Колбасин Елисей Яковлевич
Сурков

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

СУРКОВЪ.
РАЗСКАЗЪ.

(Марьѣ Яковлевнѣ Бодаревской.)

   Утромъ, часу въ девятомъ, у раствореннаго окна маленькаго домика, сидѣлъ пожилой господинъ. Вся физіономія его была испачкана мыломъ. Обвязанный, какъ ребенокъ, вокругъ шеи салфеткою, онъ терпѣливо и спокойно сидѣлъ на своемъ мѣстѣ. Приготовленное мыло, щотка и бритва доказывали, что бородобрѣй, намазавши ему лицо, недавно отлучился. Спустя нѣсколько минутъ, вошелъ человѣкъ, съ тарелкою въ рукѣ, сухой, морщинистый, въ ситцевой рубахѣ. Жиденькія бакенбарды тоненькою полосою шли у него до самаго рта и упирались въ оконечности губъ, такъ что придавали ему видъ замундштученнаго лошака, съ удиломъ во рту.
   -- Что такъ долго? спросилъ пожилой господинъ, медленно поворачивая голову.
   -- Долго! а изволили бы сами вы сходить въ прачешную, такъ знали бы, что сперва слѣдуетъ пройти, примѣрно, дворъ, затѣмъ баню, а тамъ ужь будетъ и прачешная.-- Долго! ворчалъ онъ, принимаясь за бритву.-- Успѣете, сударь. Вѣдь я Аксиньѣ сказывалъ на-счетъ бѣлья-то, вѣдь баба глупая, говоритъ: будетъ готово въ субботу утромъ,-- а приноситъ въ субботу вечеромъ Зажигай для нея еще свѣчку... А все съ хитростью! сварганить бѣлье какъ нибудь, да и долой съ рукъ. Не угодно ли-съ, теплой водицей попарить бороду, а то для бритвы тяжело, прибавилъ онъ, подавая тарелку съ теплою водою.
   Господинъ съ намыленной физіономіею молча опустилъ свой подбородокъ въ тарелку и продержалъ его въ такомъ положеніи нѣсколько минутъ.-- Частенько изволите бриться! медленно продолжалъ слуга, повѣсивъ на плечо полотенце и засучивая рукава своей ситцевой рубахи. Прежде въ воскресный день побрѣетесь къ обѣднѣ, да и шабашъ до другаго воскресенья... Да позвольте-же, сидите ровно; вотъ и салфетку ужь развязали, а еще говорите: чего ворчишь, какъ собаченка? А безъ этой собаки-то ходили бы вы всю вашу жизнь въ нечищенныхъ сапогахъ, да посмотрѣлъ бы я много ли васъ набрили бы эти цырульники.... Изволь платить каждый разъ -- вотъ оно что! Да намажетъ въ придатокъ такимъ мыломъ, что все лицо скоробитъ.
   Пожилой господинъ не дѣлалъ ни малѣйшаго возраженія и, совершенно отдавшись въ руки своего лакея, только помалчивалъ, послушно повертывая голову то набокъ, то вверхъ, смотря по прихоти бородобрѣя. Послѣдній съ такою медленностью производилъ эту операцію, къ какой способны только старые слуги, чувствующіе все достоинство своего поста.
   -- Вѣдь напоминалъ-же неоднократно, что въ цырульнѣ продаются піявки, продолжалъ онъ, принимаясь за лѣвую щоку барина: -- піявка вещь нужная, и безъ нея плохо въ домѣ, да и возни съ ней мало: нальешь въ банку водицы, подбросишь песочку немного, и кончено -- живи, да плавай! Вы давича промолчали, а я забылъ напомнить; -- а вотъ вчера, какъ разболится у меня голова, такъ еле не прихлопнуло на мѣстѣ,-- сами знаете, каково мое здоровье! Сегодня хлопочешь, толчешься, а на завтрево охаешь, да держишься либо за животъ, либо за голову. А все оттого, что піявокъ въ домѣ не водится и что въ цырульнѣ слѣдуетъ ихъ купить.
   -- Отчего же не купилъ? проговорилъ господинъ сквозь пальцы бородобрѣя.
   -- Молчите, сударь, а то неровно изрѣжетесь, такъ я же и отвѣтчикъ, флегматически заворчалъ лакей.-- Дѣло прошлое, обошлось и безъ піявокъ, а въ другой разъ, къ тому говорю, такъ просто ни за что погибнешь: вѣдь сами знаете, сударь, мое здоровье... Вотъ давича, примѣрно, баринъ повстрѣчался, что живетъ во флигелѣ,-- такъ онъ и сказываетъ: чего ты все сердишься, Степанъ? ты и безъ того слабый человѣкъ, хилой, братъ, и не слуга ты барину; а вотъ, еслибъ ты мой былъ, такъ я бы, говоритъ, отпустилъ тебя съ Богомъ, да рублевъ сотенку еще далъ бы; а то, говоритъ, только и дѣла у тебя, что ссориться съ моей прислугой. Позвольте, сударь, тутъ еще волосики то подъ носомъ остались... Ну съ, на здоровье! прибавилъ онъ, снимая съ него салфетку.
   Баринъ не отвѣчалъ ни слова и, казалось, давно пришелъ къ тому заключенью, что гораздо лучше слушать, чѣмъ говорить. На лицѣ его выражалась, не то-чтобы апатія, а какая-то ровная, круглая скука, замѣтно съ незапамятныхъ временъ водворившаяся въ его холостой квартирѣ.
   -- Ну, какъ здѣсь быть порядку, заворчалъ снова Степанъ:-- извѣстно, что бѣлье въ стиркѣ, а вотъ наволока на подушкѣ грязная, а все оттого, что я не замѣтилъ...
   -- Оно, конечно, ничего, все ничего! ворчалъ Степанъ, принимаясь за подушку: -- да вѣдь порядокъ нуженъ. Повремените, сударь, маленько: я покамѣстъ схожу къ прачкѣ, отдамъ наволоку, да и дверь за собою притворю про всякій случай.
   Посматривая во всѣ углы, слуга медленно вышелъ, прихлопывая своими тяжелыми сапогами.
   Баринъ подошелъ къ столу и взялъ книгу. Книга плохо читалась, но онъ упорно перелистывалъ страницу за страницей, наконецъ наскучивши этой работой, бросилъ ее на прежнее мѣсто.-- Въ скромномъ жилищѣ воцарилась совершенная тишина, ничѣмъ не прерываемая: было какъ-то особенно тихо и скучно въ этихъ маленькихъ, опрятныхъ комнаткахъ.-- Молчаливый господинъ закрылъ глаза, но видно было, что онъ не спалъ.
   Вдругъ раздался стукъ, затѣмъ послышался голосъ: "куда бы онъ могъ уйдти? непонятно!" потомъ раздался стукъ, съ такою силою, что не было никакой возможности допустить мысль, чтобы стучавшій могъ предположить, что хозяина не было дома. Пожилой господинъ соскочилъ и подошелъ къ дверямъ.
   -- Это ты, Степанъ? спросилъ онъ.
   -- Какой Степанъ! отозвался звонкій, рѣзкій голосъ: -- неужто онъ тебя заперъ.
   За дверью послышался смѣхъ.
   -- Ахъ ты чудакъ; да какъ же ты позволилъ себя запереть! Я имѣю къ тебѣ, братецъ, важное дѣло...
   -- Что жь дѣлать, подожди: этотъ Степанъ просто выживаетъ изъ ума! хладнокровно замѣтилъ черезъ дверь пожилой господинъ.
   -- Какой чортъ выживаетъ! Онъ часто дѣлаетъ съ тобою подобныя штуки, раздался тотъ же рѣзкій и сердитый голосъ:-- подойди по крайней мѣрѣ къ окну. Вотъ мило! бормоталъ онъ: -- бесѣдуй черезъ окно... А вотъ, наконецъ то плетется и твой тюлень. Шагу не прибавитъ, чучело!
   И пришедшій гость осыпалъ сильной бранью идущаго слугу, сердито выхватилъ у него ключъ и, не переставая браниться, началъ отпирать дверь.
   -- Вотъ удивительное явленіе! язвительно заговорила вошедшая фигурка въ форменномъ сюртукѣ и съ длинными усами. Да вы людей только смѣшите, да бѣсите пріятелей! На что это похоже? его запрутъ, а онъ сидитъ, какъ медвѣдь въ берлогѣ; и даже не знаетъ, что онъ запертъ. Погибшій ты, братецъ, человѣкъ, когда лакей дѣлаетъ съ тобою, что хочетъ! заключилъ гость, бросая съ досадою на столъ фуражку.
   -- Странно, это первый разъ... не помню, ка-же-тся, что въ пер-вый, медленно проговорилъ господинъ, глядя на Степана, лицо котораго приняло угрюмый видъ, съ замѣтнымъ оттѣнкомъ обиженнаго достоинства.
   -- Да что толковать, заговорилъ усатый человѣкъ, махая во всѣ стороны руками: вѣдь я знаю тебя; вмѣстѣ, кажется, воспитывались, вмѣстѣ бѣгали по огородамъ. Ты и тогда смотрѣлъ пареной рѣпой, и не будетъ изъ тебя толку, покамѣстъ не перемѣнишь своего Степана: вотъ золото нашелъ! Да что же ты, братецъ: поподчуй хоть чаемъ... вѣдь не могу же я распоряжаться въ твоемъ домѣ.
   При этомъ онъ порывисто плюнулъ на полъ.
   Степанъ съ ожесточеніемъ взглянулъ на него.
   -- Что ты, бездѣльникъ? гнѣвно вскрикнула усатая фигурка.
   -- Ничего-съ, угрюмо отвѣчалъ Степанъ: полы сегодня мыли. Чистоту люблю...
   -- Медвѣдь косолапый! пробормоталъ, отворачиваясь, гость: вотъ ужь собралась парочка, среди бѣла дня запираются... Что это, въ самомъ дѣлѣ, приличій никакихъ не знаете! Ключъ унесъ, баринъ подъ замкомъ... Фу ты мерзость, фу ты пошлость. Да, разрази меня Богъ, кабы не старая пріязнь, я бы всему его роду разсказалъ... Я думаю: куда бы мой Сурковъ ушелъ,-- прибавилъ онъ, обращаясь къ хозяину: -- купаться -- еще рано, въ лавки -- не пойдешь, да и провизіи къ тому же довольно, накупилъ на цѣлый мѣсяцъ. А тутъ просто...
   Онъ остановился и посмотрѣлъ на Степана, который между тѣмъ разставилъ столъ, внесъ самоваръ, сливки и заварилъ чай.
   Не прошло и получаса, какъ сердитый гость совершенно успокоился и находился въ самомъ хорошемъ расположеніи духа. Онъ хлопоталъ и суетился подлѣ чашекъ и самовара съ такою безцеремонностью, что тотчасъ можно было догадаться, что это домашній другъ.
   -- Ну, Николай Никифорычъ, произнесъ усатый человѣчекъ ласковымъ тономъ, обращаясь къ хозяину: -- что же ты нахохлился? ничего, милѣйшій мой, конь о четырехъ ногахъ, и тотъ спотыкается!
   Хозяинъ промолчалъ, а усатый другъ торопливо плюнулъ.
   -- Пей, любезный, кушай, любезный, говорилъ онъ, подливая себѣ рому.
   -- Пожалуй, отвѣчалъ хозяинъ и снова впалъ въ первое молчаніе. Поджавъ ноги, онъ безцѣльно смотрѣлъ въ потолокъ.
   -- Нужно, братъ, понимать жизнь, важно продолжалъ усатый ораторъ, при чемъ онъ, по обыкновенію, плюнулъ. Ей-Богу надо понимать.-- И онъ снова плюнулъ.-- Коли возьметъ тебя досада, позови, братъ, шарманку, отвори окно, закури трубку: какъ рукой сниметъ! Посмотришь, покуришь, помечтаешь.
   Но видя, что Сурковъ (такъ была фамилія пожилаго господина) не совсѣмъ поддается его краснорѣчію, усатый другъ, предварительно плюнувъ, заботливо спросилъ: что это съ тобой? поясница болитъ, что-ли? А ну-ка, покажи языкъ.
   -- Нѣтъ, я здоровъ...
   -- Нечистое, братецъ, дѣло, нечистое! ты все что-то валяешься по постели; ужь не болитъ ли у тебя позвоночный хребетъ?
   -- Какой хребетъ, отвѣчалъ Сурковъ: развѣ я животное...
   -- Не животное, братъ, не животное, по на свѣтѣ бываютъ вещи, разныя вещи. Хррр! Что это съ мной?
   Усатый другъ плевалъ и откашливался всю свою жизнь и каждый разъ съ удивленіемъ спрашивалъ себя:-- что это такое? Надо было удивляться обилію мокротъ въ груди этого маленькаго человѣка: кажется, онъ былъ въ состояніи заплевать всю вселенную.
   -- Будешь пить чай? Выкушай еще чашечку; а то, Богъ мою душу разрази, никогда не буду къ тебѣ ходить. Что это, въ самомъ дѣлѣ: я пью, какъ дуракъ, а онъ и компаніи не сдѣлаетъ! Слуга покорный -- пить одному, говорилъ онъ, подливая воды въ чайникъ.
   -- Извини, проговорилъ угрюмо Сурковъ: -- я очень радъ, что ты безъ церемоніи.
   -- Ну, подите съ нимъ, горячо возразилъ усатый другъ: -- ему же дѣлаешь честь, а онъ еще изволитъ подсмѣиваться! Это, Богъ мою душу разрази, чистая насмѣшка: надо быть дуракомъ, чтобъ не понять!
   -- Ты все горячка, по прежнему, возразилъ спокойно Сурковъ.
   -- Ужь не иппохондрія ли у тебя, любезнѣйшій? началъ посѣтитель. Ничего не слушаешь, чаю не хочешь! Это, наконецъ, бѣситъ, да и стоить ли ходить къ такимъ людямъ, которые ни во что гостя не ставятъ. Въ другой разъ не приду, вотъ честное слово, что не приду... Схожу лучше къ Зуренкамперу, вотъ еще золото! ты съ нимъ помирился?
   -- Съ кѣмъ это?
   -- Ничего не слышитъ! Изволь для него повторятъ два раза. Я спрашиваю, ты помирился съ Зуренкамперомъ?
   -- Я его вовсе не знаю, отвѣчалъ Сурковъ.
   -- Ну, все равно, ты такой, что ни съ кѣмъ не знакомишься; но вотъ что я тебѣ скажу: это дрянь первѣйшаго сорта. Вообрази,-- любезный, я какъ-то разъ у него въ забытьи плюнулъ... да ты, кажется, его видѣлъ, онъ гулялъ со мною... Что жь, ты думаешь, мой нѣмецъ? Вообрази себѣ, велѣлъ тутъ же, при мнѣ, взять человѣку щетку и подмести.
   -- А вѣдь знаешь, началъ онъ въ раздумьи: -- какъ много я сдѣлалъ для этого проклятаго нѣмца! Вообрази, у него тоже зашелъ было умъ за разумъ. Что жь ты думаешь? Сижу я, и онъ сидитъ. "Послушайте, Макаровъ" говоритъ онъ мнѣ.-- Что, говорю, опять за иппохондрію взялись? "фу, говоритъ, тоска смертная: я убѣжденъ, говорить, что мнѣ помогъ бы какой нибудь толчекъ, неожиданное сострясеніе..." ну и понесъ чепуху Ивановну.-- За чѣмъ же, спрашиваю, стало дѣло? Я, хотите... "Нѣтъ, благодарю, если вы ужь такъ добры, говоритъ, то возьмите мои чубукъ и ударьте меня по спинѣ..." Я чуть не треснулъ со смѣху, но, непоказывая виду, беру чубукъ, дай того... но слегка, "Лучше, говоритъ, хватите, для моей же пользы!" Я, знаешь, и свелъ его такъ, что онъ вскрикнулъ. "Благодарю васъ," говоритъ, а самъ вскочилъ, да потряхивается. Вотъ, Богъ мнѣ душу разрази, если не правда: я его исколотилъ, а онъ еще благодаритъ! Поди ты съ умными людьми. А все проклятыя диссертаціи, да энциклопедіи, что ли! Не поступи ты въ учители, вѣдь вышелъ бы отличнѣйшій малый.
   -- Такой же, какъ и ты, замѣтилъ Сурковъ.
   -- Нѣтъ, братъ, перебилъ Макаровъ:-- и безъ книгъ, братъ, на свѣтѣ трудно, а тутъ еще толкуютъ: наука, наука! Знаемъ мы эту науку; только прикрываются учеными дипломами, а тамъ Богъ знаетъ, что дѣлаютъ. Природа, говорятъ, природа! Штуки, природа на языкѣ, а бѣсъ на умѣ... Коли нравится природа, ступай въ лѣсъ, да и живи себѣ... такъ нѣтъ, и плетнемъ не удержишь! Что ужь говорить,-- это всѣ знаютъ.
   Сурковъ невольно улыбнулся.
   -- Ну, Богъ съ тобою, прощай! заговорилъ усатый человѣчекъ, кой-куда еще надо зайти... Эти усы только мученье, бормоталъ онъ, порывисто ихъ поглаживая. А вѣдь, природа же ваша нацѣпила ихъ подъ самымъ носомъ? спрашивалъ онъ, лукаво подмигивая.
   Весело нахлобучивь фуражку и кивнувъ головою, онъ скрылся. Въ передней послышалось его неизмѣнное хрр-р и какое-то несвязное мычанье: переступивъ порогъ, онъ ужь успѣлъ разсердиться.
   Съ уходомъ гостя, въ маленькой квартирѣ Суркова, на время оживленной неугомоннымъ другомъ, сдѣлалось такъ же тихо и скучно, какъ было прежде. Только маятникъ однообразно постукивалъ, только хозяинъ сдѣлался еще разсѣяннѣе. Это былъ, кажется, одинъ изъ тѣхъ тяжелыхъ дней, какіе выпадаютъ на долю человѣка, когда онъ, безъ видимой причины, тяготится самимъ собою. Даже люди, привыкшіе къ скукѣ, испытываютъ подобное состояніе.
   Сурковъ вздыхалъ, хмурился, ложился на спину, ложился на бокъ, и такъ провалялся до самаго обѣда. За обѣдомъ ѣлъ плохо и вяло, что крайне изумляло Степана, никогда еще не видавшаго его въ такомъ странномъ расположеніи.
   -- Что, сударь, не изволите кушать, замѣтилъ онъ съ неудовольствіемъ: -- мясо отличное-съ, горошекъ свѣжій, я имѣлъ на виду вашъ любимый апетиктъ, котлетъ съ горошкомъ... до нихъ вы большіе охотники... Напередъ сказали бы, что кушать не станете, я бы и огня не разводилъ...
   -- Я сытъ, Степанъ, не хлопочи; обѣдъ сегодня вкусный, да мнѣ ѣсть не хочется.
   Степанъ посмотрѣлъ на него съ недоумѣніемъ.
   -- А вотъ, пожалуйте денегъ, проговорилъ онъ: -- съ прачкой разсчитаться слѣдуетъ. Наволоку не принимаетъ, поздно, говоритъ, бѣлье ужь намочила.
   -- Поди ты съ своими наволоками! отвѣчалъ баринъ. Все о пустякахъ толкуетъ: вотъ пришелъ одинъ, молодецъ,-- нашумѣлъ, напился чаю и убрался, и онъ туда же суется: все съ прачкой, да съ наволокой! Да мнѣ и подушки твоей не надобно, и спать не буду, и уйду сію минуту. Подай мнѣ фуражку, палку! Степанъ, слышишь?
   -- Послѣ обѣда, сударь, не поспавши? Никогда такого грѣха не бывало, и для здоровья накладно...
   -- Степанъ, не разсуждай, братецъ, объ медицинѣ, а дѣлай свое дѣло: палку, фуражку, сюртукъ!
   Приказаніе, возмутившее стараго слугу, отдано было такимъ рѣшительнымъ тономъ, что ему оставалось исполнить его немедленно. Проводя глазами ушедшаго барина, слуга съ недоумѣньемъ произнесъ:-- "что за притча? Спалъ себѣ всегда послѣ обѣда, какъ младенецъ, никогда не перечилъ, а теперь... гулять ему вздумалось! И стулъ бросилъ среди комнаты, и не перекрестился послѣ обѣда, тотчасъ за шапку!"
   Ворча и недоумѣвая, Степанъ началъ приводить все въ порядокъ, разсуждая и размышляя о такомъ неожиданномъ событіи.
   Сурковъ долго бродилъ безъ всякой цѣли по кривымъ улицамъ маленькаго городка. Ему, въ первый разъ въ жизни, опротивѣла собственная квартира, и только въ первый разъ прокралась къ нему въ душу дерзкая мысль, что жить онъ могъ бы лучше и счастливѣе.
   Находясь въ такомъ неопредѣленномъ положеніи, Сурковъ, уставши до нельзя, зашелъ къ старому своему знакомому, Красницкому, гдѣ онъ былъ лѣтъ шесть тому назадъ, и то по случаю торжества, на которое онъ попалъ совершенно нечаянно и тѣмъ раздѣлилъ общую радость цѣлаго городка, пировавшаго по случаю пріема старшей дочери Красинцкаго въ число кандидатокъ **скаго института. Давно открылась вакансія, давно дочь окончила институтскій курсъ, у Красницкаго росли и воспитывались другія дѣти, а Сурковъ, нигдѣ не бывавшій, обо всемъ этомъ зналъ только по слухамъ.-- Удивленные приходомъ Суркова, Красницкіе приняли его съ большимъ радушіемъ, напоили кофеемъ, поподчивали вареньемъ и усадили за вистъ.
   Задумчиво возвращался домой Сурковъ. Послѣ часовъ, проведенныхъ въ семейномъ кругу, еще сильнѣе почувствовалъ онъ скуку и одиночество своей жизни.
   "А вѣдь институтка-то, Лиза, ничего себѣ" думалъ онъ: вотъ бы славная жена была...
   И ложась спать, онъ все думалъ о Лизѣ.
   Черезъ нѣсколько дней опять онъ былъ у Краснндкихъ, опять встрѣтилъ радушный пріемъ, просидѣлъ до поздняго вечера и опять возвращался домой, занятый какими-то думами.
   -- Поздненько изволите возвращаться, проговорилъ Степанъ, встрѣчая его со свѣчею въ рукахъ: -- да тише, сударь, а то крестниковъ моихъ разбудите.
   Отъ этого замѣчанія Сурковъ просто вышелъ изъ себя, не смотря на то, что въ продолженіе какихъ нибудь пяти лѣтъ ему приходилось не разъ слышать эти же самыя слова.
   -- Поди вонъ! крикнулъ онъ такъ громко, какъ никогда еще не удавалось слышать Степану, не подозрѣвавшему, что баринъ имѣетъ при случаѣ такой сильный голосъ:-- не прикажешь ли мнѣ ходить на цыпочкахъ? И что это, наконецъ, завелъ ты за обыкновеніе -- приглашать къ себѣ своихъ крестниковъ, которые и безъ того таскаются ежедневно! Точно здѣсь постоялый дворъ или ночлегъ для нихъ....
   -- Да они, сударь, ко мнѣ ходятъ, а не къ вамъ, за ширмой почиваютъ, и вашей милости не безпокоятъ. А вотъ, продолжалъ Степанъ съ укоромъ: -- г-нъ Макаровъ опять къ вамъ приходили, лежали здѣсь, курили, набрали папиросокъ, да обѣщались еще поутру зайти, о дѣлѣ поговорить, что-ли!...
   -- Что онъ выдумываетъ, какое у него тамъ дѣло? отвѣчалъ съ досадой Сурковъ: -- сегодня вѣдь тоже твердилъ, "есть у мень, братецъ, къ тебѣ дѣльце," -- а вѣдь ничего не сказалъ Ну, ступай себѣ, иди! да крестниковъ своихъ не смѣй приглашать ко мнѣ на ночлегъ! Экая радость мнѣ большая, что онъ ребятишекъ съ улицы натаскиваетъ. Я терпѣть не могу чужихъ дѣтей, понимаешь ли лы это, дубина.... Крестниками своими вздумалъ утѣшать меня.... Да плевать мнѣ на нихъ, на крестниковъ-то!
   И Сурковъ сердито посмотрѣлъ на Степана.
   -- Сними сапогъ, сказалъ онъ, величественно протягивая къ нему ногу.
   Степанъ снялъ.
   -- Принеси воды.
   Степанъ принесъ.
   -- Поправь свѣчку.
   Слуга лѣниво исполнилъ приказаніе и зѣвнулъ.
   -- Полѣзай-ка подъ кровать, да достань оттуда мнѣ туфли.
   Слуга, кряхтя, полѣзъ подъ кровать.
   -- Да не ворчать мнѣ, говорилъ Сурковъ:-- что ты тамъ бормочешь?
   -- Извольте, извольте-съ туфли. Покойной ночи, сударь-съ.
   -- Нѣтъ, братъ, подожди. Полѣзай-ка еще на печку, да достань оттуда банку съ чернилами.
   -- Что это, сударь, вамъ вздумалось среди ночи-то такую кутерьму подымать?
   -- Ну, ну, не разговаривай. Хорошо. На-ка, сними вотъ этотъ еще сапогъ.
   -- Слушаю-съ, мрачно отвѣчалъ Степанъ, глядя на него съ изумленіемъ.
   -- Эхъ ты, мужикъ, съ горечью проговаривалъ Сурковъ: -- воображаетъ, что я совсѣмъ изъ ума выжилъ. Нѣтъ, братъ, шалишь! Подай мнѣ халатъ, слышишь?
   -- Слушаю-съ.
   -- Трубку набей.
   -- Да что вы, судырь, вздумали....
   -- Не разсуждай, знай трубку набей, да сапоги почисть. Ахъ ты, ворчунъ эдакой! совсѣмъ меня въ руки прибралъ. А я, какъ дуракъ, еще на цыпочкахъ хожу, чтобъ крестниковъ его не потревожить. Эхе-ххе, братецъ ты мой! Пошелъ! прикрикнулъ онъ: -- да завтра, смотри, пораньше меня разбуди.
   Сурковъ проснулся однако поздно и тотчасъ хотѣлъ бѣжать на свѣжій воздухъ, чтобъ избавиться несносныхъ ворчаній слуги и докучныхъ посѣщеній пріятеля. Но не успѣлъ онъ еще кликнуть Степана, какъ въ комнату вбѣжалъ Макаровъ, съ которымъ читатель уже нѣсколько знакомъ.
   -- Что это? вскричалъ усатый человѣчекъ: -- до сихъ поръ въ постели? Ахъ ты, безстыдникъ этакій! да я ужь и выкупался, завтракалъ, ходилъ съ поздравленіемъ къ городничему, вѣдь городничій сегодня имянинникъ! А ты что? изволь вставать, любезнѣйшій.
   -- Не безпокой меня, сухо возразилъ Сурковъ.
   -- Ну, ну, вставай, вставай, безъ разсужденій. Что это въ самомъ дѣлѣ? Безсонницу выдумалъ, не спитъ, мечтаетъ, грубить пріятелямъ! Да скажи мнѣ откровенно, что это съ тобою сдѣлалось?
   -- Ничего, отвѣчалъ Сурковъ и поднялся съ кровати: -- я ухожу изъ дому.
   -- Что ты? да я буду у тебя обѣдать: вѣдь нужно-жь распорядиться.
   -- Какъ себѣ хочешь. И Сурковъ, не говоря ни слова, началъ одѣваться.
   -- Вотъ ужь этой грубости со стороны твоей я никакъ не ожидалъ, произнесъ съ упрекомъ Макаровъ:-- ушелъ! пробормоталъ онъ, подходя къ окну. Вѣдь, ей-Богу, ушелъ, а вѣдь я съ нимъ хотѣлъ поговорить объ дѣлѣ. О какомъ бишь? Да, городничій имянинникъ! Для него-то все равно; и чортъ его знаетъ, что его занимаетъ? Что ни скажешь, какъ горохомъ объ стѣнку. Не постигаю, что за перемѣна такая случилась съ человѣкомъ.
   Сурковъ, между тѣмъ, долго и безъ цѣли бродилъ по городу, наконецъ отправился къ Красницкимъ.
   -- Ахъ, почтеннѣйшій и многоуважаемый профессоръ! вскричалъ Красницкій на встрѣчу Суркову: -- намъ всегда лестно посѣщеніе такого любезнаго, просвѣщеннаго гостя.
   Сурковъ, зная привычку своего знакомаго говорить отборнымъ слогомъ, безъ церемоніи кивнулъ головою и молча протянулъ ему руку. Онъ также привыкъ къ тому, что его, отставнаго учителя, Красницкій называлъ профессоромъ.
   -- Ну-съ, что новенькаго, профессоръ? спросилъ Красницкій:-- сообщите что нибудь, профессоръ. Мы нынче люди темные, отсталые семейство поглощаетъ, профессоръ, всѣ наши соображенія, и гдѣ же намъ знать, что дѣлается въ свѣтѣ!
   -- Ну, такъ если хотите знать, что тамъ дѣлается, такъ ужь и не трудитесь спрашивать меня: я и въ молодости не слишкомъ былъ гораздъ на эти вещи,-- съ откровенностью, нѣсколько грубоватой, отвѣчалъ отставной учитель.
   -- Охъ, скромность, скромность! проговорилъ иронически Красницкій:-- хотя скромность и есть добродѣтель, но скажу вамъ, профессоръ,-- покойный графъ С** всегда говорилъ мнѣ, что считаетъ скромнымъ того, кто больше всѣхъ болтаетъ... Хе-хе... такого графъ былъ мнѣнья!
   И старикъ, съ сладенькимъ чувствомъ, потеръ себѣ руки.
   -- Кстати, перебилъ Сурковъ:-- какъ здоровье вашей супруги? Она, надѣюсь, здорова...
   -- О, супруга моя, Прасковья Ивановна, теперь далеко, въ деревнѣ, у родныхъ, и дѣти съ нею,-- мы съ Лизой остались одни: она, моя крошка, хозяйничаетъ, а я болѣнъ, профессоръ, болѣнъ, чувствую, что ужь прошелъ свой жизненный путь, усыпанный одними терніями... дрожатъ и руки и ноги! Ахъ, профессоръ, прескверная вещь -- жизнь стараго человѣка.
   Сурковъ вертѣлся, хмурился, пыхтѣлъ. Онъ самъ пришелъ искать развлеченія и, вмѣсто того, долженъ слушать оханья и жалобы.
   -- Слыхали, профессоръ, началъ Красницкій: -- Чумашевъ произведенъ въ надворные... Вотъ слѣпое счастье. Эти господа,-- просто досадно,-- родятся въ сорочкахъ.
   -- Чтожь, каждому свое, замѣтилъ угрюмо Сурковъг
   -- Что вы, что вы! съ гнѣвомъ произнесъ Красницкій:-- онъ у меня учился грамматикѣ,-- и претупая, преглупая голова; я это знаю, не говорите мнѣ, профессоръ, не говорите!.. Охъ, Боже мой, въ мое время считалось стыдомъ защищать дураковъ.
   И Красницкій раскашлялся, приложилъ руку къ груди и началъ жаловаться на одышку. Положеніе Суркова дѣлалось часъ-отъ-часу не легче.
   -- Да, да, продолжалъ старикъ съ завистливымъ негодованіемъ:-- въ надворные... получилъ мѣсто въ Ярославлѣ...
   Красницкій, будучи уже лѣтъ двадцать въ отставкѣ, никакъ не могъ простить своимъ сверстникамъ, усердно продолжавшимъ службу, того, что они служатъ и получаютъ чины. Если вы представляете себѣ его въ видѣ скромнаго, незатѣйливаго добряка, безъ всякихъ претензій, въ туфляхь, съ небритою бородою, то сильно ошибаетесь.
   Красницкій былъ когда-то и уменъ, и хорошъ, и образованъ. Въ молодости онъ вертѣлся въ порядочномъ кругу и, будучи отъявленнымъ франтомъ и танцоромъ, быль, говорятъ, баловнемъ прекраснаго пола. Не имѣя связей и денегъ, онъ долго, однако, удерживалъ за собою первенство между богатой молодежью. Но, промотавшись окончательно, онъ началъ спускаться все ниже и ниже, и наконецъ былъ торжественно разжалованъ: изъ льва средней руки онъ сдѣлался просто Павломъ Петровичемъ, неизмѣннымъ посѣтителемъ тѣхъ баловъ, гдѣ, по собственному его замѣчанію, попиваютъ полу-донское вмѣсто шампанскаго. Сначала онъ здѣсь разъигрывалъ большую роль, но потомъ и тутъ его возненавидѣли за невыносимую спесь и пренебреженіе, какое онъ выказывадъ въ обращеніи съ лучшими свѣтилами того общества. Утвердительно можно сказать, что Красницкій никому не принесъ столько зла, сколько самому себѣ: онъ имѣлъ какой-то особенный талантъ, задѣвая другихъ, вредить только себѣ. Сдѣлавшись пожилымъ, онъ не отставалъ отъ старыхъ привычекъ: съ безсильнымъ ожесточеніемъ бранилъ за глаза все и всѣхъ, по прежнему злословилъ и сплетничалъ. Думая о себѣ очень высоко, онъ кончилъ тѣмъ, что женился на простой, безграмотной госпожѣ, хотя всю жизнь мечталъ о мильонахъ и связяхъ. Теперь, достигнувъ старости, окруженный семействомъ, онъ столько же безпеченъ и хвастливъ, какъ тридцать лѣтъ тому назадъ.
   Разговоръ продолжался. Красницкій готовъ былъ разразиться новыми выходками противъ смиренныхъ замѣчаній отставнаго учителя, но, къ счастью послѣдняго, въ гостиную вошла Лиза, любимица и фаворитка стараго честолюбца. Появленіе ея прекратило непріятный для Суркова разговоръ. Она только-что воротилась съ прогулки и въ одной рукѣ держала шляпку, а другою вела крошечную собачку на розовой лентѣ.
   -- Здравствуйте, папа! произнесла Лиза, жеманно кланяясь Суркову: -- вы ужь вѣрно соскучились безъ меня? Право, прогулка пѣшкомъ нѣсколько тяжела... я такъ устала...
   -- О, мой другъ, возразилъ съ какою-то жолчью старикъ:-- я понимаю, что кромѣ твоихъ ножекъ еще страдало и твое самолюбіе! Ахъ, проговорилъ онъ взволнованнымъ тономъ: -- зачѣмъ я не богатъ, Боже, зачѣмъ я не богатъ!... Я не предполагалъ, что у меня будетъ семейство, и всегда думалъ, что немного нужно для одинокаго человѣка.
   -- Успокойтесь, папа, отвѣчала протяжнымъ тономъ Лиза.
   Предупрежденіе сдѣлано было кстати, потому, что разчувствовавшійся отецъ могъ бы, въ порывахъ негодованія, разболтать кой-что такое, чего не слѣдуетъ говорить тому, у кого есть взрослая дочка.
   Благодаря Лизаветѣ Павловнѣ, разговоръ принялъ другой оборотъ. Старикъ-отецъ, успокоенный вечернимъ комфортомъ и блескомъ разставленныхъ свѣчъ, повеселѣлъ. Четверть часа спустя, онъ совершенно успокоился и, усѣвшись въ старомъ, высокомъ креслѣ, началъ дремать.
   Лиза, одна хозяйничавшая въ отсутствіи своихъ домашнихъ (которые, какъ говорилъ отецъ, уѣхали въ деревню) дала замѣтить Суркову, чтобъ онъ не мѣшалъ уснувшему отцу и перебрался къ ея столу, гдѣ она сидѣла съ какою-то работой. Сурковъ весьма охотно повиновался такому дружескому приглашенью. Онъ присѣлъ къ столу. Лиза не спускала глазъ съ работы и нисколько не думала вывесть его изъ тягостнаго молчанья. Сурковъ смотрѣлъ на нее и молчалъ съ такимъ невозмутимымъ терпѣньемъ, что она, наконецъ, потеряла надежду услышать когда либо его разговоръ.
   -- О чемъ вы задумались? спросила она, поднявъ вверхъ свое блѣдное личико, и какъ будто желая сказать: "я тоже молчу, но ты, медвѣдь, и не замѣчаешь!"
   -- О пустякахъ различныхъ, замѣтилъ Сурковъ: -- вотъ мой лакей, Степанъ, доложу вамъ,-- большая бестія.
   И онъ замолчалъ, Лиза тоже не продолжала разговора.
   -- Знаете ли, началъ Сурковъ:-- хочу образъ жизни перемѣнить и напять кухарку.
   -- Это зачѣмъ?
   -- А затѣмъ, что женщина болѣе чистоплотна: она полы на квартирѣ моей будетъ мыть, да кромѣ того я цвѣтами намѣренъ обзавестись. Словомъ, все хочу перемѣнить. Скука одолѣваетъ меня, сударыня.
   И онъ посмотрѣлъ на нее исподлобья и вздохнулъ.
   -- Да, кухарку необходимо нанять, продолжалъ онъ:-- потому что Степанъ ничего не хочетъ дѣлать и крадетъ деньги.
   -- Неужели крадетъ?
   -- Крадетъ, сударыня. Мое житье съ нимъ незавидно. Скука одолѣваетъ.
   И онъ снова вздохнулъ.
   -- Такъ скучно, замѣтилъ учитель: -- что я готовъ на все. А позвольте васъ спросить, сударыня, что обыкновенно платится кухаркѣ въ мѣсяцъ?
   -- Право, не знаю.
   -- Меня только одно смущаетъ, сударыня, что кухарки по большей части воровки-- и также пить любятъ. Вотъ, доложу вамъ,-- терпѣть не могу, если женщина, да еще къ тому же пьяница.
   И онъ опять замолчалъ.
   -- А въ понедѣльникъ вы были гораздо веселѣе, начала Лиза, откусывая нитку. Скажите, вы выиграли что нибудь тогда въ карты?
   -- Нѣтъ, проигралъ. Я очень несчастливъ, сударыня, мнѣ надо образъ жизни перемѣнить. Посовѣтуйте, что мнѣ дѣлать?
   Лиза засмѣялась.
   -- Вотъ я, примѣрно, хочу цвѣтами обзавестись, да этого мало. Кто ихъ поливать будетъ?
   -- А кухарка-то, вы вмѣните это ей въ обязанность.
   -- Что кухарка -- дрянь... Мнѣ надо совсѣмъ образъ жизни перемѣнить, повторилъ онъ снова: -- ахъ, сударыня, вы и представить не можете, какъ жизнь въ одиночку невыносима. Все у меня есть: и деньги, и домишко, и приличный гардеробъ, да на душѣ смутно. Съ тѣхъ поръ, какъ вышелъ въ отставку, никакого удовольствія не вижу и все, по большей части, дома сижу.
   -- А вотъ мы послѣ завтра ѣдемъ на прогулку, въ лѣсъ... Я вѣдь буду имянинница.
   -- А я ужь и не помню, когда я имянинникомъ бываю, мрачно проговорилъ Сурковъ: -- позвольте, сударыня, ради дня вашего ангела презентъ вамъ сдѣлать.
   -- Помилуйте, къ чему...
   -- Нѣтъ, ужь позвольте. Я тоже съ вами въ лѣсъ поѣду. Однако, смѣю спросить, вы верхомъ ѣздите?
   -- Да, прежде у меня была верховая лошадь.
   -- Ну, и прекрасно. Прощайте.
   -- Куда же вы?
   -- Ахъ, сударыня, произнесъ онъ съ неподдѣльной тоскливостью: -- клянусь вамъ честью -- мнѣ надо образъ жизни перемѣнить!
   Лиза протянула ему руку. Онъ крѣпко пожалъ ее и чуть не заплакалъ.
   -- А что вы... думаете, началъ онъ.
   -- Какъ? спросила Лиза.
   -- Что вы думаете, прогулка-то намъ удастся?
   -- Вѣроятно.
   -- Ну, перекрестите же меня, сударыня.
   -- Что такое?
   -- Ей-Богу, перекрестите. Меня еще не крестила ни одна женщина.,
   -- Подите, какъ можно.
   -- Ну, сдѣлайте же одолженіе -- перекрестите! Вотъ такъ -- возьмите, да и перекрестите, сударыня.
   Лиза, смѣясь, сдѣлала по его направленію крестъ на воздухѣ.
   -- Покорно благодарю, сударыня. Послѣ-завтра я съ вами въ лѣсъ ѣду.
   И онъ посмотрѣлъ на нее такъ серьёзно, что барышня смутилась и даже опустила глазки.
   Какъ обрадовался Сурковъ, заставъ у себя усатаго человѣчка, который, надѣвъ его халатъ и вооружившись длинной трубкой, лежалъ на диванѣ.
   -- Вотъ кстати, такъ кстати! проговорилъ Сурковъ:-- я имѣю къ тебѣ дѣло... Очень важное, братъ.
   -- Какое? ты что-то черезъ чуръ веселъ! А я ужь полагалъ, что ты не придешь и велѣлъ Степану приготовить закуску, закусилъ и, думаю, останусь ночевать: все какъ-то веселѣе, хотя и нѣтъ хозяина, а все-таки пріятнѣе переночевать въ гостяхъ...
   -- И дѣло, дружище, помѣстимся на одной кровати: она широка.
   -- Ты вѣдь не любишь вдвоемъ, а я, братецъ, никакъ не усну одинъ. Пріучился еще въ полку; скверная привычка. Смотришь, и тоска беретъ, и лѣзутъ въ голову чортъ знаетъ какія мысли, переворачиваешься съ боку на бокъ, самъ себя, такъ сказать, надуваешь,-- закроешь глаза, да и ну посвистывать и храпѣть, точно въ самомъ дѣлѣ спишь. Уединеніе, другъ ты мой, опасно человѣку; въ уединеніи, почтеннѣйшій ты мой, и разсуждается всякая мерзость.
   -- Такъ, такъ, говорилъ Сурковъ: -- ты, Макаровъ, молодецъ, и очень здраво разсуждаешь.
   -- Браво, браво! закричалъ восхищенный Макаровъ:-- да ты, любезнѣйшій мой, чортъ знаетъ что съ тобой, почтеннѣйшій мой! Это очень, очень пріятно. Наконецъ ты со мной соглашаешься, а прежде все въ молчанку игралъ.
   -- Это было прежде, съ нѣкоторой таинственностью произнесъ учитель.
   -- Да откуда же взялась у тебя такая прыть? Точно повѣстку получилъ въ пятьсотъ-шестьсотъ цѣлковенькихъ! Ахъ, любезнѣйшій, что можетъ быть пріятнѣе полученія повѣстокъ! Душа вся встрепенется, берешь лихача, завернешь въ кондитерскую и къ почтмейстеру соколомъ летишь. Однако, не бѣси, любезнѣйшій, и разсказывай; а то, Богъ мою душу разрази, я ничего не понимаю.
   -- Видишь ли, Макаровъ, въ чемъ дѣло: я имѣю къ тебѣ просьбу: купи мнѣ бѣлую лошадь. И денегъ, братъ, не пожалѣю.
   -- Лошадь? бѣлую лошадь?
   -- Да.
   -- Фу, ты, дьяволъ, какія чудеса! Да отчегоже непремѣнно бѣлую?
   -- Такъ надо, отвѣчалъ Сурковъ.
   -- Да для чего же, любезнѣйшій, зачѣмъ и почему? Вѣдь у тебя нѣтъ дрожекъ, верхомъ ѣздить ты не умѣешь, да и фантазія какая -- бѣлая лошадь! Ужь лучше сдѣлай ужинъ или задай обѣдъ. Вѣдь ты скупецъ первой руки, вѣдь всѣ давно смѣются, что ты живешь свинья свиньей!
   -- Однако ты чудакъ, рѣзко заговорилъ обиженный Сурковъ:-- съ тобой нельзя ни о чемъ говорить. Куплю и безъ тебя.
   -- Купишь, на трехъ ногахъ, съ подвѣшеннымъ хвостомъ, разумѣется купишь! Терпѣть не могу, если кто берется не за свое дѣло; сказалъ бы откровенно: бѣлая масть мнѣ нравится, но въ лошадяхъ я толку не смыслю, а я бы отвѣчалъ: глупая масть, и только. Вѣдь тебѣ нужна лошадь?
   -- Нужна.
   -- Очень хорошо. Неужто ты хочешь, чтобъ кучеръ всякій Божій день проклиналъ тебя? Понимаешь ли ты, что значитъ бѣлая масть? вѣдь нельзя дочиститься, нужна безпрерывная подстилка, лишнія щотки, скребницы, а кучеръ -- человѣкъ, а бѣлая масть -- маркая, линючая, смотришь -- гречиха расползлась и по спинѣ и по брюху! Я не выдержу, побью кучера, а ты разсердишься на меня... знаю, что разсердишься.
   -- Послушай, Макаровъ, ты все свое толкуешь; дай мнѣ сказать слово. Я, напримѣръ, прошу тебя купить коня, верховаго, разумѣется, объѣзженнаго, красивенькаго: до остальнаго тебѣ нѣтъ дѣла, къ чему же эти разсужденія объ гречихѣ и кучерѣ? Да я и не прошу тебя, ежели только для тебя это тяжело?
   -- Тяжело ли, легко ли, это не твое дѣло! воскликнулъ Макаровъ: -- я имѣю въ предметѣ бураго конька, вотъ, можно сказать, благороднѣйшее животное, что за пышный хвостъ и какая прегустая грива! Я тебѣ докажу, что твои порученія всегда для меня пріятны. Степанъ, дай чернильницу и бумагу!
   -- Что ты хочешь дѣлать? спросилъ Сурковъ, не совсѣмъ довольный, что Макаровъ началъ кричать и сердиться, точно ему сдѣлали какую досаду.
   -- Молчи, отвѣчалъ Макаровъ: -- я сейчасъ напишу....
   -- Но выслушай, въ чемъ дѣло, началъ Сурковъ.
   -- Не мѣшай, пожалуйста! Надъ ухомъ говоритъ, ужь этого ненавижу,-- мысли только перебиваешь! Слушай, вотъ что я написалъ:
   "Милостивый архи-плутъ Васька! Давно, братецъ, сбирался я тебя бить, одначе раздумалъ: коли чаешь совершеннаго прощенія, то не медля, сію же минуту надѣвай свой балахонъ и сапоги, и немедленно явись передо мной, какъ листъ передъ травой. Будетъ тебѣ награда, старый пёсъ и воръ, если переговоришь съ барышникомъ Тимофеемъ касательно бураго. Да смотри, Васюха, ухо востро, ибо мы съ сами съ усами, только носъ не обросъ. Гвой старый благодѣтель Евстафій Макаровъ."
   -- Что ты скажешь, отхваталъ мигомъ? Съ этими плутами надо знать, какъ дѣйствовать. Степанъ, Степанъ!
   -- Да послушай
   -- Что слушать: знаю напередъ -- ничего не скажешь! Коли тебѣ совѣстно безпокоить своего Степана,-- пожалуй, я самъ сбѣгаю, немного поздно, но не мѣшаетъ узнать съ вечера.
   Макаровъ, набросивъ поверхъ халата шинель, и, разбранивъ соннаго Степана, ушолъ, бормоча себѣ подъ носъ: "Богъ мою душу разрази, съ удовольствіемъ куплю бураго конька нѣтъ, братъ, бѣлой масти ненавижу!"
   -- Вотъ человѣкъ, произнесъ Сурковъ: мнѣ хотѣлось поговорить тихо, мило, обстоятельно, а онъ.... Все-таки онъ хорошій человѣкъ: съ какимъ участьемъ забурлилъ, зашумѣлъ, даже Степана обругалъ,-- сердито, но хорошо. Степанъ, въ самомъ дѣлѣ, лѣнтяй.... Ахъ, этотъ Степанъ! Еслибъ только удалось мнѣ жениться, сейчасъ его долой.
   И разныя предположенія зароились въ головѣ Суркова. Вдругъ дверь затрещала и въ комнату вошелъ Макаровъ.
   -- И для кого же эта лошадь? закричалъ онъ, воротившись съ дороги. Ты и о цѣнѣ ничего не сказалъ! А на дворѣ, братъ, совсѣмъ темно, я упалъ и чуть не потерялъ калошу. Вотъ какъ надо сдѣлать: пошли Степана за извощикомъ, я сгоряча-то и не сообразилъ, что лошадиный барышникъ живетъ у чорта на куличкахъ.
   -- Нѣтъ, ужь лучше подождемъ до утра. А то, какъ увидитъ, что дѣло къ спѣху, такъ сдеретъ въ три-дорога, замѣтилъ Сурковъ.
   -- Вотъ что резонъ, такъ резонъ. Вели-ка подать закусить чего нибудь. Любезнѣйшій мой, скажи по совѣсти, на что тебѣ верховая лошадь?
   -- Былъ я въ одномъ домѣ, началъ Сурковъ, и тамъ провелъ самыя пріятныя минуты, какія рѣдко испытываетъ нашъ братъ, холостякъ.
   -- Вотъ и врешь, холостяки-то и веселятся. Богъ мою душу побей, если мы не живемъ съ тобою припѣваючи. Чего ты, наконецъ, хочешь?
   -- Жениться, отвѣчалъ рѣшительно Сурковъ.
   -- А я-то какъ? закричалъ съ гнѣвомъ пріятель. То бишь не то хотѣлъ сказать -- да ты будешь самый несчастный человѣкъ, коли женишься.... Ахъ ты, чучело этакое, чучело, что вздумалъ! Да у тебя четырехъ зубовъ не достаетъ... понимаешь, дурачина этакой!
   -- Ничего, передніе всѣ цѣлы. Это я все тебѣ одолженъ, что у меня и зубовъ нѣтъ.
   -- Какъ мнѣ?
   -- Да такъ: что ты, говоритъ, зубовъ никогда не чистишь, да и давай щоткой тереть, да порошки различные приносить., съ тѣхъ поръ зубы мои и пошли болѣть. Безсовѣстный человѣкъ,-- полчаса теръ и всю эмаль согналъ.
   -- Врешь, врешь, Богъ мою душу разрази, если не врешь! Милѣйшій мой, такъ это ты ужь и лошадку не для любезной ли какой купить хочешь?
   -- Да, для любезной, сурово отвѣчалъ учитель: -- я тебѣ никогда не забуду, что ты, своими прислуживаньями, зубовъ меня лишилъ.
   -- Какъ, лошадь эта для любезной? закричалъ Макаровъ:-- отчего же ты не сказалъ прежде? Я думалъ, что ты покупаешь собственно для себя; наконецъ, разсудилъ такъ: ты не ѣздокъ, ну, стало быть, для пріятелей, хочешь, видно, перестать скряжничать. А здѣсь, Богъ мою душу побей, у него шуры-муры, любовь съ сувенирами! Да прилично ли, подумай, женщинѣ дарить коня? Во первыхъ -- дорого, во вторыхъ -- можетъ обидѣться. Я для него изъ кожи лѣзу, хлопочу, думаю, наконецъ-то взялся за умъ, хочетъ себя потѣшить и друзей развеселить. Нѣтъ, слуга теперь покорный, шагу не сдѣлаю! Да Богъ мою душу побей, если тебѣ позволю для какой нибудь барышни лошадь покупать!
   Сурковъ покраснѣлъ отъ досады.
   -- То-то онъ прикинулся такимъ несчастнымъ, не пьетъ больше двухъ чашекъ, чай, говоритъ, дуренъ, сухари не вкусны, на свѣтѣ скучно. Они изволили влюбиться, они покупаютъ лошадь.... Милѣйшій мой, любезнѣйшій мой, знаю все, понимаю все.
   И Макаровъ презрительно засмѣялся.
   -- Есть у ней, у возлюбленной-то твоей,-- думаешь не знаю,-- и папенька, и маменька, и сестрицы, да братца не хватаетъ, такъ вотъ она и хочетъ пополнить этотъ недостатокъ, продолжалъ насмѣшливо Макаровъ: -- и кстати -- братецъ мужчина, а она слабая женщина.... а тамъ и свяжутъ братца по рукамъ и ногамъ. Хотѣли, милѣйшій мой, и меня женить, да не на такого наскочили!
   -- Ты не знаешь, о комъ идетъ рѣчь; лучше молчи, прошу тебя, проговорилъ Сурковъ, нахмуривъ брови.
   -- Знаю, голубчикъ, знаю, милѣйшій! Давно подозрѣніе запало въ мою душу, давно я за тобой слѣдилъ .. Все, братецъ, знаю, все; я видѣла., что-то затѣвается нечистое, я давно тебѣ не довѣрялъ. Ахъ, Богъ мою душу побей, какія новости,-- вотъ ужь куда дѣло зашло, до подарковъ! А эта Лиза себѣ на умѣ...
   -- Перестань! закричалъ Сурковъ, и его бросило въ жаръ и холодъ, что пріятелю извѣстно даже имя.
   -- Нѣтъ, братецъ, какъ себѣ хочешь, отвѣчалъ съ азартомъ Макаровъ: -- по я не позволю, возьму тебя подъ опеку, или ты ни во что не цѣнишь моего расположенія; я тебѣ не позволю!
   -- Да какъ ты смѣешь, кто тебя проситъ?
   -- Не позволю, и дѣло съ концомъ. Разскажу всѣмъ, знакомымъ и незнакомымъ, да еще попрошу Ноготкова нарисовать на бумагѣ каррикатуру съ лошадью, и, разрази Богъ мою душу, самъ подпишу: любовь учителя Суркова!
   Сурковъ вскочилъ, надѣлъ халатъ и, дрожа отъ испуга и гнѣва, медленно произнесъ:
   -- Милостивый государь! Шутки ваши неумѣстны, они безсмысленны и дерзки. Будемъ говорить, какъ прилично людямъ, между которыми нѣтъ ничего общаго. Въ этотъ несчастный вечеръ вы терзали меня, сколько вамъ было угодно, поймите, что я не ребенокъ и этого вамъ не позволю, не хочу позволить; слѣдовательно, милостивый государь, вы напрасно изволили раздѣться: не угодно ли вамъ оставить меня въ покоѣ. Вотъ ваши сапоги и гардеробъ. Этимъ вы доставите мнѣ величайшую радость; удовольствіе мое будетъ полное, когда вы скроетесь изъ моихъ глазъ.
   Слова эти были весьма рѣшительны, и Макаровъ спохватился, что зашелъ слишкомъ далеко. Но, не теряя присутствія духа, онъ отвѣчалъ:
   -- Во первыхъ, братецъ, не касайся личности,-- личность тутъ въ сторону; во-вторыхъ, меня не запугаешь, въ третьихъ -- я никуда не пойду, потому что теперь уже ночь и я раздѣлся, въ-четвертыхъ -- я тобою недоволенъ, въ пятыхъ -- поговоримъ объ этомъ послѣ, а въ-шестыхъ -- желаю тебѣ покойной ночи.
   Съ этими словами онъ преспокойно завернулся въ шинель, придвинулъ къ себѣ стулъ и улегся на маленькомъ диванѣ съ отвагою героя, дорого рѣшившагося продать свое мѣсто.
   Сурковъ смотрѣлъсъ негодованіемъ на это новое доказательство безстыдства и наглости своего друга.
   -- Отвратительный человѣкъ! произнесъ онъ вполголоса.
   -- Ну, не ругайся, заговорилъ Макаровъ изъ-подъ шинели:-- я желаю тебѣ покойной ночи.
   Сурковъ этого не слыхалъ и былъ уже въ другой комнатѣ. Онъ не могъ спать. Думалъ о Лизѣ, о своемъ настоящемъ положеніи, о Макаровѣ. "Да вѣдь это просто скотъ, а не другъ", подумалъ онъ и, надо сказать правду, первый разъ въ жизни подумалъ такъ. И вотъ съ такими-то людьми онъ провелъ всю свою жизнь, и подобныя отношенія удовлетворяли его и не казались пошлы.
   Холодный потъ выступилъ у него на лбу. Насупившись, онъ молча дожидался разсвѣта, и эта ночь была для него первой скверной и тяжелой ночью.
   Утромъ Макаровъ вскочилъ съ дивана и, осторожно заглянувъ въ дверь, увидѣлъ Суркова въ самомъ мрачномъ расположеніи. Онъ зналъ, что въ подобныя минуты шутить съ Сурковымъ опасно, поэтому обратился къ Степану съ слѣдующими словами, которыя не безъ умысла произнесъ громко и выразительно:
   -- Братецъ, я ухожу. Приготовь твоему барину утренній чай и отъ меня передай ему мой поклонъ. Скажи ему, что гость всегда гостемъ, и что онъ меня не скоро увидитъ. Объ лошади сообщи такъ: я готовъ; пойдемъ, увидимъ и купимъ. Братецъ, я ухожу....
   Но, видя, что его никто не думаетъ удерживать, онъ съ гордостью велѣлъ Степану проводить себя, повторя, какъ можно громче: "Братецъ, я ухожу."
   -- Да идите, идите съ Богомъ, замѣтилъ, наконецъ, Степанъ.
   Съ уходомъ Макарова, Сурковъ вздохнулъ свободнѣе. Не смотря на принятое ночью рѣшеніе раззнакомиться съ этимъ человѣкомъ, онъ не нашелъ въ себѣ столько твердости, чтобы повторить утромъ новую сцену. Но уже однимъ эгимъ желаніемъ отдѣлаться отъ него, Сурковъ дѣлалъ большой шагъ къ самостоятельности, результаты которой были покамѣстъ слѣдующіе: купить къ имянинамъ Лизы верховую лошадь, безъ посторонней помощи, безъ совѣтовъ и этихъ дружескихъ какъ, для чего. Лошадь слѣдовало купить, во что бы то ни стало, только бы доставить хотя маленькое удовольствіе Лизѣ.
   До имянинъ оставалось всего два съ половиною дня, а онъ еще ничего не сдѣлалъ. Сурковъ засуетился, и до того съ нимъ произошла великая перемѣна, что даже деньги, которыя вообще не легко выходили изъ его кошелька, ни въ чемъ его не останавливали и онъ готовъ былъ сорить ими. Нельзя было узнать прежняго Суркова: вліяніе женщины, хотя нѣсколько позднее, обновило его, пробудило теплыя, жизненныя стороны заплеснѣвшей, безплодно сосредоточенной его натуры.
   На третій день уѣздный городъ увидѣлъ Степана, ѣдущаго верхомъ на красивой лошадкѣ, которая гордо встряхивала своей черной гривой. Сурковъ выскочилъ за ворота и крикнулъ Степану, чтобы онъ слѣзъ съ лошади и взялъ ее подъ уздцы. Проходившіе по улицѣ горожане съ изумленіемъ замѣтили на конѣ дамское сѣдло и хлыстикъ съ мѣдною ручкою.... Сурковъ, выбритый, выглаженный, припомаженный, отправился впередъ. Эффектъ вышелъ удивительный: когда онъ поздравлялъ съ днемъ ангела Лизу, съ которой повстрѣчался на крыльцѣ, въ ту самую минуту показался въ воротахъ Степанъ, ведя подъ уздцы лошадь, которая, пугливо поднявъ уши, слегка заржала.
   -- Ахъ, что это такое? вскрикнула Лиза.
   -- Лошадка-съ, пояснилъ Сурковъ: -- 88 рублей заплочено, но стоитъ гораздо больше.
   -- Ахъ, какая она душка! проговорила Лиза.
   -- И очень смирная, также хлѣбецъ кушаетъ. Вы ея не бойтесь и только конюшню или сарайчикъ велите для нея опростать.
   -- Какъ опростать?
   -- Да натурально, чтобъ помѣщеніе для нея было. Вѣдь эта лошадка для васъ куплена, сударыня.
   Лиза не вѣрила своимъ глазамъ и пришла въ страшный восторгъ.
   -- Извините, спохватился Сурковъ: -- я забылъ поздравить васъ съ днемъ ангела; поздравляю васъ, сударыня, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, сочту за особенное счастье, если вы примете отъ меня верховую лошадь.
   Лиза благодарила и очень долго не выпускала изъ своихъ рукъ миніатюрнаго хлыстика. Она даже приказала при себѣ вытянуть изъ колодца ведро воды и тутъ же, въ ея присутствіи, напоить хорошенькую лошадку. Сурковъ блаженствовалъ.
   -- А въ лѣсъ-то мы поѣдемъ? спросилъ онъ, почтительно обращаясь къ имянинницѣ.
   -- Ахъ, нѣтъ! Мы отложили до другаго разу. Сегодня у насъ балъ.
   -- Жаль, съ грустью отвѣчалъ Сурковъ: -- а я и дорожные сапоги надѣлъ. Ну, теперь мнѣ ничего не остается, какъ уйти домой. Въ дорожныхъ сапогахъ невозможно.
   -- Ахъ, помилуйте, оставайтесь обѣдать, вечеромъ будемъ танцовать.
   -- Нѣтъ-съ, но этой части я ужь плохъ.
   -- Ну, такъ будете въ карты играть.
   -- Помилуйте, что за удовольствіе только деньги проигрывать, замѣтилъ съ добродушной откровенностью одичавшій холостякъ. Рублей пять проиграть, конечно, вздоръ, а все-таки жаль. Притомъ, я въ дорожныхъ сапогахъ....
   -- Ничего, ничего, пойдемте въ комнаты.
   Старикъ Красницкій, узнавши о подаркѣ, облобызалъ отставшаго учителя и чаще обыкновеннаго началъ называть его профессоромъ.
   Имянины шли довольно весело, хозяинъ къ нему былъ внимателенъ, имянинница тоже, и въ этотъ разъ ея безжизненное, блѣдное личико казалось еще болѣе привлекательно нашему холостяку.
   "Дѣвица прекрасная во всѣхъ отношеніяхъ, подумалъ онъ:-- жаль, что прогулка разстроилась, а то бы, гуляючи въ лѣсу, я бы въ любви своей объяснился." И онъ посмотрѣлъ на Лизу такимъ добрымъ, заискивающимъ взглядомъ, словно хотѣлъ сказать: "вѣдь я думалъ въ лѣсу-то сдѣлать вамъ формальное предложеніе.... да вотъ, поди, всѣ планы мои разстроились".
   Насталъ, наконецъ, вечеръ и стали съѣзжаться гости. Все приняло другой видъ. Въ залѣ зажгли кенкеты, по столамъ разставили свѣчки, лакеи надѣлъ бѣлыя перчатки. Красницкій какъ-то особенно парадно встрѣчалъ каждаго гостя. Комнаты наполнялись различными посѣтителя ли, и скоро съѣхался лучшій цвѣтъ уѣзднаго общества. Вотъ, наконецъ, пріѣхалъ и городничій, плѣшивый, говорливый старичекъ, жена его, съ краснымъ бантомъ на груди и съ претензіями на свѣтскость, явился и старый бригадиръ въ ботфортахъ съ кисточками и бѣлыхъ штанахъ. Послѣ всѣхъ впорхнула въ залу, въ блондахъ и кружевахъ, исправница, первая аристократка, извѣстная любительница полковой музыки. Окинувъ всѣхъ глазами, она почему-то остановила ихъ на пестромъ жилетѣ Суркова, сказавши съ пренебреженіемъ одной своей пріятельницѣ:
   -- И это чучело стало появляться нынче въ обществахъ!
   Когда же пріятельница шепнула ей, что Сурковъ подарилъ верховую лошадь имянннницѣ, то она удивилась и произнесла:
   -- Ахъ онъ, старый!.. И нашелъ,-- кому... Ты бы, ma chère, отнеслась она къ пріятельницѣ: -- попробовала строить ему куры. Это страсть моя -- дурачить такихъ молодцовъ.
   Въ числѣ уѣздной молодежи болѣе всѣхъ красовался юный господинъ въ бланжевомъ жилетѣ и зеленыхъ очкахъ. Онъ одинъ смѣло говорилъ со всѣми дамами и даже овладѣлъ перламутровыми чотками исправницы. Онъ, повидимому, интересовалъ всѣхъ: самъ бригадиръ (лицо почетное, увѣшанное шестью медалями и крестомъ), обходился съ нимъ благосклонно; даже предводитель, человѣкъ гордый и спесивый, всякій разъ привѣтливо показывалъ ему свои жолтые зубы. О дамахъ и дѣвицахъ нечего и говорить: онѣ слѣдили за каждымъ его словомъ и движеніемъ. Одно только было странно и непонятно: никто не называлъ его ни по имени, ни по фамиліи, а просто величали одной таинственной буквою: Д**, мсьё Д**, г. Д**, и т. д. А городничій даже въ глаза ему говорилъ: "послушайте, Д**, любезный Д**, и всѣ улыбались, всѣ понимали эту таинственную букву. Отчего его всѣ называли Д** и почему для всѣхъ эта мистическая буква имѣла такой опредѣленный смыслъ, какъ будто у него и не было другой фамиліи, для объясненія этого необходимо разсказать слѣдующее.
   Господинъ Д** имѣлъ настоящую, полную фамилію -- Дементьевъ, но, благодаря одному случаю, ее почти забыли. Случай былъ такого рода: въ одинъ прекрасный день уѣздный городишко былъ пораженъ необыкновеннымъ событіемъ -- пріѣхала труппа актеровъ и, къ удивленію, возвѣстила, что намѣревается дать драматическое представленіе. Можете себѣ представить, что произошло съ большею частію жителей, знавшихъ только по однимъ слухамъ, что на свѣтѣ есть актеры, которые разъигрываютъ представленія! Довольно того, что Дементьевъ написалъ цѣлую статейку въ одну изъ столичныхъ газетъ, съ восторгомъ описывая прибытіе труппы въ ихъ городъ, подѣлился съ редакціею этимъ многознаменательнымъ событіемъ и тутъ же сообщилъ о блистательномъ фейерверкѣ, пущенномъ въ городскомъ саду, въ виду многочисленныхъ и восхищенныхъ зрителей. "Общественный потокъ жизни нашей", заключилъ онъ, "страшно оживился этимъ изящнымъ явленіемъ искусства, тѣмъ болѣе, что благотворительность жителей нашихъ усиливается и они намѣреваются провести, современемъ, водопроводъ, по добровольной подпискѣ".
   Статейка была тщательно переписана, отправлена и напечатана. Нумеръ газеты былъ полученъ, но такъ какъ городокъ не отличался особенной любовью къ чтенію, то во многихъ мѣстахъ Россіи успѣли прочесть о пущенномъ фейерверкѣ и о прибытіи труппы въ городъ Н., также и о предположеніи на счетъ водопровода, а жители городка Н. покамѣстъ ничего не подозрѣвали. Это огорчало сочинителя: онъ зналъ, что въ цѣломъ городѣ выписывалъ эту газету одинъ бригадиръ, который, изъ любви къ русской словесности, берегъ ее, какъ зѣницу ока и никому не давалъ читать. Встревоженный сочинитель прямо отправился къ бригадиру, полюбопытствовалъ заглянуть въ полученные нумера, похвалилъ отечественную словесность и тутъ-же указалъ изумленному сановнику на статейку, касающуюся ихъ города.
   Бригадиръ выпучилъ глаза, тѣмъ болѣе, что подъ статейкою подписи не было, а красовалась одна только скромная буква Д** (съ двумя звѣздочками). Восхищенный авторъ не вытерпѣлъ и тутъ же откровенно признался, чью фамилію означаетъ эта непонятная буква. Бригадиръ запыхтѣлъ отъ удовольствія, что въ ихъ городѣ водятся такіе полезные и просвѣщенные люди, и тутъ же, по усиленной просьбѣ сочинителя, далъ честное слово никому до поры до времени не разсказывать. Но въ этотъ же самый вечеръ бригадиръ отправился на карты къ городничему, и, вѣрный своему обѣщанію, долго молчалъ. За ужиномъ, когда игроки пили за здоровье разныхъ особъ, придираясь къ тому, чтобъ больше уничтожить тостовъ, бригадиръ вдругъ разразился слѣдующей фразой:
   -- Стойте, господа! Пейте за здоровье Д**!
   -- Что за Д**? крикнули гости.
   -- Не могу сказать, отвѣчалъ бригадиръ: -- далъ слово сочинителю.
   Гости окончательно растерялись, по лукавый бригадиръ долго наслаждался ихъ замѣшательствомъ, наконецъ, махнувъ рукой, разсказалъ въ чемъ дѣло. Поднялся шумъ, крикъ, стукъ. Городничій не вѣрилъ и послалъ за сочинителемъ одного изъ гостей, а другаго отправилъ на квартиру бригадира, чтобъ привезти нумеръ газеты. Сочинитель явился, газета привезена, все объяснилось тотчасъ; но городничій все-таки не хотѣлъ вѣрить и заставилъ сочинителя побожиться, ссылаясь на то, что много есть фамилій, которые начинаются буквою Д**. Наконецъ дѣло дошло до того, что авторъ, въ сопровожденіи городничаго, отправился къ себѣ на квартиру, взялъ портфель и въ его присутствіи вынулъ оттуда черновую рукопись. Городничій прочелъ, сличилъ съ печатнымъ и, съ восторгомъ хлопнувъ по плечу автора, торжественно произнесъ:
   -- Будь же ты отнынѣ навсегда Д**!
   -- За здоровье Д**! крикнуло нѣсколько голосовъ.
   И съ тѣхъ поръ до настоящаго времени молодаго человѣка, съ легкой руки городничаго, стали звать Д**, Д**, Д**!
   Это, повидимому незначительное, происшествіе имѣло, однако же, важные результаты для городка: городничій подписался на газету, судья на толстый журналъ, предводитель убѣдилъ нѣкоторыхъ помѣщиковъ сдѣлать тоже самое, и даже, говорятъ, подумываютъ на счетъ водопровода.
   Итакъ, молодежь на вечерѣ у Красницкаго смертельно завидовала Д**, съ восторгомъ смотрѣла на исправницу, на ея розовый вѣнокъ, на ея перламутровые чотки.
   Сурковъ и не помнилъ, когда онъ былъ въ такомъ шумномъ и блестящемъ кругу. Онъ силился увѣрить себя, что ему весело, и долго смотрѣлъ на порхающую Лизу, не спуская глазъ съ ея розоваго банта, приколотаго на груди. Наконецъ ушелъ изъ залы и забрался въ галлерею, гдѣ, усѣвшись въ раздумьи, сталъ прислушиваться къ музыкѣ.
   -- А вы, кажется, скучаете, сказала Лиза, подходя къ нему.
   -- Нѣтъ, сударыня, я ужь такого нрава: гдѣ много людей, такъ я остороженъ, боюсь, чтобъ не случилось какой-нибудь непріятности, или ссоры.
   -- Помилуйте, въ какомъ же порядочномъ обществѣ бываютъ ссоры. Этого никогда не бываетъ, Николай Никифорычъ.
   -- Бываетъ, сударыня. При мнѣ, лѣтъ восемь тому назадъ, знакомаго моего почти полумертваго вынесли съ одного бала. Съ офицеромъ повздорили, ну, и пошло!
   Лиза засмѣялась и посмотрѣла съ любопытствомъ на Суркова.
   -- Прежде и я бывалъ, сударыня, на вечеринкахъ и балахъ, да скучновато -- больше смотрятъ, чѣмъ говорятъ. Вотъ я и махнулъ рукою, подумавъ, что балъ, что крестины, что поминки, все равно.
   -- Въ какомъ же вы были заблужденіи, замѣтила съ улыбкой Лиза, усаживаясь подлѣ него.
   -- Вотъ это прекрасно, что вы сѣли здѣсь, произнесъ обрадованный Сурковъ. Я хотѣлъ предложить вамъ стулъ, однако, думаю: барышни танцовать любятъ, такъ чтожь тутъ нашему брату съ предложеніями своими соваться.
   -- Отчего же? произнесла полу-серьёзно, полу-шутя Лиза и потупила глазки.
   Холостякъ нашъ чуть не запрыгалъ отъ удовольствія
   -- Сударыня, произнесъ онъ тихо: -- нынче, въ лѣсу, я хотѣлъ съ вами объясниться.
   -- Во первыхъ, не говорите, сударыня, Николай Никифорычъ, а называйте меня просто по имени. Потомъ -- прогулка наша еще состоится.
   -- Ну, и прекрасно! съ восхищеніемъ воскликнулъ старый холостякъ. Только сдѣлайте Божескую милость -- никого не приглашайте, а то опять....
   -- Что опять?
   -- Да ничего, только папеньку и маменьку пригласите. Я очень радъ былъ бы, суда.... Лизавета Павловна, еслибъ постороннихъ никого не было.
   Въ это самое время къ Лизѣ подбѣжалъ молодой франтикъ, съ сережкою въ лѣвомъ ухѣ и въ цвѣтной рубашкѣ, съ широкими щегольскими складками. Онъ съ бойкой развязностью попросилъ ее на кадриль. Лиза сначала было приподнялась, но потомъ отказалась, ссылаясь на головную боль и усталость.
   Сурковъ былъ въ восторгѣ.
   Франтъ лихо тряхнулъ своей сережкой, притолкнулъ каблуками и побѣжалъ отъискивать другую дѣвицу.
   -- А вы танцовать не любите? спросила Лиза у Суркова.
   -- Не люблю, Лизавета Павловна; бесѣду всему предпочитаю.
   -- Какъ же вы проводили обыкновенно время, вѣдь васъ прежде нигдѣ не было видно? спросила она.
   -- Сидѣлъ все дома и не хотѣлъ пользоваться никакими развлеченіями. Одно только любилъ -- читать духовныя книги, да посѣщать порой похороны. Съ охотой, могу сказать, отдавалъ послѣдній долгъ умершему.
   -- Фи, вы ужь заговорили о мертвецахъ?
   -- Говорю не для смущенія вашего, спокойно возразилъ кавалеръ: -- а разсказываю, какъ было. Самъ дивлюсь, сударын.... Лизавета Павловна, извините! дивлюсь, что было же время, когда пожелтѣлый, можно сказать, трупъ занималъ меня, и какъ я всматривался, бывало, въ лицо покойника, и отчего умеръ, и зачѣмъ..... Бывало грустно, а самъ думаешь: вотъ люди умираютъ же, а жили хорошо, думали еще жить, а умерли!
   -- Ахъ, Боже мой, какой же вы были.....
   -- Да-съ, не совсѣмъ пріятный былъ человѣкъ. И ужь ничего путнаго нельзя было ждать отъ меня, прибавилъ онъ съ одушевленіемъ: -- коли я находилъ, можно сказать, удовольствіе на похоронахъ! Думалъ ли я.....
   И онъ нѣжно посмотрѣлъ на Лизу. На глазахъ его сверкнули даже слезы.
   -- Повѣрите ли, проговорилъ онъ съ кроткой задумчивостью: -- бывало такъ и тянетъ, какъ завидишь процессію, не вытерпишь, чтобъ не посмотрѣть на покойника. Плетешься шагъ за шагомъ, а вотъ и кладбищенскія ворота, и трава, и вырытая яма....
   -- Ахъ, перестаньте! Я не боюсь, но все таки мертвецы.... я не люблю этого....
   -- Ужь извините, сами полюбопытствовали освѣдомиться, а то бы я ни слова.... Пока не зацѣнитъ меня человѣкъ, такъ отъ меня мудрено что услышать. Пожалуйте, сударыня, вашу ручку.
   -- На что она вамъ?
   -- Очень поцаловать хочу, добродушно отвѣтилъ учитель.
   -- Фи!... какъ можно здѣсь....
   -- Ну, такъ на прогулкѣ. Да оно будетъ и кстати, только папеньку и маменьку пригласите.
   Самое отличное впечатлѣніе оставилъ балъ на душѣ Суркова. Онъ до того разшевелился, что даже подошелъ къ почтмейстеру и потрогалъ его за часовую цѣпочку, сказавъ: "вѣдь это бронзовая, а не золотая".
   Почтмейстеръ вспыхнулъ.
   -- Что вы говорите? крикнулъ онъ на Суркова.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, можетъ быть и золотая, уклончиво отвѣчалъ Сурковъ, отступая отъ него. А Лизавета Павловна еще увѣряетъ, подумалъ онъ, уйдя подальше отъ почтмейстера, что на балахъ ссоръ не бываетъ. Какъ бы не такъ! въ нашемъ городѣ ни одна вечеринка безъ драки не обойдется.
   Однако, это нисколько не помѣшало хорошему расположенію Суркова. За ужиномъ, когда начали пить за здоровье имянинницы, онъ громче всѣхъ кричалъ -- "ура!"
   Со дня имянинъ Лизы, холостякъ нашъ, видимо, началъ измѣняться и отвыкать отъ прежнихъ странностей. Это былъ ужь не прежній мертвый членъ общества, жившій только для себя, и то скучно, вяло и пошло. Теперь, когда ему стукнуло за сорокъ, впервые онъ началъ тяготиться своею безплодною жизнью... Онъ сталъ показываться даже на публичныхъ гуляньяхъ, и его ужь не видѣли, какъ случалось прежде, безцѣльно плетущагося за гробомъ незнакомаго человѣка, и съ важностью разспрашивающаго, что былъ за человѣкъ покойникъ, долго ли болѣлъ и отчего умеръ? Никто также не замѣчалъ, чтобъ онъ, въ лѣтнюю пору, когда на дворѣ пропекалъ сильнѣйшій жаръ, выходилъ изъ дому, какъ бывало прежде, въ тяжелой енотовой шубѣ и въ зимнемъ шарфѣ, обмотанномъ вокругъ шеи. Всѣ съ изумленіемъ замѣтили, что онъ началъ ежедневно отпирать окна въ своемъ домикѣ, чего прежде онъ не дѣлалъ никогда, изъ опасенія, чтобъ кто нибудь не зашелъ въ гости. Весь городъ зналъ, что только Степанъ и Макаровъ обираютъ скупаго холостяка и дѣлаютъ съ нимъ, что угодно. Но Макарова теперь онъ не принималъ, и опека Степана съ каждымъ днемъ дѣлалась слабѣе. Безхарактерные и ограниченные люди всегда способны на крутой переломъ, хотя за прочность его ручаться невозможно.
   -- Ты бы Степанъ, говорилъ онъ повелительно своему слугѣ: -- отвязалъ отъ воротъ собаку, а то ни одна живая душа къ намъ не заглянетъ.
   -- Помилуйте, сударь, какая жизнь безъ цѣпной-то собаки, какъ разъ насъ обокрадутъ! Вѣдь сами знаете, какой нынче плутъ-народъ.
   -- Говорятъ тебѣ,-- отвяжи! И гдѣ ты выкопалъ такую злую собаку? ужь сколько она перекусала добрыхъ людей. Хорошо еще, что съ городничимъ я знакомъ, а то пришлось бы пропасть денегъ переплатить. Помнишь ту старушку, что Волчокъ-то въ клочки изорвалъ.
   -- Ну, чтожь, сударь, съ тѣхъ поръ, старуха и перестала таскаться. Эка бѣда какая, что безродную старушонку Волчокъ поизмялъ маленько! Зато и сказываютъ въ городѣ: "ну, собака у господина Суркова, коли съ жизнью хочешь разстаться, такъ ступай къ нему"
   -- Не хочу я, чтобъ такъ про меня говорили! Понимаешь? Смотри, чтобъ съ это то дня духу Волчка не было! Ахъ ты, людоѣдъ этакой,-- ну, пошелъ! Разумѣешь?
   -- Разумѣю.
   -- То-то, разумѣй! Ты, Макаровъ, да собака заѣли мою жизнь,-- проклятые, пробормоталъ онъ сквозь зубы.
   Недѣли двѣ спустя послѣ всѣхъ этихъ происшествій, Сурковъ получилъ записку отъ Красницкаго. Онъ приглашалъ его къ себѣ на обѣдъ и, между прочимъ, предупреждалъ, что хочетъ переговорить объ одномъ важномъ дѣлѣ.
   -- Ишь, какъ все измѣнилось! произнесъ Сурковъ. Первый аристократъ въ городѣ сталъ интересоваться мною.
   Онъ засуетился и началъ собираться, что, видимо, не нравилось Степану. Онъ сердито глядѣлъ на барина и, съ уходомъ его, угрюмо хлопнулъ дверью. Оставшись одинъ, онъ досталъ изъ шкафа наливку, разомъ выпилъ три рюмки, и съ ожесточеніемъ заперъ окна, растворенныя рукою Суркова.
   Едва только Сурковъ ступилъ на порогъ знакомаго дома, какъ Красницкій бросился къ нему на встрѣчу и, дружески пожимая руку, отправился съ нимъ прямо въ кабинетъ.
   Онъ усадилъ гостя, поднесъ ему трубку, поправилъ свой жиденькій кокъ, откашлялся, прошелся по комнатѣ, снова посмотрѣлъ на гостя и началъ говорить такъ:
   -- Сегодня вы получили отъ меня записку; слѣдовательно, вамъ уже извѣстно, что мы должны переговорить о дѣлѣ.... а что же, профессоръ, кофейку?
   -- Благодарствуйте. Не пью.
   -- Что такъ?
   -- Шестой ужь годъ, какъ не пью. Впрочемъ, прибавилъ онъ: -- я намѣренъ для гостей держать кофій. Если только удостоите посѣтить меня, то велю тотчасъ приготовить. Сурковъ медленно досталъ изъ кармана носовой платокъ и также медленно завязалъ на немъ узелокъ.
   -- Непремѣнно, непремѣнно навѣшу васъ, замѣтилъ Красницкій. Но на чемъ бишь мы остановились? Да, я хочу подѣлиться съ вами однимъ важнымъ дѣломъ. Согласитесь, профессоръ, что торговля родила капиталы, капиталы -- сіи двигатели, смѣю сказать, обоихъ полушарій земнаго шара -- родили торговлю Гм!... Такъ-съ, профессоръ. Изволите видѣть: въ прошлое воскресенье запала ко мнѣ въ душу одна идея. Послѣ обѣда въ четыре часа, я ее обдумалъ. Въ двѣнадцать часовъ ночи я ее уже сознавалъ отчетливо; со всѣми частями и подробностями она сидѣла ужь у меня вотъ тутъ.
   Сурковъ, не желая оскорбить многорѣчиваго родителя своей возлюбленной, терпѣливо слушалъ. Ему даже нравилось такое краснорѣчіе перваго оратора въ цѣломъ городѣ.
   -- Да, профессоръ, меня посѣтила богатѣйшая идея. Долго я объ этомъ думалъ и разсуждалъ такъ: не подѣлиться ли своей идей съ Николаемъ Никифорычемъ, то-есть съ вами, почтеннѣйшій. Я вѣдь человѣкъ вовсе не кичливый, заключилъ онъ неожиданно: -- съ хорошимъ человѣкомъ всегда готовъ сойтись и даже породниться.
   -- Покорно благодарю, съ одушевленіемъ отвѣчалъ Сурковъ: -- если только эти слова смѣю принять на свой счетъ.
   -- Можете принять смѣло, возразилъ Красницкій. Скажу вамъ прямо, отъ осуществленія моей идеи будетъ зависѣть наше обоюдное счастье.
   -- Какое же это дѣло? нетерпѣливо спросилъ учитель.
   -- Удивительное, профессоръ, я весьма радъ, что оно мнѣ первому пришло въ голову! Хотя я не слыву между нашими дураками практикомъ, однако докажу, какимъ путемъ образованный человѣкъ долженъ въ настоящее время пріобрѣтать капиталы. Я это докажу. Понимаете ли, въ чемъ дѣло? Я намѣренъ основать здѣсь, въ нашемъ городѣ, фабрику стеариновыхъ свѣчей, понимаете?
   -- Понимаю, только....
   -- Обсудимъ это, профессоръ: что можетъ быть проще и выгоднѣе этой торговли: съ одной стороны, помѣщики или вообще люди нашего времени -- ничего не жалѣютъ для хорошаго освѣщенія, съ другой стороны -- барыши, выгоды и честь намъ, съ третьей стороны -- посмотрите, сколько изобрѣтено и выдумано различныхъ лампъ и свѣтиленъ! Вѣдь это, профессоръ, изумительно: какая нибудь лампочка, и та цѣлыя состоянія людямъ доставляетъ, такъ какъ же послѣ этого стеариновый заводъ....
   Сурковъ молчалъ. Красницкій одушевлялся.
   -- Вотъ, напримѣръ, и нашъ городъ, говорилъ онъ: -- не пышенъ, не блистателенъ, не громаденъ, а освѣщается порой прекрасно. Время такое, профессоръ: каждый бѣдный чиновникъ хочетъ, чтобъ у него стеаринъ горѣлъ. Вѣдь я самъ по опыту знаю, что на одно освѣщеніе рублей полтораста въ годъ издерживаю; а живу, какъ изволите видѣть, тихо, прибавилъ онъ не безъ гордости. Вотъ хоть бы прошедшія имянины Лизы: было вѣдь все просто, но кромѣ свѣчей -- три канделябра горѣло.
   Онъ взглянулъ на Суркова.
   -- Компанія наша, заключилъ онъ: -- если вы хотите принять въ ней участье, въ непродолжительное время все выручитъ. Предупреждаю васъ, у меня все уже приготовлено и обдумано: планы, составъ рабочихъ, предположеніе относительно дома, въ которомъ помѣстится заводъ, однимъ словомъ -- все. Я и компаньона имѣю, добавилъ онъ съ гордостью: -- но надо еще одного, понимаете, чтобъ шире раскинуться. Въ наше время только и возможно возвыситься и нажиться торговыми дѣлами. Не угодно ли и вамъ присоединиться къ нашей компаніи?
   Сурковъ долго молчалъ.
   -- Дайте подумать, проговорилъ онъ, наконецъ, нерѣшительнымъ тономъ. Торговля такъ измѣнчива, несчастія такъ гибельны и неизбѣжны. Да къ тому же, я думаю такъ: щекотливо съ нашимъ званіемъ браться за такое дѣло... Вотъ, скажутъ, дворяне, а пускаются въ операцію, въ торговлю свѣчами. Разумѣется, я и небольшой человѣкъ, всего только коллежскій ассессоръ, а все таки оскорбительно будетъ, если назовутъ свѣчнымъ торговцемъ.
   -- Понимаю, язвительно заговорилъ Красницкій:-- амбиція, государь мой, амбиція не позволяетъ вамъ дѣлать то, что не противно ни совѣсти, ни уму! Охъ, профессоръ, вы человѣкъ просвѣщенный, смотрите на вещи съ настоящей точки зрѣнія; а это, позвольте мнѣ выразиться изъ уваженія къ вашему сану, отозвалось стариной, охъ -- какой стариной! Впрочемъ, я самъ человѣкъ стараго времени и обожаю эту, такъ сказать, посѣдѣвшую старину. У! какъ же она стара.... сообразимте....
   И Красницкій скорчилъ такую мину, что Суркову сдѣлалось страшно.
   -- Имѣть свою фабрику, конечно, выгодно, замѣтилъ тихо Сурковъ.
   -- Да что же вы, многоуважаемый Николай Никифорычъ, воскликнулъ Красницкій:-- идете на перекоръ себѣ? Нѣтъ ли у, васъ какихъ подозрѣній?
   -- Нѣтъ, проговорилъ Сурковъ.
   -- Ну-съ, такъ о чемъ же и рѣчь? Ваше благородство, профессоръ, извѣстно цѣлому уѣзду, а такое мнѣніе большинства дастъ сильный кредитъ нашей торговлѣ. Я вамъ откровенно объявилъ, что у меня все обдумано, и, по истинѣ надо сознаться, прекрасно обдумано. Въ этомъ мнѣ, тоже надо признаться, помогалъ одинъ человѣкъ, удивительный, благонадежный человѣкъ.
   -- Такъ ли, благонадежный ли онъ? недовѣрчиво возразилъ Сурковъ.
   -- Говорю вамъ, что благонадежный, нѣсколько презрительно отвѣчалъ Красницкій.
   Въ эту минуту Лиза заглянула въ кабинетъ отца, но, замѣтивъ серьёзныя лица разговаривавшихъ, осторожно притворила дверь и ушла.
   -- Ахъ, моя душка, закричалъ отецъ: вели подать намъ трубки, да и обѣдать пора. Говоря о дѣлѣ, прибавилъ онъ, обращаясь къ учителю: не могу не курить. Эту привычку сдѣлалъ я еще въ молодости, когда жилъ въ Москвѣ. Эхъ, Москва, Москва! тамъ я женился, профессоръ, тамъ я былъ счастливъ Случалось и намъ, профессоръ, бывать въ этихъ знаменитыхъ гостиныхъ, и мы видали кой-что на своемъ вѣку, и мы наслаждались обществомъ самыхъ избраннѣйшихъ умовъ. И связи имѣли, и сами были не изъ послѣднихъ. Но время все изглаживаетъ, профессоръ.
   Онъ задумался.
   -- Меня теперь нельзя узнать, прибавилъ онъ въ раздумья: женился я по любви, по симпатіи и роптать мнѣ не на что: жена моя достойнѣйшая супруга, и какая чрезвычайная хозяйка. Дѣти, благодаря Бога, умны и хороши собой.... лучшихъ дѣтей нельзя и желать. Видѣлъ я у другихъ -- пренекрасивыя, преглупенькія дѣтки! Смотришь на своихъ, можно сказать, съ любовью и надеждой. Иной разъ устанешь, сядешь къ столу и начнешь кушать, да вдругъ взглянешь на кого нибудь изъ этихъ нѣжныхъ, можно сказать, хрупкихъ созданій,-- такъ вотъ и легче сдѣлается, и прошлое забудешь. Вы холостякъ, поэтому не можете судить, что за наслажденіе чувствовать себя отцомъ и вмѣстѣ другомъ и обладателемъ благородной своей помощницы -- жены! Вѣдь я женился по симпатіи, прибавилъ онъ, грустно покачивая головою.
   Сурковъ порывисто пожалъ руку разчувствовавшемуся старику и съ несвойственнымъ ему жаромъ произнесъ: "я понимаю васъ вы отецъ, но я понимаю васъ!"
   Дальнѣйшаго хода этого разговора не передаемъ. Довольно того, что скоро собесѣдники остались довольны другъ другомъ и начали серьёзно толковать о стеариновомъ заводѣ.
   Сурковъ принадлежалъ къ числу тѣхъ практиковъ, у которыхъ, если сварится въ головѣ одна мысль, такъ другой они обдумать уже не могутъ. А у него созрѣла важная мысль -- о женитьбѣ, и Лиза и будущая перспектива семейной жизни, окончательно переполнили всю его душу.
   Послѣ обѣда, Красницкій съ важностью всадилъ себѣ въ ротъ двухъ-вершковый янтарь, придвинулъ бумаги и чернила и глубокомысленно погрузился въ размышленія.
   Сурковъ оставилъ его въ покоѣ. Онъ осторожно вошелъ въ гостиную, гдѣ сидѣла Лиза.
   -- Чѣмъ это вы такъ заняты съ папашей? спросила она разсѣянно.
   -- Мы съ вашимъ батюшкой имѣемъ очень важное дѣло. Повремените немного, все объяснится. А позвольте спросить, когда же прогулка-то въ лѣсъ...
   -- Боже мой, отвѣчала Лиза: я право не дождусь пріѣзда мамаши съ сестрами: онѣ гостятъ въ деревнѣ, у моей замужней сестры, имъ тамъ весело, а тутъ сиди. Такая скука, право. Теперь такая погода чудесная; поѣхали бъ, все-таки было бы развлеченіе.
   -- Еще одинъ фактъ, еще! Закричалъ громко Красницкій, пріотворивъ дверь своего кабинета. Николай Никифорычъ! Фактъ, упущенный нами изъ виду.
   Сурковъ повиновался и волей-неволей долженъ былъ выслушать старика. Онъ что-то толковалъ долго и горячо, но влюбленный холостякъ, видя, что это повтореніе одного и того же, внутренно проклиналъ краснорѣчіе своего будущаго тестя и, при первомъ же удобномъ случаѣ, ускользнулъ отъ него и снова отправился къ Лизѣ.
   -- Вотъ и поговорить съ вами не успѣю, сказалъ онъ ей дрожащимъ голосомъ. Извините меня, а я вамъ подарочекъ принесъ.
   При этомъ онъ торопливо опустилъ руку въ карманъ и вынулъ оттуда цвѣтной флакончикъ. Она засмѣялась.
   -- Помилуйте, вы всякій разъ приходите съ подарками.
   -- Возьмите, говорилъ Сурковъ. Вотъ, говорятъ, что будто я скупъ, пожалуйста, не вѣрьте этому, Лизавета Павловна. Мало ли чего не разсказываютъ! Одному Макарову сколько я передалъ.... пропадай онъ, негодяй! Вѣдь сотенокъ до двухъ у меня перетащилъ.
   -- А кто этотъ Макаровъ?-- спросила она.
   -- Да отставной поручикъ, выгнанный изъ службы. Возьмите же флакончикъ, Лизавета Павловна. Ей-Богу я для васъ ничего жалѣть не буду.
   Она съ очевиднымъ удовольствіемъ приняла флаконъ и посмотрѣла на него дружелюбно.
   -- У меня свой домикъ есть, началъ онъ повеселѣвшимъ тономъ, но вдругъ сконфузился и замолчалъ. "Экой я чурбанъ! внутренно подумалъ онъ, робко откашливаясь: вѣдь Богъ знаетъ, что молодой дѣвицѣ разсказываю".
   Долго онъ сбирался съ мыслями, наконецъ сказалъ:
   -- А позвольте спросить, въ какое обыкновенно время вы говѣете, на первой, или послѣдней недѣлѣ великаго поста?
   Удовлетворивъ свое любопытство, онъ завелъ съ Лизою самый чинный разговоръ, безпрерывно кашлялъ и самъ дивился, какъ это онъ, на первыхъ горячихъ порахъ, сразу подарилъ ей верховую лошадь и даже былъ такъ смѣлъ, что дерзнулъ -- и еще на балѣ -- попросить ручку поцаловать! "Экой я чортъ былъ, подумалъ онъ: вѣдь могъ все дѣло легко испортить. Надо съ родителей начать, благо и маменька ихняя черезъ двѣ недѣли изъ деревни вернется".
   Каждый день Сурковъ являлся къ Красницкимъ, мало говорилъ, но всякій разъ приносилъ то фарфоровую чашечку, то граненный стаканъ, то какую-нибудь плетеную корзиночку, словомъ, какъ могъ, такъ и высказывалъ свою привязанность къ Лизѣ. И чувства его съ каждымъ днемъ дѣлались сильнѣе и глубже. Лиза, олицетворенная безвѣтость и скука, тоже кажется, была не прочь выйти за него замужъ. Вотъ, что она писала своей пансіонской подругѣ, съ которою, какъ водится, была въ интимной перепискѣ:
  
   "Ma chère Sophie, я тоже грущу и скучаю дома. Здѣсь жениховъ вовсе нѣтъ. Эполетъ и милыхъ усиковъ,-- представь себѣ, ma chère,-- почти цѣлый годъ какъ не вижу! Это меня убиваетъ, и я много плачу и тоскую. Ахъ, моя несравненная Соничка, какъ мы несчастливы съ тобою. Представь себѣ, Катенька Снѣжкина давно ужь вышла замужъ, и за адъютанта! Она имѣетъ свой экипажъ, а я, ma chère, не имѣю даже порядочныхъ ботинокъ, и моя бѣдная ножка -- помнишь Сержа, какъ онъ ею восхищался?-- страдаетъ въ отвратительномъ башмакѣ и, вообрази мою апатію, я теперь своей ногою почти вовсе не занимаюсь. Не стоитъ, я теперь на жизнь смотрю иначе. Я совсѣмъ измѣнилась въ характерѣ и терпѣть не могу мороженаго. Оно мнѣ такъ много напоминаетъ! Помнишь, какъ я счастлива тогда была
   Впрочемъ, скажу тебѣ на ушко, у меня есть тоже поклонникъ. Вообрази себѣ -- ему 40 лѣтъ и фамилія Сурковъ! Онъ мнѣ дѣлаетъ много подарковъ и, кажется, женится на мнѣ. Я пойду за него съ радостью, потому, что скучаю очень. Прощай, ma chère. Пиши о своемъ Валентинѣ.
   "Твой нелицемѣрный другъ

до гроба Лиза Красницкая."

   "P. S. Вообрази себѣ, ma chère, мнѣ вчера снился Сержъ! И еслибъ ты знала въ какомъ видѣ!... Я чуть не умерла отъ восхищенія и цѣлый день ничего не кушала."
   Между тѣмъ дѣла относительно завода подвигались довольно быстро. Компанія собственно состояла изъ Суркова и Красницкаго, хотя по всему было замѣтно, что проэктъ о заводѣ возникнулъ не въ головѣ Красницкаго, а въ головѣ юнаго Д**, который дѣйствуя незамѣтно, всѣмъ дирижировалъ. Затѣвалось что-то серьёзное, но пока держали все въ секретѣ. Въ настоящую минуту Красинцкій, Сурковъ и г-нъ Д** (читатель съ нимъ ужь нѣсколько знакомъ) сидятъ въ кабинетѣ и заняты пресерьёзнымъ разговоромъ. Д**, въ дорожномъ сюртукѣ, застегнутый на всѣ пуговицы, слушаетъ съ большимъ вниманіемъ и только изрѣдка вытираетъ себѣ пальцы, забрызганные чернилами.
   -- И такъ, государи мои, ораторствовалъ Красницкій: сегоднишній день для насъ очень важенъ, потому, что съ сегодняшняго дня и начнется настоящее дѣло. И такъ пусть будетъ это число, какъ мы ужь рѣшили, днемъ отъѣзда молодаго человѣка. Съ своей стороны я согласенъ съ Анолинаріемъ Александровичемъ (при этомъ Красницкій указалъ глазами на Д**), согласенъ! Такъ какъ наше окрестное дворянство не можетъ снабдить насъ доброкачественнымъ саломъ (ибо доброта свѣчки зависитъ, какъ онъ справедливо замѣчаетъ, отъ твердости сала), то нужно пополнить этотъ недостатокъ нашего окрестнаго дворянства.
   Д** наклонилъ голову, въ знакъ совершеннаго согласія.
   -- Я объ одномъ прошу Всевышняго, чтобъ Онъ благословилъ нашъ трудъ! проговорилъ Красницкій, смотря съ умиленіемъ на Д**. Дѣйствительно, много значитъ первый шагъ, и человѣкъ всегда ищетъ, гдѣ лучше, а рыба -- гдѣ глубже. Думалили мы....
   Д** кашлянулъ.
   -- Да, прибавилъ ораторъ, какъ будто его кто толкнулъ подъ-бокъ:-- да, все ужь рѣшено. Сало, гидравлическіе прессы, стеклянныя новѣйшія формы, а равно и трехлѣтній запасъ свѣтиленъ, который въ сущности также важенъ, потому что для стеариновыхъ свѣчей, какъ справедливо онъ замѣтилъ, (при этомъ Красницкій снова указалъ глазомъ на Д**) дѣйствительно употребляются свѣтильни, сплетенныя втрое, именно втрое. Слѣдовательно все это, то-есть закупка всего полезнаго, возлагается, какъ мы рѣшили, на молодаго нашего друга и компаньона. Зная его опытность, можно напередъ сказать, что онъ исполнитъ порученіе блистательно.
   -- Не хвалите заранѣе, проговорилъ съ большой скромностью Д**: подождемте дѣлъ.
   Старикъ выразительно взглянулъ на Суркова, потомъ съ любовью остановилъ взглядъ на юномъ Д*`.
   -- О, молодой человѣкъ, произнесъ онъ съ большимъ чувствомъ: вы украшеніе благороднаго юношества! Любезнѣйшій профессоръ, мы все ужь рѣшили! Что же касается до свѣтиленъ, которыя приготовляются изъ хлопчато-бумаго-прядильной пряжи
   -- Изъ бумажной пряжи, тихо замѣтилъ Д**.
   -- Да, изъ бумажной, то,-- прибавилъ Красницкій, возвысивъ голосъ,-- то этотъ пунктъ, какъ справедливо вы замѣтили, не представитъ особенныхъ хлопотъ; притомъ матеріалъ этотъ,-- я съ вами совершенно согласенъ,-- можно достать легко и за выгодныя цѣны изъ....
   -- На московскихъ фабрикахъ, я полагаю, все есть, отрывисто добавилъ Сурковъ, которому видимо начинала наскучать болтовня Красницкаго. Позвольте вамъ вручить слѣдуемыя съ меня деньги, заключилъ онъ, подавая Красницкому значительно-толстый пукъ ассигнацій. Сосчитайте, а то мы только все толкуемъ.
   -- Ахъ, профессоръ! Важныя дѣла, какъ напримѣръ: основаніе фабрики, продажа или купля имѣнья, проведеніе, положимъ, дорогъ, или постройка церкви, дома, никогда не обходятся безъ обсуживаній.
   -- Непремѣнно, возразилъ съ почтеніемъ Д**: -- это всегда такъ. Рѣшаясь на какое нибудь значительное дѣло, слѣдуетъ его обдумать по логикѣ.
   -- Такъ, молодой человѣкъ, такъ! присовокупилъ Красницкій, роясь въ столѣ и чрезвычайно обрадованный такою разсудительностью со стороны юнаго кампаньона.-- Не угодно ли вамъ, любезнѣйшій и многоуважаемый Николай Никифорычъ, принять отъ меня вотъ эту росписку, въ удостовѣреніе полученныхъ отъ васъ денегъ.
   -- Богъ съ нею возразилъ Сурковъ: -- на что это? Я всю жизнь мою ни отъ кого не бралъ и никому не давалъ росписокъ.
   Д** поднялся со стула и посмотрѣлъ на него съ изумленіемъ.
   -- Взаимное довѣріе, отвѣчалъ Красницкій, немного подумавши:-- и благое предпріятія, посѣтившее насъ для общей нашей пользы, заставляетъ и меня, человѣка семейнаго, смотрѣть на это, какъ на плодъ чистѣйшей довѣрчивости. Вы не хотите брать отъ меня росписки, многоуважаемый профессоръ? слѣдовательно, я прилагаю къ вашимъ деньгамъ и свои деньги, которыя вручаю нашему другу и компаньону тоже безъ всякой росписки, предупреждая его, что мы отъ него не требуемъ ничего,-- пусть это будетъ чистою и благородною сдѣлкою.
   Д** растрогался, умилился, торопливо пересчиталъ деньги, вложилъ ихъ въ бумажникъ и, поправивъ свои очки, поспѣшно заговорилъ:
   -- Павелъ Петровичъ! Николай Никифорычъ! Одно условіе: ради Бога, будьте какъ можно аккуратнѣе въ перепискѣ со мною. Многое будетъ зависѣть отъ вашей аккуратности. Я вамъ буду обо всемъ писать, но не забудьте, отвѣчайте и мнѣ немедленно. Ждите отъ меня съ первою же почтою подробнѣйшаго отчета обо всѣхъ моихъ дѣйствіяхъ.
   Красницкій пожалъ ему крѣпко руку, обнялъ его и расцаловалъ. Д** застегнулъ сюртукъ и поднялся съ своего мѣста.
   -- Главное -- будьте осторожны, молодой человѣкъ, хладнокровно замѣтилъ Сурковъ: чтобъ васъ гдѣ нибудь не обокрали. Застегните-ка хорошенько вотъ эту пуговицу, прибавилъ онъ.
   -- Съ деньгами, какъ съ огнемъ, надо быть осторожнымъ, вcтpeвoженнo подхватилъ Красницкій: при мнѣ, когда я былъ еще въ Москвѣ, одинъ мошенникъ вытянулъ изъ жилетнаго кармана золотые часы и кошелекъ у одного заслуженнаго человѣка. И какъ бы вы думали? часы, кошелекъ и по сіе время не нашлись. Да, молодой нашъ другъ, добавилъ онъ со вздохомъ; будьте же осторожны. Я живалъ въ столицахъ и знаю, какъ нынче искусно изъ кармановъ вытягиваютъ.
   Д** улыбнулся и замѣтилъ, что хотя онъ и не имѣлъ счастья жить въ столицахъ, однако съ нимъ не можетъ случиться подобной оплошности.
   Стали, наконецъ, прощаться. Д** снова просилъ объ аккуратности въ перепискѣ, обѣщаясь имъ писать съ первою почтою. Его проводили съ напутственнымъ благословеніемъ, расцаловали, съ искреннимъ участьемъ усадили въ почтовую тележку и, когда разношерстная тройка тронулась, старикъ Красницкій невольно вздохнулъ и, взявъ Суркова подъ руку, молча побрелъ въ комнату. Старикъ быль блѣденъ, и вся прежняя его прыть перешла въ замѣтную тревогу. Сурковъ хладнокровно постукивалъ по столу пальцами и поджидалъ прихода Лизы.
   Дни тянулись, Сурковъ каждый день бывалъ у Красницкихъ, находилъ тамъ много удовольствія, испытывалъ даже блаженство. Вотъ, наконецъ, насталъ и желанный день, который они условились провести вмѣстѣ, въ ожиданіи письма отъ уѣхавшаго компаньона. Сурковъ торопится и уходитъ изъ дому, предупреждая Степана, что цѣлый день не будетъ дома. Степанъ, качая головой и смотря на него исподлобья, сердито подаетъ ему палку и, проводивши барина до воротъ, садится на деревянную скамейку.
   -- Спятилъ сударь, спятилъ! твердилъ онъ, смотря вслѣдъ уходившему Суркову. Ужь почитай четыре дня, какъ въ печкѣ не топилось, приходитъ только на ночь, а гдѣ кушаетъ, гдѣ почиваетъ, того не сказываетъ. Вѣдь прежде сидѣлъ всегда дома, кушалъ себѣ по хозяйски, на квартерѣ, никуда не ходилъ, шагу со двора не дѣлалъ. А нынче-то, совсѣмъ другой сталъ. Не прикрыть ли ставенъ, говорю,-- усните маленько послѣ обѣда; не надо, говоритъ, кто теперь спитъ.
   Степанъ задумался и сухая, вытянутая его физіономія приняла угрюмое выраженіе. Снявъ шапку и распахнувъ грудь, онъ долго сидѣлъ противъ солнца, и слѣды недавняго дождя, широкія лужи, отражавшія рядъ сосѣднихъ домовъ, теплота и свѣжесть воздуха, замѣтно подѣйствовали успокоительно на его старыя кости.
   -- А вотъ и солнышко-то теплое пригрѣло, говорилъ онъ въ раздумьи:-- и дождикъ шелъ, грѣшную землю смочилъ... вотъ и корова водицу пьетъ! прибавилъ онъ самимъ меланхолическимъ тономъ: съ лужи пьетъ...-- Не замай, Петрушка! вдругъ крикнулъ онъ: -- корову-то, пострѣлъ этакой!...
   -- Это не я, а Гриша, отвѣчалъ дѣтскій голосокъ, и мальчишка, съ бѣлою головкой, тоненькій, сухопарый, съ остренькимъ подбородкомь, подбѣжалъ къ воротамъ, въ сопровожденіи трехъ товарищей.
   -- Пришли, бѣсенята, ласково проворчалъ онъ имъ. Шатаетесь, да коровъ пугаете. Ладно, ладно, пойдемте въ горницы. Бѣгаете, да рубашонки рвете, продолжалъ онъ ворчать, усаживая маленькихъ крестниковъ по барскимъ стульямъ. Не садись, Петруша, на диванъ, ишь какія у тебя ноги-то! Башмаки, чай, ужь потерялъ.
   -- Нѣтъ, не потерялъ, а маменька сняла, говоритъ: и безъ того грязно, прозвенѣлъ быстроглазый мальчишка, свободно прилаживаясь на стулѣ.
   -- То то, ворчалъ Степанъ, погодите, чайкомъ васъ напою. Какъ будто она сама купила башмаки-то! вѣдь деньги-то ей даны, такъ стало не пущай босикомъ на улицу: такъ и захворать не трудно. А ей-то нужды мало! Не забудьте же, принесите завтра свои рубашонки, у насъ бѣлье моютъ, надо отдать въ стирку за одинъ разъ съ барскимъ, прачкѣ-то все равно. Мать-то ваша сама не подумаетъ: радёхонька, что вы дому не держитесь. Оно правда, изба-то ваша не величка...
   -- Передній уголъ ужь завалился! опять пролепеталъ Петруша, болтая больше ногами. Воды набѣжало три лохани, и ужь дождь-то какой былъ.
   -- То-то, то-то, проговорилъ Степанъ: а вы ни о чемъ не думаете. Вамъ все готовое подавай: молочко, хлѣбецъ,-- все подай! А я все хирѣю, да хирѣю, можетъ и помру, тогда приметъ васъ мать въ свои руки. Вотъ и давича грызся съ нею зубъ за зубъ! А тутъ еще онъ толкуетъ: не пускай, молъ, крестниковъ.. куда же ихъ дѣть, коли отца не имѣютъ и въ избѣ-то балки перегнили. Эхъ, говорилъ угрюмо слуга, не обращая вниманія на маленькихъ слушателей, которые въ это время между собою перемигивались:-- вѣдь сами-то, Николай Никифорычъ, извольте обсудить: дѣти малыя, неразумныя, вѣдь это христовъ народъ и есть, лучше большихъ и меньше зла отъ нихъ на свѣтѣ. Много ли, примѣрно, ребенокъ потребляетъ
   И Степанъ, наполнивъ четыре блюдечка чаемъ, рядышкомъ разставилъ ихъ.
   -- Пейте, говорилъ онъ: да съ хлѣбомъ пей, Петрушка! Сахару, что ли, прибавить? ну, вотъ тебѣ, да только не шали у меня. Не принимай крестниковъ! ворчалъ Степанъ съ неудовольствіемъ: какъ бы не такъ, вѣдь они скоро на службу царскую пойдутъ, примѣрно есть -- солдатскія дѣти. А вы-то, дѣтки, и отца своего не помните ужь какъ покойникъ-то побивался и передъ смертью все говорилъ о васъ.... Гм! добавилъ онъ въ раздумьи: мы съ нимъ, съ батькой-то вашимъ, въ одномъ эскадронѣ служили, мокли и подъ дождемъ, и подъ турецкимъ солнцемъ грѣлись. Не заругались ни разу: одна чашка, одна ложка была. А вы-то, глупые, и отца своего не помните! Да онъ испустилъ духъ, почитай, на моихъ рукахъ! передъ взводомъ стоялъ онъ, продолжалъ Степанъ, возвышая голосъ: гляжу -- онъ сердешный, съ коня свалился, въ крови плаваетъ; думалъ за строй его вынесть, да вышло не такъ -- супостатъ вмѣшался! сталъ я впереди, Гаврило-то мой замертво лежитъ... Такъ сердце у меня и забилось, жалость скрутила, злость нашла, говорилъ онъ и лицо его мало по малу принимало жосткое, рѣзкое выраженье: хотѣлось постоять за него, зналъ, что и онъ сталъ бы за меня, да жутко приходилось: вражьи силы-то велики! А дыму-то, дыму, почитай до самаго неба, и ужь крошилъ-то я по своему, разошелся, примѣрно, а Гаврило то изъ памяти не выходитъ да звѣрскій супостатъ-то былъ! произнесъ онъ съ сильнымъ движеніемъ и стукнулъ ногою такъ, что крестники притихли, а Петруша, который, кажется, одинъ угадывалъ смыслъ его словъ,-- инстинктивно сжалъ свой кулачокъ, вытянулъ впередъ загорѣлую шейку и не спускалъ глазенокъ съ разсказсчика.
   -- Да ужь что тутъ и разсказывать! угрюмо произнесъ Степанъ:-- не сподобилъ Господь умереть на тѣлѣ товарища.... антилерія привалила, хватила-то картечью, огнемъ и смертью понесло а Гаврило-то и о сю пору на чужбинѣ лежитъ!
   Разсѣянно и не глядя ни на кого, Степанъ погладилъ Петрушу по головѣ, который соскочилъ со стула и теребилъ его за полу, держа въ рукахъ кусочекъ недоѣденнаго сахару. Братишки его спокойно потягивали изъ блюдечекъ бурую жидкость, и самый маленькій изъ нихъ, съ раздутыми щеками, успѣлъ набить хлѣбомъ полный ротъ, съ напряженнымъ усиліемъ вколачивая и вдавливая пальцомъ.
   Почти въ тоже время, какъ происходила эта сцена, въ домѣ Красницкаго замѣтно было какое-то тревожное безпокойство. Старикъ съ недоумѣніемъ жалъ плечами, Сурковъ молчалъ, Лиза сидѣла у окна, но отецъ сказалъ ей, чтобъ она ушла.
   Дѣло было въ томъ, что письма отъ компаньона, на которое они такъ сильно разсчитывали, до сихъ поръ еще не было, хотя навѣрное знали, что почта ужь пришла. Красницкій утверждалъ, что письмо есть на почтѣ, но, вѣроятно, почтмейстеръ не успѣлъ разобрать писемъ,.или же отложилъ, по своему обыкновенію, до завтрашняго утра. Не за долго до этого, онъ съ великой важностію толковалъ, что думаетъ завести на заводѣ дѣланіе розоваго стеарина; хотя настоящій секретъ ему еще не извѣстенъ, но онъ убѣжденъ, что это нетрудная задача, ибо въ бытность свою въ Москвѣ, онъ видалъ въ магазинахъ розовыя свѣчки. "Нужно объ этомъ узнать," твердилъ онъ: -- "потому что, желая угодить любителямъ пріятнаго освѣщенія, мы не должны упускать изъ виду розоваго стеарина я самъ видѣлъ и знаю, что въ Москвѣ продаютъ розовый стеаринъ."
   Однако, онъ повѣсилъ теперь носъ; письма не было -- первая почта пришла. Сурковъ успокоивалъ его тѣмъ, что Д**, вѣроятно, не успѣлъ всего разузнать, поэтому ничего и не пишетъ. Старикъ нашелъ это основательнымъ, и тутъ же сталъ разсчитывать день и часъ, въ какой они должны получить письмо.
   "Кстати, сказалъ онъ: -- въ субботу пріѣдетъ моя жена, мы выѣдемъ къ ней навстрѣчу и за городомъ, на свѣжемъ воздухѣ, напьемся чаю. Вернувшись домой, мы застанемъ письмо навѣрное. Я сдѣлаю распоряженіе, чтобъ оно было вотъ тутъ, на столѣ...."
   Наступила суббота. Сурковъ собирается идти къ Красницкимъ и внутренно сознается, что для общаго счастья, не достаетъ только письма. Вдругъ, совершенно неожиданно, Степанъ молча подаетъ ему запечатанный пакетъ. Сурковъ бросается на него съ жадностью и читаетъ:
   "Лукавство въ сторону! я знаю тебя до самыхъ ногтей и болѣе, чѣмъ ты самъ воображаешь, въ ослѣпленіи и заблужденіи. Что ты творишь, любезнѣйшій? Не низко ли, не безчестно ли не пускать къ себѣ пріятелей, и тѣмъ доводить меня до объясненій съ Степаномъ, увѣряющимъ, что тебя нѣтъ дома, когда я самъ видѣлъ на окнѣ твою пуховую шляпу. Чего же больше, и что на сіе, любезнѣйшій, скажешь? Не постигаю наглости Степана: за таковой фокусъ ему стоитъ отколотить бока! Чортъ съ тобою, мой милый, коли въ передней обижаютъ у тебя честныхъ людей; но это мнѣ въ другой разъ наука, ибо выходитъ, что съ другомъ дружи, а за плечами камень держи. Прощай, да обругай пожалуйста Степана, объясни ему, съ кѣмъ онъ имѣетъ дѣло и въ какихъ мы, наконецъ, съ тобою отношеніяхъ. Стыдно тебѣ, Николай Никифорыч ь, избѣгать стараго друга. Это низко съ твоей стороны. А впрочемъ, до свиданья.
   Твой другъ Евстафій Макаровъ."
   -- Отвратительное существо! съ досадой произнесъ Сурковъ, гнѣвно бросая отъ себя письмо, которое ввело его въ такое сильное заблужденіе.
   -- Да они, сударь, сказалъ Степанъ, понявши въ чемъ дѣло:-- захаживаютъ сюда частенько. "Знаю, говорятъ, барина нѣтъ, да я не къ нему, дескать: отопри-ка комнату и ставь самоваръ. Не сказывай, говоритъ, что я былъ здѣсь, пусть, молъ, самъ вспомнитъ." Ну, слово за слово, мы съ нимъ и поспоримъ, а все-таки самоваръ ему поставлю, потому, что какъ бы ни было, а онъ поручикъ.
   Случившаяся непріятность не помѣшала, однако, Суркову вспомнить о данномъ словѣ. Онъ собрался и отправился къ Красницкимъ, которые ждали его съ нетерпѣніемъ. Тотчась начались сборы: въ длинную, плетеную брику уложили самоваръ съ различными принадлежностями; бутылку, наполненную свѣжими сливками, дали въ руки кучеру, отъ котораго отняли кнутъ, зная его привычку слишкомъ щедро поощрять лошадей. Переднее колесо, какъ не совсѣмъ надежное, увязали веревками; съ оглобли велѣли снять звонокъ, несмотря на то, что кучеръ доказывалъ, что онъ навязалъ для безопасности, такъ какъ по дорогамъ много развелось волковъ. Наконецъ привели и верховую лошадь, съ примоченною гривкою и чистенькимъ сѣдломъ. Вотъ начали и трогаться: старикъ Красницкій, въ соломенной фуражкѣ съ крошечнымъ козырькомъ, сидѣлъ ужь въ брикѣ; Сурковъ, сидя подлѣ него, весело улыбался Лизѣ, которая красовалась на лошади и успѣла ужь задергать ее поводьями. Однако, все обошлось благополучно, лошадка пошла,-- поѣздъ тронулся по главной улицѣ городка, такъ что знакомые -- а въ уѣздномъ городѣ кто не знакомъ!-- безпрерывно имъ раскланивались и съ такою веселою улыбкою, которая явно убѣждала, что цѣль прогулки имъ также извѣстна. Несмотря на раннее утро, ставни сѣрыхъ домиковъ,-- рядкомъ тянувшихся по главной улицѣ,-- были открыты, и какая-то огромная, взъерошенная голова, просунувшаяся въ окошко, увидѣвъ нашихъ путешественниковъ, радостно вскричала: "счастливаго пути! и отъ меня прошу поздравить съ пріѣздомъ Прасковью Ивановну!" Голосъ стихъ, голова спряталась, а старикъ Красницкій все кланялся, приподымая свою соломенную фуражку.
   За городомъ плетенная брика начала двигаться медленнѣе, путешественники стали веселѣе, Лиза, какъ-то особенно покачиваясь въ сѣдлѣ, не спускала глазъ съ ушей своей лошади. Колеса, несмотря на взятую предосторожность, скрыпѣли; брика своротила на узкую, окольную дорогу, ведущую черезъ поля и между нивъ къ лѣсу, который тянулся густою и зеленою полосой, охватывающей значительное пространство горы, гдѣ бродило стадо овецъ, слышались звуки свирѣли и виднѣлись пастухи съ своими длинными палками.
   -- Ахъ, лѣсокъ, лѣсокъ! вскричалъ Красницкій: -- стой! дальше нечего ѣхать. Какъ пріятно, профессоръ, послѣ шумной городской жизни, очутиться въ лѣсу! А что, моя миленькая наѣздница, ты устала? И ленты распустились у твоей шляпки, и поблѣднѣла ты вся....
   -- Нѣтъ, очень пріятно ѣхать! отвѣчала Лиза, сидя на лошади.
   -- Тебѣ лишь бы только степь, да свѣжій воздухъ! подхватилъ старикъ съ истинно отцовскимъ увлеченьемъ:-- знаю тебя. Профессоръ, подайте руку моей дочери, она хочетъ сойти съ лошади. Вѣдь Лиза у меня такая бойкая, что хоть въ Калифорнію валяй съ нею.
   Улыбающійся профессоръ подбѣжалъ къ наѣздницѣ. Она медленно оперлася ему на плечо и съ большою осторожностью опустилась на землю, что нисколько не подтверждало словъ отца, приписывающаго дочери смѣлые порывы души. Блѣдное личико, холодные глазки, распустившіеся волосы, выглядывающіе изъ-подъ голубой шляпки, тонкая талія, охваченная длиннымъ платьемъ амазонки,-- все это дѣлало ее интересною и привлекательною для Суркова.
   -- Чудесно здѣсь, Лизавета Павловна! воскликнулъ онъ.-- И трава какая зеленая, густая, еще некошенная....
   -- Много комаровъ -- это непріятно! отвѣчала Лиза, опускаясь на разостланный коверъ и тщательно закрываясь вуалью.
   -- Вѣдь и меньшія сестрицы ваши съ маменькой пріѣдутъ? началъ онъ было снова.
   -- Да, и онѣ пріѣдутъ, произнесла усѣвшаяся дѣвица, скупая на слова, какъ гадкій ростовщикъ на деньги.
   -- А посмотрите, Лизавета Павловна, вонъ туда: подъ горою какъ хорошо бѣлѣетъ церковь.
   -- Да, вяло проговорила она, поворачивая голову.
   -- Ѣдетъ, ѣдетъ! вскричалъ Красницкій, указывая на пыль, поднявшуюся на дорогѣ.
   Но пыль прошла, проѣхалъ мужикъ, поклонился господамъ, и снова все стихло. Красницкій успокоился, подошелъ къ Суркову, взялъ его подъ руку и указалъ мѣсто между деревьями, гдѣ они будутъ пить чай. Вслѣдъ затѣмъ онъ отвелъ его въ сторону и шопотомъ сообщилъ, что жена его ничего не знаетъ объ ихъ компаніи и что ей нечего пока объ этомъ говорить. "Я отъ нея это скрываю", прибавилъ онъ еще тише. Старикъ замѣтно безпокоился и, къ удивленію, часъ-отъ-часу становился молчаливѣе.
   Ждали долго; молчанье сообщилось всѣмъ, только разъ Сурковъ, слегка поднявшись, указалъ палкою на лѣсныхъ птицъ, съ крикомъ пролетѣвшихъ надъ ихъ головами. Послѣ того опять всѣ замолчали и снова Сурковъ прервалъ молчаніе, замѣтивъ: "какъ изъ лѣсу-то чудесно смолой пахнетъ." Наконецъ, послѣ долгаго ожиданья, показалась давно-желанная гостья, которая сидѣла въ старинномъ рессорномъ экипажѣ, окруженная подушками и четырьмя дѣвочками, съ шести лѣтъ до десяти включительно. Дѣвочки завизжали, закричали; Красницкій съ дочерью и Сурковымъ бросились къ экипажу, отворили дверцы и начали цаловать руки у пожилой, но здоровой женщины, съ алыми жирными губами, бѣлымъ, мягкимъ подбородкомъ, простымъ лицомъ и пухлыми щеками. Пошли крики, писки, восклицанья.
   -- Ахъ, батюшки! сказала Прасковья Ивановна, вытирая свое запыленное лицо: -- я васъ за версту узнала. Ну, спасибо за вниманіе. Николай Никифорычъ, васъ ли я вижу? Здравствуйте, батюшка, здравствуйте. Какъ перемѣнились... похорошѣли даже.... -- И Акулька здѣсь -- что, хворать перестала, а? Лизинька, ты похудѣла, а Павелъ-то, все такой же, не перемѣнился, твердила она, глядя на мужа и окидывая все взглядомъ.-- Цѣлымъ хозяйствомъ выѣхали, а кто же дома остался?
   -- Все тебя, мой другъ, ждали, ждали, и надежду ужь начинали терять. Не прикажешь ли чаю, моя милая? ты устала въ дорогѣ?
   -- Что было въ дорогѣ, ужь одинъ Богъ знаетъ, со вздохомъ отвѣчала Прасковья Ивановна.
   -- Въ дорогѣ разныя оказіи бываютъ, замѣтилъ Сурковъ:-- случается и такъ, что пѣшкомъ приходится идти, въ особенности, когда дорогу подмочитъ.
   -- Ну, ужь этого не было, съ достоинствомъ возразила Прасковья Ивановна. Не хлопочи, не суетись, говорила она, обращаясь къ мужу: -- благодарю, и безъ чаю жарко. Машенька, Соничка, Катенька, Олинька! Не мѣшайте же, дурочки, папашѣ. Взгляните на себя и на Лизу: вѣдь она старше васъ, а какая скромная, бѣленькая, а вы загорѣлыя, деревенскія дѣвочки. Шалуньи! какъ онѣ сердили меня дорогой. И случай какой, Павелъ, случайный, продолжала она, проворно развязывая ленты у чепца: -- генералъ одинъ проѣзжалъ въ свои деревни и сказывалъ, что будь у меня мальчики, а не дѣвочки, такъ онъ постарался бы зачислить ихъ на казенный счетъ. Поправдѣ сказать, нечего и горевать: дочери по крайней мѣрѣ признательны, а сыновья -- таскаются по школамъ, таскаются по городамъ, а послѣ пріѣзжаютъ на родительскій же хлѣбъ: мало отъ нихъ нынче утѣшенія. Вотъ племянникъ нашъ, изъ Петербурга пріѣхалъ, много ли навезъ? чинишко маленькій, ордена никакого, и здоровья мало! Ну, какъ же, Лизинька, вы здѣсь проводили время?
   -- На мои имянины была, мамаша, музыка, много танцовали, всѣ объ васъ спрашивали, кланялись...
   -- Да, мой другъ, мы отпраздновали имянины Лизы по барски: весь городъ и окрестное дворянство плясало! Городничій говорилъ, что это такое рѣдкое пиршество, которое не скоро забудутъ его горожане.
   -- Да, maman, добавила Лиза: -- дивно было!
   -- Такъ ли? спросила Прасковья Ивановна, торопливо принимаясь за свои жолтыя ленты, которыя она съ большою живостью то завязывала, то развязывала.
   -- Какъ нельзя лучше, прекрасно все шло! присовокупилъ мужъ, самодовольно потирая руки. Балъ удался.
   -- Въ карты ты игралъ? спросила супруга неожиданно и отрывисто.
   -- Да, и такое, представь, мой ангелъ, несчастіе -- рублей восемь я проигралъ.
   -- Я такъ и знала! вскрикнула Прасковья Ивановна: -- и заплатилъ?
   -- Заплатилъ.
   -- Съ кѣмъ же ты игралъ, скажи на милость, съ кѣмъ?
   -- Играли мы въ четверомъ, отвѣчалъ сконфуженный мужъ:-- я, городничій, Петръ Петровичъ и почтмейстерша, Софья Андреевна.
   -- Я такъ и знала! снова вскрикнула Прасковья Ивановна и жирное ея лицо мгновенно раскраснѣлось: -- ты все играешь, скоро просодишь и все состояніе, вѣдь ты ни объ чемъ не думаешь, только бы тебѣ сѣсть за зеленый столъ, словно милліонеръ какой! О дѣтяхъ, продолжала она, порывисто вставъ съ своего мѣста:-- тебѣ и нуждушки мало! И кому же проигралъ? Первому шулеру -- почтмейстершѣ, которая тебѣ дѣлаетъ глазки! Сама подбираетъ карточки, да еще требуетъ заплатить по счету, что успѣла написать и намошенничать!
   Мужъ растерялся, Сурковъ страшно сконфузился и украдкой посмотрѣлъ на Лизу, готовый провалиться сквозь землю, чтобъ не видѣть ея смущенія. Но Лиза, къ изумленію его, преспокойно поправляла передникъ младшей сестрѣ съ такимъ равнодушіемъ, какъ будто вокругъ ея ничего не происходило и воспослѣдовавшій взрывъ со стороны матери былъ обыкновенной и тихой бесѣдой. Дѣйствительно, Прасковья Ивановна отличалась рѣзкостью и крутостью нрава: грубая, необразованная, она ничѣмъ не стѣснялась и гордилась тѣмъ, что рѣжетъ правду-матку. При дѣтяхъ она часто укоряла въ волокитствѣ своего мужа, который и не думалъ ни за кѣмъ волочиться, но она почему-то убѣждена была, что онъ всѣмъ дамамъ строитъ куры.
   Все замолкло. Гроза стихла, обѣщая разразиться новымъ ударомъ. Но вышло не такъ: Прасковья Ивановна медленно перевела духъ, посмотрѣла на мужа, который робко указывалъ ей глазами на гостя, сжала губы и покачала головой.
   -- Акулька, воды съ сахаромъ! произнесла она повелительнымъ, но уже довольно спокойнымъ и ровнымъ голосомъ.
   Сурковъ схватилъ стаканъ и съ почтеніемъ поднесъ ей сахаръ и воду. Она поблагодарила его и замѣтно осталась довольна такою внимательностью. Горячая и бурная, она вспыхивала, какъ порохъ, потомъ также легко охлаждалась. Еще нѣсколько минутъ,-- и нельзя было узнать эту разгнѣвавшуюся барыню.
   -- Я васъ за версту узнала! твердила она, какъ ни въ чемъ не бывала: -- слава Богу, что я васъ вижу. Однако и, домой пора; дѣти, прошу собираться! Лизанька, ты со мной; впрочемъ, хочется посмотрѣть, какъ-то ты верхомъ ѣздишь (при этомъ она благосклонно взглянула на Суркова). Съ тѣхъ поръ, какъ Парисъ ея околѣлъ, я запретила Лизанькѣ ѣздить верхомъ. Можетъ быть, успѣла разучиться.
   -- Лизавета Павловна ѣздитъ хорошо, отвѣчалъ тихо Сурковъ, бывшій еще подъ впечатлѣніемъ недавней сцены.
   -- Такъ ли? ласково произнесла Прасковья Ивановна. Уроковъ, признаться, она у меня не брала, а родственникъ нашъ, въ уланскомъ полку служитъ, занимался съ нею. Павелъ! вели укладываться; да обрати вниманіе, родной, чтобъ не позабыли чего. Я вотъ всю дорогу на прислугу не полагалась. Лизанька, опусти вуаль: да гдѣ же твой старый хлыстъ? Ахъ, мать моя!... Ну, съ Богомъ, съ Богомъ. Машенька! ты возьми вотъ эту подушку! Акулька, чтожь ты воронъ считаешь! А коверъ-то?...
   Поѣздъ тронулся. Прасковья Ивановна высунула голову изъ экипажа и смотрѣла на дочь, ѣхавшую верхомъ, съ материнскимъ участьемъ: пухлый ея подбородокъ раздвоился отъ улыбки удовольствія, появившейся на губахъ. А позади ея, счастливой матери, ѣхалъ въ зеленой брикѣ одинъ человѣкъ, который тоже не спускалъ глазъ съ Лизы и слѣдилъ за малѣйшимъ ея движеніемъ. И судьба немного сжалилась надъ этимъ человѣкомъ, доставивъ ему минуту счастья, минуту торжества.
   Уже почти подъ самымъ городомъ, когда усталая Прасковья Ивановна начала дремать, лошадь Лизы, испугавшись, дернула въ сторону и, опустивъ голову внизъ, начала нести. Лиза ѣздила довольно плохо и несмѣло: распустивъ поводья, она дергала ихъ къ себѣ, но никакъ не могла поднять вверхъ голову заупрямившейся лошади. Герой нашъ оказался настоящимъ героемъ: соскочивъ съ брики, онъ подбѣжалъ къ лошади и схватилъ ее за поводъ. Лошадь фыркнула, Лиза зашаталась и блѣдная, испуганная, схватилась за гриву. Сурковъ началъ кричать на лошадь.
   -- Сидите, сидите, я ее проведу немножко.
   Лиза успокоилась и просила не останавливать коляски, которая между тѣмъ покатила своей дорогой.
   -- Испугались? спросилъ онъ, едва переводя дыханіе.
   -- Немножко.
   -- А вѣдь легко могло случиться, что вы упали бы!...
   -- Нѣтъ; мнѣ грива помогла.
   -- Шутить нечего, Лизавета Павловна: -- вы не слишкомъ довѣряйтесь этой скотинѣ, прибавилъ онъ съ безпокойствомъ: -- лукавое четвероногое....ж
   -- Ничего, ничего!
   -- Да, ничего, а могло быть несчастіе. Богъ знаетъ, что могло бы быть. Будьте осторожны, да не хотите ли лучше пересѣсть въ брику? тамъ покойнѣе.
   -- А лошадь какъ?
   -- Мы ее отдадимъ кучеру, пусть ведетъ до дому, а васъ я ужь самъ довезу, прибавилъ онъ съ нѣжностью.
   -- Нѣтъ, какъ можно! Мамаша останется недовольна и ѣхать по городу съ мужчиной.... какъ можно!
   -- Конечно, грустно отвѣчалъ Сурковъ: -- это невозможно. Дѣвичья честь, что порохъ и ѣхать вмѣстѣ съ барышнею -- конечно, невозможно.
   Лиза ускакала, а Сурковъ, вздохнувъ, сѣлъ опять въ зеленую брику.
   Пріѣхали домой. Красницкій тотчасъ бросился въ кабинетъ и шопотомъ объявилъ Суркову, что они обманулись въ своемъ ожиданіи: письма не было. Не постигая такой неаккуратности, они не знали, чѣмъ объяснить продолжительное молчаніе Д**. Въ особенности это пугало несчастнаго Красницкаго, съ пріѣздомъ жены перемѣнившаго тонъ, мало говорившаго, тревожнаго и безпокойнаго. Осторожно притворивъ за собою дверь, онъ долго бесѣдовалъ съ Сурковымъ, думалъ, раздумывалъ и все-таки не находилъ причинъ, чѣмъ и какъ объяснить подобную неаккуратность со стороны своего компаньона.
   -- Его благоразуміе, осторожность, знаніе дѣла -- ручаются за все, говорилъ онъ: -- но хоть бы увѣдомилъ, хоть бы написалъ!..
   Старикъ былъ въ отчаяніи, вздыхалъ, шепталъ молитвы и робко посмаривалъ на дверь. Понизивъ значительно голосъ, онъ откровенно признался Суркову, что деньги, отданныя Д**, онъ взялъ, не посовѣтовавшись съ женою, изъ-подъ вѣрныхъ рукъ, гдѣ, находясь до сихъ поръ, они приносили ежемѣсячные проценты; а проценты, по уговору, получала каждаго перваго числа сама Прасковья Ивановна.
   -- Вѣдь это былъ нашъ запасной капиталъ, говорилъ онъ, блѣднѣя: -- конечно, жена ничего не знаетъ, но до перваго числа -- всего только одиннадцать дней!
   Эта мысль убивала старика, предпринявшаго такое важное дѣло безъ согласія жены, которая сама распоряжалась всѣмъ и не позволяла мужу ни во что вмѣшиваться. Сурковъ, однако, нѣсколько пособилъ горю, объявивъ, что покамѣсть не получатъ удовлетворительныхъ свѣдѣній отъ Д**, они должны, какъ это дѣлали до сихъ поръ, держать все въ секретѣ. Завтра же имъ слѣдуетъ отправить эстафету въ городъ Т*, съ запросомъ, что сталось съ ихъ компаньономъ? Слѣдовательно, къ первому числу они непремѣнно получатъ отвѣтъ отъ одного знакомаго чиновника, которому при этомъ сообщено было все дѣло.
   Красницкій благодарилъ Суркова и назвалъ его истиннымъ другомъ. Со вздохомъ онъ признался, что жена его -- и покорная и добрая женщина, но мало ему довѣряетъ.
   -- И вотъ, разсердится изъ-за пустяковъ, прибавилъ онъ шопотомъ:-- хоть сегодня, напримѣръ, вдругъ напустилась, раскричалась, изъ-за чего, скажите на милость! И почтмейстершу очернила, и Богъ знаетъ чего насказала! Воображаетъ, что я не способенъ ни къ какому практическому обороту... А вотъ какъ заводъ нашъ пойдетъ въ ходъ, такъ я ей докажу!
   На слѣдующій день была отправлена эстафета.
   Дѣла Суркова, между тѣмъ, принимали самое лучшее положеніе. Онъ просиживалъ цѣлые дни у Красницкихъ и, хотя не дѣлалъ еще оффиціальнаго предложенія, однако всѣ въ домѣ считали его женихомъ. Прасковья Ивановна была къ нему чрезвычайно благосклонна, о Красницкомъ и говорить нечего. Одно только тревожило Суркова: порой ему казалось, что Лиза могла бы быть нѣжнѣе и ласковѣе въ отношеніи къ нему, если бы питала какое нибудь серьёзное чувство, если бы любила его хотя немного. Но это тревожило его только порой: онъ умѣлъ довольствоваться самыми скудными дарами любви.
   Скажутъ ему два-три слова,-- онъ и тѣмъ доволенъ; промолчатъ,-- онъ тоже не сердится. Словомъ, слишкомъ далеко зашелъ человѣкъ, и воротиться назадъ было для него ужь невозможно, тѣмъ болѣе, что это было выше силъ его.
   А время, между тѣмъ, шло, дни проходили, и дѣла отставнаго учителя были какъ нельзя лучше, т. е., въ сущности ничего не было, а все было хорошо....
   Утромъ, наканунѣ перваго числа, когда Красницкій еще лежалъ въ постели, ему подали письмо. Съ жадностью бросился онъ на него и, пробѣжавъ глазами, безсмысленно посмотрѣлъ въ потолокъ. Письмо упало, старикъ былъ блѣденъ, какъ полотно.
   Это былъ отвѣтъ на отправленную имъ эстафету, ускорившую ударъ, который могъ бы разразиться гораздо позже: въ письмѣ увѣдомляли, что компаньонъ ихъ самымъ подозрительнымъ образомъ удалился изъ города Т**: хлопоталъ о какомъ-то паспортѣ, продалъ свой домикъ и пятьсотъ десятинъ земли,-- единственное свое богатство,-- почти за половинную цѣну первому покупщику и, неизвѣстно, куда -- скрылся. "Но родственники его, прибавлено было въ письмѣ, подозрѣваютъ, что онъ имѣетъ умыселъ выѣхать за границу."
   Въ головѣ Красницкаго все перевернулось вверхъ дномъ.
   Старикъ снова прочелъ письмо, нехолодный потъ снова обдалъ его. Волнуемый различнымъ мыслили, въ нетерпѣніи отправился онъ къ Суркову, который, узнавъ въ чемъ дѣло, не зналъ, что и сказать. Красницкій былъ въ отчаяніи, называлъ себя нсечастнѣйшимъ человѣкомъ, приставалъ къ Суркову за совѣтами, говорилъ о своемъ горѣ и ни разу не вспомнилъ, что Сурковъ рисковалъ всѣмъ, и что капиталъ его самаго былъ ничтоженъ въ сравненіи съ капиталомъ Суркова. Сурковъ молчалъ, а Красницкій выходилъ изъ себя, бранилъ Д**, проклиналъ свою судьбу и безпрестанно спрашивалъ: что думать о Д**? Отъ испугу и огорченія, Красницкій совершенно забылъ, что самъ же нахвалилъ и зарекомендовалъ г. Д** честнѣйшимъ и благороднѣйшимъ человѣкомъ. И когда Сурковъ сказалъ "врядъ: ли, чтобъ Д** могъ рѣшиться на такую явную подлость",-- Красницкій пришелъ въ негодованіе и умолялъ не защищать въ присутствіи его подлецовъ.
   -- Какой вы довѣрчивый! восклицалъ онъ: -- мошенникъ онъ, мошенникъ! За границу уѣдетъ! Боже,-- завтра первое число.... что же я скажу Прасковьѣ Ивановнѣ Вѣдь она сама поѣдетъ за процентами!
   Сурковъ вынулъ послѣднихъ сто рублей и подалъ ихъ Красницкому.
   -- Отдайте ихъ и скажите, что вы сами ужь получили проценты. Прасковья Ивановна успокоится, первое число пройдетъ, а мы тихонько возьмемъ свои мѣры и сцапаемъ молодчика. Богъ насъ спасетъ, заключилъ онъ съ волненіемъ и перекрестился.
   Старикъ успокоился и въ восторгѣ восклицалъ:
   -- Дорогой Николай Никифоровичъ! Какая у васъ финансовая голова, вы чудный человѣкъ: въ самомъ дѣлѣ жену можно увѣрить, что капиталъ нашъ цѣлъ; я это беру на себя, я знаю, какъ вручить ей проценты.
   Однако напрасно радовался Красницкій. Вышло вовсе не такъ, какъ онъ предполагалъ. Прасковья Ивановна, сверхъ своего обыкновенія, отправилась наканунѣ перваго числа, за полученіемъ процентовъ. Собравъ всѣхъ своихъ кредиторовъ (которыхъ, впрочемъ, было всего двое: мучной лабазъ и мясникъ), она торжественно объявила, сколько имъ должна и велѣла дожидаться своего возвращенія. Это была ея всегдашняя привычка такимъ образомъ расплачиваться съ своими кредиторами: не только должники, но и весь городъ зналъ, когда она отправлялась за полученіемъ процентовъ.
   Каково же было ея изумленіе, когда ей объявили, что и самаго капитала нѣтъ, въ доказательство чего показали росписку мужа. Она поблѣднѣла отъ ужаса и, къ счастью мѣстнаго банкира, не могла вымолвить ни слова. Въ нѣсколько минутъ она была уже дома и, завидѣвъ кланяющагося мясника и лабазника, пришла еще въ сильнѣйшее негодованіе и прогнала ихъ тотчасъ съ своихъ глазъ. Заслышавъ шумъ, мужъ, спокойно опустивъ руки въ карманы, вышелъ ей на встрѣчу, и, желая разъиграть свою роль какъ можно дипломатичнѣе, сладенько произнесъ:
   -- Тебѣ, вѣроятно, нужны деньги, дружокъ? Не хлопочи, я ужъ получилъ проценты.
   -- Что? вскричала Прасковья Ивановна.
   И это "что", вылетѣло изъ ея рта такъ оглушительно, точно выпалили изъ пушки.
   Всѣ дипломатическія тонкости мужа полетѣли за бортъ. Онъ присѣлъ только на стулъ и судорожно схватился за животъ, скорчивъ крайне-глупую мину.
   -- Нѣтъ, старыя штуки! Гдѣ капиталъ? гдѣ? кричала она, дрожа всѣмъ тѣломъ: -- чтожь ты молчишь? какія суешь мнѣ деньги? Капиталъ гдѣ, скажи-ка? твердила она раздраженнымъ голосомъ: -- не въ карточки ли спустилъ?
   Положеніе мужа было ужасно. Собравшись съ духомъ, онъ началъ объяснять ей, что въ ея отсутствіе онъ принялъ участіе въ одной компаніи, желая увеличить капиталъ, по главный вкладчикъ -- Сурковъ, и стеариновый заводъ долженъ принести имъ огромнѣйшія выгоды.
   При одномъ словѣ "стеаринъ", "заводъ", Прасковья Ивановна выпучила глаза и посмотрѣла на мужа, какъ на сумасшедшаго. Но когда мужъ, съ откровенностью школьника, уличеннаго на мѣстѣ преступленья, разсказалъ о неблагопріятномъ отвѣтѣ, о дальнѣйшей неизвѣстности относительно судьбы ихъ компаньона, то Прасковья Ивановна просто взбѣленилась.
   -- Какъ, деньги брошены въ воду? отданы на свѣчки? Молокососу ввѣрены? мальчишкѣ?.. Что ты меня въ глаза обманываешь?
   Она даже не вѣрила своимъ ушамъ, чтобы подобное могло случиться.
   -- Москву хочешь напомнить, что-ли! прикрикнула она: -- Вѣдь я.... отъ долговъ тебя выкупила, вѣдь въ тюрьмѣ бы сгнилъ! И чѣмъ ты меня наградилъ? Женился только -- да ты... врешь ли ты, или нѣтъ, скажи по правдѣ? съ бѣшенствомъ проговорила она.
   -- Не вру, отвѣчалъ мужъ слабымъ голосомъ...
   -- Какъ, не врешь? Ты врешь, непремѣнно врешь! Гдѣ денежки, скажи-ка лучше, а о пустякахъ и толковать нечего. Вотъ, думаетъ, и повѣрю, что на стеаринъ ушли! Стара я, батюшка, чтобъ глупостямъ вѣрить.
   Но когда мужъ, заикаясь, повторилъ прежній разсказъ,-- святители! что сталось съ Прасковьей Ивановной!
   -- Какой заводъ, какіе барыши? кричала она: -- жилъ ты у меня въ свое удовольствіе! Я не училась ничему, правда:-- но ты зналъ, на комъ женишься! И вотъ, въ благодарность, что я поставила тебя на ноги, въ благодарность, что перетащила тебя сюда на мѣсто.... Мало тебѣ того, что жизнь мою заѣлъ, еще въ спекуляцію вошелъ, съ мошенникомъ Сурковымъ стакнулся!... Вѣдь у тебя, безсовѣстный, только одинъ фрачишка на плечахъ былъ.... Говори, кто соообщники твои? Не разсказывай, не разсказывай, я знаю. Я мошеннику Суркову глаза выдеру!...
   -- Да выслушай, твердилъ несчастный мужъ: -- какъ тебѣ не грѣшно на Суркова....
   -- Не скверни совѣсти, безсовѣстный человѣкъ! крикнула неистово жена. Всегда моя душа не лежала къ этому Суркову; видѣла я, что это за хитрый человѣкъ, насквозь его видѣла! Д*`* развратникъ первой степени, Сурковъ съ нимъ сговорился, и вотъ опутали тебя, дуралея! А! кстати пожаловали, пожалуйте сюда, батюшка, пожалуйте! произнесла она вскакивая, увидѣвъ Суркова, который, ничего не подозрѣвая, поклонился и съ большимъ недоумѣніемъ смотрѣлъ на нее.-- Поклоны оставьте, обойдемся и безъ вашего почтенія. Спасибо, батюшка, спасибо за дружбу: за нашу хлѣбъ-соль вы чудесно отблагодарили! Да что же вы глаза выпучили, развѣ ничего не знаете? Что вы сотворили съ моимъ мужемъ? за что же вы его, несчастнаго, впутали въ такое мерзкое дѣло?
   -- Жена! Прасковья Ивановна! умоляющимъ голосомъ твердилъ Красницкій, видя, что супруга приходитъ все болѣе и болѣе въ сумасшедшее состояніе.
   -- Молчи! я не попущу, чтобы съ нами дѣлали, что захотятъ! Я знаю -- тебя впутали; вѣдь это -- страхи Господни! Меня здѣсь не было, такъ вы, сударь, нашли, что все ужь можно дѣлать? Вы разорили насъ, мужа моего заводомъ умаслили -- нѣтъ, я съ вами по суду буду вѣдаться!
   Сурковъ стоялъ, какъ ошеломленный.
   -- И стыда нѣтъ! неистово кричала она.-- Подите съ моихъ глазъ! Другомъ еще прикидывается, мужа обманываетъ, афферы дѣлаетъ!
   -- Прасковья Ивановна! проревѣлъ Сурковъ, такимъ голосомъ, что Красницкій вздрогнулъ.
   -- Я для васъ не Прасковья Ивановна, я васъ терпѣть не могу!... Подите съ моихъ глазъ... подите, чтобъ ноги вашей не было! Какой вы другъ? Нѣтъ, вы врагъ нашъ, и не видать вамъ моей дочери, какъ своихъ ушей! воскликнула неистовая Прасковья Ивановна.
   Сурковъ раскрылъ ротъ, хотѣлъ что-то сказать, но она такъ грозно указала на дверь, что не было никакой возможности противиться ея приказанію. Вся посинѣвъ, поблѣднѣвъ, съ тяжело волнующеюся грудью, порывисто опустилась она на диванъ, и слезы хлынули ручьями по ея лицу, обезображенному гнѣвомъ, исковерканному злостью.
   Сурковъ ушелъ.
   Безсознательно выбрался онъ на улицу и безсознательно поплелся впередъ. Шелъ онъ долго, безъ цѣли, куда тащили ноги. Вотъ ужь и городъ остался за нимъ, показался глубокій ровъ, до половины засыпанный землею, потерялась дорога, зазеленѣла трава, мокрая и влажная, гдѣ пролегалъ свѣжій знакъ недавно проѣхавшаго колеса, да виднѣлся слѣдъ, оставленный человѣческою ногою. Инстинктивно Сурковъ дотащился туда, куда такъ часто хаживалъ въ былыя времена: передъ нимъ тянулась кладбищенская ограда. И вотъ и теперь, какъ прежде, слышитъ онъ плачъ, раздается духовное пѣніе и стоитъ въ углу небольшая кучка народу, сбившись поближе къ вырытой ямѣ, въ которую хотятъ опустить покойника. Сурковъ подходитъ ближе, раздвигаетъ толпу, останавливается. Не шевелясь, опершись на палку, онъ стоитъ съ открытою головою, и спущенные его волосы, густые, съ просѣдью, падаютъ ему на лобъ. Протяжно взвизгнулъ голосъ плакальщицы, и онъ судорожно подался впередъ, смутно догадываясь, по старой памяти, что вотъ застучитъ послѣдній ударь въ гробовую крышку. Машинально посмотрѣлъ онъ, черезъ плечо сосѣда, въ лицо покойнику, и машинально удалился. Съ кладбища начали расходиться, кой-кто еще остался, бродя и разсматривая памятники. Цѣлый рядъ надписей, по большей части длинныхъ, витіеватыхъ, запестрѣлъ передъ его глазами. Проходя мимо, разсѣянно онъ вглядывался въ ихъ содержаніе, давно уже ему знакомое: здѣсь,-- и не такъ давно -- онъ такъ часто читывалъ эти вывѣски человѣческаго тщеславія. Тугъ возвышался богатый памятникъ съ рѣшоткою и золотою надписью: "признательный племянникъ благодѣтелю-дядѣ!", подлѣ -- другой, съ разукрашенною бесѣдкою и подписью: "построена 17 апрѣля", а тутъ огромная, мраморная плита, гласящая прохожимъ, что подъ симъ камнемъ лежитъ Елена Марковна, жена титулярнаго, мать надворнаго, кавалера орденовъ такихъ-то. Неутѣшный сынъ, оплакивающій мать, выставилъ свои чины, отличія! Долго, безцѣльно бродилъ Сурковъ по городскому кладбищу; вдругъ онъ невольно остановился: передъ нимъ стоялъ простой, деревянный, чорный крестъ, заросшій травою, съ надписью, поражавшею своею грустной, загадочной простотою: "Матвѣевъ, 1840-го" написано было на крестѣ. Пренебреженіе родственниковъ, или же бѣдность продиктовала это короткое слово, въ которомъ такъ много осталось недосказаннаго? Матвѣевъ, и кто онъ былъ такой? Мужикъ ли, чиновникъ, солдатъ, пришедшій умереть на родину? Долго ли жилъ, селянинъ ли былъ, или просто бобыль? Родился ли купцомъ, или ремесленникомъ, съ здоровыми и крѣпкими руками? И умеръ-то отчего:-- отъ ушиба, отъ запою ли, или же просто отъ немощи и дряхлости отправился на покой? Весело ли, съ друзьями и подругой, провелъ жизнь, или же короталъ въ одиночествѣ горе?
   Долго простоялъ Сурковъ передъ этой надписью, и на душѣ у него сдѣлалось еще грустнѣе. Нахлобучивъ шапку, онъ медленно отправился домой.
   Съ этого дня, послѣ сцены, убившей всѣ надежды Суркова, послѣ тяжелаго объясненія съ г-жею Красницкою, отнявшею отъ него все, заподозрившею его даже въ низости, въ гнусномъ заговорѣ съ Д**,-- послѣ потери расположенія, любви, послѣ грубаго оскорбленія,-- подѣйствовавшаго на него сильнѣе, чѣмъ потеря состоянія и обманъ компаньона,-- послѣ всего этого несчастный холостякъ, мечтавшій уже о другой жизни, пересталъ объ ней и думать и упорно сосредоточился въ самомъ себѣ.
   Судьба, какъ нарочно, подразнила его минутнымъ счастьемъ, и когда онъ ужь начиналъ чувствовать всю благотворность новаго вліянія, всю необходимость и потребность другой жизни, сулившей ему впереди жену, друга, семейную жизнь,-- вдругъ все это разомъ оборвалось. Жутко было старому холостяку сознавать, что для него навсегда была заперта дверь того дома, гдѣ сосредоточивались всѣ его надежды и интересы.
   Съ утра до вечера онъ сидѣлъ дома, никуда не выходилъ, ничего не слушалъ. Степанъ не постигалъ, что сдѣлалось съ его господиномъ. Онъ радовался его возвращенью, по мрачность и молчаливость его сообщилась скоро и слугѣ, и безъ того ворчливому.
   -- Что вы запираетесь? спрашивалъ онъ: эдакъ, въ другой разъ, и помрете,-- не будешь и знать, какъ случилось несчастье. Сами знаете, каково мое здоровье, а тутъ вы еще сумлѣніе наводите, и не спите, и не кушаете? Выпейте хоть чаю, сударь, либо телятины откушайте.
   -- Оставь меня.
   -- Затвердили одно, да одно. Такъ ужь велите и печку разобрать, что-ли! Дрова только даромъ пропадаютъ; сыщу печника и попрошу, чтобы онъ ее разломалъ, да и баста! Для меня ничего не надо, изломаю, да и шабашъ! произнесъ Степанъ рѣшительнымъ тономъ.
   Однажды Сурковъ, выгнанный изъ дому ворчаньями Степана,-- который изъ любви къ нему не давалъ ему покоя,-- ушелъ изъ квартиры и воротился довольно поздно. Надругой и на третій день повторилась таже исторія: къ обѣду онъ являлся, сбрасывалъ фуфайку, надѣвалъ калоши и уходилъ; въ полдень оставлялъ калоши, бралъ зонтикъ и снова уходилъ, что нисколько не удивляло Степана, съ удовольствіемъ замѣчавшаго, что баринъ возвращается къ прежнимъ странностямъ. Иногда-же, повязавъ голову бѣлымъ платкомъ, онъ по цѣлымъ днямъ сидѣлъ въ углу и въ продолженіи какихь нибудь двухъ-трехъ сутокъ отъ него буквально нельзя было услышать ни единаго звука.
   -- Да вотъ, сударь, ваточка, говорилъ Степанъ, заучившій всѣ привычки барина.
   И баринъ машинально вкладывалъ въ уши вату.
   Разъ какъ-то Сурковъ, воротившись домой, засталъ у себя Макарова, который, покашливая и поплевывая, расхаживалъ по комнатѣ и курилъ трубку.
   -- Здравствуй, здравствуй! радостно вскричалъ усатый человѣчекъ, завидя его. Ну, братецъ, счастье твое, что засталъ меня, я тотчасъ собирался уйти.... Тоска одному, да и слугу твоего ненавижу.... Теперь нечего дѣлать: засталъ -- мириться нужно. Сколько лѣтъ, сколько зимъ, любезнѣйшій мой? Я, братецъ, прибавилъ онъ скороговоркою, въ твоемъ халатѣ.... извини. Приди ты одной минутой позже, ты меня ужь не засталъ-бы. Ну, теперь другое дѣло: я въ засадѣ, ты меня засталъ, видно твое счастье; а то ей-Богу ушелъ-бы. Сбрасывай, любезнѣйшій, сюртукъ, раздѣвайся, твердилъ онъ, суетливо похлопывая руками. Давай-ка сюды,-- я тебѣ помогу.
   И, не дожидаясь отвѣта, онъ проворно снялъ съ Суркова галстухъ, жилетъ, сюртукъ и даже подтяжки. Все это было дѣломъ какихъ нибудь двухъ минутъ.
   -- Очень радъ, что тебя вижу, началъ Макаровъ, весело обнимая Суркова и сажая его на диванъ. Ахъ, братецъ, я соскучился по тебѣ! Знаю, злые языки очернили меня, насказали невѣсть-что,-- а ты не вѣрь, пожалуйста, ничему не вѣрь. Богъ мою душу разрази, я безъ тебя жить не могу!... Покуримъ милѣйшій мой, покуримъ. Я братецъ, все по старому, по маленькой съ трубочкой! Въ одну минуту схватилъ онъ трубку и, весело поплёвывая, поднесъ Суркову зажженную спичку.
   -- Выкури, мой милый! Эхъ, братецъ, что ты смотришь такимъ сентябремъ? спросилъ онъ съ дружескимъ участьемъ, торопливо сбрасывая съ себя халатъ и заботливо надѣвая его на Суркова. Братецъ! вѣдь это меня печалитъ.
   -- Не курю, отрывисто отвѣчалъ учитель: -- я не курю.
   -- Какъ хочешь, любезнѣйшій, честь приложена. Какъ же твое здоровье, мой милый, разскажи мнѣ и... что я хотѣлъ сказать? Братецъ! позволь тебя облобызать! воскликнулъ онъ съ такимъ жаромъ, что трудно было усомниться въ искренности этого неожиданнаго движенья.
   -- Полно, полно, отвѣчалъ Сурковъ, нѣсколько тронутый такимъ дружескимъ участьемъ.
   -- Блудный ты сынъ, бродяга ты, братецъ, бродяга! радостно восклицалъ Макаровъ. Сегодня дома, а завтра опять уйдешь къ Крас...
   -- Нѣтъ, проговорилъ Сурковъ, невольно вздрагивая: -- никуда... распоряжайся, Макаровъ, всѣмъ распоряжайся.
   -- Ба! вотъ мило,-- такъ мило! съ восторгомъ проговорилъ усатый другъ. Понимаю, милѣйшій мой, понимаю... И связался ты, по правдѣ сказать, Богъ знаетъ съ кѣмъ, все, дескать, аристократія, повара имѣютъ, старикъ манжеты носитъ, да вѣдь они,-- я тебѣ скажу...
   -- Молчи, перебилъ Сурковъ: -- я тебя за то не люблю, что говоришь много.
   -- Изволь, изволь, я ничего не говорю. Да скажи мнѣ по совѣсти,-- можетъ ли быть, что лучше холостой жизни? Ничѣмъ не стѣсненъ, несвязанъ; встанешь себѣ, когда вздумается, ляжешь, когда захочется. Коли въ случаѣ заболѣешь, милѣйшій мой, поставлю тебѣ и горчичникъ, и припарку, безъ аптеки обойдемся. Взгрустнешь, развеселю. А знаешь ли что? Кто изъ насъ умретъ прежде, тотъ и распорядится, какъ слѣдуетъ,-- духовную оставитъ и проч., какъ обыкновенно дѣлается... Если я только прежде тебя отдамъ Богу душу, все оставлю тебѣ, братецъ.... клянусь честью, все. Мой наслѣдникъ -- ты.
   Сурковъ молчалъ. Макаровъ вступалъ въ прежнія права.
   Со дня примиренія съ Макаровымъ, жизнь Суркова, казалось, пошла по старому. Усатый пріятель являлся ежедневно и разсказывалъ ему, по обыкновенію, всѣ городскія новости и слухи. Но къ явному огорченію разсказчика, съ каждымъ днемъ Сурковъ дѣлался угрюмѣе. Онъ говорилъ такъ рѣдко, что Макаровъ бывалъ въ восхищеніи, если услышитъ отъ него одно слово. Увы, съ крайнимъ прискорбіемъ онъ замѣчалъ, что прежнее вліяніе его на учителя прошло, и въ другой разъ онъ такъ жалобно смотрѣлъ въ глаза Суркову точно хотѣлъ сказать: "Эхъ, милѣйшій, никакой откровенности, никакой!"
   Зимою, когда зашумѣла вьюга, посыпалъ снѣгъ, настали безконечныя ночи, длинныя и холодныя, Сурковъ сдѣлался еще невыносимѣе. Онъ никого не принималъ, никуда не выходилъ и своимъ безмолвіемъ наводилъ порою такое уныніе на весь домъ, что даже Макаровъ не выдерживалъ, схватывалъ фуражку и уходилъ.
   Прошла зима, настала весна, но перемѣны никакой не произошло въ жизни и сердцѣ нашего холостяка. Усатый другъ сердился и негодовалъ на него, какъ родной отецъ, опечаленный неисправимостью своего сына. Онъ употреблялъ различныя средства, чтобы только развлечь своего друга. Одинъ разъ даже -- чего не сдѣлаетъ дружба!-- онъ купилъ соловья и привелъ собаку, разсуждая такимъ образомъ: "птица и животное... вѣдь это просто весело! А если соловей запоетъ, ну, и пойдетъ разспрашивать: какъ, дескать, откуда досталъ... Собака, впрочемъ, не моя, да чья бы она ни была, а разговоръ завяжется."
   Однако и это средство, какъ и многія имъ подобныя, осталось безуспѣшнымъ: -- соловья скоро не стало, собака ушла къ хозяину, Макаровъ, по обыкновенію, разсердился и, топнувъ ногою, съ жаромъ произнесъ: "проклятое мѣсто! все бѣжитъ и околѣваетъ."
   Надо удивляться настойчивости усатаго человѣчка, когда онъ, на другой же день, выкопалъ какого-то гостя и привелъ его къ Суркову, рекомендуя за друга своей юности. Это Суркову рѣшительно не понравилось, такъ что онъ, нагнувшись къ Макарову, выразительно шепнулъ: "послушай, не шути, будешь каяться..."
   -- Ахъ ты, балагуръ, перебилъ его Макаровъ:-- онъ служитъ, ей-Богу, но гражданскому вѣдомству, прибавилъ онъ шопотомъ. Садитесь, другъ моей юности, садитесь, ей-Богу садитесь. А вотъ сейчасъ мы чайку напьемся, Степанъ намъ самоваръ поставитъ, сбѣгаетъ въ булочную, говорилъ Макаровъ. Чтожь, чѣмъ богаты, тѣмъ и рады. Не взыщите.
   -- Да у васъ премилая квартирка, замѣтилъ гость:-- а какъ на счетъ цѣны позвольте узнать?
   -- Цѣны... да вѣдь это его, пробормоталъ Макаровъ, указывая на Суркова, который смотрѣлъ на все изъ угла: -- но у насъ, видите ли, почтеннѣйшій, все общее, то есть... Гдѣ этотъ Степанъ запропастился, ты вѣрно услалъ его куда нибудь? спросилъ онъ сердитымъ тономъ. Я вамъ скажу, что на счетъ прислуги -- очень трудно, отнесся онъ къ гостю.
   Степанъ нарочно ушелъ изъ дому и только явился на другой день утромъ, настаивая на томъ, что надо развалить печку, ибо для Макарова готовить кушанья онъ не намѣренъ. Слуга начиналъ терять терпѣніе и очевидно возставалъ противъ господства Макарова.
   Но Макаровъ не дремалъ. Онъ принялъ новую систему, громко вздыхалъ, отказывался отъ чаю, говорилъ о будущей жизни, называлъ Степана голубчикомъ, дружкомъ.
   -- Погодите вы у меня,-- разсуждалъ онъ:-- я васъ возьму въ руки, запляшете вы у меня. Что это въ самомъ дѣлѣ за вольница: лакей коли захочетъ, такъ и обѣдъ есть, не захочетъ -- и обѣда нѣтъ, захочетъ -- и самоваръ поставитъ, не захочетъ -- не поставить, и дерзости дѣлаетъ? Противные люди, гадко даже смотрѣть на нихъ! Взялъ бы, кажется, этого Суркова въ одну руку, а Степана въ другую, да и стукнулъ бы головами другъ объ дружку. Такъ вотъ же нѣтъ, не допущу до мерзостей: буду себѣ терпѣть, терпѣть, Степана отчалю понемногу, а Суркова... съ этимъ нечего и управляться! Надо только просить городничаго, чтобъ онъ выслалъ Степана изъ города,-- его надо выслать. Ну-съ, теперь посмотримъ."
   Безпокойный и порывистый отъ природы, Макаровъ, весьма довольный своимъ планомъ, принялся за дѣло.
   Но рѣшиться на что нибудь и выполнить -- двѣ вещи разныя, какъ извѣстно всѣмъ и каждому. То же случилось и съ Макаровымъ. Обстоятельства показали, что подобные люди ужь никакъ не могутъ дѣйствовать по заранѣе обдуманному плану. Два, три дня онъ еще кой-какъ крѣпился, и, подавляя внутреннюю тревогу, тихо говорилъ Степану: "ты, братъ, чисть и мнѣ сапоги, чтожъ ты только барину чистишь, вѣдь и я тоже..."
   -- Господи, Боже мой, какая тоска! говорилъ однажды Макаровъ:-- за что это я такъ сильно наказанъ! Ты, любезнѣйшій мой, прибавилъ онъ, спохватившись и обращаясь къ Суркову: не сердись, я такъ только. Хочешь, приведу къ тебѣ давнишняго гостя? Будетъ весело, онъ поетъ. Ухъ, заставлю его, злодѣя, спѣть пѣсенку, хорошую,-- знаешь, братъ... Хочешь? Вѣдь это мнѣ ничего не значитъ. Да скажи же, хочешь?
   -- Не надо, отвѣчалъ Сурковъ:-- что ты тутъ съ пѣснями возишься. Не надо.
   -- Отчего же не надо? раздражительно спросилъ Макаровъ:-- затвердилъ себѣ одно, никакого обхожденья отъ тебя не вижу, никакой признательности... Ну, какъ себѣ хочешь, прибавилъ онъ, понизивъ голосъ. Въ самомъ дѣлѣ не надо, Николай Никифорычъ: чортъ ли въ его пѣсняхъ, когда на душѣ другое. А вѣдь поетъ славно, лгать не стану; а Степана между тѣмъ можно услать.
   -- Не надо, что за пѣсни.
   -- Ну, не надо, такъ и не надо.
   И Макаровъ съ досадой плюнулъ.
   -- А что, душа моя, началъ онъ черезъ полчаса: -- какъ ты себя чувствуешь?
   -- Не твое дѣло, замѣтилъ Сурковъ, разширяя ноздри.
   -- Тебѣ грустно, скажи: вѣдь грустно?
   -- Не твсе дѣло, грустно, или нѣтъ.
   -- Не мое дѣло? Да посмотри ты на себя, на кого ты только похожъ -- ни съ рожи, ни съ кожи! Вотъ я и посильнѣе тебя и покрѣпче, да и то взялъ надлежащія мѣры: позвалъ фельдшера, посовѣтовался и пустилъ себѣ кровь, да еще хочу на всякій случай духовную составить. Тебя, братъ, по обѣщанью, наслѣдникомъ напишу, все таки кой-что перепадетъ. Тамъ, братъ, у меня турецкая сабля есть... богатѣйшая, скажу тебѣ, оправа, да и бѣлья у меня довольно. Думалъ тоже жениться, да и нашилъ съ-дуру бѣлье-то, жениться не женился, а денежки пропали. Эхъ, милѣйшій мой, прибавилъ онъ съ горечью: -- и меня надували, и меня женить хотѣли. Вотъ, знаешь, такъ и опутали. Я грустилъ очень...
   Онъ замолчалъ.
   -- А вѣдь мы съ тобою хорошо придумали, началъ онъ немного спустя: -- на счетъ наслѣдства-то. Я умру -- наслѣдуешь ты, а ежели, Боже сохрани, скончаешься ты -- наслѣдую я. Знаю, милѣйшій мой, ты меня не обидишь.
   Суркову, повидимому, былъ очень непріятенъ такой разговоръ. Не говоря ни слова, онъ, насупившись, ушелъ въ другую комнату.
   -- Ничего, надо обстрѣливать, подумалъ Макаровъ и съ самымъ веселымъ видомъ отправился на кухню.
   -- А что, Степанушка, заговорилъ онъ:-- что сегодня у насъ будетъ къ обѣду?
   -- Ничего не будетъ.
   -- Какъ ничего, спросилъ онъ еще ласковѣе; -- ты, вѣрно, сегодня ступилъ на лѣвую ногу. Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ,-- что ты намъ зажаришь?
   -- Что съ? Да топоръ въ маслѣ зажарю для васъ: кушайте на здоровье, грубо и съ сердцемъ отвѣчалъ Степанъ.
   -- Какъ ты смѣешь это говорить? завопилъ благимъ матомъ Макаровъ, забывъ и свою политику и свои планы:-- какъ, ты топоръ смѣешь мнѣ предлагать! Да знаешь ли ты, анафема, съ кѣмъ ты говоришь и съ кѣмъ ты шутишь?
   -- Не шумите, сударь, замѣтилъ спокойно Степанъ: -- ваше дѣло не на кухнѣ-съ, а въ горницѣ. Баринъ, а въ кострюли только заглядываетъ.
   Макаровъ бѣшено сжалъ кулаки и подбѣжалъ къ Степану.
   -- Анафема! кричалъ онъ: -- что ты говоришь! Ты думаешь, что дѣло имѣешь съ своимъ бариномъ! Нѣтъ, ты дѣло имѣешь со мной!
   И въ подтвержденіе этого, онъ сильно хватилъ себя въ грудь.
   -- Чтобъ духу твоего здѣсь не было! Я тебя и твоего глупаго барина въ мякину сотру.
   На крикъ явился самъ Сурковъ.
   -- Вотъ полюбуйся, полюбуйся, хомякъ, на плоды твоего обращенья, съ азартомъ вопилъ Макаровъ, протянувъ руки къ Суркову:-- да ты послѣ этого дрянь будешь, коли не отдашь его въ солдаты.
   Макаровъ въ гнѣвѣ и позабылъ, что Степанъ былъ отставной солдатъ.
   -- А вотъ, сударь, началъ Степанъ, выступая впередъ и обращаясь къ своему господину:-- я вамъ больше не слуга, а имъ, примѣрно, сказалъ, что въ горшки заглядываютъ, а больше ничего не сказалъ.
   -- Вотъ, вотъ, въ твоемъ присутствіи!... Да какъ же ты позволяешь ему говорить такія вещи? да что ты послѣ этого самъ? крикнулъ Макаровъ на Суркова: -- чумичка ты, дрянь ты послѣ этого -- вотъ что тебѣ скажу! Коль-скоро ужь до этого дошло, такъ я васъ обоихъ, Богъ мою душу разрази, проучу: я обижать себя не позволю и матери родной! Ты за безчестье мнѣ заплатишь по закону, за личную обиду -- ты отвѣчаешь, говорилъ онъ, бѣшено тыкая пальцемъ на Суркова. А тебя, анафема, сказалъ онъ Степану съ яростью: тебя..
   -- Послушай, Макаровъ, заговорилъ, наконецъ, громкой твердо Сурковъ:-- я много отъ тебя сносилъ и много тебѣ прощалъ; ступай же себѣ съ Богомъ: ты гадкій человѣкъ, ты ужь много себѣ позволяешь, и я былъ глупъ...
   Онъ остановился и не договорилъ.
   -- Какая низость, пробормоталъ онъ взволнованнымъ тономъ: -- имѣть личную вражду съ слугою. Ступай же, говорю тебѣ, ступай, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше... Ты ужь въ другой разъ меня надуваешь, но это ужь будетъ и въ послѣдній.
   -- Такъ вы за-одно! неистово проговорилъ Макаровъ: -- а, впрочемъ, тутъ уже кровная обида... какой же вы послѣ этого дворянинъ, если берете сторону этого разбойника?
   И онъ опрометью выскочилъ изъ кухни, схватилъ фуражку, гарусную подушку, которую, нѣсколько дней тому назадъ, перенесъ изъ своей квартиры, и стремительно побѣжалъ, размахивая руками.
   Эта сцена раскрыла наконецъ глаза Суркову. Онъ понялъ, кажется, всю нравственную безотрадность подобнаго положенія, и ему сдѣлалось стыдно и обидно за себя и за свои лѣта. "Пора хоть подъ конецъ жизни за умъ взяться", произнесъ онъ рѣшительно.
   Послѣ этого онъ имѣлъ долгое объясненіе съ Степаномъ, говорилъ, что безпорядки произошли по его винѣ, что онъ самъ всему былъ причиною.
   -- Я былъ болѣнъ, Степанъ, заключилъ онъ: -- глупою болѣзнью... вотъ отчего и случилось...
   -- Теперь, сударь, я у васъ останусь,-- статья другая, радостно проговорилъ Степанъ: -- а то, примѣрно, совсѣмъ вы опустились... и кушать не изволили... Доложу вамъ, я хотѣлъ -- либо васъ оставить, либо печку разломать, печку-то было сподручнѣе... Ужь не извольте пенять... а крестникамъ дозвольте навѣшать хоть по воскресеньямъ.
   -- Благо, благо, Степанъ. Побрѣй-ка меня, и полы въ комнатахъ вымой. Какой неряхой я сталъ, а еще старый человѣкъ! Чтожь старику и соблюдать, какъ не чистоту... добро-бы занятія какія были. Просто гадко посмотрѣть на себя.
   -- Оно справедливо разсуждать изволите, отвѣчалъ Степанъ, принимаясь за бритвы: -- только, примѣрно, у меня ужь руки дрожатъ, какъ бы какъ непорѣзать... вотъ что, сударь, позвольте привести старшаго крестника, невеличикъ, а брѣетъ такъ, что любо.
   -- Нѣтъ, Степанъ, я хочу, чтобъ ты меня сегодня выбрилъ, а ужь крестникъ въ другой разъ.
   -- Какъ угодно, я только такъ, на счетъ болѣе того, что ужь лѣта подступаютъ.
   -- Такъ мы съ тобой старики, Степанъ, старики, говорилъ Сурковъ съ оттѣнкомъ тихой грусти.
   -- Не то, сударь, чтобъ и совсѣмъ старики, да подступаетъ-то она, старая хрычовка, а впрочемъ не сумлѣвайтесь -- побрить еще могу.
   Но непродолжительно было спокойствіе нашего холостяка. Скоро г-жа Красницкая затѣяла съ нимъ судебный процессъ и грозилась отнять у него послѣдній домишко.

Е. КОЛБАСИНЪ.

"Современникъ", No 6, 1858

  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru