Коллинз Уилки
Черная ряса

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    The Black Robe (1881)
    Русский перевод 1881 г. (без указания переводчика)

Уилки Коллинз

Черная ряса

The Black Robe (1881)

   Печатается по изданию 1881 года.
   Черная ряса : Роман в 2 ч. Уильки Коллинза : С англ. Ч. [1]-2. - Москва : тип. Н.Л. Пушкарева, 1881. - 2 т. ; 16 см. - (Европейская библиотека : Журн. иностр. романов и повестей).
   OCR Flint, Вычитка LitPortal, 2007.
  

Вступление к рассказу

Сцена первая. Дуэль

I

   Доктора уже не могли помочь вдовствующей леди Беррик.
   Когда медики советуют семидесятилетней старушке воспользоваться теплым климатом южной Франции, то это в переводе на простой человеческий язык означает, что искусство их бессильно.
   Миледи испробовала действие теплого климата и затем решила, по ее собственному выражению, "умереть дома". Когда мне в последний раз довелось услышать о ней, она, путешествуя не спеша, прибыла в Париж.
   Это было в начале ноября.
   Спустя неделю я встретился в клубе с ее племянником, Луисом Ромейном.
   -- Что привело вас в Лондон в такое время года? -- спросил я.
   -- Рок, преследующий меня, -- отвечал он мрачно. Я один из несчастнейших людей.
   Ему было тридцать лет, он не был женат и являлся владельцем прекрасного старинного поместья, называемого аббатством Венж. У него не было бедных родственников, а сам он считался одним из красивейших мужчин в Англии. Если я скажу при этом, что сам я армейский офицер в отставке, получаю крошечный доход, имею пренеприятную жену и четверых безобразных детей, что мне уже стукнуло пятьдесят, то никому не покажется удивительным мой ответ Ромейну:
   -- От всей души хотел бы поменяться с вами местами.
   -- Да и я бы хотел! -- воскликнул он совершенно чистосердечно. -- Прочтите!
   Он подал мне письмо от доктора, сопровождавшего леди Беррик во время ее поездки. Отдохнув в Париже, больная продолжала свой путь и доехала уже до Булони. Как больная, она была подвержена внезапным капризам. Вдруг она почувствовала непреодолимый страх при мысли о переезде через канал и решительно отказалась взойти на пароход. Ввиду этого затруднительного обстоятельства, ее компаньонка отважилась сделать ей предложение: не согласится ли она переехать через канал, если ее племянник приедет в Булонь специально, чтобы сопровождать ее во время путешествия? Тотчас же последовал удовлетворительный ответ, и доктор, не теряя времени, написал мистеру Луису Ромейну. Таково было содержание письма.
   Дальнейшие расспросы оказывались излишними. Ромейн отправлялся в Булонь. Я сделал ему несколько полезных указаний.
   -- Попробуйте устриц в ресторане на молу, -- сказал я.
   Он даже не поблагодарил меня, находясь в глубокой задумчивости.
   -- Войдите в мое положение, -- сказал он. -- Я ненавижу Булонь и вполне разделяю отвращение тетки к переезду через канал. Я надеялся провести несколько месяцев в деревне, в приятном уединении с книгами -- и вдруг такая неожиданность! Я очутился в Лондоне в самое время туманов и должен завтра, в семь часов утра, выехать с курьерским поездом. И все это ради женщины, с которой у меня нет ничего общего.
   После этого я уж не знаю, могу ли называться счастливым человеком?
   Он говорил с крайним раздражением, казавшимся мне при данных обстоятельствах просто смешным. Но у меня нервы крепкие и не расстроенные, как у моего друга, ночными занятиями и крепким чаем.
   -- Путешествие займет всего два дня, -- заметил я, желая поощрить Ромейна в его положении.
   -- Как знать? -- ответил он угрюмо. -- Через два дня может подняться буря. Тетушка может вдруг заболеть и не сможет продолжить путешествие. К несчастью, я ее наследник и должен подчиняться всем ее фантазиям и капризам. Но я и так богат. Не надо мне ее денег! Терпеть не могу путешествовать, а особенно путешествовать один. Вы человек свободный. Если б вы и в самом деле были мне другом, то предложили бы мне поехать со мной.., конечно, в качестве моего гостя, -- прибавил он с деликатностью, окупавшей многие причудливые черты его характера.
   Я знал его настолько, что не обиделся его деликатным намекам на мою бедность. Предлагаемое мне путешествие соблазняло меня. Я не боялся переправы через канал, да и перспектива уехать из дому представлялась мне чрезвычайно привлекательной. Я принял предложение моего друга.
  

II

   Вскоре после полудня следующего дня мы прибыли в Булонь и остановились вблизи леди Беррик, но не в одной гостинице с ней.
   -- Если мы поселимся в одном доме с ней, -- заметил Ромейн, -- нам вечно будут надоедать компаньонка и доктор. Постоянные встречи на лестнице, поклоны и разговоры!
   Он терпеть не мог существующих в обществе формальных приличий. Однажды на вопрос, в каком обществе он чувствует себя лучше всего, он ответил весьма нелюбезно:
   -- В обществе собак.
   Я ожидал его на молу, когда он отправился почтить миледи. Возвратясь ко мне, он сказал с горькой усмешкой:
   -- Что я вам говорил? Она нездорова и не может принять меня сегодня. Доктор смотрит озабоченно, а компаньонка подносит платок к глазам. Нам, может быть, придется провести здесь несколько недель.
   После полудня пошел дождь. Ранний обед, поданный нам, оказался плохим, и это последнее обстоятельство вывело Ромейна из себя. Он не был гурманом, вопрос о еде сводился для него к вопросу о пищеварении. Ночные занятия и злоупотребление чаем, о котором я уже упомянул, повлияли также и на его желудок. Доктора, опасаясь серьезных последствий для его нервной системы, советовали изменить образ жизни, но он не доверял им и был вполне убежден в силе своей натуры. Насколько мне известно, он никогда не исполнял докторских предписаний.
   К вечеру небо прояснилось, и мы вышли погулять. Дорога тянулась мимо католической церкви, двери которой были открыты. В полусумрачном помещении мы увидели нескольких молящихся женщин.
   -- Подождите меня несколько минут, -- попросил Ромейн, -- я в скверном расположении духа. Постараюсь очистить свои мысли и улучшить настроение.
   Я последовал за ним в церковь. Он опустился на колени в темном углу. Признаюсь, я был удивлен, увидев это. Он был крещен в англиканской вере, относительно же внешней обрядности, насколько мне известно, не принадлежал ни к какой церкви.
   Иногда я слышал, как он с искренним уважением и восхищением говорил о христианстве, но никогда, насколько я знаю, не присутствовал при богослужении. Выйдя из церкви, я спросил, не принял ли он уже католическую веру?
   -- Нет, -- отвечал он. -- Я так же, как самый ревностный протестант, ненавижу исконное стремление духовенства этой церкви к влиянию на общество и к политическому могуществу. Но римская церковь вместе с большими недостатками имеет и большие достоинства. Все в ней устроено с замечательным знанием человеческой природы. Возьмем хотя бы то, что мы сейчас видели. Торжественное молчание в церкви, вид бедняков, молившихся рядом со мной, выразительные слова молитв, в которых я слился с ближними, -- все это успокоило меня, и я почувствовал себя лучше. У нас в это вечернее время я нашел бы церковь запертою.
   Он взял меня под руку и вдруг переменил тему разговора:
   -- Что вы будете делать, если тетушка примет меня завтра?
   Я уверил его, что сумею найти себе развлечение.
   На следующее утро леди Беррик прислала слугу сказать, что ждет племянника к себе после завтрака. Предоставленный самому себе, я отправился на мол, и там мне предложили нанять лодку. У хозяина ее были удочки и насадка. К несчастью, как оказалось впоследствии, я решил провести часок-другой за рыбной ловлей на море.
   Когда мы вышли в море, ветер усилился и, прежде чем нам удалось вернуться в порт, наступил отлив. Было шесть часов, когда я оказался снова в гостинице. У подъезда стояла открытая коляска. Я нашел Ромейна, с нетерпением ожидающего меня, а на столе не было и следа обеда. Ромейн сообщил, что принял приглашение, распространявшееся также и на меня, и обещал рассказать все в экипаже.
   Наш возница повез нас по дороге в Верхний город. Скрыв свое любопытство, я вежливо спросил его о здоровье тетки.
   -- Она, бедняжка, больна серьезно, -- ответил он. -- Мне досадно за свое неудовольствие и бессердечное отношение к ней, которые я высказал в клубе. Близость смерти обнажила в ее характере качества, которые мне следовало бы заметить ранее. Как бы ни был продолжителен срок, я терпеливо стану ждать возвращения в Англию.
   Уверенный в своей правоте, он становился в мыслях и действиях самым упрямым человеком, какого мне приходилось когда-либо видеть. Убедившись же в своей не правоте, он ударялся в другую крайность: совершенно необоснованно начинал не доверять себе и безо всякой нужды пользовался каждым представившимся случаем, чтобы загладить свою ошибку. При этом он бывал способен, имея наилучшие намерения, поступать по-детски нерассудительно.
   Предчувствуя что-то недоброе, я спросил, как он провел время без меня.
   -- Я ожидал вас, пока не потерял терпение, -- отвечал он, -- а потом решил пройтись. Я думал пойти на берег моря, но запах гавани заставил меня вернуться в город, и здесь -- странное стечение обстоятельств -- я встретил некоего капитана Питеркина, бывшего моего товарища по университету.
   -- Он здесь проездом? -- спросил я.
   -- Нет, не совсем.
   -- Живет здесь?
   -- Да. Я потерял его из виду, уехав из Оксфорда, и, кажется, ему после не повезло. Мы разговорились. Он сказал мне, что будет жить здесь, пока его дела не устроятся.
   С меня было довольно -- личность капитана Питеркина вставала передо мной с такою ясностью, будто я знал его много лет.
   -- Неосторожно с вашей стороны возобновлять знакомство с подобным человеком, -- сказал я. -- Нельзя ли было ограничиться обменом поклонами?
   Ромейн принужденно улыбнулся.
   -- Вы, может быть, правы, -- отвечал он, -- но вспомните: уходя от тетки, я осознал, как несправедливо относился к ней. И подумал, что обижу старого товарища, холодно обойдясь с ним. Бедняга, быть может, попал в свое теперешнее положение столько же по несчастью, сколько и по своей вине. Мне в первую минуту хотелось поступить, как вы советуете, но я не доверился себе. Он протянул мне руку и выразил удовольствие, что видит меня. Как тут было поступить? Мне интересно услышать ваше мнение о нем.
   -- Капитан Питеркин пригласил нас обедать?
   -- Да. Я случайно упомянул о вчерашнем скверном обеде в гостинице. Он сказал: "Приходите ко мне в пансион. Кроме Парижа, во всей Франции не найдете такого стола". Я старался отказаться от его приглашения -- я не люблю встречаться с незнакомыми личностями -- и сказал, что я здесь со знакомым. Он любезно пригласил и вас сопутствовать мне. Неловко было отказываться дольше. Питеркин и так обиделся. "Я беден, -- сказал он, -- и вовсе неподходящее знакомство для вас и ваших друзей. Прошу извинения, что осмелился пригласить вас!" Он отвернулся, со слезами на глазах. Что мне было делать?
   Я подумал:
   "Следовало предложить ему пять фунтов, и он не обиделся бы, что его приглашение не принято".
   Вернись я вовремя для прогулки с Ромейном, мы бы не встретили капитана, а если бы даже встретили, то мое присутствие помешало бы конфиденциальному разговору и приглашения бы не последовало. Я чувствовал свою вину, хотя вовсе не был виноват. Возражения теперь бесполезны -- дело поправить нельзя.
   Оставив старый город по правую руку и проехав мимо нескольких дач в предместье, мы подъехали к одинокому домику, окруженному каменной оградой. Проходя через садик перед домом, я заметил около конуры двух больших цепных собак. Или хозяин боялся воров?
  

III

   В ту минуту, когда мы вошли в гостиную, мои подозрения насчет общества, которое я ожидал встретить, подтвердилось.
   "Карты, бильярд и пари" можно было ясно прочесть на лице и в манерах капитана Питеркина. На содержательнице пансиона -- быстроглазой желтолицей старухе -- было надето украшений тысяч на пять фунтов стерлингов, если бы они были из настоящих драгоценных камней. Молодые особы, находящиеся в комнате, были сильно нарумянены, а глаза их так тщательно подведены, будто они собрались на сцену, а не на обед. Когда мы вошли, эти прелестные создания пили мадеру для возбуждения аппетита. Среди мужчин двое особенно бросились мне в глаза: подобных образчиков отъявленных негодяев я не встречал ни у себя на родине, ни за границей. Одного, со смуглым лицом и перешибленным носом, нам представили под именем Командора и как человека, обладающего большим состоянием, перуанского аристократа, путешествующего ради удовольствия. Другого, в военном мундире с орденами, называли генералом. Нахальные манеры, толстое, тупое лицо, маленькие, косые глазки и сальные руки произвели на меня настолько отталкивающее впечатление, что хотелось дать ему пинка. Ромейна, вероятно еще до нашего приезда отрекомендовали как богатого собственника. Мужчины и женщины встретили его с подобострастной вежливостью. Когда мы перешли в столовую, очаровательная особа, поместившаяся рядом с ним, закрылась веером и таким образом устроила свидание с глазу на глаз с богатым англичанином. Что касается обеда, то он в известной степени оправдал отзыв капитана Питеркина. Вино было хорошее, и разговор сделался непринужденным до неделикатности.
   Обыкновенно крайне умеренный, Ромейн, искушаемый примером соседей, пил много. Я, по несчастию, сидел на противоположном конце стола и не имел возможности предостеречь своего друга. По окончании обеда мы все вернулись в гостиную пить кофе и курить. Женщины курили, пили ликеры и кофе наравне с мужчинами. Одна подошла к роялю, и начался импровизированный бал, дамы танцевали с сигаретами во рту. Постоянно держа уши и глаза настороже, я вдруг заметил, как открылся деревянный столик розового цвета и показалось зеленое поле. В то же время из потаенного шкафчика в диване появился хорошенький столик с рулеткой. Проходя мимо почтенной хозяйки, я слышал, как она шепотом спросила слугу, спущены ли собаки. Из всего замеченного мною я заключил, что собаки служили для предупреждения о появлении полиции. Пора было поблагодарить капитана Питеркина и проститься.
   -- Будет с нас этого, -- шепнул я Ромейну по-английски. -- Пойдемте.
   В наше время ошибочно предполагать, что можно сообщить что-нибудь по секрету, говоря по-английски в присутствии французов. Одна из дам кокетливо спросила Ромейна, неужели она уже надоела ему. Другая напомнила, что идет проливной дождь -- мы все слышали это, -- и уговаривала моего друга подождать, пока погода прояснится. Отвратительный генерал, показав грязной рукой на карточный стол, сказал:
   -- Нас ждет зеленое поле.
   Ромейн был возбужден, но выпитое вино не лишило его рассудка. Он ответил сдержанно:
   -- Прошу извинить меня, я плохой игрок.
   Лицо генерала вдруг приняло серьезное выражение.
   -- Вы, кажется, оказались в неведении, -- сказал он. -- Мы играем в ландскнехт -- игру случая. Если выпадет удача, плохой игрок сможет справиться со всем столом.
   Ромейн продолжал отказываться. Я, конечно, поддерживал его, стараясь никого не обидеть. Тем не менее генерал обиделся. Он скрестил руки на груди и свирепо взглянул на нас.
   -- Не означает ли это, господа, что вы не доверяете нашему обществу? -- спросил он.
   Командор с перешибленным носом, услышав вопрос, тотчас же подошел, стараясь восстановить мир с помощью убедительного средства -- дамы, которую он вел под руку.
   Дама вышла вперед и ударила генерала веером по плечу.
   -- Я тоже принадлежу к обществу, -- сказала она, -- и уверена, что мистер Ромейн не имеет недоверия ко мне.
   Она обратилась к Ромейну с очаровательнейшей улыбкой.
   -- Джентльмен никогда не отказывается от карт, когда его партнер -- женщина. Будемте играть вместе, только прошу вас, мистер Ромейн, не очень рискуйте.
   Она вложила ему в руку свой хорошенький кошелек с таким видом, будто уже полвека была влюблена в моего друга.
   Роковое влияние женщины и выпитое вино произвели желаемое действие. Ромейн позволил подвести себя к карточному столу. С минуту генерал не начинал игру: после случившегося ему необходимо было восстановить справедливость.
   -- Мы все честные люди... -- начал он.
   -- И храбрые... -- добавил Командор, с восхищением глядя на генерала.
   -- И храбрые, -- согласился генерал, в свою очередь с восторгом глядя на Командора.
   -- Если я позволил себе выразиться с излишней горячностью, господа, то сожалею об этом и прошу у вас прощения.
   -- Благородная речь! -- воскликнул Командор.
   Генерал приложил руку к сердцу и поклонился.
   Игра началась.
   Как человек небогатый, я не был предметом таких ухаживаний со стороны дам, как Ромейн. Но надо же было заплатить за обед, принимая хотя бы некоторое участие в вечерних увеселениях. Оказалось, что за рулеткой допускались небольшие ставки. Кроме того, карточный стол сулил так много привлекательного, что у рулетки вряд ли стоило плутовать. Я расположился возле одного из гостей, имевшего наименее мошеннический вид, и стал играть в рулетку.
   Каким-то чудом мне повезло сначала. Сосед передал мне мой выигрыш.
   -- Я проиграл все, до последнего сантима, -- шепнул он жалобно, -- а дома у меня жена и дети.
   Я дал бедняку взаймы пять франков. Он слегка улыбнулся, глядя на деньги.
   -- Это напоминает мне недавно случившееся со мной происшествие, -- сказал он. -- Я дал взаймы денег тому господину, который играет с генералом. Боже сохрани иметь с ним дело! Как вы думаете, что я получил в уплату за мой вексель в четыре тысячи франков? Сто бутылок шампанского, пятьдесят бутылок чернил, пятьдесят коробок колбасы, три дюжины платков, две картины неизвестных мастеров, две шали, сто географических карт и -- пять франков.
   Мы продолжили игру. Удача изменила мне, я проигрывал, проигрывал, постоянно проигрывал. Время от времени я оборачивался к карточному столу. Генерал метал банк и, мне казалось, ужасно его затягивал. Перед ним лежала груда банковых билетов и золота, выигранных главным образом у Ромейна, как я узнал впоследствии. Что касается моего соседа, несчастного обладателя коробок ваксы, картин неизвестных мастеров и прочего, он выигрывал, но, надеясь на свое счастье, рисковал и, проиграв последний сантим, удалился в угол, ища утешения в сигаре. Я тоже поднялся, чтобы последовать его примеру, как у карточного стола раздались яростные крики.
   Я видел, как Ромейн вскочил и, вырвав у генерала карты, закричал:
   -- Негодяй! Вы плутуете!
   Генерал тоже вскочил с криком:
   -- Вы лжете!
   Я попытался вмешаться, но Ромейн понял необходимость сдержать себя.
   -- Шулер не может оскорбить джентльмена, -- сказал он хладнокровно.
   -- Так вот вам! -- и генерал плюнул ему в лицо.
   В ту же минуту Ромейн ударом свалил его на пол.
   Генерал был грузный мужчина, он упал тяжело и на минуту остался недвижимым. Женщины с визгом выбежали из комнаты. Мирный Командор дрожал с головы до ног. Двое из присутствующих -- надо отдать им справедливость, не трусы -- заперли дверь.
   -- Вы не уйдете, -- сказали они нам, -- пока не убедимся, что он пришел в себя.
   С помощью холодной воды и нюхательной соли генерала скоро привели в чувство.
   Он что-то шепнул одному из своих друзей, и тот обратился ко мне.
   -- Генерал вызывает мистера Ромейна на дуэль. Как один из секундантов, я прошу назначить мне час, когда я могу видеть вас завтра утром.
   Я отказался выполнять его просьбу, пока не отопрут двери и не выпустят нас.
   -- Экипаж ждет нас у ворот, -- прибавил я. -- Если он вернется в гостиницу без нас, то станут наводить справки.
   Мое замечание возымело действие. Двери отперли, и я назначил свидание на другой день.
   Мы уехали.
  

IV

   Излишне говорить, что, принимая вызов генерала, я только старался избежать новой ссоры. Если бы эти личности возымели достаточно наглости, чтобы явиться в гостиницу, я бы решился постращать их вмешательством полиции и таким образом положить конец всему делу. Ромейн не высказывал своего мнения. Его поведение вызывало у меня опасения. Унизительное оскорбление, нанесенное ему, казалось, не выходило у него из головы. Он задумчиво ходил по своей комнате.
   -- Вы ничего не желаете сказать мне? -- спросил я. Он ответил только:
   -- Подождите до завтра.
   На следующее утро явились секунданты.
   Я ожидал увидеть двоих из господ, с которыми мы обедали вчера. К моему удивлению, посетители оказались офицерами из полка генерала. Они предложили дуэль на следующее утро, предоставляя выбор оружия Ромейну как вызываемому.
   Мне стало ясно, что способ игры в карты, который практиковался генералом, не был известен его подчиненным. Он, быть может, имел некоторые предосудительные знакомства и, как я впоследствии узнал, иногда навлекал на себя подозрения, но появление двух джентльменов от его имени свидетельствовало, что он все еще пользовался некоторой репутацией, которую желал сохранить. Офицеры объявили, что Ромейн впал в роковую ошибку, сам вызвал оскорбление и отвечал на него грубой выходкой, достойной труса. Как мужчина и военный, генерал вдвойне должен был настаивать на дуэли. Если бы даже Ромейн стал извиняться, его извинения не могут быть приняты.
   Видя, что остался только один выход, я отказался принять вызов.
   На вопрос о причинах отказа я счел нужным отвечать в известных границах: хотя мы и знали, что генерал был шулер, но оспаривать прямо его право на удовлетворение, раз секундантами его явились два офицера, было делом щекотливым. Я принес карты, унесенные Ромейном в кармане, и показал их секундантам как доказательство правоты моего друга.
   Секунданты, видимо, подготовленные своим командиром к подобной случайности, отказались от осмотра карт. Во-первых, говорили они, даже если бы действительно вся колода оказалась помеченной, то и это обстоятельство не могло бы служить извинением Ромейну. Во-вторых, высокая репутация генерала не допускала, чтобы при каких бы то ни было обстоятельствах подозрение могло пасть на него. Подобно нам самим, он также случайно сошелся с предосудительным обществом и был невинной жертвой ошибки или обмана, произведенного кем-нибудь другим из находившихся за столом.
   Доведенный до крайности, я стал основывать свой отказ на том, что мы англичане и дуэль в Англии запрещена. Оба секунданта отказались признать это обстоятельство уважительным.
   -- Мы во Франции, -- сказал один из них, -- где дуэль между порядочными людьми служит удовлетворением за нанесенное оскорбление. Вы обязаны уважать общественные законы той страны, где живете, даже временно. Отказываясь, вы рискуете подвергнуть вашу храбрость такому общественному обвинению, которое слишком унизительно, чтобы о нем упоминать. Так как сейчас соблюдены не все формальности, то мы отложим переговоры на три часа. Мы должны договариваться с двумя джентльменами со стороны мистера Ромейна. Найдите другого секунданта и обдумайте хорошенько свое решение до нашего следующего визита.
   Не успели французы выйти в одну дверь, как Ромейн вошел в другую.
   -- Я слышал все, -- сказал он спокойно. -- Примите вызов.
   Торжественно заявляю, что я испытал все средства, способные поколебать решение моего друга, так как твердо был убежден в необдуманности его поступка. Все мои увещевания не привели ни к чему. Он был глух ко всем доводам с той минуты, как было высказано, что результатом отказа могло быть сомнение в его мужестве.
   -- Зная ваш образ мыслей, -- сказал он, -- я не стану просить вас быть моим секундантом. Мне нетрудно будет найти секундантов-французов, и помните: если вы попробуете предотвратить встречу, то дуэль все-таки произойдет в другом месте, а дружбе нашей с той минуты конец.
   Бесполезно прибавлять после этого, что я сопровождал его на следующее утро в качестве секунданта.
  

V

   Ровно в девять часов -- в назначенное время -- мы были на месте.
   Второй секундант, француз, был родственником одного из офицеров, принесших вызов.
   По его указанию мы выбрали оружием пистолеты. Ромейн, как большинство современных англичан, вовсе не умел владеть шпагой. Но почти также неопытен он был и в обращении с пистолетом.
   Наши противники опоздали. Мы ждали их более десяти минут. Погода не благоприятствовала ожиданиям. День был сырой, шла изморось. Густой туман медленно надвигался на нас с моря.
   Когда наши противники явились, генерала между ними не было. Высокий, щеголеватый молодой человек поклонился Ромейну мрачно, но вежливо, и сказал сопровождавшему его господину:
   -- Объясните, в чем дело.
   Господин оказался доктором. Он тотчас же приступил к объяснению. Генерал был так болен, что не мог явиться. С ним сделался утром удар -- последствие его вчерашнего падения. Поэтому его старший сын, Морис, явился сюда вместо отца в сопровождении секундантов генерала и с его полного согласия.
   Мы тотчас же отказались допустить дуэль, причем Ромейн громко объявил, что не имел ссоры с сыном генерала. Морис выбежал вперед своих секундантов, сорвал перчатку с руки и, встав около Ромейна, ударил его по лицу снятой перчаткой.
   -- Теперь вы не скажете, что у вас не было ссоры со мной, -- воскликнул молодой француз. -- Или мне следует плюнуть на вас, как сделал отец?
   Секунданты увлекли его назад, прося извинения за его выходку. Но оскорбление было нанесено. Глаза Ромейна сверкнули.
   -- Зарядите пистолеты, -- приказал он.
   После публично нанесенного ему оскорбления и публичной угрозы другим оскорблением у него не было иного выхода.
   Нам пришлось вынуть пистолеты. Мы попросили секундантов Мориса осмотреть их и зарядить. Пока это совершалось, приближающийся с моря туман так стремительно окутал нас, что вскоре противники не могли видеть даже друг друга.
   Нам приходилось ожидать, не прояснится ли погода. Ромейн немного успокоился и обратился к секундантам:
   -- Думаю, молодой человек -- хороший сын и обязан загладить оскорбление, которое, по его мнению, нанесено его отцу. Разве удар перчаткой мог причинить мне вред? Я, вероятно, выстрелю на воздух.
   -- В таком случае, я отказываюсь быть вашим секундантом, -- сказал француз, второй секундант Ромейна. -- Сын генерала известен своим искусством в стрельбе из пистолета. Если вы не прочли это на его лице, то я понял его намерение -- он хочет убить вас. Защищайтесь!
   Я говорил тем же тоном, когда очередь дошла до меня. Ромейн уступил и полностью отдался в наше распоряжение.
   Через четверть часа туман немного поредел. Мы отмерили расстояние, условившись предварительно по моему настоянию, что оба противника выстрелят одновременно по данному знаку. Спокойствие Ромейна, когда они стали друг против друга, было необыкновенным, не свойственным такому раздражительному, как он, человеку. Я поставил его немного боком, что в некоторой степени уменьшало опасность. Мой товарищ француз вручил ему пистолет и дал последние наставления:
   -- Опустите ваш пистолет дулом в землю. Услышав сигнал, поднимите оружие не выше локтя, прижмите локоть к себе и стреляйте.
   Больше мы ничем не могли помочь. Признаюсь, когда мы отошли, язык отказывался повиноваться мне и мороз пробежал по всему телу.
   Дали знак, и оба выстрела раздались одновременно.
   Я взглянул на Ромейна. Он снял шляпу и протянул ее мне, улыбаясь. Пуля противника оторвала кусок от ее полей с правой стороны. Его жизнь, в полном смысле слова, висела на волоске.
   Пока я поздравлял его, туман усилился еще больше.
   Вглядываясь в то место, где стояли наши противники, мы с трудом могли рассмотреть неопределенные фигуры, поспешно двигавшиеся в различных направлениях. Что-то случилось. Мой товарищ-француз, взяв меня за руку, многозначительно пожал ее.
   -- Пустите меня, я спрошу, -- сказал он.
   Ромейн попытался следовать за ним, но я удержал его, мы не промолвили ни слова.
   Туман все продолжал сгущаться, так что вскоре уже ничего нельзя было рассмотреть. Один раз до нас донесся голос доктора, с нетерпением просившего принести ему свечу. Но мы не видели никакого света. Молчание, еще тяжелее тумана, царствовало вокруг нас. Вдруг оно было прервано -- прервано ужасным образом: истерический голос, не знакомый нам, резко раздался среди тумана:
   -- Где он? -- кричал голос по-французски. -- Убийца! Убийца, где ты?
   Была ли то женщина, или был это мальчик? Больше мы ничего не слыхали. Впечатление, произведенное на Ромейна, было ужасным. Он, хладнокровно стоявший перед дулом пистолета, готового убить его, теперь молча дрожал, как объятое ужасом животное. Я обнял его за талию и постарался увести.
   Мы подождали в гостинице возвращения нашего второго секунданта. Вскоре он явился и предупредил нас о приходе доктора.
   Дуэль закончилась несчастно. Пуля, пущенная наугад неопытной рукой Ромейна, попала в лицо сына, как раз у правой ноздри, прошла навылет через шею и вызвала смертельное сотрясение спинного мозга. Он умер по дороге к дому отца.
   Наши опасения оправдались. Но произошло еще нечто такое, к чему мы не были готовы: младший брат убитого -- тринадцатилетний мальчик -- тайком последовал за секундантами и, спрятавшись, был свидетелем ужасного конца. Секунданты узнали об этом только тогда, когда он, выскочив из своего убежища, бросился на колени перед умирающим братом. Те ужасные крики, которые мы слышали, исходили из его уст. Поразивший его брата был убийца, которого он тщетно старался найти в непроницаемом тумане.
   Мы оба взглянули на Ромейна. Он молча, будто окаменелый, посмотрел на нас. Я попробовал успокоить его.
   -- Ваша жизнь была в руках противника, -- сказал я, -- он искусно владел пистолетом, и вы, следовательно, рисковали больше него. Разве можно считать себя ответственным за случайность? Не падайте духом, Ромейн! Думайте о будущем, и тогда все это будет забыто.
   -- Никогда, -- отвечал он, -- никогда мне не забыть этого.., до конца жизни.
   Он произнес это глухим, монотонным голосом. Глаза его смотрели устало и рассеянно. Я снова заговорил с ним. Он не проронил ни слова и, кажется, не слыхал или не понимал меня. В то время, когда я уже не знал, что сказать или сделать, пришел доктор. Не ожидая моего вопроса, он внимательно вгляделся в Ромейна, а затем увел меня в соседнюю комнату.
   -- Ваш друг перенес сильное нервное потрясение, -- сказал он. -- Можете ли вы сообщить мне о его образе жизни.
   Я упомянул о продолжительных ночных занятиях и злоупотреблении чаем. Доктор покачал головой.
   -- Если хотите послушать моего совета, -- сказал он, -- везите его поскорей домой. Не подвергайте дальнейшим неприятностям, которые могут произойти, когда результат дуэли станет известен в городе. Если вас привлекут к суду, то это будет только формальность, вы сможете явиться тогда. Оставьте мне ваш адрес.
   Я чувствовал, что благоразумнее всего последовать его совету. Пароход отходил в Фолькстон утром, и нам нельзя было терять времени. Ромейн не противился нашему возвращению в Англию, ему, казалось, ни до чего не было дела.
   -- Оставьте меня в покое, -- сказал он, -- и поступайте как хотите.
   Я написал несколько строк доктору леди Беррик, извещая его о случившемся, и через четверть часа мы уже стояли на палубе парохода.
   Пассажиров было немного. При отплытии из гавани мое внимание было привлечено молоденькой англичанкой, путешествовавшей, по-видимому, со своей матерью. Когда мы проходили по палубе мимо нее, она взглянула на Ромейна, и на ее прекрасном лице выразилось такое участие, что я подумал, не знакомы ли они. После длительных бесплодных попыток мне наконец удалось вывести его из оцепенения и заставить взглянуть на нашу спутницу.
   -- Вы знаете эту прелестную девушку? -- спросил я.
   -- Нет, -- отвечал он с крайним равнодушием. -- Я никогда не видел ее прежде. Я устал.., ужасно устал! Не говорите со мной, оставьте меня одного.
   Я отошел от него. Его внешность и привлекательность, которым он, по-видимому, никогда не придавал значения, вызвали участие и восторг молодой девушки, случайно встретившейся с ним. Выражение безропотной печали и страдания на его лице, без сомнения, усилили симпатию, бессознательно пробудившуюся в нежной и чувствительной женщине. Уже не в первый раз -- мне это хорошо известно -- он был предметом не только восторга, но истинной, горячей любви. Он никогда не отвечал на это чувство взаимностью, даже, кажется, никогда не придавал им серьезного значения. Женитьба могла быть спасением для него. Но женится ли он когда-нибудь?
   Опершись о борт, я предался этим мыслям, как вдруг нежный, тихий голос возвратил меня к действительности, то был голос девушки, о которой я думал.
   -- Извините, что я беспокою вас, -- сказала она, -- но мне кажется, ваш друг ищет вас.
   Она говорила со скромностью и самообладанием хорошо воспитанной девушки. Легкий румянец, появившийся на ее щеках, сделал ее, на мой взгляд, еще прелестнее. Я поблагодарил ее и поспешил к Ромейну.
   Он стоял возле решетки машинного отделения. Я тотчас же заметил в нем перемену. Его глаза лихорадочно блестели, а во взгляде застыл дикий ужас. Он схватил меня за руку и, указывая вниз, в машинное помещение, спросил:
   -- Что вы слышите?
   -- Слышу шум машины.
   -- Ничего больше?
   -- Ничего... А что слышите вы?
   Он вдруг отвернулся.
   -- Я вам скажу это, когда мы высадимся, -- ответил он.
  

Сцена вторая. Предостережение

VI

   При приближении к гавани Фолькстона волнение Ромейна, казалось, успокоилось. Голова его склонилась на грудь, глаза полузакрылись -- он походил на усталого, тихо засыпающего человека.
   Сойдя с парохода, я решился предложить нашей прелестной спутнице занять для нее и ее матери места на лондонский поезд. Она поблагодарила меня, сказав, что приехала к знакомым в Фолькстон. Говоря это, она смотрела на Ромейна.
   -- Мне кажется, он очень болен, -- произнесла она, слегка понижая голос.
   Не успел я ответить, как ее мать с удивлением посмотрела на нее и обратила ее внимание на знакомых, приехавших встретить их. Уходя, она бросила последний нежный и грустный взор на Ромейна. Он не только не ответил ей, но даже не заметил ее взгляда. По дороге к поезду он все сильнее и сильнее опирался на мою руку. Сев в вагон, он тотчас же погрузился в глубокий сон.
   Прибыв в Лондон, мы отправились в гостиницу, где мой друг обычно останавливался. Продолжительный сон дорогой, казалось, принес ему некоторое облегчение. Мы пообедали вдвоем в его номере. Когда слуга удалился, я убедился, что несчастный исход дуэли все еще мучил его.
   -- Я не могу смириться с мыслью, что убил человека, -- сказал он. -- Не оставляйте меня!
   В Булони я получил письмо с извещением, что моя жена и семейство приняли приглашение знакомых приехать пожить на берегу моря. Таким образом, я был спокоен за них и целиком мог принадлежать своему другу. Успокоив его, я напомнил о нашем разговоре на пароходе. Он постарался изменить тему беседы, но мое любопытство было слишком велико и я стремился помочь ему вспомнить, в чем было дело.
   -- Мы стояли около машинного отделения, -- напомнил я, -- вы спросили, что я слышу, и обещали, когда мы высадимся, рассказать, что слышали сами.
   Он перебил меня:
   -- Я начинаю думать, что это была галлюцинация. Не следует обращать слишком большое внимание на все, что говорится в столь ужасном состоянии. На мне кровь человека...
   Я перебил его в свою очередь...
   -- Я отказываюсь вас слушать, если вы будете продолжать так говорить о себе, -- заявил я ему. -- Вы настолько же ответственны за смерть молодого человека, как если б наехали на него на улице. Я не подходящий собеседник для человека, рассуждающего подобно вам. Около вас следует находиться доктору.
   Я действительно сердился на него и не находил причины скрывать это.
   Другой человек на его месте, пожалуй, обиделся бы. В характере Ромейна была врожденная кротость, проявлявшаяся даже в минуты сильнейшей нервной раздражительности.
   Он взял меня за руку.
   -- Не сердитесь на меня, -- просил он, -- я постараюсь думать, как вы. Но будьте и вы снисходительны. Посмотрите, как я проведу сегодняшнюю ночь. Завтра утром я сообщу вам, что обещал сказать на пароходе. Согласны?
   Конечно, пришлось согласиться. Комнаты, где мы спали, сообщались дверью. По его просьбе я оставил ее отворенной.
   -- Если окажется, что я не могу спать, -- объяснил он мне, -- то все-таки мне хочется сознавать, что в случае надобности я могу позвать вас.
   Три раза я просыпался в эту ночь и, видя свет в его комнате, приходил к нему. Во время путешествия он всегда возил с собою несколько книг. И теперь я застал его за чтением.
   -- Должно быть, я выспался в вагоне, -- сказал он, увидел меня. -- Но это ничего, то, чего я боялся, не случилось. Я привык к бессонным ночам. Ложитесь и не беспокойтесь обо мне.
   На следующее утро он снова отложил объяснение.
   -- Согласны вы подождать еще немного? -- спросил он.
   -- Если хотите...
   -- Сделайте мне это одолжение. Вы знаете, что я не люблю Лондон. Уличный шум мешает мне заниматься. Кроме того, я должен сообщить вам, что шум стал мне еще неприятнее со времени... -- он запнулся в замешательстве.
   -- С того времени, как вы смотрели в помещение машинного отделения? -- спросил я.
   -- Да. Мне не хочется подвергать себя случайностям, оставаясь в Лондоне на вторую ночь. Я хочу оказаться в совершенной тишине. Не поедете ли вы со мной в Венж? Как ни скучно там, вы найдете себе развлечение: там, как вам известно, хорошая охота.
   Час спустя мы выехали из Лондона.
  

VII

   Аббатство Венж, по моему мнению, самое уединенное поместье в Англии. Если Ромейн нуждался в тишине, он не мог сделать лучшего выбора.
   Возвышаясь в северной части Йоркшира, на одном из холмов дикой равнины, поросшей вереском, развалины старого монастыря видны со всех четырех сторон света. Предание рассказывает, что в то время, когда в аббатстве жили монахи, оно было окружено многочисленными деревнями и гостиницами для принятия богомольцев, стекавшихся со всех стран христианского мира.
   От всех этих построек не осталось и следа. Набожные жители покинули свои жилища, как говорят, во времена Генриха VIII, который, уничтожив монастыри, отдал аббатство и обширные земли Венжа своему верному другу сэру Милю Ромейну. Сын и наследник Миля построил дом, пользуясь без стеснения материалом из крепких монастырских стен. За исключением некоторых незначительных изменений и переделок, дом стоит в прежнем виде и до сих пор.
   На последней станции железной дороги нас ждали верховые лошади. Была прекрасная лунная ночь, и мы значительно сократили дорогу, проехав равнину по тропинке. В десятом часу мы прибыли в аббатство.
   Уже несколько лет прошло с тех пор, как я был в гостях у Ромейна, но ничто, казалось, не изменилось ни в доме, ни вокруг него. Добродушный северянин буфетчик и его жена, шотландка, казалось, нисколько не постарели. Они встретили меня так, будто я уезжал дня на два и снова вернулся жить в Йоркшир. Мне приготовили мою прежнюю спальню, и безукоризненная старая мадера приветствовала нас, когда мы сошлись с хозяином в средней зале, служившей столовой.
   Мы сидели друг против друга за хорошо сервированным столом, и я уже надеялся, что влияние его деревенского жилища начало действовать успокаивающим образом на расстроенную душу Ромейна. В присутствии своих старых верных слуг он, казалось, находил силу не поддаваться гнетущим угрызениям своей совести. Он говорил со слугами спокойно и ласково и выражал удовольствие, что снова видит в своем старом доме давнишнего друга.
   Незадолго до окончания ужина случилось происшествие, испугавшее меня. Я только что передал вино Ромейну, и он наполнил свой стакан, но вдруг побледнел и поднял голову, будто прислушивался к чему-то неожиданному. В комнате не было никого, кроме нас, и я в эту минуту не говорил с ним. Он подозрительно оглянулся позади себя на дверь, ведущую в библиотеку, и позвонил в старинный колокольчик, стоявший возле него на столе. Когда вошел слуга, он приказал ему затворить дверь.
   -- Вам холодно? -- спросил я.
   -- Нет. -- Но, одумавшись, тотчас же дал другой ответ, совершенно противоречащий первому. -- Да, вероятно, огонь в библиотеке погас.
   Сидя по другую сторону стола, я видел огонь: камин был полон пылающих дров и угля. Я не сказал ничего. Его внезапная бледность и противоречивый ответ возбудили во мне подозрения, которые, как я надеялся, уже никогда более не вернутся ко мне.
   Он оттолкнул свой стакан с вином и не спускал глаз с растворенной двери. Его поза и выражение лица указывали, что он прислушивался. К чему он мог прислушиваться?
   Помолчав несколько минут, он вдруг спросил меня:
   -- По-вашему, сегодня тихая ночь?
   -- Такая тихая, какой только может быть, -- отвечал я. -- Нет ни малейшего ветра -- даже огонь не трещит. Всюду полная тишина, в доме и на дворе.
   -- На дворе? -- повторил он и неподвижно смотрел на меня, будто в уме его пробудилась новая мысль.
   Я спросил его, как бы мимоходом, что удивило его в моих словах? Вместо ответа он вдруг вскочил с ужасным криком и выбежал из комнаты.
   Я не знал, что делать, невозможно было, если он не вернется тотчас, не обратить внимание на его странный образ действия. Подождав минут пять, я позвонил.
   Вошел старый буфетчик и с изумлением остановился перед пустым стулом.
   -- Где же барин? -- спросил он.
   Я сказал ему только, что Ромейн встал и, не произнеся ни слова, вышел из-за стола.
   -- Он, может быть, почувствовал себя дурно, -- прибавил я. -- Вы старый слуга, и недурно будет, если вы пойдете посмотреть, что с ним. Если он спросит меня, скажите, что я жду его здесь.
   Минуты тянулись медленно, я так долго оставался один, что уже начал беспокоиться и взялся было за колокольчик, как кто-то постучался в дверь. Я думал, что это буфетчик, но в комнату вошел грум.
   -- Гарсвейт не может прийти к вам, сударь, -- сказал он. -- Он приказал сказать: не угодно ли будет вам взойти к нему на бельведер?
   Дом, расположенный треугольником, был двухэтажный. Плоскую крышу, доступную благодаря нескольким террасам и окруженную каменным парапетом, называли бельведером, так как оттуда открывался прекрасный вид на окрестность. Опасаясь сам не зная чего, я взобрался по лестнице на крышу. Ромейн встретил меня резким, внезапным хохотом -- грустным, притворным хохотом, под которым скрывается замешательство.
   -- Представьте себе! -- закричал он. -- Старик Гарсвейт, кажется, вообразил, что я пьян, и ни за что не хочет оставить меня одного.
   Не отвечая на это странное замечание, буфетчик удалился. Проходя мимо меня, он шепнул:
   -- Приглядите за барином! Поверьте мне, сударь, к нему сегодня залетела под шапку пчела.
   Хотя я сам родом не из северных местностей, но я знал значение этого выражения. Гарсвейт подозревал, что барин сошел с ума!
   Когда мы остались одни, Ромейн взял меня под руку и начал медленно ходить взад и вперед по бельведеру. Месяц в это время стоял низко над горизонтом, но его мягкий, таинственный свет все еще лился на крышу дома и на высокую покрытую вереском местность вокруг него. Я внимательно смотрел на Ромейна. Он был смертельно бледен, его рука, лежавшая на моей, тряслась. Других признаков волнения я не замечал. Ни взгляд, ни манеры -- ничто не указывало хоть на малейшее умственное расстройство. Быть может, какое-нибудь его слово или поступок напрасно встревожили верного слугу. Я решился тотчас же рассеять это сомнение.
   -- Отчего вы так внезапно ушли из-за стола? -- спросил я. -- Вы почувствовали себя дурно?
   -- Нет, я испугался, -- отвечал он. -- Посмотрите на меня: я и теперь еще не отделался от страха.
   -- Как мне понимать вас?
   Вместо ответа он повторил свой давнишний странный вопрос:
   -- По-вашему, сегодня тихая ночь?
   Принимая во внимание время года и положение дома, стоявшего на юру, -- ночь была почти неестественно тиха. По всей обширной равнине вокруг дома не проносилось ни ветерка. Ночные птицы разлетелись или молчали. Когда мы остановились, прислушиваясь, до нас доносился один только звук -- спокойное журчание речки, скрытой от взора в глубине долины, к югу от дома.
   -- Я уже вам говорил, что не помню такой тихой ночи в йоркширской равнине, -- отвечал я.
   Он положил руку мне на плечо.
   -- Что сказал про меня бедный мальчик, брата которого я убил? Какие слова были слышны среди туманной измороси?
   -- Советую вам не думать об этих словах и отказываюсь повторить их вам.
   -- Мне все равно, повторите вы их или нет, я и в эту минуту слышу голос мальчика там, -- отвечал он, указывая на северную часть парапета.
   И он повторил ужасные слова, считая пальцем промежуток между ними, будто слышал звуки:
   -- Убийца! Убийца! Где ты?
   -- Боже мой! -- воскликнул я. -- Неужели вы в самом деле слышите голос?
   -- Вы слышите, что я говорю? Я так же ясно слышу мальчика, как вы меня. Голос доносится до меня через лунную ночь, как доносился сквозь морской туман. Вот опять. Я слышу его везде. Теперь там, где свет падает на вершину башни. Прикажите слуге, чтобы утром лошади были готовы. Завтра же уедем из Венжа.
   Скажи он эти дикие слова не спокойным тоном, я был бы склонен разделить мнение буфетчика, что ум его не в порядке, но ни в голосе его, ни в манерах не видно было особенного волнения. Он говорил с меланхолической покорностью судьбе -- будто узник, покоряющийся заслуженному приговору. Припоминая случаи нервного расстройства, когда больных преследовали призраки, я спросил его, не видит ли он воображаемой фигуры мальчика?
   -- Я ничего не вижу, -- сказал он, -- я только слышу. Посмотрите сами. Это в высшей степени невероятно, но мне хочется убедиться лично, что никто не последовал за мной из Булони и теперь не подшучивает надо мной.
   Мы обошли бельведер. С восточной стороны дом прилегал к одной из башен старого аббатства. На западе холм круто спускался к глубокому пруду или канаве. С севера и юга видна была только обширная, покрытая вереском равнина. Куда я ни смотрел, при ярком свете луны нигде не поднялось ни одного живого существа, будто кругом нас было мертвое лунное царство.
   -- При переезде через канал вы тоже слышали голос мальчика? -- спросил я.
   -- Да, я услышал его впервые там, где стояла машина, он то повышался, то понижался, как шум самой машины.
   -- Когда вы слышали его еще?
   -- Я боялся, что услышу его в Лондоне. Но он не преследовал меня более, иначе я бы сказал вам, когда мы высадились с парохода. Я опасался, что уличное движение снова вызовет его. Как вам известно, ночь прошла спокойно. Я уже начал надеяться, что был жертвой галлюцинации -- как это обыкновенно называют. Но это была не галлюцинация. Здесь, среди полной тишины, мне опять послышался голос. Даже когда мы сидели за столом, он снова раздался позади меня -- в библиотеке. Когда дверь заперли, голос все-таки был слышен. Я выбежал сюда, чтобы испытать, будет ли он преследовать меня на открытом воздухе. Он последовал за мной. Следовательно, мы опять можем вернуться в залу. Теперь я знаю, что мне нигде ни укрыться. Мой милый, старый дом стал для меня ужасен. Вам все равно, когда вернуться в Лондон?
   Мои личные чувства и опасения в этом случае не имели значения. По моему разумению, Ромейну следовало обратиться к одному из лучших докторов, и поэтому я серьезно стал поддерживать его в решимости вернуться в Лондон на другой день.
   Мы сидели минут десять у камина в зале, когда Ромейн, вынув платок, стал вытирать пот, выступивший у него на лбу, и, вздохнув с облегчением, сказал слабым голосом:
   -- Он замолк!
   -- Когда вы слышите голос мальчика, он раздается постоянно? -- спросил я.
   -- Нет, с промежутками, иногда большими, иногда меньшими.
   -- То вдруг зазвучит, то вдруг замолкнет?
   -- Да.
   -- Вам неприятны мои вопросы?
   -- Я не жалуюсь, -- сказал он грустно, -- и терпеливо переношу свое наказание.
   Я стал возражать:
   -- Напрасно вы вбили себе это в голову. Это нервная болезнь, с которой сумеет справиться медицина. Как только приедем в Лондон, вы отправитесь к доктору!
   Мое мнение не произвело на него никакого впечатления.
   -- Я лишил жизни своего ближнего, -- сказал он, -- и лишил будущности молодого человека, который -- не будь меня -- жил бы долго, счастливо и честно. Говорите, что хотите, я потомок Каина. У него была печать на челе, у меня есть свой крест. Утешайтесь, если хотите, тщетными надеждами. Я же теперь ни на что не надеюсь. Спокойной ночи.
  

VIII

   На следующий день ранним утром старый буфетчик, не зная, что делать, зашел ко мне за советом.
   -- Сударь, пожалуйте, посмотрите на барина! У меня язык не поворачивается разбудить его.
   Между тем, если сегодня нам ехать в Лондон, будить его уже было пора. Я вошел в его спальню. Не будучи доктором, я сознавал всю важность этого освежающего покойного сна и взял на себя ответственность за то, чтобы его не будили. Оказалось, что я поступил умно. Он проспал до полудня. Преследовавший его голос более не возвращался. Мы провели день спокойно. Один только случай, который я не могу обойти молчанием, нарушил мирное течение дня.
   Мы вернулись с прогулки верхом. Ромейн ушел читать в библиотеку, а я осмотрел некоторые переделки в стойлах и только вышел во двор, как у ворот остановился шарабан, запряженный пони. Джентльмен, сидевший в шарабане, вежливо спросил, можно ли осмотреть дом. В Венже было несколько хороших картин и драгоценных остатков древности; во время отсутствия Ромейна дом показывали редким путешественникам, решавшим пробираться через покрытую вереском равнину, окружавшую аббатство. Незнакомцу сказали, что мистер Ромейн дома. Он стал извиняться, но с таким огорченным видом, что я подошел к нему и заговорил.
   -- Мистер Ромейн не совсем здоров, -- сказал я, -- и поэтому я не могу пригласить вас в дом. Не угодно ли вам будет пройтись по саду и взглянуть на развалины аббатства?
   Он поблагодарил меня и принял приглашение. Описать в общих чертах этого джентльмена нетрудно. Это был немолодой, дородный господин, добродушный и веселый на вид; его длинный черный сюртук, походивший на те, которые носит католическое духовенство, был застегнут на все пуговицы. Лицо его было гладко выбрито, и в глазах выражалась скромность, соединенная с пытливостью, -- выражение, которое мы привыкли связывать с представлением о почтенной особе духовного звания.
   К моему удивлению, местность оказалась ему несколько знакомой. Он направился прямо к маленькому озеру, смотрел на него с любопытством, совершенно не понятным для меня, сознаюсь, я наблюдал за ним. Он взобрался по откосу и вошел в калитку сада. Ни одно из украшений, придуманных садовником, не удостоилось его внимания. Он прошел по аллеям мимо кустарников и цветов и остановился у старого каменного фонтана, который, по преданию, был одним из украшений сада во время существования монастыря. Тщательно осмотрев остатки древности, он вынул из кармана лист бумаги и начал внимательно рассматривать его. Может быть, это был план дома и садов, а может быть, и нет -- могу только сказать, что незнакомец пошел самой кратчайшей дорожкой к развалившейся церкви аббатства.
   Оказавшись окруженным стенами церкви без крыши, он набожно снял шляпу. Я не мог следовать за ним далее, не рискуя обратить на себя внимание. Я сел на камень и стал ожидать его возвращения. Прошло около получаса, прежде чем он снова появился. Он поблагодарил меня за любезность таким спокойным тоном, будто ожидал встретить меня именно на этом самом месте.
   -- Все, виденное мною здесь, весьма заинтересовало меня, -- сказал он. -- Осмелюсь предложить вам немного нескромный вопрос для незнакомого...
   Я в свою очередь полюбопытствовал узнать, в чем мог заключаться этот вопрос.
   -- Мистер Ромейн в самом деле счастлив, что владеет таким прекрасным поместьем. Он, кажется, еще молодой человек?
   -- Да.
   -- Женат?
   -- Нет.
   -- Извините мое любопытство. Владелец аббатства Венж интересная личность для такого антиквария, как я. Еще раз благодарю вас. Мое почтение.
   Он уехал в своем шарабане, бросив последний взгляд.., не на меня.., а на аббатство.
  

IX

   Мой рассказ о событиях приближается к концу.
   На следующий день мы вернулись в гостиницу в Лондоне. По просьбе Ромейна я тотчас же послал к себе домой за письмами, пришедшими в мое отсутствие. Он не переставал думать о дуэли: ему до смерти хотелось узнать, не получено ли каких-нибудь известий от доктора-француза.
   Когда посланный вернулся с моими письмами, на одном из них был штемпель Булони. По настоянию Ромейна, я открыл это письмо первым. Оно было подписано доктором.
   С первых строк я понял, что одно мое опасение было устранено. После официальных справок французские власти решили, что не было повода для привлечения к суду противника, оставшегося в живых, ни один из присяжных, выслушав дело, не нашел бы его виновным в единственном преступлении, в котором его могли обвинить, -- в "убийстве".
   Неумышленное убийство во время дуэли не наказывается французскими законами. Мой корреспондент приводил несколько случаев в подтверждение этого, опираясь на публично выраженное мнение самого знаменитого Берриера. Одним словом, нам нечего было бояться.
   На второй странице сообщалось, что полиция накрыла игроков, с которыми мы провели вечер в Булони, а унизанная украшениями хозяйка была заключена под арест по обвинению в содержании игорного дома. В городе подозревали, что генерал более или менее прямо был причастен к некоторым весьма щекотливым обстоятельствам, открывшимся следствию. Как бы то ни было, он вышел в отставку, уехал с женой и семейством из Булони и оставил после себя много долгов. Никоим образом не удалось открыть, куда он направился.
   Я прочел письмо вслух Ромейну, при последних строках он прервал меня.
   -- Вероятно, плохо справлялись, -- сказал он. -- Я сам наведу справки.
   -- Какой интерес могут они представлять для вас! -- воскликнул я.
   -- Весьма большой, -- отвечал он. -- Я надеялся хоть в незначительной мере загладить свою вину перед бедным семейством, которое пережило из-за меня столько горя. Если жена и дети в плохих обстоятельствах -- в чем, кажется, нет сомнения, -- то я мог бы обеспечить их, конечно, оставаясь неизвестным. Дайте мне адрес доктора, я попрошу его произвести розыски за мой счет под видом того, что неизвестный друг желает быть полезным семейству генерала.
   Это намерение показалось мне верхом неблагоразумия. Я высказал это, но совершенно бесполезно. Со своею обычною горячностью он тотчас же написал письмо и в тот же вечер отправил его.
  

X

   Точно такое же неблагоразумие выказал Ромейн в вопросе о совете с доктором -- к чему я серьезно старался побудить его. Но в этом случае обстоятельства были за меня.
   Последние силы леди Беррик истощились. Во время нашего пребывания в Венже ее, умирающую, привезли в Лондон. На третий день нашего пребывания в гостинице Ромейна призвали к тетке, и она умерла в его присутствии. Впечатление, произведенное ее смертью на моего друга, пробудило лучшие стороны его характера. Он стал менее доверять себе и легче поддавался увещеваниям. Находясь в таком настроении, он очень обрадовался посещению старого друга, которого искренне любил. Посещение, само по себе не имевшее никакого особенного значения, привело, как я узнал позже, к весьма серьезным последствиям в жизни Ромейна. Поэтому я расскажу вкратце, что произошло в моем присутствии.
   Лорд Лоринг -- всем известный как глава древней английской католической фамилии и обладатель великолепной картинной галереи -- был огорчен переменой, которую он заметил в Ромейне, посетив нас в гостинице. Я присутствовал при их встрече и намеревался уйти из комнаты, думая, что присутствие третьего лица могло стеснить двух друзей, но Ромейн остановил меня.
   -- Лорд Лоринг должен знать о случившемся со мной, -- сказал он, -- у меня не хватит духу рассказывать самому. Расскажите ему все, и если он будет одного мнения с вами, то я согласен посоветоваться с докторами.
   Сказав это, он вышел.
   Лорд Лоринг разделял мое мнение. Он также думал, что лучшим средством для излечения болезни Ромейна будет лечение его души.
   -- Исполняя предписания докторов, -- сказал лорд, -- лучше всего, по моему мнению, будет не давать нашему другу уходить в себя. Я считаю необходимым изменить уединенный образ жизни, который он вел в последние годы. Отчего бы ему не жениться? Женщина даст новое направление его мыслям и поможет заглушить ужасный голос, преследующий его. Вам это может показаться сентиментальным взглядом на вещи, но подумайте сами над моим предложением, и придете к тому же заключению. Имея такое прекрасное состояние, к которому теперь присоединилось еще наследство тетки, он обязан жениться. Вы не согласны со мной?
   -- Напротив, вполне согласен. Но я вижу серьезные препятствия на пути к исполнению плана вашего сиятельства. Ромейн не любит общества, а что касается женитьбы, его холодность к женщинам кажется мне неизлечимым недостатком его характера.
   Лорд Лоринг засмеялся.
   -- Подобный недостаток всегда можно исправить, лишь бы найти подходящую женщину.
   Тон, которым он говорил, заставил меня заподозрить, что он уже нашел эту "подходящую женщину", и я позволил себе спросить об этом. Он сразу признался, что я угадал.
   -- С Ромейном, как вы сами говорите, трудно иметь дело, -- продолжал он. -- Малейшая неосторожность может возбудить его подозрение, и тогда придется отказаться от всякой надежды быть полезным ему. Могу вам обещать, что буду действовать осмотрительно. К счастью, он, бедняга, любит картины! Ведь совершенно естественно, если я его приглашу посмотреть несколько новых картин, прибавившихся в моей галерее? Вот тут-то он и попадется в мою ловушку! У меня есть на примете прелестная девушка, которая гостит у нас: она не совсем здорова и немного расстроена. Когда нужно будет, я отправлю ее наверх. Может быть, она также заглянет в галерею -- конечно, случайно -- в то самое время, когда Ромейн будет там. Все остальное зависит от впечатления, произведенного девушкой. Если бы вы знали ее, я думаю, вы согласились бы со мной, что стоит попытаться.
   Не зная девушки, я мало верил в успех опыта. Нельзя было сомневаться в расположении лорда Лоринга к его другу, и поэтому я должен был дать свое согласие.
   По возвращении Ромейна было решено как можно скорее собрать консилиум. Заметив, что лорд Лоринг хочет что-то сообщить мне, я пошел проводить его до дверей гостиницы. Он, казалось, решил подождать заключения медиков, прежде чем испробовать влияние очаровательной девушки, и желал предостеречь меня, чтобы я преждевременно не говорил нашему другу о посещении картинной галереи.
   Не интересуясь подробностями маленького заговора, затеваемого почтенным джентльменом, я смотрел на карету и восхищался про себя двумя прекрасными лошадьми, которыми она была запряжена. Лакей отворил дверцу, и я в первый раз увидел, что с лордом Лорингом приехал еще господин, просидевший в карете во время визита лорда в гостиницу. Господин наклонился вперед и поднял глаза от книги, которую читал. К своему удивлению, я узнал немолодую, полную и добродушную фигуру духовного лица, оказавшегося таким сведущим в местоположении Венжа и проявившего к нему такой необыкновенный интерес.
   Меня поразило странное стечение обстоятельств: я снова встретил этого человека в Лондоне так скоро после нашего свидания в Йоркшире. Вот все, что я подумал о нем в эту минуту. Если бы я знал тогда, что знаю теперь, я бы сбросил его в озеро в Венже и, вероятно, считал бы это обстоятельство самым счастливым в жизни.
   Чтобы вернуться к моему рассказу, скажу теперь, что мое участие в нем, как очевидно, закончено. На следующий день после посещения лорда Лоринга домашние затруднения заставили меня расстаться с Ромейном. Я могу только прибавить, что все рассказанное мною до сих пор написано с полным сознанием своей ответственности и вполне соответствует правде.

Джон Филипп Гайнд,

майор N-полка, в отставке.

  

Рассказ

Книга первая

I. Откровенный разговор

   В одной из комнат верхнего этажа одного из дворцов в северной части Гайд Парка две дамы сидели за завтраком, пили чай и болтали.
   Старшая дама была леди Лоринг, еще молодая особа, обладательница золотистых волос, ясных голубых глаз, прекрасного, нежного лица и развитого стана -- качеств, обыкновенно составляющих принадлежность английской красоты. Ее собеседницей была неизвестная молодая леди, которой восхищался майор Гайнд во время переезда из Франции в Англию. Своими темно-каштановыми волосами, карими главами и прозрачной бледностью лица, сменявшейся легким румянцем только в минуты волнения, она представляла совершенный контраст с леди Лоринг. Редко можно было встретить два столь противоположных типа красоты.
   Слуга принес письма, полученные с утренней почтой. Леди Лоринг пробежала свою корреспонденцию и, оттолкнув пачку писем, налила себе вторую чашку чая.
   -- Нет ничего интересного, -- сказала она. -- Есть вести от твоей матери, Стелла?
   Молодая девушка со слабой улыбкой подала ей распечатанное письмо.
   -- Прочти сама, Аделаида, -- отвечала она необыкновенно нежным тоном, придававшим необычайную прелесть ее голосу, -- и скажи мне, встречала ли ты когда-нибудь двух женщин, так не похожих между собой, как мать и я.
   Леди Лоринг прочитала письмо так же быстро, как письма, адресованные лично ей.
  
   "Никогда еще я не проводила время так весело, как в этом прелестном поместье. Каждый день за столом двадцать семь человек, не считая соседей.., вечером танцы запросто.., мы играем на бильярде и ходим в курильню, три раза в неделю охота с гончими.., между гостями всякого рода знаменитости, в том числе несколько знаменитых красавиц... Какие туалеты! Разговоры!.. Но мы не пренебрегаем и серьезными обязанностями: в воскресенье торжественная обедня и хоральное пение в городе, вечером отрывки из Потерянного Рая", читаемые любителем... О, глупый, упрямый ребенок! Зачем ты не захотела ехать и осталась в Лондоне, когда могла бы сопровождать меня в этот земной рай?.. Ты в самом деле больна?.. Кланяйся леди Лоринг и, конечно, если ты больна, посоветуйся с доктором. Здесь все с таким участием справляются о тебе.., но вот, я еще и вполовину не кончила своего письма, а звонят к обеду... Что мне делать?.. Почему нет со мной моей дочки, которая могла бы дать мне хороший совет..."
  
   -- Ты еще можешь изменить решение и отправиться к матери, чтобы давать ей советы, -- заметила леди Лоринг с серьезной иронией, возвращая письмо девушке.
   -- Пожалуйста, не говори об этом! -- воскликнула Стелла. -- Не знаю, какое существование я не предпочла бы такой жизни, которой теперь наслаждается моя мать. Что бы я стала делать, если бы ты не предложила мне поселиться в этом доме, где мне так хорошо? Мой "земной рай" здесь, где мне ничто не мешает по целым дням рисовать или читать, где мне не нужно преодолевать свое нездоровье и нежелание ехать в гости, куда меня тащат, или, что еще хуже, выслушивать угрозы, что мать обратится за советом к доктору, в знания которого она так слепо верит, когда дело не касается ее самой. Что, если тебе взять меня в компаньонки и дать мне возможность провести здесь всю свою жизнь?
   Веселое лицо леди Лоринг приняло серьезное выражение во время речи Стеллы.
   -- Милая моя, -- сказала она ласково, -- я знаю, как ты любишь уединение и как ты не похожа по взглядам и чувствам на прочих девушек твоих лет. Я не забываю, что грустные обстоятельства способствовали развитию твоих наклонностей. Но с тех пор, как ты гостишь у нас, я замечаю в тебе какую-то перемену, которую не могу себе объяснить, несмотря на все знание твоего характера. Мы друзья со школьной скамьи, и в те дни у нас не было секретов друг от друга. Ты беспокоишься о чем-нибудь или о ком-нибудь, не известном мне? Я не прошу твоей откровенности, но только передаю тебе, что заметила, и говорю тебе, что мне жаль тебя.
   Она встала и деликатно переменила разговор:
   -- Я сегодня хотела выехать раньше обыкновенного, могу я быть тебе полезна? -- спросила она, положив руку на плечо Стеллы и ожидая ее ответа.
   Стелла взяла ее руку и поцеловала со страстной любовью.
   -- Не думай, что я неблагодарная, -- сказала она, -- мне только стыдно.
   И, наклонив голову, она заплакала.
   Леди Лоринг молча стояла возле нее. Она хорошо знала сдержанный характер девушки, только в минуты невыносимого горя позволявшей другим заметить свое страдание. Истинно глубокое чувство, скрывающееся под этой врожденной скромностью, чаще всего встречается в мужчинах. Многие женщины, обладающие им, лишены общительности, облегчающей их сердца. Это самые благородные, но вместе с тем часто и самые несчастные женщины.
   -- Можешь ты подождать минуту? -- тихо спросила Стелла.
   Леди Лоринг снова села на свое прежнее место и после минутного колебания подвинула стул к Стелле.
   -- Хочешь, чтобы я посидела с тобой?
   -- Да, сядь поближе. Ты сейчас упомянула о нашей жизни в пансионе, Аделаида. И тогда между нами была разница. Я была самой младшей из девочек, а ты, кажется, старшей или почти старшей?
   -- Да, я была старшей. Между нами десять лет разницы. Но почему ты возвращаешься к этому?
   -- Просто вспоминаю былое. В то время отец был еще жив. В первое время я скучала по дому и боялась больших девочек. Ты позволяла мне прятать лицо у тебя на плече и рассказывала мне сказки. Позволь мне и теперь спрятаться у тебя на плече и послушать тебя.
   Теперь она была гораздо спокойнее своей старшей подруги, которая побледнела и молча, со страхом, смотрела на прекрасную головку, лежащую у нее на плече.
   -- Поверила бы ты когда-нибудь, что после всего, пережитого мною, я способна еще думать о мужчине, о мужчине, про которого ничего даже не знаю? -- спросила Стелла.
   -- Душа моя, в этом нет ничего невозможного! Тебе всего двадцать три года. В то несчастное время, о котором и вспоминать тебе не следует, ты ни в чем не была виновата. Люби, Стелла, и будь счастлива, если только найдешь человека, достойного тебя. Но ты пугаешь меня, говоря о незнакомом человеке. Где ты встретила его?
   -- Возвращаясь из Парижа.
   -- Вы ехали в одном вагоне.
   -- Нет, мы встретились во время переезда через канал. На пароходе было мало пассажиров, иначе я никогда бы не заметила его.
   -- Он говорил с тобой?
   -- Даже не взглянул на меня.
   -- Это говорит не в его пользу.
   -- Ты не понимаешь меня, то есть я не так выразилась. Он шел под руку с другом и казался слабым и изнуренным сильной, продолжительной болезнью. На лице его выражалась ангельская кротость и такое терпение, такая покорность судьбе! Ради Бога, не говори никому, что я тебе сказала! Говорят, мужчины иногда влюбляются с первого взгляда. Но женщине взглянуть и влюбиться.., какой стыд! А я не могла отвести глаз от него. Взгляни он на меня в свою очередь, я не знаю на что бы была способна!.. Теперь я вся горю от стыда при воспоминании об этом. Но он целиком был занят своим горем и страданием. В последний раз я взглянула на него на набережной, перед тем как меня увезли. Его образ запечатлелся в моем сердце. Во сне я его вижу с такою же ясностью, как теперь вижу тебя. Не презирай меня, Аделаида!
   -- Милая моя, твой рассказ чрезвычайно заинтересовал меня. Как ты думаешь, этот господин из нашего круга? Я хочу сказать, джентльмен ли он?
   -- Без всякого сомнения.
   -- Постарайся описать его, Стелла. Он был высок и хорошо одет?
   -- Он не высок, не низок, худощав, все его движения грациозны, одет он был просто, но чрезвычайно изящно. Как описать его? Когда друг привел его на пароход, он стал у борта и задумчиво смотрел на море. Я еще ни у одного человека не встречала подобных глаз: они смотрели нежно и грустно, и цвет их был такой прекрасный и необыкновенный -- сине-лиловый! Глаза эти слишком хороши для человека! То же я могу сказать и о волосах его, я видела их, когда он снял шляпу, -- должно быть, голова его нагрелась на солнце, и он хотел освежить ее морским ветерком. Светло-каштановый цвет их чуть-чуть отливал красивым красноватым оттенком. Борода его была такого же цвета -- короткая и вьющаяся, как на портретах римских героев. Я его никогда более не увижу.., и лучше, если не увижу. Что мне следует ждать от человека, даже не взглянувшего на меня? Однако мне было приятно слышать, что здоровье и спокойствие вернулись к нему и что он счастлив. Мне стало легче, потому что я смогла открыть тебе свое сердце. Я даже полна решительности признаться тебе во всем. Ты будешь смеяться надо мной, если я...
   Она остановилась. Ее бледные щеки покрылись легким румянцем, большие темные глаза засветились -- и она стала еще прекраснее.
   -- Мне скорее хочется плакать, чем смеяться над тобой, Стелла, -- сказала леди Лоринг. -- По-моему, в твоем приключении есть одно весьма грустное обстоятельство. Мне бы хотелось узнать, кто этот незнакомец. Даже наилучшее описание не дает полного представления о действительности.
   -- Я хотела показать тебе вещь, которая поможет составить верное представление о нем. Это еще одно признание моего безумия, -- продолжала Стелла.
   -- Неужели у тебя есть его портрет? -- воскликнула леди Лоринг.
   -- Да, я нарисовала его, как могла, по памяти, -- грустно отвечала Стелла.
   -- Принеси его мне.
   Стелла вышла из комнаты и вернулась с маленьким портретом, набросанным карандашом. Взглянув на него, леди Лоринг тотчас же узнала Ромейна и с многозначительным видом опустила глаза.
   -- Ты знаешь его! -- воскликнула Стелла.
   Леди Лоринг оказалась в неприятном положении. Ее муж рассказал о своем свидании с майором Гайндом, заручившись обещанием жены сохранить тайну, и упомянул о своем намерении устроить встречу между Ромейном и Стеллой. После сделанного ею открытия она считала себя вдвойне обязанной не выдавать вверенной ей тайны, и это после того, как она выдала себя Стелле! С кошачьей сообразительностью, свойственной женщине во всех случаях, когда надо что-нибудь скрыть, кого-нибудь обмануть, она приняла решение и отвечала просто, не задумываясь ни на минуту:
   -- Да, я видала его, -- сказала она, -- вероятно, где-нибудь в обществе. Но я вижу стольких людей и мне так часто приходится выезжать, что сразу не могу припомнить, кто этот джентльмен. Если ты не имеешь ничего против, я обращусь за помощью к мужу, он, может быть, поможет нам.
   Стелла выхватила портрет у нее из рук.
   -- Неужели ты скажешь лорду Лорингу! -- воскликнула она.
   -- Как могло это прийти тебе в голову, дурочка? Разве нельзя показать ему портрет, не говоря, кто его нарисовал? У него память, вероятно, лучше моей. Если я спрошу его: "Где мы встречали этого господина?", то, очень может быть, он сразу скажет мне это и даже вспомнит его фамилию. Конечно, если желаешь остаться в неизвестности, то тебе стоит только сказать об этом. Решайся же.
   Бедная Стелла тотчас уступила. Она возвратила рисунок и с любовью поцеловала свою догадливую подругу. Получив возможность посоветоваться с мужем, не возбуждая подозрения, леди Лоринг вышла из комнаты.
   В это время лорда Лоринга можно было найти в библиотеке или в картинной галерее. Жена его отправилась сначала в библиотеку.
   Но здесь она нашла только одного человека -- не того, кого искала. Там, окруженный всевозможными книгами, сидел в длинном сюртуке, застегнутом на все пуговицы, тучный, пожилой патер, внушивший такое отвращение майору Гайнду.
   -- Извините, отец Бенвель, -- сказала леди Лоринг, -- я помешала вам?
   Отец Бенвель встал и поклонился с приятной улыбкой.
   -- Я только пробую привести в порядок библиотеку, -- сказал он просто. -- Книги -- хорошие товарищи, точно родные, для одинокого старика-священника, как я. Чем я могу служить вашему сиятельству?
   -- Благодарю вас, отец. Не можете ли вы сказать мне, где лорд Лоринг?
   -- Могу. Пять минут назад его сиятельство был здесь, теперь он в картинной галерее. Позвольте я позову его.
   Необыкновенно легкими и мягкими шагами для мужчины его лет и сложения он отошел в глубь библиотеки и отворил дверь в галерею.
   -- Лорд Лоринг один среди картин, -- сообщил он, произнося последние слова с ударением, которое могло повлечь за собой дальнейшие объяснения, а могло и не повлечь, если на него смотрели домашние как на духовного пастыря.
   Леди Лоринг произнесла только: "Это мне и надо, еще раз благодарю вас, отец Бенвель", -- и прошла в картинную галерею.
   Оставшись снова один в библиотеке, патер начал задумчиво ходить взад и вперед по комнате. Лицо его приняло отпечаток скромной силы воли и решимости. Опытный наблюдатель ясно увидел бы теперь в нем привычку повелевать и способность заставлять себе повиноваться. Отец Бенвель был одним из тех драгоценных борцов церкви, которые не признают возможности поражения и высоко ценят каждую победу.
   Через минуту он снова вернулся к столу, за которым писал, когда вошла леди Лоринг. На столе лежало неоконченное письмо.
   Он снова взялся за перо и закончил письмо следующими словами:
  
   "Поэтому я решился передать это серьезное дело в руки Артура Пенроза. Я знаю, он молод, но его юность уравновешивается его неподкупной честностью и истинным религиозным рвением. Теперь у меня под руками нет никого лучше, а времени терять нельзя. Ромейн получил недавно огромное наследство.
   Он будет предметом самых низких домогательств: мужчины будут стараться завладеть его деньгами, а женщины -- еще того хуже -- будут стремиться женить его на себе. Эти предосудительные стремления могут служить препятствием на пути к достижению наших праведных целей, если мы не захватим поле битвы первыми. Пенроз выехал из Оксфорда на прошлой неделе. Преподав ему необходимые наставления и изыскав средства представить его Ромейну под благовидным предлогом, я буду иметь честь препроводить к вам отчет о нашем деле".
  
   Подписавшись, он написал на письме адрес: "Высокопочтенному секретарю общества Иисуса в Риме".
   Не успел он заклеить и запечатать конверт, как слуга, отворив дверь залы, доложил:
   -- Мистер Артур Пенроз.
  

II. Иезуиты

   Отец Бенвель поднялся и приветствовал гостя с отеческой улыбкой.
   -- От души рад видеть вас, -- сказал он, протягивая руку с достоинством и радушием.
   Пенроз почтительно поднес поданную руку к губам. Как провинциальный начальник ордена, отец Бенвель занимал высокое положение среди английских иезуитов. Он привык к выражению почтения со стороны младших братьев.
   -- Здоровы ли вы, Артур? -- спросил он ласково. -- У вас руки горячие.
   -- Благодарю вас, отец.., я здоров, как обыкновенно.
   -- Может быть, упали духом? -- продолжал отец Бенвель.
   Пенроз принял замечание с легкой улыбкой.
   -- Я никогда не бываю особенно бодр, -- ответил он.
   Отец Бенвель покачал головой в знак легкого неодобрения упадка духа молодого человека.
   -- От этого надо избавиться, -- заметил он. -- Старайтесь быть веселее, Артур. Я по природе, слава Богу, человек веселого нрава. Моя душа служит как бы благородным отражением блеска и красоты, составляющих часть великой схемы творения. Подобную способность можно развивать -- я видал примеры этого Постарайтесь и вы, этим вы меня действительно обрадуете. Не ободрить ли вас еще одним сообщением? Вам хотят оказать великое доверие. Старайтесь быть приятным в обществе, иначе вы не оправдаете возложенного на вас доверия. Вот вам маленькое поучение от отца Бенвеля. Оно по крайней мере имело одно достоинство -- было неутомительно.
   Пенроз поднял глаза на своего начальника, горя нетерпением услышать, что тот скажет дальше.
   Он был молодой человек. Его большие, задумчивые, красиво прорезанные глаза, всегда изящные и скромные манеры придавали особе привлекательность, в которой нуждалась его наружность. Он был высок и худ, волосы на его голове преждевременно поредели, образуя глубокие залысины, щеки впали, и по обе стороны тонких изящных губ залегли две складки. Он был похож на человека, проведшего много печальных часов в сомнениях и разочарованиях. При всем том в нем было что-то правдивое и откровенное, такое искреннее признание собственной не правоты, когда ему случалось заблуждаться, что люди привязывались к нему совершенно безо всяких усилий с его стороны, часто даже так, что он сам того не знал. Что бы сказали его друзья, если бы узнали, что религиозным энтузиазмом и отсутствием самомнения этого мягкого, меланхоличного молодого человека воспользовались для достижения преступных целей?! Подобное известие возбудило бы негодование каждого из его друзей, и сам Пенроз, услышав его, быть может, в первый раз в жизни, вышел бы из себя.
   -- Могу я задать один вопрос, не рискуя быть нескромным? -- спросил он робко.
   Отец Бенвель взял его за руку.
   -- Милый Артур, откроем друг другу наши сердца без утайки. Что вы хотите спросить?
   -- Вы сказали, отец, что мне хотят доверить важное поручение?
   -- Да, и вы, без сомнения, желаете поскорее узнать, в чем дело?
   -- Мне, во-первых, хотелось бы знать, потребуют ли от меня возвращения в Оксфорд?
   Отец Бенвель выпустил руку своего друга.
   -- Вам не нравится Оксфорд? -- спросил он, внимательно наблюдая за Пенрозом.
   -- Простите меня, отец, если я говорю слишком откровенно. Мне не нравится обман, принуждавший меня скрывать, что я католик и священник.
   Как священнослужитель, могущий извинить неблагоразумные рассуждения, отец Бенвель успокоил его:
   -- Мне кажется, Артур, вы забыли о двух важных обстоятельствах, которые следует принять во внимание, -- сказал он. -- Во-первых, у вас сейчас отпуск, который снимает с вас всякую ответственность за то, что вы скрывались. Во-вторых, только в качестве.., ну, скажем, в качестве независимого наблюдателя вы могли собрать необходимые для нашей церкви сведения о ее тайных успехах в университете. Но все-таки я успокою вас, я не вижу причин скрывать от вас, что вы уже не возвратитесь в Оксфорд. Вам это приятно слышать?
   В этом не было никакого сомнения. Пенроз вздохнул свободнее.
   -- В то же время, -- продолжал отец Бенвель, -- пусть между нами не будет никакого недоразумения. В новой деятельности, указываемой вам, вы не только можете, но даже должны открыто признавать себя католиком. Вы по-прежнему будете одеваться в светское платье и держать в строгой тайне свою принадлежность к духовному сану, пока я не сделаю вам дальнейших указаний. Теперь, милый Артур, прочтите эту бумагу. Это необходимое предисловие к тому, что я намереваюсь сообщить вам.
   "Бумага" состояла из нескольких рукописных страниц, на которых излагалась история аббатства Венж со времени существования монастыря и обстоятельства, при которых оно было конфисковано во времена Генриха Восьмого. Пенроз возвратил рукопись, страстно выражая свою симпатию к монахам и ненависть к королю.
   -- Успокойтесь, Артур, -- сказал отец Бенвель, приятно улыбаясь. -- Мы вовсе не намерены навсегда оставлять победу за Генрихом Восьмым.
   Пенроз с изумлением смотрел на своего начальника. Но этот последний воздержался пока от всяких дальнейших объяснений.
   -- Всему свой черед, -- начал сдержанно патер, -- черед объяснений еще не подошел. Я покажу вам еще кое-что. Это один из самых интересных памятников древности в Англии. Взгляните.
   Он отпер плоский ящик красного дерева и вынул пергаментную грамоту, по-видимому, весьма древнюю.
   -- Вы выслушали недавно небольшое поучение, -- сказал он, -- выслушайте теперь небольшой рассказ. Вы, вероятно, слыхали о Ньюстедском аббатстве, известном почитателям стихов как место жительства Байрона? Король Генрих поступил с Ньюстедом совершенно так же, как с Венжем! Много лет назад в Ньюстедское озеро закинули сеть и на дне нашли медного орла, лежавшего там много столетий и служившего некогда в церкви хранилищем. Внутри орла был скрыт потайной ящик, и в нем найдены древние владетельные грамоты аббатства. Монахи, как правило, прятали документы, доказывающие их права и преимущества, в надежде -- едва ли надо прибавлять, совершенно тщетной, -- что наступит время, когда правосудие возвратит им все имущество, отнятое у них. Прошлым летом один из наших епископов, управляющий одной из северных епархий, случайно разговорился об этом обстоятельстве со знакомым, преданным католиком и высказал свое предположение, что монахи Венжа могли принять те же предосторожности, что и монахи Ньюстеда. Надо вам сказать, что знакомый был энтузиаст. Не говоря ничего епископу, положение и ответственность которого он должен был уважать, он сообщил свой план верным людям, и в одну прекрасную ночь, когда теперешний законный или, лучше сказать, незаконный владетель отсутствовал, они тайком спустили в озеро Венж сеть и оказалось, что предположения епископа были справедливыми. Прочтите эти драгоценные документы. Зная вашу честность, сын мой, и утонченность ваших чувств, я желаю, чтобы вы на неоспоримых фактах убедились в праве, которое церковь имеет на владение Венжем.
   После этого предисловия, он остановился, ожидая, пока Пенроз прочтет документ.
   -- Осталось ли еще сомнение в вашей душе? -- спросил он, когда Пенроз окончил чтение.
   -- Ни тени сомнения.
   -- Ясно ли право церкви на владение этим поместьем?
   -- Ясно, насколько возможно выразить словами.
   -- Хорошо. Мы спрячем документ. Закон не допускает самовольного отчуждения, если бы даже оно было произведено королем. Что некогда составляло законную собственность церкви, то она всегда имеет право получить обратно. Вы не сомневаетесь в этом?
   -- Нет, но думаю только, каким способом она может получить это обратно? Можно ли ожидать в этом случае какого-нибудь содействия от закона?
   -- Нет, никакого.
   -- А между тем, отец, вы говорите, будто предвидите возможность возвращения имущества. Какими средствами этого можно будет достигнуть?
   -- Мирными и достойными мерами, -- отвечал отец Бенвель, -- возвращением конфискованного имущества церкви лицом, ныне владеющим имением.
   Пенроз был удивлен и заинтересован.
   -- Нынешний владелец католик? -- спросил он поспешно.
   -- Нет еще.
   Отец Бенвиль особенно многозначительно произнес эти два коротеньких слова. Он беспокойно барабанил толстыми пальцами по столу, а зоркие глаза выжидательно были обращены на Пенроза.
   -- Вы, конечно, понимаете меня, Артур? -- прибавил он, после паузы.
   Краска медленно разлилась по истощенному лицу Пенроза.
   -- Я боюсь понять вас.
   -- Почему?
   -- Я уверен, что мои лучшие чувства понимают вас. Но я боюсь, отец, это, быть может, только тщеславие и самомнение с моей стороны.
   Отец Бенвель спокойно откинулся на спинку кресла.
   -- Мне нравится эта скромность, -- сказал он, с наслаждением причмокивая губами, будто скромность была для него все равно что вкусное кушанье. -- Под недоверием к себе, делающим вам честь, скрывается настоящая сила. Я более чем когда-либо рад, что не ошибся, указав на вас как на человека, достойного такого серьезного поручения. Я думаю, что обращение владельца аббатства Венж в католическую религию в ваших руках и не более как вопрос времени.
   -- Можно узнать его имя?
   -- Конечно. Его зовут -- Луис Ромейн.
   -- Когда вы представите меня ему?
   -- Невозможно сказать. Я еще сам не знаком с ним.
   -- Вы не знаете мистера Ромейна?
   -- Никогда не видал его.
   Этот неутешительный ответ был произнесен со спокойствием, свойственным человеку, который ясно видит путь, предстоящий ему. Переходя от одного изумления к другому, Пенроз решился задать последний вопрос:
   -- Каким образом мне сойтись с мистером Ромейном?
   -- Я отвечу вам откровенно. Мне неприятно говорить о себе, -- сказал отец Бенвель с самой подобающей скромностью, -- но это теперь необходимо. Не выпить ли нам кофе, чтобы очерк автобиографии отца Бенвеля не показался вам слишком скучным? Не смотрите так серьезно, сын мой! Будем, по возможности, брать светлую сторону жизни.
   Он позвонил и тоном хозяина приказал подать кофе. Слуга относился к нему с совершеннейшим почтением. В ожидании кофе отец Бенвель напевал что-то и говорил о погоде.
   -- Вам класть много сахару? -- спросил он, когда кофе подали. -- Нет? И в мелочах я бы желал, чтобы между нами существовала полная симпатия. Я сам люблю много сахару.
   Приготовив с полным вниманием свой кофе и положив в него достаточное количество сахару, он наконец дал обещанное объяснение своему другу. Он сделал это так легко и весело, что даже менее терпеливый человек, чем Пенроз, выслушал бы его с интересом.
  

III. Представление Ромейну

   -- За исключением моих занятий здесь, в библиотеке, -- начал отец Бенвель, -- и редких интересных разговоров с лордом Лорингом, о которых я сейчас расскажу подробнее, я в этом доме почти такой же чужой, как вы сами, Артур. Когда всерьез задумались над проектом, который я только что изложил вам, я имел честь лично познакомиться с лордом Лорингом. Я узнал также, что он близкий друг Ромейна и пользуется его полным доверием. При этих обстоятельствах его сиятельство являлся тем средством, что позволит нам сблизиться, не возбуждая недоверия, с владельцем аббатства Венж, поэтому мне было поручено близко сойтись с членами здешней семьи. Для того чтобы освободить здесь место для меня, духовнику лорда и леди Лоринг была поручена другая паства в Ирландии. И вот я на его месте! Кстати, не обращайтесь ко мне в присутствии посторонних ни с какими особенными знаками уважения. В доме лорда Лоринга я не провинциальный начальник нашего ордена, а простой подчиненный.
   Пенроз смотрел на него с восторгом.
   -- Это большая жертва с вашей стороны. В вашем сане и в ваши годы!
   -- Вовсе нет, Артур. В положении начальника часто представляются искушения нашей гордости. Такую перемену я считаю полезным для себя уроком в уничижении. Например, леди Лоринг, как я ясно вижу, не любит меня и не доверяет мне. Кроме того, здесь с некоторого времени гостит одна молодая девушка. Она протестантка, разделяющая все предрассудки, связанные с ее образом мыслей, и бедняжка так тщательно избегает меня, что я еще ни разу не видал ее. Такие уничижения -- очень полезное напоминание о слабости человеческой природы для человека, занимающего высокое и важное положение. Кроме того, я встретил на своем пути препятствия, которые способствовали возбуждению моей энергии. Артур, как на вас действуют препятствия?
   -- Я стараюсь преодолеть их, отец, но часто чувствую, что теряю мужество.
   -- Странно, -- сказал отец Бенвель, -- а я чувствую только нетерпение. Какое право имеет препятствие возникать на моем пути? Вот как я смотрю на это. Например, первое, что я услышал по прибытии сюда, было, что Ромейн уехал из Англии. Мое знакомство с ним отодвинулось на неопределенное время, но я не пал духом -- я обратился к лорду Лорингу за всеми подробностями, которые мне необходимо было знать о Ромейне и его привычках.
   Встретилось другое препятствие: не имея квартиры в доме, я должен был найти предлог быть постоянно здесь, всегда готовый воспользоваться минутами досуга лорда Лоринга для разговоров с ним. Я сел в этой комнате и сказал себе: "Прежде чем опять встану, эти дерзкие препятствия должны быть устранены".
   Состояние библиотеки дало мне желанный предлог. Еще до моего ухода мне поручили привести библиотеку в порядок. С этой минуты я прихожу и ухожу, когда мне угодно. Когда у лорда Лоринга возникало желание поговорить, я всегда был тут, чтобы направить разговор в нужное русло. И что же в результате? Как только появится Ромейн, я сразу смогу предоставить вам возможность сблизиться с ним. И все это благодаря тому, что я не выношу препятствий. Не правда ли, это даже смешно?
   Но, вероятно, Пенроз был лишен чувства юмора: вместо того, чтобы смеяться, он, казалось, желал знать дальнейшие подробности.
   -- Каким образом могу я сблизиться с мистером Ромейном? -- спросил он.
   Отец Бенвель налил себе еще кофе.
   -- Не желаете ли вы, чтобы я прежде сказал вам, как благодаря обстоятельствам мы можем надеяться на обращение Ромейна? Он молод и холост, у него нет никакого неподходящего знакомства, он романтичен, чувствителен, чрезвычайно образован.
   У него нет близких родственников, которые могли бы оказывать на него влияние, и я точно знаю, что его имение никому не отказано. В продолжение последних нескольких лет он весь отдался книгам и собирает материалы для сочинения "О происхождении религий", требующего громадных изысканий. Глубокая печаль или угрызения совести -- лорд Лоринг не объяснил, что именно, -- серьезно повлияли на его нервную систему, уже расстроенную ночными занятиями. Прибавьте к тому, что теперь он недалеко от нас.
   Он недавно вернулся в Лондон и живет один в гостинице. По какой-то причине, не известной мне, он не хочет жить в Венже, где, по моему мнению, человек занимающийся должен бы чувствовать себя лучше всего.
   Пенроз начал с интересом прислушиваться.
   -- Вы были в аббатстве? -- спросил он.
   -- Я недавно был в этой части Йоркшира. Если бы не грустные воспоминания, связанные с развалинами и осквернением святого места, эта поездка была бы весьма приятной. Имение дает, без сомнения, значительный доход?
   Я знаю цену доходной части имения, простирающейся на юг за бесплодной местностью, окружающей дом. Возвратимся на минуту к Ромейну и к вашему положению в качестве его компаньона. Он велел прислать книги из Венжа и убедил себя, что усидчивые занятия -- единственное средство успокоить его душевную тревогу, от чего бы она ни происходила. По настоянию лорда Лоринга на днях был консилиум...
   -- Он так болен? -- воскликнул Пенроз.
   -- Да, кажется, -- отвечал отец Бенвель. -- Лорд Лоринг хранит таинственное молчание о его болезни. Мне удалось узнать от него только одно заключение консилиума: доктора запретили ему заниматься начатым им сочинением. Он слишком упрям, чтобы последовать этому совету. Докторам удалось добиться от него только одной уступки: он согласился немного пощадить себя, взяв себе в помощники секретаря, и поручил лорду Лорингу найти подходящего человека. Его сиятельство посоветовался со мной и даже просил меня принять это дело на себя. Каждому своя сфера деятельности, сын мой! Человек, который примется за обращение Ромейна, должен быть достаточно молод и гибок, чтобы стать его другом и товарищем. Вы, Артур, человек, как раз подходящий для этого, вы будете его секретарем. Как вам нравится подобный план?
   -- Извините, отец, но мне кажется, я недостоин доверия, оказываемого мне.
   -- Почему?
   -- Я боюсь, что не оправдаю вашего высокого мнения обо мне, -- сказал он, -- если не буду чувствовать, что тружусь над обращением мистера Ромейна ради его собственной души. Как ни праведно подобное дело, но я не могу видеть в возвращении церкви ее собственности достаточной побудительной причины для того, чтобы стараться убедить его переменить веру. Ответственность, возлагаемая вами на меня, настолько серьезна, что, если я не предамся всем сердцем своей задаче, я изнемогу под ее тяжестью. Если, увидев мистера Ромейна, я почувствую к нему влечение, если это влечение будет все усиливаться и я, наконец, полюблю его, как брата, тогда, правда, я могу обещать, что это обращение сделается самой дорогой задачей моей жизни. Но если между нами этой симпатии не будет -- простите, что я прямо говорю это, -- то умоляю вас передать это дело в другие руки.
   Голос его задрожал, и глаза наполнились слезами. Отец Бенвель заметил волнение своего молодого друга и посмотрел на него глазами искусного рыболова, которому кажутся забавными старания живой рыбки освободиться от удочки.
   -- Хорошо, Артур! -- произнес он. -- Мне часто приходится встречаться с людьми, слишком много думающими о себе.
   Ваша речь так же освежает меня, как жаждущего освежает глоток воды. В то же время мне кажется, что вы создаете препятствия там, где их нет. Я только что упомянул, что вы должны подружиться с Ромейном. Дружба немыслима, если между вами не будет той симпатии, которую вы так хорошо описали. Я сангвиник и уверен, что вы понравитесь друг другу. Подождите, пока увидите его.
   В эту минуту отворилась дверь из картинной галереи и лорд Лоринг вошел в библиотеку.
   Он быстро осмотрелся, видимо, ища кого-то в комнате. По его лицу промелькнул лучик досады, но снова исчез, когда он поклонился двум иезуитам.
   -- Извините, -- сказал он, глядя на Пенроза. -- Это тот господин, который берется помогать мистеру Ромейну?
   Отец Бенвель представил своего молодого друга.
   -- Артур Пенроз, милорд. Я решился пригласить его сегодня сюда на случай, если вы пожелаете задать ему какие-нибудь вопросы.
   -- Совершенно излишне после вашей рекомендации, -- приветливо отвечал лорд Лоринг. -- Мистер Пенроз пожаловал как нельзя кстати. Мистер Ромейн посетил нас сегодня, сейчас он в картинной галерее.
   Священники переглянулись. Сообщив им о визите Ромейна, лорд Лоринг направился к противоположной двери библиотеки, отворил ее, посмотрел в залу и на лестницу, и снова на его лицо легла тень досады.
   -- Господа, пойдемте в галерею, -- сказал он, -- я буду иметь удовольствие представить вас мистеру Ромейну.
   Пенроз принял предложение. Отец Бенвель с улыбкой указал на книги, разбросанные вокруг него.
   -- Если позволите, через минуту я последую за вами, -- сказал он.
   "Кого искал здесь милорд?" -- вот вопрос, вертевшийся в уме отца Бенвеля в то время, когда он расставлял книги на полках и собирал разбросанные по столу бумаги, касавшиеся его римской корреспонденции. У него вошло в привычку подозрительно относиться ко всему, что происходило в его присутствии и чему он не мог найти объяснений. В этом случае он, вероятно, задал бы себе этот вопрос не так спокойно, если бы знал, что в противовес заговору, составленному против Ромейна в библиотеке и имевшему целью его обращение в католическую веру, в картинной галерее составляется другой заговор: женить его.
   Рассказ леди Лоринг о разговоре со Стеллой побудил ее мужа провести свой опыт безотлагательно.
   -- Я сейчас же напишу Ромейну, -- сказал он.
   -- И сегодня же пригласишь его? -- спросила леди Лоринг.
   -- Да. Я скажу, что мне очень хотелось бы посоветоваться с ним насчет одной картины. Следует ли предупреждать Стеллу о его посещении или лучше устроить свидание неожиданно для нее?
   -- Нет, лучше предупредить, -- сказала леди Лоринг. -- При ее впечатлительности я боюсь неожиданности для нее. Надо сказать ей только, что Ромейн -- оригинал ее портрета и что он, может быть, сегодня придет осмотреть вашу картину, -- остальное предоставьте мне.
   План леди Лоринг был тотчас приведен в исполнение. В минуту первого волнения Стелла объявила, что не чувствует в себе силы сегодня же встретиться с Ромейном. Успокоившись немного, она уступила убеждениям леди Лоринг и согласилась последовать за ней в галерею.
   -- Если я войду с вами вместе, -- сказала она, -- то будет казаться, будто мы сговорились. Этого я не могу перенести. Лучше я зайду одна, будто случайно.
   Когда доложили о приезде Ромейна, леди Лоринг, согласившись с предложением своей подруги, пошла в галерею одна. Время шло, а Стелла не показывалась. Очень возможно, что она не решалась войти через главную дверь в галерею и предпочитала проскользнуть через дверь библиотеки, не зная о присутствии там священников. Не найдя ее там, но встретив в библиотеке Пенроза, лорд Лоринг ускорил знакомство младшего из двух иезуитов с Ромейном.

* * *

   Собрав свои бумаги, отец Бенвель подошел к высокому стрельчатому окну, освещавшему комнату, и открыл свой ящик для писем, стоящий на маленьком столике в углублении окна. Здесь, он был не виден для выходивших из залы.
   Он спрятал свои бумаги в ящик и только успел затворить и запереть его, как услышал шорох осторожно отворяемой двери.
   В следующую минуту до его слуха донеслось шуршание платья по ковру. Другой вышел бы из своего убежища, но отец Бенвель остался где был, пока не потерял из виду вошедшую девочку.
   Патер с напряженным вниманием смотрел на ее чудесные темные глаза и волосы, на быстро изменяющийся цвет ее щек, на необычайную грацию ее движений. Медленно и с явным волнением подошла она к двери картинной галереи и остановилась, будто боясь отворить ее. Отец Бенвель слышал, как она со вздохом сказала:
   -- Как мне встретиться с ним?
   Затем отошла в сторону, к зеркалу над камином. Отражение ее прелестного лица, казалось, придало ей мужества. Она направилась обратно к двери и отворила ее. Лорд Лоринг, вероятно, был недалеко в эту минуту. Его голос сейчас же раздался в библиотеке:
   -- Войдите, Стелла, войдите! Здесь новая картина и мой друг, которого я желал бы представить вам и с которым, я надеюсь, вы подружитесь, -- мистер Луис Ромейн.
   Дверь снова затворилась. Отец Бенвель стоял тихо, как статуя, в своем убежище, опустив голову и погрузившись в мысли. Минуту спустя он снова вернулся к письменному столу. С поспешностью, не свойственной его обычно медлительной натуре, он схватил лист бумаги из ящика и, нахмурившись, написал следующие строки:
  
   "Уже запечатав письмо, я сделал открытие, которое должен сообщить вам, не теряя времени. Я очень боюсь, что нам придется встретиться на нашем пути с женщиной. Но не беспокойтесь, я справлюсь и с этим препятствием, как справлялся с другими. Пока дело продвигается. Пенроз получил первые наставления и сегодня был представлен Ромейну".
  
   И это письмо, так же как предыдущее, он адресовал в Рим.
   -- Теперь примемся за женщину, -- сказал он и отворил дверь в картинную галерею.
  

IV. Отец Бенвель попадает в цель

   Искусство испытывает неудачи так же, как имеет свои триумфы. Оно не может оградить себя от мелких интересов повседневной жизни. Самое образцовое сочинение, самая лучшая картина напрасно расточают свое влияние на умы, поглощенные пустыми или скрытными заботами. Когда отец Бенвель вошел в картинную галерею, из всех присутствующих только для одного человека картины не составляли вымышленного предлога.
   Не подозревая ничего о борьбе противоположных интересов, центром которых он являлся, Ромейн внимательно осматривал картину, послужившую предлогом для его приглашения в дом. Он поклонился Стелле, спокойно созерцая ее красоту, пожал руку Пенрозу, сказав несколько ласковых слов своему будущему секретарю, а затем снова сосредоточил свое внимание на картине, будто Стелла и Пенроз с этой минуты перестали занимать его.
   -- Будь я на вашем месте, -- сказал он лорду Лорингу, -- я не купил бы эту картину.
   -- Почему?
   -- По-моему, в ней есть серьезный недостаток, характеризующий новейшую английскую школу. Полное отсутствие мысли в передаче сюжета, скрывающееся под искусными техническими уловками кисти. Если вы видели одну из картин этого живописца, вы видели их все. Он изготавливает их, а не рисует.
   В ту минуту, когда Ромейн говорил это, отец Бенвель вошел в галерею. При церемонии представления владельцу Венжа он держал себя чрезвычайно вежливо, но немного рассеянно. Его занимала только одна мысль, как увериться в правильности его подозрений относительно Стеллы. Не ожидая представления, он обратился к ней с выражением отеческого интереса и сдержанного скромностью восхищения, которое умел принимать в разговорах с женщинами.
   -- Могу я спросить, согласны ли вы с мнением мистера Ромейна о картине? -- спросил он самым мягким тоном.
   Она слышала о нем и знала его положение в доме. Представление, сделанное шепотом леди Лоринг: "Отец Бенвель, душа моя!", было для нее совершенно излишним. Ее антипатия предостерегала ее от этого человека.
   -- Я не имею оснований быть критиком, -- отвечала она с холодной вежливостью. -- Я могу только определить, что мне нравится или не нравится.
   Этот ответ как нельзя больше соответствовал планам отца Бенвеля. Он отвлек внимание Ромейна от картины и переключил его на Стеллу. Патер воспользовался этим обстоятельством для того, чтобы отметить выражение их лиц, когда они смотрели друг на друга.
   -- Мне кажется, вы нашли основание для всякой критики, -- сказал Ромейн Стелле. -- Выражая в разговоре свое мнение о книгах и картинах или развивая его со всеми подробностями в печати, мы, в сущности, говорим только то, что нравится или не нравится лично нам. По моему скромному мнению, эта картина ровно ничего не говорит мне. А вам она что-нибудь говорит?
   Он располагающе улыбнулся, задавая ей этот вопрос, ни в голосе, ни в глазах его не заметно было какого-либо волнения. Успокоенный в отношении Ромейна, отец Бенвель посмотрел на Стеллу.
   Как ни сдерживала она себя, но ее сердечная тайна отражалась на ее лице. Холодно-спокойное выражение, с которым она слушала патера, мало-помалу исчезло под воздействием голоса Ромейна и его взгляда. Лицо Стеллы не изменилось, но нежная кожа слегка порозовела и приобрела более живой оттенок, будто под влиянием внутренней оживляющей теплоты. В ее глазах и на губах вспыхнул интерес к новой жизни, ее изящная, будто эфирная, фигура незаметно крепла и распускалась, как цветок под воздействием благодатного солнечного луча. Когда она отвечала Ромейну, конечно, соглашаясь с ним, в ее голосе слышалась нежная убедительность, скромно приглашавшая его продолжать смотреть на нее и говорить с ней. Этот голос открыл бы отцу Бенвелю истину, даже если б он не видел ее лица. Чувствуя что его подозрения относительно Стеллы обоснованны, он со скрытой подозрительностью бросил взгляд на леди Лоринг. В честных голубых глазах верного друга Стеллы видна была нескрываемая симпатия к девушке.
   Лорд Лоринг, находивший чрезмерно строгим мнение Ромейна и Стеллы, снова принялся за обсуждение сюжета несчастной картины. Леди Лоринг, как всегда, согласилась с мужем. Пока всеобщее внимание было занято таким образом, отец Бенвель заговорил с Пенрозом, бывшим до этого молчаливым слушателем художественного спора.
   -- Видели ли вы знаменитый портрет Гейнсборо -- первой леди Лоринг? -- спросил он и, не ожидая ответа, взял Пенроза под руку и подвел его к картине, висевшей в самом конце галереи.
   -- Как вы находите Ромейна? -- спросил отец Бенвель тихим голосом, будто продолжая разговор, но, видимо, с нетерпением ожидая ответа.
   -- Он заинтересовал меня, -- отвечал Пенроз. -- Он выглядит таким больным и грустным и так ласково говорил со мной...
   -- Одним словом, -- заметил отец Бенвель, -- Ромейн произвел на вас приятное впечатление. Перейдем к следующему. Вы также должны стараться произвести приятное впечатление на Ромейна.
   Пенроз вздохнул.
   -- Как ни стараюсь я понравиться людям, которые нравятся мне, я не всегда преуспеваю в этом, -- сказал он. -- В Оксфорде мне говорили, что я застенчив, и я боюсь, что, к моему несчастью, эта правда. Я хотел бы быть более общительным.
   -- Предоставьте это мне, сын мой! Они все еще говорят о картинах?
   -- Да.
   -- Я имею еще кое-что сообщить вам. Заметили вы эту молодую девушку?
   -- Она красавица, но, по-моему, немного холодна. Отец Бенвель улыбнулся.
   -- Когда вы достигнете моих лет, -- сказал он, -- вы не будете доверяться наружности женщины. Знаете ли, что я думаю о ней? Она, если хотите, красива, но в то же время опасна.
   -- Опасна? Кому?
   -- Это я говорю только вам одному по секрету, Артур. Она влюблена в Ромейна. Подождите минуту! А леди Лоринг -- если я только не ошибаюсь в том, что вижу, -- знает это и покровительствует ее чувству. Прекрасная Стелла может разрушить все наши надежды, если только нам не удастся помешать их сближению.
   Эти слова были сказаны шепотом, серьезно и с волнением, удивившим Пенроза. Хладнокровие его начальника не так-то легко было нарушить.
   -- Отец, уверены ли вы в том, что говорите? -- спросил он.
   -- Совершенно уверен.., иначе, не стал бы говорить.
   -- Как вы думаете, мистер Ромейн отвечает взаимностью на ее чувство?
   -- К счастью, нет еще. Вы должны сначала воспользоваться вашим влиянием на него... Как ее имя? То есть фамилия?
   -- Эйрикорт. Мисс Стелла Эйрикорт.
   -- Очень хорошо. Вы должны воспользоваться своим влиянием, когда будете уверены, что действительно имеете его, чтобы отдалить мистера Ромейна от мисс Эйрикорт.
   Пенроз, казалось, был в затруднении.
   -- Я боюсь, что не сумею сделать этого, -- ответил он, -- но, конечно, в качестве его помощника, я постараюсь, чтобы он занимался как можно больше.
   Что бы ни подумал начальник Артура о его ответе, он отнесся к нему с наружной снисходительностью и сказал:
   -- Это не поможет. Но, получив справки, помните: это все между нами, я, быть может, найду возможность воздвигнуть препятствие на пути этой леди Пенроз с удивлением взглянул на него.
   -- Справки? -- повторил он. -- Какие справки?
   -- Прежде, чем я отвечу вам, скажите мне, сколько, по вашему, лет мисс Эйрикорт?
   -- Я не знаток в подобного рода вещах. Года двадцать два, а может быть, и двадцать пять...
   -- Положим, что так. В прежние годы я имел случай ознакомиться с женщинами в исповедальне. Знаете ли, что говорит мне моя опытность?
   -- Нет, не знаю.
   -- Когда девушке более двадцати лет, она влюбляется не в первый раз, это я знаю из опыта, -- сказал отец Бенвель.
   -- Если только я найду человека, способного доставить мне необходимые сведения, я смогу сделать весьма важные открытия из прошлой жизни мисс Эйрикорт. Но теперь довольно. Лучше вернемся к нашим друзьям.
  

V. Отец Бенвель промахнулся

   Группа, стоявшая у картины, послужившей поводом к спору, разошлась. На одном конце галереи леди Лоринг и Стелла шептались, сидя на диване, на другом конце -- лорд Лоринг говорил тихо с Ромейном.
   -- Как вам понравился мистер Пенроз? -- спросил лорд.
   -- Насколько я могу судить по первому впечатлению, он мне понравился. Он, кажется, скромен и умен.
   -- Вы выглядите больным, Ромейн. Вы опять слышали голос, преследующий вас?
   Ромейн отвечал с видимой неохотой:
   -- Не знаю почему, но все сегодняшнее утро меня преследует боязнь услышать его. Сказать вам правду, я и к вам-то приехал в надежде, что перемена принесет мне облегчение.
   -- И что же, вы чувствуете себя лучше теперь?
   -- Да, пока...
   -- Не указывает ли это, мой друг, на то, что вам была бы полезна большая перемена?
   -- Не спрашивайте меня об этом, Лоринг! Я несу свое наказание, но ненавижу говорить о нем.
   -- В таком случае, поговорим о чем-нибудь другом. Как вам нравится мисс Эйрикорт?
   -- Замечательное лицо: выразительное и привлекательное. Леонардо написал бы с нее благородную головку. Но в ней есть что-то такое... -- он остановился, не будучи в состоянии или не желая продолжать.
   -- Что вам не нравится? -- спросил лорд Лоринг.
   -- Нет, что-то такое, чего я не понимаю. Никак не ожидаешь встретить натянутости в хорошо воспитанной девушке. А между тем, когда она говорила со мной, в ней заметна была принужденность. Может быть, я произвел на нее неблагоприятное впечатление?
   Лорд Лоринг засмеялся.
   -- Если бы это сказал другой человек, а не вы, я бы назвал это аффектацией.
   -- Почему? -- спросил Ромейн резко.
   Лорд Лоринг посмотрел на него с неподдельным удивлением.
   -- Неужели вы и в самом деле думаете, что принадлежите к числу людей, производящих при первом взгляде неприятное впечатление на женщину? Хоть раз в жизни допустите слабость в отношении к себе и найдите другую, более правдоподобную причину для натянутости мисс Эйрикорт.
   В первый раз с той минуты, как начался его разговор с другом, Ромейн обернулся к Стелле и совершенно неожиданно поймал ее взгляд, обращенный на него. Женщина помоложе и не обладающая таким характером тотчас бы посмотрела в другую сторону. Благородная голова Стеллы склонилась, и взгляд медленно опускался, пока не остановился на ее длинных, белых руках, сложенных на коленях. Еще мгновение Ромейн пристально смотрел на нее. Он встал и заговорил с лордом Лорингом, понижая голос:
   -- Вы давно знаете мисс Эйрикорт?
   -- Она лучший и самый давнишний друг моей жены. Мне кажется, Ромейн, Стелла понравилась бы вам, если бы вы чаще виделись с ней.
   Ромейн с молчаливой покорностью наклонил голову в ответ на пророческое замечание лорда Лоринга.
   -- Посмотрим картины, -- сказал он спокойно.
   Спускаясь вниз по галерее, он встретился с двумя священнослужителями. Отец Бенвель нашел удобный случай помочь Пенрозу произвести благоприятное впечатление.
   -- Извините любопытство старого студента, мистер Ромейн, -- сказал он с приятной веселостью. -- Лорд Лоринг говорил мне, что вы послали в деревню за своими книгами. Вы находите удобным заниматься в лондонской гостинице?
   -- Это очень спокойная гостиница, -- отвечал Ромейн, -- и все там знают мои привычки. -- Он обратился к Артуру:
   -- У меня целое отделение и есть комната к вашим услугам. В деревне я жил в одиночестве. В последнее время мой вкус изменился, теперь мне нравится иногда наблюдать уличную жизнь. Хоть мы и будем жить в гостинице, но я смею обещать, что вам не будут мешать, когда вы будете столь добры помогать мне вашим пером.
   Не успел Пенроз собраться с ответом, как отец Бенвель сказал:
   -- Может быть, память моего молодого друга окажется вам столь же полезной, как его перо, мистер Ромейн. Пенроз занимался в библиотеке Ватикана. Если при чтении у вас возникнет надобность в какой-нибудь справке, то он лучше многих знает редкие старинные рукописи по древней истории христианства.
   Этот деликатный намек на предполагаемое сочинение "О происхождении религии" произвел желанное действие.
   -- Мне бы очень хотелось потолковать с вами об этих рукописях, мистер Пенроз, -- сказал Ромейн. -- Может быть, некоторые копии найдутся и в Британском Музее. Не будет бесцеремонностью с моей стороны, если я спрошу вас, свободны ли вы сегодня до обеда?
   -- Я вполне к вашим услугам.
   -- Если вы будете столь добры зайти ко мне в гостиницу через час, то я успею просмотреть свои записи и буду ожидать вас со списком названий и годов. Вот мой адрес.
   Сказав это, он подошел к леди Лоринг и Стелле, чтобы проститься с ними.
   Отец Бенвель обладал необыкновенным даром предвидения, но и он не был непогрешим. Видя, что Ромейн собирается уходить, и чувствуя, что путь для дальнейшей деятельности Пенроза достаточно подготовлен, он слишком поспешно предположил, что больше не из-за чего оставаться в галерее, а, напротив, можно с пользой использовать время до визита Пенроза в гостиницу, чтобы дать ему несколько мудрых советов, указав, каким образом он может употребить для религиозных целей свой разговор с Ромейном.
   Извинившись одной из своих фраз, всегда бывших у него наготове, он вернулся с Пенрозом в библиотеку и таким образом, как сознавался сам впоследствии, сделал один из немногих промахов в своей продолжительной жизни.
   Между тем Ромейну не удалось уйти без гостеприимного напоминания со стороны леди Лоринг. Со свойственной женщине страстной преданностью интересам истинной любви она страдала за Стеллу и решила, что такая пустячная причина, как научные занятия, не должна мешать гораздо более важному предприятию: открыть в сердце Ромейна доступ чувству.
   -- Позавтракайте с нами, -- сказала она, когда он собрался протянуть ей руку на прощание.
   -- Благодарю вас, леди Лоринг, -- я никогда не завтракаю.
   -- В таком случае, приезжайте к нам обедать запросто; завтра и послезавтра мы дома. Когда можно ждать вас?
   Ромейн продолжал отказываться.
   -- Благодарю вас. При моем здоровье я неохотно даю обещания, которые не всегда могу сдержать.
   Но леди Лоринг была не менее решительна. Она обратилась за помощью к Стелле.
   -- Мистер Ромейн под разными предлогами старается отделаться от меня. Попробуй, не удастся ли тебе убедить его.
   -- Какое влияние могут иметь мои слова?
   Тон, которым были сказаны эти слова, поразил Ромейна. Он посмотрел на нее. Ее глаза, остановившиеся на нем, произвели на него странное, обаятельное действие. Она сама не сознавала, как все неподдельное благородство ее характера, все ее глубокие и горячие чувства отразились в эту минуту в ее взоре. Ромейн переменился в лице: он побледнел при новом чувстве, пробудившемся в нем. Леди Лоринг внимательно наблюдала за ним.
   -- Может быть, вы недостаточно цените свое влияние, Стелла, -- произнесла она.
   Ее убеждения не действовали на Стеллу.
   -- Я всего полчаса знакома с мистером Ромейном, -- сказала она. -- И не настолько тщеславна, чтобы предполагать, что могу произвести приятное впечатление за такое короткое время.
   Она другими словами выразила мнение Ромейна о себе, высказанное им лорду Лорингу. Это совпадение поразило его.
   -- Мы, кажется, начали с того, что неверно истолковали друг друга, мисс Эйрикорт, -- произнес он. -- Быть может, мы лучше поймем друг друга, если будем иметь удовольствие снова видеться с вами...
   Он нерешительно посмотрел на леди Лоринг. Она была не из тех женщин, которые могут упустить удобный случай, не воспользовавшись им.
   -- Скажем, завтра вечером, -- дополнила она начатую им фразу, -- в семь часов.
   -- Завтра, -- сказал Ромейн и, подав руку Стелле, вышел из галереи.
   Таким образом, заговор, имевший целью его женитьбу, подавал даже большие надежды на успех, нежели заговор, имевший целью обратить его. Но отец Бенвель, тщательно наставлявший Пенроза в соседней комнате, не знал этого.
   Часы приносят с собою изменение событий точно так же, как изменение времени. День прошел, наступил вечер, и виды на успех обращения прояснились.
   Послушаем, как отец Бенвель рассказывает об этом событии в своем донесении в Рим, написанном в тот же вечер.
  
   "...Я уговорился с Пенрозом, что он зайдет ко мне и расскажет о начале своей деятельности в качестве секретаря Ромейна.
   В ту минуту, когда он вошел в комнату, я тотчас же догадался по его расстроенному лицу, что случилось что-то серьезное. Я спросил, не произошли ли неприятности между ним и Ромейном.
   Он повторил мой вопрос с удивлением: "Неприятности? Я не в состоянии выразить словами, как искренне мне нравится мистер Ромейн. Я не могу сказать вам, отец, как мне хочется быть полезным ему".
   Успокоенный этим ответом, я, конечно, спросил, что случилось. Пенроз отвечал на мой вопрос с явным смущением:
   -- Я совершенно невольно узнал тайну, знать которую не имел права, -- сказал он. -- Я скажу вам все, что совесть позволяет мне сказать. Довершите вашу доброту, не приказывайте мне говорить, когда мой долг в отношении душевно измученного человека обязывает меня молчать даже с вами.
   Я, конечно, удержался от прямого ответа на это странное обращение.
   -- Скажите, что можете сказать, -- отвечал я, -- а там посмотрим.
   Он начал рассказывать. Мне, конечно, нет надобности напоминать вам, как в своих планах возращения Венжа мы предполагали воспользоваться теми шансами на успех, которые представлялись нам в странном характере теперешнего владельца поместья. Передавая вам рассказ Пенроза, я сообщу об открытии, которое, осмеливаюсь думать, будет столь же приятно для вас, как было для меня.
   Он начал с того, что напомнил мне мои собственные слова о Ромейне:
   -- Вы упомянули, что слышали от лорда Лоринга, будто Ромейн страдает от какого-то горя или угрызения совести, -- сказал Пенроз. -- Я знаю, как он страдает, отчего он страдает и с каким благородством покоряется своему горю. Мы сидели вместе за столом, просматривая его заметки и записки, как вдруг рукопись, которую он читал, выпала у него из рук. Смертельная бледность покрыла его лицо. Он вскочил, закрыл уши руками, будто услышал что-то ужасное. Я побежал к двери, собираясь позвать на помощь. Он остановил меня и слабым, прерывающимся голосом запретил звать кого-либо и делать свидетелем его страданий.
   -- Это уже не в первый раз, -- произнес он, -- и скоро пройдет. Если у вас нет сил оставаться со мной, я предлагаю уйти и вернуться, когда я приду в себя.
   Мне было так жаль его, что я почувствовал в себе силу остаться. Когда припадок миновал, Ромейн взял меня за руку и поблагодарил.
   -- Ты отнесся ко мне, как друг, -- сказал он, -- и я буду относиться к тебе, как к другу. Все равно рано или поздно, -- продолжил он, -- мне придется открыться, и я намерен сделать это сейчас же.
   Он рассказал мне свою грустную историю. Умоляю вас, отец, не заставляйте меня повторять ее! Довольствуйтесь тем, что я вам скажу: она произвела на меня тяжелое впечатление. Утешением, единственной надеждой для него может быть наша религия. Я всем сердцем отдался делу обращения его и в глубине души чувствую, что мои старания увенчаются успехом!
   Вот в каком духе и тоне говорил Пенроз. Я не стал настаивать на том, чтобы он открыл мне тайну Ромейна. Она не имела значения для нас. Вы знаете, что преданность делу и энтузиазм Артура искупают его слабохарактерность. Я верю, что его старания увенчаются успехом.
   Перейду на минуту к другому предмету. Я уже сообщал вам, что у нас на пути встала женщина. У меня свой взгляд на то, какой методы надо держаться, чтобы устранить подобное препятствие, когда оно определится яснее. Я могу только уверить вас, что, пока это в моих силах, ни этой женщине, никакой другой не удастся завладеть Ромейном".
  
   Закончив этими словами свое донесение, отец Бенвель вернулся к размышлениям о справках, которые намеревался навести о прошлой жизни Стеллы.
   Он был убежден, что как ни осторожно он принялся бы за дело, будет неблагоразумно пытаться узнать что-либо от лорда Лоринга или его жены. Если он в свои годы вдруг выкажет интерес к молоденькой протестантке, видимо, избегавшей его, это всех удивит, а удивление может весьма естественно повести к подозрению.
   Но в доме лорда Лоринга была еще одна особа, к которой он мог обратиться, -- экономка. Живя давно в доме и пользуясь доверием хозяйки, она могла служить источником справок о прекрасной подруге леди Лоринг и, как ревностная католичка, конечно, почувствовала бы себя польщенной вниманием домашнего духовного пастыря.
   Отец Бенвель подумал:
   -- Приняться за экономку будет нелишне.
  

VI. Порядок блюд

   Мисс Нотман, занимая должность экономки в доме леди Лоринг, вполне оправдывала свою рекомендацию: "знающей и почтенной особы, преданной всей душой интересам своих хозяев". Ее слабыми сторонами было ношение девичьей косы и заблуждение, что ее стан все еще строен. Главной мыслью ее крохотного разума была мысль о собственном достоинстве. Всякое посягательство в этом отношении на много дней расстраивало ее и вызывало жалобы, с которыми она обращалась к каждому, чьим вниманием ей удавалось завладеть.
   В пять часов следующего дня, после представления Ромейну, отец Бенвель сидел за кофе в комнате экономки, по-видимому, чувствуя себя так же свободно, будто знал мисс Нотман с первых дней ее детства. На столе лежало новое прибавление к маленькой библиотеке экономки: несколько благочестивых книг, свидетельствовавших о мерах, к которым он прибегнул с самого начала, чтобы стать в положение, которое занял теперь. Чувство собственного достоинства мисс Нотман было польщено вдвойне. У нее в гостях был священник, а на заглавном листке одной из книг красовался автограф почтенного джентльмена.
   -- По вкусу ли вам кофе, отец?
   -- Позвольте еще кусочек сахару.
   Мисс Нотман гордилась своею ручкой, оценивая ее как одну из достойных внимания подробностей своей особы. Она взяла щипчики с нежной грацией и положила сахар в чашку, чувствуя юношеское удовольствие, что может удовлетворить прихоти своего знатного гостя.
   -- Как вы добры, отец, что оказываете мне такую честь, -- сказала она тоном шестнадцатилетней девушки, хотя на самом деле ей было уже под шестьдесят.
   Отец Бенвель любил принимать различные нравственные личины. В этом случае он принял образ пастырской простоты.
   -- В этот час, после обеда, я ленивый старик, -- сказал он. -- Я не отвлекаю вас от домашних обязанностей?
   -- Я нахожу наслаждение в исполнении своих обязанностей, -- отвечала мисс Нотман, -- но сегодня они не были для меня так приятны, как всегда: я рада, что закончила все. Даже в моем скромном положении есть свои печали.
   Человек, знакомый с характером мисс Нотман, услышав эти слова, сразу переменил бы предмет разговора. Когда она начинала говорить о своем скромном положении, это значило, что она намекает на какую-нибудь обиду и готова со всеми подробностями рассказать о своем горе. Не зная об этой черте ее характера, отец Бенвель впал в роковую ошибку. С вежливым участием он спросил, в чем состояли ее печали.
   -- О, сэр, вы не можете составить себе понятие о них! -- сказала мисс Нотман скромно. -- Но в то же время я сочла бы честью для себя узнать ваше мнение по этому поводу -- мне так хотелось бы увериться, что вы не осуждаете моего образа действия. Видите ли, на мне лежит вся ответственность по устройству обедов.
   А эта обязанность очень тяжела для такой застенчивой особы, как я, особенно, когда к обеду ждут гостей, как сегодня.
   -- Ждут много гостей, мисс Нотман?
   -- О, нет! Напротив. Будет всего один мистер Ромейн.
   Отец Бенвель остановил чашку на полдороге ко рту. Он сразу совершенно справедливо заключил, что приглашение было сделано Ромейну и принято им после того, как он ушел из картинной галереи. Что целью приглашения было устроить встречу между Ромейном и Стеллой и обставить свидание так, чтобы они быстро смогли бы сблизиться, -- было для него так же ясно, как будто ему признались в этом. Если бы он остался в галерее, он знал бы, какие средства были употреблены для того, чтобы побудить такого необщительного человека, как Ромейн, принять приглашение.
   "Я сам виноват, что теперь не знаю ничего!" -- подумал он с горечью.
   -- Что с вами? Или кофе нехорош? -- с испугом спросила мисс Нотман.
   Он торопился узнать далее свою судьбу и отвечал:
   -- О, нет! Это так, ничего. Прошу вас, продолжайте.
   Мисс Нотман стала рассказывать дальше:
   -- Вот, видите ли, на этот раз леди Лоринг особенно заботилась об обеде. Она сказала: "Лорд Лоринг напомнил мне, что мистер Ромейн очень мало кушает, что ему трудно угодить". Я, конечно, призвала свою опытность на помощь и предложила именно такой обед, который годится для этого случая. Я должна отдать полную справедливость ее сиятельству. Она ничего не имела против самого обеда. Напротив, даже поздравила меня со способностью "быстро соображать", как она выразилась. Но когда мы начали обсуждать порядок блюд... -- здесь мисс Нотман остановилась, не закончив фразу, и вздрогнула при тяжелом воспоминании о неприятности, поводом к которой послужил порядок блюд.
   Между тем отец Бенвель заметил свою ошибку. Он воспользовался слабостью мисс Нотман и в минуту молчания вставил свой вопрос.
   -- Извините мое невежество, -- сказал он, -- мой скудный обед продолжается десять минут и состоит из одного блюда. Я не могу понять, какая может быть разница в мнениях, когда дело идет об обеде всего только для трех человек: лорд и леди Лоринг -- два, мистер Ромейн -- три. Я кажется, ошибся? Быть может, мисс Эйрикорт четвертая?
   -- Конечно.
   -- Прелестная особа, не правда ли, мисс Нотман? Я говорю как человек посторонний, но вы, без сомнения, лучше знаете мисс Эйрикорт.
   -- Без сомнения, лучше, если я смею так выразиться. Она подруга миледи, и мы часто говорили о мисс Эйрикорт в продолжение моего долголетнего пребывания в этом доме. В подобных случаях ее сиятельство обращается со мной, как со скромным другом. Но когда дело дошло до порядка блюд, она заговорила совершенно иным тоном. Мы, конечно, были согласны насчет супа и рыбы, но относительно следующих блюд наши мнения, так сказать, немного разошлись. Ее сиятельство сказали: "Сначала телятина, а потом котлеты". Я осмелилась заметить, что лучше будет, если телятина, как белое мясо, не будет следовать за тюрбо -- белой рыбой. "Ваше сиятельство, -- сказала я, -- темное мясо доставит приятное разнообразие для глаз, а затем белое мясо приятно напомнит о белой рыбе". Видите ли в чем дело, отец?
   -- Я вижу, мисс Нотман, что вы мастерица в искусстве, которое недоступно моему пониманию. Мисс Эйрикорт присутствовала при вашем разговоре?
   -- О, нет! Я бы не согласилась на ее присутствие. Я бы сказала, что она не на своем месте.
   -- Да, да, понимаю. Мисс Эйрикорт единственная дочь?
   -- У нее были две сестры, отец Бенвель. Одна из них в монастыре.
   -- В самом деле?
   -- А другая умерла.
   -- Отец и мать, конечно, очень огорчены?
   -- Извините меня... Без сомнения, мать огорчена. Отец умер уже давно.
   -- Вот как! Мать прекрасная женщина? Мне кажется, я слышал это.
   Мисс Нотман отрицательно покачала головой.
   -- Я не хотела бы несправедливо отзываться о ком-нибудь, -- сказала она, -- но, называя ее "прекрасной", вы, как мне кажется, подразумеваете семейные добродетели. Мистрис же Эйрикорт особа очень ветреная.
   В большинстве случаев ветреную особу легко вызвать на разговор, и такая особа не особенно ревностно хранит секреты. Отцу Бенвелю открывался путь для наведения необходимых справок.
   -- Мистрис Эйрикорт живет в Лондоне? -- спросил он.
   -- О, нет! В это время года она обычно гостит у знакомых -- переезжает из одного поместья в другое и думает только о том, как бы повеселиться. Нет в ней семейных добродетелей. Она уж, наверное, ничего не знает о порядке блюд! Я забыла сказать вам, что леди Лоринг приняла мое предложение относительно телятины. Так я дошла до конца своего меню, как французы называют это, но здесь ее сиятельство оказалась очень несговорчивой, однако, все равно! Я не стану останавливаться на этом, но спрошу вас, отец, в какой части обеда следует подавать яичницу с устрицами?
   Отец Бенвель воспользовался случаем узнать адрес мистрис Эйрикорт.
   -- Ах, милая мисс Нотман, я не более мистрис Эйрикорт имею понятие о том, когда следует подавать яичницу с устрицами! Для такой женщины, как она, должно быть большим удовольствием наслаждаться без издержек красотами природы -- в качестве желанной гостьи. Желал бы я знать, не живет ли она в каком-нибудь имении, где и я бывал.
   -- Я, право, не знаю, где она теперь -- в Англии, Шотландии или Ирландии, -- отвечала мисс Нотман совершенно искренне, так что не оставалось сомнения в ее правдивости. -- Посоветуйтесь с собственным вкусом, отец. Можно ли без содрогания смотреть на яичницу с устрицами, покушавши желе, крема, мороженого? Поверите ли? Ее сиятельство предложили подать яичницу вместе с сыром. Устрицы после сладкого! Я пока еще -- не замужем.
   Отец Бенвель, прежде чем покориться своей участи, сделал последнее отчаянное усилие и задал еще один вопрос:
   -- В этом вы, вероятно, сами виноваты, -- прервал он ее с убедительнейшею улыбкой.
   Мисс Нотман улыбнулась:
   -- Вы конфузите меня, -- сказала она нежно.
   -- Я высказываю свое глубокое убеждение, мисс Нотман. Когда смотришь со стороны, право, иной раз становится грустно, видя, сколько женщин, которые могли бы быть ангелами в домашней жизни, предпочитают одиночество. Я знаю, церковь, высоко ценит холостую жизнь. Но даже она допускает исключения. Искреннее уважение удерживает меня от указания на одно из подобных исключений, -- здесь он поклонился мисс Нотман. -- Другим исключением, мне кажется, должна быть молодая особа, о которой мы только что говорили. Не странно ли, что мисс Эйрикорт до сих пор еще не замужем?..
   Западня была искусно поставлена, отец Бенвель мог, наверное, рассчитывать, что мисс Нотман попадется в нее. Но ужасная экономка дошла до нее и вдруг оказалась неспособной сделать и шагу далее.
   -- Я сама говорила то же самое леди Лоринг, -- сказала она.
   Пульс отца Бенвеля забился скорее.
   -- Да? -- проговорил он самым нежным, ободряющим тоном.
   -- Но ее сиятельство не захотели далее продолжать разговор. Они сказали: "Я имею свои причины не распространяться об этом и надеюсь, вы не ожидаете, чтобы я сообщила их вам". Она говорила с доверием, лестным для моего благоразумия, и я это сознаю с благодарностью. Какая разница в тоне, когда речь дошла до яичницы! Я уже сказала, что я не замужем, но будь у меня муж и предложи я ему яичницу с устрицами после пудинга и пирожного, то не удивилась бы, если бы он заметил мне: "Душа моя, ты с ума сошла!" И вдруг, когда я осмелилась сказать, что место яичницы после дичи, ее сиятельство вышли из себя -- я же оставалась хладнокровной -- и тоном, не только раздраженным, но просто сердитым спросили меня: "Кто здесь хозяйка, мисс Нотман? Я приказываю, чтобы яичницу с устрицами подали вместе с сыром". Из уважения к самой себе я не отвечала. Как христианка я могу простить, но как обиженной дворянке, мне нелегко будет забыть.
   Мисс Нотман откинулась на спинку своего кресла с видом мученицы и как будто сожалела, что должна была рассказать о неприятности, постигшей ее. Отец Бенвель, встав, весьма удивил оскорбленную дворянку.
   -- Неужели вы уже уходите, отец? -- спросила она.
   -- Время быстро летит в вашем обществе, любезная мисс Нотман. У меня есть дело.., я и так опоздал.
   Экономка грустно улыбнулась.
   -- По крайней мере, скажите, что вы не осуждаете моего образа действий в этих тяжелых для меня обстоятельствах.
   Отец Бенвель взял ее руку.
   -- Истинный христианин чувствует оскорбления только затем, чтобы прощать их, -- заметил он своим отеческим и наставительным тоном. -- Вы доказали мне, мисс Нотман, что вы христианка. Я не потерял вечер. Да благословит вас Господь!
   Он пожал ее руку и, озарив светом своей отеческой улыбки, со вздохом простился с ней. Мисс Нотман следила за ним взором, полным восхищения и благоговения.
   Отец Бенвель не лишился своего светлого расположения духа, когда скрылся с глаз экономки. Несмотря на все встречавшиеся препятствия, он сделал одно важное открытие. Несомненно, в прошлой жизни Стеллы случилось компрометирующее ее обстоятельство, и, конечно, в нем был замешан мужчина.
   "Я не совсем напрасно пожертвовал вечером", -- подумал он, поднимаясь по лестнице из комнаты экономки в залу.
  

VII. Влияние Стеллы

   Входя в залу, отец Бенвель услышал, что кто-то стучится в парадную дверь. Слуги, казалось, знали, кто стучится, -- швейцар впустил лорда Лоринга.
   Отец Бенвель подошел к нему и поклонился. Его поклон выражал уважение к лорду Лорингу, но вместе с тем уважение и к самому себе.
   -- Ваше сиятельство гуляли в парке? -- спросил он.
   -- Нет, ездил по делу, -- отвечал лорд Лоринг, -- и мне хочется поговорить с вами об этом деле. Если у вас есть несколько свободных минут, пойдемте в библиотеку...
   -- Несколько дней назад, -- начал лорд Лоринг, когда дверь затворилась за ними, -- я, кажется, говорил вам, что друзья мои рассуждали со мной о довольно важном деле -- об открытии моей картинной галереи для публики.
   -- Да, я помню, -- ответил отец Бенвель. -- Ваше сиятельство решились на что-нибудь?
   -- Да, я решился, как говорят, "не отставать от времени" и последовать примеру других обладателей картинных галерей. Не думайте, что я когда-нибудь сомневался в своей обязанности по силе возможности распространять образовательное влияние искусства. Единственной причиной моего колебания была боязнь, что может что-нибудь случиться с картинами. И теперь я хочу провести опыт, только при известных ограничениях.
   -- Без сомнения, мудрое решение, -- сказал отец Бенвель. -- В таком городе, как Лондон, вряд ли было бы возможно открыть двери вашей галереи для каждого прохожего.
   -- Я рад, что мы сходимся во взглядах, отец Бенвель. В первый раз галерея будет открыта в понедельник. Всякий прилично одетый человек, предъявив свою карточку в книжных магазинах на Бонд-стрит или Реджент-стрит, может получить бесплатный билет для осмотра галереи. Число билетов, конечно, ограниченное, а галерея будет открыта для публики только два раза в неделю. Вы будете в понедельник?
   -- Конечно. Мои занятия в библиотеке, сами видите, ваше сиятельство, только что начались.
   -- Мне очень хочется знать, какой успех будет иметь этот опыт, -- сказал лорд Лоринг. -- Загляните в галерею раза два в день и передайте мне ваши впечатления.
   Выразив свое согласие помочь опыту всеми зависящими от него средствами, отец Бенвель медлил и не уходил из библиотеки. Он втайне питал надежду, что в последнюю минуту его пригласят к обеду вместе с Ромейном. Лорд Лоринг взглянул на часы над камином: пора было одеваться к обеду.
   Патеру оставалось только одно: понять намек и удалиться.
   Пять минут спустя посыльный принес лорду Лорингу письмо, задевавшее интересы отца Бенвеля. Письмо было от Ромейна, он извинялся, что только за час до назначенного времени извещает о невозможности исполнить свое обещание.
  
   "Вчера, -- писал он, -- у меня опять был припадок, который вы называете галлюцинацией слуха. Чем более приближается час вашего обеда, тем сильнее я начинаю бояться, чтобы то же не повторилось со мной у вас. Пожалейте и простите меня".
  
   Даже добродушный лорд Лоринг, прочтя эти строки, не сразу пожалел его и простил.
   -- Подобные капризы простительны женщине, -- произнес он, -- у мужчины же должно быть больше силы воли. Бедная Стелла! А что скажет жена?
   Он ходил взад и вперед по библиотеке, представляя себе негодование леди Лоринг и разочарование Стеллы. Но как помочь горю? Придется, приняв на себя последствия, сообщить неприятное известие.
   Он только собирался уйти из библиотеки, как явился посетитель. Это был не кто иной, как сам Ромейн.
   -- Я опередил свою записку? -- спросил он поспешно.
   Лорд Лоринг показал ему письмо.
   -- Бросьте ее в огонь, -- проговорил Ромейн, -- и примите мое извинение в том, что я написал ее. Помните ли вы те счастливые дни, когда вы, бывало, называли меня человеком, подверженным минутным порывам. Эта записка была написана под минутным впечатлением, и вот теперь я являюсь сюда вопреки тому, что написал. Для объяснения моего странного поведения я должен просить вас припомнить все с самого начала. Помните вы день консилиума по поводу моей болезни? Пожалуйста, остановите меня, если я неверно охарактеризую лиц, принимавших участие в нем. Двое из них были доктора медицины, а третий просто врач, ваш друг. Насколько я помню, это он сообщил вам результат консилиума?
   -- Совершенно верно.
   -- Первый из двух докторов, -- продолжал Ромейн, -- приписывал мою болезнь исключительно нервному расстройству и думал, что ее можно вылечить лекарствами. Я говорю, как профан, но, мне кажется, в переводе на простой язык, смысл его слов был именно таков.
   -- Да, такова была сущность его мнения, -- ответил лорд Лоринг, -- и сущность его рецептов, которые вы, кажется, разорвали в клочки?
   -- Так всегда следует поступать с рецептами, в которые не веришь. Когда очередь дошла до второго доктора, он высказал мнение совершенно противоположное. Третий медицинский авторитет, в лице вашего друга, избрал себе середину и сделал заключение консилиума, сблизив взгляды обоих докторов и соединив два противоположных лечения в одно.
   Лорд Лоринг заметил, что Ромейн недостаточно почтительно отзывается о заключении консилиума. Но что заключение действительно было таково -- этого он отрицать не мог.
   -- Если я прав, -- продолжал Ромейн, -- то все остальное не имеет для меня значения. Как я еще тогда сказал вам, мне кажется, что только второй доктор один понял, в чем дело. Можете вы вкратце повторить мне, что он сказал?
   -- Вы уверены, что это не расстроит вас?
   -- Напротив, это укрепит во мне надежду.
   -- Насколько я помню, -- произнес лорд Лоринг, -- доктор не отрицал влияния тела на душу. Он допускал, что состояние вашей нервной системы, может быть, было одной из причин.., я право не знаю, продолжать ли?
   -- Моего сознания, что никогда не прощу себе случайного или не случайного убийства этого человека, -- докончил Ромейн фразу, начатую другом. -- Теперь, прошу вас, продолжайте.
   -- По мнению доктора, -- продолжал лорд Лоринг, -- ваша галлюцинация есть следствие болезненного состояния вашей души в ту минуту, когда вы действительно слышали голос во время дуэли. Через нервную систему пережитое впечатление оказало огромное влияние на ваше физическое состояние. Нравственное потрясение и его влияние на вас поддерживаются теми взглядами на произошедшее, от которых вы никак не желаете отказаться. Вот, в общих чертах, что я помню из слов доктора.
   -- А помните его ответ на вопрос о том, какое лекарство он думает прописать? Болезнь, причина которой коренится в душе, может быть исцелена только средствами, влияющими на нравственное состояние человека.
   -- Да, я помню его слова, -- сказал лорд Лоринг. -- В пояснение своей мысли доктор прибавил: появление нового, всепоглощающего интереса в вашей жизни, радикальное изменение вашего образа мыслей, влияние на вас не известной вам прежде личности, встретившейся неожиданно, или совершенно новое место жительства могли бы чрезвычайно благотворно повлиять на вас.
   Глаза Ромейна засверкали.
   -- Совершенно верно! -- воскликнул он. -- Я вполне ясно помню слова доктора: "Если мой взгляд верен, меня не удивит, когда мне сообщат, что выздоровление, которого мы все так желаем, началось при обстоятельствах самых незначительных: под влиянием чьего-нибудь голоса или чьего-нибудь взгляда". Мнение доктора вспомнилось мне только тогда, когда я уже написал свою глупую извинительную записку. Я не стану рассказывать вам последовавших за этим воспоминаний, чтобы скорее дойти до результата. В первый раз во мне блеснула надежда -- слабая надежда, что нашлось одно из влияний, о которых говорил доктор, способное заставить замолчать голос, преследующий меня, это влияние -- взгляд.
   Если бы Ромейн сказал это леди Лоринг, а не ее мужу, она тотчас бы поняла его. Лорд Лоринг же ждал дальнейшего объяснения.
   -- Я еще вчера говорил вам, -- продолжал Ромейн, -- что все утро опасался услышать голос и пришел посмотреть на картины, надеясь немного развлечься. Все время, пока я был в галерее, я не боялся и не слыхал голоса. Но, по возвращении в гостиницу, он снова начал мучить меня, и я с горестью должен признаться, что мистер Пенроз видел мои страдания. Вы и я, мы оба приписывали перерыв перемене обстановки. Теперь я думаю, что мы оба ошибались. В чем состояла перемена? В вас и леди Лоринг я видел двух своих самых старинных друзей. Посещение вашей галереи только возобновило во мне впечатление сотен других подобных посещений. Чьему же влиянию я в самом деле обязан облегчением? Не старайтесь отделаться от моего вопроса, отвечая на него насмешкой над моей болезненной фантазией. Болезненная фантазия превращается в действительность для человека, подобного мне. Припомните слова доктора и вспомните новое лицо, которое я видел в вашем доме! Вспомните взгляд, впервые нашедший дорогу к моему сердцу!
   Лорд Лоринг еще раз взглянул на часы над камином. Стрелки указывали час обеда.
   -- Мисс Эйрикорт? -- шепотом спросил он.
   -- Да, мисс Эйрикорт.
   Слуга отворил дверь в библиотеку, и Стелла сама вошла в комнату.
  

VIII. Патер или женщина

   Лорд Лоринг отправился одеваться.
   -- Я вернусь через десять минут, -- сказал он, оставляя Ромейна и Стеллу наедине.
   Она была одета, как всегда, просто. Белые кружева служили единственным украшением ее серебристо-серого платья. Ее великолепные волосы были уложены в полной красе, без всяких украшений. Даже золотая брошка, придерживаюшая ее кружевную пелеринку, была чрезвычайно проста. Сознание, что она предстает во всей своей красоте перед глазами мужчины со вкусом, вызвало в ней снова некоторую натянутость, которую Ромейн заметил в ту же минуту, как она подала ему руку. Они были одни, и она в первый раз видела его во фраке.
   Может быть, женщины не в состоянии верно оценить то, что красиво по форме и цвету, или, может быть, у них нет собственного мнения, когда заговорит мода, но, без сомнения, из тысячи женщин едва ли найдется одна, которой не нравится мрачный и некрасивый парадный костюм мужчины девятнадцатого века. Красивый мужчина, на их взгляд, становится более привлекательным и в пошлом черном фраке и белом галстуке -- одежде, совпадающей по цвету с одеждой его слуги, прислуживающего ему за столом. Бросив украдкой взгляд на Ромейна, Стелла потеряла всякое доверие к себе и принялась перебирать фотографии, лежавшие на столе.
   Минутное молчание, последовавшее за поклоном, стало невыносимо для нее. Чтобы как-нибудь прервать его, она совершенно невольно высказала последнюю мысль, занимавшую ее, когда она вошла в комнату.
   -- Мне кажется, что, входя сюда, я слышала свое имя, -- сказала она. -- Вы говорили обо мне с лордом Лорингом?
   Ромейн признался, что они говорили о ней.
   Стелла улыбнулась и перевернула лист альбома. Но были ли когда-нибудь картины способны обуздать женское любопытство?
   -- Конечно, нельзя спросить, что вы говорили? -- сорвалось у нее.
   Невозможно было отвечать ей правду, не входя в объяснения, которых Ромейн страшился. Он колебался.
   Продолжая смотреть альбом, она произнесла:
   -- Понимаю! Говорили о моих недостатках. -- Она остановилась и снова исподтишка взглянула на него. -- Если вы укажете мне их, я постараюсь исправиться.
   Ромейн почувствовал, что оставалось только высказать правду, умолчав немногое.
   -- Мы говорили о том, -- сказал он, -- как на впечатлительного человека может повлиять голос или взгляд...
   -- О влиянии на меня? -- спросила она.
   -- Нет. О том влиянии, которое вы можете иметь на других.
   Она прекрасно знала, что он говорит о себе, но решилась доставить себе удовольствие заставить его признаться в этом.
   -- Если я обладаю таким влиянием, -- сказала она, -- то, надеюсь, что это к лучшему?
   -- Без сомнения, к лучшему.
   -- Вы говорите с уверенностью, мистер Ромейн. С такой уверенностью, будто убедившись на опыте, а это вряд ли возможно.
   Он бы еще нашел возможность избежать прямого ответа, если бы она ограничилась одними словами, но, говоря, она смотрела на него.
   -- Признаться ли вам, что вы правы? -- сказал он. -- Я говорил, что испытал это вчера на себе.
   Стелла снова сосредоточила свое внимание на фотографиях.
   -- Это невероятно, -- мягко заметила она и, помолчав, спросила:
   -- Я сказала, что-нибудь такое?
   -- Нет. Я почувствовал ваше влияние, когда вы взглянули на меня. Если бы не этот взгляд, я не пришел бы сегодня.
   Она вдруг захлопнула альбом и немного отодвинулась от Ромейна.
   -- Надеюсь, -- сказала она, -- вы не столь плохого мнения обо мне, чтобы думать, что мне приятна лесть.
   Ромейн отвечал серьезно, и она тотчас успокоилась:
   -- Я счел бы дерзостью льстить вам. Если бы вы знали настоящую причину моих колебаний принять приглашение леди Лоринг, если бы я мог признаться вам в тех надеждах, которые привели меня сюда, вы бы почувствовали, что я говорю правду. Я еще не смею сказать вам, что благодарен за такую безделицу, как взгляд, и подожду, пока время не докажет, что некоторые из моих странных фантазий справедливы.
   -- Фантазии, касающиеся меня, мистер Ромейн?
   Не успел он ответить ей, как раздался звонок к обеду. Лорд и леди Лоринг вошли в комнату.

* * *

   Обед прошел удачно -- за исключением яичницы -- и старший слуга, прислуживавший за столом, получил любезное приглашение отдохнуть после трудов в комнате экономки. Подкрепив его рюмкой редкого ликера, мисс Нотман, все еще с прежней горечью чувствовавшая нанесенную ей обиду, решилась спросить, как понравился господам обед? Вообще отзывы оказались удовлетворительными. Что же касается разговора за столом, то слуга сообщил, что он часто прерывался и его главным образом вели лорд и леди Лоринг, а мистер Ромейн и мисс Эйрикорт мало способствовали оживлению вечера. Выслушав это сообщение без особенного интереса, экономка задала другой вопрос, которому, судя по тому, как он был произнесен, она приписывала некоторую важность. Она желала знать, как было принято появление яичницы с устрицами вместе с сыром. Оказалось, что мистер Ромейн и мисс Эйрикорт отказались от нее вовсе, милорд попробовал ее, а затем оставил на тарелке, и одна только миледи скушала свою долю кушанья, поданного не в свое время. Впечатление, произведенное этим, по-видимому, пустым обстоятельством на экономку, поразило слугу: мисс Нотман откинулась на спинку кресла и закрыла глаза с выражением несказанного блаженства. В эту ночь в Лондоне была одна совершенно счастливая женщина. То была.., мисс Нотман.
   Перейдем теперь из комнаты экономки в гостиную. Следует сообщить, что после обеда там из-за отсутствия общего разговора увлеклись музыкой.
   Леди Лоринг села за фортепьяно и, как и всегда, играла прекрасно. Ромейн и Стелла сидели на другом конце, слушая музыку. Лорд Лоринг ходил безостановочно взад и вперед, чего вообще не случалось с ним в послеобеденные часы. Когда он подошел к роялю, жена позвала его знаком.
   -- Что это тебе вздумалось ходить? -- спросила леди Лоринг шепотом, не переставая играть.
   -- Мне что-то не по себе.
   -- Переверни страницу. У тебя желудок расстроен?
   -- Что с тобой, Аделаида? Что за вопрос?
   -- Ну, хорошо! Что же с тобой?
   Лорд Лоринг посмотрел в сторону, где сидели Стелла и ее собеседник.
   -- У них дело не так легко продвигается вперед, как я думал, -- сказал он.
   -- Еще бы! Когда ты тут ходишь взад и вперед, мешая им. Сядь сзади меня.
   -- Что же мне делать?
   -- Ведь я играю; слушай меня.
   -- Душа моя, я не понимаю современной немецкой музыки.
   -- В таком случае, возьми газету.
   Газета показалась ему более привлекательной. Лорд Лоринг последовал совету жены.
   Предоставленные совершенно самим себе, Ромейн и Стелла оправдали предположения леди Лоринг, что спокойствие ее мужа приведет к желаемому результату. Стелла первая решилась заговорить, скромно понизив голос:
   -- Вы проводите вечера в одиночестве?
   -- Нет, не совсем один. В обществе книг.
   -- Вы больше всего любите это общество?
   -- Уже много лет мы неразлучны. Если верить докторам, книги плохо заплатили мне за мою неизменную верность. Они расстроили мое здоровье и сделали меня, боюсь, весьма необщительным.
   Он, казалось, собирался сказать еще что-то, но подавил свой порыв.
   -- Почему это мне вздумалось говорить о себе? -- заметил он, улыбаясь. -- Я не имею такой привычки. Может быть, это еще один результат вашего влияния на меня?
   Он задал этот вопрос с напускною веселостью.
   Стелла непринужденно ответила ему:
   -- У меня и в самом деле возникает желание оказывать на вас какое-нибудь влияние, -- сказала она серьезно и грустно.
   -- Почему?
   -- В таком случае я уговорила бы вас закрыть свои книги и найти себе живого товарища, который помог бы вам вернуть более радостное настроение.
   -- Я уже сделал это, -- сказал Ромейн, -- у меня есть новый товарищ -- мистер Пенроз.
   -- Пенроз? -- повторила она. -- Это -- друг -- ведь так, кажется? -- здешнего патера, которого зовут отцом Бенвелем?
   -- Да.
   -- Я не люблю отца Бенвеля.
   -- Разве это причина, чтобы не любить Пенроза?
   -- Да, -- сказала она смело, -- потому что он друг отца Бенвеля.
   -- Право, вы ошиблись, мисс Эйрикорт. Мистер Пенроз только вчера принялся за свои обязанности секретаря, и я уже имел случай составить себе о нем высокое мнение. Многие после случая, произошедшего со мной, постарались бы найти себе другого секретаря, -- прибавил он, говоря больше с самим собой, а не с ней.
   При последних словах Стелла взглянула на него с удивлением.
   -- Вы рассердились на мистера Пенроза? -- спросила она невинно. -- Неужели вы можете быть резким с человеком, зависящим от вас?
   Ромейн улыбнулся.
   -- Я хотел сказать не то, я подвержен припадкам, внезапным припадкам болезни. Мне досадно, что я встревожил мистера Пенроза подобным припадком, случившимся в его присутствии.
   Она подняла глаза на него и снова опустила их.
   -- Вы не рассердитесь, если я признаюсь вам в одном поступке? -- спросила она застенчиво.
   -- Немыслимо, чтобы я мог рассердиться на вас.
   -- Мистер Ромейн, мне кажется, и я видела то, что видел ваш секретарь. Я знаю ваши страдания и знаю, с каким терпением вы их переносите.
   -- Вы видели? -- воскликнул он.
   -- Я видела вас, когда вы взошли с вашим другом на пароход, ехавший из Булони. Вы не заметили меня и, конечно, не подозревали, как мне было жаль вас. А потом, когда вы пошли один и остановились около машины, тогда.., но вы уверены, что не будете думать обо мне хуже, если я вам скажу, что я тогда сделала?
   -- Нет, нет!
   -- Ваше лицо испугало меня -- описать его невозможно -- и я пошла к вашему другу и решилась сказать ему, что он нужен вам. Это было сделано под впечатлением минуты -- намерение мое было хорошее.
   -- Я уверен в этом.
   При этих словах лицо его немного затуманилось и выдало мимолетное чувство недоверия. Не спросила ли она, побуждаемая любопытством, его спутника и не был ли он настолько слаб, что под убедительным влиянием ее красоты отвечал на ее расспросы?
   -- Говорили ли вы с моим другом? -- спросил он.
   -- Я только сказала ему, чтобы он шел к вам, и, кажется, выразила опасение, что вы очень больны. По прибытии в Фолькстон началась суматоха -- и даже если бы я хотела еще поговорить с ним, то не было бы возможности.
   Ромейну стало стыдно за свои подозрения.
   -- Вы великодушны, -- сказал он серьезно. -- Между моими знакомыми не много нашлось бы таких, которые отнеслись бы ко мне так, как вы!
   -- Не говорите этого, мистер Ромейн! Невозможно найти более внимательного друга, чем джентльмен, который заботился о вас во время переезда. Он теперь с вами в Лондоне?
   -- Нет.
   -- Очень жаль. Хотелось, чтобы при нас неотступно находился преданный друг.
   Она говорила серьезно. Ромейн со странной боязнью, старался не показать, как на него повлияло проявление ее симпатии. Он ответил легко:
   -- Вы заходите почти так же далеко, как мой друг, углубившийся теперь в свою газету. Лорд Лоринг заявил мне, что я должен жениться. Я знаю, в нем говорит искреннее желание добра мне, но он не знает, как огорчает меня.
   -- Чем он вас огорчает?
   -- Он напоминает мне, что я всю свою жизнь должен прожить одиноким. Могу ли я предложить женщине разделить такое ужасное существование, как мое? Это было бы эгоистично и жестоко, мне пришлось бы поплатиться за то, что позволил своей жене принести такую жертву. Наступит время, когда она раскается, что вышла за меня.
   Стелла встала. Ее взгляд остановился на нем с выражением ласкового укора.
   -- Мне кажется, что вы несправедливы к женщинам, -- сказала она мягко. -- Может быть, придет время, когда найдется женщина, которая заставит вас переменить мнение.
   Она подошла к роялю.
   -- Ты устала играть, Аделаида? -- спросила она ласково, положив руку на плечо леди Лоринг.
   -- Не споешь ли ты нам, Стелла?
   Она отвернулась со вздохом.
   -- Нет, не могу сегодня, -- отвечала она.
   Ромейн поспешно простился. Он, казалось, был расстроен и спешил уйти. Лорд Лоринг проводил своего друга до двери.
   -- Вы расстроены и устали, -- сказал он, -- вам жаль, что вы оставили свои книги и провели вечер с нами?
   Ромейн взглянул на него рассеянно и ответил:
   -- Право, не знаю еще.
   Возвратясь, чтобы передать этот странный ответ жене и Стелле, лорд Лоринг нашел гостиную пустою. С нетерпением желая остаться наедине, дамы ушли наверх.

* * *

   -- Ну? -- спросила леди Лоринг, усевшись с подругой у огня. -- Что он сказал?
   Стелла повторила только слова Ромейна, сказанные им перед тем, как она встала и ушла.
   -- Что произошло в его жизни, чтобы признать, что с его стороны было бы жестоко и эгоистично предлагать женщине выйти за него замуж? Это должно быть нечто серьезнее болезни. Если бы он совершил преступление, он не смог бы относиться к себе с большей строгостью. Вы знаете, что это такое?
   Леди Лоринг стало неловко.
   -- Я обещала мужу сохранить это в тайне, -- сказала она.
   -- Конечно, он не сделал ничего унизительного, Аделаида? Я уверена в этом.
   -- И ты совершенно права. Я понимаю, что он удивил и опечалил тебя, но если бы ты знала причину... -- Она остановилась и серьезно посмотрела на Стеллу. -- Говорят, -- продолжала она потом, -- что та любовь, которая медленно растет, долго живет. Твое чувство к Ромейну загорелось вдруг. Уверена ли ты, что сердце твое нераздельно принадлежит человеку, которого ты так мало знаешь?
   -- Я знаю, что люблю его, -- сказала Стелла просто.
   -- Несмотря на то что тебя он, по-видимому, еще не любит? -- спросила леди Лоринг.
   -- Особенно поэтому. Мне стыдно было бы признаться в этом кому-нибудь, кроме тебя. Излишне говорить об этом. Прощай.
   Леди Лоринг дала ей дойти до двери и затем вдруг подозвала ее обратно. Стелла вернулась неохотно и медленно.
   -- У меня болит голова и сердце, -- сказала она. -- Мне хочется лечь.
   -- Я не хочу, чтобы ты ушла, думая, быть может, несправедливо о Ромейне, -- сказала леди Лоринг. -- И, кроме того, ради собственного счастья ты должна знать, можешь ли когда-нибудь ожидать награды за свою самоотверженную любовь. Пора решить, следует ли тебе снова видеться с Ромейном. Хватит ли у тебя на это силы?
   -- Да, если я буду убеждена, что это нужно.
   -- Я была бы совершенно счастлива, если бы знала, что тебе суждено стать его женой, моя милая, -- продолжала леди Лоринг, -- но я не дальновидна и не могу, как ты, всегда предвидеть последствия. Ты не выдашь меня, Стелла? Из любви к тебе я решаюсь нарушить секрет, доверенный мне. Присядь опять. Я сообщу тебе, в чем состоит несчастье Ромейна.
   Она рассказала ужасную историю дуэли и ее последствий.
   -- Ты сама должна решить, прав Ромейн или нет, -- заключила она свой рассказ. -- Может ли женщина надеяться только с помощью любви избавить его от страданий? Реши сама.
   Стелла отвечала тотчас же:
   -- Я решилась стать его женой.
   Руководствуясь таким же чистым порывом, и Пенроз поставил своей целью посвятить себя делу спасения Ромейна. Фанатик точно так же решился обратить его, как любящая женщина пожертвовать своей жизнью. Теперь им предстояло встретиться на поле битвы. Кто победит? Патер или женщина?
  

IX. Винтерфильд

   В памятный понедельник, когда картинная галерея была открыта для публики, лорд Лоринг и отец Бенвель встретились в библиотеке.
   -- Судя по количеству экипажей у подъезда, -- сказал отец Бенвель, -- любители искусства явно оценили доброту вашего сиятельства.
   -- В три часа уже все билеты были розданы, -- отвечал лорд Лоринг. -- Всем интересно было посмотреть картины, говорили мне книготорговцы. Вы были в галерее?
   -- Нет еще. Я думал прежде поработать в библиотеке с книгами.
   -- А я сейчас из галереи, -- продолжал лорд Лоринг. -- Меня вынудили уйти оттуда замечания некоторых из посетителей. Вы видели великолепные копии с рафаэлевского "Купидона и Психеи"? Все, особенно дамы, считают, что они безвкусны и неприличны. Этого с меня было достаточно. Если вы увидите леди Лоринг и Стеллу, будьте столь добры сообщить им, что я уехал в клуб.
   -- Дамы хотели посетить галерею?
   -- Да, хотели посмотреть публику! Я посоветовал им зайти туда перед прогулкой. Войдя в домашних костюмах, они, как хозяйки, обратили бы на себя всеобщее внимание. Очень интересно, удастся ли вам заметить образовательное влияние искусства на посетителей галереи. До свидания.
   После ухода лорда Лоринга отец Бенвель позвонил.
   -- Барыня собирается кататься сегодня в обычное время? -- спросил он вошедшего слугу.
   Тот ответил утвердительно. Экипаж велели подать в три часа.
   В половине третьего отец Бенвель спокойно проскользнул из библиотеки в галерею. Он остановился на полдороге между дверью библиотеки и главным входом, ища не образовательного влияния искусства на публику, а леди Лоринг и Стеллу. Он все еще полагал, что "ветреная" мать Стеллы может послужить источником драгоценных справок о прежней жизни дочери. Первым шагом к достижению этого намерения было открыть настоящее местопребывание мистрис Эйрикорт. Стелле оно, без сомнения, известно, и отец Бенвель небезосновательно надеялся на свою способность заставить молодую девушку служить интересам церкви.
   Спустя четверть часа леди Лоринг и Стелла вошли в галерею из библиотеки.
   В продолжение нескольких минут отец Бенвель не заводил разговор о предмете, интересовавшем его. Он слишком хорошо знал, с какой охотой одни женщины смотрят на других женщин, и поэтому сам держался немного в стороне. Дамы высказывали свое мнение на предложение посетителей выставить свою красоту и наряд, а отец Бенвель терпеливо ждал их и слушал с покорностью скромного молодого человека. Терпение, как добродетель, часто вознаграждается.
   Два джентльмена, по-видимому, с интересом рассматривавшие картины, поравнялись с патером. Со своей обычной вежливостью он отодвинулся, чтобы позволить им взглянуть на картину, которую заслонял собой в эту минуту.
   Своим движением он задел Стеллу. Она резко обернулась и вдруг, увидев одного из джентльменов -- того, который был выше своего товарища, побледнела и в ту же минуту ушла из галереи.
   Леди Лоринг, взглянув в ту сторону, куда смотрела Стелла, сердито нахмурилась и вслед за ней направилась в библиотеку. Мудрый отец Бенвель не последовал за ними, но сосредоточил все свое внимание на господине, появление которого произвело столь странное впечатление.
   Это был молодой человек, блондин, с веселым, добродушным лицом и умными голубыми глазами. Таково было первое впечатление незнакомца на отца Бенвеля.
   Господин, по-видимому, увидел мисс Эйрикорт в ту же минуту, когда она заметила его, и на его лице также выразилось серьезное волнение.
   Он покраснел, и в глазах его отразилось не только удивление, но и отчаяние. Он обратился к своему другу со словами:
   -- Какая здесь жара! Пойдемте.
   -- Как же это, Винтерфильд, -- возразил друг, -- мы не видели и половины выставленных тобою картин.
   -- Извините меня, но я уйду от вас, -- отвечал он. -- Я привык к свежему деревенскому воздуху. Мы увидимся вечером. Приходите обедать. Мой адрес, как всегда, гостиница Дервента.
   С этими словами он поспешно вышел, бесцеремонно пролагая себе дорогу через толпу, наводнявшую картинную галерею.
   Отец Бенвель вернулся в библиотеку. Излишне было теперь заботиться о мистрис Эйрикорт.
   "Благодаря картинной галерее лорда Лоринга, -- подумал он, -- я нашел того, кого искал".
   Он взял перо и написал: "Винтерфильд. Гостиница Дервента".
  

X. Переписка отца Бенвеля

1

   Мистеру Битреку. В собственные руки. Конфиденциально.
   "Милостивый государь!
   Насколько мне известно, вы, занимаясь адвокатурой, иногда помогаете наводить секретные справки, не компрометирующие вашу профессию. Прилагаемое при сем рекомендательное письмо может служить вам удостоверением в том, что я не способен воспользоваться вашей опытностью для целей, которые могли бы бросить тень на вас или меня.
   Справки, которые я предлагаю вам навести, относятся к одному джентльмену, по имени Винтерфильд. Он в настоящее время живет в гостинице Дервента и останется там еще неделю. Его поместье находится в северном Девоншире и известно в этой местности под названием Бопарк-Гауза.
   Справки, которые мне желательно иметь, относятся к последним четырем-пяти годам -- никак не более. Надо увериться, как можно подробнее, не играет ли за этот период времени в жизни мистера Винтерфильда какой-нибудь роли некая молодая особа, мисс Стелла Эйрикорт.
   Если да, то мне необходимо знать в подробности все, касающееся этого обстоятельства.
   Вот в чем заключается просьба, с которой я обращаюсь к вам. Каковы бы ни были известия, мне необходимо, чтобы я вполне мог верить их справедливости.
   Письма ко мне потрудитесь адресовать на имя моего знакомого, адрес которого прилагаю.
   Прошу вас принять, ввиду необходимой спешности наведения справок, прилагаемую сумму на первоначальные издержки и остаюсь готовый к услугам Амвросий Бенвель".
  

2

   Секретарю общества Иисуса в Риме
   "Прилагаю расписку в получении сумм, присланных мне с последним письмом. Некоторая часть их истрачена на предварительные справки, которые, я надеюсь, дадут мне возможность сделать Ромейна недосягаемым для ухаживаний женщины, добивающейся замужества с ним.
   Вы пишете мне, что наши преподобные отцы, собравшись на совещание по делу об аббатстве Венж, выразили желание услышать о положительных мерах по обращению Ромейна. Я, к счастью, как вы увидите из нижеследующих строк, в состоянии удовлетворить их желание.
   Вчера я зашел в гостиницу, где живет Ромейн, чтобы сделать ему один из редких визитов, с помощью которых поддерживается наше знакомство. Ромейна не было дома, и Пенроз также уехал с ним. К счастью, как оказалось впоследствии, я несколько дней не видал Пенроза и не слыхал о нем, но мне хотелось лично убедиться, насколько ему удалось приобрести доверие своего патрона. Я сказал, что подожду. Слуга, знающий меня, провел меня в приемную Ромейна.
   Это -- крошечная комнатка, точно шкаф. Освещена она небольшим окошечком с матовым стеклом, выходящим в коридор, из-за отсутствия камина приток воздуха поступает из вентилятора во второй двери, ведущей в кабинет Ромейна. Осмотревшись, я вошел в кабинет и увидел, что за кабинетом следует столовая и две спальни, и эти комнаты отделены дверями в конце коридора от прочих частей гостиницы. Я сообщаю вам эти подробности для того, чтобы вы могли понять последующие события.
   Я вернулся в приемную, не забыв, конечно, запереть дверь в коридор.
   Прошло около часу, прежде чем я услышал шаги в коридоре. Дверь в кабинет отворилась и до меня донеслись голоса. Я узнал Ромейна, Пенроза и лорда Лоринга.
   По первым словам, которыми они обменялись, я узнал, что Ромейн и его секретарь встретили лорда Лоринга на улице у дверей гостиницы. Все трое вошли в дом вместе, и, вероятно, слуга, впустивший меня, не видал их. Как бы то ни было, но я очутился забытым в приемной.
   Следовало ли мне слушать, в качестве незваного гостя, вошедшего без доклада, разговор, может быть, не предназначенный для постороннего? А с другой стороны, как возможно было предотвратить это, когда голоса доносились до меня через вентилятор вместе с воздухом, которым я дышал? Если наши преподобные отцы найдут, что я заслуживаю порицания, то я покорюсь всякому взысканию, которого достоин с точки зрения их строгой нравственности. В то же время я прошу позволения повторить интересную часть разговора, который я помню почти слово в слово.
   Его сиятельству, как первому лицу на ступени общественной жизни, подобает первое место. Он сказал:
   -- Уже более недели, Ромейн, о вас нет ни слуху ни духу. Отчего вы не показывались?
   Здесь, судя по дошедшим до меня звукам, Пенроз встал и вышел из комнаты. Лорд Лоринг продолжал:
   -- Теперь, когда мы одни, я могу говорить с вами прямо. Вы, кажется, отлично сошлись со Стеллой в тот вечер, когда обедали у нас. Вы не забыли, что говорили мне о ее влиянии на вас? Или вы уже изменили свое мнение и поэтому не приходили к нам?
   Ромейн отвечал.
   -- Мое мнение не изменилось. Я так же твердо, как когда-нибудь, верю в то, что сказал вам о мисс Эйрикорт.
   Его сиятельство, весьма естественно, возражал:
   -- Почему вы в таком случае отдаляетесь от хорошего влияния? К чему подвергаться опасности нового припадка, если есть возможность предотвратить его?
   -- У меня опять был припадок.
   -- Который, как вы сами верите, можно было бы предупредить! Вы удивляете меня.
   Прошло несколько минут, прежде чем Ромейн ответил с некоторой таинственностью:
   -- Вы знаете старое правило, друг мой -- из двух зол выбирай меньшее. Я переношу свои страдания как одно из двух зол, и притом как меньшее.
   Лорду Лорингу стало ясно, что до больного места надо касаться осторожно. Он сказал шутливо:
   -- Уж не Стелла ли второе зло?
   -- Конечно, нет.
   -- Что же?
   Ромейн отвечал почти сердито:
   -- Моя собственная слабость и мой эгоизм! Это недостатки, которые я должен победить, если не хочу стать бездушным человеком. Вот худшее из зол. Я уважаю мисс Эйрикорт и восхищаюсь ею -- думаю, что между тысячью женщин не найдется ни одной, подобной ей, но не уговаривайте меня снова увидеться с ней! Где Пенроз? Поговорим о чем-нибудь другом.
   Не могу сказать, огорчился или обиделся лорд Лоринг этой безумной речи, я слышал только, как он стал прощаться, говоря:
   -- Я не ожидал этого, Ромейн. Следующий раз, когда встретимся, мы поговорим о другом.
   Дверь в кабинет отворилась и снова закрылась. Ромейн остался один.
   По-видимому, он вовсе не желал одиночества в эту минуту. Я слышал, как он позвал Пенроза и как тот ответил:
   -- Я нужен вам?
   Ромейн отвечал:
   -- Один Бог знает, как мне нужен друг, а другого друга, кроме вас, у меня нет вблизи. Майор Гайнд уехал, а лорд Лоринг обиделся на меня.
   Пенроз спросил почему.
   Ромейн дал ему необходимое объяснение. Как духовное лицо, пишущее духовным лицам, я обхожу молчанием подробности, не интересные для нас. Сущность сказанного им следующая: мисс Эйрикорт произвела на него впечатление, какого не производила на него ни одна женщина. Если бы он чаще виделся с нею, это могло бы кончиться тем -- прошу вашего извинения за то, что употреблю его смешное выражение, -- что он "влюбится в нее". В этом душевном или физическом настроении, как бы его ни определяли, вероятно, он был бы не в состоянии сдерживать себя так, как сдерживал до сих пор. Если бы она согласилась посвятить ему свою жизнь, он, может быть, принял бы жестокую жертву. Но лучше, чем решиться на это, ради нее же самой, будет избегать ее -- все равно, что бы ему ни пришлось из-за этого выстрадать или с кем бы ни пришлось разойтись.
   Представьте себе человека вне стен сумасшедшего дома, рассуждающего таким образом. Признаться ли вам, почтенные собратья, на какую мысль навела меня его исповедь. Слушая Ромейна, я почувствовал благодарность к знаменитому собору, который окончательно воспретил женитьбу священникам католической церкви. Иначе слабость, унижающая Ромейна, лишила бы и нас нравственной силы и священники могли бы сделаться орудием в руках женщин.
   Но вам, вероятно, желательно узнать, как поступил Пенроз в этом случае. Я должен вам сказать, что в первую минуту он поразил меня.
   Вместо того чтобы воспользоваться случаем и советовать Ромейну искать утешения в религии, Пенроз стал уговаривать его еще раз обдумать свое решение. Вся слабость характера бедного Артура высказалась в его следующих словах.
   Он сказал Ромейну:
   -- Может быть, мне не следовало бы говорить с вами так откровенно, но вы так великодушно открылись мне -- вы были так добры и внимательны ко мне, -- что участие, которое я принимаю в вас, придает мне смелость. Уверены ли вы, что такая радикальная перемена в вашей жизни, как женитьба, не поведет к совершенному избавлению от вашей болезни? Если это возможно, то разве ошибочно было бы предположить, что доброе влияние вашей жены могло бы сделать ваш брак счастливым? Я не могу брать на себя смелость давать вам советы по этому поводу. Уверены ли вы, что достаточно обдумали такое серьезное дело?
   Успокойтесь, ваше высокопреподобие! Ответ Ромейна поправил все дело.
   Он сказал:
   -- Я размышлял об этом до тех пор, пока не мог уже думать больше. Я верю, что эта прелестная женщина может избавить меня от моего мучения. Но может ли она избавить меня от угрызений совести, вечно преследующих меня? Я чувствую то, что должен чувствовать убийца. Отняв жизнь у другого человека, человека, даже не оскорбившего меня, я совершил грех, за который нет ни искупления, ни прощения. Может чье-нибудь влияние заставить меня забыть это? Нет, довольно об этом -- довольно. Лучше поищем забвения в книгах.
   Эти слова подействовали на Пенроза должным образом. Теперь -- я понимаю его колебание -- он чувствовал, что может честно высказаться. Его усердие даже больше чем уравновесило его слабость, как вы сами сейчас увидите.
   Он говорил громко и положительно, когда голос его донесся до меня.
   -- Нет! -- заговорил он быстро. -- Ваше спасение не в книгах и не в сухих религиозных обрядах, называющихся протестантизмом. Дорогой мистер Ромейн, вы можете снова найти мир, который считаете потерянным навеки, в божественной мудрости и сострадании святой католической церкви. Вот лекарство от всех наших страданий! Вот новая жизнь, которая сделает вас счастливым человеком!
   Я повторяю его слова только для того, чтобы показать вам, что его энтузиазму можно доверять, раз он возбужден. Он говорил со своим красноречивым убеждением, приводя необходимые доводы с силой и чувством, подобных которым мне редко случалось слышать. Молчание Ромейна свидетельствовало, что речь Пенроза произвела впечатление. Он не из тех людей, которые стали бы слушать рассуждения спокойно, если думают, что могут опровергнуть их.
   То, что я слышал, было достаточным для того, чтобы убедиться, что Пенроз действительно начал благое дело. Я тихонько вышел из приемной и ушел из гостиницы.
   Так как сегодня воскресенье, то я не пропущу почту, если закончу письмо теперь. Я сейчас послал Пенрозу приглашение прийти ко мне, как только это будет возможно. Может быть, до отхода поезда найдутся еще известия, которые надо будет сообщить вам".
  
   Понедельник
   "Есть еще известия. Пенроз только что ушел от меня.
   Конечно, он начал с того, что рассказал мне то, что я знал и без него. Он, как всегда, скромно отозвался о своих надеждах. Но ему удалось уговорить Ромейна прервать на несколько дней свои занятия историей и переключить свое внимание на книги, которые мы обыкновенно советуем читать в таких случаях тем, кого желаем убедить. Это, без сомнения, уже большой шаг вперед.
   Но это еще не все. Ромейн положительно помогает нам -- он окончательно решил освободиться от влияния мисс Эйрикорт! Через час он и Пенроз уедут из Лондона. Куда они едут -- это хранится в глубокой тайне. Все письма, адресованные Ромейну, будут отправляться к его банкиру.
   Причину этого внезапного решения надо приписать леди Лоринг, которая пожаловала вчера в гостиницу и имела свидание наедине с Ромейном. Она, без сомнения, желала поколебать его решение и побудить его снова подвергнуться очарованию мисс Эйрикорт. Какие убедительные доводы она употребляла, конечно, не известно мне. Пенроз видел Ромейна тотчас после визита ее сиятельства и говорит, что нашел его в большом волнении. Я вполне понимаю это. Его решение бежать тайно -- его отъезд именно бегство -- свидетельствует о впечатлении, произведенном на него, и опасности, которой мы избежали, по крайней мере на время.
   Да! Я говорю: "по крайней мере на время". Пусть наши достопочтенные отцы не думают, что деньги, употребленные на мои тайные справки, брошены на ветер. Когда дело идет об этих презренных любовных делах, женщин не останавливают ни неблагоприятные обстоятельства, ни страх поражения. Ромейн уехал из Лондона, боясь собственной слабости, мы не должны забывать этого. Еще может наступить день, когда между нами и нашим поражением будет стоять только знание событий из жизни мисс Эйрикорт.
   Пока это все, что я хотел сообщить вам".
  

XI. Стелла остается верна себе

   Два дня спустя, после того как отец Бенвель отправил письмо в Рим, леди Лоринг вошла в кабинет своего мужа и спросила, не имеет ли он известий о Ромейне.
   Лорд Лоринг покачал головой.
   -- Как я уже сказал тебе, -- ответил он, -- хозяин гостиницы ничего не смог мне сообщить. Я сам сегодня был у банкира и видел его. Он предложил мне переслать мои письма, но ничего больше сделать не мог. Впредь, до нового распоряжения, ему положительно запрещено сообщать кому бы то ни было адрес Ромейна. Как приняла это известие Стелла?
   -- Как нельзя хуже, -- отвечала леди Лоринг. -- Молча.
   -- Даже тебе не сказала ни слова?
   -- Ни слова.
   В эту минуту слуга прервал их, докладывая о приходе гостя и подавая карточку. Лорд Лоринг с удивлением взглянул на нее и передал жене карточку, на которой карандашом были написаны имя майора Гайнда и следующие слова: "по делу, касающемуся "мистера Ромейна".
   -- Просите скорее! -- воскликнула леди Лоринг.
   Лорд Лоринг остановил ее:
   -- Душа моя! Не лучше ли мне одному повидаться с этим господином?
   -- Конечно, нет, если только ты не хочешь заставить меня решиться на весьма предосудительный поступок! Если ты отошлешь меня, я стану подслушивать у дверей.
   Майор Гайнд вошел и был представлен леди Лоринг. После обычных извинений он сказал:
   -- Вчера вечером я вернулся в Лондон специально для того, чтобы видеть Ромейна по весьма важному делу. Не узнав его настоящего адреса в гостинице, я надеялся, что ваше сиятельство будет в состоянии указать мне местопребывание моего друга.
   -- К своему величайшему прискорбию, я знаю не больше вас, -- ответил лорд Лоринг. -- Настоящее место жительства известно только его банкиру, и никому больше. Я дам вам адрес банкирской конторы, если вы желаете писать вашему другу.
   Майор Гайнд колебался.
   -- Я не знаю, следует ли писать ему при данных обстоятельствах.
   Леди Лоринг не могла молчать дольше.
   -- А нам вы не можете сообщить, в чем состоят эти обстоятельства? -- спросила она. -- Я почти такой же старинный друг мистера Ромейна, как мой муж, и принимаю в нем живое участие.
   Майор Гайнд был по-видимому в затруднении.
   -- Я не знаю, как отвечать вашему сиятельству, не вызывая грустных воспоминаний... -- произнес он.
   Леди Лоринг прервала извинения майора вопросом:
   -- Вы говорите о дуэли?
   Лорд Лоринг вмешался в разговор.
   -- Я должен сказать вам, майор Гайнд, что леди Лоринг известно так же хорошо, как мне, все случившееся в Булони, а также плачевные последствия этого происшествия. Если, несмотря на это, вам угодно будет говорить со мной наедине, то я попрошу вас в соседнюю комнату.
   Замешательство майора Гайнда исчезло.
   -- После того что вы сказали мне, -- начал он, -- я надеюсь, что леди Лоринг не откажется помочь мне своим советом. Вам обоим известно, что в роковой дуэли Ромейн убил сына французского генерала, вызвавшего его. По возвращении в Англию, мы слышали, что генерал и его семья были вынуждены уехать из Булони, вследствие денежных затруднений. Ромейн, вопреки моему совету, написал доктору, присутствовавшему при дуэли, прося его открыть местопребывание генерала и выражая желание помочь его семье под видом неизвестного друга. Побудительной причиной, по его собственным словам, было "хотя бы в незначительной степени вознаградить тех людей, которые из-за меня перенесли столько горя".
   В то время мне казалось, что он поторопился, и письмо, полученное мною вчера от доктора, подтверждает мое мнение. Не угодно ли вам будет прочесть его, леди Лоринг?
   Он подал письмо. Его содержание было следующим:
  
   "Милостивый государь!
   Наконец-то я в состоянии дать определенный ответ на письмо мистера Ромейна, благодаря любезной помощи французского консула в Лондоне, к которому я обратился, когда все другие меры, принятые мною, оказались недействительными.
   Неделю назад генерал умер. Из обстоятельств, связанных с расходами по погребению, французский консул узнал, что генерал скрылся от своих кредиторов не в Париже, как думали, а в Лондоне. Адрес его семьи: No10, Кемп-Гилл, Элингтон. Я должен еще прибавить, что, по весьма понятным причинам, генерал жил в Лондоне под вымышленным именем Марильяк. Следовательно, отыскивая его вдову, надо спрашивать мадам Марильяк.
   Вас, может быть, удивит, что я пишу все это вам, а не мистеру Ромейну. Вы сейчас увидите причину.
   Я был знаком с генералом -- как вам известно -- в такое время, когда еще не знал об обществе, которое он посещал, и о печальных заблуждениях, в которые он впал благодаря своей страсти к игре. О его жене и детях я положительно ничего не знаю и не могу сказать, сумели ли они охранить себя от вредного влияния главы семейства или пали низко под влиянием бедности и дурных примеров. По крайней мере, нельзя определенно сказать, достойны ли они забот мистера Ромейна? Как честный человек, я по совести не могу, чувствуя в себе сомнение, рекомендовать семью хотя бы косвенно мистеру Ромейну. После этого предупреждения предоставляю вам поступить, как заблагорассудится".
  
   Лорд Лоринг возвратил письмо майору Гайнду.
   -- Я согласен с вами: более чем сомнительно, следует ли сообщить это известие Ромейну.
   Леди Лоринг не вполне разделяла мнение мужа.
   -- Если существует сомнение относительно этих людей, -- сказала она, -- то следует разузнать, какой репутацией они пользуются в околотке. На вашем месте, майор Гайнд, я обратилась бы к хозяину дома, где они живут, или к торговцам, с которыми имеют дело.
   -- Мне надо сегодня же уехать из Лондона, -- отвечал майор, -- но по возвращении я, конечно, последую вашему совету.
   -- И дадите нам знать о результате?
   -- С величайшим удовольствием.
   Майор Гайнд простился.
   -- Ты будешь виновата, если майор даром потеряет время, -- сказал лорд Лоринг.
   -- Не думаю, -- отвечала леди Лоринг.
   Она встала и хотела выйти из комнаты.
   -- Ты собираешься куда-нибудь? -- спросил ее муж.
   -- Нет. Иду наверх, к Стелле.
   Леди Лоринг застала мисс Эйрикорт в ее комнате. Маленький портрет Ромейна, нарисованный ею по памяти, лежал перед ней на столе. Она вся погрузилась в созерцание его.
   -- Что же говорит тебе этот портрет, Стелла?
   -- То же самое, что я знала прежде. В этом лице нет ни лукавства, ни жестокости...
   -- И это открытие удовлетворяет тебя? Я начинаю презирать Ромейна за то, что он прячется от нас. Ты сможешь извинить его?
   Стелла заперла портрет в несессер.
   -- Я могу подождать, -- сказала она спокойно.
   Это выражение терпения, казалось, выводило леди Лоринг из себя.
   -- Что с тобой сегодня утром происходит? -- спросила она. -- Ты еще скрытнее, чем всегда.
   -- Нет, Аделаида, я только расстроена. Я не могу забыть, что встретилась с Винтерфильдом. Я чувствую, что над моей головой нависло какое-то несчастье.
   -- Не упоминай об этом негодяе! -- воскликнула леди. -- Мне надо сообщить тебе кое-что о Ромейне. Ты совсем погрузилась в свои мрачные предчувствия или можешь еще выслушать меня?
   Лицо Стеллы преобразилось. Леди Лоринг подробно описала свидание с майором Гайндом, оживляя свой рассказ описанием манер и наружности майора.
   -- Он и лорд Лоринг убеждены, что, раз дав денег этим иностранцам, Ромейн не будет иметь покоя от них.
   Письмо не следует показывать, пока не будет известно что-нибудь более положительное.
   -- Я бы желала иметь это письмо! -- воскликнула Стелла.
   -- Вы передали бы его Ромейну?
   -- Сию же минуту! Не все ли равно, достойны эти бедняки его щедрости или нет? Если это возвратит ему спокойствие, то кому какое дело, стоят ли они его помощи? Они даже не должны знать, кто будет помогать им, -- Ромейн будет для них неизвестным благодетелем.
   Нам надо думать о нем, а не о них: его душевный мир -- все; их заслуги -- ничто. По моему мнению, жестоко сохранять в тайне от него полученное известие. Почему ты не взяла письмо у майора?
   -- Успокойся, Стелла. По возвращении в Лондон майор наведет справки о вдове и детях.
   -- "По возвращении"! -- повторила Стелла с негодованием.
   -- Кто знает, что придется выстрадать беднякам в это время и что почувствует Ромейн, услышав когда-нибудь о их страданиях. Повтори мне адрес. Ты сказала, это где-то в Элингтоне?
   -- Зачем тебе знать адрес? -- спросила леди Лоринг. -- Неужели ты хочешь написать Ромейну?
   -- Я подумаю, прежде чем решусь на что-нибудь. Если ты не доверяешь моему благоразумию, то лучше прямо скажи об этом.
   Она говорила резко. В тоне, которым ей ответила леди Лоринг, также звучала нотка нетерпения.
   -- Делай как хочешь! Не буду вмешиваться в твои дела!
   Ее неудачный визит к Ромейну явился предметом спора между подругами, и теперь она намекала на это.
   -- Ты получишь адрес, -- величественно объявила миледи и, написав его на клочке бумаги, вышла из комнаты.
   Легко выходившая из себя леди Лоринг так же скоро успокаивалась. Злопамятность, этот самый мелочный из пороков, была чужда ей. Через пять минут она уже раскаивалась в своей вспышке, а потом, подождав еще пять минут на тот случай, если б Стелла первая пришла искать примирения, и видя, что ее ожидания напрасны, она задала себе вопрос:
   -- Не обидела ли я ее в самом деле?
   В следующую минуту она направилась в комнату Стеллы, но Стеллы там не было.
   Леди Лоринг позвонила.
   -- Где мисс Эйрикорт?
   -- Они ушли со двора, миледи.
   -- Мисс Эйрикорт ничего не приказала передать мне?
   -- Нет, миледи. Они очень спешили.
   Леди Лоринг сразу догадалась, что Стелла решилась принять дело о семье генерала в свои руки.
   Можно ли было предвидеть, к чему могло повести такое необдуманное решение?
   После колебаний, размышлений и новых колебаний леди Лоринг не могла сдержать своего беспокойства. Она не только решила последовать за Стеллой, но, будучи под влиянием нервного возбуждения, взяла с собой слугу на случай надобности.
  

XII. Семейство генерала

   Не всегда отличавшаяся сообразительностью, леди Лоринг на этот раз не ошиблась. Стелла остановила первый попавшийся ей кеб и приказала извозчику ехать в Кемп-Гилл, Элингтон.
   При виде бедной, узкой улицы, заканчивавшейся тупиком и заполненной грязными детьми, ссорившимися за игрой, мужество Стеллы на минуту поколебалось. Даже извозчик, высадив ее у въезда на улицу, сказал, что молодой леди не безопасно одной посещать такое место. Стелла подумала о Ромейне. Твердая уверенность в том, что она помогает ему в благом деле, которое казалось ему вместе с тем делом искупления, оживила ее храбрость. Она смело подошла к отворенной двери дома No10 и постучалась.
   На лестнице, поднимавшейся из темного пространства, пропитанного запахом кухни, показалось грязное лицо безобразной старухи с всклокоченными седыми волосами.
   -- Чего вам? -- спросила, высунувшись до половины, эта ведьма лондонских вертепов.
   -- Здесь живет мадам Марильяк? -- спросила Стелла.
   -- Иностранка-то?
   -- Да.
   -- На втором этаже.
   Сообщив это, верхняя половина ведьмы снова ушла в землю и исчезла. Стелла, подобрав юбки, стала впервые в жизни взбираться по грязной лестнице.
   Хриплые голоса, брань и грубый хохот за запертой дверью первого этажа заставили ее поспешить взобраться на лестницу, ведущую вверх. Здесь было лучше, по крайней мере тихо. Стоя на площадке, она постучала. Нежный голос ответил по-французски "entrez", но затем тотчас повторил по-английски: "Войдите".
   Стелла отворила дверь.
   Бедно меблированная комната была чрезвычайно чиста. Над постелью на стене висел маленький образок Божией Матери, украшенный венком из поблекших искусственных цветов. У круглого столика сидели две женщины в черных платьях из грубой материи и работали над каким-то вышиванием. Старшая из них встала, когда посетительница вошла в комнату. Тонкие, пропорциональные черты ее изнуренного и усталого лица все еще носили отпечаток прежней красоты. Ее темные глаза остановились на Стелле с выражением жалобной просьбы.
   -- Вы пришли за работой, сударыня? -- спросила она по-английски с иностранным акцентом. -- Извините меня, прошу вас, я еще не кончила ее.
   Вторая женщина вдруг подняла глаза от работы.
   Она также поблекла и была худа, но глаза ее блестели и движения сохранили девичью гибкость. С первого взгляда можно было догадаться по ее сходству со старшей женщиной о их родстве.
   -- Это я виновата! -- воскликнула она страстно по-французски. -- Я устала, была голодна и проспала дольше, чем следовало. Матушке не хотелось будить меня и заставлять приниматься за работу. Я презренная эгоистка, а матушка -- святая!
   Она подавила слезы, выступившие у нее на глазах, и гордо, поспешно принялась за работу.
   Как только представилась возможность говорить, Стелла, стараясь успокоить женщин, произнесла:
   -- Я совсем ничего не знаю о работе, -- сказала она по-французски, чтобы быть лучше понятой. -- Откровенно говоря, я пришла сюда, чтобы немного помочь вам, мадам Марильяк, если вы позволите.
   -- Принесли милостыню? -- спросила дочь, снова мрачно подняв глаза от иголки.
   -- Нет, участие, -- мягко отвечала Стелла.
   Девушка снова принялась за работу.
   -- Извините меня, -- сказала она, -- и я со временем научусь покоряться судьбе.
   Тихая страдалица-мать подала Стелле стул.
   -- У вас прекрасное, доброе лицо, мисс, -- сказала она, -- и я уверена, что вы извините мою бедняжку дочь. Я еще помню то время, когда и сама была так же вспыльчива, как она. Позвольте спросить, от кого вы узнали о нас?
   -- Извините меня, но я не могу ответить вам на этот вопрос, -- сказала Стелла.
   Мать ничего не ответила, дочь же спросила резко:
   -- Почему?
   Стелла обратилась с ответом к матери.
   -- Я пришла к вам от одного господина, который желает помочь вам, но не желает, чтобы называли его имя.
   Поблекшее лицо вдовы вдруг просияло.
   -- Неужели брат мой, услышав о смерти генерала, простил мне, наконец, мое замужество? -- воскликнула она.
   -- Нет! Нет! -- прервала ее Стелла. -- Я не стану вводить вас в заблуждение. Лицо, представителем которого я являюсь, не родственник вам.
   Несмотря на это заявление, бедная женщина никак не хотела расставаться с надеждой, пробудившейся в ней.
   -- Может быть, имя, под которым вы знаете меня, заставляет вас сомневаться, -- поспешно прибавила она. -- Мой покойный муж принял нашу теперешнюю фамилию, переселившись сюда. Может быть, если я скажу вам...
   Дочь остановила ее.
   -- Матушка, предоставьте это мне.
   Вдова покорно вздохнула и принялась за работу.
   -- Достаточно будет и нашей теперешней фамилии Марильяк, -- сказала девушка, обращаясь к Стелле, -- пока мы не познакомимся поближе. Вы, конечно, хорошо знаете лицо, представительницей которого служите?
   -- Конечно, иначе меня не было бы здесь.
   -- В таком случае вам известны все семейные обстоятельства этого лица и вы, конечно, можете сказать, французы его родственники или нет?
   -- Я могу ответить определенно, что они англичане, -- отвечала Стелла. -- Я пришла к вам от имени друга, который сочувствует мадам Марильяк, -- и только.
   -- Видите, матушка, что вы ошиблись. Перенесите это испытание так же твердо, как переносили другие.
   Сказав это весьма нежно, она снова обратилась к Стелле, не стараясь скрывать перехода к холодности и недоверию.
   -- Одна из нас должна говорить прямо, -- сказала она. -- Наши немногие знакомые почти так же бедны, как мы, притом они все французы. Я вам говорю, что у нас нет друзей англичан. Каким образом этот анонимный благодетель узнал о нашей бедности? Вы нас не знаете, следовательно, не вы могли указать на нее.
   Стелла только теперь поняла, в какое неловкое положение она попала. Она смело встретила возникшие затруднения: ее поддерживало убеждение, что она служит делу, приятному Ромейну.
   -- Вы, вероятно, руководствовались лучшими побуждениями, советуя вашей матушке не говорить своего имени, -- продолжала она, -- будьте настолько справедливы, чтобы предположить, что и у вашего "анонимного благодетеля" есть причины не открывать свой фамилии.
   Этот удачный ответ побудил мадам Марильяк принять сторону Стеллы.
   -- Милая Бланш, ты говоришь слишком резким тоном с этой доброй барышней, -- сказала она дочери. -- Стоит взглянуть на нее, чтобы увидеть ее добрые намерения.
   Бланш с угрюмой покорностью снова взялась за иглу.
   -- Если мы должны принять милостыню, то я по крайней мере желала бы знать руку, подающую ее, -- отвечала она. -- Больше я ничего не скажу.
   -- Когда тебе будет столько же лет, сколько мне, -- сказала мадам Марильяк, -- ты не будешь рассуждать так резко, как теперь. Мне многому пришлось научиться, -- продолжала она, обращаясь к Стелле, -- и я думаю, это послужило мне на пользу. Я не была счастлива в жизни...
   -- Вы были мученицей всю свою жизнь! -- сказала девушка, не будучи в силах сдержать себя. -- Отец! Отец!
   Она отбросила от себя работу и закрыла лицо руками.
   Слабая мать впервые заговорила строго:
   -- Пощади память отца! -- сказала она.
   Бланш вздрогнула, но промолчала.
   -- У меня нет ложной гордости, -- продолжала мадам Марильяк. -- Я признаюсь, что мы в нищете, и без дальнейших вопросов благодарю вас, дорогая мисс, за ваши добрые намерения. Мы перебиваемся кое-как. Пока глаза мои служат мне, работа дает нам средства к жизни. Моя старшая дочь зарабатывает кое-что уроками музыки и вносит свою долю в наше бедное хозяйство. Я не отказываюсь наотрез от вашей помощи, но говорю только: мы еще попытаемся пробиться сами.
   Едва она проговорила это, как слова, долетевшие из соседней комнаты, прервали ее и повели к последствиям, которых присутствовавшие не предвидели, из-за легкой перегородки, разделявшей комнату, вдруг раздался пронзительный голос, похожий на визг.
   -- Хлеба! -- кричал кто-то по-французски. -- Я голоден. Хлеба! Хлеба!
   Дочь вскочила.
   -- Вот, он выдал нас! -- воскликнула она с негодованием.
   Мать молча встала и отворила шкаф, стоявший как раз напротив Стеллы. Она увидела две-три пары ложек в вилок, несколько чашек, блюдечек и тарелок и сложенную скатерть. Кроме этого, на полках не было ничего, не было даже черствой корки хлеба, которую искала бедная женщина.
   -- Пойди, душа моя, успокой брата, -- сказала она, запирая шкаф с таким же терпением, как всегда.
   Когда Бланш вышла из комнаты, Стелла вынула портмоне.
   -- Ради Бога, возьмите что-нибудь! -- вскричала она. -- Я предлагаю вам с полным уважением, я предлагаю вам взять взаймы.
   Мадам Марильяк ласково сделала знак Стелле, чтобы она закрыла портмоне.
   -- Не расстраивайте себя из-за пустяков, -- сказала она. -- Булочник поверит нам, пока мы не получим денег за работу, и дочь моя знает это. Если вы не хотите сообщить ничего больше, скажите по крайней мере ваше имя? Мне тяжело говорить с вами как с совершенно посторонней.
   Стелла тотчас исполнила ее просьбу. Мадам Марильяк улыбнулась, повторяя ее имя.
   -- Между нами есть некоторая связь, -- сказала она. -- И у нас, во Франции, новорожденным тоже дают это имя. Здесь, на чужбине, оно звучит как родное. Дорогая мисс Стелла, мальчик мой, испугавший вас, прося хлеба, снова заставил меня вернуться к самой тяжелой из моих забот. Когда я думаю о нем, я почти готова преодолеть чувство, удерживающее меня... Нет, нет! Спрячьте портмоне. Я не настолько бессовестна, чтобы занять сумму, которую никогда не буду в состоянии возвратить. Я расскажу вам, в чем состоит мое горе, и вы поймете, что я говорю серьезно. У меня было два сына. Старшего -- самого лучшего и любящего из моих детей -- убили на дуэли.
   При этом внезапном сообщении у Стеллы вырвался крик сочувствия, который она не в состоянии была сдержать. Теперь, в первый раз, она поняла упреки совести, мучившие Ромейна, с такой ясностью, с какой не понимала их во время рассказа леди Лоринг о дуэли. Приписывая впечатлительности молодой девушки эффект, произведенный ее словами, мадам Марильяк еще увеличила затруднительное положение Стеллы, начав извиняться.
   -- Мне так досадно, что я напугала вас, -- сказала она. -- В вашей счастливой стране такая ужасная смерть, как смерть моего сына, неизвестна. Я должна упомянуть о ней, иначе вы бы не поняли то, что я вам расскажу. Но, может, мне не стоит продолжать рассказ?
   -- Нет, нет! -- быстро сказала Стелла. -- Прошу вас, продолжайте!
   -- Сыну моему, который теперь в соседней комнате, всего четырнадцать лет. Богу угодно было наложить тяжелое испытание на невинное дитя. Он уже не приходит в себя с того ужасного дня, когда последовал за дуэлянтами и был свидетелем смерти брата. Вот, вы опять бледнеете! Как я поступила необдуманно и жестоко? Мне следовало бы помнить, что вы в своей счастливой жизни не слышали о таких ужасах!
   Стараясь овладеть собой, Стелла пыталась жестом успокоить мадам Марильяк. Девушка знала теперь, что голос, доносившийся из соседней комнаты, был тот самый, который преследовал Ромейна. В ее ушах звучала не просьба о хлебе, а слова: "Убийца! Убийца! Где ты?"
   Стараясь побудить мадам Марильяк прервать невыносимое молчание, она повторила:
   -- Продолжайте, прошу вас, продолжайте!
   Тихий голос вдовы действовал на нее успокаивающе, и ей хотелось снова испытывать его влияние.
   -- Я не должна винить только дуэль в несчастье моего бедного мальчика, -- сказала мадам Марильяк. -- Уже в детстве ум его развивался не так быстро, как тело. Смерть брата, вероятно, только ускорила результат, который наступил бы и без того рано или поздно. Не бойтесь его. Он никогда не впадает в бешенство -- из всех моих детей он самый красивый. Желаете вы видеть его?
   -- Нет. Лучше дослушаю, что вы скажете о нем. Он не сознает своего несчастья?
   -- По целым неделям он бывает тих, и вы бы не заметили по наружности разницы между ним и другими мальчиками. Но, к несчастью, именно в это время на него находит беспокойство. Он подстерегает удобный случай и, как только мы перестаем наблюдать за ним, пытается скрыться он нас.
   -- То есть уходит он вас и сестер?
   -- Да. Месяца два назад он пропал у нас. Только вчера его возвращение сняло с нас страх, который я даже не могу описать вам. Мы не знаем, где он был и с кем провел время своего отсутствия. Никакими способами невозможно заставить его рассказать об этом. Сегодня утром мы подслушали, как он говорил сам с собой.
   Стелла спросила, не говорил ли он о дуэли.
   -- Никогда. Он, кажется, забыл о ней. Сегодня утром мы слышали только два-три отдельных слова, о какой-то женщине и потом еще что-то, кажется, намек на чью-то смерть. Прошлой ночью, когда он ложился спать, я была около него и мне показалось, что он что-то скрывает от меня. Я сложила его платье, кроме жилета, как вдруг он выхватил его у меня и подложил себе под подушку. Я не могу осмотреть жилет так, чтобы он не знал этого. Он спит чрезвычайно чутко, как только подойдешь к нему, он тотчас же просыпается. Извините, что я утомляю вас такими подробностями, интересными только для нас. Но вы по крайней мере поймете постоянный страх, в котором мы находимся.
   -- В вашем несчастном положении, -- сказала Стелла, -- я бы попыталась расстаться с ним -- то есть поместить его куда-нибудь, где бы за ним был медицинский надзор.
   Лицо матери приняло еще более грустное выражение.
   -- Я уже справлялась об этом, -- отвечала она. -- Прежде он должен, провести ночь в работном доме, чтобы быть принятым как не имеющий средств в дом призрения. О, моя дорогая, должно быть, во мне еще есть остаток гордости! Он теперь мой единственный сын. Отец его был генералом французской армии, я выросла между людьми благородными по происхождению и воспитанию -- я не могу отвести своего мальчика в работный дом!
   Стелла поняла ее.
   -- Я сочувствую вам от всего сердца, -- сказала она. -- Поместите его в частный приют, где бы он был под надзором знающего и доброго человека, и позвольте мне, прошу вас, открыть свое портмоне.
   Но вдова упорно отказывалась.
   Стелла настаивала:
   -- Может быть, вы не знаете частного приюта, которым могли бы быть довольны?
   -- Я знаю такой приют. Добрый доктор, лечивший мужа во время его последней болезни, указал мне на него. Один из его друзей открыл у себя приют для нескольких больных и берет за них только то, что стоит их содержание. Сумма немыслимая для меня. Вот в чем заключается искушение, о котором я упомянула. В случае своей болезни я могла бы принять от вас несколько фунтов, потому что надеялась бы впоследствии заплатить их. Но взять большую сумму -- никогда!
   Она встала, будто желая положить конец свиданию.
   Стелла перебрала все доводы, чтобы убедить ее, но напрасно! Мирный спор между ними продолжался бы еще долго, если бы их не прервали звуки, снова донесшиеся до них из соседней комнаты.
   На этот раз, звуки не только сносные, но даже приятные: бедный мальчик наигрывал на флейте или кларнете песенку из французского водевиля.
   -- Теперь он счастлив, -- сказала мать, -- он музыкант от природы, пойдите посмотрите на него.
   Новая мысль пришла в голову Стелле.
   Она преодолела свое нежелание видеть мальчика, связанного несчастьем таким роковым образом с жизнью Ромейна.
   Когда мадам Марильяк направилась к двери в другую комнату, она быстро вынула из портмоне банкноты и сложила так, чтобы их легко можно было спрятать в руке.
   Она последовала за вдовой в соседнюю комнату.
   Мальчик сидел на постели. Он положил свою флейту и поклонился Стелле. Его длинные, шелковистые волосы спускались по плечам. Одно только в его нежном лице указывало на расстроенные умственные способности -- его большие кроткие глаза смотрели без выражения, как стеклянные.
   -- Вы любите музыку, мадемуазель? -- спросил он ласково.
   Стелла попросила его еще раз сыграть песенку.
   Он с гордостью исполнил ее желание.
   Его сестре присутствие постороннего лица, казалось, было неприятно.
   -- Работа стоит, -- сказала она, уходя в переднюю комнату.
   Мать ее дошла с ней до двери, делая необходимые указания в работе.
   Стелла воспользовалась случаем. Она положила деньги в карман куртки мальчика.
   -- Отдай их матери, когда я уйду.
   Она была уверена, что в таком случае мадам Марильяк не устоит против искушения. Она могла противиться многому, но не могла противиться сыну.
   Мальчик кивнул, давая знать, что понял ее. В следующую минуту он положил флейту и на лице его отразилось удивление.
   -- Вы дрожите! -- сказал он. -- Вы испугались?
   Она действительно испугалась. Уже одно прикосновение к нему заставило ее содрогнуться. Не охватило ли ее предчувствие какого-нибудь несчастья при минутном соприкосновении с ним?
   Мадам Марильяк, обернувшись, заметила волнение Стеллы.
   -- Неужели мой бедный мальчик испугал вас? -- спросила она.
   Не успела Стелла ответить, как кто-то постучался в дверь. Вошел слуга леди Лоринг и в деликатных выражениях передал Стелле приказание своей госпожи:
   -- Мисс, не угодно ли вам будет пожаловать вниз, вас там ждут.
   Стелла была рада в эту минуту всякому предлогу уйти.
   Она пообещала снова вернуться через несколько дней. Прощаясь с ней, мадам Марильяк поцеловала ее в лоб. Нервы Стеллы все еще чувствовали потрясение, произведенное минутным прикосновением к мальчику. Спускаясь по ступеням, она дрожала так, что должна была опереться на руку слуги. По природе она не была застенчива. Почему же теперь так испугалась?
   * * *
   Экипаж леди Лоринг ожидал Стеллу у выезда на улицу, и кругом собрались все дети из околотка, восторгаясь каретою. Леди инстинктивно опередила слугу, отворив дверцу.
   -- Садись! -- закричала она. -- О, Стелла, ты не знаешь, как напугала меня! Боже мой, ты сама, кажется, напугалась! От каких негодяев я освободила тебя! Возьми мой флакон и расскажи мне все.
   Свежий воздух и ободряющее присутствие ее подруги оживили Стеллу. Она настолько пришла в себя, что смогла описать свое свидание с семьей генерала и ответить на вопросы, вызываемые рассказом. Последний вопрос леди Лоринг был в то же время и самым важным:
   -- Как же ты намерена теперь поступить с Ромейном?
   -- Как только приедем домой, я напишу ему.
   Этот ответ по-видимому очень встревожил леди Лоринг.
   -- Ты не выдашь меня? -- сказала она.
   -- Как это?
   -- Не сообщишь Ромейну, что я рассказала тебе о дуэли?
   -- Конечно, нет. Я тебе покажу письмо, прежде чем отправлю его почтой.
   Успокоенная этим заявлением, леди Лоринг вспомнила затем о майоре Гайнде.
   -- Можно рассказать ему, что ты сделала?
   -- Конечно, можно, -- отвечала Стелла. -- Я ничего не скрою от лорда Лоринга и попрошу его написать майору. Пусть он напишет, что, узнав от тебя, в чем дело, я навела необходимые справки и сообщила Ромейну благоприятный результат, добытый с их помощью.
   -- Нетрудно написать письмо, моя милая, но трудно сказать, что подумает о тебе потом майор Гайнд!
   -- А какое мне дело до того, что подумает майор Гайнд?
   Леди Лоринг взглянула на нее с плутовской улыбкой.
   -- Ты с таким же равнодушием относишься и к мнению Ромейна? -- спросила она.
   Стелла покраснела.
   -- Старайся говорить серьезно, когда дело идет о Ромейне, -- отвечала она. -- Его доброе мнение -- для меня жизнь.
   Час спустя важное письмо к Ромейну было написано.
   Стелла со всеми подробностями рассказала о случившемся, опустив только две подробности: во-первых, она ничего не сообщала о том, что вдова упомянула о смерти сына, и о том, как эта смерть повлияла на младшего брата. Описывая мальчика, она упомянула только, что он слаб рассудком и должен постоянно быть под надзором. Во-вторых, она дала понять Ромейну, что объясняет участие, принимаемое им в семье генерала, мотивами обыкновенной благотворительности.
   Письмо оканчивалось следующими строками:
  
   "Отваживаясь, вопреки всем правилам приличия, являться безо всякого приглашения с вашей стороны вашей представительницей, я могу привести в свое оправдание только одно -- мое доброе намерение.
   Мне казалось жестоким по отношению к этим беднякам и несправедливым к вам, ввиду вашего отсутствия, откладывать безо всякой пользы исполнение вашего доброго намерения, которое вы, без сомнения, уже обдумали прежде. Составляя мнение о моем поведении, прошу вас помнить, что я всеми силами старалась не скомпрометировать вас. Мадам Марильяк видит в вас только благотворителя, предлагающего помочь ей и остаться неизвестным. Если, несмотря на это, вы не одобрите мой поступок, я не скрою от вас, что это огорчит и обидит меня, я так желала помочь вам, когда другие колебались. Я должна буду утешиться воспоминанием, что познакомилась с прекрасной и благородной женщиной и что, быть может, избавила ее сына в будущем от опасности, которую не могу определить. Вы окончите то, что я начала. Будьте снисходительны ко мне, если я нечаянно сделала вам неприятное, -- я же с благодарностью буду вспоминать тот день, когда приняла на себя роль милостынника мистера Ромейна".
  
   Леди Лоринг два раза прочла заключительные слова письма.
   -- Я думаю, что конец твоего письма произведет на него желаемое действие, -- сказала она.
   -- Если оно принесет мне в ответ ласковое письмо. Вот все, чего я от него желаю.
   -- Если оно произведет какое-нибудь впечатление, -- продолжала леди Лоринг, -- то это будет не единственной результат.
   -- Что же еще оно может сделать?
   -- Вернуть Ромейна тебе.
   Эти слова скорее изумили Стеллу, чем придали ей бодрости.
   -- Вернуть Ромейна ко мне? -- повторила она. -- О, Аделаида, как бы я желала надеяться, как ты!
   -- Отошли письмо на почту, -- сказала леди Лоринг, -- а там увидим!
  

ХIII. Переписка отца Бенвеля

1

   Артур Пенроз к отцу Бенвелю
   "Преподобный и дорогой отец!
   Когда я имел честь в последний раз видеться с вами, вы дали мне поручение письменно уведомить вас о результатах наших религиозных бесед с мистером Ромейном.
   Обстоятельства сложились таким образом, что было бы неуместно отнимать у вас время длинными разглагольствованиями по этому предмету. Превосходные книги, указанные вами мистеру Ромейну, произвели на него сильное впечатление. Он сделал некоторые возражения, которые я старался опровергнуть, как умел, но пообещал рассмотреть мои аргументы с самым серьезным вниманием как можно скорее. Я не в состоянии словами выразить вам, как счастлив, что имею надежду восстановить его душевное спокойствие -- другими, более подходящими словами -- совершить его обращение! Я уважаю и восхищаюсь мистером Ромейном, я даже, можно сказать, люблю его.
   Подробности, которых недостает в этом кратком донесении, я буду иметь честь лично передать вам. Мистер Ромейн не желает долее скрываться от своих друзей. Сегодня утром он получил письмо, изменившее все его планы и заставившее принять решение о возвращении в Лондон. Мне не известно ни содержание письма, ни имя писавшего. Но приятно было видеть, что чтение этого письма сделало Ромейна счастливым.
   Завтра вечером надеюсь лично выразить вам мое почтение".
  

2

   Мистер Битрек к отцу Бенвелю
   "Сэр! Справки, наведенные мною по вашему поручению, в одном отношении оказались удачны.
   Я могу сообщить вам, что некоторые события в жизни мистера Винтерфильда, бесспорно, связаны с молодой леди по имени мисс Стелла Эйрикорт.
   Однако нелегко было выявить связь этих обстоятельств. Судя по подробному донесению того лица, которому я поручил это дело, существуют серьезные причины скрывать эти факты. Я упоминаю об этом не для того, чтобы разочаровать вас, но чтобы приготовить вас к задержкам, могущим встретиться на нашем пути.
   Прошу вас доверять мне и дать время -- я отвечаю за результат".
  
  

Книга вторая

I. Бал с сандвичами

   Прекрасная весна после необыкновенно суровой зимы обещала удачный сезон в Лондоне.
   Между увеселениями сезона в тесной сфере, имеющей притязания называть себя горделивым именем общества, всеобщее любопытство было возбуждено известием о вечере, даваемом леди Лоринг, под странным названием: "Бал с сандвичами".
   Приглашения были сделаны к необыкновенно раннему часу, и все поняли, что гостям не будет предложено обычного солидного ужина. Одним словом, вечер леди Лоринг явился смелым протестом против поздних часов и тяжелых пиров в полночь. Молодежи нравилась предполагаемая реформа. Старшие же отказывались высказать свое мнение до вечера.
   В небольшом тесном кружке самых близких друзей леди Лоринг толковали, что предполагались существенные нововведения в закусках и что терпение гостей подвергнется суровому испытанию. Мисс Нотман, экономка, вежливо угрожавшая выходом в отставку со скромной пенсией после знаменитого дела яичницы с устрицами, решила привести свое намерение в исполнение, когда услышала, что ужина не будет.
   -- Моя привязанность к семейству может многое вынести, -- сказала она, -- но если леди Лоринг обдуманно дает бал без ужина, то мне придется пристроиться в другом месте или самое лучшее убраться из дому.
   Считая мисс Нотман представительницей известного класса, приходилось считать успех этого нововведения сомнительным.
   В назначенный вечер гости сделали одно приятное открытие, когда вошли в приемные комнаты. Им было предоставлялось право развлекаться кому как нравится.
   Гостиные предназначались для танцев, а картинная галерея была обращена в музыкальную комнату. Игроки в шахматы и карты находили отдаленные и покойные кабинеты, специально приготовленные для них. Лица, занимающиеся только серьезными разговорами, смогли уютно устроиться. А влюбленные, серьезные или несерьезные, открыли полуосвещенный зимний сад со множеством укромных уголков.
   За исключением зимнего сада, куда бы ни направлялись гости, всюду они встречали столики, красиво убранные цветами и сотнями маленьких тарелочек белого китайского фарфора со всевозможными сандвичами. Здесь стремились удовлетворять самые разнообразные вкусы. Люди с обыкновенным вкусом находили говядину и ветчину на тоненьких ломтиках хлеба из совершенно неизвестной, необыкновенно нежной муки. Других, вкусу которых было не так легко угодить, соблазняли сандвичи из вкусного соединения цыпленка с трюфелями, превращенными в мягкую, нежную массу, прилипавшую к хлебу, как масло. Иностранцы, пробовавшие все и не имевшие ничего против чеснока, находили лучшие соусы Германии и Италии превращенными в английские сандвичи. В этом же виде анчоусы и сардинки привлекали мужчин, желавших создать искусственную жажду. Удостоверившись сначала, что поданное шампанское останется приятным воспоминанием на других вечерах этого сезона, публика поняла и то, что запас закусок, соблазнявших всех, был неистощим. Где бы ни были гости и чем бы они ни были заняты, всюду появлялись маленькие белые тарелочки и постоянно возбуждали их аппетит. Гости ели так, как никогда перед тем, и старинное английское предубеждение против всякого нововведения было наконец побеждено. Общее мнение объявило, что бал с сандвичами был прекрасной идеей, выполненной превосходно.
   Многие гости оказали хозяйке любезность, приехав в ранний час, обозначенный в приглашении. Одним из них был майор Гайнд.
   Леди Лоринг воспользовалась первым удобным случаем, чтобы поговорить с ним наедине.
   -- Я слышала, вы были не совсем довольны, когда вам передали, что мисс Эйрикорт взялась вместо вас за справки? -- спросила она.
   -- Я счел это несколько смелым решением, -- отвечал майор, -- но так как вдова генерала оказалась леди в лучшем смысле этого слова, то романтическое приключение мисс Эйрикорт закончилось благополучно. В другой раз я бы посоветовал мисс Эйрикорт не рисковать так.
   -- Вам известно мнение Ромейна об этом?
   -- Нет еще. С самого приезда я был слишком занят. Извините меня, леди Лоринг, кто эта прелестная особа в палевом платье? Мне кажется, я уже где-то встречал ее?
   -- Эта прелестная особа -- та самая смелая леди, поступка которой вы не одобряете.
   -- Мисс Эйрикорт?!
   -- Да.
   -- Я беру назад свои слова, -- воскликнул безо всякого зазрения совести майор Гайнд. -- Такая женщина, как она, может делать все, что ей угодно. Она смотрит сюда. Прошу вас, представьте меня ей.
   Представив майора, леди Лоринг вернулась к гостям.
   -- Мне кажется, мы уже встречались прежде, майор Гайнд? -- спросила Стелла.
   Ее голос дополнил недостающее звено в памяти майора. Вспомнив, как на пароходе она смотрела на Ромейна, он начинал смутно понимать необъяснимое участие, принимаемое мисс Эйрикорт в семействе генерала.
   -- Да, я прекрасно помню, -- отвечал он, -- это было во время переезда из Булони в Фолькстон, мы ехали с другом. Вы с ним без сомнения встречались после?
   Он сделал этот вопрос из простой формальности, а сам подумал про себя:
   -- Вот еще одна полюбила Ромейна, и ничего не выйдет из этого.
   -- Вы простили мне, что я вместо вас отправилась в Кемп-Гилл? -- спросила Стелла.
   -- Я должен быть благодарен вам, -- отвечал майор. -- Бедняки получили немедленную помощь. Благодаря вашей способности убеждать вы достигли результатов, которых я бы, может быть, не добился. Сам Ромейн, вернувшись в Лондон, был у них?
   -- Нет, он желает остаться неизвестным. Пока он согласился вести дело через меня.
   -- Пока? -- повторил майор Гайнд.
   Нежное личико Стеллы покрылось легким румянцем.
   -- Мне удалось уговорить мадам Марильяк принять сумму, данную мною ее сыну. Бедняга теперь пользуется заботливым уходом в одном частном приюте. В этом отношении нельзя сделать ничего больше.
   -- А мать ничего не хочет предпринимать?
   -- Ничего, ни для себя, ни для дочери, пока у них есть работа. Я не могу передать вам, как прекрасно и с каким терпением она говорит о своей тяжелой участи. Но ее здоровье может не выдержать -- и очень возможно, что мне придется в скором времени уехать из Лондона.
   Она остановилась и, покраснев еще сильнее, продолжила:
   -- Вдова может заболеть в мое отсутствие, и поэтому мистер Ромейн хочет просить вас время от времени справляться о семье, пока меня не будет здесь.
   -- Я с удовольствием сделаю это, мисс Эйрикорт. Ромейна ждут здесь сегодня?
   Она радостно улыбнулась, посмотрев в сторону. Любопытство майора было возбуждено -- он посмотрел также в ту сторону, куда был обращен ее взгляд.
   Как бы в ответ на его вопрос сам Ромейн в эту минуту показался в дверях.
   Что могло привлечь нелюдимого ученого на вечер? Глаза майора Гайнда были настороже. В то время, когда Ромейн и Стелла подали руку друг другу, майор Гайнд понял, что мисс Эйрикорт была причиной появления его друга. Припомнив ее минутное замешательство, когда она указала на возможность отъезда из Лондона и на намерение Ромейна просить его заменить ее на это время, майор с поспешностью военного, не терпящего замедления, дал свое заключение:
   -- Я ошибся, -- подумал он, -- наконец и мой неуязвимый друг ранен. Когда эта очаровательная особа соберется уезжать из Лондона, на ее багаже будет написано: "мистрис Ромейн".
   -- Вы сделались совершенно иным человеком с тех пор, как мы виделись с вами, -- сказал он зло.
   Стелла тихонько отошла, предоставляя им возможность свободно разговаривать. Ромейн не воспользовался удобным случаем, чтобы открыться своему другу. Каковы бы ни были в действительности отношения между ним и мисс Эйрикорт, они, по-видимому, пока хранились в тайне.
   -- Мое здоровье немного улучшилось в последнее время, -- вот все, что он ответил.
   Майор понизил голос до шепота:
   -- Ваши припадки... -- начал было он.
   Ромейн перебил его.
   -- Я не хочу, чтобы весь свет знал о моей болезни, -- ответил он также шепотом, но раздражительно. -- Посмотрите сколько здесь народу! Когда я говорю вам, что мне лучше, вы должны были догадаться, что это значит.
   -- Есть какая-нибудь видимая причина для улучшения? -- продолжал расспрашивать майор, добиваясь подтверждения своего заключения.
   -- Нет никакой, -- ответил Ромейн резко.
   Но резкие ответы не могли обескуражить майора Гайнда.
   -- Мы с мисс Эйрикорт вспоминали нашу встречу на пароходе, -- продолжал он. -- Помните ли вы, с каким равнодушием вы относились к этой прелестной девушке, когда я спросил, не знаете ли вы ее? Я рад, что теперь ваш вкус переменился к лучшему. Желал бы я быть так хорошо знаком с ней, чтобы пожать ей руку, как вы.
   -- Гайнд! Когда молодой человек говорит глупости, его извиняет юность. Вы же, даже в глазах друзей, уже переступили границу возраста, которому все прощается.
   С этими словами Ромейн отошел.
   Неисправимый майор ловко ответил на укоризну:
   -- Припомните, что я первый из ваших знакомых поздравил вас.
   Он тоже отошел и направился к столу с сандвичами и шампанским.
   Между тем среди блестящей толпы гостей Стелла заметила одиноко стоящего Пенроза. Для нее было достаточно того, что секретарь Ромейна был в то же время и его другом. Проходя мимо именитых гостей, искавших случая поговорить с ней, она подошла к застенчивому, нервному, грустному Пенрозу и сделала все возможное, чтобы улучшить его настроение.
   -- Кажется, мистер Пенроз, вам здесь не особенно нравится?
   Произнося эти слова, она остановилась. Пенроз смотрел на нее застенчиво, но с таким выражением участия, какое она еще ни разу не подмечала в нем.
   -- Неужели Ромейн рассказал ему все? -- подумала она.
   -- Здесь прекрасно, мисс Эйрикорт, -- отвечал он тихо и спокойно.
   -- Вы приехали сюда с мистером Ромейном? -- спросила она.
   -- Да. Я по его совету принял приглашение, которым леди Лоринг почтила меня. Я не привык к таком обществу, но был бы готов и на гораздо большие жертвы, лишь бы сделать приятное мистеру Ромейну Она ласково улыбнулась. Такая искренняя привязанность к человеку, которого она любила, понравилась ей и тронула ее. Желая найти тему для разговора, способную заинтересовать его, она преодолела свою антипатию к домашнему духовнику.
   -- Отец Бенвель будет здесь сегодня? -- спросила она.
   -- Вероятно, мисс Эйрикорт.., если только вовремя вернется в Лондон.
   -- Он давно уехал?
   -- С неделю.
   Не зная, что сказать дальше, Стелла продолжала оказывать любезность Пенрозу, притворяясь, что интересуется отцом Бенвелем.
   -- Ему предстоит далекий путь до Лондона? -- спросила она.
   -- Да, он едет из Девоншира.
   -- Из южного Девоншира?
   -- Нет. Он был в северном Девоншире, в Кловелли.
   Улыбка мгновенно исчезла с ее лица. Почти не скрывая стоящего ей усилия и нетерпения, с которым ожидала ответа, она задала еще один вопрос:
   -- Окрестности Кловелли знакомы мне, -- сказала она. -- Может быть, отец Бенвель в гостях у кого-нибудь из моих тамошних знакомых?
   -- Я ничего не могу сказать вам, мисс Эйрикорт. Письма его преподобия пересылаются в гостиницу. Кроме этого, мне ничего неизвестно.
   С легким наклоном головы, она обернулась в сторону прочих гостей, посмотрела назад и, в последний раз обратившись к нему, приветливо сказала:
   -- Если вы любите музыку, мистер Пенроз, то советую вам пойти в картинную галерею: там собираются играть квартет Моцарта.
   Пенроз поблагодарил ее, отметив при этом, что ее голос и манеры сделались крайне сдержанны.
   Стелла вернулась в комнату, где хозяйка принимала гостей. Леди Лоринг была в это время одна и сидела на диване. Стелла нагнулась к ней и сказала, слегка понизив голос:
   -- Если отец Бенвель приедет сегодня вечером, постарайтесь узнать, что он делал в Кловелли.
   -- Кловелли? -- повторила леди Лоринг. -- Не деревня ли это близ Винтерфильда?
   -- Да.
  

II. Вопрос о браке

   В то время когда Стелла отвечала леди Лоринг, одна очень живая гостья слегка коснулась веером ее плеча.
   Этой гостьей была очень маленькая женщина, со сверкавшими глазками и постоянной улыбкой на лице. Ее природные прелести, подправленные с помощью пудры и румян, выставлялись напоказ благодаря обнаженным плечам, рукам и глубокому декольте.
   Материала на платье пошло немного, но по качеству материи и своему фасону оно было совершенством. Более прелестного цвета, фасона и работы никогда не появлялось даже на модных картинах. Ее светлые волосы были причесаны бахромой и локонами по моде, известной нам только по портретам времен Карла Второго. Она была не совсем молода, не совсем стара, и только голос ее звучал с легкой хрипотой вследствие утомления от беспрестанной болтовни в течение многих лет. К этому можно прибавить, что она была подвижна, как белка, и игрива, как котенок. Но будем говорить об этой леди с некоторой сдержанностью по той веской причине, что она мать Стеллы.
   Девушка быстро обернулась при легком касании веера.
   -- Мама, -- воскликнула она, -- как вы меня испугали!
   -- Дорогое дитя, -- сказала мистрис Эйрикорт, -- ты от природы беспечна, и тебя следует пугать. Ступай в соседнюю комнату, там ждет тебя мистер Ромейн.
   Стелла несколько отшатнулась и взглянула на мать с неописанным изумлением.
   -- Возможно ли, что вы его знаете? -- спросила она.
   -- Мистер Ромейн не бывает в обществе, а то бы мы давно встретились, -- возразила мистрис Эйрикорт. -- Он замечательная личность. Я увидела его, когда он пожимал тебе руку, этого для меня было вполне достаточно, и я отрекомендовалась ему как твоя мать. Он несколько важен и холоден, но узнав, кто я, сделался гораздо любезнее. Я предложила ему отыскать тебя. Он очень удивился. Мне кажется, он принял меня за твою старшую сестру, ведь между нами нет ни малейшего сходства, не так ли, леди Лоринг? Она похожа на своего бедного, дорогого отца, он также от природы был беспечен.
   Оживись, мое милое дитя, ты наконец выиграла приз в большой лотерее. Если я когда-либо видела влюбленного человека, то это -- мистер Ромейн. Я физиогномистка, леди Лоринг, и узнаю страсти по лицу. О, Стелла! Что за поместье аббатство Венж! Однажды я проезжала этой дорогой, отправляясь в соседнее имение. Роскошь! Потом, есть еще и другое состояние, доставшееся ему после смерти тетки: двенадцать тысяч годового дохода и вилла в Гайгете! И моя дочь может сделаться хозяйкой всего этого, если надлежащим образом разыграет свою карту. Каково вознаграждение за все то, что мы выстрадали из-за этого чудовища Винтерфильда!
   -- Мама, прошу вас!..
   -- Стелла, не прерывай меня, когда я говорю тебе для твоей же собственной пользы. Я не знаю более несносной особы, леди Лоринг, чем моя дочь, и все-таки я люблю ее. Я готова пройти сквозь огонь и воду для моей прелестной девочки. На прошедшей неделе я была на свадьбе и думала о Стелле. Церковь была набита битком! Сто человек присутствовали на свадебном завтраке. Что за кружева были на невесте! Никаким языком невозможно описать их! Десять подруг невесты были в голубых платьях с серебром. Архиепископ провозгласил здоровье жениха и невесты так нежно, трогательно, что некоторые из нас заплакали. Я подумала о своей дочери. О, если б мне увидеть Стеллу главной виновницей, так сказать, подобного торжества! Только у нас было бы по крайней мере двенадцать подруг у невесты, и я бы заменила голубые платья с серебром на зеленые с золотом. Это повредит цвету лица, скажете вы, но для этого есть искусственные средства -- по крайней мере, мне так говорили.
   Что за дом будет для свадьбы -- смелое предложение -- не правда ли, дорогая леди Лоринг! Гостиная для приема и картинная галерея для завтрака! Я знаю архиепископа, он должен венчать тебя, моя дорогая. Но отчего же ты не идешь в ту комнату? Вот она, твоя природная беспечность! Часто я выражала твоему покойному отцу сожаление, что у тебя нет моей энергии.
   Пойдешь ты? Да, дорогая леди Лоринг, мне хотелось бы выпить бокал шампанского и съесть еще кусочек прекрасного сандвича с цыпленком. Если ты, Стелла, не пойдешь сейчас же, то я, забыв все правила приличия и твой возраст, вытолкну тебя вон.
   Стелла уступила необходимости.
   -- Удержи ее, если можешь, -- шепнула она леди Лоринг в момент наступившего молчания.
   Мистрис Эйрикорт не могла говорить, потому что пила шампанское.
   В соседней комнате Стелла нашла Ромейна. Он выглядел озабоченным и раздраженным, но тотчас же просиял, как только она подошла к нему.
   -- Моя мать разговаривала с вами? -- спросила она. -- Я боюсь...
   -- Она ваша мать, -- прервал он ее ласково. -- Не думайте, что я настолько неблагодарен, чтобы забыть это!
   Она взяла его руку и взглянула на него так, что вся ее душа отразилась в этом взоре.
   -- Пойдемте в более уединенную комнату, -- шепнула она.
   Ромейн повел ее, оставляя комнату. Никто из них не заметил Пенроза.
   Он неподвижно стоял с тех пор, когда Стелла разговаривала с ним, и оставался в своем углу, погруженный в думы -- думы нерадостные, что вполне ясно было видно по его лицу. Глаза печально следили за удалявшимися фигурами Стеллы и Ромейна, краска вспыхнула на его угрюмом лице. Подобно многим людям, привыкшим жить в одиночестве, у него была привычка во время сильного возбуждения говорить с самим собою.
   -- Нет, -- сказал он, когда непризнанные влюбленные скрылись за дверью, -- нет, оскорбительно требовать от меня это!
   Он направился в противоположную сторону, укрылся в приемной комнате от внимания леди Лоринг и незамеченным оставил дом.
   Ромейн и Стелла прошли через карточную и шахматную комнаты, повернули в коридор и вошли в зимний сад.
   В первый раз они нашли его пустым. Звуки музыки нового танца, доносившиеся сквозь открытые наверху окна бальной залы, оказали неотразимое действие. Те, которые знали танец, жаждали отличиться в нем. Те же, которые только слышали о нем, устремились посмотреть на него и поучиться.
   Даже в самом конце девятнадцатого столетия молодые люди и девушки из высшего общества могут серьезно заниматься таким делом, как разучивание нового танца.
   Что бы сказал майор Гайнд, увидя Ромейна удаляющимся в один из уголков оранжереи, в котором было место только для двоих?
   Но майор забыл о своем возрасте и семействе. Он, как и большинство зрителей, был в бальной зале.
   -- Мне хотелось бы знать, -- сказала Стелла, -- чувствуете ли вы, как я тронута вашими добрыми словами, относившимися к моей матери. Сказать вам?
   Она обняла его и поцеловала. Он был новичком в любви. Жгучая нежность ее поцелуя и сладостный аромат ее дыхания опьянили его. Много-много раз отвечал он на поцелуй. Она отодвинулась от него и овладела собою с быстротою и уверенностью, непонятными для мужчины. От глубокой нежности она перешла к пустому легкомыслию.
   В целях самозащиты она мгновенно сделалась почти так же суетна, как и ее мать.
   -- Что бы сказал мистер Пенроз, если б увидел нас? -- прошептала она.
   -- Зачем вы заговорили о Пенрозе? Разве вы его видели сегодня вечером?
   -- Да, он был печален, ему, бедняжке, было не по себе. Я со своей стороны сделала все, чтобы успокоить его, потому что, я знаю, вы его любите.
   -- Дорогая Стелла!
   -- Нет, нет не надо!
   -- Я хочу поговорить серьезно. Мистер Пенроз посмотрел на меня с каким-то странным участием, которое я не в состоянии объяснить. Разве вы облекли его своим доверием?
   -- Он мне так предан, принимает во мне такое искреннее участие, -- сказал Ромейн, -- что мне действительно совестно обращаться с ним, как с посторонним. Я должен признаться, что ваше очаровательное письмо заставило меня вернуться из нашей поездки в Лондон. Я решил, что должен лично выразить вам, как хорошо вы поняли меня и как глубоко я чувствую ваше расположение.
   -- Пенроз по своему обыкновению кротко и с чувством пожал мне руку!
   -- Я вполне понимаю вас, -- сказал он. -- Вот и все, что произошло между нами.
   -- И ничего больше с того времени?
   -- Ничего!
   -- Ни одного слова из того, что мы говорили друг другу, когда на прошлой неделе были наедине в картинной галерее?
   -- Ни слова. Я настолько привык разбирать самого себя, что даже теперь во мне зарождается сомнение. Видит Бог, что я ничего не скрываю от вас, но не эгоизм ли с моей стороны заботиться о своем собственном счастье, Стелла, когда мне следовало бы думать только о вас? Вы знаете, мой ангел, с какою жизнью вам придется связать свою судьбу, когда вы выйдете за меня замуж. Вполне ли вы уверены, что в вас достаточно любви и мужества, чтобы стать моей женой?
   Она нежно положила голову на его плечо и взглянула с очаровательной улыбкой.
   -- Сколько раз мне нужно повторять это, -- спросила она, -- чтобы вы поверили? Еще раз: во мне достаточно мужества и любви, чтобы стать вашей женой, и я почувствовала это, Луис, когда в первый раз увидела вас! Уничтожит ли это признание ваши сомнения и обещаете ли вы мне никогда более не сомневаться ни в себе, ни во мне?
   Ромейн обещал и запечатлел свое обещание поцелуем, на этот раз без" сопротивления.
   -- Когда же будет наша свадьба? -- прошептал он.
   Она со вздохом подняла голову с его плеча.
   -- Если сказать вам откровенно, -- ответила она, -- я должна поговорить со своей матерью.
   Ромейн покорился обязанностям своего нового положения, насколько он их понимал.
   -- Разве вы уже сообщили вашей матери о наших отношениях? -- спросил он. -- В таком случае, моя ли это или ваша обязанность -- узнать ее желание? Я в этих делах крайне несведущ. Мое личное мнение таково: я должен спросить ее сначала, согласна ли она иметь меня своим зятем, а тогда уже вам можно будет поговорить с нею о свадьбе.
   Стелла подумала о склонности Ромейна к скромному уединению и о наклонности своей матери к тщеславию и хвастовству. Она чистосердечно передала ему результат своих размышлений.
   -- Я боюсь советоваться с матерью о нашем браке, -- сказала она.
   Ромейн удивился.
   -- Разве вы думаете, что мистрис Эйрикорт не согласится на него? -- спросил он.
   Стелла удивилась в свою очередь.
   -- "Не согласится"! -- повторила она. -- Я знаю наверно, что мать будет в восторге.
   -- Так в чем же заключается затруднение?
   Был только один способ определенно ответить на этот вопрос. Стелла смело описала мечты матери о свадьбе с приглашенным архиепископом, двенадцатью подругами невесты в зеленых платьях с золотом и с сотней гостей за завтраком в картинной галерее лорда Лоринга.
   Ромейн был так ошеломлен, что на минуту буквально лишился языка.
   Сказать, что он смотрел на Стеллу, как приговоренный к смерти смотрит на шерифа, объявляющего ему день казни, значило бы оказать несправедливость подсудимому.
   Он принял удар не дрогнув и в доказательство своего спокойствия согласился ознаменовать свою свадьбу казнью -- завтраком, который его желудок не в состоянии будет переварить.
   -- Если вы согласны с мнением вашей матери, -- начал Ромейн, когда к нему вернулось самообладание, -- если такой личный взгляд не помешает вам...
   Он не смог продолжить.
   Его живое воображение нарисовало ему архиепископа, свадебных подруг и сотню гостей, и голос его невольно оборвался.
   Стелла поспешила успокоить его.
   -- Дорогой мой! Я вовсе не разделяю мнения моей матери, -- ответила она нежно. -- Я с грустью должна сказать, что у нас очень мало общих симпатий. Свадьбы, по-моему, следует праздновать насколько возможно скромнее, присутствовать должны только близкие и дорогие родственники и никого более. Если же необходимы увеселения, банкеты и сотни приглашенных, то пусть это происходит тогда, когда новобрачные возвратятся домой после медового месяца и начнут серьезную жизнь. Хотя подобные взгляды странны в женщине, но таково мое мнение.
   Лицо Ромейна просияло.
   -- Как мало женщин обладает, подобно вам, здравым умом и тонкостью чувств! -- воскликнул он. -- Конечно, ваша мать должна уступить, когда услышит, что мы с вами сходимся во взглядах на свадьбу.
   Стелла слишком хорошо знала свою мать, чтобы согласиться с мнением, выраженным таким образом. Способность мистрис Эйрикорт придерживаться своих узких идей и упорно настаивать на внушении их другим, когда затрагивались ее общественные принципы, была такова, что ее не могло побороть никакое сопротивление, кроме прямой грубости. Она была способна надоесть как Ромейну, так и своей дочери до крайних границ человеческого терпения в твердой уверенности, что она призвана обращать всех еретиков на истинный путь в деле браков.
   Намереваясь говорить о матери по этому поводу со всевозможной сдержанностью, Стелла высказалась, однако, достаточно ясно для вразумления Ромейна. Тогда он сделал другое предложение.
   -- Не обвенчаться ли нам тайно, -- предложил он, -- и потом уже сказать об этом мистрис Эйрикорт?
   Такое разрешение затруднения, вполне на мужской лад, тотчас же было отвергнуто. Стелла была слишком добрая дочь, чтобы огорчить свою мать поступком, носившим хотя бы тень неуважения.
   -- О, подумайте, -- сказала она, -- как поражена и огорчена будет мать! Она должна присутствовать на моей свадьбе!
   Ромейну пришла мысль о компромиссе.
   -- А что вы скажете, -- предложил он, -- если приготовиться к свадьбе потихоньку, и сказать мистрис Эйрикорт за день или за два, когда уже будет поздно рассылать приглашения? И если ваша матушка будет обманута...
   -- Она рассердится, -- прервала Стелла.
   -- Прекрасно. Свалите всю вину на меня. Да кроме того при этом могут присутствовать два лица, которых, я уверен, мистрис Эйрикорт рада будет встретить. Вы ничего не возразите против лорда и леди Лоринг?
   -- Возразить! Они мои самые дорогие друзья, так же, как и ваши.
   -- Ну, а кого еще пригласили бы вы, Стелла?
   -- Еще кого? Кого вы хотите, Луис.
   -- Так я скажу -- никого.
   -- Господи, да когда же это будет?! Мои поверенные могут приготовить брачный контракт через две недели или даже раньше. Вы согласны через две недели?
   Он обвил рукою ее талию, а губы его прикоснулись к ее прелестной шейке.
   Она была не такая женщина, чтобы прибегать к обычному женскому жеманству.
   -- Да, -- сказала она нежно, -- если вы хотите.
   Затем она встала и отошла от него.
   -- Ради меня, Луис, мы не должны долее оставаться здесь вместе.
   Только она проговорила это, как музыка в бальной зале прекратилась.
   Стелла убежала из зимнего сада.
   Первое лицо, встретившееся ей, когда она возвращалась в приемную, был отец Бенвель.
  

III. Конец бала

   Продолжительное путешествие, по-видимому, не утомило патера. Он, как и всегда, был весел, вежлив и так отечески внимателен к Стелле, что ей было совершенно невозможно пройти мимо него с официальным поклоном.
   -- Я приехал из Девоншира, -- сказал он, -- поезд по обыкновению опоздал, и я явился сюда самым последним из всех запоздавших гостей. Я не вижу некоторых знакомых лиц в этом восхитительном обществе, например мистера Ромейна. Может быть, его нет в числе гостей?
   -- О, нет, он здесь.
   -- Может быть, он уехал?
   -- Нет, насколько я знаю.
   Тон ее ответов побудил отца Бенвеля оставить. Ромейна, и он взялся за другое имя.
   -- А Артур Пенроз? -- осведомился он затем.
   -- Мистер Пенроз, кажется, уже уехал.
   Ответив, Стелла взглянула по направлению леди Лоринг.
   Хозяйка составляла центр кружка из дам и мужчин, и отец Бенвель мог бы уехать прежде, чем она освободилась.
   Стелла решилась сама сделать попытку, о которой она просила леди Лоринг. Лучше попытаться и потерпеть поражение, чем совсем не пробовать.
   -- Я спрашивала мистера Пенроза, в какую сторону Девоншира вы отправились, -- начала она самым любезным образом. -- Я сама немного знаю северный берег, в особенности по соседству с Кловелли.
   Ни малейшей перемены не проявилось на лице патера, его отеческая улыбка по-прежнему была выразительна.
   -- Не правда ли, это восхитительная местность? -- сказал он с энтузиазмом. -- Кловелли самая замечательная и самая прекрасная деревня в Англии. Я так насладился отдыхом -- экскурсиями по морю и по суше, что, знаете ли, чувствую себя опять молодым.
   -- Он игриво повел бровями и потер свои полные руки с видом такого несказанно-простодушного наслаждения, что Стелла возненавидела его. Она чувствовала, что самообладание покидает ее, под влиянием сильного волнения ее мысли утратили свою обычную последовательность. Пытаясь разгадать замыслы отца Бенвеля, она сознавала теперь, что взялась за дело, требующее более гибких умственных способностей, чем те, которыми она обладала. К ее нестерпимой досаде, она не находила, что бы сказать ему еще.
   В эту критическую минуту появилась ее мать, жаждущая новостей о победе над Ромейном.
   -- Как ты бледна, моя милая! -- сказала мистрис Эйрикорт. -- Пойдем со мною, тебе следует выпить вина.
   Эта ловкая хитрость, желание увлечь в интимный разговор не удались.
   -- Только не теперь, мама, благодарю вас, -- сказала она.
   Отец Бенвель, намеревавшийся было благоразумно удалиться, остановился и взглянул на мистрис Эйрикорт с почтительным вниманием. Обстоятельства сложились так, что с его стороны было излишне отыскивать ее. Но так как она сама встретилась ему на пути, то шансы добыть через мистрис Эйрикорт необходимые сведения были не таковы, чтобы ими пренебрегать.
   -- Ваша матушка? -- обратился он к Стелле. -- Я буду счастлив, если вы меня представите ей.
   Исполнив весьма неохотно процедуру представления, Стелла отошла несколько в сторону. Она не желала принимать никакого участия в разговоре, но имела свои причины остаться поблизости и слышать его.
   Через минуту мистрис Эйрикорт со свойственной ей легкостью разразилась потоком неистощимой болтовни. Различие лиц ее не смущало, а разница убеждений ей не препятствовала. Она одинаково была готова быть любезной -- как с пуританином, так и с папистом, если только встречалась с ними в хорошем обществе.
   -- Очень рада с вами познакомиться, отец Бенвель. Кажется, я вас видела на прекрасном вечере у герцога? Я говорю о том вечере, когда мы встречали кардинала по возвращении его из Рима. Премилый старичок, если так фамильярно можно отозваться о князе церкви. Как восхитительно он носит свои новые регалии, все заметили эту патриархальную простоту. Видели ли вы его в последнее время?
   Мысль, что орден, к которому он принадлежал, мог особенно интересоваться кардиналом, кроме тех случаев, когда он извлекал из него пользу, втайне забавляла отца Бенвеля. "Как мудра была церковь, изобретя духовную аристократию! -- подумал он. -- Даже на эту ограниченнейшую из женщин она производит впечатление".
   Его ответ был верен принятой им на себя роли человека из низшего духовенства:
   -- Бедным священникам, подобным мне, сударыня, мало приходится видеть князей церкви в герцогских домах.
   Сказавши это с самым приличным смирением, он переменил тему разговора прежде, чем мистрис Эйрикорт успела возобновить свои воспоминания о герцогском вечере.
   -- Ваша очаровательная дочь и я говорили о Кловелли, -- продолжал он. -- Я только что провел несколько свободных дней в этой прекрасной местности. Действительно, для меня было сюрпризом, мистрис Эйрикорт, увидеть так много истинно прекрасных поместий в окрестностях. Я в особенности был поражен -- вы, может быть, знаете? -- Бопарк-Гаузом.
   Маленькие, мигающие глазки мистрис Эйрикорт вдруг сделались неподвижны, но это было только одно мгновенье. Однако эта незначительная перемена предвещала неудачу планам патера.
   Даже способности глупца могут изощриться в столкновениях с людьми. Мистрис Эйрикорт много лет вращалась в обществе, действуя под эгоистическим влиянием своих личных выгод в соединении с коварными побуждениями, которые скорее всего прививаются к ограниченным умам. Недостойная быть посвященной в тайны, касающиеся других, эта легкомысленная женщина могла быть недоступной хранительницей тайн, касающихся ее самой. Как только патер упомянул косвенно о Винтерфильде, говоря о Бопарке, внутреннее чувство предостерегло ее, как бы говоря: "Ради Стеллы, будь осторожна!"
   -- О, да, -- сказала мистрис Эйрикорт. -- Я знаю Бопарк-Гауз, но могу ли я исповедоваться вам? -- прибавила она с самой милой улыбкой.
   С присущим ему тактом отец Бенвель произнес в ее тоне:
   -- Исповедь на балу -- новость, даже в моей практике, -- возразил он со сладчайшей улыбкой.
   -- Как вы добры, что поощряете меня, -- сказала мистрис Эйрикорт. -- Нет, благодарю вас, я не сяду. Моя исповедь не будет продолжительна. Мне надо поскорее дать вина моей бедной дочери. Такой знаток человеческой природы, как вы -- говорят, что все священники знатоки человеческого сердца, ведь к ним всегда обращаются в затруднительных обстоятельствах, и они выслушивают действительные исповеди -- такой знаток должен знать, что мы, бедные женщины, к несчастью, подвержены прихотям и капризам. Мы не можем преодолевать их как мужчины, и милые, добрые мужчины обыкновенно снисходительны к нам. Ну, так вот, знаете ли вы, что поместье Винтерфильда есть один из моих капризов, я говорю прямо. Короче, отец Бенвель, Бопарк-Гауз мне положительно противен, и я думаю, что Кловелли превознесен не в меру. Я не могу подкрепить своего мнения ничем, но все-таки остаюсь при своем, хотя сознаю, что это чрезвычайно глупо с моей стороны, это несколько непоследовательно, но я этому не могу помочь и уверена, что вы меня простите. Нет такого населенного места на земном шаре, которым я не готова была бы интересоваться, за исключением Девоншира. Я так сожалею, что вы туда ездили. В следующий раз, когда у вас будет свободное время, послушайтесь моего совета -- поезжайте на материк.
   -- Мне бы очень этого хотелось, -- сказал отец Бенвель, -- только я не говорю по-французски. Позвольте мне принести вина мисс Эйрикорт.
   Он говорил очень сдержанно и спокойно. Оказав любезность Стелле и взяв от нее пустой стакан, он простился, высказав перед уходом просьбу, вполне охарактеризовавшую его:
   -- Вы останетесь в городе, мистрис Эйрикорт? -- спросил он.
   -- О, конечно, теперь самый сезон!
   -- Могу ли я иметь честь зайти к вам и поговорить несколько подробнее о материке?
   Он не мог сказать яснее мистрис Эйрикорт, что вполне понял ее и намерен сделать новую попытку. Проживши полжизни и утвердившись в светских хитростях, она тотчас сообщила ему адрес с приличными случаю любезностями.
   -- В пять часов, по средам, у меня собираются на чашку чаю, отец Бенвель, не забудьте!
   Когда он ушел, она отвела дочь в дальний угол.
   -- Не бойся, Стелла. Этот хитрый старик желает почему-то разузнать о Винтерфильде. Ты не знаешь почему?
   -- Право, мама, не знаю, я ненавижу его!
   -- Тише? Ты можешь ненавидеть его сколько тебе угодно, но только будь с ним вежлива! Скажи мне: была ли ты в зимнем саду с Ромейном?
   -- Да.
   -- И все идет хорошо?
   -- Да.
   -- Милое мое дитя! Боже мой, Боже мой, вино тебе нисколько не помогло, ты бледна по-прежнему. И во всем виноват этот патер! Ну, полно, полно, предоставь отца Бенвеля мне.
  

IV. На рассвете

   Когда Стелла ушла из зимнего сада, бал потерял для Ромейна всю свою прелесть, он вернулся в свою гостиницу. Там его дожидался Пенроз, чтобы поговорить с ним. Ромейн заметил на лице своего секретаря признаки сдерживаемого волнения.
   -- Случилось что-нибудь? -- спросил он.
   -- Ничего особенно важного, -- отвечал грустно и сдержанно Пенроз. -- Я только хотел просить вас дать мне отпуск.
   -- Хорошо. Надолго ли?
   Пенроз колебался.
   -- Перед вами открывается новая жизнь, -- начал он, -- и если вы надеетесь, что эта жизнь будет счастлива -- о чем я молю Бога, то я вам более не нужен, и мы можем не встречаться более.
   Голос его задрожал, и он не мог продолжать.
   -- Не встречаться более?! -- повторил Ромейн. -- Если вы забыли, любезный Пенроз, сколькими счастливыми днями я обязан вашему обществу, то мне еще не изменила память. Знаете ли вы в самом деле, какова будет моя новая жизнь? Сказать ли вам, что я говорил сегодня вечером Стелле?
   Пенроз с мольбой протянул руку.
   -- Ни слова, -- сказал он с жаром. -- Окажите мне еще одно одолжение -- позвольте мне приготовиться к предстоящей перемене, не делайте никаких признаний, чтобы разубедить меня. Не считайте меня неблагодарным. Я имел причины говорить то, что я сейчас сказал, -- назвать их я не могу, но только одно могу вам сказать -- это важные причины. Вы говорили о моей преданности вам, если вы хотите вознаградить меня в сто крат более, чем я заслужил, то помните наши разговоры о религии и примите книги, которые я просил вас прочесть, как подарок от друга, любящего вас всем сердцем. Какие бы новые обязанности вы ни приняли на себя, они никогда не совместятся с высшими потребностями души, вспоминайте иногда обо мне; покинув вас, я опять вернусь к уединенной жизни. Мое бедное сердце переполнено братской любовью в этот последний момент, когда я прощаюсь с вами, может быть, навсегда. А что составляет мое единственное утешение? Что помогает переносить мне мою тяжелую участь? Вера, которую я исповедую. Помните это, Ромейн. Если наступит когда-нибудь время горестей, припомните это.
   Ромейн был более чем удивлен, он был поражен.
   -- Зачем вам нужно покидать меня? -- спросил он.
   -- Так будет лучше и для вас, и для нее, если я устраню себя из вашей новой жизни, -- возразил Пенроз.
   Он протянул руку, Ромейн отказывался отпустить его.
   -- Пенроз, -- сказал он, -- я не могу согласиться с вашим решением, дайте мне какую-нибудь надежду. Я должен, я хочу вас видеть снова.
   Пенроз грустно улыбнулся.
   -- Вы знаете, что моя жизненная карьера зависит от моего начальства, -- отвечал он. -- Но если я останусь в Англии, а вас посетят горести, которые я могу разделить и облегчить, то только дайте мне знать.
   Как он ни крепился, слезы показались на его глазах, и он поспешно вышел из комнаты.
   Ромейн сел к письменному столу и закрыл лицо руками.
   Он вошел в комнату со светлым образом Стеллы в душе, но теперь этот образ исчез, потому что даже любимая женщина не могла разделить с ним горе, снедавшее его. Его мысли были всецело отданы только что покинувшему его твердому, терпеливому христианину -- настоящему человеку, безукоризненную честность которого не могло сломить никакое пагубное влияние.
   "Вследствие каких неисповедимых судеб человек попадает в среду, недостойную его? О, Пенроз, если бы все священнослужители этого ордена походили на тебя, как легко я был бы обращен в католицизм!" -- так думал Ромейн среди утренней тишины. Книги, о которых говорил покинувший его друг, лежали на столе возле него, он открыл одну из них на странице, отмеченной карандашом. Его чувствительная душа была взволнована до глубины.
   Перед его глазами были догматы веры, которую проповедовал Пенроз, -- у него явилась сильная потребность прочесть их и опять обдумать.
   Он поправил лампу и углубился в книгу.
   В то время когда он читал, бал в доме лорда Лоринга уже закончился. Стелла и леди Лоринг остались одни и разговаривали о нем, прежде чем разойтись по своим комнатам.
   -- Прости за откровенность, -- сказала леди Лоринг, -- я думаю, что ты и твоя матушка немного поторопились заподозрить отца Бенвеля без всякой видимой причины. Тысячи людей ездят в Кловелли и Бопарк-Гауз, одно из самых красивых мест в окрестности. Не руководят ли вашей последней мыслью протестантские предрассудки? Стелла не отвечала, она казалась поглощенной собственными мыслями.
   Леди Лоринг продолжала.
   -- Я готова согласиться с тобой, моя дорогая, если ты только мне скажешь, какую цель может иметь отец Бенвель, разузнавая о тебе и о Винтерфильде?
   Стелла вдруг подняла глаза.
   -- Будем говорить о другом, -- сказала она, -- признаюсь, я не люблю отца Бенвеля. Как тебе известно, Ромейн ничего не скрывает от меня. Должна ли я иметь от него тайны? Не обязана ли и я сказать ему о Винтерфильде?
   Леди Лоринг вздрогнула.
   -- Ты удивляешь меня, -- сказала она, -- какое право имеет Ромейн знать это?
   -- Какое право имею я скрывать от него это?
   -- Дорогая Стелла! Будь хоть малейший повод к порицанию тебя в этом несчастном деле, я была бы последняя, которая посоветовала бы тебе скрыть его, но ты ни в чем не виновата. Никто, даже тот, который скоро будет твоим мужем, не вправе знать, что ты выстрадала так несправедливо. Подумай, какое унижение даже говорить-то об этом Ромейну!
   -- Я не смею и думать об этом! -- вскричала страстно Стелла. -- Но если это моя обязанность...
   -- Твоя обязанность обсудить последствия, -- прервала леди Лоринг. -- Ты не знаешь, как подобные вещи могут иногда взволновать ум человека. Он, может быть, вполне отдаст тебе полную справедливость, а между тем могут быть минуты -- когда он станет сомневаться, всю ли правду ты ему сказала. Я говорю как опытная замужняя женщина. Не ставь себя в подобное положение относительно мужа, если желаешь счастливой супружеской жизни.
   Стелла, однако, не совсем еще была убеждена.
   -- А что, если Ромейн узнает об этом? -- проговорила она.
   -- Он не сможет узнать этого. Я ненавижу Винтерфильда, но будем к нему справедливы. Он вовсе не так глуп. Ему нужно поддерживать свое положение в свете, и этого достаточно, чтобы зажать ему рот. А что касается других, то есть еще только три человека в Англии, которые могут выдать тебя. Я полагаю, что ты можешь положиться на свою мать, лорда Лоринга и на меня?
   Было совершенно бесполезно отвечать на такой вопрос, и прежде чем Стелла успела опять заговорить, голос лорда Лоринга послышался за дверью:
   -- Как! Вы разговариваете до сих пор! -- воскликнул он. -- И еще не в постели?
   -- Войди! -- крикнула ему жена. -- Послушаем, что думает об этом мой муж, -- сказала она Стелле.
   Лорд Лоринг слушал с полнейшим вниманием, когда ему передавали предмет разговора. Когда пришло время высказать свое мнение, он, не колеблясь, принял сторону своей жены.
   -- Если б вы были виноваты, даже в самой незначительной степени, Ромейн имел бы право узнать от вас все, но нам, моя дорогая, известна истина, и мы знаем, что вы чистая, непорочная девушка. Вы во всех отношениях достойны Ромейна, вы знаете, что он вас любит. Если вы расскажете ему эту несчастную историю, он только пожалеет вас. Разве вы нуждаетесь в сожалении?
   Эти последние, неоспоримые слова положили конец разговору, и с той минуты эта тема была оставлена.
   Еще один человек, бывший на балу, не спал в это утро. Отец Бенвель, завернувшись спокойно в свой шлафрок, слишком серьезно был занят своей корреспонденцией, чтобы думать о постели.
   Все письма, написанные им, за исключением одного, были запечатаны, адресованы и снабжены марками. Одно, еще не запечатанное письмо он теперь перечитывал и поправлял. Оно было адресовано, по обыкновению, секретарю ордена в Риме и после окончательной поправки заключало в себе следующие строки:
  
   "Мое последнее письмо уведомило вас о возвращении Ромейна в Лондон и к мисс Эйрикорт. Позволяю себе умолять наших преподобных братьев сохранять полнейшее спокойствие души, не взирая на это обстоятельство. Владелец аббатства Венж еще не женат. Если мое терпение и настойчивость увенчаются полным успехом, мисс Эйрикорт не будет его женой.
   Но позвольте мне не скрывать правды: при неизвестных случайностях, предстоящих нам, я не могу располагать никем, кроме себя. На Пенроза нельзя более полагаться, а усилия агента, которому я поручил справки, не удались.
   Сначала изложу обстоятельства, касающиеся Пенроза. Я с сожалением должен сказать, что рвение, с которым этот юноша взялся за дело обращения, было возбуждено не преданностью интересам церкви, а собачьей привязанностью к Ромейну. Не дождавшись моего позволения, Пенроз обнаружил свое истинное звание священника.
   Мало этого, он не только отказался следить за поступками Ромейна и мисс Эйрикорт, но умышленно не слушал признания, которые ему хотел сделать Ромейн, на том основании, что я могу приказать ему повторить эти признания мне.
   Какую пользу можем мы извлечь из необузданного чувства чести и признательности этого бедняги? При настоящих обстоятельствах он мало полезен нам, поэтому я дал ему время подумать, другими словами, я не воспротивился его отъезду из Лондона для занятий духовными делами в провинции, впрочем, это еще вопрос будущего: можем ли мы употребить с пользою его энтузиазм в иностранной миссии? Так как возможно, что его влияние еще окажется нам полезным, то я осмеливаюсь предложить держать его под нашим присмотром до тех пор, пока обращение Ромейна в католицизм в действительности не свершится. Не думайте, что их настоящий разрыв окончателен, я готов ручаться, что они еще увидятся.
   Теперь я могу перейти к неудаче моего агента и к тому образу действия, который предпринял вследствие этого.
   В приморской деревне Кловелли, по соседству с именем мистера Винтерфильда, справки навести совершенно не удалось. Зная, что я могу положиться на оставленные мне сведения, по которым некоторые компрометирующие обстоятельства имеют связь с мисс Эйрикорт, я решил повидаться с мистером Винтерфильдом и лично в этом убедиться.
   Агент доносил мне, что человек, окончательно спутавший его розыски, был старый католический священник, давно живущий в Кловелли.
   Его имя Ньюблисс, и он весьма уважаем в среде католического дворянства в этой части Девоншира. По зрелому размышлению, я заручился рекомендательным письмом к моему преподобному коллеге и отправился в Кловелли, сказав моим друзьям, что предпринимаю поездку для поправления здоровья.
   Я нашел в отце Ньюблиссе почтенного и смиренномудрого сына церкви, между прочим, с одной слабостью, положительно недоступной хитрому во всех других отношениях агенту, которому мною были поручены справки. Мой почтенный друг -- ученый и непомерно гордится своею ученостью. Я тоже ученый, и этим качеством с первого раза заслужил его расположение, а затем слегка польстил его гордости. Результат этого виден из некоторых рассуждений, вот они.
   1) События, связывающие мистера Винтерфильда с мисс Эйрикорт случились два года назад и начались в Бопарк-Гаузе.
   2) В это время мисс Эйрикорт со своей матерью гостила в Бопарк-Гаузе. В окрестностях все были уверены, что мистер Винтерфильд и мисс Эйрикорт были помолвлены.
   3) Вскоре после этого мисс Эйрикорт и ее мать удивили соседей своим внезапным отъездом из Бопарк-Гауза в Лондон.
   4) Сам мистер Винтерфильд уехал из своего поместья на континент, куда именно никто не знал. Вскоре после этого управляющий отпустил всех слуг, и дом оставался пустым больше года.
   5) В конце этого времени мистер Винтерфильд один возвратился Бопарк-Гауз и никому не сказал, как и где он провел это время.
   6) Мистер Винтерфильд холост и по настоящее время.
   Собрав эти предварительные сведения, пора было попытать, что можно сделать с самим мистером Винтерфильдом. Среди прочих хороших вещей, которые он получил в наследство, есть прекрасная библиотека, собранная его отцом. Было весьма естественно, что один ученый не откажется показать книги другому. За моим представлением хозяину, естественно, последовало знакомство с библиотекой.
   Я удивлю вас так же, как и сам был удивлен. За всю жизнь я, кажется, не встречал человека очаровательнее мистера Винтерфильда. Приятное, простое обращение, привлекательная наружность, мягкий характер и оригинальный юмор, восхитительно смешанный с природным изяществом, -- вот выдающиеся качества человека, от которого -- я сам видел -- мисс Эйрикорт, случайно встретив его в обществе, отвернулась с ужасом и отвращением! Невозможно, глядя на него, считать его способным на жестокий или бесчестный поступок.
   Не думайте, что я увлекся обманчивым впечатлением, происшедшим от благосклонного приема, оказанного мне как другу отца Ньюблисса. Я не стану ссылаться на мое знание человеческой природы -- и только приведу неопровержимые свидетельства бедных соседей мистера Винтерфильда. Где бы я ни проходил, в деревне или вне ее, одно упоминание его имени тотчас вызывало всеобщий восторг и благодарность. "Никогда раньше не было такого друга у бедных, и никогда не будет подобного до скончания мира" -- так говорил о нем один рыбак, и все окружающие, мужчины и женщины, ответили в один голос: "Это правда!"
   А между тем в прошлой жизни мистера Винтерфильда и мисс Эйрикорт было что-то загадочное.
   При возникших обстоятельствах я не мог воспользоваться представившимися мне случайностями. Я вас опять удивлю. Я назвал Винтерфильду имя Ромейна и убедился, что они совершенно неизвестны друг другу, -- вот и все.
   Случай упомянуть Ромейна представился мне, когда я рассматривал библиотеку. Я нашел кое-какие старые книги, которые могли бы быть ему полезны, если он будет продолжать начатое им сочинение "О происхождении религии". Выслушав меня, мистер Винтерфильд ответил с любезной готовностью:
   -- Я не могу сравниться с моим замечательным отцом, но я все-таки унаследовал его уважение к писателям. Моя библиотека -- сокровище, которое я берегу для пользы литературы. Пожалуйста, сообщите это вашему другу мистеру Ромейну.
   "К чему же это приведет?" -- спросите вы. Мой преподобный отец, это дает мне в будущем случай свести Ромейна с Винтерфильдом. Предвидите ли вы, какая может произойти путаница? Если мне не удастся воздвигнуть никаких затруднений на пути мисс Эйрикорт, то, мне кажется, знакомство этих двух людей будет верным источником какого-нибудь скандала. Вы, конечно, согласитесь со мной, что скандал окажется веским препятствием для брака.
   Мистер Винтерфильд любезно пригласил меня к себе, когда он будет в Лондоне. Тогда мне, может быть, представится случай задать ему вопросы, которые я не смог задать при таком коротком знакомстве.
   Приехав в город, я приобрел еще одно новое знакомство. Я был представлен матери мисс Эйрикорт и приглашен ею в среду на чай. В следующем письме я вам расскажу, быть может, о том, что следовало узнать Пенрозу, -- то есть завлекли ли Ромейна в брачные сети или нет.
   Пока прощайте. Засвидетельствуйте преподобным отцам мое почтение и напомните им, что я обладаю одним дорогим качеством англичанина: я никогда не признаю себя побежденным".
  
  

Книга третья

I. Медовый месяц

   Прошло более шести недель, новобрачные еще наслаждались медовым месяцем в аббатстве Венж.
   Чрезвычайно скромная обстановка свадьбы огорчила не только мистрис Эйрикорт, но также и друзей, разделявших ее взгляды. Все были удивлены, когда в газетах появилось обычное извещение об этом событии. Предвидя неблагоприятное впечатление, которое это сообщение могло произвести на некоторые дома, Стелла упросила Ромейна удалиться на время в его уединенное поместье.
   Желание жены было законом для новобрачного, и они тотчас уехали в Венж.
   В одну прелестную лунную ночь, в начале июля, мистрис Ромейн оставила своего мужа на бельведере, описанном в повествовании майора Гайнда, чтобы отдать экономке некоторые приказания по хозяйству.
   Когда она, полчаса спустя, поднялась опять наверх, слуга сообщил ей, что барин только сейчас ушел с бельведера в свой кабинет.
   Проходя в кабинет через залу, Стелла заметила нераспечатанное письмо, адресованное Ромейну и лежавшее на столе в углу.
   -- Вероятно, он положил его там и забыл, -- подумала она и вошла в кабинет с письмом в руках.
   Комната освещалась одной лампой, с низко спущенным абажуром, так что углы оставались в темноте.
   В одном из этих углов, едва видимый, сидел Ромейн, склонивши голову на грудь. Он не пошевелился при входе Стеллы. Она сначала подумала, что он спит.
   -- Я помешала тебе, Луис? -- спросила она нежно.
   -- Нет, моя дорогая.
   В тоне голоса слышалась перемена, которая не ускользнула от чуткого уха его жены.
   -- Я боюсь, что тебе нездоровится, -- сказала она с беспокойством.
   -- Я немного устал после нашей продолжительной прогулки верхом сегодня. Может быть, тебе хочется опять на бельведер?
   -- Без тебя нет. Не лучше ли мне уйти и дать тебе отдохнуть?
   Он, по-видимому, не слышал вопроса и сидел, как старик, опустив голову. Стелла с беспокойством приблизилась к нему и нежно положила руку на его голову, которая была страшно горяча.
   -- О! -- вскричала она. -- Ты болен и хочешь это скрыть от меня.
   Он обнял ее и посадил на колени.
   -- Ничего со мной не случилось, -- сказал он с натянутым смехом. -- Что это у тебя в руке? Письмо?
   -- Да, адресованное тебе и не распечатанное.
   Он взял его из ее руки и небрежно бросил возле себя на диван.
   -- Не будем думать об этом теперь! Давай говорить.
   Он замолчал и, поцеловав ее, продолжал:
   -- Драгоценная моя, я думаю, Венж надоел тебе?
   -- О, нет, я могу везде быть счастлива с тобой, и особенно в Венже. Ты не знаешь, как нравится мне этот старый барский дом и как я восхищаюсь прелестнными окрестностями.
   Ее слова не убедили его.
   -- В Венже очень скучно, -- продолжал он упорно, -- и твои друзья хотят повидаться с тобой. Ты получала в последнее время письма от матери?
   -- Нет. Меня удивляет, что она ничего не пишет.
   -- Она не простила нам нашу скромную свадьбу, -- продолжал он. -- Нам лучше вернуться в Лондон и помириться с ней. Разве ты не хочешь осмотреть дом в Гайгете, оставленный мне теткой?
   Стелла вздохнула. Для нее было достаточно общества любимого человека. Неужели жена уже наскучила ему?
   -- Я поеду с тобой всюду, куда ты захочешь.
   Она произнесла эти слова с грустной покорностью и встала с его колен.
   Он также встал и взял с дивана брошенное письмо.
   -- Посмотрим, что ищут наши друзья, -- сказал он, -- адрес написан рукою лорда Лоринга.
   Когда он подходил к столу, Стелла заметила в его движениях вялость, не знакомую ей до сих пор.
   Он сел и распечатал письмо. Она следила за ним с беспокойством, которое перешло теперь в подозрение, абажур лампы мешал ей ясно видеть его лицо.
   -- Так и есть, что я тебе говорил, -- сказал он, -- Лоринги хотят знать, когда увидятся с нами в Лондоне, а твоя мать сообщает, "что чувствует себя похожей на того героя трагедии Шекспира, от которого отреклись родные дочери". Прочитай.
   Он подал ей письмо.
   Беря его, она успела, как бы случайно, приподнять абажур настолько, что свет упал прямо на лицо Ромейна. Он откинулся назад, но она смогла рассмотреть смертельную бледность его лица. Она не только слышала от леди Лоринг, но знала из его собственного откровенного признания, что значила эта быстрая перемена.
   В одно мгновение она была на коленях у его ног.
   -- О, дорогой мой, -- вскричала она, -- жестоко скрывать эту тайну от твоей жены! Ты опять слышал его?
   Она была так неизъяснимо прекрасна в эту минуту, что он не мог отказать ей.
   Он кротко поднял ее и признался во всем.
   -- Да, -- сказал он, -- я слышал голос после того, как ты оставила меня на бельведере, так же, как в ту лунную ночь, когда здесь был со мной майор Гайнд. Причина этого, может быть, наше возвращение в этот дом. Я не жалуюсь, я долго отдыхал.
   Она обвила его шею руками.
   -- Мы завтра же уедем из Венжа, -- сказала она.
   Она твердо произнесла эти слова, но ее сердце замерло, когда они сорвались с ее губ. Аббатство Венж было местом самого чистого счастья в ее жизни. Какая участь ожидала ее по возвращении в Лондон?
  

II. События в Тен-Акре

   Не было никаких препятствий к быстрому отъезду Ромейна и его жены из аббатства Венж. Вилла в Гайгете, называемая Тен-Акр-Лодж, содержалась вместе с окружавшими дом садами в образцовом порядке слугами покойной леди Беррик, служившими в настоящее время ее племяннику.
   На другой день после приезда на виллу Стелла послала записку к матери. В тот же день мистрис Эйрикорт заехала в Тен-Акр, отправляясь на какой-то пикник. Найдя, к своему величайшему удовольствию, что дом модной постройки, устроен со всеми новейшими приспособлениями и роскошью, она тотчас начала составлять план блестящего торжества в честь возвращения новобрачных.
   -- Я не хочу хвастаться, -- сказала мистрис Эйрикорт, -- но едва ли есть женщины снисходительнее меня. Мы не будем говорить, Стелла, о твоей жалкой свадьбе! Всего пять человек, вместе с вами и с Лорингами! Роскошный бал примирит тебя с обществом, а этого только и надо. Чай и кофе, любезный Ромейн, будут в вашем кабинете, оркестр Коота, ужин от Гентера, сады иллюминировать цветными фонариками, тирольские певцы между деревьями будут чередоваться с военной музыкой, и если есть в Лондоне африканцы или другие дикари, вероятно, найдется место в ваших очаровательных садах для их единоборства, плясок, а в заключение блестящий фейерверк.
   Внезапный припадок кашля остановил дальнейшее перечисление развлечений предполагаемого бала. Стелла заметила, что ее мать казалась необыкновенно изнуренной и сморщенной, несмотря на белила и пудру; это было обыкновенным результатом преданности мистрис Эйрикорт требованиям общества, но кашель был каким-то новым и свидетельствовал об истощении.
   -- Я боюсь, мама, что вы слишком утомились, -- произнесла Стелла. -- Вы выезжаете слишком часто.
   -- Ничего подобного, моя милая, я сильна, как лошадь. Прошлую ночь я ожидала карету на сквозном ветру после одного из прекраснейших концертов этого сезона, окончившегося восхитительной игровой французской пьеской. Вероятно, там я схватила легкую простуду. Мне только нужен стакан воды. Благодарю вас, Ромейн, у вас ужасно строгий и серьезный вид, наш бал развеселит вас. Вы не знаете, как улучшилось бы расположение вашего духа, если б вы сожгли эти ужасные книги. Дорогая Стелла, я завтра приеду сюда завтракать -- вы так близко живете от города, привезу список лиц и мы определим день и количество приглашенных. О, Боже мой, как уже поздно, а у меня остается почти час езды до гулянья. Прощайте, мои голубки, прощайте!
   По пути к экипажу ее охватил новый припадок кашля. Но она все-таки старалась не придавать этому значение.
   -- Я сильна, как лошадь, -- повторила она, как только смогла заговорить, и, подобно молодой девушке, впорхнула в карету.
   -- Твоя мать убивает себя, -- сказал Ромейн.
   -- Если б я могла уговорить ее погостить немного у нас, -- намекнула Стелла, -- тишина и спокойствие могли бы сотворить чудеса. Ты не будешь против этого, Луис?
   -- Я на все согласен, моя дорогая, только чтобы не давать бал и не сжигать моих книг. Если твоя мать уступит в этих двух вещах, то весь мой дом в ее полном распоряжении.
   Он говорил весело и казался совсем здоровым, после того как освободился от тягостных воспоминаний, связанных с аббатством Венж.
   Остался ли в Йоркшире мучительный голос? Стелла боялась приступить к этой теме, зная, что это напомнит ему роковую дуэль. К ее удивлению Ромейн сам заговорил о семействе генерала.
   -- Я писал Гайнду, -- начал он. -- Ты ничего не имеешь против того, чтобы он отобедал у нас сегодня?
   -- Конечно, нет!
   -- Мне хотелось бы послушать, не расскажет ли он мне чего-нибудь об этих француженках. Он взялся в твое отсутствие повидаться с ними...
   Он не мог заставить себя говорить дальше!
   Стелла быстро поняла, что он хотел сказать, и окончила за него фразу.
   -- Да, -- сказал он, -- я желаю услышать, как поживает мальчик и есть ли надежда на его спасение. Ты не спрашивала, это наследственное помешательство? -- спросил он и вздрогнул.
   Чувствуя, как важно скрыть правду, Стелла только ответила, что не решилась спросить, была ли в этом семействе предрасположенность к умопомешательству.
   -- Я полагаю, -- прибавила она, -- ты не захочешь видеть этого мальчика, чтобы определить шансы на его выздоровление?
   -- Ты полагаешь? -- спросил он с внезапным гневом. -- Ты могла бы знать это наверняка. Я леденею при одной мысли увидеть его. О, когда я забуду! Когда я забуду!
   -- Кто первый заговорил о нем? Ты или я? -- спросил он с новым раздражением после минутного молчания.
   -- Это была моя вина, мой милый, -- он так безвреден, так кроток, и у него такое милое лицо, что я думала, тебе будет приятно его видеть. Прости меня, мы никогда не будем более говорить о нем. Нужно ли мне переписать что-нибудь? Ведь я теперь твой секретарь, Луис?
   Затем она увела Ромейна в кабинет к его книгам. Когда приехал майор Гайнд, она постаралась первая увидеть его.
   -- Говорите как можно меньше о вдове генерала и о его сыне, -- шепнула она.
   Майор понял ее.
   -- Не беспокойтесь, мистрис Ромейн, -- произнес он, -- я достаточно хорошо знаю вашего мужа и понимаю, что вы хотите сказать. Среди привезенных мною новостей есть приятные известия.
   Он не успел объясниться подробнее, как вошел Ромейн.
   Когда слуга удалился из комнаты после обеда, майор начал:
   -- Я приятно удивлю вас: всякая ответственность касательно генерала снята с вас. Эти дамы возвращаются теперь во Францию.
   Стелла тотчас вспомнила одну грустную подробность ее посещения Камп-Гилла.
   -- Мадам Марильяк говорила о своем брате, который не был согласен на ее брак, -- сказала Стелла. -- Простил ли он ее?
   -- Именно это он и сделал, мистрис Ромейн. Очень естественно, что он был недоволен браком своей сестры с таким человеком, как генерал. На днях он в первый раз услышал, что она овдовела, и тотчас же поехал в Англию. Я простился с ним вчера, они вполне примирились перед его отъездом домой. Я думаю, вы будете рады, мистрис Ромейн, услышать, что горести несчастной вдовы кончились. Ее брат достаточно богат и может облегчить их положение, да притом он весьма добрый человек.
   -- Видели вы его? -- поспешно спросила Стелла.
   -- Я был с ним в приюте.
   -- И мальчик возвращается во Францию?
   -- Нет. Мы приехали нечаянно и сами видели, как хорошо ему в приюте. Мальчик очень сильно привязался к содержателю -- славному, веселому старичку, который учит его некоторым английским играм и дал ему пони для верховой езды. Бедняжка расплакался при мысли об отъезде, а мать плакала оттого, что должна оставить его, сцена была очень грустная. Вы знаете, какая это добрая мать. Мальчика оставили в приюте в надежде, что более здоровая и счастливая жизнь там может спасти его. Кстати, Ромейн, его дядя поручил мне поблагодарить вас.
   -- Гайнд! Вы не назвали дяде мое имя?
   -- Не пугайтесь. Он джентльмен, и, когда я сказал ему, что обязан хранить тайну, он только спросил: богаты ли вы? Я ответил, что у вас восемнадцать тысяч годового дохода.
   -- Ну?
   -- Ну, он устроил все с большим тактом. Он сказал: "Я не могу предлагать возвратить деньги такому богатому человеку, мы с благодарностью принимаем одолжение от нашего доброго неизвестного друга, но впредь я сам буду платить за моего племянника". Конечно, я мог только согласиться на это. Время от времени я и мать будем получать известия о том, как поживает мальчик. И, если вы хотите, Ромейн, теперь, когда семейство генерала оставило Англию, то содержатель дома будет посылать известия прямо вам.
   -- Нет! -- решительно возразил Ромейн, -- пусть все остается так, как есть.
   -- Хорошо. Я могу пересылать вам некоторые письма, которые буду получать из приюта. Не сыграете ли вы нам что-нибудь, мистрис Ромейн? Нет? В таком случае пойдемте в бильярдную, но так как я очень плохой игрок, то буду просить вас помочь мне победить такого искусного игрока, как ваш супруг.
   После полудня следующего дня горничная мистрис Эйрикорт пришла в Тен-Акр с запиской от своей госпожи.
   Она писала:
  
   "Дорогая Стелла!
   Матильда передаст тебе мое извинение. Я решительно ничего не понимаю, но положительно ослабла; хотя это чрезвычайно странно, но я не могу встать с постели, может быть, это оттого, что я вчера слишком утомилась. Опера после прогулки в саду, бал после оперы и этот мучительный кашель всю ночь после бала -- целая серия разных разностей. Извинись за меня перед твоим милым, мрачным Ромейном и, если выйдешь сегодня из дому, заезжай поболтать со мною.
   Любящая тебя мать Эмилия Эйрикорт
   Р. S. Ты знаешь, какая трусиха Матильда, не верь ничему, что она скажет тебе обо мне".
  
   Стелла обернулась к горничной.
   -- Мамаша очень больна? -- спросила она.
   -- Так больна, сударыня, что я просила и умоляла ее позволить мне послать за доктором. Вы знаете мою барыню, если б вы попробовали употребить ваше влияние...
   -- Я прикажу сейчас же заложить карету и отвезу вас с собою.
   Прежде чем пойти одеваться, Стелла показала письмо мужу. Он выказал большое участие и не скрыл, что разделяет опасения своей жены.
   -- Поезжай сейчас, -- были его последние слова, -- и, если я могу быть чем-нибудь полезен, присылай за мной.
   Стелла вернулась поздно вечером и привезла печальные новости.
   Доктор, осматривавший мать, сказал, что запущенный кашель и постоянное утомление сделали болезнь серьезной. Он не сообщил, была ли прямая опасность, необходимо ли Стелле оставаться на ночь при матери, через сутки он обещал дать более подробный отчет. Все-таки больная настояла, чтобы Стелла вернулась к мужу. Даже под влиянием снотворных лекарств мистрис Эйрикорт осталась верна себе.
   -- Ты -- трусиха, душа моя, и Матильда тоже трусиха, не могу я видеть вас обеих возле себя. Прощай!
   Стелла наклонилась к ней и поцеловала. Мать шепнула:
   -- Помни, приглашения надо разослать за три недели до бала!
   На следующий вечер болезнь приняла такой угрожающий оборот, что доктор начал сомневаться в выздоровлении больной. Стелла оставалась день и ночь у постели матери с согласия своего мужа.
   Таким образом, менее чем через месяц после свадьбы, Ромейн опять на время остался одиноким.
   Болезнь мистрис Эйрикорт неожиданно затянулась. Бывали минуты, когда ее сильная воля сопротивлялась болезни.
   В таких случаях, Стелла возвращалась к мужу на несколько часов, но тотчас отправлялась назад к матери, как только шансы на жизнь и смерть становились равными. Единственной утехой Ромейна были книги и перо. В первый раз после своей женитьбы открыл он портфель, в который Пенроз собрал первые вступительные главы его исторического сочинения.
   Почти на каждой странице бросался ему в глаза знакомый почерк его секретаря и друга. Это было новым испытанием его решимости работать одному. Никогда еще отсутствие Пенроза не было столь ощутимым для него, как теперь. Ему недоставало знакомого лица, спокойного, приятного голоса, а более всего -- сердечного сочувствия его труду. Стелла сделала все, что может сделать жена, чтобы заменить вакантное место, а в глазах любящего мужа это усилие придало еще более прелести любимому существу, открывшему ему новую жизнь. Но какая женщина может всецело отдаться усидчивому умственному труду наравне с мужчиной? Она может любить его, удивляться ему, служить ему, считать его выше всех других мужчин, но, за немногими исключениями, которые только подтверждают правило, -- она мешает ему, когда входит в кабинет во время занятий. Не раз, сидя за работой, Ромейн с горечью закрывал книгу и ему приходила печальная мысль: "О если бы только Пенроз был здесь!" Даже другие друзья были не в состоянии заполнить одинокие вечерние часы. Лорд Лоринг был поглощен общественными и политическими обязанностями. А майор Гайнд -- верный принципу как можно чаще удаляться от своей несносной жены и безобразных детей -- опять уехал из Лондона.
   Однажды, когда мистрис Эйрикорт находилась еще между жизнью и смертью, Ромейну пришлось приостановить свой исторический труд за неимением одной книги, с которой ему необходимо было справиться. Он потерял заметки, написанные для него Пенрозом, и никак не мог вспомнить, где находилась эта книга: в Британском музее, в Берлинской или Парижской библиотеке. В таком непредвиденном случае посредством письма к своему бывшему секретарю он мог узнать нужные сведения. Но, не зная настоящего адреса Пенроза, который мог быть известен Лорингам, Ромейн решил обратиться к ним.
  

III. Отец Бенвель и книга

   По приезде в Лондон первым делом Ромейна было увидеться с женой и узнать о мистрис Эйрикорт. Известие было благоприятнее обыкновенного. Стелла шепнула, целуя мужа:
   -- Надеюсь скоро вернуться к тебе!
   Оставив лошадей немного отдохнуть, Ромейн отправился пешком к лорду Лорингу. Переходя соседнюю улицу, он чуть было не наткнулся на кеб, в котором находился какой-то господин со своими вещами. Это был мистер Винтерфильд, ехавший в гостиницу Дервента.
   Леди Лоринг с готовностью просмотрела свою корзинку с карточками, так как это был единственный способ помочь Ромейну. Пенроз оставил свою карточку перед отъездом из Лондона, но на ней не было написано адреса. Лорд Лоринг сам не мог дать требуемых сведений и указать на лицо, которое могло бы быть полезным.
   -- Отец Бенвель будет сегодня здесь, -- сказал он. -- Если вы напишете сейчас Пенрозу, он надпишет адрес. Удостоверились ли вы, прежде чем посылать письмо, что нужной вам книги нет в моей библиотеке?
   -- Кажется, нет, но я напишу ее заглавие и оставлю здесь с моим письмом.
   В тот же вечер он получил вежливую записку от отца Бенвеля, уведомлявшего его, что письмо отправлено, а книги, которая ему нужна, нет в библиотеке лорда Лоринга.
   -- Если встретится непредвиденное затруднение в получении этой книги, -- прибавил патер, -- то стоит только вам выразить свое желание, и я ее достану из библиотеки одного из моих друзей, живущих в деревне.
   С первой почтой пришел от Пенроза дружелюбный и признательный ответ; он сожалел, что не может лично помочь Ромейну, но он не имеет права -- другими словами, ему строго запрещено отцом Бенвелем -- оставлять возложенные на него обязанности. Что же касается книги, которая нужна, то ее, вероятно, можно отыскать в каталогах Британского музея. Сам же он видел ее в Национальной библиотеке в Париже.
   Это известие немедленно привело Ромейна опять в Лондон. Первый раз заехал он к отцу Бенвелю, патер был дома, ожидая его посещения, прием был образцом скромной вежливости.
   Прежде всего он спросил о здоровье бедной мистрис Эйрикорт с участием истинного друга.
   -- Несколько дней назад я имел честь пить чай у мистрис Эйрикорт, -- сказал он. -- Ее разговор никогда не был восхитительнее, казалось, невозможно было совместить мысль о болезни с ее веселостью. И как искусно скрыла она совершение вашего брака! Позвольте принести вам мое смиренное поздравление и добрые пожелания.
   Ромейн счел излишним сообщать, что мистрис Эйрикорт сама узнала эту тайну только перед свадьбой.
   -- Мы с женой хотели обвенчаться как можно тише, -- отвечал он после обычной благодарности.
   -- А мистрис Ромейн? -- продолжал отец Бенвель. -- Какое это тяжелое испытание для нее! Она, вероятно, ухаживает за матушкой?
   -- Она безотлучно при ней. Я теперь почти один. Но я приехал попросить вас взглянуть на ответ, полученный мною от Пенроза. Это извинит меня за то, что я побеспокоил вас моим посещением.
   Отец Бенвель прочел письмо с чрезвычайным вниманием, и, несмотря на его обычное самообладание, его зоркие глаза просияли, когда он возвратил его.
   До сих пор прекрасно задуманный план патера -- точно так же, как и искусные розыски Битрека, -- не удавался. Ему не удавалось даже добиться от мистрис Эйрикорт известия о помолвке. Ее неукротимая болтовня сбила его на всех пунктах. Даже когда он бесцеремонно остался после отъезда других гостей, она встала с самым невозмутимым хладнокровием и простилась с ним.
   -- Я была сегодня на обеде и двух вечерах, а в это время я обыкновенно подкрепляю себя немного сном, извините меня, прошу вас, и зайдите еще когда-нибудь!
   Когда он отправил в Рим роковое известие о браке, то вынужден был признаться, что узнал об этом и" газет. Он принял унижение и покорился поражению, но еще не был побежден: "Я рассчитывал на слабость Ромейна, и мисс Эйрикорт рассчитывала на нее. Мисс Эйрикорт победила. Пусть будет так; придет и моя очередь".
   Таким образом, он примирился со своим положением.
   И теперь, он это чувствовал, когда возвращал письмо Ромейну, пришла его очередь!
   -- Вы едва ли сможете уехать в Париж за книгой при настоящем состоянии здоровья мистрис Эйрикорт, -- сказал он.
   -- Конечно, нет!
   -- Может быть, вы кого-нибудь пошлете просмотреть каталог Британского музея?
   -- Я бы уже сделал это, отец Бенвель, если б не любезный намек в вашем письме на вашего друга, живущего в деревне. Если б даже эта книга и была в библиотеке музея, я принужден был бы ходить в читальню делать выписки, мне было бы гораздо удобнее иметь ее дома для справок. Вы думаете, что ваш друг доверит ее мне?
   -- Я в этом уверен. Мой друг -- мистер Винтерфильд, владелец Бопарк-Гауза в северном Девоншире. Может быть, вы слышали о нем?
   -- Нет, это имя для меня совершенно ново.
   -- Так поедемте к нему сами, он теперь в Лондоне, и я вполне к вашим услугам.
   Не более как через полчаса Ромейн был представлен любезному джентльмену в цвете лет, который в то время, когда они вошли, курил и читал газету. Головка его длинной трубки лежала на полу с одной стороны, а красивая, рыжая с белым, испанская собака -- с другой. Его гости не пробыли в комнате и двух минут, как он уже узнал причину, приведшую их к нему, и предложил отправить телеграмму.
   -- Мой управляющий найдет книгу и пришлет ее вам сегодня же с пассажирским поездом, -- сказал он. -- Я напишу ему, чтобы он приложил печатный каталог библиотеки, на тот случай, если у меня найдутся другие книги, полезные вам.
   С этими словами он отправил телеграмму по назначению. Ромейн намеревался выразить ему свою признательность, но мистер Винтерфильд не хотел и слышать об этом.
   -- Любезный сэр, -- сказал он с улыбкой, осветившей все его лицо, -- вы пишете обширное историческое сочинение, а я, неизвестный помещик, вполне счастлив тем, что могу оказать вам содействие. Откуда вы знаете, может быть, я жду лестного отзыва в предисловии? Я обязан вам, а не вы мне. Пожалуйста, считайте меня мальчиком, состоящим на побегушках у исторической музы. Вы курите?
   Даже табак не мог успокоить возбужденные и расшатавшиеся нервы Ромейна. Отец Бенвель весело взял сигару из ящика, стоявшего на столе.
   -- Отец Бенвель обладает всеми общественными качествами, -- продолжал мистер Винтерфильд. -- Надо приказать подать кофе и самую большую сахарницу, какая только найдется в отеле. Я вполне понимаю, что ваши литературные труды расстроили ваши нервы, -- сказал он Ромейну, приказав подать кофе. -- Одно заглавие вашего сочинения приводит в ужас такого лентяя, как я. "Происхождение религий"! Какой обширный предмет! Как далеко назад должны мы заглянуть, чтобы отыскать первых людей, поклонявшихся божеству? Где те иероглифы, мистер Ромейн, которые доставят вам самые первые сведения? В неизвестных странах Африки или среди разрушенных городов Юкатана? Мое личное убеждение, как человека, не знакомого с предметом, что самой первой формой богопочитания было поклонение солнцу. Не сердитесь, отец Бенвель, я сознаюсь, что питаю некоторую симпатию к поклонению солнцу. На Востоке, в особенности, восход солнца -- поистине величественнейшее из всех зрелищ, видимый символ благодетельного Божества, дающего жизнь, тепло и свет всем тварям мира, созданного Им.
   -- Очень грандиозное, конечно, -- заметил отец Бенвель, подслащивая свой кофе, -- но не сравниться ему с благородным зрелищем в Риме, когда папа благословляет христиан с балкона собора Святого Петра.
   -- Это чувство присуще исключительно вашему званию! -- возразил мистер Винтерфильд. -- Но при этом, конечно, кое-что зависит и от того, какой человек папа. Если бы мы жили во времена Александра Шестого, разве вы назвали бы это зрелище благородным?
   -- Издали, конечно, -- резко ответил отец Бенвель. -- Ах, вы, еретики, знаете только дурную сторону этого несчастного первосвященника! Мы имеем, мистер Винтерфильд, причины предполагать, что он чувствовал втайне искренние угрызения совести.
   -- Меня в этом могут убедить только очень веские доказательства.
   Это задело Ромейна за самую чувствительную струну.
   -- Может быть, вы не верите в раскаяние? -- спросил он.
   -- Извините, -- возразил мистер Винтерфильд, -- я делаю различие только между ложным и истинным раскаянием. Не будем больше говорить об Александре Шестом, отец Бенвель. Если вам нужны пояснения, я представлю их, не оскорбляя никого. Истинное раскаяние зависит, по моему мнению, от того, насколько ясно человек сам сознает причины, руководившие им, а не так, как понимают его вообще. Скажем, например, что я совершил какое-нибудь очень важное преступление...
   Ромейн не мог удержаться, чтоб не перебить его:
   -- Например, вы убили себе подобного, -- подсказал он.
   -- Очень хорошо. Если я сознаю, что действительно имел намерения убить его по каким-нибудь гнусным личным расчетам, и если я действительно способен чувствовать, что, конечно, не всегда бывает, всю тяжесть моего преступления, это, как я думаю, и есть истинное раскаяние. Хотя я и убийца, но во мне еще осталось некоторое нравственное достоинство. Но если я не имел намерения убить человека, и если его смерть была одинаковым несчастьем как для него, так и для меня, и если, как это часто бывает, все-таки терзают угрызения совести, настоящая причина которых заключается в моей личной неспособности ясно разобрать побудившие меня причины, прежде чем рассматривать результаты, тогда я невежественная жертва ложного раскаяния, и если я только смело спрошу себя, что ослепило меня относительно истинного положения вещей в данном случае, то найду, что зло произошло от не правильной оценки моей личности, а это есть не что иное, как скрытый эгоизм.
   -- Я совершенно согласен с вами, -- сказал отец Бенвель, -- мне случалось говорить то же самое в исповедальне.
   Винтерфильд взглянул на свою собаку и переменил разговор.
   -- Вы любите собак, мистер Ромейн? -- спросил он. -- Я вижу по глазам моей собаки, что вы понравились ей, и она, махая хвостом, просит, чтобы вы обратили на нее внимание.
   Ромейн несколько рассеянно погладил собаку.
   Его недавний друг неумышленно открыл ему новый взгляд на его мрачную жизнь. Утонченное приятное обращение Винтерфильда, его великодушная готовность отдать в распоряжение постороннего сокровища своей библиотеки произвели уже неотразимое воздействие на чувствительную натуру Ромейна. Это благоприятное впечатление значительно усилилось, когда Ромейн услышал положительное и смелое мнение о предмете, серьезно интересовавшем его.
   "Мне надо чаще видеться с этим человеком", -- подумал Ромейн, гладя ласковую собаку.
   Отец Бенвель со своей привычной наблюдательностью следил за быстрыми переменами выражения на лице Ромейна и заметил пылкий взгляд, брошенный им на хозяина.
   Патер увидел в этом для себя подходящий случай и воспользовался им.
   -- Вы долго останетесь в Тен-Акр-Лодже? -- спросил он Ромейна.
   -- Право, еще не знаю, пока у нас нет никаких планов.
   -- Вы, кажется, получили эту виллу в наследство от вашей покойной тетушки, леди Беррик?
   -- Да.
   Тон ответа был не особенно поощрителен. Ромейн не чувствовал охоты говорить о Тен-Акр-Лодже.
   Отец Бенвель настойчиво продолжал:
   -- Мистрис Эйрикорт говорила мне, что у леди Беррик были прекрасные картины. Они все еще в Лодже?
   -- Конечно. Я не мог бы жить в доме без картин.
   Отец Бенвель взглянул на Винтерфильда.
   -- Кроме любви к собакам, у вас есть еще общий с мистером Ромейном интерес к живописи, -- сказал он.
   Это замечание тотчас произвело желаемый результат. Ромейн с жаром пригласил Винтерфильда посмотреть на его картины.
   -- Их немного там, -- сказал он, -- но на них действительно стоит посмотреть. Когда вы приедете?
   -- Чем скорее, тем лучше, -- любезно ответил Винтерфильд. -- Можно завтра в полдень?
   -- Когда вам угодно. Я во всякое время к вашим услугам.
   Кроме прочих талантов, отец Бенвель был шахматный игрок.
   Если бы в эту минуту ему пришлось выразить свои мысли словами, он бы сказал: "Шах королеве".
  

IV. Конец медового месяца

   На следующее утро Винтерфильд один приехал к Ромейну.
   Отец Бенвель, на которого, само собой разумеется, также простиралось приглашение посмотреть картины, извинился, прося позволения отложить свой визит до другого раза. С его точки зрения вторичная встреча между Ромейном и Винтерфильдом в отсутствие Стеллы не требовала его личного присутствия. Он знал от самого Ромейна, что Стелла постоянно была при матери и что муж ее был один.
   Отец Бенвель рассуждал так:
   -- Мистрис Эйрикорт выздоровеет или умрет. Постоянно справляясь о ее здоровье, я во всяком случае буду знать, когда мистрис Ромейн вернется в Тен-Акр-Лодж. Когда Винтерфильд после этого события отправится еще раз к Ромейну, и я пойду посмотреть картины.
   Один из недостатков дальновидного ума -- непомерная вера в собственный расчет, не допускающая никакого вмешательства случая. Раз или два отец Бенвель -- по одному выражению -- перехитрил: случай помешал ему. Последующие обстоятельства показали, что ему еще раз было суждено потерпеть поражение.
   Скромные по количеству и размеру картины, собранные покойной леди Беррик, были образцовыми произведениями современного искусства. За немногими исключениями, это были картины безукоризненных английских пейзажистов первой половины настоящего столетия. В доме не было картинной галереи. Картин было так немного, что их возможно было разместить, как того требовало освещение, в различных жилых комнатах виллы. Здесь были Тернер, Констебль, Коллинз, Денби, Калькотт, Линнель. Владелец Бопарк-Гауза переходил от одной картины к другой с наслаждением человека, вполне способного оценить истинную пейзажную живопись, доведенную до совершенства.
   -- Лучше было бы, если б вы не приглашали меня к себе, -- сказал он добродушным, веселым тоном Ромейну, -- прощаясь сегодня, я не могу отказаться от надежды еще раз увидеть эти картины. Я буду приходить к вам, пока не надоем окончательно. Взгляните на этот морской ландшафт. Кому придет при виде его мысль о кисти и палитре его творца? Здесь верность природе и поэтическое чувство идут рука об руку. Эта картина положительно прелестна -- я готов поцеловать ее!
   Они были в кабинете Ромейна, когда эта вспышка энтузиазма вырвалась у Винтерфильда. Случайно взгляд гостя упал на письменный стол. Несколько исписанных страниц, испещренных поправками, привлекли его внимание.
   -- Это история, которую вы пишете? -- спросил он. -- Вы не из тех авторов, которые в уме производят все поправки -- вы просматриваете и исправляете свое сочинение с пером в руках.
   Ромейн с удивлением взглянул на него.
   -- Следовательно, мистер Винтерфильд, и вы иногда брались за перо, не только для того, чтобы писать письма.
   -- Нет, я не заслуживаю вашего комплимента. Когда вы навестите меня в Девоншире, я покажу вам несколько рукописей и корректурных листов наших великих писателей, собранных покойным отцом. Мои сведения о силе умственной работы почерпнуты из рассматривания этих литературных сокровищ.
   Каково бы было удивление публики, если б она узнала, что каждый писатель, достойный своего имени, бывает самым строгим критиком собственной книги, прежде чем она попадет в руки профессиональных критиков! Человек, с увлечением писавший накануне, сегодня вершит беспощадный суд над своим собственным произведением. Как увлекательна должна быть наука, требующая такой двойной работы!
   Ромейн вспомнил -- без горечи -- о жене. Однажды Стелла спросила его, сколько времени он обыкновенно пишет страницу. Ответ удивил ее и заставил пожалеть о нем.
   -- Зачем ты столько трудишься? -- спросила она нежно, -- ведь читателям было бы все равно, мой милый, если бы ты употреблял на это только половину времени.
   Чтобы переменить разговор, Ромейн повел своего гостя в другую комнату.
   -- Там есть картина, относящаяся к новейшей школе живописи. Вы говорили о труде в науке, вот проявление его в искусстве.
   -- Да, -- сказал Винтерфильд, -- но здесь трудом руководила критическая способность и чувство меры. Я стараюсь восхищаться и начинаю жалеть бедного артиста. Взгляните на это дерево без листьев посередине. Даже маленький сучок на каждой веточке старательно нарисован, а в результате получается расписанная фотография. Глядя на ландшафт, вы не видите в нем соединения отдельных частей, на дереве вы не будете рассматривать каждую веточку -- в природе все одновременно производит на вас общее впечатление, того же самого вы требуете и от картины. Эта картина -- торжество терпения и труда, она исполнена, как вышивание, все по маленьким отдельным частям, к каждой части приложено одинаковое механическое старание. Сознаю, что это с моей стороны неблагодарность к художнику, но я с чувством облегчения смотрю после этой картины на вашу рощицу.
   Говоря это, он подошел к окну, выходившему в сад перед домом. В ту же минуту из аллеи донесся шум колес. Открытая коляска появилась на повороте дороги.
   Винтерфильд подозвал Ромейна к окну.
   -- К вам гость, -- начал он и вдруг отодвинулся от окна, не сказав больше ни слова.
   Ромейн, посмотрев в окно, узнал жену.
   -- Извините меня, если я на минуту оставлю вас, -- сказал он, -- это мистрис Ромейн.
   В это утро улучшение в здоровье мистрис Эйрикорт снова дало Стелле возможность, которой она так дорожила, провести часа два с мужем. Ромейн вышел ей навстречу и, торопясь, не заметил, что Винтерфильд, словно статуя, замер у окна.
   Стелла вышла из экипажа в ту минуту, когда ее муж выскочил на крыльцо. Она взошла на несколько ступенек, которые вели в залу, с таким трудом и так медленно, будто старая больная женщина. Легкий румянец на ее щеках сменился сероватой бледностью. Она увидела Винтерфильда.
   С минуту Ромейн смотрел на нее в молчаливом испуге. Обняв Стеллу за плечи, он провел ее в первую комнату, выходившую в залу.
   -- Милая моя, ухаживая за матерью, ты совершенно изнурилась! -- сказал он с нежностью в голосе, -- если уж ты не хочешь заботиться о себе, то должна хотя бы подумать обо мне. Ради меня останься здесь и отдохни немного. В первый раз я буду тираном и не отпущу тебя.
   Она собралась с силами и попыталась улыбнуться, а когда ей это не удалось, постаралась скрыть неудачу, поцеловав его.
   -- Да, это следствие усталости и боязни, -- сказала она, -- но мамаше действительно лучше, и если дело пойдет так, то спокойствие снова возвратит мне прежние силы.
   Она остановилась и, призвав на помощь все свое мужество, решилась наконец задать простой и ужасный для нее вопрос:
   -- У тебя гость?
   -- Ты видела его у окна? Прелестный человек! Я знаю, он тебе понравится. При других обстоятельствах я бы представил его тебе сейчас же, сегодня тебе не до гостей.
   Но она решила заставить Винтерфильда отказаться от очередного посещения их дома, поэтому настояла на этой встрече.
   -- Мне вовсе не так дурно, как ты думаешь, Луис, -- сказала она храбро. -- Когда ты захочешь вернуться к своему новому знакомому, я тоже пойду с тобой. Я немного устала -- вот и все.
   Ромейн озабоченно взглянул на нее.
   -- Давай я принесу тебе рюмку вина, -- предложил он.
   Она согласилась, чувствуя в том действительную необходимость. Когда он отошел от нее, чтобы дернуть за колокольчик, она задала ему очередной вопрос, не покидавший ее с той минуты, как она увидела Винтерфильда.
   -- Как ты познакомился с этим джентльменом?
   -- Через отца Бенвеля.
   Ответ не удивил ее -- подозрение зародилось в ее душе со времени бала леди Лоринг. Будущее счастье Стеллы зависело от того, удастся ли ей помешать сближению между мужем и Винтерфильдом. Сознавая это, она решилась на встречу с Винтерфильдом.
   Но как ей встретиться с ним? Сделать вид, что они не знакомы? Пожалуй, это наилучший путь, чтобы выйти из ужасного положения. Выпив рюмку вина, она взяла Ромейна под руку, говоря:
   -- Нельзя так долго оставлять твоего знакомого в одиночестве. Пойдем!
   Когда они проходили через залу, она подозрительно глянула на входную дверь. Не воспользовался ли Винтерфильд удобным случаем, чтобы уйти? В другое время она сообразила бы, что приличие заставляет его ожидать возвращения Ромейна. Но и Винтерфильд прекрасно понимал, что подобный поступок заставил бы Ромейна заподозрить его в каком-нибудь неблаговидном побуждении и неслучайном исчезновении при появлении жены'.
   Ромейн отворил дверь, и они вошли вместе.
   -- Мистер Винтерфильд, позвольте представить вас жене, -- сказал Ромейн.
   Хозяйка и гость поклонились друг другу и обменялись обычным приветствием, но усилие, которое оба делали над собой, было очевидным. Ромейн заметил, что жена его поклонилась необыкновенно церемонно, а непринужденность и находчивость Винтерфильда тоже исчезли. Может быть, он принадлежал к числу редких в наше время людей, которые теряются в присутствии женщин? А перемену в Стелле он приписал состоянию ее здоровья. Как в том, так и в другом случае такое объяснение было вероятно. Ромейн постарался вывести их из неловкого положения.
   -- Картины так понравились мистеру Винтерфильду, что он намеревается еще раз приехать к нам посмотреть на них, -- сказал он жене. -- И одна из наиболее понравившихся именно твоя любимая картина.
   Она пыталась смотреть на Винтерфильда, но не могла -- взгляд ее рассеянно скользил в пространстве.
   -- Это -- картина с морским видом, та, что висит в кабинете? -- спросила она тихим голосом.
   -- Да, -- ответил он с формальной вежливостью, -- мне кажется, что это одно из лучших произведений художника.
   Ромейн с нескрываемым удивлением взглянул на него. Куда исчезли оживленность и красноречие Винтерфильда в присутствии Стеллы! Она заметила, что происходящее неприятно повлияло на ее мужа -- и поспешила вмешаться в разговор. Ей хотелось не только отвлечь внимание Ромейна от Винтерфильда, но и заставить мужа выйти из комнаты.
   -- Луис, маленькая акварель того же художника находится у меня в спальне, -- сказала она. -- Может быть, мистеру Винтерфильду угодно видеть ее? Сейчас я прикажу принести ее.
   С тех пор как одной усердной служанке вздумалось вымыть одну из его гипсовых моделей, Ромейн никогда не позволял слугам касаться принадлежащих ему произведений искусства. На предложение жены он ответил так, как она того и ожидала.
   -- Нет-нет, -- возразил он. -- Я сам принесу картину, -- и, обращаясь к Винтерфильду, прибавил:
   -- Приготовьтесь увидеть еще вещь, которую вам захочется поцеловать.
   Смеясь, он вышел из комнаты.
   В ту же минуту, как только дверь затворилась, Стелла подошла к Винтерфильду. Ее прекрасное лицо обезобразилось смесью бешенства и презрения. Она заговорила с ним гневным, прерывающимся шепотом.
   -- Осталась ли в вас хоть капля уважения ко мне?
   Взор, который он обратил на нее, отвечая на этот вопрос, составлял полный контраст с ее лицом. Сострадание и горе были видны в его глазах, нежное терпение и уважение слышались в тоне его ответа:
   -- Я более чем уважаю вас, Стелла...
   Она сердито прервала его.
   -- Как вы смеете называть меня по имени?
   Он ответил с мягкостью, которая была бы способна тронуть сердце всякой женщины:
   -- Вы до сих пор отказываетесь верить, что я никогда не обманывал вас? Время не смягчило ваше сердце?
   Она отвечала еще с большим презрением:
   -- Избавьте меня от ваших уверений. Довольно я их наслышалась два года назад. Сделаете вы то, чего я от вас потребую?
   -- Вы сами знаете, что сделаю.
   -- Положите конец вашему знакомству с мужем. Положите конец ему сегодня же и навсегда! -- говорила она страстно. -- Могу я ожидать этого от вас?
   -- Неужели вы думаете, что я переступил бы порог этого дома, если б знал, что он ваш муж.
   При этих словах в нем произошла странная перемена -- он покраснел, и голос его зазвучал с негодованием. Но в следующее мгновение он снова смягчился, и его голубые глаза с грустью и любовью остановились на ней.
   -- Вы можете ожидать большего, -- сказал он. -- Вы сделали ошибку.
   -- Какую?
   -- Когда мистер Ромейн представил меня вам, вы встретили меня, как незнакомого, и мне ничего не оставалось более, как последовать вашему примеру.
   -- Я не хочу, чтобы вы были нашим знакомым... Ее резкие ответы не заставили его изменить тон. Он продолжал ласково и терпеливо, как прежде:
   -- Вы забываете, что два года назад вы и ваша матушка были моими гостями в Бопарке...
   Стелла поняла, что он хотел сказать. В ту же минуту она вспомнила, что отец Бенвель недавно был в Бопарк-Гаузе.
   Знает ли он о ее пребывании там? Она всплеснула руками в неизъяснимом ударе.
   Винтерфильд ласково успокоил ее.
   -- Не бойтесь, -- сказал он. -- Мало вероятно, чтобы мистер Ромейн когда-нибудь узнал, что вы бывали у меня. А если он узнает, и вы отречетесь от этого, то я сделаю то, чего не сделал бы ни для кого, -- я тоже отрекусь от этого. Вы можете быть уверены, что все останется в тайне. Будьте счастливы и забудьте меня.
   В первый раз в ней как будто пробудилась нежность -- она отвернулась и вздохнула. Хотя в душе она осознавала всю необходимость предостеречь его от отца Бенвеля, но не могла настолько справиться со своим голосом, чтобы спросить, как он познакомился с патером. На минуту она остановилась, чтобы овладеть собою. В эту минуту Ромейн вернулся с акварелью в руках.
   -- Вот она, -- произнес он. -- На ней изображены несколько детей, собирающих цветы на опушке леса. Что вы думаете об этом рисунке?
   -- То же, что думал о большой картине, -- отвечал Винтерфильд. -- На эти произведения я мог бы смотреть по целым часам.
   Он посмотрел на часы и прибавил:
   -- Но время идет и сообщает мне, что моему визиту пора закончиться. Благодарю вас от всей души.
   Он поклонился Стелле.
   Ромейн подумал, что Винтерфильд мог бы воспользоваться английским свободным обращением и подать руку Стелле.
   -- Когда же вы снова приедете посмотреть на картины? -- спросил он. -- Пообедайте с нами и посмотрите на них при вечернем освещении.
   -- Мне очень жаль, но я должен просить у вас извинения: со вчерашнего дня произошло изменение в моих планах. Приходится уехать из Лондона.
   Ромейну очень не хотелось расставаться с ним.
   -- Вы дадите мне знать, когда опять вернетесь в город?
   -- Конечно!
   С этим коротким ответом он поспешно удалился.
   Ромейн минуту постоял в зале, прежде чем вернуться к жене.
   Прием, оказанный Стеллой Винтерфильду, нельзя было назвать нелюбезным, но он вовсе не поощрял к дальнейшему знакомству. Вследствие какого странного каприза она осталась равнодушна к столь приятному человеку? Не удивительно, что любезность Винтерфильда исчезла при холодном приеме, оказанном ему хозяйкой дома. Некоторым оправданием Стелле могло служить состояние ее слабого здоровья.
   Ромейн боялся огорчить ее, прямо спросив о причине такого холодного приема, оказанного Винтерфильду, но не мог избавиться от чувства, что это было не совсем приятно ему.
   Когда он вернулся к Стелле, она лежала на диване, повернувшись к стене. Она беззвучно плакала и боялась, что он заметит это.
   -- Я не стану мешать тебе, -- сказал он, направляясь в кабинет.
   Драгоценная книга, так любезно предоставленная Винтерфильдом в его распоряжение, лежала на столе, ожидая его.
   Отец Бенвель много потерял, не присутствуя при представлении Винтерфильда Стелле. Волнение их высказалось еще яснее, чем при неожиданной встрече в картинной галерее лорда Лоринга. Но если б он видел, как Ромейн читал в кабинете, а Стелла тайком плакала, лежа на диване, он, вероятно, в тот же день написал бы в Рим, что видел первые семена разлада между мужем и женой.
  

V. Корреспонденция отца Бенвеля

   Секретарю общества Иисуса в Рим

1

   В последних, наскоро набросанных строках я мог только сообщить вам о неожиданном возвращении мистрис Ромейн, в то время как Винтерфильд был в гостях у ее мужа. Если вы помните, я просил вас не придавать значения моему отсутствию в этом случае. Мое настоящее донесение послужит преподобным братьям удостоверением того, что я не выпустил из рук интересы, вверенные мне.
   Я сделал три визита, отделенные друг от друга известными промежутками. Первый -- к Винтерфильду -- о нем я вскользь упоминал в своем прошедшем письме, второй -- к Ромейну и третий -- к больной мистрис Эйрикорт. Всюду я получил важные результаты, вознаградившие меня.
   Сначала вернусь к Винтерфильду. Я застал его в гостинице, среди облака табачного дыма. С большим трудом мне удалось вывести его на разговор о посещения Тен-Акр-Лоджа, и я спросил, понравились ли ему картины Ромейна.
   -- Я завидую ему, -- это все, что он ответил.
   -- А как вы находите мистрис Ромейн? -- спросил я затем.
   Он положил трубку и внимательно посмотрел на меня. На моем лице -- по крайней мере я льщу себя этой надеждой -- нельзя было ничего прочесть. Он еще раз затянулся и начал играть с собакой.
   -- Если отвечать на ваш вопрос, -- вдруг заговорил он, -- то придется признаться, что мистрис Ромейн не особенно любезно встретила меня.
   Он вдруг остановился. Я видел его насквозь, в его глазах отражалась вся его душа. Я заметил, что он сказал мне только часть, очень небольшую часть.
   -- Можете ли вы объяснить подобный прием? -- спросил я.
   Он коротко ответил:
   -- Нет.
   -- Может быть, я смогу объяснить его вам, -- предложил я. -- Сказал ли мистер Ромейн своей жене, что познакомился с вами через меня?
   Он снова устремил на меня испытующий взор.
   -- Может быть, мистер Ромейн и сказал это жене, выйдя ей навстречу.
   -- В таком случае, дело ясно, как божий день: мистрис Ромейн -- строгая протестантка, а я католический священник.
   Он схватился с поспешностью, которая не обманула бы и ребенка, за это объяснение нелюбезного приема, оказанного ему мистрис Ромейн.
   Таким образом я избавил его от необходимости вдаваться в дальнейшие объяснения поведения мистрис Ромейн!
   -- Благоразумный человек никогда серьезно не огорчается религиозными предрассудками женщины, -- продолжал я самым любезным тоном. -- Вы обязали мистера Ромейна, и он желает сойтись с вами поближе. Вы опять собираетесь в Тен-Акр-Лодж?
   Он снова коротко ответил:
   -- Не думаю.
   Я сказал, что мне жаль это слышать.
   -- Но, конечно, -- прибавил я, -- вы всегда можете видеть его у себя, когда приезжаете в Лондон.
   Он пустил клуб дыма и не ответил.
   Но я решил не отступать.
   -- А может быть, вы окажете мне честь и отобедаете с ним запросто у меня?
   Как джентльмену, ему, конечно, пришлось ответить на этот вопрос.
   -- Благодарю вас, но я бы не желал этого. Лучше поговорим о чем-нибудь другом.
   Мы заговорили о другом. Он был любезен, как всегда, но, видимо, не в духе.
   -- Мне кажется, я уеду в Париж еще в этом месяце, -- сказал он.
   -- Надолго? -- спросил я.
   -- О, нет! Если заедете через неделю или дней через десять, опять найдете меня здесь.
   Когда я стал собираться, он сам заговорил о предмете, к которому не хотел возвращаться. Он сказал:
   -- Я хочу просить вас оказать мне двоякое одолжение. Во-первых, не говорить мистеру Ромейну, что я еще в Лондоне, а во-вторых, не спрашивать никаких объяснений.
   Результат нашего свидания можно выразить несколькими словами. Я продвинулся на шаг к своему открытию. Голос, взгляд и поведение Винтерфильда подсказали мне, что он завидует человеку, женившемуся на мисс Эйрикорт. Говоря прямо, компрометирующие обстоятельства, сбившие с толку моего агента, сводятся к любовному приключению. Припомните, что я говорил вам о странном характере Ромейна, и представьте себе, если можете, каковы будут последствия такого открытия, когда мы будем в состоянии сообщить его владельцу аббатства Венж!
   Что касается настоящих отношений между мужем и женой, я могу вам сообщить только о том, чему был свидетелем, придя к Ромейну дня два спустя. Я хорошо сделал, что удержал Пенроза вблизи. Он нам понадобился.
   Приехав в Тен-Акр-Лодж, я застал Ромейна в кабинете, но не за работой. Он казался принужденным и в высшей степени расстроенным. До сих пор я не могу в точности определить причины его нервной болезни, я могу только предполагать, что после нашего свидания у него опять был припадок.
   Само собой разумеется, вежливость обязывала меня осведомиться о его жене. Она все еще продолжает ухаживать за матерью. Полагают, что мистрис Эйрикорт уже вне опасности. Но, всегда готовая советовать другим обратиться к доктору, эта дама уверена в крепости своего здоровья и отрицает всякую помощь лекарств. Доктор, который лечит ее, просит дочь уговорить ее продолжать назначенное ей лечение. Не предполагайте, что я стал бы надоедать вам этими обстоятельствами без уважительных причин. Нам придется вернуться к мистрис Эйрикорт и ее докторам.
   Не прошло и пяти минут с начала моего визита, как Ромейн спросил, не видел ли я Винтерфильда после того, как он был в Тен-Акр-Лодже?
   Я ответил ему, что видел, и остановился, ожидая следующего вопроса. Я не ошибся. Он спросил, уехал ли Винтерфильд из Лондона.
   Опытные медики утверждают, что есть случаи, когда опасная система кровопускания все еще оказывается полезной. Бывают другие случаи, в которых опасная система говорить правду, является настолько же спасительной. Я сказал Ромейну:
   -- Я отвечу вам правду, если вы согласны, чтоб это осталось между нами? К своему сожалению, я должен сообщить вам, что мистер Винтерфильд не имеет намерения продолжать знакомство с вами. Он просил меня не говорить вам, что он еще в Лондоне.
   Досада и гнев ясно выразились на лице Ромейна.
   -- Ничто из сказанного вами не проникнет за стены этой комнаты, -- ответил он. -- Указал ли Винтерфильд на какую-нибудь причину, заставляющую его отказаться от знакомства со мной?
   Я, еще раз вежливо высказав свое сожаление, сообщил правду:
   -- Мистер Винтерфильд говорил, что мистрис Ромейн приняла его весьма нелюбезно.
   Он вскочил и раздражительно стал ходить взад и вперед по комнате, говоря про себя:
   -- Это невыносимо!
   Правда сделала на этот раз свое дело. Я сделал вид, что не слышу его, и спросил:
   -- Вы сказали мне что-нибудь?
   Он выразился мягче.
   -- Это весьма неприятно теперь, я сейчас же должен отослать мистеру Винтерфильду редкую книгу, которую он одолжил мне. И это еще не все. В его библиотеке есть другие сочинения, чрезвычайно интересные для меня, но теперь мне невозможно воспользоваться ими. Кроме того, потеряв Пенроза, я надеялся найти в Винтерфильде друга, сочувствующего моим взглядам. В нем есть что-то необыкновенно приятное и привлекательное, а смелость и новизна его взглядов интересны для такого человека, как я. Для меня это была приятная перспектива, теперь же мне придется отказаться от своей надежды, и из-за чего? Из-за женского каприза!
   С нашей точки зрения такое расположение надо поддерживать. Я попытался сделать это, принимая вину на себя и извиняясь, что, быть может, совершенно против воли, я виноват в неприятности, которую он испытал.
   Он взглянул на меня в совершенном недоумении. Я задал ему тот же вопрос, что и Винтерфильду.
   -- Говорили вы мистрис Ромейн, что познакомились с Винтерфильд ом через меня?..
   Он не дал мне закончить.
   -- Да, я сказал это мистрис Ромейн, -- перебил он меня. -- Но что же из этого?
   -- Извините меня, если я напомню вам, что мистрис Ромейн разделяет предубеждение, общее для всех протестантов, -- сказал я. -- Я боюсь, что знакомство с мистером Винтерфильдом не могло быть для нее приятным, ибо он друг католического священника.
   Он чуть было не рассердился на меня за то же самое объяснение, которое показалось столь естественным Винтерфильду.
   -- Пустяки, -- закричал он. -- Моя жена слишком благовоспитанная женщина, чтобы выказать таким образом свои предубеждения. Вероятно, сама личность Винтерфильда внушила ей необъяснимую антипатию или...
   Он остановился и задумчиво повернулся к окну. Вероятно, в его душу закралось неопределенное подозрение, которое он только что заметил и еще был не в состоянии объяснить. Я, со своей стороны, постарался поддержать новое направление мыслей.
   -- Какая же тут может быть еще причина? -- спросил я.
   Он резко обернулся ко мне.
   -- Я не знаю. А вы?
   Я решился вежливо заметить ему.
   -- Дорогой сэр! Коли вы не можете найти другой причины, то как же мне знать ее? Вероятно, поводом послужила внезапная антипатия, как вы сами говорите. Это бывает между незнакомыми. Ведь мистрис Ромейн и мистер Винтерфильд не были знакомы прежде?
   Его глаза засверкали внезапным мрачным блеском. Новая мысль запала в его душу.
   -- Они встретились, как незнакомые, -- произнес он.
   Снова замолчал и отвернулся к окну. Я чувствовал, что, продолжая далее разговор на эту тему, рискую потерять его доверие, которое приобрел. Кроме того, я имел свои причины заговорить о Пенрозе. Случилось так, что я только что получил от него письмо, где он рассказывает о своем теперешнем месте и в постскриптуме просит передать поклон другу и патрону, у которого он занимался.
   Я дал Ромейну письмо. Он пробежал его и вдруг изменился в лице. Одно только имя Пенроза, казалось, рассеяло мрачные мысли и подозрения, овладевшие им перед тем.
   -- Вы не знаете, как я скучаю о моем милом друге, -- сказал он грустно.
   -- Почему бы вам не написать ему? -- предложил я. -- Он был бы рад получить известие от вас.
   -- Я не знаю, куда писать.
   -- Разве я не послал вам его адрес с письмом?
   -- Нет.
   -- Позвольте в таком случае исправить мою забывчивость.
   Я написал адрес и ушел.
   Подходя к двери, я заметил на столике книги о католической религии, которые Пенроз оставил Ромейну. Одна из них была открыта и возле нее лежал карандаш. Я счел это добрым знаком, но не сказал ничего.
   При прощании Ромейн пожал мне руку.
   -- Вы были очень добры, отец Бенвель, -- сказал он, -- я буду рад снова видеть вас.
   Не говорите об этом в кружках, это может повредить мне, но -- знаете ли? -- мне, право, стало жаль его. Он пожертвовал ради своей женитьбы всем, но женитьба принесла ему одно только разочарование. Она довела его до того, что он стал любезен со мной. Конечно, когда придет время, я отправлю Пенроза. Но предвидите ли вы так же, как я, что, по возвращении "милого друга" к своим прежним обязанностям, дело обращения пойдет более скорыми шагами, а ревность жены-протестантки еще более увеличит фальшивое положение, в которое она поставила Винтерфильда своим двусмысленным приемом! В ответ на это вы можете указать мне на более темную сторону проекта. У Ромейна может родиться наследник; и мать его, имея за собою общественное мнение, может, в случае какого-либо колебания, получить удостоверение в естественном праве мальчика наследовать отцу.
   Но потерпите, почтенные сотоварищи! Пока нам еще не угрожает подобное бедствие. И если бы даже такое событие случилось, то не забудьте, что Ромейн получил большое наследство. Венж имеет определенную стоимость. Если в акте, которым это владение возвратится в обладание церкви, взамен него будет предложена сумма, равная его стоимости, как вы думаете, решилась ли бы церковь отказать новообращенному в принятии от него чека? Вы знаете, что нет.., и я знаю это.
  
   На следующий день я пошел справиться о здоровье мистрис Эйрикорт. Известия были благоприятные. Через три дня я снова наведался. Известия были еще более благоприятные. Мне также сообщили, что мистрис Ромейн вернулась в Тен-Акр-Лодж.
   Многими из успехов своей жизни я обязан тем, что не спешу. Я и теперь не спешил. Иногда представляются удобные случаи -- а их стоит подождать.
   Позвольте мне привести в подтверждение этого пример.
   Человек, любящий спешить, на моем месте заговорил бы о женитьбе Ромейна на мисс Эйрикорт в первое свидание с Винтерфильдом, чем возбудил бы его подозрение, заставил бы его остерегаться и сам не добился бы никаких существенных результатов. Я во всякое время могу открыть Ромейну, что жена его гостила у Винтерфильда в Девоншире, и, несмотря на это, встретила своего бывшего знакомого, будто видела его в первый раз. А между тем я даю Пенрозу возможность расширить брешь между мужем и женой.
   Я надеюсь, вам теперь ясно, что я воздерживаюсь от действия не вследствие нерадения или недостатка мужества.
   Теперь я могу продолжить.
   Через несколько дней я решил снова побывать у мистрис Эйрикорт. На этот раз, отдавая карточку, я велел спросить, не может ли больная принять меня. Признаться ли в своей слабости? Она знает все, что мне нужно знать, и между тем уже два раза провела меня. После этого унижения я уже не мог отступить -- это черта моего воинственного характера как духовного лица.
   Меня пригласили войти.
   Две комнаты ради удобства помещения были соединены в одну. Горничная тихонько катала мистрис Эйрикорт в кресле на колесиках взад и вперед, в комнате находились еще двое джентльменов -- гостей. Несмотря на румяна, небрежно накинутые кружева и широкую одежду, она представляла печальное зрелище. Телом она походила на мертвеца, но ум ее составлял совершенную противоположность с телом, он был так же жив и впечатлителен, как всегда.
   -- Отец Бенвель! Очень рада видеть вас и весьма благодарна за вашу любезность. Я совершенно здорова, хотя доктор не хочет признавать этого. Не смешно ли, что меня катают, как ребенка. Я по природе своей человеческой должна двигаться. Доктор не позволяет мне выезжать, вот и катаюсь дома. Матильда -- нянька, а я -- дитя, которое на днях выучится ходить. Матильда, вы устали? Нет. Так прокатите меня еще раз. Спасибо. Движение, вечное движение -- закон природы. О, доктор, нет, я не сама сделала это открытие. Какой-то знаменитый ученый упомянул об этом в лекции. Такого безобразного человека я никогда не видала... Теперь поверните, Матильда... Отец Бенвель, позвольте мне представить вас моим друзьям. Я знаю, теперь не в моде представлять, но я одна из немногих женщин, не признающих тирании моды. Я люблю, когда представляют. Сэр Джон Дрон -- отец Бенвель. Отец Бенвель -- доктор Уайбров. А, вы знаете доктора по его славе? Охарактеризовать вам его? Как человек -- прелестный, по профессии -- несносный. Извините мою бесцеремонность, доктор, это одно из последствий избытка здоровья... Пожалуйста, Матильда, поверните еще раз, да поскорей. О, как бы мне хотелось теперь попутешествовать по железной дороге...
   Но тут она уже не могла перевести дух. Она откинулась в своем кресле и молча обмахивалась веером.
   Я тем временем обратил внимание на двух посетителей. Сэр Джон Дрон, я был уверен, не смог бы помешать конфиденциальному разговору с мистрис Эйрикорт. Прекрасный помещик, с лысой головой, крепким сложением и неистощимым запасом молчания -- одним словом, тип, часто встречающийся в английском обществе -- вот вам верное описание сэра Джона. Но знаменитый доктор был человеком совершенно иного рода. Взглянув на него, я тотчас же почувствовал, что, пока он в комнате, придется ограничиться светской болтовней.
   Вы всегда узнавали из моей корреспонденции о моих ошибках. Я снова совершил ошибку: забыл, что часто случай играет немаловажную роль. Капризная фортуна после многих неудач снова была готова улыбнуться мне. Удача шла ко мне через ту женщину, которая уже дважды насмеялась надо мной. Какая награда за мои постоянные заботы о здоровье мистрис Эйрикорт! Она между тем перевела дух и продолжала:
   -- Ах, господа, какие вы скучные, -- обратилась она к нам. -- Почему не занимаете бедную больную, которую засадили дома? Отдохните немного, Матильда, или вы тоже заболеете. Доктор! Это ваш последний визит ко мне?
   -- Обещайтесь беречься, мистрис Эйрикорт, и я признаюсь, что профессиональные визиты закончены. Сегодня я у вас только в качестве знакомого.
   -- Вы лучший из людей! Сделайте мне еще одно одолжение. Разгоните нашу скуку. Эти знаменитые доктора, сэр Джон, живут в романтической атмосфере. Кабинет доктора Уайброва все равно что ваша исповедальня, отец Бенвель. Они выслушивают исповеди о самых интересных прегрешениях и горестях. В чем состоял роман последней особы, пришедшей искать у вас медицинской помощи, доктор? Нам не надо имен и названий мест. Мы как добрые дети, нам хочется только послушать сказку.
   Доктор Уайбров взглянул на меня с улыбкой.
   -- Невозможно убедить леди, что мы тоже в своем роде духовники. Первая обязанность доктора...
   -- Конечно лечить людей, -- перебила она со всею грацией, на которую была способна.
   Доктор ответил серьезно.
   -- Нет, это второстепенная обязанность, первая же -- уважать доверие наших пациентов. Впрочем, -- продолжал он более легким тоном, -- сегодня мне встретился пациент при обстоятельствах, о которых моя профессиональная честь не запрещает рассказывать. Только не знаю, мистрис Эйрикорт, приятно ли вам будет, если я подробно расскажу об этом происшествии. Место действия -- сумасшедший дом.
   Мистрис Эйрикорт кокетливо вскрикнула и погрозила веером доктору.
   -- Не надо ужасов! -- воскликнула она. -- Одна мысль о сумасшедшем доме наполняет меня ужасом. О, фи! фи! Я не хочу слушать вас.., не хочу смотреть на вас.., и положительно отказываюсь пугаться до смерти. Матильда, отодвиньте кресло в самый дальний угол комнаты. Отец Бенвель, мое живое воображение для меня подводный камень в жизни. Я положительно чувствую запах больницы. Матильда, подвезите меня к окну, чтобы благоухание цветов заглушило этот запах.
   Сэр Джон подал голос. Его речь целиком состояла из начатых предложений, заканчивавшихся улыбкой:
   -- Честное слово.., доктор Уайбров? Такой опытный человек, как вы... Ужасы сумасшедшего дома.., в присутствии дамы со слабыми нервами... Нет, честное слово.., не могу... Что-нибудь смешное... Это лучше.., да... Но такой сюжет... О, не могу!
   Он встал, чтобы проститься. Доктор Уайбров ласково остановил его:
   -- Я имею на это свои причины, сэр Джон, -- сказал он, -- но не стану беспокоить вас излишними объяснениями. Есть человек, которого я не знаю и которого мне надо разыскать. Вы много выезжаете, когда бываете в Лондоне. Позвольте вас спросить, не встречались ли вы когда-нибудь с неким мистером Винтерфильдом?
   Я всегда смотрел на самообладание как на одну из сильных сторон моего характера. В будущем я буду скромнее. Услышав это имя, я настолько поддался удивлению, что выдал себя доктору, дав понять, что могу ответить на его вопрос.
   Между тем сэр Джон задумался и объявил, что никогда не слышал фамилию Винтерфильд. Признавшись столь красноречивым способом в своем неведении, он скользнул в нишу у окна и погрузился в созерцание леди Эйрикорт, нюхавшей цветы.
   Доктор обратился ко мне.
   -- Я не ошибся, отец Бенвель, предполагая, что со своим вопросом мне следовало обратится к вам?
   Я ответил, что джентльмен по имени Винтерфильд известен мне.
   Доктор тотчас же встал.
   -- Не сможете ли вы посвятить мне несколько минут? -- спросил он.
   Излишне прибавлять, что я был к услугам доктора.
   -- Я живу близко, и экипаж ожидает меня, -- продолжал он. -- Если вы не прочь поехать со мной, то я сообщу вам нечто такое, что, как мне кажется, вам необходимо знать.
   Мы тотчас же простились. Мистрис Эйрикорт -- частичка румян с носа которой осталась на цветах -- одобряюще ударила меня веером и объявила доктору, что она прощает его, само собой разумеется, если он обещает "никогда больше не делать этого". Через пять минут мы были в кабинете доктора.
   Взглянув на часы, я понял, что мне не удастся закончить это письмо к сегодняшней почте. Поэтому посылаю его вам, как оно есть, с заверением, что окончание моего рассказа вы получите на следующий день.
  

2

   Доктор начал осторожно.
   -- Винтерфильд не совсем обыкновенная фамилия, -- сказал он. -- Но нелишне будет удостовериться, если возможно, что тот ли это самый человек, которого я ищу, ваш Винтерфильд? Вы его знаете только по имени или знакомы с ним?
   Я, конечно, ответил, что знаком.
   Доктор продолжал:
   -- Извините меня, если я предложу вам немного нескромный вопрос. Познакомившись с обстоятельствами, я уверен, что вы поймете и извините меня. Не известно ли вам -- как бы это сказать? -- не известно ли вам какое-нибудь романтическое приключение из прошлой жизни мистера Винтерфильда?
   На этот раз, чувствуя, что, по всей вероятности, я ступил на почву открытий, я старался сохранить все свое хладнокровие и спокойно ответил:
   -- Нечто подобное случилось в прошлой жизни мистера Винтерфильда.
   Я остановился, будто из скромности и будто знал все в подробности.
   Доктор не выказал любопытства услышать дальше.
   -- Я имел только намерение удостовериться, что говорю с человеком, который мне нужен. Теперь я вам сообщу, что не личный интерес побуждает меня отыскать мистера Винтерфильда, я действую от имени одного из своих старинных друзей. Мой друг содержит частный приют для умалишенных, это человек вполне честный, иначе я не был бы его другом. Вы понимаете, почему я обращаю ваше внимание на это?
   К содержателям частных приютов для умалишенных в Англии вообще относятся в настоящее время с недоверием. Я прекрасно понял мысль доктора.
   Он продолжал:
   -- Вчера вечером мой друг явился ко мне и сообщил, что у него в доме есть замечательный больной, на которого, как он полагал, мне интересно будет взглянуть. Это мальчик-француз, умственные способности которого с детства не достигли полного развития. Сильный страх, испытанный им, когда ему было лет тринадцать, ухудшил его состояние. "При поступлении в мой приют, -- рассказывал мой друг, -- мальчик не был ни идиотом, ни помешанным, это был случай, говоря профессиональным языком, недостаточного умственного развития; иногда в мальчике появлялась инстинктивная склонность ко злу и краже, но он никогда не впадал в бешенство. Мальчик особо заинтересовал моего друга, ласковым обращением он приобрел доверие и любовь ребенка, здоровье которого настолько поправилось, что уже появилась надежда на улучшение его умственного состояния, как вдруг случилось несчастье, уничтожившее все надежды. Бедняжка заболел лихорадкой, которая перешла в тиф.
   Пока интересного для вас мало, но теперь, наконец, я сообщу вам замечательный факт.
   Когда наступил тот момент, в который у больных с горячкой начинается бред, этот мальчишка вдруг пришел в себя и умственно выздоровел.
   При этом изумительном сообщении я взглянул на него, сомневаясь, что он говорит серьезно. Доктор Уайбров понял меня.
   -- И я подумал то же самое, услышав это, -- сказал он. -- Но мой друг не обиделся и не удивился. Пригласив меня к себе, чтобы я лично убедился в его сообщении, он напомнил мне подобный случай, приведенный в статье. "Физическая болезнь как умственный стимул", Cornhill Magasine за 1879 год. Статья не подписана именем автора, но название журнала, где она появилась, служит достаточной гарантией достоверности сообщения. Это подтверждение возможности подобного случая настолько возбудило мое любопытство, что я поехал в Сандворс к доктору, чтобы исследовать больного.
   -- И пришли к удовлетворительным результатам?
   -- Да, к вполне удовлетворительным. Когда я видел мальчика вчера вечером, он был в совершенно здравом уме, как мы с вами. Нов данном случае есть осложнение, о котором не упоминается в журнальной статье. Мальчик, по-видимому, совершенно забыл всю свою прошлую жизнь и помнил только события, произошедшие со времени начала болезни, принесшей с собою странное восстановление его умственных способностей.
   Для меня это было разочарованием. Я надеялся почерпнуть какие-нибудь сведения из сообщений мальчика.
   -- Можно ли утверждать, что мальчик в здравом уме, если у него пропала память? -- решился спросить я.
   -- В данном случае нет необходимости вдаваться в рассмотрение этого вопроса, -- ответил доктор. -- Как я уже сказал вам, мальчик забыл только события своей прежней жизни, то есть все относящееся к тому времени, когда его умственные способности были расстроены. Теперь, когда появились проблески здравого смысла, он впервые свободно применяет свои умственные способности. В его новой памяти удержалось сознание всего произошедшего с начала болезни. Вы не можете себе представить, как заинтересовала меня эта душевная болезнь, и не найдете ничего удивительного в том, что завтра после обеда, окончив визиты, я отправлюсь в Сандворс. Вы, конечно, недоумеваете, с какой целью я сообщаю вам подробности, интересные только для медика.
   Не собирался ли он пригласить меня с собою в приют? Я отвечал кратко, высказав только, что эти подробности интересны для всякого, занимающегося изучением человеческой природы. Если бы он услышал, как бился у меня пульс в эту минуту, я думаю, он подумал бы, что и у меня начинается горячка.
   -- Приготовьтесь выслушать еще более удивительную вещь, -- продолжал он. -- По какой-то непонятной случайности одна из проделок мальчика до его поступления в приют на попечение моего друга касается мистера Винтерфильда. Это единственное объяснение тому, каким образом мог очутиться зашитым в жилет мальчика конверт с бумагами на имя мистера Винтерфильда, но без обозначения адреса.
   Можете себе представить впечатление, произведенное на меня этими словами.
   -- Теперь вы поймете, -- продолжал доктор, -- почему я задавал вам такие странные вопросы. Я и мой друг -- мы оба сильно заняты и редко посещаем так называемое общество. Ни я, ни он никогда не слыхали имени Винтерфильда. Так как некоторые из моих пациентов люди, имеющие большие знакомства, то я решился расспрашивать всех, чтобы передать конверт тому, кому он принадлежит. Вы слышали, как мистрис Эйрикорт -- а она могла бы помочь мне -- отнеслась ко мне, когда я упомянул о доме сумасшедших, и видели, как я напугал сэра Джона. Я считаю за большое счастье для себя, что встретил вас. Не поедете ли вы со мною в приют? И не сделаете ли еще одолжение: не привезете ли вы мистера Винтерфильда?
   Последней просьбы я действительно не в состоянии был исполнить. Винтерфильд именно в то утро уехал из Лондона в Париж, и его адрес пока был неизвестен мне.
   -- В таком случае вам придется действовать от имени вашего друга, -- сказал доктор. -- Время очень дорого. Не будете ли вы так любезны зайти ко мне завтра в пять часов?
   Я явился аккуратно в назначенное время. Мы вместе отправились в приют.
   Нет надобности утомлять вас описанием того, что я видел у постели мальчика. Это было бы повторением слышанного мною. Тиф был в самом разгаре, а в минуты облегчения мальчик умно расспрашивал о лекарствах, которые ему давали, и вполне понимал ответы. Он раздражался только тогда, когда его уговаривали вспомнить то, что было до болезни, и тогда отвечал по-французски: "У меня нет памяти".
   Но я могу сообщить вам известие, достойное вашего внимания. Конверт и заключающиеся в нем бумаги с надписью "Бернарду Винтерфильду" в моем распоряжении. Имя на конверте служит достаточным доказательством того, что пакет адресован именно к тому Винтерфильду, которого я знаю.
   Содержатель приюта сообщил мне обстоятельства, при которых эти бумаги были открыты.
   Когда мальчика привезли в приют, с ним приехали две дамы-француженки -- его мать и сестра. Они сообщили, что знали о его болезни, и рассказали, как по временам мальчиком овладевало желание убежать из дому и как со времени своего последнего продолжительного странствования он старательно прячет свою жилетку.
   Видя себя в первую ночь по прибытии в приют в незнакомом месте, мальчик сильно волновался, и ему пришлось дать успокоительные капли. Когда он ложился спать, ему нарочно не говорили, чтоб он, по обыкновению, не прятал жилет под подушку.
   Когда успокоительное лекарство подействовало, дядька легко овладел спрятанным платьем. Содержатель приюта был обязан удостовериться, что у больного нет ничего, чем он мог бы повредить себя. При осмотре пакета оказалось, что печать сломана.
   -- Я сам не распечатал бы пакета, -- сказал наш хозяин, -- но так как он не был заклеен, то я счел своею обязанностью просмотреть содержавшиеся в нем бумаги. Они касаются весьма важных частных дел мистера Винтерфильда, и бумаги уже давно следовало бы возвратить ему. Едва ли следует упоминать о том, что прочтенное мною я должен хранить в глубочайшей тайне. В жилет мальчика снова зашили пакет с несколькими листами белой бумаги, чтобы, проснувшись, он мог ощупать его. Настоящий же конверт и бумаги -- вместе с изложением обстоятельств, при которых они были найдены, за моей подписью и подписью моего помощника -- были положены в другой конверт и запечатаны моею собственною печатью. Я сделал все зависящее от меня, чтобы отыскать мистера Винтерфильда. Он, кажется, не лондонский житель. По крайней мере, я не смог узнать его адрес в адресном столе. Потом я известил о всем случившемся того джентльмена, которому сообщал о здоровье мальчика. Но и он не смог помочь мне. Второе письмо к дамам-француженкам имело такой же результат. Признаюсь, мне хотелось каким-либо честным образом отделаться от ответственности, лежавшей на мне.
   Все это доктор сообщал мне в присутствии мальчика, который лежал, слушая рассказ, как будто он относился к кому-нибудь другому. Я не мог воздержаться от бесполезного желания задать ему вопрос.
   Так как я сам не говорю по-французски, хотя и читаю на этом языке, то просил доктора Уайброва служить мне переводчиком.
   Мои вопросы не привели ни к чему. Мальчик не более меня знал об украденном пакете.
   Не было никакого повода подозревать, что он хотел обмануть нас. Когда я спросил его:
   -- Может быть, ты украл его? -- Он ответил совершенно спокойно:
   -- Очень может быть, говорят, я был не в своем уме, сам этого не помню, но сумасшедшие делают странные вещи.
   Я снова попытался заставить его высказаться.
   -- А может быть, ты взял его по ошибке?
   -- Да.
   -- Ты сломал печать и прочел бумаги?
   -- Да.
   -- И ты берег их, думая, что они могут пригодиться тебе или, может быть, тебе стало стыдно своего поступка, и ты имел намерение возвратить их, если представится случай.
   -- Совершенно верно, сэр.
   Точно таких же результатов мы добились, когда старались разузнать, где он был и кто заботился о нем во время его последнего исчезновения из дому. Сообщение, что он был где-нибудь, составляло новость для него. С видимым интересом он просил нас рассказать ему, где он был и кого видел!
   Тем закончились наши попытки добиться какого-нибудь разъяснения. Мы приступили к разрешению последнего вопроса: как по возможности скорее передать бумаги в руки Винтерфильда?
   Упомянув прежде о его отъезде в Париж, я прямо сообщил, в каких отношениях нахожусь с ним теперь.
   -- Мистер Винтерфильд пригласил меня к себе, когда он вернется в Лондон, -- сказал я. -- Вероятно, я первым из знакомых увижу его. Если вы, ввиду этого, доверите мне ваш запечатанный конверт, я дам вам в присутствии доктора Уайброва формальную расписку в его получении и, действуя как представитель и друг мистера Винтерфильда, прибавлю какое хотите письменное обещание. Может быть, вы желали бы иметь также удостоверение моей личности?
   Он отвечал вежливо:
   -- Знакомый доктора Уайброва не нуждается ни в каких удостоверениях.
   -- Извините, -- настаивал я, -- я только вчера имел честь познакомиться с доктором Уайбровом. Позвольте указать вам на лорда Лоринга, другом и духовником которого я уже давно состою.
   Благодаря этим сведениям, данным мною о самом себе, дело устроилось. Я написал необходимое удостоверение, и в настоящую минуту все бумаги лежат на столе передо мной.
   Помните вы, как в римском почтамте снимались и снова прикладывались печати в дни революции, когда мы были молодыми людьми? Благодаря знаниям, приобретенным мною тогда, необыкновенные события, некогда соединившие Винтерфильда с мисс Эйрикорт, наконец не составляют тайны для меня. Копии с бумаг находятся в моем обладании, а бумаги снова запечатаны печатью содержателя приюта. Я не пытаюсь искать себе оправдания. Вы знаете руководящее правило: "Цель оправдывает средство".
   Я не собираюсь пускать в ход добытые мною сведения преждевременно. Прежде всего, как я уже напоминал вам, крайне необходимо дать Пенрозу возможность завершить обращение Ромейна. Пока же предоставляю мои копии в распоряжение моих собратьев главного штаба.
  

Похищенные бумаги (копия)

   No 1. От Эммы Винтерфильд к Бернарду Винтерфильду
  
   Майдвелль Билдинг
   Бельгавен.
  
   "Как мне обращаться к вам? Дорогой Бернард или сэр? Все равно. Я намереваюсь сделать одно из немногих добрых дел своей жизни, и что за дело до фамильярности или формальности женщине, лежащей на смертном одре?
   Да, со мною опять случилось несчастье. Вы, вероятно, слышали, что я вскоре после того, как мы разъехались, упала в цирке и проломила себе голову?
   Операция и серебряная пластинка, вставленная вместо кости, поставили меня на ноги. В этот раз меня лягнула лошадь в стойле. Последствие -- какое-то повреждение внутри. Может быть, я умру завтра, а может быть, проживу еще неделю. Как бы то ни было, доктор признался -- мой час настал.
   Заметьте одно. В этом последнем случае не виновата презренная привычка, лишившая меня вашей любви и изгнавшая меня из вашего дома, привычка пить. Случилось так, что накануне этого дня я дала обет, следуя увещеваниям здешнего доброго пастора, мистера Фенника. Он заставил меня признаться во всем и теперь записывает, сидя у моей постели, мои показания. Помните вы, как я некогда ненавидела самое название пастора -- когда вы, в шутку, предложили мне сочетаться гражданским браком, я повернула дело всерьез и поймала вас на слове? Мы, бедные наездники и акробаты, знали священников только как своих худших врагов, всегда пользующихся своим влиянием лишь для того, чтобы не пускать народ на наши представления и отнимать у нас хлеб. Если бы я встретилась с мистером Фенником в молодые годы, какой бы иной женщиной я могла стать!
   Но подобного рода сетования теперь бесполезны. Я действительно сожалею о том зле, которое причиняла вам, Бернард, и с сокрушенным сердцем прошу вас простить меня.
   Вы, по крайней мере, отдадите мне ту справедливость, что ваша пьяница-жена знала, что недостойна вас. Я отказалась от пенсии, которую вы мне предлагали.
   Я уважала ваше имя. Со времени нашей разлуки я, вернувшись к своей профессии, семь лет занималась ею под чужим именем и никогда не беспокоила вас. Одного только я не могла сделать -- забыть вас. Вы увлеклись моей несчастной красотой, но я, со своей стороны, любила вас всем сердцем. Память о благородном по происхождению джентльмене, пожертвовавшем ради меня всем, не могла умереть в моей душе. Он был.., нет! Я не хочу возмущать доброго человека, пишущего эти строки, говоря, чем он был для меня. Да и кому есть дело до того, как я думаю о вас теперь!
   Если бы вы остались таким, как я вас оставила, или если б я не узнала, что вы влюбились в мисс Эйрикорт и готовы были жениться на ней, в надежде, что смерть избавила вас от меня, я бы жила и умерла, не сделав вам никакой неприятности, кроме первой и величайшей -- той, что согласилась стать вашей женой.
   Но я сделала это открытие -- все равно каким образом. В это время наш цирк был в Девоншире. Моя бешеная ревность доводила меня до сумасшествия. У меня был поклонник, годившийся мне в отцы. Я дала ему понять, что он может добиться моей благосклонности, если поможет мне отомстить женщине, готовой занять мое место. Он доставал деньги, чтобы следить за вами дома и за границей, и, чтобы окончательно обмануть вас, он поместил ложное объявление о моей смерти в газетах и сбил с толку ваших адвокатов, старавшихся достать доказательства моей смерти.
   Наконец он оказал мне самую большую услугу в это тяжелое для меня время: он взял меня в Брюссель. Я стояла у входа в английскую церковь, так что первым лицом, встретившим вас и ложную мистрис Винтерфильд по выходе от алтаря к брачному завтраку, была ваша законная жена со свидетельством о браке в руках.
   Признаюсь, к своему стыду: я торжествовала, что совершила это зло.
   Но я заслужила мучения и мучилась, узнав, что мать мисс Эйрикорт и двое ее знакомых отняли ее у вас -- с ее полного согласия -- у самых дверей церкви, и она вернулась в общество с репутацией, ничем не запятнанной. Каким образом брак в Брюсселе остался тайным -- этого я не смогла узнать. В ответ на свою угрозу сделать его известным я получила письмо от адвоката, который советовал мне молчать, ввиду собственных выгод. Теперь пастор объяснил мне, что ваш брак с мисс Эйрикорт мог быть признан недействительным и обстоятельства дела могли вас оправдать перед всяким судом Англии. Теперь я хорошо понимаю, что люди знатные и богатые могут избежать разоблачений, которым бедняки вынуждены были бы покориться.
   Я должна исполнить еще один долг -- последний.
   На своем смертном одре я заявляю торжественно, что, женясь на мисс Эйрикорт, вы действовали совершенно честно. Не только я жестоко поступила с вами, но обе Эйрикорт, а также лорд и леди, которые помогали им укорять вас, как негодяя, заслуживающего безжалостного, позорного разоблачения, жестоко и совершенно несправедливо оскорбили вас.
   Я уверена, что эти люди могли и не ограничиваться тем, что не правильно истолковали вашу покорность обстоятельствам, в которых вы очутились. Они могли бы преследовать вас за двоеженство, если бы им удалось заставить меня свидетельствовать против вас. Меня утешает, что я хотя бы немного искупила свою вину. Я до сегодняшнего дня старалась не попадаться ни на их пути, ни на вашем.
   Мне сказали, что я обязана оставить вам свидетельство о своей смерти.
   Когда доктор напишет это свидетельство, он перечислит вам признаки, по которым можно будет удостовериться в моей личности, если мое письмо, как я надеюсь, достигнет вас после моей смерти, до погребения. Пастор, которой положит этот листок бумаги в конверт и запечатает, как скоро душа моя расстанется с телом, прибавит что может в удостоверение моей личности, а домовая хозяйка готова отвечать на все вопросы, которые ей зададут. На этот раз вы действительно можете быть уверены, что свободны. Когда меня похоронят и покажут вам на кладбище мою могилу без имени, то я твердо уверена, Бернард, что вы меня простите, -- я знаю ваше доброе сердце. У меня есть еще одна просьба о бедном бездомном существе, находящемся в эту минуту в этой комнате. Но, Боже, как я устала! Мистер Фенник скажет вам все. А иногда, быть может, когда вы женитесь на девушке, достойной вас, вспомните, что в бедной Эмме были и хорошие, и дурные стороны. Прощайте".
  
   No 2. От преподобного Карла Фенника Бернанду Винтерфильду
  
   Ректорат
   Бельгавен
  
   "Сэр!
   Я должен исполнить печальный долг и известить вас, что мистрис Эмма Винтерфильд умерла сегодня утром, около пяти часов. Я не буду ничего прибавлять от себя к трогательным строкам, обращенным ею к вам. Я твердо верю, что Господь принял раскаяние бедной грешницы. Ее сокрушенный дух обрел себе покой среди прощенных в загробном мире.
   Вследствие ее желания, чтобы вы видели ее мертвою, гроб останется открыт до последней минуты. Доктор, лечивший ее, был столь добр, что дал мне свидетельство, которое при сем прилагаю. По небольшой серебряной пластинке на правой стороне черепа вы можете убедиться, что свидетельство относится именно к этому телу.
   Считаю излишним прибавлять, что я готов отвечать на всевозможные справки.
   Бедная покойница упомянула об одной просьбе, которую имела к вам. Я передаю вам ее желание, которое ей, по слабости, не удавалось самой высказать.
   Во время представлений цирка в соседнем городке под полотно палатки старался подлезть, чтобы посмотреть представление, мальчик-бродяга, по-видимому, обладавший недостаточно развитыми умственными способностями. Он не мог дать ясных сведений о себе. Покойной мистрис Винтерфильд, родившейся и воспитанной, насколько я мог понять, во Франции, удалось узнать от мальчика, что он француз, она почувствовала участие к бедняжке, вспомнив свои дружеские отношения с некоторыми его соотечественниками. С этого времени до самой своей смерти она заботилась о нем, и он, казалось, чувствовал к ней благодарность и привязанность.
   Я говорю "казалось", потому что непобедимая скрытность составляет одну из особенностей душевной болезни, которой он страдает. Даже его благодетельница никогда не могла уговорить его быть откровенным с ней. Во всех же других отношениях, насколько я знаю, ее влияние сдерживало некоторые дурные наклонности, по временам проявлявшиеся в нем. Ее смерть еще увеличила его необщительность. Он сделался угрюм и раздражителен, и добрая квартирная хозяйка не скрывает, что боится даже на несколько дней принять на себя заботу о нем. До получения известия от вас он останется у меня в доме, под надзором моей экономки.
   Вы, вероятно, догадываетесь, в чем состояла просьба, с которой бедная страдалица хотела обратиться к вам. Она надеялась, что вы согласитесь поместить под надзор знающего человека это беспомощное, одинокое существо. Если с вашей стороны помощи не последует, как мне ни будет это прискорбно, но придется отправить мальчика в дом умалишенных.
   С совершенным почтением Ваш покорный слуга Карл Фенник.
  
   Р.S. Я боюсь, что мое письмо и письмо, вложенное в него, еще не скоро дойдут до вас.
   Вчера вечером, когда я вернулся домой, то вспомнил, что мистрис Винтерфильд не оставила мне вашего адреса. Единственным оправданием моей забывчивости может служить то, что я был очень расстроен, когда писал под ее диктовку. Я тотчас же вернулся к ней, но она заснула. Зайдя к ней сегодня, я уже не застал ее в живых. В ее письме упоминается Девоншир, и это дает мне повод предполагать, что вы живете в этом графстве, и, мне кажется, она упоминала о вас однажды как о человеке состоятельном и знатном. Не узнав вашего адреса в лондонской справочной конторе, я в настоящее время разыскиваю в здешней частной библиотеке для чтения историю Девона, в надежде, что она может помочь мне. Позвольте прибавить, к вашему успокоению, что никто, кроме меня, не увидит этих бумаг. Для большей безопасности я сейчас же запечатаю конверт и надпишу на нем ваш адрес".
  
   Прибавлено отцом Бенвелем
   Нам едва ли суждено узнать, каким образом мальчику удалось завладеть запечатанным конвертом. Вероятно, он бежал с бумагами из дома пастора и вернулся к матери и сестре в Лондон.
   И пока такие точные данные в моем распоряжении, план будущего для меня совершенно ясен. Развод Ромейна с женой и изменение его завещания в пользу церкви представляются теперь только вопросом времени.
  
  

Книга четвертая

I. Трудный разговор

   Две недели спустя, после открытия, сделанного отцом Бенвелем, Стелла однажды утром последовала за мужем в его кабинет.
   -- Ты получил известие о мистере Пенрозе? -- спросила она.
   -- Да, он приедет сюда завтра.
   -- Надолго?
   -- Да. Чем дольше останется, тем лучше.
   Она взглянула на него вопросительно и несколько укоризненно.
   -- Почему ты говоришь это? -- спросила она. -- Почему ты так нуждаешься в нем, когда я около тебя?
   До этого времени он сидел за своим письменным столом, опершись головою на руку и опустив глаза на открытую книгу, лежавшую перед ним. При последнем ее вопросе он вдруг поднял глаза. Утренний свет падал через широкое окно на его лицо. Выражение отчаянного страдания, которое Стелла помнила со дня их встречи на пароходе, появилось снова, но на этот раз не смягченное и не украшенное прежнею кроткой покорностью, а, напротив, принявшее более резкий вид от угрюмого и отчаянного терпения человека, недовольного жизнью и самим собой.
   Сердце ее болезненно сжалось. Она сказала мягко:
   -- Я не имела намерения упрекать тебя.
   -- Ты ревнуешь меня к Пенрозу? -- спросил он с горькой усмешкой.
   Стелла в отчаянии решилась высказать ему правду.
   -- Я боюсь его, -- произнесла она тихо.
   Он взглянул на нее со странным выражением удивления и подозрительности.
   -- Почему ты боишься Пенроза?
   Она не рискнула раздражить его. Голос опять мучил его прошлой ночью. Прежние угрызения совести вырвались наружу в диких словах, когда он задремал на рассвете. Искренне жалея его, она, тем не менее, хотела предотвратить вмешательство Пенроза. Стелла попыталась дать косвенный ответ.
   -- Не мешало бы сообщить мне, -- сказала она, -- что мистер Пенроз католический священник.
   Он снова опустил глаза на книгу.
   -- Как ты узнала, что Пенроз католический священник?
   -- Стоило только взглянуть на адрес твоих писем к нему.
   -- Почему тебя так пугает, что он священник? На балу у леди Лоринг ты сказала мне, что принимаешь участие в Пенрозе, потому что я люблю его.
   -- Тогда я не знала, что он скрывает от нас свое звание. Я не могу вполне доверять человеку, поступающему таким образом.
   Он засмеялся недобрым смехом.
   -- После этого можно утверждать, что ты не доверяешь человеку, не выставившему свое имя на книге, написанной им, и таким образом скрывающему, что он автор. Пенроз поступал так по приказанию своих начальников, и, кроме того, мне он открыто объявил, что священник. Если уж порицать кого-нибудь, то порицай меня за то, что я хранил его тайну.
   Она отодвинулась от него, оскорбленная тоном, которым были произнесены эти слова.
   -- Я еще помню то время, Луис, когда ты снисходительнее относился бы к моим заблуждениям, даже если я была не права.
   Это простое замечание тронуло его.
   -- Я не хочу обижать тебя, Стелла, -- ответил он. -- Но меня немного раздражило, когда я услышал, что ты не доверяешь преданнейшему и лучшему другу, которого только может иметь человек. Разве я не могу любить жену и друга? Ты не можешь себе представить, как я нуждаюсь в помощи и симпатии Пенроза во время моих занятий. Уже один звук его голоса придавал мне мужество. Поди сюда, Стелла, поцелуй меня и помиримся, как говорят дети.
   Он встал из-за письменного стола. Она встретила его на полпути, и вся ее любовь, а может быть, и частичка страха вылились в ее поцелуе. Он ответил ей таким же горячим поцелуем, но затем, к несчастью обоих, вернулся к предмету их разговора.
   -- Милочка, -- сказал он, -- постарайся полюбить моего друга ради меня и относись с терпимостью к другим формам христианства, кроме той, которую ты исповедуешь.
   Ее улыбающиеся губы сжались, и она отвернулась от него. Впечатлительный эгоизм женской любви заставлял ее видеть в Пенрозе похитителя симпатий, которые всецело должны были принадлежать ей. Уходя, она со свойственной ей наблюдательностью заметила открытую книгу на пюпитре с заметками и отметками карандашом на полях. Что бы такое он мог читать, что так заинтересовало его? Если бы он сам не заговорил, она бы спросила его. Но его тоже оскорбил ее внезапный уход. Он заговорил -- и в голосе его слышалась большая против обыкновения холодность:
   -- Я не буду стараться победить твой предрассудок, -- сказал он. -- Но об одном я должен серьезно просить тебя: когда Пенроз приедет завтра, не встречай его так, как встретила мистера Винтерфильда.
   Ее лицо на мгновение побледнело, будто от страха, но бледность тотчас же исчезла. Стелла твердо встретила взгляд своего мужа.
   -- Почему ты опять вспоминаешь об этом? -- спросила она. -- Или... -- она колебалась и старалась овладеть собой -- ..или мистер Винтерфильд тоже твой преданный друг?
   Ромейн пошел к двери, будто не доверял себе, если станет отвечать ей, но остановился, как бы одумавшись, и снова обратился к ней.
   -- Не будем ссориться, Стелла, -- произнес он. -- Мне только грустно, что ты не можешь понять, чего я лишился. Прием, оказанный тобой Винтерфильду, лишил меня дружбы с человеком, который мне очень нравился и который мог быть полезен мне в моих работах. Ты была в это время нездорова и озабочена болезнью мистрис Эйрикорт. Я уважал твою самоотверженность. Я помнил, ты как-то сказала, что твоя совесть упрекала тебя в недостаточном внимании к матери, когда она была здорова и весела, и я преклонялся перед чувствами, удерживавшими тебя у постели больной. Оттого я боялся сказать хоть одно слово, которое могло бы обидеть тебя. Но из того, что я молчал, еще не следует, что я не был изумлен и огорчен. Не поступай более так никогда.
   Он вышел из комнаты. Она стояла как пораженная громом, глядя ему вслед. Никогда еще он не смотрел на нее так, как взглянул при последних словах. Тяжело вздохнув, она овладела собой. Скорее тон, чем сами слова, наполнили ее душу смутным страхом, который странным образом слился с любопытством, возбужденным в ней видом лежавшей на столе книги, испещренной пометками.
   Она схватила книгу и взглянула на открытую страницу. На ней были заключительные параграфы красноречивого опровержения протестантизма с точки зрения католицизма. Дрожащими руками она открыла заглавную страницу. На ней была надпись:
  
   "Луису Ромейну от преданного друга и слуги Артура Пенроза".
  
   -- Боже, помоги мне! -- прошептала она. -- Между нами встал священник!
  

II. Иезуит и христианин

   На следующий день Пенроз приехал к Ромейну.
   Радостная встреча между ними была для самообладания Стеллы таким испытанием, какому она еще никогда не подвергалась. Она покорилась с мужеством женщины, счастье которой зависело от показной любезности к другу ее мужа.
   Прием, оказанный ею Пенрозу, был безукоризненно вежлив. Когда она воспользовалась случаем, чтобы выйти из комнаты, Ромейн, отворив ей дверь, со взглядом, который должен бил служить ей наградой, прошептал:
   -- Благодарю тебя!
   Она только кивнула ему и убежала в свою комнату.
   Даже в мелочах природа женщины испорчена ложью, которую требуют от ее языка и манер искусственные условия современного общества. Когда она решается на более серьезный обман для защиты своих драгоценнейших домашних интересов, ее недостатки выступают с еще большей силой. Тогда самоуважение и воспитание уже не в состоянии сдержать в должных границах обман -- это естественное оружие слабого против сильного. В таком случае она в своем ослеплении спускается до таких поступков, которые возмутили бы ее, если б ей рассказывали их про других. Стелла уже тем уронила себя, что тайно написала Винтерфильду. Она сделала это только для того, чтобы предостеречь его от отца Бенвеля, но этим письмом она приглашала его сделаться соучастником обмана.
   Утром она приняла Пенроза с радушием, с которым встречают старинного друга.
   Теперь, в уединении своей комнаты, она пала духом. Она раздумывала, как ей лучше ознакомиться с содержанием разговора между Ромейном и Пенрозом, который, без сомнения, начался после ее ухода.
   -- Он будет стараться восстановить мужа против меня, и я для защиты самой себя должна знать, какие средства он намерен употребить.
   Эта мысль заставила ее смириться с поступком, к которому она отнеслась бы с презрением, если бы услышала, что его сделала другая женщина.
   Был прекрасный осенний день, солнечный и свежий. Стелла надела шляпу и решила прогуляться по саду.
   Пока ее можно было видеть из окон людской, она шла прямо, но, завернув за угол аллеи, свернула на извилистую дорожку, ведущую к окнам кабинета Ромейна. В саду кое-где стояли стулья. Она взяла один из них и после минутного колебания села так, чтобы через открытые окна второго этажа слышать голоса разговаривавших.
   В это время она услышала голос Пенроза.
   -- Да. Отец Бенвель дал мне отпуск, -- говорил он, -- но я приехал сюда не для того, чтобы бездельничать. Вы должны позволить мне употребить свое свободное время самым приятным для меня способом! Позвольте снова быть вашим секретарем.
   Ромейн вздохнул.
   -- Ах, если б вы знали, как мне недоставало вас!
   Стелла, затаив дыхание, ждала, что скажет Пенроз дальше. Заговорит ли он о ней? Нет. В нем были врожденный такт и деликатность. Он ждал, когда Ромейн заговорит об этом.
   Пенроз спросил:
   -- Как продвигается ваша работа?
   Ответом было только одно слово, сказанное мрачно:
   -- Плохо.
   -- Мне странно слышать это, Ромейн.
   -- Почему? Или и вы питали такие же наивные надежды, как я, думая, что женитьба поможет мне написать мою книгу?
   Помолчав немного, Пенроз ответил грустно:
   -- Я надеялся, что женитьба возбудит ваши высокие стремления.
   Стелла побледнела от подавленного гнева. Он говорил совершенно искренне, несчастная же женщина думала, что он лжет нарочно, для того, чтобы восстановить против нее и без того раздраженного мужа. С замиранием сердца ждала она ответа Ромейна.
   Но он не отвечал. Пенроз переменил предмет разговора.
   -- Вы, кажется, не совсем здоровы, -- сказал он ласково, -- боюсь, что работа повлияла на ваше здоровье... Возвращался ли...
   Одной из особенностей нервной раздражительности Ромейна было то, что он не любил, чтобы кто-нибудь спрашивал его об ужасной галлюцинации.
   -- Да, -- сказал он с горечью, -- я несколько раз слышал голос. Кровь мне подобного не смылась с руки моей. Это еще одна рухнувшая надежда, рожденная во мне женитьбой!
   -- Ромейн! Мне не нравится, когда вы так говорите о своей женитьбе.
   -- Хорошо. Вернемся к книгам. Я думаю, что с вашей помощью дело у меня пойдет лучше. Я не знаю почему -- может быть, потому, что мне приходится разочароваться во всем другом, -- но стремление составить себе имя никогда не овладевало мною в такой степени, как теперь, когда оказывается, что я не в состоянии целиком погрузиться в работу. Сделаем вместе последнее усилие, друг мой. Если оно не удастся, я брошу свою рукопись в огонь и попытаюсь избрать другую карьеру. Я понимаю толк в политике. С помощью дипломатии я могу приобрести известность. В моем настоящем расположении духа управлять судьбами народа представляется мне чрезвычайно привлекательным. Мне ненавистна мысль, что наравне со всяким дураком я обязан своим положением своему случайному происхождению и богатству. Довольны ли вы своим безвестным существованием? Не завидовали ли вы тому кардиналу -- ведь он не старше меня, -- которого папа отправил своим послом в Португалию?
   Пенроз отвечал не колеблясь:
   -- Вы совершенно больны душевно.
   Ромейн беззаботно захохотал:
   -- А когда я был здоров? -- спросил он.
   Пенроз оставил без ответа это замечание и продолжал:
   -- Чтобы действительно быть вам полезным, я должен знать, что с вами происходит. Вы сами вынуждаете меня задать вам вопрос, который не дает мне покоя.
   -- В чем дело?
   -- Вы говорили и весьма разочарованно о своей женитьбе, -- сказал Пенроз, -- у вас серьезные причины быть недовольным мистрис Ромейн?
   Стелла встала, с нетерпением ожидая ответа мужа.
   -- Серьезные причины? -- повторил Ромейн. -- Как подобная мысль могла прийти вам в голову? Я могу жаловаться только на мелочи, которые меня иногда раздражают. Даже лучшая женщина не совершенство. Нельзя этого требовать.
   Истолковать этот ответ можно было только слыша тон, которым он был произнесен. Что выражалось в нем? Ирония или снисхождение? Стелла не знала тех косвенных раздражающих средств, которые пустил в ход отец Бенвель, чтобы поддержать сомнения, возникшие в душе Ромейна приемом, оказанным его женою Винтерфильду. Тон, в котором выразилось состояние духа ее мужа, был для нее совершенно нов. Она снова села, колеблясь между страхом и надеждой услышать еще что-нибудь. Священник, иезуит, втершийся между женой и мужем, вдруг принял ее сторону.
   -- Ромейн, -- сказал он, -- мне хочется, чтобы вы были счастливы.
   -- Как я могу быть счастлив?
   -- Попробую объяснить вам. Мне кажется, ваша жена добрая женщина и, по-видимому, любит вас. В ее лице есть что-то такое, что располагает в ее пользу даже такого неопытного человека, как я. Не теряйте терпения. Постарайтесь не поддаваться искушению говорить иронически -- в этот тон так легко впасть, но иногда это выглядит жестоко. Я говорю это как посторонний наблюдатель. Вы знаете, мне никогда не суждено вкусить сладости семейной жизни. Но я наблюдал за другими и вот к какому результату пришел. Большинство счастливых людей -- мужья и отцы. Да, я признаю, что и в их жизни бывают испытания, но зато многое вознаграждает и поддерживает их. На днях я видел человека, лишившегося всего своего состояния и, что еще хуже, потерявшего здоровье. Он с таким спокойствием перенес это несчастье, что удивил меня. "В чем заключается секрет вашего спокойствия?" -- спросил я. Он отвечал: "Я в состоянии все перенести, пока у меня есть жена и дети". Припомните это и подумайте, как многим вы еще не воспользовались в своей семейной жизни.
   Эти слова коснулись души Стеллы, как роса, упавшая на засохшую почву. Да, это были благородные слова! Как воспримет их ее муж?
   -- Я должен научиться думать по-вашему, Пенроз, прежде чем смогу сделать то, что бы вы желали. Есть ли какая-нибудь возможность поменяться нам с вами характерами?
   Вот и все, что он сказал, и сказал он это в полном отчаянии.
   Пенроз понял его.
   -- Если во мне есть что-нибудь, что могло бы служить примером для вас, -- отвечал он, -- то вы знаете, какому влиянию я обязан силой характера и спокойствием души. Вспомните, что я сказал вам, когда прощался с вами в Лондоне, возвращаясь к своей одинокой жизни. Я сказал, что только в вере, которую исповедую, нашел единственное утешение, способное облегчить мой жребий, и просил вас припомнить мои слова, если в будущем вас постигнет горе. Припомнили ли вы их?
   -- Посмотрите на книги на моем пюпитре и на другие книги, лежащие у меня под рукой на столе... Довольны ли вы?
   -- Более чем доволен. Скажите мне, яснее ли вам теперь вера, в которую я пытался обратить вас?
   Последовала пауза.
   -- Если я скажу, что для меня она стала яснее, -- продолжал Ромейн, -- если скажу, что некоторые из моих сомнений рассеялись, то пожелаете ли вы обратить меня, женатого человека, в католическую веру теперь?
   -- Я еще сильнее, чем прежде, желаю этого, -- отвечал Пенроз. -- Я всегда был уверен, что единственный путь к счастью для вас -- обращение. Теперь, когда из услышанного мною я увидел, что вы не смирились, как это следовало бы, с вашей новой жизнью, моя решимость еще более окрепла. Призываю Бога в свидетели, что говорю искренне. Оставьте колебания! Обратитесь в католичество и будьте счастливы.
   -- Вы ничего не забыли, Пенроз?
   -- Что я мог забыть?
   -- Быть может, весьма серьезное обстоятельство: жена у меня протестантка.
   -- Это было у меня на уме в продолжение всего нашего разговора.
   -- И, несмотря на это, вы не отказываетесь от своих слов?
   -- Я еще раз от всего сердца готов повторить сказанное. Обратитесь и будьте счастливы! Когда будете счастливы, вы станете хорошим мужем. Я говорю это в интересах вашей жены, как и в наших собственных. Чувствуя себя счастливыми вместе, люди всегда склонны на небольшие уступки, даже в вопросах веры. А может быть, вам удастся достигнуть еще большего результата. Я мог наблюдать, как добрый пример мужа часто находит себе подражание в жене. Не думайте, что я стараюсь убедить вас помимо вашей воли! Я говорю вам все это для того только, чтобы показать: мною руководит единственно любовь к вам и искреннее желание счастья. Вы упомянули, что некоторые из ваших сомнений еще не рассеялись. Если мне удастся уничтожить их -- хорошо, если же мне это не удастся и вы не сможете поступить в соответствии со своими убеждениями, то я не только советую, но прошу вас не менять религии.
   Стелла знала, что такая уверенность тона непременно подействует на способность ее мужа оценивать те хорошие качества, которых не было в нем самом. Еще раз она заподозрила Пенроза. Имел ли он какие-нибудь корыстные цели?
   При одной мысли об этом она вскочила со стула и, подойдя к окну, решительно прервала разговор, позвав Ромейна:
   -- Луис! Отчего ты сидишь дома в такой прекрасный день? Я уверена, и мистер Пенроз охотно прошелся бы по саду.
   Пенроз появился у окна один.
   -- Совершенная правда, мистрис Ромейн, -- сказал он. -- Мы сейчас придем к вам.
   Через несколько минут он появился из-за угла дома и догнал Стеллу в аллее.
   Ромейна не было с ним.
   -- А муж не пойдет с нами? -- спросила она.
   -- Он сейчас придет, -- отвечал Пенроз. -- Ему, кажется, надо написать несколько писем.
   Стелла посмотрела на него подозрительно, чувствуя с его стороны какое-нибудь тайное влияние на мужа.
   Если бы она была в состоянии оценить благородные стороны характера Пенроза, она, быть может, пришла бы к более справедливому заключению. Когда она прервала их разговор, Пенроз просил Ромейна дать ему возможность воспользоваться случаем и поговорить наедине с мистрис Ромейн. Он сказал своему другу:
   -- Позвольте мне самому узнать, ошибаюсь ли я в своих предположениях относительно впечатления, которое произведет на вашу жену перемена вами религии. У меня одно желание -- быть справедливым и к вам, и к вашей жене. Я никогда не простил бы себе, если бы посеял раздор между вами, как бы ни были добры мои намерения.
   Ромейн понял его. Стелла же перетолковывала каждое слово и каждый поступок Пенроза в плохую сторону по причине, казавшейся ей убедительной, -- он был католическим священником. Она поняла, что ее муж нарочно оставил ее наедине с Пенрозом, чтобы этот последний убеждением или обманом довел ее до согласия содействовать планам патера.
   "Я докажу им, что они ошиблись", -- подумала она и вдруг спросила вслух:
   -- Я прервала разговор? Когда я позвала вас гулять, вы говорили с мужем о его сочинении?
   -- Нет, мистрис Ромейн, мы в это время говорили не о книге.
   -- Позвольте мне предложить вам странный вопрос, мистер Пенроз?
   -- Сделайте одолжение.
   -- Вы ревностный католик?
   -- Я священник, мое звание говорит за меня.
   -- Надеюсь, вы не пытались обратить моего мужа в католичество?
   Пенроз остановился и внимательно посмотрел на нее.
   -- Вы очень противитесь переходу вашего мужа в другую религию? -- спросил он.
   -- Так сильно, как только может противиться женщина.
   -- Из религиозных побуждений?
   -- Нет. Вследствие опыта.
   Пенроз с изумлением взглянул на нее.
   -- Будет нескромностью с моей стороны спросить, каким образом вами приобретен этот опыт? -- произнес он мягко.
   -- Я расскажу вам это, -- отвечала Стелла. -- Я не знакома с богословскими тонкостями и не могу решать ученые вопросы, но знаю одно: благодаря усердной и благомыслящей католичке мой отец умер преждевременно, и мне пришлось расстаться с единственной сестрой, которую я горячо любила. Я вижу, вам неприятно выслушивать это, и вы, вероятно, думаете, что я преувеличиваю?
   -- Мне весьма тяжело слушать вас, мистрис Ромейн, но пока я еще не имел возможности составить себе мнение.
   -- Мою грустную историю можно изложить в нескольких словах, -- продолжала Стелла. -- Когда моя старшая сестра была еще девочкой, к нам приехала тетка -- мамашина сестра. Живя за границей, она вышла там замуж и, как я уже сказала вам, была ревностная католичка. Без нашего ведома она вела религиозные разговоры с сестрой и, влияя главным образом на энтузиазм, составлявший одну из черт ее характера, обратила ее. Впоследствии были пущены в ход другие убеждения, о которых я ничего не знаю. Сестра объявила о своем решении уйти в монастырь. Так как она была несовершеннолетней, то отцу стоило бы только употребить свой авторитет для предотвращения этого. Но она была его любимицей, у него не хватило духа удержать ее силой -- он мог только испытать все средства, которыми любящий и добрый отец мог склонить ее остаться дома. Даже по прошествии многих лет я не могу спокойно говорить об этом. Она настаивала на своем и была тверда, как камень. Когда тетку попросили вступиться, она назвала ее бессердечное упрямство "призванием". Сопротивление любящего отца истощилось. С того дня, когда она уехала от нас, он ближе и ближе продвигался к могиле. Я постараюсь относиться к ней справедливо. Она не только никогда не сожалела о своем поступлении в монастырь -- она так погрузилась в исполнение своих религиозных обязанностей, что даже не имела ни малейшего желания видеть мать или меня. Мать скоро потеряла терпение. В последний раз, когда я посещала ее в монастыре, я была одна. Больше я не пойду туда. Она не могла скрыть своего чувства облегчения, когда я стала прощаться. Вот и все, что я могу рассказать. После всего увиденного и перечувствованного мною, мистер Пенроз, никакие убеждения не подействуют на меня. Я не имею права предполагать, чтобы мое счастье могло иметь для вас какое-нибудь значение, но я, может быть, могу попросить вас, как джентльмена, сказать мне правду. Вы приехали к нам с намерением обратить мужа в католичество?
   Пенроз признался в истине, не колеблясь.
   -- Я не могу разделять вашего взгляда на стремление вашей сестры к благочестивой жизни, -- сказал он, -- но я могу и буду отвечать вам откровенно: с той минуты, как я впервые познакомился с вашим мужем, я стремился всей душой перевести его в католичество...
   Стелла отшатнулась от него, будто он ужалил ее, и в немом отчаянии всплеснула руками.
   -- Но как христианин, я обязан поступать с другими так же, как желал бы, чтобы поступали со мной, -- продолжал он.
   Она внезапно обернулась к нему, ее прекрасное лицо сияло надеждой, и дрожащей рукой она схватила его за руку.
   -- Говорите яснее! -- воскликнула она.
   Он повиновался ей.
   -- Счастье жены моего друга священно для меня ради него, мистрис Ромейн. Будьте ангелом хранителем в жизни вашего мужа. Я оставляю намерение обратить его.
   Он поднял ее руку и почтительно поднес ее к губам. Но, связав себя обещанием, которое было священно для него, даже эта честная и возвышенная душа содрогнулась под ужасным влиянием обета священника. Уходя, он сказал себе:
   -- Господи, отпусти мне, если я согрешил.
  

III. Винтерфильд возвращается

   Отец Бенвель дважды заходил в гостиницу Дервейна и дважды получал ответ, что там ничего не знают о Винтерфильде. На третий раз его настойчивость была вознаграждена. От мистера Винтерфильда пришло письмо, в котором он сообщал, что приедет с пятичасовым поездом.
   Было половина четвертого. Отец Бенвель решил дождаться возвращения своего друга.
   Он нервничал и, казалось, так спешил передать бумаги, вверенные ему содержателем приюта, что и мысли не возникало, будто отец Бенвель мог распечатать пакет, просмотреть бумаги, а затем прибегнуть к подделке печати, чтобы скрыть нарушение.
   Вновь запечатанный пакет хранился в кармане его длинной черной рясы. Его последующие поступки зависели в некоторой степени от того, как поступит Винтерфильд, прочтя исповедь несчастной женщины, бывшей некогда его женой.
   Покажет ли он письмо Стелле, увидевшись с ней тайно, чтобы доказать, что она жестоко оскорбила его? И желательно ли -- если только представится возможность -- все так подстроить, чтобы Ромейн мог невидимо присутствовать при этом свидании и сам узнать всю правду? В другом же случае -- если Винтерфильд не захочет сообщать Стелле исповедь -- патеру самому придется взять это на себя и сделать необходимые сообщения.
   Размышляя таким образом, отец Бенвель медленно ходил взад и вперед по комнате, глядя по сторонам своими спокойно-наблюдательными глазами. Столик в углу был завален письмами, ожидавшими возвращения Винтерфильда. Всегда готовый собрать какие бы то ни было справки, он взглянул на адреса на конвертах.
   Почерки, как всегда, были весьма различные. Но на всех письмах, за исключением трех, были городские марки. На двух других, адресованных в клуб Винтерфильда, были иностранные марки, а одно, как показывал приписанный адрес, было переслано в гостиницу из Бопарк-Гауза.
   Это последнее письмо особенно привлекло внимание патера.
   Адрес, по-видимому, был написан женской рукой и было замечательно то, что писавшая его была, по-видимому, единственной, которой не был известен адрес его гостиницы и клуба. Кто бы это мог быть? Пытливый ум отца Бенвеля принялся строить догадки даже по такому ничтожному поводу. Он вовсе и не предполагал, что письмо могло касаться его. В конверте же лежало письмо Стеллы, советовавшей не доверяться именно ему.
   Было около половины шестого, когда на лестнице раздались быстрые шаги. Винтерфильд вошел в комнату.
   -- Вот это любезно! -- воскликнул он. -- Я думал, что вернусь в худшее из уединений -- уединение гостиницы. Ведь вы отобедаете со мной? Да? Вы, вероятно, думали, что я навеки поселился в Париже? Знаете, что меня так надолго задержало там? Самый прелестнейший из театров -- комическая опера. Как я люблю эту школу музыки -- певучие, грациозные мелодии композиторов, последователей Моцарта. Только в Париже можно вполне насладиться этой музыкой. Поверите ли вы, я целую неделю прождал только для того, чтобы во второй раз слышать Николо в роли Уоконде. Я был почти единственным молодым человеком в партере. Вокруг меня сидели старики, помнившие первое представление оперы. Они своими морщинистыми руками выбивали такт мелодий, с которыми связывалось воспоминание о самом счастливом времени их жизни... Что это такое? Это моя собака! Я был вынужден оставить ее здесь, и она знает, что я вернулся.
   Он подбежал к двери и крикнул вниз, чтобы впустили собаку, которая тотчас же вбежала в комнату и бросилась в распростертые объятия хозяина. Винтерфильд отвечал на ее ласки и целовали ее с такой нежностью, с какой женщина могла бы целовать своего любимца.
   -- Ах, ты, милый мой! Стыдно было оставлять тебя здесь.., ну, впредь не буду! Отец Бенвель, много ли друзей найдется у вас, которые радуются свиданию с вами так, как этот? У меня нет ни одного. И есть дураки, которые считают собаку существом низшим, чем мы сами! Что бы я ни делал, это животное всегда останется верным мне. Я мог бы стать презренным человеком в глазах всех прочих людей, но моя собака точно так же, как прежде, любила бы меня. Посмотрите и на ее физические качества. Например, что за безобразие -- не скажу ваше, скажу -- мое ухо: съеженное, морщинистое, голое. Посмотрите на прекрасные шелковистые покровы ее ушей! Разве могут наше обоняние и наш слух сравниться с ее слухом и ее чутьем? Мы гордимся нашим разумом. Удалось бы нам найти дорогу домой, если б нас увезли в закрытой корзине? Если б нам обоим пришлось бежать поспешно с лестницы, кто скорее может сломать себе шею -- я на своих двух ногах или она на четырех? Кто тот счастливый смертный, которому, ложась в постель, не приходится расстегивать несчастных пуговиц, а вставая, снова не застегивать их? Вот она сидит у меня на коленях. Она очень хорошо знает, что я говорю о ней, и слишком любит меня для того, чтобы сказать: "Какой дурак мой барин!"
   Отец Бенвель слушал эту рапсодию, так прекрасно характеризовавшую детскую простоту говорившего, с внутренним нетерпением, которое, впрочем, ничем не выражалось на его улыбающемся лице.
   Он решил не упоминать о бумагах, лежавших в его кармане, пока не случится что-нибудь, что заставит его как бы случайно вспомнить о них. Излишняя поспешность могла вызвать подозрение, что содержимое пакета ему известно. Когда же Винтерфильд подойдет к столику у стены и примется за письма?
   Часы на камине свидетельствовали о неумолимом беге времени, а внимание Винтерфильда все еще было устремлено на собаку.
   Терпение отца Бенвеля подверглось сильному испытанию, когда добродушный провинциал, назвав имя собаки, начал рассказывать, по какому поводу это имя дано.
   -- Его зовут Странник, и я скажу вам почему. Еще щенком, он в один прекрасный день появился в саду Бопарка, измученный и усталый, так что мы заключили, что он пришел издалека. Мы поместили в газете объявление, но никто не явился за ним. Так он и остался у нас. Если вы не имеете ничего против, мы угостим сегодня Странника. Он пообедает с нами.
   Отлично поняв эти слова, собака спрыгнула с колен хозяина и в одну минуту исполнила тайное желание отца Бенвеля. Выражая свое счастье прыжками по комнате, она столкнулась со столиком, и лежавшие на нем письма рассыпались по полу, привлекая внимание Винтерфильда.
   Отец Бенвель вежливо встал, чтобы помочь собрать разбросанную корреспонденцию. Но собака предупредила его тихим ворчанием, давая знать патеру, чтобы он не вмешивался не в свои дела. Она брала письма зубами и приносила их к ногам хозяина. Но и в этом случае неисправимый Винтерфильд ограничился только тем, что погладил Странника. Терпение отца Бенвеля истощилось.
   -- Прошу вас, не церемоньтесь со мной, -- сказал он. -- Пока вы будете читать письма, я просмотрю газету.
   Винтерфильд рассеянно собрал письма, сложил их в стопку на столе возле себя и взял верхнее из них.
   В этот вечер судьба была положительно за патера. Первое письмо тотчас же навело его на нужный предмет разговора. Опустив руку в карман, отец Бенвель тотчас же вынул ее.
   -- Мне предлагают вступить в парламент, -- сказал помещик. -- Какого вы мнения о представительных учреждениях, отец Бенвель? По моему мнению, представительство доживает свои последние дни. Почтенные члены с каждым годом тянут с нас больше и больше денег. Им остается только отказаться от свободного слова или сидеть в бездействии, когда полдюжины бесстыдных идиотов из-за самых презренных целей останавливают прогресс законодательства. У них даже нет чувства национальной чести, чтобы установить общественный закон, вследствие которого достигнуть подкупом места в парламенте считалось бы таким же нечестным, как плутовать в картах. По моему мнению, шулер не так низко пал. Он никого не побуждает изменить общественному доверию. Одним словом, все изнашивается на этом свете -- почему же палата общин должна составлять исключение из этого правила?
   Он взял из стопки второе письмо. Посмотрев на адрес, изменился в лице. Губы перестали улыбаться, и веселость погасла в глазах.
   Странник, положив передние лапы на колени хозяина, ждал, чтобы на него обратили внимание, но, увидя произошедшую перемену, лег в почтительной позе.
   -- Переслано из Бопарка, -- тихо проговорил Винтерфильд. Он распечатал письмо.., внимательно прочитал его до конца, подумал и снова прочитал.
   -- Отец Бенвель! -- вдруг сказал он.
   Патер отложил газету.
   В продолжение нескольких минут не было слышно ничего, кроме стука часового маятника.
   -- Мы с вами знакомы недавно, -- начал Винтерфильд, -- но нам приятно бывать вместе, и, мне кажется, я обязан относиться к вам, как к другу. Я не принадлежу к вашей церкви, но надеюсь, вы поверите мне, если я скажу, что не разделяю предубеждения против католического духовенства.
   Отец Бенвель молча поклонился.
   -- О вас упоминается в письме, которое я только что прочитал, -- продолжал Винтерфильд.
   -- Можете вы назвать мне фамилию вашего корреспондента? -- спросил отец Бенвель.
   -- Нет, не могу. Но мне кажется, я обязан сообщить вам содержание письма. Автор советует мне быть осторожным с вами. Мне пишут, что вы желаете узнать события из моей прошлой жизни и имеете на то причины, которых моему корреспонденту не удалось открыть. Я говорю прямо, но прошу вас также понять, что говорю беспристрастно. Я не могу, не выслушав его, осудить человека, и тем более того, кого я имею честь принимать у себя.
   Он говорил просто, но с достоинством. Отец Бенвель отвечал ему тоже с достоинством. Излишне прибавлять, что теперь он знал, что корреспондент Винтерфильда -- жена Ромейна.
   -- Позвольте мне от всей души поблагодарить вас, мистер Винтерфильд, за откровенность, делающую честь нам обоим, -- сказал он. -- Вы вряд ли ожидаете, если я могу так выразиться, что я снизойду до того, что стану опровергать обвинение, направленное против меня неизвестным лицом. Я лучше прямо дам доказательства и затем предоставлю вам судить, достоин ли я еще вашей дружбы, на которую вы были столь добры сослаться.
   После этого предисловия он в кратких словах рассказал, при каких обстоятельствах получил конверт, и затем подал его Винтерфильду печатью вверх.
   -- Решите сами, -- сказал он, -- если б эти письма попали в полное распоряжение человека, имеющего намерение шпионить за вами в частной жизни, оправдал ли бы он доверие, оказанное ему?
   Он встал и взялся за шляпу, готовясь уйти сию же минуту, если б его чести коснулось малейшее выражение недоверия. По свойственной ему доверчивости, Винтерфильд тотчас же принял этот убедительный довод.
   -- Позвольте мне оказать вам справедливость, прежде чем я распечатаю это письмо. Сядьте и извините меня, если я оскорбил вас. Никто лучше меня не знает, как часто люди бывают несправедливы друг к другу.
   Они дружески пожали друг другу руки. Никогда у человека не бывает так легко на душе, как после серьезного объяснения, неизбежность которого тяготила его. Высказавшись, оба продолжали разговор непринужденно, будто ничего не случилось. Отец Бенвель подал пример, он сказал весело:
   -- Если вы в самом деле верите в католическое духовенство, то нам легко будет сделать из вас доброго католика.
   -- Не говорите с такою уверенностью, -- отвечал Винтерфильд с оттенком свойственного ему тонкого юмора. -- Я уважаю людей, открывших человечеству благословенное употребление хины, не говоря уж о прочих благодетельных учениях и цивилизации, но я еще больше уважаю свою свободу независимого христианина.
   -- Может быть, свободно мыслящего?
   -- Называйте это как хотите, лишь бы то была независимость.
   Оба засмеялись. Отец Бенвель вернулся к своей газете. Винтерфильд сломал печать конверта и вынул бумаги.
   Исповедь первой попалась ему на глаза. Прочтя первые строки, он побледнел. Он стал читать дальше, и глаза его наполнились слезами. Тихим, прерывающимся голосом он сказал патеру:
   -- Вы, сами не зная того, принесли мне самое печальное известие. Простите меня, если я попрошу вас оставить меня наедине с самим собою.
   Отец Бенвель сказал несколько сочувственных слов и тотчас же удалился. Собака стала лизать руку хозяина, в изнеможении свесившуюся с кресла.
   Вечером посыльный принес патеру записку от Винтерфильда. Высказывая новое сожаление, он писал, что опять уезжает из Лондона на следующий день, но надеется вернуться послезавтра, когда и ждет его.
   Отец Бенвель совершенно справедливо заключил, что Винтерфильд отправился в город, где умерла его жена.
   Но, отправляясь туда, он не имел намерения, как думал патер, расспрашивать пастора и квартирную хозяйку, присутствовавших при болезни и смерти его жены, он хотел оправдать надежды на его жалость и сострадание, которые высказала женщина, принесшая ему столько горя. Он решил поставить на "безвестной могиле", о которой с такой грустью и покорностью упоминалось в исповеди, простой каменный крест, с фамилией, которую она не хотела носить при жизни, боясь запятнать ее.
   Сделав краткую надпись:
   "Эмма, жена Бернарда Винтерфильда" и, преклонив колена у холмика, покрытого дерном, он исполнил цель своего путешествия. Поблагодарив пастора, он вернулся в Лондон.
   Другой человек предпринял бы свою грустную поездку один, Винтерфильд же взял с собою собаку.
   -- В такие минуты я должен любить кого-нибудь, -- говорил он.
  

IV. Корреспонденция отца Бенвеля

   Секретарю общества Иисуса в Рим
   Когда я писал вам в последний раз, я не думал, что мне придется так скоро снова побеспокоить вас. Но теперь появилась в этом необходимость. Я должен спросить нашего преподобнейшего генерала, какие последуют распоряжения относительно Артура Пенроза.
   Мне кажется, я сообщал вам о своем намерении отложить на два или на три дня свой визит в Тен-Акр-Лодж, чтобы дать Винтерфильду возможность после возвращения повидаться с мистрис Ромейн. Само собой разумеется, что ввиду щекотливости обстоятельства он не отметил меня своим доверием. Я могу только догадываться, что и к мисстрис Ромейн он отнесся с такой же сдержанностью.
   Сегодня, после полудня, я был в Лодже.
   Я, конечно, спросил прежде всего о хозяйке и, услышав, что она в саду, пошел к ней. Она казалась больной и озабоченной, меня она приняла с холодной вежливостью. К счастью, мистрис Эйрикорт -- теперь выздоравливающая -- находилась в это время в Тен-Акре и ее катали в кресле. Болтливость этой дамы дала мне возможность самым невиннейшим образом упомянуть в разговоре о том, как Винтерфильду понравились картины Ромейна. Упомянув имя Винтерфильда, я, конечно, взглянул на жену Ромейна. Она побледнела, вероятно, опасаясь, что я знаю о ее письме к Винтерфильду, где она советует ему не доверяться мне. Если бы ей уже было известно, что Винтерфильда следует не порицать за случившееся в Брюсселе, а жалеть, то она не побледнела, но покраснела бы. Так я по крайней мере предполагаю, основываясь на опыте прошлых лет.
   Добившись того, что мне было надо, я отправился в дом засвидетельствовать свое почтение Ромейну.
   Он был в кабинете вместе со своим милым другом и секретарем. После обычных приветствий Пенроз оставил нас наедине. С первого взгляда я увидел, что есть новости. Я ничего не спрашивал, полагая, что, быть может, Ромейн случайно объяснит мне все.
   -- Надеюсь, вы в лучшем расположении духа с тех пор, как приехал ваш товарищ? -- спросил я.
   -- Я очень рад, что Пенроз здесь, -- ответил он и затем, нахмурившись, стал смотреть в окно на гулявших по саду двух дам.
   Я подумал, что, быть может, мистрис Эйрикорт занимает обычное фальшивое положение тещи. Но ошибся. Ромейн не думал о матери своей жены -- он думал о жене.
   -- Вы знаете о намерении Пенроза обратить меня? -- спросил он вдруг.
   Я был с ним весьма откровенен и ответил, что не только знал, но и способствовал его намерению.
   -- Могу я надеяться, что Артуру удалось убедить вас? -- решился я прибавить.
   -- Он, вероятно, преуспел бы в своем намерении, если бы захотел продолжить.
   Этот ответ, вы легко можете себе представить, застал меня врасплох.
   -- Неужели вы оказались таким неподатливым, что Артур отчаялся в вашем обращении? -- спросил я.
   -- Нисколько! Я думал об этом, много думал и могу сказать, что был готов идти ему навстречу.
   -- В чем же тогда затруднение? -- воскликнул я.
   Он указал через окно на жену.
   -- Вот оно, -- сказал он с иронической покорностью.
   Хорошо зная характер Артура, я, наконец, понял, что случилось. С минуту мне действительно было досадно. Но при этих обстоятельствах благоразумие требовало, чтобы я молчал, пока не буду в состоянии говорить с примерным хладнокровием. Человеку в моем положении не следует выказывать своего гнева.
   Ромейн продолжал:
   -- В последний раз, когда вы были у меня, мы говорили о моей жене. Тогда вы знали только то, что прием, оказанный ею Винтерфильду, побудил его решиться никогда больше не бывать у меня. Чтобы вам далее было известно, как меня желают держать "под башмаком", сообщу вам, что мистрис Ромейн приказала Пенрозу отступиться от своего намерения обратить меня. По взаимному согласию, мы уже никогда не касаемся этого вопроса.
   Горькая ирония, слышавшаяся до сих пор в его голосе, исчезла. Он проговорил это поспешным и озабоченным тоном.
   -- Вы не будете сердиться на Артура? -- спросил он.
   Тем временем мой припадок неудовольствия миновал, и я ответил -- и, в известном смысле, совершенно искренне:
   -- Я знаю Артура слишком хорошо, чтобы сердиться на него.
   Ромейн, казалось, почувствовал облегчение.
   -- Я только затем и заговорил с вами об этих домашних делах, чтобы просить вас быть снисходительным к Пенрозу, -- продолжал он. -- Я уже начинаю смыслить кое-что в церковной иерархии, отец Бенвель! Вы начальник моего милого друга и имеете власть над ним. О, он лучший и добрейший из людей! Он не виноват, что вопреки своему убеждению уступил мистрис Ромейн, честно веря, что того требуются интересы нашей семейной жизни.
   Я не думаю, что неверно передал настроение духа Ромейна, и обману вас, если выскажу свое убеждение, что вторичное вмешательство жены в его отношение к другу приведет именно к таким результатам, которых она опасается. Припомните мои слова, написанные после внимательного наблюдения за Ромейном, -- это новое раздражение столь чувствительного самоуважения Ромейна ускорит его обращение. Вы поймете, что после случившегося я буду вынужден занять место, которое остается свободным после удаления Пенроза. Я даже не намекнул ему на это. Я должен повести дело так, чтобы он сам предложил мне докончить дело обращения, -- кроме этого, ничего нельзя предпринять, пока Пенроз здесь. Надо дать развиться тайному раздражению, и в этом может помочь время.
   Я перевел разговор на его литературные труды.
   Его теперешнее настроение вообще не благоприятствует подобной работе, требующей большого напряжения... Даже работая с помощью Пенроза, он не доволен своим трудом, а между тем им сильнее, чем когда-либо, овладело желание составить имя. Все благоприятствует нам -- решительно все!
   Я попросил позволения повидаться с Пенрозом наедине и, получив согласие Ромейна, дружески распростился с ним. Если я захочу, то могу заставить большинство людей полюбить себя. Владетель аббатства Венж не составляет исключения из этого правила. Кстати, сообщал ли я вам, что в последнее время это имение дает намного меньше дохода -- всего тысяч шесть в год? Когда оно вернется к церкви, мы улучшим его.
   Мое свидание с Пенрозом длилось две минуты. Безо всяких церемоний я взял его под руку и повел в садик перед домом.
   -- Я узнал все, -- сказал я, -- и не могу скрывать, что вы опечалили меня. Но я знаю ваш характер и прощаю вас. В вас, любезнейший Артур, есть некоторые качества, вследствие которых вы, может быть, не совсем на месте между нами. Я должен сообщить о вашем поступке, но я представлю вас в хорошем свете. Протяните мне вашу руку и, пока нас не разлучили, будем друзьями.
   Вы можете быть уверены, что я говорил так, предвидя, что мои снисходительные слова будут переданы Ромейну, и таким образом я стану еще выше в его глазах. Но я действительно думал так в то время, когда говорил. Бедняга с благодарностью поцеловал мою протянутую руку, не будучи в состоянии говорить.
   Не знаю, может быть, я слишком снисходителен к Артуру? Прошу вас, замолвите за него словечко, когда его поведение будет обсуждаться, но, пожалуйста, не упоминайте о моей слабости и не предполагайте, что я мог бы симпатизировать слабости его характера, которая заставила его подчиняться мистрис Ромейн. Если бы я когда-либо чувствовал хоть какое-нибудь уважение к ней -- но я не могу припомнить, чтобы в моей душе было нечто подобное, -- то ее письмо к Винтерфильду уничтожило бы его. Коварная женщина для меня отвратительна.
   В заключение своего письма я могу успокоить моих почтенных собратьев, объявив, что моего первоначального нежелания лично принять участие в обращении Ромейна уже не существует.
   Да, несмотря на мои годы и привычки, я решил выслушивать и опровергать ничтожные аргументы человека, который по годам мог бы быть моим сыном. Я напишу осторожное письмо Ромейну по поводу отъезда Пенроза и пошлю ему книгу, от чтения которой ожидаю самых благотворных результатов. Эта книга не трактует о преимуществах религии -- Артур предупредил меня об этом, -- это сочинение Виземана "Воспоминание о папах". Я надеюсь, что живое описание церковного блеска, обширного влияния и могущества духовенства в этой необыкновенно легко написанной книге возбудит воображение Ромейна.
   Вас удивляет внезапно овладевший мною энтузиазм? Быть может, вы также теряетесь в догадках, что он может означать?
   Это значит, друзья мои, что я вижу в новом свете наши отношения с Ромейном. Извините меня, если я пока не скажу ничего больше. Я предпочитаю молчать, пока обстоятельства не оправдают моей смелости.
  

V. Корреспонденция Бернарда Винтерфильда

1

   От мистрис Ромейн к мистеру Винтерфильду
   "Получили ли вы мое письмо? Я адресовала его так же, как это, в Бопарк, не зная вашего лондонского адреса.
   Вчера отец Бенвель был в Тен-Акр-Лодже. Сначала он пришел к моей матери и ко мне и повел разговор так, что упомянул ваше имя. Он сделал это со своей обычной ловкостью, и я не заметила бы этого, если б он не взглянул на меня. Я надеюсь и желаю, чтоб это была только моя фантазия, но, мне кажется, я прочла в его глазах признание, что я в его власти и что он в любую минуту может выдать меня мужу.
   Я не могу предъявлять вам претензий, но мало имею причин доверять вам. Мне показалось, что вы хорошо отнеслись ко мне, когда мы с вами говорили здесь. На основании этого я прошу вас сказать мне, успел ли отец Бенвель войти в ваше доверие и сообщили ли вы ему нечто такое, что ставит меня в зависимость от него?"
  

2

   От мистера Винтерфильда к мистрис Ромейн
   "Я получил оба ваших письма.
   Я имею причины думать, что вы заблуждаетесь в своих взглядах на отца Бенвеля. Но я знаю по горькому опыту, как вы дорожите мнением, запавшим в вашу голову. В данном случае я рад, что могу рассеять ваши опасения, по крайней мере что касается меня. Я не сказал ни одного слова, даже не намекнул отцу Бенвелю на что-то такое, из чего он мог бы почерпнуть какие-нибудь сведения относительно нашей прошлой жизни. Ваша тайна священна для меня, и я ее всегда буду ревностно хранить.
   Одно выражение из вашего письма весьма огорчило меня. Вы говорили со мной так же, как говорили некогда.
   Вы пишете, что имеете мало причин доверять мне.
   Я, со своей стороны, имею причины оправдываться не иначе, как с известным условием, а именно: если бы я мог советовать и служить вам, как друг и брат. В таком случае я смогу доказать даже вам, что с вашей стороны было жестокой несправедливостью сомневаться во мне, и что нет на свете человека, которому можно было бы верить больше, чем мне.
   Мой лондонский адрес вы найдете в начале письма".
  

3

   От доктора Уайброва мистеру Винтерфильду
   "Я получил ваше письмо, где вы выражаете желание сопутствовать мне в моем следующем визите к мальчику-французу, которого я посещаю в приюте и который так странно связан с бумагами, переданными вам отцом Бенвелем.
   Ваше предложение дошло до меня слишком поздно. Несчастный ребенок расстался с жизнью. Он не мог поправиться от потрясающего влияния горячки. В последние дни при нем была его мать. Эта прекрасная женщина приобрела мою полную симпатию, но не скрою от вас, что о смерти мальчика нечего сожалеть. В случае, сообщенном в журнале, больной поправился бы и его слабоумие вернулось со здоровьем.
   Преданный вам Иосиф Уайбров".
  

VI. Самые грустные слова

   На десятое утро со дня отправки отцом Бенвелем письма в Рим Пенроз писал в своем кабинете в Тен-Акр-Лодже, между тем как Ромейн сидел в другом конце комнаты и пристально смотрел на чистый лист бумаги, лежавший перед ним, положив перо возле него. Вдруг он встал и, схватив бумагу и перо, раздраженно бросил их в огонь.
   -- Не следует писать дальше, -- сказал он Пенрозу. -- Мои мечты окончены. Бросьте мои рукописи в корзину для бумаг и не напоминайте мне никогда о моих литературных работах.
   -- У каждого пишущего человека бывают припадки такого недоверия к себе, -- ответил Пенроз. -- Забудьте о вашем сочинении и велите подать себе лошадь. Свежий воздух и движение восстановят ваши силы.
   Ромейн слушал его рассеянно. Он повернулся к камину и смотрел на отражение своего лица в зеркале.
   -- Я становлюсь все хуже и хуже, -- задумчиво проговорил он.
   Это походило на правду. Лицо его осунулось, побледнело и покрылось морщинами, он ходил с трудом, словно старик. Перемена к худшему началась в нем со времени отъезда из Венжа.
   -- Бесполезно скрывать от меня! -- вдруг заговорил он, обращаясь к Пенрозу. -- Я думаю, хотя вы все отрицаете это, что я ответствен в смерти мальчика. Голос его все продолжает звучать у меня в ушах, а кровь его брата на мне. Я околдован! Верите вы в ведьм, этих безжалостных старух, которые делают восковые изображения людей, обидевших их, и втыкают в них булавки, чтобы замечать, как их жертвы тают с каждым днем? Люди не верят в них, но их существование никогда не опровергалось.
   Он остановился, посмотрел на Пенроза и вдруг изменил тон:
   -- Артур? Что с вами? Вы дурно спали? Что-нибудь случилось?
   В первый раз с тех пор, как его знал Ромейн, Пенроз отвечал уклончиво:
   -- Разве я могу спокойно слушать то, что вы говорите? Бедный мальчик умер от горячки. Должен ли я еще раз напоминать вам, что он был обязан счастьем своей жизни вам и вашей доброй жене.
   Ромейн смотрел на него, не обращая внимания на его слова.
   -- Вы, конечно, не думаете, что я обманываю вас? -- спросил Пенроз.
   -- Нет, я думал совсем о другом. Я думал, в самом ли деле я так хорошо знаю вас, как мне кажется? Не ошибся ли я, что вы не честолюбивы?
   -- Мое единственное стремление -- вести достойную жизнь и быть, по мере сил, полезным другим людям. Вы довольны?
   Ромейн колебался.
   -- Мне странно... -- начал он.
   -- Что странно?
   -- Я не говорю, мне странно, что вы священник, -- объяснил Ромейн, -- но я только удивляюсь, как такой чистосердечный человек, как вы, вступил в Орден иезуитов.
   -- Вспомните, что обстоятельства часто влияют на человека при выборе призвания, -- сказал Пенроз. -- Так было и со мной. Я из католической семьи. Вблизи нашего места жительства была иезуитская коллегия, и один их моих родственников -- теперь умерший -- был там преподавателем.
   Он замолчал и прибавил, понизив голос:
   -- Едва выйдя из детского возраста, я перенес горе, изменившее мой характер на всю жизнь. Я искал убежища в коллегии, и с этого времени мир и терпение не покидали меня. О, друг мой, вы были бы гораздо счастливее...
   Он снова остановился. Участие к Ромейну могло подвигнуть его на многое, но не могло заставить забыть обещание, данное его жене.
   Ромейн протянул ему руку.
   -- Извините, если я без намерения обидел вас, -- произнес он.
   Пенроз взял протянутую руку и горячо пожал ее. Он пытался говорить, но вдруг содрогнулся, как от боли.
   -- Мне что-то нездоровится сегодня, -- сказал он, -- я думаю, мне будет легче, если я пройдусь по саду.
   Уход Пенроза усилил подозрения Ромейна. Вероятно, случилось нечто такое, чего его друг не решался сообщить ему. Он снова сел за свою конторку и попробовал читать. Время шло, никто не приходил к нему. Наконец дверь отворилась, и в комнату вошла Стелла.
   -- Видела ты Пенроза? -- спросил он. Отчуждение между мужем и женой в последнее время усилилось. Ромейн высказывал свое неудовольствие по поводу ее вмешательства в его отношения с Пенрозом с таким видом, который являлся самым тяжелым наказанием для любящей его женщины. Стелла гордо молчала в ответ -- она не могла найти более подходящей формы протеста. Когда в этот раз она вошла в кабинет мужа, на лице ее застыло выражение, которое он тотчас же заметил. Она смотрела на него глазами, смягченными печалью. Она не успела ответить на его первый вопрос, как он задал ей другой.
   -- Пенроз в самом деле болен?
   -- Нет, Луис, но он в горе.
   -- Отчего?
   -- Ему жаль и тебя, и себя.
   -- Он собирается уехать?
   -- Да.
   -- Но он вернется?
   Стелла села возле мужа.
   -- Мне грустно за тебя, Луис, -- сказала она. -- Даже мне грустно расставаться с ним. Поверишь ли, я искренне уважаю милого мистера Пенроза.
   При других обстоятельствах это признание в чувстве к человеку, пожертвовавшему своим самым дорогим стремлением ради ее счастья, могло бы вызвать резкий ответ. Но на этот раз Ромейном овладело беспокойство.
   -- Ты говоришь так, будто Артур уезжает из Англии, -- произнес он.
   -- Да, он уезжает в Рим, сегодня после обеда, -- отвечала она.
   -- Почему он сказал тебе об этом, а не мне? -- спросил Ромейн.
   -- Он не мог решиться заговорить об этом с тобой. Он просил меня подготовить тебя...
   У нее не хватило духу продолжить. Она остановилась. Ромейн нетерпеливо постукивал рукой по крышке пюпитра.
   -- Говори! -- закричал он. -- Если Рим не конечная цель его путешествия, то куда же его отправляют?
   Стелла перестала колебаться.
   -- Он едет в Рим, чтобы получить инструкции и познакомиться с миссионерами, отправляющимися с ним. Они отправляются с первым кораблем, отплывающим в Центральную Америку. Им поручено восстановить одну из иезуитских миссий, несколько лет назад разрушенную дикарями. Они найдут церковь в развалинах и следы дома, служившего жилищем убитым священникам. От них не скрывают, что и они могут умереть мученической смертью. Они воины Креста и охотно идут, подвергая свою жизнь опасности, спасать души индейцев.
   Ромейн встал и пошел к двери. Здесь он остановился и спросил:
   -- Где Артур?
   Стелла ласково остановила его.
   -- Он просил меня передать тебе еще одно.., прошу тебя, выслушай меня, -- сказала она с просьбой в голосе. -- Его печалит разлука с тобой. Если бы не это, он с удовольствием посвятил бы себя опасной деятельности, призывающей его. Он давно надеялся получить подобное назначение и готовился к нему. Таковы были его собственные слова, Луис.
   Кто-то постучался в дверь. Показался слуга и доложил, что экипаж подан.
   После его ухода в комнату вошел Пенроз.
   -- Сообщили ли вы то, о чем я просил вас? -- спросил он Стеллу.
   Она смогла ответить только кивком. Пенроз со слабой улыбкой обратился к Ромейну:
   -- Сейчас я должен произнести самое грустное слово: "Прощайте!"
   Бледный и дрожащий, Ромейн взял его за руку.
   -- Это дело рук отца Бенвеля? -- спросил он.
   -- Нет, -- решительно ответил Пенроз. -- По месту, занимаемому им, он мог бы это сделать, если бы не был так добр ко мне. В первый раз с тех пор, как я знаю его, он не взял на себя ответственность и ради меня предоставил ее Риму. Рим решил. О, мой друг...
   Голос его прервался, но с решимостью, геройской для такой любящей натуры, он преодолел себя.
   -- Постараемся сделать расставание менее грустным, -- сказал он. -- При каждой возможности мы будем писать друг другу. И кто знает? Я, быть может, еще вернусь к вам. Господь хранил своих служителей в опасностях еще больших. Да хранит и благословит вас Господь. О, Ромейн, как счастливы мы были вместе!
   Он уже был не в силах сдерживать свое горе. Слезы благородной печали затуманили взор, никогда не смотревший иначе, как с любовью, на его брата по сердцу. Он поцеловал Ромейна.
   -- Помогите мне уйти! -- сказал он, шагнув, ничего не видя, к зале, где его ждал слуга. Но не слуга должен был оказать эту последнюю услугу. С нежностью сестры Стелла взяла его за руку и вывела из комнаты.
   -- Я буду с благодарностью вспоминать о вас всю свою жизнь, -- сказала она ему, когда дверца кареты захлопнулась.
   Он сделал ей прощальный знак из кареты, и она уже не видела его более.
   Стелла вернулась в кабинет.
   Ромейн не нашел облегчения в слезах. После ухода Пенроза он упал в кресло. Как окаменелый, сидел он, опустив голову, неподвижно устремив глаза в одну точку.
   В эту минуту жена его забыла взаимную холодность последних дней. Она приблизилась к нему, подняла его голову с нежностью прижала к своей груди. Сердце ее было переполнено -- она предоставила молчаливой ласке говорить за себя.
   Он чувствовал это, его холодные пальцы с благодарностью сжали ее руку, но он ничего не сказал. После долгого молчания он произнес первые слова, которые свидетельствовали, что он все еще думал о Пенрозе.
   -- Нет на мне благословения Божьего, -- произнес он, -- я лишился своего лучшего друга!
   Много лет спустя Стелла вспомнила эти слова и тон, которым они были сказаны.
  

VII. Впечатлительная половина человеческого рода

   Несколько дней спустя отец Бенвель по приглашению Ромейна опять был гостем в Тен-Акр-Лодже. Патер занял то самое кресло, в котором обыкновенно сидел Пенроз.
   -- С вашей стороны, -- сказал Ромейн, -- было очень любезно приехать ко мне так скоро после моего извещения о получении вашего письма. Не могу выразить, как я тронут вашим сочувствием к Пенрозу. К своему стыду, я должен признаться, что не имел ни малейшего понятия о вашей горячей привязанности к нему.
   -- Я сам этого не сознавал, мистер Ромейн, пока нашего дорогого Артура не отняли у нас.
   -- Если б вы воспользовались вашим влиянием, отец Бенвель, то смогли бы убедить его?..
   -- Оставить миссию? О, мистер Ромейн, вы должны знать Артура. Даже в его мягком характере есть известная решительность. Энтузиазм первых мучеников христианства пылает в сердце этого благородного характера. Миссия была мечтою его жизни -- она привлекает его теми опасностями, которые нас устрашают. Разве есть возможность убедить Артура покинуть дорогих и преданных собратьев, принявших его в свою среду? Это так же легко, как убедить вот ту статую в саду оставить свой пьедестал и прийти к нам в комнату. Переменим этот неприятный разговор. Получили ли вы книгу, которую я вам прислал вместе с письмом?
   Ромейн взял книгу со стола. Но прежде чем он успел что-либо сказать о ней, за дверью кто-то резко спросил: "Можно войти?" -- и затем, не дожидаясь приглашения, появилась мистрис Эйрикорт, в изящном утреннем туалете, распространяя при каждом движении запах духов по всей комнате. Она взглянула на патера и всплеснула унизанными кольцами руками с кокетливым ужасом.
   -- Ах, Боже мой! Я не предполагала, что вы здесь, отец Бенвель. Прошу десять тысяч извинений. Дорогой и несравненный Ромейн, вам как будто не совсем приятно видеть меня? Ах, Господи! Я не прервала исповеди, надеюсь?
   Отец Бенвель со своей прелестнейшей отеческой улыбкой предложил свой стул мистрис Эйрикорт, у которой по временам последствия болезни выражались дерганием головы и рук.
   Она вошла в комнату в сильном подозрении, что дело обращения продолжается и в отсутствие Пенроза, и решилась прервать его. Своим тонким умом отец Бенвель постиг ее побуждения, едва она отворила дверь.
   Мистрис Эйрикорт грациозно поблагодарила и села на предложенный стул.
   Отец Бенвель улыбнулся своей сладкой отеческой улыбкой и предложил сходить за скамеечкой.
   -- Как я рад, -- произнес он, -- видеть вас в вашем обычном веселом расположении духа! Но с вашей стороны было коварством говорить о перерыве исповеди. Как будто мистер Ромейн принадлежит к числу наших! Самой королеве Елизавете не пришло бы в голову сказать такую едкую вещь бедному католическому священнику!
   -- Вы умный человек! -- ответила мистрис Эйрикорт. -- Как легко вам видеть насквозь такую простую женщину, как я! И вот вам мое обещание, никогда больше не пробовать обмануть вас. Знаете ли, отец Бенвель, у меня вдруг появилось странное желание. Пожалуйста, не обижайтесь. Мне бы хотелось, чтоб вы были евреем.
   -- Смею спросить почему? -- осведомился отец Бенвель, с апостольской кротостью, достойной лучших дней Рима.
   Мистрис Эйрикорт объяснилась с видом скромного замешательства пятнадцатилетней девочки.
   -- Ведь я, право, так несведуща, что не знаю, как объяснить это. Но ученые люди говорили мне, что это особенность евреев -- скажу лучше: очаровательная особенность евреев, -- никогда не делать прозелитов. Было бы чрезвычайно мило, если бы вы прочитывали по страничке из их книги, когда мы имеем счастье принимать вас здесь. Мое пылкое воображение представляет вас в двух ролях. Вы всюду отец Бенвель, а в Тен-Акр-Лодже патриарх Авраам.
   Отец Бенвель протянул свои руки с убедительным протестом.
   -- Дорогая леди! Прошу вас, успокойтесь. Ни одного слова, касающегося религии, не было сказано между мистером Ромейном и мною.
   -- Извините, -- прервала мистрис Эйрикорт, -- я не вполне расслышала вас. Мой зять смотрит на меня, как будто хочет съесть, естественно, что я не могла быть достаточно внимательна. Вы, кажется, хотели сказать...
   -- Я только хотел сказать, дорогая мистрис Эйрикорт, что вы волнуетесь без всякой причины. Ни одного слова по поводу обращения не было произнесено.
   Мистрис Эйрикорт вскинула голову с грациозной живостью птички.
   -- А все-таки может быть!.. -- проговорила она лукаво.
   Отец Бенвель снова протестовал безмолвным жестом, а Ромейн потерял хладнокровие.
   -- Мистрис Эйрикорт! -- закричал он сурово.
   Мистрис Эйрикорт вскрикнула и поднесла руки к ушам.
   -- Я не глуха, любезнейший Ромейн, и меня не так легко запугать неуместным проявлением домашнего деспотизма. Отец Бенвель показывает вам пример христианской умеренности. Я бы посоветовала вам последовать ему.
   Ромейн отказался.
   -- Говорите о чем угодно ином, мистрис Эйрикорт, но, прошу вас, не принуждайте меня употреблять более резкое выражение, прошу вас воздержаться как в моем присутствии, так и в присутствии отца Бенвеля от дальнейшего выражения вашего мнения о религиозных предметах.
   Зять может просить, а теща может отказаться от исполнения просьбы.
   Мистрис Эйрикорт отказалась.
   -- Нет, мистер Ромейн, этому не бывать. Я могу ради дочери сожалеть о вашем несносном характере, но я знаю, что говорю, и вы не выведете меня из терпения. Мой почтенный друг и я понимаем друг друга. Он сумеет извинить чувствительную женщину, видавшую в собственной семье грустный пример обращения. Отец Бенвель, мою старшую дочь -- бедную, глупенькую девочку -- уговорили поступить в монастырь. В последний раз, когда я видела ее -- какая она была прежде хорошенькая и как обожал ее отец! -- в последний раз у нее нос был красный и что еще более не соответствовало ее возрасту -- двойной подбородок. Она встретила меня, сжав губы и опустив глаза в землю, и еще имела дерзость сказать, что будет молиться за меня. Я не свирепый старик с длинной седой бородой, я не проклинаю дочь и не грожу ей всякими бедствиями, но чувствую то, что чувствовал король Лир, и так же, как он, я с трудом сдержала рыдания. Я уверена, что вы -- с вашим удивительным знанием человеческой природы, -- вы сочувственно отнесетесь ко мне и извините меня. Дочь моя говорила мне, что мистер Пенроз поступил как истинный джентльмен. Я обращаюсь с призывом к вашей снисходительности. При одной мысли, что наш дорогой друг сделается католиком...
   Ромейн снова не сдержал себя.
   -- Если что-нибудь может сделать меня католиком, то это ваше вмешательство.
   -- Из духа противоречия?
   -- Вовсе нет. Сделавшись католиком, я могу в уединении монастыря укрыться от общества дам.
   Мистрис Эйрикорт поспешила указать другой исход.
   -- Оставайтесь протестантом и отправляйтесь в клуб. Там вы можете найти убежище от женщин -- тот же монастырь, только с прекрасными обедами, газетами и журналами.
   После этой шутки она встала и с прежней развязной вежливостью во взгляде и манерах произнесла:
   -- Очень вам благодарна, отец Бенвель: я надеюсь и уверена, что не обидела вас.
   -- Вы оказали мне услугу, любезнейшая мистрис Эйрикорт. Если бы не ваше спасительное предостережение, я, наверное, начал бы спорить. Впредь буду настороже.
   -- Какой вы добрый! Надеюсь, мы еще встретимся, при более приятных обстоятельствах. После вежливого намека на монастырь, сделанного моим зятем, я понимаю, что моему пребыванию здесь пришел конец. Не забудьте же, что я пью чай в пять часов.
   Когда она подошла к двери, кто-то отворил дверь снаружи. Она очутилась лицом к лицу с дочерью.
   -- Зачем вы здесь, мама? -- спросила Стелла.
   -- Правда, здесь не мое место! Лучше бы и тебе уйти отсюда со мной! Нашему любезнейшему Ромейну пришла мысль избавиться от нашего общества, поступив в монастырь. Ты не видишь, здесь отец Бенвель.
   Стелла холодно ответила на поклон патера и посмотрела на Ромейна. Она смутно предчувствовала, что случилось. Мистрис Эйрикорт продолжала пояснять ей, в чем дело, под видом изъявления благодарности отцу Бенвелю.
   -- Мы обязаны отцу Бенвелю, моя милая. Он был так деликатен и добр...
   Ромейн без церемонии прервал ее.
   -- Сделай мне одолжение, -- обратился он к жене, -- попроси мистрис Эйрикорт продолжить свой рассказ где-нибудь в другой комнате.
   Стелла едва понимала, что говорили муж и мать. Она чувствовала, что патер смотрит на нее. При других обстоятельствах светские приличия и благовоспитанность отца Бенвеля подсказали бы ему, что следует проститься, но теперь он отлично понимал, что чем серьезнее будет неприятность, сделанная Ромейну в его присутствии, тем далее это продвинет его личные выгоды. Поэтому он, стоя в стороне, наблюдал за Стеллой. Несмотря на успокаивающий ответ Винтерфильда на ее письмо, Стелла инстинктивно подозревала и боялась иезуита. Под взглядом его зорких глаз она внутренне содрогнулась, хладнокровие покинуло ее, она с извинением обратилась к человеку, которого ненавидела и боялась.
   -- Что бы ни сказала вам моя мать, отец Бенвель, это было сказано без моего ведома.
   Ромейн попытался говорить, но отец Бенвель предупредил его.
   -- Дорогая мистрис Ромейн, между нами не было сказано ничего, требующего опровержения с вашей стороны.
   -- Конечно, ничего! -- прибавила мистрис Эйрикорт. -- Право, Стелла, я не понимаю тебя. Отчего ты не хочешь повторить отцу Бенвелю то, что сказала мистеру Пенрозу? Ты доверяла мистеру Пенрозу, как другу. Я уверена, что ты так же можешь довериться отцу Бенвелю.
   Еще раз Ромейн попытался вставить слово, и еще раз отец Бенвель перебил его.
   -- Могу я надеяться, -- спросил патер с тонкой, немного иронической улыбкой, -- что мистрис Ромейн согласна со своей матушкой?
   Несмотря на весь свой страх перед ним, Стелла не могла вынести приводивших ее в отчаяние тона и взгляда. Прежде чем она могла сдержать себя, необдуманные слова сорвались у нее с языка:
   -- Я еще недостаточно знакома с вами, отец Бенвель, чтобы высказать свое мнение.
   После этого она взяла мать под руку и вышла с ней из комнаты.
   В ту же минуту Ромейн, дрожа от гнева, обратился к патеру. Отец Бенвель, смеясь выходке хозяйки, взял его за руку с намерением успокоить.
   -- Пожалуйста, не волнуйтесь! -- говорил патер.
   Но Ромейна невозможно было успокоить. Усилия, которые он так долго прилагал, чтобы сдержать себя, довели его гнев до невиданных размеров.
   -- Я должен и хочу, наконец, говорить! -- воскликнул он. -- Отец Бенвель, дамы моего семейства непростительно злоупотребили уважением, на которое могут рассчитывать женщины. Нет слов, чтобы высказать, как мне совестно за случившееся. Я только могу рассчитывать на вашу сдержанность и терпение, прося принять мои извинения и выражение самого искреннего сожаления.
   -- Ни слова больше, мистер Ромейн! Как милости ко мне, я прошу и умоляю вас не говорить об этом. Сядьте и успокойтесь!
   Но Ромейн не поддался дружеским уверениям в прощении.
   -- Я уже не могу ожидать, что вы снова посетите меня! -- воскликнул он.
   -- Любезный сэр, я приду к вам, я увижусь с вами опять с величайшим удовольствием в тот день, когда вы мне назначите -- чем раньше, тем лучше. А теперь посмеемся. Не следовало мне говорить с таким неуважением, но бедная мистрис Эйрикорт была забавнее, чем когда-либо. Я надеюсь увидеть нашего уважаемого архиепископа завтра и, конечно, расскажу ему, как добрая леди почувствовала себя оскорбленной, когда ее дочь-католичка предложила молиться за нее.
   Даже в Мольере не найдется ничего более комичного. А описание красного носа, двойного подбородка и всех недостатков этих ужасных папистов! Но, Боже мой, вы все еще волнуетесь! Как бы я желал, чтобы вы обладали моим веселым нравом! Когда же мне прийти, чтобы передать вам, как понравился архиепископу рассказ матери о монахине?
   Он протянул руку с любезностью, против которой невозможно было устоять. Ромейн взял ее, но все продолжал извиняться.
   -- Позвольте мне самому иметь честь посетить вас, -- сказал он, -- после случившегося я не в состоянии открыть вам свою душу настолько, насколько желал бы. Дня через два...
   -- Лучше всего послезавтра, -- гостеприимно предложил отец Бенвель. -- Окажите мне большую милость. Прошу вас ко мне в шесть часов на кусочек баранины и стакан замечательно хорошего кларета -- подарок одного из верующих. Вы согласны? Отлично. И обещайте мне не думать более об этой домашней комедийке. Обратите свои мысли на что-нибудь другое. Просмотрите "Воспоминания о папах" Виземана. Прощайте да благословит вас Господь!
   Веселость паписта приятно удивила слугу, отворявшего дверь отцу Бенвелю.
   -- А он славный малый, -- объявил он своим товарищам, -- дал мне полкроны и ушел, напевая про себя.
  

VIII. Корреспонденция отца Бенвеля

   Секретарю общества Иисуса в Риме

1

   Имею честь уведомить вас, что ваше письмо получено мною.
   Вы пишете, что наши преподобные отцы недовольны, не получая более шести недель никакого известия от меня после моего донесения о том, как Ромейн обедал у меня.
   Мне это весьма прискорбно, но еще более прискорбно то, что они начали сомневаться в обращении Ромейна. Дайте мне еще неделю срока, и если виды на обращение за это время не улучшатся, то я признаю себя побежденным. А пока я преклоняюсь перед высшей мудростью и не решаюсь прибавить ни слова в свое оправдание.
  

2

   Недельная отсрочка, данная мне, истекла. Я сообщаю об этом со смирением, но мне есть что сказать в свою пользу.
   Вчера мистер Луис Ромейн, владелец аббатства Венж, принят в лоно святой католической церкви. Прилагаю подробный отчет о церемонии, помещенный в одной из газет.
   Будьте столь добры уведомить меня по телеграфу, желают ли преподобные отцы, чтобы я продолжал начатое дело, или нет?
  
  

Книга пятая

I. Открытие мистрис Эйрикорт

   Листья опали в садах Тен-Акр-Лоджа, и буйные ветры уныло возвещали о наступлении зимы.
   Непреодолимая скука господствует в доме. Ромейн постоянно уезжает в Лондон, вполне предавшись своим новым религиозным обязанностям под руководством отца Бенвеля. Книг и манускриптов не видно более в кабинете, несносно строгий порядок царствует в заброшенной комнате. Одни бумаги Ромейна сожжены, другие спрятаны в ящики и шкафы, история "О происхождении религии" заняла жалкое место среди других неоконченных литературных работ. Мистрис Эйрикорт, примирившись с зятем, время от времени навещает свою дочь, как бы принося этим жертву. Она беспрестанно зевает, читает бесчисленное множество романов и переписывается со своими друзьями. В длинные скучные вечера эта когда-то веселая женщина открыто сожалеет, что не родилась мужчиной и не обладает присущими мужскому полу наклонностями курить, пить и ругаться. Она представляла жалкое существо, и мало было надежды на улучшение. Стелла была очень благодарна матери, но ничто не могло убедить ее оставить Тен-Акр-Лодж и развлекаться в Лондоне. Мистрис Эйрикорт грустно ответила:
   -- В моей дочери не осталось ни малейшей податливости.
   В одно пасмурное серое утро мать и дочь сидели у камина.
   -- Где твой презренный муж? -- спросила мистрис Эйрикорт, оторвавшись от книги.
   -- Луис в городе, -- ответила небрежно Стелла.
   -- С Иудой Искариотским?
   Стелла была слишком озабочена, чтобы сразу понять намек.
   -- Вы подразумеваете отца Бенвеля? -- спросила она.
   -- Не называй его по имени, моя дорогая, я нарочно перекрестила его так, чтобы избегать этого, даже его имя унижает меня. Как мог этот льстивый, старый негодяй так обмануть меня при всем моем знании света! Он был так мил, симпатичен и составлял такой положительный контраст с тобой и твоим мужем, что я забыла все имеющиеся причины не доверять ему.
   Ах, мы, женщины, бедные создания -- между собою мы можем признаться в этом. Как действуют на нас любезные манеры и приятный голос мужчины; многие ли из женщин смогут устоять? Даже Ромейн обманул меня, хотя этому еще способствовало его состояние, что, впрочем, в некоторой степени оправдывает и мою глупость. Теперь Стелле больше нечего делать, как ублажать его. Поступай так, как поступает этот отвратительный патер, положись на свою красоту, хотя теперь она уже не такая, какой я желала бы ее видеть, и весы перетянут на твою сторону. Известно тебе, когда возвратится новообращенный? Я слышала, как вчера он по случаю пятницы заказывал для себя рыбный стол. Ты присоединилась к нему за десертом после нечестивого мясного обеда. Что он говорил тебе?
   -- То, что он уже не раз говорил мне, мама: нравственное спокойствие воротилось к нему благодаря отцу Бенвелю. Он был очень кроток и снисходителен, но так смотрел на меня, как будто жил в совершенно другом мире. Он сказал, что намерен провести неделю в какой-то обители. Я не спросила его, что это значит, как бы то ни было, но думаю, что он теперь там.
   -- Ты помнишь, моя дорогая, что твоя сестра начала точно так же. Она предалась затворничеству. Мы увидим Ромейна с красным носом и двойным подбородком, и он нам предложит когда-нибудь помолиться за нас! Ты помнишь мою горничную, француженку, которой я отказала за то, что она плевалась, когда, бывало, разозлится, как кошка? Я начинаю думать, что жестоко обошлась с бедняжкой. Когда я слышу о Ромейне и его обителях, я сама почти готова плеваться. Однако будем продолжать чтение. Вот, возьми первый том, я закончила его читать.
   -- Что это такое, мама?
   -- Очень замечательное произведение, Стелла, при современном состоянии беллетристики в Англии: это роман с совершенно невероятными событиями. Попробуй почитай! Этот роман имеет и другое необычайное достоинство -- он написан женщиной.
   Стелла послушно взяла первый том. Перелистывая его, она тоскливо опустила на колени этот удивительный роман.
   -- Я не могу сосредоточиться на нем, -- сказала она, -- мой ум слишком занят моими собственными мыслями.
   -- О Ромейне? -- спросила мать.
   -- Нет. Когда теперь я думаю о муже, я почти желаю иметь его веру в патеров и затворничество. Внутреннее убеждение говорит мне, мама, что настанут еще большие неприятности. Когда я была моложе, я не помню, чтобы меня мучили какие-либо предчувствия. Говорила я вам когда-нибудь прежде о предчувствиях?
   -- Если бы ты сказала мне, душа моя, что-нибудь подобное, когда бы то ни было, то я ответила бы тебе -- извини, что я говорю прямо:
   -- Стелла, твоя печень не в порядке, и обратилась бы к домашней аптечке, а теперь я только скажу тебе: прикажи заложить карету, поедем на утренний концерт, отобедаем в ресторане и закончим вечер в театре.
   Это оригинальное предложение положительно не произвело на Стеллу никакого действия, она была поглощена ходом собственных мыслей.
   -- Я жалею, что не сказала об этом Луису, -- рассеянно проговорила она.
   -- Сказать ему? О чем, душа моя?
   -- О том, что произошло у меня с Винтерфильдом. Поблекшие глаза мистрис Эйрикорт широко раскрылись от изумления.
   -- Неужели ты действительно думаешь об этом? -- спросила она.
   -- В самом деле, думаю.
   -- Неужели ты так наивна, Стелла, и думаешь, что человек с характером Ромейна женился бы на тебе, если б ты сказала ему о твоем брюссельском браке?
   -- Почему же нет?
   -- "Почему нет!" Неужели Ромейн или кто бы то ни был, поверил бы, что ты действительно рассталась с Винтерфильдом у церковных дверей? Принявши во внимание, что ты замужняя женщина, твоя невинность, мое дорогое дитя, ведь становится положительным феноменом! Хорошо, что там были люди благоразумнее тебя и сохранили твою тайну!
   -- Не говорите так утвердительно, мама. Луис еще может узнать это.
   -- Не одно ли это из твоих предчувствий?
   -- Да.
   -- Как он сможет это узнать, скажи, пожалуйста?
   -- Я боюсь, что от отца Бенвеля. Да! да! Я знаю, вы считаете его только льстивым, старым лицемером и не боитесь его так, как я. Ничто не убедит меня в том, что действиями этого человека при занятиях с Ромейном руководит только ревность к своей религии. Патер преследует какую-то гнусную цель, и по его глазам я вижу, что речь идет обо мне.
   Мистрис Эйрикорт разразилась хохотом.
   -- Что же тут смешного? -- спросила Стелла.
   -- Я объявляю, моя дорогая, что в твоем полнейшем незнании света есть нечто крайне возмутительное! Если тебя поражают странности в поведении какого-нибудь попа -- все равно, дитя мое, к какому вероисповеданию он ни принадлежит, -- то ты не ошибешься, приписав причины, руководящие им, деньгам. Если бы Ромейн сделался баптистом или методистом, каждый преподобный отец, взявший на себя его духовное просвещение, не забыл бы, как ты, моя глупенькая, что его новообращаемый -- богач. Его мысли были бы направлены на часовню, на миссию или школу, нуждающуюся в пожертвовании, и, как я в настоящее время разжигаю огонь без всякой гнусной цели, так и он кончил бы тем, что, представив свой скромный подписной лист, выдал бы себя -- подобно нашему ненавистному отцу Бенвелю -- двумя милыми словцами: "Пожертвуйте, пожалуйста". Нет ли у тебя еще какого предчувствия, душа моя, о котором тебе было бы приятно выслушать чистосердечное мнение твоей матери?
   Стелла покорно опять взяла книгу.
   -- Может быть, вы и правы, -- сказала она. -- Будем читать наш роман.
   Не успела она еще дойти до конца первой страницы, как мысли ее были снова далеко от несчастного романа. Стелла думала о том "другом предчувствии", которое возникло с последним ироническим вопросом ее матери. Смутный страх, овладевший Стеллой от нечаянного прикосновения к мальчику-французу в ее бытность в Кемп-Гилле, до сих пор время от времени омрачал ее воспоминания. Даже его смерти было недостаточно для того, чтобы уничтожить опасение, что через него может постигнуть ее какое-то неведомое несчастье в будущем.
   Подобные суеверные предчувствия в ее положении были для нее самой новой слабостью; она искренне стыдилась, но все-таки они не оставляли ее.
   Второй раз книга упала к ней на колени. Стелла отложила ее в сторону и подошла к окну, чтобы посмотреть на унылую осеннюю погоду.
   Почти в ту же минуту горничная мистрис Эйрикорт помешала своей госпоже читать второй том романа, войдя в комнату с письмом.
   -- Мне? -- спросила Стелла, повернувшись от окна.
   -- Нет, мистрис Эйрикорт.
   Письмо принес один из слуг леди Лоринг, отдавши его горничной, он, по-видимому, сообщил ей нечто секретное.
   Она многозначительно приложила палец к губам, отдавая письмо мистрис Эйрикорт.
   Леди Лоринг писала следующее:
  
   "Если Стелла будет с вами, когда вы получите мое письмо, не говорите ей о том, что я пишу к вам. Она, бедняжка, всегда имела безотчетное недоверие к отцу Бенвелю, и, между нами, я нахожу, что она была не так сумасбродна, как я прежде думала. Отец Бенвель неожиданно оставил нас под благовидным предлогом, удовлетворившим лорда Лоринга и не удовлетворившим меня. Не то чтобы я особенно старалась наводить справки, но сейчас из разговора с одним знакомым католиком я узнала кое-что о нем.
   Отец Бенвель, моя милая, иезуит и, что всего важнее, высокопоставленное лицо в ордене, так что, вероятно, ему было необходимо скрывать от нас свое положение. У него, должно быть, были особо серьезные причины, если он занял такое сравнительно низкое положение в нашем доме.
   Я не имею ни малейшей причины связывать это изумительное открытие с тягостными предчувствиями дорогой Стеллы, но, между прочим, мне хотелось бы знать, что думает об этом ее мать? Приезжайте, как можно скорей и переговорим об этом".
  
   Мистрис Эйрикорт положила письмо в карман, спокойно улыбаясь.
   Применив к письму леди Лоринг свою неизменную систему догадок, мистрис Эйрикорт разрешила тайну поведения патера без малейшего замедления.
   Вероятно, отец Бенвель получил от лорда Лоринга чек на такое крупное пожертвование, что милорд счел за лучшее умолчать об этом чеке перед миледи, -- вот и разрешение загадки, совершенно ясное, как солнце в полдень! Нужно ли разъяснять это леди Лоринг, так как она уже разъяснила Стелле? Мистрис Эйрикорт ответила на этот вопрос отрицательно. Как католики, старые друзья Ромейна Лоринги, естественно, радовались его обращению, но, как старые друзья жены Ромейна, они были обязаны выражать свои чувства не слишком открыто.
   Чувствуя, что всякое рассуждение о поведении патера, вероятно, приведет к щекотливому предмету обращения Ромейна, мистрис Эйрикорт решилась благоразумно смолчать. Вследствие такого решения Стелла осталась неподготовленной к приближавшейся катастрофе.
   Мистрис Эйрикорт подошла к дочери, все еще стоявшей у окна.
   -- Ну, что, душа моя, не покатаемся ли мы перед завтраком?
   -- Да, если вы хотите, мама.
   Ответив это, она обернулась к матери.
   Свет прояснившегося неба, мягкий и яркий, падал прямо на Стеллу.
   Взглянув на свою дочь, мистрис Эйрикорт вдруг сделалась серьезна, зорко и внимательно рассматривала она лицо дочери.
   -- Разве вы видите во мне какую-нибудь чрезвычайную перемену? -- спросила Стелла со слабой улыбкой.
   Вместо ответа мистрис Эйрикорт ласково обняла дочь, что не соответствовало обычным проявлениям ее характера. Глаза матери остановились с томной нежностью на лице дочери.
   -- Стелла! -- сказала она мягко и остановилась, впервые в жизни не находя слов.
   Немного погодя, она начала снова:
   -- Да, я вижу в тебе перемену, -- прошептала она, -- интересную перемену, которая кое-что говорит мне. Ты угадываешь что?
   Лицо Стеллы вспыхнуло и опять побледнело, она тихо склонила голову на грудь матери.
   Суетная, легкомысленная и себялюбивая мистрис Эйрикорт все-таки была женщина, и всякие великие испытания и торжества в жизни женщины, подобные тем, которые скоро предстояли ее дочери, нашли в ней отголосок и затронули ее хотя и загрубевшее, но не оскверненное сердце.
   -- Дорогая моя, -- сказала она, -- ты сообщила мужу радостную новость?
   -- Нет.
   -- Почему?
   -- Он теперь ничем не интересуется, что бы я ему ни говорила.
   -- Глупости, Стелла! Ты можешь привлечь его к себе одним словом, и разве ты колеблешься произнести это слово? Тогда я скажу ему!
   Стелла быстро высвободилась из нежных объятий матери.
   -- Если вы это сделаете, -- вскричала она, -- я не могу выразить, какой безучастной и жестокой я вас буду считать! Обещайте, дайте мне честное слово, что предоставите это мне!
   -- А ты скажешь ему сама, если я предоставлю это тебе?
   -- Да, когда выберу удобное время. Обещайте!
   -- Тише, тише, не волнуйся, моя милая, обещаю. Поцелуй меня! Я сама изволновалась! -- воскликнула она, впадая в свой обычный тон. -- Какой удар моему тщеславию, Стелла, надежда стать бабушкой! Я определенно должна позвать Матильду и принять несколько лавандовых капель. Послушайся моего совета, душа моя, и мы выгоним патера из дома. Когда Ромейн вернется из своего смешного затворничества, после поста, бичевания и Бог знает еще чего, образумь его и скажи ему. Подумай об этом.
   -- Да, я подумаю.
   -- Еще одно слово, прежде чем придет Матильда. Помни, как важно иметь наследника аббатству Венж! В этом случае ты можешь вполне безнаказанно воспользоваться невежеством мужчин. Уверь его, что у тебя непременно будет мальчик!
  

II. Семена посеяны

   В одном из отдаленных обширных предместий западной части Лондона дом, называемый обителью, стоял посреди прекрасно возделанного сада, окруженного со всех сторон высокой каменной стеной. Кроме большого золотого креста на крыше часовни, ничто снаружи не свидетельствовало о благочестивой цели, которой римско-католическое духовенство с помощью добровольных приношений верующих посвятило это здание.
   Но новообращенный, входящий в ворота, оставлял за собой протестантскую Англию и как бы вступал в новый мир. Отеческие заботы церкви овладевали им в обители, окружая его монашеской простотой в его опрятной маленькой спальне и ослепляя его духовным блеском, когда религиозные обязанности призывали его в церковь. Изящный вкус, так редко проявляющийся при новейшем устройстве и украшении монастырей и церквей в южных странах, обнаруживался здесь, служа религиозным целям, в каждой части дома. Строгая дисциплина не имела жалкой и отвратительной стороны в обители. Живущие в ней вкушали свои постные трапезы на безукоризненных скатертях, без малейшего пятнышка, блестящими ножами и вилками. Кающиеся, лобызавшие ступени алтаря, "не ели навоза", как говорят на Востоке. Друзья-благотворители, которым дозволялось посещать живущих в установленные дни, видели в приемной комнате копии со знаменитых картин, изображавших святое семейство, -- действительные произведения искусства, они ступали по ковру, изображавшему благочестивые эмблемы, безукоризненные по краскам и рисунку. У обители был собственный артезианский колодец, все в доме пили чистую воду. Легкий запах ладана ощущался в коридорах. Успокоительная и таинственная тишина места редко нарушалась тихими шагами и осторожно отворявшимися и затворявшимися дверями. Ни одно животное не оживляло тишину, даже на кухне не было кошки, а между тем дом под влиянием какого-то неуловимого величия вовсе не был скучен. Еретики с живым воображением могли бы безошибочно сравнить его с заколдованным замком.
   Одним словом, католическая система показала здесь в совершенстве свое мастерское знание слабостей человеческой натуры и свою неистощимую находчивость пользоваться всеми средствами для достижения цели.
   В то утро, когда мистрис Эйрикорт и ее дочь имели достопамятный разговор у камина, отец Бенвель вошел в одну из частных комнат обители, предоставленных духовенству. Скромный служитель, смиренно ожидавший приказаний, был послан за одним из обитателей дома по имени Мортльман.
   Обычная веселость отца Бенвеля была на этот раз несколько нарушена очевидным беспокойством. Не раз поглядывал он нетерпеливо на дверь и даже не заметил последних новых религиозных изданий, заманчиво разложенных на столе.
   Явился мистер Мортльман -- молодой человек, новообращенный, подававший большие надежды. Дикий блеск его глаз обнаруживал ту форму зарождающейся мозговой болезни, которая начинается фанатизмом и довольно часто заканчивается религиозным умопомешательством. Он приветствовал патера раболепно, пресмыкаясь перед знаменитым иезуитом.
   Отец Бенвель не обратил никакого внимания на эти подобострастные поклоны.
   -- Сядьте, сын мой, -- сказал он.
   Мистер Мортльман, казалось, предпочел бы пасть на колени, но покорился и сел на стул.
   -- Вы, кажется, несколько дней в часы отдыха были собеседником мистера Ромейна? -- начал патер.
   -- Да, отец мой.
   -- Не кажется ли он утомленным своим пребыванием в этом доме?
   -- О, напротив! Он чувствует благодетельное влияние обители. Мы провели вместе несколько отрадных часов.
   -- Можете ли вы что-нибудь сообщить еще?
   Мистер Мортльман скрестил руки на груди и низко поклонился.
   -- Я должен сообщить о себе самом, отец мой, я согрешил от самонадеянности. Я вообразил, что мистер Ромейн не женат, как и я.
   -- Говорил я с вами об этом?
   -- Нет, отец мой.
   -- Так вы не совершили никакого греха, вы только сделали извинительную ошибку. Как вы были введены в заблуждение?
   -- Вот как, отец мой. Мистер Ромейн говорил о книге, которую вы были так добры прислать ему. Его в особенности заинтересовали в ней мемуары о знаменитом английском кардинале Эктоне. Постепенность, с которой его преосвященство достиг звания князя церкви, как показалось мне, пробудила в моем друге стремление к новому призванию. Он спросил меня, не чувствую ли я влечения вступить в духовенство. Я ответил, что действительно стремлюсь к этому, если только окажусь достойным. Он казался глубоко взволнованным. Я осмелился спросить, не имеет ли и он такой же надежды. Он невыразимо огорчил меня. Он вздохнул и сказал: "Я не питаю такой надежды, я женат". Скажите мне, отец мой, умоляю вас, дурно я поступил?
   Отец Бенвель подумал немного.
   -- Мистер Ромейн ничего не сказал больше? -- спросил он.
   -- Ничего, отец мой.
   -- Вы пробовали возвращаться к этому разговору?
   -- Я думал, лучше будет молчать.
   Отец Бенвель протянул руку.
   -- Молодой друг мой, вы не только не сделали дурного, вы выказали самую похвальную осторожность. Я не буду более отрывать вас от ваших обязанностей. Ступайте к мистеру Ромейну и скажите ему, что я желаю с ним говорить.
   Мортльман опустился на одно колено и просил благословения. Отец Бенвель поднял, по обычаю, два пальца и благословил его.
   Условия человеческого счастья выполнить легко, если мы правильно понимаем их. Мистер Мортльмен ушел вполне счастливым.
   Оставшись в одиночестве, отец Бенвель принялся ходить взад и вперед по комнате. Беспокойство, отразившееся на его лице, перешло теперь из боязни в волнение.
   -- Попробую сегодня! -- сказал он себе и остановился, подозрительно осматриваясь вокруг. -- Но только не здесь, решил он, а то скоро это сделается предметом разговоров. У меня дома будет безопаснее во всех отношениях.
   Он опять успокоился и вернулся на свое место.
   Ромейн отворил дверь.
   Двойное влияние -- обращение в другую веру и жизнь в обители -- сильно изменили его. Его обычная подозрительность и напряженность исчезли, а вместо них явилось выражение приятного и задумчивого спокойствия. Все его печали были теперь в руках духовника. В движениях была спокойная размеренность, а в улыбке блаженная ясность.
   -- Любезный друг, -- сказал отец Бенвель, пожимая дружелюбно руку Ромейна, -- вы были согласны последовать своему совету, вступая в этот дом, послушайтесь опять меня, если я скажу вам, что вы достаточно пробыли здесь. Вы можете вернуться сюда через некоторое время, если пожелаете. Но сперва я хочу сообщить вам нечто и предлагаю гостеприимство в моем доме.
   В другое время Ромейн попросил бы объяснить столь внезапную необходимость оставить обитель, теперь же он покорно принял совет своего духовника.
   Отец Бенвель сделал необходимое сообщение настоятелю, и Ромейн простился со своими друзьями в обители.
   Высокопоставленный иезуит и богатый землевладелец с подобающим смирением уехали в кебе.
   -- Надеюсь, я не огорчил вас? -- спросил отец Бенвель.
   -- Я только с нетерпением желаю послушать, что вы скажете мне, -- отвечал Ромейн.
  

III. Жатва собрана

   Проезжая по улицам, отец Бенвель все время разговаривал о новостях дня, как будто ничего другого не было в его мыслях. Продержать собеседника в недоумении в некоторых случаях было полезно. Это оказывало положительный эффект, особенно на человека с характером Ромейна. Даже когда они приехали на квартиру, патер все еще медлил и не приступал к разговору, о котором обещал.
   Как гостеприимный хозяин, он спросил:
   -- В обители завтракают рано. Что я могу предложить вам?
   -- Мне ничего не нужно, благодарю вас, -- ответил Ромейн, с усилием преодолевая досаду за ненужную проволочку.
   -- Простите меня, я боюсь, что нам предстоит продолжительный разговор. С нашими телесными нуждами, Ромейн, -- извините меня, что я позволил себе дружескую вольность, опустивши формальное "мистер", -- нельзя шутить. Бутылка моего отличного бордоского и несколько бисквитов не повредят нам.
   Он позвонил и отдал необходимые приказания.
   -- Опять сырой день! -- продолжал он весело. -- Я надеюсь, что вы не поплатитесь ревматизмом за то, что провели зиму в Англии? Ах, эта славная страна положительно была бы совершенством, если б имела восхитительный климат Рима!
   Принесли вино и бисквиты. Отец Бенвель наполнил стаканы и любезно поклонился гостю.
   -- Ничего подобного нет в обители, -- сказал он весело. -- Мне говорили, что там прекрасная вода.
   Это, конечно, роскошь в своем роде, особенно в Лондоне. Ну, мой любезный Ромейн, я должен начать с извинений. Вам, без сомнения, показалось несколько неожиданным наше бегство из вашего уединения.
   -- Я уверен, что вы имели на то основательные причины, отец Бенвель, и этого было для меня достаточно.
   -- Благодарю, вы отдаете мне справедливость: я действовал так в ваших интересах. Там есть люди с флегматическим характером, на которых мудрое однообразие обительской дисциплины оказывает полезное влияние, я разумею влияние, которое может быть продолжено с пользой. Вы не принадлежите к числу таких людей. Продолжительное заключение и монотонная жизнь нравственно и умственно вредны человеку с вашим пылким нравом. Во время вашего пребывания там я воздерживался назвать эти причины из чувства уважения к нашему уважаемому настоятелю, который, безусловно, верит в пользу учреждения, которым руководит. Очень хорошо! Обитель сделала для вас все, что могла сделать полезного. Теперь мы должны подумать, как употребить те умственные способности, которые при правильном развитии составят одно из самых драгоценных ваших качеств. Прежде всего позвольте мне спросить, возвратилось ли к вам, хотя бы отчасти, ваше спокойствие?
   -- Я чувствую себя совсем другим человеком, отец Бенвель.
   -- Вот это хорошо! А ваши нервные припадки? Я не спрашиваю, в чем заключаются они, мне только нужно знать, получили ли вы облегчение?
   -- Я чувствую полнейшее облегчение, -- ответил Ромейн с прежним энтузиазмом, -- в моих мыслях и убеждениях произошла совершенная перемена, и этим я обязан вам...
   -- И дорогому Пенрозу, -- добавил отец Бенвель с внезапным чувством справедливости, которое никто не мог проявить так кстати, как он. -- Мы не должны забывать Артура!
   -- Забыть его? -- повторил Ромейн. -- Не проходит дня, чтоб я не думал о нем. Один из счастливых результатов происшедшей во мне перемены состоит в том, что теперь я думаю без горечи о потере его. Я думаю о Пенрозе с восторгом, как о человеке, славную жизнь которого со всеми ее опасностями мне хотелось бы разделить.
   При этих словах его лицо покрылось румянцем и глаза загорелись. Всепоглощающая способность римско-католической церкви уже привлекла к себе ту симпатичную сторону его характера, которая вместе с тем составляла одну из его самых сильных сторон. Его любовь к Пенрозу, вдохновляемая до сих пор достоинствами этого человека, уже уступила место сочувствию к испытаниям и преимуществам священнослужителя. Действительно, доктор понял на консилиуме вполне верно болезнь Ромейна! Это "новое и всепоглощающее влияние в его жизни", о котором говорил доктор, и эта "полная перемена в его привычках и мыслях" нашли к нему наконец доступ благодаря хитрым проделкам патера, после того как бесхитростная преданность его жены потерпела неудачу.
   Иные люди, преследуя цель подобно отцу Бенвелю, тотчас бы воспользовались неосторожным энтузиазмом Ромейна. Знаменитый иезуит твердо держался мудрого правила, запрещавшего ему отступать второпях.
   -- Нет, -- сказал он, -- ваша жизнь не должна уподобляться жизни нашего дорогого друга. Служба, на которую церковь направила Пенроза, не годится для вас. Вы имеете на нас другие права.
   Ромейн взглянул на своего духовника с выражением прежней, мимолетно возвращавшейся к нему горькой иронии.
   -- Разве вы забыли, что я только мирянин и всегда должен оставаться им? -- спросил он. -- Какие права могу иметь я на священные обязанности, кроме прав, общих для всех верных членов церкви?
   Он остановился на минуту и затем продолжил с поспешностью человека, осененного новой мыслью:
   -- Да, может быть, я, кроме того, имею одно право, лично мне принадлежащее, которое позволит мне исполнить мою обязанность.
   -- В каком отношении, дорогой Ромейн?
   -- Вероятно, вы сможете угадать. Я человек богатый, у меня деньги лежат без употребления, и моя обязанность и преимущество -- пожертвовать их на благотворительные дела и нужды церкви. Говоря это, я должен признаться, что несколько удивлен, как это вы до сих пор мне ничего не сказали об этом. Вы даже не указали мне способ употребить мои деньги самым лучшим и благородным образом. Что это, забывчивость была с вашей стороны?
   Отец Бенвель покачал головой.
   -- Нет, -- ответил он, -- по совести, я не могу этого сказать.
   -- Стало быть, вы имели причины молчать?
   -- Да.
   -- Могу я их узнать?
   Отец Бенвель встал и подошел к камину. Есть много способов встать и подойти к камину, и все они выражаются обычным взглядом и манерою. Мы можем озябнуть и пожелать погреться, или можем почувствовать непреодолимое желание переменить место, или, скромно сконфузившись, пожелаем скрыть свое смущение. Отец Бенвель с головы до ног изображал скромное смущение и вежливое старание его скрыть.
   -- Добрый друг мой, -- сказал он, -- я боюсь оскорбить ваши чувства.
   Ромейн был искренним новообращенным, но в нем еще остались инстинкты, заставлявшие его сердиться за это выражение внимания даже со стороны человека, которого он уважал и боготворил.
   -- Вы оскорбите мои чувства, -- проговорил он довольно резко, -- если не будете откровенны со мною.
   -- В таком случае, я буду с вами откровенен, -- ответил отец Бенвель. -- Церковь через меня, своего недостойного толкователя, испытывает некоторую неловкость, обсуждая с вами денежный вопрос.
   -- Почему?
   Отец Бенвель, не отвечая тотчас, отошел от камина, открыл ящик и вынул оттуда плоскую шкатулку красного дерева. Его любезная фамильярность перешла каким-то таинственным образом в формальность, исполненную достоинства: священник возобладал над человеком.
   -- Церковь, мистер Ромейн, не решается принять, как благодеяние, деньги, собираемые с ее собственности, самопроизвольно отнятой у нее и отданной мирянину. Нет! -- закричал он, перебивая Ромейна, тотчас понявшего намек на Венжское аббатство. -- Нет! Прошу вас, выслушайте меня. По вашей собственной просьбе я изложу вам дело полнее. В то же время я должен сообщить вам, что несколько столетий санкционировался законом умышленный грабеж Генриха Восьмого. Вы законно наследовали аббатство Венж от ваших предков, церковь не так безрассудна, чтоб предъявлять чисто нравственные права против законов страны, она чувствует грабеж, но покоряется.
   Он отпер шкатулку красного дерева и незаметно отбросил свое достоинство: человек возобладал над священником.
   -- Как владельцу Венжа, вам будет, вероятно, интересно взглянуть на маленькую историческую редкость, сохраненную нами: вот подлинные документы, любезный Ромейн, по которым монахи владели вашим поместьем в свое время. Выпейте еще вина.
   Ромейн взглянул на подлинные документы и отложил их, не читая.
   Отец Бенвель затронул в нем гордость, чувство справедливости и необузданной, беспредельной щедрости. Он, всегда презиравший деньги, кроме тех случаев, когда они выполняли свое назначение как средство к достижению гуманных и благородных целей, он владел собственностью, на которую не имел нравственного права и с которой его не связывали никакие воспоминания.
   -- Надеюсь, я не оскорбил вас? -- спросил отец Бенвель.
   -- Вы пристыдили меня, -- ответил смущенный Ромейн. -- В тот день, когда я принял католическую веру, мне следовало вспомнить о Венже. Лучше поздно, чем никогда. Я отрицаю покровительство закона и уважаю нравственное право церкви. Я сейчас же возвращу имение, несправедливо захваченное мною.
   Отец Бенвель взял обе руки Ромейна и горячо их пожал.
   -- Я горжусь вами! -- воскликнул он. -- Мы все будем гордиться вами, когда я напишу в Рим о том, что между нами произошло. Но нет, Ромейн! Этого не должно быть! Я восхищаюсь вами, я сочувствую вам, но я отказываюсь. От имени церкви я отказываюсь от приношения.
   -- Подождите, отец Бенвель! Вы не знаете положения моих дел. Я не заслуживаю вашего восхищения. Потеря Венжа, во всяком случае, не будет для меня чувствительна. Я получил наследство от моей тетки, и мой доход из этого источника гораздо больше, чем с моего йоркширского поместья.
   -- Ромейн, этого не должно быть!
   -- Извините -- должно быть. У меня без Венжа денег больше, чем мне нужно тратить, да, кроме того, с этим домом у меня связаны тягостные воспоминания, которые побуждают меня никогда более не возвращаться в него.
   Даже это признание не тронуло отца Бенвеля. Он упорно скрестил руки и настойчиво, топнув ногой, сказал:
   -- Нет! Как бы вы ни были великодушны, ответом моим остается нет!
   Со своей стороны Ромейн сделался еще решительнее.
   -- Это имение -- моя полная собственность, -- настаивал он. -- Близких родственников у меня нет, детей я не имею. Жена моя уже обеспечена: после моей смерти ей перейдет состояние, оставленное мне теткой. Это просто упрямство с вашей стороны -- простите меня, что так говорю, -- настаивать на отказе.
   -- Это моя обязанность, Ромейн. Если я соглашусь, то подам повод подвергнуть духовенство самым гнусным нареканиям. Я получу заслуженный выговор, а предложенная вами дарственная запись будет разорвана без малейшего колебания. Если вы уважаете меня, прекратим этот разговор.
   Ромейн отказывался соглашаться даже с этим неопровержимым доводом.
   -- Очень хорошо, -- сказал он, -- но один документ вы не можете разорвать. Вы не можете помешать мне сделать завещание, я откажу Венж церкви, а вас назначу одним из душеприказчиков, вы не можете воспротивиться этому.
   Даже суровый отец Бенвель не мог более придумать достойного возражения. Он мог только грустно и покорно просить тотчас же переменить разговор.
   -- Довольно, дорогой Ромейн, вы огорчаете меня! О чем мы говорили, прежде чем перешли к этой неприятной теме?
   Налив вина, он предложил еще бисквитов. Он действительно и даже очень заметно был взволнован одержанной победой.
   Отказавшись от дарственной записи при жизни Ромейна из боязни, что это приведет к публичному скандалу, он приобрел Венжское поместье для церкви более надежным путем наследия, что было -- особенно за неимением наследника -- неопровержимым доказательством преданности завещателя католической вере. Но предстояла еще одна последняя необходимость: следовало создать серьезное препятствие на тот случай, если б в будущем в намерениях самого Ромейна могла возникнуть перемена. Такое препятствие отец Бенвель придумал уже давно.
   Несколько минут он ходил взад и вперед по комнате, не глядя на своего гостя.
   -- Что это я хотел вам сказать? -- начал он. -- Я, кажется, говорил о вашей будущей жизни и правильном применении вашей энергии?
   -- Вы очень добры, отец Бенвель, но этот вопрос очень мало меня интересует. Моя будущая жизнь определилась: домашнее уединение, наполненное религиозными обязанностями.
   Отец Бенвель, ходивший до сих пор по комнате, при этом ответе остановился и ласково положил руку на плечо Ромейна.
   -- Мы не позволим доброму католику, достойному лучшей участи, удаляться в домашнее уединение, -- сказал он, -- церковь желает извлечь из вас пользу, Ромейн. Я никогда в жизни никому не льстил, но могу сказать вам прямо в лицо, как говорил за глаза, мы не можем позволить растратить попусту свои качества человеку с вашим строгим понятием о чести, с вашим умом, с вашими высокими стремлениями при вашей личной обаятельности. Откройте мне вашу душу, а я открою вам свою. Я прямо говорю вам: перед вами завидная будущность.
   Бледные щеки Ромейна вспыхнули от волнения.
   -- Какая будущность? -- спросил он поспешно. -- Разве я волен выбирать? Должен ли я напоминать вам, что женатый человек не может думать только о себе?
   -- Предположите, что вы не женаты.
   -- Что вы хотите этим сказать?
   -- Ромейн, я попытаюсь проложить мою дорогу через ту закоренелую скрытность, которая составляет один из недостатков вашего характера. Если вы не в состоянии решиться высказать мне те тайные мысли, те невыраженные сожаления, которые не можете доверить никому другому, то этот разговор должен прекратиться. Нет ли в глубине вашей души сильного стремления к чему-нибудь более высокому, чем то положение, которое вы занимаете теперь?
   Наступила пауза, румянец исчез с лица Ромейна, он молчал.
   -- Вы не в исповедальне, -- напомнил ему отец Бенвель с грустной покорностью обстоятельствам, -- вы не обязаны отвечать мне.
   Ромейн встрепенулся и сказал тихо и неохотно:
   -- Я боюсь отвечать вам.
   Этот, по-видимому, обескураживающий ответ внушил отцу Бенвелю полную уверенность в успехе, на который он почти и не рассчитывал. Он все глубже и глубже проникал в душу Ромейна с той тонкой и ловкой проницательностью, которую дала ему многолетняя практика.
   -- Может быть, я высказался недостаточно ясно? -- сказал он. -- Постараюсь выразиться ясней: вы человек не малодушный, Ромейн, если вы верите, то верите горячо. Впечатления не смутно и мимолетно проходят через вашу душу. Раз ваше обращение совершилось, необходимым следствием было то, что ваша душа всецело предалась вере. Верно я понимаю ваш характер?
   -- Насколько я знаю -- да.
   Отец Бенвель продолжал:
   -- Вспомните, что я вам сейчас сказал, и поймете, почему я считал своей обязанностью настаивать на вопросе, оставленном вами без ответа. В католической вере вы нашли душевное спокойствие, которое не могли обрести другими способами. Если бы я имел дело с обыкновенным человеком, то не ожидал бы от этой перемены более счастливого результата, но я спрашиваю вас: не произвело ли на вас это благодатное влияние более глубокого и возвышенного действия? Можете ли вы искренне сказать мне: "Я доволен тем, что приобрел, и больше ничего не желаю?"
   -- Говоря откровенно, я не могу этого сказать, -- отвечал Ромейн.
   Теперь настало время говорить прямо. Отец Бенвель приближался к цели, уже не прикрываясь многословием.
   -- Некоторое время назад вы говорили, -- произнес он, -- что желали бы разделить жребий Пенроза. Его вступление в индейскую миссию соответствует, как я вам уже говорил, особенностям характера его дарований. Но выбранный им путь, приведший его в священные ряды духовенства, открыт каждому, кто чувствует божественное призвание, сделавшее Пенроза одним из нас.
   -- Нет, отец Бенвель! Не для всякого это возможно!
   -- А я говорю да.
   -- Это невозможно для меня!
   -- А я говорю, что это возможно для вас, более того, я прошу вас, я приказываю вам изгнать из ваших мыслей уныние и все мнимые препятствия. Они недостойны внимания человека, чувствующего себя призванным к духовному сану. Дайте мне вашу руку, Ромейн! Говорит ли вам ваша совесть, что вы такой человек?
   Ромейн вскочил, потрясенный до глубины души торжественностью этого воззвания.
   -- Я не могу устранить препятствия, окружающие меня! -- вскричал он страстно. -- Человеку в моем положении ваш совет положительно бесполезен. Узы, связывающие меня, делают духовный сан для меня недоступным.
   -- Ничто не может преградить вам доступ в духовный сан.
   -- Я женат, отец Бенвель!
   Отец Бенвель сложил руки на груди, посмотрел с непоколебимой решимостью прямо в лицо Ромейну и нанес удар, который готовил уже несколько месяцев.
   -- Соберитесь с мужеством, -- сказал он мрачно, -- вы такой же холостой человек, как и я.
  

IV. По дороге в Рим

   В комнате было совершенно тихо. Ромейн стоял и смотрел на патера.
   -- Вы слышали, что я сказал? -- спросил отец Бенвель.
   -- Да.
   -- Понимаете ли вы, что я действительно думаю то, что сказал?
   Ромейн не отвечал, он ждал, как человек, желающий слушать дальше.
   Отец Бенвель тотчас осознал, что важно в такую минуту не отступать от принятой на себя ответственности.
   -- Я вижу, как огорчаю вас, -- сказал он, -- но для вашей же пользы я обязан высказаться. Ромейн, женщина, на которой вы женились, жена другого. Не спрашивайте меня, как я это узнал, но я знаю это. Вы получите положительные доказательства, как только поправитесь. Пойдите отдохните немного в этом кресле.
   Он взял Ромейна за руку, подвел к креслу и дал выпить вина. Прошло немного времени.
   Ромейн поднял голову с тяжелым вздохом.
   -- Женщина, на которой я женился, жена другого?!
   Он медленно повторил эти слова и взглянул на отца Бенвеля.
   -- Кто этот человек? -- спросил он.
   -- Я познакомил его с вами, когда еще сам ничего не знал об этом обстоятельстве, -- ответил патер. -- Этот человек -- мистер Бернард Винтерфильд.
   Ромейн едва приподнялся с кресла, минутный гнев сверкнул в его глазах и тотчас снова исчез, подавленный охватившим его более благородным чувством горя и стыда. Он вспомнил, как представлял Винтерфильда Стелле.
   -- Ее муж! -- сказал он опять сам себе, -- и она позволила мне представить его ей и приняла его как незнакомого!
   Он замолчал и задумался.
   -- Представьте мне доказательства, сэр, -- , сказал он с внезапным смирением, -- мне не нужно подробностей. Для меня будет достаточно, если я узнаю, что был обманут и обесславлен.
   Отец Бенвель открыл свою конторку и положил перед Ромейном две бумаги. Он сделал это с полным равнодушием -- еще не пришло время выражать сочувствие и сожаление.
   -- Первая бумага -- засвидетельствованная копия брачного свидетельства мисс Эйрикорт с мистером Винтерфильдом, брак совершен, как вы видите, английским капелланом в Брюсселе и засвидетельствован тремя лицами. Взгляните на подписи. Мать невесты была первой свидетельницей, следовавшие затем два имени были имена лорда и леди Лоринг.
   -- И они также были в заговоре, чтобы обмануть меня, -- сказал Ромейн, положив бумагу на стол.
   -- Я достал этот документ, -- продолжал отец Бенвель, -- при помощи моего преподобного коллеги, живущего в Брюсселе. Я вам сообщу его имя и адрес, если вы захотите навести дальнейшие справки.
   -- Совершенно бесполезно. А что такое другая бумага?
   -- Это извлечение из стенографического отчета о заседании английской судебной палаты, пропущенное в газетах и добытое по моей просьбе моим поверенным в Лондоне.
   -- Какое отношение она имеет ко мне?
   Ромейн задал этот вопрос тоном бесстрастного терпения, тогда как переносил самое ужасное нравственное терзание.
   -- Я вам отвечу в двух словах, -- сказал отец Бенвель. -- В оправдание мисс Эйрикорт я обязан представить вам причины, извиняющие ее в том, что она вышла за вас.
   Ромейн взглянул на него мрачно и с изумлением.
   -- Вы хотите представить извиняющие причины, -- повторил он.
   -- Да, выписки из заседания суда, о которых я вам говорил, объявляют брак мисс Эйрикорт недействительным по английским законам, потому что Винтерфильд был в то время уже женат на другой. Постарайтесь следить за мной, я расскажу вам все как можно короче. Ради самого себя и вашего будущего сана вы должны понять это возмутительное дело полностью, с начала до конца.
   После этого предисловия он рассказал историю первого брака Винтерфильда, не изменяя и не скрывая ничего и отдавая с начала до конца полную справедливость непричастности Винтерфильда к злому умыслу.
   Когда полная истина могла служить на пользу его целям -- как это было в данном случае, -- нельзя было найти человека, который бы мог сравниться с отцом Бенвелем в откровенности и умении заставить людей восторгаться сердечностью, обнаруживаемой им.
   -- Вы были раздосадованы, а я удивлен, -- продолжал патер, -- когда мистер Винтерфильд прервал с вами знакомство. Теперь мы знаем, что он поступил как благородный человек.
   Патер ждал, какое действие произведут его слова. Душевное состояние Ромейна не позволяло ему отнестись справедливо к Винтерфильду или к кому бы то ни было. Его гордости был нанесен смертельный удар, его высокое чувство чести и деликатность страдали от оскорбления, нанесенного ему.
   -- Помните, -- настойчиво продолжал отец Бенвель, -- что слабая человеческая природа имеет свое право на возможно более справедливое извинение и снисхождение. Друзья мисс Эйрикорт, вероятно, советовали ей, да и она сама, естественно, желала скрыть от вас то, что случилось в Брюсселе. Женщину, поставленную в такое ужасное, фальшивое и унизительное положение, нельзя судить слишком строго, даже когда она поступает дурно. Я обязан это сказать. Кроме того, зная сам все подробности, я не сомневаюсь, что мисс Эйрикорт и мистер Винтерфильд действительно расстались у церковных дверей.
   Ромейн ответил взглядом, так презрительно выражавшим самое непоколебимое недоверие, что им абсолютно оправдывался гибельный совет мудрых друзей Стеллы, посоветовавших ей скрыть истину. Отец Бенвель благоразумно замолчал.
   Он рассказал об этом происшествии, вполне придерживаясь истины, -- самый заклятый враг его не мог бы этого отрицать.
   Ромейн взял вторую бумагу, взглянул на нее и снова бросил на стол с видимым отвращением.
   -- Вы сейчас говорили мне, -- произнес он, -- что я женат на жене другого, а вот приговор суда, объявляющий брак мисс Эйрикорт с мистером Винтерфильдом недействительным, могу я попросить вас объяснить?
   -- Конечно. Позвольте мне прежде напомнить вам, что религия, принятая вами, обязывает вас соблюдать правила, установленные церковью со всем авторитетом этого божественного учреждения несколько столетий назад. Вы согласны с этим?
   -- Согласен.
   -- Теперь слушайте! В нашей церкви, Ромейн, брак более чем религиозное учреждение -- это таинство. Мы не признаем никаких человеческих законов, оскверняющих это таинство. Я сошлюсь на два примера. Когда великий Наполеон был на высоте своего могущества, Пий VII отказался признать законность второго брака императора с Марией-Луизой, пока жива была Жозефина, разведенная французским сенатом. Затем, ввиду королевского закона о браке, церковь освятила брак мистрис Фицгерберт с Георгом IV и до сих пор утверждает, отдавая справедливость ее памяти, что она была законной женой короля. Одним словом, чтобы брак считался законным, он должен быть совершен по чисто христианскому обряду, и в таком случае брак может быть расторгнут только смертью. Вы помните, что я вам говорил о мистере Винтерфильде?
   -- Да. Его первый брак был совершен гражданским порядком.
   -- Сказать проще, Ромейн, мистер Винтерфильд и наездница из цирка произнесли условную формулу перед светским человеком в префектуре. Это не только не брак, это профанация священного обряда. Парламентские акты, утверждающие такие порядки, церковь считает ересью и противоречащими религии.
   -- Я понимаю вас, -- сказал Ромейн. -- Брак мистера Винтерфильда в Брюсселе...
   -- Который по английским законам, -- перебил отец Бенвель, -- уничтожался гражданским браком, остается, тем не менее, действительным по высшему закону церкви. Мистер Винтерфильд -- муж мисс Эйрикорт, пока они оба живы. Законный священник совершил обряд в церкви, и протестантский брак, совершенный таким образом, признается католической церковью. При таких обстоятельствах обряд, после соединивший вас с мисс Эйрикорт, хотя ни вы, ни священник в этом не виноваты, все-таки не действителен. Нужно ли говорить более? Не оставить ли вас на время одного?
   -- Нет! Я не знаю, что могу подумать, что могу сделать, если вы оставите меня одного!
   Отец Бенвель сел около Ромейна.
   -- Моей тяжелой обязанностью было огорчить вас и унизить. Вы на меня не сердитесь?
   Он протянул руку.
   Ромейн взял ее, скорее, из чувства справедливости, а не из признательности.
   -- Могу я вам посоветовать? -- спросил отец Бенвель.
   -- Кто может советовать человеку в моем положении? -- возразил с горечью Ромейн.
   -- Я могу по крайней мере предложить вам не спеша обдумать ваше положение.
   -- Не спеша? Вы говорите так, как будто мое положение можно выносить.
   -- Все можно вынести, Ромейн.
   -- Может быть, вам, отец Бенвель. Вы отрешились от всего бренного, когда надели черную рясу священника?
   -- Я отрешился, сын мой, от тех наших слабостей, которыми пользуются женщины. Вы говорите о вашем положении, я представлю его вам в самом худшем виде.
   -- С какой целью?
   -- Чтобы показать вам в точности, на что вы должны решиться. По английским законам мистрис Ромейн ваша жена. По правилам, считающимся священными в той религиозной общине, к которой вы принадлежите, она не мистрис Ромейн, а мистрис Винтерфильд, живущая с вами в прелюбодеянии. Если вы сожалеете о вашем обращении...
   -- Я не сожалею о нем, отец Бенвель.
   -- Если вы отказываетесь от священных стремлений, в которых сами признались мне, то вернитесь к вашей семейной жизни, но не требуйте, пока вы живете с этой женщиной, чтобы мы считали вас членом нашей общины.
   Ромейн молчал, сильное волнение, возбужденное в нем, утихло мало-помалу, и вместо него нежность, сострадание и прежняя любовь заговорили в его сердце, смелые выражения патера не достигли задуманной цели, они оживили в памяти Ромейна образ Стеллы тех дней, когда он в первый раз увидел ее. Как кротко было ее влияние на него и какую пользу приносило ему! Как нежно, как искренне она любила его!
   -- Дайте мне еще вина! -- воскликнул он. -- Я чувствую слабость, и голова у меня кружится! Не презирайте меня, отец Бенвель, я так любил ее когда-то!
   Патер налил вино.
   -- Я сочувствую вам, -- сказал он. -- Право, право, я вам сочувствую!
   Не все было ложью в этой вспышке сочувствия, тут была и частичка правды. Отец Бенвель был не совсем жесток. Его зоркий ум, смелое двоедушие привели к желаемому концу. Но раз он достиг своей цели -- и, нужно помнить, достиг не для себя, -- сострадательные порывы, оставшиеся в нем, прорывались иногда наружу. Человек с сильным умом -- как бы он ни злоупотреблял им и как бы ни был его недостоин -- все-таки имеет небесный дар.
   Если вы хотите видеть безусловную злобу, ищите ее в дураке.
   -- Позвольте мне упомянуть еще об одном обстоятельстве, -- продолжал отец Бенвель, -- которое поможет вам успокоиться. В настоящем расположении вашего духа вы не можете возвратиться в обитель.
   -- Это невозможно!
   -- Я приказал приготовить для вас комнату у меня в доме. Здесь, освободившись от всяких тревожных влияний, вы сможете определить ваш будущий путь в жизни. Если вы желаете иметь отношения с Гайгеттом...
   -- Не говорите об этом!
   Отец Бенвель вздохнул.
   -- Ах! Я понимаю, -- сказал он грустно, -- этот дом напоминает вам посещение мистера Винтерфильда...
   Ромейн опять перебил его, но на этот раз одним жестом. Рука, сделавшая этот знак, сжалась в кулак и медленно опустилась на стол, глаза его помутились, брови нахмурились. При имени Винтерфильда воспоминания, отравлявшие все его добрые чувства, ядовито зашевелились в душе.
   Опять обман, которому он подвергся, сделался ненавистен ему.
   Снова отвратительное сомнение в действительной разлуке у церковных дверей начало тайно терзать его и как бы говорить ему: "Она обманула тебя в одном, почему же не могла обмануть и в другом?"
   -- Могу я пригласить сюда моего поверенного? -- спросил он вдруг.
   -- Любезный Ромейн, вы можете пригласить всякого, кого захотите.
   -- Я не обеспокою вас продолжительным пребыванием, отец Бенвель?
   -- Не делайте ничего второпях, сын мой, пожалуйста, не делайте ничего второпях!
   Ромейн не обратил никакого внимания на эту просьбу.
   Страшась важного решения, которое ожидало его, он инстинктивно искал убежища в надежде на перемену места.
   -- Я уеду из Англии! -- сказал он нетерпеливо.
   -- Не один, -- подсказал отец Бенвель.
   -- Кто же будет моим спутником?
   -- Я, -- ответил патер.
   Унылые глаза Ромейна просияли. В своем отчаянном положении он мог довериться только отцу Бенвелю.
   Пенроз был далеко, Лоринги помогали обмануть его, майор Гайнд открыто сожалел и презирал его как жертву иезуитской хитрости.
   -- Можете ли вы уехать со мною в любое время? -- спросил он. -- Разве у вас нет обязанностей, удерживающих вас в Англии?
   -- Мои обязанности, Ромейн, уже поручены другим.
   -- Стало быть, вы это предвидели?
   -- Я считал это возможным. Будет ли ваше путешествие продолжительным или кратким, вы не уедете один.
   -- Я еще ни о чем не могу думать: моя голова пуста, -- печально признался Ромейн. -- Я не знаю, куда поеду.
   -- Я знаю, куда вы должны ехать и куда поедете, -- решительно сказал отец Бенвель.
   -- Куда?
   -- В Рим.
   Ромейн понял истинное значение этого краткого ответа.
   Безотчетное чувство опасения начало пробуждаться в его уме. В то время, когда его еще терзали сомнения, отец Бенвель, по какому-то непостижимому предвидению, определил заранее его будущность. Разве патер провидел события?
   Нет! Он только предвидел их с того дня, когда ему впервые пришло в голову, что можно заставить Ромейна взглянуть на его брак с точки зрения католика и довести его до того, чтобы перед судом собственной совести этот брак показался бы ему не вполне безукоризненным. Таким образом, можно будет объявить его женитьбу, состоявшуюся до обращения, недействительной, и тогда устранится с его пути последнее препятствие к достижению плана -- развод даст возможность довести Ромейна до поступления в монахи.
   До сих пор иезуит скромно писал своим почтенным собратьям, что видит свои отношения к Ромейну в новом свете.
   В следующем письме он уже прямо объяснил, в чем дело. Победа была выиграна. В это утро он не обменялся с гостем больше ни одним словом.

* * *

   К отправлению почты отец Бенвель приготовил свое последнее донесение секретарю общества Иисуса.
  
   "Ромейн свободен от семейных уз, связывавших его. Он приносит аббатство Венж в дар церкви и чувствует призвание к монашеской жизни. Через две недели мы будем в Риме".
  

Заключение

(извлечение из дневника бернарда винтерфильда)

I. Винтерфильд оправдывается

   Бопарк-Гауз, 17 июня 18...
   Мы редко встречаемся с вами, кузен Биминстер. Но мне случается слышать о вас от общих знакомых. В последний раз я имел известие по поводу вашего поступка за обедом у сэра Филиппа на прошлой неделе.
   Один из джентльменов, такой же гость, как и вы, упомянул мое имя. Не вызванный никем, вы продолжали разговор и отозвались об мне так:
  
   "Мне неприятно отзываться о теперешней главе нашего семейства так, но действительно Бернард не достоин занимаемого им положения. Выражаясь мягко, он не раз компрометировал себя и своих родных. Будучи молодым человеком, он женился на наезднице из цирка. После этого с ним случилась еще какая-то история, которую он постарался скрыть от нас. О том, насколько она была унизительна, мы могли догадываться только по последствиям: более года он добровольно не возвращался в Англию. А в довершение всего он вмешался в это возмутительное дело Луиса Ромейна и его жены.
   Если бы кто-нибудь другой отозвался обо мне так, я отнесся бы к нему, как к злому идиоту, которого, быть может, надо бить, но на которого ни в коем случае не следует обращать внимания.
   Вы -- другое дело. Если я умру бездетным, Бопарк перейдет к вам как к ближайшему наследнику.
   Я не допущу, чтобы такой человек бранил меня и топтал в грязь; я немедленно докажу ему, что он не прав. Имя, которое я ношу, дорого для меня. Если я не отвечу на ваш намек о моих отношениях к Ромейну и его жене, то, как исходящий от члена семьи, он может быть принять за правду. Чтобы не допустить этого, я решаюсь открыть вам некоторые из самых грустных событий в моей жизни. В них нет ничего постыдного для меня, и если я до сих пор молчал, то только ради других, а вовсе не ради себя. Теперь я думаю иначе. Репутацию женщины, если это хорошая женщина, не скомпрометируешь, открыв правду. Особа, о которой я думал в то время, когда писал эти строки, знает, что я намерен сделать, и одобряет мой образ действия.
   Прилагаю при этом письме самое откровенное признание, какое я в состоянии дать -- это выдержки из моего собственного дневника. Где того требовала необходимость, они дополнены письменными заявлениями свидетелей.
   Мы никогда особенно не симпатизировали друг другу. Но вы воспитаны как джентльмен, и я надеюсь, что, прочтя мой рассказ, вы отнесетесь справедливо ко мне и к другим, хотя и считаете, что мы поступали опрометчиво.
   Б. В.
  

II. Винтерфильд делает выписки

Первая выписка

   11 апреля 1859.
   Мистрис Эйрикорт уехала сегодня из Бопарка в Лондон. Произвел ли я в самом деле какое-нибудь впечатление на красавицу Стеллу? В моем несчастном положении, когда я не знаю, свободен я или нет, я не решился прямо признаться в своей любви.
  
   12 апреля.
   Я становлюсь суеверным. Дневник происшествий Times'а сообщает о смерти несчастной женщины, которую я имел безумство назвать своей женой. Семь лет я ничего не слышал о ней... Я свободен! Право, это хорошее предзнаменование. Не последовать ли мне за мистрис Эйрикорт и ее дочерью в Лондон и объясниться там? Но я не настолько верю в свою привлекательность, чтобы рискнуть. Лучше написать под строжайшим секретом мистрис Эйрикорт.
  
   14 апреля.
   Получил очаровательный ответ от матери ангела, написанный наскоро. Они собираются в Париж. Стелла обеспокоена и недовольна, ей необходима перемена обстановки, да и мистрис Эйрикорт прибавляет:
   "Это вы взбудоражили ее, почему вы не объяснились, когда мы были в Бопарке?"
   Она еще раз написала из Парижа. Добрый старик Ньюблисс всегда говорил, что Стелла любила меня, и удивлялся, подобно мистрис Эйрикорт, почему я не делаю предложения. Как мне было рассказать им, какими оковами я был скован в то время?
  
   Париж, 18 апреля.
   Она приняла мое предложение! Слова бессильны для выражения моего счастья.
  
   19 апреля.
   Получил письмо от своего поверенного, все исполненное специальных тонкостей и оттяжек. У меня не хватает терпения перечислить их все. Завтра мы едем в Бельгию. Мы не возвратимся в Англию -- Стелле так не хочется уезжать с континента, что мы, вероятно, обвенчаемся за границей. Но ей надоело вечное веселье и суматоха Парижа, ей хочется посмотреть старые бельгийские города. Мать ее с сожалением расстается с Парижем. Никогда я еще не встречал такой живой женщины в ее годы.
  
   Брюссель, 7 мая.
   Да будут благословенны старые бельгийские города. Мистрис Эйрикорт так хочется поскорей уехать отсюда, что она торопит меня со свадьбой и даже соглашается, конечно, с грустью, чтобы мы обвенчались в Брюсселе без всякой торжественности. Единственным условием, поставленным ею, было присутствие лорда и леди Лоринг, ее старинных друзей.

ХХХХХХХХХХХХХХХХ

   Здесь следует бумага. Это предсмертная исповедь жены мистера Винтерфильда и объяснительное письмо, написанное пастором из Бельгавена. События, о которых сообщают эти бумаги, уже известны читателям. Затем снова следуют выписки из дневника.
  
   Бинген на Рейне, 19 мая.
   Наконец я получил из Девоншира письма, которые хотя бы немного утешили меня. По крайней мере ужасное несчастье, случившееся в Брюселле, останется в тайне. Дом в Бопарке заперт, и слуги отпущены "по случаю моего путешествия за границу". К отцу Ньюблиссу я писал особо. Не смея сказать ему правду, я намекал, что моя свадьба расстроилась, он отвечал мне дружеским письмом. Надеюсь, время поможет мне стойко переносить мой тяжкий жребий. Быть может, наступит день, когда Стелла и ее друзья узнают, как жестоко, несправедливо они отнеслись ко мне.
  
   Лондон, 18 ноября 1860.
   Старая рана открылась. Я случайно встретился с нею в картинной галерее. Она смертельно побледнела и тотчас же ушла.
   О, Стелла? Стелла!
  
   Лондон, 12 августа 1861.
   Снова встреча с ней. И еще потрясение, которого я не испытал бы, если бы просматривал газетные объявления о свадьбах. Подобно всем мужчинам, я полагал, что их читают только женщины.
   Я поехал с визитом к одному весьма приятному новому знакомому -- мистеру Ромейну. Я смотрел из окна, когда к дому подъехал экипаж. Я узнал Стеллу! После двух лет она воспользовалась свободой, предоставленной ей законом. Я не могу сетовать на нее за то, что она обошлась со мной как с незнакомым, когда ее муж, ничего не зная, представил нас друг другу. Но потом, когда мы на несколько минут остались наедине... Нет.., я не в состоянии повторить ее безжалостных слов. Почему я так глуп, но я по-прежнему люблю ее?
  
   Бопарк, 16 ноября.
   Стелла, по-видимому, несчастлива замужем.
   В сегодняшних газетах есть известие о переходе ее мужа в католическую веру. Могу сказать, положа руку на сердце, что мне жаль ее, зная, какое горе ей принес пример обращения в католическую веру. Но я так ненавижу его, что это доказательство его слабости -- утешение для меня.
  
   Бопарк, 27 января 1862.
   Я получил от Стеллы такое поразительное и грустное письмо, что, прочитав его, я не могу оставаться вдали от нее. Муж бросил ее. Он отправился в Рим для искуса перед вступлением в монахи. Сегодня же еду в Лондон.
  
   Лондон, 27 января.
   Как ни коротко письмо Стеллы, я несколько раз в продолжение дороги перечитывал его. Заключение его все еще обдуманно-холодное. Известив меня, что она живет с матерью в Лондоне, Стелла заканчивает свое письмо следующими словами:
  
   "Не опасайтесь, что я взвалю на ваши плечи тяжесть моих забот. Со дня нашей встречи в Тен-Акре я заметила в вас снисхождение и сострадание ко мне. Я не стану спрашивать, говорили ли вы откровенно, -- вы можете доказать это. Но я хотела бы задать вам несколько вопросов, на которые никто, кроме вас, не сможет ответить. Мое одинокое положение, быть может, даст мне возможность не быть неверно понятой вами. Позволите ли вы мне писать вам?"
  
   Каждое предложение дышит укоренившимся недоверием! Если бы другая женщина обошлась со мною так, я бы бросил ее письмо в огонь и не покинул бы своего южного дома.
  
   29 января.
   Один день пропущен в моем дневнике. Вчерашние события окончательно расстроили меня на некоторое время.
   Прибыв вечером 27 в гостиницу Дервента, я с посыльным отправил записку Стелле, спрашивая ее, когда я могу ее видеть.
   Удивительно, какие иногда пустяки могут тронуть женщину! В записке, присланной в ответ на мою, я впервые после нашей разлуки в Брюсселе заметил дружелюбное отношение к себе. Это я приписываю ее изумлению моей поездкой из Девоншира в Лондон ради нее и благодарности за это.
   Она сообщала мне, что намеревается быть у меня завтра. Кажется, она и ее мать не едины во взглядах на причину странных отношений к ней Ромейна, и Стелла желает прежде всего переговорить со мной, без вмешательства мистрис Эйрикорт.
   В эту ночь я мало спал и провел большую часть времени, ходя по комнате и куря. Моим товарищем был Странник -- он так просил взять его в Лондон, что я не мог отказать ему. Собака всегда спит у меня в комнате. Его удивление, при виде моего волнения, перешедшего наконец в страх и тревогу, выражалось в глазах, тихом визге и лае, как будто оно высказывалось словами. Кто назвал собаку бессловесным созданием? Должно быть, мужчина, и мужчина вовсе недостойный любви, с собачьей точки зрения.
   В начале одиннадцатого часа, 28-го, она вошла в мою гостиную. Я нашел в ней перемену к худшему, вероятно, вследствие всех неприятностей, перенесенных бедняжкою. Ее черты значительно утратили свое изящество, а цвет лица -- нежность. Даже ее костюм -- конечно, я не заметил бы этого в другой женщине -- показался мне неряшливым и безвкусным.
   В минуту первого волнения я забыл об охлаждении, существовавшем между нами, и протянул было ей руку, но тотчас же отдернул ее. Ошибся я, предполагая, что она сделала такое же движение, но, подобно мне, не поддалась ему? Она постаралась скрыть свое смущение, если чувствовала его, наклонившись к собаке.
   -- Мне совестно, что вы зимой приехали в Лондон... -- начала она.
   Невозможно было позволить ей принять со мной такой банальный тон.
   -- Я от всего сердца сочувствую вам, -- сказал я, -- и от всей души желаю быть полезным, если могу.
   Она в первый раз взглянула на меня. Поверила она мне? Или все еще продолжает сомневаться во мне? Прежде чем я мог решить это, она вынула из кармана письмо, открыла его и подала мне.
   -- Женщины часто преувеличивают свои несчастья, -- сказала она. -- Думаю, мне не следовало бы злоупотреблять вашим терпением, но хотелось доказать вам, что я не представляю свои неприятности больше, чем они есть. Вы увидите это из слов самого мистера Ромейна. Прочтите это письмо до того места, где страница загнута.
   Это было прощальное письмо ее мужа.
   Оно было написано в утонченно-вежливых и обдуманных выражениях. Но оно не в состоянии было скрыть от меня жестокого отношения фанатика-мужа к жене.
   Смысл письма был следующий.
   Ромейн писал, что узнал о браке Стеллы, состоявшемся в Брюсселе и даже после замужества обдуманно скрытом ею. И впоследствии она продолжала скрывать от него это обстоятельство и этим поступком подорвала всякую веру в нее. (Вероятно здесь заключался намек на встречу со мной в Тен-Акр-Лодже как с незнакомым). Церковь, к которой он теперь принадлежит, предложила ему не только свое божественное утешение в его семейном несчастье, но также и честь служить делу религии в священных рядах ее духовенства. Перед отъездом в Рим он посылал ей последнее прости на сем свете и прощал ей все зло, причиненное ему. Затем он просил позволения сказать еще несколько слов о ней самой. Во-первых, он желал бы передать ей положенное. Он предоставлял ей в пожизненное пользование Тен-Акр-Лодж и приличный доход. Во-вторых, он желал, чтобы она не искала мотивов, руководивших им. Каково бы ни было его мнение о ее поведении, он не считал бы этого достаточной причиной для того, чтобы покинуть ее, но, оставив в стороне личные чувства, он вследствие своих религиозных убеждений не видел для себя другого исхода, кроме расторжения брака с нею. Затем он вкратце объяснил свои убеждения и в заключение письма выразил свое намерение следовать им.
   Здесь страница была загнута, и объяснение было скрыто от меня.
   Слабая краска разлилась по ее лицу, когда я возвратил ей письмо.
   -- Конец не имеет для вас значения, -- сказала она. -- Вы знаете от него самого, что он бросил меня, щедро обеспечив. Быть может, это расположит вас в его пользу?
   Я пытался говорить. Она увидела по моему лицу, как я презирал его, и остановила меня.
   -- Что бы вы ни думали о его образе действия, -- продолжала она, -- я прошу вас не высказывать этого. После того, как вы прочли письмо, могу ли я узнать ваше мнение о себе самой? В былые дни...
   Бедняжка остановилась в явном замешательстве и отчаянии.
   -- Зачем вспоминать об этом времени? -- решился я спросить.
   -- Это необходимо. В былое время, вам это известно, моя будущность и будущность моей матери были обеспечены завещанием моего отца. Вы знаете, что у нас было приличное состояние.
   Я слышал об этом после венчания, когда составляли брачный контракт. У матери и у дочери был небольшой доход в несколько сотен фунтов в год. Цифра изгладилась у меня из памяти.
   Сообщив ей это, я ждал, что она скажет.
   Она вдруг замолчала, на ее лице и в манерах отразилось самое тяжелое замешательство.
   -- Все равно, -- сказала она, овладев наконец собой. -- Мне пришлось много вынести. Я иногда забываю...
   Она старалась закончить фразу, но не смогла и подозвала к себе собаку. Глаза ее были полны слез, и она старалась, лаская Странника, скрыть их от меня.
   Вообще я не привык заглядывать в души людей, но, мне кажется, я понял Стеллу. Наедине со мною желание довериться мне на минуту взяло верх над ее осторожностью и гордостью, она отчасти стыдилась этого, отчасти же была готова последовать своему влечению. Я колебался недолго. Время, которого я ждал, время доказать ей деликатно с моей стороны, что я всегда был достоин ее, наконец-то наступило.
   -- Помните ли вы мой ответ на ваше письмо об отце Бенвеле? -- спросил я.
   -- Да, помню, от слова до слова.
   -- Я обещал вам доказать, если вы когда-нибудь будете нуждаться во мне, что я достоин вашего доверия. При настоящих обстоятельствах я могу исполнить свое обещание. Подождать, пока вы успокоитесь, или продолжить сейчас?
   -- Говорите сейчас...
   -- Если бы вы выказали хотя бы малейшее колебание в ту минуту, когда ваши друзья хотели увести вас от меня... -- начал я.
   Она содрогнулась. Казалось, в ее памяти возникла фигура моей несчастной жены, встретившей нас на паперти.
   -- Не вспоминайте об этом! -- воскликнула она. -- Пощадите меня!
   Я открыл портфель, в котором хранились бумаги, присланные мне пастором из Бельгавена, и положил их на стол перед нею. Я думал, что чем яснее и короче буду говорить, тем лучше будет для нас обоих.
   -- Моя жена умерла после того, как мы расстались в Брюсселе, -- сказал я. -- Вот копия с медицинского свидетельства о ее смерти.
   Стелла не пожелала даже взглянуть на него.
   -- Я не вижу толку в подобных вещах, -- ответила она чуть слышно. -- Что это такое?
   Она взяла предсмертную исповедь моей жены.
   -- Прочтите, -- попросил я.
   Стелла со страхом взглянула на меня.
   -- Что сообщит мне эта бумага? -- спросила она.
   -- Она скажет вам: "Поверив внешним обстоятельствам, вы были несправедливы к человеку, ни в чем не повинному".
   Произнеся это, я отошел к окну позади нее на противоположном конце комнаты так, чтобы, читая, она не могла видеть меня.
   Через несколько минут -- какими долгими они показались мне! -- я услышал, что она пошевелилась. Когда я обернулся, она подбежала ко мне и бросилась на колени передо мной. Я пытался поднять ее и старался уверить, что простил ее. Она схватила меня за руки и закрыла ими свое лицо -- они сделались мокрыми от слез.
   -- Мне стыдно смотреть на вас, -- сказала она. -- О, Бернард, какая я была презренная женщина!
   Никогда в жизни я не чувствовал себя в таком замешательстве. Я не знаю, что бы сказал или сделал, если б моя старая, милая собака не вывела меня из затруднения. Она также подбежала ко мне, ревнуя меня, и пыталась лизать мои руки, которые Стелла все еще не выпускала. Положив свои лапы мне на плечи, собака старалась втиснуться между нами. Кажется, мне удалось принять спокойный вид, хотя на душе было тревожно.
   -- Не возбуждайте же ревность Странника, -- сказал я.
   Она позволила поднять себя. О, если б она могла поцеловать меня! Но это было невозможно, она поцеловала голову собаки и потом обратилась ко мне. Я не напишу того, что она сказала мне. Пока я жив, мне не забыть этих слов.
   Я подвел ее к стулу. Письмо пастора из Бельгавена все еще лежало на столе, не прочтенное ею. Оно имело важное значение, так как могло убедить ее в подлинности исповеди. Но ради нее я не решался заговорить о нем.
   -- Теперь вы знаете, что у вас есть друг, готовый помочь вам советом и делом... -- начал я.
   -- Нет, -- прервала она меня, -- не только друг, скажите -- брат...
   Я сказал это и прибавил:
   -- Вы хотели что-то спросить у меня и не договорили?
   Она поняла меня.
   -- Я хотела сообщить вам, -- сказала она, -- что написала отказ поверенному мистера Ромейна. Я уехала из Тен-Акр-Лоджа и никогда более не вернусь туда и не возьму ни фартинга из денег мистера Ромейна. Мать моя, хотя и знает, что у нас есть чем жить, говорит, что я поступила с непростительной гордостью и неблагоразумием. Мне хотелось бы знать, Бернард, разделяете ли вы мнение моей матери?
   Я, может быть, тоже высказал непростительную гордость и неблагоразумие. Во второй раз со времени счастливых прошлых дней, которым не осужденно вернуться, она назвала меня по имени. Под каким бы впечатлением я ни действовал, но я восхищался ею и уважал ее за этот отказ -- и высказал ей это. Она стала спокойнее, так что я решился заговорить с ней о письме пастора.
   Она не хотела и слышать о нем.
   -- О, Бернард, неужели я еще не должна доверять вам? Спрячьте эти бумаги. Я хочу знать только одно. Кто доставил их вам. Пастор?
   -- Нет.
   -- Через кого они достались вам?
   -- Через отца Бенвеля.
   Она вскочила, точно от прикосновения электрической искры.
   -- Я это знала! -- воскликнула она. -- Этот патер разбил мою семейную жизнь, почерпнув свои сведения именно из этих бумаг, прежде чем передал их в ваши руки.
   Она остановилась, чтобы немного успокоиться, и прибавила:
   -- Вот в чем заключался первый вопрос, который я хотела задать вам. Вы ответили мне. Мне больше ничего не надо.
   Она, конечно, заблуждается насчет отца Бенвеля. Я пытался объяснить ей это. Я сказал, что когда мой почтенный знакомый передал мне бумаги, печать не была сломана. Она презрительно засмеялась. Неужели я так плохо знал его, чтобы хоть на минуту усомниться в том, что он мог сломать печать и потом восстановить ее? Я никогда не думал, о возможности этого, она поразила, но не убедила меня. Я никогда не изменяю своим друзьям, даже тогда, когда знаком с ними недавно, поэтому я все еще пытался защитить отца Бенвеля. В результате она засыпала меня вопросами. Я совершенно внезапно возбудил в ней любопытство. Она пожелала узнать, каким образом я познакомился с патером и как ему удалось завладеть бумагами, которые предназначались только для меня.
   Мне оставалось подробно все рассказать ей.
   Это было вовсе не легко для человека, подобного мне, но привыкшего передавать события по порядку. Делать было нечего: пришлось рассказать длинную историю о похищении бумаг и находке их пастором. Рассказ только подтвердил ее подозрения касательно отца Бенвеля, из прочих сведений ее более всего заинтересовали подробности о мальчике-французе.
   -- Все, что касается этого бедного ребенка, имеет для меня необычайный интерес, -- сказала она.
   -- Разве вы знали его? -- спросил я с некоторым удивлением.
   -- Я знала и его, и его мать, я расскажу вам в другой раз, каким образом познакомилась с ними. Я имела предчувствие, что через мальчика меня постигнет какое-нибудь несчастье. Случайно дотронувшись до него, я содрогнулась, точно от прикосновения к змее. Вы подумаете, что я суеверна, но после того, что я слышала от вас, я вижу, что он действительно был косвенной причиной несчастья, обрушившегося на меня. Каким образом ему удалось украсть бумаги? Спросили вы об этом у бельгавенского пастора?
   -- Я ничего у него не спрашивал. Но он счел своей обязанностью рассказать мне все, что ему было известно о пропаже бумаг.
   Она подвинула свой стул ближе ко мне.
   -- Расскажите мне все! -- попросила она.
   Я не совсем охотно исполнил ее просьбу.
   -- Разве в рассказе есть что-нибудь такое, что мне не следовало бы слышать?
   Это принудило меня говорить прямо.
   -- Повторяя рассказ пастора, мне придется говорить о жене, -- сказал я.
   Она взяла мою руку.
   -- Вы пожалели и простили ее, -- ответила она. -- Говорите же о ней и ради Бога не думайте, что мое сердце жестче вашего.
   Я поцеловал руку, которую она подала мне, -- это ведь мог сделать и "брат".
   -- Началось с того, что мальчик из благодарности привязался к моей жене. В тот день, когда она диктовала свою исповедь пастору, он ни за что не хотел отойти от ее постели. Так как он совсем не знал по-английски, то, казалось, не было необходимости препятствовать ему. Когда пастор начал писать, мальчик стал вдруг задавать разные вопросы и надоедал ими пастору. Чтобы угомонить его, моя жена сказала, что диктует свое завещание. Из того, что ему приходилось слышать прежде, он вывел заключение: с завещанием всегда связаны денежные дары, поэтому он удовлетворился объяснением и замолчал.
   -- Пастор понял это? -- спросила Стелла.
   -- Да. Подобно многим англичанам его положения, он, хотя и не говорил по-французски, но мог читать на этом языке и понимал его в разговоре. После смерти моей жены пастор поместил мальчика на несколько дней под надзор своей экономки. Эта женщина провела в молодости несколько лет на Мартинике и поэтому была в состоянии разговаривать с мальчиком на его родном языке. Когда он исчез, только она одна была в состоянии пролить слабый свет на похищение бумаг. В первый день, когда он поселился в доме пастора, экономка застала его у замочной скважины двери в кабинет. Он, вероятно, видел, куда положили исповедь, и цвет старинной синей бумаги, на которой она была написана, дал ему возможность узнать ее. На следующее утро в отсутствие пастора он принес рукопись экономке и просил перевести ее на французский язык, чтобы он мог знать, сколько денег ему отказано "в завещании".
   Она сделала ему строгий выговор, велела положить бумаги обратно в ящик, откуда он их взял, и пригрозила рассказать пастору, если он еще раз вздумает взять их.
   Он обещался не делать этого, и добродушная женщина поверила ему. Вечером бумаги были запечатаны и спрятаны под ключ, утром же оказалось, что замок сломан, бумаги и мальчик исчезли.
   -- Как вы думаете, показывал он еще кому-нибудь исповедь? -- спросила Стелла. -- Я случайно узнала, что он скрывал ее от матери.
   -- После выговора экономки, -- продолжал я, -- он едва ли стал бы показывать бумаги кому-нибудь. Очень вероятно, что он собирался выучиться английскому языку, чтобы самому прочесть их.
   На этом разговор прекратился. Мы помолчали минуту. Она задумалась, а я смотрел на нее. Вдруг она подняла голову, и ее серьезные глаза остановились на мне.
   -- Это очень странно! -- сказала она.
   -- Что странно?
   -- Я думала о Лорингах. Они мне также советовали не доверяться вам и молчать о случившемся в Брюсселе. И они отчасти виноваты в том, что мой муж бросил меня. Он в первый раз встретился с отцом Бенвелем у них в доме.
   Она снова склонила голову и последующие затем слова произнесла шепотом:
   -- Я еще молода! Боже мой, что ждет меня в будущем!
   Этот мрачный взгляд опечалил меня. Я напомнил, что у нее есть близкие и преданные друзья.
   -- Никого у меня нет, кроме вас, -- ответила она.
   -- Вы не виделись с леди Лоринг? -- спросил я.
   -- Я получила от нее и ее мужа весьма любезное письмо: они приглашали меня поселиться у них. Я не имею права упрекать их -- намерения у них были хорошие, но после случившегося я не могу вернуться к ним.
   -- Мне грустно слышать это, -- сказал я.
   -- Вы говорите о Лорингах? -- спросила она.
   -- Я их даже не знаю. Я могу думать только о вас. Я все продолжал смотреть на нее -- и боюсь, что глаза мои высказали больше, чем слова. Если она сомневалась в этом прежде, то теперь должна была понять, что я люблю ее все так же, как прежде. Но, по-видимому, мой взгляд скорее опечалил, чем смутил ее. Я сделал неудачную попытку поправиться.
   -- Брат ваш имеет право говорить с вами откровенно? -- спросил я.
   Она ответила утвердительно, но тем не менее встала, собираясь идти, и стала ласково прощаться, желая показать -- как я, по крайней мере, надеялся, -- что на этот раз она прощает меня.
   -- Не зайдете ли вы к нам завтра? -- спросила она. -- Можете ли вы простить мою мать так же великодушно, как простили меня? Я по крайней мере постараюсь, чтобы она отнеслась к вам справедливо!
   Она протянула мне руку на прощание. Как мог я ответить ей? Если бы я был человеком решительным, я бы вспомнил, может быть, что для меня было бы лучше редко встречаться с ней. Но у меня слабый характер, и я принял ее приглашение посетить ее на следующий день.
  
   30 января.
   Я только что вернулся от нее.
   Мысли у меня путаются -- виной тому ее мать. Лучше было бы, если бы я не ходил к ним. Я думаю, уж в самом деле не дурной ли я человек, но только до сих пор не знал об этом?
   Когда я вошел в гостиную, мистрис Эйрикорт была там одна. Судя по развязности, с которой она встретила меня, казалось, что несчастье, обрушившееся на ее дочь, не укротило эту ветреную женщину.
   -- Дорогой Винтерфильд, -- сказала она, -- я поступила безбожно. Я не стану говорить, что, по-видимому, все в Брюсселе было против вас, но скажу только, мне не следовало доверять обстоятельствам. Вы -- потерпевшее лицо, прошу вас, простите меня. Будем продолжать рассуждения на эту тему или протянем друг другу руки и прекратим разговор?
   Я, конечно, протянул руку. Мистрис Эйрикорт заметила, что глазами я ищу Стеллу.
   -- Садитесь, -- сказала она, -- и будьте столь добры довольствоваться моим обществом взамен более приятного. Если я не устрою всего, то -- с лучшими намерениями -- в свете вы и моя дочь поставите себя в неловкое положение! Сегодня вы не увидите Стеллу. Это невозможно -- и я скажу вам почему. Я старая светская женщина и все могу сказать. Моя невинная дочь умерла бы скорее, чем призналась в том, что я скажу вам. Могу я предложить вам что-нибудь? Завтракали ли вы?
   Я просил ее продолжать. Ее слова привели меня в недоумение и даже испугали.
   -- Хорошо, -- произнесла она, -- вы, может быть, удивитесь, услышав, что я скажу вам, но я не допущу, чтобы все шло так, как идет до сих пор. Мой презренный зять вернется к жене.
   Ее слова поразили меня, и я, вероятно, выказал свое удивление.
   -- Подождите, -- продолжала мистрис Эйрикорт. -- Пугаться тут нечего. Ромейн слабохарактерный безумец, а загребущие руки отца Бенвеля, наверное, глубоко погрузились в его карманы. Но, если я только не ошибаюсь, в Ромейне есть еще остатки стыда. Вы возразите, что после его поступка на это мало надежды. Очень может быть. Но тем не менее я взываю к его чувствам. Он уехал в Рим, и -- излишне прибавлять -- не оставил адреса. Конечно, отец Бенвель позаботился об этом. Но это ничего не значит. Кто так много вращается в обществе, как я, имеет определенную выгоду: у того всюду есть хорошие знакомые, которые всегда готовы помочь, если только не просишь у них денег взаймы. Я написала письмо Ромейну, адресовав его на имя одного из моих знакомых в Рим. Где бы он ни был, мое письмо дойдет до него.
   До сих пор я слушал довольно спокойно, естественно, предполагая, что мистрис Эйрикорт надеется на силу своих собственных доводов и убеждений. Со стыдом признаюсь в этом даже самому себе: мне было приятно чувствовать, что с таким фанатиком, как Ромейн, в ста случаях против одного нельзя было ожидать успеха.
   Следующие слова мистрис Эйрикорт тотчас же заставили меня изменить свой недостойный образ мыслей.
   -- Не думайте, что я пыталась убеждать его, -- продолжала она. -- Мое письмо немногословно. Стелла имеет право, против которого он не сможет устоять. Я буду справедлива к нему. Он, уезжая, не знал об этом. Я сообщаю ему в своем письме, об отправке которого дочь моя и не подозревает, какого рода это право.
   Она остановилась. Глаза ее смягчились, и голос стал тише -- она уже не походила на ту мистрис Эйрикорт, которую я знал.
   -- Через несколько месяцев моя бедная Стелла станет матерью. Мое письмо призывает Ромейна к жене и ребенку.
   Мистрис Эйрикорт замолчала, видимо, ожидая, что я выскажу какое-нибудь мнение.
   В первую минуту я не мог говорить. Мать Стеллы никогда не была высокого мнения о моих умственных способностях. Теперь я, вероятно, показался ей глупейшим из ее знакомых.
   -- Вы плохо слышите, Винтерфильд? -- спросила она.
   -- Нет.
   -- Вы поняли меня?
   -- О, да.
   -- Так почему же вы ничего не говорите? Я хочу знать, что думает мужчина в этом случае? Боже, какой вы трус! Поставьте себя на место Ромейна и выскажите свое мнение. Если бы вы бросили Стеллу...
   -- Я бы никогда не бросил ее, мистрис Эйрикорт.
   -- Молчите. Вы не знаете, что могло бы случиться. Приказываю вам вообразить себя слабохарактерным, суеверным, эгоистичным, словом -- фанатиком-безумцем. Понимаете? Теперь скажите мне: могли бы вы устоять и не вернуться к жене, если бы вас призывали к ней во имя вашего ребенка? Могли ли бы вы устоять против такого зова?
   -- Вероятно, нет.
   Я старался отвечать спокойным голосом, но мне было нелегко. Я завидовал, сердился, был эгоистом -- никакими словами нельзя передать моих мыслей в это мгновение. Никогда я никого так не ненавидел, как ненавидел Ромейна в эту минуту.
   -- Черт возьми! Он вернется.
   В этих словах выразилось мое глубокое чувство.
   Мистрис Эйрикорт была удовлетворена. Со своей обычной легкостью и доверчивостью она перешла к другому предмету разговора.
   -- Теперь, конечно, вам понятно, что, во избежание сплетен, вы не должны видеться со Стеллой иначе, как в моем присутствии. Моя дочь не должна подавать своему мужу -- ах, если б вы знали, как я ненавижу этого человека! -- я говорю, не должна подавать своему мужу никакого повода для ответа, что он не вернется к ней.
   Если только мы дадим этому старому иезуиту хотя бы малейшую возможность, он сделает Ромейна священником прежде, чем мы успеем оглянуться. Дерзость этих папистов действительно неимоверна. Помните, как они, обходя наши законы, поставили здесь епископов и архиепископов? Отец Бенвиль последовал их примеру и обошел наши законы о браке. Я в таком негодовании, что не могу объясняться с обычной ясностью. Говорила вам Стелла, что он действительно поколебал веру Ромейна в его брак? А, понимаю! Она умолчала об этом и имела на то причины.
   Я вспомнил о загнутой странице письма. Мистрис Эйрикорт открыла мне то, что дочь ее, по деликатности, пожелала скрыть. Она сообщила мне, как возмущался ее зять моим гражданским браком с ее дочерью.
   -- Да, -- говорила она, -- эти католики все на один покрой. Моя дочь -- я говорю не о моей милой Стелле, а о выродке-монахине -- воображает себя выше матери. Говорила я вам, что она имела дерзость сказать, что будет молиться за меня? Та же история, что с отцом Бенвелем и папской пропагандой! Теперь скажите мне, Винтерфильд, не находите ли вы сами, принимая во внимание все обстоятельства дела, что вам, как умному человеку, следует возвратиться в Девоншир, пока мы находимся в нашем настоящем положении? Если вы возьмете с собой в вагон теплый плед, газеты и журналы для развлечения, путь покажется вовсе не таким длинным. А Бопарк, прелестный Бопарк, как в нем удобно жить зимой! Вам невольно позавидуешь -- такой популярностью вы пользуетесь в окрестности. Возвращайтесь-ка домой! Возвращайтесь!
   Я встал и взялся за шляпу. Она потрепала меня по плечу.
   Я готов был задушить ее в эту минуту. А между тем она была права.
   -- Вы извинитесь за меня перед Стеллой? -- спросил я.
   -- Друг мой, я сделаю больше, я буду воспевать вас, как говорят поэты.
   В неудержимой радости, что ей удалось справиться со мной, она начала говорить самые несуразные вещи.
   -- Я люблю вас как мать, -- уверяла она меня, прощаясь, -- и почти готова поцеловать вас.
   Но на всем лице мистрис Эйрикорт не было ни одного местечка неподкрашенного, ненапудренного, я не поддался искушению и отворил дверь. Уходя, я не мог удержаться, чтобы не высказать одну, последнюю просьбу:
   -- Дайте мне знать, когда получите вести из Рима, -- сказал я.
   -- С большим удовольствием, -- весело ответила мистрис Эйрикорт. -- Прощайте, друг мой, прощайте!
   Я пишу это в то время, когда слуга укладывает мой чемодан. Странник знает, что это значит. Во всяком случае собака рада, что уезжает из Лондона. Я думаю, не нанять ли мне яхту и не отправиться ли в кругосветное плавание? Лучше было бы никогда мне не видеть Стеллу!

Вторая выписка

   Бопарк, 10 февраля.
   Наконец пришло письмо от мистрис Эйрикорт.
   Ромейн даже не прочитал его, оно было возвращено ей отцом Бенвелем. Мистрис Эйрикорт, конечно, разозлилась. В унижении, перенесенном ею, ее утешает только то, что дочь ничего не знает о всей этой истории. Она просит меня -- совершенно без нужды -- хранить секрет, и посылает мне копию с письма отца Бенвеля:
  
   "Милостивая государыня, мистер Ромейн не может читать ничего, что отвлекает его внимание от приготовлений к принятию священнического сана и что вызывает воспоминание о заблуждениях, от которых он отрешился навеки. При получении письма мистер Ромейн, как обычно, посмотрел сначала на адрес, а затем передал мне ваше письмо, не прочтя, и просил переслать его вам обратно. Тотчас же в его присутствии оно было переложено мною в другой конверт и запечатано. Ни он, ни я не знаем и не желаем знать, о чем вы писали ему. Мы покорнейше просим вас не беспокоить нас более своими письмами".
  
   Дело действительно плохо, но то, что меня касается, имеет и хорошие стороны. Мои недостойные сомнения и зависть являются мне в еще худшем свете, чем прежде. Как ревностно я защищал отца Бенвеля! И как он обманул меня! Доживу ли я до того времени, когда иезуит попадется в свои собственные сети!
  
   11 февраля.
   Вчера мне было грустно, что я не получил известия от Стеллы. Сегодня утром я был вознагражден: получил от нее письмо.
   Она нездорова и не знает, что делать с матерью. По временам оскорбленная мистрис Эйрикорт побуждает ее принять крайние меры, она желает поставить свою дочь под защиту закона и добиться восстановления ее супружеских прав или развода. Но временами она совершенно падает духом и объявляет, что не может при ужасном положении Стеллы встречаться с обществом и советует немедленно уехать в какой-нибудь городок на материке, где можно жить дешево. Стелла не только согласна, но рада принять это последнее предложение. Она доказывает это, обращаясь в приписке за советом ко мне, без сомнения, вспоминая счастливые дни, когда я ухаживал за ней в Париже и нас посещали в отеле мои многочисленные иностранные знакомые.
   Эта приписка к письму дала мне предлог, которого я искал. Я прекрасно знал, что лучше бы мне вовсе не встречаться с ней, а между тем с первым же поездом поехал в Лондон с единственной целью увидеть ее.
  
   Лондон, 12 февраля.
   Я застал мать и дочь в гостиной. Это был один из дней, когда мистрис Эйрикорт упала духом. Взглянула меня, она попыталась придать своим маленьким глазкам выражение трагического упрека, покачала своей крашеной головой и сказала:
   -- О, Винтерфильд, я не ожидала от вас этого! Стелла, принеси мне флакон.
   Но Стелла сделала вид, что не поняла намека. Она так ласково приняла меня, что я чуть не заплакал. О, если б ее матери не было в комнате! Но она была здесь, и мне ничего не оставалось, как тотчас же приступить к делу, будто я был поверенным в делах этих дам.
   Мистрис Эйрикорт начала с того, что стала выговаривать Стелле, зачем она спрашивала у меня совета, и затем стала уверять меня, что не имеет намерения уезжать из Лондона.
   -- Как же мне тогда быть со своим домом? -- спросила она раздраженно.
   Я знал, что она называла "своим домом" квартиру в верхнем этаже, которую всегда могла оставить, но не сказал ничего, а обратился к Стелле:
   -- Я припомнил несколько мест, которые могли бы вам понравиться, ближайшее из них -- дом одного французского семейства, -- старого джентльмена и его жены. У них нет ни детей, ни квартирантов, но я думаю, что они охотно бы приняли моих знакомых, если только их свободные комнаты не заняты. Они живут в Сен-Жермене около самого Парижа.
   Я поступил хитро -- подобно самому отцу Бенвелю -- и, сказав последние слова, посмотрел на мистрис Эйрикорт.
   Париж оправдал надежды, возлагаемые мною на него, она не могла устоять против искушения и не только уступила, но даже назначила плату, которую могла бы предложить за квартиру.
   Когда я стал прощаться, Стелла шепотом поблагодарила меня.
   -- Мое имя не названо, но о моем несчастье рассказывают газеты, -- сочувствующие мне знакомые уже начинают приезжать, чтобы утешить меня. Я умру, если вы не поможете нам уехать в город, где меня никто не знает.
   Сегодня ночью я отправляюсь с почтовым поездом в Париж.
  
   Париж, 13 февраля.
   Вечер. Я только что вернулся из Сен-Жермена. Прибегая к различным хитростям, мне наконец удалось все устроить. Я начинаю думать, что я иезуит по природе, вероятно, между мною и отцом Бенвелем имеется какое-нибудь отвратительное сходство.
   Мои друзья, месье и мадам Вилльрэ, охотно примут двух леди-англичанок, которых я знаю уже много лет. Они могут за неделю приготовить для приема мистрис Эйрикорт и ее дочери вместительную и хорошенькую квартиру в нижнем этаже дома, доставшегося мадам Вилльрэ в наследство от одного из ее предков.
   Все сложности заключались в денежном вопросе: месье Вилльрэ, получающий пенсию, стеснялся назначить плату за квартиру, а я настолько несведущ, что не мог помочь ему. Кончилось тем, что мы обратились к агенту по найму квартир в Сен-Жермене. Цена, назначенная им, показалась мне вполне справедливой, но она превосходила средства мистрис Эйрикорт. Я уже так давно знаю семейство Вилльрэ, что мог, не рискуя обидеть их, предложить им тайное соглашение, позволявшее мне уплатить часть суммы. Таким образом, это затруднение было устранено.
   Мы направились в большой сад за домом, и здесь я еще раз выказал свою хитрость.
   В одном прелестном тенистом уголке я увидел необходимую принадлежность французского сада -- "павильон" -- прехорошенький домик, -- в три комнаты, точно игрушка. Было заключено еще условие о найме этого домика мною. Мадам Вилльрэ улыбнулась.
   -- Могу поспорить, -- сказала она, применив все свое знание английского языка, -- одна из этих дам очаровательно молода.
   Добрая старушка и не подозревает, как безнадежна история моей любви. Я должен видеть Стеллу хоть изредка -- больше я ничего не требую и ни на что не надеюсь. Никогда еще я так не чувствовал свое одиночество.

Третья выписка

   Лондон, 1 марта.
   Стелла и мать ее сегодня отправились в Сен-Жермен, не позволив мне сопровождать их.
   Мистрис Эйрикорт настойчиво требует соблюдать правила приличий. Если бы это было единственным препятствием на моем пути, я бы устранил его, последовав за ними во Францию.
   Какое может быть неприличие в том, что я буду видеть Стеллу как ее брат и друг -- особенно если я не буду жить в одном доме с нею, и она будет находиться под постоянной охраной матери или мадам Вилльрэ?
   Нет! Меня удержала от поездки в Сен-Жермен сама Стелла.
   -- Я часто буду писать вам, -- сказала она, -- но прошу вас, ради меня, не следовать за нами во Францию. Ее взгляд и тон заставили меня повиноваться. Как ни глуп я, но после происшедшего между мною и ее матерью, мне кажется, я могу догадаться, что она хотела сказать.
   -- Мы никогда более не увидимся? -- спросил я.
   -- Неужели вы считаете меня черствой и неблагодарной? -- ответила она. -- Неужели вы сомневаетесь, что я буду рада, более чем рада видеть вас, когда...
   Она отвернулась и не сказала больше ни слова.
   Пора было проститься. Мать ее следила за нами, мы пожали друг другу руки -- тем и ограничились.
   Матильда -- горничная мистрис Эйрикорт -- пошла вниз отпирать мне дверь. Вероятно, вид у меня был расстроенный, так же, как и душа. Добрая девушка старалась успокоить меня.
   -- Не тревожьтесь о них, сэр, -- сказала она, -- я привыкла к путешествиям и буду заботиться о них.
   На нее можно положиться, она верная и преданная женщина. На прощание я сделал ей небольшой подарок и просил писать мне время от времени.
   Многим это покажется недостойным с моей стороны поступком. Я могу сказать только, что это получилось у меня само собой. Я не знатная особа, и, если вижу, что человек хорошо относится ко мне, я не спрашиваю: выше он или ниже меня, богаче или беднее. По-моему, мы равны, если нас соединяют одинаковые симпатии. Матильда была достаточно знакома со всем случившимся, чтобы предвидеть, что в письмах Стеллы ко мне будет известная сдержанность.
   -- Не сомневайтесь во мне, сэр, я буду вам писать чистую правду, -- шепнула она мне.
   Я поверил ей. Когда на сердце грустно, дружба женщины всегда может утешить меня. Будь это леди или ее горничная женщина, она одинаково драгоценна для меня.
  
   Гов, 2 марта.
   Я договорился с агентом, что найму у него яхту.
   Я должен найти себе дело и уехать куда-нибудь. О возвращении в Бопарк не может быть и речи. Люди, у которых на душе спокойно, могут находить удовольствие в обществе соседей. Но я несчастный человек и постоянно волнуюсь. Образцовые отцы семейств станут разговаривать со мной о политике, образцовые матери предоставят мне случай сочетаться браком с их дочерьми -- вот что мне предложит общество, если я вернусь в Девоншир. Нет, я лучше поеду на Средиземное море и возьму с собой единственного друга, обществом которого не тягощусь, -- свою собаку.
   Судно найдено -- красивая шхуна в триста тонн, только что вернувшаяся из плавания на Мадейру. Шкипер и экипаж пробудут на берегу всего несколько дней. Тем временем ревизор осмотрит корабль и груз будет отвезен на берег.
  
   3 марта.
   Я написал Стелле письмо и приложил к нему список адресов, по которым письма могут попасть ко мне, другой список я отправил к своей союзнице, горничной. Из Гибралтара мы отправимся в Неаполь, оттуда в Чивиту-Веккию, Ливорно, Геную и Марсель. Из каждого этого места я легко смогу добраться до Сен-Жермена.
  
   7 марта.
   В море Половина шестого вечером. Мы проехали мимо Эддистонского маяка, ветер был попутный. Мы идем десять узлов в час.

Четвертая выписка

   Неаполь, 10 мая
   Прекрасные надежды в начале путешествия не исполнились. Из-за противного ветра, бурь и остановки в Кадиксе по случаю ремонта мы только сегодня прибыли в Неаполь. Яхта оказалась превосходной и выдержала все испытания. Я не видел лучшего и более изящного судна.
   Мы добрались слишком поздно, почтамт был уже закрыт. Завтра утром пошлю на берег за письмами. Следующий мой рейс будет зависеть от известий, которые я получу из Сен-Жермена. Если мне придется остаться здесь на более продолжительный срок, то я дам своему экипажу отпуск, который он вполне заслужил во время своего пребывания в Чивита-Веккии. Рим мне никогда не надоедает, но я не любил и не полюблю Неаполь.
  
   11 мая.
   Мои планы совершенно изменились. Я раздосадован и сердит, чем дальше я уеду от Франции, тем приятнее мне будет.
   Я получил письма от Стеллы и от горничной. Оба письма сообщают мне, что ребенок родился и это мальчик. Неужели они думают, что я интересуюсь этим мальчиком? Пока он в пеленках, он будет моим худшим врагом.
   Письмо Стеллы довольно приветливо. Но ни одним словом она не приглашает меня и даже не намекает на возможность приглашения в Сен-Жермен. О матери она упоминает мимоходом, только извещая, что мистрис Эйрикорт здорова и наслаждается удовольствиями в Париже. Три четверти письма посвящены ребенку.
   Когда я писал ей, я подписался "преданный Вам". Стелла подписывается "Ваша". Это пустяки, правда, но, тем не менее я чувствую, что это мне приятно.
   Матильда верна своему обещанию, из ее письма я узнал всю правду.
  
   "Со времени рождения "бебе", -- пишет она, -- мистрис Ромейн ни разу не произнесла вашего имени, она только и думает, только и говорит о маленьком. Это, конечно, весьма извинительно для леди в ее грустном положении. Но, по-моему, не совсем благодарно забывать мистера Винтерфильда, сделавшего для нее так много и не требующего ничего более, кроме позволения проводить невинно несколько часов в ее обществе. Может быть, как незамужняя, я ничего не понимаю в материнских чувствах и детях. Но я тоже могу чувствовать и, извините меня за фамильярность, чувствую за вас. По-моему, ребенок еще наделает много бед. Уже теперь он является источником споров. Мистрис Ромейн знает свет, и у нее доброе сердце. Она советует известить мистера Ромейна о рождении сына и наследника. Мистрис Эйрикорт утверждает, и, вероятно, не ошибается, что этот ненавистный старый патер завладеет имением мистера Ромейна, если только не будут приняты меры, которые заставят отца быть справедливым к сыну. Но мистрис Ромейн горда, как Люцифер, она и слышать не хочет о том, чтобы заискивать перед мужем, как она говорит.
   -- Сердце человека, бросившего меня, не тронет ни жена, ни ребенок, -- считает она.
   Мистрис Эйрикорт не согласна с ней. Они поссорились, а милый джентльмен-француз и его жена стараются помирить их. Вы засмеетесь, если я скажу вам, что они для успокоения прибегли к конфетам. Мистрис Эйрикорт уже несколько раз была в Париже с месье и мадам Вилльрэ. Если в заключение дать вам указание, то посоветовала бы попробовать, как подействуют на мистрис Ромейн ваше отсутствие и молчание".
   Письмо проникнуто чувством. Я последую совету Матильды. Стелла никогда не упоминает моего имени, а у меня не проходит дня, чтоб я не подумал о ней!
   Полагаю, что человек может закалить свое сердце. Попробую я закалить свое сердце и забыть ее.
   Экипаж в Неаполе отправится на берег, затем мы поплывем в Александрию. Там яхта подождет моего возвращения. Я еще не видел нильских порогов и не видел прекрасных нубийских женщин мышиного цвета. Палатка в пустыне и экономка из смуглолицых дочерей природы -- вот новая жизнь для человека, которому надоела пошлая европейская цивилизация! Начну с того, что отпущу себе бороду.

Пятая выписка

   Чивита-Веккия, 28 февраля 1863
   После девятимесячного странствования по морю и суше я снова вернулся к берегам Италии!
   Какую пользу принесло мне мое путешествие? Я загорел, похудел и полюбил слабый табак. Помогло ли оно забыть мне Стеллу? Нисколько -- мне еще больше, чем когда-нибудь, хочется видеть ее. Когда я просматриваю свой дневник, мне самому становится совестно своего нетерпения. Какое тщеславие с моей стороны предполагать, что она будет думать обо мне, когда она вся охвачена новыми заботами и радостями материнства, особенно священными для ее бедной и грустной жизни! Я беру назад все, что писал о ней, и от всей души прощаю ребенка.
  
   Рим, 1 марта.
   У своего банкира я нашел несколько писем на мое имя.
   Мне больше всего, конечно, хотелось получить известия из Сен-Жермена. Сообщая о получении моего последнего письма из Каира -- вскоре после отъезда из Неаполя я нарушил свой обет молчания, -- Стелла наконец прислала мне давно желанное приглашение:
  
   "Постарайтесь вернуться к нам еще до дня рождения моего мальчика, 27 мая, когда ему исполнится год".
  
   После этих слов ей нечего бояться, что я опоздаю к назначенному дню. Страннику -- собака теперь вполне стала достойна своего имени -- придется проститься с яхтой, которую пес полюбил, и отправиться в обратный путь по железной дороге, которую он ненавидит. Я не хочу более подвергать себя бурям и остановкам. Прощай, море, на время!
   Я отправил по телеграфу известие о благополучном возвращении. Я должен спешить уехать из Рима, иначе сделаю серьезную ошибку -- не исполню поручения матери Стеллы.
   Мистрис Эйрикорт серьезно просила меня в случае моего возвращения через Италию доставить ей какие-нибудь сведения о Ромейне. Ей интересно знать, заставили ли его все-таки стать священником. Следовательно, я должен, если только будет возможно узнать его планы, выяснить также и то, так ли он несчастен, как того заслуживает, разочаровался ли он в своих ожиданиях и есть ли, таким образом, надежда на его возвращение на путь истинный, а главное -- с ним ли еще отец Бенвель. Я думаю, что мистрис Эйрикорт еще не оставила своего намерения известить Ромейна о рождении сына.
   Я думаю, скорее всего мне удастся получить необходимые сведения от моего банкира. Он двадцать лет живет в Риме, но слишком занят, для того чтобы такой праздный человек, как я, мог беспокоить его в часы занятий. Я пригласил его завтра пообедать со мной.
  
   2 марта.
   Гость мой только что ушел от меня. Боюсь, что мистрис Эйрикорт сильно огорчится, услышав мое сообщение.
   В ту минуту, когда я назвал Ромейна, банкир с удивлением взглянул на меня.
   -- Об этом человеке говорит весь Рим, -- сказал он. -- Удивляюсь, что вы раньше не слышали о нем.
   -- Он священник?
   -- Конечно! Замечательно, что обычное время искуса было значительно сокращено для него особым распоряжением высших властей. Папа принимает в нем величайшее участие, а итальянцы уже прозвали его "молодым кардиналом". Не думайте, как многие из ваших соотечественников, что благодаря своему состоянию он получил эту высокую степень. Состояние его играет здесь незначительную роль. Он соединяет в себе два противоположных качества, весьма драгоценных для церкви и редко встречаемых в одном человеке. Он уже приобрел себе здесь всеобщую известность как чрезвычайно красноречивый и убедительный проповедник...
   -- Проповедник! -- воскликнул я. -- Он приобрел себе известность у вас? Каким же образом итальянцы понимают его?
   Банкир смотрел на меня с изумлением.
   -- Почему же им не понимать человека, говорящего с ними на их родном языке? -- спросил он. -- Ромейн, прибыв сюда, уже говорил по-итальянски, а с того времени он, постоянно упражняясь, привык и думать по-итальянски. В продолжение последнего сезона он проповедует в Риме попеременно то по-итальянски, то по-английски. Но я говорил о двух редких противоположных качествах этого замечательного человека. Даже не находясь на кафедре, он с успехом может служить церкви в ее политических интересах. Говорят, он приобрел глубокие знания, занимаясь в былые годы историей. Как-то, по случаю возникших дипломатических недоразумений между церковью и государством, он написал записку, про которую секретарь-кардинал сказал, что это образец применения опыта прошлых дней к современным нуждам. Если он только не изнурит себя, прозвище, данное ему итальянцами, может оказаться пророческим. Может быть, и мы доживем до того дня, когда новообращенный сделается кардиналом Ромейном.
   -- Вы лично знакомы с ним? -- спросил я.
   -- С ним не знаком ни один англичанин, -- ответил банкир. -- Рассказывают о каком-то романтическом приключении в его жизни, вследствие которого он покинул Англию и старается избегать знакомств со своими соотечественниками. Справедливо ли это или нет, не знаю, но известно только, что для англичан в Риме он недоступен. Я недавно слышал, что он отказывается принимать письма, приходящие из Англии. Если вы желаете видеть его, вы должны последовать моему примеру -- пойти в церковь и увидеть его на кафедре. Он, кажется, будет проповедовать по-английски в следующую среду. Зайти за вами, чтобы вместе отправиться в церковь?
   Если бы я последовал собственному желанию, я, вероятно, отказался бы. Ромейн вовсе не интересен для меня -- могу даже прямо сказать: я чувствую к нему антипатию. Но я не хочу быть невежливым с банкиром, и прием, который ожидает меня в Сен-Жермене, зависит главным образом от того, как мне удастся выполнить поручение мистрис Эйрикорт. Итак, мы условились, что я отправлюсь слушать знаменитого проповедника, про себя же я решил уйти из церкви, не дождавшись конца проповеди.
   Но еще не увидев его, я уверен в одном -- особенно после рассказа банкира: Стелла верно определила характер Ромейна: "у этого человека сердце не способны растрогать ни жена, ни ребенок". Они расстались навеки.
  
   3 марта.
   Я только что видел хозяина своей гостиницы, он может помочь мне ответить на один из вопросов мистрис Эйрикорт. Его племянник занимает какую-то должность в здешнем иезуитском генеральном штабе, при их знаменитой церкви Jl Gesn. Я просил молодого человека узнать, не упоминая моего имени, в Риме ли еще отец Бенвель. Трудно было бы мне сдержать себя, если б я повстречался с ним на улице.
  
   4 марта.
   Для мистрис Эйрикорт у меня есть утешительные вести. Отец Бенвель уже давно уехал из Рима и вернулся к исполнению своих обычных обязанностей. Если он продолжает еще влиять на Ромейна, то это может быть только посредством писем.
  
   5 марта.
   Я только что вернулся с проповеди Ромейна. Этому отступнику, вдвойне изменившему -- религии и жене, не удалось убедить меня, но он до такой степени взволновал мои нервы, что, вернувшись в гостиницу, я приказал подать бутылку шампанского, что очень позабавило моего друга, банкира.
   По плохо освещенным улицам Рима мы приехали в маленькую церковь, по соседству с Пиаца Нуова. Человек, одаренный более пылким воображением, чем я, был бы не в состоянии описать словами ту эффектную картину, которая представилась нам при входе в церковь -- ее можно только нарисовать. Весь внутренний интерьер храма таинственно освещался единственной восковой свечой, горевшей перед занавесью из черного сукна и тускло озарявшей скульптурное изображение распятого Христа в рост человека. Впереди этого изваяния находилась кафедра, также покрытая черным сукном. Мы смогли только войти в церковь, остановиться у дверей, но не смогли продвинуться дальше. Вся церковь была полна стоящими, сидящими и коленопреклоненными фигурами, исчезавшими в таинственном полумраке. Раздавались унылые звуки органа, сливавшиеся иногда с глухим шумом ударов, которые кающиеся фанатики наносили себе в грудь.
   Вдруг орган замолк, ударов не стало более слышно. Среди воцарившейся тишины на кафедру, обитую черным, взошел человек в черной рясе и обратился с речью к собравшимся богомольцам. Волосы его преждевременно поседели, лицо было мертвенно-бледным, как лицо распятого Христа рядом с ним. Мерцание свечи, упавшее на него при повороте им головы, резко обозначило глубокие впадины на щеках и отразилось в его сверкающих глазах. Тихим и дрожащим сначала голосом он изложил свою проповедь. Неделю назад в Риме умерли две замечательные личности. Одна из них была благочестивой женщиной, отпевание которой происходило в этой самой церкви. Другой был преступником, обвинявшимся в убийстве, он умер в тюрьме и отказался принять священника -- остался без раскаяния до конца жизни. Проповедь последовала за душой умершей, получившей отпущение грехов, в небесные обители, где она получила свою награду и описывала встречу с дорогими сердцу, отошедшими раньше нее. Все это было выражено в таких благочестивых и трогательных выражениях, что женщины и даже многие из мужчин плакали. Совершенно иное происходило, когда проповедник с той же верою, которая внушила ему описание райских блаженств, стал рисовать путь погибшего человека от смертного одра до его вечного местопребывания -- ада. Страшные вечные муки казались вдвое более ужасными в пламенной речи проповедника. Он описывал, как голоса матери и брата убитого будут преследовать его, вечно раздаваясь в ушах убийцы.
   -- Я, говорящий вам это, слышу эти голоса! -- воскликнул он. -- "Убийца, убийца, где ты?" Я вижу его, вижу, как убийцу втолкнули в ряды никогда не знающих сна осужденных, вижу, как его жжет вечный огонь, вижу, как он извивается от непрерывных мук, которым нет конца.
   Эта ужасная напряженность воображения достигла крайних пределов, когда, упав на колени, он стал молиться перед Распятием, прося для себя и своих слушателей смерти кающихся грешников, которым грехи отпускаются все искупляющим именем Христа. По церкви раздались истерические крики женщины. Я не мог вынести дольше, выбежал на улицу и вздохнул опять свободно, взглянув на прекрасное безоблачное ночное небо, усеянное мирно сверкающими звездами.
   И этот человек был Ромейн!
   В последний раз я видел его среди его великолепных произведений искусства, он увлекался литературой и был гостеприимным хозяином удобного и до мельчайших деталей роскошного дома. Теперь я видел, что из него сделал Рим.
   -- Да, -- сказал мне мой спутник, -- церковь не только умеет найти людей, наиболее пригодных ей, она еще развивает в этих людях качества, которых они сами в себе не сознавали. Этой весьма понятной причиной объясняются те успехи, которые всегда делала и поныне делает католическая религия. Благодаря великой реформации скандалы папской жизни прошлых столетий искупились образцовой жизнью духовенства начиная с низших и кончая высшими ступенями. Если бы между нами явился теперь новый Лютер, где бы он нашел достаточно вопиющие и распространенные злоупотребления, которые возмущали бы христиан? Он не нашел бы ничего подобного и, вероятно, снова примкнул бы к римской пастве.
   Я слушал, не делая никаких возражений. Говоря правду, я думал о Стелле.
  
   6 марта.
   Я был в Чевита-Веккии, чтобы на прощание угостить офицеров и экипаж до отплытия яхты в Англию.
   Расставаясь, я сказал, что желал бы купить яхту и что позже мы еще поговорим об этом с моими гостями. Это заявление было встречено с энтузиазмом. Я действительно полюбил экипаж яхты, и, мне кажется, я, не ошибаясь, могу сказать, что все, начиная от шкипера и кончая каютным юнгой, отвечали мне тем же. Судя по всему, мне суждено вести в будущем бродячую жизнь, разве только... Нет! Мне необходимо иногда думать о возможности более счастливой будущности, но лучше не записывать подобные мысли. У меня есть на примете прекрасное судно, денег у меня много.
   По возвращении в Рим сегодня вечером я нашел там письмо от Стеллы.
   В нем она высказывает ту же просьбу, что ее мать. Зная, что я в Риме, она также желает иметь известие об одном иезуитском священнике, миссионере по имени Пенроз.
  
   "При встрече я вам расскажу, как должна ценить его доброту. А пока скажу только, что он -- совершенная противоположность с отцом Бенвелем и что я была бы крайне неблагодарной, если б не желала ему счастья".
  
   Это странное, но, по моему мнению, вовсе неудовлетворительное объяснение. Кто такой Пенроз? И чем он заслужил такую благодарность? Если бы кто-нибудь сказал мне, что Стелла могла подружиться с иезуитом, я, чего доброго, ответил бы ему весьма резко. Подожду дальнейших объяснений и еще раз обращусь за справками к племяннику хозяина.
  
   7 марта.
   Кажется, мне не удастся лично убедиться в достоинствах мистера Пенроза. Он за тысячи миль от Европы и подвергается таким опасностям, что его благополучное возвращение крайне сомнительно.
   Миссия, к которой он принадлежит, первоначально отправлялась в Центральную Америку. Прежде чем миссионеры отплыли из Ливорно, до Рима дошли слухи о новой войне, разгоревшейся в этой неспокойной части света. Получив эти неутешительные известия, начальство приказало миссии отправиться в Аризону, граничащую с Новой Мексикой и недавно купленную Соединенными Штатами. Здесь, в долине Санта-Круз, иезуиты двести лет назад впервые сделали попытку обращения индейских племен, но потерпели неудачу. Дом, где они жили, и часовня теперь груда развалин, и одно имя апачских индейцев заставляет всех избегать плодоносной долины. В эту местность, полную плохих предзнаменований, направились Пенроз и его товарищи, и теперь они рискуют жизнью, пытаясь оказать на сердца этих кровожадных дикарей влияние христианства. До сих пор от миссионеров нет никаких известий, и достоверных сведений нельзя ждать ранее нескольких месяцев.
   Что скажет на это Стелла? Я отчасти начинаю понимать, почему Стелла интересуется Пенрозом. Он -- нечто вроде героя. Мне хочется узнать дальнейшие подробности о нем.
   Завтрашний день будет памятным для меня. Завтра я еду из Рима в Сен-Жермен.
   Я распорядился, чтобы в случае дальнейших известий, способных заинтересовать мистрис Эйрикорт или Стеллу, они были сообщены мне. Банкир обещал писать мне, если в жизни или намерениях Ромейна произойдет перемена. А мой хозяин сообщит мне, если в Риме будут получены известия от миссии в Аризоне.

Шестая выписка

   Сен-Жермен, 14 марта.
   Я приехал вчера. Усталость от путешествия и радостное волнение при свидании со Стеллой помешали мне приняться за свой дневник, когда я пришел в себя.
   Она похорошела еще больше, ее стан, прежде несколько худощавый, теперь стал полнее. Растерянный, тоскливый взгляд исчез, вернулась прежняя нежность цвета лица, и глаза ее снова приобрели ту ясность выражения, которая очаровала меня в былые годы. Может быть, это следствие утешительного влияния ребенка, действие времени и мирной жизни, которую она ведет теперь, -- одно только несомненно, я никогда не воображал, чтобы могла так скоро совершиться перемена к лучшему, подобная той, какую я нашел в Стелле через год.
   Что касается ребенка, то это веселый, добродушный мальчуган, в моих глазах, он обладает одним большим достоинством -- не похож на отца. Я видел, с каким серьезным удивлением мать взглянула на меня, когда я взял мальчика на руки. Я уверен, что мы с ним будем друзьями.
   Кажется, даже для мистрис Эйрикорт воздух Франции и французская кухня оказались полезными. Она смотрит лучше, язык ее болтает быстрее, чем прежде, и веселое расположение духа вернулось к ней настолько, что месье и мадам Вилльрэ уверяют, что в ее жилах непременно должна течь французская кровь.
   Все, включая Матильду, были так рады моему возвращению, что мне казалось, будто я вернулся к себе домой. Что касается Странника, то, в интересах его красоты и здоровья, мне пришлось просить всех не угощать его всем съедобным, начиная от простого хлеба и кончая страсбургским паштетом.
   Стелла говорит, что с сегодняшнего дня я познакомлюсь с их будничной жизнью в Сен-Жермене.
   Утро начинается с обычной чашки кофе. В одиннадцать часов меня зовут из моего павильона к одному из тех разнообразных завтраков, которые подаются во Франции и Шотландии. В последующий за тем трехчасовой промежуток мальчика несут гулять и укладывают спать, а взрослые занимаются кто чем. В три часа -- общая прогулка в лес в сопровождении шарабана, запряженного пони, для уставших членов семьи. В шесть часов все собираются к обеду. К кофе являются иногда соседи и играют в карты. В десять -- мы прощаемся.
   Такова программа домашней жизни. Разнообразится она прогулками по окрестностям и редкими поездками в Париж. Я домосед по характеру. Только когда я расстроен, мною овладевает беспокойство и я ищу перемены. Спокойная, однообразная жизнь в Сен-Жермене, конечно, должна бы теперь быть мне весьма по сердцу. Я стремился к ней в продолжение долгого года. Чего мне желать еще?
   Конечно, ничего.
   А между тем... Стелла сделала для меня роль "брата" весьма тяжелой. Мать и знакомые поздравляют ее с возвращением красоты. Какое мне может быть до этого дело?
   Но лучше мне не думать о своем тяжелом жребии. А как не думать? Смогу ли я изгладить из памяти незаслуженное несчастье, отнявшее у меня в молодости любимую женщину? По крайней мере попытаюсь.
   Стану держаться старого правила: будь доволен малым.
  
   15 марта.
   Девять часов утра, а я не знаю, куда деваться. Выпив кофе, я взглянул на свой дневник.
   Меня поразило, что я впадаю в дурную привычку писать слишком много о самом себе. Привычка вести дневник имеет и дурные стороны -- поддерживает эгоизм. Хорошо, что легко найти против этого лекарство. С сегодняшнего дня я буду открывать свою тетрадь только тогда, когда произойдет что-нибудь, достойное быть записанным. Что касается меня самого и моих чувств, то об этом уже не будет речи.

Седьмая выписка

   7 июня.
   Сегодня утром случилось событие, заставившее меня снова приняться за свой дневник. Я получил о Ромейне настолько важные известия, что не могу не записать их. Он назначен камерарием. Из достоверных источников сообщают, что, как только откроется вакантное место, он будет прикомандирован к посольству.
   Эти настоящие и будущие почести делают невозможным его возвращение к жене и сыну.
  
   8 июня.
   Мистрис Эйрикорт разделяет мое мнение относительно Ромейна.
   Сегодня, на утреннем концерте, она встретила своего старого знакомого, доктора Уайброва. Знаменитый доктор заработался и отправился на несколько месяцев отдохнуть в Италию. После концерта они решили прокатиться по Булонскому лесу, и со своею обычной откровенностью мистрис Эйрикорт сообщила доктору о положении Стеллы и ее ребенка. Имея в виду интересы мальчика, он был вполне согласен с ней, что следовало уже давно, не теряя драгоценного времени, известить Ромейна о рождении наследника, и обещал во что бы то ни стало сам сообщить Ромейну это известие.
  
   9 июня.
   Мадам Вилльрэ говорила со мной по секрету о весьма щекотливом вопросе.
   Опять мне приходится писать о себе. Но только в кратких словах сообщу сущность того, что сказала мне старушка. Если я только буду просматривать эти строки почаще, я почерпну из них решимость воспользоваться ее советом.
   Вот вкратце слова мадам Вилльрэ:
   "Стелла говорила со мной по секрету после того, как встретила вас вчера в саду. Ее нельзя обвинять в том, что она старалась скрыть от вас слабость, которую вы, конечно, уже сами заметили. Но она считает необходимым через мое посредство сказать вам несколько слов. Поведение ее мужа было для нее так оскорбительно, что она этого никогда не забудет. Она вспоминает с чувством отвращения свою "любовь с первого взгляда", как вы называете это в Англии, которую она почувствовала в тот день, когда они увиделись в первый раз, и с сожалением вспоминает о своей другой любви, которая медленно, но сильно развивалась в ней. К своему стыду, она признается, что не могла представлять пример исполнения долга и сдержанности, когда вчера ей пришлось быть с вами наедине. Она просила меня передать вам свое желание, чтобы в будущем вы виделись с нею не иначе, как в присутствии кого-нибудь. Не упоминайте об этом при следующей встрече и поймите, что она говорила со мной, а не с матерью только потому, что боится, как бы мистрис Эйрикорт не употребила резкие выражения и снова бы не расстроила вас, как уже однажды сделала это в Англии. Если вы не прочь принять мой совет, то вам следовало бы попросить разрешение продолжить свое путешествие".
   Мой ответ на эти слова никому не интересен. Наш разговор был прерван появлением кормилицы у дверей павильона.
   Она вела за руку ребенка.
   Когда он начал говорить, первой его попыткой под руководством матери было старание назвать меня дядей Бернардом, но, больше одного слога из моего имени он еще не в состоянии произнести. Теперь он явился ко мне, чтобы пролепетать свой урок. Положив на мои колени свои маленькие ручки, он взглянул на меня глазами своей матери и сказал: "Дядя Бер". Это было ничтожное обстоятельство, но в эту минуту его слова разбили мне сердце. Я взял мальчика на руки и взглянул на мадам Вилльрэ. Добрая старушка сочувствовала мне, я подметил слезы на ее глазах.
   Нет! Ни слова больше о себе. Снова закрываю тетрадь.

Восьмая выписка

   3 июля.
   Сегодня утром мистрис Эйрикорт получила письмо от доктора Уайброва. Оно помечено "Кастель Гандольеро, близ Рима". Здесь доктор поселился на жаркие месяцы, и здесь он видел Ромейна, ожидающего святого отца в знаменитом летнем дворце пап.
   Как он принял уведомление мистрис Эйрикорт, неизвестно. Для человека, с репутацией Уайброва, без сомнения, отпираются двери, закрытые для простых смертных.
   "Я исполнил свое обещание, -- пишет он, -- и могу сказать, что повел речь весьма осторожно. Результат несколько поразил меня. Ромейн не только не ожидал услышать о рождении ребенка -- он ни физически, ни нравственно не был в состоянии перенести неожиданное сообщение. В первую минуту я подумал, что с ним случился удар. Но когда я подошел, чтобы попробовать его пульс, он вздрогнул и сделал мне слабый знак оставить его. Я поручил его попечению слуги. На следующий день я получил уведомление от его товарищей, что он плохо себя чувствует после испытанного потрясения, и просьбу не поддерживать с ним ни личных, ни письменных отношений.
   Очень сожалею, что не могу прислать вам более утешительного отчета о моем вмешательстве в это прискорбное дело. Может быть, вы или ваша дочь что-нибудь и услышите о нем".
  
   4-9 июля.
   Писем не получено. Мистрис Эйрикорт по-видимому, беспокоится. Стелла же, как кажется, чувствует облегчение.
  
   10 июля.
   Из Лондона получено письмо на имя Стеллы от поверенного в делах Ромейна. Доход, от которого она отказалась для себя, переведен законным порядком на имя ее ребенка. Затем следуют технические подробности, повторять которые бесполезно. Со следующей почтой Стелла отвечала поверенному, что, пока она жива и имеет влияние на сына, он не будет пользоваться предлагаемыми ему средствами. Мистрис Эйрикорт, месье и мадам Вилльрэ, даже Матильда -- все упрашивали ее не отправлять письмо. На мой взгляд, она поступила, как следует. Хотя не существует майората, но аббатство Венж все-таки по праву рождения принадлежит мальчику и крайне несправедливо предлагать ему взамен этого поместья что-нибудь другое.
  
   11 июля.
   Я вторично предложил уехать из Сен-Жермена. Присутствие третьего лица при наших встречах становится невыносимым для меня. Стелла пользуется своим влиянием, чтобы удержать меня.
   -- Кроме вас, никто не сочувствует мне, -- говорит она.
   Я снова нарушил свое обещание не писать о себе. Но на этот раз у меня есть небольшое извинение. Для успокоения моей собственной совести, я должен сказать, что поступал так, как мне казалось правильным. Не моя вина, что я остаюсь в Сен-Жермене несмотря на совет мадам Вилльрэ.

Девятая выписка

   13 сентября.
   Из Рима пришли ужасные известия о иезуитской миссии в Аризоне.
   Индейцы напали на новый дом миссии. Строение сгорело дотла, а миссионеры все перерезаны, за исключением двух, которых увели в плен. Имена этих последних неизвестны. Сообщение запоздало на четыре месяца из-за междоусобной войны в Соединенных Штатах и смут в Центральной Америке.
   Просматривая "Times", который мы аккуратно получаем здесь, я нашел подтверждение известия в краткой заметке, но и здесь имена миссионеров не были названы.
   Мы надеемся почерпнуть дальнейшие подробности из нашей английской газеты. "Times" занимает исключительное положение, вся английская нация является его добровольным сотрудником. В случае затруднений у себя дома англичане обращаются к редактору этой газеты. Если во время путешествия по цивилизованным государствам или по странам дикарей с ними случается что-нибудь замечательное, они сообщают это редактору. Если кто-нибудь из наших соотечественников знает об ужасном избиении миссионеров, я могу точно сказать, где мы найдем известие о нем в печати.
   Вскоре после моего прибытия сюда Стелла пересказала мне свой достопамятный разговор с Пенрозом в саду Тен-Акр-Лоджа. Я знал теперь, в чем заключалась услуга, оказанная ей молодым патером, но никак не ожидал того приступа горя, который охватил ее, когда она прочитала телеграмму из Рима.
   Она даже дрожащим голосом сказала:
   -- У меня не будет счастливой минуты, пока я не узнаю, остался ли Пенроз в живых.
   Неизменным третьим лицом с нами в это утро был месье Вилльрэ. Сидя у окна с книгой в руке -- то читая, то окидывая сад взглядом садовода, -- он вдруг заметил на своих грядках чужую кошку. Забыв обо всем на свете, старик быстро заковылял из комнаты, чтобы прогнать незваную гостью, а мы остались одни.
   Я сказал Стелле многое из того, что теперь желал бы взять назад. Мною овладела отвратительная ревность. Я презренно намекнул на то, что Пенрозу нечего особенно гордиться тем, что он уступил просьбам прекрасной женщины, очаровавшей его, хотя, быть может, он и боится признаться в этом. Она восстала против моего недостойного намека, но мне не было стыдно за самого себя. Разве может женщина не знать, какое влияние ее красота оказывает на мужчину? Я, как негодяй, падал все ниже и ниже.
   -- Извините меня, если я ненамеренно рассердил вас, -- произнес я. -- Мне следовало знать, что я ступаю на нетвердую почву. Может быть, ваше участие в судьбе Пенроза объясняется более теплым чувством, чем благодарность.
   Она отвернулась -- грустной, но не сердитой, по-видимому, собиралась молча выйти из комнаты.
   Дойдя до двери, она раздумала и вернулась:
   -- Даже если вы будете оскорблять меня, Бернард, я не в состоянии сердиться на вас, -- сказала она тихо. -- Я когда-то оскорбила вас, теперь я не имею права жаловаться на ваше оскорбление и постараюсь забыть его.
   Она протянула мне руку и, подняв глаза, взглянула на меня.
   Она не была виновата, я беру всю ответственность на себя. Через секунду она очутилась в моих объятиях, я почувствовал быстрое биение ее сердца у себя на груди и излил в бешеной исповеди все мое горе, мой стыд и любовь, я бесконечно осыпал ее губы поцелуями.
   Она обняла руками мою шею и откинула голову с глубоким вздохом.
   -- Не злоупотребляйте моею слабостью, -- шептала она. -- Мы не должны более видеться.
   Она дрожащей рукой оттолкнула меня и выбежала из комнаты.
   Я снова нарушил данный обет -- не писать о себе, но это не эгоизм, я чувствую действительное унижение, исповедуясь в своем недостойном поведении. Есть одно только средство загладить свой проступок -- уехать из Сен-Жермена. Теперь, когда уже слишком поздно, я чувствую, как тяжела была для меня эта постоянная сдержанность.
   Я еще писал, когда няня принесла мне записочку, набросанную карандашом. Ответа не требовалось.
   Немногие строки были написаны рукой Стеллы:
  
   "Не уезжайте неожиданно, иначе вы возбудит, подозрение матери. Подождите получения писем из Англии, и пусть они послужат вам предлогом к отъезду.
   С."
  
   Я и думать забыл о ее матери. Она права. Но если бы она была не права, я все-таки должен был повиноваться ей.
  
   11 сентября.
   Письма из Англии получены. Одно из них дает мне предлог для отъезда. Мое предложение о покупке яхты принято. Шкипер и экипаж отказались от других предлагаемых им мест и ожидают моих распоряжений в Кове. Мое возвращение в Англию необходимо.
   Вместе с письмами прибыли и газеты. Мои ожидания оправдались. Вчерашняя заметка вызвала сообщение добровольного сотрудника. Один господин, только что вернувшийся из Центральной Америки после путешествия по Аризоне, пишет в "Times", что видел двух пленных миссионеров, и сообщает свое имя и адрес.
   Самое имя корреспондента уже служит гарантией верности его сообщения. Это не кто иной, как мистер Мертуэт -- известный путешественник по Индии.
   Он пишет следующее:
  
   "Сэр, я могу сообщить вам некоторые подробности о двух иезуитах, оставшихся в живых после избиения миссионеров в долине Санта-Круз четыре месяца назад.
   В это время я путешествовал по Аризоне под охраной одного вождя апачей, которого с помощью виски и пороха мне удалось уговорить показать свою страну и свой народ.
   Миль двенадцать севернее от маленького городка Тубак, построенного близ серебряного рудника, мы наткнулись на стан апачей. Я сразу узнал двух белых между индейцами. Это были пленные миссионеры.
   Один из них был француз по имени Лербье, а другой англичанин Пенроз.
   Они были обязаны жизнью двум важным соображениям индейцев. При виде ужасного ночного избиения Лебрье сошел с ума. Сумасшествие, по понятиям американских дикарей, священно: они смотрят на несчастного помешанного, как на получившего откровение. Другой миссионер, Пенроз, заведовал аптекой миссии и с успехом лечил апачей. Как "великий человек с лекарством", он тоже привилегированное лицо -- его охраняет их забота о собственном здоровье.
   Жизнь пленников вне опасности, если только они будут в состоянии перенести все трудности кочевой жизни индейцев. Пенроз сказал мне с покорностью судьбе истинного героя:
   -- Моя жизнь в руках Божьих, если я умру, я умру на службе Господней.
   У меня не было средств выкупить миссионеров, а мои увещевания и обещания не произвели ни малейшего впечатления на дикарей. Если бы не серьезная и продолжительная болезнь, я уже давно отправился бы в Аризону с выкупом. Теперь же я с трудом пишу это письмо, но могу устроить подписку, и если кто-нибудь захочет предпринять дело освобождения миссионеров, то я готов служить ему советом".
  
   Так заканчивалось письмо. До его чтения я не знал, куда мне направиться, что делать и как уехать из Сен-Жермена. Теперь мой путь ясен. Я нашел цель жизни и возможность загладить перед Стеллой свою недостойную, грубую выходку.
   Я по телеграфу снесся с мистером Мэртуэтом и с моим шкипером. Первому я сообщил, что надеюсь быть завтра утром. Второму поручено немедленно приготовить яхту для продолжительного плавания. Если мне удастся спасти этих людей, по крайней мере Пенроза, жизнь моя прошла не даром.
  
   Лондон, 15 сентября.
   У меня достаточно решимости, чтобы отправиться в Аризону, но не хватает сил описать сцену расставания.
   Я намеревался сохранить свое предприятие в тайне и только письменно сообщить о нем, когда корабль уже будет стоять под парусами. Но, прочтя корреспонденцию "Times", Стелла, вероятно, заметила в моем лице что-нибудь, что выдало меня.
   Теперь все кончено. Я всеми силами стараюсь не думать о прощании и поэтому не распространяюсь о нем.
   Мистер Мертуэт не только дал мне драгоценные указания, но еще снабдил рекомендательными письмами к должностным лицам и к патерам в Мексику, что имеет неизмеримую цену в экспедиции, подобной моей. Ввиду настоящего смутного времени в Соединенных Штатах, он советует мне отправиться в один из восточных портов Мексики, а затем навести первые справки в Аризоне и Тубаке. По его мнению, время так дорого, что он советует мне справиться в Лондоне или Ливерпуле, нет ли судна, отправляющегося немедленно в Вера Круц или Тампако. Оказывается, что яхту невозможно приготовить к плаванию ранее двух или трех недель. Поэтому я последовал совету мистера Мертуэта.
  
   16 сентября.
   Из лондонской гавани получен неудовлетворительный ответ. С Мексикой у нас незначительная торговля, и гавани в этой стране слишком плохи. Таково донесение.
  
   17 сентября.
   В Ливерпуле найден мексиканский бриг, отправляющийся в Вера Круц. Но корабль в долгах, и срок отплытия зависит от уплаты долга! Таким образом, я со спокойной совестью могу отправляться со всеми удобствами на собственной шхуне.
  
   18 -- 19 сентября.
   Я устроил все свои дела, простился со знакомыми, в том числе и с добрым Мертуэтом, написал веселое письмо Стелле и завтра отправлюсь в Портсмут, сделав хороший запас водки и пороха, которыми должен заплатить за пленников.
   Мне трудно решиться уехать из Англии без своего товарища в путешествиях -- собаки. Но принимая во внимание рискованность предстоящего, боюсь взять своего старого друга с собой. Стелла охотно согласилась взять собаку к себе и, если мне не суждено вернуться, не расстанется с ней в память о ее хозяине. Это ребячество, но меня утешает, что я никогда не сказал грубого слова Страннику и никогда в сердцах не поднял руку на него.
   Мне скажут, я распространяюсь о собаке и ни слова не сказал о Стелле! Но эти мысли нельзя выразить словами.
   Вот и последняя страница моего дневника! Я запру его в ящик и, отправляясь на портсмутский поезд, завезу его к банкиру. Понадобится ли мне когда-нибудь новая тетрадь для дневника? Суеверному человеку могло бы прийти в голову считать окончание дневника за предзнаменование другого конца. Но я не обладаю пылким воображением и с надеждой смотрю в неизвестную будущность.
  
   (Здесь в дневник вложены две бумаги, по которым видно, что прошло семь месяцев, прежде чем хозяин дневника снова принялся за него. Эти бумаги -- две телеграммы, отправленные 1 и 2 мая 1864 года):
  
   1. От Бернарда Винтерфильда. Портсмут. Англия. Мисстрис Ромейн. Сен-Жермен, близ Парижа.
   "Пенроз на борту моей яхты. Его несчастный спутник умер от изнурения, и здоровье Пенроза тоже весьма слабо. Я везу его в Лондон, чтобы посоветоваться с докторами. С нетерпением ждем известий от вас. Телеграфируйте в гостиницу Дервента".
  
   2. От мистрис Эйрикорт, Сен-Жермен. Мистеру Винтерфильду, гостиница Дервента. Лондон.
   "Ваша телеграмма прочтена с радостью и переслана в Париж Стелле. Все благополучно. Но произошли странные события. Если сами не можете сейчас приехать, отправьтесь к лорду Лорингу. Он вам все расскажет".

Десятая выписка

   Лондон, 2 мая 1864.
   Телеграмма мистрис Эйрикорт получена после первого визита доктора Уайброва к Пенрозу. Мнение, высказанное доктором о болезни Пенроза, немного успокоило меня, как вдруг телеграмма мистрис Эйрикорт снова взволновала. Оставив Пенроза на попечение хозяйки, я поспешил к лорду Лорингу.
   Было еще рано, и его сиятельство был дома. Он чуть не свел меня с ума от нетерпения своими бесконечными извинениями в том, что так непростительно перетолковал мое поведение по случаю прискорбного события со свадьбой в Брюсселе.
   Я остановил поток его слов -- надо отдать ему справедливость: он говорил весьма серьезно -- и попросил его сказать мне, во-первых, почему Стелла в Париже?
   -- Стелла там с мужем, -- ответил лорд Лоринг.
   Голова у меня закружилась, и сердце начало усиленно биться.
   Лорд Лоринг взглянул на меня, побежал к столу, накрытому для завтрака в соседней комнате, и вернулся со стаканом вина. Право, не знаю, выпил ли я его или нет. Знаю только, что мне с трудом удалось задать вопрос, состоящий из одного слова:
   -- Помирились?
   -- Да, мистер Винтерфильд, помирились перед его смертью.
   Мы оба молчали минуту.
   О чем он думал, не знаю. О чем думал я? В этом я не смею признаться.
   Лорд Лоринг снова заговорил, выражая опасение по поводу моего здоровья. Я, как мог, объяснил свою дурноту и рассказал ему об освобождении Пенроза. Он слышал о моем предприятии еще до моего отъезда из Англии и поздравил меня с успехом.
   -- Это будет приятная весть для отца Бенвеля, -- сказал он.
   Имя отца Бенвеля рождает во мне опасения.
   -- Разве и он в Париже? -- спросил я.
   -- Он уехал оттуда прошлой ночью, -- ответил лорд Лоринг, -- теперь он в Лондоне, насколько я могу понять, по весьма важному делу, касающемуся Ромейна.
   Я тотчас подумал о мальчике.
   -- Ромейн в памяти? -- спросил я.
   -- В полной памяти.
   -- Пока он еще в состоянии оказать справедливость, оказал ли он ее сыну?
   Лорд Лоринг немного сконфузился и ответил только:
   -- Не слыхал.
   Я был не удовлетворен.
   -- Вы один из самых старинных друзей Ромейна, -- настаивал я, -- и сами не видели его?
   -- Я его видел несколько раз. Но он никогда не упоминал о своих делах.
   После этого он быстро переменил разговор.
   -- Могу я вам быть еще полезен какими-нибудь сведениями? -- спросил он.
   Мне хотелось узнать, каким образом Ромейн из Италии попал во Францию и как известие о его болезни в Париже было сообщено его жене.
   Лорд Лоринг все рассказал мне.
   -- Леди Лоринг и я провели прошлую зиму в Риме, -- сказал он, -- и там виделись с Ромейном. Вы удовлетворены? Может быть, вам известно, что мы оскорбили его советом, данным Стелле до ее замужества? Это мы считали своею обязанностью.
   Я вспомнил, что Стелла сказала о Лорингах в день ее достопамятного визита ко мне в гостиницу.
   -- Ромейн, вероятно, отказался бы принять нас, -- продолжал лорд Лоринг, -- если бы, к моему счастью, я не имел аудиенции у папы. Святой отец отзывался о нем с величайшим снисхождением и добротой и, услышав, что я еще не видал его, приказал Ромейну явиться к нам. После этого он уже не мог отказаться впоследствии принять меня и леди Лоринг. Не могу выразить вам, как нас опечалила перемена к худшему, которую мы заметили в его наружности. Доктор-итальянец, с которым он советовался, сказал мне, что биение его сердца слишком слабо вследствие продолжительных занятий, напряжения при проповеди и недостаточного питания. Он ел и пил ровно столько, чтоб не умереть, и не больше, и упорно отказывался от отдыха и перемены обстановки.
   Позднее леди Лоринг, оставшейся с ним наедине, удалось заставить его отбросить сдержанность, с которой он относился ко мне, и она открыла еще причину, подтачивающую его здоровье. Я говорю не о нервных припадках, которыми он страдал в былые годы, а о впечатлении, произведенном на него вестью о рождении ребенка, принесенной ему доктором Уайбровом, которым, вероятно, руководили лучшие намерения. Это сообщение -- расставаясь с женой, он не подозревал положения, в котором она находилась, -- подействовало на него сильнее, чем доктор предполагал. Леди Лоринг была так неприятно поражена тем, что он ей сказал по этому поводу, что повторила мне его слова только в общих чертах. Он говорил. "Если бы я мог думать, что поступаю дурно, посвящая себя служению церкви, когда мое семейное счастье было разрушено, я поверил бы также, что рождение этого ребенка -- наказание за мои грехи и предвестие моей близкой смерти. Но я не смею держаться этого взгляда. А между тем после торжественного обета, котором я связан, я не могу радоваться событию, самая мысль о котором смущает и унижает меня, как священника".
   Уже один этот взгляд укажет вам, в каком состоянии ум нашего несчастного друга. Он, по-видимому, не желал поддерживать знакомства с нами. Незадолго до возвращения в Англию мы услышали, что он назначен первым секретарем при посольстве в Париже. Папа, в своей отеческой заботе о здоровье Ромейна избрал это великодушное средство, чтобы принудить его переехать в другое место и оторваться от беспрестанных занятий в Риме. Перед его отъездом мы снова встретились. Он был с виду похож на отжившего свой век старика. Мы забыли все, и помнили только, что он священник нашей веры и наш бывший близкий друг, и устроились так, чтобы поехать вместе.
   Погода была теплая, и мы продвигались, не спеша.
   Когда мы оставили его в Париже, он, казалось, чувствовал себя лучше.
   Я спросил, виделись ли они по этому случаю со Стеллой.
   -- Нет, -- ответил лорд Лоринг, -- у нас имеются причины сомневаться, чтобы Стелле было приятно видеть нас, и нам не хотелось вмешиваться непрошенными в крайне щекотливое дело. Я уговорился с нунцием, которого имею честь знать, чтобы он писал нам о состоянии здоровья Ромейна, и после этого вернулись в Англию. Неделю назад мы получили новые тревожные вести, и леди Лоринг тотчас поехала в Париж. В первом своем письме она извещает меня, что сочла своею обязанностью сообщить Стелле об опасном состоянии здоровья Ромейна.
   Она благодарила жену за ее доброту и тотчас отправилась в Париж, чтобы быть вблизи, в случае если бы ее муж выразил желание видеть ее.
   Стелла и жена живут теперь в одной гостинице. Меня в Лондоне задержали дела, но, если до вечера я не получу известий о перемене к лучшему, то тоже отправляюсь с почтовым поездом в Париж к леди Лоринг.
   Было излишним отнимать еще более времени у лорда Лоринга.
   Я поблагодарил его и вернулся к Пенрозу.
   Когда я приехал в гостиницу, он еще спал.
   На столе в гостиной лежала телеграмма от Стеллы, заключавшаяся в следующих словах:
  
   "Я только что вернулась от его постели, рассказав ему о спасении Пенроза. Он желает видеть вас. Положительных страданий нет -- он умирает от упадка сил. Так объявили мне доктора. Когда я хотела писать к вам, они мне сказали: "Пошлите телеграмму, времени терять нельзя".
  
   К вечеру Пенроз проснулся.
   Я показал ему телеграмму.
   Во все время путешествия он только и мечтал, как бы увидеть Ромейна. В крайнем отчаянии он объявил, что поедет со мной в Париж с ночным поездом. Припомнив, как на нем отразилось короткое путешествие по железной дороге от Портсмута, я уговаривал его отпустить меня одного. Но с его любовью к Ромейну нельзя было сладить.
   В то время, когда мы тщетно старались убедить друг друга, вошел доктор Уайбров.
   К моему изумлению, он принял сторону Пенроза.
   -- Постарайтесь встать, -- сказал он, -- мы поможем вам одеться.
   Мы подняли его и надели на него халат. Он поблагодарил нас и, сказав, что может одеться сам, опустился в кресло. Не прошло и минуты, как он заснул так крепко, что мы подняли и уложили его в постель, а он и не проснулся.
   Доктор Уайбров предвидел этот результат и с ласковой улыбкой смотрел на бледное, спокойное лицо бедняги.
   -- Вот лекарство, с помощью которого мы поставим на ноги нашего пациента. Пусть он несколько недель только ест, пьет и спит, и вы увидите, как он поправится. Если бы вы возвращались по суше, Пенроз умер бы дорогой. Я присмотрю за ним, пока вы будете в Париже.
   На станции я встретился с лордом Лорингом.
   Он догадался, что я также получил неутешительные вести, и предложил мне место в своем купе. Едва мы успели сесть, как увидели отца Бенвеля среди прочих пассажиров по платформе. С ним был седой господин, которого мы оба не знали. Лорд Лоринг не любит незнакомых. Иначе, чего доброго, мне пришлось бы ехать до Парижа в обществе иезуита.
  
   Париж, 3 мая.
   По прибытии нашем в отель меня уведомили, что из посольства не было никакого известия.
   Мы застали леди Лоринг одну за завтраком, когда отдохнули после нашего ночного путешествия.
   -- Ромейн еще жив, -- сказала она, -- но голос его перешел уже в шепот, и он тяжело дышит, когда ложится в постель. Стелла отправилась в посольство, она надеется увидеть его сегодня во второй раз.
   -- Только во второй раз! -- воскликнул я.
   -- Вы забываете, мистер Винтерфильд, что Ромейн священник. Он был посвящен в католическую веру только при условии полного развода с женой.
   Со своей стороны Стелла -- никогда не говорите ей, что я сказала вам это, -- подписала формальный документ, присланный из Рима, удостоверяющий, что она соглашается на развод без всякого принуждения. Она была избавлена от исполнения другой формальности, о которой я не считаю нужным упоминать, особым разрешением папы. Ввиду этого, как мне сообщили в посольстве, где я была вместе со Стеллой, на присутствие жены у постели умирающего мужа другие священники посмотрят, как на скандал и святотатство.
   Добродушный нунций порицается за то, что превысил свою власть и исполнил, несмотря на протест, последние желания умирающего. Он находится теперь в переписке с Римом, ожидая окончательных инструкций, которыми и будет руководиться.
   -- Видел ли Ромейн своего сына? -- спросил я.
   -- Стелла взяла его сегодня с собою. Но в высшей степени сомнительно, чтобы позволили бедному мальчугану войти в комнату отца. Это осложнение серьезнее всех прочих.
   Умирающий Ромейн настаивает на своем решении видеть малютку. С приближением смерти, когда исчезла для него всякая надежда на блистательную будущность, взгляды его изменились так радикально, что он грозит вновь отступиться, даже при последнем вздохе, если его желания не будут исполнены. Как все это кончится, я даже не решаюсь и предугадывать.
   -- Если благодетельные распоряжения нунция не будут приняты, -- сказал лорд Лоринг, -- это может закончиться очередным протестом католических священников в Германии против запрещения брака. Движение началось в Силезии в 1826 году и следствием его было образование уний, или лиг, как мы их называем в настоящее время, в Бадене, Вюртенберге, Баварии и прирейнской Пруссии.
   Еще позднее волнение охватило Францию и Австрию. Оно было остановлено только папской буллой 1847 года, провозгласившей окончательное решение знаменитого Тренского собора в пользу безбрачия духовенства. Немногим известно, как это постановление слабо прививалось среди духовенства Римской церкви. Даже в двенадцатом столетии были еще священники, которые не исполнили постановление о безбрачии.
   Я принадлежал к числу тех незнающих, на которых намекал лорд Лоринг.
   С большим усилием я сосредоточивал свое внимание на том, что он говорил. Мои мысли неслись к Стелле и умирающему. Я посмотрел на часы.
   Леди Лоринг, очевидно, разделяла беспокойство, овладевшее мною. Она встала и подошла к окну.
   -- А вот и известие! -- сказала она, узнав входившего в двери отеля комиссионера.
   Вошел слуга и подал карточку с несколькими написанными на ней строчками. Меня просили немедленно передать эту карточку в посольство.
  
   4 мая.
   Я только теперь в состоянии продолжать свое повествование о событиях вчерашнего дня.
   Молчаливый слуга принял меня в посольстве, посмотрел на карточку и повел в верхний этаж дома.
   Дойдя до конца длинного коридора, он отворил дверь и удалился.
   Когда я переступил порог комнаты, я встретился со Стеллой. Она взяла меня за обе руки и молча посмотрела на меня. Вся ее искренность, доброта и благородство выразились в этом взгляде.
   Некоторое время царствовало молчание, потом она заговорила с большой грустью, но спокойно:
   -- Еще один шаг милосердия, Бернард. Помогите ему по крайней мере умереть покойно.
   Я сделал шаг вперед и приблизился к нему.
   Он полусидел, обложенный подушками, в широком, удобном кресле. Только в этом положении он мог свободно дышать. На его осунувшемся лице лежал явный отпечаток смерти. И лишь в его глазах, когда он повернулся ко мне, теплился еще меркнущий свет жизни. Одна его рука свесилась с кресла, другая -- обнимала малютку, который сидел на его коленях. Мальчик с удивлением взглянул на меня, когда я стал возле его отца. Ромейн сделал мне знак наклониться, чтоб я мог его слышать.
   -- Пенроз, -- спросил он слабым шепотом, -- дорогой Артур не умирает, подобно мне?
   Я рассеял его опасения. На минуту будто тень улыбки мелькнула на его лице, когда я рассказывал ему о напрасных усилиях Пенроза быть моим спутником во время путешествия. Очередным жестом он попросил меня еще раз наклониться к нему.
   -- Передайте мое сердечное благословение Пенрозу, примите его. Вы спасли Артура. -- Его глаза обратились к Стелле. -- Вы были и для нее лучшим другом. -- Он замолчал, чтобы перевести свое слабое дыхание, обвел взором комнату, в которой не было никого, кроме нас. Снова печальная тень улыбки пробежала по его лицу и исчезла.
   Я слушал, наклонившись к нему еще ближе.
   -- Христос принял дитя к себе на колени. Священники называют себя служителями Христа. Они покинули меня из-за этого дитяти на моих коленях. Ложь, ложь, ложь!.. Винтерфильд, смерть -- великий учитель! Я сознаю, как заблуждался, что я потерял жену и ребенка. Как жалко и ничтожно кажется теперь все остальное!
   Он на минуту умолк. Не думал ли он? Нет, он, по-видимому, прислушивался, между тем в комнате не было слышно ни звука. Стелла испуганно встрепенулась, увидя, что он прислушивается. На ее лице выразился страх, но не удивление.
   -- Разве то все еще мучает вас? -- спросила она.
   -- Нет, -- сказал он, -- с тех пор, как оставил Рим, я никогда не слыхал этого ясно. Оно становилось с того времени все слабее и слабее. Теперь это уже не голос, а чуть слышный шепот: мое покаяние принято, мое разрешение приближается. -- Винтерфильд?
   Стелла указала на меня.
   -- Да, я сейчас говорил о Риме. Что мне напомнил Рим? -- Он медленно восстановил свои воспоминания.
   -- Передайте Винтерфильду, -- прошептал он Стелле, -- что сказал нунций, когда узнал, что я умираю. Великий человек пересчитал все должности, которые я мог бы занять, если б остался в живых. С занимаемого мною здесь места при посольстве...
   -- Позвольте мне рассказать, -- ласково прервала она, -- и сберегите ваши силы для лучшей цели.
   -- С вашего места при посольстве вас бы возвели в высшую степень -- вице-легата. После мудрого исполнения этих обязанностей удостаиваются звания члена конклава. После остается занять последнюю, высшую ступень -- получить сан князя церкви.
   -- Все суета! -- сказал умирающий Ромейн. Он взглянул на свою жену и ребенка. -- Истинное счастье ожидало меня здесь, и я узнаю это только теперь. Слишком поздно, слишком поздно!
   Он откинул голову на подушку и закрыл свои утомленные глаза. Мы подумали, что он хочет заснуть.
   Стелла попыталась взять от него мальчика.
   -- Нет, -- прошептал он, -- пусть мои глаза отдохнут, чтобы снова смотреть на него.
   Мы ждали. Ребенок смотрел на меня с детским любопытством. Мать стала на колени возле него и прошептала ему что-то на ухо.
   Веселая улыбка разлилась по его лицу, его ясные карие глазки заблестели, он повторил забытый урок прежнего времени и снова назвал меня дядя Бер.
   Ромейн прислушивался. Его отяжелевшие веки снова открылись.
   -- Нет, -- сказал он, -- не дядя, он тебе ближе и дороже. Стелла, дайте мне вашу руку!
   Продолжая стоять на коленях, она повиновалась ему. Он медленно приподнялся в своем кресле.
   -- Возьмите ее руку, -- сказал он мне.
   Я также стал на колени. Ее холодная рука лежала в моей.
   После долгого молчания он обратился ко мне:
   -- Бернард Винтерфильд, -- сказал он, -- любите их и помогайте им, когда я умру.
   Он положил свою слабую руку на наши соединенные вместе руки.
   -- Да хранит и да благословит вас Господь! -- прошептал он. -- Поцелуйте меня, Стелла!
   Больше я ничего не помню. Как мужчина, я должен был бы подать пример и должен был бы сохранить самообладание, но это невозможно было сделать. Я отвернулся от них и разразился рыданиями.
   Проходили минуты. Много или мало времени протекло, я не знал.
   Легкий стук в дверь привел меня в себя. Я отер бессильные слезы. Стелла отошла в дальний угол комнаты. Она села перед огнем с ребенком на руках. И я перешел в ту же часть комнаты и поместился довольно далеко, чтобы не мешать им.
   Вошли два незнакомца и сели по обе стороны кресла Ромейна. Он по-видимому с неудовольствием узнал их. По тому, как они рассматривали его, я заключил, что это доктора. После тихого совещания один из них удалился.
   Он возвратился почти немедленно в сопровождении седого господина, которого я видел во время путешествия в Париж, и отца Бенвеля.
   Зоркие глаза иезуита тотчас заметили наше присутствие в комнате. Я увидел на его лице подозрительность и удивление. Но он оправился так быстро, что я не мог сказать это с полной уверенностью. Он поклонился Стелле, она не ответила на поклон и сделала вид, что никогда не видала его.
   Один из докторов был англичанин. Он сказал отцу Бенвелю:
   -- Если у вас есть дело к мистеру Ромейну, то мы предлагаем вам приступить к нему без замедления. Не удалиться ли нам?
   -- Конечно, нет, -- ответил отец Бенвель. -- Чем больше будет присутствовать свидетелей, тем для меня лучше.
   Он обернулся к своему спутнику:
   -- Пусть поверенный мистера Ромейна изложит наше дело.
   Седой господин выступил вперед.
   -- В состоянии ли вы выслушать, сэр? -- спросил он.
   Ромейн, откинувшись в своем кресле, по-видимому, вовсе не интересовался происходившим, но слышал и отвечал. Слабые звуки его голоса не достигали другого конца комнаты, где я находился. Поверенный удовлетворился и предложил присутствующим докторам формальный вопрос: вполне ли владеет мистер Ромейн своими умственными способностями?
   Оба доктора ответили без всякого колебания утвердительно.
   Отец Бенвель подтвердил их заявление.
   -- Несмотря на болезнь мистера Ромейна, -- сказал он твердо, -- его ум так же ясен, как и мой.
   Пока происходило все это, ребенок с обычной в его возрасте резвостью соскользнул с колен матери. Он подбежал к камину и остановился, пораженный ярким пламенем горевших дров. В одном углу низенькой каминной решетки лежала маленькая связка лучинок на случай, если понадобится разжечь огонь. Увидев связку, мальчуган схватил одну лучинку и бросил ее для опыта в камин. Блеск пламени, когда лучинка загорелась, забавлял его. Он принялся сжигать лучинку за лучинкой. За новой забавой он притих, мать его довольствовалась надзором над ним.
   Между тем поверенный в кратких словах излагал свое дело.
   -- Вы помните, мистер Ромейн, что ваше завещание было положено на сохранение в нашем бюро, -- начал он. -- Отец Бенвель был у нас и представил распоряжение, подписанное вами и уполномочивающее его переправить завещание из Лондона в Париж, с целью получить вашу подпись под припиской, что является необходимым прибавлением для обеспечения действительности этого завещания. -- Вы удостаиваете меня вашим вниманием, сэр?
   Ромейн ответил слабым наклоном головы.
   Его глаза были устремлены на мальчика, все еще занятого бросанием лучинок в огонь.
   -- В то время, когда писалось ваше завещание, -- продолжал доверенный, -- отец Бенвель получил от вас разрешение взять с него копию. Услышав о вашей болезни, он представил копию на рассмотрение высокопоставленного лица. Письменный ответ этого компетентного судьи удостоверяет, что документ, передающий поместье Венж римской церкви, составлен так неудовлетворительно, что завещание сделается предметом тяжбы после смерти завещателя. Вследствие этого он дал приписку, которая исправляет этот недостаток, мы ее присоединили к завещанию. Я счел, как ваш законный советник, своей обязанностью сопутствовать отцу Бенвелю во время его возвращения в Париж с завещанием на случай, если вам вздумается сделать в нем какое-нибудь изменение.
   Он взглянул на Стеллу и ребенка, как бы дополняя этим свои слова. Хитрые глаза отца Бенвеля обратились туда же.
   -- Читать мне завещание, сэр? -- спросил поверенный, или, быть может, вы предпочитаете прочесть его сами?
   Ромейн молча протянул руку к завещанию. Он все еще наблюдал за своим сыном, которому оставалось бросить в огонь еще несколько лучинок. Отец Бенвель вмешался в первый раз.
   -- Одно слово, мистер Ромейн, прежде чем вы будете читать этот документ, -- сказал он. -- Церковь получает от вас назад владение, бывшее некогда ее собственностью. Кроме того, она предоставляет вам и даже желает, объявляя это через меня, чтобы вы сделали некоторые изменения, которые вы или пользующийся вашим доверием законный советник признаете справедливыми. Я говорю о той приписке к завещанию, в которой речь идет о собственности, полученной вами в наследство от покойной леди Беррик, я прошу присутствующих здесь лиц удержать в своей памяти эти немногие и простые слова, сказанные мною сейчас.
   Он поклонился с достоинством и отступил назад. Даже на поверенного он произвел благоприятное впечатление.
   Доктора переглянулись между собой с безмолвным одобрением. В первый раз нарушилось грустное спокойствие лица Стеллы, я мог видеть, каких усилий стоило ей подавить свое негодование.
   Один только Ромейн оставался неподвижным. Лист бумаги, на котором было написано завещание, лежал забытый на его коленях. Его глаза все еще оставались прикованными к маленькой фигурке у камина.
   Ребенок бросил последнюю лучинку в тлеющую красную золу. Он посмотрел вокруг себя, отыскивая новый запас, и ничего не нашел.
   Его свежий, молодой голос звонко раздался среди безмолвия комнаты.
   -- Еще! -- закричал он. -- Еще!
   Мать погрозила ему пальцем.
   -- Тише! -- прошептала она.
   Он убежал от нее, когда она попыталась взять его на колени, и посмотрел на отца на противоположном конце комнаты.
   -- Еще! -- закричал он опять громче прежнего.
   Ромейн поманил меня и указал на мальчугана.
   Я повел его через комнату. Он охотно пошел за мною и повторил свою просьбу, стоя около отца.
   -- Поднимите его ко мне, -- сказал Ромейн.
   Я едва расслышал эти слова: у него, по-видимому, не доставало уже сил шептать. Он поцеловал своего сына, это ничтожное усилие стоило ему такого тяжелого напряжения, что на него было жаль смотреть.
   Когда я снова поставил мальчика на ноги, он взглянул на своего умирающего отца, все еще не забывая своего желания.
   -- Дай еще, папа! Еще!
   Ромейн вложил завещание в его ручонку.
   Глазки ребенка засверкали.
   -- Сжечь? -- спросил он радостно.
   -- Да!
   Отец Бенвель рванулся вперед с протянутой рукой; Я остановил его, он вырвался от меня.
   Тогда я, забыв преимущество черной рясы, схватил его за горло.
   Мальчик бросил завещание в огонь.
   -- Ах! -- воскликнул он в совершенном восторге и захлопал своими пухлыми ручонками, когда яркое пламя вспыхнуло в камине. Я выпустил патера.
   В порыве бешенства и отчаяния он обвел взором присутствующих в комнате.
   -- Беру всех вас в свидетели, -- закричал он, -- это был припадок сумасшествия!
   -- Вы сами только что заявляли, -- сказал поверенный, -- что мистер Ромейн вполне владеет своими умственными способностями.
   Сраженный иезуит с яростью обратился к умирающему. Они смотрели друг на друга.
   На одно ужасное мгновение глаза Ромейна вспыхнули, в его голосе зазвучала сила, как будто к нему возвратилась жизнь. Патер задал свой вопрос с мрачно нахмуренными бровями:
   -- Для чего вы сделали это?
   Последовал спокойный и твердый ответ:
   -- Для жены и ребенка.
   Послышался и стих последний долгий вздох. После этих священных слов Ромейн умер.
  
   Лондон, 6 мая.
   По просьбе Стеллы я возвратился к Пенрозу со своим неизменным Спутником. Мой дорогой, старый товарищ, собака, крепко спит, свернувшись у моих ног, пока я пишу эти строки. Пенроз настолько собрался с силами, что присоединился ко мне в гостиной. Через несколько дней он намерен увидеться со Стеллой.
   Какие приказания получило посольство из Рима -- принял ли Ромейн последнее напутствие в более ранний период своей болезни -- мы никогда не узнаем. Не было сделано никаких препятствий, когда лорд Лоринг предложил перевезти тело в Англию, чтобы похоронить его в фамильном склепе аббатства Венж.
   По прибытии в Лондон я взялся сделать необходимые распоряжения для похорон. Возвращаясь в гостиницу, я встретил на улице отца Бенвеля. Я хотел пройти мимо него, но он нарочно остановил меня.
   -- Как поживает мистрис Ромейн? -- спросил он с той адской предупредительностью, которая, по-видимому, постоянно к его услугам. -- Надеюсь, очень хорошо? А мальчик? Ему мало дела до того, насколько к лучшему он изменил свою будущность, устроив тот фейерверк! Извините, мистер Винтерфильд, вы, кажется, сегодня не в таком любезном настроении, как обычно. Вы, может быть, припомните ваше необдуманное нападение на меня? Предадим все это забвению. А может быть, вы против меня за обращение бедного Ромейна и за мою готовность принять от него восстановленную собственность церкви? В обоих случаях я только исполнил свой долг как священник. Вы свободомыслящий человек. Во всяком случае я заслуживаю благосклонное истолкование своего поведения.
   Этого я уже выдержать не мог.
   -- Я имею свое собственное мнение о том, чего вы заслуживаете, -- ответил я. -- Не заставляйте меня выразить его.
   Он взглянул на меня со своей предательской улыбкой.
   -- Я не так стар, как кажусь, -- сказал он, -- я проживу еще лет двадцать.
   -- Ну что же? -- спросил я.
   -- Да то, что многое может случиться за двадцать лет! -- ответил он.
   Сказав это, он меня оставил.
   Если он намекает на какую-нибудь интригу с его стороны в будущем, то вот что я скажу -- я стану ему поперек дороги.
   Возвратимся к другому, более веселому предмету. Припоминая все происшедшее во время моего достопамятного свидания с Ромейном, я прихожу в некоторое изумление от того, что ни один из присутствовавших не сделал попытки воспрепятствовать сожжению завещания. Нельзя было этого ожидать от Стеллы, или докторов, для которых это дело не представляло никакого интереса, но я не могу понять безучастного отношения поверенного.
   Он просветил мое невежество двумя словами:
   -- Оба поместья -- Венж и Беррик -- находились в безусловном распоряжении мистера Ромейна, -- сказал он.
   Он знал закон настолько, чтобы предвидеть, что дома, земли и деньги перейдут к его "ближайшему родственнику", или, проще говоря, его вдове и сыну, если он умрет, не оставив завещания.
   Когда Пенроз в состоянии будет путешествовать, он отправится со мною в Бопарк. Стелла, ее маленький сын и мистрис Эйрикорт будут гостями в моем доме. Пусть минует это время, и подрастет мальчик, тогда я напомню Стелле о последних желаниях Ромейна в то печальное утро, когда мы оба стояли возле него на коленях. А пока для меня довольно одного счастья -- предвидеть этот день.

Эпилог

   Следующий лист дневника вырван. По какой-то случайности на это место попала страница рукописи, имеющая на себе позднейшую пометку и заключающая подробные распоряжения о свадебном туалете. Впоследствии не кто иной, как мистрис Эйрикорт, признала почерк этой заметки своим.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru