Кокосов Владимир Яковлевич
"Не наш"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

"НЕ НАШЪ".
(Изъ воспоминаній врача о Карійской каторгѣ).

   О ссыльно-каторжномъ Егорѣ Рожковѣ, изъ "не нашихъ", я узналъ впервые отъ Ивана Павловича Мельшихъ (старшаго фельдшера каторжнаго лазарета) вскорѣ по пріѣздѣ моемъ въ Кару, въ 1872 г.
   Недѣли черезъ полторы, при осмотрѣ шести каторжныхъ тюремъ, я услышалъ разсказы о томъ же Рожковѣ и отъ смотрителей тюремъ, въ которыхъ, какъ оказалось, по-очереди, перебывалъ Рожковъ "для исправленія", "усмиренія", "сокращенія строптивости", въ теченіе своей трехлѣтней каторжной жизни.
   Наконецъ, и самому мнѣ лично,-- по особому предписанію,-- пришлось увидѣть Рожкова, лѣчить и наблюдать его въ лазаретѣ, въ теченіе около шести мѣсяцевъ.
   Иванъ Павловичъ разсказывалъ:
   -- Странный, непонятный человѣкъ! Сумасшедшій, не сумасшедшій, а что-то въ немъ есть неладное, на другихъ не похожее... Подумайте: три года его бьютъ, морятъ голодомъ, холодомъ; били плетьми, пороли розгами; чего-чего съ нимъ не продѣлывали, чтобы заставить работать казенную работу, а онъ палецъ о палецъ не ударитъ... Такъ и по сіе время не могутъ заставить работать.-- "Работа не моя, а твоя; тебѣ нужна работа -- работай, а мнѣ она не нужна... я работать не буду";-- вотъ и весь его разговоръ съ начальствомъ... Начальству, конечно, обидно слышать такое отъ каторжнаго, да и зазорно предъ подчиненными, а главное,-- предъ остальными каторжными... "Заставимъ работать"! "Будетъ работать!.." Да нѣтъ, не тутъ-то было...
   Сначала, какъ пришелъ Рожковъ на каторгу, бывшій завѣдующій, полковникъ За--въ, испробовалъ надъ нимъ плети, розги, голодъ, холодъ. Не идетъ Рожковъ на работу, да и только... Одинъ разъ приказалъ силою взять, "хоть волокомъ тащите, а чтобы былъ на работѣ... Пріѣду въ разрѣзъ, провѣрю"...
   Разрѣзъ, въ которомъ работали каторжные съ Верхней тюрьмы, былъ расположенъ верстахъ въ четырехъ отъ нея. Въ разрѣзѣ снимали поурочно торфъ (восемь человѣкъ на кубическую сажень торфа) и обнажали золотоносный песокъ для промывки. Каторжныхъ лѣтомъ будятъ въ 4 часа и выгоняютъ на работу къ пяти. Работа продолжается до 8 1/2 -- 9 ч. вечера. Будятъ ихъ больше ружейными прикладами, а то и за бороду тюремный приставникъ, или смотритель съ наръ стащитъ, вотъ и разбудитъ! Очень-то съ ними не церемонятся... Съ верхнихъ наръ, что устроены подъ потолками, надъ окнами, выгнать бываетъ труднѣе: темно, низко, ползать надо -- иной и просидитъ... Здѣсь, въ каторгѣ, не говорятъ: выводить на работу, а "выгонять",-- какъ стадо барановъ,-- хочешь, не хочешь -- иди! На то каторга... А битвы бываетъ съ ними довольно... Ну, вотъ подняли, разбудили въ тотъ день и Рожкова.-- Выходи изъ тюрьмы! На работу иди; въ разрѣзъ тебя велѣно,-- кричалъ смотритель.
   -- Работа не моя, твоя; мнѣ она не нужна; ты хочешь -- работай!..
   Прикладами, толчками, пинками, а больше волокомъ, за руки, за ноги, вытащили его изъ тюрьмы, чрезъ весь тюремный дворъ-ограду, за ворота, на улицу, гдѣ около воротъ собралось выгнанное изъ тюрьмы каторжное населеніе,-- до 600 человѣкъ и стояло рядами, въ четыре шеренги, окруженное конвоемъ, съ заряженными ружьями, въ ожиданія счета передъ выходомъ на работу.
   Дотащивъ волокомъ Рожкова до начала первой шеренги, бросили его на землю. Лежитъ Рожковъ, не шевелится... Начался и окончился счетъ выгоняемымъ на работу, подали сигналъ... конвой окружилъ толпу... тронулись! Рожковъ ни съ мѣста, такъ и остался лежачимъ... Въ бѣшенствѣ подбѣжали смотритель, помощникъ, тюремные приставники, караульный начальникъ-урядникъ -- ни съ мѣста! Били прикладами, пинками; за бороду рвали,-- лежитъ, какъ мертвый... Что тутъ дѣлать? Время идетъ, да и приказъ завѣдующаго надо исполнить во что бы то ни стало, обѣщалъ пріѣхать -- удостовѣриться... Каторжане стоятъ, посматриваютъ,-- что будетъ?
   Догадались! Принесли носилки, усадили Рожкова, и каторжные, поочереди, несли его до разрѣза, версты четыре. Сидѣлъ онъ смирно и молчалъ всю дорогу. Донесли и бросили въ срединѣ цѣпи караула, которой окружается разрѣзъ, гдѣ производится работа.
   Выводимые на работу каторжные, обыкновенно, берутъ съ собою дневную порцію хлѣба -- лѣтомъ 4 фунта, чтобы перекусить въ полдень и выпить чашку кирпичнаго чаю. Въ полдень работа прерывается и дается отдыхъ на полтора часа. Горячую пищу -- "баланду" (супъ) ѣдятъ разъ въ сутки, вечеромъ, когда возвращаются съ работы. Рожкову было не до хлѣба, когда его выпроваживали изъ тюрьмы... Четырнадцать часовъ пролежалъ онъ на томъ мѣстѣ, гдѣ его бросили,-- не ѣлъ, не пилъ. Пріѣзжалъ полковникъ З--въ удостовѣриться; ему одинъ отвѣтъ: "работа не моя, а твоя. Хочешь работай, мнѣ она не нужна!" Полковникъ приказалъ тутъ же дать двадцать плетей. Вытребовали палача Сашку и отсчитали, избили до полусмерти.-- "Пейте мою кровь, ироды, пейте! подавитесь и сами когда-нибудь!" -- Вотъ его и весь сказъ. Послѣ работы, избитаго, хотѣли гнать пѣшкомъ обратно въ тюрьму... "Вы меня принесли, самъ я не шелъ,-- мнѣ не надо идти, вамъ надо,-- вы и несите обратно"!.. Такъ и принесли обратно на тѣхъ же носилкахъ, да и идти онъ не могъ,-- избитъ былъ крѣпко. Потомъ посадили его въ карцеръ; въ ручныя и ножныя кандалы заковали, на хлѣбъ и воду.
   -- Однако, онъ полуумный, сумасшедшій какой-то, г. докторъ? Пожалуй, его и бить грѣшно?-- прибавилъ разсказчикъ.
   -- Богъ его знаетъ, Иванъ Павловичъ, что это за человѣкъ, необходимо близко узнать его и тогда только можно что-нибудь сказать,-- да и то едва ли! Одно ясно: невѣроятное терпѣніе, гигантская сила воли и душевной энергіи... Что-то въ немъ сидитъ свое, не чужое, собственной душевной выработки, за что онъ готовъ на истязанія, на смерть... А какъ съ нимъ каторга?
   -- Каторга? Богъ ее знаетъ! Тоже и ту не скоро разберешь... Слышалъ я: деньги ему даютъ на храненіе, у кого есть лишній грошъ,-- не украдетъ! Смирный, говорятъ, не ругается; въ драку не лѣзетъ... Все молчитъ больше... Обувь починиваетъ кому надобность; денегъ не беретъ... Въ карты не играетъ, водки не пьетъ... Каторгѣ что? Ей любо, что нашелся человѣкъ, котораго начальство сломить не можетъ; это тоже чего-нибудь значитъ... "Не нашъ" онъ,-- говорятъ про него...
   -- Не сердились, не ругались, что заставилъ нести себя на носилкахъ?
   -- На битаго каторга не сердится, г-нъ докторъ! Всѣ битые; а кто не былъ битъ,-- побьютъ!.. Несуразный человѣкъ этотъ Рожковъ да и только. Двадцать лѣтъ я съ каторгой служу, а такого не видывалъ и не и слыхивалъ... Въ лазаретѣ за два года былъ одинъ разъ; больше въ карцерѣ отлеживается...

-----

   -- Анафема, а не человѣкъ! вотъ кто этотъ "не нашъ",-- говорилъ про него смотритель верхней тюрьмы, Одинцовъ.-- Надоѣлъ онъ намъ за эти три года, а все живъ,-- не околѣваегь! Не развяжетъ рукъ... Чортъ ему помогаетъ, должно быть,-- не Богъ же далъ это дьявольское, невѣроятное терпѣніе... Издѣвается, анафема! Стоитъ передъ тобой, какъ истуканъ; глазища свои огромные, черные, уставитъ; въ упоръ смотритъ, какъ изъ-подъ земли смотритъ: неловко подчасъ становится. Изъ терпѣнія выведетъ своими дурацкими отвѣтами: "работа не моя, твоя; тебѣ надо -- ты и работай!" -- Ну, въ зубы ему и закатишь. Кровь льется, а онъ все смотритъ и смотритъ, какъ выходецъ съ того свѣта! Подлинный выходецъ!..
   -- Смирный какой-то, по своему,-- разсказывалъ смотритель средней тюрьмы. Другой на его мѣстѣ и ножомъ бы пырнулъ,-- бывало и это! За глотку зубами бы схватилъ, а этотъ только глазищами ворочаетъ, молчитъ и смотритъ... Знаете, докторъ, чего онъ поговариваетъ? Ты ему говоришь: "тебя казна кормитъ, обуваетъ, одѣваетъ и ты долженъ за это работать, казенный хлѣбъ отрабатывать!" А онъ: -- Казна не моя, а твоя... Она сама по себѣ, я самъ по себѣ,-- какое мнѣ до нея дѣло? За что вы засадили и бьете меня? Я не укралъ, не убилъ, не ограбилъ, не обманывалъ, не мошенничалъ... Я самъ по себѣ, а ты самъ по себѣ... Выпусти! Я прокормлю себя, воровать не буду... Все здѣсь ваше, а не мое: вамъ оно нужно, мнѣ его не надо... Что не мое, то я дѣлать не буду... Ты самъ по себѣ, я самъ по себѣ, всѣ мы сами по себѣ...-- Вотъ и потолкуй съ этимъ "не нашимъ",-- разведешь руками, плюнешь, да и отойдешь. Онъ, этотъ Рожковъ, и вправду пришелъ за бродяжество: съ поселенія, въ Иркутской губерніи, бѣгалъ три раза и угодилъ на пятъ лѣтъ въ каторгу. Откуда онъ раньше явился на поселеніе,-- не знаю! Его прозвали "не нашимъ", потому все говоритъ "не наше", "не мое", "твое"... Каторга считаетъ его, пожалуй, тоже не своимъ, "не нашимъ", не подходящимъ, полуумнымъ,-- а уважаетъ.
   Егоръ Рожковъ прибылъ на Кару въ 1869 г., съ арестантской партіей въ числѣ 320 человѣкъ.
   Управленіемъ Нерчинскими ссыльно-каторжными наряжена была обычная въ такихъ случаяхъ коммиссія изъ дѣлопроизводителя управленія, карійскаго полицеймейстера, врача и смотрителя пересыльной тюрьмы, для пріема партіи. Пріемъ всякой вновь приходящей партіи каторжныхъ состоялъ: 1) въ детальной провѣркѣ казенной одежды, обуви, кандаловъ, подкандальниковъ и т. д., числящихся на каждомъ пришедшемъ; повѣркѣ сроковъ выдачи, по особымъ спискамъ, прилагавшимся присутственными мѣстами, гдѣ производилась въ дорогѣ выдача, къ статейному списку; 2) медицинскаго осмотра для распредѣленія по работамъ, по состоянію здоровья, и выдѣленія больныхъ, для излѣченія, въ лазаретъ; 3) выборъ ремесленниковъ, мастеровъ, сапожниковъ, кузнецовъ и т. д. для работъ въ различныхъ мастерскихъ, и 4) распредѣленіе по разрядамъ сроковъ каторжныхъ: безсрочныхъ, долгосрочныхъ, малосрочныхъ -- для разселенія ихъ по тюрьмамъ каторги.
   Въ лѣтнее время пріемъ партій производился внѣ тюремнаго зданія, даже внѣ тюремной ограды, по близости тюремныхъ воротъ, на площадкѣ, во избѣжаніе смѣны одежды между пришедшими и содержащимися въ тюрьмѣ. Вызывали по списку, по очереди. Вызываемый подходилъ къ столу, за которымъ засѣдала коммиссія, нагруженный своими вещами и, подходя, обязательно снималъ шапку.
   -- Егоръ Рожковъ!-- выкликнули по списку.
   Отдѣлился изъ толпы каторжный, выше средняго роста, лѣтъ сорока пяти-семи, съ черными, ввалившимися въ орбиты, глазами, черной окладистой бородой и усами; сухощавый, костистый, съ впалыми щеками и немного рябоватый. Подошелъ Рожковъ близко къ столу, а шапки не снялъ.
   -- Шапку долой, мерзавецъ!-- закричалъ на него полицеймейстеръ.
   -- Шапка не твоя, а моя,-- ровнымъ, довольно громкимъ голосомъ заговорилъ Рожковъ,-- ты хочешь снимай свою, а я своей не сниму!
   Полицеймейстеръ поблѣднѣлъ; каторжная партія притихла, какъ мертвая.
   -- Что-о-о? Что-о-о ты сказалъ, мерзавецъ? Повтори-ка!-- вставая со стула, загремѣлъ полицеймейстеръ.
   -- Шапка не твоя, а моя; ты хочешь -- снимай свою, а я своей не сниму!-- тѣмъ же ровнымъ, громкимъ голосомъ проговорилъ Рожковъ.
   Ударъ кулакомъ по лицу свалилъ Рожкова на землю, его лицо залилось кровью. Взбѣсившійся полицеймейстеръ билъ лежачаго, пиналъ, ругался скверными словами.
   -- Розогъ! розогъ!-- кричалъ онъ неистово,-- я покажу тебѣ разъ... сынъ, что значитъ каторга...
   Розги явились и началась жесточайшая порка... Къ изумленію всѣхъ, истязуемый не просилъ милосердія, не молилъ о пощадѣ.
   -- Пей мою кровь, кровопивецъ, пей! Придетъ и на тебя время; издохнешь, собака,-- выговаривалъ, сквозь прорывавшіеся стоны, Рожковъ.
   Истерзаннаго, за мертво, его бросили въ темный карцеръ пересыльной тюрьмы.
   -- Припомню я ему дерзости,-- говорилъ полицеймейстеръ взволнованнымъ голосомъ.-- Ему предстоитъ еще получить двадцать плетей, за побѣги съ поселенія; приговоръ долженъ исполняться здѣсь, на каторгѣ, вотъ и бумага объ исполненіи въ его статейный списокъ вложена...
   -- Я ему припомню! плеть не розга, закашляетъ со всѣхъ сторонъ...-- кричалъ полицеймейстеръ, не стѣсняясь партіи въ 320 человѣкъ и конвоя...
   -- Терпѣливъ, анаѳема, къ розгамъ. Посмотримъ, что-то запоетъ подъ плетьми.
   Въ статейномъ спискѣ Рожкова, дѣйствительно, было обозначено: за третій побѣгъ съ поселенія изъ Иркутской губерніи приговаривается къ пяти годамъ каторжной работы и двадцати ударамъ плетьми.
   Донесли по начальству о дерзости, нанесенной полицеймейстеру каторжнымъ Рожковымъ, при исполненіи служебныхъ обязанностей. Вышла резолюція: оставить въ карцерѣ, на хлѣбѣ и водѣ. По приведеніи приговора въ исполненіе зачислить въ верхне-карійскую тюрьму, съ неустаннымъ употребленіемъ въ земляныя работы и ни въ какомъ случаѣ не оставлять каторжныя (т. е. не назначать на работы, необходимыя въ самой тюрьмѣ: каморный староста, баньщикъ, хлѣбопекъ, парашникъ и т. д.).
   Вѣсть о Рожковѣ разнесла по тюрьмамъ та же партія, въ которой онъ пришелъ на Кару. Задѣлъ за живое дерзкій поступокъ и всю чиновную братію, привыкшую къ раболѣпству и полной покорности каторги. Явилось что-то новое, дикое, небывалое, неслыханное.
   -- Усмирится! Послѣ первыхъ плетей усмирится! За версту шапку будетъ ломать, поклоны отвѣшивать... Такихъ-ли каторга усмиряла... разбойниковъ изъ разбойниковъ, душегубовъ... А этотъ кто? Бродяга какой-то! побродяжка! тьфу!
   Въ дико-пьяной чиновничьей жизни Рожковъ составлялъ событіе. Канцелярскіе служители, до чина губернскаго секретаря (высшій чинъ старшаго по службѣ, заурядъ хорунжіе, заурядъ сотники изъ писарей), состоявшіе на гражданской службѣ, чувствовали себя обиженными небывалою дерзостью.
   Три недѣли, закованный по рукамъ и ногамъ, пролежалъ Рожковъ въ темномъ карцерѣ на хлѣбѣ и водѣ; въ лазаретъ его не клали, а ходилъ къ нему въ карцеръ, для подачи помощи, фельдшеръ Иванъ Павловичъ.
   -- Я присутствовалъ при исполненіи приговора,-- разсказывалъ Иванъ Павловичъ.-- Арестанты -- вся тюрьма -- были выгнаны въ ограду въ качествѣ зрителей -- для устрашенія!
   Собралось начальство; полицеймейстеръ, смотритель, много чиновниковъ пришло, просто полюбопытствовать, чуть не всѣ собрались. Разговариваютъ другъ съ другомъ, папиросы курять... пересмѣиваются... Конвой тутъ съ ружьями, палачъ въ сторонѣ, скамейка поставлена по срединѣ ограды, наклонно къ землѣ... Всѣ ждутъ... Предчувствовалъ я,-- будетъ что-то ужасное. Слышалъ уже и я, что Рожковъ отмочилъ при приходѣ полицеймейстеру,-- тоже любопытствую. Полицеймейстеръ маленькій, вертлявый, побагровѣлъ отъ волненія, дожидаясь экзекуціи. Привели Рожкова въ ручныхъ и ножныхъ; шапка на головѣ... нарочно оставили.
   -- Шапку долой, мерзавецъ!
   -- Шапка не твоя, моя; ты хочешь, снимай свою, я своей не сниму!-- отвѣтилъ тотъ громко.
   -- Ну, г-нъ докторъ, что дальше было,-- не знаю какъ и разсказать! всѣ озвѣрѣли...-- "Сашка! рубль на водку!.. два-три -- бей не на животъ, а на смерть... (Сашка былъ палачъ)... Запорю самого, если будешь фальшивить"... Схватили, разложили на скамейку... и н-а-а-ч-а-а-алъ же онъ бить! морозъ по кожѣ, скамейка трясется! Молчитъ Рожковъ, кровь сочится, мясо клочьями виситъ...-- "Кровопійцы! проклятые! подавитесь моей кровью"!-- выговариваетъ онъ со стономъ... Бѣда была, г-нъ докторъ: теперь ужасно вспоминать! А вѣдь я сотни видѣлъ наказаній за двадцать лѣтъ. Такъ и увезли въ лазаретъ въ безпамятствѣ... Чиновники разошлись, сказываютъ и они диву дались, руками разводили... Да что они? Сашка палачъ диву дался,-- а не то, что чиновники!.. Въ лазаретѣ Рожковъ пролежалъ очень долго; молчалъ все больше... молчитъ и молчитъ... Доктору, на разспросы, скажетъ: "твое дѣло, а не мое"!-- на томъ и окончитъ... Мы, фельдшера, къ нему такъ, сякъ,-- намъ тоже любопытно! "твое дѣло не мое"!-- одинъ у него отвѣтъ былъ для всѣхъ... Такъ и отстали. Не жаловался ни на что: дадутъ ему ѣсть,-- ѣстъ! Кажется, не принеси ему обѣда, или ужина цѣлую недѣлю,-- просить не будетъ. Поправляться началъ; похаживать по палатѣ,-- все равно! одинаковъ... Бывало,-- смотришь въ дверное окошечко, что онъ дѣлаетъ? Все равно: лежитъ, или похаживаетъ. Больнымъ, товарищамъ, отвѣчаетъ, разговариваетъ; но его, видимо, сторонилась и своя-то братія! "Съ чортомъ что-ли онъ знается",-- думали про него и... сторонились... Ухаживать за нимъ ухаживали больные арестанты: они всегда за наказаннымъ ухаживаютъ, если могутъ, конечно. Отлежался; на выписку просится, "мѣсто другому надо опростать,-- будетъ!" Такъ и выписался... Потомъ Рожковъ пошелъ по мытарствамъ, изъ тюрьмы въ тюрьму переводили. Сначала въ верхнюю тюрьму опредѣлили, къ самому Одинцову:-- усмиритъ! вышколитъ!.. Ничего подѣлать не могъ,-- а ужъ онъ ли не старался! Плети, розги, карцеръ, холодъ, голодъ,-- все испробовалъ!..
   -- Работа не моя, твоя; хочешь ты -- работай, а мнѣ она не нужна!-- Обидно и смотрителю: всѣ слушаются, всѣ боятся; взгляда одного боятся! а тутъ какой-то бродяга знать ничего не хочетъ, да еще, "кровопивцемъ" обзываетъ при всѣхъ. Пробовалъ полковникъ З-въ, и теперешній завѣдующій, Марковъ, своей властью (имъ разрѣшено до двадцати плетей назначать своею властью) -- бить его, неоднократно,-- ничего не подѣлали! Все ту же пѣсню поетъ и завѣдующему: "Работа не моя, твоя!" Богъ его знаетъ, какъ онъ живъ по сіе время... Теперь больше въ карцерахъ сидитъ, на хлѣбѣ и водѣ, въ ручныхъ и ножныхъ кандалахъ... Въ новой тюрьмѣ, у смотрителя Ладыгина, шестой мѣсяцъ въ карцерѣ запертъ; такъ и сидитъ по сіе время.

-----

   Съ понятнымъ любопытствомъ, а еще болѣе съ невольнымъ, въ душѣ, уваженіемъ къ невѣроятной выносливости, желѣзной, непреклонной, гигантской волѣ,-- въ силу какихъ-то сложившихся вѣрованій и убѣжденій о "вашей" и "нашей" работѣ,-- неизвѣстнаго каторжнаго, подъѣзжали мы съ Иваномъ Павловичемъ, на казенной телѣжкѣ "къ новой тюрьмѣ." Наканунѣ, по донесеніи смотрителя Ладыгина управленію ссыльно-каторжными о тяжкой, опасной болѣзни Егора Рожкова, я получилъ предписаніе: "осмотрѣть и, если необходимо будетъ, положить его въ лазаретъ на излѣченіе". Въ первые мѣсяцы жизни на Карѣ, пока я не зналъ тюремныхъ порядковъ и обычаевъ, Иванъ Павловичъ былъ постояннымъ моимъ спутникомъ во всѣхъ служебныхъ поѣздкахъ по каторгѣ, разбросанной на 30 верстномъ протяженіи по р. Карѣ. Безхитростные разсказы его о прошлой и настоящей карійской жизни, о каторжныхъ, администраціи, горномъ вѣдомствѣ и т. д. были не только занимательны, но и поучительны для меня... Человѣкъ онъ былъ простой, безъ всякаго почти общаго образованія, съ доброй и открытой душой. Нерѣдко онъ "зашибалъ", т. е. запивалъ дня на два, на три, самое большое на четыре. Зашибали и всѣ остальные фельдшера лазарета; грѣшный человѣкъ!-- зашибалъ и я первые восемь мѣсяцевъ пребыванія на Карѣ... Слишкомъ была необычна и тяжела окружающая обстановка и больно претило обязательное присутствіе, какъ врача, при кровавыхъ расправахъ съ каторжными по рѣшенію судовъ, а то и просто безъ рѣшенія, по единоличному назначенію завѣдывающаго нерчинскими ссыльно-каторжными -- "не болѣе двадцати ударовъ плетьми"... Можетъ быть, судьба и проститъ мнѣ, да и моимъ сослуживцамъ, фельдшерамъ, "зашибаніе" -- за тѣ муки совѣсти, которыя приходилось испытывать при каждой кровавой расправѣ!
   -- Вотъ и увидите, г-нъ докторъ, Егора Рожкова, о которомъ все меня распрашивали,-- заговорилъ по дорогѣ Иванъ Павловичъ,-- каково-то онъ выглядитъ? Кажется, мѣсяцевъ шесть, если не больше, сидитъ онъ въ одиночкѣ, на хлѣбѣ и водѣ, да, пожалуй, и закованный по рукамъ и ногамъ... Просидѣть долгое время въ карцерѣ -- добрыхъ плетей стоитъ!
   -- Да, интересный человѣкъ этотъ "не нашъ"...
   -- Увидите сами и узнаете, что въ немъ интереснаго...
   Черезъ три четверти часа, мы подъѣхали къ громадному тюремному зданію новой (нижней) тюрьмы. Тюрьма стояла одиноко, безъ какихъ либо жилыхъ домовъ въ окружности,-- между Нижней Карой и Усть-Карой,-- въ 5-ти верстахъ отъ первой и 10-ти отъ послѣдней... Тюрьма была построена, сравнительно, недавно; лѣтъ десять -- двѣнадцать и по новому типу. Фронтъ ея съ окнами, съ желѣзными въ нихъ рѣшетками выходилъ не въ ограду, а на улицу. Тюремная ограда начиналась отъ крайнихъ ея угловъ и огораживала только заднюю ея часть, а не все зданіе. Въ тюремной оградѣ находились арестантская кухня и баня. Съ лѣвой стороны ограды, саженей на 15--20 отъ нея, стоялъ одноэтажный домъ, на двѣ половины, съ общимъ входомъ по срединѣ, для смотрителя тюрьмы и командующаго сотней офицера. Казачья пѣшая сотня конвоя помѣщалась въ томъ же тюремномъ зданіи, въ правомъ крылѣ, съ выходомъ -- крыльцомъ не въ тюремную ограду, а на улицу. Караульное помѣщеніе отдѣлялось отъ арестантскихъ камеръ капитальной стѣной, безъ какого либо входа изъ казармы въ арестантскія помѣщенія.
   Мы подъѣхали къ крыльцу смотрительскаго дома. Смотритель тюрьмы, канцелярскій служитель, А. В. Ладыгинъ, пожилой, лѣтъ 50 человѣкъ, невысокаго роста, старообразный, сухощавый, съ парализованной лѣвой рукой, встрѣтилъ насъ на крыльцѣ и пригласилъ въ свою квартиру.
   -- Рожкова изволили пріѣхать свидѣтельствовать?
   -- Да, Рожкова! Вотъ и предписаніе...
   -- Знаю, знаю! Я доносилъ въ управленіе... Плохъ! очень плохъ сталъ! Побоялся отвѣтственности, какъ-бы не умеръ... Не ѣстъ, не пьетъ... Пластомъ лежитъ больше недѣли... Умретъ здѣсь, тогда возись съ нимъ... Непріятности наживешь...
   Канцелярскій служака разгильдѣевскихъ временъ, обремененный дюжиною дѣтей, повидимому, не шутя боялся смерти Рожкова въ одиночномъ карцерѣ,-- въ неузаконенномъ мѣстѣ, и торопилъ осмотромъ.
   Мы вскорѣ вышли изъ квартиры смотрителя и въ четверомъ:-- насъ двое, смотритель и караульный начальникъ -- чрезъ тюремную калитку и дворъ вошли въ тюремный корридоръ. Зданіе было выстроено покоемъ и корридоръ шелъ, съ внутренней стороны, кругомъ зданія. Въ конечной части корридора, освѣщеннаго однимъ окномъ,-- въ углу соединенія средняго корридора съ первымъ,-- были расположены четыре окованныя желѣзомъ двери, ведущія въ карцерныя помѣщенія, запертыя висячими замками.
   Смотритель отворилъ крайнюю къ стѣнѣ дверь карцера и запахъ разлагающагося трупа поразилъ наше обоняніе. Въ полной темнотѣ ничего не было видно: слышно было чье-то хрипѣніе и сопѣніе. Смрадъ былъ невыносимый... Принесли зажженную сальную свѣчку, и я вошелъ въ карцеръ. Комната три аршина длины, полтора ширины; направо выходилъ край печи,-- одна на два карцера. Налѣво, во всю длину карцера, нары трехъ четвертей ширины. Свободнаго пространства между наръ и противоположной стѣной три четверти; высота четыре аршина. Окна не было, въ двери -- небольшое (съ квадратную четверть) отверстіе со стекломъ. На полу, у наръ, грязная деревянная шайка съ экскрементами; полъ мокрый, ослизлый. На нарахъ хрипѣлъ и сопѣлъ получеловѣкъ, полутрупъ... Миріады вшей ползали по лицу, закрытымъ глазамъ, головѣ, бородѣ. Лица я не могъ разглядѣть, да и все остальное едва видѣлъ въ темнотѣ, плохо освѣщаемой свѣчкой.
   -- Александръ Васильевичъ! да его вши живого съѣли... Вынести его въ коридоръ, въ ограду, на свѣжій воздухъ!..
   При помощи каторжныхъ изъ ближайшей камеры, Рожкова вынесли на свѣжій воздухъ.
   Синебагровое, раздувшееся лицо, съ вывороченными отъ раздувшихся десенъ губами; опухшія, темнобагровыя руки и ноги; грязныя, изгнившія рубаха, порты и суконныя шаровары; ручные и ножные кандалы; миріады ползающихъ насѣкомыхъ -- вотъ что мы увидѣли при божьемъ свѣтѣ. Гніющая куча хрипѣла и тяжело дышала.
   -- Въ лазеретъ его сейчасъ же! Александръ Васильевичъ! вы его живого сгноили... грѣшно вамъ предъ Господомъ будетъ за такое надругательство,-- невольно вырвалось у меня.
   -- Я не виноватъ! Сидѣлъ онъ въ карцерѣ по распоряженію завѣдующаго,-- я тутъ не причемъ! Я донесъ, когда увидѣлъ, что плохъ становится... Донесъ немедля...
   -- Нужно снять ручные и ножные кандалы. Я, какъ врачъ, дамъ вамъ записку на расковку... Посмотрите, что у него сдѣлалось съ руками и ногами!
   Опухшія отъ цынги руки и ноги не вмѣщались въ желѣзный ободокъ оковки, и желѣзо врѣзалось въ распухшее тѣло. Руки и ноги побагровѣли, были всѣ въ язвахъ сѣрогрязнаго цвѣта. Вши копошились около оковки и ползали по язвамъ. Не малого труда стоило кузнецу расковать оковы.
   При расклепываніи долотцо срывалось и рѣзало тѣло; сочилась кровь. Грязныя, изгнившія рубаха, порты и шаровары составляли все одѣяніе; ноги были босы. Принесенныя изъ карцера шапка, шинель, которыя служили постелью, подушкой и одѣяломъ, были пропитаны экскрементами... Вообще, Рожковъ представлялъ изъ себя разлагающійся трупъ...
   -- Принесите новое бѣлье, шапку, и халатъ, а все это сжечь тотчасъ же,-- распорядился.
   Больного кое-какъ очистили, переодѣли и уложили на солому, настланную въ телѣгѣ. Мы съ Иваномъ Павловичемъ тоже усѣлись въ свою телѣжку и шагомъ поѣхали за больнымъ.
   -- Иванъ Павловичъ! какъ по вашему называется подобное содержаніе въ карцерѣ?-- спросилъ я.-- Вѣдь это уже беззаконнѣйшее истязаніе, а не наказаніе... Вѣдь даже во рту вши ползали... Часто видѣли вы здѣсь что нибудь подобное?
   -- Однако, плохо дѣло Рожкова,-- отвѣтилъ Иванъ Павловичъ уклончиво.
   Я испытывалъ приливъ негодованія и злобы. Въ лазаретѣ Рожкова обмыли въ ваннѣ и уложили на лазаретную койку.
   Представивъ завѣдующему исполнительный рапортъ, въ которомъ было описано подробно, въ какой обстановкѣ, положеніи и состояніи найденъ больной,-- я прибавилъ, что подобное содержаніе должно быть признано истязаніемъ. Отвѣта или спеціальнаго приказа по каторгѣ не послѣдовало.
   Мѣсяца черезъ два пребыванія на лазаретной кровати, началъ вырисовываться человѣческій обликъ Рожкова. У него была высшая степень цынги: кровоточивыя десна безобразно распухли, зубы шатались, по всему тѣлу были цинготная опухоль и подтеки. Постепенно, однако, все это уступало усиленному питанію, свѣжему, по возможности, воздуху, можетъ быть, лѣченію и уходу, а по всей вѣроятности также,-- желѣзному складу больного.
   Онъ не стоналъ, не жаловался, ничего не просилъ, какъ часто дѣлали другіе больные; а лежалъ молча, угрюмо, съ закрытыми по большей части глазами. Затѣмъ онъ сталъ садиться на кровати, опустивъ ноги на полъ. При одной изъ визитацій по лазарету, осмотрѣвъ и поговоривъ съ больнымъ, лежавшимъ рядомъ съ нимъ, съ правой стороны,-- я подошелъ къ кровати Рожкова.
   -- Что, Егоръ, лучше себя чувствуешь? Поправляешься по маленьку?
   -- Это дѣло не мое, а твое,-- ты на то докторъ. Хочешь смотри, хочешь нѣтъ, твое дѣло! Смотри, коли надобность есть!-- И онъ отвернулся.
   -- Извини, братъ, что спросилъ тебя о здоровьи! Вѣрно ты говоришь, на то я и докторъ, чтобы не безпокоить больныхъ понапрасну.
   И я отошелъ къ слѣдующему больному. Въ душѣ меня крѣпко кольнуло отъ непривѣтливаго отвѣта и даже въ глазахъ защекотало что-то. Въ послѣдующія посѣщенія больныхъ, къ Рожкову съ разспросами я уже не обращался. Осмотрѣвъ и поговоривъ съ рядомъ лежавшимъ больнымъ, останавливаясь у кровати Рожкова, я спрашивалъ у дежурнаго фельдшера:
   -- Вино, молоко получалъ? Не жалуется ли на что? Не мало ли пищи? Съѣдаетъ ли порцію?-- И затѣмъ я переходилъ къ слѣдущему больному, присаживался на кровати, осматривалъ, разспрашивалъ.
   Такъ прошло недѣли двѣ. Рожковъ началъ похаживать, опираясь на палку, по палатѣ, видимо поправляясь и дѣлаясь бодрѣе. Пищу ему перемѣнили -- перевели на мясную: молоко и водка остались попрежнему.
   Въ одно изъ вечернихъ посѣщеній, поговоривъ и осмотрѣвъ рядомъ лежавшаго больного, который тоже поправлялся и поднимался уже съ постели, я, по обыкновенію, спросилъ фельдшера о Рожковѣ и перешелъ къ слѣдующему, какъ вдругъ услышалъ вопросъ:
   -- Что же меня-то обходишь?
   Я быстро обернулся къ спросившему... На меня глядѣли въ упоръ два черные, бездонные глаза,-- именно, "какъ изъ подъ земли", и едва уловимые проблески веселости, скорѣе юмора, легкаго подтруниванія -- искрились въ нихъ... Лицо было блѣдно, спокойно, неподвижно.
   -- Извини, ради Бога! Но вѣдь ты не любишь, когда тебя разспрашиваютъ...
   -- Не любишь и любишь само по себѣ...
   -- Поправляешься, Егоръ? Каковъ твой аппетитъ, сонъ? Не нужно ли прибавить чего къ порціи?
   -- Спасибо! Похаживаю... Прибавлять ничего не надо... Будетъ! Водку убери!
   -- Очень радъ! очень радъ! Поправляйся... поправляйся... плохъ ты былъ... Поправляйся...-- Я говорилъ безсвязно; до того неожиданъ былъ для меня этотъ первый человѣческій разговоръ съ Рожковымъ, начатый вдобавокъ имъ самимъ.-- Присѣсть на кровать можно?
   -- Садись! Чего спрашивать? Кровать не моя, твоя...
   -- Не моя кровать, Егоръ, казенная.
   -- Все равно! садись!
   Я осмотрѣлъ его подробно; выслушалъ и выстукалъ въ первый разъ съ тѣхъ поръ, какъ онъ сталъ относиться сознательно и разумно къ окружающему. Все было въ порядкѣ и выздоровленіе было несомнѣнно.
   -- Отлично, Егоръ! Здоровъ будешь! Вѣрно тебѣ говорю...
   -- Здоровъ? Ну и ладно!
   На этомъ мы и разстались въ тотъ вечеръ.
   Въ моей сѣренькой, одинокой, угрюмой и однообразной жизни вечеръ этотъ показался очень хорошимъ. Возвратившись въ свою несуразную комнату съ желѣзной рѣшоткой въ окнѣ, я не замѣчалъ ея убогости и неприглядности. Чѣмъ-то особымъ повѣяло на меня отъ этого маленькаго эпизода, человѣческимъ и добрымъ.
   Собрались сослуживцы-фельдшера: Мельшихъ, Морозовъ, Шатель, Долининъ и Васильевъ, и всѣ дивились, что Рожковъ заговорилъ, самъ начавши разговоръ.
   Одинъ изъ фельдшеровъ, впрочемъ, подыскалъ объясненіе:
   -- Извините, г-нъ докторъ,-- сказалъ онъ,-- но вѣдь и васъ каторга считаетъ юродивымъ, блаженнымъ... Не взыщите: не я выдумалъ, слышалъ много разъ...
   -- Пусть считаютъ, какъ хотятъ,-- подумалъ я...-- Ну чтожъ, пусть юродивый, только бы въ одну кучу не складывали съ отсталыми...
   Съ больными, въ палатѣ, Рожковъ въ разговоры почти не вступалъ и держался одиноко... Лежитъ, бывало, цѣлыми днями на кровати, на спинѣ, заложивши обѣ руки подъ голову,-- и смотритъ въ потолокъ. Но со мной послѣ этого перваго случая сталъ разговаривать. Правда, онъ былъ все-таки очень сдержанъ, самъ разговора не начиналъ, на вопросы отвѣчалъ неохотно, съ большимъ раздумьемъ; подчасъ, пожалуй, пренебрежительно: "отвяжись, дескать, что вяжешься". Бывало и вовсе не отвѣтитъ на вопросъ.
   И все-таки современемъ мнѣ удалось, до извѣстной степени, схватить сущность его взглядовъ, опредѣлявшихъ его поведеніе.
   -- Я самъ по себѣ, ты самъ по себѣ, то-есть я живу по своему, какъ самъ хочу; какъ думаю, такъ и живу, а не какъ прикажетъ кто-либо другой, посторонній -- не я. Живу не по приказу, не по указу... Самъ Богъ повелѣлъ такъ жить людямъ издревле... раститеся и множитеся и наполняйте землю, повелѣлъ Онъ... Не повелѣлъ Онъ поклоняться, подчиняться другому, себѣ подобному равному... Всякій самъ по себѣ живи! Такъ жили долго древніе люди... Потомъ пошли указы и приказы Моисеевы: живи, дѣлай вотъ такъ, какъ онъ хочетъ... А я не хочу, и не буду по приказу его, онъ такой же, какъ я,-- одинъ Богъ сотворилъ! Я хочу самъ по себѣ; воли ему не дано указывать мнѣ... Я вольный душою и тѣломъ: живу, какъ думаю; дѣлаю, что желаю... Ты вотъ наемникъ,-- не дѣлаешь "самъ по себѣ", а что тебѣ прикажутъ... Я знаю: чуть не плачешь, когда видишь, какъ бьютъ человѣка плетьми,-- а все-таки идешь ты. Я бы не пошелъ! Выходишь ты наемникъ,-- не самъ по себѣ... Больныхъ лѣчишь, убиваешься,-- а какой толкъ? Вылѣчишь -- въ тюрьму усылаешь и опять лѣчишь... Не правильно это! Доброты мало: надо дѣлать такъ, какъ думаешь... Я не вашъ, и ты не нашъ... Убить, ограбить, украсть, обмануть, оклеветать -- грѣхъ! Другому вредъ, другой жить хочетъ,-- всѣмъ мѣста хватитъ!.. всякій самъ по себѣ живи! Я не обманываю: говорю, дѣлаю, что думаю,-- вреда никому нѣтъ! Шапка не твоя -- моя,-- хочу сниму, хочу нѣтъ,-- моя воля! Другой тоже самъ по себѣ,-- какъ думаетъ, такъ и дѣлай, его воля -- снимать или не снимать... Для другого худа или вреда въ моей шапкѣ нѣтъ... Имъ надо по своему, мнѣ по своему... Вреда бы не было отъ этого!.. Имъ надо золото, мнѣ не надо; имъ надо деньги; мнѣ не надо,-- вреда отъ этого нѣтъ никому... Имъ надо подати, паспорты,-- мнѣ и ихъ не надо... Имъ надо работу,-- работа не моя,-- пусть они и работаютъ... что имъ надо,-- мнѣ не надо,-- кому тутъ вредъ? Они заперли меня подъ замокъ, бьютъ, заковали,-- ихъ сила. А все-таки они сами по себѣ, а я самъ по себѣ... Моего имъ не отдавалъ и не отдамъ... Я не убѣгу отъ тебя или отъ караульнаго -- вамъ вредъ сдѣлаю, вреда не надо... Ждать буду, когда срокъ окончится,-- уйду безъ вреда! Жена есть, дѣти -- они тамъ, далеко!.. На что тебѣ? Они сами по себѣ... Всѣ мы сами по себѣ...
   На шестомъ мѣсяцѣ поступленія въ лазаретъ, Рожковъ выписался по собственному желанію. Я уговаривалъ его отдохнуть еще, окрѣпнуть; но онъ отказался на отрѣзъ.
   -- Выпользовался; здоровъ; чего буду валандаться? Другому мѣсто загораживать? Спасибо за труды!
   Подѣйствовала-ли продолжительная, тяжкая болѣзнь Рожкова или рапортъ мой, съ описаніемъ ужаснаго состоянія, въ которомъ онъ находился при медицинскомъ осмотрѣ въ карцерѣ, или что либо другое,-- только его въ карцеръ не посадили, въ работу идти не неволили, а помѣстили въ общую арестантскую камеру Средне-Карійской тюрьмы, заковавъ, однако, въ ручные и ножные кандалы.
   Какъ малосрочный каторжный -- бродяга, осужденный на пять лѣтъ, онъ окончилъ уже срокъ испытанія и долженъ бы быть переведенъ въ разрядъ исправляющихся, съ правомъ жить внѣ тюрьмы и съ обязательствомъ выходить на всѣ работы, до окончанія срока. Но въ виду упорства и не желанія работать, его содержали постоянно въ тюрьмѣ и не аттестовали достойнымъ перевода въ другіе разряды.
   Въ теченіе послѣдующаго,-- 1878 года,-- жизнь Рожкова была, сравнительно, болѣе легкой; на него, какъ говорится, махнули рукой и оставили въ покоѣ -- въ ручныхъ и ножныхъ кандалахъ, въ общей арестантской камерѣ. Да и смотритель Средне-Карійской тюрьмы, Д. А. Варила, былъ человѣкъ болѣе гуманный, толковый и понимающій.
   Много разъ, послѣ выздоровленія Рожкова, приходилось видѣть его, посѣщая тюрьмы по обязанности службы.
   Онъ смотрѣлъ, попрежнему, угрюмо и на вопросы отвѣчалъ нехотя, если я былъ одинъ, или совершенно не отвѣчалъ, когда я входилъ со смотрителемъ или караульнымъ начальникомъ.
   Сидитъ, бывало, на нарахъ, въ своей неизмѣнной, истасканной шапкѣ на головѣ и при входѣ начальства не подымается и не снимаетъ шапку.
   Въ пріѣздъ на Кару его императорскаго высочества, великаго князя Алексѣя Александровича, въ іюнѣ мѣсяцѣ 1873 г., Рожкова упрятали съ глазъ, чтобы не нажить какихъ-либо непріятностей при случайной встрѣчѣ высокаго посѣтителя съ неисправимымъ каторжнымъ. Но отъѣздѣ его высочества, Рожкова опять помѣстили въ общую камеру, не снимая оковъ...
   Въ концѣ того-же 1873 г., карійская тюремная администрація, съ полковникомъ Марковымъ во главѣ, почти поголовно была, отдана подъ судъ за воровство и грабительство и хищенія, послѣдствіемъ которыхъ явились одновременно эпидеміи цынги и сыпного тифа, унесшія въ могилу до 800 человѣкъ. По суду, полковникъ Марковъ былъ лишенъ всѣхъ правъ состоянія и сосланъ въ Якутскую область на поселеніе.
   Въ сентябрѣ 1873 г. прибылъ на Кару новый начальникъ, подполковникъ В. О. Кононовичъ. Глубоко честный, гуманный и образованный человѣкъ, рѣдкое явленіе въ сибирской чиновничьей средѣ. Каторга увидѣла новые, небывалые порядки.
   Узнавъ подробно обстоятельства каторжной жизни Рожкова, новый начальникъ повидалъ его въ тюрьмѣ; получилъ тѣ же отвѣты, какъ получили и другіе спрашивавшіе; приказалъ расковать и содержать на общемъ основаніи, не приневоливая къ работѣ.
   Въ 1874 г. окончился пятилѣтній срокъ каторжныхъ работъ Рожкову и онъ были уволенъ на поселеніе, съ причисленіемъ въ одну изъ волостей Забайкалья.
   Въ 1892 г., состоя на службѣ въ г. Читѣ, совершенно случайно узналъ я о смерти Егора Рожкова, "дѣдушки Егорушки изъ не нашихъ", какъ его мнѣ рекомендовали. Рожковъ умеръ въ той же Читѣ, въ 1885 г., сгорбленнымъ, сѣдымъ, дряхлымъ съ виду старикомъ, проживая съ товарищемъ поселенцемъ у вдовы чиновницы Н--ой, въ ея небольшой отдѣльной кухонкѣ.
   Занимался Рожковъ,-- по разсказамъ хозяйки,-- клееніемъ коробочекъ, выливаніемъ изъ олова крестиковъ, колечекъ, плелъ онъ также корзинки и продавалъ все это на базарѣ, чѣмъ и питался. Старикъ страстно любилъ дѣтей и постоянно покупалъ имъ лакомства на послѣднія свои крохи.
   -- Дѣти такъ и обращались къ нему: "дѣдушка Егорушка, не нашъ, дай конфеточку!"
   -- Дамъ, дѣтятки, дамъ родніе,-- много дамъ! вотъ только сработаю крестики и продамъ на базарѣ!-- утѣшалъ старикъ дѣтишекъ шамкающимъ голосомъ.
   -- Хорошій, тихій старикъ былъ Егорушка,-- разсказывала хозяйка.-- Долгонько прожилъ въ моей кухонкѣ, на отдѣлѣ,-- жилъ съ товарищемъ. Плату вносили исправно. Все сидитъ, бывало, дома, ковыряетъ чего нибудь; коробочки клеитъ; крестики, колечки выливаетъ,-- большой искусникъ былъ выливать, покойный! Ребята сидятъ съ нимъ, смотрятъ на работу. Ребята его очень любили; баловникъ былъ большой, да и ласковый для нихъ. "Дитятко родимое! да дитятко родимое"! А ребята, извѣстно, и лѣзутъ на ласку. Вижу, надоѣдаютъ ему, прикрикнешь, а онъ ничего, еще больше ласкаетъ ихъ. Чудной старикъ былъ! Поповъ не любилъ; чиновниковъ тоже... Съ взрослыми мало разговаривалъ, все съ ребятами... Водки не пилъ, табаку не курилъ... Убогой онъ былъ: все кашлялъ; кровью харкалъ... худой былъ, какъ скелетъ. Въ больницу не шелъ:-- "не надо! Другимъ нужнѣе"! Товарищъ его все настаивалъ, чтобы онъ исповѣдался и причастился: "Не надо!-- говоритъ,-- и такъ мѣсто найдется"! Откуда онъ появился; не знаю, а умеръ, хлопотъ надѣлалъ!.. Была у насъ тогда простота въ Читѣ: билетовъ, паспортовъ хозяева не спрашивали, нанялъ -- живи, благо смирный, да не озорной. Такъ онъ и жилъ у меня, никому не мѣшалъ, работалъ по-своему. Умеръ скропостижно; всталъ, пошатнулся; оперся рукой на дѣвочку, тоже жиличку, лѣтъ десяти,-- та испугалась, закричала... Было это въ четвергъ, на послѣдней недѣлѣ Великаго поста; бѣлили у насъ тогда въ домѣ... Оперся на дѣвочку, охнулъ; потомъ на лѣнивку оперся -- и духъ вонъ! Хлопотъ было много! Оказался безпаспортнымъ; товарищъ его съ билетомъ, а у него билета не было. "Не нашъ" и вправду оказался... Я думала его въ шутку, ребята не нашимъ дразнили... Вотъ тебѣ и Егорушка дѣдушка!.. Дай Богъ здоровья полицеймейстеру Попрядухину; добрый былъ человѣкъ:, погуторилъ, погуторилъ, да и устроилъ подписку, чтобы схоронить дѣдушку Егорушку,-- мѣднаго расколотаго гроша послѣ его не осталось... Такъ и похоронили!.. Ребята, тѣ убивались по немъ, плакали;-- "Нѣтъ дѣдушки Егорушки,-- умеръ.. Нашъ былъ дѣдушка, а не вашъ"!

В. К--въ.

"Русское Богатство", No 5, 1902

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru