Карлейль Томас
Sartor Resartus

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Жизнь и мысли герра Тёйфельсдрёка.
    (The life and opinions of Herr Teufelsdrökh)
    Перевод Николая Горбова (1902).

Томас Карлейль

Sartor Resartus

Жизнь и мысли герра Тейфельсдрека
(1831)

  

Mein Vermächtniß, wie herrlich weit und breit! Die Zeit ist mein Vermächtniß, mein Acker ist die Zeit.
И.-В. Гёте

  

Оглавление

  

КНИГА I.

   I. Вступительная ..........................................................................................1
   II. Затруднения Издателя ........................................................................ 7
   III. Воспоминания ....................................................................................... 13
   IV. Характеристика .................................................................................. 28
   V. Мир в одежде .................................................................................. 36
   VI. Фартуки .............................................................................................. 45
   VII. Смешанно-историческая ................................................................... 48
   VIII. Мир без одежды ............................................................................ 53
   IX. Адамитизм ........................................................................................ 61
   X. Чистый разум .................................................................................... 67
   XI. Взгляд вперед .................................................................................... 75
  

КНИГА II.

   I. Генезис .............................................................................................. 87
   II. Идиллическая ................................................................................... 97
   III. Педагогия ...................................................................................... 109
   IV. Тейфельсдрек выбирается на дорогу ............................................. 131
   V. Роман ............................................................................................... 147
   VI. Страдания Тейфельсдрека ............................................................... 165
   VII. Вечное Нетъ ...................................................................................... 178
   VIII. Центр Безразличия ......................................................................... 188
   IX. Вечное Да .......................................................................................... 204
   X. Пауза ................................................................................................ 220
  

КНИГА III.

   I. Событие из новой истории .............................................................. 230
   II. Церковные одежды ............................................................................ 237
   III. Символы ........................................................................................... 241
   IV. Илотство ........................................................................................... 251
   V. Феникс ............................................................................................ 256
   VI. Старое платье .................................................................................. 264
   VII. Органические волокна ................................................................... 270
   VIII. Натуральный Супернатурализм ...................................................... 282
   IX. Обозрение ......................................................................................... 296
   X. Корпорация Дэнди ........................................................................... 302
   XI. Портные ........................................................................................... 319
   XII. Прощание .......................................................................................... 324
  
   Приложение. Отзывы писателей .......................................................... 335
   Содержание ....................................................................................... 343
   Указатель ........................................................................................ 351
  
  

SARTOR RESARTUS

КНИГА ПЕРВАЯ.

ГЛАВА I.
Вступительная.

   Принимая во вниманіе наше современное высокое развитіе культуры и то, что Свѣточъ Науки воздвигнутъ и зажженъ, съ большимъ или меньшимъ успѣхомъ, уже пять тысячъ лѣтъ тому назадъ, и даже болѣе;--то, что, въ особенности въ настоящее время, этотъ Свѣточъ не только продолжаетъ горѣть (и, можетъ быть, еще свирѣпѣе прежняго), но что и безчисленные Ночники и Сѣрныя Спички, загорѣвшіеся отъ него, также свѣтятъ во всѣ стороны, такъ что даже послѣдній закоулокъ и конура въ Природѣ или Искусствѣ не могутъ остаться не освѣщенными, -- принимая все это во вниманіе, каждый мыслящій умъ не можетъ не быть пораженъ нѣкоторымъ удивленіемъ по поводу того, что доселѣ очень мало или даже ничего не было написано основнаго и рѣшающаго въ Исторіи или Философіи касательно Одежды.
   Наша Теорія Притяженія почти доведена до совершенства: Лагранжъ, какъ всѣмъ хорошо извѣстно, доказалъ, что Планетная Система въ настоящемъ ея видѣ будетъ существовать вѣчно; Лапласъ, съ еще большимъ остроуміемъ, предполагаетъ, что она даже и не могла быть устроена иначе; благодаря этому могутъ, по крайней мѣрѣ, содержаться въ лучшемъ порядкѣ наши Мореходныя Таблицы, и водяное сообщеніе всякаго рода стало удобнѣе. Мы имѣемъ достаточныя свѣдѣнія по Геологіи и Геогнозіи; благодаря работамъ въ этой области нашихъ Вернеровъ и Геттоновъ, благодаря блистательному генію ихъ учениковъ, Сотвореніе Міра для многихъ Ученыхъ Обществъ теперь лишь немногимъ загадочнѣе, чѣмъ приготовленіе пирожнаго; ибо по отношенію къ послѣднему были умы, для которыхъ вопросъ: "Какъ попали туда яблоки?"--представлялъ затрудненіе. Нужно ли упоминать наши изслѣдованія объ Общественномъ Договорѣ, о Мѣрилѣ Вкуса, о Переселеніяхъ Сельдей? Далѣе, не имѣемъ ли мы Ученія о Рентѣ, Теоріи Цѣнности, Философіи Исторіи, Языка, Горшечнаго Производства, Привидѣній, Спиртныхъ Напитковъ? Вся жизнь человѣческая, со всѣмъ, что съ ней соприкасается, была раскрыта и разъяснена; едва ли какая частица или фибра его Души, Тѣла, Собственности не была изслѣдована, разсѣчена, дистиллирована, высушена и разложена научно; наши духовныя Способности, -- а ихъ, по-видимому, не мало,--имѣютъ своихъ Стюартовъ, Кузеновъ, Руайе-Колларовъ; каждая Ткань: клѣтчатая, сосудистая, мускульная -- хвалится своими Лауренсами, Мажанди, Биша.
   Какимъ же образомъ, спроситъ вновь мыслящій умъ, происходитъ то, что великая Ткань изъ Тканей, единственная истинная Ткань, была совершенно просмотрѣна Наукой, именно: одѣвающая Ткань шерстяной или иной одежды, та, которую Душа Человѣка носитъ, какъ свою крайнюю оболочку и прикрытіе, та, въ которую всѣ остальныя ея Ткани заключены и скрыты, въ которой дѣйствуютъ всѣ ея Способности, все ея "Я" живетъ, двигается, существуетъ? Ибо если иногда какой-нибудь одинокій, съ подшибленнымъ крыломъ, мыслитель и бросалъ совиный взглядъ въ эту темную область, то большинство проносилось надъ ней безъ всякаго вниманія, смотря на Одежду не какъ на нѣчто постороннее, а какъ на принадлежность столь же естественную и натуральную, какъ листья на деревѣ, какъ перья на птицѣ. Во всѣхъ своихъ разсужденіяхъ они молчаливо представляли человѣка, какъ Животное Одѣтое, въ то время, какъ онъ есть по природѣ своей Животное Нагое и только въ извѣстныхъ обстоятельствахъ, сознательно и намѣренно, скрывается въ Одежду. Шекспиръ говоритъ: мы--существа, смотрящія впередъ и назадъ; тѣмъ болѣе удивительно, что мы, хотя немного, не смотримъ вокругъ себя и не видимъ, что происходитъ у насъ прямо передъ глазами.
   Но здѣсь, какъ и въ столь многихъ другихъ случаяхъ, приходитъ намъ на помощь Германія, ученая, неутомимая, глубокомысленная Германія. Въ концѣ концовъ это большое счастье, что въ нашу смутную эпоху есть хотя одна страна, гдѣ отвлеченная мысль еще находитъ себѣ пріютъ. Въ то время, какъ шумъ и неистовство Католической Эмансипаціи, Гнилыхъ Мѣстечекъ и Парижскихъ Смутъ оглушаютъ Англійскій и Французскій слухъ,--Нѣмцы могутъ мирно стоять на часовой башнѣ Науки и торжественно изъ часа въ часъ, предпосылая своему возгласу звукъ рога, провозглашать: "HЖret ihr, Herren, und lasset's Euch sagen", бѣснующейся и борющейся толпѣ,--иными словами--возвѣщать Міру, столь часто это забывающему, который именно теперь часъ. Нѣмцевъ нерѣдко порицали за непроизводительное прилежаніе, какъ будто они бродятъ безъ дороги, не получая ничего, кромѣ утомленія отъ тяжелаго пути; какъ будто, презирая золотыя розсыпи наживы и общественный дѣлежъ жирнаго пирога, отъ котораго сами дѣлящіеся становятся жирнѣе,--они способны гонятся за гусями по всякимъ дебрямъ и въ концѣ концовъ провалиться въ ржавое болото. Эту неумную науку, которая, какъ говоритъ нашъ Юмористъ:
  
   Геометрическимъ путемъ опредѣляетъ,
   Сколь много пива нашъ стаканъ вмѣщаетъ,--
  
   и, еще болѣе, это во всякомъ случаѣ ложно направленное усердіе, которое стрѣляетъ изъ пушекъ по воробьямъ, конечно, нельзя защищать. Поскольку Нѣмцы въ этомъ виновны, постольку они пусть несутъ за это отвѣтственность. Однако надо замѣтить, что и въ Русскихъ степяхъ есть курганы съ золотыми украшеніями; равнымъ образомт многія мѣстности, которыя издали смотрятъ пустынными и скалистыми, оказываются, когда подойдешь къ нимъ ближе, прекрасными долинами. И не бываетъ ли иногда, что Критика ставитъ для человѣческаго ума не только путеводные столбы и шлагбаумы, но и колючія изгороди и непреодолимыя преграды? Написано: "Многіе будутъ переходить туда и сюда, и знаніе увеличится". Несомнѣнно, самое простое правило состоитъ въ слѣдующемъ: Предоставьте каждому разсудительному человѣку идти своимъ путемъ и посмотрите, куда этотъ путь приведеть его, потому что не тотъ или этотъ человѣкъ, а всѣ люди вмѣстѣ составляютъ человѣчество, и ихъ соединенная работа составляетъ работу всего человѣчества. Какъ часто видимъ мы, что какой-нибудь отважный путешественникъ, можетъ быть подвергшійся многимъ осужденіямъ, бросалъ свѣтъ на отдаленную, заброшенную, но жизненно - необходимую область; онъ впервые открывалъ скрытыя въ ней сокровища и до тѣхъ поръ не переставалъ говорить о нихъ, пока всеобщее вниманіе и усилія не были на нихъ направлены, -- и тогда побѣда была на его сторонѣ. Такимъ образомъ, благодаря этимъ его, казавшимся безцѣльными, блужданіямъ, воздвигались новыя знамена, основывались новыя обитаемыя колоніи среди неизмѣримаго окружающаго царства Ничтожества и Ночи. Мудръ былъ человѣкъ, который сказалъ, что Мысль должна имѣть свободный полетъ и безстрашно смотрѣть на всѣ тридцать двѣ точки компаса, куда и какъ пожелаетъ.
  
   Можетъ быть, доказательствомъ тому неподвижному состоянію, въ которомъ чистая Наука, въ особенности чистая Наука Нравственности, прозябаетъ у насъ въ Англіи, и тому, какъ наше торговое величіе и наша неоцѣнимая Конституція (ставя всей Англійской культурѣ и стремленіямъ лишь политическія и иныя непосредственно - практическія цѣли) сковываютъ свободный полетъ Мысли:--можетъ быть, доказательствомъ всему этому служить то, что не только Философія Одежды, но даже признаніе, что мы не имѣемъ такой Философіи, является напечатаннымъ на нашемъ языкѣ въ первый разъ. Какой Англійскій умъ выбралъ бы такую тему или хотя бы случайно наткнулся на нее? И потому, не находись Нѣмецкая Наука въ томъ свободномъ и ничѣмъ не стѣсняемомъ положеніи, которое позволяетъ и побуждаетъ ее ловить рыбу во всякой водѣ и всякими сѣтями, представляется достаточно вѣроподобнымъ, что это необычное Изслѣдованіе, несмотря на результаты, къ которымъ оно ведетъ, продолжало бы спать еще на неопредѣленный срокъ. Издатель настоящихъ страницъ, вообще говоря, съ гордостью признаетъ себя человѣкомъ умственныхъ привычекъ уже укоренившихся и, можетъ быть, въ достаточной мѣрѣ отвлеченныхъ. И тѣмъ не менѣе онъ откровенно сознается, что никогда, до этихъ послѣднихъ мѣсяцевъ, ему не приходило на умъ весьма простое помянутое выше соображеніе о полномъ отсутствіи у насъ Философіи Одежды; да и теперь оно было внушено ему со стороны. А именно, онъ получилъ новую Книгу Профессора Тейфельсдрека изъ Вейснихтво, которая именно и трактуетъ объ этомъ пред-метѣ, и притомъ въ такой формѣ, что, понимая ее или не понимая, и слѣпой не можетъ не обратить на нее вниманія. Во всякомъ случаѣ, что касается Издателя, то этотъ замѣчательный Трактатъ со всѣми его Выводами (основательно принятыми или такъ же основательно отвергнутыми) не остался безъ вліянія на настоящее направленіе его мыслей.
   Die Kleider. Ihr Werden und Wirken (Одежда. Ея Происхожденіе u Вліяніе). Von Diog. TeufelsdrЖckh, J. U. D. etc. Stillschweigen und CR. Weissnichtwo, 1831.
   "Передъ нами",--говоритъ Weissnichtwo' sche Anzei-ger,-- "Томъ того объемистаго, мелко обдуманнаго и мелко напечатаннаго рода, который, скажемъ съ гордостью, можно встрѣтить только въ Германіи и, можетъ быть, только въ Вейснихтво. Исходя отъ доселе безупречной Фирмы Штилльшвейгенъ и Компанія, со всѣми внѣшними усовершенствованіями, онъ обладаетъ такими внутренними достоинствами, что можетъ не опасаться Невниманія"... "Трудъ", заключаетъ почти восторженно Рецензентъ, "одинаково интересный для археолога, для историка, для философскаго мыслителя; образецъ смѣлости, рысьей остроты взгляда и здороваго, независимаго, чисто Нѣмецкаго настроенія и любви къ человѣчеству (derber Kerndeutschheit und Menschenliebe); трудъ, который, несомнѣнно, не пройдетъ безъ возраженія въ высокихъ сферахъ, но который долженъ поднять и подниметъ пока еще новое имя Тейфельсдрека въ первые ряды Философіи въ нашемъ Германскомъ Храмѣ Чести".
   Памятуя старую дружбу, почтенный Профессоръ, при первомъ сіяніи своей славы, которая однако еще не ослѣпила его, присылаетъ намъ Экземпляръ своего труда съ комплиментами и похвалами, повторить которые Издателю запрещаетъ скромность,--но безъ какихъ-либо опредѣленныхъ надеждъ или желаній кромѣ того, что содержится въ заключительной фразѣ: "Möchte es (этотъ замѣчательный Трактатъ) auch im Brittischen Boden gedeihen!"

ГЛАВА II.

Затрудненія Издателя.

   Если для мыслящаго человѣка,-- "поле посѣва котораго", по великолѣпному выраженію Поэта, "есть Время",--нѣтъ болѣе важнаго пріобрѣтенія, чѣмъ пріобрѣтеніе новыхъ идей, то полученіе Книги Профессора Тейфельсдрека должно быть отмѣчено красной чертой въ календарѣ Издателя. Это дѣйствительно -- "объемистый Томъ", съ безграничнымъ, почти безформеннымъ содержаніемъ, истинное Море Мысли, --если угодно, море неспокойное и неясное,-- но въ которое отважный искатель жемчуга можетъ смѣло опуститься до самаго дна и возвратиться не только съ обломками погибшихъ кораблей, но и съ настоящими жемчужинами.
   Уже при первомъ чтеніи, даже при первомъ внимательномъ просмотрѣ, стало ясно, что здѣсь раскрыта совершенно новая Область Философіи, ведущая къ конечнымъ выводамъ, которыхъ даже нельзя и предвидѣтъ; далѣе,--и это представлялось едва ли менѣе интереснымъ,--здѣсь раскрывалась совершенно новая человѣческая Индивидуальность, характеръ личности, почти не имѣющей себѣ подобной, а именно характеръ Профессора Тейфельсдрека Возвѣстителя. Мы рѣшились, насколько это возможно, усвоить себѣ значеніе обоихъ этихъ новыхъ предметовъ. Но такъ какъ человѣкъ есть существо, по преимуществу склонное искать прозелитовъ, то едва только мы его себѣ усвоили, какъ возникъ новый вопросъ: Какъ могло бы быть сообщено это новое достояніе другимъ, можетъ быть столь же въ немъ нуждающимся? Какъ могутъ быть приспособлены, въ какой бы то ни было степени, Философія Одежды и Авторъ такой Философіи къ занятіямъ и интересамъ нашего Англійскаго народа? Ибо если говорятъ, что вновь пріобрѣтенное золото жжетъ карманы, покуда не будетъ пущено въ обращеніе, то еще болѣе это можно сказать про новую истину.
   Но здѣсь, однако, возникли затрудненія. Первою мыслью было, конечно, напечатать этотъ замѣчательный Трудъ, Отдѣлъ за Отдѣломъ, въ какомъ-нибудь широко распространенномъ Критическомъ Журналѣ, съ которымъ бы Издатель былъ въ сношеніяхъ или къ которому онъ могъ бы получить доступъ при помощи денегъ или нѣжныхъ словъ. Но, съ другой стороны, не было ли ясно, что предметъ, который долженъ былъ быть здѣсь разъясненъ и обсужденъ, могъ подвергнуть опасности распространеніе всякаго существующаго Журнала? Безспорно, если бы всѣ общественныя партіи могли быть уничтожены, если бы Виги, Тори и Радикалы могли слиться въ разношерстное единство, и всѣ Журналы Великобританіи могли быть сбиты въ одинъ Журналъ, и Философія Одежды была пущена оттуда неудержимымъ потокомъ, то попытка казалась бы еще возможной. Но увы! имѣется ли у насъ повозка такого рода, кромѣ Fraser's Magazine?---повозка, вся наполненная (говоря фигурально) самыми безсмысленными Ватерлооскими Петардами, которыя взрываются шумливо и разрушительно, гдѣ только ни стоятъ и ни сидятъ сбитые съ толку путешественники, -- и во всякомъ случаѣ повозка, которая, повидимому, за послѣдніе годы переполнена черезъ край и неумолимо заперта! Кромѣ того, излагать Философію Одежды безъ Философа, идеи Тейфельсдрека безъ нѣкоторыхъ свѣдѣній о его личности, не значило ли бы это обрекать обоихъ на совершенно ложное пониманіе? Что касается до Біографіи, если вообще счи-тать ее допустимой, то не было соотвѣтствующихъ документовъ, ни даже надежды получить ихъ, а наоборотъ, принимая во вниманіе обстоятельства,-- полная увѣренность въ неуспѣхѣ. Такимъ образомъ Издатель увидалъ себя до поры до времени внѣ всякой возможности опубликованія этого удивительнаго Ученія и вынужденнымъ, не безъ безпокойства, обсуждать его въ темныхъ глубинахъ собственнаго ума. Такъ продолжалось нѣсколько мѣсяцевъ, и мало-помалу Трудъ объ Одеждѣ, читанный и перечитанный, дѣлался для насъ мѣстами понятнымъ и поучительнымъ, а личность Автора болѣе и болѣе поразителыюй, хотя, несмотря на всѣ усилія памяти и на всѣ догадки, болѣе и болѣе загадочной. Вслѣдствіе этого, первоначальное безпокойство уже готово было обратиться въ опредѣленное неудовольствіе,-- какъ вдругъ совершенно неожиданно приходитъ Письмо отъ Герръ Гофрата Гейшреке, ближайшаго друга и товарища нашего Профессора въ Вейснихтво, хотя мы ранѣе съ нимъ и не состояли въ перепискѣ. Гофратъ, коснувшись сперва многихъ совершенно постороннихъ предметовъ, начинаетъ подробно распространяться о томъ "волненіи и вниманіи", которое Философія Одежды вызвала въ самой "Германской Республикѣ Наукъ", о глубокомъ значеніи и задачахъ Труда его Друга,--и затѣмъ, наконецъ, съ большими оговорками, намекаетъ на возможность сообщить нѣкоторыя свѣдѣнія и о трудѣ, и объ авторѣ сперва Англіи, а "черезъ Англію и дальнему Западу"; работа о Профессорѣ Тейфельсдрекѣ "была бы несомнѣнно весьма желательна въ Family, Nati-onal или въ какомъ-нибудь другомъ изъ этихъ патріотическихъ Libraries, составляющихъ въ настоящее время славу Британской Литературы"; она могла бы произвести переворотъ въ Умахъ и т. д. Въ заключеніе онъ довольно прозрачно намекаетъ, что если настоящій Издатель склоненъ предпринять составленіе Біографіи Тейфельсдрека, то онъ, Гофратъ Гейшреке, имѣетъ возможность доставить необходимые Документы.
   Какъ въ нѣкоторыхъ химическихъ соединеніяхъ, которыя долго стоятъ испаряясь, но не кристаллизируются, кристаллизація начинается мгновенно, лишь только въ нихъ опустятъ проволоку или иной твердый предметъ, и быстро идетъ впередъ, пока не окончится вполнѣ, такъ было и съ умомъ Издателя и этимъ предложеніемъ Гейшреке. Жидкій, свободно растекающійся растворъ получилъ форму; однородные элементы сплотились въ окончательномъ порядкѣ, и скоро образъ всего Предпріятія принялъ, такъ сказать, очертанія твердой массы, частью поскольку издатель уже дѣйствительно имъ овладѣлъ и представилъ его себѣ, частью поскольку онъ могъ на то опредѣленно и разумно надѣяться. Съ осторожностью, но и съ мужествомъ было сдѣлано при помощи почты предложеніе знаменитому страшному Оливеру Іорку; свиданіе, рядъ свиданій съ этимъ необыкновеннымъ человѣкомъ имѣли мѣсто,--съ большею увѣренностъю съ нашей стороны, съ меньшею, чѣмъ мы ожидали, насмѣшкой (по крайней мѣрѣ, открытой) съ его стороны, въ концѣ концовъ съ тѣмъ результатомъ, который теперь виденъ. Что касается этихъ самыхъ патріотическихъ Libraries,то совѣтъ Гофрата могъ вызвать только молчаливое удивленіе; но его предложеніе доставить Документы мы съ радостью и немедленно приняли. Итакъ, въ твердой надеждѣ получить ихъ, мы уже видимъ, какъ начинается наша работа, и какъ этотъ нашъ Sartor Eesartus, который собственно есть "Жизнь и Мысли Герръ Тейфельсдрека"; съ каждымъ часомъ подвигается впередъ.
   Говорить подробнѣе о нашемъ внутреннемъ правѣ на это Предпріятіе, къ которому мы имѣемъ столько данныхъ и такое призваніе, не представляло бы, вѣроятно, интереса. Пусть Британскій читатель изучаетъ и радуется въ простотѣ сердца тому, что ему здѣсь предлагается, съ тѣмъ метафизическимъ остроуміемъ и талантомъ къ размышленію, какими онъ надѣленъ. Пусть онъ постарается сохранить свободное, открытое сужденіе, не затемненное туманомъ предразсудковъ, въ особенности не парализованное аффектаціей, и пусть это сужденіе будетъ направлено не столько на Издателя Книги, сколько на самую Книгу. Кто или что этотъ Издатель, пусть останется въ области предположеній, и совершенно безразличнымъ [1]): это голосъ, передающій свѣдѣнія о Философіи Одежды; несомнѣнно, Духъ, обращающійся къ Духамъ. Имѣющій уши слышать--да слышитъ.
   Издатель считаетъ необходимымъ сдѣлать замѣчаніе еще по одному пункту, а именно, что онъ одушевленъ истинною, хотя, можетъ быть, и слабою привязанностью къ Учрежденіямъ нашихъ Предковъ и предполагаетъ защищать ихъ по мѣрѣ способностей во всѣхъ случаяхъ; и вотъ отчасти въ видахъ этой защиты онъ и взялся за настоящее предпріятіе. Для того, чтобы остановить или, если бы это оказалось невозможнымъ, цѣлесообразно отвести потокъ Новшествъ,--такой трудъ, какъ Трудъ Тейфельсдрека, умѣло помѣщенный, былъ бы не послѣдней сваей или шлюзомъ въ логической плотинѣ.
   Затѣмъ, пусть никоимъ образомъ не опасаются, что какія-нибудь наши личныя сношенія съ Тейфельсдрекомъ, Гейшреке или этой Философіей Одежды могутъ исказить наше сужденіе или побудить насъ что-нибудь смягчить или преувеличить. Мы рѣшаемся завѣрить, что даже личные Комплименты без-сильны. Конечно, они пріятны, какъ благородныя иллюзіи дружбы, какъ дорогія напоминанія о прошлыхъ свиданіяхъ, объ этихъ божественныхъ ночахъ и ужинахъ, когда, погруженный въ симфоніи и гармоніи Философскаго Краснорѣчія (хотя и съ болѣе низменнымъ аккомпаниментомъ), Издатель на-слаждался на празднествѣ разума, съ тѣхъ поръ никогда не выпадавшемъ ему на долю въ столь полной мѣрѣ. Но что же изъ этого? Amicus Plato, magis amica veritas: Тейфельсдрекъ--нашъ другъ, Истина-- наше божество. Въ нашемъ качествѣ историка и критика мы, надѣемся, чужды всему міру; мы ни съ кѣмъ не имѣемъ вражды или дружбы, за исключеніемъ, конечно, Дьявола, съ которымъ, какъ съ Княземъ Лжи и Тьмы, мы всегда ведемъ войну не на животъ, а на смерть. Въ эпоху, когда притворство и шарлатанство достигли высоты, не имѣющей примѣра въ лѣтописяхъ человѣчества, и когда даже Англійскіе Издатели, подобно Китайскимъ Лавочникамъ, принуждены писать на своихъ дверяхъ: Продажа безъ обмана,-- мы считаемъ полезнымъ предпослать такое завѣреніе.
  
  
  
   [1] Даже съ нами онъ доселѣ сообщается подъ нѣкотораго рода маской или повязкой и, мы имѣемъ основаніе думать, подъ вымышленнымъ именемъ!--О. І.
  

ГЛАВА III.

В о с п о м и н а н і я.

  
   Появленіе этого необыкновеннаго Труда объ Одеждѣ должно было вызвать въ ближайшемъ кругу Автора удивленіе, немногимъ меньшее,, чѣмъ во всемъ остальномъ мірѣ. Для насъ, по крайней мѣрѣ, едва ли что-либо было болѣе неожиданнымъ. Профессоръ Тейфельсдрекъ, въ періодъ нашего съ нимъ знакомства, казалось, велъ жизнь тихую и замкнутую: по-истинѣ, онъ былъ человѣкъ, посвятившій себя высшей Философіи. Можно было скорѣе ожидать, что если онъ что-нибудь напечатаетъ, то это будетъ опроверженіе Гегеля и Бардили (которыхъ обоихъ довольно страннымъ образомъ онъ подвергалъ одной общей анаsемѣ), чѣмъ что онъ спустится на шумный, полный злобы Форумъ, съ Разсужденіемъ, которое могло только возбудить негодованіе и раздоры. Насколько мы можемъ припомнить, Философія Одежды даже никогда не затрогивалась въ нашихъ бесѣдахъ. Если сквозь возвышенный, молчаливый, созерцательный Трансцендентализмъ нашего друга мы и могли усмотрѣть какую-нибудь практическую тенденцію, то она была преимущественно Полити-ческаго свойства, съ склонностью къ нѣкоторому Радикализму, который въ то время былъ чисто умозрительнаго и, такъ сказать, подготовительнаго характера. И дѣйствительно, время отъ времени подозрѣвали, что онъ переписывается съ Герръ Океномъ въ Іенѣ, хотя непосредственное участіе его въ Изидѣ могло быть не болѣе, какъ предполагаемо. И во всякомъ случаѣ никто не ожидалъ отъ него ничего Моральнаго и еще менѣе Дидактико-Религіознаго.
   Мы хорошо сохранили въ памяти послѣднія слова, сказанныя имъ въ нашемъ присутствіи; вмѣстѣ съ Ночью, когда они были произнесены, они навсегда будутъ намъ памятны. Опоражнивая свою громадную кружку Gukguk'a [1]) и на минуту опустивъ свою трубку, онъ всталъ среди полной посѣтителями пивной (это была "Zur grЭnen Gans", самая обширная въ Вейснихтво, гдѣ собирались каждый вечеръ всѣ Художественныя и почти всѣ Умственныя мѣстныя силы),--и затѣмъ глубокимъ, хватающимъ за душу голосомъ и по-истинѣ со взглядомъ ангела (хотя сомнительно какого: свѣтлаго или темнаго) провозгласилъ слѣдующій тостъ: "Die Sache der Armen in Gottes und Teufels Namen!" (За Бѣдныхъ, во имя Неба и Ада!). Громкій возгласъ, нарушившій тяжелое молчаніе; затѣмъ бульканье безчисленнныхъ опоражниваемыхъ кружекъ, за которымь послѣдовалъ новый общій возгласъ,--вотъ что было громкимъ одобрительнымъ отвѣтомъ. Это былъ конецъ ночи. Докуривъ свои трубки, въ высшей степени знтузіазма, въ облакахъ табачнаго дыма, торжествующіе, окутанные туманомъ изнутри и снаружи, члены собранія разошлись, каждый къ своей глубокомысленной подушкѣ. "Bleibt doch ein echter Spass- und Galgen-Vogel", говорили нѣкоторые, подразумѣвая подъ этимъ, что онъ, вѣроятно, рано или поздно, будетъ повѣшенъ за свои демократическія чувства. "Wo steckt doch der Shalk?" добавляли они, оглядываясь вокругъ. Но Тейфельсдрекъ удалился особымъ выходомъ, и Составитель настоящихъ страницъ его болѣе не видалъ.
   Вотъ въ какой обстановкѣ привела насъ судьба жить съ этимъ Философомъ; вотъ какую оцѣнку его плановъ и способностей пришлось намъ сдѣлать. И кто бы могъ сказать, о достойнѣйшій Тейфельсдрекъ, что таилось въ тебѣ? Подъ этими густыми кудрями, столь длинными и мягкими, вѣнчавшими, какъ кровля, самое важное лицо, какое мы когда-либо видѣли на свѣтѣ, помѣщался самый дѣятельный мозгъ. Въ твоихъ глазахъ, глубокихъ подъ ихъ нависшими бровями и смотрѣвшихъ такъ спокойно и мечтательно, замѣчали ли мы искры небеснаго или, скорѣе, дьявольскаго огня? Подозрѣвали ли мы, что нхъ спокопствіе--только отдыхъ отъ безконечнаго движенія, только сонъ кубаря? Твоя маленькая фигура, когда ты сидѣлъ въ широкомъ, плохо вычи-щенномъ, поношенномъ платьѣ среди безпорядка и всякаго хлама и по цѣлымъ днямъ "думалъ и курилъ табакъ",--скрывала въ себѣ могучее сердце! Передъ тобой были открыты тайны человѣческой Жизни; ты прозрѣвалъ въ таинства Вселенной глубже, чѣмъ кто-либо другой. Ты имѣлъ in petto твой замѣча-тельный Трудъ объ Одеждѣ. Наконецъ, въ твоемъ ясномъ, логически обоснованномъ Трансцендентализмѣ, еще болѣе въ твоемъ мирномъ, молчаливомъ, глубоко сидящемъ Санкюлоттизмѣ, соединенномъ съ истинно княжескимъ Изяществомъ твоей внутренней натуры, не заключались ли явные зачатки такихъ умозрѣній? Но великіе люди слишкомъ часто бываютъ непоняты, или, что еще хуже, ложно поняты. И вотъ, когда намъ объ этомъ еще и не снилось, основа твоего замѣчательнаго Труда уже была натянута на станкѣ, и челнокъ, безшумный и таинственный, водилъ уже утокъ.
   Какимъ образомъ Гофратъ Гейшреке при этихъ условіяхъ доставитъ біографическія данныя, это любопытный вопросъ; къ счастью, отвѣчать на него долженъ онъ, а не мы. Намъ лично, послѣ многократныхъ попытокъ, стало ясно, что въ Вейснихтво нельзя извлечь Біографіи Тейфельсдрека ни изъ архивовъ, ни изъ воспоминаній даже наилучше освѣдомленныхъ круговъ,--Біографіи хотя бы невѣрной. Онъ былъ тамъ чужимъ, приведенъ туда тѣмъ, что называется стеченіемъ обстоятельствъ; любопытные, производившіе изслѣдованія касательно его родни, мѣсторожденія, предположеній и занятій, должны были удовлетворяться самыми неопредѣленными отвѣтами. Что касается до него самого, то онъ былъ человѣкомъ столь молчаливымъ и безусловно несообщительнымъ, что разспрашивать его объ этихъ подробностяхъ даже издали было бы дѣломъ болѣе, чѣмъ деликатнымъ; кромѣ того, со свойственнымъ ему лукавствомъ, у него всегда былъ готовъ ловкій оборотъ, не безъ сатирическаго оттѣнка, чтобы отклонять такія вмѣшательства и отпугивать васъ отъ подобныхъ попытокъ. Остряки говорили о немъ по секрету, что онъ былъ въ родѣ Мельхиседека, безъ отца или матери какого-бы то ни было рода; иногда, намекая на его большія историческія и статистическія познанія и живую манеру выражаться объ отдаленныхъ событіяхъ и фактахъ, какъ будто онъ былъ ихъ очевидцемъ, его называли der ewige Jude, Вѣчнымъ, или, какъ говорятъ Англичане, Странствующимъ Жидомъ.
   И такимъ образомъ для болыпинства онъ сдѣлался не столько Человѣкомъ, сколько Вещью; Вещью, которую они, конечно, привыкли видѣть, и даже съ удовольствіемъ, но о которой не старались дать себѣ больше отчета, чѣмъ о производствѣ ихъ ежедневной Allgemeine Zeitung или объ обыкновенныхъ привычкахъ солнца. И то, идругое было налицо -- и пріятно; міръ наслаждался тѣмъ, что въ томъ и другомъ было хорошаго, -- и больше о нихъ не думалъ. Человѣкъ Тейфельсдрекъ приходилъ и уходилъ въ своемъ маленькомъ кругу, какъ одно изъ тѣхъ оригинальныхъ и неописуемыхъ явленій, которыя въ Германскихъ Университетахъ болѣе часты, чѣмъ гдѣ-либо. 0 нихъ, хотя вы видите ихъ живыми и чувствуете съ достаточною достовѣрностью, что они должны имѣть Исторію, никакой Исторіи, повидимому, нельзя найти, развѣ только такую, какую люди составляютъ о горныхъ утесахъ и допотопныхъ остаткахъ; Что они были созданы неизвѣстными силами, находятся въ состояніи постепеннаго разрушенія, а въ настоящее время отражаютъ свѣтъ и сопротивляются давленію; т.-е. что они суть видимые и осязаемые предметы среди этого призрачнаго міра, въ которомъ столь много еще и другихъ тайнъ.
   Надо замѣтить, что, хотя и имѣя званіе и дипломь Professor der Allerley-Wissenschaft или, какъ можно перевести, "Профессора Науки о Вещах вообще" онъ никогда не читалъ ни одного Курса; можетъ быть, онъ никогда и не былъ къ тому побуждаемъ общественнымъ требваніемъ или настояніемъ. По всей видимости, просвѣщенное Правительство Вейснихтво, основывая свой Новый Университетъ, воображало, что оно сдѣлало достаточно, если, "въ такое время, какъ наше"; какъ выражено въ полуоффиціальной Программѣ, "когда всѣ вещи, быстро или медленно, разрѣшаются въ Хаосъ, учредило такого рода Профессуру, благодаря чему, по мѣрѣ возможности, задача образовать что-нибудь вновь изъ этого Хаоса могла быть, хоть въ какой-нибудь степени, облегчена". Правительство несомнѣнно признавало преждевременнымъ дѣйствительное чтеніе Лекцій и Публичное Преподаваніе "Науки о Вещахъ Вообще", на основаніи чего оно только учредило Профессуру, но не замѣстило ея; такимъ образомъ Тейфельсдрекъ, снабженный "высшими Рекомендаціями", былъ опредѣленъ Профессоромъ только по имени.
   Велико было въ наиболѣе просвѣщенныхъ кругахъ восхищеніе этой новой Профессурой: какъ просвѣщенное Правительство проникло взглядомъ въ Требованія Вѣка (ZeitbedЭrfniss); какъ наконецъ, вмѣсто Отрицанія и Разрушенія, мы будемъ имѣть науку Утвержденія и Созиданія, и какъ Германія и Вейснихтво будутъ тѣмъ мѣстомъ, гдѣ все это произойдетъ, въ авангардѣ вселенной. Немало также было удивленія передъ новымъ Профессоромъ, который такъ своевременно вынырнулъ въ нарождающемся Университетѣ, который былъ такъ способенъ читать лекціи, если представится необходимость,-- такъ готовъ хранить молчаніе на неопредѣленный срокъ, если просвѣщенное Правительство усмотритъ, что необходимость не представилась. Но это восхищеніе и это удивленіе, не будучи сопровождаемы никакимъ актомъ, который могъ бы поддержать ихъ, продолжались всего девять дней и замерли задолго до нашего посѣщенія театра настоящихъ событій. Наиболѣе проницательные умы думали, что все это бьтло лишь послѣдней попыткой удержать популярность со стороны Министра, котораго вскорѣ послѣ того домашнія затрудненія, придворныя интриги, преклонный возрастъ и водянка окончательно удалили отъ кормила правленія.
   Что касается до Тейфельсдрека, то, за исключеніемъ его ночныхъ появленій въ Grune Gans, Вейснихтво мало его видѣло и мало его чувствовало. Здѣсь же онъ сидѣлъ за своей кружкой Гугкука и читалъ Газеты; иногда онъ задумчиво всматривался въ облака табачнаго дыма изъ своей трубки безъ какихъ-либо иныхъ видимыхъ занятій, -- но всегда былъ тамъ пріятнымъ явленіемъ, благодаря своимъ мягкимъ манерамъ, въ особенности, когда открывалъ ротъ, чтобы говорить; въ такихъ случаяхъ вся Пивная умолкала, какъ бы увѣренная, что услышитъ что-либо достойное вниманія, -- болѣе того, что услышитъ, можетъ быть, цѣлые ряды, цѣлые потоки наиболѣе замѣчательныхъ изреченіи, такъ какъ, разъ прорвавшись, онъ уже не могъ угомониться по цѣлымъ часамъ, если была подходящая аудиторія. И что всего достойнѣе замѣчанія, эти рѣчи исходили изъ головы, повидимому, не болѣе въ нихъ заинтересованной, не болѣе ихъ сознающей, чѣмъ изваянная изъ камня голова на какомъ-нибудь общественномъ фонтанѣ, которая, сквозь вставленную ей въ ротъ мѣдную трубку, извергаетъ воду достойнымъ и недостойнымъ, не заботясь, берутъ ли ее для приготовленія пищи или для тушенія пожара и даже сохраняя тотъ же серьезный, внимательный взглядъ, течетъ ли вода или нѣтъ.
   Издателю этихъ страницъ, какъ молодому, пылкому Англичанину, хотя и недостойному, Тейфельсдрекъ открывался, можетъ быть, болѣе чѣмъ другимъ. Жаль только, что мы тогда и наполовину не могли понять его значенія и изучать его съ достаточной силой наблюдательности! Мы пользовались -- чѣмъ въ Вейснихтво не могли похвалиться и три человѣка -- до нѣкоторой степени доступомъ въ частное жилище Профессора. Оно находилось въ верхнемъ этажѣ самаго высокаго дома въ Вангассе и могло по-истинѣ быть названо вершиной Вейснихтво, потому что возвышалось рѣшительно надъ всѣми прилегающими крышами, хотя и эти крыши поднимались съ высокаго мѣста. Сверхъ того, своими окнами оно смотрѣло на всѣ четыре Orte или страны свѣта: одинъ кабинетъ властвовалъ надъ тремя; четвертая была видна изъ Shlafgemach (спальни) съ противоположнаго конца. Мы не упоминаемъ о кухнѣ, которая открывала такъ сказать два дубликата и не показывала ничего новаго. Такимъ образомъ эта квартира была дѣйствительно наблюдательнымъ постомъ или сторожевой башней Тейфельсдрека; удобно сидя въ ней, онъ могъ слѣдить за всѣмъ движеніемъ жизни этого замѣчательнаго Города; его улицы и переулки со всей ихъ дѣятельностъю и суетой (Thun und Treiben) были по большей части тамъ видны. "Я смотрю внизъ, во все это осиное гнѣздо, во весь этотъ улей", слыхали мы отъ него, "и вижу, какъ они кладутъ воскъ, дѣлаютъ медъ, готовятъ ядъ и задыхаются отъ сѣры. Отъ Дворцовой Площади, гдѣ играетъ музыка, когда Ихъ Свѣтлость изволятъ принимать пищу, до глухаго переулка, гдѣ старая вдова грѣется на вечернемъ солнцѣ, сидя на порогѣ своей двери, и вяжетъ чулокъ, чтобы заработать себѣ скудное пропитаніе, -- я все это вижу; ибо ни одно двуногое не помѣщается столь высоко, кромѣ пѣтуха на шпилѣ Schlosskirche. Почтальоны въ ременныхъ поясахъ и высокихъ сапогахъ приходятъ, разнося Радость и Горе, упакованныя въ кожаныя сумки. Тамъ, нагруженный доверху, на четверкѣ прекрасныхъ лошадей въѣзжаетъ Помѣщикъ-Баронъ съ семействомъ; здѣсь, прося милостыню, увѣчный Солдатъ съ трудомъ ковыляетъ на костыляхъ. Тысячи телѣгъ, повозокъ и таратаекъ съ грохотомъ въѣзжаютъ, нагруженныя всякой Провизіей, деревенскою Молодежью и иными Сырыми Продуктами, одушевленными и неодушевленными, и съ грохотомъ выѣзжаютъ обратно, нагруженныя Продуктами обработанными. И знаешь ли ты, откуда приходитъ и куда уходитъ эта живая рѣка, текущая по этимъ улицамъ, рѣка всѣхъ возрастовъ и состояній? Aus der Ewigkeit zu der Ewigkeit hin! Изъ Вѣчности снова въ Вѣчность! Это -- Явленія: что иное? Не Души ли они, ставшія видимыми въ Тѣлахъ, которыя получили оболочку и вновь утратятъ ее, расплывшись въ воздухѣ? Ихъ прочная Мостовая есть Образъ, созданный Чувствами. Они идутъ на лонѣ Ничто; пустое Время позади ихъ и впереди ихъ. Или ты мнишь, что вонъ та красная и желтая вѣшалка для Платья со шпорами на пяткахъ и съ перьями на шляпѣ имѣетъ только Сегодня и не имѣетъ ни Вчера, ни Завтра? И не было ли у нея живыхъ Предковъ, когда Генгстъ и Горза напали на твой Островъ? Другъ, ты видишь здѣсь живую петлю той Ткани Исторіи, въ которую воткано все Сущее; смотри внимательно, или все пройдетъ мимо тебя и не будетъ болѣе видимо".
   "Ach, mein Lieber!" сказалъ онъ однажды, въ полночь, когда мы возвратились изъ Пивной въ важной бесѣдѣ, "жизнь здѣсь по-истинѣ возвышаетъ душу. Эти линіи фонарныхъ огней, пробивающіяся сквозь дымъ и тысячи испареній въ древнее царство Ночи, -- что думаетъ о нихъ Пастухъ, когда онъ гонитъ своихъ Ловчихъ Псовъ черезъ Зенитъ на ихъ сворѣ сидеральнаго огня? Этотъ подавленный шопотъ Полуночи, когда Торговля легла на отдыхъ, и колесница Тщеславія, еще гремя тамъ и здѣсь по отдаленнымъ улицамъ, уноситъ его подъ кровли Залъ, въ должной мѣрѣ для него освѣщенныхъ; когда наружи остаются только Порокъ и Нищета, дабы бродить и стонать подобно ночнымъ птицамъ: этотъ шопотъ, -- говорю я, -- подобно безпокойной дремотѣ больной Жизни, слышенъ въ Небесахъ! 0, какой кипящій Сосудъ броженія скрытъ подъ этимъ отвратительнымъ покровомъ испареній, гніенія и невообразимыхъ газовъ! Здѣсь и радостные, здѣсь и печальные; люди умираютъ здѣсь, люди здѣсь родятся, люди молятся, -- а по другую сторону каменной стѣны люди проклинаютъ; и вокругъ ихъ всѣхъ громадная пустая Ночь. Гордое Величіе наслаждается въ своихъ раздушенныхъ залахъ или отдыхаетъ за шелковыми занавѣсками; Нищета ежится на своихъ койкахъ или дрожитъ, брошенная голодомъ въ соломенныя логовища; въ темныхъ подвалахъ Rouge-et-Noir слабо возвѣщаетъ приговоры судьбы одичалому, голодному Сброду, а между тѣмъ Государственные Совѣтники интригуютъ и играютъ высокую шахматную игру, въ которой пѣшками служатъ Люди. Любовникъ шепчетъ своей возлюбленной, что карета готова, и она, полная надежды и страха, крадется внизъ, дабы бѣжать съ нимъ черезъ границу; воръ, еще болѣе тихо, готовитъ свои отмычки и ломы или прячется въ засаду, ожидая, когда сторожа, наконецъ, захрапятъ въ своихъ будкахъ. Веселыя палаты, съ ихъ столовыми и бальными залами, полны свѣта и музыки и весело бьющихся сердецъ; но въ Камерѣ Осужденнаго пульсъ жизни бьется трепетно и слабо, и налитые кровью глаза смотрятъ сквозь мракъ, который и вокругъ, и внутри, ожидая разсвѣта ужаснаго, послѣдняго дня. Шесть человѣкъ должны быть повѣшены на утро; не доносится ли стукъ молота съ Rabenstein? -- теперь именно тамъ должны строить имъ висѣлицы. Болѣе пятисотъ тысячъ двуногихъ животныхъ безъ перьевъ лежатъ вокругъ насъ въ горизонтальномъ положеніи; ихъ головы всѣ въ ночныхъ колпакахъ и полны самыхъ безумныхъ сновъ. Громко кричитъ Развратъ, то слабѣя, то разгораясь въ своихъ грубыхъ притонахъ позора; а Мать, съ распущенными волосами, стоитъ на колѣняхъ передъ своимъ блѣднымъ, умирающимъ ребенкомъ, растрескавшіяся губы котораго орошаются теперь только ея слезами. -- И всѣ они скучены и сбиты вмѣстѣ, и только кирпичныя и деревянныя перегородки ихъ раздѣляютъ; -- все это сдавлено, какъ соленая рыба въ бочкахъ; --- или, если можно такъ сказать, спутано комомъ, какъ укрощенныя гадюки въ Египетскомъ
   горшкѣ, гдѣ каждая старается выставить свою голову надъ другими; вотъ какія дѣла дѣлаются подъ этимъ дымнымъ покрываломъ! -Но я, mein Werther, выше всего этого; я одинъ со Звѣздами".
   Мы взглянули въ его лицо, чтобы увидѣть, не отпечатлѣлось ли на немъ какое-либо чувство при произнесеніи такихъ странныхъ Ночныхъ мыслей; но при свѣтѣ, который у насъ былъ, по правдѣ сказать, только одной сальной свѣчи, и довольно далеко отъ окна, ничего не было замѣтно, кромѣ обычнаго спокойствія и неподвижности.
   Такъ бывало въ періоды разговорчиваго настроенія Профессора; но чаще всего онъ говорилъ односложно или сидѣлъ совершенно молча и курилъ, между тѣмъ, какъ посѣтитель былъ воленъ или говорить, о чемъ угодно, получая въ отвѣтъ отъ времени до времени неопредѣленное мычанье, или осматриваться нѣкоторое время по сторонамъ -- и потомъ уходить. Это было странное жилище, полное книгъ и лоскутковъ бумаги и разныхъ обрывковъ всевозможныхъ субстанцій, "объединенныхъ въ одномъ общемъ элементѣ пыли". Книги лежали на столахъ и подъ столами; здѣсь валялся листъ рукописи, тамъ рваный платокъ или ночной колпакъ, поспѣшно брошенный въ сторону; пузырьки чернилъ чередовались съ корками хлѣба, кофейниками, табачными ящиками, Періодическими Изданіями и Блюхеровскими Сапогами. Старая Лисхенъ (Лизочка, Лиза), которая дѣлала ему постель, топила печи, мыла и стирала бѣлье, стряпала, была на посылкахъ, вообще стояла на стражѣ нашего льва, а затѣмъ была особой очень мирнаго характера, не имѣла никакой верховной власти въ этой послѣдней цитадели Тейфельсдрека; только приблизительно разъ въ мѣсяцъ она полунасильно проникала туда съ щеткой и тряпкой и (въ то время, какъ Тейфельсдрекъ поспѣшно спасалъ свои рукописи) производила частичное очищеніе, -- такъ сказать, творила судъ и расправу надъ тѣмъ хламомъ, который не имѣлъ Литературнаго характера. Это были ея Erdbeben (землетрясенія), которыхъ Тейфельсдрекъ боялся пуще чумы; но напрасно: въ этихъ предѣлахъ онъ былъ вынужденъ подчиняться. Онъ былъ бы радъ сидѣть тамъ и философствовать вѣчно или, по крайней мѣрѣ, пока безпорядокъ, накопившись, не выгналъ бы его вонъ; но Лисхенъ была его правой рукой, его ложкой, необходимою принадлежностью его жизни, и не признавать ея было не такъ-то легко. Мы до сихъ поръ помнимъ эту старую женщину. Она была такъ молчалива, что нѣкоторые считали ее нѣмой; но часто ее можно было бы принять и за глухую, ибо Тейфельсдреку, и только одному Тейфельсдреку, готова она была служить и на него одного обращала вниманіе. Но и съ нимъ она, казалось, объяснялась одними знаками, -- если только она не угадывала всѣ его желанія и не удовлетворяла ихъ при помощи какого-то тайнаго откровенія. Милая старая хлопотунья! Она чистила, убирала, подметала въ своей кухнѣ съ наименьшимъ безпокойствомъ для слуха, но все у нея блестѣло и было въ порядкѣ; горячій черный кофе всегда былъ готовъ въ должный моментъ, и сама безмолвная Лисхенъ смотрѣла на васъ изъ-подъ чистаго бѣлаго чепчика съ лопастями, своимъ чистымъ лицомъ въ старческихъ морщинахъ, со взглядомъ, полнымъ услужливаго пониманія, почти благорасположенія.
   Какъ мы уже намекнули выше, немногіе посторонніе имѣли сюда доступъ. Единственное лицо, которое мы тамъ видали, кромѣ насъ самихъ, былъ Гофратъ Гейшреке, уже извѣстный, по имени и по возбужденнымъ ожиданіямъ, читателямъ настоящихъ страницъ. Намъ въ это время Герръ Гейшреке казался однимъ изъ тѣхъ мирныхъ индивидуумовъ съ кошелькообразнымъ ртомъ и журавлиной шеей, съ тщательно вычищеннымъ платьемъ, которые можетъ быть достаточно отличаются въ обществѣ тѣмъ, что и въ сухую, и въ сырую погоду "никогда не появляются безъ зонтика". Если бы мы не знали, со сколь "малою мудростью" управляютъ міромъ, и что какъ въ Германіи, такъ и повсюду девяносто девять Общественныхъ Мужей по большей части могутъ быть только нѣмыми прихвостнями сотаго, такъ сказать, его выѣздными лошадьми, его добровольными или недобровольными игрушками, -- если бы мы не знали всего этого, намъ могло бы показаться удивительнымъ, какъ Герръ Гейшреке могъ быть сдѣланъ Rath, т.-е. Совѣтникомъ и Совѣтчикомъ, даже въ Вейснихтво. Какой же въ самомъ дѣлѣ совѣтъ какому-нибудь мужчинѣ или какой-нибудь женщинѣ могъ дать этотъ удивительный Гофратъ? Въ его растерянной и ломаной фигурѣ, въ его худомъ лицѣ, когда онъ ходилъ, тыкаясь туда и сюда, въ его мелкомъ непресташюмъ волненіи вы скорѣе могл бы замѣтить самое запуганное смущеніе, въ крайнем случаѣ -- Робость и физическую Дрожь. Правда, нѣкоторые въ то же время говорили, что онъ "истинное воплощеніе Духа Любви": голубые задумчивые глаза, полные грусти и доброты, всегда открытый кошелекъ и т. д.; все это, какъ мы имѣемъ теперь немало причинъ предполагать, не было лишено основанія. Тѣмъ не менѣе, портретъ, сдѣланный его другомъ Тейфельсдрекомъ, который въ такихъ случаяхъ владѣлъ рѣзцомъ, какъ немногіе, былъ, вѣроятно, на
   илучшимъ: "Er hat GemЭth und Geist, hat wenigstens gehabt, doch ohne Organ, ohne Schicksal's Gunst; ist gegenwДrtig aber halb zerrЭttet, halb erstarrt" -- "У
   него есть или, по крайней мѣрѣ, были умъ и сердце, но безъ малѣйшей способности высказываться, безъ всякаго покровительства Судьбы, и теперь онъ полуразбитъ, полузастылъ". -- Предоставляемъ читателямъ ломать головы надъ тѣмъ, что подумаетъ Гофратъ, когда прочтетъ это; мы же, безопасные въ крѣпости Исторической Вѣрности, не заботимся объ
   этомъ.
   Для насъ всѣхъ самое важное, несомнѣнно, его любовь къ Тейфельсдреку, которая по-истинѣ и была наиболѣе отличительной чертой самого Гейшреке. Мы имѣемъ основаніе утверждать, что онъ былъ привязанъ къ Профессору съ преданностью Босвелля къ Джонсону. И, можетъ быть, съ такою же взаимностью; ибо Тейфельсдрекъ обращался съ своимъ сухощавымъ почитателемъ съ очень небольшой долей вниманія, какъ съ другомъ полуразумнымъ или совсѣмъ неразумнымъ, и если и любилъ его, то развѣ изъ благодарности и по привычкѣ. Съ другой стороны, было любопытно наблюдать, съ какою почтительною нѣжностью и нѣкотораго рода отеческимъ покровительствомъ нашъ Гофратъ, будучи изъ нихі двоихъ и старше, и богаче и, какъ онъ неосновательно предполагалъ, много практичнѣе, -- любовался и ухаживалъ за своимъ маленькимъ Мудрецомъ, котораго онъ, казалось, считалъ живымъ оракуломъ. Стоило только Тейфельсдреку открыть свой ротъ, какъ ротъ Гейшреке также искривлялся на подобіе раскрытыхъ дверей, не говоря уже о томъ, что самъ онъ весь превращался въ зрѣніе и слухъ, чтобы ничего не пропустить; и затѣмъ, при каждой остановкѣ въ рѣчи, онъ издавалъ свое сдавленное клокотаніе кашлеподобнаго смѣха (потому что механизмъ его смѣха требовалъ нѣкотораго времени, чтобы придти въ движеніе, и казался расшатаннымъ и развинченнымъ), -- или же рѣдко и въ носъ произносилъ: "Bravo! Das glaub'ich!" То и другое -- въ смыслѣ самаго искренняго одобренія. Короче сказать: если бы Тейфельсдрекъ былъ Далай - Ламой, чему, впрочемъ, не было никакихъ другихъ признаковъ, кромѣ уединенія и богоподобнаго равнодушія, то Гейшреке сошелъ бы за его главнаго Талапойна, для котораго, какія бы пилюли онъ ни каталъ и ни раздавалъ, онѣ всегда были цѣлебны и священны.
   Въ такой обстановкѣ; общественной, домашней, физической, жилъ и размышлялъ Тейфельсдрекъ во время нашего знакомства и, вѣроятнѣе всего, живетъ и размышляетъ до сихъ поръ. Здѣсь, забравшись на высоту своей наблюдательной башни въ Вангассе и часто въ уединеніи разсматривая Большую Медвѣдицу, давалъ этотъ неутомимый Изслѣдователь всѣ свои сраженія Глупости и Тьмѣ; здѣсь, по всей вѣроятности, написалъ онъ и этотъ удивителышй Трудъ объ Одеждp3;. Мы могли бы сообщить, но не сообщаемъ, и добавочныя подробности: о его возрастѣ -- томъ установившемся среднемъ возрастѣ, который можно только угадывать, -- о его широкомъ сюртукѣ, о цвѣтѣ его панталонъ, о фасонѣ его высокой широкополой шляпы и т. д. Мудрѣйшій есть поистинѣ въ то же время и Величайшій, такъ что просвѣщенная любознательность, предоставляя Королямъ и имъ подобнымъ оставаться въ покоѣ, обращается все болѣе и болѣе къ Философскому Слою общества. Но тѣмъ не менѣе, что бы мы ни писали и ни говорили, какой читатель можетъ ожидать, чтобы Тейфельсдрекъ былъ описанъ для него прежде полученія Документовъ? Его Жизнь, Судьба и Тѣлесный Обликъ какъ бы еще скрыты отъ насъ, или составляютъ лишь предметъ неясныхъ догадокъ. Но, съ другой стороны, не заключена ли его Душа въ этомъ замѣчательномъ Трудѣ въ гораздо болѣе истинномъ смыслѣ, чѣмъ была заключена душа Педро Гарсіа въ зарытомъ Мѣшкѣ съ Дублонами? Къ этой-то душѣ Діогена Тейфельсдрека, къ его мыслямъ, именно, о "Происхожденіи и Вліяніи Одежды" и возвращаемся мы теперь съ радостью.
  
  
  
  
   [1] Гукгукъ, къ несчастію, не болѣе, какъ академическое--пиво.
  

ГЛАВА IV.

Характеристика.

   Было бы суетною лестью утверждать, что этотъ Трудъ объ Одеждѣ вполнѣ насъ удовлетворяетъ. И это произведеніе, подобно всѣмъ созданіямъ генія, -- подобно самому Солнцу, которое, хотя оно и высочайшее изъ опубликованныхъ твореній, или созданій генія, тѣмъ не менѣе имѣетъ среди своего блеска темныя пятна и части, подернутыя тусклымъ туманомъ, -- и это произведеніе (мы не можемъ того отрицать) есть смѣсь прозрѣнія и вдохновенія съ помутнѣніемъ, двойнымъ зрѣніемъ и даже полной слѣпотой.
   Не присоединяясь къ восторженнымъ похваламъ и прорицаніямъ Weissnichtwo'sche Anzeiger'а, мы тѣмъ не менѣе признаемъ, что эта Книга возбудила въ насъ въ высшей степени самодѣятельность, въ чемъ лучшее дѣйствіе всякой книги; что она даже произвела перемѣны въ строѣ нашего мышленія; наконецъ, что она обѣщала, такъ сказать, испробовать открытіе новой шахты, въ которой весь Мыслящій міръ можетъ отнынѣ копать до неизвѣстныхъ глубинъ. Въ особенности должно быть теперь же заявлено, что здѣсь безспорно обнаружились познанія Профессора Тейфельсдрека, его настойчивость въ изслѣдованіяхъ, философская и даже поэтическая сила; но, къ сожалѣнію, здѣсь также видны многословіе, запутанность и различныя нелѣпыя стороны его ума, такъ что въ общемъ, какъ это и естественно при открытіи новыхъ шахтъ, въ его Книгѣ много мусора, хотя равнымъ образомъ встрѣчаются образцы почти неоцѣнимой руды. Мы не можемъ обѣщать ему большой популярности въ Англіи. Не говоря уже о выборѣ такого предмета какъ Одежда, слишкомъ часто пріемы разработки показываютъ въ Авторѣ невоспитанность и академическую обособленность, не вызывающую порицанія и даже неизбѣжную въ Германіи, но гибельную для успѣха среди нашей публики.
   Тейфельсдрекъ, какъ кажется, мало видѣлъ хорошаго общества или забылъ большую часть того, что видѣлъ. Онъ выражается съ удивительной простотой и многія вещи называетъ тѣми ихъ именами, которымъ мѣсто развѣ только въ словарѣ. Обивать мебель для него не есть Священнодѣйствіе, и Гостиная для него не Храмъ, какъ бы она ни была разукрашена и завѣшана. "Вся необъятность Брюссельскихъ ковровъ, зеркалъ и or-molu", такъ выражается онъ самъ, "все это не можетъ заставить меня забыть, что такая Гостиная есть лишь часть Безконечнаго Пространства, гдѣ на время встрѣчается столько-то созданныхъ Богомъ Душъ". Для Тейфельсдрека знатнѣйшая Герцогиня почтенна и достойна уваженія, но отнюдь не ради ея драгоцѣнныхъ браслетовъ и тончайшихъ кружевъ; въ его глазахъ звѣзда Лорда то же, что большая оловянная пуговица на балахонѣ Клоуна: "и то, и другое", говоригь онъ, "есть своего рода приспособленіе, такъ сказать, наконечникъ шнурка, чтобы легче было шнуроватъ, и въ концѣ концовъ выкопано изъ земли и выковано на наковальнѣ рукою кузнеца". Такъ смотритъ Профессоръ въ лицо людямъ съ страннымъ безпристрастіемъ, съ странной научной свободой, подобно человѣку, не вращавшемуся въ высшихъ кругахъ, подобно человѣку, свалившемуся съ Луны. Строго говоря, въ этой-то особенности, проходящей красною нитью черезъ всю его систему мышленія, и берутъ начало всѣ эти его недостатки, промахи и различныя нелѣпости, если только они не имѣютъ другаго источника, -- такъ же довольно естественнаго, -- въ его Трансцендентальной Философіи и въ его склонности смотрѣть на всякую Матерію и на всякія Матеріальныя Вещи, какъ на Духъ; но въ этомъ случаѣ его положеніе было бы по-истинѣ еще болѣе безнадежно, еще болѣе плачевно.
   Впрочемъ, Мыслителямъ изъ числа нашихъ соотечественниковъ (мы твердо надѣемся, что таковые у насъ еще встрѣчаются) мы можемъ безопасно рекомендовать его Трудъ; да кто знаетъ, можетъ быть, и въ свѣтскихъ кругахъ могутъ почувствовать силу этой вдохновенной серьезности; можетъ быть, и тамъ иногда пронзитъ эта духовная стрѣла, если только вѣрно, какъ утверждаетъ Тейфельсдрекъ, что и за самымъ накрахмаленнымъ воротничкомъ проходитъ дыхательное горло, и подъ наиболѣе богато расшитымъ мундиромъ бьется сердце. Нашъ безпорядочный Провидецъ, лохматый, нечесаный, питающійся, какъ Іоаннъ Креститель, акридами и дикимъ медомъ, таитъ въ себѣ необузданную энергію, молчаливую, какъ бы безсознательную силу, которая является рѣдкостью вездѣ, кромѣ развѣ высшихъ областей Литературы. Не одинъ глубокій взглядъ, и часто невыразимо точный, бросилъ онъ въ таинственную Природу и въ еще болѣе таинственную Жизнь Человѣческую. Удивительно, какимъ мѣткимъ словомъ онъ иногда разрѣшаетъ неясности, проникаетъ въ глубь вещей, будь она скрыта неизмѣримо далеко, и тамъ не только схватываетъ самую суть, но съ неудержимой силой самъ ее создаетъ и вкладываетъ въ предметъ. -- Но, съ другой стороны, мы не можемъ не признать, что изъ всѣхъ существующихъ писателей онъ наиболѣе неровный. Часто послѣ такого подвига, онъ напускаетъ на себя лѣнь въ продолженіе цѣлыхъ страницъ и медленно и сонно тянетъ и мямлитъ всякія общія мѣста, какъ будто онъ спитъ съ открытыми глазами, что и есть на самомъ дѣлѣ.
   Мы ничего не будемъ говорить о его безбрежной Учености и о томъ, что вся литература и письменность на большинствѣ извѣстныхъ языковъ, начиная отъ Санхоніатона до Д-ра Лингарда, отъ всякихъ вашихъ Восточныхъ Шастеровъ, Талмудовъ и Корановъ съ Сіамскими Таблицами Кассини и MИcanique CИleste Лапласа, -- вплоть до Робинзона Крузое и Belfast Town and Country Almanack, -- что все это ему близко знакомо; ибо хотя у насъ это совершенно безпримѣрно, въ Нѣмцахъ подобная универсальность научныхъ занятій не возбуждаетъ никакого удивленія, какъ вещь, конечно, похвальная, но въ то же время совершенно естественная, необходимая и сама собой понятная. Человѣкъ, который посвящаетъ свою жизнь учености, не долженъ ли быть ученымъ?
   Въ отношеніи стиля нашъ Авторъ обнаруживаетъ подобную же геніальную способность, которой однако слишкомъ часто вредитъ такая же грубость, неровность и очевидный недостатокъ привычки къ высшему кругу. Мѣстами, какъ сказано выше, мы встрѣчаемъ полную силу, истинное вдохновеніе; его жгучія мысли летятъ впередъ, облеченныя въ соотвѣтственныя жгучія слова, подобно совершеннымъ Минервамъ, выходящимъ среди пламени и блеска изъ головы Юпитера; богатый, образный языкъ, живописные намеки, пылкое поэтическое вдохновеніе, или ловкіе, находчивые обороты; всѣ красоты и весь ужасъ дикаго Воображенія, соединеннаго съ самымъ свѣтлымъ Умомъ, слѣдуютъ другъ за другомъ въ великолѣпномъ чередованіи. Если бы только не было этихъ по-истинѣ тоскливыхъ и снотворныхъ мѣстъ! Если бы не такъ часто встрѣчались эти околичности, повторенія, выраженія на какомъ-то совершенно сумасбродномъ жаргонѣ! Въ общемъ, Профессоръ Тейфельсдрекъ -- писатель, не получившій достаточнаго воспитанія. Изъ его мыслей, можетъ быть, не болѣе девяти десятыхъ стоятъ на собственныхъ ногахъ, а остальныя находятся въ косыхъ положеніяхъ, поддерживаются разными подпорками (изъ скобокъ и отступленій), и изъ нихъ всегда торчитъ всякая дрянь; нѣкоторыя даже безпомощно болтаются во всѣ стороны, словно имъ переломили спину и вывихнули суставы. И тѣмъ не менѣе, даже въ самыхъ худшихъ его выходкахъ заключается какая-то странная привлекателыюсть. Что-то дикое
   проникаетъ всю рѣчь этого человѣка, какъ ея основной тонъ и регуляторъ, то взвинчивающійся вверхъ, какъ пѣснь Духовъ или какъ пронзительная насмѣшка Діаволовъ, то спускающійся кадансомъ не безъ мелодической сердечности, хотя слишкомъ отрывисто, въ общій діапазонъ; тогда мы слышимъ его только какъ монотонное жужжанье, -- опредѣлить же истинный характеръ этого жужжанья крайне трудно. Вплоть до сего часа намъ никогда не удавалось вполнѣ удовлетворительно рѣшить себѣ, есть ли это тонъ и жужжанье истиннаго Юмора, который мы причисляемъ къ высшимъ свойствамъ генія, -- или это какой-то отголосокъ простаго Безумія и Безсилія, которыя несомнѣнно помѣщаются ниже самаго низкаго.
   Въ такомъ же затруднительномъ положеніи, несмотря даже на наше личное знакомство, находимся мы и относительно нравственнаго чувства Профессора. Лучи эsирной любви, тихія жалобы безконечнаго состраданія исходятъ отъ него; онъ могъ бы, кажется, прижать весь Міръ къ своей груди и согрѣть его; такъ и думается, что подъ этой грубой внѣшностью скрывается истинный серафимъ. Потомъ вдругъ онъ становится такъ хитеръ и скрытенъ, такъ непобѣдимо угрюмъ; выказываетъ такое равнодушіе, такую злобную холодность ко всему, къ чему стремятся люди, и даже съ полу-замѣтной складкой горькой насмѣшки, если это только въ самомъ дѣлѣ не тупая безчувственность, что вы смотрите на него почти съ содроганіемъ, какъ на какого-то воплощеннаго Мефистофеля, для котораго весь этотъ великій Кругъ земли и неба -- громадный безсмысленный Волчокъ, въ которомъ хаотически кружатся короли и нищіе, ангелы и демоны, звѣзды и уличныя метлы, такъ что только дѣти могутъ интересоваться имъ.
   Его взглядъ, какъ мы уже упоминали, можетъ быть, самый важный изъ всѣхъ, когда-либо видѣнныхъ; но это не есть та мѣдная важность, которая довольно часто встрѣчается среди ведущихъ тяжбы въ Судахъ, а скорѣе важность молчаливаго, высоко лежащаго горнаго озера, можетъ быть, кратера какого-нибудь потухшаго вулкана. Вы боитесь взглянуть въ его темныя глубины: эти очи, эти огни, которые блестятъ въ нихъ, могутъ быть, конечно, отраженіемъ небесныхъ Звѣздъ, но могутъ быть также и отблескомъ изъ царства Подземнаго Огня!
   Да, это была въ высшей степени скрытная, замкнутая въ себя и вполнѣ загадочная натура, этотъ Тейфельсдрекъ! Но тутъ, впрочемъ, мы съ удовольствіемъ спѣшимъ отмѣтить, что однажды мы видѣли его смѣющимся, только однажды, и, можетъ быть, это было въ первый и въ послѣдній разъ въ его жизни! Но это былъ такой взрывъ смѣха, что его было бы достаточно, чтобы разбудить Семь Спящихъ Отроковъ. Это было дѣломъ Жанъ-Поля: одна единственная волна въ этомъ Міровомъ Мальстремѣ Юмора съ его лобзающими небо брызгами, которые теперь, увы, всѣ застыли въ мразѣ смерти! Поэтъ широкоплечій и Поэтъ маленькій, оба съ достаточно широкой душой, сидѣли, ведя разнообразную бесѣду, причемъ Издатель настоящихъ страницъ имѣлъ счастливый случай ихъ слушать. И вотъ Поль, съ своимъ обычнымъ серьезнымъ видомъ, произносилъ одну изъ этихъ неподражаемыхъ Экстра - рѣчей -- и, случайно, 0 предложеніи Литаго Короля; постепенно свѣтъ загорался въ глазахъ и на лицѣ нашего Профессора, блестящій, усиливающійся, прелестнѣйшій свѣтъ; сквозь эти мрачныя черты проглянулъ лучезарный, вѣчно-юный Аполлонъ, и онъ разразился, подобно ржанію всѣхъ Манежей, -- слезы потекли по его щекамъ, трубка поднята кверху, ноги болтаются по воздуху, -- громко, продолжительно, неудержимо; это былъ смѣхъ не только лица и грудобрюшной преграды, но и всего человѣка отъ головы до пятъ. Издатель настоящихъ страницъ, который также смѣялся, но въ мѣру, началъ опасаться, что тутъ не все въ порядкѣ. Тейфельсдрекъ, однако, успокоился и погрузился въ свое первоначальное молчаніе; на его непроницаемомъ лицѣ видна была, если вообще что-нибудь, то развѣ лишь какъ бы легкая тѣнь стыда, и самъ Рихтеръ не могъ его больше расшевелить. Читатели, которые имѣютъ нѣкоторое знакомство съ Психологіей, знаютъ, какой значительный выводъ можно отсюда сдѣлать, -- и что если человѣкъ хоть разъ смѣялся отъ всей души, то онъ не можетъ быть неисправимо дурнымъ. Какъ много заключается въ Смѣхѣ: это ключъ, съ помощью котораго можно разобрать всего человѣка! Нѣкоторыя носятъ на своемъ лицѣ постоянную безцвѣтную улыбку; въ улыбкѣ другихъ сквозитъ холодный, какъ бы ледяной блескъ; лишь немногіе способны смѣяться, что называется -- смѣяться; большинство же людей только сопятъ, хихикаютъ и издаютъ горломъ какіе-то смѣшки или, въ лучшемъ случаѣ, испускаютъ какой-то отрывистый, хриплый смѣхъ, какъ будто они смѣются сквозь вату: отъ такихъ нельзя ожидать ничего хорошаго. Человѣкъ, который не можетъ смѣяться, не только способенъ къ измѣнѣ, хитрости и грабежу, но вся жизнь его есть уже измѣна и хитрость.
   Какъ Писатель, Герръ Тейфельсдрекъ имѣетъ одинъ недостатокъ, едва ли простительный и, безъ сомнѣнія, въ немъ самый худшій: почти полное отсутствіе порядка. Правда, въ его замѣчательномъ Трудѣ послѣдовательность событій во времени, которой онъ придерживается въ Повѣствовательныхъ частяхъ изложенія, придаетъ этому послѣднему нѣкоторый внѣшній обликъ системы; но истинно логической методы и порядка у него слишкомъ мало. Сверхъ многочисленныхъ отдѣловъ И подраздѣленій, вся Работа естественно распадается на двѣ части: Историко-Описательную и Философски-Умозрительную; но распадается, къ несчастію, безъ опредѣленной демаркаціонной линіи; въ этомъ запутанномъ построеніи каждая Часть захватываетъ, вторгается и, такъ сказать, перепутывается съ другой. Многіе отдѣлы носятъ спорное заглавіе или даже совершенно не надписаны и не могутъ быть опредѣлены; благодаря этому Книга не только проигрываетъ въ доступности, но слишкомъ часто приводитъ насъ въ отчаяніе, какъ какой- то сумасшедшій пиръ, гдѣ всѣ блюда перепутаны, и рыба и мясо, супъ и жаркое, устрицы, салатъ, Рейнъ-вейнъ и Французская горчица -- все свалено въ одну громадную миску, или квашню, и голоднымъ Гостямъ предоставляютъ разбираться, какъ угодно. Внести въ этотъ Хаосъ сколько возможно порядка и будетъ составлять часть нашей задачи.
  

ГЛАВА V.

Міръ въ Одеждѣ.

   "Какъ Монтескье писалъ о Духѣ Законовъ", замѣчаетъ нашъ Профессоръ, "такъ я могъ бы написать о Духѣ Одежды; и тогда, вмѣстѣ съ Esprit des Lois, или собственно Esprit de Coutumes, мы имѣли бы Esprit de Costumes. Ибо ни въ портняжествѣ, ни въ законодательствѣ человѣкъ не дѣйствуетъ подъ вліяніемъ одного только Случая; но и тамъ, и здѣсь
   его рука всегда направляется таинственными операціями ума. Во всѣхъ его Модахъ и одѣвательныхъ заботахъ всегда можно усмотрѣть Архитектурную Идею; его Тѣло и Одежда -- вотъ то мѣсто и тотъ матеріалъ, на которомъ и изъ котораго должно быть построено великолѣпное зданіе его Личности. Двигается ли онъ плавно, украшенный складками мантіи и утвержденный на легкихъ сандаліяхъ; подымается ли онъ высокимъ головнымъ уборомъ изъ бередины фестоновъ, блестокъ и поясовъ съ позвонками, надувается ли онъ въ накрахмаленныхъ брыжжахъ, торчащихъ буфахъ и чудовищныхъ турнюрахъ; или же онъ перетягиваетъ себя на отдѣльныя части и является міру, какъ Аггломератъ четырехъ членовъ: -- все это зависитъ отъ природы этой Архитектурной Идеи: будетъ ли она Греческая, Готическая, Поздне-готическая или же, наконецъ, Современная, и притомъ Парижско- или Англійско-Франтовская. И далѣе: какъ много значенія заключается въ Цвѣтѣ! Отъ самаго скромнаго каштановаго до ярко-пунцоваго, -- въ этомъ выборѣ Цвѣтовъ раскрываются духовныя идіосинкразіи; если Покрой характеризуетъ Умъ и Талантъ, то Цвѣтъ характеризуетъ Темпераментъ и Чувство. Во всемъ этомъ, въ цѣлыхъ народахъ, какъ и въ отдѣльныхъ личностяхъ, проявляется постоянная, несомнѣнная, хотя безконечно-сложная, работа Причинъ и Слѣдствій: каждое движеніе Ножницъ было опредѣлено и предписано вѣчно-дѣйствующими Вліяніями, которыя, несомнѣнно, для Умовъ высшаго порядка не могутъ оставаться невидимыми и необъяснимыми".
   "Для такихъ высшихъ Умовъ Философія Причины и Слѣдствія въ Одеждѣ, какъ и въ Законахъ, вѣроятно -- не болѣе, какъ пріятная бесѣда въ длинные зимніе вечера; тѣмъ не менѣе, для Умовъ низшихъ, каковы люди, такая Философія казалась мнѣ всегда весьма мало поучительной. Что такое самъ вашъ Монтескье, какъ не бойкій ребенокъ, читающій по Складамъ іероглифы пророческой Книги, словарь которой въ Вѣчности, на Небѣ? -- Пусть какой-нибудь Философъ Причины и Слѣдствія объяснитъ мнѣ не то, почему я ношу такое или иное Платье, повинуюсь такому или иному Закону, но то, почему Я здѣсь нахожусь, чтобы носить и повиноваться? -- Поэтому я вычеркну многое, если не все, изъ этого самаго Духа Одежды, какъ гадательное, безцѣльное и даже заносчивое: голые Факты и Выводы, сдѣланные изъ нихъ въ иномъ, чѣмъ этотъ всезнающій, стилѣ, -- вотъ моя болѣе скромная, настоящая область".
   Дѣйствуя съ такими благоразумными ограниченіями, Тейфельсдрекъ тѣмъ не менѣе сумѣлъ захватить, можно сказать, неограниченное пространство, -- по крайней мѣрѣ его границы часто лежатъ внѣ нашего горизонта. Такъ какъ поэтому необходимъ выборъ, то мы просмотримъ его Первую Часть лишь самымъ бѣглымъ образомъ.
   Эта Первая Часть, несомнѣнно, отличается всепоглощающею ученостью и составлена съ величайшимъ терпѣніемъ и добросовѣстностью; но въ то же время она гораздо болѣе способна заинтересовать своими выводами и описаніями Составителей какого-либо Library Всеобщихъ, Занимательныхъ, Полезныхъ или даже Безполезныхъ Знаній, чѣмъ разнообразныхъ читателей настоящихъ страницъ. Эту ли Часть книги имѣлъ въ виду Гейшреке, когда рекомендовалъ насъ этой акціонерной издательской повозкѣ, "современной славѣ Британской Литературы"? Если такъ, то издатели Library благоволятъ рыться въ ней для своей собственной надобности.
   Относительно Первой Главы мы ограничимся тѣмъ, что кратко выскажемъ ей наше одобреніе. Она касается Рая и Фиговыхъ листовъ и вводитъ насъ въ безконечныя изслѣдованія миsологическаго, метафо-рическаго, кабалистико-сарторіальнаго и совершенно допотопнаго характера. Еще меньше дѣла намъ до "Лилитъ, первой жены Адама, которую, согласно Талмуду, онъ имѣлъ ранѣе Евы, и которая родила ему въ этомъ супружествѣ цѣлое потомство воздушныхъ, водяныхъ и земныхъ Чертей," -- и совершенно напрасно, добавимъ мы. Объ этой части разбираемаго Труда, съ его глубокимъ взглядомъ въ Adam Kadmon, или Первоначальный Элементъ, который здѣсь страннымъ образомъ приводится въ связь съ Nifl и Muspel (Тьма и Свѣтъ) древняго Сѣвера, -- достаточно сказать, что строгость его выводовъ и глубина Талмудическаго и Раввинистическаго знанія наполнила бы чувствомъ, близкимъ къ удивленію, пожалуй, и не послѣдняго Гебраиста въ Британіи.
   Но, покидая это царство сумрака, Теифельсдрекъ спѣшитъ съ Вавилонской Башни, дабы прослѣдить разсѣяніе Человѣчества по всему обитаемому и одѣваемому земному шару. Подвигаясь впередъ при свѣтѣ всевозможныхъ изслѣдованій, Восточныхъ, Пеласгическихъ, Скандинавскихъ, Египетскихъ, Отаитскихъ, Древнихъ и Новыхъ, онъ стремится дать намъ въ сжатомъ видѣ (какъ въ Нюрнбергѣ издаютъ Orbis Pictus) -- Orbis Vestitus, или взглядъ на костюмы всего человѣчества, во всѣхъ странахъ, во всѣ эпохи. Вотъ гдѣ мы можемъ съ торжествомъ сказать Антикварію, Историку: Падайте ницъ! Здѣсь глубина знанія: Сокровищница, если хотите, безпорядочная, но неисчерпаемая, какъ Сокровищница Короля Нибелунга, которую не могли перевезти двѣнадцать повозокъ въ двѣнадцать дней, со скоростью трехъ дневныхъ перегоновъ въ день. Передъ нами проходятъ, какъ живыя: одѣянія изъ овечьихъ шкуръ [1]), пояса изъ вампумовъ; филактеріи, столы, стихари; хламиды, тоги, Китайскіе шелки, Афганскія шали, штаны, кожаныя брюки, Кельтскіе филибеги (причемъ брюки, какъ показываетъ названіе Gallia Braccata, -- болѣе древняго происхожденія), Гусарскіе ментики, Вандиковскіе плащи, брыжжи, буфы, и даже не забытъ Кильмарнокскій ночной колпакъ. Въ общемъ мы должны признать, что всѣ эти Познанія, какъ они ни разнородны и ни свалены въ перемѣшку въ одну кучу, суть познанія дѣйствительныя, цѣльныя и очищенныя, ибо всѣ постороннія примѣси были выкипячены и отброшены.
   Появляются также и Философскія размышленія, причемъ иногда они касаются картинъ человѣческой жизни. Изъ нихъ слѣдующая насъ удивила. Первою цѣлью Одежды, какъ представляетъ себѣ нашъ Профессоръ, было не тепло или благопристойность, но украшеніе. "По-истинѣ несчастно", говоритъ онъ, "было положеніе Первобытнаго Дикаря, бросавшаго дикіе взгляды изъподъ шапки своихъ волосъ, которые, смѣшиваясь съ бородой, достигали до пояса и висѣли вокругъ него какъ какой-то дерюжный плащъ; остальная часть его тѣла прикрывалась своей собственной толстой кожей. Онъ бродилъ по солнечнымъ полянамъ лѣсовъ, питаясь дикими плодами, или, какъ древніе Каледонцы, прятался въ болотахъ, высматривая животную или человѣческую добычу; безъ орудій, безъ оружія, кромѣ тяжелаго, круглаго Кремня, къ которому, дабы не потерять эту свою единственную собственность и защиту, онъ привязывалъ длинный плетеный ремень,
   помощью коего онъ привлекалъ и бросалъ его, нанося смерть съ безошибочною ловкостью. Тѣмъ не менѣе, какъ только муки Голода и Мести были удовлетворены, его первой заботой было не Удобство, а Украшеніе (Putz). Тепло онъ находилъ въ охотничьихъ трудахъ или среди сухихъ листьевъ, въ дуплѣ дерева, въ шалашѣ изъ древесной коры или въ естественной пещерѣ; но для Украшенія онъ долженъ былъ имѣть Одежду. И у дикихъ народовъ мы встрѣчаемъ татуировку и раскрашиваніе прежде Одежды. Первая духовная потребность дикаго человѣка есть Украшеніе, какъ мы это и до сихъ поръ видимъ у дикихъ классовъ въ цивилизованныхъ странахъ".
   "Читатель! И сладкозвучный Пѣвецъ, полный небеснаго вдохновенія, и Свѣтлѣйшее Высочество, и даже та златокудрая, бѣлоснѣжно-розовая Дѣва, достойная, подобно сильфидѣ, почти витать въ воздухѣ, та, которую ты любишь, которой ты поклоняешься, какъ нѣкоему божественному Явленію (что она, символически взятая, и есть), -- всѣ они происходятъ отъ того же Первобытнаго Людоѣда, одѣтаго волосами и бросающаго камень, отъ котораго происходишь и ты! Изъ ядущаго выходитъ ядомое, и изъ сильнаго выходитъ сладкое. Какія произошли перемѣны, -- если не черезъ Время, то во Времени! Ибо не одно только Человѣчество, но все, что Человѣчество творитъ и созерцаетъ, находится въ состояніи постояннаго роста, возрожденія и самоулучшающейся жизненности! Ты бросаешь твой Поступокъ, твое Слово въ этотъ вѣчно-живущій, вѣчно-творящій Міръ: это -- сѣмя, которое не можетъ умереть; скажутъ: оно сейчасъ незамѣтно; да, но черезъ тысячу лѣтъ оно окажется цвѣтущимъ, подобно рощѣ Банановъ (или, увы, можетъ быть, подобно лѣсу Цикутъ!)".
   "Тотъ, кто впервые сократилъ трудъ Переписчика помощью Подвижныхъ Буквъ, выпустилъ цѣлыя Армія наемниковъ, низвергъ наибольшее число Королей и Сенатовъ и создалъ цѣлый новый демократическій Міръ: онъ открьтлъ Искусство Книгопечатанія. Первая пригоршня Селитры, Сѣры и Угля выбросила пестикъ изъ ступки Монаха Шварца сквозь потолокъ; но что сдѣлаетъ послѣдняя? Она довершитъ окончательное и безспорное преклоненіе Силы предъ Мыслью, Животнаго мужества передъ Духовнымъ. Древній Скотоводъ, казалось, сдѣлалъ простое открытіе: утомившись таскать за собой своего медленнаго Быка по всей странѣ, покуда ему не удастся вымѣнять его на зерно или масло, -- онъ взялъ кусокъ Кожи и выцарапалъ или выдавилъ на немъ только Изображеніе Быка (или Pecus), положилъ его въ карманъ и назвалъ pecunia (деньги). Но благодаря этому Мѣна развилась въ Торговлю, Кожаныя Деньги превратились въ Золото и Бумажки, и всѣ чудеса были перечудесены; ибо отсюда произошли и Ротшильды, и Англійскіе Національные Долги. И у кого есть мѣдный грошъ, тотъ въ размѣрѣ мѣднаго гроша властвуетъ надъ людьми: онъ повелѣваетъ поварамъ питать его, философамъ учить его, королямъ охранять его, -- въ размѣрѣ мѣднаго гроша. -- И сама Одежда, которая зародилась изъ безсмысленнѣйшей любви къ Украшенію, -- чѣмъ она теперь сдѣлалась? Скоро появились большая Безопасность и пріятнѣйшая Теплота. А изъ нихъ что? Стыдъ, божественный Стыдъ (Schaam, Скромность), доселѣ чуждый Людоѣдской груди, развился таинственно подъ Одеждой; она -- окруженный мистической рощей алтарь для Святаго въ человѣкѣ. Одежда дала намъ личность, отличія, общественность; Одежда сдѣлала изъ насъ людей; она грозитъ сдѣлать изъ насъ вѣшалки для Платья".
   "Но вообще", продолжаетъ нашъ краснорѣчивый Профессоръ, "Человѣкъ есть Животное, владѣющее Орудіемъ (Handthierendes Thier). Слабый самъ по себѣ и небольшаго роста, онъ занимаетъ, даже плотно стоя на ногахъ, небольшое пространство въ половину квадратнаго фута, и держится очень неустойчиво; чтобы его не опрокинулъ простой вѣтеръ, ему нужно разставить ноги. Слабѣйшій изъ двуногихъ! Три квинтала уже тяжесть, которая можетъ раздавить его; молодой быкъ на лугу поднимаетъ его на рога, какъ старую тряпку. Тѣмъ не менѣе онъ можетъ владѣть Орудіями, можетъ изобрѣтать Орудія; помощью ихъ гранитная скала разсыпается передъ нимъ въ мелкій прахъ; онъ придаетъ раскаленному желѣзу любую форму, какъ если бы оно было мягкое тѣсто; моря для него -- гладкая дорога; вѣтеръ и огонь -- его неутомимые кони. Нигдѣ не найдете вы его безъ Орудій; безъ Орудій онъ -- ничто, съ Орудіями -- все".
   Да будетъ намъ позволено прервать здѣсь на минуту потокъ Краснорѣчія замѣчаніемъ, что такое Опредѣленіе человѣка, какъ Животнаго, владѣющаго Орудіемъ, представляется намъ изъ всего этого рода Животныхъ опредѣленій въ значительной мѣрѣ точнѣишимъ и лучшимъ. Человѣка называютъ Смѣющимся Животнымъ; но развѣ обезьяны также не смѣются или не пытаются смѣяться? И развѣ самый совершенный человѣкъ непремѣнно больше всѣхъ и чаще всѣхъ смѣется? Самъ Тейфельсдрекъ, какъ мы указали, смѣялся только однажды. Еще меньше цѣны придаемъ мы другому -- Французскому -- Опредѣленію человѣка, какъ Животнаго Стряпающаго. Для строго научныхъ цѣлей это опредѣленіе почти совершенно безполезно. Можно ли сказать про Татарина, что онъ стряпаетъ, если онъ приготовляетъ свой бифштексъ только тѣмъ, что ѣздитъ на немъ верхомъ? Далѣе, можно ли назвать Стряпней то, что дѣлаетъ Гренландецъ, запасая китовый жиръ, совершенно какъ поступилъ бы въ подобныхъ условіяхъ сурокъ? И какъ бы обошелся Мосьё Уде среди Оринокскихъ Индѣйцевъ, которые, по Гумбольдту, проживаютъ какъ вороны въ гнѣздахъ на вѣтвяхъ деревьевъ и половину года не имѣютъ другихъ припасовъ, кромѣ трубочной глины, такъ какъ вся страна въ это время бываетъ подъ водой? Но, съ другой стороны, укажите мнѣ человѣческое существо, въ какой угодно періодъ и подъ какой угодно широтой, безъ Орудій; и сами Каледонцы, какъ мы видѣли, имѣли Кремневые Шары и Ремни къ нимъ, чего не имѣетъ и не можетъ имѣть ни одно животное.
   "Человѣкъ -- Животное, владѣющее Орудіемъ", заключаетъ Тейфельсдрекъ въ свойственномъ ему отрывистомъ тонѣ; "Одежда есть лишь частный примѣръ этой истины. И въ самомъ дѣлѣ, если мы посмотримъ на разстояніе между первымъ деревяннымъ Коломъ, обтесаннымъ человѣкомъ, и Желѣзной Дорогой или Британской Нижней Палатой, мы увидимъ всю величину человѣческаго прогресса. Человѣкъ выкапываетъ изъ нѣдръ земли какіе-то черные камни и говоритъ имъ: "Переносите меня и эти тяжести со скоростью тридцати пяти милъ въ часъ", -- и они это дѣлаютъ. Человѣкъ собираетъ, очевидно, совершенно случайно, шестьсотъ пятьдесятъ восемь различныхъ индивидуумовъ и говоритъ имъ: "3аставьте этотъ народъ трудиться для насъ, истекать кровъю для насъ, голодать и страдатъ и грѣшить для насъ",-- и они это дѣлаютъ".
  
  
  
   [1] Не говорится ли здѣсь о тулупахъ? --Пер.
  

ГЛАВА VI.

Фартуки.

   Одинъ изъ наиболѣе неудовлетворительныхъ Отдѣловъ всего Труда есть Отдѣлъ о Фартукахъ. Къ чему фигурируетъ здѣсь могучій старый Гао, Персидскій Кузнецъ, "Фартукъ котораго, теперь впрочемъ, скрытый подъ драгоцѣнными камнями (ибо онъ развѣвался во время возстанія, оказавшагося успѣшнымъ),-- есть доселѣ царское знамя этой страны"? Къ чему тутъ дочь Джона Нокса, "которая угрожала Королевскому Величеству, что скорѣе спрячетъ голову своего мужа въ свой Фартукъ, чѣмъ допуститъ его лгать и быть епископомъ"? Къ чему тутъ Ландграфиня Елизавета и многія другія фартучныя знаменитости? Во всемъ этомъ слишкомъ легко усмотрѣть праздный, искаженный умъ, иногда даже нѣкоторый тонъ легкомыслія, приближающійся къ условной сатирѣ. Напримѣръ, что намъ дѣлать съ мыслями, подобными слѣдующимъ?
   "Фартуки суть средства Защиты -- противъ посягательства на чистоту, безопасность, скромность, иногда даже на плутовство. Начиная отъ тонкаго шелковаго лоскута, украшеннаго высѣчкой (такъ сказать эмблемы и одухотвореннаго подобія Фартука), который граціозно надѣваетъ домохозяйка самаго высшаго тона, сидя за Нюрнбергскими рабочими Ящиками и Корзиночками, и до грубо выдубленной кожи съ ременными завязками, въ которой Каменьщикъ строитъ и за которую онъ по вечерамъ засовываетъ свою лопаточку; или до гремучихъ жестяныхъ Фартуковъ, въ которыхъ ваши, вообще говоря, полунагіе Вулканы колотятъ молотами и плавятъ въ горнахъ,--развѣ мало различныхъ степеней въ покроѣ и употребленіи этой Одежды? Сколь многое было скрыто, сколь многое было защищено Фартуками. Да даже, строго говоря, всё ваше Военное и Полицейское Устройство, стоящее неисчислимыхъ милліоновъ, что оно иное, какъ не громадный пурпурный, закрѣпленный желѣзомъ, Фартукъ, въ которомъ Общество работаетъ (довольно неудобно), оберегая себя в этой Чортовой кузнѣ (Teufelsschmiede) міра отъ грязи и искръ? Но изъ всѣхъ Фартуковъ наиболѣе поразительнымъ былъ для меня доселѣ Епископскій или Сутана. Въ чемъ состоитъ польза этого Фартука? Я замѣчаю: Наблюдатель (Episcopus) душъ подоткнулъ уголъ своего фартука, какъ будто дневной трудъ его оконченъ; что же онъ этимъ хочетъ изобразить?" И т. д., и т. д.
   Или еще, часто ли выпадало на долю нашихъ читателей читать вещи, подобныя той, какую мы сейчасъ приведемъ?
   "Я смотрю на эти Фартуки изъ печатной Бумаги, которые носятъ Парижскіе Повара, какъ на новый, хотя и слабый способъ сбыта для Типографій, а слѣдовательно, какъ на поощреніе современной Литературы, почему они и достойны похвалы. И не безъ чувства удовлетворенія слышу я, что одна извѣстная Лондонская Фирма имѣетъ въ виду ввести тотъ же обычай, но въ значительно большихъ размѣрахъ въ Англіи". -- Мы, живущіе на мѣстѣ, не слыхали ничего подобнаго и по-истинѣ имѣемъ основаніе быть благодарными, что какъ ни обильна наша Литература, она все-таки находитъ себѣ иной сбытъ. -- Тейфельсдрекъ продолжаетъ: "Если такое производство печатной бумаги увеличится до того, что она загромоздитъ большія дороги и общественные проѣзды, то неизбѣжно придется прибѣгнуть къ новымъ средствамъ. Въ мірѣ, существующемъ Промышленностью, мы избѣгаемъ употреблять огонь, какъ элементъ разрушающій, а не созидающій. Тѣмъ не менѣе, Небо всемогуще и найдетъ для насъ исходъ. А тѣмъ временемъ не великолѣпно ли видѣть, какъ ежегодно пять милліоновъ квинталовъ Тряпья извлекаются изъ Мусорныхъ Ямъ и ежегодно же, послѣ того, какъ его истерзаютъ, разварятъ, покроютъ печатными буквами и продадутъ,-- возвращается туда обратно, насытивъ дорогой столько голодныхъ ртовъ? Такимъ образомъ Мусорная Яма, особенно съ ея Тряпьемъ п Лохмотьями Одеждъ, есть великая Электрическая Батарея и Источникъ движенія, отъ котораго и къ которому движутся всѣ виды Общественной Дѣятельности (наподобіе Электричества стекляннаго и каучуковаго), широкими и узкими кругами, въ могучемъ, волнующемся бурномъ Хаосѣ Жизни, который они и оживляютъ". Такія мѣста наполняютъ насъ, любящихъ автора и до нѣкоторой степени его уважающихъ, чувствами весьма смѣшанными.
   Далѣе мы встрѣчаемся съ слѣдующимъ. "Журналисты теперь суть истинные Короли и Жрецы: отнынѣ Историки, если они только не совсѣмъ лишены разсудка, должны писать не о Династіяхъ Бурбоновъ, Тюдоровъ и Габсбурговъ, но о Династіяхъ Печатныхъ Листовъ. И совершенно новая послѣдовательность Именъ--сообразно съ тѣмъ или другимъ Ловкимъ Издателемъ или соединеніемъ Ловкихъ Издателей -- будетъ достигать до слуха міра. На Англійскомъ языкѣ уже существуетъ весьма цѣнная описательная Исторія Британской Газетной Литературы, можетъ быть, самой значительной изъ всѣхъ и чрезвычайно удивительной въ ея тайномъ устройствѣ и пріемахъ; книга эта называется Satan's Invi-sible World displayed [1]". Къ сожалѣнію, несмотря на всѣ поиски въ Вейснихтвоскихъ Библіотекахъ, я доселѣ не могъ ея добыть (vermЖche nicht aufzutreiben)".
   Такимъ образомъ, добрый Гомеръ не только дремлетъ, но и храпитъ. Такимъ образомъ, Тейфельсдрекъ, пустившись въ области, до которыхъ ему мало дѣла, смѣшиваетъ стариннаго подлиннаго Пресбитеріанскаго Чернокнижника съ новымъ, поддѣльнымъ, воображаемымъ Историкомъ Brittische Journalistik и дѣлаетъ ошибку, можетъ быть, наиболѣе крупную во всей Современной Литературѣ!
  
  
  
   [1] Невидимый міръ сатаны обнаруженъ.
  
  

ГЛАВА VII.

См123;шанно-историческая.

   Нашъ Профессоръ гораздо счастливѣе и стоитъ на болѣе чистой научной и исторической почвѣ, когда онъ достигаетъ Среднихъ Вѣковъ въ Европѣ, и вплоть до конца XVII Столѣтія, этой истинной эры экстравагантности въ Костюмѣ.
   Здѣсь именно и собираетъ нашъ Антикварій и Ученый Изслѣдователь модъ наиболее обильную жатву. Фантастическіе костюмы, для которыхъ не хватило бы всей фантазіи Теньера или Калло, слѣдуютъ одинъ за другимъ, какъ чудовище, пожирающее чудовище въ сновидѣніи. И все при этомъ изображено краткими оригинальными штрихами и нерѣдко отмѣчено тѣмъ дыханіемъ генія, которое оживляетъ даже старыя платья. Мы поистинѣ нашли эти Главы столь учеными, точными, живописными и во всѣхъ отношеніяхъ интересными, что считаемъ умѣстнымъ предложить по поводу этихъ частей вопросъ: Не можетъ ли хорошій Англійскій переводъ ихъ быть впредь съ пользой присоединяемъ къ цѣнному труду М-ра Меррика On Ancient Armour? Возьмите, въ видѣ примѣра, слѣдующій очеркъ, источникомъ коего, съ вѣроподобной искренностью, указанъ Zeitkumende Lust (II, 678) Паулинуса.
   "Если мы посмотримъ на модный Германскій костюмъ Хt-го Столѣтія, то мы улыбнемся, какъ, вѣроятно, и покойные Германцы, если бы они вновь возстали и увидали наши галантерейныя украшенія, перекрестились бы и призвали Пресвятую Дѣву. Но, къ счастью, ни одинъ покойный Германецъ или вообще человѣкъ не возстаетъ вновь. Такимъ образомъ, Настоящее не цѣпляется безъ нужды за Прошедшее, а только вырастаетъ изъ него подобно Дереву, корни котораго не перепутаны съ вѣтвями, а лежатъ мирно подъ землей. Да, очень печально, но не безполезно видѣть и знать, что и самый Великій, и самый Дорогой Человѣкъ черезъ очень короткій срокъ не нашелъ бы себѣ здѣсь болѣе мѣста и увидалъ бы, что оно уже занято. Самъ Наполеонъ, самъ Байронъ устарѣли всего черезъ какія-нибудь семь лѣтъ и оказались бы чужестранцами въ своей Европѣ. Такъ охраняется законъ Прогресса,-- и въ Одеждѣ, какъ во всѣхъ другихъ внѣшнихъ вещахъ, ни одна мода не продолжается долго".
   "Я ничего не буду говорить о военномъ сословіи этихъ давно прошедшихъ временъ: ихъ кожаные пояса, ихъ сложныя цѣпи и нашейники, огромные смазные сапоги и другія верховыя и боевыя одѣянія -- такъ часто были описаны въ современныхъ романахъ, что все это пріобрѣло до нѣкоторой степени характеръ вывѣски. Для насъ достаточно удивительны гражданскій и мирный классы, которыхъ доселѣ меньше касались".
   "Богатые люди, какъ я усматриваю, имѣютъ Teusinke" (вѣроятно, непереводимая часть туалета); "а равно серебряные пояса, на которыхъ висятъ маленькіе колокольчики, такъ что когда человѣкъ идетъ, то онъ производитъ постоянный звонъ. У нѣкоторыхъ, настроенныхъ музыкально, къ поясу прикрѣпленъ цѣлый подборъ колокольчиковъ (Glo-ckenspiel), что производитъ, особенно при быстрыхъ поворотахъ и другихъ случайностяхъ ходьбы, самый благодарный эффектъ. Обратите также вниманіе на то, какъ они любятъ заостренія и Готическія пересѣченія арокъ. Мужской полъ носитъ остроконечныя шляпы вышиною въ футъ, которыя висятъ, болтаясь съ одной стороны (schief); ихъ башмаки спереди заострены также на длину фута и привязаны съ боковъ шнурками съ наконечниками; даже деревянные башмаки оканчиваются носками въ футъ длиной; у нѣкоторыхъ же на остріѣ прикрѣплены колокольчики. Далѣе, согласно моимъ источникамъ, мужчины носятъ панталоны безъ задней части (ohne GesДss): они прикрѣпляются къ рубашкамъ острыми вырѣзами, и длинные круглые камзолы должны закрывать ихъ".
   "Затѣмъ, богатыя дѣвушки порхаютъ внѣ дома въ платьяхъ, вырѣзанныхъ спереди и сзади, такъ что ихъ спина и грудь совершенно обнажены. Знатныя дамы, съ другой стороны, надѣваютъ платья со шлейфами длиной въ четыре или пять футовъ; чтобы носить эти шлейфы, къ нимъ приставлены особые мальчики. Достойныя Клеопатры, плавающія на своихъ Галерахъ изъ шелковыхъ платьевъ и съ Купидономъ вмѣсто рулеваго! Посмотрите на ихъ обшивки шириною въ ладонь, которыя волнуются вокругъ нихъ въ видѣ каймы; на длинные потоки серебряныхъ пуговицъ, или, скорѣе, серебряныхъ раковинъ, отъ шеи до башмаковъ, которыми застегиваются эти самыя платья съ обшивками. Дѣвушки повязали вокругъ волосъ серебряныя ленты съ золотыми булавками и висячими огненными языками (Flammen), т.-е. блестящими подвѣсками; но кто станетъ говорить о головныхъ уборахъ ихъ матерей? При этой любви къ изяществу однако не забыто и удобство. Въ зимнюю погоду вы увидите всѣ созданія прекраснаго пола (которыя могутъ себѣ это позволить) въ длинныхъ плащахъ съ широкими подъ ними юбками и вмѣсто каймы не одну, а двѣ порядочныхъ, шириною въ руку, обшивки; наверху все это кончается толстымъ, хорошо накрахмаленнымъ Воротникомъ, шириною около двадцати дюймовъ,-- это и есть ихъ плащи съ Воротниками (Kragenmantel)".
   "Платьевъ съ фижмами у женскаго пола пока еще нѣтъ; но мужчины носятъ бумазейные камзолы, подъ которыми лежатъ многочисленныя полотняныя складки, склеенныя клейстеромъ (mit Teig zusammengekleistert), что образуетъ значительныя возвышенія. Такимъ образомъ, оба пола состязаются въ искусствѣ украшенія, и, какъ всегда, болѣе сильный беретъ верхъ".
   Мы не касаемся вопроса, обладаетъ ли нашъ Профессоръ самъ юморомъ или нѣтъ; но во всякомъ случаѣ онъ выказываетъ извѣстное чувство Смѣшнаго, тонкое его пониманіе, которое можно было бы назвать настоящею любовью,-- если бы вообще можно было съ достовѣрностью приписывать такому спокойному человѣку какую-либо эмоцію. Отъ него не ускользаютъ ни эти пояса съ бубенчиками, ни эти панталоны буфами, ни рогатые башмаки, ни вообще подобныя явленія, каковыхъ столъ много представляетъ Исторія Одежды; въ особенности отмѣчаются имъ съ надлежащею точностью неудачи или поразительныя приключенія, случившіяся съ носителями ихъ. Прекрасный плащъ Сэра Вальтера Ралея, который онъ сбросилъ въ грязь подъ ноги Королевѣ Елисаветѣ, вызываетъ въ немъ, повидимому, мало восхищенія; онъ только спрашиваетъ: Была ли въ это время Королева-Дѣвственница "нарумянена по носу и набѣлена по щекамъ, какъ то обыкновенно дѣлали ея каммерфрау, когда отъ сплина и морщинъ она не хотѣла больше смотрѣться въ зеркало?" Мы можемъ отвѣтить, что Сэръ Вальтеръ зналъ хорошо, что дѣлаетъ, и если бы Королева-Дѣвственница имѣла видъ набитаго пергамента, выкрашеннаго мѣдянкой,-- то и тогда онъ сдѣлалъ бы то же самое.
   Подобнымъ же образомъ, разсуждая объ этихъ огромныхъ одѣяніяхъ, которыя были не только покрыты вырѣзами и обшиты галунами, но искусственно раздуты на самыхъ широкихъ частяхъ тѣла посредствомъ введенія Отрубей,-- нашъ Профессоръ не упускаетъ сообщить объ этомъ несчастномъ Царедворцѣ, который, сѣвъ на кресло съ торчащимъ гвоздемъ и затѣмъ вставъ съ него, чтобы исполнить свой devoir при входѣ Его Величества, мгновенно выпустилъ нѣсколько гарнцевъ пшеничной трухи, и такимъ образомъ стоялъ, уменьшившись до размѣровъ веретена, а всѣ его галуны и вырѣзы печально и обвисло болтались вокругъ него. По поводу этого нашъ Профессоръ печатаетъ слѣдующее раз-мышленіе:
   "Какими странными случайностями живемъ мы въ Исторіи! Геростратъ -- факеломъ; Милонъ -- быкомъ; Генри Дарнлей, этотъ неоперившійся молокососъ -- своими членами; большинство Королей и Королевъ -- тѣмъ, что родились подъ тѣмъ или другимъ балдахиномъ; Буало Депрео (согласно Гельвецію) -- клювомъ индѣйки; а этотъ несчастный индивидуумъ -- дыркой въ своихъ панталонахъ, ибо ни одинъ Хроникеръ Двора Императора Оттона не пропускаетъ его. Тщетна была молитва rемистокла о дарѣ Забвенія: Друзья мои, подчинитесь беззаботно Судьбѣ и читайте, разъ уже написано". Не слѣдовало ли бы напомнить Тейфельсдреку, что рядомъ съ невозможнымъ даромъ Забвенія стоитъ тотъ даръ Молчанія, который проявляютъ даже путешествующіе Англичане?
   "Простѣйшій костюмъ", замѣчаетъ нашъ Профессоръ, "на который я когда--либо нашелъ намекъ въ Исторіи, былъ тотъ, который употребляла, какъ свою форму, Кавалерія Боливара въ послѣдней Колумбіанской войнѣ. Берется квадратное Одѣяло, двѣнадцати футовъ по діагонали (нѣкоторые имѣли обыкновеніе обрѣзывать углы и закруглять его): въ центрѣ дѣлается разрѣзъ длиною въ восемнадцать дюймовъ; Кавалеристъ, въ чемъ мать родила, пропускаетъ сквозь этотъ разрѣзъ голову и шею;-- и такъ и ѣдетъ верхомъ, защищенный отъ всякой непогоды, а въ сраженіи и отъ многихъ ударовъ (такъ какъ онъ закручиваетъ его вокругъ лѣвой руки); и онъ не только одѣтъ, но и защищенъ и задрапированъ".
   На этой картинѣ Естественнаго Состоянія, трогательной по своей оригинальности и по Древне-Римскому презрѣнію къ излишнему, мы и покинемъ эту часть нашего предмета.
  

ГЛАВА VIII.

Міръ безъ Одежды.

   Если въ Описательно-Исторической части этого Труда Тейфельсдрекъ, разсуждая только о Werden (Происхожденіи и постепенномъ Улучшеніи) Одежды, удивилъ многихъ читателей, то еще болѣе удивитъ онъ Умозрительно-Философскою частью, которая трактуетъ объ ея Wirken, или вліяніяхъ. Вотъ здѣсь-то настоящій Издатель чувствуетъ впервые всю тяжесть своей задачи, ибо здѣсь собственно и начинается высшая и новая Философія Одежды, область неизслѣдованная, почти непостижимая, словомъ -- хаосъ; пускаясь въ нее, какъ трудно, но въ то же время какъ невыразимо важно знать, какой путь при обозрѣніи и усвоеніи ея есть истинный; гдѣ основаніе твердо и удержитъ насъ, и гдѣ оно пусто или, такъ сказать, одинъ туманъ -- и насъ поглотитъ. Тейфельсдрекъ предпринимаетъ ни болѣе, ни менѣе, какъ изложить нравственныя, политическія и даже религіозныя Вліянія Одежды; онъ предпринимаетъ изъяснить во всемъ его разнообразномъ значеніи слѣдующее великое Положеніе: что земные интересы Человѣка "всѣ скрѣплены и пристегнуты одинъ къ другому и держатся Одеждой". Онъ повторяетъ на всѣ лады: "Общество основано на Одеждѣ",-- или еще: "Общество двигается въ Безконечности на Одеждѣ, какъ на Плащѣ Фауста, или скорѣе, какъ на Плате съ чистыми и нечистыми животными въ Видѣніи Апостола; безъ такого Плата, или Плаща, оно или опустилось бы въ безконечныя глубины, или поднялось бы въ пустое пространство -- и въ обоихъ случаяхъ не существовало бы болѣе".
   Было бы дѣломъ безумнаго честолюбія пытаться изложить, какимъ сцѣпленіемъ или какою по-истинѣ безконечною, сложною тканью размышленій разъяснена здѣсь эта великая Теорема, и сдѣланы изъ нея безчисленные практическіе Выводы. Методъ нашего Профессора во всякомъ случаѣ не есть методъ обыкновенной школьной Логики, гдѣ всѣ истины стоятъ въ рядъ, держа другъ друга за рубашку; но въ лучшемъ случаѣ это -- методъ практическагоРазума, дѣйствующій при помощи широкой Интуиціи цѣлыхъ систематическихъ группъ, или царствъ. Благодаря этому въ его Философіи или умственной Картинѣ Природы, царитъ, можно сказать, благородная сложность, почти подобная сложности самой Природы: громадный лабиринтъ, но, хочется вѣрить, не безъ плана. Тѣмъ не менѣе, какъ мы уже и выше жаловались, здѣсь можно было усмотрѣть и нѣкоторую неблагородную сложность, то, что можно назвать по-просту путаницей. Часто также приходилось намъ восклицать: Хоть бы Богъ послалъ эти самыя Біографическіе Документы! Ибо, повидимому, доказательство заключается въ значительной мѣрѣ въ индивидуальности Автора: повидимому, не Доводы учили его, а Опытъ. Въ настоящее время мы можемъ надѣяться составить себѣ нѣкоторый очеркъ, или образъ, его Доктрины лишь на основаніи отдѣльныхъ черточекъ и при помощи болѣе содержательныхъ отрывковъ, тщательно выбранныхъ изъ оригинальнаго Труда, часто на довольно большихъ разстояніяхъ. Читатели, хотя нѣсколько разсудительные, приглашаются еще разъ почтить насъ своимъ наиболѣе сосредоточеннымъ вниманіемъ; но пусть только послѣ напряженныхъ размышленій, и никакъ не ранѣе, выскажутся они: Нѣтъ ли на самой границѣ нашего настоящаго горизонта какъ бы отблеска Земли, обѣщанія новыхъ Счастливыхъ Острововъ, можетъ быть, цѣлыхъ неоткрытыхъ Америкъ -- для тѣхъ, кто имѣетъ паруса, чтобы плыть туда? -- Въ видѣ общаго вступленія помѣщаемъ здѣсь слѣдующую длинную цитату:
   "Люди умозрительнаго склада", пишетъ Тейфельсдрекъ, "переживаютъ иногда періоды,-- сладкіе, но многозначительные часы размышленія, когда съ удивленіемъ и страхомъ ставите вы себѣ этотъ неразрѣшимый вопросъ: Кто Я? Что это за существо, которое можетъ сказать "Я"? (das Wesen, das sich Ich nennt?). Міръ, съ его шумной суетой, отходитъ вдаль, и, сквозь бумажные обои, сквозь каменныя стѣны, сквозь толстыя завѣсы Торговли и Политики, сквозь всѣ живые и безжизненные покровы (Общества и Тѣла), которыми окружено ваше Существованіе,-- сквозь все это взоръ проникаетъ въ пустую Глубину, и вы -- одинъ на одинъ съ Міромъ и вступаете съ нимъ въ молчаливое общеніе, какъ одна таинственная Сущность съ другой".
   "Кто я? Что такое это Я? Голосъ, Движеніе, Внѣшность;--нѣкоторая воплощенная, получившая образъ, Мысль Вѣчнаго Ума? Cogito, ergo sum. Увы, бѣдный Мыслитель, это мало подвигаетъ насъ впередъ. Конечно, я есмь и еще недавно не былъ; но Откуда, Какъ, Для Чего? Отвѣтъ лежитъ вокругъ; онъ написанъ всѣми красками и почерками; онъ произносится на всѣ тоны восторга и воплей въ тысячеликой, тысячегласой, гармонической природѣ; но гдѣ тотъ острый глазъ, то чуткое ухо, для которыхъ это Богомъ написанное Откровеніе выскажетъ раздѣльно свою мысль? Мы пребываемъ какъ-бы въ безконечной Фантасмагоріи, въ Пещерѣ Грезъ,-- безконечной, ибо самая слабая звѣзда, самый отдаленный вѣкъ лежатъ не ближе нашего къ ея предѣламъ; звуки и многоцвѣтные образы летаютъ вокругъ нашихъ чувствъ; но Его, Недремлющаго, Чье твореніе -- и Греза, и Грезящій, Его мы не видимъ, и даже не подозрѣваемъ, кромѣ рѣдкихъ минутъ полубодрствованія. Твореніе, скажутъ, находится передъ нами, какъ великолѣпная Радуга; но Солнце, ее произведшее, находится сзади насъ и скрыто отъ насъ. И въ этомъ странномъ Снѣ какъ цѣпляемся мы за тѣни, какъ будто бы онѣ -- сущности; и мы спимъ крѣпче всего тогда, когда мнимъ себя наиболѣе бдящими! Какая изъ вашихъ Философскихъ Системъ есть что-нибудь иное, чѣмъ теорема грезъ,-- одно частное, принятое на вѣру, когда и дѣлимое, и дѣлитель неизвѣстны? Ваши національныя Войны, съ ихъ Бѣгствомъ изъ Москвы, ваши кровавыя, полныя ненависти Революціи, -- что все это, какъ не Сомнамбулизмъ больныхъ Спящихъ? И эти сновидѣнія, этотъ Сомнамбулизмъ есть то, что мы называемъ на Землѣ Жизнью; и большинство бродитъ въ этомъ, не смущаясь, какъ будто можетъ отличить правую руку отъ лѣвой, а между тѣмъ мудръ только тотъ, кто знаетъ, что онъ ничего не знаетъ".
   "Достойно сожалѣнія, что всякая Метафизика оказывалась доселѣ столь невыразимо безплодной! Тайна Существованія Человѣка все еще подобна тайнѣ Сфинкса: загадка, которую онъ не можетъ разгадать; и за незнаніе этой тайны онъ претерпѣваетъ смерть, худшую изъ смертей, духовную. Что такое всѣ ваши Аксіомы и Категоріи, и Системы, и Афоризмы? Слова, слова! Изъ Словъ искусно строятся высокіе Воздушные Замки; Слова связываются крѣпкой известкой Логики, и однако ни одно знаніе не желаетъ поселиться въ этомъ замкѣ. Цѣлое больше части; какъ необыкновенно вѣрно! Природа боится пустоты; какая это необыкновенная ложь и клевета! Далѣе: Ничто не можетъ дѣйствоватъ иначе, какъ тамъ, гдѣ оно находится; согласенъ отъ всего сердца; только Гдѣ же оно находится? Не будьте рабами Словъ: Отдаленное, Мертвое, въ то время когда я люблю его и стремлюсь къ нему, и печалюсь по немъ,-- развѣ оно не Здѣсь. въ самомъ полномъ смыслѣ слова, съ такою же достовѣрностью, какъ полъ, на которомъ я стою? Но это самое Гдѣ съ его братомъ Когда, суть искони первые художники нашей Пещеры Грезъ или, лучше сказать, холстъ (т.-е. его утокъ и основа), на которомъ написаны всѣ наши Грезы и Видѣнія Жизни. Тѣмъ не менѣе, развѣ болѣе глубокое размышленіе не доказало во всѣхъ странахъ и вѣкахъ полную безспорность того, что Гдѣ и Когда, столь таинственно неотдѣлимыя отъ всѣхъ нашихъ мыслей, въ сущности -- только поверхностная земная прибавка къ мысли, и что Видящій можетъ различить ихъ, когда они возникаютъ изъ небеснаго Вездѣ и Всегда; развѣ всѣ народы не мыслили своего Бога Вездѣсущимъ и Вѣчнымъ,-- Существующимъ во всемірномъ Здѣсъ, въ вѣчномъ Теперь? Подумай хорошенько, и ты также найдешь, что Пространство есть только форма нашего человѣческаго Чувства, равно какъ и Время; нѣтъ Пространства, и нѣтъ Времени: Мы -- мы сами не знаемъ, что такое Мы,-- огненныя искры, носящіяся въ эsирѣ Божества!"
   "Такъ что весь этотъ Міръ, кажущійся столь устойчивымъ, въ концѣ концовъ есть только воздушный образъ, и наше Я -- единственная реальность, а Природа съ ея тысячеобразнымъ возникновеніемъ и разрушеніемъ -- только отблескъ нашей внутренней Силы, "фантазія нашего Сна" или, какъ называетъ ее Духъ Земли въ Фаустѣ, живое видимое одѣяніе Бога.
   "Въ потокѣ Жизни, въ бурѣ Дѣяній
   Я міромъ вращаю:
   Въ немъ направляю
   Я Смерть и Рожденье,
   Радость и Горе--
   Живое волненье
   Вѣчнаго моря.
   Такъ по шумному Вѣчности рѣя Станку
   Божеству я Одежду живущую тку" [1]).
   Изъ двадцати милліоновъ, которые читали и декламировали эту громовую рѣчъ Erdgeist'a, найдется ли среди насъ двадцать единицъ, которыя постигли бы ея значеніе?"
   "Въ такомъ-то настроеніи, утомленный и подавленный этими возвышенными размышленіями, напалъ я впервые на вопросъ объ Одеждѣ. Меня поразила чрезвычайная странность самаго факта, что существуютъ Одѣвающіе и Одѣваемые. Конь, на которомъ я ѣзжу, имѣетъ свою собственную шкуру: снимите съ него подпругу, сѣдло и всѣ внѣшнія подвѣски, которыя я къ нему прикрѣпилъ,-- и благородное созданіе будетъ своимъ собственнымъ портнымъ, ткачомъ и прядильщикомъ, даже болѣе -- собственнымъ сапожникомъ, ювелиромъ и галантерейщикомъ; свободный носится онъ по долинамъ, причемъ его тѣло покрыто вѣчнымъ непромокаемымъ плащомъ, въ которомъ тепло и удобство достигли совершенства; при этомъ было обращено вниманіе и на изящество,-- и нѣтъ недостатка въ бахромѣ и брыжжахъ, которыя въ веселомъ разнообразіи цвѣтовъ искусно прикрѣплены и притомъ именно въ нужномъ мѣстѣ. Между тѣмъ какъ я --Боже правый! -- напуталъ на себя мертвую баранью шерсть, кору растеній, внутренности червей, бычачью или тюленью кожу, валеную шерсть пушныхъ звѣрей-- и хожу, какъ двигающаяся Вѣшалка для Тряпья, обвѣшанный лоскутьями и лохмотьями, собранными съ Кладбища Природы: они сгнили бы на немъ, но они надѣты на меня, чтобы имъ гнить медленнѣе! День изо дня я вынужденъ покрывать себя снова; день изо дня эта презрѣнная покрышка должна утрачивать нѣкоторый слой своей толщины; одинъ слой, отдѣленный порчей, долженъ быть очищенъ въ Мусорницу., въ Навозную Яму, пока мало-по-малу не будетъ туда счищено все,-- а я, дѣлатель праха, патентованный Производитель Тряпья, собираю новый матеріалъ, который я могъ бы истрепать. О, архиживотность, гадость, тысячу разъ гадость!
   Развѣ у меня тоже нѣтъ плотной, все-покрывающей Кожи, свѣтлой или темной? Что же я такое,-- соединеніе портновскихъ и сапожническихъ обрѣзковъ, сметанныхъ вмѣстѣ,-- или плотно слаженная, однообразная маленькая Фигура, автоматическая и даже живая?"
   "Чрезвычайно странно, какъ человѣческія созданія закрываютъ глаза на самые очевидные факты и только по инерціи Забывчивости и Глупости спокойно живутъ среди Чудесъ и Ужасовъ. Но по-истинѣ человѣкъ есть и всегда былъ глупцомъ и тупицей; онъ скорѣе готовъ чувствовать и переваривать, чѣмъ мыслить и соображать. Предразсудокъ, по его словамъ столь имъ ненавидимый,-- вотъ его безусловный законодатель; обычай и привычка всегда и вездѣ водятъ его за носъ; стоитъ Восходу Солнца или даже Сотворенію Міра повториться дважды, и они уже перестаютъ для него быть удивительными, быть замѣчательными или достойными вниманія. И, можетъ быть, ни разу въ жизни не случится замѣтить вашему обыкновенному двуногому, изъ какой бы страны и рода онъ ни былъ -- будь онъ Принцемъ въ золотой мантіи или Крестьяниномъ въ сермягѣ, -- замѣтить, что его Одежда и его Я -- не одно и то же и не нераздѣльны; что онъ голъ и безъ одежды, покуда онъ не купитъ или не украдетъ ее и преднамѣренно не сошьетъ и не застегнетъ ее".
   "Что касается меня, то эти соображенія объ Одеждѣ, какъ нашемъ покровѣ, и о томъ, какъ, проникая внутрь до самой глубины нашего сердца, она приводитъ насъ въ портновское настроеніе и деморализируетъ насъ,-- наполняютъ меня нѣкоторымъ ужасомъ относительно меня самого и человѣчества; подобное чувство испытываешь при видѣ тѣхъ Голландскихъ Коровъ, которыя въ сырую погоду глубокомысленно пасутся въ юбкахъ и жакетахъ (изъ полосатаго холста) на лугахъ Гуды. Тѣмъ не менѣе есть что-то возвышенное въ томъ моментѣ, когда человѣкъ впервые освобождаетъ себя отъ постороннихъ оболочекъ и воочію видитъ, что онъ нагъ и, какъ говоритъ Свифтъ, есть "вилообразное животное съ растопыренными кривыми ногами". Но въ то же время онъ и -- Духъ, невыразимая Тайна изъ Тайнъ".
  
  
  
  
   [1] Пер. Вронченко.
  

ГЛАВА IX.

Адамитизмъ.

   Пусть благосклонный читатель не оскорбляется мыслями, высказанными въ заключеніе послѣдней Главы. Самъ Издатель при первомъ взглядѣ на это странное мѣсто склоненъ былъ воскликнуть: Какъ, передъ нами уже не только Санкюлоттъ, но даже врагъ Одежды въ теоріи? Новый Адамитъ въ этомъ столѣтіи, которое хвастается тѣмъ, что оно Девятнадцатое, и одинаково гибельно для Суевѣрія и Увлеченія?
   Подумай, о безумный Тейфельсдрекъ, какія невыразимыя благодѣянія извлекаютъ всѣ возрасты и полы изъ Одежды. Напримѣръ, когда ты самъ, мокренькій, мягенькій, слюнявый новичокъ - пришлецъ на этой Планетѣ, сидѣлъ, пища и хныкая на рукахъ твоей няни, сосалъ твое зубное ожерелье и глядѣлъ, ничего не понимая, на Божій міръ,-- что бы съ тобою было безъ твоихъ пеленокъ, нагрудниковъ и всѣхъ другихъ твоихъ скорлупокъ, которымъ даже нѣтъ названія? Ужасъ для тебя и для человѣчества! Или ты забылъ тотъ день, когда на тебя въ первый разъ надѣли панталоны, и твое длинное платье превратилось въ короткое? Вся деревня, въ которой ты жилъ, была оповѣщена объ этомъ событіи, и сосѣдъ за сосѣдомъ цѣловалъ твою пухлую щечку и давалъ тебѣ въ подарокъ серебряныя или мѣдныя монетки въ этотъ первый торжественный день твоего существованія. И далѣе не былъ ли ты въ свое время Щеголемъ, Франтомъ, Львомъ, Петиметромъ, Дэнди, или какое тамъ ни даютъ имя по времени и мѣсту этому явленію? Цѣлые таинственные томы заключены въ одномъ этомъ словѣ. Далѣе, теперь, когда царство безумія кончилось или измѣнилось, и твоя одежда служитъ тебѣ уже не для побѣдъ, а для защиты, всегда ли ты носилъ ее по принужденію и какъ послѣдствіе Паденія Человѣка; и развѣ ты никогда не наслаждался въ ней, какъ въ тепломъ подвижномъ Домѣ, какъ въ Тѣлѣ, заключающемъ твое Тѣло, въ которомъ это странное твое Ты сидѣло уютно, не боясь никакихъ измѣненій Погоды? Закутанный въ толстое сукно, наполовину скрытый подъ шалями и широкополой шляпой, въ дорожныхъ штанахъ и болотныхъ сапогахъ, даже съ пальцами, запрятанными въ лайковую кожу и рукавицы,-- ты вскочилъ на "Коня, на которомъ я ѣзжу", и несмотря на жестокую зиму пустился вскачь по свѣту, торжествуя, какъ если бы ты былъ его владыкой. Напрасно дождь и снѣгъ хлестали вокругъ твоей головы; они падали только на твой непроницаемый валеный или тканый шерстяной домъ. Напрасно завывалъ вѣтеръ,-- лѣса шумѣли и трещали, бездна взывала къ безднѣ,-- и порывы бури сливались въ одинъ необъятный Арктическій вихрь: ты мчался среди всего этого, изъ-подъ копытъ твоего коня летѣли искры, дикая музыка гудѣла въ твоихъ ушахъ, и ты былъ, какъ "Морякъ-Скиталецъ", крушеніематеріи и гибель міровъ были твоей стихіей, твоимъ благопріятнымъ теченіемъ. Безъ Одежды, безъ удила и сѣдла, что бы съ тобой сталось; что бы сталось съ твоимъ быстрымъ четвероногимъ? -- Природа хороша, но она не лучшее; здѣсь по-истинѣ была побѣда Искусства надъ Природою. Молнія, конечно, могла бы поразить тебя, но кромѣ нея ты могъ противостоять всему.
   Или, восклицаетъ благосклонный читатель, вашъ Тейфельсдрекъ забылъ, что онъ говорилъ недавно о "Первобытныхъ Дикаряхъ" и ихъ "по-истинѣ несчастномъ положеніи"? Что же онъ, готовъ отказаться отъ своихъ словъ, а мы должны вернуться назадъ къ "дерюжному плащу" и прикрываться "собственной толстой кожей"?
   Никоимъ образомъ, благосклонный читатель! Профессоръ вполнѣ хорошо знаетъ, что онъ говоритъ, а мы съ тобой, въ нашей поспѣшности, неправы передъ нимъ. Если Одежда въ настоящее время приводитъ насъ въ такое портновское настроеніе и такъ деморализируетъ насъ, то развѣ у нея нѣтъ искупительнаго достоинства? Развѣ она не можетъ быть измѣнена такъ, чтобы служить для лучшихъ цѣлей? Развѣ ее уже непремѣнно слѣдуетъ выбросить псамъ? Дѣло въ томъ, что Тейфельсдрекъ, хотя и Санкюлоттъ, не есть, однако, Адамитъ; и хотя онъ желаетъ идти впереди этого выродившагося вѣка, "какъ Знамя", онъ никоимъ образомъ не пожелаетъ сдѣлать это, какъ дѣлали древніе Адамиты, въ состояніи Наготы. Напротивъ, польза Одежды вполнѣ для него очевидна; и даже, пожалуй, онъ имѣетъ столь глубокое пониманіе ея скрытыхъ и даже мистическихъ качествъ, того, что мы назвали бы всемогущей силой Одежды,-- такое пониманіе, говоримъ мы, какое раньше не было дано ни одному изъ людей. Напримѣръ:
   "Вы видите," пишетъ онъ, "двухъ индивидуумовъ, одного одѣтаго въ превосходную Красную одежду, другаго -- въ грубую поношенную Синюю. Красный говоритъ Синему: "Ты долженъ быть повѣшенъ и анатомированъ". Синій слышитъ это съ содроганіемъ и (о, чудо изъ чудесъ!) печально идетъ на висѣлицу. Тамъ его вздергиваютъ, онъ качается положенное время, и доктора вскрываютъ его и составляютъ изъ его костей скелетъ для медицинскихъ цѣлей. Какъ это такъ? И что вы теперь станете дѣлать съ вашимъ: Ничто не можетъ дѣйствоватъ иначе, какъ тамъ, гдѣ оно находится? Красный не имѣетъ физической власти надъ Синимъ; онъ не держитъ его, не приходитъ съ нимъ ни въ какое соприкосновеніе. Сверхъ того, всѣ эти исполняющіе приказанія Шерифы, и Лорды-Лейтенанты, и Палачи, и Заплечные Мастера отнюдь не находятся въ такомъ отношеніи къ дающему приказанія Красному, чтобы онъ могъ таскать ихъ и туда, и сюда, но каждый изъ нихъ стоитъ обособленно въ своей собственной кожѣ. Тѣмъ не менѣе,-- какъ сказано, такъ и сдѣлано: высказанное Слово приводитъ всѣ руки въ Движеніе,-- и Веревка и усовершенствованная Опускная Доска дѣлаютъ свое дѣло".
   "Мыслящій читатель, причина мнѣ кажется двоякою: Во-первых ъ, Человѣкъ есть Духъ и связанъ невидимыми узами со Всѣми Людьми; во-вторыхъ, Онъ носитъ Одежду, которая есть видимый символъ этого обстоятельства. Не надѣты ли на вашемъ Красномъ вѣшающемъ индивидуумѣ парикъ изъ конскихъ волосъ, бѣличьи шкурки и плюшевая мантія, помощью которыхъ всѣ узнаютъ, что онъ Судья? -- Общество,-- чѣмъ болѣе я объ этомъ думаю, тѣмъ болѣе это меня удивляетъ,-- основано на Одеждѣ".
   "Часто, въ минуты меланхолическаго настроенія, когда я читаю о пышныхъ церемоніяхъ, о Франкфуртскихъ Коронаціяхъ, объ Уборныхъ Королей, объ ихъ LevИes и CouchИes, о томъ, какъ придверники, жезлоносцы и герольды стоятъ въ ожиданіи; какъ Эрцгерцогъ такой-то представляетъ Герцога такого-то, а Генералъ А Полковника Б, и безчисленные Епископы, Адмиралы и различные Чины изящно двигаются по направленію къ Помазанному Присутствію; когда я читаю это и стараюсь въ моемъ уединеніи частнаго лица составить себѣ ясную картину этого торжества: то вдругъ, какъ бы по мановенію волшебнаго жезла,-- произносить ли мнѣ это? -- Одежды спадаютъ со всѣхъ дѣйствующихъ лицъ, и Герцоги, Высочества, Епископы, Генералы, само Помазанное Присутствіе,-- всѣ стоятъ передо мною, какъ мать родила, растопыривъ ноги и даже безъ рубашекъ, и я не знаю: смѣяться мнѣ, или плакать? Послѣ долгихъ колебаній я нашелъ нужнымъ предать гласности этотъ мой физическій или психическій недостатокъ, въ которомъ, можетъ быть, я не совсѣмъ одинокъ. Да послужитъ это въ утѣшеніе тѣмъ, кто страдаетъ такимъ же недугомъ".
   О, если бы Небу было угодно, чтобы ты разсудилъ сохранить это втайнѣ, не можемъ мы не сказать! Кто можетъ теперь прочитать въ своей Утренней Газетѣ безъ содроганія пять столбцовъ Описаній Пріемовъ? Ипохондрически настроенные люди,-- а всѣ люди до извѣстной степени настроены ипохондрически,-- заслуживали бы болѣе бережнаго обращенія. Съ какою готовностью наша фантазія при такомъ разстроенномъ состояніи нервовъ слѣдитъ за выводами, которые Тейфельсдрекъ съ дьявольскимъ хладнокровіемъ продолжаетъ дѣлать:
   "Какъ бы поступило Величество, если бы такой случай произошелъ на самомъ дѣлѣ, т.-е. если бы всѣ пуговицы одновременно отлетѣли, и плотное сукно испарилось въ Дѣйствительности, какъ въ этой нашей Фантазіи? Ach Gott! Какъ каждый бросается въ ближайшее укромное мѣсто; ихъ высокое Комидійное Дѣйство (Haupt- und Staats Action) обращается въ Шутовской Фарсъ, достойный плача -- худшій изъ Фарсовъ; Таблицы, по выраженію Горація, распадаются при общемъ плачѣ и рыданіи, а вмѣстѣ съ ними все зданіе Правительства, Законодательства, Собственности, Полиціи и Цивилизованнаго Общества".
   Есть ли на свѣтѣ человѣкъ, который можетъ себѣ представить голаго Герцога Виндльстрау, говорящаго рѣчь передъ голой Палатой Лордовъ? Воображеніе, какъ бы задыхаясь въ спертомъ воздухѣ, съеживается и не рѣшается слѣдовать за картиной. Шерстяной Мѣшокъ, Министерство, Скамьи Оппозиціи -- infandum! infandum! Но, однако, почему же все это невозможно? Развѣ есть между этими Блюстителями нашей Свободы хоть одна душа или, скорѣй, хоть одно тѣло, которое не было бы голо или близко къ тому прошлою ночью; "вилкообразная Рѣдька съ фантастически вырѣзанной головой"? И почему бы она не могла, если бы нашъ суровый рокъ того потребовалъ, отправиться къ св. Стефану, такъ же, какъ и въ свою постель, въ этомъ не-костюмѣ,-- и тамъ, вмѣстѣ съ другими, ей подобными Рѣдьками, чинить Правосудіе? "Утѣшеніе тѣмъ, кто страдаетъ такимъ же недугомъ!" Несчастный Тейфельсдрекъ! Имѣлъ ли кто-нибудь другой до тебя подобный "физическій или психическій недостатокъ?" И нынѣ сколь многіе, можетъ быть, будутъ неизлѣчимо заражены благодаря твоему признанію, ие имѣющему себѣ подобнаго, и которое мы, побуждаемые нашею обязанностью Критика и Біографа, повторяемъ даже передъ болѣе здравыми Британскими читателями, лишь скрѣпя сердце! Что ты: самый лукавый изъ Санкюлоттовъ, или только самый безумный?
   "Остается изслѣдовать", прибавляетъ неумолимый Тейфельсдрекъ, "въ какой мѣрѣ Огородное Чучело, будучи также Одѣтой Особой, имѣетъ право на покровительство духовныхъ властей и Англійскаго суда присяжныхъ, или, можетъ быть, даже, принимая во вниманіе его высокія обязанности (ибо не есть ли оно также Защитникъ Собственности и Владыка, вооруженный всею устрашающею силою Закона?) право на нѣкоторыя королевскія Привиллегіи и Неприкосновенность, что, впрочемъ, нищіе и низшіе классы людей не всегда склонны добровольно предоставлять ему"... "О мои друзья! Мы, (говоря словами Іорика Стерна), только "индѣйки, которыхъ гонятъ на рынокъ хворостиной съ краснымъ лоскутомъ; если же какіе-нибудь погонщики, какъ это напр. дѣлаютъ въ Норфолькѣ, возьмутъ высушенный пузырь и наполнятъ его горохомъ, то его шумъ пугаетъ и самую смѣлую изъ нихъ".

ГЛАВА X.

Чистый Разумъ.

   Теперь должно быть достаточно ясно, что нашъ Профессоръ, какъ мы уже намекали выше, есть умозрительный Радикалъ, и притомъ самаго мрачнаго оттѣнка, ибо онъ въ большинствѣ случаевъ не признаетъ въ торжествахъ и украшеніяхъ цивилизованной Жизни, которымъ мы придаемъ такое значеніе, ничего болѣе, какъ лохмотья Одежды, хворостины для индѣекъ и "пузыри съ сухимъ горохомъ". Разборчивая публика не можетъ испытывать желанія задерживаться на такихъ умозрѣніяхъ долѣе, чѣмъ того строго требуетъ Наука. Для нашихъ цѣлей достаточно одного того факта, что такой Голый Міръ возможенъ и даже дѣйствительно существуетъ (подъ Одѣтымъ); поэтому мы опускаемъ многое о томъ, какъ "Короли борются голые на лугу съ Извозчиками", и Королей побѣждаютъ. "Разсѣките ихъ скальпелемъ," говоритъ Тейфельсдрекъ, "въ нихъ тѣ же самыя внутренности, ткани, печенки, легкія и другія жизненныя приспособленія; изслѣдуйте ихъ духовный механизмъ: тѣ же огромныя Потребности, огромные Аппетиты и малыя Способности. И даже я держу десять противъ одного, что Извозчикъ, который знаетъ толкъ въ ломовыхъ лошадяхъ, въ обтягиваніи колесъ, кое-что изъ законовъ устойчиваго и неустойчиваго равновѣсія и другихъ отраслей повозочной науки и подлинно прикладываетъ руки къ живому Дѣлу,-- что онъ изъ этихъ двухъ есть наиболѣе тонко одаренный. Откуда же тогда эта невыразимая разница между ними? Отъ Одежды!" Мы также опустимъ многое о смѣшеніи Чиновъ, объ Аннушкѣ и Миледи, и о томъ, когда всѣ стали бы жить на ровной ногѣ, и опять наступилъ бы хаосъ: все это будетъ ясно само собой для
   тѣхъ, кто однажды отчетливо представилъ себѣ великую идею-мать: Общество въ состояніи Наготы. Если какой-нибудь скептикъ будетъ еще питать сомнѣніе относительно того, могутъ ли существовать въ мірѣ безъ Одежды хотя малѣйшая Политичность, Политика или даже Полиція, то пусть онъ обратится къ подлинному Сочиненію и взглянетъ тамъ на необозримое Понтійское Болото Санкюлоттизма, гніющее и полное заразы, черезъ которое мы легко перескочили, но въ которомъ могутъ погибнуть не только цѣлыя арміи, но и цѣлыя націи! И по-истинѣ слѣдующее доказательство въ его краткомъ, сжатомъ эмфазѣ не есть ли само по себѣ уже неопровержимое и окончательное?
   "Развѣ мы Опоссумы? Развѣ мы имѣемъ естественныя Сумки, подобно Кенгуру? Или какимъ образомъ могли бы мы безъ Одежды обладать основнымъ органомъ, сѣдалищемъ души и истинной мозговой железой Соціальнаго Тѣла: я подразумѣваю Кошелек?"
   Тѣмъ не менѣе невозможно ненавидѣть Профессора Тейфельсдрека; въ крайнемъ случаѣ не знаешь, ненавидѣть ли его, или любить. Ибо хотя, взирая на прекрасный узоръ человѣческой Жизни, съ его царственными и даже священными изображеніями, онъ останавливается не на одной лицевой его сторонѣ, но въ этомъ мѣстѣ даже преимущественно на изнанкѣ; хотя онъ по-истинѣ съ чисто дьявольскимъ терпѣніемъ и равнодушіемъ, которыя должны были бы уронить его во мнѣніи многихъ читателей, выворачиваетъ грубые швы, лохмотья и различные обрѣзки нитей этой обыкновенно невидимой изнанки:-- тѣмъ не менѣе во всемъ этомъ есть что-то, что невыразимо отличаетъ его отъ всѣхъ другихъ бывшихъ и настоящихъ Санкюлоттовъ. Великая, не имѣющая себѣ подобной особенность Тейфельсдрека состоитъ въ томъ, что онъ со всѣмъ этимъ Десцендентализмомъ соединяетъ Трансцендентализмъ, не менѣе выдающійся; такимъ образомъ, если, съ одной стороны, онъ низвелъ человѣка ниже большинства животныхъ, кромѣ развѣ Гудскихъ одѣтыхъ коровъ,-- съ другой стороны, онъ превозноситъ его выше видимаго Неба и почти приравниваетъ къ богамъ.
   "Въ глазахъ обыкновенной Логики", говоритъ онъ, "что такое человѣкъ? Всеядное Двуногое, носящее Панталоны. Въ глазахъ Чистаго Разума, что онъ такое? Душа, Духъ, Божественное Явленіе. Вокругъ его таинственнаго Я лежитъ подъ всѣми этими шерстяными лохмотьями одѣяніе Плоти (или Чувствъ), сотканное на Небесномъ Станкѣ; при помощи этого одѣянія онъ открывается себѣ подобнымъ и пребываетъ съ ними въ Единеніи или Раздѣленіи; онъ видитъ и создаетъ для себя Міръ съ лазурными Звѣздными Пространствами и долгими Тысячами Лѣтъ. Онъ глубоко скрытъ подъ этимъ страннымъ Одѣяніемъ; онъ какъ-будто запеленутъ въ этихъ Звукахъ, Краскахъ и Формахъ; онъ неразрѣшимо въ нихъ запутанъ,-- и тѣмъ не менѣе это Одѣяніе соткано на небѣ и достойно Бога. Не стоитъ ли онъ благодаря ему въ центрѣ Необъятностей, въ мѣстѣ сліянія Вѣчностей? Онъ чувствуетъ; ему была дана сила знать, вѣрить; и не проглядываетъ ли здѣсь хотя бы мгновеніями, даже духъ Любви, свободный въ своемъ первоначальномъ небесномъ блескѣ? Златоустый хорошо сказалъ своими Золотыми Устами: "Человѣкъ есть истинный Кивотъ Завѣта". Ибо гдѣ, какъ не въ нашихъ ближнихъ, Присутствіе Бога открывается не только для нашихъ глазъ, но и для нашихъ сердецъ?"
   Въ такихъ отрывкахъ, къ несчастію очень рѣдкихъ, прорывается наружу, какъ бы полнымъ потокомъ, высокій Платоновскій Мистицизмъ нашего Автора, который есть, можетъ быть, основной элементъ его природы; и сквозь весь туманъ и муть того, что въ своей внѣшней оболочкѣ часто такъ искажено, такъ ничтожно, мы, кажется, проникаемъ взоромъ во все необъятное внутреннее Море Свѣта и Любви;-- но, увы, сѣрыя свинцовыя тучи скоро опять находятъ со всѣхъ сторонъ и скрываютъ его отъ нашего взора!
   Такую склонность къ Мистицизму можно повсюду прослѣдить въ нашемъ мужѣ, и она, безъ сомнѣнія, была уже давно замѣчена внимательными читателями. Во всемъ, что онъ видитъ, онъ находитъ не одинъ только обыкновенный смыслъ: онъ находитъ ихъ два. Такъ, если въ высочайшемъ Императорскомъ Скипетрѣ, въ Мантіи Карла Великаго, равно какъ и въ самомъ послѣднемъ Стрекалѣ Гуртовщика или Плащѣ Цыгана, онъ видитъ Прозу, Разрушеніе, нѣчто Презрѣнное,-- то во всемъ этомъ для него есть и Поэзія, и нѣчто достойное Уваженія. Ибо Матерія, какъ бы она ни была презрѣнна, есть Духъ, есть проявленіе Духа; чѣмъ же она могла бы быть болѣе, какъ бы высоко ее ни ставить? Вещь Видимая, даже вещь Воображаемая, вещь какимъ бы то ни было образомъ мыслимая, какъ Видимая,-- что она такое, какъ не Покровъ, какъ не Одежда для высшаго, небеснаго Невидимаго, "непредставляемаго, безформеннаго, темнаго въ избыткѣ свѣта"? Съ этой точки зрѣнія представляется весьма характеристичнымъ слѣдующій отрывокъ, столь странный по содержанію и по выраженію:
   "Начало всякой Мудрости заключается въ томъ, чтобы смотрѣть на Одежду пристально, даже вооруженнымъ глазомъ, до тѣхъ поръ, пока она не станетъ прозрачной. "Философъ", говоритъ мудрѣйшій въ нашемъ вѣкѣ, "долженъ помѣстить себя въ середину": какъ вѣрно! Философъ есть тотъ, до котораго снизошло Высшее, и къ которому поднялось Низшее, кто всѣмъ одинаково добрый братъ".
   "Будемъ ли мы трепетать передъ тканями одежды и передъ тканями паука, будь онѣ сотканы на Аркрайтовомъ станкѣ или молчаливой Арахнеей, неустанно ткущей въ нашемъ воображеніи? Или, съ другой стороны, существуетъ ли что-нибудь, чего мы не могли бы любить, разъ все было создано Богомъ?"
   "Счастливъ тотъ, кто можетъ проникнуть взоромъ сквозь Одежду Человѣка (сквозь Одежду шерстяную, тѣлесную и оффиціальную -- Банковыхъ бумагъ и Государственныхъ бумагъ) въ самого Человѣка и различить, можетъ быть, въ томъ или другомъ Страшномъ Властителѣ болѣе или менѣе безсильный Пищеварительный Аппаратъ, а въ послѣднемъ Мѣдникѣ, который стоитъ передъ его глазами,-- неисповѣдимую великую Тайну!"
   А затѣмъ, какъ это и естественно въ человѣкѣ такого направленія, онъ приписываетъ огромное значеніе чувству Удивленія; настаиваетъ на необходимости и высокомъ значеніи всемірнаго Удивленія; онъ считаетъ, что Удивленіе и есть единственное разумное состояніе для гражданъ такой странной Планеты, какъ наша. "Удивленіе", говоритъ онъ, "есть основаніе благоговѣнія: царство Удивленія постоянно, неразрушимо въ Человѣкѣ; только въ нѣкоторые періоды (какъ въ настоящій) оно можетъ быть на короткій срокъ царствомъ in partibus infidelium". Тейфельсдрекъ выказываетъ весьма мало благосклонности къ тому прогрессу Науки, который стремится разрушить Удивленіе и замѣнить его Измѣреніемъ и Счетомъ, хотя, вообще говоря, онъ весьма уважаетъ эти два послѣдніе процесса.
   "Можетъ ли ваша Наука", восклицаетъ онъ, "развиваться въ маленькой подземной мастерской одной только Логики, куда едва проникаетъ свѣтъ сквозь небольшую щель или въ которой коптитъ тусклый ночникъ? И можетъ ли человѣческій умъ сдѣлаться Ариsметической Мельницей, гдѣ память есть Насыпъ, а Мукой являются однѣ только Таблицы Синусовъ и Тангенсовъ, Кодификація да Трактаты того, что вы называете Политической Экономіей? И что такое эта ваша Наука, которую могла бы развивать научная голова одна, безъ тѣни сердца, если бы ее отрѣзать и (подобно головѣ Доктора въ Арабской Сказкѣ) положить въ тазъ, чтобы сохранить живой? Въ этомъ случаѣ она была бы не чѣмъ инымъ, какъ механическимъ мелкимъ ремесленникомъ, для котораго Ученая Голова (имѣющая въ себѣ Душу) была бы слишкомъ благороднымъ органомъ? Я именно думаю, что Мысль безъ Почитанія безплодна, можетъ быть, даже ядовита; въ лучшемъ случаѣ, она, подобно кухонной стряпнѣ, умираетъ въ тотъ же день, въ которой произведена, и не можетъ жить подобно посѣву, все въ новыхъ бороздахъ и болѣе богатыхъ жатвахъ, принося питаніе и обильные урожаи во всѣ времена".
   Такимъ-то образомъ Тейфельсдрекъ раздаетъ удары, слабѣе или сильнѣе, смотря по тому, какъ удастся, но всегда, какъ мы съ радостью готовы признать, съ добрымъ намѣреніемъ. Но болѣе всего для него нестерпимъ этотъ классъ "Лавочниковъ Логики, визгливыхъ Свистуновъ и профессіональныхъ Враговъ Удивленія, которые въ настоящее время въ такомъ множествѣ, какъ ночные сторожа, держатъ патруль вокругъ Института Механической Науки и, какъ истинные Древне-Римскіе гуси и гусенята, гогочутъ вокругъ своего Капитолія при всякой тревогѣ или и безъ нея; которые даже часто, какъ просвѣщенные Скептики, являются въ самое мирное общество средь бѣла дня съ трещоткой и фонаремъ и настойчиво предлагаютъ вамъ проводить васъ или охранять васъ, хотя Солнце ярко свѣтитъ, и улица полна одними только благонамѣренными людьми". Весь этотъ классъ невыразимо тягостенъ для него. Послушайте, съ какимъ необыкновеннымъ одушевленіемъ онъ восклицаетъ:
   "Человѣкъ, который не можетъ удивляться, который не имѣетъ привычки удивляться (и благоговѣть), будь онъ Президентомъ безчисленныхъ Королевскихъ Обществъ и храни онъ въ одной своей головѣ всю MИcanique CИleste и Философію Гегеля и конспектъ всѣхъ Лабораторій и Обсерваторій со всѣми ихъ результатами,-- такой человѣкъ есть не болѣе, какъ Пара Очковъ, за которыми нѣтъ Глазъ. Пусть тѣ, у кого есть Глаза, смотрятъ сквозь него; при такомъ условіи, можетъ быть, и онъ на что-нибудь пригодится".
   "Ты не хочешь знать ни Таинственнаго, ни Мистицизма; ты хочешь идти въ этомъ мірѣ при солнечномъ сіяніи того, что ты называешь Истиной, или хотя бы съ фонаремъ того, что я называю Адвокатской Логикой,-- и хочешь все "объяснить", во всемъ "отдать отчетъ" или ни во что изъ этого не вѣрить? Больше того,-- ты пытаешься смѣяться; тотъ, кто признаетъ неизмѣримую, всеобъемлющую область Таинственнаго, которая вездѣ подъ нашими ногами и около нашихъ рукъ; для кого Вселенная есть Оракулъ и Храмъ столько же, сколько Кухня и Коровникъ, тотъ, по твоему,-- сумасшедшій Мистикъ! Съ сопящей сострадательностью ты навязчиво предлагаешь ему твой фонарь и вскрикиваешь, какъ оскорбленный, если онъ отпихиваетъ его ногой! Armer Teufel! Развѣ твоя корова не телится, развѣ твой быкъ не производитъ? Развѣ ты самъ не родился? Развѣ ты не умрешь? "Объясни" мнѣ все это или сдѣлай одно изъ двухъ: Спрячься куда-нибудь подальше съ твоимъ глупымъ кудахтаньемъ, или, что было бы еще лучше, прекрати его и плачь не о томъ, что царство Удивленія окончилось, и Божій міръ лишился своей красоты и поэзіи, а о томъ, что ты до сихъ поръ еще Дилеттантъ и близорукій Педантъ".
  

ГЛАВА XI.

Взглядъ впередъ.

   Философія Одежды, какъ мы про нее и предсказывали, раскрываясь, захватываетъ теперь передъ всѣми читателями новыя, безграничныя области, вида суроваго, почти химерическаго, хотя не безъ лазоревыхъ проблесковъ вдалекѣ и не безъ яркихъ лучей, какъ бы исходящихъ изъ Элизіума; поэтому для насъ становится все болѣе и болѣе важнымъ твердо опредѣлить ея чрезвычайно спорныя содержаніе и задачу. Дѣйствительно ли исходитъ этотъ свѣтъ изъ Элизіума, воскликнетъ иной робкій путникъ, или онъ только отблескъ Преисподней лавы? Истинно ли ведетъ онъ къ блаженнымъ Асфоделевымъ лугамъ, или же это только желтое пламя мергеля въ Земномъ Аду?
   Нашъ Профессоръ, какъ и другіе Мистики, бредящіе или вдохновенные, доставляетъ немало хлопотъ своему Издателю. Съ каждымъ шагомъ выше и головокружительнѣе становятся высоты, на которыя онъ насъ ведетъ; съ каждой страницей становятся болѣе проницательными, всеобъемлющими, все-спутывающими его взгляды и намѣренія. Напримѣръ, вотъ что онъ говоритъ о Природѣ, какъ Цѣломъ, а не Аггрегатѣ:
   "Хорошо пѣлъ Еврейскій псалмопѣвецъ: "Возьму ли я крылья зари и переселюсь въ крайніе предѣлы Вселенной,-- и тамъ Богъ". И ты самъ, о цивилизованный Читатель, который, слишкомъ вѣроятно, не Псалмопѣвецъ, а Прозаикъ, и знаешь Бога только по преданію,-- знаешь ли ты такой уголокъ Вселенной, гдѣ бы не было по крайней мѣрѣ Силы? Капля, которую ты стряхиваешь съ мокрой руки, не остается тамъ, гдѣ она упала, но ты находишь ее на-завтра уже исчезнувшей: на крыльяхъ Сѣвернаго Вѣтра она уже приближается къ Тропику Рака. Но какъ же вышло, что она испарилась, а не осталась лежать недвижимо? Думаешь ли ты, что существуетъ что-либо недвижимое, безъ Силы и совершенно мертвое?"
   "Разъ, когда я ѣхалъ верхомъ по Шварцвальду, я сказалъ себѣ: Этотъ маленькій огонекъ, который блеститъ, подобно звѣздѣ, среди темнѣющаго (nachtende) болота, гдѣ закоптѣлый кузнецъ стоитъ, согнувшись надъ своей наковальней, и гдѣ ты надѣешься замѣнить твою потерянную подкову,-- есть ли этотъ огонекъ отторгнутое, отдѣленное пятно, отсѣченное отъ всей Вселенной, -- или же онъ неразрывно связанъ съ Цѣлымъ? Безумный! Этотъ кузнечный огонь былъ (первоначально) зажженъ отъ Солнца; онъ питается отъ воздуха, который существовалъ ранѣе Потопа, простирается далѣе Сиріуса; здѣсь, Силой Желѣза, Силой Угля и еще гораздо болѣе странной Силой Человѣка приводятся въ дѣйствіе тонкія формы сродства, вызываются битвы и побѣды Силы; онъ -- маленькій ганглій, или нервный центръ, въ огромномъ жизненномъ организмѣ Необъятнаго. Назови его, если хочешь, безсознательнымъ Алтаремъ, возженнымъ на лонѣ Всецѣлаго; Алтаремъ, чьи желѣзныя жертвы, чей желѣзный дымъ и дѣйствіе проникаютъ сквозь это Всецѣлое; чей темный Жрецъ не словомъ, но мозгомъ и мышцами проповѣдуетъ тайну Силы; проповѣдуетъ (довольно экзотерично) одинъ маленькій текстъ изъ Евангелія Свободы, Евангелія Человѣческой Силы, которая и теперь уже властна, а со временемъ будетъ всевластна".
   "Отторгнутое, отдѣленное! Я говорю: такого отдѣленія не существуетъ. Ничто и никогда до сихъ поръ не было выброшено на берегъ, выкинуто, но все, будь то увядшій листъ, участвуетъ въ общей работѣ; все несется впередъ въ бездонномъ, безбрежномъ потокѣ Дѣйствія и живетъ въ постоянныхъ метаморфозахъ. Увядшій листъ не мертвъ и не потерянъ, но въ немъ и вокругъ него пребываютъ Силы, хотя и дѣйствующія въ обратномъ порядкѣ; иначе какъ могъ бы онъ гнить? Не презирайте тряпье, изъ котораго человѣкъ дѣлаетъ Бумагу, или навозъ, изъ котораго земля дѣлаетъ хлѣбныя Зерна. Если смотрѣть правильно,-- ни одинъ, самый малѣйшій, предметъ не незначителенъ: всѣ предметы -- какъ бы окна, сквозь которыя философскій глазъ смотритъ въ самую Безконечность".
   Далѣе, вслѣдъ за этимъ удивительнымъ Шварцвальдскимъ Кузнечнымъ Алтаремъ, что это за безсмысленные, высоко несущіеся воздушные корабли, и куда они съ нами понесутся?
   "Всѣ видимыя вещи суть Эмблемы; все, что ты видишь, существуетъ не за свой собственный счетъ; строго говоря, его вовсе нѣтъ: Матерія существуетъ только духовно, чтобы представлять какую-нибудь идею и воплощатъ ее. Поэтому Одежда, сколь презрѣнною мы ее ни считаемъ, въ дѣйствительности такъ несказанно значительна. Одежда, начиная отъ Королевской мантіи и ниже,-- есть эмблема не только нужды, но и различныхъ ловкихъ Побѣдъ надъ нуждой. Съ другой стороны, всѣ Эмблематическія вещи въ сущности -- Одежды, сотканныя мыслью или сотканныя рукой: развѣ Воображеніе не должно ткать платья, видимыя Тѣла, въ которыхъ открываются и становятся впервые всемогущими, подобно духамъ, всѣ, иначе невидимыя, созданія и вдохновенія нашего Разума, въ особенности если ему помогаетъ также и Рука, какъ мы это часто видимъ, и открываетъ ихъ (помощью шерстяной одежды или какъ-нибудь иначе) даже и для внѣшняго глаза?"
   "Про людей правильно говорятъ, что они облечены Властью, облечены Красотой, Проклятіемъ и т. п. Но, если вы тщательно вдумаетесь, что такое самъ Человѣкъ и вся его земная Жизнь, какъ не эмблема,-- Одѣяніе или видимое Платье для его собственнаго Я, сведеннаго сюда съ Небесъ, подобно частицѣ огня? Поэтому про него и говорятъ, что онъ облеченъ Тѣломъ".
   "Языкъ называютъ Платьемъ Мысли; хотя скорѣе слѣдовало бы сказать: Языкъ есть Тѣлесное Платье, Тѣло Мысли. Я сказалъ, что Воображеніе ткетъ это Тѣлесное Платье; развѣ это не вѣрно? Метафоры -- его матеріалъ; изслѣдуйте языкъ: за исключеніемъ нѣкоторыхъ немногихъ первоначальныхъ элементовъ (естественныхъ звуковъ),-- что такое онъ весь, какъ не Метафоры, признанныя за таковыя или болѣе не признаваемыя,-- все еще развивающіяся и цвѣтущія, или уже окаменѣвшія и безцвѣтныя. Если эти самые первые элементы суть костяной остовъ въ Тѣлесномъ Платьѣ Языка, то Метафоры -- его мускулы, ткани и живыя оболочки. Напрасно вы стали бы искать неметафорическаго стиля; самое ваше Вниманіе не есть ли Метафора? не означаетъ ли это слова, что вы принимаете что-нибудь вашимъ умомъ? Разница въ слѣдующемъ: нѣкоторые стили сухи, темны, металличны; самые мускулы ихъ кажутся костистыми; другіе какъ бы даже блѣдны, истощены голодомъ, мертвенны на видъ, тогда какъ иные, напротивъ, цвѣтутъ здоровьемъ и силой роста, хотя иногда (какъ въ моемъ личномъ случаѣ)--не безъ склонности къ апоплексіи. Сверхъ того есть ложныя Метафоры; вися на этомъ самомъ Тѣлѣ Мысли (которое лучше, когда оно голо) и обманчиво разукрашая и набивая его, они могутъ быть названы его фальшивой начинкой, ненужнымъ параднымъ платьемъ (Putz-Mantel) и мишурными шерстяными лохмотьями. А потому всякій, кто хотя бѣгло просмотритъ ихъ, можетъ набрать ихъ цѣлыя корзины -- и сжечь ихъ".
   Случалось ли когда-нибудь читателю встрѣчать болѣе удивительный метафорическій параграфъ о Метафорахъ? И тѣмъ не менѣе, это еще не самое большое наше огорченіе; Профессоръ продолжаетъ:
   "Къ чему умножать примѣры? Написано: Небо и Земля погибнутъ, какъ Одѣяніе; ибо въ самомъ дѣлѣ, что они такое? -- Временное Одѣяніе Вѣчнаго. Все, что существуетъ чувственнымъ образомъ, все, что даетъ Духу видѣть другой Духъ, есть собственно Одѣяніе, пара Платья, надѣтая на одинъ сезонъ съ тѣмъ, чтобы быть потомъ снятой. Такимъ образомъ, въ одномъ этомъ многозначительномъ предметѣ: Одежда, если его правильно понять, заключается все, что люди думали, о чемъ мечтали, что дѣлали и чѣмъ были; весь Внѣшній Міръ и все, что онъ обнимаетъ, есть только Одѣяніе, и сущность всякой Науки заключается въ Философіи Одежды".
   Не безъ страха и не безъ постоянныхъ затрудненій видитъ Издатель, какъ онъ подвигается и пробивается къ этимъ темнымъ и безконечно-широкимъ областямъ, близко граничащимъ съ неосязаемой Пустотой. До послѣдняго времени привѣтная утренняя звѣзда надежды блистала передъ нимъ въ видѣ ожидаемой Помощи Гофрата Гейшреке; но эта звѣзда теперь меркнетъ не въ пурпурѣ утра, а въ неопредѣленномъ сѣромъ полусвѣтѣ не то зари наступающаго дня, не то сумрака передъ полночною темнотою. Вотъ уже недѣля, какъ эти такъ называемые Біографическіе Документы наконецъ въ его рукахъ. Благодаря обязательности одного Шотландскаго Купца, живущаго въ Гамбургѣ, имени коего (хотя оно извѣстно всему промышленному міру) онъ однако не имѣетъ права упоминать, но почтенную любезность коего, теперь, какъ и часто ранѣе, оказанную по собственному побужденію ему, простому иностранцу-литератору, онъ не скоро забудетъ,-- благодаря этой обязательности тяжелый Вейснихтвоскій Пакетъ пришелъ сюда вполнѣ оплаченный и въ совершенной цѣлости со всѣми его Таможенными печатями, заграничными іероглифами и разными другими признаками Пересылки. Читатель теперь легко представитъ себѣ, съ какою горячею поспѣшностью вскрылъ издателъ этотъ пакетъ, съ какимъ захватывающимъ ожиданіемъ онъ просмотрѣлъ его,-- но увы! съ какимъ безпокойнымъ разочарованіемъ онъ съ тѣхъ поръ много разъ отбрасывалъ его прочь и снова бралъ въ руки!
   Въ чрезвычайно длинномъ, запутанномъ Письмѣ, полномъ комплиментовъ, Вейснихтвоской политики, описаній обѣдовъ, обѣденныхъ рѣчей и прочихъ пустыхъ пошлостей, Гофратъ Гейшреке упорно напоминаетъ намъ и безъ того намъ хорошо извѣстное: что, въ противоположность тому, какъ это обстоитъ съ Метафизикой и съ другими отвлеченными Науками, зарождающимися въ одной только Головѣ (Verstand), ни одна Философія Жизни (Lebensphilosophie), которая зарождается также и въ характерѣ (GemЭth) и говоритъ также и ему (а слѣдовательно и претендующая быть таковой эта Философія Одежды), не можетъ достигнуть своего полнаго значенія, пока самъ этотъ Характеръ не будетъ хорошо узнанъ и разсмотрѣнъ, "пока не будетъ уясненъ Взглядъ Автора на Міръ (Weltansicht) и путь, по которому онъ активно и пассивно до этого взгляда дошелъ;-- коротко говоря, пока его Біографія не будетъ философски-поэтически написана и философски-поэтически прочтена". Онъ прибавляетъ: "Даже если бы была познана умозрительно-научная Истина, то, въ нашъ пытливый вѣкъ, вы непремѣнно спросите: Откуда она получилась, и Зачѣмъ, и Какъ? -- и не успокоитесь, пока, за неимѣніемъ лучшаго, Воображеніе не выдумаетъ вамъ отвѣта, и пока, въ подлинномъ ли очертаніи Фактовъ, въ выдуманныхъ ли созданіяхъ Фантазіи, полная картина и Генетическая Исторія Человѣка и его духовныхъ Стремленій не развернется передъ вами. "Но зачѣмъ", говоритъ Гофратъ, а за нимъ по-истинѣ скажемъ и мы, "распространяюсь я о пользѣ нашей Біографіи Тейфельсдрека? Великій Господинъ Министръ фонъ-Гете проницательно замѣтилъ: "Человѣкъ есть собственно единственный предметъ, который интересуетъ человѣка". Также и я сдѣлалъ наблюденіе, что въ Вейснихтво всѣ наши разговоры всегда болѣе или менѣе сводятся къ однимъ только Біографіямъ или Автобіографіямъ; они всегда человѣчески-анекдотичны (menschlich-anekdotisch). Біографія по природѣ своей наиболѣе для всѣхъ полезная и для всѣхъ пріятная изъ вещей, въ особенности Біографія выдающихся личностей".
   "Тѣмъ временемъ, mein Verehrtester (мой Почтеннѣйшій)", продолжаетъ онъ съ краснорѣчіемъ, почти необъяснимымъ, если только онъ не укралъ этихъ словъ у Тейфельсдрека, или если они не являются какой-нибудь его шуткой, какъ мы то подозрѣваемъ, "тѣмъ временемъ вы вполнѣ углубились (vertieft) въ этотъ могучій лѣсъ Философіи Одежды; съ немалымъ удивленіемъ, какъ и всѣ ея читатели, осматриваетесь вы вокругъ. Тѣ части и отрывки, какими вы уже овладѣли и занесли на бумагу, не могутъ не возбудить страннаго любопытства относительно ума, изъ котораго они изошли, и относительно почти не имѣющаго себѣ подобнаго психическаго механизма, который сработалъ такую матерію и выпустилъ ее на Божій свѣтъ. Были ли у Тейфельсдрека отецъ и мать? Носилъ ли онъ когда-нибудь нагрудники и питался ли когда-нибудь только кашкой? Прижималъ ли онъ когда-нибудь въ восторгѣ и слезахъ дружественную грудь къ своей груди? Заглядываетъ ли онъ когда-нибудь пристально въ обширный склепъ Прошлаго, откуда посылаетъ нечленораздѣльный отвѣтъ только вѣтеръ, да его тихій суровый стонъ? Дрался ли онъ на дуэляхъ,-- праведное Небо! какъ онъ велъ себя, когда былъ Влюбленъ? По какимъ страннымъ ступенямъ, коротко говоря, какими подземными проходами, какими топями Отчаянія и крутыми утесами Фасги достигъ онъ того чудеснаго пророческаго Геброна (истиннаго Жидовскаго Квартала Стараго Платья), въ которомъ онъ теперь находится?"
   "Въ отвѣтъ на всѣ эти естественные вопросы голосъ общественной Исторіи до сихъ поръ безмолвствуетъ. До сихъ поръ достовѣрно только одно: что онъ былъ и есть Пилигримъ, Путникъ изъ далекой Страны; что онъ болѣе или менѣе прихрамываетъ и покрытъ дорожною пылыо; что онъ отправился въ путь съ попутчиками, попалъ къ ворамъ, былъ отравленъ скверными кушаньями, искусанъ клопами; что тѣмъ не менѣе на каждой остановкѣ (ибо его все-таки пропускали) ему приходилось платить по Счетамъ. Но всѣ подробности его Путешествія, его наблюденія надъ Погодой, художественные Наброски, которые онъ дѣлалъ,-- все это хотя и было аккуратно отмѣчено (неразрушимыми симпатическими чернилами, невидимымъ внутреннимъ Писцомъ),-- сохранилось ли это гдѣ-нибудь? Можетъ быть, это все потеряно: еще одинъ листъ изъ этой громадной Книги (человѣческой Памяти), брошенный на вѣтеръ, ненапечатанный, неизданный, непереплетенный, старая макулатура! Можетъ быть, онъ теперь уже гніетъ, какъ забава непогоды".
   "Нѣтъ, verehrtester Herr Herausgeber,-- никоимъ образомъ! Я, въ виду безпримѣрнаго благоволенія къ вамъ нашего Мудреца, посылаю не только Біографію, но Автобіографію, или, по крайней мѣрѣ, матеріалы для нея, и, если я не обчелся, ваша проницательность получитъ изъ нихъ всѣ самыя полныя разъясненія,-- и такимъ образомъ вся Философія и самый Философъ Одежды предстанутъ вполнѣ ясными передъ изумленнымъ взоромъ Англіи и затѣмъ черезъ Америку, черезъ Индостанъ и черезъ антиподовъ Новой Голландіи окончательно покорятъ
   (einnehmen) большую часть нашей земной Планеты!"
   А теперь пусть благорасположенный читатель судитъ о нашихъ чувствахъ, когда вмѣсто этой самой Автобіографіи съ "самыми полными разъясненіями" мы находимъ -- Шесть большихъ Связокъ Бумагъ, тщательно запечатанныхъ и послѣдовательно отмѣченныхъ, помощью золотыхъ Китайскихъ чернилъ, Символами Шести Южныхъ Знаковъ Зодіака, начиная съ Libra. Внутри же этихъ запечатанныхъ Связокъ лежатъ кипы различныхъ Листовъ, а еще чаще Лоскутковъ и Обрывковъ, исписанныхъ едва разбираемымъ Cursiv-Schrift Тейфельсдрека и трактующихъ о всевозможныхъ вещахъ подъ Зодіакомъ и надъ нимъ, о его же личной исторіи лишь изрѣдка, и то самымъ загадочнымъ образомъ.
   Тамъ есть цѣлыя пачки, въ которыхъ Профессоръ, или, какъ онъ, говоря здѣсь о себѣ въ третьемъ лицѣ, называетъ себя, "Странникъ" -- ни разу не упомянутъ. А затѣмъ вдругъ среди того, что, повидимому, есть Метафизико-теологическое Разсужденіе, "Отдѣльныя Мысли о Паровыхъ Машинахъ" или "Все продолжающаяся Возможность Пророчества",-- мы вдругъ встрѣчаемъ какой-нибудь совершенно личный, не лишенный важности, Біографическій фактъ. На иныхъ листахъ описаны Сны, подлинные или нѣтъ, при чемъ сопутствующія имъ Событія въ бодрствующемъ состояніи опущены. Анекдоты, чаще всего безъ обозначенія времени и мѣста, разлетаются, на отдѣльныхъ лоскуткахъ, какъ свитки Сивиллы. Затѣмъ сюда вплетены также длинныя, чисто Автобіографическія описанія, хотя безъ связи, безъ какого-нибудь видимаго соотношенія; нѣкоторыя до такой степени неважны, до такой степени поверхностны и мелочны, что они скорѣе всего напоминаютъ намъ "P. P. Clerk of this Parish". Такимъ образомъ, скудность свѣдѣній чередуется съ излишествомъ ихъ. Выборъ, порядокъ, повидимому, неизвѣстны Профессору. Во всѣхъ Связкахъ та же самая путаница; можетъ быть, только въ Связкѣ Capricorn и въ ближайшихъ она еще немного хуже. Рядомъ съ почти краснорѣчивою Рѣчью "На полученіе Докторскаго Берета" лежитъ счетъ отъ прачки, помѣченный "bezahlt (уплаченъ)". Его Путешествія обозначены Названіями Улицъ различныхъ городовъ, которые онъ посѣтилъ,-- и это, быть можетъ, самая полная изъ существующихъ коллекцій Названій Улицъ на всѣхъ живыхъ языкахъ.
   Такимъ образомъ, если трудъ объ Одеждѣ самъ былъ слишкомъ похожъ на Хаосъ,-- передъ нами вмѣсто солнечнаго Свѣтила, которое его разсѣяло бы,-- воздушный Лимбъ, отъ примѣси коего онъ еще болѣе испаряется и разлагается! Но такъ какъ мы, можетъ быть, въ концѣ концовъ сочтемъ своею обязанностыю передать эти Шесть Связокъ Бумагъ въ Британскій Музей, то мы можемъ избавить себя отъ дальнѣйшаго описанія ихъ и отъ всякаго ихъ осужденія. Совершенно ясно, что никакой Біографіи или Автобіографіи Тейфельсдрека набрать здѣсь нельзя. Въ крайнемъ случаѣ, помощыо неслыханныхъ усилій, частью разсудка, частью воображенія, со стороны Издателя и Читателя, можетъ, пожалуй, возстать изъ нихъ нѣкоторый поверхностный, туманный, неуловимый его образъ. Содержаніе этихъ Шести Связокъ можетъ носиться вокругъ насъ развѣ только какъ нѣкоторое газообразно-хаотическое Приложеніе къ нѣкоторому жидко-хаотическому Тому; наша передача можетъ дать плоть и кровь развѣ только нѣкоторымъ частямъ его.
   День и ночь сидитъ Издатель (въ зеленыхъ очкахъ), разбирая удивительный Cursiv-Schrift этихъ невозможныхъ Документовъ и сравнивая ихъ съ неменѣе невозможнымъ Сочиненіемъ, которое набрано яснымъ шрифтомъ. Онъ старается (путемъ соединенія подобнаго съ подобнымъ, въ чемъ и состоитъ Метода) построить для Британскихъ путешественниковъ прочный Мостъ надъ этою всеобъемлющею смѣсью высокаго и низкаго, горячаго и холоднаго, сыраго и сухаго. Можетъ быть, никогда съ тѣхъ поръ, какъ наши первые строители Мостовъ, Грѣхъ и Смерть, построили эту удивительную Арку отъ воротъ Ада къ Землѣ,-- можетъ быть, никогда ни одинъ Понтифексъ, или Первосвященникъ не предпринималъ такой задачи, какъ въ данномъ случаѣ Издатель. Ибо и для настоящей Арки, которая, какъ мы скромно предполагаемъ, дастъ сообщеніе гораздо дальше, чѣмъ великая первоначальная,-- и для этой Арки надо выуживать матеріалы изъ огромной глубины, доставать изъ трепетнаго воздуха тутъ одну кучу, тамъ другую и затѣмъ соединять ихъ искусно цементомъ, пока внизу кипятъ элементы; при этомъ у него нѣтъ никакой сверхъестественной силы; одна только простая Усидчивость и слабая мыслительная Способность Англійскаго Издателя старалась извлечь печатное Созданіе изъ Нѣмецкаго печатнаго и писаннаго Хаоса, въ которомъ, кажется, сейчасъ должны быть поглощены всѣ его Способности и все его Я, пока онъ мечется, собирая, хватая, соединяя Для Чего съ отдаленнымъ Для Того.
   Среди этихъ непрестанныхъ трудовъ и волненій Издатель, терпѣливо и отбросивъ всякій гнѣвъ, видитъ, какъ слабѣетъ его нѣкогда крѣпкое здоровье; какъ нѣкоторая доля отмѣреннаго ему естественнаго сна покидаетъ его ночью; и впереди ему не предстоитъ ничего, кромѣ воспаленной нервной системы. Но какая же польза въ здоровьѣ, въ жизни, если не сотворить съ ихъ помощью какого-нибудь дѣла? И какое дѣло благороднѣе, чѣмъ пересаживать чужую Мысль на родную безплодную почву,-- кромѣ, конечно, воздѣлыванія собственныхъ Мыслей, что однако составляетъ преимущество весьма немногихъ? Какъ она ни кажется дикой, эта Философія Одежды обѣщаетъ, если только мы когда-нибудь проникнемъ въ ея дѣйствительный смыслъ,-- обѣщаетъ открыть новыя Эры Всемірной Исторіи, первые неясные зачатки и завязывающіеся зародыши болѣе благородной Эры. Развѣ такая награда не достойна нѣкоторой борьбы? Итакъ, впередъ съ нами, мужественный читатель, будь то къ неудачѣ или къ успѣху! Послѣдній ты раздѣлишь съ нами, но и первая не будетъ принадлежать только намъ однимъ.

КНИГА ВТОРАЯ.

ГЛАВА I.

Генезисъ.

   Представляется еще вопросомъ: могутъ ли пролить много свѣта съ психологической точки зрѣнія изслѣдованія о рожденіи и генеалогіи, какъ бы тщательно ни были они произведены. Тѣмъ не менѣе, такъ какъ Начало всегда остается самымъ замѣчательнымъ моментомъ всякаго явленія, то и по отношенію къ каждому великому человѣку мы до тѣхъ поръ не успокаиваемся, пока не будутъ съ наибольшей полнотой изъяснены,-- къ нашей научной пользѣ или нѣтъ,-- всѣ обстоятельства его перваго появленія на эту Планету и способъ, коимъ онъ совершилъ свой первый Общественный Выходъ. И поэтому эта Первая Глава да будетъ посвящена Бытію нашего Философа Одежды. Къ несчастью, однако, онъ былъ совершенно темнаго происхожденія, и даже, мы должны сказать, не извѣстно, имѣлъ ли онъ вообще какое-нибудь происхожденіе. Такимъ образомъ, это его Бытіе можетъ быть собственно только его Исходомъ (или переходомъ отъ Невидимости къ Видимости), первой части коего въ наличности нигдѣ не оказывается.
   "Въ деревнѣ Энтепфуль", такъ пишетъ онъ въ связкѣ Libra на разныхъ Обрывкахъ Бумаги, которые мы лишь съ трудомъ приводимъ въ порядокъ, "проживали Андрей Футтераль и его жена. Они были бездѣтны, жили въ полномъ уединеніи и были всегда веселы, хотя уже приближались къ преклонному возрасту. Андрей былъ ранѣе Сержантомъ въ гренадерскомъ полку и даже полковымъ Учителемъ при Фридрихѣ Великомъ, а теперь, покинувъ алебарду и указку для заступа и садоваго ножа, воздѣлывалъ небольшой плодовый Садъ; на продукты его онъ, подобно Цинциннату, и жилъ,-- не безъ достоинства. Плоды: персики, яблоки, виноградъ и другія разновидности, созрѣвали въ свое время,-- и Андрей понималъ, какъ все это продать. По вечерамъ онъ много курилъ или читалъ (какъ и приличествовало полковому Учителю) и разсказывалъ сосѣдямъ, которые хотѣли слушать, о Побѣдѣ при Россбахѣ и о томъ, какъ Фрицъ Единственный (der Einzige) разъ собственными королевскими устами бесѣдовалъ съ нимъ, изволилъ, именно, сказать, когда онъ, Андрей, стоя на часахъ, спросилъ у него пароль, и прежде чѣмъ кто-нибудь изъ его штабъ-адъютантовъ успѣлъ отвѣтить: "Schweig, Hund (молчи, собака)!" -- "Das nenn' ich mir einen Konig,-- Вотъ это я называю: Король!" восклицалъ обыкновенно при этомъ Андрей. "Но дымъ Кунерсдорфа все еще ѣлъ ему глаза!"
   "Гретхенъ, хозяйка, подобно Дездемонѣ, побѣжденная скорѣе подвигами, чѣмъ наружностью своего, теперь уже старѣющаго, Отелло, жила не совсѣмъ въ военной субординаціи, потому что, какъ говорилъ Андрей, бабу не вымуштруешь (Wer kann die Weiberchen dressiren); тѣмъ не менѣе она отъ всего сердца любила его какъ за доблесть, такъ и за мудрость. Для нея Прусскій гренадерскій Сержантъ и Полковой Учитель немногимъ отличался отъ Цицерона и Сида; то, что вы видите, но черезъ что видѣть не можете, для васъ все равно, что необъятно. Впрочемъ, развѣ Андрей на самомъ дѣлѣ не былъ человѣкомъ порядка, твердаго духа, прямоты (Geradheit); человѣкомъ, который понималъ Географію Бюшинга, участвовалъ въ побѣдѣ при Россбахѣ и былъ оставленъ, какъ мертвый, во время ночной атаки при Гохкирхъ? Добрая Гретхенъ, несмотря на всѣ свои безпокойства, заботилась о немъ и хлопотала около него, какъ истинная хозяйка. Она усердно стряпала, шила, чистила для него, такъ что не только его старая полковая шпага и гренадерская фуражка, но и все жилище, среди котораго онѣ висѣли на почетныхъ колышкахъ, и все его окружающее смотрѣли чисто и весело. Это былъ просторный выкрашенный Домикъ, тонувшій въ фруктовыхъ и лѣсныхъ деревьяхъ, въ молодилѣ и жимолости; онъ возвышался, пестро раскрашенный, среди подстриженной лужайки, и цвѣты лѣзли ему въ самыя окна; подъ его далеко выступающими навѣсами были аккуратно сложены (въ защиту отъ дождя) одни только садовые инструменты, да стояли скамейки,-- и любой Король былъ бы радъ посидѣть тамъ и покурить, особенно въ лѣтнія ночи, и имѣть право назвать все это своимъ. Вотъ такое-то Bauerngut (Ленное Помѣстье) принесла Гретхенъ своему ветерану, чьи жилистыя руки и садовый талантъ (долго бывшій безъ употребленія) сдѣлали изъ него то, что вы видѣли".
   "Въ это тѣнистое Человѣческое Гнѣздо, въ одинъ мягкій золотистый вечеръ, или сумерки, когда Солнце, уже скрытое отъ земнаго Энтепфуля, тѣмъ не менѣе продолжало совершать видимый лучезарный путь вдоль небесныхъ Вѣсовъ (Libra),-- явился Незнакомецъ почтеннаго вида и съ важнымъ поклономъ предсталъ предъ обоими нѣсколько удивленными домохозяевами. Онъ былъ плотно закутанъ въ широкій плащъ; развернувъ его безъ дальнѣйшихъ разговоровъ, онъ извлекъ изъ него нѣчто, имѣвшее видъ корзины, завѣшенной зеленой тафтой; при этомъ онъ произнесъ только: "Ihr lieben Leute, hier bringe ein unschДtzbares Verleihen; nehmt es in aller Acht, sorgfДltigst benЭtzt es: mit hohem Lohn, oder vohl mit schweren Zinsen, wird's einst zurЭckgefordert. -- Добрые люди! Вотъ вамъ драгоцѣнная Ссуда. Берегите ее, обращайтесь съ ней со всевозможною заботливостью: придетъ время, и ее потребуютъ отъ васъ обратно или съ большой наградой, или съ тяжкимъ возмездіемъ!" Произнеся эти странныя слова яснымъ, звонкимъ, навсегда памятнымъ голосомъ, Незнакомецъ изящно отступилъ и, прежде чѣмъ Андрей или его жена, смотрѣвшіе на него съ выжидательнымъ удивленіемъ, имѣли время придумать какой-нибудь вопросъ или отвѣтъ,-- онъ уже окончательно скрылся. На дворѣ тоже его не было ни видно, ни слышно; онъ исчезъ въ кустахъ, въ сумеркахъ; дверь Плодоваго Сада была попрежнему затворена. Незнакомецъ скрылся разъ навсегда. Все это событіе было до такой степени неожиданно среди осенней тишины и сумерекъ,-- такъ тихо и безшумно, что Футтерали могли бы счесть все за обманъ Воображенія или за посѣщеніе подлиннаго Духа. Но завѣшенная зеленой тафтой Корзина, какихъ не имѣютъ привычки носить ни Воображеніе, ни подлинные Духи, стояла, осязаемая и видимая, на ихъ маленькомъ обѣденномъ столѣ. На нее-то, теперь уже съ зажженною свѣчей въ рукахъ, поспѣшно и направила свое вниманіе удивленная чета. Отдернувъ зеленую занавѣску, дабы видѣть, какую драгоцѣнность она скрывала, они усмотрѣли въ ней, среди мягкихъ пуховиковъ и роскошныхъ бѣлыхъ покрывалъ не Брилліанты Питта и не Регаліи Габсбурговъ, а маленькаго краснаго Младенца, погруженнаго въ сладчайшій сонъ! Рядомъ съ нимъ лежалъ свертокъ золотыхъ "Фридриховъ", точная сумма коихъ, однако, никогда не была обнаружена; кромѣ того, тамъ находилось еще Taufschein (свидѣтельство о крещеніи), въ коемъ, къ сожалѣнію, нельзя было разобрать ничего, кромѣ Имени; никакого другаго документа или указанія не нашлось".
   "Удивленіе и догадки оказались безполезными какъ въ то время, такъ и позднѣе. Ни на завтра, ни въ послѣдующіе дни нигдѣ въ Энтепфулѣ не было никакихъ слуховъ о лицѣ, сколько-нибудь похожемъ на Незнакомца: равно и Путешественникъ, который проѣхалъ четверкой черезъ сосѣдній Городъ, не могъ быть поставленъ ни въ какую связь съ этимъ Явленіемъ, кромѣ развѣ какъ путемъ праздныхъ предположеній. Между тѣмъ, для Андрея и его жены великая практическая проблема состояла въ слѣдующемъ: Что дѣлать съ этимъ маленькимъ, спящимъ, краснымъ Младенцемъ? Среди выраженій удивленія и любопытства, которымъ пришлось разсѣяться безъ внѣшняго удовлетворенія, они рѣшили (какъ и подобало поступить въ такихъ обстоятельствахъ сострадательнымъ и разсудительнымъ людямъ) вскормить его, хотя съ ложечки, до тѣхъ поръ, пока онъ не побѣлѣетъ, а если можно -- пока и не возмужаетъ. Небеса улыбнулись ихъ намѣренію,-- и такимъ образомъ этотъ таинственный Индивидуумъ получилъ обособленное положеніе въ этомъ видимомъ Мірѣ, извѣстную мѣру питанія и помѣщенія, и мѣсто, гдѣ себя показать. И вотъ нынѣ, увеличившись въ объемѣ, способностяхъ и познаніи добра и зла, онъ, какъ Герръ Дюгенъ Тейфульсдрекъ, преподаетъ или готовъ преподавать, и, можетъ быть, не совершенно безъ успѣха, новую Науку о Вещахъ Вообще въ Новомъ Вейснихтвоскомъ Университетѣ".
   Нашъ Философъ заявляетъ здѣсь,-- и мы думаемъ, что это такъ и было,-- что эти факты, впервые сообщенные ему доброй Гретхенъ Футтераль на двѣнадцатомъ году его жизни, "произвели на его дѣтское сердце и фантазію совершенно неизгладимое впечатлѣніе. Кто могла бы быть эта почтенная Личность", говоритъ онъ, "которая проскользнула въ Домикъ, окруженный Плодовымъ Садомъ, когда Солнце было въ знакѣ Libra, и затѣмъ, какъ бы на крыльяхъ духа, снова выскользнула вонъ? Часто съ тѣхъ поръ во мнѣ возгоралось невыразимое, полное любви и печали, желаніе получить отвѣтъ на это. И всегда, въ минуты печали и одиночества, мое Воображеніе обращалось, полное тоски (sehnsuchtsvoll), къ этому неизвѣстному Отцу, который, можетъ быть, далеко отъ меня, можетъ быть, близко, но въ обоихъ случаяхъ невидимый, могъ бы прижать меня къ своей отеческой груди, чтобы я лежалъ на ней, защищенный отъ многихъ печалей! О, дорогой мой Отецъ! Все ли ты еще странствуешь среди толпы живущихъ, отдѣленный отъ меня лишь тонкой, легко проницаемой завѣсой земнаго Пространства? Или же ты скрытъ гораздо болѣе плотными завѣсами Вѣчной Ночи или, скорѣе, Вѣчнаго Дня, сквозь которыя напрасно старались бы достигнуть до тебя мой смертный взглядъ и мои простертыя руки? Увы, я не знаю -- и напрасно мучаю себя, чтобы узнать! Уже не однажды, обманутый въ сердцѣ, принималъ я за тебя того или другаго Незнакомца благороднаго вида! Я внимательно приближался къ нему, съ безконечнымъ почтеніемъ, но и онъ отвергалъ меня, и онъ былъ не ты!"
   "Но однако, о Человѣкъ, рожденный отъ Женщины!" восклицаетъ Автобіографъ съ однимъ изъ своихъ неожиданныхъ переходовъ, "въ чемъ собственно состоитъ особенность моего случая? Имѣешь ли ты въ большей степени, чѣмъ я, Отца, котораго ты знаешь? Андрей и Гретхенъ, или Адамъ и Ева, которые ввели тебя въ Жизнь и въ теченіе нѣкотораго времени выкармливали тебя грудыо и кашкой, и которыхъ ты зовешь Отцомъ и Матерыо, они были, какъ и мои, лишь пріемнымъ отцомъ и пріемною матерью: твое истинное Начало и Отецъ -- на Небесахъ, и ты никогда не узришь Его твоимъ тѣлеснымъ окомъ, а только духовнымъ":
   "Я до сихъ поръ сохраняю", добавляетъ онъ среди многихъ другихъ подобныхъ нравоучительныхъ и запутанныхъ отступленій, "маленькую зеленую занавѣску и, еще болѣе неотдѣлимо, Имя: Діогенъ Тейфельсдрекъ. Относительно занавѣски ничего не можетъ быть сообщено: это -- кусокъ нынѣ совершенно выцвѣтшей тафты, подобный тысячамъ другихъ. Объ Имени же я много разъ размышлялъ и строилъ различныя предположенія; но и въ немъ нѣтъ никакихъ указаній. Я колеблюсь признать, чтобы это было имя моего неизвѣстнаго Отца. Безъ всякаго результата искалъ я во всѣхъ Геральдическихъ Книгахъ, въ предѣлахъ Германской Имперіи и внѣ ея, во всевозможныхъ Спискахъ Подписчиковъ (PrДnumeranten), Военныхъ Реестрахъ и иныхъ каталогахъ Именъ. Сколь необыкновенныя имена ни встрѣчаются у насъ въ Германіи, имя Тейфельсдрека не попадается нигдѣ, кромѣ какъ присоединенное къ моей особѣ. Затѣмъ: что должно означать скорѣе нехристіанское, чѣмъ Христіанское имя "Діогена"? Намѣревался ли этотъ почтенный носитель Корзинки такимъ обозначеніемъ прообразовать мою будущую судьбу или свое собственное тогдашнее злобное настроеніе? Можетъ быть, послѣднее; можетъ быть, то и другое. О, ты, злосчастный Родитель, который, подобно Страусу, долженъ былъ предоставить твоему злосчастному отпрыску вывестись къ самостоятельному существованію при одномъ только призрачномъ воздѣйствіи Случая,-- могло ли быть легко твое собственное странствіе? Ты несомнѣнно былъ одержимъ Несчастіемъ или худшимъ видомъ Несчастія -- дурнымъ Поведеніемъ. Нерѣдко воображалъ я, какъ ты, въ твоей тяжкой жизненной борьбѣ, былъ застрѣленъ, побитъ камнями, раненъ, скованъ по рукамъ, перерѣзанъ подъ колѣнами, уничтоженъ презрѣніемъ и осмѣянъ Духомъ Времени (Zeitgeist) въ тебѣ и другихъ, до тѣхъ поръ, пока добрая душа, данная тебѣ первоначально, не была доведена до мрачнаго бѣшенства... И противъ всего этого у тебя не было ничего, какъ только оставить въ моемъ лицѣ негодующую жалобу Будущему и живой говорящій Протестъ противъ Діавола, какъ хорошо названъ этотъ Духъ не только твоего Времени, но Времени вообще! Каковые Жалоба и Протестъ, могу я теперь скромно прибавить, можетъ быть, не потерялись въ воздухѣ совершенно безслѣдно!" "Ибо въ самомъ дѣлѣ, какъ настаивалъ часто Вальтеръ Шенди, многое, или, скорѣе, все, заключается въ Именахъ. Имя есть самая первая одежда, въ которое завертываютъ наше Я, когда оно посѣщаетъ землю, и которая затѣмъ пристаетъ къ нему болѣе плотно, чѣмъ сама кожа (ибо есть Имена, которыя сохраняются почти тридцать вѣковъ). И затѣмъ: какихъ мистическихъ вліяній не оказываетъ оно снаружи внутрь и даже до центра, въ особенности въ то первоначальное пластическое время, когда вся душа еще находится въ младенчествѣ, нѣжна, и невидимое зерно лишь собирается расти, чтобы стать всеотѣняющимъ деревомъ. Имена! Если бы я могъ раскрыть вліяніе Именъ, которыя суть наиболѣе важныя изъ всѣхъ Одѣяній, то я былъ бы вторымъ, бСльшимъ Трисмегистомъ. Не только всякая обыкновенная Рѣчь, но и Наука, и сама Поэзія, если это хорошенько обдумать, есть не что иное, какъ правильное Именованіе. Первой задачей Адама было дать имена естественнымъ Явленіямъ; и что такое до сихъ поръ наша задача, какъ не продолженіе той же самой,-- будь эти Явленія экзотически-растительными, органическими, механическими, звѣздами или движеніями звѣздъ (какъ въ Наукѣ), или (какъ въ Поэзіи) страстями, добродѣтелями, несчастіями, аттрибутами бога, богами. Пословица говоритъ въ самомъ прямомъ смыслѣ: назови кого-нибудъ воромъ, и онъ станетъ вороватъ. И не можемъ ли мы, пожалуй, сказать въ совершенно подобномъ же смыслѣ: назови кого-нибудъ Діогеномъ Тейфельсдрекомъ, и онъ откроетъ Философію Одежды!"
   "Тѣмъ временемъ начинающійся Діогенъ, подобно другимъ, совершенно несвѣдущій относительно своихъ Почему, Какъ и Для Чего, открывалъ свои глаза на этотъ благой Свѣтъ, расправлялъ свои десять пальцевъ на рукахъ и ногахъ, слушалъ, отвѣдывалъ, чувствовалъ,-- словомъ, всѣми своими Пятью Чувствами, еще болѣе своимъ Шестымъ Чувствомъ Голода и цѣлою безконечностью внутреннихъ, духовныхъ, полупробужденныхъ Чувствъ, ежедневно старался пріобрѣсти себѣ нѣкоторыя познанія объ этой странной Вселенной, въ которой онъ появился, какова бы ни была въ ней его задача. Его успѣхи были безконечны; такъ, черезъ какіе-нибудь пятнадцать мѣсяцевъ онъ могъ совершить чудо -- Рѣчи! Образовать свѣжую Душу, не подобно ли это высиживанію свѣжаго. (небеснаго) Яйца? Пока здѣсь все безформенно, безсильно; но вотъ постепенно органическіе элементы и фибры проникаютъ сквозь водянистый бѣлокъ, и изъ неопредѣленнаго Ощущенія вырастаетъ Мысль, вырастаютъ Воображеніе и Сила, и мы имѣемъ Философіи, Династіи, даже Поэзіи и Религіи!" "Молодой Діогенъ -- или, скорѣе, молодой Гнесхенъ, ибо таково было уменьшительное имя, какимъ они его по своей любви назвали,-- подвигался впередъ къ этимъ высшимъ цѣлямъ быстрыми, хотя легкими, переходами. Футтерали, чтобы избѣжать праздныхъ толковъ и, особенно, чтобы сберечь неприкосновеннымъ свертокъ золотыхъ "Фридриховъ", выдали его за своего внучатнаго племянника, за сироту дочери какой-то сестры, скоропостижно умершей на отдаленной Прусской родинѣ Андрея; о сестрѣ же этой, равно какъ и о ея неимущемъ печальномъ вдовцѣ, было мало извѣстыо въ Энтепфулѣ. Самъ же Питомецъ, не заботясь ни о чемъ этомъ, ѣлъ свою кашку и процвѣталъ. Я слышалъ, что онъ былъ отмѣченъ, какъ тихій ребенокъ, который былъ всегда очень сосредоточенъ и, кромѣ того, очень рѣдко или никогда не плакалъ. Онъ уже чувствовалъ, что время драгоцѣнно, что для него отмежеванъ иной трудъ, чѣмъ хныканье".
   Таковы всѣ свѣдѣнія, которыя мы могли собрать относительно генеалогіи Герръ Тейфельсдрека, послѣ самыхъ тягостныхъ поисковъ и сопоставленій среди этихъ разнообразныхъ Бумажныхъ Кипъ. Немногимъ читателямъ покажутся они болѣе несовершенными, болѣе загадочными, чѣмъ намъ самимъ. Профессоръ, въ которомъ мы рѣшительно все болѣе и болѣе замѣчаемъ нѣкоторое сатирическое направленіе и глубокій подпочвенный потокъ лукавой насмѣшки, на сей разъ завѣряетъ во всемъ этомъ своею честью, и мы не имѣемъ права сомнѣваться въ его словахъ; но нельзя ли себѣ представить, что онъ самъ былъ введенъ въ заблужденіе "доброй Гретхенъ Футтераль" или съ какой-нибудь другой, можетъ быть, заинтересованной стороны? Если эти листы, въ переводѣ или въ подлинникѣ, достигнутъ когда-нибудь Энтепфульской Передвижной Библіотеки, то, можетъ быть, какой-нибудь просвѣщенный уроженецъ этой области почувствуетъ себя призваннымъ дать объясненіе. И даже болѣе: такъ какъ Книги, подобно невидимымъ фланкерамъ, проникаютъ по всему обитаемому земному шару, и такъ какъ само Тимбукту не безопасно отъ Британской Литературы, то почему какой-нибудь Экземпляръ не могъ бы достигнуть до этого таинственнаго Незнакомца съ корзиной, который вѣдь, можетъ быть, еще гдѣ-нибудь и существуетъ, хотя и въ состояніи крайней старости? И тогда эта книга можетъ постепенно побудить его даже обнаружить себя, открыто потребовать сына, которымъ могъ бы гордиться любой отецъ!
  

ГЛАВА II.

Идиллическая.

   "О счастливая пора Дѣтства!" восклицаетъ Тейфельсдрекъ. "О, благая Природа! Ты, которая для всѣхъ есть матерь, полная благости; которая посѣщаешь хижину бѣдняка сіяніемъ зари; которая приготовила для своего Питомца нѣжныя пеленки Любви и безконечной Надежды,-- а онъ въ нихъ растетъ и дремлетъ, окруженный хороводомъ (umgaukelt) сладчайшихъ Сновъ! Если родительскій Домъ еще даетъ намъ пріютъ, и его кровъ еще покрываетъ насъ, то въ лицѣ Отца мы имѣемъ пророка, жреца и царя, а наше Послушаніе дѣлаетъ насъ свободными. Юный духъ пробудился отъ Вѣчности и не знаетъ, что мы подразумѣваемъ подъ Временемъ; ибо Время для него пока не быстростремящійся потокъ, а игривый, освѣщенный солнцемъ океанъ; годы для ребенка все равно, что вѣка: ахъ! ему еще неизвѣстна тайна Превратности, этого болѣе медленнаго или болѣе быстраго разрушенія и безпрерывнаго низверженія всеобщаго Зданія Вселенной, начиная отъ гранитныхъ горъ до человѣка или однодневной бабочки;-- и мы наслаждаемся въ неподвижномъ Мірѣ тѣмъ. что позднѣе въ этомъ быстро-вращающемся Мірѣ для насъ воспрещено навѣки,-- бальзамомъ Покоя. Спи, прелестное Дитя! Твой длинный, тяжкій путь уже близокъ! Еще немного,-- и ты тоже не будешь болѣе спать, но и въ самыхъ сновидѣніяхъ твоихъ тебѣ будутъ грезиться битвы. И ты вмѣстѣ со старымъ Арно скажешь съ угрюмою терпѣливостью: "Покой! Покой! Развѣ у меня не будетъ цѣлой Вѣчности для покоя!" -- О божественный Непентесъ! Пусть Пирръ завоевываетъ имперіи, пусть Александръ опустошаетъ міръ,-- они не находятъ тебя! Но въ свое время ты тихо спускался по собственному почину на сердце и вѣки каждаго младенца! Ибо пока, спать и бодрствовать -- одно и то же: Прекрасный садъ Жизни непрестанно шумитъ вокругъ; вездѣ свѣжее благоуханіе: вездѣ завязываются почки Надежды,-- каковыя почки, если въ молодости ихъ цвѣты захватитъ сильный морозъ, въ зрѣломъ возрастѣ принесутъ лишь колючіе плоды съ горькой скорлупой, и лишь немногіе будутъ въ состояніи найти ихъ зерно!"
   Въ такомъ-то розовомъ свѣтѣ смотритъ нашъ Профессоръ, по обычаю всѣхъ Поэтовъ, назадъ, на свое дѣтство; и соотвѣтственно съ этимъ онъ останавливается на его историческихъ подробностяхъ (чтобы не говорить ничего о многихъ другихъ пустыхъ ораторскихъ украшеніяхъ) съ почти утомительною мелочностью. Мы слышимъ, что Энтепфуль стоялъ "въ наивномъ безпорядкѣ" среди лѣсистаго склона; что родительскій плодовый Садъ ограничивалъ его, какъ крайній аванпостъ, снизу; что маленькій Кубахъ привѣтливо стремился мимо него подъ тѣнью буковъ, отъ рѣки до рѣки, въ Дунай, въ Черное море, въ Атмосферу, во Вселенную. Мы слышимъ о томъ, какъ "почтенная старая липа", простираясь на подобіе зонтика съ двадцатифутовымъ радіусомъ, превосходя всѣ другіе ряды и группы деревьевъ, возвышалась среди центральной Agora и Campus Martius Деревни, подобно ея Священному Древу; и какъ старики сидѣли, бесѣдуя подъ ея тѣнью (а Гнесхенъ часто жадно слушалъ ихъ), и утомленные земледѣльцы ложились здѣсь же отдохнуть, неутомимыя же дѣти забавлялись, а юноши и дѣвушки часто танцовали подъ звуки флейты. "О торжественныя лѣтнія сумерки!" восклицаетъ Тейфельсдрекъ, "когда солнце, подобно гордому Побѣдителю и Императорскому Смотрителю за работами, удалялось со всѣми своими пурпуровыми гербами и огненной стражей (Цвѣтовъ Призмы) и когда утомленные кирпичники этой глиняной Земли могли украсть себѣ минуту веселья, о которой немногія кроткія звѣзды никому не разскажутъ!"
   Затѣмъ мы имѣемъ длинныя подробности о Weinlesen (Сборѣ Винограда), о Праздникѣ Жатвы, о Рождествѣ и т. д., съ цѣлымъ цикломъ Энтепфульскихъ дѣтскихъ Игръ, отличавшихся, повидимому, отъ таковыхъ же въ другихъ странахъ лишь поверхностными чертами. Обо всемъ этомъ мы, по совершенно очевиднымъ причинамъ, не будемъ здѣсь ничего говорить. Какое дѣло міру до подвиговъ нашего, пока еще миніатюрнаго, Философа "подъ почтенной старой липой"? Или даже какая польза въ практическихъ размышленіяхъ, подобныхъ слѣдующему: "Во всѣхъ играхъ дѣтей, будь то хотя только ихъ шаловливая ломка и порча,-- вы можете подмѣтить творческій инстинктъ (shaffenden Trieb): Человѣчекъ чувствуетъ, что онъ рожденъ Человѣкомъ, что его призваніе -- творить. Самый избранный подарокъ, который вы можете ему сдѣлать, есть какое-нибудь Орудіе, будь то перочинный ножикъ или игрушечный пистолетъ, для созиданія или для разрушенія; въ обоихъ случаяхъ оно предназначено для Творчества, для Измѣненія. Въ стадныхъ играхъ ловкости или силы, Мальчикъ пріучаетъ себя къ Коопераціи, въ цѣляхъ войны или мира, какъ правящій или какъ управляемый. Съ другой стороны, маленькая Дѣвочка, предвидя свою судьбу домохозяйки, отдаетъ предпочтеніе Кукламъ".
   Можетъ быть, впрочемъ, во вниманіе къ тому, кто его разсказываетъ, мы можемъ передать слѣдующій анекдотъ: "Мой первый костюмъ былъ изъ желтой саржи, или, я бы скорѣе сказалъ, мое первое платье, ибо это одѣяніе было одно и нераздѣлимо, простираясь отъ шеи до щиколотки, какъ бы одно тѣло съ четырьмя членами. Но какъ мало догадывался я тогда объ архитектурномъ, а еще менѣе о нравственномъ значеніи этого фасона!"
   Болѣе граціозна слѣдующая маленькая картинка: "Въ хорошіе вечера я обыкновенно уносилъ съ собою свой ужинъ (хлѣбный мякишъ, прокипяченный въ молокѣ) и съѣдалъ его на волѣ. Я ставилъ мою миску на верхъ ограды Плодоваго Сада, куда могъ взобраться, или карабкаясь, или еще легче, если мой Отецъ оставлялъ подъ ней садовую лѣстницу. Тамъ не разъ во время заката солнца, глядя на отдаленныя западныя Горы, принималъ я не безъ удовольствія мою вечернюю пищу. Эти оттѣнки лазури и золота, эта тишина, съ которой Вселенная ожидаетъ смерти Дня, были для меня еще пока Тарабарской Грамотой; но тѣмъ не менѣе я смотрѣлъ на прекрасныя сіяющія Буквы, и у меня былъ глазъ для ихъ красоты".
   Мы не будемъ особенно вмѣшиваться въ "дружбу малютки со скотомъ и съ домашней птидей". Можетъ быть, посредствомъ нея онъ пріобрѣлъ нѣкоторую "болѣе глубокую симпатію къ одушевленной Природѣ". Но когда, спросимъ мы, видѣлъ кто-нибудь въ собраніи Біографическихъ Документовъ отрывокъ, подобный слѣдующему? "Было весьма многозначительно (bedeutungsvoll) слышать раннимъ утромъ рожокъ Свинопаса и знать, что столь много голодныхъ счастливыхъ четвероногихъ со всѣхъ сторонъ бросаются за нимъ во всю прыть, чтобы позавтракать среди Вереска. Или видѣть ихъ вечеромъ, какъ они всѣ возвращались обратно съ короткимъ взвизгиваніемъ, почти въ военномъ порядкѣ; и какъ всѣ онѣ топографически правильно бѣжали рысью, одна за другой, направо или налѣво, къ своему переулку, къ своему жилищу, пока старый Кунцъ въ концѣ Деревни, оставшись одинъ, не трубилъ въ послѣдній разъ и не удалялся на ночь. Мы привыкли любить Свинью исключительно подъ видомъ Ветчины: но развѣ эти толстокожія, щетинистыя существа не обнаруживали здѣсь ума, можетъ быть направленія характера, и во всякомъ случаѣ трогательной, довѣрчивой подчиненности Человѣку,-- который, будь онъ только Свинопасомъ въ заштопанномъ войлочномъ плащѣ и кожаныхъ штанахъ, болѣе похожихъ на аспидную доску, или въ штанахъ цвѣта вылинявшаго олова, все-таки есть нѣкій Іерархъ въ этомъ дольнемъ мірѣ?"
   Гельвецій и его приспѣшники утверждаютъ, что геніальный ребенокъ совершенно то же самое, что и всякій другой ребенокъ, и что только нѣкоторыя поразительно благопріятныя вліянія сопровождаютъ его въ жизни, въ особенности въ дѣтствѣ, и даютъ ему развернуться въ то время, какъ другіе люди остаются замкнутыми и продолжаютъ быть глупцами. Въ этомъ, говорятъ они, и заключается вся разница между вдохновеннымъ Пророкомъ и какимъ-нибудь Бариномъ-охотникомъ: внутренній человѣкъ перваго встрѣтилъ покровительство для благороднаго развитія; во второмъ онъ выпотѣлъ и испарился, можетъ быть подавленный силой животнаго пищеваренія и тому подобнымъ, и въ лучшемъ случаѣ спитъ теперь непробуднымъ сномъ на днѣ его желудка. "Я бы согласился съ этимъ взглядомъ", восклицаетъ Тейфельсдрекъ, "такъ же легко, какъ и съ тѣмъ. что жолудь въ силу благопріятныхъ или неблагопріятныхъ вліяній почвы и климата, можетъ развиться въ капусту, а капустное сѣмя въ дубъ".
   "Тѣмъ не менѣе", продолжаетъ онъ, "я также признаю почти всемогущество ранней культуры и питанія: помощью ихъ мы получаемъ или дрожащій карликовый кустарникъ или высоко подымающееся, широко-тѣнистое дерево; или больную желтую капусту, или съѣдобную, роскошную, зеленую. По правдѣ, это обязанность всѣхъ людей, въ особенности всѣхъ философовъ, съ тщательностью отмѣчать характерныя обстоятельства ихъ Воспитанія, что ему способствовало, что ему препятствовало, что какимъ бы то ни было образомъ его видоизмѣняло; къ исполненію этой-то обязанности, столь настоятельной въ наши дни для многихъ Германскихъ Автобіографовъ, я ревностно и приступаю". Ахъ ты плутъ! Такъ это платьецемъ изъ желтой саржи и рожкомъ свинопаса воспитывается геніальный ребенокъ? И все-таки, какъ обыкновенно, остается сомнительнымъ, что онъ: посмѣивается себѣ въ рукавъ надъ этими нашими Автобіографическими временами, или пишетъ отъ полноты своей собственной милой безтолковости. Ибо онъ продолжаетъ: "Если бы среди вѣчно стремящихся потоковъ Зрительныхъ, Слуховыхъ, Чувственныхъ Ощущеній Страданія и Удовольствія, которыми, какъ въ Волшебномъ Залѣ, былъ окруженъ молодой Гнесхенъ, я могъ бы рѣшиться выбрать и опредѣлить нѣкоторыя отдѣльныя ощущенія, то вѣроятно слѣдующія были бы въ этомъ числѣ".
   "Несомнѣнно, какъ дѣтскія игры развиваютъ Разумъ, Дѣятельность, такъ же точно повѣствовательными привычками его Отца было возбуждено Воображеніе маленькаго созданія, было дано ему Историческое направленіе; своими боевыми воспоминаніями и сѣдымъ, суровымъ, хотя сердечнымъ патріархальнымъ видомъ Отецъ не могъ не казаться новымъ Улиссомъ и "многопотерпѣвшимъ мужемъ". Я жадно впивался въ его разсказы, когда слушатели-сосѣди услаждали ими свои сердца; изъ этихъ опасностей, изъ этихъ странствій, дикихъ и отдаленныхъ, почти какъ самъ Гадесъ, передо мной вырасталъ темный міръ Приключеній. Неисчислимы были также познанія, которыя я пріобрѣлъ, стоя близъ Стариковъ, подъ Липой: вся безпредѣльность была еще нова для меня; а развѣ эти почтенные старцы, довольно-таки болтливые, не были приставлены для частичнаго наблюденія за ней вотъ уже почти восемьдесятъ лѣтъ? Съ удивленіемъ началъ я открывать, что Энтепфуль стоитъ въ дентрѣ Страны, Міра, что существуютъ такія вещи, какъ Исторія, Біографія, которымъ и я когда-нибудь буду въ состояніи содѣйствовать рукою и языкомъ".
   "Въ томъ же смыслѣ воздѣйствовала и Postwagen (Почтовая Карета), которая, медленно катясь подъ своими грудами людей и багажа, проѣзжала черезъ нашу Деревню, къ сѣверу, правда, среди глухой ночи, но къ югу для всѣхъ видимо, вечеромъ. Не ранѣе моего восьмилѣтняго возраста разсудилъ я, что эта Postwagen могла быть чѣмъ-нибудь другимъ, а не нѣкоей земной Луной, восходящей и заходящей по однимъ только Законамъ Природы, подобно лунѣ небесной, что она проѣзжала по проложеннымъ большимъ дорогамъ, отъ дальнихъ городовъ къ дальнимъ городамъ, сплетая ихъ, подобно чудовищному челноку, въ тѣснѣйшее и тѣснѣйшее единеніе. Вотъ тогда-то я, независимо отъ Шиллерова Вильгельма Телля, и сдѣлалъ слѣдующее, далеко не незначительное, разсужденіе (столь вѣрное также и въ духовныхъ вещахъ): Всякая дорога --и эта простая Энтепфулъская дорога -- приводитъ на конецъ св 23;та".
   "Упоминать ли о нашихъ Ласточкахъ, которыя, какъ я узналъ, отыскивая себѣ дорогу изъ дальней Африки надъ морями и горами, надъ самоуправляющимися городами и воюющими народами, ежегодно уютно устраивались съ наступленіемъ Мая мѣсяца въ Сѣняхъ нашего Домика? Гостепріимный Отецъ, въ видахъ чистоты, укрѣпилъ полочку какъ разъ подъ ихъ гнѣздомъ; тамъ они строились, ловили мухъ и чирикали, и выводили птенцовъ,-- и всѣ, я же въ особенности, отъ всего сердца любили ихъ. Милыя проворныя существа! Кто научилъ васъ искусству каменщика? И еще удивительнѣе: кто соединилъ васъ въ цехъ каменщиковъ и почти далъ? вамъ общественную полицію? Ибо развѣ я не видывалъ, что если по несчастью, или когда приходило тому время, вашъ Домикъ падалъ, то на другой же день являлись пять Помощниковъ-сосѣдей и, носясь взадъ и впередъ, съ одушевленнымъ, громкимъ, протяжнымъ чириканьемъ и дѣятельностыо почти сверхласточнической, оканчивали его вновь до наступленія ночи?"
   "Но, несомнѣнно, главнымъ центромъ Энтепфульской дѣтской культуры, гдѣ ея разнообразныя вліянія были концентрированы какъ въ воронкѣ и одновременно изливаемы на насъ,-- такимъ центромъ была ежегодная Ярмарка Скота. Здѣсь сходились въ невыразимой сутолокѣ элементы, собранные со всѣхъ четырехъ странъ свѣта. Смуглыя дѣвушки и смуглые парни, всѣ чисто вымытые, громко смѣющіеся, разряженные и разукрашенные лентами,-- всѣ собирались для танцевъ, для угощенія и, если возможно, для счастья. Съ Сѣвера -- жители Г'раца въ сапогахъ съ отворотами; съ Юга -- Швейцарскіе Барышники, Итальянскіе Пастухи также въ сапогахъ съ отворотами; эти послѣдніе съ своими помощниками въ кожаныхъ курткахъ, въ кожаныхъ колпакахъ и съ длинными воловьими стрекалами. И всѣ они выкрикивали получленораздѣльныя слова среди нечленораздѣльнаго лая и мычанія. Отдѣльно стояли Горшечники изъ далекой Саксоніи съ своей глиняной посудой въ красивыхъ рядахъ; Нюренбергскіе Разнощики -- въ палаткахъ, которыя казались мнѣ богаче Ормуздова базара; Балаганщики съ Лаго Маджіоре; отряды Wiener Schub (Вѣнскихъ Жуликовъ), съ крикомъ руководившихъ азартными играми. Уличные Пѣвцы вопили; Аукціонисты надсаживались до хрипоты. Дешевое Молодое Вино (heuriger) текло, какъ вода, еще болѣе спутывая всю путаницу. И высоко надъ всѣмъ этимъ кривлялся, прыгая внизъ и вверхъ, пестрый Паяцъ, подобный генію этого мѣста или самой Жизни".
   "И вотъ нашъ Ребенокъ сидѣлъ и учился, окруженный такимъ образомъ тайной Бытія, подъ глубокою небесною Твердію, руководимый четырьмя золотыми Временами Года съ ихъ перемѣнными дарами, ибо даже суровая Зима приносила свое катанье на конькахъ и стрѣльбу, свои метели и Рождественскія сказки. Эти вещи были Азбукой, при помощи коей впослѣдствіи ему предстояло разбирать по слогамъ и отчасти читать великую Книгу Міра. Что за важность, написана ли эта Азбука большими золочеными буквами или маленькими незолочеными, разъ у васъ есть глаза, чтобы читать ее? Для Гнесхена, ретиваго къ ученію, самый актъ разсматриванія ея былъ блаженствомъ, которое все золотило. Его существованіе было яснымъ, мягкимъ элементомъ Радости; изъ этого элемента, какъ на Просперовомъ островѣ, возникало чудо за чудомъ, чтобы учить, очаровывая".
   "Тѣмъ не менѣе я былъ бы пустымъ мечтателемъ, если бы сказалъ, что уже тогда мое счастье было полно. Разъ навсегда, я опустился съ Неба на Землю. Между цвѣтами радуги, которые блестѣли на моемъ горизонтѣ, уже въ дѣтствѣ лежала темная полоса Заботы; въ то время она была не толще нитки, и часто я не замѣчалъ ея; но тѣмъ не менѣе она постоянно вновь появлялась шире и шире, такъ что въ послѣдующіе годы почти совсѣмъ затемнила мой небосклонъ и угрожала поглотить меня въ окончательную ночь. Это было кольцо Необходимости, которымъ мы всѣ окованы; счастливъ тотъ, для кого благое небесное Солнце просвѣтило его въ кольцо Долга и играетъ вокругъ него чудными цвѣтами призматическаго преломленія! Но все же, какъ основа и какъ предѣлъ всего нашего существованія,-- оно есть".
   "Въ немногіе первые годы нашего земнаго Ученичества, намъ не приходится исполнять большой работы; но мы предназначены къ тому, чтобы, имѣя даровой столъ и квартиру, осматриваться въ мастерской и наблюдать, какъ работаютъ другіе, покуда мы сами немного не поймемъ назначенія инструментовъ и не будемъ въ состояніи дѣйствовать тѣмъ или другимъ изъ нихъ. Если бы требовалась одна только соотвѣтствующая Пассивность, а не соотвѣтствующая Пассивность и соотвѣтствующая Активность вмѣстѣ, то мое раннее положеніе было бы благопріятнѣе, чѣмъ у большинства. Во всемъ, что касается воспріимчивости Чувствъ, благорасположеннаго Темперамента, непосредственной Любознательности и воспитанія всѣхъ этихъ свойствъ, чего бы я могъ еще желать? Но въ другомъ отношеніи дѣла обстояли, однако, не такъ хорошо. Моя Активная Сила (Thatkraft) была неблагопріятно стѣсняема,-- и какъ много слѣдовъ этой незадачи до сихъ поръ еще остается во мнѣ! Въ порядливомъ домѣ, въ которомъ безпорядокъ дѣтскихъ игръ всегда возбуждаетъ большую ненависть, воспитаніе слишкомъ стоично: все больше переносить и воздерживаться, а не дѣлать и творить. Мнѣ многое запрещали; я долженъ былъ отказываться отъ желаній, въ какой бы то ни было мѣрѣ смѣлыхъ; со всѣхъ сторонъ тѣсныя оковы Послушанія несокрушимо угнетали меня. Такимъ образомъ Свободная Воля уже часто приходила въ тягостное столкновеніе съ Необходимостью, такъ что слезы мои текли, и по временамъ Ребенокъ самъ уже могъ вкушать отъ того корня горечи, съ которымъ смѣшаны и растворены всѣ плоды нашей жизни".
   "Но, по-истинѣ, въ этомъ пріученіи къ Повиновенію было безконечно безопаснѣе ошибиться преувеличеніемъ, чѣмъ недостаткомъ. Повиновеніе есть наша всеобщая обязанность и участь; кто здѣсь не хочетъ согнуться. тотъ долженъ сломиться. Мы не можемъ быть слишкомъ рано и слишкомъ полно воспитаны къ тому, чтобы знать, что въ нашемъ мірѣ "Я хочу" должно быть только нулемъ въ сравненіи съ "Я долженъ" и въ большинствѣ случаевъ ничтожнѣйшею дробью даже въ сравненіи съ "Я сдѣлаю". Здѣсь было заложено для меня основаніе мірскаго Благоразумія и даже самой Нравственности. Я не буду сѣтовать на мое воспитаніе. Оно было сурово, слишкомъ скудно, стѣснительно замкнуто, во всѣхъ отношеніяхъ ненаучно; но не лежалъ ли въ этой самой строгости и домашнемъ уединеніи корень болѣе глубокой серьезности; на отпрыскахъ коего должны вырастать всѣ благородные плоды? Сверхъ того: какъ бы оно ни было неискусно, оно было полно любви, благонамѣренно, честно, чѣмъ и были восполнены всѣ его недостатки. Моя добрая Мать,-- ибо какъ таковую долженъ я всегда любить мою милую Гретхенъ,-- оказала мнѣ разъ навсегда одну неоцѣненную услугу: она научила меня своему собственному простому пониманію Христіанской Вѣры, правда, не столько словами, сколько поступками, ежедневными благочестивыми взглядами и привычками. Андрей также посѣщалъ Церковь, но больше въ видѣ исполненія показной обязанности, за которое онъ ждалъ на томъ свѣтѣ плату со всѣми недоимками, что, какъ я увѣренъ, онъ и получилъ. Но моя Мать, съ истинно-женскимъ сердцемъ и тонкимъ, хотя и необработаннымъ чувствомъ, была Религіозна въ самомъ строгомъ смыслѣ слова. Какъ несокрушимо Добро растетъ и распространяется даже въ дебряхъ плевелъ Зла! Высшую изъ тѣхъ, кого я узналъ на землѣ, я видѣлъ здѣсь склоненною, въ неизреченномъ благоговѣніи, передъ Высшимъ на Небѣ! Такія вещи, особенно въ дѣтствѣ, проникаютъ до самаго сердца вашего существа; Святое Святыхъ таинственно созидаетъ себя въ видимость въ таинственныхъ глубинахъ,-- и Благоговѣніе, божественнѣйшее въ человѣкѣ, безсмертно освобождается отъ своей низкой оболочки Страха. Предпочелъ ли бы ты быть сыномъ крестьянина, но который знаетъ, какъ бы то ни было грубо, что есть Богъ на Небѣ и въ Человѣкѣ,-- или сыномъ герцога, который знаетъ только, что на его фамильной каретѣ тридцать два геральдическихъ поля?"
   На этотъ послѣдній вопросъ мы должны отвѣтить: "Берегись, о Тейфельсдрекъ, духовной гордыни!"
  
  

ГЛАВА III.

Педагогія.

   Доселѣ мы видимъ юнаго Гнесхена въ его нераздѣлимомъ чехлѣ изъ желтой саржи несомымъ впередъ преимущественно на рукахъ одной только благой Природы; находящимся, правда, и притомъ весьма по своему вкусу, въ земной мастерской, но призваннымъ въ ней пока лишь къ немногимъ произвольнымъ движеніямъ (исключая его ласковыхъ карихъ глазъ, которые, какъ мы не сомнѣваемся, уже блистали тихимъ разумомъ). Соотвѣтственно съ этимъ, его обликъ доселѣ былъ скорѣе лишь родовымъ обликомъ возникающаго Философа и Поэта in abstracto; Герръ Гейшреке, вѣроятно, самъ затруднился бы сказать, чѣмъ до сихъ поръ было предсказано и предзнаменовано спеціальное Ученіе объ Одеждѣ. Ибо допустимъ, что въ Гнесхенѣ, какъ и въ другихъ, Мужъ уже намѣченъ въ Мальчикѣ (по крайней мѣрѣ, здѣсь имѣются уже всѣ его краски); но во всякомъ случаѣ въ Ребенкѣ или въ молодомъ Мальчикѣ находится приблизительно лишь половина Мужа, именно, его Пассивныя, а не Активныя дарованія. Съ тѣмъ большимъ нетерпѣніемъ хотимъ мы узнать, что онъ изъ себя изобразитъ въ этой своей послѣдней способности, какъ начнетъ онъ дѣйствовать ею, когда (чтобы употребить его собственныя слова) "онъ немного пойметъ назначеніе орудій и будетъ въ состояніи дѣйствовать тѣмъ или другимъ изъ нихъ".
   Здѣсь, однако, можетъ быть умѣстно установить, что во многихъ подробностяхъ исторіи нашего Философа есть нѣчто, имѣющее Индусскій характеръ. И, можетъ быть, въ этой его столь хорошо развитой и во всѣхъ отношеніяхъ выдающейся "Пассивности", которой не противоборствовало свободное развитіе Активности, и которая отличала его дѣтство,-- въ ней мы можемъ открыть начатки многаго того, что въ послѣдующіе дни, и даже въ настоящіе дни, удивляетъ міръ. Для смотрящаго поверхностно, Тейфельсдрекъ чаще всего есть человѣкъ безъ какой бы то ни было Активности, Не-человѣкъ; для глубоко смотрящаго, наоборотъ. онъ есть человѣкъ съ Активностью почти слишкомъ обильной, но столь духовной, замкнутой, загадочной, что ни одинъ смертный не можетъ предвидѣть ея взрывовъ и, даже, когда она взорвется, опредѣлить ея значенія. Характеръ -- опасный, трудный для современнаго Европейца и сверхъ того невыгодный для героя Біографіи! Но, какъ и ранѣе, такъ и теперь, издатель настоящихъ страницъ обязанъ продолжать свою попытку, какъ бы безуспѣшна она ни была.
   Однимъ изъ самыхъ раннихъ, сколько-нибудь сложныхъ орудій, которыми приходится дѣйствовать человѣку, въ особеннности книжному человѣку, являются его Учебники. На эту часть своей Исторіи Тейфельсдрекъ оглядывается, какъ на явно безразличную. Онъ "не можетъ припомнить", чтобы онъ когда-нибудь "выучился читать"; итакъ, можетъ быть, онъ обладалъ этимъ умѣніемъ отъ природы. Онъ говоритъ въ общихъ чертахъ: "Нѣтъ даже никакой нужды отмѣчать въ моемъ Воспитаніи ту его ничтожную часть, которая зависѣла отъ Школы. Я училъ то же, что учатъ другіе, и укладывалъ выученное въ одинъ уголъ моей головы, пока еще не видя способа его употребленія. Мой школьный Учитель, угнетенный, съ разбитымъ сердцемъ, забитый мученикъ, каковы и всѣ другіе въ этомъ цехѣ, мало сдѣлалъ для меня, кромѣ того, что увидалъ, что можетъ мало сдѣлать; онъ, добрая душа, провозгласилъ меня геніемъ, способнымъ къ ученымъ профессіямъ, и что меня слѣдуетъ послать въ Гимназію, а затѣмъ, въ свое время, и въ Университетъ. Тѣмъ временемъ, я читалъ все печатное, что мнѣ попадалось. Даже мои мѣдныя карманныя деньги я употреблялъ на подворотную литературу, которую, по мѣрѣ накопленія, собственными руками сшивалъ въ томы. Такимъ способомъ молодая голова была снабжена значительнымъ количествомъ разнообразныхъ предметовъ и тѣней предметовъ; Исторія въ подлинныхъ отрывкахъ была смѣшана съ Сказочными вымыслами, въ которыхъ также была реальность; и все это лежало не какъ мертвый матеріалъ, но какъ живая пища, достаточно питательная для ума, уже столь легко переваривающаго".
   Что Энтепфульскій школьный Учитель имѣлъ правильный взглядъ, это мы теперь знаемъ. Въ самомъ дѣлѣ, уже въ юномъ Гнесхенѣ, несмотря на всю его внѣшнюю молчаливость, могла быть видна внутренняя живость, которая много обѣщала, симптомы духа необыкновенно открытаго, глубокомысленнаго, почти поэтическаго. Напримѣръ, не говоря уже ничего о его Ужинахъ на Садовой Оградѣ и другихъ явленіяхъ этого ранняго періода, многіе ли читатели настоящихъ страницъ на двѣнадцатомъ году останавливались на размышленіяхъ, подобныхъ слѣдующему: "Разъ, когда я сидѣлъ въ тихій полдень на берегу Кубаха и смотрѣлъ, какъ онъ бѣжитъ и журчитъ, меня чрезвычайно поразила мысль, что этотъ же самый ручеекъ бѣжалъ и журчалъ при всевозможныхъ перемѣнахъ погоды и судебъ съ самыхъ раннихъ эпохъ исторіи. Да, вѣроятно, въ то утро, когда Іисусъ Навинъ переходилъ въ бродъ черезъ Іорданъ, и даже въ тотъ полдень, когда Цезарь, безъ сомнѣнія, съ трудомъ плылъ по Нилу и тѣмъ не менѣе сохранилъ сухими свои Комментаріи,-- этотъ маленькій Кубахъ, прилежный, какъ Тибръ, Эвротъ или Силоамъ, журчалъ среди пустыни, еще безыменный, невидимый; и здѣсь, какъ въ Эвфратѣ или въ Гангѣ, мы имѣемъ жилу или жилку изъ системы великаго Міроваго обращенія Водъ, которая, съ ея атмосферическими артеріями, длилась и длится просто напросто столько, сколько и Міръ. 0 безумный! Только природѣ можно приписать древность, а самое старое искусство -- не болѣе, какъ грибъ; этому неподвижному утесу, на которомъ ты сидишь, -- шесть тысячъ лѣтъ". Въ этой маленькой мысли, какъ въ нѣкоторомъ маленькомъ источникѣ, не лежитъ ли уже зародышъ тѣхъ почти непередаваемыхъ размышленій о величіи и тайнѣ Времении и его отношеніи къ Вѣчности, которыя играютъ такую роль въ Философіи Одежды?
   На своихъ Гимназическихъ и Академическихъ годахъ Профессоръ отнюдь не останавливается столь же лирически и радостно, какъ на своемъ дѣтствѣ. Конечно, и здѣсь встрѣчаются зеленые солнечные просвѣты; но они пересѣкаются горькими потоками слезъ, тамъ и сямъ застаивающимися въ мрачное болото недовольства. "Съ первымъ взглядомъ на Гинтершлагскую Гимназію", пишетъ онъ, "начались мои печальные дни. Я до сихъ поръ хорошо помню яркое солнечное утро Троицына дня, когда я, полный надежды, сѣменя ногами рядомъ съ Отцомъ, вошелъ въ главную улицу этого мѣстечка и увидалъ его башенные часы (которые тогда били восемь), и Shuldthurm (Тюрьму), и Горожанъ, въ фартукахъ и безъ фартуковъ, идущихъ завтракать; маленькая собачка въ безумномъ ужасѣ промчалась мимо, ибо какіе-то озорники привязали ей къ хвосту оловянный котелокъ; такимъ образомъ страдающее созданіе съ громкимъ воемъ пронеслось черезъ весь Городокъ и получнло большую извѣстность: весьма подходящая Эмблема многихъ Побѣдоносныхъ Героевъ, которымъ судьба (сочетая Фантазію съ Разсудкомъ, какъ она это часто вездѣ дѣлаетъ) злобно привѣсила оловянный котелокъ Честолюбія, чтобы подгонять ихъ имъ; чѣмъ скорѣе они несутся, тѣмъ скорѣе оно ихъ гонитъ, все громче, все безумнѣе! Весьма подходящая Эмблема также и многаго того, что меня ждало въ этой злосчастной Берлогѣ, равно и въ Мірѣ, частью и сокращеніемъ коего она была".
   "Увы! Милыя буковыя аллеи Энтепфуля скрылись въ отдаленіи! Я былъ среди чужихъ, настроенныхъ противъ меня сурово или, въ лучшемъ случаѣ, безразлично; молодое сердце почувствовало себя въ первый разъ совершенно осиротѣлымъ и одинокимъ". Его школьные товарищи, какъ обыкновенно, преслѣдовали его. "Они были Мальчишки", говоригъ онъ, "по большей части грубые, Мальчишки, и повиновались импульсамъ грубой Природы, которая побуждаетъ оленье стадо нападать на каждаго раненаго оленя, утиную стаю -- забивать до смерти каждаго брата или сестру съ надломленнымъ крыломъ, и во всѣхъ случаяхъ побуждаетъ сильнаго мучить слабыхъ". Онъ допускаетъ, что, хотя нравственно-мужественный "въ степени, можетъ быть, необычайной", онъ, однако, плохо успѣвалъ въ бояхъ и охотно бы избѣгалъ ихъ,-- результатъ, которымъ, повидимому, онъ менѣе обязанъ былъ своему маленькому росту (ибо въ страстныя минуты онъ былъ "невѣроятно юрокъ"), нежели своимъ "принципамъ добродѣтели"; "если считалось позорнымъ быть побитымъ", говоритъ онъ, "то было лишь на волосъ менѣе позорнымъ допустить себя до драки; такимъ образомъ меня одновременно отвлекали два соображенія,-- и въ этомъ важномъ элементѣ школьной жизни, въ элементѣ воинственномъ, я не имѣлъ почти ничего, кромѣ огорченія". Въ общемъ, эта самая выдающаяся "Пассивность", столь замѣтная въ Тейфельсдрековомъ дѣтствѣ, снова получаетъ здѣсь очевидное подкрѣпленіе. "Онъ часто плакалъ, и, по правдѣ сказать, въ такой степени, что получилъ прозвище Der Weinende (Плакса), каковой эпитетъ, вплоть до тринадцатаго года, не былъ имъ вполнѣ незаслуженъ. Лишь изрѣдка прорывалась молодая душа въ пламенноокое бѣшенство и съ неистовствомъ (UngestЭm), передъ которымъ робѣлъ и самый отважный, утверждала, что и онъ также имѣетъ Права Человѣка или по крайней мѣрѣ Человѣчка". Кто не различитъ во всемъ этомъ изящнаго цвѣтущаго и ароматичнаго древа генія, почти заглушеннаго среди ползучихъ растеній, тростниковъ и неблагородныхъ кустарниковъ, и вынужденнаго, чтобы сохранить жизнь, пробиваться только вверхъ, а не въ стороны,-- въ высоту, совершенно болѣзненную и не соотвѣтствующую его толщинѣ?
   Мы узнаемъ, сверхъ того, что Греческій и Латинскій языки преподавались "механически"; Еврейскій -- даже едва ли и механически; а многое другое, что они называли Исторіей, Космографіей, Философіей и т. д., все равно, что совсѣмъ не преподавалось. Такимъ образомъ, за исключеніемъ того, насколько была все еще дѣятельна Природа, насколько онъ самъ "толкался по своей всегдашней привычкѣ по мастерскимъ Ремесленниковъ, узнавая тамъ множество вещей", и насколько, далѣе, онъ натыкался на какой-нибудь небольшой запасъ любопытнаго чтенія въ домѣ Бочара Ганса Вахтеля, гдѣ жилъ,-- за этими исключеніями его время, повидимому, пропадало совершенно даромъ. На всѣ эти факты Профессоръ до сихъ поръ не пріучился смотрѣть хоть сколько-нибудь спокойно. Въ самомъ дѣлѣ, во всей этой Связкѣ Scorpio, въ которой мы теперь находимся, и часто въ слѣдующей Связкѣ, онъ выказываетъ себя необычайно возбужденнымъ въ вопросахъ Воспитанія и не безъ нѣкотораго оттѣнка того, что мы можемъ счесть за гнѣвъ.
   "Мои Учителя", говоритъ онъ, "были заскорузлые Педанты безъ знанія природы человѣка или мальчика, или вообще безъ знанія чего бы то ни было, кромѣ своихъ лексиконовъ и четвертныхъ отчетовъ. Они вбивали въ насъ безчисленныя мертвыя Вокабулы (не мертвый Языкъ, ибо они сами не знали никакого Языка) и называли это содѣйствовать росту ума. Какимъ образомъ можетъ бездушный, механическій Буквоѣдъ грамматики, подобные которому будутъ въ наступающемъ столѣтіи производиться въ Нюренбергѣ изъ дерева и кожи, содѣйствовать росту чего-нибудь, тѣмъ болѣе росту Ума, который растетъ не какъ растеніе (тѣмъ, что его корни удобряются этимологическимъ навозомъ), а какъ духъ -- вслѣдствіе таинственнаго соприкосновенія съ Духомъ? Ибо Мысль возгорается отъ огня живой Мысли. Какъ можетъ зажечь тотъ, въ собственномъ внутреннемъ существѣ коего нѣтъ горящаго угля, но все перегорѣло въ мертвую грамматическую золу? Гинтершлагскіе Профессора знали хорошо синтаксисъ, но относительно человѣческой души -- только слѣдующее: что она имѣетъ способность, именуемую Памятью, и что на нее можно воздѣйствовать черезъ ея мускульную оболочку путемъ примѣненія березовыхъ прутьевъ".
   "Увы, это вездѣ такъ и всегда такъ будетъ, до тѣхъ поръ, пока Чернорабочій не будетъ прогнанъ или ограниченъ одной подноской матеріаловъ, и на его мѣсто не будетъ приглашенъ Архитекторъ, которому и будетъ оказываемо всяческое содѣйствіе; пока общества и отдѣльныя лица не откроютъ, не безъ удивленія, что образованіе душъ цѣлаго поколѣнія помощью Знанія можетъ быть поставлено на одинъ уровень съ разрываніемъ ихъ тѣлъ на куски помощью Пороха, и что рядомъ съ Генералами и Фельдмаршалами, произведенными въ таковые за убійство, могутъ быть другіе Сановники, уважаемые всѣмъ міромъ, и, такъ сказать, по-истинѣ Богомъ поставленные Священники, возведенные въ свой санъ за обученіе. Но до сихъ поръ, хотя Солдатъ носитъ открыто и даже важничаетъ своими орудіями мясника, нигдѣ, сколь далеко я ни путешествовалъ, Школьный Учитель не выставляетъ напоказъ своихъ орудій наставника; и даже болѣе: если бы онъ рѣшился пройтись по улицѣ съ березовымъ прутомъ, привязаннымъ съ боку, какъ бы ожидая за то почета, не возбудилъ ли бы онъ, пожалуй, въ болѣе праздныхъ людяхъ нѣкоторой веселости?"
   На третьемъ году этого Гимназическаго періода Андрей, кажется, умеръ. Молодой Ученикъ, и безъ того уже много терпѣвшій, впервые увидалъ себя внѣшнимъ образомъ облеченнымъ въ трауръ, а внутреннимъ -- въ совершенно невыразимую меланхолію. "Темная, бездонная Пропасть, которая лежитъ подъ нашими ногами, открыла свой зѣвъ; блѣдное царство Смерти со всѣми его безчисленными, молчаливыми народами и поколѣніями стояло передъ нимъ: неумолимое слово Никогда впервые показало ему свое значеніе. Моя Мать рыдала, и ея горе получало исходъ; но въ моемъ сердцѣ стояло цѣлое озеро слезъ, запертое безмолвнымъ отчаяніемъ. Тѣмъ не менѣе, свѣжій Духъ силенъ; Жизнь такъ полна здоровья, что находитъ питаніе даже въ Смерти: эти суровыя испытанія, перенесенныя Памятью въ мое Воображеніе, разраслись въ немъ въ цѣлый лѣсъ кипарисовъ, печальный, но прекрасный; въ теченіе долгихъ лѣтъ юности, какъ бы подъ самыми горячими лучами солнца, онъ шелестилъ въ своемъ темномъ великолѣпіи, со вздохами, не лишенными мелодичности. Также шелеститъ онъ и въ годы моего мужества, и то же будетъ и впредь: ибо я разбилъ нынѣ мою палатку подъ Кипарисомъ; Могила -- нынѣ моя неодолимая Крѣпость, и, всегда защищенный ея вратами, я смотрю совершенно спокойно на вражеское вооруженіе, на скорби и наказанія жестокой Жизни, и слушаю съ тихой улыбкой самыя громкія ея угрозы. 0 вы, мои любимые, которые уже спите на молчаливомъ Ложѣ Отдыха, о которыхъ въ жизни я могъ только плакать, но которымъ никогда не могъ помочь; и вы, которые одиноко трудитесь до сихъ поръ, далеко разсѣянные по наполненной чудовищами Пустынѣ, обагряя кремнистую почву вашею кровью,-- еще одно короткое мгновеніе, и всѣ мы встрѣтимся тамъ, и наша общая Мать защититъ всѣхъ насъ своею грудью! И ярмо Притѣсненія, и огненный бичъ Печали, и всѣ Прислужники Геенны, которые ходятъ дозоромъ и живутъ въ вѣчно терзаемомъ Времени, тамъ уже не могутъ болѣе ничѣмъ повредить намъ!"
   Непосредственно за этимъ почти великолѣпнымъ обращеніемъ идетъ тщательная Характеристика покойнаго Андрея Футтераля, его природныхъ способностей, его заслугъ въ жизни (какъ Прусскаго Сержанта), съ длиннымъ историческимъ изысканіемъ о генеалогіи Семейства Футтералей, доведенной здѣсь до самого Генриха Птицелова. Все это мы опускаемъ не безъ нѣкотораго удивленія. Намъ важно только добавить, что теперь именно наступилъ моментъ, когда Гретхенъ открыла своему пріемному сыну, что онъ вовсе не принадлежалъ къ этому роду и даже, въ сущности, ни къ какому роду, такъ какъ вступилъ въ историческое существованіе путемъ, уже намъ извѣстнымъ. "Итакъ, я вдвойнѣ осиротѣлъ", говоритъ онъ; "я былъ лишенъ не только Обладанія, но и Воспоминанія. Печаль и Удивленіе, неожиданно здѣсь соединенныя, не могли не принести обильнаго плода. Такое открытіе и въ такой періодъ пустило свои корни сквозь все мое существо; даже до времени полной моей возмужалости оно перемѣшивалось со всѣми моими мыслями, было какъ бы стволомъ, изъ котораго вырастали всѣ мои дневные и ночные сны. Оно естественно заключало въ себѣ нѣкоторый поэтическій подъемъ, но также и соотвѣтствующее гражданское униженіе: Я не былъ никому подобенъ. Не лежалъ ли въ этой неотвязной мысли, приводившей иногда къ высочайшимъ, а чаще всего -- къ самымъ ужаснымъ результатамъ,--- не лежалъ ли въ ней первый источникъ стремленій, которыя сдѣлались въ моей Жизни достаточно замѣчательными? Мои товарищи, какъ по рожденію, такъ и по поступкамъ, умозрѣнію и общественному положенію, вѣроятно, немногочисленны".
   Въ связкѣ Sagittarius, какъ мы наконецъ узнаемъ, Тейфельсдрекъ сдѣлался Университетскимъ человѣкомъ, хотя гдѣ, когда или въ какомъ качествѣ,-- этого никакъ нельзя разузнать хотя бы съ малѣйшею достовѣрностью. Теперь уже немногое можетъ удивить читателя въ смыслѣ запутанности и капризной неясности, даже полнѣйшее отсутствіе датъ,-- хотя оно не имѣетъ себѣ подобнаго въ Біографическихъ трудахъ;-- столь загадочными, столь хаотическими являются намъ, и всегда, конечно, будутъ являться эти разрозненные листы. Но въ Sagittarius, тѣмъ не менѣе, Тейфельсдрекъ начинаетъ выказывать себя Сивиллическимъ еще болѣе, чѣмъ обыкновенно; здѣсь соединены отрывки всевозможныхъ родовъ: обрывки правильно веденныхъ Мемуаровъ, Школьныя Упражненія, Программы, Профессорскія Удостовѣренія, Молочные счета, разорванныя Записки, иногда имѣющія видъ любовныхъ; все это спутано вмѣстѣ какъ бы совершенно случайно и можетъ сбить съ толку здравомыслящаго Историка. Составить изъ нихъ картину этихъ Университетскихъ и послѣдующихъ годовъ и, еще болѣе, разобрать въ нихъ какіе-нибудь объясняющіе, первоначальные элементы Философіи Одежды,-- читатель самъ можетъ вообразить, что это за задача.
   Мы можемъ усмотрѣть только слѣдующее, хотя смутно, какъ бы сквозь листву какого-нибудь колыхающагося густаго лѣса: юноша, одаренный болѣе обыкновеннаго, прошедшій счастливо черезъ Дѣтство; менѣе счастливо, но все же энергично, сквозь Отрочество; усовершенствованный теперь, наконецъ, въ "мертвыхъ вокабулахъ", и сидящій, какъ онъ надѣется, у живаго Источника, чтобы прибавить себѣ Идей и Способностей. Онъ черпаетъ изъ этого Источника прилежно, жадно, но никогда или рѣдко отъ всего сердца, потому что вода отнюдь не приходится ему по вкусу; усматриваются или, по крайней мѣрѣ, могутъ быть предположены минуты унынія, смущенія, уклоненій. Можетъ быть, не отсутствуютъ и денежныя затрудненія, ибо "добрая Гретхенъ, которая, вопреки совѣтамъ небезкорыстныхъ родственниковъ, послала его сюда,-- должна была спустя нѣкоторое время отнять свою благорасположенную, но слишкомъ слабую руку". Тѣмъ не менѣе, въ этой атмосферѣ Бѣдности и разнообразныхъ Огорченій, Настроеніе этой молодой Души, ея особенности, впервые себя окончательно открываютъ; подобно яркому солнечному лучу на плачущихъ небесахъ, она производитъ разнообразные цвѣта, нѣкоторые изъ коихъ преломлены. Такимъ образомъ, съ помощью Времени и того, что Время приноситъ, юноша Діогенъ Тейфельсдрекъ возросъ въ образъ мужа, и притомъ получилъ столь загадочный обликъ, что мы спрашиваемъ съ новою настойчивостью: Какимъ собственно образомъ онъ достигъ этого, и снова сожалѣемъ, что здѣсь нѣтъ болѣе яснаго отвѣта. Нѣкоторые изъ понятныхъ и частью значительныхъ отрывковъ, весьма, впрочемъ, немногочисленные, будутъ извлечены изъ этого Лимба Бумажной Связки и представлены съ обычной подготовкой.
   Какъ если бы въ Связкѣ Scorpio Тейфельсдрекъ еще не излилъ весь свой антипедагогическій сплинъ; и какъ если бы, благодаря названію Sagittarius онъ почувствовалъ себя призваннымъ выпускать стрѣлы,-- мы снова натыкаемся на выходки, подобныя слѣдующимъ: "Университетъ, въ которомъ я получилъ воспитаніе, до сихъ поръ весьма живо сохраняется въ моей памяти, и я хорошо знаю его имя; но тѣмъ не менѣе, я не открою этого имени изъ деликатности по отношенію къ еще живымъ лицамъ и интересамъ. Тягостный долгь заставляетъ меня сказать, что, за исключеніемъ Англіи и Испаніи, нашъ Университетъ былъ худшимъ изъ всѣхъ до сихъ поръ открытыхъ Университетовъ. По-истинѣ мы переживаемъ время, когда правильное Воспитаніе почти что невозможно, хотя въ степеняхъ негодности и не можетъ быть предѣловъ, и я даже могу представить систему худшую, чѣмъ та, которая практиковалась въ самомъ Безыменномъ: вѣдь отравленная пища можетъ быть хуже абсолютнаго голода".
   "Написано: Когда слѣпецъ ведетъ слѣпца, оба упадутъ въ яму. Поэтому, въ такихъ обстоятельствахъ, не лучше ли было бы иной разъ, если бы оба, и вожатый, и ведомый, попросту -- сидѣли спокойно? Обнесите гдѣ-нибудь, среди Крымскихъ Татаръ, стѣной четырехугольное пространство; снабдите его маленькой, плохо выбранной Библіотекой и напустите въ него одиннадцать сотъ Христіанскихъ юношей, чтобы они тамъ безобразничали, какъ имъ угодно, въ теченіе отъ трехъ до семи лѣтъ;-- пусть при этомъ разныя личности, подъ названіемъ Профессоровъ, помѣстятся у входа, будутъ громогласно объявлять, что это Университетъ, и взимать весьма значительную входную плату,-- и вы получите нѣкоторое несовершенное подобіе нашего Высшаго Разсадника Знаній, если не по его внѣшнему устройству, то по духу и результату. Я говорю: несовершенное; ибо если наше внѣшнее устройство было совсѣмъ иное, то и результатъ былъ не вполнѣ тотъ же самый. Мы, къ несчастію, были не среди Крымскихъ Татаръ, но въ развращенномъ Европейскомъ городѣ, полномъ дыма и пороха; сверхъ того, мы были среди Публики, которую нельзя было надѣяться провести, не прибѣгая къ приспособленіямъ, болѣе дорогимъ, чѣмъ Четырехугольная Ограда и громогласное Объявленіе".
   "Но тѣмъ не менѣе, всякую Публику можно провести соотвѣтствующимъ приспособленіемъ; ее обыкновенно и проводятъ,-- къ величайшей выгодѣ. До сихъ поръ, въ самомъ дѣлѣ, мало было сдѣлано относительно чего-нибудь въ родѣ Статистики Обмана: съ страннымъ равнодушіемъ наши Экономисты, почти погребенные подъ Таблицами второстепенныхъ Отраслей Промышленности, совершенно просмотрѣли великую, всеобъемлющую Отрасль Лицемѣрія: какъ будто всѣ наши искусства Самохвальства, Шарлатанства, Жреческихъ и Королевскихъ Обмановъ и иные безчисленные обманы и тайны этого рода,-- какъ будто всѣ они не должны быть причислены къ Производительной Промышленности! Напримѣръ, можетъ ли кто-нибудь сказать: какія суммы были реализованы въ Литературѣ и въ Чисткѣ сапогъ дѣйствительнымъ образованіемъ и дѣйствительной Ваксой, и какія -- помощью обманно-убѣдительнаго Увѣренія, что они таковы? -- въ особенности, если бы при этомъ потребовалось обозначить въ отдѣльныхъ итогахъ распредѣленіе, обращеніе, расходъ и приходъ этихъ суммъ хотя бы съ какимъ-нибудь приближеніемъ къ точности? И затѣмъ далѣе: если бы спросить, Насколько въ различныхъ безконечно-сложныхъ отрасляхъ общественной работы, въ управленіи, въ воспитаніи, во всевозможномъ производствѣ ручномъ, коммерческомъ, умственномъ,-- насколько Потребности людей удовлетворяются настоящимъ Товаромъ и насколько однимъ Подобіемъ настоящаго Товара,-- иными словами: Въ какихъ размѣрахъ, какимъ путемъ, съ какими результатами Обманъ въ различныя эпохи и въ различныхъ странахъ присваивалъ себѣ вознагражденіе за Трудъ,-- то Изслѣдованіе этихъ вопросовъ, чреватое послѣдствіями для будущаго, въ настоящемъ можетъ привести лишь къ самому неопредѣленному отвѣту. Что касается до настоящаго времени въ Европѣ, то если мы опредѣлимъ отношеніе Товара къ Подобію Товара даже равнымъ отношенію Одного къ Ста (что, вѣроятно, будетъ недалеко отъ истины, если принять во вниманіе Вознагражденіе Римскаго Папы, Турецкаго Падишаха или Англійскаго Любителя Охоты), то какія по-истинѣ громадныя сбереженія можно здѣсь ожидать, по мѣрѣ того, какъ Статистика Обмана будетъ все болѣе разрабатываться, а производство Фальши все болѣе и болѣе падать и, наконецъ, сдѣлается совершенно ненужнымъ (ибо Дѣйствительность будетъ все яснѣе и яснѣе отличаться отъ обмана)!"
   "Но это --о грядущемъ золотомъ вѣкѣ. Что касается до настоящаго мѣднаго, то я имѣю сдѣлать одно только замѣчаніе: въ нѣкоторыхъ областяхъ, какъ Воспитаніе, Политика, Религія, гдѣ столь многое необходимо нужно, но столь малое до сихъ поръ можетъ быть доставлено, Обманъ имѣетъ, вѣроятно, цѣлебное, болеутоляющее свойство, и способность человѣка быть проведеннымъ является не послѣднимъ для него благодѣяніемъ. Представьте, что вашъ военный нервъ порвался: я подразумѣваю подъ этимъ, что ваша военная касса несостоятельна, провіантъ почти весь истощился, и что вся армія готова взбунтоваться, распасться и перерѣзать горло какъ вамъ, такъ и другъ другу;-- не было ли бы въ этомъ случаѣ хорошо, если бы вы могли какимъ-нибудь чудомъ заплатить имъ какой-нибудь волшебной монетой, накормить ихъ сгущенной водой или однимъ только призракомъ пищи, и если бы благодаря этому они остались въ порядкѣ и спокойствіи, пока не придетъ настоящая помощь? Такова, можетъ быть, была цѣль Природы, которая ничего не дѣлаетъ безъ цѣли, когда она снабдила своего любимца, Человѣка, этимъ столь всемогущимъ или, скорѣе, всетерпящимъ Талантомъ поддаваться Обману".
   "Какъ великолѣпно этотъ талантъ работаетъ съ помощью самаго незначительнаго механизма, или даже самъ создаетъ для себя механизмъ! Эти Профессора въ Безыменномъ жили въ благоденствіи, въ безопасности, по одной только Репутаціи, созданной въ прошломъ, да и тогда безъ большихъ усилій, совершенно другимъ классомъ людей. Эта Репутація, подобно крѣпкому, быстровертящемуся подливному колесу, погруженному въ общій потокъ, обѣщала долго держаться и усердно для нихъ сама собой молоть, лишь бы только они, съ свой стороны, ее ежегодно немножко подмазывали. Счастье для Мельниковъ, что это такъ сложилось! Самимъ имъ не нужно было работать: ихъ попытки работы надъ тѣмъ, что они называли воспитаніемъ, теперь, когда я оглядываюсь на нихъ назадъ, наполняютъ меня нѣкоторымъ нѣмымъ удивленіемъ".
   "Кромѣ всего этого, мы хвастались, что составляемъ Раціоналистическій Университетъ, въ высшей степени враждебный Мистицизму; и поэтому молодой, еще ничѣмъ не занятый умъ былъ снабжаемъ безконечной болтовней о Прогрессѣ нашего Рода, о Темныхъ Вѣкахъ, о Суевѣріяхъ и т. д., такъ что всѣхъ довольно скоро раздували до способности строить всякія пустопорожнія аргументаціи, благодаря чему лучшіе очень скоро кончали въ больномъ, безсильномъ Скептицизмѣ, а худшіе -- лопались (crepiren) въ окончательномъ самомнѣніи и умирали для всякихъ духовныхъ стремленій. -- Но вѣдь и это также -- часть человѣческаго удѣла. Если наша эпоха есть Эпоха Невѣрія, то зачѣмъ ворчать подъ его игомъ? Развѣ не предвидится, развѣ даже уже нѣтъ лучшаго исхода? Какъ продолжительный періодъ сжиманія или продолжительный періодъ расширенія сердца, такъ точно періодъ Вѣры долженъ чередоваться съ періодомъ Отрицанія; за весеннимъ ростомъ, за лѣтнею роскошью всякихъ Взглядовъ, Духовныхъ Представленій и Твореній, слѣдуетъ, и вновь слѣдуетъ, осенній упадокъ и зимнее разрушеніе. Ибо человѣкъ живетъ во Времени, и все его земное существованіе, стремленіе и судьба образуются для него Временемъ; всегда неподвижная Вѣчность, въ которой мы находимся, становится явной только въ преходящемъ Символѣ Времени. И все-таки, быть рожденнымъ, бодрствовать и работать является, можетъ быть, въ такіе зимніе періоды Отрицанія для болѣе благороднаго ума сравнительно бѣдствіемъ; и наоборотъ: умъ болѣе тупой счастливъ, если онъ можетъ, подобно животнымъ въ зимней спячкѣ, устроиться въ какомъ-нибудь Саламанкскомъ университетѣ или городъ Сибарисѣ, или въ иномъ какомъ суевѣрномъ или сладострастномъ Замкѣ Лѣни и спать тамъ, погрузясь въ глупыя сновидѣнія, и проснуться тогда только, когда громко ревущіе потоки уже сдѣлаютъ свое дѣло, и новая Весна будетъ ниспослана въ отвѣтъ на наши молитвы и страданія".
   Что Тейфельсдрекъ долженъ былъ чувствовать себя нехорощо въ этой обстановкѣ, довольно загадочно здѣсь очерченной,-- въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія. "Голодный младенецъ", говоритъ онъ, "взиралъ на своихъ духовныхъ Кормилицъ, но вмѣсто пищи ему предлагали ѣсть восточный вѣтеръ. Какой пустой жаргонъ полемической Метафизики, Этимологіи и механическихъ Манипуляцій, ложно называемыхъ Наукой, былъ тамъ въ ходу,-- я доподлинно узналъ, можетъ быть, лучше, чѣмъ большинство. Среди одиннадцати сотъ Христіанскихъ юношей тамъ врядъ ли нашлось бы одиннадцать, ревностныхъ къ ученію. Отъ столкновенія съ ними получалось нѣкоторое одушевленіе, нѣкоторый лоскъ; по инстинкту же и по счастливой случайности, я менѣе предавался фатовству (renommiren), чѣмъ размышленію и чтенію, а этимъ послѣднимъ я былъ воленъ заниматься, сколько хотѣлъ. Мало-по-малу я выудилъ изъ хаоса тамошней Библіотеки болѣе книгъ, чѣмъ, можетъ быть, было извѣстно самимъ библіотекарямъ; этимъ было положено основаніе Литературной Жизни. Я научился собственными силами свободно читать почти на всѣхъ образованныхъ языкахъ и почти по всѣмъ предметамъ и наукамъ. И далѣе: такъ какъ человѣкъ всегда есть первѣйшій предметъ для человѣка,-- то моимъ любимѣйшимъ занятіем уже было угадывать характеръ по мыслямъ и изъ Написаннаго возсоздавать Написавшаго. Нѣкоторый основной планъ Человѣческой Природы и Жизни началъ обрисовываться передо мной, довольно странный, какъ я теперь оглянусь на него;-- ибо вся моя Вселенная, физическая и умственная, была какъ бы Машиной. Но какъ бы то ни было, изъ него началъ выясняться сознательный, признанный основной планъ, наиболѣе вѣрный, который я имѣлъ, и притомъ такой, который могъ быть дополненъ и безконечно расширенъ помощью дополнительныхъ экспериментовъ".
   Такъ и изъ бѣдности сильный извлекаетъ новое, благороднѣйшее богатство; такъ и среди лишеній дикой пустыни нашъ юный Измаилъ пріобрѣтаетъ высочайшую изъ собственностей -- Самопомощь. И тѣмъ не менѣе это была пустыня, необозримая, полная завыванія дикихъ чудовищъ. Тейфельсдрекъ сообщаетъ намъ длинныя подробности о своихъ "лихорадочныхъ пароксизмахъ Сомнѣнія"; о своихъ изслѣдованіяхъ касательно Чудесъ и доказательствъ Вѣры; о томъ, какъ "въ молчаливые часы ночи, когда въ его сердцѣ было еще темнѣе, чѣмъ на землѣ и на небѣ, онъ повергался ницъ передъ Всевидящимъ и громкимъ голосомъ возносилъ горячія мольбы о Свѣтѣ, объ освобожденіи отъ Смерти и Могилы. Только спустя многіе годы и послѣ невыразимой борьбы сдалось вѣрующее сердце, погрузилось въ очарованный сонъ, въ кошмарѣ Невѣрія, и подъ гнетомъ этого мучительнаго сна приняло прекрасный, живой Божій міръ за блѣдный, пустой Адъ и угасшій Пандемоніумъ. Но", продолжаетъ онъ, "намъ предназначено проходить сквозь эти муки Чистилища. Сперва мертвая Буква Религіи должна признать себя за мертвую и разсыпаться прахомъ, если только живой Духъ Религіи, свободный отъ этой его тѣлесной оболочки, долженъ подняться надъ нами, какъ первенецъ Небесъ, съ новой цѣлительной силой подъ своими крылами".
   Если къ этимъ мукамъ Чистилища, которыя, повидимому, и сами по себѣ были уже весьма тяжки, мы прибавимъ обильную мѣру Земныхъ огорченій, недостатокъ практическаго руководства, недостатокъ симпатій, недостатокъ денегъ, недостатокъ надежды,-- и все это въ пылкій періодъ юности съ ея столь преувеличеннымъ воображеніемъ, столь необузданными желаніями, а въ данномъ случаѣ сверхъ того еще и со столь скудными средствами,-- то не увидимъ ли мы молодой, возникающій духъ подавленнымъ и обремененнымъ извнѣ и изнутри; огонь генія, борющійся съ сырыми растопками и вырывающійся скорѣе въ видѣ ѣдкаго дыма, чѣмъ въ видѣ свѣтлаго пламени?
   Изъ различныхъ отрывковъ Писемъ и иныхъ лоскутковъ документовъ можно заключить, что Тейфельсдрекъ, какъ онъ ни былъ одинокъ, застѣнчивъ и замкнутъ, тѣмъ не менѣе не остался вполнѣ незамѣченнымъ: нѣкоторыя почтенныя лица узнаютъ о его существованіи и, если не протягиваютъ ему руку помощи, то по крайней мѣрѣ не теряютъ его изъ вида. Повидимому, онъ обратился, хотя и въ довольно уныломъ настроеніи духа, къ Юридической Профессіи, въ каковой, какъ міръ затѣмъ увидалъ, онъ и получилъ свою ученую степень. Но, опуская эти разрозненные недостаточные обрывки Экономическихъ отношеній, представимъ лучше слѣдующую небольшую нить отношеній Моральныхъ; читатель, вплетя ее самъ въ должное мѣсто, заключитъ этимъ нашу блѣдно вышитую картину этихъ Университетскихъ годовъ.
   "Здѣсь также я свелъ знакомство съ Герръ Тоугудомъ, молодымъ человѣкомъ благороднаго происхожденія (von Adel) изъ внутреннихъ провинцій Англіи. Онъ стоялъ, въ этой части Германіи, въ близкихъ отношеніяхъ по крови и гостепріимству съ Графами фонъ-Цедармъ. Благодаря его посредству я также дружески сблизился съ этимъ благороднымъ семействомъ. Тоугудъ обладалъ прекрасными талантами, невыразимо дурно развитыми. При этомъ у него въ характерѣ было очень много юмора, и, если исключить его полное невѣжество (ибо онъ не зналъ ничего, кромѣ Бокса и немного Грамматики), онъ не выказывалъ той аристократической безстрастности п неистовства молчанія, которыя по большей части свойственны Путешественникамъ его національности. Ему я обязанъ моимъ первымъ практическимъ знакомствомъ съ Англичанами и ихъ обычаями, а, можегь быть, также и нѣкоторой долей пристрастія, съ которымъ я съ тѣхъ поръ всегда смотрѣлъ на этотъ оригинальный народъ. Тоугудъ не былъ бы лишенъ проницательности, если бы только онъ былъ болѣе образованъ. Привлеченный, очевидно, присутствіемъ Семейства Цедармовъ, онъ явился сюда съ неистовымъ стремленіемъ усовершенствовать свои познанія; онъ, занятія котораго до сихъ поръ были совершенно рябяческими, явился въ Университетъ, въ которомъ давно отсутствовало самое понятіе совершенствованія, не говоря уже о стремленіи къ нему. Часто мы жаловались на жестокую судьбу Юности въ наше время, на то, какъ послѣ всѣхъ нашихъ трудовъ, насъ выбрасывали въ міръ -- правда, уже съ обросшими подбородками, но съ очень немногими другими аттрибутами зрѣлости,-- безъ чего бы то ни было, надъ чѣмъ мы были бы пріучены Работать, во что мы могли бы хотя Вѣрить! -- "У насъ на головѣ -- хорошо вычищенная Шляпа", восклицалъ обыкновенно Тоугудъ, "а внутри или Пустота, или Пѣна изъ Вокабулъ и Адвокатской Логики! За небольшую плату люди обучаются обращать кожу въ обувь, а меня, за большую плату,-- что научили дѣлать? Клянусь Небомъ, братъ:-- тѣмъ, что я износилъ и съѣлъ съ тѣхъ поръ, какъ пріѣхалъ сюда такъ издалека, можно было бы снабдить порядочную больницу для Неизлѣчимо-Больныхъ!" -- "Человѣкъ, дѣйствительно", обыкновенно отвѣчалъ я, "имѣетъ Пищеварительную Способность, которой надо давать работу, хотя бы даже частью украдкой. Но что же касается до нашего Неудачнаго Воспитанія, то не ухудшай и безъ того дурнаго, не теряй времени, которое еще въ нашемъ распоряженіи, не топчи волчецъ за то, что онъ не приноситъ смоквъ! Frisch zu, Bruder! Вотъ Книги, а у насъ есть умъ, чтобы читать ихъ; вотъ цѣлое Небо и цѣлая Земля, а у насъ есть глаза, чтобы смотрѣть на нихъ: Frisch zu!"
   "Но часто также наши разговоры были веселы, и притомъ не безъ блеска, даже не безъ огня. Мы смотрѣли на Жизнь съ ея странными подмостками, на которыхъ одновременно арлекины пляшутъ, а палачи рубятъ людямъ головы и четвертуютъ ихъ: зрѣлище было пестрое, не лишенное ужаса, но тѣмъ не менѣе мы смотрѣли на него, какъ подобаетъ храбрымъ юношамъ. Что касается меня, то это, можетъ быть, были мои самые геніальные часы. По отношенію къ этому молодому Герръ Тоугуду, съ его горячимъ сердцемъ, съ его сильной, но ложно направленной головой, я почти испытывалъ уже вышедшее нынѣ изъ моды чувство Дружбы. Да, какъ настоящій, безумный Язычникъ, какимъ я былъ, я чувствовалъ, что при извѣстныхъ условіяхъ могъ бы полюбить этого человѣка, прижать его къ своей груди, сдѣлаться его братомъ разъ навсегда. Но мало-по-малу, однако, я понялъ новое время и его потребности. Если человѣческая Душа, въ самомъ дѣлѣ, какъ въ Финскомъ Языкѣ и въ Утилитарной Философіи, есть родъ Желудка,-- то въ чемъ же истинный смыслъ Духовнаго Единенія, какъ не въ Совмѣстной ѣдѣ? Въ такомъ случаѣ мы, вмѣсто того, чтобы быть Друзьями,-- не болѣе какъ Сотрапезники,-- и здѣсь, какъ и вездѣ, отогнали прочь химеры!"
   Такъ кончается, по обыкновенію неожиданно и загадочно, этотъ маленькій, начинающійся романъ. Что случилось затѣмъ съ этимъ славнымъ Герръ Тоугудомъ? Онъ погрузился въ Автобіографическій Хаосъ и гдѣ теперь плыветъ, намъ неизвѣстно. Не знаетъ ли о такомъ человѣкѣ кто-нибудь изъ читателей, живущихъ "во внутреннихъ областяхъ Англіи"?
  
  

ГЛАВА IV.

Тейфельсдрекъ выбирается на дорогу.

   "Тѣмъ не менѣе, этимъ путемъ", пишетъ нашъ Автобіографъ, повидимому когда онъ покидалъ Учебное Заведеніе, "Нѣчто получило здѣсь реальное бытіе: именно я, Діогенъ Тейфельсдрекъ, Образъ, видимый во Времени (Zeitbild), занимающій нѣсколько кубическихъ футовъ Пространства и содержащій въ себѣ Силы, какъ физическія, такъ и духовныя: надежды, страсти, мысли,-- словомъ, полное, чудесное оборудованіе, болѣе или менѣе совершенное, принадлежащее этому таинственному явленію -- Человѣку. Во мнѣ были способности вступить, въ нѣкоторой малой степени, въ бой съ огромнымъ Царствомъ Тьмы: развѣ простой Землекопъ, или Граберъ, не уничтожаетъ своимъ заступомъ трясину и бурьянъ и не оставляетъ за собой хоть немного Порядка тамъ, гдѣ онъ нашелъ прямо противоположное? Даже вѣдь и однодневнан Мошка имѣстъ способности этого рода; и она образуетъ нѣчто органическое, (хотя бы въ своемъ Тѣлѣ, если не иначе) изъ того, что было прежде Неорганическимъ; и она производитъ въ нѣмомъ, мертвомъ воздухѣ живую музыку, хотя бы тончайшую, своимъ жужжаніемъ".
   "Насколько больше тотъ, чьи способности духовны; кто изучилъ, или началъ изучать великое тауматургическое искусство Мысли! Я называю его тауматургическимъ, ибо доселѣ всѣ чудеса были сотворены помощью его, и впредь будутъ твориться еще безчисленныя; нѣкоторымъ изъ нихъ мы сами въ настоящее время свидѣтели. О вдохновенномъ Посланничествѣ Поэта и Пророка и о томъ, какъ оно созидаетъ и разрушаетъ цѣлые міры, я не буду упоминать; но и самый глупый развѣ не можетъ слышать, какъ вокругъ него гремятъ паровыя машины? Развѣ онъ не видитъ, какъ Идея Шотландскаго Слесаря (и то лишь механическая) мчится на огненныхъ крылахъ вокругъ мыса Доброй Надежды, черезъ два Океана и, могущественнѣе всякаго Духа, вызваннаго Волшебникомъ, переносится и передвигается во всѣ стороны, а дома не только ткетъ Одежду, но и дѣлаетъ чрезвычайно быстрый переворотъ во всемъ старинномъ строѣ Общества и приготовляетъ намъ косвеннымъ, но вѣрнымъ способомъ, въ замѣну Феодализма и Права Охоты Индустріализмъ и Власть Мудрѣйшаго. По-истинѣ, Мыслящій Человѣкъ есть худшій врагъ, котораго только можетъ имѣть Князь Тьмы. Я не сомнѣваюсь, что каждый разъ, какъ такой человѣкъ возвѣщаетъ о себѣ, все Преисподнее Царство содрогается и приготовляетъ новыхъ Эмиссаровъ, съ новыми хитростями, чтобы, если возможно, уловить его, завязать ему глаза и сковать его".
   "Къ такой-то высокой задачѣ и я, какъ гражданинъ міра, былъ призванъ. Бѣда, однако, въ томъ, что, хотя вы и рождены такимъ образомъ къ самой обширной Власти, съ верховными правами не болѣе, не менѣе какъ надъ Миромъ и Войной противъ Князя Вѣка (ZeifЭrst), или Діавола, и всѣхъ его Владѣній, но церемонія вашего коронованія стоитъ столькихъ хлопотъ, и такъ трудно не только добыть вашъ скипетръ, но даже увидать его!"
   Не хочетъ ли Тейфельсдрекъ сказать послѣднимъ вымученнымъ сравненіемъ только то, что молодые люди встрѣчаютъ препятствіе въ томъ, что мы называемъ "выбраться на дорогу"? -- "Не то, что я Имѣю", продолжаетъ онъ, "а то, что я Дѣлаю, есть мое Царство. Каждому данъ нѣкоторый внутренній Талантъ и нѣкоторая внѣшняя Обстановка Судьбы; и каждому, благодаря чрезвычайно мудрому сочетанію того и другаго, данъ нѣкоторый максимумъ Способностей. Но самой трудной задачей была всегда слѣдующая первая: Найти путемъ изученія самого себя и почвы, на которой вы стоите, въ чемъ именно заключается комбинація вашихъ внутреннихъ и внѣшнихъ Способностей. Ибо, увы! наша молодая душа полна зачатковъ Способностей, но мы еще не видимъ, какая изъ нихъ есть главная и настоящая. Къ тому же, новый человѣкъ является всегда въ новое время и при новыхъ условіяхъ; его путь не можетъ быть факсимиле какого-нибудь прежняго, но по самой природѣ своей непремѣнно оригиналенъ. И затѣмъ, какъ рѣдко внѣшняя Способность соотвѣтствуетъ внутренней: пусть мы удивительно талантливы,-- но мы бѣдны, не имѣемъ друзей, страдаемъ несвареніемъ желудка, застѣнчивы и, что хуже всего, мы безтолковы. Такимъ образомъ, во всей этой путаницѣ Способностей, мы глупо, ощупью, ищемъ вокругъ, чтобы нащупать то, что наше, и часто хватаемъ не то, что слѣдуетъ: въ этой безсмысленной работѣ теряемъ мы нѣсколько лѣтъ изъ нашего короткаго срока, пока близорукій Юноша не получитъ, путемъ упражненій, представленія о разстояніяхъ и не сдѣлается зрячимъ Мужемъ. И многіе проводятъ въ этомъ даже весь свой срокъ и въ постоянно новомъ ожиданіи, въ постоянно новомъ разочарованіи, бросаются отъ предпріятія къ предпріятію, изъ стороны въ сторону, пока наконецъ, какъ уже отчаявшіяся семидесятилѣтнія дѣти, не бросятся въ свое послѣднее предпріятіе, т.-е не лягутъ въ могилу".
   "Такъ какъ большинство изъ насъ слишкомъ близоруко, то такова и была бы всеобщая участь, если бы насъ не спасало одно: нашъ Голодъ. По этой причинѣ, такъ какъ хорошо извѣстна быстрая природа Голода, долженъ быть сдѣланъ и быстрый выборъ; и вотъ поэтому-то мы и имѣемъ для нашей неразумной юности, съ весьма мудрою предусмотрительностью, Дипломы и Ученичество; помощью ихъ неопредѣленная общая идея Человѣка видитъ себя въ должное время отлитой въ готовую форму опредѣленнаго Ремесленника; и съ этихъ поръ онъ начинаетъ работать, пожалуй, съ большей или меньшей потерей своихъ способностей, но не съ худшей изъ потерь -- именно времени. Даже и въ духовной области,-- такъ какъ и духовный художникъ родится слѣпымъ, (и не получаетъ зрѣнія, какъ нѣкоторыя другія существа, на девятый день, но гораздо позже, а то и никогда) -- развѣ не хорошо, что для насъ приготовлено то, что мы называемъ Профессіями, или Хлѣбными Занятіями (Brodzwecke)? Здѣсь, кружась, какъ лошадь въ топчакѣ, для которой частичная или полная слѣпота не есть зло, Хлѣбный Художникъ можетъ непрерывно путешествовать вокругъ и вокругъ, постоянно воображая, что это впередъ и впередъ. И притомъ онъ и осуществляетъ немало: для себя -- пропитаніе, а для міра -- добавочную лошадиную силу въ великой мельницѣ или маслобойнѣ Экономической Жизни Общества. И для меня также были приготовлены такія помочи; только онѣ оказались арканомъ и едва не задушили меня, пока я ихъ не разорвалъ. Такимъ образомъ, по словамъ Знаменосца Пистоля, міръ сдѣлался вообще моей устрицей, которую я силой или хитростыо, какъ могъ и хотѣлъ, долженъ былъ открыть. Я едва не погибъ (fast war ich umgekommen),-- такъ упорно продолжала она закрываться". Мы видимъ здѣсь уже въ весьма ясныхъ предварительныхъ очертаніяхъ смыслъ многаго изъ того, что затѣмъ должно было случиться съ нашимъ Автобіографомъ; историческое же воплощеніе всего этого, какъ оно постепенно и мучительно имѣло мѣсто въ его Жизни, лежитъ разбросанное въ туманныхъ перепутанныхъ подробностяхъ, въ Связкѣ Pisces и слѣдующихъ. Молодой человѣкъ высокаго таланта и высокаго, хотя смирнаго, темперамента, подобно молодому рьяному жеребенку, "разрываетъ свой арканъ" и скачетъ впередъ въ обширный міръ, прочь отъ своихъ огороженныхъ ясель; но увы! онъ находитъ также и его крѣпко огороженнымъ! Богатѣйшія клеверныя поля дразнятъ его глазъ; но для него они -- запрещенное пастбище; ему приходится или стоять, постепенно изнемогая отъ голода, или метаться взадъ и впередъ въ безумномъ отчаяніи, тыкаясь въ отвѣсныя каменныя стѣны, черезъ которыя онъ не можетъ перепрыгнуть, которыя только ранятъ и увѣчатъ "его, пока, наконецъ, послѣ тысячи попытокъ и усилій, онъ какъ бы чудомъ прочищаетъ себѣ дорогу, но не въ изобильный и роскошный клеверъ, а въ нѣкоторую лѣсную чащу, гдѣ существованіе еще возможно, и Свобода, хотя и сопутствуемая Скудостью, тѣмъ не менѣе не лишена сладости. Однимъ словомъ, Тейфельсдрекъ, отбросивъ свою Профессію юриста, видитъ себя безъ указательныхъ столбовъ внѣшняго руководства: вслѣдствіе этого его прежній недостатокъ опредѣленной Вѣры, или внутренняго руководства, усиливается до ужасающихъ размѣровъ. Нужда понукаетъ его; Время не хочетъ остановиться, а онъ, Сынъ Времени, не можетъ остановиться; дикія страсти безъ удовлетворенія, дикія способности безъ употребленія безпрерывно терзаютъ и волнуютъ его. И онъ также долженъ играть эту мрачную Монодраму: Безъ Цѣли и безъ Отдыха; долженъ стать лицомъ къ лицу съ ея постепенными перипетіями, доработаться до ея развязки и вывести изъ нея, какое можетъ, нравоученіе.
   Однако, будемъ справедливы къ нему; признаемъ, что его "арканъ" отнюдь не сидѣлъ на немъ удобно, что онъ былъ до нѣкоторой степени вынужденъ разорвать его. Если мы посмотримъ на общественное положеніе молодаго человѣка въ этой Безыменной столицѣ, когда онъ вышелъ изъ ея Безыменнаго Университета, то мы легко усмотримъ, что оно было далеко не завидно. Свой первый Юридическій Экзаменъ сдалъ онъ блестяще; онъ даже можетъ хвалиться, что Examen Rigorosum не могъ испугать его; но если онъ такимъ образомъ сдѣлался "почетнымъ Аускультаторомъ", какая въ томъ польза? Для него не находится почти никакого занятія. Съ другой стороны, для юноши безъ связей процессъ Ожиданія самъ по себѣ не возбуждаетъ большихъ надеждъ и не представляетъ съ внѣшней стороны для человѣка его настроенія никакого удовольствія. "Мои товарищи Аускультаторы", говоритъ онъ, "были Аускультаторами. Они одѣвались, переваривали пищу и произносили членораздѣльныя слова; другихъ признаковъ жизненности они почти не проявляли. Мало мышленія проглядывало въ этихъ глазахъ, которые разбѣгались во всѣ стороны! Никакого пониманія высокаго и глубокаго, вообще ничего человѣческаго или божественнаго; только самое тонкое чутье предстоящаго Производства". Нельзя ли видѣть въ этихъ словахъ, указывающихъ на полное отчужденіе со стороны Тейфельсдрека, нѣкоторыхъ слѣдовъ какъ бы горечи уязвленнаго тщеславія? Несомнѣнно, эти прозаическіе Аускультаторы фыркали на него за его чудачества и старались ненавидѣть, или, что было еще болѣе невозможнымъ, презирать его. Во всякомъ случаѣ, здѣсь не могло быть дружнаго единенія: молодой Тейфельсдрекъ уже покинулъ другихъ молодыхъ гусей и плыветъ отдѣльно, хотя еще не увѣренный, кто онъ самъ, гусенокъ или молодой лебедь.
   Можетъ быть, къ тому же онъ исполнялъ и ту маленькую должность, какую занималъ, плохо или, въ лучшемъ случаѣ, неохотно. Пусть онъ хвастается "большимъ знаніемъ практическихъ пріемовъ и опытностью"; но не было ли въ этомъ также и большой практической гордости, которая была глубоко скрыта только потому, что тѣмъ глубже коренилась? Такой робкій человѣкъ никогда не могъ быть популярнымъ. Мы представляемъ себѣ, что въ эти дни онъ, можетъ быть, выкидывалъ странныя штуки своею независимостью и т. д.: развѣ его собственныя слова не указываютъ на это? "Какъ личность весьма юная, я воображалъ, что мнѣ надлежитъ бороться только съ моимъ Дѣломъ, а не съ Безуміемъ также и не съ Грѣхомъ во мнѣ и въ другихъ". Какъ бы то ни было, его прогрессъ отъ пассивнаго Аускультаторства къ какому-нибудь активному Ассессорству былъ, очевидно, изъ самыхъ медленныхъ. Постепенно, тѣ самые положительные люди, которые въ первое время отчасти были склонны покровительствовать ему, повидимому, отнимали отъ него свое благорасположеніе и бросали его на произволъ судьбы, какъ "геніальнаго человѣка";-- противъ каковаго образа дѣйствій онъ громко протестуетъ въ этихъ своихъ Бумагахъ. "Какъ будто", говоритъ онъ, "высшее не предполагаетъ низшаго! Какъ будто тотъ, кто можетъ взлетать къ небесамъ, не можетъ также тащиться и въ почтовой каретѣ, если онъ только того захочетъ. Но міръ все равно, что старая баба, которая принимаетъ каждый позолоченный грошъ за настоящій червонецъ; нѣсколько разъ здѣсь обманувшись, она уже больше ни во что не вѣритъ, кромѣ простыхъ мѣдяковъ".
   Изъ настоящихъ Документовъ не ясно, какимъ образомъ нашъ крылатый посланникъ къ небесамъ, не принятый въ качествѣ земнаго разсыльнаго, сумѣлъ тѣмъ временемъ уберечь себя отъ того, чтобы не улетѣть на небеса безвозвратно. Добрая старая Гретхенъ, повидимому, исчезла со сцены, а можетъ быть -- и съ лица Земли; никакой другой Рогъ Изобилія или хотя бы даже Сбереженій, не сыпался на него; поэтому, имѣя въ виду, что "быстрая природа Голода хорошо извѣстна", мы не можемъ не испытывать нѣкотораго безпокойства. Помощь, извлекаемая изъ частнаго Преподаванія сколькихъ бы то ни было языковъ и наукъ, бываетъ всегда незначительна; равнымъ образомъ, чтобы употребить его собственныя слова, "юный Искатель Приключеній не подозрѣвалъ въ себѣ до сихъ поръ никакого литературнаго дара, но, сколько могъ, зарабатывалъ на хлѣбъ и воду помощью своихъ обширныхъ способностей Переводить. Тѣмъ не менѣе", продолжаетъ онъ, "я, очевидно, существовалъ, такъ какъ вы до сихъ поръ находите меня живымъ". Мы должны, однако, сознаться въ своей неспособности объяснить этотъ фактъ, кромѣ развѣ какъ помощью принципа, выраженнаго въ нашей задушевной, доброй старой Пословицѣ: "есть ротокъ, есть и кусокъ".
   Нѣкоторые Счета Квартирныхъ Хозяевъ и другіе экономическіе Документы, носящіе признаки Уплаты, показываютъ, что онъ не сидѣлъ безъ денегъ, а платилъ, какъ слѣдуетъ, самостоятельно, если не за Домъ, то по крайней мѣрѣ за Комнату. Здѣсь также находятся въ числѣ другихъ двѣ небольшія попорченныя Записки, которыя, пожалуй, могутъ бросить свѣтъ на его положеніе. На первой мы не находимъ теперь ни даты, ни подписи автора, но за то огромный Кляксъ. Гласитъ она слѣдующее: "(Чернильный Кляксъ), связанный предшествующими обѣщаніями, не можетъ иначе, какъ только самыми искренними пожеланіями споспѣшествовать планамъ Герръ Тейфельсдрека относительно извѣстнаго Ассессорскаго мѣста и видитъ себя въ тяжелой необходимости воздержаться въ настоящее время отъ того, что иначе было бы его обязанностью и удовольствіемъ, т.-е. способствовать въ устройствѣ карьеры геніальнаго человѣка, котораго, впрочемъ, ждутъ гораздо болѣе блестящіе успѣхи". Другая записка написана на золотообрѣзной бумагѣ; она интересуетъ насъ, какъ нѣкотораго рода эпистолярная мумія, нынѣ мертвая, но которая нѣкогда жила и оказала благодѣтельное вліяніе. Мы приводимъ ее въ подлинникѣ: "Herr TeufelsdrЖckh wird von der Frau GrДfinn auf Donnerstag zum Aesthetischen Thee shЖnstens eingeladen".
   Такимъ образомъ, въ отвѣтъ на вопль о плотной колбасѣ, въ которой ощущается самая настоятельная нужда, приходитъ, весьма эпиграмматически, приглашеніе на помои совершенно жидкаго Эстетическаго Чая! Какъ Тейфельсдрекъ, находясь теперь въ дѣятельной рукопашной схваткѣ съ самой Судьбой, велъ себя среди этихъ Музыкальныхъ и Литературныхъ Дилеттантовъ обоего пола, подобно голодному льву, приглашенному на обѣдъ изъ цыплячьяго корма,-- объ этомъ мы можемъ только догадываться. Можетъ быть, онъ ушелъ въ выразительное молчаніе и воздержаніе: во всякомъ случаѣ, если левъ въ подобномъ положеніи вообще обѣдаетъ, то уже никакъ не цыплячьимъ кормомъ, а только самими цыплятами. Но затѣмъ, такъ какъ эта Frau GrДfinn помѣтила свое письмо Замкомъ Цедармъ, она не можетъ быть никѣмъ инымъ, какъ Графиней и его владѣлицей; отсюда явствуютъ ея умственныя стремленія и благорасположеніе къ Тейфельсдреку, ради ли Герръ Тоугуда или ради его самого. Мы уже въ другомъ мѣстѣ указали на очевидность того, что нѣкотораго рода отношенія дѣйствительно продолжали въ теченіе извѣстнаго времени связывать нашего Автобіографа, хотя, можетъ быть, и довольно слабо, съ этимъ благороднымъ Домомъ. Несомнѣнно, что если онъ ожидалъ покровительства, это было напрасно; довольно съ него и того, что онъ получилъ возможность бросать случайные взгляды въ большой свѣтъ, изъ котораго, какъ намъ прежде казалось, онъ былъ вполнѣ исключенъ. --"Цедармы", говоритъ онъ, "жили въ покойной, роскошной Аристократической обстановкѣ; Литература и Искусство, привлеченныя и закрѣпленныя внѣшнимъ образомъ, должны были служить здѣсь наиболѣе великолѣпною отдѣлкой. Этимъ послѣднимъ усовершенствованіемъ были обязаны GnДdiger Frau (Ея Сіятельству): она прилежно подбирала и искусно прилаживала подходящую отдѣлку -- кружево или паутину, смотря по мѣсту". Былъ ли Тейфельсдрекъ также отдѣлкой изъ кружева или паутины, или обѣщалъ быть таковой? Онъ продолжаетъ: "Я имѣлъ неоднократно честь бесѣдовать съ самимъ Excellenz (Графомъ),-- преимущественно объ общихъ вопросахъ, о положеніи міра, который онъ, хотя уже перейдя за половину жизни, видѣлъ не въ неблагопріятномъ свѣтѣ, считая, правду сказать, что кромѣ Искорененія Журналистики (die auszurottende Journalistik) здѣсь почти нечего желать. Но такъ какъ Excellenz былъ не лишенъ холеричности, то я считалъ болѣе пріятнымъ хранить по нѣкоторымъ пунктамъ молчаніе. Кромѣ того, такъ какъ его занятіе состояло во Владѣніи Землей, то у него, можетъ-быть, было еще немало способностей, которыя, какъ излишнія для этого употребленія, были въ немъ слабо развиты".
   Мы легко можемъ догадаться, что для Тейфельсдрека міръ отнюдь не представлялъ образа столь безупречнаго, и что многія вещи, кромѣ "искорененія журналистики" могли бы показаться ему въ немъ улучшеніями. Его положеніе, съ однимъ только безплоднымъ Аускультаторствомъ съ внѣшней стороны и со столь многими мятежными мыслями и желаніями со стороны внутренней, было не изъ легкихъ. "Міръ", говоритъ онъ, "былъ подобенъ страшной загадкѣ Сфинкса, которую я такъ мало понималъ, но которую долженъ былъ разгадать, дабы не быть пожраннымъ. Жизнь открывалась передъ моей слишкомъ мало оснащенной Мыслью въ пурпурныхъ лучахъ невыразимаго величія, но также и въ черныхъ краснахъ тьмы. Странное противорѣчіе лежало во мнѣ; но я еще не зналъ его разрѣшенія; я еще не зналъ, что духовная музыка можетъ возникнуть только изъ диссонансовъ, разрѣшенныхъ въ гармонію; что безъ Зла нѣтъ Добра, подобно тому, какъ побѣда возможна только при борьбѣ".
   "Я слышалъ, какъ нѣкоторыя лица, не чуждыя филантропіи", замѣчаетъ онъ гдѣ-то, "утверждали (конечно, въ шутку), что человѣческое счастье существенно возрасло бы, если бы всѣ молодые люди, начиная съ девятнадцатилѣтняго возраста, могли быть запрятаны въ бочки или инымъ способомъ сдѣланы невидимыми и оставлены въ этомъ положеніи, чтобы предаваться своимъ законнымъ научнымъ занятіямъ и призваніямъ; затѣмъ вновь появлялись бы на свѣтъ Божій въ двадцатипятилѣтнемъ возрастѣ, болѣе печальные и болѣе мудрые. Мнѣ едва ли надо говорить, что я отнюдь не присоединяюсь къ этому предположенію, по крайней мѣрѣ разсматриваемому въ качествѣ практическаго плана. Тѣмъ не менѣе, можно весьма основательно утверждать, что какъ молодыя дѣвушки (MДdchen) именно въ эти годы наиболѣе очаровательны для человѣчества, такъ молодые люди (BЭbchen) достигаютъ тутъ максимума отвратительности. Такіе они въ это время дурни (Gecken), такіе глупые фанфароны, съ такою волчьею ненасытностью къ самооправданію! Они такъ упрямы, шумливы, тщеславны во всѣхъ отношеніяхъ, такъ грубы и такъ заносчивы. Никакое человѣческое стараніе, ни одинъ человѣческій успѣхъ не можетъ хоть сколько-нибудь удовлетворить молодаго человѣка, который, однако, самъ еще ни о чемъ не старался и ни въ чемъ не успѣлъ; но онъ могъ бы сдѣлать все это безконечно лучше, если бы это только было достойно его. Жизнь во всемъ -- такая покладистая вещь, простая, какъ задача на Тройное Правило: перемножьте второй и третій члены, раздѣлите произведеніе на первый, частное и будетъ отвѣтомъ; надо быть осломъ, чтобы не придти къ нему. Дурень еще не узналъ по опыту, что что ни дѣлай, а все-таки остается проклятая дробь, чаще всего десятичная періодическая, и что безусловно нельзя и думать о цѣломъ частномъ безъ остатка".
   Не находится ли въ этотъ отрывкѣ подразумѣваемое признаніе, что самому Тейфельсдреку надо было бороться, кромѣ внѣшняго затрудненія, еще съ гораздо большимъ внутреннимъ, именно: съ нѣкоторымъ временнымъ, юношескимъ, но тѣмъ не менѣе весьма прискорбнымъ разстройствомъ ума. Увы, уже и въ первомъ отношеніи его обстоятельства были достаточно тяжелы. "По прежнему вѣрно", говоритъ онъ, что Сатурнъ или Хроносъ, или какъ мы тамъ называемъ Время, пожираетъ всѣхъ своихъ Дѣтей; только непрерывно Стремясь впередъ, непрерывно Работая, можете вы (на какія-нибудь семьдесятъ лѣтъ) избѣжать его; но и васъ оно подъ конецъ пожретъ. Можетъ ли какой-нибудь Государь или Священный Союзъ Государей заставить Время остановиться или, хотя бы только въ мысли, стряхнуть съ себя Время? Все наше земное существованіе основано на Времени, построено на Времени; оно есть всецѣло Движеніе, поступательный ходъ Времени; Время -- его причина и его матерія. Отсюда и вытекаетъ Вся наша Задача, которая есть -- двигаться, работать, въ правильномъ направленіи. Развѣ наши Тѣла и наши Души не находятся въ постоянномъ движеніи,-- хотимъ ли мы того или нѣтъ,-- въ состояніи постояннаго Истощенія, требующаго постояннаго Исправленія? Самое полное удовлетвореніе всѣхъ нашихъ внѣшнихъ и внутреннихъ Потребностей было бы удовлетвореніемъ только на извѣстный промежутокъ Времени. Такимъ образомъ, что нами сдѣлано, то уже сдѣлано, для насъ уничтожено, и мы постоянно должны вновь идти и дѣлать. 0 Духъ Времени! Какъ окружилъ и оковалъ ты насъ и какъ глубоко погрузилъ ты насъ въ твою смутную бездну Стихіи Времени, такъ что только въ рѣдкія ясныя мгновенія открываются намъ лишь проблески нашей высшей Лазурной Отчизны! Но меня, тѣмъ не менѣе, какъ Сына Времени, болѣе несчастнаго, чѣмъ нѣкоторые другіе, Время грозило съѣсть рѣшительно слишкомъ рано; ибо какъ я ни усиливался, я не могъ бѣжать хорошо,-- такъ загроможденъ былъ путь, такъ опутаны были ноги!" Это значитъ, думаемъ мы, что, говоря на языкѣ нашего низменнаго міра, вся обязанность и забота Тейфельсдрека была, какъ и у другихъ людей, "работать въ правильномъ направленіи", но что онъ не могъ добыть этой работы, а потому и былъ очень несчастенъ. Это было естественно: суровая Нужда угрожала ему впереди; такая сильная душа изнывала въ томительномъ бездѣйствіи и потому была вынуждена, какъ мечъ Сэра Гудибраса ржавчиной --
   уничтожать себя,
   За неимѣньемъ ничего другаго,
   Что бъ можно было рѣзать и колоть.
  
   Но въ общемъ эта самая "выдающаяся Пассивность", какъ это и всегда бывало, вновь роскошно расцвѣла и здѣсь; не должны ли мы въ этомъ обстоятельствѣ отмѣтить начало многаго того, что характеризуетъ теперь нашего Профессора, и, можетъ быть, въ слабыхъ зачаткахъ, даже происхожденіе самой Философіи Одежды? Положеніе, которое онъ принялъ относительно Міра, было уже слишкомъ оборонительно и не было, какъ то представлялось бы желательнымъ, смѣлымъ положеніемъ атаки. Онъ говоритъ: "Насколько я ужъ тогда соприкасался съ человѣчествомъ, я былъ замѣтенъ, если вообще чѣмъ-нибудь, то развѣ только нѣкоторою тихостью манеръ, которая, какъ мои друзья часто заявляли съ порицаніемъ, очень плохо выражала рѣзкую пылкость моихъ чувствъ. И правда: я смотрѣлъ на людей съ излишествомъ и любви, и страха. Тайна Личности, въ самомъ дѣлѣ, всегда Божественна для того, кто имѣетъ пониманіе Божественнаго. Тѣмъ не менѣе, меня часто порицали, а полузнакомые и ненавидѣли за мою такъ называемую жесткость (HДrte), за мой индифферентизмъ по отношенію къ людямъ и за мой кажущійся ироническій тонъ, который я принялъ, какъ любимую манеру разговора. Увы, вооруженіе сарказма было не болѣе, какъ клеенчатымъ чехломъ, въ котором я старался спрятаться для того, чтобы моя собственная бѣдная Особа могла существовать въ немъ спокойно и въ полной безопасности, не приводимая больше въ отчаяніе ранами. Но теперь я вижу, что сарказмъ, вообще говоря, есть языкъ Діавола, и по этой причинѣ я давно отъ него все равно что отказался. Но сколь многихъ людей въ тѣ дни я вызвалъ имъ на извѣстную степень враждебности! Ироническій человѣкъ, съ его лукавою молчаливостью, съ его окольными путями, въ особенности ироническій молодой человѣкъ, отъ котораго этого менѣе всего можно ожидать, заслуживаетъ, чтобы на него смотрѣли, какъ на чуму общества. Ибо развѣ намъ не случалось видать, какъ лица съ вѣсомъ и съ именемъ выступали впередъ съ спокойнымъ равнодушіемъ, чтобы вытолкать такого человѣка съ глазъ долой, какъ ничтожность и червя, и какъ они потомъ взлетали до самаго потолка (balkenhoch) и, падая внизъ навзничь, разбивались вдребезги, такъ что ихъ не безъ негодованія приходилось уносить домой на доскахъ,-- когда оказывалось, что такой человѣкъ есть, такъ сказать, электрическая торпеда!"
   Увы, какъ можетъ человѣкъ съ такимъ діавольскимъ характеромъ пробить себѣ дорогу въ Жизни, гдѣ первой задачей является, какъ допускаетъ и самъ Тейфельсдрекъ, соединить себя съ кѣмъ-нибудь и съ чѣмъ-нибудь (sich anzuschliessen)? На большинствѣ его поступковъ написано раздѣленіе, а не единеніе. Мы должны также добавить, что спустя немного времени, единственное значительное отношеніе, которое ему вообще когда-нибудь удалось завязать,-- его отношеніе къ Семейству Цедармъ,-- повидимому, было парализовано, въ смыслѣ какого бы то ни было практическаго примѣненія, смертью "нелишеннаго холеричности" стараго Графа. Этотъ фактъ упомянутъ, впрочемъ совершенно случайно, въ нѣкоторомъ Разсужденіи объ Эпитафіяхъ, всунутомъ въ настоящую Связку въ числѣ столь многаго другаго; впрочемъ, въ этомъ этюдѣ болѣе заслуживаетъ одобренія его ученость и любознательная проницательность, чѣмъ его духъ. Его основной принципъ есть тотъ, что лапидарныя надписи, какого бы рода онѣ ни были, должны быть скорѣе Историческими, чѣмъ Лирическими. "По просьбѣ наслѣдниковъ этого достойнаго Дворянина", говоритъ онъ, "я предпринялъ составить его Эпитафію. Памятуя мои правила, я произвелъ слѣдующую. Впрочемъ, ее до сихъ поръ оставили невыгравированной, сославшись на какой-то недостатокъ въ Латинскомъ Языкѣ,--недостатокъ, который никогда не былъ мнѣ вполнѣ ясенъ;" мы, однако, можемъ предсказать, что въ ней найдется нѣчто большее, чѣмъ Латинскій языкъ, что приведетъ въ удивленіе Англійскаго читателя:
  
   НІС JACET
  
   PHILIPPUS ZAEHDARM, COGNOMINE MAGNUS,
  
   ZAEHDARMI COMES,
   EX IMPERIJ CONCILIO,
   VELLERIS A REJ, PERISCELLIDIS, NECNON VULTURIS NIGRI
   EQUES.
  
   QUI DUM SUB LUNA AGEBAT,
  
   QU1NQUIES MILLE PERDICES
  
   plumbo confecit:
  
   VARII CIBI
  
   CENTUMPONDIA MILLIES CENTENA MILLIA,
   PER 5E, PERQUE SERVOS QUADRU'PEDES B1PEDESVE,
   HAUD SINE TUMULTU DEVOLVENS,
  
   IN STERCUS
  
   PALAM CONVERTIT.
  
   NUNC A LABORE REQU1ESCENTEM
   OPERA SEQUUNTUR.
  
   SI MONUMENTUM QUфRIS,
   F1METUM ADSPICE.
  
   PRIMUM IX ORBE DEJEC1T (sub dato); POSTREMUM (sub dato).
  
  

ГЛАВА V.

P o м a н ъ.

   "Долгіе годы", пишетъ Тейфельсдрекъ, "мучительно работалъ бѣдный Еврей въ этомъ Египтѣ Аускультаторства, выжигая кирпичи безъ соломы, пока однажды его не поразилъ со всею силою вопросъ: Ради чего? -- Beym Himmel! Ради Пищи и Тепла! Но развѣ Пищу и Тепло нельзя найти нигдѣ въ другомъ мѣстѣ среди великаго Божьяго Міра? -- Будь, что будетъ,-- я рѣшился испробовать".
   И вотъ, мы видимъ его въ новомъ независимомъ положеніи, хотя, можетъ быть, далекомъ отъ того, чтобы считаться улучшеннымъ. Тейфельсдрекъ теперь -- человѣкъ безъ Профессіи. Покинувъ обыкновенный Флотъ рыбачьихъ лодокъ и китоловныхъ судовъ, среди которыхъ его подвѣтренное и медленное положеніе было дѣйствительно очень тягостно, онъ съ отчаяніемъ пускается въ собственное плаваніе, съ своимъ собственнымъ секстантомъ и компасомъ. Несчастный Тейфельсдрекъ! Хотя ни Флотъ, ни Торговля, ни Капитаны тебѣ не нравились, все-таки не былъ ли это Флотъ, идущій опредѣленнымъ курсомъ, къ опредѣленной цѣли и, главное, идущій совмѣстно, такъ что каждый, взаимнымъ руководствомъ, различнаго рода займами и ссудами, могъ разносторонне помогать другому! И какъ поплывешь ты одинъ въ неизвѣстныхъ моряхъ, какъ найдешь самъ кратчайшій Сѣверо-западный Проливъ въ твою прекрасную Страну Пряностей, имя которой Нигдѣ? -- Одинокій бродяга въ такомъ путешествіи и съ такими мореплавательными маневрами непремѣнно наткнется на приключенія. И вотъ, какъ мы откроемъ дальше, нѣкоторый островъ Калипсо задерживаетъ его въ самомъ началѣ и почти совсѣмъ искажаетъ и перепутываетъ всѣ его разсчеты.
   "Если въ дни юности", пишетъ онъ однажды, "Міръ величественно снимаетъ свое покрывало и повсюду Небо открываетъ себя на Землѣ, то нигдѣ это Небо на Землѣ не открываетъ себя Молодому Человѣку такъ непосредственно, какъ въ Молодой Дѣвушкѣ. Такъ это, довольно странно, установлено въ этой нашей странной жизни. Вообще, какъ я уже часто говорилъ, личность (PersЖnlichkeit) всегда священна для насъ; нѣкоторый ортодоксальный Антропоморфизмъ соединяетъ мое Я со всѣми Ты въ узахъ любви; но именно въ этомъ сближеніи Сходнаго и Несходнаго, это божественное притяженіе какъ бы Положительнаго и Отрицательнаго полюсовъ впервые разгарается въ яркое пламя. Думаете ли вы, что самая жалкая человѣческая Личность безразлична для насъ? Развѣ мы не испытываемъ скорѣе самаго искренняго, сердечнаго желанія соединиться съ ней воедино, соединить ее съ нами благодарностью, удивленіемъ, даже страхомъ, или, если это не удастся, то соединить насъ самихъ съ нею? И насколько болѣе въ помянутомъ случаѣ Сходнаго-Несходнаго! Здѣсь намъ предоставлена высшая мистическая возможность такого единенія, высшаго на нашей Землѣ; и, такимъ образомъ, здѣсь возгарается, черезъ проводящую среду фантазіи, пламя міроваго Духовнаго Электричества, которому, когда оно разовьется между мужчиной и женщиной, мы впервые даемъ многозначительное имя: лювовь".
   "Въ каждомъ юношѣ, находящемся въ хорошихъ условіяхъ, какъ я предполагаю, уже цвѣтетъ въ надеждѣ нѣкоторый Рай, украшенный присутствіемъ какой-нибудь прелестнѣйшей Евы; не отсутствуетъ также тамъ, среди прекрасныхъ видовъ, цвѣтовъ и листвы этого Сада, и Древо Познанія, прекрасное и страшное. Можетъ быть, всё это кажется къ тому же еще привлекательнѣе, если Херувимъ и Огненный Мечъ отдѣляютъ это отъ всѣхъ людскихъ путей и ему, юношѣ съ богатымъ воображеніемъ, открываютъ только видъ, а не входъ. Счастливая пора добродѣтельной юности, когда стыдъ еще служитъ непреодолимой небесной преградой, и священные воздушные замки Надежды еще не низошли до презрѣнныхъ мазанокъ Дѣйствительности, и когда человѣкъ по своей природѣ еще безконеченъ и свободенъ!"
   "Что до нашего молодаго Заброшеннаго", продолжаетъ Тейфельсдрекъ, очевидно подразумѣвая самого себя, "то при его замкнутомъ образѣ жизни, при его пылкой Фантазіи, тѣмъ болѣе огненной, что она горѣла подъ крышкой, какъ въ отражательной печи, его чувство по отношенію къ Царицамъ этой земли было и до сихъ поръ остается совершенно Невыразимымъ. Видимое божество жило въ нихъ; для нашего молодаго Друга всѣ женщины были святы, были небесны. До сихъ поръ онъ видѣлъ ихъ только порхающими мимо въ ихъ многоцвѣтномъ ангельскомъ опереніи; или же онъ видѣлъ ихъ парящими безмолвно и недосягаемо на берегахъ Эстетическаго Чая: онѣ были всѣ изъ воздуха, всѣ лишь Духъ и Форма; онѣ были такъ прелестны, подобно таинственнымъ жрицамъ, въ чьихъ рукахъ была невидимая лѣстница Іакова, по которой человѣкъ можетъ подняться на самое Небо. Чтобы онъ, нашъ бѣдный Другъ, могъ получить когда-нибудь для себя одно изъ этихъ прелестныхъ Созданій (Holden)--Ach Gott! какъ могъ онъ на это надѣяться? Не умеръ ли бы онъ отъ того? Въ этой мысли былъ какой-то бредъ головокруженія".
   "Такимъ образомъ, молодой человѣкъ при всемъ своемъ скептицизмѣ относительно Демоновъ и Ангеловъ въ томъ видѣ, какъ имъ нѣкогда вѣрила толпа, тѣмъ не менѣе не оставался безъ посѣщенія гостей, дѣйствительно рожденныхъ на Небѣ, которые, видимые и слышные, носились вокругъ него, гдѣ бы онъ ни былъ. И въ мысляхъ онъ благоговѣйно покланялся имъ, хотя пока называлъ ихъ лишь ихъ земными и пошлыми именами. Но теперь, если бы на душу, такъ настроенную, бросила электрическій взглядъ ласковыхъ глазъ какая-нибудь Воздушная Дѣва, получившая осязаемое и реальное воплощеніе, и сказала бы ему: "И ты также можешь любить и быть любимымъ", и этимъ бы воспламенила его,--благое небо! какой вулканическій, потрясающій землю, всепожирающій огонь вѣроятно бы возгорѣлся!"
   Такое пламя какъ потомъ окажется, дѣйствительно и возгорѣлось, съ болѣе или менѣе Везувіанскими взрывами. во внутреннемъ человѣкѣ Герръ Діогена; да въ самомъ дѣлѣ, какъ бы это и могло не случиться? Натура, которая, говоря его собственнымъ фигурнымъ стилемъ, можно сказать, содержала теперь немало обуглившагося фитиля Раздражительности, съ большимъ запасомъ селитры скрытой Страсти и сѣрнистаго Расположенія Духа, и все это въ такомъ горячемъ сосѣдствѣ, рядомъ съ "отражательною печью Фантазіи": развѣ мы не имѣемъ здѣсь составныхъ частей самаго сухаго Пороха, готоваго вспыхнуть подъ вліяніемъ малѣйшей искры? Въ искрахъ же никогда нѣтъ недостатка въ этой нашей Жизненной Стихіи. Безъ сомнѣнія, какой-нибудь Ангелъ, которыхъ столь много носилось вокругъ, подлетитъ когда-нибудь поближе, покинувъ берега "Эстетическаго Чая", и электрическимъ взглядомъ Прометея зажжетъ не послѣдній фейерверкъ! Счастіе. если онъ окажется дѣйствительнымъ Фейерверкомъ и будетъ вспыхивать. какъ ракеты, въ послѣдовательныхъ великолѣпныхъ взрывахъ блеска, естественно развиваясь одинъ изъ другаго въ нѣсколькихъ періодахъ счастливой Юношеской Любви, пока все, наконецъ, благополучно не сгоритъ, и юная душа не освободится съ небольшимъ только поврежденіемъ. Счастіе, если онъ не окажется Пожаромъ или бѣшенымъ Взрывомъ, который мучительно истерзаетъ само сердце или даже, можетъ быть, разорветъ сердце на куски (что было бы Смертью); или, въ лучшемъ случаѣ, разорветъ тонкія стѣнки вашей "отражательной печи" и будетъ затѣмъ неудержимо неистовствовать среди сосѣднихъ горючихъ матеріаловъ (что было бы Сумашествіемъ), до тѣхъ поръ, пока отъ всего прекраснаго и разнообразнаго внутренняго міра нашего Діогена не останется Ничего или только "кратеръ потухшаго вулкана".
   Изъ разнообразныхъ Документовъ въ этой Связкѣ Capricornus, и прилегающихъ къ ней съ обѣихъ сторонъ, становится очевиднымъ, что нашъ Философъ, какимъ стоикомъ и циникомъ онъ теперь ни смотритъ, былъ всѣмъ сердцемъ и даже безумно Влюбленъ; и поэтому здѣсь разсѣиваются наши старыя сомнѣнія, изъ камня или изъ плоти его сердце. Онъ любилъ однажды, неблагоразумно, но зато хорошо. И только однажды. Ибо какъ вашему Конгриву необходимо нуженъ новый ящикъ или картонная трубка для каждой новой ракеты, такъ и каждое человѣческое сердце можетъ собственно развить только одну Любовь, если даже и одну. За "Первой Любовью, которая безконечна", не можетъ слѣдовать второй, подобной ей. Согласно съ этимъ, въ послѣдующіе годы Издатель этихъ Страницъ пришелъ ко взгляду на Тейфельсдрека, какъ на человѣка, который не только никогда бы не женился, но даже никогда бы не сталъ ухаживать, какъ на человѣка, котораго самъ великій климактерическій возрастъ, Бабье Лѣто начинающейся старости, не увѣнчалъ бы новымъ лавровымъ вѣнкомъ. Для нашего Профессора женщины съ этихъ поръ сдѣлались Произведеніями Искусства, Небеснаго Искусства, разумѣется. Онъ наслаждается тѣмъ, что любуется въ галлереяхъ этими небесными произведеніями, но оставилъ мысль о пріобрѣтеніи ихъ.
   Читатели-психологи не могутъ не интересоваться увидать, какъ велъ себя Тейфельсдрекъ въ этомъ безпримѣрномъ для него положеніи; съ какими послѣдовательными особенностями рисунка, блеска и красокъ сгоралъ его Фейерверкъ. Но, какъ и обыкновенно, удовлетвореніе, которое можно здѣсь получить, незначительно. Изъ середины этихъ смѣшанныхъ кипъ Восхваленій и Элегій. съ ихъ сумашедшимъ Петрарковскимъ и Вертеровскимъ товаромъ, въ сумашедшемъ безпорядкѣ разбросанныхъ между всевозможными сортами совершенно посторонняго матеріала, мы не можемъ даже разобрать хотя бы имени красавицы. Ибо наименованіе Вlитіпе, которымъ она здѣсь обозначается, и которое значитъ просто Богиня Цвѣтовъ, должно быть, безъ сомнѣнія, выдумано. Такъ не было ли ея настоящее имя Флора? И какова была ея фамилія, или она не имѣла ея? Какое положеніе въ Жизни она занимала? Каково было ея родство, состояніе, наружность? И особенно: благодаря какой Предустановленной Гармоніи событій Любящій и Любимая встрѣтились другъ съ другомъ въ этомъ столь обширномъ мірѣ? Какъ вели они себя при этой встрѣчѣ? На всѣ эти вопросы, далеко не второстепенные въ Біографическомъ трудѣ, могутъ дать отвѣтъ по большей части только однѣ догадки. "Было предназначено", говоритъ нашъ Философъ, "чтобы высокая небесная орбита Блумины пересѣкла низкую подлунную орбиту нашего Заброшеннаго; чтобы онъ, глядя въ ея небесные глаза, могъ воображать, что высшая Сфера Свѣта спустилась въ низшую Сферу Тьмы, и чтобы, наконецъ, увидавъ свою ошибку, онъ поднялъ немало шума".
   Можно, кажется, предположить, что она была молода, съ карими глазами, прекрасна и чья-то Кузина; что она была высокаго рода и высокаго духа, но, къ сожалѣнію, зависима и безъ средствъ; что жила она, повидимому, не слишкомъ-то пріятными щедротами богатой родни. Но какъ попалъ "Странникъ" въ ея кругъ? Произошло ли это влажнымъ путемъ Эстетическаго Чая или сухимъ путемъ чисто дѣловыхъ отношеній? Произошло ли это черезъ посредство Герръ Тоугуда, или черезъ посредство gnДdiger Frau, которая, какъ Художница-Орнаментистка, можетъ быть любила иногда вызывать ухаживаніе, особенно со стороны молодыхъ циническихъ Чудищъ? По всей видимости, это произошло благодаря одной только Случайности и по милости Природы.
   "0 ты, чудный Вальдшлоссъ", пишетъ нашъ Автобіографъ, "какой прохожій когда-нибудь видѣлъ тебя, будь то Аускультаторъ въ отставкѣ, оффиціально носящій въ своемъ карманѣ послѣднюю Relatio ex Асtis, которую ему пришлось написать,--какой прохожій видѣлъ тебя и не былъ принужденъ остановиться передъ тобою въ восхищеніи! Благородное Жилище! Ты возвышалось среди глубокаго Горнаго Амфитеатра, на тѣнистыхъ полянахъ, въ твоемъ спокойномъ одиночествѣ, величественное, массивное, все изъ гранита, блистая въ вечерней зарѣ, какъ дворецъ Эльдорадо, покрытый драгоцѣннымъ металломъ. Великолѣпно подымались въ волнообразныхъ извилинахъ откосы твоихъ сторожевыхъ Холмовъ; ярко зеленѣла ихъ мурава, тамъ и сямъ украшенная темно-коричневыми изломами утесовъ, или испещренная тѣнью одинокихъ, разбросанныхъ Деревьевъ. Для незнающаго Путника ты было подобно Храму Аммона въ Ливійской Пустынѣ, гдѣ хранятся, на горе и радость, уже написанныя таблицы его Судьбы. He безъ причины стоялъ онъ и смотрѣлъ! Въ этомъ его взглядѣ виднѣлось пророчество и неопредѣленныя предчувствія".
   Но теперь мы можемъ представить себѣ, что этотъ, имѣющій такія предчувствія, Аускультаторъ, вручивъ свою Relatio ex Actis, былъ приглашенъ на стаканъ Рейнъ-вейна и такимъ образомъ, вмѣсто того, чтобы вернуться удрученнымъ и жаждущимъ въ свое пыльное Городское жилище, былъ введенъ въ садовый Павильонъ, гдѣ сидѣло самое избранное общество дамъ и кавалеровъ, занятое если не Эстетическимъ Чаемъ, то задушевной вечерней бесѣдой и, можетъ быть, Музыкальнымъ Кофе, ибо мы слышимъ объ "арфахъ и чистыхъ голосахъ, оживляющихъ тишину". Повидимому, садовый Павильонъ немногимъ уступалъ въ достоинствѣ самому благородному жилищу. "Это почтенное общество сидѣло, окруженное богатой листвой, среди группъ розъ, среди яркихъ красокъ и запаховъ тьсячи цвѣтовъ; впереди, сквозь широко растворенныя двери, открывался прекрасный, обширный видъ на цвѣты и кусты, на рощи и бархатистую зелень, простираясь волнообразно вплоть до отдаленныхъ Горныхъ Вершинъ; онъ былъ такъ ясенъ, такъ мягокъ, весь полонъ мелодій птицъ и счастливыхъ созданій: все это имѣло видъ, какъ будто люди похитили пріютъ у Солнца на лонѣ одѣянія самого лѣта. Но какъ же произошло, что Странникъ приближался туда, рядомъ со своимъ веселымъ хозяиномъ, съ такимъ предчувствіемъ въ сердцѣ (ahndungsvoll)? Чувствовалъ ли онъ, что его суровая грудь должна быть закрыта для этихъ нѣжныхъ вліяній? Что здѣсь еще разъ Судьба имѣла въ виду испытатъ его, насмѣяться надъ нимъ и посмотрѣть, есть ли у него Характеръ?
   "Въ слѣдующее мгновеніе онъ видитъ себя представленнымъ обществу, и особенно, по имени,--Блуминѣ! Выдѣляясь среди всѣхъ дамъ и дѣвушекъ, блистала Блумина въ своей скромности, подобно звѣздѣ среди земныхъ огней. Благороднѣйшая дѣва, передъ которой онъ преклонился тѣломъ и душой, но на которую едва осмѣлился взглянуть, потому что ея присутствіе наполняло его мучительнымъ, хотя самымъ сладкимъ, смущеніемъ".
   "Имя Блумины было ему хорошо извѣстно: далеко вокругъ слышно было о красавицѣ, объ ея талантахъ, объ ея прелести, объ ея капризахъ. Изо всѣхъ этихъ неопредѣленныхъ изображеній Молвы, изъ порицаній не менѣе, чѣмъ изъ похвалъ, нашъ другъ нарисовалъ себѣ образъ нѣкоторой властительной Царицы Сердецъ, цвѣтущаго, теплаго Земнаго Ангела, гораздо болѣе восхитительнаго, чѣмъ ваши, только бѣлые, Небесные Ангелы--женщины, въ чьихъ спокойныхъ жилахъ течетъ слишкомъ мало нефтянаго огня. Онъ видалъ и саму ее въ общественныхъ мѣстахъ, этотъ легкій, но столь величественный обликъ, эти темныя косы, отѣняющія лицо, на которомъ улыбка и солнечный свѣтъ играли надъ многозначительной глубиной; но все это онъ видѣлъ только какъ магическое видѣніе, для него недостижимое, почти безъ реальности. Ея сфера была слишкомъ далека отъ его; почему могла бы она даже подумать о немъ? 0 Небо! Какъ могли бы они сойтись вмѣстѣ хоть разъ? А теперь эта богиня Розъ сидитъ въ одномъ обществѣ съ нимъ; свѣтъ ея очей съ улыбкой скользнулъ по нему; если онъ заговоритъ, она это услышитъ! И кто знаетъ! Такъ какъ небесное Солнце смотритъ въ самыя глубокія долины, то, можетъ быть, сама Блумина не замѣтила ли уже раньше его, столь незамѣтнаго? Можетъ быть, она почувствовала къ нему удивленіе, получила къ нему расположеніе изъ разсказовъ самихъ его противниковъ, какъ онъ сдѣлалъ это относителыю нея? He были ли въ такомъ случаѣ влеченіе, волненіе обоюдными? He было ли здѣсъ двухъ полюсовъ, стремящихся къ соединенію, разъ только они поставлены въ сосѣдство? или, лучше сказать,--сердца, вздымающагося въ присутствіи Царицы Сердецъ, подобно Морю, вздымающемуся, когда къ нему близка его Луна? Co Странникомъ было даже такъ: какъ бы въ тяготѣніи къ небу, внезапно, какъ бы отъ прикосновенія жезла Серафима, вся его душа возстала изъ своихъ глубочайшихъ тайниковъ: и все, что въ ней было мучительнаго, и все, что въ ней было блаженнаго, смутные образы, неопредѣленныя чувства всего Прошлаго и всего Будущаго, -- поднимается внутри его безпокойными струями".
   "Часто въ обстановкѣ гораздо менѣе волнующей нашъ тихій Другъ насильственно уходилъ въ себя и пряталъ свою дрожь и смущеніе, какого бы они ни были рода, подъ надежнымъ покровомъ Молчанія и даже, можетъ быть, кажущейся Непонятливости. Но какъ же тогда случилось, что здѣсь, хотя дрожа до самой глубины сердца, онъ не упалъ въ обморокъ, а, наоборотъ, возросъ до силы, до безстрашія и ясности ? Это его Геній - руководитель (DДmon) вдохновилъ его; онъ долженъ былъ идти впередъ и встрѣтить свою Судьбу. Покажи себя теперь, прошепталъ Геній, или будь навѣки скрытъ! Такъ иногда бываетъ, что именно когда вашъ страхъ доходитъ до высшаго напряженія, то тутъ-то ваша душа и чувствуетъ себя впервые способной еще превзойти его, что она поднимается выше его въ огненнои побѣдѣ и, несясь на вновь найденныхъ крыльяхъ побѣды, двигается такъ спокойно именно потому, что двигается такъ быстро, такъ непреодолимо. Нашъ Странникъ долженъ всегда съ нѣкоторымъ удовлетвореніемъ и удивленіемъ вспоминать, какъ въ этомъ случаѣ онъ не сидѣлъ молча, но ловко вступилъ въ потокъ разговора, который онъ затѣмъ, чтобы говорить съ кажущимся, но не дѣйствительнымъ хвастовствомъ, можно сказать, и продолжалъ вести. Несомнѣнно, въ эти часы имъ овладѣло нѣкоторое вдохновеніе, одно изъ тѣхъ вдохновеній, которыя еще возможны въ нашъ поздній вѣкъ. Замкнутый въ себѣ раскрываетъ себя въ благородныхъ мысляхъ, въ свободныхъ, горячихъ словахъ; его душа--какъ море свѣта, какъ особое убѣжище Истины и Разума, въ которомъ также и Фантазія создаетъ образъ за образомъ, блистающіе всѣми цвѣтами спектра".
   Повидимому, въ этомъ, вообще столь пріятномъ, собраніи разглагольствовалъ одинъ "Филистеръ", который даже теперь, ко всеобщему утомленію, съ авторитетнымъ видомъ извергалъ различныя Филистерства (PhilistriositДten), совсѣмъ не зная, какой вошелъ герой, чтобы разгромить его. Мы опускаемъ рядъ Сократовскихъ, или, скорѣе, Діогеновскихъ, изреченій, въ своемъ родѣ очень счастливыхъ, вслѣдствіе которыхъ чудовище, "приведенное къ молчанію", вскорѣ послѣ того, повидимому, удалилось на ночной покой. "Пораженіе этого діалектическаго мародера," пишетъ нашъ герой, "было принято большинствомъ, видимо, какъ благодѣяніе; но что были всѣ похвалы въ сравненіи съ довольной улыбкой, каждую минуту грозившей обратиться въ смѣхъ, которою сама Блумина отплатила побѣдителю? Онъ осмѣлился обратиться къ ней; она отвѣтила ему со вниманіемъ. Но что, если въ этомъ серебряномъ голосѣ какъ будто даже послышалось легкое дрожаніе? Но что, если пурпурная заря вечера скрыла бѣглый румянецъ?!"
   "Разговоръ принялъ болѣе высокій тонъ; одна прекрасная мысль вызывала другую. Это былъ одинъ изъ тѣхъ рѣдкихъ моментовъ, когда душа открывается съ полной свободой, и человѣкъ чувствуетъ себя близкимъ къ человѣку. Весело играла кругомъ дружественная бесѣда въ ясной и милой непринужденности, ибо бремя скатилось со всѣхъ сердецъ; барьеры Церемоній, которые суть въ дѣйствительностн законы благовоспитаннаго общежитія, какъ бы разошлись въ паръ, и жалкія притязанія Я и Ты, не раздѣляемыя болѣе строгими преградами, мягко сливались теперь одно съ другимъ; и Жизнь текла, гармоничная, многоцвѣтная, какъ какое-нибудь прекрасное королевское шампанское, и ея властителемъ и собственникомъ была одна только любовь. Такая музыка струится изъ благорасположенныхъ сердецъ, въ благопріятной обстановкѣ времени и мѣста. Но по мѣрѣ того, какъ свѣтъ дѣлался болѣе эsирнымъ на вершинахъ горъ, и тѣни ложились все длиннѣе по долинѣ, тонкая нота грусти, можетъ быть, прозвучала въ сердцѣ и шопотомъ, болѣе или менѣе слышнымъ, напомнила каждому, что какъ этотъ ясный день приближаетея къ своему концу, точно такъ же долженъ и День Человѣческаго Существованія склониться въ прахъ и тьму со всѣми его болѣзненными трудами и погрузиться, со всѣмъ радостнымъ п печальнымъ шумомъ, въ безмолвную вѣчность".
   "Нашему Другу часы казались мгновеніями; онъ чувствовалъ себя освященнымъ; онъ былъ счастливъ; слова изъ этихъ сладчайшихъ устъ падали на него, какъ роса на жаждущую траву; всѣ лучшія чувства души его, казалось, шептали: Намъ хорошо быть здѣсь. При разставаньѣ рука Блумины была въ его рукѣ; въ благоуханномъ полумракѣ, съ кроткими звѣздами надъ ними, онъ проговорилъ что-то о новой встрѣчѣ, на что не послѣдовало возраженія; онъ слегка пожалъ эти маленькіе, нѣжные пальцы, и они были взяты назадъ, казалось, безъ поспѣшности, безъ гнѣва".
   Бѣдный Тейфельсдрекъ! Ясно до очевидности, что тебѣ было нанесено пораженіе: Царицѣ Сердецъ хотѣлось видѣть, какъ будетъ вздыхать по ней также и "геніальный человѣкъ"; и вотъ съ помощью волшебства въ этотъ сверхъестественный часъ она связала и очаровала тебя.-- "Любовь не есть вполнѣ Безуміе", говоритъ онъ гдѣ-то, "но имѣетъ съ нимъ много общихъ точекъ. Я назову ее скорѣе различеніемъ Безконечнаго въ Конечномъ, Идеи, ставшей Реальностью; это различеніе, далѣе, можетъ быть вѣрнымъ или ложнымъ, серафическимъ или демоническимъ, можетъ быть Вдохновеніемъ или Безуміемъ. Но и въ первомъ случаѣ, какъ и при обыкновенномъ Сумашествіи, къ зрѣнію присоединяется Фантазія и устанавливаетъ на этой столь ничтожной области Реальнаго свой Архимедовъ рычагъ, чтобы двигать имъ по желанію безконечное Духовное. Я готовъ назвать Фантазію истинными вратами Неба и вратами Ада для человѣка; жизнь его чувствъ есть только малая временная сцена (ZeitbЭhne), на которой встрѣчаются въ видимыхъ образахъ глубокіе потоки вліяній изъ этихъ обѣихъ столь далекихъ, но и столь близкихъ областей и разыгрываютъ трагедію и мелодраму. Чувственное можетъ прекрасно поддержать себя въ большинствѣ странъ за какіе-нибудь восемнадцать пенсовъ въ день; но для Фантазіи не достаточны планеты и солнечныя системы. Свидѣтелемъ тому вашъ Пирръ, который побѣдилъ вселенную, но пилъ не лучшее красное вино, чѣмъ прежде". Увы! Свидѣтелемъ также вашъ Діогенъ, охваченный огнемъ, возносящійся на высшее Небо и склоняющійся къ Безумію изъ-за "Брюнетки съ высокимъ духомъ", какъ будто на землѣ была только она одна, а не нѣсколько подобныхъ ей!
   Онъ говоритъ, что въ Городѣ они снова встрѣчались. "День за днемъ, подобно солнцу его сердца, цвѣтущая Блумина свѣтила на него. Ахъ! Еще недавно, и онъ былъ въ полной тьмѣ: какая Красавица (Holde) могла бы когда-нибудь полюбить его? He вѣря ни во что, бѣдный юноша никогда не умѣлъ вѣрить и въ себя. Удалившись ото всѣхъ, въ гордой робости, среди своей собственной крѣпости, уединенный отъ людей, но сильно смущаемый ночными видѣніями, онъ смотрѣлъ на самого себя съ печальнымъ негодованіемъ, какъ на человѣка, принужденнаго отказаться отъ самыхъ сладкихъ надеждъ бытія. А теперь--о теперь! -- "Она смотритъ на тебя," восклицалъ онъ: "она, прекраснѣйшая, благороднѣйшая; не говорятъ ли тебѣ ея темныя очи, что ты не отвергнутъ? Посланница Неба! Да будутъ на ней всѣ благословенія Неба!" Такъ струились въ его сердцѣ нѣжныя мелодіи, ноты безконечной благодарности, самыя сладкія указанія, что и онъ человѣкъ, и что для него приготовлены невыразимыя радости.
   "Въ свободной рѣчи, важной или веселой, среди бѣглыхъ взглядовъ, смѣха и слезъ и часто съ нечленораздѣльною мистическою рѣчью Музыки--таковъ былъ элементъ, въ которомъ они теперь жили. Отъ такой-то многоцвѣтной, лучезарной Авроры, отъ этой прелестнѣйшей изъ Восточныхъ Носительницъ Свѣта суждено было нашему другу получать привѣтъ, и новый Апокалипсисъ Природы раскрылся передъ нимъ. Прелестнѣйшая Блумина! Ты, подобно Звѣздѣ, вся Огонь и влажная Нѣжность, по-истинѣ воплощенный лучъ Свѣта! Если бы въ ней былъ даже какой-нибудь недостатокъ, какой-нибудь "капризъ", могъ ли бы онъ обойтись безъ нихъ? He была ли она для него на самомъ дѣлѣ Утренней Звѣздой? He приносило ли ея присутствіе съ собой Небесныя мелодіи? Какъ бы отъ Эоловыхъ Арфъ при дыханіи зари, какъ бы отъ Мемноновой Статуи, тронутой розовымъ перстомъ Авроры, неземная музыка окружала его и окутывала его неизвѣданнымъ, благоуханнымъ Покоемъ. Далеко улетѣло блѣдное Сомнѣніе; Жизнь расцвѣла счастіемъ и надеждой. Итакъ, все прошлое было дикимъ сномъ! Итакъ, онъ былъ въ Эдемскомъ саду и не могъ понять этого! Но смотрите теперь! Черныя стѣны его тюрьмы растаяли; плѣнникъ живъ, на свободѣ. Любилъ ли онъ Расколдовавшую его? Ach Gott! Bсe его сердце, вся душа его и жизнь принадлежали ей, но онъ еще ни разу не назвалъ это Любовью: все его существованіе было Чувствомъ, еще не отлившимся въ Мысль".
   Но тѣмъ не менѣе оно должно отлиться въ Мысль, даже въ Дѣйствіе; ибо ни Расколдовавшій, ни Расколдовавшая, какъ простыя "Дѣти Времени", не могутъ оставаться при одномъ Чувствѣ. Профессоръ не знаетъ до сего дня, какъ "Любимая нашла въ своей нѣжной, пылкой груди рѣшимость, хотя бы подъ вліяніемъ Необходимости, порвать столь благословенныя узы". Онъ даже, повидимому, удивленъ "Дуэньей-Кузиной", кто бы она ни была, "въ чьей тощей, оголодалой философіи религія юныхъ сердецъ встрѣтила съ самаго начала лишь слабое одобреніе". Мы же, даже и на такомъ разстояніи, можемъ объяснить это и безъ помощи некромантіи. Пусть нашъ Философъ отвѣтитъ намъ только на слѣдующій вопросъ. Что за фигуру, вѣроятно, изобразила бы изъ себя въ это время Миссисъ Тейфельсдрекъ въ свѣтскомъ обществѣ? Могла ли бы она править Кабріолетомъ съ мѣдными украшеніями или хотя бы только съ желѣзными рессорами? 0, безтолковый "Аускультаторъ въ отставкѣ", не имѣющій никакихъ видовъ на капиталъ! Неужели какая-нибудь изъ извѣстныхъ до сихъ поръ "религій молодыхъ сердецъ" можетъ нагрѣть человѣческую кухню? Полно! Твоя божественная Блумина, когда она "рѣшилась выйти за кого-нибудь побогаче", выказала, хотя она была только "геніальной женщиной", болѣе философіи, чѣмъ ты, мнимый мужчина.
   Наши читатели были свидѣтелями начала этого Любовнаго безумія и того, съ какимъ царственнымъ великолѣпіемъ оно расло и увеличивалось. Пусть насъ не просятъ раскрывать блескъ его высшаго развитія и тѣмъ менѣе--ужасы его совершенно мгновеннаго разрушенія. Какимъ образомъ можно изъ тѣхъ неорганическихъ массъ, здѣсь еще болѣе безумныхъ, чѣмъ гдѣ-либо, которыя лежатъ въ этихъ Связкахъ, составить хотя бы отрывки живыхъ очертаній? Кромѣ того, какая была бы въ томъ польза? Мы наблюдаемъ съ живымъ удовольствіемъ, какъ веселый шелковый Монгольфьеръ поднимается отъ земли и стремится вверхъ, разсѣкая влажныя глубины, пока онъ не уменьшится въ свѣтлую звѣздочку. Но на что тамъ больше смотрѣть,--когда онъ наконецъ, вслѣдствіе естественной эластичности или какой-нибудь огненной случайности, разорвется?--на несчастнаго воздухоплавателя, съ громадной быстротой низвергающагося среди опрокинутыхъ парашютовъ, мѣшковъ съ пескомъ, перепутанныхъ обломковъ въ челюсти Діавола! Довольно знать, что Тейфельсдрекъ поднялся въ высшія области Эмпирея no естественному параболическому пути, а возвратился оттуда по чрезвычайно быстрому перпендикулярному. Что касается до остальнаго, то пусть это нарисуетъ себѣ какой-нибудь чувствующій читатель, который былъ настолько несчастливъ, чтобы самому продѣлать то же самое; но при этомъ пусть онъ приметъ во вниманіе, что если онъ испыталъ такую агонію и такіе припадки сумасшествія изъ-за своей, вѣроятно, сравнительно незначительной возлюбленной, то что должно было быть съ Тейфельсдрекомъ при его огненномъ сердцѣ и ради несравненной Блумины? Взглянемъ только на заключительную сцену.
   "Однажды утромъ онъ нашелъ свою Утреннюю Звѣзду совершенно померкшей и тускло-красной; прелестное созданіе было молчаливо, разсѣянно; казалось, что она плакала. Увы, это была болѣе не Утренняя Звѣзда, а смутное небесное Зиаменіе, возвѣщающее, что забрезжилъ день Страшнаго Суда! Она сказала дрожащимъ голосомъ, что они не должны болѣе встрѣчаться". Пораженный громомъ Воздухоплаватель не потерялся въ этотъ страшный часъ; но какая была въ томъ польза? Мы опускаемъ страстные упреки, угрозы, выраженія негодованія, такъ какъ все было напрасно: ему не было даже дано никакого объясненія; мы спѣшимъ къ катастрофѣ. "Въ такомъ случаѣ, прощайте, Мадамъ!" произнесъ онъ не безъ суровости, ибо его уязвленная гордость помогла ему. Она вложила свою руку въ его; она взглянула ему въ лицо; ея глаза наполнились слезами. Въ безумной смѣлости онъ прижалъ ее къ своей груди; ихъ уста соединились; ихъ двѣ души, какъ двѣ капли росы, слились въ одну,--въ первый разъ и въ послѣдній!" Такъ Тейфельсдрекъ получилъ безсмертіе черезъ поцѣлуй. А затѣмъ? Ну, затѣмъ--"плотныя завѣсы Ночи быстро спускались на его душу по мѣрѣ того, какъ поднимался необъятный Громъ Страшнаго Суда, и сквозь развалины какъ бы разрушеннаго Міра онъ самъ падалъ, падалъ въ Бездну".
  

ГЛАВА VI.

Страданія Тейфельсдрека.

   Мы уже давно чувствовали, что съ человѣкомъ, каковъ нашъ Профессоръ, надо часто ожидать, что дѣла примутъ совершенно особенный оборотъ, что въ такой сложной, запутанной натурѣ могутъ быть каналы какъ пріемные, такъ и отводные, какіе рѣдко приходится отмѣчать Психологу, коротко говоря, что ни при какихъ крупныхъ обстоятельствахъ или волненіяхъ, ни въ бурѣ радости, ни въ бурѣ горя, вы не можете предсказать его поведенія.
   Для нашихъ менѣе философскихъ читателей, напримѣръ, ясно теперь, что столь страстный Тейфельсдрекъ, низвергнутый этимъ необыкновеннымъ путемъ сквозь "разрушенный Міръ", могъ сдѣлать только одно изъ трехъ: Помѣститься въ Бэдламѣ, начать писать Сатаническіе Стихи или размозжить себѣ черепъ. И затѣмъ, на пути къ одной изъ этихъ развязокъ, не предвкушаютъ ли такіе читатели различныхъ экстравагантностей: битья въ грудь, битья лба (объ стѣны), лъвиныхъ рыканій кощунства и т. п., топанья ногами, битья кулаками, ломанья обстановки, если даже не самого поджога?
   Тейфельсдрекъ ведетъ себя отнюдь не такъ. "Покончивъ съ прежнимъ дѣломъ", онъ спокойно беретъ свой Pilgerstab (посохъ Пилигримма) и пускается странствовать и бродить по землямъ и водамъ всего земнаго Шара. Любопытно въ самомъ дѣлѣ, какъ съ такою живостью воображенія, съ такою силой чувства, особенно съ этими чрезмѣрными привычками Преувеличенія въ рѣчи, онъ соединяетъ эту удивительную свою молчаливость, этотъ стоицизмъ во внѣшнихъ пріемахъ. Такимъ образомъ, если онъ и говоритъ о своей внезапной потерѣ, въ этомъ дѣлѣ Царицы Цвѣтовъ, какъ о дѣйствительномъ Страшномъ Судѣ и Разрушеніи Природы,--въ каковомъ свѣтѣ все это отчасти ему несомнѣнно и представлялось, -- то его собственная природа отнюдь не была этимъ разрушена, а наоборотъ, скорѣе болѣе сильно уплотнилась. Ибо однажды, можно сказать, Блумина отперла магическими средствами это его запертое сердце, и все въ немъ скрытое вырвалось шумно, неудержимо, подобно духамъ, освобожденнымъ изъ ихъ стекляннаго фіала. Но лишь только ваши магическія средства удалены, странный ящикъ сердца снова захлопывается, и теперь, можетъ быть, нѣтъ уже на свѣтѣ ключа, который отперъ бы его, ибо Тейфельсдрекъ, какъ мы замѣтили, не полюбитъ второй разъ. Странный Діогенъ! He успѣло это раздирающее сердце событіе благополучно совершиться, какъ онъ уже дѣлаетъ видъ, что смотритъ на него, какъ на вещь естественную, о которой нечего больше и говорить. "Высочайшая надежда, которую онъ, казалось, прочиталъ въ глазахъ Ангела, вызвала его изъ мрака Смерти къ небесной Жизни; но блескъ Тофета скользнулъ по лицу его Ангела; и онъ былъ унесенъ вихремъ и услышалъ смѣхъ Демоновъ. Это былъ Морской Бредъ", прибавляетъ онъ, "въ которомъ Юноша видѣлъ зеленыя Райскія Рощи среди обширныхъ Водъ Океана: лживое видѣніе, но не вполнѣ ложь, ибо онъ видѣлъ это". Но что произошло въ немъ, какъ скоро онъ пересталъ это видѣть, сценой какихъ припадковъ бѣшенства и отчаянія была вслѣдъ затѣмъ душа Тейфельсдрека,--все это онъ имѣетъ великодушіе скрыть подъ совершенно непрозрачнымъ покровомъ Молчанія. Мы хорошо это знаемъ; канъ скоро прошелъ первый, безумный пароксизмъ, нашъ бодрый Гнесхенъ собралъ вновь свои разбросанныя философскія положенія и застегнулся на всѣ пуговицы. Онъ снова сдѣлался мягокъ, молчаливъ, или разговаривалъ о погодѣ и Журналахъ. И только по мимолетному нахмуриванію этихъ щетинистыхъ бровей, по какому-нибудь глубокому сверканію этихъ глазъ, блиставшихъ неизвѣстно, росою ли слезъ или бѣшенымъ огнемъ, можно было догадаться, какая Геенна была въ немъ, и что вся Сатаническая Школа декламировала тамъ, хотя и неслышно. Поглотить свой собственный гнѣвъ, какъ нѣкоторыя печи поглощаютъ свой собственный дымъ; сдѣлать неслышной декламацію цѣлой Сатанической Школы, если она уже должна декламировать,--это отрицательная, хотя и не малая добродѣтель, и притомъ далеко не изъ самыхъ обыкновенныхъ по нынѣшнимъ временамъ.
   Тѣмъ не менѣе, мы не возьмемъ на себя смѣлости утверждать, что въ странномъ средствѣ, на которое онъ напалъ, не было намека на скрытое безуміе: и настоящее состояніе этихъ документовъ въ Capricornus и Aquarius является не послѣдней тому эмблемой. Его столь безконечныя Странствованія, весьма тягостныя, не имѣютъ опредѣленной или, можеть быть, даже опредѣлимой цѣли: внутреннее Безпокойство казалось его единственнымъ руководителемъ: онъ странствуетъ, странствуетъ, какъ будто проклятіе Пророка пало на него, и онъ "сдѣлался подобенъ колесу". Но сверхъ того несомнѣнно, что хаотическая природа этихъ связокъ Бумагъ усиливаетъ неясность. Напримѣръ, мы безъ всякихъ подготовительныхъ замѣчаній наталкиваемся на слѣдующій отрывокъ: "Совершенно особенное чувство пробуждается въ Путешественникѣ, когда, повернувъ за какую-нибудь гряду холмовъ на своей пустынной дорогѣ, онъ видитъ, что далеко внизу, пріютившись среди рощъ и естественныхъ зеленыхъ валовъ, лежитъ прекрасный Городъ, издали маленькій, какъ игрушка, но въ которомъ столько человѣческихъ душъ, какъ бы видимыхъ и въ то же время невидимыхъ, предаются своимъ разнообразнымъ хлопотамъ. Его бѣлая колокольня является тогда по-истинѣ указующимъ на звѣзды перстомъ; сводъ синяго дыма кажется своего рода дыханіемъ Жизни; ибо душа своимъ собственнымъ единствомъ всегда даетъ единство тому, на что она смотритъ съ любовью, и поэтому маленькое мѣсто обитанія людей, само по себѣ лишь скопленіе домовъ и хижинъ, дѣлается для насъ индивидуумомъ, даже личностью. Но какія тысячи другихъ мыслей присоединяются сюда, если это мѣсто было для насъ самихъ ареной радостныхъ или печальныхъ событій! если, можетъ быть, колыбель, въ которой насъ качали, еще стоитъ тамъ, если Любимые нами еще тамъ живутъ; если наши Покойники тамъ спятъ!" Не поспѣшилъ ли прежде всего Тейфельсдрекъ въ своемъ безвыходномъ положеніи къ родному Энтепфулю, подобно тому, какъ, говорятъ, раненый орелъ спѣшитъ къ себѣ въ гнѣздо, и какъ во всякомъ случаѣ военные дезертиры и всѣ затравленные изгнанники, какъ бы по инстинкту, обращаются по направленію къ своей родинѣ? Но разсудивъ, что тамъ ему нечего ждать помощи, не бросилъ ли онъ на него только пристальный взглядъ издали--и затѣмъ не повернулъ ли въ другую сторону?
   Немногимъ счастливѣе, повидимому, была его слѣдующая попытка--бѣгства въ пустыни дикой Природы, на материнскомъ лонѣ которой онъ какъ бы хотѣлъ искать исцѣленія. Въ этомъ смыслѣ, по крайней мѣрѣ, мы склонны объяснить слѣдующую Замѣтку, отдѣленную отъ предшествующей довольно значительнымъ пространствомъ, въ которомъ, однако, нѣтъ ничего, достойнаго замѣчанія:
   "Горы не были новостью для него; но рѣдко гдѣ можно видѣть Горы въ такомъ сочетаніи величія и прелести, какъ здѣсь. Скалы принадлежатъ къ тому роду, называемому минералогами Первобытнымъ, который всегда раслолагаетъ ихъ въ массы суроваго, гигантскаго характера; но здѣсь эта суровость, однако, смягчена рѣдкою воздушностью формъ и мягкостью всего окружающаго: въ климатѣ, благопріятномъ для растительности, сѣрый утесъ, самъ покрытый мхами, прорывается сквозь украшенія листвы или зелени, и бѣлые, веселые домики, отѣненные деревьями, лѣпятся вокругъ вѣчнаго гранита. Въ изящной смѣнѣ Красота чередуется съ Величіемъ: вы ѣдете по каменнымъ безднамъ, вдоль узкихъ ущелій, пересѣченныхъ потоками, съ нависшими стѣнами высокихъ утесовъ; ваша дорога то вьется черезъ изломанныя, изрытыя пропасти и черезъ громадные обломки скалъ, то вдругъ выходитъ въ какую-нибудь изумрудную долину, гдѣ маленькій ручеекъ собирается въ Озеро, и человѣкъ снова нашелъ для себя прекрасное жилище, и кажется, будто Миръ помѣстился на лонѣ Силы".
   "Но Сынъ Времени не можетъ, однако, разсчитывать на Миръ въ этомъ водоворотѣ существованія, въ особенности, если изъ Прошлаго возстаетъ передъ нимъ какой-нибудь Призракъ, а Будущее скрыто въ полной Стигійской Тьмѣ, таящей въ себѣ призраки. Совершенно основательно можетъ Странникъ воскликнуть самому себѣ: не заперты ли неумолимо передъ тобой врата Счастія этого міра? Питаешь ли ты хотя одну надежду, которая не была бы безумной? И тѣмъ не менѣе ты можешь себѣ внятно прошептать и даже, если это тебѣ болѣе подходитъ, въ Греческомъ оригиналѣ: "Кто можетъ смотрѣть на смерть, тотъ не испугается тѣней",
   "Вниманіе Странника было отвлечено отъ такихъ размышленій въ другую сторону, ибо теперь Долина внезапно замыкалась, пересѣченная громадной горной массой, каменистый, изрѣзанный водою подъемъ на которую не могъ быть совершенъ верхомъ на лошади. Достигнувъ верха, онъ видитъ себя вновь погруженнымъ въ свѣтъ вечерняго заката и не можетъ не остановиться на нѣсколько мгновеній и не осмотрѣться вокругъ. Неправильное пространство нагорной равнины, съ которой долины въ сложныхъ развѣтвленіяхъ, то неожиданно, то медленно направляютъ свой спускъ ко всѣмъ четыремъ странамъ свѣта. Ряды горъ лежатъ подъ вашими ногами, перепутанные вмѣстѣ; только наиболѣе высокія вершины выступаютъ тамъ и сямъ какъ бы на второмъ планѣ; ясныя и важныя въ своемъ уединеніи лежатъ также озера. Теперь не видно и слѣда человѣка, если это только не онъ сдѣлалъ ту едва видимую полосу Большой Дороги, достигшей здѣсь, такъ сказать, недосягаемаго, дабы соединить Провинцію съ Провинціей. Но по направленію къ солнцу--смотрите! какъ вдругъ громоздится цѣлый міръ Горъ, діадема и центръ горной области. Сотни и сотни дикихъ вершинъ въ послѣднемъ свѣтѣ Дня, всѣ блистающія, изъ золота и аметиста, подобныя гигантскимъ духамъ пустыни, въ безмолвіи, въ уединеніи, какъ въ ту ночь, когда впервые обсохла земля послѣ Ноева Потопа. Прекрасенъ, даже торжественъ былъ для нашего Странника этотъ неожиданный видъ. Онъ смотрѣлъ на эти имумительныя массы съ удивленіемъ, почти съ тоской желанія; никогда вплоть до этого часа онъ не зналъ Природы, что она Едина, что она Мать и божественна. И въ то время, какъ розовый свѣтъ исчезалъ, блѣднѣя, въ небѣ, и Солнце уже скрылось, шепотъ Вѣчности и Необъятности, Смерти и Жизни пронесся въ его душѣ, и онъ почувствовалъ, какъ будто и Смерть, и Жизнь--одно, какъ будто Земля не мертва, какъ будто тронъ Духа Земли--въ этомъ великолѣпіи, и какъ будто его собственный духъ имѣетъ съ нимъ общеніе".
   "Очарованіе было разрушено звукомъ экипажныхъ колесъ. Появившись съ таинственнаго Сѣвера, чтобы снова погрузиться въ таинственный Югъ, ѣхала веселая Карета четверней. Она была открыта; на слугахъ и кучерахъ были свадебныя украшенія: итакъ, эта счастливая пара соединилась, это былъ ихъ свадебный вечеръ! Черезъ нѣсколько мгновеній они приблизились: Du Himmel! Это былъ Герръ Тоугудъ и-- Блумина! Они проѣхали мимо меня съ легкимъ невнимательнымъ кивкомъ, скрывшись за ближайшей группой деревьевъ, впередъ, къ Небу и къ Англіи. А я, говоря словами моего друга Рихтера, я остался одинъ, позади нихъ, наединѣ съ Ночъю".
   Если бы это не было жестоко при такихъ обстотельствахъ, то здѣсь было бы мѣсто включить замѣчаніе, давно уже нами подобранное въ большомъ Трудѣ объ Одеждѣ, гдѣ оно, впрочемъ, стоитъ съ совершенно другимъ намѣреніемъ. "Незадолго передъ тѣмъ, какъ была искоренена Оспа", говоритъ Профессоръ, "въ Европу зашла новая болѣзнь духовнаго рода,--я подразумѣваю эпидемическую, а нынѣ эндемическую болѣзнь--Погоню за Видами. Поэты стараго времени, будучи одарены Чувствами, также наслаждались внѣшней Природой, но преимущественно такъ, какъ мы наслаждаемся хрустальнымъ кубкомъ, который содержитъ для насъ хорошій или дурной напитокъ, т.-е. въ молчаніи, или лишь съ легкими, случайными замѣчаніями. Никогда, я думаю, вплоть до Страданій Вертера, нельзя было найти человѣка, который бы сказалъ: Давайте сдѣлаемъ Описаніе! Выпивъ напитокъ, давайте съѣдимъ стаканъ! Къ сожалѣнію до сихъ поръ еще приходится искать Дженнера этой эндемической болѣзни". Слишкомъ вѣрно!
   Мы считаемъ болѣе важньшъ отмѣтить,, что Странствованія Профессора, насколько его стоическая и циническая оболочка допускаетъ ясный взглядъ внутрь; впервые принимаютъ здѣсь свой постоянный характеръ, дурацкій или нѣтъ. Этотъ взглядъ Василиска--Кареты четверней--кажется изсушилъ и тотъ малый остатокъ опредѣленныхъ плановъ, который еще, можетъ быть, таился въ немъ: Жизнь обратилась для него цѣликомъ въ темный лабиринтъ. И въ теченіе долгихъ лѣтъ нашъ Другъ, бѣгая привидѣній, тыкался въ немъ, какъ попало, и, конечно, съ большей поспѣшностью, чѣмъ успѣхомъ.
   Было бы безуміемъ съ нашей стороны пытаться слѣдить за нимъ даже издали въ этомъ его необыкновенномъ странствованіи по свѣту, простая запись котораго, если бы только ясная запись могла быть возможна, наполнила бы томы. Безнадежна здѣсь темнота; невыразима путаница. Онъ переходитъ изъ страны въ страну, изъ положенія въ положеніе; онъ исчезаетъ и вновь появляется, такъ что ни одинъ человѣкъ не можетъ разсчитать, какъ и гдѣ это случится. Онъ странствуетъ по всѣмъ частямъ свѣта и, повидимому, по всѣмъ кругамъ общества.
   Если въ какомъ-нибудь мѣстѣ, можетъ быть, трудно опредѣляемомъ географически, онъ основывается на время и завязываетъ сношенія,--то будьте увѣрены, что онъ рѣзко порветъ ихъ. Стоитъ только упустить его изъ вида, какъ Частнаго Ученаго (Privatisirender), живущаго по милости Божіей въ какой-нибудь Европейской столицѣ,--и вы вслѣдъ за тѣмъ найдете его, какъ Хаджи, въ окрестностяхъ Мекки. Это совершенно необъяснимая Фантасмагорія, капризная, быстро мѣняющаяся, какъ если бы нашъ Путешественникъ, вмѣсто собственныхъ членовъ и большихъ дорогь, переносился при помощи ковра-самолета или шапки-невидимки. Все, сверхъ того, сообщенное эмблематически, помощью самыхъ разнообразньтхъ, неясныхъ знаковъ (какъ, напримѣръ, это собраніе Названій Улицъ); съ одними только скудно разсѣянными намеками на прямыя историческія указанія: немногіе свѣтлые островки въ мірѣ тумана! Такимъ образомъ, съ этого момента Профессоръ дѣлается еще болѣе загадкой, чѣмъ когда-либо. Говоря образнымъ языкомъ, мы можемъ сказать, что онъ становится если не духомъ, то одухотвореннымъ, испареннымъ. Біографическій фактъ, не имѣющій себѣ параллельнаго: Рѣка его Исторіи, которую мы прослѣдили съ самыхъ незначительныхъ ея истоковъ и которую надѣялись увидать текущей далѣе съ возрастающей быстротой въ океанъ, натыкается здѣсь на этотъ ужасный Обрывъ Любви и, какъ безумно пѣнящійся водопадъ, совершенно разлетается въ шумныя облака брызгъ! Далеко внизу она, правда, снова собирается въ пруды, н лужи, и затѣмъ лишь на большомъ разстояніи и съ трудомъ, если только вообщс собирается, въ общій потокъ. Бросить взглядъ на нѣкоторые изъ этихъ прудовъ и лужъ и прослѣдить, куда они текутъ,-- этимъ должна ограничиться на одну или двѣ главы наша задача.
   Для этой цѣли наилучшимъ являются эти прямыя историческія замѣтки,--тамъ, гдѣ ихъ можно найти. Но тѣмъ не менѣе--здѣсь попадается многое, что, при нашей теперешней освѣдомленности, было бы еще спорнымъ высказывать. Тейфельдрекъ, колеблясь повсюду между самымъ высокимъ или самымъ низкимъ уровнемъ, приходитъ въ соприкосновеніе и съ самой общественной исторіей. Напримѣръ, эти его разговоры и отношенія съ знаменитыми Личностями, какъ Султанъ Магометъ, Императоръ Наполеонъ и др.,--развѣ они не имѣютъ скорѣе дипломатическаго, чѣмъ біографическаго характера? Издатель, высоко цѣня святость коронованныхъ головъ, а также, пожалуй, подозрѣвая возможный обманъ со стороны Философа Одежды, избѣжитъ этой области въ настоящую минуту; новое время принесетъ, можетъ быть, новыя свѣдѣнія и иную обязанность.
   Если мы теперь спросимъ,--не съ какой окончательной цѣлью, ибо таковой не было, -- но въ какихъ ближайшихъ видахъ и, во всякомъ случаѣ, въ какомъ настроеніи духа Профессоръ предпринялъ и продолжалъ свое странствованіе по свѣту,-- то отвѣтъ будетъ болѣе ясенъ, чѣмъ благопріятенъ. "Неимѣющее названія Безпокойство", говоритъ онъ, "толкало меня впередъ; внѣшнее движеніе было для него нѣкоторымъ минутнымъ, обманчивымъ облегченіемъ. Куда мнѣ было идти? Мои Путеводныя Звѣзды померкли; подъ этимъ сводомъ угрюмаго огня не свѣтило ни одной звѣзды. Но я долженъ былъ идти впередъ; земля горѣла подо мною; для подошвъ моихъ ногъ не было покою. Я былъ одинъ, одинъ! Сильное внутреннее стремленіе постоянно создавало себѣ Призраки, и я долженъ былъ поочередно за каждымъ нзъ нихъ безплодно стремиться. Но я испытывалъ чувство, что для моей лихорадочной жажды былъ и долженъ былъ гдѣ-нибудь быть цѣлительный Источникъ. И ко многимъ, страстно воображаемымъ источникамъ, Святымъ Колодцамъ нашего вѣка, совершалъ я странствованія: къ великимъ Людямъ, къ великимъ Городамъ, къ великимъ Событіямъ; и не находилъ въ нихъ исцѣленія. Въ чужихъ странахъ, какъ и въ хорошо извѣстныхъ, въ дикихъ пустыняхъ, какъ и въ сутолкѣ развращенной цивилизаціи, -- вездѣ было одно и то же: какъ могъ вашъ странникъ убѣжать отъ -- своей собственной Тѣни? Тѣмъ не менѣе -- все-тани Впередъ! Я чувствовалъ себя какъ бы въ болышіхъ попыхахъ; но я не видалъ, что мнѣ дѣлать. Изъ глубины моего собственнаго сердца какой-то голосъ взывалъ ко мнѣ: Впередъ! Вѣтры н рѣки, и вся Природа говорили мнѣ: Впередъ! Ach Gott! Вѣдь я былъ, разъ навсегда, сынъ времени!"
   Не ясно ли изъ этого, что внутренняя Сатаническая Школа была еще довольно дѣятельна? Онъ говоритъ въ другомъ мѣстѣ: "Со мной всегда былъ Энхиридіонъ Эпиктета; часто онъ былъ моимъ единственнымъ разумнымъ спутникомъ. Но я, къ сожалѣнію, долженъ упомянуть, что пища, которую онъ мнѣ предлагалъ, была ничтожна". Безумный Тейфельсдрекъ! Какъ же могло быть иначе? Развѣ ты не зналъ достаточно Греческаго языка, чтобы понять хотя столько: Цѣлъ Человѣка--Дѣйствіе, а не Мыслъ, хотя бы она была самая благородная?
   "Какъ я жилъ?" пишетъ онъ однажды. "Другъ, обратилъ ли ты вниманіе на "грубую, всѣхъ кормящую землю", какъ ее вѣрно называетъ Софоклъ,-- какъ она питаетъ воробья на верхушкѣ дома и тѣмъ болѣе своего любимца -- человѣка? Пока ты еще двигаешься и живешь, передъ тобой всегда есть вѣроятность жизненныхъ припасовъ. Мой утренній чай готовила изъ воды Амура Татарка, которая вытирала свой глиняный чайникъ лошадинымъ хвостомъ. Я пекъ дикія яица въ пескахъ Сахары. Я просыпался въ Парижѣ на Эстрападѣ и въ Вѣнѣ на Мальцлейнѣ безъ другихъ видовъ на завтракъ, кромѣ первоначальной влаги. Необходимость искать средствъ къ Жизни спасла меня отъ Смерти, -- самоубійствомъ. Развѣ въ нашей дѣловой Европѣ нѣтъ постояннаго спроса на умъ въ химической, механической, политической, религіозной, воспитательной, коммерческой областяхъ? Развѣ въ Языческихъ странахъ нельзя дѣлать надписи на Фетишахъ? Жить! Ты плохо знаешь, что за алхимія находится въ изобрѣтательной Душѣ, -- какъ она можетъ, какъ бы маленькимъ пальцемъ, создать достаточно пищи для тѣла (Философа) и затѣмъ, какъ бы обѣими руками, -- создать нѣчто совершенно иное, чѣмъ пищу, именно призраки, чтобы вмѣстѣ съ тѣмъ его и мучить".
   Бѣдный Тейфельсдрекъ! Бѣжать, имѣя бокъ-о-бокъ съ собой Голодъ и вслѣдъ за собой цѣлую Адскую Охоту, такъ что видъ Голода является сравнительно видомъ друга! Такъ долженъ онъ былъ бродить взадъ и впередъ съ безцѣльной поспѣшностью въ настроеніи древняго Каина или современнаго Вѣчнаго Жида, -- кромѣ того только, что онъ чувствовалъ себя не виновнымъ, а лишь претерпѣвающимъ наказаніе за вину. Такъ долженъ онъ былъ писать (слѣдами своихъ ногъ) по всей поверхности земли Страданія Тейфельсдрека, подобно тому, какъ великій Гете долженъ былъ написать страстными словами Страданія Вертера, прежде чѣмъ духъ его не освободился, и самъ онъ не могъ сдѣлаться Человѣкомъ. По-истинѣ тщетна надежда вашего самаго быстраго Скорохода убѣжать отъ "своей собственной Тѣни". Тѣмъ не менѣе, въ эти болѣзненные дни, когда Рожденный Небомъ впервые усматриваетъ себя (приблизительно въ возрастѣ двадцати лѣтъ) въ мірѣ, какъ нашъ, болѣе чѣмъ когда - либо богатомъ двумя вещами: устарѣлыми Истинами, и устарѣлыми Путями, -- что долженъ подумать безумный, какъ не то, что все это Вертепъ Лжи, гдѣ всякій. кто не хочетъ говорить Лжи и совершать Лжи, долженъ оставаться празднымъ и въ отчаяніи? Отсюда и происходитъ, что для вашихъ болѣе благородныхъ умовъ опубликованіе подобныхъ Произведеній Искусства на томъ или другомъ языкѣ становится совершенной необходимостью. Ибо что это собственно, какъ не Перебранка съ Діаволомъ прежде, чѣмъ вы вступите съ нимъ въ честную Борьбу? Вашъ Байронъ издаетъ Страданія Лорда Джорджа въ стихахъ и прозѣ, и еше многими иными способами. Вашъ Бонапартъ представляетъ Оперу Страданія Наполеона, въ стилѣ, уже слишкомъ поразительномъ, съ музыкой изъ пушечныхъ выстрѣловъ и воплями убійствъ цѣлаго міра. Освѣщеніе его сцены--огни Пожара; его стихъ и речитативъ--топотъ Войскъ въ боевомъ порядкѣ н шумъ разрушающихся Городовъ. -- Счастливѣе тотъ, кто, подобно нашему Философу Одежды, можетъ описать этотъ сюжетъ, разъ онъ вообще долженъ быть описанъ, на безчувственной Землѣ одними подошвами своихъ башмаковъ, а также и пережить это описаніе!
  

ГЛАВА VII.

Вѣчное Нѣтъ.

   Нѣтъ сомнѣнія, что подъ страннымъ, туманнымъ покрываломъ, подъ которымъ теперь скрылся нашъ Профессоръ, его духовная природа, тѣмъ не менѣе, шла впередъ и возрастала: ибо какъ можетъ "Сынъ Времени" въ какомъ бы то ни было случаѣ стоять на одномъ мѣстѣ? Мы видимъ его на протяженіи всѣхъ этихъ мрачныхъ годовъ въ состояніи кризиса, перехода; его безумныя Странствованія и его общее разрѣшеніе въ безцѣльную Прерывность,--что все это, какъ не безумное Броженіе, изъ котораго разовьется въ концѣ концовъ продуктъ, тѣмъ болѣе свѣтлый, чѣмъ оно было сильнѣе.
   Такіе переходы всегда полны страданій. Такъ, Орелъ хвораетъ во время линянія и получаетъ новый клювъ только послѣ того, какъ изо всей силы обобьетъ старый о скалы. Какой бы Стоицизмъ ни напускалъ на себя нашъ Странникъ въ своихъ отдѣльныхъ поступкахъ и движеніяхъ, ясно, что внутри его бѣшено клокотала горячка анархіи и страданій, проблески которыхъ сверкали наружу. И какъ въ самомъ дѣлѣ могло быть иначе? Развѣ мы не видѣли его въ теченіе долгихъ лѣтъ обманутымъ, осмѣяннымъ Судьбой? Ему было отказано во всемъ, чего молодое сердце можетъ желать и о чемъ можетъ молиться; и даже, какъ въ послѣднемъ, худшемъ случаѣ, все это было ему предложено и затѣмъ вновь отнято. На его долю постоянно выпадала "выдающаяся Пассивность",--и никакихъ слѣдовъ полезной, разумной Активности, которая, однако, такъ же необходима для первой, какъ Пища для Голода. И вотъ, наконецъ, онъ поневолѣ вынужденъ былъ ухватиться, въ этомъ дикомъ странствованіи, за какую бы то ни было Активность, хотя бы безполезную, неразумную. Увы! Чаша горечи, которая наполнялась капля за каплей съ того самаго перваго "румянаго утра" въ Гинтершлагской Гимназіи, была у самыхъ устъ; и вотъ тутъ-то она и переполнилась этой каплей яда, приключеніемъ Тоугудъ-Блумины, и даже перелилась съ шипѣніемъ черезъ край, въ цѣломъ потокѣ пѣны.
   Онъ самъ говоритъ однажды, впрочемъ болѣе справедливо, чѣмъ оригинально: "Человѣкъ, собственно говоря, имѣетъ своимъ основаніемъ Надежду; у него нѣтъ иной собственности, кромѣ Надежды; этотъ его міръ есть по преимуществу "Мѣсто Надежды". Въ чемъ тогда была собственность нашего Профессора? Мы видимъ, что въ ту минуту ему былъ прегражденъ доступъ ко всякой Надеждѣ, и онъ смотрѣлъ не на золотой востокъ, а разсѣянно глядѣлъ вокругъ, на тусклый, мѣдный небосклонъ, чреватый землетрясеніями и вихрями.
   Увы, ему былъ прегражденъ доступъ къ Надеждѣ даже въ болѣе глубокомъ смыслѣ, чѣмъ это теперь намъ представляется! Ибо пока онъ, утомленный, странствовалъ по этому свѣту, онъ утратилъ всѣ свѣдѣнія о другомъ свѣтѣ, высшемъ. Полный религіи, или по крайней мѣрѣ религіозности, какимъ нашъ Другъ съ тѣхъ поръ себя выказалъ,--онъ не скрываетъ, что въ тѣ дни онъ былъ совершенно нерелигіозенъ. "Сомнѣніе сгустилось въ Невѣріе", говоритъ онъ, "тѣнь за тѣнью мрачно спускается на вашу душу, пока васъ не окружитъ неподвижный, беззвѣздный мракъ Тартара". Такимъ читателямъ, которые размышляли,--то, что можетъ быть названо: размышляли, -- о человѣческой жизни и, къ своему счастью, открыли въ противоположность многимъ, спекулятивнымъ и практическимъ, Философіямъ Прибыли - и - Убытка, что душа не синонимъ Желудка; такимъ читателямъ, которые поэтому понимаютъ, говоря словами нашего Друга, "что для человѣческаго благополучія Вѣра есть собственно единственно необходимая вещь, и то, какимъ образомъ съ ней Мученики, въ другихъ отношеніяхъ слабые, могли радостно переноситъ униженія и крестъ, и что безъ нея Дѣти Вѣка извергаютъ среди роскоши помощью самоубійства свое больное существованіе";-- такимъ читателямъ будетъ ясно, что для чисто нравственной натуры потеря религіозной Вѣры есть потеря всего. Несчастный молодой человѣкъ! Всѣ раны, гнетъ продолжительныхъ Лишеній, удары лживой Дружбы и лживой Любви, всѣ раны твоего столь геніальнаго сердца были бы вновь излѣчены, если бы не была отнята его жизненная теплота. Онъ вѣрно восклицаетъ, съ своей дикой манерой: "Что же, значитъ, нѣтъ Бога? Или въ крайнемъ случаѣ есть только отсутствующій Богъ, сидящій праздно все время, съ самой первой Субботы по ту сторону Міра и лишь смотрящій, какъ онъ идетъ? Что же, слово Долгъ не имѣетъ уже смысла? То, что мы называемъ Долгомъ, уже не есть божественный Посланникъ и Руководитель, а только лживое земное Привидѣніе, смѣшанное изъ Желанія и Страха, изъ эманацій Висѣлицы и Небеснаго Ложа Доктора Грэгэма? Счастье одобряющей Совѣсти! Развѣ Павелъ изъ Тарса, котораго затѣмъ удивляющееся человѣчество назвало Святымъ, не чувствовалъ, что онъ "первый изъ грѣшниковъ?" И развѣ Неронъ изъ Рима не употреблялъ съ веселымъ сердцемъ (wohlgemuth) много времени на игру на скрипкѣ? Глупый Торговецъ Словами и Перетиратель Причинъ, ты, который имѣешь въ своей логической мельницѣ земной механизмъ даже для самого Божественнаго и который охотно бы перетеръ мнѣ Добродѣтель изъ самой мякины Удовольствія, -- я говорю тебѣ: Нѣтъ! Для Скованнаго Прометея, -- невозрожденнаго человѣка, -- самымъ горчайшимъ ухудшеніемъ его несчастія является всегда то, что онъ сознаетъ Добродѣтель, то, что онъ чувствуетъ себя жертвой не только страданій, но и несправедливости. Итакъ, что же? Развѣ героическое вдохновеніе, которое мы называемъ Добродѣтелью, только нѣкоторая Страсть, только нѣкоторое кипѣніе крови, кипящей для того, чтобы принести выгоду другимъ? Я не знаю. Я знаю только одно: если то, что ты называешь Счастіемъ, есть наша дѣйствительная цѣль, то мы всѣ плутаемъ безъ дороги. Съ помощью Глупости и здороваго Пищеваренія человѣкъ можетъ многому противостоять. Но въ наши пасмурные, лишенные фантазіи дни, что значатъ ужасы Совѣсти въ сравненіи съ разстройствомъ Печени! Будемте основывать нашу силу не на Нравственности, а на кухонной Стряпнѣ! Тамъ, помавая нашей сковородой, какъ кадиломъ, будемте воскурять сладкій sиміамъ Діаволу и вдоволь питаться жирными кусками, которые онъ припасъ для своихъ избранныхъ!"
   Такъ и приходится ошалѣлому Страннику стоять, какъ уже стояли многіе, выкрикивая вопросъ за вопросомъ, въ Сивиллову Пещеру судьбы, и получать не Отвѣтъ, а только Эхо. Весь этотъ, нѣкогда столь прекрасный его міръ, теперь--мрачная Пустыня, въ которой слышенъ только вой дикихъ звѣрей или пронзительные крики отчаявающихся, полныхъ ненависти людей; и Облачный Столбъ днемъ, и Огненный Столбъ ночью уже болѣе не руководятъ Путникомъ. Вотъ какъ далеко завелъ его духъ изслѣдованія. "Но что изъ этого (was thut's)?" восклицаетъ онъ. "Это только общая участь въ настоящее время. Не достигнувъ умственнаго совершеннолѣтія раньше SiХcle de Louis Quinze и не родившись совершенно Дуболобымъ (Dummkopf), ты не можешь ни на что иное разсчитывать. Весь міръ, подобно тебѣ, проданъ Невѣрію; ихъ древніе Храмы Божества, уже давно не защищаемые отъ дождя, обрушились, и люди теперь спрашиваютъ: Гдѣ Божество? Наши глаза никогда не видали Его".
   Было бы низостью называть нашего Діогена за всѣ эти дикія изреченія нечестивымъ. Всѣ мы--слуги ничего не стоющіе, а онъ, можетъ быть, ни въ одну эпоху своей жизни не былъ столь опредѣленнымъ Слугою Благости, Слугою Бога, какъ теперь, когда онъ сомнѣвался въ существованіи Бога. "Я долженъ отмѣтить одно обстоятельство", говоритъ онъ: "послѣ всѣхъ невыразимыхъ страданій, которыя причинилъ мнѣ духъ Изслѣдованія, проистекавшій у меня (что не всегда случается) изъ неподдѣльной любви къ Истинѣ, я тѣмъ не менѣе любилъ Истину и не уступилъ бы іоты изъ моей вѣрности ей". "Истина!" восклицалъ я. "Пусть Небеса сокрушатъ меня за послѣдованіе ей: я не допущу Лжи, хотя бы весь небесный Рай Магомета былъ цѣной Отступничества". И во всѣхъ его поступкахъ было то же самое. "Если бы божественный Посланникъ съ облаковъ или чудесныя Письмена на стѣнѣ убѣдительно провозгласили мнѣ: Ты долженъ это сдѣлать!--съ какою бы страстною готовностью, какъ я часто думаю, я бы это сдѣлалъ, хотя бы то былъ прыжокъ въ адскій Огонь. Такимъ образомъ, несмотря на всѣхъ Перетирателей причинъ и Механическія Философіи Прибыли - и - Убытка, съ болѣзненной офтальміей и галлюцинаціями, которыя они производили, Безконечная природа Долга, хотя смутно, но все же была передо мной: хотя и живя въ мірѣ безъ Бога, я не былъ, однако, вполнѣ лишенъ свѣта Бога; если мои глаза, пока еще какъ бы запечатанные, съ ихъ невыразимымъ стремленіемъ, нигдѣ не могли Его видѣть, тѣмъ не менѣе въ моемъ сердцѣ Онъ присутствовалъ, и Его написанный на небесахъ Законъ еще стоялъ тамъ, легко читаемый и священный".
   Между тѣмъ, что долженъ былъ претерпѣть Странникъ въ своей молчаливой душѣ ото всѣхъ этихъ треволненій, отъ этихъ лишеній, и внѣшнихъ, и внутреннихъ? "Самое мучительное чувство", пишетъ онъ, "есть чувство вашей собственной Слабости (Unkraft) и даже, какъ говоритъ Англичанинъ Мильтонъ, быть слабымъ и есть истинное несчастіе. Но у васъ нѣтъ и не можетъ быть яснаго ощущенія вашей Силы, кромѣ какъ по тому, въ чемъ вы успѣли, что вы сдѣлали. Какая громадная разница между неопредѣленною, нерѣшительною Способностью и точнымъ, несомнѣннымъ Исполненіемъ! Нѣкоторое темное, нечленораздѣльное Самосознаніе смутно живетъ въ насъ; только наши Дѣла могутъ сдѣлать его членораздѣльнымъ и опредѣленно различимымъ. Наши Дѣла суть зеркало, въ которомъ духъ впервые видитъ свои естественныя очертанія. Отсюда, далѣе, безсмысленность этого невозможнаго Предписанія: Познай самого себя,--пока оно не переведено въ слѣдующее, до нѣкоторой степени возможное: Познай, что ты можешь сдѣлатъ".
   "Что касается до меня, я былъ столь странно неудачливъ, что окончательный итогъ моихъ Трудовъ равнялся до сихъ поръ просто-на-просто -- Ничему. Какъ могъ я вѣрить въ мою Силу, когда до сихъ поръ не было зеркала, чтобы видѣть ее въ немъ? И поэтому для меня такъ и оставался неразрѣшеннымъ волнующій, но, какъ я теперь усматриваю, совершенно праздный вопросъ: Обладаешь ли ты какою-нибудь Способностью, какимъ-нибудь Достоинствомъ, котораго бы не имѣло большинство,-- или же ты самая круглая Тупица нашего времени? Увы, страшное Невѣріе есть Невѣріе въ самого себя! Но какъ могъ я вѣрить? Не была ли моя первая, моя послѣдняя Вѣра въ самого себя, когда даже Небеса казались мнѣ открытыми, и я осмѣлился любить,--не была ли она слишкомъ жестоко обманута? Умозрительная Тайна Жизни становилась для меня все болѣе таинственной: но и въ практической Тайнѣ я не сдѣлалъ ни малѣйшаго прогресса, а повсюду бывалъ побиваемъ, поражаемъ и съ презрѣніемъ изгоняемъ. Мнѣ, слабой единицѣ, среди угрожающей Безконечности, кажется, не было дано ничего, кромѣ моихъ глазъ, чтобы я могъ различать свою собственную презрѣнность. Невидимыя, но непроницаемыя стѣны, какъ бы стѣны Колдовства, отдѣляли меня отъ всего живущаго: была ли во всемъ необъятномъ мірѣ хоть одна вѣрная грудь, которую я могъ бы довѣрчиво прижать къ своей? 0 небо,-- Нѣтъ! Ея не было! Я повѣсилъ замокъ на мои уста. Зачѣмъ сталъ бы я много говорить съ этою измѣнчивою разновидностью такъ называемыхъ Друзей, для чьихъ чахлыхъ, суетныхъ и слишкомъ алчныхъ душъ Дружба была только невѣроподобнымъ преданіемъ? Единственное средство въ такихъ случаяхъ-- говорить мало, да и это малое--брать преимущественно изъ Газетъ. Какъ я посмотрю теперь назадъ,-- то было странное одиночество, въ которомъ я тогда жилъ. Мужчины и женщины вокругъ меня, даже когда они со мной разговаривали, были только Маріонетками; я забывалъ, практически, что они были живы, и что они не были простыми автоматами. Среди ихъ переполненныхъ народомъ улицъ и собраній я ходилъ одинокій и вмѣстѣ дикій, какъ тигръ въ своихъ тростникахъ (кромѣ только того, что я пожиралъ свое собственное сердце, а не чье-нибудь чужое). Мнѣ было бы утѣшеніемъ, если бы я могъ, подобно Фаусту, вообразить себя соблазняемымъ и мучимымъ Діаволомъ; ибо и Адъ, я думаю, безъ жизни, хотя бы только діавольской жизни, былъ бы еще ужаснѣе: но въ нашъ вѣкъ Низверженія и Невѣрія, самъ Діаволъ былъ низверженъ, и вы не можете вѣрить даже въ Діавола. Для меня Вселенная была совершенно лишена Жизни, Цѣли, Воли, даже Враждебности: это была одна громадная, мертвая, неизмѣримая Паровая Машина, вертящаяся въ своемъ мертвомъ равнодушіи для того, чтобы раздроблять мнѣ членъ за членомъ. О, обширная, мрачная, уединенная Голгоsа и Мельница Смерти! Зачѣмъ Живой былъ изгнанъ сюда, одинокій, сознающій? Зачѣмъ, если нѣтъ Діавола; зачѣмъ, если только діаволъ -- не есть вашъ богъ?"
   Но кромѣ того, не могла ли даже желѣзная организація Тейфельсдрека пошатнуться подъ постояннымъ давленіемъ этихъ разрушительныхъ вліяній и тѣмъ увеличить до послѣдней степени ихъ силу? Мы подозрѣваемъ, что онъ зналъ болѣзнь и, несмотря на свои привычки къ передвиженію,--можетъ быть, болѣзнь хроническаго рода. Послушайте, напримѣръ, это: "Какъ прекрасно умереть отъ разбитаго сердца--на Бумагѣ! Но совершенно иное дѣло-- на практикѣ. Всѣ окна вашего Чувства, даже вашего Ума, такъ сказать, запачканы и забрызганы грязью, такъ что ни одинъ чистый лучъ не можетъ войти; внутри васъ-- цѣлая Лавка лѣкарствъ; и утомленная душа медленно погружается въ болото мерзости!"
   Сопоставляя всѣ эти внѣшнія и внутреннія напасти, не должны ли мы найти большаго значенія въ слѣдующихъ мысляхъ, совершенно въ спокойномъ духѣ нашего Профессора? "Отъ самоубійства меня удерживалъ нѣкоторый отблескъ (Nachschein) Христіанства, а можетъ быть, и нѣкоторая лѣность характера; ибо--не было ли это лѣкарство, которое я во всякое время имѣлъ подъ руками? Но, однако, мнѣ часто представлялся слѣдующій вопросъ: Что, если теперь кто-нибудь, при поворотѣ за этотъ уголъ, неожиданно выставитъ тебя изъ Пространства въ другой Міръ или другой Не-міръ помощью пистолетнаго выстрѣла,--каково это будетъ? На этомъ-то вотъ основаніи я часто во время морскихъ бурь и осады городовъ и другихъ сценъ смерти выказывалъ невозмутимость, которая сходила, довольно ошибочно, за мужество".
   "Такъ это тянулось", заключаетъ Странникъ, "такъ это тянулось въ теченіе многихъ лѣтъ, подобно тягостной, долгой Смертной Агоніи. Сердце во мнѣ, не посѣщаемое ни единой каплей небесной росы, тлѣло въ сѣрнистомъ, медленно горящемъ огнѣ. Почти насколько простирались мои самыя раннія воспоминанія, я не проливалъ слезъ, или только единожды, когда, шепча вполголоса, декламировалъ Фаустову Пѣснь Смерти, это дикое Selig der den er im Siegesglanze findet (Счастливъ тотъ, кого она найдетъ въ блескѣ Сраженія), и думалъ, что даже я не былъ безопасенъ отъ этого послѣдняго Друга, и что сама Судьба не могла бы осудить меня на то, чтобы не умереть. Не имѣя надежды, я не имѣлъ также никакого опредѣленнаго страха, будь то передъ Человѣкомъ или Діаволомъ. Я даже чувствовалъ часто, что для меня было бы утѣшеніемъ, если бы самъ Архидіаволъ могъ, хотя бы во всемъ ужасѣ Тартара, возстать передо мной, чтобы я могъ сказать ему хоть часть того, что думаю. И тѣмъ не менѣе, довольно странно, я жилъ въ постоянномъ, неопредѣленномъ, тоскливомъ страхѣ, дрожа, труся, предчувствуя, я не знаю что. Казалось, все на Небесахъ горѣ и на Землѣ низу должно было раздавить меня; какъ будто и Небеса, и Земля были только необъятными челюстями прожорливаго чудовища, -- и я ждалъ, трепеща, что оно меня пожретъ".
   "Полный такого расположенія духа и, можетъ быть, самый несчастный человѣкъ въ цѣлой Французской Столицѣ и ея Пригородахъ, съ трудомъ пробирался я въ одинъ солнечный, истинно собачій день, послѣ многихъ странствованій, по грязной, маленькой Rue St. Thomas de l'Enfer, среди гражданъ, довольно-таки грубыхъ, въ спертой атмосферѣ и по мостовой, раскаленной, какъ Навуходоносорова Пещь, что, конечно, мало способствовало улучшенію моего настроенія. Но тутъ вдругъ возникла во мнѣ Мысль, и я спросилъ себя: " Чего ты боишься? Ради чего, подобно какому-то трусу, ты постоянно тоскуешь и плачешь, отъ всѣхъ скрываешься и дрожишь? Презрѣнное двуногое! Чему равняется итогъ худшаго изъ того, что передъ тобой открыто? Смерти? Хорошо, Смерти; скажи также--мукамъ Тофета и всему, что Діаволъ и Человѣкъ станетъ, захочетъ или сможетъ сдѣлать противъ тебя. Развѣ у тебя нѣтъ мужества? Развѣ ты не можешь вытерпѣть что бы то ни было и, какъ Дитя Свободы, хотя и изгнанное, растоптать самъ Тофетъ подъ твоими ногами, покуда онъ сжигаетъ тебя? Итакъ, пусть идетъ! Я его встрѣчу презрѣніемъ!" И когда я такъ думалъ, по всей душѣ моей пробѣжалъ какъ бы потокъ огня, и я навсегда стряхнулъ съ себя низкій Страхъ. Я былъ силенъ, невѣдомой силой; я былъ духъ, даже богъ. Съ этой минуты и навсегда, характеръ моего несчастія былъ измѣненъ: теперь уже это былъ не Страхъ и не хныкающее Горе, но Негодованіе и суровое Презрѣніе съ огненными очами".
   "Такимъ образомъ, Вѣчное Нѣтъ (das ewige Nein) повелительно прозвучало по всѣмъ закоулкамъ моего Существа, моего Я; и вотъ -- все мое Я возстало въ природномъ, Богомъ созданномъ, величіи, и громко заявило свой Протестъ. Ибо именно такимъ Протестомъ, самымъ важнымъ событіемъ въ Жизни и можетъ быть подходяще названо это Негодованіе и Вызовъ съ психологической точки зрѣнія. Вѣчное Нѣтъ сказало: "Смотри, ты не имѣешь отца, ты изгнанъ, и весь міръ принадлежитъ--мнѣ (Діаволу)", на что все мое Я дало теперь отвѣтъ: "Я не принадлежу тебѣ, но Свободно и навсегда тебя ненавижу!"
   "Съ этого именно часа я склоненъ считать мое Духовное Возрожденіе или Бафометическое Крещеніе Огнемъ; можетъ быть, немедленно вслѣдъ за тѣмъ я и началъ быть Мужемъ".
  
  

ГЛАВА VIII.

Центръ Безразличія.

   Хотя послѣ этого своего "Бафометическаго Крещенія Огнемъ" нашъ Странникъ отмѣчаетъ, что его безпокойство только возрасло, ибо, дѣйствительно, "Негодованіе и Недовѣріе", въ особенности--противъ вещей вообще, не являются самыми мирными сожителями; тѣмъ не менѣе Психологъ можетъ догадываться, что это Безпокойство не бьтло болѣе совершенно безнадежнымъ; что оно имѣло впредь по крайней мѣрѣ неподвижный центръ, вокругъ котораго могло вращаться. Ибо крещенная огнемъ душа, которая столь долго была терзаема и поражаема громомъ, чувствуетъ здѣсь свою собственную Свободу, каковое чувство и есть ея Бафометическое Крещеніе: это--цидатель всѣхъ ея владѣній, которую она такимъ образомъ взяла приступомъ и сохранитъ несокрушимой; остальныя же области, лежащія внѣ нея, несомнѣнно будутъ понемногу побѣждены и усмирены, хотя и не безъ жестокихъ битвъ. Употребляя другой образъ, мы можемъ сказать, что если въ эту великую минуту въ Rue St. Thomas de l'Enfer старая внутренняя Сатаническая Школа и не была еще выброшена за дверь, она во всякомъ случаѣ уже получила предварительное судебное предписаніе удалиться; благодаря этому, впрочемъ, ея завыванія, Эрнульфовскія проклятія и мятежный скрежетъ зубовъ могли тѣмъ временемъ сдѣлаться только болѣе шумными и болѣе трудно скрываемыми.
   Согласно съ этимъ, если мы хорошо изслѣдуемъ эти Странствованія, мы, можетъ быть, будемъ различать впредь въ ихъ безуміи нѣкоторые зачатки методы. Тейфельсдрекъ носится теперь по свѣту уже не совсѣмъ, какъ Привидѣніе, а по меньшей мѣрѣ--какъ человѣкъ, борющійся съ Привидѣніями, который даже со временемъ сдѣлается укротителемъ Привидѣній. Хотя онъ безостановочно странствуетъ по столь многимъ "Святьтмъ Источникамъ", и всегда безъ утоленія своей жажды, онъ тѣмъ не менѣе находитъ небольшіе свѣтскіе колодцы, въ которыхъ время отъ времени ему предлагаютъ нѣкоторое облегченіе. Однимъ словомъ, если онъ теперь еще не совсѣмъ прекращаетъ, то во всякомъ случаѣ уже иногда перестаетъ "ѣсть свое собственное сердце" и хватается, вокругъ и внѣ себя, за Не-я, ища болѣе здоровой пищи. Развѣ слѣдующая бѣглая картина не представляетъ его въ гораздо болѣе естественномъ состояніи?
   "Я также никогда не упускалъ случая осматривать съ интересомъ Города и Столицы, въ особенности древніе. Какъ пріятно видѣть при этомъ, какъ бы въ большой дали, давнія Времена, причемъ подлинная частица самаго отдаленнаго Прошлаго какъ бы невредимо переносится въ Настоящее и помѣщается передъ вашими глазами! Здѣсь, въ этомъ древнемъ Городѣ, была брошена, скажемъ, всего двѣ тысячи лѣтъ тому назадъ, живая искра Кулинарнаго Огня; и здѣсь, горя болѣе или менѣе торжественно, изъ того топлива, которое даетъ данная мѣстность, онъ горѣлъ, еще горитъ, и ты самъ видишь его подлинный дымъ. Ахъ! Гораздо болѣе таинственная, живая искра Жизненнаго Огня также была здѣсь брошена и все еще чудесно горитъ и распространяется. И ты видишь еще ея дымъ и пепелъ (въ этихъ Судебныхъ Залахъ и на этихъ Кладбищахъ), ея раздувательные мѣхи (въ этихъ Церквахъ); и ея пламя, сверкая изъ каждаго добраго лица и изъ каждаго злобнаго, все еще согрѣваетъ тебя или опаляетъ тебя".
   "Главные результаты Человѣческой Дѣятельности и Успѣховъ воздухообразны, мистичны и сохраняются только въ преданіи; таковы его Формы Правленія съ Властью, на которой онѣ основаны; его Обычаи, или Фасоны какъ въ Цривычкахъ Одежды, такъ и въ Привычкахъ Души; еще болѣе--его общій запасъ Ремеслъ, вся та способность управленія Природой, которую онъ пріобрѣлъ; всѣ эти вещи, сколь онѣ ни необходимы и ни безцѣнны, не могутъ никоимъ образомъ быть утвержденными подъ замкомъ и ключомъ, но должны перелетать, подобно духу, на неосязаемыхъ повозкахъ отъ Отца къ Сыну; если вы захотите видѣть ихъ, то ихъ нигдѣ нельзя встрѣтить. Видимые Пахари и Кузнецы постоянно существовали, начиная съ Каина и Тувалкаина и далѣе; но гдѣ лежитъ запасъ вашего накопленнаго Агрикультурнаго, Металлургическаго и иныхъ Обрабатывающихъ Искусствъ? Онъ передается черезъ воздухъ атмосферы, на лучахъ солнца (Слухомъ и Зрѣніемъ); онъ есть вещь воздухообразная, неосязаемая, совершенно духовнаго рода. Равнымъ образомъ, не спрашивайте меня, гдѣ Законы, гдѣ Правительство? Напрасно пошелъ бы ты въ Шенбруннъ, на Даунингь-Стритъ, въ Palais Bourbon: ты не нашелъ бы тамъ ничего, кромѣ кирпичныхъ или каменныхъ домовъ и нѣсколькихъ кипъ Бумагъ, перевязанныхъ веревками. Гдѣ же тогда это самое ихъ хитро устроенное, всемогущее Правительство, чтобы можно было коснуться его руками? Вездѣ -- и нигдѣ: видимое только въ своихъ дѣлахъ, оно также есть вещь воздухообразная, невидимая, или, если хотите, мистическая и чудесная. Столь духовна (geistig) вся наша ежедневная Жизнь: все, что мы дѣлаемъ, истекаетъ изъ Тайны, Духа, невидимой Силы; лишь какъ маленькій Облачный Образъ, или дворецъ Армиды, построенный на Воздухѣ, появляется и само наше дѣйствительное тѣло изъ великой мистической Глубины".
   "Видимые и осязаемые Продукты прошлаго я принимаю, далѣе, въ количествѣ до трехъ: Города съ ихъ Святилищами и Арсеналами; затѣмъ, Вспаханныя Поля (причемъ къ каждому изъ этихъ отдѣловъ въ отдѣльности или къ обоимъ вмѣстѣ могутъ принадлежать Дороги съ ихъ Мостами) и, въ третьихъ-- Книги. Въ этомъ третьемъ отдѣлѣ, позднѣе другихъ изобрѣтенномъ, по-истинѣ заключается цѣнность, далеко превосходящая два другихъ. Удивительно, въ самомъ дѣлѣ, значеніе истинной Книги. Подобная не мертвому каменному городу, ежегодно разрушающемуся, ежегодно требующему поправокъ; болѣе подобная вспаханному полю, но полю духовному; или, лучше сказать, подобная духовному дереву,-- она остается изъ года въ годъ, изъ вѣка въ вѣкъ (у насъ есть Книги, которыя считаютъ уже около полутороста человѣческихъ вѣковъ). И ежегодно появляется на ней новый приростъ листьевъ (Комментаріи, Выводы, Философскія, Политическія Системы или хотя бы только Проповѣди, Памфлеты, урнальные Этюды), -- изъ которыхъ каждый есть своего рода талисманъ и имѣетъ тауматургическую силу, такъ какъ можетъ убѣждать людей. 0 ты, который способенъ написать Книгу, -- а человѣкъ, надѣленный такимъ даромъ, является лишь однажды въ два столѣтія или чаще, -- не завидуй тому, кого называютъ Создателемъ города, и невыразимо сожалѣй того, кого называютъ Завоевателемъ или Сожигателемъ города! И ты также -- Завоеватель и Побѣдитель, но Побѣдитель настоящаго разбора, именно: надъ Діаволомъ! И ты также создалъ то, что переживаетъ всякій мраморъ и металлъ и будетъ чудодѣйственнымъ Городомъ Разума, Храмомъ, Семинаріей и Пророческой Горой, куда будутъ приходить на поклоненіе всѣ дѣти Земли. Безумный! Зачѣмъ предпринимаешь ты, въ твоемъ антикварскомъ пылу, такое тягостное путешествіе, чтобы посмотрѣть на каменныя пирамиды Гизеха или на глиняныя пирамиды Сахары? Онѣ стоятъ тамъ, какъ я могу тебѣ сообщить, праздныя и неподвижныя, глядя довольно глупо на Пустыню, вотъ уже три тысячи лѣтъ; но развѣ же ты не можешь открыть твою Еврейскую Библию или хотя бы Лютеровъ переводъ ея?"
   Не менѣе удовлетворяетъ насъ его неожиданное появленіе если не въ Битвѣ, то на нѣкоторомъ полѣ Битвы, которое, какъ мы легко догадываемся, должно быть Ваграмскимъ полемъ, такъ какъ здѣсь, въ видѣ исключенія, есть нѣкоторое приближеніе къ ясности въ датахъ. Опуская многое, сообщимъ слѣдующее:
   "О, какъ ужасно! Весь Маршфельдъ, усѣянный осколками гранатъ, пушечными ядрами, разломанными повозками и мертвыми людьми и лошадъми, потому что отсталые валялись еще даже не похороненными. И эти красныя кучи земли! Здѣсь лежитъ Скорлупа Людей, у которой отняты Жизнь и Сила. И теперь ее сгребли вмѣстѣ, чтобы убрать съ глазъ долой, подобно разбитой Яичной Скорлупѣ! -- Природа, когда она просила Дунай принести его грузъ чернозема съ Каринтскихъ и Карпатскихъ высотъ и разбросать его здѣсь самымъ мягкимъ, самымъ богатымъ слоемъ,--предназначала ли она тебя, о Маршфельдъ, для хлѣбороднаго Питомника, съ котораго могли бы питаться ея дѣти, или же для Площадки пѣтушьихъ боевъ, на которой они могли бы быть наиболѣе удобно придушены и ободраны? Что же, въ такомъ случаѣ, твои три широкія Большія Дороги, которыя сходятся здѣсь съ разныхъ концовъ Европы, -- сдѣланы для Повозокъ съ Аммуниціей? Что же, твои Ваграмы и Стилльфриды--не болѣе, какъ готовые Казематы, въ которыхъ домъ Габсбурговъ можетъ разгромлять артиллеріей и быть артиллеріей разгромляемымъ? Король Оттокаръ умираетъ среди тѣхъ холмовъ подъ жезломъ Рудольфа, а здѣсь король Францъ падаетъ въ обморокъ подъ жезломъ Наполеона; въ теченіе этихъ пяти вѣковъ,-- чтобы умолчать о другихъ,--какъ была искажаема и оскверняема твоя грудь. о милая Долина! Твой зеленый покровъ вывернутъ и истоптанъ: любовныя заботы о немъ человѣка, его плодовыя деревья, его живыя изгороди и привѣтливыя жилища снесены порохомъ, и веселая нива разстилается безотраднымъ, отвратительнымъ Лобнымъ Мѣстомъ! -- Тѣмъ не менѣе, Природа уже за работой, и эти Пороховые Чертенята при всей своей чертовщинѣ не въ силахъ противостоять ей; и вся эта запекшаяся кровь, вся эта рѣзня будутъ скрыты, поглощены въ удобреніе,--и на будущій годъ Маршфельдъ будетъ опять зеленъ, даже еще зеленѣе! Бережливая, неутомимая Природа! Ты, которая всегда извлекаешь изъ нашихъ большихъ убытковъ какую-нибудь небольшую пользу для самой себя, -- какъ выносишь ты изъ самаго скелета Убійцы Жизнь для Живаго!"
   "Въ чемъ, говоря совершенно неоффиціальнымъ языкомъ, заключается дѣйствительное значеніе и цѣль войны? По моимъ личнымъ свѣдѣніямъ, напримѣръ, въ Британской деревнѣ Дёмдрёджъ живутъ и трудятся обыкновенно около пятисотъ душъ. Изъ нихъ, въ теченіе Французской войны, постепенно отбираются, нѣкоторыми "Естественными Врагами" Франціи, скажемъ, тридцать физически способныхъ людей: Дёмдрёджъ, на свои собственныя средства, выкормилъ и выняньчилъ ихъ; не безъ труда и заботъ онъ вскормилъ ихъ до возмужалости и даже пріучилъ ихъ къ ремесламъ, такъ что одинъ изъ нихъ можетъ ткать, другой -- строить, третій--ковать, и самый слабый изъ нихъ можетъ выдержать на себѣ нѣсколько пудовъ. И тѣмъ не менѣе, среди многихъ слезъ и проклятій, они выбраны; они всѣ одѣты въ красное и перевезены на корабляхъ, на государственный счетъ, тысячи за двѣ миль или, скажемъ, хоть на югъ Испаніи, и тамъ ихъ кормятъ, пока они не понадобятся. И вотъ, на то же мѣсто, на югъ Испаніи, отправляется такимъ же образомъ тридцать подобныхъ же Французскихъ ремесленниковъ изъ Французскаго Дёмдрёджа, пока наконецъ, послѣ безконечныхъ усилій, обѣ стороны не приходятъ въ дѣйствительное соприкосновеніе; -- и Тридцать стоятъ лицомъ къ лицу противъ Тридцати, каждый съ ружьемъ въ рукѣ. Немедленно раздается команда: "Пли!", и они убиваютъ другъ друга,--и вмѣсто шестидесяти бодрыхъ, полезныхъ ремесленниковъ міръ имѣетъ передъ собой шестьдесятъ мертвыхъ труповъ, которые онъ долженъ хоронить и снова проливать надъ ними слезы. Были ли эти люди между собой въ какой-нибудь ссорѣ? Какъ Діаволъ ни старался,--нисколько. Они жили другъ отъ другъ весьма далеко; они были безусловно чужіе другъ другу; и даже, какъ ни обширенъ Міръ, они оказывали другъ другу посредствомъ Торговли безсознательно нѣкоторую взаимную помощь. Но какъ же такъ? Ахъ, глупый! Ихъ Правители поссорились и, вмѣсто того, чтобы застрѣлить другъ друга, они имѣли ловкость заставить стрѣлять этихъ несчастныхъ болвановъ. -- Увы! то же происходитъ и въ Deutschland, и пока еще во всѣхъ другихъ странахъ. Все еще по-старому: "какую бы чертовщину ни затѣвали Короли, а Греки должны платить гудочнику!" Правда, въ этомъ сочиненіи Англичанина Смоллета, можетъ быть, пророчески изображено окончательное Прекращеніе Войны, когда два Естественныхъ Врага лпчно возьмутъ каждый Табачную Трубку, набитую Сѣрой, затѣмъ зажгутъ ее и будутъ курить другъ другу въ лицо, покуда болѣе слабый не уступитъ; но какіе, наполненные кровью, рвы, какіе вѣка раздоровъ, можетъ быть, еще отдѣляютъ насъ отъ предсказанной такимъ образомъ Эры Мира!"
   Такимъ образомъ, Профессоръ можетъ, по крайней мѣрѣ въ свѣтлые промежутки, забывать о своихъ собственныхъ огорченіяхъ, смотрѣть на весь многоцвѣтный міръ и весьма удачно отмѣчать, что въ немъ происходитъ. Мы можемъ даже замѣтить, что въ отношеніи умственной культуры, если уже не въ какомъ другомъ, немногіе періоды его жизни, можетъ быть, были болѣе богаты, чѣмъ этотъ. Внутреннимъ образомъ передъ нимъ развертывается въ высшей степени важный, поучительный Курсъ Практической Философіи съ Экспериментами, правильному пониманію котораго его Перипатетическія привычки, благопріятныя для Размышленія, можетъ быть, болѣе способствовали, чѣмъ препятствовали. Но затѣмъ, внѣшнимъ образомъ, если, странствуя съ мѣста на мѣсто, онъ и находитъ мало предметовъ для желаній своего сердца, то во всякомъ случаѣ онъ находитъ довольно зрѣлищъ для своего проницательнаго взора. И какое только ни пріобрѣлъ Тейфельсдрекъ въ этихъ своихъ столь неограниченныхъ Странствованіяхъ, которыя помогли ему, хотя отчасти, подавить Сатаническую Школу, какое только ни пріобрѣлъ онъ невѣроятное знакомство съ нашей планетой, съ ея Обитателями и ихъ Работами, иньши словами: со всѣми познаваемыми вещами!
   "Я читалъ", говоритъ онъ, "въ большинствѣ Публичныхъ Библіотекъ, включая Константинопольскую и Самаркандскую; я занимался въ большинствѣ училищъ, за исключеніемъ Китайскихъ Училищъ для Мандариновъ, или видѣлъ, что тамъ ничѣмъ не занимаются. Я воспринималъ незнакомые Языки чаще всего изъ ихъ естественнаго хранилища, Воздуха, моимъ органомъ Слуха; Статистика, Географія, Топографія сообщались мнѣ, въ большинствѣ случаевъ добровольно, черезъ мои глаза. Пріемы Человѣка, какъ онъ ищетъ пищу, тепло и защиту для себя, въ большинствѣ поясовъ извѣстны мнѣ, какъ очевидцу. Подобно великому Адріану, я измѣрилъ значительную часть Земнаго Шара Циркулемъ, который принадлежалъ только мнѣ одному".
   "Къ чему говорить о великихъ Мѣстностяхъ? Три лѣтнихъ дня я пробродилъ, размышляя и даже сочиняя (dichtete), по обросшимъ Соснами ущельямъ Воклюза и размачивалъ мой хлѣбъ въ его свѣтломъ Озеркѣ. Я сидѣлъ подъ Пальмами Тедмора; я курилъ трубку среди развалинъ Вавилона. Я видѣлъ Великую Китайскую Стѣну и могу засвидѣтельствовать, что она сдѣлана изъ сѣраго кирпича, покрыта и обложена гранитомъ и представляетъ изъ себя каменную кладку лишь втораго сорта.--И не видалъ ли я также великихъ Событій? Короли, домученные (ausgemergelt) до степени Берлинско-Миланскихъ Таможенныхъ Чиновниковъ; Міръ, удачно завоеванный и Міръ, удачно потерянный; чаще, чѣмъ когда-либо, сотни тысячъ индивидуумовъ, застрѣленныхъ (другъ другомъ) въ одинъ день. Всевозможныя расы, народы и націи, сбитыя вмѣстѣ; перепутанныя и перелопаченныя въ кучи, чтобы они могли тамъ перебродить и со временемъ соединиться. Отъ меня не могли укрыться родовыя муки Демократіи, корчась въ которыхъ Европа издавала такіе крики, что они достигли Неба".
   "Я всегда имѣлъ самое горячее пристрастіе къ великимъ Людямъ и могу, быть можетъ, похвастаться, что немногіе изъ принадлежащихъ къ нашему времени совершенно ускользнули отъ меня. Великіе люди суть вдохновенные (говорящіе и дѣйствующіе) Тексты изъ той божественной Книги Откровеній, главы которой оканчиваются отъ эпохи къ эпохѣ и нѣкоторыми зовутся Исторіей; къ этимъ вдохновеннымъ текстамъ ваши многочисленные талантливые люди и ваши безчисленные неталантливые люди представляютъ хорошіе или дурные экзегетическіе Комментаріи и цѣлые воза глупѣйшихъ недѣльныхъ Проповѣдей, еретическихъ или ортодоксальныхъ. Но для моихъ занятій годны только сами вдохновенные Тексты! И поэтому-то въ очень молодые годы, переодѣвшись трактирнымъ служителемъ. я стоялъ за складными стульями подъ этимъ тѣнистымъ Деревомъ въ Трейзницѣ, у Іенской Большой Дороги; прислуживалъ великому Шиллеру и еще болѣе великому Гете и слышалъ то, чего я не забылъ. Ибо--"
   -- Но въ этомъ мѣстѣ Издатель снова возвращается къ своему принципу осторожности, откинутому нѣсколько времени тому назадъ, и долженъ многое опустить. Не касайтесь святости Увѣнчанныхъ Лаврами, а тѣмъ болѣе Коронованныхъ Головъ! Если мы когда-нибудь, въ будущемъ, признаемъ обстоятельства измѣнившимися и время для Обнародованія наступившимъ, тогда пусть будутъ допущены эти взгляды въ частную жизнь знаменитостей. Въ настоящее время это было бы немногимъ лучше, чѣмъ коварное, можетъ быть, даже измѣнническое подслушиваніе у дверей. Итакъ, да не будетъ здѣсь никакихъ замѣтокъ ни о Лордѣ Байронѣ, ни о Папѣ Піѣ, ни объ Императорѣ Тараквангѣ, ни о "Бѣлыхъ Водяныхъ Розахъ" (Китайскихъ Карбонаріяхъ) съ ихъ тайнами! 0 самомъ Наполеонѣ мы замѣтимъ только, глядя издали, что отношеніе къ нему Тейфельсдрека было, кажется, чрезвычайно разнообразнаго свойства. Вначалѣ мы встрѣчаемъ нашего бѣднаго Профессора едва не разстрѣленнымъ, какъ шпіона; затѣмъ приглашеннымъ на частную бесѣду, даже ущипленнымъ за ухо, но, однако, не одареннымъ деньгами; наконецъ, съ негодованіемъ отпущеннымъ, почти вытолкнутымъ изъ дверей, какъ "Идеолога". "Самъ онъ", говоритъ Профессоръ, "былъ изъ числа самыхъ полныхъ Идеологовъ или, по крайней мѣрѣ, Идеопрактиковъ; въ идеѣ (in der Idee) жилъ онъ, двигался и боролся. Этотъ человѣкъ былъ Божественнымъ Миссіонеромъ, хотя и не сознавалъ этого, и проповѣдовалъ, помощью пушечныхъ жерлъ, великое ученіе: La carriХre ouverte aux talents (кто больше знаетъ, тому и Книги въ руки), которое есть наше окончательное политическое Евангеліе, и въ которомъ одномъ можетъ заключаться свобода. Правда, онъ проповѣдовалъ довольно безумно, какъ это обыкновенно дѣлаютъ Энтузіасты и первые Миссіонеры, съ недостаточнымъ выраженіемъ, съ большою безсодержательною высокопарностью, но во всякомъ случаѣ, можетъ быть, настолько членораздѣльно, насколько дозволяли обстоятельства. Или назовите его, если хотите, Американскимъ Піонеромъ, который долженъ валить дѣвственные лѣса, сражаться съ безчисленными волками,--и не можетъ вполнѣ избѣжать крѣпкихъ напитковъ, дракъ и даже воровства; но за которымъ, тѣмъ не менѣе, послѣдуетъ мирный Сѣятель и, снявъ обильную жатву, благословитъ его".
   Болѣе доказанно и безусловно подлинно внезапное появленіе Тейфельсдрека (мы не знаемъ хорошо, откуда) въ уединеніи Нордкапа въ одну Іюньскую Полночь. Вокругъ него обвивался свѣтло-голубой Исланскій плащъ", какъ его "наиболѣе удобная, главная и въ сущности единственная верхняя одежда". Онъ стоялъ "тамъ, на мысѣ всего Міра, смотря на безконечную соленую влагу, подобный маленькой голубой Колокольнѣ (какъ мы себѣ представляемъ) въ ту минуту совершенно неподвижный, но готовый, если его тронутъ, зазвонить съ самыми искусными переходами".
   "Молчаніе--какъ бы молчаніе смерти", пишетъ онъ; "ибо Полночь, даже въ Арктическихъ широтахъ, имѣетъ свой характеръ. Ничего, кромѣ гранитныхъ утесовъ, окрашенныхъ въ пурпуръ, мирный плескъ этого тихо вздымающагося Полярнаго Океана, надъ которымъ на самомъ Сѣверѣ виситъ большое Солнце, низко и лѣниво, какъ если бы и оно было также въ дремотѣ. И однако, его облачное ложе сдѣлано изъ пурпура и парчи; и однако, свѣтъ его струится по зеркалу водъ, подобно дрожащему огненному столбу, спускающемуся внизъ, въ бездну, и пропадаетъ подъ моими ногами. Въ такія минуты и Одиночество также неоцѣнимо; ибо кто захочетъ разговаривать или захочетъ, чтобы его видѣли, если позади его лежатъ цѣлая Европа и Африка, въ крѣпчайшемъ снѣ, за исключеніемъ ночныхъ сторожей; а впереди его--молчаливая Безпредѣльность и Храмъ Вѣчнаго, въ которомъ наше Солнце -- только привратный фонарь?"
   "Тѣмъ не менѣе, въ эту торжественную минуту приближается человѣкъ или чудовище, карабкаясь изъ-за утесистыхъ безднъ и, косматый, огромный какъ Гиперборейскій медвѣдь, привѣтствуетъ меня Русскою рѣчью: вѣроятнѣе всего поэтому, то былъ Русскій Контрабандистъ. Съ вѣжливою краткостью я указываю ему на мое равнодушіе къ контрабандной торговлѣ, на мои гуманныя намѣренія и на мое твердое желаніе остаться одному. Напрасно: чудовище, разсчитывая, несомнѣнно, на превосходство своего роста и замышляя устроить себѣ забаву или, можетъ быть, получить выгоду, будь то посредствомъ убійства, продолжаетъ подвигаться впередъ, все время обдавая меня своимъ невыносимымъ дыханіемъ съ запахомъ китоваго жира. И вотъ онъ уже настолько подвинулся впередъ, что мы оба оказались на краю утеса, подъ которымъ далеко внизу жадно шумѣло глубокое Море. Какой аргументъ поможетъ? Херувимское разсужденіе, Серафимское краснорѣчіе были бы потеряны съ толстокожимъ Гиперборейцемъ. Приготовившись къ такой крайности, я весьма ловко отскакиваю на шагъ въ сторону, вынимаю изъ моихъ внутреннихъ хранилищъ достаточный Бирмингамскій Пистолетъ -- и говорю: "Будьте такъ добры удалиться, мой Другъ! (Er ziehe sich zurЭck, Freund!) И поскорѣе!" Эту логику понимаетъ даже Гипербореецъ; онъ весьма быстро отступаетъ въ сторону съ ворчаніемъ извиненія и просьбы, и ему не зачѣмъ будетъ возвращатъся назадъ, кромѣ развѣ какъ съ самоубійственными или человѣкоубійственными намѣреніями".
   "Я считаю, что дѣйствительная польза Пороха состоитъ въ слѣдующемъ: онъ дѣлаетъ всѣхъ людей одинаково высокими. И даже, если ты хладнокровнѣе, умнѣе, чѣмъ я, если ты имѣешь болѣе Ума и хотя бы все равно, что никакого Тѣла, то ты можешь убить меня первый и будешь выше меня. Поэтому-то въ концѣ концовъ Голіаsъ и безсиленъ, а Давидъ непреоборимъ. Дикій Анимализмъ --ничто; изобрѣтательный Спиритуализмъ--все".
   "По отношенію къ Дуэлямъ я, правду сказать, имѣю свои собственныя идеи. Немногія вещи въ этомъ столь удивительномъ мірѣ поражаютъ меня бСльшимъ удивленіемъ. Два маленькихъ видимыхъ Образа людей, носясь въ весьма невѣрномъ сцѣпленіи среди Неизслѣдимаго, дабы во всякомъ случаѣ весьма скоро распуститься въ немъ,--дѣлаютъ остановку на разстояніи двѣнадцати шаговъ другъ отъ друга, поворачиваются и одновременно, помощью самаго остроумнаго механизма, взрываютъ другъ друга въ Разрушеніе, и въ то же мгновеніе дѣлаются Воздухомъ -- и Несуществующимъ! Будь ты проклятъ (verdammt), маленькій бѣглый огонь! -- Да, я думаю вмѣстѣ со старымъ Гуго фонъ Тримбергъ: "Богъ долженъ отъ души смѣяться, если бы только это могло быть, глядя на своихъ удивительныхъ человѣчковъ здѣсь, на землѣ!"
   Но не забудемъ, среди этихъ подробностей, тотъ великій общій вопросъ, который играетъ здѣсь для насъ главную роль: Какъ преуспѣвалъ внутренній человѣкъ въ Тейфельсдрекѣ при столь многихъ внѣшнихъ измѣненіяхъ? Все ли таится въ немъ Ле-гіонъ, хотя и подавленный, или же онъ изгналъ это исчадіе Діавола? Мы можемъ отвѣтить, что симптомы продолжаютъ подавать надежду. Опытъ есть великій духовный Врачъ, и Тейфельсдрекъ долго былъ его паціентомъ, глотая немало горькихъ пилюль. Если только нашъ бѣдный Другъ не принадлежалъ къ многочисленному классу Неизлѣчимыхъ, что не представляется вѣроятнымъ, нѣкоторое исцѣленіе несомнѣнно должно было произойти. Или, лучше сказать, Легіонь, или Сатаническая школа, былъ именно теперь совершено извлеченъ и выброшенъ, но пока еще почти что ничѣмъ не былъ замѣненъ, вслѣдствіе чего сердце оставалось, по крайней мѣрѣ въ данную минуту, въ спокойномъ, но неудобномъ положеніи.
   "Наконецъ, послѣ столь долгаго поджариванія", такъ пишетъ нашъ Автобіографъ, "я, можно сказать, совсѣмъ обуглился. Слава только Богу, что я не былъ, какъ это чаще всего случается, обращенъ въ Caput mortuum! Но во всякомъ случаѣ, помощью одной только практики, я освоился со многими вещами. Моя несчастная судьба продолжала быть несчастной; но я могъ теперь отчасти смотрѣть сквозь нее и презирать ее. Какого только высочайшаго смертнаго, въ этомъ пустомъ Существованіи, не находилъ я преслѣдующимъ Тѣни или преслѣдуемымъ Тѣнями, и притомъ, когда я вглядывался сквозь его блестящія украшенія, весьма несчастнымъ? Всѣ твои желанія были съ презрѣніемъ отринуты, думалъ я;--но что случилось бы, если бы они были всѣ исполнены? Развѣ Мальчикъ Александръ не плакалъ оттого, что у него не было двухъ Планетъ для завоеванія, или всей Солнечной Системы, или послѣ этого всей Вселенной? Ach Gott! Когда я всматривался въ эти Звѣзды, развѣ онѣ не смотрѣли на меня внизъ изъ своихъ спокойныхъ пространствъ, какъ бы съ жалостью, подобно Очамъ, блестящимъ небесньши слезами надъ жалкой участью человѣка! Тысячи людскихъ поколѣній, все такихъ же шумныхъ, какъ наше собственное, были поглощены Временемъ, и отъ нихъ не сохранилось болѣе никакихъ остатковъ. А Арктуръ и Оріонъ, и Сиріусъ, и Плеяды все еще сіяютъ въ своемъ теченіи, ясные и юные, какъ въ тотъ часъ, когда Пастухъ впервые замѣтилъ ихъ въ долинѣ Шинара. Ба! Что такое Земля; эта маленькая, жалкая Собачья Конура? И что такое ты, который сидишь и хнычешь въ ней? Ты все еще Ничто, Никто. Такъ. Но кто же тогда Что-нибудь, Кто-нибудь? Для тебя нѣтъ занятія въ семьѣ Человѣчества; она тебя отбрасываетъ; ты совершенно, какъ отдѣленный членъ. Да будетъ такъ! Можетъ быть, такъ лучше!"
   0 слишкомъ отягченный Тейфельсдрекъ! Но, конечно, его узы ослабѣваютъ, и наступитъ день, когда онъ откинетъ бремя далеко отъ себя и бросится впередъ, свободный и снова юный.
   "Это", говоритъ нашъ Профессоръ, "было Центромъ Безразличія, котораго я теперь достигъ, и черезъ который долженъ неизбѣжно пройти всякій, кто движется отъ Отрицательнаго Полюса къ Положительному".
  

ГЛАВА IX.

Вѣчное Да.

   "Искушенія въ Пустынѣ!" восклицаетъ Тейфельсдрекъ. "Развѣ мы всѣ не должны претерпѣть ихъ? Ветхій Адамъ, помѣщенный въ насъ съ рожденія, не такъ-то легко можетъ быть лишенъ своей власти. Наша Жизнь ограничена вокругъ Необходимостью; но смыслъ самой Жизни есть не что иное, какъ Свобода, какъ Вольная Сила; и поэтому мы должны сражаться и въ особенности вначалѣ выдержать трудную битву. Ибо данная Богомъ заповѣдь: Трудисъ въ добромъ Дѣланіи, таинственно написана въ нашихъ сердцахъ Прометеевскими Пророческими Буквами; она не даетъ намъ покою ни днемъ, ни ночью, пока не будетъ прочитана и исполнена, пока она не возгорится далѣе въ нашемъ поведеніи, какъ видимое, приведенное въ дѣйствіе Евангеліе свободы. И, такъ какъ въ то же самое время заповѣдь, данная плотью: ѣшь и насыщайся, убѣдительно кричитъ о себѣ каждымъ нервомъ,--то не должно ли здѣсь произойти смѣшеніе, столкновеніе, ирежде чѣмъ лучшее Вліяніе не возьметъ верхъ?"
   "Ничто не кажется мнѣ болѣе естественнымъ, какъ то, что Сынъ Человѣческій, когда такая Богомъ данная заповѣдь впервые пророчески возникаетъ въ немъ, и наступаетъ моментъ, когда Прахъ долженъ быть побѣжденъ или побѣдить, -- что въ это время Онъ увлекается Духомъ въ страшную Пустыню и тамъ, встрѣтясь лицомъ къ лицу съ Искусителемъ, даетъ ему самую страшную битву, отважно противоборствуя ему, покуда онъ не сдастся и не бѣжитъ. Назовемъ его, какъ хотимъ: съ видимымъ Діаволомъ или безъ него, въ естественной Пустынѣ утесовъ и песковъ или въ населенной нравственной Пустынѣ себялюбія и низости,--къ такому Искушенію мы всѣ призваны. И горе намъ, если нѣтъ! Горе, если мы только Получеловѣки, въ коихъ эти божественныя письмена никогда не возгарались, всепокоряющія, въ истинномъ блескѣ солнца, а только неясно мерцаютъ въ ряду другихъ, низшихъ огней, или грустно, скорбно тлѣютъ во мракѣ, подъ испареніями земли!--Наша Пустыня -- это обширный Міръ въ этомъ Безбожномъ Вѣкѣ; наши Сорокъ Дней -- это долгіе годы страданія и воздержанія: тѣмъ не менѣе, и имъ наступаетъ конецъ. Да. и мнѣ также была дана если не Побѣда, то по крайней мѣрѣ сознаніе Борьбы и рѣшимость упорствовать въ ней, пока не покинутъ жизнь или силы. И мнѣ также, заблудившемуся въ очарованномъ лѣсу, населенномъ демонами, печальномъ и по виду, и по звукамъ, и мнѣ также было дано пробить себѣ дорогу, послѣ тягчайшихъ странствованій, на болѣе высокіе, залитые солнцемъ, склоны -- той Горы, которая не имѣетъ вершины, или вершина которой только въ Небесахъ!"
   Въ другомъ мѣстѣ онъ говоритъ въ менѣе притязательныхъ образахъ,--ибо образы разъ навсегда естественны для него: "Твоя Жизнь не была ли подобна жизни всѣхъ наиболѣе способныхъ людей (tЭchtiger MДnner), какихъ ты зналъ въ этомъ поколѣніи? Неудержимый расцвѣтъ безумнаго молодаго Энтузіазма, подобный первому урожаю на запущенной землѣ, гдѣ столько же плевелъ, сколько и хорошихъ травъ; -- и затѣмъ все это высыхаетъ подъ изсушающимъ Вѣтромъ житейскаго и духовнаго Невѣрія, такъ какъ Разочарованіе въ мысляхъ и поступкахъ, часто повторяясь, дало ростъ Сомнѣнію, а Сомнѣніе постепенно обратилось въ Отрицаніе! Если я имѣлъ второй урожай и теперь постоянно вижу зеленую мураву и сижу подъ тѣнистыми кедрами, которые презираютъ всякій изсушающій Вѣтеръ (и Сомнѣніе), то и въ этомъ также, благодареніе Небу, я не безъ примѣровъ и даже не безъ образцовъ".
   Итакъ, и у Тейфельсдрека была "славная революція"; итакъ, когда онъ безумно странствовалъ по свѣту, преслѣдуя тѣни и преслѣдуемый тѣнями, это было только нѣкоторымъ очистительнымъ "Искушеніемъ въ Пустынѣ" прежде, чѣмъ могъ начаться его проповѣдническій трудъ (каковъ бы онъ ни былъ); но теперь это искушеніе благополучно окончилось, и Діаволъ еще разъ побѣжденъ! Значитъ, этотъ "возвышенный моментъ въ Rue de l'Enfer" былъ собственно поворотнымъ пунктомъ въ сраженіи, когда Врагъ сказалъ: Поклонисъ мнѣ, или будь разорванъ въ клочки! и получилъ безстрашный отвѣтъ: Араgе, Satana! -- Странный Тейфельсдрекъ! Если бы ты могъ разсказать твою странную исторію простыми словами! Но безплодно искать чего-нибудь подобнаго въ этихъ Связкахъ Бумагъ. Въ нихъ нѣтъ ничего, кромѣ намековъ, образныхъ заковычекъ: типическій Абрисъ, безпокойно колеблющійся, пророчески - сатирическій, а не ясная логическая Картина. "Какъ изобразить для чувственнаго глаза", спрашиваетъ онъ однажды, "что происходитъ въ Святая Святыхъ Человѣческой Души? Какими словами, извѣстными въ теперешнія нечестивыя времена, хотя бы отдаленно выразить невыразимое?" Мы спросимъ въ отвѣтъ: Къ чему смущать эти времена, какъ бы нечестивы они ни были, безполезнмии неясностями, вольными и невольными? Нашъ Профессоръ не только мистиченъ, но и причудливъ, и закутывается здѣсь болѣе, чѣмъ гдѣ-либо, въ chiaroscuro, способное совершенно сбить съ толку. Наши наиболѣе одаренные читатели должны постараться для собственной пользы соединить воедино послѣдовательные проблески, которые здѣсь добросовѣстно сообщаются.
   Онъ говоритъ: "Ярость горячаго вѣтра Гарматтана вся уже изсякла; его завыванія умолкли внутри меня, и душа, бывшая долгое время глухой, могла снова слышать. Я остановился въ моихъ дикихъ странствованіяхъ и сѣлъ, чтобы обождать и размыслить; ибо часъ перемѣны какъ будто уже приближался. Казалось, что я уже сдаюсь, совершенно отрекаюсь и говорю: Итакъ, бѣгите, ложныя тѣни Надежды! Я не погонюсь болѣе за вами, я болѣе вамъ не повѣрю! Также и вы, угрюмыя видѣнія Страха,--я о васъ болѣе не забочусь: и вы также только тѣни и ложь! Даите мнѣ здѣсь отдохнуть, ибо я усталъ отъ пути, я усталъ отъ жизни. Я буду здѣсь отдыхать, хотя бы только для того, чтобы умереть. Умереть или жить -- для меня одинаково: одинаково незначительно!" --И въ другомъ мѣстѣ: "И вотъ здѣсь, когда я лежалъ въ этомъ Центрѣ Безразличія, погруженный въ цѣлительный сонъ, безъ сомнѣнія навѣянный благопріятнымъ Вліяніемъ свыше, -- тяжкія сновидѣнія постепенно исчезли, и я проснулся для новаго Неба и новой Земли. Первый приготовительный нравственный Актъ, Уничтоженіе своего Я (SelbsttЖdtung) былъ благополучно совершенъ, и съ очей моего ума были теперь сняты печати, и съ рукъ его были сняты оковы".
   Не можемъ ли мы также предположить, что слѣдующій отрывокъ относится къ его Мѣстопребыванію въ продолженіе этого самаго "цѣлительнаго сна"; что его Странническій посохъ лежитъ здѣсь, брошенный въ сторону, на "высокомъ плоскогоріи", н что отдыхъ уже дѣйствительно производитъ на него благотворное дѣйствіе? Если бы только тонъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ не имѣлъ въ себѣ болѣе веселости или даже легкомыслія, чѣмъ мы можемъ ожидать! Впрочемъ, въ Тейфельсдрекѣ всегда есть самый странный Дуализмъ: на переднемъ дворѣ у него будутъ происходить легкіе танцы подъ звуки гитары въ то время, какъ извнутри раздаются слабые стоны горя и жалобъ. Мы переписываемъ все это мѣсто:
   "Прекрасно было сидѣть тамъ, какъ въ небесной Палаткѣ, мечтая и размышляя на высокомъ плоскогорьѣ, лицомъ къ лицу съ Горами. Надо мною, какъ кровля, лазурный Куполъ, и вокругъ меня, вмѣсто стѣнъ, четыре лазурныхъ колеблющихся завѣсы,-- именно Четырехъ лазурныхъ Странъ Свѣта, нижнія складки которыхъ я видѣлъ также сверкающими золотомъ. И затѣмъ представлять себѣ прекрасные Замки, которые стояли скрытые въ ущеліяхъ этихъ горъ, съ ихъ зелеными, цвѣтущими лужайками и бѣлыми дамами и дѣвицами, весьма прекрасными,--или, еще лучше, крытыя соломой хижины, въ которыхъ многочисленныя Матери пекли хлѣбъ, окруженныя дѣтьми; все это спрятанное подъ защитою изгибовъ долины,--но, однако, все тамъ дѣйствительно находящееся и живое, такъ же вѣрно, какъ если бы я это видѣлъ. Или же видѣть, точно въ воображеніи, девять Городовъ и Селеній, расположенныхъ вокругъ моего горнаго сѣдалища, и которые въ тихую погоду имѣли обыкновеніе говорить со мной языкомъ металла (колоколами своихъ башенъ) и рѣшительно во всякую погоду, возвѣщали свою жизненность повторными облаками дыма, по которымъ, какъ по кухоннымъ часамъ, я могъ узнавать часы дня. Ибо это былъ дымъ стряпни, когда добрыя хозяйки утромъ, въ полдень и вечеромъ варили пищу для своихъ мужей; и вѣчно поднимался въ воздухѣ голубой столбъ изо всѣхъ девяти, поочередно или одновременно, говоря такъ ясно, какъ только можетъ говорить дымъ: Такое-то и такое-то кушанье здѣсь теперь готовится! Не безинтересно! Ибо передъ вами въ миніатюрѣ все Мѣстечко, со всѣми его любовными дѣлами и скандальными дрязгами, съ его недоразумѣніями и удовлетвореніями; до такой степени въ миніатюрѣ, что вы могли бы покрыть его своей шляпой. -- И если въ моихъ далекихъ Странствованіяхъ я научился смотрѣть на Міровой трудъ въ его подробностяхъ, то здѣсь, можетъ быть, было мѣсто для соединенія всего въ общія предложенія и для вывода изъ нихъ заключеній".
   "Часто также могъ я видѣть черную Бурю, проходящую съ гнѣвомъ въ Отдаленіи: вокругъ какого-нибудь Шрекгорна, пока еще сурово-синяго, собирался струящійся паръ и шумно тамъ струился и стекалъ внизъ, подобно волосамъ безумной колдуньи, пока, наконецъ, спустя нѣкоторое время, онъ не исчезалъ, и въ яркихъ солнечныхъ лучахъ стоялъ вашъ Шрекгорнъ, улыбаясь, сурово-бѣлый, ибо паръ содержалъ снѣгъ. Какъ заквашиваешь ты и какъ вырабатываешь ты въ твоемъ великомъ бродильномъ чанѣ и лабораторіи Атмосферы, Міра, о Природа!-- Или, что есть Природа? 0, почему не называю я тебя Богомъ? Развѣ ты не "живое Одѣяніе Бога"? 0 небеса! Значитъ это подлинно Онъ,--Тотъ, Кто всегда говоритъ черезъ тебя, Кто живетъ и любитъ въ тебѣ, Кто живетъ и любитъ во мнѣ?"
   "Первыя очертанія, или назовемъ ихъ скорѣе-- первыя сіянія этой Истины и Начала Истинъ, возникли таинственно въ моей душѣ. Отраднѣе, чѣмъ Наступленіе Дня для Выброшенныхъ на Новую Землю,-- ахъ! подобно голосу матери къ маленькому ребенку, который, потерянный, со слезами блуждаетъ въ незнакомой толпѣ; подобно нѣжнымъ мелодіямъ небесной музыки для моего выше мѣры отчаявшагося сердца,--таковой явилась эта Благая Вѣсть. Міръ не мертвъ и не во власти демоновъ, не склепъ съ привидѣніями; но божественъ и принадлежитъ Отцу моему!"
   "Другими глазами могъ я также смотрѣть теперь и на человѣка, моего ближняго: съ безконечною Любовью, съ безконечнымъ Сожалѣніемъ. Бѣдный, блуждающій, своевольный человѣкъ! Не подвергаешься ли ты испытаніямъ, не бьютъ ли тебя бичомъ, какъ и меня самого? Носишь ли ты королевскую мантію или войлочный плащъ нищаго,--не всегда ли ты одинаково утомленъ, одинаково отягощенъ, и твое Ложе Отдыха--только Могила? 0 Братъ мой, Братъ мой! Отчего не могу я защитить тебя моею грудью и отереть всѣ слезы съ глазъ твоихъ?--Поистинѣ, шумъ многоголосной Жизни, который я могъ слышать въ этомъ уединеніи слухомъ ума, не былъ уже болѣе одуряющей дисгармоніей, а былъ умилителенъ, былъ подобенъ нечленораздѣльнымъ крикамъ и рыданіямъ нѣмаго существа, которыя въ ушахъ Неба суть молитвы. Жалкая Земля, съ ея жалкими радостями, была теперь для меня несчастною Матерью, а не жестокой Мачехой; Человѣкъ, съ его столь безумными Нуждами и столь ничтожными Усиліями, сталъ для меня тѣмъ дороже,--и именно за его страданія и за его грѣхи я теперь впервые назвалъ его Братомъ. Такъ стоялъ я въ преддверіи этого "Святилища Печали" и приведенъ сюда я былъ также странными, крутыми тропами. Но еще немного, и его священныя врата должны были распахнуться, и "Божественная глубина Страданія" должна была раскрыться передо мной".
   Профессоръ говоритъ, что здѣсь онъ впервые усмотрѣлъ Узелъ, который душилъ его, и тотчасъ же могъ развязать его и сталъ свободенъ. "Безплодный, безконечный споръ", пишетъ онъ, "касательно того. что теперь называется Происхожденіемъ Зла или какъ-нибудь въ этомъ родѣ, возникаетъ въ каждой душѣ, съ самаго начала міра; и въ каждой душѣ, которая захотѣла бы перейти отъ празднаго Страданія къ дѣятельному Усилію, долженъ быть сперва положенъ ему конецъ. Большинство въ на-ше время должно удовлетворяться простымъ, довольно неполнымъ Прекращеніемъ этого спора; лишь для немногихъ оказывается необходимымъ нѣкоторое его Разрѣшеніе. Кромѣ того, въ каждую новую эпоху это Разрѣшеніе является въ новыхъ формахъ, и Разрѣшеніе послѣдней эпохи всегда бываетъ негоднымъ и оказывается безполезнымъ. Ибо въ природѣ человѣка--мѣнять свой Языкъ отъ столѣтія къ столѣтію; онъ не можетъ этому помочь, даже если бы захотѣлъ. Подлинный Церковный Катехизисъ нашего столѣтія еще не попадался мнѣ въ руки; тѣмъ временемъ для моего собственнаго употребленія я пытаюсь выяснить дѣло такимъ образомъ. Несчастіе человѣка, какъ я предполагаю, происходитъ отъ его Величія; это оттого, что въ немъ есть Безконечное, которое онъ, несмотря на всю свою хитрость, не можетъ схоронить подъ Конечнымъ. Могутъ ли всѣ Министры Финансовъ, и Обойщики, и Кондитеры современной Европы учредить акціонерную компанію, чтобы сдѣлать счастливымъ одного чистильщика Башмаковъ? Они этого не могутъ сдѣлать болѣе, какъ на часъ или на два, ибо Чистильщикъ Башмаковъ также имѣетъ Душу, совершенно отличную отъ его Желудка, и потребуетъ, если хорошенько вникнуть, для постояннаго своего удовлетворенія и насыщенія просто-на-просто слѣдующую долю, не болѣе, не менѣе: Безконечный Божій Міръ, всецѣло ему предоставленный, чтобы безконечно въ немъ наслаждаться и исполнять каждое свое желаніе такъ же скоро, какъ оно возникнетъ. Океаны Гохгеймера, Глотка подобная Глоткѣ Офіуха, -- не говорите о нихъ; для безконечнаго Чистильщика Башмаковъ они все равно, что ничто. Едва успѣетъ вашъ океанъ наполниться, какъ онъ уже ворчитъ, что это могло бы быть лучшее вино. Попробуйте дать ему половину Міра, половину Всемогущества, -- онъ начнетъ ссору съ собственникомъ другой половины и объявитъ, что онъ самый притѣсняемый изъ людей.-- Въ сіяніи нашего солнца всегда есть черное пятно, и это, какъ я сказалъ, Тѣнь насъ Самихъ".
   "Но бредни, которыя мы имѣемъ по поводу Счастія, состоятъ приблизительно въ слѣдующемъ. Путемъ извѣстныхъ оцѣнокъ и среднихъ выводовъ, нашего собственнаго изобрѣтенія, мы приходимъ къ нѣкоторому среднему представленію о земномъ удѣлѣ, и воображаемъ, что онъ принадлежитъ намъ по природѣ и по неотъемлемому праву. Это просто-- уплата нашего жалованія, того, что мы заслужили; она не требуетъ ни благодарности, ни просьбъ,-- и только тотъ излишекъ, который можетъ тутъ случиться, мы считаемъ за Счастіе; всякій недочетъ, наоборотъ, есть Бѣдствіе. Теперь, принявъ во вниманіе, что мы производимъ оцѣнку нашихъ заслугъ сами, и то, какой запасъ Самомнѣнія лежитъ въ каждомъ изъ насъ, удивитесь ли вы, что вѣсы такъ часто склоняются въ ошибочную сторону, и что много Болвановъ кричатъ: Посмотрите, что за плата! Обращались ли когда-нибудь такъ съ достойнымъ джентльменомъ?--Говорю тебѣ, Болванъ, что все ироисходитъ отъ твоего Тщеславія, отъ того, какими ты воображаешь эти самыя твои заслуги. Вообрази, что ты заслуживаешь быть повѣшеннымъ (какъ это и наиболѣе вѣроподобно),--и ты сочтешь за счастіе быть только разстрѣляннымъ. Вообрази, что ты заслуживаешь быть повѣшеннымъ на веревкѣ изъ волоса.--и для тебя будетъ роскошью умереть на пенькѣ".
   "Какъ справедливо то, что я тогда сказалъ, что Дробь Жизни можетъ быть увеличена не столъко увеличеніемъ вашего Числителя, сколько уменьшеніемъ вашего Знаменателя. И, если моя Алгебра меня не обманываетъ, даже Единица, дѣленная на Нолъ, даетъ Безконечностъ. Итакъ, сочти твое право на вознагражденіе за ноль, -- міръ будетъ у тебя подъ ногами. Хорошо сказалъ Мудрѣйшій нашего времени: "Только съ Отреченія (Entsagen), собственно говоря, можно признать, что жизнь начинается".
   "Я спросилъ себя: Что это такое, ради чего ты съ самыхъ раннихъ лѣтъ тосковалъ, сердился, сѣтовалъ и мучился? Скажи ты однимъ словомъ: не потому ли это, что ты не счастливъ? Потому что твое Ты (милый джентльменъ) не пользуется достаточнымъ почетомъ, не достаточно питается, не имѣетъ достаточно мягкой постели и не окружено достаточно любвеобильными заботами. Безумная душа! Какимъ это Законодательнымъ Актомъ опредѣлено, что ты долженъ быть Счастливъ? Всего немного времени тому назадъ ты не имѣлъ вообще права быть. А что, если ты былъ рожденъ и предназначенъ не къ тому, чтобы быть Счастливымъ, а къ тому, чтобы быть Несчастливымъ? Такъ значитъ ты не что иное, какъ Коршунъ, который летаетъ по всей Вселенной, ища чего-нибудь поѣсть и жалобно крича, потому что ему не дали достаточно падали? Закрой Байрона; открой Гёте!"
   "Es leuchtet mir ein, для меня ясно!" восклицаетъ онъ въ другомъ мѣстѣ: "въ человѣкѣ есть нѣчто Высшее, чѣмъ Любовь къ Счастію; онъ можетъ обойтись безъ Счастія и взамѣнъ его найти Блаженство! Не для того ли, чтобы проповѣдовать самое это Высшее, мудрецы и мученики, Поэтъ и Жрецъ, во всѣ времена, говорили и страдали, свидѣтельствуя и своею жизнью, и своею смертью о Божественномъ, которое находится въ Человѣкѣ, и что онъ только въ Божественномъ имѣетъ Силу и Свободу. И ты также удостоенъ научиться этому Боговдохновенному Ученію. 0 Небеса! и тебя также постигаютъ различныя благодатныя Испытанія, пока ты не будешь, наконецъ, сломленъ и не познаешь этого ученія! 0, благодари свою Судьбу за нихъ! Благодарно переноси тѣ, которыя еще остаются: ты нуждался въ нихъ; твое Я въ тебѣ нуждалось въ томъ, чтобы быть уничтоженнымъ. Жизнь искореняетъ помощью благихъ пароксизмовъ лихорадки глубоко сидящій хроническій Недугъ и торжествуетъ надъ Смертью. Рыкающія волны Времени не поглощаютъ тебя, но несутъ тебя вверхъ, къ лазури Вѣчности. Люби не Удовольствіе; люби Бога. Вотъ то Вѣчное Да, которымъ разрѣшается всякое противорѣчіе: кто ходитъ и работаетъ въ немъ, благо тому".
   И далѣе: "Не важно, что ты можешь попирать ногами Землю со всѣми ея оскорбленіями, какъ тебя научилъ старый Грекъ Зенонъ: ты можешь любить Землю въ то время, какъ она тебя оскорбляетъ, и даже потому, что она тебя оскорбляетъ; для этого нуженъ былъ Большій, чѣмъ Зенонъ, и Онъ также былъ посланъ. Знакомъ ли ты съ "Поклоненіемъ Страданію"? Его храмъ, основанный около восемнадцати вѣковъ тому назадъ, теперь лежитъ въ развалинахъ, обросшій тростникомъ, жилище унылыхъ созданій; тѣмъ не менѣе, отважься идти впередъ! Въ низкомъ склепѣ, съ распадающимися въ обломки сводами, ты найдешь Алтарь еще на мѣстѣ и его священную Лампаду неугасимо горящей!"
   Не претендуя комментировать эти странныя изреченія, Издатель замѣтитъ только, что кромѣ нихъ здѣсь встрѣчается еще многое, характера еще болѣе сомнителънаго. Совершенно неприспособленное для всеобщаго пониманія, и въ чемъ даже самъ онъ не можетъ съ толкомъ разобраться. Туманныя разсужденія о Религіи, хотя не безъ проблесковъ яркаго свѣта; о "вѣчной непрерывности Вдохновенія"; о Пророчествахъ; о томъ, что въ наши дни существуютъ "истинные Священники, такъ же какъ и Священники Ваала",--и многое другое въ томъ же родѣ. Мы выбираемъ нѣкоторые отрывки, съ цѣлью покончить съ этою смѣсью.
   "Перестань, многоуважаемый Герръ фонъ Вольтеръ!" такъ восклицаетъ Профессоръ; "заставь умолкнуть твой нѣжный голосъ! Ибо задача, предназначенная тебѣ, кажется, уже окончена. Ты уже достаточно доказалъ слѣдующее значительное или незначительное положеніе: Что образъ Христіанской Религіи имѣетъ въ восемнадцатомъ столѣтіи другой видъ, чѣмъ въ восьмомъ. Увы, неужели твои тридцать шесть in quarto и тридцать шесть тысячъ другихъ in quarto и in folio и летучихъ листковъ или стопъ бумаги, напечатанныя ранѣе или позднѣе тебя о томъ же предметѣ, были всѣ предназначены для того, чтобы убѣдить насъ въ столь маломъ! Но что же дальше? Поможешь ли ты намъ воплотить божественный Духъ этой Религіи въ новый Образъ, дабы наши Души, иначе слишкомъ близкія къ гибели, могли жить? Какъ? Ты не имѣешь способности такого рода? Только факелъ для сжиганія, а не молотъ для постройки? Въ такомъ случаѣ прими нашу благодарность и--проваливай!"
   "Между тѣмъ, что такое для меня устарѣвшіе Образы? Богъ, присутствующій, ощущаемый въ моемъ сердцѣ,--развѣ можетъ Герръ фонъ Вольтеръ опровергнуть Его передо мной, или доказать Его мнѣ? Приписывайте "Поклоненію Страданію" какое угодно происхожденіе и развитіе,--развѣ это Поклоненіе не произошло и не развилось? Развѣ оно не на лицо? Ощути его въ твоемъ сердцѣ и тогда скажи, происходитъ ли оно отъ Бога? Это--Вѣра; все остальное--Мнѣніе, и кому есть охота, тотъ можетъ изъ-за него терзать и терзаться".
   "Равнымъ образомъ", замѣчаетъ онъ въ другомъ мѣстѣ, "зачѣмъ вырывать другъ другу глаза, борясь изъ-за "Полнаго Вдохновенія" или тому подобнаго? Постарайтесь лучше каждый для себя получить немного хоть Частичнаго Вдохновенія. Одну Библію я знаю, относительно Полнаго Вдохновенія которой невозможно даже и сомнѣніе; больше того, я видѣлъ собственными глазами, какъ Рука Божія писала ее: и всѣ другія библіи -- только листы ея, написанныя, такъ сказать, Образами въ помощь слабымъ способностямъ".
   Или, чтобы закончить и дать отдыхъ утомленному читателю, предложимъ ему слѣдующій, можетъ быть, болѣе понятный отрывокъ.
   "Въ этой нашей жизни", говоритъ Профессоръ, "которая есть борьба не на животъ, а на смерть съ Духомъ Времени, всякая другая борьба представляется мнѣ спорной. Если ты имѣешь какое-нибудь Столкновеніе съ твоимъ братомъ, -- я рекомендую тебѣ: подумай хорошенько, въ чемъ его суть. Если ты изслѣдуешь его до дна, то оно просто-иа-просто вотъ что: "Товарищъ, смотри! Ты берешь болѣе, чѣмъ тебѣ слѣдуетъ, счастья въ мірѣ, кое-что изъ моей доли! Но, клянусь Небомъ, ты его не получишь, и я скорѣе подерусь съ тобой".--Увы, и вся-то доля, которую приходится дѣлить, до такой степени нищенски мала, по-истинѣ "пиръ изъ скорлупокъ", потому что содержимое уже было истреблено: его недостаточно, чтобы удовлетворить одинъ Аппетитъ, а весь коллективный человѣческій родъ хватается за него!--Не лучше ли намъ, во всѣхъ этихъ случаяхъ, говорить: "Бери это, о ты, слишкомъ обжорливое существо! Бери эту жалкую добавочную дробь доли, которую я признавалъ моей, но въ которой ты такъ нуждаешься,-- бери себѣ на здоровье! И дай Богь, чтобы у меня было довольно для тебя!" -- Если Фихтевская Wissenschaftslehre есть "до нѣкоторой степени Прикладное Христіаиство", то это, несомнѣнно, является таковымъ еще въ гораздо большей степени. Здѣсь мы имѣемъ если не Весь Долгъ Человѣка, то Половину Долга, именно Пассивную Половину: если бы только мы могли исполнить ее, какъ можемъ ее объяснить!"
   Но по-истинѣ всякое Убѣжденіе, какъ бы оно ни было возвышенно, не имѣетъ цѣны, пока не обратится въ Образъ Дѣйствія. Даже, собственно говоря, убѣжденіе только съ этой минуты и дѣлается вообще возможнымъ;--ибо всякое Умозрѣніе по своей природѣ безконечно, безформенно, водоворотъ среди водоворотовъ. Лишь путемъ почувствованной несомнѣнной увѣренности опыта находитъ оно центръ, около котораго можетъ вращаться, и слагается такимъ образомъ въ систему. Въ высшей степени вѣрно, какъ учитъ насъ нѣкій мудрый мужъ, что "Сомнѣніе, какого бы оно ни было рода, не можетъ быть уничтожено иначе, какъ Дѣйетвіемъ". На этомъ основаніи, также, пусть тотъ, кто бродитъ ощупью и съ трудомъ, въ темнотѣ или невѣрномъ свѣтѣ, и горячо молится, чтобы заря созрѣла въ день,--пусть онъ горячо приметъ къ сердцу еще другое правило, которое оказало мнѣ неоцѣнимыя услуги: "Исполняй тотъ Долгъ, который къ тебѣ всего ближе", и который ты считаешь Долгомъ! Вмѣстѣ съ тѣмъ сдѣлается тебѣ яснѣе твой второй Долгъ".
   "Но не можемъ ли мы, впрочемъ, сказать, что часъ Духовнаго Освобожденія наступаетъ именно тогда, когда вашъ Идеальный Міръ, къ работѣ въ которомъ человѣкъ всѣмъ существомъ стремился, смутно борясь и невыразимо тоскуя, наконецъ открывается и разъясняется, и вы, съ немалымъ изумленіемъ, какъ Лотаріо въ Вильгельмѣ Мейстерѣ, узнаете, что ваша "Америка или здѣсь, или нигдѣ?" Положеніе, которое не имѣетъ своего Долга, своего Идеала, еще никогда не было занимаемо человѣкомъ. Да, здѣсь, въ этой бѣдной, несчастной, запутанной, презрѣнной Дѣйствительности, въ которой ты и теперь стоишь, -- здѣсь или нигдѣ находится твой Идеалъ: добудь его отсюда твоимъ трудомъ и, трудясь, вѣрь, живи, будь свободенъ. Безумный! Идеалъ находится въ тебѣ самомъ, препятствіе--также въ тебѣ самомъ. Твое Положеніе есть только матеріалъ, изъ котораго ты долженъ образовать этотъ самый Идеалъ; что за важность, того ли или другаго сорта этотъ матеріалъ, если только Форма, которую ты придашь ему, будетъ полна героизма, полна поэзіи? 0 ты, который томишься въ плѣну Дѣйствительности и съ горечью взываешь къ богамъ о царствѣ, въ которомъ ты могъ бы править и творить, -- узнай за истину слѣдующее: вещь, которую ты ищешь, уже у тебя, "здѣсь или нигдѣ", если только ты можешь видѣть!"
   "Но съ человѣческою душою такъ же, какъ и съ Природой: начало Творенія--Свѣтъ. Пока глазъ не имѣетъ зрѣнія, всѣ члены въ оковахъ. Божественный моментъ, когда надъ душой, терзаемой бурей, какъ нѣкогда надъ дико-волнующимся Хаосомъ, произносится: Да будетъ Свѣтъ! И для величайшаго, кто испыталъ такой моментъ, развѣ онъ не представляется всегда чудеснымъ, возвѣщающимъ Бога,-- равно какъ и для самаго простаго и послѣдняго, подъ болѣе простыми формами. Безумный первоначальный Раздоръ усмиренъ; грубо перемѣшанные сталкивающіеся элементы соединяются въ отдѣльныя Небеса; глубокія, молчаливыя основанія скалъ созидаются подъ ними, а надъ ними -- небесный сводъ съ его вѣчными Свѣтилами: вмѣсто темнаго, пустыннаго Хаоса передъ нами--цвѣтущій, плодородный, окруженный небомъ Міръ".
   "Я также могъ теперь сказать себѣ: Не будь болѣе Хаосомъ, но Міромъ, или хотя бы Міркомъ. Производи! Производи! Будь то хотя бы самая жалкая, безконечно малая частица Произведенія, производи, во имя Бога! Это -- наибольшее, что ты имѣешь въ себѣ: такъ выкажи его! Смѣлѣе! Смѣлѣе! Какое бы дѣло ни нашла твоя рука, дѣлай его со всей твоей силой! Работай, пока можно сказать: Сегодня; ибо приходитъ Ночь, среди которой ни одинъ человѣкъ не можетъ работать".
  

ГЛАВА X.

Пауза.

   Такимъ образомъ мы прослѣдили за Тейфельсдрекомъ настолько близко и, можетъ быть, настолько удовлетворительно, насколько это было при данныхъ обстоятельствахъ возможно, черезъ различныя послѣдовательныя состоянія и видоизмѣненія Роста, Заблужденія, Невѣрія и почти Отверженія--до нѣкотораго болѣе яснаго состоянія, которое онъ, повидимому, самъ разсматриваетъ какъ Обращеніе. "Не порицайте слова", говоритъ онъ: "радуйтесь скорѣе, что такое слово, означающее такую вещь, появилось на свѣтѣ въ нашу Новую эпоху, хотя оно и было скрыто отъ мудрѣйшихъ Древнихъ. Древній Міръ ничего не зналъ объ Обращеніи; вмѣсто Ессе Homo у нихъ былъ только нѣкоторый Геркулесовъ Выборъ. Это было новымъ шагомъ въ прогрессѣ Нравственнаго Развитія человѣка: здѣсь Высочайшій снизшелъ въ грудь самаго Ограниченнаго; что для Платона было только галлюцинаціей, а для Сократа -- химерой, то теперь ясно и безспорно для вашихъ Цинцендорфовъ, для вашихъ Веслеевъ и для бѣднѣйшихъ изъ ихъ піэтистовъ и методистовъ".
   Итакъ, здѣсь начинается духовное совершеннолѣтіе Тейфельсдрека: отнынѣ мы увидимъ его "трудящимся въ добромъ дѣланіи", съ настроеніемъ и ясными цѣлями Мужа. Онъ открылъ, что Идеальная Мастерская, о которой онъ такъ тосковалъ, есть именно та самая Дѣйствительная, дурно обставленная Мастерская, въ которой онъ такъ долго толкался. Опъ можетъ теперь сказать себѣ: "Орудія? У тебя нѣтъ Орудій? Какъ? Да вѣдь нѣтъ Человѣка, нѣтъ существа во всемъ свѣтѣ, у которыхъ не было бы орудій! У самой послѣдней изъ созданныхъ козявокъ, у самого Паука есть въ головѣ прядильная машина, станъ для основы и кросна; глупѣйшая изъ Устрицъ имѣетъ Папиновъ котелъ и домъ изъ камня и извести, чтобы сохранять его: каждое существо, которое можетъ жить, можетъ дѣлать что-нибудь. Такъ пусть же оно дѣлаетъ. -- Орудія? Развѣ у тебя нѣтъ Мозга, снабженнаго, могущаго быть снабженнымъ нѣсколькими проблесками свѣта,--и трехъ пальцевъ, чтобы держать въ нихъ Перо? Никогда, съ тѣхъ поръ какъ Аароновъ жезлъ вышелъ изъ употребленія, или даже ранѣе того, не было столь чудодѣйственнаго Орудія: чудеса, превосходящія всѣ когда-либо записанныя, были совершены перьями. Ибо страннымъ образомъ установлено, что въ этомъ Мірѣ, кажущемся столь солиднымъ, но который тѣмъ не менѣе находится въ постоянномъ, безостановочномъ теченіи, Звукъ, по видимости наиболѣе текучая изъ вещей, есть наиболѣе постоянная. Справедливо сказано, что Слово всемогуще въ этомъ мірѣ; че-ловѣкъ, благодаря ему божественный, можетъ творить какъ бы помощью Fiat. Проснись, возстань! Выскажи то, что въ тебѣ есть, то, что Богъ далъ тебѣ, чего Діаволъ не отниметъ. Задача высшая, чѣмъ Священство, не была дана въ удѣлъ ни одному человѣку; будь ты хотя бы самый послѣдній въ этой священной Іерархіи,--не достаточно ли это высокая честь, чтобы отдавать для нея весь свой трудъ и всего себя?"
   "На этомъ Искусствѣ, которое могутъ, кому это угодно, кощунственно низводить на степень ремесла,--я и остановился", прибавляетъ Тейфельсдрекъ. "Мои писанія, которыя, по правдѣ, не извѣстны за мои (ибо что Я такое?), упали, можетъ быть, не совершенно безплодно на обширную ниву Мысли; съ чувствомъ удовлетворенія встрѣчаю я тамъ и здѣсь плоды моего невидимаго посѣва. Я благодарю Небо, что нашелъ, наконецъ, мое Призваніе; и его я предполагаю усердно держаться, будетъ или не будетъ отъ того видимый результатъ".
   "А почему ты знаешь", восклицаетъ онъ, "что, можетъ быть, то или другое плодотворное Измышленіе, нынѣ разросшееся во всемірно - извѣстное, широко-вліяющее Учрежденіе, подобно зерну добраго горчичнаго посѣва, нѣкогда брошеннаго въ добрую землю и нынѣ распространяющаго свои сильныя вѣтви во всѣ четыре страны свѣта для птицъ небесныхъ, чтобы онѣ жили въ нихъ,--что это измышленіе не было собственно моимъ дѣломъ? Безъ сомнѣнія, оно было дѣломъ кого-нибудь одного; оно прежде всего взяло начало отъ какой-нибудь Идеи, въ чьей-нибудь единичной Головѣ: почему же не отъ какой-нибудь Идеи въ моей Головѣ?" Не касается ли здѣсь Тейфельсдрекъ этого "Общества Охраненія Собственности (Eigenthums-conservirende Gesellschaft)", относительно котораго пестро мелькаетъ въ этихъ невыразимыхъ связкахъ бумагъ столь много двусмысленныхъ замѣтокъ? "Учрежденіе это", намекаетъ онъ, "очевидно, не несоотвѣтствуетъ нуждамъ времени, что безспорно и доказывается столь быстрымъ его распространеніемъ: ибо Общество можетъ уже считать среди своихъ должностныхъ лицъ или членовъ-корреспондентовъ высочайшія Имена--если не высочайшихъ Особъ--Германіи, Англіи, Франціи; а вклады, какъ деньгами, такъ и размышленіями, стекаются къ нему со всѣхъ концовъ свѣта; благодаря чему оно занесетъ, если возможно, въ свои списки всю остающуюся Полноту міра и съ заранѣе составленнымъ планомъ сплотитъ его съ цѣлями защиты вокругъ этого Палладіума". Не думаетъ ли поэтому Тейфельсдрекъ выдавать себя за виновника этой, столь замѣчательной Eigenthums-conservirender (Охраняющей Достояніе) Gesellschaft;--но если такъ, то что же это такое, чортъ возьми? Затѣмъ онъ намекаетъ: "Въ эпоху, когда божественная Заповѣдь: Не укради, въ которой по-истинѣ, если ее хорошо понять, содержится весь Еврейскій Декалогъ вмѣстѣ съ законами Солона и Ликурга, Пандектами Юстиніана, Code Napoleon, со всякими иными Кодексами, Катехизисами, Проповѣдями и Нравоученіями, какія только человѣкъ доселѣ измыслилъ (и подкрѣпилъ огнемъ Алтаря и веревкою Висѣлицъ) для своего общественнаго руководства; въ эпоху, говорю я, когда эта Божественная заповѣдь почти совсѣмъ вывѣтрилась изъ общественной памяти, а на мѣсто нея вездѣ провозглашена, лишь подъ легкой личиной, новая, противоположная Заповѣдь: Укради,-- здоровой части человѣчества подобаетъ, можетъ быть, среди этого всемірнаго одряхленія и бреда, начать дѣйствовать и соединиться! Если самыя ужасныя и дикія нарушенія этого божественнаго права собственности, единственнаго божественнаго права, нынѣ существующаго или понимаемаго, если они санкціонируются и рекомендуются порочной прессой, и міръ дожилъ до того, чтобы слышать увѣренія, что Даже сами наши Тѣла не составляютъ нашей Собственности, а лишъ случайное Владѣніе и Пожизненную Ренту,--то какого еще надо ожидать исхода? Пусть Палачи и Сыщики уничтожаютъ помощью своихъ петель и западней съ приманкани низшій сортъ сволочи; но что, кромѣ какой-нибудь подобной Всемірной Ассоціаціи, въ состояніи защитить насъ отъ всѣхъ полчищъ плотоядныхъ и человѣкоядныхъ Боа-констрикторовъ? Если поэтому какой-нибудь, наиболѣе удалившійся отъ міра, Мыслитель удивлялся въ своемъ уединеніи, изъ чьихъ рукъ могла исходить эта, "можетъ быть недурно написанная, Программа" въ Общественныхъ Журналахъ, съ ихъ возвышенными Темами на Преміи и столь щедрыми Преміями,--пусть теперь онъ прекратитъ удивленіе и, не дробя своихъ силъ, пусть приметъ участіе въ Concurrenz (Соисканіе Преміи)".
   Мы спрашиваемъ: Попадалась ли когда-нибудъ на глаза Британскому Читателю въ какомъ-нибудь иностранномъ или отечественномъ Журналѣ эта, "можетъ быть недурно написанная, Программа" или какой-нибудь иной подлинный Трудъ этого Охраняюшаго Собственность Общества? Если такъ, то что же такое эти Темы на Преміи? Въ чемъ заключаются условія Соисканія? Гдѣ и когда? Въ этихъ Связкахъ бумагъ нельзя найти ни одного печатнаго листа Газеты и никакого другаго указанія какого бы то ни было рода! Или же вся эта исторія есть лишъ одна изъ тѣхъ выходокъ или коварныхъ неясностей, при помощи которыхъ Герръ Тейфельсдрекъ, подразумѣвая много или ничего, такъ часто любитъ водить насъ вкривь и вкось?
   Но здѣсь Издатель долженъ, наконецъ, высказать мучительное подозрѣніе, которое въ теченіе послѣднихъ главъ начало преслѣдовать его, парализуя и ту небольшую долю увлеченія, какая еще могла бы сдѣлать его тернистую задачу Біографа дѣломъ любви. Подозрѣніе это вызвано первоначально, можетъ быть, незначительными поводами; но затѣмъ оно подтверждается почти до степени достовѣрности все болѣе и болѣе выясняющеюся юмористико-сатирическою наклонностью Тейфельсдрека, подземное настроеніе духа коего и запутанныя сардоническія выходки, цѣпляясь другъ за друга, не поддаются никакому учету: словомъ, подозрѣніе, что эти Автобіографическіе Документы -- отчасти мистификація! Что, если многіе такъ называемые Факты немногимъ лучше, чѣмъ Фикція? Что, если мы имѣемъ передъ собой не прямое камеробскурное изображеніе Исторіи Профессора, а лишь болѣе или менѣе фантастическое Очертаніе, обрисовывающее ее символически, хотя, можетъ быть, и достаточно выразительно? Наша теорія начинаетъ состоять въ томъ, что, принимая за буквально подлинное то, что имѣло лишь гіероглифическій характеръ, Гофратъ Гейшреке, котораго мы въ этомъ случаѣ не постѣснимся назвать Гофратомъ Простофилей,--былъ самъ одураченъ и пустился наобумъ дурачить друшхъ. Въ самоыъ дѣлѣ, можно ли было ожидать, что человѣкъ, столь извѣстный своею непроницаемою скрытностью, какъ Тейфельсдрекъ, вдругъ откровенно отомкнулъ бы свою частную крѣпость Англійскому Издателю и Нѣмецкому Гофрату? Онъ скорѣе коварно замкнулъ бы обоихъ, и Издателя, и Гофрата, въ запутанныхъ извилинахъ и переходахъ помянутой крѣпости (заманивъ ихъ туда),--чтобы посмотрѣть, по своему полудіавольскому обыкновенію, какой видъ будутъ имѣть тамъ дурни?
   Относительно одного дурня, однако, Герръ Профессоръ, вѣроятно, обочтется. На одномъ маленькомъ лоскуткѣ, который сначала былъ отброшенъ въ сторону, какъ неисписанный, такъ какъ чернила были почти невидимы, мы позднѣе замѣтили и съ трудомъ разобрали слѣдующее: "Что такое ваши историческіе Факты, тѣмъ болѣе--біографическіе? Узнаешь ли ты Человѣка, а еще болѣе--Человѣчество, нанизывая, какъ четки, то, что ты называешь Фактами? Человѣкъ есть духъ, въ которомъ онъ работалъ; человѣкъ--не то, что онъ сдѣлалъ, а то, чѣмъ онъ сталъ. Факты суть вырѣзанныя Гіерограммы, ключъ къ которымъ находится лишь у очень немногихъ. И вотъ, ваша тупица (Dummkopf) бросается изучать не ихъ Смыслъ, а лишь то, хорошо ли или дурно онѣ выгравированы, и называетъ это Нравственнымъ или Безнравственнымъ. Еще хуже обстоитъ дѣло въ вашими Буквоѣдами (Pfuscher): я видалъ, какъ они читаютъ какого-нибудъ Руссо съ претензіями на толкованіе и ошибочно принимаютъ дурно выгравированную Змѣю Вѣчности за обыкновенное ядовитое пресмыкающееся". Не опасался ли Профессоръ, какъ бы какой-нибудь Издатель, столь же избранный, какимъ себя мнитъ Издатель настоящій, не сдѣлалъ такой же ошибки относителыю Змѣи Вѣчности--Тейфельсдрека? И по этой причинѣ, не пришлось ли ей быть измѣненной, не безъ скрытой сатиры, въ болѣе простой Символъ? Или же это одинъ изъ его полу-софизмовъ, полу-труизмовъ, относительно которыхъ, разъ ему удастся посадить его верхомъ на какой-нибудь Образъ, онъ уже не заботится, куда онъ скачетъ? Мы не говоримъ этого съ увѣренностью, какъ и вообще никогда не можемъ этого сдѣлать,--такъ страненъ Профессоръ. Если наше подозрѣніе совершенно ни на чемъ не основано, то пусть за это понесутъ порицаніе его собственные двусмысленные пріемы, а не наша вынужденная осмотрительность.
   Но какъ бы то ни было, Издатель, уже нѣсколъко выведенный изъ себя и совершенно изнеможенный, рѣшается здѣсь сложить на время эти Связки бумагъ. Удовлетворимся пока тѣмъ, что мы знаемъ о Тейфельсдрекѣ: если не "то, что онъ сдѣлалъ, то, по крайней мѣрѣ, то, чѣмъ онъ сталъ";--тѣмъ болѣе, что его характеръ принялъ теперь уже свою окончательную складку, и никакихъ новыхъ важныхъ измѣненій уже нельзя предвидѣть. Плѣнная Кризалида теперь уже крылатая Психея, и таковою, куда бы ни направился ея полетъ, она и останется. Слѣдить, помощью какихъ сложныхъ коловращеній (полетовъ или непроизвольныхъ передвиженій) достигаетъ Тейфельсдрекъ въ чисто внѣшнемъ элементѣ Жизни своего Университетскаго Профессорства, и Психея облекается въ гражданскіе Титулы, не измѣняя своей, уже опредѣлившейся натуры, было бы сравнительно непроизводительной задачей, если бы мы даже и не подозрѣвали, что она, по крайней мѣрѣ для насъ, обманчива и невозможна. И поэтому его внѣшняя Біографія, которая, какъ мы видѣли, послѣ Провала Любви къ Блуминѣ совершенно испарилась въ морскую пѣну, можетъ, насколько она здѣсь насъ касается, пребывать въ томъ же неопредѣленномъ состояніи. Довольно того, что помощью наблюденій надъ нѣкоторыми "лужами и болотами" мы узнали ея общее направленіе; развѣ мы не знаемъ, что она, тѣмъ или другимъ путемъ, уже давно пролилась дождемъ въ потокъ и течетъ теперь въ Вейснихтво глубоко и спокойно, нагру-женная Философіей Одежды и видимая для тѣхъ, кто захочетъ направить на нее свой взоръ? Мы будемъ имѣть случай оглянуться назадъ на многія неоцѣненныя подробности, которыя лежатъ въ этихъ Бумажныхъ катакомбахъ, разбросанныя, подобно драгоцѣннымъ камнямъ, среди мусора каменоломни; кое-что изъ нихъ потребуетъ помѣщенія въ должномъ мѣстѣ. А пока мы пріостановимъ наше утомительное копаніе въ нихъ.
   Если теперь, прежде чѣмъ открыть снова великій Трудъ объ Одеждѣ, мы спросимъ, каковъ былъ за эти десять главъ нашъ прогрессъ къ вѣрному пониманію Философіи Одежды, то намъ нѣтъ причинъ впадать въ совершенное уныніе. Употребляя прежній образъ Моста отъ Воротъ Ада черезъ Хаосъ, мы скажемъ, что было, можетъ быть, прибавлено нѣкоторое число пловучихъ понтоновъ, хотя они пока еще и несутся разметанными по Рѣкѣ. Какъ далеко они достигнутъ, когда, наконецъ, цѣпи будутъ натянуты и укрѣплены,--это въ настоящее время можетъ быть лишь предметомъ предположеній.
   А пока мы можемъ вывести слѣдующее: Сквозь нѣсколько небольшихъ отверстій мы могли взглянуть на внутренній міръ Тейфельсдрека; его странный, мистическій, почти магическій Чертежъ Міра, и того, какъ онъ постепенно былъ начерченъ,--уже болѣе не вполнѣ темны для насъ. Эти таинственныя идеи Времени, которыя заслуживаютъ вниманія и, съ его помощью, не совсѣмъ непонятны,--могутъ мало-по-малу оказаться весьма значительными. Тѣмъ болѣе--его нѣсколько особенный взглядъ на Природу, то безусловное Единство, которое онъ приписываетъ Природѣ. То, что вся природа и жизнь суть только Одѣяніе, "Живое Одѣяніе", сотканное и вѣчно возобновляемое на "Станкѣ Времени",--развѣ въ этомъ не заключается, въ самомъ дѣлѣ, абрисъ всей Философіи Одежды или, по крайней мѣрѣ, арена, гдѣ она могла бы быть выработана? Замѣтъте также, что Характеръ самого Человѣка, который отнюдь не лишенъ значенія въ этихъ вопросахъ, становится менѣе загадочнымъ; сквозь всю эту мятежную темноту, почти подобную растворенному безумію, развѣ не проглядываетъ нѣкоторое неукротимое Недовѣріе и вмѣстѣ съ тѣмъ безграничное Уваженіе, какъ двѣ горныхъ вершины, на скалистыхъ устояхъ которыхъ все остальное основано и воздвигнуто?
   И далѣе: не можемъ ли мы сказать, что біографія Тейфельсдрека, признавая за ней даже, какъ было предположено, лишь гіероглифическую истинность, представляетъ человѣка, какъ бы предназначеннаго для Философіи Одежды? Все влечетъ и побуждаетъ его смотрѣть сквозь Наружность вещей въ самыя Вещи. "Пассивность", данная ему при рожденіи, развивается всѣми оборотами его судьбы. Повсюду отталкиваемый, какъ масло изъ воды, отъ участія въ какой-нибудь Должности, въ какомъ-нибудь общественномъ Союзѣ,--онъ не имѣетъ другаго удѣла, какъ Одиночество и жизнь въ Размышленіи. Вся энергія его существованія направлена въ теченіе долгихъ лѣтъ на одну задачу: переносить страданія, если ужъ онъ не можетъ исцѣлиться отъ нихъ. Такимъ образомъ, повсюду Наружность вещей угнетаетъ его, противостоитъ ему, угрожаетъ ему самою ужасною гибелью: лишь побѣдоносно проникая въ самыя Вещи, можетъ онъ найти миръ и твердую опору. Но не есть ли это самое смотрѣніе сквозь Наружность или Одѣяніе въ Вещи именно первая подготовительная ступень къ Философіи Одежды? Не различаемъ ли мы во всемъ этомъ нѣкоторыхъ намековъ на истинное, болѣе высокое значеніе такой Философіи и на то, какую форму она можетъ принять у такого человѣка и въ такую эпоху?
   Можетъ быть, вступая въ Третью Книгу, благосклонный Читатель уже не совершенно лишенъ представленія о томъ, что его ожидаетъ. Будемъ надѣяться, что несмотря на всѣ тѣ фантастическіе Пещеры Грезъ, сквозь которыя онъ долженъ будетъ странствовать,--ибо такова наша участь, разъ мы имѣемъ дѣло съ Тейфельсдрекомъ,--онъ не будетъ лишенъ время отъ времени мерцанія неподвижной Полярной Звѣзды.

КНИГА ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА I.

Событіе изъ Новой Исторіи.

   Тейфельсдрекъ съ самой первой части этого Труда объ Одеждѣ все болѣе и болѣе выказывалъ себя человѣкомъ, любящимъ чудесное и ищущимъ чудеснаго. Было поразительно, съ какой силой зрѣнія и чувства, среди всей своей досадной туманности, онъ проникъ въ тайну Міра, признавая въ самыхъ возвышенныхъ чувственныхъ явленіяхъ, сколь далеко ни достигало Чувство, лишь свѣжее или полинялое Одѣяніе, но вмѣстѣ съ тѣмъ подъ ними -- и небесную Сущность, сдѣлавшуюся такимъ образомъ видимой. И въ то время, какъ съ одной стороны онъ затаптывалъ старыя лохмотья Матеріи, вмѣстѣ съ ихъ мишурой, въ грязь, съ другой--онъ повсюду превозносилъ Духъ выше всѣхъ земныхъ начальствъ и властей и поклонялся ему, даже въ малѣйшихъ его проявленіяхъ, съ чисто - Платоновскимъ мистицизмомъ. Что въ концѣ-концовъ преслѣдовалъ нашъ ученый мужъ, бросая такимъ образомъ свой Греческій Огонь во всеобщій Гардеробъ Вселенной; къ чему привело такое, болѣе или менѣе полное, раздираніе и сжиганіе Одѣяній во всей области Цивилизованной Жизни и Умозрѣній,--тѣмъ болѣе, что онъ не былъ ни въ коемъ смыслѣ Адамитомъ и не могъ, подобно Руссо, рекомендовать ни тѣлесную, ни нравственную Наготу или возвращеніе къ дикому состоянію,--все это наши читатели теперь имѣютъ узнать; въ этомъ, дѣйствительно, собственно и заключаются самая суть и значеніе Философіи Одежды Профессора Тейфельсдрека.
   Впрочемъ. напомнимъ, что такое значеніе здѣсь не столько раскрыто, сколько изложено и подготовлено къ раскрытію. Наше дѣло -- провести нашихъ Брптанскихъ Друзей въ новую золотоносную страну и показать имъ рудники, но отнюдь не выкапывать и не истощать богатства этихъ рудниковъ, которое, впрочемъ, остается на всѣ времена неистощимымъ. Разъ попавъ туда, пусть каждый самъ копаетъ въ свою пользу и обогащается.
   Равнымъ образомъ, болѣе чѣмъ прежде наше движеніе въ такомъ капризномъ и невыразимомъ Трудѣ, какъ этотъ трудъ Профессора, не можетъ совершаться теперъ прямо впередъ, шагъ за шагомъ; въ лучшемъ случаѣ оно пойдетъ скачками. Тамъ и сямъ выдаются многозначительныя Указанія; для критическаго глаза, который видитъ и далеко, и близко, они сливаются въ нѣкоторый планъ Цѣлаго; выбрать ихъ съ обдуманностью, такъ, чтобы скачокъ отъ одного до другаго былъ возможенъ, и (употребляя нашъ старый образъ) чтобы помощъю сцѣпленія ихъ вмѣстѣ образовался проходимый Мостъ: въ этомъ, какъ и прежде, продолжаетъ заключаться вся наша метода. Между такими свѣтлыми пятнами слѣдующее, всплывающее среди всякихъ дикихъ разглагольствованій о Способности Совершенствоваться, показалось намъ заслуживающимъ того, чтобы его выдѣлить:
   "Можетъ быть, самое замѣчательное событіе изъ Новой исторіи", говоритъ Тейфельсдрекъ, "есть не Вормскій Сеймъ, а тѣмъ болѣе не битва при Аустерлицѣ, Ватерлоо, Петерлоо или какая-нибудь другая битва,--а одно событіе, большинствомъ Историковъ опускаемое безъ всякаго вниманія и разсматриваемое другими съ нѣкоторою степенью насмѣшки: это именно то, какъ Джорджъ Фоксъ сдѣлалъ себѣ Кожаную пару. Этотъ человѣкъ, первый изъ Квакеровъ, а по ремеслу Башмачникъ, былъ одинъ изъ тѣхъ, кому, подъ болѣе грубой или чистой формой, благоволила открыться Божественная Идея Вселенной и осіять ихъ души, сквозь всю шелуху Невѣжества и земнаго Униженія, несказаннымъ Благоговѣніемъ, несказанной Красотой; благодаря этому, они справедливо считаются Пророками, Боговдохновенными, даже Богами, какъ это случалось въ извѣстныя эпохи. Сидя въ своей лавкѣ, работая надъ дубленой кожей, среди щипцовъ, дратвы, вара, щетины и невыразимыхъ вороховъ хлама,--этотъ юноша тѣмъ не менѣе обладалъ Живымъ Духомъ, а также древней Боговдохновенной Книгой, сквозь которую, какъ сквозь окно, онъ могъ смотрѣть вверхъ и различать свое небесное Жилище. Ежедневный урокъ пары башмаковъ, даже соединенный съ нѣкоторой перспективой жизненныхъ припасовъ и почетнаго званія Мастера Башмачнаго Ремесла, а можетъ быть даже мѣста Мироваго Судьи въ своемъ округѣ, какъ вѣнца долгаго честнаго шитья, -- все это отнюдь не было достаточнымъ удовлетвореніемъ для такого ума; наоборотъ, среди работы шиломъ и молоткомъ, до него постоянно доносились звуки изъ той дальней страны, доносились ея Красоты и Ужасы; ибо этотъ бѣдный Башмачникъ, какъ мы сказали, былъ Человѣкъ; и храмъ Необъятности, въ который онъ, какъ Человѣкъ, былъ посланъ для священнослуженія; былъ полонъ для него святой тайны".
   "Сосѣднее Духовенство, посвященные Охранители и Истолкователи этой самой святой тайны, слушали его запросы съ непритворной скукой и совѣтовали ему для разрѣшенія сомнѣній "пить пиво и танцовать съ дѣвушками". Слѣпые вожди слѣпыхъ! Съ какою цѣлыо собиралась и поѣдалась ихъ десятина? Къ чему напяливались ихъ лопатообразныя шляпы, опоясывались ихъ стихари и сутаны? И къ чему было все это хожденіе въ церковь, и торгъ, и игра на органѣ, и прочій шумъ, поднятый въ этомъ мѣстѣ Божіей Земли,--если Человѣкъ--только Патентованный Перевариватель Пищи, а Брюхо съ его принадлежностями--великая Реальность? Фоксъ вернулся отъ нихъ назадъ, со слезами и священнымъ гнѣвомъ, къ своимъ Кожанымъ Обрѣзкамъ и къ своей Библіи. Горы затрудненій, выше, чѣмъ Этна, были нагромождены надъ этимъ Духомъ; но это былъ Духъ, и онъ не хотѣлъ оставаться подъ ними погребеннымъ. Въ теченіе долгихъ дней и ночей молчаливой агоніи бился онъ и боролся, съ силой мужа, чтобы быть свободнымъ: и съ какимъ шумомъ приподнялись и склонились давившія его горы, когда великанъ духъ разметалъ ихъ на ту и на другую сторону и поднялся къ свѣту Неба! Эта Лейчестерская лавка башмачника,--если бы только люди это знали!--была болѣе священнымъ мѣстомъ, чѣмъ любой Ватнканъ и Лоретскій алтарь.--"Такимъ связаннымъ, опутаннымъ, стѣсненнымъ", ворчалъ онъ, "съ тысячами требованій, обязательствъ, ремней, лохмотьевъ и всякой дряни, я не могу ни видѣть, ни двигаться: я принадлежу не себѣ, а Міру, а Время мчится быстро, и Небо--высоко, и Адъ--глубокъ. Человѣкъ! Одумайся, если ты имѣешь силу Мысли! Почему же нѣтъ? Что меня здѣсь связываетъ? Нужда, нужда?--Да въ чемъ же? Неужели плата за всѣ башмаки подъ Луной переправитъ меня въ то далекое Царство Свѣта? Это можетъ сдѣлать только Размышленіе и набожная Молитва къ Богу. Я хочу въ лѣса: дупло дерева пріютитъ меня, дикія ягоды будутъ меня питать; а что до Одежды, -- то развѣ я не могу сшить себѣ одну вѣчную пару изъ Кожи?"
   "Историческая Живопись", продолжаетъ Тейфельсдрекъ, "есть одно изъ тѣхъ Искусствъ, въ которыхъ я никогда не упражнялся; поэтому я не буду рѣшать, удобенъ ли этотъ сюжетъ для воспроизведенія на полотнѣ. Но тѣмъ не менѣе, мнѣ часто казалось, что, пожалуй, такой первый взрывъ Свободной Воли человѣка, стремящейся освѣтить все болѣе и болѣе, до ясности Дня, Хаотическую Ночь, которая грозила поглотить его въ свои путы и ужасы, есть собственно единственно великое, что есть въ исторіи. Пусть какой-нибудь живущій нынѣ Анджело или Роза, съ видящимъ глазомъ и понимающимъ сердцемъ, напишетъ Джорджа Фокса въ то утро, когда онъ въ послѣдній разъ разставляетъ свою кроильную доску и кроитъ коровью кожу по непривычнымъ выкройкамъ, и сшиваетъ ее въ одинъ сплошной всезаключающій Чехолъ, -- прощальная служба его шила! Сшивай смѣло, благородный Фоксъ! Каждый уколъ этого маленькаго инструмента колетъ въ сердце Рабства, поклоненія Міру и бога Маммоны. Твои локти содрогаются, какъ при сильныхъ ударахъ пловца, и каждый ударъ несетъ тебя черезъ Тюремный Ровъ, внутри котораго Тщеславіе держитъ свою Мастерскую и Базаръ Лохмотьевъ, въ страну истинной Свободы. И когда эта работа будетъ исполнена,--въ обширной Европѣ будетъ одинъ Свободный Человѣкъ, и это--ты!"
   "Такимъ образомъ, есть тропа отъ самой низкой глубины до самой выспренней высоты, и Евангеліе было возвѣщено также и для Бѣдняковъ. Безспорно, если, какъ утверждаетъ д'Аламберъ, мой знаменитый тезка Діогенъ былъ величайшій мужъ Древности, кромѣ только того, что ему недоставало благопристойности, то съ еще большимъ основаніемъ Джорджъ Фоксъ есть величайшій изъ современныхъ, и большій, чѣмъ самъ Діогенъ, ибо и онъ также стоитъ на адамантовомъ основаніи Человѣчества, отбрасывая прочь всѣ подпорки и подставки; только онъ не оцѣниваетъ, въ полудикой гордости, Земли слишкомъ низко, а цѣня ее, наоборотъ, какъ мѣсто, которое доставляетъ ему тепло и пищу, смотритъ отъ своей Земли къ Небу и живетъ въ элементѣ Милосердія и Благоговѣнія, съ тихой Силой, такой, какой Бочка Циника отнюдь не видала. Велика, правда, была эта Бочка: храмъ, изъ котораго во всѣ страны гнѣвно проповѣдовалось человѣческое достоинство и божественность; но еще выше была эта Кожаная Оболочка, ибо здѣсь произносилась та же проповѣдь, только не въ Гнѣвѣ, а въ Любви".
   "Вѣчная пара" Джорджа Фокса, со всѣмъ, что она содержала, износилась за два почти столѣтія совершенно въ прахъ; зачѣмъ же было воспроизводить ее теперъ, въ разсужденіи 0 способности Общества Совершенствоватъся? Не изъ слѣпаго пристрастія сектанта: Тейфельсдрекъ самъ не Квакеръ; несмотря на всѣ его мирныя наклонности, развѣ мы не видѣли, какъ въ этой сценѣ на Нордкапѣ съ Архангельскимъ Контрабандистомъ онъ показалъ огнестрѣльное оружіе?
   Для насъ, знающихъ его глубокій Санкюлоттизмъ, въ этомъ отрывкѣ болѣе смысла, чѣмъ слышится съ перваго раза. Въ то же самое время, кто можетъ избѣжать улыбки по поводу серьезности и Біотійской простоты (если, впрочемъ, здѣсь нѣтъ скрытой сатиры), съ которыми передается здѣсь это "Событіе" и, съ обычными двусмысленными пріемами Профессора, предлагается къ подражанію,-- настолько ясно, насколько онъ могъ себѣ позволить въ Вейснихтво. Неужели Тейфельсдрекъ предполагаетъ, что въ нашъ вѣкъ утонченности какой-нибудь значительный общественный классъ внѣдритъ себя въ тѣсно облегающіе чехлы изъ кожи, съ цѣлью свидѣтельствовать противъ бога Маммоны и вырватъся изъ того, что онъ называетъ "Мастерской и Базаромъ лохмотьевъ Тщеславія", гдѣ несомнѣнно нѣкоторые изъ его членовъ достаточнотаки были замучены работой, загнаны и обмануты? Эта мысль смѣшна до крайности. Неужели Величество сниметъ свое королевское одѣяніе, а Красота свои брыжжи и платья со шлейфами для второй кожи изъ дубленой Шкуры? Вслѣдствіе такой замѣны Годдерсфильдъ и Манчестеръ, Ковентри и Пейзли, и Базаръ Модъ были бы обращены въ голодныя пустыни, и только Дей и Мартинъ могли бы получить пользу. Къ тому же и безумная мечта Тейфельсдрека, которую, какъ мы подозрѣваемъ, онъ здѣсь скрытно имѣетъ въ виду,--сравнять Общество (сравнять по-истинѣ мстительно въ одно огромное топкое болото!) и этимъ достигнуть политическихъ эффектовъ Наготы безъ ея замораживающихъ и другихъ послѣдствій, и эта мечта не была бы такимъ образомъ осуществлена. Развѣ богатый человѣкъ не пріобрѣлъ бы себѣ непромокаемой пары изъ Русской Кожи, а знатная Красавица не стала бы выступать въ красномъ или лазурномъ сафьянѣ на подкладкѣ изъ замши, а черная коровья кожа развѣ не была бы оставлена для Бѣдняковъ и Гибеонитовъ мира? И такимъ образомъ всѣ старыя Различія были бы вновь возстановлены.
   Или, можетъ быть, Профессоръ имѣетъ здѣсь другое, болѣе глубокое намѣреніе и подсмѣивается исподтишка надъ нашими замѣчаніями и объясненіями, которыя, и въ самомъ дѣлѣ, захватываютъ только часть его?
  

ГЛАВА II.

Церковныя Одежды.

   Не менѣе возраженій вызываетъ его глава о Церкоьныхъ Одеждахъ, которая, сверхъ того, имѣетъ еще то отличіе, что она самая короткая во всей Книгѣ. Мы переводимъ ее здѣсь цѣликомъ:
   "Подъ Церковными Одеждами,--объ этомъ нѣтъ нужды и предупреждать,--я подразумѣваю безконечно большее, чѣмъ Стихари и Сутаны; точно также я вовсе не подразумѣваю подъ ними дешевыхъ Воскресныхъ Платьевъ, въ которыхъ люди ходятъ въ церковь. Далеко отъ этого! Церковныя Одежды въ нашемъ словарѣ суть Формы, Одѣянія, въ которыхъ люди воплощали и представляли себѣ въ разлнчные періоды Религіозный Принципъ, т.-е. облекали Божествениую Идею Міра осязаемымъ и практически дѣйствующимъ Тѣломъ, такъ, чтобы она могла пребывать между ними, какъ живое и дающее жнзнь Слово".
   "Онѣ невыразимо важнѣйшія изъ всѣхъ одѣяній н уборовъ Человѣческаго Существованія. Онѣ первоначально выпрядены и вытканы, можно сказать, этимъ чудомъ изъ чудесъ, Овществомъ. Ибо это только съ того момента, когда "двое или трое соберутся вмѣстѣ", что религія, духовно въ каждомъ существующая, по-истинѣ неразрушимо, хотя и скрыто, впервые выражается внѣшнимъ образомъ (какъ бы "раздѣленными огненными языками") и ищетъ воплотиться въ видимой Общинѣ и Воинствующей Церкви. Это соединеніе двухъ Душъ, смотрящихъ на небо, имѣетъ болѣе, чѣмъ магическую силу: оно мистично. Ибо здѣсь собственно впервьте Душа говоритъ съ Душой; только когда взоръ направленъ на небо (въ какомъ угодно смыслѣ слова), а не на землю, начинаетъ быть возможнымъ то, что мы называемъ Единеніемъ, взаимною Любовыо, Обществомъ. Какъ вѣрно слѣдующее изреченіе Новалиса: "По-истинѣ моя вѣра безконечно выигрываетъ съ той минуты, какъ я могу убѣдить въ ней другой умъ!" Взгляни въ лицо твоего Брата, въ эти глаза, въ которыхъ играетъ бѣглый огонь Доброты, или въ которыхъ неистовствуетъ мрачный пожаръ Гнѣва; почувствуй, какъ твоя собственная, столь спокойная Душа немедленно и невольно воспламеняется вмѣстѣ съ себѣ подобной, и каждая изъ нихъ пылаетъ и отражается въ другой, пока все не станетъ однимъ безграничнымъ слившимся пламенемъ (обнимающейся Любви или борящейся на смерть Ненависти),--и тогда скажи, какая чудотворная сила переходитъ изъ человѣка въ человѣка? Но если это совершается черезъ всѣ плотно сложенныя оболочки нашей Земной Жизни, то насколько болѣе, если мы говоримъ о Божественной Жизни, и если сокровеннѣйшее Я приходитъ, такъ сказать, въ столкновеніе съ другимъ сокровеннѣйшимъ Я!"
   "Поэтому-то я и сказалъ, что Церковныя Одежды впервые выпрядены и вытканы Обществомъ: внѣшняя Религія порождается Обществомъ; Общество становится возможнымъ благодаря Религіи. И даже, пожалуй, всякое мыслимое Общество, когда-либо существовавшее или нынѣ существующее, легко можетъ быть изображено собственно и вполнѣ, какъ Церковь, съ тѣмъ или другимъ изъ слѣдующихъ трехъ предикатовъ: во всеуслышаніе проповѣдующая и пророчествующая Церковь, что есть наилучшее; во-вторыхъ, Церковь которая борется, чтобы проповѣдовать и пророчествовать, но еще не можетъ, пока не пришла ея Пятидесятница, и въ третьемъ, и худшемъ, случаѣ, церковь, онѣмѣвшая отъ старости, и которая только бормочетъ невнятныя слова передъ разрушеніемъ. Кто воображаетъ, что подъ Церковью здѣсь разумѣются только Дома Капитуловъ и Соборы, а подъ проповѣдничествомъ н пророчествами только слова и пѣніе, тотъ", говоритъ прорицающій Профессоръ, "пусть съ спокойною совѣстью (getrosten Muthes) читаетъ дальше".
   "Но что касается собственно вашей Церкви и Церковныхъ Одеждъ, спеціально признанныхъ за Церковныя Одежды, то я замѣчаю, довольно безстрашно, что безъ такихъ Одѣяній и Священныхъ Тканей Общество никогда не существовало и не будетъ существовать. Ибо если Правительство есть, такъ сказать, внѣшняя Кожа Политическаго Тѣла, сдерживающая все вмѣстѣ и защищающая его, и всѣ ваши Ремесленные Цехи и Ассоціаціи для ручной или головной Промышленности суть Тѣлесныя Одежды, мускульныя и костныя Ткани (лежащія подъ этой Кожей), помощью которыхъ Общество стоитъ и работаетъ,--то въ такомъ случаѣ Религія есть внутреннѣйшая, Околосердечная и Нервная Ткань, которая сообщаетъ всему Жизнь и теплое Кровообращеніе. Ъезъ этой Околосердечной Ткани Кости и Мускулы (Промышленности) были бы неподвижны или оживлены только Гальваническою жизненностью: Кожа сдѣлалась бы сморщенной или скорогніющей, невыдѣланной шкурой, а само Общество мертвымъ остовомъ,--заслуживающимъ погребенія. Люди сдѣлались бы уже не Общественными, а Стадными, а это послѣднее состояніе также не могло бы продолжаться, но должно было бы постепенно перейти во всеобщій самолюбивый раздоръ, ненависть, дикую обособленность и разсѣяніе, -- вслѣдствіе чего, можемъ мы дальше добавить, самый прахъ и мертвое тѣло Общества испарилось бы и было бы уничтожено. Таковы, столь важны и всеподдерживающи суть Церковныя Одежды для цивилизованныхъ и даже просто для разумныхъ людей".
   "Между тѣмъ, въ нашу эпоху Міровой жизни, эти самыя Церковныя Одежды жалкимъ образомъ продрались на локтяхъ и даже, что еще гораздо хуже, нѣкоторыя изъ нихъ сдѣлались однѣми только пустыми формами, или обликами, подъ которыми уже нѣтъ болѣе живаго Образа или Духа; а между тѣмъ обликъ все еще глядитъ на васъ своими стеклянными глазами, въ страшномъ подражаніи Жизни, послѣ того, какъ въ теченіе уже одного или двухъ поколѣній Религія совершенно удалилась отъ него и въ невидимыхъ углахъ ткетъ себѣ новое Одѣяніе, въ которомъ она опять и появится и благословитъ насъ или нашихъ дѣтей и внуковъ. И какъ Священникъ, или Истолкователь Священнаго, есть благороднѣйшій и высочайшій изъ всѣхъ людей, такъ лжесвященникъ (Schein-Priester) есть самый фальшивый и низкій. Несомнѣнно также, что его облаченія, будь то Папскія Тіары, въ одинъ прекрасный день будутъ съ него сорваны, чтобы стать перевязками для ранъ человѣчества, или даже чтобы сгорѣть въ качествѣ фитилей для общихъ научныхъ или кулинарныхъ цѣлей".
   "Все это, какъ неумѣстное здѣсь, подлежитъ разработкѣ въ моемъ Второмъ Сочиненіи, 0 Палингенезысѣ или Возрожденіи Общества, каковое сочиненіе, какъ трактующее практически о Ношеніи, Разрушеніи и Возстановленіи Духовныхъ Тканей или Одѣяній, составляетъ, собственно говоря, Трансцендентальный, или окончательный, Отдѣлъ этого моего труда объ Одеждѣ и находится уже въ достаточно подвинутомъ состояніи".
   И на этомъ, не прибавляя никакого дальнѣйшаго разъясненія, примѣчанія или комментарія, Тейфельсдрекъ, а за нимъ, по необходимости, и его Издатель, оканчиваетъ эту странную главу о Церковныхъ Одеждахъ!
  

ГЛАВА III.

Символы.

   Тенденція предшествующихъ темныхъ изреченій сдѣлается, вѣроятно, ясной, если мы вставимъ здѣсь нѣкоторыя изъ размышленій нашего Профессора о Символахъ. Излагать же всю его доктрину выходило бы по-истинѣ за наши предѣлы; нигдѣ онъ такъ не таннственъ, не неуловимъ, какъ въ подобныхъ выраженіяхъ: "Фантазія есть органъ Божественнаго", или: "Такимъ образомъ Человѣкъ, хотя помѣщенный, какъ кажется съ перваго раза, въ маломъ Видимомъ, тѣмъ не менѣе простирается въ безконечныя глубины Невидимаго, каковаго Невидимаго его Жазнь собственно и есть подлинное воплощеніе". Постараемся же, опуская эти его высокія трансцендентальныя изображенія предмета, подобрать (изъ Связокъ ли Бумаги или изъ Печатнаго Труда) то немногое, что кажется логичнымъ и практичнымъ, и искусно соединить его до той степени связности, какую только оно можетъ принять. Въ видѣ вступленія возьмемъ слѣдующія не неосновательныя замѣчанія:
   "Благія вліянія Скрытности", восклицаетъ нашъ Профессоръ, "кто возвѣститъ о нихъ или воспоетъ ихъ! Молчаніе и Тайна! Алтари должны были бы еще и теперь воздвигаться (если бы нашему времени было свойственно воздвигать алтари) для всеобщаго имъ поклоненія. Молчаніе есть элементъ, въ которомъ великія вещи образуются, дабы наконецъ появиться, совершенно сложившимися и величественными, на дневной свѣтъ Жизни, которою затѣмъ онѣ и имѣютъ управлять. Не только Вильгельмъ Молчаливый, но всѣ значительные люди, которыхъ я зналъ, и даже самые недипломатическіе и нестратегическіе изъ нихъ, избѣгали болтать о томъ, что они создаютъ и проектируютъ. И даже въ твоихъ собственныхъ маленькихъ затрудненіяхъ, если ты самъ попридержишъ языкъ хотъ на одинъ день, то насколько яснѣе станутъ на-завтра твои намѣренія и обязанности! Какіе обломки и мусоръ выметутъ внутри тебя эти два нѣмыхъ работника, когда будетъ изгнанъ докучливый шумъ! Рѣчь слишкомъ часто есть искусство не скрывать Мысль, какъ ее опредѣлилъ Французъ, а скорѣе совершенно душить и изгонять Мьтсль, такъ что затѣмъ нечего уже и скрывать. Къ тому же рѣчь есть великое, но не величайшее. Какъ говоритъ Швейцарская Надпись: Sprechen ist silbern, Schweigen ist golden (Рѣчь-- серебро, Молчаніе--золото), или какъ я бы скорѣе выразился: Рѣчь принадлежитъ Времени, Молчаніе-- Вѣчности".
   "Пчелы не работаютъ иначе, какъ въ темнотѣ; Мысль не работаетъ иначе, какъ въ Молчаніи, равно и Добродѣтель не работаетъ иначе, какъ въ Тайнѣ. Пусть твоя лѣвая рука не знаетъ, что дѣлаетъ твоя правая рука! Даже передъ твоимъ собственнымъ сердцемъ не долженъ ты болтать объ "этихъ тайнахъ, извѣстныхъ всѣмъ". Развѣ стыдъ (Schaam) не есть почва всякой Добродѣтели, всѣхъ добрыхъ привычекъ, доброй нравственности? Подобно другимъ растеніямъ, Добродѣтель не выростетъ, пока ея корень не будетъ скрытъ, погребенъ отъ взора солнца. Но если солнце освѣтитъ его, или ты самъ только взглянешь на него тайкомъ, корень увянетъ, и ни одинъ цвѣтокъ не порадуетъ тебя. 0 Друзья мои! Когда мы видимъ прекрасныя кисти цвѣтовъ, которыя обвиваютъ, напримѣръ, свадебный покой новобрачныхъ и окружаютъ человѣческую жизнь блескомъ и красками Небесъ,-- чья рука не поразитъ безумнаго похитителя, который вырветъ ихъ съ корнемъ и съ зубоскальствующимъ и хрюкающимъ удовлетвореніемъ покажетъ намъ навозъ, въ которомъ они цвѣтутъ! Люди говорятъ много о Печатномъ Станкѣ съ его газетами; du Himmel! что они въ сравненіи съ Одеждой и съ Утюгомъ Портнаго?"
   "Родственно столь неисчислимымъ вліяніямъ Скрытности и связано съ еще болѣе великими вещами чудесное дѣйствіе Символовъ. Въ Символѣ заключается скрытность, но также и откровеніе: такимъ образомъ здѣсь, помощью Молчанія и Рѣчи, дѣйствующихъ совмѣстно, получается двойная значительность. И если съ одной стороны рѣчь сама по себѣ возвышенна, а молчаніе, съ другой, благопристойно и благородно,--какъ выразителенъ будетъ ихъ союзъ! Такъ во многихъ нарисованныхъ Девизахь или простыхъ Эмблемахъ на печатяхъ самая обыкновенная истина появляется передъ нами возвѣщенной съ совершенно новьшъ эмфазомъ".
   "Ибо именно здѣсь Фантазія съ ея мистическимъ царствомъ чудесъ проникаетъ въ тѣсную, прозаическую область Чувства и соединяется съ нимъ. Собственно въ Символѣ, въ томъ, что мы можемъ назвать Символомъ, заключается всегда, болѣе или менѣе ясно и прямо, нѣкоторое воплощеніе и откровеніе Безконечнаго; Безконечное помощью его сливается съ Конечнымъ, является видимымъ и, такъ сказать, досягаемымъ. Символами, вслѣдствіе этого, человѣкъ руководится, управляется, дѣлается счастливымъ, дѣлается несчастнымъ. Повсюду видитъ онъ себя окруженнымъ Символами, признаваемыми за таковые или не признаваемыми: Вселенная есть только обширный Символъ Бога, и, если ты этого хочешь,-- что такое самъ человѣкъ, какъ не Символъ Бога? Развѣ все, что онъ дѣлаетъ, не символично,--Откровеніе Чувству мистической, Богомъ данной силы, которая заключается въ немъ, "Благовѣстіе Свободы", которое онъ, "Мессія Природы", проповѣдуетъ, какъ можетъ, дѣломъ и словомъ? Онъ не строитъ ни одной Лачуги, которая не была бы видимымъ воплощеніемъ Мысли, которая не носила бы видимаго воспоминанія о невидимыхъ вещахъ, которая не была бы, въ трансцендентальномъ смыслѣ, символична столько же, сколько и реальна".
   "Человѣкъ", говоритъ Профессоръ гдѣ-то въ другомъ мѣстѣ, въ совершенно діаметральномъ противорѣчіи съ этими высоко-парящими образами, которые мы здѣсь оборвали на границѣ Безсодержательнаго, "Человѣкъ по рожденію имѣетъ въ себѣ нѣчто совиное. И, можетъ быть, изъ всѣхъ совиныхъ свойствъ, которыя когда-либо владѣли имъ, самыя совиныя принадлежатъ, если вдуматься, этимъ дѣйствительно существующимъ Сборщикамъ Мотивовъ. Въ свое время человѣкъ разыгралъ достаточно фантастическихъ штукъ; онъ воображалъ себя весьма различными вещами, вплоть до одушевленной кучи Стекла; но вообразить себя мертвыми Желѣзными Вѣсами для взвѣшиванія Страданій и Удовольствій,-- было сохранено для нашей новѣйшей эпохи. И вотъ онъ стоитъ передъ нами. Вся его Вселенная--однѣ громадныя Ясли, наполненныя сѣномъ и волчцами, которые надо сравнить между собою по вѣсу;--и видъ у него довольно длинноухій. Увы, несчастный! На него напущены всякія привидѣнія: въ одну эпоху его душатъ домовые, преслѣдуютъ вѣдьмы; въ слѣдующую его угнетаютъ жрецы, его дурачатъ во всѣ эпохи имъ помыкаютъ. А теперь его душитъ, хуже всякаго Кошмара, Геній Механизма, такъ что изъ него уже почти вытрясена Душа и только нѣкотораго рода Пищеварительная, Механическая жизнь еще остается въ немъ. На Землѣ и на Небѣ онъ не можетъ видѣть ничего, кромѣ Механизма; онъ ничего другаго не боится, ни на что другое не надѣется. Міръ въ самомъ дѣлѣ можетъ перетереть его въ куски, но развѣ не можетъ онъ изслѣдовать Теорію Мотивовъ, искусно ихъ вычислить и устроить изъ нихъ такую механику, чтобы они терли въ другую сторону?"
   "Если бы онъ не былъ, какъ сказано, ослѣпленъ волшебствомъ, вамъ бы стоило только велѣть ему открыть глаза и смотрѣть. Въ какой странѣ, въ какое время случалось, чтобы человѣческая исторія или исторія отдѣльнаго человѣка двигалась по вычисленнымъ или вычисляемымъ "Мотивамъ"? Что вы сдѣлаете съ вашимъ Рьщарствомъ, Реформаціей, Марсельезой, Терроромъ? И, наконецъ, можетъ быть, не былъ ли Перетиратель Мотивовъ самъ влюбленъ? Не приходилось ли ему хотя бы бороться на выборахъ? Предоставьте его Времени и цѣлительной силѣ Природы".
   "Да, Друзья", замѣчаетъ въ другомъ мѣстѣ Профессоръ, "не наша Логическая, Измѣрительная способность, а наша способность Воображенія есть надъ нами Царь,--я готовъ сказать: Священникъ и Пророкъ, чтобы вести насъ на небо, или Волшебникъ и Колдунъ, чтобы вести насъ въ адъ. Наконецъ, даже и для самаго низкаго Сенсуалиста, что такое Чувство, какъ не орудіе Фантазіи, сосудъ, чтобы изъ него пить. Даже въ самомъ сѣромъ существованіи есть сіяніе или Вдохновенія или Безумія (отчасти въ твоемъ выборѣ, чего изъ двухъ), которое исходитъ изъ окружающей Вѣчности и расцвѣчаетъ своими красками нашъ маленькій островокъ Времени. Пониманіе есть по-истинѣ твое окно, и ты не можешь сдѣлать его слишкомъ свѣтлымъ, но Фантазія есть твой глазъ, съ его дающей окраску ретиной, здоровой или больной. Развѣ я самъ не зналъ пятисотъ живыхъ солдатъ, изрубленныхъ на пищу воронамъ изъ-за куска вылощенной бумажной матеріи, которую они называли своимъ Знаменемъ, и который, если бы его продать на рынкѣ, не принесъ бы болѣе трехъ грошей? Развѣ вся Венгерская Нація не возстала, подобно шумному Атлантическому океану, возмущенному луной, когда Король Іосифъ прикарманилъ ея Желѣзную Корону,--орудіе, какъ было проницательно замѣчено, по размѣрамъ и торговому значенію мало отличающееся отъ подковы? Сознательно или безсознательно, но человѣкъ живетъ, работаетъ и участвуетъ въ бытіи въ Символахъ и чрезъ Символы. Сверхъ того, тѣ вѣка считаются за благороднѣйшіе, которые умѣютъ наилучшимъ образомъ узнавать достоинство Символовъ и наиболѣе высоко ихъ цѣнить. Ибо развѣ Символы не являются всегда для тѣхъ, кто имѣетъ на то глазъ, нѣкоторымъ болѣе смутнымъ или болѣе яснымъ откровеніемъ Божественнаго?"
   "Я замѣчу, однако, далѣе относительно Символовъ, что они имѣютъ одинаково какъ внѣшнюю, такъ и внутреннюю цѣнность, но чаще только первую. Что, напримѣръ, было въ этомъ подкованномъ гвоздями Башмакѣ, который Крестьяне высоко носили передъ собой, какъ знамя, во время ихъ Bauernkrieg (Крестьянской Войны)? Или въ этой Котомкѣ съ Посохомъ, вокругъ которыхъ, хвастаясь своимъ прозвищемъ Нищихъ, соединились Нидерландскіе Gueux и взяли верхъ даже надъ самимъ Королемъ Филиппомъ? Внутренняго значенія они не имѣли никакого; только внѣшнее, какъ случайныя Знамена толпы, болѣе или менѣе благоговѣйно соединяющейся вмѣстѣ; въ самомъ же этомъ единеніи, какъ замѣчено выше, всегда есть нѣчто мистическое и заимствующее отъ Божественнаго. Къ такой категоріи принадлежали или принадлежатъ и глупѣйшіе геральдическіе гербы, а равно и всяческія военныя Знамена и вообще всѣ національные и иные сословные Костюмы и Обычаи: они не имѣютъ внутренней, необходимой Божественности или даже цѣнности, но пріобрѣли внѣшнюю. Тѣмъ не менѣе, во всѣхъ нихъ сіяетъ частица Божественной Идеи; такъ напримѣръ въ самихъ военныхъ Знаменахъ--Божественная Идея долга, героической Рѣшимости, въ нѣкоторыхъ случаяхъ--Свободы, Права. Да даже и высшее знамя, которое люди когда-либо имѣли и подъ которымъ обнимались, самъ Крестъ получилъ свое значеніе лишь извнѣ".
   "Другое дѣло, однако, если вашъ Символъ имѣетъ внутреннее значеніе и самъ въ себѣ заключаетъ свойства, нужныя, чтобы соедннить вокругъ себя людей. Пусть только Божественное откроется Чувству; пусть только Вѣчность проглянетъ болѣе или менѣе видимо сквозь Временный Образъ (Zeitbild)! И тогда немедленно становится неизбѣжнымъ, чтобы люди соединялись и совмѣстно преклонялись предъ такимъ Символомъ и такимъ образомъ, день ото дня, вѣкъ отъ вѣка, придавали ему все новую божественность".
   "Къ этому послѣднему роду принадлежатъ всѣ истинныя Произведенія Искусства: въ нихъ (если только ты умѣешь отличить Произведеніе Искусства отъ Искусной Мазни) ты различишь Вѣчность, смотрящую сквозь Время, Божественное, ставшее видимымъ. И здѣсь также можетъ постепенно присоединиться внѣшняя цѣнность: такъ, нѣкоторыя Иліады и тому подобное достигли въ теченіе трехъ тысячъ лѣтъ совершенно новаго значенія. Но благороднѣе, чѣмъ все въ этомъ родѣ, суть Жизни героическихъ, боговдохновенныхъ Людей; ибо какое другое Произведеніе Искусства столь божественно? Въ Смерти также, въ Смерти Праведнаго, какъ въ послѣдней степени совершенства Произведенія Искусства, развѣ мы не можемъ различить символическаго значенія? Въ этомъ божественно преображенномъ Снѣ, какъ бы Снѣ послѣ Побѣды, остановившись надъ любимымъ лицомъ, которое теперь тебя уже больше не знаетъ,--прочти (если слезы тебѣ не помѣшаютъ) сочетаніе Времени съ Вѣчностью и нѣкоторый отблескъ послѣдней, пробивающійся наружу".
   "Высочайшіе изъ всѣхъ Символовъ суть тѣ, въ которыхъ Художникъ или Поэтъ возвысился до Пророка, и въ которыхъ всѣ люди могутъ узнать присутствующаго Бога и поклониться Ему: я разумѣю религіозные Символы. Чрезвычайно разнообразны были эти религіозные Символы, то, что мы называемъ Религіями. Въ зависимости отъ того, на той ли или другой ступени культурьт стояли люди, и хуже ли или лучше могли они воплотить Божественное, нѣкоторые Символы имѣли преходящую внутреннюю цѣнность, многіе же лишь внѣшнюю. Если ты спросишь, до какой высоты достигъ въ этомъ отношеніи человѣкъ, взгляни на нашъ божественнѣйшій Символъ: на Іисуса изъ Назарета, на Его Жизнь, на Его Жизнеописаніе, и что изъ этого послѣдовало. Выше человѣческая Мысль не достигала: это--Христіанская Вѣра и Христіанскій Міръ -- Символъ безусловно вѣчнаго, безконечнаго характера; его значеніе всегда будетъ требовать новаго изслѣдованія и новаго возвѣщенія".
   "Но въ цѣломъ, если Время прибавляетъ много къ священности Символовъ, то оно также въ своемъ движеніи, наконецъ, изглаживаетъ или даже разосвящаетъ ихъ,--и Символы, какъ и всѣ другія земныя Одѣянія, старѣютъ. Гомеровъ эпосъ не пересталъ быть истиннымъ; но, тѣмъ не менѣе, онъ болѣе не нашъ Эпосъ, а сіяетъ на разстояніи, пусть все свѣтлѣе и свѣтлѣе, но въ то же время все меньше и меньше, подобно удаляющейся Звѣздѣ. Онъ требуетъ научнаго телескопа; онъ требуетъ быть вновь истолкованнымъ и искусственно приближеннымъ къ намъ, прежде, чѣмъ мы можемъ хотя бы только узнать, что это было солнце. Подобно этому придетъ день, когда Руническій Торъ съ своими Эддами долженъ будетъ удалиться въ тыиу, а многіе Африканскіе Мумбо-Джумбо и Индійскіе Пау-ау будутъ совершенно уничтожены. Ибо всѣ вещи, даже Небесныя Свѣтила, а тѣмъ болѣе атмосферическіе метеоры, имѣютъ свой періодъ возрастанія, періодъ кульминаціонный и періодъ упадка".
   "Не важно то, что ты говоришь мнѣ, именно что Королевскій Скипетръ есть только кусокъ золоченаго дерева; что Циборій сдѣлался пустымъ ящикомъ и по-истинѣ, какъ думалъ знаменосецъ Пистоль, "небольшой цѣны". Я бы назвалъ тебя истиннымъ Заклинателемъ, если бы твоими заклятіями ты могъ вернуть назадъ въ эти деревянные инструменты божественную силу, которую они нѣкогда имѣли".
   "Но будь, однако, увѣренъ въ слѣдующемъ: если ты хочешь сажать для Вѣчности, то сажай въ глубокія, безконечныя способности человѣка,--въ его Фантазію и Сердце; если ты хочешь сажать для одного Года и для одного Дня, то сажай въ его мелкія, поверхностныя способности, въ его Самолюбіе и Ариsметическое Пониманіе,--то, что тамъ выростетъ. И поэтому-то Іерархомъ и Первосвященникомъ Міра назовемъ мы его, Поэта и вдохновеннаго Творца,--того, кто, подобно Прометею, можетъ образовать новые Символы и принести новый Огонь съ Неба, дабы водворить его здѣсь, на Землѣ. И не всегда же у насъ будетъ недостатокъ въ такихъ людяхъ; можетъ быть, нѣтъ его и теперь. Между тѣмъ, по нынѣшнимъ временамъ, мы называемъ Законодателемъ и Мудрецомъ того, кто можетъ хотя бы сказать, когда Символъ устарѣлъ, и мягко отстранить его".
   "И если, когда готовилась послѣдняя Англійская Коронація [1]", заключаетъ этотъ удивительный Профессоръ, "я прочиталъ въ ихъ Газетахъ, что "Поборникъ Англіи (Champion of England)",--тотъ, кто долженъ былъ дать Міру битву за своего новаго Короля,--достигъ того, что "могъ сѣсть на лошадь лишь съ небольшою помощью", то я сказалъ себѣ: И здѣсь также мы имѣемъ Символъ, порядочно обветшалый. Увы, обратитесь куда хотите,--не падаютъ ли отовсюду лоскутья и лохмотья обветшалыхъ, изношенныхъ Символовъ (въ этомъ Міровомъ Базарѣ Лохмотьевъ), чтобы завязать вамъ глаза, взнуздать васъ, привязать васъ; и даже, если вы не стряхнете ихъ, они угрожаютъ скопиться и, пожалуй, произвести удушеніе".
  
  
  
  
   [1] Георга IV. - Изд.
  

ГЛАВА IV.

Илотство.

   На этомъ мѣстѣ мы рѣшаемся вкратцѣ обратиться или, скорѣе, возвратиться къ нѣкоторому Трактату Гофрата Гейшреке, озаглавленному: Институтъ для Сокращенія Населенія, который весьма непочетно (съ вырванными листами и съ замѣтнымъ запахомъ алойныхъ лѣкарствъ) запиханъ въ Связку Pisces;--конечно, не ради самого Трактата. которымъ мы восхищаемся весьма мало, но ради Примѣчаній на поляхъ, написанныхъ, очевидно, почеркомъ Тейфельсдрека, и которыя довольно обильно его обрамляютъ. Нѣкоторыя изъ нихъ будутъ здѣсь совершенно на своемъ мѣстѣ.
   Въ самый Институтъ Гофрата, съ его необыкновенными планами и механизмомъ Сносящихся Комиссій и т. п., мы даже и не заглянемъ. Намъ довольно знать, что Гейшреке есть ученикъ Мальтуса и столь ревностный по отношенію къ его ученію, что эта ревность цочти буквально снѣдаетъ его. Смертельный страхъ Населенія владѣетъ Гофратомъ, нѣчто въ родѣ id e fixe, -- несомнѣнно сродни наиболѣе распространеннымъ формамъ Безумія. Нигдѣ, въ этомъ углу его умственнаго міра, нѣтъ свѣта; ничего, кромѣ мрачныхъ сумерекъ Голода; открытые рты, открывающіеся все шире и шире; міръ, который долженъ завершиться самымъ ужаснымъ концомъ -- посредствомъ слишкомъ густаго населенія, изголодавшагося до изступленія и повсюду пожирающаго другъ друга. Чтобы добыть себѣ воздуха въ такой давкѣ, чрезвычайно удушливой для благорасположеннаго сердца, Гофратъ основываетъ или предлагаетъ основать этотъ свой Институтъ, какъ лучшее, что онъ можетъ сдѣлать. Мы займемся только комментаріями на него нашего Профессора.
   Итакъ, замѣтимъ прежде всего, что Тейфельсдрекъ, какъ спекулятивный Радикалъ, имѣетъ свои собственныя представленія о человѣческомъ достоинствѣ; что дворцы и любезность Цедармовъ не заставили его забыть домиковъ Футтераля. На чистой оберткѣ Трактата Гейшреке мы находимъ, неразборчиво написаннымъ, слѣдующее:
   "Двухъ людей я почитаю, и никого третьяго. Во-первыхъ, измученнаго трудомъ Ремесленника, который, помощью добытаго изъ земли Орудія, прилежно завоевываетъ Землю и дѣлаетъ ее собственностью человѣка. Почтенна для меня жесткая Рука, скрюченная, грубая, но въ которой тѣмъ не менѣе заключается искусная сила, неотъемлемо-царствеиная, какъ бы Скипетра этой Планеты. Почтенно также суровое лицо, загорѣлое отъ всякой непогоды, загрязненное, съ его грубымъ умомъ; ибо это есть лицо Человѣка, живущаго по-человѣчески. 0 ты, благодаря твоей грубости тѣмъ болѣе почтенный,--и даже еще потому, что мы должны жалѣть тебя столько же, сколько любить! Братъ, грубо помыкаемый! Для насъ такъ гнулась твоя спина, для насъ такъ искривлены твои прямые члены и пальцы; ты былъ нашимъ Рекрутомъ, на котораго палъ жребій, и ты былъ такъ изувѣченъ, сражаясь въ нашихъ битвахъ. Ибо и въ тебя также былъ вложенъ Богомъ созданный образъ, но ему не суждено было развиться: онъ долженъ былъ остаться скрытымъ подъ коркой толстыхъ наростовъ и искаженій Работы, и твоему тѣлу, какъ и твоей душѣ, не суждено было знать свободы. Но работай, работай: ты исполняешь свой долгъ, что бы изъ того ни вышло; ты работаешь для безусловно необходимаго, для насущнаго хлѣба!"
   "Другаго человѣка я почитаю, и притомъ еще гораздо выше: Того, кого можно видѣть работающимъ ради духовно-необходимаго, не ради хлѣба насущнаго, но ради хлѣба Жизни. Не исполняетъ ли и онъ также своего долга, стремясь къ внутренней Гармоніи и раскрывая ее, дѣломъ или словомъ, во всѣхъ своихъ внѣшнихъ стремленіяхъ, высоки ли они или низки? Но выше всего, когда его внутреннее и внѣшнее стремленіе одинаковы, когда мы можемъ назвать его Художникомъ, не земнымъ Ремесленникомъ только, но вдохновеннымъ Мыслителемъ, который, помощью сдѣланнаго на Небѣ Орудія, завоевываетъ для насъ Небо! Если бѣдный и смиренный работаетъ, чтобы мы имѣли Пищу, то не долженъ ли великій и славный работать обратно для него, чтобы онъ имѣлъ Свѣтъ, имѣлъ Руководство, Свободу, Безсмертіе?--Этихъ двухъ, на всѣхъ ихъ степеняхъ, я почитаю; все остальное--мякина и прахъ, которые пусть вѣтеръ уноситъ, куда хочетъ".
   "Невыразимо трогательно, однако, когда найдешь оба достоинства соединенными, и когда тотъ, кто долженъ работать внѣшне, для низшихъ потребностей человѣка, работаетъ также внутренно, для высшихъ. Я не знаю ничего возвышеннѣе въ этомъ мірѣ, чѣмъ Крестьянина - Святаго, если только таковой теперь еще можетъ быть гдѣ - нибудь встрѣченъ. Такой человѣкъ приведетъ тебя назадъ въ самый Назаретъ; ты увидишь сіяніе Неба исходящимъ изъ самыхъ смиренныхъ глубинъ Земли, подобно свѣту, сіяющему среди великой тьмы".
   И далѣе: "Не по причинѣ ихъ трудовъ оплакиваю я бѣдныхъ: мы всѣ должны трудитьея, или воровать (какъ мы ни назовемъ наше воровство), что хуже; ни одинъ добросовѣстный работникъ не считаетъ своей задачи забавой. Бѣдный голоденъ и жаждетъ, но для него также есть пища и питье; онъ непомѣрно отягченъ и утомленъ, но и ему также Небеса посылаютъ Сонъ, и изъ глубочайшихъ; въ его дымныхъ хижинахъ его окружаетъ чистое, ясное Небо отдыха и колеблющееся сіяніе подернутыхъ облаками Сновъ. Но о чемъ я печалюсь,--это то, что свѣтильникъ его души гаснетъ, что ни одинъ лучъ небеснаго, или даже земнаго знанія не посѣщаетъ его, и что его общество, среди суровой тьмы, составляютъ лишь Страхъ и Негодованіе, подобные двумъ привидѣніямъ. Увы, въ то время, какъ тѣло стоитъ такъ смѣло и твердо,-- Душа должна лежатъ ослѣпленная, умаленная, оглушенная, почти уничтоженная!
   Увы, и она также была Дыханіемъ Божіимъ,--дарованнымъ на Небѣ, но на землѣ ей никогда не суждено было развернуться! Когда умираетъ невѣжественнымъ хоть одинъ Человѣкъ, который имѣетъ способность къ Знанію,-- это я называю трагедіей, хотя бы это случалось болѣе двадцати разъ въ минуту, какъ по нѣкоторымъ вычисленіямъ это и бываетъ. Та жалкая доля Науки, которую наше соединенное Человѣчество прі-обрѣло среди обширнаго Міра Невѣжества,--почему она со всяческимъ усердіемъ не сообщается всѣмъ?"
   Совершенно противоположнаго тона слѣдующее: "Древніе Спартанцы имѣли болѣе мудрую методу: они выходили и травили своихъ Илотовъ, закалывали и выбрасывали ихъ, когда тѣ стаыовились слишкомъ многочисленны. Съ нашими улучшенньши способами охоты, Герръ Гофратъ, теперь, послѣ изобрѣтенія огнестрѣльнаго оружія и постоянныхъ армій,--сколь много легче была бы такая охота! Можетъ быть даже въ наиболѣе густо-населенной странѣ какихъ-нибудь трехъ дней ежегодно было бы достаточно, чтобы перестрѣлять всѣхъ здоровыхъ Нищихъ, которые накопятся за годъ. Пусть Правительства подумаютъ объ этомъ. Расходъ былъ бы ничтоженъ,-- да и самые трупы оплатили бы его. Посолите ихъ и упакуйте въ бочки; не могли ли бы вы продовольствовать ими, если не Армію и Флотъ, то во всякомъ случаѣ весьма обильно тѣхъ больныхъ Нищихъ (въ работныхъ домахъ и другихъ мѣстахъ), которыхъ просвѣщенная Благотворительность, не опасаясь отъ нихъ никакого зла, могла бы признать за благо сохранить живыми?"
   "И тѣмъ не менѣе", пишетъ онъ дальше, "здѣсь должно быть что-нибудь не такъ. Вполнѣ развитая Лошадь принесетъ на каждомъ рынкѣ отъ двадцати и даже до двухсотъ Фридрихсдоровъ; такова ея цѣнность для міра. Вполнѣ развитой Человѣкъ не только не имѣетъ никакой цѣнности для міра, но міръ предложилъ бы ему кругленькую сумму, если бы онъ просто-на-просто обязался пойти и повѣситься. И тѣмъ не менѣе, кто изъ двухъ былъ болѣе остроумно изобрѣтенною вещью, хотя бы даже въ качествѣ Машины? Праведныя Небеса! Бѣлый Европейскій Человѣкъ, стоящій на своихъ двухъ Ногахъ, съ своими двумя пятипалыми Руками на запястьяхъ и съ своей чудесной Головой на плечахъ стоитъ, сказалъ бы я, отъ пятидесяти до ста Лошадей!"
   "Вѣрно, золотой мой Гофратъ!" восклицаетъ въ другомъ мѣстѣ Профессоръ: "въ самомъ дѣлѣ, слишкомъ тѣсно! Но однако,--какую часть этого ничтожнаго Земнаго Шара вы уже вспахали и перекопали, такъ что на ней уже не можетъ вырости еще что-нибудь? Какъ густо ваше Населеніе въ Пампасахъ и Саваннахъ Америки; вокругъ древняго Карsагена и во внутренности Африки; на обоихъ склонахъ Алтайской цѣпи, на центральномъ Плоскогоріи Азіи; въ Испаніи, Греціи, Турціи, Крьму, на Кильдарскомъ Куррагѣ [1])? Одинъ человѣкъ, какъ мнѣ объяснили, пропитаетъ, если вы дадите ему Земли, въ теченіи года себя и девять другихъ. Увы! Гдѣ теперь Генгсты и Аларихи нашей все еще волнующейся, все еще распространяющейся Европы, которые, когда ихъ родина станетъ слишкомъ тѣсна, навербуютъ и, подобно огненнымъ Столпамъ, поведутъ впередъ эти излишнія массы неукротимой живой Силы, вооруженныя теперь уже не сѣкирами для битвъ и не военными повозками, а паровыми машинами и плугами? Гдѣ они?--Оберегаютъ свою дичь!"
  
  
   [1] Равнина близъ Дублина, гдѣ происходятъ конскіе бѣга.--Пер.
  
   ГЛАВА V.
  
   Фениксъ.
  
   Сопоставляя эти четыре странныя Главы и вмѣстѣ съ ними различные намеки и даже прямыя изреченія, разсыпанныя по этимъ его Писаніямъ, мы приходимъ къ поразительному, но не совсѣмъ непредвидѣнному заключенію, что Тейфельсдрекъ есть одинъ изъ тѣхъ, кто считаетъ Общество, въ собственномъ смыслѣ слова, все равно что умершимъ, и что только стадныя чувства и старыя унаслѣдованныя привычки удерживаютъ насъ при этихъ обстоятельствахъ отъ распаденія и отъ всеобщей національной, гражданской, домашней и личной войны! Онъ говоритъ опредѣленно: "За послѣднія три столѣтія, и въ особенности за послѣднія три четверти столѣтія, этой самой Околосердечной Нервной Ткани (какъ мы назвали ее) Религіи, въ которой лежитъ Жизненная Сущность Общества, наносились всякіе удары и уколы, съ надобностью и безъ надобности, -- такъ что мѣстами на ней уже зіяютъ раны; на Общество же, давно уже томящееся, діабетическое, чахоточное, можно смотрѣть, какъ на умершее, ибо эти спазматическія, гальваническія вздрагиванія -- не жизнь, и какъ вы ни гальванизируйте, они навѣрное не продлятся болѣе двухъ дней".
   "Можете ли вы назвать Обществомъ то", восклицаетъ онъ дальше, "въ чемъ не существуетъ болѣе никакой общественной идеи, даже хотя бы Идеи общаго Дома, а лишь Идея общихъ, биткомъ набитыхъ Меблированныхъ Комнатъ, гдѣ каждый, обо-собленный, безъ вниманія къ своему сосѣду, но обращенный противъ своего сосѣда, хватаетъ, что только можетъ достать, и кричитъ: "Мое!" --и называетъ это Миромъ, потому что въ этой Схваткѣ, гдѣ отрѣзываютъ кошельки и перерѣзываютъ горло, не могутъ быть употребляемы стальные ножи, а только другой сортъ оружія, гораздо болѣе хитроумный; гдѣ Дружба, Общеніе стали невѣроподобными преданіями; гдѣ обѣдъ въ прокуренномъ трактирѣ есть для васъ священнѣйшая трапеза, а поваръ --вашъ благовѣстникъ; гдѣ у вашихъ проповѣдниковъ языкъ годенъ только для лизоблюдства; гдѣ ваши высокіе Руководители и Правители не могутъ руководить, а слышатъ со всѣхъ сторонъ страстный возгласъ: Laissez faire! Оставьте насъ въ покоѣ съ вашимъ руководствомъ! Такой свѣтъ хуже, чѣмъ тьма. Проѣдайте ваше жалованье, и спите!"
   "Такимъ образомъ, далѣе", продолжаетъ онъ, "наблюдательный взоръ различаетъ повсюду самое печальное зрѣлище: Бѣдный погибаетъ, подобно заброшенной, надорвавшейся Ломовой Лошади, отъ Голода и Чрезмѣрной Работы; Богатый, еще болѣе жалко --отъ Праздности, Сытости и Чрезмѣрнаго Жира. Наивысшій по положенію, въ концѣ-концовъ, не имѣетъ никакого уваженія отъ Низшаго; въ крайнемъ случаѣ, развѣ лишь небольшое уваженіе на словахъ, какъ отъ трактирнаго служителя, который надѣется записать его на счетъ. Нѣкогда священные Символы треплются, какъ пустыя декораціи, и люди жалѣютъ даже расхода на нихъ! Съ Міра сняты его одѣянія. Однимъ словомъ, Церковь упала, безмолвная, отъ апоплексіи; Государство --сузилось до степени Полицейскаго Управленія, стѣсненнаго въ полученіи жалованья!"
   Мы бы спросили, много ли есть "наблюдательныхъ глазъ", принадлежащихъ людямъ практики, въ Англіи ли или еще гдѣ-нибудь, которые усмотрѣли эти явленія? Или это только съ мистической высоты Германской Вангассе, что можно видѣть такія чудеса? Тейфельсдрекъ утверждаетъ, что "видъ скончавшагося или умирающаго Общества" попадается намъ повсюду, такъ что первый встрѣчный можетъ его разобрать. "Что такое, напримѣръ", говоритъ онъ, "всѣми присваиваемая Добродѣтель, почти единственная остающаяся Всеобщая Добродѣтель нашихъ дней? Вотъ уже почти полстолѣтія, какъ этою Добродѣтелью считалась вещь, которую вы называете "Независимостью". Подозрѣніе въ "Лакействѣ", въ уваженіи къ Высшимъ-- самый послѣдній бездѣльникъ, и тотъ изо всѣхъ силъ старается оправдаться въ немъ! Глупцы! Если бы ваши Начальники были достойны управлять, а вы достойны повиноваться, уваженіе къ нимъ было бы единственной возможной для васъ свободой. Независимость всякаго рода есть мятежъ; если мятежъ несправедливый, то зачѣмъ выставлять его напоказъ и повсюду рекомендовать его?"
   Но что же, въ такомъ случаѣ? Неужели мы должны, какъ того желалъ Руссо, возвратиться къ естественному состоянію? "Разъ Общественная Душа отлетѣла". говоритъ Тейфельсдрекъ, "то что изъ этого можетъ слѣдовать, какъ не то, чтобы Общественное Тѣло было прилично погребено, во избѣжаніе гніенія? Я вижу множество Либераловъ, Экономистовъ, Утилитаристовъ, шествующихъ, при пѣніи громкихъ пэановъ, съ его носилками по направленію къ погребальному костру, гдѣ почтенное Тѣло и должно быть сожжено, среди плача немногихъ и радостныхъ сатурналій большинства. Или, говоря простыми словами, то, что эти люди, Либералы, Утилитаристы или какъ бы они ни назывались, въ концѣ концовъ достигнутъ своей цѣли и разрушатъ и уничтожатъ большинство существующихъ Общественныхъ Учрежденій, --это представляется вещью, которая уже нѣсколько времени, какъ перестала быть сомнительной".
   "Не видимъ ли мы, что небольшой отрядъ великой Утилитаристской Арміи появляется на свѣтъ Божій даже въ уединенной Англіи? Живое ядро, имѣющее задатки привлекать и расти, оказывается наконецъ на лицо также и тамъ, и притомъ въ весьма любопытной обстановкѣ: въ сущности, какъ ничтожный хвостъ, но такъ далеко въ арьергардѣ другихъ, что само оно воображаетъ себя авангардомъ. Ваши Европейскіе Механисты суть секта съ безконечной способностью распространяться, съ безконечно дѣятельнымъ и кооперативнымъ духомъ: развѣ Утилитаризмъ не процвѣталъ въ высшихі областяхъ Мысли здѣсь, среди насъ, и во всѣхъ Европейскихъ странахъ въ тотъ или другой моментъ за послѣднія пятьдесятъ лѣтъ? Если теперь во всѣхъ странахъ, кромѣ, можетъ быть, Англіи, онъ пересталъ процвѣтать или даже существовать среди Мыслителей и спустился до Журналистовъ и народной массы, -- то кто не видитъ, что онъ потому только не проповѣдуетъ, что теперь уже не нуждается въ проповѣди, а находится въ полномъ всеобщемъ Дѣйствіи и является доктриной, повсюду извѣстной и восторженно принимаемой къ сердцу? Подходящая по нашимъ временамъ пища для извѣстнаго грубаго ремесленническаго ума и сердца, отнюдь не лишенныхъ соотвѣтствующей ремесленнической силы и кровожадности,--онъ только ожидаетъ быть поставленнымъ въ соотвѣтствующую обстановку, чтобы сдѣлать множество прозелитовъ. -- Онъ удивительно хорошо разсчитанъ для разрушенія, но никакъ не для возсозиданія! Онъ распространяется, какъ нѣкоторый родъ Собачьяго Бѣшенства, пока, наконецъ, не взбѣсится вся міровая псарня: тогда горе Псарямъ, съ кнутами или безъ кнутовъ! Имъ бы слѣдовало дать четвероногимъ воды", прибавляетъ онъ, "воды именно Знанія и Жизни, пока еще было время".
   Такимъ образомъ, если только Профессоръ Тейфельсдрекъ заслуживаетъ довѣрія, мы находимся въ настоящую минуту въ самомъ критическомъ положеніи: мы осаждены безграничной "Арміей Механистовъ" и Невѣрующихъ, угрожающихъ раздѣть насъ до-гола! "Міръ", говоритъ онъ, "какъ это неизбѣжно должно быть, находится въ процессѣ опустошенія и разрушенія, каковой процессъ, помощью ли неслышнаго непрерывнаго тлѣнія, или открытаго, болѣе быстраго, сожиганія, смотря по обстоятельствамъ, въ конецъ уничтожитъ старыя Формы Общества и замѣнитъ ихъ, чѣмъ попало. Въ настоящее время полагаютъ, что если всѣ Духовные Интересы человѣка будутъ разомъ совлечены, то всѣ эти безчисленныя снятыя Одежды должны быть по большей части сожжены; но что вмѣстѣ съ тѣмъ наиболѣе крѣпкія между ними лохмотья должны быть сшиты вмѣстѣ въ одинъ большой Ирландскій плащъ для защиты одного только Тѣла!" --Но это, думаемъ мы, свѣдѣнія, весьма плачевныя для гуманнаго читателя.
   "Тѣмъ не менѣе", восклицаетъ Тейфельсдрекъ, "кто можетъ этому помѣшать? Кто тотъ, который можетъ ухватиться за колесныя спицы Судьбы и сказать Духу Времени: Оборотись назадъ, -- я приказываю тебѣ?! Мудрѣе было бы, если бы мы уступили Неизбѣжному и Неумолимому и сочли бы это даже за наилучшее".
   Ну, не долженъ ли внимательный Издатель, дѣлая свои выводы изъ того, что здѣсь написано, предположить, что лично Тейфельсдрекъ уступилъ этому самому "Неизбѣжному и Неумолимому" съ довольно легкимъ сердцемъ и ожидаетъ теперь исхода со свойственнымъ ему діавольски-ангельскимъ Равнодушіемъ, если даже не со Спокойствіемъ? Развѣ мы не слыхали, какъ онъ жалуется, что Міръ -- "большой Ры-нокъ лохмотьевъ", и что "лохмотья и обрывки Старыхъ Символовъ" сыплются дождемъ со всѣхъ сторонъ, словно чтобы завалить его и задушить его? Если же припомнить его "незатравленныхъ Илотовъ" и эту неравномѣрную тягость sic nos non vobis и оглушительныя столкновенія, которыя ему угодно различать въ существующихъ вещахъ, эти пустьте "облики", смотрящіе на него своими стеклянными глазами "съ страшнымъ подражаніемъ жизни",-- то мы чувствуемъ себя въ правѣ заключить, что онъ даже былъ бы не прочь, чтобы многое было отправлено къ чорту, лишь бы это было сдѣлано мягко! Самъ безопасный въ своей "Вейснихтвоской Башнѣ", онъ согласился бы, съ трагичною торжественностью, чтобы чудовище Utilitaria, удерживаемое, впрочемъ, и умѣряемое кольцами въ ноздряхъ, недоуздками, ножными оковами и всѣми возможными видоизмѣненіями путъ, пустилось дѣлать свое дѣло: сокрушать старые, развалившіеся Дворцы и Храмы своими грубыми копытами, покуда все не будетъ сокрушено, дабы могло быть создано нѣчто новое и лучшее! Замѣчательны съ этой точки зрѣнія слѣ-дующія изреченія:
   "Общество", говоритъ онъ, "не умерло; тотъ Остовъ, который вы называете умершимъ Обществомъ, есть только его смертная оболочка, которую оно отбросило, дабы принять новую, благороднѣйшую; ему самому предстоитъ жить въ постоянныхъ метаморфозахъ, въ лучшемъ и лучшемъ развитіи, пока Время также не перейдетъ въ Вѣчность. Гдѣ два или три Живыхъ Человѣка собрались вмѣстѣ, тамъ уже есть Общество, или оно тамъ будетъ со всѣми его хитроумными механизмами и поразительнымъ устройствомъ, распространяющимися по всему этому маленькому Земному Шару и достигающими ввысь Неба и внизъ -- Геенны; ибо всегда, подъ тѣмъ или другимъ видомъ, оно обладаетъ двумя подлинными откровеніями, -- Бога и Діавола, -- церковной Каsедрой, именно, и Висѣлицей".
   И дѣйствительно, мы уже слышали, что онъ говоритъ о "Религіи, ткущей себѣ въ незамѣтныхъ уголкахъ новое Одѣяніе". А самъ Тейфельсдрекъ-- ужъ не одна ли изъ подножекъ этого ткацкаго станка? Въ другомъ мѣстѣ онъ приводитъ безъ всякаго возраженія тотъ странный афоризмъ Сэнъ-Симона, относительно котораго, такъ же, какъ и относительно его автора, столь многое могло бы быть сказано: "L'Бge d'or qu'une aveugle tradition a placИ jusqu'ici dans le passИ, est devant nous. Золотой вѣкъ, который слѣпое преданіе до сихъ поръ помѣщало въ Прошломъ, находится Впереди насъ". -- Но слушайте далѣе:
   "Когда Фениксъ раздуваетъ свой погребальный костеръ, то не должны ли летѣть отъ него искры? Увы, нѣсколько милліоновъ людей, и между ними такіе, какъ Наполеонъ, уже были поглощены этимъ высоко взвивающимся Пламенемъ и, какъ ночныя бабочки, сгорѣли въ немъ. Къ тому же мы должны также бояться, какъ бы не порыжѣли неосторожныя бороды".
   "Что до остальнаго, то въ которомъ году нашей эры такое Сожиганіе Феникса будетъ совершено, обо всемъ этомъ нечего спрашивать. Законъ Постоянства есть одинъ изъ глубочайшихъ въ человѣкѣ; онъ по природѣ ненавидитъ перемѣны; рѣдко покидаетъ онъ свой старый домъ прежде, чѣмъ въ его ушахъ раздастся окончательный трескъ отъ его разрушенія. Такимъ образомъ, я видалъ, какъ Торжества держались еще въ видѣ Церемоній, священные Символы -- въ видѣ пустыхъ Декорацій на протяженіи трехсотъ лѣтъ и болѣе, послѣ того, какъ всякая жизнь и святость уже испарились изъ нихъ. И затѣмъ, наконецъ, какое время потребуетъ само Смерть-Рожденіе Феникса, это зависитъ отъ непредвидѣнныхъ случайностей. -- Между тѣмъ, если бы Судьба предложила Человѣчеству, что по прошествіи, положимъ, двухъ столѣтій судорогъ и горѣнія, болѣе или менѣе сильныхъ, твореніе огнемъ будетъ окончено, и мы снова увидимъ себя въ Живомъ Обществѣ, уже болѣе не борящемся, а трудящемся, -- то не было ли бы, пожалуй, благоразумно для Человѣчества заключить этотъ Торгъ?"
   Такимъ образомъ, Тейфельсдрекъ доволенъ, что старое, больное Общество будетъ обдуманно сожжено (увы! совершенно инымъ топливомъ, чѣмъ благовонныя деревья), вѣруя, что оно есть Фениксъ, и
   что новое, рожденное въ небесахъ, молодое Общество возстанетъ изъ его пепла! Мы сами, ограниченные обязанностью Указывателя, воздержимся отъ комментаріевъ. Тѣмъ не менѣе, не покачаетъ ли головой разсудительный читатель и не скажетъ ли или не подумаетъ ли онъ укоризненно, хотя скорѣе съ грустью, чѣмъ съ гнѣвомъ: Отъ Doctor'a utriusque Juris, штатнаго Профессора Университета, отъ человѣка, которому Общество, какъ оно ни дурно, давало доселѣ за его заслуги не только пищу и одежду (извѣстнаго рода), но и книги, табакъ и гукгукъ, -- мы ожидали болѣе благодарности по отношенію къ своему благодѣтелю и менѣе слѣпой вѣры въ будущее, которая подобна скорѣе вѣрѣ философскаго Фаталиста и Энтузіаста, чѣмъ вѣрѣ солиднаго домохозяина, платящаго приходскіе налоги въ Христіанской странѣ.
  

ГЛАВА VI.

Старое Платье.

  
   Какъ упомянуто выше, Тейфельсдрекъ, хотя и санкюлоттъ, на практикѣ, однако, вѣроятно самый вѣжливый человѣкъ на свѣтѣ: его сердце и его жизнь насквозь проникнуты и одушевлены духомъ вѣжливости; благородная естественная Учтивость свѣтится въ немъ, украшая его причуды, подобно солнечному свѣту, который создаетъ розоперстую, украшенную цвѣтами радуги Аврору изъ простыхъ водяныхъ облаковъ, который расцвѣчаетъ даже самый Лондонскій дымъ въ золотой паръ, какъ бы выходящій изъ тигля алхимика. Послушайте, какимъ серіознымъ, хотя и фантастическимъ образомъ онъ выражается по этому поводу:
   "Развѣ Учтивость должна соблюдаться только по отношенію къ богатымъ или только богатыми? Въ Благовоспитанности, которая если отличается вообще чѣм-нибудь отъ Знатности, то только тѣмъ, что скорѣе деликатно напоминаетъ о правахъ другихъ, чѣм деликатно настаиваетъ на своихъ собственныхъ правахь, -- я не усматриваю никакой спеціальной связи съ богатствомъ или рожденіемъ, а вижу скорѣе, что она лежитъ въ самой человѣческой природѣ и обязательна для всѣхъ людей по отношенію ко всѣмъ людямъ. Увѣряю васъ, если бы вашъ Школьный учитель былъ на своемъ мѣстѣ и, занимая его, стоилъ бы чего-нибудь, это, какъ и столь многое другое, было бы измѣнено. И даже каждый человѣкъ былъ бы тогда школьнымъ учите лемъ своего сосѣда, такъ что, наконецъ, Крестья нинъ съ грубымъ лицомъ и безъ манеръ встрѣчался бы не чаще, чѣмъ Крестьянинъ, незнакомый съ Физіологіей растеній или не чувствующій, что глыба, которую онъ отломилъ, создана на Небѣ". "Ибо держишь ли ты скипетръ или кувалду, -- развѣ ты не Живъ? Развѣ этотъ твой братъ не Живъ? "Въ мірѣ существуетъ только одинъ храмъ", говоритъ Новалисъ, "и этотъ храмъ есть Тѣло Человѣка. Нѣтъ ничего священнѣе, чѣмъ эта возвышенная Форма. Поклоненіе предъ людьми есть почитаніе, оказываемое этому откровенію во плоти. Мы касаемся Неба, когда кладемъ наши руки на человѣческое Тѣло".
   "На этой почвѣ я охотно пойду дальше, чѣмъ большинство. И въ то время, какъ Англичанинъ Джонсонъ склонялся только передъ каждымъ Духовнымъ Лицомъ или человѣкомъ въ лопатообразной шляпѣ, я бы готовъ былъ склоняться передъ каждымъ Человѣкомъ со шляпой всякаго рода или даже безъ всякой шляпы. Развѣ же онъ не Храмъ, не видимое Проявленіе или Воплощеніе Божественнаго? И все же, увы! такіе неразборчивые поклоны ни къ чему не служатъ. Ибо въ человѣкѣ пребываетъ Діаволъ такъ же, какъ и Божество, и слишкомъ часто поклоны прикарманиваются первымъ. Тогда они попадаютъ въ карманъ къ Тщеславію (которое въ наше время есть самый явный видъ Діавола); поэтому-то мы и должны отъ нихъ воздерживаться". "Тѣмъ болѣе радъ я, съ другой стороны, оказывать почтеніе той Скорлупѣ и внѣшней Шелухѣ Тѣла, въ которой нѣтъ уже болѣе никакой діавольской страсти, а только чистая эмблема и изображеніе Человѣка: я подразумѣваю Пустое или даже Брошенное Платье. Да и развѣ не Платью большинство людей оказываетъ почтеніе: пестрому, пышному платью, а отнюдь не "животному съ растопыренными кривыми ногами", которое это Платье въ себѣ заключаетъ и изъ котораго оно дѣлаетъ Сановника? Кто когда-нибудь видѣлъ, чтобы титуловали Лорда въ разорванномъ одѣялѣ, скрѣпленномъ деревянными шпильками? Тѣмъ не менѣе, говорю я, въ такомъ почитаніи есть тѣнь лицемѣрія, практическій обманъ: ибо какъ часто Тѣло присвоиваетъ себѣ то, что предназначалось только Одеждѣ! Кто хочетъ избѣжать лжи, которая есть сущность всякаго Грѣха, тотъ, пожалуй, сдѣлаетъ лучше, если изберетъ другой путь. То почтеніе, которое не можетъ выражаться безъ препятствій и искаженій, когда Одежда наполнена, можетъ имѣть полную свободу, когда она пуста. И даже какъ для благочестивыхъ Индусовъ Пагода не менѣе священна, чѣмъ богъ, точно также и я поклоняюсь пустому суконному одѣянію съ одинаковымъ усердіемъ, какъ если бы оно содержало Человѣка; и даже еще съ большимъ, ибо теперь я не боюсь обмана ни за себя, ни за другихъ".
   "Развѣ король Тумтабардъ, или, иными словами, Джонъ Баліоль, не царствовалъ долго надъ Шотландіей, несмотря на то, что человѣкъ Джонъ Баліоль все равно что исчезъ, а оставался лишь "Тумъ-Табардъ (Пустой Камзолъ)"? Какое тихое достоинство заключается въ парѣ Брошеннаго Платья! Какъ кротко несетъ оно свое почетное званіе! Ни высокомѣрныхъ взглядовъ, ни гнѣвнаго жеста! Оно стоитъ передъ міромъ молчаливое и ясное; оно не требуетъ почитанія и не боится не встрѣтить его. Шляпа еще сохраняетъ физіономію своей Головы; но тщеславіе и глупость вмѣстѣ съ дурацкими разговорами, которые были ихъ признакомъ, исчезли. Рукавъ Кафтана вытянутъ, но не для того, чтобы бить; Штаны, въ скромной простотѣ, висятъ свободно и, по крайней мѣрѣ теперь, приняли граціозный изгибъ; Жилетъ не скрываетъ болѣе ни дурной страсти, ни безпорядочнаго желанія; голодъ и жажда уже не живутъ подъ нимъ. Такимъ образомъ, все освобождено отъ грубости чувства, отъ тревожныхъ заботъ и постыдныхъ пороковъ міра, и возсѣдаетъ здѣсь, на своемъ Платяномъ Конѣ, какъ возсѣдалъ бы на Пегасѣ какой-нибудь небесный Посланникъ, или очищенное Явленіе, посѣтившій нашу низменную Землю". "Часто, когда я проживалъ въ этомъ чудовищномъ нарывѣ Цивилизованной Шизни, въ Столицѣ Англіи, и размышлялъ, и вопрошалъ Судьбу, подъ этимъ чернильнымъ моремъ пара, чернымъ, густымъ и многосложнымъ, какъ Спартанская похлебка, и былъ одинокъ душой среди этихъ сокрушающихъ милліоновъ, -- часто заходилъ я на ихъ Рынокъ Стараго Платья для набожнаго поклоненія: Съ сердцемъ, пораженнымъ благоговѣніемъ, прохожу я, бы-вало, по этой Монмаутъ-Стритъ, съ ея пустыми Парами платья, какъ черезъ нѣкій Синедріонъ безпорядочныхъ Духовъ. Они безмолвны, но выразительны въ своемъ безмолвіи: бывшіе свидѣтели и орудія Горя и Радости, Страстей, Добродѣтелей, Преступленій и всего неизмѣримаго шума Добра и Зла "въ Тюрьмѣ, которую люди называютъ Жизнью". Друзья! Не вѣрьте сердцу того человѣка, для котораго Старыя Одежды не кажутся почтенными. Смотрите, также съ уваженіемъ на этого бородатаго Еврейскаго Первосвященника, который хриплымъ голосомъ, какъ нѣкій Ангелъ Страшнаго Суда, сзываетъ ихъ съ четырехъ странъ свѣта! На его головѣ, какъ у Папы, -- три Шляпы: подлинная тройная тіара; на каждой рукѣ подобіе крыльевъ, въ которыхъ ниспадаютъ созванныя отовсюду Одежды; и все время, пока онъ медленно разсѣкаетъ воздухъ, звучитъ его глубокій роковой голосъ, какъ если бы онъ возвѣщалъ черезъ трубу: "Духи Жизни, идите на Судъ!" Не безпокойтесь вы, трепещущіе Духи! Онъ васъ очиститъ въ своемъ Чистилищѣ, огнемъ и водой, и придетъ день, когда, вновь созданные, вы снова появитесь! 0, пусть тотъ, въ комъ пламя Благоговѣнія готово вырваться наружу, но который никогда не покланялся и не знаетъ, чему покланяться, пусть онъ пройдетъ и вновь пройдетъ, съ самой строгой мыслью, по мостовой Монмаутъ-Стритъ и пусть онъ скажетъ, остаются ли сухими его сердце и глаза? Если Фельдъ-Лэнъ, съ его длинными развѣвающимися рядами желтыхъ платковъ, есть Діонисово Ухо, гдѣ, въ нестройномъ подавленномъ шумѣ, мы слышимъ Обвинительный Актъ, который Бѣдность и Порокъ произносятъ противъ празднаго Богатства, въ томъ, что оно оставило ихъ брошенными и раздавленными подъ ногами Нужды, Тьмы и Зла, -- то Монмаутъ-Стритъ есть Холмъ Мирзы, гдѣ въ пестромъ видѣніи страшно проходитъ передъ нами вся Процессія Бы-тія, съ его плачемъ и ликованіемъ, безумною любовью и безумною ненавистью, колоколами церквеи и веревками висѣлицъ, фарсо-трагедій, животно-бо-жественностью, -- Бэдламъ Творенія".
   Большинству людей, какъ и намъ самимъ, все это покажется черезчуръ нагроможденнымъ. И мы также ходили по Монмаутъ-Стритъ, но съ весьма малымъ чувствомъ "Благоговѣнія", можетъ быть отчасти потому, что созерцательный процессъ столь роковымъ образомъ нарушался исчадіемъ мѣнялъ, которые гнѣздятся въ этомъ Храмѣ и досаждаютъ поклоняющемуся чисто мірскими предложеніями. Впрочемъ, можетъ быть, Тейфельсдрекъ находился въ томъ счастливомъ среднемъ состояніи, которое не даетъ Старьевщику надежды ни на продажу, ни на пріобрѣтеніе, и такимъ образомъ имѣлъ возможность пребывать тамъ, не будучи тревожимымъ.--Что бы мы дали, чтобы видѣть маленькую философскую фигуру, въ высокой шляпѣ и съ широкими развѣвающимися полами, съ глазами, полными прекраснаго вдохновенія, "проходящей и вновь проходящей съ самой строгой мыслью" по этой безсмысленной Улицѣ, которая для него была истинной Дельфійской аллеей и сверхъестественной шепчущей галлереей, гдѣ "Духи Жизни" нашептывали ему въ ухо странныя тайны. 0 ты, философскій Тейфельсдрекъ, который слушаешь въ то время, когда другіе только гогочутъ, и твоей чуткой барабанной перепонкой слышишь, какъ растетъ трава! И въ то же время не странно ли, что въ Связкѣ бумажныхъ Документовъ, предназначенныхъ для Англійскаго труда, не существуетъ ничего похожаго на подлинный дневникъ этого его пребыванія въ Лондонѣ, а изъ его Размышленій среди Лавокъ Платья -- только самые темные, эмблематическіе отголоски? Да и въ разговорахъ (ибо онъ, дѣйствительно, не былъ человѣкомъ, способнымъ надоѣдать вамъ своими Путешествіями) мы слышали отъ него не болѣе, какъ лишь намеки на этотъ предметъ.
   Но затѣмъ, однако, не можетъ быть безынтереснымъ, что мы видимъ здѣсь, какъ рано значеніе Одежды выяснилось для столь знаменитаго нынѣ Профессора Одежды. Если бы мы только могли представить себѣ, что этотъ замѣчательный трудъ получилъ бытіе именно на Монмаутъ-Стритъ, въ глуби нашего собственнаго Англійскаго "чернильнаго моря" и, разросшись въ душѣ автора, занялъ въ ней первенствующее мѣсто, -- подобно тому, какъ Яйцо Эроса въ Хаосѣ, дабы со временемъ быть высиженнымъ во Вселенную!
  

ГЛАВА VII.

Органическія Волокна.

   Для насъ, которымъ приходится жить въ то время, когда Міровой Фениксъ сжигаетъ себя и сжигаетъ столь медленно, что, какъ вычисляетъ Тейфельсдрекъ, было бы превосходной сдѣлкой, если бы онъ обязался окончить это "въ теченіе двухъ столѣтій", -- для насъ, говоримъ мы, открывается, повидимому, только пепельная перспектива. Но, однако, Профессоръ представляетъ это себѣ не совсѣмъ такъ. "Въ живомъ существѣ", говоритъ онъ, "измѣненіе обыкновенно происходитъ постепенно. Такъ, когда змѣя сбрасываетъ свою старую кожу, новая уже образована подъ ней. Мало же ты знаешь о сгораніи Міроваго Феникса, если воображаешь, что онъ долженъ сперва сгорѣть и обратиться въ мертвую кучу золы, и что затѣмъ изъ этой кучи долженъ чудомъ подняться новый и взлетѣть къ небесамъ. Совершенно иначе! Въ этомъ Огненномъ Вихрѣ Твореніе и Разрушеніе совершаются совмѣстно; пока развѣивается пепелъ Стараго, таинственно прядутся органическія волокна Новаго. И среди порывовъ и волненія Стихіи Вихря раздаются звуки мелодической Пѣсни Смерти, которая кончается не иначе, какъ въ звукахъ еще болѣе мелодической Пѣсни Рожденія. Да взгляни въ Вихрь Огня собственными глазами, и ты увидишь". Такъ взглянемъ же на самомъ дѣлѣ: для жалкихъ индивидуумовъ, которые не могутъ ожидать, что проживутъ два столѣтія, эти самыя органическія волокна, таинственно сопрядающіяся, представятъ лучшую часть зрѣлища. Итакъ, сперва о Человѣчествѣ вообще.
   "Напрасно ты станешь это отрицать", говоритъ Профессоръ; "ты -- мой братъ. Самая твоя Ненависть, самая твоя Зависть, тѣ безумныя Лжи, которыя ты говоришь обо мнѣ въ твоемъ уныломъ настроеніи: что это все, какъ не Симпатія навыворотъ? Если бы я былъ Паровой Машиной, принялъ ли бы ты на себя трудъ говорить обо мнѣ ложь? Конечно нѣтъ, -- хотя бы я все неосторожно перемололъ, дурно ли, хорошо ли".
   "Истинно чудесны узы, которыя соединяютъ насъ всѣхъ въ одно, -- нѣжною ли связью Любви, или желѣзными цѣпями Необходимости, какъ это намъ будетъ угодно выбрать. Не разъ говорилъ я себѣ о какой-нибудь болѣе или менѣе забавно чванящейся Фигурѣ, вызывающей забавныя мысли: "Если бы ты, Другъ мой любезный, былъ внезапно покрытъ самымъ большимъ стекляннымъ колоколомъ, какой только можно себѣ представить, -- что бы это такое было не только для тебя, но и для всего міра! Письма, болѣе или менѣе многочисленныя, со всѣхъ четырехъ сторонъ свѣта, ударяются о твои Стеклянныя Стѣны, но должны падать непрочтен-ными. И изнутри также не переходитъ ни въ одну Почтовую Сумку ни вопроса, ни отвѣта. Твои Мысли не попадаютъ ни въ одно дружеское ухо или сердце, твои Произведенія -- ни въ одну пріобрѣтающую руку: ты уже болѣе не циркулирующее венозно-артеріальное сердце, которое, беря и давая, циркулируетъ черезъ все Пространство и черезъ все Время: здѣсь -- Дыра, выпавшая въ неизмѣримой, всеобщей Ткани міра, и она должна быть вновь заштопана!"
   "Такая венозно-артеріальная циркуляція Писемъ, словесныхъ Посланій, бумажныхъ и иныхъ Тюковъ, уходящихъ и приходящихъ, есть циркуляція крови, видимая для глаза; но болѣе тонкая, нервная циркуляція, благодаря которой всѣ вещи, малѣйшее, что человѣкъ дѣлаетъ, хотя бы малѣйшимъ образомъ вліяютъ на всѣхъ людей, и благодаря которой взглядъ его лица благословляетъ или проклинаетъ всякаго, на кого онъ свѣтитъ, и такимъ образомъ вызываетъ постоянно новое благословеніе и новое проклятіе: все это вы не можете видѣть, а только воображать. Я утверждаю, что нѣтъ ни одного краснокожаго Индѣйца, охотящагося на Озерѣ Виннипегѣ, который могъ бы поссориться съ своей сквау безъ того, чтобы отъ этого не пришлось пострадать всему міру: развѣ не поднимется оттого цѣна на бобръ? Это математическій фактъ, что бросаніе этого кремня моей рукой измѣняетъ центръ тяжести Вселенной".
   "Теперь, если существующее поколѣніе людей такъ сплетено вмѣстѣ, то не менѣе неразрушимо соединено поколѣніе съ поколѣніемъ. Размышлялъ ли ты когда-нибудь объ этомъ словѣ -- Преданіе; о томъ, что мы наслѣдуемъ не только Жизнь, но все убранство и форму Жизни: что мы работаемъ и говоримъ, и даже думаемъ и чувствуемъ такъ, какъ наши Отцы и отдаленнѣйшіе предки изначала намъ то передали? -- Кто напечаталъ для тебя, напримѣръ, этотъ непритязательный Трудъ о Фплософіи Одежды? Это не Господа Штилльшвейгенъ и Компанія, -- но Кадмъ изъ rивъ, Фаустъ изъ Майнца и безчисленные другіе, которыхъ ты и не знаешь. Если бы не было Мезоготскаго Ульфилы, то не было бы и Англійскаго Шекспира, или былъ бы иной. Простецъ! Вѣдь это Тувалкаинъ сдѣлалъ даже самую твою портновскую иголку и сшилъ твою придворную пару".
   "Да, правда: если Природа --одно живое и нераздѣлимое Цѣлое, то еще гораздо болѣе надо это сказать про Человѣчество, Образъ, который отражаетъ и создаетъ Природу, безъ котораго Природы не было бы. Какъ нѣкіе осязаемые потоки жизни въ этомъ удивительномъ Индивидуумѣ, Человѣчествѣ, среди столь многихъ неосязаемыхъ потоковъ жизни, текутъ эти главныя теченія того, что мы называемъ Мнѣніемъ, сохраняемыя въ Учрежденіяхъ, Политическихъ Установленіяхъ, Церквахъ, а болѣе всего -- въ Книгахъ. Прекрасно понимать и знать, что Мысль еще никогда не умирала; что какъ ты, ея виновникъ, собралъ ее и создалъ ее отъ всего Прошедшаго, точно такъ же ты передашь ее всему Будущему. И такимъ-то вотъ образомъ происходитъ, что геройское сердце, видящій глазъ первыхъ временъ еще чувствуетъ и видитъ въ насъ, принадлежащихъ временамъ позднѣйшимъ; что Мудрый Мужъ всегда окруженъ и духовно обнятъ облакомъ свидѣтелей и братьевъ, и что существуетъ буквально живое Общеніе Святыхъ, обширное, какъ самый Міръ и какъ Исторія Міра".
   "Достойнымъ замѣчанія и способствующимъ прогрессу этого самаго Индивидуума долженъ ты также признать его подраздѣленіе на Поколѣнія. Поколѣнія -- что Дни для трудящагося Человѣчества: Смерть и Рожденіе суть вечерніе и утренніе колокола, которые призываютъ Человѣчество ложиться спать и вставать освѣженнымъ для новаго движенія впередъ. Что сдѣлалъ Отецъ, то можетъ дѣлать и тѣмъ можетъ пользоваться Сынъ; но у него есть также своя собственная работа, заданная и ему самому. Такимъ образомъ, всѣ вещи растутъ и катятся впередъ: Искусства, Учрежденія, Мнѣнія --ничто не закончено, но все постоянно заканчивается. Ньютонъ научился видѣть то, что видѣлъ Кеплеръ; но въ Ньютонѣ есть также новая, полу-ченная съ неба сила; онъ долженъ подняться на еще высшія точки видѣнія. Также точно за Еврейскимъ Законодателемъ въ должное время слѣдуетъ Апостолъ Язычниковъ. Въ работѣ Разрушенія, такъ какъ и она также время отъ времени дѣло необходимое, ты встрѣтишь такую же послѣдовательность и настойчивость: для Лютера было пока достаточно жарко -- стоять около горящей Папской Буллы; Воль-теръ не могъ согрѣться у ея тлѣющаго пепла, а требовалъ совершенно инаго топлива. Такимъ же образомъ, замѣчаю я, Англійскій Вигъ сдѣлался во второмъ поколѣніи Англійскимъ Радикаломъ, который затѣмъ въ третъемъ поколѣніи сдѣлается, надо надѣяться, Англійскимъ Возсоздателемъ. Взгляни на Человѣчество, гдѣ хочешь,--ты всегда увидишь его въ живомъ движеніи, въ прогрессѣ, болѣе скоромъ или болѣе медленномъ; Фениксъ взлетаетъ въ высь, паритъ съ распростертыми крыльями, наполняя Землю своей музыкой, или, какъ въ наши дни, онъ опускается и, съ сферальною лебединою пѣснью, приноситъ себя въ жертву въ пламени, дабы взле-тѣть тѣмъ выше и пѣть тѣмъ чище".
   Пусть друзья общественнаго порядка, въ настоящую бѣдственную эпоху, примутъ это къ сердцу и извлекутъ отсюда, какое только могутъ, хотя бы и небольшое утѣшеніе. Мы присоединяемъ другое мѣсто, касающееся Титуловъ.
   "Замѣтьте, не безъ удивленія", говоритъ Тейфельсдрекъ, "какъ всѣ высокіе Почетные Титулы происходятъ до сихъ поръ отъ Войны. Вашъ Herzog (Герцогъ, Duke, Dux) есть Предводитель Армій; вашъ Еагі (Графъ, Jarl) --Сильный Человѣкъ; вашъ Маршалъ -- кавалерійскій Кузнецъ. Такъ какъ Хиліазмъ, или царство Мира и Мудрости, было изстари предсказано и теперь съ каждымъ днемъ дѣлается все болѣе и болѣе несомнѣннымъ, то нельзя ли предвидѣть, что такіе Боевые Титулы потеряютъ свою привлекательность и новые, высшіе, должны будутъ быть выдуманы? Единственный Титулъ, въ которомъ я съ увѣренностью усматриваю Вѣчность, есть титулъ Короля. KЖnig (King), въ древности -- KЖnning, означаетъ Ken-ning (Cunning --искусный), или, что то же, Can-ning (могущій). Повелитель Человѣчества всегда съ основаніемъ долженъ титуловаться Королемъ (King)".
   "Хорошо поэтому", говоритъ онъ въ другомъ мѣстѣ, "было сказано Богословами: Королъ управляетъ по Божественному праву. Онъ носитъ въ себѣ власть отъ Бога; иначе человѣкъ никогда бы ему ея не далъ. Могу ли я выбрать своего собственнаго Короля? Я могу выбрать Короля Роріnjay [1]) и представлять съ нимъ какой хочу фарсъ или трагедію; но тотъ, кто долженъ быть моимъ Правителемъ, чья воля должна быть выше, чѣмъ моя воля, былъ избранъ для меня на Небѣ. Нигдѣ, кромѣ какъ въ такомъ Повиновеніи Небесному Избраннику, Свобода не можетъ быть хотя бы только постижима".
   Издатель долженъ здѣсь признаться, что между всѣми удивительными областями духовнаго міра Тейфельсдрека нѣтъ ни одной, по которой бы онъ странствовалъ съ такимъ удивленіемъ, колебаніемъ и даже скорбью, какъ Политическая. Какимъ обра-зомъ мы, съ нашею Англійскою любовью къ Министерству и Оппозиціи и съ этимъ благороднымъ столкновеніемъ партій, въ которомъ умъ согрѣвается объ умъ въ ихъ взаимной борьбѣ для Общественнаго Блага, благодаря каковой борьбѣ, въ сущности, наша неоцѣнимая Конституція именно и согрѣвается и живетъ, -- какимъ образомъ освоимся мы въ этомъ Некрополѣ Привидѣній, или, скорѣе, Городѣ какъ Мертвыхъ, такъ и Неродившихся, гдѣ Настоящее представляется развѣ только незначительной пленкой, отдѣляющей Прошедшее отъ Будущаго? Въ этихъ темныхъ обширныхъ пространствахъ все такъ неизмѣримо, многое такъ грозно, такъ страшно; даже самые лучи и разсѣянныя полосы свѣта имѣютъ сверхъестественный характеръ. А затѣмъ самъ онъ пребываетъ въ такомъ равнодушіи, въ такомъ пророческомъ спокойствіи (считая, что долженствующее неизбѣжно наступить -- уже здѣсь, такъ какъ для него все равно, отстоитъ ли оно на вѣка или только на дни); онъ живетъ, можно сказать, скорѣе въ какомъ-нибудь другомъ вѣкѣ, чѣмъ въ своемъ собственномъ! На насъ лежитъ печальная обязанность возвѣстить или повторить, что, смотря внутрь этого человѣка, мы различаемъ глубокій, молчаливый, тихо-горящій, неугасимый Радикализмъ, такой, что онъ наполняетъ насъ содрогающимся удивленіемъ.
   Такимъ образомъ, напримѣръ, онъ даже придаетъ, кажется, мало значенія самому Избирательному Праву; по крайней мѣрѣ, такъ мы толкуемъ слѣдующее: "Удостовѣрьтесь", говоритъ онъ, "всеобщимъ, безспорнымъ опытомъ, хотя бы такимъ, какой вы теперь производите или хотите производить, не можетъ ли Свовода, рожденная на небѣ и на небо ведущая и столь жизненно существенная для всѣхъ насъ,-- не можетъ ли и она быть механически высижена и выведена на свѣтъ въ этомъ самомъ вашемъ Баллотировальномъ Ящикѣ или, на худой конецъ, въ какомъ-нибудь иномъ, могущемъ быть открытымъ или выдуманнымъ, Ящикѣ, Зданіи или Паровомъ Механизмѣ. Это было бы громаднымъ удобствомъ, превосходящимъ всѣ мануфактурные подвиги, доселѣ видѣнные". Знакомъ ли Тейфельсдрекъ, даже хотя бы слегка, съ Британской Конституціей? -- Онъ говоритъ, употребляя другой образъ: "Но въ концѣ концовъ, если бы было задано, какъ это теперь вездѣ на самомъ дѣлѣ и происходитъ, перестроить вашъ старый домъ сверху до низу (въ виду того, что вы должны же тѣмъ временемъ въ немъ жить), -- какая иная Машина, какъ не Представительная, помогла бы вамъ лучше всего въ этомъ дѣлѣ? Но только не дразните меня именемъ Свободнаго, "если вы лишь перевязали мои цѣпи въ орнаментальные фестоны?" -- Или что сдѣлаетъ какой-нибудь членъ Общества Мира изъ утвержденій въ родѣ слѣдующаго: "Простой народъ вездѣ желаетъ Войны. И это не такъ-то глупо: значитъ на простой народъ есть спросъ, -- для стрѣльбы въ него!"
   И поэтому мы радостно выбираемся изъ этого душу смущающаго лабиринта умозрительнаго Радикализма въ нѣсколько болѣе ясныя области. Здѣсь, осматриваясь вокругъ въ поискахъ за "Органическими Волокнами", какъ это и было нашей задачей, мы спрашиваемъ, не можетъ ли слѣдующій отрывокъ, касающійся "Поклоненія Героямъ", быть изъ ихъ числа. Онъ, повидимому, болѣе свѣтлаго характера, но такъ страненъ, такъ мистиченъ, что никто не знаетъ, что именно или сколь малое можетъ подъ нимъ скрываться. Пусть наши читатели взглянутъ собственными глазами.
   "Справедливо, что въ наши дни человѣкъ можетъ сдѣлать почти все, только не повиноваться. Равнымъ образомъ справедливо, что кто не можетъ повиноваться, тотъ не можетъ быть свободнымъ, а еще менѣе -- нести власть; тотъ, кто ничему не низшій, не можетъ быть ничему высшимъ, ничему равнымъ. Несмотря на это, не думайте, что человѣкъ потерялъ свою способность Почитанія, что если она дремлетъ въ немъ, то она уже и умерла. Тягостна для человѣка эта самая мятежная Независимость, если она сдѣлалась неизбѣжной; только въ любовномъ общеніи съ своими ближними чувствуетъ онъ себя безопаснымъ; только въ почтительномъ преклоненіи ницъ передъ Высшимъ чувствуетъ онъ себя возвышеннымъ".
   "А что, если характеръ нашей, столь тревожной Эпохи, состоитъ именно вотъ въ чемъ: что человѣкъ навсегда отогналъ прочь Страхъ, который есть низшее, но еще не поднялся до вѣчнаго Благоговѣнія, которое есть высшее и высочайшее?"
   "Между тѣмъ, замѣтимъ съ радостью, какъ искусно распорядилась Природа: что вездѣ, гдѣ человѣкъ долженъ повиноваться, онъ и можетъ только повиноваться. Онъ никогда не стоялъ непочтительно даже передъ самымъ малѣйшимъ откровеніемъ Божественнаго, -- и менѣе всего, если это Божественное открывало себя въ его ближнемъ. Такимъ образомъ, истинная религіозная Вѣрность навѣки укоренена въ его сердцѣ; и во всѣ вѣка, и даже въ нашъ, она проявляется какъ болѣе или менѣе правовѣрное Поклоненіе Героямъ. Въ этомъ фактѣ, что Поклоненіе Героямъ существуетъ, существовало и будетъ вѣчно существовать повсемѣстно среди Человѣчества, -- ты можешь усмотрѣть краеугольный камень жизненнаго утеса, на которомъ могутъ стоять безопасно всѣ Государственныя Устройства, до самаго отдаленнаго времени".
   Усматриваютъ ли наши читатели какой-нибудь такой краеугольный камень или, по крайней мѣрѣ, то, на что смотритъ Тейфельсдрекъ? Онъ восклицаетъ: "Или ты забылъ Парижъ и Вольтера? Какимъ образомъ пожилой, истрепанный человѣкъ, въ сущности только Скептикъ, Насмѣшникъ и пошлый Придворный Поэтъ, лишь потому, что казался Мудрѣйшимъ, Лучшимъ, могъ привязать человѣчество къ колесамъ своей ко-лесницы, такъ что даже принцы домогались его улыбки, и первыя красавицы Франціи готовы были бы положить свои волосы къ его ногамъ! Весь Парижъ былъ однимъ обширнымъ Храмомъ Поклоненія Героямъ, несмотря даже на то, что его божество имѣло слишкомъ обезьяньи черты".
   "Но если такія вещи", продолжаетъ онъ, "происходятъ съ сухимъ деревомъ, то что же произойдетъ съ зеленѣющимъ? Если въ наиболѣе изсохшее время Человѣческой Исторіи, въ наиболѣе изсохшемъ мѣстѣ Европы, когда Парижская жизнь была, въ луч-шемъ случаѣ, лишь научнымъ Hortus Siccus, украшеннымъ кое-какими Итальянскими искусственными цвѣтами, если въ это время могла расцвѣсть такая добродѣтель, -- то чего слѣдуетъ ожидать, когда Жизнь снова украсится листьями и цвѣтами, а ваше Божество - Герой, не будетъ имѣть ничего обезьяноподобнаго, но будетъ совершенно человѣчно? Знай, что въ человѣкѣ есть совершенно неразрушимое Благоговѣніе передъ всѣмъ, что такъ или иначе связано съ Небомъ, или хотя бы только удовлетворительно подражаетъ такой связи. Покажите самому тупому олуху, покажите самому заносчивому фату, что вотъ здѣсь, сейчасъ есть душа, высшая чѣмъ онъ,--и хо-тя бы его колѣни затвердѣли, какъ мѣдь, онъ долженъ будетъ благоговѣйно преклониться".
   Можетъ быть, въ слѣдующемъ отрывкѣ можно открыть органическія волокна болѣе подлиннаго сорта, таинственно прядущіяся. "Церкви нѣтъ, говоришь ты? Голосъ Пророчества сталъ нѣмъ? Это-то именно я и оспариваю. Но помимо того, развѣ, по твоему, уже и Проповѣдуютъ недостаточно? Братъ-Проиовѣдникъ появляется въ каждомъ селеніи и сооружаетъ каsедру, которую называетъ: Газета. Съ нея онъ проповѣдуетъ
   ученіе, наиболѣе соотвѣтствующее времени, какое онъ только знаетъ, для спасенія человѣка; и развѣ ты не слушаешь и не вѣришь? Посмотри хорошенько, и ты увидишь, какъ повсюду образуется новое духовенство Нищенствующихъ Орденовъ: нѣкоторые изъ нихъ босоноги; другіе же даже почти совсѣмъ голы; они учатъ и проповѣдуютъ чрезвычайно ревностно, изъ-за мѣдной подачки и изъ любви къ Богу. Они разбиваютъ въ куски старыхъ идоловъ и, хотя сами слишкомъ часто претерпѣваютъ укоры, какъ это обыкновенно бываетъ съ разрушителями идоловъ, -- отмѣчаютъ мѣста для новыхъ храмовъ, гдѣ тѣ, истинно Богомъ поставленные, которые должны слѣдовать за ними, могли бы найти слушателей и совершить свое богослуженіе. Не сказалъ ли я: прежде, чѣмъ старая кожа будетъ сброшена, новая уже образовалась подъ ней"?
   Можетъ быть, то же и въ слѣдующемъ отрывкѣ, каковымъ мы теперь и спѣшимъ заключить все это путанное мѣсто.
   "Но нѣтъ Религіи?" повторяетъ Профессоръ. "Безумный! Я говорю тебѣ: она есть, даже въ тѣхъ, кто отъ нея отрекается! Обсудилъ ли ты все, что лежитъ въ этомъ неизмѣримомъ океанѣ пѣны, который мы называемъ Литературой? Здѣсь разсѣяны отрывки настоящей церковной гомилетики, которые Время постепенно соберетъ;--и даже я могъ бы указать на отрывки богослуженія. И развѣ ты не знаешь ни одного Пророка, хотя бы въ одеждѣ, обстановкѣ и съ языкомъ нашего Вѣка? Развѣ ты не знаешь никого, кому Божественное открылось бы въ самыхъ низкихъ и въ самыхъ высокихъ формахъ Обычнаго, и затѣмъ чрезъ него было бы вновь пророчески открыто? въ чьей вдохновенной мелодіи, даже въ наши тряпко-собирательные и тряпко-сжигательные дни, Человѣческая Жизнь начинаетъ снова хотя бы только отдаленно, быть божественной? Ты не знаешь никого такого? Я знаю его и называю его -- Гете".
   "Но ты до сихъ поръ не вошелъ еще ни въ одинъ Храмъ, не рисоединился ни къ какому благоговѣйному Псалмопѣнію; и, однако, ты ясно чувствуешь, что тамъ, гдѣ нѣтъ совершающаго богослуженіе священника, люди гибнутъ? Не тревожься! Ты не одинъ, если имѣешь Вѣру. Не говорили ли мы объ Общеніи Святыхъ, невидимомъ, но не несуществующемъ, сопровождающемъ и братски обнимающемъ тебя, если ты того достоинъ? Ихъ геройскія Страданія мелодически поднимаются къ Небу, всѣ вмѣстѣ, изо всѣхъ странъ и изо всѣхъ временъ, какъ священное Miserere; -- также и ихъ геройскіе Поступки, какъ необъятный, вѣчный Псаломъ Побѣды. Не говори также, что у тебя теперь нѣтъ Символа Божественнаго; развѣ Божій Міръ не есть Символъ Божественнаго? Развѣ Необъятность не Храмъ? Развѣ Исторія Человѣка и Исторія Людей не вѣчное Евангеліе? Слушай, и ты услышишь, какъ и въ старину, въ качествѣ музыки органа, хоръ поющихъ Утреннихъ Звѣздъ!"
  
  
  
  
   [1] Побѣдитель на состязаніяхъ въ стрѣльбѣ.--Пер.
  

ГЛАВА VIII.

Натуральный Супернатурализмъ.

   Но гдѣ нашъ Профессоръ впервые становится Провидцемъ, такъ это въ поразительномъ отдѣлѣ, озаглавленномъ Натуральный Супернатурализмъ; послѣ долгихъ усилій, коихъ мы были свидѣтелями, онъ наконецъ покоряетъ себѣ подъ ноги эту строптивую Философію Одежды и побѣдоносно вступаетъ въ обладаніе ею. Ему приходилось бороться со многими Призраками: съ "Тканями Платья и Тканями паука" Королевскихъ Мантій, устарѣлыхъ Символовъ и многаго другаго; тѣмъ не менѣе онъ отважно пробился. И что хуже всего, два совершенно таинственныхъ, объемлющихъ міръ Призрака, Время и Пространство, постоянно витали вокругъ него, поражая и пугая; но и съ ними также онъ теперь рѣшительно схватывается, и ихъ также онъ побѣдоносно разрываетъ въ клочки. Однимъ словомъ, онъ упорно смотрѣлъ на Жизнь, пока не растаяли одна за другой ея земныя оболочки и украшенія, и теперь передъ его восхищеннымъ взоромъ раскрыто внутреннее небесное Святое Святыхъ.
   Итакъ, здѣсь, собственно говоря, Философія Одежды достигаетъ Трансцендентализма: этотъ послѣдній скачокъ, если мы только будемъ въ состояніи его совершить, приведетъ насъ въ обѣтованную землю, гдѣ Палингенезія, въ полномъ значеніи слова, можетъ быть разсматриваема, какъ уже начинающаяся. "Итакъ, мужайся!" можетъ воскликнуть нашъ Діогенъ съ лучшимъ правомъ, чѣмъ то нѣкогда сдѣлалъ Діогенъ Первый. Послѣ долгихъ мучительныхъ размышленій мы нашли, что этоть поразительный Отдѣлъ не непонятенъ, но, наоборотъ, становится яснымъ, даже сіяющимъ и всеосвѣщающимъ. Пусть читатель, приложивъ наибольшую силу спекулятивнаго ума, какую только онъ имѣетъ, сдѣлаетъ свое дѣло, равно какъ и мы постараемся, разсудительнымъ выборомъ и сопоставленіями, сдѣлать наше.
   "Глубоко было и есть значеніе Чудесъ", такъ спокойно начинаетъ Профессоръ, "гораздо глубже, можетъ быть, чѣмъ мы воображаемъ. Но, однако, вопросъ вопросовъ былъ бы: что собственно есть Чудо? Для Сіамскаго Короля въ Голландіи была чудомъ ледяная сосулька, и тотъ, кто принесъ бы съ собой воздушный насосъ, и стклянку купороснаго эsира, могъ бы произвести Чудо. А для моей Лошади, которая, къ несчастью, еще болѣе необразованна научно, развѣ я не дѣлаю чуда, развѣ я не произношу магическаго: "Сезамъ, откройся!" -- всякій разъ, какъ мнѣ угодно бываетъ заплатить два пенса и открыть для нея непроходимый Schlagbaum или запертую Заставу?"
   "Но развѣ настоящее чудо не есть просто-напросто нарушеніе Законовъ Природы?" спросятъ многіе. Имъ я отвѣчу слѣдующимъ новымъ вопросомъ: "А гдѣ Законы Природы? Для меня, можетъ быть, возстаніе кого-нибудь изъ мертвыхъ было бы не нарушеніемъ этихъ законовъ, а подтвержденіемъ, было бы нѣкоторымъ гораздо болѣе глубокимъ Закономъ, нынѣ впервые понятымъ и, подъ воздѣйствіемъ Духовной Силы, раскрывшимъ передъ нами, подобно всѣмъ другимъ Законамъ, свою Матеріальную Силу".
   "Тутъ, однако, нѣкоторые пожалуй спросятъ, не безъ удивленія: на какомъ основаніи кто-нибудь, кто можетъ заставить плавать Желѣзо, явится и объявитъ, что по этому самому онъ можетъ учить Религіи? Конечно, для насъ, людей Девятнадцатаго Вѣка, такое заявленіе не было бы убѣдительно; но тѣмъ не менѣе для нашихъ отцовъ въ Первомъ Вѣкѣ оно было полно значенія".
   "Но не заключается ли глубочайшій Законъ Природы въ томъ, что она постоянна?" восклицаетъ просвѣщенный классъ людей. "Не установлена ли Машина Вселенной такъ, чтобы двигаться по неизмѣннымъ правиламъ? Весьма вѣроятно, добрые друзья; и я также не могу не вѣрить, что Богъ, относительно Котораго древніе вдохновенные мужи утверждали, что "въ Немъ нѣтъ ни тѣни измѣненія и преложенія", дѣйствительно никогда не измѣняется; что Природа, что Вселенная, -- называть которую машиной мы не можемъ запретить никому, кто этого желаетъ, -- двигается по самымъ неизмѣннымъ правиламъ. А теперь я снова поставлю вамъ старый вопросъ: Да въ чемъ же могутъ состоять эти неизмѣнныя правила, составляющія полную Книгу Статутовъ Природы?"
   "Они изложены въ нашихъ Научныхъ Трудахъ", говорите вы, "въ накопленныхъ записяхъ Человѣческаго Опыта". -- Что же, Человѣкъ, съ своимъ Опытомъ, присутствовалъ при Твореніи и видѣлъ, какъ оно совершилось? Спускались ли люди хотя бы глубочайшей науки внизъ, до основанія Вселенной, и измѣрили ли они все тамъ? Принялъ ли ихъ Творецъ въ Свой Совѣтъ, чтобы они прочли Его основной планъ непознаваемаго Всего и могли затѣмъ сказать: Вотъ что тамъ намѣчено--и ничего болѣе? Увы! никоимъ образомъ! Эти люди науки не были нигдѣ, кромѣ какъ тамъ, гдѣ и мы; они видѣли только на толщину руки глубже, чѣмъ видимъ мы, въ ту Глубину, которая безгранична, безъ дна, какъ и безъ берега".
   "Книга Лапласа о Звѣздахъ, въ которой онъ излагаетъ, что нѣкоторыя Планеты, съ ихъ Спутниками, вращаются вокругъ нашего достопочтеннаго Солнца со скоростью и по орбитѣ, которыя, по величайшей счастливой случайности, ему и ему подобнымъ удалось открыть, -- для меня такъ же драгоцѣнна, какъ и для другихъ. Но это ли то, что ты называешь "Механизмомъ Небесъ" или "Системой Міра", -- это, гдѣ отброшены Сиріусъ и Плеяды и всѣ Гершелевы пятнадцать тысячъ солнцъ въ минуту,-- а нѣсколько жалкихъ пригоршней Лунъ и бездѣйственныхъ Шаровъ были увидѣны, прозваны и отмѣчены на Зодіакальныхъ путевыхъ листкахъ, такъ что мы теперь можемъ болтать объ ихъ приблизительномъ Гдѣ, причемъ ихъ Какъ, ихъ Почему, ихъ Что скрыты отъ насъ какъ бы въ безформенной Пустотѣ?"
   "Система Природы! Для самаго мудраго человѣка, какъ бы ни было обширно его поле зрѣнія, Природа остается совершенно безконечно глубокой, совершенно безконечно обширной, и весь Опытъ надъ ней ограничивается немногими отсчитанными вѣками и отмѣренными квадратными милями. Послѣдовательность измѣненій Природы на нашей ничтожной маленькой Планетѣ отчасти извѣстна намъ; но кто знаетъ, отъ какой иной, болѣе глубокой послѣдовательности они зависятъ, въ какомъ иномъ безконечно болѣе широкомъ Циклѣ (причинъ) вращается нашъ маленькій Эпициклъ? Малявкѣ можетъ быть хорошо извѣстна всякая щелочка и камешекъ, всякое свойство и измѣненіе въ ея маленькомъ родномъ Затонѣ; но понимаетъ ли Малявка Приливы и Отливы Океана и періодическія Теченія, и Пассаты, и Муссоны, и Затменія Луны? А вѣдь благодаря всему этому регулируется состояніе ея маленькаго Затона, и время отъ времени оно можетъ быть (совершенно нечудесно) нарушено и ниспровергнуто. Такая Малявка -- Человѣкъ; его Затонъ -- эта планета Земля; его Океанъ -- неизмѣримое Все; его Муссоны и періодическія Теченія--таинственное слѣдованіе Провидѣнія черезъ Эоны Эоновъ".
   "Мы говоримъ о Книгѣ Природы; и дѣйствительно, она есть Книга, Авторъ и Сочинитель который -- Богъ. Читать ее! Знаешь ли ты, знаетъ ли вообще человѣкъ хотя бы только ея Азбуку? Мы не будемъ спрашивать тебя о ея Словахъ, Выраженіяхъ и великихъ описательныхъ Страницахъ, поэтическихъ и философскихъ, разсѣянныхъ по всей Солнечной Системѣ и на Тысячи Лѣтъ. Это -- книга, написанная небесными гіероглифами, истинно Священными письменами, изъ коихъ даже Пророки счастливы разобрать строчку здѣсь и строчку тамъ. Что же до вашихъ Институтовъ и Академій Наукъ, то они бодро подвизаются и, помощью ловкихъ комбинацій, выхватываютъ изъ середины плотно-сбитаго, нераспутываемо-сплетеннаго гіероглифическаго письма кое-какія Буквы обыкновеннаго Вида и составляютъ изъ нихъ тотъ или другой экономическій Рецептъ, имѣющій высокое значеніе въ Практическомъ примѣненіи. Что Природа больше, чѣмъ какой-то безграничный сборникъ такихъ рецептовъ, или чѣмъ громадная, почти неистощимая домашняя Поваренная Книга, вся тайна которой этимъ способомъ будетъ когда-нибудь раскрыта, -- объ этомъ даже немногимъ и снится.
   "Привычка", продолжаетъ нашъ Профессоръ. "дѣлаетъ изо всѣхъ насъ вралей. Подумай хорошенько и ты увидишь, что Привычка есть величайшій изъ Ткачей и ткетъ для всѣхъ Духовъ Міра воздушныя одѣянія, благодаря которымъ они по-истинѣ живутъ видимо съ нами, какъ исполнительные слуги, въ нашихъ домахъ и мастерскихъ; но ихъ духовная природа становятся поэтому для большинства навсегда скрытой. Философія жалуется, что Привычка завязала намъ глаза съ самаго начала, что мы все дѣлаемъ по Привычкѣ, даже вѣруемъ благодаря ей; что самыя наши Аксіомы, какъ бы мы ни хвастались Свободомысліемъ, чаще всего -- просто такія при-нятыя на вѣру Положенія, относительно которыхъ мы никогда не слыхали, чтобы они подвергались изслѣдованію. Да и что такое вся насквозь Философія, какъ не постоянное сраженіе съ Привычкой, постоянно возобновляемое усиліе перейти (to transcend) за сферу слѣпой Привычки и сдѣлаться такимъ образомъ Трансцендентальнымъ?"
   "Безчисленны иллюзіи и фокусы Привычки; но изо всѣхъ нихъ, можетъ быть, самая остроумная ея уловка, это убѣдить насъ, что Чудесное, черезъ простое повтореніе, перестаетъ быть Чудеснымъ. Правда, благодаря именно этому мы живемъ; ибо человѣкъ долженъ работать такъ же, какъ и удивляться, и постольку Привычка здѣсь добрая нянька, руководящая имъ для его же дѣйствительной пользы. Но она слабая и глупая нянька, или, скорѣе, мы заблуждающіеся, глупые питомцы, если въ часы нашего отдыха и размышленія продолжаемъ то же заблужденіе. Развѣ я долженъ смотрѣть на Поразительное съ глупымъ равнодушіемъ, потому что я видѣлъ его дважды, или двѣсти, или два мил-ліона разъ? Въ Природѣ или въ Искусствѣ нѣтъ причины, почему бы я долженъ былъ такъ поступать, если только я не простая Рабочая Машина, для которой божественный даръ Мысли то же самое, что земной даръ Пара для Паровой машины, сила, помощью которой можетъ быть вьпряденъ хлопокъ и реализованы деньги и цѣнность денегъ".
   "Весьма замѣчательной, сверхъ того, здѣсь, какъ и въ другихъ случахъ, найдешь ты силу Именъ, которыя суть по-истинѣ только видъ такого сотканнаго привычкой, скрывающаго чудеса Одѣянія. Колдовство и всякаго рода Привидѣнія и Демонологію мы теперь называемъ Безуміемъ и Разстройствомъ Нервовъ; но мы рѣдко думаемъ о томъ, что теперь на насъ надвигается новый вопросъ: Что такое Безуміе, что такое Нервы? Какъ и прежде, Безуміе все еще остается таинственно-устрашающимъ, совершенно адскимъ кипящимъ всплескомъ изъ самой Низшей Хаотической Глуби, сквозь этотъ богато расписанный Образъ Творенія, который плаваетъ надъ ней, и который мы называемъ: Реальное. Развѣ Лютерово изображеніе Діавола было менѣе Реально отъ того, было ли оно образовано внутри его тѣлеснаго глаза или внѣ его? Въ каждой, мудрѣйшей Душѣ заключается цѣлый міръ внутренняго Безумія, подлинное Демоническое Царство, изъ котораго по-истинѣ и былъ творчески сооруженъ ея міръ Мудрости, и гдѣ онъ и теперь пребываетъ, подобно обитаемой, цвѣтущей Земной Корѣ на ея темныхъ устояхъ".
   "Но глубочайшими изъ всѣхъ призрачныхъ Видимостей, пригодныхъ для скрытія Чудесъ, какъ и для многихъ другихъ цѣлей, являются двѣ великія основныя мірообъемлющія Видимости -- Пространство и Время. Онѣ, будучи выпрядены и сотканы для насъ даже еще до Рожденія, дабы облечь наше небесное Я для его жизни здѣсь, а также чтобы ослѣпить его, объемлютъ все, какъ міровая ткань, или какъ основа и утокъ, помощью коихъ выпрядаются и вырисовываются всѣ второстепенныя Иллюзіи въ этомъ Призрачномъ Существованіи. Напрасно, пока вы здѣсь, на Землѣ, будете вы стараться сбросить ихъ съ себя; вы можете въ лучшемъ случаѣ только надорвать ихъ на мгновеніе и посмотрѣть сквозь нихъ".
   "У Фортуната была волшебная Шапка; если онъ ее надѣвалъ и желалъ быть Гдѣ-нибудь, онъ тотчасъ же Тамъ и былъ. Этимъ способомъ Фортунатъ восторжествовалъ надъ Пространствомъ; онъ уничтожилъ Пространство. Для него не существовало Гдѣ, а все было Здѣсь. 0, если бы на Вангассе въ Вейснихтво поселился какой-нибудь Шляпникъ и сдѣлалъ бы подобныя касторовыя шляпы для всего человѣчества,--какой міръ мы имѣли бы такимъ образомъ! Еще чудеснѣе, если бы на противоположной сторонѣ этой улицы поселился другой Шляпникъ и, подобно тому, какъ его товарищъ по ремеслу дѣлалъ Шляпы, уничтожающія Пространство, началъ бы дѣлать шляпы, уничтожающія Время! Я пріобрѣлъ бы обѣ, будь то на мои послѣдніе гроши; но въ особенности вторую. Надвинуть свою касторовую шляпу и, только пожелавъ быть Гдѣ-нибудь, прямо уже и быть Тамъ! Затѣмъ, надвинуть свою другую касторовую шляпу и, только пожелавъ быть Коіда-нибудь, прямо уже и быть Тогда! Это было бы по-истинѣ еще величественнѣе: перенестись по желанію отъ Огненнаго Созданія Міра къ его Огненному Концу; здѣсь исторически находиться въ Первомъ Вѣкѣ, бесѣдуя лицемъ къ лицу съ Павломъ и Сенекой; тамъ -- пророчески въ Тридцать первомъ, бесѣдуя так-же лицемъ къ лицу съ другими Павлами и Сенеками, которые доселѣ еще скрыты въ глубинѣ этого послѣдняго Времени!"
   "Или, можетъ быть, ты думаешь, что это невозможно, невообразимо? Что же, Прошлое уничтожено или только прошло? Будущее не существуетъ или только будетъ? Твои мистическія способности, Память и Надежда, уже отвѣчаютъ тебѣ; черезъ эти мистическіе пути ты, землею ослѣпленный, уже вызываешь и Прошлое, и Будущее и сообщаешься съ ними, хотя пока еще смутно и нѣмыми кивками. Завѣсы Вчера спущены; завѣсы Завтра взвиваются; но и Вчера и Завтра, оба существуютъ. Проникни сквозь элементъ Времени, взгляни въ Вѣчность. Вѣрь тому, что ты находишь написаннымъ въ святилищахъ Человѣческой Души, подобно тому какъ и всѣ Мыслители, во всѣ Времена благоговѣйно читали тамъ, что Время и Пространство не суть боги, но созданія Бога; что у Бога есть какъ всеобщее Здѣсь, такъ и вѣчное Теперь".
   "И видишь ли ты въ нихъ проблескъ Безсмертія? -- 0 Небо! Бѣлый надгробный Памятникъ Любимаго Существа, которое умерло у насъ на рукахъ и должно было быть оставлено здѣсь, позади насъ, Памятникъ, который поднимается въ отдаленіи, какъ блѣдный, печально удаляющійся Путевой Столбъ, чтобы говорить, сколь много трудныхъ, печальныхъ миль мы уже прошли въ одиночествѣ , -- вѣдь онъ только блѣдная, призрачная Иллюзія! Вѣдь утраченный Другъ все еще -- таинственно Здѣсь, подобно тому, какъ и мы Здѣсь таинственно, съ Богомъ! -- Знай за истину, что лишь Тѣни Времени погибли или могутъ погибнуть; что истинная Сущность всего, что было, всего, что есть, и всего, что будетъ, есть всегда и на-вѣки. Если это, къ не-счастію, покажется тебѣ новымъ, ты можешь взвѣсить это на досугѣ въ теченіе ближайшихъ двадцати лѣтъ или ближайшихъ двадцати столѣтій. Повѣрить этому ты долженъ: понять этого ты не можешь".
   "Что Формы Мысли, Пространство и Время, жить въ которыхъ мы разъ навсегда посланы на эту Землю, должны обусловливать и опредѣлять всѣ наши Практическія разсужденія, понятія, представленія, или идеи, это кажется безусловно правильнымъ, справедливымъ и неизбѣжнымъ. Но что они, сверхъ того, захватываютъ такую же власть надъ чисто умственнымъ Размышленіемъ и ослѣпляютъ насъ по отношенію къ чудесамъ, лежащимъ повсюду около насъ, -- это отнюдь не представляется таковымъ же. Допусти Пространство и Время въ ихъ законномъ качествѣ Формъ Мысли и даже, если хочешь, въ ихъ совершенно незаконномъ качествѣ Реальностей, и обсуди затѣмъ самъ съ собой, какъ ихъ тонкія личины скрываютъ отъ насъ самую яркую лучезар-ность Бога! Не было ли бы, напр., чудеснымъ, если бы я могъ протянуть руку и схватить Солнце? Но однако ты видишь ежедневно, какъ я протягиваю руку и схватываю ею многія вещи и махаю ими туда и сюда. Итакъ, что же ты: болъшой ребенокъ, который воображаетъ, что чудо заключается въ миляхъ разстоянія или въ фунтахъ вѣса, и не видитъ, что истинное, необъяснимое, открывающее Бога чудо заключается въ томъ, что я вообще могу протянуть руку; что я имѣю свободную силу схватить ею что-нибудь? Неисчислимы другіе обманы такого же рода и скрывающія чудо заблужденія, которыя Пространство продѣлываетъ надъ нами".
   "Еще хуже обстоитъ дѣло съ Временемъ. Самый великій антимагъ и всемірный скрыватель чудесъ есть это самое лживое Время. Если бы у насъ была уничтожающая Время Шапка, то стоило бы намъ надѣть ее хоть разъ, чтобы увидать себя въ Мірѣ Чудесъ, въ которомъ вся вымышленная или подлинная Тауматургія и всякія штуки Магіи были бы превзойдены. Но, къ несчастію, у насъ нѣтъ такой Шапки, а человѣкъ,-- бѣдный глупецъ! -- можетъ лишь изрѣдка и то въ недостаточной мѣрѣ справляться безъ нея".
   "Развѣ не было бы чудесно, напримѣръ, если бы Орфей или Амфіонъ построили стѣны rивъ однимъ звукомъ своей Лиры? Однако, скажите мнѣ: Кто построилъ эти стѣны Вейснихтво, пригласивъ всѣ песчаниковые утесы протанцовать сюда изъ Steinbruch (нынѣ огромной Троглодитовой пещеры съ страшными, покрытыми зеленью лужами) и соединиться въ Дорическія и Іоническія колонны, четырехугольные каменные дома и благородныя улицы? Не былъ ли то еще гораздо высшій Орфей или Орфеи, кто въ прошедшія столѣтія, помощью божественной музыки Мудрости, достигъ того, чтобы цивилизовать Человѣка? Нашъ Высочайшій Орфей странствовалъ въ Іудеѣ восемнадцать вѣковъ тому назадъ; Его небесная мелодія, разливаясь въ безыскусственныхъ родныхъ звукахъ, плѣнила восхищенныя души людей и, исходя изъ истинной небесной мелодіи, до сихъ поръ разливается и звучитъ во всѣхъ нашихъ сердцахъ, хотя теперь уже съ аккомпаниментами тысячи родовъ и съ богатыми симфоніями, и модулируетъ и божественно ведетъ ихъ. Чудо ли то, что совершается въ два часа, и перестанетъ ли оно быть чудеснымъ, если совершится въ два милліона часовъ? Не только rивы были построены помощью музыки Орфея, -- но безъ музыки какого-нибудь вдохновеннаго Орфея ни одинъ городъ не былъ по-строенъ и ни одно дѣло, которымъ хвалится человѣкъ, никогда не было сдѣлано".
   "Сотри Иллюзіи Времени; взгляни, если у тебя есть глаза, отъ близкой двигающей причины къ ея далеко отстоящему Двигателю. Развѣ ударъ, который передался черезъ весь млечный путь эластическихъ шаровъ, былъ менѣе ударомъ, чѣмъ если бы былъ ударенъ и подброшенъ вверхъ только послѣдній шаръ? О, если бы я могъ (помощью уничтожающей Время Шапки) перенести тебя отъ Начала къ Концу! Какъ раскрылось бы твое зрѣніе, и какъ твое сердце разгорѣлось бы въ Морѣ Свѣта небесныхь чудесъ! Тогда увидалъ бы ты, что эта прекрасная Вселенная, даже въ малѣйшихъ своихъ об-ластяхъ, есть самымъ подлиннымъ образомъ Градъ Божій подъ звѣзднымъ сводомъ, что въ каждой звѣздѣ, въ каждой былинкѣ и тѣмъ болѣе въ каждой Живой Душѣ всегда сіяетъ слава присутствующаго Бога. Но Природа, которая есть Одѣяніе Бога во Времени и открываетъ Его мудрому, -- скрываетъ Его отъ безумнаго".
   "И далѣе, можетъ ли быть что-нибудь болѣе чудесное, чѣмъ дѣйствительный, настоящій Духъ? Англичанинъ Джонсонъ всю свою жизнь страстно желалъ видѣть таковаго, но не могъ, хотя и ходилъ въ Кокъ-Лэнъ, а оттуда -- подъ церковные своды, и постукивалъ по гробамъ. Глупый Докторъ! Развѣ онъ никогда не смотрѣлъ своимъ умственнымъ взоромъ такъ же, какъ тѣлеснымъ, вокругъ себя, въ это полное теченіе человѣческой Жизни, которую онъ такъ любилъ? Неужели онъ никогда не посмотрѣлъ даже хотя бы въ самого Себя? Добрый Докторъ былъ Духомъ, столь дѣйствительнымъ и настоящимъ, какого только могла пожелать его душа; и болѣе того: милліоны Духовъ странствовали по улицамъ рядомъ съ нимъ. Еще разъ говорю я: сотри Иллюзію Времени; сожми шестьдесятъ лѣтъ въ шестьдесятъ секундъ: что такое былъ онъ, что такое мы? Развѣ мы не Духи, которымъ придана форма тѣла, форма Явленія, и которые снова исчезаютъ въ воздухъ и въ Невидимость? Это не метафора, -- это простой научный фактъ: мы возникаемъ изъ Ничто, принимаемъ Образъ и дѣлаемся Явленіями; вокругъ насъ, какъ вокругъ самыхъ подлинныхъ привидѣній, -- Вѣчность, а для Вѣчности секунды все равно что годы и эоны. Не достигаютъ ли сюда звуки Любви и Вѣры, какъ бы отъ струнъ небесной арфы, подобно Пѣнію блаженныхъ Душъ? И далѣе: развѣ мы не визжимъ и не пищимъ (въ нашихъ сварливыхъ совиныхъ спорахъ и пререканіяхъ); развѣ мы не скользимъ роковымъ образомъ, слабые и боязливые, или не шумимъ (poltern) и не веселимся въ нашей безумной Пляскѣ Смерти, пока благоуханіе утренняго воздуха не призоветъ насъ къ нашему тихому Жилищу, пока не пробудится полная сновидѣній Ночь и не станетъ Днемъ? Гдѣ теперь Александръ Македонскій? Слѣдуетъ ли еще за нимъ стальная Рать, которая вопила въ свирѣпыхъ кликахъ битвы при Иссѣ и Арбелѣ? Или они всѣ окончательно исчезли, какъ и подобаетъ спугнутымъ Домовымъ? Также и Наполеонъ и его Бѣгства изъ Москвы и Аустерлицкія Кампаніи? Что все это, какъ не самая настоящая Охота Духовъ, которая теперь пронеслась мимо со всѣмъ своимъ завывающимъ шумомъ, дѣлавшимъ Ночь отвратительной? -- Духи! Около тысячи милліоновъ ихъ открыто ходитъ по Землѣ среди бѣла дня; съ полсотни ихъ исчезло, съ полсотни появилось, прежде, чѣмъ твои часы тикнули одинъ разъ".
   "0 Небо! Таинственно, страшно думать, что мы не только носимъ каждый въ себѣ будущаго Духа, но что мы и теперь уже самымъ подлиннымъ образомъ Духи. Эти Члены, откуда мы ихъ имѣемъ? Эта бурная Сила, эта кровь жизни съ ея кипучею Страстью? Все это прахъ и тѣнь, Система тѣней, соединенныхъ вокругъ нашего Я, въ которой, на нѣсколько мгновеній или на нѣсколько лѣтъ, Божественная сущность должна открываться во плоти. Этотъ воинъ на своемъ сильномъ боевомъ конѣ, -- огонь горитъ въ его глазахъ, сила таится въ его рукѣ и сердцѣ; но и воинъ, и боевой конь -- призракъ, проявленная Сила, и ничего болѣе. Они гордо попираютъ землю, какъ будто бы земля была твердой субстанціей. Безумный! Земля только перепонка; она лопается на-двое, -- и воинъ и боевой конь погружаются глубже всякаго лота. Лота? Само воображеніе не можетъ слѣдовать за ними. Немного временн тому назадъ,-- ихъ не было; еще немного времени, -- и ихъ уже нѣтъ, самаго праха ихъ нѣтъ".
   "Такъ было изначала, такъ будетъ до конца. Поколѣніе за Поколѣніемъ принимаетъ на себя форму Тѣла и, исходя изъ Киммерійской Ночи, съ порученіемъ отъ Неба, выступаетъ впередъ. Какіе въ каждомъ изъ нихъ есть Сила и Огонь, тѣ оно и упо-требляетъ. Одно мелетъ на мельницѣ Ремесла; другое подобно охотнику, карабкается на головокружительныя Альпійскія высоты Науки; иное разбивается въ куски о скалы Борьбы, въ войнѣ съ своимъ ближнимъ, -- и затѣмъ этотъ посланникъ Неба отзывается назадъ. Его земное Одѣяніе ниспадаетъ и скоро дѣлается даже для Чувства исчезнувшею Тѣнью. Такимъ образомъ, подобно какому-то дико пылающему, дико гремящему обозу Небесной Артиллеріи, это таинственное Человѣчество гремитъ и пылаетъ въ длинно растянувшемся, быстро смѣняющемся величіи, черезъ неизвѣстныя бездны. Такъ, подобно созданному Богомъ, дышащему огнемъ Духу-Привидѣнію, появляемся мы изъ Пустоты, бурно спѣшимъ черезъ удивленную Землю, затѣмъ погружаемся опять въ Пустоту. Земныя горы сравниваются, ея моря наполняются при нашемъ проходѣ: можетъ ли Земля, которая только мертва и призракъ, противостоять Духамъ, которыя имѣютъ реальность и живы? На самомъ твердомъ адамантѣ отпечатываются наши слѣды; послѣдній Рядъ войска можетъ разобрать слѣды самаго перваго Авангарда. Но откуда? -- 0 Небо, куда? Чувство не знаетъ; Вѣра не знаетъ, -- кромѣ только одного: черезъ Тайну къ Тайнѣ, отъ Бога къ Богу". .
   "И Сами мы вещественны, какъ сны.
   Изъ насъ самихъ родятся сновидѣнья,
   И наша Жизнь лишь сномъ окружена!" [1]).
  
  
  
  
   [1] Пер. Сатина.
  

ГЛАВА IX.

Обозрѣніе.

   Здѣсь, наконецъ, возникаетъ важный вопросъ: многіе ли Британскіе Читатели дѣйствительно до стигли съ нами новой обѣтованной земли? Открывается ли теперь наконецъ передъ ними Философія Одежды? Дологъ и полонъ приключеній былъ путь: отъ этихъ, наиболѣе обиходныхъ, осязаемыхъ Шерстяныхъ Оболочекъ Человѣка, черезъ его удивительныя Тѣлесныя Одѣянія и его удивительные Общественные Уборы, вплоть до Одѣянія самой Души его Души, до самихъ Времени и Пространства! А теперь, -- духовная, вѣчная Сущность Человѣка и Человѣчества, обнаженная отъ такихъ обертокъ, начинаетъ ли она въ какой-нибудь мѣрѣ открывать самое себя? Многіе ли читатели могутъ различить, смутно, какъ сквозь стекло, въ широкихъ неопредѣленныхъ контурахъ, нѣкоторыя первыя начала Человѣческаго Существованія, -- то, что измѣняемо, отдѣленнымъ отъ того, что неизмѣняемо? Начинаетъ ли имѣть для насъ какое-нибудь значеніе эта рѣчь Духа Земли въ Фаустѣ:
   Такъ по шумному Вѣчности рѣя станку,
   Божеству я одежду живущую тку,[1])--
   или эта другая, тысячекратно повторяемая рѣчь Мага, Шекспира:
   Какъ эти безосновныя видѣнья,
   И храмы, и роскошные дворцы,
   И тучами увѣнчанныя башни,
   И самый нашъ великій шаръ земной
   Со всѣмъ, что въ немъ находится понынѣ,--
   Исчезнетъ все, слѣда не оставляя? [2])
   Однимъ словомъ, стоимъ ли мы наконецъ благополучно въ далекой области Поэтическаго Творчества и Палингенезіи, гдѣ этотъ Фениксъ, Смерть-Рожденіе Человѣческаго Общества и всѣхъ Человѣческихъ Вещей, представляется возможнымъ, видится, какъ неизбѣжный? Не по трезвому вычисленію, а лишь по сладостной надеждѣ можетъ Издатель предполагать, что многіе перешли безъ приключеній по этому въ высшей степени неудовлетворительному, неслыханному Мосту, который онъ теперь, съ помощью Неба, имѣлъ возможность, какъ онъ замѣчаетъ, довести до конца, если не вполнѣ завершить. Издатель не могъ построить твердой арки, перекидывающейся черезъ Непроходимое мощеной большой дорогой, -- а лишь, какъ было сказано, нѣкоторые неправильные ряды плотовъ, безпокойно на немъ плавающихъ. Увы, скачки съ плота на плотъ были слишкомъ часто весьма опаснаго характера: темнота, природа стихіи --все было противъ насъ! Тѣмъ не менѣе, не могъ ли, тамъ и сямъ, одинъ изъ тысячи, снабженный дискурсивностью ума, рѣдкой въ наши дни, прочистить себѣ проходъ, не взирая ни на что? Немногіе счастливцы! Маленькая группа Друзей! Добро пожаловать, мужайтесь! Постепенно глазъ привыкаетъ къ своей новой Обстановкѣ; рука можетъ протянуться, чтобы въ ней работать. Въ великой и по-истинѣ высочайшей работѣ Палингенезіи --вотъ гдѣ вы будете трудиться, каждый соотвѣтственно своему умѣнію. Новые работники подойдутъ; новые Мосты будутъ построены, да и нашъ собственный жалкій Мостъ изъ связанныхъ плотовъ, не будетъ ли, пожалуй, во время вашихъ переходовъ взадъ и впередъ, исправленъ во многихъ мѣстахъ, пока онъ не сдѣлается совершенно твердымъ, проходимымъ даже для хромыхъ?
   Между тѣмъ, изъ безчисленнаго множества тѣхъ, которые отправились съ нами, радостные и полные надежды, -- гдѣ теперь безчисленный остатокъ, котораго мы болѣе не видимъ около себя? Большинство отступило и стоитъ, смотря издали, съ несочувственнымъ удивленіемъ, на нашъ путь. Немало и такихъ, которые, торопясь съ большимъ мужествомъ впередъ, потеряли точку опоры или оступились и теперь плывутъ, утопая въ потокѣ Хаоса: нѣкоторые -- къ этому берегу, нѣкоторые -- къ тому. И имъ также должна быть протянута рука помощи, или по крайней мѣрѣ --сказано слово ободренія.
   Или, чтобы говорить безъ метафоры, -- каковымъ способомъ выраженія Тейфельсдрекъ, къ несчастію, нась нѣсколько заразилъ, -- можетъ ли быть скрыто отъ Издателя, что многіе Британскіе Читатели сидятъ надъ этимъ чтеніемъ, съ совершенно ошеломленной головой и скорѣе огорченные, чѣмъ наученные настояшимъ Трудомъ? Да, уже давно многіе Британскіе Читатели, какъ и теперь, спрашивали съ чѣмъ-то, похожимъ на ворчаніе: къ чему все это ведетъ? или: какая въ этомъ польза?
   Въ видахъ наполненія твоего кошелька или иной помощи твоей пищеварительной способности, о Британскій Читатель, это ни къ чему не ведетъ, и въ этомъ нѣтъ никакой пользы, но скорѣе -- наоборотъ, ибо это что-нибудь да стоитъ тебѣ. Тѣмъ не менѣе, если Тейфельсдрекъ, и мы съ его помощыо, провели тебя черезъ эту мало обѣщавшую Калитку, въ настоящую Страну Сновидѣній: если черезъ Покровъ Одежды, какъ черезъ магическое Ріеrrе-Регtuis, ты заглянулъ хоть на нѣсколько мгновеній въ область Чудеснаго, и видишь и чувствуешь, что твоя ежедневная жизнь окружена Чудомъ и основана на Чудѣ, и что самые твои покрывала и штаны суть Чудеса, -- тогда ты получилъ пользу свыше всякой цѣны денегъ и обязанъ благодарностью по отношенію къ нашему Профессору. И можетъ быть даже ты откроешь въ какихъ-нибудь литературныхъ Чайныхъ кружкахъ твои благосклонныя уста и во всеуслышаніе выразишь это.
   И далѣе: не замѣтилъ ли ты, можетъ быть, тѣмъ временемъ, что всѣ Символы суть Одежды; что всѣ Формы, въ которыхъ Духъ проявляетъ себя чувству, внѣшнимъ ли образомъ, или въ воображеніи, суть Одежды, -- и что такимъ образомъ не только пергаментная Великая Хартія, которую Портной чуть не изрѣзалъ себѣ на мѣрки, но и Торжественность и Авторитетъ Закона, священность Величества и всѣ низшія формы Почитаемаго (Достойнаго) суть собственно Наряды и Одежды; и самыя Тридцать де-вять Статей суть статьи посильнаго приспособленія (для Религіозной Идеи)? Въ такомъ случаѣ, не слѣдуетъ ли также допустить, что эта Наука объ Одеждѣ есть Наука возвышенная и можетъ при гораздо болѣе глубокомъ изученіи съ твоей стороны при-нести болѣе богатый плодъ; что она занимаетъ научное мѣсто на ряду съ Кодификаціей и Политической Экономіей и съ Теоріей Британской Конституціи; даже болѣе, что она смотритъ, съ своей пророческой высоты, на всѣ эти науки сверху внизъ, какъ на столько же ткацкихъ и прядиленъ, гдѣ тѣ Одѣянія, которыя собственно она должна была бы прилаживать, освящать и распредѣлять, ткутся и выпрядаются механически и притомъ слишкомъ часто угрюмыми, голодными ремесленниками, не видящими далѣе своего носа?
   Но опуская все это, а еще болѣе все, что касается Натуральнаго Супернатурализма, и вообще все, что имѣетъ отношеніе къ Послѣднему, или Трансцендентальному отдѣлу этой Науки, или относится, хотя отдаленно, къ обѣщанному Труду о Palingenesie der menschlichen Gesellschaft (о Возрожденіи Общества), мы скромно утверждаемъ, что ни одна область Философіи Одежды, даже самая элементарная, не лишена непосредственной цѣнности, но что изо всѣхъ могутъ быть извлечены безчисленные выводы практическаго свойетва. Чтобы не говорить ничего обо всѣхъ этихъ многозначительныхъ соображеніяхъ, этическихъ, политическихъ, символическихъ, которыя тѣснятъ нашего Философа Одежды съ самаго порога его Науки; чтобы не говорить ничего объ этихъ "архитектурныхъ идеяхъ", которыя какъ мы видѣли, скрываются въ основѣ всѣхъ Модъ, и нѣкогда, полнѣе раскрывъ себя, приведутъ къ важнымъ переворотамъ, -- взглянемъ на минуту, и при самомъ слабомъ свѣтѣ Философіи Одежды, на то, что можетъ быть названо Одѣвательнымъ Классомъ нашихъ ближнихъ. И здѣсь также, не останавливаясь взоромъ на томъ, гдѣ столь многое было бы достойно разсмотрѣнія, -- на милліонахъ прядильщиковъ, ткачей, сукноваловъ, красильщиковъ, стиральщиковъ и выжимальщиковъ, которые копошатся и возятся въ своихъ темныхъ углахъ, чтобы дѣлать намъ Одежды, и умираютъ, чтобы мы могли жить, -- позвольте намъ только обратить вниманіе читателя на два маленькихъ отдѣла Человѣчества, которые подобно моли, могутъ быть разсматриваемы, какъ Платяныя Животныя, какъ созданія, которыя живутъ, двигаются и имѣютъ всё своё существованіе въ Одеждѣ: мы подразумѣваемъ Дэнди и Портныхъ.
   По отношенію къ обоимъ этимъ маленькимъ отдѣламъ, можно утверждать безъ опасенія, что общественное чувство, непросвѣщенное Философіей, находится въ заблужденіи, и что здѣсь даже нарушены законы гуманности, -- какъ, можетъ быть, это съ избыткомъ выяснится читателямъ изъ двухъ слѣдующихъ Главъ.
  
  
   [1] Пер. Вронченко.
   [2] Пер. Сатина.
  

Глава X

Корпорація Дэнди.

   Прежде всего, касательно Дэнди, разсмотримъ, съ нѣкоторой научной строгостью, что собственно есть Дэнди. Дэнди есть Человѣкъ, носящій Одежду, Человѣкъ, котораго ремесло, обязанность и все существованіе заключается въ ношеніи Одежды. Всѣ способности его души, духа, кошелька и личности героически посвящены этому одному объекту, мудрому и хорошему ношенію Одежды; такъ что, какъ другіе одѣваются, чтобы жить, онъ живетъ, чтобы одѣваться. Всеобъемлющая важность Одежды, чтобы доказать которую Германскій Профессоръ, съ безпримѣрною ученостью и остроуміемъ, пишетъ цѣлый громадный Трудъ, -- въ умѣ Дэнди раскры-вается безъ усилія, какъ бы по инстинкту генія; онъ вдохновленъ Одеждой; онъ -- Поэтъ Одежды. То, что Тейфельсдрекъ назвалъ бы "Божественной Идеей Одежды", родилось вмѣстѣ съ нимъ, и эта Идея, подобно всѣмъ другимъ такимъ Идеямъ, должна выразиться внѣшнимъ образомъ, или разбить его сердце на куски въ невыразимой смертельной тоскѣ.
   Но, какъ благородный энтузіастъ-творецъ, онъ безстрашно приводитъ свою Идею въ Дѣйствіе; показываетъ себя человѣчеству въ особенномъ костюмѣ, проходитъ, какъ свидѣтель и живой Мученикъ вѣчнаго міра Одежды. Мы назвали его Поэтомъ: развѣ его тѣло не есть (набитый) пергаментъ, на которомъ онъ пишетъ, искусными Геддерсфильдскими красками, Сонетъ въ честь брови своей возлюбленной? Или, скажемъ лучше, Эпосъ и Clotha Virumque cano [1]) для всего міра въ Макароническихъ стихахъ, которые можетъ прочитать всякій встрѣчный? И даже, если вы допустите, а это, кажется, возможно, что Дэнди обладаетъ принципомъ мышленія и нѣкоторыми познаніями о Времени и Пространствѣ, -- то не заключается ли въ этомъ посвященіи Жизни Платью, въ этомъ столь добровольномъ принесеніи въ жертву Безсмертнаго Преходящему, нѣчто (хотя въ обратномъ порядкѣ) изъ того сліянія и отождествленія Вѣчности съ Временемъ, которыя, какъ мы видѣли, образуютъ характеръ Пророка?
   И вотъ, за все это непрерывное Мученичество, и Поэзію, и даже Пророчество, чего же требуетъ Дэнди себѣ взамѣнъ? Единственно, можно сказать, чтобы вы признали его существованіе; чтобы вы допустили, что онъ -- живой объектъ, или -- если ужъ не такъ, то хоть объектъ видимый, или вещь, которая можетъ отражать лучи свѣта. Вашего серебра и вашего золота (сверхъ того, что ему уже обезпечилъ скупой Законъ)--онъ не домогается, -- только взгляда вашихъ глазъ. Поймите его мисти-ческое значение или совершенно просмотрите его и истолкуйте ложно, но только взгляните на него, и онъ удовлетворенъ. Не можемъ ли мы съ полнымъ основаніемъ стыдить неблагодарный міръ, который отказываетъ даже въ этой скудной милости; который растрачиваетъ свою зрительную способность на высушенныхъ Крокодиловъ и Сіамскихъ Близнецовъ, а на домашнее чудесное чудо изъ чудесъ, на живаго Дэнди, смотритъ съ бѣглымъ равнодушіемъ и съ едва скрываемьшъ презрѣніемъ! Ни одинъ Зоологъ не помѣщаетъ его среди Млекопитающихъ, ни одинъ Анатомъ не разсѣкаетъ его тщательно: видѣли ли мы когда какой-нибудь вспрыснутый Препаратъ Дэнди въ нашихъ Музеяхъ, какой-нибудь
   образецъ его, сохраняемый въ спирту? Какъ ни старается Лордъ Геррингбонъ [2]) одѣвать себя въ табачно - коричневую пару, съ табачно - коричневой сорочкой и ботинками, все это ничему не помогаетъ: непрозорливая публика, занятая болѣе грубыми потребностями, проходитъ невнимательно въ другую сторону.
   Вѣкъ Любознательности, какъ и вѣкъ Рыцарства, собственно говоря, уже совершенно отошелъ. Правда, можетъ быть, онъ отошелъ только ко сну, ибо вотъ возникаетъ Философія Одежды, дабы воскресить -- довольно странно! -- оба, и тотъ, и другой! Если здоровые взгляды этой Науки превозмогутъ, то истинная природа Британскаго Дэнди и мистическое значеніе, которое въ немъ заключается, не останутся болѣе вѣчно скрытыми подъ смѣшными и плачевными заблужденіями. Пусть слѣдующая длинная Выписка изъ Профессора Тейфельсдрека представитъ предметъ, если не въ его истинномъ свѣтѣ, то по крайней мѣрѣ на пути къ тому. Должно сожалѣть, впрочемъ, что здѣсь, какъ столь часто и въ другихъ мѣстахъ, ясная философская проницательность Профессора отчасти омрачена нѣкоторой примѣсью почти совиной подслѣповатости или какой-то иной искаженной, безплодной, иронической тенденціи; наши читатели сами рѣшатъ, какой.
   "Въ наши разсѣянныя времена", пишетъ онъ, "когда Религіозный Принципъ, забытый болъшинствомъ, либо таится, невидимый, въ сердцахъ немногихъ добрыхъ людей, ища и стремясь и молчаливо работая тамъ къ какому-нибудь новому Откровенію; либо же странствуетъ, бездомный, посвѣту, подобно обезтѣленной душѣ, ищущей своей земной организаціи; -- въ какія только странныя формы Суевѣрія и Фанатизма не облекается онъ среди этихъ своихъ попытокъ и поисковъ! Высшій Энтузіазмъ природы человѣка пока остается безъ Показателя; но тѣмъ не менѣе онъ продолжаетъ существовать, неразрушимый, неутомимо-дѣятельный, и слѣпо работаетъ въ великой хаотической безднѣ; и такимъ образомъ Секта за Сектой и Церковь за Церковью постоянно вновь возникаютъ и снова исчезаютъ, для новыхъ метаморфозъ".
   "Особенно наблюдается это въ Англіи, которая, какъ самая богатая и наиболѣе дурно образованная изъ Европейскихъ націй, какъ разъ представляетъ тѣ элементы (именно Тепла и Темноты), въ которыхъ наилучшимъ образомъ зарождаются такія уродства и чудовищности. Среди новѣйшихъ Сектъ въ этой странѣ, одна изъ самыхъ замѣчательныхъ и близко связанныхъ съ нашимъ настоящимъ предметомъ есть секта Дэнди; здѣсь будутъ вполнѣ умѣстны тѣ небольшія свѣдѣнія касательно ея, какія только я былъ способенъ добыть".
   "Правда, нѣкоторые изъ Англійскихъ Журналистовъ, люди вообще безъ чувства Религіознаго Принципа или пониманія его проявленій, говорятъ, въ своихъ краткихъ загадочныхъ замѣткахъ, что будто это скорѣе Свѣтская секта, а не Религіозная; тѣмъ не менѣе, для психологическаго глаза ея благочестивый и даже жреческій характеръ открывается достаточно ясно. Принадлежитъ ли она къ области Поклоненія Фетишамъ или Поклоненія Героямъ, т.-е. Политеизма, или къ какой-нибудь другой области, это должно при настоящемъ состояніи нашего знакомства съ ней остаться нерѣшеннымъ (schweben). Впрочемъ, нѣкоторый оттѣнокъ Манихеизма, но, правда, не въ Гностической формѣ, достаточно въ ней различимъ, а равно (ибо человѣческое Заблужденіе двигается по окружности и черезъ извѣстные промежутки снова проявляется) --замѣтно незначительное сходство съ извѣстнымъ суевѣріемъ нѣкоторыхъ аскетовъ-отшельниковъ, которые, воздерживаясь отъ всякой пищи и пристально глядя въ теченіе достаточнаго времени на собственный пупокъ, достигаютъ того, что различаютъ въ немъ истинное Откровеніе Природы и Раскрытое Небо. Но по моему личному мнѣнію, Секта Дэнди есть, повидимому, какъ-будто лишь новая модификація, приноровленная къ новому времени, того первоначальнаго Суевѣрія, Самопоклоненія, -- которое Зороастръ, Конфуцій, Магометъ и другіе старались скорѣе подчинить и ограничить, чѣмъ искоренить, и которое было совершенно отвергнуто лишь въ болѣе чистыхъ формахъ Религіи. Благодаря этому, если кто-нибудь предпочитаетъ назвать его ожившимъ Ариманизмомъ или новымъ видомъ Поклоненія Демонамъ, я не имѣю, по крайней мѣрѣ насколько это теперь видно, никакихъ возраженій".
   "Впрочемъ, эти люди, одушевленные ревностью новой Секты, проявляютъ мужество и настойчивость и всю ту силу, какая только имѣется въ природѣ человѣка, какъ бы она ни была порабощена. Они выказываютъ большую чистоту и обособленность, отличаютъ себя особымъ костюмомъ (относительно котораго были сдѣланы нѣкоторыя замѣчанія въ первой части этого Труда), а равно, насколько это возможно, и особымъ языкомъ (повидимому, нѣкоторымъ искаженнымъ Lingua Franca или Англо-Французскимъ), -- и въ общемъ стараются поддержать чисто-Назорейскій образъ жизни и соблюдать себя незапятнанными отъ міра".
   "У нихъ есть свои Храмы, изъ коихъ главный, -- какъ въ древности Іерусалимскій Храмъ, -- стоитъ въ ихъ метрополіи и называется Almack [3]), слово неизвѣстной этимологіи. Они поклоняются преимущественно ночью и имѣютъ своихъ Верховныхъ жрецовъ и Верховныхъ жрицъ, которые, впрочемъ, не сохраняютъ сана на всю жизнь. Обряды, которые нѣкоторыми считаются Менадическаго рода, или, можетъ быть, даже съ Элевзинскимъ или Кабирическимъ характеромъ, содержатся въ строгой тайнѣ. Не отсутствуютъ у этой секты и священныя книги: ихъ они называютъ Модными Романами, хотя канонъ ихъ еще не законченъ, и нѣкоторыя каноничны, а другія нѣтъ".
   "Такихъ священныхъ книгъ, я, не безъ значительныхъ затратъ, самъ пріобрѣлъ нѣсколько образцовъ и, въ надеждѣ получить истинныя, полныя свѣдѣнія и съ ревностью, которая приличествуетъ Изслѣдователю Одежды, засѣлъ за ихъ разборъ и изученіе. Но совершенно напрасно, -- ибо моя солидная способность чтенія, въ довѣріи къ которой міръ не откажетъ мнѣ, -- была здѣсь впервые побѣждена и сведена на нѣтъ. Напрасно призывалъ я всю мою энергію (mich weidlich anstrengte) и дѣлалъ самыя крайнія усилія: къ концу нѣкотораго короткаго промежутка времени я бывалъ неизмѣнно охваченъ не столько тѣмъ, что я могъ бы назвать жужжаніемъ въ моихъ ушахъ, сколько нѣкотораго родѣ безконечнымъ, невыносимымъ звукомъ варгана и рѣзкимъ свистомъ въ нихъ, -- за которымъ скоро и внезапно слѣдовалъ ужаснѣйшій видъ Магнетическаго Сна. И если я старался стряхнуть его прочь и безусловно не хотѣлъ сдаваться, то наступало доселѣ неиспытанное ощущеніе, какъ бы Deli-rium tremens, и я распускался до полнаго разслабленія, пока, наконецъ, по предписанію Доктора, опасавшагося гибели всѣхъ моихъ умственныхъ и тѣлесныхъ способностей и общаго нарушенія здоровья, я, хотя неохотно, но рѣшительно отъ нихъ отказался. Не дѣйствовало ли здѣсь какое-нибудь чудо, подобно этимъ огненнымъ шарамъ и надземнымъ и подземнымъ привидѣніямъ, которыя, при Еврейскихъ Мистеріяхъ, также не разъ отпугивали Непосвященныхъ? Какъ бы то ни было, такая неудача съ моей стороны, послѣ самыхъ большихъ усилій, должна оправдать несовершенство этого очерка, который, хотя совершенно не полонъ, но все же наиболѣе полный, какой я только могъ дать о Сектѣ, слишкомъ странной, чтобы быть пропущенной".
   "При той любви къ моей собственной жизни и разсудку, которую я питаю, никакая сила не заставитъ меня, какъ частное лицо, открыть второй Модный Романъ. Но, къ счастію, въ этомъ затрудненіи простирается изъ облаковъ рука, благодаря чему мнѣ ниспосылается если не побѣда, то освобожденіе. Въ одномъ изъ Книжныхъ тюковъ, которые Stillschweigen'sche Buchhandlung имѣетъ обычай ввозить изъ Англіи, пришли, какъ обыкновенно, различные негодные печатные листы (MaculaturblДtter), въ каче-чествѣ внутренней обертки. Философъ Одежды, съ нѣкоторымъ Магометанскимъ почитаніемъ даже негодной бумаги, въ которой иногда попадаются любопытныя свѣдѣнія, не пренебрегаетъ бросить на нихъ взглядъ. Пусть читатели судятъ объ его удивленіи, когда на одномъ изъ такихъ попорченныхъ и негодныхъ листовъ, вѣроятно, выброшенной части какого-нибудь англійскаго періодическаго изданія вродѣ тѣхъ, которыя они называютъ Magazine, --
   оказалось нѣчто подобное Диссертаціи объ этомъ самомъ предметѣ Модныхъ Романовъ! Правда, она исходитъ исключительно изъ Мірской точки зрѣнія и направлена, не безъ ѣдкости, противъ нѣкоторой, мнѣ неизвѣстной личности, именуемой Пэлъгамъ, по-видимому Мистагога и руководящаго Наставника и Проповѣдника этой Секты; -- такимъ образомъ, чего впрочемъ никакъ нельзя было и ожидать отъ такого отрывочнаго, случайнаго листа, подлинная тайна и Религіозная физіономія и физіологія Секты Дэнди, отнюдь не открылись здѣсь вполнѣ. Тѣмъ не менѣе, время отъ времени мелькаютъ отрывочные проблески, и я постараюсь ими воспользоваться. И даже въ одномъ отрывкѣ, взятомъ изъ Пророчествъ, или Миsическихъ Теогоній, или вообще какого-то произведенія этого Мистагога (ибо его стиль является весьма неточнымъ) я нахожу то, что, повидимому, есть Исповѣданіе Вѣры, или Полныя Правила Человѣка, сообразно съ ученіемъ этой Секты. Каковое Исповѣданіе или Полныя Правила, поэтому, какъ проистекающія изъ источника, столь подлиннаго, я здѣсь и располагаю въ Семи отдѣльныхъ Положеніяхъ и въ очень сокращенной формѣ предлагаю Германскому міру. Затмъ я разстанусь съ этимъ вопросомъ. Замѣтьте также, что, дабы избѣгнуть возможность ошибки, я, насколько можно, цитирую буквально по оригиналу.
   Положенія Вѣры:
   1. Фраки не должны имѣть въ себѣ ничего трехугольнаго; въ то же самое время морщины назади должны быть тщательно избѣгаемы.
   2. Воротникъ составляетъ чрезвычайно важный пунктъ; онъ долженъ быть низокъ назади и слегка завернутъ.
   3. Никакая свобода моды не можетъ дозволить человѣку съ деликатнымъ вкусомъ принять заднія излишества Готтентота.
   4. Спасеніе въ ласточкиномъ хвостѣ.
   5. Здравый смыслъ джентльмена нигдѣ не раскрывается болѣе тонко, чѣмъ въ его кольцахъ.
   6. Человѣчеству разрѣшается, при нѣкоторыхъ ограниченіяхъ, носить бѣлые жилеты.
   7. Панталоны должны быть чрезвычайно узки вокругъ бедеръ.
   Въ настоящую минуту я довольствуюсь тѣмъ, что со скромностью, но окончательно и безаппеляціонно, отрицаю всѣ эти Положенія".
  
   "Въ странномъ контрастѣ съ этой Корпораціей Дэнди стоитъ другая Британская Секта, происхожденіемъ, какъ я понимаю, изъ Ирландіи, гдѣ и сейчасъ находится ея главное мѣстопребываніе, но извѣстная также на всемъ Островѣ и къ тому же повсюду быстро распространяющаяся. Такъ какъ эта Секта до сихъ поръ не выпустила Каноническихъ Книгъ, то она остается для меня въ томъ же состояніи темноты, какъ и секта Дэнди, опубликовавшая книги, для чтенія коихъ человѣческія способности, безъ особой помощи, не достаточны. Члены еяг повидимому, обозначаются чрезвычайно разнообразными именами, соотвѣтственно различнымъ мѣстамъ ихъ жительства: въ Англіи они вообще называются Сектой Горемыкъ (Drudge Sect), а также, довольно нефилософски, Бѣлыми Неграми (White Negroes) и, особенно подъ вліяніемъ раздраженія со стороны членовъ другихъ союзовъ: Сектой Нищихъ Оборванцевъ (Ragged-Beggar Sect). Затѣмъ въ Шотландіи я встрѣчаю ихъ подъ Шотландскимъ названіемъ Hallansha-kers (Нищихъ) или Секты Кучи Лохмотьевъ (Stook of Buds Sect). Всякій вступающій въ нее членъ называется Stook of Duds (т.-е. Кучей лохмотьевъ), что есть, несомнѣнно, намекъ на его профессіональный костюмъ. Въ то же время въ Ирландіи, которая, какъ упомянуто, есть ихъ великій родимый улей, они появляются подъ поразительныыъ разнообразіемъ наименованій, какъ напр.: Болотники (Bogtrotters), Красныя Голени (Redshanks), Ленточники (Ribbonmen), Лачужники (Cottiers), Ранніе Молодцы (Реер-of-Day Boys), Дѣти Лѣса (Babes of the Wood), Роккитовцы (Rockites), Бѣдняки (Poor-Slaves); это послѣднее имя, впрочемъ, кажется, было первоначальнымъ и родовымъ, а остальныя имена были, весьма вѣроятно, только его вспомогательными видами или легкими разновидностями, или, въ крайнемъ случаѣ, распространившимися отъ родительскаго ствола отпрысками, надъ мелкими подраздѣленіями и надъ оттѣнками различія коихъ останавливаться здѣсь было бы потерей времени. Довольно съ насъ понять, что, какъ это представляется несомнѣннымъ, главная секта есть секта Бѣдняковъ (Poor-Slaves); ея доктрины, обычаи и основныя характерныя черты проникаютъ и одушевляютъ всю Корпорацію, какъ бы она ни была называема и внѣшнимъ образомъ разнообразна".
   "Точное умозрительное ученіе этого Братства, т.-е. какъ рисуются въ умѣ Ирландскаго Пуръ-Слэва Міръ, и Человѣкъ, и Человѣческая жизнь; съ какими чув-ствами и взглядами смотритъ онъ впередъ, на Будущее, вокругъ, на Настоящее, и назадъ, на Прошедшее, -- все это было бы крайне трудно опредѣлить. Въ ихъ организаціи, повидимому, есть нѣчто Монашеское; мы видимъ ихъ связанными двумя Монашескими Обѣтами, Бѣдности и Послушанія; Обѣты эти, въ особенности первый, они, какъ говорятъ, соблюдаютъ съ величайшей строгостью; даже, больше, они, какъ я понялъ, обречены на нихъ и, путемъ ли какого-нибудь торжественнаго Назорейскаго посвященія или иначе, но безвозвратно предопредѣлены къ нимъ еще до рожденія; чтобы и третій Монашескій Обѣтъ, Чистоты, строго имъ предписывался, этого я не нахожу причинъ предполагать".
   "Далѣе, они, повидимому, подражаютъ Сектѣ Дэнди въ ихъ великомъ принципѣ ношенія особаго Костюма. Однако, описаніе этого Костюма Ирландскаго Пуръ-Слэва не можетъ быть найдено въ настоящемъ Трудѣ,--по той причинѣ, что онъ не представляется описуемымъ помощью несовершеннаго органа Языка. Ихъ одѣяніе состоитъ изъ безчисленныхъ частей, полотнищъ и неправильныхъ клиньевъ всякихъ матерій и всякихъ цвѣтовъ, въ запутанный лабиринтъ коихъ ихъ тѣла вводятся путемъ какого-то неизвѣстнаго процесса. Все это скрѣплено вмѣстѣ помощью сложной комбинаціи пуговицъ, обрывковъ нитей и шпилекъ, къ каковымъ часто присоединяется опоясаніе изъ кожанаго, пеньковаго или даже соломеннаго плетенья вокругъ бедеръ. Къ соломенному плетенію они, въ самомъ дѣлѣ, кажутся при-страстными и часто носятъ его въ качествѣ сандалій. Въ головномъ уборѣ они позволяютъ себѣ нѣкоторую свободу: шляпы съ частичными полями, безъ тульи или только съ лишенной дна, вращающейся или створчатой тульей. Въ первомъ случаѣ они иногда поворачиваютъ шляпу и носятъ ее вверхъ полями, подобно Университетскому берету,--съ какими цѣлями, неизвѣстно".
   "Имя Пуръ-Слэвъ, повидимому, указываетъ на Славянское, Польское или Русское происхожденіе; не то, однако, говоритъ внутренняя сущность и духъ ихъ Суевѣрія, которое скорѣе представляетъ Тевтонскій, или Друидическій характеръ. Можно даже подумать, что они суть поклонники Эрты (Hertha) или Земли (Earth),--ибо они постоянно копаются и любовно работаютъ на ея лонѣ, или же, затворившись въ частныхъ Молельняхъ, размышляютъ и производятъ различныя манипуляціи надъ извлеченными изъ нея субстанціями, -- рѣдко, и то съ сравнительнымъ равнодушіемъ, взглядывая вверхъ, къ Небеснымъ Свѣтиламъ. Съ другой стороны, они, подобно Друи-дамъ, живутъ въ темныхъ жилищахъ, часто даже разбивая стекла въ окнахъ тамъ, гдѣ ихъ находятъ, и заполняя ихъ кусками одежды и другими непрозрачными субстанціями, пока не возстановится потребная темнота. Далѣе, подобно всѣмъ послѣдователямъ Натуральной Религіи, они подвержены взрывамъ энтузіазма, доходящаго до жестокости, и сожигаютъ людей если не въ ивовыхъ идолахъ, то въ дерновыхъ хижинахъ".
   "Въ отношеніи пищеваго режима они также имѣютъ свои установленія. Всѣ Пуръ-Слэвы--Рицофаги (или Корнеѣды); немногіе -- Ихтіофаги и употребляютъ соленыя селедки; отъ другой животной пищи они воздерживаются, кромѣ развѣ тѣхъ живот-ныхъ, которыя умираютъ естественною смертью, что является, можетъ быть, нѣкоторымъ странно искаженнымъ остаткомъ Браминскихъ чувствъ. Ихъ общая пища есть корень, называемый Картофель, испеченный на одномъ только огнѣ, и обыкновенно безъ приправы или сдабриванія какого-то бы ни было рода, кромѣ неизвѣстной приправы, называемой Наглядка, о значеніи которой я тщетно наводилъ справки; ибо кушанье Картофелъ-въ-Наглядку не появляется, по крайней мѣрѣ съ опредѣленной точностью описанія, рѣшительно ни въ одной Европейской Поваренной Книгѣ. Для питья они употребляютъ, съ почти эпиграмматическимъ уравновѣшиваніемъ вкуса, Молоко, которое есть самый слабый изъ напитковъ, и Potheen, который есть самый огненный. Этотъ послѣдній я пробовалъ, такъ же, какъ и Англійское Blue-Ruin и Шотландское Whisky, аналогичныя жидкости, употребляемыя Сектой въ этихъ странахъ. Она, очевидно, содержитъ какую-то форму алкоголя въ высшей степени концентраціи, хотя и замаскированной ѣдкими маслами; въ общемъ, это есть наиболѣе ѣдкая субстанція, мнѣ извѣстная -- поистинѣ настоящій жидкій огонь. Во всѣхъ ихъ Религіозныхъ Торжествахъ Потинъ, какъ говорятъ, есть необходимая принадлежность и употребляется весьма широко".
   "Одинъ Ирландскій Путешественникъ, повидимому достаточно достовѣрный, и который выступаетъ подъ именемъ, для меня ничего не говорящимъ, Покойнаго Джона Вернарда, представляетъ слѣдующій очеркъ домашняго устройства, обитатели коего, хотя это опредѣленно не установлено, кажется принадлежали къ этой Сектѣ. Благодаря этому, мои Германскіе читатели разсмотрятъ нынѣ Ирландскаго Пуръ-Слэва какъ бы собственными глазами и даже увидятъ его за ѣдой. Сверхъ того, въ вышеупомянутомъ, столь драгоцѣнномъ листѣ негодной бумаги, я нашелъ нѣкоторую соотвѣтствующую картину Домашняго обихода Дэнди, нарисованную тѣмъ же самымъ Мистагогомъ, или Теогонистомъ Дэнди, и въ нее также міръ заглянетъ, въ видахъ дополненія и контраста".
   "Итакъ, сперва о Пуръ-Слэвѣ, который, повидимому, былъ къ тому же нѣкотораго рода Трактирщикомъ. Я цитирую по оригиналу:
  
   Домашній обиходъ Пуръ-Слэва.
  
   Убранство этого Каравансерая состояло изъ большаго желѣзнаго Котла, двухъ дубовыхъ Столовъ, двухъ Лавокъ, двухъ Стульевъ и деревянной кружки для Потина. Наверху былъ Чердакъ (достижимый при помощи стремянки), на которомъ спали всѣ члены семьи, а пространство внизу было раздѣлено плетнемъ на два Покоя, одинъ для ихъ коровы и свиньи, другой--для нихъ самихъ и ихъ гостей. При входѣ въ дом мы нашли семью, въ числѣ одиннадцати, за обѣдомъ: отецъ сидѣлъ на верхнемъ концѣ, мать-- на нижнемъ, а дѣти -- по обѣимъ сторонамъ большаго дубоваго Стола, который былъ выдолбленъ въ срединѣ подобно корыту, дабы принимать содержимое изъ Горшка Картофеля. Маленькія углубленія были вырѣзаны на равныхъ разстояніяхъ, дабы содержать Соль, а на столѣ стояла чашка Молока; всякая роскошь мяса, пива, хлѣба, ножей и посуды была избѣгнута". Самого Пуръ-Слэва нашъ Путешественникъ нашелъ, какъ онъ говоритъ, широкоплечимъ, смуглолицымъ, съ большой физической силой и ртомъ отъ уха до уха. Его Жена была женщина загорѣлая отъ солнца, но съ красивыми чертами, а его дѣти, голыя и толстощекія, имѣли аппетитъ вороновъ. Относительно ихъ Философскаго или Религіознаго ученія или установленій -- никакихъ замѣтокъ или намековъ".
   "А теперь, во-вторыхъ, о Домашнемъ Обиходѣ Дэнди, въ которомъ, собственно, имѣетъ пребываніе этотъ, столь часто упоминаемый, Мистагогъ, или вдохновенный Писатель:
  
   Домашній обиходъ Дэнди.
  
   Роскошно обставленная Уборная, лиловыя занавѣси, кресла и оттоманки такого же цвѣта. Два зеркала во весь ростъ помѣщены по обѣимъ сторонамъ Стола, который поддерживаетъ роскошь Туалета. Нѣсколько флаконовъ Духовъ, расположенныхъ особымъ образомъ, стоятъ на меньшемъ столѣ изъ перламутра; противъ нихъ помѣщены принадлежности Омовенія, заключенныя въ богатое инкрустованное серебро. Налѣво--Булевскій Гардеробъ, дверки котораго, будучи нѣсколько отворены, показываютъ изобиліе Одеждъ. Ботинки странно малаго размѣра завладѣли нижними полками. Противъ Гардероба полуотворенная дверь позволяетъ слегка заглянуть въ Ванную. На заднемъ планѣ створчатая дверь. - Входитъ Авторъ", нашъ Теогонистъ собственной особой, "подобострастно предшествуемый Французскимъ Лакеемъ въ бѣломъ шелковомъ Камзолѣ и батистовомъ Фартукѣ".
   "Таковы двѣ Секты, которыя въ настоящую минуту раздѣляютъ между собою наиболѣе непостоянную часть Британскаго Народа и волнуютъ эту вѣчно терзаемую страну. Для взора политическаго Провидца, ихъ взаимныя отношенія, чреватыя эле-ментами раздора и враждебности, далеки отъ того, чтобы быть успокоительными. Эти два принципа -- Самопоклоненія или Демонопоклоненія Дэнди и Землепоклоненія Пуръ-Слэвовъ, или Дрёджей, и въ чемъ тамъ ни состоитъ этотъ Дрёджизмъ,-- правду сказать, пока проявляются въ неясныхъ и ни въ какомъ случаѣ не значительныхъ формахъ; тѣмъ не менѣе, въ своихъ корняхъ и подземныхъ развѣтвленіяхъ они распространяются черезъ весь строй Общества и неутомимо работаютъ въ тайныхъ глубинахъ Англійскаго національнаго Существованія, стремясь раздѣлить и разъединить его на двѣ противоположныя, несообщающіяся массы".
   "Въ численности и даже въ индивидуальной силѣ Пуръ-Слэвы, или Дрёджи, какъ кажется, ежечасно возрастають. Дэнди, наоборотъ, суть по природѣ Секта, несклонная къ Прозелитизму; но она хвалится большими наслѣдственными средствами и сильна единствомъ; тогда какъ Дрёджи, раздѣленные на партіи, до сихъ поръ не имѣютъ точки объединенія или, въ лучшемъ случаѣ, лишь взаимодѣйствуютъ путемъ частичныхъ, тайныхъ присоединеній. Если бы, въ самомъ дѣлѣ, возникло Общеніе Дрёджей, какъ уже существуетъ Общеніе Святыхъ, какіе бы въ высшей степени странные результаты отсюда воспослѣдовали! Дэндизмъ до сихъ поръ дѣлаетъ видъ, что смотритъ свысока на Дрёджизмъ; но, можетъ быть, часъ испытанія, когда практически выяснится, на кого слѣдуетъ смотрѣть сверху внизъ, и на кого--снизу вверхъ, не такъ далекъ".
   "Для меня представляется вѣроятнымъ, что обѣ Секты когда-нибудь раздѣлятъ Англію между собою, каждая вербуя изъ промежуточныхъ рядовъ до тѣхъ поръ, пока не останется никого, кого бы можно было записать на ту или другую сторону. Эти Дэндическіе Манихеи съ арміей своихъ Дэндизирующихъ послѣдователей образуютъ одинъ корпусъ; Дрёджи, собирая вокругъ себя все, что есть Дрёджическаго, будь то Христіане или Невѣрные Язычники, сметая равнымъ образомъ въ свою общую кучу всякаго сорта Утилитаристовъ, Радикаловъ, строптивыхъ Варителей Супа, и такъ далѣе,--образуютъ другую. Я бы могъ уподобить Дэндизмъ и Дрёджизмъ двумъ без-доннымъ кипящимъ Пучинамъ, которыя открылись на противоположныхъ концахъ твердой земли; пока онѣ кажутся только безпокойными, безтолково кипящими Колодцами, которые искусство человѣка могло бы прикрыть. Но посмотрите на нихъ: ихъ діаметръ ежедневно увеличивается; они пустыя Воронки, которыя вскипаютъ изъ безконечной Глубины, надъ которой ваша твердая земля есть толька тонкая накипь, или кора! Такимъ образомъ, ежедневно промежуточная земля обсыпается, ежедневно области двухъ Бёканъ - Бёллеровъ [4]) расширяются, пока, наконецъ, между ними не остался лишь узкій мостокъ, только перепонка Суши; но вотъ и она смыта,--и тогда передъ нами истинный Адъ Водъ, и Ноевъ Потопъ превзойденъ".
   "Или лучше, я могъ бы назвать ихъ двумя необъятными и по-истинѣ безпримѣрными Электрическими Машинами (вращаемыми "Механизмомъ Обще-ства") съ батареями противоположныхъ качествъ: Дрёджизмъ -- Отрицательная; Дэндизмъ -- Положительная. Одна ежечасно притягиваетъ къ себѣ и усваиваетъ все положительное Электричество Націи (именно, ея Деньги); другая одинаково занята Отрицательнымъ (т.-е. Голодомъ), которое столь же могущественно. До сихъ поръ вы видите только частичныя переходящія искры и трескъ; но погодите немного, пока вся нація не окажется въ электрическомъ состояніи, пока все ваше жизненнное Электри-чество, уже болѣе не нейтральное, какъ въ здоровомъ состояніи, не раздѣлится на двѣ изолированныя части Положительнаго и Отрицательнаго (Денегъ и Голода) и не будетъ закупорено въ двѣ Міровыя Батареи! Движеніе пальца ребенка соединяетъ ихъ вмѣстѣ, и тогда--Что тогда? Земля просто-на-просто разсыпается въ неосязаемый Дымъ въ этомъ Громовомъ ударѣ Страшнаго Суда; Солнце теряетъ въ Пространствѣ одну изъ своихъ Планетъ,--и впредь не будетъ затменій Луны. -- Или, еще лучше,--я могъ бы уподобить..."
   0, довольно, довольно уподобленій и сравненій, въ излишествѣ которыхъ, по правдѣ, трудно сказать, кто больше грѣшитъ: Тейфельсдрекъ или мы сами.
   Мы часто порицали его за привычку хитроумничанья и переутонченія, мы уже давно освоились съ его Тенденціей къ Мистицизму и Религіозности, благодаря чему онъ во всемъ усматриваетъ Религію; но, можетъ быть, никогда, темная вода такъ не заволакивала и не разстраивала его, вообще говоря, чрезвычайно остраго зрѣнія, -- какъ въ этой главѣ о Корпораціи Дэнди. Или, можетъ быть, здѣсь есть частица преднамѣренной сатиры? Или, можетъ быть, Профессоръ и Пророкъ вовсе не такъ близорукъ, какъ онъ прикидывается? Объ обыкновенномъ смертномъ мы, конечно, рѣшительно отвѣтили бы утвердительно; но съ Тейфельсдрекомъ всегда остается тѣнь сомнѣнія. Однако, если здѣсь дѣйствительно предполагалась сатира, то дѣло обстоитъ не многимъ лучше. Не мало найдется людей, которые скажутъ: да не считаетъ ли вашъ Профессоръ насъ за дураковъ? Его иронія хватила слишкомъ далеко; мы видимъ сквозь нея, а можетъ быть и сквозь него.
  
  
  
   [1] Въ Геддерсфильдѣ производились дорогія сукна. С1oth=одежда.--Пер.
   [2] Полосатая матерія.--Пер.
   [3] Тогдашній великосвѣтскій клубъ.--Пер.
   [4] Водоворотъ около Эбердина.--Пер.
  

ГЛАВА XI.

П о р т н ы е.

   Какъ бы то ни было, нашъ первый Практическій выводъ изъ Философіи Одежды, тотъ, который касается Дэнди, былъ такимъ образомъ достаточно развитъ, и мы переходимъ теперь ко второму, касающемуся Портныхъ. Относительно этого послѣд-няго наше мнѣніе, къ счастію, совершенно совпадаетъ съ мнѣніемъ самого Тейфельсдрека, какъ оно выражено на заключительныхъ страницахъ его Труда,--и поэтому мы охотно даемъ ему мѣсто. Предоставимъ ему сказать свои послѣднія слова по своему:
   "Свыше столѣтія", говоритъ онъ, "должно протечь, -- и все еще кровавая битва Свободы будетъ продолжаться, и благороднѣйшіе будутъ погибать въ авангардѣ, и троны будутъ нагромождаемы на алтари, какъ Пеліонъ на Оссу, и Молохъ Неспра-ведливости будетъ принимать свои жертвы, а Михаилъ Справедливости своихъ мучениковъ,--прежде, чѣмъ Портные будутъ допущены до ихъ истинныхъ человѣческихъ прерогативъ, и эта послѣдняя рана страждущаго Человѣчества закроется".
   "Если что-нибудь въ исторіи слѣпоты міра могло бы удивить насъ, такъ именно здѣсь слѣдуетъ намъ остановиться и удивляться. Повсюду распространилась и утвердилась, какъ широко-развѣтвляющееся, укоренившееся заблужденіе,--идея, что Портные суть особый Физіологическій видъ, не Люди; а дробная Часть Человѣка. Назвать кого-нибудь Schneider (Закройщикъ, Портной) при нашемъ развинченномъ, ослѣпленномъ и по-истинѣ безумномъ состояніи Общества, -- не значитъ ли это вызвать его вѣчную, самую лютую вражду? Эпитетъ sclmeidermДssig (по-портновски) обозначаетъ степень трусости, невыразимую инымъ образомъ; мы вводимъ Меланхолію Портныхъ, болѣзнь, болѣе позорную, чѣмъ всякая Проказа, въ наши Медицинскія Книги, и разсказываемъ я не знаю, какія сказки о томъ, что она у нихъ зарождается, благодаря тому, что они живутъ одной Капустой [1]). Говорить ли о Гансѣ Саксѣ (который самъ былъ Сапожникъ. т.-е. родъ Кожанаго Портнаго) съ его Schneider mit dem Panier? Или о Шекспирѣ въ его Укрощеніи Строптивой и въ другихъ мѣстахъ? Не стоитъ ли въ лѣтописяхъ, что Англiйская Королева Елизавета, принимая депутацію изъ восемнадцати Портныхъ, обратилась къ нимъ со словами: "Здравствуйте, два джентльмена!" И не хвасталась ли та же самая Дѣвственница, что у нея есть Кавалерійскій Полкъ, въ которомъ нельзя ранить ни лошади, ни человѣка, а именно ея полкъ Портныхъ на Кобылахъ [2])? Такимъ образомъ, эта ложь принята повсюду, и на ней основываются, какъ на неоспоримомъ фактѣ".
   "Тѣмъ не менѣе, стоитъ ли мнѣ предлагать какому-нибудь Физіологу вопросъ о томъ, подлежитъ ли этотъ фактъ спору или нѣтъ? Не представляется ли по меныпей мѣрѣ допустимымъ, что у Портнаго, подъ его Платьемъ, есть кромѣ сарторіальнаго еще и другіе мускулы, а равно и Кости и внутренности? Какую функцію человѣчества предполагается, что Портной не исполняетъ? Не можетъ ли онъ арестовать за долги? Не есть ли онъ въ большинствѣ странъ животное, платящее налоги?"
   "Ни для одного читателя этого Труда не можетъ быть сомнительно, каково мое убѣжденіе. Нѣтъ! Если плоды этихъ долгихъ бдѣній и почти сверхъестественныхъ изслѣдованій не должны окончательно погибнуть, то міръ приблизится къ высшей Истинѣ, -- и доктрина, которую Свифтъ, съ острымъ предвидѣніемъ генія, смутно предчувствовалъ, раскроется въ ясномъ свѣтѣ, -- именно, что Портной не только человѣкъ, но даже нѣчто вродѣ творца, или божества. 0 Франклинѣ было сказано, что онъ "отнялъ громъ у Неба и скипетръ у Королей"; но кто больше, спрошу я: тотъ, кто даетъ, или тотъ, кто отнимаетъ? Ибо, отвлекаясь отъ единичныхъ случаевъ, и отъ того, какъ Человѣкъ при помощи Портнаго возрождается въ Дворянина и облекается не только Шерстью, но и достоинствомъ, и Мистической Властью, -- само прекрасное зданіе Человѣческаго Общества со всѣми его королевскими мантіями и первосвященническими столами, благодаря коимъ мы, изъ наготы и разчлененія, организуемся въ Государства, въ Націи и въ цѣлое кооперирующее Человѣчество, -- развѣ оно не есть, какъ это было часто неопровержимо доказано, созданіе только Портнаго? -- Что такое также всѣ Поэты и Учителя Нравственности, какъ не родъ Метафорическихъ Портныхъ? -- касательно каковаго высокаго Цеха величайшій изъ живущихъ Членовъ его побѣдоносно спросилъ: "И даже если ты того хочешь, кто, какъ не Поэтъ, впервые создалъ боговъ для людей, низвелъ ихъ до насъ и насъ поднялъ до нихъ?"
   "И вотъ съ тѣмъ, кто сидитъ, согнувшнсь, на твердомъ основаніи своего Верстака, міръ обходится презрительно, какъ съ девятой частью человѣка! Взгляни вверхъ, ты многооскорбляемый, взгляни вверхъ взоромъ, горящимъ надеждой и пророческимъ предчувствіемъ благородныхъ, лучшихъ временъ! Слишкомъ долго сидѣлъ ты со скрещенными ногами, натирая мозоли на твоихъ щиколоткахъ, какъ нѣкій священный Анахоретъ или Католическій Факиръ, -- творя покаяніе, низводя съ Небесъ лучшія благословенія для міра, который издѣвался надъ тобой! Надѣйся! Полосы голубаго неба уже проглядываютъ сквозь наши облака; густой туманъ Невѣжества разрывается на части, и День наступитъ. Человѣчество съ процентами заплатитъ тебѣ свой издавна накоплявшійся долгъ. Анахорету, надъ которымъ издѣвались, будутъ поклоняться; Дробь сдѣлается не только Цѣлымъ, но Квадратомъ и Кубомъ. Съ удивленіемъ признаетъ Міръ, что Портной есть его гіерофантъ и іерархъ, или даже его богъ".
   "Разъ, когда я стоялъ въ Мечети Св. Софіи и смотрѣлъ на Двадцать Четыре Портныхъ, сшивавшихъ и вышивавшихъ богатое Одѣяніе, которое Султанъ ежегодно посылаетъ для Каабы въ Меккѣ, я подумалъ въ себѣ: Какъ много другаго несвятаго ваше покрывающее Искусство дѣлаетъ святымъ, кромѣ этого Арабскаго Чернаго Камня!"
   "Еще гораздо болѣе трогателъно было, когда разъ, повернувъ за уголъ переулка въ Шотландскомъ городѣ Эдинбургѣ, я наткнулся на Вывѣску, на которой было написано, что такой-то--"Панталонщикъ Его Величеетва", и было нарисовано изображеніе пары Кожаныхъ Панталонъ, а между колѣнъ слѣдующія памятныя слова: Siс itur ad Astra. Не былъ ли это тюремный возгласъ мученика-Портнаго, по-истинѣ вздыхающаго въ оковахъ, но вздыхающаго въ надеждѣ на освобожденіе и пророчески призывающаго лучшій день, день справедливости, когда достоинство Панталонъ откроется человѣку, и Ножницы сдѣлаются навсегда почтенными?"
   "И можетъ быть, скажу я теперь, его призывъ не былъ совершенно тщетенъ. Именно въ эту возвышенную минуту, когда душа изливается и какъ бы разрывается пополамъ, открываясь для вдохновенныхъ вліяній, -- въ эту минуту во мнѣ впервые зародился Трудъ объ Одеждѣ, -- величайшій, который я могу надѣяться когда-либо совершить, который, послѣ долгихъ промедленій, уже занялъ и будетъ занимать такой обширный отдѣлъ моей Жизни, и первоначальная и простѣйшая Часть котораго здѣсь да найдетъ свое завершеніе".
  
   [1] Непереводимая игра словъ: Cabbage --капуста и остатки отъ матерій, которые крадутъ Портные; Leporine -- заячій; Leprosy--Проказа. - Пер.
   [2] Mare -- кобыла, и ст. англ.--висѣлица.--Пер.
  

ГЛАВА XII
Прощаніе.

   Такъ старались мы изъ огромнаго, безформеннаго Плумъ-пуддинга, болѣе похожаго на Шотландскій Haggis, который Герръ Тейфельсдрекъ замѣсилъ для своихъ ближнихъ, выковырнуть самыя отборныя изюминки и поднести ихъ отдѣльно въ нашемъ собственномъ сотейникѣ. Трудное, можетъ быть неблагодарное предпріятіе, въ которомъ, однако, насъ иногда радовало нѣчто вродѣ надежды, и въ которомъ мы теперь можемъ умыть руки не совсѣмъ безъ удовлетворенія. Если, благодаря ему, хотя и въ варварскомъ видѣ, была прибавлена хоть крупица духовной пищи къ скудной порціи нашего возлюбленнаго Британскаго міра, -- то какой болѣе благородной награды могъ бы пожелать себѣ Издатель? Но если это окажется не такъ, къ чему ему роптать? Не было ли это Задачей, которую Судьба, во всякомъ случаѣ, для него опредѣлила? Раздѣлавшись съ ней, онъ видитъ теперь свой общій урокъ тѣмъ болѣе легкимъ, тѣмъ болѣе короткимъ.
   Разстаться съ Профессоромъ Тейфельсдрекомъ, кажется, невозможно безъ смѣшаннаго чувства удивленія, благодарности и неодобренія. Кто не пожалѣетъ, что дарованія, которыя могли бы принести пользу въ высшихъ областяхъ Философіи или самаго Искусства, были въ такой мѣрѣ посвящены обшариванію кладовыхъ и даже, слишкомъ часто, выскребанію щелей, гдѣ потерянныя кольца и брилліантовыя ожерелья представляются отнюдь не единственной добычей? Сожалѣніе неизбѣжно,но осужденіе было бы потерей времени. Британская Критика напрасно пыталась бы излѣчить его отъ его безумнаго настроенія; довольно съ нея, если она можетъ бди-тельностью предотвратить его распространеніе между нами. Что хорошаго, если бы такой пѣгій, спутанный, гиперметафорическій стиль писанія, уже не говоря о мышленіи, сдѣлался общимъ среди нашихъ литераторовъ! А это могло бы такъ легко случиться! Такъ, самъ Издатель, работая надъ Нѣмецкимъ языкомъ Тейфельсдрека, не потерялъ ли многое изъ своей собственной Англійской чистоты? Какъ маленькій водоворотъ втягивается въ большой и крутится далѣе вмѣстѣ съ нимъ,-- такъ и болѣе слабый умъ, въ данномъ примѣрѣ, былъ принужденъ сдѣлаться частью большаго и, подобно ему, видѣть всѣ вещи фигурально; для искорененія каковой привычки по-требуется время и настойчивое усиліе.
   Тѣмъ не менѣе, сколь своевольнымъ нашъ Профессоръ себя ни выказываетъ, есть ли хоть одинъ читатель, который могъ бы разстаться съ нимъ въ открытой враждѣ? Признаемся, что въ этомъ дикомъ, многострадающемъ, многооскорбляющемъ человѣкѣ есть нѣчто, что почти привязываетъ насъ къ нему. Онъ держитъ себя, будемъ надѣяться и вѣрить, какъ человѣкъ, который сказалъ Канту: Уходи, а Дилеттантизму: Ты здѣсь не можешь быть, и Правдѣ: Ты будь для меня на мѣсто всего, -- человѣка, который мужественно бросилъ вызовъ въ лицо "Князю Времени" или Діаволу; который, можетъ быть, даже, подобно Ганнибалу, былъ таинственно, съ рожденія, посвященъ на эту борьбу и теперъ стоитъ, готовый выдержать ее со всякимъ оружіемъ, на всякомъ мѣстѣ, во всякое время. Въ такомъ случаѣ всякій воинъ, будь то хоть Польскій Косецъ, будетъ встрѣченъ съ радостью.
   Однако передъ нами опять возстаетъ вопросъ: какъ могъ человѣкъ, по временамъ столь острой проницательности, не безъ остраго чувства приличнаго, имѣвшій сообщить истинныя Мысли, -- какъ могъ онъ рѣшиться изложить ихъ въ формѣ, столь близко граничащей съ безсмыслицей? Тотъ, кто могъ бы удовлетворительно отвѣтить на этотъ вопросъ, былъ бы мудрѣе настоящаго Издателя. Наше предположеніе иногда склонялось къ тому, что, можетъ быть, въ этомъ была замѣшана Необходимость столько же, сколько свободный Выборъ. Нельзя ли представить себѣ, что въ жизни, подобной жизни нашего Профессора, въ которой столь многое, щедро данное Природой, на практикѣ оказалось неосновательнымъ и неудачнымъ,--и Литературѣ также никогда не удавалось процвѣсти какъ слѣдуетъ; что добиваясь, съ характеризующей его горячностью, написать ту или другую картину, но всегда безъ успѣха, онъ, наконецъ, въ отчаяніи бросаетъ свою губку, пропитанную всѣми красками, въ полотно, чтобы попробовать, не напишетъ ли она Пѣны? При всемъ его спокойствіи, въ Тейфельсдрекѣ, можетъ быть, было для этого достаточно отчаянности.
   На второе предположеніе мы рѣшаемся съ еще меньшимъ ручательствомъ. Оно состоитъ въ томъ, что Тейфельсдрекъ не остался не затронутымъ общимъ настроеніемъ, желаніемъ дѣлать прозелитовъ. Какъ часто мы уже останавливались, колеблясь, составляютъ ли базисъ этой, столь загадочной натуры, подлинный Стоицизмъ и Отчаяніе, или Любовь и Надежда, только засохшія до ихъ видимости! Замѣчательно, во всякомъ случаѣ, слѣдующее его изреченіе: "Какъ была бы возможна Дружба? Только въ обоюдной преданности Благу и Истинѣ; иначе она невозможна, развѣ только, какъ Вооруженный
   Нейтралитетъ, или какъ невѣрный Торговый Союзъ. Человѣкъ, вѣчная за то хвала Небу, довлѣетъ самъ себѣ; но всего десять человѣкъ, соединенныхъ въ любви, были бы способны на такое существованіе и на такое дѣланіе, въ которыхъ бы потерпѣли неудачу десять тысячъ одинокихъ. Безконечна помощь, которую человѣкъ можетъ оказать человѣку". А теперь въ связи съ этимъ обсудите слѣдующее: "Теперь Ночь Міра, и еще далеко до того, когда наступитъ День. Мы странствуемъ среди мерцанія дымящихся развалинъ, и Солнце и Звѣзды Неба какъ бы померкли на время. И два необъятныхъ Привидѣнія, Лицемѣріе и Атеизмъ, съ нарывомъ, Чувственностью, бродятъ по всей Землѣ и называютъ ее своею. И очень хорошо чувствуютъ себя Сон-ливцы, для которыхъ существованіе--пустой Сонъ".
   Но что будетъ съ пораженными ужасомъ Бодрствующими, которые видятъ въ немъ Реальность? Не должны ли они соединиться, ибо даже дѣйствительное Привидѣніе не можетъ быть видимо Двоимъ?--Въ такомъ случаѣ этотъ громадный Трудъ объ Одеждѣ былъ бы собственно громадной смоляной Плошкой, которую нашъ Тейфельсдрекъ зажегъ на своей одинокой сторожевой башнѣ, чтобы она далеко и широко свѣтила среди Ночи и чтобы многія, въ отчаяніи блуждающія Души, были приведены ею на грудь Брата! -- Мы говоримъ, какъ и прежде: при всемъ его лукавомъ Равнодушіи, кто знаетъ, какія безумныя Надежды можетъ быть питаетъ этотъ человѣкъ?
   Тѣмъ не менѣе здѣсь долженъ быть установленъ одинъ фактъ, который плохо гармоніруетъ съ такимъ предположеніемъ и совершенно бы его опровергалъ, если бы только Тейфельсдрекъ былъ созданъ, какъ всѣ другіе люди. Именно, что въ то время, когда Маячный огонь пылалъ ярче всего, Сторожъ его покинулъ, такъ что ни одинъ странникъ теперь не могъ бы спросить его: Сторожъ, какой часъ Ночи? Профессоръ Тейфельсдрекъ, да будетъ извѣстно, уже не присутствуетъ болѣе видимо въ Вейснихтво, но опять, по всѣмъ признакамъ, потерялся въ пространствѣ! Нѣсколько времени тому назадъ Гофрату Гейшреке угодно было осчастливить насъ новымъ обширнымъ Посланіемъ, въ которомъ много говорится объ "Институтѣ Населенія", много повторяется въ похвалу Документамъ изъ Связокъ бумагъ, о гіерогли-фическомъ свойствѣ которыхъ нашъ Гофратъ до сихъ поръ, кажется, не догадался, -- и, наконецъ, для насъ впервые, сообщается самое странное приключеніе, въ слѣдующемъ параграфѣ:
   "Ew. Wohlgeboren, вѣроятно, увидали изъ газетъ, съ какимъ любовнымъ, но пока все еще безплоднымъ безпокойствомъ смотритъ Вейснихтво на исчезновеніе своего Мудреца. Если бы только соединенный голосъ Германіи могъ побудить его вернуться! Если бы мы могли хотя бы только выяснить самимъ себѣ, благодаря какой тайнѣ онъ исчезъ! Но, -- увы! -- Старая Лисхенъ испытываетъ или изображаетъ самую полную глухоту, самое полное незнаніе; въ Вангассе все уложено, безмолвно, запечатано. Самъ Тайный Совѣтъ до сихъ поръ не могъ получить отвѣта".
   "Было замѣчено, что пока волнующія новости о Парижскихъ Трехъ Дняхъ переходили изъ устъ въ уста и оглушали всѣ уши въ Вейснихтво,---Герръ Тейфельсдрекъ, насколько извѣстно, не проговорилъ за цѣлую недѣлю ни въ Gans, ни гдѣ-нибудь еще, ни одного слога, кромѣ этихъ трехъ: Es geht an! (Начинается!) Вскорѣ послѣ этого, какъ Ew. Wohl-geboren знаете, общественному спокойствію угрожало здѣсь, какъ и въ Берлинѣ, Возстаніе Портныхъ. Равнымъ образомъ, не было здѣсь недостатка въ Зложелателяхъ, или можетъ быть, только въ отчаявшихся Алармистахъ, которые утверждали, что заключительная глава Труда объ Одеждѣ достойна порицанія. Въ этомъ ужасающемъ кризисѣ ясное спокойствіе нашего Профессора было неописуемо, и, даже, можетъ быть, съ помощыо одной смиренной личности, кое-что изъ него могло передаться самому Rath'y (Совѣту) и такимъ образомъ способствовать освобожденію страны. Портные теперь совершенно усмирены".
   "Ни одному изъ этихъ двухъ инцидентовъ я не приписываю нашей потери, но тѣмъ не менѣе изъ Парижа и отъ его политическихъ Событій до насъ доходитъ тѣнь подозрѣнія. Напримѣръ, когда Сэнъ-Симоновское Общество передало сюда свои Предложенія, и весь Gans былъ однимъ обширнымъ кудахтаньемъ смѣха, сѣтованій и удивленія, нашъ Мудрецъ сидѣлъ нѣмой, и въ концѣ третьяго вечера сказалъ только: "Вотъ также люди, которые открыли не безъ удивленія, что Человѣкъ все еще Человѣкъ, -- но вы уже видите, что они дѣлаютъ ложное примѣненіе этой возвышенной, давно забытой Истины". Послѣ этого, какъ было установлено изслѣдованіемъ Почтъ-Директора, произошелъ обмѣнъ по крайней мѣрѣ одного письма и отвѣта на него между Messieurs Bazard-Enfantin и самимъ нашимъ Профессоромъ; о содержаніи ихъ могутъ быть теперь сдѣланы только догадки. На пятую ночь послѣ этого онъ былъ видимъ въ послѣдній разъ!"
   "Былъ ли этотъ неоцѣнимый человѣкъ, столь опасный для большинства враждующихъ Сектъ, которыя потрясаютъ нашу Эпоху, обманомъ похищенъ кѣмъ - нибудь изъ ихъ эмиссаровъ; или же онъ добровольно отправился въ ихъ главную квартиру, чтобы переговорить съ ними и опровергнуть ихъ? Мы имѣемъ основаніе, по крайней мѣрѣ отрицательнаго характера, вѣрить, что утраченный нами еще живъ; наше овдовѣвшее сердце также шепчетъ, что еще не много, и онъ самъ подастъ о себѣ знакъ. Въ противномъ случаѣ, его Архивъ, конечно, долженъ быть когда-нибудь открытъ Властями; --- а въ немъ, какъ предполагаютъ, хранится многое, можетъ быть, даже сама Palingenesie".
   Вотъ что сообщаетъ Гофратъ и затѣмъ, по своему обыкновенію, исчезаетъ, подобно Блуждающему Огню, оставляя темноту еще болѣе темной.
   Такъ что, значитъ, общественная Исторія Тейфельсдрека еще не кончена, или сведена къ обыкновенному, не-романтическому теченію? А, можетъ быть, лучшая часть ея только теперь начинается? Мы стоимъ въ области предположеній, гдѣ твердая субстанція расплылась въ тѣнь, и одно не можетъ быть отличено отъ другаго. Да пошлетъ Время, которое разрѣшаетъ или уничтожаетъ всѣ задачи, радостный лучъ также и на эту! Наша собственная личная догадка, нынѣ почти достигающая степени увѣренности, состоитъ въ томъ, что, безопасно притаившись въ какой-нибудь тихой неизвѣстности, но однако не съ тѣмъ, чтобы всегда оставаться тихимъ, Тейфельсдрекъ теперь -- въ Лондонѣ!
   Здѣсь, однако, настоящій Издатель можетъ, съ амброзіальной радостью, какъ человѣкъ, засыпающій послѣ переутомленія, положить свое перо. Онъ хорошо знаетъ, если только человѣческое свидѣтельство имѣетъ какую-нибудь цѣну, что подобнымъ же образомъ и для безчисленныхъ Британскихъ читателей это окончаніе принесетъ большое удовлетвореніе; что безчисленные Британскіе читатели смотрятъ на него въ продолженіе этихъ истекшихъ мѣсяцевъ только какъ на непріятную помѣху въ ихъ привычкахъ мысли и пищеваренія, и высказываютъ это не безъ нѣкоторой раздражительности и даже словесныхъ оскорбленій. За все это, какъ и за другія милости, не долженъ ли онъ благодарить Высшія Силы? Каждому изъ васъ отдѣльно и всѣмъ вмѣстѣ, 0 раздраженные читатели, онъ съ распростертыми объятіями и открытымъ сердцемъ, дѣлаетъ знакъ ласковаго прощанія. Также и ты, чудесная Сущность, ты, которая называешь себя іоркъ и Оливеръ, съ твоими проявленіями живости и геніальности, съ твоей слишкомъ Ирландской веселостью и безуміемъ и съ запахомъ выдохшагося пунша, ты, которая представляешь столь странный образъ,-- прощай, и, сколько можешь долго, будь счастлива! Развѣ мы, въ этомъ бѣгѣ Вѣчности, не странствовали нѣсколько мѣсяцевъ изъ нашего Жизненнаго пути отчасти въ виду другъ у друга? Развѣ мы не существовали вмѣстѣ, хотя бы и въ состояніи ссоры?
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru