Кок Поль Де
Вишенка

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Русский перевод 1877 г. (без указания переводчика)..

   Поль де Кок

Вишенка

(La pucelle de Belleville (?), 1834)

  
   Русский перевод: Вишенка. Роман. Пер. с фр. / Поль-де-Кок. - Москва: тип. А.В. Кудрявцевой, 1877. - 701 с. (без указания переводчика).
   Источник текста: СПб: Ленингр. изд-во, 2008.
   OCR - Isais, октябрь 2011 г.
  

I. ГОСТИНИЦА "БЕЗРОГИЙ ОЛЕНЬ"

   Стоял жаркий июльский вечер 1842 года.
   В гостиницу, расположенную на пути из Парижа в Немур -- до последнего оставалось еще около двух миль, -- зашел путешественник.
   Гостиница называлась "Безрогий олень", и это служило поводом к множеству догадок со стороны местных ученых, а также вызывало немало насмешек у местных кумушек, находивших, вероятно, что ее хозяин -- человек женатый, -- чересчур много брал на себя, украшая заведение подобною вывеской. Гостиница служила одновременно и почтовой станцией, и фермой, и кабаком -- короче говоря, всем чем угодно.
   Мужчина, только что переступивший ее порог, не мог похвастаться особо блестящим положением, и нетрудно было догадаться, что он совершает свое путешествие пешком. Он был лет сорока от роду, среднего роста, худощавый и чрезвычайно смуглый. Черты лица не отличались правильностью: большой широкий лоб, изрезанный крупными морщинами, широкий нос, выдающиеся скулы, маленькие серые глаза, выглядывавшие из-под густых нависших бровей, большой, редко улыбающийся рот, темные волосы с заметной проседью и, в отличие от них, абсолютно черные усы. Что и говорить, мужчина не был хорош собой и казался старее, нежели был на самом деле.
   Впрочем, пристально вглядевшись в его лицо, нельзя было не согласиться, что эти серые глаза поневоле задевали за душу, подкупая своей одновременно резкостью и добротой. В уголках губ играла легкая ироническая улыбка, тоже вызывавшая симпатию, -- почему-то хотелось верить, что они способны произносить не одни только бесконечные пошлости, исходящие из сотен ртов, которые открываются лишь для того, чтобы сказать более, чем следовало.
   На путешественнике был длинный синий двубортный сюртук с черным воротником, тщательно застегнутый на все пуговицы, и синие панталоны с красными кантами; на голове надета фуражка с клеенчатым верхом, какую носят моряки. Наряд этот, довершавшийся солдатским ранцем за плечами и толстой суковатой палкой в руках, намекал на то, что путешественник, скорее всего, был возвращавшимся на родину солдатом.
   Но прежде чем оказаться в доме, он пересек двор, где старые разбитые горшки и котлы валялись вперемешку с вилами и лопатами, где кучи навоза в углу служили местом отдыха домашним животным и хозяйской прислуге, где кроличьи шкурки валялись подле живых кроликов. Так что, попав сюда, невозможно было сразу догадаться, кухня это или конюшня и следует ли заходить сюда до обеда или после него.
   На самом деле подобных размышлений можно было легко избежать. Одна из двух дверей данного зала гостиницы выходила прямо на проезжую дорогу, но почему-то почти всегда была импорта. Боялся ли хозяин, что с двойным выходом ему не так легко будет уследить за порядком и посетителями, или он думал заманить этих последних, заставляя их проходить через двор, населенный всевозможными живыми и мертвыми животными, -- оставалось тайной. Тем не менее повторимся, что этот вход был всегда отперт, тогда как другой почти всегда заперт, и всем посетителям, которые хотели что-нибудь съесть, выпить или просто отдохнуть в гостинице "Безрогий олень", приходилось входить туда, минуя навозные кучи.
   В зале было очень шумно и оживленно. Сам трактирщик, господин Шатулье, в белом жилете, старых нанковых панталонах, с фартуком, заткнутым за пояс с левой стороны, и в белом колпаке, залихватски сдвинутом набекрень, бегал из угла в угол, кричал, шумел, пугая кошек и собак, и беспрестанно утирал обшлагом рукава пот, градом катившийся у него по лицу, приговаривая:
   -- Ну, черт возьми, набралось же у нас народу сегодня!.. Просто голова кругом идет! Вот женато не пустила меня сегодня удить рыбу... рыбы-то и недостанет, а у меня со всех сторон требуют непременно матлот! [Кушанье в виде кусочков рыбы в соусе из красного вина и разных приправ.] Что ж мне теперь делать!.. Возьму да и приготовлю им матлот без рыбы, из одного только лука, шампиньонов и хлебных корок, а рыба, скажу, мол, до того уж разварилась, что и следов не найти.
   Госпожа Шатулье, полная женщина лет сорока, еще не утратившая привлекательности, шумела не меньше, чем муж и подчас даже перекрикивала его; но этим криком да беспрестанным звоном небольшого колокольчика, которым она то и дело потрясала, ограничивалось все участие ее в домашней суете. Уже несколько месяцев вследствие сильного приступа подагры она почти не вставала со своего кресла.
   Один из конюхов сегодня исполнял обязанности повара, а две служанки -- старая и молодая, составлявшие женскую часть прислуги, -- изо всех сил старались угодить и хозяевам, и многочисленным посетителям гостиницы. Так как все были заняты, то никто и не заметил прибывшего путешественника. Что ж, он подъехал не в карете, и ничто в нем не выдавало постояльца, который истратил бы много денег, а в этой простой деревенской гостинице, точно так же, как в роскошнейшем из парижских отелей, или, лучше сказать, как везде в мире, все были готовы преклоняться перед богатством и деньгами, не замечая -- или не желая заметить -- бедняков.
   Отставной солдат, оглядевшись по сторонам, покачал головою, тихо пробормотав:
   -- Ну, черт возьми, могу сказать, опрятно здесь!.. Я ли на своем веку не видал трактиров и кабаков!.. Да хоть бы бедуины!.. У них дома и вовсе похожи на собачьи конуры... Да ведь то в Африке... С чего это во Франции вздумали перенимать алжирские моды! Эй, кто-нибудь!.. Бегут все мимо меня сломя голову!.. Что у них, свадьба, что ли?.. Эй, кто-нибудь! Или уж вместе все, черт возьми.
   Перед путешественником остановился работник, несший под левой рукой охапку сена, а под правой -- двухфунтовый хлеб; поменяв положение своей ноши -- перенеся хлеб на место сена и обратно, он спросил:
   -- Вам что угодно? Ищете вы кого-нибудь?
   -- Ночлега ищу себе на нынешнюю ночь, мой любезный, и думаю, что мне удастся найти это здесь.
   Но вместо ответа работник, видимо более всего озабоченный своей ношей и опять перекладывая ее из одной руки в другую, принялся кричать во все горло:
   -- Эй, хозяин! Еще гости! Идите, что ли... Я уж не помню, что мне тащить, куда приказано, хлеб или сено...
   На зов явился владелец гостиницы, и, окинув опытным глазом с головы до ног новоприбывшего, наверняка заметив густой слой пыли, покрывавший его одежду и сапоги, недовольно поинтересовался:
   -- И что тут такого случилось, что меня самого беспокоят?.. Что же вам от меня угодно? Я эдак не успею матлот приготовить...
   -- А позвольте спросить, разве не обязаны трактирщики заботиться о своих гостях? -- Солдат, в свою очередь, окинул его далеко не дружелюбным взглядом.
   -- Да ведь я же и беспокоюсь, как вы видите...
   -- Пришли-то, пришли, да с таким видом, словно собака, когда ее сбираются сечь.
   -- Хорошо вам говорить, а будьте-ка вы на моем месте... Если бы вам тоже пришлось делать матлот... Ну-с, однако, что вам угодно?
   -- Комнатку мне надо, только самую крошечную комнатку... пожалуй, хоть уголок в сарае или на чердаке. Я невзыскателен и отлично сплю на соломе, когда приходится... А потом, пожалуйте мне на два сантима хлеба, да на столько же сыру, и я оставлю вас совершенно в покое. Вы до завтра и не услышите обо мне.
   -- Каково покажется! -- пожимая плечами, произнес хозяин, обращаясь к своему работнику, который продолжал перекладывать свою ношу, меняя руки. -- Какова дерзость!.. Явиться в такую гостиницу, как моя, для того чтобы истратить четыре сантима... Да это чистая насмешка!.. Что ты об этом думаешь, Франсуа?
   -- Да вы скажите мне, сударь чего ждут-то -- сена или хлеба? Куда мне бежать-то, в гостиную или в конюшню?..
   -- Как, мерзавец! Ты хочешь заставить дожидаться этих истинно благородных людей, которые заказали мне такой ужин!
   -- Да ведь сено-то нужно лошадям...
   -- На конюшне могут подождать, нетрудно догадаться!.. Экая дубина!
   -- Ну, хозяин, куда же мне идти? Ведь не намерены же вы, черт возьми, держать меня здесь у себя на дворе, где, надо признаться, розами не пахнет.
   -- Очень жаль, сударь, но я не могу пригласить вас к себе... у меня в гостинице нет того, что вы требуете...
   -- Нет ни хлеба, не сыру? Хороша гостиница, нечего сказать!
   -- Извините, но не в сыре, не в хлебе у меня недостатка нет, слава богу, у меня можно потребовать что угодно, не хуже любого из парижских ресторанов... Франсуа, сходи-ка на кухню, скажи, чтобы поддерживали небольшой огонь в плите, а то вдруг лук подгорит... Да, сударь, если вам угодно было спросить хоть каплуна, так вам бы и того подали.
   -- Я не спрашиваю ни каплунов, ни матлотов, а только сыру и хлеба. Мне кажется, что каждый имеет полное право ужинать, как ему вздумается, исходя из своих средств.
   -- Конечно, сударь, конечно... Франсуа, поди скажи Жанет, чтобы начистила корзину грибов... две пусть начистит... или нет, вели ей начистить три, да нет, лучше пусть начистит четыре -- чем больше грибов, тем вкуснее, да еще лука... побольше лука... Ну, нелегко достанется мне этот матлот... Но зато какова же будет слава, коли мне это удастся. А удастся мне непременно, за это я ручаюсь...
   -- Ну-с, когда вы окончите все ваши распоряжения относительно всех ваших грибов, луковиц и матлотов, вы тогда соблаговолите и ответить мне, смею надеяться?
   -- Ах, боже мой, сударь, я ведь уже сказал вам, что ничего не могу предложить вам. Вы требуете уголка... чердака... соломы... и... ничего этого у меня нет! Весь дом занят, до малейшего уголка. У меня только и осталось свободных, что две большие, прекрасные комнаты. Вот если вам комнату угодно занять, так милости просим, я тотчас же велю проводить вас туда.
   -- Да нет же, черт возьми, не надо мне вашей комнаты -- это мне не по средствами... не то чтобы у меня не было ни копейки денег... нет, этого нельзя сказать, у меня в кожаном кошелечке есть-таки порядочная сумма, отчего бы не развернуться? Но я дал себе честное слово, что принесу деньги эти целиком старику отцу, который ждет не дождется меня там в Баньоле, близ Парижа... Вы бывали в Баньоле?..
   -- Нет, сударь, нет, никакого Баньола я не знаю... Как бы мой соус не свернулся...
   -- А старик-то мой, ведь ему уж восемьдесят стукнуло, и он меня не видал ровно восемь лет... Да, вот ровно восемь лет как я отправился в Африку... нельзя же не скопить ему хоть на выпивку-то, под старость....
   -- Я, сударь, не мешаю вашему батюшке пить, пусть кушает себе на здоровье, что ему угодно.
   -- Вот новость-то!.. Не мешаете!.. Спасибо!.. А вы попробуйте-ка помешать, так я вам такого трезвону задам...
   -- Но я еще раз повторяю вам, что у меня для нас нет ночлега, кроме отдельной комнаты. Хотите, что ли, комнату?
   -- Да нет же, черт возьми! Не хочу я ваших комнат... Но не может же быть, чтобы во всем пашем доме не нашлось ни уголка, где бы я мог переночевать... Я, пожалуй, хоть на лавке усну, хоть на стуле... Кто целые сутки без устали шел, того укачивать не придется...
   В эту минуту из дома выбежала молодая девушка и поспешила к хозяину со словами:
   -- Господин Шатулье, хозяйка велела вам сказать, что соседу Томасю удалось поймать семь раков и что она по крайней мере шесть раз звонила, чтобы позвать вас.
   -- Семь раков! -- воскликнул трактирщик, всплеснув руками, поднимая глаза к небу. -- Ну, теперь наше дело в шляпе... у нас целых семь раков в распоряжении... Теперь матлот у меня выйдет -- объеденье... Надо бежать скорее его готовить... Что делать, сударь, что делать, вы сами видите, что у меня вам положительно негде разместиться... поищите где-нибудь в другом месте...
   И, не обращая больше внимания на путешественника, бесцеремонно оставленного посередине двора, хозяин "Безрогого оленя" чуть не бегом поспешил в дом к своей плите.
  

II. МОЛОДАЯ ДЕВУШКА И СТАРЫЙ ВОИН

   Молодой девушке, сообщившей хозяину о счастливом обретении раков, было лет шестнадцать-семнадцать. Высокая, стройная, грациозная, с точеными руками и ногами, и только плечи выглядели слегка худощавыми, как у всех женщин, еще не окончательно сформировавшихся. На сильно загорелом лице блестели черные, прелестные, живые глазки. Такие глазки, которые много говорят без слов... Ух, просто беда!.. Короче говоря, из тех глаз, которые старухи за что-то называют душегубами! Да, пожалуй, называй, а вряд ли это справедливо!.. Иначе из-за чего же милосердная природа допускала, чтобы столько милых, ни в чем не повинных молодых девушек родились на свет с глазами, которые заранее обрекают их на погибель души!..
   Кроме очаровательных глаз у нашей героини имелся хорошенький, маленький рот с двумя рядами зубов-жемчужин, носик под стать ротику, а еще аккуратные дуги бровей, на щеках и посредине круглого розового подбородка -- прелестные ямочки, обозначавшиеся всякий раз, как молодая девушка смеялась... а смеялась она частенько!
   Как видите, это была настоящая красавица, и красота ее подчеркивалась тем выражением доброты, ласки, добродушия, которые не всегда являются обязательной принадлежностью всех красивых лиц, хотя немало-таки прибавляют к их привлекательности.
   Одета девушка была очень просто: коротенькая юбочка, мило стягивающая на талии белую кофточку, а на голове -- цветной шелковый платок, не скрывавший ее прелестных волос. Но в этом простом, но неизысканном туалете она была во сто раз милее и красивее сотни гордых красавиц, с ног до головы закутанных в шелка и бархат.
   Путешественник по-прежнему стоял посредине двора, опустив голову на грудь, по-видимому размышляя, что ему делать, и не замечал молодой девушки, которая, напротив, смотрела на него с большим вниманием.
   Ни тот, ни другой не обращали внимания на довольно крупные капли дождя и на сильные раскаты грома приближавшейся грозы.
   -- Ах, черт возьми! -- воскликнул наконец солдат, вскидывая на плечо свой дорожный мешок. -- Не очень-то весело отправляться опять в путь, когда ног не чувствуешь под собою от усталости... Ведь я целый день ни на одну минуту не останавливался, надеясь хоть к вечеру отдохнуть вволю. Да и рана моя на левой ноге что-то к непогоде не шутя разболелась... Быть грозе, нога моя лучше всякого барометра... И остаться без ночлега!.. Ах, черт бы побрел всех!..
   Путешественник остановился на полуслове, встретившись с пристальным взглядом молодой девушки, устремленным на него, но тотчас же, наморщив брови, продолжал:
   -- Ну, чего ты на мена так уставилась?.. Узоры на мне, что ли, какие? Или смешное что нашла?..
   Или тебе весело видеть, как старого солдата, утомленного, измученного, гонят вон, и только потому, что ему нечем заплатить за комнату для ночлега?.. Знаешь ли ты, что хозяин твой, на мой взгляд, самый настоящий ростовщик! Не помешало бы ему познакомиться с моей палкой!.. Он отказал мне в ночлеге только потому, что я сдуру сразу признался ему, что не спрошу себе к ужину ничего, кроме куска хлеба и сыра?.. Уж с этого-то ужина, конечно, нажить ничего, но уж если взялся за это дело, так принимай всех, и бедных, и богатых, и больших, и маленьких. Черт бы его побрал!.. Провалиться бы ему окаянному!.. Однако везде, сколько ни кричи, а одним криком делу не поможешь... Нечего делать... В путь, служивый, налево, кругом марш!..
   -- Но куда же вы пойдете? -- Молодая девушка положила ему руку на плечо, пытаясь удержать.
   -- А я почем знаю, куда?.. Я и сам-то первый раз в жизни в ваших краях... Да что будешь делать?.. Надо же как-нибудь отыскать себе ночлег?.. Попробую постучаться в какую-нибудь крестьянскую избу, может, где и примут!.. Правда, на это тоже надежда плоха!.. Чем ближе к городу, тем народ грубее и неприветливее... Это они у горожан перенимают. Тьфу ты, дождик начинается! Этого еще недоставало!.. Впрочем, и то сказать, то ли мне приходилось видеть и переносить в Африке, да ведь жил же!.. Ну, марш, служивый...
   -- Да нет, как хотите, сударь, а в такую погоду вам идти невозможно!.. Во-первых, гроза будет сильная, это наверняка сказать, да и дороги у нас плохие...
   -- Что делать, пойду грязь месить!
   -- Так, стало быть, господин Шатулье наотрез отказал вам в ночлеге?
   -- А, так его зовут Шатулье, этого шута дурацкого! Пошучу-ка я с ним палкой по спине!
   -- Да скуповат-то он, очень скуповат! Для него выше денег ничего нет!.. Он скверно поступил, отказавшись пустить вас к себе... Хотя у нас сегодня страсть сколько народу набралось... Да еще труппа комедиантов заехала... Видите, вон там, крытый экипаж, это их... И вон та лошадь тоже их...
   -- Эту клячу ты величаешь лошадью? Да и хозяева ей под стать!
   -- Чтобы вы там ни говорили, эти комедианты -- пресчастливые люди... Чего они только не знают!.. А костюмы у них какие... Они и поют, и пляшут, и декламируют, и убивают друг друга деревянными кинжалами... О, да ведь это прелесть как весело!
   -- Мне-то что до всех этих прелестей! По милости этих комедиантов старому солдату, верой и правдой прослужившему отечеству ровно двадцать пять лет, приходится провести ночь под открытым небом! Да, он не может заплатить за отдельный номер в гостинице потому, что не хочет тронуть заветных денег, скопленных для старика-отца. Могу сказать, красивый поступок!.. А главное, удивительно человеколюбивый!.. Достойный бедуина!.. Да что я!.. Где бедуинам!.. Они, несмотря на то что дикий народ, понимают и свято чтят законы гостеприимства... У них и любовь к родителям и уважение к старшим -- вещи священные, всеми уважаемые... Вот и получается, что настоящие-то дикие -- мы, а вовсе не они. Однако, дождик-то все льет себе... До свиданья, голубушка, или, лучше сказать, прощай, потому что вряд ли нам с тобою придется когда-либо свидеться вновь.
   Но хорошенькая брюнеточка вновь останавливает старого солдата:
   -- О нет, нет, я не потерплю, чтобы вы отправились в дорогу в такую ужасную погоду... Вы нездоровы, устали... Вы отказываете себе во всем, чтобы отнести деньги отцу... Это хорошо, это очень хорошо!..
   -- Да разве ты не сделала бы того же самого, моя душечка?..
   -- Я? О! Да, я сделала бы это... Я чувствую, что сделала бы, если бы у меня были родные, но у меня нет никого на свете... Я одна, и никто, никто не принимает во мне участия!..
   Хорошенькое личико молодой девушки внезапно подернулось грустью, она уставилась в землю, и из груди ее вырвался тяжелый, глубокий вздох...
   -- Как! Уже сирота!.. -- воскликнул в свою очередь старый солдат, с участием глядя на молодую девушку. -- Бедняжка!.. Это жаль... очень, очень жаль!..
   Но грусть так же быстро исчезла с лица молодой девушки, как скоро на него набежала, и светлая улыбка вновь расцвела на ее красивых рубках.
   -- Знаете что? Господин Шатулье не хочет дать вам ночлега, ну так я дам вам его, потому что я не хочу, чтобы вы провели всю ночь на улице, под дождем...
   -- Ты будешь настолько добра... да, впрочем, что ж тут удивительного?.. Все красотки добрые, злы одни только безобразные... Но куда же ты меня денешь?..
   -- Да в мою комнату!..
   -- Как?.. В твою комнату!..
   Солдат замолчал, пораженный сделанным ему предложением, но вскоре нашелся:
   -- Да я, правда, слишком дурен и стар, со мною опасности нет, и я вижу, дитя мое, что ты вполне доверяешь мне. И я клянусь тебе именем Сабреташа, что не злоупотреблю во зло твоего доверия.
   -- Вас зовут Сабреташ?
   -- Да, а что?..
   -- Какое странное имя...
   -- Это имя честного человека, дитя мое, человека, который всегда прямо глядел в лицо неприятелю!
   -- Я в этом уверена, сударь, но пойдемте, пожалуйста, как можно поскорее, пока меня не хватились.
   -- Ступайте вперед, мое доброе дитя, я пойду за вами.
   Молодая девушка направилась к одному из угловых надворных строений, где небольшая дверь вела на узенькую и крутую лестницу. Молодая девушка помчалась по ступенькам, как серна, ее спутник поневоле отставал от нее и время от времени приостанавливал восклицанием:
   -- Да не так скоро, черт возьми, не так скоро, а то я за тобой не поспею!.. Ишь ты, словно на приступ летишь! Любо-дорого посмотреть! И что это не догадаются сформировать батальон из молодых девушек, чтобы брать приступом крепости!..
   Хорошенькая служанка остановилась на площадке второго этажа, где, собственно говоря, оканчивалась и сама лестница. Затем отворила дверь в крошечную комнатку на чердаке, в которой помещалась кушетка, стол, стул и зеркало -- все только самое необходимое.
   В эту минуту, задыхаясь от усталости, добежал до двери и Сабреташ, которого молодая девушка ввела в комнату со словами:
   -- Ну, вот вы и пришли... берегитесь, нагнитесь хорошенько, потому что здесь очень низко...
   -- Право, милое дитя мое, даже не знаю, как благодарить вас за ту услугу, которую вы мне оказываете. Вы в первый раз в жизни видите меня и между тем делитесь со мною своей единственной комнаткой... со мною, в котором уж вовсе нет ничего привлекательного... и молодым-то я не был красив, а теперь вовсе старик.
   -- Да ведь если бы вы были молоды и хороши собой, то я и не повела бы вас ночевать в свою комнату!
   -- Вот и выходит, что все на свете имеет свою хорошую сторону, даже самое безобразие.
   -- Вы старый, заслуженный воин, вы устали, больны... И то, что я для вас делаю, мне кажется совершенно нормальным. Вот вам постель, ложитесь себе на здоровье и спите спокойно, -- если кто постучит, то не отворяйте ни под каким видом. У меня есть свой ключ. Подождите, когда все улягутся, я принесу вам поужинать... уж что удастся... не взыщите.
   -- О, мне немного и надо! Кусок хлеба да стакан воды, я невзыскателен!
   -- Ну, нет, я надеюсь вас как следует угостить!
   -- Но вы-то, дитя мое, сами-то где же будете спать нынешнюю ночь?
   -- О, об этом не беспокойтесь! Я свой человек, везде найду себе место!.. Вам свечку надо?
   -- Это еще зачем? Я сплю без огня, а уж засну крепко, за это я вам ручаюсь!
   -- Итак, до свиданья, часа через два или три я принесу вам поужинать.
   -- Благодарствуйте, благодарствуйте!
   Девушка вышла и затворила за собою дверь.
   Оставшись один, Сабреташ поспешно снял дорожный мешок, фуражку и с наслаждением растянулся на кушетке, бормоча:
   -- Вот так поддели мы трактирщика!.. О, эта девочка, доброе, милое создание, и какая хорошенькая!..
  

III. СТРАНСТВУЮЩИЕ КОМЕДИАНТЫ

   В то время как Сабреташ устраивался на ночлег, радуясь своему неожиданному счастью, в зале нижнего этажа собралось довольно большое и шумное общество. Это была труппа странствующих комедиантов, приехавших в какой-то странной фуре, запряженной в одну лошадь, которая всю дорогу тащила их шагом. Что касается до галопа, то Вертиго (так звали лошадь) совершенно забыла о нем, с тех пор как принялась возить такую обширную коллекцию всевозможных талантов.
   Труппа, остановившаяся в гостинице "Безрогий олень", состояла из одиннадцати человек -- пяти женщин и шести мужчин. Некоторые из них играли в небольших парижских театрах, где не имели никакого успеха, в чем, однако же, ни под каким видом не хотели сознаться; другие играли на провинциальных сценах. Были среди них и те, кто вел кочевую жизнь, беспрестанно переезжая из одной местности в другую.
   Познакомимся со всей труппой и начнем, разумеется, с дам. Госпожа Рамбур, толстая, коренастая особа лет сорока пяти, когда-то прехорошенькая и пикантная, но теперь обладательница красного носа и покрытого волосами подбородка.
   Ее амплуа -- благородная мать, и от прежде исполняемых ею рулад у нее осталось в голосе какое-то постоянное дрожание, которое приходилось очень кстати в особо чувствительных сценах.
   Элодия, по мужу госпожа Кюшо, стяжала лавры первой певицы, с руладами или без рулад, смотря по необходимости, исполняла все первые роли, изображала герцогинь и принцесс. Это была высокая, чересчур худощавая блондинка с голубыми глазами, томный блеск которых, особенно при вечернем освещении, невольно притягивал взгляд. У нее были очень большие нога, но этого вовсе не было заметно, потому что она носила такие длинные платья, что все путалась в них.
   Роли субреток и мольеровских служанок исполняла молодая женщина, отнюдь не красавица, но лицо ее было так полно жизни, движения, мысли и чувства, что она казалась очень и очень привлекательной, особенно когда, смеясь, блистала белыми ровными зубами. Ее звали Зинзинетой, и помимо непривлекательной внешности у нее имелся еще один недостаток: левая нога была значительно короче правой. Чтобы скрыть этот недостаток, она решилась никогда не ходить иначе, как вприпрыжку. К комическим ролям такая походка, пожалуй, подходила, но, когда ей приходилось олицетворять угнетенную справедливость, публика немало удивлялись "прыгающему несчастью". Так или иначе, но Зинзинета имела большой успех, и ее серо-зеленые глаза покорили немало сердец.
   Четвертую из артисток звали Альбертиной. Это была женщина лет тридцати, очень еще не дурная собою, смуглая, полная с великолепным цветом лица. Голос же у нее был резкий, пронзительный и подчас совершенно хриплый, манеры грубоватые, и подчас даже не совсем приличные, но зато все компенсировали великолепная фигура и лицо. Ей предназначались эксцентричные роли, она исполняла все, что бы ее ни заставили, и была, в полном смысле этого слова, полезной актрисой. Влечение к театру появилось у нее довольно поздно, и, прежде чем стать актрисой, она много чем занималась, вот только об уроках пения и декламации она и понятия не имела. Однако она подчас неплохо справлялась с ролями. А главное -- никогда и ничего не боялась.
   Пятая актриса была мать Альбертины, огромная туша лет шестидесяти, вся в пятнах и угрях, звали ее госпожа Гратанбуль. Она уверяла, что когда-то с большим успехом исполняла роли молодых девушек, но со времени маленькой неприятности в виде печеного яблока, брошенного в нее из рядов неблагосклонных зрителей при исполнении роли Ложной Агнессы, навсегда отказалась от театра и всецело посвятила себя дочери и ее сценическим успехам. Но так как этого занятия оказалось недостаточно для того, чтобы быть принятой в члены странствующей труппы, то она взяла на себя обязанности костюмерши и суфлера. Последнее получалось у нее мастерски, за исключением четырех случаев, когда, невольно уступая своей слабости к рюмочке, она засыпала в суфлерской будке, и до сконфуженного артиста, вместо слов его роли, долетали только звуки богатырского храпа.
   Теперь перейдем к мужскому персоналу.
   Гранжерал, игравший роли благородных отцов или резонеров, был старик лет пятидесяти, среднего роста, с довольно приличными манерами, но холодный и до крайности однообразный во всех своих ролях. Он принадлежал к сословию зажиточных мещан и с молодых лет служил у нотариуса. Там он заразился страстью к театру, оказавшейся настолько тяжелой для него, как и для других, но которой он, к сожалению, не в силах был противиться. Однако же, отдавая дань избранной им драматической карьере, он кстати и некстати вставлял в разговор, что когда-то служил клерком. В сущности, это был честнейший человек в мире, но публика совсем не дорожит добродетелями актеров.
   Следующий по списку господин Кюшо, мужчина лет тридцати шести, исполнял роли жеронтов [Персонаж старинной французской комедии, старик, которого обманывают хитрый слуга и молодые влюбленные.], время от времени прихватывая также и роли старых солдат и пьяниц, которые играл с изумленной точностью. Недурен собою, одаренный громким, звучным голосом, он был душою общества: никто не шутил лучше, не смеялся громче его, и Элодии иногда даже приходилось унимать его. Это не мешало, впрочем, полнейшему согласию супругов, потому что Кюшо не принадлежал к числу мужей-ревнивцев и выше всего в мире ценил хорошую еду и питье.
   Первые роли, а также роли маркизов и тиранов исполнялись красивым мужчиной, выбравшим себе довольно оригинальный псевдоним -- Монтезума. В молодости женщины его избаловали, и он вообразил, что так будет продолжаться всю жизнь, но, увы, ему уже перевалило за сорок, и, несмотря на то примерное усердие, с которым он выдергивал седые волоски, несмотря на все косметические средства, с помощью которых он старался избавиться от морщин, победы его случались все реже.
   Талант этого артиста состоял, главным образом, в умении выйти на сцену и раскланяться с публикой, а также в грации его поз, что объяснялось тем, что сценическую карьеру свою он начал с балета. Но так как ему ни разу не удалось сделать ловкого антраша, ни одного пируэта, ни полетов в оркестр, то ему поневоле пришлось изменить Терпсихоре с Талией и Мельпоменой, но он, даже против желания своего, сохранил привычку принимать грациозные позы, выворачивать ноги, по которой сразу можно узнать танцора. Такие балетные "дезертиры" в театре не редкость. У Монтезума воспоминание о прошедшем сохранилось до такой степени, что иногда казалось, что он намерен не проговорить, а протанцевать свою роль.
   Что касается актерского дара, то в нем не было ни малейшей жизненной правды, но зато жару был такой избыток, что подчас это достоинство выходило совершенно в ущерб роли. Говорил он в нос, как-то резко и отрывисто; жесты его были всегда неуместны, но самые эти пороки и упрочивали за ним успех в провинциальных городах, где настоящего артиста непременно бы ошикали.
   А вот и первый любовник (как же без него?) -- молодой человек, лет двадцати четырех, не более, но уже порядочный повеса: он строен, ловок, у него маленькая нога, прекрасные, выразительные глаза, красивый рот с ровными, как жемчуг, зубами и густые волосы пепельного цвета. Одним словом, это был бы совершенный красавец, ежели бы не чересчур бледный цвет лица и не лежавшая на нем печать утомления, -- доказательство не слишком-то воздержанной жизни молодого Анжело.
   Но, как большинство своих собратьев, вместо того, чтобы пользоваться всеми дарами, которыми так щедро наградила его природа, и прилежно изучать искусство, которому он посвятил себя, Анжело оказался замечательным лентяем. Он проводил все дни свои в бездействии, и только об том и заботился, чтобы ему повеселиться, что, надо сказать правду, ему, с его наружностью, как нельзя лучше удавалось.
   В труппе был еще один молодой человек, несколько старше Анжело, тонкогубый, с насмешливыми глазами и носом, загнутым вниз наподобие клюва. Он, конечно, далеко не хорош собою, но лицо имел выразительное, с печатью хитрости и ума. В труппе Дюрозо -- так звали этого господина -- играл роли молодых комиков, от Жокрисов до Фигаро. Впрочем, надо сказать, последняя роль ему больше соответствовала, потому что лицо его лучше выражало насмешку, нежели глупость.
   Дюрозо был довольно начитан и очень неглуп во всех щекотливых обстоятельствах, к нему не раз обращались за советом, и благодаря его опытности труппа выпутывалась из очень неловких положений. Впрочем, нельзя не сознаться, что средства эти тоже подчас бывают довольно щекотливы и, во всяком случае, решительны до дерзости! Да, что ни говори, настоящий Фигаро, как нельзя лучше олицетворяющий эту личность!
   Осталось познакомиться с последним членом труппы, неким Пуссемаром. Он не молод и не стар, но зато безобразен до крайности. Он одновременно занимает в труппе должности актера, режиссера, осветителя, костюмера, куафера, рассыльного и машиниста сцены, но главным образом дирижера оркестра, так как он довольно плохо пиликает на скрипке, что, впрочем, не мешает ему, при случае, играть роли нотариусов и амуров.
   Пуссемар -- это козел отпущения всей труппы; случалось так, что он, дирижируя оркестром во время увертюры, являлся в роли рыцаря в первом действии, в роли священника во втором и в роли дьявола в третьем. Положительно это его не смущало: этот уродец терзал скрипку до поднятия занавеса, затем через рампу перескакивал на сцену, бойко отыгрывал свою роль -- и опять спрыгивал в оркестр, чтобы там снова приняться за смычок.
   Для странствующей труппы такой человек был истинной находкой. Кроме всех вышеупомянутых нами должностей, он правил Вертиго и заботился о том, чтобы накормить ее овсом на привалах.
   Теперь мы знакомы со всем составом странствующей труппы; в тех пьесах, где требовалось более женского персонала, нежели имелось в наличии, мужчины переодевались женщинами и фальцетом пищали женские роли. Соответственно, за недостатком мужчин переодевались в них не занятые в пьесе женщины. Из этого правила изъята была одна только госпожа Рамбур, потому что в числе даров, которыми так щедро наградила ее природа, был такой, какой никак не мог войти ни в какие панталоны и ни в какой из имевшихся костюмов.
  

IV. БОЛЕЕ ИЛИ МЕНЕЕ ДРАМАТИЧЕСКИЙ РАЗГОВОР

   В большом зале гостиницы, кроме стола, накрытого на одиннадцать приборов, стояли еще лавки, стулья, имелось два больших кресла. Над всем этим великолепием свисала большая люстра, завешенная голубым газом, сквозь который набилось видимо-невидимо пыли.
   Три из особ женского персонала труппы сидели у окошка; благородный отец ходил взад и вперед по комнате; красавец Монтезума лежал на кушетке, задравши ноги кверху и закинув голову на сложенные под затылком руки. Кюшо и госпожа Гратанбуль уже уселись за стол; Дюрозо что-то черкал карандашом, а Пуссемар наблюдал за тем, чтобы стол был хорошенько накрыт.
   -- Нет, в этом трактире ужина, видно, совсем не полагается! -- воскликнул Кюшо. -- Нечего сказать, порядок тут незавидный!..
   -- Совершенно согласна с вами, -- заметила мать Альбертины.
   -- Ну, потерпи немного, друг мой, -- сказала Элодия, -- успеем, к тому же ведь еще не все собрались, ты сам видишь.
   -- Ну так что же? Нам же хуже, если бы ужин был подан, мы бы уже, конечно, не стали дожидаться тех, кто опоздал. А кого нет?
   -- Зинзинеты и Анжело.
   -- Ишь ты! Обоих вместе! Как это странно... -- захихикала толстая Альбертина. -- Хорошо, что между нами нет злоязычных.
   -- Что ты хочешь этим сказать? -- отрываясь от своих расчетов, спросил Фигаро, с некоторого времени имевший счастье пользоваться исключительным благоволением Зинзинеты. -- Мне кажется, что ты своему языку даешь-таки порядочную волю.
   -- Вот дурак-то, вздумал обидеться простой шутке или, быть может, не на шутку ревнуешь?.. Ну, в таком случай, любезный друг, мне жаль тебя! -- И, обращаясь к своим товарищам, Альбертина прибавила вполголоса: -- Как бы не так, станет Зинзинета с ним церемониться! Не с Анжело свяжется, так с другим, не все ли равно...
   Госпожа Гратенбуль, молча улыбнувшись словам дочери, между тем выбрала самый большой стакан.
   -- Скажи, пожалуйста, Дюрозо, сколько мы выручили чистого барыша в Фонтенебло? -- спросил Монтезума задирая нос еще выше прежнего.
   -- Подожди, сам еще не знаю, дай сосчитать!
   -- Однако гроза-то собирается не на шутку! -- Госпожа Рамбур отошла от окошка. -- Я боюсь дольше оставаться тут.
   -- А я так люблю грозу, -- заметил благородный отец, -- это благородно, величественно!
   -- Да, когда сидишь под крышей, так очень величественно, -- проворчал Пуссемар, -- лишь бы Вертиго чего не надурила там, в конюшне.
   -- Чего ей там дурить?..
   -- Да она ведь тоже не любит грозы, прямо как госпожа Рамбур.
   -- Это еще что за новости? -- раздался раздраженный голос почтенной артистки. -- Вы находите, что я похожа на Вертиго, лошадь? Прекрасное сравнение, нечего сказать, прелюбезное сравнение! Вы любезнее ничего не могли сказать мне..
   -- Ну, теперь госпожа Рамбур разобиделась, -- шепотом заметила Альбертина, потирая руки. -- Ну до чего сегодня все слабонервны!..
   -- Это оттого, что в воздухе много электричества, -- объявляет благородный отец, останавливаясь перед окном.
   -- Ишь ты! Гранжерал и в электричестве даже толк знает!.. Какой у нас ученый объявился! Я кое в чем тоже толк знаю, моя голубушка; кто был ` клерком у нотариуса, тот уж, верно, не осел какой-нибудь...
   -- Это еще не причина -- мало ли ученых ослов!.. Это мне напоминает бедного Дюфло, мужа госпожи Дюфло, первой Лионской виртуозки. Уж на что глуп был, сердечный, а то и дело все ходил за кулисами, с книгою под мышкой, его так и прозвали ученым ослом. Ты ведь, впрочем, знаешь, милый мой Гранжерал, что это я вовсе не на твой счет говорю. Я тебя от души люблю!
   -- Да ведь я и не обижаюсь нисколько.
   -- Послушай, Гранжерал, зачем ты не пошел в нотариусы? -- поинтересовалась госпожа Рамбур. -- Кажется, что может быть лучше этого!
   -- Конечно! Я и сам знаю. Но что делать -- это все проклятая любовь к театру! Уж как страсть одолеет человека, ничем в мире от нее не отвяжешься! Я видел на сцене Флери и с того дня решился, что я тоже буду актером.
   -- Желала бы я знать, что общего между ним и Флери! -- Альбертина прикрыла рот платком, наблюдая за матерью, которая в эту минуту искала, нет ли стакана еще больше.
   -- Ну как бы там ни было, -- продолжала старуха, -- а тебе небось все-таки жалко, что ты не попал в нотариусы?
   -- Да не ему одному жалко, а всем нам, и публике тоже, -- прошептала Альбертина.
   -- О нет, я этого не скажу, я в своей артистической карьере больших неприятностей не видал. Конечно, в другом положении я был бы значительно богаче.
   -- Ну, это было нетрудно, -- пробормотала Альбертина, обращаясь к Дюрозо.
   -- Но для кого важны любовь к искусству и аплодисменты публики, тому другого богатства не надо!..
   -- А ужинать мы сегодня положительно-таки не будем! -- Кюшо с мрачным видом раскачивался на стуле. -- Быть этого не может! Что же этот трактирщик, забыл, что ли, о нас? Голубчик Пуссемар, отчего бы тебе ни заглянуть, что делается на кухне? Вот мило-то было бы с твоей стороны!
   -- Да, да, Пуссемар, ступайте, ступайте, -- прибавила мать Альбертины, -- у меня просто судороги в желудке начинаются.
   -- Иду, господа, иду.
   В ту минуту как Пуссемар вышел из залы, в ту же дверь порхнула Зинзинета, напевая какую-то веселую песенку. Фигаро поднял глаза, строго взглянул на Дежазет и насмешливо заметил:
   -- Нам сегодня что-то необыкновенно весело, видно, на душе есть какая-нибудь радость...
   -- Да я, кажется, редко когда грустна бываю, -- отвечала Зинзинета, поправляя прическу перед зеркалом, с которого сошла почти вся амальгама, поэтому все лица в нем казались зеленоватыми. -- Что это с тобой сегодня, Дюрозо? Уж не хочешь ли ты со мною поссориться? Если да, так ты так прямо и говори. Я терпеть не могу придирок и сама всегда действую начистоту. Хочешь, что ли, разойтись со мною? Так говори прямо, мы с тобой сейчас же и покончим!
   -- Не угодно ли полюбоваться, -- прошептала Альбертина. -- Ну, если бы я была на месте Дюрозо, я бы знать ее не хотела после этого!
   Но Фигаро, в расчет которого, по-видимому, вовсе не входила ссора с Зинзинетой, опять принялся за свои расчеты, проговорив в ответ:
   -- Те-те-те! Эк вы расходились, сударыня! Должно быть, гроза-то со всех сторон собирается не на шутку! Молчу, молчу, не сердитесь!
   -- И прекрасно делаешь, что молчишь.
   -- Ну что же, в конце концов какой результат в Фонтенбло? -- спросил Монтезума, вновь переменяя положение и потягиваясь.
   -- Сейчас, сейчас, заканчиваю.
   -- Черт знает, что за зеркало! -- воскликнула Зинзинета, возясь со множеством цветов и лент, так любимых провинциальными актрисами. -- В нем лицо кажется каким-то желто-зеленым!
   -- Ну, я не знаю, в каком бы зеркале она увидала себя беленькой, -- прошептала Элодия, обращаясь к Альбертине.
   -- Четыреста пятьдесят франков, шестьдесят сантимов чистого барыша! -- самодовольно объявил Дюрозо.
   -- Да, это отлично! -- заметила старуха.
   -- Да, мы имели дело с публикой, достойно сумевшей оценить нас, -- сказал Гранжерал.
   -- О, публика была чудная! -- воскликнула Элодия.
   -- Это тебе потому так кажется, что кто-то бросил дрянной букет! -- Зинзинета, вскочив, принялась усердно вальсировать со стулом.
   -- Этот-то букет дрянной! Вот, душа моя, он был великолепен! Посредине была прелестная камелия.
   -- Вовсе не камелия, а георгин!
   -- Нет, камелия!
   -- Нет, георгин!
   -- Нет, камелия! А ты бы не отказалась от такого букета!
   -- Вот хитрость-то! Да если бы мне не на шутку захотелось такого букета, я бы купила его сама и дала бы десять сантимов мальчишке, чтобы он мне его бросил. Вот тебе и вся недолга!
   -- Что ты этим хочешь сказать, Зинзинета? Уж не воображаешь ли ты, что я сама поднесла себе букет, когда играла роль посланницы? Слышишь, Кюшо?.. Говорят, что ты сам бросаешь мне букеты.
   -- Я и не говорила, что это твой муж тебе бросил.
   -- Еще бы ты попробовала.
   -- Да уймитесь, что ли! Если бы мне кто бросил цветов или конфет, я бы и осведомляться не стал, кто это бросает.
   -- Фи, Кюшо, вы этого не думаете! -- воскликнула госпожа Гратенбуль, которой всякий подобный разговор напоминал о грустном событии, заставлявшем ее отказаться от театра.
   -- Я думаю одно только, что нас хотят оставить без ужина, вот что я думаю, и мысль эта сильно тревожит меня... Но вот и Пуссемар. Послушайте, о добродетельный Пуссемар, вы, верно, знаете, отчего нам не дают ужинать? Не случилось ли какого-нибудь несчастного события на плите или в печке?
   -- Это все матлот задержал, -- отвечал Пуссемар, занимая свое место, -- если не он, так давно бы уж подали.
   -- И к чему вы выдумали этот матлот? -- воскликнул Дюрозо. -- Что за лакомка этот Кюшо! В Фонтенебло ему это в голову влезло!.. Пошли смотреть на карпов в пруду, а он как закричит: "Сварите мне одного из них!" Ну, не сумасшедший ли?
   -- Фи, какая мерзость! -- заметила Зинзинета. -- Ведь этим карпам, говорят, лет по двести от роду! Да я бы за деньги эдакой гадости не стала есть.
   -- Слушайте, господа, Дюрозо или шутит, или ошибается! Правда, что я просил себе в Фонтенебло вареных карпов, но вовсе не таких старых! Я слишком уважаю старость. Здесь я действительно спросил себе матлот, но что же тут дурного? Я до смерти люблю это кушанье. И притом же, когда есть средства... Когда люди получили громадные барыши, то почему бы и не позволить себе что-нибудь? Не правда ли, добродетельная Гратанбуль?
   -- Я совершенно разделяю ваш благоразумный взгляд на жизнь.
   -- Барыши! Да, пора-таки нам было заработать деньжат, а то уж куда плохо приходилось!..
   -- Ну вот, после засухи всегда бывает дождик!
   -- И у нас еще больше было бы денег, -- заметил величественный Монтезума, лениво приподнимаясь, -- если бы вместо "Посланницы" мы дали "Жоконда" как я вам предлагал.
   -- Почему же бы это "Жоконд" дал бы больше сбору?.. Потому что это твоя роль. Не так ли? -- возразила Альбертина. -- И что на афише стояло бы большими буквами: "Роль Жоконда будет исполнять господин Монтезума"?..
   -- Что ж, сколько мне помнится, эти объявления сбору никогда не мешали.
   -- Экий фат! Что значит, кого женщины-то избалуют! Ну, так что ж, и я ведь их тоже немало побаловывал!..
   -- А в Фонтенебло, Монтезума, ты сколько сердец победил? -- насмешливо поинтересовался Дюрозо.
   -- Не знаю, право, любезный друг, я не записываю -- время бы много отняло.
   -- Он бы, господа, на одни карандаши разорился.
   -- То есть провалился он в Фонтенебло, -- шептала Альбертина, -- что мое почтенье! Оттого-то он так и злится, что ему не удалось сыграть Жоконда. Он думал, что ему удастся свести интрижку с одной торговкой духами, которую видел как-то два раза в ложе, и, добыв себе адрес этой барыньки, он и отправился к ней ночью, да и давай тихохонько стучать в ставни. Но каково же было его удивление, когда дверь отворилась, и вместо барыни явился гарнизонный унтер-офицер и весьма неласковым тоном спросил что ему угодно. Этот бедняжка Монтезума не знал, что ему делать, и объявил, что ему явилась безотлагательная крайность в помаде... Ну-с, вынесли ему помаду, да и слупили с него четыре франка за одну банку!.. Я это наверное знаю, потому что сам унтер-офицер на другой день рассказывал это своим товарищам.
   -- А у тебя есть, конечно, знакомые в гарнизоне?
   -- Отчего бы нет, любезный друг, я очень люблю военную форму. Спросите у него, хороша ли у него помада, что-то он вам ответит?
   -- Экая змея, эта Альбертина, -- сказала Зинзинета, обращаясь к госпоже Рамбур.
   Старушка молча кивнула головой, запихивая себе в нос чуть ли не целую четвертку табаку сразу. Благородный отец, давно уже не произносивший ни слова, вдруг остановился посреди залы и таким тоном, как бы он собирался исполнять роль Мизантропа, начал:
   -- Дети мои, ежели мы захотим зашибить деньгу как следует и получить барыша больше, нежели за исполнение "Посланницы", и более, нежели за "Жоконда", то нам следует дать "Тартюфа". Да, что вы там ни говорите, а ничего в мире не может быть выше Мольера. Это отец театра. Кто служил у нотариуса, тот умет ценить классическую литературу.
   -- Это все прекрасно, -- возразил Дюрозо, -- и мы сами не хуже тебя, Гранжерал, ценим и понимаем классиков, но тем не менее понимаем и то, что публике нужно что-нибудь новое и что ей давно успело надоесть то, что она знает наизусть... Мы сделали тебе удовольствие, дали "Тартюф" в Корбейле... Ну, и что же вышло?.. Шестнадцать франков сбору... выгодная штука, не правда ли?..
   -- Это потому, что был ярмарочный день и все жители были заняты ярмаркой.
   -- Одно только действительно говорит в пользу комедии, -- продолжал Дюрозо, -- это то, что в комедии не нужна музыка, а для комической оперы необходим оркестр. А достать его подчас куда как не легко, да и не дешево.
   -- Как не дешево? Да у нас же всегда играют любители, которые с радостью идут к нам, лишь бы иметь даровой вход в театр и за кулисы.
   -- Да куда же они годятся! -- воскликнула Альбертина. -- Помните в Фонтенебло этого толстяка, который играл на валторне и вечно тянул несколькими тактами долее других? Как только приходится играть всем вместе, так только и слышишь, что тпру! тпру! тпру! Это дерет валторна. Все давным-давно кончили, а он все тпрукает. Как Пуссемар, который в этот вечер дирижировал, ни махал ему, каких ни делал ему знаков, ничто не помогало! Наш толстяк гудел себе да гудел.
   -- Это правда, -- заметил Пуссемар, -- зато контрабас все отставал: все играют, а он не начинал, а начнет, так не догонит.
   -- Странно! А как старался то! Я его заметила, молоденький такой! С таким усердием отжаривал! Я еще говорила: "Смотрите, у него завтра рука разболится!"
   -- Да, да, ведь я-то потом разглядел, в чем дело! Он перевернул смычок и водил по струнам деревом. Просто не только не знал, но и не видывал, как играют!
   -- Ха, ха, ха! Вот так музыканты!
   -- Он просто назвался любителем, чтобы пробраться в оркестр!
   -- Не глупо-таки придумано!
   -- Да, но теперь я уж прежде прослушаю этих любителей, а потом уж допущу их, а то если все так заиграют, так это пению не велика будет поддержка.
   Дверь отворилась, и в зал вбежал молодой Анжело и с неописанным восторгом возвестил своим товарищам:
   -- Ах, друзья мои!.. Какая находка!.. Что за сокровище!.. И подумать, что все это скрывалось в каком-то ничтожном трактиришке, так и погибло бы, так и заглохло бы, ежели бы мы случайно не попали сюда... Но мы ее здесь не оставим!.. Вы тоже не видали ее?..
   -- Да ты про кого толкуешь-то?
   -- Мы не понимаем, в чем дело.
   -- Ты с нами поделишься своей находкой, Анжело?
   -- А какое это сокровище, в чем оно состоит?
   -- В чем?.. В прелестнейшей молодой девушке!.. Красавица собою, вся точно точеная, точно вся сахарная.
   Мужчины хохочут, женщины с досадою пожимают плечами, а Альбертина ворчит:
   -- Стоило всех нас заманивать каким-то сокровищем, чтобы свести все к служанке из трактира!..
   -- Ничего на свете не знаю несноснее этого Анжело, -- Зинзинета раздраженно пожала плечами. -- Кого ни увидит, сейчас влюбится. В такой придет восторг сначала!.. А скоро и разочаруется!
   -- Нет, а главное то, -- вмешалась Элодия, -- нам-то что за дело, что он встретил тут хорошенькую девушку?.. Ведь не заставит же он ее дебютировать у нас!.. Во-первых, нас и без нее много, а во-вторых, и в хорошеньких женщинах, господа, мне кажется, тоже недостатка нет!
   -- Нет, этого нельзя сказать, -- старуха скривила губы, стараясь состроить приятную гримасу, -- хорошеньких женщин нам, слава богу, не занимать...
   -- Уж где мы с дочерью, -- вмешивается госпожа Гратенбуль, -- там в хорошеньких женщинах недостатка нет!
   -- Ах, боже мой, -- с пылом возразил Анжело, -- у меня и в уме не было вас обижать! Никто лучше меня не может оценить те достоинства и прелести, о могуществе которых я имею возможность судить ежедневно!
   Эти слова вызывают улыбки дам и неудовольствие мужчин, но первый любовник, не стесняясь этим, продолжает:
   -- Но это не мешает мне сознавать, что в этой гостинице есть прелестная молодая девушка, одаренная свежим, роскошным голосом, одним из тех голосов, которыми природа изредка только награждает своих баловней... таким голосом, в котором лежит целая будущность, ежели только заняться им хорошенько!..
   -- Вот еще новость-то!.. Он хочет уверить нас, что это Гризи[*] или Малибран[**], которая чистит лук в ожидании дебюта!
  
   [*] - Гризи Джулия (Guilia Grisi) -- знаменитая итальянская певица (1811-1869).
   [**] - Малибран (Marie-Felicite Malibran) -- знаменитая итальянская певица (1808-1836).
  
   -- А почему бы и нет! Ведь мало ли талантов открыто таким образом, случайно. Не она первая, не она последняя.
   -- А почему ты знаешь, что у нее такой славный голос? Что, она пела при тебе какую-нибудь деревенскую песенку или глупую плясовую?
   -- Да ведь это не мешает судить о достоинстве голоса.
   -- То есть как тебе сказать?.. Мальбрука-то, пожалуй, споет всякий, а заставь-ка ты свою кухарку спеть нам арию из оперы "Севильский цирюльник", так нам придется уши заткнуть.
   -- Милостивые государыни, -- провозгласил торжественный Монтезума, -- принимая такую позу, как бы он собирался танцевать менуэт, к чему весь этот спор? По моему мнению, необходимо прежде надеть и потом уже судить. Если Анжело так настоятельно уверяет, что в этом доме есть скрытый талант, который с честью может появиться на подмостках первых европейских театров, мы сегодня же непременно прослушаем ее, и если действительно у нее окажется голос -- способный дать десять тысяч франков годового дохода, то тогда... тогда...
   -- Тогда мы попросим ее греть наши постели, -- сказала Альбертина, обращаясь к женскому персоналу труппы.
   Но в эту самую минуту вошел в комнату господин Шатулье, в сопровождении своего слуги Франсуа, несшего в руках блюда, от которых подымался густой ароматный пар.
   -- Ах, черт возьми! Наконец-таки вот и ужин! -- воскликнул Кюшо. -- Слава тебе господи, давно пора!.. Ну, за стол, господа, за стол!.. Никто не мешает вам за столом продолжать ваши рассуждения по поводу этого восьмого чуда, которое Анжело посчастливилось отыскать... Что до меня касается, то я раньше десерта не желаю даже видеть ее, а то боюсь, как бы ее присутствие не отняло у меня аппетит; на меня всегда все дивные явления природы производят такое странное действие.
  

V. ИСТОРИЯ ВИШЕНКИ

   Кюшо и госпожа Гратенбуль остались на своих местах. Остальные все разместились кому где вздумалось, по-видимому, Элодии так же мало хотелось сесть подле мужа, как Зинзинете подле Дюрозо, потому что обе дамы устроились по обе стороны подле Анжело, на которого, впрочем, не переставали бросать самые враждебные взгляды с той самой минуты, как он похвалил красоту трактирной служанки. Но, может быть, им этого показалось мало и к взглядам они хотели еще прибавить толчки и щипки, это верное оружие женщин при нападении или защите, для которого необходимо находиться в близком соседстве от врага.
   Оба блюда, поставленные хозяином посреди стола, от которых по комнате разнесся такой вкусный запах, оказались жареная утка с репой и кролик под соусом.
   Трактирщик прохаживался вокруг стола, самодовольно поглядывая на мастерскую сервировку и спеша передать гостям то, чего не было у них под рукой.
   -- Вот утка так утка, -- сказал Кюшо, в то время как Монтезума занят был разрезыванием хваленой утки. -- Это вы сами готовили, господин трактирщик?
   -- Я здесь все сам делаю, -- выпрямляясь, отвечал Шатулье.
   -- Как все! -- переспросил Дюрозо. -- Вот тебе раз! Это выходит не совсем ладно... Стало быть, и вино это вы тоже сами приготовили?
   -- Как же, тоже я.... ах, нет, нет, извините, ошибся, я говорил только об одной кухне...
   -- А, так вы только кушанья сами готовите, -- смеясь, заметил Анжело, -- ну насчет детей ваших, это как же?.. Этим кто у вас занимается?..
   Шатулье любезно улыбается.
   -- Я вижу, что вы любите пошутить, господа, но у меня, к сожалению, нет детей, а если б были, то я сделал бы их не хуже соуса... а главное, непременно уж сам.
   -- Да-с, все льстят себя этой надеждою! Впрочем, я вовсе не думаю сомневаться в добродетели госпожи...
   -- Шатулье.
   -- Госпожи Шатулье. Впрочем, уж кто решится взять себе вывеску "Безрогий олень", тот должен быть твердо уверен в себе!..
   -- Да уж там безрогий или рогатый, а все-таки же олень, -- заметила Альбертина, загребая себе горсть оливок.
   -- Нет, друг мой, -- возразил на это благородный отец, намазывая масло на хлеб, с таким видом, как бы он готовился говорить длиннейший монолог. -- Когда у оленя нет рогов, то он уже не олень. Если бы ты побыла в нотариальной конторе, то ты не могла бы не знать таких пустяков!
   -- Ну, опять Гранжерал со своим нотариусом, -- рассмеялась Зинзинета. -- Будто для того, чтобы знать толк в оленях, необходимо побывать в нотариальной конторе!.. Ха-ха-ха!..
   -- Ай!
   -- Что с тобой, Анжело? -- спрашивает Пуссемар при виде гримасы, которую сопровождает этот невольный крик.
   -- Со мною?.. Ничего...
   -- Что тебя ущипнули, что ли? -- спрашивает Кюшо, набивая рот уткой.
   -- Ущипнули?.. Вот новость!.. Да кому же меня щипать-то!..
   -- А соседке!.. -- заметил Дюрозо, искоса поглядывая на Зинзинету.
   -- Ну что ж ты, мамаша, кушаешь, что ли? Есть ли у тебя аппетит? -- перебивает Альбертина, обращаясь к матери.
   Госпожа Гратенбуль отвечает одним только наклоном головы, но не произносит ни слова, боясь пропустить случай съесть лишний кусок. У нее уж такое обыкновение -- до десерта от нее слова не добьешься, о чем с ней ни толкуй, потому что для нее нет ничего в мире интереснее еды.
   -- Утка хороша, господин Шатулье, -- кивнул Кюшо, не обращая ни малейшего внимания на слова Дюрозо, -- но я жду матлота, чтобы окончательно высказать свое мнение... Где же он?
   -- Я думал, что вы с него не захотите начать, -- сконфуженным тоном ответил трактирщик, стараясь незаметно толкнуть ногою Франсуа, который залился дерзким смехом. -- Подавай тарелки, Франсуа, и не гляди таким дураком!
   -- Как вы строги к этому бедному малому, -- наметила госпожа Рамбур, бросая нежный взгляд на Франсуа, икры которого отличались замечательною толщиной.
   -- Ах, сударыня, если бы вы знали только, что это за страшный лентяй!..
   -- Я-то лентяй?.. Да я один все в доме делаю... хоть у хозяйки спросите...
   -- Молчи, Франсуа!..
   -- Но скажите, пожалуйста, любезный Шатулье, -- прервал его Монтезума, придвигая к себе блюдо с соусом так, что едва не опрокинул его. -- Отчего же мы все видим одного только вашего работника? Говорят, у вас есть какое-то чудо вместо служанки? Покажете вы нам ее, что ли, или она у вас служит только князьям и посланникам?
   -- Чего изволите?.. -- Хозяин хитро прищурился. -- О ком это вы изволите говорить? О моей служанке Туанон, что ли? Прикажете позвать ее?.. Она, изволите ли видеть, занята там... но ежели вам угодно, то я сейчас велю ее сюда позвать.
   -- Ишь ты!.. -- пробормотал себе под нос Франсуа. -- Да вовсе не об Туанон они и толкуют!
   За это рассуждение бедному Франсуа опять достался хороший удар по ногам, но Анжело тут же воскликнул:
   -- Господин Шатулье, я опишу вам приметы. Мы говорим о молодой девушке, лет восемнадцати, хорошенькой, стройненькой брюнетке, с прелестными черными глазами, в коротенькой юбочке, белой кофточке и с фуляровым платком на голове, о прелестном создании, способном вскружить голову всему свету. Это, что ли, Туанона?
   -- Туанон пятьдесят семь лет от роду, она рыжая и с усами, -- сообщил Франсуа, заранее отодвинувшись от хозяина.
   -- О! В таком случае мы вовсе не о ней говорим.
   -- Это вы, верно, нашу Вишенку изволили видеть.
   -- Вишенку?.. Вот странное имя-то!.. А, господин Шатулье, у вас есть горничная, которую зовут Вишенка?
   -- Покажите же нам эту молодую девушку, которую наш товарищ так расхвалил нам.
   Трактирщик постарался принять на себя насколько возможно важный вид: начал откашливаться, сморкаться, так что Альбертина не выдержала:
   -- Что он, воззвание, что ли, собирается нам прочесть?
   Но господин Шатулье, понимая, что имеет дело с артистами, за обязанность себе поставляет присоединить к словам и жесты, и начинает следующий рассказ:
   -- Господа артисты и артистки... так как вы сами мне сказали, что вы все здесь артисты...
   -- Да, все, все...
   -- Более или менее, -- шепчет Альбертина.
   -- Разумеется, все, что есть у меня в доме, к нашим услугам.
   -- И жена ваша тоже, господин Шатулье?
   -- Да замолчи что ли, Анжело, ты то и дело перебиваешь!..
   -- Что же касается до этой молодой девушки... до Вишенки, которую вот они встретили... то я вам должен сказать, что она точно наша служанка... но и не служанка, она точно живет с нами, но она нам не прислуга... Я не знаю, как объяснить вам это...
   -- Да, действительно, объяснение ваше не совсем ясно.
   -- Так, стало быть, тут есть какая-нибудь тайна?..
   -- А, так ваша Вишенка не на шутку героиня романа?
   -- Да рассказывайте уже, рассказывайте...
   -- Только в другой раз перцу меньше в соус кладите, -- замечает Кюшо. -- Положим, это придает вкус, нет спору, но нёбо-то вырывать, мне кажется, незачем?..
   -- Это, сударь, не я виноват, верно, Туанон чего-нибудь переложила.
   -- Да отстаньте с вашим соусом. Ну-с, рассказывайте нам историю молодой девушки...
   -- А матлот-то?.. -- жалобно вопросил Кюшо.
   -- Потом! Потом!
   -- Успеешь, ведь торопиться некуда!.. Ну-с, господин трактирщик, мы слушаем.
   -- Ну-с, изволите видеть, тому назад лет пятнадцать... да, точно ровно пятнадцать лет и один месяц, теперь у нас июль, а это было в конце июня, я уже был женат, и мы содержали уже эту гостиницу... ну славы, известности такой еще у нас тогда не было... но ведь эдакие прочные репутации в один день не приобретаются... жена моя в то время не страдала еще подагрой...
   -- А у вашей жены подагра, господин Шатулье?
   -- Да, подагра, а ей только сорок лет!..
   -- В самом цвете лет! -- со вздохом произносит госпожа Рамбур.
   -- О, да, сударыня!.. И какой цвет-то еще... и вдруг подагра!
   -- Мы требуем историю молодой девушки...
   -- Продолжаю, продолжаю... Франсуа, да ступай, что ли, принеси вина, ведь видишь, что бутылки пусты... Какого прикажете, господа? Такого же?
   -- Да, да.
   -- Только чтобы оно было получше, -- замечает Кюшо.
   -- Итак, дело было в том, мы с женою сидели на лавочке, у ворот и ели вишни -- в тот год на них был урожай... вдруг видим, к нам подходит какая-то женщина и ведет за руку маленькую девочку. Женщина похожа была на кормилицу и одета была как деревенские жители, но это был не наш местный национальным костюм, а скорее что-то похожее на костюм жителей южных провинций. Девочка, которой от роду могло быть года два, была премило одета, одним словом, все в них доказывало, что они люди зажиточные. Женщина, как теперь вижу, низенькая, толстенькая и краснощекая, несла под мышкой узелок. Подойдя к нам, она была вся в поту и, вытирая лицо, проговорила:
   -- Мы с тобой здесь подождем дилижанса, едущего в Париж, и возьмем себе в нем место.
   -- А вы издалека да еще и пешком с этим ребенком? -- спросила ее жена.
   Она отвечала нам, что она действительно издалека, но что пришли они не пешком, что до Немура она доехала с одним торговцем шелковыми материями, предложившим ей место в своем экипаже, что этот купец ссадил ее в Немуре и отправился далее, потому что путь ему не лежал в Париж, куда отправлялась она, но что ей сказали, что она найдет множество удобных случаев закончить предпринятое путешествие. Впрочем, ей было совершенно все равно, прождать лишний день или два, потому что она не очень торопится...
   -- Франсуа, откупоривай же бутылку... Покуда женщина рассказывала нам все это, бедная девочка бросилась на корзинку с вишнями, которую держала моя жена, и принялась есть их целыми горстями, с удовольствием, доходившим до жадности.
   -- Пусть себе ест, сколько хочет, не мешайте ей, -- заметила нам женщина, -- она обожает вишни, и к тому же они вовсе не вредны. -- И, говоря это, женщина сама горстями хватала вишни из корзины и глотала их целиком, вместе с косточками.
   Между тем она заказала мне обед. Покуда я занялся обедом, жена моя, оставшаяся в зале с путешественницей и девочкой, продолжавшей есть вишни, спросила у кормилицы, мать ли она ей приходится. Женщина отвечала, что нет, что она только ее кормилица и что она именно везет ее к отцу, что отец девочки -- человек богатый, хотел нанять в окрестностях Парижа домик и поместить ее там с девочкой, для того чтобы иметь возможность как можно чаще навещать ее. К несчастию, разговор на этом закончился, потому что в эту минуту я подал обед, и путешественница села за стол вместе с девочкой. Аппетит у этой женщины был хороший, и она ела много. Ей понравилась моя кухня, что, впрочем, вовсе не удивительно. Девочка кушала меньше и скоро встала из-за стола, чтобы пойти играть во дворе. Женщина долго ела... Сами посудите, ведь нельзя же было мне сказать ей вдруг: "Берегитесь, сударыня, так много кушать нездорово"?.. Ведь всякий человек сам должен знать, сколько может влезть в него. Когда обед был совершенно окончен, то путешественница сказала моей жене:
   -- Я прилягу на минутку отдохнуть. Приглядите, пожалуйста, за моей девочкой, и если в случае проедет мимо какой-нибудь дилижанс по дороге в Париж, то разбудите меня, я тотчас же вскочу, я раздеваться даже не буду.
   Так все это и исполнилось. Жена моя проводила ее в особую комнату, где была приготовлена кровать с хорошей постелью, на которую путешественница бросилась со словами:
   -- Как же я славно засну... приглядите без меня за моей девочкой.
   Жена притворила дверь и спустилась вниз. Ребенок все играл перед домом, на дворе. Нам нетрудно было приглядывать за ребенком, потому что проезжих в этот день, кроме них, не было ни души.
   Между тем прошло уже несколько часов. Не проехало ни одного дилижанса по дороге в Париж, тем не менее жена говорит мне:
   -- Однако наша путешественница долгонько-таки спит! Не пойти ли мне разбудить ее?
   Я отвечал ей на это:
   -- Ведь эта женщина сказала нам, что она вовсе не торопится в Париж, и потому я не вижу, чем она мешает нам, спит себе да спит на здоровье! Еще обидится, пожалуй, зачем ее будят, когда она сама не позвонила.
   -- А как вдруг она занемогла? Ведь она как ела-то...страсть! Нет, я лучше пойду, посмотрю, не надо ли ей чего.
   С этими словами жена моя ушла и отправилась наверх, в комнату путешественницы. Не прошло минуты, как я слышу, она зовет меня, да таким испуганным голосом, что я сам невольно перепугался и бегом побежал по лестнице.
   -- Ради бога! -- кричала она. -- Посмотри скорей на эту женщину, я сама не знаю, что с нею, сон это или нет, но только я звала, толкала ее, она все не отвечает.
   Я подошел... я сразу догадался, что произошло ужасное. Несмотря на это, я созвал людей, соседей, затем со всех ног бросился в Немур за доктором, которого и привез с собою. Но напрасны были все усилия возвратить бедную женщину к жизни... она умерла. Доктор объявил, что это прилив крови, удар, причиненный, быть может, неумеренной едой... и этими проклятыми вишнями, которых она наелась до обеда... да еще с косточками.
   Наконец, все, что он ни делал, чтобы возвратить путешественницу к жизни, не послужило положительно ни к чему... Она умерла, и умерла, не произнеся ни слова, не сказав даже своего имени, ни откуда она.
   Можете легко судить, господа, каково было наше положение с женою. Бедная девочка, которая еще не умела говорить, и эта мертвая женщина, которая навеки умолкла. Отправились за местными властями. Пришел мэр вместе с мировым судьею: стали расспрашивать ребенка. Бедняжка не догадывалась даже о случившемся несчастии и продолжала себе играть. Господин мер несколько раз переспрашивал у нее, как ее зовут, а она отвечала: то "Лина", то "Калина" то "Нинина". Из чего господин мэр мог заключить только, что ее зовут или Каролина, или Селина, или Катерина. Стали добиваться у нее, как зовут ее кормилицу, она отвечала только: "мамаша" или "нанаша". Из этого невозможно было почерпнуть никаких сведений для поиска ее родителей. Тогда мэр потребовал, чтобы ему подали узелок, который был при путешественнице, и открыл его: в нем нашли кой-какое платье и белье для нее и для ребенка. На одежде кормилицы было две буквы: В и Д, а на девочке -- одна только К. У путешественниц имелся еще старый кожаный портфель и в нем, тщательно завернутые в бумаги, два банковых билета, один в тысячу франков, другой в пятьсот. Моя правда вышла, я говорил, что они были люди не бедные. Но во всем этом не было ни малейшего указания ни на имя кормилицы или девочки, ни на имя родственников этой последней. В портфеле кроме денег была еще одна карта, а именно бубновая дама, на которой написано было следующее: "Будьте в Париже к началу августа, сожгите все мои письма. Я всякий день буду высылать к вам навстречу, в контору дилижансов". Но ни подписи, ни адреса. Наконец, раздев ребенка, для того чтобы внимательно посмотреть, нет ли на ней какой-нибудь заметной родинки... оказалось, что никакой... нашли у нее на шее маленький медальончик, на волосяной цепочке. В этом медальончике, которого мы прежде не заметили, потому что он спрятан был под рубашечкой, за стеклом, тщательно сделан быль вензель из волос. Это было во-первых К, затем А и потом другое А... а под всем этим есть цветок не то какой-то странный знак Г. Мэр уверял, что это по-китайски и что таких знаков не видел никогда в жизни, кроме одного только раза, на какой-то материи, привезенной из Китая.
   Впрочем, медальон был заделан наглухо, так что открыть его было невозможно. Это, вероятно, сделано было из предосторожности, для того, чтобы не потерялся вложенный в него вензель.
   Покуда господин мэр рассуждал с почетными обывателями, собравшимися для того, чтобы подать каждый свое мнение -- и надо отдать и справедливость, все мнения, совершенно несогласные между собою, отчего не выходило ничего, кроме всеобщего спора, -- жена толкнула меня локтем, и на ухо шепнула мне:
   -- Послушай, попка... это она меня называла попкой, ведь тогда еще у нее подагры-то не было!.. Ежели ты хочешь, попка, то мы оставим эту девочку у себя. Своих детей у нас нет, она нам их заменит, а в случае если и свои дети пойдут, ей все-таки в гостинице всегда найдется место.
   Мне и самому такая мысль пришла в голову. Кстати, у меня был в это время срочный платеж, и я не знал, как выпутаться из беды... Конечно, я бы и без денег взял к себе ребенка!.. Но те полторы тысячи франков, которые найдены были у кормилицы, выручили меня из большой беды. Принимая в уважение все это, я предложил господину мэру оставить у меня эту девочку, которая так неожиданно осиротела у меня в доме.
   Господин мэр посоветовался с остальными членами, и после долгих совещаний пришли к следующему решению:
   -- Если вы согласны взять на себя все попечения об этом ребенке -- образовать и научить ее настолько, насколько можно образовать и научить в нашей стороне, и, главное, если вы обещаетесь всегда хорошо обращаться с ней, то вам представится право располагать ее деньгами по вашему усмотрению... с прибавлением к ним еще восемнадцати франков, найденных в кармане у ее кормилицы. Эти деньги вполне вознаградят вас за все издержки, которые вы сделаете для нее. Но вы должны также обязаться беречь этого ребенка, не выгонять ее, когда она уже вырастет. В случае же, если она сама захочет оставить вас, то вы тоже не вправе будете силою удерживать ее, она должна быть совершенно свободна. Наконец, вы должны навсегда оставить при ней и этот медальон с волосами, и бубновую даму, на которой написано несколько строк. Только это поможет ей когда-нибудь отыскать родных.
   Я дал торжественное обещание исполнить все то, чего от меня требовали, и смело могу сказать, господа, что свято исполнил свое обещание. Так как мы, в сущности, все-таки не знали хорошенько имени ребенка, то и прозвали ее Вишенкой в честь ягод, которые она так любит, а также в воспоминание о бедной кормилице. И вот уже пятнадцать лет прошло с тех пор, а никто еще не осведомился в этой стороне ни о ребенке, ни о женщине, умершей в нашем доме.
   Вишенка наша получила образование: она умеет читать, писать и даже считает немножко... Голос у нее что твой соловей, что ни услышит, все споет, и что ни увидит -- все переймет. Стоит каким-нибудь бродящим музыкантам пропеть или проплясать перед нашими окнами, и на другой же день Вишенка наша и поет, пляшет так же. Одним словом, вы сами видите, что я не обманул вас, что эта девушка здесь живет вовсе не в прислугах. Она здесь почти совершенно свободна... Впрочем, у нее престранный характер: то она весела, прыгает, поет, пляшет целый день, словно подученная, то вдруг сделается грустна, задумчива, молчалива, и все это без всякой очевидной причины... Но, делать нечего, мы к этому уже привыкли и не мешаем ей.
   Господин Шатулье, в заключение рассказа своего, отвесил низкий поклон своим слушателям, но трактирщик сказал далеко еще не все. Он, видимо, старался не упоминать ни о красивом личике, ни о грациозной талии Вишенки, тогда как в душе он глубоко ценил то и другое, и чем более росла молодая девушка, тем более усиливалась привязанность к ней господина Шатулье. С тех пор как Вишенке исполнилось шестнадцать лет, привязанность эта начала проявляться во множестве маленьких услуг, знаков внимания, нежных ласк и ласковых слов, которые Вишенка принимала сначала с искренней благодарностью и которыми затем начала сильно тяготиться. Наконец не осталось уже ни малейшего сомнения относительно свойства чувств господина Шатулье, который, не довольствуясь знаками вниманиями и ласками, принялся за вздохи и нежные признания. Молодая девушка, с должным уважением выслушивавшая все, что говорил ей трактирщик, покуда она видела в нем только своего благодетеля, самым бесцеремонным образом прогнала его, когда он вздумал принять на себя роль влюбленного, и объявила, что при новой попытке почтенного Шатулье на донжуановские проделки она все расскажет его жене.
   Трактирщик, боявшийся жены как огня, поневоле должен был отказаться от всех своих любовных притязаний, но, оскорбленный равнодушием молодой красавицы, принялся за новую тактику. Он с утра до ночи придирался к Вишенке, бранил ее за все, что бы она ни сделала, и обращался с нею хуже, нежели с последнею из прислуг. Тем не менее, продолжая питать в душе своей все ту же страсть к молодой девушке, он ревновал ее ко всем мужчинам, которые останавливались в гостинице, наотрез запрещал ей прислуживать им. Он старался даже прятать ее, но это ему не удавалось, потому что молодая девушка, не слушаясь его предостережений, беспрестанно вырывалась и выбегала. В силу тех же соображений он запретил ей выходить и при актерах.
   Весь драматический кружок с большим вниманием слушал рассказ господина Шатулье. Все, что похоже на роман, естественно, должно нравиться артистам, которых вся жизнь, большею частью, есть один только длинный, беспрерывный роман.
   -- Из истории этой молодой девушки можно сделать отличную драму! -- заметил Дюрозо.
   -- А развязка-то? Развязку откуда взять? -- спросила его Элодия.
   -- Когда я служил у нотариуса, -- вмешался Гранжерал, -- так писал водевили на сюжеты гораздо менее интересные, нежели этот...
   -- Но кто же были ее родные?
   -- Возможно, какие-нибудь знатные, богатые люди...
   -- Во-первых, она непременно дитя любви, плод какой-нибудь преступной интриги... То, что написано на этой карте, приказание сжечь все письма, все это ясно указывает на существование какой-то тайны, на опасения...
   -- А медальон-то, медальон-то этот с волосами...
   -- Когда-нибудь да найдет она по всему этому своих родных...
   -- Мне кажется, что они не слишком-то усердно принялись за розыски... Надо было отправить нарочных по всему тракту, от самого Парижа и до той деревни, где жила кормилица.
   -- Они, верно, так и сделали, но ведь ты слышал, что вместо того, чтобы ехать в общественном дилижансе, эта женщина воспользовалась случаем, чтобы доехать сюда, что, быть может, было ей вовсе не по дороге и что именно и заставило потерять ее следы.
   Среди всех этих разнородных толков одна только госпожа Гратанбуль молча сидела, уткнув нос в свою тарелку. Альбертина, которая иногда оказывала величайшее уважение к словам и мнениям своей матери, а иногда, напротив, нимало не стесняясь, гнала ее чуть ли не к черту, вдруг воскликнула:
   -- Однако же, почтеннейшая госпожа Гратанбуль, что ж ты нам ни слова не говоришь о своем мнении насчет этой молодой девушки? Как ты думаешь, знатного она рода или как мы, грешные?
   Но суфлерша, верная раз принятому правилу не произносить ни слова, прежде нежели доесть все, что лежит на тарелке, вместо ответа начинает подмигивать, подмаргивать и протягивает стакан, знаками показывая, чтобы ей налили вина.
   Утомленный этой однообразной пантомимной, Анжело обратился к трактирщику:
   -- Ну-с, почтенный хозяин, теперь потрудитесь прислать к нам вашу Вишенку. После всего того, что вы нам сейчас рассказали, все мы желаем видеть ее.
   -- А матлот-то как же? -- спросил Кюшо. -- Я и с ним тоже нетерпеливо желаю познакомиться.
   Шатулье, по-видимому, внезапно озарила какая-то светлая мысль.
   -- Сию минуту, -- произнес он, выходя из комнаты, -- сию минуту, господа, я буду иметь честь представить вам и Вишенку, и матлот.
  

VI. НЕОБЫКНОВЕННЫЙ МАТЛОТ

   -- Однако же, господа, Вишенка Вишенкой, а дело делом, -- заметила Элодия, -- так как мы намерены начать наши представления завтра в Не-муре, то не мешало бы нам решить окончательно, что мы дадим.
   -- Во-первых, завтра начать представление невозможно, надо прежде ознакомиться с самим зданием театра и посмотреть хорошенько, что можно дать там...
   -- Вот еще новость, Монтезума, да не все ли нам равно, мал театр или велик?.. Кто давал "Роберта" в амбаре, а "Каменного гостя" в заднем помещении кондитерской, тот, мне кажется, ничего не боится и не стесняется. Нет вещи в мире, которой, в конце концов, нельзя было бы устроить так или иначе. Чего нельзя дать, то можно пропустить.
   -- Пропустить!.. Это все прекрасно!.. Ну, а как мы примемся пропускать так усердно, что под конец не останется ровно ничего?
   -- Сколько вы ни пропускайте, все не сделаете того, что мы проделывали, когда играли в Сен-Кентен... Объявим, бывало, спектакль объема неслыханного, две пятиактных драмы, да четыре водевиля на прибавку, словом, суток на двое, но так как двое суток играть все-таки нельзя, то мы возьмем да драмы-то и валяем прямо с пятого действия. Вот вам и сокращение.
   -- Ну, а кто приезжал с самого начала представления, те что говорили?
   -- Мы уверяли их, что четыре первых действия сыграны были до них. Мало ли там что они затесались в театр до поднятия занавеса; стояли на своем, да и только.
   -- Ты мне напоминаешь одного автора, который, когда я служил в театре Одеона в Париже, неотступно приставал к директору, чтобы он дал какую-то его пьесу, и однажды, за положительным отказом директора, потому что она одна займет весь вечер, серьезно отвечал: "А вы начните представление до открытия кассы".
   -- Я согласна с Элодией, -- заметила Зинзинета, -- пора нам подумать о том, что мы дадим в Немуре...
   -- О, дети мои, дайте хоть пообедать-то спокойно. Успеете за десертом потолковать об этом. Взгляните на почтенную госпожу Гратанбуль и берите пример с нее. Ни за что на свете не согласится она трактовать о самом важном деле, до тех пор, пока не наполнится до последней степени возможности...
   -- Наполнится? Это еще что за гадость?..
   -- Сделай милость, Кюшо, выражайся как-нибудь поучтивее, когда говоришь о моей матери. Что за выражение такое, наполнится... Точно лохань какая-нибудь...
   -- Ах, боже мой! Ну, наполнится, насытится, напичкается, не все ли равно. Ведь на поверку-то, все одно и то же... Видишь, сама матушка твоя и та не обижается! Она себе подчищает да подчищает на тарелочке, только за ушами пищит... Даю тебе честное слово, что во внутреннем ее помещении не останется ни одного пустого уголка.
   -- Ты употребляешь во зло ее терпение... Ты знаешь, что она в эту минуту не будет отвечать тебе... Но берегись... Она у тебя тоже в долгу не останется... У матери язык-то тоже не уступит твоему, не в карман он у нее спрятан.
   -- Где он у нее спрятан, я не знаю, но только в Фонтенебло он у нее куда-то далеко запропастился, потому что, когда шли "Свои собственные соперники", я за всю пьесу не мог добиться от нее ни одного слова.
   Альбертина собиралась защитить мать, хотя та, по-видимому, не обращала ни малейшего внимания на все, что говорилось вокруг, но в эту минуту в комнату вошла Вишенка, неся блюдо с матлотом.
   -- Вот матлот, который хозяин велел подать вам, господа, -- говорит она, грациозно приседая перед присутствующими.
   Появление молодой девушки, о которой было столько толков и которую все ждали с таким нетерпением, произвело в зале всеобщее движение. Мужчины разглядывали ее с удвоенным вниманием, как бы стараясь проверить все то, что насказал об ней один из их товарищей, и на лицах их выражается полнейшее одобрение всему виденному и слышанному. Что касается до женской части труппы, то, хотя они по первому порыву, который, по словам одного из известных дипломатов, всегда бывает правильным, и нашли, что она очень хороша собой, но потом начали искать в ее наружности всевозможные недостатки.
   -- Да, недурна при большом освещении, лицо это, должно быть, довольно эффектно... Но есть сотни женщин лучше нее, на которых не обращают никакого внимания.
   -- Главное, контуры лица очень вульгарны.
   -- Возьмите все черты этого лица порознь, и вы не найдете ни одной правильной.
   -- Какое мне дело до этого, -- воскликнул Анжело, -- когда вместе они очаровательны, восхитительны?.. Я не черты лица стараюсь рассмотреть в женщине... Эдак мне пришлось бы влюбиться в правильный, греческий нос. Несмотря на то что подле него был бы безобразный рот и совершенно черные, гнилые зубы?.. Еще раз повторяю вам, что женщина нравится мне по общему выражению всего ее лица, по гармоничности всей ее особы. Неужели же вы воображаете себе, что мы, когда влюбляемся в женщину, то разбираем ее по ниточкам, по черточкам... Эге, да вам бы всем тогда плохо пришлось, ведь вы сами знаете, что совершенства в мире нет.
   -- Анжело, не смейте говорить дерзостей! Неужели же мы не имеем права выразить свое мнение об этом чуде, о котором вы нам все уши прожужжали.
   -- Выражайте, выражайте, но будьте уверены в одном только, что все ваши рассуждения относительно хорошенькой женщины не убавят в мужчинах ни удивления к ее красоте, ни желания обладать ею, а, напротив, еще сильнее разожгут и то и другое.
   -- О, это мы и без тебя знаем. Мы хорошо понимаем, на что способны мужчины!.. Они также ну, я не хочу сказать этого слова, но без сомнения, понимают меня.
   -- Она очень мила... очень... -- заключил Монтезума, -- ее хорошо бы заставить протанцевать болеро... или качучу... У нее совершенно испанская головка...
   -- Вот бы в субретки-то, в мольеровекую комедию, -- проговорил вполголоса благородный отец.
   -- А к нотариусу в контору тоже годится? А, Гранжерал, годится, что ли?
   -- Надо бы попросить ее спеть что-нибудь, -- заметил Дюрозо.
   -- И не проплясать ли уж ей кстати?.. -- насмешливо предложила Зинзинета.
   -- Им только дай волю, они ей и другое еще занятие найдут! -- вскинулась Альбертина. -- Господи боже мой! Что только за свиньи эти мужчины! Молодец я, право, что я их так часто надуваю!
   -- А часто-таки, Альбертина?
   -- Часто! Часто! Частехонько!..
   Предмет всех этих разговоров и споров, казалось, вовсе не замечал, что на нее обращено всеобщее внимание. Правда, что в свою очередь и она с не меньшим любопытством разглядывала актеров, а и особенности актрис. Очевидно, она смотрела на них как на какие-то высшие, избранные создания, которые имели полное право гордиться своим положением и своими заслугами и достоинствами. Дело в том, что Вишенке удалось как-то раз побывать в театре в Немуре, и от этого вечера осталось в ее душе глубокое, неизгладимое впечатление восторга.
   Однако глаза молодой девушки, перебегая от одного к другому, чаще и охотнее всего останавливались на красивом лице Анжело. Уж не потому ли, что она заранее знала, что встретится с пристальным взглядом молодого человека, устремленным на нее?.. Это внимание, очевидно, нравилось молодой девушке и льстило ее самолюбию. Притом же первый любовник был очень хорош собою, а женщинам ведь тоже не запрещено ценить это достоинство, так же как ценят его мужчины...
   -- Не споете ли вы нам что-нибудь? -- спросил Анжело у Вишенки.
   Молодая девушка присела и, краснея, отвечала:
   -- Я бы очень охотно спела, но я ничего не знаю, кроме местных народных песен.
   -- Ну что же, -- пожал плечами Монтезума, -- чем это не музыка? Во всех этих песнях и есть свой, особый шик, так что иногда под них танцевать захочется.
   -- Вот интересно послушать-то? -- замечает Элодия.
   Вишенка запела, в припеве несколько раз повторив, что: "Нету в мире ничего вкуснее баранов!.."
   Альбертина не выдержала:
   -- Кто сочинил эту песню, мясник или кто другой?
   Все женщины дружно расхохотались, зато мужчины наперебой говорили Вишенке любезности по поводу ее прелестного голоса, о достоинствах которого она, по-видимому, сама даже не имеет понятия.
   Одна только госпожа Гратанбуль не высказала еще своего мнения по поводу молодой девушки. Она удовольствовалась тем, что повернула голову по направлению к ней, но вслед за тем снова перенесла взгляд на матлот и сделала знак Кюшо. Тот сразу понял, в чем дело, и, придвигая блюдо, торжественно провозгласил:
   -- Матлот, господа, матлот, пожалуйте... Во-первых вам, достоуважаемая госпожа Гратанбуль... запах славный... и главное, аппетитный... Ах, черт возьми, раки!.. Да это гораздо лучше, нежели я воображал себе... Кому бы мне положить... Они все загляделись на эту девочку и не только ничего не видят и не слышат, но, прости им бог, даже, кажется, и есть-то, и то не хотят...
   -- Ну, вовсе не загляделись, просто глядим, -- возразила Элодия, -- передай-ка мне матлота, любезный друг...
   -- Нет, что до меня касается, то я именно загляделся, залюбовался, -- говорит Анжело, нарочно стараясь злить своих товарок по искусству.
   -- Стало быть, ты и матлота не хочешь?
   -- Почему же не съесть... из этих великолепных рук, это, должно быть, великолепное кушанье.
   -- Ну а ты, Монтезума. Ты в каком положении...
   -- В каком бы там ни был, а рыбы ты мне все-таки положи... рыба все-таки лучше всего остального...
   -- Вот, кажется, рыба... нет... ах, вот!.. Опять не то!.. Что за странность! Никак не найду рыбы!..
   -- Послушай, однако, Кюшо, что это мне ты положил одних только хлебных корок...
   -- А мне одних грибов...
   -- А мне одного луку...
   -- Неужели?.. Ну, что же мне с этим делать?.. Что мне на ложку попадается, то я вам и даю... В этом матлоте страсть сколько навалено корок, грибов и луку. Однако же мне очень хотелось бы приберечь себе хоть один хвостик от рыбы, ведь это блюдо я сам и заказывал, потому именно, что я до смерти люблю его.
   -- Да ты себе не только хвостик, а всю рыбу, кажется, оставил, потому что мне не дал положительно ни кусочка...
   -- Ни мне тоже.
   -- Ни мне...
   -- Нет, быть не может!.. Как, у вас вовсе нет рыбы?..
   -- Мне попался один рак, только и всего.
   -- А мне какая-то красненькая рыбка, препротивная... Я уверен, что она долго и мирно проживала в какой-нибудь стеклянной банке.
   -- Послушай, Кюшо, если ты налима не даешь никому, всего себе оставил, так ты бы хоть карпа мне дал...
   -- Да и того нет... Сколько я ни ищу, кроме самой мелкой рыбы нет решительно ничего!..
   -- Это что ж нам такое приготовили, интересно было бы знать!..
   Раздавая кушанье всем по тарелкам, Кюшо отложил в сторону несколько кусочков, похожих на кусочки налима, которые и приберегал, по причине их особой редкости в этот день, и которыми поделился с одною только госпожою Гратанбуль. Но вдруг мать Альбертины, до сих пор хранившая самое упорное молчание, прервала его, чтобы пронзительно вскрикнуть.
   -- Ну, этого еще недоставало! Теперь мамаша давиться начинает? -- сказала Альбертина. -- Что, ты, верно, костью подавилась, да?..
   -- Да, как бы не кость! Хороша кость! -- произносит наконец суфлер женского рода голосом, в котором гнев и нетерпение смешиваются с негодованием. -- Да это они мне птичье горло положили вместо налима. Да, настоящее птичье горло!.. Это или курица, или индейка!..
   -- Ну, что за вздор, быть этого не может!.. Подождите-ка, дайте мне отведать, вот у меня тут тоже есть кусочки...
   И Кюшо, храбро принявшись за один из лежавших перед ним кусков, вскоре вскрикивает не хуже госпожи Гратанбуль:
   -- Верно, верно. Это настоящее птичье горло... Госпожа Гратанбуль нимало не ошиблась. Нет, ото уж из рук вон!.. Как подать нам рыбное блюдо на птицы!.. Каково вам это покажется!..
   -- Ни карпа, ни налима.
   -- Никому ни кусочка.
   -- Какие-то красненькие рыбки и раки, вот вам и все...
   -- Да это преуморительно!.. Я нахожу эту выдумку прелестной!
   -- А я вовсе нет!.. Это просто низость! После итого черт знает что мы теперь едим!
   -- Не знаете хоть вы, моя красавица, отчего это у нас на столе очутилось рыбное блюдо, сделанное из птицы и непонятно чего?
   Давно уже Вишенку разбирал смех, но когда Кюшо обратился к ней с этим оригинальным вопросом, то она не выдержала окончательно и расхохоталась как безумная.
   -- Да я-то почем знаю, господа, -- отвечала она, -- я тут ровно ни при чем!
   -- Ведь мы же вас не упрекаем, -- замечает ей на это Анжело, -- мой товарищ просто спросил, не знаете ли вы, в чем тут дело.
   -- Да, -- вмешался Дюрозо, -- просто с целью узнать, не обычай ли уж здесь такой, чтобы рыбные блюда готовить с птицей!
   -- Нет, сударь, этого я не думаю... Но что же делать, когда рыбы нет, а гости непременно требуют...
   -- Да, конечно, тогда приходится хозяину самому приготовлять уж, кстати, и рыбу. Послушайте, однако, господа, будемте справедливы, ведь чем же мы-то сами лучше делаем, когда исполняем целые оперы без музыки, представляем осады и сражения, не имея под рукою ни одного солдата, являемся в роли диких в пастушеских костюмах или выпускаем на сцену Амура в образе достоуважаемого Пуссемара. В сущности, я прихожу к тому убеждению, что господин Шатулье просто умный, находчивый человек, и поднимаю тост за здоровье его рыбного соуса с птицей!
   Речь Анжело мгновенно превращает в веселость возбудившуюся было всеобщую досаду. Все, за исключением одной только госпожи Гратанбуль, решили, что лучше всего посмеяться над выдумкой Шатулье. Гранжерал принялся уверять, что он не такие еще штуки проделывал в нотариальной конторе, а Дюрозо пресерьезно предлагал простить трактирщика и выразить ему всеобщее одобрение по поводу сервированного им блюда.
   Предложение это было единодушно принято. Послали за Франсуа, которому приказали позвать хозяина, а Вишенка, присутствовавшая при всей этой сцене и видевшая, что все окончилось одной шуткою, возымела с этой минуты еще большее благоговейное уважение к этой профессии, члены которой видят все в розовом цвете.
  

VII. ВЕСЕЛОЕ ПОСЛЕОБЕДЕННОЕ ВРЕМЯ

   Господин Шатулье вошел робко, держа шапку в руках и с лицом человека, ожидающего себе непременных неприятностей. Он поочередно окинул взглядом всех членов собравшегося общества и с удивлением обнаружил только веселые или насмешливые лица.
   -- Вы изволили звать меня, господа, -- смиренно и покорно проговорил он.
   -- Милости просим, хозяин, милости просим, примите искреннее поздравление наше.
   -- Ну уж, надо вам честь отдать, вы повар доселе невиданный и неслыханный!
   -- Вы далеко оставили за собою всех своих предшественников!..
   -- Всевозможные Роберы, Ватели и прочие кулинарные знаменитости перед вами, положительно, ничего не значат!..
   -- А уж в особенности Ватель... Вот дурак-то был, не тем будь помянут!.. Уж вы бы не пришли в отчаяние и не застрелились, как он, не правда ли, господин Шатулье?
   -- Извините, господа, но я должен сознаться вам, что мне совершенно неизвестна история этого господина Вателя!..
   -- Вы не знаете его истории?.. Это вот, видите ли, был королевский повар, придворный метрдотель. Однажды за званым обедом, который давал Людовик XIV, Ватель, видя, что ожидаемая им провизия опоздала, и не в силах будучи перенести бесчестия дурно сервированного обеда, в припадке отчаяния заколол себя шпагой. Что же до вас касается, господин Шатулье, то вместо того, чтобы приходить в отчаяние, вы сказали бы себе: "А, рыба опоздала!.. Ступайте на птичий двор! Там есть налимы, карпы и всевозможная рыба, переодетая в индейки, кур и цыплят".
   -- Вы истинный гений, истинный талант, вероятно, вы изобретатель знаменитого блюда "жандармские панталоны под острым соусом"; может быть, и еще кто-либо воспользовался этой идеей, но она должна была родиться в вашей голове.
   Удивленный трактирщик не знал, что отвечать на эти слова: смеяться или обидеться, но так как вокруг него все громко хохотали, то и он сообразил последовать всеобщему примеру и, кланяясь, бормотал:
   -- Я очень рад, что вы все довольны, вы знаете, что я всегда стараюсь угодить...
   -- Еще бы, но мы действительно довольны, особенно хорош матлот, мы еще ничего подобного не едали, не правда ли?
   -- Конечно, таких даже нет у Вефура и у братьев Провенсо. Чтоб попробовать такого кушанья, нужно зайти в гостиницу "Безрогий олень", вам это кушанье доставляет честь, господин Шатулье, мы будем говорить о нем во всех городах, где любят хорошо покушать. Наверно, это привлечет к вам много новых посетителей.
   -- Но, господа... Мне, право, совестно...
   -- Я предлагаю тост за здоровье господина Шатулье!
   -- Непременно.
   -- Выпьем в честь матлота, приготовленного без рыбы, потому что здесь рыба была бы лишней, уничтожьте также раки -- это роскошь, в крайности и грибы может заменить картофель.
   -- Господа, ведь не простое же вино мы будем пить за здоровье нашего хозяина?
   -- Господа, ведь мы при деньгах, нельзя ли шампанского?..
   -- Да-да, шампанского!
   -- Ты говоришь как Конта, -- сказала госпожа Гратанбуль, у которой развязался язык с тех мор, как она кончила кушать.
   Один только благородный отец проворчал:
   -- Шампанского... к чему шампанского?.. У нас есть деньги -- это правда, но вопрос, долго ли еще они будут. Иногда имеешь дело с такой неблагодарной публикой...
   -- Оставь же нас в покое, Гранжерал, ты будешь Тартюфом, и золотой дождь польется на нас. Итак, господин Шатулье, есть ли у вас шампанское? Только дайте настоящего, мы уже достаточно испробовали ваши произведения и не сомневаемся в вашей способности делать отличные вина, но хорошенького понемножку.
   -- Господа, у меня настоящее шампанское Си-льери.
   -- С уговором, мы сначала попробуем, если нехорошо, вы его унесете.
   -- С удовольствием, господа, я бегу, сейчас все будет готово... Вишенка, иди со мной в погреб.
   -- Нет, нет, возьмите с собой Франсуа и оставьте с нами эту хорошенькую девочку, вы это должны для нас сделать, господин Шатулье.
   Трактирщик, весьма довольный, что отделался шутками, поспешил за шампанским и подал его с особенно самоуверенным видом. Это была действительно единственная вещь, к которой он не приложил своего искусства подделывать, потом накрыл стол, расставив сыр, фрукты, варенье, пирожные, приготовленные им самим и уже потому невкусное.
   Шампанское, одобренное Кюшо и госпожой Гратанбуль, выпилось быстро, опорожненная бутылка заменилась другой, все становятся веселее: Элодия поет из оперы, Зинзинета из водевиля, Альбертина -- веселую песенку, госпожа Рамбур напевает несколько чувствительный романс, Пуссемар ей вторит, меж тем как госпожа Гратанбуль бьет такт ножом по стакану. Гранжерал декламирует из Мольера, Дюрозо рассказывает что-то, Кюшо пьет и не слушает его. Анжело любезничает с Вишенкой, берет ее за руку, угощает шампанским, от которого она отказывается. Монтезума встает со своего места и прохаживается вокруг стола, декламируя с жестами сцену из "Дезертира", причем подпрыгивает, как в балете, напевая: "Смерть -- пустяки, а все же надо умирать, а чему быть, того никак не миновать". Тут он делает полуоборот на месте и слегка опрокидывается, чтоб изобразить какого-то убитого, и поет: "Всякий шаг и всякий час не ближе ль к смерти ставит нас".
   Пропевши этот куплет, он находит нужным оделить глиссад, а затем прибавляет: "Но переносить коварство такое жестокое, такое смелое". Чтоб придать больше силы этому изречению, актер топнул йогой, отскочил назад, будто встретил привидение... словом, Монтезума зараз переиграл все свои роли. На это он получал в провинциальных театрах громкие аплодисменты, меж тем как простая декламация не в состоянии вызвать их. Впрочем, иногда его и освистывали, но тогда он уверял, что пьеса надоела зрителям.
   -- А превосходно это шампанское! -- воскликнула Альбертина, ударяя по стакану, чтоб вспенить пино. -- Знаешь, мама, оно мне напоминает то, которое мне присылал князь Чемизаков... пожили мы тогда... чудная была жизнь...
   -- А помнишь графа Клопотенского? Тогда у нас была карета... вот когда я вдоволь каталась... Мы обедали три раза в день в гостинице...
   -- Вы обедали три раза в день! -- вскрикнул Кюшо в изумлении. -- Это своего рода способность.
   -- Мама вам говорит, что мы завтракали, обедали и ужинали в ресторане, выходит, что мы три раза в день ели, что равняется трем обедам. Счастливое было время!
   -- Так у тебя была карета, Альбертина?
   -- Что же тут удивительного, надеюсь, это было не в первый и последний раз. Но когда буду иметь свою собственную карету, то уже не позволю госпоже Гратанбуль выделывать по-старому штуки....
   -- Что ты говоришь, что же особенное выделывала я в твоих экипажах?
   -- Боже мой, маменька, вы сами знаете что, я возила вас потому только, что вы уж очень любили ездить в карете, но как только я где-нибудь выходила и вы оставались одна, вы тотчас же начинали играть с кучером в карты.
   -- Я тут не нахожу ничего дурного, но это не нравилось князю, вы не поверите, как это повредило мне в его мнении.
   -- Полно болтать-то, велика фигура, твой князь, вспомни, как его возили каждый вечер от нас полумертвым от пьянства, прислужники из ресторана тащили его в карету.
   -- Да разве дурно напиваться, почти все знатные иностранцы, которых я знаю, позволяют себе это развлечение. Английские лорды также не лишают себя...
   -- И, наконец, -- возразил Дюрозо, -- госпоже Гратанбуль вовсе ни к чему осуждать пьянство.
   -- Что он говорит?
   -- Учите вашу "Свадьбу Фигаро"!
   -- А вы старайтесь мне подсказывать, вместо того чтоб спать в вашей норе, как это с вами часто случается.
   -- Я сплю только тогда, когда ты играешь, мой милый, я не виновата, что ты производишь на меня такое действие.
   -- Госпожа Гратанбуль, я вам не отвечаю, я слишком уважаю ваш парик.
   -- Я полагаю, мой парик много лучше твоих полос, которые очень похожи на кустарники.
   -- Ну, полно, не сердись, мама, -- вмешалась Альбертина, -- и не трогай волос Дюрозо, а то сама попадешься...
   -- А зачем же ты мне говоришь глупости насчет твоих экипажей... как будто я не умею себя держать.
   -- Я вам не говорю глупостей... но я повторяю, что мое расположение к вам и желание вам делать приятное не раз причиняли мне много вреда. Например, в тот день, когда я получила приглашение на завтрак к богатому оружейнику в Марселе... к человеку, которого все называют миллионером... из жадности вы потребовали, чтоб я везла с собой вас, и я имела глупость на это согласиться.
   -- Ну, если этот господин и миллионер, так что же из этого, что значит миллионеру накормить лишнего человека за своим завтраком. Мне рассказывали, что там едят разные редкие вещи и пьют ливанское вино. Я и подумала вот как вкусно, вот деликатес -- турецкое вино, ну как не поехать.
   -- Вы ошибались, госпожа Гратанбуль, Ливанская гора не в Турции, а в Палестине, в Ливане находятся Кальвер, Фавор, гора Кармель.
   -- Не знаю, было ли это вино с горы Карамель, но оно было только совсем не сладкое, оно горчило, но все-таки я очень довольна, что его пила.
   -- Ах, мамаша, ваше обжорство наделало мне много бед, этот миллионер позвал меня одну, а я ему привезла гостей.
   -- Довольно, довольно...
   -- Это, верно, его рассердило, с тех пор о нем ни слуху ни духу нет.
   -- Но ты не досказала, дело в том, что с нами была собачка, без умолка лаявшая, ты сама захотела взять ее с собой. Очень может быть, что господин этот не любит собак и за это на тебя рассердился.
   -- Это мило, -- вскричала Зинзинета, -- о, бедный ружейник! Воображаю, какой для него был приятный сюрприз!
   -- Какая жалость, что тут нет рояля, я сегодня могу петь. Пуссемар, моя крошечка, возьми свою скрипку.
   Да, да он нам сыграет вальс!
   -- Я не знаю никакого вальса.
   -- Нет, ты играешь вальс из "Газели".
   Пуссемар отправился за своим инструментом.
   Все дружно и шумно встали из-за стола. Благородный отец принялся декламировать роль Мизантропа, останавливаясь время от времени перед некоторыми стульями, к которым он обращал свою речь.
   Монтезума оставил "Дезертира" для говорящих картин, сообщив, что намерен танцевать Леандра, Дюрозо и Зинзинета запели дуэт Пикоро и Диего. Элодия залилась:
   -- Сжальтесь! Боги, сжальтесь над ней!
   Альбертина, засучив рукава до самых плеч, поспешила к зеркалу и начала делать па из тарантеллы, подняв руки кверху, улыбаясь и посылая себе поцелуи.
   Наконец госпожа Рамбур, всегда нежная после обеда, зажала Франсуа в угол комнаты с криком:
   -- Братец... А! Маленький братец... видишь ли ты этого черного, который к нам подходит, ах, как я его боюсь!
   Франсуа, не подозревая, что с ним играют сцену из "Поля и Виржинии", тупо уставился на нее:
   -- Я не вижу вашего маленького брата и не вижу ничего черного, что бы к нам приближалось.
   Но госпожа Рамбур продолжает почти детским голосом:
   -- Друг мой, в каком он положении, его ноги в крови... Не бойся, добрый черный!.. Ты очень страдаешь.
   -- Я! -- вскричал Франсуа. -- Я никогда не был болен во всю жизнь мою, у меня только болел коренной зуб, и тот кузнец мне выдернул толстыми щипцами.
   Госпожа Рамбур зажала ему рот рукой и запела:
   -- Утомленный странствием долгим, взойдя на вершину скал, он утолит свой голод...
   -- Да я вовсе не голоден! -- попытался вырваться Франсуа. -- Я съел много крутых яиц перед вашим ужином!
   Госпожа Рамбур снова зажала ему рот, хотя это ему весьма не по вкусу, и продолжила:
   -- О, добрый черный, сегодня я понимаю, что самый счастливый из смертных тот, который может оказать услугу своему ближнему. Ты хочешь пить?
   -- Нет, сударыня, я не хочу.
   -- Я видела неподалеку ручей, подожди меня.
   И госпожа Рамбур побежала на другой конец зала, кривляясь, как обезьяна; подойдя к столу, она налила в пригоршню вино и, подскакивая, поспешила обратно к Франсуа, который смотрел на нее с изумлением, затем начала вливать ему напиток в рот, несмотря на его сопротивление.
   В то время, когда эта сцена происходила в углу зала, господин Гранжерал остановился перед трактирщиком, сжимавшим бутылку коньяка, и начал ему декламировать громко и строго:
   -- Подобный поступок не извиняется, вы должны были бы умереть со стыда. Совершивший этот поступок навсегда посрамлен, вы человека осыпаете самым нежным вниманием, ласками, поцелуями, а когда я вас спрашиваю потом, кто он такой, вы едва можете назвать мне его имя.
   -- О каком человеке говорите вы? -- вскричал трактирщик, совсем ошеломленный. -- Если только я его знаю, я вам назову его имя. Я никого не ласкал, за коньяк ручаюсь, что он настоящий, самый лучший!
   Гранжерал, вытерев пот с лица, крепко пожал Шатулье руку и продолжил:
   -- Поступок этот более бесчестен. Снизойти до того, чтоб предать свою душу, и если бы со мной случилось то же, то я повесился бы от раскаяния и стыда?
   -- Чтоб я повесился, сударь! -- вскричал в ужасе трактирщик, делая усилия, чтоб освободить руку, которую все еще держал Гранжерал. -- Нет, сударь, я не пойду вешаться. Вот мило... Нет, сударь я ничего не сделал такого, за что бы следовало меня повесить, слышите ли, ничего? У меня просили коньяку, я его принес, а вы говорите, что меня надо за это повесить. А если вы на меня злы, то это еще не резон наговорить мне кучу глупостей!
   -- Как, из Мольера глупости! -- вскричал Гранжерал, выпуская в негодовании руку Шатулье. -- Какой вы варвар, настоящий вандал, посмотрим, каков ваш коньяк...
   -- Вы меня очень конфузите, сударь!..
   -- Я играл вам сцену из "Мизантропа"... впрочем, ваш испуг доказывает мне, что я хорошо исполнил свою роль, хорошо изобразил человека озлобленного светом. Это мне льстит, это похвала моему таланту. Благодарю вас, тысячу раз благодарю.
   -- Не за что, сударь, но в другой раз, прошу вас, предупредите меня, когда вы сцену захотите сыграть... Не наводите на меня такого страха.
   Кюшо и госпожа Гратанбуль оставались равнодушным зрителями того, что вокруг них происходило. Муж Элодии делал жженку, мать Альбертины пила то вино, то ликер, а иногда смешивала то и другое вместе.
  

VIII. ОБОЛЬЩЕНИЕ

   Во время всеобщего движения и шума Анжело взял руку Вишенки и произнес самым нежный голосом, на какой только был способен:
   -- Посидите же минутку со мной.
   Девушка, не долго церемонясь, с удовольствием уселась около красивого молодого человека, улыбаясь, взглядывала на него, потом опускала глаза и снова поднимала их.
   Анжело взял руку Вишенки и слегка сжал ее:
   -- Как вы очаровательны, милая Вишенка, я еще так мало знаю вас, а уже влюблен, влюблен как безумный!
   -- О, господин Анжело, вы шутите! Разве можно влюбиться так вдруг... и потом в бедную девушку, меня нельзя любить, не смейтесь же надо мной, нехорошо насмехаться.
   -- Смеяться над вами, Вишенка, как можете вы заподозрить меня в этом! Нельзя вас любить, говорите вы? Вас можно любить много, даже слишком много. Вы так прелестны, у вас такие очаровательные глаза, в них какое-то чарующее выражение. Что же это вы их опускаете теперь, это верно, чтобы наказать меня за мое обожание.
   Вишенка покраснела от удовольствия, она еще не привыкла слышать такие любезности, потому что господин Шатулье всегда старался удалить ее, когда появлялись в гостинице молодые путешественники, потому очень понятно, что сильное, трепетное волнение охватило ее сердце, когда она слушала речи Анжело. Наконец молодой человек, привыкший в театре к любовным декламациям, умел придать своему голосу вкрадчивое и нужное выражение, он имел все, что только может затронуть сердце женщины, тем более такой неопытной, да, впрочем, и опытность не всегда предохраняет от соблазна.
   -- Вишенка, можете ли вы меня немного полюбить? -- Анжело заглянул ей в глаза.
   -- А если я вас и полюблю, к чему это поведет?
   -- Во-первых, моя милочка, когда любят, то не допускают подобных размышлений, непреодолимое чувство влечет к любимому существу. Вот, например, как меня влекло к вам, лишь только я вас увидел, не думайте же, чтобы любить, чтоб обожать, нужно знать друг друга месяцы, недели... это заблуждение, моя милая, влюбляются тотчас же, говорят это, доказывают, а знакомятся после.
   -- Как вы на все это легко смотрите!
   -- А что, вы уже любили... или предпочитали кого-нибудь?
   -- О! Нет, никогда... но вам, может быть, покажется странным слышать это от такой простой девушки, но всех этих мужиков, мастеровых, извозчиков я терпеть не могу, хотя они и стараются иногда заигрывать со мной. Я с ними не так, как с вами, обращалась.
   -- Так, значит, я вам больше их нравлюсь.
   -- Да, вы не то что они. Вы актер, вы так много выше их, вы... да я не знаю, право, как выразиться... Надо иметь много таланта, чтоб играть в театре, чтоб так хорошо петь и говорить.
   -- Не всегда нужно иметь большой талант, Вишенка, у некоторых его совсем нет.
   -- Зачем же они играют в таком случае?
   -- Одни из самолюбия, другие из любви к искусству.
   -- Скажите, пожалуйста, всегда ли вы между собой так веселы и так любезны, как, например, сегодня?
   -- Всегда, у нас нет печалей, мы не думаем о будущем. Сегодня нас освищут, мы завтра ждем аплодисментов, иногда смеемся друг над другом, а все ж друг другу помогаем, обходимся, когда нет денег, а когда имеем, то делимся еще с теми, которые беднее нас. Веселимся, пьем ли воду иль шампанское. Вот, как нам живется, милая Вишенка.
   -- Да, это хорошая жизнь.
   -- Если вам она нравится, то кто же вам мешает сделаться актрисой?
   -- Что вы говорите... мне сделаться актрисой...
   -- Вы умеете читать, и совершенно достаточно. Лишь бы вы сумели прочесть вашу роль, иные актрисы едва по складам читают... Их друзья или товарищи прочитывают им их роли, что очень неудобно во время репетиции, затем, кто же сказал вам, что у вас нет таланта, может быть вы и очень способны. Есть так много скрытых талантов, таких, которые не умеют показать себя, пробить себе дорогу. Недаром сказал один философ, что есть много людей, которые живут и умирают, не разработав своих дарований.
   -- Что же это значит?
   -- Вот что это значит: многие вследствие недостатка смелости или по каким-либо другим причинам проводят жизнь свою без всякой пользы, прозябая в глуши отдаленных селений, между тем как они, быть может, были призваны к высоким целям, должны бы были выдвинуться вперед, блистать... заставить говорить о себе. Знаете ли, Вишенка, я знаю вашу историю, нам все рассказал трактирщик. Из этого следует, что вы можете совершенно самостоятельно распоряжаться собой, вы можете свободно оставить эту гостиницу, когда вам вздумается, и господин Шатулье и его жена не могут воспрепятствовать вашему отъезду.
   -- Я это очень хорошо знаю.
   -- Хотите узнать ваших родителей по медальону, находящемуся у вас? Вам легче будет сделать это в большом городе, нежели здесь. Случайность может навести на след тайны. Оставаясь в этой гостинице, вы ничего не узнаете, вас не ищут, вы сами должны искать.
   -- Сделавшись актрисой, вы думаете, мне легче будет отыскать родителей?
   -- Да, если бы так случилось.
   -- Но все-таки у меня нет таланта, я не сумею исполнить ни одной роли, мне духу не хватит явиться на сцену.
   -- Подумайте, ведь я буду вашим наставником.
   -- Вам надоест заниматься мною в особенности, если у меня не окажется способностей, вы раскаетесь, что меня увезли.
   -- Этого никогда не будет, потому что я вас люблю, Вишенка, потому что готов буду прожить с вами целый век!
   -- В самом деле... но нет... у вас не то на уме, вы, может быть, забыли, что вы со мной... вы, может быть, думаете, что вы на сцене.
   -- Но чем же я могу доказать вам свою любовь, какая вы неверующая!
   -- Я не привыкла к таким речам... и вы, вы... полюбили служанку из гостиницы?
   -- Девушку -- молодую, прелестную, очаровательную, щедро одаренную природой. Да я-то что? Может быть, я ниже вас! Вы не знаете, кто ваши родители, быть может, они и знатного происхожденья, я же сын честного шонского купца, мне дали образование, рассчитывали выучить на адвоката, но для театра, пожертвовал всем: ни гнев отца, ни просьбы друзей и родственников не удержали меня от страстного желанья появиться на театральных подмостках. Меня манило узнать эту жизнь, полную приключений, где богатство сменяется бедностью, свистки рукоплесканьями, самолюбие вечно возбуждено... Мне хотелось проникнуть за эти кулисы, где подчас разыгрываются сцены более смешные и оригинальные, чем те, которые видит публика. Мне нравилось являться в костюмах трубадура, маркиза, рыцаря, вельможи, сегодня быть поляком, завтра испанцем и тому подобное. Я сделал все, чего хотел, и не раскаиваюсь, одним словом я счастлив. Я чувствую бездну новых ощущений, при разыгрывании каждой новой роли я испытываю то страх, ужас, то надежду и представляю себе театр полем битвы, на котором нужно много самообладания и храбрости, чтоб выйти победителем. Вот это жизнь, Вишенка. Я предпочитаю эту жизнь, полную волненья и страстей, той тихой однообразной жизни, которая предназначалась мне отцом.
   С большим вниманием слушала Вишенка речь молодого актера, и видно было, что слова его далеко проникли в ее душу. Во время всего разговора Анжело держал в своей руке руку молодой девушки и время от времени сильно пожимал ее.
   Видя действие, которое слова его произвели на молодую девушку, он продолжал:
   -- Смотрите же, какая разница между мной и вами и насколько легче и свободнее представляется вам это новое поприще. Чтобы сделаться актрисой, вам не надо ссориться с вашей семьей, подвергнуться ненависти отца. Думаю, что вам не очень грустно будет расстаться с ролью трактирной служанки и с хозяином вашим господином Шатулье.
   -- Вы правы, я не буду жалеть о господине Шатулье, напротив, я буду очень довольна, в последнее время он мне очень надоел... Вздумал ухаживать за мной, ходить за мной по пятам, пытался даже поцеловать меня и ругается, когда я разговариваю с молодыми людьми. Посмотрите, какие у него глаза, он сердится, что я с вами говорю, если бы его не удерживал один из ваших, то, наверное, господин Шатулье подошел ко мне и приказал бы мне выйти отсюда.
   -- Как, Шатулье ухаживает за вами? И такой цветок может достаться такой обезьяне!
   -- Нет, поверьте, ему ничего бы не удалось, госпожа Шатулье, правда, не зла, но ревнива, особенно с тех пор как заболела подагрой. Я думаю, она весьма довольна будет, когда я оставлю гостиницу.
   -- Так вы согласны... вы пойдете с нами, вы не отвергаете моей любви.
   -- Нет, господин Анжело, я не сказала этого:
   -- Вишенка, я буду любить тебя, буду лелеять.
   -- Вы уже на ты со мной, перестаньте, а то мне смешно.
   -- Позволь прийти в твою комнату... к тебе... на одну минуту.
   -- Вы придете в мою комнату -- ни за что. Да к тому же...
   Разговор на этом месте был прерван всеобщим движеньем, которое произошло в зале. Пуссемар пошел со своей скрипкой и заиграл вальс.
   Альбертина и Зинзинета отодвинули в угол стол, одна подцепила Дюрозо, другая -- Монтезума, и обе пары пустились танцевать.
   Господин Шатулье, воспользовавшись этой суматохой, подбежал к Вишенке и сердито произнес:
   -- Жена моя уже целый час звонит, идите к ней, лучше будет, нежели болтать в углу.
   Анжело обвил рукой талию девушки, удерживая ее.
   -- Госпожа Шатулье может звонить сколько душе угодно, мой любезный хозяин, я ангажировал на вальс Вишенку и не отпущу ее.
   -- Вишенка не умеет танцевать.
   -- Я стану учить ее и ручаюсь за успех.
   -- Но, милостивый государь, вы не смеете распоряжаться моей прислугой, я не позволю этого.
   -- Извините, господин Шатулье, эта прелестная девушка не ваша прислуга, она свободна и может уйти от вас, когда вздумает, препятствовать ей вы не можете, вы забыли, что нам известна ее история.
   Господин Шатулье от злости побагровел, но прежде, чем он успел ответить, молодой человек увлек Вишенку в вихрь вальса. И после четырех туров она уже отлично танцевала.
   Трактирщик, не в силах наблюдать за ними, надвинул колпак на глаза.
   -- Знай я это, уж угостил бы их матлотом, -- пробормотал он.
   В довершение всего господин Шатулье вдруг почувствовал, что кто-то схватил его и увлек на середину комнаты.
   Это оказалась госпожа Гратанбуль. Под хмельком вздумалось ей потанцевать, но так как ей не удалось вытащить из-за стола Кюшо и Гранжерала, то она накинулась на Шатулье. Неосторожно схватив его за голову, она совсем надвинула ему на нос колпак, так что партнер ничего не мог видеть. При этом она так крепко держала его за руки, что он поневоле должен был вертеться как ей хотелось.
   Танцующие пары не раз толкали друг друга, но это не мешало им весело кружиться. Наконец слепой кавалер госпожи Гратанбуль завопил о пощаде:
   -- Довольно, довольно, я ничего не вижу!
   Но госпожа Гратанбуль заметила, что это очень мило и напоминает ей танец Психеи и Амура, который она танцевала сорок лет тому назад.
   Вдруг раздались крики из отдаленного темного угла зала: госпожа Рамбур продолжая играть с Франсуа сцену из Поля и Виржини, пожелала представить то место, где дети, напуганные бурей, прячутся под платьем Виржини. Подражая этому, госпожа Рамбур, подняв свои юбки, набросила их на голову Франсуа.
   Франсуа, однако, отказался прятаться, а постарался на четвереньках выкарабкаться из-под платья госпожи Рамбур, она же в свою очередь, не желая его выпустить, уселась к нему на спину и, по-видимому, собиралась таким образом прокатиться по залу. Общество сжалилось над бедным трактирным слугою. Монтезума, подбежав к госпоже Рамбур, не без труда освободил бедного мальчика. Шатулье между тем, вырвавшись из рук госпожи Гратанбуль, стащил с себя колпак и швырнул его прямо на скрипку Пуссемара. Музыка умолкла. Франсуа, освобожденный наконец из душного помещенья, которое отвела ему госпожа Рамбур, бросился сломя голову из зала, опасаясь погони "прелестной Виржини".
   Наконец актеры решили, что пора подумать об отдыхе. Шатулье приказал Вишенке указывать комнаты дамам, а сам отправился провожать мужчин. Красавица удалилась, перекинувшись взглядом с Анжело. И через несколько минут глубокая тишина сменила шум музыки, веселый смех актеров и крики Франсуа.
  

IX. ХОРОШЕЕ И ДУРНОЕ

   Уже пробило одиннадцать часов, когда Вишенка подошла к своей комнате, держа в одной руке корзинку, а в другой зажженную свечку. Она поставила подсвечник на пол, вынула ключ из кармана, отперла дверь и тихонько вошла в свою каморку.
   Сабреташ крепко спал, спал, как человек беззаботный, у которого нет горестей, но сильно утомленный. Вишенка, однако, решила, что он будет доволен, если его разбудить поужинать. После ужина Сабреташ может вдоволь выспаться. Она подошла к кровати и начала его будить, приговаривая:
   -- Сабреташ, проснитесь, я принесла вам поужинать.
   Солдат вскочил с испуганным криком:
   -- Что, что случилось, показался неприятель?
   -- Нет, нет, господин Сабреташ, неприятеля нет... Вы не в Африке...
   Сабреташ осмотрелся:
   -- Ах, простите, мое милое дитя, это ваша комната, вы мне дали приют, да я теперь все припоминаю. Дело в том, что я как лег на вашу мягкую постель, так и заснул и выспался отлично.
   -- Вы не взыскательны!
   -- Мне снилось, что я еще в Африке, сражаюсь с целым отрядом арабов, в каком-то узком проходе, один, далеко, без всякой помощи. А ведь я был в такой переделке, видите ли, и удалось выбраться... Который час?
   -- Одиннадцать пробило.
   -- Значит, я спал три часа?
   -- Теперь поужинайте, -- говоря это, Вишенка вынула из корзинки бутылку вина, хлеб, мясо, сыр и две большие груши.
   -- Как, все это для меня? -- удивился отставной воин, смотря, как Вишенка накрывала на стол.
   -- Да, для вас, тут лишнего ничего нет, но насытиться можно.
   -- Да ведь это генеральский ужин, настоящий пир горой, и признаться, я весьма не прочь поужинать. Говорят, что сон изгоняете голод, но я все-таки с аппетитом поем.
   -- Ну, так садитесь за стол, я посижу с вами, если вам это не будет неприятно.
   -- Неприятно! Мне кажется, что ваше присутствие не может быть никому неприятным, что меня касается, то я очень счастлив... Ну, черт возьми, за что же вы так добры ко мне?
   -- Услужить другому всегда так приятно, когда можешь.
   -- Это, положим, так, но большая часть людей, оказывая услуги, ворчат или, что чаще случается, не оказывают их вовсе. Вы тоже со мной поужинаете?
   -- Нет, я уже ужинала, я не хочу, но я все-таки посижу с вами.
   -- И вы увидите молодца, который так же хорошо ведет себя за столом, как и перед неприятельской пушкой.
   Сабреташ с большим аппетитом набросился на еду. Вишенка села напротив него. Если бы кто вздумал рассмотреть внимательно лицо молодой девушки, то заметил бы в нем отсутствие той беззаботной, спокойной веселости, которой дышало оно еще так недавно. Можно было легко отгадать, что она была сильно занята чем-то, что сердце ее наполнилось новым чувством.
   -- Прекрасно, да и к тому же вино, ничего не забыто, настоящий пир, за ваше здоровье, милое дитя!
   -- Благодарю вас, господин Сабреташ.
   -- Ваше здоровье, моя крошка, я не знаю вашего имени.
   -- Зовут меня Вишенкой.
   -- Вишенка, необыкновенное имя, я его буду помнить.
   -- Да и ваше имя тоже никогда не встречается.
   -- Сабреташ моя фамилия.
   -- Но у меня нет фамилии, нет и родителей.
   -- Неужели это правда, милая девушка, как же вы лишились родителей? Простите мое любопытство, я спрашиваю это из участия к вам, но если вам неприятно, то перемените разговор.
   -- Вы меня ничем не обидели, господин Сабреташ, моя история не тайна. Сегодня господин Шатулье рассказал ее всем актерам, и вам, конечно, я могу ее сообщить, если вас это интересует.
   -- Извините, моя крошечка, за мое участье к вам, ну расскажите же, можно и есть, и слушать одновременно, начинайте.
   И Вишенка коротко рассказала Сабреташу историю своей жизни, уже известную читателю. По окончанию рассказа она показала солдату медальон, висевший у нее на шее под платком.
   Сабреташ с большим вниманием рассмотрел медальон, бормоча:
   -- Черт возьми, как подумаешь, что ваша судьба зависит от этой безделушки... Здесь три буквы: С и два Л, не помните ли имя бедной кормилицы, которую бог знает чем окормил ваш негодяй-хозяин.
   -- Совсем не помню.
   -- А где она жила, не помните ли этого?
   -- И этого не помню.
   -- Понятно, можно ли помнить, когда вы были всего двух лет. И так ваша кормилица ничего не сообщила. Никто не справлялся о вас?
   -- Никто, никогда.
   -- И следу даже никакого нет, а бубновую даму с надписью вы бережете?
   -- Да, берегу, господин Сабреташ.
   -- Это ваша метрика, правду говоря, не думаю, чтоб она вам на что-либо пригодилась. Не огорчайтесь, вы и без всего прекрасная, умная девушка. Наконец, не вы одни, есть много людей, которые живут на свете, не зная своих родителей. Не печальтесь.
   -- Я не огорчаюсь.
   -- Хорошо делаете. За ваше здоровье!.. Какой отличной соус, по совести сказать, дядя Шатулье мастер своего дела. Жаль, что вы не попробовали.
   -- Мне есть не хочется.
   -- Ну, вот, Вишенка, и я вам сообщу мысль, которая мне сейчас пришла в голову. Если это не будет правда -- скажите мне. Я не проницателен, но я все-таки скажу вам, что у вас есть что-то на душе, вижу по глазам, вы не так беззаботны, веселы, как когда мы с вами встретились впервые, а это еще было так недавно. Вы чем-то озабочены, не я ли причиной этому? Вы дали мне приют, а хозяева, быть может, не довольны этим, пожалуйста, не стесняйтесь, я сейчас же возьму котомку, палку и отправлюсь в путь. Не хочу, чтоб вас за меня бранили.
   -- Не в том дело, никто не знает, что вы у меня.
   -- В чем же дело?
   -- У меня голова кругом идет. Я вам скажу, а вы дадите мне совет. Дело идет о моем будущем.
   -- О вашем будущем... Это, черт возьми, не шутка!
   -- Я вам говорила уже, что в нашей гостинице остановились актеры, вы знаете, что это такое актеры, господин Сабреташ?
   -- Еще бы не знать, я до военной службы был учеником у декоратора в Париже, по праздникам я всегда бывал у отца в Баньони, по будням же мне удавалось иногда бывать в театре.
   -- Не правда ли, какое приятное занятие актеров, какое удовольствие представлять.
   -- Не знаю, лучше ли оно других занятий, я только помню, что, когда я жил на квартире на Бастампльской улице, тут же квартировала одна актриса, она готовила себе кушанье сама на жаровне и спала на такой маленькой кроватке, что ей приходилось поджимать ноги. Все это не до-называло ее богатства. Правда, что она была не молода и не хороша собой.
   -- Ах, если бы вы знали, господин Сабреташ, как те актеры, которые теперь остановились здесь, веселы, любезны! Как веселятся, они кажутся такими счастливыми.
   -- Но что же вам до всего этого, мое дитя?
   -- Да то... один из них, молодой человек... очень красивый... предполагает, что я могу иметь успех в театре... он предлагает мне оставить эту гостиницу... поступить в их труппу.
   -- Ба, да это настоящий вербовщик славных новобранцев, он набирает, но что же, мое дитя, вы ответили ему?
   -- Я не дала никакого решительного ответа, и сама теперь не знаю, что делать. Но я вам скажу правду... мне очень нравится их занятие: получать аплодисменты, забавлять всех, менять каждую минуту костюмы, то изображать маркизу, то султаншу. О! Это должно быть очень весело.
   -- Это так, но это лицевая сторона медали, я все вижу перед собой актрису -- мою соседку, как она готовит завтрак на жаровне, как она спит в детской кроватке... О! Эта не должна была много веселиться, а между тем она играла в Парижском театре, я не знаю, в таком именно, но говорят, что в провинции актеры еще несчастнее, чем в Париже. Наконец, моя милая Вишенка, вы еще очень молоды, хороши собой... а в театре редкая женщина устоит против соблазна, вы на виду у всех. Лорнируют, потом хотят рассмотреть поближе, некоторые даже станут искать вашего знакомства. А если у вас не окажется призванья, не будет таланта, денег не хватит, вы вынуждены будете добывать средства нечестным путем.
   -- И так вы не советуете мне быть актрисой?
   -- Нет, мое дитя, откровенно, истинно я вам этого не советую...
   -- Но этот молодой человек... господин Анжело, его так зовут, говорит, что я гораздо скорее найду своих родителей, если пойду в Париж, чем сидя в этой гостинице.
   -- Насчет этого ничего не могу сказать, однако я думаю, если вам суждено будет найти ваших родителей, то вы этим будете обязаны не людям, а Тому, Кто выше людей. Без Его воли никто не может отклониться от предназначенного пути.
   -- Но если мне предназначено быть актрисой, почему я не сделаюсь ей?
   Старый воин почесал себе затылок, пожал плечами и проворчал:
   -- Я не буду с вами об этом спорить.
   -- Что вы хотите сказать, господин Сабреташ?
   -- Я хочу сказать, что молодые девушки делают всегда то, что им нравится. Однако играть в театре не так легко, как вытирать тарелки. Вы, кажется, хотите, не учась, сразу появиться на сцене. Знаете ли, мой друг, что нельзя сделаться простым солдатом, не изучив маршировку?
   -- Господин Анжело хочет быть моим наставником, он играет всегда роли влюбленных.
   -- Гм... он играет роли влюбленных, очень может быть, и даже вне театра лучше, чем в самом театре. Берегитесь, этот молодчик одурачит вас: ему понравилось ваше личико, он подумал: "Вобью ей в голову театр, да и сделаю из нее, что захочу". Прихоть его пройдет, и ему и дела не будет, что он столкнул вас в этот омут. Берегитесь. Может быть, я строг, мое дитя, советы мои, может, скучны, надоел я вам, но я полюбил вас как отец, как брат, как друг.
   Сабреташ взял руку молодой девушки и крепко пожал ее. Вишенка казалось, размышляла, потом она встала и заговорила:
   -- Вы правы, господин Сабреташ, я не должна слушать этого молодого человека, от этого могут быть дурные последствия. Я положительно буду следовать вашим советам и не уйду с актерами.
   -- И вы хорошо сделаете, мое дитя. Через некоторое время я надеюсь быть опять здесь, и, если вы не будете довольны своим житьем, мы тогда переговорим. Теперь же, прощайте.
   -- Да, да, пора спать, вы, верно, уйдете куда-нибудь на ночь.
   -- Нет, улягусь на эту постель, сосну тут два-три часа и с рассветом отправлюсь в путь, я не хочу, чтоб меня кто-либо видел в этой гостинице, я уйду пораньше, и никто не узнает, что я здесь ночевал.
   -- В самом, деле, вы отлично сделаете.
   -- Возможно ли выйти отсюда, не разбудив никого?
   -- Это очень легко. Вы пройдете на двор, дверь изнутри заперта только железной перекладиной, вы ее отодвинете, и больше ничего, в нашей стороне нет разбойников.
   -- Хорошо. Прощайте же, моя милая, благодарю вас за все то, что вы сделали для меня, я этого никогда не забуду. Я приду к вам еще раз повидаться. Черт побери! Кто побывал в Африке, тому нетрудно из Парижа пробраться в Немур. И если я когда-нибудь могу вам пригодиться, вы увидите, что я сумею быть благодарным.
   -- До свиданья, господин Сабреташ, поцелуйте меня.
   Солдат поцеловал Вишенку в щеку. Молодая девушка взяла свечку и ушла, пожелав ему доброй ночи. Сходя с лестницы, Вишенка размышляла: "Пойду я в сарай, улягусь там на сено и отлично высплюсь... Нет, мне кажется, я не буду спать, я все думаю об этом молодом человеке, о том, что он мне говорил, я не смела сказать Сабреташу, что Анжело признался мне в любви, что он поклялся любить меня всю жизнь. Да, все это очень мило, но если это не правда... если он только хочет меня обмануть... Ну, а если у меня есть талант, если я могу иметь успех на сцене... все эти господа сказали мне, что у меня хороший голос. Но нет, все это глупости, нужно спать... и следовать советам Сабреташа."
   Чтобы пробраться на сеновал, Вишенке нужно было пройти через двор, подняться по лестнице, которая имела сообщение с комнатами актеров. Сердце Вишенки сильно забилось, когда она проходила мимо двери, которая вела в комнату Анжело.
   Ей показалось, что кто-то идет. Какой-то непонятный страх объял ее, дрожащая, она с трудом добралась до сеновала. Отворив дверь, она почувствовала, что кто-то ее обнял, вошел с нею вместе и потом затворил дверь.
   -- Боже мой. Кто здесь? -- шепчет Вишенка, вся дрожа.
   Ей не отвечают, но нежно целуют. Она хотела вскрикнуть, но Анжело (это был он) прижал ее к своей груди со словами:
   -- Я буду любить тебя всю жизнь, я хочу, чтоб ты завтра поехала со мной.
   Вишенка старалась оттолкнуть его, но темная ночь... она была одна... и Анжело так хорошо играл свою роль.
  

X. УТРО

   Пробило десять часов, когда актеры сошли в общий зал завтракать.
   Шатулье уже давно встал, он бранил Франсуа, бранил старую служанку, он разбранил бы и Вишенку, если бы она ему попалась на глаза, но молодой девушки не было в зале.
   -- Чего вы кричите с такого спозаранку, господин Шатулье, -- сказал Гранжерал, выходя на двор подышать чистым воздухом.
   -- Чего я кричу, сударь, чего я кричу, я кричу, потому что окружен лентяями, которые ничего не делают, и если я сам не буду смотреть за всем, то меня скоро обворуют!..
   -- Что это значит?..
   -- Это значит, что мы спали с отпертыми дверями и что было так же легко войти ко мне, как схватить щепотку табаку.
   -- Как, дверь была отворена? Которая?
   -- Вот эта, сударь, она выходит прямо на дорогу и запирается только железным засовом, но отворить ее нет никакой возможности, но сегодня утром, когда я вышел, дверь была открыта настежь.
   -- Значит, кто-нибудь уже вышел?
   -- Нет, сударь, никто не выходил, я убежден в этом, я встал раньше всех. Прислуга спала, жена также, она долго спит с тех пор, как страдает подагрой, вероятно, никто из вас не пожелал также вставать до зари.
   -- Мой дорогой хозяин, -- возразил Монтезума, который явился одетый во что-то вроде персидского халата, по которому были разбросаны большие цветы, полинявшие вследствии неоднократного старанья. Голова его была обвязана желтым фуляровым платком. -- Так вы не знаете, что добродетельные люди любят смотреть на восход солнца.
   -- Я этого не отвергаю, сударь, я вас считаю очень добродетельным, но разве это вы сняли железный засов сегодня на рассвете?
   -- А, господин Шатулье! -- вскричал Дюрозо, подходя с сигарой во рту. -- С каким тяжелым чувством встречаешь день, как коротка кажется ночь, когда на заре приходится расставаться с любимым существом.
   -- Ах, сударь, я вас не заставляю оставлять то, что вы любите, разве меня это касается, -- возразил трактирщик, прерывая декламацию из "Фигаро" в его самом лучшем месте. Но я все-таки возвращаюсь к железной перекладине.
   Но Гранжерал тоже решил сказать свое слово:
   -- Видите ли, мой дорогой Шатулье, когда я был клерком у нотариуса, каждый имел свою очередь, чтоб затворять двери, таким образом знали с кого спросить, если что-либо случалось. Однажды вечером, я помню...
   -- Сударь, я очень хорошо знаю, что должен взыскивать с Франсуа, и он сегодня просидит на черством хлебе.
   -- Ну а завтрак, разве не завтракают здесь?.. О чем же вы думаете, господа. Я очень голодна, -- заявила о своем присутствии госпожа Гратанбуль.
   Мать Альбертины была облачена во фланелевую кофту и суконную юбку, спускавшуюся немного ниже колена, столь легкая одежда допускала видеть ее еще красивые ноги. Большой чепчик на голове, сверху косынка довершали ее костюм.
   -- Будь спокойна, я заказал завтрак и надеюсь, что господин Шатулье скоро нам его подаст.
   -- Сейчас, господа... Странно, Вишенки нет, до сих пор не приходит, что она делает у себя?
   -- Франсуа, дал ли ты овса Вертиго? -- спросил Пуссемар.
   -- Дал, и она его уже весь съела, я больше люблю заниматься лошадьми, чем разыгрывать комедию.
   -- А вы не чувствуете призвания к театру, молодой человек? -- сказала мать Альбертины, приближаясь к Франсуа.
   -- О нет, сударыня... напротив... -- говоря это, он отодвигался от госпожи Гратанбуль, строгий костюм которой его напугал. Вероятно, он боялся, чтоб она не разыграла с ним сцену из "Поля и Виржинии", и он спрашивал себя, каким образом эта дама запрятала бы его под свою узкую юбку.
   Актеры собрались в зале завтракать, дамы явились в утренних туалетах. Привычка румяниться совершенно испортила их цвет лица, только одна здоровая Альбертина сохранила свою свежесть. Впрочем, все опять жалуются на свое нездоровье: у Элодии болит горло, у Зинзинеты мигрень, у госпожи Рамбур расстроены нервы, только одна Альбер тина объявляет, что очень голодна, и заливается смехом при виде своей матери.
   -- Как, мама, ты показываешься в этом костюме, уж это слишком легко?
   -- Что же особенного в моем костюме, неужели нужно стесняться в гостинице.
   -- Твоя юбка укорачивается с каждым днем, я понимаю, ты хочешь показать свои ноги, но, если ты будешь еще выходить в этой юбке, ты скоро покажешь колени.
   -- Ну что же, увидят, что я не кривоногая!
   -- О, госпожа Гратанбуль, -- заметил Дюрозо, -- это хорошее рассужденье. Со своей стороны я предлагаю складчину, чтоб купить юбку госпоже Гратанбуль.
   -- Матушка не нуждается в твоей подписке.
   -- Лучше дайте представленье на мой бенефис, как мне это было обещано, -- возразила госпожа Гратанбуль.
   -- Кажется, подали завтрак, а Анжело еще нет.
   -- Тем хуже, садитесь за стол.
   -- Он, вероятно, любезничает с Вишенкой, к тому же и ее не видать.
   -- Какой он ловелас.
   -- Ну, давайте завтракать.
   -- Что касается меня, -- возразил Монтезума, делая в это время пируэт, -- я не падок до трактирных служанок, мне мало льстят подобные победы.
   -- Мы знаем, ты любишь духи, Монтезума, кстати, говорят, что помада из Фонтенебло необыкновенно хороша, только дорога слишком.
   Монтезума притворяется, что не слышит.
   -- Господа, -- потребовал внимания Гранжерал, -- нужно ехать тотчас же после завтрака, надо спешить в Немур, потому что здесь мы только время тратим напрасно, мы еще не решили, что играть.
   -- Как странно, что Анжело не приходит, -- сказала Зинзинета. -- Мой друг, сообщите, что его ждет завтрак, он, верно, одевается.
   -- Слушаю, сударыня, -- ответил Франсуа.
   -- И не забудьте дать сена моей лошади, я по ее морде заметил, что она голодна.
   -- Мне не нравится эта гостиница, -- заметила Элодия, -- смотрите, тут некому переменить тарелки.
   -- Да можно и не менять тарелки, бывало и хуже этого.
   -- О, ты всем доволен, а постели какие, спали вы?
   -- Я слегка вздремнула, -- отвечала Альбертина.
   -- Тут, наверное, есть крысы, я слышала странный шум, -- сказала госпожа Рамбур.
   -- Я тоже слышал шум, но это не были крысы, -- заметил Монтезума. -- Анжело спал в одной комнате со мной, он, верно, отправился прогуляться... дверь то отворялась, то затворялась, я спать совсем не мог.
   -- Но, может быть, он, бедненький, нездоров, оттого так долго не выходит, -- усмехнулась Зинзинета.
   -- Что он не болен, это верно. Вставал он для чего-нибудь другого.
   -- Ах, как люди злы, сейчас готовы что-нибудь придумать.
   Наконец возвращается Франсуа.
   -- Скоро сойдет Анжело?
   Франсуа, входя в комнату, держал руки в кармане и старался придать своей улыбке насмешливое выраженье.
   -- Господина Анжело нет в его комнате, но зато, идя за сеном для лошади, я нашел на сеновале сено смятым, точно кто на нем лежал... В заключение я нашел вещицу и сказал себе: "Это, должно быть, потерял кто-либо из членов почтенного общества". -- При этом Франсуа вынимает из кармана своей куртки полоску, вышитую по канве, и показал ее актерам.
   -- Это подвязка! -- вскричала госпожа Гратанбуль.
   -- Нет, ты ошибаешься, это принадлежность мужского туалета, это помочь, нечего сомневаться. Итак, господа, кто из вас ее оставил на сеновале? Как вы молчите, удивляюсь. Если бы я потеряла свою подвязку, то уверяю вас, что не поцеремонилась бы ее взять.
   -- Э, да это помочь Анжело, -- вскричала Элодия.
   -- А ты видала помочи Анжело? -- Кюшо с удивлением взглянул на свою жену.
   -- Что же тут удивительного, не всегда же он надевает жилет, да к тому же ему эти помочи подарила одна женщина в Самссе. В тот же день он нам их показал. Не правда ли, Альбертина?
   -- О, я столько помочей видала на своем веку, что об этих помочах совсем не помню.
   -- Наверное, -- сказал Дюрозо, -- помочь, найденная мальчиком на сеновале, принадлежит Анжело. Гм... Эта, верно, вещь и наводит меня на мысль, что в эту ночь...
   -- Господа, -- восклицает госпожа Гратанбуль, наливая себе чашку кофе, -- я не выходила из своей комнаты, свидетельница -- моя дочь. Я спала на спине и не шевелилась целую ночь.
   -- Тебе нечего объясняться, никому не вздумается тебя подозревать. Что кому за дело до того, что ты спишь на спине. Не болтай, завтракай.
   -- Я сплю с мужем, -- заметила Элодия, -- не все дамы могут этим похвалиться.
   -- Что ты хочешь этим сказать? -- спросила с живостью Зинзинета.
   -- Она в наш огород камушки бросает, -- пояснила Альбертина. -- Мне все равно, я смеюсь над этим. Будь я возлюбленной Анжело, я не скрыла бы этого. Я совершеннолетняя и свободная.
   -- К несчастью, я давно знаю, что твои года вышли, -- проворчала госпожа Гратанбуль.
   Госпожа Рамбур не вмешивалась в этот разговор, она вздыхала, опускала глаза, казалась смущенной, уронила тарелку и делала все, чтоб привлечь на себя подозрения, но старанья ее оказались тщетны.
  

XI. ОТЪЕЗД

   Раздавшийся сверху шум привлек всеобщее внимание. В зал вбежал хозяин гостиницы. Вид его был свиреп: глаза страшно сверкали, колпак его был смят, он размахивал руками и, казалось, всем угрожал, произнося слова, которые никто не понимал.
   -- Что с вами, господин Шатулье, у вас глаза хотят выскочить, разве не удалось вам сварить суп без говядины?
   -- Господа, это даром вам не пройдет, это невыносимо гадко! Мой честный дом...
   -- Верим, верим, только ваш вид подозрителен...
   -- Это не шутка, вы мне все ответите, не исключая дам.
   -- Да что случилось с ним, он с ума сошел, чего он расходился!
   -- Я взбешен! Я сейчас видел Анжело в комнате Вишенки, понимаете ли вы, что это значит, господа?
   -- Понятно, очень понятно. И из-за этого вы шумите?
   -- Разве это безделица? Я не спущу. У меня давно появилось подозрение, я подкрался к комнате этой негодной девчонки, подхожу к двери и слышу... я не могу сказать, что я слышал, вы, верно, догадываетесь.
   -- Скажите, скажите, господин Шатулье, надобно, чтоб мы поняли! -- восклицает Дюрозо.
   -- Я остолбенел, -- продолжает Шатулье, -- я слегка толкнул дверь, она тотчас же отворилась, понимаете ли вы это....
   -- Понимаем, понимаем, влюбленные неосторожны.
   -- Я вхожу, но вдруг бросается на меня ваш товарищ и ударяет кулаком по голове.
   -- И пришлепнул ваш колпак блином. Это мы видим.
   -- Затем Анжело взял и вытолкал меня из комнаты. Это злоупотребление, обольщенье, коварство, насилие...
   -- Представляю нового члена нашей труппы, -- сказал в этот момент Анжело, вошедший в зал под руку с Вишенкой.
   Появление Вишенки произвело магическое действие на все общество. Молодая девушка в эту минуту так была хороша собою, что нельзя было не любоваться ею. Наряд ее состоял из простого ситцевого розового цвета платья, но платье это так ей шло, так обрисовывало ее стройную талию, что ничего лучшего нельзя было для нее придумать. На шее ее была надета белая косынка, завязанная бантом, роскошные волосы ее ниспадали локонами. От волненья щеки Вишенки пылали, вообще она была прелестна. Даже женщины должны были сознаться в этом. Мужчины не могли отвести от нее глаз. После минутного молчания, воцарившегося вследствие этой неожиданности, Элодия восклицает:
   -- Как, членом нашей труппы должна быть эта служанка? Что за неуместные шутки, Анжело!
   -- Я вам серьезно говорю, господа, эта девушка поступит в нашу труппу, она счастливо одарена природой, у нее есть голос, я берусь учить ее, она будет иметь успех... А что касается замечания нашей первой певицы, то оно вполне неуместно. Поприще, на которое теперь вступает Вишенка, требует от нее только таланта, что кому за дело, чем она была до сих пор, все зависит от ее личных способностей. Было много знаменитых актеров, происхождение которых гораздо ниже Вишенки. Я не буду более об этом напоминать, если Вишенка будет принята.
   -- Я служил у нотариуса, -- пробормотал Гранжерал.
   Дюрозо кивнул:
   -- Девушка эта хороша, конечно, никто этого не может отрицать, но ты знаешь, что наша труппа в полном составе. Наша выручка иногда бывает очень незначительна, а ты требуешь увеличения расходов.
   -- Вишенка не увеличит ваш расход, она будет содержаться на мой счет. Она не будет требовать бенефиса, к тому же вам известно, что хорошенькое личико -- важное приобретение для театра. В заключение я вам объявил, если вы не примете в свою труппу Вишенку, то я выхожу.
   Угроза подействовала, никто не хотел, чтобы Анжело оставил труппу. Мужчины высоко ценили его способности, женщины любили его, несмотря на его неверность. И Вишенка была принята! Монтезума посадил ее рядом с собой за стол, где она вчера прислуживала.
   Глаза господина Шатулье, до сих пор молча слушавшего, сверкнули гневом. Он бросился к девушке, с тем чтоб ее увести.
   -- Как смеешь, я не позволю тебе сесть, я не знаю, что угодно этим господам, я не пущу тебя. Ты не знаешь разве, что над тобой издеваются. Поди, переоденься, надень свой фартук...
   Трактирщик не мог далее говорить, Анжело подошел к нему, схватил его за плечи и отбросил на другой конец зала. Затем подошел к Вишенке и, обращаясь к Шатулье, сказал:
   -- Господин Шатулье, принесите тарелку Вишенке и перестаньте сердиться.
   -- Вы не имеете права, господин Анжело, распоряжаться моей прислугой.
   -- Вы забыли, господин хозяин, что рассказали нам вчера историю Вишенки. Вы ее взяли к себе, потому что нашли у умершей кормилицы тысячу пятьсот франков, ведь не человеколюбие руководило вами, вы были заинтересованы. Не будь этих денег, вы оставили бы Вишенку на произвол судьбы. Вы приняли Вишенку на условии не стеснять ее свободы. Не так ли, господин Шатулье?
   -- Может быть, -- пробормотал Шатулье, -- все-таки это... какая же она актриса, она даже не умеет хорошо произносить: "Кушанье готово". Вишенка, ты скажи сама, неужели ты будешь так неблагодарна и уйдешь от нас. По собственному ли желанию делаешь ты это?
   Молодая девушка повернула голову к трактирщику и, не колеблясь, ответила:
   -- Да, сударь, это мое желание. Не представься этот случай, я непременно воспользовалась бы каким-нибудь другим и ушла бы от вас. Мой ответ не огорчит вашу жену, она не слепа и ясно видела ваши ухаживания за мной. Я несколько раз уже говорила вам, что вы надоели мне, что я уйду от вас, и вот исполняю обещанье.
   Шатулье, смущенный, не знал, что сказать, повернулся и покинул зал, толкнув бедного Франсуа, который в это время менял тарелки.
   Откровенный, решительный ответ молодой девушки снискал ей расположение ее новых товарищей.
   -- Славно срезала старикашку, -- заметила Альбертина.
   -- Славно все ему высказала, -- прибавила Гранжерал.
   -- Как ловко, как метко, -- прибавляет Кюшо.
   -- Она много обещает, мы все сделаем из нее.
   -- За здоровье нашего нового товарища.
   -- За здоровье барышни... какое имя вы примете на сцене?
   -- Как, я должна изменить имя? -- сказала молодая девушка, глядя на Анжело. -- Разве это необходимо?
   -- Необходимости никакой нет, тем более что Вишенка и есть имя, а не фамилия, и я не вижу никакой причины переменять его.
   -- Пусть будет по-вашему, за здоровье Вишенки.
   -- Какое она займет амплуа?
   -- Какое амплуа? -- прошептала девушка, глядя на своего возлюбленного.
   Анжело поспешил за нее ответить:
   -- По правде сказать, она сама не знает, на какую роль она способна, вначале она будет все играть, все, что пожелают наши дамы, она будет смотреть на игру других, таким образом, научится, будет стараться подражать им.
   Этою льстивою речью Анжело совершенно расположил дам в пользу Вишенки, -- актрисы еще более, чем остальные смертные, падки на лесть.
   -- Взгляд ее напоминает Марс, -- сказала госпожа Рамбур.
   -- Я думаю, что она будет восхитительна в роли субреток, -- добавила Элодия.
   -- Какие у нее изящные манеры! -- воскликнула Зинзинета. -- Она будет превосходна в роли благородных!
   -- Какой у нее нежный голос, она сумеет хорошо выразить чувство, -- заметила Альбертина.
   Как видно, каждая актриса с умыслом умолчала о своем амплуа.
   -- Что меня касается, я желал бы видеть Вишенку маленьким пажом, -- сказал Монтезума, -- она была бы восхитительна в костюме греческой девушки.
   -- Испанский костюм шел бы ей.
   -- Я бы желал видеть ее в наряде дикой.
   Госпожа Гратанбуль подсела к Вишенке с бокалом вина:
   -- Не беспокойся, милый дружок, я позабочусь о тебе, я сама тебя одену, у тебя есть корсет?
   -- Нет, сударыня.
   -- Ну, тебе его нужно непременно сделать. Видела ли ты мою дочь в "Фретильоне", милочка?
   -- Нет, сударыня.
   -- В тот вечер, когда она играла эту роль, она всегда побеждала по крайней мере двенадцать сердец, нас засыпали букетами, любовными письмами, венками... Когда я после спектакля появлялась на улице, все мне давали дорогу, шушукая: "Это мать Фретильоны". Не правда ли, лестно, о, если бы моя дочь была умница, она получала бы теперь сто тысяч франков в год, графы и герцога гонялись бы за нею, и я ела бы ежедневно трюфели.
   -- Перестань болтать, мама, -- нахмурилась Альбертина, -- я иду одеваться, мы скоро едем.
   -- Уж никогда не успеешь проглотить чашку кофе, быть все в разъездах, какая скука!
   -- Собирайтесь скорее. Вертиго запряжена и не стоит на месте.
   Шатулье, желая отомстить актерам, подал им баснословный счет, но Дюрозо напомнил про матлот без рыбы и принудил быть благоразумным.
   Пуссемар подал большой фургон к крыльцу. Пока усаживали дам, трактирщик улучил момент и прошептал Вишенке на ухо:
   -- Вы раскаетесь!
   -- Счастливо оставаться, сударь, мой медальон и бубновая дама со мною, с ними я отыщу моих родителей.
   -- Садитесь, садитесь скорее! -- закричат Пуссемар, влезая на козлы. Все уселись, на этот раз немного теснее обыкновенного.
   Франсуа явился после того, как все общество уселось в экипаж, и послал воздушный поцелуй Вишенке. Вишенка улыбнулась ему и бросила последний взгляда на гостиницу "Безрогий олень", которая скоро исчезла из вида.
  

XII. ПЕРЕДЕЛКИ В ДЕЗЕРТИРЕ. ВЪЕЗД В НЕМУР

   Между актерами вообще, а между комическими в особенности, разговоры никогда не прекращаются, они ведутся живо, умно, остро, весело. Понятно, что людям, которые так много видели и изведали в жизни, есть о чем переговорить.
   Вишенка слушала с вниманием игривые шутки, злые эпиграммы, двусмысленные анекдоты, знаменитые изреченья, потоком лившееся из уст актеров с тех пор, как двинулся фургон. Дорога оказалась дурная, что сильно тревожило госпожу Гамбург, которая то и дело восклицала:
   -- Пуссемар, мой милый, не так скоро, мы сейчас вывалимся, наш фургон только о двух колесах, и это приводит меня в отчаяние.
   -- Колеса крепки.
   -- Смотри, держи крепче. Вертиго может понести.
   -- Вот так чудо! Вертиго понесет, -- говорит Кюшо. -- Однако правда, что Вертиго бежит лучше обыкновенного, верно овес у Шатулье недурен.
   -- Кстати, получил ли Анжело свою помочь, потерянную ночью.... в известном месте?
   Вишенка, покраснев, надвинула шляпу на глаза.
   -- Вот она, Элодия ее узнала, -- замечает Альбертина.
   -- Дайте мне ее, -- улыбнулся Анжело, -- ведь не запрещено ночью зайти на сеновал?
   -- Особенно когда там ожидает тебя такая милая встреча, -- прибавил Монтезума, взглянув на Вишенку.
   -- Пуссемар, не гони Вертиго. Ты знаешь, нужно достойно въехать в Немур.
   -- Первое вступление весьма важно, -- начал Дюрозо. -- Въедем мы шагом в город -- нас тотчас же подымут на смех, везде есть злые языки, сейчас пойдут толки: "Кто это въехал? Скоморохи, у них лошадь чуть жива, ее, кажется, не каждый день кормят" и тому подобное. Совсем не то, если мы рысью въедем в город, крича во все горло: "Берегись!" Все обратят на нас внимание, выскочат-из домов, подбегут к окнам и подумают, что мы едем на почтовых.
   -- Особенно если кто затрубит в рожок, -- заметил Гранжерал.
   -- Будет трубить Кюшо, когда въедем в Немур.
   -- Я заиграю на всех инструментах.
   -- Я буду звонить в колокольчики.
   -- Я буду барабанить по сундуку.
   -- Я буду хлопать кнутом. Так мы въезжали в Фонтенебло. Помните, какой эффект мы произвели!
   -- Помню, -- госпожа Гратанбуль пожала плечами, -- как мы наехали на осла, навьюченного горшками с молоком, и опрокинули лоток яблок.
   -- Ну что ж. Это не повредило нам. Напротив. Со всех сторон сбегался народ, со всех сторон слышались возгласы: "Вот приехала труппа комедиантов. Черт возьми, они все уничтожают на своем пути". Эта новость распространилась с быстротой молнии по всему городу, о нас знали прежде, чем мы выставили афиши. Это славная штука, тем более что обошлось нам в безделицу: тридцать су заплатили мы той, кому принадлежал осел, и один су продавцу яблок. Прибавьте к тому, нам достались раздавленные яблоки, которые были очень вкусны. Потому, Пуссемар, въезжая в город, не церемонясь, валяй прямо на обозы, на лотки со съестными припасами.
   -- Пожалуйста, оставьте меня в покое, я знаю свое дело, -- отвечал Пуссемар, -- опрокинуть тоже нужно умеючи, а то выйдет ненатурально.
   -- Конечно, конечно, Пуссемар знает свое дело, ему не привыкать. А скоро ли Немур?
   -- Нет, еще не скоро, сударыня, мы только проехали половину дороги.
   -- Фу, какая даль. Пуссемар, не гони Вертиго.
   -- Я ее не гоню! Что с нею случилось? Точно ирабская лошадь...
   -- Дети мои, -- оживился Гранжерал, -- Дюрозо упомянул об афишах, не пора ли нам заняться составлением их, как приедем в Немур, сейчас разошлем.
   -- Правда, нужно подумать о спектакле.
   -- Что же будем мы играть в Немуре?
   -- Господа, следует для дебюта назначить "Тартюфа".
   -- Помилуй, ты с ума сошел, Гранжерал, высоко залетел.
   -- Вы плохие ценители таланта. Жаль мне нас.
   -- Мы же неоднократно говорили, что почитаем Мольера. В Париже или там, где существуют постоянные театры, следует играть его комедии, а нам же никогда и двух раз не придется сыграть в одном городе, и потому нужно чем-нибудь пикантным, бросающимся в глаза привлечь публику. Пьесы же Мольера слишком известны, потому они для нас невыгодны -- ноль франков двадцать пять сантимов, плохая выручка, как это не раз случалось.
   -- Разве Тартюф не по вкусу публике?
   -- У, какой он скучный, он все думает, что теперь царствует Людовик XIV, но времена великого короля прошли.
   -- Счастливы те, кто жил в то время.
   -- Мы уклонились от разговора, -- заметила Элодия. -- Немур -- южный город, верно, там любят музыку, нужно дать оперу.
   -- А где у нас оркестр?
   -- Ну, оркестр можно найти в городе, Пуссемар будет дирижировать.
   -- К чему сразу выбирать такую пьесу, в которой нужны декорации, машины... А что делать с танцами?
   -- Без них обойдемся.
   -- А хор, где его взять?
   -- Устроим по обыкновению, кто не будет в то время на сцене -- будет петь за кулисами.
   -- Не рассчитывайте на меня, петь я вам не буду. Достаточно того, что я буду суфлировать. Надрывать себе горло не желаю, чтоб потом сидеть целую неделю и не пить ни стакана вина.
   -- Матушка, на тебя никто и не рассчитывает.
   -- Вместо оперы дадим оперетку.
   -- Предлагаю представить "Дезертира".
   -- Гм... -- бормочет Дюрозо, -- для представления все готово, Монтезума -- Алексис, Анжело -- Монт-Сель, я двоюродный брат, Гранжерал -- Жан-Луи.
   -- Я не знаю этой роли, -- возразил Гранжерал обиженным тоном. -- Для дебюта не хороша эта пьеса. "Тартюфа" находят устарелым, а "Дезертир" хорош, как вы жалки, господа.
   -- Мне все равно, я согласен играть и Жан-Луи, я знаю эту роль, -- сказал Кюшо. -- Хорошо, а кто же исполнит роль Луизы?
   -- Конечно, я -- это мое амплуа, -- произнесла Элодия.
   -- Да, если я тебе его уступлю, -- возразила Зинзинета, -- это роль первой певицы, там не надо вытягивать рулад.
   -- Ты, кажется, хочешь пуститься в драматизм.
   -- Отчего же нет? Легче вызвать слезы у публики, чем рассмешить ее.
   -- Делитесь, как знаете, милые дети, я не беру себе эту роль, я люблю эксцентричность.
   -- Ну, перестаньте, не ссоритесь, а то дело не пойдет на лад. Решено: Элодия -- Луиза, Зинзинета -- Жаннетта, госпожа Рамбур -- тетушка. Остается роль тюремщика и Куршмена. Если Пуссемар не будет дирижировать оркестром, то он исполнит эту роль. Роль Куршмена можно выпустить, если Альбертина не согласится надеть жандармский костюм.
   -- Благодарю, вот гусаром я охотно бы нарядилась.
   -- Моя дочь восхитительна в гусарском мундире. Какая форма, словно по моей красавице сшита.
   -- Знаем, знаем, госпожа Гратанбуль.
   -- Ты была в гусарском мундире, когда князь Чемизаков впервые загляделся на тебя и прислал мне пуншу в комнату швейцара.
   -- Как, тебе присылали пунш в квартиру театрального швейцара? Это мило, я не знала этих подробностей.
   -- Отчего же нет, у театральных швейцаров всегда бездна угощений, не знаю, чего там только не пьют!
   -- А, мы заболтались...
   -- Согласны ли вы, чтобы я играла роль Куршмена в гусарской форме? В таком случае, я беру ее. Согласны, содержание пьесы не изменится, явится ли Куршмен гусаром или жандармом, эта перемена оживит пьесу. Итак, решено, я играю Куршмена в платье гусара.
   -- Споешь ли ты арию "Король проходил"?
   -- Конечно, спою, иначе роль моя не имела бы надлежащего значения, беды нет, что я не могу спеть этой арии, можно переложить слова на другую музыку, которая мне по голосу.
   -- У кого брошюра "Дезертира"?
   -- Вот она.
   -- Теперь надо подобрать музыку... -- Элодия задумалась. -- Нашла! Переложу на музыку арии "Женщины, хотите ль испытать".
   -- Нет, не то, не пойдет!
   -- Слушайте же лучше эту арию. -- И Альбертина начинает петь: "Король проходил, и барабан бил".
   -- Браво, браво. Недурно придумано!
   -- Только моя дочь способна на такие идеи.
   -- А продолжение?
   -- Продолжение таким же образом я подберу... Прибавлю два куплета, и довольно.
   -- Знаете ли, господа, мы можем поставлять на сцену много опер, изменяя их по способу, изобретенному Альбертиной.
   -- В самом деле, надо попробовать.
   -- Да, -- возразила Элодия, -- попробуйте какую-нибудь серьезную арию в Руане или Париже переложить на арию тру ля-ля, тру ля-ля. Посмотрите, какой вам за это букет преподнесут.
   -- Мы знаем, что этого нельзя делать в больших городах, но в таких захолустьях все сойдет.
   -- Ну, теперь переменимте, господа, название щюсы "Дезертир". Как-то слишком коротко, не произведет на афише хорошего эффекта.
   -- Придумай, пожалуйста, Кюшо, ты не раз изобретал нам громкие названья.
   -- Кажется, и я не раз оказывал вам эту ус-лугу, -- заметил Монтезума.
   -- Ну, так замени чем-нибудь "Дезертира".
   -- Постойте, постойте! Я, кажется, попал на мысль, назовем "Мнимая свадьба, или Жестокие последствия ошибки". Ну что, как вам это нра-кится, и как хорошо это выражает смысл пьесы.
   -- Я не восторгаюсь этим названием, оно напоминает "Невинная женщина, или Варвар муж".
   -- В таком случае поищите лучшее, критиковать легко.
   -- Придумал! -- восклицает Кюшо, ударяя себя по лбу, -- "Расстрелянный любовник".
   -- Славно! Очень хорошо!
   -- Вот прекрасное названье!
   -- Принято, браво.
   -- Вы находите, что это хорошее название? -- возразил Монтезума. -- Любовника не расстреливают, а прощают в конце пьесы.
   -- Это ничего не значит, он все-таки был осужден на смерть.
   -- Неужели к нам придерутся за такую безделицу?
   -- Название принято, господа! Займемтесь теперь другой пьесой.
   -- Я предлагаю "Фретильон", -- отозвалась госпожа Гратанбуль.
   -- Невозможно, никто из нас не играл ее...
   -- Исключая моей дочери. Кто превзойдет ее в роли Дежазет... У нас был бы полон театр.
   -- У нас даже нет брошюр.
   -- Надо было запастись ими вместо всего этого старья.
   -- Как же мы решим со второй пьесой?
   -- Вот вам хорошенькая пьеса, которая всегда произведет эффект, потому что в ней появляются плуты и мошенники, -- это будет публике по вкусу. Дадимте "Два слова, или Ночь в лесу".
   -- Это не забавно, -- проворчал Монтезума.
   -- Не забавно, потому что ты в ней не участвуешь.
   -- Кто же будет Розой -- ей нужно только два слова сказать.
   -- Нетрудно выучить эту роль.
   -- Нет, ошибаетесь, Зинзинета, -- она вся в мимике, а это нелегко.
   -- Я ее уже играла.
   -- Да, Альбертина, но ты вместо двух слов много говорила, я думала, что твоей речи не будет конца.
   -- Можно озаглавить пьесу не "Два слова", а "Пятнадцать слов". Это ничего не значит.
   -- Лучше поставить "Немая, которая говорит". Как это пикантно, как остро!
   -- Господа, -- вмешался Анжело, занятый до сих пор Вишенкой, -- если позволите, то наша новая артистка исполнит роль, в которой приходится сказать два слова. Ей легко их будет запомнить, мимике я ее выучу, а между тем она познакомится со сценой.
   После непродолжительного рассуждения все согласились с предложением Анжело. Сам же он взял роль молодого француза. Госпожа Рамбур будет хозяйкой, Дюрозо -- лакеем, Пуссемар, Кюшо и благородный отец соглашаются представлять разбойников, Монтезума отказывается, потому что отвергнуто его название "Дезертир".
   Выбирается третья пьеса.
   -- Мне кажется, "Плутни Скапена", -- пробормотал Гранжерал.
   -- А, а! У нотариуса! Гранжерал!
   -- Он неисправим.
   -- Надо спектакль закончить водевилем.
   -- Если станете играть "Глухого, или Полная гостиница", моя дочь знает немного роль Петрунильи.
   -- Оставьте нас в покое, Гратанбуль, вы сами не участвуете, и репертуар наш вас не касается.
   -- Ты слишком важничаешь.
   -- Я предлагаю вам "Аземия, или Дикие".
   -- Это опера в трех актах.
   -- В ней только одна женская роль.
   -- Да, но мы написали бы на афише: "Все дамы являются в костюме диких", и я вам ручаюсь, что сбор будет большой.
   -- Мысль эта недурна, но применим ее к другой пьесе, нам некогда "Аземия" учить.
   -- Не хотите ли "Приказчик и гризетка"?
   -- Эта пьеса слишком известна, везде, где только есть театр, ее давали.
   -- Ну так "Цветочница из Елисейских полей".
   -- Она в трех актах, слишком длинна.
   -- Не взять ли нам "Мещанское свиданье"?
   -- Да, но тут слишком много мещанства.
   -- Кто дает заглавие?
   -- Конечно, не я, -- буркнул Монтезума, -- вы не приняли мою "Мнимая свадьба", а между тем название это гораздо лучше, чем "Расстрелянный любовник".
   -- Погодите, дайте вспомнить...
   -- Не возьмете ли "Дача купца, торгующего дровами"?
   -- Можно было бы, но недостаточно игриво.
   -- А, нашел, нашел "Воры в шутку, или Любовь в страх".
   -- Недурно!
   -- Решено! Итак, наша программа: "Расстрелянный любовник", "Немая, которая говорит, или Ночь в лесу" и "Воры в шутку, или Любовь в страх". Не забудьте написать в афишке, что в роли немой будет дебютировать особа, которая еще никогда не выступала на сцене.
   -- Хорошо, и прибавим, что эта роль создана для Марс -- это придаст эффекту.
   -- Марс никогда не играла в опере буфф.
   -- Тем более.
   -- Вот и Немур, -- сказала Вишенка.
   -- А, черт побери! Доставайте скорее инструменты.
   Кюшо взял трубу, похожую на те, которыми продавцы одеколонов возвещают свое прибытие на площадь. Дюрозо схватил огромный колокольчик, Анжело забарабанил палочками по ящику, Альбертина вооружилась металлическим треугольником, а Монтезума громко щелкнул бичом -- это условный знак для начала музыки. Начался шум, гам, звон, бой барабана наподобие пушечного выстрела. Прохожие останавливались, некоторые бросились наутек, принимая это за вступление неприятельской армии, дети радостно закричали. И чем ближе Немур, тем увеличивается толпа любопытных, тем усиливается всеобщее смятенье.
   Наконец вот и город. Под влиянием музыки, ударов кнута и дерганья вожжей Вертиго рвется вперед, скачет галопом, чего не бывало с незапамятных времен. Пуссемар, не зная, в какую сторону ему ехать, и увидев перед собой большую улицу, предположил, что она ведет к центру города, и погнал по ней Вертиго. Изумленные жители спешно облепили окна, устремились к дверям, с ужасом наблюдая за происходящим. На пути Вертиго оказался воз, и Пуссемар задумался -- наехать ли ему на этот воз или посторониться. Взглянув на лицо извозчика, он смекнул, что ему это не сойдет даром, но Вертиго уже не остановить. Застигнутый врасплох извозчик нанес ей сильный удар по голове, бедное животное, став на дыбы, опрокинуло фуру на лотки, полные лакомств. Госпожа Гратанбуль и благородный отец, сидевшие рядом с Пуссемаром, летят с козел и скатываются в груду чернослива и пролитой патоки.
   Сначала все кричат, затем мало-помалу успокаиваются, оставшиеся невредимыми актеры выбираются из экипажа, чтобы оказать помощь упавшим товарищам. Благородный отец отделывается легким повреждением глаза; Пуссемар тоже особо не пострадал, однако госпожа Гратанбуль попала головою в кадку с патокой. Трое вытаскивают ее оттуда. Оригинальное зрелище: мать Альбертины, оставив в кадке свой чепчик и парик, явилась всем бритая и покрытая патокой. В первую минуту раздался громкий смех.
   -- Какая великолепная негритянка! -- воскликнул Кюшо. -- Смотрите, господа, как ей патока к лицу.
   -- Дураки вы такие, вытирайте же меня поскорее, пока не заели мухи, и так уже кусают!
   -- Упокойся, матушка, -- и Альбертина обратилась к торговцу: -- Дайте мне что-нибудь, чем бы обтереть эту патоку.
   -- Погодите, сударыня. -- Он жестом подозвал стоявших на улице мальчишек. -- Вот эти молодцы обожают патоку, надо видеть, с каким аппетитом они ее едят, даже вылижут всю бумажку, потерпите минутку, они вас всю очистят.
   -- Славная мысль! -- рассмеялся Дюрозо. -- Что ж, Гратанбуль, позволишь ли мальчишкам облизать твою голову?
   -- Все, что хотите, лишь бы меня избавили от этого!
   Скоро мать Альбертины оказалась окружена толпой детей, все стараются пробраться к ней, становится тесно, между мальчишками завязывается драка, госпожа Гратанбуль в свою очередь наделяет их пинками, потому что они от жадности кусают ее за ухо. Наконец на помощь матери пришла Альбертина с ведром и губкой, она смыла остатки патоки, а воду вылила на мальчишек.
   Пока все это происходило, актеры осведомились о лучшей гостинице, поставили Вертиго на ноги, благородный отец отлепил от левого глаза черносливинку, и все отправились в путь, наградив потерпевшего убыток торговца бесплатным билетом.
   -- А красив наш въезд в Немур! Не знаю, достанем ли мы здесь много денег, но мы уже произвели фурор.
  

XIII. ПАРИК -- РЕПЕТИЦИЯ -- БАРАБАН

   Актеры легко нашли себе номера, гостиница оказалась достаточно велика и мало заполнена народом.
   Дюрозо и Монтезума отправились на поиски зала для спектакля, потом -- за разрешением к мэру. Пуссемар, позаботившись о Вертиго, затем пошел разыскивать любителей для составления оркестра.
   Гранжералю поручили составление и напечатание афиш. Дамы занялись приготовлением нарядов.
   Вишенка совсем в чаду, все окружающее ей кажется сном, но поцелуи Анжело напоминают ей о действительности.
   -- И я завтра буду играть!
   -- Да, милая, у тебя прелестная роль.
   -- Я ее не знаю. Мне ее не выучить до завтра.
   -- Два слова только надо произнести; "Полночь и всегда".
   -- Полночь и всегда?
   -- Кажется, это можно запомнить.
   -- Да, если нужно сказать только это.
   -- Ничего более. Вот в чем состоит вся пьеса: молодой человек приезжает в гостиницу, находившуюся в лесу, с ним лакей, хозяйка любезно их принимает, но она находится в сообществе разбойников, которые обкрадывают и часто даже убивают путешественников, останавливающихся в ее гостинице.
   -- Боже, что же было с молодым человеком?
   -- Его спасла молодая девушка, которой приказывали притворяться немой. Это твоя роль, я буду путешественник, ты увидишь, что у нас пойдет хорошо, ты мне будешь делать знаки, стараясь дать мне понять об угрожающей опасности.
   -- Понимаю.
   -- Я тебя буду учить.
   -- У меня нет костюма.
   -- Тебе не надо другого, ты будешь играть роль трактирной служанки.
   -- Значит, я останусь тем, чем была.
   -- Ты будешь прелестна, тебе обеспечен полный успех, ты в сто раз красивее всех наших дам.
   -- Это их бесит. О! Если не я, они не позволили бы тебе играть. Но будь спокойна, я тебе проложу дорогу.
   -- И будете всегда меня любить.
   -- Непременно, а ты?
   -- Я думаю.
   -- Ты не уверена в этом.
   -- Все, что произошло, случилось так быстро, что я еще не убедилась вполне в том, что это истина.
   -- Милая Вишенка, в жизни всегда быстрое решение самое лучшее, первое побуждение самое искреннее.
   -- Да, но не приди вы тогда на сеновал, я не уехала бы с вами.
   -- Итак, я должен благодарить небо, что за тобой пошел, разве тьг жалеешь об этом?
   -- К чему повели бы теперь сожаленья?
   -- Мне хотелось бы тебя видеть веселой, счастливой.
   -- Еще я не успела дать себе сознательный отчет в своем счастье.
   -- Дитя, не размышляй об этом, чтоб быть счастливой, пользуйся без оглядки слепо жизнью, живи минутой, не забывая, что нужно жить, пока есть молодость, и сама подчиняйся влеченью сердца.
   -- Да так ли все это?
   Вместо ответа Анжело поцеловал Вишенку; а у нее в мозгу стучало: лишь бы не оправдались слова солдата!
   Монтезума вернулся, восхищенный театром: сцена большая, резонанс прекрасный. Он уже успел сделать вдоль и поперек сцены гигантские антраша, не задев кулисы.
   Дюрозо принес разрешение мэра, стало быть, можно рассылать афиши. Мэру предоставлена лучшая ложа.
   -- Но, а как тебе показалось, можно ожидать успеха, любят ли здесь музыку, театр?
   -- Музыку, кажется, любят -- слышал на улице шарманку, а у парикмахера музыкальная шкатулка.
   -- Но знаете ли вы, -- восклицает Гратанбуль, -- что я никого из вас не буду одевать, пока вы мне не дадите нового парика. -- Она пожимает плечами. -- У меня нет ни малейшего желания ходить в повязке.
   -- Полно, матушка, заниматься пустяками, на что тебе парик, не хочешь ли ты побеждать сердца мужчин?
   -- Отчего же нет? Хорошо тебе называть это пустяками, а если бы твои косы остались в патоке, что бы ты запела?
   -- Это было бы весьма грустно.
   -- Успокойтесь, Гратанбуль, вы получите парик, отправляйтесь только в склад театральных костюмов и выбирайте там себе любой.
   -- О каких театральных костюмах говоришь ты, хвастушка, где они? Разве не знаешь, что каждый из нас имеет свои наряды.
   -- Извините, у Пуссемара есть чемодан, в котором уложены вещи, принадлежащие всей труппе. Есть там и парики.
   -- Пуссемар придет, тогда посмотрим, а теперь пора обедать, не оставаться же нам без обеда.
   -- Пойдем прежде осмотрим театр. Проведем репетицию.
   -- Без парика я не пойду.
   Пуссемар явился с самым мрачным видом: он избегал весь город и нашел только четырех любителей -- четырех барабанщиков из национальной гвардии.
   -- Как, тыне нашел ни одной скрипки, ни одного духового инструмента? -- изумилась Элодия.
   -- Ничего, кроме четырех барабанов!
   -- Вот странный оркестр, как это он исполнит три оперы-буф?
   -- Хорошо, что мы назвали пьесу "День в походе". Тут барабаны на своем месте.
   -- Положим, но как быть с другой пьесой?
   -- В ней есть воры, а где есть воры, там барабанный бой не помешает.
   -- Хорошо, а что же мы сделаем с "Мещанским свиданием". Это веселенькая пьеса, тут барабаны ни при чем.
   -- В пьесе "Воры в шутку, или Любовь и страх" оркестр будет бить тревогу, и вы увидите какой это нагонит на всех страх. Этот милый Пуссемар на все найдет средство.
   -- Придут ли барабанщики на репетицию?
   -- Непременно. Приходите через час в театр. Меня не оркестр беспокоит, а наша бедная Вертиго.
   -- А что с ней?
   -- Ее сильно ошеломили.
   -- Пойдемте на репетицию.
   -- Минуту погодите, дайте мне парик, Пуссемар, говорят, у вас хранятся всякие театральные принадлежности.
   -- Все к вашим услугам, госпожа Гратанбуль, но помните, что у нас вещей немного и те нужны актерам.
   -- А мне, стало быть, не нужно? Не буду я вам без парика сидеть в будке суфлера, где из-под полу страшно дует, я не желаю простудиться. Ну, показывай мне поскорее твои богатства.
   Общее богатство труппы заключалось в небольшом сундучке, наполненном жестяными саблями, кинжалами, розовыми венками, бутылками, стаканами, диадемами из фальшивых камней, картонными пирогами, лепными курами и индейками. Нашлись и три парика -- рыжий, напудренный и, наконец, третий огромный, черный, напоминающий времена Людовика XIV, парики адвокатов, мировых судей и мольеровских маркизов. Госпожа Гратанбуль сначала выбрала напудренный с локонами, но он оказался мал, пришлось довольствоваться придворным париком прошлого столетия, с тем чтобы не измять его, так как он может понадобиться кому-нибудь на сцене.
   Парик ей не понравился, однако Альбертина принялась уверять ее, что она в нем имеет вид прелестной Ниноны.
   Теперь все отправились в театр на репетицию. Прохожие останавливались, провожая их взглядами, мальчишки кричали вслед.
   -- Чего эти повесы бегут за мной, -- говорит госпожа Гратанбуль, бросая вокруг себя взгляды, полные негодованья, -- не думают ли они меня опять лизать?
   Ей отвечают взрывом хохота.
   -- Они смотрят на тебя, потому что на тебе такой чудной парик, они ничего подобного в Немуре не видали, -- пояснила Альбертина.
   Декорация состояла из гостиной, леса и площади. Гостиную вынуждены обратить в тюрьму "Дезертира".
   -- В таком случае, -- заметил Монтезума, -- вместо того чтобы сказать "Он в тюрьме", вы скажете: "Он был отведен в городское управление, которое ему заменило тюрьму".
   -- Но действие происходит в деревне?..
   -- Что же из этого? Ведь есть же тюрьма в нашей деревне, отчего же не быть там ратуше.
   -- Для того, чтоб играть "Два слова" нужна обстановка крестьянского дома, -- заметил Анжело.
   -- Мы поставим лес.
   -- Да, но это не дом... ведь мне надо быть запертым и искать случая выбраться.
   -- Там есть перегородка, которую мы как-нибудь пристроим в лесу, завесим кулисами, и она нам заменит дом.
   -- Чего же мы ждем и не начинаем репетицию?
   -- Я жду своих барабанщиков.
   -- Пуссемар, когда я буду петь "Возможно ли огорчать того, кого любишь", пожалуйста, играй один на скрипке, я не хочу петь при барабанном бое.
   -- Если мне придется исполнять роль тюремщика, то я уже не смогу участвовать в оркестре.
   -- Если не будет скрипки, то я не играю, не думаете ли, что я стану петь, когда барабаны будут бить: трах, трах, трах! Благодарю покорно.
   -- Господа! -- воскликнул Гранжерал. -- Я жертвую собой для общей пользы -- я беру роль тюремщика.
   -- Хорошо, Гранжерал, ты славный малый, твой поступок достоин человека, служившего у нотариуса.
   -- С условием, я требую, чтоб выставили на афише "По случаю болезни предназначенного в тюремщики актера роль эту исполнит Гранжерал".
   -- Изволь.
   -- Вот, кажется, и барабанщики идут.
   Действительно, четверо молодцов, двое в военной форме и двое в штатском, перескакивая через скамейки, поспешили на сцену. Пуссемар, став по место дирижера, кричит:
   -- Раскладывайте ваши ноты на пюпитры, господа. Отметьте карандашом те места, когда вам придется барабанить.
   -- Мы не знаем нот. Сделайте нам знак, когда нужно будет барабанить, мы поймем.
   -- Хорошо, слушайте, я начинаю увертюру, начало -- тихо и без барабана.
   Пуссемар играет на скрипке, при условном знаке раздается треск барабанов, заглушающий скрипку, но Монтезума уверяет, что это не портит гармонии.
   Вообще увертюра нравится актерам, никогда еще не слыхавшим на сцене такой шумной музыки, даже Гратанбуль высунула голову из своей будки и прокричала музыкантам:
   -- Братцы, великолепно, вы меня растрогали до слез, если так пойдет наша музыка, то успех будет несомненный. Я вас поцелую после спектакля.
   -- Какой добрый господин, -- говорят музыканты, принявшие госпожу Гратанбуль за мужчину, но тем не менее у нас нет желанья целоваться с этой львиной гривой.
   -- Все согласны, что "Дезертир" идет как по маслу.
   Начинают другую пьесу, в которой дебютирует Вишенка. Анжело принялся учить ее входить, выходить, стоять, бегать, наконец показал азы мимики. Молодая девушка оказалась не лишена понятливости, она ловка, грациозна, и ее черные глаза будут еще больше блестеть при освещении. Только ее слишком часто пробирал смех. Все мужчины сошлись в едином мнении, что Вишенка сыграет отлично. Женщины же заявили, что надо усилить барабанный бой при ее появлении.
   Пьеса "Мещанское свидание" репетировалась второпях: барабаны били как им вздумается, исключая тех мест, где они звучали заодно со скрипкой. Наконец репетиция закончилась, и все, весьма довольные барабанщиками и собой, отправились гостиницу в ожидании завтрашнего триумфа; вот только госпоже Гратанбуль на улице снова досталось из-за парика.
   Анжело вел Вишенку под руку:
   -- Ты сыграешь хорошо, ты восхитительна... Не бойся, я тебе ручаюсь за успех, только постарайся не хохотать так часто и помни, что в тех местах, где ты должна бояться за мою жизнь, надо быть печальной.
   -- Милый мой, это не моя вина, как посмотрю на госпожу Гратанбуль, так и хочется смеяться.
   -- Хорошо, что она не должна тебе суфлировать, не смотри на нее. Что, не довольна ли ты, что я увез тебя из той глуши, в которой ты прозябала?
   Вишенка улыбается, и нерешительно произносит:
   -- Да... да... я довольна.
  

XIV. КОММИВОЯЖЕР

   В день знаменитого спектакля в гостинице, где жили актеры, остановился проезжий -- мужчина лет тридцати четырех, высокий, крепкого сложении, обладатель новых перчаток, трости, пенсне и шляпы, своими размерами оставивших моду далеко позади. На нем был надет сюртучок, туго стягивающий его талию, из кармана которого виднелся кончик фулярового платка, клетчатые панталоны, заметные за версту, и красные сапоги. Если судить людей по их одежде, как это по большей части делается, то по костюму этого франта было видно, что он обладал хорошими средствами, но имел дурной вкус. Лицо этого господина не отличалось привлекательностью. Блондин, с сильно выпуклыми глазами, он имел приплюснутый нос, как у негра, тонкие губы и острый подбородок. Однако вся эта видимая неблаговидность его особы не мешала ему иметь самое высокое понятие о своей красоте и иметь уверенность, что все женщины разделяют это мнение.
   Войдя в гостиницу, он бросил на стол целый сверток визитных карточек и, обращаясь к хозяину, прокричал:
   -- Вот, братец, тебе мое имя и фамилия. Я Фромон, проезжий приказчик продавца самых лучших вин, принявший эту должность больше из удовольствия, чем из необходимости. Да ты должен же меня знать, в прошлом году я здесь останавливался. Вели теперь подать завтрак, живее! Все, что есть лучшего, в особенности вино, я знаток, понимаешь.
   -- Вы здесь остановитесь, сударь?
   -- Конечно, я проживу в вашем городе три дня, если не очень соскучусь.
   -- Не соскучитесь, сударь, к нам приехала труппа актеров и сегодня вечером дают представленье.
   -- Тем лучше, я люблю театр. Откуда эти актеры?
   -- Кажется, из Парижа, сударь. Это первоклассные таланты столицы, взявшие отпуск.
   -- Вероятно, отставку. Все-таки посмотрим, лишь бы были хорошенькие актрисы.
   -- Актрисы все хорошенькие, сударь, исключая двух, но это, верно, матери или тетки.
   -- Стало быть, там две старухи, а сколько молодых?
   -- Четыре, сударь.
   -- Гм... есть из чего выбрать, а где они все остановились?
   -- Здесь же, сударь, в моей гостинице.
   -- О, это прекрасно.
   И приказчик устремился к зеркалу, чтобы поправить волосы, воротник, галстук, подтянуть помочи и осмотреть панталоны, хорошо ли они обрисовывают его ноги. Довольный собой, он, вынимая сигару, приказал хозяину:
   -- Подайте огня.
   -- Вот, сударь.
   -- Я здесь обедаю, поставьте мне прибор, чтоб было два граненых стакана для мадеры, бордо и для шампанского бокал... Теперь я иду по делам, снесите мой чемодан в одну из лучших комнат, и чтобы все было через час готово. Позволяю вам трубить по всему городу о той чести, которую я оказал вам, остановившись в вашей гостинице.
   -- Слушаюсь, сударь.
   Хозяин поспешил накрыть ему на стол в общем зале, однако вместо двух поставил пять стаканов, думая про себя, что лишнее не помешают.
   Актеры между тем компанией отправились гулять по городу, заходя в лучшие кафе, громко рассуждая о прелести предстоящего спектакля и о том успехе, которым пользовались эти представления в величайших городах Франции. Подобные разговоры всегда привлекают внимание ротозеев и вообще публику, посещающую кафе-рестораны. Сразу начались толки о том, что приехали великие артисты, которые едва ли дадут более одного представления, потому надо пользоваться случаем и поспешить в театр. Это называется: пустить пыль в глаза, составить себе огласку, но такая дипломатия везде в ходу, в мире политическом, коммерческом, финансовом, литературном. Прочтите последний лист газеты, где печатаются объявления, прочтите любую афишку, наклеенную на углах самой отдаленной улицы, и скажите, где только не пускают мыльных пузырей?
   Спрашивается: отчего же и странствующим актерам не воспользоваться этим средством?
   Госпожа Гратанбуль осталась в гостинице одна, с тем чтоб перечесть пьесы, которые придется подсказывать вечером: она отправилась к трактирщику попросить у него щепотку табаку, но, проходя через столовую, остановилась, пораженная великолепием прибора и количеством стаканов.
   -- Ишь какой славный прибор! Для кого это?
   -- Для проезжего, который здесь остановился. Он, уходя, заказал обед и сейчас вернется.
   -- Мне нечего вас спрашивать, комильфотный ли этот господин, сейчас видно уже по тому, что, если у него стоять пять стаканов вокруг тарелки, тот не может же быть шалопай какой-нибудь. Это верные признаки порядочности. У него должна быть и карета?
   -- Да, он приехал в дилижансе, но занимал купе.
   -- Я так и знала, а как приятно ездить в купе... и я ездила, и какие милые воспоминания у меня после этого оставались... Что, проезжий этот молод?
   -- Да, еще молодой человек и собой красавец.
   -- Я была в этом уверена, судя по прибору, он, верно, красивый малый, у кого стоит пять хрустальных стаканов за прибором, тот, наверное, красавец.
   -- И щеголь какой, у него пенсне.
   -- Каково! У него, верно, много и еще кое-чего найдется, может быть это какой-либо иностранный князь, путешествующий инкогнито?
   -- Нет, это коммивояжер.
   -- Чем же он торгует, бриллиантами?
   -- Нет, вином.
   -- Ну, это все равно, по-моему, даже последнее лучше первых, по крайней мере для меня. Я пойду наверх и надену полегче платье, а то мне в этом душно, мой парик меня нестерпимо греет. Ах! Славный прибор. Знаешь ли, дружок, во времена Клопотенского я всегда обедала так, но к несчастью, дочь моя не умеет ничего надолго удержать за собой!
   Через несколько минут Фромон вернулся и сел на стол; излишек стаканов его не удивил, он только высказал сожаление, что не застал в зале актрис. Между тем в зал снова спустилась мать Альбертины, на ней пунцовый пеньюар со шлейфом, на голове огромный завитой в локоны парик, под мышкой сверток театральных брошюр, одним словом, она напоминала судью, который несет во дворец для подписи смертные приговоры.
   Изумленный, Фромон обратился к прислуживающему ему мальчику:
   -- Кто это такой, полицейский комиссар?
   -- Нет, сударь, -- актриса.
   -- Это актриса, что ты врешь, любезный!
   -- То есть она мать одной из актрис.
   -- Тогда другое дело.
   Приказчик поклонился госпоже Гратанбуль, она присела перед ним, как в менуэте. Появившиеся Элодия, Зинзинета, Альбертина и Вишенка поспешили в свои комнаты, успев все-таки ответить любезным поклоном.
   -- Господи боже мой! Что вы так спешите? -- обратилась к ним госпожа Гратанбуль.
   -- Как не спешить, ничего не готово к спектаклю. И мы в городе этом не нашли чего нам нужно...
   -- Наши костюмы не будут готовы, если ты нам не поможешь.
   -- Я сейчас буду в вашем распоряжении.
   -- С ними всегда та же история, -- пояснила Гратанбуль Фромону, -- я их знаю хорошо, всегда слышится одно и то же... мой костюм не готов! У меня нет того или другого... я не хочу играть... а вечером как ни в чем не бывало все идет отлично...
   Коммивояжер обратил особое внимание на Вишенку, которая проходила по залу с Альбертиной, выказывавшей большую дружбу молодой дебютантке, чтоб возбудить зависть Элодии и Зинзинеты.
   -- Сударыня, вы тоже принадлежите к труппе, дающей сегодня вечером представление?
   -- Да, сударь, имею эту честь...
   -- Эти дамы очень красивы, в особенности одна из них... та, которая вошла последняя, молодая особа с черными глазами.
   -- Это моя дочь.
   -- Если у нее кроме красоты есть и талант, то можно вас поздравить...
   -- У нее большой и замечательный талант...
   -- Это дитя -- баловень природы, очаровательная личность...
   -- Какое у нее амплуа?
   -- Она может исполнить все, что захочет, но в особенности неподражаемая в эксцентричных ролях!..
   -- А! Неужели!..
   -- Если бы вы ее только видели в Фретильене...
   -- Она играет роль Жазеты?
   -- Да, но играет по-своему, уже эта роль неузнаваема...
   -- Сударыня, позвольте мне выпить за ваше здоровье?
   -- С удовольствием, позволяю и желала бы вам ответить тем же...
   -- Будете ли столь любезны принять от меня стакан мадеры с бисквитом?
   -- Я не могу отказать столь приличному человеку...
   Коммивояжер, обрадовавшись случаю познакомиться с актрисами, принялся подливать вино в стакан Гратанбуль, который она поспешно опорожняла.
   -- Вы нам сделаете честь, вероятно, и будете на спектакле?
   -- Как же, сударыня, постараюсь сделать себе это удовольствие... Это, должно быть, все пьесы новые. Когда я проживал в Париже, то часто бывал в театре, но ни одной из этих пьес не видел.
   -- Почти, почти что новые...
   -- "Расстрелянный любовник" -- это опера?
   -- Настоящая опера.
   -- А "Немая, которая говорит"?
   -- Это тоже, у нас идут все оперы...
   -- А ваша дочь сегодня участвует?
   -- Еще бы, разве без ее участия может быть хороший сбор?.. Она играет в двух пьесах; вы ей покровительствуйте, мой милый.
   -- Я уверен, что она не нуждается в этом... но буду ей весьма аплодировать. Предлагаю вам шампанского.
   -- Охотно принимаю... где вы будете сидеть, мой красавец?
   -- Я всегда беру место ближе к сцене.
   -- Мы постараемся вас там поместить.
   Путешествующий коммивояжер угощал госпожу Гратанбуль в изобилии разными винами и ликерами, а она ни от чего не отказывалась и не обращала внимания на частые напоминания трактирного гарсона, что ее ждут наверху.
   -- Скажи им, что я сейчас приду, еще успею, ведь я их одеваю, я и отвечу за все...
   -- Вы их одеваете! -- восклицает Фромон.
   -- Да, и самое трудное -- шнуровать им корсеты. Все хотят быть хорошо затянутыми, и у меня даже от этого часто пальцы болят... Не то моя дочь! Ей нечего затягиваться...
   -- Она мне показалась очень тоненькой, стройной...
   -- Да, как я была когда-то...
   В дверях опять замаячил гарсон.
   -- Оставь меня в покое, сейчас приду... надо же и подкрепить силы перед сегодняшним трудом. Видишь ли, дружок, я у них на все руки, так и жду, что в один прекрасный день заставят меня танцевать.
   -- Ну не задерживаю вас, идите наверх. До свидания, до сегодняшнего вечера. Прошу передать вашей дочери, что у нее прибавился еще один обожатель.
   -- Ты бросишь ей букет, мой дружок?
   Я об этом уже подумал. Останетесь довольны... до свидания.
   Коммивояжер поспешно встал из-за стола и направился к выходу, сопровождаемый криком госпожи Гратанбуль:
   -- Брось ей, голубчик, еще стихи... Гранжерал их прочтет... он хорошо читает, выучился у нотариуса.
   -- Сударыня, вас требуют наверх.
   -- Ах! Как ты мне надоел, мальчишка, налей-ка мне еще рюмочку, за счет этого красавца... у него будет, чем заплатить... я за него поручусь, скорее нежели за себя.
   Гратанбуль выпила рюмочку, потом другую и третью и, наконец, заснула за столом.
  

XV. СПЕКТАКЛЬ -- БУКЕТ

   Час спектакля настал. Актрисы, раздраженные тем, что госпожа Гратанбуль не пришла их одевать, отправляются кратчайшим путем в театр, но суфлерши там не оказалась.
   Публика собирается, театр почти полон, но еще очень мало освещен. В провинции, из экономии, освещение делается только тогда, когда почти вся публика собралась. Господин, щегольски одетый, в перчатках канареечного цвета, с розаном в петлице и с пенсне на носу садится в ложу, ближайшую к сцене. Рисуется, ломается, небрежно лорнирует публику и слегка ударяет тросточкою по перилам ложи. Это господин Фромон.
   Директор оркестра Пуссемар становится на свое место, музыканты являются, но, увы, двое из них до того пьяны, что сейчас же засыпают и начинают храпеть на весь театр.
   Мужской персонал уже готов и только удивляются, что дамы до сих пор не показываются, но они все еще ждут Гратанбуль и ищут ее во всех углах театра. Вдруг Альбертина восклицает:
   -- А! Боже мой! Ведь она была в зале гостиницы, где обедал какой-то смешной франт... она готова на это... что если... а я ее жду, чтобы переделать мои гусарские панталоны, они так тесны, что не влезают.
   Посылают в гостиницу и находят госпожу Гратанбуль в таком же положении, спящую за столом. С большим трудом ее разбудив, двое слуг под руки уводят ее в театр. Парик ее перевернулся так, что локоны падают на лицо.
   -- Ах, mesdames, мамаша уже готова, -- с ужасом кричит Альбертина. -- Теперь нам делать нечего, надо самим одеваться!.. Но если она в состоянии суфлировать, вот будет удивление!
   -- Кто сказал, что я готова, неправда, неправда, -- насилу говорит госпожа Гратанбуль и падает на стул, на котором лежит чепчик, приготовленный для Элодии.
   -- Ах, мой чепчик!.. Смят, испорчен, его надеть невозможно, это ужасно! Невыносимо! Я не буду играть.
   На крик жены вбегает Кюшо, с помощью благородного отца уводят госпожу Гратанбуль, предварительно дав ей кофе с солью, чтобы вытрезвить.
   Вишенка не играет в первой пьесе и предлагает свои услуги дамам, чтобы одеть их, которые с удовольствием на то соглашаются. Но, присутствуя при тайнах их туалетах, видя, как они румянятся, белятся, чернят брови, ссорятся, кричат, проклинают ту, которая их одевает, как повторяют с нетерпением и злостью свои роли, видя их другими, нежели на сцене, Вишенка убедилась, что тут мерзость, пустота и беспокойство идут рука об руку с удовольствием и смехом.
   Однако публика, долго ожидавшая, начинает выказывать нетерпение.
   -- Мадам, готовы ли, наконец? -- кричит Пуссемар, оставивший оркестр для роли режиссера.
   -- У меня нет чепчика, -- говорит Элодия.
   -- Играй без него, будешь казаться моложе.
   -- А где наша суфлерша?
   -- Ее снесли в ее будку. Она начинает приходить в сознание. Представление начинается, я сейчас позвоню, чтобы подняли занавес...
   -- Мне не лезут эти панталоны.
   -- Успеешь еще их напялить, ты выходишь только в конце пьесы.
   Позвонив, Пуссемар бежит в оркестр, хватает скрипку и говорит барабанщикам:
   -- Внимание, господа.
   Увертюра из "Дезертира" сыграна. Публика удивляется, слыша постоянно барабанный бой. В партере сидит господин маленького роста, с огромной головою, вид его напоминает питомца зоологического сада. Этот маленький господин постоянно вертится, нагибается, то вперед, то назад, то направо, то налево, забыв, как видно, что он не один здесь сидит. Громко выражает свое мнение, а окружающие его слушают, как оракула. Он неоднократно восклицает:
   -- Сейчас видно, что это военная пьеса, не надо и афишки, и без нее можно угадать. Теперь сочинители вводят в музыку страшный шум и треск. В Париже употребляют пушки в оркестр, и тут будет пальба.
   -- А, господин Серполе, вы шутите, -- говорит с изумлением одна дама с диадемой и множеством цветов на голове.
   -- Нет, госпожа Лятандри, я не шучу. С тех пор как Россини в свои сочинения для оркестра имел много медных инструментов, другие щеголяют один перед другим изобретением новых сильных звуков. Но тсс... начинается. Мне любопытно видеть "Расстрелянного любовника". Должно быть, новая опера, я ее еще не знаю... В Марселе, где я долго жил... я бывал два раза в неделю в театре...
   Фромон высовывается из ложи и кричит:
   -- Молчите же! Какой-то болтун в партере нсем мешает.
   Господин Серполе не принимает этого на свой счет, он поворачивается к сидящим позади, повторяя:
   -- Молчите, болтуны, слушайте пьесу.
   Первое действие проходит довольно успешно.
   Актеры знают свои роли недурно. Барабанщики, впрочем, еще спят, и третий только что последовал их примеру, но зато четвертый барабанщик заглушает пение Зинзинеты. Слов не слышно, но зато видны ее грациозные прыжки, которыми она сопровождает пение.
   -- Ей! Вы, барабаны, не бейте так громко! -- кричит господин, занимающий одно из последних мест театра.
   -- Выгнать раек из театра! -- восклицает Фромон, сделавшийся защитником актеров.
   -- Тут понятия не имеют о военной музыке, -- говорит госпожа Лятандри, поправляя себе диадему на голове.
   Маленький господин начинает припоминать и замечает что-то знакомое в этой пьесе. Восклицания свои он продолжает делать вслух.
   -- О! да я видал это... да положительно... да, да только название не то было, позвольте сейчас вспомню его.
   -- Показать двери этому болтуну! -- кричит Фромон.
   -- Молчите, господа, а то вас выведут, -- повторяет господин Серполе, смотря на раек.
   Но вот появляется Монтезума, с необыкновенною легкостью взбегает на гору, изображенную вдали сцены, а оттуда направляется к публике, выкидывая на воздух разные па из балета.
   Господин Серполе, ударяя себе по коленам, кричит:
   -- Это "Дезертир"... это "Дезертир"!..
   -- Да, замолчите ж, господин Серполе! -- говорят многие.
   -- О, я теперь уверен, что это "Дезертир".
   -- Позвольте ж нам слушать пьесу, мы сами содержание ее узнаем и увидим, кто будет дезертировать.
   -- Вы мне напоминаете, это старая опера, известная под названием "Дезертира", а не "Расстрелянный любовник", ее непременно приостановят!
   -- Вас самих надо приостановить, если не замолчите, -- кричит Фромон, вставая с места и угрожая рукой господину Серполе.
   Монтезума, несмотря на шум в театре и беспорядок, продолжает играть свою роль. Делает множество пируэтов и прыжков и нечаянно толкает жандармов, явившихся для задержания дезертира, которые под сильным ударом падают и вместе с Монтезумом катятся по сцене.
   Занавес опускается, публика аплодирует весьма сильно этому оригинальному зрелищу.
   В антракте господин Серполе не перестает кри-чнть:
   -- Это нам играют "Дезертира!"
   -- Ну и что ж из этого, -- говорит ему Фромон, -- если это и "Дезертир". Все равно, лишь бы занимательная пьеса.
   -- Зачем они изменяют название? Мне это не правится, я не хочу, чтобы меня надували.
   -- Очень часто в провинции изменяют название пьес.
   -- Не следует позволять, я не желаю смотреть и слушать устарелые пьесы.
   -- Потому-то актеры и изменяют названия.
   Во время этих прений в публике, за кулисами происходят еще более оживленные сцены: Монтезума бросается бить жандармов, бывших причиною его падения на сцене; Альбертина прогуливается в гусарских панталонах, разорвавшихся сзади, чего не может закрыть коротенькая гусарская курточка, зашить же эту дыру некому, -- все заняты.
   -- Какой сбор? -- спрашивает Кюшо, подбегая к Дюрозо, одетому для роли следующей пьесы.
   -- Я еще не знаю... Но публики много, верно сбор порядочный.
   -- Кто мне зашьет панталоны? Не могу ж я перед публикой так показаться.
   -- Не поворачивайся к ней задом.
   -- Это очень мило быть так связанною. О, если бы мамаша в состоянии была зашить, но об этом, кажется, нечего и думать.
   -- Как хорошо нам суфлирует госпожа Гратанбуль... все то повторяет, что мы уже произнесли... это ужасная вещь!
   -- Барабанщики храпят невыносимо... нечего сказать, хороший эффект.
   -- Зато один сильно действует за всех. Говорят, что пения совсем не слышно.
   -- Милочки мои, если панталоны не зашьете, то я не выйду на сцену; ведь невозможно ж показывать публике, так бесцеремонно, эту часть нашего тела.
   -- Ну! Публика очень бы этим зрелищем не огорчилась.
   -- Надо бы о нем тоже упомянуть в афишке...
   -- Вот публика уже топает и хлопает, чтобы поднимали занавес...
   -- А-а! Вот Гранжерал, ну что, благородный отец, каков сбор?
   -- Ах! Дети мои, нас ужасно надули.
   -- Каким это образом?
   -- А вот каким, что публики много, а денег мило. Зачем вы позволили барабанщикам вводить даром свои семейства? Оказывается, что один из них привел шестерых, другой одиннадцать, а третий пятерых детей, семь женщин и восемь мужчин. Наконец, четвертый занял своим семейством почти весь портьер и галерею. Вот вам отчего публики много, а сбор весь только тридцать девять франков и пятьдесят сантимов!
   -- Боже мой! Как мало, мы не покроем своих расходов!
   -- Все же надо продолжать играть, чтобы выказать весь свой талант. Слава разойдется по городу, и следующее представление даст, наверное, больше. Итак, на сцену!
   -- Я не покажусь, если не зашью панталон.
   Вишенка, сжалившись над положением Альбертины, хочет помочь горю. Они отправляются в угол фойе, и Альбертина, нагнувшись, отдает в полное распоряжение Вишенке свой прекрасный глобус; девушка, вооруженная иголкой, всматривается в него, как будто бы изучает географию.
   "Дезертир" прошел бы удовлетворительно, но вдруг просыпаются барабанщики и, растерявшись, начинают бить в барабаны со всей мочи, за все время продолжительной паузы. Один бьет отступление, другой ускорение шага, а третий общий сбор, и все это случилось во время самой трогательной сцены между Луизою и Алексисом, и прекрасные их монологи совершенно заглушены.
   Пуссемар в отчаянии, -- дает знаки барабанщикам, чтоб замолчали, а те не понимают и бьют еще сильнее. Публика ожесточенная... в партер кричат, на галерке свистят, а в райке поют каскадные песни. Наконец, Пуссемар с помощью Кюшо и Дюрозо выводит вон барабанщиков, оставляя только одного.
   Представление продолжается. Альбертина выходит на сцену в гусарской форме и поет свою арию. Публика аплодирует переделанному романсу. Прекрасные формы, оживленные манеры, выразительное пение и гусарский мундир Альбертины восхищают публику Немура. Когда она закончила петь свою арию, Серполе восклицает:
   -- Я ошибался, это не "Дезертир", там нет этого романса, но вся пьеса очень похожа на него.
   В то время, когда Альбертина пела, отрезвевшаяся Гратанбуль прошептала ей:
   -- Смотри в ложу налево... красавец с розаном... если бросит стихи, надо прочесть их... он хороший господин... было бы не дурно... старайся... бросит букет...
   Но проходит первая пьеса, а букета Альбертине никто не бросает. Гратанбуль принимается за свою должность: одевает актрис, а дочь свою уверяет, что в последней пьесе, наверное, уже будет ей поднесен букет.
   -- Откуда вам известно, моя заботливая маменька, что мне, а не другой эта честь предстоит?
   -- Какая ты глупенькая... он мне объяснялся, должно быть, в своих чувствах для тебя... чему тут удивляться...
   -- Он очень дурен собою... похож на негра, ваш красавец...
   -- О! Какая ты требовательная. Он отличный милый... умеет жить... пьет самые лучшие вина.
   -- Ты с ним ликеру угостилась?
   -- Неправда... не он на меня сильно подействовал.
   -- Будьте, мамаша, внимательны к Вишенке, она мне зашивала панталоны.
   -- Чем же выказать это внимание к ней? Ей ничего не нужно: она тонка, стройна и одевается сама без помощи других. Ты была великолепна в гусарском мундире!
   -- В самом деле? А знаете ли, какой ничтожный сбор?
   -- Я тебе давно говорила, что мы неудачно избрали себе труппу. Твой талант ведь не оценили. Я на твоем месте воспользовалась бы первым случаем и...
   -- Госпожа Гратанбуль, ступайте в свою будку! -- кричит Пуссемар.
   -- Хорошо, идем. Отправляйся и ты, да усмири своих барабанщиков.
   -- Я уже троих прогнал, а вы тоже старайтесь получше суфлировать.
   -- Охота была мне подсказывать, когда только и слышно, трах... тарарах, не хочешь ли, чтобы я суфлировала отступление, тогда не лучше ли поступить уже мне в полк и маршировать с твоими барабанщиками.
   Вишенка совсем не одета. На ней ситцевое платье и на голове ничего, кроме своих прекрасных волос. Волнение и страх перед выступлением на сцену увеличивают ее красоту. Она не хотела румяниться, и стоило много труда возлюбленному, чтобы уверить, что без этого актеры много теряют на сцене.
   -- Не робей, Вишенка... ты так очаровательна, так хороша собой, что этого одного достаточно, чтобы сделать хороший эффект, да и роль свою ты не позабудешь, потому что в ней только два слова нужно сказать.
   -- Боже мой! Как много странного и непривлекательного в жизни актеров! Знаешь ли что, отпусти меня... я ни малейшего призвания не имею к этому поприщу.
   -- Ты хочешь уйти... что же нам теперь делать?.. Ведь в афишах напечатано, что будет дебютировать молодая особа в первый раз, в роли Розы.
   -- Зачем это напечатали?
   -- Затем, чтобы публика была снисходительна к тебе.
   -- Что же делать, когда так судьба решила.
   Занавес поднимается... В театре водворилась тишина, и слышен только голос Серполе, который говорит:
   -- Хотел бы я знать, что они хотят изобразить в немой, которая говорит... мне приходит одна мысль в голову... мне кажется, что эта немая будет, по всему вероятно, чревовещательница.
   -- А-а! Неужели!
   -- Конечно... вы понимаете, она нема языком, и будет говорить желудком... интересно видеть.
   -- Молчите там, в партере!
   Пьеса начинается. Барабанщику внушено менее энергично играть на своем инструменте. Слышны речи и пения актеров, публика остается довольна; наконец является Вишенка. Она идет по сцене нерешительно, боязливо, но это даже идет к ее роли. Публика восхищается Вишенкой, хорошим личиком. Неловкость и неразвязность в манерах признаются за натуральное, соответствующее ее роли. Фромон радостно восклицает при появлении молодой девушки и усердно аплодирует. Весь театр подражает ему: Вишенка не знает, принять ли ей на свой счет эти аплодисменты.
   -- Прекрасно, восхитительно, божественно! -- кричал Фромон, не сводя лорнета с Вишенки.
   Эти восклицания не нравятся Гратанбуль, и она ворчит и выказывает удивление, почему публика так восхищается. Затем высовывает голову из будки и кричит Фромону:
   -- Она играет в последней пьесе... скоро увидишь... имей терпение... тягаться с ней красотою никто не может.
   Фромон не хочет и слышать изречений суфлерши и глаз не сводит с Вишенки, в середине же пьесы бросает к ее ногам букет...
   Вишенка остолбенела, она поражена этим оказанным для нее благоволением и не решается поднять букет.
   Публика продолжает восторгаться, как вдруг из будки суфлера показывается голова в парике времен Людовика XIV и слышатся слова, обращенные к Фромону:
   -- Что ты делаешь... это не моя дочь... ты сделал большой промах... не видишь сквозь пенсне.
   Потом, поворачиваясь к публике, госпожа Гратанбуль важно заявляет:
   -- Милостивый государь, господин Фромон ошибся; букет был предназначен для моей дочери, играющей роль гусара в первой пьесе, и вы ее сейчас опять увидите!
   Взрыв хохота, шум, насмешки раздаются со всех сторон и заглушают голос Гратанбуль. Фромон кричит Вишенке:
   -- Не слушайте это чучело в парике, я вам букет бросил, вы достойны его.
   Анжело, бывший в то время на сцене, поднимает букет и торжественно подносит Вишенке, она принимает его. Аплодисменты удваиваются, а госпожа Гратанбуль, взбешенная, ругает публику и, сняв парик с головы, бросает в лицо Фромону за оскорбление, нанесенное ее дочери. Затем исчезает из театра, не заботясь о том, как пойдет пьеса без суфлера. К счастью, это происходит уже к концу пьесы, причем Пуссемар, чтоб заглушить ошибки актеров, приказывает бить без умолку в барабан, актеры же врут всякую галиматью. Пьеса оканчивается среди рукоплескания. Вишенку вызывают, Анжело ее на сцену сопровождает. Фромон бросает еще розу, украшавшую его грудь, а госпожа Лятандри, поддаваясь общему увлечению, вынимает цветок из волос и кидает его на сцену, но попадает прямо в нос Пуссемару. Мужской персонал актеров осыпает Вишенку поздравлениями. Пуссемар, озабоченный, бегает взад и вперед, ищет во всех углах театра, но вскоре возвращается к актерам и восклицает жалобно;
   -- Невозможно их найти!.. Они уехали...
   -- Кто?
   -- Альбертина с матерью.
   -- Полно, не может быть!
   -- Не беда, если и не явится Гратанбуль, но Альбертина нам нужна, она играет в последней пьесе.
   -- Она, верно, в гостинице.
   -- Они были в гостинице, но, собрав все свои вещи, наняли с офицерами карету и уехали.
   -- Это ужасно! Покинуть нас во время самого спектакля. Такой поступок достоин Альбертины и ее милой матушки.
   -- Довольно, дети! Надо скрыть перед публикой наше затруднительное положение, -- говорит Дюрозо.
   -- Да, да, -- прибавляет Гранжерал, -- сору из избы не выносить. Наша Вишенка заменит Альбертину в роли Юлии.
   -- Она не имеет понятия об этой пьесе.
   -- Ничего не значит, Рамбур постоянно импровизировал на сцене; публике Вишенка нравится, этого достаточно. Она роль свою исполнит мимикой. Барабанщик горю поможет.
   -- А где же взять суфлера?
   -- Госпожа Рамбур не играет и возьмется за это.
   -- Будьте покойны, я играю роль Жисмена и обещаю вам сократить сцены с Юлией.
   Вишенка очень удивлена новому назначению и отказывается от него, но благородный отец бросается перед нею на колени и умоляет принять роль Юлии.
   -- Ты наша спасительница, не отказывайся ради бога! -- восклицает Анжело.
   Вишенка соглашается. В то время когда ей надевают чепчик и фартук для роли субретки, Анжело старается дать краткое понятие о роли, но это все лишнее: как только Вишенка показалась на сцене -- барабан не умолкает, Пуссемар пилит на скрипке что в голову придет, и публика, видя мимику и только мимику, уверена, что это продолжение пьесы "Два слова, или Ночь в лесу". Актеры не стараются вывести из заблуждения публику.
   К счастью, Серполе не видел этой пьесы в Марселе, а Фромон, зная, не обращает внимания на игру и только всматривается в Вишенку. Занавес опускается, -- публика расходится.
   Серполе замечает, что конец не стоит всей пьесы.
  

XVI. ДЕБЮТИРОВАНИЕ ВИШЕНКИ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

   На другой день после этого памятного спектакля актеры решили, что надо дать еще одно представление в Немуре. Отъезд Альбертины поставил их в затруднительное положение относительно выбора пьес. Однако что, если дать "Ричарда Львиное Сердце" или "Игру любви и случая"? Вишенке придется подготовить роль Антонио из "Ричарда Львиное Сердце".
   На место госпожи Гратанбуль Пуссемар нанял отставного учителя чистописания, который за небольшое вознаграждение согласился выступить в качестве суфлера. Оркестр на этот раз будет состоять из трезвого барабанщика и гитариста. Решено бесплатных билетов не давать, потому что невыгодно, и публика, их получающая, слишком часто смеется.
   В три часа пополудни Анжело, подготовив Вишенку, оставил ее в общем зале, а сам с товарищами отправился в кафе. Девушка решила подготовиться к спектаклю в саду, примыкающем к гостинице.
   Для Фромона наконец настала желанная минута. В то время, когда Вишенка сидела около кустарника сирени и со школьническим прилежанием изучала роль, Фромон, раздушенный, припомаженный, подбоченясь одной рукой, а другую приложив к сердцу и закинув голову назад, остановился перед нею и умилительно прошептал:
   -- Божество!.. Восхитительная!.. Очаровательная!.. Честное слово!.. Еще красивее, нежели на сцене!
   -- Вы, месье, со мною говорите? -- Вишенка подняла голову.
   -- А то с кем же! Кто же кроме вас, мог бы услышать такие пламенные признанья!..
   -- Извините, мне надо приготовить роль на завтра, если буду разговаривать, то не выучу ее.
   -- О! Бесценная! Кто имеет такие глаза, как вы, тому не нужно учить роль. Вы мимикой ее исполните, так, как вчера в "Мещанском свидании". Я ведь пьесу-то узнал, не то что наивные жители Немура -- они не смекнули, в чем дело.
   -- Я уверяю вас, что мне надо учить.
   -- Полно, что за вздор...
   Фромон сел на скамейку к Вишенке так близко, что она отодвинулась.
   -- Я вас испугал?
   -- Вам нет никакой надобности так близко садиться.
   -- Мне никогда не будет довольно близко, прелестная Вишенка!.. Вас так, кажется, зовут? Какое оригинальное имя... держу пари, что будете знаменитыми... обещаю вам славить и провозглашать его... Но я не люблю тратить слов напрасно, моя цель -- выразить вам мои чувства! Я вас обожаю и люблю! Вчера это вы уже заметили. Не правда ли, как хорош был мой букет?
   -- Это вы его бросили?
   -- Конечно, я. Как она мило удивляется.
   -- Я вам очень благодарна за букет. Но не заслужила получить его.
   -- Завтра я вам брошу три.
   -- Они мне не нужны -- бросьте другим актрисам.
   -- Других не желаю и знать, вас только обожаю. О! Что за талия! О! Прекрасная крошка.
   Фромон обхватил ее талию, намереваясь поцеловать, но девушка ловко оттолкнула его.
   -- Ну-ну как вы ломаетесь, к чему это жеманство? Неужели вы такая жестокая?
   -- Я вас не понимаю...
   -- Хорошо, хорошо... разве так в роли написано?
   -- Вы мне мешаете ее учить.
   -- Полно, оставьте эти глупости, будьте благоразумны, пообедаем вместе, не так ли?.. Обед будет отличный, сами закажете... а сегодня ночью я вас буду ожидать... ключ оставлю... что, согласны?.. Решено?
   Вишенка теперь уже понимала такого рода предложение, но нахальное и резкое обращение этого франта возмутило ее, и она ему сказала смело в лицо:
   -- Вы, сударь, как видно, привыкли иметь дело с женщинами, которые не оказывают сопротивления...
   -- Да, это правда, я одерживал всегда победы, и список моих жертв был бы длиннее, нежели ваша роль, милая моя.
   -- А я, сударь, не имею никакого желания увеличить этот список.
   -- Как, что вы говорите?
   -- Если не оставите меня в покое, то я уйду в свою комнату.
   -- Так вот как... нас не понимают! Полно, злючка, я не вполне еще объяснился, Ошибку свою сейчас исправлю. У меня не только образчики вин... есть несколько кусков шелковой материи, можно сделать хорошенькие платья. Я получил эту материю в обмен на бордосское вино... все лучшего качества... не помирится ли нам теперь?
   Не отвечая, Вишенка встала и хотела удалиться, Фромон попытался удержать ее за руку:
   -- Как, моя красавица! Вы уходите, ничего мне не сказав?
   -- Мне нечего отвечать на все, что вы говорили.
   -- Кажется, мои предложения не такие, чтобы можно было от них отказываться. Ведь я дарю один, а может быть, два куска материи, если хотите...
   -- Я не нуждаюсь ни в вашем обожании, ни в вашей материи.
   Фромон поправил свой галстук и важно произнес:
   -- Вы, должно быть, барышня, считаете меня за бедного приказчика, торгующего вином, но вы ошибаетесь. Меня зовут Александр Фромон, я племянник и единственный наследник Иосифа Фромона, у которого лучший винный погреб в Берси и сорок тысяч годового дохода. Дядя мой -- больной человек, скоро умрет, и я все это получу. Занимаюсь же делами только для удовольствия дяди. А что скажете теперь, можно ли мною пренебрегать.
   -- Боже мой! Что мне до всего этого? Зачем мне знать вашу биографию, не трудитесь ее рассказывать.
   Фромон, сконфуженный ответом молодой девушки, однако не растерялся, а самым сентиментальным тоном продолжил:
   -- Полно, мой милый ангел! Скажи мне, чего ты хочешь, я в состоянии сделать глупость. Когда мне женщина нравится, то я готов употребить все, лишь бы достигнуть цели.
   -- Вы мне не нравитесь! Не нравитесь! Очень не нравитесь, и потому все предложения ваши, и куски материи, и букеты для меня не нужны. Предложите их вместе с любовью другим. Прощайте, не тратьте попусту времени.
   И Вишенка убежала.
   Изумленный отказом, Фромон задумался: "О! Не может быть, это кокетство... кто мог бы ожидать и подозревать в простодушной Вишенке столько кокетства и хитрости... но ее вся уловка напрасна... она будет моя... она должна быть моя... она желает только добиться больше знаков внимания".
   В этот же день вечером Фромон написал Вишенке пламенное письмо, в котором предложил кроме двух кусков материи еще кашемировую шаль. Письмо это он отдал гарсону для передачи тайком Вишенке. Она, прочитав, порвала его на клочки, из которых сделала себе папильотки. Через час, когда гарсон пришел за ответом, она развернула одну папильотку и протянула ее с серьезным видом:
   -- Вот и все...
   Гарсон поспешил к Фромону с папильоткой.
   -- Изволили развить локон и сказать: "Вот и все".
   Фромон, узнав в клочке бумаги обрывок своего письма, взбешенный, поклялся отомстить.
   На следующий день предстоял второй спектакль. Драматическая труппа выпускает огромную афишку с измененными названиями: "Ричард Львиное Сердце" назван "Узник и Минстрель", "Игра любви и случая" -- "Препровождение времени Купидона", "Говорящая картина" -- "Живая картина". Ниже публику извещали о том, что знаменитая Вишенка будет играть в пьесе "Узник и Минстрель" роль юноши, который служит подпорой минстрелю. Анжело, недовольный таким выражением, замазал слово "подпорой", так что читающему афишку самому предстоит решить, какого рода эта служба.
   Несмотря на блестящую афишку, публика собирается в театр что-то медленно.
   -- Пора уже начинать, и всего только двое явились: господин Серполе и госпожа Лятандри.
   -- Ужасное положение актера, когда театр пустой! -- воскликнула Элодия. -- Следовало раздать даровые билеты, а теперь лучше спектакль отменить, двоим же этим сидящим в партере возвратить деньги.
   -- Полно, милая! Как малочисленна ни была бы публика, всегда надо ее уважать, и, может быть еще соберутся, -- заметил Кюшо.
   Затем подбежал к занавесу, немного поднял его и сообщил:
   -- Вот еще двое вошли в галерею!
   -- Верно, соберутся к "Игре случая", -- Гранжерал радостно потер руки.
   -- Еще трое пришли на балкон.
   -- Теперь, конечно, можно начать.
   Первая пьеса была сыграна при семи зрителях, на второй, в которой играла Вишенка, число публики немного увеличилось. Появился Фромон и занял прежнее свое место, в то же самое время партер наполнился уличными мальчишками, лизавшими несколько дней тому назад госпожу Гратанбуль.
   Вишенка позабыла о господине, накануне объяснявшемся ей в любви, занятая своей ролью и крестьянским костюмом, который ей был очень к лицу, только панталоны слишком жали в шагу. Она первый раз надевала мужское платье и была в нем как-то связанна и неловка. Роль почти совсем не знала, но Анжело ее утешал, уверяя, что любимцам публики все сойдет, да при том же барабан поможет.
   Пуссемар сыграл увертюру: гитарист жалобно пробренчал, а барабанщик из усердия так колотил в барабан, что лопнула кожа. Представление, однако, продолжается.
   На сцене появились Вишенка и Анжело. Ее походка какая-то ненатуральная, да притом девушка не знает роли и теряется постоянно. Мальчишки в партере начинают шуметь:
   -- Что у нее там в панталонах! Она роли не знает! Вон, вон со сцены!
   -- Молчите! Прочь из театра! -- восклицает Серполе, оборачиваясь к мальчишкам.
   Но внушение проигнорировано, крик, брань, шум и свистки продолжаются.
   Вишенка в ужасном смущении, не может произнести слова, ноги у нее подкашиваются, она чувствует, что упадет. Концерт свистков, вызванный Фромоном, обескураживает ее окончательно. Анжело успокаивает, но, собрав последние силы, она убегает со сцены и со страшным рыданием бросается в объятия Анжело.
   -- Кончено! Кончено! Я не буду больше на сцене...
   -- Это интрига... подлая интрига! -- восклицает Анжело, усаживая свою возлюбленную. -- Презренный наглец, сидящий в ложе, подал знак для свистков!
   -- Всего удивительнее, что это тот же господин, который накануне бросил букет Вишенке, -- замечает Гранжерал.
   -- Что тут удивительного? -- говорит Анжело. -- Он ее постоянно преследует своими любовными предложениями, которые она отвергла, и за то мстит ей. Я отыщу его в гостинице и разделаюсь с ним как следует.
   -- Интрига, интрига, -- шепчет Элодия Зинзинете, -- когда кто освистан, всегда говорят, что интрига, а дело в том, что она, явившись на сцену, не сумела ни говорить, ни ходить, ни пошевельнуться.
   -- Ах! Как она была жалка! Какие неловкие манеры, какое глупое выражение лица, а публика сегодня заплатила за билеты и может быть требовательною, не то что прошлый раз.
  

XVII. ВИШЕНКА

   Смятение в театре продолжается: мальчишки шумят, требуют, чтобы деньги были возвращены или чтобы продолжалось представление.
   -- Отдать деньги? -- спрашивает Пуссемар у Дюрозо.
   -- Ни за что на свете, -- отвечает Дюрозо.
   -- Что же делать?
   -- Надо играть без роли Антонио.
   Спектакль окончен, драматическая труппа возвращается в гостиницу, и начинается разлад между актерами. Анжело в негодовании придумывает способ отомстить и, чтобы привести свой замысел в исполнение, удаляется из общего зала. Мужчины очень недовольны сбором. Актрисы сначала перешептываются, а потом громко острят над случившимся. Вишенка, покинутая всеми, в углу зала раздумывает: "А я думала, что большое счастье выходить на театральные подмостки... изображать и представлять всевозможные лица... ах! Как я ошиблась! Какое заблуждение!.. Солдат был прав, не советуя мне оставлять гостиницу Шатулье... но не моя вина, что так случилось".
   Анжело в бешенстве возвращается в зал.
   -- Подлый, низкий, бесчестный! Уехал из гостиницы! -- восклицает он.
   -- Кто такой? -- спрашивает Кюшо.
   -- А тот, черт его возьми, что сидел в ложе и устроил этот скандал, -- ведь это Фромон, приказчик... из мести к Вишенке, что не приняла его любовных предложений!
   -- Ну, что же нам за дело, что он уехал? -- спрашивает с насмешкой Зинзинета.
   Мне есть до этого дело, потому что Вишенка пала жертвой интриги этого негодяя, а я ему хотел отмстить.
   -- Жертвой интриги?! Полно, Анжело! Ты должен признать, что публика имеет право свистать за насмешки над нею...
   -- За насмешки над публикой?! Что ты хочешь этим сказать?
   -- Я хочу сказать, что Вишенка ни слова не знала своей роли.
   -- Нечего обвинять в этом ее, она не актриса, понятия не имеет о сцене... она потеряла голову при первом свистке.
   -- О! Конечно, она не привыкла к ним, как ты, Монтезума.
   -- Я должен заметить, что не буду больше играть с такими, которые не умеют мне отвечать.
   -- И я.
   -- И я.
   -- Вот как! Как вижу, тут эхо раздается!.. Довольно, мои милые друзья, я вас понимаю... вам хочется избавиться от Вишенки... мы все свободны, не заключали между собою контракта, а потому завтра же я уезжаю от вас искать другой дороги счастья и славы!..
   -- Как хочешь, -- ты свободен, -- желаем тебе успеха.
   -- А я пока желаю нам спокойной ночи.
   Анжело берет лампу и выходит из зала под руку с Вишенкой.
   -- Напрасно, мой милый, оставляешь их из-за меня, я тебе повторяю, что актрисой не буду -- у меня нет таланта.
   -- Оставь меня в покое, я очень рад, что нашелся случай избавиться от них. С ними ничего хорошего не наживешь. Они погрязли в старой тине. Я могу по желанию избирать место, роли и людей по своему усмотрению, наконец, перемена -- это счастье! Это жизнь!
   Размышления для Вишенки не очень утешительные.
  

XVIII. МОНТРО -- БЕГСТВО

   Около десяти часов утра в Немуре остановился дилижанс для перемены лошадей. Анжело осведомился, есть ли в нем два свободных места, и, получив утвердительный ответ, отправился за Вишенкой. Багаж молодой девушки очень легкий, зато у ее спутника большой чемодан с театральными костюмами, а в кармане... всего сто франков. Этого очень мало для непредсказуемых путешествий вдвоем, но хотя кошелек у них мал, зато надежды большие. Анжело богат был ими, как вообще все молодые люди с артистической душой.
   Молодая парочка уселась в дилижанс вместе с двумя спящими фермерами, и к ним еще присоединились какой-то военный с табаком во рту и старуха, постоянно нюхающая табак.
   Анжело уселся поближе к Вишенке, а она прошептала:
   -- Куда мы едем?
   Анжело расхохотался.
   -- Ты меня заставила задуматься! Поверишь ли, что я и сам не знаю, куда мы едем!
   -- Как, ты не знаешь, куда мы едем?!..
   -- Совершенно не знаю, -- увидев карету, узнав, что есть два свободных места, пошел за тобой, уселись, да вот и едем, а куда? Даже не спросил. Впрочем, мне все равно, куда бы ни ехать, а разве ты предпочитаешь какое-либо место? Есть у тебя какой-нибудь план?
   -- Никакого, но приятнее было бы поехать в Баньоле.
   -- А-а! В Баньоле, где это?
   -- Не знаю, в какой стороне, но, кажется, около Парижа.
   -- А ты там кого-нибудь знаешь?
   -- Нет, никого, то есть там живет знакомый солдат, он раз останавливался в гостинице Шатулье и тогда принимал во мне участье.
   -- О! о! Что слышу! Может быть, жертва ваша?
   -- Нехорошо так говорить! Это бедный солдат, раненый, он давал мне хорошие советы, стоило ими воспользоваться.
   -- Я не верю в дружбу между мужчиной и такой, как ты, девушкой.
   -- Напрасно...
   -- Может быть, но уже таков я. Если хочешь мне доставить удовольствие, то не говори никогда про этого солдата в Баньоле. А теперь я расспрошу, куда мы едем.
   И Анжело обратился к старушке:
   -- Можно у вас узнать, куда мы едем?
   -- Как куда? Вам должно быть так же известно, как и мне.
   -- Уверяю вас, что не знаю.
   -- Не делает вам чести, что вы насмехаетесь над людьми моих лет! -- закрывая табакерку, сердито проворчала старушка.
   -- Вы мне не поверили, и я не буду вас больше беспокоить.
   -- Да, я вас всех хорошо знаю, вы сейчас мне скажете, что мы опрокинемся, что нам встретятся различные несчастья в дороге, и мало ли чего не наговорите.
   -- Я у вас, сударыня, кажется, ничего более не спрашиваю.
   -- Да, да, знаю я вас, не первый раз путешествую!
   Молодой человек наклонился к Вишенке:
   -- Какая старая ведьма... О, Гратанбуль, где ты? Я сейчас бы тебя на нее напустил...
   -- Однако желательно бы знать, куда мы едем? -- Анжело обратился к военному господину, а тот с гневом произнес целую дюжину немецких бранных слов. Окончив ругаться, немец снова принялся жевать табак.
   -- Это очень мило. Если бы я, по крайней мере, знал по-немецки, то бы понял его, а то даже и желанья не имел никогда трудиться над этим языком. Не разбудить ли мне этих спящих господ?
   -- Нет, нет, лучше подождем, а то, пожалуй, хуже этих рассердятся, -- сказала Вишенка.
   -- Ну, пожалуй, подождем и поедем, куда нас повезут. Это еще забавнее.
   При первой остановке дилижанса Анжело спросил у кондуктора:
   -- Куда мы едем?
   -- В Сан.
   -- Стало быть, удаляемся от Парижа.
   -- Да.
   -- Вишенка, мы удаляемся от вашего друга.
   По прибытии в Сан первым делом Анжело заказал завтрак для себя и для своей спутницы. Выяснилось, что пятнадцать дней тому назад труппа актеров, дававшая тут представление, уехала в Оксер.
   -- Ах! Черт возьми, не могу же я один играть на сцене.
   Вишенка предложила суфлировать своему возлюбленному.
   -- Этого недовольно, душа моя, надо ехать в Оксер, он стоит от Сан только в шестнадцати милях, там мы присоединимся к труппе.
   Вишенка удивленно подняла брови.
   -- Видишь, друг мой, в Оксер есть театр, и это один из лучших городов провинции, да, да, я все забываю, что удаляемся от Баньолы, офицеру твоему надо подождать.
   Вишенка ничего не ответила на насмешки возлюбленного, но молчание в таких случаях бывает хуже слов.
   Молодые путешественники после обеда поехали в Оксер, но, проезжая в час не более одной мили, оказались там только на другой день. И действительно, здесь идут драматические представления и дела актеров отличны. Ободренный этим, Анжело заказал завтрак, рассчитывая пригласить по крайней мере двоих будущих товарищей. Между артистами не церемонятся. Вместо двоих пришли четверо мужчин и две дамы, одним словом все главные лица труппы. Они радушно поздоровались с Вишенкой и принялись восхвалять талант Анжело, хотя никто из них не видел его игры, но уверяют, что слава о нем дошла до них и он охотно этому верит. Завтрак отличный, шампанское льется рекой, пьют за здоровье нового товарища и его спутницы, однако она заявляет, что не рискнет больше показаться на сцену. По окончании завтрака антрепренер труппы и прочие прощаются и спешат к своим товарищам. Тут Анжело узнает, что репертуар этой труппы очень ограничен и что ни одна из пьес, ему известных, у них не поставлена, насчет поступления его в эту труппу ничего не решается. Вечером, однако, он отправляется в театр, желая во что бы то ни стало участвовать в спектакле, и добивается того, что в следующем спектакле предложена ему роль Фродиавола. Он возвращается в гостиницу и занимается приготовлениями к появлению на сцену Оксера во всем блеске. Вишенка берется за починку разных принадлежностей костюма. Анжело дает ей наставления, а сам ложится спать, чтобы сохранить свежесть сил и голоса. Вишенка почти целую ночь провела за скучной работой, которая вводит ее в размышления о поприще ее друга -- как оно похоже на подержанный костюм Фродиавола, блестящий издали, но теряющий свою прелесть вблизи.
   Анжело просыпается очень поздно и находит Вишенку спящей над костюмом итальянского бандита. Разбудив ее, немного бранит, но скоро успокаивается, потому что костюм на нем сидит хорошо. Извиняется перед ней и, раздеваясь, напевает куплет из своей роли. В то время, когда он собирается на репетицию, его извещают, что спектакль отменен, потому что господин Лиоли, играющий роль Лоренцо, не может петь. Анжело в отчаянии, чуть не рвет себе волосы.
   -- Кто этот господин Лиоли? -- спрашивает Вишенка. -- Кажется, он у нас вчера не завтракал, я не. слышала его фамилии.
   -- Я вчера его не пригласил и ручаюсь, что это единственная причина его болезни. Он, верно, обиделся.
   -- В таком случае следовало пригласить всех актеров.
   -- А на самом деле лучше никого. О! Моя Вишенка! Ты правду говорила, мало удовольствия в жизни актеров! Но посмотрим, что дальше будет.
   -- Что думаешь делать?
   -- Прежде всего отыщу этого господина Лиоли.
   -- А потом?
   -- А потом скажу ему, что играй или дерись со мной.
   -- Драться на дуэли! О боже! А если он тебя убьет?
   -- Тогда мне будет все равно, пойдет спектакль или нет...
   -- А что будет со мною?..
   -- Ты отправишься отыскивать своего друга в Баньоле.
   -- О! Как это не хорошо, что вы говорите! Как зло! Это мне наказание, что я с вами поехала.
   Анжело не слушает Вишенку. Он вне себя, не знает, что делать, но хочет отомстить. Уходит из дому и отправляется к Лиоли, но тот приказывает сказать, что он болен и никого не принимает. Анжело отталкивает служанку и входит в комнату Лиоли, где застает его за столом уплетающего с большим аппетитом котлеты с салатом.
   -- Милый мой товарищ, -- говорит Анжело раздраженным голосом, -- это, кажется, тяжелый завтрак для больного?
   -- Конечно, тут нет таких деликатесов, как за вашим завтраком, но для меня он хорош и желудок мой от него не пострадает.
   -- Но и горло ваше здорово.
   -- Я ем свежую свинину, чтобы вылечить горло.
   -- Довольно шутить, месье Лиоли, оставим все эти средства, которые употребляем, чтобы отделаться от участья в спектакле. Вы так же здоровы, как и я, и, следовательно можете сегодня играть. Я переменю афишки и завтра угощу вас великолепным завтраком.
   -- К сожалению, я вам должен отказать потому, что на самом деле у меня горло болит и я не могу петь.
   -- Вы исключите пение из своей роли.
   -- У меня нет этого обычая, я играть не буду.
   -- Это ваше последнее слово?
   -- Непременно.
   -- В таком случай вы делаете мне назло.
   -- Понимайте, как хотите.
   -- Вот как я это понял!
   Анжело хватает блюдо с котлетами и салатом и бросает в лоб Лиоли. Тот начинает кричать что есть сил, ему попал уксус в глаза... Анжело, не обращая внимания на его крик, уходит. На дороге срывает все попадающиеся на глаза афишки и отправляется к актерам, которых накануне он угощал, надеясь найти у них хорошее расположение и возможность заменить Лиоли, но получает отказ: они все будто бы нездоровы после вчерашнего завтрака.
   Анжело не в духе идет в кафе, что против театра, берет лист бумаги и пишет большими буквами: "Представление отменяется по причине расстройства желудка у всех артистов", потом наклеивает это объявление на афишку, выставленную в театре, и возвращается в гостиницу. Приказывает подать счета вчерашнего завтрака, для которого вынужден продать свой прекрасный костюм Фродиавола.
   Час спустя Анжело с Вишенкой опять едут в дилижансе, и с тою только разницею, что чемодан и кошелек его много легче, чем несколько дней тому назад.
   Молодая девушка, видя своего спутника угрюмым и серьезным, не решается спросить у него, куда они едут.
   Они переезжали из города в город и ничего для себя не находили. Время было летнее, погода прекрасная, жара невыносимая, одним словом, тот сезон, в котором по большей части театры закрываются. Молодые путешественники для покрытия расходов вынуждены были продать все костюмы, так остался один только костюм маркиза.
   В Монтро, однако же, театр оказывается открытым, и даже застают труппу актеров. Анжело целует в восторге Вишенку. Ласка, ей не часто в последнее время достававшаяся.
   -- Мы спасены... я буду здесь играть... получу громадный успех и много денег. Да здравствует веселье!..
   Он спешит отыскать местных актеров. Вишенка ждет его с нетерпением. Анжело возвращается с довольным видом.
   -- Я играю завтра! И играл бы сегодня, но некогда изменять афишки. Эти актеры очень милы и любезны, но бедность у них ужасная, даже за квартиру нечем заплатить. Как бы то ни было, я играю роль Жоконда и нового вельможи.
   -- У тебя остался только один костюм маркиза.
   -- Это ничего не значит, недостаток костюмов их не беспокоит.
   Вишенка на другой день идет вместе с Анжело в театр, чтобы помочь ему одеться. Она там увидела, как делаются фальшивые воротнички, манжеты, жабо и другие принадлежности костюмов. Один из актеров должен был выйти на сцену весь в черном платье, но так как у него не было черных чулок, то он вымазал себе ноги ваксой. Другой употребил вишневый сок вместо румян. Наконец, и первой пьесе изображались времена регентства, по один только актер имел платье того времени и как только уходил со сцены, то отдавал его другому, а если приходилось быть вместе нескольким на сцене, то они не являлись перед публикой, а произносили свои монологи за ширмами. Анжело для роли Фронтона вывернул наизнанку костюм маркиза, а для роли вельможи надел его налицо, все товарищи его восхищаются этим костюмом. Давно в Монтро не видали так хорошо одетого актера. Приходится выступать в роли Жоконда, но так как хорошего турецкого костюма не нашлось, то он предпочитает опять надеть костюм маркиза. Он замечает, что одна дама в ложе пристально его лорнирует. В конце последней пьесы какой-то мальчик из-за кулис подает Анжело записку, написанную карандашом, следующего содержания: "Просят вас ужинать после спектакля. Мальчик будет вас ждать у крыльца театра, он вас проводит. Ответ передайте ему -- да или нет". Анжело не имел обыкновения отказываться от подобных приглашений. Как бы отделаться от Вишенки? Это, впрочем, большого труда не составило. Рассказав, что кто-то из публики приглашает его поужинать, советует ей отправиться в гостиницу и, не ожидая его, ложиться спокойно спать. Вишенка послушалась его, а Анжело, как осмотрительный человек, приказывает кому-то проводить ее.
   На другой день, в девять часов утра, Вишенка проснулась. Разъезды начали ее утомлять, она надеялась несколько дней отдохнуть в Монтро. Осмотревшись кругом, приходит в ужас, Анжело еще не вернулся, а солнце уже высоко. Звонит... появляется служанка.
   -- Который час? -- спрашивает Вишенка.
   -- Десять часов, сударыня.
   -- А мой... мой... мой... господин Анжело не вернулся?
   -- Нет, сударыня, но прислал мальчишку с деньгами за квартиру и стол, отослал свой костюм, и для вас есть письмо.
   В письме были написаны следующие слова: "Милая Вишенка! Я вынужден расстаться с тобой на несколько дней... у меня есть некоторые дела в окрестностях этого города. Взять тебя с собой не могу. В гостинице все, что следует, уплачено мною... посылаю тебе костюм маркиза. Продай его, получишь сто франков и с этими деньгами отправляйся в Сен-Клу близ Парижа. Где бы ты ни поселилась, приходи в парк, прогуливайся там от двенадцати до двух часов ежедневно. Я тебя найду. До свидания. Твой искренний друг Анжело".
   Содержание того письма не очень расстроило Вишенку. Перестала ли она любить его, надеялась ли, что он скоро к ней вернется, или, может быть, ожидала, что связь их непрочна. Трудно угадать, что делается в сердце молодой девушки в такую минуту.
   Вишенка скоро решила, что ей делать: она не находит нужным отказываться от завтрака, после которого просить служанку отыскать ей покупателя на костюм маркиза. Скоро является покупатель, и ему продан костюм за шестьдесят франков, но с условием, чтоб он рассказал дорогу в Севр и в Сен-Клу.
   -- Сударыня, -- говорит он, -- надо ехать в Париж, а оттуда за десять или двенадцать су вы поедете в Севр или в Сен-Клу.
   -- А как же надо ехать в Париж?
   -- Туда отправляется много дилижансов и карет. Можно ехать в одиннадцать часов.
   -- Проводите меня, все уложено, и я не хочу здесь больше оставаться.
   -- Извольте, сударыня.
   -- Вишенка, взяв свои вещи, отправляется со служанкою в контору дилижансов. Экипаж готов уже к отъезду. Она некоторое время оставалась в нерешительности: ехать ли в Париж или возвращаться в гостиницу господина Шатулье, но воспоминания о нем не очень привлекательны.
   "Поеду в Париж, буду недалеко от Баньоле, можно будет увидаться с моим солдатом, оказавшим мне такое участие. Он меня научит, что делать, если не найду Анжело. Поеду, поеду, может быть, узнаю, где мои родители. Медальон и бубновая дама со мной". Подумавши так, Вишенка легко вскакивает в карету и уезжает в Париж.
  

XIX. ПАРК СЕН-КЛУ

   Путешествие Вишенки завершилось без всяких приключений. Спутники ее были люди деловые, даже не заметили хорошенькой девушки, которая, несмотря на свою молодость, ехала одна, без всякой опеки.
   В восемь часов вечера Вишенка вышла из дилижанса и очутилась на дворе, загроможденном каретами. Одни из них стояли, другие отправлялись в дорогу. Тут же сновало много различных людей: путешественники, кондукторы, почтальоны и прочие. Вишенка с багажом в руках пробирается через эту толпу и удивляется, что тут не многим чище, нежели на дворе гостиницы "Безрогий олень". Выходит на другой двор, где еще больше шуму и движения. Начинает смеркаться. Она заходит в булочную, покупает пирожок и расспрашивает, как найти карету для отъезда в Севр или в Сен-Клу.
   -- Ничего нет легче, -- отвечают ей, -- идите прямо, спросите улицу Риволи и там увидите контору дилижансов, отправляющихся в Севр.
   -- Но уже темнеет. Отходят ли дилижансы вечером?
   -- В Севр отходят до двенадцати часов ночи.
   "Приедешь ночью в город, которого не знаю, -- думает Вишенка, -- но гостиницу везде найти можно... Там, должно быть, дешевле, чем здесь, где я тоже никого не знаю... Завтра пойду в парк, может быть, увижу Анжело, если он писал не в насмешку".
   Была уже ночь на дворе, когда наша путешественница вошла в контору дилижансов, там она настала нескольких женщин и двух мужчин. Дерзко посматривали на нее эти женщины. Один из мужчин, очень хорошо одетый, пожилых лет, с приятным серьезным лицом, не поднял глаз на нее. Другой -- молодой, щегольски одетый, ходил взад и вперед. Вишенка спрашивает в конторе дилижансов место в Севр или в Сен-Клу.
   -- В какой из этих городов, барышня, хотите ехать? -- спрашивает чиновник, сидящий за конторкой.
   -- Мне все равно, сударь.
   -- И мне также, барышня, но потрудитесь сказать, куда вы едете?
   Ответ Вишенки рассмешил находящихся там дам, заставил поднять глаза серьезного господина и обратить внимание на нее молодого человека. Она все стояла в нерешительности. Наконец подходит к ней пожилой господин и ласково говорит:
   -- Вы, должно быть, не знаете, где у вас дело, в Севре или Сен-Клу?... Вероятно вы имеете знакомых в обоих этих местностях и потому вам все равно, к кому бы из них поехать.
   Вишенка робко смотрит на этого господина, у которого хотя вид очень серьезный, но выражение лица доброе, и это ее ободряет, она отвечает:
   -- У меня нет дела ни в Севре, ни в Сен-Клу, а мне нужно в парк, находящийся между этими местностями.
   Дамы зажимают себе рот платком, чтобы не расхохотаться. Молодой человек внимательно прислушивается. Серьезный господин возражает:
   -- В парк?.. Ведь вы, конечно, не отправитесь туда сегодня вечером, его запрут до вашего приезда.
   -- О нет, сударь, я сегодня не пойду, а буду ходить туда ежедневно с двенадцати до двух часов дня, потому что мне все равно, поселиться в Севр или в Сен-Клу, но хотелось бы, где дешевле.
   -- Так поезжайте в Севр.
   Вишенка последовала его совету и взяла место в Севр. Все остальные пассажиры отправлялись в Сен-Клу. Они скоро уехали, и она осталась одна. Уезжая, серьезный господин вежливо с ней раскланялся и пожелал счастливого пути, а прочие и молодой человек пристально ее осматривали. Она жалеет, что этот пожилой господин не едет с ней в Севр и что не расспросила у него, где там дешевая гостиница.
   Когда она так раздумывала, вдруг раздался голос кондуктора, сообщившего, что дилижанс отходит. Она уселась одна, потому что спутников не было, и могла себе позволить прилечь, что и сделала. Проспавши всю дорогу, проснулась только тогда, когда кондуктор известил: "Мы приехали в Севр, пора выходить, барышня". Вишенка, протирая глаза, отправляется в город, в котором уже царствовала тишина и мрак.
   -- Видно, здесь рано спать ложатся, -- только десять часов, и уже тишина такая. Кто мне покажет гостиницу? -- спрашивает она.
   -- Вы можете, сударыня, у нас остановиться, -- проговорила какая-то женщина, стоявшая у крыльца дома, около которого остановился дилижанс.
   -- А парк далеко отсюда?
   -- Тут же напротив.
   -- В таком случае я у вас поселюсь.
   -- Вы одни? С вами нет мужчин?
   -- Теперь нет, но я надеюсь здесь дождаться одного господина.
   -- Я так и думала, что такая молодая особа, как вы, верно, имеете знакомых. Вы дожидаетесь вашего супруга?
   -- Да, -- ответила Вишенка и пошла в указанную ей комнату.
   Вскоре явилась хозяйка.
   -- Как ваша фамилия, сударыня?
   -- Меня зовут Вишенкой.
   -- Как?
   -- Вишенкой.
   -- Итак, госпожа Вишенка.
   -- Да.
   -- Это вы изволите шутить. Не желаете настоящей фамилии назвать. Спокойной ночи, сударыня. В котором часу вас завтра разбудить?
   -- Я проснусь сама.
   -- Как вам будет угодно.
   Прекрасное сентябрьское солнце освещало Севр, когда Вишенка на другой день утром открыла у себя окна, чтобы подышать свежим воздухом. Она увидела верхушки вековых деревьев. Но молодая девушка не восхищалась этой красотой Она чувствовала себя слишком одинокой, что вводило ее в грустное расположение мыслей. Тяжело, когда не с кем поделиться своими впечатлениями Так уж создана природа человека, что все, что приятное и составляет удовольствие, если есть с кем поделиться, в одиночестве вызывает глубокие и грустные вздохи.
   После скромного завтрака Вишенка отправляется осмотреть город. Служанка задерживает ее и, подает счет:
   -- Я еще не уезжаю, моя милая, и вернусь к вам к обеду.
   -- Это ничего не значит, у нас такой порядок введен, что платится ежедневно.
   Вишенка поняла, что очень незначительный ее багаж не внушает доверия к ней в гостинице., Она уплачивает тридцать су за ночлег и двадцать су за завтрак. И тут невольно подумала, что лучше ей обедать где-нибудь в городе. Это будет дешевле.
   Величественный парк в Сен-Клу привел ее в изумление. Она еще ничего подобного не видела. Прогуливаясь по длинным и прекрасным аллеям, она вышла из грустного настроения и чувствовала себя почти счастливой. "Как должно быть счастливы здешние жители, имея постоянно такое развлечение, -- думала она, -- они могут приходить сюда: работать, читать, приводить детей, если у кого они есть. Ах, какое утешение иметь детей, они заменяют отца, мать, дают отраду жизни. Одним словом, дают все, чего у меня нет. Как грустно жить на свете, не имея никого близкого". Продолжая прогулку, она подошла к большому пруду и, узнав, что уже двенадцать часов, села на скамейку под тенью деревьев. "Вот, верно, то место, которое он назначил мне для свидания, -- подумала она, -- по всему вероятно, Анжело сегодня не придет, но все же я подожду его".
   Вишенка так просидела несколько часов. Любуясь всем окружающим, смотря на приезжих из Парижа, нарядных дам, на их изысканные туалеты. Время прошло незаметно.
   В парке Сен-Клу Вишенка не обратила на себя внимания. Одни думали, что она пришла с детьми, которые вблизи ее гуляли, другие, что она ждет своего общества. И что было бы в Тюйлери, там бы скоро это дало повод для различных предположений и скоро бы нашлись для нее собеседники. В четыре часа она отправляется в Сен-Клу, покупает хлеба и фруктов и возвращается в парк, чтобы пообедать. К вечеру она была опять у себя в гостинице.
   -- Сударыня, вы будете обедать? -- спрашивает служанка.
   -- Я уже пообедала, -- отвечает Вишенка.
   -- Где же, сударыня? В Сен-Клу?
   -- Обедала там, где хотела.
   -- Вы правы, но я желала вам сказать, что в Сен-Клу ужасно дерут с приезжих.
   -- А у вас не дерут?
   -- У нас все же не так.
   Вишенка скоро ложится спать. Сон -- лучшее средство от скуки, забот и праздности. На другой день она, позавтракав, опять отправляется в парк и так же, как вчера, проводит день. Шесть дней проходят одинаково. Анжело нет. Вишенка начинает грустить. Парк и люди, в нем прогуливающиеся, перестают ее занимать. Все, что прежде казалось ей красивым и чем она восторгалась, теперь потеряло свою прелесть. Это все доказывает, что мы созерцаем не только глазами, но сердцем. Исключая тех людей, которых душа не способна ничего ощущать и никогда не волнуется.
   Каждый вечер она считала свои деньги. Соблюдая большую экономию, она издерживала менее трех франков в день. Надо же было ей иметь где-нибудь ночлег, и желудок ее не всегда довольствовался одними фруктами. Каждое утро она расплачивалась.
   "Мне ненадолго хватит этих денег, и мне кажется, что Анжело сюда не придет, -- думала бедная девушка. -- Зачем же он умолял ехать с ним. Я не должна была верить его увлекательным речам. Ах! Не случись того на сеновале... я бы не уехала с ним... но после мне казалось невозможно оставаться".
   Вишенка прожила в Севр около недели, и всякий день ходила гулять в парк, к пруду. Однажды когда она уселась и погрузилась в свои грустные размышления, не заметила даже, что в нескольких шагах остановился какой-то господин и всматривался в нее с большим вниманием. Но в этом внимании скорее было видно участие, нежели любопытство. Как только она подняла глаза, то господин этот, казалось, немного сконфузился своему участью и, удаляясь, продолжал прогулку. Он шел довольно медленно, так что она могла рассмотреть его лицо и скоро в нем узнала серьезного господина, который разговаривал с нею в конторе дилижансов. "Это тот самый господин, который так благосклонно разговаривал со мною. Какой у него порядочный вид и доброе, внушающее уважение лицо. Если еще его увижу, то постараюсь с ним поговорить, объясню ему свое положение и попрошу совета. Анжело меня покинул, а я так нуждаюсь иметь друга. Что мне делать? Что будет со мною", -- думала Вишенка. Она проводила незнакомца глазами, пока тот не скрылся, и видела, как он еще раз обернулся и посмотрел на нее. Она вернулась в этот день печальней, чем обычно. Ей нездоровилось, но она думала, что сон ее укрепит. Однако надежды были тщетны. Она проснулась в лихорадочном состоянии и не могла подняться с постели.
   -- Сударыня, я вам заварю чаю из липового цвета, пошлю сейчас за доктором. Мы лекарства здесь не найдем, -- говорила, суетясь, служанка.
   -- Я не хочу ни лекарства, ни доктора. Мне он не нужен. Я устала, больше ничего, мне нужен отдых.
   -- Вы, верно, скушали в Сен-Клу что-нибудь нездоровое... у вас ужасный жар. Без доктора вылечиться вам невозможно. Я боюсь, чтобы вы у нас не скончались.
   -- У меня нет желания умереть.
   -- Я сейчас принесу чаю.
   Бедная больная не желала лекарства и доктора, потому что не знала, чем заплатит за все это. Но так как лихорадочное состояние продолжалось, то против ее согласия пригласили доктора. Осмотрев ее, расспросив ее подробно, он сказал:
   -- Это пройдет, я завтра могу еще к вам зайти.
   -- Не беспокойтесь, пожалуйста, не приходите, -- сказала Вишенка.
   -- Почему же, дитя мое, вы больны.
   -- Я не могу болеть, у меня нет денег платить доктору.
   Доктор, слегка улыбаясь, возразил:
   -- В таком случае успокойтесь, барышня, я буду лечить бесплатно и сегодня вечером опять зайду.
   Вишенка благодарит доктора, а он, уходя, успокаивает ее. Но как трудно быть спокойным, когда кто-нибудь находится в положении, подобном нашей молодой девушке. О, если бы доктора могли помогать так успешно нравственным страданиям, как они помогают физическим, то болезни гораздо скорее бы излечивались.
   Всего больше беспокоило Вишенку то, что в то время, когда она больная лежит в постели, Анжело может прийти на свидание с нею в парк. Благодаря стараниям доктора она скоро поправилась и через неделю могла уже опять продолжать свои прогулки в парке. Выздоровев, первым долгом она спросила счет. Служанка немедленно его принесла и сказала:
   -- Вот, сударыня, счет всего, что вам отпускалось, а доктор сказал, что вы ему и в аптеку уже заплатили.
   Вишенка чувствовала глубокую признательность этому опытному врачу к благородному человеку. Но она с трепетом взглянула на счет, поданный служанкой, и сердце ее сжалось, когда увидела итог в двадцать два франка пятьдесят сантимов, сумма очень несоразмерная с ее финансами. Едва могла выговорить:
   -- Как! Я вам столько должна? Вы же за меня в аптеку не платили.
   -- Конечно, столько. Чего же вы удивляетесь, а чай, а липовый цвет, а разные посылки, мало ли все это стоить и вам кажется, что дорого? А если-бы вы хворали в Сен-Клу, что, наверное, стоило бы сто франков, и конечно не клали бы в чай столько сахару.
   Вишенка более не возражала. Вынула дрожащею рукою деньги и расплатилась, после чего у нее осталось в кошельке десять су. Затем она надела соломенную шляпу, связала вещи в узел и ушла из гостиницы. Служанка догнала ее, чтобы спросить:
   -- Вы не будете сегодня завтракать?
   -- Нет, есть не хочется.
   -- Вы, кажется, уносите и вещи ваши?
   -- Да, я больше к вам не вернусь.
   Молодая девушка, повесив голову, последний раз отправилась в парк Сен-Клу.
  

XX. БЛАГОРАЗУМНЫЙ МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

   Пусть философы твердят сколько угодно, что следует переносить невзгоды судьбы стойко и даже без ропота, пусть они пишут о том прекрасно, пусть излагают свои обработанные мысли, в которых виден скорее талант писателя, нежели истина его убеждений, но когда они проповедуют эти наставления и мужество в несчастии, то будьте уверены, что все эти люди сыты и пользуются необходимыми удобствами жизни. Диоген один только считал себя счастливым, проживая в бочке, но его признавали тщеславным и даже сумасшедшим. Философия его была отвратительная, и потому я не верю в подлинность слов Александра Македонского: "Не будь я Александром, то хотел бы быть Диогеном". Если же действительно сказал это Александр Великий, что-нибудь подобное, то это делает ему чести, или, может быть, вырвались эти слова под влиянием Вакха, которому, как известно, он часто предавался. Но, судя по его великому понятию о себе и по тому, что он даже требовал, чтобы его называли сыном Юпитера, трудно предположить в нем искренность Диогеновых теорий. Попробуйте пофилософствовать с матерью, потерявшей ребенка, или с отцом, не добывшим хлеба для своего семейства, или с нашей бедной девушкой, не имевшей ни родных, ни друзей. "А что, если он приходил в парк в то время, когда я была больна? Откуда мне узнать, кто мне скажет. Но нет, я чувствую, что даже и намерения этого у него не было", -- думала Вишенка, вспоминая о своем Анжело. Однако по привычке она опять пошла на то же место, но уже не смотрела вокруг себя, а сидела грустная с опущенными глазами и думала: "Что со мною будет? Что мне делать, когда я проживу свои десять су?" Эти размышления придавали бледному, после болезни, но всегда хорошенькому лицу Вишенки вид печали и уныния.
   -- Я не ошибаюсь, эта та молодая особа... вы все еще имеете дело в парке?
   В первую минуту Вишенка радостно вскрикнула, думая что наконец пришел Анжело, но заблуждение ее не долго продолжалось, и выражение счастья на ее лице так же скоро исчезло, как и появилось.
   Молодой человек, приблизившийся к Вишенке, имел наружность очень приличную. Он был брюнет с бледным лицом, выражение, которого часто менялось: оно выражало то приветливость, то насмешливость, то сентиментальность. По его манере и речам легко было догадаться, что он принадлежит к лучшему обществу, хотя его речь отличалась большою непринужденностью и даже иногда лишнею свободою, но все же было заметно, что это было скорее напускное, нежели натуральное.
   -- Вы меня принимаете за кого другого, не ошибаетесь ли?.. Я вас не знаю.
   -- Но я вас узнаю, вы так хороши собою, что трудно вас позабыть. А вы меня, конечно, позабыли, а может быть, даже и не заметили. Помните? В конторе дилижансов, когда вы не знали, куда брать место, в Севр или в Сен-Клу.
   -- О! Да, помню, еще бы не помнить.
   -- С тех пор, кажется, уже пятнадцать дней прошло.
   -- Да, я девятнадцать дней здесь живу. Скажите, вы были тогда в конторе дилижансов?
   -- Был, уезжал в Сен-Клу и слышал, как вы говорили, что у вас есть дело в парке. Всегда обращаешь внимание на то, что говорит хорошенькая женщина. На другой день я был в парке и вас видел, но не раскланялся, потому, что был в обществе других и не мог их оставить. Через неделю опять сюда пришел, но напрасно вас искал, вас тут не было.
   -- Я была больна и целую неделю не выходила.
   -- Потому-то вы так бледны... Мне пришлось сегодня побывать в Сен-Клу, и я, предчувствуя, что вас найду, зашел в парк. Теперь очень радуюсь моему предчувствию... имею удовольствие вас видеть. Но что же это такое! Разве вы дали обет ходить в этот парк, или, может быть, ждете кого-нибудь? Этот вопрос, вероятно, вам кажется неуместным и нескромным, но трудно, видя такую женщину, как вы, не интересоваться ею, и, кроме того, я желаю быть вам полезным и буду счастлив, если примете от меня какую-нибудь услугу.
   Приветливые слова молодого человека немного облегчили удрученное горем сердце Вишенки Когда мы находимся в трудном и печальном положении, то малейшее участие другого трогает до глубины сердце.
   -- Благодарю вас... ваш вопрос меня не обидел... вы не ошиблись, мне здесь назначили свиданье, около самого большого пруда. Это тут? Неправда ли?
   -- Да, и вам не назначили дня?
   -- Нет, не назначили.
   -- Как нехорошо, что заставляют вас ждать так долго. О, если бы я вам назначил свидание, был бы аккуратнее. Но это, должно быть, отец, а не друг.
   -- Нет, не отец.
   -- Так брат?
   -- И не брат.
   -- Верно муж?
   -- Нет... у меня никого нет на свете, и мужа не имею.
   При этих словах в голосе Вишенки слышалось отчаяние, и молодой человек задумался, принял серьезный вид и сказал:
   -- У вас никого нет, а желаете ли вы кого-нибудь иметь?.. Но прежде мы с вами потолкуем. У вас есть горе? Не правда ли?
   -- Да.
   -- Не расскажите ли мне о нем?
   -- К чему?
   -- А, вы правы, вы меня не знаете, и я не внушаю доверия. Мне о себе прежде следует вам рассказать. Меня зовут Гастон Брумиер, принадлежу к хорошему семейству, имею небольшое состояние. Когда-нибудь это состояние будет большое. Хотят, чтобы я пошел на службу в министерство иностранных дел, а после двинулся в дипломатический корпус. Мои же пока желания: ничего не делать и веселиться. Я очень люблю удовольствия и в особенности женщин. О, женщины, они меня с ума сводят! Я не скрою, что обо мне говорят, что я кутила, искатель приключений и ветреник. Но все же это не мешает мне иметь искреннее желание быть вам полезным и облегчить ваши страдания. Желание это явилось у меня вследствие того, что у вас хорошенькие глазки, что я не могу смотреть на вас равнодушно, о, этого я не отвергаю. Будь вы нехороши собой, вероятно, я не обратил бы на вас внимание. Это очень дурно, я с этим согласен, но что же делать, все мужчины таковы... Нас интересуют только хорошенькие личики. Но я, по крайней мере, не притворяюсь, я показываю вам себя таким, какой я есть на самом деле, да, наконец, я не считаю преступленьем предпочитать хорошенькую женщину дурной. Ведь когда нам предлагают фрукты, мы всегда выбираем самые лучшие. Теперь скажите мне, долго ли вы думаете ходить в этот парк и дожидаться свиданья?
   -- О, я сегодня пришла сюда в последний раз.
   -- Да, а что же вы станете делать после?
   -- Я и сама не знаю... не знаю, что со мной станется!
   -- Вы сами не знаете, что вас ожидает, бедняжка!.. Вы плачете, неужели вы так несчастны?..
   Молодой человек придвинулся к Вишенке, взял ее за руки и проговорил вполголоса:
   -- Ваш возлюбленный, вас покинул, не так ли?
   -- Кажется, да.
   -- Он вас увез, может быть, от ваших родителей?
   -- У меня нет родителей... Но он меня увез из дома, где я воспитывалась.
   -- И он вам назначил свиданье в этом парке?
   -- Да, девятнадцать дней тому назад он оставил меня в гостинице Монтро, в тот же день я получила от него письмо, в котором он писал, чтобы я ехала в Сен-Клу и ждала бы его здесь в парке каждый день от двенадцати часов до двух.
   -- Кто такой ваш возлюбленный?
   -- Он актер.
   -- Черт возьми, верно, он разгуливает где-нибудь далеко... Может быть, у вас денег не было?..
   -- Уезжая, он мне оставил великолепный костюм, который я продала.
   -- А теперь у вас есть еще деньги?..
   -- У меня... осталось десять су.
   -- Десять су!..
   -- Да, и вот этот узелок, в котором мои вещи.
   -- Я благодарю небо за ту счастливую мысль, которая привела меня сегодня в этот парк, -- восклицает Гастон, ударяя себя рукой по лбу. -- Пора было мне прийти, бедняжка, у вас только десять су. Скажите мне, мой друг, хотите вы мне довериться?
   Вишенка взглянула на молодого человека, который во время всего разговора не спускал с нее глаз.
   -- Я сама не знаю, должна ли я еще верить кому-нибудь?
   -- Это понятно, вы уже раз ошиблись, и это вас смущает, но я не хочу злоупотреблять вашим положением, я хочу вам быть полезным без всякого личного интереса... Это тем будет великодушнее с моей стороны, что я без ума от ваших взглядов, вашей улыбки, вашей... Но теперь не время говорить об этом, впоследствии... другое дело... О, тогда я вас буду обожать... Ну а если я вам понравлюсь... Однако вы будете свободны. Между тем вы должны понять, что вам нельзя проводить жизнь в парке... Вам надо ехать со мной в Париж.
   -- В Париж! Что я там буду делать?
   -- Я найму вам маленькую квартиру, в которой вы, по крайней мере, найдете все необходимое... затем, если вы меня не будете ненавидеть... Но повторяю вам, услуга без всяких условий, без всяких видов... Вы никого не знаете в Париже?
   -- Нет, но у меня есть знакомый в Баньоле, дружбой которого я очень дорожу.
   -- Тем больше основанья вам ехать в Париж, откуда можете часто ездить в Баньолу, он находится на расстоянии двух часов езды от Парижа, так у вас теперь уже нет цели, гулять целые дни в итом парке.
   -- Да, теперь это совсем бесполезно.
   -- Бедная девушка... была больна, и у нее осталось только десять су в кармане!.. Вы мне скажите имя вашего актера, я узнаю, не играет ли он в каком-либо театре в Париже... Скажите же, поедете со мной, не правда ли?
   -- Боже мой, я не знаю, что мне делать!
   -- Вы должны принять мои услуги... Я вас люблю, но клянусь зам быть благоразумным... Смотрите, шестой час, скоро вечер настанет, с вашими десять су вы нигде не найдете ночлега, ведь ужасно! Вам придется провести ночь под открытым небом. Пойдемте же, дайте мне вашу руку, у ворот парка меня ждет экипаж, мы скоро доедем до Парижа. Как вас зовут, но если вам неприятно, то не говорите.
   -- Нисколько, меня зовут Вишенкой.
   -- Итак, прелестная Вишенка, обопритесь на мою руку.
   Вишенка сначала не решается, но благородный, откровенный вид молодого человека невольно располагает ее к доверию. Сравнивая его вежливое, любезное обращенье с дерзким ухаживаньем Фромона, она соглашается принять его предложенье. Он же, видя ее смущенье, берет ее под руку и уводит прежде, чем она успела на что-либо решиться.
   Они идут скоро, при выходе из аллеи они встречают господина, который останавливается и как-то странно смотрит на Вишенку. Она узнает в нем того серьезного господина, которого встретила в конторе дилижансов в Париже, а потом в парке Сен-Клу. Незнакомец на этот раз строго посмотрел на Вишенку. Вишенка чувствует какое-то смущенье, потому что он встретил ее под руку с молодым человеком. Однако она его не знает, что же значит для нее мнение незнакомого человека.
   Гастон заметил строгий взгляд, которым незнакомец посмотрел на Вишенку, и невольное движе ние при встрече с ним, и потому, продолжая вести ее под руку, он спросил у нее:
   -- Вы знаете этого господина?
   -- Нет... то есть я узнала, я его видела в конторе дилижансов в тот вечер, когда уезжала в Севр. А вы его тоже узнали?
   -- Я, нет, я замечаю только женщин, и притом хорошеньких. Но вот наш экипаж. Садитесь.
  

XXI. БУБНОВАЯ ДАМА

   Щегольской экипаж ждал их у ворот парка. Вишенка, не зная, что каждый может нанять себе в Париже подобную коляску, думает, что имеет дело со знатным господином, поэтому стесняется, дрожит от волнения, не может сесть в коляску. Гастон подсаживает ее, сам садится возле. Гастон Брумиер слишком хорошо знал свет и женщин, чтобы не угадать, что в эту минуту происходило в душе молодой девушки. Он старается ее ободрить:
   -- Вы, может быть, думаете, что это моя коляска.
   -- Да.
   -- Совсем нет, это наемный экипаж, так делают, когда едут за город. Со временем, может быть, и будет у меня экипаж, а пока еще нет. Собственный экипаж, конечно, доставляет больше удобств, но не придает достоинства. Вы с этим согласны?
   -- Я думало.
   -- Ах, какие у вас хорошенькие глазки!.. И он покинул вас в гостинице. Какое было амплуа у этого актера?
   -- Он играл влюбленных.
   -- Ему следовало играть роли изменников, таранов. Кстати, обедали ли вы?
   -- Я... я выпила чашку бульона сегодня утром.
   -- Сегодня утром... ведь много времени ушло с тех пор. Это значит, что вы не обедали, я тоже не обедал. Как это удачно сложилось, стало быть, мы будем обедать вместе. Меня ждут у дяди, но я вечером извинюсь... выдумаю какой-нибудь благовидный предлог... О! Я найду, что сказать, в этом я никогда не затрудняюсь... Но мне необходимо отправиться туда вечером, меня там представят господину, назначенному членом посольства в Константинополе. Прежде поездка в Турцию улыбалась мне, я думал: "Проберусь в гарем и там натворю дел, произведу между одалисками возмущенье, за что меня, может быть, посадят на кол..." Но теперь я переменил намеренье, не хочу больше ехать в Турцию. Я постараюсь не понравиться этому господину, разговаривая с ним, я буду повышать голос... Ах, вот мы и приехали в Париж, как мне показалось близко. Извозчик, вези нас в Пале Рояль, напротив Вери... Бедняжка с самого утра ничего не ела, а теперь уже шесть часов. Какая бледная... Вам, может быть, нужно?.. Не знаю, как сказать...
   -- Я не понимаю вас.
   -- Какой приятный голос, ах, как я хорошо сделал, что пошел гулять в парк Сен-Клу. За обедом вы мне расскажете все ваши приключения, не так ли?
   -- Хорошо, мой рассказ не будет длинным.
   -- Если бы я вам стал рассказывать свои приключения, то рассказ бы вышел весьма длинный, повторялось бы все одно и то же, особенно развязка была бы всегда одинаковая. Вот мы и приехали, оставьте ваш узелок в коляске, она нас будет ждать.
   Приезжают в ресторан. Изящный молодой человек требует отдельную комнату со всевозможным комфортом и заказывает обед. Вишенка на все окружающее смотрит с восхищением, она в своей жизни ничего не видела, чтобы могло сравниться с первым рестораном в Париже.
   Гастон усаживает молодую девушку на мягкий диван, на который она с любопытством смотрела, но не решалась сесть, берет ее руки, восхищается ими и шепчет:
   -- Что за ручки, что за дивная ножка, в ней есть все, чтобы сводить с ума. Успокойтесь, милое дитя, я буду благоразумен, я вам обещал, это будет ново, даже оригинально. Было бы дурно с моей стороны злоупотреблять вашим положением. Пока нам будут готовить обед, не расскажете ли вы мне вашу биографию, но только помните, если вам неприятно, то вы можете этого не делать. Если есть у вас какая-нибудь маленькая тайна...
   -- У меня нет тайн, напротив, я хочу, чтобы вы знали все обо мне, чтобы вы знали, кто та особа, которую вы удостоили таким вниманием.
   Вишенка рассказывает все своему новому знакомому, она ничего не скрывает, ни того, каким образом жила в Немуре, ни поведение Шатулье относительно ее, ни о гостеприимстве, оказанном ей Сабреташу, ни о сцене на сеновале и ее последствиях.
   -- Бедняжка, -- говорит Гастон, -- делайте же добро, будьте гостеприимны для того, чтобы потом... Люди, верующие в судьбу, скажут вам, что так и должно было случиться. Но вот обед подан, сядемте за стол, еда не мешает разговору, по крайней мере, я из числа тех людей, которые не могут одни обедать. Вообще я нахожу, что только тогда испытываешь полное удовольствие, когда есть с кем его разделить.
   -- Боже мой, как все это вкусно, как хорошо готовят в Париже.
   -- Вы находите все это вкусным, очень рад.
   -- Еще бы, я не узнаю все эти кушанья, вероятно, это все такие вещи, которых не бывало у Шатулье.
   -- Может быть, главное, чтобы вам нравилось, а вино, как вы находите?
   -- Я в нем ничего не понимаю, но оно вкусное.
   -- Это вольнэй, а теперь попробуем шампанское. Итак, мой милый друг, вы не знаете ваших родных?
   -- Увы, нет!
   -- Понимаю, что у вас это вызывает вздох, однако вы не одна будете в таком положении в Париже.
   -- Как вы думаете, могу я отыскать своих родителей?
   -- Если говорить вам откровенно, я сомневаюсь. Надо бы для этого стечения особенных обстоятельств. Это так странно, и потом кто же может ручаться за то, что ваши родители в Париже, может быть, они живут теперь в России, в Германии, в Англии!.. Однако ничего нет невозможного и с вашим медальоном... Ах! Покажите же мне тот драгоценный медальон.
   Вишенка расстегивает верхние пуговицы своего платья, приподнимает платок и показывает медальон, который всегда носит на груди.
   Гастон очень взволнован, но, по всему вероятно, не вид драгоценного медальона приводит его в такой экстаз. Он обвивает рукой стройную талию хорошенькой девушки и, слегка прижимая ее к себе, говорит:
   -- О да, да вы будете счастливы, я этого хочу!
   -- В самом деле, вы думаете, что это поможет мне отыскать моих родных?
   -- Не знаю, в чем это вам поможет, но вы так милы, Вишенка, я хочу заменить всех: отца, мать, братьев.
   И в доказательство своего пламенного желанья заменить ей семью молодой человек принимается ее целовать.
   Молодая девушка, пораженная поцелуями, которыми осыпает ее молодой человек, с трудом выбивается из его объятий и отодвигается на другой конец дивана и шепчет в негодовании:
   -- Как гадко то, что вы делаете, а что вы мне обещали.
   -- Вы правы! -- восклицает Гастон, вставая в свою очередь, и начинает ходить по комнате. -- Гадко, недостойно честного человека. Я даю вам слово быть благоразумным, но ведь тут есть и ваша вина, показывая ваш медальон, вы мне открыли такие прелести, от которых бы сам Соломон с ума сошел. Этот мудрый царь, у которого было триста жен и вдвое больше наложниц. О! это было хорошее время, как приятно быть мудрецом и при этом пользоваться всеми правами Соломона. Но перестаньте, не бойтесь, очаровательный ребенок... Садитесь на свое прежнее место, не показывайте мне медальона... Мы еще не кончили наш обед. Я хочу, чтобы вы были моей по любви, по собственному желанию, когда вы меня лучше узнаете.
   Молодые люди заняли свои прежние места, у Вишенки опять явилось доверие к Гастону, в его голосе слышится так много искренности, что она невольно успокоилась. Сейчас можно узнать, насколько молодой человек говорит правду, но стоит взглянуть, на него, чтобы видеть, какую борьбу выдерживает его благоразумье.
   -- Побеседуем, -- Гастон наливает себе и Вишенке по бокалу шампанского. -- Поговорим разумно, как старые друзья. Это останется между нами, скажите, вы очень любите Анжело, который обольстил вас, вы очень огорчены его изменой?
   Молодая девушка подняла на Гастона свои прекрасные кроткие, черные глаза и доверчиво сказала ему:
   -- Боже мой, если бы я могла хорошенько допросить свое сердце, то оно мне ответило -- нет. Меня вовсе не так сильно огорчает непостоянство Анжело. Однако, когда я уехала с ним, решилась оставить дом, где я выросла, мне казалась тогда, что я его люблю, и думала, что всегда буду любить... Вы, который так хорошо знаете свет и людей, не можете ли вы мне сказать, часто ли это случается, можно ли ошибаться в своих чувствах, может ли существовать такая непродолжительная любовь, или я ошибалась, думая, что люблю того, за которым последовала?
   -- То, что с вами случилось, мой друг, самая обыкновенная вещь, особенно для молодых девушек. За ними ухаживают, дают им нежные клятвы, это их пленяет. Они сейчас же начинают воображать, что обожают того, кто им говорит весь этот сладкий вздор. А все, что дальше, зависит от смелости мужчины, и потом удивляются бедные молодые девушки, из-за чего они собой пожертвовали, потому что минутное увлечение очень скоро прошло и не осталось даже тени его. А что, не правда, ли? Я говорю как Катон!.. Превосходное шампанское!.. Вы его не любите?..
   -- Напротив, люблю, но мне кажется, что от него у меня голова кружится.
   -- Это не беда... Видите, мое милое дитя, известный мыслитель Ля Рош Фуко утверждает, что есть один только род любви, но есть тысяча различных подражаний ему. Понимаете ли вы это?
   -- Кажется, что да, итак, то, что я чувствовала к Анжело, это было только подражание.
   -- Непременно так. К несчастью, прежде чем узнаешь оригинал, познакомишься со многими подражаниями. Иногда даже и не найдешь оригинал, а тратишь силы сердца и живешь с одними только подражаниями.
   -- Но почему же мы можем узнать истинную любовь?
   -- Почему мы можем узнать... какие смешные вопросы вы задаете. Ах! Милочка, узнаешь, но... но знаете... в самом деле. Это трудно объяснить...
   -- А вы еще никогда, никого не любили?
   -- Я, напротив, часто любил, но мне кажется, что это не была истинная любовь. Я никогда, например, не испытывал такого удовольствия, как испытываю теперь, смотря на вас. Почему же вы отворачиваетесь?
   -- Вы меня конфузите.
   -- Не браните, не бойтесь ничего... чего вы ищите за поясом?
   -- Ничего, я только смотрела, не потеряла ли.
   -- Что, ваш медальон? Вы сейчас мне его показывали.
   -- Нет не медальон, а эту карту.
   -- А! Да, ту, которую нашли у вашей кормилицы и на которой была какая-то надпись?
   -- Да, я должна ее беречь и, чтобы не потерять, заткнула сегодня ее за пояс...
   -- Вы ее потеряли?
   -- Нет, я чувствую теперь, что она здесь, но в первую минуту ужасно испугалась.
   -- Покажите мне эту карточку, не узнаю ли я, чья там рука, это может навести нас на след ваших родителей.
   -- Вы правду говорите... постойте, постойте...
   Вишенка, не подозревая, какая ей угрожает опасность, расстегивает платье и ищет карту за поясом, но скоро теряет терпение. Карта была гораздо дальше запрятана, нежели медальон, и пришлось расстегивать платье, показать еще больше своих прелестей, нежели прежде. Гастон, не будучи в состоянии удержаться, чтобы не помочь Вишенке, кладет свою руку на обнаженную грудь ее, скоро рука проскользнула дальше и дальше. Он теряет рассудок и, почувствовав биение сердца красавицы, все настойчивее и настойчивее ищет, но уже не бубновой дамы, а...
   Молодой человек забыл свое обещание быть благоразумным. Провинившись, жалеет о своем поступке и как будто бы раскаивается, но не совсем, должно быть, искренно, потому что согрешить с Вишенкою было удовольствие, редко случающееся.
   Вишенка, закрыв глаза руками, горько плачет, а Гастон у ног ее умоляет простить его. Она восклицает:
   -- Ах, судьба моя, куда меня ведешь?.. Или небо опять меня карает?.. Не должна была я ехать с вами... ни верить вашим обещаниям... Я не знала, что вечно будут меня обманывать!.. Слишком я доверчива! Не нужно было мне говорить об этой бубновой даме, она причина всех бед!
   -- Я сгораю от стыда! Обвиняйте меня! -- отвечает Гастон, не отнимая рук ее от уст своих. Я нарушил свою клятву! Я хотел только любить и уважать вас, но красота и прелестные ваши формы соблазнили меня, я не устоял и невольно согрешил! Простите меня! Я окружу вас всем, что только пожелаете, и постараюсь сделать вас счастливой. Верьте, что никогда вас не покину! Любя и уважая вас, постараюсь снискать взаимность.
   Часто говорят, что веришь тому и достигнешь того, чего желаешь, но я не совсем это мнение разделяю, чаще желания наши не сбываются.
   Вишенка верила обещаниям Гастона, который клялся в чистоте своих намерений, и надеялась на него, что же ей оставалось делать.
   -- Завтра же, милая моя, я тебе найму хорошую квартиру, щегольски ее меблирую, поищу прислугу и дам все удобства жизни.
   -- Мне прислуга не нужна, я привыкла сама все делать.
   -- Но я хочу, чтобы у тебя была прислуга.
   -- Маленькую комнату, постель, стол и два стула, вот и все, что мне нужно. Я умею немного шить, немного вышивать, но постараюсь выучиться лучше. Поищу работу.
   Гастон смеется и, целуя Вишенку, восклицает:
   -- Что ты рассказываешь о маленькой квартире и работе. О, нет, нет, тебе не нужно будет никакого занятия. Предоставь мне заботится о твоем будущем. Я богат, милая моя, я хочу, чтобы жизнь твоя была полна любви и удовольствия, чтобы твои наряды были восхитительны, чтобы все твои желания исполнялись. Для твоей красоты ничего не нужно, но я буду очень счастлив, если ты затмишь всех парижских красавиц. Теперь подумаем, что делать нам сегодня. Уже поздно, десять часов, квартиру нанять сейчас нельзя. Я бы свез тебя к себе, но у меня могут быть гости.
   -- Как, так поздно гости?!.
   -- В Париже съезжаются обыкновенно очень поздно. Я думаю, что вот как надо нам устроить: ты возьмешь извозчика и поедешь в меблированные комнаты и там переночуешь. Вот тебе деньги, и положи их в карман, до завтра будет довольно, а завтра приходи ко мне, я буду ждать в двенадцать часов и поедем искать квартиру вместе. Возьми мою карточку, на ней написан мой адрес. Спрячь ее. Так как ты Парижа не знаешь, то бери коляску и поезжай по этому адресу. Ну что ж, хорошо? Согласна ты?
   -- Да, господин Брумиер, я сделаю все, что вы сказали.
   -- Господин, еще будешь звать меня господином, впрочем, наше знакомство было так внезапно, поведение мое так недостойно... Вы простите меня, но я уверен, что когда убедитесь, как я вас люблю, тогда будете звать меня Гастоном.
   -- Да, хорошо, господин Гастон.
   Молодой человек, видя, что уже поздно, зовет гарсона, расплачивается, велит позвать извозчика, нежно целует Вишенку, вскакивает в свою коляску в то время, когда гарсон подсаживает Вишенку на нанятого извозчика. Она говорит извозчику:
   -- В постоялый двор... в гостиницу... куда хотите, мне все равно!
  

XXII. ПЬЯНЫЙ ИЗВОЗЧИК

   Извозчик тронулся.
   Вишенка находится в странном состоянии, как в чаду. Вино ли этому причиною, или последнее приглашение -- неизвестно, но верно только то, что она как ошеломленная и не понимает, наяву ли это все было или нет. Вдруг она, что-то вспоминает, озирается кругом и восклицает:
   -- Ах, боже мой! Где мои вещи, где узел!
   Но скоро припоминает, что узел ее остался в коляске Гастона, и успокаивается, зная, что завтра он ей отдаст. В узле было одно платье, одна юбка, четыре сорочки, чулки и три платка, но это все ее имущество, и в другое время она была бы в отчаянии потерять его. В эту же минуту она еще помнила обещания Гастона, насчет щегольской квартиры и всех удобств жизни и потому не считала важным, если бы узел и совсем пропал. Притом же у нее было довольно денег, чтоб купить все новое. Гастон всунул ей в карман сорок франков, говоря, что этого хватит до завтра.
   "Разве в Париже проживают в один день сорок франков? О, не может быть, надо быть очень богатым, чтобы здесь жить".
   Между тем коляска останавливается. Вишенка думала, что подъехали к гостинице, но извозчик, не отворяя дверцы в коляске, оставаясь на козлах и нагнувшись, пьяным и охрипшим голосом, едва ворочая языком, спросил:
   -- Ну, куда же мы едем? Еду, еду и не знаю куда. Пожалуй, всю ночь вас прокатаешь.
   Вишенка видит, что извозчик пьян, испугавшись, поспешно отвечает:
   -- Я вам сказала везти меня на постоялый двор.
   -- На постоялый двор? Что вы под этим понимаете. Разве есть в Париже постоялые дворы?
   -- Так везите в меблированные комнаты, если там лучше.
   -- Это другое дело... меблированные комнаты... их тут много... а то сказали постоялый двор... я вас и не понял. Давно бы сказали, что в гостиницу...
   -- Да я вам это говорила.
   -- Неправда, я не пьян... и, по крайней мере, не настолько, что бы не слышать, что говорят. Стало быть, мы говорили о том, чтобы ехать в гостиницу?.. Хорошо... слушаюсь... да в какую? Их ведь бездна здесь. Может быть, хотите в гостиницу князей или послов... или послов? Но вам в последнюю незачем, вы, может, женщина, кого я везу?
   -- Да вы видите, что женщина. Везите в какую-нибудь гостиницу, мне все равно.
   -- Вот новость... а мне какое дело. Выбирайте сами.
   -- Я бы желала гостиницу недорогую.
   -- А-а, понимаю, в мещанскую. Мы ее найдем в квартале Маре. Мне это будет по дороге домой. Хотите туда ехать?
   -- Хорошо, я вам говорила куда-нибудь.
   -- Вы говорили, говорили, а я и не знаю, что вы говорили. Ну, вы, гей пошел...
   Коляска помчалась, Вишенка беспокоится. Вид пьяного извозчика ее пугает, а тот как нарочно постоянно бьет лошадей и гонит что есть сил. Несколько раз они чуть не столкнулись с омнибусами и с обозами.
   "Он, должно быть, меня опрокинет, какое-нибудь несчастье со мною наверно будет. Он не рассмотрит высокие гостиницы при такой скорой езде".
   Но скоро опять коляска останавливается. Вишенка вздохнула свободнее, она думала, что конец этой пытке. Но не тут-то было: извозчик нагибается и кричит:
   -- Да что же это!.. Надоело наконец. Нигде не вижу гостиницы... вижу только разные лавки и те уже запирают. Хотите, я зайду в винный погреб, что на углу, выпью рюмочку и спрошу, где гостиница?
   -- О! Нет, пожалуйста, не ходите туда. Везите меня потише, лучше рассмотрите вывески.
   -- Вы жалуетесь, вам кажется, что везу слишком скоро. Знаете, лошадки хотят на покой, они поработали порядком, да и я также... черт возьми, не думаете ли, что я целую ночь вас буду катать? Ну, ну, гей, гей, но, но, мои лошаденки.
   Извозчик был пьяный, задорный. Вместо того чтобы ехать тише, он едет еще скорее, и коляска летит... как ветер, Вишенка от страха дрожит. Вдруг ужасный толчок, и ее отбрасывает на другую сторону коляски. Крик раздается и проклятие. Извозчик наехал на экипаж, который разъезжает только ночью. Начинается брань. Вишенке показалось, что ее убивают, но скоро узнает, что коляска зацепилась и больше нечего, и брань, и проклятие продолжаются и переходят в ожесточенную драку между кучерами. Вишенка в ужасе, не знает, что делать, но, видя, что и ей может угрожать опасность, отворяет дверцы коляски, выпрыгивает на мостовую и бежит, сколько хватить сил, до тех пор, пока не потерялись у ней из виду бранившиеся кучера и пока не начала задыхаться от усталости; она остановилась на минуту, осмотрелась кругом, начала прислушиваться... ненарушимая тишина царствовала везде. Прохожих не видно, думая, что очень поздно и гостиницы будут заперты, она решительно растерялась. Ободряет ее только то, что улица, на которую она попала, была хорошо освещена газом, а потому и не так страшно ночью одной остаться в таком положении. Вишенка продолжает идти в ожидании, что найдутся незапертые лавки и там можно будет узнать обо всем. Взошла на какую-то широкую улицу и, проходя мимо большого дома, увидела, что входная дверь широко отворена и лестница освещена, но никого здесь не было, как вдруг нахальным образом ее кто-то спрашивает:
   -- Что, малютка, потеряла своего друга? Уверяю тебя, что он не у нас, он, должно быть, как и все мужчины, наслаждается по ночам, но только не трюфелями, -- сказала из-за крыльца какая-то женщина.
   Вишенка посмотрела на нее с удивлением. Женщина была очень разряжена, и притом грудь и плечи у нее были так низко открыты, что почти все наружу. "В Париже, должно быть, такая мода". Присмотревшись, Вишенка увидела, что это молодая женщина довольно хороша собой, но с каким-то диким и дерзко смелым выражением лица.
   -- Что ты меня так осматриваешь, не хочешь ли, я повернусь задом, что бы ты все увидела?
   -- Извините меня, сударыня, -- сказала Вишенка, вспомнив свое исключительное положение, -- я вам буду очень обязана, если вы мне дадите совет, где мне найти ночлег, или укажете какую-нибудь гостиницу.
   Выслушав Вишенку, женщина та стала внимательно ее осматривать:
   -- Вы не знаете, куда пойти ночевать? Вас, верно, хозяева только вечером рассчитали?
   -- У меня нет хозяев, я свободна и могу делать, что хочу.
   -- Откуда вы?
   -- Я приехала из Севра, где пробыла некоторое время, но перед тем много путешествовала.
   -- Вот как... а в Париж вы только сегодня приехали?
   -- Да, я здесь обедала с одной особой, с которой опять увижусь, но пока мне нужно отыскать гостиницу.
   Вишенка рассказала свое нынешнее приключение, как она попала на эту улицу.
   -- Вот смешная история. Так вам нужен ночлег? Вы его можете найти у нас.
   -- Я вас очень благодарно, сударыня, и очень рада вашему предложению. Теперь это, видно, меблированные комнаты, где можно переночевать?
   -- Да, тут гости ночуют и почти только то и делают, что ночуют.
   -- Как я счастлива, что встретилась с вами. Однако я не вижу здесь вывески?
   -- В Париже на наших домах вывесок не бывает. Хорошее вино, говорят, узнается и без ярлыка. Ну, пойдемте, я вас представлю содержательнице... этих меблированных комнат.
   -- Пойдемте.
  

XXIII. ДОМ ПОЗОРА

   Она повела ее по лестнице, очень дурно освещенной, на которой было много грязных следов, и вообще как лестница, так и коридор представляли вид мрачный и указывали, что здесь мало заботятся об опрятности. Вишенка удивлялась этой нечистоплотности, но все же была рада, что не придется ей ночевать под открытым небом. Однако подумала, что в Париже гостиницы могли быть чище.
   Войдя на первый этаж, она прошла темную комнату и затем вошла в довольно большой и хорошо освещенный зал, где было много женщин. Вишенка изумлена зрелищем, которое ей представилось. В большом кресле сидела толстая пожилая женщина, казавшаяся тут главным лицом, прочие женщины были молодые, разряженные и с таким видом, как та, которую Вишенка встретила у крыльца. Некоторые между этими женщинами были даже красивые, но все они нарумянены и набелены, с синяками под глазами. Одни сидели на полу, другие прохаживались особенной развязной походкой, третьи разваливались на диванах, а третьи лежали животом вниз на старом ковре. Когда Вишенка вошла, то глаза всех на нее устремились, а полная и пожилая женщина грубым и охриплым голосом спросила:
   -- Кого ты нам привела, Беренис?
   -- Это приезжая, сегодня первый раз в Париже. Она искала ночлега за деньги в приличных и хорошо меблированных комнатах. Вот я ее и привела сюда, а вы делайте, как знаете.
   Беренис сопровождала свои слова какой-то мимикой, невидной для Вишенки, стоявшей впереди ее, но понятной для всех присутствующих. Высокая блондинка расхохоталась и сказала:
   -- А-а! Ха-ха-ха, наш дом -- приличные меблированные комнаты! Вот глупость-то.
   Пожилая женщина воздержала этот хохот гневным и громким голосом, от которого даже окна задрожали, она закричала:
   -- Молчать!.. Ралез... попробуйте еще похохотать... что тут смешного, разве мой дом нельзя назвать приличным? Разве я не оплачивала разных повинностей? Дуры вы такие!.. Садитесь, барышня. Эй, вы не раскладывайтесь, как на рынке, а подайте стул... ну, ну, живее...
   Одни стали приличнее себя держать, а другие бросились за стулом. Большая часть их окружила Вишенку и стали к ней присматриваться.
   Вишенка чувствовала очень неловко, ею овладел какой-то страх, в котором она не могла дать себе отчета.
   Полная женщина старается успокоить ее своей вежливостью, даже придать мягкость своему голосу.
   -- Вы недавно в Париже и не здешняя жительница?
   -- Нет, сударыня, я из деревни близ Немура, -- отвечает Вишенка.
   -- А-а! Из Немура, откуда чернослив, -- восклицает, почесываясь, милая брюнетка.
   -- Какая ты глупая, Памела, чернослив привозят из Тура... ах ты еще хвастаешься своей географией, лучше почесывай свои бока, а то блохи тебя закусают. Вы прежде никогда не бывали в Париже?
   -- Нет, никогда.
   -- К кому же вы приехали? К родителям? К родственникам? Или, может быть, искать какую-нибудь должность?
   -- Нет, я родных тут не имею и должности не ищу.
   -- Так вы получаете доходы из имения. Поздравляю вас и завидую вам. Когда соберу немного денег, то устрою огород, буду сажать капусту и, получая доход, не останусь здесь, оставлю этот промысел.
   -- Я никаких доходов не получаю.
   -- Неужели! Стало быть, все ваше состояние только то, что на вас? Это в Париже опасно, с этим далеко не доедешь. -- Она обратилась к остальным:
   -- Чего вы опять захохотали? Что же с нами поделаешь... все молодежь, только и думают, как бы поиграть. Памела, когда перестанешь чесаться?
   -- Сейчас, заели меня.
   -- Тише, прошу быть приличнее, а то ужина не получите.
   Вишенка посматривает на всех женщин, которые теперь уже немного вежливее, и спрашивает у полной дамы:
   -- Вы, сударыня, содержательница этого пансиона?
   -- Именно так, моя милая, я содержу мещанский пансион и общий стол, вы как раз вовремя явились, мы сейчас будем ужинать... а что, Мино пришел?
   -- Нет еще.
   -- Я не хочу ожидать его каждый вечер, у меня должно идти как по ниточке, если через пять минут не придет, то садимся ужинать. Опять проиграется в пух и прах, он уж верно, где-нибудь играет.
   -- Сударыня, прикажите дать мне комнату, а на ужин я вам очень благодарна, мне есть не хочется, -- сказала Вишенка.
   -- Вам неугодно ужинать, извольте, мы вам отведем комнату, только прошу заплатить пять франков, мы дешевле не берем, а иногда даже дороже.
   Вишенка достала из кармана сто су и передала полной женщине. Та, взяв их, позвала:
   -- Эй! Жолиса, поди сюда.
   У дверей зала появилась грязная и обрюзглая служанка.
   -- Ужин готов, -- сообщила она.
   -- Хорошо, мы, дожидаемся еще Мино. Пусть твое кушанье постоит, а сама оправь постель для барышни, в той комнате, которая на четвертом этаже и которую никто не хочет занимать. Ну, ну, живей поворачивайся.
   -- Там простыней нет.
   -- Сходи за ними и приготовь все.
   -- Иду.
   Служанка ушла, а полная женщина сказала Вишенке:
   -- Сейчас будет все готово. Но почему же вы не хотите с нами поужинать? Я с вас за это ничего не возьму, я вас приглашаю.
   -- Я поздно и очень хорошо пообедала в Пале-Рояле.
   -- Вы обедали в Пале-Рояле, в ресторане?
   -- Да, сударыня.
   -- Одни.
   -- О! Нет, с молодым человеком, который меня привез из Сен-Клу в коляске и к которому я должна идти завтра в двенадцать часов.
   Все девицы начинают смеяться, а пожилая женщина качает головой и говорит:
   -- Ну! Ну! Ну! Вы долго нам об этом не говорите... это, может быть, ваш возлюбленный привез в Париж и будет вас содержать?
   Вишенка осушает глаза и ничего не говорит, а полная женщина продолжает:
   -- А господи! Тут нет ничего дурного, я не думаю читать вам наставления за это... мы не щепетильны в этих безделицах. Где же живет этот господин? Если вы не знаете Парижа, то будьте осторожны, заблудиться можно.
   -- У меня есть адрес его, я завтра возьму коляску и поеду к нему.
   -- Хорошо сделаете, а сами найдете? А как вас зовут?
   -- Вишенка.
   -- Вишенка, и только?
   Некоторые начинают смеяться и восклицают:
   -- Какое знатное имя, это имя торговки фруктами!
   -- Уж я бы лучше согласилась, чтобы меня звали печеное яблоко.
   -- Уж конечно, тебе больше, кстати, это имя идет.
   -- Вы глупы: Вишенка такое же имя, как и всякое.
   Девицы опять хохочут, а потом обращаются к полной женщине:
   -- Нам есть хочется, прикажите, пожалуйста, подавать ужин.
   -- Еще минутку подождем этого негодяя Мино, а вот, кстати, это, верно, он. Да вот и Гриньдон.
   Маленькая собачка, виляя хвостом, вбежала в комнату, стала ко всем ласкаться и, вскочив на колени хозяйки, принялась лизать ее руки, щеки и даже рот. Наконец она надоела своими ласками, что та ее сгоняет, приговаривая:
   -- Довольно, довольно, Гриньдон, ты рад, что вернулся, ты больше, кажется, ко мне привязан, чем к твоему хозяину. А-а, вот и он идет!
   В комнату вошел немолодой мужчина лет сорока пяти, но сохранивший подвижность и стройность молодого человека: он хорошо сложен, заметно, что когда-то был и недурен, но видно, что пожил в своей жизни, и потому надо долго в него всматриваться, чтобы отыскать следы прежней красоты. У него тусклые глубоко сидящие глаза, выдающиеся скулы, морщины на лице, впавшие щеки по причине недостатка зубов, нос обвислый и синий, резко выделяющийся на мертво-бледном лице. Из осанки его видно, что он был когда-то львом и теперь пришел в то положение, о котором лучше помолчать. По платью его, которое хотя хорошо на нем сидит, но теперь уже сильно поношенное и с пятнами, по манерам, по размашистой манере, с которой он надевает свою сильно потертую шляпу, наконец по ловкости и особенному шику, с которым владеет своею тросточкою, видно, что время его миновало и кроме страшной пустоты, нахальной смелости и дерзости ничего у него не осталось. Развалившись широко на диване и заложив ногу на ногу, наш истощенный франт, именующийся господин Мино, восклицает:
   -- Я устал до изнеможения! Вообразите, я провожал Дежониру от ворот Сен-Мартен до дому, каково удовольствие.
   -- А с какой стати берешь на себя этот труд? Что ты за провожатый для Дежониры? Разве для того я тебя содержу, а?
   -- Черт возьми, моя милая, так следовало, я обязан был, не удивляйся моей рыцарской вежливости, вот как это было: проходя мимо ворот Сен-Мартен, вижу, впереди идет Дежонира, а за ней какой-то сверхштатный франт, в старом пальто и без перчаток, явно преследовавший ее. Я, прибавив шагу, слышу его предложения Дежонире, она их не принимает, и он даже не зовет извозчика для нее, а пешочком изволит забавляться. Меня вывело это из терпения, подхожу к ней, она меня сразу узнала и с удовольствием повисла на моей руке. Франт этот не оставляет нас; начинает говорить мне дерзости; доискивается, как будто прав каких-то в отношении Дежониры; разговор мой с ним идет все крупнее и крупнее, наконец он делает мне вызов и предлагает место и секундантов. Я, конечно, насмехаясь над ним, сказал, что принимаю вызов и как он, так и его секундант могут явиться с каким угодно оружием, но я кроме хлыста ничего не возьму и им постараюсь их разогнать, -- испугался мой франт и дай бог ноги бежать.
   -- Однако у тебя какой-то шрам на лбу заметен.
   -- Верно, своей палкой неосторожно задел, когда поднял ее на этого господина.
   -- Ты вернулся пешком?
   -- Конечно.
   -- Кажется, Дежонира могла бы за твои услуги нанять коляску?
   -- У нее денег нет.
   -- У тебя зато были, разве ты проел все сто су?
   -- Нет, я их проиграл, да еще ходил покурить.
   -- Все ты тратишь напрасно.
   -- Как я голоден, черт возьми! Это ужасно! Сделаю надлежащую честь вашему ужину. А-а, ба, что я вижу! Новенькая? Какие у нее глазки, какая осанка! Поди сюда, милочка, дай на тебя посмотреть. -- С этими словами обратился Мино к Вишенке.
   Молодая девушка смотрела на него с удивлением, но не пошевельнулась даже. Хозяйка при последних словах Мино делала ему разные знаки, но он не понимал их, наконец она закричала:
   -- Мино, закрой свой рот, ты болтаешь как попугай! Эта барышня искала меблированную комнату. Беренис ее встретила и привела ко мне.
   Я требую, чтоб с ней обращались с должным уважением.
   -- Отлично, мамаша! Я со всею вежливостью рассыплюсь у ног этой барышни.
   -- Она в ней не нуждается, сбереги ее лучше для меня.
   -- А можно узнать имя этой прелестной девицы?
   -- Будешь подбирать еще сладкие названия! Барышню зовут Вишенка, доволен ли ты?
   -- Лучше бы назвали ее амурчиком.
   -- Зададут тебе, старый волокита, амурчика! Погоди...
   -- Что за чутье у этого Гриньдана, как он увивается около красавицы...
   -- Гриньдан хвостом выражает к ней свое расположение, -- смеется Ралез.
   -- Видно, что я его дрессировал. Мне бы сделаться учителем собак.
   -- Что это, барышня, вы немы? Я еще не слышал вашего голоса, но надеюсь, что за ужином его услышу, -- близко наклоняся к Вишенке, произнес Мино.
   -- Я не буду ужинать, -- ответила она, смущенная обращением с ней Мино.
   -- Как, вы не ужинаете?! Это очень мило! В каком бы положении вы ни находились, а все же ужинать необходимо. Вот я, например, по крайней мере двадцать раз был на дуэли и не менее тридцати наглецов отправил на тот свет.
   -- Стало быть, по полтора наглеца пришлось на всякую дуэль, -- шепчет Радез.
   -- Не возражать на малые неточности в рассказе! -- кричит Мано. -- Знаете ли, барышня, я никогда не ужинаю с таким удовольствием, как накануне вызова, можете спросить у госпожи Ганкрет, вашей почтенной хозяйки, она видала меня за едой.
   -- О! Да, за едой тебе равных нет! -- восклицает Ганкрет. -- Пошел вон, Гриньдан, не надоедай барышне, она, может быть, собак не любит.
   -- Я люблю всех животных, -- отвечает Вишенка, лаская собаку.
   -- Это очень похвально! -- поворачиваясь на каблуках, восклицает Мино. -- У меня же страшное желание кого-нибудь потормошить.
   -- Комната для барышни готова! -- кричит появившаяся в дверях служанка.
   -- Хорошо, Жолиса, сейчас ее проводишь.
   Вишенка встала и хотела удалиться, но Мино, схватив ее за талию, удерживает и говорит:
   -- Что за вздор, поужинайте с нами. Не может же эта малютка голодная лечь спать. Я усажу ее около себя, буду ее угощать, и она не откажется скушать бисквит с вином.
   -- Довольно! -- кричит госпожа Танкрет и толкает Мино так сильно, что он чуть не опрокидывает несколько "пансионерок", стоявших подле него. -- Барышня требует отдыха. Спокойной ночи, идите к себе наверх и спите до завтра сколько угодно.... вам даже в постель завтрак принесут.
   -- Эта девушка может нам прекрасный доход принести... она свежа, мила, кокетлива... ты большой промах сделаешь, если выпустишь ее из своих рук.
   -- Какой ты, простофиля... думаешь, что я нуждаюсь в твоих советах. Видел ты что это?
   Хозяйка показывает карточку Гастона, которую выронила Вишенка, доставая из кармана деньги.
   -- Что это, адрес, что ли?
   -- Да, адрес ее обольстителя, который привез ее в Париж, и она собирается к нему завтра. Но, дудки, этому не бывать. Адрес потерян, она его не найдет. А для того, чтобы кто-нибудь, прочитав, не проболтался, я карточку сожгу.
   Она подходит к свече и сжигает карточку Гастона.
   -- Теперь пойдемте ужинать.
   -- Пойдемте, пора, пора! -- восклицают несколько голосов.
   Гриньдан идет вперед, за ним Мино под руку с госпожою Танкрет, которая от жиру еле двигает ноги, а за ними все воспитанницы этого прекрасного "пансиона".
  

XXIV. ПЛОХАЯ КОМНАТА И ХУДШИЙ СОСЕД

   Служанка Жолиса ввела Вишенку в комнату, хуже которой трудно было представить. В ней лишь постель с ситцевыми занавесками и только самая необходимая мебель. Но для нашей путешественницы ничего больше не требуется. Она так устала, так изнемогла, что с нетерпением ждет отдыха. Служанка, поставив свечу на камин, обратилась к ней:
   -- Вот вам я приготовила все как следует и даже две простыни положила. Надеюсь, что вы вознаградите мои труды.
   -- Да, непременно, завтра, уходя отсюда, я вас не забуду.
   -- Завтра... уходя отсюда... что-то сомнительно, но это не мое дело, -- проворчала Жолиса.
   -- Что вы говорите?
   -- Ничего, ничего. А что, сварить вам завтра кофе на молоке?
   -- Пожалуйста, сварите.
   -- Тут в стене колокольчик, когда проснетесь, то позвоните. Покойной ночи.
   Служанка уходит. Вишенка, осматривая свою комнату, находит, что в ней все очень грязно и что мебель ободрана. Удивляется, как могут быть в Париже такие гостиницы. Ей почему-то становится страшно. Она думает: "Какие ужасные эти все женщины, какой у них вид странный. Как все тут странно и как-то неприятно. Но я завтра же отправлюсь к Гастону. Какое неожиданное мое знакомство с ним... мне кажется, что он меня любит". Подумав так, она засыпает и, хотя усталость и изнеможение скоро ей глазки закрыли, но не надолго, она часто просыпается. Сны ее беспокоят.
   Проснувшись утром, она с радостью встретила лучи солнца, в доме еще тихо. Но вскоре послышались чьи-то шаги.
   Вишенка звонит. Жолиса, входя к ней, ворчит:
   -- Черт возьми, все еще спят, а она уже встала. У нас так рано не встают... работа уж очень поздняя...
   -- Потрудитесь принести мне завтрак.
   -- Завтрак? -- удивляется Жониса. -- Еще только восемь часов, я даже за молоком еще не ходила. У нас спят.
   -- Разве в Париже так поздно встают?
   -- Смотря по тому... у нас торговля так рано не начинается. Здесь завтракают тогда, когда прикажет хозяйка.
   "Какая странная гостиница. Не так было в гостинице "Безрогий олень", там хозяева всегда были готовы к услугам гостей".
   Вишенка начинает одеваться, потом подходит к окну, открывает его. Так как ее комната очень высоко, то улицы из окон не видно, а виден только противоположный дом, несколько окон которого приходятся как раз против окна Вишенки. Там у окна появился мужчина средних лет, он еще, как видно, только встал с постели и был не одет, в одной рубашке. Открыв окно, он осматривает небо, чтобы узнать, какова погода, потом, посмотрев в окно Вишенки и увидев в нем хорошенькую девицу, начинает посылать ей воздушные поцелуи, делает разные гримасы, мимикой что-то хочет выразить, наконец, начинает танцевать канкан, в котором, делая разные пируэты, между прочим забрасывает в виде плаща свое единственное платье-рубашку на плечо. Вишенка, увидев все это, поспешно закрывает окно.
   "Неужели в Париже так странно приветствуют своих соседей?" И, размышляя о смелых и дерзких манерах этого господина, она еще не оправилась от удивления, когда вошла с завтраком Жониса.
   -- Вот вам и завтрак. Хозяйка просит, чтобы вы, позавтракав, пришли к ней. Она еще в постели, но это ничего не значит.
   -- Конечно, я не уйду, не простившись с ней.
   Жониса что-то бормочет, чего Вишенка не понимает и чему, впрочем, не придает никакого значения.
   Позавтракав наскоро, она ждет с нетерпением минуты, когда увидит своего нового покровителя. Чтоб убить как-нибудь время, она думает: "Надо мне взять из кармана карточку Гастона, там написан его адрес и узнаю его фамилию, которую хотя он мне и говорил, но я не помню". Она начинает искать в карманах, выворачивает их, перетрясает всю постель, тщательно смотрит во всех углах комнаты, но карточка не нашлась. "О! Боже мой! Где я могла ее потерять!" Припоминает, не выронила ли она, расплачиваясь с госпожою Танкрет, которая могла ее поднять... а может быть, она лежит где-нибудь на полу? Вишенка бежит в зал, который оказался еще заперт. Она начала звонить и стучать. Удивленные этим шумом, вышли из своих комнат еще не одетые некоторые девицы.
   -- Что там за шум? Чего вы хотите?
   -- Извините, сударыни, я потеряла карточку с адресом и думаю, что это случилось, когда я вынимала вчера деньги для вашей хозяйки, может быть, она в зале где-нибудь валяется на полу. Мне надо ее поискать.
   Девицы переглянулись, и одна из них сказала:
   -- Позвоните в другую дверь к хозяйке и расскажите ей о своей потере.
   -- Зачем же я туда пойду. Мне надо в зал, а там я не была.
   -- Говорят вам, позвоните! Какая бестолковая эта провинциалка.
   Нечего делать, Вишенка решилась позвонить. Через несколько минут отворяет дверь Мино, тоже еще не одетый. Увидав Вишенку, он от радости подпрыгнул и говорит:
   -- Ах!. Это вы, мой милый ангел! Здравствуйте, Вишенка.
   Мино обнимает ее и хочет поцеловать, но в то время, когда она вырывается из его объятий, слышится голос госпожи Танкрет:
   -- Что там за шалости, Мино! Если будешь себя дурно вести, то не получишь бифштекс. Вишенка, подите ко мне.
   Эта угроза сразу успокоила Мино, а Вишенка входит к госпоже Танкрет, которая лежала еще в постели и вследствие необычайной полноты занимала почти всю огромную кровать. Ее голова покоилась на целой горе подушек, обшитых кружевами.
   Девушка обратилась к ней:
   -- Извините, сударыня, что я вас беспокою. Я, вчера вынимая вам деньги, потеряла карточку с адресом. Мне необходимо ее найти, и если не найду, то... Боже мой! Что тогда со мною будет!
   Госпожа Танкрет звонит. Служанка входит.
   -- Жолиса, мела ты сегодня зал?
   -- Нет, еще успею.
   -- О, тем лучше, тем вернее, что карточка найдется! -- восклицает Вишенка.
   -- Своди барышню в зал, пусть она там поищет.
   -- Она непременно там.
   -- Да, если вы только потеряли у нас.
   Служанка отворяет зал. Вишенка бежит на то место, где накануне стояла, ищет по всему залу, ползает на коленах, но все труды ее напрасны, карточки нет. Она возвращается со слезами к госпоже Танкрет и едва в состоянии говорить.
   -- Я несчастная! Что мне делать? Карточки нет! И каким образом ее там не оказалось?
   -- Очень просто, потому что вы потеряли ее где-нибудь в другом месте. Теряя что-нибудь, разве можно знать, где потерял.
   -- Ах! Сударыня, научите, как найти. Не уронила ли я ее в коляске?
   -- Очень может быть. Вы знаете номер извозчика?
   -- Нет, не знаю.
   -- Очень жаль. Всегда следует смотреть номер.
   -- Ах! Ведь я наняла эту коляску, выходя из Пале-Рояля, не идти ли мне туда... может, ее там застану?
   -- Успокойтесь, моя милая, я все устрою. Вам самим, не зная Парижа, нельзя разыскивать, но я поручу Мино обойти все места, где стоят извозчики, отыскать того, с которым вы вчера ехали, и если выронили в коляске карточку, то он вам ее доставит.
   -- Ах! Как я вам благодарна! Как вы добры!..
   -- Да, да, милочка, как только позавтракаю, отправлюсь во все концы для вас, но прежде надо подкрепить силы, а то не ручаюсь за быстроту движения, -- проговорил Мино, вошедший в комнату после окончания своего туалета.
   Вишенка благодарит его, и хочет удалиться в свою комнату, но в эту минуту, вспомнив что-то, останавливается и говорит госпоже Танкрет:
   -- Ах! Сударыня, я еще забыла в коляске господина Гастона узел мой ео всеми вещами... хотя их там не много, но это все, что у меня есть... теперь у меня даже нет косынки, надеть на шею.
   -- Отоприте комод и возьмите косынку. Не беспокойтесь, милочка, я вам дам все нужное: белье, платья, все что понадобится.
   -- Благодарю вас, но когда найду Гастона, то ни в чем не буду нуждаться. Скоро вы, сударь, вернетесь?
   -- Не знаю, право, дружок. Не скоро обойдешь всех извозчиков.
   -- Ах! Если бы вы мне могли принести адрес к двенадцати часам! Ведь он мне назначил свидание в двенадцать, а теперь уже десять.
   -- Если найду его, то сейчас же вам принесу. Ну, давайте скорей завтрак, а там пойду топтать мостовую для этой красотки.
   Вишенка, опечаленная, вернулась в свою комнату, где села, с нетерпением ожидая Мино. Она чувствует, какое предстоит ей несчастье в случае потери карточки. Она вспоминает вчерашний день. Невольно повторяет все слова любви и обещания Гастона. Она больше его ценит в эту минуту: он кажется ей теперь единственными покровителем и другом.
   -- Что он подумает, не дождавшись меня! -- восклицает бедная девушка, с беспокойством считая медленно проходившие минуты и часы. Она бегает вниз, узнать, не вернулся ли Мино, но его все нет. Так прошел день и час, назначенный Гастоном, но Вишенка еще не теряет надежды, лишь бы получить ей адрес, она сейчас же к нему отправится и если даже дома не застанет, то будет ждать в его квартире.
   Наконец, в семь часов вечера является Мино, в сопровождении ласкающегося ко всем Гриньдана. Нос Мино совсем багровый, но манеры все те же.
   -- Ну что же извозчик? Коляска? -- восклицает Вишенка, бывшая в то время в комнате госпожи Танкрет.
   -- Ну, уж походил я из-за вас! К тому грязь на улицах, мостовая скользкая, того гляди растянешься. После долгих поисков нашел вашего извозчика. Еще бы мне его не найти!
   -- А карточку?.. Адрес?.. Нашли?..
   -- Это другое дело! Ее нигде не оказалось. Нельзя же заподозрить извозчика, чтоб он ее в карман спрятал. Не такая вещь, чтобы ее стоило украсть.
   Вишенка совсем упала духом, опустила голову, залилась слезами и с отчаянием повторяла:
   -- Боже мой! Что мне делать? Нет надежды больше для меня!
   -- Успокойтесь, Вишенка, в Париже хорошенькие девушки всегда находят себе занятие. Я вам доставлю его скоро... ручаюсь... -- Мино, заметив грозный взгляд госпожи Танкрет, замолк и отошел от Вишенки полюбоваться на себя в зеркало.
   Вишенка в огорчении собирается опять уйти в свою комнату.
   -- Разве вы не хотите с нами обедать? -- спрашивает Мино.
   -- Нет, -- возражает госпожа Танкрет, -- барышня огорчена, ей лучше обедать одной, у себя. Но не печальтесь так, я позабочусь о вас. Пришлю вам белье... платья... выбирайте что хотите.
   У Вишенки не хватает даже сил ответить. Едва добравшись до своей комнаты, она предалась самым мрачным размышлениям о своем безотрадном положении. Уже смеркалось, когда Жониса принесла ей свечу и обед.
   -- Хозяйка не просит вас сегодня вниз, потому что у нее много гостей, могут танцевать, а у вас горе... вам не до того.
   -- Я никакого не имею желания идти вниз и обедать тоже не хочу.
   -- Ну, полно, чего огорчатся? В ваши годы... с вашим хорошеньким личиком... всегда будут средства. Смотрите на наших девиц, круглый год все у них смех да веселье.
   Жолиса ушла, а Вишенка подумала, нехорошо так, в самом деле, отчаиваться, еще, пожалуй, захворает, надо пообедать. Какое может быть занятие у этих девиц, что они так весело весь год проводят?
   Немного погодя Вишенка ложится спать, раздумывая, что ей делать в Париже, чтобы с голоду не умереть.
   Проснувшись утром на другой день, Вишенка видит на стульях разложенные платья, белье, чепчики, цветы, серьги, брошки с жемчугом и каменьями -- все поддельное.
   Вишенка, как и все женщины, имела слабость к нарядам, в ее года многие находят удовольствие наряжаться, и это понятно, но смешно только, когда под старость вкус у женщин не изменяется.
   Молодая девушка осматривает платья: все они были полинявшие и не новые, она видела такие наряды у странствующих актрис. Осмотрев, примеряет их, но выбрала самое простое. Чепчики и уборы не понравились ей, она отбросила их и взяла свою соломенную шляпу.
   Что ей теперь делать? Вдруг она вспомнила о Сабреташе. При этом воспоминании лицо ее просияло. Она поспешно завтракает и идет к госпоже Танкрет, которую опять застает в постели.
   -- Сударыня, потрудитесь, пожалуйста, объяснить мне дорогу в Баньолу.
   -- В Баньолу... а зачем вам в Баньолу? -- спрашивает женщина, нахмурив брови. -- Знаете вы там кого?
   -- В Баньоле живет мой единственный друг, добрый честный солдат. Там у него отец... Кроме него, у меня никого теперь на свете нет. Ни родни, ни семьи не знаю. Он меня очень полюбил. Пойду к нему, расскажу все, что со мной было, попрошу совета, что мне дальше делать.
   -- А! Вы знакомы с солдатами... с артистами, а кажетесь такой девой Орлеанской... Вот как!
   -- Ведь от Парижа недалеко Баньола?
   -- Нет, можно вам вместо прогулки туда сходить, но так, как вам самим никогда не найти дороги, то я вам дам провожатого. Если не найдете своего солдата, то вернетесь с ней сюда.
   -- Как благодарить мне вас за вашу, доброту, за все, что вы делаете для меня!
   -- Не за что... а! Да кстати, светик мой, я вам, послала белье, платья... чепчики.
   -- Да, сударыня, очень вам благодарна.
   -- Дело не в благодарности, она мне не нужна, а в том, что вы мне должны за эти вещи тридцать франков...
   -- Тридцать франков!..
   А вы, может, думали, что в Париже даром одевают? Теперь, по крайней мере, на вас платье шикарное, а то ваше на что было похоже? За ваш стол посчитаемся после. Примете мои предложения, то будете у меня жить, буду вас одевать, кормить даром... Вот какая вам предстоит выгода.
   Вишенка уплачивает деньги, после чего у нее остается только сто су в кармане. Но надежда увидеть Сабреташа ободряет ее. Она знает, что он ей поможет, а потому ждет с нетерпением провожатого.
  

XXV. БЕДНАЯ ДЕВУШКА

   Госпожа Танкрет позвонила. Вошла одна из ее "пансионерок", тихо поговорила с ней и пошла надеть чепчик и огромную клетчатую шаль вернувшись в комнату, где стояла Вишенка, она сказала:
   -- Барышня, если хотите, я готова с вами идти.
   Вишенка, выходя, благодарит свою провожатую, над которой посмеиваются прохожие, глядя на ее разорванные, истоптанные башмаки, особенный наряд и походку. Но Вишенка, ни на что не обращая внимания, идет рядом с ней в Баньолу.
   Пройдя предместье, они выходят за заставу.
   -- А что, это Баньола? -- восклицает Вишенка, увидев какие-то здания.
   -- Как бы не так! Мы еще в Менильлионто-не... Ах! Как пить хочется, надо чем-то промочить горло, а то оно пересохло! Заплатить можете? Да и позавтракать, есть ужасно хочется.
   -- Сколько вам надо заплатить?
   -- Да пустяки... Купите бутылку вина... Яичницу... или кусок ветчины... Вы должны для меня это сделать. Я же тащусь для вас на край света.
   Вишенка не смеет ей отказать и вынимает из кармана свои последние пять франков.
   -- Вот и все мои деньги, -- говорит она.
   -- О, за эти деньги у нас будет отличное угощение. Дайте мне их в руки, и я рассчитаю, чтобы все нам обошлось подешевле... Лишнего не дам!
   -- Но что я буду делать, истратив последние деньги?
   -- Отыщете своего кавалериста, он вас на ноги поставит.
   Говоря это, бесцеремонная спутница Вишенки берет у нее пять франков и, ухватив ее под руку, ведет в трактир, там, усевшись за стол, велит подать бутылку старого вина, телятины, яичницу, сыру и, наконец, на один су табаку.
   Все подано. Вишенка сначала ото всего отказывалась, но, послушав совет собеседницы, твердившей ей: "Скушайте что-нибудь, а то подумают, какая дурочка сидит", принялась есть яичницу и телятину. Вина ей ни капли не досталось, провожатая даже не предлагала его, всю бутылку одна выпила.
   Окончив завтрак, женщина спрашивает счет и, заплатив за него три франка десять су, остальные тридцать су прячет в карман, говоря:
   -- Эта безделица нам пригодится на обратном пути.
   Вишенка, не смея возражать, вздыхает и горячо молит Бога в душе, помочь ей отыскать Сабреташа.
   -- Вот мы пришли в Баньолу, -- сказала спутница Вишенке, когда они подошли к деревне. -- Спрашивайте теперь, где тут живет ваш любовник... военный ваш...
   -- Где живет Сабреташ? Я должна, во-первых, вам заметить, что Сабреташ мне не любовник, он мой лучший друг и больше ничего.
   -- А у меня все друзья -- любовники мои. Это гораздо веселее. Ну, где живет друг-то ваш?
   -- Не знаете ли вы господина Сабреташа? -- обращается Вишенка к проходившей мимо крестьянке.
   -- Нет, не знаю, -- отвечает та сердито и идет дальше.
   Вишенка спрашиваете несколько раз у прохожих, но те грубо ей отвечают и даже угрожают поколотить.
   -- Смеяться, что ли, вздумали над нами? Вы парижские распутницы, вот вам зададим потасовку, что и своих не узнаете.
   Но Вишенка не приходит еще в уныние от таких ответов, зная, что солдат не мог обманывать ее, говоря, что будет жить в Баньоле. Спутница же ее, слыша все это, помирала со смеху, восклицая:
   -- Вот какие милые здешние жители! Как радушно принимают парижан.
   Вишенка заходит в булочную, спрашивает у сидевшего там старика и слышит в ответ:
   -- Как же! Я хорошо знал отца Сабреташа, он жил в конце деревни по дороге в Монтрейль, -- говорит ей старик, -- но он умер четыре месяца тому назад.
   -- Умер! Боже мой! Но где же сын его, солдат, вернувшейся сюда недавно?
   -- Сын его? О! Да... вспоминаю теперь... точно... старик Сабреташ часто нам рассказывал про храбрость своего сына... служившего в войске... в Алжире. Он, кажется, славный малый.
   -- Ведь он здесь живет, где мне его найти?
   -- Нет, он не остался в Баньоле. Узнав, что опоздал, отца уже не застал в живых, он ушел от нас. Он, верно, отправился в Париж искать себе работы либо вернулся опять в полк.
   -- О! Боже мой! Не можете ли вы мне сказать, где его можно найти?
   -- Не знаю, барышня. Сходите в дом, где жил отец его. Может, там что-нибудь узнаете.
   Вишенка идет в указанный ей дом. Ей говорят жильцы, что солдат Сабреташ прожил в Боньоле всего один день. Узнав о смерти отца, он пошел помолиться на его могилу, затем расспросил, не оставил ли отец каких долгов. Оказалось, что остался должен пять франков в табачной лавке. Солдат тотчас же их заплатил и с грустью ушел из Баньолы, никто не знает куда.
   -- Теперь и нам, кажется, пора отсюда убираться. Но надо силы подкрепить, а то не дойдем до Парижа, -- говорит спутница Вишенке.
   Но та так сильно задумалась, что и не слышит ее. Тяжелая досталась доля бедной девушке! Последняя надежда ее рушилась. Сабреташа нельзя найти. Что ей делать в Париже, одинокой, никого не зная, где жизнь так дорога, судя по тому, что она издержала за эти два дня. Провожатая Вишенки, не теряя времени, заходит в пивную и велит подать выпить, после зовет ее в обратный путь, в Париж.
   -- Что за глупость огорчаться потерей солдата, -- восклицает она, видя уныние Вишенки. -- Мужчины не редкость. Этого добра везде много, о положении своем тоже нечего думать, ведь предлагают вас поместить у нас, чего же вам беспокоиться?
   -- О, я постараюсь выказать мою благодарность вашей хозяйке за ее участье ко мне. Я не ленива, умею шить, вышивать.
   -- Ха... ха... ха... шить... работать... ах, болтушка, болтушка, да разве мы думаем об этом?
   -- Чем же вы занимаетесь? Верно, вы все имеете средства платить за стол и помещение?
   -- Да, за нас платят... наслаждаясь нами...
   -- Я вас не понимаю...
   -- Мне хозяйка запретила объяснять вам... не знаю почему. Она сама, верно, хочет всему вас научить. Не будь вы такая простушка, давно бы сами догадались. Но уже поздно, пойдем скорей!
   Вишенка идет за провожатой, но дорогой размышляет о том, что та ей говорила. Какая-то неопределенная тревога вкрадывается в ее душу. Хотя она не знала обо всех опасностях, какие встречаются молодым девушкам в больших городах, но припоминает некоторые разговоры между Анжело и его товарищами о каких-то падших женщинах и об участи, которая их часто постигает. Все это отчасти наводит ее на мысль, она начинает догадываться о значении того дома, куда она попала, и о занятии проживающих там женщин. Сердце Вишенки сжимается, она содрогается при мысли, что приходится возвращаться к госпоже Танкрет. Спутница поняла ее колебания и, взяв сильно под руку, увела в дом, говоря:
   -- Полно отставать, нас хозяйка ждет.
   Госпожа Танкрет, увидев Вишенку печальною, не могла скрыть своей постыдной радости и сказала улыбаясь:
   -- Ну что, милочка, ваш солдат удрал.
   -- Он потерял отца и оставил Баньолу, я не знаю, где его искать...
   -- Послушайтесь меня, забудьте о нем, он позабыл вас. Мужчины такие непостоянные.
   -- Уверяю вас, сударыня, что он был только другом моим, а дружба редко когда забывается.
   -- Да, да, это известно, но все на свете меняется, и мы еще скорее, чем что-либо другое, и потому надо пользоваться временем и наслаждаться молодостью.
   -- Укажите мне, сударыня, где я могла бы достать работу?
   -- Какую же вы знаете работу?
   -- Я умею шить, чинить белье...
   -- С этим умением можно с голоду умереть. Если вы с иголкой проработаете целый день, то заработаете не более двенадцати су, а много это? Разве вы думаете, что за эти деньги можно прожить, но и то их достать очень трудно. Всякий имеет свою работницу, которую протежирует.
   -- Так как же поступают бедные девушки, чтобы прожить в Париже?
   -- Такие красавицы, как ты, одерживают победы над мужчинами, которые их ласкают, а еще лучше оплачивают. Останетесь с нами, мы вам все дадим: хорошие наряды, квартиру и стол. Вам делать ничего не надо, за вами будут ухаживать, и кроме любезностей ничего не услышите.
   -- Ах, какая мерзость, стало быть, это значит продать себя?
   -- Ну и что же из этого? Разве не все на свете продажно, начиная с сильных мира сего и кончая великосветскими барынями, с тою только разницею, что они дороже нас берут?
   -- Нет, сударыня, нет, я не унижусь до такой степени! Я хочу работать, готова питаться одним сухим хлебом и, по крайней мере, не будет стыдно перед собою.
   -- Хорошо, все это хорошо, но не больше как красноречивые фразы, а кто обедал с молодым человеком в Пале-Рояле, как вы, тот не должен уж быть так легкомыслен. Да, кроме того, у вас нет ни родителей, ни родственников... Вы, кажется, устали, пойдите, отдохните, а завтра потолкуем.
   Вишенка поспешно уходит в свою комнату с решимостью немедленно оставить дом госпожи Танкрет, но, усталая и в изнеможении, падает на кресло, восклицает:
   -- О, горькая судьба моя, зачем я приехала в Париж?
   Жолиса, ни говоря ни слова, принесла ужин. Вишенка немного поела и бросилась на постель. На другой день она проснулась на рассвете, оделась и хотела бежать из этого постыдного дома, полагая, что еще все спят и что она не встретит никого. Все наряды госпожи Танкрет она оставила и оделась в свое прежнее платье и, думая, что расчет с хозяйкой этого дома кончен, потихоньку поспешила по коридору и лестнице к входной двери. Но, увы! Она оказалась запертою.
   Приходится возвращаться в свою комнату, и тут ей навстречу попадается ей Жолиса:
   -- Это вы так стучите, когда все еще спят? Какой черт вас носит в эту пору и зачем?
   -- У вас ключи от дверей? Я хочу уйти, у меня есть дело.
   -- Как так уйти? Я не имею право вас выпустить. Вы что же это -- хотите тайком удрать... Да, может быть, еще и вещи наши какие-нибудь захватили.
   -- Ах, какое на меня подозрение! Я вещи ваши все оставила.
   -- Это все равно. Пожалуйте в вашу комнату. Без позволения хозяйки вы не уйдете.
   Вишенка, не возражая, возвращается в свою комнату. После некоторого времени, узнав, что хозяйка проснулась, собирает ее наряды и с узлом входит к ней, лежащей в постели.
   -- Хотели исчезнуть, тайком ускользнуть. А знаете ли, что, не расплатившись, не уходят? Вы мне за два дня должны, -- сказала госпожа Танкрет, окидывая с ног до головы Вишенку суровым взглядом.
   -- Сударыня, -- ответила девушка, -- я вам оставила все свое имущество, купленные у вас наряды. Кажется, стоимость их больше того, что я должна?
   -- Не совсем верно. Но, однако, куда вы собрались?
   -- Я иду искать работу.
   -- А, заладили одно и то же. Не отыщите работы.
   -- Я надеюсь ее найти.
   -- Итак, вы решились... это последнее ваше слово?
   -- Да, сударыня.
   -- Делать нечего, ступайте. Если ничего себе не найдете, то возвращайтесь к нам.
   -- Нет, не вернусь.
   -- А я вот говорю, что вы вернетесь. Велю вам даже прибор поставить, когда будут накрывать на стол. Да ведь я вас не буду вынуждать делать то, чего не захотите.
   Вишенка кланяется и спешит уйти. Не знает еще, в какую сторону ей направиться, но она только думает, как бы поскорее удалиться от жилища госпожи Танкрет.
   Спустя некоторое время -- она хочет попробовать счастья, попросить у людей работы -- входит в магазин, где продают белье. Но, очутившись лицо к лицу с белошвейкой, сидящей в магазине, она смешалась, сконфузилась и не могла слова выговорить, у нее спрашивают:
   -- Что вам нужно?
   Она, чуть внятно запинаясь, объясняет причину своего прихода. Тогда Вишенка, вслед за приветливой встречей, пока ее считали покупательницей, видит теперь нахмуренное лицо и слышит грубый резкий ответ:
   -- У нас нет работы, и даем мы ее только знакомым или по чей-нибудь рекомендации.
   Эти слова сопровождаются движением руки, показывающим ей на дверь. Вишенка поняла намек и с грустью отправилась дальше.
   "Попробую осведомиться в других магазинах".
   Но там все тот же ответ. Все даже удивляются, как это она так прямо идет просить работы. Говорят ей грубо, дерзко и почти выталкивают за дверь.
   "Господи! Почему так дурно со мной обходятся? Неужели в Париже кажется странным, когда бедная девушка ищет себе работы?"
   Так Вишенка проходила несколько часов, как вдруг, ласкаясь, подбежала к ней черная собачонка. Она вздрогнула, увидев Гриньдана и недалеко стоявшего Мино, который, заметив, что она его узнала, подошел к ней и сказал:
   -- А! Вы здесь прогуливаетесь, прекрасная русалка!.. Не хотите ли дать мне вашу руку и вернуться в гостиницу?
   -- Благодарю вас, мне никто не нужен.
   -- Однако же, как вы бледны, вам бы следовало что-нибудь закусить.
   -- Нет, прощайте.
   -- До свидания, моя красотка.
   Вишенка скрывается от него на другую улицу, но она до того устала, что скоро вынуждена сесть на камень у ворот. Бедная девушка со вчерашнего дня ничего не ела, и от продолжительной ходьбы голод ее усилился.
   В Париже на улице не обращают внимания на лица, выражающие горе и страдание. Такие обыкновенные чувства, и потому Вишенка может свободно предаваться своему отчаянию, никто у нее и не спрашивает, что с ней.
   Просидев более часу, Вишенка решает:
   "Теперь я отдохнула, попробую еще, не везде же меня будут прогонять".
   Продолжая свой путь, она заходит в магазин обоев и спрашивает у сидящей там продавщицы, не нужна ли ей прислуга та, -- осмотрев ее, сказала:
   -- Да, я ищу няньку. Кто вас прислал?
   -- Никто, сударыня, -- тихо ответила Вишенка, опустив глаза.
   -- Как никто? У кого вы служили? Откуда пришли? Где можно о вас узнать?
   -- Нигде, сударыня. Я никого не знаю.
   -- Так вас, верно, прислали из конторы?
   -- Из какой конторы?
   -- Из конторы, доставляющей прислугу: вам дали, наверное, письмо ко мне?
   -- Да нет же, сударыня, я не знаю, какие это конторы. Меня никто не присылал.
   -- В таком случае вы нахальная девушка! Просите место и не можете сказать, откуда пришли? Какая дерзость являться ко мне! Убирайтесь поскорей. Никто вас не захочет взять к себе в услужение.
   "Стало быть, не позволено самой искать место! -- думает Вишенка, уходя из магазина. -- Но не сходить ли в контору?.. Может быть, и мне найдут там место. Надо узнать, где находятся эти конторы".
   Вишенка спрашивает у торговки; та растолковала ей, на какой улице есть контора; она спешит туда в полной уверенности, что ей сейчас же найдется место.
   -- Так вы хотите записаться?
   -- Да.
   -- Какую должность вы хотите? Няньки ила кухарки?
   -- Мне все равно, какую вам угодно.
   -- А мне-то что за дело? Кажется, выбор вас только касается.
   -- Какую дадите должность, такую и возьму.
   -- Умеете вы кушанья готовить?
   -- Немного умею.
   -- Немного -- стало быть, совсем не умеете, поступайте лучше в няньки, делать им нечего, только играть с детьми.
   -- С удовольствием буду водить детей играть.
   -- Так дайте мне пять франков вперед.
   -- Пять франков? За что?
   -- За то, что вас запишу, а когда получите место, то заплатите мне остальные пять франков.
   -- Дело в том... как быть... у меня нет ни одного су.
   -- А в таком случае оставьте меня в покое, можете себе отправляться куда угодно... Неужели вы думали, что я имею даром помещение и не плачу налоги... Не могу же я теперь трудиться единственно ради ваших хорошеньких глазок?..
   -- Но как только буду на месте, все вам заплачу.
   -- Да, можно на то рассчитывать! Ищи вас после... займите деньги у какой-нибудь землячки своей.
   -- У меня нет землячек.
   -- Так и говорить больше нечего.
   И женщина отвернулась от Вишенки и пошла кормить висевшего в клетке чижика.
   Вишенка же, уходя из конторы, залилась слезами от одной мысли, что с нею теперь будет? Что ей делать? Она ходила так до вечера, но уже понемногу лишалась сил и энергии. У нее начались от голода невыносимые судороги в животе, увеличившие ее страдания.
   В отчаянии Вишенка протянула руку мимо проходящей даме, но та грубо оттолкнула ее:
   -- Ступай работать, лентяйка! Какой стыд, такой молодой просить милостыни! Стоило бы позвать полицейского и взять тебя в полицию.
   -- Ах! Довольно! Не буду ничего больше просить, -- сказала Вишенка, падая в изнеможении на мостовую.
   В эту минуту она почувствовала, что кто-то лижет ей руки, смотрит, это Гриньдан, а в нескольких шагах стоит опять Мино. Вишенка с трудом приподнялась, Мино, видя ее усилие и слабость, подскочил к ней, помог встать, взял под руку и повел, приговаривая сладким голосом:
   -- Пойдем, пойдем, моя красотка. Я вас не брошу, как эти негодяи прохожие. Никто вам даже воды не подал! Добрая госпожа Танкрет вас очень любит, она с радостью вас примет к себе.
   Вишенка на этот раз не в силах была противиться.
  

XXVI. ОХОТА НА ЛЬВОВ

   Было девять часов вечера, когда человек, несший ведро с краскою и малярные кисти, наткнулся на другого прохожего на углу улиц Тамиль и Вандом. На нем были парусиновая куртка, такие же панталоны и шапка без козырька. Свет фонаря осветил встретившихся. Они взглянули друг на друга, остановились и радостно вскрикнули:
   -- Может ли это быть? Сабреташ!
   -- Да, это я! Петард, ты?
   -- Конечно, это я! Петард, твой старый товарищ, помнишь ли, как мы трепали бедуинов, а иногда и бедуинок? Любил я их... славные брюнетки. Случалось приударять за ними.
   -- Ты все такой же шутник!
   -- Но ты не в военном платье, разве тоже в отставке?
   -- Как же! Мало ли мне обид в полку бывало, обходили в чинах, производства не давали, а напоследок такую штуку поднесли, что разозлился, бросил все, пошел в отставку, да и вернулся восвояси.
   -- А ты что же, в капралы метил?
   -- Не то... шли мы раз вечером гулять с Роке. Помнишь его... такой маленький и хилый.
   -- Да, ну что же?
   -- Вот я и говорю Роке: не хочешь ли поохотится за львами. Штуки две бы уложить и шкурки продать. Позабавился бы, по крайней мере, ты, брат, может быть, не знаешь, что я был известным истребителем львов?
   -- Как! Ты?.. Вот новость!.. Слышал я о некоторых храбрецах наших, только не о тебе.
   -- Ты, верно, забыл меня, путаешь с кем-нибудь другим, но все равно; дело в том, что говорю я Роке: пойдем, шутя пару штучек принесем. Это моя любимая охота, лучше, чем за жаворонками. Есть же люди, которые кичатся, что дюжину жаворонков убили, а я-то думаю, что лучше дюжину львов.
   -- Знаешь, Петард, если твой рассказ длинный, то лучше пойдем в погребок и там за стаканом вина поговорим. Я целый день работал и очень устал.
   -- Ладно, пойдем. Так ты, брат Сабреташ, как вижу, в художники попал... когда носишься с красками да кистями?
   -- Эти щетками зовут.
   -- Так их щетками зовут, ну, брат, не знал, извини! Вздумали бы мы в полку такими щетками мундиры чистить, посадили бы нас на гауптвахту. Так ты стал рисованьем заниматься! Похвально! Напиши же мой портрет в какой угодно позе!..
   -- Возможно ли такими кистями портреты писать!
   -- Так, верно, картины сражения рисуешь?
   -- Я разрисовываю потолки, да еще крашу дома; одним словом, малярным искусством занимаюсь, чтобы добыть хлеб насущный; и, слава богу, делишки идут не дурно, так что при радостной встрече могу товарищу поставить бутылку вина.
   -- Славно! Я было хотел тебя угостить, но ты меня опередил, не откажусь, однако, чтобы не обидеть друга.
   Отставные солдаты входят в винный погребок велят подать бутылку вина, садятся за стол и продолжают разговор.
   -- Ах, Сабреташ, дружище! Как я рад, что свиделся с тобою; однако и в голову бы мне не пришло, что ты в Париже. Помнится, что собирался ты навестить отца где-то в деревне... как бишь... названия-то не припомню.
   -- В Баньоле, да я прямо из Алжира отправился в свою деревню, в надежде увидеть отца... пожить со стариком; но как часто не сбываются надежды! Когда я прибыл в Баньолу, то отца уже не застал... Бедный отец в последний, дальний путь отправился, не повидав сына! С какою радостью хоть один только бы раз обнял старика! Но судьба обманула меня. Не пришлось его видеть, мог только пойти на его могилу поплакать...
   Сабреташ, окончив рассказ, закрыл рукой глаза. Петард налил себе полный стакан вина и, приняв торжественный и серьезный вид, сказал:
   -- Итак, твой отец умер? Пью за здоровье его!
   -- Как же ты пьешь за здоровье его, когда он умер?
   -- То есть, виноват... хотел сказать за упокой души его.
   -- Вот видишь теперь, Петард, -- опять начал Сабреташ, -- не имея уже никого в своей деревне, одни только грустные воспоминания, не хотел я в ней оставаться. О! Если б я знал, что не увижусь с отцом, не расстался бы с товарищами и военной службой. К Африке уже я привык... ждал бы там, пока не сразит меня пуля араба. Мне сорок девять лет, жить осталось немного, да и жизнью не дорожу. Но вышел в отставку, делать было нечего, пришлось, вернувшись в Париж, взяться за прежнее свое ремесло. До поступления на службу я был маляром-обойщиком, теперь опять стал этой работой заниматься. За деньги, которые принес отцу, купил порядочную мебель и нанял комнатку в предместье Сент-Антуан. Там живу, туда и возвращался, когда наткнулся на тебя. Вот и все тебе рассказал. Теперь твоя очередь говорить, я буду слушать. Продолжай про львиную охоту.
   -- Итак, я предлагаю Роке, вооружившись, идти со мною на львиную охоту. Конечно, надо вооружиться хорошо, потому что царь зверей не любит фамильярного с ним обращения. Хотя Роке и не был трус, но мое предложение его немного сконфузило, и он очень побледнел. "В этой охоте, -- сказал он, -- как вижу, есть свои неудобства, вдруг, например, ружье даст осечку". "Ну и что же, -- я ему ответил, -- у нас будут кинжалы, и я его зарежу наповал". "Не взять ли нам с собою малую пушку", -- сказал Роке. "Фу, какой стыд, -- отвечал я, -- у нас и без того много будет оружия". Одним словом, мое красноречие так его приохотило, что он решился отправиться со мною на охоту. Отправились мы, идем долго, долго, а Роке соскучился и спрашивает: "Где же твои львы?" "Погоди, -- говорю, -- увидишь". Пришли мы, наконец, к гористой местности и остановились. "Там, -- говорю я Роке, -- около кустов виднеется пещера, это берлога львов, немного подождем, и они нам покажутся".
   Мне захотелось полежать. Как вдруг Роке кричит, что слышится какой-то неприятный запах хуже козлиного и гром -- похоже на то, когда ударят в десять контрабасов. Я объяснил ему, что это означает появление льва. И действительно, вдали можно было заметить маленьких львов, на них не стоило тратить пороху. Не прошло пяти минут, показался и большой лев, а мой Роке испугался да давай бежать, а лев за ним. Думаю, будет плохо. В ногах у меня появилась судорога, на помощь бежать не могу. Между тем раздался выстрел. Товарищ наш Жан-Буа, заметив эту сцену, выстрелил, но не попал, а я, оправившись, прицелился, да прямо в ухо пулю водрузил. На носилках отнесли мы льва к капитану, а он отдал зверя Жан-Буа, признавая, что он его убил. Я обиделся и вышел в отставку. Найду себе красавицу и женюсь.
   Сабреташ с насмешливою улыбкою выслушал весь этот рассказ.
   -- А ты, брат Сабреташ, отыскал, ли свою милую, вернувшись?
   -- У меня не было милой никогда. Я ведь не такой любитель прекрасного пола, как ты. Пустить приятное словечко мимоходом, от этого, пожалуй, я не прочь, но ухаживать за кем, это не по моей части. И благодарю небо, никогда из-за женщин не страдал.
   -- Смешно! Как это не любить прекрасный пол. Есть женщины со вздернутыми носиками, из-за которых на целое полчище арабов готов бы я напасть!
   -- Однако же неправду я сказал, говоря, что женщины меня не занимают; есть одна, о которой часто думаю и которую ужасно видеть хочу!..
   -- А, вот он, равнодушный тон... Видно, и у тебя есть возлюбленная!
   -- Не угадал! Не о любви тут дело, я думаю о молодой девушке, оказавшей мне услугу. Она дала мне приют в своей комнате, когда хозяин ее, трактирщик, отказал мне в помещении. Это было в двух лье от Немура. Я изнемогал от усталости, страдал от раны, полученный не на охоте за львами... а в схватке с арабами. Одним словом, не будь эта девушка такая добрая, мне пришлось бы растянуться где-нибудь на дороге... а погода была ужасная... буря страшная... не поздоровилось бы мне, если пришлось ночевать под открытым небом.
   -- И девушка приняла тебя в свою комнату? Хорошо человеколюбие!
   -- Да, она мне уступила свою комнату, а сама пошла ночевать... не знаю куда... Ах! Лишь бы не случилось ей от этого беды!.. Бедняжка! Такая она откровенная, наивная, веселая. Видишь ли, я люблю эту Вишенку, как сестру, скорее как дитя родное.
   -- В таком случае это нравственная любовь, не в моем вкусе. Но почему же ты так занят этой молодой девушкой? Разве ты слышал, что гостиница сгорела?
   -- Нет... но боюсь я другого. Верно одно, как только весна настанет, пойду ее проведать, узнаю, как она там поживает... Недалеко, восемнадцать лье, вместо прогулки пройти их можно.
   -- Вот что, брат, коли хочешь, сделаем это путешествие вместе. Что значит для нас, гулявших в пустынях Африки, восемнадцать лье? Пустяки! Если согласен, то я твой спутник в этой прогулке.
   -- Почему же нет? Согласен, но еще время не настало. А теперь пока пора мне домой, отдохнуть. Завтра у меня работа далеко и встать надо рано.
   -- У меня тоже есть работа, хотя делаю меньше, чем могу. Работаю у фабриканта на улице Сен-Дени, живу рядом на улице Гренета, но когда захочешь видеть меня, то всякий вечер застать можешь на бульваре Тампль. Хожу туда, посмотреть да покурить, иногда в кофейной водевильчики дают, это мне развлечение и полезно: ум оживляет.
   -- Я тебе свой адрес сказал: в предместье Сент-Антуан на углу улицы Шарон.
   Старые товарищи встают из-за стола. Сабреташ расплачивается за вино. Петард предлагает другую бутылочку поставить, но Сабреташ, отказываясь, жмет ему руку, и они расходятся. Петард идет на улицу Месле, а Сабреташ через улицу Вандом направляете на улицу Бушера.
   Вдруг долетают до него какие-то жалобные крики. Сабреташ озирается кругом, но никого не видит, думая, что ему послышалось, идет дальше, но крик опять становится сильнее, пронзительней, в нем слышится мольба. Какая-то женщина умоляет кого-то сжалиться и зовет на помощь. Сабреташа тронул этот крик до глубины души. Не долго думая и желая только защитить ту, которая звала людей на помощь, он бросился в сторону, откуда раздавался крик, и увидел, что какой-то господин, щегольски одетый, держит женщину за руку и насильно тянет ее в тускло освещенный коридор большого дома. Женщина вырывается, не хочет с ним идти, умоляет его отпустить ее, ползает у ног его, но мужчина, не обращая внимания, тащит ее за собой в дом, говоря:
   -- О, ты пойдешь со мной... не имеешь права отказать мне. Это мне очень нравится, что ты не сразу поддаешься.
   Несчастную женщину втянули почти в коридор, когда Сабреташ догнал их и, сильно схватив господина за руку сказал:
   -- Почему вы насильно тащите эту женщину? Вы видите, что она не хочет с вами идти? Какое право вы имеете так поступать, вы разве ее муж?
   -- Муж ее, -- ответил господин, смеясь, -- ее муж, еще что! Разве вы не видите, кто эта несчастная? Это девица из этого дома... стало быть, она не имеет права мне отказывать... Ее сердит, что я ее узнал... и назвал ее по имени... Ах! Прекрасная Вишенка, не стоило так жеманиться со мною в Немуре, ведь повела себя на то...
   -- Вишенка! -- восклицает Сабреташ, пораженный как громом, так что выронил из рук ведро с красками и кистями. В это время молодая девушка, разглядев его, делает последнее усилие, чтобы вырваться из рук коммивояжера Фромона, и с радостным криком бросается к ногам Сабреташа, говоря:
   -- Да, да, это я... Ах! Из сострадания, если не из благодарности, умоляю вас, спасите меня... вытащите меня отсюда.
   Сабреташ опомнился, протянул руки, чтобы поднять ее, но Фромон встал между ними и начал говорить с угрозой:
   -- Чтобы он спас тебя! Это мне кажется забавно. Не знаю, знакома ли ты с этим человеком, но я запрещаю ему вмешиваться. Ты вернешься со мной в дом, это моя фантазия, мой каприз, я этого хочу. Нечего так долго церемониться, а то ведь я знаю, как заставлять повиноваться подобных тебе девушек.
   Эти слова Фромон намеревался сопровождать побоями, но едва он поднял руку на молодую девушку, как Сабреташ бросился на него с быстротою молнии, схватил за горло, сильно потряс и так метко откинул на мостовую, что тот, падая, прямо свалился в канаву.
   -- На тебе, презренный! Вот как я поступаю с теми, которые осмеливаются поднять руку на женщину, какое бы ни было ее положение в обществе.
   Что же касается этой девушки... то я тебе ручаюсь, что ты не дотронешься до нее... я этого не допущу.
   Фромон не отвечал, толчок и падение слишком ошеломили его. Сабреташ подошел к Вишенке, бедная девушка лежала без чувств в обмороке на мостовой. Не теряя времени, чтобы привести в сознание, Сабреташ взял ее на руки и пустился с ней бежать по направлению бульвара Тампль. Скоро он очутился на площади, где стояли извозчики. Видя его, подходившего со своей ношей, один из извозчиков поспешил открыть дверцы у кареты и помочь Сабреташу поместить в нее молодую девушку, все еще без чувств. Усевшись рядом с ней, Сабреташ запер дверцы, опустил стекла, чтобы воздух продувал, и закричал кучеру:
   -- В предместье Сент-Антуан, на углу улицы Шарон. Ступай скорее, езда приведет в чувство бедняжку.
  

XXVII. БЛАГОДЕЯНИЕ ЗА БЛАГОДЕЯНИЕ

   Когда обморок прошел и Вишенка открыла глаза, то увидела, что лежит на незатейливой кушетке в крошечной комнатке, очень просто меблированной, но в которой царствовали порядок и величайшая опрятность.
   На столе была поставлена зажженная свеча, а напротив кушетки стоял Сабреташ, пристально всматривавшийся в лицо молодой девушки. Когда Сабреташ заметил, что она открыла глаза, то тихо подошел к ней, взял ее за руку, нежно пожал и прошептал только:
   -- Бедняжка!
   Вишенка озирается кругом, и глаза ее останавливаются на Сабреташе. Она старается все вспомнить и, сложив руки, умоляющим голосом говорит:
   -- Это вы, друг мой, покровитель мой!.. Я не ошиблась! Это вы мне помогли... спасли... Ах! Не покидайте же меня! Вы меня оставили у себя, не правда ли? Не позволите им взять меня... я не вернусь больше в этот дом стыда и бесчестия... если они придут, вы меня защитите... спрячете... Я готова питаться одним хлебом, лишь бы жить с вами... О! Не хочу, не могу я вернуться к этим женщинам!..
   -- Дитя мое! Конечно, я вас буду всегда защищать. Пусть кто попробует прийти за вами ко мне... Но и кто же посмеет? Кто может иметь право принудить вас вести постыдную жизнь?
   -- О! Если бы вы знали, друг мой! Уже несколько раз я хотела бежать, ускользнуть тайком от тех, которые меня стерегли, но с меня целый день глаз не спускали, надзирали за мной, а хозяйка постоянно говорила мне: "Вы не имеете права уйти теперь от меня... я заявила ваше имя в полиции... и куда бы вы ни бежали, вас найдут и вернут сюда..." Правда ли это? О Господи, если это так, то я лучше готова умереть... Я не перенесу больше эту ужасную жизнь.
   -- Успокойтесь, дитя мое! Пока вы со мною, никто не посмеет ни в чем вам прекословить. Сабля моя еще у меня, и если бы пришлось вас защищать, то показал бы им, каково умею ей владеть. Но, боже мой, возможно ли, мне просто не верится, что вы до того дошли! Так скоро! Бедняжка моя! Какая была наивная, непорочная, такая умница! Какая злая судьба к тому вас привела?
   -- Вы правы, друг мой, судьба так посмеялась надо мной! Выслушайте меня, я вам все расскажу, что случилось со мною, начиная с той ночи... когда простилась с вами. Вы мне скажете откровенно, насколько я виновна... Виноватая, конечно, но умышленной вины нет ни одной. Однако вы сами меня осудите...
   -- Спите лучше эту ночь спокойно, вам нужен отдых, волнение вас утомило, а завтра расскажете мне обо всем.
   -- Нет, пожалуйста, позвольте теперь мне рассказать. Это будет для меня облегчение, когда вы будете знать.
   -- Если непременно хотите высказаться сегодня, то говорите.
   И Сабреташ, сказав это, сел напротив ее. Он с большим вниманием слушал подробный рассказ обо всех приключениях Вишенки.
   Узнав, что она искала его в Баньоле, он воскликнул:
   -- Ах! Если бы я знал, если бы мог предвидеть, то я бы вас там подождал, милая крошка. Ах! Какая была ваша участь... когда вынуждены были даже просить милостыни!.. Чуть с голоду не умирала, бедняжка!.. А ее отталкивали, прогоняли.
   -- Ах! Я знаю, я должна была скорей умереть, но у меня мужества не хватало...
   -- Нет, дитя мое! Понятно, что в ваши годы дорожить жизнью, и прервать борьбу с невзгодами жизни всегда считается преступлением. А как долго были вы в этом постыдном доме?
   -- Десять дней. Сегодня мне позволили выйти одной потому, что, решившись бежать во что бы то ни стало, я прибегла к маленькой хитрости. Весь день была сговорчивей обыкновенного, притворялась веселой, смеялась даже с этим несчастными и достигла цели: они, думая, что я наконец помирилась со своим положением, нарядили меня и послали вечером гулять по улице. Но едва я отошла несколько шагов от дома, как кто-то меня остановил, назвав по имени. Можете себе вообразить с каким стыдом и ужасом я узнала Фромона, преследовавшего меня своими любовными предложениями в Нему ре, которые я с презрением отвергла, и надо было видеть, с какой радостью он мне мстил теперь! Не могу вам повторить всех грубых и дерзких слов его. Ох! Какой это злой человек! Как он издевался над моим положением! Я умоляла его, чтобы он отошел, оставил меня, но он ни на крики, ни на просьбы мои не обращал никакого внимания. Тогда вы услыхали меня, друг мой, и пришли ко мне на помощь. Остальное вам известно. Скажите мне, теперь не считаете ли вы меня безвозвратно павшим существом? Может быть, у вас явилось презрение ко мне? Скажите откровенно, потому что в таком случае я не хочу, чтобы ваше благодеяние продлило мою жизнь. Пусть лучше умру с голоду.
   -- Мне вас презирать, не быть вашим другом? Возможно ли, дитя мое! Если бы я даже не был душевно расположен к вам, то все-таки должен был вас вытащить из этого вертепа, в который вы попали. Да кто же, если не я, невольный виновник всех ваших несчастий, ваших заблуждений. Не отдай вы мне тогда вашей комнаты, ни удалось бы, может, этому негодному актеру вас подкараулить и пробраться за вами на сеновал, следовательно, и не уехали бы вы с актерами, а жили бы в полном неведении зла в своей гостинице "Безрогий олень". Всегда почти так бывает в жизни, какое-нибудь маловажное событие влечет за собою бездну... других, которые изменяют совсем судьбу нашу. Ободритесь, дитя мое! По-моему мнению, никогда ни бывает поздно вернуться на путь, истины. Эти десять дней надо вычеркнуть из вашего существования, из ваших мыслей. Вы легко их совсем загладите хорошим поведением, рассудительностью. Вы имеете намерение вести честную жизнь, и вам нужна только сильная воля, с ней достигнете всего.
   -- Благодарю вас, друг мой, за ваши утешительные слова! Вы меня вернули к новой жизни. Вы мне дали надежду! Вы меня не покинете? Вы защитите меня, если бы эта ужасная женщина пришла за мною?
   -- Успокойтесь, дитя мое. Вы в доме честного человека. Я всякого изомну, кто посмеет прийти к вам с угрозами.
   -- Я у вас? Какое счастье! Могу уснуть спокойно, чего давно не испытала..; с тех пор...
   Вишенка не может говорить больше, слезы и рыдания душили ее. Но, встречая взор Сабреташа, она ему улыбается.
   -- Однако пора вам отдохнуть, дитя мое! Вы утомлены, да и поздно, ложитесь с богом. Покойной ночи, завтра зайду о здоровье спросить, взглянуть на вас.
   -- Боже мой! Вы, вероятно, занимаете одну только комнату. Уступив ее мне, куда же вы пойдете ночевать?
   -- Вишенка, -- сказал Сабреташ, взяв молодую девушку за руку. -- Неужели вы думаете, что старый солдат не в состоянии поступить так, как вы в то время в гостинице. У вас тоже была только одна комната, но вы, не задумавшись, ее мне отдали. А мне еще не предстоит та опасность, которой вы из-за меня подверглись. Видите ли, что вы для меня больше сделали. Спите ж спокойно, дитя мое.
   Сабреташ, кивнув головой Вишенке, зажег фонарь и вышел из комнаты. Он запер дверь и на минуту остановился в раздумье. Затем скоро спустился по лестнице и пошел к будке привратника, в которой уже все покоились глубоким сном.
   -- Эй, эй! Госпожа Пижондель! Спите вы уже? -- кричит Сабреташ, стуча в окно.
   Через несколько минут из будки послышался голос:
   -- Кто это там стучит в мое окно, в такой поздний час?
   -- Это я, Сабреташ, мне надо вам пару слов сказать.
   -- А, это вы, господин Сабреташ, но я не могу вас принять. Моя ночная кофта так села от стирки, что не сходится на груди.
   -- Мне не нужно вас видеть, госпожа Пижон-дель. Потрудитесь только мне просунуть ключ от чердака, что над моей комнатой, где вы, кажется, белье вешаете.
   -- Зачем вам на этот чердак понадобилось?
   -- Вы знаете, что я сегодня вечером привез к себе молодую девушку, лишившуюся чувств на улице.
   -- Как же! И я нашла, что эта большая вольность непристойна старому служаке, привыкшему к порядку и хорошему поведению.
   -- Вы сделали неудачное заключение. Эта молодая девушка... моя племянница. Я ее увез из дому, где с ней дурно обходились. Теперь она будет со мною. Я буду родительски заботиться о ней. Это моя обязанность. Но так как неприлично мне ночевать в одной комнате с нею, то потому я и прошу у вас ключ от чердака. Понимаете ли вы теперь?
   -- Это дело другое, так эта молодая девушка ваша племянница, господин Сабреташ? Почему вы мнетогда не сказали. Я бы ей принесла уксусу. Поневоле делаешь предположения, не зная, кто такая.
   -- Да, сейчас делать дурные предположения -- такое обыкновение у всех.
   -- Вот вам ключ от чердака, но там нет кровати.
   -- Мне все равно.
   -- Как можно, но, правда, там найдете много соломы на полу, брат осенью присылает мне всегда фрукты из деревни, и я раскладываю их на ней, чтобы дозрели...
   -- Вот и отлично, теперь я лягу на место этих фруктов, спокойной ночи, госпожа Пижондель.
   -- Ну! Скажите на милость, эта молодая девушка ваша племянница!
   Сабреташ, не отвечая привратнице, идет на чердак и, растянувшись на соломе, засыпает сном праведного и спит лучше, чем иной на перине.
  

XXVIII. ПЛЕМЯННИЦА САБРЕТАША

   Сабреташ давно проснулся, но боялся еще стучать в дверь Вишенки, чтобы не потревожить ее сна. Наконец в половине девятого услышал шорох в ее комнате, взял в руки кувшин молока и белый хлеб, купленные привратницей, и подошел к двери Вишенки, которая тотчас же ему ее отперла.
   -- Здравствуйте, дитя, мое! Как провели ночь?
   -- Ах, как хорошо! Давно уже я так не спала!
   -- Тем лучше, очень рад! Теперь надо вам сообщить об одном, в случае, если придет к вам привратница, я ей сказал, что вы моя племянница. Может, вам и нелестно иметь дядю старого солдата, но зато эта выдумка избавит вас от множества лишних расспросов.
   -- Что вы говорите, друг мой, жаль только, что я в действительности не ваша племянница! Родство с честным и храбрым воином можно только считать за честь. Я должна благодарить, что почтили меня названием своей племянницы.
   -- Так и решено, вы моя племянница и будете меня звать дядей. Но ведь это вам нисколько не помешает присоединиться к своей семье, если ее когда встретите. Кстати, не потеряли ли вы свой медальон и карту? Это наше единственное свидетельство о рождении.
   -- Медальон всегда при мне. Благодарю небо, никто у меня его не отнял, карты только нет.
   -- Потеряли ее?
   -- О! Я уверена, что она еще была у меня за поясом, когда, изнемогая от усталости, я упала на мостовую, а Мино поднял меня и увел в этот ужасный дом. На другой день напрасно я ее везде искала, всех о ней спрашивала, нигде не нашла. Потеряла ли я ее?.. И нашли, но не хотели мне отдать, не знаю... Теперь у меня только один медальон остался, который всегда ношу на груди.
   -- Придется при случае довольствоваться одним медальоном. Но по правде вам сказать, прихожу к тому убеждению, что родители ваши совсем о вас забыли, и потому постараюсь вам их заменить. Ведь я ваш дядя, не правда ли? Теперь, милое дитя, я вас оставлю на целый день, у меня работа есть и вернусь не раньше восьми часов вечера. До тех пор вам надо будет позавтракать, вот пока я вам принес молока и хлеба, а затем в комоде найдете деньги, пошлите привратницу купить себе что нужно. Несколько дней вам лучше не выходить на улицу...
   -- О, я шагу не сделаю. Скажите мне, довольно ли мы удалены от этого гадкого дома?
   -- От той улицы до нашего квартала Сент-Антуан порядочное расстояние.
   -- Друг мой, разве вы не обедаете, вернувшись домой?
   -- Когда у меня есть суп, то ем с удовольствием.
   -- Так я вас буду ждать обедать.
   -- Как хотите, Вишенка, то есть племянница. Надо привыкнуть звать вас этим названием.
   -- Ах! Если бы я нашла работу у вас, так скучно сидеть без дела. Я умею шить.
   -- В самом деле? Так, если соскучитесь, поищите в моем комоде, пересмотрите белье, платье, и я уверен, что найдете чем заняться.
   -- Я буду очень довольна!
   -- Наконец, если вам что понадобится, позовите госпожу Пижондель, привратницу, она исполнит, ваше порученье. Итак, до вечера, милая моя!
   -- До свидания... дядюшка.
   Сабреташ уходит. Вишенка так счастлива, что вышла из той бездны, в которую ее случайно занесло, что ее комната кажется ей прекрасным дворцом, несмотря на то, что в ней она видит только самые необходимые вещи: ореховый комод, белые деревянные стулья и стол, над камином маленькое зеркальце, у окна занавески из голубого и белого коленкора, наконец, кушетка, на которой она спала, с матрасом, покрыта простыней и подушка в чистой наволочке. Вот и вся меблировка комнаты. Но молодая девушка радостно все осматривает, прохаживаясь по комнате. Ей тут привольно, свободно дышать, она смело возносит глаза к небу:
   -- Нет лучше жилища честного человека!
   Съев свой хлеб с молоком, Вишенка начинает пересматривать белье. Сейчас же находится занятье, но, чтобы приняться за работу, ей нужны необходимые принадлежности швеи: иголки, нитки, наперсток, а в комнате солдата нигде их не отказывается. Вишенка придумывает, как бы это все добыть, не выходя из дому. Появление привратницы выводит ее из затруднения.
   -- Кто там? -- спрашивает испуганная Вишенка, отвечая на вопрос, можно ли войти.
   -- Это я, привратница Пижондель, пришла узнать, не нужно ли вам чего, барышня.
   Вишенка отпирает дверь, кланяясь, любезно входит привратница.
   -- Не могла раньше прийти к вам, барышня, как обещала вашему дядюшке, но у нас столько дела, что просто беда. Хозяйка дома до того взыскательна, что и подумать невозможно! Если бы соломинку где нашла, проходя по двору, то, верно, сейчас бы меня уволила! Ну, а как ваше здоровье, барышня, а то были больны, когда дядюшка вынимал вас из кареты, верно, тряско было ехать. Вот я никак не могу на извозчике ездить, чуть сяду, ничего у меня в желудке не держится, даже делается тошнота и рвота. Помню, какая была со мною неприятность на свадьбе госпожи Пенсон.
   Вишенка, замечая, что привратница собирается ей рассказать о случае на свадьбе, прерывает ее:
   -- Не можете ли вы мне постараться достать иголок, ниток, наперсток -- все, что необходимо для шитья?
   -- С удовольствием, барышня, сейчас вам все принесу.
   Но Вишенке приходится еще выслушать прежде разные подробности, о том, как солдаты вообще не умеют шить, но не без исключения, и как госпожа Пижондель сохраняет верность своему покойному супругу.
   Наконец Вишенка, не дождавшись конца рассказа, опять ей говорит:
   -- Так принесите, пожалуйста, иголок, разных номеров.
   -- Чтобы было из чего выбрать!.. Понимаю... Ах! Да что же я забыла, кофе вам несла, вы завтракали?
   -- Давно уже позавтракала!
   -- Только одним молоком! Но, правда, молоко хорошее. Знакомая женщина из Венсен его приносит, у нее тоже есть отличный сыр. Когда захотите, то только мне шепните, я вам куплю.
   -- Благодарю вас, мне только нужно то, без чего работать не могу.
   -- Хорошо, сейчас вам принесу. Дядя говорил, что у вас нога болит, ходить не можете?
   -- Да, правда.
   -- В ваши лета?.. Как досадно... я вам дам средство. Вам ничего больше не нужно?
   -- Ах! Я бы хотела сварить суп для дядюшки.
   -- Я вам принесу готовый бульон, тут недалеко продают такой крепкий густой, настоящее желе.
   Привратница уходит. Вишенке надоедает ее болтовня, но хорошо, по крайней мере, что не приходится ей даже отвечать. Госпожа Пижондель скоро возвращается со своими покупками.
   -- Вашему дядюшке надо подать хорошего бульону, чтобы мог оправиться, а то не совсем удобно ему было спать наверху.
   -- Где же он спал?
   -- На чердаке, на соломе.
   -- Потрудитесь мне показать, где этот чердак.
   -- А что, вам туда белье надо повесить?
   -- Нет, но нельзя же дяде спать постоянно на соломе, я поделюсь с ним моей постелью, ведь у меня два матраса и валик под подушкой. Так могу ему уступить валик и один матрас и сейчас снесу их на чердак.
   -- Конечно, вы можете поделиться, однако господин Сабреташ ничего мне не говорил об этом.
   Но у вас болит нога, вы не беспокойтесь, я сама все снесу на чердак, у меня ноги здоровые. Что бы вам ни понадобилось, позовите только меня, я всегда буду рада услужить вам.
   Устроив насколько возможно удобно постель Сабреташа на чердаке, Вишенка садится за работу и не встает до вечера, тогда берется готовить ужин. Все было готово, когда Сабреташ вернулся домой.
   -- Ну, дитя мое, как вы провели день? Верно, длинный он вам показался? -- сказал покровитель Вишенки, взяв ее за руку.
   -- Совсем нет, друг мой! День прошел очень скоро, я была занята. Взгляните на мою работу, как вы находите?
   -- Очень хорошо! Но не стоило это так старательно шить.
   -- Я должна стараться. Если у вас работы не много будет, всю переделаю, тогда надо приискать мне чужую работу, я никогда не захочу сидеть сложа руки.
   -- После об этом подумаем. Просто прелесть, какой славный суп. А вы с утра ничего не ели?
   -- Нет, я вас ждала.
   -- Добрая девочка... какая добрая у меня племянница! Я вам принес немного провизии. Если захотите, то другой раз к обеду еще какое-нибудь блюдо приготовьте. Но я вижу, что с такой хозяйкой буду счастлив, как шах персидский.
   Вишенка с Сабреташем садятся за стол. Он хвалит суп и с радостью видит, с каким аппетитом молодая девушка обедает. Но, взглянув на кушетку, восклицает:
   -- Что за опустошение я вижу на этой постели? Кто это сделал, кто тут был?
   -- Это я отдала вам лишнее. Не спать же вам другую ночь на соломе.
   -- Кто вам об этом донес?
   -- Привратница...
   -- Всегда эти женщины болтают, как попугаи, зачем ей было вмешиваться не в свое дело. Я буду спать как мне вздумается. Не хочу видеть беспорядки на вашей постели.
   Сабреташ встал и хотел выйти из комнаты, но Вишенка загородила ему дверь.
   -- Слушайте, друг мой! -- сказала она. -- Надо оставить все так, как я устроила. Могу ли я спать спокойно, зная, что вы лежите на соломе?
   -- В лагерях другой постели не бывает, я привык.
   -- В лагерях дело другое.
   -- К тому же я куплю еще матрас.
   -- Совсем не нужно, я и так вам немало стою. Я вас лишила комнаты, заставила спать на чердаке. Тогда как за мои поступки... за мое поведение...
   -- Вы ребенок! Не знаете сами, что говорите... не одна так заблуждалась, как и вы... вы довольно за то были наказаны.
   -- Небо сжалилось надо мною, послав мне вас на помощь... Я хочу быть достойной вашего благодеяния.
   -- Но, однако...
   -- Дядя, не огорчайте меня, не противоречьте.
   -- Делать нечего! Видно, племянница тут будет командовать!
   Сабреташ возвращается к столу. Согласие и веселость опять вернулись к собеседникам. После обеда дядя прощается с племянницей и идет спать.
   Так проходят несколько дней, в продолжение которых счастливая Вишенка ни разу не вышла на улицу, она едва решается у открытого окна подышать свежим воздухом, хотя в обширном квартале Сент-Антуан ей нечего боятся назойливых, нескромных соседей.
   Она хочет быть достойной благодеяния Сабреташа, стараясь быть ему полезной. Усидчиво работает целый день, заботится о хозяйстве, с удовольствием сама готовит ему обед. Сабреташ посылает привратницу купить Вишенке необходимые платья и белье. Чтобы ей доставить все нужное, он встает раньше, работает больше прежнего, на себя ничего не тратит, даже не покупает табаку для трубки. "Так лучше, -- думает он, -- отучусь наконец".
   -- Дитя мое, надо вам погулять. Нельзя же провести жизнь в одной комнате. Воздух, движения необходимы для здоровья. Чего доброго еще захвораете! Я не хочу, чтобы вы у меня иссохли.
   -- Успею еще нагуляться, нечего спешить, лучше подождать.
   -- Вам, верно, нестерпимо скучно целый день сидеть одной?
   -- Нисколько, никогда не скучаю.
   -- Привратница говорит, что у вас от сидячей жизни разовьется водянка.
   -- Разве вы хотите, чтобы я исполняла желания привратницы, а не поступала по собственной воле?
   -- Нет, честное слово, не хочу.
   -- Поговорим о чем-нибудь другом, расскажите мне про какой-нибудь поход в Африке, это меня так занимает.
   И так кончались все рассуждения.
   Однажды, когда Вишенка по обыкновению сидела за шитьем, кто-то постучался в дверь, но не так, как это делала привратница.
   -- Кто там? -- спросила Вишенка.
   -- Это я, Петард... друг и товарищ Сабреташа, -- ответили ей громким голосом, -- я пришел с ним повидаться.
   -- Но господина Сабреташа дома нет.
   -- Ничего, я слышу, что у него есть гость, стало быть, могу с ним поговорить.
   Вишенка сначала не решалась впустить его, но, подумав, что нехорошо не принять друга Сабреташа, которого фамилию он ей упоминал, она отперла дверь, и Петард вошел в комнату. На нем были куртка из серого сукна, кепи на голове. Он франтовски и пристально рассматривал молодую девушку.
   -- Извините, что вас побеспокоил. Правда ли, что вы племянница Сабреташа? -- говорит Петард.
   -- Да.
   -- Ах, вот так новости! Я просто верить не хотел, когда мне сказала привратница: "Господина Сабреташа дома нет, но вы застанете его племянницу". "Что вы мне тут рассказываете? -- ответил я ей. -- Я знаю Сабреташа, как всех львов в пустыне. У него никого родных нет, оттого он и не остался в Баньоле". Привратница очень удивилась, а я подумал: "Надо мне посмотреть эту мнимую племянницу старого товарища".
   -- Привратница не обманула вас, и если вы пришли только с этой целью сюда, то теперь, удовлетворив свое любопытство, прошу вас удалиться.
   Строгий решительный тон, которым Вишенка произнесла эти слова, до того повлиял на Петарда, что он поспешно снял кепи, встал перед молодой девушкой, как перед своим капитаном, и кланяясь сказал:
   -- Извините, простите меня, барышня, я не имел желания вас оскорбить, но, конечно, виноват, не следовало всего этого говорить. Сабреташ вправе иметь племянников и племянниц. А как его здоровье? Я звал его в кафе когда-нибудь вечерком. Ждать ждал, а его все нет. Зайду, думаю, сам проведать! Вот и пришел.
   -- Дядя здоров, благодарю вас, -- ответила Вишенка, принявшись опять за работу. -- Но он вернется только вечером, если желаете его видеть, то приходите позднее.
   -- Довольно, барышня, теперь я понял приказ.
   Вишенка думает, что вслед за этим Петард уйдет, но ничуть не бывало, он остается. Переступает с ноги на ногу, вертит кепи в руках, ломается, придает глазам выражение смешной нежности.
   Так проходит несколько минут. Вишенка, не подымая глаз, работает. Наконец Петард прерывает молчание:
   -- Как тут хорошо! Какой у вас важный вид из окон! Видна июльская колонна! -- восклицает он.
   Вишенка не поддерживает разговора и молчит. Петард продолжает:
   -- Итак, вы поселились с дядей, а дядя с вами?
   -- Да, дядя живет наверху.
   -- Я так и знал, что у Сабреташа должна быть еще где-нибудь палатка. Я живу на улице Гренета. Комнатка у меня была бы хороша, да свету в ней мало, ничего почти не видно.
   Вишенка не перестает работать. Наконец Петард, не зная, какой вести разговор, надевает кепи и говорит:
   -- Очень рад, барышня, что имел честь с вами познакомиться, надеюсь, что вы мне позволите продолжать прелестное знакомство.
   -- Надо вам бывать только по вечерам.
   -- Не иначе, барышня. Я скоро опять у вас буду, на днях, только не могу сказать, когда именно.
   -- Это все равно.
   -- Итак до свидания, барышня, кланяйтесь Сабреташу. Не беспокойтесь, я умею сам двери отпирать.
   К большой радости Вишенки, Петард уходи т. Она рада, что избавилась от пристальных взглядов и гримас назойливого отставного солдата. Вечером Вишенка рассказала своему покровителю о посещении Петарда и о том, как он удивился, узнав, что она его племянница.
   -- Зачем он не в свое дело вмешивается, -- сказал Сабреташ. -- Обязаны мы ему отчет давать, что ли! Но, впрочем, Петард добрый малый. Любит прихвастнуть, поврать, но при всем том готов оказать услугу. Он мне не раз на деле доказал дружбу. Не бойтесь его, дитя мое. Он сочтет величайшим счастьем, если сумеет вам быть полезным, но если когда придет без меня и надоест вам, то, не стесняясь, прогоните его.
   Для Вишенки посещение Петарда не имеет никакого значения, но зато неприятно на нее действует перемена в обращении с ней привратницы. Она догадывается, что причиной тому, верно, Петард, высказывавший сомнение о родстве Вишенки с Сабреташем.
  

XXIX. ВСТРЕЧА -- ПЕРЕМЕНА КВАРТАЛА

   Два дня спустя, когда Сабреташ и Вишенка сидели за обедом, кто-то сильно постучался в дверь. Вишенка отворила ее, и вошел Петард, громко заявляя:
   -- Это я. Здравствуйте, товарищ, здравствуйте, барышня. Как поживаем? Намедни заходил к тебе и имел честь застать твою племянницу. Очень рад знакомству с ней.
   Сабреташ пожал руку товарищу, усадил его и предложил выпить рюмочку, Петард от нее не отказался и с очень довольным видом подсел к Вишенке.
   -- Ах, да что это ты, старый плут, никогда не говорил мне, что у тебя племянница есть, -- сказал Петард, покручивая усы. Я так и удивился, узнав, что барышня, поселившая с тобою, в этом звании состоит. Сначала я подумал: "Верно, это обман, какие-нибудь плутни..."
   -- Разве я тебе обязан все про себя говорить, отдавать тебе во всем отчет? -- ответил Сабреташ немного строгим голосом.
   -- Боже мой, совсем не то!.. Я у тебя не требую отчета, но, кажется, мог ты мне кое-что сказать относительно этой неожиданной истории.
   -- Племянница моя жила в других местах... я думал, что она оттуда не выедет, оттого про нее никогда не говорил.
   -- Очень рад, что она не осталась там... -- Петард от удовольствия, что сумел так хорошо сказать, нагнул голову, и весь подбородок его ушел в галстук. Это придавало ему такой смешной вид, что Вишенка, глядя на него, не могла не рассмеяться.
   -- Ты находишь, что она хорошо сделала?.. -- сказал Сабреташ. -- Я вполне разделяю твое мнение... Племянница занимается у меня хозяйством!.. На ее руках мое белье... и надо видеть, в каком порядке все у меня теперь!.. Она же у меня и кушанье готовить мастерица, я обедаю всегда, брат, дома, не нужно больше в харчевню ходить.
   -- Какой бесподобный запах от вашего кушанья, барышня!
   -- Видишь ли, брат, какое счастье для меня, что эта милая девочка вернулась в Париж...
   -- Ах! Друг мой... дядя! -- прошептала Вишенка. -- Вы хотите скрыть свое благодеяние, уверяя, что я вам очень полезна, но ведь я вас понимаю.
   -- Полно, племянница, не рассуждать! Уж не хочешь ли, чтобы Петард подумал, что я сам не знаю, что говорю? Вам со мной хорошо, ну и я счастлив с такой хозяюшкой...
   -- Ясно, что вы очень счастливы, живя вместе!
   -- Конечно! -- восклицает Сабреташ. -- Вишенка моя знает, что, живя с дядей, она ему делает удовольствие.
   -- Вишенка!.. -- восклицает Петард. -- Твою племянницу зовут Вишенкой?
   -- Да, -- отвечает Сабреташ, а Вишенка уже краснеет.
   -- Это странно!
   -- Что тут странного?
   -- Да как же, ты мне говорил про молодую девушку, жившую в гостинице вблизи Немура, которая оказала тебе услугу, когда ты возвращался из Алжира... еще мы собирались навестить ее весною.
   -- Ну и что же?
   -- Ее тоже зовут Вишенкой... Очень хорошо помню, как ты мне говорил: "Люблю эту Вишенку как сестру, ужасно беспокоюсь о бедняжке".
   -- Что же удивительного, что мою племянницу зовут, как и ту девушку? Разве мы не встречаем многих Марий, Магдалин... и других, имевших одно и то же имя...
   -- Да, конечно, оно так... можно иметь одно и то же имя двум разным девушкам. Ведь было же так у нас в полку. Одного барабанщика звали именем моего двоюродного брата.
   Петард просидел очень поздно, так, что Сабреташу пришлось намекнуть о том, что пора разойтись, но и тут Петард несколько раз еще прощался с Вишенкой, прежде чем наконец решился уйти.
   Посещения его сделались очень частыми, и заметно было, что товарищ Сабреташа находил большое удовольствие в обществе Вишенки, но так как испытываемое им удовольствие сдерживалось величайшим к ней уважением и проявлялось только в нежных взглядах и тихих вздохах, которых Вишенка будто бы не замечала, то ему позволяли бывать. Его разговоры часто смешили Сабреташа и даже Вишенку.
   Вишенка прожила целый месяц в квартале Сент-Антуан, не выходя из дома, но она начала бледнеть, худеть, и, видимо, свежий воздух необходим был для ее здоровья. Сабреташ всякий день упрашивал ее пройтись немного, но Вишенка, боясь неприятной встречи, отказывалась. Петард даже помогал Сабреташу, часто говоря:
   -- Следовало бы сегодня прогуляться, барышня, пользуясь хорошей погодой, настанет ненастье, нельзя будет ходить.
   -- И я тоже говорю Вишенке, -- присоединяется Сабреташ, -- если не будет выходить на воздух, то может еще заболеть.
   -- Вы, верно, думаете, барышня, что у нас нет красивых мест для прогулки в окрестностях? Вы ошибаетесь. Если бы вы мне только позволили, то я бы вас проводил в некоторые очень веселые предместья, там даются балы, на которых очень порядочное общество бывает... все молодежь с девицами, музыка, пенье, веселье хоть куда! Наслаждаешься видом зелени, выпьешь, попляшешь.
   -- Благодарю вас, господин Петард, я не танцую и не имею желания там бывать.
   -- Очень жаль, барышня, вы бы, верно, мило танцевали.
   -- Дитя мое, не нравится вам и незачем ходить на такие увеселения, но вы должны выйти на воздух погулять. Не на то нам Бог дал ноги, чтобы никогда не двигать ими.
   Вишенка понимает, что Сабреташ говорит правду, и соглашается идти вечером с ним и Петардом на бульвар Бурдон.
   Прогулки теперь становятся ежедневны, так как польза от них видима. Благотворное влияние воздуха и движения вернуло румянец и здоровый вид лицу Вишенки. Сабреташ от удовольствия потирал руки и говорил:
   -- А что, не правда ли, как воздух ей был необходим. Она расцветает как цветочек, согретый лучами солнца.
   -- Барышня и без солнечных лучей прекрасным розаном была, который, однако, от дуновения ветра не сломился.
   Как только выходят гулять, Петард предлагает руку Вишенке, но она всякий раз отказывается и идет под руку с Сабреташем.
   Спустя некоторое время опасение Вишенки стало проходить, и она вполне наслаждалась этой вечерней прогулкой.
   Однажды Сабреташ вернулся позднее с работы, и они отправились гулять в другую сторону.
   -- Что нам все ходить налево, -- сказал Петард, выходя из дому. -- Барышня никогда не узнает Парижа, если мы ей только будем показывать набережную да Ботанический сад. Пойдем лучше в другую сторону, там будет еще красивее местность.
   Сабреташ согласился, позабыв, что неблагоразумно идти по бульварам в сторону улицы Сенз-Анж. Вишенка же не знала Парижа.
   Погода была пасмурная, бульвары почти опустели. Наши гуляющие, дойдя до улицы Менильмонелан, повернули назад, как вдруг Вишенка крепче прижалась к руке Сабреташа и опустила глаза. Она почувствовала, что какая-то собачонка подбежала и ласкается к ней. Узнав Гриньдана, она от страха вся дрожала.
   -- Что с вами, дитя мое? -- спрашивает Сабреташ. -- Вы утомились?
   -- Ничего, -- отвечает молодая девушка взволнованным голосом. -- Но пойдем, пожалуйста, скорей! Как бы я хотела быть дома!
   Едва она выговорила эти слова, как кто-то дотронулся до ее плеча и сказал насмешливым голосом, который она сразу узнала:
   -- А, да я не ошибся, это Вишенка! Очень рад вас встретить, прекрасная беглянка! Нам надо с вами поговорить. Не будь со мною Гриньдана, я бы вас и не заметил. Славное у него чутье!
   Затем Мино (это был он), дерзко взглянув на Сабреташа, загородил Вишенке путь и обратился к Сабреташу со следующими словами:
   -- Оставьте, любезный, эту девицу, я имею некоторые права на нее и сейчас с собой уведу.
   -- Ах! Я погибла, -- прошептала Вишенка, прижимаясь к Сабреташу, между тем как Петард от удивления во все глаза смотрел на Мино. Хозяин Гриньдана хотел слова свои привести в исполнение, взял Вишенку за руку, но Сабреташ оттолкнул его и сказал Петарду:
   -- Возьми Вишенку под руку и проводи к нам домой. Поручаю тебе ее. Помни, что... головой ответишь.
   -- Уж не беспокойся! -- ответил Петард.
   -- Что это значит? Зачем ваш приятель уводит ее?
   Мино уже собрался бежать за девушкой, но Сабреташ успел удержать его, схватив за руку, потащил в сторону и так крепко прижал к дереву, что Мино завопил:
   -- Да не душите меня так, черт возьми, синяки нажмете! Пожалуй, поплатитесь за такое обращение... я могу вам за то... пулю в лоб пустить. Я из пистолета туза и яйца пробиваю, вы не знаете, с кем имеете дело.
   -- Ты ошибаешься! Я знаю, что ты негодяй, каналья и что если не замолчишь, то тебе все ребра переломаю, а что дальше будет, посмотрим...
   -- Но господин...
   -- Молчи, говорю тебе, презренный, как ты осмелился заговорить с этой бедняжкой?
   -- Хороша бедняжка! Она, видно, вас, старика, обманывает, ведь она была...
   Сабреташ не позволил Мино окончить начатое сообщение, он так его ударил кулаком по зубам, что тот покатился на мостовую.
   -- На этот раз мне больше ничего не нужно, но помни, что если еще когда осмелишься подойти к Вишенке, то я тебя так отделаю, что ты с места не встанешь, не забудь! -- закричал ему, удаляясь, Сабреташ. В то самое время прохожие начинали собираться и расспрашивать о причине плачевного положения Мино. Но Сабреташ, привыкший ходить скорым шагом, скрылся из виду и в одно время с Вишенкой и Петардом вернулся домой.
   -- Вот мы и у себя! Спасибо, товарищ, нам больше твоя помощь не нужна, до свидания, мой друг.
   -- Ах! А кто же этот наглец, который хотел увести твою племянницу? Какие новости? Какая пьяная рожа у него!
   -- О, это кутила, он уже несколько раз преследовал Вишенку.
   -- Я предполагаю, что он влюблен в барышню.
   -- Да, да, угадал.
   -- Кто же в таких случаях так наступательно действует? Явился точно неприятель, разрушающий все на пути. Прекрасное ухаживание.
   -- О, я тебе ручаюсь, что это не повторится, я его так проучил, что он будет меня помнить.
   -- Тем лучше, мой друг. А то барышня-то испугалась, Боже мой! Дрожит вся как лист. Я ей говорю: "Не бойтесь, барышня, дядя молодец, положиться на него можно, хоть он и не бывал на львиной охоте, как я, но сладит с двумя такими наглецами, не только с одним". Но слова мои не действовали, да, верно, еще и теперь дрожит?
   -- Нет, нет, успокоилась, -- отвечает Вишенка дрожащим голосом.
   -- И так я вам больше не нужен? -- продолжает Петард.
   -- Нет, приятель, благодарю; Можешь вернуться домой, и нам пора на отдых, особенно Вишенке.
   -- Прощайте же, барышня, спокойной ночи, Сабреташ.
   Тотчас после его ухода Вишенка залилась слезами.
   -- Видите ли, друг мой, чему вы подвергаетесь из-за меня. Чуть было не пришлось вам драться.
   -- Успокойся, дитя мое, такие люди не опасны. Эти подлецы умеют хвастаться перед женщинами, быть заносчивыми, когда идут четверо на одного... но притом они всегда трусы. Я ему прочел нравоучение, верно, у него не появится желанье говорить с вами, если, к несчастью, придется еще его встретить.
   -- Нет уж, довольно! Вы сами видите, мне нельзя выходить... такие встречи... вы представить себе не можете, как я страдаю... Если они будут повторяться... -- бедняжка! -- говорит Сабреташ, смотря на Вишенку, которая совсем расстроена сильным нервным потрясением. -- Неужели такие презренные могут вас лишать воздуха, солнца, прогулок, одним словом всего, что нужно для поддержания здоровья? Нет, этого не будет... Париж велик, нам стоит только выбрать себе место, чтобы хорошо скрываться в нем, я им, конечно, адреса не дам, так никакими силами они вас не отыщут.
   -- Друг мой, неужели вы для меня оставите свои привычки, перемените квартиру, которая вам нравится, удалитесь от людей, дающих вам работу?
   -- Привычки скоро меняются... квартирой я недоволен... у меня комнаты нет, да и привратница слишком болтлива... работу везде найду. У кого здоровые руки, кто не ленив, тот в каждом квартале найдет себе работу. Главное чтобы вы были спокойны, причем не тревожились, могли выходить на улицу, не опасаясь дурной встречи, а это можем достичь только тогда, когда переменим квартиру. Завтра же займусь этим, а пока спите спокойно, дитя мое, забудьте о сегодняшнем происшествии, постараемся, чтобы оно не возобновлялось.
   Сабреташ оставил Вишенку, но она напрасно пыталась уснуть, успокоиться, нервная дрожь продолжалась всю ночь.
   На другой день Сабреташ не терял времени и в двенадцать часов привел подводу и извозчика и сказал Вишенке:
   -- Вот и нашел, что нужно! С Пижондель я расплатился, укладывайтесь поскорей, дружок, как только все вещи снесут, сядем на извозчика, да и поедем за ними. Извозчиков нарочно я нанял в другом квартале, чтобы и след наш простыл.
   Вишенка, скоро была готова, и, когда мебель снесли, Сабреташ вышел с ней под руку.
   -- Где же будет жить господин Сабреташ со своей племянницей? -- спросила привратница с особенным ударением на последнем слове.
   -- Если у вас будут спрашивать, то вы вправе сказать, что не знаете, -- ответил Сабреташ.
  

XXX. ИСТИННЫЙ ДРУГ

   Нанятая карета, в которой ехали Вишенка и Сабреташ, остановилась в квартале Елисейских полей у ворот красивого дома на улице Понтье.
   Сабреташ высадил Вишенку из экипажа, она с удивлением смотрела на жителей того квартала: такая была разница в наружности, манерах и одежде этих жителей и обитателей предместья Сент-Антуан, что молодой девушке казалось, будто она попала в другой город.
   Она не видит здесь грязных домов: все красивые здания, в новом вкусе...
   Пройдя большой и чистый двор, она входит на широкую лестницу с вызолоченными перилами.
   -- Как все здесь прелестно! -- говорит Вишенка вполголоса, осторожно ставя ноги на натертые воском ступени. -- И мы будем жить в этом прекрасном доме?
   -- Да, дитя мое, у всякого из нас будет своя комната. Не правда ли, как удобно? И квартира эта не дороже той, которую мы занимали, но немного выше... Подымайтесь еще выше... выше, такая хорошая лестница, что не устанешь по ней идти.
   Начиная с четвертого этажа, лестница становится уже, ступени ее уже не натерты воском, но все-таки эта чистая и светлая лестница оканчивается площадкою на шестом этаже, куда вошли Вишенка и Сабреташ. На этой площадке несколько дверей, одну из них отпирает Сабреташ, и они входят в новую свою квартиру, состоящую из двух комнат и передней, расположенных очень удобно: в каждую комнату отдельный вход. Комнату направо с камином Вишенка берет себе, налево -- будет комната Сабреташа. Вишенка в восхищении. Спешит привести все в порядок, поставить все вещи на место... Напрасно Сабреташ просит ее не утомляться слишком, ей хочется поскорей и как можно лучше здесь устроиться. Ей здесь спокойнее, свободнее, зная, что тот дом, который она старается позабыть, -- далеко.
   Вечером все было готово, и новые жильцы, пообедав, могли отдохнуть. За обедом Сабреташ сказал:
   -- Здесь, милое дитя, надеюсь, что вы будете спокойны и здоровы, а то я замечаю, что от той встречи вас совсем перевернуло. Вы потеряли даже аппетит?
   -- Мне есть не хочется...
   -- Вы устали, но я надеюсь, что сон, спокойствие будут иметь благотворное действие, надеюсь, что вы поправитесь! Повторяю вам, что мы далеко, в другом квартале Парижа... в расстоянии целого лье от прежнего места жительства.
   -- О! Тем лучше! А жители того квартала не ходят сюда?
   -- Если они и ходят, то все-таки реже их можно здесь встретить, нежели там.
   -- Но я лучше не буду выходить...
   -- Чтобы еще захворать! Повторяю вам, что здесь другой свет... другие люди... Ах, кстати, я заметил, что этот негодяй, которого мы встретили третьего дня, говоря с вами, называл вас Вишенкой?
   -- Да... когда я пришла ночевать в тот дом, то сказала свое имя.
   -- Не находите ли в таком случае, что благоразумнее вам переменить имя?
   -- Да, в самом деле! Не надо больше звать меня Вишенкой.
   -- Какое же имя хотите?
   -- Мне все равно, выберите его сами для меня, дайте мне такое, с которым бы я могла позабыть свое прежнее имя.
   -- Признаться сказать, не много я знаю женских имен. Постойте, помню, была у меня сестра, она умерла ребенком, звали ее Агатой. Нравится вам это имя?
   -- Это имя мне очень нравится, особенно потому, что это имя вашей сестры.
   -- Хорошо! Стало быть, решено, вас теперь зовут Агатой, те, которые бы вздумали вас звать иначе, будут ошибаться... вам нечего их узнавать, этих глупцов.
   -- А Петард... он знает, что меня зовут Вишенкой.
   -- Ах! Черт возьми, правда!.. Но Петарду сочиню какую-нибудь историю, он поверит. Кроме того, не знаю еще, когда мы с ним увидимся. Не зная нашего адреса, не скоро нас бедняга разыщет. На днях как-нибудь зайду в его кофейню, но дело не к спеху.
   -- Почему же, друг мой? Ведь он ваш старый товарищ... он вам предан... да и вы с ним весело время проводили.
   -- Так, дитя мое, но мне казалось, что иногда он вам надоедал.
   -- Мне!.. Почему вы так думаете?
   -- Почему?.. Я вам сейчас скажу, так как мы должны всегда говорить прямо, откровенно друг с другом, хитростей не может быть между нами. Видите ли, я заметил, что в сердце моего товарища загорелась любовь к вам, и видно было, что это вам не нравилось. А что, правда или нет?
   -- Да, друг мой, правда. Но, однако, бедный Петард ничего такого не говорил, что бы могло мне не нравится. Никогда ни слова.
   -- Вот как! Еще бы он попробовал говорить вам глупости... разве он не смотрит на вас как на мою племянницу? Довольно того, что вы находитесь на моем попечении. Но я не того боюсь, допустим, что Петард ухаживал бы за вами, влюбился не шутя и, наконец, сделал бы вам предложение, к тому ведь шло. Согласились ли бы вы выйти замуж за него?
   -- Нет, друг мой, нет, не хочу. Вы же знаете, что я никогда не выйду замуж. Разве я могу с моим прошлым носить фамилию, быть женой честного человека?
   -- Не об этом речь идет... и сколько честных людей женятся на мнимо порядочных барышнях!.. Но вернемся к Петарду. Любовь его ни к чему не приведет, вам же она надоедает. Прежде чем звать к себе, поговорю с ним. Дружески, все объясню ему, он добрый малый, поймает меня, не надо, чтобы он питал надежду, помирится с этим, хорошо, будет бывать у нас по-прежнему, а если нет, то больше не вернется к нам. Пока же пора нам спать. Покойной ночи, Вишенка... Ах! Позабыл совсем... Теперь надо мне звать вас Агатой. Что значит привычка, буду еще ошибаться, но вы не сердитесь за то на меня?
   -- Мне на вас сердиться! Возможно ли?
   -- Ах! Как бы вы меня ни звали, я буду всегда той бедной девушкой, которую вы так честно спасли и которой вы вернули бодрость и надежду сделаться со временем достойной вашей дружбы. Я буду вечно вам благодарна, буду любить и уважать вас, как отца.
   Сабреташ обнял Вишенку, утер слезу, катившуюся по щеке, и прошептал:
   -- Довольно, довольно, дитя мое! Вы видите, что я вполне за все вознагражден... Усните теперь хорошенько, чтобы отдохнуть, и не утомляйтесь завтра.
   -- Да, кстати, друг мой, надо же найти мне работу? Вы знаете, белье ваше уже все перечинила.
   -- Знаю, все в отличном состоянии, в порядке.
   -- Теперь я без дела, мне будет скучно. Я могу шить рубашки, да и другое что.
   -- Хорошо, займемся этим... Но прежде всего, я не хочу, чтобы вы дрожали как листок. Что с вами? Будут руки дрожать, так и шить нельзя... Я боюсь, не лихорадка ли у вас?
   -- Высплюсь, все пройдет...
   На другой день, несмотря на все усилия, чтобы казаться здоровой, у Вишенки развилась такая сильная нервная лихорадка, что под вечер она вынуждена была лечь в постель. Сабреташ ушел рано из дому, так как теперь ему приходится ходить далеко на работу, да к тому же он хотел в своем квартале поискать занятья. Старый солдат обманул Вишенку, сказав ей, что новая квартира не дороже прежней, и потому ему надо удвоить свои труды, чтобы достать необходимые средства на все нужды. Он не побоялся увеличить свои расходы, поселившись в этой части города, думая только о том, как доставить Вишенки удобное помещение, а особенно удалить ее от мест, напоминавших о ее несчастии.
   -- Зато буду только раньше вставать, работать позднее, дольше.
   К несчастью, не все в мире зависит от одного желания нашего. Часто негодяи, лентяи отказываются от заработка, с которым могли бы вести порядочную жизнь, тогда как честные, трудолюбивые люди даже не находят работы, чтобы иметь возможность содержать свою семью.
   Но если бы все в мире шло хорошо, то мы были бы уж слишком счастливы, а не на то нас Бог создал.
   Сабреташ очень огорчился, застав Вишенку больной в постели. Он предвидел, что потрясение от встречи с Мино не обойдется без дурных последствий, расстроит здоровье Вишенки. Но Сабреташ не унывает, напротив, он старается успокоить, развеселить больную.
   -- Ничего, пройдет, позовем доктора, пропишет вам, что нужно, и вылечит вас.
   -- Но надо будет доктору заплатить, а я уж и так вам в тягость!
   -- В тягость! Не повторяйте никогда это слово, а то я подумаю, что вы меня считаете за эгоиста, за человека бессердечного. Слава богу, у меня есть здоровые руки, я в силах еще работать... К тому же труд -- моя жизнь, мое счастье. Я бы захворал от праздности, если бы пришлось бродить без дела целый день либо сидеть на одном месте. Движение, действие -- вот моя натура. Будь жив мой старик-отец, я бы для него трудился; его потерял, а вас нашел. И теперь опять не одинок на свете, есть кого любить. И, черт возьми, когда сам сделаюсь калекой, дряхлым стариком, тогда ваша будет очередь кормить меня. Я же причина ваших бедствий. Хорошо помню гостеприимство ваше в гостинице Шатулье. Но довольно об этом говорить. Не мучьте больше себя размышлениями, малютка. Я вам приведу доктора, который вас вылечит.
   Доктор не нашел болезни опасной, но все таки советовал Вишенке лежать в постели.
   Живительно как Сабреташ везде поспевал. Ходил за больной, бегал за лекарством, приискивал себе работу. Он хотел нанять сиделку, но Вишенка не согласилась, и, к сожалению, у него так мало было занятья, что сам имел время сидеть дома и прислуживать больной. Но иногда Сабреташ без нужды уходил, чтобы Вишенка не заметила у него недостатка работы, и всегда придумывал какую-нибудь причину своему скорому возвращению. Забота о спокойствии молодой девушки заставляла его бросаться на выдумки. То он забыл адрес, записку, то деньги не взял на покупку щеток или красок. Он не хотел, чтобы Вишенка догадалась, что, переехав, лишился знакомых, доставлявших ему работу в прежнем квартале, а в новом тоже еще ничего не нашел.
   Но какие были деньги, скоро издержались и в одно прекрасное утро после ухода доктора, когда пришлось идти за лекарством, Сабреташ, пошарив во всех ящиках и карманах, не отыскав более четырнадцати су, остановился посреди комнаты и крепко задумался. Судя по озабоченному выражению лица и нахмуренным бровям, нелегко было ему придумать, как выйти из затруднительного положения. Наконец Сабреташ гневно топнул ногой и принялся шагать по комнате, восклицая:
   -- Черт возьми! Сколько тут ни стой, а денег таким образом не найдешь... а они мне необходимы... нужны... во-первых, на то, чтобы купить микстуру, которая, конечно, дороже гораздо четырнадцати су. А во что бы ни стало микстуру надо купить моей милой больной... и она ее получит, хоть бы пришлось за то усы мои продать. О, я давно бы уж их продал, но ценности не имеют. А работы все нет. Ничего не находится в этом проклятом квартале, да и в прежнем нет заказа... Что за проклятье!.. -- Сабреташ опять остановился, озирается кругом, смотрит на кровать, и лицо его просияло, в глазах засветила радость, и он воскликнул:
   -- Нашел средство! И как это мне в голову не приходило? Вот что мне доставит деньги... Скорей за дело! Малютка ничего не увидит, пока лежит и не придет в мою комнату. Она хотела, чтобы у меня был матрас, боялась, что мне жестко будет спать на соломе; вот и устроилось все, лучшему -- сейчас пустим в дело матрас.
   Сказав это, Сабреташ снял одеяло, простыню, сдернул матрас, взвалил на плечи и осторожно с ним пробрался возле комнаты Вишенки, чтобы та ничего не слышала. Выйдя на площадку, тихонько закрыл дверь, таким образом спустился по лестнице и без больших помех дошел до двора. Сабреташ никого не встретил из жильцов, потому что было рано и все еще спали, но, проходя через двор, он наткнулся на привратника, еще бодрого старика Бретона, который мел двор. Увидав нашего солдата с ношей, Бретон загородил ему дорогу, сказал:
   -- Позвольте узнать, куда вы собрались?
   -- Идем куда нам нужно, товарищ; кажется, я не обязан давать отчета, и возраст уже такой, что в опеке не нуждаюсь.
   -- Конечно, -- возразил привратник, не сходя с дороги. -- Вы сами можете идти куда угодно и распоряжаться собою. Мне до вас дела нет... но вещей своих уносить не можете без моего позволения. -- Говоря это, старик Бретон положил руку на матрас.
   -- Как! Я не могу вынести со двора свой матрас без твоего позволения? Что ты мне рассказываешь? Ведь он не чужой. Моя собственность. Я хочу проветрить его. Давно не выносил на воздух. Совсем это тебя не касается; не чему и смеяться. Ну, прочь с дороги! Мне некогда...
   -- Проходи один, а матрас оставь. Я хорошо знаю, что он тебе принадлежит, но тоже и мне служит ручательством в том, что квартира твоя будет оплачена... Знай я, что у тебя нет мебели, не отдал бы внаймы квартиры, а ты еще хочешь унести из дому одну из лучших своих вещей.
   -- Чего ты от меня хочешь? Разве я что должен?
   -- Нет, но вот уже два месяца, как ты сюда переехал... срок платежа подходит...
   -- К сроку все будет уплачено, что, ты меня за мошенника, считаешь?
   -- Сохрани Бог!.. Нет.
   -- Я хочу отдать перечесать шерсть в матрасе.
   -- Ты вправе, братец, только вели это сделать тут на дворе.
   -- Ах! Черт возьми! Да ты меня из терпения наконец выводишь, а если я рассержусь.
   -- Послушай, товарищ, не сердись, сам был военным, так верно рассудишь. Мне отдан приказ, чтобы с шестого этажа не допускать никому выносить вещей.
   -- Таков тебе дан приказ? Это дело другое, ему должен повиноваться.
   Сабреташ повернул назад и отнес матрас в свою комнату. Не в духе бросил он его на кровать и проворчал:
   -- Лежи тут, бездельник, ни к чему не годный! Но ведь хоть лопни, а деньги нужны! Надо же купить микстуру бедняжке. А! Вот счастливая мысль!.. Постой, братец, ты так свято исполняешь приказанье -- и хорошо делаешь, это твой долг, но пустить в ход против тебя военную хитрость позволительно. Обмануть твою наблюдательность можно. Что в матрасе ценится? Шерсть, которой он набит, а не старая наволочка. Вот шерсть и достану... выручу за нее деньги. Сейчас распорю его и набью себе одежу с головы до ног. Вот превосходно! Караульщик посмотрит, да ничего не отгадает! Скорей за дело.
   Сабреташ берет ножницы, распарывает матрас, вынимает шерсть горстями и пихает ее в панталоны, за жилет, за сюртук, сзади и спереди, и застегивает его сверху донизу, но не может набить больше половины всей шерсти.
   Старый служака опять выходит, но столько напихал шерсти под колени, что едва может согнуть и передвигать ноги. С неимоверным усилием сошел он по лестнице, держась за перила, скользя и прыгая через ступени, не сгибая ног. Он задыхается, пот катится градом по лицу, но, несмотря ни на что, продолжает путь свой по двору. На беду, неподкупный привратник опять тут; метет у ворот; он поражен необыкновенной походкой своего жильца, который, чтобы иметь возможность двигаться вперед, вынужден широко расставлять ноги, как тот, у кого панталоны полны вследствие крайне неприятного приключения.
   Увидав привратника, Сабреташ старается проворно и легко шагать, но плохо ему удается; старик Бретон, опершись на метлу и насмешливо поглядывая, спрашивает его:
   -- Не водянка ли у тебя, товарищ?
   -- Водянка, вот новости! Никогда я еще не был так здоров... Но нестерпимо жарко сегодня... иду немного прогуляться.
   -- Но, честное слово, ты не в своем виде, брат, ты в один час ишь как распух!
   -- Какой смешной! Говорит, распух... может, от еды, но это пройдет... до свиданья.
   -- Постой, постой, что-то теряешь.
   И проклятый привратник, нагнувшись, потянул за кончик шерсти, высунувшейся из панталон, чего Сабреташ по оплошности своей и не заметил. Напрасно кричал солдат:
   -- Не трогать! Это моя подвязка!.. Дурно завязал ее... сам поправлю!
   Но привратник тянул до тех пор, пока не вынул всей шерсти из панталон. Тогда, показывая эту явную улику, тронул рукой спину и грудь жильца и сказал:
   -- Вот столько же и тут и там заткнуто... Порядком жарко тебе должно быть! Правду сказать, товарищ, фокус недурно придуман. Но я ведь старая лисица, меня трудно провести. Послушай брат, поди-ка лучше да развьючься, удобнее ведь будет.
   -- Ну, довольно в эту игру играть. Придумать надо что-нибудь другое.
   Вернувшись в свою комнату, Сабреташ снял с себя свою шерсть; лицо его озабочено и уныло, теперь и сам не знает, как добыть денег. Но, чистя сюртук, ощупал какой-то твердый предмет в кармане. Оказывается, что это портсигар, подаренный ему одним офицером в Африке, за спасение жизни. Портсигар соломенный, очень изящной выделки, видевшие его в руках солдата восхищались им. Прежде Сабреташ держал в нем табак, теперь же давно лежал у него пустой в кармане.
   -- Это подарок храброго поручика Бернара... Когда-то славой он мне был! Не раз слышал, что драгоценная вещь. И вправду, какая тонкая и гибкая солома. Кажется, какой-то офицер говорил, что не меньше шестидесяти франков стоит. Ах! Если бы хоть немного денег за него добыть! Продать я не хочу, это мне память, но заложить могу, наживу денег, выкуплю. Авось мне этот раз удастся, караульный тут помешать не может.
   Так размышлял Сабреташ, рассматривая свой портсигар. Затем взял опять свою фуражку и сбежал по лестнице вниз. С гордым и уверенным видом остановился во дворе перед привратником и спросил, глядя ему прямо в лицо:
   -- А что, может, и теперь не дозволите мне выйти со двора?
   -- Ступай, ступай, товарищ!
   -- Очень рад, -- отвечает, уходя, Сабреташ.
   Но, очутившись на улице, покровитель Вишенки не знает, в какую сторону направиться, до сих пор ему не приходилось закладывать вещи, и он не знает, где ему найти ростовщика.
   -- Как-нибудь справлюсь, должны же быть такие места в Париже, где дают деньги под залог вещей. Посмотрим, не окажется ли какой вывески, -- так размышлял Сабреташ, идя на удачу прямо.
   Спустя некоторое время он решается обратиться с вопросом к проходившему мимо господину Благородный вид этого господина привлек внимание Сабреташа. Он казался лет пятидесяти и превосходно был одет.
   -- Извините меня, сударь, я вас на минуту остановлю. Будьте так добры, скажите мне, где я могу найти контору, в которой дают деньги под залог вещей.
   Прохожий удивился вопросу и внимательно посмотрел на Сабреташа, но скоро лицо его выразило участие, и он ответил:
   -- Очень жалею, что не могу вам указать, где находится то заведение, которое вы ищете.
   -- Ах, сударь, виноват, извините, -- пробормотал Сабреташ, разглядев вблизи господина, -- мне не следовало у вас и спрашивать... вам, верно, не приходилось иметь там дело...
   Не слушая даже, что ему возразил господин, наш солдат спешит дальше. На пути попадается ему старушка в грязной шляпе, полинявшей шали и истоптанных башмаках. "О! Эта старушонка, верно, не раз бывала в таких же обстоятельствах, надо осведомиться у нее".
   -- Матушка, не можете ли вы мне сказать, где в этом квартале живет ростовщик. Вы, верно, знаете, где поближе?
   -- Как не знать, сударь мой! Знаю всех. Переезжаю я часто и всегда к ближайшему обращалась.
   Тут старушонка начала длинный рассказ о том, как на другой день после свадьбы вынуждена была заложить мужнины панталоны, так как муж оказался голый пьяница и денег не давал.
   -- Ради бога! Ответьте на мой вопрос, я спешу!
   -- Какой скорый! Постойте, дайте же мне сообразить... Всего ближе вам идти на улицу Сент-Оноре.
   Сабреташ поблагодарил за сведения, пошел на указанную улицу и отыскал там ростовщика. Показывая ему портсигар поручика Бернара, он спросил:
   -- Сколько мне можете дать денег под залог этого портсигара?
   Ростовщик, осмотрев портсигар, возвратил его Сабреташу и сказал:
   -- Эта вещь не имеет ценности. Мы под такой залог денег не даем. Он ничего не стоит.
   -- А вам, верно, нужно, чтобы на нем изображалась Аустерлицкая битва для большого значения?
   -- Не то, но для нас эта вещь ничего не стоит.
   -- Как! Подарок поручика не имеет ценности? Ведь я его хотел заложить, а продать ни за что не продам! Не раз мне говорили, что это прелестная вещь.
   -- Может быть! Работа очень хороша, это предмет роскоши, но мы берем только одежду или ценные вещи. Из этого никакого употребления сделать нельзя.
   -- Конечно, из этого не выкроишь шаровар, но все-таки прехорошенькая вещица. Итак, вы мне ничего не дадите?
   -- Нет, в залог этого не возьмем.
   Сабреташ крепко выругался и вышел от ростовщика, со стиснутыми кулаками и замирающим сердцем.
   У самых ворот он опять встретился с тем господином, у которого просил указать адрес ростовщика, но теперь он и не думает с ним заговаривать. Господин сам подошел и добродушно спросил:
   -- А что, нашли то, что искали?
   -- Да... Но все равно что не нашел! А вы, видно, знали, где живет ростовщик?
   Не обращая внимания на сердитый ответ Сабреташа, господин продолжал:
   -- Вы не достали денег?
   -- Нет, отказал, говоря, что вещь ничего не стоит. Глупец! Ведь это портсигар моего поручика, все мне завидовали, я ни за что с ним не расстанусь! Скоро бы выкупил его.
   -- А вы отставной военный... Я это угадал.
   -- Может, и вы, сударь, на военной службе служили?
   Да, я был офицером десятого гусарского полка, но в молодости еще, вследствие тяжелой раны, вышел в отставку.
   Сабреташ по военному отдал честь незнакомцу.
   -- Ну, старый служивый, вернемся к делу. Покажите мне ваш портсигар.
   -- Вот он, ваше благородие.
   -- Сколько вам дать взаймы за него?
   -- Не знаю... сколько можно... У меня дома больная... Работы нет... Какое-то проклятие тяготеет надо мною.
   Незнакомец вынул сорок франков из кармана и, подавая их Сабреташу, сказал:
   -- Со мной нет больше денег... довольно ли будет...
   -- Это слишком много, сударь, сорок франков! Втрое больше того, что я рассчитывал получить. Извините, сударь, вы, может, заведуете этой конторой, или главный хозяин там?
   -- Нет, я здесь никого не знаю, -- ответил, улыбаясь, господин. -- Но ваш вопрос, когда мы в первый раз встретились, заставил меня догадаться о вашем положении, по наружности я узнал в вас солдата, вы возбудили во мне сочувствие к себе, я шел следом за вами. Сначала далеко отстал, вы шли так скоро, но в то время, как разговаривали со старушкой, я вас догнал. Потом видел, как вы зашли в этот дом, дождался вас здесь, чтобы оказать вам услугу, в случае неуспеха. Вот и вся тайна. Теперь неужели вы откажете офицеру в удовольствии быть полезным старому солдату? Это была бы неуместная гордость. Но вы этого не сделаете, товарищ?
   Господин протянул руку Сабреташу, которую тот горячо пожал, говоря растроганным голосом:
   -- Нет, ваше благородие, вы достойный человек, я не откажусь от вашей услуги! Тут дело идет о спасении бедной больной молодой девушки. Но с тем условием: как только наживу деньги и в состоянии буду отдать вам эту сумму, вы мне вернете портсигар поручика Бернара.
   -- Решено! Можете и теперь оставить его у себя, он мне не нужен.
   -- Нет, ваше благородие, это ваш залог. Пусть все делается по порядку.
   -- Как хотите. Вот вам моя карточка, на ней адрес. Навестите меня в свободное время. Я вам постараюсь найти работу. Чем вы занимаетесь с тех пор, как в отставке?
   -- Крашу дома, стены клею обоями, все могу делать, только нужно силу, руки и охоту приложить.
   -- Хорошо, теперь возвращайтесь к своей больной.
   -- Благодарю вас! Тысячу раз благодарю!
  

XXXI. ВРЕМЕНА МЕНЯЮТСЯ

   Сабреташ сначала побежал в аптеку заказать микстуру, потом вернулся к Вишенке. Больная, протянув руку навстречу своему другу, сказала:
   -- У вас веселый вид, дядя, глаза ваши не такие скучные, озабоченные, как сегодня утром. Поделитесь со мной вашей радостью.
   -- Хорошо, дитя мое, но прежде надо принять эту микстуру.
   -- Хорошее известие, лучше всех микстур. Я уверена, друг мой, что у вас не было работы, о теперь отыскали.
   -- Да, малютка, это -- правда, то есть не то, чтобы не было работы, я не знал.
   -- О! Не выдумывайте, работы совсем не было, но вы скрывали, чтобы я не беспокоилась, а я угадала.
   -- Ну, все равно! Верно то, что теперь я спокоен. Я встретил честного человека, служившего на военной службе, он мне дал свой адрес, выказал ко мне большое участье. Это меня наводит на мысль, что до сих пор я еще и не взглянул на адрес, так спешил к вам.
   Сабреташ вынул из кармана карточку и прочел адрес: Господин Дюмарсель, улица Ферм-де-Матюрин, дом N 12.
   -- Я никогда не слышала от вас этой фамилии, -- заметила Вишенка.
   -- Правда. Я было совсем его потерял из виду.
   -- Вы знали этого господина в Африке?
   -- Да, то есть нет, я знал его во Франции, но все равно, важно то, что он желает мне добра, хочет быть полезным. В скором времени пойду к нему.
   Сабреташ, стараясь избегнуть объяснения насчет этого знакомства, берет фуражку и уходит, будто на работу. Молодая девушка угадывает, что он хочет что-то утаить от нее, но прекращает свои расспросы, понимая его скрытность.
   По случаю наступившей зимы и увеличения расходов полученные деньги были необходимы Сабреташу. В то же время он всюду искал работы, не решаясь идти к своему благодетелю до тех пор, пока не выручит, чем заплатить ему долг. Может быть, Сабреташ в этом случае был слишком деликатен, но гордость и своего рода щепетильность всегда простительна у бедных и несчастных людей.
   Отставной солдат ни от какого труда не отказывался, лишь бы добыть денег; и так он с удовольствием однажды взялся помогать поденщику пилить и колоть дрова.
   -- Я очень рад! -- сказал Сабреташ, пожимая руку поденщика. -- Я так люблю пилить дрова, мог бы с утра до ночи этим заниматься, пусть только знать, что больная моя ни в чем не нуждается. Только нет у меня снарядов для этой работы.
   -- У меня все есть для двух работников. В этом затруднений не будет.
   -- В таком случае работа у нас закипит! Увидишь, брат, что я не ленив.
   Спустя четверть часа Сабреташ на дворе одного дома стоял уже за делом и так усердно работал, что поденщик, пиливший с ним вместе, несколько раз ему говорил:
   -- Отдохни маленько... весь в поту... нельзя ж так надрываться.
   -- Ничего!., ничего!.. Немножко жарко, но ничуть не устал.
   С таким же рвением весь день проработал Сабреташ, не взглянув ни разу на улицу, хотя подле него были растворенные ворота. Вдруг вечером громкий знакомый голос раздался на улице:
   -- Клянусь всеми львами! Сабреташ сделался дровоколом! Возможно ли, брат?
   -- Ну что тут удивительного, -- ответил Сабреташ Петарду, остолбеневшему от изумления. -- К чему эти возгласы? Очень просто, пилю дрова, потому что теперь другой работы не имею, а надо же честным трудом добыть себе кусок хлеба. Неужели хуже, по-твоему, колоть дрова, чем клеить стены обоями или играть на шарманке?
   -- Я этого не говорю, но нахожу, что это тяжелый труд! Доказательство -- твоя наружность. Ты так вспотел, несмотря на холод! А как я увидел тебя, старого товарища, за таким непривычным делом, так и себя не помню! Никак не ожидал, поневоле сердце тронуло!
   Сказав это, Петард отвернулся и рукавом утер слезы. Сабреташ подошел к нему, потрепал по плечу, протянул руку, которую молодой товарищ горячо пожал.
   -- Хорошо и то, что я тебя нашел. Знаешь ли, ведь ты очень дурно поступил, скрылся из виду и адреса приятелю не оставил! Что я дурного сделал, что ты и племянница хотели отделаться от моего общества? Разве наговорил глупостей, то надо было меня разбранить, а не уходить так втихомолку. Два месяца не давали никакого о себе известия, а мне до того скучно было без вас, словно десять лет прошло с тех пор, как виделись! Нехорошо, брат! Мне очень за тебя досадно было! Но теперь увидел твой тяжелый труд, и досада прошла, Извини, брат, за все, что говорил тебе. Докажи, что не сердишься, позволь угостить тебя бутылочкой вина, в погребке напротив.
   -- Сейчас не могу, надо работу закончить.
   -- Нельзя ли помочь тебе?
   -- Спасибо, немного осталось. Пойди лучше в погребок и жди меня, я скоро приду.
   -- С удовольствием, но непременно приходи, не забудь, что я буду ждать тебя.
   -- Приду, приду. Мни нужно о многом с тобой поговорить.
   -- А здорова ли барышня?
   -- Нет, она больна.
   -- Ах!.. Давно?
   -- С тех пор, как переехали.
   -- Что за болезнь?
   -- Обо всем узнаешь. Пойди, брат, в погребок.
   Через полчаса вошел туда и Сабреташ, сел к столу, за которым дожидался его Петард; обтер платком пот с лица и, чокнувшись с товарищем, с наслаждением стал потягивать вино. Петард смотрел на него в умилении:
   -- Друг ты мой, Сабреташ, как я огорчился, увидев, что ты пилишь дрова! Не то чтобы стыдно было этой работы, считаю это таким же достойным занятием, как и охоту на львов. Но, не находя своего дела, верно, в стесненном ты был положении. И ничего не хотел приятелю сказать, пустился на такую крайность! У меня всегда работы пропасть. Отказываюсь часто. Но я расчетливее, нежели кажется, сто шестьдесят франков уж отложил на черный день. Могу их одолжить другу. Сегодня же, если захочешь, дам тебе эти деньги. Вернешь их когда-нибудь, все равно. Если откажешься, то буду знать, что никогда ты другом моим не был.
   Сабреташ дружески пожал руку Петарда:
   -- Я знал, что ты добрый малый. Твое предложение опять в том меня убеждает.
   -- Но отвечай, примешь ли его?
   -- Может быть, не говорю нет.
   -- Я хочу слышать решительное да.
   -- Нужно тебе прежде выслушать, что я хотел тебе сообщить. Между честными людьми не должно быть тайны.
   -- Слушаю. Навострил уши.
   -- Во-первых, Вишенка не моя племянница.
   -- Ты не ее дядя?
   -- Нет! Не мешай говорить. Она именно та девушка из гостиницы близ Немура, про которую я тебе рассказывал. Я случайно встретил ее в Париже... Ох! Как она была несчастна...
   -- Может быть, покинута любовником?..
   -- Это ее тайна. Тебя не касается, довольно тебе знать, что Вишенка, не зная своих родителей, согласилась назваться моей племянницей, тем дала мне возможность быть ее опекуном, покровителем. Ты же должен меня считать всегда ее дядей.
   -- Вечно буду тебя так считать.
   -- Теперь следует тебе сказать, что Вишенка изменила свое имя, потому что прежнее слишком напоминало о случившемся с ней несчастии. Зовут ее с нынешнего дня Агатой, понимаешь?
   -- То есть Вишенка-Агата?
   -- Нет, просто Агата.
   -- Ах, как я глуп... именно так... Агата.
   -- Именно, иначе никогда ее ни называй.
   -- Не беспокойся! Как бы ее не звали, она всегда будет такая же красавица... всегда будет любима...
   -- Постой, постой, мне надо еще что-то тебе сказать.
   Петард остановился, озадаченный, и покраснел.
   Сабреташ продолжал:
   -- Петард, милый мой, об одном ты мне не говорил... но я угадал. Ты любишь Агату.
   -- Агату... какую Агату?
   -- Ты уж забыл, что Вишенку теперь зовут Агатой?
   -- Ах, виноват... я с ума схожу... Я должен тебе признаться, Сабреташ, ты отгадал. Я люблю твою племянницу, хоть она тебе и не племянница, но все равно для меня. Однако у меня в отношении ее честные намерения, я прошу у тебя ее руку...
   -- Милый мой, мне очень жаль, что не могу тебя обрадовать моим ответом. Надо тебе изгнать эту любовь из сердца.
   -- О, почему?
   -- Потому что Агата не хочет выходить замуж, имеет на то уважительные причины. Конечно, если ей кто понравится, решение может измениться, но дело в том, что ты совсем ей не нравишься... понятно, чтоб влюбиться в тебя.
   -- Она тебе это сказала?
   -- Да, сама.
   -- Так угадала, что я по ней вздыхаю.
   -- Нетрудно было, угадать! Потому должен тебе объяснить следующее обстоятельство: если ты хочешь бывать у нас по-прежнему, то и не думай ухаживать за племянницей, довольствуйся нашей дружбой. Согласен? В таком случае я буду очень рад, потому что люблю тебя от души, и сожалеть буду, если внезапная любовь лишит меня знакомства с приятелем и старым товарищем. Теперь подумай, как решить... я тебе откровенно все объяснил... военные должны идти прямо к цели. Сказать ли тебе наш адрес или нет? Зависит от твоего ответа.
   Петард несколько минут молчит... Вздыхает, смотрит в потолок, барабанит пальцами по столу, наконец, с торжественным видом подает руку товарищу:
   -- Конечно, Сабреташ... Я глубоко затаю любовь мою. Благодарю за твою откровенность со мной. Горжусь вашей дружбой, буду достоин ее. Пусть это вино будет моим ядом, если когда-нибудь позволю себе заикнуться про любовь к твоей племяннице.
   Сказав эту фразу, Петард одним глотком выпил весь стакан. Сабреташ допил свое вино и встал из-за стола.
   -- Хорошо решил, приятель. Стало быть, пойдем вместе ко мне... недалеко отсюда -- улица Понтье.
   -- С величайшим удовольствием!
   Через несколько минут Сабреташ ввел Петарда в комнату Вишенки:
   -- Дитя мое, я привел кого-то, желавшего очень вас видеть... но Петард хочет быть только искренним другом вашим, больше ничего не ждет.
   Молодая девушка, улыбаясь, протянула Петарду руку, которую тот с чувством пожал.
   -- О да, я знаю, барышня, вас теперь не Вишенкой зовут! Сабреташ мне все рассказал. Я вечно буду вашим другом, если позволите, и ничего не прошу у вас, кроме дружбы... Она осчастливит меня... Когда не могу иметь другой надежды. Но, боже мой! Барышня, как вы переменялись! Как похудели! Жаль смотреть на вас. Верно, очень были больны?
   Сабреташ нахмурил брови, моргнул глазом Петарду, что бы тот замолчал, но Вишенка, улыбаясь, возразила:
   -- Да, господин Петард, я была очень больна, но благодаря хорошему уходу моего дяди... мне кажется, теперь опасность миновала.
   -- Я знаю, что он не ваш дядя, но все равно.
   -- Молчи, бестолковый!
   -- Ах! Сабреташ больше чем дядя для меня, он как отец родной... отец не был бы добрее его.
   -- Эко дело какое! Когда люблю вас сам, как дочь родную!
   -- Все равно, барышня... как бишь, забываю все другое имя... твоя племянница говорит правду... ты истинный друг для тех, кого любишь! Для друга ты на все готов, всегда на деле докажешь свою дружбу. Когда увидел тебя сегодня, как ты пилишь дрова, точно поденщик... так меня...
   Сабреташ толкнул Петарда, чтобы заставить замолчать его... тот смешался.
   -- Что такое я сказал!.. Мне не следовало разве это говорить?
   -- Напротив, вы должны были сказать! -- воскликнула Вишенка. -- Мне надо знать обо всем, чего я ему стоила, что он для меня делает. О! Друг мой, я не могу, однако, более вас любить за то, но благодарности моей...
   Слезы, вызванные чувством глубокой признательности, прервали слова молодой девушки. Сабреташ, увидев их, сердито топнул ногой и закричал на Петарда:
   -- Ах! Проклятый болтун, видишь, ты ее заставил плакать. За тем, что ли, сюда пришел?
   -- Сам знаю, что я варвар. Прибей меня, Сабреташ! Но никак не мог предвидеть! Ты мне говорил, что никаких тайн не должно быть между нами, я и думал, что барышня знает, чем ты занимаешься, да еще ты несколько раз уверял меня, что не делает бесчестия человеку пилить дрова.
   Вишенке удалось успокоить и упросить Сабреташа простить Петарда, которому так приятно было у них, он так долго засиделся, что девушке пришлось сказать ему, что она хочет отдохнуть. Петард, уходя, сказал приятелю:
   -- До завтра.
   На другой день рано утром Петард постучался тихонько в дверь Сабреташа.
   -- Что тебя так рано привело? -- спросил Сабреташ, отпирая ему.
   -- Всегда надо спешить одолжить приятелю. Вот тебе мой капиталец, он тебе даст средства доставить все нужное твоей больной, поможет ее излечению. Ну и до свидания, брат, иду на работу с необыкновенной охотой, ты во мне ее вчера разбудил.
   Сказав это, рослый детина положил кошелек с деньгами на стол и собирался уйти. Но Сабреташ остановил его:
   -- Я тронут твоим желанием оказать мне услугу, но клянусь тебе, в настоящее время мне эти деньги не нужны.
   -- А я тебе клянусь, что если ты не возьмешь этих денег, то больше не увидишь меня. Сочту, что знать меня не хочешь. Я тоже упрям!
   -- Ну, пусть будет по-твоему, если непременно этого хочешь... возьму.
   -- Давно бы так по-дружески поступил. До свиданья, Сабреташ, должно быть, вечером приду... постараемся интересными рассказами развлечь барышню... Агату! Превосходно... Агата! Не забуду теперь ее имя! Верно, почивает еще? Как бы не разбудить...
   Петард на цыпочках осторожно спускалася по лестнице, а Сабреташ, пряча в стол деньги приятеля, думал: "Слава богу! Теперь можно нам развернуться. Большею частью на свете бывает так: когда кому в чем повезло, так уж и во всем".
   Деньги, принесенные Петардом, вернули Сабре-ташу бодрость и уверенность в себе... Надежды в скором времени осуществились: наконец он нашел работу в этой части города. Заказы так и посыпались со всех сторон. А когда еще Вишенка выздоровела, занялась хозяйством, то честный солдат и его племянница вполне были счастливы и довольны.
   Вишенка, желая увеличить доход своим трудом, стала опять просить Сабреташа поискать ей работу, но тот уверял, что она еще слишком слаба, чтобы сидеть за шитьем, что надо поберечься после болезни. Зная, что красавица очень любит читать, для того чтобы доставить ей удовольствие, развлечь ее в длинные зимние вечера, Сабреташ брал книги у знакомого книгопродавца. И с каким наслаждением молодая девушка всякий вечер читала эти книги двум отставным солдатам, своим постоянным собеседникам! Петард с особенным вниманием слушал те романы, в которых описывались романические приключения или необыкновенные похождения героя. Сабреташа интересовали рассказы о сражениях, подвигах и жизни военных. Читательнице более всего нравились трогательные, любовные сцены.
   Страсть к чтению у девушки увеличивалась с каждым днем. Сабреташ, видя это, снабжал ее новыми книгами. И заметно было, как чтение развивало ум, зарождало новые мысли, новые взгляды. У нее была врожденная понятливость, и она умела правильно судить и разбирать прочитанное. Девушка стала говорить языком людей образованных, выражаться яснее, изысканнее, старалась запомнить изречения, выражавшие какую-нибудь истину, и слова, отличавшиеся остроумием.
   Сабреташ удивлялся ее памяти и говорил:
   -- Дитя мое! Вы рождены для больших познаний. Вы созданы быть знатной дамой. Живительно, как это чтение изменило вашу речь. Вы говорите натурально... как и прежде, но слова у вас лучше подобраны, и вы как будто вы, но не вы... Не знаю, понимаете ли вы меня?
   -- Ах, мой добрый Сабреташ! Если бы могла моя наружность перемениться, тогда я была бы совсем спокойна... Никто не мог бы меня узнать.
   -- Ну, если бы наружность переменилась, то пришлось бы пожалеть... однако нельзя сказать, чтобы и в лице вы не переменились. После болезни черты ваши сделались тоньше, вы очень выросли... походка стала свободная, ловкая, и не подпрыгиваете, как прежде. Одним словом, поверьте мне, дитя, дни испытания для нас прошли... Вы выздоровели, я заручился работой надолго. Видите ли, настали ясные дни, буря миновала. Пусть и в вашем воображении исчезнут мрачные воспоминания, забудьте обо всем.
   Однажды утром Сабреташ, особенно изысканно одевшись и заменив фуражку шляпой, отсчитал сорок франков и спрятал их в карман жилета.
   -- Теперь я могу отправиться к этому господину, который не побоялся одолжить, оказать услугу незнакомому бедняку. Возьму у него портсигар поручика Бернара и вместе с тем попрошу рекомендации и работы, когда случится. Вот его адрес, теперь девять часов, верно, еще застану господина Дюмарселя у себя... Марш вперед!
   Сабреташ скоро по адресу нашел дом господина Дюмарселя. Узнав от привратника, что тот дома, он поднялся на второй этаж, лакей отпер ему дверь.
   -- Я хотел бы иметь честь видеть господина Дюмарселя.
   -- Как о вас доложить?
   -- Не надо докладывать. Скажите только, что пришел обладатель соломенного портсигара, и господин поймет.
   Дивленный лакей пошел доложить и скоро вернулся сказать Сабреташу, что он может войти.
   Господин Дюмарсель в халате сидел в своем кабинете напротив камина, за письменным столом, на котором лежало много книг и бумаг.
   Обыкновенно лицо господина Дюмарселя, было грустно и серьезно, но теперь при виде входящего солдата выражение его прояснилось, и он с приветливой улыбкой притянул ему руку и сказал:
   -- Здравствуйте, храбрый воин, очень рад вас видеть... но не ожидал, что так долго не вспомните о моей готовности проискать вам работу...
   -- Сударь... ваше благородие... я вам очень обязан! -- ответил Сабреташ, почтительно пожимая руку господину Дюмарселю.
   -- Садитесь.
   -- Я могу и стоя говорить, ваше благородие... а перед начальством...
   -- Тут начальства нет, мы оба в отставке, садитесь, пожалуйста.
   -- Сяду, повинуясь вам.
   Сабреташ сел и достал из кармана сорок франков и подал их господину Дюмарселю.
   -- Извините меня, ваше благородие... -- заговорил он в смущении... -- позвольте возвратить вам деньги, которые вы одолжили мне, не зная ни моего имени, ни адреса.
   Господин Дюмарсель улыбнулся, взял деньги, вынул из ящика портсигар и, отдавая его Сабреташу, сказал:
   -- Вот ваш залог... напрасно только вы ждали этих денег, чтобы прийти ко мне.
   -- Извините, ваше благородие, может быть это была и лишняя щепетильность с моей стороны, но у всякого свои правила.
   -- Если бы вы знали меня, вероятно, пришел бы я раньше к вам.
   -- Но дело это кончено. Нечего больше об этом поминать.
   -- Однако вечно вам буду благодарен за ваше одолжение... Позвольте вам теперь сказать, кто я. Моя фамилия Сабреташ, родился в Баньоле, двадцать восемь лет прослужил в войске и только в прошлом году вышел в отставку.
   -- Сабреташ. Не забуду вашу фамилию... Вы женаты? Имеете детей?
   -- Нет, ваше благородие... умру холостяком.
   -- А кто эта молодая девушка, больная, о которой вы беспокоились?
   -- А! Эта молодая девушка... моя племянница... зовут ее Агата... прелестная девушка, люблю ее как родную дочь... и она никогда не расстанется со мною.
   -- Конечно, тогда только, когда замуж выйдет.
   -- О! Она, как и я... хочет остаться холостяком, то есть ошибся... в девушках.
   -- Что же, ей лучше теперь?
   -- Да, ваше благородие. Знаете ли, точно вы нам дали деньги на счастье. Она выздоровела... я нашел работу... И теперь мы счастливы и довольны.
   -- Очень рад! Приятно видеть, когда судьба честных людей осчастливит, но часто балует она недостойных.
   -- Правду говорите, ваше благородие. Но все-таки прошу у вас работы, когда случится, и рекомендации к знакомым. Вот мой адрес, когда понадоблюсь, можно ко мне написать... я умею читать... а уж племянница моя и подавно... она всякий вечер читает нам вслух... мне и Петарду, старому товарищу, который часто у нас бывает.
   -- Вы маляр... декоратор?
   -- Да, ваше благородие, и люди находят, что у меня есть вкус и толк в этом деле. Если нужно вам будет, какой дом или квартиру заново окрасить... прикажите, отделаю вам в лучшем виде.
   -- Так я вам дам работу, за которую возьметесь, когда время будет. У меня есть дача в Нейли, надо ее подновить... Дам вам адрес... велю предупредить живущего там садовника, и когда у вас будет свободное время, осмотрите ее и примитесь за дело. Мне только надо, чтобы дача была готова к маю.
   -- Очень хорошо, ваше благородие. Прикажите весь дом осмотреть?
   -- Весь посмотрите, я хочу, чтобы все было заново, чисто, щегольски отделано. Пусть ни в чем не будет ограничений... расходов не пожалею, я богат, могу удовлетворять свои прихоти, и у меня даже нет племянницы, для которой беречь бы надо состояние.
   -- Понимаю, у вас нет детей, но года ваши такие, ваше благородие, что зависит только от вашего желания: женитесь, и дети будут.
   Господин Дюмарсель грустно покачал головой:
   -- Нет, братец, как и вы, останусь холостяком... Не женюсь, конечно, совсем по иным причинам. Часто случай изменяет наши желания... и редко сбываются наши мечты о будущем!
   Господин Дюмарсель задумался, а Сабреташ молчал и не шевелился, боясь прервать его размышления. Наконец он взял перо и, написав на клочке бумаги адрес и еще несколько слов к садовнику, вручил эту записку солдату.
   -- Я написал несколько слов садовнику и адрес моей дачи в Вейли, когда будете свободны, сходите туда. Если еще какая работа случится, то будьте уверены, что я вас не забуду. У меня ваш адрес, я вам напишу. До свиданья...
   -- Тысячу раз благодарю вас, ваше благородие, и честь имею кланяться.
   Сабреташ вышел от Дюмарселя, посвистывая какой-то военный марш и думая: "Вот так времечко настало!"
  

XXXII. ДАЧА В НЕЙЛИ

   Зима прошла, скучно для одних, весело для других.
   Для Сабреташа эта зима была приятна и благодетельна. Не было недостатка в работе, даже у Вишенки -- доставляли ей шитье соседи и знакомые маляра. И так как молодая девушка старалась все делать как можно лучше, то скоро выучилась прекрасно шить и вышивать, вследствие чего у нее не переводились заказы. Занятие вернуло девушке душевное спокойствие и прежнюю веселость, известно, что труд самое лучшее развлечение.
   Она не отказывалась выходить на улицу с Сабреташем, а иногда с Петардом. Но зимой друзья гуляли не долго, лишь бы подышать свежим воздухом.
   Зато с наступлением весны начал высказывать разные предположения, где бы подальше погулять. Во-первых, думают отправиться по соседству в Елисейские поля, затем перейти за заставу, посетить Булонские леса и красивые деревни, расположенные по ту сторону Сены. Сабреташ давно заплатил долг Петарду. Дел у него так много, что теперь приходится иногда самому нанимать работников в помощь. Он занялся отделкой дома в Нейли и, конечно, старается угодить домовладельцу. Всякий раз, возвращаясь оттуда, Сабреташ говорит, потирая руки:
   -- Хорошо! Надеюсь, что господин Дюмарсель останется доволен.
   -- Кто этот господин Дюмарсель? -- спросил однажды Петард у товарища.
   -- Очень честный господин... он оказал мне большую услугу... помог в нужде, как и ты, друг мой, Петард!
   -- Да... большая важность! Друзья должны помогать друг другу, а то и дружба была бы не дружбой.
   -- Правда, но я не имею чести быть другом этого господина, и он меня не знал.
   -- В таком случае -- прекрасный поступок.
   -- Каков с виду этот господин? -- спрашивает в свою очередь Вишенка. -- Что, он кажется любезным... веселым?
   -- Признаться сказать, нелегко это определить. С виду ему, должно быть, лет пятьдесят: он высокий, худощавый и стройный мужчина... военный мундир хорошо, наверное, на нем сидел. У него красивое, но немного строгое, серьезное лицо. Не зная его, подумаешь, что горд, но когда заговорит, то такой у него приятный голос и доброе выражение глаз, что невольно возникает к нему расположение и полное доверие. Вообще, он не очень разговорчив, и по всему видно, что невесело у него, должно быть, на душе. Я думаю, что этот человек испытал горе на своем веку, и следы этого горя еще заметны.
   -- Вы часто видитесь с ним на даче в Нейли?
   -- Я только его встретил один раз с тех пор, как хожу туда. Он дал мне пятьсот франков вперед на расходы. Зная, что расходы будут, я вынужден был их принять.
   -- Пятьсот франков! -- воскликнул Петард. -- Он, верно, миллионер?
   -- Какой ты простак, Петард! Можно истратить каких-нибудь тысячу двести франков на отделку дома к не быть еще миллионером. Но, судя по его даче, должно быть господин Дюмарсель богат. О, дети! Как там хорошо... большие комнаты... в которых прелестные картины, статуи... прекрасная мебель, восхитительный сад... редкие растения, оранжереи, фонтаны, просто настоящий рай земной.
   -- О! Как бы я желала все это видеть! -- воскликнула Вишенка.
   -- Это очень легко устроить... я всегда один в доме, садовник уходит, не знаю куда, и если бы даже там был, то я имею право приводить кого хочу. Господин Дюмарсель позволил. Теперь самая пора туда отправиться. Сирень цветет, и ее там множество, к тому же дней через двенадцать окончу работу, надо пользоваться временем. Завтра, если хотите, пойдем с вами в Нейли. Возьмете с собою работу, проведем там денек, пообедаем где-нибудь... неподалеку есть недорогой ресторанчик под названием "Белый кролик".
   -- А если придет господин Дюмарсель и застанет меня, может, ему не понравиться?
   -- Во-первых, господин Дюмарсель не придет до окончания работы, а во-вторых, если бы даже и пришел, то я уверен, что не найдет ничего дурного в том, что я вас привел... Какое же преступление гулять в саду, в котором никого нет? Завтра пойдем в Нейли, прогулка эта вам будет полезна.
   -- А мне позволите обедать с вами в ресторане "Белый кролик?"
   -- Пожалуй, приходи туда в семь часов.
   Погода была ясная, тихая, когда на другой день рано утром Сабреташ с Вишенкой шли по дороге в Нейли. Молодая девушка в простом белом платье с голубыми цветочками, легкой шали и соломенной круглой шляпе была мила и грациозна, как пастушки, изображенные Ватто, прелестна и стройна, как восхитительные портреты Курта. Она с гордостью опиралась на руку Сабреташа, который улыбался, глядя на ее свежие щечки и блестящие глаза. Он видел, что она теперь счастлива, здорова и спокойна. Он предлагал ей нанять карету, но Вишенка предпочла идти пешком. Итак, наши спутники весело шли до тех пор, пока Сабреташ не остановился у высокой решетки сада.
   -- Вот мы и пришли, -- сказал он, -- повернем немного налево... там калитка... ворота отпираются только когда хозяин дома... А! Вот и садовник идет... Здравствуйте, дядя Лежуае!
   Старый, сгорбленный крестьянин подал руку Сабреташу и заговорил хриплым голосом:
   -- Здравствуйте, служивый! Пришли на работу? Хорошо! Я оставил двери открытыми, а потом знаете, куда кладутся ключи от дома?
   -- Знаю, знаю...
   -- Так и прекрасно! А я иду сажать клубнику. А! Какая славная барышня! Ваша, что ли?
   -- Да, это моя племянница, ей хотелось подышать деревенским воздухом, я и подумал: "Беды никакой не будет, если возьму ее с собою в Нейли".
   -- Естественно, какая тут беда? Идите, барышня, идите посмотреть наш сад! Он стоит того! Идите, погуляйте, а я пойду сажать клубнику.
   Старый садовник удалился, а Сабреташ повел Вишенку осматривать владения господина Дюмарселя.
   -- Видите ли, дитя, в нашем распоряжении весь дом! Садовник как уйдет с утра, так и не увидишь его целый день.
   Вид очаровательной виллы произвел на Вишенку такое впечатление, что она даже растерялась; сердце у нее сильно бьется; она боязливо смотрит на прелестные лужайки, окаймленные цветами, на густые и тенистые аллеи, на дорожки, усыпанные песком. Она замерла изумленная, в восхищении, не смея двинуться вперед, наконец Сабреташ взял ее за руку.
   -- Пойдем же дальше, дитя мое, что с вами, вы точно чего боитесь?
   -- Да... я сама не знаю, что испытываю... удовольствие ли это, или страх...
   -- Какое ребячество!..
   -- Боже мой, как здесь хорошо!.. Какое счастье жить в таком очаровательном месте.
   -- Пойдем прежде в дом, надо вам его показать, а пока я буду работать, успеете погулять в саду.
   Вишенка идет за Сабреташем в прекрасный павильон, выстроенный в итальянском вкусе, в конце липовой аллеи. Они поднимаются на крыльцо, оттуда входят в переднюю, где видят несколько дверей.
   -- Это столовая, -- говорит Сабреташ, вводя молодую девушку в хорошенькую комнату, в которой стены еще не окрашены. -- Эта комната еще не готова, но будет щегольски отделана! Покрашу ее наподобие резьбы по дереву, это будет эффектно и в хорошем вкусе. Но покажу вам гостиную, со всеми моими украшениями: розетками, золотыми полосками и каймами; кажется, господин Дюмарсель останется доволен.
   Вишенка осмотрела гостиную, кабинет, бильярдную, затем Сабреташ повел ее на второй этаж, показал весь дом, заключавший в себе столько комнат, сколько именно нужно для удобной жизни в деревне. Вишенка восхищалась всем и вздыхала, говоря:
   -- Я бы хотела тут свой век прожить!
   -- Верю, дитя мое, -- ответил старый солдат, -- и мне бы хотелось видеть вас хозяйкою такого дома, но трудно достичь этого. Не слишком ли далеко заходят ваши мечты?
   -- Поверьте, друг мой, я не из честолюбия это говорю. И желаю жить здесь не потому, чтобы мне хотелось быть богатой, а потому только, что этот дом мне нравится... Не умею вам объяснить мое ощущение... Я бы согласилась на какую-нибудь работу... например, ходить за цветами, лишь бы иметь возможность поселиться здесь. Этот дом лучше дворца для меня. Но я так счастлива с вами, что главное условие -- быть вместе.
   Сабреташ поцеловал Вишенку и, надев куртку и рабочий фартук, принялся за дело. Вишенка взяла свое вышивание и села в саду у густого куста сирени. Работая, она наслаждалась и видом, и приятным запахом прекрасных цветов. День скоро прошел, и Вишенка очень удивилась, когда, подойдя к ней, Сабреташ сказал:
   -- Довольно работать, малютка!.. Пойдем теперь обедать.
   -- Как, пора обедать?
   -- Еще бы не пора, ведь семь часов, а кто проработал с девяти утра, с того довольно.
   -- Как скоро день прошел! Я думала, не более четырех.
   -- Это доказательство, что время здесь для вас незаметно было. Очень рад, но пойдем обедать; бьюсь об заклад, что Петард давно нас ожидает.
   И в самом деле, Петард давно стоял, как часовой, у дверей указанного ему ресторана. Он радостно встретил Сабреташа и Вишенку. При ресторане был садик, куда друзья отправились, приказав себе подать туда же и обед. Свежий воздух немало способствовал увеличению аппетита. После обеда все вместе шли обратно в Париж.
   Давно Вишенка не чувствовала себя так хорошо, не была так счастлива, как в этот день.
   На следующее утро погода была так же прекрасна, и когда Сабреташ, одевшись, пришел проститься с Вишенкою, она со вздохом спросила:
   -- Ах, вы идете в Нейли?
   -- Да, у нас конец апреля, надо спешить, чтобы окончить работу через неделю. Если вам хочется пойти со мною, дитя мое, то не стесняйтесь, скажите прямо.
   -- Конечно, мне очень приятно было бы опять туда идти, но я не смела вас просить, может, мешаю, надоедаю вам?
   -- Разве может мне надоедать то, что вам доставляет удовольствие? Нехорошо делать такие предположения, Вишенка... извините, невольно все вас так зову.
   -- Но ведь для вас я всегда останусь тою же Вишенкой.
   -- Знаете, в наказание за то, что прежде сказали, приказываю вам каждый день со мной ходить в Нейли до окончания работы!
   -- О, я очень рада!
   Девушка сразу повеселела, чуть не запрыгала от радости. Она спешит одеваться и через несколько минут идет опять с Сабреташем в Нейли.
   Этот день они провели, как и вчерашний: маляр работал в доме, Вишенка гуляла в саду, все осматривала, шила, наслаждаясь в то же время благоуханием цветов и видом свежей весенней зелени.
   В семь часов вечера они обедали в садике ресторана "Белый кролик". Затем довольные и веселые отправились в Париж.
   Вишенка была всегда готова раньше Сабреташа, боясь его задержать, а он улыбался, видя ее поспешность, очень довольный тем, что эти прогулки доставляли ей такое удовольствие.
   Несколько раз садовник говорил Вишенке нарвать себе цветов, но она не решалась, довольствуясь позволением гулять в этом чудном саду, и едва соглашалась иногда взять ветку сирени или одну только розу.
   Пять дней одинаково прошли для Вишенки и Сабреташа на даче господина Дюмарселя.
   На шестой день, когда Вишенка, работая, сидела у кустарника сирени и подняла глаза, чтобы полюбоваться садом, то увидала в нескольких шагах господина, идущего прямо к ней.
   Деиушка сильно смутилась, догадавшись, что это должен быть владелец дачи; от страха она не знала, что делать: удалиться или остаться на том же месте. Наконец она встала и думала уйти, но господин Дюмарсель остановил ее, сказав:
   -- Останьтесь, дитя мое, мне садовник уже говорил, что Сабреташ приводит сюда свою племянницу, которая шьет в саду, пока дядя занимался отделкою дома. Если нравится вам эта дача, то Сабреташ хорошо делает, что берет вас с собой. Я не буду своим присутствием стеснять вас.
   Вишенка все время не подымала глаз; но теперь, желая поблагодарить за ласковые слова, взглянула на предупредительного господина и, не сказав ни слона, вскрикнула от удивления, узнав в господине Дюмарселе того серьезного мужчину, который с таким участием заговорил с ней в конторе дилижансов в Париже, когда она отправлялась в Севр и которого потом еще раз видела в парке Сен-Клу. Господин Дюмарсель тоже узнал молодую девушку и немало удивился, что именно она племянница Сабреташа.
   В одно мгновение тысяча мыслей, тысяча воспоминаний пронеслись в уме Вишенки. Ей всегда страшно было, когда встречала людей, напоминавших о прошедшем. Но скоро она оправилась, вспомнив, что господин Дюмарсель видел тогда только ее, когда под руку с Гастоном она выходила из парка Сен-Клу.
   -- Если не ошибаюсь, то имел уже удовольствие встречать вас прежде, барышня?
   -- Да, сударь... мне тоже кажется.
   -- Раз вечером на улице Риволи, в конторе дилижансов, вы еще не знали, куда ехать -- в Севр или Сен-Клу?
   -- Правда, сударь... по вашему совету поехала я в Севр.
   -- Потом другой раз... кажется, вас видел в парке Сен-Клу.
   Вишенка ничего не ответила, но покраснела. Господин Дюмарсель, заметив ее смущение, перестал расспрашивать о прошлом.
   -- Теперь вы живете с дядей? Хорошо сделали, барышня, что поселилась с этим честным человеком. Вы, должно быть, счастливы с ним?
   -- О! Да, сударь... он... дядя такой добрый.
   -- Сабреташ мне говорил, что вы даже замуж не хотите выходить?
   -- Нет... никогда не выйду замуж... всегда буду жить с дядей.
   -- Если вам хорошо, то не ищите лучшего.
   Господин Дюмарсель молча простоял некоторое время, пристально всматриваясь в лицо девушки, и видно было, что чем больше на нее смотрел, тем больше она ему нравилась. Вдруг, прервав свои размышления, как бы стыдясь, что так засмотрелся, господин Дюмарсель вежливо поклонился и отошел, говоря:
   -- Пойду посмотреть работу дяди.
   Вишенке стало свободнее, когда он ушел, несмотря на то, что доброе лицо его и приятный голос очень ей понравились, но ей как-то было стыдно, неловко при нем. Однако девушка была уверена, что робость эта скоро пройдет и что ей очень приятно будет разговаривать иногда с господином Дюмарселем.
   Сабреташ прибежал на минутку с работы, чтобы узнать, понравился ли ей хозяин дачи.
   -- Этот господин, кажется, добрый... такой любезный... -- ответила Вишенка.
   -- Он же нашел, что вы очаровательная девушка, и сказал мне: "Сабреташ, можно вас поздравить, какая у вас хорошенькая племянница! Да, кроме того, какое у нее доброе, кроткое выражение лица, невольно к ней чувствуешь расположение". Еще говорил он мне, что встречал вас до этого. Где же, дитя мое?
   -- В Париже, в конторе дилижансов... потом в парке Сен-Клу, он меня видел, идущую под руку с молодым человеком, который увез меня оттуда, когда оставалось у меня только десять су в кармане.
   -- В этом беды нет, что вы шли под руку с молодым человеком... это принято... господин Дюмарсель не только не рассердился, что я вас привел сюда, но, напротив, сказал мне, что если сад вам понравился, то надо часто нам летом гулять в нем: "Вы мне нисколько не будете мешать, да к тому же я часто уезжаю, особенно в это лето я раньше обыкновенного начну свои поездки. Итак, дача будет в вашем полном распоряжении. Доставьте мне удовольствие, если с вашей племянницей будете ходить сюда на целый день".
   -- Ах! Какой он добрый!
   -- Мне хотелось вам сообщить об этом, теперь бегу на работу.
   Вишенка целый день не видела господина Дюмарселя, но вечером, когда собирались уходить, он опять явился с букетом в руке.
   -- Возьмите этот букет, -- сказал он, подавая его молодой девушке. -- Мне садовник говорил, что от него цветка даже не хотели принять... я буду счастливее... надеюсь... прошу помнить, что все цветы этого сада в вашем распоряжении и что цветы для девушек, а девушки для цветов созданы. До свидания, барышня.
   Вишенка дрожащей рукой взяла букет, она до того была тронута его вниманием, что едва могла выразить свою благодарность.
   -- Что это значит? Вы плачете? -- восклицает Сабреташ, смотря на Вишенку, когда они вышли из прекрасной виллы.
   -- Друг мой! Это слезы радости... я была так счастлива, слыша такие ласковые слова и испытывая такое доброе со мною обращение... Ах, позвольте мне поплакать.
  

XXXIII. ВСАДНИК

   На другой день Вишенка думала, что из деликатности ей не следует идти в Нейли, но Сабреташ иначе решил:
   -- Как! Сегодня не хотите идти после встречи с господином Дюмарселем? -- удивился он. -- Нехорошо, нехорошо, неловко будет. Он был так ласков, предупредителен с вами. Садовник мне говорил: "Приходили сюда иногда дамы, но еще никогда никому он не дарил букета. Должно быть, ваша племянница очень ему понравилась". А вы за такую вежливость не хотите больше показаться.
   -- Если вы такого мнения, то с удовольствием пойду и сегодня. Я боялась, чтобы он не счел меня назойливой.
   -- Всегда можем смело пользоваться удовольствием, которое не делает никому вреда.
   Вследствие этого разговора Вишенка опять отправилась на дачу господина Дюмарселя, которого, однако, в этот раз там не было. Зато ей привольно одной в саду; никто ее не стесняет, но отчего-то немного грустно, жалко, что не сбылась надежда увидать его. Она так была уверена, что застанет его в Нейли...
   Еще не совсем смерклось, когда они возвращались в Париж. По той же дороге ехал всадник, щегольски одетый; он придержал лошадь и поехал шагом, как только увидел молодую девушку, идущую под руку с солдатом.
   Это был молодой человек лет двадцати шести пли семи, очень красивой наружности. Из-под серой шляпы виднелись густые темные брови, прекрасные голубые глаза и правильный нос.
   Когда молодой человек приподнимал шляпу, чтобы освежиться вечерней прохладой, то невольного наблюдателя поражало красивое очертание его лба и головы, покрытой чудными каштановыми волосами. Одет он был по моде и с большим вкусом, без эксцентричностей в костюме, сидел очень ловко на лошади прехорошенькой андалузской породы.
   Увидев издали молодого человека, Вишенка покраснела и хоть притворялась, что не смотрит в его сторону, однако отлично видела, что он почти поравнялся с ними и едет шагом.
   Почему Вишенка покраснела? Почему невольно, украдкой бросает взгляды на молодого всадника? Потому что как-то раз она шла в Нейли утром и всадник чуть было на нее не наехал, но, заметив испуганную девушку, мгновенно остановил лошадь и стал извиняться.
   Тем бы и кончилось это приключение, если бы молодой человек не успел рассмотреть Вишенку и если бы при том не появилось у него желание еще полюбоваться молодой девушкой. На другой же день, когда она со своим спутником проходила Елисейские поля, тот же самый всадник, случайно или умышленно, опять ехал им навстречу, но в этот раз ее не напугал. Он повернул лошадь и шагом издали ехал за ними, провожая таким образом до самой дачи господина Дюмарселя молодую девушку, показавшуюся ему такой хорошенькой. И с тех пор всякий день Вишенка видела молодого человека, когда они с "дядей" шли в Нейли или возвращались в Париж.
   Последние же дни стала встречать его и утром, и вечером, то пешком, то верхом всегда за ней следовавшего.
   Как же Вишенке его не заметить? Не ясно ли, что он хотел ее встречать? Живительным может показаться, что Сабреташ не обращал внимания на молодого человека, но надо сказать, что прекрасный всадник действовал очень осторожно; он не заезжал вперед, чтобы показаться молодой девушке, похвастаться тем, как хорошо и ловко сидел на лошади. Многие молодые люди любят покрасоваться, но наш незнакомец ехал всегда позади и мог вдоволь любоваться грациозной походкой и стройной талией хорошенькой девушки, правда зато лицо ее видел только тогда, когда она оборачивалась в его сторону, что, впрочем, нередко случалось, а он ловил эти случаи.
   Когда поклонник Вишенки шел пешком, то еще меньше был на глазах у Сабреташа. На Елисейских полях легко скрываться между деревьями и гуляющими, и нужна лишь маленькая ловкость, чтобы следить за кем угодно и самому не быть замеченным. К тому же известно, что мужчина, который не ревнует, не обращает внимания на молодых людей, постоянно попадавшихся ему на дороге, тогда как женщина, даже не кокетка, всегда заметит того, кому нравилась. Кажется, и не смотрит по сторонам, а всегда знает, где находится тот, который явно ею интересуется.
   Но почему Вишенка, не скрывавшая ничего от старого солдата, не говорит ему о постоянной встрече с молодым незнакомцем? Почему она, такая боязливая вследствие прошлых несчастий, не боится, однако, постоянных встреч с ним?
   Это объясняется симпатией, которую мы невольно чувствуем к некоторым личностям. Личности эти внушают нам доверие, и потому не пугают нас. Недостаточно быть красавцем, чтобы женщины вам симпатизировали. Но незнакомец был не только красив и ловко ездил верхом, у него было такое доброе выражение лица, он с такою нежностью и уважением смотрел на нее, что это не могло бы никого обидеть.
   "К тому же мало ли кто гуляет на Елисейских полях, по дороге в Нейли, -- рассуждала Вишенка, -- может, совсем не из-за меня он туда ходит".
   Однако она сама ничуть этому не верила.
   На седьмой день господин Дюмарсель опять вернулся в Нейли и, осмотрев комнаты, пошел к Вишенке. Ей очень приятно было видеть его, застенчивость ее совсем прошла, и она приветливо с ним поздоровалась.
   -- Вы знаете, барышня, о чем я просил вашего дядю? -- спросил господин Дюмарсель, пристально глядя на Вишенку.
   -- Да... я слышала... он мне говорил.
   -- Я просил его водить вас почаще на дачу. Знаю, что если я тут буду жить, то вы по застенчивости не будете здесь появляться, но предупреждаю вас, что я уезжаю отсюда двадцатого июня и, по крайней мере, месяца три проведу в разъездах.
   -- Как, в такое прекрасное время года вы оставляете вашу прелестную дачу? Разве она вам не нравится?
   -- Дача бы очень нравилась, если бы у меня было все, чего сердце желает! Ах, барышня, не всегда кто богат, тот и счастлив, и я бы с радостью отдал все, что имею, за то, чего судьба меня лишила!
   Вишенка вздохнула, но не осмелилась спросить о причине его печали. На лице господина Дюмарселя при последних словах отразилось грустное настроение его души, и заметна была в нем какая-то озабоченность.
   -- Да, -- продолжал он, -- я путешествую... разъезжаю по всему свету, еще надеясь иногда... и всегда надежда моя обманута. Пожалуйста, извините, что я с вами заговорил о своей печали, в ваши годы лучше думать только об удовольствиях.
   -- Ах, мосье Дюмарсель, я не такая ветреница, как кажется... была бы счастлива разделить вашу грусть.
   -- Милая девушка! От души благодарю вас. До свиданья, но еще не прощаюсь с вами.
   На восьмой день Сабреташ окончил свою работу, и господин Дюмарсель немедленно уплатил счет, поданный отставным солдатом, даже его не проверяя, вопреки желанию Сабреташа, которого тотчас же заставил принять деньги за работу и материал.
   -- А если я с вас дорого взял, ваше благородие? -- спросил старый солдат, улыбаясь.
   -- Во-первых, я этому не верю, а во-вторых, если вы по ошибке сочли лишнее, то прошу за эти деньги купить какой-нибудь подарок вашей милой племяннице. Прощайте, барышня! Не забудьте, что я вам говорил... Эта дача в вашем распоряжении на все лето. Надеюсь, что вы будете ее посещать хотя бы для того, чтобы знать, хорошо ли садовник ухаживает за цветами.
   Вишенка поблагодарила господина Дюмарселя, а он опять ей принес букет.
   -- Вернувшись, увижусь с вами, -- сказал он, пожимая руку Сабреташу, -- я дал ваш адрес и рекомендовал вас знакомым, верно, они дадут вам работу.
   -- Вы очень добры, ваше благородие! Я не стою ваших милостей!
   -- Вы честный, достойный человек, очень рад, что мог быть вам полезным, особенно с тех пор, как познакомился с вашей милой племянницей!
   Сабреташ и молодая девушка, покидая Нейли, простились с этой местностью на более продолжительный срок. У Вишенки при этой мысли сердце сжалось. Она так привыкла отправляться с утра и проводить дни на даче, что настоящая перемена казалась ей большим лишением. К тому же господин Дюмарсель был такой добрый, ласковый; жаль было долго его не видеть. Возможно, имелась еще другая причина, почему она жалела, что приятные прогулки в Нейли закончились. Она часто посматривала по сторонам, как бы желая проститься с привлекательным всадником, которого так часто здесь встречала. Но, как нарочно, в этот день он не явился; не встретили его ни разу, ни утром, ни вечером, и лицо Вишенки сделалось очень серьезно и задумчиво, когда они вернулись на улицу Понтье.
   Всю дорогу Сабреташ восхвалял господина Дюмарселя; говоря, что они ему всем обязаны: знакомство с ним содействовало улучшению их положения.
   У дверей квартиры Вишенка и Сабреташ застали Петарда.
   -- Экое чудо, что вас дождался, все вас дома не застаешь; успел бы несколько львов истребить с тех пор, как с вами виделся! -- закричал он им.
   -- Знаешь, товарищ, что у меня в Нейли дело было, а Агате там понравилось... вот и ходили вместе туда всякий день.
   -- Да, видно, мамзель Агате... Вишенке... нет Агате... я с ума схожу -- не обращайте внимания... хотел сказать, видно уж очень вам там понравилось?
   -- О, да, очень, а если бы вы знали, какой там любезный хозяин!
   -- Вы видели его?
   -- Конечно, несколько раз; он такой добрый, говорил мне, что очень рад, что я хожу туда с дядей, взял с. нас обещание бывать на даче в его отсутствие.
   -- А, стало быть, звал к себе, когда дела не будет?
   -- Разве ты не понимаешь, товарищ, что он не хочет нас стеснять, он хорошо знает, что мы при нем посовестились бы часто бывать. Он уезжает на все лето.
   -- Ну, ну, ведь это очень приятно, точно своя дача у вас. Жаль, что этот господин не видел меня, может, тоже бы пригласил бывать в его отсутствие на даче.
   -- Но работа в Нейли окончена, и прогулки наши прекратятся на некоторое время.
   -- Признаться сказать, прогулки ваши были очень полезны барышне, ишь какая здоровенькая теперь!
   -- Он прав... здоровье ваше, дитя мое, совсем поправилось. Не будем ходить в Нейли, но гулять никто нам не мешает; движение, воздух... необходимы для вас.
   -- Не подлежит сомнению, что гулять необходимо.
   Вишенка так рада была этому предложению, что сама себя упрекнула. Почему ей так хотелось теперь гулять, когда даже нё было приятной цели прогулки? Не потому ли, что она надеется встретить где-нибудь молодого всадника? Но к чему ей видеть его? Она ведь не хочет и не должна более ни любить, ни слушать любовных признаний: сердце ее не должно чувствовать любви по слишком важным причинам, чтобы ей можно было когда-нибудь изменить свое решение. И верно, чтобы быть непоколебимой в своем намерении, Вишенка не выходила из дому несколько дней. Но погода стояла великолепная, вечера теплые, и она вынуждена была наконец исполнить желание Сабреташа и отправиться с ним вечером на Елисейские поля.
   -- Как это вы сидите несколько дней без воздуха? -- сказал он ей. -- Привыкли выходить, так и не надо менять привычку во вред себе. За эти дни и щечки ваши побледнели, и той веселости уже нет! Надо пользоваться хорошей погодой -- непродолжительна. Пойдем, погуляем. Пойдем на Елисейские поля.
   Сборы оказались недолгими. Вишенка набросила шаль, надела соломенную шляпу и только раз взглянула на себя в зеркало. Но хорошеньким не много надо наряжаться... Выходя из дома, встретили Петарда... который, конечно, присоединялся к ним, и пошли все вместе.
   В то время пробило восемь часов и совсем было еще светло.
   На Елисейских полях было много народу, точно половина парижских жителей пришла туда в этот вечер. Вишенка не любила гулять в толпе, и потому они пошли боковыми аллеями, где им никто не мешал. Она шла под руку с Сабреташем, а с другой стороны печатал шаг Петард, стараясь идти нога в ногу с молодой девушкой.
   Хотя Вишенка находилась под надзором своих спутников, это не мешало ей смотреть во все стороны и даже часто оборачиваться назад под предлогом, что нужно было поправить ленту либо шаль. Женщина всегда найдет способ узнать, идет ли за ней тот, кого желает или кош боится встретить.
   Однако гуляли они довольно долго, а все еще Вишенка не видала того, кого глаза ее, украдкой, искали.
   Вдруг Сабреташ остановился, заметив издали господина, у которого работал, и сказал Петарду:
   -- Иди с моей племянницей под руку, а я догоню этого господина, мне нужно с ним поговорить.
   Петард очень обрадовался случаю, сделавшему его кавалером Вишенки. Они медленно шли, поджидая Сабреташа. Отставной солдат ломал голову, как бы ему сказать ловкую фразу в виде комплимента, а Вишенка в то время поспешно озиралась.
   Видно, трудно было придумать Петарду; он еще и слова не вымолвил, как почувствовал, что рука молодой девушки вздрогнула.
   -- Что с вами, барышня! Ножку подвернули или, может, на камень наступили? -- спросил Петард у своей спутницы.
   -- Ничего, господин Петард... мне попалось... что-то на дороге, от чего больно стало, -- ответила девушка взволнованным голосом.
   -- Не снять ли вам башмачок?
   -- О, нет, не стоит.
   И Вишенка стала смотреть направо, где увидела милого незнакомца; он шел пешком и, заметив Вишенку под руку с неизвестным ему спутником, перешел в их аллею, желая, верно, убедиться, точно ли это она.
   Петард, не придумав приятной фразы, стал рассказывать про свои приключения.
   -- Случилось однажды, барышня, повстречаться мне с двумя львами... а со мной не было никакого орудия, только складной ножик, да и тот со сломанной ручкой... вышел себе, значит, так прогуляться -- фиников поискать. Любите финики, барышня?
   -- О, да... они, должно быть, очень страшны!
   -- Что, финики? Нет, они сладки. Я ими просто объедался, два четверика [Устаревшая русская мера объема сыпучих предметов -- 26,2 литра (прим. верстальщика).] в день съедал, даже товарищи насчет этого говорили мне каламбуры... Любите каламбуры, барышня?
   -- Нет... они слишком сладки.
   -- Что, каламбуры?
   -- Нет... львы.
   -- А вы знавали сладких львов?
   -- Я думала, вы о чем другом говорите.
   Вишенка совсем не слушала рассказ Петарда, она заметила бледность и грустное выражение лица молодого незнакомца; ей пришло в голову, что, видя ее под руку с Петардом, он может сделать неверные предположения, а потому она остановилась и громко сказала своему спутнику:
   -- Однако дядя что-то долго не идет, не подождать ли нам его, господин Петард?
   -- А у льва-то, барышня, грива до самой земли висела, а глаза, словно огненные шары, пылали.
   -- Но если мы все будем идти вперед, то дядя нас не найдет. Подождем лучше его.
   -- Признаюсь, у меня не было желания дожидаться его, имея только складной ножик в кармане. Так я... так я...
   -- Ну и что же, господин Петард, вы не закончили?
   -- Извините, барышня... увидел вон там какого-то господина, точно высматривает нас, а с вас просто глаз не сводит. Пойду, спрошу у этого франта, чего ему нужно.
   Петард заметил молодого незнакомца и собирался подойти к нему, но Вишенка остановила его.
   -- Что вы делаете, господин Петард? -- сердито сказала она. -- Дядя меня вам поручил, а вы хотите оставить меня одну? С чего бы взяли, что этот господин нами занят? Мало ли кто гуляет. Ни за что не позволю вам к нему подойти.
   -- Если не позволите, барышня, то я должен подчиниться вашему приказанию.
   -- Вот и дядя!
   Вишенка побежала навстречу Сабреташу и взяла его под руку, чем, видимо, рассердила Петарда. Он покраснел и гневно поглядывал на молодого незнакомца, который теперь отстал, но все-таки еще шел за ними.
   -- Что с тобою, Петард? Ты точно сердишься? -- спросил Сабреташ через минуту.
   -- Вот еще новости! Совсем нет.
   -- Господин Петард рассказывал мне про свое приключение со львами, а я слушала без внимания, вот он и рассердился.
   -- Вы ошибаетесь, барышня. Дело в том, что я заметил, что какой-то франт чересчур долго рассматривал твою племянницу, хотел прочитать нотацию... этому болвану, но барышня не велела.
   -- Зачем искать ссоры с человеком, который ничего вам не говорил?
   -- Смотрите, он и теперь за нами издали наблюдает.
   -- Где же? Покажи мне его.
   -- Обернись назад... смотри в ряд направо... все направо... ну что, видишь?
   Сабреташ обернулся и увидел молодого человека, но становилось темно, и потому не смог его хорошенько разглядеть. Он нагнулся к Вишенке и тихонько спросил у нее:
   -- Вы знаете того молодого человека?
   -- Совсем его не знаю, друг мой.
   -- Петард, какой ты, простофиля, брат! Что ж тут удивительного, что хорошенькую девушку лорнируют? Не заставишь же прохожих завязать себе глаза, когда она гуляет?
   Прогулка кончилась. Вишенка не смела больше оборачиваться, но чувствовала, что незнакомец не терял ее из вида.
   Когда они вернулись домой, Сабреташ сказал:
   -- Какой глупец этот Петард! Затевать ссору с господином, которого вы не знаете!
   У Вишенки тяжело было на сердце, она бросилась в объятия своего старого друга.
   -- У меня не должно быть тайны от вас... скажу вам все... -- прошептала она.
   -- Как, стало быть, тут есть тайна?
   -- Я вам сказала... что не знаю этого молодого человека... Правда, он ни разу не говорил со мною... но, когда ходила в Нейли, каждый день его встречала на дороге, то пешком, то верхом.
   -- Ах, черт возьми! С каких же это пор?
   -- С того дня, когда какой-то всадник так мчался, что испугал меня, но сумел вовремя удержать лошадь.
   -- Да, да, вспомнил теперь, и с тех пор мы постоянно его встречали, дитя мое?
   -- Да, друг мой.
   -- Ну и сами на него, верно, посматривали, когда заметили это?
   -- Немного, друг мой.
   -- А я-то ничего и не видел? Уж настоящий инвалид. Что же, этот молодой человек из высшего общества?
   -- Должно быть, у него такой порядочный, такой благородный вид.
   -- Какой бы ни вид, но что вы думаете? Хотите замуж выйти за этого барина? Я не могу допустить, чтобы у вас было желание сделаться его любовницей.
   Вишенка заплакала, Сабреташ не стерпел, бросился ее целовать.
   -- Клянусь всеми пушками! Я не хотел вас огорчить, дитя мое! Я не думаю так... Ну, а если этот молодой человек будет все следить за вами, не высечь ли мне его?
   -- Некоторое время не буду выходить из дома. У меня ведь работы много, гуляя же, пойдем совсем в другую сторону. Тогда молодой человек не будет меня встречать и скоро позабудет. Как вы могли допустить, что я захочу быть его любовницей? Разве мое прошлое не ужасно? Могу ли я иметь желание стремиться в бездну, из которой вы меня вытащили? Друг мой, скажите еще раз, что вы так не думаете...
   -- Клянусь вам еще раз, что и не думал. Но рассудили вы, как ангел, так что я вам буду книги носить для развлечения. Полно, не надо печалиться, такое маловажное событие не должно вас огорчать. Спокойной ночи, дитя мое!
   -- Спокойной ночи, друг мой!
   И Вишенка, улыбаясь, протянула руку Сабреташу, но, как только он ушел, она залилась слезами и, рыдая, говорила:
   -- Нет, я не должна никого любить, и никто не может меня полюбить...
  

XXXIV. ИСТИННАЯ ЛЮБОВЬ

   Прошло несколько недель, в продолжение которых Вишенка выходила из дома только для необходимых покупок по хозяйству; она читала, много работала, старалась себя уверить, что совсем не скучает. Однако глаза ее утратили свой прежний блеск, свое выражение беззаботной веселости; даже в улыбке ее проглядывала затаенная грусть.
   Сабреташ догадывался, какое чувство запало в душу молодой девушки.
   -- Бедное дитя, -- говорил он, поглаживая усы, -- видно, этот молодой человек ей по сердцу! Что делать! Сердцу повелевать нельзя! Но не хочу, чтобы из-за того она сидела все взаперти. Чего доброго, еще захворает!.. Черт побери этих влюбленных! Правда, что и он красавец!
   Как-то раз утром Сабреташ сказал Вишенке:
   -- Погода превосходная... двадцатое июня давно прошло, теперь уже июль... Господин Дюмарсель, наверно, уехал... не отправиться ли нам в Нейли погулять? Вам будет для здоровья полезно, а я посмотрю, не облезли ли стены... Надо же пользоваться иногда любезным приглашением, а то ведь невежливо по отношению к господину Дюмарселю. Хотите, наймем карету, так и встречи не будет.
   Вишенка согласилась, она очень волновалась, идя по знакомой дороге, но вскоре они наняли карету и доехали на ней незамеченные в Нейли.
   Дача господина Дюмарселя была еще красивее теперь, чем весною: все деревья покрылись листьями, аллеи стали гуще, тенистее. Края дорожек и цветники были усажены множеством цветов, наполнявших воздух приятным запахом.
   Сабреташ, полюбовавшись садом, пошел осмотреть дом, оставив молодую девушку одну. Вишенка села на то самое место, где два месяца тому назад с таким счастьем, с таким восторгом наслаждалась этой дачей.
   Теперь все было вокруг нее еще зеленее, прекраснее; природа во всей своей прелести и силе дарила жизнью все растения от векового дерева до малейшей травки. Однако Вишенка, любуясь природой, не испытывала такого удовольствии, как тогда, потому что впечатления наши зависят от душевного настроения; когда оно грустно, то и все окружающее кажется мрачным.
   "Он не встретился на дороге, -- думала молодая девушка, печально опустив голову. -- Он, верно, уже меня позабыл! Тем лучше!.. Того я и желала!"
   Сколько скорби было в этой мысли -- "он меня позабыл".
   Сабреташ и Вишенка провели почти часа три на даче. Садовник умолял Вишенку нарвать себе цветов, говоря, что барин будет его бранить, если она откажется. Вишенка исполнила его просьбу, сделала себе букет. Затем простились и отправились в обратный путь.
   -- Нанять нам карету? -- поинтересовался Сабреташ у Вишенки.
   -- Пойдем лучше пешком... я так давно не гуляла.
   -- Правда, дитя мое, для вас будет здоровее пройтись. Да и увидим... не встретится ли... будете знать, по крайней мере... Понимаете меня?
   Сабреташ внимательно осматривал всех попадавшихся всадников, а если который нагонял их и ехал шагом, то он шепотом спрашивал у Вишенки:
   -- А что, не он ли?
   Но Вишенка все отвечала, качая головой:
   -- О, нет... не он!
   И в голосе ее слышалось сожаление.
   Тот же самый вопрос и тот же самый ответ повторялись всякий раз, если какому-нибудь пешеходу приходилось идти некоторое время по одной дороге с ними.
   Таким образом дошли они до дому.
   -- Стало быть, мы его не встретили? -- спросил старый солдат.
   -- Нет, друг мой.
   -- Из этого можно заключить, что он не следит больше за вами, нечего его и ждать. Да и очень понятно: вы целый месяц не выходили из дому, а в это время всякий молодой человек может позабыть и десять хорошеньких девушек. Теперь конец любовному приключению, нечего вам о нем и думать и из-за этого сидеть дома.
   "Кончено! Он меня забыл! -- говорила себе Вишенка. -- У него не могло быть серьезного увлечения, так, каприз, минутная фантазия! Однако сколько было восхищения в его взоре... Странно!.. Мое чувство совсем не похоже на то, которое я испытывала прежде, думая, что это любовь. Но зачем об этом думать? К чему мне быть любимой? Все-таки, должно быть, великое счастье быть любимой тем, кого любишь!"
   Вишенка старалась избавиться от этих мыслей, но не могла; сердце и молодость брали верх над рассудком.
   Через несколько дней она опять гуляла с Сабреташем, но никого не встретила.
   -- Кончено, прекрасный молодой человек перестал о вас и думать.
   -- О! Я уверена в этом.
   Однажды утром Вишенка пошла одна купить иголок, ниток, бумаги и, закупив все нужное, возвращалась домой через Елисейские поля. Она остановилась на несколько минут подышать свежим воздухом. Народу почти не было, но какой-то молодой человек подошел к ней; до этого момента он скрывался за деревьями.
   Это был милый всадник, она его узнала. Девушка смутилась, хотела отойти от него, но приятный, звучный голос и умоляющие слова остановили ее.
   -- Сжальтесь! -- говорил он ей. -- Постойте немного... Выслушайте меня... Не откажите мне в этой милости! Вы должны быть уверены, что я вам ни одного оскорбительного слова не скажу.
   У Вишенки не было сил идти дальше, она вся дрожала и едва могла произнести:
   -- Я не могу... вас слушать...
   -- О, ради Бога! Выслушайте! Позвольте хоть рассказать вам все, что у меня на душе. Я долго за вами следил, вы ходили на дачу в Нейли. О! Как я был счастлив, встречая вас утром и вечером, но вдруг ваши прогулки прекратились. Нисколько дней... показавшиеся мне целой жизнью... не видел я вас... Наконец, однажды вечером, вы опять появились... вы шли под руку с молодым человеком... Я подошел к вам тогда, чтобы взглянуть на вас. Вы, верно, прочли в моих глазах чувство, волновавшее мою душу?.. И если я вам теперь скажу, что вас люблю... обожаю... то все-таки не сумею высказать, как вы дороги для меня... как горячо люблю вас!.. Мне показалось в тот вечер, что спутник ваш сердито на меня смотрел и вам, кажется, надоела постоянная встреча со мною? Я убедился в этом, когда вы перестали гулять и целый месяц просидели дома.
   -- Как! Вы об этом знаете?
   -- Да... я знаю, где вы живете... знаю, что вас зовут Агата, ваш дядя отставной военный, фамилия его Сабреташ?
   -- Кто вам все это рассказал?
   -- Я за вами всюду ходил... когда любишь кого, то сгораешь от желания все о нем узнать. Посудите теперь сами, люблю ли я вас? Угадывая, что я виновник вашего долгого заключения, при вторичном вашем появлении я старался быть не замеченным, следил за вами издали! "Не видя меня, она перестанет опасаться встречи, -- думал я, -- начнет опять выходить". Потому-то вы давно меня не видели, но я всегда был там, где и вы. Возможно ли!
   Сколько невольной радости было в этом вопросе. Вишенка, желая скрыть ее, добавила:
   -- Зачем же вы заговорили со мной сегодня?
   -- Я вас увидел одну... хотел воспользоваться случаем все высказать вам... Я так страдал во время вашего долгого заключения... так был несчастлив... Неужели не простите мне эту минуту блаженства?
   Девушка взглянула на него, увидела его бледное, изменившееся лицо, зная, что явилась причиной его страданий, она не могла не пожалеть его и со вздохом сказала:
   -- Мне очень жаль, что вы так сокрушаетесь обо мне, но поверьте, я этого не стою!
   -- Всего больше мучит меня сознание, что я вам надоел, всюду следуя за вами.
   -- Встречи с вами не надоели мне.
   -- Неужели?
   Радость озарила лицо молодого человека, а Вишенка, спохватившись, что ободрила его последними словами, с замешательством продолжала:
   -- Я хотела сказать... вы могли ходить, куда желали... никогда не имела повода жаловаться на вас.
   -- Пожалуйста, не отказывайтесь от невольно сказанных слов!.. Если бы вы знали, как я нуждаюсь в них!.. Они вернули надежду, дали мне жизнь. Не подвергнуться вашему порицанию -- это уже почти счастье!
   -- Вы ошибаетесь, счастье со мной невозможно! Нет надежды, которая бы могла осуществиться! Если бы я даже была неравнодушна к вам, то все это ни к чему не поведет. Лучше позабыть обо мне и не искать со мной встречи. Поверьте, я даю хороший совет, вам очень легко меня забыть.
   -- О, вы ошибаетесь! Такая искренняя любовь не забывается! Капризы, прихоти могут изменяться, но не серьезное чувство. Теперь уже не могу не видеть вас, думать даже об этом не хочу. Вы еще меня не знаете. Вы вправе не верить моим словам. Вы полагаете, что я такой же ветреник, как большая часть молодых людей, готов увлекаться всякой хорошенькой женщиной. Но я не хочу быть чужим для вас, узнайте обо мне как можно больше. Прошу вас, возьмите эту карточку, на ней мое имя и адрес, и, может, найдете меня достойным вашего внимания.
   -- Я не сомневаюсь... Но опять повторяю: к чему вам искать знакомства со мною?
   -- О, я вас понимаю, вы честная девушка, я это знаю, поэтому вас так люблю. Я справился обо всем, все узнал. Ваш дядя -- честный достойный человек; будьте уверены, что, познакомившись со мною, вы никогда не услышите ничего оскорбительного от меня. Хотя и мог бы вам предлагать карету, бриллианты, шелка и бархат, лишь бы захотели отдаться мне, подобным предложением соблазняются многие женщины.
   -- Вам не удастся меня соблазнить.
   -- Знаю, и потому вас так люблю.
   -- Не надо меня любить, а то горе будет вам и, может быть, и мне.
   -- Умоляю вас, возьмите эту карточку! Вы даже знать меня не хотите, неужели презираете меня?
   -- Нет, не то! Дайте, пожалуй, карточку, если вам это приятно.
   -- Какая добрая!
   -- А теперь прощайте, не могу больше оставаться здесь. Забудьте, забудьте меня!
   Вишенка удалилась; она была так растрогана этим признанием. Молодой человек не смел следовать за нею, но провожал взглядом до тех пор, пока она не скрылась из виду. Вишенка сгорала от желания узнать имя и адрес, но посмотрела на карточку только тогда, когда далеко отошла от Елисейских полей и была уверена, что он ее не видит; она прочла: "Леон Дальбон... улица Тронше. Дом 6".
   -- Леон Дальбон, -- повторяла она, продолжая идти. -- Леон... какое хорошее имя... Как люблю это имя!
   Вишенка целый день все думала об этой встрече. Повторяла все слова Леона, ничего не забыла, а вместе с тем сознавала, что не должна мечтать о нем. Все ей виделось его бледное и грустное, но милое, приятное лицо; все слышался его умоляющий голос.
   -- Господи! -- воскликнула она. -- Он любит меня потому, что уверен, что я честная девушка. Невинное существо, а когда бы он знал... как скоро исчезла бы его любовь! О, как ужасно! Зачем я шла сегодня по Елисейским полям! Но нет, я рада, что он говорил со мною, рада знать, что всюду ходил за мною. Как отрадно! Какое счастье быть любимой!
   И молодая девушка то плачет, то смеется; садится за работу, берет книгу, но ничего не видит, ничего не понимает. Наконец вернулся Сабреташ; Вишенка бежит к нему навстречу:
   -- Друг мой, с каким нетерпением я вас ждала! -- говорит она. -- Сейчас вам все расскажу; не браните меня, я не виновата. Вот его карточка, он непременно хотел, чтобы я ее взяла. Ах! Если бы вы слышали все, что он мне говорил. Но сейчас все узнаете.
   -- Успокойтесь прежде, дитя мое! -- сказал Сабреташ, взяв Вишенку за руку и усадив возле себя. -- Вы страшно взволнованы. Ну, слушаю теперь... Что случилось?..
   Вишенка рассказала про свою встречу и разговор с Леоном Дальбоном.
   Старый друг внимательно слушал ее, покручивая усы, это он всегда делал, когда задумывался. Молодая красавица, окончив свой рассказ, замолкла и с беспокойством поглядывала на Сабреташа, погруженного в раздумье. Наконец, боязливо спросила его:
   -- Вы может, находите, что мне не так следовало ответить молодому человеку?
   -- Совсем нет! Вы сказали все, что могли сказать. Покажите его карточку, Леон Дальбон. Улица Тронше. -- Хорошо, завтра справлюсь о нем.
   -- Не пойти ли вам сегодня? Мы бы раньше имели сведения о нем.
   -- Правда, пойду сегодня, узнаю. Но к чему нам это? Все-таки согласен, лучше все знать в точности. А вы постарайтесь успокоиться! Ведь знаете, что ничего не может выйти из этого знакомства.
   После обеда Сабреташ пошел разузнать, кто этот господин Леон Дальбон.
   Вишенка с нетерпением ждала возвращения своего покровителя. Хотя и сознавала, что знакомство с ним ни к чему не поведет, но сильно была им заинтригована.
   Сабреташ, вернувшись, начал прямо, без предисловия:
   -- Господин Леон Дальбон живет в очень красивом доме, в котором занимает весь второй этаж, говорят, прелестная у него квартира. Он держит двух лакеев... лошадей... экипажи... Он обладает состоянием, которое дает ему сорок тысяч франков годового дохода. Он имеет поместье... Кто знает, что еще... Ему лет двадцать семь. Родители его умерли, и он самовластный распорядитель своего состояния и своей личной свободы. У него есть какие-то родственники, с которыми редко видится, в числе их тетка, говорят, злая как ведьма. Он бывал в свете, веселился, но всегда вел порядочную жизнь... не кутила... не предавался безумному излишеству. Все отзываются о нем хорошо: он добр, человеколюбив, имеет сострадание к несчастным, помогает бедным, Вот вам мой рапорт. Я должен сознаться, что все говорит в пользу господина Леона. Но что нам-то? Ничего из этого выйти не может.
   -- Добр... помогает бедным... -- шептала Вишенка... -- Я это знала... видела в выражении его лица. Но у него сорок тысяч франков годового дохода... Лучше бы он был беден. Однако для меня и тогда было бы все равно.
   -- Когда сами знаете, милое дитя, что от любви той проку не будет, может лишь вас лишить спокойствия, то позабудьте про нее... и не думайте больше.
   -- Постараюсь, друг мой, но признаюсь, нелегко совладеть со своими чувствами. Любовь этого молодого человека тронула меня до глубины души.
   -- Черт возьми! Это заметно. Какое сильное впечатление он произвел на вас! Но вы рассудительная девушка, вы страшитесь порока; я спокоен за вас. Вы поступите так, как должны.
   -- Благодарю вас за вашу уверенность во мне, я буду ее достойна.
   В продолжение нескольких дней Вишенка не выходила из дома без Сабреташа. Она не видала Леона Дальбома, но почему-то чувствовала, что он всюду следил за ней. Грустное выражение придавало еще больше прелести ее виду.
   Однажды вечером, когда Вишенка со своим верным спутником гуляла в Тюйллери, Леон Дальбон прошел мимо них, печально посмотрел на молодую девушку, почтительно поклонился ей и Сабреташу и пошел дальше.
   Отставной солдат ответил ему поклоном и спросил у Вишенки:
   -- Это, должно быть, господин Леон Дальбон?
   -- Да, друг мой.
   -- Очень хорош собой... статен, ловок... хорошо себя держит... А вы уж и побледнели?
   -- Ничего... это пройдет... неожиданная встреча с ним меня расстроила...
   -- Вот те на! Теперь плачет! О! Проклятое знакомство... проклятая любовь!..
   -- Простите меня, друг мой... Я не виновата, не браните меня.
   -- Да я не вас браню, бедное дитя, судьбу-случай проклинаю. Ну, полно плакать... помните, что вы теперь племянница старого служаки... надо, чтобы была сила воли, с этим легче живется на свете.
   Вишенка старалась затаить свою скорбь, но, полюбив в первый раз, ей трудно было скрыть это чувство, так непохожее на те, которые до сих пор она испытывала. Она пламенно желала видеть Леона Дальбона, но, зная, что не должна ему подавать надежду, она не смела выходить на улицу.
   Через пятнадцать дней после встречи в Тюйллери Сабреташ получил письмо; почерк адреса быль ему совсем незнакомый.
   -- Это, должно быть, насчет нового найма, -- сказал он Вишенке, -- кто-нибудь предлагает мне работу.
   Он сломал печать, начал читать, и тотчас же неописанное изумление отразилось на его лице.
   -- Кто это пишет? -- спросила Вишенка. -- Кто? Господин Леон Дальбон... О, читайте... читайте, друг мой. Я хочу все знать.
   Сабреташ стал читать вслух следующее письмо:
   "Милостивый государь! Я долго раздумывал, долго разбирал свои чувства и тогда только решился к вам написать; это должно вас убедить в том, что содержание моего письма весьма серьезно. От вашего ответа зависит мое счастье. Я люблю вашу племянницу. Это чистая, истинная неизменная любовь. Изменить не могу, ибо уже испытал все наслаждения в жизни. Выше всего на свете для меня честная, вечная любовь. Я узнал это чувство... увидев милую, очаровательную Агату. Я знаю, что она не только хороша собой, что она нравственная, честная девушка. Она отвергнет обольщение. Я же чистосердечно прошу у вас ее руки, если могу рассчитывать на взаимность. Прошу ее стать моей женою. Обращаюсь к вам, к ее дяде, чтобы доказать вам мое уважение. Мы с вами равные. Между честными людьми разница может быть только по их личным достоинствам. С нетерпением жду вашего ответа, тогда буду знать, могу ли к вам явиться.

Леон Дальбон".

   -- Я была бы его женой! -- с отчаянием восклицала Вишенка, закрыв лицо руками, безутешно рыдая. -- О, Боже! Как ты меня наказал!
   Сабреташ так был растроган, что письмо выпало у него из рук.
   -- Спрячу это письмо... он больше не будет писать ко мне... с этим я никогда не расстанусь!
   Говоря это, Вишенка подняла письмо, прижала его к губам и спрятала на сердце.
   Вдруг Сабреташ очнулся, дернул усы и решительно сказал:
   -- Ну, довольно!.. Тут слезы не помогут. Этот молодой человек с нетерпением ждет ответа... Больно ему будет... Потому-то надо сразу покончить. Я буду писать, а вы, малютка, диктуйте ответ бедному юноше...
   Вишенка закрыла глаза рукой, как бы желая собраться с силами, начала диктовать:
   "Милостивый государь!
   Моя племянница ценит вполне ваше чистосердечное, честное предложение. Любовь ваша, которой вы ее почтили, тронула ее до глубины души, но женой вашей она быть не может и потому мы не должны видаться с вами, забудьте Агату, будьте счастливы с другою. Она же, не имея возможности сделаться вашей женою, никогда не будет женою другого".
   Сабреташ подписался, запечатал письмо, встал и сам отнес его сам к Леону Дальбому.
   Вишенка в изнеможении упала на стул, и, когда он вернулся, она все еще плакала.
   -- Дайте мне выплакать свое горе! -- сказала она ему.
   Старый солдат ничего не ответил, но, уходя из комнаты, тоже утирал катившуюся по щеке слезу.
  

XXXV. КРЫСА

   Вишенка очень грустила с тех пор, как получили письмо Леона Дальбона, в котором он просил ее руки. Сабреташ видел это и говорил себе: "Время только может помочь ей, оно исцеляет душевные страдания. Но как досадно, что обстоятельства заставляют отказать красавцу, у которого сорок тысяч франков годового дохода, да когда еще его любишь вдобавок! Ведь любит же она его, бедняжка! И это единственная причина ее печали.
   Я уверен, что ей богатство его не нужно; жаль его самого".
   Девушка выходила из дому только за необходимыми покупками. И хотя всегда шла с опущенными глазами, но, вероятно, заметила бы Леона, однако его теперь нигде не было видно, потому всякий раз, возвращаясь домой, Вишенка проливала слезы и предавалась размышлениям: "О! Я могу выходить, гулять далеко, он перестал думать обо мне... все кончено! Хорошо делает... так и следует. Отказ мой рассердил его... Он, верно, оскорблен тем, что я не приняла его предложения, которое доставило бы мне такое счастливое положение в свете. Он думает, что я не люблю его, тогда как любовь его была величайшим блаженством для меня, потому что я люблю его... люблю всей душою... Однако дядя написал, что я никогда не буду женой другого... он мог догадаться, что я его люблю. Ах! Если бы он знал причину моего отказа... Он думает, что я беспорочная, честная девушка! Когда бы он только знал, то перестал бы меня любить. Великодушнее было бы ему сказать всю правду... Но ведь он будет меня презирать... Нет, это ужасно! Он и без того меня позабудет!"
   -- Милое дитя мое, -- сказал Сабреташ Вишенке в одно прекрасное утро. -- Мы совсем не пользуемся любезностью господина Дюмарселя. Мы всего раз были в отсутствие его в Нейли. Кажется мне, что не должны мы оставлять старых друзей ради новых чувств. Господин Дюмарсель истинный друг, он доказал мне свою дружбу на деле.
   -- Вы правы, -- сказала Вишенка, стараясь улыбнуться, -- да, господин Дюмарсель такой был добрый и любезный. Всегда приходится дурно отплачивать за оказанное мне благодеяние! Я охотно пойду в Нейли.
   -- Но теперь я раздумал... эта дорога напомнит вам знакомство с молодым человеком.
   -- Неужели вы думаете, что прогулка только напомнит мне его? О, его милый образ запечатлен в душе моей навсегда!
   -- Так, вы очень любите его, бедняжка?
   -- Да, не буду от вас скрывать, вы как отец для меня. Я люблю Леона Дальбона. Чувствую теперь, что прежде не любила.
   -- Время вас исцелит.
   -- Никогда! Я не желаю, чтобы любовь моя прошла, не она меня делает несчастной, а сознание, что он, верно, думает, что я пренебрегла его сердцем и предложением!
   Прибытие Петарда прекратило этот разговор.
   Сабреташ, полагая, что присутствие старого товарища может развлечь Вишенку, пригласил его посмотреть дачу господина Дюмарселя. Добрый малый был в восторге от этого приглашения. Он хотел сбегать домой переодеться, но его уверили, что не для кого, так как на даче живет только один садовник.
   Отправились все вместе пешком.
   Вишенка, не желая, чтобы ее видели с другим, всю дорогу шла с Сабреташем под руку. Но временами она озиралась кругом, а раз, услышав лошадиный топот, побледнела, вздрогнула, и крепче прижалась к руке Сабреташа, но это был не он. Незнакомый всадник проехал мимо.
   Оказавшись на даче господина Дюмарселя, Петард принялся восторгаться садом, прекрасными деревьями, статуями, а увидев скульптуру, изображавшую Геркулеса, поражающего льва, он в восхищении вскричал:
   -- Вот прелесть-то! Вот великолепная штука! Я себя узнаю в этой статуе... одет был не совсем так, когда охотился за львами... этот костюм немножко полегче... Но это все равно... Хотел бы быть на него похожим. Вот так сложен!.. А лев-то для меня не диво... покрупней еще убивал!
   -- Будет тебе смотреть на этого льва, -- сказал Сабреташ, -- пойдем в дом, покажу тебе, как я украсил стены.
   -- Гм! Какая жалость, что лев-то не живой... уж я бы с ним разделался... Так и хочется какого-нибудь лютого зверя поразить.
   -- Нельзя ли воспользоваться вашим расположением духа? -- сказал, услышав слова Петарда, мимо проходивший садовник. -- Помогите-ка мне избавиться от крысы, которая все грызет у меня в домике, я никак поймать ее не могу.
   -- Крыса! -- презрительно произнес Петард. -- Крыса у вас, и вы не можете сами ее убить?
   -- Вообразите себе, что это преогромная крыса! Величиною, право, с кошку. Да, я говорю крыса, а кто их знает, может, там и не одна! Такая возня, шум, визг. Теперь они забрались на чердак над моей комнатой, так и бегают -- слышно.
   -- Сейчас придем, посмотрим, дядюшка Лежуае, -- сказал Сабреташ, -- я хитер, увидите, как скоро мы ее поймаем. Пойдем, Петард, облаву делать на крысу, пойдем к садовнику в гости.
   Петард скорчил странную гримасу и, не двигаясь с места, проворчал:
   -- Я не за тем шел на дачу, чтобы крыс ловить! Какое приятное занятие! И не учтиво мамзель Агату оставить одну, лучше я с ней побуду.
   -- Не стесняйтесь, господин Петард... я могу одна остаться, не соскучусь... буду рвать цветы.
   -- Да иди же, Петард, разве ты не видишь, что племяннице приятнее одной остаться. Твоя болтовня надоедает ей. Вдвоем скорей крысу поймаем. Да, черт возьми, что глаза так вытаращил? Боишься, что ли?
   -- Еще чего!
   -- Так двигайся вперед.
   С трудом удалось Сабреташу увести Петарда, заметно сердившегося, что его заставляют воевать с крысами. Вишенка наконец осталась одна; она направилась к прелестному лугу, окаймленному цветами и окруженному деревьями; она вспомнила, как была счастлива, любуясь в первый раз этим садом, и пожалела о том скоро минувшем, беззаботном времени.
   Недолго молодая девушка оставалась в одиночестве между цветов: в двух шагах от нее появился молодой человек, неожиданно вышедший из чащи деревьев. Это был Леон Дальбон; но бледный, со страдальческим видом, изменившийся почти до неузнаваемости. Однако Вишенка всегда бы его узнала. Она вскрикнула и прижалась к дереву, чтобы не упасть. Леон осмотрелся, и видя, что никого нет, подошел к ней.
   -- Вы здесь? -- прошептала Вишенка.
   -- Да, ведь где вы, там и я. Вы пришли сюда... я за вами шел; вы меня не видите, но я всегда вас вижу.
   -- Ах, господин Леон, умоляю вас... сжальтесь... пощадите меня!
   -- Вы просите вас пощадить, а у вас была жалость ко мне?..
   -- Если бы вы знали...
   -- Этого я и хочу. Хочу знать, какая причина, какой повод заставил вас отвергнуть честное предложение? Я не могу так жить... вы должны мне все сказать... Жизнь сделалась мученьем для меня... Расскажите мне свою тайну... Умоляю вас!
   -- О, ради бога!..
   -- Я не могу говорить здесь с вами... сейчас вернутся... но могу оставаться в этом саду, куда тайно вошел, пока садовник разговаривал с вами. Но завтра приходите на Елисейские поля, на то самое место, где я вас однажды встретил; приходите, умоляю вас. Завтра я буду вас там ожидать... Я умру, если вы не исполните мою просьбу.
   -- Хорошо!.. Приду... но уходите... удалитесь теперь... если вас здесь застанут!..
   -- Повинуюсь вам... ухожу... До завтра! До завтра!
   Леон Дальбон удалился. Вишенка, погруженная в раздумье, стояла все на том же месте, не сознавая, как идет время, пока не очнулась, услышав голос Сабреташа, кричавшего ей:
   -- Победа!.. Поймана... убита!
   -- Да, мы победили ее... уничтожили! -- сообщил, подходя, весь бледный, Петард.
   -- Советую тебе еще похвастаться!-.. Если бы ты один убивал крысу, то она бы еще живехонька была!.. Представьте себе, моя милая, едва мы поднялись на чердак, как увидели крысу необыкновенной величины. Настоящий кабан.
   -- Ух, хватил! Не кабан, а кошка, величиной с трехмесячную кошку будет. Я говорю Петарду, стоявшему тут же возле нее: "Бей, приятель, скорее каблуком, если ускользнет я ее не выпущу". Вместо того, смотрю, мой молодец влез на лестницу, да и слезать не собирается.
   -- Я хотел снять висящие наверху стены грабли... не мог их достать, убить крысу сапогом?.. Да я бы обувь свою испортил.
   -- К счастью, я и один с ней сладил. Ничего, Петард -- истребитель львов мог бы быть похрабрее с крысами.
   -- Экая мелочь какая! Я привык иметь дело с огромным противником. А это что? Мало... так в глазах и мелькает... ничего и сделать не могу. Не сообразишь даже, как взяться.
   -- Я-то видел, что ты и сам не знал, что делать. А вы. милое дитя, красивый букет нарвали?
   -- Да, друг мой.
   -- Где же букет? Я его не вижу.
   -- Ах! Хотела сказать... что начала только рвать цветы... сейчас сделаю из них букет.
   -- Бедняжка, -- прошептал Сабреташ, -- что ни делай, а все не превозмочь ей своего горя!
   -- Что-то племянницу твою тревожит, -- сказал ему на ухо Петард.
   -- Я знаю что, но тебя это не касается.
   Оставив владения господина Дюмарселя, наши знакомые отправились обедать в тот же самый ресторан "Белый кролик".
   Петард делал все, что мог, желая развеселить Вишенку: рассказывал чудесные приключения, напоминавшие сказки тысячи и одной ночи, и уверял, что все это правда. Вишенка старалась смеяться, казаться веселой, разговаривать, но ничего не слушала, у нее было совсем другое в голове. Она только думала о завтрашнем свидании. И боялась и не могла дождаться его, потому очень обрадовалась, узнав, что уже пора возвращаться в Париж.
  

XXXVI. ГОСПОЖА ДЕ СЕНТ-ТЮБЕРЕЗ И ЕЕ МАТЬ

   Это завтра наступило, и молодая девушка собралась задолго до назначенного часа; нужно ли говорить, что она принарядилась более обыкновенного. Так естественно хотеть нравиться тем, кого мы любим. Не доверяйте более вашей возлюбленной, если она перестала наряжаться для вас.
   В назначенный час Вишенка отправилась на Елисейские поля.
   -- Что я делаю, это дурно, -- говорила она себе. -- Но он честный молодой человек, он доказал мне, что считает меня достойною его любви и доверия. Не хорошо было бы, с моей стороны, отказать ему в этом свидании, когда он придает ему так много цены. Но, боже мой, что из всего этого выйдет!..
   Леон Дальбон давно прохаживался по аллее, где он однажды уже разговаривал с Вишенкой. Глаза его засветились счастьем при виде девушки, и он поспешил к ней навстречу.
   -- Позвольте пожать вам руку, между друзьями это допускается, а... я хочу думать, что мы с вами не враги.
   В ответ на эти слова Вишенка протянула ему свою дрожавшую ручку, которую Леон с восторгом сжал. Сладостное волнение наполнило сердца молодых людей. Ощущения любви быстры, как электричество, они мгновенно передаются всему нашему существу.
   И он, и она оставались некоторое время безмолвны, держа друг друга за руки; они были так счастливы, что боялись нарушить молчание.
   Появление нескольких гуляющих вернуло их к действительности.
   -- Я не хочу предлагать вам войти со мной в одно из этих кафе или ресторанов, это будет неприлично, но не желаете ли сесть вот на ту скамью, под деревом; там мы можем поговорить на свободе, не обращая на себя ничьего внимания.
   -- Да, конечно.
   И Вишенка направилась к скамье, села, а Леон поместился возле нее. Сердца их радостно бились, в глазах блистало счастье. Девушка медленно отвела взор, встретившись с взглядом Леона.
   -- Нужно ли говорить, как я люблю вас, -- проговорил наконец Леон. -- Я предлагал вам себя и все, что я имею, если нашлось бы у меня что-нибудь более этого, я не замедлил бы и то повергнуть к вашим ногам... Мне кажется, любовь моя вам не противна... и вы сами, во время последнего нашего свидания, дали мне понять, что тоже любите меня.
   -- Да, это правда, и я слишком откровенна, чтобы скрывать от вас мои мысли... я радовалась, гордилась, узнав о ваших чувствах ко мне.
   -- Стало быть, вы меня не ненавидите?
   -- Разве я когда-нибудь говорила, что ненавижу вас?.. О!.. Напротив... Пришла бы я сюда, если бы не любила вас?..
   -- Агата, милая Агата!.. Вы любите меня! -- вскричал Леон, схватив руку молодой девушки. -- В таком случае, зачем же отказываться составить моё счастье?.. Зачем не хотите вы быть моей женой, носить мое имя? Может быть, дядя ваш не желает этого союза? Может быть, он. обещал уже вашу руку другому?.. Но ведь эти препятствия могут быть устранены.
   -- Нет, Леон, мой... дядя... был бы так рад видеть меня счастливой... он так меня любит!.. Обещал мою руку другому?.. Но вы помните мой ответ... потому что ведь это я диктовала к вам то письмо. Я сказала вам, что не могу быть вашей, не буду ничьей.
   -- В таком случае, я ничего не понимаю... вы меня любите и вместе с тем отказываетесь быть моей женой.
   -- Этот союз невозможен... жениться на такой бедной девушке, как я!.. Вы богаты!.. Вы привыкли жить в свете... я же...
   -- О, какая разница!
   -- Впоследствии вы стали бы сожалеть, что оказали мне эту честь... стали бы раскаиваться в своем выборе!
   -- Если только это причина вашего отказа, то ее легко устранить. Выслушайте меня. Я сын судьи, но отец мой всегда был поддержкой бедного, опорой слабого, враг всех предрассудков. Сто раз говорил он мне, что добродетель выше знатности, что ничто так не достойно уважения, как честность и незапятнанное доброе имя. Он презирал разбогатевшего глупца, клеймил порок, даже когда он скрывался под гербами и титулами. Ничего лучше не могу я сделать, следуя его советам, как жениться на девушке бедной, но честной, племяннице храброго воина!.. Сабреташ -- честный человек, я это знаю, следовательно... вы видите, что союз наш возможен... Но что с вами?.. Вы бледнеете!..
   -- Это ничего.
   -- Но вы страдаете, я это вижу.
   -- О, да!.. Я очень страдаю и буду страдать вечно.
   -- Надеюсь, вас не оскорбило то, что я сказал вам. Вы сами теперь видите, что нет действительного препятствия к нашему браку. Вы говорите, что не привыкли к большому свету? Но могу вас заверить, что не много потребуется времени, чтобы вы сделались его лучшим украшением. Ваша красота, ваша грация будут всем нравиться. Ах, позвольте мне надеяться, что ваш отказ неокончателен, вы не захотите осудить меня на вечное несчастье.
   -- Конечно, нет, и поэтому-то я никогда не буду вашей женою.
   -- Я не понимаю ваших слов, в них кроется какая-то тайна. Но, умоляю вас, доверьте мне ее, скажете, что заставляет вас отвергать мою любовь?
   -- Я не могу, не в силах, хотя и чувствую, что следовало бы так поступить. При первых моих словах ваша любовь ко мне исчезнет.
   -- Я перестану любить вас? Никогда, говорите, что хотите, мои чувства к вам останутся неизменны.
   -- Умоляю вас, не спрашивайте больше... конечно, если вы будете настаивать, я скажу, но тогда, тогда не будет человека несчастнее меня.
   Проговорив это, Вишенка закрыла лицо руками; Леон, испуганный ее горем, молчал, не смея возобновлять своих вопросов. Вдруг послышался громкий говор.
   Недалеко от того места, где сидели молодые люди, пролегала дорога для экипажей. На этой дороге остановилась прелестная коляска, запряженная двумя резвыми лошадьми в блестящей сбруе. В коляске сидела старуха в розовом шелковом платье с кружевными оборками: на плечах у нее был накинут креповый платок, два или три фуляра обвязывали шею. На голове была соломенная шляпа, украшенная перьями, розетками и бантами из лент, бесчисленное множество цветов перемешивалось с черными тирбушонами [Тонкие, длинные, круто завитые локоны, похожие на штопор и модные в эпоху ампир (прим. верстальщика).] и длинными буклями. Смехотворное зрелище! Напротив старухи находился толстый человек в оранжевой ливрее с широкими серебряными галунами, которого, по его напудренному парику в треугольной шляпе, можно было принять за кучера этого красивого экипажа. Старая дама и кучер, сидя в коляске, играли в карты; вероятно, между ними завязался спор, потому что голоса их становились все громче, и, наконец, послышались следующие слова:
   -- Говорю тебе, Сен-Томас, что я выиграла; слушай: четырнадцать дам, три валета, это составляет семнадцать, терц-мажор -- двадцать, хожу я двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре -- вот тебе весь счет, и выходит, что ты проиграл.
   -- Совсем не весь счет, у вас не было семидесяти двух.
   -- Какой несносный человек! Но ведь счет записан, вот он. Ну, теперь что ты мне на это скажешь, Сен-Томас?.. Этот дуралей так недоверчив, как и его святой патрон.
   -- Я скажу: вы так умеете записывать, что у вас вечно оказывается выигрыш.
   -- Еще чего! Уж не осмеливаешься ли ты говорить мне, что я плутую! Вот это было бы хорошо! Ты мне должен тридцать су.
   -- Это как так?
   -- Мы сыграли три короля, каждый по десять су, кажется, не мудрено сосчитать, боже! До чего ты глуп сегодня! Но, послушай, мне все равно, хочешь, я поставлю эти тридцать су на одного короля, сыграем еще разок, у нас есть еще время. Кажется, любезная дочка моя, госпожа де Тюберез заболталась со своим молодым шотландцем, как бишь его Мак... Мак.... Микмак.... ах, у этих шотландцев такие мудреные имена, что я никогда не могу их запомнить. Очень жаль, что он не явился сюда, к моей дочери, в своем национальном костюме. Я обожаю национальный шотландский наряд. Ну что же, сыграем мы еще одного короля?
   -- Пожалуй, но с условием, чтобы маленький жокей дописывал наш счет.
   -- Ах, боже мой, как хочешь, я и на это согласна. Но где же этот жокей? Пари держу, что он ушел играть в бабки с уличными мальчишками. И что это вздумалось моей дочке взять себе жокея, который ростом мне только по колена? То ли дело огромные лакеи, те видны издалека. Эй! Жозеф!..
   В это время изящно одетая дама, напоминавшая своей походкой некоторые па из качучи, вышла из ближайшего ресторана и, простившись с сопровождавшим ее щеголем, направилась к коляске. Видя ее, кучер проворно вылез из экипажа.
   -- Черт возьми! Вот госпожа идет... -- пробормотал он, -- до другого раза наша игра... Дай бог, чтобы она не видела, что я сидел в коляске!
   -- А, это уж дочь моя! Что так скоро?.. Не имеешь, право, времени поболтать на свободе.
   -- Боже мой, матушка, с кем это вы так громогласно разговариваете? -- Изящная дама подошла к экипажу. -- Это в высшей степени неприлично и чрезвычайно мне не нравится. Как!.. Вы опять играли в пикет в моей коляске. Это ни на что не похоже! Как смеют не исполнять моих приказаний! Сент-Томас, ведь я, кажется, запретила вам садиться в мою коляску?
   -- Сударыня, госпожа Гратанбуль так меня просила сыграть хоть одну партию, что я не мог отказаться; она говорила, что мы здесь часа два простоим.
   -- Право, матушка, вы неисправимы, вы никак не хотите понять, что если бы принц это увидел, то он бы ужасно рассердился.
   -- Я думаю, принц-то твой еще не так бы разбесился, если бы увидел, как ты прогуливаешься с этим Микмак.
   -- Тс! Молчите. Он прелесть как мил, этот шотландец; знатной фамилии, и глава клана.
   -- Глава клана?
   -- Посмотрите, какой он мне подарил хорошенький флакончик.
   -- Пробочка-то на нем золотая, что ли?
   -- Должно быть... но я хочу ехать, где же Жозеф, отчего его нет, чтобы подсадить меня в коляску?
   -- Неизвестно куда он пропал, это я его кричала, когда ты подходила.
   -- Надо его отыскать, не могу же я ехать без моего жокея? Сент-Томас, найдите этого дрянного мальчишку. Боже, какое наказание иметь такую дурную прислугу.
   Пока кучер отыскивает мальчика, госпожа его, вместо тога чтобы сесть к матери в коляску, отправляется погулять по аллее и находит там Вишенку и Леона, сидящих на скамье.
   Увидев девушку, она вскрикивает и, хватая ее за руку, говорит:
   -- Я не ошибаюсь, это она, это ты, моя миленькая Вишенка! О, какая ты хорошенькая, моя милочка, честное слово, ты еще больше похорошела! Ты молчишь? Не узнаешь свою бывшую подругу по театру, Альбертину, которая носит теперь имя госпожи Сант-Тюберез. Я имею, душа моя, свою карету, своих лошадей, лакеев и в восторге, что развязалась тогда с актерами. Помнишь, какой я произвела фурор в Немуре? А ты? Надеюсь, что ты оставила этого негодяя Анжело. От него ты ничего и никогда не увидела бы хорошего. Но ты продолжаешь молчать, не потому ли, что знаешь, как я теперь богата? Я, душа моя, не сделалась от этого горделивее.
   Увидев подошедшую к ней Альбертину, Вишенка почувствовала, какие будут последствия этой встречи; но она не искала спасения в бегстве, не сделала вида, что не узнает бывшую актрису, но, стараясь по возможности скрыть свое волнение, отвечала ей:
   -- Извините, сударыня, но в первую минуту... я так далека была мыслью от вас... как здоровье вашей матушки?
   -- О, так же здорова и крепка, как колонны собора Нотр-Дам. Она вон там сидит в коляске. Я ей сейчас задала головомойку за то, что она играла в карты с моим кучером. Я нахожу это отвратительным. Бедная моя Вишенка, как я довольна, что встретилась с тобою! Ты все еще играешь в театре?
   -- Нет, сударыня.
   -- Между нами будет сказано, я рада, что ты больше не актриса, это не твое призвание, Но вот и мой жокей, иду садиться в коляску. Прощай, Вишенка, приходи когда-нибудь ко мне; я живу на Антенской улице, 19; я тебе покажу серебряный сервиз, который подарил мне мой принц, когда случается, что нам подают обед на этом сервизе, то матушка по шесть часов сидит за столом. Прощай, душенька, надеюсь, что ты меня навестишь.
   И Альбертина де Сант-Тюберез жмет руку Вишенке, кланяется Леону Дальбону, идет к коляске и исчезает, уносимая своими быстрыми конями.
   Молодой человек сначала слушал с удивлением разговор Альбертины с Вишенкой, потом удивление его превратилось в положительное недоумение, и Альбертины давно уже не было с ними, а он все стоял безмолвный, ошеломленный тем, что слышал.
   Наконец девушка, собравшись с силами, обратилась к нему со следующими словами:
   -- Теперь вы знаете тайну, которую я от вас скрывала, знаете, почему я отказалась от чести быть вашей женою. Да, я была актрисой. Но это не преступление... Можно принадлежать к самому низшему слою общества и оставаться честной, благоразумной, но я... я не была такою. Та, которую избрало ваше сердце, недостойна вас. Мое настоящее имя Вишенка... Я не племянница Сабреташа, я бедная девушка, не знающая своих родителей. Собрегаш сжалился надо мной, я была так несчастна. Он пригрел меня, назвал своей племянницей, и с тех пор, как я живу у него, я стараюсь всегда вести себя так, чтобы быть достойною его покровительства... Но это не может искупить мои прежние ошибки! Теперь вы видите, что я была права, отказываясь от чести быть вашей женою, и давала вам хороший совет, прося вас забыть меня. Знаю, что я давно должна была вам все это рассказать, но у меня недоставало решимости... Тяжело переносить презрение того, кого мы любим... Прощайте, господин Леон, прощайте, я всегда буду молиться о вашем счастье... А теперь нужно ли еще говорить вам: забудьте меня!
   Вишенка встала и, бросив последний взгляд на Леона Дальбона, слушавшего ее в молчании, быстро удалилась.
   Молодой человек, уничтоженный всем, что слышал, не шевельнулся, чтобы остановить Вишенку.
   Вечером того же дня Сабреташ, возвратившись с работы, нашел свою приемную дочь бледною, в слезах, в ужасном отчаянии. Он подошел к ней, взял ее за руки и заговорил голосом, проникавшим прямо в сердце:
   -- Что с вами случилось, дитя мое? Расскажите мне все. Вы знаете, ваше горе должно быть также и моим горем.
   И Вишенка сообщила своему старому другу все, что было с нею в этот день.
   -- Стало быть, теперь господину Леону Дальбону все об вас известно, -- проговорил Сабреташ.
   -- Да, друг мой, все... исключая, впрочем... О! Есть нечто, что я бы никогда не решилась ему рассказать, я бы умерла от стыда. Но он и так достаточно знает и видит, что я не стою быть его женою... Ах, он доказал мне это, прощаясь со мною; он даже не взглянул на меня, когда я уходила.
   -- Бедная моя девочка, я понимаю, как вы должны были страдать, но мне кажется, лучше, что все так кончилось. Есть очень горькие, очень неприятные на вкус лекарства, но они-то и излечивают болезнь. Этот молодой человек, не зная причины вашего отказа, преследовал бы вас своей любовью, а к чему бы это привело?.. Теперь же, узнав, в чем дело, он вас оставит в покое и не будет искать с вами встречи... Понимаю, как это больно и грустно, потому что вам было приятно часто видеться с ним... Но если вы действительно его любите, то не лучше ли, чтобы он больше не убаюкивал себя несбыточными надеждами, не страдал, любя вас!
   -- Вы правы, друг мой... да... так лучше, пусть я одна страдаю.
   -- А теперь, так как ничего не нужно делать, мы переменим квартиру. Елисейские поля для вас более не годятся, они слишком живо и часто будут напоминать о ваших свиданиях с господином Леоном. Вам все будет казаться, что он едет мимо вас верхом или мелькает между деревьями. Надо непременно нам поселиться в другом квартале.
   -- Хорошо, друг мой, но, может быть, вы потеряете из-за этого свою работу?
   -- О, не бойтесь, у меня набрано работы на шесть месяцев, и я рад, что представляется случай взять квартиру просторнее и красивее. Завтра же отправляюсь отыскивать новое помещение.
   Через три дня после этого разговора Сабреташ поселился с Вишенкой в Батиньоле, в хорошенькой, уютной квартирке.
   На этот раз он не забыл дать свой адрес Петарду.
  

XXXVII. В БАТИНЬОЛЕ

   Год прошел с тех пор, как Сабреташ поселился с Вишенкой в Батиньоле, в хорошеньком домике на улице Дам. К этому домику примыкал сад, делившийся на маленькие участки. Каждый постоялец домика имел право на один из этих участков.
   В продолжение всего этого года у старого служаки было довольно работы, дела его шли успешно. Самый верный путь к богатству -- это труд и распорядительность средствами.
   Вишенка, желая быть полезной своему благодетелю, тоже не проводила время праздно: она усердно работала, надеясь посредством труда возвратить мир и спокойствие своему истерзанному сердцу. Но частые вздохи, грустное, задумчивое выражение ее прелестных глаз доказывало, что она страдала, что любовь к Леону жила в ее душе. С тех пор как она поселилась в Батиньоле, девушка каждый день давала себе слово забыть его, никогда даже не произносить его имени, и что же?.. Все думала о нем.
   Большая перемена произошла в Вишенке за этот год. Из молоденькой девочки она превратилась в высокую прелестную девушку, всегда одетую скромно, но изящно. Это уже не была служанка гостиницы, гризетка, поступившая на сцену, но хорошо воспитанная барышня, за которой меньше ухаживают, но больше уважают. Читая много, она приобрела навык выражаться более правильно, потому что даже из самых пустых сочинений можно извлечь для себя какую-нибудь пользу. Верный, светлый ум всегда имеет возможность усвоить все хорошее и отбросить дурное.
   Со времени своего переселения в Батиньолу Сабреташ и молодая девушка никогда более не заглядывали на Елисейские поля; не ходили они также и на гулянья в Нейли. Сабреташ сознавал, что если он поведет туда Вишенку, то вид этих мест причинит ей сильнейшее страдание, пробудив в душе ее воспоминание недавнего прошлого, потому что в Нейли она встретилась в первый раз с Леоном Дальбоном. И потому, когда Петард как-то раз предложил пойти погулять в ту сторону, посмотреть, много ли еще осталось цветов в хорошеньком загородном домике господина Дюмарселя, Сабреташ поспешно отвечал ему:
   -- Мы не хотим более ходить туда. Гебе это должно быть понятно, потому что там могут тоже оказаться крысы, а ты их не очень жалуешь.
   С начала зимы Сабреташ ходил навестить господина Дюмарселя, которого он нашел еще более грустным, нежели чем до своего путешествия.
   -- Вы мало пользовались моим загородным домом, который я отдавал в ваше полное распоряжение, -- сказал ему господин Дюмарсель, -- садовник мой говорит, что он вас видел там всего два или три раза.
   -- Это правда, обстоятельства так сложились, что, я не мог часто там бывать, не все так делается, как предполагаешь... Потом, переменив квартиру... я не живу более в окрестностях Нейли. Мы снимаем квартиру в Батиньоле, на улице Дам.
   -- Вам эта местность нравится более, нежели Париж?
   -- О, в Батиньоле у меня квартира гораздо лучше... с тех пор, как я знаком с вами, дела мои пошли отлично, вы принесли мне счастье.
   -- Тем лучше!.. А племянница ваша все с вами?
   -- Со мной ли?.. О, да, конечно... мы никогда с нею не расстанемся!
   -- Она, должно быть, не хочет выходить замуж?
   -- Для нее это невозможно.
   -- Невозможно? Такая молоденькая, хорошенькая, быть не может, чтобы у нее не было женихов.
   -- Конечно, есть... но она им все отказывает.
   -- Стало быть, тут замешалась какая-нибудь исключительная привязанность?
   -- Извините... я ничего не могу вам сказать.
   -- О, я не выспрашиваю ваши тайны, любезный друг. Они есть у каждого из нас, есть и такие, которые всегда должны оставаться в глубине нашей души. Не сердитесь, что я так расспрашивал вас о вашей племяннице, к которой я сразу почувствовал какое-то влечение... даже привязанность, как ни покажется вам это странно, потому что я так мало ее видел.
   -- Это нисколько меня не удивляет, милостивый государь, в Агате действительно есть что-то такое, что с первого взгляда привлекает к ней все сердца... я сам, как только встретился с ней, тотчас же полюбил ее.
   -- Но она выросла на ваших глазах?
   Сабреташ чувствует, что сказал глупость, стараясь поправить свою ошибку, начинает рассказывать, что молодая девушка воспитывалась вдали от него, что он долго ее не видел. Потом он откланивается. Господин Дюмарсель обещает достать ему еще новую практику.
   Вишенка была очень тронута, узнав, какое продемонстрировал к ней участие господин Дюмарсель, и сказал:
   -- Я и сама искренне желаю видеть его счастливым.
   -- Дай-то бог, -- отвечал Сабреташ, -- но сомневаюсь, чтобы это когда-нибудь случилось. Я нахожу, что этот добрый и великодушный человек сделался еще более грустным, нежели он был до своего последнего путешествия, вероятно, оно не было удовлетворительно, впрочем, он мне сказал, что опять уедет на некоторое время.
   -- Желала бы я знать, кто причиняет ему такое горе?
   -- Это его тайна, моя дорогая милочка... и... на этом свете у многих из нас есть своя.
   В один жаркий летний вечер, проведенный Петардом у своих друзей в Батиньоле, когда он уже собрался уходить домой, доиграв свою партию в пикет с Сабреташем, приятель был удивлен его странным вопросом:
   -- Скажите, пожалуйста, что, у вас в доме есть больные или очень зябкие постояльцы?
   -- Почему ты это спрашиваешь?
   -- Потому что, вот уже два раза, уходя от вас, я встречал господина, который поднимался по лестнице... вроде тех, которые работают... ну, что бы там ни было... одежда его очень скромная... но чистая... у этого господина воротник его пальто вечно поднят до ушей... козырек его фуражки совершенно закрывает его глаза. Судите же, где тут проходить воздуху! Вот почему я себе и сказал: "Верно, этот господин болен или ему холодно".
   Если он зябнет, это очень удивительно, у нас теперь август, и всякий день в школе для плаванья толпа купающихся.
   -- Я не знаю о ком ты говоришь, -- сказал Сабреташ, -- из живущих в этом доме я никого не видел, кто бы так кутался. Не видела ли ты, Агата?
   -- Нет, мой друг.
   -- Что, это молодой человек или старик?
   -- Если мне удастся увидеть хотя один хвост у льва, то я сейчас же могу сказать, который год животному, но как определить, стар человек или молод, когда я заметил только кончик его носа, а на носу редко бывают морщины.
   -- Впрочем, все равно, стар или молод наш сосед. Он, вероятно, живет над нами и никогда нас ничем не беспокоит, не правда ли, малютка?
   -- Я никогда ничего не слышу, -- отвечала Вишенка, -- можно подумать, что наверху никто не живет.
   Петард уходит, и разговор о странной личности прекращается. Но назавтра Сабреташ говорит молодой девушке за обедом:
   -- Я осведомлялся у привратника... так, не показывая ему и вида... потому что ведь желательно знать, кто живет в одном с вами доме, и к тому же люди, скрывающие свое лицо, подозрительны... я спросил у привратника:
   -- Много ли жильцов на пятом этаже, над нами? Так как в доме всего пять этажей, я и подумал: "Вот теперь я узнаю, что это за господин, которому все холодно". Привратник мне отвечал: "На пятом этаже, над вашей квартирой, находятся два помещения для холостяков, их занял недель шесть тому назад один молодой человек".
   -- Он, вероятно, человек семейный? -- поинтересовался я.
   -- Нет, он живет один... полагаю, он приказчик из магазина галантерейных товаров, по крайней мере выдает себя за такого. Он прекрасно меблировал свои комнатки, но никого не принимает, и никто его не спрашивает. Господин Жюльен ходит работать в свой магазин, ведет себя хорошо, иногда не ночует дома, но это случается редко.
   -- Но он, верно, очень зябок, ваш приказчик, -- спросил я еще, -- потому что, говорят, всегда закрывается до самых ушей.
   -- О, совсем нет, но у него часто болят зубы, и вот почему господин Жюльен, приходя и уходя, всегда закрывает лицо платком.
   -- Вот, дитя мое, что я узнал о нашем соседе, личность которого так поразила Петарда.
   -- Признаться вам, друг мой, я об этом соседе вовсе не думала. Вы знаете, Петард всегда делает из мухи слона. У этого приказчика болели зубы, а он придумал, что тут что-то кроется. Если бы он увидел, что я надела на голову вуаль, он бы сказал, что у меня оспа.
   Сабреташ засмеялся над словами девушки, и после этого между ними не было уже более разговора о молодом жильце с пятого этажа.
   Нисколько дней спустя Вишенка, гуляя в своем маленьком садике, увидела, что кто-то стоит у окна пятого этажа. Это должен быть их сосед, у которого так часто болят зубы, потому что он один занимает весь верхний этаж. Она старается рассмотреть его лицо, но на голове его фуражка с большим козырьком, закрывающим весь лоб, кроме того, у рта он держит платок. Как только он увидел, что глаза девушки обращены в его сторону, сразу отошел от окна.
   "Петард прав, -- подумала Вишенка, -- этот человек не хочет, чтобы его видели, потому что если болят зубы, то нет особой надобности так надвигать на лоб фуражку".
   В этот раз появление таинственного господина занимает и смущает Вишенку. В ее прошлом так много того, чего она может страшиться, что достаточно малейшей случайности, чтобы возобновились все ее опасения. Молодая девушка содрогается при мысли, что рядом, возможно, живет личность, знавшая ее в дни унижений. Эта мысль -- мученье для нее, потому что напоминает эпоху ее жизни, которую она хочет забыть. Она спешит удалиться из садика, желая скрыться от взглядов мужчины, который быстро отошел от окна, увидев ее.
   Вишенка не передает, однако же, своих опасений своему покровителю; она знает, что при малейшем ее беспокойстве Сабреташ переедет на другую квартиру, однако здесь у них очень хорошее и удобное помещение, поэтому она и не хочет, чтобы Сабреташ оставил его, да к тому же оно чрезвычайно нравилось старому солдату.
   Проходит неделя, а сосед не дает о себе знать. Однажды Петард говорит:
   -- Я больше не встречаю господина, у которого торчит только один нос.
   -- Должно быть, уехал в деревню, -- отвечает Сабреташ, -- потому что вот уж восемь дней как он не приходит домой.
   -- Вы разве справлялись об этом господине, мой друг? -- спросила Вишенка.
   -- Нет, но сегодня утром привратник мне сам об этом рассказывал.
   Вишенка вздохнула свободно, узнав, что постоялец пятого этажа за нею более не подсматривает.
   На другой день Петард приносит письмо, которое подает своему старому товарищу, говоря:
   -- Вот что поручил передать тебе привратник. Какой огромный пакет... напоминает приказы, которые я когда-то относил.
   Сабреташ берет письмо. Живейшее волнение овладевает им при виде знакомого почерка. Вишенка, которая смотрит на него, в свою очередь, трепещет и спрашивает со смущением:
   -- От кого это письмо, друг мой?
   Сабреташ, не отвечая ей ни слова, ломает печать. В конверте он находит два письма: одно к нему, другое к Вишенке. Оба написаны рукою Леона Дальбона. Одно из этих писем он подает молодой девушке, которая радостно вскрикивает:
   -- От него? Да, это от него! Он меня не забыл.
   Петард, поняв, что его присутствие тут неуместно, удалился в другую комнату и уселся там курить возле окна.
   -- Прочтем сначала, что он пишет ко мне, -- сказал Сабреташ:
   "Милостивый государь!
   Я знаю, что вы не дядя Агаты, но вы ее покровитель, вы заменяете ей родителей, следовательно, вы желаете только ее счастья. Во имя вашей к ней привязанности, умоляю вас, милостивый государь, будьте перед ней моим ходатаем, упросите ее не отказать мне вторично принять мое предложение -- быть моей женою. Я знаю теперь, почему тогда она мне отказала. Она призналась мне в своих ошибках, но это не охладило моей любви, год испытания доказал мне, что я не могу жить без нее, и потом, как не простить некоторые ошибки той, которая своим раскаянием и своим хорошим поведением доказала, что сердце ее не испорчено. Осмеливаюсь Написать ей несколько строк... Прошу вас передать ей мое письмо и не отказать мне в вашем перед ней заступничестве; можете быть уверены, что я думаю только о ее счастье".
   -- Славный молодой человек, -- сказал Сабреташ. -- Черт возьми, он вас действительно любит... Теперь, малютка, посмотрим, что он пишет вам.
   Вишенка вытирает слезы, текущие из ее глаз, и, едва сдерживая рыдания, читает свое письмо:
   "Прошел год со времени нашего последнего свидания, год с тех пор, как я узнал, почему вы отказываетесь от союза со мною. Я никогда не думал, что сумею когда-нибудь вас забыть, а теперь вижу, что не могу жить без вас. Милая Агата, я не хочу называть вас другим именем, не откажите мне составить мое счастье. Нужно ли вам говорить, что ваше прошлое никогда не будет для меня помехой. Ах! Вы можете быть уверены, что, став моею женою, вы всегда будете окружены любовью и почтением. Одно слово от вас -- и я спешу броситься к вашим ногам.
   Леон Дальбон".
   -- Ах! Столько любви... столько любви! А я не могу быть его! -- воскликнула Вишенка. -- Это испытание выше моих сил... я изнемогаю!..
   Голова молодой девушки закинулась назад, губы побледнели, и глаза закрылись.
   -- Боже, ей дурно! -- кричит Сабреташ. -- Эй, помогите... Петард, иди сюда... помоги мне!
   Петард прибегает на зов своего товарища, видя бесчувственную Вишенку, он бледнеет и, прислоняясь к стене, бормочет:
   -- Ах, царь мой небесный!.. Что это такое с ней сделалось, с твоей барышней?.. У меня голова кружится... видеть ее в таком положении... мне кажется, я сам умираю...
   -- Экой безумный, смотри, не упади в самом деле в обморок... давай скорее воды... уксусу!..
   -- Вот, вот. Для меня лучше очутиться между двух львов, нежели видеть бесчувственную женщину.
   Но обморок Вишенки, происшедший от сильного душевного волнения, не был продолжителен; она уже пришла в себя, когда Петард прибежал с бутылкой масла, которое он хотел дать ей понюхать.
   -- Убирайся с твоим маслом, ты более не нужен... ступай курить к окну, -- говорит ему Сабреташ.
   -- Разве барышня теперь здорова?
   -- Да! Все прошло... оставь нас в покое.
   И Сабреташ заталкивает своего старого товарища в другую комнату и затворяет за ним дверь. Потом возвращается к плачущей Вишенке и говорит:
   -- Как же вы решаетесь, поступить, дитя мое?
   -- О, друг мой... если бы я могла уступить его просьбам... если бы я могла быть его... это было бы такое счастье. Но вы знаете так же хорошо, как и я, что этот союз невозможен, что я не могу быть его женою.
   -- Но, если он знает... ваше прошлое... если, несмотря на это, он хочет на вас жениться?
   -- Нет, я не все ему рассказала... есть нечто, в чем я не имела сил ему признаться, я бы умерла от стыда и горя, если бы он узнал.
   -- Но... он никогда не будет знать... ни вы, ни я ему не расскажем, следовательно, для него как будто ничего и не было.
   -- О, друг мой, не говорите мне этого, не старайтесь поколебать мою решимость. А если из-за какого-нибудь непредвиденного случая ему придется узнать об этом позоре... не будет ли он вправе тогда проклясть, прогнать меня?
   -- Конечно, и я говорю вам только, что он может никогда ничего не узнать; я не советую вам поступать так, чтобы вы могли после раскаиваться... Но все равно... бедный молодой человек... отвечайте ему сами... это будет лучше, нежели, чтобы написал я.
   Вишенка садится к письменному столику, но решительно не знает, что написать Леону. Она начинает десять писем, но ни одно ей не нравится, в каждом из них слишком много любви к Леону. Наконец, она написала следующее:
   "Вы все еще меня любите... меня, которая так мало достойна вашей любви. Если бы вы знали, как трогает меня ваша любовь, вы бы пожалели, что я должна оттолкнуть от себя счастье, которое превышает собою все, что когда-либо грезилось мне в моих мечтах. Но чем больше вы мне говорите о любви, тем более я сознаю, что недостойна вас, и потому еще раз повторяю вам: нет, я не могу быть вашей женою, я не могу носить ваше имя!.. Мое прошлое мне не дозволяет... не хочу, чтобы вы краснели за меня... Прощайте, пожалейте меня".
   Вишенка подписывает свое имя и передает письмо Сабреташу, который, прочитав его, одобрительно кивает. Потом Вишенка запечатывает его, и старый воин, взяв свое кепи, отправляется на почту.
   Сабреташ возвратился поздно. Он долго ходил по бульвару, чтобы развеять свои мысли. Он нашел Вишенку печальною, но покорившейся своей участи. Она теперь знала, что Леон ее любит, и это служило ей утешением.
   Пожав руку Вишенке, Сабреташ удалился в свою комнату, отворяя дверь, он увидел Петарда, стоявшего у окна с бутылкой масла в руках. Уходя из дома, он совершенно забыл, что оставил его здесь.
   -- Как, ты до сих пор не ушел?
   -- Конечно. Ты мне сказал: "Стой у окна!" и я стою... я не имею привычки оставлять свой пост, а ты не приходил отпустить меня....
   -- Бедный Петард! Но поставь же на место бутылку с маслом.
   -- Масло больше не нужно Агате?
   -- Нет, нет, все прошло... можешь идти спать, приятель.
   -- Что такое было в том письме, что оно вас обоих так взволновало?.. Если тебе нужны деньги... ты знаешь, у меня есть сто пятьдесят франков... они целы... я их не истратил...
   -- Благодарю, мой добрый Петард... благодарю... ах, в деньгах у нас теперь нет недостатка.
   -- Может быть, тебе нужно достать что-нибудь, чего здесь нет, то я готов идти хоть за тысячу лье за этим.
   -- О, я уверен в твоей преданности, но тут, к несчастию, ни ты, ни я ничем помочь не можем. Иди спать, Петард.
  

XXXVIII. ПРИКАЗЧИК ИЗ МАГАЗИНА ГАЛАНТЕРЕЙНЫХ ТОВАРОВ

   Посланье Леона Дальбона снова изгнало мир из жилища Сабреташа. Вишенка, несмотря на то, что все силы употребляла, желая казаться спокойной, только и думала, что о любви к ней Леона Дальбона, любви, такой чистой, истинной, которую ока вынуждена была отвергнуть.
   Сабреташ никогда не упоминал имени Леона, но грустил, видя, как Вишенка страдает.
   Петард, не смея ни о чем спрашивать, ограничился одними своими наблюдениями за девушкой. Если он видел, что Вишенка менялась в лице или подносила руку ко лбу, тотчас бежал за бутылкой с маслом, воображая, что она сейчас упадет в обморок.
   Однажды вечером с пятого этажа донесся довольно сильный стук.
   -- Кажется, сосед возвратился, -- сказал Сабреташ.
   -- Какой сосед? -- спросил Петард.
   -- Тот самый, который встречался с тобой на лестнице и у которого ты видел только кончик его носа.
   -- А, тот, что все время зяб? Я его больше не встречаю.
   -- Он надолго отсюда отлучался, но шум, который мы слышим, доказывает, что он возвратился, впрочем, может быть, квартиру сдали другому. Надо осведомиться об этом у привратника.
   Вишенка давно забыла таинственного соседа; письмо Леона Дальбона изгладило в ее душе все прочие воспоминания, и она равнодушно слушала, что говорилось о человеке, не так давно возбудившем ее опасения. Что могло страшить ее теперь, когда она уже отказалась от своего счастья?
   На другой день Сабреташ сказал Вишенке:
   -- А ведь жилец пятого этажа действительно возвратился.
   -- Так он уезжал?
   -- Да, он уезжал недель на шесть в деревню, но, должно быть, деревенский воздух не пошел ему на пользу. Привратник говорит, что господин Жульен возвратился оттуда бледный, больной и теперь совсем не выходит из своей квартиры.
   -- Бедный молодой человек! Есть при нем кто-нибудь?
   -- Нет, вероятно, он этого не желает. По словам привратника, он, кажется, человек состоятельный и, если бы захотел, мог бы нанять прислугу.
   -- Действительно, почему не нанять кого-нибудь, чтобы за ним ухаживали?
   -- Значит, не хочет. Но, вероятно, привратник многое прибавляет. У соседа нашего, может быть, всего лишь насморк.
   Прошла неделя, и Сабреташ опять говорит Вишенке:
   -- А ведь сосед-то наш действительно болен. Я сейчас встретил привратника, который нес ему теплое питье, и он сказал мне, что молодой человек уже не встает с постели.
   -- Ах, боже мой! -- вскрикивает Вишенка. -- И при нем все нет никого?
   -- Он даже запретил, чтобы к нему позвали доктора.
   -- Очень странно. Если бы я знала, что могу хоть чем-нибудь помочь, я бы пошла к нему. Это не было бы неприлично, друг мой?
   -- Конечно, нет, соседи должны всегда помогать друг другу, но если этот человек не желает никого видеть, даже пригласить доктора, то что же мы тут можем сделать?
   -- Это правда, и тем более, что мы незнакомы с этим молодым человеком, но, друг мой, не можете ли вы справляться каждый день о его здоровье у привратника?
   -- Я так и хотел сделать. Мне, так же как и нам, дитя мое, грустно знать, что возле нас живет страждущий человек, а я не могу пойти и сказать ему: "Располагайте мною".
   Прошло еще четыре дня, Вишенка уже сама ходит к привратнику утром и вечером спрашивать о здоровье соседа. На пятый день она находит привратника заметно обеспокоенным.
   -- Сударыня, -- говорит он ей, -- я очень тревожусь... господину Жульену гораздо хуже. Он едва говорит и ничего не ест, не захотел даже пить теплое питье, которое я ему приносил. Если этот молодой человек умрет, то меня будут осуждать, почему я не позвал к нему доктора. Прошу вас, сударыня, пойдите к нему вместе со мною. Вы мне скажете, как вы находите его состояние, и потом, может быть, он вас будет слушаться больше, чем меня. Женщины умеют обращаться с больными.
   Вишенка охотно поднимается с привратником на пятый этаж.
   Привратник входит первый в квартиру молодого человека, а Вишенка, чувствуя, что она дрожит и смущается, говорит ему:
   -- Я подожду здесь, в прихожей, пока вы сходите навестить больного и спросите у него, позволит ли он мне войти.
   Привратник идет в другую комнату и возвращается оттуда на цыпочках, говоря:
   -- Он, мне кажется, спит... я не посмел его разбудить.
   -- О! Вы очень хорошо сделали.
   -- Если бы вы могли немного подождать здесь... я должен идти, потому что внизу нет никого.
   -- Идите, идите, не стесняйтесь, я могу здесь остаться, когда я услышу, что он шевелится, я войду к нему.
   -- И вы тогда увидите, должен ли я сходить за доктором.
   -- Да... да, я вам тогда скажу, ступайте же.
   Привратник удалился, и Вишенка осталась одна в квартире молодого больного. Она с любопытством осматривается и видит, что в комнате, где она находится, мало мебели, но обстановка слишком красива для квартиры приказчика, и Вишенка говорит себе: "Это комната светского молодого человека, а не приказчика... очень странно!.. Все здесь показывает достаток. Зачем он нанял комнаты на пятом этаже... и не желает иметь при себе сиделку... Верно, он несчастлив и не хочет выздороветь. Может быть любовь, причина его болезни... о, тогда он прав... ему не нужен доктор".
   Девушка погружается в свои мечты, и тихая грусть овладевает ее сердцем. Она думает о Леоне Дальбоне, о том, что он страдает от любви к ней, и при этой мысли лицо ее орошается слезами... она забывает о больном, но легкий шорох в соседней комнате возвращает Вишенку к действительности. Она поспешно встает и идет к больному.
   В комнате, в которую она тихо вошла, очень темно. Осторожно ступая, подходит Вишенка к кровати... больной лежит, тяжело дыша, лице его повернуто в ее сторону.
   Вишенка видит это бледное худое лицо... дрожит... приближается... и с горестным криком падает на колени перед кроватью.
   -- Леон! Милый Леон... вас ли это я вижу?
   Леон Дальбон, так как это был действительно он, кто под именем господина Жюльена занимал комнаты пятого этажа, услышав звуки милого ему голоса, открывает глаза и видит перед собою на коленях ту, которую любит. Она простирает к нему руки, словно моля о прощении. При виде Вишенки легкий румянец появляется на его щеках, он говорит едва слышным голосом:
   -- Да, это я. После вашего последнего отказа... я приехал сюда... чтобы, по крайней мере, умереть возле вас.
   -- Умереть... о, нет... нет... вы не умрете, моя любовь возвратит вас к жизни.
   -- Я вам сказал, что не могу жить без вас... вас это не тронуло, следовательно, мне остается только умереть.
   -- О, не говорите так, Леон... не думайте, что я не люблю вас... с этой минуты я ваша, я вас больше не покину... Я не допущу, чтобы вы умерли... нет... судьба моя в ваших руках... приказывайте... я принадлежу вам, но живите... живите для меня.
   -- Правда ли это? Вы согласны?.. Вы будете моей женою?
   -- Я согласна на все, только живите... О, я не хочу вас потерять.
   И Вишенка, обняв больного, прижимает горящие губы к его лбу. Леон в упоении, но он так слаб, что не в силах перенести счастья, глаза его снова закрываются. Вишенка дает ему понюхать спирту и, когда он приходит в себя, заставляет его выпить укрепляющих капель. Он теперь не отказывается от лекарств, и радость, которою наполнено его сердце, придает его глазам новый блеск.
   Уже почти час прошел с тех пор, как они вместе, но они не чувствуют, как идет время. Наконец появляется привратник и, отворив тихо дверь, спрашивает:
   -- Нужен ли доктор, сударыня?
   -- Нет, нет... но принесите самого крепкого горячего бульона, он его выпьет.
   -- Как, сударыня, вы уговорили его наконец съесть чего-нибудь? Не говорил ли я, что женщины умеют лучше нас обращаться с больными.
   Вишенка хотела принести все, что нужно для больного, но Леон умолял не оставлять его. Ему казалось, что в это мгновение исчезнет его мечта, что с уходом девушки улетит и его счастье.
   Привратник, по приказанию молодой девушки, приносит крепкого бульона и бутылку старого вина. Леон не отказывается ни от чего, что подает ему та, которую он любит, и скоро чувствует себя гораздо лучше. Болезнь его происходила от душевных страданий, и поэтому, когда исцелили его сердечные раны, силы телесные стали быстро возвращаться.
   Вернувшись домой вечером, Сабреташ очень удивился, когда привратник ему сказал:
   -- Ваша племянница наверху, у вашего соседа на пятом этаже.
   -- Ах, черт возьми! Разве ему сделалось хуже, этому бедному молодому человеку?
   -- Напротив, ему гораздо лучше. В состоянии его здоровья произошла удивительная перемена, и этим он обязан вашей племяннице... Не понимаю, что такое она сделала, что он так скоро поправился, просто чудеса!
   Сабреташ проворно взбежал по лестнице и очутился у дверей квартиры соседа, дверь была не заперта. Он вошел в первую комнату, в ней никого не было, но во второй комнате виднелся свет. Он тихо постучался в дверь, и голос Вишенки произнес: "Войдите".
   Едва успел старый солдат сделать несколько шагов, как молодая девушка, подбежав, бросилась к нему на шею, говоря:
   -- Друг мой!.. Этот больной... этот молодой человек, это был он... господин Леон!.. О, нет, просто Леон... он не хочет больше, чтобы я его называла господином Леоном. Он умирал здесь от горя... от отчаяния, что я не хочу стать его женою... но теперь я принимаю его предложение... я согласилась на все, что он хочет... я хорошо поступила, не правда ли? Я не должна была допустить, чтобы он умер.
   Вишенка проговорила все это, плача, смеясь и целуй своего друга. Сабреташ, растроганный, едва верит тому, что слышит. Наконец, подойдя к постели, он узнает Леона Дальбона, который, протягивая ему руку, говорит слабым голосом:
   -- Да, милостивый государь, я поселился в одном доме с вами, чтобы видеть ее, чтобы узнать, не любит ли она другого. Когда я уверился, что у нее нет обожателя, я написал вам письмо, надеясь на этот раз иметь успех. Ответ Агаты поверг меня в отчаяние. Я возвратился в этот дом, желая хотя бы умереть близ нее; я скрывался от вас, боясь, чтобы вы не уехали отсюда, узнав, что я живу в одном доме с вами. У меня уже не было более сил, чтобы следовать за вами.
   -- О! Друг мой... слышите? Он думал, что мы бы его здесь покинули... больного... страдающего!
   -- Я думал, что вы не любите меня... Милостивый государь, Агата согласилась выйти за меня замуж, могу ли я надеяться, что вы не будете противиться нашему браку?
   -- Я всегда желал только счастья моей девочке, -- отвечал Сабреташ, сжимая руку Леона. -- Я видел, как она была несчастна, отвергая вашу любовь. Теперь, чтобы возвратить вас к жизни, она повинуется голосу своего сердца. Выздоравливайте скорее, тогда, я надеюсь, мы все будем счастливы, потому что я сам был несчастлив, видя, как Агата грустила, хотя она и старалась мне этого не показывать.
   Ничто не восстанавливает так скоро здоровье, как сердечная радость и душевное спокойствие. Через неделю после этого разговора Леон Дальбон был уже в состоянии выйти из своей комнаты, и теперь он стал навещать Вишенку.
   Выздоровев, молодой человек спешил все приготовить к свадьбе, он только о том и говорил со своей невестой, когда же она, слушая его, делалась серьезна и задумчива, Леон спрашивал:
   -- Разве мысль сделать меня счастливым неприятна для вас? Разве вы сожалеете, что скоро соединитесь со мной навеки?
   -- Сожалею? О, нет... скорее страшусь... вдруг я не сделаю вас счастливым?..
   -- Это невозможно.
   -- Наконец... если... вспоминая мои прежние ошибки..
   -- Ах, как дурно вы обо мне думаете, если вы этого опасаетесь.
   -- Нет, нет... я верю в вашу доброту, великодушие но... если бы вы знали...
   -- Ни слова больше об этом, или я подумаю, что вы меня не любите.
  

XXXIX. СВАДЬБА

   День свадьбы назначен. Леон накупил Вишенке восхитительных нарядов, хотя она и заявила ему, что будет всегда одеваться очень просто, но господин Дальбон богат и щедр, приходится волей-неволей делать честь его подаркам, а какая женщина не станет наряжаться, если ее об этом просят?
   Однажды Петард застал Вишенку в подвенечном платье, которое она надела примерить. Он остановился перед нею, ослепленный ее красотой. В этом наряде девушка была похожа на одну из тех прелестных нимф, которых создает наше воображение.
   -- Как вы меня находите, господин Петард? -- спросила Вишенка, улыбаясь.
   -- Как я вас нахожу? Вы более чем прекрасны... вы... у меня нет слов, чтобы выразить мою мысль. Но к чему вы так нарядились? Разве вы хотите играть в театре?
   -- Она выходит замуж, -- ответил Сабреташ, ударив по плечу старого товарища.
   Петард слегка бледнеет, закусывает губы и старается улыбаться, говоря:
   -- Замуж... а! В самом деле... я думал, что это не в привычке... то есть что замужество не во вкусе барышни.
   -- Любезный друг, часто случается, что непредвиденные обстоятельства совершенно изменяют наши намерения и предположения. То, что выпало на долю моей дорогой девочке, происходит только в волшебных сказках. Судьбе, кажется, угодно возвести ее на высшие ступени общества! Мы бы с тобой не поверили, если бы нам кто-нибудь предсказал, что та, которую я выдавал за свою племянницу, сделается богатой барыней, будет иметь свой замок, поместье, карету и толпу слуг.
   -- Возможно ли это!..
   -- Она выходит замуж за молодого красавца, хорошей фамилии, который даст своей жене все то, что я тебе сказал...
   -- Неужели!.. О, если так... то я понимаю... понимаю, что барышня согласилась выйти за него... конечно, я не мог бы предложить моей супруге ничего подобного. Я рад, что наша барышня будет счастлива, только одно мне грустно, что теперь я более не осмелюсь раскланяться при встрече с нею.
   -- О, что вы говорите, господин Петард? Вы не хотите более подходить ко мне, потому что я буду богата... ах, как это нехорошо с вашей стороны... вы старый товарищ моего благодетеля, вы, который однажды с таким благородством выручил его из беды.
   -- Я, сударыня, что вы! Когда же это?
   -- О, не запирайтесь, я все знаю. Когда обстоятельства наши поправились, Сабреташ мне все рассказал.
   -- Не думал я, чтобы Сабреташ был такой болтун.
   -- Разве дурно помнить добро, которое нам сделали? Вы всегда будете моим другом, господин Петард, и я уверена, что и муж мой будет просить вашей дружбы. Леон не горд. Те, которые принимают во мне участие, всегда могут рассчитывать на его расположение.
   -- Кто такой этот Леон? -- бормочет Петард, обращаясь к Сабреташу.
   -- Это тот молодой человек, который женится на Агате. Леон Дальбон... очень красивый молодой человек.
   -- Красив, говоришь ты! Лучше меня?
   -- Нечем было бы ему хвастаться, если бы он был похож на тебя.
   -- Тебе трудно угодить. Но странно, что я никогда не видел этого господина... где он скрывался?
   -- Здесь наверху... Это тот самый человек, с которым ты встречался на лестнице, он еще всегда так плотно закрывался.
   -- Видишь, что я был прав, говоря, что тут есть какая-то тайна... Человек, показывающей только кончик своего носа...
   -- Господин Леон непременно придет вечером, оставайся у нас, наконец ты увидишь его лицо.
   -- Ты думаешь, я не буду помехой?
   -- Когда я тебя приглашаю, то уж конечно.
   -- Так я останусь.
   Леон явился довольно скоро, и Сабреташ, представляя ему Петарда, говорит:
   -- Это мой верный друг и товарищ.
   -- И мой также, -- Вишенка улыбается. -- Я вам рассказывала о нем.
   -- Надеюсь, он будет и моим другом, -- отвечает Леон, протягивая руку Петарду, который стоит навытяжку и не двигается с места. -- Да, милостивый государь, я прошу вас уделить мне хотя немного того расположения, которым пользуются те, которых я люблю, и буду вам очень признателен, если вы и ваш старый товарищ согласитесь быть свидетелями у моей милой Агаты.
   -- Быть свидетелем Вишен... госпожи Агаты... О, с большим удовольствием, это такая для меня честь... Господин Леон, позвольте еще раз пожать вам руку, я очень чувствую ваше признание ко мне. Черт возьми! Если вам придется когда-нибудь иметь дело со львами или тиграми, я к вашим услугам.
   Леон жмет руку Петарду, который с тех пор, как ему предложили быть одним из свидетелей, совершенно утешился, что Вишенка выходит замуж.
   -- А кто будут вашими свидетелями? -- застенчиво спрашивает Вишенка у своего будущего супруга..
   -- Вы говорили мне, милая Агата, что большой свет страшит вас, и дали мне понять, что вы желали бы провести первые годы нашего супружества вдали от этого света, где я вращаюсь. Желания ваши для меня закон, и, согласуясь с ними, я взял в свидетели, во-первых, моего старого учителя иностранных языков, который знает меня с детства и очень меня любит, во-вторых, моего учителя музыки... отличного человека... совершенно мне преданного. Довольны ли вы моим распоряжением?
   -- О, да... благодарю вас за все, что вы делаете для меня.
   -- Для вас! Но это также и для меня. Теперь вы и я составляем одно, заботясь о вашем счастье, я забочусь и о своем.
   Нежная, преданная любовь Леона сделала Вишенку несказанно счастливой, но, несмотря на это, по мере приближения дня свадьбы к ней возвращаются все с большею силою ее прежние опасения. Двадцать раз заговаривает она с Леоном о своем прошлом, о том прошлом, которое, если бы можно было, она желала искупить ценою своей жизни, но молодой человек, понимая, как тяжело ей унижаться перед ним, не хочет ничего слушать. Сознавая всю доброту своего возлюбленного, Вишенка накануне свадьбы, за несколько минут до его прихода, обращается к своему старому другу Сабреташу со следующими словами:
   -- Завтра я буду женою человека, носящего всеми уважаемое имя, и накануне этого союза меня все преследуют угрызения совести. Вы знаете, друг мой, как долго я не уступала просьбам Леона, знаете, что, только видя его умирающим, я забыла все и согласилась быть его женою.
   -- Да, милое дитя мое, я это знаю. Противиться желаниям этого молодого человека, когда он умирал от любви к вам, было выше человеческих сил. Но вы боитесь, чтобы он когда-нибудь не раскаялся, что женился на вас, чтобы он не обвинил вас в обмане. Я не считаю господина Леона способным на такой поступок, но, если вы хотите, сегодня же я переговорю с ним обо всем. Пойдите в свою комнату, моя милочка, когда он придет, я скажу ему, что вы еще одеваетесь, и тем временем передам ему историю всей вашей жизни: расскажу о вашей связи с артистом Анжело, связи такой непродолжительной... с молодым человеком, привезшим вас из Сент-Клу. Одним словом, я расскажу ему все...
   -- Все! -- говорит Вишенка, бледнея. -- О, нет, друг мой, это невозможно, потому что... при мысли... что он знает, что я была... в продолжение нескольких дней в этом ужасном доме, я более не осмелюсь показаться ему на глаза, я опять убегу от него... убегу, чтобы скрыть мой позор вдали от него...
   -- Успокойтесь, дитя мое, -- говорит Сабреташ, -- успокойтесь... Конечно, есть вещи, которые тяжело выслушать. Но если после нашего разговора с ним господин Леон не изменится в отношении к вам, то надеюсь, что совесть перестанет упрекать вас?
   -- Да, друг мой.
   -- Но слышу, кто-то идет по лестнице. Это господин Леон, уходите поскорее в вашу комнату.
   -- О! Боже мой! Уже... так скоро?..
   -- Это все равно что дело чести, малютка, это не должно откладывать.
   -- Ухожу. Но вы позовете меня, когда вы закончите? Ах, если он меня разлюбит!.. Впрочем, он уж знает...
   -- Вот он! Уходите.
   Вишенка удаляется в свою комнату, затворяя за собою дверь. Ей очень грустно, что она не может идти к своему возлюбленному, но она утешает себя тем, что это последнее испытание! Чтобы сократить время, она начинает рассматривать наряды, подаренные ей Леоном. Утром она получила от своего жениха прелестную свадебную корзинку, наполненную восхитительными вещами. В ней были шали, кружева, золотые украшения и тысяча прелестнейших безделушек.
   -- И это все для меня! Для меня... девушки без роду и племени, для меня, у которой нет даже невинности -- единственного приданого бедной девушки!
   Но напрасно старается Вишенка развлечь себя рассматриванием нарядов; она не может преодолеть своего беспокойства. Каждую минуту она встает и слушает, не зовут ли ее. Ей кажется, что Сабреташ уж слишком долго разговаривает с Леоном, и чем дальше тянется время, тем более она тревожится и страшится.
   Проходит полчаса, и воображение Вишенки рисует ей всевозможные несчастья. Ей уж представляется, что Леон разлюбил ее и не хочет больше видеть... Но вот она слышит, что ее зовет Сабреташ.
   Она дрожит, едва находит силы, чтобы подойти к двери, и приближается к Леону с видом преступницы, ожидающей своего приговора.
   Сабреташ очень бледен, Леон Дальбон сильно взволнован, но, увидев Вишенку, он бежит к ней, с нежностью сжимает ее в своих объятиях и говорит:
   -- Бедняжка! Само Небо послало меня к вам, чтобы залечить раны вашего сердца.
   Вишенка не в силах вымолвить слово и плачет, прижавшись прелестной головкой к груди своего возлюбленного. Сабреташ отворачивается, чтобы вытереть глаза.
   На другой день, часов в одиннадцать, два экипажа останавливаются у подъезда дома, где живет Сабреташ... Из одного экипажа выходит сияющий счастьем Леон Дальбон, он идет за Вишенкой, которая уже ожидает его в прелестном наряде, в том самом, в котором увидел ее Петард. Что и говорить, в своем подвенечном платье она очаровательна.
   Возле Вишенки были Сабреташ и Петард, весьма старательно одетые. У старого воина такой честный и бравый вид, что приятно на него посмотреть. Петард во всем новом, с головы до ног; он боится повернуть голову, чтобы не смять воротник, и видно, что платье ему узковато. Но он в восторге от самого себя, воображая, что он очень красив. Когда имеешь о себе такое мнение, то можно не обращать внимания на то, что костюм жмет невыносимо.
   Из второго экипажа вышли свидетели Леона, его старый учитель иностранных языков и профессор музыки. Они ожидали невесту внизу, Леон представил их. Оба они приветствовали ее не пошлыми комплиментами, но сердечными пожеланиями счастья. Вишенка поблагодарила их, краснея, и посмотрела на Леона взглядом, в котором выразилась вся ее любовь.
   В одну карету сели оба профессора и Петард, в другой поместились будущие супруги и Сабреташ.
   В этом последнем экипаже говорили мало, но часто обменивались любящими взглядами. В первой же карете оба профессора прилагали все старанья, чтобы разговорить Петарда, но он только улыбался и не шевелил ни руками, ни головой.
   Приехали к мэру, а оттуда отправились в церковь. Венчание кончено, Вишенка превратилась в госпожу Дальбон, она так счастлива, что не находит слов, чтобы выразить свои чувства, но рука ее сжимает руку Леона, взгляд ее сливается с его взглядом, они понимают друг друга без разговоров.
   По выходу из церкви отправляются в лучший ресторан Парижа, где для молодых и свидетелей приготовлен роскошный ужин. Вероятно, прекрасные вина пришлись по вкусу Петарду, потому что язык его наконец развязался и он рассказал несколько историй о своих битвах со львами.
   Под конец ужина Леон тихо говорит своей жене:
   -- Когда вы захотите ехать, то карета ожидает вас.
   -- Куда же мы уедем, мой друг?
   -- В одно из моих поместий, в Бретань. Только не знаю, понравится ли оно вам?
   -- С вами мне везде будет хорошо, везде вдали от света... Мы там будем жить?
   -- Да, если ты там не соскучишься.
   -- Как вы добры! Но Сабреташ?..
   -- Он знает, что мы всегда ему будем рады, что мы были бы весьма счастливы всегда видеть. Он обещал мне скоро приехать погостить.
   -- И сдержу слово, -- отвечал Сабреташ, пожимая руку Вишенке. -- Поезжайте, дитя мое, поезжайте, господин Леон любит вас, вы будете счастливы, и, зная это, я не буду так грустить в разлуке с вами, когда я совсем состарюсь, я пере-еду жить к вам.
   И, поцеловав в лоб Вишенку, старый солдат возвратился к обеденному столу, а молодые супруги отправились в путь.
  

ХХХХ. ИСТИННОЕ СЧАСТЬЕ

   Молодые супруги приехали в "Большие дубы" -- поместье Леона, находящееся недалеко от города Ренн. Дом, хотя и не похож на замок, чрезвычайно изящен и красив; он обладает всеми удобствами, которые можно найти только в городе и которые так ценятся в деревне. Все комнаты в доме отделаны с большим вкусом. Возле дома огромный сад, в нем пруд и множество цветов, за садом лес и луг.
   Для удовольствия и развлечения тех, кто приехал навестить хозяев дома, имеется множество различных игр и занятий. Есть библиотека, музыкальный зал, мастерская для живописи, бильярд, лодки со всеми принадлежностями для рыбной ловли, ружья и собаки для охоты. Одним словом, тут находилось все для того, чтобы можно было проводить время весело и приятно.
   Вишенка все осматривала, всем восхищалась. Она удивлялась, что можно у себя в доме соединить столько предметов для развлечения и удобной жизни. Собственно ей пока ничего не было нужно: она была вся поглощена любовью к своему мужу. Прогуливаясь под руку с Леоном по извилистым дорожкам сада, встречаясь с его взглядом, чувствуя пожатие его руки, Вишенка только может проговорить:
   -- О, друг мой, как я счастлива!
   Леон разделяет ее упоение, делая ее счастливою, он счастлив и сам. Нежно сжимая ее в своих объятиях и страстно целуя ее губки, он спрашивает:
   -- Так тебе хорошо здесь?
   -- Мне везде бы нравилось быть с тобою, но здесь в особенности, потому что эта местность очаровательна, потом мы вдали от света, от посторонних... Одно меня страшит, чтобы ты, привыкший жить в большом свете, не соскучился бы здесь без общества.
   -- Не беспокойся, я никогда его особенно не любил. Я предпочитаю нескольких истинных друзей множеству знакомых, с которыми никогда нельзя поговорить откровенно. Однако истинные друзья -- это редкость. У меня был один друг, молодой человек, почти одних лет со мною... у нас с ним очень много общего, хотя он более легкомыслен, чем я, но он уехал... он покинул Францию...
   -- Ты о нем сожалеешь? Ты грустишь о нем?
   -- Я ни о чем не грущу, когда я с тобой.
   -- Мы здесь долго проживем, не правда ли, друг мой?
   -- Сколько тебе угодно.
   -- Ты никогда не будешь оставлять меня в одиночестве? Не станешь уезжать в Париж?
   -- Если это будет случаться, то очень редко.
   -- Тогда прошу тебя, бери меня с собой, потому что, оставаясь здесь одна, я буду думать, что я более тебя не увижу.
   -- Ребенок! Не бойся, я буду брать тебя с собой, я не хочу разлучаться с моей Агатой.
   -- О! Как я рада!.. И ты не будешь никого приглашать сюда?
   -- Никого, если ты этого не желаешь, впрочем, прошу у тебя позволения пригласить одного человека.
   -- Да? Кого же?
   -- Господина Гишарде, моего профессора музыки, он отличный человек, и, признаться тебе, я бы очень желал, чтобы моя милая Агата научилась музыке.
   -- Я буду учиться чему хочешь: музыке у господина Гишарде, рисованию у тебя, потому что я видела, какие замечательные картины ты рисуешь, увидишь, какой я буду прилежной ученицей... Мои таланты будут делом рук твоих, как и мое счастье...
   -- Следовательно, решено! Я буду учить тебя рисованию, а Гишарде давать уроки игры на фортепьяно.
   -- И потом, друг мой, если ты позволишь, я не очень хорошо знаю орфографию... мой почерк нехорош... Я не умею правильно выражать свои мысли, а я не желала бы, чтобы ты краснел за меня, слушая, как я говорю, потому попроси другого старого господина, другого твоего профессора, тоже приехать к нам.
   -- Ты ангел. Я сделаю, как ты хочешь! Мой старик Депре приедет с Гишарде, но не сейчас, у нас еще есть довольно времени впереди;.. А говорить друг с другом о любви... это тоже одно из важнейших занятий.
   -- Да, друг мой, это правда.
   Прошло шесть недель, а Леон все не находил времени написать Депре и Гишарде.
   Иногда Вишенка говорит, улыбаясь, своему мужу:
   -- А мои уроки музыки и французского языка? А рисование? Когда же я начну, милостивый государь?
   -- Скоро, -- отвечает Леон, -- разве тебе скучно!
   -- О, можешь ли ты это спрашивать! Дни проходят так скоро, мне все кажется, что мы только сюда приехали.
   В один прекрасный день молодые супруги были очень удивлены, когда лакей им доложил, что к ним приехал гость, и радостно вскрикивают, узнав в приезжем Сабреташа.
   -- Да, дети мои, это я, -- говорит Сабреташ. -- Я подумал: "Вот уже три месяца прошло, как я не видел мою маленькую Агату, надо поехать посмотреть, что у них там делается". Уложил свой дорожный мешок и отправился в путь.
   -- И хорошо сделали! -- восклицает Вишенка, целуя Сабреташа. Леон жмет ему руку. -- Но разве прошло уже три месяца, как мы здесь? Не ошибаетесь ли вы, друг мой?
   -- Нет, малютка. Но я очень рад, что время летит у вас так быстро; видно, что вы счастливы и что вы любите друг друга, что этот славный господин Леон не раскаивается в своем выборе.
   -- Вы наградили меня ангелом, -- отвечает Леон, -- с нею время не замечаешь, и нам некогда даже заняться уроками.
   -- Тем лучше, тем лучше! А так как теперь и я здесь, то уроки отложатся надолго.
   -- Как вы к нам: приехали, друг мой?
   -- Как? Пешком. Я не знаю лучшего способа путешествовать.
   -- Вы, должно быть, очень устали?
   -- Я забываю усталость, видя вас, друзья мои. Но я голоден и меня мучает жажда. Прогулка в восемьдесят лье способна возбудить аппетит.
   Молодые люди сейчас же ведут Сабреташа в столовую, и, завтракая, он им рассказывает все парижские новости.
   -- Петард просил меня передать свои приветствия госпоже Дальбон и почтение ее мужу.
   -- Славный человек. Почему вы не взяли его с собой? -- говорит Леон.
   -- Благодарю вас, господин Леон, но я не посмел этого сделать. Тем более, что товарищ мой любит слишком распространяться о своих битвах со львами, особенно за обедом, распив бутылочку хорошего вина. В день вашей свадьбы... после вашего отъезда он продержал нас до вечера за столом... заговорил ваших обоих профессоров. Кстати, они оба вам кланяются.
   -- Когда вы возвратитесь в Париж, мой милый Сабреташ, я попрошу вас передать им мои письма.
   -- Очень хорошо.
   -- Но надеюсь, что вы у нас долго погостите?
   -- Неделю.
   -- Вы шутите! Вы не успеете осмотреться.
   -- Так две недели.
   -- Вы разве не любите ни охоту, ни рыбную ловлю?
   -- Напротив, и остаюсь у вас на три недели.
   -- Погостите, пожалуйста, как можно дольше.
   -- Извольте, пробуду здесь месяц, но уж никак не больше.
   -- Хорошо, хорошо, -- говорит Вишенка, -- мы посмотрим.
   Сабреташу отводят хорошую комнату, из окон которой виднеется красивейшая местность. Когда он немного отдохнул, Вишенка повела его осматривать дом, сад, пруд, и старый солдат восклицал на каждом шагу:
   -- Как все здесь хорошо! Да это княжеское поместье! И это принадлежит вам, моя милочка, вы здесь хозяйка. Как я рад!
   -- О, друг мой, лучше всего для меня это любовь Леона. Она все такая, как и прежде. Я так счастлива, так счастлива, что не грежу ли я наяву.
   -- Сердечно радуюсь за вас, дитя мое. Слава богу, тяжелые дни прошли для вас... вы наслаждаетесь счастьем, которое, надеюсь, теперь всегда будет вашим спутником. Но я ничего еще не рассказал о господине Дюмарселе. Я видел его недавно. После вашего отъезда я несколько раз заходил к нему, желая известить его о вашей свадьбе, но все не заставал его дома. Наконец мне удалось с ним повидаться... можете себе представить, как он удивился, узнав о вашем блестящем замужестве.
   -- Он не осуждал того, кто дал мне свое имя?
   -- Осуждал? Напротив! "Это брак по любви! -- воскликнул он, -- только подобные браки я понимаю и уверен, что ваша прелестная племянница составит счастье своего мужа".
   -- Он до сих пор думает, что я ваша племянница?
   -- Да, я не хотел рассеивать его заблуждение, полагая, что тайна эта принадлежит теперь вашему мужу, а он, может быть, желает, чтобы вас продолжали считать моей племянницей.
   -- Вы хорошо сделали, друг мой.
   -- Господин Дюмарсель спросил у меня, за кем вы замужем, и, услышав имя Леона Дальбона, проговорил с удивлением: "За Леоном Дальбоном, сыном покойного Дальбона и племянником госпожи де Фиервиль".
   -- Да-да, это фамилия тетки моего мужа.
   -- Он говорит: "О, я его очень хорошо знаю... я часто встречался с ним в обществе и много слышал о нем от его тетки госпожи де Фиервиль, у которой я иногда бывал. Это славный молодой человек, все отзываются о нем с величайшей похвалой: он добр и благороден".
   -- О! Как я благодарна господину Дюмарселю за такой отзыв о моем муже.
   -- Дюмарсель добавил: "Но есть особа, которая не одобрит этого брака, это госпожа де Фиервиль, женщина гордая, полная предрассудков, но господин Дальбон имеет независимое состояние и прекрасно сделал, что в этом случае послушался голоса своего сердца, а не советов своей тетки!" Вот, моя милочка, что мне сказал господин Дюмарсель, и видите, что ваш брак не все порицают.
   -- Ах, друг мой, свет далеко не знает всего великодушия Леона.
   Сабреташ провел с молодыми супругами целый месяц, который прошел для него так же скоро, как и для них. Когда он заговорил о своем возвращении в Париж, Вишенка и Леон так упрашивали его побыть еще у них, что он согласился остаться с ними еще недели на две, не более.
   Наконец Сабреташ простился со своими молодыми друзьями и отправился в Париж. Он взял с собой пригласительные письма к обоим профессорам.
   Через десять дней после его отъезда в "Большие дубы" приехали Гишарде и Депре.
   Увидев их, молодые, люди с трудом подавили невольный вздох: им приходилось теперь расстаться со своим милым уединением. Но Вишенка сказала своему мужу, улыбаясь:
   -- Следует быть благоразумными... Мне необходимо учиться, надо приобрести таланты, чтобы быть на своем месте в этих прекрасных гостиных.
   И молодая женщина начинает брать уроки. В подобном случае желание угодить тому, кого любишь, есть самый лучший учитель. Учиться никогда не поздно, только в одном возрасте это труднее, в другом -- легче. Вишенке еще не было двадцати лет, она сгорала желанием приобрести таланты, образовать себя и потому с жаром принялась заниматься. Она проводила целые часы за изучением французского языка, истории, географии, пения, рисования и музыки. Леон наконец вынужден был умолять ее не трудиться так много. Но зато зима быстро пролетела в этих занятиях, и при наступлении весны молодая женщина уже умела нарисовать красивый вид, спеть романс, аккомпанируя себе на фортепьяно, и не употребляла более в разговоре неправильных выражений. Леон был в восторге от ее успехов, но все просил, чтобы она не очень себя утомляла.
   Прошел год, молодые супруги провели его так, как проводят медовый месяц.
   Сабреташ опять приехал навестить их и был поражен, услышав, как поет и как играет на фортепьяно Вишенка. Нарисованные ею ландшафты привели его в восхищение, и, целуя ее в лоб, он сказал:
   -- Я всегда думал, что вы созданы для такой жизни.
   Леон Дальбон был так счастлив, живя в поместье "Большие дубы", что даже не может решиться съездить в Париж по своим делам. Он просит Сабреташа похлопотать и устроить все вместо него, а старый воин, гордясь доверием к нему Леона, тщательно и толково выполняет возложенные на него поручения.
   Но, говорят, счастье непродолжительно или что его нет на земле. Вернее всего, если оно существует на нашей планете, то часто перелетает с одного места на другое.
   В один из летних дней Леон получил письмо, заставившее его сильно поморщиться.
   -- Тебя уведомляют о чем-нибудь очень неприятном? -- спросила Вишенка, смотря на мужа.
   -- Ужасно не иметь покоя даже в собственном доме, -- пробормотал Леон, комкая письмо.
   -- Что случилось, друг мой! Я дрожу!
   -- Нечего пугаться... нет ничего особенно страшного... но это очень скучно!
   -- Ты не хочешь мне сказать, что написано в этом письме?
   -- Напротив... ты непременно должна это знать... письмо от моей тетки.
   -- От твоей тетки... от госпожи де Фиервиль? О, боже мой! Что она пишет?
   -- Я уже говорил тебе, милая Агата, что госпожа де Фиервиль -- сестра моего отца, на которого она никогда не походила характером, будет против нашего брака, но меня это не беспокоит, потому что я женился для себя, а не для нее. Через несколько дней после нашей свадьбы я написал ей письмо, что вступил в брак с бедной девушкой, племянницей храброго воина, что жена моя прелестна и что я совершенно счастлив. Она не замедлила дать ответ. Она была в бешенстве. Прежде всего потому, что я осмелился жениться, не посоветовавшись с ней, тем более у нее была для меня великолепная партия. Потом за то, что я взял бедную девушку без роду и племени... племянницу какого-то солдата. Я передаю подлинные ее слова. Видимо, что она ездила разузнавать обо всем. Наконец, она объявила, что не хочет знать такую племянницу, которая не умеет держать себя в обществе, и запрещала мне с моей женой показываться ей на глаза.
   -- Ах, как мне жалко, что из-за меня ты поссорился со своими родными.
   -- Милая Агата, я не променяю тебя ни на кого. Нисколько не заботясь о гневе моей тетушки, я бросил тогда ее письмо в огонь и очень был рад, что не буду больше с ней видеться, по крайней мере, думал я, буду жить спокойно с моей женою. Но она одумалась... узнала, что мы здесь счастливы, что я не нуждаюсь в ее присутствии! Но вот что она пишет:
   "Любезный племянник! Я узнала, что со времени вашего прекрасного супружества вы поселились в Бретани и живете, как медведь в берлоге, никого не принимая. Понятно, что вы боитесь показаться в обществе с вашей женою. Именно это я вам и предсказывала: вы не стоите моей любви, и я не должна бы была прощать вас, но я помню, что вы сын моего брата, поэтому не запрещаю вам приезжать ко мне. Приличия требуют, чтобы я познакомилась наконец с этой племянницей, которую вы мне навязали, и потому решаюсь приехать к вам на некоторое время в "Большие дубы". Прикажите приготовить мои комнаты и постарайтесь, чтобы жена ваша умела хотя бы правильно мне поклониться. Через три дня я буду у вас.

Клотильда де Фиервиль, урожденная Дальбон".

   -- Какой надменный тон! -- сказала Вишенка, стараясь незаметно вытереть слезу.
   -- Скажи лучше -- дерзкий, -- отвечал Леон с досадою, прохаживаясь по комнате. -- И вот она явится сюда, поселится здесь, где мы так счастливы, отравит нам всю радость своим пребыванием... Ах, как бы я хотел не видеть ее совсем.
   -- Друг мой, -- возразила Вишенка, обнимая мужа, -- не забывай, что она сестра твоего отца. Постарайся принять ее как можно лучше, не сердись на нее. Я со своей стороны употреблю все усилия, чтобы заслужить ее расположение, может быть, видя, как я люблю тебя, как мы счастливы, она простит мне, что я против ее воли сделалась ее племянницею.
   -- Ты ангел, -- отвечал Леон, целуя жену. -- Пусть будет так, как ты желаешь. Но не могу не сказать, что лучше было бы, если бы тетка моя вовсе не приезжала.
  

ХХХXI. ТЕТКА ЛЕОНА ДАЛЬБОНА

   Через три дня госпожа де Фиервиль должна была приехать в "Большие дубы". Эти дни прошли незаметно для Леона и его жены, они чувствовали, что с приездом надменной родственницы произойдут большие перемены.
   Леон приготовил для нее самые лучшие комнаты дома: у нее была своя уборная, отдельная гостиная, кабинет и прочее, одним словом, все было сделано так, чтобы ей было хорошо и покойно. Имея в своем распоряжении столько отдельных комнат, госпожа де Фиервиль могла бы, если бы пожелала, пригласить на свою половину кого угодно из своих друзей. Леон надеялся, что ничего подобного не произойдет, но постарался, чтобы комнаты его тетушки были как можно дальше от тех, в которых он жил со своей женой.
   Пока муж ее занят всеми этими приготовлениями, Вишенка продолжает учиться: она занимается французским языком, играет на фортепьяно и благодарит Бога, что он дал ей желание и способности к наукам; если бы она была теперь так же несведуща, как прежде, то еще больше бы боялась встречи с госпожой де Фиервиль.
   Роковой день наступил, в два часа пополудни дорожная карета остановилась перед домом, из нее вышли барыня и горничная, потом было вынуто множества картонок, дорожных мешков, сундуков, и Леон, наблюдая за этим из окна, воскликнул:
   -- Боже мой!.. Сколько она всего навезла, неужели она собирается долго у нас прожить!.. Делать нечего, надо идти ее встречать.
   -- Я пойду с тобой, мой друг.
   -- Нет, оставайся в гостиной. Я тебя после представлю моей тетке, тебе не надо показывать такую предупредительность особе, которая с тобой поступила так дурно... Будь с ней вежлива, любезна, гостеприимна, но не позволяй ей никогда говорить тебе дерзости, помни, что ты госпожа Дальбон. Впрочем, я не думаю, чтобы это когда-нибудь случилось, госпожа де Фиервиль слишком хорошо воспитана, чтобы позволить себе забыть, что она гостья в моем доме.
   Госпоже де Фиервиль не было еще и сорока. Ее ровесницы, в особенности дамы высшего света, еще прекрасны и выглядят лет на тридцать пять. Но тетка Леона, наоборот, казалась старше своих лет, хотя и отличалась красотой. У нее правильные черты лица, прекрасные, большие черные глаза, безукоризненной формы орлиный нос, маленький рот, высокий лоб и черные волосы, в которых не блестит седина. Отчего же, обладая всем этим, госпожа де Фиервиль не сохранила прелестной миловидности и грации молодости? Вероятно, потому, что ее глаза выражают только надменность, презрение и насмешку, плотно сжатые губы кажутся способными произнести только что-нибудь злое или неприятное. Все черты ее бледного утонченного лица выказывают скуку, недовольство собою и всем окружающим.
   На госпоже де Фиервиль было дорожное платье, отделанное с большим вкусом. Она легко выпрыгнула из кареты и, видя приближающегося племянника, протянула ему руку с насмешливым, но любезным видом.
   -- Здравствуйте, Леон. Вы получили мое письмо и, вероятно, ожидали меня с нетерпением?
   -- Конечно, тетушка, потому что ваше посещение доказывает мне, что вы более на меня не сердитесь за то, что я женился, не посоветовавшись с вами, и вы приехали разделить мое счастье.
   -- А!.. Вы думаете, что я приехала за этим?
   И, произнося эти слова, госпожа де Фиервиль искала взглядом жену своего племянника, удивляясь, что не видит ее. Леон же, подав ей руку, повел гостью в дом.
   -- Кажется, жена ваша не вышла меня встретить?.. Но я должна извинить ее, она не знает приличий, вероятно, многое придется ей прощать!
   -- Жена хотела идти к вам навстречу, тетушка, но я ей запретил.
   -- Вы, племянник!.. А позвольте спросить, почему?.. Не опасались ли вы, что я найду ее слишком хорошо воспитанною?
   -- Я боялся, что вы не оцените ее внимания. Вы настроены против моей жены. Вы, может быть, нашли бы, что она не умеет поклониться как следует.
   По ответу Леона госпожа де Фиервиль поняла, что он не позволит насмехаться над своей женою, и потому, нахмурив брови и сжав губы, ничего не ответила.
   Когда она вошла в гостиную, где находилась Вишенка, красавица встала и, грациозно кланяясь, проговорила:
   -- Я очень счастлива, что могу познакомиться наконец с родственницею моего мужа, к которой он всегда относится с таким уважением и почтением.
   Красота, грация и непринужденные манеры ее новой племянницы совершенно поразили госпожу де Фиервиль, она совсем не того ожидала; оправившись от своего изумления, знатная дама холодно отвечала ей:
   -- Поневоле придешь к вам сюда, потому что, с тех пор как мой племянник женился на вас, он нигде не показывается, живет, как медведь в берлоге. Может быть, это обет, но весьма прискорбный для его друзей и знакомых.
   -- С тех пор как я женился, тетушка, я счастлив в обществе моей жены и не желаю другого. Нам так хорошо было здесь, в деревне, что мы не хотели никуда ехать. Не знаю, живут ли медведи в своих берлогах так, как мы, если да, значит, они умеют с толком пользоваться жизнью. Что же касается моих друзей и знакомых, то, говоря вам откровенно, я не Намерен стеснять себя из-за них. Они мне не будут за это благодарны. Вы знаете так же хорошо, как и я, что свет негодует, если мы счастливы вдали от него, и издевается над нами, если мы жертвуем ему своим счастьем.
   -- Вот как вы стали поговаривать, племянник.
   -- Я отвечаю вам как следует, милая тетушка.
   -- Но тетушка ваша, верно, устала с дороги, -- говорит Вишенка мужу. -- Не прикажете ли проводить вас в приготовленные для вас комнаты? -- прибавила она, обращаясь к госпоже де Фиервиль.
   -- Сделайте одолжение, я хочу переодеться. К вам приезжают когда-нибудь соседи?
   -- Нет, никогда.
   -- Так вы живете, как в монастыре.
   -- У нас, впрочем, гостит теперь мой старый профессор музыки, господин Гишарде. Он дает Агате уроки на фортепьяно.
   -- Господин Гишарде? Отлично!.. Пойдемте, сударыня, я желаю пройти к себе.
   Вишенка, проводив госпожу де Фиервиль в приготовленные для нее комнаты, возвратилась к мужу.
   -- Ну, как ты ее находишь? -- спросил Леон.
   -- Я вообразила себе, что она стара, а она еще молода, твоя тетушка.
   -- Да, ей лет сорок, не больше.
   -- Она, вероятно, была очень хороша?
   -- Да, она была хороша, но никогда не имела в лице особой приятности.
   -- Может быть, друг мой, если бы она не смотрела на всех так гордо и так насмешливо, уверяю тебя, она бы мне понравилась, если бы она была со мной хотя бы немного приветлива, не сердилась на меня за то, что я твоя жена! Право, я готова ее полюбить.
   -- Потому что ты добра, душа моя, тебе не понятно удовольствие, которое испытывают некоторые люди, насмехаясь, порицая и оскорбляя других. Ты не подозреваешь, что есть личности, под видом самой изящной вежливости старающиеся наговорить как можно более неприятного, обидного, язвительного ради красного словца. Таким особам ничего не стоит поднять на смех своего лучшего друга, лишить доброго имени женщину.
   -- Боже мой! Но это же ужасно!.. И подобное часто случается в большом свете?
   -- Вообще, моя милая, свет только и живет злословием. И можно радоваться, когда он не доходит до клеветы. Женщины всегда ужасно злятся друг на друга, они в этом отношении гораздо неумолимее мужчин, это признано, если в обществе вы знаете двух женщин, находящихся между собою в неприязненных отношениях, вам стоит только прислушаться к их разговору, и вас поразит беглый огонь едких слов и насмешек. И я заметил, что самые глупые, по-видимому, женщины никогда не замедлят ответить на злобное замечание, всегда найдутся. Это доказательство, что ум и находчивость злобы не одно и то же. Часто мне приходилось слышать в обществе следующие отзывы о женщине, только что выставившей в смешном виде многие личности: "Как она умна! Как славно она их отделала". И потом, когда мне случалось познакомиться с подобной женщиной, я скоро открывал, что этот злоречивый, насмешливый ум не заключал в себе ничего хорошего, что у особы этой не было ни здравого смысла, ни доброго сердца, ни ясного понимания вещей.
   -- Разве тетушка твоя такова?
   -- Нет. Я не говорю. Но эта женщина никогда, должно быть, не знала любви. Она не любила, вероятно, и своего мужа.
   -- Она вдова?
   -- Да. Двадцати одного года она вышла замуж за господина де Фиервиля, дворянина знатной фамилии. Это, вероятно, льстило ее самолюбию.
   -- Были у нее дети?
   -- Нет, не было.
   -- Ах, друг мой, вот причина, почему у нее такой своенравный и угрюмый характер. Если бы у нее были дети, она была бы добрее.
   За несколько минут до обеда госпожа де Фиервиль пришла в гостиную. Вишенка предложила ей пойти в сад с ней, на что она согласилась. Леон остался в доме, под предлогом подвести итоги некоторых счетов, но, в сущности, потому, что ему хотелось, чтобы жена его и тетка познакомились поближе. Он думал, что Вишенка может только выиграть во мнении госпожи де Фиервиль.
   Но, прохаживаясь по прелестным дорожкам сада, госпожа де Фиервиль обращается с Вишенкой с холодностью, которая не допускает никакого сближения. Когда молодая женщина обращает ее внимание на какой-нибудь прекрасный вид или рассказывает, что находится в таком-то строении, она выслушивает ее с величайшим вниманием, но с таким видом, как будто осуждает каждое ее слово, каждое выражение. Когда же молодая женщина заканчивала говорить, гостья или не отвечала ей совсем, или же произносила междометие, которое можно было истолковать различным образом.
   Вишенка очень обрадовалась, услышав обеденный звонок. Для нее была неприятна прогулка с госпожою де Фиервиль.
   Присутствие за обедом господина Гишарде оживляет общество. Профессор музыки -- природный меломан, он не понимает, как можно жить без музыки, и приходит в величайшее удивление, слыша, что госпожа де Фиервиль не музыкантша.
   -- Как, сударыня, вы не играете на фортепьяно?
   -- Я ни на чем не играю, милостивый государь.
   -- Не играете и на арфе, ни даже на гитаре?
   -- Повторяю вам, что не играю ни на каком инструменте.
   -- Но вы, вероятно, поете?
   -- Нет, милостивый государь, и никогда не желала.
   -- Честное слово, это удивительно! Вы редкость, сударыня.
   -- Что вы этим хотите сказать, милостивый государь?
   -- То, что вы составляете исключение, сударыня.
   -- Потому что вы преподаете музыку, значит, считаете, что все должны ее любить?
   -- Так вы не любите музыки?
   -- Ах, боже мой, я ее не люблю и не ненавижу. Я слушаю ее равнодушно, как и все, что приходится слушать в наших гостиных.
   -- Что же касается вас, мой милый Гишарде, то я уверен, что вы с детства любили музыку?
   -- Да, государь мой, уже с шести лет я сочинял на детской свистульке вариации на тему песни "При свете луны", и, конечно, впоследствии я бы не оставил сцены театра, если бы не желал посвятить себя всецело музыке.
   -- Вы были актером, мой милый профессор?
   -- Да. Всего лишь год, но каждый вечер у меня появлялась хрипота, и я решил покинуть сцену.
   -- Как, милостивый государь, вы принадлежали к театральной труппе? -- презрительно замечает госпожа де Фиервиль. -- Право, мне кажется, что если делаешь подобные вещи, то следует их скрывать.
   -- Почему же это, сударыня? -- отвечал профессор, поднимая голову. -- Что постыдного быть актером? Разве не на театральной сцене блещут величайшие таланты, которых желают видеть у себя все государства Европы? Предрассудков против актеров более не существует, сударыня, разве вы желаете их воскресить?
   -- Я нахожу, милостивый государь, что следует уважать все предрассудки, но, конечно, здесь не будут со мной согласны.
   Произнося эти слова, она смотрела на Вишенку, которая в продолжение всего разговора едва могла скрыть свое волнение. Чтобы прервать этот разговор, Леон спешит встать из-за стола и, подводя к фортепьяно Вишенку, говорит:
   -- Сыграй нам что-нибудь, моя милая.
   -- Тетка твоя не любит музыки, -- тихонько отвечает ему Вишенка.
   -- Тем лучше! Я буду несказанно рад, если жизнь у нас ей не понравится.
   Госпожа де Фиервиль берет свое вышивание и слушает музыку, не говоря ни слова. Леон ей предлагает сыграть партию в вист, но она сухо отвечает:
   -- Благодарю, я не люблю играть в карты.
   -- Что же любит эта женщина? -- тихо спрашивает профессор.
   -- Ничего.
   -- Она хорошо делает, потому что ей никто бы не стал платить взаимностью.
   Следующий день проводят как и первый, только Вишенка говорит мужу:
   -- Прошу тебя, друг мой, если тетушка твоя захочет пойти гулять, не отпускай меня с ней одну, потому что, когда я с ней говорю, она мне не отвечает ни слова... она довольствуется тем, что вместо ответа смотрит на меня, но смотрит так, как будто хочет прочитать все мои мысли. Боже мой! Она ничего не найдет в моем сердце, кроме любви к тебе, уважения к ней и сожаления, что я не могу заслужить ее расположения.
   -- Ты имеешь все мое расположение, всю мою любовь, разве это не лучше?..
   -- О, да, друг мой!.. Ради любви твоей ко мне я готова переносить презрение, которое показывает твоя тетка... потому что я вижу, с каким пренебрежением она смотрит на меня.
   -- Не сказала ли она тебе чего-нибудь оскорбительного?
   -- Нет, друг мой... ведь она со мной не говорит...
   -- Потерпим немного, не может быть, чтобы она долго у нас прожила. Мы ведем жизнь такую тихую, а она привыкла к шуму светских удовольствий и, вероятно, скоро здесь соскучится.
   -- Жаль, что она не хочет полюбить меня хотя немножко!
   Но молодые супруги обманулись в своих надеждах, госпожа де Фиервиль не думала уезжать из поместья "Большие дубы", хотя проводила целые дни, скучая, не говоря почти ни слова с Вишенкой, не принимая участия ни в каких развлечениях. Но есть люди, способные проскучать сколько угодно, лишь бы сделать неприятность тем, в доме которых они живут.
  

ХХХXII. ДЕЙСТВИЕ ИМЕНИ

   Прошел месяц с тех пор, как госпожа де Фиервиль поселилась у своего племянника, как вдруг, в одно прекрасное утро, перед завтраком, молодые супруги услышали, как со двора донесся голос Сабреташа.
   -- Ах, боже мой! Сабреташ приехал! -- вскрикнула с испугом Вишенка, смотря на своего мужа.
   -- Да, это действительно он. Я очень ему рад, он не мог приехать более кстати, по крайней мере он оживит своим присутствием наш дом.
   -- Но, Леон... а твоя тетка?.. Как найдет она манеры, выражения, иногда слишком энергичные, моего старого друга?
   -- А что она хочет? Сабреташ считается твоим дядей, и он всегда будет принят как уважаемый родственник. И потом, нет ничего удивительного, если старый воин не отвык выражаться по-военному. Если это придется не по вкусу госпоже де Фиервиль, пусть уезжает от нас, о ней плакать никто не будет.
   -- Это я, дети мои, -- говорит старый солдат, -- вы меня не ожидали, это сюрприз для вас.
   -- Если не ожидают вас, то всегда желают вас видеть, -- отвечал Леон, пожимая ему руку.
   -- Благодарю вас, мой добрый господин Леон, но милая девочка!.. Разве она не обнимет меня!
   Вишенка бросается на шею к Сабреташу, который с радостью во взгляде говорит, целуя ее:
   -- Милое дитя мое! Когда я ее долго не вижу, меня так и тянет сюда!.. Я так там соскучился, что, уложив поскорее свой дорожный мешок, и явился к вам, взглянуть на ваше счастье, погреться на вашем солнышке.
   -- Наше солнце теперь немного померкло, -- отвечал Леон, улыбаясь, -- но облачко, его затмившее, скоро рассеется.
   -- Как... что такое?.. Разве вы поссорились?..
   -- О, нет, нет! Мы никогда не ссоримся, -- отвечает Вишенка, положив голову на плечо мужа.
   -- Так откуда же взялось ваше облачко?
   -- У нас поселилась одна особа, и нам весьма неприятно ее присутствие.
   -- И вы не решаетесь выбросить ее за дверь? Поручите это мне, я найду средство и скоро ее отсюда выпровожу.
   -- Нельзя, мой любезный, -- смеясь, отвечает Леон, -- это моя тетка.
   -- А! Это дело другое! Родных надо уважать. А она не добра, эта тетушка? Я действительно припоминаю, вы мне что-то рассказывали о ней.
   -- Она очень горда, очень церемонна, -- говорит, вздыхая, Вишенка.
   -- Послушайте, дети мои, если мое присутствие во время пребывания вашей тетки здесь вас стесняет, скажите это прямо. Я уйду от вас и возвращусь, когда она уедет.
   -- Что это вы говорите! -- вскрикивает Леон, хватая за руку старого солдата, сделавшего было шаг к двери. -- Вы бежите от моей тетки! Вы забываете, что вы дядя Агаты! Честный человек везде на своем месте. Пожалуйста, не покидайте нас. Снесите свои вещи в вашу комнату и приходите завтракать, мы вас будем ожидать.
   -- Согласен... по мне, пожалуй, будь у вас хоть пятнадцать теток, я их не испугаюсь.
   И Сабреташ отправляется в комнату, которую он всегда занимает, стряхивает там пыль со своих сапог, поправляет воротничок, приводит в порядок свое платье и приходит в столовую, где находит господина Гишарде, с которым возобновляет знакомство.
   Госпожа де Фиервиль очень редко приходила к завтраку, она вставала поздно и обыкновенно пила чай у себя в комнате, но в это утро, узнав от своей горничной, что в "Большие дубы" приехал дядя госпожи Дальбон, пришла завтракать со всеми вместе. Ей хотелось посмотреть на приезжего.
   -- Вот и тетушка! -- сказал Леон, идя к ней навстречу и подводя ее к столу, на котором стоял завтрак. -- Как это любезно, что вы сошли сегодня к нам. Позвольте представить вам дядю моей жены.
   Сабреташ подходит к госпоже де Фиервиль, кланяясь ей по-военному. Она, по своему обыкновению, окидывает его дерзким взглядом, но старый служака так смело и спокойно выдерживает осмотр своей особы, чем неприятно удивляет знатную даму.
   Садятся за стол. Мужчины разговаривают. Присутствие тетки Леона не мешает Сабреташу есть с аппетитом. Госпожа де Фиервиль часто посматривает на старого солдата и наконец спрашивает у него:
   -- Вы были на военной службе?
   -- Да, сударыня, служил двадцать пять лет.
   -- Какой у вас чин?
   -- Чин? Я был солдатом, сударыня.
   -- Солдатом? Но это не чин.
   -- И солдат может приносить пользу своему Отечеству. К тому же, не будь солдат, зачем нужны офицеры?
   Госпожа де Фиервиль, насмешливо улыбаясь, пожимает плечами. Леон же спешит сказать:
   -- Вы правы, милый дядюшка, и простые солдаты имеют свою долю славы, только им приходится переносить больше трудов и лишений.
   -- Так-так, -- восклицает Сабреташ, краснея от удовольствия, слыша, что Леон называет его дядей. -- Но должен признаться, что если я не получил повышения, то это моя вина. В молодости я был ужасно вспыльчив! Я дрался на дуэли за каждое неприятное для меня слово и за то часто сидел на гауптвахте. Это мне повредило, я был страшно горячий, черт возьми!..
   -- Ради бога, милостивый государь, избавьте нас от подобных выражений, -- говорит госпожа де Фиервиль, -- вы, вероятно, думаете, что находитесь в своих казармах.
   -- Как... что же такое я сказал? -- бормочет с удивлением Сабреташ.
   -- Друг мой, -- отвечает ему с замешательством Вишенка, -- госпожа де Фиервиль не привыкла к таким энергичным выражениям... и...
   -- Ах, боже мой, -- подхватил Леон, -- что за беда, душа моя, если твой дядя иногда побожится при разговоре. Поверь, что на него не стали бы за это негодовать, если бы он был генералом, напротив, нашли бы даже, что это придает более оригинальности его беседе.
   -- Так вы предполагаете, племянник, что, если бы этот господин имел генеральский чин, разговор его был бы для меня приятен? Благодарю вас за подобное мнение обо мне.
   -- Я думаю, тетушка, что снисходительность не в числе ваших добродетелей и что вы, вероятно, не желаете приняться за воспитание господина Сабреташа... в его годы не бросают своих привычек.
   -- Сабреташ! Ваше имя Сабреташ, милостивый государь?
   -- Да, сударыня.
   -- Я всегда думала, что это название ташки, которую носят гусары.
   -- Это действительно так, но и я тоже называюсь Сабреташем. Есть много людей, носящих фамилии, связанные с животными, и они, право, не глупее от этого. Не понимаю, почему нельзя называться Сабреташем, оттого только, что не привязан к гусарской портупее.
   Госпожа де Фиервиль не отвечает ни слова. Все встают из-за стола, и Сабреташ говорит господину Гишарде, уводя его к бильярду:
   -- Вот женщина, которая мне совсем не нравится, черт возьми! Как бы ее вышколили у нас в полку.
   -- Милейший мой господин Сабреташ, чего можно ожидать хорошего от женщины, которая не любит музыки? У нее здесь нет ничего, видите ли, ничего, -- говорит старый профессор, кладя руку на сердце.
   -- Но так как она тетка господина Леона, -- возражает Сабреташ, -- то я ей буду оказывать уважение и даже постараюсь не божиться при ней. Это будет для меня немного стеснительно, но я вознагражу себя в ее отсутствие.
   Приезд старого воина оживил "Большие дубы", где с прибытием госпожи де Фиервиль поселилась скука.
   Мужчины занимались охотой, рыбной ловлей, игрой в бильярд, а вечером Сабреташ всегда был готов составить партию в вист или сыграть в шашки, домино.
   Госпожа де Фиервиль обращалась со старым солдатом точно так же, как с Вишенкой: она или не говорила с ним ни слова, или же удостаивала его своим разговором только для того, чтобы сказать ему что-нибудь злое и неприятное. Сабреташ тогда начинал крутить усы, и видно было, что резкий ответ готов сорваться с его губ, но взгляд Вишенки останавливал его и он молчал, хмуря брови.
   Что касается Леона, то он не мог слушать спокойно колких слов, с которыми всегда обращалась госпожа де Фиервиль к Сабреташу, он сейчас же вступался за него и, как будто шутя, отвечал своей тетушке как следует.
   Главнейшим занятием госпожи де Фиервиль было наблюдать за Вишенкой и Сабреташем. И однажды после обеда она сказала господину Гишарде:
   -- Не находите ли вы, милостивый государь, что этот старый воин... без орденов... этот господин Сабреташ не обращается со своей племянницей, как близкий ей человек? Он не говорит ей ты... это меня удивляет. Обычно в простонародье дядя обходится с племянницей запросто.
   -- Но, сударыня, племянница господина Сабреташа не маленькая девочка, она теперь госпожа Дальбон.
   -- Я это знаю, милостивый государь... знаю, что мой племянник имел глупость жениться на племяннице простого солдата... Я заметила, что и Леон не называет его также дядей. Не кажется ли вам это странным?
   -- Я не обратил на это внимания.
   -- Очень бы желала знать, чем занимались родители госпожи Агаты... о них никогда не упоминают ни слова! Вероятно, мать была торговка, а отец болгарин.
   -- Бывали примеры, сударыня, что из болгар выходили отличные музыканты, а у госпожи Дальбон превосходные музыкальные способности. В самое короткое время она добилась удивительных успехов на фортепьяно.
   Видя, что господин Гишарде не отзывается на ее злобные выходки, госпожа де Фиервиль замолчала.
   Несколько раз Сабреташ, которому надоели колкости этой барыни, хотел уехать в Париж, но каждый раз, как он заговаривал об отъезде, Леон отвечал:
   -- Вы меня огорчите, если покинете нас. Во-первых, ваше присутствие изгоняет отсюда скуку, которую принесла с собою госпожа де Фиервиль, а во-вторых, я не хочу, чтобы моя тетушка вообразила, что если она будет нелюбезно обращаться с родственниками моей жены, то отучит их показываться в моем доме, не нужно доставлять ей этого удовольствия.
   Сабреташ перестает говорить об отъезде. Вишенка старается предупредительностью и всевозможными угождениями расположить к себе госпожу де Фиервиль. Но временами ей кажется, что она достигла цели. Когда ей случается сидеть за работой в гостиной и тетка мужа находится тут же, то, стараясь завести с нею разговор и украдкой посматривая на нее, молодая женщина часто ловит ее взгляд, устремленный на нее с каким-то неопределенным выражением, в нем более не блещут насмешка и презрение, но если Вишенка, приметив это, решается посмотреть на нее, улыбаясь, лицо госпожи де Фиервиль тотчас же принимает снова холодное, гордое выражение.
   Однажды вечером госпожа де Фиервиль была более насмешлива, нежели когда-нибудь, она, кажется, решилась вывести из терпения Сабреташа, который прохаживался по гостиной, кусая усы (что он всегда делал, когда сердился). Наконец он остановился перед Вишенкой, говоря:
   -- Милая Агата, с тех пор как я здесь, я еще ничего не рассказывал вам о господине Дюмарсель, который поручил мне передать вам тысячу приветствий.
   -- Ах, друг мой! Как я виновата, что до сих пор не спросила у вас о нем. Но простите меня, здесь я думаю только об одном.
   И, произнося эти слова, Вишенка с нежностью смотрит на своего мужа.
   Услышав имя господина Дюмарселя, госпожа де Фиервиль едва может скрыть движение ужаса и, медленно подняв голову, говорит Сабреташу с невольным волнением:
   -- Вы, кажется, назвали господина Дюмарселя?
   -- Да, сударыня.
   -- Не тот ли этот господин Дюмарсель, который служил в гусарах?
   -- Тот самый, сударыня, и вы, вероятно, его знаете, потому что он мне говорил, что знаком с вами.
   -- А, господин Дюмарсель говорил вам обо мне... По какому же это случаю? -- спрашивает, краснея, госпожа де Фиервиль.
   -- Очень просто. Я был у него, чтобы известить его о свадьбе Агаты с господином Леоном Дальбоном, и он мне сказал тогда, что знает господина Леона, что он встречался с ним у тетки его, госпожи де Фиервиль.
   -- Это правда, -- говорит Леон, -- я помню этого господина, он чрезвычайно любезен и очень мне нравится. Мне кажется, тетушка, что за последнее время он редко бывал у вас.
   -- Да... может быть... у меня так много знакомых, что я не веду счет их посещениям.
   -- А я всегда бы помнил те, которые мне приятны, тем более, когда они редки.
   -- Но как и где вы познакомились с господином Дюмарселем? -- говорит с живейшим любопытством госпожа де Фиервиль.
   Крутя усы, старый служивый отвечал, ударяя на каждом слове:
   -- Это, -- сударыня, моя тайна. А тайны свои я доверяю только тем, кто доказал мне свою дружбу и привязанность... потому, не удивляйтесь, я не скажу вам, где я познакомился с господином Дюмарселем.
   Слыша этот сухой ответ, Вишенка и ее муж ожидают, что госпожа де Фиервиль ответит их старому другу какою-нибудь дерзостью, на которые она никогда не скупится, и видят с удивлением, что она, опустив глаза, молчит.
   За весь конец вечера тетка Леона не проронила ни одного слова и рано ушла к себе.
   С этих пор в обращении ее произошли большие перемены: она стала менее надменна и брезглива. Вишенке всегда отвечала почти любезно, если та к ней обращалась, и с Сабреташем обходилась вежливо. Колкие слова и насмешки исчезли, она больше не оскорблялась, если в пылу разговора у Сабреташа вырывались солдатские выражения.
   Молодые люди дивятся этой перемене, а Сабреташ восклицает в восторге:
   -- Это имя господина Дюмарсель произвело такое чудо. С тех пор как она узнала, что мы знакомы с ним, она смягчилась, стало гораздо приветливее с нами, это меня не удивляет. Человек этот всегда приносил нам счастье, но все же это очень странно...
   Вишенка радуется, что госпожа де Фиервиль не обращается с ней более холодно и неприязненно, и надеется со временем приобрести даже и дружбу тетки своего мужа.
   В одно утро Леон прибежал к ней весь радостный, держа в руках распечатанное письмо.
   -- Душа моя, -- говорит он, -- объявляю тебе о скором приезде нового гостя.
   -- Как, еще?
   -- О, успокойся! Это посещение не будет нам неприятно... напротив, он доставит нам только одно удовольствие. Помнишь, я говорил тебе об одном моем искреннем друге... товарище моей юности... Когда я еще не был женат?
   -- Да, помню, тот человек, которого ты так любишь... который и тебя тоже любит искренно, говорил ты?
   -- О! В этом я уверен... Он ветреник, но сердце у него доброе, великодушное.
   -- И твой друг едет к нам.
   -- Да. Вот уж три года как он уехал из Франции, секретарем при посольстве в Константинополь. Но послушай, что он ко мне пишет, его слог также забавен, как и его разговор:
   "Милый Леон!
   После трех лет, проведенных в Турции, я наконец вернулся в нашу дорогую Францию, в наш милый Париж... Ах, любезный друг, скажу вместе с Танкредом: "Всем благородным сердцам Отчизна дорога". Пословица права, говоря: друзья не турки. Я теперь совершенно излечился от своей страсти к гаремам, сералям, невольницам и обычаям Востока, которые вас очаровывают при чтении "Тысяча и одна ночь". Как посмотришь на это поближе, все это кажется так грустно и так однообразно. Эти бедные женщины, закупоренные, как улитки, имеют дар сами скучать и других не веселить. Вечная неволя и привычка жить в повиновении сделали то, что ни у одной из них нет того милого, своенравного, плутовского вида, который придает столько прелести женщинам. Да, мой милый Леон, находясь в самом серале, сожалеешь о лоретках квартала Бреда, куря наргиле моего хозяина, я вздыхал по итальянскому бульвару, где так приятно курить сигары, хотя бы они и не были гаванские. Но вот я опять вернулся к тебе, и, надеюсь, надолго.
   Но я ошибаюсь, говоря, к тебе, потому что мне рассказывали, что ты женился и около двух лет уже живешь с женой в своем поместье, в Бретани. Меня эта новость не удивила. Ты создан для супружества, ты, который так благоразумен и постоянен, я пари держу, что ты обожаешь свою жену и что она платит тебе тем же. Картина твоего семейного счастья, может быть, прельстит меня, и я последую твоему примеру. Очень желаю поскорее познакомиться с твоей женой, она, верно, добра и любезна, иначе бы она тебе не понравилась. Горю желанием тебя расцеловать. Отсылаю мое письмо на почту и, окончив некоторые необходимые дела, отправляюсь в "Большие дубы". До свиданья. Я располагаю пробыть у тебя подольше, если только ты меня не прогонишь.

Твой искренний друг, Гастон Брумиер".

   Леон, дочитав письмо, не заметил, что бледность покрыла лицо его жены, когда она услышала имя его друга.
   -- Итак, этот милый Гастон едет к нам, он будет здесь через два, три дня, может быть, и завтра, во всяком случае, я уверен, что он не замедлит своим приездом и что он так желает поскорее меня обнять, как и я его. Ты увидишь, какой он умный, веселый, безо всяких претензий, совсем не педант. Одним словом, это точный, ясный ум, что в наше время редкость, потому что столько людей стараются извратить тот, который у них есть. Ты полюбишь Гастона, моя дорогая, не правда ли? Сначала ради меня, впоследствии рада его самого. Но, боже мой... что такое... как ты бледна... тебе дурно?
   -- Да, мой друг, я нехорошо себя чувствую... у меня как будто лихорадка...
   -- Ты это только сейчас почувствовала?.. Потому что ничего не говорила, когда я вошел?..
   -- Да, сейчас... мне вдруг сделалось нехорошо... но это пройдет.
   -- Ты дрожишь, руки твои холодны, как лед. Я сейчас пошлю в город за доктором...
   -- Нет. Пожалуйста, не посылай за доктором, это и так пройдет. Я пойду, лягу. Не беспокойся. Мой друг, повторяю тебе, это пройдет.
   -- Хорошо, я подожду, но, если тебе не будет лучше, я сам пойду за доктором. Пойди отдохни, а я пойду отдать приказания, чтобы приготовили комнату для Гастона. Я не помещу его на другом конце дома, как мою тетушку, я хочу, чтобы он был поближе к нам. Отдохни, моя милая.
   И Леон уходит от своей жены. Вишенка остается с поникшей головою, уничтоженная. "Гастон Брумиер, -- говорит она себе, -- это он. Это должен быть он! И он друг моего мужа и приедет сюда!"
   Появление Сабреташа отрывает молодую женщину от ее мыслей. Он входит в ее комнату, говоря:
   -- Что такое? Я сейчас встретил Леона, который мне сказал, что его-Агата больна. "Ах, черт возьми, -- подумал я, -- надо пойти разузнать, в чем дело". Но, боже мой! Это расстроенное лицо... Что с вами, дитя мое?
   Вишенка, бросившись на шею старому солдату, лепечет рыдая:
   -- Друг мой, я погибла!..
   -- Погибла! Как?.. Что такое? Придите в себя, дитя мое, чего вы так испугались?
   -- Мой муж ожидает с часу на час, возможно сегодня, одного из своих друзей. Он его любит как брата.
   -- Он мне это рассказывал. Ну, что ж?
   -- Ну... этот друг... это... тот... молодой человек, с которым я однажды встретилась в парке Сен-Клу, который привез меня в Париж...
   -- Почему вы думаете, что это он?
   -- Его зовут Гастоном.
   -- Многих так зовут... Имя это, конечно, не так обыкновенно, но все же много есть и Гастонов.
   -- Гастон Брумиер... эти именем подписано письмо друга, которое мне прочитал Леон. И мне помнится, что это же самое имя стояло на карточке, которую мне подал тогда тот молодой человек.
   -- Вы, может быть, ошибаетесь. Наконец, столько имен, похожих одно на другое.
   -- Нет, нет, я не ошибаюсь, это он... он самый... он возвращается из Константинополя, я поминаю, что и тот мне говорил, что он едет в Турцию.
   -- Положим, что это он, дитя мое. Прошло четыре года с тех пор, как он вас видел... вы теперь совсем уже не та, что прежде. Тогда вы были совсем молоденькой девушкой, худой, тонкой. Теперь же вы пополнели, у вас другая осанка, иные манеры. Этот молодой человек вас не узнает!
   -- О, нет! Нет... он меня узнает!
   -- Нет, говорю я вам. Если он честный человек, он не может, не должен вас узнать.
   -- Но он искренний друг моего мужа.
   -- Тем более! Но если, наконец, он будет так глуп и так подл, что начнет рассказывать. Что скажет он вашему мужу такого, чего бы мы ему уже сами не рассказали?
   -- Да. Я знаю, но горе, но краска стыда, которая покроет чело Леона. О! Вот когда он раскается, что женился на мне... Из великодушия он, может быть, будет скрывать от меня свои мучения, свои сожаления... но разве, вы думаете, я их не угадаю?.. Ах, вы теперь видите, что я составлю его несчастье, и это приводит меня в отчаяние.
   -- Никогда не следует отчаиваться, потому что этим горю не поможешь. Ободритесь!.. Не падайте духом. Быть может, молодой человек, которого вы ожидаете, совсем не тот, который вы думаете... а если это он... то я здесь... и не буду дремать.
  

ХХХXIII. ВОЗВРАЩЕНИЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКА

   Поддерживаемая увещаниями Сабреташа, Вишенка старается возвратить себе спокойствие и твердость духа. Когда муж приходит осведомиться о ее здоровье, она уверяет его, что ей гораздо лучше, и сходит с ним в гостиную, но бледность лица и томный взгляд изобличают ее тайные страдания.
   Сама госпожа де Фиервиль заметила болезненное состояние Вишенки и удостоила спросить, что с нею. Молодая женщина отвечала так, как делают многие, когда не желают или не знают причины своей болезни. Она приписала все действия дурной погоде. Бедная погода! Сколько раз ты была в ответе за промахи докторов! Так легко обвинять тех, кто не может защищаться.
   -- Как это досадно, что ты заболела именно в ту минуту, когда мы ожидаем приезда Гастона... мне так хочется тебя с ним познакомить, -- говорит Леон. -- Я надеялся устроить вместе с ним какую-нибудь прогулку...
   -- Вы пойдете гулять без меня, -- отвечает Вишенка, силясь улыбнуться.
   -- Без тебя? Ни за что! Как ты можешь думать, что я пойду бегать по полям, когда ты нездорова. Мы будем сидеть с тобою.
   -- Это не покажется веселым твоему другу.
   -- Почему же? Он будет рассказывать о своем путешествии, своих приключениях. С ним, вероятно, случилось множество презанимательных историй, потому что он, и живя в Париже, всегда любил разные похождения. Я помню, за некоторое время до его отъезда в Константинополь он мне рассказывал, что страстно влюбился в одну женщину, которую он увлек и которую потом никак не мог отыскать.
   Слушая слова Леона, Вишенка чувствует, что готова упасть в обморок, она смотрит на Сабреташа, который спешит заговорить:
   -- С молодыми людьми всегда бывают различные приключения. Сколько, бывало, у нас их рассказывалось в полках... А в Африке, так там их было еще больше... Черт возьми... извините, сударыня... они оканчивались иногда весьма трагически... Бедуины не любят шутить.
   -- В обществе я встречалась раза два с господином Гастоном Брумиером, -- говорит Леону госпожа де Фиервиль, -- он мне показался большим ветреником, чрезвычайно легкомысленным в своих суждениях.
   -- Вы слишком строго к нему относитесь, тетушка. Гастон очень откровенен и никогда не скрывает своих недостатков. По-моему, это достоинство. Но в свете, конечно, многие предпочтут этому притворство и фальшивое благоразумие. У каждого свой вкус. Что касается меня, то я ненавижу притворство.
   В ответ на эти слова госпожа де Фиервиль сжала губы и за весь вечер не сказала больше ни слова.
   Следующий день проходит, а Гастона все еще нет, и Вишенка думает: "Если бы он переменил намерение, Если бы что-нибудь могло его задержать, но это была бы отсрочка, рано или поздно, пришлось бы с ним познакомиться. Господи! Если бы я могла измениться... постареть на десять лет... но тогда Леон больше бы не любил меня, и я слишком дорогою ценой купила бы свое спокойствие".
   На другой день, когда все сидели за обедом, вдруг послышался во дворе топот лошадиных ног и щелканье бича, к крыльцу подъехала почтовая карета. Леон вскакивает из-за стола и бежит к окну, говоря:
   -- Я уверен, что это Гастон... да... да, это он... вот он выходит из кареты! Бегу к нему и сейчас приведу его к вам... прикажите поставить еще один прибор.
   Леон уходит из столовой, Вишенка дрожит и едва имеет силу сидеть на своем месте; она смотрит на Сабреташа, который старается своими взглядами ободрить ее.
   Слышны поспешные шаги на лестнице. В столовую входят Леон и его друг.
   -- Вот он, вот он, наконец, этот господин, которого мы ожидали с таким нетерпением, -- говорит Леон.
   Глаза Вишенки опущены, она не смеет взглянуть на приезжего.
   -- Прошу извинения, что я являюсь к вам в дорожном платье... это вина Леона... он не хотел позволить мне пойти переодеться, и я не мог не уступить желанию друга, которого я так давно не видел. Он положительно уверял меня, что вы не будете на меня за это сердиться...
   -- Да-да, тебя извиняют, в деревне не соблюдают всех этих тонкостей... позволь представить тебя моей жене... она теперь немного нездорова... но, несмотря на это, будет очень рада с тобой познакомиться.
   Вишенка узнала голос Гастона; ей не нужно более смотреть на него, чтобы удостовериться, что это он.
   -- Милая Агата, вот мой лучший друг, Гастон Брумиер, -- говорит Леон, подводя своего друга к жене.
   Волей-неволей приходилось Вишенке взглянуть на того, кого ей представляли; поступить иначе значило бы выдать себя. Вишенка делает над собою усилие и поднимает глаза на Гастона; она встречается с его взглядом, устремленным на нее; она произносит несколько вежливых слов, старается сказать еще что-нибудь, но... глаза ее закрываются, и она падает без чувств на стул.
   Внезапный обморок Вишенки помешал Леону заметить смущение и волнение, выразившееся на лице Гастона при виде особы, которой его представляли. Леон занят только своей женой, он подбежал к ней вне себя, восклицая:
   -- Агата! Милая Агата! Боже мой! Она нас не слышит, помогите мне, тетушка, что надо делать?
   -- Я полагаю, что, прежде всего ее следует перенести в ближайшую гостиную и положить там на диване.
   -- Успокойтесь, -- говорит Леону Сабреташ, -- успокойтесь, это скоро пройдет. Вы знаете, она уже несколько дней нездорова.
   -- Да, да, бедная моя Агата. Милый Гастон, ты извинишь меня, не правда ли?
   И, не дожидаясь ответа своего друга, Леон берет на руки жену и несет ее в ближнюю гостиную, где кладет ее на диван.
   Госпожа де Фиервиль тоже следует за больной. Являются горничная с различными спиртами, а профессор Гишарде приносит два полных графина с водою, взятые им с обеденного стола. Скоро легкая краска показывается на щеках молодой женщины, и, открыв глаза, она говорит мужу:
   -- Прости меня, я тебе доставляю столько хлопот.
   -- Вот что значит, что ты два дня тому назад не захотела призвать доктора, если бы ты тогда за ним послала, ты не была бы теперь больна. Но я вас не буду более слушаться, сударыня. Ты должна теперь отправиться в свою комнату и лечь в постель.
   -- Хорошо, если только это не будет тебе неприятно.
   -- Неприятно... почему? Потому, ты думаешь, что к нам теперь приехал Гастон? Неужели ты думаешь, что с друзьями церемонятся. Для меня важнее всего ты. Я сейчас же отнесу тебя в твою комнату.
   -- Но я могу и сама дойти, друг мой.
   -- Я тебя более не слушаюсь.
   И Леон, взяв Вишенку на руки, уходит, сопровождаемый двумя горничными и господином Гишарде с графинами воды в руках.
   Госпожа де Фиервиль возвратилась в столовую, где находился Сабреташ, наблюдавший за Гастоном, невольной причиной всей этой суматохи.
   Гастон все стоял на том же месте, задумчивый, неподвижный. Счастливое, веселое лицо его сделалось мрачно, даже сурово. Его, по-видимому, преследовала какая-то неотвязная мысль. "Ужасно, если он узнал ее", -- подумал Сабреташ.
   -- Милостивый государь, -- сказала госпожа де Фиервиль, входя в столовую, -- племянник мой просит вас извинить его. Он понес жену свою в ее комнату. Он сейчас придет.
   -- Я надеюсь, что Леон не будет стесняться меня. Как теперь себя чувствует госпожа Дальбон?
   -- Лучше, она очнулась... но ей нужно спокойствие...
   -- Да, -- сказал Сабреташ, подчеркивая каждое слово. -- Племянница моя уже несколько дней больна... она хотела себя пересилить... но, черт возьми!.. Когда надо беречь себя, она нисколько о себе не заботится.
   Гастон, не обращавший до этой минуты никакого внимания на Сабреташа, оборачивается к нему и, смотря на него с любопытством, спрашивает:
   -- Вы дядя госпожи Дальбон, милостивый государь?
   -- Да, с вашего позволения... я служил двадцать пять лет Родине, состарившийся служака, как говорили в былое время, но который еще и теперь может пригодиться...
   Речь дяди Агаты удивила Гастона, но он не сделал никакого замечания и опять погрузился в свои размышления.
   Госпожа де Фиервиль, слушая Сабреташа, пожимала плечами, но не говорила ни слова. Положение этих трех особ было довольно затруднительно.
   Гастон спрашивал себя, не была ли это игра его воображения, когда он смотрел на жену своего друга. Госпожа де Фиервиль находила странным внезапный обморок Вишенки и видимое замешательство Гастона Брюмиера; она подозревала, что тут крылась какая-то тайна, и намеревалась узнать ее. Сабреташ старался угадать по лицу молодого человека его намерения, если он узнал Вишенку.
   Возвращение Леона и господина Гишарде положило конец этим натянутым отношениям.
   -- Как, любезная тетушка, вы еще не садились за стол? Милый Гастон, -- говорит он, сжимая руку своего друга, -- надо наверстать потерянное время. Жена не хочет, чтоб мы голодали, ей лучше, гораздо лучше.
   -- Это был только обморок, -- сказал господин Гишарде, ставя оба графина на стол, -- небольшой отдых принесет ей большую пользу.
   -- Племянница моя совсем пришла в себя? -- спросил Сабреташ.
   -- Совершенно. Агата теперь чувствует только сильную слабость, и я не думаю, чтобы она была в состоянии сойти сегодня вниз. Ты уж извини, милый Гастон! Она и сама очень сожалеет, что заболела, именно в то время как ты приехал. Мне тоже это весьма досадно. Это набросило тень на наше счастье.
   -- Я надеюсь, ты не смотришь на меня как на постороннего, любезный Леон. Самое главное в эту минуту -- это здоровье твоей жены. Может быть, ты бы желал теперь быть возле нее?
   -- Нет, нет, ведь все прошло, она отдохнет немного. Сядемте обедать, печали прочь, будем праздновать приезд Гастона, а завтра и Агата разделит с нами нашу радость.
   Все сели за стол, но, несмотря на все усилия хозяина дома оживить общество, гости его проявляли сдержанность. Госпожа де Фиервиль была угрюма более обыкновенного; Сабреташ неспокоен; добрый господин Гишарде грустил, что ученица его не будет в состоянии играть вечером на фортепьяно; наконец, Гастон был до того растерян, что часто отвечал невпопад на вопросы своего друга, так что тот заметил, смеясь:
   -- Знаешь ли, милый Гастон, что твое путешествие в Турцию тебя очень изменило! Вместо прежней ветрености у тебя такой важный, задумчивый вид.
   -- Что делать!.. Всегда усвоишь себе что-нибудь от жителей той местности, где поживешь.
   Я заразился молчаливостью от турок, но я надеюсь, что она во Франции у меня пройдет.
   -- Послушай, милый друг, ведь ты приехал к нам надолго, не правда ли? Впрочем, ты обещал мне в своем письме, в том только случае оставить нас, если я прогоню тебя... Берегись!.. Ты состаришься в "Больших дубах".
   -- Любезный друг, -- отвечал Гастон со смущением, -- я очень знаю, что ты никогда меня от себя не прогонишь... я останусь у тебя... сколько смогу... Это зависит от известий, которые я получу из Парижа.
   -- Хорошо, очень хорошо! Ты уже ищешь предлог покинуть меня, потому, что, приехав сюда, нашел жену мою больною. Беспокойные лица... и думаешь, что пребывание в моем доме не совсем приятно.
   -- Ах, Леон, какого ты дурного обо мне мнения. Я полагал, что ты лучше меня знаешь... Если бы я предполагал, что у тебя горе, и я в состоянии его усладить, вот тогда бы надо было меня гнать от тебя, потому что я иначе бы не уехал.
   -- Я пошутил, Гастон. Неужели ты думаешь, что я сомневаюсь в твоей дружбе?.. Но зачем тебе было говорить, что ты ждешь известий из Парижа? Господа, предлагаю выпить за полное выздоровление моей жены!
   Все мужчины опорожнили свои бокалы, одна госпожа де Фиервиль не прикоснулась к вину. После обеда Леон пошел на минутку к Агате, чтобы узнать, как она себя чувствует.
   -- Какой он хороший муж, -- говорит господин Гишарде.
   -- Да, он обожает свою жену! -- восклицает Сабреташ. -- Но и племянница моя тоже его страстно любит.
   -- Так это примерное супружество? -- спрашивает Гастон.
   -- Да, милостивый государь, вот уже почти два года как они женаты, и до сих пор ни одно облачко не омрачало их счастья.
   Госпожа де Фиервиль во время этого разговора смотрела в окно и делая вид, что не обращает никакого внимания на то, что говорится.
   Леон возвратился от своей жены совершенно спокойный, довольный; она чувствовала себя хорошо и только из одной предосторожности не сходила вниз. Когда закончили пить кофе, Леон, взяв под руку Гастона, отправился с ним в сад. После такой долгой разлуки у друзей было много о чем поговорить.
   Очутившись с Гастоном в одной из аллей сад, а, Леон начал:
   -- Если бы приехал к нам месяцами тремя раньше, Гастон, ты нашел бы здесь самое полное счастье... увидел бы счастливейшее супружество на земле.
   -- Разве теперь оно более не существует?
   -- О, нет, Агата и я, мы все так же любим друг друга, но пока на нас не упала с неба, как град на цветы, эта тетушка, которую ты видел... Госпожа де Фиервиль! Ты, кажется, был прежде с ней знаком. Ты знаешь, что она женщина гордая, насмешливая, души сухой, холодной... ничего общего с моей Агатой, которую она возненавидела прежде, нежели ее узнала.
   -- Почему же и за что она ее возненавидела?
   -- Потому что я женился, не посоветовавшись с ней, потому что я вступил в брак с девушкой без имени, без состояния, которую прежде можно было назвать гризеткой. Да, милый Гастон, тебе, чье сердце так хорошо понимает мое, тебе я все могу рассказать. Да, я женился по любви, я сделал то, что многие назвали бы безумием или глупостью. Потому что для этих людей богатство выше всего. Но жена моя прелестна, она любит меня, употребляет все усилия, чтобы сделать меня счастливым, не имеет другой мысли, других желаний, только разделяет мои. Порицаешь ты меня за это супружество?
   -- Если оно составляет твое счастье... если ты ни разу не раскаялся с тех пор, как женился...
   -- Я! Раскаялся в том, что женился на Агате?! Ах, друг мой, когда ты ее узнаешь, ты будешь завидовать моей судьбе.
   -- Но где же ты познакомился с... с твоей женой?
   -- Это целый роман. Пойдем, сядем вон в той рощице, я тебе все расскажу.
   -- Милый Леон, я, может быть, задал тебе нескромный вопрос? Ты имеешь полное право не отвечать мне на него.
   -- Помилуй! Что такое ты говоришь! Ты совсем отуречился! Если бы у тебя были огорчения, если бы ты был влюблен в кого, разве ты мне не рассказал бы все? Разве ты больше не тот, что был? Не мое второе я? Если в мое отсутствие кто-нибудь оскорбит меня, разве ты не станешь, как прежде, драться за меня? Если будут оскорблять честь мою, разве ты больше не сочтешь это оскорблением своей чести? Нужно ли мне припоминать тебе наши юношеские годы... Когда ты приходил ко мне и говорил: "Леон, ты сегодня должен стреляться на пистолетах, вот в таком-то месте", не спрашивая у тебя причины дуэли, я шел, уверенный, что если ты так решил, то это необходимо. Я шел драться, как бы ты пошел сам, если бы я тебя попросил. Когда друзья находятся между собою в подобных отношениях, у них не может быть тайн друг от друга.
   Гастон, слушал, вздыхая, в то время как Леон припоминал все доказательства их дружбы, затем проговорил, подавляя свое волнение:
   -- Я не изменился, Я все тот же. Расскажи мне, как ты познакомился со своей женой.
   -- Прогуливаясь верхом на Елисейских полях. Она же часто ходила в Нелье с этим славным Сабреташем.
   -- Со своим дядей?
   -- Он ей не дядя. Моя бедная Агата -- ребенок, брошенный в гостинице, в которую зашла ее кормилица, отправлявшаяся с ней в Париж. В этой гостинице кормилица ее внезапно умерла. Не нашли никаких бумаг, касавшихся девочки, которая до семнадцати лет и жила в этой гостинице. Бедное дитя! Какая ее судьба! Она, может быть, дочь богатых родителей, которые, вероятно, тщетно ее везде отыскивали.
   -- Действительно, странная судьба, -- повторил Гастон.
   -- Что делала моя бедная Агата с тех пор, как оставила гостиницу, до того времени, пока встретилась со мной, -- продолжал Леон, -- я не могу тебе этого сказать, Гастон, потому что это история ее жизни, а не моей, но что я хочу тебе рассказать, это то, что она не хотела меня обманывать, когда я предложил ей мою руку, она отказала мне, говоря, что недостойна любви, которую она разделяла. Она призналась мне во всем, как признаются только своему духовнику, для того, чтобы я забыл ее, изгнал образ ее из моего сердца....
   -- Это хорошо... это благородно... -- говорит Гастон, сжимая руку своего друга. -- Тот, кто не обманывает, стоит прощения... Дальше... продолжай....
   -- Дальше? Ну, я хотел, как говорят, быть благоразумным, я сделал, что мог, чтобы забыть эту бедняжку, которая, рыдая, умоляла меня не думать больше о ней. Тщетные усилия. Образ ее меня не покидал. Я нанял квартиру в том самом доме, где жил Сабреташ. Я забыл тебе сказать, что этот старый ветеран был ее опорой, защитником, отцом, и без него она бы давно погибла. Это человек редкой честности, и ради этого всегда можно извинить его солдатские выражения в разговоре. Наконец, я опять посватался за Агату и получил вторичный отказ. Тогда я с ума сошел от любви и горя и слег в маленькой квартире, нанятой мною, чтобы быть поближе к ней. Случай и сострадание привели ее ко мне. Она меня узнала, увидела, что жизнь моя в ее руках, и перестала колебаться, согласившись стать моей женою. С этой минуты любовь наша становится только крепче и сильней. Агата не любит свет, и мы поселились в этом поместье. Приезд моей тетки -- единственное облачко, затемнившее наше счастье. Однако ты приехал к нам, и мне ничего более не остается желать.
   Лицо Гастона окончательно прояснилось, и, с любовью смотря на друга, он произнес:
   -- Все, что случилось, к лучшему, милый Леон, ты будешь счастлив в своем супружестве, и гораздо более, нежели те, которые женятся на великосветских барышнях, воспитанных в модных пансионах, которые вместе с богатым приданым приносят с собою привычку к роскоши и удовольствиям, разорительную для мужа. Ты дал своей жене общественное положение, и она это знает. Она любит тебя, следовательно, постарается воздать тебе счастьем за все, что ты для нее сделал.
   -- Теперь твоя очередь, Гастон, верно у тебя найдется, что мне рассказать.
   -- Право, нет. В Турции мои приключения были непродолжительны; я не вынес оттуда особенных воспоминаний и не думаю, чтобы оставил там кого-нибудь, кто бы грустил обо мне.
   -- Но в Париже... до своего отъезда... три с половиной года тому назад... ты рассказывал мне, что разыскиваешь одну молодую девушку. Ты говорил, что это очень оригинальное происшествие, но так и уехал, не поделившись со мной.
   -- Боже мой! Это было похоже на все любовные похождения... Теперь припоминаю, какая-то белошвейка. Я с ней встретился в театре, она мне назначила свиданье, однако не пришла. Вот и все.
   -- Так твое сердце свободно, тем лучше, ничто не будет тянуть тебя в Париж.
   -- Свободно!.. Не совсем. Я ухаживаю теперь за... одной дамой... вдовушкой... не могу ничего сказать тебе больше.
   -- Как, негодный! Но ты всего восемь дней как вернулся.
   -- Да... но я познакомился с ней в самый день моего приезда, потому не могу остаться здесь у тебя так бы долго, как хотел.
   -- Зачем же было писать совершенно иное?
   -- А потому, что, когда я писал тебе, мы с ней поссорились, но перед моим отъездом к тебе помирились.
   -- Прекрасно, милостивый государь! Вижу, что ты у нас не долго пробудешь... ветреник! Но пойдем в гостиную, моя почтенная тетушка придет в негодование, если мы здесь дольше пробудем. Вот я был бы рад, если бы она отправилась в Париж! Но она и не думает. Не могу поверить, чтобы ей было у нас весело, но она остается, желая сделать неприятное мне и Агате.
   Гастон следует за своим другом, думая: "Бедная молодая женщина. Это я причина ее болезни. Она никогда не привыкнет меня видеть, но я нашел теперь повод, чтоб не оставаться здесь долго".
   Когда друзья вошли в гостиную, Сабреташ вздохнул свободно, видя, что лицо Леона весело и спокойно.
   Госпожа де Фиервиль тоже наблюдает за Леоном, и ей досадно, что она ничего не видит, не находит пищи для своих пересудов.
   Вскоре пришли сказать, что приехал доктор, за которым посылал в город Леон, он спешит отвести его к жене, говоря:
   -- Это только из предосторожности, но лучше посоветоваться с доктором раньше, нежели позднее.
   -- Отличный муж! -- восклицает господин Гишарде.
   -- Да, -- отвечает Гастон, -- но, кажется, у него отличная жена!..
   -- Это правда, -- спешит ответить Сабреташ, чувствуя желание расцеловать Гастона. -- Агата достойна любви. Подобный отзыв от дяди может показаться пристрастным, но позднее вы сами увидите, что это только правда.
   -- Я в этом уверен, милостивый государь.
   Госпожа де Фиервиль, которую, вероятно, не занимал этот разговор, взяла свечу и ушла к себе.
   Леон пришел от жены очень довольный: доктор сказал, что нездоровье госпожи Дальбон незначительно и что ей нужно одно спокойствие.
   Мужчины провели вечер очень приятно. Принесли пунш. Гастон рассказал о нескольких своих похождениях в Турции, Сабреташ -- в Африке, и, когда пробило одиннадцать часов, все удивились, что время прошло так быстро. Так как с ними не было госпожи де Фиервиль, то Гастон вспомнил несколько довольно фривольных анекдотов, а Сабреташ приправлял свои истории энергичными солдатскими выражениями.
   На другой день старый солдат решил поговорить с Вишенкой наедине. Увидев, что Леон пошел в сад, он поспешил в ее комнату, она еще была в постели.
   -- Не бойтесь более ничего, дитя мое, -- сказал он ей, -- и не опасайтесь присутствия господина Гастона, я в нем теперь уверен. Он узнал вас, в этом уж нельзя сомневаться, но он не даст этого заметить ни одним словом.
   После завтрака Вишенка сошла в гостиную. Она знала, что в это время госпожа де Фиервиль находилась еще в своей комнате. Ей казалась, что в отсутствие этой дамы свиданье с Гастоном будет для нее менее затруднительно.
   Усадив жену на диван, Леон пошел за Гастоном, который играл в бильярд с Сабреташем и господином Гишарде.
   -- Жена моя в гостиной, -- говорит он своему другу, -- поди, познакомься с ней, вчера ты не успел сказать ей и двух слов.
   Гастон, стараясь скрыть, что происходит в его душе, следует за Леоном.
   Полулежа на диване, бледная, дрожащая Вишенка, ожидая его прихода, мысленно ободряет себя: "Смелее!.. Живя в свете, надо уметь скрывать свои чувства".
   И она приветливо улыбается Гастону, которого подводит к ней муж.
   -- Привел познакомиться с тобой Гастона, моя милая Агата, -- говорит ей Леон, -- он надеется, что ты сегодня не встретишь его так, как вчера.
   Гастон кланяется ей с таким почтением, что опасения ее начинают исчезать, и говорит ей:
   -- Я был в отчаянии, что вы заболели, упали в обморок в минуту моего приезда.
   -- Но ты в этом не виноват, -- отвечает Леон, -- не думаешь ли ты, что жена сделает тебя ответственным за все обмороки, которые могут с ней случиться?
   -- Надеюсь, нет. Если бы я думал, что присутствие мое причиняет малейшее беспокойство, я бы тотчас удалился, даже от моих лучших друзей.
   Эти слова и вид, с которым они были произнесены, окончательно успокаивают Вишенку, и она отвечает Гастону:
   -- Милостивый государь, друг моего мужа всегда будет здесь любимым гостем. Счастье Леона была и есть моя единственная мысль. Он рад вас видеть. Я разделяю все его чувства.
   -- Знаете что? -- сказал, смеясь, Леон. -- Вы похожи на двух посланников, которые должны заключить какой-нибудь важный договор. Какой церемонный тон! Какая дипломатическая тонкость в разговоре! Ухожу от вас, вы слишком умны для меня. Надеюсь, когда вы познакомитесь поближе, вы не будете выражаться подобным языком.
   Леон уходит из гостиной, и Вишенка остается одна с Гастоном Брумиером. Ужасная минута для молодой женщины, потому что она не знает, как станет обращаться с ней тот, который знал ее в дни ее несчастья.
   Несколько минут проходят в молчании, минуты, показавшиеся весьма длинными для Вишенки, не смевшей заговорить первой. Наконец Гастон начал разговор тем, что стал хвалить окрестности, восхищаться прекрасными видами "Больших дубов", потом перешел к рассказам о своих путешествиях, о странных турецких обычаях, о жизни французов в Константинополе. И во все время разговора ни разу ни словом, ни намеком не коснулся своей встречи с молодою женщиной в Сен-Клу. Она слушала его все с большим и большим удовольствием и перестала бояться. Чтобы успокоить ее совершенно, Гастон старался не встречаться с ее взглядом. Вишенка со своей стороны тоже опускала глаза, когда он на нее глядел.
   Скоро к ним присоединились Леон и Сабреташ, последний выразительно посмотрел на Вишенку, и она, улыбаясь, протянула ему руку. Они поняли друг друга... лицо старого солдата просветлело, и когда госпожа де Фиервиль явилась в гостиную, то очень удивилась, нашедши там только веселые лица.
   -- Кажется, нездоровье госпожи... Дальбон не имело никаких последствий? -- говорит она, сжимая губы.
   -- Нет, милая тетушка, -- отвечал Леон, -- моя жена выздоровела... и вы, вероятно, так же как и мы, в восторге от этого.
   -- Я всегда думала, что в ее болезни не было ничего особенного, -- пробормотала госпожа де Фиервиль.
   "Вот тетушка, которая постарается расстроить ее счастье, -- говорит себе Гастон, рассматривая госпожу де Фиервиль. -- Бедная Вишенка... право, жаль!.. Она должна быть так счастлива... так удивлена своим новым положением, для которого, странно сказать, она как будто создана. Нет, я не буду разрушать ее блаженство... Стыд и срам тому, кто рассказывает о слабостях женщины... к тому же я овладел ею нечаянно, она не сама отдалась мне".
   В конце вечера, перед тем как она сбиралась уйти к себе, Вишенка, улучив минуту, сказала тихонько Сабреташу:
   -- Вы его верно оценили, друг мой, он человек добрый и благородный, я более его не опасаюсь.
   -- Могло и так случиться, что я обманулся, что он не узнал вас, -- отвечал Сабреташ.
   -- О нет, друг мой, он узнал меня, потому что никогда не смотрит на меня пристально... если бы было иначе, он не боялся бы, что я покраснею, встретившись с ним взглядом.
  

ХХХXIV. ПОЯВИЛИСЬ ТУЧИ

   Прошло две недели. Гастон все еще находится в "Больших дубах", однако ищет какого-нибудь предлога, чтобы уехать в Париж. Несмотря на то, что он оказывает величайшее почтение жене своего друга и избегает оставаться с ней наедине, он чувствует, что присутствие его смущает Вишенку, нарушает ее счастье. И действительно, как она ни старалась скрыть свое замешательство, оно проглядывало в ее обращении с ним.
   Поэтому Гастон уже давно бы уехал, если бы не боялся, что его скорый отъезд покажется Леону странным.
   Сабреташ тоже, со своей стороны, не оставлял "Больших дубов", потому что Вишенка ему сказала:
   -- Прошу вас, добрый друг мой, не уезжайте от нас, пока здесь господин Гастон... я знаю, мне нечего его опасаться, но ваше присутствие необходимо... оно меня успокаивает.
   Этих слов было достаточно, чтобы Сабреташ более не говорил о своем отъезде.
   Что же касается госпожи де Фиервиль, которая явилась раньше всех в "Большие дубы", она, казалось, совсем тут поселилась, чтобы испытывать терпение молодых супругов. Наконец, однажды утром, Гастон получил письмо от одного из своих знакомых, предлагавшего ему купить, по случаю, отличные гаванские сигары. Этого было достаточно для Гастона: он получил письмо из столицы и поэтому пришел с ним в гостиную, где уже собралось все здешнее общество.
   -- Это что такое? -- спросил Леон.
   -- Письмо, которое я получил из Парижа.
   -- Из Парижа?.. Знаю, что ты теперь нам объявишь. Ты хочешь ехать. Я угадываю это по твоему сердитому виду.
   -- Боже мой! Это не моя вина, милый друг-важное дело... требующее моего присутствия в Париже...
   -- Да, да, я знаю, -- говорит Леон, подходя к Гастону и шепча ему на ухо, -- твоя новая страсть! Находят, что ты слишком долго не едешь... Ты никогда не переменишься!.. Женщины прежде всего!.. Но не берусь тебя исправлять.
   Гастон улыбается, чтобы Леон мог подумать, что причина его отъезда действительно угадана, потом говорит ему громко:
   -- Повторяю тебе, друг мой, что это важное дело, от которого зависит мое будущее.
   -- Как хочешь! Ты сам себе господин, но уезжать, пробыв только восемнадцать дней... потому что только восемнадцать дней прошло с тех пор, как ты здесь... а ты должен был пробыть до того времени, когда начинается охота... ты так мне сам писал... и я на это надеялся... Я всегда верю тому, на что мне подают надежду.
   -- Вы, должно быть, имеете частые разочарования, племянник, -- насмешливо произнесла госпожа де Фиервиль.
   Вишенка молчала, но при первых словах Гастона почувствовала, что облегчение распространилось по всему ее существу. А Сабреташ, смотря на Гастона, думал: "Славный молодой человек!.. Это он хорошо делает... мне жаль, что он уезжает... а вместе с тем я очень доволен... малютка опять будет весела... это главное. До остального мне дела нет".
   -- Сударыня, -- сказал Гастон, обращаясь к госпоже де Фиервиль, -- если Леон верит в мою к нему дружбу, в мою истинную к нему привязанность, то не сомневайтесь, что он в этом не будет разочарован. Дружбу свою можно доказать тысячью способами, так же как... свою злость и ненависть. Кому, как не вам, это известно.
   -- Боже мой! -- восклицает Леон. -- Неужели ты думаешь, любезный друг, что я могу применить к тебе рассуждение моей тетушки... которая не имеет привычки видеть у людей хорошие стороны.
   -- Я смотрю, как следует, племянник.
   -- Но все это мешает мне надеться, что Гастон возвратится к нам, когда ему удастся уделить минутку дружбе... И ты, Агата, думаешь так же, не правда ли?
   -- Да, друг мой, -- отвечает молодая женщина, -- я верю в истинную привязанность к тебе господина Гастона.
   -- Позвольте просить вас, сударыня, верить так же и в мою вам преданность. -- Гастон поклонился.
   Вишенка, краснея, опустила глаза. Госпожа де Фиервиль покашливала, злобно смеясь.
   "Очень бы я желал, -- думает Сабреташ, покручивая усы, -- дать проглотить ей от кашля палку ячменного сахара в метр длиною".
   На другой день рано утром Гастон говорил своему другу, прощаясь с ним:
   -- Жена твоя достойна всей твоей любви, потому что она только и думает о твоем счастье, но тетка твоя старается его возмутить. Постарайся избавиться от тетушки, это самый лучший совет, который я могу тебе дать.
   -- А ты скоро к нам вернешься?
   -- Как только появится возможность.
   После отъезда Гастона Вишенка, более нежели когда-нибудь, окружает Леона вниманием и нежнейшими ласками, стараясь, чтобы он не так скучал о своем друге. Она стала опять весела, любезна, к ней возвратились здоровье и свежесть лица.
   Госпожа де Фиервиль все это замечала, не показывая вида. Она оставляла пока про себя все свои наблюдения, выжидала минуту, чтобы высказать их все сразу.
   Через неделю после Гастона и Сабреташ покинул своих детей. У него действительно были дела в Париже. Госпожа де Фиервиль только того и ждала. Старый солдат внушал ей невольное почтение, при нем она не смела давать волю своему злоречию.
   На другой день после отъезда Сабреташа госпожа де Фиервиль, все высматривавшая, чтобы ей остаться наедине с племянником, увидела, наконец, что он ходит один по саду. Она тотчас же отправилась к нему и, настигнув его, любезно заговорила с ним:
   -- Вы прогуливаетесь один, Леон? Что же это жена ваша вас оставила?
   -- Нет, тетушка, жена меня не оставляла, она играет на фортепьяно, потому что знает, что мне будет очень приятно, если она станет хорошей музыкантшей.
   -- Действительно... она должна радоваться учиться чему-нибудь... и она хочет утешать вас музыкой, чтобы вы не скучали о вашем друге, это очень любезно с ее стороны.
   -- Я сожалею, что Гастон так скоро от нас уехал, но я не скучаю и никогда не буду скучать, когда со мной Агата, И я не знаю, почему она долж -- на утешать меня, не ее вина, если Гастон так поспешно нас оставил.
   -- Вы так думаете, Леон?
   -- Конечно, а вы думаете иначе?
   -- Да, я думаю иначе.
   -- Это меня не удивляет. Мы с вами никогда не сходимся ни в мыслях, ни в чувствах.
   -- Действительно, нет.... вы так еще простодушны в некоторых вещах... что весьма для меня удивительно. Молодой человек, знакомый со светом...
   -- Не знаю, к чему клонятся все ваши речи, и не хочу их разгадывать. Что касается Гастона, он уехал в Париж потому, что у него есть там дела. Ясно, что жена моя тут ни при чем.
   -- Дела? И вы этому поверили, Леон? Действительно, вы очень простодушны!
   -- Поверил... Боже мой, тетушка, вы заставите меня сказать вам вещи, которые вам совсем не следует знать... Но если уж это вас так интересует... Гастон влюблен... очень влюблен... та, которая покорила его сердце, находится в Париже... что она скучала без него и написала ему, чтобы он возвращался... Он уступил ее просьбам, что очень естественно... Что значат друзья по сравнению с любимой женщиной?.. Ну, довольны ли вы теперь, тетушка?
   Госпожа де Фиервиль насмешливо усмехнулась и, вынув из кармана скомканное письмо, расправила его и, пробегая его глазами, ответила:
   -- Однако, ничему не надо верить. Так это написала возлюбленная господина Гастона... ей пришлось скрывать свои чувства под видом гаванских сигар, и для большей предосторожности она подписалась мужским именем...
   -- Как, что вы говорите, тетушка? Какое еще письмо?
   -- То самое, которое ваш друг получил накануне своего отъезда. Он потерял его в саду... действительно его нечего было беречь... оно мне попалось случайно... и я открыла тайну этого поспешного отъезда... этого дела, не терпящего отлагательства!.. Вот посмотрите сами.
   И госпожа де Фиервиль передала письмо Леону, который, прочитав его, затем изорвал в клочки и отбросил в сторону.
   -- Гастон волен в своих действиях, -- сказал Леон, -- он желал уехать и искал к тому предлог. Это нас не касается.
   -- Вы думаете? Напротив, мне кажется, это вас очень касается... по крайней мере, вашей жены.
   -- Боже мой! Тетушка, какая у вас манера выражаться... я не люблю недомолвок, что вы хотите сказать?.. Что может быть общего между Агатой и Гастоном, которого она не знала!
   -- Которого она не знала?.. Ах, мой бедный Леон, какой вы славный муж!.. Есть вещи, которые всем в глаза бросаются, но которые муж не видит... Известие, что Гастон Брумиер приедет сюда, оказало такое впечатление на вашу жену, что она заболела. Она вздрагивала каждую минуту, когда вы говорили о вашем друге, она десять раз в минуту менялась в лице. Наконец господин Гастон приезжает, и происходит трагедия, она падает в обморок, друг ваш смущается, веселость его исчезает и заменяется грустью. Когда же они опять свиделись, то едва осмеливались говорить друг с другом, смотреть друг на друга... Один дрожал и смущался, другая бледнела и боялась... Вы этого ничего не видели, милый племянник, так и следовало! Мужья никогда ничего не видят... а вы в этом отношении совершеннейший муж!.. Очень весело наблюдать.
   Леон слушал свою тетку, не прерывая ее, и употреблял все усилия, чтобы скрыть впечатление, которое произвели на него ее слова, но откровенные и чувствительные люди плохо умеют скрывать то, что происходит в их душе. Наконец он произнес:
   -- Если бы жена моя была прежде знакома с Гастоном, она бы этого от меня не скрыла... в этом не было преступления.
   -- Откуда вам знать?
   -- Сударыня... вы осмеливаетесь обвинять мою жену?
   -- Боже мой! Я никого не обвиняю... я передаю мои наблюдения, вот и все. Я говорю вам: "Откуда вам знать?" Потому что вы действительно ничего не знаете.
   -- Я знаю, что моя Агата любит меня... знаю, что Гастон самый преданный мне друг, и с меня этого достаточно, чтобы быть уверенным, что ни тот, ни другой меня не обманут.
   -- Кто вам говорит об этом? Я вам доказываю, что они прежде были знакомы, вот и все. Вы, вероятно, не станете утверждать, что знаете все прошлое вашей жены.
   Леон сделал легкое движение, которое не скрылось от глаз госпожи де Фиервиль, и она продолжала:
   -- Я далека от мысли, чтобы жена ваша желала быть вместе с вашим добрым другом Гастоном, напротив, посмотрите, как она стала весела, с тех пор, как он уехал! Мне это только доказывает, что присутствие его напоминало ей вещи... которые она желает забыть.
   Леон прохаживался несколько времени молча по саду, его бледность и судорожно сжатые губы доказывали, что клевета достигла цели. Гуляя рядом с Леоном, госпожа де Фиервиль наслаждалась последствиями своих злобных наветов; она ожидала, что племянник начнет у нее расспрашивать, не сделала ли она еще каких наблюдений, как, вдруг становясь перед ней, он сказал ей голосом вежливым, но весьма холодным:
   -- Кстати, у меня тоже было нечто сказать вам сегодня утром.
   -- Что же, племянник?.. Говорите, я буду рада вас слушать...
   -- Жена и я едем путешествовать... заглянем в Швейцарию, будем в Италии. Я должен был вас предупредить, потому что я не думаю, чтобы вы захотели остаться одной в "Больших дубах".
   -- Вы едете... путешествовать? Чему приписать такое внезапное решение?.. А когда думаете вы привести в исполнение этот прекрасный план?
   -- Мы уедем с женою послезавтра.
   -- Очень хорошо, милостивый государь, я вас понимаю... это вы меня хотите выпроводить отсюда.
   -- Нисколько, сударыня, но я полагаю, что вы не желаете помешать нам с женою ехать путешествовать?
   -- Конечно, нет, милостивый государь, нисколько не желаю мешать радостям и удовольствиям... такого примерного супружества. Уезжайте послезавтра. Я сегодня вечером оставлю ваш дом, избавлю вас от своего присутствия. Очень хорошо понимаю, что я здесь лишняя.
   И госпожа де Фиервиль ушла в бешенстве, что ее злобные слова имели такие последствия.
   Леон же отправился к жене и сказал, обнимая ее:
   -- Душа моя, я хочу поехать с тобой путешествовать, постранствовать по свету. Госпожа де Фиервиль не спешила оставить нас в покое, и это единственное средство избавиться от нее, согласна ты ехать?
   -- Друг мой, только бы ты был со мною, я везде буду счастлива.
   Леон нежно поцеловал свою жену и подумал: "Как нехорошо со стороны тетушки желать расстроить мое счастье! Я действительно избрал самое лучшее средство, чтобы избавиться от нее".
   В этот же самый вечер госпожа де Фиервиль покинула "Большие дубы", говоря себе: "Хорошо же! Меня вынудили уехать, я отомщу!"
   На другой день после ее отъезда Леон уехал с женой в Италию.
  

XXXXV. ВЗГЛЯД НА ПРОШЛОЕ

   В одном доме на улице Святого Доминика, в прекрасной комнате, убранной с тем строгим изяществом, по которому можно составить себе мнение о тех, кто в ней обитает, перед пылавшим камином в кресле расположилась дама, одетая в бархатный капот, подбитый мехом, на голове ее был прелестный кружевной чепчик. Она сидела, протянув ноги к огню. На дворе стоял январь, холод был очень чувствителен, но он не проникал в эту теплую, прекрасную комнату госпожи де Фиервиль, потому что именно к ней мы привели читателя.
   Возле тетки Леона стоял столик, на котором лежали книги и все принадлежности для письма. Но она не писала теперь и не обращала внимания на книгу, которую бессознательно держала в руках: она, казалось, была погружена в свои размышления, когда лакей пришел ей доложить, что господин Дюмарсель просит позволения ее видеть.
   При этом имени госпожа де Фиервиль не в силах скрыть некоторого волнения, но, тотчас же овладев собою, говорит слуге:
   -- Просите господина Дюмарселя.
   Мы уже давно не встречались с этим человеком, который с такою предупредительностью, с таким великодушием помог тогда Сабреташу, предоставив ему работу, и тем самым дал ему средства к безбедному существованию.
   Он почти не изменился. У него все тот же важный, благородный вид, но на лице его, более, нежели когда-нибудь, видны следы грусти, и он, кажется, с трудом борется с овладевшим им унынием.
   Господин Дюмарсель вошел, поклонился и сел, причем так, как только садятся в доме у самых близких знакомых.
   -- Здравствуйте, мой милый Арман, -- сказала с притворной улыбкой госпожа де Фиервиль, -- вы опять возвратились в Париж?
   -- Да, сударыня, я вернулся вчера вечером... и к вам мой первый визит.
   -- Благодарю вас... Вы надолго отлучались?
   -- Почти на пять месяцев.
   -- И... ваше путешествие?
   -- Окончилось, как всегда! Не имею никакого результата... тщетно, бесполезно!
   -- Боже мой! Прошло столько лет! Как можете вы еще сохранять надежду? Если вы могли получить какие-нибудь сведения о том, кого вы разыскиваете... вы давно бы их имели. Но после стольких поездок... Столько напрасных розысков... вы видите, что нужно покориться.
   -- Нет, сударыня, я не могу. У меня нет вашей твердости, вашего мужества... и в особенности у меня нет вашего сердца. Найти мою дочь -- это цель моей жизни... моя единственная мысль... Зачем перестану я отыскивать ее? Разве у меня были когда-нибудь доказательства ее смерти? Какие обстоятельства могут заставить меня думать, что она сделалась жертвой какого-либо несчастья? Дочь моя и кормилица ее исчезли, вот все, что я знаю. Разве этого достаточно, чтобы я сказал себе: "Дочь моя умерла, нет более надежды отыскать ее?" Нет, нет, напротив, что-то говорит мне, что моя маленькая Клотильда жива. Поэтому лучше слушать этот тайный голос, хотя бы он меня и обманывал, нежели голос холодного рассудка, не оставляющий мне ничего, кроме горя и сожалений.
   -- Ах, боже мой! Милостивый государь, я никак не желаю увеличивать вашего горя... и говорю только, что после стольких лет, если бы можно было достать какие-нибудь сведения, они бы были у вас. Если эта кормилица жива еще, почему же вы никогда ничего о ней не слышали?
   -- Кормилица эта, вероятно, умерла, потому что, если бы было иначе, она, зная мое имя, мой адрес, непременно написала бы мне. Очень может быть, что Пиеретта Жерар умерла, но из этого нельзя заключить, чтобы умерло и дитя, которое я ей доверил. Ах, Адель! Если бы вы меньше заботились о зашей репутации... и имели бы более любви к этой бедной девочке, ничего бы этого не случилось.
   -- Как жестоко с вашей стороны так упрекать меня! Точно как будто я виновата, что эта кормилица исчезла с ребенком, которого вы ей поручили. Заставив меня... сделать проступок... за который я и теперь еще краснею... вы находите, что я дурно поступала... стараясь спасти свою честь... стараясь не возбуждать гнева моего отца... который был чрезвычайно строгих правил... и никогда бы меня не простил.
   -- Как знать! Ведь вы ни разу не пробовали получить его одобрение для нашей любви. О! Теперь я хорошо знаю вас, но тогда мы были оба молоды, и я любил вас страстно. Очутившись случайно одна со мной в деревне... вы пали в минуту слабости. Я не желал ничего более, как сделаться вашим мужем... Я хотел идти просить вашей руки у вашего отца.
   -- Да, рассказав ему, что случилось? Он бы вас славно принял!
   -- Когда отец девушки имеет дело с честным человеком, он всегда кончает тем, что прощает... Тогда у меня еще не было состояния, это правда, но у меня было всеми уважаемое имя. Вы умоляли меня подождать... я вам повиновался... Ах, если бы я знал тогда, что вы готовились быть матерью, я бы послушался только голоса долга, я бы все рассказал вашему отцу.
   -- Да... и он бы запер меня в монастырь.
   -- Нет, теперь не запирают более девиц в монастыри... Наконец вы мне сказали, что проступок ваш имел последствия и обещали вверить мне ваше дитя.
   -- Я сдержала слово, милостивый государь, эту маленькую девочку отдали вам.
   -- Да, и без всякого затруднения... Вы так спешили от нее избавиться!
   -- Не хотели ли вы, чтобы она воспитывалась в доме моего отца?.. Это было бы хорошо, после всех предосторожностей, которые я должна была употреблять, чтобы скрыть свой стыд!..
   -- Ваш стыд! Да, вы стыдитесь быть матерью! Звание такое почетное, такое благородное, такое сладостное, по которому вздыхают множество женщин. Звание матери, часто заставляющее их забывать дни, недели перенесенных лишений, для вас же оно было только стыдом!..
   -- Но, милостивый государь, я была не замужем!
   -- Естественные чувства стоят выше общественных толков!.. Преступная в глазах света... вы тем не менее должны были любить вашу дочь... должны были покрывать ее своими поцелуями и ласками... потому что дитя это не было ни в чем виновато, и ребенок, плод ли она преступной связи или законного брака, имеет одинаковые права на нашу любовь.
   -- А кто вам сказал, милостивый государь, что я не любила... это дитя?..
   -- Да? И вы, вероятно, поэтому потребовали, чтобы наша дочь...
   -- Ради бога, говорите тише...
   -- Действительно, сударыня, я должен был бы сказать, моя дочь, вы потребовали, повторяю я, чтобы ее отдали к кормилице, подальше от Парижа... Вы так боялись встретиться с нею!..
   -- Предосторожность эта была необходима, вы сами тогда на это согласились...
   -- То есть я имел слабость уступить вашим желаниям. Побывав в Монпелье, я случайно познакомился там с одними добрыми крестьянами, жившими в маленькой деревушке недалеко от города... Во время моих прогулок я часто останавливался в домике Жерора, отдохнуть и поесть прекрасных пирожков, которые пекла его жена. У Пьеретты был ребенок, но как эти добрые люди были небогаты, то они искали взять себе еще дитя в питомцы. Я пошел к ним и предложил крестьянке взять воспитывать к себе мою дочь. Она с радостью согласилась, поехала со мной в Париж, взяла девочку и увезла ее к себе. Прошло два года... я часто видел мою Клотильду... она была прелестна... бедное дитя, она меня уже знала и любила... Что же касается вас, то вместо того, чтобы спрашивать у меня о вашей дочери, вы стали удаляться от меня... стали избегать моего общества.
   -- Но, милостивый государь, чтобы сохранить мою репутацию, я должна была вести себя осторожно...
   -- Скажите лучше, что вы перестали любить меня, что вид мой напоминал вам то прошлое, которое вы желали бы изгнать из своей жизни... Наконец... вы вышли замуж за господина де Фиервиль!
   -- Отец мой потребовал моего согласия на этот брак, и у меня не было никакой причины, чтобы... отказать...
   -- Никакой причины? Мне кажется, у вас была самая законная, самая уважительная, если бы вы ее сказали...
   -- Обесчестив себя... покрыв позором седины моего отца.
   -- Лучше не будем об этом говорить!.. Вы перестали любить меня... Когда я узнал о вашем супружестве, то, должен вам признаться, ваша неверность меня не огорчила, потому что я уже вас понял и оценил. Я уже не мог сказать себе: "Дочь моя теряла мать"... Бедная девочка никогда ее не имела...
   -- Как вы строги ко мне, милостивый государь... как бесчеловечны!..
   -- Потому что я уже давно собираюсь высказать вам все, что накипело у меня на душе... Да, вы вышли замуж без угрызений совести, без сожалений... а тогда еще моя бедная Клотильда не была для нас потеряна!.. Узнав, что вы замужем, я не захотел более лишать себя присутствия и ласк моей дочери. Я поспешил написать к кормилице. Эта женщина была уже тогда вдова, и ребенок ее умер. Ничто более не удерживало ее в родной деревеньке. Я нанял маленький домик в окрестностях Парижа и хотел там поместить ее... она с радостью приняла мое приглашение... Таким образом, я бы всякий день мог видеть мою дочь... Увы! Эти счастливые надежды не должны были осуществиться... Пьеретта Жерор продала свой дом и отправилась в Париж, где я ее ожидал с нетерпением, но тщетны были мои ожидания, она не приехала.
   -- Вот чего я никогда не могла понять. Разве она уехала не в дилижансе?!
   -- К несчастью, нет! Я же, видя, что она не является ко мне, поехал в деревню, где она жила, там мне сказали, что Пьеретта, взяв мою дочь, отправилась пешком в Монпелье. Обе были здоровы, когда оставили деревеньку. В Монпелье Пьеретта хотела взять место в дилижансе. Я навел справки в Монпелье, оказалось, что действительно в контору дилижансов приходила крестьянка с ребенком на руках, желая взять место в одной из карет, отправлявшихся в Париж, но, к несчастью, дилижанс уже уехал. Тогда Пьеретте пришла в голову пагубная мысль пойти одной на большую дорогу, в надежде встретить часто проезжающие там повозки купцов, отправляющихся на различные ярмарки и деревенские праздники. Эти люди за самую маленькую плату дают места путешественникам в своих повозках. Вероятно, Пьеретте попался на дороге такой попутчик, в этом нет и сомнения. Но потом, -- куда она девалась? Где высадил ее купец? Вот чего я никак не мог узнать. Напали ли на нее в дороге? Обокрали ли, убили ли, что с ней случилось? Я не мог открыть... После тщетных поисков, с горя, я решился поступить на военную службу, надеясь пасть под пулями, но смерть бежит от тех, кто ее не страшится.
   -- И вам досталось богатое наследство от одного из ваших родственников?
   -- Да, но к чему мне это богатство? Я не могу никого им осчастливить.
   -- Вы еще молоды, вы можете жениться.
   -- Жениться? Нет, я этого не сделаю: если дочь моя еще жива, она одна будет иметь всю мою любовь.
   -- Повторяю вам, любезный Арман, что вы неблагоразумны. Вполне могло случиться, что... эта девочка умерла во время своего переезда в Париж. Дети подвержены самым разным болезням, а кормилица, боясь ответственности, скрылась в другую местность, не уведомив вас о смерти ребенка.
   -- Да... знаю, что можно и это предполагать.
   -- Потом, если Клотильда и жива еще, то прошло столько времени, ей теперь было бы...
   -- Двадцать два года с половиною.
   -- Вот видите, почему бы вы могли ее узнать?
   -- По этому предмету, сударыня.
   И господин Дюмарсель вынул спрятанный на груди его маленький стеклянный медальон, в котором лежали волосы, составлявшие цифры, цветок и различные украшения.
   -- Я приказал сделать два совершенно одинаковых медальона: один из них я повесил на шею моей дочери, запретив кормилице когда-либо его снимать с нее, другой же оставил у себя.
   -- И вы думаете, что, выросши, эта бедная Клотильда все продолжала носить его?
   -- Без сомнения, я полагаю, что если мы владеем предметом, посредством которого можем надеяться отыскать когда-нибудь своих родителей, получить имя, найти семью, как бы бедна она не была, то подобный предмет для нас выше всякой драгоценности.
   Госпожа де Фиервиль замолчала, и некоторое время оба не говорили ни слова. Наконец тетка Леона сказала равнодушным голосом:
   -- Я овдовела... после нескольких лет супружества... к несчастью, у меня не было детей!..
   -- Детей, -- воскликнул господин Дюмарсель, бросив на нее строгий взгляд, -- детей! Господь справедлив, он не дал их той, которая оттолкнула от себя свою дочь!..
   Движение гнева и нетерпения вырвалось у госпожи де Фиервиль, но, стараясь сдержать себя, она возразила:
   -- Кажется, милостивый государь, вы пришли сегодня ко мне с заранее предвзятым намерением... говорить мне колкости... Очень хорошо... выливайте свой гнев... я слишком хорошо воспитана, чтобы отвечать вам.
   -- Нет, я пришел к вам, Чтобы поговорить с вами о моей дочери... о моих тщетных поисках... я все думаю, что этот предмет должен вас занимать... вижу, что я ошибся... Впредь не буду больше говорить о том, что вы желаете забыть.
   После этих слов молчание возобновилось, и его прервала опять же госпожа де Фиервиль.
   -- Извините, пожалуйста, милостивый государь, если я нарушу нить ваших размышлений... но мне надо задать вам несколько вопросов...
   -- Спрашивайте, сударыня, я к вашим услугам.
   -- Вы, вероятно, знаете, что племянник мой, Леон Дальбон, который мог бы составить блестящую партию, женился... на гризетке.
   -- Да, мне сказали, -- отвечал, улыбаясь, господин Дюмарсель, -- что племянник ваш женился по любви... Это, конечно, должно вам казаться весьма странным, потому что вы не понимаете подобных союзов.
   -- Да, я не понимаю, как человек в положении моего племянника может породниться бог знаете какими людьми... Какой-то господин Сабреташ... старый солдат... это дядя его жены... Как лестно находиться в обществе такого господина, который выражается как извозчик!.. Но этот ужасный Сабреташ... хвалился, что он и племянница его знакомы с вами... неужели это правда? Что же касается меня, то, признаюсь, мне это показалось так необыкновенно, что я не поверила.
   -- Напрасно, сударыня... я действительно знаю этого старого ветерана и его племянницу Агату... прелестную молодую девушку, потому что, когда я ее увидел в первый раз, она еще не была замужем... Она понравилась мне с первого взгляда... так приятно было слышать ее нежный голос... вся ее особа заинтересовала меня в высшей степени...
   -- Боже мой, милостивый государь, вы говорите о ней с таким жаром... что я могу опасаться за спокойствие моего племянника.
   -- Я говорю, что чувствую, и нахожу, что нет надобности скрывать свое мнение, если оно искренно и правдиво. О чувствах же, которые испытываю к этой молодой женщине, я могу громко говорить всем и каждому, не краснея.
   При этом ответе госпожа де Фиервиль не может скрыть свою досаду и с гневом сжимает и комкает попавшиеся ей под руку бумаги.
   -- Но вот что неоспоримо, -- говорит она, -- это то, что мой племянник отлично сознает, что он никуда не может показаться со своей женою в свете. Она была бы положительно не на своем месте. Потому в самый день свадьбы он уехал с женою в Бретань, в поместье свое "Большие дубы". Они жили там, как медведи в берлоге, не принимая никого из соседей.
   -- Вы, вероятно, посетили их там, сударыня?
   -- Да, милостивый государь, я не хотела противиться своему любопытству, я желала видеть, что это за чудо, которое скрывают от всех.
   -- Что же? Не нашли ли вы, что в этой молодой женщине есть какое-то очарование, есть нечто, что так и влечет к ней?..
   -- Нет... она хороша, я этого не отрицаю... но есть тысячи женщин гораздо лучше ее. Племянник и его... супруга пробыли два года в Бретани, потом в один прекрасный день уехали в Италию.
   -- Да, но они уже несколько дней как в Париже. Леон и Агата возвратились из своего путешествия.
   -- А! Вы это знаете?
   -- Да, знаю, сударыня, потому что я вчера видел Сабреташа, и он меня известил о возвращении своей племянницы... он в восторге.
   -- Позвольте, однако, спросить у вас, милостивый государь, если это не будет нескромностью с моей стороны, где вы познакомились с этими людьми?
   -- Этими людьми?.. Боже мой, сударыня, почти всегда случай доставляет знакомства... Сабреташ был несчастлив, племянница его очень больна, и я воспользовался возможностью быть полезным старому солдату.
   -- То есть вы дали ему работу!
   -- Именно так.
   -- Чем занимается этот господин? Кажется, шьет сапоги?
   -- Нет, сударыня, он маляр.
   -- Это восхитительно!.. И сказать, что мой племянника взял себе жену из семейства господина Сабреташа!
   -- Что же тут дурного? Сабреташ честный человек. Прежде он защищал свою Родину, а теперь поддерживает свое семейство... я горжусь, что могу пожать руку такому человеку... К несчастью, истинно честные люди, безупречного поведения, редки на свете! И когда встретим таких людей, ими нельзя пренебрегать... к какому бы слою общества они ни принадлежали.
   -- Не спорю!.. Этот дядя может быть феникс честности! Что же касается его племянницы, ручаюсь, что тут совсем все наоборот.
   -- Как можете вы так говорить!.. Ведь это жена вашего племянника!
   -- Да, я говорю так о женщине, которая не должна была стать его супругой... которая его обманула, я в этом уверена... выдала себя за добродетель, которой не была.
   -- Такие подозрения... О! Как это дурно! Что вам сделала госпожа Дальбон, что вы ее так браните?
   -- Повторяю вам, что меня она не обманет... что ее жеманный вид... любовь, которую она показывает мужу... все это не заставит меня переменить мое мнение. Я заметила такие вещи, которые убедили меня, что я права, сомневаясь в добродетели этой дамы.
   При этих словах господин Дюмарсель встал, взял свою шляпу и, кланяясь госпоже де Фиервиль, сказал:
   -- Я не хочу более слушать, как клевещут на особу, в которой я принимаю сердечное участие... Прощайте, сударыня.
   -- Как, милостивый государь, вы уходите, потому что я не разделяю вашего пристрастия к госпоже Дальбон?.. Это уже слишком!
   -- Что делать! Я не могу слышать, как бранят тех, кого я люблю...
   -- Но когда они этого заслуживают? Чтобы обвинять кого, надо иметь доказательства, иначе это будет только клевета.
   -- Хорошо же, я докажу вам, что все, что я сказала об этой женщине, справедливо... я узнаю ее прошлое... докопаюсь до него... и поспешу тогда поделиться с вами моими открытиями... И вы увидите, оклеветала ли я ее!..
   -- А в ожидании этого позвольте мне с вами проститься, сударыня.
   И господин Дюмарсель вышел, низко поклонившись госпоже де Фиервиль, которая гневно ударила рукою по стоявшему возле нее столику, восклицая:
   -- Но она им всем вскружила голову, эта Агата!.. Ах, как я буду довольна, если мне удается доказать им, что я не обманулась, что я поняла ее лучше их.
  

ХХХХVI. СУПРУГИ ШАЛЮПО

   Пропутешествовав четыре месяца, посетив Швейцарию и часть Италии, Леон и его жена возвратились в Париж, по-прежнему счастливые, по-прежнему любящие друг друга, как в первые минуты супружества. Подозрения, которые хотела возбудить в Леоне госпожа де Фиервиль, не пустили корней в его сердце. До своего брака с ним Вишенка так откровенно ему все рассказала, что ему и в голову не приходило, чтобы она вздумала его обманывать.
   Они приехали в Париж, потому что у Леона были дела в городе, и ему не хотелось оставлять Вишенку одну в "Больших дубах". Молодые супруги располагали провести зиму в Париже и с наступлением весны возвратиться в Бретань.
   Вишенке очень хотелось жить в Париже как можно уединеннее, но для богатых людей это не всегда возможно. Молодая женщина не желала выезжать в свет, но всегда просила Леона не отказываться от приглашений, которые сыпались на него со всех сторон. Но Леон предпочитал всем светским удовольствиям общество своей жены. Он очень любил театр, часто ездил туда с Вишенкой, которая сначала скрывалась в глубине ложи, едва осмеливаясь осмотреть партер, но мало-помалу попривыкла, перестала прятаться, тем более что видела, как Леон доволен, что она стала менее робка и застенчива.
   Гастон Брумиер посетил в Париже молодых супругов. Он был все так же сердечно предан своему другу и оказывал Вишенке самое почтительное внимание, но посещения его были непродолжительны, и он всегда старался приходить, когда Леон был дома.
   Этот последний замечал все это, но на что он мог пожаловаться? На то, что друг его не хотел ухаживать за его женой... он не был из числа таких мужей.
   Вскоре по приезде в Париж Леон сказал жене:
   -- Душа моя, нам предстоит выполнить нечто... весьма неприятное для нас... но, живя в свете, нельзя пренебрегать некоторыми обязанностями.
   -- Я угадала, друг мой, мы должны отправиться с визитом к твоей тетке?
   -- Да, душа моя, она приезжала к нам в "Большие дубы", и если мы, находясь в Париже, не посетим ее, то поступим против всех приличий.
   -- Так поедем, друг мой... Но она после этого не поселится у нас в Париже, так, как в "Больших дубах?"
   -- О, нет, успокойся. В Париже каждый живет у себя. Потом, тетка моя, уезжая от нас, была немного сердита на меня, и легко может случиться, что она нас и не примет, но мы отдадим визит вежливости, и этого будет достаточно.
   -- Ах, какое бы это было счастье, если бы она нас не приняла... потому что я всегда дрожу перед ней... хотя, право, она мне совсем не противна.
   -- Когда ты хочешь, чтобы мы поехали?
   -- Чем скорее, тем лучше...
   -- Ты права, мы поедем завтра. Будь готова к двум часам и оденься попараднее.
   -- Попараднее?
   -- Конечно. Если нас примут, то пусть видят, что это церемонный визит.
   На другой день Вишенка оделась так, как желал ее муж: шелк, бархат, брильянты и великолепная шаль. Все это могло бы сделать ее красивой, если бы она и без украшений не была прелестной, милой, грациозной. Она так свободно и непринужденно держалась в своем парадном наряде, как будто век его носила.
   В два часа с четвертью пополудни карета Леона остановилась у подъезда дома, где жила госпожа де Фиервиль, на улице Святого Доминика. Лакей, ходивший спросить, у себя ли эта дама, пришел с ответом, что она дома и что сегодня у нее приемный день.
   -- Мы славно попали, -- сказал Леон, смотря на жену. -- Но делать нечего, пойдем.
   Госпожа де Фиервиль была в гостиной, там же находились только что приехавшие к ней дама и ее супруг.
   Этот господин носил фамилию Шалюпо: ему было пятьдесят лет, маленький ростом, весьма некрасивый собою, с красными ушами и красным лицом, с глупым нахальным видом. Одним словом, это была одна из тех личностей, которых часто встречаешь в свете, воображающая, что, имея деньги, она имеет ум. Такие люди признают достоинства только у богачей в надежде, что им будут платить тем же.
   Супруга почти одних с ним лет: высокая, сухая, костлявая, с длинным лицом и кислым видом, который, по ее мнению, есть выражение хорошего тона. Она страшно ревнует своего мужа и часто называет его негодяем, что господин Шалюпо выслушивает с улыбкой. Это звание, кажется, весьма льстит его самолюбию.
   Супружеская чета находилась с госпожою де Фиервиль в дружеских отношениях, как говорится в свете, но, выражаясь точнее, это была только взаимная передача сплетен.
   Разговаривали о последнем бале госпожи X***, о вечере, данном госпожою Б***, о великолепном наряде такой-то, о том, как смешно танцевала такая-то. Одним словом, перебирали по косточкам всех своих знакомых, когда вошедший слуга доложил о приезде господина и госпожи Дальбон.
   -- Наконец-то они решились приехать ко мне, -- брезгливо пробормотала госпожа де Фиервиль. -- Просите их, -- сказала она слуге.
   Потом, обращаясь к супругам Шалюпо, прибавила:
   -- Вы сейчас увидите моего племянника с его женой. Большая удача для вас, потому что он никому ее не показывает.
   Через несколько минут Леон и жена его входили в гостиную. Вишенка поклонилась присутствующим так непринужденно, так грациозно, что сама госпожа де Фиервиль изумилась. Она приняла племянника и Вишенку с натянутою церемонностью и вежливостью.
   Господин Шалюпо обомлел от восторга при виде Вишенки, он едва мог оторвать от нее глаза, и то только тогда, когда на него взглядывала его жена. У госпожи Шалюпо сделался еще более кислый вид: это была ее привычка, когда она встречалась с хорошенькой женщиной.
   Вишенка вежливо поклонилась гостям госпожи де Фиервиль, впрочем не обратив на них никакого внимания.
   Леон старался показать, что не замечает насмешливого вида своей тетки.
   -- Вот вы и возвратились из вашего путешествия, племянник? -- говорит, обращаясь к Леону, госпожа де Фиервиль.
   -- Да, тетушка, мы возвратились, мы были в Швейцарии, в Италии. Мы очень весело провели время, в особенности в Неаполе, это чудный город!
   -- Чтобы составить себе полное понятие об этом прелестном крае, надо непременно побывать там, -- говорит Вишенка.
   -- Вы тоже все собираетесь повезти меня в Италию, -- сказала госпожа Шалюпо, обращаясь к своему мужу, который более чем раскраснелся, смотря на Вишенку.
   -- Да, да, милый друг, действительно, мы об этом часто говорили... об этом путешествии... мы поедем, конечно, путевые издержки не могут нас задерживать. На что бы ни тратить деньги, мне все равно, только бы весело проводить время, когда есть средства.
   -- Что касается Швейцарии, -- продолжал Леон, -- то это очень красивый, очень величественный, но отнюдь не веселый край... Пусть восхищаются сколько угодно высокими горами, покрытыми вечным снегом, которые как будто служат лестницами, чтобы достигнуть облаков, я предпочитаю свежую зелень снегам, и запах апельсиновых деревьев тому воздуху, которым дышат в швейцарских шале.
   -- Да, -- бормочет господин Шалюпо с расстроенным видом, -- да, эти шале... там делают сыр... действительно, не замечал, что он пахнет померанцем.
   -- Надолго ли вы приехали в Париж, племянник? Я думала, что вы отказались от столичной Жизни.
   -- Я пробуду здесь столько времени, сколько будет угодно моей жене, это совершенно зависит от ее воли, но так как почти всегда мы желаем одного и того же, то... решит она.
   -- Боже мой, друг мой... я сделаю как тебе будет угодно.
   -- Какие голубки, -- говорит, насмешливо улыбаясь, госпожа де Фиервиль. -- Право, из вас обоих надо бы набить чучел... Ах, извините, я хотела сказать, что вас обоих надо вставить в рамку.
   -- Очень может быть, тетушка, что в глазах некоторых особ счастливое супружество кажется смешным, но жена моя и я имеем слабость предпочитать свое счастье тому, что люди говорят. Не правда ли, Агата?
   -- Я думаю так же, как ты, друг мой.
   Госпожа де Фиервиль, стараясь замять этот разговор, поспешно обращается к господину Шалюпо:
   -- Как понравилась вам новая опера? Я видела вас в театре прошлую пятницу.
   Но вместо того чтобы отвечать, господин Шалюпо продолжает смотреть на Вишенку, и глаза его принимают испуганное выражение.
   -- Разве вы не слышите, милостивый государь, -- гневно говорит ему жена, -- что у вас спрашивает госпожа де Фиервиль?
   -- Ах, извините!.. Да... да... Я слышал... я не слышал...
   -- Я спрашивала вас, милостивый государь, как понравилась вам музыка последней оперы.
   -- Музыка? Да... не знаю... я думаю, что я ничего не слышал!..
   -- Да что это с вами такое сегодня, милостивый государь! -- вскрикивает госпожа Шалюпо. -- Где находятся ваши мысли? Вы так рассеянны, это ни на что не похоже! Я вас не узнаю! Вы были в опере в прошлую пятницу и не слышали музыки?
   Господин Шалюпо старается оправиться, он смеется, сморкается, делает вид, что чихает, но ясно заметно, что он все это для того, чтобы не выдать мысль, которая его преследует.
   От госпожи де Фиервиль не скрылось ни его волнение, ни замешательство, которое обнаруживалось по мере того, как он вглядывался в жену ее племянника, но она ничем не выдает, что заметила странности поведения, напротив, стараясь вывести его из затруднительного положения, говорит:
   -- Ах, боже мой, милая госпожа Шалюпо, неужели вы будете ссориться со своим мужем из-за того, что он мало слушал музыку... и много смотрел на ложи. Иногда замечаешь в ложах особ, с которыми давно не виделся... случай доставляет такие непредвиденные встречи...
   -- Действительно, сударыня, случай... и потом бывает сходство, которое вас поражает... обманывает!
   -- Разве вы отыскали в опере какого-нибудь своего давнишнего знакомого? Вы мне ничего об этом не говорили.
   -- Я, милый друг? Но я сидел рядом с оркестром... и был очень доволен музыкой.
   -- А только что говорили, что ничего не слышали... Господин Шалюпо, очень странно!..
   Леона и его жену его разговор этот мало занимает, посидев еще немного, встают и прощаются с госпожою де Фиервиль, для которой этот скорый отъезд как будто неприятен.
   -- Как! Вы уезжаете, -- говорит она, -- но вы только что приехали... Вы со мной так церемонны.
   -- Нам предстоит сделать еще много визитов, -- холодно отвечает Леон, -- и у нас очень мало свободного времени, потому позвольте засвидетельствовать вам наше почтение.
   И с этими словами молодые супруги кланяются и уезжают.
   Вишенка вздохнула свободнее, вышедши от госпожи де Фиервиль, а Леон, взяв ее за руку, сказал ей:
   -- Успокойся душа моя, мы сюда долго не заглянем. Если бы тетка моя приняла нас приветливо, была бы хотя немного любезна с тобою, я бы сказал тебе: "Хотя изредка, но надо с ней встречаться". Получая от нее в ответ только иронию, насмешки, злобные слова. О! В таком случае, моя гордая тетушка, не бойтесь, мы не потревожим вас своими визитами.
   После отъезда молодых супругов господин и госпожа Шалюпо тоже хотели уехать, но госпожа де Фиервиль ни за что не желала их отпустить, она усадила возле себя сухопарую, высокую даму и, держа ее за руку, сказала:
   -- Прошу вас, не оставляйте меня так скоро, посидите еще немного. И потом мне очень хочется знать ваше мнение... о жене моего племянника. Скажите мне, моя красавица, как вы ее находите?
   -- Я... боже мой... вы знаете, я не имею привычки наблюдать. Наконец... у всякого свой вкус, эта дама хорошенькая, конечно... но, такая красота мне не нравится... Нет ничего правильного в чертах ее лица... они ни греческие, ни римские... не знаешь, что это такое.
   -- Я с вами согласна... не знаешь, что это такое... Мне очень нравится это определение!.. А вы господин Шалюпо... каково ваше мнение?
   Господин Шалюпо был погружен в свои размышления, и жена крепко ущипнув его за руку, воскликнула:
   -- Как, опять! О чем вы думаете, Неморин? Скажите! Сейчас же скажите!
   Неморин с живостью поднял голову и, стараясь придать себе невинный вид, отвечал:
   -- Ни о чем, душенька, клянусь тебе, ни о чем...
   -- Гм. Какое вы чудовище, Неморин! Вы, верно, мечтаете о какой-нибудь вашей новой победе... Если бы вы знали, милейшая госпожа де Фиервиль, какой ловелас мой муж!..
   -- В самом деле!.. Господин Шалюпо -- соблазнитель?..
   -- Не думайте этого, сударыня, жена моя шутит!
   -- Нет, милостивый государь, я не шучу!.. К тому же вы довольно известны в свете своими похождениями! И если бы я хотела сказать все, что я знаю... все, что вы сделали ужасного! Ах, моя милая, все мужчины негодяи, и вы очень счастливы, что вы вдова...
   -- Вы не говорите то, что думаете, моя милая, -- отвечала, улыбаясь, госпожа де Фиервиль, -- но я возвращаюсь к моему вопросу: господин Шалюпо, как вы находите жену моего племянника?
   -- В самом деле, муж мой должен это знать, потому что он достаточно смотрел на эту даму!
   -- Я! -- бормочет смущенный Шалюпо. -- Но я ее не знаю...
   -- А! Это уже не даром! -- говорит длинная, сухая, дама, бросая яростный взгляд на своего мужа. -- Вы ее не знаете... Не знаете дамы, которая только что сейчас отсюда вышла?
   -- Ну да... нет... не знаю... то есть знаю теперь. Но прежде я ее не знал....
   -- Кто вас спрашивает, знали ли вы ее прежде? Вас спрашивают, как вам показалась ее наружность?
   -- Наружность?.. Такая, как у всех. В ней нет ничего необыкновенного...
   -- Гм! Коварный обманщик... а почему вы так раскраснелись, смотря на эту даму?..
   -- Может быть, от холода.
   -- Здесь не холодно..
   -- Ну, так от жары.
   -- Послушайте, мой милый господин Шалюпо, -- начала вкрадчивым голосом госпожа де Фиервиль, -- позвольте мне вам высказать откровенно, что мне сейчас пришло в голову, надеюсь, что вы не сердитесь... потому что я нахожу, что, право, ни вам, ни супруги вашей сердиться тут не на что.
   -- Говорите, моя добрая, -- возразила госпожа Шалюпо, которую тревожат все эти предисловия.
   -- Вот что, друзья мои, в то время как у меня сидел мой племянник с женою... я подумала... мне показалось... я очень могу ошибаться...
   -- Ради бога, моя милая...
   -- Мне показалось, что, увидев жену моего племянника, господин Шалюпо был поражен, удивлен так... как будто встретил особу, которую он знал прежде, но, по причинам, которых я не могу знать, желал скрыть, что он ее узнал.
   -- У вас необыкновенно верный взгляд, моя красавица, -- сказала госпожа Шалюпо, -- действительно, лицо моего мужа выражало все это и еще многое другое. Отвечайте, Неморин, так ли говорит госпожа де Фиервиль?
   -- Это все неправда, то есть, извините, я хочу сказать, что госпожа де Фиервиль ошибается... не знаю, почему вы непременно хотите, чтобы я знал эту даму...
   -- Боже мой! Господин Шалюпо, мы совсем этого не хотим, я вас просто спросила; в этом нет ничего удивительного, если вы где-нибудь прежде встречали госпожу Дальбон. Она не из числа тех хорошо воспитанных молодых девушек, которые оставляют свою мать для того только, чтобы перейти в объятия супруга. Племянник мой имел глупость жениться на той, которую он... вероятно, встретил на каком-нибудь публичном бале.
   -- А Неморин часто ездил в Мабиль и Прадо... я имею доказательства...
   -- Не знаю, почему всегда желают выставить меня гулякой... негодяем... волокитой... Право, сударыни, вы же меня пытаете! Но нам не надо забывать, госпожа Шалюпо, что мы сегодня обедаем у дядюшки... а он ждать не любит... он садится за стол в четыре часа... это не по-столичному, но он уже так привык.
   И супруги прощаются с госпожою де Фиервиль, которая провожает их до дверей, осыпая их любезностями и выражениями дружбы.
   Оставшись одна, тетка Леона сказала себе: "Этот господин Шалюпо знает жену моего племянника... несомненно. Я открою эту тайну... я узнаю прошлое Агаты".
  

ХХХХVII. СЛУЖИТЕЛЬНИЦА В ТЕАТРЕ

   Через несколько дней после своего визита к госпоже де Фиервиль Леон и жена его отправились в театр. Это единственное развлечение, которое они пользовали себе, живя в Париже, потому что они не ездили ни на балы, ни на вечера, ни на концерты, но театр нравился Вишенке, может быть из-за воспоминаний, что она сама некогда играла на сцене.
   Молодые супруги приехали в театр, где давали драму, привлекавшую толпу зрителей. Леон спросил себе ложу, и к нему явилась, чтобы проводить его туда, старая и чрезвычайно полная женщина с угреватым красным лицом; на ней было платье с цветными разводами, приподнятое на боках, как у пастушек на картинах Ватто; на голове ее был чепчик с измятыми цветами, прикрепленный к огромной черной фальшивой косе и фальшивыми же кудрям.
   Вишенка вздрогнула, увидев эту женщину, в которой она тотчас же узнала мать Альбертины, госпожу Гратанбуль, потому что это действительно была она.
   Служительница спросила у Леона:
   -- Что вам угодно?
   -- Есть ли у вас хорошая ложа?
   -- Всегда имеется для благородных особ, милостивый государь. Потому что, понимаете, сейчас можно видеть, с кем имеешь дело, в особенности я, которая родилась за кулисами.
   -- Я не спрашиваю вас, где вы родились, но есть ли у вас ложа?
   -- Есть, и прелестная, из которой решительно все видно... с маленькой скамьей и даже подушкой для вашей дамы... несколькими подушками, если вы их любите, сударыня, если... если...
   Госпожа Гратанбуль не смогла окончить фразы, взглянув на Вишенку, она припомнила, что где-то видела эти черты, но где?..
   Молодая женщина в эту минуту дернула за рукав мужа, говоря:
   -- Друг мой, я не хочу сидеть в ложе с этой стороны, пойдем дальше...
   -- Как хочешь, милый друг.
   И юная чета удалилась, оставив госпожу Гратанбуль сначала ошеломленной, потом рассерженной: надо же, не взяли ту ложу, которую она предлагала!
   -- Как, они уходят, а я им предлагаю княжескую ложу. Что случилось?
   -- Вам не повезло, -- сказала матери Альбертины другая служительница.
   -- Это ничего не значит. Но вообразите себе, госпожа Финар, меня поразило лицо этой дамы... Верно, я ее знаю... впрочем, я видела столько лиц... Позвольте, однако же!.. Я припоминаю! Неужели это та самая юная особа, которая, в первый раз выступая на сцене, играла, как моя туфля! Она, стало быть, успешно повела свои дела... потому что на ней настоящая турецкая шаль... я в этом толк знаю... у моей дочери их было семь, при князе Чемизакове.
   -- А у вас есть дочь, которая была так богата?
   -- Еще бы! Три года тому назад у нее был дворец, карета, жокей... и я уж и не знаю что. Она называлась госпожа де Сант-Тюберез, а я -- де Гратанбуль... Я отбросила свое де, устроившись в театр, потому что нужно именоваться, смотря по положению, которое занимаешь в обществе.
   -- И ваша дочь промотала все это богатство?
   -- Альбертина! Да, она промотает все золотое рудники Калифорнии и тех, кто их разрабатывает.
   -- Где она теперь?
   -- В России! Она непременно хотела поехать в Санкт... как бишь!.. в Санкт-Петербург; она полагает, что эта страна рублей принесет ей счастье, что она привезет их во множестве в Париж. Но я думаю, что она не будет в состоянии и себя-то привезти. Впрочем, это не моя вина, я ее предупреждала... я, которая знаю все обычаи европейских дворов, я ей сказала: "В России, моя милая, когда иностранцы наделают долгов, они должны заплатить их, иначе они не могут выехать из страны; я нахожу, что это варварский обычай... татарский... но это у них закон, и надо с ним согласоваться. Что ты там сделаешь, ты, которая часто не можешь заплатить за пучок салата наличными? Ты совсем запутаешься в долгах. И когда тебе вздумается возвратиться во Францию, тебе скажут: "Нет, милый ангел... так нельзя... извольте расплатиться, иначе мы вас не выпустим"." Я приводила ей в пример множество хорошеньких женщин, знакомых ей артисток, уехавших в Россию и очень желающих вернуться на родину, которые не могут этого сделать, все по случаю долгов. Ничто не помогло, она мне отвечала: "Я найду тысячу бояр, которые за меня заплатят". "Да, -- говорю, -- надейся на это". Но она все-таки уехала, и я уверена, что никогда оттуда не вернется.
   -- Вы не желали с ней поехать?
   -- Избави бог! Я не люблю холода. Если бы она ехала в Сирию, я бы не отказалась ее сопровождать, но в страну, где можно отморозить себе руки и ноги... покорно благодарю!
   -- Госпожа Гратанбуль, займитесь вашими ложами... спрашивают особу, которая их отворяет.
   -- Иду, иду, моя милая... Что прикажете, милостивый государь... вам билет... вам угодно взять первое место для вашей дамы?.. Его трудно достать... но посмотрим... для вас я постараюсь...
   И мать Альбертины, усадив на места пришедших даму и господина, возвратилась к своим приятельницам, восклицая:
   -- Ах, боже мой! Откуда берется вся эта дрянь! И все занимают лучшие ложи, не умея даже вежливо обращаться.
   -- Вы потерпели фиаско, госпожа Гратанбуль?
   -- Полнейшее! Вообразите, я их поместила на первых местах... а дама не хотела взять скамеечку под ноги, господин отказался от афишки! Мне очень хотелось вывести их вон из ложи, сказав, что я ошиблась, что это ложа частного пристава. Надо признаться, мне с некоторого времени не везет.
   Например, вчера один господин со мной поссорился из-за того, что я вошла в ложу первая и не оставалась там целый час, расставляя скамеечки. Видите ли, что выдумал! Мне очень хотелось ему сказать: "За это, сударь, деньги платят". Но это еще не все: приходят две дамы и господин... прекрасно одетые, с отдельными билетами на места в общей ложе. Ну, говорю себе: "Здесь можно поживиться". Я подала дамам по скамеечке под ноги, которые они очень любезно приняли. "Хорошо! -- думаю я. -- Мне перепадет на руку". Они больше ничего не потребовали, и я не показывалась туда до последнего антракта, во время которого, притворив ложу, я сказала, улыбаясь, господину: "Ваши скамеечки, милостивый государь." Он посмотрел на меня с удивлением. Я повторила, кланяясь: "Я подала скамеечки под ноги этим дамам". -- "А! Хорошо! Хорошо!" Я воображала, что он сейчас полезет в карман, не тут-то было... господин нагнулся, стал на четвереньки, вынул из-под ног своих дам скамеечки и с важностью подал мне их, говоря: "Вот они." Я так и окаменела!
   -- На вашем месте, Гратанбуль, я бы разломала эти скамейки об его голову!
   -- Вероятно, я что-либо в этом роде... и сделала бы, но обе дамы, видя, как поступил их спутник, поспешили вынуть свои кошельки и заплатили мне что следует.
   -- И мужчина допустил это?
   -- Не говоря ни слова, моя милая; он даже не шевельнулся. Вероятно, дамы же заплатили и за билеты в ложу и привезли этого господина в театр за свой счет, должно быть, они же и наняли карету. В какое время живем мы, дети мои! Как подумаешь, какие есть скряги!
   -- Ну, не все мужчины таковы!
   -- Да, на наше счастье! Если бы они были все такие, их бы следовало спрятать под стеклянный колпак и никогда не вынимать оттуда. Но пора мне идти на свое место. Я ужасно скучаю сегодняшний вечер. Послушайте, мои любезные, не составить ли нам во время антрактов партию в пикет... этак мы бы скоротали время!
   -- Славно выдумала, а как же инспектор, который не позволяет нам даже читать, боясь, чтобы это нас не усыпило?
   -- Здесь не имеешь право ни на какие развлечения. Но будь что будет, предлагаю разыграть бутылочку сидра. Ты согласна, Финар?
   Но прежде чем Финар ответила, в коридор за ложами вошел франт, стуча тростью и каблуками, посвистывая и раскачиваясь. Посмотрев в окошки различных лож, он подошел к госпоже Гратанбуль.
   -- Есть у вас лучшая ложа?
   -- То есть, вы хотите сказать такая, из которой хорошо видна сцена?
   -- Очень мне нужна ваша сцена. Я хочу ложу, в которой есть хорошенькие женщины.
   -- Ага! Понимаю... очень хорошо!.. Вы любитель... и вы правы... прекрасный пол -- это изображение божества.
   Господин смотрит на госпожу Гратанбуль в лорнет и говорит смеясь:
   -- Вы находите! Ха, ха, ха, ха! Если бы у божества был такой парик, как на вас! Но, позвольте!.. Я где-то видел такую рожу.
   -- Рожу? Как вы выражаетесь, милостивый государь!
   -- Да, да... я вас знаю... тогда вы были наряжены частным приставом. На вас был парик вроде тех, которые носил Людовик XIV, он падал вам на плечи. Да, да, а вы меня не припоминаете?
   Госпожа Гратанбуль жеманится и лепечет:
   -- Разве... когда-нибудь, в былое время... вы и я! Боже мой, я стольких знала... у меня такая дурная память... Скажите мне ваше имя, злой... это сейчас выведет меня на настоящую дорогу.
   -- Черт возьми! Что вы мне тут поете о моем имени? Какую дорогу? Старая дура с ума сошла... Но в Немуре... ах, как вы были смешны в Нему-ре!..
   -- В Немуре!.. Ах, боже мой!.. Постойте... вот и я припоминаю... красивый господин, который заказал для меня завтрак в той самой гостинице, где я жила с моей дочерью и где также размещалась вся театральная труппа.
   -- Действительно это был я... которому вы из будки суфлера бросили в голову свой парик, потому что я не кинул на сцену букет вашей дочери.
   -- Это правда. Я теперь все вспомнила. Как славно мы позавтракали! Вы в то время торговали винами?
   -- Да, прежде я занимался торговлей!.. Но с тех пор я получил наследство и оставил дела. Я теперь только и думаю об удовольствиях и в особенности о женщинах.
   -- Ах, чудовище! Но вы хорошо делаете, что любите нас! Мы так рады!
   -- Вы полагали тогда, что я влюблен в вашу дочь?
   -- Да. И она стоила того. Какая она была тогда хорошенькая в своем гусарском мундире, в пьесе "Беглец", помните?
   -- Да, но тогда я был занят другою... этой маленькой Вишенкой, только что поступившей на сцену.
   -- Этой восковой куклой! Дрянью! Ничтожеством, которая не стоила мизинчика моей дочери.
   -- У меня было минутное влечение к этой девочке... но она скромничала, глупила!
   -- Она не имела никакого образования!
   -- Во всяком случае, скромность ни к чему ее не привела, потому что я ее видел в таком положении... Несчастная! В таком положении, какого нет хуже... на углу улицы...
   -- Что вы говорите? А я-то, вообразите, видела, как она прошла здесь в турецкой шали и бриллиантах. У меня, верно, была куриная слепота.
   -- Вам показалось, что вы сейчас видели малютку Вишенку?
   -- Да, но это была мечта.
   -- А где та особа, которую вы приняли за нее?
   -- Говорю вам, что я ошиблась. Дама и ее спутник выглядели как очень богатые люди. Они хотели взять себе здесь места, но потом отправились в другую сторону.
   -- Куда?
   -- Не могу вам сказать; у меня нет времени следить за всеми, кто проходит у меня под носом. Я должна быть неотлучно на своем месте.
   -- Предложите мне какую-нибудь ложу.
   -- Но у меня нет того, чего вы желаете. Нынче вечером здесь мало хорошеньких женщин.
   В то время как они так разговаривали, некий господин вошел в коридор; заметив собеседника госпожи Гратанбуль, приблизился к нему и, ударив его по плечу, сказал:
   -- Добрый вечер, Фромон. Ты здесь?
   -- Ах, это ты, Брюльваль? Где ты взял себе место?
   -- Вон там, в открытой ложе, я с дамой.
   -- Можно мне присоединиться к вам?
   -- Отчего же нет?
   -- Это не стеснит тебя... так как ты с дамою?
   -- Нисколько! Это моя старинная приятельница, пойдем. Откройте нам ложу, сударыня.
   Брюльваль привел в свою ложу Фромона, поставщика вин, разбогатевшего после получение наследства, как он только что сам рассказывал госпоже Гратанбуль. Богатство придало ему еще более дерзости и глупости: при богатстве как будто больше обозначаются наши недостатки и пороки.
   Рядом с тою ложей, в которую вошел Фро-мон, сидели две дамы; одна из них нам хорошо знакома, это госпожа де Фиервиль, тетка Аеона, другая же, госпожа Шалюпо, муж которой так странно вел себя, увидев Вишенку.
   С этого дня госпожа де Фиервиль, которая прежде очень редко видалась с супругами Шалюпо, вдруг обнаружила к ним величайшее расположение; она беспрестанно к ним ездила, приглашала к себе обедать, и если у ней бывал билет в театр, то она непременно брала с собой госпожу Шалюпо. Что касается ее мужа, то сегодня он обедал у знакомых и должен был только в конце вечера приехать за дамами.
   Тетка Леона сидела спиною к ложе, в которой находился Фромон.
   Пьеса началась. Госпожа Шалюпо слушала с большим вниманием, но ее спутницу спектакль мало интересовал. Она была занята тем, что смотрела на ложу, находившуюся почти напротив сцены, в ней сидели супруги Дальбон.
   Усевшись, Фромон тотчас же вытащил из кармана двойной лорнет величиною с телескоп, который он направил на дам, бывших в театре. Осматривая одну ложу за другою, он дошел до той, где сидела Вишенка с мужем. Увидев молодую женщину, он вскрикнул от удивления.
   -- Что с тобою, Фромон? -- спросил его друг, наклоняясь к нему. -- Не увидел ли ты одну из своих возлюбленных с каким-нибудь любовником?
   -- Нет, но я увидел даму, необыкновенно похожую на одну молодую особу, которую я знавал прежде.
   -- Молодую весталку?
   -- О, нет, далеко не весталку. Но сходство удивительное.
   -- Может быть, это она и есть?
   -- Невозможно, эта гораздо полнее. Правда, я не видел ее почти пять лет, она могла измениться. Но эта осанка, изящные манеры, нет, не может быть, чтобы это была Вишенка.
   -- Вишенка! Какое странное имя. Покажи, что за дама?
   -- Вот в ложе, прямо против нас, там, где впереди сидят две маленькие девочки.
   -- Ах, вижу, вижу... дама в зеленой бархатной шляпе с розами.
   -- Та самая.
   -- Она очень хороша...
   -- Вишенка тоже была красавицей.
   Разговор этот происходил вполголоса, чтобы не мешать соседям, но госпожа де Фиервиль, не обращавшая внимания на сцену, не пропустила из него ни одного слова. Можно себе представить, с каким вниманием она стала слушать, удостоверившись, что сосед ее говорил именно о жене племянника.
   Через некоторое время разговор в ложе возобновился.
   -- Как ты находишь эту драму, Фромон?
   -- Я не слышал ни одного слова.
   -- Ты все занят этой дамой, которая напоминает твою знакомую?
   -- Да... доказательство тому, что сходство удивительное, это то, что и женщина, открывающая ложи, была им также поражена.
   -- Как! Разве служительница знала твою Вишенку?
   -- Конечно! Девушка была тогда актрисой в труппе бродячих комедиантов, а та женщина занимала в ней место суфлера.
   -- Вот так штука!
   -- Когда кончится акт, я пойду, посмотрю поближе на эту красавицу.
   По окончании акта Фромон вышел из ложи, а госпожа де Фиервиль стала пристально рассматривать жену своего племянника, но та поспешила отодвинуться в глубину ложи, потому что Леон, увидев свою тетку и госпожу Шалюпо, предупредил Вишенку, чтобы она не смотрела в их сторону. Пришлось бы раскланяться с теткой, а могло случиться, что она не поклонилась бы в ответ.
   За несколько минут перед поднятием занавеса Фромон возвратился в свою ложу и сказал своему приятелю:
   -- Нет никакой возможности что-нибудь увидеть. В тех ложах нет окошечек.
   -- Должно быть, эта Вишенка в былое время тебе очень нравилась, любезный Фромон? Ты только и думаешь о необыкновенном сходстве той дамы с нею.
   -- Да, я все на свете бы отдал, чтобы найти ее и отмстить ей.
   -- Отмстить! У тебя были из-за нее какие-то неприятности?
   -- Да, такое я никогда и никому не прощаю. Но, вот, опять эта дама садится впереди. Честное слово, сходство удивительное. Выходя из театра, я постараюсь поближе подойти к ней.
   Пьеса продолжается. Незадолго до окончания последнего акта в ложу госпожи де Фиервиль вошел господин зрелых лет, с чрезвычайно глупым видом. Он засвидетельствовал ей свое почтение и, заметив недалеко сидящего Фромона, раскланялся и с ним.
   -- Вы знаете этого господина? -- тихо спросила у него госпожа де Фиервиль.
   -- Фромона? Да, я давно с ним знаком. Он получил наследство от дяди и имеет теперь двенадцать тысяч франков ежегодного дохода. Прежде он был, кажется, виноторговцем. Теперь, вероятно, этим не занимается. Он поставлял мне хорошие вина. Но сейчас начнется последний акт, иду занять свое место. Сударыни, позвольте с вами раскланяться.
   -- Прошу вас, господин Митоне, не забывать меня; вы очень редко у меня бываете, это нехорошо! Вы знаете, что мне всегда приятно вас видеть.
   Господин Митоне, не привыкший слышать любезности от госпожи де Фиервиль, остолбенел. Нос у него покраснел, рот полуоткрылся, а глаза закрылись; он ищет ответ и может только пробормотать:
   -- Сударыня... конечно... мне кажется, я слышу первый звонок... я буду иметь честь да... три звонка... с большим удовольствием.
   И господин с глупым видом исчезает, едва не покатившись предварительно под скамейки, потому что он хотел выйти из ложи задом.
   Перед окончанием спектакля Леон и его жена покинули ложу. Господин Фромон, заметив это, поспешно простился со своим приятелем и тоже ушел.
   Но как он ни спешил, ему удалось настигнуть Вишенку только в ту минуту, когда она садилась с мужем в карету.
   -- Двуместная карета! Это не может быть она! Я с ума сошел. Пойду, выкурю сигару.
  

ХХХХVIII. КОШКА, ПОДАВАЯ ЛАПКУ, ПРИЖИМАЕТ КОГТИ

   На той же самой неделе, на которой они провели вечер в театре, Леон и его жена были дома вдвоем; Вишенка играла на фортепьяно, а муж смотрел на нее и слушал с любовью. Вдруг раздался звонок.
   -- Кто бы это мог быть? -- спросила молодая женщина; ее волновала малейшая безделица.
   -- Если бы это был Гастон... Уже почти неделя, как мы его не видели.
   -- Ты забыл, друг мой, он нам говорил, что едет на некоторое время в Гавр.
   -- Правда, но он мог вернуться. Если же это не он, то, наверное, Сабреташ.
   -- Дядя приходил третьего дня, и ты знаешь, что он не бывает у нас так часто. Все боится оказаться лишним.
   -- Напрасно. Разве он не к своим детям приходит?
   Вошедший слуга положил конец их недоумению, возвестив, что приехала госпожа де Фиервиль.
   -- Моя тетка! -- воскликнул изумленный Леон. -- Моя тетка приехала к нам... Впрочем, она должна была нанести ответный визит, она всегда строго исполняет установленные обществом правила... Примем ее любезно, милый друг, забудем ее холодный прием; это будет лучше, нежели сердиться на нее, не так ли?
   -- Конечно, друг мой, и потом следует платить за зло добром.
   Госпожа де Фиервиль явилась в гостиную молодых супругов, уже не с холодным и натянутым видом, как обыкновенно, напротив, она приблизилась к Вишенке с милою приветливостью, с улыбкой на губах и крепко пожала ей руки, как будто она была ее самая искренняя приятельница. Такое обращение госпожи де Фиервиль так поразило молодую женщину, что она в смущении отвечала невпопад на заданные ей вопросы.
   Леон тоже, изумленный не менее жены, остановился посреди гостиной со стулом, который он хотел подать тетке. Госпожа де Фиервиль, как светская женщина, не показала и виду, что замечает смущение молодых супругов. Бросившись в кресло, она проговорила как будто с добродушием:
   -- Да, милые друзья, я приехала к вам; я немного опоздала отдать вам визит, но я надеюсь, что вы меня извините; я знаю, вы мало обращаете внимания на все церемонии, да к тому же не следует тетке с племянницей считаться визитами.
   В первый раз госпожа де Фиервиль назвала Вишенку племянницей, и это так тронуло молодую женщину, что слезы показались у нее на глазах. Но, делая вид, что она не замечает этого, гостья продолжала:
   -- Я давно хотела к вам приехать, но вы знаете, живя в Париже и имея большое знакомство, не всегда можно исполнить то, что желаешь... Мне кажется, я видела вас на прошлой неделе в театре.
   -- Да, тетушка, -- кивнул Леон, -- мы там действительно были, и мне тоже показалось, что я вас видел...
   -- И никто из вас не пришел в мою ложу... Знаете ли вы, что это очень дурно... мне бы следовало на вас рассердиться.
   -- Мы боялись побеспокоить вас... боялись быть лишними, -- пробормотала в смущении Вишенка.
   -- Быть лишними!.. Что это вы говорите!.. Я была с госпожою Шалюпо... отличнейшей женщиной... муж которой, говорят, был в свое время порядочный волокита. Надо надеяться, что он теперь уже исправился... А вы часто ездите в театр, племянница?
   -- Да, Леон и я, мы любим там бывать.
   -- Изредка посещать театр приятно, но часто это наскучит. Надо пользоваться другими удовольствиями... Надеюсь, что племянник мой не для того женился на молоденькой, хорошенькой женщине, чтобы держать ее вдали от света.
   -- Я не желаю выезжать в свет.
   -- Под словом "свет" я подразумеваю нескольких друзей... надеюсь, что вы будете бывать у меня?.. Поиграете на фортепьяно... составите партию в вист, если любите карты, или, наконец, ничего не будете делать, как поступают многие, предпочитая оставаться простыми зрителями... но вы придете... я принимаю по четвергам... Леон, вы этого не забудете?
   -- Нет, тетушка.
   -- И вы привезете ко мне вашу жену?
   -- Вы знаете, что мы никуда один без другого не ездим.
   -- К тому же племянница моя найдет у меня своего старого знакомого, господина Дюмарселя...
   -- Господин Дюмарсель! -- с живостью повторила Вишенка. -- Ах, я очень давно не видела его и буду рада опять с ним встретиться.
   -- Вы его увидите у меня.
   -- Разве он возвратился из своего путешествия? -- спросил Леон.
   -- Да, друг мой, Сабреташ недавно... видел его.
   -- Он возвратился, и первый его визит был ко мне.
   Проговорив довольно долго о том и сем, очень умно и с тонкою, приятною веселостью, на которую она всегда была способна, когда только того хотела, госпожа де Фиервиль простилась с молодой четой, наговорив Вишенке множество любезностей и, уходя, пожала ей руку, прибавив, что она надеется ее видеть на своих вечерах. Когда она уехала, Леон и его жена, смотря друг на друга, оставались некоторое время в молчании. Наконец Вишенка заговорила первая:
   -- Друг мой, я не могу опомниться от удивления!
   -- Я тоже!.. Мне кажется, я грежу!
   -- Госпожа де Фиервиль называла меня своей племянницей, брала за руку... пожимала ее с любовью... была со мной так дружелюбна!
   -- Действительно, все это очень странно!..
   -- Откуда взялась такая перемена?.. Не угадываешь ли, Леон?
   -- Нет, как ни стараюсь... В последний раз, когда мы были у нее, она приняла нас с такою холодностью... почти грубо!..
   -- Правда... но, может быть, с тех пор она одумалась... пожалела, что так дурно нас приняла... наконец, ведь ты ее племянник, она должна тебя любить... вероятно, ради тебя она сказала себе: "Прощу его жену". Впрочем, какова бы ни была причина, я буду очень рада, если она будет теперь добра ко мне... Может быть, она когда-нибудь меня и полюбит, и уверяю тебя, я буду весьма счастлива, если это случится. Но ты ничего мне не отвечаешь, друг мой? О чем ты думаешь?
   -- Об этой неожиданной перемене в госпоже де Фиервиль по отношению к тебе. Милая моя Агата, я знаю свет лучше тебя, в особенности хорошо знаю гордый, непреклонный характер моей тетки... и если уж сказать тебе всю правду, то... я опасаюсь от нее какого-нибудь вероломства.
   -- Ах, Леон, зачем так думать?.. Зачем предполагать, что твоя тетка так зла?
   -- Милый друг, есть очень верная пословица: природа возьмет свое. Волк не может превратиться в ягненка, а лисица в осла... если изменяют свои повадки, то только для того, чтобы совершить какое-либо злое дело...
   -- Но зачем твоей тетке желать мне вредить? Я ничего ей не сделала дурного.
   -- Она была в бешенстве, что я женился на тебе, и ей бы хотелось доказать мне, что я и сам в этом теперь раскаиваюсь... Чем больше она видит, что мы счастливы, тем больше она сердится... Есть столько людей на свете, для которых наказание видеть чужое счастье и которые готовы все сделать, чтобы его разрушить! Но что хуже всего, моя милая Агата, это то, что часто в кругу своего собственного семейства, где следовало бы находить только чувства любви и привязанности, встречаешь ненависть и злобу; хорошо еще, если ко всему этому не примешивается неблагодарность... потому что тем, которым они всем обязаны, тем-то они и не прощают их счастья.
   -- Ах, друг мой, как свет жесток!
   -- Да, свет очень зол, и каждый день мы имеем доказательства, что время и опыт его не исправляют. Но, может быть, я и ошибаюсь насчет намерения госпожи де Фиервиль, сердечно желаю, чтобы я был не прав; если она искренно примирится с нами, мы от души ее полюбим. Но пока будем осторожны... и не будем спешить с визитами.
   Мы видели, что госпожа де Фиервиль с некоторого времени стала оказывать чрезвычайное расположение супругам Шалюпо; она осыпала их любезностями и доказательствами дружбы, что было большой милостью с ее стороны, потому, что она редко бывала любезна со своими знакомыми. Поэтому господин и госпожа Шалюпо сделались ее привычными посетителями и почти всегда являлись на ее вечера по четвергам.
   С тех пор как госпожа де Фиервиль была в театре и видела, как господин Митоне раскланялся с господином, разговаривавшим в ложе рядом с нею, она почувствовала тоже величайшую нежность к этому старичку с глуповатым видом, которому она прежде не дозволила бы подать себе руки, чтобы свести себя с лестницы.
   Господин Митоне не в одно прекрасное утро был очень удивлен, получив от госпожи де Фиервиль весьма любезную записку, в которой она приглашала его к себе обедать на завтра. Господин Митоне, который никогда не знал, как ему убить день, поспешил явиться в назначенный час к госпоже де Фиервиль, которая приняла его, так же как и супругов Шалюпо, то есть с распростертыми объятьями. Она имела терпение слушать на протяжении всего обеда рассказ господина Митоне, как он приручает карпов и маленьких красных рыбок; ей было до смерти скучно, но чего бы она ни сделала, чтобы достигнуть цели; эта дама была на все способна.
   Взяв слово со своего посетителя приходить к ней по четвергам, госпожа де Фиервиль между прочим спросила:
   -- Кажется, тогда в театре я видела, что вы раскланивались с одним господином... господином Фромоном, если не ошибаюсь?
   -- Господином Фромоном? Очень может быть... я знаю одного Фромона.
   -- Он мне показался весьма любезным человеком... он разговаривал так умно, так забавно.
   -- Вы думаете?
   -- Разве вы его не знаете?
   -- Напротив...
   -- И вы не находите его любезным?
   -- Он очень приятный... такой веселый... он гуляка... он получил наследство от своего дяди.
   -- Вы мне это говорили... на наших вечерах... знаете, умные люди редки.
   -- Это правда... это говорят во многих домах, где я бываю.
   -- Я бы очень желала видеть у себя этого господина Фромона... он мне понравился с первого взгляда... бывают такие личности, которые сразу оказывают на нас приятное впечатление... Не правда ли, господин Митоне?
   -- Точно так... то есть... я не знаю...
   -- Послушайте, мой милейший господин Митоне, мы с вами старые знакомые... старые друзья, поэтому скажу вам прямо: приводите ко мне как-нибудь вечером этого господина, согласны?
   -- С большим удовольствием, сударыня... но позвольте... захочет ли этот господин прийти к вам?
   -- Мне кажется, господин Митоне, что я ношу такое уважаемое имя, занимаю такое положение в обществе, что... господин Фромон может быть только польщен моим приглашением...
   -- Я это и хотел сказать... я неверно выразился... он, вероятно, будет очень рад бывать у вас...
   -- Повторяю вам, что нынешней зимою я хочу немного оживить мои вечера... у меня будет несколько балов... и концертов...
   -- Балов... мне надо выучиться танцевать...
   -- Вы нисколько не обязаны это делать... в особенности, если вы будете приводить ко мне на вечера молодых людей.
   -- Ничего... я все же выучу несколько фигур, вдруг придется быть четвертым в кадрили.
   Господин Митоне ушел от госпожи де Фиервиль, спрашивая себя, не покорил ли он сердце этой дамы, а тетка Леона после его ухода думала:
   "Надо иметь терпение, чтобы выносить присутствие этого господина... но еще немного времени... и я достигну цели. А, господин Дюмарсель, вы тоже находите прелестной эту женщину! Одной причиной более, чтобы я ее ненавидела".
   С тех пор как Вишенка жила в Париже, Сабреташ через каждые два дня бывал у нее, но он редко оставался обедать: в прекрасных гостиных парижского дома ему было как-то неловко, не так привольно, как в "Больших дубах". Ему нужно было только взглянуть на свою любимицу, пожать ей руку, и он возвращался к себе довольный, унося счастье на целый день. Это чувство порой разделял с ним и Петард, который всегда, когда приходил к нему, спрашивал о госпоже Агате-Вишенке.
   Молодая женщина, как только их посетил Сабреташ, уведомила его о перемене, происшедшей в госпоже де Фиервиль по отношению к ней. Рассказывая об этом своему прежнему покровителю, Вишенка думала, что и он будет радоваться так же, как и она, но, к ее удивлению, он нахмурил брови и с подозрительным видом покачал головой.
   -- Как, друг мой! -- вскричала Вишенка. -- Разве вы не находите, что это большое счастье для меня -- госпожа де Фиервиль обращается со мной как с племянницей?
   -- Дитя мое, если бы она была с вами дружелюбна с первого раза, как вас увидела, я бы сказал: "Хорошо, малютка ей нравится, и действительно должна была ей понравиться". Но когда я вижу, что эта женщина, смотревшая на вас в деревне совою и злившаяся, что не находит места, где бы укусить вас, и вдруг эта делается любезной, приветливой, просит вас бывать у нее, то я говорю себе: "Это неестественно... кошка спрятала когти, чтобы потом больнее царапать".
   -- Вы точно Леон, не хотите верить в искренность нашей тетушки!
   -- Потому что он хорошо ее знает... знает, что она способна на все.
   -- Так я должна, по-вашему, отвечать холодностью на приветливость этой дамы?
   -- Нет, я не говорю... но остерегайтесь ее, малютка, остерегайтесь.
   -- Это ужасно -- быть вечно настороже. Я, у которой никогда не было матери, чтобы ласкать ее и заботиться... и вы не хотите, чтобы я нашла себе друга в родственнице моего мужа?
   -- Я не говорю, что не хочу этого, но помню, как там, в "Больших дубах", эта милая тетушка награждала вас злобными и колкими словами.
   -- Но знаете, друг мой, господин Дюмарсель бывает у госпожи де Фиервиль; я, верно, увижусь с ним там, чему я очень рада. Он был так добр... так любезен со мной в Нейли, неужели я не должна верить и в его дружбу?
   -- О! Господин Дюмарсель... совсем не такой... это достойнейший человек... я ему всем обязан... вашим здоровьем, моим благосостоянием... Если он бывает у вашей тетки... то будет равновесие... Впрочем, муж ваш с вами... он тоже славный человек... будет охранять свою жену. Но, несмотря на все это... Остерегайтесь, остерегайтесь.
   После ухода Сабреташа Вишенка, не понимавшая, за что могла ненавидеть ее госпожа де Фиервиль, спрашивала себя, с какой целью эта дама стала бы приглашать ее к себе, если бы она по-прежнему была настроена против.
   В следующий четверг госпожа де Фиервиль собрала у себя довольно большое общество. У нее были супруги Шалюпо и старый Митоне, который привел с собой господина Фромона.
   Прежний коммивояжер, разбогатев, хотел усвоить манеры хорошего общества, но, чтобы достигнуть этого, все усилия его были тщетны, от этого господина так и несло табаком. Он приправлял свой разговор чрезвычайно вольными выражениями и разваливался на диване. Наконец, он вел беседу всегда весьма громко, выражался обо всем резко и не понимал, как можно играть во что-нибудь, кроме ланскене [Ландскене (то же, что ландскнехт) -- азартная карточная игра (прим. верстальщика).].
   Госпожа де Фиервиль выносила все это терпеливо и делала вид, что находит этого господина очень любезным. Она даже сыграла с ним партию в ланскене, чтобы доставить ему удовольствие. Но время от времени глаза ее устремлялись на двери гостиной, и, видя, что уже поздно, а Леон и его жена все еще не появились, досада и неудовольствие выражались на ее лице.
   Часов в одиннадцать Фромон, выиграв у всех, ушел со старым Митоне, которому он попенял:
   -- Куда это вы меня привели, старый шут? У вашей госпожи тоска смертная... тут все так чинно и важно, что можно одуреть... к тому же люди эти не осмеливаются рисковать и десятью франками, играя в ланскене... Фи! Какие скупцы! С меня довольно вашей госпожи де Фиервиль... никогда больше к ней не пойду... Выдохшийся пунш!
   -- Вы меня удивляете, господин Фромон, вечера госпожи де Фиервиль очень славятся... у нее бывает только самое избранное общество.
   -- Я не видел ни одной хорошенькой женщины... а те, которые были немного получше, жеманились так, что не было никакой возможности к ним подойди. К тому же, повторяю вам, в этом доме ужасно скучно. Они играют в вист... как это весело! Они поднимают глаза к небу и смотрят в потолок, прежде нежели пойдут с какой карты, все это не по мне. Хоть бы танцевали, уж так и быть... во время танцев самые несговорчивые смягчаются... я это знаю. Никогда не уходил я с бала, не победив нескольких сердец.
   -- Мне кажется, госпожа де Фиервиль намерена дать нынешней зимою несколько балов... поэтому я учусь танцевать.
   -- В таком случае на это будет забавно посмотреть. Но до того, старина Митоне, не рассчитывайте, чтобы я отправился с вами к этой даме.
   На следующей неделе, в четверг, Леон сказал жене:
   -- Душа моя... следует быть вежливым, хотя то, что делается из вежливости, редко бывает приятно, но у света свои обычаи и... если не хочешь прослыть необразованным варваром, надо им подчиняться.
   -- Это значит, что мы должны ехать сегодня вечером к твоей тетке?
   -- Именно. Оденься понаряднее. Многим богатый наряд внушает почтение... есть даже и такие личности, которые предпочитают его истинным достоинствам, потому что они могут судить по виду первое, но не умеют понимать последнее. Поедем в половине девятого.
   В назначенный час Вишенка была совсем готова, украшенная своими прелестями и изящным нарядом, придающим так много блеска красоте, но она смущалась и дрожала, думая, как она покажется в свете. Леон ободрял ее, говоря:
   -- Не бойся... ты возбудишь ревность, а мне будут завидовать... в обществе это самые лучшие роли.
   В гостиной госпожи де Фиервиль уже собралось человек двадцать гостей, когда слуга доложил о приезде господина и госпожи Дальбон. При этом имени лицо хозяйки дома просветлело; она пошла навстречу Вишенке, которая едва не пошатнулась от волнения, видя себя в таком большом обществе. Но муж ее смотрел на нее, и она понимала, что ему будет больно, если она сделает какую-нибудь неловкость; потому, пересилив свое смущение, она так спокойно выдержала взгляды дам и шепот мужчин, что скоро они все, единодушно, нашли ее прелестною. Свет таков: всякое новое лицо, появляющееся в обществе, -- это дебютант, выступающий на сцене; если он не умел хорошо выйти и раскланяться, то его освищут, а будут рукоплескать ему, если он покажет уверенность в себе. Везде играется комедия.
   Леон очень был доволен успехом и впечатлением, произведенным его женою; госпожа де Фиервиль едва могла скрыть свою досаду, когда на вопрос, задаваемый ею многим особам: "Как они находят Агату?" -- она в ответ получила только похвалу молодой женщине.
   Но каковы бы ни были ее чувства, госпожа де Фиервиль их не показывает, напротив она усугубляет свои любезности и внимание к Вишенке, надеясь с каждою минутою, что сцена переменится.
   Но надежды этой дамы не осуществились: супруги Шалюпо не явились на ее вечер, потому что Неморин был нездоров, наконец, и господин Митоне пришел один.
   -- А ваш друг, господин Фромон, отчего его нет с вами?.. Придет ли он, по крайней мере? -- спрашивает госпожа де Фиервиль у этого господина.
   Сохраняя свое обычное выражение лица, Митоне отвечал:
   -- Я не думаю, чтобы вы увидели его сегодня вечером. Я думаю даже, что он никогда больше к вам не придет.
   -- Почему же? Разве ему не понравилось у меня?
   -- О! Напротив, но... он предпочитает танцы игре в карты... он большею частью посещает балы.
   Госпожа де Фиервиль сжала губы, потом, силясь улыбнуться, возразила:
   -- Хорошо, так мы доставим этому господину случай потанцевать.
   Вишенка уехала от госпожи де Фиервиль, удивленная легкостью, с какою приобретаются успехи в свете, но это не прибавило ей охоты часто бывать в обществе.
   -- Друг мой, -- сказала молодая женщина своему мужу, -- это совсем не весело проводить вечер в кругу особ, которых не знаешь. Я не люблю играть в карты. Что же остается делать? Слушать разговоры, которые вас нисколько не занимают, и скрывать свою скуку.
   -- Совершенно с тобою согласен... мы будем как можно реже бывать у моей тетки...
   -- Если бы там был господин Дюмарсель... это было бы другое дело... но его не было.
   -- Мне кажется, что он стал теперь редко посещать госпожу де Фиервиль. Ах, милый друг, маленький кружок искренних друзей -- вот истинное счастье. Вот, например, Гастон. С тех пор как мы в Париже, он приходит к нам раз в две недели... и всегда спешит уходить... отказывается от обеда. А какими мы были с ним. друзьями прежде!
   Вишенка ничего не отвечала на это; опустив глаза, она старалась переменить разговор. Леон замечает это, но держит при себе свои наблюдения.
  

ХХХХIX. БАЛ

   Вишенка уже давно забыла вечер, проведенный ею в большом свете, хотя и имела такой блистательный успех, как в одно прекрасное утро к ней подошел муж с письмом в руках и проговорил, смеясь:
   -- Вот тебе новость, милый друг, госпожа де Фиервиль, кажется, опять пристрастилась к увеселениям... я ее более не узнаю... она дает уже не вечер, а настоящий бал. Вот нам приглашение на бал... который будет через десять дней. Рассылают приглашения заранее, чтобы дамы имели время приготовить свои бальные платья -- конечно, дело немалой важности. Что вы на это скажете, сударыня?
   -- Милый Леон, я не люблю выездов, и я не умею танцевать, если тебе это не будет неприятно, то я не желала бы ехать на этот бал.
   -- Как тебе угодно, что же касается меня, то я тем более не хочу.
   Через два дня по получению этого письма к молодым супругам явилась госпожа де Фиервиль, еще более любезная, более приветливая, нежели когда-либо. Она приехала узнать, будут ли ее племянник и племянница на балу, лучшим украшением которого станет Вишенка. Молодые люди не знают, что им отвечать на это. Госпожа де Фиервиль, заметив, что они не собирались приезжать к ней, усугубляет свои просьбы и любезности; она объявляет, что дает этот бал в честь своей милой племянницы и будет очень огорчена, если она на нем не появится.
   Вишенку тронуло это новое доказательство благосклонности, и, глядя ка мужа, она сказала:
   -- Друг мой, если твоей тетушке будет неприятно, что мы не будем на ее бале, то поедем.
   Леон улыбнулся и объявил, что он сделает как ей угодно.
   -- Так я могу надеяться на вас? -- обратилась к Вишенке госпожа де Фиервиль. -- Вы обещаетесь приехать?
   -- Да, мы приедем. Вы мне выказываете теперь столько расположения, что я должна стараться заслужить его.
   Госпожа де Фиервиль в восторге осыпала молодую женщину любезностями и комплиментами; наконец, боясь, как бы племянник и его жена не отказались от данного ей обещания, она поспешила уехать под тем предлогом, что ей предстоит сделать множество визитов.
   -- Жребий брошен, мы едем на бал, -- сказал Леон.
   -- Ты думаешь, что я не должна была принимать этого приглашения, -- друг мой? Но тетка твоя так добра со мною, что я боялась рассердить ее отказом.
   -- Ты прекрасно сделала... ты права, как всегда... Впрочем, я хочу, чтобы на этом балу, как на том вечере, ты имела полный успех и чтобы ты отличалась своим нарядом и танцами; ты будешь танцевать, я тебя выучу... Это не мудрено. Ты грациозна, имеешь слух, следовательно, можешь прекрасно танцевать. Займись своим бальным платьем... это важная вещь, а у тебя остается не много времени.
   Следуя советам мужа, Вишенка заказала себе прелестное бальное платье, и когда вечером пришел к ним Сабреташ, то нашел Леона танцующим со своей женою.
   -- Вот как! -- сказал старый солдат. -- Вы, как я вижу, весело проводите время.
   -- Я беру урок, друг мой, -- отвечала Вишенка, -- муж учит меня танцевать.
   -- Да, но мне кажется, вы и прежде умели хорошо прыгать.
   -- О! Это совсем не то... мне надо выучиться танцевать, как танцуют в большом свете, потому что мы едем на бал к госпоже де Фиервиль.
   -- Вы едите на бал... к этой даме?
   -- Да, она его дает для меня.
   -- Для вас!.. Стало быть, дружба ее к вам все продолжается?
   -- Более, нежели когда-нибудь. Спросите у Леона.
   -- Это правда. Тетка моя чрезвычайно любезна с моею женою. Я сам едва могу этому верить.
   -- Хорошо. Но все же, говорю вам, дети мои, берегитесь.
   За день до бала Гастон Брумиер пришел в гости к своему другу и нашел его танцующим польку со своей женою.
   Вишенка остановилась, краснея, но Аеон непременно хотел продолжать, говоря:
   -- Я очень хочу, чтобы Гастон посмотрел, как мы танцуем; он сам отлично танцует и скажет, хорошо ли у нас получается.
   Гастон не может сдержать улыбки и, усаживаясь в кресло, говорит:
   -- Хорошо, извольте... я буду представлять танцевального учителя. Но отчего появилась у тебя страсть к танцам?
   -- Я заканчиваю воспитание моей жены. Надо же уметь танцевать, если едешь на бал.
   -- На бал! Я думал, сударыня, что вы не любите балов?
   -- Тетка моя дает большой танцевальный вечер; она непременно хочет, чтобы Агата была у нее на этом вечере... мы не можем не поехать.
   -- Действительно, и я тоже получил от госпожи де Фиервиль приглашение на бал, что меня весьма удивило, потому что я никогда не имел счастья бывать у нее, да и не желал.
   -- И ты получил приглашение!
   -- Но я не поеду, будь в этом уверен. Если бы люди, которые мне не нравятся, давали самые великолепные праздники, то они меня этим к себе бы не заманили. Я удивляюсь, что вы едете к госпоже де Фиервиль.
   -- Но ты не знаешь, друг мой, что тетка моя совершенно изменилась в отношении к моей жене. С тех пор как мы в Париже, она осыпает ее доказательствами дружбы и любезностями; наконец, называет ее своей милой племянницей... и дает этот праздник в честь Агаты.
   Гастон ничего не ответил. Леон продолжал танцевать с женою. Наконец танцоры остановились, выбившись из сил, и молодой муж, весь в поту, ушел из гостиной, переменить платье.
   Вишенка осталась одна с Гастоном; это случилось во второй раз с тех пор, как они увиделись.
   Молодой человек медленно приблизился к Вишенке и сказал вполголоса:
   -- Надеюсь, вы не сомневаетесь в моем искреннем участии к вам... и верите, что я сердечно рад видеть вас счастливою.
   -- О, да, я вам верю, -- отвечала Вишенка дрожа.
   -- Итак, послушайтесь совета вашего истинного друга... не ездите на бал к госпоже де Фиервиль; эта женщина вас ненавидит... и сердце мне подсказывает, что на этом бале она приготовила вам западню.
   -- Боже мой!.. Если это действительно так... вы меня пугаете! Но как теперь сделать, чтобы отказаться от ее приглашения.
   -- Отговорку всегда можно найти.
   -- Но я обещала... она нас ждет... это может не понравиться Леону.
   -- Вот он... не говорите ему ни слова... но верьте мне. Мне кажется, не знаю почему, что на этом бале устроено что-нибудь нехорошее для вас.
   И с этими словами Гастон поспешно отошел от Вишенки, а через некоторое время простился и покинул молодых супругов.
   -- Так ты будешь на этом балу? -- спросил Леон Гастона, когда тот уже стоял в дверях.
   -- Конечно, нет, да и тебе советую сделать то же.
   -- Турки испортили нам Гастона, -- сказал Леон, когда друг его ушел. -- Он заметно изменился с тех пор, как побывал на Востоке.
   Вишенка ничего не отвечала, она размышляла. Сердце ее отказывалось верить в измену и вероломство; к тому же она боялась совершенно рассориться с госпожою де Фиервиль и потому не последовала совету Гастона.
   Гостиная госпожи де Фиервиль была ярко освещена; везде были расставлены цветы, и все комнаты имели праздничный вид. Музыканты были на своих местах, ломберные столы готовы для карт, и сама хозяйка дома, одетая чрезвычайно щеголевато, но прилично своим летам, наблюдала с довольной улыбкой за всеми приготовлениями к своему балу, но в улыбке этой, вместе с удовлетворением, было что-то мрачное, демоническое. "Наконец, -- думала она, -- они все соберутся, даже этот Фромон... этот мужлан, который скучает у меня. И он придет, потому что анонимным письмом я возбудила его любопытство. Мы скоро узнаем, что за женщина эта Агата".
   Начали съезжаться, сначала, как и всегда бывает, довольно медленно. Только близкие знакомые приезжают рано, большею частью дамы, которые не желают подвергаться осмотру своего туалета при входе в гостиную, а лучше хотят сами рассматривать других. Вскоре посетители появились в таком количестве, что наполнили собою всю гостиную; так что, будь их немного больше, негде было бы повернуться.
   Сначала приехали супруги Шалюпо, потом старый Митоне, затем господин Дюмарсель, которому госпожа де Фиервиль написала, что он встретит у нее Вишенку.
   Хозяйка дома была чрезвычайно приветлива со своими гостями: одних увлекла кадрилью, других посадила за карты. Но ее тревожило, что Леон и его жена все еще не приезжали. Наконец, в половине десятого молодая чета вошла в бальный зал. Лестный шепот раздался со всех сторон при появлении Вишенки, которая в своем бальном наряде была похожа на одну из нимф, описываемых поэтами, Живейшее волнение, которое она не смогла преодолеть, придавало еще больше прелести ее чертам. Все мужчины смотрели на нее с восторгом, даже женщины, что бывает весьма редко, и те отдали должное ее красоте.
   Леон чувствовал себя гордым и счастливым, замечая внимание к своей жене.
   Господин Шалюпо, мимо которого они прошли, покраснел как рак, при виде молодой женщины и просто пожирал ее глазами.
   -- Это удивительно! -- восклицал он. -- Чрезвычайно! Необыкновенно! Если бы это не была супруга господина Дальбона, то я бы подумал, что это она, Вишенка.
   Госпожа де Фиервиль приняла Вишенку весьма любезно и усадила на самом видном месте. На бале муж почти никогда не бывает возле своей жены, поэтому молодая женщина со страхом увидела себя одинокой в толпе, но вдруг к ней подошел какой-то господин и почтительно поклонился. Вишенка вскрикнула от удовольствия, узнав господина Дюмарселя, который поспешил занять место возле нее.
   -- Как я рада видеть вас, милостивый государь, -- сказала Вишенка, -- как давно я этого желала. Но вы должны удивляться, встретив меня здесь.
   -- Я очень счастлив этим, сударыня, и нахожу, что вы с достоинством себя держите, вы здесь на своем месте. Вероятно, Провидение вас и создало для того, чтобы занять это положение в обществе.
   -- Ах, это счастье, которое теперь стало моим уделом, я вкушаю его не здесь, в большом свете, а возле моего мужа, который меня любит и который так добр ко мне.
   -- Я это знаю; вы, вероятно, приехали сюда, только желая сделать приятное госпоже де Фиервиль. Признаюсь, я боялся быть обманутым: она написала мне, что вы будете у нее. Мне кажется, она редко с вами виделась.
   -- Действительно, тетка Леона обращалась со мной в продолжение некоторого времени чрезвычайно холодно, но нынешней зимою, с тех пор как мы живем в Париже, госпожа де Фиервиль стала со мной совершенно другой.
   -- Для меня будет большою радостью видеть, что она отдает вам справедливость, радуюсь очень и тому, что вы меня не забыли.
   -- Забыть вас! Но я была бы тогда неблагодарною... вас забыть! Когда вы были так добры ко мне... в вашем красивом загородном доме в Нейле, куда я ходила с таким удовольствием и где вы мне всегда подносили букеты. А все, что вы сделали для Сабреташа!..
   -- Довольно, прошу вас. Вы достойны счастья и богатства, потому что ничего не забываете.
   Пока Вишенка так разговаривала с господином Дюмарселем, в другой стороне гостиной госпожа Шалюпо бранила своего мужа, который ходил беспрестанно пить пунш.
   -- Вы опять пришли из буфета, Неморин?
   -- Я ходил освежиться.
   -- Освежиться! Да вы только и знаете, что пьете пунш.
   -- Это лучше освежает на балу, нежели вода со льдом.
   -- А когда вы перестанете смотреть на госпожу Дальбон?
   -- Как... что... когда?
   -- О, не стройте из себя дурачка... негодный волокита! С тех пор как племянница госпожи де Фиервиль вошла в гостиную, у вас глаза хотят выскочить. Это неприлично, нескромно, как вы смотрите на эту даму!
   -- Уверяю, вас, госпожа Шалюпо, что вы ошибаетесь... не могу же я спрятать глаза в карман.
   -- Это было бы гораздо лучше, нежели таращить их на всех женщин. Пригласите меня на какой-нибудь танец, я хочу с вами танцевать.
   -- Но я... потому что...
   -- Скорее идите... дайте руку... ведь говорю вам, это я хочу танцевать. Пойдемте, станем на места.
   И госпожа Шалюпо утащила мужа танцевать кадриль.
   Один молодой человек пригласил Вишенку, которая не посмела ему отказать, потому что Леон сказал ей, что если она не будет танцевать, то еще более обратит на себя общее внимание; случилось так, что она танцевала в одной кадрили с господином Шалюпо, который, смущенный присутствием госпожи Дальбон и насмешками своей жены, щипавшей его, как только он поглядывал на Вишенку, путал все фигуры, толкал дам и, наконец, кончил тем, что наступил на мозоль своей супруге, которая, прихрамывая, удалилась на свое место, еле сдерживая гнев.
   Что же касается Вишенки, то она протанцевала кадриль скромно, грациозно и едва успела возвратиться на свое место, как сейчас же получила другие приглашения.
   Близилась полночь; бал был в разгаре, залы полны гостей; госпожа де Фиервиль отлично умела занять своих посетителей, но лоб ее начинал хмуриться, взгляд беспрестанно обращался на часы; вдруг лицо ее просветлело -- она увидела входившего Фромона.
   Господин этот был одет чрезвычайно странно; видно было, что он рассчитывал произвести впечатление, и манеры человека, часто посещающего кофейни, вполне согласовались с его одеждой и действительно не могли не поразить людей хорошего общества. Вдобавок, боясь, что он недостаточно весел, и чтобы добавить храбрости, он выпил, как это делают молодые люди, отправляясь на бал.
   Господин Фромон вошел в большой зал, задрав нос кверху, говоря громко и расталкивая всех, как это делается только на публичных балах, так что все спрашивали друг у друга, что это за человек, воображающий, вероятно, что он попал на бал в Мабиль... и от которого несет табаком, как от караульного.
   Госпожа де Фиервиль поспешила навстречу к странному гостю.
   -- Вы приехали очень поздно, милостивый государь, я уже отчаялась вас видеть.
   -- Нужно же, сударыня, иметь время выкурить несколько сигар... но я непременно хотел быть на вашем балу. Черт возьми! Я не желал его пропустить... я имею на то свои причины... но это тайна... я не могу вам ее сказать.
   -- Я уважаю ваши тайны, но надеюсь, что сегодня вечером вам будет весело у меня.
   -- Да, сегодня у вас, кажется, довольно мило... по крайней мере, есть женщины. Но, идите, пожалуйста, к своим гостям, не церемоньтесь со мною; я тертый калач! Сам везде пройду... меня нечего представлять.
   Госпожа де Фиервиль отошла от господина Фромона, не теряя его из виду; он начал тем, что стал брать стаканы с пуншем, разносимые слугами, потом, вооружившись лорнетом, отправился прогуливаться по залам, дерзко рассматривая всех дам и бормоча себе под нос:
   -- Посмотрим, правду ли мне сказало анонимное письмо... я должен здесь встретить женщину, которую знал прежде и которую давно желаю отыскать. Женщину... это очень неопределенно; я знал многих! Но ничего, посмотрим, поищем... Желал бы знать, какой черт мне это написал?
   Танцы возобновились, Вишенка тоже танцевала кадриль, когда господин Фромон обратил на нее внимание. Увидев ее, он сначала замер от восторга. Молодая женщина была так хороша в своем бальном наряде, так грациозно танцевала, что он не мог наглядеться на нее, но по мере того, как он в нее все более и более всматривался, он узнавал эти глаза, губки, тонкую, чарующую улыбку и, наконец, сказал себе: "Ах, черт! Но, я знаю эту женщину! Ба!.. Да ведь это маленькая Вишенка... еще похорошевшая... это ее черты. Вероятно, это должна быть та самая дама, которую я видел в театре. Если это не моя маленькая плутовка, то это сходство удивительное. Впрочем, в присланной мне записке было сказано, что я встречу здесь одну свою старую знакомую. Стало быть, это она? Я сейчас в этом удостоверюсь: если это она, то мое появление будет иметь свое действие".
   Едва окончилась кадриль, Фромон поспешил подойти к Вишенке и, кланяясь ей с любезностью, в которой проглядывала насмешка, проговорил:
   -- Будьте так добры, сударыня... позвольте мне пригласить вас на кадриль.
   Вишенка подняла глаза на говорившего и содрогнулась от ужаса, потому что узнала в нем постоянно ее преследовавшего, ненавистного ей человека.
   -- Я уже приглашена, милостивый государь.
   -- Приглашены... это меня не удивляет... хорошенькие женщины всегда много танцуют; так позвольте вас просить на следующий танец.
   -- Я приглашена на несколько кадрилей, милостивый государь, и не знаю, останусь ли здесь довольно времени, чтобы их все протанцевать.
   -- Ах, черт возьми! Как это досадно... я должен непременно с вами танцевать.
   Говоря все это, Фромон пристально смотрел на Вишенку и замечал с тайною радостью на лице ее смущение и ужас, который она тщетно старалась скрыть.
   -- Ну, прекрасная дама?.. Согласитесь протанцевать со мной кадриль.
   -- Повторяю вам, милостивый государь, что у меня и так много приглашений.
   -- Но, мне кажется, для старого знакомого... можно что-нибудь сделать.
   -- Я вас не понимаю.
   -- В самом деле, у вас короткая память... но я вас сейчас узнал; во-первых, по вашим прелестным чертам, потом, ваш голос совершенно меня удостоверил -- вы Вишенка. Конечно, на вас уже не та одежда... но вы все та же.
   -- Повторяю, милостивый государь, что я вас не понимаю и совсем вас не знаю.
   -- Не знаете, сударыня! Так почему же мое присутствие вас так встревожило! Ах, кстати, мне есть нечто весьма важное вам передать... Анжело умер... знаете, тот, который так плохо исполнял роли в театре. Он умер в Англии, год тому назад. А-а, это вас взволновало; вы начинаете вспоминать.
   Вишенка изо всех сил старалась казаться спокойной, чтобы быть в состоянии защищаться от этого человека, который нападала на нее; хотела призвать на помощь все свое мужество, чтобы уверить его, что он говорит не с Вишенкою, и чувствовала, как силы оставляли ее, а голова кружилась. В эту минуту господин Дюмарсель приблизился к молодой женщине, говоря:
   -- Что с вами? Вы бледны?.. Вам плохо?
   -- Да. Мне нехорошо, мне нужен свежий воздух. Умоляю вас, уведите меня отсюда, уведите.
   И Вишенка, взяв руку господина Дюмарселя, удалилась с ним в другой зал.
   -- Так вот как... меня не хотят признать! -- произнес Фромон, смотря на уходившую Вишенку. -- Хорошо же... я ей устрою скандальчик!
   И господин этот прошел вслед за молодой женщиной, не упуская ее из вида; она стала у окна и пила воду, которую ей подал господин Дюмарсель.
   -- Знаете вы эту хорошенькую женщину... вот ту... что стоит там у окна?
   Тот, к которому он обратился, был господин Шалюпо, только что выпивший еще стакан пунша и не спускавший глаз с Вишенки, когда видел, что жена его за ним не наблюдает.
   -- Эту хорошенькую, женщину... которая стоит там у окна? Это госпожа Дальбон.
   -- Так!.. Но что это такое?.. Откуда взялась эта госпожа Дальбон?
   -- Как! Вы не знаете, что госпожа Дальбон -- племянница госпожи де Фиервиль?
   -- В самом деле! Поздравляю ее с этим! Я ее хорошо знаю, эту хорошенькую брюнетку; у нее было много занятий... но прежде она не называлась госпожою Дальбон, а просто Вишенкою.
   -- Вишенка!.. Что такое вы говорите? -- вскричал Шалюпо с испуганным видом. -- Так я не обманулся... это она! Потому что я тоже хорошо знаю Вишенку.
   -- Мой милейший господин, одно, что я могу сказать вам, это то, что я держал эту женщину в своих объятиях.
   -- Я тоже держал эту прелестную женщину в своих объятиях.
   -- А я, господа, держу ее в своих объятиях каждый вечер, потому что я ее муж.
   Эти слова были произнесены Леоном, который, отыскивая жену, услышал, как произносили ее имя, и остановился позади разговаривавших.
   Узнав Дальбона, увидев его возле себя, господин Шалюпо весь позеленел и поспешил сказать:
   -- Как... например... все это одна шутка... не верьте ни одному моему слову... это неправда... это все пунш... Божусь вам, что я не знаю, что говорю!
   Что касается Фромона, то, увидев молодого человека, с гневом на него смотревшего, он окинул его дерзким взглядом и воскликнул:
   -- Поистине, мне очень жаль вас... но если вы муж этой женщины... которая стоит там... то вы были кругом обмануты... и я не беру назад своих слов.
   -- Довольно, милостивый государь, довольно! -- отвечал Аеон, хватая за руку Фромона, пожимая ее так крепко, что на ней остались следы его пальцев. -- Жду вас завтра в восемь часов в Булонском лесу, и если вы осмелитесь не явиться...
   -- Не беспокойтесь, я буду там и покончу с вами. У меня счастливая рука и навык к этого рода делам.
   -- Так до завтра, с нас будет довольно по одному свидетелю.
   -- Как хотите.
   Покончив с Фромоном, Леон обернулся, ища Шалюпо, от которого он тоже хотел требовать удовлетворения, но Неморина уже более тут не было... он исчез... Леон хотел бежать его отыскивать, когда до слуха его долетел крик. Это вскрикнула Вишенка, увидавшая, что муж ее говорит с Фромоном, и упавшая без чувств на паркет, в ужасных конвульсиях. Забыв Шалюпо, Леон побежал к жене, которую уже поднял господин Дюмарсель и оказывал ей всевозможную помощь.
   Госпожа де Фиервиль, видевшая издали все, что происходило, подошла поспешно к Вишенке, восклицая:
   -- Боже мой! Что такое случилось? Как, Леон, вашей жене сделалось дурно? В чем причина?
   Но как вы сами взволнованы! Что произошло? Надо отнести вашу жену в мою комнату и послать за доктором.
   -- Нет, сударыня, нет, -- отвечал Леон, быстро отталкивая свою тетку от Вишенки, -- не у вас найдет помощь моя жена; прежде всего ее надо увезти из этого дома, куда, я теперь понимаю, почему вы так желали, чтобы она приехала сегодня вечером.
   И Леон, взяв на руки жену, вынес ее из зала и с помощью господина Дюмарселя посадил в свою карету. Уходя, господин Дюмарсель бросил такой взгляд на госпожу де Фиервиль, что привел ее в ужас.
   Все гости обступили хозяйку, желая узнать о случившемся. Вскоре и госпожа Шалюпо увеличила общее замешательство: она с криком вбежала, спрашивая о своем муже, говоря, что нигде не может его найти.
   -- Ах, боже мой, милая моя, зачем вы так пут аетесь, -- говорит ей госпожа де Фиервиль. -- Вероятно, господин Шалюпо почувствовал себя не совсем здоровым... не желал вам этого говорить... чтобы не заставить вас уехать с бала.
   -- Я знаю... что мой муж пил много пуншу, но если он не найдется... то я разберусь с вашей племянницей... которая ему вскружила голову.
   -- Кажется, жена моего племянника сегодня вечером перевернула у меня все вверх дном. После мы, вероятно, узнаем причину всех этих происшествий, но из-за этого не следует, чтобы мой бал прекратился... Прошу вас, господа, берите ваших дам, слышите, оркестр уже играет ритурнель... сейчас начнется кадриль.
   Танцы возобновились, потому что в большом свете не принято заниматься делами, которые касаются только хозяйки дома... А Фромон вышел из дома госпожи де Фиервиль с тем же дерзким видом, как и вошел в него, и когда эта госпожа стала его отыскивать, чтобы подробно расспросить о случившемся, его давно уже не было.
   Леон привез жену домой. Свежий воздух очень помог Вишенке, и сейчас она чувствовала только сильную слабость. Господин Дюмарсель, не оставлявший молодых супругов, предлагал съездить за доктором и привезти его. Но Вишенка на это не согласилась; она благодарила этого великодушного человека, расположение которого к ней не изменялось; он и теперь его доказывал ей. Леон тоже благодарил его, и господин Дюмарсель удалился, прося позволения явиться завтра, узнать о состоянии здоровья больной, на что молодые люди тотчас дали свое согласие.
   Оставшись вдвоем с женою, Леон, видя, что Вишенка смотрит на него со страхом и боится заговорить с ним, проявил всю свою нежность и внимание.
   Наконец Вишенка спросила у него дрожащим голосом:
   -- Друг мой... я видела, ты говорил на бале с одним человеком... Ах... человеком, всегда старавшимся мне вредить... Боже мой!.. Этот человек узнал меня... и хотя я говорила ему, что он ошибается... он тем не менее упорствовал в том, что знает меня. Ах, Леон... ты должен краснеть, имея такую жену... ты не должен любить меня. Однако же, прежде чем ты женился на мне, ты слышал, что сказал тебе Сабреташ... он должен был рассказать тебе об этом коммивояжере; об этом господине Фромоне, который предлагал мне свою любовь, когда я жила с актерами, и заставил потом освистать меня потому, что я не хотела его слушать...
   -- Я знаю все это, успокойся, моя Агата, и в особенности не думай, что я могу когда-нибудь перестать любить тебя... Пусть они говорят, что хотят, моя любовь всегда будет принадлежать одной тебе.
   -- Милый Леон! Но этот человек... этот Фромон... что он тебе говорил?
   -- Да почти ничего... Я услышал, как он рассказывал господину Шалюпо, что он тебя узнал; тогда я подошел к нему и спросил, где он познакомился с моей женою. Вопрос его смутил, и он пробормотал, что ошибся.
   -- И это все, что он тебе сказал?
   -- Положительно все.
   -- Леон... ты не обманываешь меня? Этот человек ничего более тебе не говорил?
   -- Ничего.
   -- Ах, когда я увидела, что ты говоришь, я думала, что я умру... я хотела бежать к вам... разлучить вас... и вдруг уж ничего больше не увидела вокруг себя.
   -- Отдохни, успокойся... и забудь происшествия этой ночи. Ах, друг мой, теперь ты видишь, что я не должна была выезжать в свет. Но как попал этот Фромон к твоей тетке?
   -- Тут кроется какое-то вероломство. Гастон был прав.
   -- И Сабреташ также... когда он нас предупреждал, чтобы мы остерегались.
   Леон достиг, наконец, того, что развеял все опасения жены; удвоив к ней свою любовь и ласки, он возвратил ее душе спокойствие, и, утомленная всеми происшествиями ночи, Вишенка заснула на заре.
   Видя, что она спит, Леон встал тихонько и прошептал, смотря на нее:
   -- Спи спокойно, бедная Вишенка!.. Ты... всю жизнь которой я знаю... потому что Сабреташ мне все рассказал... он хотел, чтобы мне было все известно, прежде чем ты будешь носить мое имя... чтобы я никогда не мог вас обвинить ни того, ни другого в том, что вы обманули меня. Ах! Я не раскаиваюсь, что соединил мою жизнь с твоею... Сердца твоего никогда не касался порок... До свиданья, милый ангел, я отмщу за тебя этому негодяю, который осмеливается до сих пор тебя преследовать... О! Если Господь справедлив, этот Фромон получит достойную награду за свои подлые поступки.
   Придя в свой кабинет, Леон написал записку, которую положил в свой письменный стол, потом оделся, взял ящик с пистолетами и вышел тихонько из дому, не потревожив никого из своих слуг.
   В шесть часов с половиною утра, едва упросив привратника того дома, где жил Гастон, отворить дверь, Леон дернул звонок квартиры своего друга и спросил у слуги, у себя ли его господин.
   -- Дома ли господин? -- переспросил лакей. -- Конечно, в этот час... О! Мой господин не встает так рано и, верно, теперь спит.
   -- Если так, то я пойду разбужу его.
   -- Позвольте, сударь, ведь господин спит.
   -- Поэтому-то я и хочу разбудить его.
   И Леон, не слушая лакея, который хотел остановить его, вошел в комнату Гастона; этот последний уже не спал, шум разбудил его. Он, по-видимому, нисколько не удивился раннему визиту Леона.
   -- Извини, пожалуйста, милый Гастон, что я тебя потревожил, но важное дело, не терпящее отлагательства...
   -- Твое посещение не застало меня врасплох... я ожидал тебя; пари держу, что у тебя дуэль сегодня утром.
   -- Действительно так. Но кто тебе сказал?
   -- Никто, но я это предвидел: это последствие бала у твоей тетки.
   -- Да... ты был прав... это все она устроила... Боже мой! Что ей сделала Агата, почему тетка хочет погубить ее?
   -- С кем ты дерешься?
   -- Фромон, который выглядит обычным посетителем кофеен; всем чрезвычайно странно было видеть его у моей тетки.
   -- Вероятно, у госпожи де Фиервиль были важные причины, чтобы пригласить этого господина к себе на бал.
   -- Да!.. Теперь я догадываюсь. Это ужасно!
   -- Наконец, что же сделал этот человек?
   -- Подлец! Он указывал на мою жену... другому, которого я тоже знаю, где найти. Он говорил... Одним словом, Гастон, оскорбление так велико, что оно требует не только крови, но смерти этого человека.
   -- Хорошо. В котором часу вы должны стреляться?
   -- В восемь часов, в Булонском лесу.
   -- Я встаю и буду сейчас готов.
   С этими словами Гастон вскочил с постели и, проворно одеваясь, спросил у своего друга, принес ли тот оружие.
   В восемь часов без четверти молодые люди сели в карету, во время дороги друзья говорили мало; оба были погружены в свои размышления. Наконец Леон обратился к Гастону:
   -- Если судьба будет против меня... я написал мои последние распоряжения... ты найдешь мое письмо в письменном столе... я оставляю все мое состояние той, которую так люблю. Тебе поручаю, Гастон, быть исполнителем моей последней воли.
   -- Если ты будешь убит!.. Будь спокоен, Леон, я отомщу за тебя. Но я не хочу думать, чтобы честный человек пал под ударами мерзавца и негодяя.
   -- Ах, друг мой, подобное, однако ж, случалось, но, несмотря на это, уверяю тебя, что я не трушу перед этим господином.
   Подъехав к Булонскому лесу, друзья вышли из кареты. Леон посмотрел на часы, еще не было восьми. Молодые люди остановились у опушки; погода была мрачная, холодная; нигде не видно было ни души.
   Прошло еще семь минут. Показался наконец кабриолет, из которого вышли двое мужчин: это был господин Фромон и с ним длинный, худой господин, затянутый в пальто, как в футляр дождевого зонтика, с узким бледным лицом, украшенным бородою, как у сапера. Эта особа держала в руках две шпаги.
   Господин Фромон приблизился к Леону со своим обыкновенным дерзким видом, небрежно раскачиваясь.
   -- Извините, милостивый государь... ноя, кажется, не опоздал... Нет еще восьми часов... В какую сторону мы пойдем?
   -- Прошу вас следовать за нами, господа.
   -- Следовать, то есть вам сопутствовать. Ламбурло, иди, любезный... попроворнее..
   Леон направился к маленькой рощице и, выйдя потом на поляну, сказал, остановившись:
   -- Здесь нам будет хорошо.
   -- Да, недурно, как ты думаешь, Ламбурло?
   Сухой и длинный человек отвечал одним кивком головы, но Фромон продолжал, обращаясь к Леону:
   -- Я вижу, милостивый государь, что вы принесли с собой пистолеты, а я принес шпаги... и так как я имею право выбирать оружие, то, если вам угодно, мы будем драться на шпагах.
   -- А на чем основываете вы свое право первым выбирать оружие? -- спросил Гастон.
   -- Как на чем? Потому что не я, а меня вызвали на дуэль!.. Я его совсем не знал! Ничего ему не говорил. Вы, стало быть, не знаете дела? Я вам сейчас расскажу, если хотите... Секунданту должны быть известны все факты.
   -- Очень хорошо, милостивый государь, -- прервал его Леон, -- мой друг знает, в чем дело; я мог бы обратить ваши доказательства против вас же, потому что я был оскорблен... но я хочу скорее покончить; будем драться на шпагах, я согласен, и потом на пистолетах, если шпаги окажется недостаточно.
   -- Зачем уступаешь ты желаниям этого человека? -- возмутился Гастон. -- Он предлагает тебе драться на шпагах, потому что он, вероятно, силен в этом. Зачем даешь ты над собою преимущество этому дерзкому господину?
   -- Еще раз, потому что я хочу скорее все закончить. Снимайте платье, милостивый государь.
   -- Не беспокойтесь, мы знаем, как это делается. Ламбурло, подай нам шпаги, пусть мой противник выберет ту, которая ему понравится... они обе отличные.
   Гастон осмотрел шпаги, который держал господин Ламбурло; они обе были одинаковой длины и одинаково легки; взяв одну из них, он подал ее Леону, говоря:
   -- Будь как можно спокойнее и хладнокровнее.
   Но Леон так спешил драться, что, ничего не слушая, схватил шпагу, бросился на Фромона, крича:
   -- Становитесь в позицию, милостивый государь!
   Фромон ожидал своего противника, стоя твердо, непоколебимо и весь сосредоточенный на поединке. Бой начался, стремительный, с одной стороны, и осторожный -- с другой. Леон все нападал, противник же его только защищался. Гастон содрогнулся, видя, как друг его все более и более увлекался своим гневом. Действительно, воспользовавшись одной ошибкой, противник проколол его шпагой насквозь! Леон старался удержаться на ногах... продолжать бой, но шпага выпала из его рук, и он упал на грудь Гастона, поспешившего к нему на помощь.
   -- Это не могло кончиться иначе, -- сказал господин Фромон, надевая сюртук и вытирая шпагу. -- Господин Дальбон дерется, как сумасшедший... Не так следует биться на шпагах; Ламбурло, помоги этому господину отнести его друга... я вам пришлю сюда карету. Вы напрасно не привезли с собой хирурга, честь имею кланяться.
   И господин Фромон очень спокойно удалился, Гастон же только и был занят одним Леоном в обмороке; он старался привести его в чувство и перевязал своим платком его рану. Наконец, с помощью господина Ламбурло, он посадил раненого в карету, сел сам возле него и повез его обратно, в Париж.
   Вишенка спала еще, когда ее вдруг разбудил шум голосов; она позвонила своей горничной, которая явилась бледная, дрожащая.
   -- Что такое сделалось? Я слышала шум, как будто шаги многих людей? Где мой муж? -- вскричала Вишенка.
   Горничная молчала и опустила голову, чтобы скрыть слезы. В эту минуту Гастон отворил дверь и сказал Вишенке:
   -- Ваш муж дрался на дуэли и опасно ранен. Но успокойтесь, рана его не смертельна, сейчас хирург говорил мне, что отвечает за его жизнь.
   -- Ранен, ранен! О, боже мой... и это из-за меня! Я хочу его видеть. Я хочу идти к нему, Леон.
   И Вишенка залилась слезами. Гастон подошел к постели и, взяв руку молодой женщины, нежно пожал ее, говоря:
   -- Если вы хотите, чтобы муж ваш выздоровел, то необходимо, особенно первые дни, оберегать его от всяких сильных ощущений. Одевайтесь и приходите к нему. Но крепитесь, не показывайте ему своего глубокого отчаяния. Рана его опасна, но, повторяю вам, мы его спасем. Я тотчас иду к нему.
   Через несколько минут Вишенка, бледная, дрожащая, вошла в ту комнату, где положили раненого. Леон не мог говорить, но старался улыбнуться жене, как бы желая этим сказать: "Не плачь... я выздоровею".
  

L. МАЛЕНЬКАЯ СОБАЧКА

   После дуэли господин Фромон отправился завтракать со своим другом Ламбурло. Завтрак продолжался долго: они встали из-за стола в три часа пополудни, после чего эти господа, так как они были порядочно выпивши, отправились в кофейню играть в бильярд.
   -- Как ты думаешь, воскреснет он? -- спросил Фромон, целясь сделать карамболь.
   -- Кто это?
   -- Как кто, болван? Тот, с кем я дрался.
   -- А, твой противник. Гм! У него опасная рана! Ты ему проколол бок. Если только затронуты самые важные органы, ему нет спасения! Выходит четыре и пять.
   -- А вот это ты не считаешь? Пять. Видишь! Я был уверен, что победа будет не на стороне этого господина. Передай мне белый шар... Хочет драться, а не умеет встать в позицию. Вот если бы я согласился стреляться на пистолетах... но я не так глуп.
   -- За что ты так сердит на этого господина?
   -- Я! Нисколько! Я его не знаю! Я жене его хочу отомстить, я отыщу ее... у нас с ней не все еще покончено. А что тебе говорил его секундант?
   -- Чей секундант?
   -- Черт тебя возьми, скотина! Что ты ничего не понимаешь?
   -- Да! Секундант... я совсем о нем не думал теперь.
   -- Но ответишь ли ты, наконец?
   -- Секундант? Он мне ничего не сказал. Впрочем, нет, он у меня спросил твой адрес.
   -- Что же, ты сказал ему?
   -- Да-да... конечно, и улицу назвал, и номер.
   -- Напрасно.
   -- Почему?
   -- Потому что это не нужно, и я не желаю еще и этого повесить себе на шею.
   -- Он не явится к тебе, не беспокойся, он видел, как ты отделал его друга.
   -- Все равно ты напрасно дал ему мой адрес. Ты, право, с каждым днем глупеешь.
   -- А вот я и выиграл у тебя.
   -- Убирайся! Я не хочу больше играть.
   Господин Фромон возвратился к себе очень поздно. Привратник подал ему карточку Гастона, говоря, что этот господин придет завтра рано утром.
   -- Ах, черт! Вот еще один, который очень торопится! -- вскричал Фромон. -- Я приму его, когда захочу. Пускай рука моя прежде отдохнет. А это от кого ко мне записка? Кто ее принес?
   -- Лакей в ливрее, который спрашивал, дома ли вы.
   -- Как записка эта пахнет жасмином... это от женщины. Постой! Уж не от Вишенки ли, не одумалась ли она, боясь, чтобы я не стал про нее рассказывать! Посмотрим.
   Фромон, поспешно распечатав письмо, прочел следующее:
   "Милостивый государь!
   Я не знаю, что произошло вчера между вами и моим племянником, но желала бы получить об этом сведения. Вероятно, было что-нибудь важное, потому что мне рассказали, что он дрался с вами на дуэли. Меня уверяют, что это из-за женщины, на которой он женился и которую вы давно знаете. Будьте так добры, пожалуйте ко мне, чтобы рассказать мне все, что касается Дальбона; вы сами можете судить, как это меня интересует... Ожидаю вас завтра.

Де Фиервиль, урожденная Дальбон".

   Фромон скомкал с неудовольствием прочитанную им записку и пошел к себе спать, бормоча:
   -- А я думал, что это любовная записка! Что она мне тут распевает, эта тетушка? Она желает узнать о жене своего племянника... очень желает. Хорошо, я ей доставлю это удовольствие. Но я не слуга ей. Я после к ней схожу. У меня теперь другие дела.
   Утром в семь часов Фромона разбудил его лакей, докладывавший, что пришел какой-то господин, желающий непременно его видеть.
   -- Я предлагал ему прийти позднее, -- продолжал слуга, -- но он грозил прибить меня своей тростью, если я не пойду и доложу вам.
   -- Как! Тысячу чертей! Мне мешают спать. Некогда мне... я не принимаю так рано.
   -- Нет, милостивый государь, я хочу говорить с вами сейчас, -- сказал Гастон, вошедший в спальню вслед за слугой.
   Увидев Гастона, Фромон побледнел от гнева и, привстав на постели, вскричал:
   -- А с которых это пор, милостивый государь, врываются к людям, когда они еще спят? Вы считаетесь человеком, вращающимся в большом свете, а поступаете, как извозчик.
   -- Довольно слов, милостивый государь. Вы знали, зачем я приходил к вам вчера, вам отдали мою карточку; если бы вы сами явились ко мне, вы бы избавили меня от труда будить вас в этот ранний час.
   -- Но, милостивый государь, у меня дела и...
   -- То, зачем я пришел, должно быть прежде всего. Когда мы будем драться?
   -- Почему хотите вы, чтобы я с вами дрался? Я вас не знаю... вы мне ничего не сделали. Если я нанес удар шпагой вашему другу, то это произошло честно, по всем правилам дуэли, вы и сами были тому свидетелем. Но если придется драться потом со всеми секундантами, то этому не будет конца.
   -- Я хочу отомстить за своего друга, я знаю причину дуэли: вы бесчестно оскорбили женщину, поведение которой выше всякого подозрения, что вы говорили о ней, это ложь... Наконец, я дал себе слово убить вас и убью.
   -- Ха, ха, ха!.. Как это мило!.. Угрозы, как я их боюсь!..
   -- Я никак не желаю пугать вас, милостивый государь, к тому же вы довольно сильны на шпагах, и я согласен драться с вами этим оружием. Прошу вас сегодня же назначить час.
   -- Говорю вам, что я не хочу драться с вами и не буду.
   -- Не будете?.. -- И Гастон поднял трость на Фромона, готовясь его ударить.
   Фромон побагровел и, оттолкнув трость, едва мог проговорить в бешенстве:
   -- Так вот как! Хорошо же! Я тебя тоже поддену... и ты останешься на месте.
   -- В котором часу? Назначьте час.
   -- Завтра, в девять часов, -- отвечал Фромон, подумав немного.
   -- Почему не сегодня?
   -- Потому что сегодня... я должен окончить важные дела.
   -- Так до завтра, я приду с одним свидетелем, на то самое место, где пал мой друг... на этом же месте я хочу отмстить за него.
   -- На этом же месте я и вас положу.
   -- До завтра, милостивый государь.
   После ухода Гастона Фромон поспешно встал и оделся, потом пошел, как и всегда, завтракать в кофейню, но сегодня он ел мало и спешил окончить свою трапезу. Выходя из кофейни, он говорил себе: "А! Думают, что я клеветал на эту женщину... когда сказал, что она была в моих объятиях... Да, конечно, ничего подобного не было, но могло быть... Этот дрянной маленький человек, с которым я разговаривал на бале, ведь закричал же тоже, что она была и в его... потом, она находилась в доме терпимости, это почти одно и то же. Но уж это-то я хочу непременно доказать!.. С тех пор прошло пять лет. Как бы мне только отыскать кого-нибудь, кого я знал в то время... Вперед, иду на поиски".
   Ускорив шаг, господин Фромонт минут через пятнадцать остановился напротив дома позора, где он некогда нашел Вишенку. Он посмотрел на здание, на аллею и, удостоверившись, что не ошибается, хотел зайти, чтобы навести справки, как вдруг к нему подошел с улыбкой на губах господин, одетый чрезвычайно грязно, но с большими претензиями; за ним следовала маленькая собачка, почти такая же грязная, как и ее хозяин.
   -- Тысячу извинений, милостивый государь, что я осмеливаюсь заговорить с вами, не будучи вам известен, но мне показалось, что вы рассматриваете этот дом. Так как я имею здесь знакомых... если вам угодно побеседовать с одной из этих барышень, то я могу услужить вам проводником... Сюда, Гриньдон... шалун!.. Ты, кажется, вздумал лаять на этого господина... перестань... или ты не получишь сегодня свою порцию фазана.
   -- Я в восторге, что встретился с вами, милостивый государь. Вы, вероятно, можете дать мне: точно такие сведения, как и хозяйка этого дома., мне надо узнать об одной молоденькой девочке, бывшей в этом доме лет пять тому назад...
   -- Пять лет назад! Так это было еще при госпоже Танкрет!.. Отличнейшая женщина, у которой я был любимцем... Она умерла, бедняжка! Да, милостивый государь, умерла, объевшись омара! Я часто ей говаривал: "Берегитесь, не кушайте много мяса этого морского рака, это вы кладете себе олова в желудок". Она меня не слушалась и... умерла.
   -- Как досадно! Теперь, стало быть, другая особа содержит это заведение?
   -- Конечно. Нет никого из прежних... Я не очень-то уважаю новую хозяйку; она плохо кормит... но я прихожу сюда по старой привычке... знаете, как говорится: "Счастье составляется из привычек нашей жизни". Гриньдон, будь умен... говорю тебе. -- И господин Мино, потому что это был он, щелкнул по уху свою собаку.
   Фромон, поразмыслив и осмотрев с головы до пят того, кто разговаривал с ним, наконец сказал:
   -- Милостивый государь, не угодно ли вам будет пойти со мной в ближайшую кофейню выпить стакан вишневки?
   -- Очень приятно, милостивый государь, я счастлив, что могу познакомиться с таким любезным господином.
   И Фромон отвел Мино в кофейню, сел с ним за столик в самом темном и дальнем углу зала, приказал подать бутылку вишневки и, облокотившись на стол таким образом, что нос его почти касался лица его собеседника, повел разговор.
   -- Не помните ли вы молоденькую девушку, которой тогда было лет семнадцать или восемнадцать... которая называлась Вишенкой?
   -- Вишенку?.. Как не помнить!.. Вишенку... она была прелестная девушка...
   -- Помните?.. За ваше здоровье... эта наливка очень хороша. Я имею тысячу причин не забывать эту малютку... она нам наделала довольно хлопот... и все это для того, чтобы бежать от нас... так что мы не выручили того, что на нее затратили!..
   -- Что вы хотите сказать?
   -- Представьте себе, милостивый государь, что однажды вечером случай привел эту молоденькую девочку в дом госпожи Танкрет; она не подозревала, куда она попала. Она пришла в Париж отыскивать... своего любезного, своего покровителя... уж я там не знаю кого, и никого не нашла. У нее не было никаких средств... негде было взять работы, следовательно, со стороны госпожи Танкрет это было доброе дело, что она приняла ее в число своих пансионерок... конечно, она бы выручила за это немалую сумму, потому что Вишенка была восхитительна!.. Как хороша эта наливка!..
   -- Пейте, пожалуйста, не стесняйгесь.
   -- Я так и сделаю... Но вообразите себе, что эта девочка была совершенная дурочка, разиня!.. Она отказывалась покориться своему положению... Каждый день устраивала скандальные сцены... Поверите ли, что за неделю, которую она провела у госпожи Танкрет, только один посетитель... господин Шалюпо... это так же верно, как я имею честь с вами говорить... и то пришлось употребить всякие уловки...
   -- Господин Шалюпо... маленький человек... такой толстый, некрасивый... с красным лицом?..
   -- Этот самый... он был одним из выгоднейших наших посетителей. Наконец, милостивый государь, однажды вечером мы имели глупость отпустить Вишенку погулять, и она от нас ушла... Мы нигде не могли ее отыскать... Впрочем, нет... однажды я ее встретил под руку с каким-то старым уродом... Я хотел позвать ее обратно к нам, но старик начал меня толкать. Я не привык к подобному обращению... я умею драться на дуэли, как дворянин, но кулаками... тьфу!.. Это прилично только бродягам!.. С этих пор я более не видел Вишенку.
   -- Если бы вы ее теперь встретили, узнали бы вы ее?
   -- Узнал ли бы я?.. Конечно... А если бы я и ошибся, то вот этот молодец узнает непременно... у него отличное чутье!.. И этот плутишка Гриньдон чрезвычайно любил эту молодую девушку; когда я встретил ее на бульваре, то прежде, нежели я ее увидел, он уже был возле нее и лизал ее ноги.
   -- Прекрасно, прекрасно! Я вижу, что вы можете дать мне все нужные доказательства. Надо вам сказать, мой милый господин... господин...
   -- Господин Мино, я отказался от моих прежних титулов.
   -- Итак, господин Мино, мне кажется, что я нашел эту Вишенку, но она теперь важная госпожа: у нее карета, лакеи, бриллианты, но что еще более странно -- она замужем, действительно замужем за богатым человеком из высшего общества.
   -- Это меня нисколько не удивляет, многие из наших пансионерок кончили так же, причем сделались отличнейшими женами.
   -- Сейчас она именуется госпожой Дальбон, я сейчас дам вам ее адрес. Теперь, вот чем вы можете мне быть полезным. Вы должны, под каким-либо предлогом увидеться с этой дамой, чтобы удостовериться, она ли бывшая Вишенка.
   -- Я возьму с собою Гриньдона, он ее тотчас узнает.
   -- Вам будет трудно найти доступ к этой даме, муж ее ранен и, может быть, теперь уже умер!
   -- Уж это мое дело, где я ее увижу, у нее в доме или в другом месте.
   -- Но мне нужно, чтобы вы ее увидели сегодня и завтра утром, около десяти часов, уже дали бы ответ.
   -- Так скоро?
   -- Это необходимо.
   -- Я обожаю эту вишневую наливку!.. Я сделаю так, как вы желаете.
   -- Вот, господин Мино, возьмите, пожалуйста, эти деньги на ваши мелкие расходы, я вам дам еще столько же, когда вы придете ко мне с ответом.
   -- Считайте дело сделанным, милостивый государь... Позвольте ваш адрес, мне он нужен, чтобы явиться к вам завтра.
   Вынув из кармана одну из своих карточек, Фромон написал карандашом на оборотной стороне имя и адрес госпожи Дальбон, который ему прислала госпожа де Фиервиль, и подал карточку Мино, говоря:
   -- Не теряйте времени! Жду вас завтра утром.
   Условившись насчет своей дуэли, Гастон пошел проведать Леона. Выходя от него, он встретил Сабреташа, пришедшего узнать у Вишенки, весело ли ей было на балу у госпожи де Фиервиль.
   Молодой человек остановил ветерана, положив ему руку на плечо. Сабреташ, всмотревшись в его лицо, воскликнул:
   -- Что такое! Вы взволнованы, господин Гастон? Что-нибудь случилось? Гм!.. Этот проклятый бал! Там огорчили мою маленькую Агату! Не правда ли? Говорите, скажите мне все!
   И Гастон рассказал Сабреташу, что произошло на балу, про дуэль Леона и, наконец, что из этого вышло. Старый солдат слушал его, сжимая кулаки и дрожа от злобы.
   -- Бедный Леон!.. Славный молодой человек! Но он выздоровеет, говорите вы?
   -- Доктор за это ручается.
   -- Ах, я вздохнул свободнее, потому что, видите ли, если бы было иначе, у меня бы не хватило мужества пойти утешать мою милую девочку. Но прежде, нежели я войду к ней, позвольте мне вам сказать еще одно слово: где могу я найти негодяя, который оскорбил ее и ранил ее мужа? Я хочу поговорить с этим господином.
   -- Мне очень жаль, милейший господин Сабреташ, что не могу доставить вам этого удовольствия, но я обещал Леону отомстить за него, если он будет побежден, и честный человек должен держать свое слово.
   -- Что вы такое говорите?
   -- Я видел сегодня утром этого Фромона, противника Леона, и завтра, в девять часов буду драться с ним, раньше он не хочет.
   -- Как? Вы думаете, что я допущу вас драться с этим негодяем? Нет, уж позвольте старому солдату окончить это дело. Я очень удачно проворачивал подобные дела в Африке, обещаю вам, что он будет побежден.
   -- Невозможно! В подобном деле я никогда не уступаю своего места другому. Но, если вам угодно, станьте моим секундантом, если я буду убит, вы меня замените, таким образом, этот господин получит наконец-то по заслугам.
   -- Согласен. Если же нельзя сделать иначе, я буду вашим секундантом.
   -- Вот моя карточка, я буду завтра ждать вас к восьми часам. Теперь идите к нашему раненому и его жене... но ни слова обо всем этом.
   -- Разве я рекрут? Конечно, это останется между нами.
   Увидав Сабреташа, Вишенка бросилась к нему на шею, рыдая:
   -- Вы были правы, друг мой, говоря, что я не должна ехать на этот бал. Ах, если бы я вас послушалась... вас и господина Гастона!..
   -- Не плачьте, моя милочка, что сделано... то сделано... К счастью, ваш муж выздоровеет.
   -- Ах, если бы он не выздоровел, я бы умерла вместе с ним.
   -- Но вы будете жить оба, и это гораздо лучше!.. Ободритесь... Что же касается этого негодяя...
   -- Это тот самый человек, который однажды вечером... без вас...
   -- Да, да... я так и думал... но он больше не возобновит своих преследований... то есть я хочу сказать, если только осмелится... но, черт возьми! Я не знаю, что я говорю... Можно видеть больного?
   -- Доктор говорил, что лучше ему два-три дня никого не принимать, ему запрещено разговаривать.
   -- Будем повиноваться приказаниям доктора... я сяду в этой комнате и останусь в ней до вечера. Могу даже провести здесь ночь, если хотите. Теперь пойдите и займитесь своими делами, малютка, как будто меня здесь и не было.
   Пожав руку Сабреташу, Вишенка ушла к мужу. Время от времени она приходила к старому солдату передать ему, как чувствует себя Леон, и Сабреташ всегда ей отвечал:
   -- Все идет... идет своей дорогой, но все кончится благополучно.
   В середине дня слуга доложил госпоже Дальбон, что какой-то господин, спрашивавший его барина, желает переговорить с нею.
   -- Я никого не принимаю, -- отвечала Вишенка.
   -- Очень кстати явился он со своим визитом, -- пробормотал Сабреташ.
   Вечером пришел доктор и, осмотрев рану Леона, остался очень доволен. Он подтвердил свое уверение, что больной будет спасен. При этом известии, в порыве радости, Вишенка была готова броситься ему на шею. Узнать, что обожаемый человек вне опасности, -- это все равно что вторично получить жизнь.
   Сабреташ, видя, что его присутствие не нужно Вишенке, уступил ее просьбам и отправился спать, но прежде зашел в то место, где знал, что всегда найдет Петарда, который никогда не пропускал случая спросить его:
   -- Как поживает госпожа Виш... Агата?
   -- Плохо.
   -- Нехорошо?
   -- То есть, собственно, не она... Муж ее дрался на дуэли и был ранен.
   -- Ах, боже мой!
   -- Он выздоровеет, но вот что я тебе скажу, завтра я буду секундантом у одного отличнейшего молодого человека, который хочет отомстить за Леона. Если он будет убит, то я стану на его место, чтобы драться с тем... если же и мне не посчастливится, потому что говорят тот негодяй славно дерется, то я поручаю тебе, Петард, заменить меня.
   -- Это такая честь для меня, товарищ.
   -- Это не все. Если тебе придется драться, то ты должен прежде найти человека, который бы стал на твое место.
   -- Решено... я знаю одного мясника, который одним щелчком убивает быка, на этого молодца можно надеяться. Я его попрошу.
   -- А теперь прощай. Приходи ко мне завтра часов в одиннадцать, ты узнаешь, чем кончится дело.
   И, пожав руку Петарду, Сабреташ ушел к себе.
   На другое утро Вишенка, очень мало спавшая ночью, потому что она следила за каждым движением своего мужа, в семь часов уже была на ногах. Удостоверившись, что Леон спит, она приказала своей горничной не оставлять его ни на минуту, поспешно оделась как можно проще и отправилась в церковь Святой Магдалины, бывшей недалеко от их дома.
   Молодая женщина хотела пойти молиться о выздоровлении своего супруга. Такая естественная и благочестивая мысль должна была возникнуть в душе той, для которой провидение уже так много сделало и которая не ждала дня испытания, чтобы иметь твердую веру в него.
   Выходя из своего дома, углубленная в свои религиозные размышления, Вишенка не заметила человека, стоявшего напротив ее дома.
   Господин Мино приходил два раза накануне, госпожа Дальбон его не приняла, а во второй раз слуга сказал ему довольно сухо, что ему незачем более приходить. Не успев сделать в этот день то, что ему было поручено, господин Мино сказал себе: "У меня есть еще завтра времени до десяти с половиною часов... я найду другой способ". И назавтра, с шести часов утра, он занял место перед домом Вишенки; собака его была с ним.
   В семь с половиною часов, увидев, что из дома напротив вышла прекрасно одетая дама, он сказал собаке:
   -- Смотри, Гриньдон!
   И пошел следом за молодой женщиной, но скоро собака убежала вперед, и, наконец, Гриньдон, бросившись в ноги молодой женщине, начал на нее прыгать, желая тем самым выразить свою радость. Вишенка прогоняла пристававшую к ней собаку, не обращая, однако же, на нее никакого внимания, и ускорила шаги. Господин Мино видел довольно: он уверился, что Гриньдон узнал старую знакомую, и отозвал его назад, чтобы не возбудить подозрений особы, за которой он следил. Видя, что Вишенка вошла в церковь, господин Мино, из предосторожности, отвел пока свою собаку в лавку к продавцу вина, а сам пошел в церковь и сел так, что мог видеть Вишенку, не будучи ею замечен.
   Минут через десять молодая женщина, окончив свою молитву, вышла из храма, раздав щедрую милостыню, а господин Мино, потирая руки, отправился за своей собакой, говоря себе: "Дело сделано, это она, я это провел довольно ловко... и без труда... Я был уверен, что добьюсь своего!
   В десять с половиною часов я отправлюсь к этому господину Фромону и получу еще денег... и...
   Плыви, плыви моя ладья,
   Неся в себе мою голубку.
   А пока я пойду и хорошенько позавтракаю, что со мной давно не случалось".
   В десять часов с четвертью господин Мино заплатил по счету трактирщику, посмотрел на себя, улыбаясь, в зеркало, провел рукою по волосам и, воткнув зубочистку в рот, отправился в путь с Гриньдоном, думая: "В половине десятого я буду на улице Сены у господина Фромона. Право, нельзя быть более исполнительным... мне следовало бы занимать важную государственную должность... но никогда не ищут достоинства там, где они есть".
  

LI. БУБНОВАЯ ДАМА

   Мино пришел к господину Фромону в назначенный час и спросил у привратника, дома ли он. Как-то странно посмотрев на Мино, привратник отвечал ему, качая головою:
   -- Господин Фромон у себя, но если хотите его видеть, то поспешите, потому что не думаю, чтобы он долго здесь остался.
   -- Как, что вы имеете в виду?
   -- Я говорю, что господин Фромон дрался сегодня утром на дуэли, его принесли сюда минут двадцать тому назад, и хирург, который только сейчас ушел от него, сказал мне, что он не проживет этой ночи, что с ним все кончено.
   -- Что вы говорите? Боже мой! Только бы он успел заплатить мне мои сорок франков...
   И господин Мино взлетел по лестнице, ведущей в квартиру Фромона.
   -- Я знаю, вашему господину очень плохо, -- сказал он окрывшему ему слуге, -- но надо, чтобы он меня видел; он сам этого желает. Доложите ему, что пришел господин Мино.
   Слуга удалился и скоро возвратился с Ламбурло, который мрачно произнес:
   -- Вас ожидали, идите. Фромон не долго проживет, а у него есть к вам поручения.
   Мино последовал за Ламбурло, который ввел его в комнату умирающего. Фромон лежал на постели бледный, с почти угасшим взглядом; раненый знал, что он умрет, но, желая, насколько возможно, поддержать свои силы, он требовал, чтобы Ламбурло беспрестанно подавал ему стакан с водкой, в которой он мочил свои губы, рискуя этим ускорить минуту смерти.
   При виде Мино свирепая радость оживила его черты.
   -- Кажется, милейший мой господин Фромон, вам не посчастливилось на дуэли?
   -- Нет, дурной удар, удар опасный, когда он не удается. Но поспешим. -- Умирающий сделал знак Ламбурло, который подал ему стакан с водкой. На этот раз он выпил целый глоток и заговорил голосом более твердым: -- К счастью, я заранее написал этой госпоже де Фиервиль, я как будто предчувствовал несчастье. Что же вы мне скажете об этой госпоже Дальбон?
   -- Это Вишенка. О, я ее отлично узнал, и Гриньдон тоже.
   -- Я был уверен! Вы подтвердите это особе, которой вы вручите вот это письмо; надо его отнести сегодня же, адрес стоит на конверте.
   -- Хорошо, я отнесу, как пойду отсюда.
   -- Постойте... Ламбурло... дай ему...
   Ламбурло отсчитал Мино сорок франков, которые он взял, так же как и письмо. Фромон, силы которого все ослабевали, сказал упавшим голосом:
   -- Дама, которой вы отдадите письмо, наградит вас.
   -- Я приму все, что захотят мне дать.
   -- Да, пойдите к ней и подтвердите ей все, что вы знаете о Вишенке. Я хочу, умирая, отмстить ей... за ее презрение...
   -- Конечно, вы имеете право получить себе удовлетворение. Я исполню ваши поручения и приду рассказать вам о последствиях.
   Но Фромон ничего ему уж не отвечал. Он упал навзничь, ничего более не видя и не слыша.
   -- Не утруждайтесь приходить, -- сказал Мино Ламбурло, провожая его, -- я думаю, что через четверть часа все будет кончено, если уж не кончилось теперь.
   -- Вы полагаете? Удар был, стало быть, очень нехорош!
   -- Да. В этот раз пришлось ему иметь дело с таким же молодцом, как и он сам, и потому, не знаю, что такое с ним было сегодня утром... но мне казалось, что он дрожал.
   -- Это бывает. Я раз тоже струсил, я, который имел пятьдесят девять дуэлей. Это иногда зависит от пищеварения. Честь имею вам кланяться, милостивый государь.
   На другой день бала у госпожи де Фиервиль господин Дюмарсель пришел к госпоже Дальбон, узнать, не имело ли последствий ее вчерашнее нездоровье; ему сказали, что новое несчастье обрушилось на молодых супругов, что Леон Дальбон дрался в это утро на дуэли и опасно ранен. Расспросив у слуги о состоянии здоровья больного и получив удостоверение от самого доктора, что Леон оправится от своей раны, господин Дюмарсель поспешил пойти к госпоже де Фиервиль.
   Эта госпожа ждала к себе не господина Дюмарселя, а Фромона, к которому, как мы видели, она написала записку, прося его приехать к ней и объяснить причину его дуэли с ее племянником.
   Увидев входившего к ней господина Дюмарселя, с бледным взволнованным лицом, тетка Леона содрогнулась, но, пересилив свое смущение, стараясь даже улыбнуться, сказала ему:
   -- Как! Это вы, милостивый государь? Я не надеялась так скоро вас видеть у себя!
   -- Действительно, сударыня, -- отвечал господин Дюмарсель, остановившись перед ней и испепеляя ее взглядом, -- действительно, я думал, что ноги моей не будет больше у вас, с тех пор как я был свидетелем позорной западни, устроенной вами молодой женщине, которую вы осыпали притворными ласками, чтобы лучше скрыть свои намерения.
   -- Милостивый государь, кто вам сказал?..
   -- Дайте мне говорить, сударыня, не перебивайте меня. Мне никто ничего не говорил, самому можно было догадаться. Человек, которого вы никогда бы не впустили к себе, если бы он не мог служить орудием вашей ненависти и злобы, был принят у вас, приглашен вами. Вы знали, что человек этот мог быть знакомым с женою вашего племянника, и вы постарались свести их вместе! Вероятно, он говорил что-нибудь оскорбительное госпоже Дальбон, потому что, слушая его, она дрожала, бледнела и, если бы не я, упала бы в обморок на глазах у этого негодяя, продолжавшего ее терзать. Затем он, должно быть, повторил свои слова вашему племяннику, который вызвал его на дуэль, чтобы отомстить за жену и наказать наглеца. Вот последствия вечера, устроенного вами. Племянник ваш лежит теперь опасно раненный, умирающий, а жена его в отчаянии. Ах, поступки ваши бесчестны, ужасны! Неужели правда, что та, у которой нет сердца матери, способна сделать самые подлые, самые отвратительная вещи! Я прежде только подозревал это, а теперь получил тому доказательства.
   Госпожа де Фиервиль задыхалась от бешенства, водила вокруг себя блуждающим взглядом. Наконец она проговорила:
   -- Вы меня оскорбляете у меня в доме... вы, принимающий на себя роль защитника женщин.
   -- Но вы не женщина, сударыня, в вас нет ничего, что могло бы вас причислить к вашему полу.
   -- И все это из-за кого же... Кого вы защищаете?.. Если бы у господина Фромона не было интимной связи с этою... Агатой, осмелился ли бы он говорить с ней, как он говорил? Моя ли вина, что племянник мой женился на бог знает ком!
   -- Довольно, сударыня, не прибавляйте ложь ко всем вашим клеветам и козням. Вы хотели погубить женщину, которая была достойна вашей дружбы, но Господь не допустит, чтобы ваши дурные намерения осуществились; я хотел доказать вам, что я вас теперь хорошо знаю и, будьте уверены, никогда более не приду к вам, между нами все кончено.
   И господин Дюмарсель вышел, оставив госпожу де Фиервиль вне себя от гнева.
   "И все нет известий... все нет ответа от этого Фромона! -- думала она. -- Долго ли еще придется мне переносить обвинения в клевете и не иметь доказательств, никаких положительных сведений о прошлой жизни этой женщины?"
   День прошел, а Фромон не явился. Прошел и еще день, а он все не показывался, госпожа де Фиервиль уже начинала отчаиваться, что больше его не увидит, как на следующий день, около часа пополудни, слуга доложил ей, что один весьма сомнительного вида господин просит позволения войти, что он пришел к ней от господина Фромона, по весьма важному делу.
   -- Наконец-то! -- вскричала госпожа де Фиервиль и приказала просить посетителя.
   Вошел господин Мино и поклонился так, как кланяются, танцуя менуэт, потом начал шарить в кармане, ища письмо, которое он должен был отдать.
   -- Сударыня, -- сказал он, -- я принес к вам послание от господина Фромона; вероятно, это нечто весьма важное, потому что он очень просил меня передать вам это письмо в собственные руки.
   -- Разве господин Фромон не мог прийти сам ко мне? Вот уже два дня, как я ожидаю его с нетерпением.
   -- Не знаю, мог ли он быть у вас третьего дня или вчера, но сегодня это для него положительно невозможно.
   -- Почему?
   -- По весьма уважительной причине... потому что он умер.
   -- Умер! Господин Фромон умер?
   -- Да, сударыня, раненный сегодня утром на дуэли, он умер полчаса тому назад. Приняв от него его последние приказания, я отправился в кофейню, находящуюся напротив его дома, чтобы иметь под рукою свежие о нем известия, потому что я его оставил в весьма дурном положении. Действительно, не успел я выкурить двух сигар, как пришел ко мне один из его друзей... господин Ламбурло... прекраснейший человек... и сказал мне, что все кончено.
   -- Он опять дрался на дуэли, но с кем же?
   -- Не знаю... вы, вероятно, узнаете это из его письма.
   Госпожа де Фиервиль, распечатала письмо, написанное к ней Фромоном до его поединка с Гастоном, и прочитала следующее:
   "Сударыня!
   Прежде, нежели отправлюсь драться с искренним приятелем вашего племянника, господином, принявшим на себя роль защитника добродетели его жены, я могу объяснить вам, что это за добродетель. Настоящее имя этой женщины Вишенка; я встретился с нею пять лет тому назад, в Немуре, она принадлежала к труппе странствующих актеров и была в связи с jeune premier [Первый любовник -- театральное амплуа (прим. верстальщика).]. Потом на несколько месяцев я потерял ее из виду и нашел, наконец, в Париже, в доме терпимости. Господин Шалюпо, которого я видел у вас, встречался там с Вишенкой. Все это истинная правда, которую вам может подтвердить податель этого письма; он был знаком с хозяйкой вышеупомянутого дома и, если вы желаете, расскажет вам весьма занимательные подробности об этой Вишенке... в особенности если вы ему щедро заплатите. Прощайте, сударыня, передаю, что вы хотели знать, племянница ваша не делает вам чести.

Фромон".

   Госпожа де Фиервиль три раза перечитала это письмо. Она боялась ошибиться, боялась, что радуется напрасно. Наконец, уверившись, что глаза ее не обманывают, она обратилась к Мино со следующими словами:
   -- Правда ли, что вы знаете одну Вишенку, на которой мой племянник имел глупость жениться, и которая теперь называется госпожою Дальбон?
   -- Знаю ли я Вишенку? Без сомнения. Да вот и собачка моя, Гриньдон, тоже ее знает. Это животное было очень привязано к молодой девушке, и тотчас ее признало, когда она сегодня утром выходила из своего дома, чтобы пойти в церковь Святой Магдалины.
   -- А Вишенка знает вас? Не будет ли она в состоянии опровергнуть то, что вы скажете?
   -- Она не посмеет. К тому же у меня есть нечто, принадлежавшее ей... она и не подозревает, что эта вещь в моих руках.
   -- Вы понимаете, милостивый государь, что я не могу терпеть, чтобы подобная женщина была в моем семействе, что я хочу ее уличить? Прошу вас поехать со мною к племяннику моему, господину Дальбону.
   -- Сударыня... это очень щекотливо, ехать к этой даме... оскорбить ее... я могу подвергнуться оскорблениям.
   Понимая, что означают эти слова, госпожа де Фиервиль вынула из письменного стола десять золотых и, подавая их господину Мино, сказала:
   -- Возьмите, это только в счет... я дам вам втрое больше, если вы мне поможете изобличить эту женщину.
   -- Сударыня, -- отвечал Мино, кладя деньги в карман, -- вы поступаете так благородно, что нельзя вам не повиноваться. Я все готов для вас сделать.
   Сев к своему письменному столику, госпожа де Фиервиль поспешно написала следующую записку:
   "Госпожа де Фиервиль, желая отдать в присутствии господина Дюмарселя должную справедливость своей племяннице, просит его пожаловать через час в дом госпожи Дальбон, где она и сама будет находиться".
   Запечатав послание, госпожа де Фиервиль отправила его со слугою к господину Дюмарселю. Потом, обратившись к Мино, сказала:
   -- Теперь четверть второго, через час мы пойдем.
   -- Очень хорошо, сударыня, я пока выпью стаканчик в ближайшей кофейне.
   -- Нет, оставайтесь здесь, если вы уйдете, я боюсь, что вы опоздаете; вам сейчас подадут, чего вы желаете.
   -- Вижу, сударыня, что приходится исполнять все ваши приказания.
   Слуга принес Мино мадеры и кюрасо, и он выпил обе бутылки.
   В два часа с четвертью госпожа де Фиервиль подошла к нему, говоря:
   -- Милостивый государь, карета нас ожидает, Идемте.
   -- Идем, сударыня, я ваш покорнейший слуга.
   Госпожа де Фиервиль села с Мино в фиакр, сказав кучеру, куда он должен ехать. Письмо Фромона было спрятано у нее на груди. Она чувствовала себя сильно взволнованной и говорила себе, что наконец погубит навсегда ненавистную ей женщину. Казалось, эта мысль должна была бы радовать ее, а между тем сердце ее сжималось от странного предчувствия.
   За все время пути она не сказала ни слова, Мино, очень невеселый от выпитых им бутылок, старался придать себе спокойный вид и насвистывал арии из опер.
   Подъехали к дому, где жил Леон. Госпожа де Фиервиль вошла первая в квартиру, занимаемую ее племянником, и спросила у слуги, не может ли она поговорить с Вишенкою, но так, чтобы больной не знал о ее посещении. Слуга отвечал, что господину его теперь лучше и что он спит, а госпожа только сейчас прошла в свою комнату. Велев Мино оставаться в лакейской до тех пор, пока она его не позовет, госпожа де Фиервиль приказала слуге непременно проводить ее сию же минуту к Вишенке.
   -- Я тетка вашего господина и не желаю ждать.
   Вишенку поразило донельзя появление госпожи де Фиервиль в ее комнате, она подумала, что, вероятно, эта дама, узнав о случившемся, приехала навестить племянника, и собралась было рассказать ей, в каком положении находится теперь здоровье Леона, но госпожа де Фиервиль, подойдя к молодой женщине, остановила на ней такой ужасный взгляд, как будто хотела уничтожить ее, и заговорила язвительным тоном, подчеркивая каждое слово:
   -- Так это из-за вас дерутся на дуэли? За вас, за ту, которая, принеся бесчестье в мое семейство, будет еще причиною смерти моего племянника?
   Вишенка, испуганная, изумленная, безмолвствовала.
   -- О! Ваш притворно-добродетельный вид никого не обманет, я вас знаю, госпожа Вишенка. Ага, вы бледнеете, слыша это имя! Оно напоминает вам вещи, которые вы надеялись скрыть, но господин Фромон, который вас отлично знал, рассказал мне все подробности вашей прежней жизни.
   -- Сударыня... человечек этот негодяй... не верьте ему.
   -- Вот... прочитайте, что он мне написал о вас.
   Вишенка взяла дрожащей рукою письмо, которое ей подала госпожа де Фиервиль, и, пока она его читала, тетка Леона отворила дверь и сделала знак Мино, чтобы он вошел в комнату к молодой женщине, и, когда он переступил через порог, она вскричала:
   -- А если вы станете еще запираться, прочитав эта письмо, то осмелитесь ли что сказать против свидетельства этого человека, который знал вас, когда вы были продажной девкой!
   Прочитав письмо, Вишенка упала к ногам госпожи де Фиервиль, но, увидев Мино, силы оставили ее совершенно, и она повалилась без чувств на ковер.
   -- Ого! Я произвел впечатление, -- сказал Мино, -- но надо привести ее в себя.
   -- Все это только одно притворство!
   В эту минуту господин Дюмарсель, Гастон и Сабреташ вошли в комнату Вишенки. Сабреташ бросился на помощь молодой женщине, а господин Дюмарсель сказал, повернувшись к госпоже де Фиервиль:
   -- Вы затем меня позвали, сударыня, чтобы я опять был свидетелем одного из ваших дурных поступков.
   -- Нет, милостивый государь, я позвала вас, чтобы вы наконец узнали, что это за женщина, эта девка, жившая в самом низшем слое общества, это отребье человеческого рода...
   -- Вы лжете, сударыня.
   -- На этот раз у меня в руках доказательства, милостивый государь... Сначала прошу вас прочитать это письмо от господина Фромона.
   И госпожа де Фиервиль искала глазами письмо, которое Вишенка уронила у ее ног, но письмо это уже было в руках Сабреташа, который, прочитав его, бросил в пылавший камин, воскликнув:
   -- Вот как мы поступаем с письмами этого господина... и могу вас уверить, что он более ничего подобного не напишет, господин Гастон уже позаботился об этом.
   Госпожа де Фиервиль задрожала от ярости, видя, как сгорело письмо, но, обернувшись к Мино, чувствовавшему себя смущенным в присутствии стольких лиц, она вскричала:
   -- Милостивый государь, я требую от вас, чтоб вы сказали истину об этой девке. Не правда ли, что она была в одном из тех домов, которые стыдишься назвать, что вы там с ней познакомились?
   -- Сударыня, -- отвечал Мино, стараясь принять величественную позу, -- правда, что эта молодая дама, которая, кажется, тогда была еще девицей, пришла в заведение госпожи Танкрет, думая, что это гостиница, она искала ночлега.
   -- А! Я знаю тебя, дрянь ты эдакая! -- пробормотал сквозь зубы Сабреташ, смотря на Мино. -- Подожди, мы с тобой перекинемся словечком.
   -- Но эта женщина оставалась потом в этом доме позора, зная, однако же, где она находится?
   -- Сударыня... да, то есть... ее удерживали немного силою, но ведь это было для ее же пользы.
   -- Негодяй! -- воскликнул господин Дюмарсель. -- Как смеете вы оскорблять эту молодую женщину, клевеща на нее таким ужасным образом. Но, к счастью, дядя ее здесь, чтобы опровергнуть вашу ложь.
   -- Ее дядя? -- отвечал Мино. -- Позвольте, милостивый государь, но у маленькой Вишенки... потому что это она, у нее не было ни дяди, никаких родственников, она брошенное или найденное дитя, как она сама много раз нам говорила.
   -- Неужели это все правда? -- прошептал господин Дюмарсель, смотря на Вишенку, которая лежала без чувств, в то время как Сабреташ смачивал ей лоб холодной водой.
   -- В доказательство того, что я не обманщик, -- продолжал Мино, шаря в своем старом портфеле, -- я вам сейчас подам карту, которую эта барышня всегда чрезвычайно берегла. По ней она могла когда-нибудь отыскать своих родителей, она оборонила эту карту на лестнице, а я, так как имею привычку всегда все поднимать, поднял и эту карту, это бубновая дама, но на оборотной стороне что-то написано...
   -- Дайте, дайте! -- вскричал господин Дюмарсель, почти вырывая из рук Мино карту, которую тот вынул из своего портфеля.
   Но едва он бросил взгляд на карту и на почерк, как охнул и проговорил, весь дрожа:
   -- Боже мой! Боже мой! Но это мой почерк, это я написал...
   -- Ваш почерк! -- удивился Сабреташ. -- Но эту карту нашли у кормилицы, которая везла эту малютку в Париж и умерла внезапно, в одной гостинице близ Немура; девочку приняли и воспитали в этой гостинице... это случилось лет двадцать тому назад.
   -- Возможно ли! Какое счастье! Неужели я нашел наконец мою Клотильду, мою дочь, которую я оплакиваю и так давно отыскиваю. Но если это она, то у нее должен быть на шее медальон, подобный вот этому.
   -- О! У нее есть точно такой, -- отвечал Сабреташ, -- вот... смотрите.
   И, расстегнув верх платья у Вишенки, старый солдат указал на тонкий шелковый шнурок, тихонько потянул его и вытащил медальон.
   Осмотрев эту вещицу и сравнив ее со своим медальоном, господин Дюмарсель упал на колени перед Вишенкой, в которой он узнал дочь; взял в ладони ее голову, покрыл поцелуями, громко, называя ее своею милою Клотильдой.
   Гастон и Сабреташ разделяли его радость. Господин Мино нашел нужным поскорее удалиться со своей собакой. Что касается госпожи де Фиервиль, то она упала на стул, бледная, угрюмая, и не поднимала глаз.
   Наконец Вишенка пришла в себя. Увидя стоящего возле нее на коленях господина Дюмарселя, слыша, что он называет ее своей дочерью, осыпает нежными ласками, молодая женщина подумала, что она все это видит во сне... но Сабреташ, который держал ее руки, сказал ей, плача и смеясь в одно и то же время:
   -- Да, малютка... это не сон, господин Дюмарсель ваш отец. Он удостоверился в этом, увидев медальон, который вы всегда носили на груди.
   -- Да, милое дитя мое... да, вы та самая Клотильда, о которой в продолжение двадцати лет я ничего не знал, но которую я продолжал везде разыскивать, потому что какой-то тайный голос говорил мне, что я наконец найду свою дочь, этот же голос и побуждал меня любить вас.
   -- О, милостивый государь, неужели это правда? Такое счастье.
   -- Зовите меня отцом.
   -- Отец мой!..
   Но вдруг, увидев в глубине комнаты госпожу де Фиервиль, Вишенка изменилась в лице, побледнела и прошептала:
   -- О! Боже мой! Но я забыла... тетка Леона... знает все мои грехи... она вам их расскажет... Ах, я тогда не осмелюсь более называть вас отцом, вы, может быть, станете краснеть за меня.
   -- Никогда, милое дитя мое, никогда! Вишенка более не существует, вы теперь Клотильда Дюмарсель, супруга Леона Дальбона, забудьте прошлое. Если несчастье толкнуло вас в пропасть, то раскаянием своим вы доказали, что никогда не поздно возвратиться на путь добродетели.
   -- Ваш бесчестный подлый гонитель, этот недостойный Фромон, его уж более нет в живых, я отомстил за вашего мужа, -- сказал Гастон.
   -- А этот дрянной человек, который сейчас был здесь, тоже недолго проживет, -- пробормотал Сабреташ.
   -- Что до госпожи де Фиервиль, -- продолжала господин Дюмарсель, -- то я полагаю, что с этой минуты она не захочет вам более вредить... мать должна быть снисходительна к ошибкам дочери.
   -- Мать! -- вскричала Вишенка.
   -- Мать! -- хором повторили Гастон и Сабреташ.
   -- Да, дочь моя... вот та, которая дала вам жизнь... Знаю, что, разоблачая эту тайну, я наношу ужасный удар госпоже де Фиервиль, но мне нечего щадить ту, которая при вашем рождении оттолкнула вас от себя и всячески старалась теперь разлучить вас с мужем.
   При этих словах госпожа де Фиервиль вздрогнула и, закрыв лицо руками, окаменела.
   Вишенка тихо подошла к ней и упала перед ней на колени, не сдерживая слез, простирая к ней руки, она произнесла:
   -- Умоляю вас... скажите, что и вы тоже меня прощаете... Ошибки мои были невольные... раскаяние искреннее... Ах, если бы возле меня была тогда моя мать, как бы я была счастлива любить ее... ухаживать за ней... Вы не будете меня больше ненавидеть, не правда ли? Пусть это будет мне вашим прощеньем!
   Госпожа де Фиервиль, казалось, колебалась; в душе ее происходила борьба; наконец, не глядя на дочь, она протянула ей руку, которую Вишенка осыпала поцелуями и слезами. Потом, встав поспешно и не отнимая от лица платка, которым она его закрывала, стремительно вышла из комнаты.
   -- Теперь, -- сказал господин Дюмарсель, целуя Вишенку, -- пойдемте к вашему супругу, дочь моя, и расскажем ему о случившемся. Но только в таком случае, если он в силах перенести наше счастье.
   -- Идите, -- говорит Сабреташ, -- я приду к вам после, мне нужно прежде окончить одно дело.
   И старый солдат вышел из дома Леона с намерением отыскать Мино. У крыльца он столкнулся с Петардом, державшим под своим пальто две сабли.
   -- Ты не пришел передать мне о последствиях дуэли, -- сказал своему товарищу Петард, -- я очень тревожился и пошел тебя отыскать. Из предосторожности я взял с собою оружие, чтобы стать на твое место, если бы ты был ранен.
   -- Спасибо, товарищ. Дело обошлось без моей помощи. Господин Гастон славно отделал негодяя, ранившего господина Леона. Но это не все, моя милая Вишенка... Агата... которая теперь называется Клотильдой, нашла своего отца. Это тот добрый господин Дюмарсель, к которому мы ходили в Нейли... само Небо все это устроило.
   -- Возможно ли? Как я рад... и эта милая барышня... я уж теперь и не знаю, как ее называть.
   -- Разве дело в имени? Она счастлива, это все, что ты хотел знать, не правда ли?
   -- Теперь, стало быть, сабли не понадобятся! Я пойду, отнесу их тому, кто мне их дал.
   -- Постой, видишь ты вон того человека, пробирающегося вдоль домов, со своей маленькой, черной собачонкой?
   -- Да, и мне кажется, он пьян... он не твердо держится на ногах.
   -- Догоним его... это тот самый человек, который однажды вечером осмелился остановить Вишенку на бульваре.
   -- И которого ты за это поколотил, помню.
   -- Как видно, тумаки его не исправили, потому что сегодня он снова принялся за свои мерзости. Если у него есть хоть немного крови, на этот раз с ним покончим.
   И оба друга ускорили шаги. Когда они были уже на очень близком расстоянии от Мино, Сабреташ сделал знак Петарду, чтобы тот молчал и шел тише, потому что по привычке, свойственной многим пьяницам, Мино громко разговаривал сам с собою, а старый солдат не прочь был его послушать.
   -- Черт возьми!.. Я не допущу, чтобы это так осталось. Я сделал все так, как желала эта дама... она должна выполнить условия... она дала мне десять золотых, чтобы я поехал с ней к той... где меня довольно дурно приняли, но она обещала дать втрое больше, если я признаю Вишенку... а сейчас, у входной двери, где я ожидал ее... когда попросил обещанные деньги... она грубо оттолкнула меня говоря: "Пойдите прочь, несчастный!" Села в карету и... была такова... Это прекрасно! Очень мило... Ее кюрасо хорош... это правда... но мадера поддельная. Я схожу к этой госпоже. Я знаю ее адрес... а пока выкупаю мою собаку. Поди сюда, Гриньдон, ты весь запачкан... я тоже, но у меня теперь есть деньги... я переменю платье, а ты, Гриньдон, не можешь измениться.
   -- Он идет купать собаку, -- сказал Сабреташу Петард.
   -- Слышу. Будем следить за ним. Если он откажется драться, то я его самого выкупаю.
   Через час времени Мино добрался наконец до моста Согласия, а так как дни были коротки, то была уж почти ночь, когда он подошел к реке. Около ее не было видно ни души, потому что погода была пасмурная, туманная. Взяв в руки собаку, которая не имела никакого желания купаться, Мино бросил ее в реку, в эту минуту Сабреташ встал перед ним.
   -- Скажите... один человек... два человека, а сейчас я никого не видел. Это рыбаки.
   -- Нет, господин Мино, мы не рыбаки. Вы меня не узнаете?
   -- Нет... Впрочем, позвольте... это вы были у той дамочки... которая упала в обморок.
   -- Благодаря вам, негодяй! Вы еще раз пришли ее обесчестить.
   -- Это было для того, чтобы сделать угодное той даме, которая меня привезла.
   -- Но пять лет тому назад, встретив Вишенку вечером на бульваре, вы хотели увести ее опять в тот проклятый дом.
   -- Так это были вы? Это вы сшибли меня с ног на бульваре?
   -- Именно, а сегодня намерен сделать еще лучше, хочу убить вас. Живее! Нечего терять время; товарищ мой принес с собой сабли, а под мостом здесь очень удобно драться... Становитесь, берите саблю.
   Петард подошел к Мино и подал ему саблю, но Мино отступил, крича в испуге:
   -- Что это такое? Это западня? Я дерусь только на шпагах, господа.
   -- Ты будешь драться на саблях, или я тебе разрублю рожу...
   -- Лучше пойдем на мировую... хотите, я вас угощу обедом?
   -- Негодяй! Ты, верно, думаешь, что имеешь дело с себе подобными. Становись в позицию, или я сейчас тебя проколю.
   -- Дайте мне прежде вытащить из воды собаку, а то она утонет.
   -- Собака стоит господина. Остановись, или я тебе разрублю голову.
   -- Хорошо же! Но вы будете раскаиваться.
   И Мино решился, наконец, взяться за саблю.
   Поединок начался, но господин Мино беспрестанно отступал. Чтобы заставить его биться на одном месте, Сабреташ вынудил своего противника подвигаться в сторону реки, говоря:
   -- Предупреждаю, если вы будете все отступать, то отправитесь туда же, где теперь ваша собака.
   Но Мино, не обративший внимания на предостережение и желавший только увернуться от ударов сабли старого воина, продолжал пятиться задом... и вдруг упал в воду.
   Сабреташ остановился, ища глазами противника. Было почти совсем темно, только слышался плеск воды.
   -- Черт! Куда он давался? -- вскричал старый солдат.
   -- Я думаю, он тоже захотел искупаться, -- отвечал Петард.
   -- Ты думаешь? Но я хотел убить его на дуэли и не желал его топить.
   И оба друга начали звать Мино, но собака и ее хозяин исчезли, унесенные быстрым течением реки.
   После десяти минут бесплодных поисков Сабреташ отошел от берега, говоря Петарду:
   -- Этот Мино не стоит того, чтобы умереть от меча.
   Здоровье Леона Дальбона становилось лучше день ото дня; ему сообщили тайну рождения Вишенки, он узнал, что женат на своей двоюродной сестре. Вскоре передали ему также и то, что Гастон отомстил за него господину Фромону, а Сабреташ известил Вишенку о смерти господина Мино.
   Оставалась только одна личность, о которой каждый из них думал втайне и которую Леон непременно хотел отыскать, как только будет в состоянии выйти из дома. Эта личность была господин Шалюпо.
   В одно утро господин Дюмарсель пришел к своим детям, потому что Леон был теперь его сын, и сказал супругу Вишенки:
   -- Я сейчас встретил госпожу Шалюпо, которую вы, вероятно, видели у госпожи де Фиервиль...
   При имени Шалюпо Вишенка опустила глаза, Леон нахмурился, а Сабреташ, сидевший в углу комнаты, испустил звук, весьма похожий на рычание животного. Господин Дюмарсель, ничего этого не заметивший, продолжал:
   -- Я был очень удивлен, увидев эту даму в глубоком трауре.
   -- В трауре! Но по кому? -- вскричал Леон.
   -- По своему мужу...
   -- Господин Шалюпо умер?
   -- Случайно. Жена его сказывала, что со времени бала у госпожи де Фиервиль муж ее сделался совершенно как помешанный. С бала этого он уехал, ни слова ей не сказав, а на другой день, под предлогом того, что воздух Парижа вредно действует на его здоровье, он опять, не предупредив жену, отправился в Англию. Госпожа Шалюпо последовала за ним, но, приехав в Лондон, узнала, что с поездом, отправлявшимся в Бирмингем, случилось несчастье и что господин Шалюпо, ехавший с этим поездом, погиб так же, как и многие из пассажиров. Госпожа Шалюпо возвратилась в Париж вдовою.
   Улыбка удовольствия появилась на губах Леона, а Сабреташ, поглаживая усы, тихо проговорил:
   -- Счастливый путь!.. Право, железные дороги -- это великолепное изобретение...
   Что касается Вишенки, то, услышав о смерти господина Шалюпо, она вздохнула свободнее; теперь она может выезжать в свет, не боясь встретить там более этого человека.
   Когда Леон совершенно выздоровел, он и жена его уступили просьбам господина Дюмарселя и поселились с ним, составив, таким образом, одно семейство. Сабреташ хотя и не жил в одном доме с ними, но всегда имел место за их столом и у их очага.
   Госпожа де Фиервиль совсем удалилась от света с тех пор, как господин Дюмарсель открыл тайну рождения Вишенки; эта дама решила покаяться за свои прежние проступки.
   Вишенка нашла отца, но должна была довольствоваться тем, что знала только имя своей матери.
   Гастон, поступивший так великодушно, так благородно, в одно прекрасное утро распростился со своими друзьями и уехал в Америку. Он чувствовал, что ему требуется перемена места, может быть, он сознавал и то, что ему следует удалиться, чтобы развеяться и забыться.
   Петард продолжал быть верным товарищем Сабреташа, но не женился, потому что, по его словам, никогда не найдет женщину, подобную Вишенке.
   -- Да, да, -- всегда отвечал ему на это Сабреташ, -- она прелестная женщина... в ней соединено все, что может нравиться: ум, талант, грация, доброта. Она истинное счастье для мужа. Отец ее боготворит, а я горжусь, смотря на нее, и говорю себе: "Без меня, бедняжка, какова бы была твоя участь?" Знаешь ли, Петард, что это доказывает?
   -- Да, товарищ... то есть нет... не знаю.
   -- Это доказывает то, что как бы ты низко ни упал, но если у тебя есть мужество и твердая воля, то всегда можешь подняться и пойти прямым путем.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru