Lib.ru/Классика: Короленко Владимир Галактионович. Письма к Луначарскому

Короленко В. Г.

Письма к Луначарскому

Черновые варианты

Короленко В. Г. Земли! Земли!

Мысли, воспоминания, картины.

М.: Советский писатель, 1991.

OCR Ловецкая Т. Ю.

Вычеркнутые автором слова ставятся здесь в угловые скобки, например: "одну <такую>". Слова, вписанные поверх строки, ставятся между звездочек, например: "От *условной* лжи". Добавленные редактором слова или буквы стоят в прямых скобках, например: "европ[ейский]". Две косых черты означают переход на другую страницу (иногда на другую строку).

I. Первоначальный вариант

(перебеленный,с поправками, незаконченный и перечеркнутый.

Арх. шифр 135/1--18--1070)

(л. 1)

Дорогой Анатолий Васильевич.

Я тоже сожалел о том, что нам не пришлось повидаться во время Вашего молниеносного пролета через Полтаву. Хотелось потолковать о многом. Статью Вашу обо мне после моего нападения я, конечно, читал и охотно признаю, что ответ был проникнут дружественным чувством. Но Вы мне дружески предоставляете "сеять розы", а у меня всю жизнь, с самого начала моей карьеры, было стремление одними розами не ограничиваться, а кроме того вмешиваться так или иначе в жизнь. Вы, большевики, прекратили не для одного меня это покушение так радикально, что теперь *над всей Россией слышно только мнение одной партии*, мнения инакомыслящих не слышите. *Это, конечно, оттого что* вы намерены перестроить все общество на скорую руку, без разномыслии *и, значит, без разговоров*. <Между тем> А там дадите *когда-нибудь* и свободу мысли и слова, *только после того как все уже будет сделано*. Только бы теперь вам не мешали. Но -- что станете делать! Не у меня одного есть эта потребность *вмешательства мысли и слова*, и ее подавление производит впечатление тяжкого лишения. <Вот> <До сих пор> Раз мне уж пришлось писать моему приятелю Раковскому *следующее*:

Я никогда ни для каких властей не составлял докладных записок. Всегда, *где мог,* говорил *с властями* гласно. Теперь, делать нечего, приходится писать докладные записки, когда людей расстреливают без суда на улицах.

Он, спасибо ему, в некоторых особенно ярких случаях эти мои докладные записки принимал во внимание.

Теперь, когда в голову мне все более и более теснятся настойчивые жгучие мысли о том, что мне представляется гибелью, я думал было обратиться с такой "докладной запиской" к В. И. Ленину. Но потом подумал, что <незачем отнимать у него время> будет проще написать Вам в ответ на Ваше дружеское напоминание.

Вы продолжаете, несмотря на ясно выраженное разногласие, относиться ко мне как критик к писателю, и мы можем обменяться этими мыслями как два литератора, а не как обыватель, пишущий непрошеные докладные записки обремененными государственными делами людям. Не взыщите поэтому, если это письмо будет длинновато.//

(Л. 1 об.)

Вы приписываете <тогдашнее> мое полемическое нападение *по поводу Ясинского* тому, что тогда трудно было рассмотреть настоящую сущность совершающихся событий, и теперь продолжаете думать, что Вы были в этой полемике более правы. В свою очередь, и я остаюсь при том своем мнении. <Вы совершили> *Большевики совершили* гибельную ошибку.

Правда, вы побеждаете всюду. Правда, ваша армия производит впечатление наиболее дисциплинированной и, как ни мало ей еще доступны <ваши> социалистические идеи,-- эти идеи все-таки кое-где просвечивают, в то время как ваши противники ознаменовали свой проход погромами и резней мирного населения (я пока не говорю о новой волне, идущей с Польши. Об этом пока точно не знаю. Для меня достаточно, что это внешнее нашествие). Но вы упустили из виду одно огромное по важности обстоятельство. Искрестив всю Россию разными внутренними фронтами, вы, большевики, забыли один фронт, наиболее существенный и грозный.

Фронт этот -- природа.

Знаю, что сказать это, сказать, что человек вечно борется и привык в течение многих тысячелетий побеждать природу,-- значит сказать банальность. <Так почем> Но указать на то, что вы, большевики, с этой общепризнанной истиной не считаетесь и закрываете на нее глаза, значит указать на поразительную и общепризнанную истину. Вы действуете так, как будто всё дело //

(л. 2)

только в людях. Устроить кое-что между собой -- и всё. А что, пока вы боретесь и глушите друг друга, природа, всегда, *как будто,* враждебная и всегда, как будто, настороженная,-- освобождается от человеч[еской] власти и начинает побеждать его, об этом вы не думаете. Вы рассуждаете, как тот философ, который утверждал, что войну придумали воины, религию -- жрецы, всё -- для своей выгоды. Но это -- великая ложь. А от лжи, говорит Карлейль, гибнут правительства. От *условной* лжи рухнуло и самодержавие. И вы не хотите видеть, сколько условной лжи вы уже накопили сами.

При прежнем порядке и диктатуре помещиков приходилось то и дело опровергать одну (такую) *широко распространенную* ложь: у нас *голодовки* повторяются оттого, что мужик пьянствует, а не работает. Что мужик пьянствовал, может быть, слишком много,-- это было верно. Но так же верно, что классовая его особенность -- труд, а не пьянство. Иначе вся Россия давно вымерла бы от голода.

Теперь вы распространили в народе не меньшее заблуждение: буржуазия только и делала, что стригла купоны... Между тем ваши же марксистские статьи можно привести в доказательство, что буржуазия организовывала производство и этим в нашем отсталом отечестве совершала нужную, прямо необходимую работу.

Закончила ли она эту работу *<где бы то ни было, а> особенно в России*? Можно ли сомневаться в ответе? Но вы уже разбили <и объективно и субъективно> ее аппарат и этим преждевременным разрушением порвали преждевременно еще органически не созревший процесс, <что и вызвало> *остановив таким образом великий процесс производства. Это и вызвало* всё растущее не по дням, а по часам величайшее бедствие.//

II. Отброшенный фрагмент первоначального варианта

а) арх. шифр 135/1--18--1072

(Л.1)

[реакция, неудержимая] // и слепая, как слепо теперь повиновение массы, которую вы провозгласили диктатором.

Одно время вы объявили войну религии. Когда я в Полтавском исполкоме заговорил об опасности этого и об обязательности даже для неверующих уважения к чужому убеждению, то один совсем молоденький коммунист сказал мне:

-- Поверьте, тов. Короленко,-- у меня есть опыт. Я девять месяцев заведовал школьным делом (он назвал одну из великорусских губерний) и убедился, что наш народ легко отказывается от религиозных предрассудков. <........>

Можно совсем не быть религиозным человеком в церковном смысле, чтобы признать, что над народом, который по первому приказу какого бы то ни было начальства, хотя бы и коммунистического, готов отказаться от своей религии,-- надо поставить крест. Овечья покорность такого народа заслуживала бы только презрения. К счастию, русский народ этого презрения не заслужил. Со времени гонения на религию религиозность его только усилилась: церкви переполнены, запрещение преподавать закон божий в школах вызвало наплыв учащихся по воскресеньям в церкви, где священники //

(л. 1 об.)

преподают им "необязательный" закон божий, во многих селах *школьные* иконы <в школах>, снятые по приказанию советских властей, вновь водружены по требованию родителей учащихся, и ваши красноармейцы, вступая в Полтаву, крестились на церкви.

Я думаю, Вы меня поймете: я стою не за церковность и не за обряды. Я стою за веротерпимость и за глубину верований, которые нельзя изменять приказами. Нельзя также перегонять народ от одних убеждений, от одного уклада жизни к другим убеждениям и другому укладу. Народ не стадо, хотя порой его склонность к повиновению доходила *при царях* и доходит <до изли> теперь до излишества. Это оттого что у него нет свободных учреждений, к которым бы он привык. А вы их не только не вводите, вы их подавляете.

Опять Карлейль. Истина ли ваша диктатура пролетариата? Где ваш пролетариат, где его мнение? Как *и в чем* он его выражает? Его нет, этого мнения. Вы взялись выражать его мысли *по-своему* и, если где-нибудь являются признаки инакомыслия, вы его гоните, вы распускаете учреждения, арестуете, порой расстреливаете. Так[им] образом,-- то, что мы видим теперь, это ваша диктатура, <а не дикт> диктатура большевистской партии, а не диктатура пролетариата. Это опять ложь, и она не пройдет вам даром.

Теперь все чаще и чаще приходится слышать //

(л. 2)

от коммунистов признание этой печальной истины и при этом делается ссылка на то, что царская власть существовала триста лет, *опираясь* не на сознании народа, а на хорошо сложенном аппарате, принуждавшем его к повиновению Вы тоже рассчитываете не на сознание, а на суровую дисциплину. Вы можете удовольствоваться меньшим сроком, чем 300 лет...

Но результаты, которых вы добиваетесь, прямо противоположны тем, на которые рассчитываете. <Есть> <Вы> <Есть> Вы побеждаете <на> почти на всех фронтах, и это благодаря одному свойству русского народа: несмотря на всё сделанное для разрушения идеи отечества, старой и понятной народу, в пользу далеко еще не понятного и не прочувствованного интернационала,-- эта идея все-таки еще жива, и она-то проснулась так ясно при польском нашествии. В этом отношении Россия держится еще крепко, и всякие нашествия вам пока выгодны: они скрывают истину. А истина состоит в том, что у вас нет сил для внутреннего строительства, но есть они для защиты внешней и всякое вмешательство Антанты вас только укрепляет.

б) арх. шифр 135/1--18--1071

(л. 1)

// среду наплывом поклонников всякой существующей силы и даже насилия. Умение отстаивать свои идеи у нас никогда не было особенно сильно. Вы его еще ослабляете. Берегитесь. Стоит вам сорваться -- и реакция понесется, слепая и неудержимая, до конца, опираясь на слепое повиновение той самой массы, которую вы теперь объявили якобы диктатором.

Но и это традиционное слепое повиновение далеко <не безгранично>, к чести нашего народа, не безгранично. Одно время вы объявили войну религии. Когда я в Полтавском исполкоме заговорил об обязательности -- даже для неверующих -- уважении к чужому убеждению и веротерпимости, то совсем юный коммунист мне сказал:

-- Поверьте, тов. Короленко, моему опыту. Я девять месяцев заведовал школьным делом в... (он назвал одну из великорусских губерний) и убедился, что наш народ легко отказывается от религиозных предрассудков.

Отказаться по приказу начальства от веры! Не надо быть религиозным человеком в церковном смысле, чтобы признать, что такой народ заслуживал бы только презрения. К счастию, русский народ такого презрения не заслужил: со времени коммунистического гонения на религию религиозность только усилилась: церкви переполнены, снятые иконы по требованию населения опять повешены в школах, а запрещение преподавать закон божий в школьных зданиях вызвало наплыв учащихся по воскресеньям в церкви и другие частные // [здания], где происходит "необязательное" преподавание закона божия. Даже ваши красноармейцы, вступая в Полтаву, крестились на церкви. Нет, приказ еще не силен изгнать из русской души религиозное чувство.

Я думаю, Вы меня поймете. Я стою не за церковность и не за обряды по существу. Я стою только за <веротерпимость и> свободу убеждения. Народ наш, все-таки, не стадо, хотя порой его склонность к повиновению доходит до излишества. Нельзя по декрету за No таким-то изменить его веру. Нельзя также перегнать его, как слепое стадо, из одного уклада жизни в другой. Для этого нужно пробудить в нем творческие силы, работу мысли, инициативу.

А вы их не развиваете, а подавляете. И опять Карлейль с его истиной и ложью. Ваша "диктатура пролетариата и беднейшего крестьянства" -- огромная ложь, за которую вам и народу придется жестоко расплатиться...

III. Ранний вариант первого письма

(арх. шифр 135/1--18--1061)

(Л. 1)

Я, конечно, не забыл <многоуважаемый> Анатолий Васильевич, своего обещания написать Вам <письмо>. Но я имел в виду общие вопросы, по которым хотел обменяться с Вами взглядами как <товарищи писатели> писатель с писателем. *это намерение только укрепилось после Вашего приезда*. Но *теперь я* чувствую, что *кошмарный* эпизод с расстрелом 5 челов[ек] лег между нами какой-то преградой, и я не могу говорить ни о чем, пока не разделаюсь с ним.

Что же это было? Уже начиная говорить с Вами и другими Вашими полт[авскими] товарищами об этих 5-ти обреченных, я <отчасти> *смутно* чувствовал, <что это дело уж конченое, что я говорю пустые> *мне приходится говорить напрасные* слова над <свежею> *только что зарытой* могилой. Но... так хотелось <думать> *поверить*, что <уверения> *заверения* начальника Губчека имеют основание и 5 жизней еще можно спасти, хотя... *уже* по общему тону даже Вашей речи чувствовалось, что этот кошмар даже Вы считаете в порядке вещей <*и что это было бы сделано только для меня*>. А между тем я привез *тов. Иванову* официальное заключение представителя [отдела] продовольствия Генкена и ходатайство рабочих Аронова. Из первого следовало, что в деянии, за которое ЧК приговорила его к см[ертной] казни <*в администрат[ивном] порядке*>, нет <ни> даже состава преступления *и нарушения декретов*, а рабочие <единодушно> заступались за <мельника> *своего хозяина, что доказывало их хорошие с ним отнош[ения]*. Когда я вышел из театра, *на* меня смотрели многие в толпе с надеждой, что <мне удалось спасти 5 жизней> *эти 5 человек спасены*. И в том числе, я знаю, были не одни "буржуи", а даже коммунисты.

Но... Дело сделано! 5 трупов легли после этого между теми впечатлениями и теперешней минутой. Вы пишете, что они были бы пощажены, хотя бы ради меня... Я убежден, что они должны были быть пощажены не только ради меня, но и из соображений, гораздо более существенных. //

(л. 1 об.)

<*Потому что теперь*> Этот расстрел явился неизгладимым преступлением полт[авской] чк> За полторы недели до этого губисполком на основании заключения юрисконсульта и представителя продовольственного отдела обратился в ЧК с офиц[иальным] предложением или отпустить Аронова и Миркина или передать их дело в револ[юционный] трибунал. ЧК предпочла разрешить дело в администр[ативном] порядке. Это и было исполнено.

<Итак,-- расстрел без суда, хотя бы полевого, *так называвшегося прежде скорострельного*> Вы знаете,-- при царской власти я много писал о см[ертной] казни, и даже тогда я себе завоевал некоторое право говорить печатно больше, чем это считалось дозволенным. И мне удавалось порой спасать <невинные> жертвы *военных судов* и даже доказывать, после отмены казней, полную невинность приговоренных (напр[имер], по делу Юсупова). Но расстрел по приговору одной следственной власти! Этого и тогда не бывало. Я знаю только один случай, когда Скалон, варшавский ген[ерал]-губернатор, расстрелял без суда 2-х мальчиков. Но *и тогда* это <тогда> возбудило даже среди <офиц[иальных] сфер> *военно-судебных сфер* такое негодование, что Скалона только в порядке высоч[айшего] "одобрения" удалось спасти от суда. И меня тогда же уверяли военные судьи, что этого больше не будет... Много <*при прежнем порядке*> и в то время и после этого было еще возмутитель<ных> *нейших* безобразий, но прямого признания, что можно соединить в одно следственную власть и власть, приговаривающую даже к смерти,-- <даже и тогда> этого *даже тогда* не было. И деятельность этого рода чрезвычайных комиссий представляет, м[ожет] быть, единств[енную] страницу в <деятельности> истории правосудия. <И> Мне горько думать, что историку придется отметить эту страницу в истории первой русской республики. И... что Вы выразили солидарность с этим <, "скажем" //

(л. 2)

"порядком").

Пусть не говорят, что у революции свои законы. Можно, если не одобрить, то понять эксцесс во время взрыва страсти, как напр[имер] расстрел заложников во время Коммуны. Но когда после этого читаешь о подлых жестокостях другой стороны над коммунарами,-- чувство негодования невольно ослабляется воспоминаниями о крайностях другой стороны.

Как бы то ни было, остается факт: в Полтаве <ра> расстреляно 5 человек не за преступление, которого не было, а для "красного террора", который должен кого-то устрашить и... регулировать цены на хлеб. И в <эту> басню <люди могут еще верить!>, будто цены можно *сколько-нибудь заметно* регулировать казнями, *люди еще верят <спустя более сот>*. Это напоминает следующий эпизод из времен Вел[икой] французской революции. Дороговизна <тогда тоже> приводила массы в ярость, и Конвент <уступил требованию казней и стал раздувать их. Казнили торговцев десятками. Но> *стал казнить тогдашних Ароновых и Миркиных сотнями за раздувание цен с контрреволюц[ионными] целями. Это, конечно, не помогало, и <однажды>* парижские рабочие наконец очнулись от <этого> красного угара. Они написали в одной из петиций Конвенту: "Мы просим хлеба, а вы стараетесь накормить нас казнями..." Теперь в Полтаве *(и не в одной Полтаве)* <я вижу> *мы видим* то же самое: мне уже встретился рабочий городского хозяйства, шесть дней не видавший хлеба. <И казнь> Кровь Аронова и Миркина, *разумеется*, нисколько <не помогла ему> *не утолила его голод*. Надо заметить, что Миркин был только мелкий торговец, торговавший в небольшой лавочке и хоть до известной степени способствовавший распр[одаже] хлеба. Он явно казнен для "символа революции", *по принципу красного террора*. И мне было так горько слышать, что Вы, в общем, примыкаете к этому течению, *что Вы* говорили не для удержания кровавого потока, кровавого настроения в массах, а для его усиления. //

(л. 2 об.)

Теперь перехожу к общим взглядам -- как писатель, обменивающийся мыслями с другим писателем, а не с членом правительства, раздувающего казни. Историк Карлейль говорит, что правительства погибают от лжи. От *условной* лжи погибло самодержавие: оно не хотело допустить простой истины, что уже Россия переросла самодержавные формы, и всю *офиц[иальную]* жизнь извратило в смысле диктатуры дворянства. <Тогда> Еще <в 189> во время голода 1891 года мне приходилось писать и говорить против распространяемой консервативным дворянством лжи: голод оттого, что народ не хочет работать, а только пьянствует. Что пьянство было это несомненно, но всё-таки классовая особенность крестьян состояла не в пьянстве, а в труде. Подумайте, не повинны ли и вы, большевики, в такой же чудовищной лжи, которая грозит и вам крушением. Эта ложь состоит в том, что классовая сущность буржуазии состоит лишь в стрижке купонов и в наслаждении жизнью. И стрижка купонов и несправедливое распределение -- факты, как факт народное пьянство. Но я мог бы привести много ваших же *полемических* цитат, еще недавно доказывавших, что <Рос> <дол> Россия должна перейти через стадию капиталистич[еского] производства. Думаете ли вы, что она уже закончила эту стадию? А между тем вы в <глазах масс> *массах* распространили ложь, будто *классовая особенность* буржуазии <только> не организация производства, а один грабеж трудящихся. Вы раздули одну вражду и провозгласили грабеж средством усовершенствования строя, "грабь награбленное" -- это лозунг не социализма, а наивной анархии еще Бакунина, который в шестидесятых и семидесятых годах писал: надо соединиться со всеми ворами и разбойниками русской земли. Они на деле отрицают собственность. //

IV. Ранний вариант третьего письма

(арх. шифр 135/1--18--1062, л. 3--5)

(л. 3, серед.)

Да, над Россией ход исторических судеб сыграл плохую шутку. С одной стороны, почти полстолетия после освобождения крестьян прошли в страшном застое. Уже Алекс[андр] II, освободитель крестьян, начал эру мрачной реакции, и с тех пор цари только и делали, что подавляли всякое политическое развитие страны среди более развитых классов интеллигенции и гор[одских] рабочих. С другой, старались внушить крестьянству, что ничего больше они добиться не смогут. *Водворилась, наконец, диктатура дворянства*, и страна могла ответить на эту *разностороннюю реакцию* только террором.

Затем японская война, где развал царского //

(л. 3 об.)

строя достиг степени, для всех уже явной, а затем огромный европ[ейский] пожар. <Конституция -- попытка........> Всё это вместе взятое сделано то, от чего открещивался американский социалист: в головах русского народа сразу повернулась какая-то машинка и народ прямо от крайнего политического застоя, от слепого повиновения дикому азиатскому самодержавию перешел к самим крайним не только политическим, но и социальным выводам.

Вы, большевики, не стали открещиваться от этой внезапной, почти механической перемены в русских умах. Наоборот, вы постарались усилить ее и, самоуверенно устранив все партии от борьбы мнений, взглядов и форм, взяли в свои руки задачу -- стать во главе всемирной революции, знамя которой выкинули в стране, в которой не было "ни объективных, ни субъективных для этого условий".

(л. 4)

Историк *и философ* Карлейль сказал: правительства падают от лжи. Это оправдалось на царской власти. Эта власть держалась на слепой преданности темного народа и рассчитывала на формулу этой преданности: самодержавие, православие, народность. Пока это была правда, то есть пока эта формула коренилась на чувствах народа, царский строй держался. Но чувства изменились, а цари рассчитывали всё-таки держаться на них <-- строй пал>. Он прибег к величайшей лжи: "самодержавной конституции", то есть к обману, и -- пал.

Между прочим, мне как писателю *и общественному деятелю* еще во время голода пришлось много бороться в печати и в собраниях с великой ложью, которую провозглашала всюду дворянская диктатура: голод у нас *повторяется* не оттого, что земельный вопрос запущен и не двигается вперед, а оттого что мужик пьянствует и не хочет работать. Предлагают работу: рубку леса или постройку железных дорог. Голодающие не желают или работают плохо. Я спрашивал: кто-то, однако, рубит и копает. Сами инженеры? Конечно, нет... Что среди русского народа было распространено пьянство -- это факт. Но классовая особенность мужика всё-таки состояла не в пьянстве, а в труде. И это была одна из лжей, от которых пал самодержавный строй.

Подумайте, однако, нет ли таких лжей и теперь? Не держится ли на них и ваш строй? Они, несомненно, есть. И первая из них -- это //

(л. 4 об.)

<клевета и раздувание излишней вражды>, конечно, "диктатура пролетариата и беднейшего крестьянства". Где она? В ней столько же правды, как и в "исконных началах самодержавия" в последние десятилетия царской власти. И чтобы достигнуть этой якобы диктатуры, а в сущности диктатуры одной только и далеко не наиболее укорененной в умах партии, вам пришлось прибегнуть к такой же "классовой лжи", к какой прибегла "диктатура дворянства", опиравшаяся тоже на темноту народа. Вы внушили массе, что буржуа или, что тоже, капиталист -- это человек, только и думающий о том, чтобы стричь купоны, и ничего больше не делающий...

Но вы ведь марксисты и постоянно опираетесь на начала марксизма. Недалеко еще то время, когда многие из вас принимали деятельное участие в <поле> споре с народниками, и тогда вы доказывали, гго России необходимо пройти стадию капитализма. То есть стадию чего? исключительно стрижки купонов? Ясно, что нет. Вы тогда хорошо знали, что за буржуем числится не только стрижка купонов, так же, как за мужиком числилось не одно пьянство. Классовая особенность мужика был труд, Классовая особенность буржуазии -- организация производства. Необходимо то и другое слить вместе. Верно? Но вы, марксисты, должны особенно хорошо понимать, что не всякий народ можно сразу перевести, например, от кочевого быта //

(л. 5)

даже к земледелию, а для социалистического строя необходима целая подготовительная стадия, и, сколько бы вы ни получали приветствий от хивинцев или афганцев, это не значит, что эти народы хотя бы вступили на путь социализации. Даже с турецким социалистом Киамилем вам приходится полемизировать, доказывая, что армянская резня не есть "путь к социализации", а священная война ислама против капиталистической Европы далека от коммунизма.

Теперь спрашивается: закончена для России та стадия, которую по Марксу необходима пройти народам прежде [чем] перейти к социалистическому строю. Иначе сказать: сделал ли капитализм свое дело, состоящее в сосредоточении производства, в выработке форм и нравов коллективизма?

Возможны ли на это два ответа для человека с марксистским умонастроением, к каким вы причисляете себя?

Конечно, ответ на вышепоставленный вопрос может быть только отрицательный. Россия страна отсталая. В ней очень <мало> незначителен городской пролетариат, и теперь особенно ярко видна его относительная слабость: деревня держит город в состоянии угрожающего страшного голода.

Комментарии

Письма к Луначарскому

Письма В. Г. Короленко (1853--1921) к А. В. Луначарскому публикуются в СССР впервые. Короленко написал их в Полтаве в 1920 году, незадолго до своей смерти. Инициатива переписки, по сообщению В. Д. Бонч-Бруевича, принадлежала В. И. Ленину: "Надо просить А. В. Луначарского вступить с ним в переписку: ему удобней всего, как комиссару народного просвещения, и к тому же писателю" ("В. Г. Короленко в воспоминаниях современников". М., 1962, с. 508).

После встречи с навестившим его в Полтаве Луначарским Короленко написал шесть писем, но ни одного ответа не получил. Сам Луначарский, отвечая в 1930 году на предложение профессора Н. К. Пиксанова переиздать его переписку с Короленко, писал: "Что касается моей переписки с Короленко, то ее издать никак нельзя. Ибо и переписки-то не было" (Институт русской литературы (Пушкинский дом), фонд Н. К. Пиксанова). Неприсылку ответов Луначарский объяснял разными причинами.

Письма получили распространение в списках, а в 1922 году были выпущены в Париже издательством "Задруга" {Под давлением властей "Задруга" готова была опровергнуть за границей в печати свою причастность к изданию писем Короленко к Луначарскому, однако это ее не спасло. См.: Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988, с. 169. (2-е изд.-- С. 213).}. Экземпляр зарубежного издания хранится в кремлевской библиотеке В. И. Ленина. На вопрос редакции "Правды" (приложение от 24 сентября 1922 года, раздел "Тов. Ленин на отдыхе"): "Чем Владимир Ильич интересуется?" -- бывший у Ленина в Горках Л. Б. Каменев ответил: "...только что опубликованными письмами Короленко к Луначарскому".

-- -- --

1) А. В. Луначарский приехал в Полтаву для встречи с В. Г Короленко 7 июня 1920 года. На митинге в городском театре Короленко обратился к нему с просьбой спасти пятерых местных жителей, приговоренных к расстрелу. На следующее утро Короленко получил записку уже отбывшего из Полтавы Луначарского: "Дорогой, бесконечно уважаемый Владимир Галактионович. Мне ужасно больно, что с заявлением мне опоздали. Я, конечно, сделал бы все, чтобы спасти этих людей уже ради Вас,-- но им уже нельзя помочь. Приговор приведен в исполнение еще до моего приезда. Любящий Вас Луначарский" ("Вопросы литературы", 1970, No 7, с. 37).

2) В 1899 году Короленко спас от смертной казни невинно осужденного чеченца Юсупова (Короленко В. Г. Собр. соч. в десяти томах. М., 1955, Т. 9, с. 528--534).

3) Там же, с. 534--549.

4) В то время X. Г. Раковский был председателем Совнаркома Украины, впоследствии -- полпред СССР в Англии и Франции. Осужден Военной коллегией Верховного суда в марте 1938 года. Расстрелян 11 сентября 1941 года в орловской тюрьме. Реабилитирован в 1988 году. Короленко познакомился с Раковским до революции во время своих поездок в Румынию.

5) Эксгумация жертв ЧК в Полтаве происходила 2 августа 1919 года.

6) См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 41, с. 124--128.

7) Статья В. Г. Короленко "Бытовое явление (Заметки публициста о смертной казни)" впервые опубликована в журнале "Русское богатство" в марте--апреле 1910 года.

8) На эту мысль Бакунина Короленко указывает также в "Истории моего современника" (М., 1965, с. 376) и в письме М. П. Сажину от 14 ноября 1920 года ("Русская литература", 1973, No 1, с. 108--109).

9) Корреспонденции В. Г. Короленко, переработанные автором в очерки "В голодный год", печатались в 1892--1893 годах в газете "Русские ведомости". Отдельной книгой выпущены в конце 1893 года.

10) Речь идет о происходившей в сентябре 1920 года переписке В. И. Ленина с корреспондентом английской газеты "Дейли ньюс" Сегрю (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 41, с. 277--278).

11) "Каждый народ имеет то правительство, которого он заслуживает".-- Это выражение принадлежит Жозефу де Местру (1754--1821). Возможно, является перефразой мысли Монтескье: "Каждый народ достоин своей участи". См.: Ашукин Н. С. и Ашукина М. Г. Крылатые слова. Изд. 4-е. М., 1987, с. 154. {Последнее примечание добавлено комментатором после выхода в свет 10-го номера "Нового мира".}

А. Храбровицкий

Послесловие к комментариям А. В. Храбровицкого

В своих комментариях Александр Вениаминович Храбровицкий (1912--1989) дал минимум сведений, необходимых читателю для первого знакомства с "Письмами" Короленко к Луначарскому -- этим выдающимся произведением нашей общественной мысли в трагическую эпоху гражданской войны. Теперь к обстоятельствам несостоявшейся переписки двух писателей можно добавить несколько замечаний.

После смерти Короленко Луначарский -- до того хранивший молчание -- неоднократно выступал с объяснениями, почему он оставил письма Короленко без ответа. Нам известны шесть его объяснений:

1921 год, 28 декабря. Статья в "Правде", написанная в тот же день, когда пришло сообщение о смерти В. Г. Короленко.

1923. Примечание к статье "Владимир Галактионович Короленко". (См.: Луначарский А. В. Собр. соч. в восьми томах. Т. 1. М., 1963, с. 378--379). В эту статью вошла составной частью и отредактированная предыдущая.

1924. Статья "Праведник" в "Красной ниве", No 1. (Под статьей авторская дата: 4/Х 1923 г.)

1926. Лекция, прочитанная 11 мая в Коммунистическом университете им. Я. М. Свердлова. См.: Луначарский А. В. Очерки по истории русской литературы. М., 1976, с. 409.

1930. Письмо к Н. К. Пиксанову от 30 октября (Пушкинский дом, фонд Н. К. Пиксанова).

Смысл этих объяснений сводится к тому, что не все письма Короленко дошли до адресата. Однако ни в одной из перечисленных версий Луначарский не повторился, каждый раз он свои объяснения варьировал. Так, например, в 1924 году он утверждал, что "вместо ответа на первые два письма" он послал Короленко "блестящую книгу т. Троцкого о терроризме", а в 1930-м, по его словам, он все-таки ответил Короленко какими-то возражениями. В 1923-м он говорил, что получил первое, второе и четвертое письмо, а в 1926-м -- первое, третье и, "может быть", шестое или седьмое (так!).

Наконец, в 1931 году в статье "В зеркале Горького" ("На литературном посту", No 12) Луначарский кратко заметил, что его переписка с Короленко не удалась "по разным условиям".

В действительности Короленко отправлял письма Луначарскому оказией, и все они были вручены его секретарю. Луначарский ни на одно из них не ответил и даже не подтвердил получение. В связи с этим Короленко 11 октября 1920 года писал А. Г. Горнфельду: "Я передал их ("Письма к Луначарскому".-- П. Н.) американскому корреспонденту, ничего не имею и против оглашения другим способом. Луначарский говорил, что постарается их напечатать, но со времени их получения молчит. Оно и понятно". (Письма В. Г. Короленко к А. Г. Горнфельду. Л., 1924, с. 189.)

А вначале желание вступить друг с другом в переписку было у них обоюдным. В мае 1920 года Луначарский, проезжая через Полтаву, передал Короленко письмо. В архиве Короленко (Ф. 135/1--18--1070) сохранился черновик незаконченного ответа Луначарскому, из которого мы приведем только его начало:

"Дорогой Анатолий Васильевич.

Я тоже сожалел о том, что нам не пришлось повидаться во время Вашего молниеносного пролета через Полтаву. Хотелось потолковать о многом. Статью Вашу обо мне после моего нападения {Речь идет о статье Короленко "Торжество победителей", появившейся в "Русских ведомостях" 3 декабря 1917 года и ответе Луначарского в журнале "Пламя", No 15 в августе 1918-го.} я, конечно, читал и охотно признаю, что ответ был проникнут дружественным чувством. (Продолжение письма см. на с. 189--192 настоящего издания).

Характерно, что приведенное письмо начинается обращением "Дорогой Анатолий Васильевич". Месяц спустя, после личной встречи с Луначарским и безуспешного ходатайства за пятерых приговоренных к расстрелу, Короленко начинает первое письмо к Луначарскому с обращения: "многоуважаемый" (135/I--18-- 1061), но тут же его зачеркивает и оставляет просто "Анатолий Васильевич". (См. с. 196 настоящего издания).

Казнь Аронова, Миркина и других произвела тяжелое впечатление и на самого Луначарского, что видно из его письма В. И. Ленину от 7 июля 1920 года. (См.: Литературное наследство. Т. 80. М., 1971, с. 198--199).

Позже к этому эпизоду Луначарский стал относиться иначе:

"У Короленко было нежнейшее сердце, и я не забуду, как сморщилось его милое старческое лицо и как по нему текли слезы, когда вдруг он стал просить меня о каком-то заведомом спекулянте мукомоле, к тому же уже расстрелянном накануне. <...> Мы для него палачи, а он для нас болтун". ("Красная нива", 1924, No 1, с. 19--20.)

Издание писем Короленко за рубежом Луначарский встретил с большим неудовольствием, прозрачно намекал на "некорректность" Короленко, как будто Владимир Галактионович огласил их интимную переписку.

П. Негретов

Оставить комментарий Короленко Владимир Галактионович (yes@lib.ru) Год: 1920 Обновлено: 27/02/2013. 36k. Статистика. Переписка: Эпистолярий Переписка и мемуары	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Черновые варианты

Короленко Владимир Галактионович Письма к Луначарскому

Короленко Владимир Галактионович
Письма к Луначарскому