да какая красивая все, особенно эти, что съ длинными хвостами.
   -- Фазаны-съ; позвольте-съ...
   Касаткинъ отвязалъ чуть не все, что было у него на поясѣ, и положилъ въ тарантасъ.
   -- Нѣтъ, зачѣмъ же... что это вы --
   -- Ничего, ничего,-- пригодится, заторопилась старуха.-- Онъ себѣ еще настрѣляетъ. Спасибо родной,-- какъ бишь звать то васъ?
   -- Да и взаправду! мы вотъ тутъ разговариваемъ, произнесъ старикъ,-- а имени и отечества вашего не имѣемъ чести знать вовсе.
   -- Петромъ Касаткинымъ прозываюсь.
   -- А я, батюшка -- артилеріи подпоручикъ... Чижиковъ -- вы что такъ смотрите? сѣдъ что ли для нодпоручичьяго чина?... ничего, фортуна побаловала; вотъ уже сороковой годъ при пушкахъ службу тяну. Еще при императорѣ Александрѣ первомъ въ бомбардирахъ состоялъ. Да-съ, старый пушкарь азъ есмь -- такъ и теперь товарищи кличутъ.-- Такъ и говорятъ: "старый пушкарь Мартынъ Федоровичъ Чижиковъ, а это дочка моя, Наташа,-- жена Маланья Ивановна. Ну, вотъ и всѣ!.. А ямщика подлеца все еще нѣтъ, закончилъ старый пушкарь свой монологъ.
   -- Да тутъ близко до Чиназа;-- можно и на трехъ колесахъ добраться, заговорилъ Касаткинъ, разсматривая поврежденіе экипажа,-- теперь вашъ ямщикъ развѣ къ ночи пріѣдетъ; -- а это все я вамъ сейчасъ устрою.
   Онъ перелѣзъ черезъ насыпь и скрылся изъ вида, оставивъ въ недоумѣніи всѣхъ трехъ путешественниковъ.
   -- Да онъ прехорошенькій, замѣтила Наташа.
   -- Медвѣдь неотесаный!.. заворчала маменька.
   -- Парень-душа, должно полагать, рѣшилъ "старый пушкарь".
   -- Теперь мы это скоро уладимъ! крикнулъ съ вершины насыпи Касаткинъ, таща длинную сухую жердь, которую онъ нашелъ въ камышахъ,-- веревка найдется съ вами?
   -- Наташа, поищи-ка тамъ въ козлахъ -- возжи должны быть старыя.
   -- Да они, папа, всѣ въ дегтю.
   -- Ничего, волоки.
   -- Мнѣ выйти, чтоли? спросила Маланья Ивановна.
   -- Ничего, сидите...
   Старикъ артилеристъ и Касаткинъ принялись подвязывать жердь подъ ось сломаннаго колеса, маменька считала фазановъ и укладывала ихъ подъ сидѣнье, Наташа играла съ Альфой, которая забравшись въ экипажъ принюхивалась къ кулькамъ съ дорожной провизіей.
   Черезъ нѣсколько минутъ все дѣйствительно было устроено.
   Пара усталыхъ лошадей тащила тарантасъ самымъ медленнымъ шагомъ; экипажъ тяжело наклонился на одну сторону, скрипѣлъ, визжалъ, и гремѣлъ своими расколоченными боками, раскачавшимся шалнерами и гайками; жердь, подвязанная въ видѣ саннаго полоза, бороздила глубокую пыль. Касаткинъ шелъ рядомъ съ старымъ пушкаремъ,-- Наташа, сидя на козлахъ держала возжи, хотя лошади вовсе не нуждались въ томъ, чтобы ими правили. Маланьи Ивановна что-то ворчала себѣ подъ носъ; она была видимо недовольна чѣмъ-то; -- ее должно быть сердили тѣ веселые, ласковые взгляды, которые шалунья дочка бросала но временамъ на широко-шагавшаго охотника.
   Черезъ часъ ѣзды, они поравнялись съ первыми насыпями чиназскимъ укрѣпленій -- на гребняхъ которыхъ виднѣлись жерла старыхъ орудій, почти негодныхъ для употребленія, которыми командывать пріѣхалъ изъ-за нѣсколькихъ тысячь верстъ, съ всею своею семьею, старый пушкарь, такой же старый какъ и эти, воинственныя на видъ, но мирныя на дѣлѣ, бракованныя пушки.
   Съ этого дня въ сердцѣ Касаткина закопошилось что-то новое, до сихъ поръ ему незнакомое.-- Теперь уже не одни взлеты фазановъ, хрюканье дикихъ свиней, страшные слѣды тигра -- занимали нашего охотника; въ его воображеніи, въ его снахъ и думахъ началъ, хотя въ первое время довольно рѣдко, рисоваться другой образъ, болѣе граціозный, болѣе кокетливый, чѣмъ длинная, черная, вся ощетинившаяся, клыкастая морда кабана, или же страшная съ проницательными, огненно-зелеными глазами голова колоссальной кошки.

-----

   Нагольный тулупъ потянулся, зѣвнулъ и приподнялся на локоть. Охотникъ въ лисьей шапкѣ сидѣлъ все въ томъ же положеніи; только рука его былъ протянута къ огню, и онъ чертилъ что-то по остывающей золѣ концомъ вынутаго изъ ружья шомпола.
   -- Гм!. подумалъ нагольный тулупъ, приподнялся, пододвинулся и заглянулъ черезъ плечо охотника, совсѣмъ погрузившагося въ свое занятіе.-- "Наташа" -- прочелъ онъ громко написанное слово.
   -- Ты чего не спишь? обернулся къ нему охотникъ въ лисьей шапкѣ, вздрогнувъ отъ неожиданно-произнесенаго -- у самаго его уха -- женскаго имени.
   -- Ложись-ка, Петя, теперь ты, да поспи маленько; можетъ тебѣ во спѣ приснится кое кто... Что это огонь совсѣмъ опадаетъ?-- пойдти развѣ еще приволочь охапку?
   Онъ потянулся еще разъ, надѣлъ свой тулупъ, въ рукава и пошелъ къ камышамъ, мало по малу скрываясь въ ночномъ мракѣ.
   Пабаджакъ съ своею Діанкою храпѣли въ запуски; надъ водою уныло кричала какая-то птица, и глухо плескался пѣнистый прибой, дробясь о песчаную косу отмели.
   

III.
Пассажиръ парохода "Аралъ".

   На всѣхъ плоскихъ крышахъ чиназскихъ домовъ, между зубцами крѣпостнаго вала, на всякомъ возвышенномъ, болѣе или менѣе удобномъ для наблюденій пунктѣ, даже на развѣсистыхъ вѣтвяхъ стараго таловаго дерева, что поникло надъ водою, цѣпляясь за глинистый обрывъ своими подмытыми корнями,-- пестрѣли самыя разнообразныя, оживленныя группы. На базарѣ было какъ-то особенно суетливо, всѣ спѣшили наскоро окончить свои дѣла; изъ кабачковъ и туземныхъ чайныхъ лавокъ выбѣжали на улицу даже тѣ изъ привычныхъ посѣтителей, которыхъ въ другое время почти невозможно было согнать съ уютнаго насиженнаго мѣстечка,-- и всѣ они спѣшили къ берегу Сыръ-Дарьи, пробираясь по узкимъ извилистымъ переулкамъ, ведущимъ къ водѣ.
   На всѣхъ лицахъ было написано самое томительное, самое жгучее ожиданіе; вниманіе всѣхъ было устремлено на одну точку -- далеко-далеко за тѣми песчаными буграми, тамъ, гдѣ въ блескѣ полуденнаго солнца сверкалъ послѣдній изгибъ рѣки, сливаясь съ синеватымъ горизонтомъ. Чуть замѣтная струйка бѣлаго дыма поднималась изъ-за желтоватой гряды обрывистаго берега; почти неподвижною казалась эта струйка, и только послѣ долгаго наблюденія можно было замѣтить, какъ дымъ мѣнялъ свое мѣсто, подвигаясь мало но малу къ городку.
   Только опытный глазъ могъ узнать, что эта бѣловатая струя вырывается изъ трубы парохода; только въ очень сильный бинокль можно было различить за черною точкою трубы легкое очертаніе мачтъ баржи, которую пароходъ тащилъ за собою на буксирѣ.
   Прибытіе парохода составляетъ самую крупную эпоху въ жизни чиназскихъ жителей. Сколько новостей, сколько новыхъ лицъ привезетъ этотъ пароходъ! какъ оживится слободка за это шумное время пароходной стоянки!.. Чиназскія солдатки, населяющія слободку, прихорашиваются и приготавливаютъ свои самые пестрые, самые парадные сарафаны. "Ну, ну -- ты у меня гляди, Дарья, съ матросами не очень-то того, глазъ зря не пялить!" ворчитъ усатый линеецъ, сердито поглядывая на свою жену. "Чтоже, нѣшто матросъ не человѣкъ?" бойко огрызается молодая Дарья -- "тоже обхожденіе понимать можетъ, не то что вы, мужичье сухопутное!..." "А вотъ я тебѣ покажу обхожденіе, коли ежели что замѣчу!" ворчитъ мужъ и лѣзетъ на заборъ, оттуда на дрова, съ нихъ на крышу, садится на трубу и, приставивъ руку козырькомъ къ прищуреннымъ глазамъ, посматриваетъ въ даль, стараясь угадать: "Аралъ"-ли идетъ, или "Самаркандъ" или самъ "Фортъ Перовскій?" {Названіе рѣчныхъ, Сыръ-Дарьинскихъ пароходовъ.}.
   -- Пойди, "Шарикъ", выкачивай изъ подвала новую бочку, говоритъ своему подручному маркитантъ, кабачникъ "шайтановъ",-- матросы не то что наши, тѣ сразу.
   -- Ладно, братъ, наши тоже локать мастера, кричатъ изъ кабачка мѣстные солдаты, обиженные такимъ не лестнымъ замѣчаніемъ хозяина.
   Всѣ туземцы, базарные торгаши и пріѣзжіе изъ окрестностей киргизы, кураминцы -- всѣ заинтересованы прибытіемъ парохода, не менѣе русскаго населенія Чиназа. Суевѣрныхъ полудикарей занимаетъ самъ пароходъ, этотъ диковинный "шайтанъ-каикъ" (чортова лодка), какъ называютъ они невиданное судно. Недовѣрчиво киваютъ они головами и посмѣиваются себѣ подъ носъ: "знаемъ молъ въ чемъ дѣло", когда кто нибудь изъ русскихъ пустится объяснять имъ устройство пароваго двигателя. Со страхомъ и тревожнымъ любопытствомъ поджидаютъ киргизы пароходъ. Лошади и верблюды, на которыхъ они пріѣхали на чиназскій базаръ, привязаны у базарныхъ навѣсовъ, или загнаны во внутренности дворовъ; а сами владѣльцы ихъ рядами сидятъ, на корточкахъ, по самому краю береговаго обрыва и не спускаютъ глазъ съ бѣлой струи пароходнаго дыма, которая ростетъ все болѣе и болѣе, клубится по вѣтру и тянется черезъ всю рѣку, даже на тотъ берегъ, стелясь надъ камышами и расплывясь наконецъ въ душистомъ степномъ воздухѣ.
   -- Въ самой серединѣ, въ темномъ-темномъ ящикѣ сидитъ самъ шайтанъ, я видѣлъ, говоритъ шопотомъ старикъ-киргизъ своимъ сосѣдямъ,-- лапы онъ съ боковъ просунулъ и гребетъ поводѣ... видите, видите, вонъ какъ пѣнится, даже шумъ слышно!.. а дышетъ чортъ черезъ трубу, а кормятъ этого чорта саксауломъ (кустарниковое растеніе, употребляемое здѣсь вмѣсто топлива) или углемъ, что изъ каменныхъ горъ русскіе привозятъ.
   -- Страшно, произноситъ косоглазый сосѣдъ и ежится подъ своимъ полосатымъ халатомъ,-- страшно. Я бы кажется ни за что не поѣхалъ бы на этой лодкѣ.
   -- "Аралъ", говоритъ отставной солдатъ въ шинели, накинутой на плечи, и въ туземной шапочкѣ-тюбетейкѣ на головѣ.
   -- "Самаркандъ", возражаетъ писарь изъ крѣпостной канцеляріи, присѣвшій на бревнѣ съ папиросою въ зубахъ.
   -- Хошь на бутылку -- "Аралъ"...
   -- Депеша была, я знаю, что "Самаркандъ"! не соглашается писарь.
   -- Вретъ ваша депеша; я по дыму лучше знаю: этотъ, вишь ты, какъ разваливаетъ, а тотъ тонкою струею дуетъ.
   -- Гляди, гляди, двѣ баржи за собою волочитъ, не одну... бабъ то, бабъ что на баркахъ! кричитъ съ крыши молодой солдатикъ и лѣзетъ на трубу, чтобы получше можно было разглядѣть.
   -- Это солдатскихъ женъ на передовую линію сплавляютъ, предполагаетъ кто-то на сосѣдней крышѣ.
   -- То-то чай, сердечныя, ждутъ не дождутся! рады, чай, къ мужьямъ-то!
   -- Ужъ точно, есть чему радоваться! презрительно сплевываетъ на сторону краснощекая бабенка въ шелковомъ платкѣ съ разводами.
   -- Отъ мужниныхъ кулаковъ-то отвыкли, поддерживаетъ ее другая, щелкая орѣхами.
   -- Васъ не бить -- любить не станете, подзадориваетъ бабъ какой-то полупьяный деньщикъ.
   -- Анъ врешь, мы на ласку податливѣй... хохочутъ веселыя бабы.
   -- Гляди въ оба: самъ комендантъ идетъ! предостерегаютъ съ другаго конца улицы.
   Все высшее чиназское общество тоже, подъ видомъ прогулки, собралось на пристань: пришелъ и казначей съ своею барынею и прочіе офицеры мѣстнаго батальона, кто съ семействомъ, а кто самъ по себѣ; а подъ самымъ таловымъ деревомъ, въ густой тѣни, на скамейкѣ давно уже сидѣлъ "старый пушкарь", рядомъ съ своею хорошенькой дочкою, за спиною которой помѣстился Петръ Михайловичъ, теперь уже не въ охотничьемъ костюмѣ, но въ бѣломъ форменномъ кителѣ съ офицерскими погонами. А не слѣдовало ему мѣнять на мундирную одежду своего вольнаго платья: молодцомъ, лихо смотрѣлъ онъ въ широкой, сѣрой рубахѣ изъ туземной армячины, въ бараньей шапочкѣ, въ высокихъ сапогахъ, перетянутыхъ ремнемъ выше колѣна, съ двустволкою, небрежно заброшенною за правое плечо, съ широкимъ поясомъ, увѣшаннымъ всякимъ охотничьимъ припасомъ,-- и не разъ любовалась имъ его Наташа, когда онъ, собираясь на охоту, подойдетъ, бывало, къ глиняному забору ихъ двора и крикнетъ: "Ну, до свиданья. Къ ночи не ждите!", а шопотомъ добавитъ:-- поцаловалъ бы тебя, Наташа, крѣпко-крѣпко, да руки коротки; смотри, вонъ "сама" въ окошко смотритъ.
   Неловко, словно сшитый на другаго, сидитъ на плечахъ Касаткина офицерскій китель. Красныя мускулистыя руки лѣзутъ вонъ изъ узкихъ рукавовъ, тѣсный воротникъ сжимаетъ горло и душитъ, форменное кепи ползетъ на затылокъ и липнутъ къ потному лбу, растрепавшіеся отъ береговаго вѣтра, волосы.
   -- Ты, Петя, словно ощипанный какой-то, тихонько шепнула ему Наташа.
   -- Эхъ!... только и могъ сказать Петръ Михайловичъ, потому-что и самъ ясно чувствовалъ, что онъ точно "ощипанный".
   Толстый, лысый маіоръ, помощникъ коменданта, издали еще приподнявши фуражку, подошелъ къ Наташѣ, улыбнулся, откашлялся и низко раскланялся.
   -- Здравствуйте, барышня! Вотъ давненько я васъ не видѣлъ, произнесъ онъ и хотѣлъ было поцѣловать протянутую ему руку, да только поцѣлуй пришелся на воздухъ, потому что маіоръ и самъ не замѣтилъ, какъ изъ его руки выскользнули розовые пальчики дѣвушки.
   -- Дура, набитая дура! шепнула ей на ухо маменька, которая до сихъ поръ разговаривала о чемъ-то съ казначейшей, а тутъ подошла къ дочкѣ, замѣтивъ приближеніе маіора.
   -- Что же вы, маменька, бранитесь? вслухъ произнесла Наташа.
   -- Тс!... что кричишь?! понятно, обращенія не понимаешь. Да вы, присядьте, маіоръ, вотъ тутъ, рядышкомъ съ нами, обратилась она къ маіору,-- Федорычъ, подвинься.
   Всѣ четверо усѣлись кое какъ на скамейкѣ.
   -- Поджидаете кого, Наталья Мартыновна? обратился маіоръ опять къ Наташѣ.
   -- Нѣтъ, я такъ, замялась дѣвушка.
   -- Кого ей ждать, отвѣтила за нее маменька,-- мы здѣсь, въ чиназѣ, найдемъ людей хорошихъ, если понадобится.
   И старуха многозначительно взглянула, сперва на толстаго маіора, потомъ на свою дочку.
   -- Еще бы, люди хорошіе вездѣ есть, и если только смотрѣть не на красоту, а на доброе сердце... началъ было философствовать маіоръ, да и пріостановился.
   -- Пойдемте вонъ на тотъ обрывъ, Петръ Михайловичъ, вдругъ поднялась со скамейки Наташа,-- оттуда виднѣе.
   -- И прекрасно, подхватилъ Петръ Михайловичъ и подставилъ руку калачикомъ.
   Вздохнулъ глубоко маіоръ и развелъ руками -- ничего не подѣлаешь.
   -- Вѣдь эдакой аспидъ-дѣвка! сорвалось съ языка маменьки.
   А старый пушкарь улыбнулся, крякнулъ, пораскурилъ потухшую трубку и произнесъ, обращаясь къ обезкураженному сосѣду:
   -- Вы бы къ намъ обѣдать сегодня пожаловали; запросто, по походному. Что у насъ сегодня, эй ты, хозяйка-ворочунья?
   -- Борщъ и гусь дикій съ яблоками, какъ ножомъ отрѣзала супруга.-- А и въ за-правду приходите, господинъ маіоръ; а главное: куражу не теряйте, добавила она, наклонившись почти къ самому маіорскому уху.
   За линіей базарныхъ строеній тянулись по самому берегу склады привознаго топлива; изъ-за этихъ безобразно-нагроможденныхъ кучъ медленно двигалась высокая черная труба, словно стрѣлки рисовались на синевѣ неба желтенькія мачты, и глухо шумя буровили воду широкія лопаты пароходныхъ колесъ.
   Пароходъ подчалилъ самымъ тихимъ ходомъ, придерживаясь почти около обрывистаго берега. Пестрая толпа провожала его по берегу, переговариваясь съ матросами и пассажирами. Рѣзкій пронзительный свистокъ покрылъ собою говоръ и шумъ собравшагося народа. Нѣсколько киргизъ стремительно отбѣжали подальше, заткнувъ себѣ пальцами уши.
   А на обрывѣ, у самой крѣпостной стѣнки стояла Наташа, опершись на руку Касаткина.
   -- Этого маіора маменька мнѣ въ мужья прочитъ, говорила она своему кавалеру,-- просто пилитъ меня съ утра и до ночи.
   -- Я ему ноги переломаю когда нибудь -- этому маіору, сурово произнесъ Касаткинъ.
   -- Экой ты, Петя, еще неотесанный! укорительно взглянула на него Наташа,-- ноги переломаю, передразнила она и стала смотрѣть на палубу парохода, въ эту минуту проходящаго какъ разъ мимо ихъ пункта.
   -- Да вѣдь досадно, началъ было оправдываться Петръ Михайловичъ.
   -- Посмотри, какой красавецъ! вдругъ обратилась къ нему Наташа и шагнула на самый край обрыва.
   -- Въ воду упадешь -- осторожнѣй! предупредилъ Касаткинъ.
   -- Какой красавецъ! прошептала дѣвушка и такъ и впилась глазами въ одну точку.
   У Касаткина вдругъ сильно кольнуло въ сердцѣ; онъ быстро окинулъ глазами всѣхъ пассажировъ, столпившихся на палубѣ,-- и сразу, инстинктивно угадалъ того, кто обратилъ вниманіе его шаловливой спутницы.
   Прислонившись къ откосу лѣваго кожуха, стоялъ молодой человѣкъ съ густыми, почти черными бакенбардами. Костюмъ на немъ былъ полу-военный полу-штатскій, черезъ плечо висѣлъ на тонкомъ ремешкѣ маленькій сакъвояжъ и футляръ отъ походнаго бинокля, который находился въ данную минуту въ рукахъ у незнакомца; онъ только что отнялъ его отъ глазъ и съ оживленнымъ любопытствомъ разсматривалъ пестрыя группы чиназцевъ.
   Пароходъ пошелъ еще тише; откуда-то послышалась трель капитанскаго свистка; десятка полтора матросовъ, въ бѣлыхъ рубахахъ съ отложными воротниками, торопливо пробѣжали по палубѣ; со свистомъ и шипѣніемъ вылетѣли излишніе пары; все судно дрогнуло и остановилось. Въ одну минуту перекинуты были доски съ борта прямо на берегъ; нѣсколько матросовъ перебѣжали по нимъ, перетянули толстый канатъ и принялись за-просто принайтавливать къ стволу таловаго дерева. Съ обѣихъ баржъ тоже были устроены сходы, и началась самая горячая, шумная бѣготня съ судовъ на берегъ, съ берега на суда.
   Красивый пассажиръ, такъ заинтересовавшій Наташу, сойдя на берегъ, остановился какъ будто въ недоумѣніи и осмотрѣлся. Случилось такъ, что это пришлось не болѣе какъ въ двухъ шагахъ отъ "стараго пушкаря".
   -- Въ первый разъ пріѣзжаете? спросилъ старикъ и приподнялъ фуражку.
   -- Вы со мною говорить изволите? переспросилъ пріѣзжій, быстро раскланиваясь.-- Багажъ пока не выбирать изъ каюты, я послѣ распоряжусь, обратился онъ къ матросамъ, подхватившимъ было два громадные чемодана, помѣченные буквами С. Р.
   -- Я къ папашѣ побѣгу, сказала Наташа Касаткину, освободила свою руку и бѣгомъ въ нѣсколько прыжковъ очутилась около старика.
   -- Наташа! чуть не крикнулъ было Касаткинъ, и хотѣлъ было остаться на мѣстѣ и смотрѣть издали, чѣмъ все это кончится.
   -- Коза ты моя, прыгунья! приласкалъ "старый пушкарь" дочку.
   -- И прежде былъ здѣсь, давно уже, отвѣчалъ незнакомецъ.-- Тогда еще ничего этого не было, онъ указалъ рукою на крѣпостныя стѣны и бѣлѣющіе за ними, правильно-разбитые кварталы слободки.-- Теперь такъ все перемѣнилось. Вотъ и люди все незнакомые! онъ еще разъ осмотрѣлся кругомъ и съ нескрываемымъ удовольствіемъ остановилъ свои глаза на хорошенькой дѣвушкѣ, пріютившейся за широкою спиною старика.
   -- Дочка моя, произнесъ отецъ,-- такая шалунья... Не по лѣтамъ бы!... Ну, что поталкиваешь, что?... ха, ха! не бойся... Она думаетъ, что вотъ молъ, старый дуракъ, разоврался, лишнее какъ бы что не сказалъ.
   -- И впрямь: старый дуракъ! чуть не вслухъ произнесла Маланья Ивановна.
   -- Очень радъ познакомиться, расклапллся пріѣзжій съ Наташей.-- Сергѣй Николаевичъ Ровичъ, протянулъ онъ руку старому пушкарю.
   -- Да вы бы къ намъ сегодня обѣд началъ было Мартынъ Федорычъ.
   -- Тс!.. толкнула его въ бокъ супруга.
   -- Удивительно право, началъ вполголоса маіоръ, все еще сидѣвшій на скамейкѣ и все время разговора сердито поглядывавшій на красиваго молодаго пассажира.-- удивительно право, чему учатъ въ Петербургѣ этихъ господъ! Совершеннѣйшіе невѣжи... Видитъ, что сидитъ заслуженный штабъ-офицеръ съ крестомъ (маіоръ поправилъ рукою красную петличку) -- и хотя какой нибудь съ своей стороны авансъ...
   -- Гордецы, поддакнула старушка.
   -- Либералы, многозначительно повелъ бровями маіоръ.
   -- Я здѣсь буду недолго; можетъ быть дней шесть-семь, но часто буду проѣзжать черезъ Чиназъ по службѣ, говорилъ, обращаясь то къ старику, то къ Наташѣ, Сергѣй Николаевичъ.-- Надѣюсь, что знакомство наше не ограничится одною этою встрѣчею, а пока до свиданья.
   Онъ снова раскланялся съ Наташей, пожалъ старому пушкарю руку и пошелъ къ крѣпостнымъ воротамъ.
   -- Парень кажется добрый, произнесъ "пушкарь" и кряхтя началъ подниматься со скамейки.
   -- Франтъ какой, словно съ балу, а не съ дороги! неожиданно произнесъ Касаткинъ.
   Онъ не утерпѣлъ и давно уже стоялъ позади Наташи.
   -- Петръ Михайловичъ, что онъ вамъ сдѣлалъ? надулась Наташа.
   -- А что онъ мнѣ можетъ сдѣлать?.. я такъ, свое личное замѣчаніе, а впрочемъ...
   -- Позвольте-съ, Наталья Мартыновна, подставилъ ей руку маіоръ.
   Наташа было взглянула на Касаткина, тотъ отвернулся; взглянула на маменьку, та дѣлала ей глазами самые выразительные знаки; взглянула еще разъ на Касаткина, тотъ теперь сердито скребъ себѣ рукою затылокъ.
   "На же молъ тебѣ за это!" подумала Наташа и, принявши руку маіора, пошла къ слободкѣ.
   За ними зашагалъ Чижиковъ, подъ руку съ своею супругою. Сзади всѣхъ, понуривъ голову шелъ Касаткинъ, усиленно теребя на ходу нижнюю пуговицу своего кителя.

-----

   Обѣдъ шелъ какъ-то вяло и молчаливо. "Старый пушкарь", принимался было два раза разсказывать, какъ ему разъ пришлось съ командою усмирять взбунтовавшихся рабочихъ на какомъ-то горномъ заводѣ; хозяйка все вскакивала изъ-за стола, бѣгала зачѣмъ-то на кухню и громко бранилась тамъ съ деньщиками; Наташа все отодвигалась подальше отъ маіора, по мѣрѣ того какъ тотъ, все ближе и ближе, пододвигалъ къ ней свой стулъ, и совсѣмъ не отвѣчала на всѣ любезности и "авансы" заслуженнаго штабъ-офицера съ крестомъ. Петра Михайловича вовсе не было, онъ отсталъ какъ-то отъ общества еще дорогою, свернулъ куда-то въ переулокъ и не явился къ обѣду. Маменька распорядилась такъ, чтобы Касаткина не ждали. Наташа было хотѣла послать за нимъ, да раздумала; а самъ "старый пушкарь" только за дикимъ гусемъ съ яблоками и замѣтилъ отсутствіе "своего охотника".
   -- А вотъ эту штуку застрѣлилъ третьяго дня нашъ Петръ Михайловичъ, произнесъ онъ. подхватывая на вилку жирный кусокъ жаркого.-- Да гдѣ же онъ?... удивился онъ, замѣтивъ его отсутствіе.
   -- А я почемъ знаю?... отозвалась супруга.
   -- Не пришелъ отчего-то; вѣрно некогда было... проговорила Наташа, и въ голосѣ ея послышались какъ будто слезинки.
   -- Свой человѣкъ у васъ сталъ прапорщикъ Касаткинъ, произнесъ не безъ двусмысленности маіоръ и налегъ особенно на слово "прапорщикъ" -- знай-молъ въ чинахъ разницу.
   -- Ну ничего, можетъ къ ужину прійдетъ. Ты, Наташа, припаси ему вонъ отъ крыла кусокъ побольше, онъ до гусей охотникъ, обратился къ дочкѣ Чижиковъ.
   -- Давнишній знакомый, что же! заговорила какъ бы оправдываясь Маланья Ивановна,-- съ самаго пріѣзда нашего познакомились, ну и привыкъ къ нашему дому...
   -- Ну конечно, произнесъ маіоръ.
   -- А насчетъ чего другова, такъ это нѣтъ... это...
   -- Ну, баба, не ври, остановилъ ея старикъ,-- подико вели намъ чайку сбирать; послѣ обѣда, особенно послѣ жирнаго, это лучше всякаго вина. Такъ, господинъ маіоръ, что-ли?...
   -- Ну само-собою, согласился маіоръ.
   -- Такъ вотъ, батенька, привелъ я команду, оцѣпили казарму. "Стой, говорю, гляди въ оба!" А въ это самое время подполковникъ Набатовъ, Сысой Иполитычъ, и кричитъ мнѣ изъ окошка комендантскаго: "До команды моей не палить! ни Боже мой!"... Бунтовщики-же...
   Но вѣроятно Наташѣ вовсе не интересно было-знать, что въ то время дѣлали бунтовщики; она встала, высвободила свое платье, прижатое слишкомъ близко пододвинутымъ стуломъ своего сосѣда, и вышла изъ комнаты.
   Она и сердилась на Касаткина и жаль было его. Она догадалась, что тотъ сильно приревновалъ ее къ этому красивому пассажиру парохода "Аралъ"; ей это понравилось было сначала, она захотѣла помучить хорошенько бѣднаго Петра Михайловича и рѣшилась нарочно другой разъ подольше посмотрѣть на Ровича, а ежели хватитъ смѣлости, то и поговорить съ нимъ, даже пококетничать. "Ишь ты, какой сердитый!" подумала она, припомнивъ насупившуюся смѣшную физіономію Касаткина,-- "да и какъ онъ посмѣлъ меня ревновать?! что онъ думаетъ? за кого меня считаетъ? Такъ вотъ и брошусь я на шею всякому встрѣчному!-- "Всякому встрѣчному" повторила она почти вслухъ -- и задумалась.
   Она задумалась объ этомъ самомъ встрѣчномъ; онъ такъ и рисовался въ ея воображеніи. Вотъ онъ раскланивается съ нею, говоритъ, улыбается. Какіе у него славные глаза, добрые такіе, темно-синіе!-- а одѣтъ какъ хорошо!.. Ловкій какой, статный; какъ сравнить съ... А развѣ тотъ не молодецъ?... одинъ на тигра ходитъ -- смѣльчакъ какой! И вотъ Наташа вспомнила: давно еще, въ прошедшемъ году, привезли его домой всего въ крови, какъ она испугалась тогда, какъ потомъ любовалась имъ, когда онъ бровью даже не повелъ, выдерживая тяжелую, мучительную перевязку; какъ она цѣловала его, улучивъ свободную минуту, когда маменька пошла на кухню, мѣнять покраснѣвшую отъ крови воду...
   -- Слушайте, эй -- Игнатьевъ! крикнула она съ крыльца пробѣгавшему мимо юнкеру.
   -- Что прикажете, а? остановился тотъ посреди улицы.
   -- Вы не видали Касаткина?
   -- Нѣтъ -- не видалъ.
   -- Если увидите, скажите, чтобы поскорѣе къ намъ пришелъ: папенькѣ зачѣмъ-то нужно.
   -- Папенькѣ нужно, передразнилъ старый пушкарь, слышавшій все изъ окошка.
   -- Да онъ кажется въ гостиницѣ, въ бильярдной, я проходилъ мимо окошекъ, слышалъ какъ будто бы его голосъ, докладывалъ юнкеръ Игнатьевъ,-- Пуговицынъ капитанъ, Трубаченко поручикъ и адъютантъ тамъ играютъ. Я добѣгу скажу...
   -- А то не надо, остановила его Наташа и вернулась въ комнату.
   Она прошла прямо къ себѣ за перегородку, словно не замѣчая вовсе маіора, собиравшагося съиграть партію въ пикетъ съ хозяиномъ, и сѣла къ своему рабочему столику.
   Было страшно жарко; миріады мухъ влетали въ открытыя окна -- и Наташа поминутно отмахивалась, бросая скучную иголку. Наконецъ она встала, надѣла соломенную круглую шляпочку, захватила старенькій зонтикъ съ поломанной ручкою и черезъ заднее крыльцо вышла на улицу.
   Она хотѣла пройти къ женѣ мѣстнаго священника, посидѣть съ нею въ ея крохотномъ садикѣ,-- и направилась было прямо въ ту сторону, гдѣ, за крышею какого-то длиннаго сарая, виднѣлась высокая труба поповскаго дома,-- да потомъ, совсѣмъ нечаянно, и сама не замѣтила какъ очутилась на большой базарной улицѣ, свернула влѣво и стала приближаться къ большому одноэтажному дому, надъ дверью котораго, на маленькой доскѣ, написано было "Гостинница Старый Чиназъ и номера для пріѣзжающихъ и биліардъ".
   Два оборванныхъ солдата съ фурштатскаго двора, сидя на неосѣдланныхъ лошадяхъ, гнали съ водопоя весь казенный табунъ, и сотни конскихъ ногъ подняли густую пыль, сплошнымъ, удушливымъ облакомъ перегородившую улицу.
   Наташѣ пришлось перейти на другую сторону; теперь она находилась не болѣе какъ въ десяти шагахъ отъ гостинницы и проходить ей надо было какъ разъ мимо самыхъ оконъ, изъ которыхъ неслись шумные возгласы -- звонъ посуды и сухое щелканье бильярдныхъ шаровъ. Вдругъ она невольно остановилась. Голосъ Касаткина ясно доносился до ея ушей.
   -- Да не стану же пить, ну чего пристали! кричалъ онъ.
   -- Врешь, выпьешь!... хрипло настаивалъ кто-то другой.
   -- Не до того теперь.
   -- Ну портеру?..
   -- "Желтаго" рѣжу въ "среднюю"!
   -- Сукно прорвешь.
   Наташа быстро пошла мимо окошекъ, рѣшившись во что бы то ни стало не заглядывать туда.
   А Касаткинъ сидитъ у столика, на которомъ стояли остатки обѣда, и равнодушно смотритъ на играющихъ; передъ нимъ стояло нѣсколько стакановъ, налитыхъ до краевъ различными питіями; стаканы эти были не тронуты, какъ ни настаивали подгулявшіе товарищи на немедленномъ ихъ осушеніи.
   Касаткинъ злился страшно -- и больше всего самъ на себя: ему ужасно досадно было, что онъ не пошелъ обѣдать къ "старому пушкарю"; тамъ бы онъ могъ поговорить съ Наташею наединѣ, оправдаться въ своей неумѣстной выходкѣ... Понятное дѣло, что дѣвушка пошутила, а онъ и принялъ за серіозное. Не промѣняетъ же она его,-- ни съ того, ни съ сего,-- на перваго проѣзжаго красавца! да и что тотъ? сегодня тутъ, завтра тамъ, а онъ всегда при ней... Эхъ, право, вотъ наглупилъ-то!-- досадовалъ Касаткинъ и чуть не рвалъ себя за волосы... Да вотъ поди-жь ты -- говорилъ: "часто буду проѣзжать по службѣ; здѣсь недѣлю проживу" припомнилъ онъ слова Ровича и снова скверное чувство сжимало ему сердце, снова невольно сворачивались въ кулакъ плотно пальцы. Сегодня же вечеромъ вызову ее на крыльцо и поговорю съ нею. Я скажу: не мучь ты меня; погляди-ка, что тутъ у меня дѣлается...
   -- Что же ты взаправду пить не будешь? подошелъ шатаясь къ нему капитанъ Пуговицынъ.
   -- Отстань!
   -- Вотъ тебя хандра разбираетъ, а выпьешь -- пройдетъ! настаивалъ капитанъ.
   -- Я знаю, отъ чего онъ сычомъ сидитъ! закричалъ изъ-за бильярда адъютантъ.
   -- Ну же, братъ, не упирайся, пей! вотъ начинай, я тебѣ совѣтую, съ бѣлаго "Первушинскаго".
   -- А что, развѣ и въ самомъ дѣлѣ? подумалъ Касаткинъ и протянулъ руку за стаканомъ.
   Вдругъ онъ взглянулъ въ окно и вздрогнулъ; стаканъ съ виномъ выскользнулъ у него изъ рукъ.
   Мимо открытаго окна промелькнулъ знакомый, дорогой профиль. Тѣнь отъ полей шляпки закрыла всю верхнюю половину лица, голубыя ленточки путались съ свѣтло-русыми почти пепельными волосами дѣвушки...
   Онъ высунулся изъ окна, взглянулъ вслѣдъ прошмыгнувшей дѣвушки и окаменѣлъ. Въ глазахъ у него стало зелено, въ ушахъ поднялся нестерпимый звонъ; стѣна, къ которой онъ прислонился зашаталась у него за спиною. Ему, по крайней мѣрѣ, такъ показалось.
   -- Здравствуйте, сказалъ пріятный баритонъ почти надъ самимъ ухомъ проходившей дѣвушки.
   Наташа въ эту минуту поровнялась съ тѣми окнами гостинницы, гдѣ помѣщались номера для пріѣзжающихъ.
   Она, сама не зная какъ, остановилась и обернулась.
   -- Здравствуйте, повторилъ Сергѣй Николаевичъ.-- Гуляете?
   -- Да... нѣтъ, я по дѣлу, смутилась Наташа, покраснѣла до ушей, помялась немного на одномъ мѣстѣ и вдругъ, чуть не бѣгомъ, пустилась по улицѣ.
   А Сергѣй Николаевичъ, тоже какъ и Касаткинъ, высунулся изъ окна и долго-долго смотрѣлъ вслѣдъ блондинкѣ, пока за заборомъ поповскаго сада не скрылось ея сѣренькое платьице.
   Вотъ все, что показалось такъ ужаснымъ для Петра Михайловича Касаткина.
   

IV.
Соперники.

   Никто въ мірѣ не могъ бы увѣрить Касаткина, что Наташа совершенно случайно, безъ всякой преднамѣренной цѣли, прошла мимо оконъ гостинницы.
   -- Она знала, что этотъ "писаный франтъ" остановился именно въ этой гостинницѣ!.. пробѣгало въ воспаленномъ мозгу ревнивца.-- Еще разъ взглянуть захотѣлось, невидаль какая, петербургскій хлыщъ! горячился и бѣсновался Петръ Михайловичъ -- Подъ окнами шляться! на показъ себя выставлять: на-те молъ, вы пріѣзжіе, какія у насъ въ Чиназѣ красавицы водятся! Полюбуйтесь!... Эхъ-эхъ-эхъ! Господи, за что только ты меня такъ наказываешь!... самъ не понималъ, что только лѣзло ему въ голову, Касаткинъ.-- Ну погоди-же!... ну погоди-же!...
   -- Да ты, братецъ, плюнь!... А тебѣ говорю, какъ честный товарищъ говорю -- плюнь и выпей! приставалъ къ нему капитанъ Нуговицынъ.
   -- А ты думаешь что?-- думаешь, не выпью? на кось!.
   И Касаткинъ залпомъ хватилъ стаканъ -- первый что попался къ нему подъ руку.
   -- Не съ того начинаешь; не резонъ! провозгласилъ поручикъ Трубаченко.
   -- Оставь; все къ тому же знаменателю приведетъ, замѣтилъ адъютантъ и ловко срѣзалъ желтаго въ среднюю.
   -- Просты мы, глупы! степняки необразованные!... Любить-то насъ можно только пока кто лучше не подвернется!.. неистовствовалъ Касаткинъ.
   -- Плюнь, говорятъ тебѣ!..
   -- Смазливая рожа, да сюртукъ въ обтяжку -- ну и готово... Господи, Господи!...
   -- Экая, братецъ, ты баба, какъ я посмотрю! говорилъ капитанъ Пуговицынъ.
   -- Да, баба!... ты погляди, что тутъ дѣлается!...
   Касаткинъ схватился рукою за сердце и вдругъ зарыдалъ -- зарыдалъ всею грудью, судорожно всхлипывая и ероша свои волосы. Выпитый залпомъ стаканъ разомъ ударилъ ему въ голову. Бильярдъ, стѣны, увѣшанныя дешевыми, лубочными литографіями, горка съ кіями въ углу, черная доска, на которой мѣломъ записывались билліардныя партіи, мальчикъ-маркёръ въ татарскомъ халатикѣ,-- адъютантъ, прицѣливающійся кіемъ опять-таки въ желтаго,-- Трубаченко, усердно опиливающій кончикъ своего кія,-- Пуговицынъ, положившій свою руку къ нему на плечо,-- все завертѣлось и заплясало у него передъ глазами.
   -- А, дьяволъ побери мою душу, пить такъ пить! чутъ не завылъ Касаткинъ и принялся, съ жадностью, поспѣшно, словно боясь что у него отнимутъ, пить все что только ни стояло у него передъ глазами.
   -- Поѣхалъ! произнесъ Трубаченко.
   -- Нарѣжется до безчувствія, авторитетно замѣтилъ адъютантъ.
   -- Надо за нимъ теперь въ оба приглядывать, предложилъ капитанъ Пуговицынъ.
   -- Рому бутылку, коньяку!... кричалъ Касаткинъ.
   -- Тс!.. куда? произнесъ Пуговицынъ, замѣтивъ, что мальчишка-маркёръ ринулся было исполнить требованіе Петра Михайловича.
   -- Приказываютъ-съ... остановился на порогѣ мальчикъ.
   -- Дуракъ!
   -- А я ему сейчасъ ноги переломаю! вдругъ поднялся со стула Касаткинъ и шагнулъ къ дверямъ.
   -- Ну, голубчикъ, не дури, ты и взаправду -- буянить собираешься? остановилъ его Пуговицынъ и силою посадилъ опять на прежнее мѣсто.
   -- Да вѣдь люблю-то я ее какъ!... снова зарыдалъ Касаткинъ.
   -- Перетащите его на диванъ: онъ совсѣмъ валится. Ну, берись подъ мышки, предложилъ Трубаченко.
   -- И то правда!.. ну, вставай, Петя, родной, поднимайся...
   -- Оставьте вы меня!.. оставьте!..
   -- Да ну, не упирайся!...
   -- Пусти... я тебѣ говорю -- Наташа, вотъ что... ты теперь меня бросить хочешь... а я ему ноги переломаю... По фазану хлопъ!.. Альфа, назадъ! назадъ, бестія!.. Тс!.. береги., слѣва береги! Наташа, ты слышишь?.. Ой! плечо больно!...
   -- Осторожнѣй... шепталъ Пуговицынъ.
   -- А я что, я ничего, я только говорю... подлецъ -- петербургскій шелопай... фран-н-нтъ...
   -- Ну ладно, ладно -- подушку пойди отъ хозяйки принеси.
   -- Сподобился, ухмыльнулся Трубаченко.
   -- А вы не смѣйтесь -- со всякимъ бываетъ, говорилъ Пуговицынъ.
   -- Альфа -- назадъ!...
   -- Теперь онъ охотится!.. засмѣялся адъютантъ.
   Касаткина покойно уложили на диванѣ, подсунули ему подъ его взъерошенную, воспаленную голову большую подушку въ пестрой ситцевой наволочкѣ и закрыли лицо салфеткою.
   -- Мухи безпокоить не будутъ, замѣтилъ при этомъ болѣе всѣхъ хлопотавшій капитанъ.
   -- Сколько да сколько? обратился Трубаченко къ маркёру.
   -- Двадцать два и очень много, сообщилъ тотъ.
   -- Мѣлу давай -- опять скиксуешь!
   -- Краснаго въ уголъ и карамболь по бѣлому!
   Офицеры принялись оканчивать прерванную партію.

-----

   А между тѣмъ Ровичь, сидя у окна занимаемаго имъ номера и смотря сквозь голубоватый дымъ сигары на зубчатыя сѣрыя полосы крѣпостныхъ стѣнъ, никакъ и не подозрѣвалъ, какую бурю въ сердцѣ Касаткина произвелъ онъ своимъ появленіемъ. Онъ если и замѣтилъ его, то развѣ только потому, что тотъ стоялъ возлѣ Наташи. "Этотъ чиназецъ что-то не въ духѣ должно быть", подумалъ онъ, взглянувъ на его нахмуренную физіономію, и совершенно далекъ былъ отъ мысли, что онъ-то именно и есть причина этого "не въ духѣ".
   -- Какая славная, свѣженькая дѣвушка! замѣтилъ онъ про себя, всматриваясь въ симпатичныя черты личика дочки "стараго пушкаря".-- Вотъ настоящая степная лилія... продолжалъ онъ думать,-- развилась здѣсь вглуши, сорветъ ее какой нибудь одичавшій линеецъ и покончитъ она свое существованіе, ничего не видя, ничего не зная дальше камышей, да плоскихъ, степныхъ береговъ Сыръ-Дарьи.-- Эге, тамъ никакъ буянить начинаютъ?... шумятъ... какъ загуляли чиназцы!... До слуха Ровича доносились пьяные возгласы Касаткина и голоса его товарищей...-- Вотъ какъ, ноги кому-то ломать собираются (онъ и не догадывался, что опасность угрожала именно его ногамъ, въ настоящую минуту такъ покойно помѣстившимся на подоконникѣ, по обычаю, почему-то называемому американскимъ).-- Профиль прямой, грубоватый немного, а очень-очень не дуренъ, снова началъ онъ припоминать, возстановляя въ своемъ воображеніи образъ Наташи.-- Но что всего лучше, что всего больше имѣетъ обаянія -- это полу-дикая грація, эта смѣлость въ каждомъ движеніи, эта сила, еще ничѣмъ не подломанная...
   -- Осмѣлюсь просить дозволенія войти...
   -- А? кто тамъ? войдите.
   Въ комнату вошелъ хозяинъ гостинницы, маленькаго роста, раскормленный до лоска жидокъ, отставной горнистъ Вульфзонъ, и почтительно остановился у самой притолки.
   -- Можетъ побезпокоилъ, то я могу въ другое время -- ежели...
   -- Ничего, ничего, я свободенъ; говорите -- въ чемъ дѣло?
   -- Ежели вашему сіятельству что угодно особеннаго къ обѣду или на ужинъ, то у меня есть рыба свѣжая, мѣстная: осетрина, карпы вотъ эдакіе (Вульфзонъ разставилъ руки насколько могъ широко), стерлядки живыя;-- дичь: фазаны, гусь дикій, куропатки...
   -- Ну хорошо, хорошо, это все я предоставляю вашему личному усмотрѣнію; постарайтесь, чтобы все было по возможности вкусно.
   -- Повѣрьте, ваше сіятельство, я уже самъ, я все самъ...
   -- Скажите пожалуйста, вотъ тутъ у васъ, въ Чиназѣ, этотъ старикъ артиллеристъ,-- какъ его?...
   -- Чижиковъ поручикъ, подсказалъ Вульфзонъ.
   -- Ну-да, онъ давно тутъ живетъ?...
   Ровичъ замѣтилъ словоохотливость экс-горниста, и ему пришла фантазія собрать свѣдѣнія о красивой блондинкѣ.
   -- Не такъ чтобы очень, однако порядочно, началъ распространяться хозяинъ,-- пріѣхалъ со всей семьей.... жена тутъ у него, такая, осмѣлюсь вамъ доложить, сварливая старуха -- страсть! Дочка, ужь какая дочка! Вы изволили видѣть?... бѣловолосенькая такая, высокая; да вотъ она тутъ сейчасъ мимо окошекъ прошла.
   -- Да, видѣлъ.
   -- Хорошая барышня, по всему Чиназу первая;-- попадья тутъ есть, опять у коменданта дочка,-- ну тѣмъ куда до этой, далеко!
   -- Чтожъ, женихи есть?... да вы садитесь! Сергѣй Николаевичъ указалъ на стулъ.
   -- Что вы, ваше сіятельство, помилуйте! я хоть и изъ солдатъ, однако всякое обращеніе до тонкости знаю и свое мѣсто завсегда понимать могу; и чтобы я могъ сѣсть въ присутствіи такой особы... Да Боже мой!
   -- Ну, ну хорошо, не настаивалъ Ровичъ.
   -- Женихи есть -- много жениховъ, собственно, но настоящихъ два.
   -- Какъ два?!...
   -- Такъ точно,-- маіоръ тутъ есть, хорошій человѣкъ и съ капиталомъ, собственный экипажъ, домъ строитъ на томъ концѣ слободки, ордена всякіе. Маменьки ихней весьма этотъ женихъ желателенъ.
   -- Ну, а дочкѣ?
   -- Не нравится: "чтоже я, говоритъ, такая молодая, да за стараго -- будь онъ хоть размаіоръ"! бѣдовая барышня!
   -- Ну, а другой женихъ?
   -- Другой! тутъ Вульфзонъ понизилъ голосъ и покосился на дверь,-- другой, вонъ въ тѣхъ комнатахъ, на бильярдной половинѣ, сильно выпивши, изъ здѣшнихъ офицеровъ; этотъ совсѣмъ настоящій.
   -- Этотъ молодой?
   -- Въ самый разъ, и уже у нихъ,-- я самъ отъ себя не говорю, мнѣ что, а другіе говорятъ (хозяинъ еще болѣе понизилъ голосъ) -- у нихъ уже все какъ слѣдуетъ прикончено...
   -- Вотъ какъ! Ровичъ расхохотался.
   -- Да-съ...
   -- Ну, пріятель, идите теперь распорядитесь ужиномъ и пришлите сюда моего человѣка.
   -- Куропатки, фазаны, цыплятъ можно молоденькихъ?
   -- И куропатокъ, и фазановъ, и цыплятъ...
   -- Прощенья просимъ.
   Вульфзонъ скрылся за дверью, а Ровичъ сталъ прохаживаться по комнатѣ, звеня шпорами по плитному полу.
   -- Прикончено, гм! однако счастливецъ этотъ степнякъ! вдругъ произнесъ онъ и остановился посреди комнаты. Какое-то непріятное чувство закопошилась у него въ сердцѣ.-- Фу, какая гадость, подумалъ Ровичъ,-- ужъ не ревновать ли я собираюсь? вотъ было бы оригинально!...
   Къ вечеру стало значительно прохладнѣе и отъ рѣки понесло пріятною влажностію. Ровичъ надѣлъ бѣлую фуражку и вышелъ на крыльцо.
   Первый кто попался ему на глаза -- былъ чей-то деньщикъ, на рысяхъ несшій отъ маркитанта двѣ бутылки водки и какой-то бумажный свертокъ.
   -- Послушай, эй! остановилъ его Ровичъ.
   Деньщикъ остановился, переложилъ всѣ покупки подъ лѣвую мышку и, не смотря на то, что былъ безъ шапки, приложилъ руку какъ слѣдуетъ, къ тому самому мѣсту, гдѣ бы долженъ былъ находится козырекъ.
   -- Гдѣ тутъ живетъ Чижиковъ, поручикъ? самъ не зная по какому вдохновенію спросилъ его Сергѣй Николаевичъ.
   -- По улицѣ прямо, поворотъ направо, опять по правой рукѣ длинный домъ такой будетъ, за домомъ баня, а тутъ сейчасъ крыльцо съ навѣсомъ; это самое и будетъ, отрапортовалъ деньщикъ -- и пустился, теперь уже совсѣмъ бѣгомъ, какъ бы желая скоростью наверстать потерянное время.
   Ровичъ затѣялъ самую обширную прогулку: онъ хотѣлъ обойдти весь Чиназъ въ качествѣ туриста, и нѣсколько времени соображалъ планъ прогулки.
   -- Съ чего начать? подумалъ онъ, стоя какъ разъ посреди улицы. Постоялъ-постоялъ, поправилъ въ зубахъ сигару и пошелъ прямо, поворотъ на право, опятъ на правой рукѣ длинный домъ, баня, крыльцо и т. д.

-----

   Словно разбитый, съ сильною головною болью, съ лихорадочнымъ ознобомъ во всемъ тѣлѣ, поднялся съ дивана Касаткинъ и началъ озираться мутными, полу-помѣшанными глазами.
   Въ бильярдной уже никого не было изъ офицеровъ, и только мальчишка-маркёръ спалъ въ углу между двумя стульями, скорчившись точно обезьяна.
   -- Пить дай, эй! воды, квасу скорѣе, прохрипѣлъ Касаткинъ.
   Мальчикъ вскочилъ сразу и ринулся къ дверямъ.
   Жадно, большими глотками пилъ Петръ Михайловичъ, прямо изъ поданной бутылки. "Умыться дай", произнесъ онъ и подошелъ къ открытому окну.
   Совсѣмъ стемнѣло и ночная свѣжесть такъ благотворно, такъ пріятно хлынула ему въ распаленное лицо, и легкій вѣтерокъ сталъ шевелить его растрепанные, безобразно-торчащіе волосы. Мало по малу голова его начинала отрезвляться, на сердцѣ становилось все покойнѣе и покойнѣе...
   -- Дуракъ я совсѣмъ сталъ; со всякаго вздора, со всякой малости -- какую бучу заварилъ; можетъ и совсѣмъ ничего нѣтъ, а я вотъ тутъ Богъ знаетъ что думаю...
   Онъ началъ приводить себя въ порядокъ; оправилъ платье, вытерся мокрымъ полотенцомъ и причесалъ волосы. Потомъ онъ надѣлъ фуражку, отысканную ему мальчикомъ гдѣ-то подъ диваномъ, и вышелъ на улицу. Онъ не раздумывалъ какъ Ровичъ: куда бы направиться, а прямо пошелъ на знакомые огни въ окнахъ дома стараго пушкаря.
   Густая темнота южной ночи скрыла всѣ очертанія предметовъ, находящихся даже на очень близкомъ разстояніи, и только зарево огней на базарѣ да черныя линіи оконныхъ переплетовъ давали возможность хотя сколько нибудь соображать дорогу. Какой-то фонарь медленно подвигался вдалекѣ; фонарь этотъ поминутно останавливался и отмахивался палкою отъ цѣлой стаи разношерстыхъ собакъ, съ свирѣпымъ лаемъ атакующей этотъ свѣтлый кружокъ... Верблюды тяжело сопѣли носомъ и чавкали гдѣ-то неподалеку; нѣсколько балалаекъ и гармоній наигрывали въ кабакахъ развеселые напѣвы, тамъ гуляли неугомонные матросы съ "Арала". Тамъ же слышалось дикая туземная пѣсня и гортанные звуки киргизскаго языка; женскій голосъ нѣжно шепталъ что-то въ темномъ углу, у забора,-- и далеко-далеко, по старой чиназской дорогѣ, тихо звенѣлъ удаляющійся почтовый колокольчикъ.
   -- Ого, да у насъ гости! соображалъ Касаткинъ, глядя на тѣни, двигавшіяся въ окнахъ Чижикова.
   Онъ перешелъ улицу, чуть не упалъ, споткнувшись на совершенно пьянаго матроса, мычавшаго что-то и шарившаго руками въ дорожной пыли, и ускорилъ шаги. Его разбирало самое жгучее нетерпѣніе.
   Чу! голосъ Наташи ясно коснулся его слуха. Касаткинъ пустился бѣгомъ.
   -- Что, батенька, безъ двухъ? ха-ха! весело кричалъ "старый пушкарь".-- Въ червяхъ безъ двухъ -- это съ консоляціей, выйдетъ того, многонько!
   Касаткинъ подбѣжалъ къ самому окну, остановился, да такъ и замеръ столбомъ, схватившись руками за ставню.
   Посреди комнаты стоялъ старый ломберный столъ. Самъ Чижиковъ, заслуженный маіоръ и еще кто-то играли въ преферансъ, Наташа стояла за стуломъ этого кто-то и со вниманіемъ слѣдила за его игрою; Маланья Ивановна хлопотала у стола съ закускою, разставляя въ симметрію тарелки съ селедками, грибами и маринованной осетриною. Кромѣ того были и еще гости: казначей съ казначейшею и священникъ съ своею половиною. Священникъ съ казначеемъ играли въ шашки въ самомъ углу комнаты; а дамы, сидя на диванѣ съ вязаньемъ въ рукахъ, вели въ подголоса самую оживленную, даже нѣсколько азартную бѣсѣду.
   -- Я еще никогда не игралъ такъ счастливо, говорилъ кто-то, оборачиваясь къ своей сосѣдкѣ,-- я это приписываю вамъ.
   -- Это почему? спрашивала Наташа.
   -- Съ той минуты какъ вы подошли, у меня игры положительно не сходятъ съ рукъ; вотъ опять, посмотрите!
   Ровичъ началъ подбирать въ порядокъ карты.
   -- А вы бы теперь, Наталья Мартыновна, ко мнѣ подошли бы -- что все къ одному, да къ одному! не безъ язвительности произнесъ заслуженный маіоръ.
   -- А и то правда, Наташа, постой-ко у Ефимъ Петровича за стуломъ; что же въ самомъ дѣлѣ! посовѣтовала Маланья Ивановна, сгоняя салфеткою мухъ, налетѣвшихъ на заманчивыя тарелки.
   -- Да развѣ, мама, это отъ меня?
   -- Ну ну, поменьше разговаривать!
   -- А въ самомъ дѣлѣ, произнесъ Ровичъ,-- перейдитеко, Наталья Мартыновна, къ моему визави; я, если и буду проигрывать въ картахъ, то вѣрно выиграю въ другомъ...
   -- Въ чемъ это? спросила Наташа.
   -- Мнѣ будетъ удобнѣе любоваться вами.
   -- Ты! вотъ какъ! шепнула попадья казначейшѣ.
   -- Понимаемъ, шепнула въ отвѣтъ казначейша попадьѣ.
   -- Вамъ сдавать, молодой человѣкъ! съ достоинствомъ напомнилъ Ровичу заслуженный маіоръ.
   -- Ишь какой вы любезникъ! потрепалъ его по колѣну Мартынъ Федоровичъ.
   -- Милости просимъ, господа, игру послѣ кончите, пригласила къ столу Маланья Ивановна.
   Въ комнату вошелъ Касаткинъ. Онъ былъ блѣденъ и словно растерянъ. Неловко поклонился онъ дамамъ, пожалъ руки Чижикову и маіору, окинулъ съ ногъ до головы, словно вымѣрялъ глазами Ровича и, не взглянувъ даже на Наташу, сѣлъ въ самомъ темномъ углу комнаты.
   -- Ты что это, Петя, такъ поздно? обратился къ нему Мартынъ Федоровичъ,-- да и самъ словно какъ не по себѣ.
   -- Нездоровится, коротко отвѣтилъ Петръ Михайловичъ и замолчалъ, косясь по сторонамъ какъ волкъ, попавшій лапою въ поставленный ему на дорогѣ капканъ.
   Наташа быстро подошла къ Касаткину, сѣла на подоконникъ рядомъ съ его стуломъ и приложила свою руку къ его лбу.
   -- Что съ тобою? произнесла она шепотомъ.
   -- Наташа! крикнула Маланья Ивановна.
   -- Ступайте, занимайте новаго гостя; -- видите, какъ онъ на васъ уставился? грубо отвѣтилъ Касаткинъ.
   Наташа удивленно взглянула на Петра Михайловича, передернула плечами и отошла; а Маланья Ивановна, наливая собственноручно рюмку для заслуженнаго маіора, ворчала:
   -- И кой чортъ принесъ, вотъ ужь совсѣмъ не кстати; шелъ бы себѣ домой, а то, на вотъ, привалилъ чуть не вполночь.
   -- А вотъ мы съ Петею выпьемъ и закусимъ -- у него вся хворь и пройдетъ, ласково обратился къ Касаткину "старый пушкарь",-- да, позвольте васъ познакомить.
   -- Я кажется имѣлъ уже удовольствіе видѣть васъ на берегу, протянулъ Касаткину руку Ровичъ.
   -- Да-съ, видѣли-съ, процѣдилъ сквозь зубы Касаткинъ и сильно стиснулъ руку Сергѣя Николаевича.
   Тотъ улыбнулся. Ему не трудно было догадаться, что этотъ молодой офицеръ и есть настоящій, съ которымъ все уже прикончено, какъ выражался содержатель гостинницы, экс-горнистъ Вульфзонъ.
   -- Охотникъ, я вамъ доложу, такой, что и нѣтъ другаго во всей окрестности! Вы, Сергѣй Николаевичъ, любите охоту? говорилъ старый пушкарь, прожевывая кусокъ осетрины.
   -- Я самъ очень люблю охоту, и мнѣ давно хотѣлось поохотиться въ здѣшнихъ краяхъ. Въ Россіи я охотился много, отвѣчалъ Ровичъ и подсѣлъ къ Касаткину. Того начало коробить.
   -- Да вы бы, господа, сюда, къ столу поближе, пригласилъ въ свою очередь Мартынъ Федоровичъ.
   Пришлось волей-неволей Касаткину выдвигаться изъ своего темнаго угла. Онъ проклиналъ себя за то, что рѣшился войти въ комнату,-- и готовъ былъ сквозь землю провалиться. А на бѣду еще Наташа, разсерженная выходкою Петра Михайловича, принялась кокетничать напропалую съ новымъ знакомымъ, увиваясь около того и пододвигая ему тарелки то съ тѣмъ, то съ другимъ кушаньемъ.
   -- Мнѣ давно хотѣлось поохотиться на тигровъ; я слышалъ, что здѣсь ихъ много,-- и я полагаю, что мнѣ удастся наконецъ осуществить мое желаніе, обратился Ровичъ къ Касаткину.
   -- Да-съ, тутъ очень много тигровъ, отвѣчалъ тотъ, почти не глядя на спрашивавшаго.
   -- Вамъ случалось стрѣлять ихъ?
   -- Случалось.
   -- Господинъ Касаткинъ у насъ ходокъ по этой части, вставилъ священникъ, расправляя складки своей рясы,-- Юлій Жераръ въ нѣкоторомъ родѣ.
   -- Вотъ какъ?... Такъ вы позволите мнѣ надѣяться, что подъ вашимъ руководствомъ и покровительствомъ мнѣ удастся дебютировать въ этой интересной охотѣ? оружіе у меня прекрасное.
   -- Нѣтъ, уже гдѣ намъ степнымъ дуракамъ! ни съ того ни съ сего бухнулъ Касаткинъ.
   -- Семнадцатаго тигра уложилъ, произнесъ старый пушкарь, хлопая но плечу Петра Михайловича. Онъ замѣтилъ, что тотъ сердится, не догадался еще по какой причинѣ, но во всякомъ случаѣ поспѣшилъ замять непріятную фразу.
   -- Нѣтъ, уже лучше я уйду, поднялся Касаткинъ со стула, сдѣлалъ общій поклонъ и быстро вышелъ изъ комнаты.
   -- Онъ что-то сегодня не въ духѣ; простудился должно быть, или такъ можетъ быть какая нибудь непріятность, оправдывалъ Чижиковъ своего любимца; а Наташа прошла въ свою комнату, оттуда черезъ черное крыльцо во дворъ, подбѣжала къ забору и стала присматриваться.
   -- Петя, поди сюда! слышишь?-- поди, а то худо будетъ.
   -- Что вамъ отъ меня нужно? спросилъ Касаткинъ и остановился.
   -- Ближе подойди, не стану же я кричать черезъ всю улицу...
   Петръ Михайловичъ подошелъ какъ бы нехотя и облокотился на заборъ.
   -- Ну разсказывай, что съ тобою? ласково произнесла Наташа, погладила его по головѣ и улыбнулась.
   -- Наташа, не мучь ты меня, ради всего на свѣтѣ! простоналъ Касаткинъ и прижалъ къ своему лицу обѣ руки дѣвушки.
   -- Ну, чѣмъ же я тебя мучу?
   -- Да вотъ съ этимъ петербургскимъ хлыщемъ; развѣ я не понимаю?
   -- Знаешь ли что я тебѣ скажу, что если ты не перестанешь чудить, холодно и спокойно произнесла Наташа,-- то я тебя и въ самомъ дѣлѣ разлюблю. Понимаешь?
   -- Какъ не понять! тебѣ только этого и надобно, желчно проговорилъ Касаткинъ, да и самъ испугался. Дорого далъ бы онъ чтобы вернуть эти слова, но уже было поздно. Наташа выдернула свои руки изъ его рукъ, отступила шага на два назадъ и засмѣялась, но смѣхъ этотъ не звучалъ тою прежнею веселостью, въ немъ теперь слышались другія ноты.
   -- Да правда, правда! вдругъ разгорячился Касаткинъ,-- скажешь ты не нарочно шлялась сегодня подъ его окнами? я видѣлъ, я все видѣлъ. Какъ онъ къ вамъ попалъ? тоже сама не знаешь? А за стуломъ его кто стоялъ весь вечеръ, да въ карты заглядывалъ? ты думаешь, я также и этого не видалъ? Загубить человѣка, втянуть его -- это ваше бабье дѣло; а потомъ наплевать, да къ другому кинуться на шею...
   -- Ты пьянъ совсѣмъ, поди проспись...
   -- А! не понравилось, когда правду въ глаза говорятъ!
   Касаткинъ задыхался и конвульсивно обламывалъ пальцами заборную штукатурку; онъ былъ положительно внѣ себя и совсѣмъ не понималъ, что кругомъ его дѣлается.
   -- А пока ты не перестанешь дѣлать и говорить глупости, до тѣхъ поръ не смѣй мнѣ и на глаза показываться -- понялъ?
   Наташа повернулась и пошла въ комнаты.
   -- Я и себѣ горло перерѣжу и ему тоже! закричалъ Касаткинъ ей вслѣдъ.
   Наташа хлопнула дверью. Заскрипѣлъ зубами несчастный, постоялъ немного на одномъ мѣстѣ и пошелъ, шатаясь какъ пьяный, въ переулокъ, гдѣ стояла его хата въ два окошка на улицу. А Сергѣй Николаевичъ очень просто попалъ въ домъ къ "старому пушкарю". Онъ проходилъ мимо оконъ и поглядывалъ: не увидитъ ли еще разъ гдѣ нибудь интересной блондинки; а Мартынъ Федоровичъ, тѣмъ временемъ, вышелъ къ калиткѣ на крылечко и сѣлъ на ступеньки закурить на вольномъ воздухѣ свою трубочку.
   -- Мое почтеніе-съ, произнесъ онъ, завидя пріѣзжаго.
   -- А, здравствуйте! раскланялся тотъ.
   -- Прогуливаетесь?
   -- Такъ точно.
   -- Заходите къ намъ.
   -- Съ удовольствіемъ.
   Сѣли чай пить, пришла Наташа отъ попадьи, пришелъ маіоръ, пришли гости -- и сѣли за преферансъ, въ которомъ Сергѣй Николаевичъ не отказался принять участіе.
   Все это болѣе чѣмъ просто кажется тому кто здоровъ, но влюбленный -- тотъ же больной,-- а влюбленный ревнивецъ мало того что больной, но еще одержимый галюнинаціями и бредомъ, и въ его раздраженномъ мозгу составляются изъ самыхъ простыхъ и несложныхъ матеріаловъ -- самыя мрачныя, самыя раздирательныя картины. Такъ и въ головѣ Петра Михайловича -- изъ этихъ простыхъ событій сгрупировалась такая ужасная картина, что онъ дѣйствительно готовъ былъ перерѣзать себѣ горло или пустить въ лобъ пулю,-- да вѣроятно онъ и привелъ бы въ исполненіе высказанную имъ угрозу, еслибы... еслибы... мало ли какія въ данную минуту не встрѣчаются "еслибы". Вотъ теперь, напримѣръ, это "еслибы" выразилось въ томъ, что Касаткинъ, прійдя домой, вызвалъ свисткомъ свою красавицу "Альфу", сбросилъ съ себя китель и надѣлъ охотничью рубашку, перекинулъ черезъ плечо сумку, снялъ ружье со стѣны и пошелъ, не смотря на темноту ночи, прямо, не разбирая дороги, направляясь на далекій свѣтъ костровъ, горящихъ верстахъ въ двухъ отъ Чиназа, на самомъ берегу Сыръ-Дарьи, у того мѣста, гдѣ пристаетъ желѣзный паромъ, служащій для переправы съ одного берега на другой.
   Быстро шелъ Касаткинъ, и все ярче и ярче становилось зарево отъ огня по мѣрѣ его приближенія; черные силуэты киргизовъ по временамъ закрывали огонь, и тихіе всплески береговаго прибоя доносились до слуха охотниха. Рядъ распряженныхъ аробъ стоялъ на спускѣ къ парому; высокія лошади, закутанныя въ теплыя нойоны по самыя уши, стояли, привязанныя къ колесамъ,-- развьюченные верблюды лежали въ плотныхъ кучахъ, а ихъ тяжелые тюки, словно груды камней, чернѣлись на песчаномъ откосѣ. Караванъ дожидался первыхъ признаковъ разсвѣта, чтобы начать свою переправу. Съ того берега доносились крики, требующіе парома; крики эти совершенно безплодно потрясали туманный, ночной воздухъ, потому что киргизы-перевозчики покойно себѣ спали у огня, завернувшись съ головою въ верблюжьи халаты; они хотя и слышали во снѣ призывные крики, но до разсвѣта вовсе не предполагали исполнять ихъ требованій.
   Касаткинъ тоже подсѣлъ къ огню, подозвалъ поближе свою собаку; потомъ прилегъ немного на бокъ и задремалъ, прислушиваясь къ какой-то интересной сказкѣ, которую старикъ арбакешь разсказывалъ своимъ товарищамъ.
   

V.
Аулъ Гайкулы-бабая.

   Утренній туманъ густыми бѣловатыми волнами расползался на поверхности Сыръ-Дарьи, забрался въ сплошные камыши противуположнаго берега и закрылъ его словно полупрозрачною, дымчатою занавѣскою. Предразсвѣтный вѣтерокъ поднялъ мелкую рябь на гладкой водной поверхности, взволновалъ высокія заросли, поигралъ немного въ длинныхъ косматыхъ грньахъ -- киргизскихъ, степныхъ коней, сорвалъ и развѣялъ съ мѣста охолодившую золу потухшихъ костровъ и забрался подъ теплые, простеганные ватою, усѣянные цвѣтными заплатами халаты спящихъ арбакешей.
   Поёжились отъ холоду сонные, пробормотали что-то во снѣ, инстинктивно подвинулись поближе къ кострамъ, а назойливый вѣтерокъ тѣмъ временемъ опять прошмыгнулъ подъ раснахнушіеси халаты, пустилъ дрожь по всѣмъ разлѣнившимся членамъ и шепнулъ на ухо каждому: -- "ворочайся не ворочайся, а подниматься надо -- и костры твои давно уже потухли, и верблюды весь саманъ {Мелкорубленая солома, обыкновенный кормъ верблюдовъ во время путешествія.} подобрали, и арбы нора запрягать, и паромщики допиваютъ послѣднія чашки своего жиденькаго чаю, собираясь перевозить тебя на тотъ берегъ, и солнце скоро подымется,-- гляди: вонъ уже золотится гребень той песчаной гряды, что темнымъ островомъ поднимается изъ всколыхнувшихся волнъ необозримаго моря тумана.
   Тяжело ступаютъ но косогору навьюченные верблюды, пятятся предъ паромомъ; страшно идти имъ на это невидаппое судію: они еще не привыкли къ русскимъ сооруженіямъ и недовѣрчиво ощупываютъ своими мозолистыми ногами досчатые сходни. Спереди тянутъ несчастнаго степняка за волосяной арканъ, продѣтый ему въ ноздри, сроковъ подталкиваютъ пинками и ударами ногаекъ, сзади хлещутъ чѣмъ ни попало.-- "Ну ты, шайтанъ, собака, упирайся! кричатъ со всѣхъ сторонъ надрывающіеся голоса "аллыча" (верблюдовожатыхъ), и вваливается волей неволей на паромъ горбатое чудище, крехтя и сопя продвигается на свое мѣсто и со стономъ ложится рядомъ съ своимъ предшественникомъ.
   Много уже верблюдовъ перевели на палубу желѣзнаго парома, а все еще и половины его не заняли. Стали арбы спускать, лошадей вводить; стукотня поднялась такая, что уже отдѣльныхъ голосовъ не слышно. А изъ Чиназа чуть доносится по вѣтру дробь барабана, трель казачьей трубы, лай собакъ и завываніе ушастыхъ ишаковъ въ загородахъ позади базарныхъ строеній.
   Проснулся Касаткинъ, вскочилъ на ноги, потянулся и сталъ оправлять поясъ и припасы охотничьи.-- Альфа его зѣвнула раза два, зарычала на облѣзлую, киргизскую собаку съ перебитою ногою, выглянувшую было изъ-за кибитки,-- и завиляла хвостомъ, ласково, заискивающе глядя прямо въ глаза своего хозяина.
   Золотой полукругъ солнца разомъ вынырнулъ изъ туманной дали, нагрѣвая воздухъ,-- и съ каждою минутою становился прозрачнѣе туманъ, разлетаясь и исчезая въ пространствѣ.
   Густая толпа людей, животныхъ и повозокъ -- показалась на томъ берегу: тамъ тоже дожидались перевоза, проведя ночь у костровъ,-- и въ данную минуту, тамъ тоже царствовала торопливая суматоха и всякому хотѣлось какъ можно ближе къ пристани занять мѣсто, чтобы при первой возможности перебраться на палубу, уже начавшаго свою переправу, судна.
   Касаткинъ закинулъ за плечо двустволку, сбѣжалъ съ обрыва, перескочилъ черезъ низенькій бортъ парома и сталъ у руля, на верхней площадкѣ.
   -- На охоту собрался? подошелъ къ нему знакомый его, широкоплечій татаринъ Нурмедъ, заправляющій всѣмъ механизмомъ несложной переправы.
   -- Да, похожу по затонамъ; можетъ къ дальнимъ ауламъ пройду, отвѣчалъ Петръ Михайловичъ.
   -- Къ ночи не будешь назадъ?
   -- А аллахъ вѣдаетъ, можетъ и совсѣмъ не прійду.
   -- Что такъ? татаринъ пытливо взглянулъ на печальное лицо русскаго охотника.-- Какъ, совсѣмъ не прійдешь?
   -- Развѣ можно судьбу свою знать?-- мало ли что случиться можетъ.
   -- Да у тебя что? горе какое есть, что-ли?
   -- А что?
   -- Не такой ты теперь, какъ я тебя прежде видѣлъ.
   -- Не то и стало теперь, что прежде бывало.
   -- Все мѣняется. На томъ берегу въ мою кибитку заходи; чай пить будешь -- лепешки горячія есть, кумысъ и каймакъ привезли мнѣ вчера изъ Асланкина аула. Зайдешь, что-ли?
   -- Зайду; -- мнѣ не спѣшно.
   -- По своей волѣ идешь; никто не гонитъ. Эй вы, правыя весла, налегай шибче, налегай!..
   -- О-го-го-го!-- заголосили шибче налегшіе "правыя весла".
   -- Вчера, вотъ такъ прозѣвали! меня не было, обратился Нурмедъ къ Касаткину;-- весь паромъ на ту вонъ отмѣль посадили; часа три бились.
   -- Сноситъ теченіемъ, апатично замѣтилъ Касаткинъ.
   -- Гайкулу-бабая увидишь въ дальнихъ аулахъ, скажи: Нурмедъ кланяется, благоденствія дому, всякаго скота прибыли желаетъ. Онъ, Гайкула-то, старикъ хорошій и меня не забываетъ. Не забудь-же!
   -- Не забуду;-- увижу -- все передамъ.
   -- Жеребчикъ у него есть пѣгій... Не съ разу -- легче -- бока проломишь, на себя потяни!-- вотъ такъ!-- ну еще!.. ну еще!.. стой. Вяжи причалы! энергично распоряжался Нурмедъ, когда паромъ толкнулся своими желѣзными, звонкими боками о козлы и камышевую настилку пристани.
   Началась безпорядочная, шумная разгрузка; больше всего галдили и волновались торгаши евреи изъ Бухары, спѣшившіе занять мѣста на паромѣ, прежде, чѣмъ очистится его палуба.
   -- Да дуй этихъ собакъ плетьми по мордамъ!-- чего они лѣзутъ какъ угорѣлые?! горячился Нурмедъ, грозя на толпу кулакомъ съ своего возвышеннаго поста.
   Касаткинъ сошелъ на берегъ, вскарабкался прямо накручу, помимо тропинки, и пошелъ къ двумъ закопченымъ, остроконечнымъ словно пчелиные улья кибиткамъ Нурмеда, гдѣ его ждалъ обѣщанный чай съ каймакомъ и кумысъ изъ Асланкина аула. Альфа весело прыгала и забѣгала впередъ: она знала, что и ей достанется не послѣдній кусочекъ.
   Чудно хорошо было въ густыхъ камышахъ, когда Касаткинъ, плотно позавтракавъ у гостепріимнаго Нурмеда, выбрался изъ полувыгорѣвшей полосы, прилегающей къ самому берегу рѣки, и попалъ въ нетронутую, первобытную глушь почти тропическихъ джунглей. Все, куда только ни хваталъ глазъ,-- представляло собою непроходимую, сплошную чащу гигантскихъ стеблей: -- пушистыя метелки высоко колыхались, рисуясь на дымчатой синевѣ утренняго неба; словно кусочки зеркалъ блистали и искрились покойные затоны; нога вязла въ мягкомъ мхѣ болотистыхъ прогалинъ, а тысячи самыхъ разнообразныхъ, ярко окрашенныхъ птицъ поминутно вылетали изъ подъ ногъ, поднимались на недосягаемую высоту, исчезая въ воздушномъ пространствѣ, или, стелясь по надъ самыми зарослями, перелетали на другое, болѣе покойное мѣсто.
   Дикая свинья съ поросятами шарахнулась изъ-подъ густаго куста джиди, хрюкнула, ощетинилась на подлетавшую къ ней съ лаемъ Альфу, но замѣтила парусиную рубаху охотника и тяжело побѣжала межь кочекъ, спасая свое хрюкающее и подвизгивающее семейство. Острая, ушастая мордочка степнаго волка показалась невдалекѣ и спряталась; живая, блестящая словно стальная пружина, змѣйка переползла черезъ кабанью трону, но которой шелъ Касаткинъ, и стала зарываться во мху, шипя и выставляя но временамъ свою злую головку... Тс!.. Альфа сдѣлала мертвую стойку.
   -- Береги! чуть слышно произнесъ Касаткинъ и осторожно взвелъ курки, прижавъ спусковые крючки, чтобы не слышно было щелканья.
   -- Пиль!..
   Глухо хлопая крыльями, вылетѣлъ громадный фазанъ-пѣтухъ, яркимъ пятномъ блеснувъ на солнцѣ.
   Синій дымокъ выстрѣла закрылъ его на мгновеніе, вѣтеръ подхватилъ эту далекую струйку, подхватилъ и два три цвѣтныхъ перушка, замелькавшія въ воздухѣ, а убитая птица, перекувыркнувшись раза два, какъ камень полетѣла внизъ, прямо въ чащу,-- и ея длинный хвостъ показался еще длиннѣе, мелькая въ этомъ быстромъ полетѣ.
   Не успѣлъ охотникъ продуть стволъ оружія, не успѣла Альфа принести отысканнаго фазана, а уже справа и слѣва еще слышится тревожное хлопанье крыльевъ -- и изъ камыша словно ракеты взлетаютъ красныя птицы.
   Бухъ! бухъ! только и слышится въ камышахъ -- и протяжное эхо несетъ далеко звукъ этихъ выстрѣловъ, несетъ до самаго аула, временно расположившагося у затоновъ,-- и встревоженная киргизка внимательно прислушивается къ непривычному звуку, оставивъ на минуту тяжелый пестъ, которымъ она толкла сухое просо въ неуклюжей деревянной ступѣ.
   Десятка два верблюдовъ паслись всторонкѣ,-- и гѣ подняли глупыя мохнатыя морды и перестали пережевывать свою вонючую жвачку; тощія собаки, игравшія съ голыми, закопченными ребятами,-- подняли усиленный вой; а самъ старый пастухъ Гайкула прикрикнулъ на свою разыгравшуюся атару, прислушался еще немного и машинально пощупалъ ножъ за поясомъ, какъ бы думая; -- "все лишняя осторожность не мѣшаетъ. Мало ли какого дьявола принесетъ съ той стороны, гдѣ слышатся эти подозрительные выстрѣлы!"
   А Касаткинъ, знай, палитъ и палитъ; и забылъ онъ въ эту минуту все на свѣтѣ, кромѣ своего ружья и на славу выдресированной Альфы. Забылъ онъ и сцену у окна, забылъ онъ и преферансъ у стараго пушкаря, забылъ онъ и этого пріѣзжаго франта, забылъ и самую Наташу. Да, забылъ -- да не совсѣмъ: вотъ сію минуту вспомнилось все, все сразу, защемило въ груди, дрогнула рука и вылетѣлъ невѣрно выпущенный зарядъ, безплодно поражая пространство.
   Солнце высоко поднялось, стало надъ самою головою и сильно припекаетъ верхушки зарослей. Усталъ Касаткинъ -- сѣлъ на одну изъ кочекъ, что оказалась посуше, снялъ шапку и вытеръ платкомъ свой вспотѣвшій лобъ.
   -- Ѣсть хочешь? а?.. погоди: вотъ прійдемъ въ аулы,-- тамъ дадутъ тебѣ хорошую баранью кость, погладилъ онъ по головѣ Альфу, все какъ-то жавшуюся къ его боку.
   -- Вѣрно въ сумкѣ кусокъ чего нибудь съѣстнаго остался -- она чуетъ, подумалъ охотникъ и сталъ шарить рукою, именно въ томъ отдѣленіи, гдѣ могло бы оказаться что съѣстное. Однако ничего не оказывалось.-- Да ты чего визжишь?.. чего ластишься?.. эге, кто тамъ?.. Касаткинъ сталъ подозрительно оглядываться. Онъ замѣтилъ наконецъ, что собака безпокоилась -- и ея гладкая шерсть, особенно на шеѣ, становилась дыбомъ, а въ визгѣ ея слышались то боязливыя, то сердитыя ноты.
   Два желтыхъ, круглыхъ какъ пятакъ, глаза пристально смотрѣли на Касаткина сквозь рѣшетку камышевыхъ стеблей. Отъ этихъ глазъ охотника отдѣляло не болѣе двадцати шаговъ.
   Вздрогнулъ Петръ Михайловичъ -- и какъ ни привыкъ онъ къ подобнымъ встрѣчамъ, но все-таки невольный холодъ побѣжалъ по всѣмъ его жиламъ.
   Не спуская глазъ съ страшнаго противника, охотникъ ощупалъ въ карманѣ свинцовыя круглыя пули и осторожно опустилъ ихъ въ стволы своего оружія, поверхъ зарядовъ. Медленно сползъ онъ съ кочки, прижался къ ней бокомъ, ставъ на одно колѣно, почти присѣлъ къ самой землѣ и приложился.
   -- Альфа, тише... сиди смирно! шепталъ онъ собакѣ, которая вертѣлась и грозила подтолкнуть руку охотника, въ самую критическую минуту.
   Страшные глаза вдругъ мгновенно исчезли. Только тихій шелестъ камыша послышался на томъ мѣстѣ и какъ-то подозрительно колыхнулись высокіе стебли, совсѣмъ не въ томъ направленіи, какъ колыхалъ ихъ налетѣвшій изъ степи горячій вѣтеръ.
   -- Что за чортъ!?-- удивился Касаткинъ.-- Хитришь, братъ, знаемъ мы твои всѣ уловки!.. И, не мѣняя позы, остался на томъ же мѣстѣ, только сталъ пристально поглядывать по сторонамъ: не покажется ли врагъ гдѣ нибудь справа или слѣва.
   Почти полчаса охотникъ находился въ такомъ положеніи: ноги затекали, колѣна онѣмѣли, руки дрожали и глаза стали слезиться отъ постояннаго напряженія.
   -- Ушелъ должно быть!.. подумалъ онъ, нѣсколько приподнялся и сѣлъ опять на кочку, расправляя свои усталые члены.
   Альфа тоже успокоилась и отбѣжала даже отъ ногъ своего хозяина за какимъ-то немаловажнымъ дѣломъ.
   По всему видно было, что тигръ, замѣтившій, какъ охотникъ принялъ мѣры къ встрѣчѣ (вѣроятно хищнику уже приходилось встрѣчаться съ человѣкомъ), поспѣшилъ отретироваться, благоразумно уклоняясь отъ невѣрнаго боя.
   Проголодался Касаткинъ сильно и направился въ ту сторону, гдѣ стояли кибитки дальнихъ ауловъ. Шелъ онъ съ оглядкою, осторожно: не выскочитъ ли засѣвшій на тропѣ врагъ? и часа черезъ полтора ускоренной ходьбы выбрался на просторъ, гдѣ по извилистому берегу солонцоватаго затона стояло нѣсколько киргизскихъ кибитокъ.
   -- Ой-ой!.... неистово завизжала краснощекая толстая дѣвка, и спряталась за кучи нарѣзаннаго камыша. Она была совсѣмъ голая и чинила кривою иголкою свою синюю бумажную рубашку. Касаткинъ поделикатничалъ и сдѣлалъ видъ, что не замѣтилъ сконфузившейся степной красавицы.
   -- Аманъ (будь здоровъ)! произнесла старуха, что толкла въ ступѣ просо.
   -- Откуда Аллахъ принесъ? произнесъ старый-престарый киргизъ съ совершенно пожелтѣвшею бородою, весь темно-коричневаго цвѣта, и казалось можно было пересчитать всѣ самыя малѣйшія косточки подъ этою жесткою старческою кожею.
   -- Изъ камышей, отвѣчалъ Касаткинъ.-- Да будетъ надъ тобою милость пророка, Мулла Ашикъ! привѣтствовалъ онъ старика и пожалъ протянутую ему костлявую руку.
   Это былъ отецъ стараго Гайкулы, къ которому у Касаткина было порученіе отъ Нурмеда перевозчика.
   -- Много настрѣлялъ красной птицы, сказалъ Мулла Ашикъ, указывая на поясъ охотника, весь увѣшанный дичью.
   -- Да, чуть такого не подстрѣлилъ, что самъ не радъ бы остался, сказалъ Касаткинъ, опускаясь на войлока, рядомъ съ старымъ Киргизомъ.
   -- Все каргаулы {По киргизски -- фазаны.} больше, замѣтилъ другой киргизъ помоложе, неожиданно вывернувшійся изъ-за кибитки.
   -- А то чего же еще? я шелъ больше все сухимъ мѣстомъ; другой птицы не попадалось.
   -- Кого же ты чуть не подстрѣлилъ? спросилъ старикъ.
   -- Джулъ-барса (тигра). Подобрался онъ ко мнѣ тихо-тихо, еще бы минута пропалъ бы совсѣмъ, да спасибо -- собака почуяла; ну я и успѣлъ приготовиться.
   -- Она у тебя умная, замѣтилъ Мулла Ашикъ и поласкалъ Альфу.-- Не то, что наши поджарыя!-- онъ кивнулъ головою десятка на два тощихъ борзыхъ собакъ, лѣниво грѣвшихся на самомъ припекѣ.-- Тѣ глупыя ничего не понимаютъ.
   -- Ну что-же джулъ-барсъ-то? полюбопытствовалъ другой киргизъ.
   -- Ушелъ.
   -- Ой, ой, ну спасъ тебя аллахъ, а то бы опять какъ въ прошломъ году... Помнишь?
   -- Еще бы забыть! А Гайкула гдѣ? спросилъ у старика Касаткинъ.
   -- На степи, въ ту сторону гдѣ гнилые колодцы; верблюдовъ пасетъ и атары тамъ же наши, съ нимъ и ребята. Къ ночи пригонятъ сюда поближе. Ты здѣсь ночевать будешь?
   -- А то куда же пойду, не назадъ же въ Чиназъ!
   -- Конечно!
   Касаткинъ разулся, снялъ съ себя все лишнее, остался въ одномъ бѣльѣ и прилегъ на войлокѣ въ ожиданіи обѣда. Альфа побѣжала сводить знакомство съ борзыми, и сейчасъ же, съ визгомъ вернулась назадъ, не довольная сердитой встрѣчей какого-то безхвостаго пса, обгладывавшаго и безъ того обгладанный черепъ жеребенка. Молодой киргизъ опять скрылся за кибиткою: у него вѣрно было свое дѣло; старикъ замолчалъ и погрузился въ какое-то созерцательное состояніе, тихо шевеля своими тонкими, сухими губами; принарядившаяся въ кумачный халатъ дѣвка занялась приготовленіемъ къ обѣду, а старуха пошла въ камыши сбирать и разыскивать разбѣжавшихся, голыхъ, черныхъ какъ тараканы, ребятишекъ.
   Подали обѣдать. Въ плоскихъ деревянныхъ чашкахъ поставлены были на войлокѣ передъ гостемъ: вареная, мелко изрѣзанная баранина, лапша и кумысъ. Все общество собралось и усѣлось вокругъ чашекъ: мущины у самыхъ кушаньевъ, на почетныхъ мѣстахъ, женщины немного подальше, а ребятишки -- тѣ уже совсѣмъ въ сторонѣ, вмѣстѣ съ сбѣжавшимися со всѣхъ сторонъ собаками, въ ожиданіи когда и имъ перебросятъ кусочки аппетитно пахнувшаго мяса и отдадутъ въ полное распоряженіе чашку съ остатками лапши и прочіе объѣдки. Краснощекая дѣвка -- та совсѣмъ не садилась, ходила все, то въ кибитку, то изъ кибитки, возилась у огня, звякала какими-то металлическими посудинами и, видимо, хозяйничала, подгоняемая одобрительными понуканіями стараго муллы Ашика.
   Пообѣдали, натянулись кумысомъ и залегли спать до вечера; вернется Гайкула съ работниками, подгонятъ стада -- и надо будетъ доить кобылъ и сбирать ужинать усталымъ, проголодавшимся пастухамъ.
   Крѣпко спалъ Касаткинъ, крѣпко спала подлѣ него и визжала во снѣ его Альфа; словно мумія, неподвижно лежалъ на спинѣ старый Ашикъ; густымъ басомъ храпѣлъ молодой киргизъ за кибиткой; спала старуха, прикурнувши головою на мохнатое верблюжье сѣдло; спала красавица и вѣрно видѣла во снѣ гарцующихи джигитовъ, потому что ея ротъ, обрамленный толстыми, красными, какъ свѣжая кровь, губами, изъ-за которыхъ сверкали ярко-бѣлые, здоровенные зубы, широко улыбался, пропуская какія-то безсвязныя бормотанія; спали всѣ псы, спали ребятишки, разползшіеся куда ни попало... Все спало... И только легкій степной вѣтерокъ тихо проносился надъ соннымъ ауломъ, пошевеливая легонько какими-то цвѣтными тряпками, развѣшанными для просушки между кибитками, на тонкихъ волосяныхъ арканахъ...
   Опять два желтые круглые глаза осторожно выглянули изъ-за опушки камышей и скрылись; показались съ другой стороны и тоже спрятались. Выдвинулась круглая морда, обрамленная бѣлыми бакенбардами, показалась лапа, вооруженная вершковыми когтями; лапа эта была приподнята, какъ у кошки, когда та сторожитъ отверстіе къ углу комнаты, изъ котораго должна, по ея разсчету, выглянуть вороватая мышка,-- какъ у охотничьей собаки, когда она, почуявъ притаившуюся межъ кочками птицу, дѣлаетъ мертвую стойку,-- какъ у тигра, готоваго сдѣлать послѣдній прыжокъ на обреченную погибели жертву.
   Страшный дѣтскій визгъ разомъ поднялъ на ноги весь уснувшій аулъ; затрещали камыши, раздвигаемые прыжками полосатаго хищника... Между ребятами не досчиталось одного, самаго большаго, что ушелъ подальше отъ кибитокъ и спалъ на тропинкѣ въ тѣни куста джиди, отдѣльно ростущаго у самой опушки.
   -- Вотъ это уже третьяго!.. завывая и всхлипывая говорила Касаткину старая киргизка, когда все понемногу успокоилось и затихла поднятая тигромъ суматоха.
   -- Вторая недѣля, какъ пришли сюда эти дьяволы и не даютъ намъ совсѣмъ покою, сообщалъ молодой киргизъ, сильно жестикулируя руками и натравливая въ камыши на весь аулъ развывшихся собакъ.
   -- Воля Аллаха, и никто противъ нея не станетъ, нараспѣвъ произнесъ мулла Ашикъ и сталъ моститься на кошмѣ, предполагая снова погрузиться въ созерцательное состояніе.
   Одна только краснощекая дѣвка бѣгала по аулу, скликала и сгоняла въ кучу перепуганныхъ ребятъ, провѣряя: котораго-же это изъ этихъ чумазыхъ карапузиковъ уволокъ джулъ-барсъ, такимъ разбойникомъ подкравшійся къ сонному аулу.
   -- Что же вы не прислали сказать въ Чиназъ? говорилъ Касаткинъ молодому киргизу.-- Мы бы собрались и постарались избавить васъ отъ этого сосѣдства. Сколько ихъ тутъ?
   -- Два: отецъ съ женою. Та больше при дѣтяхъ, должно быть еще подростки; наши при стадахъ видѣли разъ: совсѣмъ маленькіе, а отецъ здоровенный, такого большаго мы еще съ роду и не видѣли, отвѣчалъ джигитъ.-- Это должно быть отецъ приходилъ.
   -- Это я вѣрно съ нимъ и встрѣтился сегодня, когда шелъ солончаками понизу,-- тотъ порядочный.
   -- Лошадь задушили, вороную, лысую, что, помнишь, я къ тебѣ въ Чиназъ пріѣзжалъ -- еще хромала тогда?
   -- Ну, помню.
   -- Верблюжатъ двухъ; джигиту Байтаку бедро измочалилъ совсѣмъ -- тотъ померъ. Да что, самаго Гайкулу чуть не съѣлъ -- ужъ мы и не знаемъ, какъ его Аллахъ уберегъ.
   -- Надобно сейчасъ же дать знать, а то теперь они разлакомились у васъ на свободѣ, еще и не такой бѣды надѣлаютъ.
   -- Гайкула самъ собирался къ тебѣ ѣхать, да что-то раздумалъ, до слѣдующаго базарнаго дня отложилъ.
   -- Самаго большаго!.. ревѣла дѣвка, утирая кулаками свои заплаканные, косо-прорѣзанные глаза,
   -- Ну ладно, ладно, утѣшалъ ее Касаткинъ,-- вотъ, можетъ быть, убьемъ -- шкура моя, деньги отъ губернатора ваши {Ссылка на установленный обычай платить по 25 рублей за каждаго убитаго тигра.}.
   Погоревали-погоревали еще о случившемся, да и перестали. Къ вечеру, только стало заходить солнце и красный дискъ его опустился къ самымъ камышамъ, что синею полосою тянулись по горизонту, послышалось вдалекѣ, со стороны степи, разнообразное блеяніе овецъ, звонкое ржаніе лошадей и рѣзкіе, пронзительные крики верблюдовъ; то Гайкула съ джигитами гнали стада на ночлегъ. Изъ всѣхъ остальныхъ кибитокъ высыпали женщины въ бѣлыхъ тюрбанахь и синихъ рубахахъ; у каждой въ рукахъ была какая нибудь посудина -- онѣ поджидали прибытія кобылъ, которыхъ нужно было доить на кумысъ.
   Гайкула пріѣхалъ верхомъ на тощемъ жеребцѣ-карабаирѣ, слѣзъ съ лошади, бросилъ ее такъ у кибитки, безъ привязи, и подошелъ къ Касаткину.
   -- Ну, здравствуй. Вотъ спасибо, что къ намъ зашелъ! А я было самъ къ тебѣ ѣхать собирался, сказалъ онъ нашему охотнику.
   -- Знаю, отвѣчалъ послѣдній.-- Мнѣ уже все разсказали.
   -- Да чего разсказали! вмѣшался въ разговоръ старикъ.-- Самъ своими глазами видѣлъ.
   -- Бабы у тѣхъ еще кибитокъ мнѣ говорили, замѣтилъ Гайкула, кивнувъ головою назадъ.
   -- Безъ настоящаго припаса пришелъ я, началъ Касаткинъ,-- собираться долго некогда было, да признаться я и не думалъ что они къ вамъ забрались; полагалъ, что у Чирчика теперь держутся.
   -- Эти съ низу пришли; я но слѣдамъ видѣлъ: изъ тѣхъ камышей, что за гнилыми колодцами; даже черезъ степь шли -- немного, а шли. Мы съ джигитами какъ уви дали слѣды къ степи -- просто глазамъ не вѣрили...
   -- Такъ ты вотъ что устрой мнѣ... перебилъ его Касаткинъ.
   -- Вотъ садитесь, за ѣдою и будете говорить, пригласилъ старикъ пастуха и гостя ко вновь поставленнымъ на войлокѣ чашкамъ.
   -- А и то правда.. Садись, пріятель.
   Всѣ усѣлись.
   -- Пошли ты въ Чиназъ кого нибудь къ Бабаджаку, продолжалъ Касаткинъ.
   -- Это что у базара живетъ?
   -- Тотъ самый.
   -- Ну, пошли ты къ Бабаджаку и скажи ему все, что знаешь о тиграхъ; да увѣдомь, что я уже здѣсь и чтобы онъ, захвативъ съ собою ружья (онъ уже знаетъ какія) немедленно сюда пріѣзжалъ. Трубаченко, высокому, толстому...
   -- Знаю и Трубаченко -- тюра (начальника).
   -- Ну такъ вотъ, ему тоже скажи: можетъ и онъ соберется. Водки чтобы привозили съ собою бутылокъ десятокъ...
   -- Ой, ой, много!
   -- Рому тоже... Мы у васъ тутъ можетъ недѣли двѣ поживемъ; что тамъ въ Чиназѣ то дѣлать?
   -- А тигра убивать когда будешь?
   -- Вотъ у насъ вчера новолуніе было. Дней черезъ пять ночи посвѣтлѣе будутъ, мы ихъ всѣхъ передушимъ.
   -- А то они васъ можетъ!
   -- А то они насъ, какъ случится.
   -- Воля аллаха, а отъ судьбы не уйдешь, возразилъ старикъ.
   -- А пока спать будемъ ложиться, предложилъ Гайкула, и не дожидаясь отвѣта, легъ на войлокѣ, положивъ сѣдло подъ голову, и заснулъ почти мгновенно,-- заснулъ такъ, какъ можетъ спать киргизъ, весь день прокараулившій свои несмѣтныя атары.
   Вѣтеръ дулъ со степи на рѣку -- и сплошная стѣна камышей была подъ вѣтромъ. Этимъ обстоятельствомъ воспользавались чтобы разчистить какъ можно больше мѣста вокругъ аула и предотвратить насколько нибудь возможность повторенія атакъ со стороны колосальныхъ кошекъ.
   Нѣсколько женщинъ, съ пучками зажженнаго камыша, пошли къ зарослямъ, размахивая вокругъ своими незатѣйливыми факелами. Какими-то адскими фуріями казались Касаткину эти полунагія дикарки, съ пѣснями и воемъ устремившіяся къ камышамъ; искры разлетались во всѣ стороны и осыпали бѣгущихъ, собаки съ лаемъ и визгомъ обгоняли женщинъ, ребятишки прыгали и бѣсновались, верблюды глупо смотрѣли на эту оригинальную сцену и лошади жались испуганно ближе другъ къ дружкѣ и фыркали, готовыя сорваться съ своихъ прочныхъ приколовъ. Одни только мужчины спокойно лежали на своихъ мѣстахъ, равнодушно ожидая начала гомерическаго фейерверка.
   Тамъ и сямъ вспыхнули отдѣльные кусты камыша и яркій, кроваво-красный свѣтъ озарилъ все становище. Длинные извилистые языки пламени потянулись по вѣтру, слизывая сначала вершины стеблей, а потомъ, все глубже и глубже проникая въ самую густоту чащи.. Въ озаренныхъ заревомъ полосахъ густаго дыма, замелькали крылья птицъ, встревоженныхъ ночнымъ пожаромъ,-- и глухой гулъ, сопровождаемый трескомъ горѣвшаго камыша, волнообразными перекатами проносился въ ночномъ воздухѣ.
   По темно-синему небу расползлись кровавыя полосы зарева -- и скрылись въ немъ до этой минуты ярко сверкавшія звѣзды.
   Словно островки посреди яркаго моря пламени, чернѣли водные затоны, огибаемые разрушительнымъ потокомъ; и сколько скопилось тамъ всего живаго,-- спасавшагося отъ гибели подъ благодѣтельнымъ покровомъ болотной сырости!
   
   "Уходите, черти полосатые, уходите подальше!
   "Не ищите нашихъ дѣтей и не трогайте нашу скотину"!
   
   Нараспѣвъ причитали фантастическія фигуры, перебѣгая отъ одного куста къ другому.
   Долго во всемъ кочевьѣ было свѣтло какъ днемъ отъ зарева; старуха, что хозяйничала въ кибиткѣ Гайкула-бабая, успѣвшая выспаться досыта днемъ, принялась было чинить какое-то тряпье, пользуясь этимъ даровымъ свѣтомъ,-- но вотъ съ лѣвой стороны мгновенно потухла огненная стѣнка: она налетѣла на цѣлую болотную полосу; прямо тоже низко-низко опало пламя и густой дымъ заглушилъ его послѣдніе проблески; только справа больше всего боролась съ влажностью разрушительная сила, но и здѣсь она принуждена была уступить -- и разомъ погрузилось все въ непроницаемую темноту, которая казалась еще сильнѣе вслѣдствіе мгновеннаго перехода отъ свѣта.
   "Пообчистили эспланаду, какъ выражается нашъ крѣпостной инженеръ-нѣмецъ!" подумалъ Петръ Михайловичь, завернулся головою въ полосатый халатъ Гайкула-бабая и сталъ дремать, мечтая о предстоящей охотѣ на полосатыхъ чертей.
   А изъ уцѣлѣвшихъ камышей донесся слабый отдаленный ревъ -- и въ этомъ ревѣ слышались угрожающія ноты, словно животное говорило:
   -- Погодите, пріятели, вы меня подпалить хотѣли; ладно, я еще съ вами перевѣдаюсь.
   Утромъ, только загорѣлась на востокѣ полоска зари -- какъ изъ аула Гайкулы-бабая скакалъ уже джигитъ въ войлочномъ малахаѣ (родъ шапки), осторожно поглядывая по сторонамъ, особенно въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ камыши черезъ чуръ уже близко подступали къ противуположной тропѣ.
   -- А ну какъ вскочитъ? думалъ киргизъ и подгонялъ плетью своего горбоносаго иноходчика, разсчитывая съ восходомъ солнца быть у чиназской переправы.
   Джигитъ этотъ везъ Бабаджаку и Трубаченкѣ приглашеніе участвовать въ грандіозной тигровой охотѣ, которую затѣялъ Касаткинъ и за идею которой онъ ухватился какъ утопающій хватается за соломенку, обѣими руками,-- надѣясь, что въ тревогахъ этой опасной борьбы съ хищниками затихнетъ мучительная боль въ сердцѣ, все еще по временамъ напоминавшая о себѣ острыми болѣзненными уколами.
   

VI.
Подъ окнами.

   А между тѣмъ обыденныя событія въ Чиназѣ шли да шли себѣ своимъ неудержимымъ чередомъ -- и хотя Петръ Михайловичъ не получалъ еще никакихъ извѣстій изъ слободы, но сердце-вѣщунъ постоянно нашептывало ему, что событія эти складываются далеко не въ такомъ порядкѣ, какой бы могъ понравиться нашему охотнику.
   Вернувшись въ комнаты, послѣ ночной сцены у забора, Наташа была сильно раздражена противъ Касаткина. Она даже не съумѣла скрыть своего раздраженія -- и лишь только подошла она къ столу, какъ оно прежде всѣхъ замѣчено было Ровичемъ, который, дожидаясь возвращенія дѣвушки, не спускалъ глазъ съ выходной двери.
   -- Вы взволнованы чѣмъ-то? тихо спросилъ онъ.
   -- Вотъ еще! произнесла Наташа.-- Есть отъ чего волноваться! вдругъ бухнула она, да и вспохватилась:-- что это я вдругъ въ откровенности какія пустилась! подумала она и поспѣшила опять уйти изъ комнаты, чтобы хотя немного оправиться.
   -- Ты, послушай Наташа, остановилъ ея Мартынъ Федоровичъ,-- ты чего же это въ самомъ дѣлѣ?...
   -- Да что?... отозвалась Наташа.
   -- Взбѣленилась чего-такъ? вставила съ своей стороны Маланья Ивановна.
   -- Эхъ, отстаньте!...
   Наташа порывисто выбѣжала и опять дверью хлопнула.
   -- Гм!... понимаемъ все, все понимаемъ, шепнула на ухо казначейша попадьѣ.
   -- Не трудно понять; дѣло очевидное, отвѣтила ей также на ухо послѣдняя.
   -- Все оставляетъ насъ Наталья Мартыновна; не хочетъ посидѣть съ нами стариками... не безъ ироніи произнесъ заслуженный маіоръ.
   -- И метеоры на тверди небесной -- тоже; чѣмъ ярче тѣмъ непродолжительнѣе: блеснетъ и исчезнетъ, снова блеснетъ и снова исчезнетъ... привелъ при сей вѣрной оказіи отецъ іерей свое поэтическое сравненіе.
   -- Дуритъ! во всеуслышаніе изрекла Маланья Ивановна и вышла вслѣдъ за дочкою.
   -- Ну, господа, на столѣ осталось уже немного, напомнилъ Мартынъ Федоровичъ о брошенной игрѣ.-- У васъ сколько ремизу, Сергѣй Николаевичъ?
   -- Благодарю васъ, я сытъ... отвѣтилъ тотъ совсѣмъ уже не впопадъ.-- Ахъ, извините-съ, поспѣшилъ онъ поправить свою ошибку, когда старый пушкарь, озадачившись немного разсѣянностью своего гостя, повторилъ вопросъ.
   -- Гм!... понимаемъ, снова отнеслась по секрету къ своей сосѣдкѣ казначейша.
   -- Удивляюсь, только удивляюсь и ничего больше, согласилась съ нею попадья.
   Обѣ онѣ успѣли замѣтить и эту разсѣянность петербургскаго гостя, и въ головахъ ихъ сформировались уже и мотивы этой разсѣянности.
   Черезъ полчаса игра кончилась, всѣ взялись за фуражки, выпили еще по приглашенію стараго пушкаря "посошокъ", что означало послѣднюю рюмку передъ уходомъ, и стали разходиться по домамъ. Сергѣй Николаевичъ какъ-то нечаянно замѣшкался и, не смотря на всѣ противудѣйствующіе маневры заслуженнаго маіора, все таки послѣдній вышелъ на улицу.
   Проходя мимо втораго крыльца Чижиковскаго дома, Сергѣй Николаевичъ замѣтилъ темную фигуру, опершуюся на перила крыльца. Не смотря на темноту, ему не трудно было узнать Наташу, и онъ поспѣшилъ подойти поближе.
   -- Я не имѣлъ случая проститься съ вами, началъ онъ,-- вы такъ скоро ушли изъ комнаты.
   -- Мнѣ нездоровится.... голова болитъ ужасно.... говорила Наташа, первую минуту хотѣвшая было улизнуть въ темныя сѣни, но почему-то не исполнившая своего намѣренія.
   -- Ваша головка заболѣла очень-очень недавно; я даже знаю, съ какого именно времени, шутливо говорилъ Ровичъ и, подойдя вплотную къ крыльцу, оперся на перила съ другой стороны.
   -- Я васъ не понимаю.
   -- Я вамъ скажу это понятнѣе. Васъ взволновалъ тотъ молодой, и, скажу мимоходомъ, очень симпатичный молодой человѣкъ въ линейномъ мундирѣ, что сидѣлъ въ углу надувшись какъ мышь на крупу. Правда?
   -- А вы зачѣмъ подсматриваете? какъ вамъ не стыдно! чуть не заплакала Наташа.
   Ровичъ расхохотался.
   -- Плохой же вы дипломатъ, Наталья Мартыновна! сразу и проговорились. Ну да это ничего! это даже хорошо; это доказываетъ, что вы еще хитрить не научились..
   -- Идите спать, покойной ночи! обрѣзала его Наташа и отошла отъ перила.
   -- Подождите одну минуту, остановилъ ее Сергѣй Николаевичъ.
   -- Это зачѣмъ?
   -- А вотъ я вамъ разскажу маленькую, хорошенькую сказочку, а вы ея терпѣливо выслушайте,-- и тогда, я вамъ ручаюсь въ этомъ чѣмъ хотите, пойдете спать не такая разстроенная, какъ въ настоящую минуту, а по прежнему: веселая, смѣющаяся... Ну, будете слушать?
   -- Говорите.
   Наташа присѣла на перила, а одно изъ оконъ, почти у самаго крыльца, тихо-тихо отворилось, оттуда показались сѣдые усы стараго пушкаря и локоть его руки, придерживающей легонько оконную створку, чтобы та какъ нибудь не щелкнула бы невпопадъ и не выдала бы присутствіе невидимаго наблюдателя.
   -- "Въ нѣкоторомъ царствѣ, въ нѣкоторомъ государствѣ, гдѣ то очень далеко, жила прехорошенькая дѣвушка, началъ Сергѣй Николаевичъ свою сказку.-- Дѣвушка эта была добрая и, какъ кажется, очень умненькая.... Ну-съ, тамъ-же жилъ одинъ молодой человѣкъ, тоже хорошій человѣкъ... и оба они другъ другу были не совсѣмъ, какъ бы это выразиться лучше.... оба они попривыкли другъ къ другу, а можетъ быть и любили; по крайней мѣрѣ имъ казалось, что любили. Долго-ли, коротко-ли тянулось это -- не знаю, но только пока все шло хорошо". Не скучно слушать? а то я перестану.
   -- Продолжайте, задумчиво произнесла Наташа.
   -- "Вдругъ, невѣсть откуда, точно съ облака свалился, является другой молодой человѣкъ, гораздо хуже перваго -- такъ казалось ему самому, но другіе можетъ быть находили его лучше". Вы кажется зѣвнули? ну, виноватъ; я послѣ доскажу. Покойной ночи!
   -- Да разсказывайте же, какой вы несносный...
   -- "Нарочно-ли, нечаянно, но только дѣвушка раза два взглянула на пріѣзжаго молодца, слово ласковое ему сказала, и не подозрѣвала она по своей простотѣ, что это могло очень не понравиться ея прежнему другу. А между тѣмъ это дѣйствительно ему не понравилось, а когда это еще разъ повторилось, то тотъ и совсѣмъ разсердился. Сперва надулся, потомъ упрекать сталъ въ вѣтрености, въ непостоянствѣ,-- лишнее, можетъ быть, что сказалъ. Понятно, человѣкъ приревновалъ, а въ такую минуту человѣкъ не всегда сознаетъ, что дѣлаетъ. А дѣвушка не подумала объ этомъ, что надо приласкать ревнивца, успокоить его прежде, а потомъ уже распечь за неумѣстную ревность,-- накинулась на него сразу: "какъ смѣетъ! да за кого онъ ее считаетъ! Какъ могло явиться такое оскорбительное недовѣріе!..." И пошла потѣха! Другъ ушелъ совсѣмъ огорченный; можетъ быть теперь волосы рветъ себя и ногти до крови кусаетъ. Дѣвушка совсѣмъ разстроилась (вотъ такъ точно какъ вы теперь) -- и не знаю чѣмъ бы это все кончилось, да котъ у ней былъ, такой большой, сѣрый; подошелъ онъ къ ней, вскочилъ на колѣна и началъ мурлыкать; и такъ онъ понятно мурлыкалъ, что дѣвушка разобрала все отъ слова до слова.
   -- "Ты не кокетка по натурѣ, а такъ спроста приласкала проѣзжаго, мурлыкалъ котъ,-- это все ничего; только не забывай слѣдующаго: съ другомъ своимъ тебѣ прійдется можетъ быть всю жизнь прожить, а тотъ -- сегодня здѣсь, завтра Богъ вѣсть гдѣ, да онъ тебѣ совсѣмъ и не пара. Что онъ? бездомный скиталецъ, шатунъ но бѣлому свѣту. Не раздражай же ты по напрасну своего друга. Ревность хотя и скверное чувство, но отъ него никто никогда не отвертится, а потому и не мучь даромъ того, кто тебя любитъ такъ, какъ можетъ быть другой кто и не подумаетъ полюбить".-- "А котъ-то мой правду говоритъ!" подумала дѣвушка и сказала проѣзжему: "покойной ночи!.." -- Ну прощайте же, спите покойно, добавилъ онъ, перемѣнивъ сказочный тонъ на обыкновенный.
   -- Прощайте, протянула ему руку Наташа.
   Ровичъ отошелъ.
   -- Сергѣй Николаевичъ, вдругъ остановилъ его голосъ "стараго пушкаря",-- нойдите-ко сюда.
   Сергѣй Николаевичъ даже вздрогнулъ отъ этой неожиданности, а Наташа вскрикнула и бросилась бѣжать въ комнаты.
   -- А хорошій вы человѣкъ, ей Богу хорошій! ну, спасибо! крѣпко стиснулъ ему руки Мартынъ Федоровичъ.
   -- А вы подслушивали... развѣ это хорошо?.. полушутливо, полу-укорительно замѣтилъ Ровичъ.
   -- А ничего, мнѣ можно, я отецъ.. Слышу: говорятъ; думаю: что такое? ба-ба-ба, эге! куда пошло, думаю; хотѣлъ было уже того -- прислушиваюсь: а оно совсѣмъ другое. Ну, спасибо, ей Богу спасибо! Да вы приходите къ намъ обѣдать завтра; а то, знаете что? вотъ вы недѣлю будете жить у насъ въ Чиназѣ; чѣмъ вамъ ѣсть всякую дрянь въ жидовскомъ трактирѣ, приходите-ко къ намъ обѣдать каждый день. Послѣ обѣда -- въ картишки; рыбку ловить поѣдемъ, всѣ вмѣстѣ, съ дамами. Ладно что ли? ну ладно-ладно, никакихъ разговоровъ...
   -- Мнѣ право совѣстно...
   -- Да полно, что тутъ?!. Вѣдь я почему больше? Вѣдь я Петю страсть люблю. Парень онъ славный, душа человѣкъ; простъ только очень. Да вотъ вы сами увидите, какъ покороче съ ними познакомились.
   Въ свою очередь, такъ же тихо и незамѣтно, какъ отворилось окно во время разсказа Ровича, тихо и незамѣтно пріотворилось другое окно, изъ комнаты Наташи, и шевельнулась тонкая кисейная занавѣска, отодвинутая маленькою ручкою.
   -- Я знаете, разчувствовался старикъ,-- лучшаго мужа и не желаю моей Наташѣ какъ Петя, да вотъ старуху свою уломать никакъ не могу; а поступить круто по солдатски: "не дури молъ, старая!..." (Мартынъ Федоровичъ осторожно оглянулся и понизилъ голосъ, Ровичъ улыбнулся) пока еще, полагаю, не время... Вотъ тутъ маіора этого, изволите помнить, что съ нами игралъ, пустился старикъ въ откровенность,-- нелегкая подослала... А Маланья Иванова моя на стѣну лѣзетъ, хочу молъ выдать Наташу за маіора, ха-ха! За старого-то дьявола, ха-ха!.. по крайности штабъ-офицершей будетъ... А Касаткина-то...
   -- Мартынъ Федорычъ!.. послышался голосъ его супруги изъ-за ширмъ въ сосѣдней комнатѣ.
   -- Тс!... старый пушкарь приподнялъ палецъ кверху.
   -- Съ кѣмъ это ты тамъ разговариваешь?... спрашивала Маланья Ивановна.
   -- А это мы... тутъ... фейерверкеръ пришелъ съ батареи... говоритъ, случай тамъ одинъ пустячный... Ну, покойной ночи... идите себѣ съ Богомъ, шепнулъ онъ Сергѣю Николаевичу.-- Перепились канальи, говоритъ фейерверкеръ... Да я сейчасъ къ тебѣ прійду...
   -- Прощайте, тихо произнесъ Ровичъ.
   -- Обѣдать завтра приходите, не забудьте-же.
   -- Непремѣнно.
   Окошко захлопнулось. Ровичъ отошелъ.
   -- Сергѣй Николаевичъ, чуть слышно долетѣло изъ другаго окна. Ровичъ чуть не расхохотался на всю улицу, однако удержался и опять подошелъ къ окну, гдѣ бѣлѣла фигура Наташи.
   -- Слушайте, Сергѣй Николаевичъ, я вамъ что-то хочу сказать... начала Наташа.
   -- Слушаю...
   -- Или нѣтъ -- лучше послѣ. Приходите же завтра обѣдать... Покойной ночи!...
   Ровичъ вдругъ вообразилъ, что всѣ окна длиннаго дома стараго пушкаря начнутъ теперь отворяться по очереди и изъ каждаго окна долетитъ до его слуха: "покойной ночи. Приходите завтра обѣдать". Во избѣжаніе этого усиленнаго приглашенія, онъ поспѣшилъ выбраться поскорѣй изъ подъ выстрѣловъ Чижиковскихъ оконъ и, чуть не бѣгомъ, пустился къ гостинницѣ "Старый Чиназъ".
   Когда Ровичъ, выслушавъ сообщенія содержателя гостинницы, экс-горниста Вульфзона, шелъ къ старому пушкарю, ему не трудно было понять несложные мотивы семейнаго романа; остальныя событія вечера пополнили всю картину, и онъ рѣшилъ непремѣнно поправить въ ней все то, что могло попортить его появленіе. Особенно эта рѣшимость созрѣла къ концу вечера, и созрѣла главное потому, что хотя Ровичъ едва нѣсколько словъ успѣлъ сказать съ Касаткинымъ, хотя тотъ волкомъ смотрѣлъ на него во время разговора, но эта полудикая натура чрезвычайно понравилась Сергѣю Николаевичу. Онъ угадалъ въ охотникѣ то, что "старый пушкарь" называлъ "душа человѣкъ",-- и теперь желалъ во что бы то ни стало разрушить то ревнивое недовѣріе, то озлобленіе, съ которымъ встрѣтилъ его Петръ Михайловичъ.
   Онъ, пожалуй, готовъ былъ сію минуту идти къ нашему охотнику... Въ головѣ его рисовалась вся роль, которую ему хотѣлось взять на себя. Успокоить два любящія сердца, позаботиться о ихъ скорѣйшемъ сближеніи. Явиться надъ ними, въ нѣкоторомъ родѣ, добрымъ геніемъ и т. д. На него вдругъ, ни съ того, ни съ сего, напало что-то вродѣ состоянія душевнаго умиленія, легко стало какъ-то на сердцѣ; онъ даже, перепрыгивая черезъ маленькую канавку, сдѣлалъ такой усиленный скачекъ, что годился бы даже для крѣпостнаго рва.
   -- Кочетковъ... ты, чтоли?.. послышался вдругъ пьяный сиплый голосъ, не то мужской не то женскій. Посреди улицы копошилось что-то, силясь подняться на ноги; вокругъ распространялись винные ароматы.
   -- Гдѣ тутъ живетъ Касаткинъ -- Петръ Михайловичъ?
   -- Какой-такой Касаткинъ, что мнѣ лѣшаго въ твоемъ Касаткинѣ? Я ежели теперь выпивши, это точно... а все таки свое дѣло могу...
   
   "Я по травкѣ шла -- да,
   "По муравкѣ шла -- да...
   
   -- Чего разоралась, тетка Городиха! кричалъ изъ-за стѣны другой голосъ. Слышь, вставай! дежурный подъѣдетъ -- онъ тебѣ накладетъ.
   -- Ничего не накладетъ; онъ мнѣ кумъ приходится... я ему бѣлье завсегда мою, ну и шабашъ!
   
   "Я по травкѣ шла -- да...
   
   -- Караулъ!. ревѣлъ полупридавленный голосъ съ базару.
   -- Васька! вопилъ другой.-- Зови конюховъ съ фур штатскаго двора: матросы нашихъ бьютъ...
   
   "По муравкѣ шла -- да...
   
   Съ берега послышались полицейскіе свистки.
   -- Кажную ночь вотъ такъ у насъ въ Чиназѣ, докладывалъ Сергѣю Николаевичу экс-горнистъ Вульфзонъ, внося ему въ номеръ зазженныя свѣчи.
   -- Что же, живутъ значитъ весело, зѣвалъ во весь ротъ Ровичъ.
   Сергѣй Николаевичъ отложилъ свое намѣреніе сдѣлать визитъ Касаткину, до другаго, болѣе удобнаго времени.
   -- Это всю ночь у васъ на бильярдѣ играютъ? спросилъ онъ Вульфзона, прислушиваясь къ щелканью бильярдныхъ шаровъ.
   -- Иногда случается, особенно ежели на интересъ какой игра идетъ; вотъ напримѣръ, послѣ раздачи жалоранья. Вчерашняго числа фуражныя деньги выдавали. Такъ я уже распорядился, чтобы хозяйка моя подушки положила въ бильярдной на диванахъ; все, знаете; покойнѣй чѣмъ такъ...
   -- Ну конечно, эта предупредительность съ вашей стороны, господинъ Вульфзонъ, даже очень похвальна... Можете теперь идти и прикажите плотнѣе запирать двери, а то это щелканіе на меня не очень усыпительно дѣйствуетъ.
   -- Счастливо оставаться; завтра рано разбудить прикажите?
   -- Пораньше.
   Экс-горнистъ ушелъ, а Сергѣй Николаевичъ завернулся въ одѣяло и приготовился помечтать немного передъ сномъ.
   -- Ахъ, чортъ возьми! вдругъ произнесъ онъ и почесался.-- Ой, ой, однако! онъ почесался въ другомъ мѣстѣ.-- А вѣдь, что ни говори, а прехорошенькая эта степная барышня -- и еслибы только... Фу ты гадость какая!... онъ усиленно принялся тереться бокомъ о жесткую спинку дивана...
   -- Ага, какъ я его лупонулъ!.. чуть слышно донеслось изъ бильярдной.
   Сергѣй Николаевичъ чирикнулъ спичкою, зажегъ свѣчу и началъ осматривать простыни.
   Какъ Сергѣй Николаевичъ провелъ безсонную ночь, ворочаясь съ боку на бокъ, зажигая безпрестанно свѣчу и потомъ снова туша ея, едва только ему казалось, что борьба его съ паразитами достигла какихъ либо утѣшительныхъ результатовъ; -- такъ и Наташа всю ночь не смыкала глазъ, хотя постелька ея и не похожа была нисколько въ данномъ отношеніи на трактирный диванъ -- въ гостинницѣ "Старый Чиназъ". Дѣвушкѣ не спалось отъ другихъ, не такихъ прозаическихъ причинъ. Передъ нею все время рисовались два образа:-- одинъ -- неясными, туманными чертами; другой, опредѣленный, блестящій такой, такъ и выдѣляющійся изъ густаго мрака, царствующаго въ комнатѣ. Первый образъ насильно вызывался, словно изъ за какого-то отдаленнаго пространства... Второй самъ лѣзъ передъ глаза дѣвушки, незваный, непрошеный -- и тихо, нѣжно склонялся къ самому ея лицу, шепталъ ей на ухо такія хорошія, успокоительныя сказки...
   Первый образъ -- принадлежалъ Петру Михайловичу, второй -- былъ Ровича. Наташа, сама не сознавая, анализировала оба эти видѣнія; она проводила между ними параллель -- и чѣмъ подробнѣе развивалась эта параллель, тѣмъ дальше и дальше, въ самые темные углы спальни, отступалъ первый призракъ... Вотъ уже чуть-чуть, словно блики на черной доскѣ стариннаго образа, виднѣлись только неопредѣленныя свѣтлыя пятна. За то второй -- такъ и сверкаетъ, такъ и блещетъ, разгоняя сонъ и, капля по каплѣ, пропуская въ сердце чиназской красавицы что-то такое пріятное, сладкое, и, какъ казалось Наташѣ, до сихъ поръ даже вовсе ей незнакомое.
   Проснулась Наташа на другой день поздно, не такъ, какъ обыкновенно, встала такая бодрая, веселая, и принялась гладить горячимъ утюгомъ свое новое шерстяное платье,-- то самое, что, какъ выражался отецъ іерей, "шло къ ея личику, какъ капля алмазной росы -- къ благоуханному лепестку майской розы".
   -- Ты что это франтить собираешься? спросила ее Маланья Пвановна, проходя изъ кухни черезъ сѣни, гдѣ гладила Наташа,-- съ сковородою, на которой шипѣли и ворчали въ кипящемъ маслѣ выпущенныя наскоро яйца.
   -- Сегодня у насъ Сергѣй Николаевичъ обѣдаетъ, проботалась Наташа.
   -- Это ты почему знаешь? подозрительно поглядѣла на нее Маланья Ивановна.-- Кто тебѣ сказалъ?..
   -- Я сама слышала -- папаша приглашалъ его, и онъ обѣщалъ непремѣнно, поправилась дѣвушка.
   -- Когда же это онъ приглашалъ его? я что-то не помню.
   -- А вотъ ночью, когда разошлись всѣ; -- вотъ тутъ подъ окошкомъ. Сергѣй Николаевичъ шелъ себѣ домой, а папаша остановилъ его и пригласилъ.
   -- Мартынъ Федоровичъ, ты дома, что-ли?... возвысила голосъ Маланья Пвановна.-- Мартынъ Федоровичъ!..
   -- Здѣсь, матушка, здѣсь, не ушелъ еще... Что тебѣ надо?-- старый пушкарь показался на порогѣ.
   -- Ты это съ кѣмъ вчера подъ окномъ разговаривалъ? а?..
   -- А съ фейерверкеромъ, матушка, съ фейерверкеромъ Афросимовымъ; говоритъ, перепились канальи; -- а я ему говорю...
   -- Врешь!
   -- Вотъ тебѣ разъ!..
   -- Съ Сергѣй Николаевичемъ говорилъ, къ обѣду его приглашалъ; а то, что ты хитрить началъ... "съ фейерверкеромъ"... какже!
   -- Ну, и съ Сергѣй Николаевичемъ говорилъ, и къ обѣду его приглашалъ,-- а съ фейерверкеромъ тоже говорилъ, что-же такое?..
   -- Ничего... обдурить меня хотите съ дочкою; -- врете, не проведете, я все на свѣжую воду выведу... "Съ фейерверкеромъ!..."
   И Маланья Ивановна, разсерженная, ушла къ себѣ на кухню и принялась тамъ звякать на весь дворъ посудою, поднявъ ворчню и брань съ оторопѣлою прислугою.
   -- Попались-было мы съ тобою, а?.. засмѣялся старикъ, потрепавъ по плечу Наташу.-- А все ты, егоза, проболталась... Что послать узнать: дома-ли Петръ Михайловичъ, а?.. или не нужно?
   -- Самъ придетъ, коли захочетъ, произнесла Наташа и легкая тѣнь пробѣжала по ея веселому личику.
   -- Да ты на него не сердись!-- помнишь сказку, что котъ тебѣ на ухо разсказывалъ?
   -- Ахъ, папа, отстань!.. Наташа сильно покраснѣла и сосредоточенно принялась водить утюгомъ, разглаживая сыроватыя складки какой-то вычурной оборки.
   Мартынъ Федоровичъ натянулъ на себя сюртукъ, нахлобучилъ старую фуражку съ надорваннымъ козырькомъ и пошелъ въ крѣпость, по службѣ, посидѣть съ полчасика въ казармѣ и потолковать съ фейерверкеромъ Афросимовымъ: удачно ли ловятся щуки въ чирчикскихъ затонахъ и починилъ ли пьяница шорникъ хомуты, что послала ему третьяго дня Маланья Ивановна.

-----

   Сергѣй Николаевичъ проснулся тоже очень поздно, поднялся онъ съ дивана измученный, словно разбитый, съ сильною головною болью и съ зудомъ по всему тѣлу, и немедленно потребовалъ къ себѣ эксъ горниста Вульфзона...
   -- Это свинство, это подлость! напустился Ровичь на содержателя гостинницы.-- Такая непріятность!.. кричалъ онъ, схвативъ за рукавъ Вульфзона и оглядывая съ ними всѣ углы и щели обильно-населенной паразитами мебели.
   -- А ей же Богу это только съ непривычки, оправдывался Вульфзонъ.-- Нашихъ, кто ежели привыкъ, совсѣмъ не трогаютъ. Не дай мнѣ Богъ съ этого мѣста не сойти! Вы извольте посмотрѣть, что у другихъ!-- это еще ничего...
   Сергѣй Николаевичъ кончилъ тѣмъ, что приказалъ разставить посреди комнаты свою складную кровать, спросилъ, гдѣ самое удобное мѣсто въ рѣкѣ для купанья, и пошелъ съ простыней подъ мышкою, но указанію, нѣсколько сконфуженнаго эксъ-горнисга.
   Ему пришлось проходить мимо пароходной пристани; тамъ все уже было убрано, палуба "Арала" начисто вымыта, все металическое ярко сверкало на солнцѣ и только вахтенные матросы клевали носами, дремля кое по какимъ укромнымъ мѣстечкамъ парохода. Неподвижно, совершенно отвѣсно висѣли флаги на тонкихъ мачтахъ -- и маленькій дымокъ лѣниво вился въ жаркомъ воздухѣ, поднимаясь изъ закопченаго отверстія камбузной трубы. Далеко влѣвѣ, у самыхъ казармъ, гудѣла труба съ барабаномъ -- и десятка два линейныхъ солдатъ маршировали въ одну шеренгу, стараясь подладить свой шагъ къ тихому напѣву какого-то патріотическаго марша. Поручикъ Трубаченко -- согнувшись совсѣмъ на бокъ и держа на отлетѣ руку вооруженную ногайкою -- ходко пронесся мимо Ровича, на своемъ чубаромъ иноходцѣ... Сотня уральскихъ казаковъ, расположенная бивуакомъ на самомъ берегу рѣки, распространяла вокругъ себя на далекое разстояніе прѣлый запахъ конскаго завода, печенаго хлѣба и табачнаго дыма. Лошади стояли группами у приколовъ, дремали, лѣниво опустивъ свои головы и развѣсивъ уши,-- и то и дѣло отмахивались хвостами отъ миріадъ докучливыхъ мухъ, густыми роями носившихся надъ бивуакомъ. Нѣсколько голыхъ тѣлъ купались въ рѣкѣ на самомъ припекѣ -- сверкая на поверхности воды своими мокрыми спинами.
   -- Вотъ сюда на лодочку пожалуйте, ваше благородіе; тамъ можно раздѣваться будетъ... кричалъ, высунувшись изъ воды, старый уралецъ урядникъ, замѣтивъ недоумѣвающіе взгляды Сергѣя Николаевича.
   Тотъ не медля воспользовался его совѣтомъ, перебрался на старую лодку съ пробитымъ дномъ, плотно засѣвшую на отмели и до половины наполненную застоявшейся водою, и началъ раздѣваться.
   Купанье освѣжило Сергѣя Николаевича и разогнало нѣсколько головную боль. Онъ вспомнилъ о своемъ намѣреніи поближе сойтись съ Касаткинымъ и, прямо съ рѣки отправился розыскивать его квартиру. Первый солдатъ линеецъ, попавшійся ему на встрѣчу, проводилъ его до самыхъ воротъ домика нашего охотника.
   -- Петръ Михайловичъ дома? спросилъ Ровичь деньщика, промывавшаго солдатскій штуцеръ на порогѣ сѣнной двери.
   -- Никакъ нѣтъ-съ, вскочилъ солдатъ на ноги и вытянулся.
   -- Ушелъ куда нибудь?-- скоро нрійдетъ... что-ли?..
   -- Вчера-съ еще съ ночи ушли -- на перевозъ коканскій; должно -- на ту сторону переправятся...
   -- Ничего не говорилъ -- когда назадъ будетъ?
   -- Никакъ нѣтъ, надо полагать нескоро...
   -- Жаль!..
   Ровичь стадъ рыться въ карманѣ, вытащилъ свою карточку и отдалъ ее деньщику. Тотъ посмотрѣлъ на нее недоумѣвающимъ взглядомъ.
   -- Отдашь барину, когда прійдетъ...
   -- Слушаю-съ...
   Сергѣй Николаевичъ вышелъ опять на улицу, прошелъ базаромъ -- и на него начала нападать невыносимая скука. Все или дремало, или спало совсѣмъ... Отъ мясныхъ лавокъ несло падалью,-- изъ подъ навѣсовъ, гдѣ помѣстились туземцы повара, приготовляющіе на продажу пельмени и жареную рыбу, несло кунжутнымъ масломъ и подгорѣлымъ саломъ.
   Ровичь поспѣшилъ выбраться изъ этой невыносимой атмосферы, постоялъ въ недоумѣніи на перекресткѣ,-- пошелъ было къ себѣ въ гостинницу, да потомъ, какъ-то совершенно нечаянно, свернулъ направо и черезъ нѣсколько минутъ очутился около крыльца дома "стараго пушкаря".
   

VII.
Рыбная ловля

   Весь этотъ день прошелъ довольно весело для Сергѣя Николаевича. Наташа почти не отходила отъ него; отъ души, на весь домъ хохотала, когда тотъ разсказывалъ ей что нибудь очень смѣшное,-- хохоталъ и самъ старый пушкарь, хотя нѣсколько разъ заявлялъ сожалѣніе о томъ, что молъ "куда Петька Касаткинъ запропастился?" Недовольна была только Маланья Ивановна съ своимъ заслуженнымъ маіоромъ, совершенно отодвинутымъ на второй планъ, отодвинутымъ до того, что къ вечеру не составился даже преферансъ -- любимое и неизбѣжное вечернее препровожденіе времени заслуженнаго штабъ-офицера.
   Когда солнце сѣло и надъ слободкою повѣяло пріятною прохладою -- предпринята была прогулка но старой Чиназской дорогѣ. Все общество пошло пѣшкомъ, Сергѣй Николаевичъ подъ руку съ Наташей, старый пушкарь -- съ Маланьей Ивановной, маіоръ -- самъ по себѣ, замыкая шествіе... Прогулка тянулась довольно долго -- и когда вернулись домой, то была уже полночь, такъ что всѣ разошлись по домамъ, не заходя въ гостепріимныя комнаты Мартына Федоровича.
   -- Вы завтра опять съ утра приходите! сказала Наташа Ровичу -- и сказала такъ тихо, что казалось только сама себя могла слышать.
   -- Хорошо, произнесъ Ровичъ и почувствовалъ, что руку его сильно сжали и нѣсколько секундъ не выпускали тонкіе, слегка дрогнувшіе пальцы дѣвушки.
   -- Гм! подумалъ Сергѣй Николаевичъ и наклонился къ самому уху своей спутницы.-- Помните, что вамъ мурлыкалъ котъ?... Ну смотрите же -- не забывайте.
   -- Хотѣлось бы не забыть, произнесла Наташа, вся покраснѣвъ, и быстро взбѣжала на ступеньки крыльца.
   На другой день затѣяна была поѣздка всѣмъ обществомъ на затоны, на противуположномъ берегу Сыръ-Дарьи. Предполагалось устроить рыбную ловлю въ самыхъ обширныхъ размѣрахъ -- и еще съ вечера отправлены на мѣсто ловли тѣлеги съ палатками, посудою и разнымъ провіантомъ.
   Въ прогулкѣ этой приняли участіе почти всѣ привилегированные жители Чиназа: комендантъ съ семействомъ, офицеры мѣстнаго баталіона тоже съ семействами, гости, случайно пріѣзжіе изъ Ташкента,-- и такимъ образомъ цѣлая вереница парныхъ и троечныхъ тарантасовъ, поднимая густые клубы дорожной пыли, звеня на всѣ лады колокольчиками и бубенчиками, потянулась изъ слободки къ коканскому перевозу. Между экипажами гарцовали отдѣльные всадники, заскакивая то справой, то съ лѣвой стороны тарантасовъ, и любезничая съ разряженными дамами. Всѣмъ было чрезвычайно весело и звонкій смѣхъ покрывалъ собою даже стукотню колесъ, особенно когда кавалькада катила по легкому грунту песчанаго берега.
   Длинныя дрожки, такъ называемыя "долгуши", запряженныя порою раскормленныхъ лошадокъ, неслись впереди всѣхъ. Тамъ сидѣло семейство стараго пушкаря, къ которому пристроился и Сергѣй Николаевичъ, помѣстившись на одной сторонѣ съ Наташей; противуположную сторону занимали Мартынъ Федоровичъ съ супругою, а заслуженный маіоръ галопировалъ рядомъ, ловко подбоченясь и подпрыгивая на сѣдлѣ своимъ толстенькимъ туловищемъ.
   Наташа говорила съ Сергѣй Николаевичемъ вполголоса, и какъ ни старался маіоръ нагибаться съ сѣдла въ ихъ сторону, онъ положительно не могъ ничего разслышать.
   -- Сегодня утромъ пріѣзжалъ киргизъ? спрашивалъ Ровичъ свою сосѣдку.
   -- Да, очень-очень рано, отвѣчала Наташа,-- еще до солнечнаго восхода -- Петръ Михайловичъ на дальнихъ аулахъ, тамъ киргизы жаловались ему, что тигры ихъ очень обижаютъ, онъ и прислалъ за Бабаджакомъ и Трубаченко -- хотятъ охоту на звѣрей устроить.
   -- Мартынъ Федоровичъ видѣлъ этого киргиза?
   -- Да, пока велѣлъ ему передать Петру Михайловичу, что мы всѣ рыбу будемъ ловить на затонахъ, а это въ ту же сторону будетъ, такъ чтобы онъ приходилъ туда.
   -- Онъ прійдетъ навѣрное.
   -- Не знаю, задумчиво проговорила Наташа.
   -- А вамъ бы очень хотѣлось?
   Ровичъ наклонился къ самому личику дѣвушки.
   -- Сказать вамъ правду?
   -- Конечно.
   -- Нѣтъ, произнесла она чуть слышно, и Сергѣй Николаевичъ почувствовалъ, какъ дрогнуло плечо дѣвушки, легко прикоснувшись къ его локтю.
   -- А мнѣ бы очень хотѣлось, произнесъ Ровичъ.-- Во первыхъ потому, что иначе мнѣ не прійдется и познакомиться съ нимъ хорошенько до моего отъѣзда; а во вторыхъ потому, что мнѣ очень бы хотѣлось принять участіе въ этой интересной охотѣ.
   -- Наталья Мартыновна, у васъ подольчикъ у самаго колеса, предупредительно сообщилъ маіоръ,-- въ дегтю пожалуй замарается.
   Тарантасы подъѣзжали къ переправѣ. Передніе остановились и начали распрягать лошадей. Пассажиры повылѣзли изъ экипажей и стали переходить на возвышенную палубу парома. Старый Нурмедъ перевозчикъ встрѣтилъ гостей низкими поклонами и безпрестанными прикладываніями рукъ ко лбу, губамъ, сердцу и животу.
   Спустя часъ времени, вся кавалькада была уже на противуположномъ берегу и экипажи понеслись къ камышамъ, постепенно исчезая изъ глазъ въ густыхъ заросляхъ; только тамъ и сямъ мелькали изрѣдка шапки верховыхъ и длинная пыльная полоса стлалась надъ пожелтѣлыми вершинами камышевыхъ стеблей.
   Громадные затоны, на берегу которыхъ расположилось лагеремъ все чиназское общество, состояли изъ большихъ, извилистыхъ, обрамленныхъ камышами водныхъ массъ, уцѣлѣвшихъ послѣ разлива Сыръ-Дарьи и не успѣвшихъ испариться во время лѣтнихъ жаровъ, до самой осени, то есть, до новаго разлива. Воды этихъ покойныхъ, нѣсколько солоноватыхъ на вкусъ, озеръ, періодически сообщающіяся съ приточными водами великой средне-азіатской рѣки, кишатъ рыбою. Аршинные карпы, толстые и жирные лещи лѣниво плаваютъ въ нагрѣтой водѣ цѣлыми полчищами, или неподвижно покоятся на одномъ мѣстѣ, сквозя на поверхности своими длинными темными спинами. Молодой усатый сомъ, прозѣвавшій стокъ воды и непопавшій обратно въ рѣчныя воды, зарылся въ самый покойный уголокъ илистаго дна, и только слабое движеніе его усовъ выдаетъ притаившагося разбойника. Тамъ и сямъ, словно воры, избѣгая ярко-освѣщенныхъ солнцемъ пространствъ, бродятъ одинокія, зубастыя щуки: тѣсно имъ въ этихъ мелководныхъ затонахъ, ждутъ не дождутся онѣ новаго разлива, и злобно посматриваютъ направо и налѣво -- не подвернется ли какая нибудь зазѣвавшаяся рыбка, предназначенная судьбою для утоленія голода ненасытной зубатой мегеры.
   Цапли попарно бродятъ по берегамъ этихъ затоновъ и ощупываютъ своими длинными носами каждую кочку, каждую кучку сыраго, темно-зеленаго, лоснящагося илу. Чайки носятся надъ водою, бороздятъ ее своими крыльями и высматриваютъ: не серебрится ли гдѣ-нибудь на поверхности брюшко уснувшей рыбки.
   Мѣстами камышъ подступаетъ къ самымъ берегамъ затоновъ, заходитъ даже далеко въ воду, образуя густыя, подводныя чащи -- пріютъ всякой водяной твари; мѣстами-же тянутся широкія, свободныя отъ всякой растительности береговыя полосы, покрытыя мелкимъ, сыпучимъ пескомъ и бѣловатыми ракушками. На пескѣ этомъ частенько встрѣчаются отпечатки кабаньихъ ногъ, легкіе, оттиски сайгачныхъ копытъ; а иногда и, внушающіе невольно почтеніе, слѣды тигра. Кучки потухшей золы и чернѣющіяся головешки старыхъ костровъ пестрятъ тамъ и сямъ желтоватыя массы песку -- это рыбаки изъ Чиназа, а можетъ кто изъ сосѣднихъ кочевниковъ, варили себѣ уху изъ продуктовъ удачной ловли. И надъ всѣмъ этимъ высоко, словно неподвижно стоитъ жаркое лѣтнее солнце и обдаетъ все ровнымъ, монотоннымъ, разслабляющимъ жаромъ; а лишенный лучей дискъ его дрожитъ и сверкаетъ сквозь знойную мглу, нависшую надъ безлюдною пустынею.
   Выбрали мѣсто, гдѣ было посвободнѣе отъ зарослей, и сдвинули тарантасы оглоблями вмѣстѣ. На поднятыя и связанныя попарно оглобли были накинуты ковры, попоны, все что только могло защитить отъ солнечныхъ лучей,-- и такимъ образомъ составился громадный навѣсъ, подъ которымъ расположилось все общество. Лошади были привязаны поодаль, къ отдѣльнымъ повозкамъ, и фыркали, отмахиваясь отъ миріадъ докучливыхъ оводовъ. У самаго берега, конюхи и прочая прислуга возились надъ громадными самоварами, раздувая ихъ и распространяя вокругъ цѣлыя облака густаго, чернаго дыма. Поодаль на пескѣ разостлали мокрые невода -- и старый пушкарь опытнымъ взглядомъ оцѣнивалъ ихъ прочность и годность, покрикивая на солдатъ рыбаковъ, которые, въ однихъ рубахахъ, босоногіе, возились съ старою плоскодонною лодкою, привезенною съ собою изъ Чиназа.
   -- Стой. Ну, а эта дыра -- какъ же? недоумѣвая произнесъ Мартынъ Федоровичъ.
   -- Дыра?... Эта дыра ничего. Въ нее нѣшто мелочь какая проскочитъ, а ежели что путное -- ни-ни! говорилъ солдатъ рыбакъ и просовывалъ въ дыру по локоть свою мохнатую руку, какъ бы желая удостовѣриться: въ самомъ ли дѣлѣ не можетъ проскочить въ нее что-нибудь "путное?".
   -- Надо зашить, раза два на крестъ проштопать, рѣшаетъ старикъ.
   -- Можно и проштопать, соглашается рыбакъ.
   -- А что, лодка сильно течетъ? кидается Чижиковъ въ другую сторону.
   -- Самую малость, отзывается чей-то голосъ,-- одинъ грести будетъ, двое съ бичевою, двое ковшами отливать будутъ; поспѣютъ.
   -- Спускай.
   -- Легче, не черти по песку, днище отвалится.
   -- Ну, разомъ!
   -- Господи благослови!
   -- Пошли Царица Небесная!
   -- Сперва отсюда, потомъ эдакъ тѣмъ берегомъ, волокомъ-волокомъ, а потомъ на ту отмель, вонъ кустики торчатъ, а вытаскивать сюда! распоряжается Мартынъ Федоровичъ.
   -- Батенька, послушайте-ка, подходитъ нѣмецъ комендантъ подъ руку съ своею супругою,-- надо выволакивать поближе, чтобы дамамъ видно было. Я бы совѣтовалъ сюда, комендантъ показалъ рукой на часть берега почти у самихъ тарантасовъ.
   -- А вотъ когда стемнѣетъ немного, а то теперь неловко, возражаетъ Мартынъ Федоровичъ.-- Тутъ, знаете, народъ въ однихъ рубахахъ, почитай нагишемъ. Суета, горячка, не остережется какъ нибудь.... Неловко! а вотъ въ сумеречки, при огонькѣ, ну тутъ ничего, все не такъ замѣтно...
   -- А, это правда! соглашается комендантъ.
   Въ ожиданіи ловли все общество разбрелось но берегу попарно и болѣе многочисленными группами. Подъ навѣсомъ, двѣ барыни съ помощью адъютанта сервировали обильную выпивку и подзакуску, распаковывая объемистыя корзинки со всякою провизіею; въ сторонѣ пылалъ громадный костеръ, грозя запалить всѣ сосѣдніе камыши; на высокихъ жердяхъ прилаживали котелъ для варки ухи.
   А въ верстѣ отсюда, въ камышахъ, стоялъ неподвижно и прислушивался къ разнообразнымъ звукамъ, несущимся съ береговъ затона, Петръ Михайловичъ. Ему говорилъ киргизъ, пріѣхавшій съ перевозу, что сегодня ловля назначена,-- и онъ не утерпѣлъ, чтобы не пойти въ ту сторону, гдѣ можетъ быть, да даже и навѣрное могъ увидѣть свою вѣтреную Наташу. Онъ не хотѣлъ показаться на глаза, ему почему-то было совѣстно; ему казалось, что, при взглядѣ на него, на губахъ каждаго появится самая насмѣшливая улыбка.... Онъ слышалъ далекій смѣхъ -- и ему казалось, что это именно смѣются надъ нимъ, и больше всѣхъ хохочетъ и издѣвается этотъ пріѣзжій щеголь, что... Да вонъ онъ, или это бредъ его воспаленной фантазіи?... Нѣтъ, это точно онъ... Вонъ онъ, чуть замѣтный сквозь густую чащу, идетъ подъ руку съ Наташею, съ ними еще кто-то -- это маіоръ; онъ не отстаетъ отъ нихъ ни на шагъ... А! не нравится?! Вамъ бы хотѣлось однимъ остаться?... Мѣшаетъ этотъ старый дуракъ!... Еще какое-то красное платье мелькаетъ въ камышахъ, вонъ зеленѣетъ шелковая ряска священника... Чу! выстрѣлъ раздался: кто-то забавляется -- стрѣляютъ въ подброшенную кверху шапку...
   Касаткинъ ползкомъ пробрался еще ближе къ гуляющимъ. Альфа его чуяла знакомыхъ, порывалась впередъ, махала хвостомъ и радостно повизгивала, готовая разразиться самымъ веселымъ, самымъ неудержимымъ лаемъ.

-----

   -- Мимо-съ, произнесъ священникъ.
   -- Какъ мимо? задѣлъ! говорилъ Пуговицынъ, осматривая тщательно фуражку, служившую цѣлью.-- Вотъ, извольте видѣть, въ козыркѣ, дробина -- разъ, дробина -- два, вотъ еще одна... Какъ же-съ мимо!...
   -- А позвольте, у васъ лѣвый стволъ заряженъ? позвольте мнѣ, просилъ священникъ...
   -- Извольте, я бросаю, Пуговицынъ приготовился подбросить шапку.
   -- Хотя не по моему сану упражняться въ употребленіи разрушительныхъ, смертоносныхъ оружій.... однако.... отецъ іерей взялъ курокъ.
   -- Разъ-два-три!...
   Раздался выстрѣлъ. Всѣ расхохотались.
   -- Во что же вы стрѣляли, батюшка?
   -- А въ шапку. Развѣ не попалъ?
   -- Да я ее и не бросилъ вовсе -- вотъ она! говорилъ капитанъ сквозь хохотъ.-- Я только такъ примѣрно, а вы сейчасъ бацъ!...
   -- Ну какъ же это, господа?...
   -- Да это что -- въ шапку! въ шапку -- пустяки, все равно что въ стѣнку. А вотъ Касаткинъ, такъ тотъ безъ промаха катаетъ въ куриное яйцо... Чуть блеснетъ оно высоко-высоко, а онъ хлопъ -- и почти что со всѣмъ не цѣлясь -- только и видѣлъ... въ дребезги!... говорилъ капитанъ Пуговицынъ.
   -- А вы, Сергѣй Николаевичъ, хорошо стрѣляете? кокетливо улыбаясь спрашивала своего кавалера Наташа, и почти повисла у него на рукѣ, ласково, весело глядя ему въ лицо, изъ подъ своей густой вуалетки.
   -- Порядочно. По крайней мѣрѣ, прежде стрѣлялъ; теперь давно, вотъ уже съ мѣсяцъ какъ не упражнялся.
   -- Это много, вмѣшался капитанъ,-- стрѣльба, все равно что игра на бильярдѣ, требуетъ постояннаго упражненія,-- а то сейчасъ въ рукѣ чувствуется уже что-то не то, музыка не та совсѣмъ. Это вѣрно!
   -- У васъ хорошее ружье? спрашивала Наташа, поглядывая на щегольской двуствольный штуцеръ, ловко висѣвшій на шитой перевязи за плечомъ Ровича.
   -- А вотъ хотите попробовать!
   Сергѣй Николаевичъ улыбнулся, снялъ штуцеръ, и подалъ его своей дамѣ.
   -- А вотъ вамъ мишень.
   Капитанъ взялъ свою фуражку и повѣсилъ ее на высокую камышину,
   -- Штуцеръ заряженъ пулями, предупредилъ Сергѣй Николаевичъ.
   -- Ахъ, да какой онъ тяжелый, произнесла дѣвушка, взвѣшивая оружіе.
   -- Ну, стрѣляйте!
   -- Это очень далеко, я стану поближе.
   -- Да и такъ не болѣе двадцати шаговъ.
   Наташа приложилась... жалобно визжа, безплодно разсѣкая воздухъ, понеслась освобожденная пуля.
   -- Мимо!...
   -- Я еще-еще, это не считается.
   -- Вы еще не приноровились къ оружію, шутилъ Сергѣй Николаевичъ.
   -- Ай! неистово завизжала казначейша.
   -- Стойте, стойте! крикнулъ весь блѣдный Пуговицынъ,-- тамъ человѣкъ, я сейчасъ видѣлъ... Вотъ онъ сюда идетъ.
   Какъ бомба, неожиданно-ворвавшаяся черезъ потолокъ въ домъ осажденнаго города, такъ изъ-за кустовъ стремительно вылетѣла красавица Альфа и принялась визжать и виться около Наташи, прыгая вверхъ и стараясь лизнуть въ лицо.
   -- Ба, да это нашъ охотникъ! вскричалъ капитанъ,-- молодецъ что пришелъ, молодецъ!.. Ну распотѣшилъ!
   Капитанъ пошелъ навстрѣчу приближающемуся охотнику.
   -- Петръ Михайловичъ, какими судьбами? привѣтствовалъ Касаткина отецъ іерей.
   Наташа поблѣднѣла и молча смотрѣла на своего Петю, полу-раскрывъ ротъ и машинально лаская рукою голову собаки.
   -- Мнѣ такъ пріятна эта встрѣча съ вами, началъ Ровичъ, протянувъ обѣ руки Касаткину.-- Я былъ у васъ въ домѣ, но мнѣ сказали, что вы уѣхали надолго, на охоту.
   -- Да уѣхалъ, отрывисто произнесъ Касаткинъ и не подходилъ къ Наташѣ.
   -- Вы меня не замѣчаете, кажется? холодно произнесла Наташа, успѣвшая уже нѣсколько оправиться отъ этого неожиданнаго явленія.
   -- А мы было тебя чуть-чуть не подстрѣлили, хохоталъ Пуговицынъ,-- ну, кой чортъ могъ знать, что ты тамъ сидишь въ кустахъ! Да хорошо что во время замѣтили, а то барышня вторую пулю собралась посылать....
   Касаткинъ поздоровался со всѣми, пожалъ даже руку Сергѣя Николаевича и неловко раскланялся съ Наташею. Онъ былъ совсѣмъ не но себѣ, и казался какимъ-то растеряннымъ.
   -- Господа! такъ какъ теперь лучшіе наши стрѣлки въ сборѣ,-- вотъ жаль только, что Трубаченко и Бабаджака нѣтъ!-- мы послѣ, вечеромъ, устроимъ призовую стрѣльбу... А тѣ, братъ, къ тебѣ, въ аулъ къ Гайкулѣ бабаю поѣхали, обратился Пуговицынъ къ Касаткину,-- тигровъ стрѣлять. Ты ихъ видѣлъ?
   -- Нѣтъ еще, они должны были пріѣхать послѣ моего ухода оттуда; теперь они должно быть тамъ и ждутъ меня.
   -- Вы не откажетесь принять мое участіе въ вашей охотѣ? спросилъ Ровичъ.
   -- Коли не боитесь, пріѣзжайте.
   -- Въ обществѣ такого опытнаго стрѣлка -- опасность весьма незначительна.
   -- Гм!..
   -- А не пора ли къ тарантасамъ? предложилъ казначей.
   -- Время такое, знаете ли? отецъ іерей потеръ рукою по желудку.
   Все общество тронулось къ берегу.
   Наташа поспѣшила взять подъ руку Сергѣя Николаевича, она безсознательно боялась Касаткина; она боялась, что тотъ предложитъ ей руку, какъ это бывало прежде; она готова была отказать ему, еслибы это случилось.
   -- Что съ вами, вы вся дрожите?... спросилъ ее Ровичъ.
   -- Я сама не знаю, отвѣчала Наташа, и въ голосѣ ея ясно дрогнули навертывающіяся слезы.
   -- Нѣтъ, моя пѣсня спѣта! думалъ Касаткинъ, глядя на нашу пару.
   Онъ шелъ сзади всѣхъ и такъ и порывался снять свое, ружье, прицѣлиться и влѣпить зарядъ въ этотъ затылокъ съ англійскимъ, словно по шнурку разрѣзаннымъ проборомъ.
   Этотъ взглядъ чувствовала Наташа, и ея страхъ все увеличивался и увеличивался, она просто стиснула локоть своего кавалера -- и невольно усиливала шагъ.
   -- Успокойтесь, дитя мое! тихо, чуть слышно ободрялъ ее Ровичъ.
   -- "Дитя мое" еще тише повторили поблѣднѣвшія губы Наташи.

-----

   Ловля была въ самомъ разгарѣ, и уже около котла, судорожно бились по песку крупные карпы, нанизанные на тростинки, продѣтыя сквозь окровавленныя жабры. Рыбаки вытаскивали на берегъ -- неводъ и торопливо подхватывали на руки кромку кормы, чтобы помѣшать добычѣ выпрыгивать въ время выволока. Кольцами извивались и плескались аршинныя щуки; словно золотыя овальныя блюда, сверкали на солнцѣ бока десятифунтовыхъ лещей; усиленно дрыгали ножками, кстати захваченныя по пути, пятнистыя, зеленоватыя лягушки; въ густомъ илу, вытащенномъ съ самой глубины затоновъ, копошилась какая-то мелочь,-- и даже маленькая водяная змѣйка туда и сюда поворачивала свою оживленную головку, пытаясь прорваться сквозь опутавшую ее, предательскую сѣтку.
   Въ ожиданіи ухи все общество засѣло подъ навѣсъ пить чай. Прибытіе Касаткина было встрѣчено всеобщимъ изъявленіемъ радости. Его распрашивали о предстоящей охотѣ, выражали шутливое опасеніе, какъ бы тигры эти не пожаловали теперь сюда, принять участіе въ ихъ пикникѣ. Кавалеры пугали дамъ, увѣряя, что слышатъ чрезвычайно подозрительный трескъ въ камышахъ, и даже видятъ страшныя головы звѣрей, выглядывающіе изъ чащи. Дамы притворно пугались, взвизгивали -- и это давало имъ случай придвигаться поближе къ своимъ защитникамъ. Вообще всѣмъ было очень весело, кромѣ Касаткина, который все время угрюмо сидѣлъ забившись въ самую глубину навѣса, давая только самые короткіе отвѣты -- и то лишь тогда, когда этого избѣжать было рѣшительно невозможно.
   Нельзя сказать, чтобы и Наташа была въ хорошемъ расположеніи духа; ее видимо смущало присутствіе Петра Михайловича, и когда послѣ чая Мартынъ Федоровичъ сказалъ, обратясь къ ней: "А что, Наташа, ты вотъ въ лодкѣ любишь кататься -- теперь ребята позамазали дно -- течетъ немного -- хочешь, садись къ рулю?", то Наташа не заставила повторять предложеніе и быстро выскочила изъ подъ навѣса, словно ея душила тамошняя атмосфера и ей хотѣлось поскорѣе выбраться на вольный воздухъ. Сергѣй Николаевичъ, несмотря на краснорѣчивый взглядъ Наташи, брошенный вскользъ на него, не поѣхалъ, и, подойдя къ берегу, занялся разсматриваніемъ добычи.
   -- Ты куда же это? обратился Пуговицынъ къ Касаткину, замѣтивъ, что тотъ собирается уходить.
   -- Пойду опять къ Гайкулѣ, ты видишь -- пора! отвѣчалъ тотъ.
   -- Ничего не пора -- сиди; ужинать будешь съ нами, а тамъ мы тебя довеземъ до дороги.
   -- До заката осталось не болѣе двухъ часовъ, я только-только успѣю выбраться изъ камышей. Ну, прощай! Прощайте, господа!
   Упрямство и настойчивость Петра Михайловича были всѣмъ извѣстны -- и никто не настаивалъ на томъ, чтобы охотникъ оставался доканчивать пикникъ вмѣстѣ съ другими. Только комендантъ напомнилъ, что высшее начальство, кажется, ожидаютъ черезь четыре дня въ Чиназъ, для какой-то ревизіи, и потому не мѣшаетъ, чтобы къ тому времени всѣ офицеры были въ сборѣ.
   -- Буду, лаконически отвѣчалъ Касаткинъ, поклонился, подозвалъ Альфу и пошелъ, даже не взглянувъ въ ту сторону, гдѣ сидѣлъ на берегу Ровичь и смотрѣлъ, какъ въ покойномъ зеркалѣ воды отражалась плывущая лодка, маститая фигура стараго пушкаря и свѣтлое платьице хорошенькой, задумчивой Наташи.
   -- Послушай-ко, остановился Касаткинъ и подозвалъ Пуговицына.
   -- А, что скажешь?
   -- Скажи ты этому... вонъ сидитъ, Касаткинъ кивнулъ на Ровича,-- что ежели онъ хочетъ стрѣлять тигровъ, такъ пріѣзжалъ бы завтра къ закату солнечному въ аулъ. Завтра мы первую ночь въ засаду пойдемъ; лабазы сегодня я рыть велѣлъ... Такъ и скажи ему.
   -- Скажу... Да ты самъ пойди, вонъ онъ сидитъ.
   -- Ну его!..
   Касаткинъ махнулъ рукою и быстро пошелъ, мелькая въ чащѣ своею бѣлою фигурою. Альфа побѣжала за нимъ, подцѣпивъ на бѣгу какую-то, должно-быть превкусную кость.
   Лодка причалила къ берегу. Наташа выскочила на песокъ, съ помощью протянутой руки Сергѣя Николаевича.
   -- Петръ Михайловичъ Касаткинъ просилъ меня передъ уходомъ своимъ передать вамъ... обратился Пуговицынъ къ Ровичу.
   -- А развѣ онъ ушелъ? быстро произнесла Наташа и вся вспыхнула.
   -- Ушелъ, только что ушелъ, отвѣтилъ ей капитанъ и, оборотясь къ Ровичу, передалъ ему предложеніе Касаткина.
   -- Зачѣмъ же откладывать до завтра? я сейчасъ отсюда и пойду, покойно произнесъ Сергѣй Николаевичъ.-- Оружіе со мною, а дорогу я найду. Тутъ, сколько я помню по разсказамъ, въ аулы Гайкулы только и есть одна дорога.
   -- Поздновато будетъ, замѣтилъ Пуговицынъ.
   -- У меня просьба къ вамъ, капитанъ.
   -- Чѣмъ прикажете служить?..
   -- Да вашею верховою лошадью. Я ѣздокъ довольно порядочный и ручаюсь, что возвращу вамъ ее въ совершенной исправности.
   -- И, помилуйте, это совершенные пустяки... Архипъ! крикнулъ капитанъ конюху.-- Отвяжи-ко "Лысаго", да подтяни подпруги.
   -- Гм!.. началъ священникъ и замялся.
   -- Сергѣй Николаевич ь, обратилась къ нему Наташа и отошла въ сторону.-- Не ѣздите -- не надо... сказала она, когда тотъ подошелъ къ ней.
   -- Это отчего? удивился Сергѣй Николаевичъ.
   -- Я не знаю -- я не могу вамъ сказать, у меня есть тяжелое предчувствіе.
   Наташа едва удерживалась, чтобы не разрыдаться...
   -- Ну полноте, ну успокойтесь! Посмотрите, на васъ смотрятъ, говорилъ ей Сергѣй Николаевичъ.
   -- Пока передъ ужиномъ, давайте играть въ горѣлки, это возбудитъ аппетитъ, продолжала одна изъ дамъ.
   Побѣгали, покричали; устали страшно, усѣлись на коврахъ и принялись нѣтъ хоромъ. Хоръ положительно не клеился. Какъ ни взвизгивала казначейша, вытягивая -- "Я посѣю -- я по -- сѣю"... Какъ ни надсаживался басомъ капитанъ, выдѣлывая рулады на словахъ "Воръ воробей", ничего хорошаго не выходило. Попробовали пѣтъ соло... Сергѣй Николаевичъ пропѣлъ довольно недурно -- романсъ "Поймешь ли ты души моей волненье". Капитанъ Пуговицынъ началъ было: "Сѣдлайся вновь, конь вѣрный мой", но на первомъ куплетѣ объявилъ, что онъ теперь положительно не въ голосѣ... Вообще пикникъ не клеился. Появленіе Касаткина, его угрюмый видъ, внезапный уходъ его, потомъ спѣшные сборы на охоту пріѣзжаго гостя,-- все это какъ-то странно, тяжело подѣйствовало на всѣхъ, словно всякъ чуялъ, что это добромъ кончиться не можетъ. Если каждая мелочь въ семейномъ быту одного не остается тайною для всѣхъ другихъ,-- явленіе самое обыкновенное въ маленькихъ обществахъ нашей такъ-называемой глуши,-- то драма, разыгрывающаяся въ семействѣ стараго пушкаря давно уже не была ни для кого тайною -- и потому, при первомъ появленіи Касаткина, всѣ съ лихорадочнымъ любопытствомъ и вниманіемъ слѣдили за каждымъ моментомъ встрѣчи его съ Сергѣй Николаевичемъ. Всѣ чего-то ждали, и, по соображеніямъ каждаго,-- ждали чего-то непремѣнно недобраго.
   -- Хоть бы онъ убирался отсюда скорѣе въ Самаркандъ, что-ли?.. думалъ казначей, поглядывая на Ровича.
   А когда Ровичъ сѣлъ на лошадь, чтобы ѣхать въ дальніе аулы, то отецъ іерей многозначительно произнесъ.
   -- Не слѣдовало бы; по многимъ даннымъ не слѣдовало бы, и еслибы я былъ начальство (священникъ искоса взглянулъ на коменданта), то я бы непремѣнно воспрепятствовалъ.
   -- А по мнѣ, хоть бы они оба сквозь землю провалились! обратилась Маланья Ивановна къ заслуженному маіору.-- Право и не пожалѣла бы нисколько.
   -- Ты совсѣмъ дура стала... словно про себя замѣтилъ Мартынъ Федоровичъ.
   -- Все въ волѣ Господней! вздохнулъ заслуженный маіоръ.
   -- А вамъ послѣзавтра привезу отличную полосатую шкуру,-- а вы изъ нея сдѣлайте себѣ коверъ, весело говорилъ Сергѣй Николаевичъ, сидя на лошади и разбирая поводья.
   Наташа стояла шагахъ въ трехъ и грустно смотрѣла на отъѣзжающаго своими большими, заплаканными глазами.
   Густые сумерки спустились надъ землей; а пламя зазженныхъ костровъ было не достаточно сильно, что выдать всѣмъ окружающимъ -- печаль на лицѣ дѣвушки. Никто даже не замѣтилъ, какъ Наташа быстро перекрестила рукою вслѣдъ -- отъѣхавшему крупною рысью -- Ровичу.
   Пора было собираться домой. Тарантасы раздвинули и уложили, лошади были запряжены и вереница экипажей потянулась обратно къ берегамъ Сыръ-Дарьи.

-----

   А тѣмъ временемъ Петръ Михайловичъ быстро шагалъ по направленію къ дальнимъ ауламъ. Его и усталость не брала, не смотря на то что вотъ уже верстъ восемь какъ шагаетъ онъ, да такъ шагаетъ, что только на лошади развѣ можно поспѣть за этимъ быстроногимъ охотникомъ.
   Касаткинъ, не смотря на быструю ходьбу, былъ блѣденъ -- во рту у него все пересохло и глаза, неподвижно устремленные впередъ, смотрѣли какъ-то странно, словно у помѣшаннаго.
   Нѣсколько фазановъ вылетѣло у него изъ подъ самыхъ ногъ -- онъ ихъ даже и не замѣтилъ. Даже Альфа подозрительно оглянулась на своего господина, такъ странно показалось для нея это необыкновенное равнодушіе въ пылкомъ охотникѣ.

-----

   -- Очевидно, она меня любитъ, думалъ Сергѣй Николаевичъ, покачиваясь въ покойномъ казачьемъ сѣдлѣ.
   Лысый шелъ крупною иноходью, отфыркиваясь отъ пыли и изрѣдка звякая подковами, когда задняя нога цѣпляла на ходу за шипъ передней подковы.
   -- Ну-съ, какъ же теперь вы поступите, Сергѣй Николаевичъ? будете продолжать вашу неблагодарную роль добраго генія, или же вспомните, что самое выгодное и современное быть эгоистомъ?.. Гм!.. а вѣдь дѣвушка такая что...
   Сергѣй Николаевичъ поправилъ кончики усовъ, подхлеснулъ Лысаго и поскакалъ крупнымъ галопомъ.
   Вѣроятно мечты его были самаго пріятнаго свойства, потому что онъ нѣсколько разъ весело улыбнулся и даже громко засмѣялся и сталъ напѣвать какую-то французскую шансонетку...
   Топотъ скачущей лошади отчетливо раздавался въ ночной тишинѣ и далеко разносился въ камышахъ. Этотъ топотъ коснулся и до ушей Касаткина, онъ удвоилъ шагъ, почти побѣжалъ... Вдругъ онъ замеръ, остановившись на одномъ мѣстѣ.
   Сквозь чащу ясно мелькнулъ бѣлый китель-скачущаго, этотъ голосъ, эти французскія слова пѣсни не допускали никакого сомнѣнія -- кто былъ ночной ѣздокъ.
   Согнувшись къ самой землѣ, прыжками, какъ тигръ на добычу, ринулся Касаткинъ къ опушкѣ дороги и припалъ между двумя частыми кустами камыша.
   -- Одинъ... съ глазу на глазъ... кругомъ пустыня... мелькнуло у него въ головѣ.
   Онъ приложился.
   Прямо противъ прицѣла виднѣлась бѣлая фигура наѣздника -- фигура эта все росла, по мѣрѣ приближенія.
   -- Судьба, сама судьба! прошептали дрожащія губы Касаткина.
   -- Et beaucoup d'autres choses...
   Ясно слышались слова куплета.
   Сухой, обрывистый выстрѣлъ разомъ прервалъ шансонетку и глухо понеслось перекатами пустынное эхо, разнося этотъ звукъ далеко-далеко, вплоть опять до тѣхъ же ауловъ Гайкулы бабая.
   

VIII.
Начало слѣдственнаго дѣла.

   Русская, простая тѣлега, въ одну лошадь, потихоньку катилась по дорогѣ изъ дальнихъ ауловъ въ Чиназъ. Въ тѣлегѣ этой сидѣло два солдата-линейца: одинъ правилъ откормленною ротною лошадью, другой напѣвалъ что-то въ полъ-голоса и слегка кивалъ носомъ, когда его уже черезъ чуръ одолѣвала неотвязная дремота, нагоняемая и теплымъ ночнымъ воздухомъ, и тихимъ шелестомъ окружающаго камыша, и мягкимъ, покойнымъ стукомъ некованныхъ колесъ, да слабымъ побрякиваніемъ наборной упряжи.
   Солдаты эти привозили матеріалы для постройки лабаза {Далѣе читатель узнаетъ, что именно такое называется лабазомъ у тигровыхъ охотниковъ.}, колья, жерди и проч., потомъ, всю остальную половину дня провозились за рытьемъ ямы и постройкой, а теперь возвращались домой, такъ какъ Касаткинъ объявилъ имъ, чтобы только черезъ недѣлю пріѣзжали забрать матеріалъ обратно.
   -- Надысь къ самому, почитай, комендантскому дому подходилъ -- фурштаты сказывали, произнесъ одинъ изъ ѣхавшихъ.
   -- Кто подходилъ-то? спрашивалъ другой.
   -- Тигра...
   -- Чаво-жъ ему надыть было?
   -- Такъ, можетъ что чуялъ... На часахъ тогда Корюшкинъ третьей роты стоялъ, сказываетъ: обомлѣлъ совсѣмъ.
   -- Страшно -- извѣстно.
   -- Пришелъ это онъ, на краю постоялъ; сюда-то, черезъ канаву, не перелазилъ, ну и пошелъ. Собаки, это, всѣ на крышу, вой такой подняли -- страсть!
   -- Подлецъ-звѣрь, одно слово.
   -- И вотъ у насъ, въ Костромѣ, на что лѣса дремучіе, а его нѣту, не слыхать вовсе.
   -- Холоду боится.
   -- Да нѣшто здѣсь тоже не бываетъ холодно?-- все одно.
   -- Опять же онъ лѣсу не любитъ.
   -- Нѣшто въ лѣсу ему хуже?
   -- Хуже -- вотъ болотина, это, камыши -- чаща всякая, ну тутъ ему самый водъ и есть.
   -- Вотъ, типерича, какъ здѣсь?
   -- Въ самый разъ -- чу-кось!...
   -- Ахъ, чортъ те дери!..
   Солдаты притихли, а лошадь стала по-немного упираться на ходу, задерживать шагъ и изрѣдка похрапывать.
   -- Береги, дядя Наумъ, что-то впереди не ладно.
   -- Можетъ онъ...
   -- Трещитъ... что-то сюда топочетъ... Слышишь?
   -- Слышу, тс!... остановилось...
   -- Капсюль на стержнѣ?
   Солдатъ посмотрѣлъ на замокъ своего штуцера и произнесъ:
   -- Есть, готово.
   -- А то что стоитъ?
   -- Гдѣ?
   -- Вонъ прямо, ровно какъ на дорогѣ. Пригнись лучше увидишь.
   Солдатъ пригнулся къ облучку. Теперь ему ясно видны были, на свѣтлой полосѣ горизонта, очертанія какого-то крупнаго животнаго.
   Вдругъ лошадь, везшая повозку, тихо заржала; въ отвѣтъ послышалось другое ржаніе.
   -- Лошадь, дядя Наумъ. Вотъ те крестъ -- она самая.
   -- То-то, я самъ гляжу, что лошадь.
   Дѣйствительно, по дорогѣ на встрѣчу скакала свободная отъ всадника лошадь. Заслышавъ стукъ тѣлеги, она разомъ остановилась на ходу, дико всхрапнула, оглянулась назадъ, и не знала, повидимому, на что рѣшиться. Привѣтственное ржаніе "чалаго" въ ротной повозкѣ вывело ея изъ сомнѣнія, и лошадь осторожно подбѣжала къ повозкѣ и стала обнюхивать своего товарища. Одинъ изъ солдатъ соскочилъ и взялъ ее за волочившійся по дорогѣ, порванный поводъ.
   -- А вѣдь это капитанская лошадь! сказалъ дядя Наумъ.
   -- Она и есть; теперь это она безпремѣнно ушла съ затоновъ, конюхи не доглядѣли, она оторвалась и ушла, вотъ те оказія!
   -- Хорошо что ордѣ какой не попалась, а то бы и поминай какъ звали.
   -- Нѣтъ ничаго, привели бы; на нихъ этого грѣха нѣтъ. Вотъ, надысь, у коменданта какой ушелъ, рыжій, что напристяжкѣ ходитъ, одначе черезъ недѣлю привели; изъ подъ Нураты, сказывали, привели.
   -- Ну, какъ на кого прійдется!
   Солдаты привязали къ облучку тѣлеги лошадь капитана Пуговицына и тронулись дальше. Погнали шибче, проѣхали еще съ полчаса; вдругъ, опять упряжный конь уперся на ходу, опять всхрапнулъ, и теперь уже кинулся въ сторону, чуть не опрокинувъ телѣгу, наскочивъ на высокую болотную кочку.
   -- Что тамъ опять за оказія?
   -- Лежитъ кто-то поперегъ дороги.
   -- Слѣзай, дядя,-- фонарь съ тобою?
   -- Никакъ капитанъ?
   Не смотря на темноту, можно было разсмотрѣть бѣлый китель лежащаго, крестообразно раскинутыя руки и ноги въ высокихъ охотничьихъ сапогахъ. Одинъ изъ солдатъ принялся чиркать объ обшлагъ сѣрною спичкою мѣстнаго приготовленія; голубоватый огонекъ вспыхнулъ, затрещалъ, чуть было не погасъ, однако солдатъ справился, прикрылъ огонь отъ вѣтра шапкою и зажегъ фонарь.
   -- Свѣти.
   -- Это тотъ, что на пароходѣ пріѣхалъ... Крови-то что, страсть! гляди весь бокъ запакощенъ.
   -- Словно дышетъ еще...
   -- Поправь сѣно въ телѣгѣ, бери подъ мышки, легче.
   Ровичъ застоналъ, тихо, чуть слышно.
   -- Ты сказалъ, дядя Наумъ?
   -- Тише!... дядя Наумъ кивнулъ на раненаго.
   -- Поднимай. Легче, за колѣно задѣнешь. Сними подушку съ сѣдла, клади ее подъ голову, вотъ такъ; сѣна подложи. Ладно!
   -- Что за притча такая?!...
   -- Кабы что на насъ не подумали?.. Вотъ грѣхъ-то будетъ. Мещерякъ, въ третьемъ году, тоже такъ ни за что пропалъ.
   -- Не пропадемъ, не бросить же такъ на дорогѣ!
   -- Кто говоритъ бросать!
   Раненаго бережно уложили на телѣгу, онъ стоналъ и слегка метался въ безсвязномъ бреду. Одинъ изъ солдатъ сѣлъ на облучекъ и поддерживалъ голову Сергѣя Николаевича, другой велъ лошадь въ поводу. Поѣхали шагомъ, осторожно выбирая дорогу, чтобы какъ нибудь не побезпокоить офицера.
   Еще не совсѣмъ разсвѣло, какъ тревожный слухъ разнесся по всей чиназской слободкѣ: "Ровича привезли убитаго,-- Ровича разорвалъ тигръ,-- на Ровича напали барантачи, и отрѣзали ему голову, а тѣло прислали въ Чиназъ; теперь они, т. е. барантачи, стоятъ лагеремъ на томъ берегу и готовятся къ нападенію на слободку". Вотъ говоръ, который пошелъ ходить по домамъ, разростаясь въ колоссальную нелѣпицу. Говорили уже, что "и Касаткинъ убитъ, и Трубаченко... всѣ уже убиты, кто только былъ на томъ берегу..." Какой-то отдаленный барабанъ, Богъ вѣсть по какому волненію, заколотилъ тревогу. Это усилило суматоху... кричали даже "пожаръ!" и лѣзли на крыши смотрѣть: гдѣ же это пламя?...
   Къ утру наконецъ все разъяснилось и успокоилось, и только около дома "стараго пушкаря" бродили вереницы любопытныхъ, заглядывали въ окна -- и забѣгали въ кухню съ разиросомъ о всемъ тамъ происходившемъ.
   Мартынъ Федоровичъ настоялъ, чтобы раненаго непремѣнно помѣстили у него въ домѣ. Какъ ни противилась Маланья Ивановна, какъ ни кричала она на своего мужа, однако побѣда осталась на сторонѣ соединенныхъ силъ -- отца и дочери. И въ настоящую минуту въ залѣ дома стараго пушкаря происходила слѣдующая сцена.
   Сергѣй Николаевичъ лежалъ на диванѣ въ совершенномъ безпамятствѣ; около него, засучивъ рукава рубахи и снявъ сюртукъ, возился мѣстный докторъ. Мартынъ Федоровичъ сидѣлъ на стулѣ около подушекъ -- и внимательно, съ видомъ знатока наблюдалъ, какъ Наташа обмывала губкою -- кровь, запекшуюся вокругъ маленькой ранки. Покойно, твердою рукою она нажимала губку на окровавленное тѣло, ловко очищала присохшую кровь -- и только изрѣдка капавшія на подушку слезинки выдавали душевное волненіе дѣвушки. Комендантъ и два офицера сидѣли въ сосѣдней комнатѣ; передъ ними стояли недопитые стаканы чая и лежали письменныя принадлежности. Они собирались составлять протоколъ о всемъ случившемся, для начала слѣдственнаго дѣла.
   Священникъ въ эпитрахили, съ дарами, приглашенный на всякій случай, стоялъ у окна и набожно вздыхалъ, выглядывая по временамъ на улицу, изъ подъ опущенной занавѣски.
   -- Я говорилъ: не слѣдовало имъ ѣхать, по многимъ соображеніямъ не слѣдовало-бы, укорительно произносилъ уже въ шестой разъ отецъ іерей.
   -- И, батюшко, еще ничего неизвѣстно, что и какъ, а вы уже намеки дѣлаете, съ досадою произнесъ Чижиковъ.
   -- Начнете такъ, диктовалъ комендантъ одному изъ офицеровъ.-- "Сего такого-то числа", какое нынче число?
   -- Двадцать третье.
   -- "Сего, двадцать третьяго числа, въ четыре часа утра, рядовые ввѣреннаго мнѣ батальона, такіе-то"... Они оба здѣсь?
   -- Въ кухнѣ сидятъ.
   -- Допросъ особо снимите.
   -- Ой!.. застоналъ раненный.
   Докторъ въ эту минуту принялся зондировать уже обмытую рану. Эта операція и вызвала болѣзненный стонъ, прервавшій диктовку протокола.
   -- Глубоко сидитъ. Правое легкое повреждено, говорилъ докторъ.-- Подай пинцетъ, обратился онъ къ суетившемуся около фельдшеру.
   -- Опухоль успѣла затянуть ранку; надо сдѣлать надрѣзецъ... это мы сейчасъ, это мы сразу, бравировалъ докторъ.-- Придержите-ко, Мартынъ Федоровичъ, руку; онъ хотя и въ безпамятствѣ, а на всякъ случай покойнѣй.
   -- Да вы не мучьте его очень! вырвалось у Наташи.
   -- Хе-хе! небось, будетъ живъ, не бойтесь, улыбнулся докторъ.
   -- Тутъ сейчасъ у васъ будетъ слѣдовать все, что вы извлечете изъ допроса обоихъ солдатъ, доносилось изъ сосѣдней комнаты.
   -- Батюшко, чайку стаканчикъ! приглашала священника Маланья Ивановна, высунувшись изъ-за двери.
   -- Ну, вотъ вамъ и улька... кругленькая!.. вытащилъ докторъ что-то маленькое, обмылъ это что-то и положилъ на столъ.
   -- Эхъ! крикнулъ Мартынъ Федоровичъ, отвернулся и уставилъ глаза въ одну точку.
   -- Петя, Петя, пропащая ты голова! чуть слышно прошептали сухія губы старика.
   Наташа поблѣднѣла какъ полотно и начала поправлять подушки. Наконецъ она быстро поднялась, будто не выдержала болѣе гнетущей ей сердце тяжести и вышла изъ комнаты.
   Докторъ промылъ рану, вложилъ туда корпію, залѣпилъ полосками пластыря и принялся бинтовать.
   -- Покой прежде всего... онъ скоро прійдетъ въ себя. Говорить много не позволяйте; пусть лучше вовсе не говоритъ ни слова. Рюмку краснаго вина и ложки двѣ крѣпкаго бульона; черезъ мѣсяцъ будетъ здоровъ... отчеканилъ докторъ, потянулся и началъ надѣвать свой сюртукъ.
   -- Ну, благодареніе Господу за его милости! вздохнулъ отецъ іерей.
   -- Пулю же надо завернуть въ бумагу и припечатать къ протоколу... докторъ началъ шарить на столикѣ, передвигая футляры съ инструментами, перещупывая клочья корпіи и обрѣзки пластыря.
   -- Надо припечатать... да гдѣ же она?...
   -- Что вы ищете, докторъ? спросилъ Чижиковъ.
   -- Пулю-пулю, что вытащилъ изъ раны.
   -- Да вы гдѣ же ее дѣли?
   -- Сюда вотъ на столъ положилъ... куда же это она запропастилась!
   Мартынъ Федоровичъ смутился, онъ догадался о чемъ-то, онъ началъ-быстро соображать.
   -- Какая пуля была? спросилъ онъ.
   -- Круглая, обыкновенно. Я же говорилъ.
   -- Вы докторъ ничего не говорили.
   -- Какъ не говорилъ?!.
   -- Вы ничего не говорили. Да не уронили-ли вы ее какъ нибудь? давайте искать.
   Искали. Искали долго, выметали даже полъ и ничего не нашли, кромѣ костей, оглоданныхъ собаками подъ диваномъ.
   Рѣшили, что все это очень подозрительно,-- и отложили составлять протоколъ до того времени, какъ очнется Ровичъ.
   Наташа, выйдя изъ комнаты, стремительно прошла черезъ кухню на заднее крыльцо и оглянулась. Кругомъ никого не было видно. Только за стѣною слышался глухой гулъ собравшагося народа. Въ углу двора за кучами неубраннаго навоза былъ старый заброшенный и засоренный до послѣдней возможности колодезь; его вырыли, разсчитывая имѣть хорошую прѣсную воду, но ошиблись въ разсчетѣ: вода оказалась солоноватая и негодная для употребленія. Давно уже обвалился срубъ, заросла бурьяномъ зіяющая дыра, и только по ночамъ синеватый паръ вился надъ этою забитою, загнившею ямою. Наташа еще разъ робко оглянулась. Никого. Она быстро въ три прыжка перебѣжала дворикъ, нагнулась надъ колодцемъ и тотчасъ же отбѣжала назадъ къ крыльцу. Со дна колодца донесся обрывистый звукъ упавшаго предмета; что-то булькнуло. Дѣвушка перевела духъ, обошла кругомъ и взошла въ комнагы.
   -- Вы это куда ходили? спросилъ ее докторъ, подозрительно глядя на заплаканные глаза Наташи.
   -- Куда? да вамъ-то что за дѣло? удивленно спросила та.
   -- Нѣтъ, однако? переспросилъ докторъ.
   -- Выплакаться ходила,-- вы думаете, мнѣ легко было смотрѣть на все это.
   -- Кто говоритъ -- пойдите-ко сюда!
   Докторъ подманилъ ее рукою, та подошла.
   -- Барышня вы хорошая и умная, тихо сказалъ ей докторъ.-- Сообразить вы скоро умѣете...
   Наташа поблѣднѣла.
   -- Не бойтесь -- я человѣкъ добрый, случившагося не поправить, а зла никому я дѣлать не хочу -- поняли?... Что въ томъ толку!
   Наташа стала перебирать пальцами свой передникъ и тихо вышла въ другую комнату.
   -- Опустите шторы, лишняго свѣта не надо, говорилъ докторъ,-- народу тоже лишняго не требуется; когда очнется -- сейчасъ мнѣ дайте знать, я буду дома. Прощайте.
   Докторъ собралъ свои инструменты и пошелъ къ дверямъ.
   Въ комнатѣ съ больнымъ остался только Мартынъ Федоровичъ, который, подсѣвъ къ окну, гдѣ сквозь щель въ ставнѣ прорывался тоненькій лучъ свѣта,-- развернулъ осторожно свой древній календарь и сталъ попрежнему отыскивать въ немъ чего нибудь поинтереснѣе для чтенія.
   Черезъ часъ на смѣну пришла Наташа. Долго, пристально смотрѣлъ старикъ въ лицо своей дочери.
   -- Да что ты, папа? смутилась та наконецъ.
   -- А гдѣ пулька?
   -- Какая?...
   -- Кругленькая, что Петя самъ льетъ для своей двустволки. Ты знаешь -- какая.
   -- Ничего я не знаю...
   -- Ну хорошо, посиди же ты теперь здѣсь, а я пойду сосну немного,-- прощай.
   Мартынъ Федоровичъ ушелъ, а Наташа пододвинула стулъ къ дивану, сѣла -- и такъ и впилась глазами въ блѣдное неподвижное лицо Сергѣя Николаевича.
   Тихо было въ комнатѣ, только мухи гудѣли и щелкались объ стекла, да съ улицы несся обыденный говоръ, топотъ конскихъ ногъ и отдаленный ревъ верблюдовъ. День былъ базарный -- и къ Чиназу съѣхались со всѣхъ сторонъ окрестные кочевники.
   Долго сидѣла дѣвушка не мѣняя положенія; она, казалось, сама ничего не чувствовала, сама ничего не сознавала, она даже не могла бы отдать себѣ отчета: долго ли тянулось это безмолвное ожиданіе первыхъ признаковъ пробуждавшейся жизни. Вдругъ она вся встрепенулась. Ей показалось, что опущенныя рѣсницы Сергѣя Николаевича слегка дрогнули, губы зашевелились. Наташа взяла ложечку, зачерпнула изъ стакана краснаго вина и влила жидкость въ ротъ больнаго. Конвульсивное движеніе горла показало, что вино было проглочено. Черезъ нѣсколько минутъ Ровичъ открылъ глаза -- и долго, почти безъ всякаго выраженія, смотрѣлъ въ одну точку; потомъ въ этомъ взглядѣ мелькнуло что-то осмысленное -- показалось изумленіе, неожиданность...
   -- Сергѣй Николаевичъ, тихо говорила Наташа, наклонившись къ самому уху раненаго.-- Вы у насъ въ домѣ... Вы узнаете меня?-- это я... Наташа...
   Глаза больнаго опять закрылись, но Наташа успѣла замѣтить, что Сергѣй Николаевичъ узналъ ее; она, по крайней мѣрѣ, была убѣждена въ этомъ.
   Тихое, ровное, хотя едва замѣтное дыханіе больнаго показало, что обморокъ смѣнился сномъ. Здоровая натура Сергѣя Николаевича взяла свое.
   Наташа нагнулась къ нему, прижала свои горячіе губы къ его лбу и долго-долго не отрывала ихъ, едва удерживаясь, чтобы не разразиться самимъ неудержимымъ, истерическимъ рыданіемъ.
   Ночь прошла относительно довольно покойно для больнаго. Къ утру, лихорадочное состояніе значительно ослабѣло, бредъ прекратился -- и Сергѣй Николаевичъ въ первый разъ сознательно открылъ глаза и попросилъ пить. Онъ уже всѣхъ узналъ; онъ понялъ изъ разсказа Наташи все, что произошло съ нимъ,-- только крайняя слабость не позволяла ему даже пошевелиться на постели -- и каждое слово, произнесенное имъ, сопровождалось сильнѣйшею усталостью и болью груди. Пришелъ докторъ -- осмотрѣлъ раненаго, пощупалъ пульсъ, посидѣлъ на стулѣ около больнаго, разсказалъ анекдотъ, весьма по его мнѣнію забавный, сообщилъ, что слѣдователемъ по всему этому дѣлу назначенъ заслуженный маіоръ,-- и ушелъ обѣщавъ навѣдаться передъ вечеромъ.
   Когда докторъ сообщилъ послѣднее обстоятельство, Ровичъ открылъ глаза -- и на его лицѣ выразилось сильное безпокойство. Онъ нѣсколько разъ взглядывалъ то на доктора, то на дверь, какъ будто бы ждалъ съ нетерпѣніемъ его ухода. Едва только сутулутовая фигура доктора скрылась за дверью, Ровичъ кивнулъ Наташѣ; та подошла и нагнулась. Тихо, едва шевеля губами, почти у самаго уха дѣвушки Ровичъ произнесъ:
   -- Ружье мое оно заряжено мнѣ нужно, чтобы одинъ стволъ былъ разряженъ...
   Больше ничего не сказалъ Сергѣй Николаевичъ, и это усиліе стоило ему обморока. Онъ вдругъ осунулся и затихъ; казалось, даже дыханіе прекратилась въ груди раненнаго... Наташа громко вскрикнула... Эта внезапная перемѣна была такъ похожа на смерть.
   Взошелъ Мартынъ Федоровичъ.
   -- Ну, что ты?!.. что случилось? заботливо произнесъ старикъ.
   Наташа разсказала.
   -- Поздно!... Я это предчувствовалъ... говорилъ Чижиковъ.-- Утромъ сегодня я видѣлъ маіора: онъ ѣздилъ верхомъ, съ двумя казаками. Онъ возвращался съ мѣста происшествія -- онъ не дуракъ, этотъ проклятый маіоръ, знаетъ свое дѣло хорошо... Солдаты, что привезли Сергѣя Николаевича, не нашли ружья въ потемкахъ-то, а казаки нашли. Я у одного изъ нихъ видѣлъ штуцерокъ въ рукахъ. Теперь уже онъ припечатанъ и описанъ и стоитъ въ квартирѣ у маіора. Петенькино дѣло проиграно до чиста...
   Наташа потупила голову.
   Оборванный, полуголый киргизёнокъ Гайтакъ, племянникъ стараго Гайкулы, прискакалъ въ Чиназъ, на буромъ поджаромъ иноходцѣ, и остановилъ свою лошадь передъ крыльцомъ комендантскаго дома. Онъ должно быть очень спѣшилъ, потому что даже не поѣхалъ на перевозъ, что составляло значительный крюкъ,-- а для выигрыша времени переправился черезъ Сыръ-Дарью вплавь, противъ пароходной пристани, и въ настоящую минуту съ его лошади текли обильныя струи грязной воды и образовали лужу у столба съ кольцомъ, врытаго для привязки лошадей, передъ окнами дома.
   -- Ты куда прешь прямо въ домъ -- кого тебѣ надо? грубо остановилъ мальчика часовой-линеецъ, когда тотъ сталъ взбираться на ступеньки крыльца...
   -- Тюра-коменданта -- надо... самого коменданта надо... говорилъ киргизенокъ ломанымъ русскимъ языкомъ,-- скоро надо... сейчасъ надо...
   -- Что тамъ такое?.. часовой позвонилъ.
   -- Скоро надо... Тюра-Касатка... велѣлъ скоро -- байтакъ надо... Пусти.
   -- Погоди -- нельзя.
   Изъ дверей выглянулъ одинъ изъ комендатскихъ деньщиковъ.
   -- Доложи Егоръ его высокоблагородію, джигитъ пріѣхалъ, произнесъ часовой.
   -- Онъ на фурштатскомъ дворѣ, сообщилъ деньщикъ.-- Эй! ты, обратился онъ къ посланцу,-- знаешь, гдѣ фурштатскій дворъ, гдѣ арбы солдатскія стояли? пояснилъ деньщикъ мальчику...
   -- Знаю... я тамъ бывалъ...
   -- Ну, бѣги туда; слышишь, это онъ самъ на кого-то кричитъ?..
   Съ фурштатскаго двора дѣйствительно доносился нѣсколько-сиплый голосъ коменданта, громогласно дѣлавшаго какія-то распоряженія.
   Гайтакъ вскочилъ опять на своего поджараго и поскакалъ ко двору -- онъ перепрыгнулъ черезъ заборъ -- чуть не вылетѣлъ изъ сѣдла и уже кое-какъ уцѣпился руками за шею коня -- и черезъ полминуты слѣзъ передъ комендантомъ, глядѣвшимъ уже, что за джигитъ такой несется по его задворкамъ.
   -- Ты отъ кого?
   -- Вотъ, тюра-Касатка кагасъ (бумагу) прислалъ, сказалъ Гайтакъ, снялъ малахай и началъ тщательно рыться въ его подкладкѣ... Онъ вытащилъ оттуда четвертушку смятой бумаги и подалъ коменданту...
   Это была записка отъ Касаткина слѣдующаго содержанія:
   "Увѣдомляю васъ, господинъ комендантъ, что я убилъ Ровича. Распоряженіемъ объ арестованіи меня не спѣшите; я самъ, тотчасъ же по окончаніи охоты на тигровъ, явлюсь въ Чиназъ... Вы меня настолько знаете, чтобы повѣрить моему слову... Я только потому не являюсь сейчасъ же, что разсчитываю на услугу тигра, который можетъ быть избавитъ меня отъ суда и всякихъ проволочекъ...
   П. Касаткинъ".
   -- Вотъ какъ! развелъ руками комендантъ, прочтя это посланіе, далъ киргизу немного мелкихъ монетъ и, потупивъ голову, пошелъ къ себѣ домой.... Ему жаль было Петра Михайловича. "Значитъ солоно пришлось бѣднягѣ, когда дошло до такого пасажа", думалъ комендантъ, направляясь къ канцелярскому флигелю.
   Не прошло и часу, какъ объ этомъ письмѣ Касаткина зналъ весь Чиназъ,-- узнали конечно и Мартынъ Федоровичъ съ дочкою и убѣдились окончательно, что всѣ попытки къ спасенью Петра Михайловича окончательно парализованы.
   -- Воля Божія! сказалъ старикъ -- и даже на образа перекрестился...
   А заслуженный маіоръ -- пришивая и припечатывая письмо къ слѣдственному дѣлу, процѣдилъ сквозь зубы: "Ну, голубчикъ, теперь ты отъ меня не отвертишься".
   На площади передъ домикомъ адъютанта стояла конная группа, готовая по всѣмъ признакамъ, отправиться въ путь -- ждали только самого адъютанта, осѣдланная лошадь котораго стояла у дворовой калитки. Это былъ конвой, назначенный для арестованія Касаткина. Адъютантъ, которому поручена была эта печальная обязанность, посланъ съ шестью казаками въ дальніе аулы и, въ настоящую минуту, наскоро доѣдалъ легонькій завтракъ, разговаривая кое съ кѣмъ-изъ пришедшихъ его проводить товарищей.
   -- Эхъ! жаль -- то есть такъ жаль, что и словъ не нахожу!.. вздыхалъ капитанъ Пуговицынъ, пережевывая кусочекъ селедки.
   -- Не говори! махнулъ рукою адъютантъ, пристегивая шашку.
   -- И кой чортъ дернулъ меня лошадь свою дать этому барину?! Вѣдь откажи я, пожалуй бы всего этого и не случилось бы...
   -- Не случилось бы.
   -- Я говорилъ, не слѣдовало ѣхать; но многимъ психическимъ причинамъ и соображеніямъ, не слѣдовало, въ сотый разъ говорилъ отецъ іерей.
   -- Ну, да ужь что же! теперь дѣло не поправишь.
   -- Ты, братъ, слушай, говорилъ тихонько Пуговицынъ адъютанту,-- ты не спѣши очень... Онъ не уйдетъ. Дай ему хоть поохотиться въ послѣдній разъ какъ слѣдуетъ.
   -- Да, какъ же! ты читалъ, что пишетъ онъ: -- "Тигры, говоритъ, можетъ предупредятъ и прочее"... Онъ, братъ, можетъ что такое затѣваетъ, что потомъ намъ своей шкурой прійдется отвѣчать... Дѣло уголовное.
   -- Кто говоритъ! а все-таки жаль... ты пойми -- жаль!..
   Капитанъ отъ излишнихъ припадковъ жалости совершенно раскисъ, наливая себѣ восемнадцатую, и не замѣчалъ уже, что стаканчикъ давно уже переполнился до краевъ -- и по грязному столу расползались во всѣ стороны зеленоватыя струи полынной водки.
   -- Ну, однако, пора ѣхать, прощайте! коснѣющимъ языкомъ говорилъ тоже разчувствовавшійся адъютантъ.
   -- Прощай, голубчикъ!.. прощай, родной!..
   -- Вотъ что значитъ пренебрегать разумными предостереженіями! укорительно и съ сознаніемъ своей правоты произносилъ отецъ іерей.-- "И въ писаніи сказано"...
   -- Садись!.. Скомандовалъ адъютантъ, показавшись на порогѣ.-- Лошадь подай, ей!
   Вся кавалькада рысью тронулась черезъ площадь, пронеслась по базарной улицѣ и скрылась въ облакахъ пыли, поднятыхъ но дорогѣ къ перевозу.
   А Наташа, улучшивъ удобную минуту, все сообщила Сергѣю Николаевичу. Если тому и запрещено было говорить, что могло принести безусловный вредъ, за то слушать онъ могъ сколько угодно и совершенно безопасно для своего здоровья. Этимъ обстоятельствомъ и пользовалась его хорошенькая сидѣлка, прерывая свои разсказы страстными поцѣлуями въ лобъ, когда Маланья Ивановна уходила себѣ на кухню, а Мартынъ Федоровичъ -- сперва дѣйствительно ничего не замѣчалъ, а потомъ дѣлалъ видъ, что ничего не замѣчаетъ.
   Выздоровленіе, при такихъ благопріятныхъ условіяхъ и предупредительности со стороны ухаживающихъ, должно было, по словамъ доктора, идти весьма быстрыми шагами -- и дѣйствительно докторъ въ данномъ случаѣ не ошибался.
   

IX.
Охота на тигровъ.

   Солдаты окончили постройку лабазовъ, убрали лишній матеріалъ, чтобъ не валялся на виду и не внушалъ подозрѣнія тиграмъ, запрягли лошадей и уѣхали въ Чиназъ. Имъ уже не разъ приходилось строить этого рода сооруженія, и Касаткинъ даже не присутствовалъ самъ при постройкѣ, только мѣсто указалъ,-- а самъ, тѣмъ временемъ, прошелъ на затоны, гдѣ и случилось все нами разсказанное.
   Трубаченко и Бабаджакъ сидѣли въ аулѣ Гайкулы-бабая и поджидали Петра Михайловича. Снаряды для охоты были давно уже приведены въ полнѣйшій порядокъ. Самъ Гайкула взялся ножи переточить охотничьи, и тутъ же на ручномъ точильномъ колесѣ, а потомъ на сырой бараньей кожѣ, исполнилъ это въ совершенствѣ,-- такъ что когда Трубаченко держалъ ножъ прямо конномъ кверху, Гайкула взялъ маленькій листокъ бумаги, спустилъ его на остріе -- и листокъ единственно только дѣйствіемъ своей незначительной тяжести наткнулся на это остріе и сползъ по немъ почти до самой рукоятки. Даже самъ точильщикъ не ожидалъ такого блестящаго результата; попробовали еще на конскомъ волоскѣ -- тоже хорошо вышло.
   -- Эхъ, якши исякъ, копъ якши исякъ {Хорошій ножъ -- очень хорошій ножъ.}, сказалъ Гайкула и добавилъ, хлопнувъ по плечу Трубаченко: -- теперь проклятый пусть въ тройную шкуру влѣзетъ, а отъ твоего ножа не отвертится.
   -- Ну не дай Богъ, чтобы до ножей дѣло дошло, произнесъ Трубаченко,-- тамъ уже игра невѣрна -- послѣднее дѣло.
   -- Тогда уже и самъ чѣмъ нибудь да поплатишься, добавилъ Бабаджакъ.-- Вонъ пріятель мой, Монтыкъ, въ фортѣ Перовскомъ что жилъ, головою поплатился: промахъ далъ онъ по тигру,-- то есть оно не то, что совсѣмъ промахъ, а не положилъ его сразу; сцѣпились они съ звѣремъ... На другой день отыскали обоихъ -- у тигра животъ весь какъ есть разпахнутъ ножемъ и кишки всѣ вывалились, а у Монтыка черепъ прокушенъ зубами въ шести мѣстахъ, плечо словно подъ пушечнымъ колесомъ было, чисто измолото, да и голова-то вся выворочена лицомъ къ затылку,-- хо-хо-хо!... вотъ какъ обработалъ. Нѣтъ, до ножей дойдетъ -- ужъ это совсѣмъ скверно! закончилъ охотникъ и сталъ поправлять угольки въ своемъ кальянѣ, поковырывая въ чашечкѣ проволочнымъ протравникомъ.
   -- Ничего, Аллахъ милостивъ, произнесъ старый Ашикъ, сидѣвшій поблизости и слушавшій, какъ разговаютъ русскіе охотники,-- Аллахъ милостивъ и до бѣды не допуститъ. Жаль, вотъ нѣту близко Каратай-Хаира колдуна! онъ бы вамъ помогъ сильно.
   -- Чѣмъ же это онъ помогъ бы намъ? полюбопытствовалъ Трубаченко.
   -- Какъ чѣмъ? онъ "Ярупча" (нѣчто въ родѣ колдуна): вопервыхъ, впередъ все знаетъ какъ что случится, а вовторыхъ, на ружье заговоръ дѣлаетъ. Посмотритъ на пулю, помажетъ ее чѣмъ-то (уже онъ знаетъ чѣмъ), поговоритъ и значекъ ножемъ положитъ, тогда стрѣляй смѣло; хоть не гляди совсѣмъ куда стрѣляешь, а только задумай -- пуля уже сама найдетъ дорогу куда слѣдуетъ..
   -- Вотъ хорошо бы, обрадовался суевѣрный Бабаджакъ,-- гдѣ же это теперь этотъ Каратай-Хаиръ вашъ?
   -- А Аллахъ его вѣдаетъ гдѣ. Колдуны -- что птицы: сегодня здѣсь -- завтра тамъ, ходятъ по всей землѣ. Гдѣ ихъ хорошо принимаютъ -- дольше живутъ; гдѣ худо -- туда и совсѣмъ не заходятъ, а зайдутъ такъ уже вѣрно не за добрымъ дѣломъ, а что нибудь напакостятъ. У насъ три года тому назадъ былъ, верблюдовъ двухъ вылечилъ и чорта выгналъ изъ бабы... Мы его хорошо принимали.
   -- Да у васъ колдунамъ хорошо въ степи живется, улыбнулся Трубаченко,-- вотъ когда изъ службы выгонятъ, непремѣнно къ вамъ въ "Ярупчи" пойду.
   -- Отъ пророка такая наука дается: отъ дѣдовъ къ отцамъ, отъ отцовъ къ сыновьямъ, изъ роду въ родъ переходитъ -- такъ ты надъ этимъ дѣломъ не смѣйся, важно произнесъ старый Ашикъ и укорительно поглядѣлъ на невѣрующаго русскаго.
   -- Однако, гдѣ же это нашъ "Касатка" запропастился? перемѣнилъ разговоръ Трубаченко,-- вотъ скоро солнце сядетъ, а его нѣтъ какъ нѣтъ -- что за диковинка?
   -- Забрелъ далеко, къ ночи будетъ, произнесъ Бабаджакъ,-- выстрѣловъ не слышно, значитъ по близости нѣту, къ затонамъ прошелъ вѣрно или на Дарьѣ... Чу!..
   -- Что тамъ?
   -- Нѣтъ, мнѣ такъ показалось, Альфа его будто тявкнула.
   -- Обѣщалъ нынче ночью залечь въ лабазы.
   -- Лошадь, что вчера околѣла, началъ Гайкула,-- уже тамъ, мои работники еще до полудня сволокли ее въ то мѣсто.
   -- На падаль пожалуй не пойдетъ, усумнился Бабаджакъ.
   -- А не пойдетъ, на живаго козла манить будемъ... вотъ возьмемъ того чернаго, что гляди какъ прыгаетъ, вонъ съ собаками играетъ.
   Трубаченко указалъ на молодаго, чернаго какъ смоль козленка, весело заигрывающаго съ четырьмя киргизскими собаками.
   -- Такъ я вамъ его и отдала! огрызнулась изъ-за желомейки краснощекая дѣвка,-- другихъ что ли нѣту?
   -- Ужъ очень намъ этотъ нравится, заигрывалъ съ степною красавицею Трубаченко.
   -- А этого хочешь?... пальцы красавицы приняли такую нецензурную форму, что Бабаджакъ плюнулъ, а Трубаченко разхохотался и швырнулъ въ дѣвку обуглившейся головешкою. Та отвернулась.
   -- Вотъ замужъ скоро выдавать будемъ, сказалъ Гайкула, подмигивая на веселую дѣвку,-- изъ Курамы присылали сватать, да калыму мало даютъ, а за такую красавицу да хозяйку ханскаго калыму мало.
   -- А за меня пойдешь? спросилъ Трубаченко.
   -- А что дашь? крикнула красавица изъ-за желомейки.
   -- У насъ еще за женою наровятъ взять приданаго, а не то что ей платить. Ничего не дамъ.
   -- У васъ одни порядки, у насъ другіе, произнесъ Гайкула.
   -- На свадьбу позови хоть, когда женихъ подходящій найдется,-- позовешь что-ли?... гляди, кто-то идетъ въ камышахъ, вонъ чуть шапка чернѣетъ, никакъ нашъ Петръ Михайловичъ.
   -- Никого не вижу, присмотрѣлся Бабаджакъ.
   -- А можетъ только показалось, согласился Трубаченко.
   Всѣ замолчали.

-----

   Солнце сѣло, темнѣть начало, чуть уже краснѣлась на западѣ потухающая вечерняя заря, а Касаткина все не было. Недоумѣвалъ Трубаченко, недоумѣвалъ его товарищъ; даже самъ Гайкула -- и тотъ наконецъ сказалъ: "Да гдѣ же это онъ въ самомъ дѣлѣ?"
   Вздрогнулъ Бабаджакъ и попятился, широко раскрылъ глаза Трубаченко, а краснощекая дѣвка даже взвизнула на весь аулъ,-- такъ неожиданно въ освѣщенномъ костромъ пространствѣ появилась фигура Петра Михайловича. Онъ былъ блѣденъ какъ полотно его рубахи, безъ шапки, глаза смотрѣли тускло; ружье свое онъ лѣниво несъ, почти волокъ за собою, словно его одолѣла самая сильная усталость. Той граціи и ловкости, съ которою онъ обыкновенно закидывалъ за плечо свое оружіе, какъ не бывало.
   -- Наконецъ пришелъ, а мы тебя ждали-ждали! началъ Трубаченко,-- ждали-ждали, повторилъ онъ какъ бы про себя.-- Да что это, чортъ возьми, съ тобою?-- болѣнъ что-ли? спросилъ онъ громко, всталъ съ земли и подошелъ къ охотнику.
   -- Оставь, глухо произнесъ тотъ,-- дайте напиться... чаю бы сварить...
   Онъ приставилъ къ желомейкѣ ружье, понравилъ рукою сбившіеся на лобъ волосы и опустился, почти повалился на песокъ, какъ человѣкъ совершенно потерявшій силы.
   -- Можетъ ты взаправду заболѣлъ? приставалъ къ нему Бабаджакъ.
   -- Усталъ очень, прошелъ много... пить дайте...
   Гайкула поднесъ ему чашку съ холоднымъ кислымъ молокомъ, тотъ впился въ ея края сухими губами и долго тянулъ не отрываясь.
   -- Что онъ говоритъ? неожиданно спросилъ Касаткинъ. Онъ вдругъ оставилъ чашку, приподнялся и началъ вслушиваться.
   Какой-то киргизъ шепталъ что-то на ухо старухѣ и нечаянно взглянулъ на Касаткина, тотъ замѣтилъ это.
   -- Кто говоритъ?
   -- Вотъ онъ... Петръ Михайловичъ протянулъ руку.
   -- Въ камышахъ, говоритъ, былъ, на падаль наткнулся -- спрашиваетъ...
   -- На дорогѣ?.. на дорогѣ?..
   Что-то дикое, тревожное слышалось въ этомъ вопросѣ.
   -- Нѣтъ, тутъ, влѣво, верблюдъ что третьяго дни пропалъ -- лежитъ, такъ спрашивалъ: можетъ его тоже стащить къ лабазамъ?
   -- Сегодняшнюю ночь мы перегодимъ можетъ? поздно! замѣтилъ Трубаченко.
   -- Зачѣмъ ждать! мы сейчасъ поѣдемъ.
   Касаткинъ всталъ и покачнулся.
   -- Поздно, пока дойдемъ. Да ты вотъ на ногахъ еле стоишь.
   -- Гайкула лошадей даетъ, верхами доѣдемъ,-- собирайтесь!
   -- Кони давно готовы, сказалъ Гайкула.
   -- Ѣхать такъ ѣхать! рѣшилъ Бабаджакъ и сталъ подпоясывать свой архалукъ ремнемъ, на которомъ висѣлъ въ чехлѣ, на диво выточенный Гайкулою, ножъ.
   -- А и то правда! коли усталъ -- не бѣда: въ лабазѣ все равно лежать будемъ. Отдохнешь. Ѣдемъ.
   -- Альфу привяжи на веревку, пусть здѣсь останется, распорядился Касаткинъ,-- намъ ея теперь не надо. Гайда!
   Всѣ трое начали садиться на лошадей.
   Гуськомъ, всадникъ за всадникомъ, ѣхали наши охотники, съ трудомъ пробираясь по камышамъ. Чуть виднѣлись въ темнотѣ силуэты конныхъ фигуръ, и только мигали красноватыя искорки сигаръ въ зубахъ всадниковъ. Ѣхали молча, не разговаривая; киргизскія лошаденки фыркали и мотали головами, чуть брякали металлическія украшенія туземныхъ уздечекъ.
   Сзади всѣхъ ѣхалъ киргизъ, который долженъ былъ пригнать лошадей обратно въ аулъ, когда всадники достигнутъ мѣста охоты. Впереди всѣхъ ѣхалъ Касаткинъ; онъ находилъ дорогу въ темнотѣ, руководясь единственно лишь какимъ-то охотничьимъ инстинктомъ. Человѣку непосвященному вся окрестность представлялась сплошнымъ, однообразнымъ моремъ темнаго тумана, въ которомъ чуть виднѣлись и кивали отдѣльные камышевые стебли, что вправо, что влѣво, что впереди, что сзади -- все одно и тоже; и даже звѣздъ на небѣ не было видно, т. е. не то чтобы совсѣмъ не было видно, а чуть теплились сквозь туманъ неясныя точки, и только привычный глазъ могъ разсматривать тамъ отдѣльныя группы и созвѣздія. Багровымъ, приплюснутымъ шаромъ медленно поднималась луна изъ-за горизонта, и надъ нею вставало и росло красное зарево,-- и блѣднѣлъ туманъ, по мѣрѣ того какъ выше и выше поднималась луна, и словно фантастическія привидѣнія рисовались всторонѣ его причудливыя, клубящіяся волны.
   Стало свѣтлѣе -- поѣхали шибче; черезъ полчаса были на мѣстѣ.
   Небольшое, возвышенное пространство, свободное отъ камыша, представилось глазамъ охотниковъ;-- нѣсколько всторонѣ были врыты въ землю четыре толстыхъ столба -- и на нихъ, на высотѣ пяти аршинъ, прилажено было нѣчто въ родѣ площадки, устланной нарѣзанымъ камышомъ. На одномъ столбѣ врублены были поперечныя полочки, на аршинъ одна отъ другой; этотъ столбъ служилъ лѣстницею для подъема на вершину лабаза. Другой лабазъ былъ построенъ съ противуположной стороны полянки -- это было сооруженіе совершенно особенное отъ перваго.
   Яма, аршина въ три въ діаметрѣ, прикрыта было сверху фашинами, туго связанными изъ камыша, установленными конусообразно и связанными вверху всѣ вмѣстѣ веревкою; -- затѣмъ эта крыша заброшена была камышомъ, бурьяномъ и хворостомъ, что совершенно придало ей видъ чего-то случайнаго, а не умышленно построеннаго. Лабазы подобнаго рода предпочтительнѣе первыхъ, потому что животное не пугается громоздкости и дикаго вида первыхъ сооруженій -- и довѣрчивѣй подходитъ къ приманкѣ; но за то первые совершенно предохраняютъ охотника, даже послѣ промаха,-- между тѣмъ какъ въ ямѣ стрѣлокъ можетъ разсчитывать и на рукопашную свалку съ разъяреннымъ звѣремъ.
   Посрединѣ полянки, на самомъ видномъ мѣстѣ, вытянувъ длинныя, мускулистыя ноги и запрокинувъ голоду съ вытаращенными, тусклыми глазами и съ вывалившимся языкомъ, лежала палая лошадь, и ея бѣлая масса отчетливо рисовалась на темномъ фонѣ песка, залитая луннымъ свѣтомъ.
   -- Пора, произнесъ Касаткинъ,-- до разсвѣта осталось часа три, это самое настоящее время; ну, Батуйка, веди лошадей въ аулъ.
   Всадники слѣзли и начали расправлять свои ноги. Киргизъ позавязалъ поводья на шеи лошадямъ и приготовлялся ихъ гнать.
   -- Гляди, какъ бы тебя полосатый дорогою не пощупалъ! крикнулъ ему вслѣдъ Трубаченко.
   -- Тише! произнесъ Петръ Михайловичъ.
   -- Аллахъ милостивъ, прошепталъ киргизъ и во всю прыть понесся къ ауламъ.
   Охотники полѣзли въ засаду.
   Бабаджакъ и Трубаченко заняли высокій лабазъ, Касаткинъ влѣзъ въ яму -- нѣсколько секундъ слышенъ былъ шорохъ и шуршаніе; то охотники возились, умащиваясь и принимая позы покойнѣе, наконецъ все затихло, и на верху и внизу,-- и никто бы не услышалъ теперь ни одного подозрительнаго звука, кромѣ однообразнаго шелеста камыша, когда легкому ночному вѣтру приходила охота пробѣжать по верхушкамъ и всколыхнуть эти легкія, пушистыя метелки, потереть одинъ о другой эти тонкіе, трубчатые стебли.
   Замерли охотники въ нѣмомъ ожиданіи -- и казалось дыханіе затаили. Вотъ къ шуму вѣтра прибавилось еще что-то длинное, протяжное, заунывное... Бабаджакъ толкнулъ локтемъ своего сосѣда. "Далеко!", прошепталъ тотъ.
   А Касаткина поперемѣнно бросало то въ жаръ, то въ холодъ. Темно и тѣсно было лежать ему въ этой ямѣ. "Какъ въ могилѣ", промелькнуло у него въ головѣ ужасное сравненіе; "какъ въ могилѣ", повторили его ссохшіяся, наболѣвшія губы. Сквозь щели, образовавшіяся въ томъ мѣстѣ, гдѣ крыша соединялась съ поверхностью земли, видѣлъ онъ мертвую лошадь: "Какъ выдались, какъ отчетливо очерчиваются исхудалыя ребра!.. Лежитъ она неподвижною глыбою, глаза словно стекло налитое саломъ... мертво тупые... А на дорогѣ, тамъ, въ пыли ничкомъ, развѣ не такъ лежитъ?.. Ноги раскинуты, руки накрестъ, затылокъ съ англійскимъ проборомъ кверху... Спина вздрагиваетъ въ послѣднихъ предсмертныхъ конвульсіяхъ...
   -- Береги! донесся шепотъ съ верхняго лабаза... Касаткинъ вздрогнулъ.
   Съ другой стороны послышался ревъ тигра, ближе... Рявкнулъ звѣрь и оборвалъ,-- словно накололся лапою на что нибудь занозистое.
   Еще. разъ почувствовалъ Трубаченко, какъ его бока коснулся твердый локоть товарища... Какая-то тѣнь мелькнула на самой опушкѣ и скрылась... нѣсколько кустовъ колыхнулось подозрительно.
   -- Видѣлъ? шепталъ Трубаченко -- и такъ тихо, что, казалось, только самъ себя могъ услышать.
   -- Вижу... такъ же тихо отвѣтилъ Бабаджакъ.
   И опять все затихло кругомъ, опять ничего не слыхать, кромѣ шелеста вѣтра... Чу! вотъ замурлыкало что-то въ камышахъ, какъ котята мурлычатъ, когда ихъ щекочутъ рукою за ухомъ... Два зеленыхъ уголька вспыхнули у самой земли, между темными кустами выдвинулось что-то круглое, ушастое, проползло шага два, выползло на половину изъ чащи и припало на переднія лапы... Прямо на бѣлѣющуюся конскую тушу были устремлены эти двѣ фосфорическія точки, но каждому изъ охотниковъ казалось, что это именно на него смотритъ хищный звѣрь и не спускаетъ глазъ, готовясь къ послѣднему, рѣшительному прыжку.
   Трубаченко припалъ головою къ прикладу ружья; онъ взялъ на прицѣлъ узкій промежутокъ между двумя свѣтлыми точками.
   Попятился звѣрь назадъ,-- остановился, опять попятился и скрылся...
   -- Бывалый, подумали охотники.-- Остороженъ, каналья...
   Вздрогнулъ Касаткинъ и быстро повернулъ голову... Шагахъ въ четырехъ отъ него, длинная тѣнь загородила узкій лучъ луннаго свѣта, пробивавшійся между щелями крыши. Тигръ лежалъ на брюхѣ, положивъ голову между переднихъ, протянутыхъ впередъ лапъ, и заложивъ уши, прищуривъ глаза, вздрагивалъ щетинистыми усами.
   Другое полосатое тѣло, быстро, какъ молнія, пронеслось, почти не касаясь земли, и обрушилось на павшую лошадь. Длинные ноги брыкнули въ воздухъ; казалось, что конь воскресъ и сопротивлялся усиліямъ звѣря,-- а это только трупъ поддался натиску животнаго, которое, уцѣпившись за бедро лошади зубами и передними лапами, сдвинуло его съ прежняго мѣста.
   Двѣ молніи блеснули съ вершины лабаза -- и два сухихъ, короткихъ выстрѣла тотчасъ же были покрыты свирѣпымъ, пронзительнымъ ревомъ. Тигръ взвился на дыбы, запрокинулся и покатился съ холмика, загребая взбудораженный песокъ своими лапами.
   И изъ-подъ шалаша вспыхнулъ третій выстрѣлъ, но выстрѣлъ этотъ былъ направленъ совсѣмъ въ другую сторону. Страшная тяжесть обрушилась сверху на ненадежную крышу -- и во всѣ стороны полетѣли разметанныя пучки камыша. Пуля Касаткина скользнула по плоскому черепу втораго тигра, пробила ему ухо -- и полетѣла дальше по камышамъ, сбивая его метелки...
   -- Внизъ! крикнулъ Трубаченко,-- тамъ бѣда, внизъ!.. и онъ спустилъ ноги и сталъ ощупывать на столбѣ первыя ступеньки.
   -- Погоди -- ружье заряди, тогда только толкъ будетъ!.. остановилъ его Бабаджакъ.-- Мое готово...
   Онъ спрыгнулъ прямо, упалъ ничкомъ, вскочилъ -- и кинулся къ лабазу-ямѣ...
   Придавленный страшною тяжестью, Касаткинъ лежалъ на правомъ боку, силясь высвободить свою руку... земля и пыль набивали ему носъ и ротъ. Онъ чувствовалъ, какъ страшныя когтистыя лапы добирались до него, роясь въ развалинахъ крыши. И тигръ чуялъ подъ собою что-то живое, чуялъ врага и бѣсновался, встрѣчая преграду.
   Наконецъ Касаткину удалось лечь навзничь; рука была свободна,-- ножъ, гдѣ же ножъ?.. Онъ шарилъ онѣмѣвшими пальцами, онъ искалъ рукоятку... вотъ она!.. Ножъ былъ длинный, гиссарскій, и долго не вытаскивался изъ притиснутыхъ ноженъ... Вдругъ прямо ему въ лицо ударилъ ослѣпительный лунный свѣтъ -- какъ ярокъ показался онъ послѣ темноты!-- послѣднія вязанки полетѣли въ сторону, страшная морда была въ полуаршинѣ отъ его лица, лапа упиралась въ грудь -- и въ тѣло впивались острые когти. Но въ то же мгновеніе, вдоль по этой самой лапѣ скользнула стальная змѣйка. Ударъ ножа пришелся какъ разъ подъ лѣвую переднюю лопатку звѣря прямо въ сердцѣ -- и рухнулъ пораженный на смерть тигръ, навалившись на застонавшаго охотника.
   Два выстрѣла въ упоръ, въ голову животнаго, прогремѣли въ ушахъ теряющаго сознаніе Петра Михайловича.
   -- Тащи -- тащи за хвостъ -- стаскивай! суетился Трубаченко.
   -- Подсунь прикладъ подъ животъ, ворочай! приступилъ Бабаджакъ. Понатужились, покряхтѣли -- и кое-какъ сволокли убитаго тигра.
   Касаткинъ лежалъ безъ движенія и тихо стоналъ, но глаза его были закрыты... Вся рубаха его была изодрана въ клочки и залита кровью -- и человѣческою, и тигровою. Когда его вытащили изъ ямы и положили на песокъ, Бабаджакъ принялся осматривать искалеченнаго охотника.
   -- Обработалъ, нечего сказать! грустно произнесъ Трубаченко -- и съ горя закурилъ свою сигару.
   -- Ничего, поправится, утѣшительно произнесъ Бабаджакъ,-- воды вотъ жаль нѣту, а то бы хорошо обмыть, да голову примочить.
   -- Ну, до разсвѣта ждать нельзя; надо дѣлать носилки да тащить его въ аулъ... принимайся.
   Устроили носилки изъ жердей, взятыхъ изъ разрушеннаго лабаза, настлали на нихъ камышу и положили раненаго. Тотъ стоналъ и метался, особенно когда его поднимали съ земли, и тихо бормоталъ что-то несвязное,-- такое, что не могли ничего разобрать ни Трубаченко, ни Бабаджакъ, какъ ни прислушивались они, неся несчастнаго по кабаньей тропинкѣ, камышами.
   Начало разсвѣтать, когда охотники завидѣли сквозь камышъ чернѣющіяся верхушки кибитокъ Гайкулы-Бабая. Дымъ поднимался густыми столбами надъ ауломъ и пахло гарью; -- бараны блеяли невдалекѣ, ревѣли верблюды и звонко ржалъ какой-то молодой жеребчикъ, задравъ хвостъ трубою и носясь по пробуждающемуся аулу.
   Всполошился аулъ, завидя печальную процесію; все высыпало изъ кибитокъ; даже пастухи, собиравшіеся было угонять скотъ, и тѣ бросили свое дѣло и прискакали къ кибиткѣ Гайкулы-Бабая.
   Осторожно опустились носилки, сняли Петра Михайловича, раздѣли и принялись обмывать страшныя, рваныя раны. Старый Ашикъ и Трубаченко занялись этимъ -- и зорко слѣдилъ сѣдой киргизъ за каждымъ проявленіемъ жизни у своего паціента.
   -- Якши -- будетъ здоровъ! Крови потерялъ только много -- оттого и лежитъ какъ пластъ, произнесъ Ашикъ, кончая перевязки.
   У Касаткина оказались проломлены два ребра, обнажено почти до самыхъ костей лѣвое бедро и кромѣ того, на лѣвомъ же боку и груди, нѣсколько глубокихъ рваныхъ царапинъ когтями.
   Коверъ, на которомъ лежалъ Касаткинъ, осторожно оттащили къ сторонѣ кибитки, разсчитавъ, чтобы онъ пришелся въ тѣни, когда поднимется солнце. Гайкула, съ четырьмя киргизами и верблюдомъ, отправились на мѣсто охоты поднять убитыхъ тигровъ, Ашикъ остался съ раненымъ, а Трубаченко съ Бабаджакомъ подсѣли къ огню, гдѣ закипалъ для нихъ чай и стояло блюдо баранины, приготовленное заботливою красавицею... Анпетитъ у нихъ былъ волчій и, не смотря на грустное настроеніе духа, зубы работали превосходно.
   -- Далъ бы знать въ Чиназъ, чтобы доктора выслали, да не стоитъ, говорилъ Трубаченко, прихлебывая чай изъ маленькой зеленой чашки.
   -- Не надо посылать, рѣшилъ Бабаджакъ.
   -- Насчетъ ранъ и всего этого киргизскіе знахари гораздо лучше нашихъ. Нашъ пріѣдетъ, еще чего добраго уходитъ совсѣмъ. Помнишь Тыркина?..
   -- Есть тутъ недалеко Али-турсукъ, кураминецъ, вмѣшался старый Ашикъ, такъ какъ наши пріятели говорили по киргизски и онъ понялъ о чемъ шла рѣчь.-- Такъ тотъ, какія только хочешь раны вылѣчиваетъ. Онъ старикъ уже -- и для другаго не поѣдетъ пожалуй, а для меня поѣдетъ. Я самъ, вотъ, какъ вернется Гайкула, съѣзжу.
   -- Ну, привези сюда твоего Али-турсука, согласился Трубаченко.
   -- Я видѣлъ его уже разъ какъ-то: хорошій знахарь, заявилъ Бабаджакъ.
   Часа черезъ два вернулся Гайкула и привезъ тигровъ. Самка, убитая охотниками верхняго лабаза, была не изъ крупныхъ; зато самецъ, отдѣлавшій такъ Петра Михайловича, заставилъ весь аулъ раскрыть ротъ отъ изумленія: это былъ положительно великанъ -- и старый Ашикъ, увидѣвши его, произнесъ: "Аллахъ, Аллахъ, вѣдь есть же такіе звѣри на свѣтѣ! Я такого еще въ первый разъ въ жизни вижу, а видалъ я ихъ на своемъ вѣку довольно".
   Вдругъ послышался слабый голосъ Петра Михайловича; вниманіе всѣхъ было обращено на тигровъ -- и раненый долженъ былъ повторить призывъ.
   -- Что, голубчикъ? что, очнулся?-- Ну, какъ ты себя чувствуешь? подсѣлъ къ нему Трубаченко.
   -- Плохо... раненый произнесъ это слово и закрылъ глаза.
   -- Глоточекъ водки бы ему, шепнулъ Бабаджакъ.
   -- Вотъ я сейчасъ за Али-турсукомъ поѣду, поднялся на ноги и старый Ашикъ.-- Гайкула, давай мнѣ своего чалаго.
   Тихо высвободилъ Касаткинъ правую руку, приподнялъ ее и сдѣлалъ пальцами жестъ, какъ бы желая писать... Трубаченко не понялъ.
   -- Ну-же -- ну-же, нетерпѣливо простоналъ раненый,-- бумаги -- карандашъ, скорѣе...
   Трубаченко оторвалъ отъ книжечки въ бумажникѣ листокъ, досталъ изъ кармана обломанный карандашъ и подалъ Касаткину.
   Слабо, чуть шевелились блѣдныя руки, водя карандашомъ но бумагѣ. Трубаченко слѣдилъ за каждымъ движеніемъ этихъ худыхъ пальцевъ, въ которыхъ дрожалъ карандашъ, выводя какія-то каракули. Но, по мѣрѣ того какъ подвигалось письмо, красное угреватое лицо поручика все темнѣло и темнѣло, глаза открывались шире -- и даже сигара, оставленная на минуту, попала опять въ ротъ, только не тѣмъ концомъ какъ слѣдуетъ.
   -- Фью, фью!.. свистнулъ Трубаченко,-- вотъ исторія... Эхъ ты горемыка, горемыка!.. Что же теперь дѣлать будешь? произнесъ онъ, положилъ свою руку на лобъ несчастнаго Петра Михайловича и изобразилъ на своемъ грубомъ лицѣ какую-то пресмѣшную гримасу, а по этой гримасѣ прокатилась какая-то грязноватая капелька, еще и еще, повисли онѣ на кончикахъ щетинистыхъ усовъ и упали на окровавленныя тряпки, которыми обмотано были тѣло Касаткина.
   -- Пошли въ Чиназъ коменданту, сейчасъ -- слышишь? произнесъ больной.
   -- Пошлю;-- что уже тутъ!-- конечно пошлю, угрюмо отвѣчалъ Трубаченко.-- Бабаджакъ, начитай, коли хочешь... онъ протянулъ записку своему товарищу.
   Черезъ четверть часа, въ камышахъ мелькала только спина киркизенка, скакавшаго въ Чиназъ съ запискою Петра Михайловича.
   

X.
Чуть не до драки.

   Усиліе, которое сдѣлалъ Касаткинъ, для того чтобы написать нѣсколько строкъ коменданту, не прошло ему даромъ; онъ вытянулся и закрылъ глаза; его грудь даже не шевелилась -- такъ слабо было дыханіе... Трубаченко подумалъ было, что это смерть. Быстро нагнулся поручикъ къ своему несчастному товарищу, положилъ ему руку сперва на лобъ... лобъ былъ сухой и холодный; тронулъ то мѣсто, гдѣ должно было биться сердце -- ничего не слышно.
   -- Готово, Бабаджакъ, произнесъ не громко Трубаченко.
   -- Готово такъ готово! угрюмо согласился татаринъ, отвернулся и сталъ пристально разсматривать что-то на концѣ своего сапога. Но кажется этотъ порыжѣлый, растрескавшійся сапогъ, зачиненный чуть не въ десяти мѣстахъ, мало интересовалъ опечаленнаго охотника.
   -- Смотри, послѣдняя кровь уйдетъ изъ него! сказалъ Гайку да и показалъ на свѣжія красноватыя пятна, проступившія сквозь повязки.
   -- Перевязать надо, говорилъ Трубаченко,-- эй, воды тащи чистой! крикнулъ онъ краснощекой дѣвкѣ (теперь, впрочемъ, вовсе не краснощекой), пугливо, озабоченно метнувшейся исполнять приказаніе поручика.
   -- Какъ бы хуже не было, если мы его развязывать опять будемъ?.. еслибы такъ какъ нибудь... замялся Бабаджакъ.-- Вотъ, помнишь Трифона казака, пока не трогали живъ былъ, а начали перевязывать -- онъ...
   -- Ахъ я дуракъ-дуракъ! эхъ я скотина безмозглая! хлопнулъ себя по лбу Трубаченко.
   Бабаджакъ взглянулъ на него съ удивленіемъ.
   -- Что ты? произнесъ онъ и даже отодвинулся немного.
   -- Да какъ же?! не написалъ отъ себя, въ какомъ онъ положеніи. Доктора бы прислали, тарантасъ, либо фуру лазаретную.
   -- Это зачѣмъ?
   -- Какъ зачѣмъ? а какъ же мы его въ Чиназъ повеземъ? На рукахъ развѣ донести?-- и то правда, на рукахъ ему покойнѣе будетъ. Мы возьмемъ коверъ у Гайкулы и положимъ его между двухъ жердей.
   -- Да зачѣмъ въ Чиназъ тащить? здѣсь лучше пускай останется,-- вотъ Али-Турсукъ пріѣдетъ, онъ лечить его станетъ.
   -- Да по мнѣ-то пожалуй что лучше; да какъ бы за нимъ не прислали архаровцевъ?! Дѣло вѣдь, во всякомъ случаѣ, уголовное -- и его арестуютъ.
   -- Чего его арестовать?.. онъ развѣ уйдетъ?...
   -- Положеніе такое. Вотъ гляди, что къ вечеру пріѣдутъ изъ Чиназа. Ну, принесла воды? чистыхъ тряпокъ тащи, какія только есть у тебя -- тюрбанъ свой размотай съ головы... Цабаджагь, развязывай осторожнѣй.
   Дѣвка поставила на кошму около раненаго, большое, кожаное ведро съ водою и отошла всторону, вытирая глаза рукавомъ своей синей рубахи. Трубаченко, Гайкула и Бабаджакъ принялись осторожно перевязывать Петра Михайловича. Тотъ лежалъ почти безъ всякихъ признаковъ жизни, даже не застоналъ, когда начали отдирать отъ ранъ присохшія, покрытыя кусками запекшейся крови, тряпки.
   Кое-какъ перевязали. Больной все еще находился въ безчувственномъ состояніи. Грустно прошелъ день. Во всемъ аулѣ Гайкулы-бабая царствовала какая-то тоскливая печаль и скука. Всѣ ходили повѣсивши носы; даже красавица-дѣвка не подавала голоса, разъ какъ-то впрочемъ попробовала она затянуть какую-то пѣсню -- начала и вдругъ замолчала, такъ это вышло не кстати. Ребятишки -- и тѣ не возились и не шумѣли; кучею сидѣли они въ тѣни желомайки и пугливо смотрѣли на длинное вытянутое тѣло Петра Михайловича. Старый Ашикъ -- какъ уѣхалъ съ утра, такъ и не возвращался; должно быть знахарь Али-Турсукъ былъ дѣйствительно далеко.
   Къ вечеру, только-только начало садиться солнце и по камышамъ пошли красноватые отблески, а отъ кибитокъ потянулись на востокъ длинныя синеватыя тѣни,-- поднялась густая пыль на тропѣ, что вела къ чиназской пристани. Въ этой пыли мелькали бѣлыя шапки, концы казачьихъ винтовокъ, конскія головы; а впереди всѣхъ, обскакавъ приближающуюся группу, какъ стрѣла песся киргизенокъ, который возилъ письмо къ коменданту,-- и безпощадно гналъ свою замореную, изо всей мочи скакавшую лошадь.
   -- Бѣда! хрипло крикнулъ мальчикъ и почти кубаремъ на всемъ скаку свалился съ коня у кибитки Гайкулыбабая.
   -- Что тамъ такое? сердито сказалъ Гайкула, приподнялся и подозрительно смотрѣлъ на пыльное облако.
   -- За этимъ ѣдутъ, онъ указалъ на Касаткина,-- его брать хотятъ отъ насъ... онъ тамъ бѣду сдѣлалъ... его за это убьютъ... говорилъ задыхаясь и захлебываясь киргизенокъ,-- я пойду подыму тревогу по ауламъ.
   -- Дуракъ! улыбнулся Трубаченко.
   -- Изъ моей кибитки не возьмутъ, мрачно произнесъ Гайкула-бабай и покосился въ тотъ уголъ, гдѣ на рѣшеткѣ висѣла его кривая, туземная сабля (клынчь) въ зеленыхъ кожаныхъ ножнахъ и стоялъ мултукъ фитильный (ружье) на подсошкѣ.
   -- Чудаки! произнесъ поручикъ, слышавшій все это,-- эй, Бабаджакъ, гляди какъ бы косоглазые и вправду какой бѣды не надѣлали.
   -- Да неужели же его отдавать такъ?... заворчалъ Бабаджакъ.
   -- Ты что это? удивился Трубаченко,-- чай тоже офицеромъ считаешься, порядки знать долженъ.
   -- Чорта мнѣ въ вашихъ порядкахъ!
   -- Сбивай аулъ на ноги! тихо сказалъ Гайкула киргизенку.
   Тотъ вскочилъ на лошадь и поскакалъ по кибиткамъ.
   -- Ну, будетъ исторія! вздохпулъ Трубаченко и сталь присматриваться къ приближающейся кавалькадѣ:-- кого, молъ, это Богъ посылаетъ?
   -- Э, да это адъютантъ нашъ! ну, съ этимъ, пожалуй, сговоримся какъ нибудь.
   Поручикъ пошелъ навстрѣчу къ казакамъ. Онъ хотѣлъ предупредить о возможности столкновенія.
   -- Гудятъ въ аулахъ, прислушался Бабаджакъ.
   Гайкула-бабай вышелъ изъ кибитки. Онъ надѣлъ на себя красный халатъ, обложенный позументомъ, тотъ самый что надѣлъ на него губернаторъ, когда Гайкула представлялся ему въ числѣ представителей Кураминскихъ кочевій. Киргизъ надѣлъ даже медаль жалованную: онъ не забылъ ничего, что бы могло придать ему значеніе во время переговоровъ.. Онъ разсчитывалъ на успѣхъ этихъ переговоровъ и думалъ только въ крайнемъ случаѣ прибѣгнуть къ рѣшительнымъ мѣрамъ. Гайкула сталъ около раненаго и ждалъ. Старый киргизъ, весь въ красномъ, облитый лучами заходящаго солнца, былъ необыкновенно картиненъ въ эту минуту.
   -- Совсѣмъ дьяволъ! проворчалъ Бабаджакъ, взглянувъ на Гайкулу-бабая.

-----

   -- Здорово, братяга,-- надѣлали вы тутъ дѣловъ! привѣтствовалъ еще издали адъютантъ, завидѣвъ быстро идущаго ему навстрѣчу Трубаченко.
   -- Да... оказія!.. развелъ тотъ руками,-- постой-ко... къ аулу сразу не ѣзди, мнѣ поговорить съ тобой надо.
   -- Что тамъ еще? Стой!...
   Адъютантъ слѣзъ съ лошади, казаки по его командѣ остановились и тоже начали слѣзать. Такова уже казачья привычка: какъ "стой" -- такъ долой съ коня, поразмяться немного.
   -- Что за дѣло? да на тебѣ лица нѣтъ!
   -- Вы за Касаткинымъ пріѣхали?
   -- Да, за нимъ. Онъ этого, какъ бишь его, питерца-то ухлопалъ было -- теперь у Чижикова чуть живой лежитъ.
   -- Ну и этотъ не лучше... Вчера ночью тигръ такъ оттрепалъ, на чистоту; я такъ думаю, что не выживетъ.
   -- Какъ же мы его повеземъ?
   -- Да я такъ думаю, что совсѣмъ его трогать не слѣдуетъ. Тутъ еще одна оказія есть... Ты, братъ, осторожнѣе...
   -- Что за вздоръ! я присланъ чтобъ его арестовать.
   -- Не трогай, говорю тебѣ.
   -- А! ну тамъ поглядимъ... Садись!...
   Адъютантъ сѣдъ на лошадь и шагомъ поѣхалъ къ кибиткѣ, гдѣ, словно вся огненная, виднѣлась фигура Гайкулы-бабая. Трубаченко пошелъ напрямикъ, туда же.
   -- Здравствуй, Гайкула! произнесъ адъютантъ, остановивъ свою лошадь у кибитки и слѣзая.
   -- Будь здоровъ и ты, коли гостемъ пріѣхалъ! мрачно произнесъ Гайкула, въ отвѣтъ на его привѣтствіе.
   -- Бѣдняга! протянулъ адъютантъ и нагнулся надъ Петромъ Михайловичемъ.
   -- Эка, братцы, народу валитъ, со всѣхъ то есть концовъ! говорилъ сзади казакъ-урядникъ, подозрительно поглядывая на всполошившіеся аулы.
   -- Чего это они? удивился адъютантъ, и вопросительно смотрѣлъ то на Гайкулу, то на Бабаджака, то на Трубаченко. Онъ немного растерялся...
   -- Я тебя предупреждалъ, что оказія вышла... они тебѣ не хотятъ давать его, шепнулъ ему Трубаченко.
   -- Что? какъ?.. э!.. что за глупости!... пробормоталъ адъютантъ и подумалъ:-- вѣдь дернула же меня нелегкая только десять казаковъ взять! чтобы было полъ-сотни?!.. такъ нѣтъ вотъ... Слушай, тамуръ (пріятель), какъ бы это носилки устроить? обратился онъ къ Гайкулѣ.
   -- Зачѣмъ тебѣ носилки? спросилъ тотъ, а самъ кивнулъ кое-кому изъ киргизовъ.
   Тѣ подошли къ Касаткину и сѣли около него, положивъ на виду свои клынчи.
   -- А вотъ я его хочу въ Чиназъ вести, такъ чтобы покойнѣе было.
   -- Онъ мой гость и у меня останется -- везти въ Чиназъ его не нужно, рѣшительно произнесъ Гайкула.
   -- Ну, тутъ тебя спрашивать не будутъ: нужно или не нужно. Это лучше тебя знаютъ, вспылилъ адъютантъ.
   -- Не горячись, а то сглупишь что нибудь такое, что послѣ не расхлѣбаешь, шепталъ ему Трубаченко.
   -- Слушай ты теперь (Гайкула выступилъ впередъ).-- Что онъ сдѣлалъ, за что его брать хотите?
   -- Человѣка убилъ, вотъ что...
   -- Что же ему за это будетъ?
   -- Судить его будутъ... а тамъ...
   -- Разстрѣляютъ можетъ какъ того солдата, что въ прошломъ году вы разстрѣляли?
   -- Можетъ и разстрѣляютъ, невпопадъ совралъ адъютантъ.
   -- Не трогайте его... коли онъ зло сдѣлалъ, его Аллахъ прежде васъ наказалъ. Смотрите, онъ самъ, на дорогѣ къ смерти... Роднымъ же убитаго, если они потребуютъ, мы пеню заплатимъ и верблюдами, и лошадьми, и баранами, какъ тамъ захотятъ; всѣмъ кочевьемъ своимъ сложимся и заплатимъ.
   -- Они говорятъ, заплотятъ за него... лошадей дадутъ, барановъ..., чего же тебѣ еще надо? объяснялъ Бабаджакъ рѣчь Гайкулы, не совсѣмъ хорошо понимавшему по киргизски, адъютанту.
   -- Это не мое дѣло, я долженъ его привезти -- и шабашъ! произнесъ адъютантъ въ отвѣтъ на предложеніе Гайкулы.
   -- Ну, подожди, мы его вылечимъ -- можетъ онъ живъ будетъ, тогда и пріѣдешь за нимъ; а теперь, что вамъ въ немъ толку? лукавилъ Гайкула-бабай, а самъ думалъ: -- мы его въ это время туда припрячемъ, что вамъ его и собаками не сыскать.
   -- Э, да что тутъ вздоръ болтать даромъ! ребята, бери вотъ жерди, подсовывай подъ коверъ!
   Казаки тронулись было. Киргизы загудѣли.
   -- Ну-же!.. горячился адъютантъ.
   -- Не трогай! важно произнесъ Гайкула,-- оставь, иди себѣ съ Богомъ домой, а то дойдетъ до крови.
   Молодцоватый урядникъ мигнулъ казакамъ и кинулся къ ковру, на которомъ неподвижно лежалъ Петръ Михайловичъ, все еще въ забытьи, нисколько не подозрѣвавшій какая драма разыгрывается надъ его тѣломъ.
   Дюжій киргизъ, весь рябой, со всего размаху ударилъ кулакомъ подскочившаго казака -- тотъ упалъ.
   -- А, бунтъ!... заревѣлъ адъютантъ,-- шашки вонъ! руби ихъ мерзавцевъ!...
   -- Дур-ракъ, братъ, ты совсѣмъ, или пьянъ какъ свинья! крикнулъ на него Трубаченко,-- куда лѣзете? али головъ своихъ не жалко? остановилъ онъ сунувшихся было казаковъ.
   -- Меня убьешь прежде, а потомъ руку на него положишь, спокойно произнесъ Гайкула-бабай и сталъ передъ тѣломъ Касаткина.
   Сѣдой старикъ поднялъ тяжелый мултукъ своими трясущимися руками и приложился. Краснощекая дѣвка подбиралась сзади къ адъютанту, сжимая что-то въ своей правой рукѣ...
   -- Ради самаго Бога, не дѣлай глупостей, убѣждалъ адъютанта Трубаченко,-- перебьютъ васъ всѣхъ здѣсь -- только тѣмъ и кончится.
   -- Да какъ же, я-то? вѣдь я же долженъ?...
   Адъютантъ спохватился, что дѣло зашло уже очень далеко... Онъ оглянулся. Кругомъ, со всѣхъ сторонъ видны были скуластыя, озлобленныя лица, торчали пики, въ стиснутыхъ кулакахъ блестѣли кривые ножи... Горсть казаковъ, въ бѣлыхъ парусинныхъ рубахахъ, совершенно терялась въ этой толпѣ.
   -- Оставь,-- ужъ я устрою все какъ слѣдуетъ; ты лучше не суйся. Повѣрь мнѣ, я говорю какъ товарищъ твой.
   -- Да, пожалуй...
   -- Онъ его не возметъ! изо всей мочи крикнулъ Трубаченко, и его голосъ едва только покрылъ гулъ и ропотъ собравшейся толпы.
   -- Хвала Аллаху, что не попустилъ даромъ литься крови человѣческой! произнесъ Гайкула.
   Сквозь толпу пробирался Ашикъ-Мулла и тащилъ за рукавъ другаго старика въ полосатомъ халатѣ, пугливо озиравшагося, особенно когда онъ замѣтилъ казачьи рубахи... Это былъ Али-Турсукъ -- знахарь, котораго розыскалъ таки старый Ашикъ и привезъ лечить Петра Михайловича.
   -- Онъ его не возьметъ, повторилъ Трубаченко,-- онъ завтра утромъ поѣдетъ въ Чиназъ и скажетъ коменданту, что Касаткинъ больной лежитъ здѣсь -- комендантъ вѣдь не зналъ этого... Можетъ-быть ему и простятъ вину его. Богъ милостивъ и избавитъ его отъ всякаго худаго.
   Одобрительный ропотъ послышался въ толпѣ.
   -- Вѣрно ли это? нѣтъ ли тутъ какой нибудь хитрости? подозрительно произнесъ одинъ изъ толпы.
   -- Моя голова въ томъ порука, сказалъ Трубаченко и провелъ пальцемъ по шеѣ, какъ бы показывая, что могутъ ее отрѣзать у него, если онъ сказалъ неправду.
   -- Пускай казаки дальше отойдутъ и тамъ вонъ станутъ. Мы имъ туда и сѣна и ячменю принесемъ и плову имъ сваримъ, только бы близко не подходили, говорилъ Гайкула.
   -- Это можно, это можно сейчасъ, поспѣшилъ согласиться адъютантъ.-- Эй, ребята, отойди вонъ туда къ камышамъ; огонекъ разведите... Да полно, ночевать ли мнѣ здѣсь?-- я можетъ лучше теперь въ Чиназъ отправлюсь? обратился онъ къ Трубаченко.
   Онъ немножко трусилъ, то есть оно и не совсѣмъ немножко, и радъ былъ поскорѣй отойдти отъ ауловъ Гайкулы-бабая.
   -- Нѣтъ, отчего-же, переночуй; видишь темно совсѣмъ стало -- опять же и кони притомились; вѣдь вы все рысью гнали.
   -- Да, поспѣшали таки... А какъ бы чего не вышло?.. ночью-то?
   -- Что же, и тебѣ что ли порука моя нужна, какъ этимъ? Пожалуй, я готовъ. Вотъ и Бабаджакъ тоже пойдетъ къ тебѣ въ заложники, усмѣхнулся Трубаченко.
   -- Тебѣ все, братецъ, шутки!
   -- Да и ты нынче такъ было пошутилъ, что... эхъ, да и говорить не хочется, что бы было!..
   -- Милости просимъ подъ мою крышу, поклонился Гайкула адъютанту,-- коли добрымъ гостемъ будешь, всякій почетъ и пріемъ тебѣ сдѣлаютъ. Эй, бабы, кумысу давай!.. огонь подъ котлы положите, живо!...
   Гайкула-бабай расходился и началъ хозяйничать; онъ былъ видимо радъ, что дѣло окончилось мирно. Радъ былъ и Трубаченко, улыбался и Бабаджакъ, оскаливъ свои широкіе бѣлые зубы;-- радъ былъ и адъютантъ, но скрывалъ свою радость и пытался придать своей физіономіи самое солидное выраженіе.
   Казаки разнуздали лошадей, распустили подпруги у сѣделъ и разбили коновязь. Два или три киргиза усердно помогали имъ, натаскали камыша для костровъ и привезли два большихъ турсука съ хорошею родничною водою.
   Давно уже сѣло солнце -- и даже луна поднялась и освѣтила аулы, всюду горѣли костры, блистало оружіе; группы киргизовъ, не расходясь, толпились у огней -- лошади ржали на приколахъ, чуя какъ въ ихъ торбы засыпали ячмень... Женскіе голоса визгливо пѣли какую-то торжественную пѣсню-импровизацію, въ которой описывалось событіе этого дня. Громче всѣхъ раздавался голосъ краснощекой красавицы.
   Гайкула распорядился, чтобъ киргизы не расходились и провели ночь у его кибитокъ: онъ боялся немножко казаковъ и подозрѣвалъ ихъ въ желаніи ночью, пользуясь сномъ своихъ противниковъ, овладѣть Касаткинымъ.
   Ночная свѣжесть привела немного въ чувство Петра Михайловича, онъ открылъ глаза; но въ этомъ тупомъ взглядѣ, какъ-то странно устремленномъ впередъ, было что-то тяжелое, безотрадное.
   -- А, ты еще шевелишься... зубы то какіе!.. шепталъ Касаткинъ.
   -- Тс!... произнесъ Трубаченко и поднялъ палецъ кверху.
   -- Очнулся? спросилъ адъютантъ и подползъ къ Петру Михайловичу.
   -- Наташа... больно у тебя когти острые... плечо больно... пароходъ Аралъ... Наташа., тише!.. лошадь скачетъ... топочетъ... Альфа, назадъ!..
   -- Бредитъ, прошепталъ адъютантъ и поползъ на свое мѣсто.
   На другой день чуть свѣтъ адъютантъ съ казаками уѣхалъ въ Чиназъ. Къ вечеру самъ комендантъ съ докторомъ пріѣхали въ тарантасѣ къ Гайкулѣ въ гости. Пріѣхалъ и маіоръ слѣдователь,-- пріѣхалъ и Мартынъ Федоровичъ, только безъ Наташи; она осталась ухаживать за своимъ больнымъ и наотрѣзъ отказалась отъ поѣздки.
   Докторъ осмотрѣлъ Петра Михайловича и рѣшилъ, что ему жить осталось не болѣе какъ двое сутокъ. Маіоръ составилъ протоколъ и занесъ въ него докторское заявленіе. Комендантъ заявилъ, что въ виду всего этого "арестъ можетъ быть только такъ для формы больше... нельзя же..." и дозволилъ оставить раненаго въ аулѣ Гайкулы, только съ тѣмъ чтобы тутъ же находились два казака въ видѣ часовыхъ... Хозяинъ аула остался совершенно доволенъ этимъ распоряженіемъ.
   Гости провели часа два въ аулѣ, напились кумысу, покормили лошадей и поѣхали обратно въ городокъ. Знахарь Али-Турсукъ принялъ больнаго на свое попеченіе.
   Трубаченко видѣлъ, что докторъ произнесъ свой приговоръ и отказался отъ леченія,-- и потому допустилъ, кочеваго мудреца дѣлать надъ Касаткинымъ все, что ему будетъ угодно.
   -- Живой будетъ, помни мое слово! говорилъ таинственно Ашикъ.-- О, мой тамыръ Али -- великій знахарь и свое дѣло знаетъ.
   -- Посмотримъ, произнесъ Трибаченко,-- поставитъ на ноги -- подарю ему своего караковаго иноходца -- помнишь того, что купилъ въ Джюзакѣ третьяго года?
   -- Эге, какой ты добрый! сказалъ Али-Турсукъ (онъ слышалъ обѣщаніе Трубаченко),-- только мнѣ твоей лошади не надо. Понимаешь?
   -- Что такъ? удивился поручикъ.
   Махрулъ рукою въ отвѣтъ Али-Турсукъ и наклонился къ своему паціенту.
   

XI.
Усердная сидѣлка.

   Оставимъ израненаго Петра Михайловича на попеченіе медика-киртиза, знахаря, какъ ихъ называютъ,-- тѣмъ болѣе, что русскій докторъ уже изрекъ свой приговоръ, и будемъ увѣрены, что въ аулѣ Гайкулы-бабая ему будетъ ни чуть не хуже, чѣмъ въ чиназскомъ лазаретѣ. Съ этимъ мнѣніемъ совершенно согласились всѣ его друзья -- и Трубаченко, и Бабаджакъ, и Пуговицынъ, и даже самъ Мартынъ Федоровичъ, который, впрочемъ, на другой день намѣревался еще разъ посѣтить Петра Михайловича, и уже въ этотъ разъ непремѣнно съ дочкою, а можетъ быть и съ самою Маланьей Ивановной.
   Если Али-Турсукъ, знахарь, готовъ былъ служить Касаткину своимъ знаніемъ, то въ свою очередь Гайкула и краснощекая киргизка не оставляли его своими заботами, до такой степени утонченными, что хоть бы и не въ камышахъ въ полудикомъ кочевомъ аулѣ. Особенно послѣдняя -- та положительно не оставляла ни на одну минуту больнаго: сгоняла мухъ и оводовъ, смачивала губы водой съ примѣсью водки, по указанію Али турсука терла въ деревянной чашкѣ какія-то сушеныя травы табачнаго цвѣта, которыя знахарь привезъ съ собою -- и собственноручно зарѣзала чернаго барана съ бѣлою головою, выбраннаго изъ стада, для необходимыхъ заклинаній.
   И такъ, зная что нашему больному тамъ не хуже чѣмъ гдѣ либо, оставимъ его въ покоѣ доживать, по мнѣнію доктора, послѣднія сутки и перейдемъ въ Чиназъ взглянуть на другаго больнаго.
   Шторки у оконъ опущены; въ комнатѣ самый мягкій, пріятный для глазъ полусвѣтъ -- и скользитъ этотъ полусвѣтъ по высокой спинкѣ мягкаго зеленаго кресла, по округленнымъ формамъ подушекъ безукоризненной бѣлизны, по столику, заставленному полудюжиной пузырьковъ съ этикетами, двумя графинами съ чѣмъ-то красноватымъ, недопитымъ стаканомъ, въ которомъ торчитъ ложечка, и тому подобнымъ. Скользитъ по пряди темныхъ волосъ, рѣзко обозначившихся на подушкѣ, но матовому блѣдному лбу, по острымъ угламъ приподнятыхъ колѣнъ, прикрытыхъ только легкимъ лѣтнимъ одѣяломъ,-- задѣваетъ чуть-чуть уголъ передника и кончикъ ноги въ красненькой туфелькѣ, и чуть замѣтнымъ четыреуголышкомъ рисуется на чисто-вымытомъ деревянномъ полу, на которомъ въ растяжку спитъ на боку старая лягавая собака Мартына Федоровича.
   -- Наташа, шипитъ Маланья Ивановна, чуть-чуть пріотворивъ дверь сосѣдней комнаты,-- Наташа, заснула чтоли?
   -- Тс!.. тише вы, маменька! зашевелилась на креслѣ Наташа.-- Сергѣй Николаевичъ только-что задремалъ. Тише-же, Бога ради!
   Въ голосѣ дѣвушки послышалась мольба; несносная дверь такъ громко заскрипѣла, стоптаные башмаки Маланьи Ивановны такъ противно шаркаютъ но полу.
   -- Ну, что вамъ?...
   Наташа на цыпочкахъ, какъ тѣнь, словно не прошла а пронеслась надъ поломъ, проскользнула къ дверямъ.
   -- Ну, что же вамъ нужно? говорила она съ досадою.
   -- Ватрушки съ ежевикою будешь ѣсть? я для тебя оставила... вонъ, пойди, онѣ тамъ на блюдѣ... сегодня удались отлично... я ихъ на сметанѣ ставила, а ягоду распарила заранѣе.
   -- Ахъ, маменька, ну что вы съ своими ватрушками!.. Наташа рванулась назадъ и притворила дверь.
   -- Рехнулась совсѣмъ дѣвка, произнесла Маланья Ивановна, постояла немного подъ дверью, послушала и пошла къ себѣ, нарочно вотъ тяжело шмыгая башмаками. "На молъ тебѣ, вотъ на зло-те!..."
   Опять тишина, опять гробовое молчаніе; чуть шелестятъ только листки какой-то книги, осторожно перелистываемой тонкими пальчиками, да слышно ровное, покойное дыханіе больнаго.
   Грохотъ экипажныхъ колесъ и разнокалиберный звонъ бубенчиковъ, такъ и ворвался въ комнату, разомъ нарушивъ эту могильную тишину... Усталыя лошади фыркали, особенно одна -- та даже принялась рыть землю ногою, когда тарантасъ остановился у крыльца Чижиковскаго дома, и какъ нарочно подъ кованое копыто коня все попадались осколки какой-то разбитой бутылки.
   -- Это несносно, это невыносимо! простонала Наташа.
   -- Добрый ангелъ мой! отчетливо произнесъ другой голосъ.
   Открытые глаза больнаго смотрѣли такъ нѣжно, въ нихъ такъ много свѣтилось чего-то такого, что... такого что... Наташа и сама не понимала, чего въ нихъ много свѣтилось...
   -- Васъ разбудили... Сергѣй Николаевичъ... васъ побезпокоили...
   Слегка влажная, исхудалая рука приподнялась, протянулась и повисла въ воздухѣ. Сергѣй Николаевичъ былъ еще очень слабъ и не могъ долго держать руку на вѣсу, она начала опускаться на прежнее мѣсто, ее поддержали.
   -- Добрый мой ангелъ!.. еще разъ нѣжно произнесъ Ровичъ и сжалъ эти тонкіе дрожащіе пальцы.
   -- Наташа, снова зашипѣла Маланья Ивановна, и снова ея потное лицо въ чепцѣ кивало въ дверяхъ, заскрипѣвшихъ еще сильнѣе чѣмъ прежде.
   Наташа не отвѣчала.
   -- Наташа, да ты слышишь -- я тебя зову... слышишьли?.. пойди сюда!
   -- Не нужно мнѣ вашихъ ватрушекъ, отстаньте Бога ради.
   -- Иди, а то громко закричу... Наташа... громко закричу!...
   Маланья Ивановна разинула ротъ и собралась исполнить свое намѣреніе.
   Еще разъ черезъ всю комнату пронеслось легкое видѣніе.
   -- Маіоръ пріѣхалъ, онъ въ садикѣ сидитъ. Пойди займи его, пока я начинку для индюка приготовлю.
   -- Маменька, да что вы меня мучите?
   -- Дура, набитая дура!.. и въ кого ты только вышла? вся въ отца должно быть.
   -- Да какъ же я Сергѣя Николаевича брошу? вы поймите это.
   -- Я буду навѣдываться. Иди же!
   -- Маменька...
   -- Опять?! дура, вѣдь самъ слѣдователь, надо ублажить, а то въ такую бѣду втянетъ... Напакостили вотъ, теперь идите разхлебывайте... Самъ въ аулы ѣздилъ и дорогу опечатывалъ; не всю, а то мѣсто самое, понимаешь? таинственно прошептала Маланья Ивановна и протянула Наташу за рукавъ ея платья -- какъ бы она опять не юркнула на свое кресло.
   Сильный свѣтъ незавѣшанныхъ оконъ сосѣдней комнаты заставилъ Наташу на минуту зажмурить глаза. Она была блѣдна и сильно похудѣла за это время; подъ глазами ея протянулись дугообразныя, синеватыя полосы.
   -- Ишь какъ обработалась дѣвка! произнесла Маланья Ивановна, косясь на свою дочку.-- Ну что щуришься, или на бѣлый свѣтъ смотрѣть стыдишься? Потемошница! Иди въ садъ, что-ли!
   -- Вы ужъ, маменька, послушайте тутъ у двери, чуть не плакала Наташа, выходя на крыльцо.
   А заслуженный маіоръ уже минутъ десять ходилъ взадъ и впередъ но единственной дорожкѣ садика и все поглядывалъ на калитку. На зеленой деревянной скамейкѣ, стоящей у большаго куста сирени, лежали портфель съ бумагами, маіорская фуражка и старыя грязныя перчатки съ прорванными пальцами.
   Маіоръ похаживалъ съ заложенными назадъ руками и поводилъ носомъ. Его аппетитъ, возбужденный утреннею поѣздкою въ камыши, пріятно раздражался запахомъ изъ раскрытаго кухоннаго окна; да притомъ же голосъ Маланьи Ивановны говорилъ кому-то: "Ты его не очень прижаривай, и какъ только съ одного боку зарумянится, ты сейчасъ его и окати сметаною".
   -- Гм! окати сметаною, повторилъ маіоръ,-- а давненько не ѣдалъ хорошаго карася въ сметанѣ!.. Ты чего?
   Изъ-за стѣнки выглядывала голова его кучера.
   -- Я насчетъ, ежели, здѣсь мнѣ ждать что-ли, или на фатеру ѣхать?
   -- Ахъ, да! поѣзжай, братецъ, домой. Да слушай: выводишь когда тройку, натри рыжему саломъ лѣвую ляжку, всю какъ есть постромкою обтеръ; не могъ лоскутъ кожи подшить, каналья!
   -- Я войлочекъ подложу.
   -- Подложи. Макаркѣ шельмецу скажи, чтобы чистый китель принесъ сюда и платокъ носовой спросилъ бы у Агафьи... слышишь?
   -- Слушаю-съ.
   Голова исчезла. Черезъ минуту опять задребезжали колеса маіорскаго тарантаса; опять на весь Чиназъ загудѣли бубенцы наборной сбруи... Маіоръ получилъ отъ Маланьи Ивановны приглашеніе обѣдать и потому распорядился отсылкою экипажа.
   Калитка скрипнула. Наташа взошла въ садикъ, потупя глазки и перебирая кончикъ своего фартука; она теперь немножко покраснѣла, а можетъ быть этотъ оттѣнокъ придалъ ей красный платочекъ, который она накинула себѣ на голову. Маіоръ разлетѣлся къ ней на встрѣчу и ловко раскланялся.
   -- Здраствуйте, барышня! здраствуйте, шалунья! что, испугались?
   -- Чего мнѣ пугаться?-- здраствуйте.
   -- Какъ чего? тоже -- слѣдователь, не кто другой... Ну-съ, готовьтесь къ допросу,-- присядемъ-ко.
   И маіоръ осторожно взялъ дѣвушку подъ руку, подвелъ ея къ скамейкѣ, посадилъ, взялъ свой портфель и съ важностью началъ перебирать въ немъ исписанные листы бумаги.
   -- Ну-съ... онъ долго и пристально глядѣлъ на личико дѣвушки, обтеръ усы фуляромъ, откашлялся и произнесъ:
   -- Эге! да вы никакъ и взаправду струсили?.. Ну, ничего, ничего; дайте, мнѣ ручку только поцѣловать вашу, вѣдь я добрый. Ну, давайте же: вотъ такъ! Теперь извольте слушать. Вотъ ваше показаніе; я его самъ уже составилъ, а вы только возьмите перышко и нмячко ваше подмахните, вотъ въ этомъ мѣстечкѣ, на самомъ кончикѣ... Да можетъ я прочту прежде?
   -- Къ чему все это?
   -- Нѣтъ, позвольте... это будетъ лучше. Слушайте.
   И маіоръ, откашлявшись, началъ читать сочиненное имъ показаніе.
   "Мая такого-то года, въ шесть часовъ утра".-- Гм!... ну, это мимо, а вотъ оно: "по принесеніи онаго тѣла въ безчувственномъ состояніи и уложеніи его на диванъ, въ домѣ отца моего, крѣпостной артиллеріи поручика Мартына Федоровича Чижикова... Я. нижеподписавшаяся" э, гм!... "единственно влекомая только чувствомъ христіанскаго милосердія, какъ научаютъ насъ божественныя слова..." Это я, знаете, нарочно чувствительнѣе написалъ; такъ слѣдуетъ, потому генералъ-губернаторъ читать будутъ, ну и можетъ дальше пойдетъ... "Божественныя слова..." да -- "присутствовала самолично при осмотрѣ и перевязываніи тѣлесныхъ поврежденій вышереченнаго гвардіи капитана..."
   -- Пожалуйте водку кушать! взвизгнула, высовываясь изъ окна, Маланья Ивановна,-- я въ сѣняхъ приготовила; тутъ прохладно и мухъ нѣту. Пожалуйте, милости просимъ!
   -- Э, позвольте, мы сейчасъ вотъ кончимъ., замахалъ маіоръ рукою.-- "Вышереченнаго гвардіи капитана Сергѣя Николаевича Ровича и вынутія пули доподлинно не замѣтила, ибо какъ по своему женскому дѣлу и разуму..." я, знаете, это нарочно, для того чтобы подумали: что-же съ нея взять, въ самомъ дѣлѣ!
   -- Идите водку кушать, маменька зоветъ, а прочтете послѣ. Да я и такъ подпишу, если это нужно, остановила чтеніе показанія Наташа.
   -- Да оно положимъ... а все бы не мѣшало... Въ сѣняхъ, маменька сказывали?
   -- Да, въ сѣняхъ, изъ калитки налѣво -- переднее крыльцо заперто.
   -- Увидимся еще надѣюсь?
   -- Можетъ быть.
   Маіоръ собралъ снова свои бумаги въ портфель, любезно раскланялся и пошелъ къ калиткѣ.
   -- Ваше высокоблагородіе!
   -- А!.. это ты, братецъ? Ну что, принесъ?
   У куста стоялъ его Макарка съ чистымъ кителемъ подъ мышкою.
   -- Пожалуйте переодѣваться. Вотъ здѣсь за кустомъ не видно.
   -- Да смотри, точно-ли не видно? озирался маіоръ во всѣ стороны и юркнулъ за кустъ.
   -- А пуговицу опять не пришилъ, каналья?
   -- Дорогою несъ, оторвалась. Шаровары мѣнять не будете? я и шаровары захватилъ.
   -- Ну, ужъ давай... тащи!.. осторожнѣе!... Барышня ушла?
   -- Ушли-съ... Маменька изъ окошка смотрятъ...
   -- Не видитъ?
   -- Немножко должно замѣчаютъ.
   -- Загороди! вотъ такъ.
   Черезъ минуту, маіоръ вышелъ изъ-за куста весь бѣлый какъ снѣгъ, въ бѣломъ кителѣ и таковыхъ же шароварахъ. Онъ обтиралъ лицо чистымъ платкомъ -- и въ чаяніи "пропустить рюманцыю", какъ выражался капитанъ Пуговицынъ, пошелъ отыскивать входа въ прохладныя сѣни, гдѣ нѣтъ ни мухъ ни тому подобнаго, но за то на чистой скатерти стоятъ ватрушки съ ежевикою, что-то окаченное сметаною и графинчикъ съ изумрудной, цѣлительной.
   Ровичъ приподнялся и полусидѣлъ на диванѣ. Онъ чистилъ себѣ ногти обгорѣлымъ остаткомъ сѣрной спички; заслышавъ шаги Натащи, онъ бросилъ свое занятіе, откинулся на подушки, вытянулъ руки вдоль и полузакрылъ глаза.
   Дѣвушка вошла на-цыпочкахъ, осторожно притворила дверь и подошла къ дивану. Она начала прислушиваться къ дыханію спящаго; она слушала долго, внимательно, пока не почувствовала, какъ къ ея виску прикоснулись влажныя губы Сергѣя Николаевича.
   -- Вы проснулись? прошептала Наташа и покраснѣла до ушей. Ее кинуло въ жаръ. Она едва успѣла опуститься въ кресло. Даже вся комната завертѣлась передъ ея глазами и запрыгали свѣтлые четыреугольники оконъ.
   Съ этого дня выздоровленіе Сергѣя Николаевича пошло самыми быстрыми шагами. Черезъ недѣлю онъ уже стоялъ на ногахъ, а еще черезъ недѣлю онъ вдвоемъ съ Наташей дѣлалъ даже довольно продолжительныя прогулки по берегу и позволялъ себѣ легкія катанья въ лодкѣ, гдѣ впрочемъ онъ сидѣлъ на рулѣ, а Наташа гребла веслами, такъ какъ Сергѣю Николаевичу строго запрещено было дѣлать усиленныя движенія.
   И пошли ходить по всему Чиназу новыя варіаціи старой, избитой пѣсни.
   

XII.
Грустные признаки.

   Прошли сутки, прошли другія, прошли третьи, наконецъ прошла цѣлая недѣля,-- Касаткинъ не умиралъ да и только, вопреки всѣмъ предсказаніямъ ученаго доктора. На четырнадцатый день у больнаго проявился довольно сильный апетитъ; онъ выпилъ чашку кумысу, хотѣлъ еще, да ему Али-турсукъ не далъ. Краснощекая киргизка пѣла самыя веселыя пѣсни и сердито хмурилась, когда пріѣзжалъ кто нибудь изъ Чиназа; особенно она озлилась, когда (давно это было, еще въ самомъ началѣ) пріѣхалъ Мартынъ Федоровичъ съ своимъ семействомъ. Ревнивая дикарка глазъ не спускала съ Наташи, а когда замѣтила, что та нагнулась было къ лежащему на коврѣ Петру Михайловичу, то не стѣсняясь схватила ее за плечо и чуть не отбросила въ сторону.
   -- Кой (оставь)! крикнула киргизка,-- это не твой!... ступай откуда пріѣхала!
   Гайкула-бабай прикрикнулъ на свою дочку и унялъ ее немного, а то бы дѣло дошло до чего нибудь худшаго.
   Трубаченко -- тотъ не надолго уѣзжалъ въ Чиназъ по службѣ и опять вернулся въ аулъ; онъ почти совсѣмъ поселился въ аулѣ, и Гайкула поставилъ для него особенную желомайку, гдѣ онъ и устроился вмѣстѣ съ Бабаджакомъ, Діанкою, Венеркою и скучающей, вѣчно-воющей Альфою.
   Али-турсукъ теперь рѣшился въ первый разъ перевязать раны -- долго онъ отмачивалъ присохшія тряпки теплою водою; осторожно, чуть не по ниточкѣ, разбиралъ онъ ихъ и съ нескрываемымъ удовольствіемъ наблюдалъ затянувшіяся, разползшіяся самыми замысловатыми рубцами, рваныя раны.
   -- Лѣвая рука совсѣмъ испорчена, она больше не годится и скоро высохнетъ, произнесъ Али-турсукъ и тутъ же добавилъ, какъ бы въ утѣшеніе,-- э! это ничего, бѣда не большая; можно сто лѣтъ жить безъ руки. У "Басмака", въ Дзингатахъ, обѣихъ рукъ не было, да на стодвадцатомъ году номеръ.
   Гайкула пиръ задалъ по случаю благополучнаго исхода болѣзни своего гостя. Собрались всѣ сосѣди, варили пловъ; вечеромъ огни зажгли, музыку позвали, состоящую изъ рожка, двухъ бубновъ, одной балалайки и трехъ чугуновъ натянутыхъ бараньимъ пузыремъ и замѣняющихъ литавры. Пѣли почти всю ночь и плясали. Краснощекая веселилась больше всѣхъ и поминутно носила больному то лапши въ чашкѣ, то кумысу, то жирные кусочки баранины. Послѣдніе она таскала пальцами изъ котла, и прикрывъ концомъ кушака, спѣшила пробѣжать освѣщенное свѣтомъ костра пространство, пока не замѣтили похищенія зоркіе глаза главной хозяйки.
   Нѣжность и предупредительность доброй дикарки простиралась даже на Альфу, которая, получая ежедневно отъ своей новой покровительницы самыя вкусныя кости, растолстѣла такъ, что уже, безъ продолжительной тренировки, положительно не годилась для охоты.
   Выздоравливало тѣло Петра Михайловича не по днямъ, а по часамъ; но не радовался Трубаченко, слѣдя за этимъ быстрымъ выздоравливаніемъ, уныло поглядывалъ старый Гайкула и даже постихла немного живая, вертлявая его дочка.
   Что-то странное дѣлалось съ Касаткинымъ... Его душа не поддавалась леченію Али-турсука -- и грустное предчувствіе закрадывалось въ сердца окружающихъ.
   Смотрѣлъ Касаткинъ какъ-то вяло, безжизненно, безучастно слѣдя за всѣмъ, что вокругъ него происходило... По цѣлымъ часамъ иногда онъ смотрѣлъ въ одну какую нибудь точку и бредилъ съ открытыми глазами, да бредилъ вдобавокъ безъ всякой связи что-то неразборчивое. Разъ какъ-то сорвалось у него слово "Наташа" -- онъ вдругъ поблѣднѣлъ какъ мертвецъ, оглянулся испуганно, пошарилъ около себя руками и засмѣялся, да такъ странно засмѣялся: безстрастно, однотонно, безъ всякаго измѣненія въ чертахъ лица...
   Бродилъ онъ иногда вокругъ кибитки Гайкулы и все прицѣливался руками, будто у него былъ его штуцеръ и онъ замѣтилъ что-то въ камышахъ у самой опушки. А разъ цѣлыхъ два дня пролежалъ навзничь, не шевелясь и не закрывая глазъ, и все пѣлъ что-то въ полголоса.
   -- Петя, не поѣдемъ-ли мы рыбу половить на затоны? подошелъ къ нему Трубаченко и тронулъ его за плечо.
   Онъ думалъ, что это развлечетъ немного больного и отгонитъ отъ него неотвязныя видѣнія... Поохотиться онъ не предлагалъ Касаткину, потому-что уже какая охота однорукому...
   Ничего не отвѣчалъ Петръ Михайловичъ на предложеніе поручика, только пѣть пересталъ и сталъ откручивать пуговицу отъ его кителя.
   Заплакалъ Трубаченко и отошелъ всторону.
   Альфа начала бояться своего хозяина и недовѣрчиво косилась на него, особенно когда тотъ начиналъ жестикулировать, обращаясь къ чему-то невидимому. Собака залаяла даже разъ какъ-то и потомъ каждый разъ принималась выть, едва только Касаткинъ выходилъ изъ спокойнаго состоянія.
   Ночью пришла къ нему "краснощекая", обняла его крѣпко-крѣпко и легла рядомъ съ нимъ подъ кошму. Тотъ даже не пошевелился.
   Ночь была тихая, темная: все спало въ аулѣ, никто не могъ видѣть продѣлокъ молодой киргизки.
   -- Милый ты мой, душа ты моя, козликъ мой бѣленькій! шептала ему на ухо дѣвушка и сильно прижимилась къ нему, цалуя это лицо, холодное, безотвѣтное.-- Вотъ, погоди, пріѣдетъ еще знахарь изъ степи, умнѣе Али-турсука; онъ тебя совсѣмъ вылечитъ, тогда я за тебя и безъ калыма пойду. Отецъ отдастъ, онъ тебя любитъ.
   -- Слышишь? скачетъ!.. внезапно приподнялся Касаткинъ и вскочилъ на ноги.-- Тише, тс!...
   Онъ началъ прислушиваться... Какъ тигрица вскочила киргизка и тоже вся обратилась въ слухъ -- такъ и пронизывая темноту своими блестящими, разгорѣвшимися глазами...
   Все было тихо, никакого подозрительнаго шума и топота не слышала краснощекая.
   -- Хвостомъ шевелитъ, внушительно съ удареніемъ произнесъ Петръ Михайловичъ -- и затѣмъ опять что-то непонятное.
   -- Ложись, ложись! повелительно произнесла киргизка и почти силою повалила его на прежнее мѣсто.
   -- Это въ твоемъ черепѣ черный духъ сидитъ. Пріѣдетъ знахарь "Ярупча", онъ тебѣ его выгонитъ...
   Уложила больнаго степная красавица, примочила ему водою голову, стала перебирать ему волосы пальцами и запѣла киргизскую, колыбельную пѣсню... Усыпительно дѣйствовали эти монотонные звуки дикаго напѣва; словно наркотическіе пары опіума туманили мозгъ и застилали все передъ глазами... Петръ Михайловичъ заснулъ подъ пѣсню своей покровительницы.

-----

   -- Что, братъ, а вѣдь дѣло то его плохо? говорилъ Трубаченко Бабаджаку, на другой день утромъ, сидя за промывкою ружей.
   -- Не хорошо. Совсѣмъ не хорошо. Сегодня колдуны прійдутъ -- будутъ заклинанія дѣлать, можетъ помогутъ, отвѣчалъ Бабаджакъ.
   -- Помогутъ, чорта съ два!..
   -- Али-Турсукъ помогъ же, а русскій докторъ говорилъ: умретъ непремѣнно, сутокъ не проживетъ, умретъ.
   -- А по мнѣ такъ лучше бы померъ! что ему жизнь теперь, на радость, что ли?
   -- Да, безъ руки плохо. Стрѣлять нельзя.
   -- А безъ мозговъ-то еще плоше... Ишь, гляди, бродитъ какъ волкъ какой въ засадѣ,-- даже смотрѣть страшно!
   Трубаченко взглянулъ въ ту сторону, гдѣ -- по утоптанной площади, между кибитками Гайкулы-бабая,-- словно часовой, бродилъ Петръ Михайловичъ и опять рукою размахивалъ, а неподалеку сидѣла Альфа и, поднявъ кверху свою острую морду, выла, прерывая по временамъ свое жалобное вытье озлобленнымъ, прерывистымъ лаемъ.
   Къ вечеру пріѣхали въ аулъ два старика. Пріѣхали они на высокихъ, старыхъ какъ сами хозяева, аргамакахъ, слѣзли съ лошадей и были встрѣчены Гайкулою съ самою утонченною вѣжливостью и вниманіемъ. На головахъ пріѣхавшихъ были лисьи малахаи; крытые краснымъ сукномъ, верблюжьи халаты были выложены цвѣтными шнурками и даже галуномъ; пояса увѣшаны всевозможными принадлежностями дороги, письма, куренья, и спеціальными принадлежностями ихъ промысла. Это и были сами колдуны: "Магома-Тузай и Султанъ-Берды", пріѣхавшіе выгонять чернаго духа изъ подъ черепа Петра Михайловича.
   Самой процесъ изгнанія отложили до завтра, такъ какъ завтра должно было наступить новолуніе, самое удобное время для всякаго колдовства,-- да и сами колдуны побаивались русскихъ, которыхъ видали въ первый разъ въ своей жизни, и недовѣрчиво поглядывали на своего "невѣрнаго" паціента. Гайкула далъ имъ присмотрѣться къ Петру Михайловичу, а пока пошелъ заботиться, чтобъ колдунамъ устроить пріемъ и ужинъ сообразно ихъ высокому званію.
   

XIII.
Заклинаніе.

   На другой день, еще съ полудня, чуть не удесятерилось населеніе аулы Гайкулы-бабая: со всѣхъ сторонъ пріѣхали киргизы смотрѣть, какъ такіе мудрецы, какъ Магома-Тузай и Султанъ-Берды, будутъ выгонять чернаго духа изъ-подъ черепа Касаткина. Даже перевозчикъ оставилъ свой паромъ на попеченіе работниковъ и пріѣхалъ провѣдать своего тамыра (пріятеля) Гайкулу и извѣстить больнаго охотника.
   -- Ужъ позволять-ли имъ мудровать надъ Петей? спросилъ тихонько Бабаджака Трубачепко,-- какъ бы чего худаго не вышло? Я ужъ лучше оповѣщу въ Чиназъ.
   -- Чего оповѣщать!-- хуже не будетъ, говорилъ Бабаджакъ.-- Пускай дѣлаютъ свое дѣло, эти колдуны извѣстные, они умные.
   -- Умные!.. Дичь одна!.. Ну, какого чорта они подѣлаютъ?
   -- Не поминай шайтана, не надо.
   -- Какъ бы намъ отвѣчать потомъ не пришлось?
   -- За что такое отвѣчать?
   -- А за то, скажутъ: какъ-молъ допустили? да какъ-молъ не донесли?
   -- Ты мнѣ повѣрь, я тебѣ говорю, повѣрь. Они вылечутъ Петьку. Я самъ, у насъ въ Башкиріи, видѣлъ, какъ у одного чернаго духа выгоняли. Ну и выгнали.
   -- Да по мнѣ пожалуй, хуже не будетъ, согласился Трубаченко и сообразилъ при этомъ, что теперь уже все равно ничего не подѣлаешь; соглашайся не соглашайся, а ужъ они Касаткина изъ своихъ рукъ не выпустятъ и всякое вмѣшательство ихъ не поведетъ ровно ни къ чему.
   Такъ какъ наѣхало много гостей, а гость лицо священное для каждаго киргиза, то поэтому всѣ аульники позаботились объ томъ, чтобы пріѣхавшіе были сыты и не жаловались послѣ, что въ "Дальнихъ аулахъ" ихъ держали съ пустыми желудками. Штукъ десять барановъ были зарѣзаны и варились въ большихъ котлахъ, поставленныхъ на открытомъ воздухѣ. Киргизы сидѣли пестрыми кружками у кибитокъ, женщины сновали взадъ и впередъ съ чашками молока и подносами съ разными сластями. Гайкула-бабай и его отецъ сидѣли въ кибиткѣ, полы которой были подняты такъ, что всѣ могли видѣть сквозь рѣшотку (телега) все, что тамъ происходитъ. На почетномъ мѣстѣ, за очагомъ сидѣли колдуны и созерцали тлѣющіе уголья очага, какъ бы отыскивая тамъ, въ этихъ то вспыхивающихъ, то погасающихъ искрахъ, совѣта и указанія какъ приступить къ такому важному дѣлу. Пришли въ кибитку и наши офицеры: Трубаченко съ Бабаджакомъ, поздоровались съ хозяиномъ, съ его гостями, и сѣли.
   -- Ну вотъ, Аллахъ милостивъ, онъ пошлетъ выздоровленіе нашему больному, произнесъ Гайкула.-- Вотъ эти люди знаютъ, что надо сдѣлать; они его вылечатъ.
   -- Хорошо-бы коли такъ, произнесъ въ отвѣтъ Трубаченко.
   -- Вылечатъ, съ увѣренностью произнесъ Бабаджакъ.
   А Касаткинъ лежалъ въ своей кибиткѣ на коврѣ и думалъ. Онъ провелъ безсонную ночь -- и теперь его клонило ко сну, несмотря на окружающій шумъ и движеніе. Молодая киргизка не отходила отъ его кибитки и безпрестанно заглядывала туда подъ различными предлогами. До ушей больнаго достигалъ шумъ и говоръ; онъ видѣлъ, что собралось много народу, что происходитъ что-то необыкновенное,-- но совершенно равнодушно относился ко всему этому. Онъ не понималъ ничего и не пытался даже понять; онъ былъ далекъ отъ мысли, что именно онъ всему причиною, что именно для него собрался весь этотъ народъ. Онъ былъ далекъ отъ всякой мысли, кромѣ одной, гвовдемъ засѣвшей въ его воспаленномъ, больномъ мозгу, поражавшей его слухъ, рисующей передъ его глазами несуществующія картины. Ему все чудился далекій топотъ коня, и онъ напряженно прислушивался; ему чудилось что-то, ничкомъ лежащее поперегъ дороги... Англійскій проборъ такъ вотъ и лѣзъ въ глаза; а въ сердцѣ его копошилось, грызло, терзало что-то словно живое, то стискивая его словно клещами, то раздвигая широко-широко, такъ что занимался духъ и нехватало больше мѣста въ этой впалой, наболѣвшей груди.
   Иногда на лицѣ его мгновенно являлась спокойная ясная улыбка,-- и еслибъ не эти глаза, неопредѣленно тускло смотрящіе куда-то въ пространство, то можно было бы подумать, что настала минута опасенія... Но эта улыбка исчезала такъ же мгновенно, какъ и появлялась, и снова эти блѣдныя исхудалыя черты искажало тяжелое, безъисходное страданіе. Быть можетъ въ эти минуты онъ видѣлъ другой образъ -- дорогой, свѣтлый... быть можетъ..
   Красивая дочь Гайкулы-бабая вздрагивала каждый разъ, когда замѣчала эту улыбку; она до крови закусывала себѣ губу и звѣремъ смотрѣла въ ту сторону, гдѣ за камышами стлалась широкая Дарья, а за нею виднѣлись низенькіе домики и флагштокъ чиназской слободки. Ревнивая киргизка чутьемъ угадывала, что это была за улыбка и что ее вызывало.
   Ждали вечера, когда покажется на потемнѣвшемъ небѣ тонкій серпъ новой луны, и до тѣхъ поръ не приступали къ заклинаніямъ. Всѣхъ присутствующихъ такъ и подмывало самое жгучее нетерпѣніе, за малѣйшимъ движеніемъ Магомы-тузая и Султана-берды слѣдили суевѣрные, любопытные и жадные до всего таинственнаго дикари; но колдуны не двигались съ мѣста и даже не удостоивали отвѣтами никого, кто только ни подходилъ къ нимъ съ какимъ бы то ни было вопросомъ.
   Наконецъ наступилъ давно ожидаемый вечеръ. Пора была начинать заклинанія и поднялись съ своихъ насиженныхъ мѣстъ старики Магома-тузай и Султанъ-берды. Между кибиткою Гайкулы-бабая и тою гдѣ лежалъ Касаткинъ -- образовалась улица, такою тѣсною толпою стояли по обѣимъ сторонамъ всѣ собравшіеся; каждому хотѣлось протискаться какъ можно болѣе впередъ, задніе поднимались на цыпочки, упирались локтями на плеча переднихъ, тѣ ворчали и протестовали, глухой говоръ стоялъ надъ ауломъ, и этотъ шумъ едва покрывался дробью литавръ и грохотомъ большаго барабана. Колдуны пошли къ своему паціенту. Впереди шелъ Магома-тузай въ длинной бѣлой рубахѣ, въ бѣлой же чалмѣ, и только темно-коричневое, загорѣлое лицо да такія же кисти высохшихъ отъ старости рукъ -- оттѣняли эту типичную бѣлую фигуру. За нимъ шелъ маленькій мальчикъ лѣтъ восьми, въ красной рубашенкѣ и, пугливо поглядывая по сторонамъ своими большими глазенками, держалъ въ обѣихъ рукахъ тыквенный кальянъ, заправленный и готовый для куренія; синеватый дымокъ поднимался надъ этимъ кальяномъ, забивался въ носъ мальчика, тотъ морщился, чхалъ и отворачивалъ въ сторону свою кошачью мордочку. За мальчикомъ шелъ Султанъ-берды, тоже весь въ бѣломъ, и несъ въ рукахъ длинную, камышевую трость, обведенную кисточками изъ крашенной шерсти и конскаго волоса.
   Магома-Тузай, по обычаю всякаго гостя, не могъ сразу войти въ чужую кибитку, не спросивъ прежде хозяина: будутъ ли довольны его посѣщеніемъ. Онъ остановился, не доходя шаговъ двухъ до входа, и громко произнесъ:
   -- Сулессъ, суллессъ! (отвѣчай).
   Вздрогнулъ Касаткинъ отъ этого голоса, рванулся и сѣлъ, прижавшись спиною къ стѣнкѣ кибитки.
   -- Ну чего испугался? нѣжно успокоивала его дочь Гайкулы,-- ну чего? это пришли къ тебѣ добрые люди, хорошіе. Они въ гости пришли къ тебѣ.
   -- Суллессъ! повторилъ свой окликъ Магома-тузай.
   -- Суллесъ! произнесъ вслѣдъ за нимъ Султанъ-Берды.
   -- Кудакъ кунакъ (божій гость)! отвѣтила за больнаго красавица. Она видѣла, что отъ Касаткина не дождешься отвѣта.
   Согнулся Магома-тузай и пролѣзъ въ кибитку, за нимъ пробрался второй колдунъ. Мальчикъ съ кальяномъ остался на порогѣ, поставилъ на землю кальянъ и сѣлъ около на корточки.
   Гайкула велѣлъ отнять совсѣмъ прочь боковыя кошмы -- и всѣ, кто желалъ присутствовать при заклинаніяхъ, усѣлись вокругъ кибитки въ нѣсколько рядовъ. Оригинальную картину представляли эти обручи живыхъ лицъ, типичныхъ, косоглазыхъ, скуластыхъ, затаившихъ дыханіе, даже поблѣднѣвшихъ отъ наплыва нетерпѣливаго волненія. Мертвая тишина настала кругомъ, только слышалось дыханіе зрителей и сухой трескъ угольковъ въ сѣткѣ кальяна... Кто-то до того струсилъ, что у него запрыгали челюсти -- и этотъ характеристическій стукъ зубовъ ясно слышенъ былъ въ наступившей тишинѣ.
   Вдругъ Альфа, до сихъ поръ покойно лежавшая у йогъ Касаткина, жалобно завыла.
   -- Аллахъ помилуй насъ и спаси! послышался шепотъ въ толпѣ.
   -- Это хорошо, ясно произнесъ Магома Тузай.-- Собака чуетъ того чернаго духа, который боится уже нашего присутствія.
   -- Уйди, Джанымъ (душа)! шепнулъ Гайкула своей дочери.
   Та неохотно повиновалась, и безпрестанно оглядываясь на Петра Михайловича, лѣниво вышла изъ кибитки.
   -- Ну, будь здоровъ! началъ колдунъ, обращаясь къ паціенту.
   Улыбнулся Петръ Михайловичъ, подвинулся къ старику, протянулъ свою руку и слегка дотронулся до его пожелтѣвшей, длинной бороды. Потомъ онъ указалъ ему пальцемъ въ темный уголъ кибитки и тихо произнесъ.-- Слышишь? скачетъ...
   Султанъ-берды досталъ изъ кармана кожаный мѣшочекъ, вышитый шелкомъ и серебряною проволокою; онъ взялъ оттуда щепотку чего-то зеленоватаго и всыпалъ въ сѣтку кальяна. Дымъ вмѣсто синеватаго повалилъ густой молочный и заклубился въ воздухѣ, поднимаясь подъ самый верхъ кибитки. Онъ передалъ кальянъ своему товарищу, сидѣвшему рядомъ съ Касаткинымъ, тотъ сдѣлалъ видъ, что покурилъ изъ этого кальяна и передалъ его паціенту. Машинально принялъ Касаткинъ кальянъ изъ рукъ колдуна и поднесъ камышевую трубку къ своимъ ссохшимся, растрескавшимся отъ горячечнаго жара, губамъ и усиленно затянулся.
   -- Ну довольно, произнесъ Магома-тузай, видя что больной слишкомъ уже жадно вцѣпился въ дымовую камышину. Онъ отнялъ кальянъ и залилъ водою тлѣющіе уголья.
   -- Это они ему ганаши (родъ опіума) дали, шепнулъ Бабаджакъ Трубаченко.
   -- Эхъ, какъ бы не уморили они его совсѣмъ! вздохнулъ поручикъ.
   Наши офицеры находились въ самыхъ первыхъ рядахъ зрителей, вмѣстѣ съ Гайкудою-бабаемъ и его отцомъ, муллою Ашикомъ.
   Вдругъ Касаткинъ какъ-то странно пошатнулся, сперва сильно качнулся впередъ, потомъ откинулся назадъ; голова его запрокинулась, словно шейные мускулы потеряли всякую силу, руки вытянулись, глаза закрылись. Магома-тузай поддержалъ его и осторожно положилъ навзничь, подсунувъ подъ голову маленькую цилиндрическую подушку.
   Тогда оба колдупа встали съ своихъ мѣстъ, обошли нѣсколько разъ вокругъ лежащаго и стали: одинъ у головы, другой у ногъ, лицомъ другъ къ другу. Альфу вытащили за ошейникъ изъ кибитки, потому что она все время злобно рычала и чрезвычайно подозрительно посматривала на полы длинныхъ рубахъ колдуновъ.
   -- Албасти-бассу {Названье чернаго духа. (Все заклинаніе передано мною буквально).}, слушай, я тебѣ говорю, началъ Магома-тузай, нагнулся, прикоснулся концами пальцевъ до лба больнаго и держалъ ихъ нѣсколько минутъ въ такомъ положеніи.
   "Албасты-бассу! Не отъ насъ самихъ,
   "А отъ самого Аллаха "Имѣемъ мы нашу силу.
   "Слушай волю его,-- слушай и повинуйся, началъ Магома-тузай свои заклинанія.--
   "Слушай волю его и повинуйся", повторилъ Султанъ-Берды. Колдуны переглянулись и разомъ произнесли громко, почти вскрикнули:
   "Оставь, проклятый-ти, это тѣло!.."
   Нѣкоторые изъ переднихъ зрителей вдругъ отшатнулись отъ рѣшотки; они вѣроятно подумали, что вотъ, сію минуту, вслѣдъ за этимъ крикомъ, вылетитъ черный духъ и пожалуй еще заберется къ кому нибудь изъ нихъ, благо недалеко ходить.
   Послѣ этого заключенія, Магома-Тузай взялъ камышевую трость и слегка дотронулся до груди больнаго. Онъ замахивался сильно, будто бы хотѣлъ ударить что есть мочи -- и ловко удерживалъ свою руку въ тотъ моментъ, когда трость готова была прикоснуться къ тѣлу паціента.
   Это дѣлалось для того, чтобы испугать чернаго духа и заставить его убраться вонъ изъ подъ черепа больнаго. Затѣмъ оба колдуна вышли изъ кибитки и велѣли, не трогая спящаго подъ вліяніемъ паровъ опіума, разобрать всю кибитку. Пять или шесть женщинъ приступили къ этому дѣлу. Они ловко стащили кошмы, свернули ихъ, положили всторону и принялись за крышу; ребро за ребромъ, вся крыша была разобрана менѣе чѣмъ въ пять минутъ и снятъ верхній кругъ; осталось только сложить "телега" -- и Касаткинъ остался совершенно на открытомъ мѣстѣ, навзничь лежащій на мохнатомъ красномъ коврѣ.
   Барабанъ и литавры все время гудѣли не переставая; Магома-тузай и Султанъ-берды совѣщались всторонѣ, пожимая плечами и разводя руками, какъ бы говоря, что дѣло-то трудновато.
   -- Ну что? подошелъ къ нимъ Гайкула.
   -- Силенъ духъ, очень силенъ, трудно съ нимъ сладить, вздохнулъ Магома-тузай.
   -- А главное дѣло, засѣлъ онъ въ невѣрное тѣло, ужъ очень для него удобное, поддержалъ товарища Султанъ-берды.
   -- Постарайтесь, низко поклонился Гайкула,-- ничего для васъ не пожалѣю: по двѣ лучшихъ лошади выберете изъ косяка и барановъ по десяти головъ на каждаго.
   Говоря это, Гайкула покосился на свою дочь, грустно стоящую неподалеку, порывавшуюся подойти поближе къ тому, что неподвижно, словно тѣло, ожидающее похоронъ, лежало на самомъ видномъ мѣстѣ, въ центрѣ свободнаго круга, обрамленнаго толпами зрителей.
   Работники Гайкулы натаскали цѣлыя горы вязанокъ камыша и разложили громадные костры. При красномъ свѣтѣ огня вся картина приняла еще болѣе дикій, оригинальный характеръ.
   -- Раздайся, раздайся! дорогу дайте! слышались голоса въ темнотѣ. Конскій храпъ и топотъ далъ знать о приближеніи какихъ-то всадниковъ; раздвинулась толпа -- и въ освѣщенное пространство въѣхали два конныхъ киргиза на неосѣдланныхъ, табунныхъ лошадяхъ и втащили за собою на арканахъ еще третью лошадь, всю вороную безъ отмѣтинъ, сердито прижимающую назадъ свои надрѣзанныя уши и поминутно брыкающую задомъ. Конь былъ положительно дикій, необъѣзженный, можетъ быть въ первый разъ почувствовавшій прикосновеніе аркана къ своей щекотливой шеѣ.
   -- Осторожнѣй, берегись, не подходи близко! предостерегали конные киргизы.
   -- Ну, что, легко его взяли? спросилъ у одного изъ нихъ Гайкула-бабай.
   -- Съ самаго заката солнечнаго бились; не дается, да и все тутъ. Мы его уже въ топь загнали, тамъ и заарканили.
   Дѣйствительно, ноги пойманнаго коня, по самое брюхо, были покрыты грязью и иломъ. Отъ животнаго валилъ густой паръ, большіе дикіе глаза искрились, красныя ноздри громко фыркали и сопѣли.
   -- Шайтанъ, звѣрь... то-то-то! окликнулъ Гайкула коня.-- Годится этотъ? обратился онъ къ колдунамъ.
   -- А чистая масть? спросилъ его Магома-тузай.
   -- Ни одного волоса бѣлаго, весь черный какъ воронъ.
   -- Ну, ведите!
   Широко раздалась толпа. Всѣ знали уже, что это такое готовится и потому позаботились о просторѣ.
   Пойманную лошадь прихватили для большей прочности еще двумя арканами. Всадники размѣстились такъ, что вороной конь пришелся какъ разъ между ними,-- и когда имъ надо было обскакать лежащаго Касаткина, справа и слѣва, вороной непремѣнно долженъ былъ перепрыгнуть черезъ тѣло, а это считается однимъ изъ самыхъ дѣйствительныхъ средствъ, для того чтобы окончательно испугать чернаго духа.
   Всадники гикнули, пригнулись къ лошадямъ и поскакали; нѣсколько пѣшихъ палками и крикомъ побуждали упрямаго коня скакать куда ему слѣдуетъ.
   Дико фыркнулъ конь, подбѣжалъ къ больному, нагнулъ голову къ самой землѣ, сильно обнюхалъ лежащаго, насторожилъ уши и попятился. Натянутые до послѣдней возможности арканы трещали; оба всадника чуть не свалились на землю.
   -- Гайда, гайда! кричали они.-- Гайда, гайда! орала толпа и гикала, и свистала, и швыряла въ упершагося на одномъ мѣстѣ коня комками земли, малахаями, чѣмъ ни попало.
   Неожиданно взвился конь на дыбы, перескочилъ черезъ Касаткина, стащилъ на землю одного изъ арканщиковъ и понесся вонъ изъ аула.
   -- Держи, держи! кричалъ Гайкула.
   -- Держи, еще два раза надо! кричали оба колдуна.
   Пѣшіе ринулись на перерѣзъ къ крыльцу, навалились на арканъ, волочившійся по землѣ, и остановили таки воронаго коня.
   Еще два раза повторилась эта дикая сцена. Со всѣхъ трехъ лошадей мыло валилось бѣлыми, пѣнистыми хлопьями.
   -- Ну довольно! произнесъ Мигома-тузай и добавилъ: -- если и теперь черный духъ не оставитъ его въ покоѣ, такъ уже ничего больше нельзя сдѣлать.
   Султанъ-берды потребовалъ себѣ чашку съ холодною водою и красный кумачный платокъ. Когда ему подали то и другое, онъ намочилъ въ водѣ, выжалъ платокъ и положилъ на лобъ Петра Михайловича.
   Потомъ оба колдуна взяли по куску бараньяго жира и бросили ихъ въ самый пылъ горящаго костра. Старики усѣлись у этого огня и внимательно слѣдили за горѣвшимъ жиромъ; они по цвѣту и формѣ пламени хотѣли угадать, на сколько успѣшны будути результаты ихъ леченія.
   Трубаченко и Бабаджакъ подошли къ своему несчастному товарищу. Тамъ уже сидѣла красавица Джанымъ и наблюдала, чтобы платокъ на лбу больнаго былъ постоянно влаженъ. Это нужно было для того, чтобы больной скорѣе избавился отъ непріятнаго дѣйствія одуряющаго курева.
   -- И ты говоришь, что онъ будетъ здоровъ? говорилъ Гайкула, пристально глядя въ глаза Магомы-тузая.
   -- Къ слѣдующей новой лунѣ, не раньше, отвѣчалъ Магома-тузай.
   -- Не раньше, подтвердилъ Султанъ-берды.
   -- Будемъ ждать, рѣшилъ Гайкула.
   -- Да, жди чорта съ два! махнулъ рукою Трубаченко и усиленно, всею грудью, затянулся изъ своей трубочки.
   Ночью оба колдуна уѣхали.
   

XIV.
Исчезновеніе.

   Сильная усталость взяла верхъ надъ чувствомъ красавицы Джанымъ. Она долго сидѣла надъ спящимъ Петромъ Михайловичемъ, внимательно слѣдила за его неестественнымъ сномъ, прислушивалась къ его сонному лепету и неразборчивому бреду... и не забывала понемногу поливать водой быстро высыхающій платокъ, покрывавшій голову спящаго. Наконецъ, она раза два какъ-то странно наклонилась впередъ -- выпрямилась, опять раза два клюнула носомъ -- тихо прилегла головою на колѣни Петра Михайловича -- и не поднималась уже болѣе. Она заснула, заснула крѣпко, насколько можетъ крѣпко спать здоровая, степная натура, изнуренная четырехсуточнымъ, безсоннымъ дежурствомъ около безпокойнаго, помѣшаннаго больнаго.
   И весь аулъ спалъ такъ же крѣпко, какъ спала красавица Джанымъ; даже вѣтеръ, казалось, заснулъ въ камышахъ,-- и неподвижно, таинственно, безвучно дремали густыя камышевыя чащи.
   Альфа лежала у ногъ своего хозяина. Подняла голову вѣрная собака, вскочила и смотрѣла на Касаткина. Тотъ зашевелился, глубоко вздохнулъ и сѣлъ. Онъ проснулся, пошарилъ рукою подлѣ себя, дотронулся до головы Джанымъ, оперся даже на ея плечо, поднимаясь на ноги; та ничего не слышала и не чувствовала. Сильно покачнулся на своихъ ослабѣлыхъ ногахъ охотникъ, чуть опять не повалился на коверъ, и пошелъ прямо впередъ, туда, въ темноту,-- не разбирая дороги, не глядя по сторонамъ, словно его тянула какая-то сверхъестественная сила... Слѣдомъ за нимъ, не отставая ни на шагъ, побѣжала его Альфа, и ея бѣлая фигурка долго еще мелькала въ темнотѣ, пока охотникъ и его спутница не скрылась въ густотѣ чащи, словно проглоченные этими темными зарослями. А Джанымъ крѣпко спала, охвативъ руками скомканный коверъ, словно жарко обнимая кого-то во снѣ -- и не слышала она, не чувствовала, что такое около нея дѣлается
   Заря свѣтлою полосой отдѣлила темный горизонтъ; шире и шире расползалась эта полоса... Туманъ заклубился но низу и зашелестили, загудѣли проснувшіеся камыши. Лошади заржали въ загородахъ; заревѣлъ ишакъ гдѣ-то за кибитками; фыркая и отряхивая росу, поднялась изъ-за вязанокъ камыша косматая верблюжья морда, и зашевелились спящіе кочевники, потягиваясь и зѣвая подъ своими ватными и верблюжьими халатами.
   Вскочила на ноги Джанымъ, вскрикнула и глазамъ своимъ не повѣрила. Нагнулась она къ ковру, ощупала его своими руками... Никого!.. Вотъ платокъ ея красный лежитъ; онъ еще не высохъ, онъ мокрый совсѣмъ, вотъ шапка его лежитъ неподалеку. Грязная нога наступила на нее, ясно виденъ этотъ слѣдъ, примявшій козырекъ, приплюснувшій твердый околышекъ; вотъ еще тѣ же слѣды перешли черезъ золу потухшаго костра, опрокинули чашку съ сухимъ просомъ, скрылись на твердомъ, утоптанномъ мѣстѣ, гдѣ стояла прежде кибитка, опять показались на пескѣ и потянулись къ камышамъ, сопровождаемые малыми, звѣздообразными слѣдками собаки.
   -- Онъ ушелъ! на весь аулъ взвизгнула краснощекая киргизка.-- Гайкула, отецъ! Онъ ушелъ!..
   Она не дожидалась отвѣта... Какъ гончая собака, пригнувшись къ самой землѣ, почти ощупывая каждый слѣдъ руками, она пустилась по этимъ слѣдамъ...
   -- Ты куда Джанымъ?-- хотѣла было остановить ее какая-то женщина, вышедшая изъ сосѣдней кибитки.
   Джанымъ на нее даже и не взглянула.
   -- Онъ ушелъ! крикнула еще разъ красавица, обернувшись къ аулу, уже около самой опушки.-- Онъ ушелъ, отецъ, посылай на розыскъ!..
   -- Что тамъ еще?.. вышелъ изъ своей кибитки Трубаченко.
   -- Кто ушелъ, кто? спрашивалъ Бабаджакъ, высовывая изъ подъ кошмы только свою широко-скулую, стриженную голову.
   -- Эй! Каримъ, говорилъ спокойно Гайкула одному изъ работниковъ,-- собери людей, человѣкъ пять, что-ли! пусть поищутъ въ камышахъ... какъ бы и вправду куда не забрелъ въ худое мѣсто!.. Черный духъ силенъ и къ доброму не поведетъ.
   -- Давно онъ ушелъ? спросилъ подойдя къ нему Трубаченко.
   -- А не знаю... Прежде всего чтобы къ топямъ шли искать! Влѣво, около соленаго плеса. Тамъ всего хуже мѣсто.
   -- Пойду и я.-- Бабаджакъ, вставай, пойдемъ Касатку искать. Онъ въ бреду ушелъ куда-то...
   -- Дочь, если скоро найдете, назадъ приведите, произнесъ Гайкула.-- Да онъ тутъ близко гдѣ нибудь. Гдѣ ему далеко уйти! онъ и на ногахъ-то, я думаю, путемъ не могъ держаться.
   -- Хороши колдуны, нечего сказать! разводила руками старуха,-- не могли выгнать чернаго духа, а напугать напугали,-- теперь онъ и увелъ съ собою русскаго; боялся, что опять пугать будутъ.
   -- Это вѣрно,-- поспѣшилъ согласиться кое-кто изъ окружающихъ.
   -- Гей! Гей! носились по камышамъ крики.
   -- Гей! Гей! вторило имъ эхо...
   Тамъ и сямъ мелькали верхушки малахаевъ и красныя тюбетейки искавшихъ бѣглеца.
   Почти весь аулъ разбрелся на поиски...
   Высоко поднялось солнце, перешло уже оно далеко за полдень, когда начали понемногу возвращаться посланные... Ничего не нашли они... Касаткинъ и его собака словно сквозь землю провалились.
   Привели Джанымъ, измученную, изцарапавшуюся, въ обрывкахъ красной рубахи, изодравшейся въ клочья въ густыхъ, колючихъ заросляхъ. Она выла на весь аулъ и, захдлбываясь, заикаясь отъ волненія, говорила всѣмъ и каждому, будто бы сама видѣла, какъ между двухъ кочекъ, у самой тони горѣло зеленое пламя, а въ немъ-то именно и пропалъ русскій охотникъ, вмѣстѣ съ своею бѣлою собакою. Кто не вѣрилъ, кто повѣрилъ сразу. А Трубаченко отвелъ своего товарища въ сторону и говорилъ:
   -- Ну, братъ, собираемся-ко, да идемъ въ Чиназъ. Намъ здѣсь больше дѣлать нечего. Надо все объявить коменданту. А то пожалуй опять таки за все отвѣчать прійдется.
   -- Пойдемъ, согласился Бабаджакъ.
   И оба они стали собирать свои несложные пожитки.
   

XV.
На новой квартирѣ Сергѣя Николаевича.

   Былъ превосходный лѣтній вечеръ. Пыль улеглась, и въ чистомъ прозрачномъ воздухѣ вѣяло прохладою. По дорогѣ, извилистою лентою тянувшейся между пепельно-зелеными кустарниками джиди и стройными колонками тополей, тихонько, шажкомъ ѣхали два всадника. Дорога въ этомъ мѣстѣ съузилась до того, что двѣ лошади не могли идти рядомъ.
   -- Твоя лошадь боится... вотъ этого пня, обратился Сергѣй Николаевичъ къ своей прелестной спутницѣ.
   -- Пустяки, она должна идти... Ну, "Голубокъ", впередъ!
   Наташа энергично щелкнула языкомъ и тронула своего караковаго коня хлыстикомъ... Голубокъ попятился и началъ подозрительно похрапывать.
   -- Ну, за мной!..
   Сергѣй Николаевичъ ударилъ своего коня шпорами, проскочилъ впередъ и выбрался изъ тѣснины; Голубокъ, не упрямясь болѣе, послѣдовалъ за переднею лошадью.
   Они поровнялись.
   -- Однако мы ужасно отстали! замѣтила Наташа.-- Тарантасы уѣхали очень уже далеко, я дажене слышу стука колесъ...
   -- Ну и пускай себѣ спѣшатъ! мы дорогу знаемъ... Вѣдь ты со мною не боишься?
   -- Нѣтъ -- не боюсь... вздохнула Наташа и наклонилась всторону своего кавалера.
   Тотъ слегка обнялъ ея талію и нѣжно поцѣловалъ это упругое, молодое плечо, дрогнувшее при поцѣлуѣ подъ тонкою косыночкою...
   -- Тс!.. кажется, ѣдетъ кто-то сзади!..
   -- Нѣтъ, это стучитъ здѣсь, вотъ тутъ... слышишь? Ровичъ взялъ руку дѣвушки и прижалъ ее къ своему сердцу.
   -- Дорогой мой!..
   Наташа сильно наклонилась опять въ ту же сторону... Сѣдло покачнулось и начало сползать... Ровичъ поддержалъ наѣздницу и соскочилъ съ своей лошади.
   -- Ну вотъ и остановка... Давайте я пересѣдлаю вашего Голубка... говорилъ онъ, наматывая поводья своего коня на руку и снимая съ сѣдла Наташу.
   -- Какой ты сильный!..
   -- Ангелъ милый!..
   Сергѣй Николаевичъ подержалъ нѣсколько секундъ Наташу на рукахъ; та притворно сопротивлялась, пытаясь ступить на землю. Маленькая голубая туфля свалилась съ ноги дѣвушки, и яркимъ бирюзовымъ пятнышкомъ рисовалась на темномъ грунтѣ, влажной отъ росы, дороги.
   Они возвращались съ прогулки по окрестностямъ Чиназа, устроенной въ видѣ пикника, т. е. съ самоварами, выпивкой и подзакускою. Все общество уѣхало впередъ въ своихъ экипажахъ; Сергѣй же Николаевичъ и Наташа, совершенно впрочемъ случайно (такъ по крайней мѣрѣ, казалось имъ самимъ), отстали -- и теперь не очень спѣшили нагонять передніе экипажи.
   Понѣжничали, поцѣловались разъ десять, подтянули подпруги у дамскаго сѣдла, сѣли и опять поѣхали, пустивъ коней небольшимъ галопомъ.
   -- Что съ тобою, Наташа, ты вдругъ нахмурилась и поблѣднѣла? отнесся къ дѣвушкѣ Сергѣй Николаевичъ, когда всадники выбрались изъ садовъ и передъ ихъ глазами раскинулись безконечные камыши съ сверкающей вдали лентой великой средне-азіатской рѣки.
   Наташа не отвѣчала -- и, опустивъ глазки, пристально разглядывала сѣдые волосы въ черной гривѣ своего "Голубка".
   -- Наташа!.. нѣжно произнесъ Ровичъ и хотѣлъ было опять обнять ея талію. Та вздрогнула и поблѣднѣла еще сильнѣе.
   -- Другъ мой, Наташа, да что съ тобою?
   -- Оставьте -- оставьте!.. Я не могу этого видѣть...
   Наташа судорожно ударила хлыстомъ коня и поскакала... Ровичь за нею. Она неслась въ карьеръ между двухъ сплошныхъ стѣнъ волнующагося камыша... Пыль, взбитая скачущими лошадьми, поднялась и неподвижно стояла въ покойномъ воздухѣ; впереди тоже показались облачка пыли, въ которыхъ замелькали головы пристяжныхъ, взмахивающіе кнуты и бѣлыя фуражки сидящихъ въ экипажахъ.
   Наши всадники быстро догоняли всю кавалькаду. Ровичь недоумѣвалъ и кусалъ губы съ досады. Наташа видимо успокоивалась -- и на ея лицѣ началъ понемногу проступать прежній румянецъ.
   -- А ужъ мы было безпокоиться начали... любезно отнесся комендантъ, когда Наташа придержала лошадь, поровнявшись съ экипажемъ.
   -- Чего безпокоиться!.. Она у меня молодецъ; сама дорогу знаетъ, засмѣялся Мартынъ Федоровичъ и, протянувъ руку, потрепалъ по шеѣ "Голубка".-- Ага, взмылился, разбойникъ... усталъ!...
   -- Я полагаю, что съ такимъ надежнымъ кавалеромъ всякое безпокойство излишне, произнесъ заслуженный маіоръ, сидѣвшій на козлахъ тарантаса, и пріударилъ на словѣ "надежный".
   -- Наталья Мартыновна!.. взвизгнула казначейша изъ другаго тарантаса.
   -- Сергѣй Николаевичъ!.. не менѣе пронзительно позвала попадья изъ того же экипажа.
   -- У насъ маленькая непріятность случилась, ослабли подпруги и надо было пересѣдлать; это заняло немного времени... словно оправдывался Ровичь -- и, замѣтивъ, что Наташа подъѣхала къ тарантасу казначейши съ одной стороны, поспѣшилъ заскакать съ другой, гдѣ сидѣла толстощекая, румяная попадья въ шляпѣ, украшенной цѣлымъ цвѣтникомъ, и съ зонтикомъ, распущеннымъ не смотря на то, что солнце уже сѣло и надъ туманнымъ горизонтомъ виднѣлся только самый крохотный, красный какъ раскаленное желѣзо, его краюшекъ.
   -- Хотите персикъ? продолжала попадья, протягивая всаднику что-то мокрое, сочное до того, что съ него капало, вынутое изъ корзинки, наполненной до самыхъ краевъ переспѣлыми сильно-помятыми фруктами.
   -- Нѣтъ, благодарю васъ, не хочу. Что вы такъ на меня пристально смотрите?
   -- Вовсе не на васъ, а на вашу лошадь... улыбнулась полная дама.
   -- Что вы въ ней находите особеннаго?.. вы такъ внимательно ее осматриваете, отъ ушей до кончиковъ копытъ.
   -- Меня удивляетъ немного эта перемѣна... Прежде на ней ѣздилъ Петръ Михайловичъ...
   Сергѣй Николаевичъ закусилъ губу и слегка сдвинулъ брови, Наташа опять поблѣднѣла и отвернулась.
   -- Ну, такъ что-же?
   -- Прежде, подъ Касаткинымъ,-- эта лошадь шла всегда такъ вяло, некрасиво. Ну, совсѣмъ, какъ оселъ! Уши, бывало, развѣситъ, спотыкается; а теперь -- я ее просто не узнаю... Это прелесть, что за красивая лошадка! Шейка кольцомъ, танцуетъ, а не идетъ... Чудо!..
   -- Это очень просто, подхватила казначейша.-- Новый наѣздникъ правитъ конемъ лучше, чѣмъ прежній... Поздравляю!..
   И она начала хихикать и подталкивать локтемъ свою сосѣдку.
   Сергѣй Николаевичъ тоже улыбнулся, но какъ-то неестественно, кисло. Онъ крѣпко стиснулъ рукоять своего хлыста. Онъ въ эту минуту съ большимъ удовольствіемъ приложилъ бы свой хлыстъ къ этому пошловатому, красному, смѣющемуся лицу, сбилъ бы однимъ ударомъ эти цвѣтники, гдѣ яркими пятнами алѣлъ мохъ, топорщились колосья и бѣлѣли звѣздочки полевой ромашки...
   Кавалькада подъѣзжала къ Чиназу.

-----

   Послѣ ужина, Сергѣй Николаевичъ, закуривъ сигару, вышелъ на крыльцо. Заслуженный маіоръ остался съ Мартынъ Федоровичемъ доигрывать въ пикетъ. Наташа повертѣлась немного въ комнатѣ, такъ больше для виду, и, улучивъ удобную минуту, юркнула въ дверь и очутилась на крыльцѣ, гдѣ сидѣлъ на перилахъ Ровичъ и дѣлалъ видъ, будто вовсе не замѣчаетъ появленія дѣвушки.
   -- Сережа!.. шепнула Наташа.
   -- А, это ты?.. Я думалъ ты уже ушла спать.
   -- Не простившись съ тобою... развѣ это можно?
   -- Отчего-же?!.
   Онъ притянулъ къ себѣ Наташу. Та тяжело дышала -- и косилась на дверь.
   -- Въ окно увидятъ, что ты дѣлаешь?! Боже мой!
   -- Никто не увидитъ, радость моя!.. Ангелъ мой милый!..
   Онъ взялъ ея руку и тихонько свелъ ее съ крыльца. Та шла не сопротивляясь, не отнимая своей головки отъ плеча Ровича. Галунъ офицерскаго погона теръ ей плечо... она не замѣчала этого... Они пошли по улицѣ.
   Было темно и тихо. Весь Чиназъ спалъ -- и только въ окнахъ Чижикова видѣнъ былъ свѣтъ, да въ какомъ-то узкомъ и темномъ переулкѣ кто-то усердно и терпѣливо щелкалъ кремнемъ, высѣкая искорки для своей потухшей трубочки.
   -- Хорошо тебѣ, Наташа?
   -- Хорошо, хорошо, почти простонала та -- и жалась къ своему кавалеру, вздрагивая каждый разъ при всякомъ подозрительномъ шумѣ.
   -- Скажи мнѣ, Наташа, что это сдѣлалось съ тобою во время прогулки?
   -- Когда?..
   -- А вотъ, когда мы выбрались изъ садовъ.-- Ты вдругъ перемѣнилась; ты поблѣднѣла; ты, словно, испугалась чего-то?..
   -- Это такъ, это ничего... Ну, зачѣмъ ты вспоминаешь объ этомъ?..
   Въ голосѣ дѣвушки послышался страхъ... Словно ее пугало одно воспоминаніе.
   -- Но, Боже мой, да говори же, говори!..
   -- Ну... не надо...
   -- Наташа!..
   -- Знаешь, я не могу видѣть этого... Ну не могу... Мнѣ все кажется...
   -- Да что именно?..
   -- Этихъ камышей... Тамъ такъ страшно!.. Мнѣ все представляется онъ. Бродитъ онъ, дикій, безумный;-- на меня смотритъ съ такимъ укоромъ, съ такою тоской... Господи!.. Да чѣмъ же я виновата? что я ему сдѣлала?.. Вѣдь не могу же я не любить тебя!.. Виновата ли я, что какъ только я взвидѣла тебя, со мною сдѣлалось что-то такое странное!.. Я все забыла на свѣтѣ, все, кромѣ одного тебя... Ты вездѣ стоялъ передо мною... Что пережила я въ эти минуты!.. Господи, Господи!.. Ты видѣлъ, что я долго боролась... Я не хотѣла измѣнять ему. Я молила Бога, чтобы ты уѣхалъ скорѣе... Остальное ты знаешь...
   -- Крошка моя!..
   Ровичъ остановился, сильно обнялъ Наташу и поцѣловалъ ея въ лобъ.
   -- Я благословляю случай, пославшій мнѣ эту пулю; благодаря ей, ты сблизилась со мною, моя болѣзнь дала мнѣ этого ангела...
   -- Милый!.. милый!..
   Двѣ косматыя собаки съ хриплымъ лаемъ кинулись на нашихъ голубковъ, кто-то науськивалъ изъ-за угла забора, темною массою виднѣвшагося неподалеку. Ровичъ началъ отмахиваться хлыстомъ, Наташа подобрала свои юпочки. Оба они отступили по направленію къ главной улицѣ.
   -- Ты не испугалась?.. ласково спрашивалъ Ровичъ, когда собаки отстали и затихло ихъ послѣднее ворчаніе.
   -- Нѣтъ... Ничего.
   Они прошли нѣсколько шаговъ молча.
   -- А знаешь, что?-- Мнѣ все кажется, что онъ еще живъ... Мнѣ это такъ живо представляется, что я даже увѣрена въ этомъ.
   -- Пустяки, ты знаешь, что послѣ того какъ Трубаченко съ Бабаджакомъ донесли тогда -- обо всемъ, что случилось съ Касаткинымъ...
   Наташа опять вздрогнула, при одномъ только этомъ имени.
   -- Ну, тогда вѣдь цѣлую недѣлю отыскивали его -- все обшарили по обоимъ берегамъ; кажется, булавку -- и ту бы можно было найти при подобныхъ розыскахъ.
   -- Да куда же онъ дѣлся?.. Куда же?..
   -- По всей вѣроятности, утонулъ. Изъ всѣхъ предположеній, это самое вѣрное.
   -- Бѣдный, бѣдный!.. и я, я виновата во всемъ этомъ...
   -- Наташа!..
   -- Я, я виновата!.. Господи, за что ты послалъ мнѣ такое испытаніе?..
   Дѣвушка принялась судорожно рыдать, почти повиснувъ на рукѣ Сергѣя Николаевича.
   -- Да успокойся, дитя мое, успокойся! И себя ты мучишь напрасно, и меня то же.
   -- Ну -- не буду, не буду...
   Опять они остановились, опять начались утѣшенія съ одной стороны, обѣщанія утѣшиться съ другой,-- ласки, самыя пламенныя съ обѣихъ...
   -- Ну, пора домой! мама браниться будетъ, вздохнула Наташа...
   -- Ночь такъ прекрасна... заявилъ Сергѣй Николаевичъ.
   -- Вотъ и твоя квартира, указала Наташа, когда они поровнялись съ небольшимъ домикомъ, смотрѣвшимъ на улицу четырьмя окнами, заставленными войлочными ставнями.-- Ты здѣсь останешься; я уже пойду одна.
   -- Хочешь зайти ко мнѣ? Погляди, какъ я устроился. Я вѣдь только вчера перебрался изъ гостинницы... Зайдемъ!..
   -- Что ты, что ты!-- Ни за что!..
   -- Да полно! ну, чего ты боишься? Неужели ты мнѣ не вѣришь... Ангелъ мой...
   -- Ни -- за что!..
   Она уперлась и старалась вырвать свою руку.
   -- Увидитъ кто нибудь... Оставь...
   Однако она вошла въ дверь -- и Сергѣй Николаевичъ принялся чиркать спичкою. Двѣ свѣчи, зажженныя на столикѣ у зеркала, освѣтили чистую комнату, убранную со вкусомъ и обставленную съ самою изысканною предупредительностью ко всякимъ потребностямъ комфорта.
   Наташа дрожала какъ въ лихорадкѣ и стояла посреди комнаты, словно не рѣшаясь сдѣлать какое либо движеніе.
   -- Ну вотъ ты и у меня -- это ты мнѣ отдала визитъ... шутилъ Сергѣй Николаевичъ, лаская дѣвушку.
   -- Ты тутъ спишь?.. сама не зная что говоритъ спросила Наташа, кивнувъ глазами на складную кровать, застланную дорогимъ хивинскимъ ковромъ.
   Вдругъ обѣ свѣчи погасли... Онѣ погасли вслѣдствіе какого-то маневра со стороны Ровича.
   Въ комнатѣ воцарилась непроницаемая темнота.
   -- Ай! вскрикнула Наташа.
   Но этотъ крикъ былъ прерванъ самымъ пламеннымъ, неотразимымъ поцѣлуемъ.
   

XVI.
Силуэть въ камышахъ.

   Большой, старый кабанъ-одинецъ взъерошилъ на спинѣ свою сѣдую, длинную щетину, громко хрюкнулъ и попятился. Клыкастый бродяга сопѣлъ носомъ, злобно щелкалъ челюстями -- и все пятился и пятился задомъ, пока не протискался между двухъ кочекъ въ камышъ и не завязъ въ илистой топи, по самое брюхо. Здѣсь онъ успокоился немного и прищурилъ глаза; жидкая грязь засасывала его мало-по-малу по самое рыло; густое облачко комаровъ совсѣмъ облѣпило его, набивалось въ уши, лѣзло въ ноздри -- и заставляло кабана все глубже и глубже зарываться въ прохладную грязь, пока на ея поверхности не остались только отфыркивающіяся, запѣнившіяся ноздри.
   А животное вовсе не туда пробиралось куда попало. Предположенія щетинистаго обитателя болотистыхъ береговъ были совсѣмъ инаго рода. Онъ, во-первыхъ, намѣревался выбраться на берегъ Сыръ-Дарьи, поваляться въ сухомъ горячемъ пескѣ на отмели, пошарить -- не валяется ли гдѣ-нибудь между блестящими бѣлыми ракушками какой-нибудь, выброшенной волнами, уснувшей рыбки (дикія свиньи очень любятъ лакомиться этими подачками щедрой кормилицы-рѣки). Мало-ли что еще предполагалъ кабанъ -- но... его предположенія не сбылись, потому что ему помѣшали.
   Раздвигая камыши, спотыкаясь и махая въ воздухѣ руками, словно разрушая какія-то невидимыя преграды, показалась странная человѣческая фигура. Рубаха и штаны на ней были изодраны въ клочья. Рваныя, грязныя, окровавленныя тряпки болтались и трепались отъ вѣтра; глаза у этой фигуры были неподвижно устремлены впередъ, смотрѣли тускло, безжизненно. Исхудалое, покрытое струпьями и кровавыми ссадинами, лицо было искажено отвратительной улыбкой идіота...
   Слабый, тощій, сухой какъ скелетъ, онъ шелъ -- и его дрожащія слабыя ноги подгибались, словно не могли уже сдерживать это больное, страдальческое тѣло.
   За человѣкомъ шла собака -- такая же, какъ и ея хозяинъ -- она тоже понурила свою голову и высунула на бокъ сухой воспаленный языкъ.
   Собака шла и думала:-- куда это идетъ ея хозяинъ,-- когда и гдѣ онъ остановится? Человѣкъ ничего не думалъ. Онъ ничего не могъ уже думать.
   Какъ живая мать носитъ въ своемъ чревѣ мертваго ребенка, такъ въ его живомъ еще черепѣ лежалъ мозгъ, умершій уже для всякой опредѣленной мысли.
   Человѣкъ былъ Петръ Касаткинъ,-- собака -- его вѣрная Альфа.
   Вдругъ ноги несчастнаго подкосились -- его тѣло какъ-то странно откинулось назадъ, колыхнулось впередъ... руки безнадежно взболтнули въ воздухѣ...
   Касаткинъ упалъ.
   Упалъ ничкомъ, затылкомъ кверху; только на затылкѣ этомъ не было англійскаго пробора.
   И собака его уныло, жалобно завыла и легла у ногъ Петра Михайловича, то замолкая на минуту, то снова начиная свое грустное вытье, такъ сильно побезпокоившее того стараго кабана, отложившаго свою прогулку по берегу до другаго, болѣе благопріятнаго случая.
   Солнце перешло уже за полдень и спустилось низко, почти къ самымъ холмамъ на томъ берегу Дарьи. Жаръ смѣнился вечернею прохладою, поднялся туманъ надъ рѣкою; шумныя стаи утокъ и дикихъ гусей спустились на затоны... Быстро набѣгали сумерки, а за ними слѣдомъ надвигалась густая темнота -- безлунной южной ночи...
   А Касаткинъ все лежалъ -- и не двигался въ немъ ни одинъ мускулъ, не шевелилась ни одна тряпка... Неподвижною безобразною массою виднѣлась эта жалкая фигура, лежащая ничкомъ, какъ разъ поперекъ утоптанной двойными копытцами, кабаньей тропы.
   Два глаза-изумруда сверкнули всторонѣ Быстро, неслышно шагая, выползло изъ чащи полосатое тѣло... Взвизгнула Альфа и юркнула за кочки.
   Осторожно подкрался тигръ шаговъ на десять къ охотнику, прилегъ, вытянулся, прыгнулъ, тряхнулъ головою, поморщилъ носомъ и отошелъ прочь.
   Этотъ тигръ былъ гастрономъ и баловень. Онъ не ѣлъ труповъ.
   

XVII.
Письмо.

   Прошле мѣсяца два, съ тѣхъ поръ какъ Сергѣй Николаевичъ уѣхалъ въ Самаркандъ. Передъ своимъ отъѣздомъ Ровичъ обѣщалъ Наташѣ: во-первыхъ, акуратно писать -- не менѣе какъ разъ въ недѣлю и извѣщать ее въ письмахъ обо всемъ, что только съ нимъ ни дѣлается.-- "Все, все пиши, слышишь? говорила ему Наташа, сидя съ нимъ въ своей комнатѣ, за перегородкою, наканунѣ отъѣзда,-- всякую мелочь -- все пиши... Ты думаешь это пустякъ какой нибудь? а для меня далеко не пустякъ... для меня все важно, что хотя сколько нибудь имѣетъ общаго съ тобою".
   А Сергѣй Николаевичъ говорилъ ей на это,-- улыбаясь и обнимая ея полненькую талію:
   -- Все буду писать,-- даже, что у меня бываетъ за обѣдомъ; -- такъ и буду выписывать тебѣ menu за всю недѣлю... Во-вторыхъ, Ровичъ обѣщалъ, покончивъ всѣ дѣла, вернуться черезъ два, много два съ половиною мѣсяца, обвѣнчаться и ѣхать въ Петербургъ.
   Первое исполнялось довольно акуратно: письма были длинныя, довольно пламенныя, какъ будто бы даже задушевныя, но какъ-то нѣсколько насмѣшливыя, шутливыя,-- такъ иногда говорятъ съ дѣтьми, когда не знаютъ, что имъ отвѣчать на ихъ вопросы, или же желаютъ протянуть время, чтобы ребенокъ не успѣлъ раскапризничаться до прихода няньки.
   На Наташу эти письма дѣйствовали всегда такъ: она порывисто, лихорадочно радовалась, когда къ ихъ крыльцу подходилъ дневальный солдатъ изъ комендантскаго управленія, черезъ которое обыкновенно шла вся корреспонденція. Печать срывалась, конвертъ рвался на клочья отъ нетерпѣнія... Затиснувъ письмо подъ лифъ своего платьица, Наташа словно боялась, что кто нибудь отниметъ у ней эту драгоцѣнность, и пряталась къ себѣ, запирала дверь на крючокъ и читала,-- читала всѣмъ своимъ существомъ: глаза горѣли и забѣгали все впередъ и впередъ,-- губы шевелились и вслухъ повторяли каждую фразу письма... но вотъ это оживленіе мало по малу исчезало, лице блѣднѣло, глаза смотрѣли задумчиво... чтеніе окончено,-- въ результатѣ тоскливая скука и опасеніе чего-то невѣдомаго; и такъ -- до полученія слѣдующаго посланія.
   -- Да ты что это? спрашивала ее въ подобныя минуты Маланья Ивановна.
   -- Ужъ не случилось ли чего съ Сергѣемъ? озабоченно спрашивалъ Мартынъ Федоровичъ. Онъ уже позволялъ себѣ эту фамильярность относительно Ровича.-- Покажико письмо,-- ну покажи; чѣмъ это онъ тебя такъ разстроилъ?
   Письмо перечитывалось Чижиковымъ, перечитывалось Маланьей Ивановной. Старики терялись въ догадкахъ и ничего не понимали. По ихъ мнѣнію, въ письмахъ этихъ было все какъ слѣдуетъ; и описаніе проведеннаго времени, и разныя любезности, и поклоны съ самимъ искреннимъ почтеніемъ и преданностью имъ, родителямъ. Кончалось всегда такъ: "твой вѣрный и горячо-любящій другъ"... Чего же больше!?
   -- Ничего не понимаю; съ чего это ее такъ разогорчило? недоумѣвала Маланья Ивановна.
   -- А и вправду, что-то какъ будто бы не то! думалъ Мартынъ Федоровичъ, но только думалъ; вслухъ же онъ ни за что не рѣшился бы заявить подобное сомнѣніе.
   Письмо тщательно разглаживалось, ставился на немъ номеръ по порядку и подшивалось оно въ общую тетрадь съ предыдущими. Тетрадь эта подавала надежду быть весьма увѣсистою.
   И такъ, первое обѣщаніе Сергѣя Николаевича исполнялось,-- оставалось только ждать исполненіе втораго. А такъ какъ срокъ этому второму обѣщанію подходилъ, то понятно, что каждый колокольчикъ, со стороны паромной пристани, заставлялъ вздрагивать и томиться помолвленную невѣсту Сергѣя Николаевича Ровича.

-----

   Былъ базарный день. Окрестные кочевники навезли на чиназскій базаръ -- масла, каймаку, сыру, зелени разной. Изъ ближайшихъ кишлаковъ (деревень) привезли сухаго клеверу (джекушки), ячменю, дровъ... Съ краснымъ товаромъ наѣхали торгаши -- и Чиназъ оживился. Вся базарная улица кипѣла самою оживленною дѣятельностью: громадная площадь, тянувшаяся но берегу Дарьи, по обѣимъ сторонамъ дороги, была заставлена арбами, верблюдами и лошадьми; всюду виднѣлись зеленые холщевые и плетеные изъ циновокъ временные навѣсы. Прямо на открытомъ воздухѣ работали туземцы-сапожники и чинили обувь всякому, кто только въ томъ нуждался... Звенѣли наковальни переносныхъ кузницъ; щелкали нагайки и рыскали всадники тамъ, гдѣ отведено было мѣсто для конной, спеціальной ярмарки. Мясники, туземцы и солдаты мѣстнаго батальона бродили между группами овецъ и мелкихъ коровенокъ, пригнанныхъ тоже для продажи, и ощупывали имъ загривки и паха, испытывая степень откормки... Индѣецъ-мѣняла съ краснымъ значкомъ на лбу, изображающимъ священное пламя, сидѣлъ верхомъ на своемъ кованомъ сундучкѣ-кассѣ и внимательно свидѣтельствовалъ какую-то рваную, засаленную бумажку,-- всученную ему плутомъ-артельщикомъ... Евреи -- продавцы крашенаго шелка -- засѣдали, окруженные грудами своего красиваго ярко-цвѣтнаго товара... Полупьяный солдатъ, шатаясь и спотыкаясь, продавалъ съ рукъ пару казенныхъ шароваръ и шинель, выслужившую срокъ и ставшую уже его неотъемленной собственностью... Однимъ словомъ, все ходило, бѣгало, суетилось, толкало, спорило, бранилось, мирилось, продавало, покупало, мѣняло... Однимъ словомъ, базарная жизнь находилась въ полномъ разгарѣ.
   Подобными базарными днями пользуется обыкновенно все населеніе Чиназа, чтобы закупить себѣ провизіи и заготовить все необходимое вплоть до слѣдующаго базара.
   Всѣ чиназскія барыни, сопровождаемыя деньщиками, навьюченными не хуже верблюда, бродили по линіямъ ятокъ и навѣсовъ, любезно улыбались и раскланивались при встрѣчѣ другъ съ другомъ,-- ссорились иногда, когда вкусы ихъ относительно какой нибудь необыкновенно жирной и дешевой утки или же вязки фазановъ сходились,-- теребили товаръ другъ у друга и даже устраивали нѣчто вродѣ аукціона, надбавляя на товаръ по копѣйкѣ и болѣе, лишь бы перебить ее у этой "скаредной Марчихи" или же "низкой, презрѣнной Исаихи"...
   Маланья Ивановна закупила уже почти все, что ей было нужно, отправила своего Евдокима деньщика домой разгрузиться, второй разъ навьючила и второй разъ отправила домой, а сама пока вольготно похаживала по зеленному ряду -- и такъ, больше изъ любопытства, прицѣнивалась къ огурцамъ и къ коровьему маслу. Переговорилась съ попадьею, торговавшей въ эту пору осетра у отставнаго солдата промышленника.
   -- Ну, ныньче базаръ хорошъ, Давно уже такого не было! заявила Маланья Ивановна.
   -- Бойко!.. согласилась попадья.-- Ну такъ какъ же? обратилась она въ десятый разъ къ рыбаку.
   -- А все такъ же, спокойно отвѣчалъ тотъ.
   -- То есть, какъ же -- четыре съ полтиною?..
   -- Нѣтъ, не четыре съ полтиною, а шесть.
   -- Богъ въ тебѣ есть?!.
   -- Надо быть имѣется. Какъ безъ Бога жить!..
   -- Ахъ! какая дороговизна! сочувственно произноситъ Маланья Ивановна.
   -- Избалованы очень... замѣчаетъ попадья.-- Ну, что, вы уже все покончили?..
   -- А все. Такъ вотъ брожу; можетъ, что еще навернется.
   -- Ко мнѣ кофій пить милости просимъ.
   -- Охъ, что-то мнѣ не до кофею!..
   -- Что такое?..
   -- Подъ ложечкой что-то и пониже, ровно что сосетъ да и только...
   -- Краснымъ перцемъ натереться въ банѣ... Четверговую соль къ лѣвой пяткѣ хорошо тоже прикладывать...
   -- Пробовала, уже пробовала. Ну, что батюшка?..
   -- Новую ризу шьетъ... вѣнцы золотить въ Ташкентъ отослалъ... Время вотъ уже подходитъ... Что, нѣтъ вѣсточки?..
   -- Третьяго дня получили, пишетъ, черезъ двѣ недѣли безпремѣнно пріѣдетъ.
   -- Ну, вотъ слава Богу!.. пристроите дочку... Людей, по крайней мѣрѣ увидитъ; въ Петербургъ поѣдетъ...
   -- Жалко дочку-то... Тоже въ какую дальность...
   -- Можетъ Мартынъ Федоровичу мѣсто какое нибудь подходящее выхлопочетъ, тамъ, въ Петербургѣ.. Ну и вы переѣдете... Прощайте тогда, Маланья Ивановна, объ насъ провинціалахъ чай и не вспомните никогда.
   -- Э, нѣтъ, матушка, этого во мнѣ нѣтъ,-- гордости во мнѣ нѣтъ никакой... Вотъ начто, напримѣръ, казначейша, что она мнѣ, ровня ли въ самомъ дѣлѣ? а я всегда съ ласкою,-- въ своемъ домѣ принимаю,-- наравнѣ съ комендантшей почетъ дѣлаю...
   -- Это точно... Потише, вонъ она сюда пробирается.
   -- Ишь, вѣдь купила много на три рубля всей-то провизіи, а идетъ ровно весь базаръ одна забрала.
   -- Деньги легко достаются... Ахъ голубушка моя, Марина Львовна, ну, какъ васъ Господь Богъ милуетъ?..
   Казначейша, Марина Львовна, перешагнула черезъ лотки съ медомъ и приблизилась къ дамамъ.
   -- Фу... совсѣмъ измучилась!-- Карпъ, или домой, скажи барину, чтобы зелень на ледъ спряталъ, а корзину чтобы до меня не разбирать... Здравствуйте, родныя мои!..
   -- Покончили, душенька, Марина Львовна? облобызалась съ нею Маланья Ивановна.
   -- Ухъ, покончила!..
   -- Кофій пить ко мнѣ пожалуйте, приглашала и эту попадья.
   -- Охъ ужъ мнѣ этотъ кофій!..
   -- А что?
   -- Въ голову это ударяетъ сильно; опять въ сердце, ровно кто буравомъ...
   -- Перцемъ натер... начала было попадья, но, вспомнивъ, что это средство предложено уже было Чижиковой отъ другихъ недуговъ, остановилась -- и, помолчавъ, закончила: у батюшки іерея -- рецептъ, въ памятникѣ записанъ; я вамъ покажу дома.
   -- А докторша-то... слышали? начала Марина Львовна.
   -- Что такое?
   -- Все какъ есть съ "укціону" продаетъ; съ своимъ-то съ "амантомъ"-то этимъ расходится, ну и продаетъ, чтобы ничего, говоритъ, объ этомъ анафемѣ, подлецѣ, измѣнщикѣ не напоминало.-- Завтра съ барабаномъ извѣщать будутъ.
   -- Скандалъ!.. Право!..
   -- Совсѣмъ нѣтъ, ни на вотъ-сколько!
   Казначейша показала на своемъ пальцѣ насколько именно нѣтъ у докторши совѣсти.
   Всѣ три чиназскія дамы выбрались изъ толпы и пробирались узенькимъ переулочкомъ на главную улицу, чтобы оттуда направиться къ попадьѣ въ ея палисадникъ.
   -- Ну, что голубочка моя, Маланья Ивановна, чай наши птенчики-то теперь ручка въ ручку сидятъ -- не налюбуются другъ на друга, не надышатся? лукаво спрашивала казначейша.
   -- Какіе это птенчики? недоумѣвала Маланья Ивановна.
   -- Ну, какъ какіе!.. женихъ съ невѣстою. Будто не знаете?
   -- Гдѣ же сидятъ?..
   -- Ну, гдѣ тамъ имъ сподручнѣе. Да что вы, словно... Я уже и не знаю. Я про Сергѣя Николаевича съ Натальей Мартыновною говорю.
   -- Да онъ еще въ Самаркандѣ. Онъ не пріѣхалъ.
   -- Ну полноте, полноте, сюрпризъ намъ дѣлаете. Будто я не знаю...
   -- Да право же нѣтъ, не пріѣзжалъ;-- будетъ не раньше, какъ черезъ двѣ недѣли. Третьяго дня писалъ.
   -- Странно!..
   -- Да что странно-то, что?..
   -- Сама видѣла. Неужели же я ошиблась?.. Диковина!..
   -- Да вы гдѣ-же его видѣли? спросила попадья,-- скажите, душечка, потому надо поскорѣе батюшкѣ оповѣстить... Вѣнцы послалъ золотить, такъ чтобы задержки какой не было...
   -- Ровно третьяго дня -- была это я въ банѣ, часу эдакъ въ одинадцатомъ, ночью уже... Иду назадъ... Дилинь, дилинь, динь-динь... колокольчикъ слышу... Только успѣла посторониться съ дороги, узелъ съ бѣльемъ грязнымъ еще чуть не выронила,-- гляжу, тарантасъ... Приглядываюсь: Сергѣй Николаевичъ сидитъ, сигарку куритъ, въ самый задъ прижался и фартукомъ задернулся... Ну, ладно. Я сейчасъ домой, Пашку посылаю къ Вульфзону, чтобы разузнать; приходить Пашка, говоритъ -- точно пріѣхалъ и чай пьетъ, самъ, говоритъ, въ окошко видѣлъ...
   -- Не знаю... задумчиво протянула Маланья Ивановна -- и съ ея толстыхъ квасныхъ щекъ началъ пропадать румянецъ.-- Третьяго дня, вы говорите?
   -- Третьяго дня... вечеромъ; эдакъ часу въ одинадцатомъ, либо маленько позже. Изъ бани это я шла, узелъ съ бѣльемъ выр...
   -- Писалъ, самъ писалъ, черезъ двѣ недѣли- и письмо цѣло...
   -- Ну, можетъ мой Пашка ошибся -- это бываетъ. Да чего же это вы такъ разстроились?.. Можетъ Пашка и ошибся; -- кто другой пріѣхалъ, а онъ думалъ, что Сергѣй Николаевичъ...
   Всѣ трое остановились передъ узенькою калиткою палисадника.
   -- Пожалуйте, проходите... приглашала попадья.
   -- Развѣ чашечку... согласилась казначейша.
   -- Повремените немного, матушки, я сейчасъ прійду, заторопилась Маланья Ивановна.-- Я сейчасъ, вотъ только тутъ неподалеку сбѣгаю и мигомъ вернусь... Тутъ близко вотъ...
   И Маланья Пвановна быстро зашагала къ заведенію Александра Вульфзона, гдѣ не умолкая во весь день и большую половину ночи слышалось щелканье бильярдныхъ шаровъ -- и неслись разные подходящіе къ дѣлу возгласы.
   Маланья Ивановна не шла, а просто неслась по улицѣ. Она было совсѣмъ готова была, подобравъ юбки, пуститься бѣгомъ -- да ее удерживало отъ этого пасажа только чувство собственнаго достоинства -- и боязнь замелькать голыми икрами на соблазнъ чиназцевъ, такъ какъ Маланья Ивановна, по случаю жаркой погоды, надѣла туфли безъ чулокъ, прямо на босую ногу.
   -- Справку наводить покатила! засмѣялась ей вслѣдъ казначейша.
   -- Да въ чемъ дѣло?.. въ чемъ?..
   -- А то, что они жениха только и видѣли. Удралъ!..
   -- Да не можетъ быть... писалъ недавно...
   -- Сама, сама видѣла; я только такъ сказала, что Пашку посылала. Сама я пошла въ гостинницу-то -- смотрю на дворѣ тарантасъ стоитъ -- Ровичевскій, вѣдь я его знаю, у моего же мужа на казенной кузнѣ чинился; -- закатываютъ его подъ навѣсъ, чтобы не видали. Я къ жиду. Кто, молъ, пріѣхалъ?.. "Чиновникъ Маклаковъ, сейчасъ дальше ѣдетъ". Я въ сѣни, да къ дверямъ,-- а подлецъ-то, Вульфзонъ, сталъ на дорогѣ говоритъ: "бѣлье мѣняютъ, нагишемъ стоятъ, пускать никого не приказали"... Я это вышла, какъ будто домой, а сама къ окошку, пріотворила ставень, гляжу -- шторки спущены; а въ одномъ углѣ, промежъ двухъ цвѣточныхъ горшковъ, и видно... Сергѣй Николаевичъ сидитъ -- бумаги перебираетъ, и сидитъ это онъ какъ есть во всей одеждѣ, даже сумки съ плеча не снимаетъ... Я къ мужу; говорю: такъ молъ и такъ. Тотъ на почтовую станцію, подорожную смотритъ; что за диковинка! Точно, "Маклаковъ, чиновникъ казенной палаты, значится:-- проѣзжаетъ въ Ташкентъ, по дѣламъ службы, давать трехъ лошадей съ проводникомъ, безъ всякаго задержанія"... Пришелъ это мужъ со станціи и говоритъ мнѣ: "дура"! А я ему: "самъ дуракъ! Коли такого пустяка не понимаешь, что люди могутъ по чужимъ подорожнымъ ѣздить, особливо, когда это имъ требуется".
   -- Ай! Ай! Ай!..
   -- Ну само собою разумѣется, что удралъ... Чего ему въ другомъ случаѣ прятаться?..
   -- Ай! Ай! Ай!.. Отецъ іерей вѣнцы золотить послалъ,-- ризу новую дѣлаетъ...
   -- Пригодится для другаго случая.
   -- Ай! Ай! Ай!.. еще разъ пропѣла попадья.-- Пожалуйте-же!..
   И они прошли, наконецъ таки, въ калитку палисадника.

-----

   Александръ Вульфзонъ, снявъ съ себя сюртукъ, въ одномъ жилетѣ, разгружалъ ящики съ портеромъ, присланные ему отъ Филатова, изъ Ташкента... Супруга его ему помогала, два сартенка мальчики таскали бутылки на погребъ.
   -- Опять разбитая!.. произнесла супруга.
   -- Ужасно непріятно... Такъ много "бою", надо опять по полтиннику на бутылку набавлять, господа обижаются
   -- А что на нихъ смотрѣть-то?..
   -- Эй, ты!-- эти, что съ длинными горлышками, эти здѣсь ставь, въ сѣняхъ на полкѣ...
   -- Окорока бы давно пора вывѣсить, напомнила супруга.
   -- А икру протерла? напомнилъ ей супругъ.-- Ахъ! извините-съ, сударыня. Рахиль, подай сюртукъ!
   Вульфзонъ замѣтилъ Маланью Ивановну, стремительно ворвавшуюся въ гостинницу.
   -- Послушай, ты -- говори сейчасъ! всю правду говори! вотъ какъ передъ истиннымъ Богомъ, говори... Кто третьяго дня вечеромъ проѣзжалъ?
   Чижикова была внѣ себя и крѣпко ухватилась за борта жилета содержателя гостинницы; она словцо боялась, что тотъ убѣжитъ отъ нея и оставитъ ее безъ отвѣта.
   -- Пожалуйста садитесь, сударыня... да что же ухватились?..
   -- Кто проѣзжалъ третьяго дня вечеромъ, въ двѣнадцатомъ часу?.. Слышишь, говори сейчасъ, а то удушу...
   -- Помилуйте, зачѣмъ же человѣка душить?.. улыбался эксъ-горнистъ.-- Я и такъ скажу, я все какъ слѣдуетъ скажу. Мнѣ что, я человѣкъ посторонній...
   -- Мы знаемъ свое дѣло, и въ чужія не вмѣшиваемся, заявила отъ себя Рахиль.
   -- Кто проѣзжалъ?
   -- Пожалуйста садитесь... Ну-съ... Поручикъ Карманчиковъ проѣзжалъ.
   -- Врешь -- не объ этомъ тебя спрашиваю. Еще кто?..
   -- Еще... кто же еще проѣзжалъ?.. Рахиль, кто еще проѣзжалъ?..
   -- Азе право не помню... Повивальная бабка Ракитина проѣзжала съ офицеромъ-артиллеристомъ, что въ Джюзакѣ стоитъ...
   -- Врешь, не тотъ... Еще кто?..
   -- Ахъ! да, Маклаковъ, чиновникъ, проѣзжалъ, Дуйгороевъ купецъ, полковникъ Направоналевскій...
   -- Ровичъ проѣзжалъ, Сергѣй Николаевичъ?..
   Маланья Ивановна такъ и впилась глазами въ Бульфзона.
   -- Ровичъ?! Нѣтъ, Ровичъ не проѣзжалъ.
   -- Врешь!
   -- Это какъ вамъ будетъ желательно; -- мнѣ все равно...
   -- Побожись!..
   -- Зачѣмъ же я божиться буду? божиться большой грѣхъ, божиться никогда не слѣдуетъ...
   -- Подлецы вы, христопродавцы!.. порывисто поднялась со стула Маланья Ивановна и пошла прямо къ себѣ домой, не заходя уже къ попадьѣ пить кофій.

-----

   Вечеромъ того же дня, въ семействѣ стараго пушкаря разыгралась слѣдующая сцена.
   За чайнымъ столомъ сидѣлъ Мартынъ Федоровичъ -- и перелистывалъ свой календарь. Наташа наливала чай. Маланья Ивановна сидѣла всторонѣ и подозрительно поглядывала на свою дочку.
   -- Ты что-то блѣдна, Наташа; тебѣ какъ будто нездоровится? Ты бы сказала; я за Богданъ Карлычемъ, докторомъ, пошлю. А?.. говорилъ Чижиковъ, оставивъ чтеніе и пристально посмотрѣвъ на свою дочку.
   -- Нѣтъ, ничего, папа, такъ пустяки, что-то грустно стало...
   -- Ну, вотъ, получишь скоро еще письмецо и развеселишься; -- а тамъ, глядь поглядь, двѣ-то недѣльки и не замѣтите, какъ пролетятъ...
   Наташа покраснѣла, Маланья Ивановна завозилась на стулѣ.
   -- Тебя тошнитъ? спросила Маланья Ивановна.
   -- Нѣтъ, Наташа вспыхнула еще больше.
   -- Умнѣе ничего не придумала? укорительно взглянулъ на свою супругу Мартынъ Федоровичъ.
   -- Нѣтъ, я къ тому только говорю, что какъ бы чего не вышло...
   -- Что же такое можетъ выйдти, маменька? холодно обернулась къ ней Наташа.
   -- Мало ли что? Да чего хитришь-то передъ матерью, не знаю развѣ?..
   -- Что вы знаете?..
   -- Платья зачѣмъ всѣ поразставляла?.. Узки небось стали?..
   -- Маменька!.. маменька!.. да вы хоть бы изъ жалости не мучили меня!..
   Наташа разрыдалась и вышла изъ комнаты.
   -- Эхъ! палка по тебѣ плачетъ! поднялся со стула Мартынъ Федоровичъ.-- Бить бы тебя, да бить слѣдовало!..
   Онъ замахнулся чубукомъ на свою половину, потомъ одумался, поставилъ трубку въ уголъ и сталъ ходить по комнатѣ.
   -- Ну, чѣмъ ты ее попрекнула, чѣмъ?-- Бога въ тебѣ нѣтъ -- совѣсти ни на грошъ, чувства материнскаго ни на волосъ!..
   -- На весь Чиназъ сраму нажили, во всякомъ углѣ говорятъ, заплакала было Маланья Ивановна.
   -- Великъ-то весь твой Чиназъ!.. Ну хоть бы и случился грѣхъ такой. Такъ вѣдь Сергѣй Николаевичъ не кто другой, человѣкъ честный... Предложеніе сдѣлалъ публично, почитай вотъ скоро женится -- и все обстоитъ благополучно, на нашу радость, на ихъ счастье. А ты попрекать... Эхъ ты дура, дура непокрытая!..
   -- Хорошо коли женится, а то какъ бы...
   -- Это еще что!
   -- Да ничего... Сомнѣніе есть у меня такое, что его коломъ не вышибешь...
   -- Ври больше, да Наташу смущай... ей и безъ того тошно.
   -- Отъ судьбы не уйдешь...
   -- Вотъ черезъ двѣ недѣли пріѣдетъ...
   -- Кто это?
   -- Кто?-- Сергѣй Николаевичъ.
   -- Да онъ гдѣ?..
   -- Въ Самаркандѣ, чай сама знаешь... Да ты что въ самомъ дѣлѣ? У тебя никакъ на умѣ есть что-то. Что такое?..
   -- Охъ! хорошо бы коли онъ въ Самаркандѣ. Охъ! хорошо бы!
   -- А то гдѣ-же? гдѣ? Все то вы бабы врете. Одна дура сбрехнула, другая подхватила, третья понесла но вѣтру... Пошли благовѣстить. А я самъ справлялся и на почтѣ и на паромѣ, вездѣ справлялся,-- и знаю, что говорю...
   -- Охъ! хорошо бы... Охъ! хорошо бы!..
   -- Да уймись ты съ своимъ оханьемъ! Только тоску нагоняешь!
   -- Чу-кось?
   -- Что тамъ?
   -- Кто-то на крыльцѣ топчется. Эй! кто тамъ?..
   Маланья Ивановна выглянула за дверь.
   -- Вотъ письмо тебѣ, говорилъ сартенокъ, что служилъ у Вудьфзона, протягивая конвертъ, тщательно запечатанный и надписанный крупнымъ почеркомъ.
   -- Какое письмо?
   -- Я почемъ знаю. Тамъ написано все. Проѣзжій передалъ,-- говоритъ: изъ Самарканда.
   -- Вотъ тутъ письмо какое-то, взошла въ комнату Маланья Ивановна.
   -- Покажи... Ну вотъ оно и есть, отъ Сергѣя Николаевича къ Наташѣ. Вѣрно опоздалъ къ почтѣ-то и послалъ съ проѣзжимъ. Ну-ко, что онъ пишетъ хорошенькаго?... Эхъ, вы вороны! каркаете только безъ всякаго пути...
   -- Наташа, Наташа!.. Иди, письмо тебѣ! крикнула Маланья Ивановна.
   Быстро вбѣжала Наташа, чуть не вырвала конвертъ изъ рукъ отца, распечатала и стала читать.

"Наталья Мартыновна!

   "Я пишу къ вамъ только потому, что у меня не хватило ни силъ, ни твердости духа говорить съ вами лично.
   Обстоятельства мои сложились такъ, что я долженъ отказаться отъ того счастія, которое мнѣ предстояло.
   Я не могу быть вашимъ мужемъ...
   Не проклинайте меня и сохраните сожалѣніе къ тому, кто васъ любилъ, любитъ и будетъ любить... Силы судьбы непреоборимы... Все противъ нашего брака -- и какъ мнѣ ни больно, я покорился. Совѣтую, отъ души совѣтую то же и вамъ.
   Когда вы будете читать это письмо, я буду уже далеко на пути въ Россію, къ Петербургу, съ тѣмъ, чтобы уже никогда болѣе не возвращаться въ Азію.
   Мой привѣтъ всѣмъ вашимъ роднымъ... Прощайте!..

Сергѣй Ровичъ".

   "P. S. Если вы позволите мнѣ, какъ другу, дать вамъ совѣтъ, вотъ онъ: Не пренебрегайте исканіями маіора; онъ васъ любитъ и ни на что не посмотритъ".
   Слова ни на что были подчеркнуты.
   Покойно дочитала Наташа это письмо и протянула его къ Мартыну Федоровичу. Потомъ она сняла съ шеи маленькій медальонъ, бросила его на кирпичный полъ и въ дребезги растоптала каблукомъ...
   -- Наташа, Наташа! что ты? кинулась къ ней Маланья Ивановна.
   -- Подлецъ! подлецъ! шепталъ старый пушкарь.
   Холодно посмотрѣла вокругъ себя дѣвушка, улыбнулась и покойно произнесла.
   -- Еще налить тебѣ чаю, папаша?
   Вздрогнулъ старикъ отъ такого, повидимому совершенно обыкновеннаго вопроса. Начала креститься Маланья Ивановна.
   -- Наташа, родная моя, крѣпко обнялъ Чижиковъ свою дочь,-- не отчаивайся! Не губи ты себя...
   Онъ не договорилъ и зарыдалъ, прижавъ къ своей груди голову Наташи.
   -- Эхъ, папа, не знаешь ты меня! Если я погубила Петю и перенесла это, такъ отъ этой потери вѣрно не расплачусь.
   И она спокойно принялась наливать чай.
   

Эпилогъ.

   Заполдень.
   Солнце печетъ невыносимо. Кругомъ ни кустика, ни деревца, ни чего, гдѣ бы можно было укрыться отъ этихъ жгучихъ, почти отвѣсныхъ лучей безпощаднаго солнца.
   Кое гдѣ только, отъ скалъ и отдѣльныхъ камней, выступающихъ по гребнямъ холмовъ ломанными линіями, причудливыми, острыми углами, тянется что-то сѣроватое, мглистое, чуть-чуть намекающее на тѣнь... Да, это дѣйствительно только намекъ. Путешественникъ не ищи себѣ тамъ отдыха и прохлады! Какъ отъ стѣнъ и сводовъ натопленной печи пышетъ удушливымъ жаромъ, такъ и отъ этихъ накаленныхъ кампей бьетъ горячимъ воздухомъ; одно неосторожное прикосновеніе къ этимъ камнямъ можетъ причинить серіозные обжоги.
   Здѣсь, на совершенно открытомъ мѣстѣ, еще есть надежда, что нѣтъ-нѣтъ да и набѣжитъ на тебя легкій порывъ освѣжающаго вѣтра... Тамъ же -- одна смерть!
   Волнистою линіей тянется однообразный, печальный горизонтъ; только на востокѣ поднимаются темно-синія громады горнаго хребта.
   Ниже чернѣетъ ущелье. Глухіе удары доносятся оттуда... разъ-два, разъ-два... разъ!...
   Не то дымъ, не то пыль, не то туманныя полосы клубами вылетаютъ изъ этого ущелья и тянутся по низу, сливаясь съ общимъ тономъ сѣдой, знойной мглы.
   Блеснуло раза два что-то. Красныя пятнышки замелькали между камнями... Болтнулъ въ воздухѣ бѣлый значекъ на дальнемъ курганѣ и спрятался... Затихло все, замерло... и снова слышны грозные, танственные удары.
   Тамъ, въ этомъ ущельѣ -- дерутся.
   Какъ орлиное гнѣздо, на самой кручѣ, повиснувъ надъ горою, бѣлѣетъ аулъ-кишлакъ.-- Это ключъ въ горы. Мимо него нѣтъ дороги...
   Стойко защищаютъ горцы свое, уже дымящееся мѣстами, гнѣздо. Изстари насижено оно ихъ прапрадѣдами, и куда-какъ не хочется отдавать его ненавистнымъ бѣлымъ рубахамъ, "Акъ-кульмакъ".
   А здѣсь, на совершенно открытомъ мѣстѣ, стоятъ рядами туземныя, двуколесныя орбы, лежатъ и дремлютъ верблюды, бьются на приколахъ и храпятъ неспокойные кони, прислушиваясь къ долетающимъ звукамъ недалекаго боя. Ярко-зелеными конусами сверкаютъ вершины палатокъ. Повсюду снуютъ бѣлыя, рваныя рубахи линейцевъ, бродятъ пестрые и полосатые халаты туземцевъ "лаучи" и "арбакешей" {Верблюжьи и арбяные возчики.}.-- Дымятся костры подъ чудовищными котлами, тянетъ по воздуху гарью и саломъ,-- пьяные возгласы рѣжутъ ухо, звенитъ битая посуда подъ навѣсами походныхъ маркитантовъ... Душу надрывающій стонъ несется оттуда, гдѣ въ красномъ кругу виднѣется бѣлый крестъ, намалеванный на дверцахъ лазаретной фуры.
   Здѣсь расположились обозъ и резервъ аттакующаго отряда.

-----

   -- Это наши "батарейныя" жарятъ... слышишь, дядя Наумъ? говоритъ часовой на курганѣ своему товарищу, стоящему шагахъ въ двадцати, пониже, и приглядывающемуся въ даль, къ этимъ бѣловатымъ дымкамъ, что норою вылетали изъ ущелья.
   -- Батарейныя... соглашается дядя Наумъ.
   -- Конныхъ отседова видно...
   -- Наши аль ихъ?
   -- Красные... значитъ не наши. Чу-кось!..
   -- Гранатами валяютъ. Въ атаку, значитъ, еще не скоро.
   -- А по мнѣ бы сразу.
   -- Потому ты некрутъ (рекрутъ), ну, значитъ и глупъ.
   -- Гляди, дядя Наумъ, запалили... экій дымъ повалилъ!..
   -- Сѣно у нихъ на крышахъ загорѣлось, это отъ гранатъ и есть.
   -- Батюшки! обходятъ!.. Вона, какъ нашихъ казаковъ поперли... страсть!..
   -- Кошемники {Кошемниками, обыкновенно, называютъ туркестанскіе солдаты оренбургскихъ казаковъ. Слово это для нихъ весьма обидно.}, одно слово.
   -- А вонъ и наши стрѣлочки!.. ишь-ти, прикрыли казаковъ -- а тѣ и рады.
   -- Третья рота...
   -- Нѣтъ, наша никакъ: значекъ синій безъ полосы.
   -- Хошь бы воды ведерку принесъ кто сюда въ цѣпь изъ обоза. А то индо все нутро пересохло...
   -- Вотъ какъ!
   -- Съ нами крестная сила!..
   Первый часовой даже зажмурилъ глаза отъ неожиданности;-- второй -- не донесъ до носу понюшки зеленаго, тертаго табаку, и его грязная мозолистая рука, съ характерно загнутымъ крючкомъ большимъ пальцемъ, такъ и остановились на полудорогѣ.
   Грохотъ и трескъ взрыва, усиленный до безконечности горнымъ эхомъ, потрясъ накаленный воздухъ. Густые клубы чернаго дыма, мелькая обломками крышъ, пылающими хлопьями сѣна и хвороста, взлетѣли высоко и стали раскидываться кудреватою шайкою надъ злополучнымъ селеніемъ. Тамъ и сямъ замигали красные языки пламени. Пальба страшно усилилась... Сплошной гулъ несся но горамъ.
   Вдругъ все затихло разомъ.
   -- Ну, теперь, братъ, держись... на штурмъ пошли! вздохнулъ дядя Наумъ; снялъ свое кепи съ назатыльникомъ, встряхнулъ его, перехватилъ въ лѣвую руку, вздохнулъ еще разокъ и началъ креститься.
   Часовой на курганѣ тоже зачастилъ правою рукою, перенося ее это лба къ желудку, съ одного плеча на другое...

-----

   Изъ ущелья потянулась вереница, направляясь къ вагенбургу. Это были носилки съ убитыми и ранеными. Ихъ конвоировали человѣкъ двадцать оборванныхъ, усталыхъ солдатъ, закинувшихъ за-плеча свои штуцера и оживленно толкующихъ объ чемъ-то на ходу. Они то и дѣло оборачивались назадъ и съ нескрываемою досадою поглядывали то на аулъ, то на своихъ искалѣченныхъ товарищей.
   Они были очень недовольны, что штурмъ обойдется безъ нихъ.
   -- Эхъ ты, волкъ-ти заѣшь, теперь пока дотащимъ, пока-что -- назадъ не скоро вернемся.... они базаръ-то безъ насъ обработаютъ!.. горячился рыжій унтеръ.
   -- Наддай ходу, братцы!
   -- Бѣгомъ!..
   -- Легче, голубчики мои! легче, родимые!.. Ой! Ой!.. Смерть моя пришла! застоналъ одинъ изъ раненыхъ.
   -- Ну, крѣпись, Малашкинъ, скоро къ дохтору доволочемъ.
   -- А вправду, осторожнѣй! куда спѣшить -- поспѣемъ.
   -- Еще гляди, пожалуй, оттедова турнутъ, какъ подъ Ташкентомъ. Больно прытки, скоро на базаръ попасть... не ровно облопаетесь.
   -- Ничего не облопаемся... Теперь наша взяла;-- сады-то нообчистили картечью... Теперь легко...
   -- Сторонись!.. Ишь, дьяволъ!..
   Какое-то шальное ядро щелкнулось о камень неподалеку, отскочило, и пошло скакать по откосу, отчетливо, со звономъ рикотешируя по каменистому грунту.
   -- Наше, аль ихнее?
   -- Откедова наше?.. Это та пушченка, что у нихъ надъ оврагомъ стояла. Спервоначалу которая палить начала....
   -- Она самая.
   -- Вы меня уже, братцы, бросьте; потому мнѣ -- ужъ совсѣмъ смерть... Только мука лишняя... стоналъ раненый казакъ, свѣсившій изъ носилокъ свою разможженую ногу, чертившую по землѣ... Кровавый слѣдъ тянулся за этою ногою, и при каждомъ толчкѣ трещали раздробленныя кости.
   -- Потерпи, казакъ, атаманомъ будешь! съострилъ рыжій унтеръ.
   Изъ обоза высыпало все его населеніе, встревоженное гуломъ взрыва,-- и, взобравшись на арбы, толпою стоя у главнаго прохода, дожидалось подхода транспорта раненыхъ.
   -- Ну, ныньче насъ того... пощипали... пощипали! суетился толстенькій, красно-лицый докторъ, съ необыкновенно веселой и довольной физіономіей. Онъ былъ безъ сюртука, рукава его ситцевой рубахи были засучены выше локтей.
   Жидокъ, помощникъ фельдшера, держалъ передъ нимъ жестяную лохань, въ которой веселый докторъ, чуть не въ сотый разъ, промывалъ свои окровавленныя руки.
   -- Да, не безъ потерь, согласился капитанъ Нуговццынъ, командующій резервною ротою и вагенбуртомъ.
   -- Офицера одного никакъ волокутъ?
   -- Гдѣ? гдѣ?
   -- Вонъ первыя носилки... сапогъ со шпорою видѣнъ.
   -- Кто бы это могъ быть?-- Эй, фельдшеру Мандельбергу сказать, чтобы бинты и корпію свѣжіе досталъ изъ аптечнаго ящика...
   -- Да гдѣ его, этого жида, сыщешь теперь?
   -- Посмотри у маркитанта подъ фурою.
   Докторъ бѣгомъ спустился съ холма, на встрѣчу носилкамъ; капитанъ Пуговицынъ зашагалъ за нимъ слѣдомъ.

-----

   Какая-то женщина, вся въ бѣломъ, вышла изъ-подъ большаго полотнянаго навѣса, гдѣ лежали больные -- и, прикрывъ отъ солнца глаза своею исхудалою рукою, смотрѣла: какихъ еще страдальцевъ вынесли изъ этого проклятаго боя, къ звукамъ котораго она все время прислушивалась, съ тоскою въ душѣ и жгучею болью въ сердцѣ. До этой минуты она, не разгибаясь, улаживала за тѣми, что лежали подъ навѣсомъ грустными, печальными рядами.
   Съ какою любовью,-- больше,-- съ какимъ благовѣніемъ эти несчастные слѣдили за каждымъ движеніемъ женщины!
   Принесли новыхъ раненыхъ, уложили ихъ покойнѣе. Мѣста подъ навѣсомъ оказалось мало, подкатили нѣсколько аробъ, связали сверху ихъ платформы, накрыли войлоками... Устроилось что-то вродѣ длиннаго навѣса, подъ которымъ даже можно было ходить, чуть-чуть только нагнувъ голову.
   -- Матушка, Наталья Мартыновна... государыня моя распрекрасная! говорилъ улыбаясь толстенькій докторъ.-- Я уже вамъ послѣ ручки разцѣлую... Теперь некогда....
   -- Некогда... "дѣла много", тихо произнесла Наталья Мартыновна.-- Я... я, знаете ли, докторъ, уже начинаю немного привыкать... Уже теперь могу не плакать... Черствѣть начинаю...
   -- Привыкайте!.. ободрительно кивнулъ головою докторъ.
   -- Скоро, такъ же какъ и вы, буду смѣятся...
   -- Т. е. вѣрите-ли, голубушка моя, ангелочекъ первостатейный, если бы не вы -- не поспѣлъ бы,-- ни за что не поспѣлъ бы.
   А Наталья Мартыновна теперь уже ничего не отвѣчала -- дѣйствительно некогда было. Присѣвъ надъ носилками, въ которыхъ лежалъ молодой солдатъ, весь разметавшійся въ предсмертномъ, горячечномъ бреду, она промывала ему лицо и голову, отыскивая, подъ этимъ слоемъ запекшейся крови и грязи, рубцы сабельныхъ ударовъ. Руки ея были заняты, сухіе губы придерживали конецъ бинта, глаза сосредоточенно, съ самымъ горячимъ участіемъ, смотрѣли на несчастнаго...
   Поднялись отяжелѣвшія, словно свинцовыя рѣсницы -- раненый взглянулъ, поднялъ руку, будто хотѣлъ перекреститься,-- мгновеніе, эта рука повисла въ воздухѣ и упала, безсильная, похолодѣлая... Онъ вытянулся и умеръ...
   Онъ умеръ съ спокойною улыбкою на лицѣ. Въ минуту смерти онъ видѣлъ надъ собою не красную угреватую рожу полупьянаго фельдшера... Нѣтъ, надъ нимъ склонилось прелестное лицо ангела и освѣтило умирающему его послѣднюю минуту...
   -- Наталья Мартыновна!.. ваше благородіе!..
   Сѣдая, обросшая щетинистыми бакенбардами, голова деньщика Дементія заглянула подъ навѣсъ.
   Задумалась женщина надъ умершимъ и не слыхала, что ее зовутъ.
   -- Матушка!... ваше благор....
   -- А? что ты, Дементій? что Петя?
   -- Пищитъ маленько; а то все хорошо спалъ... Пожалуйте.
   Быстро встала Наташа и вышла изъ-подъ лазаретнаго навѣса. Чувство матери взяло верхъ надъ святымъ чувствомъ милосердія.
   Въ углу вагенбурга стояла арба, крытая полосатымъ ковромъ; подъ арбою, къ высоко-поднятой оси была подвѣшена корзинка-люлька; въ ней копошилось что-то маленькое, жалобно попискивающее.
   -- Иду, мой птенчикъ; иду, моя радость, иду!..
   И здѣсь Наташа наклонилась надъ живымъ существомъ, требующемъ отъ нея помощи и покровительства... Только здѣсь ей пришлось накинуть на себя большую легкую косынку. Дѣло требовало нѣкоторой таинственности...
   -- Хе, хе!.. Это онъ почуялъ, что къ ротному котлу сзывали. Похлебку хлебать... Тоже, значитъ, поѣсть за хотѣлъ! подсмѣивался старый Дементій, присаживаясь около и пересматривая на свѣтъ какія-то ветошки...
   Бой затихалъ. На вершинѣ обгорѣлой цитадели трепались два или три русскихъ значка. Съ базара доносились крики, стукъ разбиваемыхъ дверей, ругань, а иногда и запоздалые выстрѣлы.
   Навьюченные всякимъ добромъ ослы, лошади, даже верблюды тянулись изъ аула къ маркитанскимъ палаткамъ.
   Нѣсколько барабановъ били сборъ.

"Нива", NoNo 1--15, 1873

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru