Кларети Жюль
Ренегат

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Le Renégat (Michel Berthier).
    Текст издания: журнал "Дѣло", NoNo 1-6, 1876.

   

РЕНЕГАТЪ.

РОМАНЪ

ЖЮЛЯ КЛАРЕТИ.

ГЛАВА I.

   -- Мишель Бертье! Мишель Бертье! Мишель Бертье!
   Это имя повторялось каждую секунду и со всѣхъ сторонъ, съ правильностью часового маятника.
   Въ школьной залѣ одного изъ парижскихъ кварталовъ считали голоса, результатъ балотировки въ члены законодательнаго корпуса. Никогда со времени возстановленія имперіи два кандидата не выражали такъ опредѣленно и совершенно одинъ -- систему, другой -- принципъ. Бро-Лешенъ, богатый торговецъ обувью, олицетворялъ слѣпую, безпредѣльную преданность власти. Мишель Бертье, краснорѣчивый ораторъ, извѣстный адвокатъ, сынъ декабрьскаго изгнанника, выражалъ энергичное, мужественное требованіе свободы. Политическія страсти пробуждались въ народныхъ собраніяхъ при пламенныхъ рѣчахъ этого человѣка, который клялся войти въ палату, какъ страшный призракъ прошедшаго. Въ Тюльери опасались его быстро возраставшей популярности.
   Избирательная агитація была окончена, Парижъ высказался и теперь открывали четырехугольные ящики, запечатаные красными печатями, которые неправильно называются избирательными урнами. Записки, вынутыя изъ ящиковъ, раздавали добровольно вызвавшимся лицамъ для повѣрки голосовъ; одни открывали записки и громко произносили имена, а другіе записывали счетъ голосовъ.
   Былъ лѣтній вечеръ послѣ знойнаго дня. Въ школьной залѣ было душно; толпа тѣснилась вокругъ повѣрщиковъ; любопытные засматривали чрезъ ихъ плечи, влѣзали, чтобъ лучше видѣть, на скамьи и столы. Полъ былъ усѣянъ измятыми, изорванными записками.
   Лихорадочное безпокойство, терзающее сердце людей передъ неизвѣстностью: дуэлью, азартной игрой, судебнымъ приговоромъ, виднѣлось во всѣхъ взглядахъ, выражалось нетерпѣливыми восклицаніями, полусдержанными вздохами и отрывочными словами.
   Медленно, акуратно, торжественно импровизированные повѣрщики продолжали свою работу, и по мѣрѣ загроможденія столовъ грудами записокъ, становился яснымъ результатъ балотировки.
   -- Мишель Бертье! Мишель Бертье! Мишель Бертье!
   Это имя появлялось почти непрерываемыми серіями, какъ иногда цвѣта въ рулеткѣ, при радостныхъ крикахъ толпы, которые прерывались только изрѣдка смѣхомъ и шутками при произнесеніи имени Бро-Лешена.
   -- Бертье выбранъ, это не подлежитъ сомнѣнію, слышалось со всѣхъ сторонъ;-- выбранъ громаднымъ большинствомъ.
   -- Какая побѣда!
   -- Какое пораженіе Бро-Лешену!
   -- Какой урокъ министерству!
   -- Подумайте только: Бертье, сынъ Винцента Бертье, личнаго врага императора Наполеона III! Никогда опозиція не одерживала подобнаго успѣха!
   Побѣда опьяняла народную толпу. Выборъ Бертье былъ торжественнымъ признаніемъ свободы, блестящимъ возстановленіемъ права. Какую роль могъ играть человѣкъ, выбранный столь блестящимъ образомъ! Съ какой властью, силой, ореоломъ долженъ былъ онъ войти въ законодательный корпусъ!
   -- По крайней мѣрѣ, у насъ будетъ тамъ одинъ хорошій, говорилъ старый работникъ сосѣду, потирая руки; -- нечего бояться, чтобъ онъ выказалъ слабость.
   -- Ты его знаешь?
   -- Нѣтъ, но я зналъ его отца; и потомъ, говорятъ...
   -- О, тогда...
   Эти слова произносились, съ одной стороны, съ глубокой, дѣтской, безпредѣльной довѣрчивостью народа, а съ другой -- съ народнымъ-же ироническимъ скептицизмомъ.
   На улицѣ, передъ дверью школы, полицейскіе не старались даже разгонять толпы, которая безмолвно ожидала результата выборовъ. Безпокойныя лица, сторожившія извнѣ, встрѣчали появленіе въ дверяхъ каждаго торжествующаго лица вопросомъ:
   -- Ну?
   -- Бертье.
   -- Бертье! Браво! наконецъ-то!
   Толпа ликовала. Люди совершенно незнакомые передавали другъ другу эту радостную вѣсть.
   -- Сколько у него голосовъ?
   -- Не знаю, но большинство громадное.
   -- А въ другихъ отдѣленіяхъ?
   -- То-же самое.
   -- А что-бы намъ пойти къ Бертье?
   -- Подождемъ итога голосовъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, идемъ сейчасъ.
   -- Къ Бертье! къ Бертье!
   -- Мы первые сообщимъ ему добрую вѣсть.
   -- Онъ намъ скажетъ рѣчь.
   -- Къ Бертье! Къ Бертье!
   Быстро образовалась и двинулась въ путь группа пламенныхъ патріотовъ, увеличиваясь на каждомъ шагу зѣваками, вѣчными зрителями всѣхъ парижскихъ комедій и драмъ.
   По дорогѣ одинъ изъ толпы встрѣтилъ своего товарища по мастерской, который пробирался вдоль стѣнъ,-- понуривъ голову и держа за руки двухъ дѣтей, изнуренныхъ, въ лохмотьяхъ.
   -- Ты не знаешь! воскликнулъ патріотъ, сверкая глазами.-- Мишель Бертье...
   -- Что?
   -- Выбранъ.
   -- А мнѣ какое до этого дѣло? произнесъ работникъ мрачно, задумчиво.-- Дастъ онъ мнѣ работы? Ну, ребята, не унывайте, впередъ!
   И онъ удалился съ своими дѣтьми, пожимая плечами и произнося сквозь зубы:
   -- Бертье! такъ что-же? А потомъ? Дайте хлѣба!
   "Служите такому народу, подумалъ его товарищъ, догоняя толпу;-- онъ, быть можетъ, завтра будетъ рисковать своею жизнью ради насъ, а неблагодарные этого не понимаютъ".
   Этотъ работникъ, вѣроятно, принадлежалъ къ тѣмъ людямъ, которые готовы сами жертвовать собою и наивно вѣрятъ, что такое-же пламенное сердце, какъ у нихъ, бьется въ груди каждаго.
   

ГЛАВА II.

   Мишель Бертье жилъ въ верхнемъ этажѣ одного изъ домовъ Трюденской улицы и съ его балкона открывался обширный видъ на весь Парижъ. Весною онъ видѣлъ передъ собою длинный рядъ зеленыхъ деревьевъ, окаймлявшихъ улицу, а зимою тѣ-же деревья, покрытыя инеемъ, представляли фантастическое зрѣлище. Съ этого балкона онъ часто смотрѣлъ на громадную массу домовъ, среди которыхъ тамъ и сямъ возвышались церковныя колокольни, разрѣзая туманную атмосферу, которая составляетъ какъ-бы дыханіе чудовищнаго города. Многочисленныя крыши распространялись безконечно одна за другой, а снизу долеталъ отдаленный гулъ человѣческихъ голосовъ.
   Какая сладкая мечта -- господствовать въ этомъ великомъ городѣ или наполнять его славою своего имени! Какое торжество -- заставлять этотъ городъ слушать свою вдохновенную рѣчь, указывать ему на цѣль, къ которой онъ долженъ стремиться, вести его къ болѣе прекрасному, къ болѣе свободному будущему! Сколько разъ Мишель Бертье, сидя на своемъ балконѣ, ясно слышалъ шелестъ таинственныхъ крыльевъ честолюбивыхъ химеръ, витавшихъ вокругъ него.
   -- Смотря отсюда на Парижъ, невольно чувствуешь головокруженіе, говорилъ онъ иногда съ улыбкой, но все-же часто просиживалъ на балконѣ долгіе часы, погруженный въ глубокія думы.
   И въ этотъ лѣтній вечеръ, когда его имя было у всѣхъ на устахъ, онъ стоялъ на балконѣ, стараясь казаться спокойнымъ, но его рука лихорадочно сжимала желѣзную балюстраду. Онъ смотрѣлъ прямо передъ собою въ сумерки, мало-по-малу охватыпавшіе весь городъ; онъ молчалъ, какъ-бы ожидая смертнаго приговора. Подлѣ него стоялъ человѣкъ значительно его старше и смотрѣлъ на него съ сочувственнымъ любопытствомъ.
   -- Быть или не быть? произнесъ онъ, наконецъ, смѣясь.
   -- Да, отвѣчалъ кандидатъ,-- но, по правдѣ, я не думалъ, чтобъ выборы могли напомнить Шекспира. Жажда узнать свою судьбу воскрешаетъ передо мною всѣ воспоминанія прошедшаго; и если-бы меня не выбрали, я былъ-бы очень огорченъ, но не за себя...
   -- А за того, чье имя вы носите?
   Мишель Бертье ничего не отвѣчалъ.
   -- Да, продолжалъ его собесѣдникъ:-- сегодняшній день отомститъ за него. Бѣдный человѣкъ, какъ-бы я желалъ теперь видѣть его между нами. Онъ былъ-бы такъ счастливъ.
   -- Такъ вы полагаете...
   -- Я увѣренъ, что вы будете выбраны. Что я говорю! вы уже выбраны, и первый, кто постучится въ вашу дверь, принесетъ радостную вѣсть. Ну, мой милый юноша, если вы позволите мнѣ васъ такъ называть по-прежнему, въ память моей дружбы съ Винцентомъ Бертье...
   -- Вы мнѣ дѣлаете честь, г. Менаръ, отвѣчалъ молодой человѣкъ.
   -- Теперь, мой добрый и храбрый Мишель, наступила минута доказать, что вы достойны той обязанности, которую на васъ возлагаютъ ваши сограждане. Я знаю, что вы исполните свой долгъ. Имѣя такое имя, какъ ваше, столько таланта и такое сердце, человѣкъ стремится увеличить то наслѣдіе чести, которое онъ получилъ. Извините, что я беру на себя тонъ проповѣдника, вовсе ко мнѣ неидущій; но, какъ вы справедливо говорите, прошедшее возстаетъ теперь передъ нами. Я помню роковую декабрьскую ночь, когда мы съ вашимъ отцомъ и нѣсколькими другими мужественными честными людьми организовали на площади Сен-Мартена законную защиту права и справедливости. Винцентъ, твердо рѣшившись умереть, отвелъ меня въ сторону на барикадѣ и сказалъ: "ты холостой, Пьеръ, и изгнаніе, которое намъ грозитъ въ случаѣ пораженія, а это несомнѣнно, не располагаетъ къ женитьбѣ. По всей вѣроятности, ты никогда не женишься. Обѣщай мнѣ, что если я паду мертвымъ сегодня или завтра, то ты будешь отцомъ моему сыну, у котораго нѣтъ и матери. Ему четырнадцать лѣтъ и въ крайности онъ могъ-бы раздѣлять съ нами опасности. Вскорѣ наступитъ время лжи и клеветы, а потому необходимо ежедневно учить истинѣ Мишеля и постоянно повторять ему о томъ, во что мы вѣрили, достичь чего пытались. Говоря это, бѣднякъ смотрѣлъ при мерцаніи костра на два миніатюрные портрета, вашъ и вашей матери, составлявшіе, вмѣстѣ съ нѣсколькими мѣдными монетами, все его достояніе. Спустя часъ, когда мы хотѣли вступить въ бой, я видѣлъ, какъ онъ поцѣловалъ эти портреты. Послѣдняя его мысль, идя на смерть, была о женщинѣ, составлявшей нѣкогда все его счастье, и о васъ, единственной его надеждѣ. Но мы не дрались; сопротивленіе было вездѣ задушено и народъ, надо сознаться, оставался равнодушнымъ. "Будемъ мучениками, сказалъ одинъ изъ насъ,-- но не обманутыми дураками". И мы отправились въ изгнаніе, которое такая-же смерть, какъ кровавый бой, но только смерть медленная, ежедневная, путемъ отчаянія, горечи, сомнѣнія и вѣчной тоски. Ну, Мишель, говоря съ вами и зная навѣрное, что вы одержали побѣду на выборахъ, я теперь, какъ-бы вижу передъ собою эту мрачную сцену декабрьской ночи. Я вижу вашего отца съ портретами въ рукѣ на безмолвной барикадѣ. ожидавшей натиска солдатъ, слышу, какъ онъ говоритъ мнѣ съ радостной улыбкой: "Ну, Пьеръ Менаръ, двадцать тысячъ голосовъ лучше нѣсколькихъ безполезныхъ выстрѣловъ по бѣднымъ солдатамъ".
   -- Двадцать тысячъ голосовъ! произнесъ Мишель съ притворнымъ смѣхомъ;-- двадцать тысячъ!
   -- Да, около того, отвѣчалъ Менаръ, удивляясь, что изъ всѣхъ его словъ молодой человѣкъ обратилъ вниманіе только на эту цифру.
   Воспоминаніе объ отцѣ не произвело такого впечатлѣнія на Бертье, какъ намекъ на его выборы. Сынъ стушевывался передъ кандидатомъ. Впрочемъ, Пьеру Менару, бывшему представителю народа, было знакомо лихорадочное волненіе передъ неизвѣстностью въ ту минуту, когда рѣшалась судьба, а потому онъ недолго удивлялся исключительному направленію мыслей Мишеля. Онъ самъ ощущалъ нѣкогда тѣ-же чувства, хотя и былъ спокойнѣе, хладнокровнѣе, ожидая, что на него возложатъ исполненіе долга, котораго онъ добивался. Когда ему объявили, что его выбрали представителемъ родины, департамента Дубса, ему казалось, что онъ какъ-бы воспріялъ новое крещеніе; сознаніе принимаемой на себя отвѣтственности было такъ сильно, что онъ забывалъ свою собственную личность, а видѣлъ въ себѣ только глашатая тѣхъ, которые сказали ему: иди и говори.
   Мишель Бертье чувствовалъ въ эту минуту нѣчто иное. Мысль о довѣріи, которое выражали ему избиратели, стушевывалась передъ радостнымъ сознаніемъ, что весь міръ широко открывался передъ нимъ, что будущее могло теперь осуществить его великія надежды. Конечно, онъ мечталъ только о добрѣ, о свободѣ и счастьи народа, но всѣ эти блага были, такъ-сказать, замаскированы его именемъ. Онъ, а никто иной вырветъ эти блага изъ рукъ произвола и даруетъ ихъ народу. Онъ вносилъ въ эту великую борьбу всю свою энергію, весь свой юношескій пылъ, потому что человѣкъ, нравственную мощь котораго противопоставили комерческому вліянію Бро-Лешена, былъ въ цвѣтѣ лѣтъ и силъ.
   

ГЛАВА III.

   Мишелю Бертье было уже около тридцати лѣтъ, но жизнь, полная труда и лихорадочнаго волненія, не оставила на его лицѣ глубокихъ морщинъ. Онъ походилъ-бы еще на совершеннаго юношу, если-бъ задумчивый и часто строгій взглядъ не придавалъ его лицу серьезнаго, вполнѣ зрѣлаго выраженія.
   Онъ былъ высокаго роста, хорошо сложенъ; всѣ его движенія были мягки, но мужественны. Длинные свѣтло-русые волосы, откинутые назадъ, какъ львиная грива, густые бакенбарды, доходившіе до нижней челюстной кости, иронически сжатыя губы, свѣтлоголубые глаза, не блѣдные и мутные, какъ у Наполеона III, но блестящіе, подвижные, пламенные, дальнозоркіе, взглядъ въ одно и то-же время безпокойный и рѣшительный, полный сомнѣнія и твердости,-- все придавало его блѣдному лицу съ чисто выбритымъ подбородкомъ выраженіе нервной смѣлости и странной подвижности.
   Съ перваго взгляда всякій признавалъ въ немъ натуру возвышенную, энергичную, развитую. Мишель Бертье интересовался всѣмъ: политикой, литературой, искуствомъ, театромъ. Онъ жаждалъ все разомъ обнять, пойти по всѣмъ жизненнымъ путямъ, смѣло броситься на всѣ подвиги. Онъ былъ однимъ изъ тѣхъ недовольныхъ сыновъ нашего вѣка, быть можетъ менѣе уравновѣшеннаго, чѣмъ всѣ вѣка, которые вперяютъ жадные взоры вдаль и мучатся мыслію, что могутъ стремиться только къ одному горизонту.
   Трудолюбивый литераторъ, хотя и не очень глубокій, а довольствовавшійся верхушками каждаго предмета, онъ напечаталъ подъ своимъ именемъ и подъ псевдонимами много статей по политикѣ и художественной критикѣ, а также стихотворные опыты юности, которые впослѣдствіи, достигнувъ извѣстности, онъ всѣ скупилъ и сжегъ. Однимъ словомъ, въ этомъ краснорѣчивомъ трибунѣ скрывался писатель, и при зоркомъ наблюденіи можно было легко убѣдиться, что онъ былъ созданъ, по выраженію Бэкона, не изъ твердаго дерева, идущаго на постройку кораблей, выдерживающихъ борьбу съ бурею, но изъ того мягкаго, эластичнаго дерева, изъ котораго искусныя руки производятъ художественныя произведенія.
   Правда, Мишель Бертье умѣлъ скрывать эти качества или слабости подъ видомъ непреодолимаго мужества. Онъ былъ слишкомъ дальнозорокъ, чтобъ не понять съ юности, что легкомысленный, легкоподвижный французскій народъ всего болѣе преклоняется передъ той добродѣтелью, которая всего рѣже встрѣчается въ массѣ,-- серьезностью. Поэтому, частью по разсчету, частью по преждевременному отвращенію къ безсмысленнымъ нелѣпостямъ веселой жизни, онъ принялъ на себя тонъ гордой пуританской строгости, хотя часто его нервная природа возставала противъ этой рѣшимости, разливая огонь по его жиламъ.
   Оставшись одинъ въ Парижѣ, безъ всякаго состоянія въ послѣдніе годы университетской жизни (отецъ его жилъ въ изгнаніи), онъ въ восемнадцать лѣтъ не зналъ, что такое счастье, и, окончивъ курсъ, собирался ѣхать къ отцу, когда получилъ извѣстіе объ его смерти. Онъ одинъ продолжалъ свое образованіе, выдержалъ всѣ экзамены, защитилъ дисертацію и поступилъ въ адвокаты. Потомъ, отложивъ большую часть полученныхъ имъ денегъ за первыя дѣла въ судѣ, онъ путешествовалъ по Европѣ, изучая современную жизнь народовъ и наслѣдіе прошлаго, искуство, осѣняющее безсмертіемъ вчера, и политику, подготовляющую завтра.
   Наконецъ, возвратясь въ Парижъ, онъ смѣло принялъ участіе во всѣхъ движеніяхъ, доказывавшихъ, что молодежь, угнетаемая второй имперіей, жаждала пробужденія свободы; онъ готовился къ политической жизни на адвокатскихъ конференціяхъ и въ избирательныхъ собраніяхъ, до той минуты, какъ блестящая защита писателя, преслѣдуемаго за смѣлое разрѣшеніе великой задачи справедливости въ религіи и политикѣ, обратила на него всеобщее вниманіе. Впрочемъ, Бертье и безъ этого случайнаго успѣха не долго-бы дожидался популярности. Его дѣятельность уже давно привлекла на него вниманіе толпы. Демократія имѣетъ также своихъ аристократовъ, но ихъ основа -- самопожертвованіе, а не привилегія. Публичныя чтенія, сначала чисто-литературныя, такъ-какъ въ то время не дозволялось касаться политики и общественной экономіи, дали Бертье возможность овладѣть расположеніемъ массы. Онъ говорилъ о самопожертвованіи по поводу Корнеля и пробуждалъ всѣ лучшіе инстинкты народа, выставляя въ блестящемъ ореолѣ героевъ старинныхъ трагедій; своды залы Бартелеми часто дрожали отъ пламенныхъ восклицаній, которыми тысячная толпа мужчинъ и женщинъ привѣтствовала юнаго трибуна.
   Такимъ образомъ, Мишель Бертье былъ естественнымъ кандидатомъ парижскаго населенія на первую открывшуюся вакансію депутата, и Пьеръ Менаръ, старый другъ его отца, открыто принялъ подъ свое покровительство кандидатуру, значеніе которой ясно и опредѣленно выразилось въ словесномъ profession de foi юнаго трибуна.
   -- Я никогда не буду смотрѣть на законодательный корпусъ, сказалъ онъ,-- иначе, какъ на арену поединка подготовительнаго къ открытому бою или, если угодно судьбѣ, какъ на первую ступень изгнанія.
   Избиратели, въ одно и то-же время легко увлекающіеся и недовѣрчивые, всегда любятъ опредѣленныя, ясныя програмы; они прямо поняли истинный смыслъ кандидатуры Мишеля Бертье. Это было орудіе борьбы. Они съ пламенной радостью схватились за это орудіе, и результатъ выборовъ торжественно оправдалъ надежды Пьера Менара, который придумалъ эту кандидатуру и провелъ ее перомъ и словомъ.
   
   

ГЛАВА IV.

   Мишель Бертье, слушая Менара, продолжалъ смотрѣть на Парижъ и отъ времени до времени судорожно проводилъ по волосамъ своими длинными, узловатыми пальцами.
   -- Я только-что напомнилъ вамъ о прошедшемъ, продолжалъ Менаръ,-- а теперь позвольте мнѣ дать вамъ совѣтъ насчетъ будущаго.
   -- Какой! спросилъ Бертье, вздрогнувъ и бросавъ быстрый взглядъ на стараго друга своего отца.
   -- Жизнь людей, которые, подобно намъ, принадлежатъ обществу и какъ-бы обитаютъ въ стеклянныхъ домахъ, должна быть чиста, невозмутима, какъ поверхность озера подъ полуденными лучами солнца. Если мы желаемъ, чтобы наша партія была самой уважаемой, какъ ей и слѣдуетъ быть, потому что она живѣе и энергичнѣе всѣхъ партій, необходимо, чтобы люди, руководящіе ею, могли открыто исповѣдываться во всѣхъ своихъ дѣйствіяхъ, безъ малѣйшей боязни обнаружить что-нибудь сомнительное или недостойное.
   -- Я совершенно съ вами согласенъ, отвѣчалъ Мишель Бертье, стараясь привѣтствовать улыбкой слова Менара, которыя вполнѣ соотвѣтствовали проповѣдываемой имъ строгости нравовъ,-- но вы какъ-бы намекаете, что я могу чѣмъ-то компрометировать нашу партію.
   -- Нѣтъ, дитя мое, я никогда не имѣлъ подобной мысли. Но позвольте мнѣ говорить съ вами совершенно откровенно.
   -- Конечно, прошу васъ.
   -- Вотъ видите...
   Пьеръ Менаръ остановился. Это былъ человѣкъ широкоплечій, съ мощной шеей, сѣдой бородой, большимъ лбомъ, головой, обнаженной временемъ, и глазами утомленными, но улыбающимися, добрыми. Въ немъ не было никакого напускного пуританства, никакой ложной суровости, скрывающей искуственно заглушаемую чувственность; честное, доброе выраженіе его лица и прямая рѣчь, нѣсколько грубая, но безъ всякихъ ложныхъ прикрасъ, дышали энергичной силой, также какъ его большая, твердая рука. И, однако, Менаръ колебался высказать то, что хотѣлъ. Но Мишель заставилъ его продолжать.
   -- Ну, что-жь?
   -- У васъ есть любовница, сказалъ Менаръ рѣзкимъ, но сочувственнымъ тономъ.
   Мишель, обыкновенно блѣдный, еще болѣе поблѣднѣлъ; онъ закусилъ губу и съ минуту молчалъ. Потомъ онъ сказалъ тономъ удивленія и негодованія:.
   -- Я думалъ, что имѣю право жить, какъ хочу, и принялъ достаточныя мѣры, чтобы никто не догадался, кого я люблю и люблю-ли я кого-нибудь.
   -- Да, по словамъ мудреца, "скрывай твою жизнь", но въ Парижѣ, какъ вы видите, ничего нельзя скрыть.
   -- Такъ что-жь?
   -- Ничего, только слѣдуетъ, по грубому народному выраженію, войти въ законныя рамки.
   -- Неужели? Вы полагаете?
   -- Я ждалъ вашего избранія, чтобы дать вамъ этотъ совѣтъ; и вѣрьте, Мишель, что отецъ вашъ приказалъ-бы вамъ такъ поступить.
   -- А кто вамъ сказалъ, что я избранъ? произнесъ Бертье съ сердцемъ, смотря на улицу, гдѣ никто не торопился къ его дому съ желанной вѣстью, а только виднѣлись обыкновенные прохожіе.
   -- Черезъ нѣсколько минутъ вы узнаете результатъ выборовъ. Или я ничего не смыслю въ политикѣ, или Бро-Лешенъ потерпѣлъ пораженіе. Подумайте серьезно: вчера вы были свободны, но сегодня вы принадлежите тѣмъ, которые васъ избрали. Они передали вамъ свое самое священное право -- право думать и говорить. Но взамѣнъ этого они требуютъ отъ васъ, чтобы вы были достойны этого дара, и вѣрьте мнѣ, дитя мое, что народъ, несмотря на все свое невѣжество, въ которомъ онъ не виноватъ, цѣнитъ болѣе всего добродѣтель, этотъ идеалъ, столь легко достижимый для богатыхъ и столь трудно осуществимый для бѣдныхъ. Онъ идетъ за нами потому, что мы говоримъ: свобода, значитъ честная жизнь семейная, общественная и государственная. Не дадимъ ему права сказать, что мы походимъ на того проповѣдника въ комедіи, который говорилъ: "дѣлайте то, что я говорю, а не то, что я дѣлаю".
   Во всякое другое время Мишель разсердился-бы, узнавъ, что, несмотря на всѣ его предосторожности, его романъ былъ такъ-же извѣстенъ, какъ его исторія.
   -- Я впервые слышу отъ кого-нибудь намекъ на женщину, о которой вы говорите, сказалъ онъ;-- откуда вы узнали...
   -- Откуда узнается все, что дѣлаютъ люди, обращающіе на себя общественное вниманіе! Толпа неумолима въ своемъ любопытствѣ. Она обращается съ своими любимцами, какъ дѣти съ игрушками; ребенокъ никогда не успокоится прежде, чѣмъ не уанаетъ, что внутри игрушки.
   -- Итакъ, по вашему мнѣнію...
   -- Вчера Мишель Бертье, частный человѣкъ, могъ имѣть любовницу, но сегодня Мишель Бертье, представитель народа, долженъ быть такъ-же неуязвимъ въ частной жизни, какъ и въ общественной. Вотъ мое мнѣніе.
   -- Вы знаете женщину, которую я избралъ подругой жизни?
   -- Нѣтъ.
   -- Она олицетвореніе честности и прямоты.
   -- Неужели?
   -- Бѣдная дѣвушка! Я былъ-бы счастливѣйшій человѣкъ на свѣтѣ, если-бы никогда въ жизни не разочаровался болѣе, чѣмъ въ ея любви.
   -- Если такъ, то очень легко все примирить.
   -- Что вы хотите сказать?
   -- Женитесь.
   Мишель Бертье взглянулъ снова на Менара съ какимъ-то страннымъ удивленіемъ, исказившимъ его лицо.
   -- Вы говорите серьезно?
   -- Конечно. Развѣ вы никогда не думали о подобномъ исходѣ?
   -- Никогда.
   -- Такъ вы ее не любите?
   -- Я ее люблю.
   -- Искренно?
   -- Искренно.
   -- Я васъ не понимаю, продолжалъ Менаръ:-- любить можно только уважая ту, которую любишь, и заставляя весь свѣтъ ее уважать. Вы, повидимому, любите не такъ, потому что вы согласны держать эту женщину любовницей, но не хотите на ней жениться.
   -- Но вѣдь бываютъ различія въ воспитаніи, которыя дѣлаютъ бракъ между лицами, пламенно любящими другъ друга...
   -- А, вы хотите связать, что это былъ-бы неравный бракъ съ вашей стороны? Но, дитя мое, неравенство существовало-бы только, если-бы эта женщина была нравственно недостойна васъ. Что значитъ различіе, о которомъ вы говорите? Если эта дѣвушка никогда никого не любила кромѣ васъ, то вы хотите сдѣлать ее публичной, падшей, женщиной только потому, что не можете снизойти до нея?
   Мишель ничего не отвѣчалъ; онъ ушелъ съ балкона и ходилъ взадъ и впередъ по своему кабинету, уставленному книжными шкафами. Онъ почти не слушалъ Менара и думалъ только о выборахъ, результатъ которыхъ былъ еще неизвѣстенъ. Мысленно онъ видѣлъ передъ собою шумные, многолюдные залы, гдѣ считали голоса, разсыльныхъ, бѣжавшихъ по улицамъ къ мэрамъ съ отчетами о балотировкѣ, газетныя конторы, осаждаемыя публикой, жаждущей узнать, кто выбранъ. Онъ ясно читалъ на сырыхъ листахъ, только-что вышедшихъ изъ типографіи, страшныя слова: Бро-Лешенъ выбранъ.
   -- Но, я вижу, вы меня не слушаете, сказалъ, наконецъ, Менаръ;-- хорошо, отложимъ этотъ разговоръ до другого раза. Во всякомъ случаѣ, онъ помогъ намъ убить послѣднія, самыя тяжелыя минуты ожиданія. Но все-же я считаю своимъ долгомъ вамъ прямо сказать, что если эта бѣдная дѣвушка достойна васъ, то вы обязаны дать ей свое имя; если-же она недостойна, то вы обязаны ее бросить.
   -- Послушайте, что это? воскликнулъ Мишель, указывая на улицу, откуда доносился глухой, быстро усиливавшійся шумъ.
   Въ одно мгновеніе они очутились на балконѣ. Внизу у дома, въ которомъ жилъ Мишель, двигалась громадная толпа, докрывавшая тротуаръ и мостовую; громкіе крики оглашали воздухъ; но Менаръ и Бертье не могли ничего разобрать.
   Мишель быстро провелъ рукою по лбу, на которомъ выступили капли холоднаго пота.
   -- Вотъ и ласточки побѣды! воскликнулъ Пьеръ Менаръ, указывая на массу народа.
   Мишель Бертье ничего не отвѣчалъ. Онъ, конечно, надѣялся на успѣхъ, но если Менаръ ошибался? Если эта толпа явилась утѣшать его въ пораженіи? При одной этой мысли онъ чувствовалъ приливъ неудержимой злобы. И какъ тихо шли по лѣстницѣ! Конечно, онъ жилъ очень высоко и въ случаѣ избранія долженъ перемѣнить квартиру. Не пойти-ли ему на-встрѣчу къ этимъ людямъ? Нѣтъ, это былъ-бы признакъ слабости. Къ тому-же онъ не хотѣлъ услышать, быть можетъ, роковую вѣсть на лѣстницѣ, передъ всѣми сосѣдями! Поэтому онъ стоялъ неподвижно, безмолвно, придерживая правой рукой сердце, готовое выскочить.
   Вдругъ раздался звонокъ, громкій, смѣлый, поспѣшный, радостный.
   -- Пойдемте! воскликнулъ Менаръ, бросаясь къ дверямъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Бертье;-- Жюстенъ отворитъ, подождемъ.
   Онъ желалъ-бы летѣть на-встрѣчу вѣстнику, но сдержалъ себя и не сдѣлалъ ни шагу, чтобы, въ случаѣ пораженія, сохранить надежду еще хотя-бы на одну минуту.
   Наконецъ, дверь отворилась и толпа народа запрудила его кабинетъ, оглашая воздухъ отрывочными восклицаніями:
   -- Двадцать тысячъ голосовъ! Выбранъ! Побѣда! Бро-Лешенъ побитъ! Да здравствуетъ нашъ депутатъ! Двадцать одна тысяча семьсотъ голосовъ! Какой день! Какое торжество!
   Мишелю Бертье хотѣлось броситься на шею всѣмъ этимъ людямъ; онъ чувствовалъ, что глаза его наполняются слезами, кровь приливаетъ къ головѣ и онъ сейчасъ упадетъ въ обморокъ, но у него хватило силъ устоять на ногахъ и, опираясь лѣвой рукою на письменный столъ чернаго дерева, обитый краснымъ сукномъ и заваленный бумагами, онъ сказалъ дрожащимъ голосомъ:
   -- Граждане! благодарю васъ, но меня нечего поздравлять. Не я заслуживаю поздравленій, а вы.
   

ГЛАВА V.

   Слова Бертье составляли одну изъ тѣхъ готовыхъ фразъ, которыми любятъ начинать или оканчивать рѣчь записные ораторы. Но, быть можетъ, онъ говорилъ искренно. Быть можетъ, онъ полагалъ, что избиратели исполнили свой долгъ и совершили смѣлый подвигъ, избравъ въ юномъ поколѣніи человѣка, который могъ лучше всѣхъ защитить дѣло народа и свободы. Неожиданное чувство гордости овладѣло имъ. Онъ до того радовался своему первому торжеству, что желалъ одинъ предаться на свободѣ этой радости, какъ ребенокъ. А передъ толпою онъ заставлялъ себя казаться хладнокровнымъ, невозмутимымъ. Онъ принялъ позу, похожую на позу Гизо въ портретѣ Делароша, и смотрѣлъ на толпу спокойно, даже не улыбаясь.
   Въ этой толпѣ были буржуа, студенты, работники, радовавшіеся побѣдѣ своего кандидата; но были тутъ и простые зѣваки, послѣдовавшіе за другими изъ любопытства; всѣ они, съ обнаженными головами, стояли передъ Мишелемъ Бертье и смотрѣли на него съ уваженіемъ. Избиратели преклонялись передъ человѣкомъ, котораго они сами только-что возвысили своимъ выборомъ. Бертье казался уже имъ существомъ высшимъ. Они ощущали чувство Пигмаліона, дрожавшаго отъ волненія передъ своимъ произведеніемъ.
   Однако, изъ толпы выдвинулся старый работникъ въ блузѣ; руки и фуражка его были забрызганы известкой, что показывало въ немъ каменьщика. Немного сгорбленный, съ круглой посѣдѣвшей бородою, онъ, несмотря на свою одежду, принадлежалъ, очевидно, къ тѣмъ развитымъ рабочимъ, которые любятъ видѣть въ своемъ домѣ примѣрную чистоту, старательную хозяйку и хорошо учащихся дѣтей.
   -- Позвольте мнѣ, сказалъ онъ безъ малѣйшей застѣнчивости, но и безъ самоувѣренности присяжныхъ ораторовъ,-- согласиться съ вами, что дѣйствительно мы сегодня заслуживаетъ похвалы. Мы увѣрены, что нашли въ васъ человѣка, что-называется настоящаго человѣка, который будетъ защищать наши интересы твердо, мужественно. Вотъ видите, намъ ужь надоѣли революціи, потому что мы всегда за все платимъ. Мой отецъ былъ убитъ въ 1830 году, а мнѣ едва не снесли головы въ 1848 г. Всего-бы этого не было, если-бы наши депутаты имѣли достаточно смѣлости, чтобы убѣдить нашихъ правителей, что дурное управленіе значитъ самоубійство. Скажите имъ это, Мишель Бертье, смѣло говорите и смѣло подавайте голосъ, и помните, что за вами стоятъ не только тысячи избирателей, выбравшихъ васъ сегодня, но миліоны честныхъ людей, столь часто обманываемыхъ и искавшихъ такъ давно достойнаго защитника.
   -- Благодарю васъ, отвѣчалъ Бертье съ искреннимъ чувствомъ, которое онъ не могъ вполнѣ заглушить,-- такъ ясно грубая, но сочувственная прямота каменьщика открывала передъ нимъ все величіе той обязанности, которую онъ принялъ на себя;-- не бойтесь, я оправдаю ваше довѣріе, я буду достоинъ великой цѣли, я пойду прямо въ бой, не спрашивая, кто слѣдуетъ за мной, и въ минуту опасности, какъ говоритъ поэтъ...
   Онъ устремилъ на безмолвную толпу свои голубые, теперь поистинѣ вдохновенные глаза, и съ прекраснымъ ораторскимъ жестомъ прибавилъ звонкимъ, мужественнымъ голосомъ среди грома рукоплесканій:

Если останусь одинъ, то и умру одинъ.

   Послѣ этого блестящаго эфекта оставалось только проститься съ избирателями, которые, дѣйствительно, находились подъ впечатлѣніемъ его пламеннаго краснорѣчія. Онъ сослался на сильную головную боль или, скорѣе, на спѣшную работу, на приготовленіе большой рѣчи для защиты провинціальной демократической газеты и просилъ, чтобы его оставили въ покоѣ.
   -- Да, да, это требованіе вполнѣ справедливо, сказалъ кто-то въ толпѣ.
   Мишель пожималъ протянутыя руки, кланялся, бросалъ по временамъ краснорѣчивыя фразы и, наконецъ, проводилъ своихъ посѣтителей на лѣстницу, гдѣ, стоя на площадкѣ, долго смотрѣлъ имъ вслѣдъ, махая рукой; а они съ наивной гордостью все оборачивались, чтобы еще разъ взглянуть на своего депутата.
   -- Уфъ! Наконецъ-то ушли, произнесъ Мишель, возвращаясь съ удовольствіемъ въ свой кабинетъ, гдѣ его ожидалъ Пьеръ Менаръ, облокотясь на каминъ и освѣщенный лампами, которыя зажегъ Жюстенъ еще при входѣ избирателей.
   Восклицаніе Бертье показалось Менару страннымъ. Неужели этотъ молодой человѣкъ чувствовалъ только утомленіе въ ту минуту, когда онъ становился могучей силой въ государствѣ!
   Между тѣмъ толпа стояла на улицѣ и ея отдаленный гулъ долеталъ до ушей Бертье.
   -- Не хотятъ-ли они, чтобъ я вышелъ на балконъ! произнесъ онъ съ улыбкой и поспѣшно затворилъ дверь балкона.
   Потомъ онъ возвратился къ Менару и, взявъ его за обѣ руки, произнесъ съ неожиданнымъ одушевленіемъ:
   -- О! другъ мой, какъ я счастливъ!
   На этотъ разъ во всей его фигурѣ проглядывала искренняя радость. Его юное лицо сіяло; въ его глазахъ свѣтилась удивленная, наивная радость ребенка, которому приносятъ давно желанную игрушку; артиста, осуществляющаго свою мечту; влюбленнаго при первой улыбкѣ любимой женщины; ученаго, предвидящаго разрѣшеніе великой задачи. Передъ нимъ широко открывалась блестящая жизнь.
   -- Ну, сказалъ Пьеръ Менаръ,-- что я вамъ говорилъ? Вы видите, я пророкъ.
   -- Да, вы были правы, Менаръ. Теперь у меня въ рукахъ рычагъ, которымъ можно поднять весь міръ. Когда только подумаешь, сколько каждый день говорится и пишется фразъ, которыя, сказанныя съ трибуны, стали-бы общественнымъ событіемъ! Трибуна -- какой пьедесталъ, какой трамплинъ! Дуракъ, съумѣющій простоять на ней десять минутъ, кажется великимъ человѣкомъ, потому что она ужь очень высока. Наконецъ-то я взойду на трибуну! Но право, Менаръ, пора была кончиться этой избирательной лихорадкѣ. Я усталъ показываться и говорить рѣчи на народныхъ собраніяхъ, писать письма, давать объясненія, принимать избирателей, вообще вести жизнь кандидата, самую утомительную на свѣтѣ, и благодаря которой я впродолженіи нѣсколькихъ недѣль походилъ на каторжника, который влачитъ повсюду вмѣсто оковъ избирательную урну.
   Съ этими словами Мишель опустился въ кресло и вытянулся во всю длину съ глубокимъ чувствомъ довольства.
   Менаръ всталъ и, отыскивая шляпу, не спускалъ глазъ съ Бертье. Ему снова казалось страннымъ поведеніе молодого человѣка. Не этого онъ ожидалъ отъ него въ минуту торжества. Но онъ не сказалъ ни слова.
   -- Вы чего-то ищете? спросилъ Бертье.
   -- Да, шляпу.
   -- Вы уходите?
   -- Да, вамъ надо отдохнуть.
   -- Это правда. Я только-что говорилъ, что у меня болитъ голова, но въ сущности она не болитъ, а трещитъ отъ водоворота мыслей. Я пойду подышать чистымъ воздухомъ.
   -- До завтра.
   -- До завтра.
   -- Любезный Бертье, сказалъ Менаръ, отыскавъ свою высокую поярковую шляпу и машинально обтирая ее рукавомъ,-- вамъ надо подышать чистымъ воздухомъ, но помните, что съ этой минуты вы не имѣете права утомляться, сколько-бы ни пришлось вамъ работать. Вы смѣетесь, но я нисколько не шучу. Ну, прощайте. Пожалуйста не забудьте нашего разговора, хотя я не хочу вамъ надоѣдать и настаивать на своемъ. Еще разъ -- до завтра.
   Онъ протянулъ руку и Мишель крѣпко пожалъ ее.
   Сходя съ лѣстницы, Менаръ думалъ съ удивленіемъ и неудовольствіемъ, что Мишель въ минуту радости не вспомнилъ объ отцѣ. Конечно, онъ былъ въ лихорадкѣ, руки его горѣли, и человѣкъ въ его положеніи имѣлъ право быть утомленнымъ, нервнымъ.
   -- Все-же, говорилъ въ глубинѣ своей души бывшій изгнанникъ,-- выборъ прекрасный. Славный день! Все имѣетъ свой чередъ, даже справедливость, и свой конецъ, даже сила. Парижъ хорошо поступилъ сегодня. Да здравствуетъ народъ!
   Мишель, дѣйствительно, желалъ остаться наединѣ съ своими мыслями, надеждами, стремленіями и воспоминаніями. Даже въ отношеніи Менара онъ считалъ необходимымъ играть комедію, принимать на себя роль человѣка несамолюбиваго. Но, опасаясь, чтобъ друзья не пришли его поздравить, онъ тотчасъ послѣ Менара вышелъ изъ дома; а на вопросъ Жюстена, будетъ-ли онъ обѣдать, хотя часъ давно прошелъ, отвѣчалъ поспѣшно:
   -- Нѣтъ, не ждите меня, я буду ужинать въ клубѣ.
   На улицѣ Мишель почувствовалъ непреодолимое желаніе пройти по бульварамъ среди толпы, въ которой гремѣло его имя, и насладиться отголоскомъ своей побѣды, тогда-какъ никто не подозрѣвалъ-бы, что этотъ неизвѣстный прохожій былъ онъ, Мишель Бертье. Онъ желалъ видѣть Парижъ со всѣмъ его блескомъ, кофейными, магазинами. Все это теперь принадлежало ему. но какъ было сохранить инкогнито? его, конечно, узнали-бы. Фотографичевкіе портреты уже давно познакомили всѣхъ съ его чертами, а въ одной карикатурной газетѣ, выходящей въ 100,000 экземпляровъ, онъ былъ представленъ на велосипедѣ перегоняющимъ фабриканта Бро-Лешена, который растерялъ по дорогѣ свои сапоги. Мишель Бертье уже чувствовалъ не безъ пріятнаго самодовольствія невыгоды славы.
   Поэтому, съ улыбкой счастья, онъ пошелъ по пустыннымъ улицамъ, безотчетно говоря вслухъ, угрожая правительству, объявляя войну на смерть всѣмъ злоупотребленіямъ, взбираясь мысленно на всѣ вершины при восторженныхъ рукоплесканіяхъ и трубномъ гласѣ. Когда-же онъ встрѣчалъ прохожаго съ газетой въ рукѣ или видѣлъ въ окнахъ людей, разговаривавшихъ между собою, онъ говорилъ себѣ съ гордой улыбкой:
   -- Всѣ эти люди тебя знаютъ, говорятъ о тебѣ, произносятъ твое имя, быть можетъ, рукоплещутъ твоему избранію и ждутъ отъ тебя великихъ подвиговъ!
   Онъ думалъ, что можно охотно отдать десять лѣтъ жизни, рисковать изгнаніемъ, какъ его отецъ, и отказаться отъ свѣтскихъ удовольствій для пламеннаго, сладострастнаго сознанія, что составляешь могучую силу, что твой голосъ можетъ господствовать надъ величественнымъ гуломъ такого города, какъ Парижъ.
   Онъ шелъ прямо передъ собою, но инстинктивно направилъ шаги къ бульвару Клиши и остановился передъ большимъ домомъ, за которымъ виднѣлся тѣнистый садъ. Въ концѣ его находился маленькій одноэтажный домикъ, полускрытый деревьями. Въ одномъ изъ оконъ этого домика блестѣлъ свѣтъ, точно звѣзда среди окружавшаго мрака.
   "Бѣдная дѣвушка, подумалъ Мишель,-- она меня ждетъ и у нея, должно быть, сердце тревожно бьется".
   Но онъ не пошелъ по алеѣ, которая вела къ домику, а съ какимъ-то страннымъ удовольствіемъ смотрѣлъ по сторонамъ на свѣжую листву и съ жадностью вдыхалъ въ себя здоровый, чистый воздухъ, изгонявшій изъ его груди міазмы удушливой атмосферы народныхъ собраній въ небольшихъ публичныхъ танцовальныхъ залахъ, гдѣ среди чада лампъ и духоты онъ въ послѣднія двѣ недѣли проводилъ большую часть своего времени.
   -- Но довольно, сказалъ себѣ, наконецъ, Мишель;-- видъ этого сада меня воскрешаетъ. Я никогда не думалъ, чтобъ у меня были такіе буколическіе вкусы.
   

ГЛАВА VI.

   Въ этомъ саду обитала та, о которой Пьеръ Менаръ говорилъ Мишелю Бертье. Молодой человѣкъ обратилъ этотъ уединенный уголокъ въ свой оазисъ и убѣжище.
   Черезъ нѣсколько минутъ онъ поспѣшно направился по алеѣ къ маленькому домику, отворилъ калитку въ деревянномъ, выкрашенномъ зеленой краской заборѣ и поднялся по каменной лѣстницѣ. Не успѣлъ онъ достигнуть верхней площадки, какъ дверь отворилась и послышался женскій голосъ:
   -- Ну, что?
   -- Выбранъ, отвѣчалъ Бертье.
   -- Выбранъ!
   Двѣ маленькія ручки нѣжно обвились вокругъ шеи Мишеля и среди пламенныхъ ласкъ почти дѣтскій голосъ лепеталъ:
   -- Я такъ молилась за тебя, что ты долженъ былъ одержать побѣду. Какъ я счастлива! Какъ я горжусь тобою!
   Мишель вошелъ въ домъ. Въ гостиной на столѣ подъ большой лампой съ абажуромъ лежала только-что оставленная кружевная работа.
   -- Ты работала? спросилъ Мишель.
   -- Да, это лучшее средство убить время. Я такъ безпокоилась. Я дѣлаю кружевныя оборки къ занавѣскамъ въ твой кабинетъ.
   -- Милая Лія...
   Онъ, однако, не сѣлъ, а поспѣшно прибавилъ:
   -- Знаешь, что? Я умираю съ голода. Вѣроятно, побѣда даетъ апетитъ.
   Лія улыбнулась и, отворивъ дверь, кокетливо указала на круглый столъ съ двумя приборами, графиномъ краснаго вина и корзинкой спѣлыхъ вишень.
   -- Ты меня ждала?
   -- Развѣ я не знаю, что какъ только ты кончишь свои серьезныя дѣла, разлучающія насъ, то немедленно придешь ко мнѣ? Ты все еще любишь меня, да, любишь!
   -- Да, люблю.
   -- Очень?
   -- Всѣмъ сердцемъ.
   Онъ поцѣловалъ ее въ лобъ и, обнявъ, пошелъ съ нею въ столовую. Тамъ онъ сѣлъ противъ нея, совершенно счастливый, что тутъ его никто не найдетъ,, что тутъ онъ принадлежитъ самъ себѣ и можетъ на свободѣ быть веселымъ или грустнымъ, задумчивымъ или вспыльчивымъ, и что-бы онъ ни говорилъ, что-бы онъ ни думалъ, это юное существо, почти ребенокъ, всегда его ободряло, всегда находило добрымъ, прекраснымъ, совершеннымъ.
   Мишель пристально смотрѣлъ на молодую дѣвушку, освѣщенную матовымъ свѣтомъ лампы.
   Цвѣтъ ея лица былъ загорѣлый, золотистый, какъ у всѣхъ восточныхъ расъ; носъ длинный, съ горбинкой, губы алыя, честныя; очертаніе рта подвижное, иногда серьезное, но чаще дѣтски-улыбающееся; зубы бѣлые, блестящіе, въ розовыхъ деснахъ. На подбородкѣ была маленькая ямочка, лобъ былъ гладкій, безъ малѣйшей морщинки; мягкіе, черные глаза окаймлялись длинными рѣсницами, какъ-бы умѣрявшими ихъ блескъ. Черные волосы были просто зачесаны въ двѣ пряди назадъ и на затылкѣ свертывались въ роскошную косу, что придавало ея дѣтскому лицу гордый оттѣнокъ древней медали. Это былъ типъ еврейскій, но смягченный: строгая красота превратилась въ очаровательную прелесть, суровость -- въ грацію; но главное обаяніе этого нѣжнаго существа заключалось въ невинной нѣгѣ, въ дѣтской цѣломудренности взгляда и ласки, въ какой-то чудной гармоніи, привлекавшей блескомъ юности и удерживавшей нѣжной граціей, преданной улыбкой и соблазнительнымъ благоуханіемъ только-что созрѣвшаго, роскошнаго, пушистаго плода.
   -- Зачѣмъ ты на меня такъ смотришь? спросила Лія, удивленная его пристальнымъ взглядомъ.-- Что съ тобою?
   -- Ничего, я любуюсь твоей красотой.
   Онъ вспоминалъ слова Менара и думалъ, что старый другъ его отца, несмотря на всю его любовь и честность, не имѣлъ права вмѣшиваться въ его жизнь. Съ какой радостью онъ чувствовалъ, что здѣсь, въ этомъ счастливомъ убѣжищѣ, онъ былъ далекъ отъ всего, что занимало и мучило его въ послѣдніе дни!
   -- Если ты хочешь, Лія, сказалъ онъ,-- мы завтра отправимся за городъ, куда глаза глядятъ, подышать чистымъ воздухомъ. Мнѣ хочется увидать зелень настоящую, незапыленную, и закалить щеки полуденнымъ солнцемъ.
   -- Да, да! отвѣчала Лія съ дѣтскимъ смѣхомъ:-- мы ужъ такъ давно не были за городомъ. Я не жалуюсь. Ты такъ занятъ; и потомъ намъ надо скрываться. Ты правъ, свѣтъ сталъ-бы тебя укорять за наше счастье. Свѣтъ злой и занимается тѣми, которые не думаютъ о немъ. Какая радость насъ ожидаетъ завтра! И потомъ я въ первый разъ пойду подъ руку съ депутатомъ. Ты -- депутатъ! Дай-ка я посмотрю, не измѣнило-ли тебя твое величіе? Нѣтъ, ты все тотъ-же, мой милый, дорогой, вѣчно любимый.
   Потомъ, взявъ изъ корзинки двойную вишню, она подала одну изъ нихъ Мишелю, а другую держала въ рукѣ.
   -- Посмотримъ, кто изъ насъ любитъ больше, сказала она съ улыбкой.
   -- Я, отвѣчалъ Мишель, дернувъ за ягоду и вырвавъ двойной стебелекъ.
   -- Да, вы, господинъ депутатъ, произнесла Лія, почтительно присѣдая.
   Мишель Бертье невольно вспомнилъ (такъ онъ привыкъ анализировать, даже въ минуту увлеченія) знаменитую сцену въ драмѣ Гете, когда Эгмонтъ въ костюмѣ гранда испанскаго является въ домѣ Клары. Молодая дѣвушка, ослѣпленная его блестящимъ нарядомъ, восклицаетъ: "Я не смѣю до васъ дотронуться! Какой бархатъ! Какое шитье! И цѣпь Золотого Руна!" Потомъ, осыпая его поцѣлуями, она продолжаетъ съ изумленіемъ: "Ты въправду-ли Эгмонтъ, графъ Эгмонтъ, великій Эгмонтъ, о которомъ столько говорятъ?" "Нѣтъ, Клара, отвѣчаетъ Эгмонтъ,-- я не тотъ Эгмонтъ, о которомъ ты говоришь; онъ мрачный, холодный, торжественный, принужденный надѣвать ту или другую маску, а Эгмонтъ, стоящій передъ тобою,-- искренній, счастливый, спокойный, любимый".
   И онъ также, торжествующій побѣдитель, имя котораго въ эту минуту повторялось всѣми въ Парижѣ, народный трибунъ, страшившій министровъ и даже императора,-- онъ теперь не былъ Эгмонтомъ, принужденнымъ удерживать себя; быть мрачнымъ, озабоченнымъ, тогда-какъ весь міръ считалъ его свободнымъ и счастливымъ; здѣсь онъ могъ улыбаться и не играть никакой роли, Лія смотрѣла на него своими большими, нѣжными глазами, въ которыхъ онъ читалъ отвѣтъ Клары: "Я хочу умереть! На свѣтѣ не можетъ быть счастья болѣе моего".
   

ГЛАВА VII.

   Въ то счастливое для него время, когда Мишель Бертье, мечтая о славѣ, писалъ стихи и критическіе этюды и произносилъ свои первыя адвокатскія рѣчи въ судѣ, онъ занималъ комнату во второмъ этажѣ гостинницы на площади Сорбоны. Большая часть нумеровъ этой гостинницы была занята студентами и молодыми людьми, пробующими свои силы на адвокатскомъ поприщѣ.
   Гостинница имѣла только одну входную дверь на улицу; за дверью начинался узкій,. темный коридоръ, ведущій на мрачную, крутую лѣстницу; какъ коридоръ, такъ и лѣстница, днемъ освѣщались газомъ.
   При гостинницѣ не было ложи привратника; въ ея помѣщеніи находилась домовая контора. Здѣсь хозяева гостинницы, Германъ и его жена, вели переговоры съ своими жильцами; здѣсь-же хранились ключи отъ квартиръ, которые каждый квартирантъ, уходя изъ гостинницы, вѣшалъ самъ на крючекъ, спеціально назначенный для нумера его квартиры. Контора служила передней квартирѣ самихъ хозяевъ, помѣщавшейся рядомъ съ нею.
   Возвращаясь, квартирантъ получалъ свой ключъ изъ рукъ самой г-жи Германъ, которая всегда исполняла эту обязанность съ пріятной улыбкой, кривившей ея ротъ. Сморщенный еврейскій носъ и вѣчная черная головная повязка придавали г-жѣ Германъ видъ совершенной старухи, хотя ей было всего сорокъ лѣтъ.
   Ея мужъ былъ много старше ея и много красивѣе. Съ длинной сѣрой бородой и сѣдыми волосами на головѣ, онъ казался древнимъ еврейскимъ пророкомъ, одѣтымъ въ костюмъ нашего времени. Владѣльцы гостинницы были евреи; проходя мимо ихъ квартиры, Мишель Бертье не разъ замѣчалъ некрасивыя еврейскія фигуры съ курчавыми волосами, мясистыми губами и согнутыми спинами, просившіяся въ карикатуру. Все это были родные и друзья Германа, собиравшіеся у него въ дни большихъ праздниковъ для общихъ моленій. Присутствуя разъ на этомъ общемъ моленіи, Мишель счелъ себя перенесеннымъ на дальній Востокъ:-- такъ все въ этихъ обрядахъ напоминало глубокую древность.
   Однажды, возвращаясь къ себѣ въ квартиру, Мишель замѣтилъ подлѣ г-жи Германъ прелестную дѣвушку, брюнетку, которая, по знаку хозяйки дома, подошла къ нему и, подавая ему ключъ, спросила:
   -- Вашъ-ли это?
   Вопросъ былъ сдѣланъ нѣсколько робко, но ласково и привѣтливо; дѣвушка сопровождала его искреннимъ взглядомъ, который прожогъ Мишеля, хотя въ этомъ взглядѣ не было ничего вызывающаго.
   Нѣсколько секундъ Мишель не могъ ничего отвѣтить; онъ разсматривалъ дѣвушку съ восхищеніемъ, какъ смотрятъ на прекрасную картину.
   -- Благодарю васъ, проговорилъ онъ наконецъ, и, касаясь руки молодой дѣвушки, взялъ ключъ, подошелъ къ г-жѣ Германъ и сѣлъ рядомъ съ нею.
   -- Кто это дитя? спросилъ онъ.
   Онъ, видимо, былъ очарованъ молодой дѣвушкой. Г-жа Германъ никогда не говорила ему, что у нея есть дочь. Однакожь, эта дѣвушка была ея дочерью. Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ Лія -- такъ звали дѣвушку -- заболѣла и врачи посовѣтовали ей перемѣну воздуха. Родители отправили ее въ деревню въ окрестностяхъ Мэца къ ея теткѣ, сестрѣ Германа. Вотъ почему Мишель не видалъ ее до сихъ поръ. Чистый воздухъ и солнце произвели благодѣтельное вліяніе на Лію и она возвратилась въ Парижъ совершенно здоровой и похорошѣвшей.
   Мишеля болѣе всего поразила въ этой девятнадцати-лѣтней дѣвушкѣ смѣсь граціи и величія, что дѣлало ее похожей въ одно время и на транстеверинку, и на англійскую миссъ.
   До того дня, когда Мишель увидѣлъ эту дѣвушку, онъ не любилъ еще ни одной женщины. Легкія, случайныя связи оставляли въ немъ только самое непріятное чувство. Онъ сравнивалъ ихъ съ подмѣшанными винами, которыя всегда производятъ во рту противное ощущеніе. При первомъ взглядѣ на Лію онъ рѣшилъ, что эта дѣвушка будетъ его первой истинной любовью.
   И Лія, съ своей стороны, почувствовала симпатію къ Мишелю. Такъ-же быстро, какъ и онъ, она рѣшила, что любитъ его. Они еще ни слова не сказали другъ другу о взаимныхъ чувствахъ, но трепетъ при встрѣчѣ, дрожаніе въ голосѣ, когда они обмѣнивались рѣдкими словами, замѣшательство, когда они взглядывали одинъ на другого,-- все убѣждало ихъ во взаимной склонности. Истинная любовь бываетъ обыкновенно нерѣшительной, и потому каждый изъ нихъ долго сомнѣвался, боясь ошибиться.
   Мишель былъ очарованъ красотой молодой дѣвушки; ей нравилось въ немъ изящество, мужественный взглядъ, высшее развитіе,-- однимъ словомъ, все, что очаровываетъ женщину въ мужчинѣ. Однакожъ, она считала безуміемъ съ своей стороны думать о немъ. Мишель Бертье, безъ сомнѣнія, достигнетъ богатства. Во всякомъ случаѣ, ему сужденъ другой жребій, чѣмъ ей. Имѣетъ-ли она право думать о выходѣ за него замужъ? Конечно, нѣтъ. Слѣдовательно, она должна разлюбить его. Но возможно-ли это?
   Она страдала съ той поры, какъ они встрѣтились. Когда она гостила у тетки, явилось предположеніе выдать ее замужъ за одного изъ ея кузеновъ, имѣвшаго свою лавку въ Мэцѣ. Лія уже готова была согласиться на этотъ бракъ; теперь-же онъ ей казался невозможнымъ, ненавистнымъ.
   Въ Парижѣ какъ воздухъ, такъ и вся окружающая обстановка давили ее. Хотя ея отецъ былъ развитъ болѣе, чѣмъ его родные и друзья, но по своимъ дѣламъ и общественному положенію онъ вращался исключительно въ ихъ кругу. Единственнымъ развлеченіемъ для Ліи былъ завтракъ въ кафе въ улицѣ Розьеръ, куда она ходила съ отцомъ каждую суботу, но и тамъ она встрѣчала большею частію своихъ единовѣрцевъ, говорящихъ на противномъ ей нѣмецко-французскомъ жаргонѣ, встрѣчала то-же общество, которое ей достаточно надоѣдало дома.
   Время, проводимое Ліей въ этой средѣ, тянулось для нея безконечно долго и. въ ней стали уже обнаруживаться признаки глубокой меланхоліи. Какъ сожалѣла она о зеленыхъ лугахъ лотарингскихъ, о виноградникахъ, о небольшой деревушкѣ на берегу Мозеля, гдѣ ей дышалось легко и жилось безъ заботъ и печаля!
   Мать ея съ грустію замѣчала, что ея милая дочь съ каждымъ днемъ блѣднѣетъ все болѣе и все чаще предается грусти.
   -- Парижъ виноватъ, говорилъ Германъ.-- Погоди, придетъ весна и мы снова отправимъ ее въ деревню.
   Весна пришла, Ліи не было въ домѣ ея родителей; но жила она не въ деревнѣ, а въ Парижѣ, съ самозабвеніемъ отдавшись своей любви. Она ушла съ Мишелемъ Бертье. Безумно влюбленный въ нее, онъ похитилъ ее изъ родительскаго дома, сдѣлалъ ее своей любовницей и, въ порывѣ страсти, вѣроятно, нерѣдко говорилъ себѣ: "почему-же она не можетъ быть моей женой!"
   Получивъ письмо отъ Ліи, умолявшей его о прощеніи, Германъ сказалъ, обращаясь къ своей женѣ:
   -- Сара, мы можемъ продать нашу гостинницу. Для какой цѣли мы будемъ хлопотать теперь объ увеличеніи доходовъ? У насъ припасено довольно, чтобы мы могли безъ нужды прожить остатокъ нашихъ дней. У насъ нѣтъ болѣе дочери.
   -- Но если Лія вернется? почти шопотомъ сказала Сара.
   -- Я знаю, отвѣчалъ онъ нѣжно,-- что есть родители, прощающіе нанесенный имъ позоръ. Я-же не желаю видѣть дочь, насъ покинувшую, потому что если она рѣшится возвратиться, я убью ее.
   -- Подумалъ-ли ты, что ты сказалъ! задрожавъ, проговорила Сара.
   Старики продали гостинницу и удалились -- кто говорилъ, въ Монружъ, а кто -- въ другое мѣсто;-- никто не зналъ положительно, куда. Германъ сперва хотѣлъ отправиться въ Лотарингію, но. подумавъ о сплетняхъ, которыми его будутъ преслѣдовать, о разспросахъ, которыми его будутъ донимать, онъ отказался отъ своего намѣренія. Сара хотѣла-было повидаться съ дочерью передъ своимъ отъѣздомъ, но онъ рѣшительно запретилъ ей и думать объ этомъ.
   Лія горевала, что не получаетъ отвѣта ни на одно изъ своихъ писемъ къ отцу, но каждый разъ, какъ ее одолѣвала грусть, она вспоминала о своей любви къ Мишелю и успокоивалась.
   Она сознавала, что, благодаря его вліянію, она становится развитѣе. Припоминая тѣхъ женщинъ-евреекъ, съ которыми ей приходилось сталкиваться въ домѣ отца и въ кофейнѣ, куда они ходили завтракать, она радовалась, что избавилась отъ участи сдѣлаться совершеннымъ подобіемъ ихъ.
   Она желала, чтобы Мишель возвысилъ ее до себя; желала учиться, какъ можно болѣе пріобрѣсти знаній.
   -- Я знаю, что это сдѣлается не скоро, говорила она,-- но у насъ впереди такъ много времени.
   Года проходили, положеніе Мишеля улучшалось, а она все оставалась въ тѣни. Она принадлежала къ числу тѣхъ женщинъ, которыя всѣмъ жертвуютъ для любимаго человѣка. Она не требовала отъ Мишеля его имени, она не добивалась участія въ его славѣ.
   Было время, когда она мечтала о бракѣ. Еще очень молоденькой дѣвушкой она любила ходить вмѣстѣ съ своими подругами въ синагогу, когда тамъ происходили брачныя церемоніи. Широко раскрывала она свои прекрасные черные глаза, съ любопытствомъ разсматривая приглашенныхъ гостей, толпившихся около жениха и невѣсты. По еврейскому обычаю, мужчины становились на правой сторонѣ, а женщины на лѣвой. Съ любовью осматривала она невѣсту, одѣтую въ бѣлое платье, съ дѣвичьимъ покрываломъ, скрывавшимъ лицо. Свѣчи горѣли въ канделябрахъ о восьми подсвѣчникахъ; музыка играла торжественныя аріи. Кругомъ нея разливался свѣтъ, всѣ казались веселыми, счастливыми отъ праздничнаго настроенія. Лія не могла довольно налюбоваться красивыми еврейками, дѣвушками, подругами невѣсты. Ей казалось, что всѣ невѣсты заслуживаютъ счастія, что ихъ нельзя не любить.
   -- О, эта проживетъ спокойно и счастливо, говорила она про ту или другую.-- Она родилась за тѣмъ, чтобы любить, чтобъ быть любимой. Она прекрасна и горе не должно касаться ея.
   Весьма естественно, что она думала и о томъ счастливомъ времени, когда другія дѣвушки будутъ разсматривать ее, какъ невѣсту, съ такимъ-же любопытствомъ, какъ смотритъ теперь она на другихъ невѣстъ. Но все это было давно. Теперь она не думаетъ объ этомъ. Съ той поры, какъ она сошлась съ Мишелемъ,-- а прошло уже шесть лѣтъ, какъ они любятъ другъ друга,-- она ни разу не подумала о замужествѣ съ нимъ. И что-же измѣнитъ въ ихъ отношеніяхъ заключеніе брака? Развѣ не соединены они. самой прочной, самой дорогой связью -- любовью?
   Она не заботилась о завтрашнемъ днѣ. Она вполнѣ довѣряла Мишелю и часто говорила ему:
   -- Мы будемъ любить другъ друга всю нашу жизнь, вѣчно.
   -- Вѣчно! отвѣчалъ съ улыбкой Мишель.-- Но развѣ тебѣ не приходитъ на мысль, что это черезчуръ долго.
   -- Злой, говорила Лія съ оттѣнкомъ грусти, но довѣріе ея къ Мишелю нисколько не уменьшалось.
   По привычкѣ она обратилась къ нему съ этимъ прозвищемъ на другой день послѣ его избранія, въ деревнѣ, куда они скрылись, чтобы Мишель могъ отдохнуть отъ волненія и манифестацій.
   Передъ отъѣздомъ онъ наскоро запечаталъ нѣсколько писемъ и наскоро пересмотрѣлъ карточки, оставленныя для него у привратника. На всѣхъ этихъ карточкахъ были приписки, большею частію офиціальныя поздравленія съ успѣхомъ. Иныя поздравленія были очень лаконичны, напримѣръ: "браво!" и болѣе ни слова; такъ привѣтствовали его школьные товарищи; нѣкоторые изъ друзей относились къ его успѣху съ искренней симпатіей. Лица вліятельныя, пользующіяся завиднымъ положеніемъ въ обществѣ, оставили карточки съ загнутымъ угломъ, не пестря ихъ никакими приписками. Были, наконецъ, и просители, хлопотавшіе о мѣстечкѣ въ табачномъ вѣдомствѣ.
   -- Боже мой! сколько карточекъ! говорила Лія, складывая ихъ всѣ въ японскую вазу, стоявшую на столикѣ чернаго дерева съ боку камина.-- Это доказываетъ, что тебя очень любятъ.
   -- Много, если десятая часть этихъ поздравленій искренна, отвѣчалъ Мишель.-- Однакожь, надо поскорѣе уѣхать, а то намъ не дадутъ покоя. Мы будемъ очень счастливы, если избѣжимъ встрѣчи съ кѣмъ-нибудь изъ равнихъ посѣтителей.
   Онъ сознавалъ необходимость уѣхать какъ можно скорѣе, чтобы отдохнуть и физически, и нравственно. Онъ только тогда можетъ считать себя вполнѣ безопаснымъ отъ дружескихъ изліяній, когда сядетъ въ вагонъ, а еще болѣе, когда оставитъ за собой линію парижскихъ укрѣпленій.
   Послѣ безмѣрной радости торжества его посѣтило страстное желаніе, охватившее его уже наканунѣ, хотя на-время забыть объ этомъ торжествѣ.
   Они остановились въ Ранси. Здѣсь было тихо и пустынно. Лія, рѣдко выходившая въ Парижѣ, гдѣ она жила почти плѣнницей, повинуясь Мишелю, который желалъ, чтобы какъ можно меньше занимались его любовью и его связью,-- Лія чувствовала радость молодой лошади, выпущенной свободно побѣгать по лугу.
   Веселая и счастливая, она шла впереди Мишеля, безпрестанно оборачиваясь и радостно улыбаясь. Ея глаза блестѣли, точно у ребенка, получившаго новую игрушку. Она полной грудью вдыхала чистый воздухъ, она упивалась ароматами свѣжей зелени и цвѣтовъ. Она рѣзвилась, съ любовью смотрѣла на деревенскіе домики. А то бѣгала за цыплятами, стараясь поймать ихъ. Она рвала цвѣты, ей хотѣлось попробовать еще зеленыхъ фруктовъ. Когда они проходили по густой алеѣ изъ акацій и онъ ударилъ своей тростью по вѣтвямъ дерева, она подставила свое лицо, желая, чтобы ее оросило дождемъ изъ желтыхъ лепестковъ цвѣтовъ.
   Погулявъ нѣсколько времени, они зашли въ ресторанъ и усѣлись въ бесѣдкѣ, увитой дикимъ виноградомъ. Здѣсь было прохладно; отсюда была видна пыльная дорога; сюда глухо долетали разговоры и слышался шумъ кіевъ, ударявшихъ о бильярдные шары.
   -- Какъ я счастлива! Какъ я рада! твердила Лія, обнимая Мишеля.-- Я люблю тебя, мнѣ весело, мнѣ хочется смѣяться, прыгать, веселиться!
   Вечеромъ, садясь въ вагонъ, они опечалились, что имъ приходится возвращаться въ Парижъ. Въ отдѣленіи, гдѣ они помѣстились, сначала, кромѣ нихъ, никого не было. Но только-что Лія, смѣясь, улеглась, скорчившись, на скамейкѣ, точно она желала заснуть, вошли двое мужчинъ и расположились на сосѣдней скамейкѣ.
   Одинъ изъ нихъ курилъ; замѣтя женщину, онъ тотчасъ потушилъ свою сигару. Лія, за минуту веселая и рѣзвящаяся, приняла серьезный видъ. Черезъ нѣсколько времени Мишель услыхалъ, что одинъ изъ сосѣдей произнесъ его имя. Онъ слегка толкнулъ ногой Лію, чтобы предупредить ее.
   -- Такъ вы подали голосъ за него? спросилъ сосѣдъ.
   -- Да.
   -- А я вотировалъ за Бро-Лешеня. Этотъ изъ нашихъ, человѣкъ солидный, степенный, богатый, женатъ, отецъ семейства... Адвокаты-же, какъ и журналисты, народъ ненадежный.. Иной, конечно, живетъ хорошо, но большинство -- чистые цыгане, о завтрашнемъ днѣ не заботятся.
   Мишель боялся, не узнали-ли его какъ-нибудь случайно, однакожь, нѣтъ: ни одинъ изъ собесѣдниковъ не посмотрѣлъ въ его сторону; они продолжали начатый разговоръ, не обращая на него никакого вниманія.
   Лія пристально посмотрѣла на него; на этотъ разъ въ ея взглядѣ отражалось нѣкоторое безпокойство.
   Чѣмъ далѣе продолжался разговоръ сосѣдей, тѣмъ болѣе убѣждался Мишель, что они его не знаютъ. Но слѣдующій вопросъ, касающійся его, заставилъ его невольно вздрогнуть:
   -- Онъ женатъ?
   -- Нѣтъ.
   -- А какъ онъ живетъ?
   -- Вполнѣ честно. Разумѣется, толкуютъ о какой-то страстишкѣ, да у кого ихъ нѣтъ?
   -- Человѣкъ, выходящій на общественную арену, долженъ быть свободенъ и отъ этого упрека. Мы -- другое дѣло, намъ простительны подобныя увлеченія, вѣдь мы не заявляемъ желанія попасть въ депутаты.
   Поучительный тонъ, которымъ были сказаны эти слова, напомнилъ Мишелю Пьера Менара. Инстинктивно онъ посмотрѣлъ на Лію; если-бы въ вагонѣ было свѣтлѣе, онъ навѣрное замѣтилъ-бы, что бѣдняжка сильно поблѣднѣла.
   Выйдя изъ вагона въ Парижѣ, Лія нервно оперлась на руку Мишеля и сказала ему дрожащимъ голосомъ:
   -- Ты слышалъ, что они говорили?
   -- Да, слышалъ.
   -- И тебя это не тревожитъ?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ онъ, однакожъ, нерѣшительно.
   -- Боже мой! Какъ часто глупцы, не подозрѣвая сами, дѣлаютъ намъ зло.
   -- Что станешь дѣлать, отвѣчалъ Мишель,-- на сторонѣ глупцовъ численность и сила. Нельзя слишкомъ пренебрегать дураками.
   -- Что ты хочешь этимъ сказать?
   -- Ничего.
   -- "Ничего" -- это ужасное слово. Въ немъ всегда заключается нѣчто трагическое. Развѣ ты меня уже не любишь болѣе?
   -- Безумная! Развѣ ты забыла наши условія: любовь до самой смерти?
   -- До самой смерти?
   -- Да, и потомъ вѣчно.
   Она испустила радостный крикъ и довѣрчиво прижалась къ нему. Они пошли пѣшкомъ, избирая менѣе людныя улицы. Во всю дорогу Мишеля не покидала мысль, что въ словахъ Менара и случайнаго сосѣда въ вагонѣ есть своя доля правды и что Лія, которую онъ все еще сильно любилъ, можетъ стать препятствіемъ къ осуществленію его плановъ.
   Подъ напоромъ этихъ мыслей, онъ взглянулъ на нее. Можетъ-ли это слабое и прелестное существо послужить къ чему-нибуді. препятствіемъ? Онъ легко распутаетъ эту цѣпь изъ цвѣтовъ, когда ему вздумается.
   "Одно для меня ясно, рѣшилъ онъ мысленно,-- что романъ моей юности умеръ и ничто не въ состояніи помѣшать мнѣ въ достиженіи моихъ цѣлей! Ничто!"
   И онъ машинально, какъ это дѣлалъ часто, прижалъ къ своей груди полуобнаженную руку своей любовницы. Но по-прежнему ему слышались слова Менара и случайнаго сосѣда въ вагонѣ и онъ выводилъ изъ нихъ слѣдующее нравоученіе: "Берегись суда толпы, не забывай, что ты добиваешься ея милостей!"
   Подобно тому, какъ вчера онъ чувствовалъ себя усталымъ отъ борьбы, сегодня онъ ощущалъ усталость отъ отдыха, отъ идиліи, которой онъ предался, и, точно солдатъ, услышавшій тревогу, онъ, начавъ дышать парижскимъ воздухомъ, въ душѣ своей воскликнулъ: "къ оружію!"
   -- Прощай, сказалъ онъ Ліѣ, подведя ее къ двери ея квартиры.
   -- Ты меня оставляешь одну?
   -- Да. Съ завтрашняго дня я снова пускаюсь въ борьбу. Ты знаешь, теперь я уже не принадлежу самому себѣ.
   -- Правда, сказала она.-- И мнѣ ты не можешь принадлежать. Итакъ, принимайся за свое дѣло, я-же постараюсь еще болѣе оставаться въ тѣни! Но когда тебѣ понадобится утѣшеніе, ты знаешь, Мишель, гдѣ его найти; знаешь, что есть сердце, бьющееся только для тебя и принадлежащее тебѣ безраздѣльно; есть женщина, которая умретъ въ тотъ самый день, какъ ты ее разлюбишь.
   -- Умретъ! говорилъ самъ себѣ Бертье, входя въ свою квартиру.-- Пустяки! Отъ любви не умираютъ! Любовь даетъ жизнь, а не смерть.
   

ГЛАВА VIII.

   Первые дни, слѣдовавшіе послѣ торжества Мишеля Бертье, онъ былъ львомъ Парижа. Жюстену стоило большого труда отдѣлываться отъ массы посѣтителей, буквально осаждавшихъ квартиру новаго оппозиціоннаго депутата. Одинъ за другимъ являлись фотографы, умоляя депутата удѣлить имъ нѣсколько минутъ драгоцѣннаго для него времени.
   -- Ну что для васъ значитъ какая-нибудь секунда? твердили они.-- Клише мигомъ будетъ готово. Въ Америку требуется масса вашихъ портретовъ.
   Одинъ репортеръ явился за тѣмъ, чтобы сосчитать, сколько томовъ въ библіотекѣ Мишеля; онъ подалъ ему клочекъ бумаги, прося написать фамилію, такъ-какъ намѣревался помѣстить въ своей газетѣ автографъ человѣка, о которомъ толковалъ теперь весь Парижъ. Людей, пожелавшихъ ознакомиться съ біографіей новаго депутата, было такъ много, что ихъ трудно было счесть...
   Весь этотъ шумъ, происходившій вокругъ него, опьянялъ Мишеля. Похвалы и восторги, напѣваемые ему со всѣхъ сторонъ, пріятно щекотали его самолюбіе. Приглашенія и предложенія разнаго рода сыпались на него дождемъ. Едва показывался онъ въ театрѣ, въ Булонскомъ лѣсу, тотчасъ-же къ нему подходили хроникеры большихъ и малыхъ газетъ. Стоило ему побывать въ какомъ-нибудь публичномъ мѣстѣ, всѣ газеты сообщали объ этомъ важномъ фактѣ; нерѣдко онъ самъ съ удивленіемъ прочитывалъ, что онъ посѣтилъ такое-то мѣсто, когда онъ вовсе и не думалъ быть тамъ.
   "Вамъ теперь слѣдуетъ жить въ стеклянномъ домѣ", припомнилось ему замѣчаніе Менара.
   Мишель уже почти соглашался, что Менаръ былъ правъ, когда съ суровымъ стоицизмомъ доказывалъ ему, что онъ долженъ или разстаться съ Ліей, или сдѣлать ее своей женой, иначе она будетъ мѣшать ему въ его новомъ положеніи государственнаго человѣка.
   "Надо разрѣшить эту задачу, думалъ Мишель; -- или Лія недостойна меня и я долженъ безъ малѣйшаго колебанія разстаться съ нею, или она заслуживаетъ вполнѣ моего уваженія и я обязанъ жениться на ней".
   Рѣшить задачу въ смыслѣ женитьбы было не трудно, но Мишель еще ни разу не подумалъ серьезно объ этомъ. Любовь его къ Ліѣ не была глубокой страстью; когда онъ увлекалъ за собой молодую дѣвушку, онъ не размышлялъ о послѣдствіяхъ этого важнаго шага въ его жизни. Теперь онъ припоминалъ тотъ моментъ, когда Лія, это дитя, совершенно незнакомое съ жизнью, довѣрчиво послѣдовала за нимъ. Ему жаль было покинуть ее, она такъ много доставляла ему наслажденій; съ нею онъ отдыхалъ отъ волненій своей тревожной жизни... Но жениться?.. Нѣтъ, лучше оставить все въ прежнемъ положеніи, пренебречь совѣтомъ Менара. Припомнилъ онъ также, какъ разъ вечеромъ, когда его одолѣвала печаль и онъ спросилъ Лію, куда приведетъ каждаго изъ нихъ ихъ любовь, она отвѣтила:
   -- Къ чему объ этомъ говорить? До сихъ поръ наша любовь приводила только къ радости,-- по крайней мѣрѣ, такова она для меня; я живу только любовью къ тебѣ. Не будемъ-же заботиться о томъ, что будетъ послѣ. Мы еще молоды. Я знаю, пока я не покроюсь морщинами, ты будешь любить меня. И твоя любовь переживетъ меня, потому что я навѣрное умру раньше, чѣмъ у меня покажутся сѣдые волосы.
   Нѣтъ! пусть лучше все останется по-старому. Ему необходимо душевное спокойствіе, чтобы успѣть приготовиться къ политической кампаніи во время сессіи, которая должна скоро открыться. Палаты соберутся въ первыхъ числахъ ноября, слѣдовательно въ распоряженіи Мишеля оставалось еще около четырехъ мѣсяцевъ. Ему слѣдовало хорошенько сговориться съ предводителями оппозиціи, изучить факты, чтобы явиться въ палату во всеоружіи и сдѣлать изъ своего дебюта парламентское событіе.
   Онъ придавалъ большое значеніе своей вступительной рѣчи. Онъ намѣревался представить палатѣ, опираясь на неоспоримые факты, картину внутренняго разслабленія Франціи и ея внѣшняго уничиженія во время господства личнаго режима. Да, тема очень хороша для "дѣвственной", какъ называютъ англичане, рѣчи новаго депутата.
   Цѣлыми днями занимался Мишель, перечитывая книги и брошюры и извлекая изъ нихъ все, что могло подкрѣпить выводы его вступительной рѣчи. За этими занятіями онъ вспомнилъ, что ему надо идти на дружескій обѣдъ, устраиваемый въ честь его.
   За нѣсколько лѣтъ до дня своего избранія Мишель съ одинадцатью молодыми людьми его возраста устроили ассоціацію, подобную тѣмъ, какія часто устраиваются въ Парижѣ литераторами, художниками и артистами,-- лучше сказать, періодическія собранія, неизвѣстно почему называемыя "братскими"; разъ въ мѣсяцъ или чаще члены ассоціаціи собираются вмѣстѣ пообѣдать и, между супомъ и кофе, размѣниваются мыслями, обсуждаютъ новые проекты и теоріи общественнаго устройства и пр.
   По обычаю, если который-нибудь изъ членовъ ассоціаціи пріобрѣтетъ успѣхъ, отличится чѣмъ-нибудь выдающимся, то первый періодическій обѣдъ устраивается уже исключительно въ его честь. Сегодня долженъ былъ состояться такой обѣдъ въ честь Мишеля Бертье. Вкусивъ плодовъ отъ популярности, Мишель съ удовольствіемъ размышлялъ о томъ, какъ его будутъ чествовать друзья юности на этомъ обѣдѣ двѣнадцати, который состоится въ одномъ изъ бульварныхъ ресторановъ.
   Всѣ двѣнадцать товарищей принадлежали къ числу людей извѣстныхъ, имена которыхъ произносились нерѣдко въ салонахъ "всего" Парижа. Большая часть изъ нихъ были люди талантливые, энергичные. Послѣ Бертье, самой большей извѣстностью между ними пользовался Эмиль Мейеръ, классическій живописецъ, недавно получившій первую золотую медаль, еврей по происхожденію; онъ болѣе всего любилъ стѣнную живопись въ католическихъ храмахъ.
   За нимъ слѣдовалъ живописецъ-жанристъ Поль Виньеронъ, имѣвшій массу заказовъ, такъ что не успѣвалъ ихъ исполнять. Фигуры на его картинахъ были по большей части облачены или въ испанскій, или въ итальянскій костюмы; но иногда случалось, онъ одѣвалъ ихъ по послѣдней парижской модѣ, а то и въ турецкій костюмъ, когда Турція была въ модѣ.
   Эльзасецъ Лимансонъ, гордившійся тѣмъ, что его фамилія рифмовала съ фамиліей Мендельсона, былъ представителемъ музыки, но музыки новой, враждебной всякой мелодіи, нападающей на итальянщину. Въ портфелѣ Лимансона находилось нѣсколько оперъ, но ни одна изъ нихъ не попала на сцену. Въ ожиданіи своего торжества на сценѣ, онъ велъ музыкальную хронику въ одной газетѣ. Онъ, между прочимъ, прославился слѣдующимъ знаменитымъ приговоромъ: "Россини, который сдѣлалъ-бы гораздо лучше, если-бъ употребилъ свое время на производство макароновъ, былъ не болѣе, какъ забавный лацарони. Что касается Моцарта, имѣвшаго склонность къ наукѣ, онъ оставилъ одно нѣсколько сносное произведеніе: Дон-Жуана".
   Гонтранъ де-Верженъ, милый разскащикъ, нѣкогда богатый, но растратившій большую часть своего состоянія на отдаленныя путешествія, былъ душою общества. Онъ былъ рѣдкимъ гостемъ въ Парижѣ; ѣздилъ онъ и къ истокамъ Нила, и къ сѣверному полюсу, и за обѣдами "двѣнадцати* мастерски передавалъ разсказы о своихъ похожденіяхъ. Его разсказы отличались точностью истины и фантастичностью мечты. Мишель Бертье очень его любилъ. Онъ сознавалъ, что этотъ старый товарищъ по колегіи можетъ кое-чему научить его. Мишель былъ изъ тѣхъ людей, которые всегда разсчитываютъ, что можно извлечь изъ дружбы и вообще изъ сношеній съ людьми.
   Далеко не съ такой симпатіей относился Мишель къ Луи Далераку. Этотъ постоянно отпускалъ банальныя фразы, которыя, подобно монетѣ, отъ частаго употребленія совершенно стерлись. Къ тому-же фразы Далерака, адвоката по професіи, слѣдовало приравнивать не къ золотой или серебряной, а къ бронзовой монетѣ.
   Онъ страстно желалъ выдвинуться во что-бы то ни стало. Онъ говорилъ легко и довольно красиво, говорилъ много, при всякомъ удобномъ случаѣ, говорилъ вездѣ. Человѣкъ находчивый, онъ примѣнялся ко всякому обществу. Съ своей стереотипной улыбкой онъ входилъ въ одинъ и тотъ-же день и къ министру, и къ его врагу -- главѣ оппозиціи. Въ обоихъ лагеряхъ онъ велъ себя одинаково непринужденно, какъ человѣкъ, нужный и тамъ, и здѣсь.
   Однимъ словомъ, Далеракъ принадлежалъ къ числу тѣхъ неизбѣжныхъ, которыхъ вы непремѣнно встрѣтите на первыхъ представленіяхъ въ театрахъ, на похоронахъ какой-бы то ни было знаменитости, на вѣнчаніи извѣстнаго финансиста. Далеракъ велъ истинно-каторжную жизнь для удовлетворенія собственнаго тщеславія; онъ жаждалъ, чтобы о немъ постоянно говорили, и достигъ этого. Плохой ораторъ и посредственный писака, онъ, благодаря своей юркости, попалъ чуть не въ знаменитости. Встрѣчая его вездѣ, каждый считалъ его извѣстностью, за которой слѣдуетъ ухаживать.
   "Вотъ посредственность, которая, однакожь, можетъ оказать мнѣ когда-нибудь важную услугу, думалъ о немъ Мишель.-- Вульгарные честолюбцы бываютъ часто очень полезны такимъ людямъ, какъ я".
   Главными ораторами на обѣдахъ двѣнадцати были де-Верженъ, котораго всѣ любили слушать, и, конечно, Далеракъ, не слушать котораго не было возможности, хотя онъ и наводилъ скуку.
   Остальные собесѣдники, люди столь-же остроумные, сколько и любезные, были: Оливье Рено, журналистъ; медикъ Жерве; банкиръ Вернель, славившійся своей картинной галереей не менѣе, какъ и своимъ кредитомъ; Жоржъ Соріоль, талантливый поэтъ; Шарль Дюма, архитекторъ, и Шарль Варокье, толстякъ, добрый малый, агрономъ, недавно женившійся и поселившійся въ деревнѣ подлѣ Орлеана, откуда онъ акуратно пріѣзжалъ каждый мѣсяцъ на дружескіе обѣды, чтобы "набираться парижскаго духа", какъ онъ говорилъ.
   Сегодня Мишель Бертье особенно желалъ видѣть всѣхъ своихъ товарищей и насладиться похвалами, которыми, по его предположенію, они должны были встрѣтить его. Онъ нарочно вышелъ изъ дома позже обыкновеннаго, чтобы придти на обѣдъ послѣднимъ. Онъ вошелъ въ залу въ ту минуту, какъ его товарищи уже садились за столъ, такъ-какъ опредѣленный часъ обѣда уже давно наступилъ. Они встрѣтили его радостными восклицаніями и дружескими рукопожатіями.
   -- Наконецъ, онъ пришелъ!
   -- Вотъ и нашъ депутатъ!
   -- Ура!
   -- Дорогу Бертье, представителю народа!
   -- Да здравствуетъ его неприкосновенность, Мишель Бертье.
   -- Мой другъ, сказалъ де-Верженъ,-- вотъ твое мѣсто посрединѣ; сегодня ты единогласно избранъ предсѣдателемъ и я передаю тебѣ колокольчикъ. Въ палатѣ ты будешь слушаться звонка г. Шнейдера, здѣсь-же ты -- президентъ и мы безпрекословно будемъ исполнять твои президентскія повелѣнія.
   -- Нѣтъ, я уже довольно президентствовалъ, сказалъ весело Мишель;-- будетъ съ меня. Колокольчикъ -- нѣчто въ родѣ скиптра.
   -- Оставь ложную скромность, сказалъ де-Верженъ, смѣясь; -- ею ты маскируешь безмѣрное честолюбіе. Садись-же. Мы умираемъ съ голода.
   -- Мы должны были ожидать, какъ Людовикъ XIV, сказалъ Рено,-- и какъ у него, у насъ развился королевскій апетитъ.
   -- Что касается меня, я охотно прождалъ-бы еще долѣе, сказалъ Далеракъ, склоняя свою круглую спину передъ Бертье и откидывая назадъ свои бѣлокурые волосы, упавшіе прямо на его тарелку.
   Мишель принялъ президентство. Обѣдъ прошелъ очень весело. Политику припасли къ десерту. Столъ былъ красиво сервированъ; посрединѣ его стояла статуя "Славы"; на ея знамени была написана фамилія Бертье. Когда былъ провозглашенъ тостъ за побѣду Бертье, онъ отвѣтилъ на него блистательной импровизаціей, составлявшей образецъ ораторскаго искуства; она привела въ восторгъ слушателей.
   Къ несчастію, Далеракъ вздумалъ произнести вторую рѣчь. Она была длинна и скучна. Онъ сталъ толковать о правильной организаціи всеобщей подачи голосовъ.
   -- Что-же это такое? Развѣ у насъ ученая конференція? прервалъ его Виньеронъ. Но Далеракъ невозмутимо продолжалъ:
   --...Да, господа, я не боюсь сказать и, надѣюсь, мой слабый голосъ будетъ услышанъ, что новѣйшему міру необходимо свободное выраженіе своихъ идей, которыя не имѣютъ ничего общаго, какъ вы хорошо знаете, съ устарѣвшими идеями предшествовавшихъ временъ... Намъ необходимо...
   -- Въ словахъ Далерака много истины, прервалъ оратора де Верженъ, надѣясь тѣмъ остановить его ораторское рвеніе.
   Но расходившагося Далерака ничѣмъ нельзя было сдержать. Ему дали докончить рѣчь, но не слушали его. Между тѣмъ завязались отдѣльные разговоры, а Лимансонъ взялъ нѣсколько акордовъ на фортепьяно.
   -- Держу пари, ты будешь играть что-нибудь изъ Обера, сказалъ Виньеронъ съ ироніей.
   -- Оберъ!? Прошу тебя, не упоминай при мнѣ никогда объ этомъ водевилистѣ. Ты знаешь, что мои боги: Вагнеръ и Берліозъ.
   -- О-о, Вагнеръ! Этотъ музыкантишки! Не повѣрю, чтобы ты говорилъ серьезно.
   Но Лимансонъ ничего не отвѣчалъ, онъ только презрительно пожалъ плечами и кинулъ на Виньерона свирѣпый взглядъ.
   Де-Верженъ взялъ подъ руку Бертье и подвелъ его къ открытому окну. Закуривъ сигару, онъ сталъ говорить о томъ положеніи, какое создалъ себѣ Мишель, выйдя побѣдителемъ изъ борьбы. Бертье изумило, что замѣчанія и совѣты Гонтрана совершенно сходились съ замѣчаніями и совѣтами Пьера Менара. И тотъ, и другой почти одними словами опредѣлили понятіе о долгѣ.
   Мишель сказалъ объ этомъ Гонтрану.
   -- Что-же удивительнаго въ этомъ фактѣ? сказалъ Верженъ, улыбаясь.-- Хорошія понятія и не могутъ иначе выражаться, какъ одними и тѣми-же словами.
   Мишель задумчиво посмотрѣлъ на улицу, гдѣ сновала толпа гуляющихъ; кіоски были освѣщены своими китайскими фонарями; звѣзды уже довольно ярко блестѣли на синемъ, прозрачномъ небѣ.
   -- Ты пришелъ къ необходимости совершить то, на что я уже рѣшился, сказалъ Гонтранъ.-- Пора и тебѣ обзавестись семейнымъ очагомъ.
   -- Развѣ ты женишься?
   -- Черезъ два мѣсяца, и ты первый, кому я сообщаю о своемъ намѣреніи. Я женюсь въ провинціи, въ Пуату, на молодой, доброй и развитой дѣвушкѣ. Она не хороша и не дурна; набожна безъ ханжества; не насмѣхается надъ моими ревматизмами, которыми я запасся во время моихъ путешествій. Она имѣетъ вѣрный взглядъ на воспитаніе, и если у насъ будутъ дѣти, она, навѣрное, съумѣетъ воспитать ихъ хорошо.
   -- Ну, а твои путешествія?
   -- Я уже усталъ. Я такъ много видѣлъ, что, право, нахожу, что у насъ природа не хуже, чѣмъ въ другихъ мѣстахъ. Путешествія имѣютъ ту хорошую сторону, что научаютъ любить еще болѣе свою родину, какъ любовницы научаютъ насъ лучше цѣнить своихъ женъ. Я, кажется, сказалъ парадоксъ и сталъ такъ-же баналенъ, какъ этотъ чортовъ Далеракъ, все еще продолжающій свою рѣчь, или какъ Прюдомъ, его учитель. Кстати, что ты намѣренъ дѣлать вечеромъ?
   -- Вечеромъ! Но вечеръ уже почти прошелъ. Я возвращусь домой и засяду за работу.
   -- Оставь на сегодня твои занятія. Кстати, ты во фракѣ и въ бѣломъ галстукѣ, какъ и я. Позволь тебя похитить.
   -- Куда ты меня поведешь?
   -- Къ одной прелестной женщинѣ, баронесѣ Ривъ, которая очень желаетъ съ тобой познакомиться. Она звала меня сегодня на чай. Я долженъ тебя предупредить, что баронеса изъ тѣхъ женщинъ, которыя страстно любятъ наполнять свои альбомы кабинетными карточками и автографами всевозможныхъ знаменитостей.
   -- Я могу послать ей и свой автографъ, и свою карточку.
   -- Подобный подарокъ получаетъ несравненно большую цѣну, если передается лично самимъ героемъ.
   -- Героемъ или любопытнымъ животнымъ...
   -- Нѣтъ, нѣтъ, героемъ. Баронеса -- женщина со вкусомъ и умѣетъ дѣлать выборъ. Въ ея Пантеонъ попадаетъ не всякій.
   -- Мнѣ очень льститъ, что она подумала обо мнѣ.
   -- Значитъ, ты идешь со мною?
   -- Нѣтъ.
   -- Почему-же?
   -- Видишь-ли, баронеса, какъ я слышалъ объ ней, принадлежитъ къ той расѣ женщинъ, которыхъ я отъ души ненавижу. Она -- женщина-политикъ, знатная дама, составляющая репутаціи на трибунѣ, какъ другія, ей подобныя, въ своихъ салонахъ фабрикуютъ академиковъ. Нѣтъ, такихъ женщинъ я не могу видѣть.
   -- Кто тебѣ передалъ этотъ вздоръ?
   -- Люди, которыхъ она хотѣла обольстить.
   -- И которые съумѣли избѣжать ея соблазна. Такъ, что-ли? Неразумные! Неужели хорошій вкусъ совсѣмъ исчезъ во Франціи?
   -- Нѣтъ, но только честность его нѣсколько измѣнила.
   -- Чортъ знаетъ, что ты выдумалъ, сказалъ Гонтранъ, смѣясь,-- кто говоритъ тебѣ, что здѣсь дѣло касается вопроса о честности? Мой милый другъ, пуританизмъ, доведенный до крайности, теряетъ свою цѣну. Ты такимъ тономъ говоришь объ обольщеніи, что даже не довольно опытный человѣкъ замѣтитъ тебѣ, что ты, вѣроятно, еще ни разу въ жизни не подвергался всей силѣ обольщенія. Какую цѣну имѣютъ убѣжденія, если они способны улетучиться отъ обольстительной улыбки красивой женщины? Скажи пожалуйста, чѣмъ считать тѣхъ людей, которые изъ боязни, что граціозный пріемъ такой женщины, какъ, напримѣръ, баронеса, мало согласуется съ драконовскими законами, будутъ избѣгать ея общества, какъ язвы? Такое цѣломудріе граничитъ съ ханжествомъ и даже съ пошлой трусостью. Ты знаешь, я люблю свободу и питаю ненависть ко всякому произволу. Я увѣренъ, что до самой смерти не измѣню этой привязанности и не перестану ненавидѣть; вмѣстѣ съ тѣмъ я твердо вѣрю, что никакая женщина, будь она во сто разъ прекраснѣе баронесы, не заставитъ меня отказаться отъ моихъ убѣжденій. Ты знаешь также, что я не заявляю торжественно о твердости моихъ убѣжденій и не выставляю свою добродѣтель, какъ кокарду, но смѣло могу сказать тебѣ, что моя добродѣтель такъ-же чиста, какъ истинно-честная женщина.
   -- Ты правъ, сказалъ Мишель, побѣжденный искренностію своего друга.-- Да, Афины стоятъ Спарты.
   -- Выводъ: ты идешь со мною?
   -- Мнѣ говорили, что баронеса Ривъ находится въ интимныхъ отношеніяхъ съ дворомъ и бываетъ въ Компьенѣ.
   -- Если-бъ она и дѣлала это, чтобы отвлечь подозрѣнія, развѣ ее можно строго обвинять за такой образъ дѣйствій? Но тебѣ сказали неправду. Она тамъ не была ни разу и не можетъ показаться туда безъ своего мужа.
   -- Они, кажется, разошлись?
   -- Да, фактически, но легально -- нѣтъ. Баронеса умна и имѣетъ хорошее сердце; она слишкомъ искренна, чтобы, не любя своего мужа, стала увѣрять его въ своей привязанности.
   -- Между тѣмъ ее обвиняютъ въ лицемѣріи.
   -- Ничего не знаю. Я недавно пріѣхалъ изъ Конго, а въ Новомъ Свѣтѣ сплетничаютъ гораздо меньше, чѣмъ въ Старомъ.
   -- Такъ ты полагаешь, что на нее клевещутъ?
   -- Рѣшительно. Но ты знаешь мое правило: я вѣрю, что ничему не слѣдуетъ вѣрить.
   -- А гдѣ-же теперь баронъ Ривъ?
   -- Онъ оставилъ Парижъ и поселился въ Бери. Онъ со страстью принялся за реформы въ сельскомъ хозяйствѣ. Нашъ другъ Варокье долженъ его знать. Ривъ вполнѣ честный человѣкъ. Онъ предоставилъ парижское солнце женѣ, а самъ скрылся въ провинціальной тѣни. Можетъ быть, втайнѣ онъ носитъ трауръ по своей любви.
   -- Какъ Монтеспанъ? Что-жь, это не дурная роль, замѣтилъ Мишель.
   -- Но если это не роль? отвѣчалъ серьезно Гонтранъ и, взявъ подъ руку своего друга, продолжалъ:-- Ну, идемъ-же, побѣдитель, и ты снова будешь увѣнчанъ лаврами.
   -- Такъ ты не измѣнилъ своего намѣренія?
   -- Я хочу познакомить тебя съ одной изъ красивѣйшихъ женщинъ въ Парижѣ и представить ей человѣка, о которомъ трубитъ весь городъ.
   -- А чрезъ два мѣсяца, когда ты женишься, представишь ты ей свою жену?
   -- Вѣдь я тебѣ сказалъ, что я намѣренъ поселиться въ Пуату, въ живописной деревнѣ. Мы станемъ дѣлать визиты къ мэру, къ мировому судьѣ, къ нотаріусу, переводящему Горація александрійскими стихами. Мы будемъ приглашать къ себѣ этихъ добрыхъ людей на игру въ домино. Не правда-ли, это будетъ прелестно?
   Эта манера не отвѣчать на вопросъ сильно затронула Мишеля. Теперь ему уже страстно захотѣлось познакомиться съ г-жей Ривъ. Въ немъ также заговорило тщеславіе. Онъ понималъ, что при его славѣ замѣчательнаго демократическаго оратора, онъ будетъ предметомъ наблюденія для гостей баронесы, которые, вѣроятно, считаютъ его очень страшнымъ.
   Въ своемъ адвокатскомъ кабинетѣ ему не разъ случалось принимать свѣтскихъ и титулованныхъ дамъ, но это были женщины, подавленныя обстоятельствами, или такія, которыя тащили свое древнее имя на скамью подсудимыхъ. Г-жа Ривъ была первая изъ избранныхъ, которую ему приходилось видѣть во всемъ блескѣ; подъ вліяніемъ новѣйшихъ романовъ, онъ давно жаждалъ знакомства съ такою женщиною. Теперь-же она представляла для него таинственную прелесть опасности.
   -- Идемъ къ г-жѣ Ривъ, сказалъ онъ.-- Отложу на завтра мои серьезныя дѣла.
   -- Мой кучеръ стоитъ здѣсь, отвѣчалъ Гонтранъ,-- и черезъ десять минутъ мы будемъ на бульварѣ Малешербъ.
   -- Бульваръ Малешербъ! воскликнулъ Далеракъ.-- Пари держу, что вы ѣдете къ баронесѣ Ривъ.
   -- А, вы, наконецъ, кончили. Да, мы ѣдемъ къ баронесѣ.
   -- Послушайте, милый виконтъ, представьте меня баронесѣ; я давно горю желаніемъ познакомиться съ этой несравненной женщиной.
   -- Но...
   -- Не бойтесь, прервалъ его Далеракъ.-- У меня всегда въ карманѣ бѣлый галстукъ, и я захватилъ съ собою чистыя перчатки.
   И онъ вынулъ изъ кармана и то, и другое. Гонтранъ и Мишель переглянулись съ улыбкой.
   -- Возьмемъ его съ собою, прошепталъ Мишель; -- онъ намъ не помѣшаетъ.
   -- Вамъ придется сидѣть на передней скамеечкѣ въ каретѣ. Если согласны, ѣдемъ вмѣстѣ.
   Простившись съ товарищами, Мишель, Гонтранъ и Далеракъ отправились къ баронесѣ. Прочіе остались бесѣдовать. Рено разсуждалъ о будущемъ займѣ съ банкиромъ Вернелемъ. Поэтъ Соріоль читалъ свою новую поэму доктору Жерве; Виньеронъ доказывалъ Мейеру, что классическая живопись нынче совсѣмъ выдохлась и что бездѣлушки Мейсонье стоятъ несравненно большей цѣны, чѣмъ огромныя картины римской школы. Лимансонъ углубился въ обдумываніе красотъ "Нибелунговъ" Вагнера, а добрякъ Варокье вздремнулъ, прислонившись къ фортепьяно.
   

ГЛАВА IX.

   Баронеса Ривъ жила на бульварѣ Гаусмана, близь часовни Искупленія, въ тѣхъ новыхъ кварталахъ, которые, вмѣстѣ съ окрестностями парка Монсо, въ послѣднее время привлекаютъ къ себѣ высшее парижское общество. Она занимала въ нижнемъ этажѣ большую квартиру, блестяще меблированную съ современной роскошью, однакожь, уступающей въ великолѣпіи изнѣженному вкусу XVIII столѣтія, строгому стилю Людовика XIII и чарующей граціи эпохи Возрожденія. Все въ квартирѣ баронесы носило пошлый отпечатокъ современной безхарактерной, мишурной моды.
   Сначала баронеса, подобно всѣмъ богатымъ людямъ, питала страсть къ такъ-называемымъ антикамъ, но въ одинъ прекрасный день она почувствовала почти отвращеніе къ мебели рококо временъ Людовика XVI, къ золоченымъ мавританскимъ шифоньеркамъ, къ перламутровымъ бауламъ Генриха II, и поручила фирмѣ Буртибуръ омеблировать всю ея квартиру но послѣдней модѣ, а всѣ старыя вещи продала съ аукціона.
   -- Я не люблю современную меблировку, говорилъ по дорогѣ Мишелю Гонтранъ;-- давъ волю обойщикамъ, мы дошли до того, что почти въ каждой квартирѣ встрѣчаешь ту-же красную гостиную, ту-же хрустальную люстру, тѣ-же японскія вазы и т. д. Но если гостиныя баронесы походятъ на всѣ гостиныя, то она сама ни на кого не походитъ. Это прелестная, веселая, хотя и пресыщенная удовольствіями женщина; она истая парижанка и къ тому-же чрезвычайно практичная. Знаешь-ли, напримѣръ, какъ она уплатила за свою знаменитую новую мебель?
   -- Нѣтъ.
   -- Она дала Буртибуру, представителю торговой фирмы Ганри Буртибуръ и Ко, орденъ почетнаго легіона и сдѣлала его депутатомъ. Да, она рекомендовала его министру внутреннихъ дѣлъ, который указалъ на него мелюнскому префекту; префектъ расхвалилъ его мэрамъ, мэры приказали совѣтникамъ и лѣсничимъ настоять на его выборѣ; совѣтники и лѣсничіе навязали его народу -- и, такимъ образомъ, Ганри Буртибуръ, бывшій обойщикъ, теперь представитель народа, конечно, правой стороны, какъ ты представитель лѣвой стороны,-- стороны сердца. Вотъ, мой другъ, какъ умная женщина можетъ испечь законодателя для уплаты счета обойщику.
   -- Но твоя баронеса... началъ Мишель.
   -- Моя баронеса -- современная женщина, вотъ и все. Парижанка по граціи, американка по разсчетливости, она женщина до конца ногтей; она пишетъ записки не хуже г-жи Севиньи и считаетъ какъ Барамъ. Вообще это прелестный продуктъ современной жизни, придавшей всему новую утонченность, даже французской граціи, и пустившей все на акціи, даже любовь. Я цѣлую недѣлю былъ безъ ума отъ баронесы, но вскорѣ, по счастью, убѣдился, что она принадлежитъ къ тѣмъ женщинамъ, которыя откровенны въ дружбѣ, но измѣнчивы въ любви. Не желая заплатить долгими годами мелкихъ непріятностей за минутное удовлетвореніе самолюбія или чувственное удовольствіе нѣсколькихъ часовъ, я предпочелъ имѣть ее другомъ, чѣмъ врагомъ.
   -- И ты думаешь, что набросанный тобою портретъ очень лестный? произнесъ Мишель;-- ты зло ошибаешься. Ты говоришь о свѣтской женщинѣ, какъ объ актрисѣ театра Буффъ. Значитъ не трудно пріобрѣсть любовь баронесы Ривъ?
   -- Напротивъ, очень трудно; я убѣжденъ, что она никого, никогда не любила.
   -- Такъ это чудовище?
   -- Опять нѣтъ, это почти ангелъ.
   -- Ну, признаюсь, я тебя не понимаю.
   -- И я ее не понимаю. Впрочемъ, ты самъ тотчасъ увидишь. Это женщина, повторяю, нервная, разочарованная, которой наскучило все. На этомъ фонѣ разбросай сколько тебѣ войдетъ въ голову эксцентричности -- и вотъ тебѣ характеристика баронесы. Она дружна со всѣми знаменитостями Парижа. Сегодня у нея только собираются близкіе знакомые, но въ дни большихъ пріемовъ у нея можно встрѣтить всѣхъ лучшихъ представителей академіи, театра, искуствъ, министерствъ и посольствъ. У нея свой дворъ и ея гостиная отличается свѣтскимъ приличіемъ безъ скучной напыщенности и свободой полусвѣта безъ его распущенности. На одномъ вечерѣ я встрѣтилъ тамъ: президента южно-американской республики, кардинала, предводителя ирландскихъ феніевъ, одного министра, трехъ будущихъ министровъ и съ пол-дюжины бывшихъ, кромѣ того толпу академиковъ, ученыхъ, живописцевъ и газетныхъ хроникеровъ. Вотъ гостиная современной Рекамье, которой я тебя сегодня представлю.
   Когда карета остановилась передъ домомъ баронесы Ривъ, Мишель Бертье выразилъ снова колебаніе.
   -- Полно, другъ мой, воскликнулъ Далеракъ, который во всю дорогу молчалъ, но съ любопытствомъ слушалъ Гонтрана:-- интересно посмотрѣть на такую женщину.
   -- Ну, спартанецъ, позволь тебя соблазнить, прибавилъ Гонтранъ.
   Друзья медленно стали подниматься по лѣстницѣ, устланной богатымъ ковромъ, перехваченнымъ на каждой ступени мѣднымъ прутомъ.
   -- Это также изъ магазиновъ депутата Буртибура? спросилъ Бертье иронически и какъ-бы отыскивая предлогъ вернуться съ пол-дороги.
   -- А тебѣ какое дѣло? спросилъ Гонтранъ.
   -- Главное, чтобъ коверъ былъ хорошъ, прибавилъ Далеракъ, съ удовольствіемъ погружая свои каблуки въ мягкую, густую шерсть.
   Когда Мишель Бертье вошелъ въ гостиную, обитую голубымъ атласомъ, въ которой сидѣла баронеса, онъ почувствовалъ то-же, что и Далеракъ. Ковры казались ему чрезвычайно мягкими, а вся окружающая атмосфера, пропитанная геліотропомъ и женской граціей, подѣйствовала на него, какъ опьяняющій напитокъ.
   Баронеса Ривъ полулежала на большомъ низенькомъ креслѣ, а передъ нею на атласномъ табуретѣ сидѣлъ пожилой, дородный мужчина съ широкимъ, цвѣтущимъ лицомъ, съ красной ленточкой въ петлицѣ и съ подозрительно-черными бакенбардами.
   Когда лакей доложилъ о г. Верженѣ и его друзьяхъ, баронеса встала. Представляя своихъ пріятелей, Гонтранъ сдѣлалъ совершенно разное удареніе на ихъ именахъ. Ясно было, что Мишеля ожидали, а Далеракъ являлся въ эту гостиную только, какъ наперсникъ въ трагедіяхъ, какъ посредственный актеръ, котораго на театральномъ языкѣ называютъ полезностью, быть можетъ, только потому, что онъ часто бываетъ совершенно безполезенъ.
   Мишель бросилъ быстрый взглядъ на баронесу, которая шла къ нему на-встрѣчу съ улыбкой, прелестной, хотя и нѣсколько странной, но придававшей еще болѣе соблазнительнаго очарованія этой во всемъ блескѣ тридцати-лѣтней красоты восхитительной блондинкѣ, съ тонкой таліей, прекраснымъ цвѣтомъ лица, блестящими зубами и маленькой рукой. На ней было свѣтло-голубое шелковое платье съ бантами того-же цвѣта и бѣлыми кружевами; оно соблазнительно обрисовывало ея граціозную фигуру, рельефно выдававшуюся на атласномъ фонѣ маленькой гостиной. На полу-открытомъ корсажѣ, едва скрывавшемъ почти дѣвственную грудь, красовалась свѣжая, улыбающаяся роза, которой прелестно вторила другая такая-же роза, пріютившаяся въ роскошныхъ золотистыхъ волосахъ. Ея круглыя, изящныя руки были обнажены до матоворозовыхъ локтей, которые виднѣлись по временамъ изъ-подъ волнъ кружевъ, окаймлявшихъ широкіе рукава. На ея очаровательной шеѣ не было ни одного украшенія; въ ушахъ-же были длинныя бриліантовыя серьги.
   Мишеля поразилъ общій складъ ея лица, напоминавшій гордыхъ и ироническихъ кокетокъ прошлаго столѣтія. Баронеса отличалась той-же саркастической пикантностью, но въ ней было еще нѣчто новое, болѣе свободное, соблазнительное, безпокойное. Когда ея сѣро-голубые глаза не улыбались, въ нихъ отсвѣчивалось что-то рѣшительное, неумолимое, жестокое. Въ настоящую минуту ея взглядъ былъ мягкій, ласкающій, и Мишель совершенно плѣнился этой женщиной, полныя, соблазнительныя губы которой напоминали двойную вишню, а атласное бѣлое тѣло воскрешало въ головѣ старинные, пошлые мадригалы. Съ перваго взгляда ея грація, немного изысканная, не совсѣмъ понравилась молодому человѣку, но его очаровалъ ея любезный, ласковый пріемъ.
   Пригласивъ его сѣсть, она сама опустилась въ кресло противъ него; ея роскошное платье извивалось художественными складками вокругъ ея маленькихъ ногъ въ шелковыхъ чулкахъ и голубыхъ атласныхъ туфляхъ на высокихъ каблукахъ временъ Людовика XV.
   Изъ другой комнаты чрезъ полуоткрытую портьеру доносились веселые звуки фортепьяно. Баронеса откинулась на спинку своего кресла и, граціозно приподнявъ голову, воскликнула съ звонкимъ смѣхомъ:
   -- Скоро вы кончите разбирать Шильперика, Надина?
   -- Это все штуки Танкреда, произнесъ дородный мужчина, съ самодовольствіемъ играя бахромой атласнаго табурета, на которомъ онъ сидѣлъ.
   -- Ваши дѣти -- совершенство, замѣтила баронеса съ легкой ироніей.
   -- Да, каждый изъ нихъ -- живой миліонъ, отвѣчалъ отецъ простодушно.
   Далеракъ взглянулъ на него съ видимымъ уваженіемъ, а баронеса и Гонтранъ, переглянувшись, едва удерживались отъ смѣха.
   -- Я очень благодарна моему другу Вержену, что онъ согласился привезти васъ ко мнѣ, сказала баронеса, обращаясь къ Мишелю съ любезной улыбкой;-- я уже давно желала познакомиться съ такой знаменитостью, какъ вы.
   -- Этого рода знаменитость, отвѣчалъ онъ, поклонившись,-- причиняетъ столько безпокойства, что судьба обязана вознаградить насъ хоть чѣмъ-нибудь, и такимъ вознагражденіемъ служитъ нѣжное сочувствіе благородныхъ сердецъ, по несчастію, остающихся почти всегда неизвѣстными предмету ихъ сочувствія.
   Эта красивая, быть можетъ, слишкомъ цвѣтистая фраза подъ маской скромности выражала гордое самолюбіе; такая женщина, какъ баронеса, не могла этого не замѣтить. На лицѣ ея показалась улыбка, полу-сочувственная, полу-ироническая.
   -- Г. Буртибуръ, депутатъ Сены и Марны, сказала она, представляя Бертье дороднаго мужчину въ бѣломъ галстухѣ и съ орденомъ почетнаго легіона.-- Въ законодательномъ корпусѣ вы будете, конечно, воевать другъ съ другомъ и, я надѣюсь, вспомните во время борьбы ваше первое знакомство у меня. Можетъ быть, поединокъ тогда не будетъ слишкомъ кровопролитенъ.
   Буртибуръ отдалъ поклонъ Мишелю торжественно, какъ человѣкъ, всѣ дѣйствія и жесты котораго должны всегда имѣть политическое значеніе.
   -- Я васъ знаю по репутаціи, сказалъ Бертье; -- къ тому-же вы балотировались въ Мелюнѣ противъ одного изъ моихъ друзей.
   -- Да, Савиньотъ, бѣднякъ, вздумалъ бороться со мною, произнесъ Буртибуръ съ громкимъ смѣхомъ и грубымъ тономъ странствующаго прикащика, переманившаго кліента у своего соперника;-- я важно его подрѣзалъ.
   -- Полноте, любезный Буртибуръ, сказала баронеса:-- побѣдителю надо быть великодушнымъ.
   -- Конечно, но между Савиньотомъ, публицистомъ, какъ онъ самъ себя называетъ, и мною избиратели не могли колебаться.
   -- Однакожъ, они колебались, замѣтилъ Мишель,-- и ваша побѣда тѣмъ полнѣе, что ее мужественно оспаривали.
   -- За насъ была администрація, сказала съ улыбкой баронеса.
   -- Администрація! повторилъ Буртибуръ; -- а сколько глупостей надѣлала ваша администрація?
   -- Буртибуръ, еще одно слово -- и вы сдѣлаетесь виновнымъ въ черной неблагодарности. Мелюнскій префектъ Бовель -- мой хорошій пріятель; безъ него, безъ министра, безъ меня...
   -- Хорошо, перебилъ баронесу Буртибуръ съ сердцемъ;-- скажите прямо г-ну Бертье, что мои выборы слѣдуетъ кассировать, и онъ, какъ членъ оппозиціи, нападетъ на меня во время повѣрки уполномочій.
   -- Помилуйте, любезный товарищъ, сказалъ Бертье, съ удовольствіемъ произнося это слово, хотя и съ нѣкоторой ироніей,-- все, что говорится въ гостиной баронесы, не имѣетъ характера пустой болтовни, но свято хранить, какъ исповѣдь.
   -- Буртибуръ въ этомъ увѣренъ, отвѣчала баронеса; -- а я очень рада, что въ васъ не ошиблась.
   -- Не ошиблись?
   -- Да, я утверждала, что вы не бѣшеный, не поджигатель, не...
   -- А кто вамъ меня такъ рекомендовалъ? Клянусь, баронеса, я не носилъ на пикѣ голову герцогини Ламбаль.
   -- Если не ты носилъ, такъ, вѣрно, твой братъ, со смѣхомъ замѣтилъ Верженъ.
   Разговоръ, такимъ образомъ, продолжалъ вертѣться на общихъ мѣстахъ; Мишель хотя и находилъ баронесу прелестной, но не чувствовалъ большого удовольствія въ ея обществѣ. Вдругъ поднялась портьера въ дверяхъ гостиной и слуга доложилъ:
   -- Графъ Моранжи съ дочерью.
   -- Чортъ возьми! сказалъ Гонтранъ на ухо Мишелю,-- ты счастливъ. Это прелестнѣйшая молодая дѣвушка во всемъ Парижѣ.
   

ГЛАВА X.

   Баронеса встала и протянула руку мужчинѣ лѣтъ пятидесяти, высокаго роста, съ большой сѣдой бородой, благороднымъ, гордымъ лицомъ, добрыми голубыми глазами, лысой головой и съ красной ленточкой въ петлицѣ. Онъ вошелъ въ комнату подъ руку съ дочерью; подойдя къ баронесѣ, вмѣсто того, чтобъ поклониться, онъ по-старинному поцѣловалъ у нея руку.
   Графъ Франсуа Моранжи, оппозиціонный членъ палаты пэровъ при Людовикѣ-Филиппѣ и недовольный легитимистъ, во время второй имперіи утѣшалъ себя отъ политическихъ разочарованій литературными трудами, доставившими ему видное мѣсто во французской академіи по отдѣленію нравственныхъ и политическихъ наукъ. Онъ прославился своимъ сочиненіемъ "Монастырская жизнь въ средніе вѣка", въ которомъ онъ, съ замѣчательнымъ знаніемъ исторіи и пламеннымъ краснорѣчіемъ, доказывалъ, что цивилизація многимъ обязана монахамъ, спасшимъ литературу и искуство въ варварскія, кровопролитныя времена. Конечно, онъ не указалъ на тѣ рукописи и предметы искуства, которые уничтожены или испорчены монахами, и потому его книга была не совсѣмъ вѣрной и не вполнѣ безпристрастной картиной, но все-же представляла любопытное чтеніе, поэтичное и увлекательное, какъ художественный романъ.
   Онъ былъ связанъ съ баронесой Ривъ старинной дружбой. Она приходилась ему отдаленной родственницей и онъ въ юности не только былъ въ нее влюбленъ, но даже долженъ былъ на ней жениться. Отдаленный слѣдъ этой идилической любви сохранился до сихъ поръ и онъ извинялъ баронесѣ многое, напримѣръ, ея свободную, легкомысленную жизнь, въ память ея юношеской цѣломудренной прелести. Впрочемъ, Моранжи принадлежалъ къ тому разряду людей, которые, не отличаясь инстинктомъ зла, не видятъ его и не признаютъ его существованія. Поэтому онъ въ пуританскомъ обществѣ Сен-Жерменскаго предмѣстья всегда защищалъ баронесу, которая, побратавшись со второй имперіей, низко пала въ глазахъ старой аристократіи, и чистосердечно утверждалъ, что она вполнѣ честная женщина.
   -- Авторъ "Монастырской жизни" долженъ-бы требовать болѣе, сказала ему однажды старая герцогиня Круа-Моръ: -- ему слѣдовало-бы требовать, чтобъ она была также добродѣтельной женщиной. Между извѣстной честностью и добродѣтелью цѣлый міръ.
   -- Да, герцогиня, отвѣчалъ Моранжи,-- но что-жь мнѣ дѣлать? Мои ученыя занятія научили меня первой изъ добродѣтелей...
   -- А именно?
   -- Человѣколюбію.
   Послѣ этого разговора герцогиня безъ малѣйшей злобы говорила о Моранжи:
   -- Франсуа Моранжи -- свѣтскій человѣкъ, изучающій религію; онъ рисуетъ намъ салонныхъ монаховъ. Это Дюбюфъ монастырскій.
   -- Я предпочитаю соблазнительныя прелести Мурильо мрачной суровости Цурбарапа, отвѣчалъ Моранжи, услыхавъ фразу герцогини, которую повторяли даже въ академіи.
   Графъ Моранжи былъ прежде всего свѣтскій человѣкъ, добродушный и наивный, несмотря на свои года. Онъ былъ женатъ только одинъ годъ; потерявъ жену, онъ сосредоточилъ всю свою любовь на дочери.
   Объ этой-то молодой дѣвушкѣ Гонтранъ отозвался, что она прелестнѣйшая дѣвушка въ Парижѣ.
   Дѣйствительно, посмотря на нее, Мишель пришелъ въ безмолвный восторгъ. Въ бѣломъ платьѣ греческаго покроя, съ длинной гирляндой розъ, опускавшейся отъ плечъ до таліи, и съ такимъ-же розаномъ въ каштановыхъ волосахъ, она поражала своимъ серьезнымъ, какъ-бы поникшимъ отъ преждевременнаго горя лбомъ, блѣдно-матовымъ цвѣтомъ лица и темно-синими глазами, полными мысли. Все было удивительно гармонично въ ея юной, статной фигурѣ, художественныя формы которой прелестно обрисовывались ея скромнымъ платьемъ. Эта восемнадцатилѣтняя молодая дѣвушка невольно плѣняла всѣхъ своей благородной осанкой и нѣжной, поэтической красотой.
   Глаза ея случайно встрѣтились съ глазами Мишеля. Молодой человѣкъ опустилъ свои глаза, не потому, что взглядъ этого прелестнаго ребенка былъ смѣлъ, вызывающъ, а потому, что въ немъ было что-то мыслящее, грустное, вопросительное, зоркое, что-то напоминавшее строгій, проницательный взглядъ судьи.
   -- Какъ вы прелестны сегодня, Полина, сказала баронеса, поцѣловавъ молодую дѣвушку и внимательно осматривая ее;-- ваша гирлянда восхитительна. Куда вы ѣдете?
   -- Къ г-жѣ Позенваль, отвѣчала Полина нѣжнымъ, мягкимъ, серьезнымъ и нѣсколько томнымъ голосомъ.
   Комплиментъ баронесы вызвалъ на ея правильномъ, меланхолическомъ лицѣ только легкую улыбку, въ которой скорѣе сказывалась усталость, чѣмъ кокетство.
   -- Г-жа Позенваль еще принимаетъ?
   -- Да, до отъѣзда въ Трувиль.
   -- А вы поѣдете въ Трувиль?
   -- Конечно, отвѣчалъ Моранжи; -- я рѣшился все испытать, чтобъ вылечить Полину отъ меланхоліи...
   Онъ остановился по знаку дочери, которая, указывая на присутствующихъ, безмолвно просила прекратить разговоръ о ней.
   Что касается Бертье, то если-бъ Моранжи и продолжалъ, онъ едва-ли бы что-нибудь слышалъ. Онъ всецѣло былъ погруженъ въ сравненіе двухъ женщинъ, такъ отличныхъ одна отъ другой и одинаково прелестныхъ: молодой дѣвушки, серьезной, точно жизнь разочаровала ее съ перваго шага, и женщины, которая сохранила, естественно или искуственно, почти юношескую, счастливую улыбку. Мишель говорилъ себѣ, что эта дѣвушка представляла олицетвореніе истинной красоты, была какимъ-то небеснымъ видѣніемъ, а баронеса -- соблазнительной, безумной мечтой. Одна выражала спокойствіе, серьезность и нѣжность; другая -- умъ, жизнь, грацію и легкомысленную веселость. Его воображенію представлялся невѣроятный поединокъ между ними, почти невозможная борьба изъ-за любви, и онъ спрашивалъ себя, кто изъ нихъ одержитъ побѣду. Смотря на Полину, на ея синіе, серьезные глаза, на ея строгую красоту непогрѣшимой Діаны, онъ думалъ: "она побѣдитъ". Но обращая свой взглядъ на баронесу съ ея таинственной улыбкой и непреодолимой прелестью, скрывавшей цѣлую науку, онъ прибавлялъ: "нѣтъ, вотъ кто побѣдитъ".
   Эти размышленія Мишеля были прерваны неожиданнымъ появленіемъ сына и дочери Буртибура. Надина окончила финалъ Шильнерика и, услыхавъ голосъ Полины, своей монастырской подруги, бросилась въ гостиную. За нею слѣдовалъ ея братъ Танкредъ, маленькій франтъ, розовый блондинъ, надушенный, жеманный, съ открытымъ жилетомъ, цвѣткомъ въ петлицѣ и одноглазкой. Надина, въ кисейномъ платьѣ, засыпанная цвѣтами и гирляндами, походила на карикатуру своего брата. Ему было двадцать четыре года, а ей девятнадцать.
   -- Полина! воскликнула молодая дѣвушка, бросаясь къ ней на шею,-- какъ я рада тебя видѣть. Но что это? Дай мнѣ на тебя поглядѣть. Ты просто прелесть! Какой роскошный туалетъ! Вотъ какъ, ты сдѣлалась кокеткой?
   -- Нѣтъ.
   -- Кто-же тебя уговорилъ одѣться по модѣ? Ты никогда не любила тряпокъ.
   -- Кто? Конечно, отецъ.
   -- Да, замѣтилъ Моранжи,-- Полина одѣвается хорошо для меня. Надо-же нравиться и своему отцу.
   -- Конечно, сказалъ Буртибуръ,-- это долгъ доброй дочери.
   -- И Надина, кажется, исполняетъ этотъ долгъ, папа, замѣтилъ Танкредъ, играя своей одноглазкой;-- посмотри, какой на ней туалетъ. Онъ описанъ даже въ газетахъ, въ "La vie parisienne ".
   Полина Моранжи не успѣла сѣсть, какъ уже встала и просила позволенія уѣхать.
   -- Какъ! воскликнула баронеса,-- вы только-что явились, Полина, и тотчасъ исчезаете! Помогите мнѣ хоть разлить чай.
   Полина очень любезно извинилась, но рѣшительно объявила, что обѣщала быть сегодня у г-жи Позенваль и не желаетъ ее обмануть. Графъ подтвердилъ, что имъ необходимо быть у г-жи Позенваль, такимъ тономъ, что Мишель Бертье понялъ, что дѣло шло о сватовствѣ, и почувствовалъ какое-то безсознательное недовольство.
   -- Такъ значитъ вы, дитя мое, пріѣзжали только, чтобъ огорчить насъ? сказала баронеса; -- это не хорошо. Но я вамъ прощаю; хотя, прибавила она, обращаясь къ Моранжи,-- Полина -- небесный ангелъ, у котораго надо другимъ просить прощенья.
   При этихъ словахъ лицо Моранжи омрачилось. Онъ хотѣлъ улыбнуться, но не могъ придать своему лицу другого выраженія, кромѣ глубоко-грустнаго.
   Полина поклонилась баронесѣ, поцѣловала Надину и обвела взглядомъ всѣхъ присутствующихъ. Глаза ея снова встрѣтились со взорами Мишеля Бертье и ему стало какъ-то отрадно на сердцѣ. Потомъ это прелестное видѣніе исчезло.
   -- Очаровательна! воскликнули въ одинъ голосъ Гонтранъ и Далеракъ.
   -- Да, она прехорошенькая, сказала баронеса; -- къ тому-же она очень богата. Это одна изъ самыхъ блестящихъ партій въ Парижѣ.
   -- У графа Моранжи, должно быть, порядочное состояніе, сказалъ Буртибуръ дѣловымъ тономъ.
   -- Пять миліоновъ, если не болѣе.
   -- А Полина единственная дочь?
   -- Единственная.
   Глаза Буртибура инстинктивно обратились на сына, какъ-бы указывая ему на достойный предметъ ухаживанія.
   "Пять миліоновъ!" подумалъ Мишель.
   -- И при такомъ богатствѣ Моранжи несчастливъ. Его прелестная дочь ненавидитъ свѣтъ и жаждетъ поступить въ монастырь.
   -- Въ монастырь! произнесъ Буртибуръ съ изумленіемъ.
   -- Въ монастырь! повторилъ Мишель.
   -- Жажда монастырской мирной жизни, отвращеніе къ естественной человѣческой жизни, какое-нибудь тайное горе -- и вотъ будетъ новая монахиня.
   -- Какъ жаль! воскликнулъ Танкредъ Буртибуръ.
   -- Да это цѣлый романъ, произнесъ Мишель Бертье.
   -- О! сказала Надина Буртибуръ.-- она еще въ монастырскомъ пансіонѣ была такой-же мечтательной и грустной, какъ теперь. Мы ее прозвали Ла-Вальеръ.
   Мишель не слушалъ ее, а смотрѣлъ на баронесу. Ея улыбка казалась ему непреодолимой, но въ то-же время онъ не могъ забыть Полины Моранжи. Рядомъ съ этими двумя соблазнительными женщинами совершенно стушевывалась маленькая Лія...
   -- Ну, сказала баронеса, смѣясь,-- меланхолія Полины продлится не долго. Въ тотъ день, когда она кого-нибудь полюбитъ, туманъ разсѣется и блеснетъ лучезарное солнце. Вотъ, господа, славная задача: попробуйте вырвать эту молодую дѣвушку изъ монастыря и заставьте биться невинное сердце. Древніе рыцари, не колеблясь, принялись-бы за такое дѣло.
   -- Тѣмъ болѣе, что за ней даютъ пять миліоновъ, замѣтилъ Верженъ.
   -- Да, этого не найдешь въ лошадиной подковѣ, сказалъ Буртибуръ;-- моя дочь и сынъ представляютъ два миліона, но и это недурно.
   Между тѣмъ подали чай. Баронеса весело разливала и подавала чашки, а Надина разносила печенье на севрскихъ тарелкахъ.
   Подавая чашку Мишелю, баронеса взглянула на него съ своей таинственной улыбкой и на мгновеніе остановилась передъ нимъ, какъ-бы желая однимъ взглядомъ плѣнить его и прочитать все, что было въ глубинѣ его сердца. Бертье впервые почувствовалъ могущественную, безпокойную силу ея голубыхъ глазъ. Онъ сначала хотѣлъ остаться хладнокровнымъ и неподвижнымъ, но вскорѣ поддался вліянію этого взгляда и улыбки. Онъ вздрогнулъ и почувствовалъ себя побѣжденнымъ. Въ глазахъ баронесы блеснулъ лучъ торжества. Она сохранила свое господство надъ мужчинами, и въ первое свиданіе съ Мишелемъ Бертье поразила его своимъ пламеннымъ взоромъ, какъ-бы кинжаломъ, въ самое сердце.
   

ГЛАВА XI.

   Мишель еще находился подъ впечатлѣніемъ этого взгляда, когда баронеса вышла изъ комнаты и черезъ нѣсколько минутъ возвратилась съ альбомомъ въ голубомъ переплетѣ, съ золотымъ обрѣзомъ, такой-же голубой, кокетливой чернильницей и золотымъ перомъ.
   -- Браво, баронеса! воскликнулъ Гонтранъ,-- представитель Парижа выразитъ намъ свое profession de foi.
   -- Какимъ образомъ? спросилъ Мишель.
   -- Послѣ альбома, сказала баронеса съ иронической улыбкой,-- я не знаю большей пытки, какъ книга исповѣди, но вмѣстѣ съ тѣмъ ничего интереснѣе ея.
   Мишель смотрѣлъ на книгу, перо и чернильницу, догадываясь, что дѣло шло объ автографѣ. Онъ уже привыкъ къ подобнымъ просьбамъ.
   -- Вотъ, въ чемъ дѣло, произнесла баронеса,-- вамъ надо отвѣчать на вопросы, написанные въ этой книгѣ, и отвѣчать откровенно, прямо. Въ мою "голубую книгу" многіе замѣчательные люди вписали свою исповѣдь; послѣдуйте ихъ примѣру. Я вамъ даю пять минутъ на размышленіе и даже позволяю не отвѣчать на вопросы, которые вамъ покажутся слишкомъ дерзкими.
   -- Я отвѣчу на всѣ, сказалъ Бертье, взявъ перо.
   -- Берегись, Мишель, замѣтилъ Гонтранъ,-- твои избиратели смотрятъ на тебя.
   Бертье сталъ машинально перелистывать голубую книгу, знакомясь съ исповѣдями своихъ предшественниковъ и придумывая ловкіе отвѣты. Эта игра была-бы дѣйствительно интересна, если-бъ велась чистосердечно, но каждый писалъ свою исповѣдь, принимая искуственную позу и преднамѣренную улыбку. Юный трибунъ повиновался общему правилу. Онъ драпировался своей пуританской суровостью, но все-же истина проглянула кое-гдѣ между складками его тоги.
   -- Ну, посмотримъ! воскликнула, баронеса, когда Митель кончилъ писать.
   Она взяла книжку и, подойдя къ лампѣ, стала читать вслухъ его исповѣдь, прибавляя свои замѣчанія и то улыбаясь, то насупливая брови, тогда-какъ Мишель, немного поблѣднѣвъ, присталь, но смотрѣлъ на коверъ.
   -- "Ваша любимая добродѣтель?-- Вѣрность".
   -- "Ваше любимое качество въ мужчинѣ?-- Рыцарство".
   -- "Въ женщинѣ?-- Нѣжность".
   (Баронеса прелестно надула губки).
   -- "Ваше любимое занятіе?-- Работать, учиться".
   -- И говорить, пробормоталъ Гонтранъ.
   -- "Главная черта вашего характера?-- Жажда любви".
   -- Это плоско, но бываютъ желанія и болѣе неосуществимыя, замѣтила баронеса.
   -- "Въ чемъ, по-вашему, заключается счастье?-- Въ мечтѣ".
   -- "А несчастіе?-- Въ отсутствіи желаемаго".
   -- "Вашъ любимый цвѣтъ?-- Голубой".
   -- "А цвѣтокъ?-- Роза".
   Баронеса очень хорошо поняла, что Мишель прежде, чѣмъ написалъ послѣдніе два отвѣта, взглянулъ на ея туалетъ.
   -- "Если-бъ вы не были вы, кѣмъ-бы вы желали быть?-- Мирабо".
   -- Я такъ и думала, замѣтила баронеса.
   -- "Гдѣ-бы вы желали жить?-- Здѣсь".
   -- Я и этого ожидала, прибавила баронеса. но, повидимому, она не смѣялась надъ плоскостью отвѣтовъ.
   -- "Ваши любимые герои въ романахъ?-- Жюльенъ Сорель, Растиньякъ".
   -- Неужели? произнесла баронеса: -- они такіе сухіе эгоисты.
   "Но они достигали успѣха", подумалъ Мишель Бертье.
   -- "Ваши любимыя героини въ исторіи и романѣ?-- Шарлота Корде, герцогиня Ланже".
   -- Недурно, замѣтила баронеса.
   -- Онъ забылъ цвѣточницу Изабеллу, сказалъ Танкредъ Буртибуръ въ полголоса Гонтрану.
   -- И Марію-Антуанету, прибавила его сестра, которая, желая подражать легитимистской аристократіи, обожала эту королеву.
   Баронеса прочла поспѣшно еще нѣсколько вопросовъ и отвѣтовъ, но остановилась только на послѣднихъ трехъ, какъ самыхъ существенныхъ и откровенныхъ.
   -- "Кого вы всего болѣе ненавидите въ исторіи?-- Отступника, ренегата".
   -- "Что вы чувствуете теперь?-- Жажду исполнить свой долгъ".
   -- "Вашъ девизъ?-- Sempre diritto, всегда прямо".
   -- Браво! воскликнула баронеса Ривъ, окончивъ чтеніе.-- Вы могли-бы смѣло обнародовать эту исповѣдь, г. Бертье. Васъ непремѣнно внбрали-бы въ депутаты послѣ прочтенія этихъ немногихъ строкъ.
   -- Бертье -- пуританинъ, промолвилъ Далеракъ на ухо Гонтрану,-- а кончитъ тѣмъ, что заслужитъ славу вѣчно рисующагося фата.
   -- Вы, я вижу, его истинный другъ, отвѣчалъ Гонтранъ.
   -- Правда выше всего.
   -- Только берегитесь, продолжала баронеса,-- эта проклятая голубая книжка пережила много переворотовъ, много человѣческихъ превращеній. То, что написано въ ней, неизгладимо. Быть можетъ, наступитъ день, когда вы раскаетесь, что оставили въ ней слѣдъ своихъ мыслей.
   -- Никогда, отвѣчалъ Мишель Бертье рѣшительно.
   Самыя важныя событія въ жизни человѣка часто имѣютъ своимъ источникомъ простую случайность. Отъ нечего дѣлать и отъ пустого любопытства, Мишель отправился съ Гонтраномъ къ баронесѣ Ривъ, но, выходя отъ нея, онъ инстинктивно чувствовалъ, что два часа, проведенные въ ея домѣ, быть можетъ, повліяютъ на всю его жизнь. Онъ сознавался въ этомъ помимо своего желанія.
   Прощаясь съ нимъ, баронеса поблагодарила его за любезное пожертвованіе цѣлаго вечера болтовнѣ съ свѣтской женщиной, когда онъ, какъ политическій дѣятель, былъ занятъ важными дѣлами, и любезно пригласила его посѣщать ея интимные вечера.
   -- Вы увѣряете, сказала она съ прелестной улыбкой,-- что ваши отвѣты въ голубой книжкѣ искренны. Помните, что вы выразили желаніе жить здѣсь, а потому заходите сюда почаще. Да, вы обѣщаете?
   Далеракъ, видя, что его не приглашаютъ, вздумалъ отвѣтить за Мишеля Бертье и увѣрилъ баронесу, что ея гостиная не будетъ имѣть болѣе постоянныхъ посѣтителей, какъ онъ и его другъ. За эту выходку Мишель сдѣлалъ ему выговоръ, какъ только они очутились на улицѣ. Повидимому, онъ вовсе не желалъ возвратиться къ баронесѣ.
   -- Почему ты не хочешь поддерживать съ ней знакомство? спросилъ Гонтранъ, когда они разстались съ Далеракомъ;-- ты одержалъ такую побѣду въ ея гостиной, какую я желаю тебѣ одержать въ палатѣ. Или тебѣ наскучило семейство Буртибуръ? Ты думаешь, что Буртибуръ -- сторонникъ правительства? Помилуй, этотъ почтенный обойщикъ отдастъ за тебя свою дочь, когда угодно. Я убѣжденъ, что онъ желалъ-бы находиться въ одинаково хорошихъ отношеніяхъ съ правительствомъ и оппозиціей. Ты замѣтилъ, какъ величественно онъ тебѣ поклонился, а твои отвѣты въ голубой книгѣ привели его совершенно въ тупикъ. Не забывай, Мишель, что маленькая Надина хорошенькая, что у нея миліонъ, какъ говоритъ отецъ, и она не глупѣе и не пошлѣе всѣхъ женщинъ нашего времени.
   -- Не въ этомъ дѣло, отвѣчалъ Мишель;-- но моя нога не будетъ болѣе въ домѣ баронесы, потому что она мнѣ не по сердцу.
   -- Она тебѣ не нравится?
   -- Нѣтъ, но ея улыбка меня коробитъ. Она смотритъ на тебя съ такой ироніей, что...
   -- Скажи прямо, что ея улыбка тебя волнуетъ. Знаешь, Бертье, прелестная Франсина Ривъ произвела на тебя такое сильное впечатлѣніе, что ты его вполнѣ еще не сознаешь.
   -- Ее зовутъ Франсиной?
   -- Часъ отъ часу не легче! Ты уже думаешь объ ея имени. Не правда-ли, ты находишь его прелестнымъ, очаровательнымъ? Прекрасно, ты, милый другъ, клюнулъ.
   -- Молчи, отвѣчалъ Бертье,-- я и не думаю о баронесѣ.
   -- Такъ ты думаешь объ юной графинѣ Моранжи?
   -- Отчего-же объ ней?
   -- Оттого, что она восхитительна. Признаюсь, соблазнительно спасти такое прекрасное существо отъ монастыря.
   -- Кто-же тебѣ мѣшаетъ ее спасти!
   -- Я слишкомъ веселый человѣкъ.
   -- А я слишкомъ серьезный. Къ тому-же, прибавилъ Мишель, нетерпѣливо махая рукою,-- ты знаешь, что я не могу жениться.
   -- Отчего?
   -- Лія, промолвилъ Мишель, высказывая въ одномъ словѣ всю тайну своей жизни.
   -- Я думалъ, что эта исторія ужь кончена.
   -- Нѣтъ.
   -- Эта любовь слишкомъ долго длится для мимолетной страсти.
   -- Быть можетъ. Но что-же дѣлать, когда эта любовь пустила въ сердцѣ такіе глубокіе корни?
   -- Надо поглубже подъ нихъ подкопаться и все-же ихъ вырвать. Я тебѣ когда-нибудь разскажу, какъ я поступилъ въ подобномъ случаѣ.
   -- А ты когда-нибудь любилъ?
   -- Нечего сказать, ты любезенъ! Это все равно, что спросить меня, привита-ли у меня оспа или выдержалъ-ли я университетскій экзаменъ. Ну, до свиданія, Мишель; я знаю баронесу, и вскорѣ мнѣ придется просить у тебя протекціи къ ней. Серьезно, Мишель, ты ей очень понравился.
   -- Ты думаешь? спросилъ Бертье.
   Но Гонтранъ уже былъ далеко. Онъ пошелъ къ бульварамъ по улицѣ Футень, а Мишель повернулъ домой по пустынной улицѣ Дуэ.
   Голова у него трещала, какъ послѣ безсонной ночи. Противоположные, но одинаково прелестные образы баронесы Ривъ и Полины Моранжи носились передъ его глазами, какъ чудесныя видѣнія. Онъ повторялъ про себя, какъ-бы взвѣшивая ихъ, эти два имени: Франсина, Полина. Всего болѣе его поразила въ Франсинѣ соблазнительная красота, привлекавшая, какъ могущественные чары, и пугавшая, какъ грозная опасность, а въ Полинѣ -- спокойная, цѣломудренная прелесть молодой дѣвушки, которой пять миліоновъ придавали, кромѣ того, положительную, безусловную цѣнность.
   Мишель чувствовалъ себя какъ въ лихорадкѣ, пульсъ его усиленно бился. Онъ жаждалъ спокойствія, забвенія, и въ эту минуту, какъ послѣ утомительныхъ часовъ избранія, Лія показалась ему спасительнымъ убѣжищемъ, живымъ утѣшеніемъ.
   Дойдя до дверей своего дома, онъ повернулъ назадъ и пошелъ къ бульвару Клиши.
   "Если-бъ я имѣлъ достаточно мужества, чтобъ ввести ее въ общество, то истинное счастье мнѣ доставила-бы только Лія, думалъ онъ по дорогѣ;-- но какимъ образомъ Гонтранъ. представитель легкаго взгляда на жизнь, и строгій пуританинъ Пьеръ Менаръ согласны въ томъ, что я долженъ съ ней покончить? Дѣйствительно, она представляетъ для меня опасность и преграду. Дѣлать нечего, ради моей будущности надо пожертвовать бѣдной дѣвушкой, отдавшей мнѣ свою жизнь. Но, по крайней мѣрѣ, сегодня я съ радостью заглушу свои сомнѣнія и лихорадочный жаръ въ твоихъ пламенныхъ объятіяхъ, моя бѣдная Лія!"
   

ГЛАВА XII.

   Гонтранъ не ошибся: Франсина Ривъ произвела на Мишеля Бертье, непривыкшаго къ соблазнительнымъ чарамъ извѣстнаго рода женщинъ, глубокое впечатлѣніе. Сначала онъ хотѣлъ противиться ея магнетической силѣ, но потомъ поддался ей съ пламеннымъ сладострастіемъ. Онъ вспоминалъ съ самодовольствіемъ, что Верженъ, человѣкъ опытный въ подобныхъ дѣлахъ, замѣтилъ, что и онъ, въ свою очередь, произвелъ впечатлѣніе на баронесу.
   Побуждаемый необходимостью говорить о той, которая занимала всѣ его мысли, какъ всегда бываетъ въ началѣ страсти, Мишель охотно бесѣдовалъ со всѣми о баронесѣ Ривъ. Онъ упомянулъ о ней даже Пьеру Менару.
   -- Баронеса всѣмъ извѣстна, отвѣтилъ рѣзко Менаръ.-- Она переманила на сторону бонапартистовъ Верже Делану.
   -- Развѣ она такъ предана бонапартовской династіи? Я съ ней бесѣдовалъ и не замѣтилъ, чтобъ она была отъявленной сторонницей второй имперіи.
   -- Это очень опасная женщина, сказалъ Менаръ,-- вотъ все, что я о ней знаю.
   Вскорѣ Мишель собралъ о Франсинѣ самыя подробныя свѣденія, такъ-какъ въ Парижѣ не трудно узнать все, что нужно, о всякой личности, стоящей на виду или, по выраженію Вержена, бывшей въ ходу. Баронеса ничего не проиграла въ его глазахъ послѣ этого формальнаго слѣдствія. Дочь маркиза Рувра, одного изъ блестящихъ представителей моднаго общества при Люи-Филиппѣ, разорившагося отъ неудачныхъ спекуляцій, она вышла замужъ, повидимому, не по любви, а только изъ послушанія отцу, за барона Жака Рива, и старый маркизъ, зная благородный характеръ барона, умеръ, вполнѣ убѣжденный въ счастьѣ своей дочери.
   Дѣйствительно, Жакъ Ривъ могъ-бы сдѣлать Франсину счастливой, если-бъ для ея счастія было достаточно любви мужа. Онъ не былъ старъ и хотя не походилъ на героя романа, но былъ уменъ, образованъ, изященъ и чрезвычайно симпатиченъ; къ тому-же онъ обожалъ свою жену и въ этомъ обожаніи не только сказывалась страсть, но преданность и самопожертвованіе. Сначала Франсина, гордясь подобной любовью человѣка, превосходство котораго она вполнѣ признавала, платила привязанностью за привязанность, любовью за любовь. Но баронъ любилъ ее эгоистично и, какъ скупой, скрывалъ свое сокровище отъ всего свѣта. А Франсина, выходя замужъ, мечтала объ удовольствіяхъ и празднествахъ. Блестящіе туалеты, балы, итальянская опера и представленія ко двору соблазняли ее болѣе, чѣмъ любовь мужа. "Отчего баронъ Ривъ не вывозитъ меня въ свѣтъ?" спрашивала она часто себя и прибавляла, что ея одинокая жизнь походила на монастырское или тюремное заключеніе.
   Наконецъ, онъ убѣдился, что его любви было недостаточно для Франсины, и онъ постарался исправить свою ошибку. Несмотря на свою ненависть къ декабрьскому перевороту, онъ занялъ мѣсто при новомъ дворѣ второй имперіи и Франсина съ блескомъ появилась въ высшемъ офиціальномъ мірѣ. Сначала свѣтскіе успѣхи тѣшили ея самолюбіе, но они ей дорого обходились, благодаря мизантропіи мужа, своей печальной фигурой отравлявшаго самыя веселыя празднества. Она не была счастлива. Дѣйствительность не оправдывала ея мечтаній. Она была рождена для пламеннаго, лихорадочнаго существованія и пошлый водоворотъ свѣтской жизни вскорѣ показался ей недостаточнымъ. Все ей быстро надоѣдало. При каждой новинкѣ ея ненасытный взглядъ, казалось, говорилъ: "а потомъ что?" Всякій запрещенный плодъ, всякій скользкій путь неотразимо манили ее къ себѣ. Пресыщенная свѣтскими удовольствіями, она желала утолить свою жажду опьяняющимъ нектаромъ страсти. Она жаждала въ сущности изступленнаго блаженства не потеряннаго, погибшаго рая, а рая, ведущаго къ погибели.
   Всѣ проступки и преступленія имѣютъ свой творческій періодъ и въ седьмой день человѣкъ отдыхаетъ среди новаго міра, созданнаго его болѣзненной волей и полнаго угрызенія совѣсти; но Франсина очутилась въ этомъ мірѣ, не зная угрызенія совѣсти. Вступивъ однажды на позорный путь, она пошла по немъ смѣло, не заботясь о любви мужа, который, видя безчестіе своего имени, предпочелъ молчаніе скандалу, страданіе -- мести, и удалился въ свой замокъ, оставивъ Франсинѣ состояніе, достаточное для того, чтобъ ей не перейти отъ нравственнаго паденія къ продажному разврату.
   Съ тѣхъ поръ Франсина вела веселую, блестящую жизнь, окруженная поклонниками. Она занимала видное мѣсто въ великосвѣтскомъ обществѣ имперіи и пользовалась большимъ вліяніемъ въ высшихъ сферахъ. Часто ее осуждали, еще чаще защищали; одни считали всѣ разсказы о ней клеветою, другіе увѣряли, что она еще опаснѣе, чѣмъ казалась. Вообще, это была одна изъ тѣхъ странныхъ и трудно объяснимыхъ, хотя не сокровенныхъ силъ, которымъ люди подчиняются, не уважая ихъ, но часто съ удовольствіемъ,-- такъ онѣ соблазнительны и могучи. Разложеніе современнаго общества размножило и постоянно еще размножаетъ эти чудовищные типы, которые жаждутъ жить на-показъ, чтобъ не смѣшаться съ толпою и, находясь всегда на виду, вызывать рукоплесканія праздныхъ зѣвакъ.
   Узнавъ все это, Бертье нисколько не охладѣлъ къ баронесѣ; напротивъ, подобные слухи, которые, конечно, могли оказаться ложными или преувеличенными, облегчали его отношенія къ ней. Герміона его смутила-бы, гордая аристократка безъ упрека и пятна возбудила-бы въ немъ холодное чувство уваженія; а Франсина, служащая предметомъ подобныхъ толковъ, казалась ему болѣе женщиной, болѣе досягаемой его взглядамъ и, быть можетъ, желаніямъ.
   Давъ себѣ слово не возвращаться въ ея гостиную, онъ мало-по-малу сдѣлался ея постояннымъ посѣтителемъ. Онъ съ упоеніемъ слушалъ и изучалъ это странное, очаровательное существо, принимавшее его то съ явнымъ предпочтеніемъ и соблазнительной улыбкой, то съ пошлой свѣтской любезностью, выпадавшей всегда на долю какого-нибудь Далерака или Танкреда Буртибура.
   Эта неровность характера и быстрые переходы отъ холодности къ нѣжной ласкѣ возбуждали въ Мишелѣ то раздраженіе, которое порождаетъ неудовлетворенная страсть. Онъ былъ недоволенъ собою и часто хмурилъ брови; онъ тогда сравнивалъ баронесу съ прелестной Полиной Моранжи и, конечно, отдавалъ предпочтеніе цѣломудренной красотѣ молодой дѣвушки, хотя въ сущности она привлекала его къ себѣ только состояніемъ. Онъ часто выходилъ отъ баронесы, говоря себѣ, что, вѣроятно, всѣ неблаговидные толки объ этой женщинѣ, разыгрывавшей роль Селимены, были вполнѣ справедливы; а на другой день она принимала въ его глазахъ образъ ангела и онъ бѣсился при мысли о преслѣдовавшихъ ее клеветахъ.
   Мишель Бертье считалъ себя сильнымъ, могучимъ существомъ, но въ дѣйствительности это было нервное, слабое созданіе, которому только обстоятельства придавали величіе. Обладая большими способностями и не очень закаленной душой, этотъ человѣкъ воплощалъ въ себѣ стремленія, силу и слабость эпохи, въ которой между физическими недугами всего чаще встрѣчается малокровіе, а между нравственными -- безхарактерность.
   Онъ въ это время еще находился въ медовомъ мѣсяцѣ своей славы, но уже его мучили сомнѣнія, заботы и скука. Долгъ являлся передъ нимъ ежедневно въ различныхъ формахъ, отнимая у него время и ограничивая свободу. То къ нему являлся бѣдный избиратель, то онъ получалъ письмо, рѣзко указывавшее ему его будущій путь, то, наконецъ, товарищъ изгнанія его отца напоминалъ сыну послѣднія слова Винцента Бертье. Кромѣ того, къ нему обращались съ постоянными просьбами предсѣдательствовать въ различныхъ благотворительныхъ обществахъ, рабочихъ корпораціяхъ и т. д.; ему приходилось на все это отвѣчать, говорить, писать.
   Въ одинъ прекрасный день рабочіе устроили въ честь своего побѣдоноснаго представителя торжественный обѣдъ, подъ надзоромъ полиціи, въ залѣ одного изъ танцъ-классовъ предмѣстій. На обѣдѣ предсѣдательствовалъ вліятельный и популярный ораторъ, бухгалтеръ торговой фирмы Буртибуръ, соединявшій въ себѣ умственное развитіе буржуазіи и стремленія рабочихъ.
   Лія просила Мишеля дозволить ей проводить его до пиршественной залы.
   -- Я тебя такъ рѣдко вижу, сказала она; -- не откажи мнѣ въ счастьи пройти съ тобою нѣсколько шаговъ. Теперь уже темно и кто тебя здѣсь увидитъ?
   Онъ согласился и они дошли вмѣстѣ до того дома, гдѣ помѣщался танцъ-классъ. По дорогѣ Лія видимо хотѣла сказать ему что-то, но, замѣчая, что онъ, занятый своей предстоящей рѣчью на обѣдѣ, не обращалъ вниманія на ея слова, умолкла.
   Вообще, въ послѣднее время она перестала занимать въ его мысляхъ первенствующее мѣсто. Женскій образъ, витавшій передъ нимъ въ минуту мечтаній, имѣлъ не классическій профиль юной еврейки, а соблазнительную улыбку баронесы Ривъ. Но Лія объясняла политическими заботами необычайную холодность, проявлявшуюся въ немъ въ послѣднее время.
   Мишель теперь приходилъ очень рѣдко въ маленькій домикъ на бульварѣ Клиши. Сколько дней и ночей бѣдная дѣвушка проводила въ тревожномъ ожиданіи! Она боялась, не случилось-ли съ нимъ какого-нибудь несчастія, не арестовали-ли его или не дрался-ли онъ на дуэли? Она такъ часто слыхала о дуэляхъ, что мысль о нихъ не выходила изъ ея головы. Но когда, наконецъ, онъ появлялся въ ея скромной квартирѣ, Лія не говорила ему ни слова о своихъ опасеніяхъ. Она боялась, чтобы онъ не разсердился или -- что еще хуже -- не разсмѣялся. Она довольствовалась тѣмъ, что говорила ему о своей любви, а въ его отсутствіе утѣшала себя мыслью, что эта любовь вѣчная, безконечная. Ей никогда не входило въ голову, чтобъ Мишель могъ полюбить другую женщину. Она не ревновала его, вполнѣ увѣренная въ его любви, и къ тому-же,-- какая радость!-- въ ея рукахъ было теперь средство навѣки привязать его къ себѣ...
   Въ настоящую минуту она шла подъ руку съ Мишелемъ, прижимаясь къ нему съ упоительной нѣгой, и, всматриваясь въ его глаза, ждала удобнаго мгновенія, чтобъ открыть ему счастливую тайну, наполнявшую радостью ея сердце. Но мысли Бертье были далеко; она это ясно видѣла по его взволнованному лицу.
   -- Подождемъ, сказала она себѣ.
   У дверей залы Лія съ нимъ простилась.
   -- До свиданія, сказала она; -- не забывай меня; когда ты вернешься сегодня вечеромъ, я тебѣ кое-что сообщу.
   -- Что?
   Онъ пристально взглянулъ на нее, но, занятый своими мыслями, не понялъ страннаго, радостнаго и стыдливаго выраженія ея хорошенькихъ глазъ.
   -- Что случилось? спросилъ онъ разсѣянно.
   -- Ничего, тайна. Ты узнаешь ее послѣ и будешь счастливъ.
   -- Счастливъ?
   -- Да. Ну, ступай и приходи скорѣй.
   Лія крѣпко сжала руку Мишеля и со страхомъ смотрѣла, какъ онъ исчезъ за дверьми, передъ которыми медленно прохаживались полицейскіе сержанты. Ей представилось, что ему, можетъ быть, грозитъ какая-нибудь опасность. Онъ-же, не думая о Ліѣ, поспѣшно взбѣжалъ по деревянной лѣстницѣ и вошелъ въ залу, встрѣченный громкими криками и рукоплесканіями трехсотъ избирателей, собравшихся отпраздновать его побѣду.
   Съ первой минуты Мишель почувствовалъ себя въ оживляющей, вдохновляющей сферѣ. Онъ зналъ, что всѣ присутствующіе любили его, и любили глубоко, вовсе его не зная.
   Столъ былъ накрытъ подковой и въ центрѣ находились два почетныхъ мѣста: для предсѣдателя Фавержоля и Мишеля Бертье. Невольно, побуждаемый своимъ аналитическимъ умомъ, молодой человѣкъ сравнивалъ эту залу парижскаго предмѣстья, съ обнаженными, желтыми стѣнами и сосновымъ столомъ, покрытымъ сырою скатертью, съ роскошной столовой моднаго ресторана, гдѣ происходилъ "обѣдъ двѣнадцати", или съ голубымъ атласнымъ будуаромъ баронесы Ривъ. Однакожь, ему дышалось легче въ этой простой обстановкѣ, среди энергичныхъ людей, чествовавшихъ его на свою трудовую копейку съ наивнымъ, дѣтскимъ восторгомъ. Онъ чувствовалъ, что ему стоило только махнуть рукой -- и каждый изъ нихъ отдалъ-бы за него съ радостью свою жизнь. Съ гордымъ самодовольствіемъ, какъ полководецъ окидываетъ взоромъ свое войско передъ битвой, Мишель Бертье смотрѣлъ на своихъ избирателей. Онъ былъ счастливъ. Вспоминая теперь о баронесѣ Ривъ, онъ впервые замѣчалъ въ ней пошлое, опасное кокетство. Напротивъ, ему отрадно было пожимать грубыя, но мужественныя руки простыхъ, но искренно любившихъ и уважавшихъ его людей.
   Обѣдъ былъ чрезвычайно оживленъ; всѣ находились въ пламенномъ настроеніи. Передъ Мишелемъ стоялъ громадный трехцвѣтный букетъ изъ незабудокъ. Съ самаго начала онъ смотрѣлъ на эти цвѣты и, не прерывая бесѣды съ сосѣдями, обдумывалъ, какую фигуру краснорѣчія онъ могъ-бы изъ нихъ извлечь, какъ живописецъ всегда ищетъ эфекта свѣтотѣни, а актеръ игры физіономіи.
   "Этотъ букетъ, думалъ онъ,-- послужитъ мнѣ великолѣпнымъ заключеніемъ рѣчи".
   Дѣйствительно, благодаря этимъ цвѣтамъ, его ораторскій талантъ одержалъ новую, блестящую побѣду.
   Между тѣмъ, нетерпѣливо ожидая рѣчи Бертье, отложенной до десерта, присутствующіе перекидывались отрывочными фразами:
   -- Ты его слыхалъ?
   -- Нѣтъ, я не могъ участвовать въ избирательныхъ собраніяхъ. У нашего хозяина была очень спѣшная работа. А что, онъ хорошо говоритъ?
   -- Еще-бы!
   -- Лучше Банселя?
   -- Неизмѣримо.
   -- Чортъ возьми!
   Наконецъ, Мишель Бертье всталъ и, поблагодаривъ присутствующихъ за оказанную ему честь, онъ схватилъ букетъ и, указывая на незабудки, составлявшія буквы R. F., воскликнулъ цвѣтистымъ, но выразительнымъ слогомъ Ламенэ въ Paroles d'un Croyant:
   -- Кто ты. бѣдный букетъ? Я букетъ полевыхъ цвѣтовъ, напоминающихъ тебѣ, что никогда не должно забывать о французской республикѣ! Забыть тебя, французская республика! да развѣ это возможно, о, любимые цвѣты дорогой родины!?
   Вся зала огласилась громкими рукоплесканіями; когда они утихли, Мишель продолжалъ лирическимъ тономъ, придавая своей рѣчи совершенно литературный, поэтическій оттѣнокъ. Онъ зналъ, что французскій народъ, въ особенности парижане, одарены художественнымъ инстинктомъ, и прямо билъ на эту слабую струну. Въ цвѣтистыхъ, пламенныхъ, хотя и нѣсколько туманныхъ выраженіяхъ онъ высказалъ, чего желалъ, чего громко потребуетъ въ законодательномъ корпусѣ: нравственнаго и матеріальнаго улучшенія судьбы народа, развитія образованія, промышленности, кредита. Затѣмъ, возвращаясь снова къ букету, лежащему на столѣ передъ нимъ, онъ воскликнулъ:
   -- Эти цвѣты завянутъ, но никогда не завянетъ, не поблекнетъ моя преданность лицамъ, меня избравшимъ, моя вѣрность той свободѣ, которую мы хотимъ дать Франціи!
   Громъ рукоплесканій долго стоялъ въ залѣ, но прежде, чѣмъ онъ смолкъ, на концѣ стола медленно поднялся блѣдный, сухощавый человѣкъ съ энергичнымъ, лихорадочнымъ взглядомъ и въ поношенномъ, старомъ пальто. Обращаясь къ Бертье, онъ поблагодарилъ его за произнесенную имъ рѣчь.
   -- Мы отъ васъ ждемъ обезпеченія для всѣхъ свободы и счастья! воскликнулъ онъ и сталъ продолжать свою рѣчь, служащую отвѣтомъ на рѣчь Бертье.
   Неизвѣстный говорилъ твердо, энергично, но сначала многіе удивились его смѣлости отвѣчать Мишелю Бертье и даже предсѣдатель Фавержоль замѣтилъ, что на рѣчь Бертье слѣдовало отвѣчать кому-нибудь, имѣющему авторитетъ, напримѣръ, Пьеру Менару. Однакожь, мало-по-малу, послѣ перваго изумленія, общее сочувствіе высказалось въ пользу неизвѣстнаго оратора, такъ смѣло дополнявшаго програму представителя Парижа. Ораторъ, поощряемый любопытствомъ и вниманіемъ всѣхъ присутствующихъ, декламировалъ громкимъ, отрывочнымъ голосомъ.
   Предсѣдатель старался остановить импровизированнаго оратора, ссылаясь на позднее время и на близость полиціи, но много голосовъ съ жаромъ воскликнули:
   -- Васъ слушали, когда вы говорили, послушайте и вы теперь, гражданинъ Фавержоль.
   И неизвѣстный ораторъ продолжалъ свою рѣчь невозмутимымъ, твердымъ голосомъ.
   Мишель сидѣлъ неподвижный, безмолвный. Онъ тревожно размышлялъ, что эгоистическая сила, которую онъ ненавидѣлъ во второй имперіи, теперь грозно проявлялась въ его избирателяхъ. Онъ обращался къ сердцу своихъ слушателей -- и ему рукоплескали; этотъ человѣкъ обращался къ брюху -- ему также рукоплескали. Мишеля невольно пугалъ страшный призракъ невѣдомаго будущаго.
   Между тѣмъ, увлеченные рѣчью незнакомца, присутствующіе громко требовали, чтобъ онъ назвалъ себя.
   -- Къ чему вамъ мое имя? отвѣчалъ онъ тѣмъ-же рѣзкимъ голосомъ;-- ну, если хотите, меня зовутъ Жанъ Левабръ.
   По окончаніи рѣчи Левабра поднялся Пьеръ Менаръ. Съ авторитетомъ изгнанника, рисковавшаго за преданность своей партіи свободой и жизнью, съ мужественной гордостью патріота, пожертвовавшаго всѣмъ для своей родины, онъ смѣло напомнилъ людямъ, рукоплескавшимъ Жану Левабру, что ихъ предки 92-го года ставили выше всего преданность и самопожертвованіе. Онъ противопоставилъ теоріи Левабра возвышенную религію долга. Онъ указалъ, какъ изъ вѣка въ вѣкъ цѣлыя поколѣнія приносили себя въ жертву для обезпеченія блага своимъ потомкамъ. Онъ высоко, твердо поднялъ знамя стоицизма. Онъ окончилъ свою рѣчь торжественнымъ заявленіемъ, что всякій человѣкъ имѣлъ въ отношеніи отечества или государства одинаковыя права и обязанности, что самоотверженіе и самопожертвованіе составляютъ гордость частныхъ лицъ и обезпечиваютъ долгоденствіе націи, а жажда матеріальныхъ благъ и пресыщеніе ими служатъ вѣрнымъ признакомъ скораго упадка.
   Слова Менара звучали такимъ пламеннымъ убѣжденіемъ, что всѣ присутствующіе какъ-бы опомнились отъ рѣчи Левабра. Все прошедшее изгнанника поддерживало его протестъ, а за нимъ, казалось, вставали образы древнихъ трибуновъ.
   Одушевленіе овладѣло всѣми и Менаръ въ эту минуту могъ-бы потребовать отъ нихъ всякой жертвы. Но онъ удовольствовался даннымъ урокомъ и только прибавилъ, что твердость, законное сопротивленіе и терпѣніе -- также орудія, и, быть можетъ, самыя вѣрныя, для достиженія цѣли.
   -- Прежде всего, сказалъ онъ,-- необходимо успокоить, а не пугать общество. Меньшинство можетъ сдѣлаться большинствомъ только переманивая на свою сторону людей другихъ партій. Недостаточно для пріобрѣтенія большинства быть правымъ: необходимо еще доказать людямъ равнодушнымъ, что мы не ошибаемся.
   Этотъ совѣтъ былъ данъ добродушнымъ, хотя отчасти ироническимъ голосомъ, на подобіе Франклина, что какъ-бы противорѣчило энергичной, сильной фигурѣ Менара. Всякій чувствовалъ, что онъ совѣтовалъ умѣренность не изъ трусости, а по глубокому сознанію ея практической пользы, ибо никто не сомнѣвался, что въ минуту опасности Пьеръ Менаръ явился-бы по-прежнему въ первыхъ рядахъ.
   Горячія рукоплесканія, покрывшія его слова, доказали ясно, что старый товарищъ Винцента Бертье вѣрно угадалъ чувствительную струну своихъ слушателей и ловко ее затронулъ. Обѣдъ окончился торжествомъ умѣренныхъ теорій. Мишель произнесъ еще нѣсколько словъ въ видѣ заключенія, пригласилъ Левабра зайти къ нему, чтобы поговорить подробно о проповѣдуемой имъ системѣ, обнялъ Фавержоля, такъ-какъ не могъ обнять всѣхъ присутствующихъ, и вышелъ изъ залы подъ руку съ Менаромъ, сопровождаемый громкими рукоплесканіями. Нѣкоторые изъ присутствующихъ видѣли своего представителя только издали и потому влѣзли на стулья, чтобъ лучше его разглядѣть.
   

ГЛАВА XIII.

   Мишель съ радостью вышелъ на чистый воздухъ. Онъ чувствовалъ нервное волненіе со времени рѣчи Жана Левабра и находился далеко не въ пріятномъ настроеніи духа.
   -- Конечно, мы правы, нападая на вторую имперію, сказалъ онъ Менару,-- но солдаты, которыхъ мы ведемъ на приступъ, иногда внушаютъ страхъ не однимъ врагамъ.
   -- Поэтому намъ должно вести ихъ по прямому пути, а не слѣдовать за ними.
   -- А помните, что сказалъ Ледрю-Голенъ: я долженъ за ними слѣдовать, такъ-какъ я ихъ предводитель!
   -- Это красное словцо, больше ничего, дитя мое. Странно, что его произнесъ человѣкъ съ сердцемъ. Никогда не надо слѣдовать за движеніемъ, которому не сочувствуешь, а то непремѣнно въ концѣ-концовъ будешь безжалостно и совершенно справедливо попранъ ногами.
   На этомъ они разстались. Мишель держалъ въ рукахъ нѣсколько цвѣтковъ изъ букета, который онъ просилъ отнести къ себѣ домой; машинально вдыхая въ себя ихъ нѣжное благоуханіе, онъ инстинктивно направилъ шаги къ дому баронесы.
   Было еще не поздно; сегодня былъ пріемный день у баронесы. Мишель чувствовалъ потребность увидѣть соблазнительную, чарующую улыбку баронесы.
   "Жизнь полна противорѣчій, думалъ онъ, поднимаясь по лѣстницѣ къ Франсинѣ;-- я-ли это здѣсь, я-ли былъ тамъ?"
   И передъ нимъ возстала большая зала съ обнаженными стѣнами, переполненная мужественными лицами.
   Въ ту минуту, какъ онъ намѣревался позвонить, изъ квартиры баронесы вышелъ графъ Моранжи и остановился, чтобъ пропустить свою дочь. Мишель никогда не думалъ объ этой молодой дѣвушкѣ иначе, какъ съ смутнымъ чувствомъ восторга и зависти. Полина казалась ему идеальной молодой дѣвушкой. Конечно, она не отличалась соблазнительными чарами баронесы, но была живой статуей спокойной, честной, серьезной красоты; къ тому-же у нея было пять миліоновъ. Мужъ такой женщины могъ почти разсчитывать на безусловное счастье.
   Полина была теперь полу-скрыта большимъ вуалемъ, что придавало ей поэтическій видъ Мадонны. Мишель снялъ шляпу и устремилъ на нее свои блѣдно-голубые глаза, сіявшіе пламеннымъ уваженіемъ. Она немного покраснѣла и такъ-же прямо взглянула на него. Мишель былъ ослѣпленъ; такое точно чувство ощущаетъ зритель въ театрѣ, когда поднявшійся занавѣсъ неожиданно обнаруживаетъ блестящую декорацію.
   Какая могучая сила кроется во взглядѣ! Встрѣтившись взорами съ баронесой, Мишель Бертье созналъ ея вліяніе надъ собою. Теперь смутился не онъ, а Полина Моранжи, явно обнаружившая свое тревожное волненіе. Легкая краска покрыла ея матовыя щеки и она застѣнчиво поклонилась Бертье, опустивъ глаза, полускрытые длинными рѣсницами.
   Графъ Моранжи, въ свою очередь, учтиво поклонился Бертье и подалъ руку Полинѣ.
   Впродолженіи нѣсколькихъ минутъ Мишель смотрѣлъ черезъ балюстраду на удалявшуюся молодую дѣвушку и прислушивался къ нѣжному шелесту ея платья.
   "Жениться на Полинѣ, конечно, было-бы лучше, чѣмъ любить Франсину", подумалъ онъ, но въ ту-же минуту вспомнилъ о Ліѣ, и бѣдная еврейка показалась еще разъ неопреодолимой преградой. Онъ почувствовалъ все тяжелое бремя этой любви, поглощавшей его жизнь.
   Черезъ мгновеніе онъ поспѣшно позвонилъ, желая поскорѣе забыть всѣ заботы ежедневной жизни въ блестящемъ уголкѣ обѣтованной земли.
   Баронеса Ривъ была въ самомъ добромъ, веселомъ настроеніи. Она встрѣтила Мишеля очень любезно. Онъ съ удивленіемъ увидалъ подлѣ нея Далерака, который, казалось, пользовался интимной дружбой баронесы, благодаря своимъ безконечнымъ мадригаламъ. Сердце Мишеля дрогнуло и онъ спрашивалъ себя, не думаетъ-ли этотъ пошлый фатъ сдѣлать баронесу подножкой для достиженія своихъ самолюбивыхъ цѣлей. Все было возможно. А женщины такъ капризны, такъ своенравны!
   Воспользовавшись первой минутой, когда онъ остался одинъ съ Франсиной, Мишель нѣсколько наивно спросилъ ее, что нашептывалъ ей Далеракъ.
   Баронеса сначала ничего не отвѣтила. Ея сѣрые глаза иронически блестѣли, а насмѣшливая улыбка играла на губахъ.
   -- Однако, вы, г. Бертье, должно быть, страшны въ любви! сказала она наконецъ.
   -- Отчего? спросилъ Мишель, вздрогнувъ всѣмъ тѣломъ и чувствуя, что по его жиламъ пробѣгаетъ огонь.
   -- Если ваша дружба такъ ревнива, то, вѣроятно, въ любви Отелло передъ вами умѣреннѣйшій изъ людей.
   -- Развѣ вы не считаете ревность лучшимъ доказательствомъ пламенной любви? произнесъ Мишель, пододвигая свой стулъ къ креслу баронесы.
   Кромѣ нихъ въ комнатѣ никого не было. Все общество окружало въ сосѣдней гостиной Надину Буртибуръ, а Далеракъ слушалъ длинную рѣчь Буртибура о томъ, какъ достигаются неопредѣленные цвѣта мебельныхъ матерій. Мишелю казалось, что онъ теперь или никогда долженъ былъ высказать баронесѣ пламенныя и лихорадочныя чувства, волновавшія его сердце. Къ томуже она какъ-будто вызывала его на откровенность своей улыбкой и взглядомъ.
   -- Берегитесь, вы, кажется, хотите произнести панегирикъ ревности, сказала баронеса.-- Я понимаю, что можно восхвалять безуміе, оно иногда такъ забавно, но ревность всегда отличается грубостью, дикостью.
   -- Такъ вы предпочитаете въ любви...
   -- Довѣріе.
   -- Вы, можетъ быть, правы, но вѣдь тогда необходимо быть вполнѣ убѣжденнымъ, что любимая женщина...
   Онъ остановился и баронеса разсмѣялась.
   -- А, г. Бертье, воскликнула она,-- еще одно слово -- и вы сказали-бы дерзость. Неужели вы серьезно думаете, что можно любить женщину, недостойную любви?
   -- Да.
   -- А съ вами это случалось? спросила она съ очаровательнымъ сарказмомъ.
   -- Нѣтъ.
   -- Такъ почему же вы это думаете?
   Она снова разсмѣялась, точно находила большое удовольствіе въ смущеніи и душевной тревогѣ Мишеля. Правда, она никогда не была такъ изящна, блестяща и пламенна, какъ въ этотъ вечеръ.
   -- Я надѣюсь, прибавила она небрежно, какъ-бы не придавая большого значенія своимъ словамъ,-- что вы не ревнуете вашей возлюбленной. Говорятъ, она очень хорошенькая.
   Мишель взглянулъ на баронесу и страшно поблѣднѣлъ. Она еще никогда не упоминала о Ліѣ и онъ полагалъ, что она не знала объ его связи съ юной еврейкой. Какимъ образомъ она узнала эту тайну и съ какою цѣлью теперь вызывала передъ нимъ образъ Ліи? Онъ молчалъ, судорожно сжавъ губы и стараясь не потерять своего самообладанія.
   -- Ну, продолжала баронеса нѣжнымъ, ласкающимъ тономъ и медленно сыпля слово за словомъ, точно опасный, ядовитый порошокъ,-- не играйте комедіи передо мною, какъ передъ другими. Вы видите, что я интересуюсь вами и знаю все, рѣшительно все, чтобы дѣлаете.
   Ея сверкающіе глаза продолжали вызывательно улыбаться.
   Подъ чарующимъ вліяніемъ этого взгляда, онъ видѣлъ въ словахъ Франсины только ясное признаніе въ любви и, забывая обо всемъ, о бѣдной Ліѣ, о томъ, гдѣ онъ, и что въ сосѣдней комнатѣ находились посторонніе люди, онъ предавался безпредѣльному блаженству. Вмѣстѣ съ тѣмъ, завлекаемый хитрой кокеткой, онъ невольно, почти безсознательно, не называя Ліи по имени, разсказалъ всю исторію своей первой любви. Но чѣмъ далѣе онъ говорилъ, тѣмъ болѣе эта идилія казалась ему пошлой, мелочной, а образъ бѣднаго, любящаго ребенка совершенно стушевывался передъ блестящей, соблазнительной женщиной, горячее дыханіе которой его безумно опьяняло. Онъ теперь стыдился любви юной еврейки, и какая была ея любовь въ сравненіи съ пламенной страстью этого очаровательнаго существа! Наконецъ, онъ остановился въ этой исповѣди, хитро вырванной изъ его взволнованной души; но Франсина съ чисто-женской проницательностью видѣла, что онъ готовъ былъ даже отречься отъ воспоминанія той любви, которая наполняла до тѣхъ поръ всю его жизнь, и очень осторожно, но съ скрытымъ подъ маской нѣжнаго сочувствія коварствомъ, подняла на смѣхъ его скромный романъ.
   -- Для такого человѣка, какъ вы, сказала она,-- необходима не такая любовь, и я не думаю, чтобы гризетка когда-нибудь вліяла на жизнь Питта или Роберта Пиля. Что Мирабо любилъ Софи Монье, это понятно; ихъ любовь, полная страданій, дышетъ грозою, но, подумайте, какую картину представилъ-бы Мирабо, любящій Бернерету, или лордъ Чатамъ, всходящій на трибуну, опираясь на швейку? Для великой души необходима и возвышенная любовь. Я не думаю, чтобъ эта молодая женщина, какъ-бы она вамъ ни была предана, могла васъ понимать и...
   -- И? повторилъ Мишель, впиваясь глазами въ Франсину.
   -- И помогать вамъ.
   Она произнесла эти слова поспѣшно, какъ бы не придавая имъ большого значенія; но Бертье вздрогнулъ. Онъ видѣлъ въ нихъ безпредѣльный міръ надеждъ и обѣщаній.
   Между тѣмъ Франсина неожиданно обратила вниманіе на нѣсколько цвѣтковъ въ рукѣ Мишеля, который, входя къ баронесѣ, забылъ ихъ бросить.
   -- Что это такое? спросила она, дотрогиваясь вѣеромъ до этихъ цвѣтовъ.
   -- Остатки букета, поднесеннаго мнѣ избирателями.
   -- Ага! сказала она съ странной улыбкой,-- вамъ подносятъ не только лавровые вѣнки, но и цвѣты! Вы, вѣроятно, ихъ сохранили для дорогого вамъ существа?
   -- Для кого? промолвилъ Мишель, чувствуя, что кровь приливала къ его головѣ.
   -- Конечно, для той молодой дѣвушки, о которой мы только-что говорили. Вы ее любите и...
   -- Я люблю?
   -- Иначе было бы не для чего сохранять цвѣты и марать перчатки.
   Пламенный отвѣтъ дрожалъ на его губахъ, слова любви душили его. Но его удерживалъ страхъ, быть можетъ, угрызеніе совѣсти. Онъ молчалъ и только глаза его метали искры.
   -- Хотите доказать, что эти цвѣты не для нея? спросила Франсина.-- Дайте мнѣ ихъ.
   -- Вамъ?
   И онъ съ безумной любовью протянулъ ей цвѣты.
   -- Цвѣтамъ, поднесеннымъ Мишелю Бертье его избирателями, странно находиться въ рукахъ баронесы Ривъ, произнесла она; -- да, я, кажется, вамъ еще не говорила, что мы съ вами политическіе враги?
   Въ это мгновеніе ея улыбка приняла болѣе рѣзкій, почти жестокій оттѣнокъ.
   -- Впрочемъ, прибавила она,-- я не хочу лишать васъ всѣхъ этихъ цвѣтовъ. Подѣлимся.
   Она поднесла цвѣты къ своимъ губамъ, поцѣловала ихъ, даже впилась зубами въ ихъ лепестки, и потомъ, выпрямившись во весь ростъ, быстро спрятала половину за корсажъ, а остальную бросила Мишелю, стоявшему передъ нею почти на колѣняхъ.
   Обезумѣвъ отъ радости, онъ забылъ все и, протянувъ руки, хотѣлъ страстно обнять Франсину, но въ это мгновеніе въ комнату вошелъ Верженъ, а за нимъ Буртибуръ, Танкредъ и Надина, вокругъ которой увивался Далеракъ. Мишель съ неимовѣрнымъ усиліемъ придалъ своему лицу спокойное выраженіе и незамѣтно спряталъ въ перчатку цвѣты, теплые еще отъ пламеннаго дыханія Франсины.
   -- А, наконецъ-то вы присоединяетесь къ намъ, сказала баронеса;-- о чемъ это вы тамъ такъ горячо разговаривали? Здравствуйте, Верженъ, я, кажется, сегодня васъ еще не видала.
   -- Я слушалъ Буртибура, баронеса, отвѣчалъ Гонтранъ, пожимая протянутую руку Франсины:-- онъ намъ объяснялъ очень интересно тайны обойнаго искуства.
   -- Все это древняя исторія, замѣтилъ Буртибуръ самодовольнымъ тономъ человѣка, бросающаго гордый взглядъ на свое прошедшее послѣ достиженія имъ значительнаго богатства;-- г. Верженъ интересовался узнать, какъ мы добились въ мебельныхъ матеріяхъ модныхъ неопредѣленныхъ цвѣтовъ: желтоватыхъ, зеленоватыхъ, сѣроватыхъ. Дѣло очень просто. Я взялъ пучокъ цикорія и сказалъ своимъ работникамъ: "Смотрите за измѣненіемъ цвѣта этихъ листьевъ по мѣрѣ того, какъ они будутъ вянуть, гнить, и переведите на матерію эти самые оттѣнки". Вотъ какимъ образомъ мы получали знаменитые цвѣта, приводившіе въ восторгъ публику и въ ярость нашихъ соперниковъ.
   -- Вы, Буртибуръ, въ своемъ родѣ настоящій художникъ, замѣтила баронеса съ улыбкой.
   -- Былъ, поправилъ прежній обойщикъ, который серьезно смотрѣлъ на свою роль законодателя.
   -- Я увѣренъ, баронеса, что вашъ разговоръ былъ интереснѣе нашего, сказалъ Гонтранъ.
   -- Вы правы, отвѣчала она.
   -- Я, конечно, не требую вашей откровенности относительно послѣдняго словца Мишеля Бертье. Я не... какъ это теперь говорятъ?.. репортеръ.
   -- О, вы, мой другъ, всегда имѣете право разсчитывать на мою откровенность. Мы говорили объ очень обыкновенномъ, но интересномъ предметѣ,-- о новой пьесѣ на французскомъ театрѣ.
   -- Les Faux Ménages?
   -- Да, мы говорили объ этой пьесѣ и вообще о людяхъ, которые связываютъ себя на всю жизнь безвыходными узами.
   -- И вы, баронеса, съ вашей обычной добротой, жалѣли этихъ людей?
   -- Конечно, но я вмѣстѣ съ тѣмъ говорила, что можно отдать любимой женщинѣ все свое сердце, но не всю жизнь -- Совершенно справедливо.
   Мишелю было какъ-то неловко. Ему казалось, что Франсина могла-бы умолчать объ ихъ разговорѣ, окончившемся почти поцѣлуемъ. Но, быть можетъ, въ интересахъ баронесы было заставить Бертье еще болѣе краснѣть за свою связь съ бѣдной Ліей.
   -- Я долженъ сознаться, баронеса, продолжалъ Гонтранъ,-- что слыша, какъ честная женщина осуждаетъ тѣхъ, которыя считаются нечестными, я всегда подозрѣваю въ ихъ гнѣвѣ ревность и мнѣ хочется грубо воскликнуть: Vous êtes orfèvre, madame Josse.
   Гонтранъ не зналъ, что его слова мѣтко били въ цѣль. Баронеса улыбнулась, но поняла его намекъ.
   -- А если-бы тутъ и примѣшивалось немного зависти, такъ что-жь изъ этого? сказала она.
   По тону Франсины и плохо скрываемому смущенію Мишеля ясно было, что дѣло шло о Ліѣ, и Гонтранъ поспѣшилъ перевести разговоръ на почву общихъ вопросовъ.
   -- Я знаю, баронеса, что вы сейчасъ скажете отъ имени всего вашего пола, произнесъ онъ тихо, предварительно убѣдившись, что Надина Буртибуръ внимательно слушаетъ любезности Далерака:-- вы завидуете нашимъ любовницамъ! Вы полагаете, что онѣ похитили у васъ нашу молодость, нашъ первый пылъ, нашу первую любовь, свѣжесть, пламя, безуміе страсти! Какъ вы зло ошибаетесь! Вамъ-бы слѣдовало питать не ненависть, а глубокое сожалѣніе къ тѣмъ неизвѣстнымъ существамъ, которыхъ мы забыли: къ молодымъ дѣвушкамъ, давшимъ намъ свою юность, свое счастье, свою любовь, и потомъ исчезнувшимъ Богъ знаетъ куда. Не ревнуйте ихъ, а будьте имъ благодарны. Да, баронеса, онѣ перенесли первую нашу любовь, странную, дикую, нервную, то улыбающуюся, то угрожающую, любовь неуравновѣшенную, жестокую, наносящую часто тяжелыя раны и даже смерть. Онѣ перенесли эту эгоистичную любовь, любящую только себя, ревность отрока, неблагодарность ребенка, безумные порывы юноши. Онѣ насъ приручили и, быть можетъ, вы имъ одолжены нашей покорной, нѣжной любовью. Бѣдныя существа! на ихъ долю выпадаютъ зеленые плоды, которые набиваютъ оскомину. Онѣ любятъ насъ всѣмъ своимъ существомъ, а мы, пройдя ихъ школу и желая любви, какъ говорятъ, болѣе серьезной, но часто менѣе искренной, бросаемъ ихъ посреди дороги, ведущей къ позору, больницѣ, нищетѣ, и приносимъ вамъ наше сердце, очищенное, смягченное, прирученное тѣми, которыхъ мы вмѣсто благодарности погубили, обезчестили,
   -- Браво, Верженъ, сказала баронеса съ улыбкой:-- вы говорите, какъ человѣкъ, намѣревающійся жениться, или какъ трапистъ. Въ вашей элегіи слышится: "братія, нѣтъ спасенія внѣ смерти".
   -- Я написалъ свою духовную, отвѣчалъ Гонтранъ со смѣхомъ,-- и, признаюсь, послѣ этого сталъ очень веселъ.
   Во время этого разговора Мишель едва переводилъ дыханіе. Въ душѣ его происходила страшная борьба между любовью, еще пламенной, къ Ліѣ и лихорадочною страстью къ Франсинѣ. Онъ очень рано собрался уйти; баронеса старалась его удержать. Ему хотѣлось отвѣтить: "дайте мнѣ уйти; у васъ слишкомъ много народу; намъ будетъ лучше наединѣ", но говорить было совершенно излишне. Франсина его поняла, и быстрое, знаменательное пожатіе руки было краснорѣчивѣе всякихъ словъ.
   Мишель вышелъ на улицу въ опьяненіи отъ всего, что онъ слышалъ и видѣлъ, отъ всего, на что онъ надѣялся, о чемъ мечталъ. Но не успѣлъ онъ сдѣлать нѣсколькихъ шаговъ, какъ услыхалъ за собою голосъ Далерака. Онъ остановился.
   -- Вы, кажется, торопитесь, другъ мой, сказалъ Далеракъ,-- а я хотѣлъ съ вами поговорить.
   -- Со мною?
   -- Да. Вы мнѣ позволите быть съ вами откровеннымъ?
   -- Конечно, отвѣчалъ Мишель, но тотчасъ всталъ въ оборонительное положеніе, такъ-какъ нѣтъ ничего опаснѣе подобнаго приступа къ разговору.
   -- Вотъ видите... Вы теперь, можно сказать... полубогъ въ гостиной баронесы...
   -- Полубогъ?
   -- Ну, богъ, если хотите, прибавилъ Далеракъ, не понявъ смысла восклицанія Мишеля;-- сдѣлайте мнѣ большое одолженіе... я, право, не знаю, какъ это сказать... мы оба адвокаты... замолвите за меня словечко баронесѣ.
   -- За васъ?
   -- Не бойтесь, я вамъ не соперникъ. Дѣло вотъ въ чемъ. Я нахожу, что Надина Буртибуръ очень хорошенькая дѣвушка. Баронеса имѣетъ большое вліяніе на Буртибура и могла-бы уговорить его...
   -- Отдать за васъ свою дочь?
   -- Вы знаете, другъ мой, бракъ -- спасительная гавань.
   -- Постарайтесь сами войти въ эту гавань. Баронеса не походитъ на сваху, а я не занимаюсь такими дѣлами.
   -- Вы слишкомъ рѣзки, отвѣчалъ Далеракъ, видимо оскорбленный;-- вспомните, что я занимался такими дѣлами, поддерживая вашу кандидатуру.
   "Вотъ еще одинъ благодѣтель, подумалъ Мишель:-- наканунѣ выборовъ не знаешь, подастъ-ли кто-нибудь за тебя голосъ, а на другой день всѣ увѣряютъ, что они-то именно и способствовали твоему избранію".
   Однакожь, онъ видимо смягчился и прибавилъ:
   -- Увидимъ, подождите, потерпите.
   -- Я полагаюсь во всемъ на васъ. Не правда-ли, Надина Буртибуръ прехорошенькая?
   -- И богатая.
   -- Богатство не даетъ счастья.
   -- Но оно его и не уничтожаетъ.
   Далеракъ былъ внѣ себя отъ удовольствія; онъ сдѣлалъ первый шагъ. Этого было пока довольно, и онъ простился съ Мишелемъ, который жаждалъ остаться одинъ и на свободѣ анализировать всѣ ощущенія этого знаменательнаго вечера.
   Въ его дѣятельной, лихорадочной жизни онъ очень рѣдко могъ улучить минуту, чтобы дать себѣ ясный отчетъ, куда онъ шелъ. Въ настоящую минуту его сердце было исполнено радостью. Неужели Франсина его любитъ? но какъ иначе объяснить ея пламенный взглядъ, ея поцѣлуй? Онъ теперь, въ свою очередь, покрывалъ поцѣлуями цвѣты, къ которымъ она прикасалась своими страстными губами, и по всѣмъ его жиламъ пробѣгалъ огонь. Онъ вспоминалъ слова Франсины: "Мирабо необходима Софи". А Лія? Скромный образъ бѣдной дѣвушки представлялся ему теперь въ какомъ-то туманѣ; къ тому-же всѣ окружавшіе его, какъ-бы сговорясь, возставали противъ нея; Пьеръ Менаръ во имя строгаго долга, Вершенъ во имя свѣтскихъ предразсудковъ, Франсина Ривъ во имя любви или, лучше, аристократизма въ любви. Всѣ теоріи, абсолютныя и относительныя, одинаково обвиняли Лію, которая въ это самое время съ безпокойствомъ ждала Бертье, мечтавшаго уже о другой женщинѣ.
   На другой день Мишель, по привычкѣ, пошелъ на бульваръ Клиши и засталъ Лію, блѣдную, грустную.
   -- Что съ тобой? спросилъ онъ, скорѣе изъ приличія, чѣмъ съ искреннимъ участіемъ.
   -- Что со мной? отвѣчала Лія;-- злой Мишель! Я тебѣ вчера сказала, что мнѣ нужно сообщить тебѣ важную тайну, а ты даже не спросилъ, въ чемъ она заключается. Ты вчера не пришелъ. Я всю ночь дрожала отъ страха. Я, наконецъ, встала и отправилась къ тому дому, гдѣ происходилъ обѣдъ. Я боялась, не случилось-ли съ тобою чего-нибудь. Отъ вашей политики всего можно ожидать. Тамъ было темно и полицейскіе сержанты мнѣ сказали, что не случилось ничего необыкновеннаго. Я вернулась домой и все спрашивала себя: отчего онъ не идетъ? Ты не повѣришь, Мишель, какая лихорадка меня била.
   Мишель старался ее успокоить, повторяя по-прежнему, что общественная жизнь налагаетъ на него различныя обязанности и что свобода была ему необходима. Но, говоря это, онъ чувствовалъ какую-то непріятную горечь. По какому праву эта женщина становилась помѣхой въ его жизни?
   А бѣдная Лія желала, напротивъ, быть только утѣшеніемъ и счастьемъ его жизни. Перемѣна, происходившая въ душѣ Бертье, не могла отъ нея скрыться; она ясно видѣла, что его тревожили мрачныя заботы. Она часто съ лихорадочной дрожью спрашивала себя, не разлюбилъ-ли онъ ее? Но мысль, что его безпокойная задумчивость происходила, вѣроятно, отъ поглощавшей его политики, успокоивала ее. Развѣ ея счастье могло подвергнуться опасности? Развѣ въ ея ушахъ не раздавались его постоянныя слова: "до самой смерти и потомъ вѣчно"? Теперь къ этимъ утѣшительнымъ мыслямъ присоединилась еще новая, наполнявшая радостью все ея существо: вскорѣ она должна была сдѣлаться матерью. Вотъ та великая тайна, которую она скрывала отъ Мишеля, все еще сомнѣваясь въ этомъ небесномъ благословеніи, связывавшемъ ее съ Мишелемъ уже нерасторжимыми узами. Теперь онъ былъ ея на-вѣки. Любовница можетъ надоѣсть, ее можно бросить, хотя Лія этого и не боялась, но мать своего ребенка дѣлается святыней. Какъ Мишель будетъ теперь любить ее... ихъ! Наконецъ, она собралась съ силами и хотѣла открыть свою тайну Бертье наканунѣ, провожая его на обѣдъ, но какъ объявить такую радостную вѣсть на улицѣ, въ толпѣ, въ минуту разставанья? Нѣтъ, у нея хватило мужества подождать еще, чтобъ потомъ болѣе насладиться своимъ блаженствомъ и торжествомъ. Она заранѣе представляла себѣ радость Мишеля, его безумный восторгъ, слезы счастія и пламенные поцѣлуи.
   -- Мишель, сказала она, выслушавъ его отвѣтъ на ея нѣжные упреки и привлекая его къ себѣ, блѣдная, улыбающаяся,-- ты не желаешь узнать мою тайну?
   -- Нѣтъ, желаю, отвѣчалъ онъ, устремивъ на нее тревожный взглядъ.
   Онъ предчувствовалъ что-то неожиданное. Нѣжное лицо Ліи, соединявшее въ себѣ выраженія веселаго, избалованнаго ребенка и женщины, рано познавшей страданія, теперь казалось необычайно серьезнымъ, хотя и радостнымъ.
   -- Ну, продолжала Лія, предвкушая его счастье,-- я часто видѣла, какъ ты съ завистью смотрѣлъ на чужихъ дѣтей, на радость родителей...
   Она вдругъ остановилась. Мишель поблѣднѣлъ, какъ полотно, закусилъ губу и, широко открывъ глаза отъ изумленія, воскликнулъ:
   -- Ты беременна?
   Ліѣ стало страшно. Голосъ Мишеля былъ рѣзокъ, даже жестокъ. Гдѣ-же была та радость, которую она ожидала? Или онъ былъ такъ пораженъ этимъ извѣстіемъ, что не могъ опомниться?
   Бертье схватилъ молодую дѣвушку за обѣ руки и тѣмъ-же страннымъ голосомъ повторилъ свой вопросъ.
   -- Да, беременна, отвѣчала Лія со слезами на глазахъ.
   Это неожиданное извѣстіе поразило Бертье. Онъ никогда не думалъ, чтобъ узы, начинавшія его тяготить, могли вдругъ и такъ безусловно сковать его. Лія, сдѣлавшись матерью, переставала быть любовницей, съ которой его связывали случайность, капризъ или мимолетная любовь; она пріобрѣтала на него новыя, священныя права. Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ онъ сказалъ-бы: "тѣмъ лучше, сама судьба за меня рѣшила: прежде, чѣмъ родится ребенокъ, Лія будетъ моей женой". Но теперь, вмѣсто радости, онъ чувствовалъ страхъ. Онъ понималъ только одно: что предъ нимъ возставалъ новый долгъ, возникала новая преграда.
   Видя его смущеніе, Лія медленно отошла отъ него и, опустившись на стулъ, какъ-бы окаменѣла; руки ея судорожно сжались, глаза безсознательно смотрѣли въ полъ.
   Наконецъ, Мишель нетерпѣливо провелъ рукой по лбу и, взглянувъ на нее, сказалъ:
   -- Что съ тобой?
   -- Со мною? Ничего, отвѣчала Лія дрожащимъ голосомъ.
   -- Ты, можетъ быть, находишь, что я не такъ обрадовался этой вѣсти, какъ ты ожидала?
   -- Конечно, я была увѣрена, что ты какъ безумный бросишься мнѣ на шею, крича во все горло, что меня любишь, а ты посмотрѣлъ на меня злобно, какъ-будто я совершила преступленіе.
   -- Полно, Лія, сказалъ онъ, подходя къ ней,-- разсуди хорошенько. Я былъ изумленъ неожиданностью и притомъ дозволительно въ подобномъ случаѣ спросить себя...
   -- Чего спрашивать? Развѣ я себя о чемъ-нибудь спрашиваю? Я тебя люблю, вотъ и все. Я дала тебѣ свою жизнь, а теперь даю ребенка. Я не думаю и не разсуждаю, а люблю. Я тебя буду вѣчно любить, но боюсь, что ты... О, Господи! прибавила она, заливаясь слезами;-- ты не знаешь, Мишель, какъ ты меня огорчилъ!
   Въ глазахъ ея сквозь слезы виднѣлось отчаянное выраженіе людей, неожиданно очутившихся на краю бездны. Мишель, сдерживая свое первоначальное смущеніе, старался успокоить ее. Онъ взялъ ее за обѣ руки, покрылъ ихъ поцѣлуями и машинально сталъ увѣрять ее, что очень радъ давно желанному ребенку. Онъ лгалъ и даже не давалъ себѣ отчета, зачѣмъ лгалъ. Въ сущности, онъ, вѣроятно, еще любилъ Лію и передъ ея слезами становился слабымъ, любящимъ. Слезы бѣдной дѣвушки опьяняли его. Онъ снова видѣлъ въ ней прежнюю Лію, свою первую любовь. Онъ забывалъ на мгновеніе соблазнительную улыбку Франсины, сладострастныя и самолюбивыя мечты. Онъ нѣжно шепталъ, среди горячихъ поцѣлуевъ, что былъ счастливъ, что благословлялъ судьбу, соединявшую ихъ еще болѣе незыблемыми узами.
   Онъ съ увлеченіемъ художника и оратора рисовалъ картину родительскаго счастья; а Лія слушала его съ упоеніемъ. Ея минутное горе исчезло. Глаза ея сверкали счастьемъ.
   -- Я тебя понимаю, Мишель, почти шептала она, обнимая его: -- тебя пугаетъ мысль, что теперь ты весь мой, весь его. О! глупый честолюбецъ, неужели онъ, ангелъ, можетъ быть тебѣ помѣхой! Вѣрь мнѣ, милый, ни одна женщина на свѣтѣ не будетъ тебя такъ любить, какъ я; вѣрь, что истинное счастье для тебя здѣсь. Подожди, твой ребенокъ, обнявъ тебя рученками и улыбаясь тебѣ небесной улыбкой, научитъ тебя, что всѣ политическія побѣды не стоятъ любви, наполняющей сердце твоей бѣдной Ліи, отъ которой ты, неблагодарный, давно-бы отвернулся, если-бъ не былъ такъ добръ и не любилъ-бы ее такъ пламенно.
   Лицо ея теперь сіяло невозмутимымъ довѣріемъ и счастьемъ. какъ лазурь неба кажется всегда блестящѣе послѣ грозы. Поникнувъ головою на плечо Мишеля, она безъ конца заставляла его повторять утѣшительную, чарующую и обманчивую клятву человѣческой любви:
   -- Я твой вѣчно, вѣчно, вѣчно!
   

ГЛАВА XIV.

   Лія отгадала вѣрно. Мителя Бертье сильно поразила вѣсть, грозившая превратить временную связь въ нѣчто вѣчное, нерасторжимое. До тѣхъ поръ, пока Мишель Бертье говорилъ себѣ, что его связь съ Ліей, рожденная отъ искренней любви, будетъ продолжаться до тѣхъ поръ, пока между ними существуетъ любовь, онъ видѣлъ въ ней только чарующую прелесть и не чувствовалъ ея тяжести. Но теперь все вдругъ измѣнилось. Долгъ, и какой еще долгъ, грозно предсталъ передъ нимъ. Онъ вскорѣ будетъ отцомъ! Эта мысль, наполняющая радостью сердце самыхъ сухихъ эгоистовъ, не только оставляла его холоднымъ, но возбуждала въ немъ злобу. Слезы Ліи, конечно, возбудили въ немъ сожалѣніе и онъ поддался послѣдней вспышкѣ любви, чтобъ утѣшить бѣдную дѣвушку; но какъ только онъ остался одинъ, то съ ужасающею опредѣленностью набросалъ передъ собою картину всѣхъ роковыхъ послѣдствій этого неожиданнаго событія.
   "Ребенокъ! все кончено, думалъ онъ; -- капризъ становится долгомъ, фантазія -- закономъ. О, Пьеръ Менаръ былъ правъ: надо было ранѣе съ нею разстаться. Разстаться? Да развѣ это было возможно? Да развѣ это человѣчно? Я вѣдь все-же ее люблю или такъ любилъ, что одно воспоминаніе объ этой любви дѣлаетъ ее священной для меня! А теперь, какъ могу я съ ней разстаться, бросить ее съ ребенкомъ! Это невозможно, это подло! Но что-же дѣлать? Жениться?"
   Онъ пожалъ плечами. Конечно, строгій пуританинъ Пьеръ Менаръ не посовѣтовалъ-бы ему ничего иного. Но Мишель не хотѣлъ связывать себя на всю жизнь. Къ тому-же, если рѣшиться на женитьбу, необходимо взять за женою состояніе. Желая вести жизнь широкую, легкую, праздную, можно жениться на графинѣ Моранжи, но бракъ съ Ліей Германъ немыслимъ. Онъ съ сердцемъ вспоминалъ, что Далеракъ мечталъ о бракѣ съ дочерью миліонера Буртибура. Далеракъ сдѣлаетъ блестящую партію, а онъ, Мишель Бертье, ограничитъ свои самолюбивыя мечтанія маленькимъ садомъ бульвара Клиши!
   Какое безуміе полюбить гризетку! Подобные буржуазные романы всегда кончаются нелѣпо. Такая-ли была необходима любовница Мишелю? Онъ зналъ теперь эту идеальную любовницу съ иронической улыбкой, съ соблазнительной красотой и увлекательной граціей. Онъ зналъ женщину, которая могла его понять, оцѣнить и быть ему полезной. Но Лія? Мишель Бертье почти съ ненавистью думалъ теперь о бѣдной дѣвушкѣ. Все, что было жолчнаго и нервнаго въ его самолюбивой натурѣ, теперь возставало противъ нея, осыпая ее самыми несправедливыми упреками. Онъ никогда не посмѣлъ-бы признаться въ тѣхъ позорныхъ мысляхъ, которыя пробѣгали въ его умѣ. Онъ говорилъ себѣ, что былъ-бы счастливъ, если-бъ кто-нибудь ему сказалъ: "успокойтесь, этотъ ребенокъ не вашъ; Лія васъ обманывала".
   Мало-по-малу онъ предался жестокому анализу бѣдной дѣвушки и безмилосердно находилъ въ ней одни недостатки, какъ-бы желая оправдать разумными доводами свое презрѣнное намѣреніе бросить несчастную. Ему хотѣлось снова услыхать совѣты друзей, уговаривавшихъ его порвать эту связь, но, конечно, онъ рѣшился скрыть отъ нихъ положеніе Ліи. Къ чему было объ этомъ говорить? Быть можетъ, ребенокъ и не родится, а одного намека было-бы достаточно, чтобъ измѣнить совѣтъ друзей.
   Гонтранъ Верженъ могъ лучше строгаго Менара дать Мишелю совѣтъ; онъ велъ жизнь легкомысленную, практическую, чистопарижскую. а отличался очень примирительнымъ, готовымъ на всякія уступки характеромъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ не совершилъ ни одного безчестнаго или даже сомнительнаго поступка. Къ нему-то и обратился Мишель.
   -- Ну, произнесъ Гонтранъ,-- зубъ вырвать тяжело; десны должны быть крѣпки, чтобъ вынести операцію. Когда смотришь на дѣло по-гусарски, то оно легко, но при искренней привязанности... Главное, надо спросить себя, къ чему эта привязанность можетъ привести?
   -- Да, въ этомъ весь вопросъ, отвѣчалъ Мишель; -- безумно рисковать всѣмъ своимъ будущимъ изъ-за удовлетворенія преходящей страсти. Ты вѣдь также сдѣлалъ то, на что я хочу рѣшиться. Ты разстался съ своею любовницей.
   -- Да, хотя было время, когда я прибавилъ-бы: увы!
   -- Такъ можно утѣшиться?
   -- Во всемъ; по счастью, говоритъ Альцестъ, и по несчастью, говоритъ Филентъ.
   -- Можетъ быть, ты не любилъ, какъ я?
   -- Всякій думаетъ, что онъ любитъ болѣе другихъ. Пустяки, я очень ее любилъ.
   -- И ты уѣхалъ?
   -- Нѣтъ, я ее отправилъ.
   -- Ты раскаиваешься?
   -- Къ чему-бы это повело? Дѣло сдѣлано. И что-бы со мною стало, если-бъ я не рѣшился на разрывъ? Все семейство возстало противъ меня: отецъ сердился, мать плакала! Ну, я и покончилъ нашу счастливую, веселую четырехлѣтнюю жизнь. Я отправилъ ее въ Ниццу подъ предлогомъ, что доктора совѣтуютъ ей теплый климатъ. Хотя она и была слабаго здоровья, но поняла, что наша любовь кончена. А наше разставанье... Неужели ты думаешь, что я его забылъ?
   И онъ въ пламенныхъ выраженіяхъ разсказалъ, какъ проводилъ бѣдную дѣвушку въ дорогу, какъ въ каретѣ они со слезами и тяжелыми стонами вспоминали о прошедшемъ счастьи, какъ въ темномъ углу воксала они поцѣловались въ послѣдній разъ, какъ она, бѣдная, вырвавшись изъ его объятій, бросилась въ вагонъ, а онъ, внѣ себя отъ отчаянія, выбѣжалъ на улицу, злобно повторяя: "я исполнилъ свой долгъ", и какъ онъ всю эту ночь проплакалъ навзрыдъ, вздрагивая при каждомъ шорохѣ на лѣстницѣ и безумно ожидая, что вотъ-вотъ она вернется.
   Искренній разсказъ Гонтрана, дышавшій пламенной любовью, сдержанной твердой рѣшимостью, произвелъ сильное впечатлѣніе на Мишеля.
   -- Слушая тебя, кажется, что ты еще и теперь ее любишь, сказалъ онъ;-- и, однако, ты женишься.
   -- И ты сдѣлаешь то-же. Бракъ -- это Авиньонскій мостъ, по которому всѣ проходятъ.
   -- Кто знаетъ! произнесъ Мишель задумчиво.
   Въ тотъ-же день вечеромъ, все еще находясь подъ вліяніемъ исповѣди Гонтрана и давъ себѣ слово послѣдовать его примѣру, Мишель отправился къ баронесѣ изъ желанія столько-же ее увидѣть, сколько и забыть Лію.
   Франсина была не одна. Подлѣ нея на диванѣ сидѣла Полина Моранжи, а за ними, облокотясь на спинку, помѣщался въ креслахъ старый графъ. Онъ привсталъ и слегка поклонился Мишелю; баронеса привѣтливо улыбнулась, а молодая дѣвушка, поклонившись, опустила глаза въ замѣтномъ волненіи.
   -- А, это вы, г. Бертье, сказала Франсина;-- я васъ ждала.
   -- Меня? спросилъ онъ, пристально смотря на обѣихъ женщинъ.
   -- Да, васъ, господинъ законодатель. У меня есть до васъ просьба; я хочу вамъ указать на страшное зло. Любезный графъ, прибавила она, обращаясь къ Моранжи,-- эта исторія неприлична для молодыхъ дѣвушекъ и я не стала-бы говорить о ней при вашей дочери, езли-бъ чувство человѣколюбія не разрѣшало упоминать обо всемъ и если-бъ доброму сердцу Полины не было понятно всякое горе.
   -- Въ чемъ дѣло? спросилъ Мишель.
   -- Это исторія молодой дѣвушки, обольщенной и брошенной. Мнѣ прислали письмо этой несчастной, въ которомъ она разсказываетъ о своемъ горѣ, и я попрошу васъ прочесть его намъ вслухъ, а потомъ произнесть въ палатѣ краснорѣчивую и полезную рѣчь о необходимости уничтожить законъ, воспрещающій бѣднымъ обольщеннымъ созданіямъ требовать признанія отцомъ незаконнаго ребенка. Безъ этого низкіе люди будутъ постоянно бросать на вѣрную смерть несчастныхъ женщинъ и дѣтей. Вы не находите, графъ, что я затрогиваю непозволительный вопросъ?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Моранжи;-- Полина принадлежитъ къ тѣмъ женщинамъ, которыя рождены сестрами милосердія и не отворачиваются ни отъ какой раны.
   -- Особенно, если можно ее излечить, прибавила нѣжно молодая дѣвушка.
   Мишель былъ изумленъ и встревоженъ словами Франсины. Зачѣмъ она говорила ему о несчастной, обольщенной и брошенной дѣвушкѣ? Отгадала-ли она то, что происходило въ его сердцѣ? Было-ли это хитрое испытаніе? Образъ плачущей Ліи возсталъ теперь передъ нимъ. Онъ тревожно впивался взорами въ глаза баронесы, чтобъ узнать ея сокровенныя мысли.
   -- Ну, продолжала она, подавая Бертье письмо, написанное дрожащей рукою и во многихъ мѣстахъ неразборчивое отъ слѣдовъ горькихъ слезъ,-- прочтите, и не забывайте, что это не вымышленный случай, а истина, чистая, обнаженная. Вы увидите, что романисты никогда не сочиняли такихъ простыхъ, глубокихъ страданій, и потомъ скажите намъ, что должны сдѣлать законодатели противъ низкихъ обольстителей, такъ безжалостно бросающихъ своихъ жертвъ.
   -- Отъ кого это письмо? спросилъ Мишель съ безпокойствомъ.
   -- Отъ простой горничной къ своей подругѣ, воспитанницѣ г-жи Куртене-Монтиньянъ, теперь находящейся въ монастырѣ. Герцогиня Куртене дала мнѣ это письмо, чтобъ заинтересовать въ судьбѣ бѣдной дѣвушки. Но читайте, читайте!
   Мишель сдѣлалъ надъ собою усиліе, чтобъ отогнать роковой призракъ Ліи, витавшій вокругъ него, и началъ читать, немного дрожащимъ, по тѣмъ болѣе выразительнымъ голосомъ, полнымъ состраданія и по временамъ какъ-бы боровшимся съ подступавшими слезами. Онъ читалъ какъ ораторъ, актеръ и человѣкъ это трогательное письмо, которое всѣ внимательно слушали: баронеса пожимая плечами, графъ Моранжи печально, а Полина съ пламеннымъ сочувствіемъ къ горю несчастной и съ восторженной готовностью утѣшать ее. Дѣйствительно, Мишель самъ увлекся впечатлѣніемъ знакомыхъ ему страданій и ни одинъ актеръ не выразилъ-бы лучше его всего, что было страшнаго, патетичнаго и рокового въ этомъ письмѣ бѣдной дѣвушки, которая, подобно Ліѣ, вѣрила любимому человѣку и въ одинъ прекрасный день увидѣла себя брошенной, погибшей, подобно Ліѣ, если онъ рѣшится ее покинуть.
   Простая, искренняя исповѣдь молодой дѣвушки, дѣйствительно, имѣла своего рода горькую художественную прелесть. Она служила горничной въ одномъ домѣ съ лакеемъ Исаакомъ Тикомъ, впослѣдствіи поступившимъ въ военную службу. Этотъ человѣкъ ее обольстилъ и потомъ бросилъ, оставивъ беременной и въ самой ужасной нищетѣ. Она родила въ больницѣ, и, не получая никакого отвѣта отъ отца ребенка на всѣ ея мольбы помочь хоть своему дѣтищу, если не ей, она принуждена была снова поступить на мѣсто, а сына отдать въ деревню. Но. по несчастью, у первой кормилицы, къ которой попалъ ребенокъ, сгорѣлъ домъ, а вторая морила его голодомъ, такъ-что черезъ мѣсяцъ бѣдной дѣвушкѣ пришлось бросить свое мѣсто и взять къ себѣ изнуреннаго младенца. Нѣсколько времени она существовала кое-какъ своимъ трудомъ, находя утѣшеніе въ свѣтлой улыбкѣ малютки, но потомъ онъ снова тяжело заболѣлъ. Не имѣя средствъ лечить его дома, она отправилась въ больницу, но тамъ потребовали полицейскаго свидѣтельства, и пока она, какъ безумная, бѣгала изъ больницы въ полицію и обратно, малютка умиралъ на ея рукахъ. Наконецъ она отдала его, еле живого, сестрѣ милосердія. На другой день онъ умеръ, и несчастной даже не дозволили проститься съ своимъ дѣтищемъ и отрѣзать его волосъ на память.
   Дойдя до этой послѣдней капли, переполнившей чашу страданій и горя обольщеннаго, покинутаго созданія, Мишель остановился. Его душило волненіе отъ воспоминанія о Ліѣ, отъ впечатлѣнія этой несчастной исторіи, а, быть можетъ, и отъ вліянія его собственнаго таланта, какъ чтеца. Баронесу его искусное чтеніе привело въ совершенный восторгъ, а Полина, блѣдная, съ дрожащими губами и сверкающими взорами, но скрывала своихъ слезъ.
   -- Полина, Полина! воскликнулъ графъ Моранжи, схвативъ ее за руки,-- что съ тобою, дитя мое?
   -- Таковъ свѣтъ, такова жизнь! промолвила сквозь слезы молодая дѣвушка;-- не гораздо-ли лучше монастырь?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, Полина, отвѣчалъ ея отецъ, вздрогнувъ; -- есть на свѣтѣ добродѣтель, утѣшеніе и счастье!
   Она ничего не отвѣчала.
   Между тѣмъ Мишель Бертье отдалъ письмо бяронесѣ и, увлекаемый впечатлѣніемъ минуты, началъ говорить съ глубокимъ, пламеннымъ краснорѣчіемъ о судьбѣ обольщенныхъ и покинутыхъ женщинъ, о преступности обольстителей, о непризнанныхъ правахъ невинныхъ созданій, рожденныхъ отъ незаконной любви. Забывъ свою душевную борьбу и думая только о своей благодарной темѣ, онъ наивно, смѣло, какъ-бы находясь на трибунѣ или на адвокатской скамьѣ, произнесъ одну изъ тѣхъ импровизированныхъ рѣчей, которыя составляли его славу и говорили болѣе сердцу, чѣмъ уму. Онъ основательно доказывалъ всю несправедливость французскихъ законовъ и рисовалъ мастерскую картину несчастныхъ женщинъ, доведенныхъ до преступленій обольщеніемъ и нищетою, и циничныхъ Дои-Жуановъ, считавшихъ низость -- счастливой побѣдой. Онъ представилъ ужасающую антитезу презираемой всѣми слабой женщины и уважаемаго тѣми-же людьми низкаго обольстителя съ такою силой, правдой и горячимъ убѣжденіемъ, что Полина невольно почувствовала, какъ въ сердцѣ ея отчаяніе смѣнялось восторгомъ и вѣрой въ благородство людей.
   -- Браво, Цицеронъ! воскликнула Франсина, хлопая въ ладоши;-- скажите такую-же рѣчь въ законодательномъ корпусѣ -- и святое дѣло несчастныхъ женщинъ выиграно.
   -- Клянусь, баронеса, что я это исполню, отвѣчалъ онъ; -- къ чему служилъ-бы мой маленькій талантъ, если я не посвящу его на защиту истины и справедливости?
   Онъ сіялъ счастіемъ отъ произведеннаго на всѣхъ впечатлѣнія.
   Графъ Моранжи крѣпко пожалъ ему руку. Полина съ восхищеніемъ смотрѣла на него. Мишель Бертье, статный, изящный, гордый, съ блестящими голубыми глазами и роскошными бѣлокурыми волосами, былъ въ минуты одушевленія дѣйствительно хорошъ собою и увлекателенъ. Наконецъ Полина встала и протянула руку баронесѣ.
   -- Что, вы уѣзжаете, дитя мое? спросила Франсина.
   -- Да, отвѣчала она поспѣшно;-- мнѣ остается только спросить у васъ адресъ этой бѣдной дѣвушки.
   -- Клотильда Бамо, отвѣчалъ Мишель, снова взявъ письмо: -- Монмартръ, улица Лепикъ, No 12. Я постараюсь предупредить графиню Моранжи въ ея благодѣяніяхъ.
   Полина вспыхнула и, записавъ адресъ Клотильды, вышла изъ комнаты въ какомъ-то чаду отъ страннаго впечатлѣнія, произведеннаго на нее чтеніемъ письма и рѣчью Бертье.
   -- Какъ ты думаешь, папа, неожиданно спросила она, усѣвшись въ карету съ отцомъ,-- вѣритъ г. Бертье въ то, что онъ говоритъ?
   -- Странный вопросъ, отвѣчалъ графъ, смѣясь; -- кажется, онъ говорилъ съ убѣжденіемъ.
   -- Такъ это человѣкъ съ сердцемъ?
   -- И талантливый ораторъ.
   -- Но человѣкъ-то съ сердцемъ? повторила Полина, настаивая на своемъ.
   -- Да, человѣкъ съ сердцемъ, отвѣчалъ графъ, удивляясь странному тону молодой дѣвушки;-- но тебѣ что до этого?
   Полина ничего не отвѣчала и всѣ усилія отца добиться отъ нея хоть слова остались тщетными. Она молчала; большіе глаза ея казались погруженными въ мечты. Когда карета остановилась у подъѣзда, графъ поспѣшно выскочилъ и впервые послѣ многихъ мѣсяцевъ на лицѣ его играла улыбка.
   -- Неужели она способна любить? спрашивалъ онъ себя съ радостью;-- неужели она откажется отъ монастыря?
   

ГЛАВА XV.

   Баронеса Ривъ съ свойственной нѣкоторымъ женщинамъ ревностью замѣтила, какое глубокое впечатлѣніе произвела на Бертье Полина Моранжи. Молодая дѣвушка не успѣла выйти изъ комнаты, какъ Мишель, повинуясь непреодолимому влеченію, началъ разспрашивать о ней баронесу.
   -- Она кажется неземнымъ видѣніемъ, прибавилъ онъ.
   -- Да, отвѣчала Франсина,-- и это видѣніе васъ сильно поразило.
   Мишель немного смутился отъ ироническаго тона баронесы и поспѣшилъ объяснить свои разспросы простымъ любопытствомъ, но Франсина угадывала подъ этой маской равнодушія искреннее восхищеніе, а она знала, что восхищеніе -- старшая сестра любви. Затронутая, такимъ образомъ, за живое, она въ блестящемъ, живомъ разсказѣ, пересыпанномъ остроумными замѣчаніями и мѣткими характеристиками, передала исторію тайны графини Моранжи Мишелю. Слушая Франсиву, онъ все болѣе и болѣе увлекался этой очаровательной женщиной, которая говорила, улыбалась, высказывала нѣжное сочувствіе къ горю, издѣвалась надъ смѣшными сторонами жизни и съ необыкновеннымъ искуствомъ, кокетствомъ, а быть можетъ и коварствомъ обнаруживала все, что дѣлалось въ сердцѣ Полины и въ головѣ ея отца. По временамъ онъ перебивалъ ее, наивно восклицая:
   -- Какой вы были-бы великій романистъ, баронеса, если-бы взялись за перо.
   -- Полноте, отвѣчала она; -- женщины переживаютъ романы, а не пишутъ ихъ. Жоржъ-Зандъ составляетъ одно славное исключеніе, только подтверждающее общее правило.
   И она продолжала анализировать странный характеръ молодой дѣвушки, которая, несмотря на свою красоту и богатство, имѣла пылкое желаніе поступить въ монастырь.
   Полина Моранжи не знала своей матери и выросла на рукахъ отца, который, несмотря на всю свою любовь, не понималъ ее. Ученый и литераторъ брали въ графѣ верхъ надъ отцомъ и онъ большую часть своей жизни посвящалъ научнымъ трудамъ. Когда-же Полина поступила для воспитанія въ монастырь, онъ пересталъ вовсе заботиться о томъ, что происходило въ ея юномъ сердцѣ, а думалъ только, какъ-бы позабавить ее во время каникулъ.
   -- Берегись, часто говорилъ ему докторъ Лоро, большой другъ и товарищъ графа, хотя псраздѣлявшій его идей, а предпочитавшій антропологію метафизикѣ и ланцетъ ладону:-- мать Полины имѣла мистическую натуру и умерла съ радостью, точно въ двадцать три года ей надоѣла жизнь. Дочь наслѣдовала ея стремленія и, конечно, монастырское воспитаніе не можетъ ее отъ этого исцѣлить.
   -- Что-же ты хочешь этимъ сказать? спрашивалъ графъ.
   -- А то, чтобы ты не давалъ Полинѣ своихъ богословскихъ книгъ. Пусть ее читаетъ, сколько хочетъ, Мольера, но твоихъ сочиненій -- ни подъ какимъ видомъ.
   Моранжи пожималъ плечами, называлъ своего друга невѣрующимъ и спокойно оставлялъ Полину въ монастырѣ. Мы знаемъ, что подруги называли ее Лавальеръ и съ самой ранней юности она отличалась страхомъ къ свѣту и жаждой самопожертвованія. Она принадлежала къ числу тѣхъ смиренныхъ, боязливыхъ созданій, которыя боятся борьбы съ жизнью и съ радостью предпочли бы смерть.
   -- Она дѣйствительно твоя дочь, говаривалъ также Лоро графу въ частыхъ бесѣдахъ о молодой дѣвушкѣ.
   Докторъ Лоро былъ извѣстный професоръ медицинскаго факультета; но прежде, чѣмъ достигнуть своего теперешняго положенія, онъ жилъ въ бѣдности и дѣятельно работалъ многіе годы надъ своимъ первымъ литературнымъ трудомъ: "Науки во время революціи", отыскивая матеріалы во всѣхъ архивахъ для всесторонняго доказательства инстинктивно отгаданной имъ истины, что преобразованное общество преобразуетъ и науку. Когда, наконецъ, эта книга вышла въ свѣтъ, ее привѣтствовали, какъ важное событіе, и ея авторъ сразу занялъ мѣсто между первыми историками и учеными нашего времени. Его второй трудъ -- "Доисторическіе люди", достойный занять мѣсто рядомъ съ изслѣдованіями Джона Леббока, произвелъ еще болѣе впечатлѣнія. На него посыпались обвиненія въ матеріялизмѣ, такъ какъ онъ, между прочимъ, называлъ человѣка "сочетаніемъ атомовъ", но Лоро, не обращая вниманія на невѣжественную брань, неустанно продолжалъ свои работы по антропологіи, которыя доставляли великую славу его отечеству.
   Однажды, послѣ выхода Полины изъ монастыря, графъ Moранжи, блѣдный, встревоженный, сказалъ своему другу:
   -- Ты правъ, Эдмонъ. Дочь погибла для меня. Она объявила мнѣ спокойно, рѣшительно, что хочетъ постричься.
   -- Что я тебѣ говорилъ? отвѣчалъ Лоро.
   -- Не думаешь-ли ты, спросилъ въ отчаяніи графъ,-- что подъ этой пламенной страстью къ монастырской жизни скрывается непонятая, несчастная любовь?
   -- Можетъ быть; впрочемъ, нѣтъ. Отвращеніе къ жизни внушаетъ часто подобное чувство самоотреченія и довольно незначительной искры, чтобъ зажечь пламя религіознаго энтузіазма. Напримѣръ, у молодой дѣвушки есть подруга, которая вышла замужъ за безчестнаго человѣка и несчастна въ семейной жизни. Подруга разсказываетъ ей всѣ подробности своего горькаго существованія и она приходитъ въ ужасъ. Какъ, это называется жизнью, семейнымъ счастьемъ! Нѣтъ, во сто разъ лучше келія, даже смерть! Вотъ откуда происходитъ часто призваніе молодыхъ дѣвушекъ къ монастырской жизни.
   -- Дѣйствительно, одна изъ подругъ Полины была очень несчастна замужемъ и, умирая въ родахъ, написала письмо Полинѣ, прося взять своего ребенка, но онъ, по счастью, родился мертвымъ.
   -- Этого совершенно достаточно. Вотъ причина твоего несчастья. Прибавимъ еще къ этому мистицизмъ, унаслѣдованный отъ ея матери.
   -- Можетъ быть, ты и правъ. Но гдѣ ты изучилъ такъ глубоко женщинъ?
   -- Въ моей лабораторіи.
   -- Ты все носишься съ своимъ конькомъ.
   -- Займись, Франсуа, антропологіей и ты лучше поймешь монаховъ, религіозное изступленіе которыхъ ты такъ красиво описалъ.
   Докторъ Лоро намекалъ на извѣстное сочиненіе графа Моранжи: "Монастырская жизнь въ средніе вѣка".
   Послѣ ухода своего стараго друга графъ приказалъ позвать дочь въ свой рабочій кабинетъ, стѣны котораго были украшены картинами религіознаго содержанія, служившими какъ-бы интеграціями его историческаго труда. Тутъ-же находилась богатая библіотека, доступъ въ которую во всякое время онъ разрѣшилъ своей дочери.
   -- Что вамъ угодно, батюшка? спросила Полина, входя въ комнату.
   -- Мнѣ надо поговорить съ тобою серьезно, дитя мое, отвѣчалъ Моранжи, взявъ ее за обѣ руки и смотря пристально ей въ глаза;-- ты хорошо обдумала то, что на-дняхъ мнѣ говорила?
   -- Если вы намекаете на мое желаніе поступить въ монастырь, то я уже давно все обдумала, отвѣчала молодая дѣвушка рѣшительнымъ тономъ.
   -- Скажи мнѣ, продолжалъ Моранжи, едва сдерживая свое волненіе,-- что значитъ этотъ капризъ... эта рѣшимость? прибавилъ онъ, видя, что Полина пожала плечами.
   -- Это значитъ, что я хочу посвятить свою жизнь Господу.
   -- А ты не подумала, что этимъ ты меня убьешь?
   -- Вы меня простите, батюшка, и утѣшитесь мыслью, что наша общая жертва послужитъ во славу Божію.
   -- Полина, Полина! воскликнулъ Моранжи въ испугѣ;-- развѣ ты несчастна?
   -- Нѣтъ, батюшка, я счастлива и благодарна за всѣ ваши заботы.
   -- Такъ въ твоей жизни есть какое-нибудь неизвѣстное мнѣ горе?
   -- Нѣтъ.
   -- Ты любишь кого-нибудь?
   -- Нѣтъ, отвѣчала просто Полина;-- я люблю только васъ и Бога.
   -- А давно ты задалась этой мыслью?
   -- Съ того дня, какъ я узнала, что жизнь на свѣтѣ горька любящему сердцу и что безоблачное счастье только въ любви къ Богу.
   -- Кто тебѣ это сказалъ? воскликнулъ Моранжи; -- тебѣ это внушили въ монастырѣ? Кто тебѣ сказалъ?
   -- Кто? повторила Полина и, подойдя къ библіотекѣ, взяла съ полки, посвященной сочиненіямъ самого Моранжи, большой томъ; открывъ его машинально на извѣстной страницѣ, она прибавила:-- послушайте.
   Это была глава изъ сочиненія Моранжи "Монастырская жизнь въ средніе вѣка", въ которомъ онъ отдаетъ рѣшительное предпочтеніе прелести покоя, заранѣе предвкушаемаго въ холодныхъ стѣнахъ монастыря, передъ борьбою, обязанностями и наслажденіями жизни. Съ терпѣливой ревностью ученаго и чарующей силой художника авторъ собралъ всѣ доказательства невѣдомаго міру блаженства монастырской жизни въ одну величественную, мрачно-поэтическую картину уничтоженія человѣческаго существа среди сладострастія слезъ и мистическаго одушевленія, которыя придаютъ плѣнительную гармонію шопоту вѣтра въ вѣтвяхъ кипариса и опьяняющую прелесть таинственнымъ видѣніямъ и всей неземной, монастырской области, гдѣ воздухъ всегда чистъ, цвѣты всегда благоухаютъ, гдѣ вѣчная весна и юность. Накинувъ пурпурную мантію поэзіи на хладную статую смерти, Моранжи воспѣвалъ, въ открытой Полиной главѣ, вѣчный миръ, утѣшающій человѣка въ могильномъ уединеніи келіи отъ всѣхъ треволненій жизни, и неувядаемую любовь къ Богу, врачующую отъ страданій и разочарованій скоропреходящей земной любви. Читая и перечитывая безъ счета эти страницы, отуманивавшія голову, Полина невольно поддалась могучей силѣ этой неземной поэзіи и въ страстномъ порывѣ безумнаго самоотреченія рѣшилась похоронить въ монастырѣ свою красоту и юность, созданныя для любви и жизни.
   -- Вотъ мой отвѣтъ, сказала молодая дѣвушка твердымъ, торжественнымъ голосомъ и начала читать, дрожа отъ волненія и сверкая своими пламенными глазами, апофеозъ затворничества, написанный ея отцомъ такъ-же, какъ поэтъ воспѣлъ-бы смерть, не переставая обожать жизнь.
   Несчастный слушалъ и готовъ былъ выхватить книгу изъ рукъ дочери, восклицая въ безумномъ отчаяніи: "брось, не читай, всѣ книги лгутъ".
   Онъ чувствовалъ, что самъ нанесъ себѣ смертельный ударъ. Онъ походилъ на Пигмаліона, который увидалъ-бы, что самое дорогое для него существо влюбилось въ изваянный имъ мраморъ Онъ самъ со страстью художника создалъ кинжалъ, пронзившій ему сердце. Онъ страдалъ, какъ христіанинъ, вѣра котораго колеблется отъ страшнаго сомнѣнія, и какъ отецъ, у котораго эта самая вѣра грозила безжалостно отнять дочь. Онъ съ радостью залилъ-бы своею кровью эти страницы и отказался-бы отъ всей славы, доставленной ему этимъ многолѣтнимъ трудомъ.
   -- Къ чему послужили всѣ твои изслѣдованія? говорилъ докторъ Лоро, съ которымъ Моранжи совѣтовался, какъ выйти изъ своего отчаяннаго положенія;-- только фанатизмъ прошлыхъ временъ воскресъ съ новой силой въ лицѣ твоей дочери.
   -- Я изучалъ души нашихъ предковъ, также какъ ты ихъ черепа, отвѣчалъ Моранжи.
   -- Но подвергая изслѣдованію черепа римлянъ и галловъ, я искалъ истины, могущей служить на пользу будущаго, а ты только подготовлялъ души къ отреченію отъ міра.
   Лоро высказалъ самое теплое сочувствіе своему другу и они рѣшили, что не должно предаваться отчаянію, а слѣдуетъ дѣйствовать и возвратить Моранжи то вліяніе надъ Полиной, которое онъ потерялъ благодаря своему авторскому таланту. Прежде всего онъ прибѣгнулъ въ первый разъ въ жизни къ своей родительской власти, чтобъ воспретить Поликѣ всякое помышленіе о монастырѣ, но молодая дѣвушка спокойно отвѣчала, что выше отца земного есть отецъ небесный. Бѣдный Моранжи вздрогнулъ; все, что было въ немъ человѣческаго, вся его любовь къ дочери возстали противъ того, чему онъ всю жизнь покланялся. Но онъ не могъ обнаружить передъ Полиной страшнаго переворота, происходившаго въ его сердцѣ, и лучше было путемъ убѣжденія и любви отбить свое дѣтище отъ овладѣвшихъ имъ неземныхъ влеченій и возвратить его къ болѣе простымъ и человѣчнымъ чувствамъ земной жизни.
   Однако, Моранжи понималъ, что этотъ трудъ былъ не легкій. Полина принадлежала къ числу тѣхъ женщинъ, которыя отдаются всецѣло своей любви и измѣняютъ ей только послѣ страшнаго уничтоженія всѣхъ илюзій. Но хотя инстинктивное отвращеніе къ міру влекло Полину къ мрачному блаженству монастырской жизни, она все-же пламенно любила отца и готова была на все, чтобъ избавить его отъ горя. Поэтому, когда онъ краснорѣчиво описалъ всю горечь и страданія вѣчной разлуки съ нею, молодая дѣвушка разчувствовалась и согласилась отложить осуществленіе своей рѣшимости, которая, однакожь, по ея словамъ, была неизмѣнна.
   -- Неизмѣнна! повторилъ графъ, взявъ ее за руки и цѣлуя въ лобъ;-- нѣтъ ничего неизмѣннаго на этомъ свѣтѣ.
   -- Поэтому, батюшка, я и хочу вступить въ монастырь, гдѣ царитъ неизмѣнный долгъ.
   -- Но знаешь-ли ты, Полипа, жизнь, отъ которой отворачиваешься? Неужели ты думаешь, что весь свѣтъ -- трущоба, въ которую нельзя вступить честному, невинному созданію? Нѣтъ, на землѣ бываютъ свѣтлые, солнечные дни, благоухающіе цвѣты и весенняя мурава. Ты не знаешь еще жизни.
   -- Ребенокъ, рождаясь, также не знаетъ жизни и, однако, съ перваго мгновенія онъ плачетъ, предчувствуя ожидающія его страданія.
   Молодая дѣвушка съ удивительной для ея возраста горечью нарисовала передъ пораженнымъ отцомъ картину низостей, предательствъ и мелочныхъ подлостей ежедневной жизни.
   -- Поклянитесь, батюшка, что свѣтъ не таковъ, прибавила она.
   Затаивъ въ себѣ то недовольство окружающей средой, которое присуще каждому возвышенному уму, Моранжи старался, съ своей стороны, представить ей, сколько на свѣтѣ было невѣдомыхъ подвиговъ добродѣтели, сколько благородныхъ, мужественныхъ людей. Онъ просилъ Полину хоть пройти вмѣстѣ съ нимъ по тому міру, отъ котораго она хотѣла на вѣки отказаться, и познакомиться съ пилъ прежде, чѣмъ его проклинать.
   -- Вы этого желаете? хорошо, я согласна, отвѣчала Полина,-- но обѣщайте мнѣ, что если черезъ годъ, день въ день, я не перемѣню своей рѣшимости поступить въ монастырь, вы мнѣ въ этомъ не будете препятствовать?
   -- Обѣщаю, отвѣчалъ Моранжи, блѣдный и дрожащимъ голосомъ.
   -- Хорошо, продолжала Полина:-- черезъ годъ я приду въ эту комнату, возьму эту книгу, открою ее на той-же страницѣ и скажу вамъ: "вотъ гдѣ счастье, вотъ гдѣ жизнь".
   -- Черезъ годъ, сказалъ Лоро своему другу, узнавъ о грустномъ контрактѣ, который онъ заключилъ съ дочерью,-- красивые усы хорошенькаго юноши или восторженная рѣчь поэта,-- а какой влюбленный не поэтъ,-- разсѣютъ всѣ мрачныя мечты твоей затворницы. Ты видишь, Франсуа, я не совсѣмъ матеріялистъ.
   Годъ! Сколько въ этомъ словѣ заключалось непредвидѣннаго, сколько надеждъ!
   Моранжи прибѣгнулъ ко всѣмъ соблазнамъ роскоши и великосвѣтскаго общества, чтобъ привязать къ жизни Полину, душа которой витала въ безоблачномъ пространствѣ. Онъ вывозилъ ее на всѣ балы, и Полина услышала впервые вокругъ себя восторженный шопотъ толпы. Онъ путешествовалъ съ нею по Италіи, но Полина была счастлива только въ Венеціи и Римѣ, откуда Моранжи увезъ ее, упоенную мистическимъ стремленіемъ къ смерти. Въ храмѣ св. Петра она, повидимому, восхищалась художественными красотами и отецъ ея не замѣтилъ, что она шопотомъ молилась. По возвращеніи во Францію, Моранжи показалъ ей все, что было самаго привлекательнаго въ высшемъ обществѣ, и впродолженіи цѣлаго сезона морскихъ купаній молодая дѣвушка была царицей модной колоніи на берегу океана. Всѣ ею восхищались, всѣ за ней ухаживали и многіе свѣтскіе щеголи предлагали ей руку и сердце.
   -- Еще женихъ! обыкновенно говорила Полина, когда отецъ передавалъ ей предложеніе того или другого блестящаго юноши.-- Онъ хочетъ жениться на мнѣ или на вашихъ миліонахъ?
   -- Ты невыносима, отвѣчалъ Моранжи полу-шуточно, полу-серьезно;-- брось въ море твои миліоны и потомъ выходи замужъ; по крайней мѣрѣ, тогда ты будешь увѣрена въ любви своего мужа.
   -- Да безъ миліоновъ на мнѣ никто и не женится. Впрочемъ, вы знаете, батюшка, что, богатая или бѣдная, я никогда не выйду замужъ.
   -- Увы!
   Такимъ образомъ проходили мѣсяцы и приближался конецъ испытанія, а бѣдный отецъ тщетно старался побороть мрачную рѣшимость дочери, которая, повидимому, съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе усиливалась. Сколько безсонныхъ ночей проводилъ онъ въ своемъ кабинетѣ, устремивъ взоры на свои сочиненія, до которыхъ онъ теперь не дотрогивался, словно они его жгли. Въ ушахъ его раздавался унылый звонъ колоколовъ, извѣщавшій о постриженіи его любимой, единственной дочери. Окружавшее его уединеніе, которое онъ нѣкогда называлъ "Obeata solitude, о sola beatitude", теперь, при вѣчной мысли о грозившей ему разлукѣ, было длинной, ужасной пыткой, адомъ.
   Съ удивительнымъ искуствомъ Франсина Ривъ передала Мишелю Бертье всѣ подробности исторіи Полины и ея бѣднаго отца. Представивъ въ поэтическихъ краскахъ образъ молодой дѣвушки, она съ какимъ-то злорадствомъ подняла на смѣхъ волненіе, замѣченное въ ней Мишелемъ, и зародившіяся въ послѣднее время надежды графа.
   -- Любезный депутатъ, прибавила она,-- теперь, когда вы знаете тайну этого милаго ребенка, вамъ предстоитъ возвратить ее отцу. Вы думаете, что я смѣюсь? Нисколько. Я убѣждена, что вы произвели на Полину большое впечатлѣніе. Не правда-ли, ваша роль прекрасная? Вы освободите прелестное созданье отъ добровольной смерти въ монастырской кельѣ и скажете несчастному отцу: "вы мнѣ даете свою дочь, а я вамъ ее возвращаю". Какое пикантное положеніе! Что вы скажете?
   Мишель ничего не отвѣчалъ. Онъ былъ сильно взволнованъ. Онъ не зналъ, имѣла-ли насмѣшка баронесы какое-нибудь основаніе, съ восторгомъ думалъ о прелестной Полинѣ съ ея ореоломъ гордой красоты и въ то-же время не могъ оторвать глазъ отъ соблазнительной, очаровательной Франсины. Полулежа на кушеткѣ и наклонившись къ Мишелю, она смотрѣла на него своими пламенными, сверкающими, электрическими глазами, а ея таинственная улыбка слегка вздергивала верхнюю губу и раздувала ноздри. Подъ чарующей, притягательной силой этихъ ироническихъ глазъ, сластолюбивыхъ устъ и вызывающей улыбки, Мишель терялъ разсудокъ и забывалъ все. Онъ не видѣлъ вокругъ себя ни блестящей люстры, отражавшейся въ, зеркалахъ, ни золоченой мебели, ни тропическихъ растеній, а сознавалъ только, что передъ нимъ это странное, пламенное, соблазнительное созданіе. Среди неожиданно воцарившейся тишины онъ слышалъ біевіе своего сердца, ноги его дрожали и какъ-бы скользили по мягкому ковру, который манилъ его преклонить колѣна.
   Между тѣмъ баронеса также поддавалась странному опьяняющему чувству. Она видѣла, что Мишель, блѣдный, слушалъ ея разсказъ о Полинѣ; она знала, что Лія его ждала съ тревожнымъ безпокойствомъ, и ей представлялось чѣмъ-то новымъ, соблазнительнымъ отбить этого человѣка у двухъ женщинъ, изъ которыхъ одну онъ прежде любилъ, а другую могъ полюбить впослѣдствіи. Мишель ей нравился, но главное -- ей улыбалась возможность поразить однимъ ударомъ три сердца.
   Она смотрѣла на Бертье и ея бѣлые, острые зубы такъ-же манили его пламенныя уста, какъ сверкающіе взоры. Она чувствовала, что въ ея рукахъ былъ этотъ человѣкъ, униженно пресмыкавшійся у ея ногъ и съ безмолвной мольбою устремлявшій на нее раболѣпный взглядъ.
   -- Любите вы графиню Моранжи, господинъ Бертье? спросила она, впиваясь въ него своимъ растлѣвающимъ взоромъ.
   Онъ ничего не отвѣчалъ, но безумно обнялъ ее.
   -- Вы любите еще свою любовницу, Мишель?
   Онъ вскочилъ, схватилъ ее за голову обѣими руками, и дикій крикъ, вырвавшійся изъ его груди, замеръ въ поцѣлуѣ:
   -- Я тебя люблю!
   

ГЛАВА XVI.

   Послѣ всѣхъ треволненій послѣдняго времени Бертье теперь поддался опьяняющему чувству пламенной радости. Очутившись, по странному капризу судьбы, между тремя женщинами, которыя представляли: Лія -- удовлетворенную и почти умершую любовь, баронеса Ривъ -- пламенную страсть, и графиня Моранжи -- мечту о блаженствѣ, онъ теперь думалъ только о соблазнительной Франсинѣ, которая, наконецъ, принадлежала ему. Онъ чувствовалъ, что никогда не встрѣчалъ такой прелестной женщины, такого рѣдкаго ума, такой утонченной граціи. Онъ вдыхалъ въ себя съ сладострастіемъ новое для него одуряющее благоуханіе.
   Баронеса торжествовала и ея торжество было полное. Человѣкъ, котораго боялись въ Тюльери, былъ передъ нею послушнымъ ребенкомъ.
   Однажды герцогъ ***, одинъ изъ друзей и ближайшихъ совѣтниковъ императора, просилъ баронесу опредѣлить въ нѣсколькихъ словахъ юнаго трибуна.
   -- Это не трудно, отвѣчала Франсина со смѣхомъ: -- представьте себѣ и лилію подъ маской сатиры, сочинителя сладкихъ мадригаловъ, подражающаго грознымъ проклятіямъ Виктора Гюго въ его "Châtiments".
   -- Неужели?
   -- Подъ шкурой тигра скрывается ягненокъ. Его филипики походятъ скорѣе на буколики.
   -- Такъ-то вы судите о людяхъ, которые васъ любятъ, произнесъ герцогъ; -- вѣдь говорятъ, а сомнѣваться было-бы дерзостью, что Мишель Бертье отъ васъ безъ ума.
   -- Кто это говоритъ?
   -- Свѣтъ.
   -- Свѣтъ -- мелкая газета, въ которой хроникерами десять тысячъ кумушекъ. Впрочемъ, если Бертье и любитъ меня до безумія, какъ говоритъ вашъ лакей, или весь свѣтъ, мнѣ все равно, то эта любовь продлится не долго и онъ вскорѣ образумится. Онъ изъ числа тѣхъ людей, которые въ сущности любятъ только самихъ себя.
   -- Онъ эгоистъ?
   -- Да.
   -- Чортъ возьми! Но знаете, баронеса, если вы очаровали Мишеля Бертье, то сами, повидимому, не поддались его чарамъ.
   -- Что вы хотите этимъ сказать?
   -- Что вы вовсе его не любите.
   -- Я? сказала баронеса съ улыбкой;-- напротивъ, мнѣ очень нравится этотъ трибунъ. А въ доказательство, что я его люблю болѣе, чѣмъ вы думаете, я хочу, съ вашей помощью, сдѣлать его...
   -- Счастливѣйшимъ изъ людей?
   -- Вы дерзки, любезный герцогъ. Нѣтъ, я хочу сдѣлать его государственнымъ человѣкомъ.
   -- Чѣмъ?
   -- Министромъ.
   -- Республики?
   -- Имперіи.
   Герцогъ внезапно принялъ серьезный тонъ, хотя баронеса продолжала улыбаться.
   -- Вы иногда шутите... началъ онъ.
   -- Я нисколько не шучу, перебила его баронеса;-- но на сегодня довольно. Обдумайте и передайте кому слѣдуетъ мои слова. Что-бы ни дѣлалъ Мишель Бертье, не ставьте его въ положеніе невозможнаго въ имперіи дѣятеля. Надѣйтесь на меня, я нѣжными мѣрами загоню обратно въ стадо заблудшую овцу; она играетъ роль волка и вы принимаете ее за лютаго звѣря. До свиданія, герцогъ. Помните мои слова.
   Мишель не подозрѣвалъ, что маленькія, хорошенькія руки Франсины, въ которыхъ онъ находился, имѣли громадную силу и согнули не одну гордую выю. Впрочемъ, онъ считалъ себя способнымъ устоять противъ многихъ соблазновъ и опасностей. Онъ принималъ за силу увѣренность въ себѣ и приписывалъ своему характеру такую-же мощь, какъ своему уму, который дѣйствительно былъ обширенъ и гибокъ. Онъ думалъ, что въ минуту опасности или испытанія его нравственная сила не уступитъ умственной.
   Съ подобной увѣренностью въ своей силѣ можно-ли было опасаться вліянія женщины, даже если онъ любилъ ее? Что значила одна лишняя женщина въ жизни Мишеля? Онъ броситъ ее, когда захочетъ, такъ-же, какъ рѣшился теперь бросить Лію. Впрочемъ, онъ и не думалъ о послѣдствіяхъ своей новой любви, а только упивался новымъ для него сладострастіемъ.
   Онъ теперь почти никогда не былъ дома, въ алеѣ Трюденъ, и тщетно стучались къ нему дружба и долгъ. Ни Гонтранъ Верженъ, ни Пьеръ Менаръ съ нимъ не видались, а Жанъ Левабръ нѣсколько разъ заходилъ къ нему напрасно, чтобъ, по его приглашенію, объяснить ему свой взглядъ на соціальную реформу. Однако приближалось открытіе палаты, когда Мишель Бертье долженъ былъ появиться на трибунѣ.
   Газеты, поддерживавшія его кандидатуру, отъ времени до времени печатали краткія извѣстія о содержаніи первой, дѣвственной рѣчи сына Винцента Бертье. Говорили о пламенной филипикѣ его противъ 2-го декабря и приводили смѣлыя, краснорѣчивыя фразы, которыми эта рѣчь должна была изобиловать.
   Въ ежедневномъ докладѣ министру внутреннихъ дѣлъ о положеніи прессы и общественнаго мнѣнія отмѣчались краснымъ карандашомъ газетные толки о Бертье, котораго одинъ изъ хроникеровъ называлъ Дамокловымъ мечемъ императорскаго правительства.
   Почти каждый день въ политическомъ отдѣлѣ газетъ появлялись подобныя замѣтки:
   "Мишель Бертье приготовляетъ рѣшительную рѣчь о германскихъ дѣлахъ и нашемъ положеніи со времени пражскаго трактата; правительственнымъ ораторамъ будетъ очень трудно ослабить громадное впечатлѣніе, которое, конечно, она произведетъ на всѣхъ".
   "Мы имѣемъ возможность заявить, что Мишель Бертье при самомъ открытіи сессіи произнесетъ громовую рѣчь и, вѣрный своей profession de foi, онъ никого не пощадитъ и призоветъ къ отвѣтственности того, кто назначаетъ и смѣняетъ министровъ".
   Оливье Рено, извѣстный журналистъ, другъ Бертье и членъ "Обѣда Двѣнадцати," приписывалъ въ своихъ статьяхъ Мишелю Бертье безчисленное количество остроумныхъ замѣчаній. Онъ увѣрялъ, напримѣръ, что, разговаривая съ Тьеромъ, Бертье спросилъ своего политическаго предшественника, какого онъ мнѣнія о современномъ положеніи дѣлъ.
   -- Мое мнѣніе, отвѣчалъ знаменитый государственный человѣкъ,-- что ваши друзья уничтожили республику въ 1848 году, а имперія ее возстановитъ.
   -- Я съ вами согласенъ, отвѣчалъ Бертье:-- мы въ 1849 г. надѣлали массу громадныхъ политическихъ ошибокъ и мелкихъ скандаловъ.
   Оливье Рено былъ достаточно уменъ, чтобъ придать остроумія другимъ людямъ, но Бертье былъ самъ въ состояніи прибавить соли остроумію, которое ему приписывали. Много разсказывали его подлинныхъ колкихъ замѣчаній, неуступавшихъ грозному восклицанію Дюпена: "Le premier vol de l'aigle". При замѣнѣ Морни графомъ Валевскимъ Бертье только повторилъ извѣстную строфу Буало: "Chassez le naturel, il revient au galop". А когда декретъ 19-го января, уничтоживъ подачу адреса палатой депутатовъ, даровалъ странѣ призрачную свободу, Бертье сказалъ съ улыбкой: "Ii y a plus d'habileté que d'adresse".
   Такимъ образомъ, остроуміе, приписываемое Бертье газетами, принималось за подлинное, и казалось, что не открывъ еще рта въ парламентѣ, онъ началъ свой грозный походъ противъ второй имперіи.
   -- Подождите, говорили его политическіе друзья и невѣдомые поклонники;-- дайте ему возвысить голосъ и вы почувствуете въ воздухѣ страшную грозу. Вотъ это такъ человѣкъ!
   На многочисленныхъ портретахъ Бертье, выставленныхъ въ окнахъ магазиновъ, онъ казался, дѣйствительно, гордымъ, энергичнымъ трибуномъ, съ закинутой назадъ головой, съ развѣвающимися волосами, съ презрительно приподнятой верхней губой. Но страсти, инстинкты и животныя влеченія его натуры не выражались въ его глазахъ, такъ-какъ вообще фотографія изображаетъ только внѣшность человѣка, а не его душу.
   Дѣйствительно-ли приготовлялся Мишель Бертье, какъ всѣ предполагали, къ грозной атакѣ? Да; съ пламеннымъ самолюбіемъ художника, онъ хотѣлъ дебютировать съ эфектомъ. Онъ чувствовалъ, что его слава, какъ оратора, была такъ-же затронута, какъ совѣсть политическаго дѣятеля. Онъ заранѣе волновался отъ пламенныхъ словъ, которыя онъ произнесетъ, и предвкушалъ свое опьяняющее торжество. Впрочемъ, онъ не имѣлъ много времени думать о своей будущей побѣдѣ. Страсть, все болѣе и болѣе разжигаемая въ немъ баронесой Ривъ, переполняла все его существо и, кромѣ того, онъ не переставалъ думать о разрывѣ съ Ліей, внутренно краснѣя за свою слабость, мѣшавшую ему до сихъ поръ привести въ исполненіе эту необходимую, твердую рѣшимость.
   Со времени его связи съ Франсиной мысль вѣчно сохранитъ при себѣ маленькую Лію и признать себя законнымъ отцомъ ея ребенка представлялась Бертье все болѣе и болѣе невозможной. Къ тому-же баронеса съ соблазнительнымъ коварствомъ требовала, чтобъ онъ выбралъ одну изъ двухъ, такъ-какъ она не желала дѣлить его сердце съ кѣмъ-бы то ни было. Выбирать! Развѣ Мишель могъ колебаться въ выборѣ между бѣдной дѣвушкой, отдавшейся ему вполнѣ сердцемъ и душой, и этимъ страннымъ, сложнымъ существомъ, постоянно подстрекавшимъ его любовь соблазнительной измѣнчивостью своей красоты, лица и настроенія.
   Лія была принесена въ жертву новой страсти и самолюбію; Мишель даже не чувствовалъ укоровъ совѣсти. Онъ примѣнялъ къ себѣ ту утѣшительную теорію вѣрящихъ въ предопредѣленіе людей, въ силу которой существуютъ двѣ нравственности: одна -- строгая, для простыхъ смертныхъ, для честныхъ дураковъ, а другая -- гибкая, для избранниковъ. Конечно, бросить женщину, долженствующую сдѣлаться скоро матерью, было низко и подло. Мишель искренно громилъ негодяя, доведшаго до нищеты и отчаянія бѣдную горничную, письмо которой онъ такъ краснорѣчиво читалъ у баронесы Ривъ. Но можно-ли было сравнить его, Мишеля Бертье, съ этимъ неизвѣстнымъ обольстителемъ? У него были обязанности, которыхъ не вѣдалъ этотъ простой смертный. Неужели онъ долженъ былъ пожертвовать своей будущностью женщинѣ, олицетворявшей пошлую любовь юноши, и ребенку, который, быть можетъ, никогда не родится?
   Итакъ, рѣшимость Мишеля бросить Лію была безусловна. Оставалось только найти средство привести въ исполненіе его планъ. Какъ было ему поступить? Написать или попросить пріятеля, напримѣръ, Вержена, передать несчастной дѣвушкѣ эту страшную вѣсть?
   "Нѣтъ, подумалъ онъ: -- я самъ пойду къ ней и скажу все. Никто лучше меня не утѣшитъ ее въ этомъ неизбѣжномъ несчастьи".
   Вообще Мишель Бертье не былъ трусомъ. Онъ даже отличался какимъ-то неопредѣленнымъ стремленіемъ къ опасности, какой-то жаждой страданій и даже смерти. Только длинный рядъ легкихъ успѣховъ взялъ въ немъ верхъ надъ этимъ страннымъ чувствомъ. Но все-же по временамъ, находясь на охотѣ, онъ съ мрачнымъ, тревожнымъ сладострастіемъ прислонялъ ко рту дуло заряженнаго ружья и, взведя курокъ, думалъ съ непонятной, сладостной дрожью, что вся его будущность, столь великая и славная въ его глазахъ, зависѣла отъ случайнаго движенія пальца. Находя удовольствіе въ подобныхъ сильныхъ ощущеніяхъ, онъ любилъ подвергать и другихъ внезапному, воображаемому страху. Слезы причиняли ему жгучее удовольствіе и онъ готовъ былъ пожертвовать собственнымъ спокойствіемъ ради сильнаго ощущенія, хотя-бы оно было роковой грозой.
   Однако, не безъ искренняго душевнаго сотрясенія отправился онъ къ Ліѣ съ твердымъ намѣреніемъ разбить ея юное сердце. Несмотря на лихорадочное сладострастіе, кипѣвшее въ немъ со времени знакомства съ баронесой, онъ все еще ощущалъ въ глубинѣ своего сердца остатокъ прежней, истинной любви къ Ліѣ. Его пугала мысль, что, быть можетъ, этотъ ударъ убьетъ несчастную или она въ отчаяніи наложитъ на себя руку. Впрочемъ, онъ быстро успокоивался отъ этихъ мрачныхъ опасеній. Онъ часто слыхалъ отъ нея, что самоубійство -- глупость и даже преступленіе. Что-же касается ея горя, то оно было скоропреходящее. Къ тому-же что было необыкновеннаго, невыносимаго въ ея будущемъ? Онъ обезпечитъ ее всѣмъ, что заставляетъ человѣка забыть всякую печаль и утѣшиться отъ всякаго несчастія. Деньги -- это роковое слово невольно просилось на его уста и онъ холодно разсчитывалъ, какъ торгашъ, сколько онъ заплатитъ несчастной за ея позоръ и погибель.
   При входѣ въ маленькій садикъ, въ концѣ котораго его ждала Лія, онъ невольно остановился. Осенній вѣтеръ усѣялъ алею пожелтѣвшими листьями, и онъ спрашивалъ себя, идти-ли ему далѣе.
   "Она меня такъ любитъ и я ее такъ любилъ!" думалъ онъ. Воспоминаніе о прошедшемъ счастьи въ послѣдній разъ охватило все его существо. Дыханіе его сперлось и онъ едва не зарыдалъ. Но въ это мгновеніе передъ его отуманенными глазами пронесся соблазнительный образъ баронесы съ ея иронической, плѣнительной, роковой улыбкой.
   -- Нѣтъ, воскликнулъ онъ почти вслухъ:-- Франсина, Гонтранъ и Менаръ правы. Прощай мечта юности! Дѣйствительность лучше тебя.
   И онъ пошелъ рѣшительными шагами по алеѣ къ маленькому домику, откуда доносились звуки веселой пѣсни.
   "Это она поетъ", подумалъ онъ, и, странно сказать, мысль нанести смертельный ударъ Ліѣ въ счастливую, беззаботную минуту не остановила его, а, напротивъ, удвоила его рѣшимость.
   При видѣ Мишеля Лія перестала пѣть, и, счастливая, пораженная неожиданнымъ его появленіемъ, такъ-какъ онъ уже давно не приходилъ къ ней, она бросилась къ нему на шею и крѣпко обвила его голову руками.
   -- Ты! воскликнула она.-- Это ты? Вотъ почему я была весела, вотъ почему я пѣла!
   -- Мнѣ надо серьезно съ тобою поговорить, моя бѣдная Лія, сказалъ Мишель, нѣжно освобождаясь отъ ея объятій.
   -- Боже мой, Мишель! Случилось несчастье? воскликнула она, съ ужасомъ смотря на его блѣдное лицо.
   -- Да, несчастье и горькая необходимость.
   -- Необходимость! повторила она.-- Какая необходимость?
   -- Лія, произнесъ онъ, собравшись съ силами,-- думала-ли ты когда-нибудь о томъ, что будетъ съ тобою въ случаѣ моего изгнанія или смерти?
   -- Да, отвѣчала она спокойно: -- въ случаѣ изгнанія я послѣдую за тобою, въ случаѣ смерти -- и я умру. Нѣтъ, прибавила она быстро, сверкая глазами:-- теперь я не умру, а буду работать и воспитывать нашего ребенка, внушать ему любовь къ тебѣ, если-бъ ты умеръ естественною смертью, и месть къ твоимъ врагамъ, если-бъ тебя убили.
   Она произнесла эти слова просто, безъискуственно, твердо, какъ нѣчто давно рѣшенное и вполнѣ естественное. Мишель невольно чувствовалъ всю свою низость передъ этимъ благороднымъ ребенкомъ и не могъ не сравнить себя съ мясникомъ, заносящимъ ножъ надъ невиннымъ ягненкомъ. Но въ эту минуту снова передъ его глазами пронесся сладострастный образъ баронесы и онъ рѣзко воскликнулъ:
   -- Лія, ты будешь меня проклинать, но я такъ-же страдаю, какъ и ты, отъ необходимой жертвы, которую требуетъ жизнь отъ насъ обоихъ. Намъ надо разстаться, Лія.
   Послѣднія слова онъ произнесъ съ страшной быстротой и они раздались въ ушахъ бѣдной дѣвушки, какъ свистъ отравленной стрѣлы.
   Сердце Бертье тревожно билось и, боясь роковыхъ послѣдствій нанесеннаго имъ удара, онъ инстинктивно протянулъ руки, чтобъ поддержать несчастную.
   Но Лія не двигалась. Она стояла безмолвная, блѣдная, съ широко открытыми глазами и посинѣвшими губами. Она пристально смотрѣла на него, стараясь отгадать, лгалъ-ли онъ или сошелъ съума. Нѣтъ, она ничего не отгадывала; она была увѣрена, что тутъ кроется какая-нибудь роковая ошибка, потому что ея Мишель Бертье не могъ искренно сказать этихъ страшныхъ словъ. Это безмолвіе, этотъ ужасный столбнякъ пугали, ставили въ тупикъ Мишеля. Онъ ожидалъ раздирающей сцены: слезъ, воплей, истерики, но видѣлъ передъ собою тупое, безсознательное недовѣріе къ его словамъ. Онъ сказалъ все и ему претило повторить эти жгучія слова. Какъ было ихъ объяснить? Какъ было оправдать подобную рѣшимость?
   Онъ схватилъ обѣ руки Ліи, чтобъ покрыть ихъ поцѣлуями, какъ-бы прося прощенья и обнаруживая пламенные укоры совѣсти. Эти руки были холодны. Онъ судорожно ихъ выпустилъ и онѣ опустились какъ тряпки вдоль безчувственнаго, помертвѣвшаго тѣла.
   Тогда Мишель, боясь, чтобъ этотъ столбнякъ не кончился внезапной смертью, употребилъ всѣ средства, чтобъ возбудить въ безчувственномъ существѣ ту вспышку, которой онъ не задолго передъ тѣмъ такъ опасался. Онъ началъ быстро, отрывочно говорить, прерывая свои слова поцѣлуями и тяжелыми вздохами. Онъ старался объяснить, почему новое положеніе побуждало его порвать столь дорогія для него узы. Конечно, она не вѣрила въ ихъ вѣчность. Это только безумная мечта влюбленныхъ, незнающихъ жизни. Она пожертвовала ему своей молодостью и онъ этого никогда не забудетъ. Для ребенка, который родится, онъ будетъ истиннымъ, любящимъ отцомъ, но этотъ самый ребенокъ ихъ разлучалъ. Его рожденіе могло произвести большой скандалъ. Если-бъ его многочисленные политическіе враги узнали этотъ таинственный романъ его жизни, то, конечно, воспользовались-бы этимъ прекраснымъ орудіемъ противъ него. Для слишкомъ горячо его любила и была слишкомъ благородна, чтобъ помѣшать его блестящей карьерѣ. Есть люди, которые должны нести тяжесть своей славы, искупляя свои успѣхи въ общественной жизни внутренними страданіями. Она знала, конечно, что онъ принадлежалъ къ числу этихъ людей, и проститъ ему то горе, которое онъ причиняетъ ей въ эту минуту ради искренней, преданной дружбы, превосходящей даже любовь въ будущемъ. Онъ краснорѣчиво распространялся о своей благодарности за прошедшее счастье и обѣщалъ вѣчно печься о ней. Онъ даже произнесъ слово "покровительство" и намекнулъ, что обезпечитъ ея матеріяльное существованіе.
   Она слушала молча, какъ-бы пораженная и очарованная страшной бездной, неожиданно разверзшейся подъ ея ногами. Но когда Мишель заговорилъ о деньгахъ, хотя и косвенно, она вздрогнула, какъ-бы ужаленная.
   -- Молчи! промолвила она страннымъ, разбитымъ голосомъ,-- молчи, твои слова меня убиваютъ. Неужели тебѣ пріятно меня терзать? Молчи!
   Она стала быстро ходить по комнатѣ взадъ и впередъ и теперь отрывочныя слова съ лихорадочной поспѣшностью посыпались одни за другими.
   -- Молчи, молчи! повторяла она, гордо поднимая голову.-- Развѣ я понимаю все, что ты говоришь? Я вижу одно: ты хочешь быть свободнымъ, ты хочешь бѣжать!.. Такъ ты меня болѣе не любишь?.. Нѣтъ, нѣтъ, ты меня не любишь, иначе ты не стыдился-бы нашей любви. А если ты меня не любишь, то не къ чему и говорить. Ступай!.. Я не стану тебя удерживать... Я сама буду воспитывать нашего ребенка, но онъ будетъ моимъ, только моимъ, а не нашимъ, потому что ты боишься, чтобъ другіе не узнали, что онъ твой. Ты безпокоишься о томъ, что скажетъ свѣтъ? Но кто-же упрекнулъ-бы тебя исполненіемъ твоего долга? Никто... Если-же этотъ долгъ тебя тяготитъ, брось меня, брось насъ, но не говори ничего. Я не хочу тебя слушать. Я понимаю только одно: что ты меня бросаешь... Я жестоко, но справедливо наказана. Ты поступаешь со мною такъ, какъ грозилъ поступить со мною отецъ, и этотъ ударъ пронзилъ мое сердце.
   -- Лія! воскликнулъ Мишель, бросаясь къ ней,-- ты будешь меня ненавидѣть.
   -- Я?.. Зачѣмъ?.. Я тебя любила, послѣдовала за тобою... и погубила себя... Кто-же въ этомъ виноватъ?.. Я, столько-же, сколько и ты, и заслуживаю вполнѣ кары. О, я достойна смерти! Какъ-бы я желала умереть!
   Мишель ждалъ этого слова. У него были готовыя фразы насчетъ смерти и онъ сталъ краснорѣчиво увѣщевать Лію отказаться отъ этихъ мрачныхъ мыслей и продолжать жизнь.
   -- Да кто-же говоритъ о самоубійствѣ! воскликнула молодая женщина, сверкая глазами: -- развѣ можно лишить себя жизни, когда надо кормить ребенка?
   Эта неожиданная рѣшимость Ліи изумила Мишеля и даже оскорбила его самолюбіе. Онъ не ожидалъ, что она такъ гордо приметъ роковую вѣсть, и подъ впечатлѣніемъ чудовищнаго эгоизма едва не воскликнулъ: "Я не думалъ, чтобъ ты была такъ энергична".
   Ему невыносимо было оставаться долѣе съ нею. Онъ сказалъ все, и думалъ только, какъ-бы уйти. Рѣшительный шагъ былъ сдѣланъ, а письменно онъ могъ гораздо удобнѣе объяснить всѣ причины, которыя побудили его вырвать съ корнемъ любовь изъ своего сердца. Онъ въ послѣдній разъ взялъ обѣ холодныя руки Ліи, покрылъ ихъ поцѣлуями и оросилъ искренними или искуственными слезами, потомъ выпрямился и, преодолѣвъ свое волненіе, пошелъ къ дверямъ.
   -- Прощай, промолвилъ онъ съ естественнымъ на этотъ разъ воплемъ.
   Тутъ вся напускная сила бѣдной Ліи подалась и съ раздирающимъ крикомъ она бросилась за Мишелемъ и повисла на его шеѣ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, шептала она,-- ты не уйдешь! Ты меня не бросишь! Я тебя люблю!
   Она теперь плакала, рыдала, умоляла его вспомнить ихъ прошлое счастье, просила не бросать ребенка и мокрыми щеками припадала къ его пылающему лицу.
   Онъ чувствовалъ, что имъ овладѣваетъ какая-то слабость, и если онъ грубо не оттолкнетъ ея, то все погибло. Все, что онъ до сихъ поръ сдѣлалъ, вся его рѣшимость пропадетъ даромъ. Онъ сдѣлалъ сверхъестественное усиліе, геройское или, скорѣе, варварское, оторвалъ отъ себя руки Ліи, крѣпко обвивавшія его голову, бросился къ дверямъ, быстро отворилъ ихъ и выбѣжалъ на лѣстницу; но какъ онъ ни торопился, все-же въ его ушахъ раздался пронзительный вопль и глухой стукъ грохнувшагося на полъ тѣла.
   Лія упала! она могла размозжить себѣ голову о какую-нибудь мебель. Первымъ движеніемъ Мишеля было вернуться къ ней на помощь и позвать людей. Но второю его мыслью было бѣжать, и онъ поспѣшно бросился внизъ по лѣстницѣ, но, очутившись въ саду, онъ инстинктивно обернулъ голову и взглянулъ на отворенное окно. Въ немъ виднѣлась человѣческая фигура.
   Лія доползла на колѣняхъ до окна и. высунувъ голову, припала къ косяку; она хотѣла кричать, но силы ей измѣнили; протянувъ впередъ руки съ жалобной мольбою, она замерла, какъ убитая.
   Сердце перевернулось у Мишеля. Все его прошедшее возстало передъ нимъ; онъ почувствовалъ жгучіе укоры совѣсти и едва не воскликнулъ: "Прости меня, я сейчасъ вернусь. Будемъ любить по-прежнему другъ друга и забудемъ этотъ страшный сонъ".
   -- Нѣтъ, нѣтъ! произнесъ онъ почти вслухъ:-- я не спотыкнусь объ эту песчинку и не погублю своей будущности. Цѣль моей жизни не здѣсь. Прощай, прощай! прибавилъ онъ съ лихорадочной дрожью и бросился бѣгомъ по алеѣ.
   Но прежде, чѣмъ переступить въ послѣдній разъ порогъ калитки, онъ снова обернулся и посмотрѣлъ на окно. Хотя давно уже наступила ночь, но ему казалось, что онъ все еще видѣлъ сквозь окружающую мглу въ этомъ окнѣ несчастную женщину съ протянутыми руками и распущенными волосами.
   Онъ пожалъ плечами, какъ-бы говоря: "судьба!" и, отвернувшись отъ страшнаго призрака своей прошедшей любви, выбѣжалъ на улицу.
   Несмотря на холодъ, бульваръ кишѣлъ народомъ; на скамейкахъ сидѣли веселыя парочки, дѣти играли и смѣялись, работники и работницы спѣшили домой, зѣваки окружали уличнаго музыканта, настроивавшаго свою скрипку.
   Обычная жизнь бѣднаго, веселаго, работящаго, неизвѣстнаго парижскаго люда захватила въ свой шумный, водоворотъ Мишеля Бертье, который чувствовалъ, что онъ всецѣло принадлежалъ этому народу, такъ много отъ него ожидавшему.
   Образъ Ліи стушевался.
   

ГЛАВА XVII.

   Самолюбіе Мишеля Бертье, чувство, которое докторъ Лоро называлъ "острымъ тщеславіемъ", было-бы сильно польщено, если-бъ онъ видѣлъ, какое безумное отчаяніе замѣнило тотъ безчувственный столбнякъ Ліи, при которомъ онъ присутствовалъ.
   Долго несчастная оставалась у окна въ той-же трагической позѣ, ничего не видя, ничего не чувствуя, не плача, а только машинально повторяя, что Мишель только хотѣлъ ее испытать, тотчасъ вернется и, прижавъ ее къ своей груди, будетъ повторять по-прежнему: "я твой вѣчно, вѣчно".
   Она оставалась неподвижной, разбитой, не физически, а нравственно. Мало-по-малу она начала сознавать всю горечь своего положенія.
   -- Я одна, онъ меня бросилъ, говорила она себѣ, и весь міръ, казалось, исчезъ изъ ея глазъ.
   Только теперь поняла она страшный смыслъ словъ Мишеля. Какъ могъ такой добрый человѣкъ (а въ добротѣ его она была увѣрена) рѣшиться на такой страшный шагъ? Онъ любилъ другую? Онъ хотѣлъ жениться? До сихъ поръ она никогда его не подозрѣвала. Часто она его тревожно ждала, но безпокоилась о немъ, а не о себѣ. Она слѣпо въ него вѣрила.
   Цѣлый рой дикихъ, безумныхъ мыслей кишѣлъ въ ея головѣ. Она хотѣла бѣжать къ нему и силой вернуть его, напомнивъ, что она вскорѣ будетъ матерью. Можно бросить любовницу, но не своего родного ребенка!
   Она встала, отошла отъ окна и сѣла у камина, поникнувъ головою, скрестивъ руки на колѣняхъ, какъ статуя безмолвнаго горя; ей входило въ голову, что достаточно было раздуть немного угли, чтобъ умереть. Ей было страшно. Ея маленькая комната теперь казалась громадной. Ей суждено было оставаться въ ней одной, вѣчно одной. Теперь это слово "вѣчно" звучало уныло, мрачно.
   Она думала обо всемъ, чѣмъ пожертвовала ему,-- не болѣе, не менѣе, какъ всей, какъ всей своей жизнью. Какъ должны были страдать ея родители, когда она отъ нихъ бѣжала! Она чувствовала теперь, что значило лишиться существа, которое какъ-бы составляло одно тѣло, одну душу. Она спрашивала себя: не отправиться-ли къ родителямъ въ Монружъ, гдѣ она жила до сихъ поръ, и не сказать-ли имъ просто: "Я пришла къ вамъ. Всѣ тѣ страданія, которымъ я васъ подвергла, я перенесла въ нѣсколько часовъ". Но она боялась гнѣва старика Германа, а еще болѣе -- его презрѣнія. Онъ ее проклялъ и умретъ, не благословивъ ее.
   И она видѣла, какъ въ удушливомъ кошмарѣ, послѣднія минуты старика, умиравшаго на рукахъ ея бѣдной матери. Она слышала отходную, присутствовала при послѣднемъ благословеніи, которое ея отецъ давалъ чужимъ юношамъ и молодымъ дѣвушкамъ, называя ихъ своими сыновьями и дочерьми. Умывъ руки, онъ клалъ ихъ на голову каждому изъ нихъ и говорилъ юношамъ: "будь, какъ Ефраимъ и Монасія", а молодымъ дѣвушкамъ: "будь ты, какъ Сара, Ревека и Рахиль!" Но вдругъ онъ приподнимался на одрѣ смерти и дико восклицалъ: "Что вы тутъ дѣлаете? вы не мои дѣти! гдѣ моя дочь?"
   Она хотѣла броситься къ нему, но вдругъ видѣніе исчезало и Лія съ испугомъ озиралась по сторонамъ. Ей страшно было одной оставаться въ комнатѣ и, надѣвъ бурнусъ и шляпу, она вышла на улицу.
   Воздухъ ее тотчасъ освѣжилъ. Шелъ дождь; поднявъ голову къ небу, она съ радостью почувствовала влажныя капли на своемъ разгоряченномъ лицѣ. Глаза ея были красны, припухши. Она шла быстро, машинально, въ грязи, инстинктивно стараясь убить нравственныя страданія физической усталостью.
   Пройдя бульваръ Клиши и улицу Пиголь, она очутилась въ Монмартрскомъ предмѣстьѣ. Какой-то молодой человѣкъ, увидавъ ее, пошелъ за нею и, протянувъ ей зонтикъ, сказалъ съ улыбкой:
   -- Дождь идетъ. Сдѣлайте одолженіе, раздѣлите со мною этотъ зонтикъ.
   Она остановилась; при свѣтѣ фонаря ея блѣдное лицо было такъ страшно и она взглянула на юношу такъ странно, такъ печально, что онъ невольно снялъ шляпу и почтительно произнесъ:
   -- Простите меня, сударыня.
   Она продолжала идти, куда глаза глядятъ. Случай привелъ ее на берегъ Севы, въ мрачныхъ водахъ которой фантастически отражались ярко-освѣщенныя окна домовъ. Она остановилась на мосту и ею овладѣло неудержимое желаніе покончить разомъ со всѣми несчастіями. Какое блаженство не видать завтрашняго дня, исчезнуть на вѣки безъ всякаго слѣда! Но мысль объ ея ребенкѣ, страхъ, и суевѣрный страхъ, присущій каждой еврейкѣ, удержали ее.
   -- Нѣтъ, сказала она себѣ,-- это было-бы подло.
   За ней раздались тяжелые шаги полицейскаго и Лія бѣжала отъ него, какъ-бы виновная въ какомъ-нибудь преступленіи. Долго она продолжала идти такимъ образомъ, безъ всякой цѣли, подъ дождемъ и по грязи; наконецъ она почувствовала усталость, платье ея смокло и облѣпило ея тѣло. Инстинктивно она возвратилась на бульваръ Клиши, теперь совершенно опустѣвшій, и по дорогѣ прошла мимо оконъ Мишеля Бертье въ алеѣ. Трюденъ, не сознавая, гдѣ она.
   Очутившись передъ воротами своего дома, она не хотѣла звонить, а рѣшилась ждать до утра, несмотря на дождь, въ тайной надеждѣ, что простудится и вскорѣ умретъ. Но какіе-то пьяные, проходя мимо, напугали ее и она судорожно схватилась за колокольчикъ.
   Привратникъ отворилъ калитку и, высунувъ голову изъ своего окна, воскликнулъ:
   -- Это вы, госпожа Германъ? И безъ зонтика! Что вы, съ ума сошли? Знаете, который часъ?
   -- Нѣтъ.
   -- Три часа.
   -- А! произнесла Лія дѣтскимъ голосомъ;-- я, значитъ, не ложась дождусь утра.
   Въ то время, когда Лія, обезумѣвъ отъ горя, бѣгала по улицамъ и едва не бросилась въ рѣку, Мишель Бертье вернулся домой и, усѣвшись въ своемъ кабинетѣ, погрузился въ тяжелую думу. Сильно взволнованный только-что видѣнной сценой, онъ теперь спрашивалъ себя, что будетъ съ нимъ, куда онъ идетъ, къ какой цѣли. Первымъ его движеніемъ было чувство радости. Онъ былъ свободенъ и могъ идти прямо къ своей цѣли! А баронеса? Подобная любовница не была опасностью или бременемъ, а, напротивъ, могла служить ему помощью.
   Однако цѣль, къ которой онъ стремился, не казалась ему теперь совершенно ясной. Сначала онъ жаждалъ популярности и рукоплесканій толпы, которыя опьяняютъ болѣе всякихъ крѣпкихъ напитковъ. Всего этого онъ достигъ, но теперь ему этого было мало. Онъ говорилъ себѣ, что сила краснорѣчія и правды никогда не преодолѣетъ реальную силу власти. Такъ что-жь! Тѣмъ болѣе будетъ славы бороться противъ такого страшнаго врага! Однако, думая о будущей борьбѣ, Мишель уже помышлялъ гораздо болѣе о своей личной роли, чѣмъ о святомъ дѣлѣ, которое онъ отстаивалъ. Ему казалось, что вся современная политика заключалась въ дуэли между нимъ и правительствомъ. Эта дуэль должна была сосредоточивать на себѣ вниманіе всей страны. Вотъ почему необходимо было, чтобъ избранникъ парижскаго народа былъ свободенъ отъ всякихъ узъ.
   Со всякой другой женщиной, кромѣ Ліи, онъ не рѣшился-бы покончить такъ грубо, какъ-бы ударомъ ножа. Скандальная исторія могла его погубить. Но онъ звалъ, что бѣдная дѣвушка будетъ молчать и что ему нечего ея бояться. Впрочемъ, онъ немедленно написалъ ей длинное письмо о скоротечности всего, что человѣкъ считаетъ вѣчнымъ, и приложилъ нѣсколько банковыхъ билетовъ, о которыхъ не смѣлъ упомянуть при свиданіи.
   На другой день Лія возвратила ему билеты, не написавъ ни слова. Онъ былъ обиженъ и вмѣстѣ обрадованъ этимъ безмолвіемъ. Очевидно было, что Лія быстро помирилась съ своимъ положеніемъ и, слѣдовательно, нельзя было опасаться какихъ-нибудь непріятностей съ ея стороны. Что-же касается денегъ, то, безъ сомнѣнія, въ минуту необходимости она обратится къ его помощи и онъ никогда въ ней не откажетъ.
   Онъ начиналъ вѣрить, что деньги -- вѣрнѣйшее средство противъ недуговъ; онъ проникъ въ развращающую среду того свѣта, въ которомъ вращалась баронеса Ривъ, и онъ чувствовалъ непреодолимое желаніе по-прежнему пользоваться всей роскошью подобнаго счастливаго существованія. Онъ любилъ въ баронесѣ столько-же окружавшую ее атмосферу, какъ и лично ее. Впрочемъ, кромѣ удовлетвореннаго самолюбія, онъ питалъ къ Франсинѣ дѣйствительную любовь, страстную, безумную, которую она постоянно поддерживала и подстрекала.
   По ея наущенію Буртибуръ пригласилъ ихъ обоихъ погостить въ свой великолѣпный замокъ, нѣкогда принадлежавшій принцу Конти. Кромѣ этихъ гостей, разбогатѣвшій обойщикъ имѣлъ счастье увидѣть подъ своимъ гостепріимнымъ кровомъ графа Моранжи съ дочерью, на приглашеніи которыхъ настояла его дочь Надина, рѣшившаяся во что-бы то ни стало женить брата на своей подругѣ Полинѣ.
   Мишелю было пріятно находиться въ обществѣ этой прелестной молодой дѣвушки, о которой онъ иногда думалъ какъ объ очаровательномъ сновидѣніи. Баронеса Ривъ, съ своей стороны, была такъ увѣрена въ своей власти надъ нимъ, что не боялась соперничества Полины, а, напротивъ, желала помѣряться съ нею силами и доказать свое превосходство.
   Что-же касается самой Полины, то она сначала отказалась отъ приглашенія Буртибура, зная, что тамъ встрѣтится съ Мишелемъ Бертье, въ присутствіи котораго она ощущала какое-то странное волненіе, то краснѣя, то блѣднѣя. Отецъ ея употребилъ всѣ старанія, чтобъ уговорить ее поѣхать въ замокъ Буртибура, и, наконецъ, ему это удалось при помощи Надины.
   Графъ Моранжи видѣлъ, какое впечатлѣніе произвелъ Бертье на его дочь; будучи искреннимъ либераломъ, хотя оставаясь аристократомъ и католикомъ, онъ готовъ былъ вступить въ борьбу со всѣмъ Сен-Жерменскимъ предмѣстьемъ и отдать свою дочь за молодого демократа, если только онъ могъ спасти Полину отъ живой смерти въ монастырѣ. Уже давно разсказывали одну его фразу, которая вполнѣ выражала его политическія убѣжденія.
   -- Встрѣчая неизвѣстнаго человѣка, который сразу мнѣ покажется симпатичнымъ, сказалъ онъ,-- я спрашиваю себя, какого онъ политическаго мнѣнія; я не надѣюсь найти въ немъ легитимиста,-- это бяло-бы слишкомъ большое счастье. Если онъ бонапартистъ, я отъ него отворачиваюсь, если-же республиканецъ, я его обожаю.
   Подобная политическая исповѣдь истаго аристократа, конечно, была очень либеральна и въ Фросдорфѣ его, вѣроятно, считали якобинцемъ.
   Надина Буртибуръ съ замѣчательнымъ дипломатическимъ искуствомъ повела атаку въ пользу своего брата. Она всячески старалась изгнать мрачныя мысли изъ хорошенькой головки своей подруги, которую она шутя называла школьной кличкой, "госпожой Лавальеръ", рисовала ей въ самыхъ радужныхъ краскахъ свѣтскую жизнь и доказывала, какимъ прекраснымъ мужемъ могъ сдѣлаться молодой человѣкъ, не слишкомъ умный и не слишкомъ глупый, а настоящій джентльменъ, знавшій Парижъ наизусть и на-столько остроумный, на-сколько это требовалось въ обществѣ. Однако, несмотря на всѣ ея усилія расположить Полину въ пользу ея брата, это ей не удавалось, тѣмъ болѣе, что самъ Танкредъ не поддавался на удочку и не слушался ея совѣтовъ.
   -- Зачѣмъ ты хочешь, чтобы я плѣнилъ твою Лавальеръ? говорилъ юный франтъ, вѣрное олицетвореніе petit crevet второй имперіи;-- ты хочешь, чтобъ я превратился въ плакучую иву? Да вѣдь это вѣрная смерть.
   Но Надина не унывала и однажды прямо спросила у своей подруги:
   -- Скажи мнѣ наконецъ, какого ты мнѣнія о моемъ братѣ?
   -- Онъ очень хорошо пахнетъ, отвѣчала Полина съ прелестной улыбкой, и, дѣйствительно, единственнымъ достоинствомъ Танкреда было искуство находить всевозможные духи и пропитывать ими свою модную, незначительную фигурку.
   Этотъ отвѣтъ, повидимому, былъ рѣшительный, но Надина не признала себя побѣжденной и продолжала осаду. Въ тотъ-же день послѣ обѣда, сидя на терасѣ, она взяла свой альбомъ и начала задумчиво рисовать въ немъ разные вензеля.
   -- Что ты дѣлаешь, Надина? спросила ее подруга.
   -- Ничего, я забавляюсь сочетаніемъ различныхъ буквъ, подбирая для тебя вензель.
   -- Вотъ мысль-то! замѣтила Полина съ напряженной улыбкой.
   -- Это очень забавно. Ты никогда не пробовала? Посмотри, какъ первая буква твоего имени П. отлично соединяется, напримѣръ, съ буквой А или Б. Да, П. Б.-- какъ великолѣпно!
   -- Что за глупости, Надина, произнесла рѣзко графиня Моранжи, неожиданно поблѣднѣвъ;-- ты знаешь, что я никогда не перемѣню своей фамиліи.
   -- Да, сестра Луиза, отвѣчала Надина, пристально смотря на нее,-- это всѣмъ извѣстно, но все-же П. Б. чудесный вензель. Онъ могъ-бы, напримѣръ, означать Полина Буртибуръ.
   -- Или Полина Бертье, произнесъ Танкредъ, неожиданно подходя къ молодымъ дѣвушкамъ.
   Полина позеленѣла и прислонилась къ колоннѣ, чтобъ не упасть, а сестра его, быстро закрывъ альбомъ, бросила карандашъ на полъ.
   -- Я не Карлъ V, а ты не Тиціанъ, но вотъ твой карандашъ, сказалъ Танкредъ, поднимая его.
   -- Трудно быть глупѣе тебя, промолвила ему на ухо Надина.
   На другой день, все съ той-же благою цѣлью, она устроила блестящую кавакальду, зная, что Танкредъ прекрасно ѣздилъ верхомъ, и всячески старалась, чтобъ онъ держался рядомъ съ Полиной, которая въ амазонкѣ было поразительно хороша. Но, по упрямству-ли Танкреда или по капризу его лошади, онъ постоянно скакалъ возлѣ баронесы, а, напротивъ, лошадь Бертье неудержимо слѣдовала за конемъ Полины. Впрочемъ, хотя они и ѣхали рядомъ почти все время, но говорили мало и Мишель только задумчиво смотрѣлъ на прелестную молодую дѣвушку.
   По возвращеніи домой, слѣзая съ лошади, Полина воскликнула;
   -- Ахъ! Боже мой, мой браслетъ!
   -- Что съ нимъ? спросилъ Мишель.
   -- Я потеряла его. Я имъ очень дорожила.
   -- Да, это единственная вещь, которой ты дорожила, хотя на ней нѣтъ бриліантовъ и драгоцѣнныхъ камней, замѣтилъ графъ.
   -- Какой это браслетъ? спросилъ Мишель.
   -- О, очень простой. Нѣсколько серебряныхъ римскихъ и сиракузскихъ медалей, соединенныхъ цѣпочкой. Я купила его у пантеона Агриппы и любила какъ дорогое воспоминаніе.
   -- Дѣйствительно, я замѣтилъ эти медали на вашей рукѣ, сказалъ Мишель;-- нѣкоторыя изъ нихъ великолѣпны и профили изображенныхъ на нихъ богинь имѣютъ много общаго съ вашимъ лицомъ.
   Полина покраснѣла и молча вошла въ замокъ, на подъѣздѣ котораго стоялъ Буртибуръ и кричалъ во все горло:
   -- Ну, поторопитесь, господа! По вашей милости умрешь съ голода въ столовой Конти.
   Когда все общество чрезъ нѣсколько минутъ сѣло за столъ. Мишеля не оказалось между ними.
   -- Не будемъ его ждать, сказалъ Буртибуръ;-- онъ, вѣрно, сейчасъ явится и насъ догонитъ.
   Но Бертье вошелъ въ столовую только передъ самымъ концомъ обѣда и съ сіяющей улыбкой подалъ браслетъ Полинѣ.
   -- Боже мой, воскликнулъ Буртибуръ:-- вы отправились отыскивать браслетъ, рискуя сломать себѣ шею въ темнотѣ. Гдѣ вы его нашли?
   -- Довольно далеко, но вашъ Роланъ -- прекрасный конь.
   Полина, поблѣднѣвъ и съ сверкающими глазами, надѣла браслетъ дрожащей рукою, а Надина бросила гнѣвный взглядъ на Танкреда, какъ-бы говорившій: зачѣмъ ты этого не сдѣлалъ? Что-же касается баронесы, она съ принужденной улыбкой поздравила Мишеля съ его находкой.
   Вотъ что дѣлалъ Мишель Бертье въ замкѣ Буртибура, правительственнаго депутата, въ то время, когда газеты увѣряли, что избранникъ парижскаго населенія, сынъ Винцента Бертье и преданный другъ изгнанника Пьера Менара заперся въ скромной лачужкѣ въ окрестностяхъ Парижа, чтобъ въ уединеніи приготовить свою великую рѣчь, которою онъ такъ давно грозилъ подкопать основы императорскаго правительства.
   

ГЛАВА XVIII.

   Минута, въ которую Мишель Бертье долженъ былъ впервые появиться въ законодательномъ корпусѣ, составляла рѣшительную эпоху для Франціи. Тайное разложеніе общественнаго строя обнаружилось вредными міазмами и ясно доказывало близость конца. Это было время, слѣдовавшее за блестящей вакханаліей, которую офиціально называли всемірной выставкой 1867 года, а Тьеръ Валѣтасаровымъ пиромъ второй имперіи; это время лихорадочныхъ, истерическихъ безумій и предсмертныхъ конвульсій продолжалось до паденія имперіи. Это было то смутное мгновеніе, которое предшествуетъ восходу солнца, безжалостно освѣщающаго блѣдныхъ, растрепанныхъ, пьяныхъ собутыльниковъ, торопящихся провозгласить послѣдній тостъ, пропѣть истомленнымъ голосомъ послѣдній куплетъ веселой пѣсни и огласить отвратительную сцену вчерашней оргіи послѣднимъ взрывомъ хохота, тогда-какъ въ дверяхъ уже раздаются роковые шаги лакея, подающаго счетъ. Эта критическая минута обнимала нѣсколько лѣтъ и лихорадочные припадки усиливались съ каждымъ днемъ. Ламартинъ когда-то сказалъ печально: "Франція скучаетъ", а въ эту эпоху можно было воскликнуть съ ужасомъ: "Франція веселится!" Парижъ забавляется, говорили газеты, Парижъ обѣдаетъ, Парижъ пьетъ, Парнасъ пляшетъ, Парижъ кружится. Въ порывѣ беззаботнаго легкомыслія все поднимали на смѣхъ, трибуна сравнивали съ теноромъ и говорили со смѣхомъ: "дебютъ Банселя въ палатѣ; акомпанировать будетъ Шнейдеръ". Но въ то-же время все смѣшивалось, все перепутывалось; на каждомъ шагу встрѣчались страшныя или уморительныя антитезы.
   Газета "Univers" печатала списокъ пожертвованій въ пользу папскаго престола, а въ демократическихъ органахъ открывалась подписка на памятникъ Бодена. Марія Сассъ пѣла въ оперѣ 15 августа кантату, оканчивавшуюся словами:
   
   C'est Napoléon qui passe! A genoux!
   C'est Napoléon qui prie! A genoux!
   C'est Napoléon qui veille! A genoux!
   
   Литольфъ отъ времени до времени дирижировалъ увертюру "Жирондистовъ", въ которой вставлены четыре темпа Марсельезы, и далеко не опозиціонная газета говорила: "Эта приправа придаетъ вкусъ всему кушанью". Въ модныхъ магазинахъ продавали тирольскую шляпу подъ названіемъ "Couronnement de l'édifice". Въ день поминовенія усопшихъ полиція занимала кладбища, чтобъ помѣшать народному возстанію во имя прошедшаго. На бульварахъ въ положенные сроки происходили бунты, на которые собирались смотрѣть, какъ на парадъ. Польки выходили подъ названіемъ "Митральеза" и недалеко было то время, когда въ магазинахъ готовыхъ платьевъ выставляли "Плебисцитъ", изящный нарядъ для морскихъ купаній. Прусскій генералъ Мольтке одинъ въ каретѣ, съ карандашемъ въ рукѣ, изучалъ французскую границу; ружья Шаспо не называли иначе, какъ "chasse-prussien", и въ офиціальныхъ газетахъ требовали, чтобъ "его дѣятельность Гаусмадъ" провелъ бульваръ изъ Парижа въ Берлинъ. Всѣ восхищались красивымъ мундиромъ мобилей и спрашивали: "когда-же крестины новорожденнаго и на чей счетъ?" Фабриканты сочинили "цвѣтъ Бисмаркъ", который подраздѣлялся на темный -- "Бисмаркъ не въ духѣ" и свѣтлый -- "Бисмаркъ въ духѣ". Великосвѣтскія дамы играли въ Компьенѣ оперетки и, появляясь въ шелковомъ трико, пѣли:
   
   Le satin que j ai dessous
   Est encore plus doux.
   
   Въ галантерейныхъ магазинахъ продавались модныя серьги въ видѣ фонарей. Людей, вспоминавшихъ прошедшее и говорившихъ о 1851 годѣ, называли скучными. Гамбета произнесъ свою первую филипику противъ имперіи, а сенаторъ Сен-Венъ, умирая, сказалъ пріятелямъ; "Я болѣнъ, очень болѣнъ, но есть больной похуже меня: это имперія". Несмотря на свое ослѣпленіе, правители Франціи хватались, какъ утопающіе, за всякую соломенку и говорили объ Эмилѣ Оливье: "У него нѣтъ крови въ прошедшемъ, онъ -- сила". И никто не сознавалъ, какъ ужасна была подобная похвала.
   Вотъ въ какую минуту Мишель Бертье гордо вступалъ въ законодательный корпусъ, какъ избранникъ народа, великій, увлекательный и опасный для правительства ораторъ.
   Церемонія открытія законодательнаго корпуса теперь уже кажется археологической рѣдкостью, но тогда она составляла важное, торжественное событіе. Съ 11 часовъ утра парадный дворъ Лувра наполнялся зѣваками; передъ павильономъ Дену, обтянутомъ малиновымъ бархатомъ съ золотыми пчелами, останавливались безчисленные экипажи. Сенгарды въ блестящихъ латахъ и каскахъ, съ ружьями въ рукахъ, стояли неподвижно, какъ статуи, по обѣ стороны лѣстницы, а на верхней площадкѣ виднѣлись трубачи въ красныхъ мундирахъ. Картинная галерея французской школы была превращена въ переднюю, устланную дорогимъ ковромъ. Громадная Государственная зала кишѣла сенаторами, депутатами, судьями, епископами, генералами, офицерами. Въ особой трибунѣ сидѣли члены дипломатическаго корпуса, а съ галерей дамы смотрѣли въ бинокли на пеструю, блестящую толпу сановниковъ, залитыхъ золотомъ и украшенныхъ всевозможными орденами. Знакомыхъ признавали, на новыя лица смотрѣли съ любопытствомъ.
   -- Мишель Бертье здѣсь? спросилъ кто-то.
   -- Что вы, съума сошли? Непримиримый не придетъ кланяться Цезарю.
   -- Это правда. Я и не подумалъ.
   Въ свою очередь, мужчины наводили свои лорнеты на дамъ, среди которыхъ были представительницы всѣхъ міровъ, отъ гордыхъ аристократокъ до актрисъ и кокотокъ, раздѣлявшихъ одни политическія убѣжденія насчетъ туалета и косметиковъ. Великолѣпные наряды принцесы Матильды, герцогини Меттернихъ ипр. возбуждали нескончаемые толки.
   Вся эта сцена, напыщенная, искуственная, офиціальная, принимала живописный видъ отъ яркихъ лучей солнца, зло смѣявшагося надъ этой массой эполетъ, крестовъ, звѣздъ, мундировъ, лентъ, бриліантовъ, бархатныхъ и шелковыхъ платьевъ, которые такъ скоро должны были составить презрѣнную груду никуда негоднаго, брошеннаго мусора съ надписью: "здѣсь покоится вся мишура второй имперіи".
   Наконецъ, во всей залѣ происходило волненіе. Входила императрица и, кланяясь по сторонамъ, занимала мѣсто на эстрадѣ. За ней шелъ императоръ. Онъ усаживался на тронѣ, имѣя по правую руку императорскаго принца, по лѣвую -- принца Наполеона, а позади -- министровъ. Онъ развертывалъ бумагу и читалъ рѣчь. Какое гробовое воцарялось молчаніе! Эта рѣчь, произносимая съ голандскимъ, почти нѣмецкимъ акцентомъ, ожидалась съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ дипломатическими канцеляріями всего свѣта, а биржа еще наканунѣ дисконтировала ее повышеніемъ или пониженіемъ, смотря по тому, провозглашала-ли она миръ или войну. Весь свѣтъ опасался этого человѣка, не подозрѣвая его невѣроятной слабости, и со страхомъ прислушивался къ его словамъ, отъ которыхъ зависѣла жизнь и смерть.
   По окончаніи рѣчи въ картинной галереѣ образовывалось торжественное шествіе съ императоромъ во главѣ и всѣ бросались къ окнамъ, чтобъ увидѣть отъѣздъ въ Тюльери императорскаго семейства въ парадныхъ экипажахъ, окруженныхъ конными сенгардами съ саблями на-голо.
   Такимъ образомъ, весело, беззаботно, среди блеска и роскоши, въ какомъ-то страшномъ кошмарѣ имперія близилась къ своему роковому концу, тогда-какъ совѣтники послѣдней минуты, словно шарлатаны-доктора, окружая постель умирающаго, торжественно повторяли "будьте велики, ваше величество", человѣку, который смотрѣлъ на все поблекшимъ взоромъ и, чувствуя близость паденія, не былъ способенъ не только на великія дѣла, но и на какую-бы то ни было дѣятельность.
   "Игра наша, думалъ Мишель Бертье;-- достаточно толчка -- и дверь власти отворится. Хорошо родиться въ такое время, когда существуетъ недостатокъ въ людяхъ. Говоришь -- и тебя слушаютъ, приказываешь -- и тебѣ повинуются".
   И, вполнѣ увѣренный въ себѣ, онъ съ гордостью прибавлялъ: "Завтра власть будетъ въ моихъ рукахъ".
   Власть! "Тридцать лѣтъ славы не стоятъ одного часа власти", говорилъ одинъ журналистъ, жаждавшій могущества. Существуютъ два способа къ достиженію власти: можно взять ее приступомъ и можно овладѣть ею, проникнувъ въ полуотворенную дверь. Мишель Бертье былъ достаточно гордъ, рѣшителенъ и увѣренъ въ своей силѣ, чтобъ пойти прямо на приступъ. Онъ не обѣщалъ вступить въ переговоры съ врагомъ, а, напротивъ, далъ клятву его уничтожить. Онъ ни мало не сомнѣвался въ своемъ успѣхѣ.
   -- Послушай, Мишель, говорила ему баронеса, зная, что любовью могла повліять на его убѣжденія,-- если имперія сегодня исчезнетъ, чѣмъ ты ее замѣнишь?
   -- Ты очень хорошо знаешь, чѣмъ.
   -- Нѣтъ, не знаю. И, во всякомъ случаѣ, хочу услышать это изъ твоихъ устъ.
   -- Конечно, республикой.
   -- Для основанія республики необходимы республиканцы.
   -- Милая Франсина, было время, когда всѣ республиканцы во Франціи составляли три или четыре тайныхъ общества карбонаріевъ. Они тогда были незначительной партіей, сегодня они внушаютъ уваженіе своей численностью, а завтра будутъ большинствомъ.
   -- Завтра, добившись большинства, они объявятъ отсталымъ гражданина Мишеля Бертье, приведшаго ихъ къ побѣдѣ. Демократія, любезный другъ, всегда неблагодарна.
   -- Человѣкъ, дѣлающій добро, не нуждается въ наградѣ, отвѣчалъ Мишель, какъ-бы повторяя заученный урокъ.
   Баронеса взглянула на него съ удивленіемъ и громко засмѣялась.
   -- Вы смѣетесь? сказалъ онъ сухо.
   -- Да, прости меня, Мишель. Но, право, странно слышать, какъ такой умный человѣкъ, какъ ты, говоритъ подобныя плоскости. Не надо наградъ! Полно, будь со мною откровененъ; я тебя знаю насквозь и потому люблю. Ты выходилъ-бы изъ себя, если-бъ на свѣтѣ не было рукоплесканій и вѣнковъ. Да гдѣ-же тотъ человѣкъ, который пожертвуетъ своей личностью для блага человѣчества?
   -- Отецъ мой былъ такимъ человѣкомъ, отвѣчалъ Мишель.
   -- Знаю, но чѣмъ-же онъ кончилъ? Однако, къ чему я, глупая, говорю съ тобою о политикѣ! Ты меня разлюбишь, если я сдѣлаюсь политической женщиной.
   -- Напротивъ, я въ тебѣ именно и люблю твой умъ, хотя онъ иногда противорѣчитъ моимъ мнѣніямъ, твою вѣчную колкость, твою улыбку, которая убила-бы меня, если-бъ не опьяняла восторгомъ. Все это ставитъ тебя выше всѣхъ женщинъ и сводитъ меня съума, моя радость.
   Франсина была счастлива. Она чувствовала, что Мишель былъ совершенно въ ея рукахъ, и незамѣтно, среди обыкновеннаго разговора, между двумя поцѣлуями, она ловко уничтожала въ немъ его суровый пуританизмъ, выставляя всѣ ошибки и смѣшныя стороны людей, составлявшихъ его партію. Она подстрекала его сомнѣнія, возбуждала въ немъ недовѣріе къ товарищамъ и съ удивительнымъ искуствомъ указывала на грозившія ему опасности -- не отъ враговъ, а отъ друзей, отъ ихъ зависти, соперничества и подозрительности.
   -- Если они подозрительны, то потому, что имъ часто измѣняли, отвѣчалъ Мишель.
   Но слова баронесы западали въ его душу. Къ тому-же теперь онъ только съ нею одной часто видался. Пьеръ Менаръ приходилъ къ нему изрѣдка и суровая, мужественная рѣчь стараго изгнанника казалась Мишелю совершенно излишней.
   -- Не бойтесь, сказалъ онъ однажды съ нетерпѣніемъ,-- я знаю, какъ мнѣ слѣдуетъ поступать.
   -- Я вовсе не думаю руководить вашими дѣйствіями, отвѣчалъ Менаръ; -- но знайте, что если въ смутную минуту, часто встрѣчающуюся въ политической жизни, вамъ понадобится совѣтъ и поддержка человѣка, глубоко васъ любящаго, то я всегда къ вашимъ услугамъ.
   Бертье пожалъ руку Менару, и чтобъ загладить дурное впечатлѣніе своего неосторожнаго замѣчанія, онъ сказалъ нѣсколько искренно-дружескихъ словъ старому товарищу своего отца. Однако, Пьеръ Менаръ съ этого времени рѣшился не безпокоить Мишеля.
   -- Молодежи надо пробовать свои крылья, говорилъ онъ.-- Я надѣюсь, что Мишель не упадетъ на землю, какъ Икаръ.
   Бертье нисколько не сожалѣлъ объ этомъ исчезновеніи его стараго ментора, который становился ему въ тягость. Степень этой тягости зависѣла отъ намѣреній Телемака, а всѣ намѣренія и планы Мишеля Бертье заключались въ двухъ словахъ: завоевать успѣхъ.
   Появленіе его въ законодательномъ корпусѣ произвело громадное впечатлѣніе. Въ коридорахъ палаты онъ обращалъ на себя болѣе вниманія, чѣмъ предсѣдатель, которому караулъ отдавалъ честь. Въ залѣ засѣданій, гдѣ онъ сидѣлъ между депутатами лѣвой стороны, точно также всѣ взгляды были обращены на него, а изъ трибунъ его пожирали взорами. Онъ понималъ, что достойно поддержать подобную славу было не легко. Какъ было ему поступить? Прямо-ли возбудить страшный вопросъ о монархіи и республикѣ? Бросить-ли сразу перчатку Цезарю? Подобный рѣшительный шагъ былъ очень опасенъ, такъ-какъ его первая попытка могла не удасться отъ роковыхъ восклицаній враговъ и шума костяныхъ ножей по пюпитрамъ. Не лучше-ли было мало-по-малу заслужить уваженіе палаты, заставить себя слушать рѣчью, обращенной скорѣй къ сердцу, чѣмъ къ уму, и уже дать рѣшительное сраженіе только укрѣпившись въ своемъ новомъ положеніи? Этотъ методъ показался Бертье самымъ вѣрнымъ и политичнымъ.
   Поэтому онъ впервые попросилъ слова не по политическому, а по общественному вопросу. Онъ повторилъ только въ новой, болѣе подробной и блестящей формѣ ту рѣчь, которую онъ произнесъ въ гостиной баронесы Ривъ по поводу бѣдной горничной, брошенной ея обольстителемъ. Онъ краснорѣчиво, пламенно говорилъ о бѣдныхъ дѣвушкахъ, рождавшихъ дѣтей, объ ихъ страданіяхъ, о несправедливости и жестокости закона. Онъ съ презрѣніемъ клеймилъ низкихъ обольстителей, отворачивающихся отъ своихъ жертвъ. Съ искуствомъ великаго актера онъ прочиталъ отрывки изъ судебныхъ процесовъ и привелъ статистическія цифры въ доказательство своихъ словъ. Онъ говорилъ горячо, искреннее негодованіе звучало въ его словахъ, и вся палата съ изумленіемъ внимала его пламенному краснорѣчію. Всѣ ждали отъ него воинственной филипики трибуна, а услышали увлекательную элегію, благородную проповѣдь апостола нравственнаго возрожденія общества. Многія женщины въ трибунахъ плакали. По окончаніи его рѣчи раздались громкія рукоплесканія. Многіе депутаты окружили его и поздравляли съ успѣхомъ. Засѣданіе было пріостановлено на нѣсколько минутъ.
   Конечно, на правой сторонѣ слышались ироническія восклицанія:
   -- Какую онъ разыгралъ красивую мелодраму!
   -- Успѣхъ слезъ!
   -- Мишель Бертье -- д'Энери.
   Но несмотря на это, впечатлѣніе, произведенное его рѣчью, было громадно.
   -- Еще такая рѣчь, сказалъ одинъ изъ министровъ, подходя къ Мишелю,-- и законъ станетъ справедливѣе, гуманнѣе.
   Эта похвала представителя враждебнаго правительства очень польстила Мишелю.
   -- Этотъ молодецъ будетъ министромъ, сказалъ своему сосѣду Буртибуръ, засѣдавшій на средней скамьѣ между правымъ и лѣвымъ центрами.
   -- Онъ? Полноте, это просто болтунъ.
   -- Нѣтъ, я все-же пойду его поздравить, отвѣчалъ Буртибуръ.
   Мишель послалъ два билета на это засѣданіе законодательнаго корпуса графу Моранжи. Онъ хотѣлъ, чтобы Полина слышала его рѣчь и видѣла, какую онъ составлялъ силу, какой успѣхъ онъ завоевалъ. Случайно молодая дѣвушка и ея отецъ очутились въ одной трибунѣ съ баронесой.
   -- Вы занимаетесь, дитя мое, политикой? спросила баронеса иронически.
   -- Я никогда не позволю себѣ идти по вашимъ стопамъ, отвѣчала Полина съ улыбкой.
   Баронеса пристально посмотрѣла на молодую дѣвушку, но въ невинныхъ глазахъ ея не видно было ни малѣйшаго желанія уколоть соперницу.
   -- Мы здѣсь не по желанію Полины, замѣтилъ графъ,-- а я хотѣлъ воспользоваться любезнымъ приглашеніемъ г. Бертье.
   -- Г. Бертье?
   -- Да. Мнѣ хотѣлось слышать его дѣвственную рѣчь.
   -- Такъ вы болѣе не дуетесь на правительство, любезный графъ? Я увѣрена, что вы на-дняхъ сами явитесь кандидатомъ.
   -- Нѣтъ, у меня другое дѣло, отвѣчалъ Моранжи своимъ обычнымъ, печальнымъ тономъ, въ которомъ, однако, слышалась надежда.
   Впродолженіи всей рѣчи Мишеля Бертье баронеса не сводила глазъ съ взволнованнаго, блѣднаго лица Полины и по временамъ бросала на нее изподлобья гнѣвные взгляды.
   -- Что это, вы плачете? спросила она, когда Мишель сѣлъ на свое мѣсто среди восторженныхъ рукоплесканій.
   -- Да, отвѣчала молодая дѣвушка: -- эта картина ежедневныхъ страданій несчастныхъ жертвъ перевернула мое сердце.
   -- Осушите ваши слезы, дитя мое, сказала баронеса, съ злораднымъ удовольствіемъ нанося смертельный ударъ невинному созданію:-- надо на жизнь смотрѣть трезво. Вѣдь рѣчи ораторовъ -- только звонкія слова и болѣе ничего.
   -- Какъ! подобная рѣчь только доказываетъ талантъ художника? произнесла Полина, пораженная въ самое сердце.
   -- Адвокаты -- искусные актеры.
   -- А несчастныя жертвы обольстителей, убивающія себя или ихъ, также актрисы?
   -- Женщина -- такое странное существо, отвѣчала Франсина,-- что не всегда виноватъ мужчина, ее бросающій.
   -- О, баронеса, перебилъ ее Моранжи, видя, что слова Франсины пугаютъ его дочь,-- вы слишкомъ разочарованы. Оставьте другимъ ихъ илюзіи.
   -- О, я знаю, отвѣчала баронеса съ таинственной улыбкой,-- вы любите всякую поэзію, любезный графъ, но берегитесь, подъ нею всегда скрывается проза.
   Моранжи понялъ, на какую прозу намекала баронеса; онъ вздрогнулъ при мысли о холодныхъ стѣнахъ монастыря, грозившихъ отнять у него дочь, и, схвативъ за руку Полину, быстро увелъ ее изъ трибуны.
   -- Не правда-ли, рѣчь Бертье прекрасная, трогательная? сказалъ онъ по дорогѣ домой съ искреннимъ восхищеніемъ.
   Полина ничего не отвѣчала.
   -- Она заставила тебя плакать, прибавилъ онъ.
   -- Да, произнесла, наконецъ, Полина.-- Но если баронеса права и этотъ человѣкъ -- только ораторъ, невѣрующій въ то, что онъ говорятъ?
   -- Что ты, съума сошла? Развѣ не слышно, что его слова идутъ прямо изъ сердца? Такъ далеко игра не можетъ идти.
   -- Это правда, промолвила Полина, все-же задумчиво.
   Моранжи не могъ простить баронесѣ ея странной выходки, но приписалъ ее врожденной наклонности къ остроумію. Постоянно вѣря въ добро и отрицая зло, онъ не подозрѣвалъ близкихъ отношеній между Мишелемъ и Франсиной, которая очень ловко скрывала ихъ и обращалась съ Бертье, какъ съ другомъ и львомъ своей гостиной. Ему и въ голову не приходило, что баронеса чувствовала теперь ревность къ Полинѣ. Она не привыкла, чтобъ оспаривали у ней жертву, и жаждала, чтобъ никакая тѣнь не омрачала ея любви. Неспособная отдаться всецѣло пламенной страсти, извиняющей многое, она, однако, была достаточно самолюбива, чтобы отстаивать всѣми силами избраннаго ею человѣка, какъ-будто она дѣйствительно питала къ нему искреннюю привязанность.
   Поэтому она окружила его еще болѣе упоительными ласками при возвращеніи изъ законодательнаго корпуса, откуда она его почти похитила, такъ-какъ онъ тайно пробрался къ ея экипажу, избѣгая подготовлявшейся оваціи. Она гордилась, что человѣкъ, которымъ интересовался весь Парижъ, человѣкъ, снѣдаемый тщеславіемъ, жертвовалъ всѣмъ для ея любви.
   -- Ты не уѣдешь отъ меня сегодня, не правда-ли? говорила она;-- ты давно уже подарилъ мнѣ этотъ вечеръ.
   -- Нѣтъ, у насъ важное собраніе депутатовъ лѣвой стороны.
   -- Ты забылъ, Мишель, что три дня тому назадъ ты сказалъ, что свободенъ сегодня вечеромъ. Я знаю, ты хочешь увидѣть своихъ товарищей, чтобъ еще разъ насладиться ихъ похвалами и рукоплесканіями. Ну, милый Мишель, пожертвуй мнѣ этимъ новымъ торжествомъ и довольствуйся тѣмъ, что я одна, по близко-близко, устами въ уста, скажу тебѣ: ты былъ прекрасенъ, Мишель, и я тебя люблю!
   Бертье не сопротивлялся этому соблазнительному, чарующему, вѣчно измѣняющемуся существу и провелъ весь остальной день у ея ногъ. Ему казалось, что роскошная обстановка ея дома была теперь ему необходима. Его кабинетъ былъ слишкомъ мраченъ, его книги слишкомъ скучны. Въ ноздряхъ его какъ-бы засѣло сладострастное благоуханіе духовъ, любимыхъ Франсиной, и часто, обсуждая важные политическіе вопросы съ своими товарищами, онъ закрывалъ глаза и воображалъ себя въ объятіяхъ баронесы.
   Она такъ часто повторяла, что его скромная квартира въ улицѣ Трюденъ не достойна его новаго величія, что онъ, наконецъ, нанялъ квартиру въ улицѣ Тетбу и преемникъ Буртибура наскоро омеблировалъ ее, причемъ, конечно, устроилъ вѣчную гостиную съ золоченой, красной шелковой мебелью. Франсина сдѣлала ему сюрпризъ и вышила кресло, которое она съ улыбкой называла министерскимъ. Конечно, въ сущности ея работы была только одна ручка, а все остальное окончили въ магазинѣ. Но это нисколько не мѣшало Бертье воскликнуть съ искуственнымъ жаромъ:
   -- Это работа волшебныхъ ручекъ феи! Но зачѣмъ ты такъ трудилась для меня?
   -- Чтобъ думать о тебѣ, когда мы не вмѣстѣ, отвѣчала съ нѣжной улыбкой Франсина.
   Однакожь, въ этотъ вечеръ, послѣ мужественной рѣчи Мишеля въ пользу несчастныхъ жертвъ обольстителей, она не могла удержаться, чтобъ не поднять на смѣхъ прежняго любовника бѣдной Ліи.
   -- А знаешь, другъ мой, сказала она самымъ наивнымъ тономъ,-- я хорошій дала тебѣ совѣтъ и пора было тебѣ отвоевать свою свободу. Предположимъ, что эта дѣвочка родила-бы ребенка -- вѣдь тогда ты не могъ-бы произнести своей великолѣпной рѣчи, которую завтра всѣ газеты провозгласятъ одной изъ самыхъ краснорѣчивыхъ нравственныхъ проповѣдей на французскомъ языкѣ.
   Мишель Бертье страшно поблѣднѣлъ и пристально посмотрѣлъ на баронесу. Неужели она знала, что несчастная дѣвушка была въ такомъ положеніи, въ которомъ бросить ее было безчестно? Нѣтъ, ода не могла этого знать, и къ тому-же, какъ могла она поставить ему въ упрекъ эту жертву, которой она сама потребовала? Но все-же слова Франсины возбудили въ немъ какъ-бы укоры совѣсти, которыхъ онъ не чувствовалъ на трибунѣ въ пылу краснорѣчія. Посинѣвшій, мертвый образъ Ліи пронесся передъ его глазами и ему стоило неимовѣрныхъ усилій, чтобъ отогнать это страшное видѣніе.
   -- Забудемъ прошлое, Франсина, произнесъ онъ поспѣшно;-- оно умерло. Жива только наша любовь. Люби меня, будемъ любить другъ друга.
   Баронеса бросила на него торжествующій, растлѣвающій взглядъ и сказала себѣ въ глубинѣ своего сердца:
   -- Не Полинѣ Моранжи отбить у меня человѣка, котораго я захочу любить.
   

ГЛАВА XIX.

   Знаменитая рѣчь Мишеля Бертье о незаконныхъ дѣтяхъ была встрѣчена республиканскими газетами не одинаково сочувственно. Однакожь большая часть ихъ съ радостью встрѣтили блестящій успѣхъ юнаго трибуна, но нѣкоторыя изъ нихъ выражали свое удивленіе, что онъ избралъ такую тему для своей рѣчи. Вообще-же депутаты показывали неограниченный восторгъ, а строгіе республиканцы едва скрывали свое неудовольствіе.
   Старый, суровый Дельклодъ, высказывая открыто свое мнѣніе о рѣчи Мишеля Бертье, говорилъ между прочимъ: "Мы ждали, что пламенный ораторъ громко заявитъ о попранныхъ правахъ народа, а увидали на трибунѣ краснорѣчиваго, но идиличнаго защитника обольщенныхъ женщинъ. Бертье обязанъ былъ произнести филипику въ духѣ Мишеля изъ Буржа, а онъ произнесъ монологъ изъ "Idées de madame Aubray".
   Мишель Бертье очень обидѣлся этимъ отзывомъ, хотя въ немъ не было ничего оскорбительнаго или жесткаго.
   -- Эти якобинцы все тѣ-же, говорилъ онъ,-- они вѣчно и всѣмъ недовольны.
   Но за то онъ съ наслажденіемъ упивался восторженными похвалами, которыя расточали ему почти во всѣхъ газетахъ, сравнивавшихъ его по краснорѣчію съ Верньо и даже отдававшихъ ему первенство надъ знаменитымъ ораторомъ жирондистовъ. Вообще въ исполненіи возложеннаго на него долга онъ видѣлъ только удовлетвореніе своего самолюбія. Онъ зналъ лучше другихъ, и въ томъ числѣ Дельклода, что отъ него ждали не сантиментальной рѣчи, но онъ презрительно улыбался тупости людей съ узкими принципами, которые не признавали всей пользы легкой тактики и громаднаго значенія его первой рѣчи, какъ аванпостной перестрѣлки для послѣдующихъ генеральныхъ сраженій.
   "Они меня вполнѣ оцѣнятъ, думалъ онъ,-- когда увидятъ, для чего я съ самаго начала растрогалъ своихъ слушателей. Это вѣрнѣйшій путь къ уничтоженію враговъ".
   Онъ наивно въ это вѣрилъ и, встрѣтивъ Пьера Менара, спросилъ:
   -- Вы также меня осуждаете?
   -- Нѣтъ; ваша рѣчь великолѣпна и справедлива. Но отъ васъ ждали другого, вотъ и все. Конечно, это другое не заставитъ себя ждать.
   -- Слава-богу, отвѣчалъ Мишель,-- что вы не принадлежите къ тѣмъ непреклоннымъ людямъ узкихъ принциповъ, которые не признаютъ тактику.
   -- Конечно, я ее признаю, но, прибавилъ Менаръ,-- помните, что на землѣ нельзя обойтись безъ принциповъ, какъ на водѣ безъ компаса. Бываютъ зимою такіе темные, туманные дни, что ничего не видно сквозь окружающую мглу, но поднимите глаза къ верху -- и вдали отъ грязи, міазмовъ и мрака сверкаютъ звѣзды на безоблачномъ небѣ. Туманъ -- это личный интересъ, а звѣзды -- принципы.
   Мишель Бертье находилъ теперь, что даже Менаръ, несмотря на его добродушіе, былъ слишкомъ строгимъ пуританиномъ. Въ головѣ юнаго трибуна происходила тяжелая работа, нѣчто вродѣ таинственнаго разложенія. Вступая въ законодательный корпусъ съ твердымъ намѣреніемъ высказать подъ его сводами горькую правду, одъ почувствовалъ очень естественно, что опасно говорить о вызвышенныхъ принципахъ представителямъ матеріядьпыхъ интересовъ. Онъ находилъ, что избиратели были слишкомъ требовательны и что прежде, чѣмъ явиться призракомъ прошедшаго, ему надо было добиться авторитета.
   "Я желалъ-бы видѣть, что они сдѣлали-бы на моемъ мѣстѣ", думалъ онъ, пожимая плечами.
   Люди, предавшіеся всецѣло одной ненависти къ деспотизму, казались ему варварами и невѣждами.
   -- Необходимо вести политику по научной системѣ, говорилъ онъ часто, ставя разсчетъ выше совѣсти.
   Къ тому-же среда, въ которой вращалась баронеса Ривъ, научила его смотрѣть съ нѣкоторымъ презрѣніемъ на то, что прежде возбуждало его энтузіазмъ. Постоянныя сношенія съ противниками, часто очень ловкими и всегда чрезвычайно любезными, ежедневные разговоры о мелочахъ жизни, обмѣнъ комплиментами и такъ далѣе -- сдѣлали его болѣе снисходительнымъ къ враждебнымъ убѣжденіямъ. Избиратель, поручающій своему депутату высказывать его потребности, не находится за кулисами законодательнаго собранія и потому часто сохраняетъ илюзіи, которыя улетучиваются при близкомъ сношеніи съ лицами, кажущимися издали совершенно иными, чѣмъ вблизи. Сколько ежедневныхъ уступокъ дѣлаютъ по слабости или изъ приличія люди, вступающіе на эту арену суровыми, незапятнанными пуританаии! То не хватаетъ храбрости отвернуться отъ протянутой руки, то приходится отвѣчать любезностью на комплиментъ, то нѣтъ основанія отказаться отъ рюмки вина, предложенной въ буфетѣ, и т. д., и т. д.
   Мишель Бертье принадлежалъ къ тѣмъ людямъ, которые не умѣютъ устоять противъ соблазнительныхъ любезностей высокопоставленныхъ лицъ. Къ тому-же, критически относясь къ недостаткамъ своихъ противниковъ, онъ не могъ не отдавать справедливости ихъ талантамъ,-- и по всѣмъ этимъ причинамъ его злоба къ сторонникамъ императорскаго правительства ежедневно смягчалась.
   Однажды вечеромъ, въ проливной дождь, Мишель вышелъ изъ законодательнаго корпуса и, не найдя фіакра, отправился пѣшкомъ по набережной. Вдругъ онъ услышалъ, что его зоветъ кто-то по имени изъ окна проѣзжавшей мимо кареты.
   -- Если у васъ нѣтъ никакой колесницы, громко произнесъ веселый голосъ,-- то я къ вашимъ услугамъ, г. Бертье.
   Мишелю показался этотъ голосъ знакомымъ; полагая, что его зоветъ одинъ изъ товарищей депутатовъ лѣвой сторона, онъ поспѣшилъ къ каретѣ, но, къ величайшему изумленію, увидалъ передъ собою одного изъ министровъ, съ которымъ онъ могъ на другой-же день вступить въ жестокую борьбу. Мишель инстинктивно остановился.
   -- Полноте, безъ церемоній! воскликнулъ министръ со смѣхомъ;-- мѣсто, которое я вамъ предлагаю, не можетъ васъ скомпрометировать. Я васъ завезу по дорогѣ.
   Мишель хотѣлъ отказаться отъ этого любезнаго предложенія, но ему показалось смѣшнымъ и нелѣпымъ такъ далеко простирать свою непримиримость. Поэтому онъ послѣ минутнаго колебанія вошелъ въ карету и сѣлъ рядомъ съ министромъ, который, ничего не спросивъ у Бертье, крикнулъ кучеру:
   -- Въ улицу Тетбу! Вы видите, прибавилъ онъ, добродушно улыбаясь,-- я знаю вашъ адресъ, и если-бъ пришлось васъ арестовать, то я не справлялся-бы у квесторовъ собранія или у префекта.
   -- Вы правы, отвѣчалъ Бертье тѣмъ-же тономъ;-- вы можете этимъ путемъ выиграть нѣсколько минутъ, а во время государственнаго переворота иная минута бываетъ дороже ста лѣтъ.
   -- Каждая минута дороже ста лѣтъ во всякое время, отвѣчалъ министръ болѣе серьезнымъ тономъ,-- и я не понимаю, признаюсь вамъ, зачѣмъ такіе хорошіе граждане, какъ вы и ваши друзья, теряете на безполезную опозицію то драгоцѣнное время, которое вы могли-бы употребить на полезное служеніе родинѣ вмѣстѣ съ нами.
   -- О-о, ваше превосходительство, замѣтилъ Бертье,-- вы злоупотребляете правами хозяина, стараясь меня подкупить.
   -- Подкупаютъ только людей посредственныхъ, отвѣчалъ министръ,-- но принимаютъ съ распростертыми объятіями способныхъ личностей.
   Мишель понялъ, что, какъ гость министра, онъ не могъ ничего отвѣчать, тѣмъ болѣе, что открытое признаніе его талантовъ министромъ польстило юному трибуну.
   Когда карета остановилась передъ домомъ, въ которомъ жилъ Мишель, министръ протянулъ ему руку и онъ, естественно, пожалъ ее. Вообще Бертье не очень сожалѣлъ объ этомъ происшествіи, но на другой день весь Парижъ говорилъ о немъ.
   -- Бертье уже возсѣдаетъ на государственной колесницѣ, сказалъ со смѣхомъ Курбонъ, одинъ изъ правительственныхъ депутатовъ;-- если его избиратели узнаютъ объ этомъ, онъ погибъ.
   -- Аминь, отвѣчалъ его товарищъ Маморель.
   Исторія съ каретой его превосходительства, конечно, не имѣла никакого значенія и самъ Бертье охотно разсказалъ-бы о ней всякому. Гораздо серьезнѣе было другое событіе, о которомъ ничего не знали его товарищи, именно свиданіе Мишеля съ герцогомъ *** у баронесы Ривъ.
   Это было на другой день послѣ первой, дѣйствительно политической, рѣчи Бертье. На этотъ разъ онъ былъ пламенно краснорѣчивъ, какъ Берье, и логиченъ, убѣдителенъ и простъ, какъ Тьеръ. Онъ прослѣдилъ исторію послѣднихъ лѣтъ имперіи съ той минуты, какъ Франція, отуманенная взятіемъ Пуеблы, очнулась только отъ пушекъ Садовы и спрашивала себя не только о томъ, что дѣлали съ ея свободой, но и что сдѣлаютъ съ ея независимостью. Сынъ Винцента Бертье искренно, горячо требовалъ отъ имени всей націи права думать, дѣйствовать и отстаивать свою свободу внутри и безопасность извнѣ. Наконецъ онъ произнесъ рѣчь, которой отъ него такъ давно ожидали. Онъ произнесъ ее искусно, съ тактомъ, и если вникнуть во внутренній смыслъ его словъ, то становилось очевиднымъ, что онъ заботился болѣе всего о томъ, чтобъ обезпечить себѣ отступленіе. Это не было прямымъ объявленіемъ войны, а скорѣе предупрежденіемъ о возможности военныхъ дѣйствій. Онъ говорилъ о новомъ поколѣніи -- надеждѣ отечества, какъ-бы совѣтуя императору воспользоваться его услугами. Онъ противопоставилъ юныхъ, полныхъ силъ бойцевъ старымъ эгоистамъ, бремя которыхъ выноситъ несчастная страна. Вообще эта блестящая рѣчь была столько-же сатирой прошедшаго, какъ мольбой о будущемъ. Но общественное мнѣніе видѣло въ ней только нападки на личное управленіе и твердую рѣшимость вступить съ нимъ въ бой.
   Впечатлѣніе, произведенное этой рѣчью, было громадное. Латинскій кварталъ поднесъ адресъ Мишелю Бертье, студенты посѣтили его густой массой, а вечеромъ на бульварѣ Сен-Мишеля произошелъ нѣкоторый безпорядокъ оттого, что полиція запрещала кричать: да здравствуетъ Бертье! Это торжество доставляло, конечно, большое удовольствіе трибуну, но онъ уже не заботился столько о своей популярности среди толпы, сколько о томъ, чтобъ его боялись въ Тюльери.
   -- Я желалъ-бы видѣть, говорилъ онъ наивно,-- лицо императора, когда онъ читалъ мою рѣчь въ Монитерѣ.
   Устроила-ли сама баронеса свиданіе Мишеля Бертье съ герцогомъ *** -- неизвѣстно, но она, конечно, была достаточно на это умна и ловка.
   Казалось, что она дала себѣ слово заставить Мишеля сжечь все, чему онъ прежде покланялся, и что она не хотѣла дозволить ему ни минуты поддаваться опьяняющему вліянію популярности.
   Мишель сидѣлъ у нея, когда доложили о пріѣздѣ герцога ***. Обыкновенно баронеса, находясь наединѣ съ Мишелемъ, никого не принимала, но тутъ она извинилась передъ нимъ, увѣряя, что невозможно прогнать такую важную особу.
   Герцогъ *** въ годину упадка второй имперіи былъ, быть можетъ, самымъ преданнымъ слугою ея. Онъ сохранилъ вѣру въ ея принципы и хотя не былъ одаренъ такимъ гибкимъ умомъ, какъ Морни, онъ все-же отличался замѣчательнымъ знаніемъ людей. Конечно, онъ не всегда проявлялъ эту способность, и часто, имѣя въ рукахъ власть, онъ своими самовольными выходками, неудачными циркулярами и либеральными крайностями, за которыми слѣдовали судебныя преслѣдованія, оказывалъ болѣе вреда, чѣмъ пользы правительству. Но онъ сохранялъ большое вліяніе на императора, какъ товарищъ его юности, искренній другъ, видѣвшій его въ бѣдности, по уши въ долгахъ, безъ всякихъ средствъ къ жизни, кромѣ честолюбивыхъ мечтаній.
   Мишель Бертье не былъ знакомъ съ герцогомъ и видалъ его въ законодательномъ собраніи только издали, въ трибунѣ прежнихъ министровъ. Онъ не сожалѣлъ, что случай свелъ его съ этой вліятельной личностью, но не могъ не подумать:
   "Странныя бываютъ обстоятельства въ жизни: нѣсколько дней тому назадъ я ѣхалъ въ каретѣ съ министромъ, а теперь я буду бесѣдовать съ герцогомъ ***".
   Онъ нисколько не подозрѣвалъ той роли, которую Франсина играла въ этомъ свиданіи, и даже не спрашивалъ себя: одинъ-ли слѣпой случай свелъ его съ его естественнымъ противникомъ?
   Герцогъ выразилъ удивленіе, увидавъ Бертье, и потомъ высказалъ съ тонкимъ искуствомъ дипломата, полускрытымъ подъ военной откровенностью, чувства, которыя онъ питалъ къ юному трибуну, несмотря на политическое ихъ разногласіе. Очевидно, ему были извѣстны всѣ мысли Мишеля Бертье и всѣ слабыя его стороны; онъ зналъ, что отличительной чертой молодого человѣка были эгоизмъ и жажда власти, зналъ, что слѣдовало льстить его самолюбію художника и актера. Поэтому онъ съ блестящей ловкостью закидалъ Мишеля хитро-придуманными похвалами, которыя захватывали дыханіе молодого человѣка.
   -- Я тѣмъ болѣе восхищаюсь вами, г. Бертье, говорилъ герцогъ,-- что вы взяли на себя тяжелое, неблагодарное дѣло. Вы рождены, чтобъ управлять государствомъ,-- это видно съ перваго взгляда,-- а вы пошли въ опозицію. Вы отличаетесь знаніемъ, энергіей, твердой волей; вы не словоохотливый клубный ораторъ, а государственный дѣятель, знающій, куда онъ идетъ, и заставляющій уважать свои дѣйствія. Я васъ сожалѣю. Да, я васъ сожалѣю, продолжалъ герцогъ, тогда какъ Бертье смотрѣлъ на него съ изумленіемъ, но уже готовый поддаться соблазну; -- съ подобными блестящими способностями вы принадлежите къ такой партіи, которая менѣе всего можетъ ихъ оцѣнить. Извините меня, но мы, не правда-ли, говоримъ откровенно и я прошу заранѣе простить меня, если я скажу что-нибудь лишнее. Да, г. Бертье, жаль, что вы даромъ расходуете въ рядахъ опозиціи въ двадцать разъ болѣе таланта, чѣмъ нужно было-бы для управленія народомъ, который съ восторгомъ будетъ рукоплескать вамъ до той минуты, когда безжалостно сброситъ васъ съ Тарпейской скалы. Что значатъ ваши великолѣпныя рѣчи въ сравненіи съ дѣятельностью человѣка, повелѣвающаго и заставляющаго себѣ повиноваться? Префектъ, отправляющій по телеграфу предписаніе своему помощнику, приноситъ болѣе пользы, чѣмъ вы цѣлою рѣчью, въ которой Цицеронъ могъ-бы многому поучиться, хотя-бы, напр., французскому языку. Не въ рѣчахъ, а въ дѣлѣ управленія страною можетъ выказаться такой человѣкъ, какъ вы. Вы мнѣ ска жете, что вы достигнете власти. Хорошо, но какимъ путемъ? Таже самая революція, которая дастъ вамъ власть, похоронитъ васъ подъ своими бушующими волнами; рабъ толпы, васъ избравшей, рабъ вашего прошедшаго, вы не будете въ состояніи управлять толпою, которая будетъ тѣмъ требовательнѣе, чѣмъ болѣе вы своимъ краснорѣчіемъ разожгли ея страсти. Вы государственный человѣкъ, г. Бертье, а государственные люди не пользуются сочувствіемъ вашихъ товарищей, которые умѣютъ, надо отдать имъ справедливость, быть смѣлыми въ борьбѣ, мужественными въ несчастьи и великими въ изгнаніи, но никогда не знаютъ, какъ воспользоваться своею побѣдой. Государственный человѣкъ -- составляло самое презрительное оскорбленіе, которое бросалъ въ лицо жирондистамъ Маратъ. Ваши друзья въ настоящее время придаютъ подобное-же значеніе слову умѣренный, которымъ они клеймятъ каждаго человѣка, нежелающаго идти въ политикѣ до невозможныхъ крайностей. Вы принадлежите къ упорной расѣ Казиміра Перье отца, а желаете разыграть роль Ледрю Ролена, который, несмотря на свою честность, провалился,-- вы это знаете лучше меня. Обязательства, которыя вы теперь принимаете на себя, будутъ сильно тяготить васъ въ минуту торжества, а замѣтьте, что это торжество еще очень невѣрное и императоръ не дозволитъ себя изгнать, какъ Люи-Филипъ, безъ выстрѣла. Всѣ эти мысли вошли мнѣ въ голову при чтеніи вашей великолѣпной рѣчи, которую я видѣлъ, между прочимъ, въ рукахъ императора. Его величество нашелъ эту рѣчь превосходной по идеямъ и формѣ; это, можетъ быть, вамъ непріятно, но я заявляю фактъ. Вы жалуетесь, что молодое поколѣніе не оцѣнивается по достоинству властью. Вы не правы. Не наша вина, что вся молодежь идетъ, по модѣ, въ опозицію. Сен-Бевъ однажды окончилъ статью о Прево-Парадолѣ прямымъ заявленіемъ, что двери власти для него отворены и его примутъ съ распростертыми объятіями, когда только онъ вздумаетъ покинуть улицу. Парадоль предпочелъ отвѣчать грубой бранью и назвалъ Сен-Бева холопомъ. Неужели вы скажете, что за нимъ не довольно ухаживали? По вашимъ словамъ, въ Тюльери только старые эгоисты; я пойду далѣе и скажу, что эти лица болѣе, чѣмъ эгоисты. Я не хочу ихъ назвать ихъ настоящимъ именемъ. Однажды вечеромъ я говорилъ объ этомъ наединѣ съ императоромъ и доказывалъ, что ему приносятъ большой вредъ многіе изъ окружающихъ его лицъ. Онъ отвѣчалъ очень просто: "Мы довольствуемся тѣмъ, что подъ рукою"; на этомъ разговоръ и кончился. Онъ совершенно правъ. Но если когда-нибудь найдется человѣкъ молодой, рѣшительный, геніальный, который возьметъ на себя трудъ осуществить союзъ имперіи со свободой, нисколько несоставляющій брака in extremis, какъ воскликнулъ Пельтанъ, васъ перебивая,-- то въ этотъ день Франція получитъ правительство истинно прогресивное; министръ, создавшій подобное правительство, могъ-бы навѣрно разсчитывать на безсмертіе, скорѣе, чѣмъ всѣ трибуны на свѣтѣ. Говоря съ вами, я такъ увлекся, что обнаружилъ слабую сторону крѣпости, которую вы осаждаете. Дѣйствуйте! Мы готовы вамъ дать энергичный отпоръ, но если, къ вашему несчастью, вы возьмете силою крѣпость, то на васъ обратятся ружья вашихъ-же солдатъ. Наступитъ день, когда вы пожелаете задержать движеніе машины, которую вы сами пустили въ ходъ. Многіе до васъ погибли въ борьбѣ, а я не полагаю, г. Бертье, чтобъ вашимъ идеаломъ государственнаго правленія была вѣчная революція.
   Мишель не вѣрилъ своимъ ушамъ. Герцогъ ***, котораго онъ считалъ олицетвореніемъ произвола и насилія, довѣрчиво разговаривалъ съ своимъ противникомъ, и было-бы непростительно злоупотребить его довѣріемъ.
   "Онъ мягко стелитъ, думала баронеса, слушая длинную рѣчь важнаго сановника,-- или, лучше сказать, онъ подноситъ кружку молока къ устамъ голоднаго".
   Она съ улыбкой смотрѣла на этихъ двухъ людей, изъ которыхъ одинъ говорилъ просто, безъискуственно, откровенно, а другой слушалъ блѣдный, кусая губы и отъ времени до времени откидывая назадъ свои длинные волосы, какъ-бы въ припадкѣ мигрени.
   -- Бѣдный Мишель, сказала себѣ баронеса,-- ему должно быть очень жарко.
   Разговоръ продолжался нѣсколько времени; потомъ герцогъ всталъ, простился съ хозяйкой дома и дружески, но съ замѣтнымъ уваженіемъ поклонился Бертье.
   -- Ты понялъ, что тебѣ хотѣлъ сказать герцогъ? спросила баронеса, когда она осталась наединѣ съ Мишелемъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ онъ рѣзко.
   -- Полно, такой человѣкъ, какъ ты, не можетъ не понять того, на что ясно намекалъ герцогъ.
   -- Такъ ему было поручено меня купить?
   -- Купить! какое гадкое слово! Ему, вѣроятно, не было ничего поручено. Онъ только признавалъ себя побѣжденнымъ и просилъ мира. Понимаешь теперь? И какою цѣною!
   -- Да, какой цѣной! произнесъ Мишель, невольно вспомнивъ Пьера Менара.
   -- Я никогда не видала, чтобъ власть такъ униженно преклонялась передъ отдѣльной личностью, сказала Франсина, также затрогивая слабую струну Бертье -- честолюбіе.
   -- Да, да, это правда, произнесъ Мишель съ лихорадочнымъ волненіемъ;-- онъ совершенно ясно предложилъ мнѣ...
   -- Что?
   -- Да все, что я захочу. Такъ моя рѣчь очень ихъ напугала! Императоръ се прочиталъ. Я это зналъ... Быть министромъ! какое безуміе! Я потеряю поддержку своихъ друзей и не привлеку на свою сторону враговъ.
   -- Всякая власть немедленно окружается новыми друзьями.
   -- Довольно, не будемъ болѣе говорить объ этомъ, сказалъ Бертье сурово, какъ бы страдая отъ происходившей въ немъ внутренней борьбы;-- нашему святому дѣлу измѣнять нельзя.
   -- Кто говоритъ объ измѣнѣ? Развѣ обезпеченіе либеральныхъ реформъ принятіемъ въ свои руки власти значитъ измѣна? Если такъ, то измѣнникъ и лоцманъ, ведущій корабль прямо въ гавань. Робертъ Пиль также измѣнникъ; и нѣтъ ни одного великаго государственнаго человѣка въ англійскомъ парламентѣ, который не былъ-бы измѣнникомъ.
   -- Мы не въ Англіи, а во Франціи.
   -- Мы потому и подвержены безконечнымъ революціямъ, что трусливые политическіе дѣятели, когда имъ предлагаютъ власть, отказываются въ страхѣ, что скажетъ гражданинъ Пьеръ Менаръ. Впрочемъ, къ чему я вмѣшиваюсь! У тебя лихорадка... Руки горятъ, виски стучатъ... Мой бѣдный Мишель, ты вовсе не рожденъ быть государственнымъ человѣкомъ, какъ увѣряетъ герцогъ; ты просто романистъ и поэтъ. Ты въ этой послѣдней роли былъ-бы гораздо болѣе на мѣстѣ и осмѣялъ-бы человѣка, который на предложеніе: "хотите имѣть власть дѣлать добро", отвѣчалъ-бы: "проходите".
   Мишель никогда въ жизни не чувствовалъ такого волненія и безпокойства. Въ его ушахъ раздавались соблазнительныя слова герцога и ловкія подстрекательства Франсины. Онъ закрывалъ глаза и едва не затыкалъ ушей; но тогда передъ нимъ какъ-бы возставалъ безмолвный призракъ Винцента Бертье, декабрьскаго изгнанника.
   На другой день герцогъ *** получилъ слѣдующую записку:
   "Браво, любезный герцогъ! мы колеблемся, дрожимъ, вздыхаемъ. Маріана плачетъ и кричитъ, но въ глубинѣ сердца она хочетъ выдти замужъ, и ее выдадутъ, такъ-какъ никто не можетъ сравниться съ вами въ искуствѣ завлекать людей въ свои сѣти.

Ваша союзница и поклонница
Франсина Ривъ".

   

ГЛАВА XX.

   Человѣческое слово походитъ на зерно: проникнувъ чрезъ ухо въ умъ, оно быстро даетъ отростки. Послѣ разговора съ герцогомъ *** Бертье находился въ возбужденномъ состояніи; онъ подвергся спеціальному недугу честолюбцевъ и въ немъ происходила борьба рѣшимости и колебанія, довольства и злобы. Онъ съ какимъ-то горькимъ наслажденіемъ повторялъ слова герцога о неблагодарности толпы, и его самолюбіе возставало противъ мысли, что онъ былъ только орудіемъ въ рукахъ народа.
   "Но даже для самого народа, думалъ онъ,-- не будетъ-ли полезнѣе, если я буду его вести, а не слѣдовать за нимъ?"
   Онъ вспоминалъ теперь объ отцѣ и спрашивалъ себя, какую пользу принесло его самопожертвованіе. Къ чему послужило его изгнаніе? Конечно, онъ оставилъ послѣ себя великій примѣръ самоотверженія, но какой практическій результатъ могла принести его дѣятельность для будущаго?
   -- Политика моего отца и Менара сантиментальная, говорилъ онъ самъ себѣ,-- а теперь нужна политика, основанная на практическомъ опытѣ.
   Онъ нашелъ уже готовую фразу, которою всякій измѣнникъ прикрываетъ свое вѣроломство. Съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ вѣра въ принципы въ немъ все болѣе и болѣе изглаживалась и отъ прежнихъ пламенныхъ стремленій осталась во всей своей силѣ только жажда власти. Но чтобъ прикрыть передъ своей собственной совѣстью всю низость его мелкаго честолюбія, онъ увѣрялъ себя, что призванъ служить человѣчеству, призванъ служить Франціи. Въ этой пустой, громкой фразѣ было только одно справедливое слово -- служить. Дѣйствительно, Мишель Бертье былъ теперь ничто иное, какъ слуга, готовый служить тому; кто ему больше заплатитъ.
   Однако, въ законодательномъ корпусѣ никто не подозрѣвалъ того, что происходило въ душѣ Мишеля. Внутри у него кипѣла кровь, боролись самыя противоположныя чувства, а съ внѣшней стороны онъ оставался все тѣмъ-же холоднымъ, суровымъ человѣкомъ съ вѣчно гордой, иронической улыбкой. Только замѣтно было, что онъ принималъ не столь горячее участіе въ парламентскихъ комисіяхъ и въ собраніяхъ лѣвой стороны. Онъ молчалъ по такимъ вопросамъ, которые прежде побудили-бы его произнести пламенныя рѣчи. Все это удивляло его друзей. Самые преданные изъ нихъ говорили: "онъ ждетъ удобнаго времени". Но скептики отвѣчали: "онъ видоизмѣняется".
   Около этого времени много говорили въ Парижѣ о дуели, едва не состоявшейся между молодымъ адвокатомъ Эманюэлемъ Ришаромъ, другомъ Бертье, и однимъ борзописцемъ мелкой печати, который написалъ о Мишелѣ Бертье слѣдующую жестокую, ядовитую фразу:
   "Бываютъ такія политическія мнѣнія, которыя извѣстными людьми считаются за безпокойныхъ дѣтей, и чтобъ въ данную минуту ихъ не было слышно, они ихъ заранѣе укладываютъ спать".
   Мишель, повидимому, не заботился о томъ, что о немъ говорили; онъ шелъ къ мерцавшей вдали цѣли, хотя и невѣрной, колеблющейся поступью, но все-же шелъ. Когда его мысли не были заняты разговоромъ съ герцогомъ или когда онъ забывалъ на минуту соблазнительную баронесу, передъ нимъ возставалъ образъ прелестной, богатой Полины Моранжи и онъ спрашивалъ себя съ внутреннимъ содроганіемъ,-- не отъ любви, а отъ жажды богатства -- не жениться-ли ему на ней? Эту мысль о возможности сдѣлаться миліонеромъ черезъ блестящую женитьбу поддерживалъ въ немъ Гонтранъ Верженъ, постоянно выхвалявшій прелести супружеской жизни, казавшіяся ему тѣмъ болѣе радужными, что его бракъ былъ отложенъ по случаю смерти какого-то родственника его невѣсты. Мишель теперь ему не противорѣчилъ, а, напротивъ, подстрекалъ къ продолженію разговора.
   -- Да, сказалъ однажды Мишель,-- мнѣ прежде бракъ былъ противенъ, а теперь я о немъ думаю.
   -- Главное -- сдѣлать хорошій выборъ, отвѣчалъ Гонтранъ;-- и непремѣнно самому. Нѣтъ ничего хуже свахъ. Вотъ, напримѣръ, я выбралъ себѣ прекрасную невѣсту и увѣренъ, что буду счастливъ. А вѣдь, право, меня побудило къ тому только одно сожалѣніе къ молодой дѣвушкѣ, которая киснетъ въ провинціи и каждый день играетъ на фортепіано все одну и ту-же пьесу Мендельсона.
   -- А вотъ я такъ никого не нашелъ, замѣтилъ Бертье;-- ни изъ сожалѣнія, ни изъ интереса я не остановилъ своего выбора ни на комъ.
   -- А по любви?
   -- Что?
   -- Полина Моранжи прелестная молодая дѣвушка, сказалъ Гонтранъ съ улыбкою.
   -- Ты съума сошелъ! воскликнулъ Бертье, поблѣднѣвъ;-- графиня Моранжи прелестна, но...
   -- Но что?
   -- Она слишкомъ богата.
   -- Помилуй, съ той будущностью, которая открывается передъ тобою, ты богаче всякаго миліонера. Ты, Мишель, будешь министромъ!
   Всѣ, повидимому, согласились окружить соблазнами Мишеля Бертье. Конечно, Верженъ говорилъ совершенно въ иномъ духѣ и смыслѣ, чѣмъ герцогъ, но все-же его слова подстрекали одинаково честолюбивыя стремленія молодого человѣка.
   По уходѣ Гонтрана Мишель опустилъ голову въ холодную воду,-- такъ приливала кровь къ его вискамъ. Онъ чувствовалъ, что слабѣетъ. Власть и богатство были теперь въ его рукахъ. Герцогъ предлагалъ одно, а графиня Моранжи могла доставить другое. Чтобъ сдѣлаться министромъ и миліонеромъ, ему стоило только сказать одно слово. Но это слово, этотъ шагъ на встрѣчу протягивающей свои объятія второй имперіи назывались -- измѣной.
   Прежде, чѣмъ отправиться въ парламентъ, онъ почувствовалъ необходимость освѣжиться и пошелъ пѣшкомъ въ паркъ Монсо. Въ одной изъ тѣнистыхъ его алей онъ вдругъ остановился въ изумленіи.
   На-встрѣчу ему шла Полина Моранжи подъ руку съ отцомъ, а за ними слѣдовалъ докторъ Лоро, который говорилъ громко и смѣялся, въ надеждѣ развеселить молодую дѣвушку.
   "Дѣйствительно, подумалъ Мишель,-- судьба играетъ мною".
   Онъ снялъ шляпу, поклонился Полинѣ, пожалъ руку графа и поздоровался съ докторомъ.
   Моранжи былъ очень радъ этой встрѣчѣ. Полинѣ нездоровилось и докторъ прописалъ ей прогулку пѣшкомъ.
   -- Представьте себѣ, сказалъ графъ Мишелю,-- докторъ Лоро, злоупотребляя своимъ положеніемъ князя науки, читаетъ намъ цѣлый курсъ антропологіи.
   -- Человѣку надо все знать, отвѣчалъ докторъ;-- я вовсе не желаю, по примѣру медика Мольера, представить молодой дѣвушкѣ пріятное зрѣлище вскрытія тѣла, но я убѣжденъ, что графиня Моранжи интересуется моими разсказами.
   Дѣйствительно, Лоро старался побороть мистическія идеи, преобладавшія въ головѣ Полины, и возбудить въ ней интересъ къ жизни и къ наукѣ. Онъ часто говорилъ своему другу:
   -- Я хочу исправить то, что ты испортилъ. Я старый холостякъ и люблю твою дочь, какъ свою. Мнѣ слишкомъ больно было-бы видѣть ее въ монастырѣ и потому я рѣшился всѣми силами отвратить ее отъ этого самоубійства.
   Онъ зналъ, что свѣтская мелочная жизнь не имѣетъ никакого вліянія на Полину, и обращался съ ней не какъ съ избалованнымъ ребенкомъ, взявшимъ себѣ въ голову какой-нибудь капризъ, а какъ съ возвышенной женщиной, стремящейся къ самопожертвованію. Онъ хотѣлъ возбудить въ ней интересъ къ той умственной работѣ, которая составляетъ славу нашего времени. Она до сихъ поръ думала только о Богѣ, а онъ желалъ познакомить ее съ человѣчествомъ. Добродушно, безъ всякаго педантизма, онъ расточалъ передъ нею всѣ сокровища ума и науки съ цѣлью пріохотить къ жизни бѣднаго ребенка, жаждавшаго смерти. Онъ даже часто смѣялся надъ своей страстью къ антропологіи и съ веселымъ юморомъ разсказывалъ свои путешествія въ до-историческія страны; но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ краснорѣчиво высказывалъ все, что было великаго и почтеннаго въ наукѣ, изучавшей смерть для того лишь, чтобъ похитить у нея тайну жизни; онъ съ пламеннымъ одушевленіемъ описывалъ труды ученыхъ, которые вели свѣтъ по пути прогреса; онъ открывалъ передъ Полиной невѣдомый ей міръ, стараясь замѣнить мистическія мечтанія молодой дѣвушки положительными фактами. Эта борьба ученаго во имя науки противъ отжившихъ преданій, это стремленіе спасти не больное тѣло, а больной умъ, отличались неподдѣльнымъ величіемъ.
   Въ послѣднее время докторъ отгадалъ, что въ этой психологической борьбѣ онъ имѣлъ не гласнаго, но могучаго помощника -- Мишеля Бертье. Онъ понялъ ранѣе ея самой инстинктивную любовь, пробудившуюся въ ея сердцѣ къ пламенному защитнику страждущихъ и угнетенныхъ.
   "Вотъ поддержка, на которую я разсчитывалъ, думалъ онъ; -- при содѣйствіи любви моя побѣда обезпечена!"
   Однако, Мишель Бертье не вполнѣ нравился доктору. Не раздѣляя крайнихъ мнѣній Лафатера, Лоро былъ все-же на-столько физіономистъ, что отгадывалъ нравственнаго человѣка по его физической оболочкѣ, а красивая голова Бертье не предсказывала ничего хорошаго.
   "Это безпокойный человѣкъ, думалъ докторъ;-- для достиженія своей цѣли онъ способенъ на все. Впрочемъ, утопающій, хватаясь за брошенный ему шестъ, не спрашиваетъ, изъ какого онъ дерева -- изъ сосноваго или краснаго. Дѣло только въ томъ, чтобъ былъ шестъ. Для насъ орудіемъ спасенія является Мишель Бертье -- и надобно примириться съ нимъ. Къ тому-же онъ человѣкъ умный, способный, а только дураки ни на что не годятся. Кто знаетъ, быть можетъ, Полина сдѣлаетъ изъ него героя!"
   Поэтому докторъ Лоро раздѣлялъ надежды Моранжи и не высказывалъ Бертье своего мнѣнія о немъ.
   Такимъ образомъ, встрѣча въ паркѣ Монсо была пріятною случайностью для всѣхъ четверыхъ. Мишель и графъ Моранжи вступили въ политическій разговоръ и Полина только изъ приличія вставляла иногда свое слово. Потомъ перешли къ первой рѣчи Мишеля въ парламентѣ и молодая дѣвушка спросила Бертье, не имѣлъ-ли онъ свѣденій о Клотильдѣ Балю, письмо которой онъ такъ краснорѣчиво читалъ у баронесы. Всѣ ея поиски до сихъ поръ ни къ чему не привели, такъ-какъ въ громадномъ Парижѣ несчастное существо исчезаетъ, какъ слеза въ бурномъ потокѣ. Мишель вспомнилъ теперь съ сожалѣніемъ, что онъ обѣщалъ Полинѣ предупредить ея посѣщеніе несчастной дѣвушки, и теперь твердо рѣшился исполнить свое обѣщаніе.
   -- Я отыщу Клотильду живой или мертвой, сказалъ онъ.
   -- Вы меня очень обяжете, узнавъ ея адресъ, отвѣчала Полина;-- я глубоко интересуюсь этой дѣвушкой.
   "Потому только, что онъ прекрасно прочелъ ея письмо, подумалъ докторъ Лоро;-- о, человѣческая натура, человѣческая натура!"
   -- Я надѣюсь, что вы сами привезете къ намъ этотъ адресъ, произнесъ графъ Моранжи; -- вы мнѣ доставите большое удовольствіе вашимъ посѣщеніемъ.
   Мишель съ радостью принялъ это приглашеніе и горячо поблагодарилъ графа. Полина была очень блѣдна и взволнована, но, очевидно, довольна встрѣчею.
   Разставшись съ графомъ и его дочерью, Мишель отправился въ законодательный корпусъ. По дорогѣ онъ спрашивалъ себя, означаетъ-ли приглашеніе Моранжи безмолвное согласіе назвать его своимъ зятемъ, или это была простая вѣжливость? Отвѣчая на эти вопросы, онъ то рисовалъ въ соблазнительныхъ краскахъ брачную жизнь съ Полиной, приносившей ему въ приданое миліоны, то отчаянался въ достиженіи подобной блестящей цѣли.
   Въ этотъ день его товарища въ палатѣ нашли, что онъ былъ задумчивъ я безпокойно сидѣлъ на мѣстѣ, судорожно проводя рукою по волосамъ во время цвѣтистой рѣчи государственнаго министра о благоденствіи имперіи и слабости германскихъ государствъ. Отовсюду слышались восклицанія:
   -- Бертье выходитъ изъ себя!
   -- Бертье будетъ отвѣчать!
   -- Бертье пробуждается!
   -- Пробужденіе льва!
   Но Бертье не пробуждался; онъ даже не слушалъ министра. Онъ видѣлъ передъ собою спокойное, мраморное лицо Полины Моранжи и спрашивалъ себя, не слѣдовало-ли ему пожертвовать ради нея уже пріѣвшейся ему безумной страстью Франсины, какъ нѣкогда онъ пожертвовалъ этой страсти преданною любовью Ліи? Казалось, ему доставляло удовольствіе жечь то, что наканунѣ онъ боготворилъ; впрочемъ, въ эту минуту онъ думалъ только о Полинѣ и Франсинѣ, а образъ Ліи, которую онъ нѣкогда искренно любилъ, уже совершенно стушевался въ окружающей его мглѣ.
   Но если онъ забылъ Лію, то она его не забывала. Она принадлежала къ тѣмъ женщинамъ, которыя, однажды отдавъ свое сердце, назадъ его не берутъ и вѣчно оплакиваютъ свою первую любовь. Она добровольно подвергнула себя уединенной жизни. Она не хотѣла быть обязанной чѣмъ-бы то ни было Бертье и считала своимъ единственнымъ утѣшеніемъ, что ея ребенокъ будетъ имѣть въ ней все -- и отца, и мать.
   Она сохранила отъ прежней своей жизни маленькую сумму и какая-то старая родственница оставила ей въ наслѣдство три тысячи франковъ. Этихъ денегъ ей было достаточно на первое время. Что-же касается будущаго, то она могла работать. Работой она достигала двойной цѣли: обезпечивала существованіе ребенка и заглушала грустныя мысли, тяжелыя страданія.
   Это не значило, чтобъ она боялась страданій; напротивъ, они ей были дороги, какъ лучшее средство искупить свое прошедшее.
   "Быть можетъ, отецъ меня простилъ-бы, если-бъ видѣлъ мои слезы", думала она.
   По временамъ она чувствовала прежнее желаніе возвратиться къ родителямъ и вымолить у нихъ прощеніе. Но ея теперешнее положеніе, служившее ей радостью, могло возбудить къ ней только презрѣніе другихъ.
   "Нѣтъ, говорила она себѣ,-- я подожду; они могутъ прогнать преступную женщину, но не прогонятъ невиннаго ребенка. Я не пойду къ нимъ прежде, чѣмъ родится мой сынъ".
   Она была увѣрена, что у нея будетъ сынъ, и уже видѣла его, съ большими глазами, розовыми губками и пухлыми щечками. Она называла его уже заранѣе Даніелемъ, по имени ея отца. Сынъ! Въ этомъ словѣ заключался для нея цѣлый міръ надеждъ. Благодаря ему несчастная, погибшая дѣвушка сдѣлается уважаемымъ, священнымъ существомъ -- матерью. Кромѣ того, она инстинктивно надѣялась, что Мишель Бертье, узнавъ о рожденіи сына, возвратится къ своей покинутой Ліѣ.
   Рожденіе ребенка всегда представляетъ страшную драму. Человѣкъ входитъ въ жизнь и выходитъ изъ нея съ болѣзненнымъ крикомъ. Первое его дыханіе ознаменовывается воплемъ; потомъ являются слезы.
   Бѣдная Лія была одна, когда она почувствовала приближеніе родовъ. Она такъ напугалась первыхъ страданій, что стала громко рыдать. Всѣ сосѣдки собрались къ ней. Привратница побѣжала за бабкой, а Лія, блѣдная, какъ полотно, просила одну изъ сосѣдокъ, г-жу Делатръ, снести Мишелю Бертье письмо, которое она приготовила заранѣе. Вмѣстѣ съ тѣмъ она просила, чтобъ давно купленную ею колыбель поставили рядомъ съ ея постелью.
   -- Я хочу, чтобы ребенокъ, съ самой минуты рожденія, находился при мнѣ, промолвила она сквозь слезы.
   Но этому желанію воспротивилась бабка, которая шопотомъ сказала г-жѣ Делатръ:
   -- Роды очень тяжелы. Ребенокъ, кажется, будетъ мертвый. Если мать увидитъ его, пожалуй, это ее убьетъ.
   -- Бѣдная, замѣтила г-жа Делатръ:-- неужели она умретъ!
   -- Она или ребенокъ. Надо выбирать, отвѣчала бабка; -- впрочемъ, бываютъ чудеса.
   Однако Лія не умерла и ребенокъ родился живой. Но онъ долго былъ безъ чувствъ, и несчастная женщина, не слыша его плача и забывая свои страданія, промолвила съ ужасомъ:
   -- Онъ мертвый! Да, я знаю, что онъ мертвый! Господь меня проклялъ.
   Но когда черезъ нѣсколько времени къ ея кровати пододвинули люльку, въ которой лежалъ ребенокъ съ закрытыми глазами, она залилась счастливыми слезами и припала своими блѣдными губами къ теплому тѣльцу маленькаго Даніеля. Судьба дѣйствительно исполнила ея желаніе и дала ей сына.
   -- А знаменитое письмо, столь схожее съ приглашеніемъ на похороны, сказала г-жа Делатръ:-- прикажете его отправить по адресу?
   -- Нѣтъ, теперь вы его можете сжечь, отвѣчала съ слабой улыбкой Лія.
   Несмотря на свою слабость, она хотѣла непремѣнно сама кормить, но бабка сомнѣвалась, чтобъ на это у нея хватило силъ. Дѣйствительно, нравственныя и физическія страданія совершенно разстроили ея здоровье. А когда она мало-по-малу стала оправляться, то съ испугомъ начала замѣчать, что маленькій Даніель былъ страшно изнуренъ и едва дышалъ.
   "Неужели у меня не довольно молока?" спрашивала она себя въ отчаяніи, но боялась отвѣчать на этотъ роковой вопросъ.
   Наконецъ бабка прямо и рѣшительно объявила, что надо взять кормилицу.
   -- Кормилицу! воскликнула Лія, ревниво прижимая къ своей груди ребенка и сверкая глазами, словно у нея собирались отнять ея дорогое дѣтище.
   -- Посмотрите на него сами, отвѣчала бабка.
   Голова ребенка едва держалась на исхудалыхъ плечикахъ, тѣло его было блѣдное, матовое, вѣки тяжело опускались надъ безжизненными глазами. Лія вздрогнула. Ей стало страшно, чтобъ Даніель не умеръ на ея рукахъ.
   -- Да, да! воскликнула она въ отчаяніи;-- кормилицу, поскорѣе кормилицу.
   Бабка отправилась тотчасъ въ контору кормилицъ и привезла здоровую на видъ крестьянку, съ заплаканными глазами отъ разставанья съ своимъ ребенкомъ, отправленнымъ въ деревню.
   Лія впилась глазами въ эту соперницу, отнимавшую у нея Даніеля. Кормилица, съ своей стороны, съ любопытствомъ осматривалась по сторонамъ и не могла скрыть своего удивленія при видѣ изнуреннаго, блѣднаго младенца. Она хотѣла его покормить, но ребенокъ не взялъ груди; у него какъ-бы не хватало силъ воспринять живительную влагу. Кормилица положила его обратно въ колыбель и послѣ минутнаго размышленія вызвала бабку въ другую комнату.
   -- Мнѣ здѣсь дѣлать нечего, сказала она грубымъ, недовольнымъ тономъ:-- ребенокъ умретъ къ вечеру; а моя дочь еще не отправлена въ деревню. Я хочу сейчасъ возвратиться въ контору.
   Бабка старалась ее уговорить остаться и пугала отвѣтственностью передъ закономъ за жизнь ввѣреннаго ей младенца. Но кормилица объ этомъ и слышать не хотѣла. Споръ между ними становился все громче, какъ вдругъ въ комнату вбѣжала Лія слышавшая за стѣною ихъ разговоръ.
   -- Вы боитесь, чтобъ ребенокъ не умеръ при васъ! воскликнула она, дико сверкая глазами;-- вы не увидите его смерти. Ступайте вонъ! А если его можно спасти, то его спасетъ не чужая женщина, а мать. Вонъ, вонъ!
   Это нѣжное, слабое созданіе теперь казалось страшнымъ съ распущенными черными волосами и съ безумнымъ пламенемъ въ глазахъ. Испуганная кормилица поспѣшно удалилась, а Лія стала лихорадочно ходить по комнатѣ.
   -- Доктора, доктора! воскликнула она, наконецъ, обращаясь къ бабкъ; -- найдите, приведите самаго знаменитаго! Дайте ему тысячу, двѣ тысячи франковъ! Слава-богу, я могу заплатить доктору по-царски.
   Бабка ни мало не оскорбилась недовѣріемъ къ ея познаніямъ и отправилась за докторомъ, хотя была твердо увѣрена, что судьба ребенка рѣшена.
   Лія осталась одна съ г-жею Делатръ и, взявъ ребенка на руки, сѣла противъ камина. Маленькій Даніель лежалъ неподвижно, едва переводя дыханіе.
   -- Посмотрите! Посмотрите! воскликнула вдругъ сосѣдка.-- Онъ проситъ груди.
   Дѣйствительно, губы ребенка зашевелились, какъ-бы отыскивая что-то въ пространствѣ. Лія вскрикнула отъ радости, но черезъ секунду ударила себя по груди изо всей силы.
   -- Боже мой! Боже мой! воскликнула она съ отчаяніемъ,-- я не могу его кормить! У меня нѣтъ молока!
   -- Послушайте, сказала г-жа Делатръ,-- вы уже достаточно поправились, чтобы выдти на воздухъ, и ходите гораздо быстрѣе меня. Ступайте къ Дамуазо. Онъ продаетъ искуственное молоко и нѣкогда спасъ графа Парижскаго. Купите стклянку этого молока, у насъ есть рожокъ... и ребенокъ спасенъ.
   Лія накинула на плечи шаль, а на голову шерстяной платокъ, и отправилась по данному ей адресу: "Дамуазо, бульваръ Клиши". Войдя въ магазинъ, она очутилась передъ толстой дамой, которая сидѣла за столомъ, уставленнымъ разлняными запечатанными стклянками.
   "Въ этихъ стклянкахъ жизнь Даніеля", подумала Лія и произнесла вслухъ:-- Позвольте мнѣ бутылку молока.
   -- Для больного?
   -- Для ребенка.
   -- Вамъ нужно молока отъ коровы, кормленной морковью на нашей фермѣ?
   -- Я не знаю, но дайте мнѣ молока, дайте мнѣ молока для моего ребенка!
   -- У васъ есть рецептъ доктора?
   Лія не предвидѣла этого вопроса. Неужели необходимъ рецептъ для нѣсколькихъ капель молока умирающему ребенку?
   -- У меня нѣтъ рецепта, отвѣчала она,-- но мой ребенокъ умираетъ. Мнѣ сказали, что ваше молоко его спасетъ. Дайте бутылку и я вамъ за нее заплачу на вѣсъ золота.
   -- Наше молоко не такъ дорого, отвѣчала дама съ улыбкой,-- но мы продаемъ его только помѣсячно или пополумѣсячно. Прикажете доставлять вамъ молоко мѣсяцъ или двѣ недѣли?
   -- Сколько вамъ угодно, но дайте мнѣ теперь, сейчасъ, бутылку молока.
   -- Ваша фамилія и адресъ? спросила дама, открывая большую книгу.
   -- Лія Германъ, бульваръ Клиши.
   -- Мы сосѣди, замѣтила дама, не обращая вниманія на отчаяніе Ліи, которая ломала себѣ руки при мысля, что ея Даніель, можетъ быть, уже умеръ.
   -- Кто у васъ докторъ?
   -- У меня нѣтъ доктора, а бабка, г-жа Летренъ.
   -- Этого достаточно, сказала дама, подавая молодой женщинѣ запечатанную бутылку;-- съ завтрашняго дня вы будете получать ежедневно такую бутылку до 1-го числа. Счетъ мы сведемъ послѣ.
   -- Благодарю васъ! воскликнула Лія и бросилась къ дверямъ, прижимая къ сердцу драгоцѣнную бутылку и повторяя про себя:-- какая радость! Это жизнь моего Даніеля.
   Она боялась только, чтобъ этотъ жизненный элексиръ не опоздалъ, и въ дверяхъ своей квартиры безумно воскликнула:
   -- Онъ живъ?
   -- Скорѣй, скорѣй молока, отвѣчала г-жа Делатръ, которая уже приготовила рожокъ.
   Дрожащей рукой Лія поднесла къ губамъ ребенка рожокъ и вскрикнула отъ радости, когда неподвижныя губки его стали мало-по-малу втягивать въ себя молоко. Горячія, счастливыя слезы матери оросили лицо спасеннаго отъ голодной смерти младенца.
   ?

ГЛАВА XXI.

   Родительскія обязанности не очень тяготили Мишеля Бертье. Въ то время, когда Лія переносила всѣ заботы, опасенія и страданія, сопровождавшія рожденіе Даніеля, онъ даже не зналъ, что у него былъ сынъ.
   "Я скрою отъ него ребенка, пока могу, думала Лія; -- потомъ, когда онъ выростетъ, мы увидимъ".
   Она теперь любила Мишеля не менѣе прежняго, но онъ воплощался уже въ Даніелѣ, который наполнялъ всю ея жизнь. Она не была теперь одна, грустная, брошенная, и мало-по-малу воскресала къ новой жизни.
   -- Когда онъ выростетъ, говорила себѣ также Лія,-- то я увижу, какъ отецъ не проститъ насъ обоихъ ради его прелестной улыбки.
   Подъ отцомъ она разумѣла старика Германа, и, такимъ образомъ, Даніель былъ для нея живой надеждой, олицетвореннымъ прощеніемъ.
   Для Мишеля Бертье этотъ ребенокъ вовсе не существовалъ. Онъ родился и едва не умеръ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него, а Мишель не думалъ даже о томъ, чтобъ Лія могла сдѣлаться матерью. Если-же мысль объ этомъ и входила ему въ голову, то онъ тотчасъ успокоивалъ себя словами:
   -- Она меня, конечно, извѣститъ.
   Впрочемъ, ему не было времени думать о маленькомъ существѣ, случайно одолженномъ ему жизнью, или о нѣкогда любимой женщинѣ; онъ былъ теперь слишкомъ взволнованъ и поглощенъ ежедневными клеветами, сплетнями и толками о его предстоявшемъ переходѣ на сторону имперіи. Политическая дѣятельность его подвергалась самой разнообразной критикѣ и даже мелкія газеты издѣвались надъ нимъ, называя его экс-непримиримымъ и представителемъ каретной опозиціи, намекая на случайное возвращеніе его домой изъ палаты въ каретѣ министра. Эманюэль Ришаръ горячо защищалъ своего друга въ печати отъ всѣхъ нападокъ, но это была плохая услуга, такъ-какъ онъ придавалъ смутнымъ обвиненіямъ, носившимся въ публикѣ, опредѣленную форму и они только съ каждымъ днемъ высказывались все громче и громче. Конечно, эта предполагавшаяся измѣна непримиримаго депутата всего болѣе возбуждала негодованія въ его избирателяхъ, и Пьеръ Менаръ долженъ былъ въ публичномъ собраніи защитить сына Винцента Бертье отъ прямо заявленнаго обвиненія въ вѣроломствѣ.
   -- Берегитесь, сказалъ онъ:-- вѣчная подозрительность -- одинъ изъ недуговъ нашей партіи. Слѣдуетъ быть неумолимымъ къ доказанной измѣнѣ, но необходимо осторожно относиться къ сплетнямъ, которыя могутъ глубоко оскорбить честнаго человѣка.
   Однако эта защита нисколько не успокоила взволнованныхъ избирателей и стали поговаривать объ учрежденіи чего-то въ родѣ суда чести, на которомъ онъ былъ-бы обязанъ передъ лицомъ всѣхъ оправдаться отъ взводимыхъ на него обвиненій. Отъ него требовали и желали только одного -- объясненія, оправданія. Наконецъ, было рѣшено послать къ нему депутацію для выраженія неудовольствія избирателей.
   Ораторами этой депутаціи были избраны Жанъ Левабръ, отвѣчавшій Мишелю на банкетѣ послѣ его выборовъ, и Руптродъ, работникъ, пріобрѣвшій въ послѣднее время большую славу въ публичныхъ собраніяхъ своими энергичными рѣчами по соціальнымъ вопросамъ. Впрочемъ, онъ пользовался не всеобщимъ довѣріемъ и, выбранный делегатомъ отъ рабочихъ на выставку 1867 года, онъ, говорятъ, сблизился съ императорскимъ правительствомъ, что доказывалось его запиской, помѣщенной въ "Сборникѣ отчетовъ рабочихъ делегацій", напечатанномъ по приказанію императора. Въ этомъ трудѣ онъ требовалъ реформъ, но подъ условіемъ, чтобы онѣ были дарованы императоромъ по его доброй волѣ. Однако его пламенное краснорѣчіе и умѣніе затрогивать слабыя струны слушателей заставляли многихъ забывать его уступки императорскому правительству, въ оправданіе которыхъ онъ самъ говорилъ, что въ соціальныхъ вопросахъ цѣль оправдываетъ средства.
   Такимъ образомъ, однажды утромъ къ Мишелю Бертье явилась депутація изъ двѣнадцати рабочихъ и Жанъ Левабръ въ пламенныхъ выраженіяхъ представилъ изумленному, безмолвному Бертье страшную картину страданій народа, вѣчно обманываемаго тѣми, кому онъ довѣряется. Онъ напомнилъ ему формальныя его обѣщанія и. сравнивая ихъ съ его парламентскими рѣчами, окончилъ свою рѣчь словами:
   -- Я вамъ самимъ предоставляю сдѣлать заключеніе.
   Мишель былъ смущенъ, но, какъ ловкій адвокатъ, онъ скоро оправился и призвалъ къ себѣ на помощь все свое краснорѣчіе. Отвѣтъ былъ блестящій; Мишель то говорилъ шуточнымъ тономъ, то прикидывался оскорбленнымъ. Какъ, его подозрѣваютъ? Что-же онъ сдѣлалъ, что-же онъ сказалъ несогласнаго съ принципами истинной современной политики, основанной на опытѣ? Къ тому-же явившаяся къ нему депутація представляла-ли дѣйствительно его избирателей? Могли-ли десять человѣкъ говорить отъ имени тысячи? Что ему было поручено избирателями? Основать свободу,-- и онъ ежедневно трудился надъ этимъ великимъ дѣломъ. Ему поручено ниспровергнуть имперію? Но для этого надо было ждать удобной минуты, такъ-какъ неудавшіяся революціи только приводятъ къ жестокимъ реакціямъ.
   -- Если-бъ республика въ эту минуту находилась въ моей сжатой рукѣ, то я не разжалъ-бы ея изъ боязни, что республика будетъ недолговѣчна. Высшая мудрость часто заключается въ умѣньи ждать.
   Отвѣтъ Бертье былъ встрѣченъ депутаціей очень холодно. Среди нея были люди, являвшіеся въ квартиру Мишеля, въ алеѣ Трюденъ, послѣ его выбора, и они теперь не узнавали его.
   -- Далеко отъ алеи Трюденъ до улицы Тетбу, сказалъ одинъ изъ нихъ.
   -- А еще далѣе отъ Парижа до Кайэны, отвѣчалъ Мишель: -- если дѣйствовать по-вашему, то тысячи людей отправились-бы въ изгнаніе завтра, такъ-какъ вооруженное возстаніе въ настоящее время не можетъ быть успѣшно.
   -- Дѣло идетъ не о возстаніи, замѣтилъ Рушродъ,-- а о томъ, исполняли-ли вы ваше полномочіе.
   -- Впредь, прибавилъ Жанъ Левабръ,-- мы будемъ требовать отъ нашихъ депутатовъ принятія обязательнаго уполномочія.
   -- Я никогда-бы на это не согласился.
   -- Такъ васъ не выбрали-бы.
   -- А если-бы вашъ депутатъ не исполнилъ подобнаго обязательнаго уполномочія, то что-бы вы съ нимъ сдѣлали?
   -- Мы протестовали-бы.
   -- Такъ протестуйте, отвѣчалъ Мишель,-- моя совѣсть чиста.
   -- Гражданинъ Бертье, сказалъ Левабръ,-- время не ушло, вы еще можете сдѣлаться достойнымъ представителемъ народа. Явитесь его заступникомъ. Много на свѣтѣ незаслуженныхъ несчастій, много страданій, которыя слѣдуетъ утишить, много недуговъ, требующихъ исцѣленія. Клянусь, гражданинъ, наверху слишкомъ много эгоизма, а внизу слишкомъ много несправедливостей. Обратите на это вниманіе и не забывайте, что есть раны, которыя могутъ быть смертельны, если ихъ во-время не залечить. Увѣряю васъ, гражданинъ, страшныя несчастія грозятъ намъ въ будущемъ, если не будетъ сдѣлано своевременныхъ пожертвованій. Пусть народу окажутъ не милосердіе, а справедливость, и все еще спасено.
   Много еще говорилъ въ томъ-же духѣ убѣжденный, пламенный представитель угнетенныхъ, страждущихъ, голодныхъ, и Бертье, несмотря на свой эгоизмъ, былъ тронутъ страшной правдой, звучавшей въ его словахъ. Онъ не зналъ, что отвѣчать, и, произнеся нѣсколько избитыхъ фразъ, нѣсколько новыхъ обѣщаній, намекнулъ на спѣшную работу, какъ предлогъ къ окончанію его бесѣды съ депутаціей.
   Но теперь заговорилъ Рушродъ. Онъ обратился къ Мишелю очень рѣзко и требовалъ настоятельно, чтобъ онъ исполнилъ данное ему полномочіе, чтобъ въ слѣдующее-же засѣданіе законодательнаго корпуса онъ заявилъ прямое обвиненіе противъ министровъ и самого императора. Мишель молча пожалъ плечами, а нѣкоторые члены депутаціи покрыли рукоплесканіями своего оратора.
   -- Мы вамъ даемъ время до завтра, прибавилъ Рушродъ; -- подумайте; утро вечера мудренѣй, но завтра мы ждемъ отъ васъ энергичной рѣчи.
   Съ этими словами онъ махнулъ рукой своимъ товарищамъ и они направились къ дверямъ. Онъ послѣдовалъ за ними, но потомъ вдругъ быстро вернулся и поспѣшно сказалъ почти на ухо Мишелю:
   -- Все это пустяки, одна болтовня. Когда я могу поговорить съ вами наединѣ? Я васъ научу, какъ ихъ обойти.
   -- Неужели? отвѣчалъ Мишель, гордо поднявъ голову.
   -- Это все простяки, сказалъ Рушродъ, фамильярно взявъ за руку удивленнаго молодого человѣка;-- а у Левабра -- пунктикъ. Я приду къ вамъ завтра.
   Потомъ онъ поспѣшно вышелъ изъ комнаты, но на порогѣ громко повторилъ:
   -- Утро вечера мудренѣе; до завтра, гражданинъ.
   На улицѣ депутація остановилась.
   -- Ну что? спросили рабочіе другъ друга.
   -- Этотъ человѣкъ будетъ министромъ, произнесъ Левабръ,-- а я во время его управленія умру на барикадѣ.
   -- Мы это еще увидимъ, прибавилъ Рушродъ глубокомысленно.
   Эта депутація избирателей Мишеля Бертье надѣлала много шума и, быть можетъ, ускорила развязку, которой уже давно ожидала баронеса. Мишель былъ дѣйствительно очень разгнѣванъ этой выходкой. Гордость мѣшала ему дать искренній отвѣтъ людямъ, довѣрія которыхъ онъ такъ недавно искалъ. Обязательное уполномочіе казалось ему самымъ худшимъ изъ оскорбленій.
   Газеты подняли эту исторію, а авторы модныхъ въ то время оперетокъ, въ которыхъ поднимались на смѣхъ герои и боги древности, написали новую пьесу подъ названіемъ: "Клеонъ." Преслѣдуемый своими избирателями, Клеонъ, избранникъ народный, не могъ сѣсть за банкетъ у финансиста Гнатова или зайти къ куртизанкѣ Фалое, чтобъ въ ту-же минуту не появились передъ нимъ два гнѣвныхъ избирателя съ громкимъ протестомъ: "Клеонъ, народъ тебя выбралъ не для того, чтобъ наѣдаться у богача или веселиться у гетеры". Пьеса должна была появиться на театрѣ Variétés, но цензура потребовала такихъ значительныхъ измѣненій, что авторы отказались отъ ея представленія. Это, однако, не помѣшало одной аріи сдѣлаться очень популярной, такъ что ее распѣвали, благодаря игривой музыкѣ Офенбаха, на всѣхъ веселыхъ ужинахъ:
   
   Cléon gémit, е est positif,
   Sur le mandat impératif.
   Le mandat ini
   Le mandat pé
   Le mandat ra
   Le mandat tif
   Le mandat impératif.
   
   Министръ Муленвилье, остановивъ однажды Мишеля Бертье въ залахъ законодательнаго корпуса, замѣтилъ, что цензура не дозволила представленія оперетки изъ уваженія къ тому, котораго называли Клеономъ.
   -- Мы не хотимъ, сказалъ онъ,-- чтобъ выводили на общее посмѣяніе людей, которыхъ всякое разумное правительство должно считать дѣятелями будущаго.
   Мишель отвѣчалъ, что всѣ сатирики должны были пользоваться своими правами, и онъ нисколько не желалъ, чтобъ ради него запретили Клеона.
   -- Свобода прежде всего, прибавилъ онъ.
   -- Если не для васъ, то для насъ Клеонъ не будетъ представленъ.
   Мишель въ глубинѣ души былъ очень радъ этому запрещенію, но онъ не могъ открыто отречься отъ своей любви къ безусловной свободѣ. Постоянныя и мелкія нападки выводили его, наконецъ, изъ себя, и вмѣстѣ съ тѣмъ онъ чувствовалъ, что наступила минута, какъ выражалась баронеса, для выбора между толпой и избраннымъ меньшинствомъ. Онъ ясно видѣлъ, что его вліяніе въ демократическомъ лагерѣ съ каждымъ днемъ уменьшалось и что его товарищи, члены лѣвой стороны, обращались съ нимъ очень холодно. Напротивъ того, сторонники императора расточали ему всевозможныя любезности и замѣчали шопотомъ, что онъ, несмотря на свое прошедшее и воспоминаніе объ отцѣ, былъ человѣкъ возможный, даже необходимый.
   Да, онъ былъ необходимъ, и какъ еще! Имперія, придя въ дряхлость, вздумала ухаживать за свободой. Но старые ея слуги были слишкомъ скомпрометированы для подобной интрижки и необходимы были новые люди. Кто-же лучше Бертье могъ примирить націю съ правительствомъ, видимо клонившимся къ упадку?
   Однако Мишель чувствовалъ какой-то инстинктивный страхъ при мысли, что онъ послѣ столь долговременной и пламенной борьбы съ имперіей сдѣлается ея слугой. Но чему, въ сущности, онъ будетъ служить -- имперіи или свободѣ? Въ этомъ былъ вопросъ. Видя ежедневно въ дѣлѣ своихъ товарищей по опозиціи, онъ спрашивалъ себя, приносили-ли они какую-нибудь пользу прогресу.
   "Что они сдѣлали? думалъ онъ;-- говорятъ краснорѣчивыя рѣчи! Все слова, слова, гдѣ-же дѣло? Однимъ почеркомъ пера я, имѣя власть, могъ-бы создать въ десять минутъ болѣе реформъ. чѣмъ они придумаютъ ихъ въ десять лѣтъ".
   Когда человѣкъ утѣшается подобными софизмами и видитъ передъ собою подобную будущность, онъ погибъ невозвратно.
   -- Вы правы, сказалъ однажды Мишель баронесѣ:-- ради моего достоинства и пользы либеральныхъ принциповъ, я не могу долѣе оставаться среди людей, сомнѣвающихся въ моей честности потому только, что я болѣе практиченъ. Если правительство сдастся на капитуляцію и слова герцога перейдутъ въ область фактовъ, то я рѣшился перепрыгнуть черезъ бездну, зіяющую между моимъ прошедшимъ и будущимъ.
   -- Наконецъ-то! воскликнула баронеса, внутренно торжествуя свою побѣду;-- вотъ чего я давно отъ тебя ждала. Черезъ годъ, черезъ полгода ты будешь министромъ.
   -- Хорошо, но я буду министромъ всемогущимъ, окруженнымъ людьми многоуважаемыми и вполнѣ преданными какъ мнѣ. такъ и дѣлу, которому я служу.
   -- Это уже ты самъ выговоришь у правительства. Главное, что ты рѣшился. Хочешь, я напишу герцогу?
   -- Что ты ему напишешь?
   -- Что я его жду сегодня вечеромъ и что онъ встрѣтитъ здѣсь тебя.
   -- Хорошо.
   Баронеса немедленно сѣла къ своему письменному столику и быстро начала водить перомъ по глазированной свѣтло-зеленой бумагѣ.
   Мишель смотрѣлъ съ любопытствомъ на эту блестящую, соблазнительную женщину и спрашивалъ себя, неужели отъ ея слова теперь зависѣла вся его жизнь.
   -- Рѣшительно, это настоящая, идеальная любовница для такого человѣка, какъ я, сказалъ онъ самъ себѣ;-- но мнѣ теперь нужна не любовница, а жена.
   Когда записка была кончена, онъ прочелъ ее. Это было простое, взбитое приглашеніе на чашку чая; имя Бертье упоминалось только въ post scriptum'ѣ. И, однако, эта маленькая записка казалась Мишелю роковой, драматичной. Сколько самолюбивыхъ надеждъ заключалось въ этомъ конвертѣ, который подносила къ своимъ губамъ баронеса съ странной, почти иронической улыбкой.
   Баронеса позвонила.
   -- Вы хотите сейчасъ послать письмо?
   -- Да.
   -- По почтѣ?
   -- Нѣтъ, съ Феликсомъ.
   -- А!
   Мишель инстинктивно почувствовалъ непреодолимое желаніе схватить письмо, разорвать его и воскликнуть: нѣтъ, я не хочу видѣть герцога.
   -- Въ васъ не проснулась-ли совѣсть? спросила Франсина съ ироніей.
   -- Совѣсть?
   -- Да. Или Жанъ Левабръ и гражданинъ Рушродъ бросаютъ тѣнь на эту маленькую, бѣдную записку? Кстати, Рушродъ вернулся къ вамъ и объяснилъ, чего онъ отъ васъ лично хотѣлъ?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Бертье, не спуская глазъ съ письма.
   -- А Феликсъ не идетъ! воскликнула баронеса и снова позвонила.-- Рѣшительно, наши слуги стали всѣ демократы и никто не хочетъ служить.
   Мишель ничего не отвѣчалъ.
   Франсина, держа въ лѣвой рукѣ письмо, а правой постукивая по нему, впилась своими сѣрыми глазами въ глаза Бертье и съ вызывающей улыбкой запѣла въ полголоса:
   
   Le mandat im
   Le mandat pé
   Le mandat ra
   Le mandat tif
   Le mandat impératif.
   
   Наконецъ дверь отворилась и вошелъ Феликсъ.
   -- Герцогу ***! сказала баронеса, отдавая письмо слугѣ.
   Мишель подошелъ къ окну и сталъ смотрѣть на проходящихъ, боясь поддаться соблазну воротить Феликса. Онъ машинально выбивалъ пальцами по стеклу послѣдніе такты знаменитой аріи изъ Клеона.
   Вдругъ онъ обернулся и, посмотрѣвъ баронесѣ прямо въ лицо, сказалъ рѣшительнымъ тономъ:
   -- Дѣло кончено. Если сегодня вечеромъ герцогъ объявитъ, что императоръ приметъ мою политику, я принадлежу имперіи или имперія принадлежитъ мнѣ. Я задыхался, я не жилъ все это время. Теперь я счастливъ, я увѣренъ въ себѣ. Рубиконъ перейденъ. А если найдутся люди, которые назовутъ меня измѣнникомъ, я ихъ уничтожу подъ ударами либеральныхъ реформъ.
   -- Или подъ ударами ружейныхъ прикладовъ, прибавила баронеса съ усмѣшкой;-- труденъ только первый шагъ.
   

ГЛАВА XXII.

   Пора была Мишелю Бертье на что-нибудь рѣшиться. Лавировать болѣе было невозможно. Его старые пріятели становились слишкомъ недовѣрчивы, его новые друзья требовали доказательствъ его дружбы. Еще немного -- и онъ сдѣлался бы чѣмъ-то отрицательнымъ, ненужнымъ никому. Близка была минута, когда онъ перестанетъ олицетворять опозицію для однихъ и свободу для другихъ. Его начинали понимать и одинъ знаменитый человѣкъ громко говорилъ о немъ:
   -- Это олицетворенное самолюбіе и самый эгоистичный человѣкъ на свѣтѣ. Присутствуя на свадьбѣ, онъ жалѣетъ, что онъ не женихъ, на котораго обращены всѣ взгляды; являясь на крестины, онъ завидуетъ ребенку, привлекающему на себя всеобщее вниманіе; слѣдуя за похоронами, онъ готовъ умереть со злобы, что въ эту минуту онъ не мертвецъ, передъ которымъ всѣ снимаютъ шляпы.
   Но это колосальное самолюбіе могло быть полезно императорскому правительству. На новомъ свиданіи герцога *** съ Бертье у баронесы Ривъ были ясно опредѣлены условія мира или, лучше сказать, союза. Бертье обязался въ самомъ непродолжительномъ времени произнести длинную министерскую рѣчь, въ которой онъ разовьетъ програму юной политической школы, вступавшей въ отворенныя двери власти. Эта програма должна была въ одно и то-же время быть строго-либеральной, чтобъ сохранить сочувствіе и побѣдить колебаніе нѣкоторыхъ либераловъ, и твердо-консервативной -- для успокоенія старыхъ слугъ имперіи, вѣчно опасавшихся какихъ-бы то ни было реформъ. Но, главное, эта рѣчь должна была отличаться безусловной, искренней преданностью династіи. Блестящій представитель опозиціи обязался сложить оружіе передъ Цезаремъ въ виду спасенія Франціи и свободы.
   Послѣ этой рѣчи правительство обязалось призвать его своимъ и герцогъ обѣщалъ, что самъ императоръ изъявитъ публично свое одобреніе. Какая слава! Какой блестящій результатъ! Мишель Бертье торжествовалъ.
   Совѣсть, о которой говорила Франсина, вовсе не просыпалась. Жажда успѣха, страхъ паденія и возможность пріобрѣтенія въ одно и то-же время власти и богатства -- совершенно его поглощали, не оставляя ни одной свободной минуты для размышленія о прошедшемъ, объ отцѣ, о своей первой любви, клятвахъ юности.
   Ему казалось, что подготовляемая имъ рѣчь была осью, на которой вращался весь міръ. Онъ запирался въ своемъ кабинетѣ и наединѣ съ своими мыслями громоздилъ софизмъ на софизмѣ для доказательства, что его политика нравственна и поведеніе благородно. Онъ не видалъ теперь ни Полины, ни Франсины. Онъ жилъ одинъ самъ съ собою и предвкушалъ свой будущій успѣхъ, внутренно рукоплескалъ страшному, громовому удару, который онъ подготовлялъ.
   Этотъ день, торжественный и драматичный, когда онъ долженъ былъ твердыми шагами, какъ солдатъ, идущій на сраженіе, или побѣдитель, вступающій въ Капитолій, взойти на трибуну и публично отречься отъ своего прошедшаго,-- этотъ рѣшительный, грозный, ужасный день быстро приближался. Наконецъ, наступилъ канунъ этого дня, когда ему предстояло перейти черезъ бездну и сжечь свои корабли.
   Была ночь. Мишель сидѣлъ въ своемъ кабинетѣ передъ письменнымъ столомъ, освѣщеннымъ лампою съ матовымъ абажуромъ. Онъ перечитывалъ сдѣланныя имъ замѣтки для знаменитой рѣчи и заранѣе разсчитывалъ, какое впечатлѣніе произведетъ та или другая выходка оратора; потомъ онъ вскакивалъ, ходилъ взадъ и впередъ и повторялъ, какъ актеръ, эфектныя мѣста своей рѣчи, причемъ самъ поддавался впечатлѣнію собственнаго краснорѣчія, словно художникъ не совершенно еще умеръ въ этомъ политическомъ дѣятелѣ. Онъ былъ очень доволенъ своимъ произведеніемъ и говорилъ съ гордостью, что его краснорѣчіе было достаточно могуче и гибко, чтобы во всякое время найти достойный отвѣтъ всякому, кто вздумалъ-бы его перебивать.
   "Вотъ наступила рѣшительная минута! думалъ онъ: -- завтра я не буду уже одинокимъ голосомъ, требующимъ свободы. Я буду всемогущимъ голосомъ власти, предписывающимъ практическое примѣненіе своихъ идей".
   Подойдя къ окну, онъ сталъ смотрѣть на улицу, гдѣ съ каждой минутой прохожіе попадались рѣже и рѣже; онъ вспоминалъ тотъ лѣтній вечеръ, когда онъ смотрѣлъ на Парижъ съ балкона алеи Трюденъ, спрашивая себя, что готовилъ ему великій городъ: побѣду или пораженіе, жизнь или смерть. Только нѣсколько мѣсяцевъ отдѣляли его отъ этой лихорадочной минуты и, однако, какъ онъ далеко ушелъ отъ нея! Теперь ничто не удерживало его отъ достиженія блестящей цѣли его честолюбивыхъ мечтаній. Ничто! Развѣ въ послѣднее мгновеніе представится непредвидѣнная преграда? Но какая могла быть эта преграда? Чего было ему бояться?
   Воспоминаніе объ отцѣ и разсказы Менара о декабрьской барикадѣ, о мрачной жизни въ изгнаніи приходили, правда, ему на умъ, но все это надо было забыть, отъ всего этого отрѣшиться. Къ чему новымъ поколѣніямъ мстить за старыя, къ чему было питать старую ненависть? Политика, которую хотѣлъ основать Мишель, отворачивалась отъ всякаго лишняго бремени, могущаго только задержать торжествующее шествіе побѣдителей. Надо было смотрѣть только впередъ, а не назадъ.
   Вдругъ Мишель вздрогнулъ. Раздался громкій, лихорадочный звонокъ. Кто могъ придти такъ поздно? Мишель взглянулъ на часы: было десять минутъ перваго.
   "Надо отворить, подумалъ онъ,-- я уже давно отпустилъ слугу".
   Но какой-то невѣдомый страхъ охватилъ его сердце. Какъ всѣ честолюбцы, онъ былъ подверженъ странной слабости -- суевѣрію. Часто въ рѣшительныя минуты онъ прибѣгалъ къ гаданью. Какая вѣсть ожидала его наканунѣ великаго дня? Не была-ли это Франсина? Не видала-ли она герцога? Не отступилъ-ли императоръ отъ своихъ обѣщаній?
   -- Что-же, пойдемъ и увидимъ, сказалъ Бертье вслухъ и, блѣдный, смущенный, поспѣшилъ къ дверямъ, держа лампу въ рукѣ.
   На лѣстницѣ ему послышались сдержанный стонъ, заглушенное рыданіе. Онъ быстро отворилъ дверь. Въ комнату вбѣжала женщина и Мишель Бертье воскликнулъ съ ужасомъ:
   -- Лія!
   Osa взглянула ему прямо въ лицо и страннымъ, рѣзкимъ, угрожающимъ голосомъ произнесла:
   -- Да, Лія. Это тебя удивляетъ? Погоди, ты узнаешь, зачѣмъ я пришла.
   Она сдѣлала шагъ впередъ и Мишель машинально далъ ей дорогу, но въ ту-же минуту ему пришла въ голову мысль не пускать ее далѣе, и онъ бросился за нею; но глубокій, рѣшительный взглядъ молодой дѣвушки остановилъ его. Преграда, которой онъ не ждалъ, явилась передъ нимъ во всемъ ужасѣ таинственнаго сфинкса.
   Его всего болѣе поражала страшная блѣдность Ліи. Это былъ живой мертвецъ съ впалыми глазами, исхудалымъ отъ страданій лицомъ и вытянувшимся, какъ клювъ, носомъ. Но, несмотря на происшедшую въ ней перемѣну, совершенно обезобразившую ее, лицо Ліи выражало смѣлую рѣшимость, которой онъ въ ней никогда не подозрѣвалъ.
   Мишель хотѣлъ тотчасъ узнать, зачѣмъ пришла эта женщина. Онъ боялся ея.
   Она прошла прямо въ его кабинетъ, словно знала дорогу, и ея глаза прежде всего остановились на вышитыхъ ею занавѣскахъ.
   -- Какая я была дура, промолвила она съ горькой улыбкой.
   -- Лія! воскликнулъ Мишель.-- Что случилось? Что съ тобой?
   -- Что со мной? отвѣчала она судорожнымъ, ироническимъ тономъ.-- Ничего. Я пришла къ тебѣ умереть.
   -- Умереть!
   Онъ отскочилъ отъ нея. Она сошла съума? Или больная притащилась къ нему, чтобъ отомстить за всѣ свои страданія ужаснымъ зрѣлищемъ предсмертной агоніи?
   -- Умереть? повторилъ онъ дико.-- Зачѣмъ умереть? Зачѣмъ ты хочешь умереть?
   -- Зачѣмъ? Я отравилась.
   Она произнесла эти слова просто, впиваясь своими черными глазами въ его искаженное страхомъ лицо.
   -- Отравилась?
   -- Да.
   -- Ты отравилась?.. Лія! полно, это неправда... Какое безуміе! Ты не могла отравиться!
   Ему казалось, что онъ видѣлъ ужасный сонъ; нервный смѣхъ сдавливалъ ему горло, а роковая блѣдность Ліи леденила его сердце.
   -- Да, я отравилась. Я пришла, чтобъ показать тебѣ, что дѣлается съ женщинами, которыхъ вы бросаете, какъ ненужную ветошь. Ты говорилъ всегда, что мы будемъ принадлежать другъ другу вѣчно, всю жизнь и даже послѣ. Вотъ я и пришла, чтобъ и послѣ смерти остаться съ тобою. Мнѣ этого только и хотѣлось. Я теперь довольна.
   Она опустилась въ изнеможеніи на кресло и Мишель старался прочесть въ ея глазахъ роковую истину.
   -- Ты ничего не знаешь, продолжала она рѣзко:-- мой ребенокъ... твой ребенокъ... ты его никогда не видалъ... ты отъ него отрекся, какъ отъ меня... но онъ все-же былъ твой... онъ умеръ. Слышишь, онъ умеръ, какъ мой отецъ умеръ, не простивъ меня... Да, онъ умеръ! И сколько дней, сколько ночей онъ метался въ своей колыбели... Ты не знаешь, какъ сильны дѣти, какъ и они не хотятъ разстаться съ жизнью! Я няньчила его, я плакала, я молилась! Но что значатъ молитвы проклятой? Даніель умеръ! Ты не знаешь даже, что его звали Даніелемъ! Онъ похолодѣлъ на моихъ рукахъ... его отняли у меня... унесли... бросили въ яму. Что мнѣ было дѣлать? Я и отравилась.
   -- Такъ это правда? воскликнулъ Мишель, обезумѣвъ отъ страха.
   -- Правда-ли? Да посмотри на меня. Ты скажешь, что я и прежде была такая-же блѣдная. Нѣтъ, слезы -- ужасныя румяна!.. Да, я умираю, я умру у тебя, но прежде я тебѣ разскажу все, что я выстрадала, все, что вынесла по твоей милости. Да, Мишель, моя смерть, смерть ребенка -- все это твое дѣло; если-бъ онъ родился сильнѣе и у меня не пропало-бы молоко, то онъ остался-бы живъ. Онъ былъ для меня жизнью, радостью. Онъ умеръ -- и все кончено! Слушай.
   И съ пламеннымъ, трагическимъ краснорѣчіемъ она разсказала немногосложную, печальную исторію маленькаго Даніеля, смерть котораго, по ея словамъ, заставляла и ее умереть. Мишель слушалъ, едва переводя дыханіе, дрожа всѣмъ тѣломъ. Онъ ударялъ себя по лбу, хваталъ ее за руки, перебивалъ, умоляя подумать о себѣ, готовъ былъ броситься передъ нею на колѣни. А она находила какое-то дикое счастье въ воспоминаніяхъ о своемъ ребенкѣ и подробно, до послѣднихъ мелочей, описывала отцу хорошенькое личико, темные волосы, кружевной чепчикъ, ангельскую улыбку и необыкновенныя способности четырехмѣсячнаго ребенка.
   Мишель при этомъ разсказѣ несчастной матери не могъ не вспомнить письма Клотильды Балю, которое онъ такъ драматично читалъ у баронесы Ривъ, и свою собственную краснорѣчивую рѣчь въ законодательномъ корпусѣ.
   -- Лія! восклицалъ онъ,-- Лія! умоляю тебя, скажи мнѣ, неужели ты приняла яду?
   Она странно улыбалась, и, какъ-бы радуясь его страданіямъ, вызывала вередъ нимъ дорогой для нея образъ маленькаго Даніеля, описывала его первую улыбку, его лепетъ, свои надежды, ласки, заботы. Но всему этому суждено было кончиться смертью. Ребенокъ сталъ кашлять. Она думала, что это была маленькая простуда, но припадки кашля становились все сильнѣе и сильнѣе. Онъ блѣднѣлъ, чахнулъ; днемъ его трясла лихорадка, ночью душилъ кашель. Докторъ дѣлалъ все, что могъ, но вскорѣ ему пришлось ухаживать за двумя больными. Лія не спала ночей и онъ тщетно давалъ ей опіумъ, постоянно увеличивая пріемъ; она не могла спать, потому, вѣроятно, что не хотѣла.
   -- Вы себя убьете, дитя мое, говорилъ докторъ.
   -- Конечно, если Даніель умретъ.
   Ребенокъ умеръ. Всѣ окружающіе Лію думали, что она сойдетъ съума. Она, однако, извѣстила объ его похоронахъ своихъ родителей, не желая, чтобъ Даніеля бросили въ яму, какъ собаку, безъ родственниковъ и религіозной церемоніи. Но старикъ Германъ умеръ, а жена его уѣхала въ Мэцъ къ своему семейству.
   -- Отецъ умеръ, произнесла страннымъ голосомъ Лія;-- я это предчувствовала. Но я вскорѣ его увижу.
   Бѣдная женщина была одна въ Парижѣ. О Мишелѣ нечего было и думать.
   -- Это его только обезпокоитъ, сказала она рѣзко.
   Возвратясь съ кладбища послѣ похоронъ Даніеля, Лія оставалась до самаго вечера въ какомъ-то обморокѣ; потомъ она очнулась, произнесла еврейскую молитву, написала нѣсколько словъ матери и выпила весь остатокъ опіума, который она нарочно сохранила, какъ величайшее для себя утѣшеніе. Послѣ этого она накинула на плечи шаль и прямо пошла къ Мишелю Бертье въ алею Трюденъ, не зная, что онъ переѣхалъ.
   Привратникъ боялся дать новый адресъ депутата разстроенной, почти безумной женщинѣ, но она сунула ему въ руку золотой и быстро промолвила:
   -- Развѣ вы меня не знаете? Я его любовница.
   -- Прежняя?
   -- Да, прежняя, отвѣчала она рѣзко.
   Ея появленіе въ квартирѣ Мишеля привело его въ неописанный ужасъ. Пока она говорила, онъ холодно размышлялъ о страшныхъ для него послѣдствіяхъ смерти Ліи. Если она говорила правду, если она умретъ у него въ квартирѣ, то всѣ его честолюбивыя мечты, всѣ его надежды погибли. Вотъ роковая преграда, которую онъ считалъ невозможной. Его побѣдоносный путь пересѣкала смерть женщины, которую онъ любилъ нѣкогда болѣе Франсины, болѣе всѣхъ.
   Всѣ нервы Мишеля были напряжены, голова его горѣла, онъ видѣлъ передъ собою страшную фантасмагорію: полицію, докторовъ, судебнаго слѣдователя, толпу сосѣдей, сбѣжавшихся къ нему въ квартиру и окружавшихъ безжизненный трупъ несчастной женщины. Въ его ушахъ раздавались компрометирующіе его толки обвиненія; онъ уже читалъ скандальныя статьи газетъ и предвкушалъ всѣ роковыя послѣдствія смерти Ліи.
   -- Я погибъ, я погибъ! говорилъ онъ себѣ въ неописанномъ, пошломъ испугѣ.
   Но дѣйствительно-ли Лія умирала! Какой ядъ она приняла? Неужели нельзя было ее спасти?
   -- Лія! воскликнулъ онъ,-- моя бѣдная Лія, что ты чувствуешь?
   -- Еще ничего; голова кружится, но это пріятное чувство. Хорошо умирать, только пить хочется.
   -- Какой ты приняла ядъ!
   -- Вотъ, отвѣчала она и, вынувъ изъ кармана, подала Мишелю темную стклянку съ надписью: Laudanum.
   -- Ты все это выпила!
   -- Да, и еще другую, отвѣчала она съ грустной улыбкой.
   Мишель схватилъ шляпу и бросился къ дверямъ.
   -- Куда ты? спросила Лія.
   -- За противоядіемъ.
   -- Зачѣмъ! Я хочу умереть. И къ тому-же поздно.
   Но Мишель ее не слушалъ; онъ выбѣжалъ, какъ съумасшедшій, на улицу и направился въ ближайшую аптеку. Его преслѣдовала теперь новая мысль:
   -- А что, если тебя станутъ подозрѣвать въ ея отравленіи?
   Онъ ненавидѣлъ, онъ проклиналъ Лію; онъ готовъ былъ вынести ее на рукахъ изъ своей квартиры и бросить на улицу. Но это было невозможно и ее надо было спасти.
   Аптека была заперта и ему пришлось долго звонить. Наконецъ, дверь отворилъ мальчикъ и объявилъ, что аптекарь спитъ.
   -- Разбудите его! воскликнулъ Мишель;-- мнѣ надо лекарство для умирающей.
   Мальчикъ пожалъ плечами и пошелъ за хозяиномъ, который явился черезъ нѣсколько минутъ въ халатѣ и туфляхъ. Мишель поспѣшно и съ какимъ-то страннымъ оттѣнкомъ гнѣва разсказалъ, въ какомъ ужасномъ положеніи онъ находился.
   -- Дѣло идетъ о женщинѣ? спросилъ аптекарь, зѣвая.
   -- Да.
   -- Она молода?
   -- Да.
   -- Какой ядъ?
   -- Laudanum.
   -- О! всѣ смѣси изъ опіума страшно дѣйствуютъ. Какіе у нея симптомы?
   -- Головокруженіе и жажда.
   -- Сколько она приняла?
   -- Не знаю; кажется, двѣ такія стклянки, отвѣчалъ Мишель, показывая взятую у Ліи стклянку.
   Аптекарь взглянулъ на стклянку, опять зѣвнулъ и спросилъ хладнокровно:
   -- Давно?
   -- Не думаю. Я не спросилъ; вѣроятно, не болѣе часа.
   -- Еще не поздно. Смерть наступаетъ въ промежутокъ между семью и двѣнадцатью часами. Если черезъ двѣнадцать часовъ ваша больная оправится, то она спасена.
   Мишель посмотрѣлъ на часы; было пять минутъ второго.
   -- Однако не надо терять времени, продолжалъ аптекарь;-- не ходите за докторомъ, возьмите виннаго камня и давайте больной отъ 5 до 15 сантиграмовъ. Не бойтесь: у нея выступитъ холодный потъ, будетъ тошнота, нервные судороги и оледенѣніе тѣла. Это ее спасетъ. Потомъ давайте ей каждыя пять минутъ поперемѣнно чашку крѣпкаго кофе и чашку воды съ нѣсколькими каплями уксуса. Вмѣстѣ съ тѣмъ трите ей руки и ноги щеткой или суконкой. Наконецъ, если больная оправится, то ей необходимъ въ первое время тщательный уходъ. Главное -- не давайте никакой пищи, кромѣ жидкой.
   Мишель повторилъ слова аптекаря, взялъ лекарства и, поблагодаривъ, бросился къ дверямъ.
   -- Извините, сказалъ аптекарь,-- какъ ваша фамилія?
   -- Моя фамилія?
   -- Конечно; вы пришли просить противоядія и я вамъ далъ виннаго камня безъ рецепта. Мнѣ надо знать...
   -- А развѣ вы меня не знаете? спросилъ Мишель, недумавшій о послѣдствіяхъ его обращенія въ аптеку.
   -- Нѣтъ.
   Мишель вздохнулъ.свободнѣе.
   -- Меня зовутъ Гонтранъ Верженъ.
   -- А гдѣ вы живете?
   -- Въ улицѣ Омаль, No 12.
   Бертье выбѣжалъ на улицу, говоря про себя:
   -- Послѣ я все объясню Гонтрану.
   Придя домой, онъ засталъ Лію въ своемъ кабинетѣ, на томъ-же самомъ большомъ креслѣ. Ядъ дѣйствовалъ медленно, но вѣрно. Первые симптомы головокруженія и жажды смѣнились чѣмъ-то вродѣ столбняка.
   -- Лія! воскликнулъ Мишель,-- вотъ противоядіе. Ты спасена.
   -- Что это? спросила она, когда Мишель всыпалъ въ стаканъ одинъ изъ принесенныхъ имъ порошковъ.
   -- Это винный камень. Но не все-ли тебѣ равно? Это спасеніе! Это жизнь!
   Горькая улыбка показалась на блѣдныхъ губахъ молодой дѣвушки. Ея потухающій взглядъ прочелъ ясно въ глазахъ Бертье всѣ его эгоистическія опасенія и низкій страхъ непріятныхъ послѣдствій лично для него отъ ея смерти.
   -- Къ чему? промолвила она, отталкивая отъ себя стаканъ съ противоядіемъ,-- я не отравлена.
   -- Что ты говоришь! воскликнулъ Мишель, отскакивая отъ нея и гнѣвно сверкая глазами.
   -- Ты не стоишь даже, чтобъ кто-нибудь умеръ ради тебя, сказала Лія съ презрительной энергіей;-- ты съ гордостью думалъ-бы, что твоя прежняя любовница, какъ меня только-что назвалъ привратникъ, отравилась изъ любви къ тебѣ. Это было-бы слишкомъ выгодной для тебя рекламой. Нѣтъ, не радуйся: я не отравилась. Я страдаю, умираю не ради тебя. Я не приняла опіума, я солгала.
   -- Что-же правда? воскликнулъ Бертье:-- ты прежде меня обманывала или теперь лжешь? Ты хочешь мнѣ отомстить и меня погубить?
   -- А ты вѣдь меня погубилъ, отвѣчала она тихо;-- нѣтъ, повторяю, я не приняла яду.
   Мишель спрашивалъ теперь себя: не во снѣ-ли онъ все это видитъ? Самыя противорѣчивыя мысли боролись въ немъ. Говорила-ли Лія теперь правду? Но къ чему было ей лгать? Если-же теперь она не лгала, то зачѣмъ она обманула его, сказавъ, что пришла умереть?
   "О, сердце женщины, кто тебя разгадаетъ!" думалъ онъ.
   Между тѣмъ время шло и Лія съ принужденной улыбкой повторяла иронически:
   -- Ты видишь, я не умираю.
   Въ дѣйствительности-же смерть приближалась. Она чувствовала горечь во рту, какую-то слабость во всемъ тѣлѣ, сердце ея сжималось словно въ тискахъ, дышала она съ трудомъ, припадки тошноты схватывали ее ежеминутно, а въ головѣ у нея бродили странныя, дикія мысли. Наконецъ, она закрыла глаза и передъ нею длинной вереницей потянулась вся ея прежняя жизнь: она видѣла себя въ родительскомъ домѣ на площади Сорбоны, въ маленькой кофейной, куда ее водилъ въ дѣтствѣ по суботамъ старикъ Германъ; она чувствовала, что у нея на колѣняхъ сидѣлъ маленькій Даніель и напѣвалъ ей колыбельную пѣсенку.
   Мишель Бертье съ ужасомъ слѣдилъ по ея блѣдному, покрытому потомъ лицу за дѣйствіемъ яда.
   -- Несчастная! воскликнулъ онъ наконецъ,-- ты меня обманула, ты солгала, ты умираешь.
   -- Да, отвѣчала Лія съ выраженіемъ горькой радости;-- я хотѣла выиграть время, чтобы ядъ подѣйствовалъ. Теперь все кончено. Ты не думалъ, что сегодня ночью у тебя на квартирѣ будетъ мертвецъ. Я жила тобою и умираю ради тебя.
   -- Лія, Лія! воскликнулъ Мишель внѣ себя отъ отчаянія:-- выпей ради Бога, выпей!
   И онъ поднесъ къ ея губамъ противоядіе, но она его оттолкнула. Ему пришла въ голову мысль схватить ее за шею и насильно влить въ горло спасительную влагу, но она могла закричать, и разбудить сосѣдей.
   -- Я погибъ невозвратно, произнесъ онъ громко, схватившись руками за волосы.
   Лія смотрѣла на него съ презрѣніемъ. Этотъ человѣкъ, бросившій несчастную, обольщенную имъ женщину, недумавшій никогда о своемъ ребенкѣ, теперь, въ виду умирающей, только заботился о себѣ. Имъ овладѣлъ низкій, эгоистичный страхъ. Что скажутъ о немъ завтра? Его рѣчь, его великолѣпная, торжественная рѣчь, довѣріе императора, власть, почести, будущность -- все исчезало! Отречься отъ своего прошедшаго, разорвать всѣ сношенія съ своими друзьями, смѣло вступить въ бой съ цѣлой націей и въ послѣднюю минуту, передъ самой побѣдой споткнуться -- обо что? О безжизненный трупъ отравившейся гризетки. Это было невозможно, немыслимо!
   Тогда этотъ человѣкъ, гордый, честолюбивый, жертвовавшій всѣмъ для власти, унизился передъ несчастной, покинутой имъ любовницей до мольбы, до слезъ. Онъ ползалъ у ея ногъ, ломалъ себѣ руки, плакалъ, цѣловалъ ея платье, умолялъ ее жить.
   -- Для кого? Даніель умеръ, говорила Лія.
   -- Для меня, для меня! отвѣчалъ наивно устрашенный эгоистъ; -- заклинаю тебя, Лія, нашей прошедшей любовью, пашинъ счастіемъ, прими противоядіе.
   Онъ стоялъ передъ нею на колѣняхъ и, рыдая, просилъ, какъ милостыни, выпить предлагаемый стаканъ.
   -- Вотъ онъ у моихъ ногъ, какъ бывало прежде, горько промолвила Лія, качая головой.
   -- Да, да, живи, Лія, и я буду тебя любить, я къ тебѣ возвращусь! восклицалъ Мишель внѣ себя; -- умоляю тебя памятью нашего ребенка, Лія, не умирай!
   При воспоминаніи о Даніелѣ она вскочила и хотѣла съ отвращеніемъ оттолкнуть отъ себя Мишеля, но вдругъ почувствовала какую-то жалость къ нѣкогда любимому человѣку и, бросивъ на него долгій, убійственный взглядъ, рѣзко сказала:
   -- Дай!
   "Она спасена", подумалъ Бертье, когда она выпила противоядіе.
   Послѣ всѣхъ этихъ треволненій Лія почти безъ чувствъ опустилась на кресло. Мишель взялъ ее на руки и перенесъ на свою постель. Разстегивая на ней платье, онъ съ ужасомъ замѣтилъ, какъ она исхудала.
   Ядъ дѣйствовалъ съ математической точностью. За головокруженіемъ слѣдовало искуственное оживленіе, потомъ тошнота и, наконецъ, столбнякъ. Она теперь лежала на постели неподвижно, безсознательно, словно мертвая. Она по временамъ, однако, выходила изъ забытья и отвѣчала Мишелю, но такъ тихо, такъ отрывочно, точно она была далеко. Лицо ея было блѣдное, спокойное, кожа почти холодная, пульсъ былъ частый, сжатый. Только иногда нервная дрожь пробѣгала по всему ея тѣлу.
   "Боже мой! думалъ Мишель,-- неужели приближается смерть?"
   Можетъ быть, противоядіе было дано слишкомъ поздно или въ слишкомъ большомъ пріемѣ? Онъ съ ужасомъ смотрѣлъ на часы и разсчитывалъ, что было еще только половина третьяго, слѣдовательно, ему предстояла цѣлая ночь мученій и страха.
   -- Дуракъ, трижды дуракъ, что я когда-нибудь любилъ эту женщину! говорилъ онъ въ глубинѣ своей души, гдѣ боролись самыя противоположныя чувства: воспоминаніе о прошлой любви и пламенная ненависть.
   Однакожь противоядіе дѣйствовало и Лія страдала болѣе возвращаясь къ жизни, чѣмъ умирая. Мишель сидѣлъ подлѣ нея и черезъ каждыя пять минутъ, по приказанію аптекаря, давалъ ей кофе и воду съ уксусомъ.
   Такъ прошла эта трагическая ночь и при первыхъ лучахъ восходящаго солнца Мишель съ низкимъ чувствомъ эгоистичнаго удовольствія взглянулъ на тихо спавшую Лію, въ положеніи которой давно уже произошелъ спасительный кризисъ, и, совершенно позабывъ о ней, сталъ думать о своей предстоящей рѣчи. Но все-же онъ не отходилъ отъ больной, такъ-какъ время у него было свободное до часу пополудни.
   Согласно предсказанію аптекаря, Лія начала приходить въ чувство ровно черезъ двѣнадцать часовъ; пульсъ сдѣлался ровнѣе, кожа покраснѣла и послѣ общей испарины она открыла глаза. Въ первую минуту она не поняла, гдѣ находилась; она словно очнулась отъ страшнаго сна и съ испугомъ озиралась по сторонамъ. Но она была совершенно здорова, только чувствовала сильную слабость, въ виски стучало, какъ послѣ мигреня, и во рту было сухо. Она едва слышнымъ голосомъ попросила пить.
   "Она спасена", подумалъ Мишель и, позвавъ слугу, приказалъ ему не отходить отъ больной до его возвращенія.
   Передъ отъѣздомъ онъ написалъ нѣсколько словъ Гонтрану и объяснилъ въ довольно смутныхъ выраженіяхъ (изъ боязни скомпрометировать себя), почему онъ воспользовался его именемъ.
   -- Однакожь, сказалъ себѣ Мишель съ своимъ обычнымъ эгоизмомъ,-- я и не подумалъ, что это происшествіе можетъ разрушить его свадьбу, если только узнаетъ о немъ семейство невѣсты. Впрочемъ, нечего бояться: врачи тѣла такъ-же обязаны хранить тайну, какъ и врачи души!
   Отправивъ это письмо съ комисіонеромъ, онъ переодѣлся, повторилъ свои приказанія слугѣ и, выходя на улицу, сѣлъ въ проѣзжавшую мимо извощичью карету.
   -- Въ законодательный корпусъ -- и живо! закричалъ онъ возницѣ.
   Лошади поскакали и Мишель, свободно вздохнувъ, сказалъ себѣ, что успѣхъ его рѣчи несомнѣненъ, такъ-какъ, очевидно, въ эту ночь судьба была за него, а не противъ него.
   

ГЛАВА XXII.

   Мишель Бертье рѣшился поразить даже тѣхъ, которые знали, что онъ перешелъ на сторону имперіи. Въ своей рѣчи онъ не прибѣгнулъ къ изворотамъ, чтобъ маскировать свою измѣну; напротивъ, говорилъ гордымъ, надменнымъ, вызывающимъ тономъ; его рѣчь до того изумила его прежнихъ друзей, что они не прерывали не только похвалъ, расточаемыхъ ораторомъ правительственной системѣ, противъ которой онъ нѣкогда такъ рѣзко возставалъ, но и громкихъ рукоплесканій, расточаемыхъ ему преданными правительству депутатами.
   Зрѣлище было трогательное: Бертье слагалъ оружіе къ ногамъ непріятеля и непріятель его радостно привѣтствовалъ. Тѣ самые люди, которые прежде старались заглушить его краснорѣчивый голосъ стукомъ костяныхъ ножей, теперь сочувственно встрѣчали каждое его слово. Въ палатѣ уже прошелъ слухъ, что Бертье сдѣлался любимцемъ императора, и даже передавали подробности свиданія между трибуномъ и Цезаремъ, которое въ дѣйствительности еще не состоялось. Однимъ словомъ, Мишель Бертье сдѣлался важной особой, а его рѣчь походила на тѣ офиціальныя сообщенія, которыми обязательно было восторгаться раболѣпнымъ депутатамъ, вступившимъ въ палату только при помощи поддержки со стороны мѣстной администраціи.
   Впечатлѣніе, произведенное его вѣроломствомъ, было, какъ и ожидалъ Бертье, громадное. Правая сторона и центры встали и толпою окружили Бертье, поздравляя его и пожимая ему руки. Только немногочисленные депутаты лѣвой стороны безмолвствовали въ какомъ-то столбнякѣ отчаянія и презрѣнія. Вообще волненіе было неописанное.
   -- Имперія спасена! говорили одни.
   -- Имперія погибла! отвѣчали "мамелюки" (партія личнаго управленія, состоявшая изъ участниковъ въ государственномъ переворотѣ 2 декабря.)
   -- Мы присутствуемъ при затмѣніи человѣческой совѣсти, замѣтилъ одинъ извѣстный государственный человѣкъ.
   Мишель былъ въ восторгѣ; изумленное безмолвіе его прежнихъ друзей увеличивало еще болѣе его торжество.
   "Я имъ доказалъ, думалъ онъ,-- что я политическій дѣятель, а самые популярные ораторы ихъ партіи только пѣшки, воображающіе себя титанами".
   Послѣ блестящаго, театральнаго эфекта своей рѣчи Мишель быстро удалился изъ палаты, желая поскорѣе узнать о положеніи Ліи, также и для того, чтобъ дать свободу депутатамъ вполнѣ оцѣнить его. Въ коридорѣ его встрѣтилъ герцогъ *** и сказалъ на ухо, что онъ вечеромъ получитъ извѣстіе о томъ впечатлѣніи, которое произведетъ его рѣчь въ Тюльери.
   -- Я увѣренъ, что она очень понравится, прибавилъ герцогъ.
   Окруженный толпою новыхъ друзей, Мишель вышелъ въ парадныя сѣни, гдѣ у группы Лаокоона стоялъ человѣкъ, блѣдный, мрачный, несводившій съ него глазъ.
   Это былъ Пьеръ Менаръ.
   Ослѣпленный своимъ торжествомъ, Бертье смѣло, не краснѣя, подошелъ къ Менару, который вздрогнулъ отъ удивленія.
   -- Вы были тамъ? спросилъ Бертье.
   -- Да, былъ, отвѣчалъ Менаръ.
   -- Мой старый другъ, свобода прежде всего, продолжалъ Мишель;-- вы ее защищали, а я хочу ее основать.
   -- Неужели? холодно произнесъ Менаръ и, пристально посмотрѣвъ на Бертье, прибавилъ:-- меня одно только озабочиваетъ: какъ вы будете теперь называться?
   -- Я?
   -- Да; вы не можете болѣе носить имя Бертье, декабрьскаго изгнанника. Перемѣняя шкуру, надо перемѣнить и имя.
   Съ этими словами онъ неожиданно повернулся спиною къ Мишелю, не желая запятнать своей руки прикосновеніемъ къ измѣннику, протянувшему ему свою. Мишель поблѣднѣлъ, но, желая выказать самообладаніе передъ окружавшими его депутатами и журналистами, тотчасъ оправился и, пожавъ плечами, хладнокровно произнесъ:
   -- Попробуйте увѣрить допотопный рыдванъ, что теперь ѣздятъ по желѣзной дорогѣ.
   Возвратясь домой, онъ прежде всего спросилъ, оправилась-ли Лія.
   Но Ліи въ его квартирѣ уже не было. Получивъ письмо Мишеля, Верженъ немедленно поскакалъ въ улицу Тетбу: онъ ничего не понялъ изъ письма Мишеля и хотѣлъ узнать подробно, въ чемъ дѣло. Въ комнатахъ Бертье онъ нашелъ несчастную женщину, которая, несмотря на свои страданія, жаждала вырваться изъ дома, теперь наводившаго на нее ужасъ. Она разсказала Гонтраву въ нѣсколькихъ словахъ свою исторію и умоляла его отвезти ее домой. Онъ тотчасъ исполнилъ ея желаніе и отвезъ ее самъ на бульваръ Клиши шагомъ, какъ больную.
   Сидя въ своей маленькой комнаткѣ передъ пустой колыбелью Даніеля, она грустно промолвила:
   -- Какъ я глупа! Развѣ не лучше умереть здѣсь, покрывая поцѣлуями подушечку, на которой онъ лежалъ?
   Отчаяніе молодой женщины, принявшее теперь спокойный, покорный характеръ, поразило до глубины души Гонтрана; ему казалось, что онъ былъ участникомъ низкаго поступка Мишеля, потому что нѣкогда совѣтовалъ ему порвать связь съ Ліей.
   "Я не зналъ тогда этого бѣднаго ребенка, думалъ онъ;-- какое славное, доброе существо! Оно любитъ такъ, какъ теперь не умѣютъ любить. Дурное дѣло я сдѣлалъ".
   Онъ не хотѣлъ видѣть Мишеля, по крайней мѣрѣ на время. На другой день онъ возвратился на бульваръ Клиши, чтобъ узнать о здоровьѣ Ліи, а потомъ послалъ къ ней своего пріятеля доктора, оказавшагося нашимъ старымъ знакомымъ Эдмономъ Лоро. Докторъ вскорѣ поставилъ на ноги Лію, но, качая головою, сказалъ Гонтрану:
   -- Я вылечилъ ее отъ послѣдствій отравы, но у нея неизлечимая болѣзнь: она страдаетъ нравственно. Эта бѣдная дѣвушка меня интересуетъ и я займусь ею.
   Мишель Бертье узналъ съ большимъ удовольствіемъ, что Лія уѣхала изъ его квартиры. Его чувство въ эту минуту походило на физическое успокоеніе убійцы, съумѣвшаго скрыть слѣды своего преступленія. Эта больная женщина теперь стѣсняла-бы его, какъ стѣсняетъ трупъ убійцу. Онъ вздохнулъ свободнѣе и весь предался ожиданію извѣстія отъ герцога ***.
   Депеша не заставила ждать. Герцогъ писалъ лаконически: "Впечатлѣніе прекрасное, рѣшительное". Вскорѣ послѣ этого Бертье получилъ письмо отъ герцога, который извѣщалъ, что императоръ приметъ Мишеля въ тотъ самый вечеръ въ 10 часовъ.
   Это письмо наполнило безумной радостью и вполнѣ удовлетворило самолюбіе Бертье. Онъ торжествовалъ, онъ достигъ цѣли. Его мечта осуществилась: наконецъ въ его рукахъ власть!
   Разговоръ съ императоромъ происходилъ при герцогѣ и продолжался очень долго. Въ сущности это былъ не разговоръ, а монологъ, потому что говорилъ одинъ Бертье. Онъ повторилъ съ еще большимъ жаромъ свою утреннюю рѣчь, а императоръ слушалъ его молча. Онъ сидѣлъ неподвижно въ большомъ креслѣ и его безжизненные глаза какъ-бы ничего не видѣли передъ собой. Мишель возвратился домой съ лихорадочной дрожью. Черезъ три дня онъ былъ назначенъ министромъ.
   Вторая имперія считала себя спасенной и съ безумнымъ довѣріемъ отдала свою судьбу въ новыя руки.
   Мишель Бертье тогда узналъ все упоеніе, всѣ соблазны власти. Онъ видѣлъ вокругъ себя лесть, низкопоклонство; за нимъ ухаживали, его восхваляли, конечно, съ корыстной цѣлью. Все это заглушало въ немъ укоры совѣсти, если таковые могли проснуться въ его сердцѣ.
   Баронеса Ривъ гордилась твореніемъ своихъ рукъ. Она ощущала радость скульптора, окончившаго статую. Она какъ-бы создала этого человѣка, передъ которымъ всѣ преклонялись.
   -- Правда эта статуя не мраморная, а алебастровая, говорила она,-- но для нашего мишурнаго вѣка и этого достаточно.
   На Мишеля Бертье начали смотрѣть, какъ на великаго государственнаго человѣка, даже тѣ, которые прежде смѣшивали его съ грязью. Нѣкоторые журналисты, прежде ругавшіе его, теперь подавали ему низкопоклонныя просьбы. Далеракъ однажды явился къ нему и въ униженныхъ выраженіяхъ просилъ его не отказать въ его просьбѣ.
   -- Что вамъ угодно и для кого? спросилъ Мишель.
   Далеракъ низко поклонился и съ улыбкой, молча указалъ на петлицу своего сюртука.
   -- Посмотримъ, сказалъ Мишель.
   Далеракъ вышелъ изъ кабинета министра съ подобострастнымъ выраженіемъ лица, но поклялся въ глубинѣ своей души уничтожить Бертье, если его превосходительство не уважитъ его законнаго требованія.
   Его превосходительство! Мишель Бертье съ какимъ-то страннымъ удовольствіемъ читалъ эти слова на многочисленныхъ конвертахъ, получаемыхъ ежедневно. Онъ находилъ даже, что они прекрасно шли къ его имени, и принималъ за оскорбленіе, когда ихъ пропускали.
   -- Мишель сдѣлался богомъ, сказалъ о немъ Оливье Рено на послѣднемъ "обѣдѣ двѣнадцати".
   На другой день послѣ этого обѣда одинъ изъ "Двѣнадцати", живописецъ Поль Виньеронъ, для шутки отправился въ министерство и спросилъ просто г. Мишеля Бертье.
   -- Я пришелъ, чтобъ только взглянуть поближе на его превосходительство, сказалъ онъ, когда его провели въ кабинетъ министра;-- я и прежде видалъ министровъ, но издали. Ну, теперь, любезный другъ, я совершенно спокоенъ и поздравляю васъ. Власть васъ нисколько не измѣнила. А вы видѣли мою послѣднюю картину? продолжалъ онъ, закуривая сигару; -- я все рисую распичуженныхъ парижанокъ. Конечно, старикъ Энгръ пришелъ-бы въ азартъ, но эти картины прекрасно раскупаются.
   Мишель Бертье закашлялъ, чтобъ показать Виньерону, что сигара неприлична въ министерскомъ кабинетѣ. Но живописецъ продолжалъ разговаривать, не обращая на это никакого вниманія.
   -- Здѣсь что-то пахнетъ дымомъ, сказалъ тогда Бертье.
   -- Да, вѣрно, каминъ дымитъ, отвѣчалъ Виньеронъ.
   Это посѣщеніе взбѣсило Бертье, который понялъ, что живописецъ хотѣлъ поднять его на смѣхъ.
   "Даже друзья не прощаютъ быстраго возвышенія", подумалъ онъ.
   Баронеса Ривъ довольно часто пріѣзжала къ его превосходительству. Возвеличивъ его, она хотѣла извлечь пользу изъ его торжества. Она вошла въ тайный союзъ съ герцогомъ *** и хотѣла, чтобъ Бертье предоставилъ къ ихъ услугамъ богатый министерскій источникъ новостей, который легко было превращать въ деньги. Она предлагала Мишелю различныя комерческія сдѣлки, но онъ обыкновенно отказывался, такъ-какъ жаждалъ болѣе почестей, чѣмъ денегъ.
   -- Напрасно вы это дѣлаете, говорила Франсина;-- что-же тутъ дурного: показать мнѣ во-время дипломатическую депешу и дозволить отъ вашего имени обратиться къ биржевому маклеру за покупкой или продажей фондовъ? Вы поступите глупо, если не войдете со мною въ товарищество. Помните, любезный другъ, что министерскій портфель можно потерять, а деньги всегда остаются.
   Мишель имѣлъ другія цѣли. Для него богатство олицетворялось въ Полинѣ Моранжи. Зачѣмъ ему было наживать миліоны частями, когда онъ могъ ихъ получить разомъ? Однако, все-же Франсинѣ удалось вовлечь его въ биржевую игру, изъ которой онъ выручилъ значительный барышъ.
   Нельзя сказать, чтобы Мишель Бертье былъ совершенно счастливъ, но онъ былъ упоенъ своимъ величіемъ и безумныя мечты разнузданнаго самолюбія кружили его голову. Достигнувъ министерскаго положенія, онъ уже мечталъ о судьбѣ Эсекса или Вальтера Ралея. Люди, стоящіе на вершинѣ, не подозрѣваютъ, какъ самолюбіе обвивается вокругъ нихъ, точно плющъ вокругъ дуба. Все ему теперь казалось возможнымъ и дозволеннымъ. Однакожъ, этотъ отступникъ краснѣлъ за отступничество другихъ, и не рѣшился войти въ союзъ, напримѣръ, съ Рушродомъ, который предлагалъ ему предать своихъ товарищей-рабочихъ.
   -- Если вы хотите, говорилъ этотъ измѣнникъ,-- я буду поджигать народныя страсти и вы одни будете знать мою предайность правительству. Это крупная игра, но она намъ удастся и мы воздвигнемъ на твердой основѣ великое зданіе демократическаго цезаризма.
   Посреди своихъ лихорадочныхъ занятій и ежедневныхъ наслажденій удовлетвореннаго самолюбія. Мишель Бертье, однакожь, имѣлъ и тяжелыя минуты. По временамъ онъ слышалъ горькій голосъ правды, который онъ не могъ задушить. Этотъ могучій голосъ раздавался то въ стихотвореніи, напечатанномъ въ маленькой газеткѣ, то въ карикатурѣ, то въ анекдотѣ хроникера, то въ блестящей статьѣ популярнаго публициста, то въ публичной рѣчи либеральнаго оратора. Всего болѣе его поразила шутка одного журналиста, сочинявшаго для всѣхъ знаменитостей сатирическіе девизы. Онъ приписалъ Мишелю Бертье жестокій девизъ, который и былъ ему присланъ по почтѣ: "Plus d'honneurs que d'honneur" (болѣе почестей, чѣмъ чести). Мишель кусалъ себѣ губы отъ злобы, но что ему было дѣлать? Онъ приказалъ-было арестовать журналиста, но потомъ отмѣнилъ свое распоряженіе, боясь скандала.
   Однажды утромъ онъ получилъ важное сообщеніе отъ префекта полиціи, который просилъ разрѣшенія начать преслѣдованіе противъ популярнаго оратора, который въ публичномъ собраніи произнесъ страшную филипику противъ правительства, несмотря на предостереженія полицейскаго комисара и на объявленное имъ закрытіе собранія.
   "Это, конечно, Жанъ Левабръ", подумалъ Мишель Бертье.
   Но это былъ Пьеръ Менаръ. Бертье поблѣднѣлъ при этомъ извѣстіи. Неужели Менаръ дошелъ до такого безумія, что нарушилъ законъ?
   Мишель отвѣчалъ префекту, что займется этимъ дѣломъ. Но тотъ не удовлетворился такимъ результатомъ. Онъ немедленно прискакалъ къ министру, представилъ ему въ самыхъ мрачныхъ краскахъ громадное впечатлѣніе, произведенное выходкой Менара на народныя массы, и формально требовалъ его ареста.
   -- Теперь удобная минута поразить всѣхъ сильнымъ ударомъ, прибавилъ онъ, смотря прямо въ глаза Бертье; -- всякому извѣстно, что вы были связаны самой тѣсной дружбой съ Пьеромъ Менаромъ. Если вы пожертвуете закону старымъ другомъ, то уже никто не будетъ сомнѣваться въ вашей энергіи. На вашей сторонѣ право, докажите, что и сила на вашей сторонѣ.
   Мишель колебался.
   -- Если вы отступите хоть шагъ, вы погибли.
   -- Это правда, произнесъ Бертье.
   -- Васъ щупаютъ, продолжалъ префектъ; -- народъ бѣсится, какъ кровный конь. Дерните за удила -- и вы его тотчасъ укротите.
   -- Быть по-вашему, сказалъ, наконецъ, Бертье и съ какой-то лихорадочной злобой подписалъ приказъ объ арестѣ Менара.
   Но не успѣлъ выдти изъ комнаты префектъ, какъ онъ позвалъ своего секретаря, молодого человѣка, рекомендованнаго ему баронесой Ривъ, и послалъ его немедленно къ Пьеру Менару.
   -- Просите его, умоляйте, приказывайте бѣжать, не теряя ни минуты, сказалъ Бертье;-- пусть онъ спрячется гдѣ хочетъ, хотя-бы въ моей частной квартирѣ. Иначе его сегодня вечеромъ арестуютъ. Понимаете, настойте на его бѣгствѣ.
   Секретарь исполнилъ возложенное на него порученіе, но Пьеръ Менаръ холодно отвѣчалъ:
   -- Скажите его превосходительству, что я желаю видѣть, какъ сынъ Винцента Бертье утвердитъ приговоръ Пьеру Менару. Я не желаю ни скрываться, ни бѣжать.
   -- Какая безумная гордость! воскликнулъ Мишель, когда ему передали отвѣтъ Менара за нѣсколько часовъ до его предположеннаго ареста.
   На другой день долженъ былъ происходить обычный, ежемѣсячный "обѣдъ двѣнадцати". Мишель Бертье почувствовалъ какое-то неопреодолимое стремленіе быть въ обществѣ своихъ старыхъ товарищей и скорѣе забыть свое величіе, чѣмъ насладиться впечатлѣніемъ, которое оно производило на нихъ. Онъ жаждалъ отвести душу въ искренней, дружеской бесѣдѣ, поговорить вволю о музыкѣ, литературѣ и театрѣ.
   Его не ждали и встрѣтили довольно холодно. Въ немъ видѣли не прежняго человѣка, а новаго, служившаго предметомъ безчисленныхъ нападокъ и саркастическихъ шутокъ.
   Докторъ Жерве передалъ своимъ товарищамъ остроумное замѣчаніе о Бертье, которое повторяли вполголоса въ обществѣ:
   -- Онъ выдавалъ себя за тѣнь Банко, но этотъ Банко, вмѣсто того, чтобъ вселить ужасъ въ сердце Макбета, обернулъ руку салфеткой и служитъ за столомъ.
   Мишель не могъ не замѣтить, что его появленіе удивило всѣхъ присутствующихъ, но онъ, какъ-бы ни въ чемъ не бывало, занялъ мѣсто за столомъ между Гонтраномъ Верженомъ, державшимъ себя особенно холодно, и Далеракомъ, который, въ ожиданіи ордена, извивался передъ нимъ дугою.
   Всѣ члены "обѣда двѣнадцати" были на лицо: Эмиль Мейеръ, живописецъ Виньеронъ, музыкантъ Лимансонъ, Оливье Рено, банкиръ Вернель, поэтъ Жоржъ Соріоль и прочіе. При входѣ Бертье Виньеронъ разсказывалъ уморительную исторію одного изъ ихъ товарищей, Варокье, котораго жена накрыла въ маскарадѣ, переодѣтаго въ полишинеля.
   -- Но вы не смѣетесь, прибавилъ Виньеронъ, окончивъ свой разсказъ;-- что-же это, мы здѣсь болѣе не смѣемся? Ну, такъ будемъ говорить о политикѣ, чтобъ развеселиться.
   Мишель насупилъ брови. Политика! Онъ не для этого пришелъ на "обѣдъ двѣнадцати"! Однако, всѣ заговорили о политикѣ и министръ замѣтилъ, что почти всѣ относились саркастически къ четырехдневному правительству, какъ его называлъ Оливье Рено. Онъ даже спрашивалъ себя, не отвѣчать-ли ему. Но для чего? Онъ молчалъ и слушалъ.
   -- Достовѣрный фактъ, говорилъ Рено,-- что въ послѣдніе пятьдесятъ или шестьдесятъ лѣтъ наши законодательныя собранія не совмѣщаютъ въ себѣ истинной умственной силы Франціи. Кромѣ нѣсколькихъ блестящихъ исключеній, они состоятъ изъ посредственностей. Большинство замѣчательныхъ людей по той или другой причинамъ остаются внѣ собранія. Кого можно увѣрить, что законодательный корпусъ олицетворяетъ науку, философію, литературу и пр.? Конечно, несмотря на сборище посредственностей, подобное собраніе можетъ совершить и значительное дѣло, благодаря могущественному вліянію первостепеннаго оратора, увлекающаго колеблющуюся массу. Но, за исключеніемъ врожденныхъ, страстныхъ политиковъ, я не знаю человѣка, дѣйствительно талантливаго, который, вступивъ въ законодательное собраніе, увеличилъ-бы свое достоинство, а напротивъ, могу указать на многихъ, которые измельчали. Всякій, вступающій въ палату безъ самолюбивыхъ стремленій, обреченъ на непроизводительную работу, такъ-какъ онъ долженъ платонически служить своей партіи, а всякій честолюбецъ принужденъ интриговать, ежедневно входить въ возмутительныя сдѣлки съ совѣстью и заключать позорные союзы. Прибавьте къ этому, что, вступивъ въ палату, люди, имѣющіе какую-нибудь спеціальность, бросаютъ ее отъ недостатка времени. Только два рода людей выигрываютъ въ этомъ отношеніи: богачи или вообще люди состоятельные, видящіе въ депутатствѣ предлогъ къ проживанію въ Парижѣ, и люди, живущіе депутатскимъ содержаніемъ. Но всякій, живущій своимъ трудомъ, не имѣетъ ни времени, ни средствъ, чтобъ всецѣло посвятить себя депутатской дѣятельности. Остается вопросъ объ исполненіи гражданскаго долга; но приносить пользу отечеству можно и внѣ законодательнаго собранія. Десять строчекъ, остающихся вѣчно, имѣютъ гораздо болѣе значенія, чѣмъ пламенная рѣчь, исчезающая, какъ скоро она произнесена. Наконецъ, каждый гражданинъ, мужественно трудящійся въ томъ положеніи, въ которое его поставила судьба, рисуетъ-ли онъ картины, какъ Делакруа, производитъ-ли сукно, какъ скромный ткачъ, или обработываетъ поле, какъ поселянинъ,-- служитъ своему отечеству. Age quod agis, дѣлай то, что дѣлаешь -- вотъ лозунгъ современнаго человѣка, и если-бъ его придерживались всѣ, то на свѣтѣ жилось-бы лучше, счастливѣе и свободнѣе.
   -- Какое-же изъ всего этого заключеніе? спросилъ Далеракъ.
   -- Заключеніе, повторилъ Рено,-- очень простое: политики по ремеслу дѣйствуютъ ради искуства для искуства, если не изъ личныхъ интересовъ. Я не говорю этого про людей, которые, имѣя власть, могли-бы легко обойтись безъ нея, такъ-какъ они обладаютъ талантомъ, что гораздо важнѣе.
   Несмотря на это лестное замѣчаніе, прямо касавшееся его, Мишель покраснѣлъ. Онъ ничего не отвѣчалъ и черезъ нѣсколько минутъ всталъ и, поклонившись вмѣстѣ всѣмъ присутствующимъ, вышелъ изъ комнаты, подъ предлогомъ многочисленныхъ занятій. Его никто не удерживалъ и даже нѣкоторые не отвѣчали на его поклонъ.
   -- Ну, признаюсь, сказалъ онъ Гонтрану, котораго вызвалъ въ переднюю, чтобъ сказать два слова наединѣ,-- плохо меня приняли "Двѣнадцать". Я вамъ мѣшаю?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Гонтранъ,-- не ты мѣшаешь, а...
   -- Понимаю: мой министерскій портфель?
   -- Нѣтъ.
   -- Такъ что-же?
   -- Твои прежнія рѣчи, отвѣчалъ прямо Гонтранъ;-- ты самъ знаешь, что достаточно привести одну фразу изъ твоихъ прежнихъ рѣчей, чтобъ смутить тебя, и мысль объ этомъ дѣлаетъ насъ мрачными.
   -- Гонтранъ!
   -- Извини меня, но, ты знаешь, я человѣкъ откровенный и хотя меня ничто не удивляетъ, но, признаюсь, и я изумился кой-чему. Да, есть вещи на свѣтѣ, которыхъ нельзя дѣлать. Кстати, я долженъ признать себя виновнымъ въ томъ, что я тебя подстрекалъ къ уничтоженію извѣстныхъ узъ. Впрочемъ, есть различные способы выдти изъ затруднительнаго положенія. Ты нанесъ ударъ прямо въ сердце. Конечно, это проще и скорѣе. Но теперь прощай. Я завтра ѣду въ Пуату и ты больше не услышишь обо мнѣ. Если тебѣ понадобится еще дать чужой адресъ аптекарю, то не давай моего. Меня тамъ болѣе не найдутъ.
   Съ этими словами онъ обернулся спиной къ Мишелю и быстро пошелъ къ своимъ товарищамъ, а Бертье спустился по лѣстницѣ, едва сдерживая свою злобу. Но почти въ ту-же минуту его догналъ Далеракъ и съ раболѣпной улыбкой спросилъ извѣстія объ его орденѣ.
   -- Да имѣйте-же терпѣнье, отвѣчалъ Мишель;-- неужели вы думаете, что можно удовлетворить просьбамъ всѣхъ просителей?
   Сказавъ это, онъ поспѣшно вышелъ на улицу и сѣлъ въ дожидавшуюся его карету.
   -- Господа! произнесъ Далеракъ внѣ себя отъ гнѣва,-- вы видѣли, кто отсюда вышелъ: это Полиньякъ, разыгрывающій роль Мирабо, это Сикамиръ непримиримости.
   -- Однако, онъ не гордъ, замѣтилъ докторъ Жерве.
   -- Сикамиръ непримиримости! повторилъ Эмиль Мойеръ;-- это не твоя фраза, Далеракъ.
   -- А развѣ Мишелю Бертье грозитъ отставка? спросилъ Верженъ.
   -- Отчего?
   -- Оттого, что вы, Далеракъ, нападаете на него.
   -- Очень мило, очень мило! пробормоталъ съ сердцемъ Далеракъ и отошелъ въ сторону.
   Въ эту минуту Лимансонъ потребовалъ общаго вниманія и среди воцарившагося безмолвія сыгралъ отрывокъ изъ знаменитаго " Корабля-Привидѣнія ".
   

ГЛАВА XXIII.

   Графъ Франсуа Моранжи съ ужасомъ увидѣлъ переходъ Мишеля Бертье на сторону правительства. Какъ честный политическій дѣятель, онъ не допускалъ подобныхъ сдѣлокъ съ совѣстью, но, съ своей обычной добродушной вѣрой въ преобладаніе добра между людьми, онъ спрашивалъ себя, не дѣйствовалъ-ли Мишель искренно и не былъ-ли убѣжденъ, что, служа имперіи, онъ принесетъ пользу свободѣ?
   Именно эту тему развивалъ передъ нимъ, съ краснорѣчивой самоувѣренностью, Бертье однажды вечеромъ въ гостиной баронесы.
   -- Онъ, кажется, дѣйствуетъ съ полнымъ убѣжденіемъ, замѣтилъ графъ своему другу Лоро.
   Живя въ совершенномъ уединеніи и всецѣло предавшись одной любви къ дочери, Моранжи не зналъ тѣхъ слуховъ, которые ходили по городу насчетъ политической измѣны Бертье. Правда, онъ смутно слышалъ, что въ обществѣ, говоря о Бертьѣ, упоминали знаменитую фразу Сартина: "cherchez la femme", но сомнительно покачалъ головою, когда понялъ, что дѣло шло о Франсинѣ Ривъ.
   -- Моя кузинка, конечно, прелестная женщина, говорилъ онъ;-- но я не вѣрю, чтобъ она завербовала этого новаго рекрута въ императорскую армію. Она просто любитъ наполнять свою гостиную знаменитостями, но ни мало не заботится о Тюльери.
   Докторъ Лоро справедливо называлъ автора "Монастырской жизни въ средніе вѣка" великимъ слѣпцомъ. До тѣхъ поръ, пока Полина не сосредоточила на себѣ все вниманіе отца, онъ не сводилъ своихъ взоровъ съ небесной лазури.
   -- Прочти Лафонтена, говаривалъ часто Эдмонъ Лоро;-- его астрономъ походитъ на тебя.
   -- Нисколько, отвѣчалъ графъ; -- онъ падаетъ потому, что смотритъ на звѣзды, а я созерцаю того, кто ихъ сотворилъ.
   -- Послѣдствія одинаковы: ты также не видишь ничего, что совершается на землѣ.
   Они часто спорили между собою, очень рѣдко сходясь во взглядахъ, но все-же Моранжи никогда ничего не дѣлалъ безъ совѣта своего стараго друга, особенно въ отношеніи Полины. Поэтому онъ высказалъ доктору свои сомнѣнія насчетъ перемѣны въ судьбѣ Бертье и того вліянія, которое она можетъ произвести на Полину.
   -- Перемѣна, перемѣна! повторилъ Лоро; -- это для насъ съ тобою важно. Твоя дочь не занимается политикой, а просто любитъ этого господина. Дѣло только въ томъ, что тебѣ страшнѣе: монастырь или Бертье?
   -- Ты понимаешь, что ставя вопросъ такимъ образомъ, ты уже его разрѣшаешь.
   -- Нисколько. Можно говорить съ тобою откровенно?
   -- Мы, кажется, тридцать пять лѣтъ только это и дѣлаемъ.
   -- Да, но вѣдь не тридцать пять лѣтъ ты думаешь выдать дочь замужъ. Ну, говоря искренно, Бертье мнѣ кажется скорѣе честолюбцемъ, чѣмъ безчестнымъ человѣкомъ; я готовъ биться объ закладъ, что онъ не считаетъ себя измѣнникомъ, а восторгается своимъ поступкомъ. Я очень много разсчитываю на вліяніе Полины. Она достаточно богата, чтобъ уничтожить въ немъ всякое стремленіе къ наживѣ. А власть, однажды попавъ въ его руки, скоро ему опротивѣетъ. Ты увѣренъ, что онъ любитъ Полину?
   -- Да.
   -- Онъ самъ тебѣ признался?
   -- Онъ далъ мнѣ ясно это почувствовать.
   -- Такъ мой совѣтъ, Франсуа,-- не колебаться. Или онъ, или монастырь -- другого выхода нѣтъ. Тебѣ надо спасти Полину отъ вѣрной смерти, а для подобной цѣли хороши и гораздо худшія средства.
   -- Это твое убѣжденіе?
   -- Да. Я наводилъ подробныя справки о Бертье и не могу сказать, чтобъ его всѣ боготворили, но въ частной жизни онъ, кажется, безупреченъ, хотя въ политической... Чортъ-бы ее побралъ, твою Полину... вѣдь надо-же было ей влюбиться въ подобнаго человѣка. Но ужь таковы женщины! Дѣлать нечего, Франсуа, положись на судьбу. Я тебѣ отсовѣтовалъ-бы этотъ бракъ, если-бъ Бертье въ своей жизни совершилъ такой поступокъ, который угрожалъ-бы не его счастью, а счастью Полины. Узнай я завтра подобный фактъ -- я приду къ тебѣ и скажу, не дрогнувъ: пусть Полина идетъ въ монастырь: лучше живая смерть въ стѣнахъ обители, чѣмъ адскія страданія въ семейной жизни.
   -- Монастырь, монастырь! воскликнулъ съ ужасомъ Моранжи;-- нѣтъ, никогда!
   Онъ позвонилъ и приказалъ позвать Полину.
   Ея не было дома. Она отправилась, по своему обыкновенію, къ Клотильдѣ Балю съ деньгами, бѣльемъ и лекарствомъ.
   -- Когда графиня вернется, скажите ей, что я ее жду, произнесъ Моранжи.
   -- Ты хочешь съ ней говорить? спросилъ Лоро.
   -- Да.
   -- И хорошо сдѣлаешь. Сегодня вечеромъ ты мнѣ разскажешь результатъ твоего разговори. А теперь я съ тобою разстанусь. Мнѣ надо посѣтить бѣдную молодую дѣвушку, которая больна чортъ знаетъ какимъ недугомъ. Есть существа, которымъ просто жизнь не дается. Моя паціентка и Полина изъ числа ихъ. Спасай, Франсуа, свою дочь, а я постараюсь спасти мою бѣдную больную.
   Мишель Бертье, дѣйствительно, ясно далъ почувствовать Моранжи, что если-бъ онъ былъ увѣренъ въ успѣхѣ, то съ радостью попросилъ-бы руки такой прелестной молодой дѣвушки, какъ графиня. Моранжи отвѣчалъ, что ему надо прежде всего переговорить съ Полиной и потомъ уже онъ будетъ въ состояніи сказать, имѣетъ-ли Бертье какіе-либо шансы.
   Графъ съ ужасомъ видѣлъ приближеніе того рокового дня, когда Полина будетъ принуждена дать рѣшительный отвѣтъ. Единственный человѣкъ, который могъ заставить ее отказаться отъ ея роковой рѣшимости, былъ Мишель Бертье, и потому изъ любви къ дочери Моранжи готовъ былъ заглушить всѣ сомнѣнія, возбужденныя въ немъ политической дѣятельностью этого человѣка. Спасеніе дочери было выше всего.
   Возвратясь домой, Полина прошла прямо къ отцу; лицо ея было оживлено болѣе обыкновеннаго и на немъ играла почти счастливая улыбка.
   -- Ты довольна, сказалъ Моранжи:-- ты, вѣрно, сдѣлала доброе дѣло.
   -- Очень простое. Я утѣшила, на-сколько могла, несчастную. Поэтому я очень благодарна г. Бертье за доставленіе адреса Клотильды Балю. По его милости я доставила ей хоть минутную радость.
   Моранжи хотѣлъ воспользоваться этимъ удобнымъ случаемъ, чтобъ заговорить прямо о Бертье, но потомъ онъ предпочелъ сдѣлать предварительно рекогносцировку и напомнилъ Полинѣ о договорѣ, заключенномъ между ними.
   -- Зачѣмъ вы мнѣ объ этомъ говорите? спросила Полина съ удивленіемъ, такъ-какъ онъ никогда не упоминалъ объ этомъ грустномъ обстоятельствѣ.
   -- Потому, что приближается срокъ, и черезъ мѣсяцъ...
   -- Значитъ, я имѣю еще мѣсяцъ на размышленіе, отвѣчала она съ своей прелестной улыбкой.
   Но въ ея словахъ уже не слышалась прежняя непреодолимая, безжалостная рѣшимость, какъ-бы отдѣлявшая ее отъ отца монастырской стѣною. Она казалась теперь не столь героичной, но болѣе женщиной, и сердце отца наполнялось невыразимой радостью при мысли, что его юная, прелестная, любимая дочь будетъ, наконецъ, жить. Убѣжденный, что онъ теперь можетъ безъ опасенія произнести имя Мишеля Бертье, Моранжи смѣло передалъ Полинѣ, что блестящій министръ признался ему въ глубокихъ чувствахъ любви, уваженія и преданности, которыя онъ къ ней питалъ. Полина вспыхнула, но въ отвѣтъ на похвалы отца, расточаемыя Мишелю Бертье, сказала спокойно, что не сомнѣвалась въ его достоинствахъ, что она всегда считала его человѣкомъ, имѣвшимъ талантъ и сердце.
   Молодая дѣвушка съ инстинктивнымъ прямодушіемъ чувствовала, что неожиданное возвышеніе Мишеля было странно, непонятно, но она не подозрѣвала ничего безчестнаго въ этомъ событіи. Она постоянно видала Мишеля и по-прежнему слышала отъ него краснорѣчивую защиту несчастныхъ и угнетенныхъ; къ тому-же она, дѣйствительно, питала къ нему благодарность за доставленный ей случай сдѣлать доброе дѣло.
   Однакожь, когда Моранжи спросилъ прямо, можетъ-ли онъ дать удовлетворительный отвѣтъ Мишелю Бертье, онъ встрѣтилъ въ Полинѣ неожиданное, рѣшительное сопротивленіе. Она какъ-бы боялась слишкомъ скоро отказаться на-вѣки отъ столь долго улыбавшейся ей мечты монастырскаго уединенія. Она чувствовала, что все ея существо стремится къ любви земной, но ее удерживало какое-то смутное сознаніе, что, повинуясь проснувшейся въ ней страсти, она какъ-бы измѣняетъ своему прежнему идеальному влеченію отречься отъ міра. Ей хотѣлось, какъ часто случается съ молодыми дѣвушками-невѣстами, отдалить рѣшительную минуту, которая измѣнитъ всю жизнь; это положеніе тревожной, но сладостной нерѣшительности имѣло для нея своего рода прелесть. Она говорила себѣ съ какимъ-то сладострастіемъ, что могла еще свободно выбирать одинъ изъ тѣхъ двухъ путей жизни, которые представлялись передъ нею: одинъ, казавшійся ей до сихъ поръ мрачнымъ, усѣяннымъ позоромъ и несчастіями, теперь разстилался вередъ нею ровной, гладкой дорогой человѣческаго долга, манившей ее благоуханіемъ цвѣтовъ, щебетаніемъ птичекъ, веселымъ смѣхомъ дѣтей; другой, нѣкогда столь прельщавшій ее, теперь словно пугалъ юное сердце холодомъ и мракомъ могильнаго уединенія, но все-же обѣщалъ невозмутимый покой небесной лазури.
   -- Черезъ мѣсяцъ я вамъ дамъ. отвѣтъ, батюшка, сказала Полина.
   -- Черезъ мѣсяцъ! Это очень долго!
   -- Нѣтъ, очень скоро, отвѣчала молодая дѣвушка съ жаромъ, цѣлуя отца въ обѣ щеки.
   Этотъ пламенный поцѣлуй показался Моранжи краснорѣчивымъ отвѣтомъ.
   "Она меня не цѣловала, когда хотѣла идти въ монастырь", подумалъ онъ и сердце его наполнилось радостью.
   Онъ былъ такъ счастливъ, что баронеса Ривъ, заѣхавшая къ нему въ тотъ-же день, не могла этого не замѣтить. Онъ самъ не скрывалъ своего благополучія и сказалъ Франсинѣ, что его дочь рѣшительно начинаетъ мириться съ жизнію.
   -- Я ужь это давно замѣтила, отвѣчала баронеса, насупивъ брови, и тотчасъ прибавила совершенно равнодушнымъ тономъ: -- а Полину можно видѣть?
   -- Да, произнесъ графъ и провелъ ее въ комнату молодой дѣвушки, которая въ ту минуту кормила своихъ любимыхъ птицъ.
   Баронеса съ озлобленіемъ смотрѣла на маленькій романъ, разыгрывавшійся передъ ея глазами. Она вполнѣ угадывала, что происходило въ сердцѣ Полины, и въ ней пробуждалась тайная ненависть къ Бертье, который осмѣливался возбуждать къ себѣ любовь въ этомъ юномъ, прелестномъ созданіи.
   Однако, она не только не выразила своего неудовольствія, но даже не обнаружила, что замѣчаетъ въ глазахъ Полины отблескъ радости, сіявшей въ отцѣ. Она очень любезно ее поцѣловала и стала весело болтать о свѣтскихъ новостяхъ. Она разсказала, что Надина Буртибуръ выходитъ замужъ за крупнаго сановника имперіи, къ величайшему отчаянію бѣднаго Далерака, и потомъ мало-по-малу перешла къ политикѣ, къ Мишелю Бертье, котораго она осыпала похвалами, но такого рода, что сердце Полины тревожно сжалось какъ-бы въ тискахъ. Съ коварнымъ искуствомъ дипломата и женщины, баронеса восторгалась мужествомъ человѣка, бросившаго своихъ старыхъ друзей и ради торжества справедливыхъ идей непобоявшагося пожертвовать популярностью. Она краснорѣчиво доказывала, что политическій дѣятель, подвергавшій аресту друга своего отца для спасенія отечества, заслуживалъ всеобщаго сочувствія. Вся страна, по ея словамъ, должна была питать благодарность къ могучему оратору, который, признавъ свои убѣжденія непрактичными, благородно отъ нихъ отказался и публично провозгласилъ теорію легкаго сердца, безъ труда забывающаго прошедшее.
   -- Знаете что, дитя мое, прибавила Франсина: -- Мишель Бертье единственный государственный человѣкъ, не только въ министерствѣ, но и во всей Франціи.
   Слушая баронесу, Полина едва переводила духъ и съ трудомъ удерживала слезы. Она спрашивала себя, все-ли это правда и къ чему Франсина завела рѣчь о Бертье. Когда-же баронеса, уѣзжая, поцѣловала ее, молодая дѣвушка вздрогнула, какъ отъ прикосновенія змѣи.
   Какъ только она вышла изъ комнаты, Полина упала въ кресло и громко зарыдала. Неужели это правда? Развѣ такъ можно говорить о Мишелѣ Бертье? Сколько ироніи, жестокости и презрѣнія слышалось въ словахъ баронесы! Какъ, въ обществѣ говорятъ съ презрѣніемъ о человѣкѣ, котораго любила она, Полина Моранжи? Это невозможно! Голова молодой дѣвушки пылала. Старыя сомнѣнія воскресали въ ней съ новой силой. Такъ вотъ онъ, свѣтъ! Она встрѣтила человѣка, который ей казался выше всѣхъ по уму и сердцу, а о немъ говорили такъ, какъ можно говорить только объ измѣнникѣ.
   Бѣдная Полина вскочила съ креселъ съ лихорадочнымъ трепетомъ и, безпомощно озираясь по сторонамъ, искала поддержки, утѣшенія. Если-бъ докторъ Лоро былъ въ комнатѣ, она разсказала-бы ему все и попросила-бы его совѣта, помощи. Онъ говорилъ такъ убѣдительно, такъ ясно объяснялъ сущность вещей! Среди этого тревожнаго волненія ея взоръ остановился на распятіи, висѣвшемъ на стѣнѣ; бросившись на колѣни, она начала пламенно молиться.
   Черезъ нѣсколько минутъ въ комнату вошелъ Моранжи и остолбенѣлъ отъ ужаса. Его дочь молилась и рыдала; нервная дрожь пробѣгала по всему ея тѣлу.
   "Боже мой! подумалъ онъ, предчувствуя ужасное несчастье;-- что могла сказать ей баронеса?"
   Въ тотъ-же день вечеромъ докторъ Лоро вернулся къ своему другу, какъ обѣщалъ. Онъ былъ блѣденъ и взволнованъ.
   -- Оставьте насъ вдвоемъ на минуту, сказалъ онъ Полинѣ, которая сидѣла съ отцомъ;-- но бойтесь, ничего не случилось, но мнѣ надо поговорить съ вашимъ отцомъ наединѣ.
   Полина молча вышла изъ комнаты, вполнѣ убѣжденная, что дѣло шло о Мишелѣ Бертье.
   Она отгадала вѣрно.
   -- Что такое? спросилъ Моранжи съ безпокойствомъ.
   -- Я привезъ грустную вѣсть и растерзаю тебѣ сердце. Мы съ тобою считали Бертье ловкимъ человѣкомъ, а онъ просто подлецъ.
   -- Что ты?
   -- Да, подлецъ. Я пользую одну бѣдную, умирающую молодую дѣвушку. Это брошенная имъ любовница. У многихъ мужчинъ есть покинутыя любовницы, но очень немногіе поступаютъ съ ними такъ, какъ поступилъ Мишель Бертье. Онъ убилъ несчастную дѣвушку нравственно и физически.
   -- Убилъ?
   -- Конечно, онъ ее не задушилъ, но она умираетъ по его милости. Если-бъ она разсказала мнѣ избитый романъ, который мы слышимъ въ больницахъ изъ устъ всѣхъ погибшихъ созданій, то я могъ-бы подумать, что она повторяетъ знакомую исторію съ чужихъ словъ. Но она мнѣ ничего не сказала; я самъ все отгадалъ и мало-по-малу выпытали отъ нея. Она была честная, невинная дѣвушка, когда полюбила его. Говорятъ, что дѣвственность, однажды потерянная, не возвращается; это неправда -- она возвращается матери вмѣстѣ съ ребенкомъ. Ты видишь, что для матеріалиста я... Но не время теперь объ этомъ говорить. Она родила ребенка. Отецъ его никогда не видалъ и ребенокъ умеръ. Она приняла яду, какъ гризетка, чтобъ покончить разомъ съ жизнью, но судьбѣ было угодно иначе. Она осталась въ живыхъ, и теперь, какъ мученица, искупаетъ тяжелыми страданіями свою жизнь. Она умираетъ отъ любви къ человѣку, котораго ненавидитъ.
   -- Но почему ты знаешь, что это онъ! спросилъ Моранжи.
   -- Она никогда не произносила его имя. Но сегодня она мнѣ сказала: "Я умираю, докторъ?" Конечно, я отвѣчалъ отрицательно, но она продолжала утверждать, что смерть близка, и мало-по-малу вырвала у меня роковой приговоръ. "Докторъ, сказала она тогда съ необыкновенной энергіей,-- я была слишкомъ жестока къ нему, упрекая его въ своей смерти; я хочу попросить у него прощенія и умереть спокойно. Теперь все кончено, зачѣмъ оставлять ему дурное воспоминаніе? Я въ жизни никому не дѣлала зла и хочу, чтобъ онъ меня поминалъ только добромъ. Дайте мнѣ слово, докторъ, что вы привезете мнѣ человѣка, котораго я вамъ назову?" Я обѣщалъ. "Но это очень важная особа", прибавила она наивно и почти съ гордостью. Я отвѣчалъ, что привезу его къ ней, ктобы онъ ни былъ. Она тогда назвала его -- Мишель Бертье. Я поѣхалъ къ нему...
   -- Ты?
   -- Да. Я ему все сказалъ. Онъ выслушалъ меня холодно и не выразилъ ни малѣйшаго волненія. Я взялъ съ него слово, что онъ поѣдетъ къ несчастной, которой остается жить, быть можетъ, нѣсколько часовъ. Онъ обѣщалъ, но я убѣжденъ, что онъ не поѣдетъ. Смотря на него, я хорошо понялъ этого человѣка. Ты думаешь, что онъ сожалѣетъ погубленное имъ бѣдное существо? Нисколько, онъ только питаетъ къ ней злобу. Что-же дѣлать, бываютъ такіе случаи. Если-бъ женщины знали, какова любовь нѣкоторыхъ людей, то было-бы, я не скажу, болѣе честныхъ женщинъ, потому что можно остаться честной и послѣ паденія, но менѣе несчастныхъ. Фуй! меня бьетъ лихорадка. Но что теперь будетъ съ Полиной?
   -- Полина? воскликнулъ Моранжи, блѣдный, какъ смерть.-- Да, правда, бѣдная Полина!
   -- Человѣкъ, погубившій любовницу, въ состояніи заморить и жену. Ты понимаешь, что онъ не можетъ жениться на твоей дочери.
   -- Конечно, произнесъ Моранжи съ ужасомъ; -- но если она умретъ?
   -- Она не умретъ, но пойдетъ въ монастырь.
   -- Ты думаешь?
   -- Безъ всякаго сомнѣнія. Этотъ ударъ ее окончательно сразитъ.
   -- Что дѣлать?
   -- Ничего.
   -- Я тебя не понимаю.
   -- Все, что теперь случится, зависитъ не отъ случая, а отъ естественнаго закона вещей. Хочешь ты, чтобъ она стала женою этого человѣка?
   -- Нѣтъ, я хотѣлъ-бы, чтобъ она осталась со мною, а не пошла-бы въ монастырь.
   -- Это можетъ сдѣлать только чудо. Увидимъ, бываютъ-ли теперь еще чудеса.
   Моранжи чувствовалъ, что онъ готовъ на все для спасенія своей дочери, и тяжелая борьба происходила въ его сердцѣ. Докторъ Лоро смотрѣлъ на него безмолвно. Долго они сидѣли такъ другъ противъ друга, погруженные въ глубокую, грустную думу.
   Неожиданно въ комнату вошла Полина и, остановившись передъ докторомъ, положила ему руку на плечо. Онъ невольно вздрогнулъ.
   -- Другъ мой, сказала молодая дѣвушка звучнымъ голосомъ,-- позвольте мнѣ вамъ предложить одинъ вопросъ и обѣщайте отвѣчать откровенно.
   -- Обѣщаю, отвѣчалъ Лоро.
   Моранжи поднялъ голову и пристально посмотрѣлъ на дочь, чувствуя, что рѣшается ея и его судьба.
   -- Вы хорошо знаете Мишеля Бертье? спросила Полина.
   -- Да, знаю, отвѣчалъ докторъ.
   -- Дайте мнѣ слово, что онъ честный человѣкъ, въ полномъ смыслѣ этого слова, и я вамъ повѣрю.
   Лоро поблѣднѣлъ и взглянулъ на Моранжи, который бросилъ на него умоляющій взглядъ. Этотъ человѣкъ, никогда въ жизни несказавшій лжи, теперь безмолвно просилъ солгать своего стараго друга. Кровь прилила къ головѣ Лоро и онъ провелъ рукою по лбу, какъ человѣкъ, колеблющійся приговорить къ смерти своего ближняго. Но черезъ минуту онъ произнесъ холодно, какъ судья:
   -- Я не могу сказать, Полина, чтобъ Мишель Бертье былъ вполнѣ честный человѣкъ.
   -- А! воскликнула молодая дѣвушка глухимъ голосомъ,-- я была въ этомъ увѣрена. Она сказала правду.
   -- Подлая Франсина, промолвилъ вполголоса Моранжи.
   -- Полина, сказалъ Лоро,-- любовь сильнѣе всего; искренняя, святая любовь можетъ возвратить человѣку всѣ добродѣтели.
   -- Милая Полина, прибавилъ отецъ,-- дорогое дитя мое, онъ тебя любитъ, онъ исправится, онъ сдѣлаетъ тебя счастливой.
   -- Прощай моя мечта! произнесла задумчиво Полина;-- человѣкъ, котораго я могла-бы любить, не долженъ имѣть ни слабости, ни пятна. Благодарствуйте, докторъ, вы хорошо сдѣлали, что сказали мнѣ всю правду. Узнавъ ее теперь, я буду страдать, а если-бъ я ее узнала послѣ, то умерла-бы.
   -- Вотъ почему я и отвѣчалъ прямо, промолвилъ Лоро на ухо Моранжи.
   -- Куда ты идешь? спросилъ несчастный отецъ, увидавъ, что Полина направляется къ дверямъ.
   -- Молиться, отвѣчала она медленно и потомъ прибавила съ улыбкой:-- и плакать.
   Моранжи горячо ее поцѣловалъ.
   -- Впрочемъ, что такое слезы? сказалъ Лоро, когда она вышла изъ комнаты:-- вода, сода, сѣра и известка. Вотъ и все. Химія -- утѣшительная наука.
   И онъ также улыбался, но грустно, безнадежно.
   

ГЛАВА XXIV.

   Графъ Моранжи далъ отвѣтъ Мишелю Бертье въ самой неопредѣленной, уклончивой формѣ и Мишель понялъ, что его бракъ или былъ совершенно невозможенъ, или встрѣтилъ серьезную преграду. Предлогъ, представленный графомъ, чтобъ отклонить его предложеніе, былъ самый пустой.
   "Причина совершенно иная", подумалъ Бертье.
   Эту причину знала баронеса Ривъ, которую Моранжи горько упрекалъ за ея непрошенное вмѣшательство. Когда Мишель остался съ нею наединѣ, она ему все разсказала и съ затаеннымъ злорадствомъ распространилась о пяти миліонахъ графини Моранжи, которыми ему не суждено было обладать. Она съ удовольствіемъ мстила Мишелю за нѣчто въ родѣ измѣны, хотя въ сущности она нисколько его не ревновала.
   -- Мой бѣдный Мишель, прибавила она тономъ ироническаго сожалѣнія,-- я въ отчаяніи за васъ. Такое приданое не каждый день можетъ найти даже министръ. Но всего досаднѣе то, что Моранжи отдалъ-бы вамъ свою дочь, если-бъ вы не поступили и службу имперіи и разстались-бы съ Ліей такъ, какъ разстаются всѣ молодые люди съ своими гризетками. Не странно-ли, что простой путь бываетъ часто самый краткій и самый вѣрный?
   Мишель хотѣлъ осыпать упреками эту женщину, которая сама совратила его съ истиннаго пути, но это ни къ чему не привело-бы и къ тому-же онъ самъ шелъ на встрѣчу соблазну. Онъ былъ недоволенъ, взволнованъ, озлобленъ. Онъ искалъ средства поправить дѣло; но какъ было поступить?
   -- Другъ мой, продолжала баронеса, отгадывая мысль Мишеля,-- если-бъ я имѣла честь быть по-прежнему вашей совѣтчицей, то я сказала-бы вамъ, что не все еще потеряно, такъ-какъ Полина васъ любитъ. Вамъ надо съ нею поговорить.
   -- Но какъ-же это сдѣлать?
   -- Неужели мнѣ васъ учить? Вѣдь вы нашли для нея адресъ Клотильды Валю. Отправляйтесь въ эту трущобу и дождитесь тамъ Полины.
   Мишель съ ужасомъ взглянулъ на баровесу.
   -- И послѣ этого вы, неблагодарный, будете говорить, что я ревнива и перестала быть вашимъ другомъ?
   Мишель вышелъ изъ гостиной баронесы какъ-бы въ лихорадкѣ. На лѣстницѣ онъ столкнулся съ Далеракомъ, который быстро бѣжалъ наверхъ, веселый, напомаженный, торжествующій.
   -- Любезный министръ, сказалъ онъ съ улыбкой, которой никогда не видалъ на его лицѣ Бертье:-- какой славный каламбуръ я могъ-бы сказать, если-бъ у меня былъ злой языкъ.
   -- Какой?
   -- Вы идете внизъ, а я вверхъ.
   -- Вы ошибаетесь, отвѣчалъ Бертье, понимая, что Далеракъ намекалъ на наслѣдство, быть можетъ уже имъ полученное,-- я не иду внизъ, а ухожу.
   Отъ баронесы Мишель прямо отправился въ извѣстный ему домъ на улицѣ Готвиль и спросилъ у привратника, въ какое время ежедневно пріѣзжала хорошо одѣтая молодая дѣвушка къ Клотильдѣ Балю. Привратникъ отвѣчалъ, что втеченіи недѣли она являлась акуратно каждое утро. Мишель назвалъ себя докторомъ и, прося никому не говорить объ его посѣщеніи, удалился. Онъ твердо рѣшилъ на слѣдующее утро объясниться съ Полиной, если нужно, упасть передъ нею на колѣни, и вымолить ея согласіе на бракъ, который обезпечивалъ его будущность.
   Дѣйствительно, въ настоящую минуту это было тѣмъ необходимѣе, что парламентская почва подъ нимъ колебалась. Всѣ защитники свободы съ ненавистью преслѣдовали его и даже сторонники имперіи стали холодно къ нему относиться съ тѣхъ поръ, какъ распространился слухъ, что императоръ нѣсколько обманулся въ блестящихъ надеждахъ, возложенныхъ на новаго министра. Одна брошюра, имѣвшая большой успѣхъ, съ затаеннымъ ехидствомъ высчитывала ошибки его превосходительства Мишеля Бертье. По сдѣланнымъ справкамъ оказалось, что авторъ брошюры былъ никто иной, какъ Далеракъ. Мишель съ радостью уничтожилъ-бы этого презрѣннаго льстеца, мстившаго ему за отказъ въ орденѣ; но у него уже не хватало на это энергіи. Онъ чувствовалъ, что его подтачивала снизу и окружала со всѣхъ сторонъ могучая, всесокрушающая сила общественнаго презрѣнія. Всходя на трибуну, онъ ощущалъ какой-то трепетъ. Куда дѣлись его пылъ и краснорѣчіе? Онъ или говорилъ вяло, или дерзко. Онъ не владѣлъ болѣе своимъ языкомъ. Слушая его теперь, можно было сказать положительно, что краснорѣчіе основано на убѣжденіи, и безъ него оно немыслимо.
   Нѣкоторые изъ мамелюковъ, особенно ярые имперіялисты, болѣе бонапартисты, чѣмъ самъ императоръ, рѣшились потребовать публично въ законодательномъ корпусѣ объясненія у министра относительно его поведенія въ дѣлѣ Пьера Менара, который былъ арестованъ только черезъ двѣнадцать часовъ послѣ произнесенія имъ пламенной революціонной рѣчи, а впослѣдствіи выпущенъ изъ тюрьмы, такъ что онъ преспокойно читалъ въ Брюсселѣ приговоръ суда, подвергнувшій его трехъ-лѣтнему заключенію за бунтъ. Этотъ запросъ, тѣмъ болѣе опасный, что полицейскій префектъ сообщилъ врагамъ министра объ его колебаніи при арестѣ Менара, нисколько не испугалъ Мишеля Бертье. Онъ былъ убѣжденъ, что въ минуту опасности, среди грозы, онъ найдетъ свое прежнее вдохновеніе. Запахъ пороха пробуждалъ въ немъ энергію.
   -- Тѣмъ лучше, говорилъ онъ себѣ;-- пусть они сразятся со мною. Изъ камней, которые они бросятъ въ меня, я воздвигну себѣ пьедесталъ.
   Знаменитое засѣданіе, въ которомъ онъ долженъ былъ защищаться отъ нападокъ своихъ враговъ, было назначено именно на слѣдующій день; поэтому прежде, чѣмъ отправиться въ палату, Мишель поѣхалъ на подготовленное свиданіе съ Полиной, предвкушая заранѣе двойную побѣду.
   Онъ явился заблаговременно къ Клотильдѣ Балю, и когда постучалась Полина, посѣщавшая всегда бѣдныхъ одна, безъ лакея, онъ самъ отворилъ ей дверь. Въ первую минуту она его не узнала, потомъ поблѣднѣла и схватилась за ручку двери, какъ-бы желая удалиться.
   -- Вы здѣсь? спросила она наконецъ.
   -- Умоляю васъ, позвольте мнѣ сказать вамъ два слова, произнесъ онъ тихо.
   -- Какія?
   -- Простите меня.
   -- За что мнѣ васъ прощать? Оставьте меня. Я пришла сюда утѣшать несчастныхъ, а не разрѣшать грѣхи кающимся.
   Обычный холодный тонъ Полины теперь сталъ рѣзкимъ и жестокимъ. Мишелю Бертье казалось, что каждое ея слово наносило ему пощечину. Отвернувшись отъ него, Полина подошла къ Клотильдѣ Валю и, подавъ ей стклянку съ лекарствомъ и золотой, поспѣшно освѣдомилась объ ея здоровьѣ. Очевидно было, что она спѣшила уйти. Мишель снова отворилъ ей дверь и послѣдовалъ за нею въ длинный коридоръ, который велъ къ лѣстницѣ.
   -- Вы отъ меня бѣжите? сказалъ онъ, останавливая ее.-- Выслушайте меня. Вашъ отецъ сначала меня обнадежилъ, а потомъ неожиданно сталъ ко мнѣ ужасно холоденъ. Я могъ-бы спросить у него объясненія этой неожиданной перемѣны, но я предпочелъ обратиться къ вамъ, и вотъ почему я здѣсь.
   -- Такъ вы пришли не для того, чтобы оказать помощь умирающей?
   -- Я пришелъ, чтобъ упросить васъ выслушать человѣка, который васъ любитъ, Полина, и умретъ, если вы его не полюбите.
   Молодая дѣвушка почувствовала, что сердце ея разрывается на части. Впервые въ жизни она услышала упоительныя слова -- я васъ люблю. И эти слова любви, преданности, счастья произносилъ человѣкъ, по милости котораго умирала другая молодая дѣвушка. Докторъ Лоро все разсказалъ Полинѣ и она знала теперь исторію Ліи. Но это неожиданное признаніе не взволновало, а привело ее въ ужасъ. Мишель казался ей олицетвореніемъ лжи.
   -- Оставьте меня, отвѣчала она:-- я поклялась, что не буду слушать словъ любви ни отъ кого, кромѣ жениха, а теперь я поступаю въ монастырь и никогда у меня не будетъ жениха.
   -- Полина, что выговорите! воскликнулъ Мишель;-- вы хотите умереть для всего міра и убить вашего отца! Я васъ люблю, Полина, моя жизнь принадлежитъ вамъ, и вашъ отецъ, подавшій мнѣ надежду, будетъ первый просить васъ измѣнить ваше роковое намѣреніе.
   -- Отецъ? произнесла молодая дѣвушка съ жаромъ; -- отецъ скорѣе согласится, чтобъ я умерла, чѣмъ вышла замужъ за низкаго лжеца.
   Бертье отскочилъ отъ нея, какъ ужаленный.
   -- Вы хотѣли меня видѣть и говорить со мною, продолжала Полива, съ какимъ-то упоеніемъ выдавая тайну своей жизни; -- хорошо, выслушайте меня: я васъ любила, господинъ Бертье, да, вы единственный человѣкъ, который казался мнѣ достойнымъ моей любви. Вы были идеаломъ всей моей жизни. Я вѣрила въ васъ, въ вашу преданность святому дѣлу страждущихъ и угнетенныхъ. Благодаря вамъ, я начала вѣрить въ жизнь, въ человѣческую добродѣтель. Я готова была отказаться отъ всѣхъ мечтаній спокойной, созерцательной монастырской жизни и раздѣлить съ вами трудовое, полное борьбы существованіе. Я хотѣла сдѣлать васъ богатымъ, чтобъ вы могли играть въ свѣтѣ великую роль. Я васъ не знала. Теперь гордитесь, господинъ Бертье: вы убили во мнѣ всякую вѣру, всякую надежду. Вы говорите, что меня любите? Вы лжете. Вы говорили то-же молодой дѣвушкѣ, которая теперь умираетъ изъ-за васъ. У Ліи Германъ не было миліоновъ Полины Моранжи и она дала вамъ только то, что имѣла -- свою жизнь. Вы ее бросили и она умираетъ. Прощайте, оставьте меня; я васъ прежде любила, а теперь ненавижу, презираю. Вы уничтожили, убили во мнѣ всѣ илюзіи, мечты и надежды юности. Прочь, дайте мнѣ пройти и не смѣйте никогда показываться на мои глаза. Лучше смерть, чѣмъ позоръ, лучше могильный покой монастыря, чѣмъ жизнь съ подлецомъ.
   Она величественно махнула рукой и онъ, отшатнувшись, пропустилъ ее. Онъ былъ пораженъ, уничтоженъ, и когда очнулся, то Полина уже сходила съ послѣднихъ ступеней лѣстницы. Онъ бросился за нею, какъ безумный. Зачѣмъ? Онъ самъ не зналъ. Сдѣлать скандалъ, обезчестить молодую дѣвушку, заставить ее просить, какъ милости, жениться на ней -- онъ на все былъ готовъ. Онъ забылъ свое высокое положеніе, забылъ все на свѣтѣ, и помнилъ только, что изъ его рукъ ускользало это прелестное, новинное, соблазнительное созданіе, уносившее съ собою пять миліоновъ. Онъ поспѣшно сбѣжалъ съ лѣстницы, но Полина уже была на улицѣ и черезъ минуту сидѣла почти безъ чувствъ въ своей каретѣ.
   -- Игра потеряна, пробормоталъ со злобою Мишель Бертье;-- ну, теперь за другую.
   Подъ другой игрой онъ разумѣлъ предстоявшую ему борьбу съ мамелюками въ законодательномъ корпусѣ.
   Когда Бертье прибылъ въ палату, все предвѣщало грозную бурю. На улицѣ стояла громадная толпа, въ залѣ засѣданія всѣ депутаты были на лицо, трибуны кишѣли зрителями, въ числѣ которыхъ находилась и баронеса Ривъ съ неотходившимъ теперь отъ нея Далеракомъ. Вездѣ слышались слова: Мишель Бертье, запросъ, большинство, министерскій кризисъ и т. д. Шумъ, гамъ, толки, сплетни сливались въ одно бушующее море. Наконецъ, все затихло; предсѣдатель далъ слово одному изъ депутатовъ, внесшихъ въ палату запросъ о политикѣ министра Бертье.
   Это былъ молодой человѣкъ, смѣлый, рѣшительный. Съ грубой откровенностью, неимѣвшей ничего общаго съ парламентской деликатностью выраженій, онъ изложилъ прямо, безъ излишнихъ фразъ, всѣ факты обвиненія противъ Бертье, пересыпая только по временамъ свою рѣчь словами: неспособность, честолюбіе, безнравственность.
   -- Какъ можетъ императоръ, воскликнулъ онъ между прочимъ,-- надѣяться на поддержку человѣка, пріобрѣвшаго власть измѣной?
   При этихъ словахъ Бертье поблѣднѣлъ, но все-же ожидалъ, что его друзья прервутъ громкими восклицаніями слова дерзкаго оратора. Но правая сторона разразилась рукоплесканіями. Только въ центрѣ человѣкъ пятьдесятъ вѣрныхъ сторонниковъ министра неодобрительно ворчали; всѣ остальные или рукоплескали, или холодно безмолвствовали; представители лѣвой, прежніе друзья Бертье, не сводили съ него своихъ презрительныхъ взглядовъ. Въ глазахъ его помутилось.
   Впечатлѣніе, произведенное молодымъ ораторомъ, было громадное. Всѣ думали, что Бертье потребуетъ у предсѣдателя дня для отвѣта; но онъ предпочелъ разомъ уничтожить волненіе, овладѣвшее палатой. Блѣдный, смущенный, съ дрожащими губами, онъ немедленно взошелъ на трибуну. Гнѣвнымъ, гордымъ взоромъ окинулъ онъ всю палату, бархатныя скамейки, на которыхъ возсѣдали депутаты, трибуны, полныя блестящей публикой, іоническія колонны съ изображеніями свободы и порядка, окаймлявшія залы, двѣ большія, зеленыя занавѣски, скрывавшія знаменитые барельефы, теперь бывшіе въ опалѣ: присяга Люи-Филиппа хартіи и раздача имъ знаменъ національной гвардіи.
   Мишель привыкъ повелѣвать толпой, возбуждать и укрощать страсти; онъ не разъ увлекалъ своей рѣчью эту самую палату, не разъ она восторженно ему рукоплескала, и онъ былъ увѣренъ въ своемъ успѣхѣ. Онъ началъ говорить гордо, надменно, не защищаясь, а смѣло обвиняя враговъ. Но съ первыхъ-же словъ онъ замѣтилъ, что игра была опасна. Его впервые прерывали. Большинство, до сихъ поръ слѣпо ему повиновавшееся, видѣло передъ собою теперь не любимца императора, а Мишеля Бертье, потерявшаго свой авторитетъ оратора и государственнаго человѣка. Передъ этимъ всеобщимъ враждебнымъ настроеніемъ онъ потерялся и въ глазахъ его забѣгали огненные шары. Его смущали не только гнѣвныя восклицанія враговъ и презрительные взгляды прежнихъ друзей, но передъ нимъ съ убійственной ясностью виталъ роковой образъ умирающей Ліи, въ ушахъ его раздавался страшный голосъ Полины. Онъ дѣлалъ сверхъестественныя усилія, призывалъ на помощь всю свою энергію, все свое краснорѣчіе, но онъ самъ чувстовалъ, что прежніе громы, прежняя убѣдительная, блестящая рѣчь, не раздавались съ той трибуны, на которой онъ ходилъ взадъ и впередъ, какъ дикій звѣрь въ клѣткѣ. Онъ выставлялъ на видъ свои услуги, указывалъ на великую цѣль, къ которой стремился -- союзъ сильнаго правительства со свободой, упрекалъ льстецовъ, губившихъ имперію, осыпалъ укорами нетерпѣливыхъ, хотѣвшихъ свергнуть его, не дождавшись результата его трудовъ. Но чѣмъ болѣе онъ говорилъ, тѣмъ глуше становился его голосъ, тѣмъ яснѣе обнаруживалось его смущеніе, тѣмъ безпомощнѣе махалъ онъ руками.
   -- Мнѣ просто жаль его, шепталъ Далеракъ баронесѣ.
   Общее негодованіе между тѣмъ росло съ каждой минутой. Отовсюду слышались гнѣвныя восклицанія:
   -- Гдѣ декабрьскій призракъ?
   -- Къ дѣлу! Вы союзникъ Пьера Менара!
   -- Вспомните о Винцентѣ Бертье!
   -- Вы арестовали друга вашего отца!
   Это восклицаніе раздалось съ лѣвой стороны и Бертье ухватился за него, какъ за вѣрное средство одержать побѣду. Пламенно, со слезами въ голосѣ, онъ сталъ говорить о жертвѣ, геройской, но безполезной, которую принесъ дѣлу свободы Винцентъ Бертье.
   -- Да, господа! восклицалъ онъ,-- мое сердце обливается кровью при этомъ воспоминаніи.
   Но тутъ громкій, презрительный голосъ перебилъ его трогательную рѣчь однимъ громовымъ словомъ:
   -- Comediante!
   Мишель гордо поднялъ голову и хотѣлъ отвѣчать оскорбленіемъ на оскорбленіе, но единодушныя рукоплесканія всей палаты не дали ему вымолвить ни слова.
   -- Пусть встанетъ тотъ, кто осмѣлился вызвать меня на бой! крикнулъ Мишель изо всей силы, покрывая своимъ голосомъ разразившуюся бурю.
   На этотъ вызовъ отвѣчалъ другой, молодой, мощный голосъ:
   -- Tragediante!
   Волненіе палаты было неописанно: негодованіе, ненависть, презрѣніе выражались въ громкихъ рукоплесканіяхъ, въ гнѣвныхъ крикахъ. Все было кончено. Мишель Бертье погибъ.
   -- Я вижу передъ собою Робеспьера въ знаменитый день 9-го термидора, сказалъ Далеракъ, нагнувшись къ баронесѣ.
   -- Да, Робеспьеръ, но безъ его добродѣтели.
   При подачѣ голосовъ оказалось противъ Бертье большинство 97 голосовъ.
   Онъ вышелъ изъ палаты не уничтоженный, а внѣ себя отъ злобы. Онъ спустился по лѣстницѣ одинъ, а не окруженный толпою льстецовъ, какъ всегда. На улицѣ онъ встрѣтилъ баронесу, шедшую подъ руку съ Далеракомъ. Она взглянула на него съ улыбкой, столь знакомой ему прелестной, иронической улыбкой, а Далеракъ сказалъ въ полголоса:
   -- Покойный Мирабо.
   -- И этотъ оселъ лягнулъ, произнесъ громко Мишель.
   Онъ сѣлъ въ карету и приказалъ ѣхать не въ министерство, а въ его частную квартиру въ улицѣ Тетбу. Очутившись дома, онъ облилъ водой пылавшую голову и подошелъ къ письменному столу. Онъ протянулъ руку къ перу и бумагѣ, но его вниманіе неожиданно остановилось на письмѣ съ довольно безграмотнымъ адресомъ:

Господину министру Мишелю Бертье.

   Онъ машинально распечаталъ письмо и прочелъ слѣдующее:

"Господинъ министръ,

   "Бѣдная Лія Германъ умираетъ. Она желала-бы васъ видѣть передъ смертью. Поторопитесь; это доброе дѣло.

"Искренно преданная вамъ
"вдова Делатръ".

   -- Лія, произнесъ громко Мишель съ злобнымъ эгоизмомъ;-- моя юность умираетъ въ одинъ день съ моими честолюбивыми мечтами!
   Онъ бросилъ письмо на полъ и дрожащей рукой написалъ императору просьбу объ отставкѣ.
   

ГЛАВА XXV.

   Докторъ Лоро отгадалъ вѣрно. Мишель Бертье не посѣтилъ умирающей Ліи, а бѣдная дѣвушка, чувствуя приближеніе смерти, ежедневно спрашивала доктора, пріѣдетъ-ли Мишель.
   -- Конечно, дитя мое, отвѣчалъ Лоро.
   -- Но мнѣ не долго осталось жить, докторъ, а онъ не торопится.
   -- Терпѣнье, вы его увидите.
   Наконецъ Лія сказала ухаживавшей за нею г-жѣ Делатръ:
   -- Я знаю, что сегодня вечеромъ умру и его не увижу. Это не хорошо... Я никогда не повѣрила-бы, чтобъ онъ... вѣдь я ему не сдѣлала ничего дурного... Конечно, я пошла къ нему умереть... но вѣдь я приняла противоядіе и не умерла у него. Но если я его не увижу, то вскорѣ соединюсь съ моимъ маленькимъ Даніелемъ... И потомъ, можетъ быть, онъ придетъ на мои похороны. Я не хотѣла-бы, чтобъ меня, какъ собаку, отвезли одну на Монмартръ. Вы пойдете за моимъ гробомъ, г-жа Делатръ, не правда-ли?
   Добрая женщина молча плакала.
   -- Дайте мнѣ слово.
   -- Вы съума сошли. Развѣ вы умираете?
   -- Пожалуйста, дайте мнѣ слово.
   -- Хорошо, даю слово, но увѣряю васъ...
   -- Благодарствуйте, но не увѣряйте меня, я сама знаю, что конецъ близокъ.
   Предсмертная агонія началась въ тотъ-же день вечеромъ и Лія умерла съ улыбкою и молитвой на устахъ.
   -- Ты наказуешь, Ты и милуешь, Боже милосердый! лепетала она слабымъ голосомъ, предвкушая желанное освобожденіе отъ всѣхъ страданій.
   Но все-же послѣднія слова, едва слышно произнесенныя умирающей, были: Мишель, Даніель!
   На другой день доктору Лоро объявили о смерти больной.
   -- Я такъ и зналъ, отвѣчалъ онъ.
   На похоронахъ бѣдной Ліи сосѣдки спрашивали другъ друга, кто это идетъ за гробомъ безъ шляпы, съ ленточкой почетнаго легіона въ петлицѣ.
   -- Это докторъ, говорила г-жа Делатръ.
   Дѣйствительно Лоро счелъ своимъ долгомъ проводить несчастную дѣвушку до послѣдняго ея жилища.
   Мѣсяцъ спустя Полина Моранжи вошла въ кабинетъ отца. Онъ вздрогнулъ, увидавъ ее.
   -- Годъ прошелъ, батюшка, сказала она рѣшительнымъ голосомъ;-- я тщетно искала въ жизни лучшей цѣли, чѣмъ служеніе Богу. Я иду въ монастырь.
   -- Полина!
   -- Вы обѣщали, батюшка.
   -- Дитя мое!
   Она снова указала рукой на сочиненіе отца и повторила, какъ годъ тому назадъ:
   -- Вы правы, вотъ въ чемъ счастье.
   -- Такъ ты жаждешь смерти?
   -- Я не хочу жить той низкой свѣтской жизнью, которую въ душѣ презираю. Теперь я ее узнала, хоть издали. Я желаю посвятить себя всецѣло Господу. Тотъ, кого я теперь буду любить, никогда не измѣнитъ, никогда не заставитъ меня покраснѣть. Простите меня, но я васъ покидаю не для человѣка, а для Бога.
   Черезъ нѣсколько дней Полина поступила въ монастырь кармелитокъ, но несчастный отецъ ея не имѣлъ силъ присутствовать при ея постриженіи.
   Съ этого мрачнаго дня графъ Моранжи заперся въ своемъ роскошномъ домѣ, видаясь только по временамъ съ докторомъ Лоро, и посвятилъ всю свою жизнь новому ученому труду. Въ этомъ сочиненіи, долженствовавшемъ выйдти въ свѣтъ только послѣ его смерти, онъ старался уничтожить знаменитую книгу, доставившую ему столько славы и наслажденія -- "Исторію монастырской жизни въ средніе вѣка", которая въ-концѣ-концовъ растерзала его сердце и лишила любимой дочери.
   Въ день похоронъ Ліи Германъ, бывшій министръ Мишель Бертье выѣхалъ изъ Парижа. Онъ много путешествовалъ по Италіи, Швейцаріи и Германіи, провѣтривая свою злобу и горечь по художественнымъ музеямъ, на берегахъ Лемана и на Пратерѣ. Случайно онъ встрѣтился во Флоренціи съ молодымъ Танкредомъ Буртибуромъ, который сообщилъ ему, что путешествуетъ съ французской актрисой.
   -- А вы вскорѣ появитесь снова въ палатѣ? спросилъ онъ между прочимъ у Мишеля.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Бертье:-- я упалъ съ слишкомъ большой высоты. Я подалъ въ отставку, какъ министръ и депутатъ.
   Естественно, что въ дальнѣйшемъ разговорѣ они коснулись баронесы Ривъ.
   -- Ахъ да, вы, вѣрно, не знаете, сказалъ Буртибуръ: -- она болѣе не принадлежитъ высшему Парижу. Бросивъ своего послѣдняго любовника, Далерака, она уѣхала въ Бери къ своему мужу, который принялъ ее, хотя и не простилъ. Впрочемъ, ее, бѣдную, надо пожалѣть. Знаменитая, гордая, соблазнительная улыбка исчезла. Оспа изрыла все ея лицо и теперь она -- несчастная руина.
   -- А! произнесъ Мишель.
   -- Но все-же она не можетъ успокоиться. Прежде она дѣлала министровъ, а теперь въ своей провинціялѣной глуши назначаетъ муниципальныхъ совѣтниковъ. Она думаетъ, какъ Цезарь, что лучше быть первымъ въ деревнѣ, чѣмъ послѣднимъ въ Римѣ. Она права, въ Парижѣ ей уже нѣтъ болѣе мѣста. Однако прощайте, сегодня бенефисъ моей актрисы и я наблюдаю за продажей билетовъ.
   И они разстались.
   Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ Бертье возвратился въ Парижъ, но не надолго. Онъ жаждалъ уединенія и поселился въ маленькой приморской деревнѣ близь Фекана, у бѣдныхъ рыбаковъ, неподозрѣвавшихъ, что ихъ "парижанинъ" былъ нѣкогда министромъ.
   Въ этой глуши Мишель находилъ почти такое-же сладострастіе въ невѣдомомъ, мрачномъ уединеніи, какъ нѣкогда въ рукоплесканіяхъ толпы и въ громкой славѣ. Онъ гулялъ, читалъ, думалъ, писалъ и старался забыть прошедшее, кромѣ, странно сказать, счастливаго времени юношеской любви къ Ліѣ. Отъ времени до времени онъ ощущалъ нѣчто вродѣ укоровъ совѣсти. Онъ чувствовалъ, что Франціи грозитъ страшное бѣдствіе, и спрашивалъ себя съ грустью:
   -- Если она погибнетъ, то не я-ли въ этомъ виновенъ?
   Преступникъ, онъ, по крайней мѣрѣ, сознавалъ свое преступленіе.
   Однажды вечеромъ на морѣ разразилась буря. Въ маленькой комнатѣ Мишеля было холодно и онъ попросилъ затопить каминъ. Съ утра его преслѣдовала страшная мысль. Когда-то давно онъ читалъ сочиненіе знаменитаго психіатра и въ его памяти сохранилась глубоко-научная аксіома: "опытъ доказываетъ, что самоубійство несовмѣстно съ послѣдней степенью униженія человѣческаго достоинства". Теперь эта фраза, онъ самъ не зналъ почему, не выходила изъ его головы. Онъ сѣлъ къ столу, написалъ ее на лоскуткѣ бумаги, запечаталъ въ конвертъ и надписалъ адресъ:
   "Господину Пьеру Менару, Брюссель, Новая улица, No 20".
   -- Такъ лучше, промолвилъ онъ вслухъ; -- нельзя знать, что случится.
   Онъ вспоминалъ, какъ въ юности, на охотѣ, онъ бралъ въ ротъ дуло ружья, какъ-бы предвкушая смерть, и теперь его взоры останавливались, точно прикованные невѣдомой силой, на большомъ, остромъ ножѣ, которымъ рыбаки кололи щепки, рѣзали хлѣбъ и т. д. Въ ушахъ его раздавался романсъ Гуно, такъ часто распѣваемый Ліей:
   
   "Возьми ты блестящее лезвее
   И вонзи его въ сердце свое".
   
   "Я съума сошелъ", подумалъ Мишель и, пододвинувшись къ камину, устремилъ свои взоры на веселое пламя, которое огненными языками лизало большія полѣнья.
   Вдругъ Мишель вскочилъ, блѣдный, дрожащій, словно онъ увидалъ призракъ. Среди пламени на черной, обгорѣвшей головнѣ виднѣлась бѣлая надпись:

Здѣсь покоится
. . . . . Лія.

   -- Лія! воскликнулъ онъ дико.-- Я съума сошелъ! Я съума сошелъ! Это кара небесная!
   Онъ бросился къ дверямъ и громко позвалъ хозяйку, которая тотчасъ явилась въ комнату.
   -- Что это? воскликнулъ онъ, указывая на огонь.-- Смотрите, читайте! Или я ошибаюсь? Тутъ написано: Лія!
   -- Не обращайте на это вниманія, отвѣчала старуха съ улыбкой;-- это ничего. Мы рубимъ на дрова старые кресты съ кладбища.
   Мишель вздохнулъ свободнѣе: онъ еще не потерялъ разсудка.
   -- Но это имя -- Лія! Лія!
   -- Я читала въ кухнѣ надпись на этомъ полѣнѣ: "Здѣсь покоится Рошетъ, Жанна-Роза-Лія". Это была дочь помощника мэра. Славная, красивая дѣвушка. Вы прочли только конецъ надписи. Начало сгорѣло.
   -- Благодарю васъ, сказалъ Мишель и едва не попросилъ старуху унести съ собою ножъ, но ему было совѣстно его собственнаго страха.
   Когда ушла хозяйка, Мишель снова усѣлся передъ огнемъ. Мысли его невольно перенеслись къ Ліѣ, къ ея маленькой комнатѣ, гдѣ онъ былъ такъ счастливъ, къ ихъ ребенку, котораго онъ никогда не видалъ, и слезы покатились по это щекамъ. Извнѣ гудѣлъ и свистѣлъ вѣтеръ. Мишель всталъ, отворилъ окно и, поглядѣвъ съ минуту въ непроглядный мракъ, затворилъ его поспѣшно. Возвратясь къ камину, онъ машинально взглянулъ въ зеркало. Увидавъ себя, онъ испугался. Его блѣдное лицо было страшно изрыто когтями невыносимыхъ страданій. Глаза, его впали, ротъ вытянулся, и ему показалось, что на его устахъ играла таинственная улыбка баронесы Ривъ, но не блестящая, соблазнительная, какою онъ ее знавалъ, а болѣзненная, искаженная.
   Человѣку, смотрящему наединѣ ночью въ зеркало, кажется, что передъ нимъ стоитъ его призракъ. Бертье казалось, что этотъ призракъ его зоветъ, ему улыбается, указываетъ на блестящій ножъ. Мишель долго смотрѣлъ на этотъ призракъ, дрожа всѣмъ тѣломъ, потомъ вдругъ засмѣялся нервнымъ, дикимъ, безумнымъ смѣхомъ
   -- Ты хочешь? произнесъ онъ громко.-- Ты хочешь? Ты хочешь?
   Онъ наклонилъ голову и призракъ ему кивнулъ; блескъ ножа отразился въ его зрачкахъ. Мишель бросился къ столу, схватилъ ножъ и возвратился къ зеркалу. Призракъ разстегнулъ на себѣ сюртукъ, разорвалъ рубашку и приставилъ лезвее ножа къ обнаженной груди.
   -- Ты хочешь? повторилъ Мишель съ прежнимъ хохотомъ, который глухо раздавался въ ночной тиши, прерываемой лишь свистомъ вѣтра.
   Въ послѣднюю минуту передъ смертью Лія произнесла два имени, и Мишель теперь промолвилъ также два имени: Винцента Бертье и Ліи Германъ. Кромѣ любимаго человѣка, она думала о своемъ ребенкѣ; кромѣ любимой женщины, онъ думалъ объ отцѣ.
   Холодно, безсознательно, не спуская глазъ съ призрака, Мишель приставилъ ножъ къ самому сердцу и обѣими руками вонзилъ его по рукоятку.
   Въ уединенной комнатѣ раздался глухой стонъ.
   Внизу, въ кухнѣ, хозяева услыхали, что наверху упала какая-то тяжелая вещь, и подумали, что, вѣрно, "парижанинъ* уронилъ стулъ. Только когда, черезъ нѣсколько минутъ, сквозь скважины потолка просочилась кровь, они съ испугомъ бросились наверхъ и увидали бездыханный трупъ "парижанина".
   Въ газетахъ появилось драматическое описаніе смерти Бертье, тѣло котораго, по разрѣшенію епископа, было временно предано землѣ, на берегу моря, до отправленія въ Парижъ. Извѣстіе это не произвело особеннаго впечатлѣнія; только графъ Моранжи, прочитавъ его, сильно поблѣднѣлъ.
   -- Дѣйствительно, онъ былъ подлецъ, сказалъ графъ своему другу Лоро.
   Голосъ его звучалъ мрачно, какъ похоронный звонъ; въ немъ слышались тяжелыя страданія.
   -- Я съ тобою не согласенъ, отвѣчалъ докторъ:-- многіе пали такъ-же низко, какъ этотъ человѣкъ, и не искали забвенія въ смерти. Онъ, по крайней мѣрѣ, не имѣлъ дерзости жить.

"Дѣло", NoNo 1--6, 1876

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru