Клюев Николай Алексеевич
Гагарья судьбина

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Клюев Н. А. Словесное древо. Проза
   СПб.: ООО "Издательство "Росток", 2003.
   

ГАГАРЬЯ СУДЬБИНА

   Я родился, то шибко кричал, а чтоб до попа не помер, так бабушка Соломонида окрестила меня в хлебной квашонке.
   А маменька-родитель родила меня, сама не помнила когда. Говорила, что "рожая тебя такой холод забрал, как о Крещении на проруби; не помню, как тебя родила".
   А пестовала меня бабка Фёкла -- Божья угодница -- как ее звали. Я без мала с двух годов помню себя.
   Грамоте меня выучила по Часовнику мамушка. Посадила меня на лежанку и дала в руку творожный колоб, и говорит: "Читай, дитятко, Часовник и ешь колоб и, покуль колоба не съешь, с лежанки не выходи". Я еще букв не знал, читать не умел, а так смотрю в Часовник и пою молитвы, которые знал по памяти, и перелистываю Часовник, как будто бы и читаю. А мамушка-покойница придет и ну-ка меня хвалить: "Вот, говорит, у меня хороший ребенок-то растет, будет как Иоанн Златоуст".
   На тринадцатом году, как хорошо помню, было мне видение. Когда уже рожь была в колосу и васильки в цвету, сидел я над оврагом, на сугоре, такой крутой сугор; позади меня сосна, а впереди верст на пять видать наполисто...
   На небе не было ни одной тучки -- всё ровно-синее небо... И вдруг вдали, немного повыше той черты, где небо с землей сходится, появилось блестящее, величиной с куриное яйцо, пятно. Пятно двигалось к зениту и так поднялось сажен на 5 напрямки и потом со страшной быстротой понеслось прямо на меня, всё увеличиваясь и увеличиваясь... И уже, когда совсем было близко, на расстоянии версты от меня, я стал различать всё возрастающий звук, как бы гул. Я сидел под сосною, вскочил на ноги, но не мог ни бежать, ни кричать... И это блиставшее ослепительным светом пятно как бы проглотило меня, и я стоял в этом ослепительной блеске, не чувствуя, где я стою, потому что вокруг меня как бы ничего не было и не было самого себя.
   Сколько времени это продолжалось -- я не могу рассказать, как стало всё по-старому -- я тоже не могу рассказать.
   А когда мне было лет 18, я черпал на озере воду из проруби, стоя на коленях... Когда начерпал ушат, поднял голову по направлению к пригорку, на который я должен был подняться с салазками и ушатом воды, я ясно увидел на пригорке среди нежно-синего сияния снега существо, как бы следящее за мною невыразимо прекрасными очами. Существо было в три или четыре раза выше человеческого роста, одетое как бы в кристалловидные лепестки огромного цветка, с окруженной кристаллическим дымом головой.
   А так у меня были дивные сны. Когда умерла мамушка, то в день ее похорон я приехал с погоста, изнемогший от слез. Меня раздели и повалили на пол, близ печки, на соломенную постель. И я спал два дня, а на третий день проснулся, часов около 2 дня, с таким криком, как будто вновь родился. В снах мне явилась мамушка и показала весь путь, какой человек проходит с минуты смерти в вечный мир. Но рассказать про виденное не могу, не сумею, только ношу в своем сердце. Что-то слабо похоже на пережитое в этих снах брезжит в моем "Поддонном псалме", в его некоторых строчках.

* * *

   А в Соловках я жил по два раза. В самой обители жил больше года без паспорта, только по имени -- это в первый раз; а во второй раз жил на Секирной горе. Гора без мала 80 саж<еней> над морем. На горном же темени церковка каменная и кельи. Строителем был при мне о<тец> Феодор, я же был за старцем Зосимой.
   Долго жил в избушке у озера, питался чем Бог послал: черникой, рыжиками; в мёрдушку плотицы попадут -- уху сварю, похлебаю; лебеди дикие под самое оконце подплывали, из рук хлебные корочки брали; лисица повадилась под оконце бегать, кажнюю зарю разбудит, не надо и колокола ждать.
   Вериги я на себе тогда носил девятифунтовые, по числу 9 небес, не тех, что видел ап<остол> Павел, а других. Без 400 земных поклонов дня не кончал. Икона Спасова в углу келейном от свечи да от молитвы словно бархатом перекрылась, казалась мягкой, живой. А солнышко плясало на озере, мешало золотой мутовкой озерную сметану, и явно виделось, как преп<одобный> Герман кадит кацеей по березовым перелескам.
   Люди приходили ко мне, пахло от них миром мирским, нудой житейской... Кланялись мне в ноги, руки целовали, а я плакал, глядя на них, на их плен черный, и каждому давал по сосновой шишке на память о лебединой Соловецкой земле.
   Раз под листопад пришел ко мне старец с Афона в седине и ризах преподобнических, стал укором укорять меня, что не на правом я пути, что мне нужно во Христа облечься, Христовым хлебом стать и самому Христом быть.
   Поведал мне про дальние персидские земли, где серафимы с человеками брашно делят и -- многие другие тайны бабидов и христов персидских, духовидцев, пророков и братьев Розы и Креста на Руси.
   Старец снял с меня вериги и бросил в озерный омут, а вместо креста нательного надел на меня образок из черного агата; по камню был вырезан треугольник и надпись, насколько я помню, "Шамаим" и еще что-то другое, чего я разобрать и понять в то время не мог.
   Старец снял с себя рубашку, вынул из котомки портки и кафтанец легонький, и белую скуфейку, обрядил меня и тем же вечером привел на пароход как приезжего богомольца-обетника.
   В городе Онеге, куда я со старцем приехал, в хорошем крашеном доме, где старец пристал, нас встретили два молодых мужика, годов по 35. Им старец сдал меня с наказом ублажать меня и грубым словом не находить.
   Братья-голуби разными дорогами до Волги, а потом трешкотами и пароходами привезли меня, почитай, в конец России, в Самарскую губ<ернию>.
   Там я жил, почитай, два года царем Давидом большого Золотого Корабля, белых голубей -- христов. Я был тогда молоденький, тонкоплечий, ликом бел, голос имел заливчатый, усладный.
   Великий Голубь, он же пророк Золотого Корабля, Духом Божиим движимый и Иоанном в духовном Иордане крещеный, принес мне великую царскую печать. Три дня и три ночи братья не выходили из Корабля, молясь обо мне с великими слезами, любовью и лаской ко мне. А на четвертый день опустили меня в купель.
   Купель -- это деревянный узкий сруб внутри дома; вход с вышки по отметной лесенке, которую убрали вверх. Тюфяк и подушка для уготованных к крещению набиты сухим хмелем и маковыми головками. Пол купели покрыт толстым слоем хмеля, отчего пьянит и мерещится, слух же и голос притупляются. Жег я восковые свечи от темени, их было числом сорок; свечки же хватало, почитай, на целый день, они были отлиты из самого ярого белого воска, толщиной с серебряный рубль. Кормили же меня кутьей с изюмом, скаными пирогами белыми, пить же давали чистый кагор с молоком.
   В такой купели нужно пробыть шесть недель, чтобы сподобиться великой печати. Что подразумевалось под печатью, я тогда не знал, и только случай открыл мне глаза на эту тайну.
   Паренек из Корабля, брат Мотя, вероятно, тайно от старцев пробрался ко мне, приоткрыл люк вверху и в разговоре со мной проговорился, что у меня "отрежут всё", и если я умру, то меня похоронят на выгоне и что уже там на случай вырыта могила, земля рассыпана по окрайку, вдалеке, чтобы незаметно было; а самая яма прикрыта толстыми плахами и дерном, чтобы не было заметно.
   Я расплакался, но Мотя, тоже заливаясь слезами, сказал, что выпустить он меня не может, но что внизу срубца, почти в земле, прошлый год переменяли сгнившее бревно на новое и что это бревно можно расшатать и выпихать в придворок, так как стена срубца туда выходит.
   Весь день и всю ночь расшатывал я бревно, пока оно не подалось. И я, наперво пропихав свою одежу в отверстие, сам уже нагишом вылез из срубца в придворок, а оттуда уже свободно вышел в коноплян-ники и побежал куда глаза глядят. И только когда погасли звезды, я передохнул где-то в степи, откуда доносился далекий свисток паровоза.

* * *

   А после того побывал я на Кавказе; по рассказам старцев, виделся с разными тайными людьми; одни из них живут в горах, по году и больше не бывают в миру, питаются от трудов рук своих. Ясны они и мало говорливы, больше кланяются, а весь разговор: "Помолчим, брат!" И молчать так сладко с ними, как будто ты век жил и жить будешь вечно.
   Видел на Кавказе я одного раввина, который Христу молится и меня называл Христом; змей он берет в руки, по семи дней ничего не ест и лечит молитвой.
   Помню, на одной дороге в горах попал я на ватагу смуглых, оборванных мальцев, и они обступили меня, стали трепать по плечам, ласкать меня, угощать яблоками и рассыпчатыми белыми конфектами. Кажется, что это были турки. Я не понимал по-ихнему ни одного слова, но догадался, что они зовут меня с собою. Я был голоден и без денег, а идти мне было всё равно куда.
   В сакле, у горного ключа, куда привели меня мальцы, мне показалось очень приветно. Наварили лапши, принесли вина и сладких ягод, пили, ели... Их было всего человек восемь; самый красивый из них с маковыми губами и как бы с точеной шеей, необыкновенно легкий в пляске и движениях, стал оспаривать перед другими свое право на меня. Завязалась драка, и только кинжал красавца спас меня от ярости влюбленной ватаги.
   Дня четыре эти люди брали мою любовь, каждый раз оспаривая меня друг у друга. На прощанье они дали мне около 100 руб. денег, кашемировую рубаху с серебряным кованым поясом, сапоги и наложили в котомку разной сладкой снеди.
   Скала, скрывающая жгучий ключ, была пробита. Передо мною раскрылся целый мир доселе смутных чувств и отныне осознанных прекрасных путей. В тюрьме, в ночлежке, в монастыре или в изысканном литературном салоне я утешаюсь образом Али, похожего на молодой душистый кипарис. Позже я узнал, что он искал меня по всему Кавказу и южной России и застрелился от тоски.
   От норвежских берегов до Усть-Цыльмы, от Соловков до персидских оазисов знакомы мне журавиные пути. Плавни Ледовитого океана, соловецкие дебри и леса Беломорья открыли мне нетленные клады народного духа: слова, песни и молитвы. Познал я, что невидимый народный Иерусалим -- не сказка, а близкая родимая подлинность, познал я, что кроме видимого устройства жизни русского народа как государства, или вообще человеческого общества существует тайная, скрытая от гордых взоров, иерархия, церковь невидимая -- Святая Русь, что везде, в поморской ли избе, в олонецкой ли позёмке или в закаспийском кишлаке есть души, связанные между собой клятвой спасения мира, клятвой участия в плане Бога. И план этот -- усовершенствование, раскрытие красоты лика Божия.
   Теплый животный Господь взял меня на ладонь свою, напоил слюной своей, облизал меня добрым родимым языком, как корова облизывает новорожденного теленка.

* * *

   Жизнь на русских проселках, под телен<ьжанье малиновок, под комариный звон звезд всё упорней и зловещее пугали каменные щу-пальцы. И неизбежное совершилось. Моздокские просторы, хвойные губы Поморья выплюнули меня в Москву. С гривенником в кармане, с краюшкой хлеба за пазухой мерил я лапотным шагом улицы этого, доселе еще прекрасного города.
   Не помню, как я очутился в маленькой бедной комнатке у чернокудрого, с пчелиными глазами человека. Иона Брихничев -- пламенный священник, народный проповедник, редактор издававшегося в Царицыне на Волге журнала "Слушай, земля!", принял меня как брата, записал мои песни. Так появилась первая моя книга "Сосен перезвон". Брихничев же издал и "Братские песни".
   Появились статьи в газетах и журналах, на все лады расхваливавшие мои стихи. Литературные собрания, вечера, художественные пирушки, палаты московской знати две зимы подряд мололи меня пестрыми жерновами моды, любопытства и сытой скуки. Брюсов, Бунин, Вересаев, Телешов, Дрожжин, марксисты и христиане, "Золотое руно" и Суриковский кружок -- мои знакомцы того нехорошего, бестолкового времени.
   Писатели мне казались суетными маленькими людьми, облепленными, как старая лодка, моллюсками тщеславия, нетерпимости и порока. Артисты казались обжорами, пустыми щеголями с хорошо подвешенным языком и с воловьим несуразным лбом. Но больше всего ужасался я женщин; они мне всегда напоминали кондоров на пустынной падали, с тошным запахом духов, с голыми шеями и руками, с бездушным, лживым голосом. Они пугали меня, как бесы солончаковых аральских балок.
   Театры, музыка, картинные выставки и музеи не дали мне ничего, окромя полынной тоски и душевного холода. Это было в 1911 -- 12 годы. Грузинская Божия Матерь спасла меня от растления. Ее миндальные очи поют и доселе в моем сердце. Пречудная икона! Глядя на нее, мне стало стыдно и смертельно обидно за себя, за Россию, за песни -- панельный товар.
   Мое бегство из Москвы через Питер было озарено знакомством с Нечаянной Радостью -- покойным Ал. Блоком. Простотой и глубокой грустью повеяло на меня от этого человека с теплой редкословной речью о народе, о его святынях и священных потерях. До гроба не забыть его прощального поцелуя, его маслянистой маленькой слезинки, когда он провожал меня в путь-дорогу, назад в деревню, к сосцам избы и ковриги-матери.

* * *

   Жизнь на родимых гнездах, под олонецкими берестяными звездами дала мне песни, строила сны святые, неколебимые, как сама земля.
   Старела мамушка, почернел от свечных восковых капелей памятный Часовник. Мамушка пела уже не песни мира, а строгие стихиры о реке огненной, о грозных трубных архангелах, о воскресении телес оправданных. За пять недель до своей смерти мамушка ходила на погост отметать поклоны Пятнице-Параскеве, насладиться светом тихим, киноварным Исусом, попирающим врата адовы, апосля того показать старосте церковному, где похоронить ее надо, чтобы звон порхался в могильном песочке, чтобы место без лужи было. И тысячецветник белый, непорочный из сердца ея и из песенных губ вырос.
   Мне ж она день и час сказала, когда за ее душой ангелы с серебряным блюдом придут. Ноябрь щипал небесного лебедя, осыпал избу сивым неслышным пухом. А как душе мамушкиной выйти, сходился вихрь на деревне: две тесины с нашей крыши вырвало и, как две ржаных соломины, унесло далеко на задворки; как бы гром прошел по избе...
   Мамушка лежала помолодевшая, с неприкосновенным светом на лице. Так умирают святые, лебеди на озерах, богородицына трава в оленьем родном бору... Мои "Избяные песни" отображают мое великое сиротство и святыню-мать. Избяной рай остался без привратника; в него поселились пестрые сирины моих новых дум и черная сова моей неизглаголанной печали. Годы не осушили моих глаз, не размыкали моего безмерного сиротства. Я -- сирота до гроба и живу в звонком напряжении: вот-вот заржет золотой конь у моего крыльца - гостинец. Оттуда -- мамушкин вестник.
   Всё, что писал и напишу, я считаю только лишь мысленным сором и ни во что почитаю мои писательские заслуги. И удивляюсь, и недоумеваю, почему по виду умные люди находят в моих стихах какое-то значение и ценность. Тысячи стихов, моих ли или тех поэтов, которых я знаю в России, не стоят одного распевца моей светлой матери.

* * *

   За свою песенную жизнь я много видел знаменитых и прославленных людей. Помню себя недоростком в Ясной Поляне у Толстого. Пришли мы туда с рязанских стран: я -- для духа непорочного, двое мужиков под малой печатью и два старика с пророческим даром.
   Толстой сидел на скамеечке, под веревкой, на которой были развешаны поразившие меня своей огромностью синие штаны.
   Кое-как разговорились. Пророки напирали на "блаженни оскопившие себя". Толстой торопился и досадливо повторял: "Нет, нет..." Помню его слова: "Вот у вас мальчик, неужели и его по-вашему испортить?" Я подвинулся поближе и по обычаю радений, когда досада нападает на людей, стал нараспев читать стих: "На горе, горе Сионской...", один из моих самых ранних Давидовых псалмов. Толстой внимательно слушал, глаза его стали ласковы, а когда заговорил, то голос его стал повеселевшим: "Вот это настоящее... Неужели сам сочиняет?.."
   Больше мы ничего не добились от Толстого. Он пошел куда-то вдоль дома... На дворе ругалась какая-то толстая баба с полным подойником молока, откуда-то тянуло вкусным предобеденным духом, за окнами стучали тарелками... И огромным синим парусом сердито надувались растянутые на веревке штаны.
   Старые корабельщики со слезами на глазах, без шапок шли через сад, направляясь к проселочной дороге, а я жамкал зубами подобранное под окном яснополянского дома большое с черным бочком яблоко.
   Мир Толстому! Наши корабли плывут и без него.

* * *

   Как русские дороги-тракты, как многопарусная белянная Волга, как бездомные тучи в бесследном осеннем небе -- так знакомы мне тюрьма и сума, решетка в кирпичной стене, железные зубы, этапная матюжная гонка. Мною оплакана не одна черная копейка, не один калач за упокой, за спасение "несчастненькому, молоденькому".
   Помню офицерский дикий суд над собой за отказ от военной службы... Четыре с половиной года каторжных работ... Каменный сундук, куда меня заперли, заковав в кандалы, не заглушил во мне словесных хрустальных колокольчиков, далеких тяжковеющих труб. Шесть месяцев вздыхали небесные трубы, и стены тюрьмы наконец рухнули. Людями в белых халатах, с золотыми очками на глазах, с запахом смертной белены и йода (эти дурманы знакомы мне по сибирским степям) я был признан малоумным и отправлен этапом за отцовской порукой в домашнее загуберье.
   Три раза я сидел в тюрьме. Не жалко острожных лет: пострадать человеку всегда хорошо... Только любить некого в кирпичном кошеле. Убийца и долголетний каторжник Дубов сверкал на меня ореховыми глазами на получасных прогулках по казенному булыжному двору, присылал мне в камеру гостинцы: ситный с поджаристой постной корочкой и чаю в бумажке... Упокой его, Господь, в любви своей! А в поминанье у меня с красной буквы записано: убиенный раб Божий Арсений.
   Били меня в тюрьме люто: за смирение, за молчание мое. У старшего надзирателя повадка была: соль в кармане носить. Схватит тебя за шиворот да и ну солью голову намыливать; потом сиди и чисти всю ночь по солинке на ноготь... Оттого и плешивый я и на лбу болезные трещины; а допреж того волос у меня был маслянистый, плечи без сутулья и лицом я был ясен...

* * *

   Сивая гагара -- водяных птиц царица. Перо у сивой гагары заклятое: зубчик в зубчик, а в самом черенке-коленце бывает и пищик... Живой гагара не дастся, только знающий, как воды в земляной квашне бродят и что за дрожжи в эту квашню положены, находит гагару под омежным корнем, где она смерть свою встречает. В час смертный отдает водяница таланному человеку заклятый пищик -- певучее сивое перо.
   Великое Онего -- чаша гагарья, ее удолье и заплыв смертный.
   От деревни Титовой волок сорокаверстный (сорок -- счет не простой) намойной белой лудой убегает до Муч-острова. На острове, в малой церковке царьградские вельможи живут: Лазарь и Афанасий Муромские. Теплится их мусикия -- учеба Сократова -- в булыжном жернове, в самодельных горшечках из глины, в толстоцепных веригах, что до наших дней онежские мужики раченьем церковным и поклонением оберегают.
   От Муромского через Бесов Нос дорога в Пудожские земли, где по падям береговым бабы дресву золотую копают и той дресвой полы в избах да лавки шоркают. Никто не знает, отчего у пудожских баб избы на Купальский день кипенем светятся... то червонное золото светозарит. Сказывают, близ Вороньего Бора, в той же Пудожской земле, ручей есть: берега, врозмах до 20 саж<еней>, всё по земляным слоям жемчужной раковиной выложены. Оттого на вороньегорских девках подзоры и поднизи жемчугом ломятся.
   Бабки еще помнят, как в тамошние края приезжали черные купцы жемчуг добывать. На людях накрашены купцы по лицу краской, оттого белыми днем выглядят; в ночную же пору высмотрели старухи, что обличьем купцы как арапы, волосом курчавы и Богу не по-нашему молятся.
   От Вороньего Бора дорога лесами бежит. Крест я в тех лесах видел, в диком нелюдимом месте, а на кресте надпись резная про государева дарева повествует. Старики еще помнят, как ходили в низовые края, в Новгород и в Москву сказители и баяны дарева промышлять. Они-то на месте, где по домам расходиться, крест с привозного мореного дуба поставили...
   Апосля крестовой росстани пойдут Повенецкие страны. Тут и великое Онего суклином сходится. Кому надо на красный Палеостров к преп<одобному> Корнилию в гости, заворачивай мысами, посолонь. Палеостров -- кость мужицкая: 10 000 заонежских мужиков за истинный крест да красоту молебную сами себя посреди Палеострова спалили. И доселе на их костях звон цветет, шумит Неопалимое Древо... Видел я, грешный, пречудное древо и звон огненный слышал...
   На ладьях или на соймах ловецких с Палеострова в Клименицы богомолье держат. Помню, до 30 человек в нашей ладье было -- всё люди за сивой гагарой погонщики. Ветер -- шелоник ледовитый о ту пору сходился. Подпарусник волны сорвали... Плакали мы, что смерть пришла... Уже Клименицы в глазах синели, плескали сиговой ухой и устойным квасом по ветру, но наша ладья захлебывалась продольной волной...
   "Поставь парус ребром! Пустите меня к рулю!" -- за велегласной исповедью друг другу во грехах памятен голос... Ладья круто повернула поперек волны, и не прошло с час, как с Клименецкого затона вскричала нам встречу сивая водяница-гагара...
   Голосник был -- захваленный ныне гагарий погонщик -- Григорий Ефимович Распутин.

* * *

   В Питере, на Гороховой, бес мне помехой на дороге стал. Оболочен был нечистый в пальто с воротником барашковым, копыта в калоши с опушкой упрятаны, а рога шапкой "малоросс" накрыты. По собачьим глазам узнал я его.
   "Ты, -- говорит, -- куда прешь? Кто такой и откуда?"
   "С Царского Села, -- говорю, -- от полковника Ломана... Григория Ефимовича Новых видеть желаю... Земляк он мой и сомолитвенник..."
   В горнице с зеркалом, с образом гостинодворской работы в углу, ждал я недолго. По походке, когда человек ступает на передки ног, чтобы легкость походке придать, учуял я, что это "он". Семнадцать лет не видались, и вот Бог привел уста к устам приложить. Поцеловались попросту, как будто вчера расстались.
   "Ты, -- говорит, -- хороший, в чистоте себя соблюдаешь... Любо мне смирение твое: другой бы на твоем месте в митрополиты метил... Ну да не властью жив человек, а нищетой богатной!"
   Смотрел на него я сбоку: бурые жилки под кожей, трещинка поперек нижней губы и зрачки в масло окунуты. Под рубахой из крученой китайской фанзы -- белая тонкая одета и запястки перчаточными пуговками застегнуты; штаны не просижены. И дух от него кумачный...
   Прошли на другую половину. Столик небольшой у окошка, бумажной салфеткой с кисточками накрыт -- полтора целковых вся салфеткина цена. В углу иконы не истинные, лавочной выработки, только лампадка серебряная -- подвески с чернью и рясном, как у корсунских образов.
   Перед пирогом с красной рыбой перекрестились на образа, а как "аминь" сказать, внизу или вверху -- то невдогад -- явственно стон учуялся.
   "Что это, -- говорю, -- Григорий Ефимович? Кто это у тебя вздохнул так жалобно?"
   Легкое удивление и как бы некоторая муть зарябила лицо Распутина.
   "Это, -- говорит, -- братишко у меня тебе жалуется, а ты про это никому не пикни, ежели Бог тебе тайное открывает... Ты знаешь, я каким дамам тебя представлю? Ты кого здесь в Питере знаешь? Хошь русского царя увидеть? Только пророчествовать не складись... В тебе ведь талант, а во мне дух!.."
   "Неладное, -- говорю, -- Григорий Ефимович, в народе-то творится... Поведать бы государю нашу правду! Как бы эта война тем блином не стала, который в горле колом становится?.."
   "Я и то говорю царю, -- зачастил Распутин, -- царь-батюшка, отдай землю мужикам, не то не сносишь головы!"
   Старался я говорить с Распутиным на потайном народном языке о душе, о рождении Христа в человеке, о евангельской лилии, он отвечал невпопад и, наконец, признался, что он ныне "ходит в жестоком православии". Для меня стало понятно, что передо мной сидит Иоанн Новгородский, заклявший беса в рукомойнике, что стон, который я слышал за нашей молитвой перед пирогом, суть жалоба низшей плененной Распутиным сущности.
   Расставаясь, я уже не поцеловал Распутина, а поклонился ему по-монастырски... Бес в галошах указал мне дорогу к Покрову на Садовой...

* * *

   После каменного петербургского дня долго без морока спится, фабричным гудком не разбудить... По Фонтанке, в том конце ее, где Чернышёв мост в берега вклевался, утренние гудки черными петухами уши бередят...
   Вот в такое-то петушиное утро к корявому дому на Фонтанке, в котором я проживал, подъехал придворный автомобиль. Залитый галунами адъютант, с золотою саблей на боку, напугал кухонную Авдотью: "Разбудить немедленно Николая Клюева! Высочайшие особы желают его видеть!"
   Холодный, сверкающий зал царскосельского дворца, ряды золотых стульев, на которых сторожко, даже в каком-то благочинии сидели бархатные, кружевные и густо раззолоченные фигуры... Три кресла впереди -- сколок с древних теремных услонов -- места царицы и ее старших дочерей.
   На подмостках, покрытых малиновым штофом, стоял я в грубых мужицких сапогах, в пестрядинной рубахе, с синим полукафтанцем на плечах -- питомец овина, от медведя посол.
   Как меня учил сивый тяжелый генерал, таким мой поклон русской царице и был: я поклонился до земли, и в лад моему поклону царица, улыбаясь, наклонила голову. "Что ты, нивушка, чернешенька...", "Покойные солдатские душеньки...", "Подымались мужики-пудожане...", "Песни из Заонежья" цветистым хмелем сыпались на плеши и букли моих блистательных слушателей.
   Два раза подходила ко мне царица, в упор рассматривая меня. "Это так прекрасно, я очень рада и благодарна", -- говорила она, едва слышно шевеля губами. Глубокая скорбь и какая-то ущемленность бороздили ее лицо.
   Чем вспомнить Царское Село? Разве только едой да дивным Феодоровским собором. Но ни бархатный кафтан, в который меня обрядили, ни раздушенная прислуга, ни похвалы генералов и разного дворцового офицерья не могли размыкать мою грусть, чувство какой-то вины перед печью, перед мужицким мозольным лаптем.
   Гостил я и в Москве, у царицыной сестры Елизаветы Феодоровны. Там легче дышалось и думы светлее были... Нестеров -- мой любимый художник, Васнецов на Ордынке у княгини запросто собирались. Добрая Елизавета Феодоровна и простая, спросила меня про мать мою, как ее звали и любила ли она мои песни. От утонченных писателей я до сих пор вопросов таких не слыхал.
   Так развертывается моя жизнь: от избы до дворца, от песни за навозной бороной до белых стихов в царских палатах.
   Не изумляясь, но только сожалея, слагаю я и поныне напевы про крестные зори России. И блажен я великим в малом перстами, которые пишут настоящие строки, русским голубиным глазам Иоанна, цветущим последней крестной любовью...
   
   1922
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Гагарья судьбина. -- ИТН. С. 104-105 (отр.); АПК. С. 150-156 (с неточностями); ОНП. С. 104-111.
   Печатается по записи, выполненной Н. И. Архиповым (ИРЛИ). Датируется согласно пометы, сделанной Архиповым на "титульном" листе: 1.III.22 г.
   Иоанн Златоуст (347-407) -- св. архиепископ константинопольский, один из величайших отцов восточно-христианской Церкви, ритор, богослов. Родился в Антиохии. получил прекрасное домашнее образование под руководством своей матери, которая посвятила сыну всю жизнь. Суровый проповедник аскетизма, И. 3. бичевал пороки, выступал против лености и стяжательства монахов, роскоши и распущенности высшего духовенства и аристократии. Выдающийся ораторский талант, смелые обличительные проповеди сделали его весьма популярным среди христиан. И. З. -- автор множества сочинений: трактаты, проповеди, псалмы, комментарии к Священному Писанию. Память 27 янв. (9 февр.), 30 янв. (12 февр.), 13(26) нояб.
   А так у меня были дивные сны. -- См.: Раздел III. Сновидения.
   Когда умерла мамушка... -- П. Д. Клюева.
   ...в моем "Поддонном псалме"... -- Ст-ние Клюева "Поддонный псалом" (1916).
   ...в Соловках... -- См. примеч. с. 439. с. 32
   ...на Секирной горе... -- Речь идет о Спасо-Вознесенском ските с двумя приделами в честь Вознесения Господня и чуда св. архангела Михаила, построенном на Секирной горе (высота 98,5 м) в 1860-1861 гг.
   Строителем был при мне о<тец> Феодор... -- См... примеч. с. 439.
   Вериги я на себе тогда носил девятифунтовые, по числу 9 небес, не тех, что видел ап<остол> Павел, а других. -- О том, что Клюеву приходилось носить вериги, со слов поэта, рассказывает в своем дневнике от 6 окт. 1915 г. петроградский переводчик и коллекционер Ф. Ф. Фидлер: "В юности он носил на теле вериги; на мой изумленный вопрос, для чего он это делал, он ответил просто: "Для Бога"" (цит. по: НК. С. 162). В 1916 г. Об этом же пишет в статье "Народный златоцвет" П. Н. Сакулин: ""Духовной жаждою томим", Н. А. Клюев 16 лет ушел в Соловки "спасаться" и надел на себя девятифунтовые вериги" (Вестник Европы. 1916. No 5. С. 200). О видении ап. Павлом 9 небес в Новом Завете нет даже упоминания, в апокрифе "Видение апостола Павла" говорится лишь о трех небесах (См.: Мильков В. В. Древнерусские апокрифы. СПб., 1999. С. 528-584). Не исключена возможность, что поэт ссылается на устную легенду, бытовавшую в старообрядческой среде.
   ...преп<одобный> Герман... -- Герман -- родом из г. Тотьмы Вологодской губ. В 1428 г. он с рыбаками отправился на пустынный Соловецкий о-в, а через год перешел для монашества на р. Выг, где встретился с преп. Савватием, постриженником Валаамской обители. Они перебрались на Соловецкий о-в. После кончины Савватия (1435 г.) Г. подвизался с преп. Зосимою. Около 50 лет пробыл на Соловках Г., оставляя их лишь на время. Память 30 июля (12 авг.).
   ...с Афона... -- См. примеч. с. 440.
   ...тайны бабидов... -- Бабиды -- представители религиозного сектантского учения в Иране в 40--50-х гг. XIX в. Основателем его был ширазский купец Али Мохаммед, принявший прозвание "Баб", т. е. по-арабски "врата" (в новый мир). По его учению, Бог есть единый, вечный, неизменный источник жизни (араб, hai), a так как буквы этого слова означают 18, то число 19 (с присоединением единого носителя вечной жизни) и является тем священным числом, к которому всё должно сведено быть в организации гос-ва (19 месяцев в году, 19 первосвященников и т. д.). Бог являет себя в своих творениях, а они могут быть только добром, зло же -- лишь уклонение от священного числа. Б. пытались основать гос-во на теократически-социально-демократических началах (восстания в ряде городов), однако их усилия были жестоко подавлены властями.
   ...пророков и братьев Розы и Креста на Руси. -- Вероятно, речь идет о розенкрейцерах, тайных религиозно-мистических обществах, возникших в Германии в XVII--XVIII вв., Нидерландах и других странах. Близки к масонству. В России Р. возникли во второй половине XVIII в. Запрещение в 1822 г. масонства коснулось и Р. Лишь в нач. XX в. в связи с манифестом Николая II от 17 окт. 1905 г., провозгласившего право собраний и союзов, в России начинает возрождаться и Р. Увлеклись Р. А. Блок и Вяч. Иванов. К этому времени относится и возникновение в Петербурге, в Озерках, об-ва Р., не ставшего, однако, многочисленным. Одним из ярких его представителей был Б. М. Зубакин (1894--1938) -- поэт, ученый, скульптор, друживший с новокрестьянскими поэтами (А. Ширяевцем, С. Есениным), состоявший в переписке с М. Горьким. В 1938 г. расстрелян на Лубянке (См.: Немировский А. И., Уколова В. И. Свет звезды, или последний русский розенкрейцер. М., 1994).
   В городе Онеге... -- г. Онега в Архангельской губ., в устье р. Онега на Белом море. Известен с XVI в.
   ...в Самарскую губ<ернию>... -- Освоение обширных малонаселенных земель Самарской губ. началось лишь со второй половины XVIII в. Для этого правительство пошло на значительную либерализацию своих отношений со старообрядцами. Бежавшим от репрессий за границу старообрядцам было разрешено возвращение в Россию и беспрепятственное исповедание своей веры, послабления коснулись и многочисленных сект (духовных христиан, скопцов, баптистов и т. д.).
   ...жил... царем Давидом... -- Слагателем псалмов, гимнов. В духовных песнопениях хлыстов и скопцов часто встречается уподобление их пения пению Давидом своих псалмов.
   Иоанн Креститель -- сын священника Захарии и Елизаветы. Родился в Хевроне. Жил в пещере, ведя суровую подвижническую жизнь, подготовил себя к высокому призванию и выступил на служение в качестве Предтечи Иисуса Христа. Явился на р. Иордан, проповедуя крещение покаяния во оставление грехов. Крестил Христа. Умер И. насильственной смертью. Память 24 июня (7 июля), 29 авг. (11 сент.), 23 сент. (6 окт.).
   ...принес мне великую царскую печать. -- См. примеч. с. 441.
   Ясны они и мало говорливы ~ "Помолчим, брат!" -- В восточной и западной Церквах были святые -- молчальники, соблюдавшие обет непрерывного молчания. Из русских святых к числу молчальников принадлежат св. Афанасий, Онуфрий и Феодор, затворники Киево-Печерского м-ря. В 80-х гг. XIX в. в русском расколе возникла секта молчальников, последователи которой были в Саратовской, Вятской и других губерниях. К молчальникам примыкал и поэт А. М. Добролюбов, ушедший "в народ". Нередко среди разговора он обращался с умоляющим видом к собеседнику:
   -- Помолчим, брат! (См.: Пругавин А. Декадент-поэт // Русские ведомости. 1912. 7 дек.; Азадовский К. М. Путь Александра Блока // Творчество А. А. Блока и русская культура XX века. Блоковский сб. Вып. III // Уч. зап. Тартуского гос. ун-та. Вып. 459. Тарту, 1979. С. 134).
   ...до Усть-Цыльмы... -- Точнее: Усть-Цильма -- село, центр Печорского с. 35 уезда Архангельской губ., находится на берегу р. Печора, против устья р. Цильма. Согласно устному преданию, в Усть-Цильме в 1667 г. проездом в Пустозерск останавливался ссыльный протопоп Аввакум. Начавшаяся в первой четверти XVIII в. волна гонений на старообрядцев захватила и этот край. С приходом беглецов в Усть-Цильму она стала уникальным центром печорской старообрядческой книжности, поддерживала тесные контакты с Поморьем (См.: Малышев В. И. Усть-Цилемские рукописные сборники XVI-XX вв. Сыктывкар, 1960).
   ...от Соловков... -- См. примеч. с. 439.
   ...невидимый народный Иерусалим... -- Отзвук высказывания св. Иоанна Богослова: "И я Иоанн увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего" (Откр. XXI, 2).
   Теплый животный Господь ~ новорожденного теленка. -- Перекличка со стихами из поэмы "Мать-Суббота" (1922):
   
   "Есть Вседержитель гумна,
   Пестун мирского зерна,
   Он, как лосиха телка,
   Лижет земные бока,
   Пахоту поит слюной
   Смуглый Господь избяной".
   
   Моздокские просторы... -- Намек на поэтический образ степи, широко протянувшейся от Саратова до Царицына, из русской народной песни "Степь моздокская".
   ...хвойные губы Поморья... -- "...Поморьем на административном языке XVI и XVII вв. называлась местность на севере Европейской России по берегам Белого моря, по Онеге, Северной Двине, Мезени, Печоре и Каме с Вяткою. Весь этот обширный край принадлежал некогда Великому Новгороду" (Богословский М. Земское самоуправление на русском Севере: В 2 т. М., 1909. Т. 1. С. 1).
   Брихничев Иона Пантелеймонович (1879--1968) -- публицист, издатель, поэт, бывший священник. За антиправительственную пропаганду в 1906 г. был приговорен к заключению на один год и решением Синода лишен сана. В 1910 г. в Москве приступает к изданию еженедельной газ. "Новая земля". После закрытия ее в конце 1912 г. выпускает журн. "Новое вино". Высланный из Москвы в 1913 г., он живет на юге России. После Октября -- деятель Пролеткульта и участник атеистических кампаний по избиению, по сути дела, лежащей Церкви (брошюра "Патриарх Тихон", 1923). Б. -- автор нескольких поэтических и публицистических сборников. В 1910 г. благодаря А. Блоку сближается с Клюевым, активно содействует выходу его книг "Сосен перезвон", "Братские песни" и двух книжиц (с подзаголовком "Песни голгофских христиан"): "Братские песни" и "Лесные были" в серии "Библиотека "Новая земля"". В 1913 г. между ними происходит разрыв, позже отношения восстанавливаются, но они уже не выступают ни под общим флагом, ни на страницах периодических изданий.
   Брюсов ~ и Суриковский кружок... -- Брюсов Валерий Яковлевич (1873--1924) -- поэт, прозаик, драматург, критик, литературовед, переводчик, общественный деятель. Летом 1911 г. при содействии И. Брихничева между Б. и Клюевым завязываются личные отношения. Они переписываются. Б. -- автор вступительной статьи к первому сб. стихов поэта "Сосен перезвон". Экземпляр своей книги Клюев дарит Б. с надписью: "Умно любимому Валерию Яковлевичу Брюсову Николай Клюев. Андома, месяц май 1912" (Пв. С. 26). В конце этого же года отправляет поэту свою фотографию с надписью на паспарту: "Валерию Яковлевичу Брюсову с любовью великой Николай Клюев. Зима -- 1912" и в ответ получает фотографию Брюсова с надписью: "Любимому поэту Николаю Алексеевичу Клюеву в знак дружбы
   
   ...Издревле сладостный союз
   Поэтов меж собой связует" (ПБК. С. 188).
   
   Позже их пути расходятся. В 1920 г. Б. опубликовал рецензию на первый том "Песнослова" (Художественное слово. 1920 (на обл. 1921). No 2. С. 64), в которой, по сути дела, перечеркивал свою раннюю оценку клюевского таланта. Поэт ответил резкими строками: ""Песнослову" грозится Брюсов Изнасилованным пером" ("Меня хоронят, хоронят...", 1921). На инвективу Клюева Б. не ответил. Бунин Иван Алексеевич (1870--1953) -- поэт, прозаик, переводчик, академик. Вересаев Викентий Викентьевич (наст. фам. Смидович; 1867--1945) -- прозаик, литературовед, переводчик. Телешов Николай Дмитриевич (1867--1957) -- прозаик, автор мемуаров. Дрожжин Спиридон Дмитриевич (1848--1930) -- поэт, бытописатель русской деревни. Марксисты... -- Возможно, Клюев имеет в виду Гарина (наст. фам. Гарфильд; 1873--1927) Сергея Александровича -- поэта, прозаика, драматурга, публициста, партийного и общественного деятеля, члена РСДРП с 1903 г., у которого он подолгу останавливался, приезжая в Москву. Христиане... -- Вероятно, речь идет о "голгофских христианах" И. Брихничеве, В. Свенцицком, епископе Михаиле, группировавшихся вокруг газ. "Новая земля". Они выступали против официальной Церкви, проповедали свободу религии, выступали за социальную справедливость и нравственное совершенство, "Золотое руно* -- ежемесячный художественный и литературно-критический журнал символистов, выходивший в 1906--1909 гг. Суриковский кружок -- Суриковский литературно-музыкальный кружок, литературное объединение писателей-самоучек из народа, созданное в Москве по инициативе поэта И. 3. Сурикова. Существовало до 1933 г. Клюев не входил в этот кружок.
   Грузинская Божия Матерь... -- Грузинская икона находилась в Красногорском м-ре Пинежского уезда Архангельской губ. и была принесена сюда в 1629 г. одним из ярославских купцов. Списки с нее пребывали в Рафаиловской пустыни Казанской губ., в московской Троицкой церкви у Варварских ворот и в московском Алексеевском м-ре. Празднование 22 авг. (4 сент.).
   ...с Нечайной Радостью -- Покойным Ал. Блоком. -- Блок Александр Александрович (1880--1921) -- поэт. Клюева с Блоком связывали долгие и сложные отношения. Они переписывались с 1907 г., не раз встречались как до, так и после революции 1917 г. Здесь Клюев уподобляет поэта названию иконы Божьей Матери с Предвечным Младенцем и молящимся на коленях человеком. Основанием для изображения послужило событие, когда один грешник услышал от иконы нечаянную радость -- прощение грехов своих. Празднование 9 (22) дек. Уезжая на родину, Клюев на несколько дней остановился в Петербурге и отправил Блоку 22 сент. 1911 г. открытку с предложением о встрече (см. п. 38. с. 190). Встреча поэтов, по всей вероятности, состоялась 26 сент., так как в открытке, адресованной матери, Блок писал: "Завтра днем у меня будет Клюев" (ПР. 2. С. 185, 446).
   Старела мамушка... -- П. Д. Клюева, с. 37 ...насладиться светом тихим... -- Молитвой "Вечерняя песнь Сыну Божию" ("Свете тихий святыя славы Бессмертного Отца...").
   ...киноварным Исусом, попирающим врата адовы... -- Имеется в виду икона "Сошествие во ад", на которой изображено посещение Христом преисподней после смерти на кресте и погребения, знаменующее Его торжество над смертью и силами сатаны.
   ...с неприкосновенным светом на лице. -- Слова из канона Ангелу-хранителю, кондак, глас 4-й: "...просвети мя светом неприкосновенным...".
   Мои "Избяные песни" отображают мое великое сиротство и святыню-мать. -- Свой цикл ст-ний "Избяные песни" (1914-1918) поэт посвятил родительнице.
   ...заржет золотой конь... -- Отзвук образа из Откр. (VI, 8): "...и вот конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть".
   ...считаю только лишь мысленным сором... -- Перифраз строк из Послания к Филиппийцам ап. Павла (III, 8): "...и всё почитаю за сор, чтобы приобрести Христа".
   Помню себя недоростком в Ясной Поляне у Толстого. -- О своем посещении писателя Клюев рассказывал в 1910 г. вытегорскому знакомому М. Л. Каминеру (См.: МБК. С. 121).
   ...двое мужичков под малой печатью... -- См. примеч. с. 441.
   На горе, горе Сионской... -- Слегка измененная строка из песни духовных христиан "На горе-горе" (Бессонов П. Калеки перехожие. Вып. 1-6. М., 1861-1863. Вып. IV. С. 249). "Эта песня,-- поясняет исследователь сектанства И. Добротворский, -- описывает радение людей Божиих и скопцов с их принадлежностями, -- рубашками, полотенцами, жгутами, со свечами, кругами и песнями; но замечательнее в ней изображены идеальные стороны радений. Эти радения не просто собрания поющих и пляшущих, даже не просто способы богоугождения, но самое действенное средство телесного соединения с Богом, какие только возможны представлению мистического пантеизма, поэтому сокает на людей божиих Дух святой; скачет в них и с ними сам Иисус Христос; ходит в них и с ними сам Бог Саваоф и Предтеча; поэтому и песни их архангельские, с ними восстает вся небесная сила -- отжившие, по учению их, таинственные мертвецы, которые на небе превращаются в ангелов, и живущие на земле члены их общества, особенно таинственно воскресшие пророки и пророчицы" (Добротворский И. Люди Божий. Русская секта так называемых духовных христиан. Казань, 1869. С. 152--154). Сион -- священная гора, холм (часть Иерусалима), где, по Библии, была резиденция Давида и храм иудейского бога Яхве.
   Помню офицерский дикий суд ~ и отправлен этапом за отцовской порукой в домашнее загуберье. -- В нояб. 1907 г. Клюев был призван на военную службу и отправлен в г. Выборг. Поэт не отличался крепким здоровьем. Из-за болезни он лишь год проучился в Петрозаводской фельдшерской школе. Поэтому не исключена возможность, что по этой же причине в начале янв. 1908 г. он уже находился в Петербурге в Николаевском военном госпитале для прохождения медицинского освидетельствования, после чего ему было выдана справка: "Николай Алексеевич Клюев призыва 1907 года, белобилетник. Освобожден от военной службы вследствие тяжелой болезни. 6 месяцев лежал в Николаевском военном госпитале на испытании. Полк. Туроверов" (Вдовин В. Материалы к биографии Есенина // ВЛ. 1970. No 7. С. 167).
   Три раза я сидел в тюрьме. -- В янв. 1906 г. за антиправительственную деятельность и, в частности, распространение "приговоров" бюро содействия Крестьянскому союзу Клюев был арестован и помещен в Вытегорскую уездную тюрьму, затем переведен в узилище Петрозаводска, проведя в местах изоляции "с зачетом предварительного заключения" полгода (См.: МБК. С. 120). В записях Н. И.Архипова от 6 янв. 1923 г. автобиографический отрывок> поэт свидетельствует: "Сидел я в Харьковской каторжной тюрьме и в Даньковском остроге (Рязанской губ<ер-нии>)". Однако документальные данные, подтверждающие слова Клюева, исследователями пока не обнаружены.
   ...Онего... -- Древнерусское название Онежского озера. с. 39
   От деревни Титовой... -- Деревня Титова находилась в Вытегорском уезде на Архангельском тракте по дороге на г. Пудож.
   ...до Муч-острова... -- оз. Муромское соединяется с Онежским оз. р. Муромкой, отчего местность имеет вид п-ва, известного издревле под наименованием Муромского или о-ва Муч.
   ...Лазарь и Афанасий Муромские. -- От оз. Муромского получил свое название и Муромский м-рь (Пудожский уезд Олонецкой губ.), основанный священноиноком Лазарем, родом из Константинополя, в XIV в. Преставился в 1381 г., погребен в часовне рядом с Успенской церковью. Память 8 (21) марта. В середине XV в. игуменом м-ря стал преп. чудотворец Афанасий, погребен за алтарем Успенской церкви. В 1922 г. м-рь был закрыт. В марте 1992 г. в Свято-Успенском Муромском м-ре возобновилось богослужение (См.: Нилов Г. Муромский монастырь. Пудож, 1993).
   ...Бесов Нос... -- Мыс на Онежском оз., состоящий из сплошного гранита. Название свое получил из-за того, что в глубокой древности он был святым местом для соседних идолопоклонников.
   ...на Купальский день... -- На Ивана Купалу, праздник в честь Солнца и огня в связи с летним солнцеворотом у древних славян, который принадлежал к числу самых почитаемых и разгульных праздников. Христианская церковь отнесла на 24 июня (7 июля) праздник, посвященный дню рождения Иоанна Крестителя.
   ...близ Вороньего Бора... -- Так назывался медный рудник в Повенец-ком уезде Олонецкой губ. близ северной оконечности Онежского залива. Рудник разрабатывался во второй половине XVIII в.
   ...Повенецкие страны. -- Имеется в виду Повенецкий уезд, являвшийся самым крупным по площади уездом Олонецкой губ.
   ...на красный Палеостров к преп<одобному> Корнилию... -- На Онежском оз. юго-восточнее Петрозаводска находится небольшой о-в Палей, или Палеостров. В XII в. преп. Корнилием, уроженцем г. Пскова, основан Рождественский Богородицкий м-рь. Главная святыня его -- мощи Корнилия, покоящиеся под спудом храма. В м-ре произошли два самосожжения ревнителей древнего благочестия. В 1687 г. скончались в огне 2700 человек и в 1689 г. -- около 1500 (См.: Барсов Е. В. Палеостров, его судьба и значение в Обонежском крае // Чтения в императорском Об-ве истории и древностей Российских при Московском ун-те. Кн. 1. С. 19-61; Филиппов И. История Выговской старообрядческой пустыни. СПб., 1862. С. 42).
   ...в Клименицы... -- Имеется в виду Клименецкий Троице-Николаевский м-рь на Клименецком о-ве Онежского оз. Основан в 1520 г. св. Ионою Клименецким.
   Распутин (Новый) Григорий Ефимович (1869--1916) -- крестьянин с. Покровское Тюменского уезда Тобольской губ. Был малограмотен, но обладал хорошей памятью, знал наизусть многие страницы Священного Писания и умело толковал его. Приобрел известность как старец и целитель при дворе Николая II (См.: Смирнов В. Л. Неизвестное о Распутине. Тюмень, 1999). с. 40 -ма Гороховой... -- Распутин жил на Гороховой ул., д. 64, кв. 20.
   С Царского Села... -- Царское Село, одна из блестящих загородных резиденций российских императоров, выдающийся памятник русского и мирового зодчества XVIII -- начала XX вв. После 1905 г. Николай II с семьей сюда переезжает на постоянное жительство. С 1918 по 1937 г. -- Детское Село, с 1937 г. -- г. Пушкин.
   ...от полковника Ломана... -- Ломан Дмитрий Николаевич (1868-- 1919) -- с 1913 г. полковник, штатный офицер для поручений при дворцовом управлении, ктитор царскосельского Феодоровского собора, уполномоченный императрицы Александры Федоровны по царскосельскому военно-санитарному поезду No 143. Начальник царскосельского лазарета No 17 вел. княгинь Марии Николаевны и Анастасии Николаевны. Л. был одним из инициаторов создания "Общества возрождения художественной Руси" и организатором вечеров при Феодоровском соборе. Знакомство Клюева с Л. произошло в окт.--дек. 1915 г. 4 янв. 1916 г. Клюев и Есенин приезжают в Москву, где по указанию Л. им в мастерской русского платья торгового дома "Бр. Стуловы" шьют "боярские костюмы -- бархатные длинные кафтаны..." (Изрядиова А. Р. Воспоминания // С.А.Есенин в воспоминаниях современников: В 2т. М., 1986. Т. 1. С. 145). Л. организует выступления поэтов перед вел. княгиней Елизаветой Феодоровной и в Марфо-Мариинской обители (См.: Субботин С. И. Два концерта в 1916 году // Автограф. 1995. 21 сент. -- 4 окт. С. 5). В начале 1916 г. Л. помог Есенину определиться санитаром в Царскосельский полевой военно-санитарный поезд No 143.
   ...гостинодворской работы... -- Предметы, продававшиеся в крупнейшем петербургском торговом комплексе Гостиный двор (1761--1785 гг., арх. Ж.-Б. Баллен-Деламот).
   Семнадцать лет не виделись... -- Ранний допетербургский период (конец XIX в.) "старца" темен, и достоверность его по большей части покоится на отрывочных и вольных распутинских сказах, подхватываемых и расцвечиваемых газетами ("Русская воля", "Речь", "Новое время", "Петербургский листок" и др.). На основе вот таких "убедительных" свидетельств и сочинялись стилизованные "истории", "жития", и "повести" типа "Вся правда о Распутине" И. Ковыля-Бобыля (Житие блудного старца Гришки Распутина. Сб. М., 1990); воссоздать географию посещения охочим паломником святых мест, в том числе и северных обителей, по ним едва ли возможно. Что же касается встречи Клюева с Распутиным в Петрограде, то ей только способствовало знакомство поэта к окт.--дек. 1915 г. с царедворцем полковником Ломаном.
   ...у корсунских образов. -- Речь идет о списках с иконы Корсунской Божией Матери, написанной, по преданию, евангелистом Лукой (Корсунь -- древнерусское название г. Херсонеса Таврического), которые имеются во многих церквах и храмах России. Празднование 9 (22) дек.
   ...о евангельской лилии... -- Намек на слова Иисуса Христа из Евг. от с. 41 Мф. (VI, 28): "И об одежде что беспокоитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут".
   ...признался мне, что он ныне ходит "в жестоком православии". -- Клюев в уста Распутина вкладывает расхожее обвинение его в принадлежности к хлыстам в предреволюционное время, что не нашло своего подтверждения при весьма тщательном изучении этого вопроса Тобольской консисторией. "Сектантом, -- отмечает современный исследователь С. Л. Фирсов, -- в миссионерском смысле этого слова он, по крайней мере, в петербургский период жизни все-таки не являлся... можно предполагать, что в течение своих многолетних путешествий Распутин имел многочисленные контакты и с так называемыми "мистическими сектами", которые оказали значительное влияние на формирование его религиозных взглядов, всегда отличавшихся большой широтой и терпимостью" (Фирсов С. Л. Православная церковь и государство в последнее десятилетие существования самодержавия в России. СПб., 1996. С. 201 -- 202). О традиционном православии говорят и его книги, продиктованные его последователям: Житие опытного странника (май 1907). СПб., 1907; Великие торжества в Киеве. Посещение высочайшей семьи. Ангельский привет. СПб., 1911; Благочестивые размышления. СПб., 1912; Мои мысли и размышления. Краткое описание путешествия по святым местам и вызванные им размышления по религиозным вопросам. Ч. 1. Пг., 1915.
   ...Иоанн Новгородский, заклявший беса в рукомойнике... -- Иоанн Новгородский, архиепископ с 1388 г. За два года до кончины (1417 г.) принял схиму и удалился в Деревяницкий м-рь. Тщанием и трудами его воздвигнуто много храмов и м-рей. И. отличался строгостью исполнений заповедей Христовых и потому ему была дана от Господа власть над нечистыми духами. В житии И. повествуется об искушении его бесом. Однажды во время обычной молитвы в своей келье он услышал, как в его умывальнике кто-то плещется, "и уразуме бесовьское мечтание, и сотворь молитву, и огради сосуд крестом, и запрети бесу: хотяше бо пострашити святого, но приразився твердому адаманту; твердаго же адаманта не поколеба, и сам все лукавый сотреся; и не на долгый час не могый терпети бес, нача въпти <...> Горе мне окаянному! како прельстихся, како внидох семо, недоумевся. Ныне же пусти мя, рабе Божий, и отселе не имам прийти семо" (ВМЧ. Сентябрь. Дни 1-13. СПб., 1868. Стбл. 334). Память 7 (20) сент.
   ...к Покрову на Садовой... -- Имеется в виду церковь во имя Покрова Пресвятой Богородицы в Большой Коломне (располагалась в центре Покровской площади на пересечении Садовой улицы и Английского проспекта; ныне площадь Тургенева). Храм построен в 1798--1803 г. арх. И. Е. Старовым. В 1932 г. церковь была закрыта, а в 1934 г. снесена под предлогом необходимости выправления трамвайной линии. Сейчас на ее месте находится сквер.
   ...Чернышёв мост (ныне Ломоносова). -- Назван в память генерал-аншефа Г. П. Чернышёва, участника Азовского похода и сражений при Нарве и Полтаве. Построен в 1785--1787 гг.
   ...к корявому дому на Фонтанке, в котором я проживал... -- Сестра поэта К. А. Расщеперина (Ращеперина) с 1914 г. жила на наб. р. Фонтанки, д. 149, кв. 9.
   ...от медведя посол... -- Выражение восходит к строке ст-ния "Я -- посол от медведя" (1918 или начало 1919). "Медведь -- постоянный персонаж клюевских произведений и спутник его "поэтической" биографии. В стихах он не раз выступает в качестве зооморфного тотема" (Маркова Е. И. Творчество Николая Клюева в контексте северорусского словесного искусства. Петрозаводск, 1997. С. 201).
   "Что ты, нивушка, чернешенька..." -- Ст-ние Клюева (1915). с. 42 "Покойные солдатские душеньки..." -- Первая строка из ст-ния "Поминный причит" (1915).
   "Подымались мужики-пудожане..." -- Третья строка из ст-ния "Мирская дума" (1915).
   "Песни из Заонежья"... -- Цикл ст-ний, вошедший в сб. "Мирские думы" (1916).
   ...Царское Село. -- См. примеч. с. 450.
   ...дивным Феодоровским собором. -- Феодоровский Государев собор назван в честь иконы Феодоровской Божией матери, написанной, по преданию, евангелистом Лукой; ею же благословлен на царство Михаил Феодорович, первый из рода Романовых (1613 г.), и предназначался для чинов Собственного Его величества Конвоя и Собственного Его Величества Сводного пехотного полка. Построен в течение 1909-1912 гг. по проекту арх. В. А. Покровского, взявшего за образец московский Благовещенский собор, без последующих переделок (XV в.) (См.: Феодоровский Государев собор в Царском Селе. Издание Феодоровского Государева собора, 1915). Дивному храму в своей поэме "Песнь о великой матери" (между 1929 и 1934) Клюев посвятил несколько проникновенных строк:
   
   Феодоровский собор --
   Кувшинка со дна Светлояра,
   Ярославны плакучий взор
   В путивльские вьюги да хмары.
   Какой метелицей ты
   Занесен в чухонское поле?
   В зыбких пасмах медузы-кресты
   Средиземные теплят соли.
   Что ни камень, то княжья гривна!..
   
   ...у царицыной сестры Елизаветы Феодоровны. -- Елизавета Феодоровна (Элла; 1865--1918) -- вел. княгиня, урожденная принцесса Гессенская и Рейнская, супруга (вдова) вел. князя Сергея Александровича. Основательница Марфо-Мариинской обители в Москве. Убита большевиками под Алапаевском, похоронена в Иерусалиме, в храме св. Марии Магдалины, выстроенном ее супругом. Память 5 (18) июля.
   Нестеров Михаил Васильевич (1862--1942) -- живописец. Создал поэтические религиозные образы ("Видение отроку Варфоломею", 1889--1890; "На Руси", 1916). В начале янв. 1916 г. Клюев и Есенин находились в Москве и были приглашены к вел. княгине в гости, "...мы с женой, -- писал Нестеров, -- получили приглашение вел. княгини послушать у нее "сказителей" <...> Вел. княгиня с обычной приветливостью принимала своих гостей... Все поместились вокруг большого стола, на одном конце которого села вел. княгиня. В противоположном конце комнаты сидели сказители. Их было двое: один молодой, лет двадцати, кудрявый блондин с каким-то фарфоровым, как у куколки, лицом. Другой -- сумрачный, широколицый брюнет лет под сорок. Оба в поддёвках, в рубахах-косоворотках, в высоких сапогах. Сидели рядом. <...> После перерыва стал говорить старший. Его манера была обычной манерой, стилем сказителей. Так сказывали Рябинин, Кривополенова и другие, попавшие к нам с севера. Голос глуховатый, дикция выразительная. Сказывал он про "Вильгельма лютого, поганого". Называлось сказанье "Беседный наигрыш". За ним шел "Поминный причит" и, наконец, "Небесный вратарь". Последние два были посвящены воинам. Из них мне особенно понравился "Поминный причит". <...> Всё, что сказывал Клюев, соответствовало времени, тогдашним настроениям, говорилось им умело, с большой выразительностью" (Нестеров М.В. Воспоминания. М., 1989. С. 380-381). В ИРЛИ ЛМ имеется открытка с репродукцией с картины Нестерова "Святая Русь", адресованная Клюеву, с дарственной надписью: "Сердечный привет певцам русской были и небыли от Михаила Нестерова. Москва. 1916" (См.: Субботин С. И. Два концерта в 1916 году // Автограф. С. 5).
   Васнецов Виктор Михайлович (1848-1926) -- живописец. Передвижник. Один из первых русских художников обратился к образам национальной истории и фольклора, посвятив им почти всё свое творчество. Живописец-монументалист -- росписи Владимирского собора в Киеве (1885--1896). Предвосхитил получивший широкое распространение в России стиль "модерн".
   Так развертывается моя жизнь... -- Слегка измененная цитата А. Блока из "Вместо предисловия" (К сборнику "Земля в снегу"): "Так развертывается жизнь" (Блок, 2. С. 373).
   ...великим в малом... -- Выражение восходит к названию книги С. Ни-луса "Великое в малом" (1903), которое, в свою очередь, возможно, является отзвуком стиха пр. Исайи: "От малого произойдет тысяча" (Х.22).
   Иоанн -- св. ап. и евангелист. Один из двенадцати учеников Господа, был его любимым учеником. Он с Петром приготовил пасхальную вечерю, на вечере возлежал на ложе Христа. И. был единственным из ап., стоящим на Голгофе у Креста, первым уверовал в воскресение Иисуса. Автор четвертого Евангелия, трех Посланий и Откровения. Память 8 (21) мая и 26 сент. (9 окт.).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru