Lib.ru/Классика: Кавелин Константин Дмитриевич. Главы из книги "Крестьянский вопрос: Исследование о значении у нас крестьянского дела, причинах его упадка и мерах к поднятию сельского хозяйства и быта поселян"

Кавелин К. Д. Государство и община

М.: Институт русской цивилизации, 2013.

Главы из книги "Крестьянский вопрос: Исследование о значении у нас крестьянского дела, причинах его упадка и мерах к поднятию сельского хозяйства и быта поселян"

СОДЕРЖАНИЕ

Какая желательна форма крестьянского землевладения

О возможности сельскохозяйственных успехов при общественной поземельной собственности

Об устройстве мелкого крестьянского кредита

Давно и много жалуются у нас на недостаток свободы печати, который существенно мешает правильному и здоровому росту русской мысли, литературы, науки и искусства. Но ни в чем этот недостаток не принес столько зла, как по крестьянскому вопросу. Благодаря невольным умолчаниям или совершенному молчанию, у нас до сих пор нет правильного, спокойного, беспристрастного взгляда на этот предмет. Полезные, вполне безвредные и безобидные мысли не могли высказаться, а явно ошибочные и пристрастные, опровергаемые всем ходом русской истории, наукой и опытом, чужим и нашим, напротив, пользовались в печати совершенной свободой и высказывались подчас так откровенно и торжествующе, что невольно думалось, будто они пользуются со стороны цензурного ведомства особенным благоволением и покровительством. Такое предположение, конечно, было неосновательно; ему противоречило все наше законодательство, перестроившее с 1861 г. наш гражданский быт, но разлад между законодательною деятельностью и цензурными распоряжениями поддерживал недоумения относительно истинного смысла и значения крестьянского вопроса в России. В самом деле: как было не спутаться, не сбиться с толку, когда Положения 19 февраля 1861 г. и целый ряд последующих преобразований признали крестьян граждански свободными, а говорить в печати с сочувствием о крестьянах считалось неблаговидным, приводить доводы в пользу общинного владения, которого великорусские крестьяне до сих пор цепко держатся, было чуть-чуть не равнозначительно с провозглашением коммунистических теорий; доказывать, что крестьянские земельные наделы недостаточны, что лежащие на крестьянах подати и повинности обременительны, что необходимо допустить организовать переселение крестьян из малоземельных губерний -- значило заявлять себя политически неблагонадежным! Как было не помутиться взглядам, когда законодательные акты водворяли убеждение, что свободное состояние крестьян есть благо для русского государства, условие его правильного развития и процветания, а между тем, нельзя было ничего сказать в подтверждение этого взгляда, и, напротив, совершенно свободно высказывался и точно будто поощрялся в печати взгляд, что крестьяне -- непробудные пьяницы, лентяи, плуты и воры, с которыми нельзя иметь никакого дела; что помещичьи хозяева пришли в упадок от крайней недобросовестности наших рабочих, с которыми совершенно немыслимо сколько-нибудь правильное хозяйство!

Последствия этих двух различных течений в законодательстве и административных распоряжениях по делам печати были самые горестные. У огромного большинства владельцев, не сочувствовавших отмене крепостного права в том виде, как оно совершилось, и у весьма значительного числа административного персонала, все более и более пополнявшегося недовольными этой реформой, возродилась благодаря этому обстоятельству надежда, что если новые законоположения и не будут совершенно отменены, то, по крайней мере, на деле будут допущены существенные отступления от их духа и буквы. Горячие желания и надежды такого рода, казалось, были не совсем напрасны. Где только можно было, Положения 19 февраля и последующие крестьянские законоположения применялись не в пользу крестьян, а в пользу владельцев; укрепление за крестьянами земель, купленных в прежнее время на их деньги, часто отклонялось под самыми ничтожными предлогами; наделы отводились вопреки смыслу Положений к невыгоде крестьян и к выгоде владельцев, выкупные платежи и оброки взыскивались с беспощадной и разорительной строгостью, причем не обращалось никакого внимания на обстоятельства, делавшие рассрочку или отсрочку не только справедливой, но и необходимой в видах сохранения платежных сил крестьян на будущее время. Всякие приемы с целью обмануть крестьян при отводе им надела, по возможности стеснить их, установить экономическую их зависимость от владельцев не только считались позволенными, но владельцы и управляющие ими гордились и хвастали. Незаметное, почтенное меньшинство помещиков и должностных лиц, не сочувствующих такому обороту крестьянского дела, мало-помалу устранились или были устранены от всякого в нем участия.

Всего этого, разумеется, никак нельзя было ни ожидать, ни предвидеть, судя по началу разрешения крестьянского вопроса. В начале сангвиники и добродушные, непрактические идеалисты -- сознаемся, и мы когда-то принадлежали к их числу, -- мечтали о том, что владельцы воспользуются отменой крепостного права для установления иных отношений к сельскому населению, чем прежние; что они горячо примутся за поднятие умственного и нравственного уровня новых граждан, помогут стать твердой ногой посреди новых условий быта и теснейшим образом свяжут свои интересы с ихними. Такой способ действий указывался самым ходом вещей, логикой событий, но, к сожалению, не таков он был на самом деле. В действительности случилось то, чему, по состоянию нашей культуры, конечно, и следовало быть. Огромное большинство владельцев, не обременяя себя заботой о будущем, не думая поступиться ни одной из прежних своих привычек ввиду новых обстоятельств, жило со дня на день по возможности по-старому, вело упорную и бесплодную экономическую борьбу с бывшими своими крепостными -- словом, делало все то, что делают люди, не приготовленные солидным образованием, серьезной мыслью и деятельностью к эре новой гражданской жизни, которая наступила и которую все давно предсказывало.

Но из этого вышло коренное зло и для владельцев, и для крестьян. Те и другие обеднели, множество их разорились вконец. Владельцы и крестьяне могут при новом порядке дел хорошо устроиться только при взаимной тесной связи и поддержке. Они беспрестанно нуждаются во взаимной помощи, а это уже предполагает теснейшую между ними связь и благорасположение. Всякому хозяйству нужны рабочие; крестьянину, по его безграмотству, невежеству и бедности, нужны совет, помощь, поддержка, а часто и защита людей образованных и влиятельных, каковы в большинстве владельцы имений. Мало-мальски устроенное хозяйство доставляет своими оборотами заработки окрестному сельскому населению и представляет наглядный пример правильных хозяйственных примеров и порядков, которым большинству сельского населения негде больше и научиться. Таким образом, тесная нравственная и экономическая связь владельцев с крестьянами есть одно из первых условий нашего развития и благосостояния, без которого они немыслимы или, по крайней мере, должны замедлиться на многие и многие десятки лет. Но об экономической и нравственной связи с крестьянами большинство владельческого сословия и не думало. Слепо и близоруко бросилось оно всячески наверстывать то, чего лишилось вследствие освобождения, и тем поставило себя с соседним, бывшим крепостным, населением в натянутые и холодные, подчас прямо враждебные отношения. Результатом был упадок владельческих хозяйств. Множество владельцев побросали свои имения и разбрелись по столицам или чужим краям. "Абсентизм" владельческого сословия имел для провинции, по изложенным выше причинам, самые печальные последствия, но винить в нем одних крестьян и рабочих нельзя. Значительнейшая доля вины падает на само владельческое сословие, его неподготовленность к новому порядку дел и к серьезному, просвещенному и настойчивому труду.

Кроме этих причин, приведших крестьянскую реформу совсем не к тем последствиям, на какие все рассчитывали, была и другая -- именно: совершенное незнание в высших административных и интеллигентных слоях русского общества нашего сельского люда и вследствие того -- совершенно ошибочные о нем представления. Практически у нас знают крестьян только те, кто по необходимости и роду занятий находится с ними в более или менее частных деловых сношениях: именно местные помещики, низшее духовенство, военные, имеющие непосредственное дело с солдатами, купцы, промышленники, уездные чиновники и т. п. Но в этих слоях редко кто старается осмыслить, свести к общим выводам свои наблюдения. Что же касается высшего административного персонала и интеллигенции, пополняемых преимущественно людьми, живущими почти безвыездно в столицах или за границей и имеющими с крестьянами лишь редкие и случайные сношения, то этот слой общества почти их не знает и судит о них лишь по отрывочным впечатлениям или по словесным и печатным рассказам, которые, кстати заметить, сравнительно недавно серьезно занялись деревней и ее обитателями. Такой крайне скудный и недостаточный материал сведений дополняется и поясняется отчасти цветами воображения, отчасти представлениями о европейских народных массах. Но европейская литература и наука отчетливо различают народ городской и сельский. Там, где последний не успел еще распуститься в первом, тот и другой отличаются друг от друга резкими чертами и представляют в психическом и социальном отношениях особые, своеобразные типы, очень непохожие друг на друга. Европейцу и в голову не придет смешать мужика-земледельца или кустаря с городским рабочим и пролетарием; мы же в большинстве случаев мало обращаем внимания на это различие. Говоря о народе в Европе, мы обыкновенно имеем в виду городское население -- главного деятеля современной западноевропейской истории, который придал свой характер и свою печать всему теперешнему быту Западной Европы. Но положение тамошних дел, смотря по взгляду, возбуждает у нас, как известно, или самые глубокие, искренние сочувствия и светлые надежды в будущем, или, напротив, внушает ужас, отвращение и наводит на мрачные мысли и предчувствия. Прибавим к этому поверхностное знакомство с русской историей, которую, правду сказать, и до сих пор нельзя ни узнать, ни в особенности понять из книг, несмотря на то, что ею теперь много и усердно занимаются. Каковы же могут быть при таких условиях наши взгляды на крестьянство и наши понятия о русском простом народе? Они поражают своей фантастичностью и нелепостью. Что для владельцев, которые не сумели поладить с мужиками и вследствие того разорились, сельский люд представляется каким-то извергом, отребьем рода человеческого, лишенным всяких понятий о законе, нравственности, справедливости и долге, -- это, положим, понятно. В них говорит страсть, злоба. Но послушайте друзей и врагов крестьянства по принципу -- и у вас невольно руки опустятся. Они, как есть, ничего не понимают в мужике!

Для одних наши крестьяне чуть-чуть не аркадские пастушки. Эти друзья крестьян добродушно переносят в село и деревню сцены из "Жизни за Царя" [1] и театральные дивертисменты. Приторную фальшь и маниловщину этих представлений обильно питают иллюстрации и детская литература. Добрые люди, составившие себе идиллические представления о деревенских Вахромеях и Маланьях, горько разочаровываются, приходя в соприкосновение с действительным сельским людом и зачастую быстро превращаются в ярых его ненавистников и презирателей. А кто в этом виноват? Уж, конечно, не крестьяне.

Другие из самых почтенных побуждений переносят на крестьян все самые светлые и высокие идеалы человеческого совершенства. Правда, сознаются они, во внешних своих формах, в бытовых условиях и отношениях крестьяне не всегда выказывают сокровища, сокрытые в их нравственной природе, но формы, условия и отношения -- одна внешняя формальность, дело наживное и потому не особенно важное. Важно сердце, ум, душа, а они у крестьян самые идеальные, неподражаемые, превосходные. Многие из поборников таких воззрений в пламенном энтузиазме восклицают: не у нас, образованных людей, учиться крестьянам, а нам у них! Но даже при самом невыгодном понятии о нравственности образованных слоев нашего общества нельзя согласиться с таким взглядом, сколько бы мы ни приводили в своем уме и совести смягчающих обстоятельств в пользу сельского люда. Некрасива нравственность нашего так называемого культурного слоя и интеллигенции; да некрасива же она, надо сказать, и у наших крестьян. Обе хуже! Самое дурное то, что за такими туманными сентенциями, неизвестно к чему именно относящимися, обыкновенно, всего чаще бессознательно, скрывается желание возвести в идеал формы быта, воззрений и отношений, которые роковым ходом развития и истории осуждены переродиться и уступить место другим. Возьмем для примера хоть воспетый поэтами и прославленный моралистами патриархальный быт многочисленных семей под властью одного престарелого и почтенного домохозяина. Слов нет, эта форма быта при известных обстоятельствах и условиях может быть идеально прекрасной. Но ведь мы знаем из тысячи наблюдений, что она имеет свое начало и свой конец. Неизбежная везде индивидуализация рано или поздно разрушает ее и создает на ее месте быт, построенный на индивидуальной самостоятельности людей. Как все на свете, последний имеет свои несомненные достоинства и свои столько же несомненные органические недостатки. В своем роде быт, построенный на индивидуализме, может быть так же хорош, как патриархальный, когда люди стоят высоко в умственном и нравственном отношении. Смотря на вещи просто, надо, когда одна форма быта падает, а другая нарождается, напрягать все силы, чтобы переход совершился по возможности правильнее, постепеннее, без скачков и перерывов, тягостных и вредных для роста общества. Но раз известные формы быта и воззрений признаются нами идеальными, мы невольно относимся равнодушно или отрицательно и даже враждебно ко всем другим, и вместо того чтобы приготовиться, как следует, к новым условиям существования, остаемся при идеальном созерцании того, что ушло или уходит и никогда более не возвратится.

Но самый обыкновенный и распространенный у нас взгляд на наш сельский люд есть тот, который сознательно или бессознательно переносит на крестьянина европейское понятие о простом народе, а под ним обыкновенно подразумеваются жители городов и городские рабочие. В Европе такое понятие совершенно естественно. Там весь быт определился по городскому типу и под его влиянием: тип сельчанина удален на второй план и не играет роли. У нас такое понятие в применении к народным массам не имеет смысла, а между тем оно-то и лежит в основании взглядов, рассуждений и выводов огромного большинства образованных и мыслящих людей и служит исходной точкой законодательных и административных мероприятий. По этому взгляду предполагается, что большинство наших крестьян не только грамотны, но и имеют некоторый недостаток, что они не только знают свои права, но и вполне способны цепко за них держаться и их защищать в случае нарушения; что им, следовательно, не только не нужна опека, но подобно всем прочим классам и сословиям, не нужны ни поддержка, ни покровительство. Но отсюда вот что произошло:

-- до освобождения крестьян от крепостного права и правительственной опеки у них были свои защитники в лице помещиков, коронных стряпчих и других чиновников. Теперь они совсем предоставлены собственным силам, и им не к кому обратиться за помощью и защитой;

-- прежде обедневшие от малоземелья крестьяне переселялись помещиками и Министерством государственных иму-ществ [2] в многоземельные губернии с разными пособиями и льготами и с устройством их на новых местах. Теперь забота об этом снята и с помещиков, и с ведомств. Крестьяне могут устраиваться при недостатке земли, как знают;

-- прежде на суде гражданском и уголовном их руководили и защищали помещики и чиновники, под опекой которых они находились; теперь их никто не руководит и не защищает. Они предоставлены исключительно одним своим силам и средствам. Особенно на суде гражданском при господствующей теперь строго состязательной форме судопроизводства они по бедности и невежеству проигрывают процессы, в которых вся правда на их стороне, -- и никому нет до этого никакого дела;

-- прежде помещики и разные ведомства, от которых зависели крестьяне, старались в собственном интересе, чтобы бремя податей и повинностей не было для них слишком обременительно. Теперь и до этого нет никому никакого дела, вследствие чего сборы с крестьян с 1861 г. увеличились в пять, в шесть и более раз против прежнего;

-- прежде в случае чрезвычайных бедствий и нужд, как-то: наводнений, потери скота и лошадей от падежа или конокрадства, в случае разных несчастий, постигавших не целый край, а одну деревню или одного домохозяина, -- крестьянам было к кому обратиться за помощью. Теперь они получают помощь только в случае общих пожарных бедствий и голодух; когда же их постигают частные невзгоды, разоряющие часто дотла, им не к кому прибегнуть за помощью, и опять-таки никому нет никакого до них дела.

Вот что принес нашим крестьянам взгляд на них как на граждан в европейском смысле. Они получили все гражданские права и юридические свободы, а экономически они лишены всякой поддержки и помощи и пришли в худшее положение, чем были до отрезки наделов, отнятия лесов и значительного возвышения сборов и повинностей.

Знаем, что защита и помощь крестьянам со стороны помещиков и чиновников были не Бог весть какие; знаем, что под предлогом покровительства над крестьянами совершались негодные дела и творились большие злоупотребления; знаем также, что помощью и защитой далеко не окупались стеснения и лишения, которым крестьяне подвергались вследствие крепостной зависимости и административной опеки. Но все же помещики и ведомства были более или менее заинтересованы в том, чтобы крестьяне не были разорены вконец: первый -- хозяйственным расчетом, последние -- страхом суда и ответственности. Главное же то, что в законе возводилось в принцип, что экономический быт крестьян требует поддержки и помощи, что они должны быть оберегаемы и защищаемы. Но из нового законодательства этот принцип вычеркнут, и о нем нет больше помину. "Думай и заботься сам о себе, как хочешь; а если пропадешь -- тем хуже для тебя", -- вот девиз нового законодательства о крестьянах, выведенный последовательно и логически правильно из представлений о них как о самостоятельных и полноправных гражданах в европейском смысле. Кроме щеголеватой формы, оно, это представление, оказывалось и с практической стороны очень удобным. Во-первых, оно совершенно освобождало администрацию от массы скучных забот о сельском населении; а во-вторых, оно давало бывшим помещикам желанную возможность без особенного труда и хлопот заменить упраздненную юридическую зависимость крестьян зависимостью экономической, более благовидной и, на первый взгляд, более выгодной, чем обветшалое, уродливое и до наивности простодушное крепостное право.

Взгляд на наш сельский люд как на простой народ -- чернь в европейском смысле -- имеет у нас тоже своих энтузиастов. Мы слышали, что в Европе чернь представляет беспокойную массу людей, недовольных своим положением, готовых при малейшей искре обратиться в огнедышащий вулкан, опасный для государства и существующих в нем порядков; что массы народные -- элемент вечного движения, которому, чтобы удерживать его в границах, необходимо пр<отиво>поставить оплот консервативных сил, каковыми являются крупное землевладение, капитал и высшая интеллигенция. Нашлись люди, которые целиком перенесли и это воззрение на наш деревенский люд. На этом воззрении построены, например, удивительные политические комбинации генерала Фадеева [3] в книге "Чем нам быть". По его мнению, наше крестьянство -- клокочущий кратер, готовый каждую минуту произвести взрыв и разрушить наш политический и гражданский строй. До таких поразительных нелепостей, сколько нам известно, никто еще у нас не договаривался, за исключением только сотрудников и покровителей газеты "Весть" [4]. Генералу Фадееву принадлежит, бесспорно, честь, что он из ошибочной предпосылки логически вывел ее крайние последствия. Зато из той же предпосылки были с той же строгой логикой выведены совсем другие крайние последствия, за что мы поплатились нашими лучшими талантливейшими молодыми силами, целым поколением, погибшим жертвой иллюзий, одинаковых по исходной точке с иллюзиями генерала Фадеева. Невольно вспоминается при этом замечание И. С. Аксакова [5], обращенное много лет тому назад к нашим консерваторам фадеевского пошиба: "Вы оделись в белый цвет; не удивляйтесь же и не сетуйте, что другие наряжаются в красный". В самом деле, в основе тех и других воззрений лежит одна и та же роковая ошибка. Благодаря ей, и ей одной, наш крестьянский люд со времени его раскрепощения был забыт, для него ничего не сделалось, всевозможной его эксплуатации со всех сторон открыт полный простор. Все, имевшие случай близко видеть положение крестьян и смотревшие на вещи просто, с горестью видели, как наши крестьяне быстро беднели, как число скота и лошадей у них уменьшалось и пашня приходила в запустение, как многие из исправных хозяев обращались в бездомных бродяг. Об этом крестьянском горе твердилось ежедневно чуть ли не во всех газетах и во многих журналах в виде известий, рассказов и повестей. Но те, которые об этом говорили и напоминали, считались пессимистами, раздувавшими частные случаи в общенародное бедствие, -- кто знает, может быть, с преступными целями возбудить общую тревогу и вражду сословий! Так отыгрывались мы от беды, которая все росла и росла, разъедая быт крестьян, подтачивая под корень живые соки и силы государства. Наконец, зло, возрастая, начало мало-помалу выступать в таких явлениях, значение которых у ж никак нельзя было истолковать злонамеренностью провинциальных репортеров и столичных литераторов. Неурожаи, повальные болезни людей, падежи скота, распространение вредных насекомых, слабость, хилость молодых людей, призываемых к отправлению воинской повинности, стали быстро переходить из случайных фактов в постоянные и периодические. Нынешний тяжелый год переполошил всех. Но открыл ли он всем глаза? В этом позволительно сомневаться! Мы все еще смотрим на указанные невзгоды как на случайные явления, приписываем их разным неблагоприятным атмосферическим и другим подобным условиям и все надеемся: авось, Бог даст, они не повторятся в будущем году -- и все пойдет у нас отлично! Но напрасны такие надежды! Не будучи пророком, можно предсказать заранее, без ошибки, что пока наш взгляд на крестьян, а с ним и наши отношения к крестьянскому вопросу не изменятся коренным образом, до тех пор ничто у нас не переменится к лучшему, напротив, все будет из года в год идти хуже и хуже. Случайно выпадет порядочный урожай, но на один такой урожай число следующих на зимы неурожаев будет все увеличиваться. И чем дальше мы будем откладывать решительные меры против органического недуга, который нас гложет, тем труднее будет с ним бороться. Со случайным недородом хлебов и бедствиями, которые его сопровождают, можно легко справиться в стране богатой и экономически устроенной; но где он падает на обеднелый народ и истощенную почву, там действие его сокрушительно: это все равно что болезнь, постигающая надломленный и расслабленный организм.

Теперь, когда условия печати улучшились и говорить о сельском населении с участием перестало в глазах подлежащей администрации считаться признаком превратного и опасного образа мыслей, крестьянский вопрос, как и следовало, сразу занял в печати одно из самых видных мест. Земства и экономические общества занялись им тоже весьма серьезно в последнее время. Наконец, судя по некоторым признакам, само правительство снова обратило на него особенное внимание. При таких обстоятельствах, может быть, небесполезно будет сгруппировать и подвергнуть критической проверке как ходячие у нас воззрения на крестьянство, так и меры, предлагаемые для поднятия и устройства у нас крестьянского быта. Осветить настоящее значение у нас крестьянского вопроса и установить правильную точку зрения для его беспристрастной оценки -- это, по нашему глубокому убеждению, несравненно важнее, чем даже выработать ряд мер для его правильного разрешения. Пренебрежение, в котором этот вопрос находится у нас, к несчастию, слишком долго, и которым искусно воспользовались своекорыстие и хищничество, к очевидному вреду государства и всего населения, было прежде и больше всего результатом совершенно ошибочного и превратного взгляда на сельский люд вообще и в особенности у нас. Мало того: мы не впадаем в преувеличение, утверждая, что добрая половина путаницы вообще в наших понятиях, хаоса в наших головах относительно наших общественных и политических вопросов и задач, имеют свой источник, главным образом, в неясном или ошибочном понимании крестьянского вопроса, как он поставлен историей в России. Поэтому теперь самое время каждому, кто думал об этом предмете, высказать свой взгляд и отдать его на общее суждение. Пока у нас не выработается определенных, ясных понятий о крестьянстве и крестьянском вопросе, до тех пор мы будем, как доселе, шататься из стороны в сторону, подвергая массы народа самому тяжелому, незаслуженному испытанию, а весь наш быт -- весьма серьезной опасности.

Какая желательна форма крестьянского землевладения

С дополнением, где нужно, наделов земледельцев и правильным устройством их землевладения должно идти рука об руку более точное и обдуманное определение прав земледельцев на отведенные им наделы. В основных законоположениях, создавших в минувшее царствование класс свободных земледельцев в России, допущены были по этому предмету крупные ошибки, а последующее развитие крестьянского дела вместо того, чтобы их исправить, только усугубило их под влиянием односторонних воззрений, свидетельствующих о непонимании задачи и незнании быта нашего земледельческого населения.

Огромное большинство великорусских и белорусских крестьян крепко держится до сих пор за общинное землевладение. Несмотря на то, что об этой форме пользования землей написано уже много, и она еще недавно была предметом горячей полемики, продолжающейся отчасти и теперь, мы все еще не довольно ее знаем и понимаем. Причина заключается в тех же глубоких недоразумениях, которыми окружены все важнейшие русские вопросы. Недоразумения эти, до того переплетенные с разного рода задними мыслями и заподозриваниями, обратившимися у нас в хроническую болезнь, что отчаиваешься в самой возможности когда-нибудь из них выпутаться.

Глубокие знатоки быта великорусских и малороссийских крестьян пришли к такому заключению: малороссияне больше дорожили личной свободой, великорусы -- землей; оттого у первых развилась личная поземельная собственность, у вторых она не существует и заменяется общинным землевладением. Последствием было то, что в Малороссии есть безземельные крестьяне и число их растет; а у великорусов безземелье при общинном владении является редким исключением.

Так действительно и было до отмены крепостного права.

С освобождением земледельческого населения от крепостной зависимости и административной опеки, естественно, возник вопрос: какая же форма землевладения желательнее для упрочения и улучшения быта землевладельцев?

Огромное большинство наших образованных и мыслящих людей ставило и решало этот вопрос так, как он был поставлен и решен в Европе. По этому взгляду, общинное землевладение есть непреодолимая преграда для развития гражданской и экономической свободы, для успехов земледельческой производительности и правильного сельского хозяйства, наконец, для установления правомерных отношений между людьми. Общинное землевладение, говорят поборники этого взгляда, везде существовало во времена варварства и везде с успехами гражданственности заменено личной поземельной собственностью. Стало быть, тем же путем должны идти и мы.

Под влиянием таких воззрений составлены Положения 19 февраля. Уступки сделаны в пользу существующих у великорусских и белорусских крестьян понятий и привычек, которых закон не хотел изменять насильственно. Но в Положениях 19 февраля всюду просвечивает убеждение, что с успехами гражданственности сами крестьяне захотят отказаться от общинного землевладения, и закон указывает им разные способы к выходу из этого порядка пользования землей.

Однако никто еще не опровергал и не мог опровергнуть наблюдения, что начало личной поземельной собственности действует на мелкое землевладение разрушительным образом. Право личной собственности обращает землю в предмет купли и продажи, в товар, который под влиянием неравной конкуренции между богатыми и бедными мало-помалу переходит в руки первых, сосредоточивается в них и рано или поздно отдает в их власть обезземеленные и обездоленные массы, которые вследствие того обращаются в батраков и пролетариев. Что это не одно предположение, а действительный факт -- подтверждается бесчисленными наблюдениями не только в Малороссии, но и в Западной Европе. В странах с высшей культурой значительная часть населения притягивается фабричной и торговой деятельностью, этим отчасти парализуются, отчасти скрадываются от глаз вредные последствия обезземеления; но там, где промышленность и торговля мало развиты и требуют немного рук, где большинство населения кормятся от земли, там расстройство мелкого поземельного владения гибельно отзывается на благосостоянии и быте народных масс.

Эти различные наблюдения и выводы из своих и чужих опытов послужили основанием для различных воззрений на устройство нашего крестьянского землевладения.

Те, которые видят в землевладении залог прочного обеспечения и будущего благосостояния крестьян, стоят горой за общинное землевладение и хотели бы заменить им между крестьянами личную поземельную собственность даже там, где последняя успела уже прочно укорениться. Люди культурных стремлений вообще, без определенной программы, желали бы отмены общинного землевладения как существенной помехи индивидуальному развитию и успехам сельской промышленности. Наконец, те, которые видят залог благоустройства государства в сильной поземельной аристократии или богатой буржуазии, представительнице промышленности, торговли и капитала, и подавно желали бы скорее отделаться от общинного землевладения, которое, правда, доставляет жалкое прозябание народным массам, но зато не дает сложиться и устроиться тем высшим слоям общества, без которых, по их мнению, немыслимо развитие и процветание государства.

Каждое из этих воззрений отстаивает свою более или менее ясно сознаваемую программу всеми способами, не останавливаясь ни перед какими. Послушать одних, защитники общинного владения -- ярые демократы, социалисты и коммунисты или поборники варварства и азиатского строя жизни, враги культуры и прогресса; в устах других противники общинного землевладения -- крепостники, олигархи, люди, приносящие народные массы в жертву себялюбивой аристократии и бездушному золотому мешку, или же пустоголовые болтуны, отказавшиеся от своей народности, поющие с чужого голоса, раболепные прислужники западноевропейской цивилизации.

Кто прав и на чем остановиться посреди этих разнообразных мнений, недоразумений и инкриминаций? Вот вопрос, который прежде всего предстоит разрешить.

Если, как доказывают факты, общинное владение есть наилучшее, наидействительнейшее средство против обезземеления народных масс и сосредоточения землевладения в руках немногих капиталистов, во вред и ущерб большинству населения, то общинное владение необходимо не только сохранить, но поддержать и утвердить законом. Особенно это необходимо у нас, при малом развитии перерабатывающей промышленности и торговли и при громадном преобладании земледельческого населения, которое, как мы старались показать в первой главе, составляет характеристическую особенность русского государства.

Но если общинное землевладение представляет твердый оплот против обезземеления народных масс, то оно в теперешнем своем виде, несомненно, имеет и весьма существенные неудобства. Участник общинного землевладения связан по рукам и ногам; он не может возделывать своего участка, как бы ему хотелось, а должен волей-неволей подчиниться порядку полеводства, которого держатся все прочие члены одного с ним общества. При таких условиях личный почин в улучшении хозяйства невозможен: надо, чтобы все сельское общество признало необходимость такого улучшения, а это делается нескоро, тем более что при невозможности отдельных личных попыток улучшить хозяйство и поставить его на другую ногу у большинства не может быть перед глазами образцов, которые побудили бы его последовать хорошему примеру. Оттого это большинство, как мы и видим, упорно и насильно остается при старых полевых порядках гораздо дольше, чем бы того требовали его собственные очевидные выгоды. Мало того, при повсеместных теперь -- в обществах с общинным пользованием землей -- более или менее частных переверстках земельных участков между хозяевами и переделах всей земли по числу душ или работников никто из хозяев не может быть уверен, что его тщательно унавоженные и обработанные пашни не достанутся нынче-завтра другому в обмен на истощенные, запущенные и дурно обработанные. В обществах, где ожидается передел земли, хозяева задолго перестают вывозить в поле навоз из опасения, что его трудами и затратами может воспользоваться нерадивый и беспечный хозяин. Такие примеры мы имеем у себя перед глазами -- говорим на основании фактов. Очевидно, что подобные условия крайне неблагоприятны для сельского хозяйства и положительно мешают его развитию.

Поборники общинного владения возражают против этого, что оно, однако, уживается даже с высшими видами сельскохозяйственной культуры, и в доказательство указывают на местности, где крестьяне разводят исстари в полевом наделе аптекарские растения, огородные овощи, даже плодовые деревья и кусты, оставаясь, однако, при общинном землевладении. Но это возражение ничего не доказывает. Приводимые примеры относятся к тем местностям, где целые селения занимаются названными отраслями сельского хозяйства, составляющими, таким образом, постоянный общий промысел всех жителей селений. А когда все хозяева занимаются одной и той же полевой культурой при помощи одних и тех же приемов, переверстка и передел земли, разумеется, не могут иметь дурного влияния на промысел, точно так же, как земля, дающая обильные урожаи без удобрения и при самой первобытной обработке, может переделяться и развёрстываться между хозяевами без всякого неудобства. Обе крайние степени культуры, высшая и первобытная, в данном случае сходятся, но обе, очевидно, предполагают, что все без исключения участники общинного владения одинаково занимаются одной и той же культурой, или что, напротив, земля не требует больших за собой хлопот. Но когда она требует тщательного удобрения и обработки и хозяева захотят вести полеводство каждый по-своему или заниматься на своих участках разными отраслями сельского хозяйства, тогда теперешнее общинное пользование, очевидно, делается помехой и задержкой для успехов земледелия и для частного индивидуального почина, направленного к усовершенствованию существующих способов культуры и введению улучшенных.

Итак, или обеспечение земледельческих масс от обезземеления, но с пожертвованием индивидуальной самостоятельностью и усовершенствованием земледелия и сельского хозяйства, или развитие индивидуального почина между крестьянами, извлечение из земли возможно большего дохода при помощи улучшенной культуры, но с введением между крестьянами личной поземельной собственности и отменой общинного землевладения, а следовательно, прочной и надежной гарантии против обезземеления. Вот в каком виде ставится теперь вопрос. Никакой середины, по общему убеждению, нет и быть не может.

Действительно ли это так? В самом ли деле общинное землевладение и улучшенная культура исключают друг друга?

Мы думаем, что в действительности никакого противоречия между успехами земледелия и обеспечением землею народных масс нет, что оно существует только в нашем воображении, возникло из совершенно ошибочной постановки вопроса, вследствие того только, что мы ложно понимаем общинное землевладение. Все почему-то уверены, что оно определяет права крестьян на землю, а между тем всем известно, что оно возможно на землях, занимаемых сельскими обществами на совершенно различных правах -- на собственной и на чужой земле, арендуемой или отведенной в надел крестьянам во владение и в пользование из земель частных и государственных. Стало быть, общинное землевладение установляет не права на землю, а только известный способ владения и пользования ею, и притом не вообще, а только между теми, кто ею владеет сообща. Что только способ владения и пользования землею, обычный между великорусскими и белорусскими крестьянами, который мы называем общинным, составляет существенное препятствие для успехов земледелия -- в этом очень легко убедиться из следующего. Представим себе, что земля, состоящая в общинном владении крестьян, обратилась в их личную собственность, и за каждым из хозяев закреплен тот надел, которым он теперь владеет и пользуется на общинном праве: станут ли оттого для крестьян сельскохозяйственные условия лучше? Нимало; земельный надел, раздробленный на мелкие полоски во всех трех полях и клинах, на которые раздроблены поля, одинаково неудобен для сельскохозяйственных улучшений, на каком бы праве крестьянин им ни владел. Чтобы сельскохозяйственные улучшения были возможны, нужно уничтожить чересполосицу, по крайней мере раздробленность пашни на чрезмерно малые участки, отменить или хотя бы сделать крайне редкими переверстки наделов и переделы пашни по душам. Следовательно, условиям улучшенного земледелия противоречит общеупотребительный теперь между крестьянами способ распределения земли, в особенности пашенной; поэтому способ может измениться и при общинном землевладении, чему мы и видим нередкие примеры. Так, в различных местностях сами сельские общества мирскими приговорами постановляют производить переделы пашни в промежутки времени не ближе 15 лет. Знаем также, что между крестьянами некоторых селений у же придуманы разные меры для устранения при переделах пашен несправедливого обмена тощей и дурно обработанной земли на хорошо удобренную и возделанную. В некоторых местностях уже возникает мысль о крайнем неудобстве разделения пашни на мелкие полоски и о необходимости разбить ее на более крупные загоны. Отсюда видно, что общинное владение допускает различные способы пользования землей и не связано, как многие думают, с теми, которые теперь господствуют между великорусскими и белорусскими крестьянами. Поэтому не общинное землевладение, а крайне низкий уровень сельскохозяйственных сведений и понятий препятствует у крестьян успехам земледелия. Настаивающие на отмене общинного землевладения как главной помехи усовершенствованиям сельского хозяйства в народных массах и указывающие на водворение права личной поземельной крестьянской собственности как на существеннейшее условие для поднятия у нас земледельческой культуры обнаруживают этим незнание и непонимание дела, о котором судят так решительно. Все зависит, повторяем, не от права на землю, а от способов пользования ею. Можно и при общинном землевладении создать самые благоприятные условия для успехов сельского хозяйства; точно так же и при полном господстве личной поземельной собственности может существовать такой распорядок владения и пользования землею, при котором немыслима правильная и успешная эксплуатация земли. Если, как мы видели, общинное землевладение не определяет вовсе прав на землю, а только способ ее распределения между соучастниками, то по какой, спрашивается, логике право личной поземельной собственности может устранить неудобства общинного владения? Логики во всем этом нечего и искать. Весь спор между поборниками и противниками теперешних сельскохозяйственных и земельных порядков у наших крестьян есть непрерывный ряд поразительнейших недоразумений, которые так перепутались и смешались, что нет почти никакой возможности из них выбраться.

Попытаемся пролить некоторый свет в эту темную область, созданную нашим незнанием, непониманием, неуменьем рассуждать логически и научно правильно и современными европейскими реакционными и прогрессивными стремлениями, как они отразились в наших русских головах. Чтобы сколько-нибудь выразуметь эту путаницу, в высшей степени характеристическую для нашего времени, придется начать издалека, с древнейшей эпохи русской истории.

На основании фактов, добытых исследованиями, развитие общинного землевладения представляется у нас в следующем виде. Первоначально свободные люди, соединенные в общества или товарищества и артели, занимали свободные земли, поселялись на них и с общего согласия установляли способ владения и пользования ими. Более чем вероятно, что тогда, как и теперь, усадьба и пашни отводились в особое владение и пользование домохозяев, а выгоны, покосы, леса и рыбные ловли находились в общем пользовании всех членов общества. Выход из последнего был свободный; посторонние могли вступать в него добровольно, но, конечно, лишь с согласия всех прочих членов.

При таком порядке дел каждый не иначе как добровольно подчинялся условиям общего землевладения и без согласия каждого из членов общества, товарищества или артели, т. е. без единогласного решения, нельзя было постановлять никакой меры о распорядке земель, обязательной для всех. Поэтому и круговая ответственность всех за каждого и каждого за всех была тоже добровольная. Недовольный обществом выходил из него. Понятно, что при таких условиях общинного землевладения вопрос о праве на землю не возникал и не мог возникнуть. Существовало только отношение члена к обществу. Все они совокупно, на равных правах, пользовались землей, на которой поселились и которой владели. Со вступлением в общество начиналось и отношение к земле; с выходом из первого прекращалось и последнее. Право на землю было одной из принадлежностей прав члена общества, с ним оно возникало, с ним и оканчивалось. Земли же было много. Когда становилось тесно, часть общества отделялась и основывала новые поселения. Оттого о переделах земли вовсе не упоминается. В них не было надобности, и их не было.

Когда земли перешли постепенно в собственность частных лиц, учреждений, ведомств и государства, когда свободные землевладельцы сначала были прикреплены к земле, а потом и сами подпали под крепостное право, первоначальный быт свободных поселенных обществ, а с ними и условия их землевладения должны были измениться коренным образом. Свободный выход из закрепощенных поземельных обществ и свободное в них вступление прекратилось. С тем вместе и добровольная круговая порука членов общества исчезла и сменилась недобровольной, обязательной. Из подневольных поселенных обществ, прикрепленных к земле, не было свободного выхода и потому с естественным приростом населения нельзя было расселяться; приходилось на том же пространстве жить большему числу людей, следовательно, потесниться, а т. к. члены поселенных обществ продолжали, по старым понятиям, считаться равноправными и все должны были, по тем же понятиям, наравне нести налоги, повинности и службы -- средства же для их исправного отбывания давала земля, -- то пришлось ее разверстывать и переделять между всеми поровну. При первоначальном, природном плодородии земли и соответственных тому первобытных способах земледелия такие разверстки и переделы должны были казаться естественными и не представляли никакого неудобства.

В таком-то измененном, правильнее -- искаженном виде дожило общинное землевладение до нашего времени. Мы его считаем народной святыней, воплощением русского народного гения, а оно именно в тех его особенностях, которыми некоторые больше всего дорожат, -- в переделе и переверстке земель, в праве каждого на равную ее долю и в обязательной круговой поруке -- есть продукт прикрепления к земле, крепостного права, взимания налога и повинностей с душ. Положения 19 февраля и последующие органические законоположения о крестьянах, отменившие крепостное право и административную опеку над крестьянами и наделившие их землей, не изменили ни в чем всех прочих условий, созданных прикреплением к земле и крепостной зависимостью. Они только заменили единогласные постановления о хозяйственных распорядках внутри селений постановлением приговоров по большинству голосов. С этим последнее, запоздалое воспоминание о когда-то существовавших у нас свободных поселенных товариществах или артелях окончательно исчезло. Впрочем, под влиянием прикрепления к земле и крепостного права оно уже давно потеряло всякий живой, действительный смысл.

Из сказанного видно, что общинное землевладение в том виде, как мы его теперь знаем, есть уродливая помесь порядков, существовавших в старинных свободных поземельных крестьянских товариществах, с теми, какие возникли с прикреплением их к земле и закрепощением двойной крепостью -- помещичьего права и подушных налогов и повинностей; способ же пользования землей, господствующий ныне при общинном владении, создан при условиях первобытного земледелия и поддерживается теперь низким уровнем сельскохозяйственных знаний, невежеством, бедностью и беспомощностью нашего сельского люда. Теперь из этого археологического памятника нельзя больше сделать никакого полезного употребления. Он потерял всякий живой смысл и ветшает с каждым годом, служа только тормозом для правильного развития земледельческого населения России. В самом народе, между крестьянами, его неумолимо подтачивает под корень усиливающаяся из дня в день потребность индивидуальной, личной независимости и свободы, которые плохо уживаются с порядками, созданными крепостным правом, и с исчезнувшими обязательными условиями первобытной сельскохозяйственной культуры.

Вопрос о замене теперешнего общинного землевладения другими, более правильными сельскохозяйственными порядками возник уже давно, но он осложнился такими течениями русской жизни, которые его совершенно исказили, перенесли совсем на другую почву и надолго отдалили правильное его решение.

Прежде всего, отстраним идиллии на славянофильские темы братства и любви, будто бы лежащих в основании общинного землевладения и составляющих характерное отличие русского народа. Общинное землевладение в теперешнем своем виде есть тяжкое ярмо на шее крестьянина, цепь, которая вместе с подушной податью и круговой порукой приковывает его к земле и лишает свободы. Устраним также и фантазии социального свойства, будто общинное владение заключает в себе зародыш права всех и каждого на равный надел землей. Такого химерического права вообще нет и быть не может, и всего менее оно доказывается теперешним общинным землевладением, в котором равенство земельного надела вытекает из равенства налогов, тягостей и служб и подавляет всякую личную свободу и почин отдельного лица. Устраним, наконец, и вздорные толки, будто наше общинное землевладение есть коммунистический институт -- пошлость, которую пустили в ход иностранцы, не имеющие ни малейшего понятия о быте русского народа, и которая так охотно повторялась еще недавно в известных великосветских кружках с задней мыслью отменить порядок землевладения, сохраняющий землю за крестьянами, и обратить их в безземельных батраков на манер великобританских, причем подразумевалось, что роль английских лордов и джентри, конечно, выпадет на долю русских помещиков. Все такие и им подобные измышления -- плод детского незнания и досужей мечты, только спутывают понятия и мешают прямо взглянуть на действительные факты, трезво взвесить и оценить их значение. Фантастические представления, о которых мы говорим, не пережили крестьянской реформы, совершившейся в 60-х гг. Они испарились и исчезли, уступив место борьбе двух партий, которые преследовали уже не отвлеченные, теоретические, а вполне практические, реальные цели. Одна из них настаивала на наделении земледельческих масс необходимым для безбедного существования количеством земли, а также на обеспечении и упрочении этой земли за ними на всегдашние времена. Другая, напротив, старалась провести мысль, что земля должна остаться за ее владельцами. Этой партии желалось, обратив крестьян в арендаторов и фермеров земель этих владельцев, через то поставить в большую или меньшую зависимость от последних и на вытекающих отсюда социальных условиях построить все здание русского государства.

Первой удалось провести свою мысль в органических законах, создавших в России класс свободных землевладельцев; но ей не посчастливилось осуществить ее в действительности. Дело приведения крестьянской реформы в исполнение перешло в руки противной партии, которая употребила все усилия и прибегла ко всем мерам, чтобы ослабить на практике строгое, точное и последовательное осуществление мысли о крестьянском землевладении. Ей, однако, тоже не удалось провести своей мысли вполне. Зато из таких колебаний в деле величайшей государственной важности произошло то неопределенное и невыясненное положение, которое имело и до сих пор имеет самые горестные последствия для всего внутреннего быта Империи.

Борьба, происходившая в законодательстве и администрации, перешла и в литературу, научную и публицистическую. Здесь ни одна сторона не могла открыто выступить под своим знаменем с открытым забралом: желавшие обезземеления крестьян не могли высказать своего последнего слова, потому что официальная правительственная программа прямо ставила принципом противное; для поборников же этой программы созданы были самые тяжкие цензурные условия. Таким образом, обе стороны вынуждены были таить свою мысль, высказываться осторожно, больше намеками и полусловами. Такие условия не могли не затемнить, не извратить вопроса. За невозможностью его обсуждать, сосредоточить на нем всю полемику, по необходимости пришлось перенести спор на другую почву и вести его иносказательно. Возникла горячая борьба об общинном землевладении, причем с обеих сторон подразумевалось совсем не то, о чем открыто шла речь. По странной иронии судьбы, к исторической руине, отжившей свой век, приурочен живой и практический современный вопрос, от такого или другого решения которого зависит вся наша будущность, все наше дальнейшее социальное развитие. От старины, поросшей плесенью, мы требуем ответа на вопросы, порожденные обстоятельствами и условиями, которых старинные люди не знали и не подозревали; от ископаемого мира ожидаем доводов и опровержений наших теперешних взглядов, теорий и требований. Легко вообразить, какая из этого должна была произойти путаница в головах.

Одни, опираясь на сельскохозяйственные, экономические, юридические и политические доводы, желали бы водворить у нас такое же исключительное господство начала личной поземельной собственности, как в Европе, и на этом основании требуют отмены общинного землевладения. Ратующие за такую отмену без задних мыслей ссылаются на пример Европы, где упразднение общинного владения шло рука об руку с водворением правильной эксплуатации земли, но они не обращают внимания на то, что в Европе упразднение общинного владения совершено в пользу среднего и крупного землевладения, что оно там шло рука об руку с обезземелением мелких владельцев и создало сельский пролетариат в огромных размерах. Этого они, конечно, не желают, а именно этого-то и желают все требующие с задней мыслью отмены общинного владения. Таким образом, невозможность вести полемику начистоту приводила в один лагерь, под одно знамя, стремления, не имеющие между собой ничего общего. Отбросьте заднюю мысль обезземеления крестьян, и требование отмены общинного землевладения сведется к требованию иного распорядка крестьянского землевладения, более благоприятного для сельского хозяйства, чем тот, какой теперь существует при общинном владении. Против такого требования едва ли кто станет спорить.

Такое же смешение языков мы находим и между поборниками неприкосновенности крестьянского землевладения. Огромное их большинство отстаивает общинное владение не потому, чтобы дорожило теперешними распорядками земли между общинниками, а потому, что видит в отмене общинного владения первый шаг к обезземелению крестьянства и ко всем нескончаемым бедствиям, которые отсюда проистекают. Очевидно, и в этом случае невозможность прямо и открыто стоять за крестьянскую поземельную собственность, необходимость говорить иносказательно вынудила прикрыться общинным владением, чтобы отстоять права крестьян на землю. Но между этим их правом и общинным владением нет ничего общего. Поборники последнего допускают возможность отмены существующих теперь у общинников распорядков землевладения и замены их другими, лучше отвечающими потребностям правильного земледелия. Но общинное землевладение, как мы видели, и есть только известный распорядок земли между членами общины. Прав на землю он не определяет. И потому отбросьте опасение, что с отменой общинного землевладения уничтожится крестьянская поземельная собственность, и число его поборников тотчас же значительно сократится.

Таким образом, полемика, которая теперь ведется, как почти все наши русские споры, осложнена с обеих сторон задними мыслями; чтобы выбраться, наконец, из путаницы форм старинного, исчезнувшего быта с новыми задачами, надо строго различать те и другие и исследовать их особо, не смешивая их между собой. Всякий знает и понимает, что от старого нельзя разом перешагнуть к новому, что особливо сельские массы чрезвычайно медленно и туго изменяют формы своего быта, свои привычки, понятия, взгляды. Но считаться с ними, обращаться бережно и осторожно, не производить крутой ломки в быте народном -- не значит еще возводить то, что уже пережито, в руководящий принцип, в политический и законодательный догмат. Надо знать, что было, чтобы ясно видеть, куда идти, куда направлять жизнь, которая создает новые потребности и соответствующие им формы. Прошедшее завещало нам много такого, чем мы можем воспользоваться для удовлетворения новых нужд, и немало такого, что этому мешало. Надо употребить в дело первое и устранить последнее. Вот наша задача в настоящем и ближайшем будущем. Цель -- упрочить за земледельческим населением отведенные им земли, обеспечить его навсегда от обезземеления и устроить распорядок земель между крестьянами удобным и благоприятным для развития земледелия образом.

Многое в этом направлении уже сделано, но еще больше остается сделать. Прошедшее завещало в привычках и воззрениях великорусского и белорусского племени владение землей целым сельским обществом без раздробления в частную собственность между отдельными домохозяевами. Как было показано выше, это образовалось первоначально вследствие занятия земель целыми товариществами или артелями. Положения 19 февраля 1861 г. возвели это обычное начало в закон и, отменив прежние единогласные постановления всех домохозяев об обязательных для всех распорядках земли, ввели вместо них постановления о том же предмете по большинству голосов.

Селения возведены, таким образом, в отвлеченные реальные, юридические лица, а действительные лица, бывшие когда-то при существовании товариществ обладателями земли, обращены в представителей и носителей юридического лица, т. е. селения, которое стало настоящим собственником, несмотря на смену людей и поколений.

К сожалению, рядом с этим основным началом введены разные противоречащие ему правила под влиянием предубеждения, будто рано или поздно переход общественной земли в личную собственность должен неизбежно совершиться. Так, допущен выкуп усадеб в личную собственность, без пашен и других угодий; допущен выкуп целого надела с вымежеванием его из общинной земли, допущен раздел общинной земли между всеми домохозяевами; вся выкупная операция с пособием от правительства рассчитана на последующее обращение общинной земли в подворную личную собственность; в землях, отведенных в надел государственным крестьянам, каждому хозяину предоставлено право продать свой надел односельцу или постороннему лицу на правах собственности. Таким образом, последним результатом органических мер по созданию класса свободных землевладельцев будет обращение общинной земли в личную собственность домохозяев, а впоследствии из этого неминуемо произойдет то, что было везде, -- постепенное обезземеление крестьян и скопление их наделов в руках немногих промышленников и капиталистов. Если бы подобное превращение общинной земли в личную и частную собственность обязательно сопровождалось округлением наделов и выделением их в особые хозяйственные единицы, такую меру можно было бы если не оправдать, то, по крайней мере, объяснить желанием создать условия, благоприятные для земледелия и культуры, которых мы при теперешних распорядках общинной земли не находим. Но ничего подобного не было сделано. Общинные земли, обратясь в личную собственность крестьян, по-прежнему останутся разбитыми на мелкие полоски с удержанием чересполосицы. Отменятся, правда, переделы и переверстки пашен; но изменить теперешнее, крайне неудобное и стеснительное для правильного хозяйства распределение пашен станет, с обращением их в частную собственность крестьян, еще несравненно труднее и не будет уже, как теперь, зависеть от мирского приговора. Таким образом, теперешняя разорительная трехпольная система увековечится, и к улучшению крестьянского хозяйства будут закрыты все пути. Теперь, пока выкупная операция еще не совершилась, все это еще поправимо; но когда она раз завершится и начало личной поземельной собственности окончательно водворится, мы должны будем испытать на себе все горькие последствия социальной дезорганизации, которая составляет ахиллесову пяту и темное пятно в быте европейских государств.

Соединить для крестьян все выгоды прочного водворения и наследственного владения землею с условиями, благоприятными для развития и усовершенствования земледелия, можно, по нашему крайнему убеждению, лишь признав земли, отведенные в надел крестьянам, за неприкосновенную и неотчуждаемую собственность сельских обществ и предоставляя членам обществ лишь право наследственного владения и пользования этою землей без права ее закладывать или каким-либо образом отчуждать на правах собственности. Мы непоколебимо убеждены в том, что только таким устройством землевладения будет обеспечен и упрочен быт земледельческого населения не у нас одних, но и всюду и разрешится вопрос о сельском пролетариате, озабочивающий теперь правительства, владеющие классы и мыслящих людей в целом мире.

Признанием сельских обществ вечными собственниками земель, отведенных в надел крестьянам, без права их отчуждать и закладывать создается крестьянская земля, изъятая из обращения, не подлежащая купле и продаже, чем устранятся все опасности обезземеления крестьян через скупку их наделов немногими лицами.

Признанием за каждым домохозяином права наследственного владения и пользования отведенным ему наделом устранится крайне вредный для успехов земледелия периодический передел земель, необеспеченность прав лица перед сельским обществом по владению землею. Но вместе сохранится весьма драгоценное право общества, по взаимному соглашению домохозяев, уничтожить чересполосицу, изменить теперешнее распределение полей, ввести улучшенную эксплуатацию земли, завести участковое ею владение в одном месте, или в нескольких местах, но не в общих полях с другими и т. п. Этим устранятся все невыгодные последствия теперешнего общинного землевладения, но сохранятся и все незаменимые полезные его стороны, которые с введением личной собственности домохозяев на отведенные им наделы должны, к несомненному вреду земледельческого населения, совсем исчезнуть.

С отменой периодических переделов земли прекратится и уравнение земель между всеми членами сельского общества и право каждого из них на равный с другими земельный надел.

Против этого можно ожидать различных возражений.

Одни увидят в этом посягательство на принцип равного права всех на землю -- принцип, который будто бы живет в теперешнем общинном владении. Но поборники этого принципа забывают, что такое равенство есть остаток не эпохи гражданской свободы крестьян, а, напротив, как мы объяснили выше, выработалось из условий прикрепления к земле, закрепощения и подушного обложения податями, повинностями и службами, следовательно, и не имеет того значения, какое им приписывается, и должно исчезнуть вместе с условиями, которые его создали. Кроме того, право каждого на землю и равноправность в наделе землею есть самообольщение, едва ли стоящее опровержения. Земля нужна только земледельцам; занимающиеся другими промыслами нуждаются только в очаге и оседлости и посмотрели бы на земельный надел, как на тягость и обузу, или, что еще хуже, как на предмет спекуляции и наживы. Мало того: невозможно задаваться даже мыслью дать земельный надел каждому, желающему его получить, -- на это не хватило бы земли. Вопрос о сельском пролетариате мог бы считаться вполне разрешенным, если бы самая значительная часть местного земледельческого населения была обеспечена землей и могла со своими семьями жить, не нуждаясь в необходимом, ибо где большинство устроено и обеспечено, там около него проживает безбедно много народа работой и промыслами всякого рода. Опасность для общества не в том, когда есть бедные, а в том, когда большинство бедно и не обеспечено.

Другие, не идя так далеко и останавливаясь на практической почве, укажут на невозможность провести предлагаемое нам поземельное устройство при теперешних наших административных, финансовых и полицейских порядках. Но мы и не считаем возможным при существовании таких порядков провести какую бы то ни было полезную перемену в теперешнем положении наших земледельцев.

Пока подать и повинность лежат на душах, необходима паспортная система; пока подати и повинности так несоразмерно превышают доходы, доставляемые крестьянам землей, до тех пор не может быть и речи об упрочении их быта на теперешних местах их оседлости, т. к. во многих местностях земельный надел не есть право, преимущество или выгода, а, напротив, бремя, тягость, которая навязывается насильно и от которой крестьянин рад радостно отделаться; пока существует круговая порука, ответственность всех домохозяев селения за своих односельцев, неисправно платящих подати и отбывающих повинности, до тех пор нечего и говорить об освобождении крестьян от теперешней почти крепостной их зависимости от мира и мирских заправил. В общественном, как и во всяком организме, все находится в тесной взаимной связи и взаимно одно другое обусловливает -- так и в настоящем случае. Нечего и помышлять о правильном разрешении крестьянского вопроса, не изменив тех условий, которые были и суть причиною неправильной, ненормальной постановки у нас крестьянского дела. Прикрепление к земле, крепостное право, тяжкие личные налоги и повинности и вытекающая из них принудительная круговая порука и паспортная система -- логически привели к рабской зависимости крестьян от помещика, от чиновника, от мира. Как крестьянин освобожден от одного из этих трех видов рабства, так же точно он должен быть освобожден и от остальных двух. Прямой налог должен быть приведен к подати с земли, не превышающей некоторой и притом небольшой части чистого дохода, которую она теперь приносит. Мирской, земский и другие сборы точно так же должны быть ограничены небольшою же долею чистого дохода от земли. Раз то и другое будет сделано, нечего будет опасаться бесцельного скитанья крестьян, избывания ими податей и повинностей. Огромное большинство прирастет к земле, от которой его теперь насильно отрывают нужда, подати и гнет общества и местных властей. А те крестьяне, которые занимаются городскими промыслами и не имеют интереса удерживать за собой землю, мало-помалу совсем перейдут в города и уступят свое место земледельцам к обоюдной выгоде и сел, и городов.

Замена крепостной, вынужденной оседлости земледельцев добровольной, связанной с собственным интересом, -- вот к чему следует идти. Только с разрешением этой задачи, давно уже стоящей на очереди, земледельческий быт у нас устроится и окрепнет. Теперь подати, сборы и повинности, гласные и негласные, прямые и косвенные, не дают большинству крестьян возможности подняться и стать на ноги. Надо существенно облегчить их бремя, и они, оправившись и войдя в силу, легко будут платить от избытков больше прежнего.

Свободное вступление в сельское общество, свободный выход из него станут возможны лишь с той минуты, когда с изменением податной системы, отменой круговой поруки и определением прав и обязанностей, соединенных с владением и пользованием землей, принадлежащей сельским обществам на правах собственности, отменится теперешняя крепостная зависимость крестьян от мира и сельского общества.

При таком новом порядке дел поземельные права сельских обществ и поселенных на их землях крестьян, а также и взаимные их отношения по землевладению определятся в следующем виде.

Сельское общество в смысле юридического лица станет собственником земли, отведенной в надел крестьянам, но без права закладывать или каким бы то ни было образом отчуждать ее. Единственное назначение этой земли -- служить для раздачи земледельцам в бессрочное наследственное владение и пользование. Обращать крестьянские наделы в выгодные оброчные или доходные статьи, отдаваемые в содержание, должно быть, безусловно, запрещено законом. Распоряжение землей в пределах прав, предоставленных на нее обществам, и с теми ограничениями, которые установятся в силу прав земледельцев, получивших ее во владение и пользование, должно, как и теперь, принадлежать членам по установленному законом большинству голосов. Властям, наблюдающим за исполнением закона о крепостной земле, и самим заинтересованным лицам должно быть предоставлено право жаловаться на незаконные распоряжения сельских обществ крестьянскими землями судам, составленным из крестьян-земледельцев и хотя бы одного юриста.

Земледельцы, принадлежащие к обществу, держат отведенную им общественную землю на правах бессрочного и наследственного владения и пользования. Пока она остается за ними, никто, даже целое общество, не вправе отобрать у них эту землю, разве только в случае неисправности по отбыванию податей и повинностей. При новом распорядке земель по большинству голосов домохозяев каждый из них сохраняет право получить взамен отходящей от него земли другую в том же количестве и такого же качества. Отчуждать и закладывать землю, полученную от общества, владелец ее не вправе. Выморочные и брошенные владельцами участки возвращаются в распоряжение общества; в случае же смерти владельца на участок его имеет ближайшее право его жена, дети и вообще нисходящее потомство. Никто не имеет права держать бессрочно и наследственно более одного надела не только в одном обществе, но хотя бы и в разных обществах. Два и более надела могут быть отданы одному владельцу лишь на время, впредь до предъявления на них прав другими, не имеющими своего надела. Отступление от этого правила может быть допущено в пользу многочисленных семейств и тому подобных случаях. Как принадлежащая на правах собственности обществу, а не поселенным на ней крестьянам, общественная земля не может быть обращена в продажу на пополнение казенных и частных взысканий: они падают на строения и движимое имущество должников и вообще на их личную собственность. При выходе из общества владелец может сдать свой надел постороннему лицу не иначе, как с согласия общества. Во всяком случае владельцу надела, выходящему из общества, принадлежит право собственности, кроме движимого имущества, на строения, возведенные им или его предшественниками на его наделе; эти строения он может продать (но без права на землю) или свезти; наконец, он имеет право получить вознаграждение за все сделанные им самим улучшения в наделе, возвысившие его доходность. Самый же надел переходит от него к обществу или другому владельцу безвозмездно.

Уменьшение или увеличение того или другого надела, изменение его очертаний, переверстка и обмен его частей допускаются не иначе как с согласия самого владельца и общества. Без согласия владельцев допускается, по решению установленного законом большинства членов общества, в виде общих мер, обязательных для всех владельцев в обществе: передел всех земель, новое распределение участков, увеличение или уменьшение их размера, введение новой системы хозяйства и т. п. Все такие общие меры, подобно частным, касающимся одного надела, могут быть обжалованы в суде, о котором сказано выше.

Таковы главные черты того поземельного устройства, которое мы считаем необходимым для обеспечения и упрочения быта земледельческого населения. Оно устранило бы недостатки теперешнего, на которые было указано выше, и в то же время восстановило бы основные черты наших старинных крестьянских общин с теми дополнениями и разъяснениями, которых требует более зрелая гражданственность и определившийся быт государства. Такое устройство окончательно сняло бы с сельского населения тройное ярмо крепостной зависимости, под которым оно так долго стонало, и открыло бы путь всяким усовершенствованиям крестьянского полеводства по мере распространения в земледельческих массах более правильных понятий о земледелии и сельском хозяйстве. В числе важных преимуществ такого устройства следует в особенности указать на то, что оно близко к теперешним понятиям и привычкам крестьян и, не ломая, не насилуя их быта, поставило бы всякие успехи и улучшения в зависимость от их постепенного умственного, нравственного и экономического развития; для тех же земледельцев, которые вырастут из тесных рамок общего уровня и быта земледельцев, будет открыто, как и теперь, обширное поле деятельности вне сельской общины. Ее единственное назначение -- успокоить, обеспечить и устроить земледельческие массы. Эта цель предлагаемым устройством будет достигнута исподволь вполне.

Но теперешнее наше законодательство и в особенности практическое его применение администрацией и судом в пределах бывшего Московского государства, где почти исключительно господствовало общинное землевладение, несколько уклонилось от этой цели. Что же касается многих местностей Империи, имевших до присоединения к ней свою историю, то в них успели уже глубоко укорениться начала личной поземельной крестьянской собственности. Спрашивается, каким образом совершить, здесь и там, переход к предполагаемому поземельному устройству, не прибегая к насильственным и крутым мерам, которые вместо пользы принесли бы только существенный и неизгладимый вред?

Из числа наиболее сподручных способов для совершения такого перехода исподволь мы укажем на следующее.

В Положениях 19 февраля указаны, как мы сказали выше, многие пути для раздробления общинной земли между домохозяевами в частную личную собственность и ни одного -- для обращения мелкой крестьянской поземельной собственности в общинную, хотя в некоторых местностях, даже в селениях невеликорусских, сама необходимость часто наталкивает на такого рода превращение земли из частной собственности, раздробленной на мелкие куски, в общинную. Можно, не нарушая ничьих прав и никаких народных привычек, прекратить на будущее время раздробление общинной земли в личную собственность крестьян и выкуп наделов отдельными домохозяевами с выделением их из общинной земли и отменить право бывших государственных крестьян продавать свои наделы, безвозмездно полученные из казенных земель. Вместо того должно поставить правилом, что неотчужденная еще общинная земля, приписанная к селениям, составляет неотчуждаемую и незакладываемую вечную собственность селений, и предоставить последним право приобретать вновь землю на имя сельского общества и выкупать в пользу же общества наделы, приобретенные домохозяевами и купленные у них посторонними лицами в частную личную собственность. Выкуп таких наделов из частной собственности в пользу обществ можно подчинить правилам приобретения недвижимой собственности на общеполезное употребление и поощрить к таким выкупам выдачей из кредитных установлений долгосрочных ссуд с погашением их на банковых правилах. Такими мерами будет, по крайней мере, остановлено дальнейшее распадение крестьянских земель и положен конец начавшемуся уже переходу их в руки скупщиков.

Обращение земель, владеемых на праве частной собственности, в общественные должно быть допущено беспрепятственно. Теперь нередко случается, что общинные земли только для виду разделяются между крестьянами, чтобы избежать круговой поруки по уплате податей и повинностей. С изменением податной системы и с отменой круговой поруки такие раздробления общественных земель больше не понадобятся, и надо всячески облегчить крестьянам возможность отменить такие фиктивные разделы земель.

Труднее обратить в общественные земли наделы, находящиеся уже на выкупе, тем более в тех селениях, где выкуп уже совершился. Исправить эту коренную ошибку положения о выкупной операции можно лишь постепенно и в продолжение долгого времени. С этою целью могли бы быть приняты следующие меры:

во-первых, постановить правилом, что на будущее времена выкупной платеж, вносимый каждым домохозяином, имеет значение взноса денег по общественной раскладке, делаемой с целью приобретения выкупаемой земли не в личную, а в общественную собственность;

во-вторых, суммы, уплаченные в погашение капитального долга до издания такого правила, должны быть возвращены уплатившим посредством банковой операции, если они сами добровольно не согласятся считать их за взносы, сделанные по общественной раскладке на приобретение земли в общественную собственность. Мы полагаем, что в огромном большинстве случаев крестьяне, у которых и теперь земля находится в общинном владении, охотно согласятся на такое изменение юридического характера сделанных ими взносов капитального долга, ибо вследствие переделов, переверсток, неисправного взноса платежей некоторыми домохозяевами, вследствие вступления новых членов в сельские общества и выхода из них прежних, передачи наделов и тому подобных передвижений поземельных владений личные расчеты крестьян между собою очень запутаны; сверх того, далеко не все крестьяне имеют ясное понятие о юридическом характере выкупных взносов. Твердо они знают только то, что взносом выкупных платежей они приобретают землю в собственность, но какую именно, частную и личную или общественную, -- об этом они в большинстве случаев имеют лишь сбивчивое и неясное представление. Взаимные их расчеты вертятся только на том, кто не доплатил и кто переплатил лишнего. Где общинное владение продолжается и по сие время, там крестьяне в большинстве случаев едва ли затруднятся признать землю за общественную, а платежи -- за общественные раскладки на ее выкуп, если только они будут уверены, что земля останется в бессрочном неприкосновенном и наследственном владении и пользовании. Что касается процентов, уплачиваемых по выкупным ссудам, то они во всяком случае не подлежали бы возврату, т. к. представляют в действительности лишь арендную плату за владение и пользование невыкупленной еще землей, впредь до ее окончательного выкупа. При таких условиях размер сумм, подлежащих в случае требования возврату, не может быть слишком значителен, а это обстоятельство существенно облегчало бы дело.

Гораздо труднее провести новое поземельное устройство в тех селениях и целых областях России, где начало личной поземельной собственности уже успело вполне вытеснить общинное владение и изгладить все его следы в нравах и привычках сельского населения. Здесь это можно не иначе как постепенной, в течение долгого времени, скупкой земель, принадлежащих членам сельских обществ на правах собственности, и обращением их в общественные по добровольным с ними сделкам. Такие сделки при бедности крестьян могут сделаться весьма для них желательными, если они увидят и убедятся на деле, что проданные ими обществу земли в действительности остаются в их бессрочном и наследственном владении и пользовании. При таком условии вся сделка представится им лишь отказом от права продавать и закладывать свои земли за щедрое вознаграждение, равняющееся стоимости всей земли. Такие сделки и на самом деле будут для большинства крестьян лишь изменением юридического титула, на котором они владеют: продать землю за полную цену с оставлением за собой и детьми навсегда слишком выгодно, чтобы многие не захотели воспользоваться подобной сделкой. Наконец, в состав неотчуждаемых общественных земель должны быть также включены все выморочные земли членов сельских обществ, которые теперь по закону поступают в собственность обществ. Таким образом, мало-помалу большинство земель, принадлежащих членам обществ на правах собственности, перешли бы в собственность обществ, после чего к немногим, остающимся еще в частном праве, могли бы уже быть применены правила обязательного выкупа. Так как в проведении такой реформы заинтересовано и государство, и земство, и сами крестьянские общества, то фонд для таких сделок мог бы образоваться постепенными малыми взносами от казны, земств и сельских обществ. Во всяком случае, операция скупки должна быть ведена самим правительством как дело государственное. Отдавать его в руки спекуляции не следует, ибо в ее руках она обошлась бы чрезмерно дорого и тем принесла бы не пользу, а вред.

Таковы в самых главных общих чертах преобразования в поземельном устройстве крестьян, которые мы считаем не только необходимыми вообще, но настоятельными и неотложными. О важности и пользе их было говорено выше. Теперь сведем для наглядности все сказанное в общие заключительные итоги.

Предполагаемые преобразования имеют задачей отметить последние остатки закрепощения земледельцев и перенести на сельские общества права собственности на землю, занимаемую их членами, с присвоением последним права бессрочных и наследственных арендаторов. Это доставит массе народа все блага и выгоды поземельной собственности и общинного владения без вытекающих из них последствий, вредных или для быта народных масс, или для успехов земледелия.

Везде, где до сих пор существует общинное землевладение, т. е. во всей Великороссии, Белоруссии, предполагаемая реформа закрепила и определила бы юридически существующие уже на факте поземельные отношения, не затронув ни в чем привычек и воззрений землевладельцев, что во всяком преобразовании, касающемся народного быта, так неизмеримо важно. Вместе с тем принадлежность земли на правах собственности обществу, а не отдельным домохозяевам даст возможность, когда понадобится, устроить поземельное владение внутри сельских, согласно с требованиями правильного и улучшенного земледелия, что при раздроблении общинной земли между членами общества на правах личной собственности будет совершенно невозможно без глубоких и коренных потрясений прав владельцев. Если хозяин земли есть общество, то оно может, не нарушая ничьих прав, устроить у себя поземельные порядки, какие оно признает наиболее полезными; когда же каждый хозяин будет собственником своего надела, общество будет лишено возможности изменять существующий распорядок полей и угодий.

Если общинные земли обратятся в личную собственность крестьян, то внутри обществ неизбежно начнется то обезземеление беднейших и скопление участков в руках наиболее влиятельного, зажиточного и предприимчивого меньшинства, как это замечалось всюду с введением личной поземельной собственности и начинается, к несчастью, уже и у нас. Существенный смысл освобождения крестьян с землей, единственно в видах обеспечения оседлости народных масс, был бы в таком случае потерян, и наделы из помещичьих владений послужили бы только к переведению земель из одних рук в другие без всякой пользы для земледельческого населения. Напротив, если право собственности перейдет к сельским обществам и общинные земли будут закреплены за ними навсегда без права отчуждения, а крестьяне станут бессрочными и наследственными арендаторами этих земель, то отсюда произойдут два последствия, благотворные для быта земледельцев: во-первых, при ограничении законом захвата многих наделов в одни руки огромное большинство крестьян сохранит оседлость и свое хозяйство; во-вторых, арендная плата за земли не будет возвышаться по произволу, как это делается при отдаче земли внаем собственниками; плата эта установится в умеренных размерах самими сельскими жителями, заинтересованными в том, чтобы она не возвышалась вопреки справедливости. Притом арендная плата в пользу юридического лица -- сельского общества -- может быть регулируема судом и законом, что немыслимо относительно личной поземельной собственности.

Далее: положение отдельных крестьян относительно общественной земли не будет ничем существенно разниться от положения личного собственника. Оставаясь бессрочным и наследственным владельцем своего участка, крестьянин, его семья и потомство столько же обеспечены, как и личный собственник. Оставляя общество, крестьянин получит вознаграждение за капитал и труд, который им затрачен на улучшение и поднятие доходности арендного надела, бывшего в его владении и пользовании. Единственное различие его прав с правами личного собственника заключалось бы только в том, что он не может воспользоваться под залог своей земли благом поземельного кредита, не может также продажей владеемой земли реализовать капитал. Но мелкая недвижимая собственность не пользуется у нас и теперь выгодами поземельного кредита; кредит же под залог движимости и строений и при предполагаемом поземельном устройстве не только возможен и желателен для крестьян, но, как мы постараемся показать впоследствии, составляет одну из насущных потребностей сельского населения. Здесь заметим, что аргументация в пользу обращения всех крестьян в мелких личных поземельных собственников на том основании, что они вследствие того получат право закладывать и продавать свои земли, грешит против логики. Нам говорят: мелкий личный собственник может продать и заложить свою землю, а владеющий ею на арендном праве -- не может. Это совершенно справедливо, но также справедливо и то, что не имеющий вовсе собственной земли не может ни продать, ни заложить ее. В общих рассуждениях о личной выгоде или невыгоде того или другого права на землю мы не видим правильного перехода к разрешению вопроса о прочном устройстве быта и оседлости масс, который вырос в наше время в вопрос первостепенной государственной важности. Что лучше разрешает этот вопрос: личная или общественная поземельная собственность -- вот в чем дело. Если справедливо, что последняя благоприятнее для оседлости народных масс, то она и должна быть предпочтена, хотя бы личная поземельная собственность и представляла, с личной точки зрения, несомненные преимущества. Такая постановка вопроса представляется тем более правильной, что мы предполагаем существование рядом с общественной поземельной собственностью и личной -- мелкой, средней и крупной собственности. Кто ее имеет или может приобрести, пусть владеет, пользуется и распоряжается ею, как хочет, умеет и знает. Крестьянин, которому не нравится жизнь на общественной земле и у которого есть средства, может, если захочет, купить себе землю, поселиться на ней и стать личным поземельным собственником; он может им стать, и оставаясь участником в общественной земле. Предлагаемое нами поземельное устройство имеет в виду не тех, у кого есть капитал, кто предприимчив, а огромное большинство крестьян малоимущих, кормящихся из дня в день от земли. Общественная поземельная собственность обеспечит и оградит от случайностей конкуренции гораздо более, чем личная поземельная собственность. А мы только это и имеем в виду. Капитал и труд, вложенный крестьянином в общественную землю, во всяком случае останется его личной собственностью, которую он, оставляя общество, удержит за собой или же за которую получит вознаграждение от своего преемника.

Нам заметят, что с увеличением населения и предлагаемое нами поземельное устройство не в состоянии будет обеспечить землей всех земледельцев. Но мы вовсе и не задаемся такой неразрешимой задачей. Мы имеем в виду только устройство быта большинства земледельческого населения, обеспечение ему покойного и безбедного существования и возможности постепенно улучшать хозяйство и свой быт. Это необходимо не только для земледельцев, но вместе и для блага государства, высших слоев общества и интеллигенции. Где массам, именно большинству их, плохо живется, там общее положение тоже становится ненормальным. У нас же вдобавок массы простого народа кормятся преимущественно от земли, поэтому у нас вопрос об обеспечении за ними землевладения, естественно, получает государственную важность; а такое обеспечение дает не личная, а общественная поземельная собственность, которую регулировать и приспособить к потребностям земледельческого населения гораздо легче и удобнее, чем личную поземельную собственность.

Сказанным исчерпывается все, что мы имели сказать о поземельном устройстве крестьян. Не можем довольно настаивать на том, что дело это не терпит отлагательства, что за него надо приняться как можно скорее, ибо каждый пропущенный год только ухудшает положение и создает трудности в возрастающей прогрессии. Пройдет еще несколько лет, и дезорганизации земледельческого населения нельзя уже будет пособить. Не дай нам Бог дожить до этого.

О возможности сельскохозяйственных успехов при общественной поземельной собственности

Читатели, интересующиеся крестьянским делом, но недостаточно с ним знакомые, быть может, упрекнут нас за то, что, предлагая для крестьян новое поземельное устройство, мы не обратили должного внимания на сельскохозяйственную сторону вопроса, тогда как она -- одна из важнейших, если не самая важная. По вашей мысли, скажут нам, от большинства домохозяев должно, как и теперь, зависеть распределение земель между членами общества, устройство наделов, система полеводства, обязательная для меньшинства, на стороне которого легко могут, однако, оказаться люди, более знающие и опытные по части сельского хозяйства. В чем же будет заключаться экономическое преимущество нового поземельного крестьянского устройства перед теперешним? В каком отношении оно будет благоприятнее для успехов крестьянского земледелия, чем общинное землевладение, которого вредное влияние на полевую культуру выяснено со всевозможной очевидностью и признается в наше время всеми?

Мы думаем, что наиболее неблагоприятные для крестьянского хозяйства последствия общинного землевладения будут устранены, если за каждым домохозяином будет обеспечено постоянное, наследственное владение и пользование землей, на которую он имеет право по числу душ или работников. Этим отменится частный переход земель от одних хозяев к другим в ущерб заботливым и достаточным крестьянам и к несправедливой выгоде нерадивых или бедных, но в то же время крестьяне будут обеспечены против раздробления общинных земель, которое мы считаем вредным и даже опасным не только для благосостояния крестьян, но и для целого государства.

Впрочем, под улучшением крестьянского землевладения разумеется обыкновенно не улучшение поземельных условий, а введение между крестьянами более правильных сельскохозяйственных приемов, чем теперешние. Именно с этой точки зрения смотрят на дело те, кто, отвергая необходимость увеличить размеры крестьянских наделов, настаивают вместо того на распространении между крестьянами улучшенного полеводства.

Возможно ли в настоящее время такое улучшение и стоит ли теперь этот вопрос на первой очереди, как многие думают? Вот что надо рассмотреть прежде всего.

Вопрос об улучшении у крестьян земледелия возник у нас не так давно, но уже имеет за себя многих горячих сторонников. Это неудивительно. Кто видел и знает, как плохо и небрежно наш крестьянин обращается с навозом, пашней, покосом, лошадью, коровой; как нерасчетливо, на авось, он сеет, убирает хлеб, молотит и веет, сколько нелепейших предрассудков и невежественных понятий вносит в свои занятия по хозяйству, тот, естественно, приходит к мысли, что улучшение крестьянского земледелия должно стоять на ближайшей очереди. Вдобавок знающие люди утверждают, что распложение вредных насекомых, опустошающих всходы, покосы и хлеба в России, находится в причинной связи с дурной обработкой полей, заменой культуры озимых хлебов посевом яровых и поднятием пашни не с осени, а весной. Если эти выводы подтвердятся точными исследованиями, то усиливающийся из года в год захват наших полей вредными жучками, мухами и гусеницами послужит неопровержимым доказательством, что земледелие у нас не только не улучшается, а, к несчастию, падает, и представит наглядное, графическое изображение распространения его упадка.

Что земледелие у нас вступило в период острого кризиса, это, к сожалению, правда. Но отчего произошел и как ему помочь, об этом мнения очень различны. Перед этим фактом, как и перед другими, одинаково губительными, мы по обыкновению ходим в тумане, хватаемся за первое, что попадается под руку, как за якорь спасения, и строим на отрывочных данных целые взгляды, забывая о других данных, которые идут с ними рядом и могли бы навести на другие соображения. К этому еще присоединяется наша несчастная страсть обращать все на свете в орудие запугиваний, заподозриваний и инсинуаций. Это спутывает все наши мысли и не дает никакому вопросу выясниться в его настоящем свете.

Говорят, земледелие находится у крестьян в самом жалком положении. Это справедливо. Но разве у одних крестьян? За редкими исключениями, оно тащится в заржавелой рутинной колее также в помещичьих и купеческих хозяйствах, у арендаторов и съемщиков. Наша хищническая эксплуатация земли, безрасчетное высасывание из нее производительных сил, не возвращая их иным способом, вошли в пословицу. Почему же на крестьян преимущественно указывается как на небрежных, нерадивых хозяев? Они ведут свои хозяйства, правда, не лучше, но зато и не хуже огромного большинства крупных и средних владельцев.

Причинами жалкого положения нашего сельского хозяйства называют почти поголовное незнакомство с технической стороной дела, недостаток, дороговизну и негодность рабочих рук и служащего персонала, недостаток капиталов и дороговизну поземельного кредита, неустроенность и неправильность торговли сельскими произведениями, путей сообщения и способов перевозки, недостаток близких и верных пунктов сбыта, трудность получения и дороговизну необходимейших предметов и орудий правильного хозяйства, личную и имущественную необеспеченность, крайне стеснительное законодательство, которое вяжет по рукам и ногам и подавляет всякую промышленную предприимчивость и энергию и т. п. Все эти помехи успешному развитию земледелия и сельского хозяйства действительно существуют и имеют на него очень вредное влияние. Но можно ли назвать их главными? Ведь они действуют испокон века. Справедливость требует сказать, что многие из них в наше время скорее ослабели, чем усилились. Отчего же, несмотря на то, земледелие у нас падает? Положим, что у помещиков оно упало вследствие сильного уменьшения или потери дарового труда, а у крестьян отчего хозяйства тоже пошатнулись? Ведь они вследствие освобождения, несомненно, выиграли. Положим, сведения их в агрономии не Бог весть какие; но ведь нет такого мужика, который бы не знал, что суглинок и супесок нужно хорошо удобрять, а чернозем пахать поглубже, что для удобрения надо держать побольше скота и т. п. На такой нехитрой агрономической мудрости и было прежде построено помещичье и крестьянское хозяйство, и шли они себе помаленьку, доставляя средства жить или хоть перебиваться из года в год. Отчего же и теперь и от этой азбуки сельского хозяйства крестьяне как будто отстали, скота и лошадей против прежнего у них убавилось на добрую половину, а местами и гораздо более того, даже там, где на недостаток земли и угодий нельзя пожаловаться? Этого нельзя объяснить обыкновенно приводимыми причинами, даже с присоединением к ним пьянства, лени и разврата мужика, которые многими особенно подчеркиваются. Главная, коренная причина всему -- тягость налогов, наша финансовая политика. В каких-нибудь 30 лет государственный бюджет утроился, денежные земские повинности учетверились. Крупная промышленность до последнего времени пользовалась у нас всевозможным покровительством и поддержкой государства, а мелкая и крестьянское хозяйство были оставлены на произвол судьбы. Тяжкое бремя податей, взваленное на крестьян, вынудило их сбывать за что попало не только свои произведения, но и необходимые орудия производства -- скот и лошадей; пришлось и землю попримучить, и строение оставить без починки и ремонта. Выжидать хороших цен на произведения стало не под силу, и мелкий капиталист-кулак забрал мужика в неволю, ставит цену, какую хочет, и тогда, когда крестьянин ему продает, и тогда, когда у него покупает. Все мелкие и средние хозяйства и производства должны были вследствие того пасть; удержались одни крупные. Пока ярмо податей не будет облегчено и финансовая политика не изменится, до тех пор нечего и думать об улучшении крестьянского земледелия и хозяйства. Напирая на второстепенные условия, не благоприятствующие его развитию, мы только себя обманываем и отводим глаза от главной причины, которая мешает всему. Сперва надо устранить ее и потом уже подумать о введении сельскохозяйственных улучшений и усовершенствований. До тех же пор возбуждение у нас общего вопроса об улучшении крестьянского земледелия и хозяйства будет походить на горькую иронию или свидетельствовать о наивном незнании самых простых вещей. Чтобы начать улучшения сельского хозяйства, надо наперед озаботиться о том, чтобы оно могло существовать, а теперешние условия ведут к систематическому его уничтожению у крестьян. Чтобы наши слова не показались голословным пессимизмом, напомним об условиях крестьянского полеводства, и пусть сам читатель рассудит, преувеличиваем ли мы наше теперешнее печальное положение или говорим правду.

С чего начинает всякий хозяин, собирающийся хоть сколько-нибудь осмысленно вести свое хозяйство? Он, прежде всего, старается округлить и устроить свою землю так, чтобы при данных обстоятельствах правильное хозяйство на ней вообще было возможно. Так делали и в Европе. Регулирование и округление владений заняли целый период в сельскохозяйственном развитии Западной Европы и послужили в Англии и Германии, как известно, поводом и предлогом к обезземелению сельских жителей в огромных размерах. У нас такое округление и устройство земли недоступно не только домохозяевам, но и целым селениям. Положения 19 февраля, неизвестно по какой причине, лишили крестьян права требовать уничтожения чересполосицы с владельцами. А при чересполосице не только правильное, но часто и никакое вообще хозяйство немыслимо.

Из множества такого рода стеснений, вяжущих крестьян по рукам и ногам в их полевом хозяйстве, выхватывают одно, с которым крестьянам справиться всего легче, потому что оно от них самих зависит, -- именно чересполосность и передел общинных земель, и расписывают яркими красками безобразие, которое отсюда проистекает. Почему же так нападают именно на общинное владение и благоразумно умалчивают о невозможности или крайних стеснениях полевого хозяйства крестьян от чересполосицы с владельцами! Не потому ли, что последняя очень выгодна для бывших помещиков и что общинное владение, каково оно ни есть, мешает обезземелению крестьян? Сельскохозяйственные непорядки, проистекающие из чересполосицы и переделов общинных земель, с успехами земледелия и с поднятием образования между крестьянами непременно и легко будут заменены более правильным и более благоприятным для сельского хозяйства земельным устройством. Но пока стеснительный для крестьян закон, запрещающий им требовать разверстки земель с посторонними владельцами, не будет отменен, до тех пор о сколько-нибудь правильном крестьянском хозяйстве нечего и говорить, потому что сами помещики вряд ли согласятся добровольно отказаться от привилегии, доставляющей им столько выгод в виде денежных платежей, аренд и рабочей силы.

Далее: для того чтобы подумать об улучшении хозяйства, крестьянину нужно иметь в своем распоряжении хоть какие-нибудь средства на необходимые затраты. Нужно и скота прибавить, и семян купить, и плужок, а у него не только никаких средств в запасе нет, но он и необходимое продает, чтобы подати уплатить и прокормиться с семьей. Злая нужда гонит его из деревни и дома на сторону, чтобы заработать деньги на насущные надобности. О каких же улучшениях земледелия может быть речь при таких обстоятельствах? Вдобавок для крестьянина не существует кредита не только дешевого, но на условиях сколько-нибудь сносных. Как же он начнет поправлять свое хозяйство?

Представим себе, однако, такого крестьянина-счастливца, у которого и земля отрубная есть, и кое-какие деньги, и добрая воля улучшить свое хозяйство. Где и как он научится, что ему делать и как приняться за дело? Для больших и средних хозяйств кое-что уже сделано с этой целью; для мелких, крестьянских -- ровно ничего. Давно ли помещики, и то немногие, принялись за осмысленное хозяйство применительно к нашим местным обстоятельствам? У нас еще не успели выработаться и определиться типы на опыте изведанных, осмысленных, больших и средних хозяйств для различных местностей, так что каждому начинающему хозяину приходится чуть не Америку открывать в своем имении и идти ощупью, делая на каждом шагу кучу ошибок и ненужных расходов. Крестьянину же негде ни поучиться, ни посмотреть, ни послушать, ни почитать такого, что бы ему в его быту могло быть полезно.

Вот при какой обстановке ставится у нас вопрос об улучшении крестьянского земледелия. Не насмешка ли это? Не праздная ли это мечта, которой мы потому предаемся, что продолжаем сквозь очки смотреть на действительную жизнь. Мы смеемся над мыслями и планами Петра Великого в ребяческой уверенности, что он хотел поделать из нас голландцев и шведов. Чем же, однако, лучше, практичнее мысль завести между нашими мужиками усовершенствованную культуру полей? И какими мерами завели бы мы ее у них? При наилучших условиях, при живом примере пред глазами, при уверенности получить помощь и поддержку на переходные годы они колеблются и не решаются расстаться с заведенными порядками, имея на то свои весьма веские причины. Не думают ли сторонники улучшений прибегнуть к принудительным мерам, как они их затевали в видах уничтожения общинного землевладения? Это было бы совсем по-петровски, с той только существенной разницей, что Петр ясно и твердо знал, что хотел, а современные реформаторы народного быта и хозяйства этого не знают, потому что типы русского национального хозяйства, как сказано, еще не выработались и пока еще только в зародыше. К чему же мы будем принуждать крестьян?

Нельзя здесь, кстати, не указать на поразительное противоречие, которое красной ниткой проходит через все, что у нас теперь делается, по крайней мере делалось до сих пор. Минувшее царствование дало крестьянам гражданские права и призвало их к гражданской жизни. Вследствие этого громадное большинство населения Империи, долгое время затертое и заслоненное тонким слоем господствующих классов, выросло из-под земли к человеческому и гражданскому существованию. Воспитавшись в течение веков под крайне своеобразными определениями нашего деревенского быта, это большинство представляет совершенно особый тип культуры, не имеющий с культурой образованных слоев почти ничего общего. Следовало бы ожидать, что на выработку новых граждан, на приобщение их к установившимся у же общественным формациям и условиям правильной гражданственности будут направлены все усилия, обращены все наличные средства. Так поступили шведы с финнами. У нас же видим совсем другое. До сего дня предметом забот остаются по-старому выдающиеся слои общества, города и промышленные классы. Какую сторону жизни ни взять -- общественную, экономическую, умственную или нравственную, -- по всем без изъятия то и другое, сравнительно даже многое, делается для высших слоев и ничего или почти ничего для огромного большинства. В этом отношении направление правительственной и частной деятельности не разнится почти ничем, и беспрестанные напоминания большинства печатных органов остаются гласом вопиющего в пустыне [6]. Идеалы, выношенные и воспитанные в городской или великосветской среде, вскормленные на европейских книгах и понятиях, аристократических, монархических, буржуазных, клерикальных или радикальных, не прилажены к нуждам, потребностям и воззрениям крестьянских масс; форма этих идеалов остается нашему сельскому населению непонятной и чуждой. В этом заключается главная причина, почему сельское население равнодушно к культурным слоям, а они -- в большинстве -- к сельскому населению. Оба составные элемента русской общественности живут каждый своей особенной жизнью, как было до дарования крестьянам гражданских прав.

Это замечание вполне относится и к предмету, который нас теперь занимает, именно к крестьянскому земледелию и хозяйству. Улучшение его постановлено задачей, но для ее разрешения в будущем ровно ничего не делается. А дела -- бездна.

У нас есть сельскохозяйственные школы, даже академии, есть училища для приготовления управляющих и приказчиков, но нет самых простых, незатейливых школ, приноровленных к понятиям и потребностям крестьян, где бы парень лет 15 и старше, хотя бы безграмотный, мог практически, с наглядки, ознакомиться с простейшими улучшенными сельскохозяйственными приемами, орудиями, семенами, скотом и лошадьми. Чем проще, незатейливей такие школы, чем они ближе к уровню теперешних невежественных сельских масс, представляя только некоторое, необходимейшее улучшение против того, что у них есть теперь, -- тем успех и влияние таких школ были бы вернее и более обеспечены. Такие школы должны бы быть разбросаны сотнями по деревням в тех краях, где живут крестьяне-земледельцы. А у нас едва ли найдется и одна такая школа.

У нас есть сельскохозяйственные фермы, общие и специальные, устроенные по всем правилам усовершенствованной агрономии. Они представляют образцы культуры и улучшенных орудий. В научном отношении они, без сомнения, и полезны, и необходимы. Очень может быть, что они достигают и практических целей в применении к крупным и средним хозяйствам. Но для крестьянских хозяйств ничего подобного нет. Для крестьян нужны не фермы с лучшими образцами, а такие, которые бы на деле, практически им доказывали, что улучшенные приемы и орудия земледелия выгоднее тех, какие они употребляют. На такие фермы они охотно стали бы ходить смотреть и учиться. Фермы этого рода должны быть самые простые, нехитрые, представлять только местное крестьянское улучшенное хозяйство и показывать крестьянам, как наивыгоднейшим образом, с малыми затратами, вести крестьянское хозяйство при данных местных условиях. Такие фермы должны быть устроены при сельскохозяйственных школах, ибо самые эти школы, как мы их себе представляем, должны быть не что иное как фермы с учениками в виде работников. Роль ферм могли бы также играть и маленькие аренды, размерами не больше обыкновенных крестьянских хозяйств, сдаваемые на самых льготных условиях хорошим хозяевам из крестьян с обязательством вести на них хозяйство улучшенным способом и улучшенными орудиями. Такие крестьянские фермы должны быть рассеяны сотнями посреди земледельческого населения; затем, чтобы хозяйство на них велось, как следует, должен быть установлен бдительный и серьезный надзор, конечно, не бумажный, формальный и стеснительный, а действительный и разумный, помогающий делу. При некотором внимании такие фермы сослужили бы в какие-нибудь 10-15 лет две великие службы стране: живым, наглядным и близким примером они приохотили бы крестьян к правильному хозяйству и в то же время выработали бы на практике различные типы маленьких крестьянских хозяйств, самых подходящих к данным местным условиям и обстоятельствам. Давным-давно пора подумать о таких фермах. А у нас, сколько известно, до сих пор нет ни одной.

Скотоводство у крестьян-земледельцев находится в печальнейшем положении и идет, как и все их хозяйство, не вперед, а назад. Крестьянские клячи -- маленькие, тощие, слабосильные -- вошли в пословицу. В газетах пишут, что созданная Петром Великим холмогорская порода коров и известная порода битюгов, превосходнейший тип русской рабочей лошади, начинают на местах портиться и изводиться. Помочь улучшению рас лошадей и рогатого скота у крестьян могли бы только всем доступные, недорогие случные конюшни, разбросанные повсюду. У нас об этом прежде много думали и кое-что в этом смысле даже сделано. Но со времени освобождения крестьян, когда полное невнимание к их нуждам было возведено в административный принцип и поставлено во главу угла внутренней политики, о случных конюшнях даже улучшенных пород лошадей не стало слышно. А их нужны сотни и тысячи, чтобы они были у крестьян везде поблизости, под руками, иначе они не принесут пользы, не вести же крестьянину своей коровы или лошади за 30-40 верст на случку; у него на это и средств не станет, если бы и была охота. Для крупного и среднего землевладения делается у нас в этом отношении много хорошего; для крестьянских же хозяйств -- ничего.

Чтобы улучшить крестьянские хозяйства, нужны хорошие семена и более совершенные орудия, чем те, какие теперь в употреблении у крестьян. Нужда в плугах, в молотилках, в веялках, простых и дешевых, так велика, что здесь и там сами крестьяне начинают их изготовлять и они распространяются на большие районы, заходят даже в отдельные места. Таким образом, сама нужда стучится в дверь и показывает, что нужно. Для крупных и средних хозяйств сельские общества и сельскохозяйственная администрация уже сделали и продолжают делать многое, чтобы удовлетворить такой нужде, но для мелких крестьянских хозяйств тоже не сделано ничего по этой части. Небольших складов улучшенных семян и наипростейших, дешевых, необходимейших орудий, рассчитанных на крестьянские надобности, нет нигде. Нужных крестьянину семян и орудий ему не только негде купить, да и посмотреть-то на них негде. Как же он о них узнает, с ними познакомится? Откуда может у него запасть в ум спасительное сомнение в непогрешимости сельскохозяйственных приемов, заведенных отцами и дедами? Будь у него под боком то, что ему полезно знать, он бы посмотрел и подумал, а теперь ему и в голову не приходит, что можно сделать как-нибудь лучше. А то, что он видит по этой части хорошего в больших и средних хозяйствах, ему не по карману, да и не идет к его маленькому хозяйству.

Наконец, могучим распространителем правильных сельскохозяйственных сведений между крестьянами могли бы служить просто написанные, незамысловатые дешевые книжки с чертежами и рисунками, которые объяснили бы наглядным и живым образом главнейшие недостатки теперешнего крестьянского хозяйства и домашнего обихода и необходимейшие в нем улучшения, польза и доступность которых бросались бы ему в глаза. Грамотность делает у нас в простом народе большие успехи, вкус к чтению понемногу развивается не только между грамотными, но и между безграмотными, из которых иные охотно слушают, когда им читают. Но и в этом отношении у нас для крестьян ничего не делается. Мы больше любим выспренние сельскохозяйственные соображения, охотно восходим на вершины сельскохозяйственных знаний, рассчитанных на большие и средние экономии, а о том, что у нас целые миллионы хозяев не знают и азбуки сельского хозяйства, что им, как манна небесная, нужны самые элементарные сельскохозяйственные сведения, которых им почерпнуть решительно неоткуда, -- об этом у нас почти никто не думает. Немногие из нас даже знают, что напечатать и пустить в продажу книжку -- вовсе еще не значит довести ее до сведения простолюдинов. Книжки, которые для них пишутся, до них почти не доходят, а у нас вдобавок и писать-то для крестьян очень редко кто умеет: еще не выучились за недосугом. Наша администрация имела бы все средства пропустить полезные сельскохозяйственные публикации во все самые глухие захолустья Империи в любом количестве экземпляров. Сумела же она пропустить в них Положения 19 февраля. Умно и толково написанные книжки о том, что крестьянину крайне необходимо знать в его домашнем обиходе, были бы теперь полезны не менее Положений 19 февраля. Но таких книжек нет, их никто не имеет и о составлении их мало кто заботится. А послушаешь -- сколько толков о любви к народу вообще и к крестьянину в особенности!

Итак, вот сколько условий нужно для того, чтобы улучшение крестьянского хозяйства стало возможно. Так как ни одного из этих условий, начиная с правильного устройства крестьянского землевладения, нет, то и нельзя поднимать этого вопроса. Всему свое время и своя очередь. Есть здесь и там отдельные местности, отдельные селения, где вследствие особенно благоприятных местных обстоятельств усовершенствование крестьянского хозяйства невозможно. Но такие исключительные случаи могут быть предметом не общих мероприятий, а частных исследований и заботливости, и мы должны быть им всецело предоставлены. Мы же говорим здесь об общих мерах для устройства крестьянского быта. При теперешних условиях и обстоятельствах улучшения крестьянского хозяйства общими мерами невозможны и немыслимы. Чтобы вести дело с успехом, надо начинать его с начала, а не с конца или середины. Устроим сперва поземельные владения крестьян, как следует, снимем с них чрезмерные подати и повинности, которые не дают им вздохнуть свободно. И то уже будет огромным успехом, если благодаря таким мерам крестьяне будут в состоянии применять хоть те понятия и знания о сельском хозяйстве и полеводстве, каким научились у своих отцов и дедов. Затем облегчим им всячески способы ознакомиться с условиями и приемами правильного хозяйства и применить свои знания к делу на своей земле; тогда крестьяне сами, скорее, чем мы думаем, перейдут и к многополью, и травосеянию, и к улучшенным орудиям, и к умножению и улучшению скота и лошадей. Ко всему этому побудит их собственный интерес, выгода гораздо действительнее и вернее всяких принудительных мер. У нас же рассуждают как раз наоборот и, прежде всего, по преданию и привычке хватаются за принуждение, не давая себе труда подумать, к какому результату оно может привести. Принуждение, возведенное во всеобщий принцип, как у нас, порождает под конец полнейшее равнодушие ко всему, даже к собственному интересу, и отучает ум и волю от самодеятельности. Кроме того, как мы старались показать, принудительные меры по части улучшения земледелия и хозяйства не привели бы у нас ни к чему, потому что для такого улучшения нет необходимой почвы и подготовки; ввелись бы только к новому стеснению крестьян административная регламентация, надзор и контроль со всеми их докуками и придирками в такую область частной деятельности, откуда они до сих пор, к счастью, еще не заглядывали. Раз они сюда проникнут, можно быть уверенным заранее, что против всяких нововведений по земледелию и сельскому хозяйству у крестьян вкоренятся такие предубеждения, которых потом нельзя будет искоренить и десятками лет. Вот причина, почему мы, со своей стороны, были бы даже против запрещения частных переделов общинной земли -- меры самой рациональной, относительно полезной и наиболее удобоисполняемой из всех обязательных мер, какие предлагались по крестьянскому хозяйству. Когда отменится подушная подать, мало-помалу ослабеет и исчезнет и разверстка земли по душам; на место ее по необходимости выработается понятие о хозяйственной поземельной единице, различной в разных местностях; может быть, образуется представление о нескольких различных единицах такого рода, соответствующих сильным, средним и малым или слабым крестьянским хозяйствам. Тогда -- но только тогда -- наступит время помочь крестьянам законодательными мерами установить новые условия быта, ограничить частые переделы и переверстки земель внутри селений, содействовать прекращению в них чересполосицы и т. п. -- словом, постепенно урегулировать постоянными правилами поземельные порядки в селениях, уже подготовленные изменившимися понятиями и убеждениями самих крестьян. Теперь надо приступать к этому делу с крайней осторожностью, предоставляя самой жизни и практике определить дальнейшее направление и развитие поземельных отношений внутри сельских обществ. В таком сложном и щекотливом деле законодательство должно, не забегая вперед, следить за естественным развитием -- и только помогать ему, расчищая дорогу.

Об устройстве мелкого крестьянского кредита

У крестьян есть пословица: "Мужик -- что корова -- кто пройдет, тот и подоит". Нужно знать деревню и видеть вблизи крестьянское житье-бытье, чтобы вполне понять печальный смысл этой горькой иронии мужика над самим собой. Только ленивый его не обирает. Явные, законом установленные поборы, налоги, повинности, службы и работы сами по себе составляют уже весьма солидное бремя для его скудных средств, особливо если сообразить, что, кроме налогов прямых, он платит массу косвенных, которые обыкновенно не считаются, но которые он должен волей-неволей нести. Мы умеем чрезвычайно красноречиво распространяться о том, что крестьянин пропивает несметное количество денег, но при этом забываем, что у нас, как и везде, он строго держится заведенных обычаев, "которые не нами начались и не нами кончатся", а эти обычаи в очень многих случаях жизни непременно требуют покупки вина, хотя бы на него и не было денег, и крестьянин был бы рад не покупать вовсе. Обряд, обычай неотступно требует угощения вином родных и знакомых на крестинах, помолвках, свадьбах, похоронах, в великие и храмовые праздники. Попойки на покосах, столь обычные у крестьян, обусловлены частью усталостью, необходимостью подкрепить силы, частью же тоже обычаем, указывающим на прежде бывшее в пору покоса какое-то языческое празднество. Заболел крестьянин, лег в больницу -- плати; отправляется он в заработки, часто по лихой нужде -- бери паспорт и опять плати; попал не только за неправду, а за свою правду в суд -- опять плати и плати. Ни родиться, ни жениться, ни умереть крестьянин не может безданно-беспошлинно: за все положена плата, иногда не только тяжелая, просто разорительная. Создалось земство -- ему плати особо, и тоже немало. О том, что придется промазать и такого, о чем ни в каком законе не написано, нечего и говорить; невежда и неуч-мужик, не имея знакомства и связей, заплатит негласных поборов больше, чем гласных и явных, -- часто за то, от чего ему же придется потом отплачиваться сызнова и втридорога. Таким образом, крестьянин со всех сторон обременен поборами, отплачивается направо и налево за все и про все, уплачивает большую премию за свое невежество. На покрытие всех этих расходов у него два источника: продажа своих произведений и личный труд. Но по нужде и злой судьбе мужика доходы его от этих источников доводятся почти до нуля, или же приносят ему лишнее бремя и разорение. Читатель подумает, что мы преувеличиваем, бьем на эффекты. К "новине", т. е. к новому хлебу, когда все запасы пришли к концу и перехватить их не у кого, цены на все жизненные продукты сильно возвышаются на рынке: торговец спешит воспользоваться своим выгодным положением и продает дорого. Убран хлеб с поля, мужик от нужды спешит везти на рынок продать, что можно -- тогда цены вдруг сильно падают, торговец пользуется случаем купить как можно дешевле; а мужику продать необходимо, -- и продает он за то, что ему дают. Следующей зимой или весной ему приходится, чтобы прокормиться, снова покупать то, что он продал с осени за бесценок, и опять он покупает по дорогой цене. Таким образом, продавая дешево и покупая дорого, крестьянин всегда в накладе, а причиной одна его нужда и беспомощность.

А труд? Казалось бы, труд, по крайней мере, должен выручить крестьянина. В земледельческом краю труд по возделыванию земли должен быть в цене? Но та же лихая нужда и беспомощность обратили и продажу труда в самый обременительный вид займа. Труд дорог ко времени, когда он нужен; когда же он не нужен, он идет ни за что; а крестьянин продает свой труд в то время, когда он никому не нужен! В исходе зимы, когда у крестьянина хлеб весь вышел, средства поис-тощились, а надо и подати платить, и прокормиться с семьей, и кое-что по дому к весенним и летним работам справить, он берет у землевладельцев хлеб под работу будущим летом. Землевладельцу работа летом нужна, но желающих получить хлеба под работу много. Пользуясь своим выгодным положением, он входит с мужиком в такую сделку: выданный хлеб должен быть возвращен сполна, натурою или деньгами по заранее назначенной цене, которая нередко определяется выше рыночной; а за "пожданье", т. е. в виде процента, получающий ссуду обязуется убрать с поля известное количество хлеба, ярового или озимого (вдвое меньше против ярового), т. е. сжать или скосить, связать в снопы, отвезти в хлебный сарай и сложить порядком. Если перевести эти условия на деньги, то выходит такой расчет: четверть ржи лет пять-шесть тому назад стоила у нас 6 рублей. Хлеб, занятый в марте или апреле, надо по условию возвратить в сентябре или октябре, т. е. через 6 мес; под уборку десятины ржи или двух десятин ярового, что по местным ценам стоило на деньги 3 рубля, выдавалась четверть ржи. Итак, за заем в 6 рублей крестьянин платит 3 рубля в 6 мес, т. е. 50%. С тех пор как рожь сильно вздорожала, о таких сделках стало мало слышно. Прекратились они или изменили свою форму -- нам неизвестно. Несколько лет тому назад они были очень обыкновенны и чуть ли не повсеместны во внутренних земледельческих густонаселенных губерниях.

Если крайняя нужда крестьян обратила продажу ими труда в одну из самых тяжких и разорительных форм займа, то легко представить, на каких условиях мужики бывают вынуждены занимать не под работу; размер процентов в таких случаях превышает всякое вероятие. Мы слыхали о займе рубля из 10 коп. процентов в неделю, что составляет в год 520%.

С мыслью помочь крестьянам в их кровной нужде и вместе с тем поощрить их к бережливости устроены ссудно-сберегательные товарищества с пособием от правительства. Основной принцип этих учреждений есть тот, что крестьяне, имеющие избытки, образуют своими взносами складочный капитал, из которого выдаются нуждающимся краткосрочные ссуды с уплатой умеренных процентов. Из этих процентов выдается дивиденд вкладчикам. Таким образом, достигаются две полезные цели: те крестьяне, которые имеют деньги, находят у себя поблизости выгодное для них помещение, и это побуждает их к бережливости; другие же, нуждающиеся в ссуде, получают возможность у себя дома, не отлучаясь далеко, делать займы на сравнительно весьма умеренных и выгодных условиях. Размеры и условия вкладов и ссуд рассчитаны по крестьянским нуждам.

Польза этих учреждений неоспорима. Она местами отчасти парализуется тем обстоятельством, что выданные ссуды, по крайней бедности заемщиков, обращаются из краткосрочных в долгосрочные и переписываются из года в год за одними и теми же заемщиками. Этому значительно способствует, что займы, как говорят, часто делаются не для оборотов или вообще не с производительной целью, а на уплату податей и податных недоимок и, след<овательно>, не достигают главного своего назначения доставить крестьянам средства для поправления их состояния и хозяйства, а только покрывают текущие неотложные нужды, налагая на заемщиков новые тягости в будущем. При таких условиях ссудо-сберегательные товарищества не могут приносить крестьянам и малой доли той пользы, какую они могли бы приносить при других, более благоприятных обстоятельствах. Кроме того, заметим, что эти учреждения рассчитаны на нужды крестьян торговых и промышленных, а не земледельцев. Вклады предполагают сбережения, хотя бы самые малые, а краткосрочные займы предполагают относительно быстрые денежные обороты, которые возможны только в торговых и промышленных делах, а никак не в земледелии. Сельский трактирщик, торговец, кабатчик, крестьянин, имеющий кроме надельной свою особенную землю, мелкий подрядчик всякого рода работ, сельский ремесленник-хозяин -- вот для кого ссудо-сберегательные товарищества полезны и как кассы сбережений, и как источник позаимствований на короткие сроки и за умеренные проценты. А кто едва сводится концы с концами, кто считается зажиточным, когда переходит из одного года в другой без долгов со своим хлебом, кто занимает зимой, чтобы отдать осенью по продаже нового хлеба или других произведений земли, -- все эти люди, т. е. огромное большинство крестьян-земледельцев, не имеют денежных сбережений и не могут обязываться срочными коммерческими займами. Им нужна помощь извне, обыкновенно небольшая, но рассчитанная по времени, по крайней мере, на годовой хозяйственный оборот, с отсрочкой в случае неурожая, пожара или другого несчастия, нарушившего однообразный ход их обычного существования. Без таких отсрочек ссуда послужит крестьянину-земледельцу не спасительной поддержкой и подспорьем, а разорением, вынуждая его для уплаты долга ослабить свое хозяйство.

Распространение в России одних крестьянских ссудно-сберегательных товариществ и совершенное отсутствие крестьянских кредитных учреждений другой формы подтверждает мысль, что мы еще не делаем, как бы следовало, строгого различия между потребностями населения земледельческого и промышленного или торгового. Это замечается во всем. Давно ли, например, мы поняли, что денежные продовольственные капиталы не в состоянии отвратить нужды в хлебе для прокормления и на посев, если рядом с ними не будет существовать правильно организованных и содержимых в порядке сельских запасных хлебных магазинов? Судя по городской жизни и городскому обиходу, который у нас под глазами, руководствуясь примером Европы, где почти исключительно господствуют условия городского быта, мы совершенно упускаем из виду особенные условия земледельческого населения, преобладающего у нас, и рассчитываем помочь массе нашего крестьянства мерами, которые полезны для населения промышленных и торговых центров. По той же причине для достижения несомненно благих целей мы нередко прибегаем к мерам, предполагающим большое промышленное и торговое развитие, чего у нас нет и что при громадных массах земледельческого населения едва ли когда-нибудь будет, по крайней мере в тех формах, в каких оно развилось в Европе и в немногих наших городах. Так, у нас долгое время господствовало убеждение, что полезные для народных масс экономические меры могут быть приводимы при помощи частных предпринимателей и спекулянтов в лучшем смысле этого слова. Где промышленность и торговля достигли уже высокой степени развития и процветания, там частные сбережения, естественно, обращаются в большие капиталы, которые ищут и находят помещение за умеренные проценты в разных общеполезных предприятиях и учреждениях. Частная выгода и стремление к наживе, умеряемые сильной конкуренцией, совпадают в этом случае с пользами общества и являются могущественным и главным способом их удовлетворения. Совсем не то в странах по преимуществу земледельческих и бедных, какова наша. При огромном сельском населении, живущем изо дня в день, при слабом развитии промышленности и торговли, при бедности капиталов и скудости сбережений, при той же страсти к наживе, как и везде, но не умеряемой соперничеством, частная предприимчивость и спекуляция вырождаются у нас необходимо в монополию, в исключительное право, в кулачество и приносят пользу только частным лицам, а не обществу и массе народа. Следовательно, у нас почин и само приведение в исполнение общеполезных мер должны принадлежать не частным предпринимателям, а обществу или государству, особенно когда они составляют неотложную общественную потребность и имеют государственную важность. Мы не обратили внимания на это различие и с детской поспешностью передавали одни за другими разные общеполезные меры в руки частных предпринимателей и спекулянтов, убаюкивая себя сладкой мечтой, что акционерные общества и компании возьмутся потом и за осуществление всех остальных необходимых и общеполезных предприятий. Эти грезы, не согласованные с условиями действительности, имели весьма печальный исход: частная спекуляция оказалась несостоятельной, в конце концов, государство должно было принять на себя бремя издержек, вызываемых всенародными нуждами, но сделало это в форме самой убыточной для государственной казны и прибыльной для частных лиц и спекулянтов -- в форме субсидий, выданных частным предпринимателям.

Для поднятия расстроенного крестьянского быта необходимо рядом с поземельным устройством крестьян принять целый ряд мер, клонящихся к ограждению их хозяйств от тех бесчисленных случайностей, которые внезапно разоряют их вконец и из достаточных людей обращают в нищих. Пожар, градобитие, неурожаи, внезапные невзгоды, ураганы и бури, падежи скота и лошадей, конокрадство, повальные и другие болезни, особливо когда они продолжительны и лишают человека возможности работать, сразу уничтожают материальное довольство крестьянина и при полной беспомощности против таких напастей лишают его бодрости, что действует на него еще хуже разорения, которому он подвергся. Кому не случалось видеть, как исправный крестьянин после одного или двух таких несчастий совсем падал духом, спивался с кругу или налагал на себя руки. Сравнительно достаточный хозяин беднеет и опускается после двух-трех истрат или уводов рабочих лошадей в короткие промежутки времени, или когда эта беда над ним стряслась в самую рабочую пору. Мы знали случай, что состоятельный и хороший крестьянин обеднел оттого, что проболел долго; чтобы не сделаться несостоятельным, он, человек очень честный, решился даже на кражу. Против всех таких разорительных случайностей есть спасительное и верное средство -- это широкое развитие страхования. Различные виды его следовало бы слить вместе и установить одну общую обязательную страховку. Премия была бы очень незначительна, если бы страховая операция обнимала всю Империю. Само собой разумеется, что страхование крестьянского имущества и жизни как мера государственная не должно быть отдано в руки спекуляции; ему следует оставаться в заведовании самого общества и государства и их органов. Необходимо также при выработке страхования крестьянского имущества и жизни тщательно устранить ненужные проволочки и формальности при получении страховых денег, все те гвозди и шпильки, которыми у нас с каким-то сладострастием и виртуозностью уснащаются регламенты и инструкции. При хорошей постановке крестьянского страхования все главнейшие хозяйственные невзгоды и разорение, падающие внезапно на голову крестьян, будут существенно ослаблены. С этим вместе меры народного продовольствия и обсеменения полей в случае неурожаев не потребуют от общества и государства таких огромных затрат, какие понадобились в 1881 г. и все-таки не могли побороть всех последствий народного бедствия.

С твердой и прочной постановкой крестьянского страхования крестьянские ссудные кассы, в которых многие видят якорь спасения против всех бед крестьянина, будут служить весьма полезным и благодетельным подспорьем для поддержания его в случае внезапной и неожиданной нужды в небольшой сумме денег, часто в нескольких рублях. Но необходимо, чтобы такие кассы были применены к привычкам и быту земледельческого населения. Строгое требование уплаты в назначенный срок, обеспечение каждой ссуды залогом, немедленная продажа залога в случае неисправности -- словом, характер городских ссудных касс должен быть в сельских учреждениях такого рода значительно смягчен и облегчены отсрочки. Крестьянин -- вообще хороший плательщик. Долг за ним редко пропадает, но применение к нему строгих коммерческих правил платежа и взысканий легко может разорить его, и ссудная касса, действующая по таким правилам, не облегчит его, а скорей запутает. Очень были бы также желательны какие-нибудь действительные меры в ограждение крестьян против неправильной, кулаческой торговли произведениями земли. Но придумать их чрезвычайно трудно. Мелкие крестьянские ссудные кассы против нее так же бессильны, как и полицейские законы. Единственным действительным и радикальным средством были бы общества и товарищества землевладельцев для установления правильной торговли своими произведениями. Никто лучше их не мог бы справиться с мелкими скупщиками и кулаками по хлебной торговле. Но о таких товариществах теперь и думать нечего. Чтобы они могли состояться и действовать правильно, надо, чтобы сперва крупные и средние землевладельцы серьезно занялись своими имениями и хозяйствами и поняли солидарность своих интересов с крестьянскими, а до этого нам теперь еще -- как до звезды небесной -- далеко. Не таковы еще наши понятия и наши нравы, и совсем непохоже на то, чтобы они скоро изменились к лучшему. Наши земские и общественные кассы пусты; иначе в виде паллиативной меры против хищничества кулаков могли бы быть устроены, например, при сельских запасных хлебных магазинах хлебные склады с приемом от крестьян хлеба, когда он дешев, и с выдачей под залог его денежных ссуд для продажи в то время, когда на рынке установятся на него правильные цены. Хозяин платил бы умеренное полежалое за хранение и процент с выданной ссуды. Наконец, на помощь крестьянам могли бы прийти небольшие капиталисты, ищущие своим деньгам верное помещение за умеренные проценты. Такие лица могли бы от себя устраивать склады крестьянского хлеба, когда на него цены низки, с выдачей на него авансом рыночной цены и с продажей засыпанного хлеба в пользу крестьянина, когда продавать его выгодно. Такие хлебные складчики получали бы процент за комиссию и за выгодные авансом деньги, а крестьяне благодаря авансам могли бы повременить с продажей хлеба и выждать хорошие цены. Обе стороны были бы в выгоде на счет кулаков-скупщиков. Чтобы такие обороты приносили обоюдную выгоду, нужны, конечно, кроме капитала, добросовестность, распорядительность и доверие со стороны крестьян, а такие условия редко бывают соединены в одном лице. Притом у нас редко кто желает посвятить себя служению общеполезному делу: большинство предпочитают нажить поскорее рубль на рубль, не задумываясь о выгоде других, особливо крестьян.

Отдельное издание: Крестьянский вопрос: исследование значения у нас крестьянского дела, причинах его упадка и мерах к поднятию сельского хозяйства и быта поселян. -- СПб., 1882. -- [4], 212 с.

Кавелин К. Д. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 2. -- СПб., 1898. -- С. 393-598.

Печатается по тексту отдельного издания.

Крестьянский вопрос вообще в период времени после обнародования Положений 19 февраля 1861 г. находился в центре внимания русского общества. Большое исследование "Крестьянский вопрос", являющееся центральной монографией Кавелина по проблеме землеустройства поземельной собственности крестьян, представляет итог размышлений Константина Дмитриевича по крестьянскому делу после освобождения крестьян. Освобождение крестьян, по справедливому его мнению, должно было лишь положить начало действительному улучшению крестьянского быта. Кавелин рассматривал крестьянское дело как основу всех русских внутренних государственных, общественных и экономических потребностей, исходя из того простого основания, что в России крестьянское население составляло подавляющее большинство сравнительно со всеми остальными слоями населения, и притом такое большинство, какого не было ни у одного из европейских народов. Ввиду серьезного значения массы крестьянского населения в русском государстве Кавелин в этой монографии представил подробное рассмотрение материальных, умственных и нравственных условий крестьянского быта и указал на необходимость дальнейшего их развития в следующем порядке: 1) общие меры улучшения материального быта; 2) улучшение землевладения; 3) улучшение сельского хозяйства и экономического положения; 4) улучшение крестьянских учреждений, административных и судебных; 5) расширение и упрочение сельской школы.

"Крестьянский вопрос", написанный в течение 1880 и 1881 гг., первоначально печатался в "Вестнике Европы" в 1881 г. Тогда же извлечения из этой статьи помещались в немецкой газете "Zeitung fur Stadt und Land", издаваемой в Риге, с некоторыми редакционными замечаниями. Выдержки из этой газеты были опубликованы в аугсбургской газете "Allgemeine Zeitung" (1882, No 39). Письмо Кавелина к редактору "Zeitung für Stadt und Land" в русском переводе помещено в конце отдельного издания "Крестьянского вопроса", а также в т. 2 Собрания сочинений К. Д. Кавелина (СПб., 1899. -- С. 591-594).

Первый раз настоящее исследование появилось в виде ряда отдельных статей в "Вестнике Европы" 1881 г. Предисловие к нему написано автором еще в январе 1881 г., а потом все сказанное им в связи с современным положением вещей относится исключительно к тому времени, т. е. к самому началу 1881 г. Отдельное издание дополнено ответом автора на те возражения, которые были вызваны в печати первым появлением его статей в свет. Этот ответ помещен приложением в конце.

Отдельное издание "Крестьянского вопроса" вышло в С.-Петербурге в 1882 г., но, к сожалению, не вызвало большого внимания в русской публицистической литературе. Д. А. Корсаков указывал, что ему была известна лишь одна статья, посвященная этому исследованию Кавелина, а именно статья за подписью "Д. Д." в "Русском вестнике" (T. CLXIV. -- 1883. -- Апрель. -- С. 579-615).

[1] Опера знаменитого русского композитора Михаила Ивановича Глинки (1804-1867, похоронен в Петербурге в Александро-Невской лавре). Будучи за границей, Глинка задумал написать народную русскую оперу. По его возвращении в Россию в 1834 г. по совету В. А. Жуковского Глинка остановился на сюжете "Ивана Сусанина", который был обработан по плану Глинки писателем -- бароном Е. Ф. Розеном. Глинка сначала написал увертюру, а затем первые два акта. В 1836 г. у гофмейстера, действительного статского советника, князя Б. Н. Юсупова, а затем у графа М. Виельгорского был исполнен первый акт "Жизни за царя". Окончив оперу, Глинка не без труда добился ее постановки на Императорской сцене. Дирекция обязала Глинку подпиской не требовать вознаграждения за свое произведение. В пятницу 27 ноября 1836 г. состоялось первое представление "Жизни за Царя". Успех оперы был огромный. Спрос на номера оперы, изданной Снегиревым, был так велик, что недоставало экземпляров для продажи.

[2] В 1833 г. граф Н. С. Мордвинов, адмирал, поставил вопрос о недостатках мер к развитию и поощрению земледелия и сельского хозяйства, следствием чего явилось учреждение под его председательством Комитета об усовершенствовании земледелия, который признал необходимым создать особое самостоятельное учреждение с сосредоточением в нем всех дел о сельском хозяйстве Империи. Осуществление проектированных комитетом мер было отсрочено Государственным Советом до преобразования Управления государственными имуществами. В 1836 г. для выработки лучшей организации по управлению государственными имуществами учреждено было V отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии и одновременно с этим департамент государственных имуществ изъят из ведения Министерства финансов и подчинен особому совету. В 1837 г. было учреждено Министерство государственных имуществ в составе трех департаментов: государственных имуществ, канцелярии, совета министра и ученого комитета. Первым министром государственных имуществ был граф П. Д. Киселев. На Министерство было возложено заведование государственными имуществами, попечительство над государственными крестьянами и колонистами, оценка, описание и межевание казенных земель, лесное дело, сельскохозяйственное образование, собирание и распространение сведений по земледелию и сельскому хозяйству, принятие необходимых мер к дальнейшему развитию и усовершенствованию различных отраслей его. Местными органами Министерства государственных имуществ первоначально оставались казенные палаты, но уже в 1838 г. учреждены были особые палаты государственных имуществ.

[3] Фадеев Ростислав Андреевич (1824-1883) -- русский военный историк, публицист, генерал-майор. Противник военных реформ Д. А. Милютина, сторонник панславизма. В 1876-1878 гг. -- доброволец, участник национально-освободительной борьбы балканских народов. Автор трудов по истории войны на Кавказе, "Писем о современном состоянии России" (1881). Продолжая развивать и дополнять свои взгляды на совершавшиеся в русской армии преобразования, Фадеев в 1873 г. собрал свои статьи и брошюры в одну книгу под заглавием "Наш военный вопрос". В конце книги была помещена политическая брошюра "Мнение о восточном вопросе", напечатанная в 1869 г. в "Биржевых ведомостях" (No 310, No 313, No 315 и No 323) и переведенная на английский и чешский языки. Брошюра эта снискала Фадееву широкую известность в славянском мире: славянские газеты и журналы стали печатать статьи о нем и его биографии, а несколько славянских городов прислали дипломы на почетное гражданство. "Мнение о восточном вопросе" и прибавление к нему -- это программа решения всеславянского дела. Находя, что восточный вопрос неразрешим на Балканах, польский не распутывается в Варшаве, вопрос о Черном море не кончается на Босфоре и что все эти затруднения стянуты общим узлом, лежащим на среднем Дунае или, согласно позднейшей поправке Фадеева, в Берлине, -- публицист говорил, что славянам предстоит неизбежное онемечение, если они не объединятся под главенством и при помощи России. Как и все беспристрастные наблюдатели происходящего в средней Европе племенного брожения, Фадеев утверждал, что никакое мирное развитие в этой стране света невозможно, пока быт всех славян не будет обеспечен от немецких посягательств, не будет устроен в смысле русских желаний. При окончательном решении славянского вопроса Фадеев придавал значение выработанности общественного мнения и не без основания полагал, что от степени нашего нравственного развития и экономического благосостояния будет зависеть ясное понимание исторического значения для России славянского объединения. Исходя из такого мнения, Фадеев в ряде статей, помещенных в "Русском мире" (1872) под общим заглавием "Чем нам быть?" и вышедших в 1874 г. отдельным изданием под названием "Русское общество в настоящем и будущем", высказал свои мысли о необходимости организовать общественное мнение при помощи создания связного культурного сословия. Являясь высшим правящим классом в России, это сословие не должно быть замкнутым для прилива в него лучших сил из нижних слоев населения. Признавая необходимым постепенное ограничение, если не искоренение, бюрократизма в России, Фадеев предлагал с этой целью передать внутреннее управление в руки земства. Деятелями его могли бы явиться все слои населения, принадлежащие к культурному сословию, ядром которого было бы земельное дворянство. Чтобы предоставить цензовому дворянству реальное влияние на жизнь, Фадеев полагал расширить его роль в местном управлении, сделав земство учреждением государственным. Тогда земские деятели стали бы вырабатывать из своей среды людей, способных и к общему руководительству по всем отраслям государственного управления. Русское дворянство, составляющее союз образованных русских родов, какого бы происхождения они ни были, тесно сплоченное с верховной властью, надолго обеспечило бы правильное развитие России, обеспечило бы до тех пор, пока не воспитало бы народ до всесословности не на словах, а на деле. Фадеев считал также необходимым определить особые обязательные отношения дворянства к всесословной воинской повинности и службе в армии. Для упорядочения крестьянского самоуправления он советовал поставить, по избранию дворянства, над волостями особых попечителей. С целью поднятия уровня народного образования и сосредоточения наших образовательных средств Фадеев указывал на необходимость для современной России трех ступеней общественного воспитания: грамотности для народа, техническо-промышленного обучения для молодых людей, перерастающих чернорабочий слой вследствие зажиточности своих родителей, и науки в полном значении этого слова для культурного класса.

[4] Газета "Весть" издавалась с 7 января 1862 г. по 24 апреля 1870 г. в С.-Петербурге. В период с 7 января 1862 г. ( No 1) до 4 августа 1863 г. (No 31) -- "Русский листок".

[5] Аксаков Иван Сергеевич (1823-1886) -- выдающийся русский философ-славянофил, публицист, идеолог панславизма, писатель, поэт. Вместе с братом К. С. Аксаковым и Ю. Ф. Самариным представлял "младших" славянофилов. Сын писателя С. Т. Аксакова. В то же время он не разделял некоторых утопических моментов славянофильской доктрины, которые были присущи взглядам его брата и А. С. Хомякова. Окончил Петербургское училище правоведения (1838-1842). В 1843-1851 гг. занимал различные должности в государственных учреждениях, служил чиновником в Москве, Калуге, Астрахани, Бессарабии, Ярославле. В 1840-х гг. Иван Аксаков совмещал карьеру чиновника с литературной деятельностью. С 1851 г. -- в отставке. По поручению Русского географического общества И. С. Аксаков изучал торговлю на Украине и написал "Исследование о торговле на украинских ярмарках" (1858). Служил добровольцем в ополчении во время Крымской войны (1855). В 1858-1878 гг. играл руководящую роль в Московском славянском комитете. В годы Русско-турецкой войны 1877-1878 гг. организовал кампанию в поддержку южных славян и получил огромную популярность. За речь в Славянском комитете во время Берлинского конгресса 1878 г., содержавшую резкую критику царской дипломатии, был выслан из Москвы, а Славянский комитет был закрыт. В 1870-1880-е гг. Аксаков был связан с банками, являясь председателем совета Московского общества взаимного кредита. Начиная с 1860-х гг. редактировал ведущие славянофильские издания "Московский сборник" (1840-1850-е гг.), журнал "Русская беседа", газеты "Парус", "День" (1861-1865), "Москва" (1867-1868), "Москвич" (1867-1868), "Русь" (1880-1886), в которых опубликована большая часть статей, содержащих его основные политические и исторические идеи. По политическим взглядам И. С. Аксаков был монархистом, отстаивал Православие, стремился к решению славянского вопроса: Российская Империя мыслилась им как центр объединения и притяжения всех зарубежных славян, лишенных самостоятельных славянских государств. В вопросах внутренней жизни России стремился противопоставить артельно-общинное "народное производство" развитию капитализма. В 1850-1860-х гг. выступал за либеральные реформы, критиковал правительственный бюрократизм; позднее, особенно в 1880-х гг., занимал консервативные позиции. В последние годы жизни И. С. Аксаков выступал активным пропагандистом панславизма -- идеи объединения всех славянских народов под началом России. Философские и политические взгляды Аксакова нашли отражение в его лирике 1840-1850-х гг. В неоконченной поэме "Бродяга" (1846-1850) предвосхищается сюжетная и образная система поэмы Н. А. Некрасова "Кому на Руси жить хорошо". И. С. Аксакову принадлежит одно из первых серьезных исследований жизни и творчества Ф. И. Тютчева (1874), на дочери которого он был женат. Независимая общественная позиция И. С. Аксакова на протяжении всей литературной деятельности неоднократно становилась причиной цензурных и полицейских преследований со стороны правительства. Работы: Сочинения. В 7 т. -- М., 1886-1887; Стихотворения // Сборник. -- М., 1886.

[6] В Ветхом Завете, в Книге Пророка Исайи говорится: "Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте в степи стези Богу нашему; всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, кривизны выпрямятся и неровные пути сделаются гладкими" (Ис. 40:3, 4). В Евангелиях призывы Иоанна Крестителя также именуются "гласом вопиющего в пустыне". Иоанн Креститель сказал: "Я глас вопиющего в пустыне: "исправьте путь Господу", как сказал пророк Исайя" (Ин. 1:23; Мф. 3:3; Лк. 3:4).

Оставить комментарий Кавелин Константин Дмитриевич (bmn@lib.ru) Год: 1881 Обновлено: 18/08/2020. 143k. Статистика. Статья: Публицистика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Какая желательна форма крестьянского землевладения О возможности сельскохозяйственных успехов при общественной поземельной собственности Об устройстве мелкого крестьянского кредита

Главы из книги "Крестьянский вопрос: Исследование о значении у нас крестьянского дела, причинах его упадка и мерах к поднятию сельского хозяйства и быта поселян"

Какая желательна форма крестьянского землевладения

О возможности сельскохозяйственных успехов при общественной поземельной собственности

Об устройстве мелкого крестьянского кредита

КОММЕНТАРИИ