С рассвета до глубокой ночи гремели выстрелы; седо к пеленою смрадного дыма затянуло окрестности и в этом дыму, врассыпную и сплошными, тяжелыми массами, двигались тысячи "серых" и "синих", истребляя друг друга...
Весь день!.. С рассвета до глубокой ночи...
Тьма наступила и разняла истомленных бойцов: "синие" ушли далеко туда, в глубину предгорий; "серые" назад, в ту синеющую, лесную даль. Ни те, ни другие не сочли себя победителями, никто не признал себя побежденным; спорное поле осталось за павшими...
Страшная тишина сменила гром боя... Снежные тучи подвинулись с гор, резкий, холодный ветер завыл в кустарных зарослях, шевеля гривами павших коней, лохмотьями одежды убитых... И мнится: будто дышат во тьме, пробуждаются трупы...
Тихий стон страданья слышен в завываниях леденящего ветра.
Стынут тела, замерзают кровавые лужи... Работу свинца и железа кончает беспристрастный мороз, нет в нем ни злобы, ни сострадания; равны для него и "серые", и "синие".
Томительно долго тянется зимняя ночь; грустная здесь, веселая и светло-радостная там, где не гремели выстрелы, где люди живут в миру, куда не раз предсмертною мыслью проникали, и еще живые, и поверженные, бойцы...
Святая ночь Рождества, ночь мира и привета. Ночь, когда, при виде сверкающей огнями елки и радостных детских лиц, смягчается самое суровое черствое сердце, забывается горе и злоба... Это ночь Благодати...
Здесь же, в этой адской долине, ночь невыносимой скорби и страданий. Ночь последнего испытания. Ночь гнева Господня!..
Блаженны убиенные... Счастливы уснувшие навек!.. И сколько здесь тех, кто засохшими устами, коснеющим языком молил Бога о смерти...
Томительно долго тянется зимняя ночь!
Вот приподнялся один чуть-чуть, на локоть только... и громко застонал от боли... мутным взором старается всмотреться, что там кругом?.. где он?.. где наши?..
"Идут... палят... бегут... падают... штыки... ура!.. командир свалился... носилки... снова бегут... мечутся "синие", мелькают красные фески в кустах, дым застилает очи, душит чрезмерно усталую грудь... редеют ряды... стали... упал и он..."
И всё потемнело, всё стихло разом... ни боли, ни малейшего страдания... А теперь?! Зачем теперь эти муки?! оставили... бросили... один... один!..
Нет! не один... Вон, да близко как!.. вон еще, пряло в упор на него уставились два страшные глаза... черное, как уголь, лицо тоже отделилось от снега... также невыносимое страдание положило печать на него -- и страх смешался с печатью скорби...
Это "синий" проснулся, и заметил врага... почудилось, что тот крадется тихо к нему, беспомощному, умирающему -- и невольно потянулась рука за оружием... скользит слабая рука по ружейному прикладу, а нет силы поднять...
-- Что же, добивай... -- шепчут воспаленные глаза "синего".
-- Какой страшный!.. -- шепчет и "серый", -- что же, добей! скажу спасибо.
Каждый произнес это по-своему, а оба поняли друг друга, и грустная улыбка скользнула по лицам и "серого", и "синего".
Улыбнулись и рассеялся страх; подвинулись ближе друг к другу.
-- Что, больно?.. -- спросил "серый", -- куда попало?..
-- Тяжело?.. -- спросил "синий", -- где болит?..
И снова оба поняли. Один показал на свои, беспомощно волочащиеся ноги, другой на грудь, на изорванную штыками расшитую куртку.
-- Попить бы, -- проговорил "синий", просительно глядя на жестяную флягу у пояса "серого".
Видит, а "синий" привстал в половину тела, обеими руками оперся, жадно глядит куда-то, поверх этого конского трупа, поверх бугра, где безобразным счелтом торчит разбитое колесо...
-- Огонь!.. свет!.. -- шепчет он ясно, словно крикнуть пытается.
Опять по-своему говорит, а "серый" понял. Тоже видит светлую точку и растет эта точка, будто костер вдали ярким пламенем разгорается.
-- Ползем!
-- Ползем!
Плечо в плечу сошлись "серый" и "синий", пытаются помогать друг другу... стонут, вскрикивают даже от боли, ползут... ползут... Да вдруг оба стали и вопросительно смотрят друг на друга...
-- Бивак! Свои ли? А ну, как чужие... враги?!
И снова оба печально улыбнулись своему страху.
-- Что ж, поползем! Авось, Господь милостив -- допустит?
-- Ползем... Аллах без конца милосерд...
А сил больше нет, последние попытки бесплодны, немощно разбитое тело, словно земля сама озлилась на беглецов, крепко за них уцепилась и держит... Слабее и слабее бьется сердце, мутится взор... А странно, всё исчезает из глаз: и этот раздутый бок палого коня, и эти чьи-то ноги, и рука, сжатая в кулак, что видна была из-за пригорка, и это разбитое колесо, и заиндевевшая щетина кустов, -- всё затянуло предсмертным туманом, а огонь, желанный огонь, всё ближе и ближе, всё яснее и яснее кажется. Не они к нему, сам он, плавно скользя над землею, плывет им навстречу...
Неслышно веют легкие белые крылья... Окутанное прозрачным облаком приближается к ним светлое видение, чаша в руках... Словно легкое пламя колышется над чашею, озаряя и дивный лик, и дивные руки...
И оба, "серый" и "синий", коснулись устами краев этой чаши. Тотчас же исчезло видение.
Но оно унесло с собою все страдания, все боли, страх и смятение, сменив их отрадным и вечным покоем.