Короленко Владимир Галактионович
Князь Мещерский и покойные министры

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

В. Г. Короленко

Князь Мещерскій и покойные министры.

   Полное собраніе сочиненій В. Г. Короленко. Томъ шестой
   Изданіе т-ва А. Ф. Марксъ въ С.-Петербургѣ. 1914
  
   Въ книжкѣ г-на Скальковскаго "Русскіе люди о самихъ себѣ" приводится, между прочимъ, слѣдующій афоризмъ князя Мещерскаго о "столичномъ консерватизмѣ". "Столичный консерваторъ тоже въ своемъ родѣ интересный субъектъ. Если онъ въ чаяніи что-нибудь хапнуть (sic) отъ казны, -- онъ консерваторъ; если надежда хапнуть лопнула, если штука сорвалась, если не удался планъ воздушнаго полета, то онъ сразу дѣлается либераломъ и разноситъ правительство на всѣ корки".
   Къ сожалѣнію г. Скальковскій не снабдилъ своихъ цитатъ точными ссылками и датами, но справкой въ нашемъ журнальномъ архивѣ мы имѣемъ возможность пріурочить это дѣйствительно мѣткое изреченіе князя Мещерскаго къ 1901 году {Оно приведено, напр., въ "Южномъ Обозрѣніи" отъ 31 іюня 1901 г.}. Министромъ въ то время былъ Д. С. Сипягинъ, никакой "весны", ни "оттепели" серьезно не предвидѣлось, и "столичный консерватизмъ" стоялъ довольно прочно.
   Послѣ этого, какъ извѣстно, погода наступила очень "перемѣнная", а въ послѣдніе мѣсяцы мы вступили въ полосу "довѣрія", въ которой благополучно покоимся и понынѣ (по крайней мѣрѣ, когда пишутся эти строки). Не знаемъ, написалъ ли бы князь Мещерскій свой афоризмъ "въ настоящее время, когда"... Несомнѣнно, однако, что для провѣрки справедливости этого изреченія наше время довольно удобно. И вотъ, случилось такъ, что вмѣстѣ съ колебаніями стрѣлки всероссійскаго барометра начались также удивительно бурныя пертурбаціи въ настроеніи "отзывчиваго" князя. Метеорологъ или физикъ сказалъ бы, что амплитуда внезапныхъ переходовъ его отъ консерватизма къ либерализму достигаетъ въ эти неустойчивые дни своего максимума, а одно время могло даже показаться, что князь стремится стать во главѣ россійскаго либерализма при нападеніяхъ на "бюрократическій строй" и "административную опеку"... Будущій г-нъ Скальковскій, безъ сомнѣнія, найдетъ въ описаніяхъ князя Мещерскаго за это время много изреченій и замѣчательныхъ и неожиданныхъ; мы же въ настоящей замѣткѣ остановимся лишь на одномъ небольшомъ, но, кажется намъ, очень характерномъ эпизодѣ, который долженъ заинтересовать настоящихъ и будущихъ біографовъ сіятельнаго публициста.
   Вскорѣ послѣ смерти В. К. фонъ-Плеве, князь Мещерскій сталъ печатать въ "Гражданинѣ" мемуары о своихъ разговорахъ съ этимъ и съ другими бывшими министрами, при этомъ (конечно, случайно) вышло такъ, что всѣ бесѣды велись съ сановниками, нынѣ уже умершими; не смотря на это, обращеніе князя съ высокопоставленными покойниками исполнено истинно гражданской неустрашимости. Всякій, кто прочтетъ, напримѣръ, воспоминанія о покойномъ фонъ-Плеве, долженъ признать, что въ портретѣ этого своего "друга" князь Мещерскій проявилъ гораздо больше "безпристрастія", чѣмъ дружбы, которую онъ, очевидно, приноситъ въ жертву долгу гражданина и правдиваго историка.
   Главнымъ предметомъ этихъ бесѣдъ были... свобода вообще, а въ особенности свобода печати, которую князю Мещерскому приходилось постоянно защищать и отстаивать отъ (нынѣ покойныхъ) министровъ {Заимствуемъ сочувственную перепечатку изъ "Одесскаго Листка" отъ 27 сент. 1901 г.}.
   "Свобода печати!-- восклицаетъ почтенный князь въ одномъ изъ своихъ дневниковъ: -- Боже мой, сколько разъ я слыхалъ на своемъ вѣку эти два слова въ людскихъ устахъ, какъ талисманъ, отъ пріобрѣтенія котораго должно вдругъ получиться счастіе русскаго народа. Я говорю: въ людскихъ устахъ... но сколько разъ приходилось мнѣ слышать эти слова въ устахъ (изъ устъ?) министра внутреннихъ дѣлъ, начиная съ Валуева... Сколько разъ я слышалъ его (Валуева) обсуждающимъ вопросъ о свободѣ печати". Но разговоры эти дальше перевода на нашу почву наполеоновскихъ avertissements не пошли... Послѣ Валуева громко подумывалъ (превосходное выраженіе!) о свободѣ печати... Л. С. Маковъ, fortissime говорилъ гр. Лорисъ-Меликовъ, forte говорилъ гр. Н. И. Игнатьевъ. Но, -- съ истинно-гражданской горечью прибавляетъ опять князь, -- дальше разговоровъ все-таки эта свобода не шла". За то самъ князь Мещерскій во всѣхъ этихъ бесѣдахъ является неизмѣннымъ паладиномъ несчастной гонимой свободы. Въ одной изъ бесѣдъ съ (покойнымъ) Валуевымъ князь поставилъ, между прочимъ, дѣйствительно интересный вопросъ: "почему вѣдѣніе печати должно принадлежать какому-нибудь министерству?"
   "Вѣдь какъ ни говори, -- правильно аргументировалъ при этомъ князь, -- а разъ министръ внутреннихъ дѣлъ есть верховный вершитель судебъ каждаго органа печати и имѣетъ безапелляціонное право жизни и смерти надъ каждымъ изданіемъ, то онъ есть въ то же время безапелляціонный судья въ своемъ собственномъ дѣлѣ... Валуевъ былъ прекрасный человѣкъ, -- добрый, справедливый, деликатный, мягкій, но... и онъ обольстился своею неограниченною властью владыки печати до такой степени, что измѣнилъ своимъ природнымъ качествамъ изъ политической ненависти къ мыслямъ Каткова... и сталъ душить его предостереженіями"...
   Затѣмъ кн. Мещерскій вспоминаетъ о министрѣ Тимашевѣ, дававшемъ волю своимъ предубѣжденнымъ противъ славянофиловъ (причемъ пострадалъ и самъ издатель "Гражданина"... Пріятное открытіе: въ половинѣ 70-хъ годовъ кн. Мещерскій былъ славянофиломъ и союзникомъ Аксакова (?!), а закрытіе "Голоса" Д. А. Толстымъ даетъ князю еще одинъ поводъ для проявленіи самыхъ благородныхъ чувствъ по адресу литературнаго противника.
   "Я былъ врагомъ "Голоса", -- вспоминаетъ князь съ благородною откровенностью, -- но я почувствовалъ ужасное нарушеніе свободы печати (курсивы всюду принадлежатъ намъ), когда гр. Толстой, сдѣлавшись министромъ вн. дѣлъ, одну только газету закрылъ -- "Голосъ", въ отместку за его долголѣтнюю войну противъ классицизма".
   Наконецъ, въ бесѣдахъ съ В. К. Плеве, князь указываетъ даже, что "онъ подчасъ слышалъ отъ другихъ министровъ сѣтованія на то, что у министра внутреннихъ дѣлъ двѣ мѣры въ оцѣнкѣ свободы печати: одна, широкая, противъ министровъ ему не милыхъ, а другая, узкая -- противъ политики своей и своихъ друзей"...
   Такъ разговаривалъ... такъ, можно сказать, мужественно разговаривалъ князь съ покойными министрами, такъ ужасно чувствовалъ онъ нарушеніе свободы печати даже по отношенію къ своимъ литературнымъ врагамъ! Можно ли послѣ этого сомнѣваться, что кн. Мещерскій долженъ быть поставяетъ въ ряды "истинныхъ либераловъ" (куда, по словамъ князя, и зачислилъ его одинъ берлинскій знакомый)... Можно ли сомнѣваться, что когда-нибудь освобожденная, наконецъ, "отъ личныхъ усмотрѣній" русская пресса вспомнитъ эти заслуги князя, о которыхъ онъ съ такою искренностью сообщилъ намъ теперь, и внесетъ его славное имя на скрижали своего освобожденія...
   Мы бы въ этомъ не сомнѣвались... Къ сожалѣнію, однако, цѣльности этого свѣтлаго образа мѣшаютъ наши "недобрые литературные нравы", наше стремленіе во что бы то ни стало умалить всякую истинную заслугу. И вотъ, едва появились цитированные выше прекрасные мемуары, какъ уже А. C. Суворинъ, очевидно, снѣдаемый завистью къ истинному либерализму кн. Мещерскаго, позволилъ себѣ высказать самыя ядовитыя сомнѣнія. Неблагородно пользуясь тѣмъ, что всѣ интервью князя Мещерскаго, по странной случайности, относятся къ покойникамъ, -- г. Суворинъ поставилъ коварный вопросъ: дѣйствительно ли эти разговоры имѣли мѣсто? И благоразумно ли заносить ихъ на скрижали исторіи безъ достаточной провѣрки?
   Признаемся откровенно: неблагородной статьи г-на Суворина мы не читали, но мы узнали объ ней изъ слѣдующаго, въ высшей степени благороднаго отвѣта кн. Мещерскаго въ одномъ изъ ноябрьскихъ его дневниковъ: "Приведи г. Суворинъ свой разговоръ съ кѣмъ-либо изъ покойныхъ людей, -- пишетъ князь съ присущимъ ему спокойнымъ достоинствомъ, -- я бы прочелъ, и мнѣ бы въ голову не пришло не только обвинить, но даже заподозрить во лжи Суворина. Почему? Потому что я относительно печати не допускаю возможности лгать или выдумывать, порядочность состоитъ въ томъ, чтобы не приписывать другому то, чего самъ не сдѣлаешь" {См. "Русь" 24 ноября, No 341, въ отчетѣ о судебномъ засѣданіи по дѣлу Мещерскаго и Стаховича.}.
   Сказано это, поистинѣ, прекрасно. Дѣйствительно, порядочность состоитъ въ этомъ, съ маленькой, конечно, оговоркой: "если нѣтъ доказательствъ противнаго". Мы не позволимъ себѣ сомнѣваться, что въ данномъ случаѣ такихъ доказательствъ нѣтъ и бытъ не можетъ. И, чтобы убѣдить въ этомъ читателя, чтобы сохранить для исторіи свѣтлый обликъ внука Карамзина, благородно и правдиво отстаивавшаго въ трудныя времена свободу русскаго слова даже для своихъ противниковъ, мы позволимъ себѣ принести небольшія справки изъ журнальнаго архива по отношенію хотя бы къ одному эпизоду: закрытію газеты "Голосъ", о которомъ говоритъ и князь въ своихъ "мемуарахъ".
   Какъ извѣстно, "Голосъ" закрытъ Д. А. Толстымъ 13 февраля 1883 года. Этому предшествовала многолѣтняя полемика газеты съ классицизмомъ, при чемъ, конечно, "Голосъ" адресовалъ свои возраженія "Московскимъ Вѣдомостямъ" Леонтьева и Каткова. Разумѣется, кромѣ классицизма, газета затрогивала и другія явленія русской жизни въ тонѣ умѣреннаго либерализма, который для нашего времени долженъ быть признанъ довольно блѣднымъ даже по сравненію съ нѣкоторыми статьями о бюрократіи кн. Мещерскаго. 11 февраля, въ No 42 "Голоса" была помѣщена передовая статья по поводу двухъ процессовъ полицейскихъ чиновниковъ, обвинявшихся въ истязаніяхъ арестованныхъ, съ цѣлью вымучить у нихъ признаніе въ кражѣ. Авторъ статьи говорилъ о слабомъ развитіи понятія о законности въ низшихъ представителяхъ власти. Въ обществѣ, по указанію самого князя Мещерскаго, уже носились слухи о близкомъ закрытіи "Голоса", такъ какъ Д. А. Толстой "не могъ ему простить долголѣтней войны противъ классицизма". И вотъ въ этой-то зловѣщей обстановкѣ кн. Мещерскій доблестно выступаетъ на защиту свободы для своего противника. Раскрываемъ No 7 "Гражданина" (1883 г.) и читаемъ (въ статьѣ "Нѣсколько словъ милому "Голосу" слѣдующія истинно великодушныя строчки:
   "Бѣдный, миленькій "Голосъ", -- сказалъ бы я, читая его ежедневныя бѣшеныя нападки на правительство, прикрытыя (для дураковъ) полемикой съ "Московскими Вѣдомостями". ..."Приходится спрашивать себя съ глубокимъ смущеніемъ: когда же этой всѣхъ русскихъ людей, честныхъ и богобоязненныхъ, дуэли между "Голосомъ" и правительственнымъ авторитетомъ будетъ положенъ конецъ?..." (Просимъ простить нѣкоторую безсвязность этой фразы. Благородное волненіе, очевидно, отражается на складѣ княжеской рѣчи.) "Образумься, милый органъ тайныхъ совѣтниковъ и Вѣрочекъ Засуличъ... Сегодня, когда я прочиталъ его передовую статью по поводу двухъ судебныхъ эпизодовъ, въ которыхъ полицейскіе чиновники на Руси (sic) подверглись преслѣдованію... признаюсь откровенно, я почувствовалъ приступъ не только злости, но бѣшенства противъ публициста "Голоса", написавшаго такую умышленно гнусную статью, опять-таки, подъ предлогомъ нападки на простого полицейскаго, направленной противъ правительства".
   Мы позволимъ себѣ сдѣлать еще нѣсколько выписокъ изъ этой прекрасной статьи, чтобы г. А. C. Суворинъ увидѣлъ, что значитъ, "писать въ хорошемъ тонѣ" и великодушно относиться къ противнику, надъ которымъ уже нависла кара. Призывалъ ли князь Мещерскій эту кару? О, нѣтъ. Наоборотъ, онъ стоялъ за "свободу чужого мнѣнія".
   "Говорятъ о запрещеніи "Голоса", -- пишетъ онъ въ томъ же номерѣ.-- Я, признаться, не понимаю, зачѣмъ запрещать "Голосъ", т. е. дѣлать именно то, чего онъ самъ добивается (?!). Зачѣмъ просто не запретить "Голосу" быть непримиримымъ и крайне пристрастнымъ въ своемъ направленіи". А сдѣлать это, по мнѣнію князя, очень легко: теперь "Голосъ" слушается однихъ тайныхъ совѣтниковъ и пишетъ по ихъ внушенію. Нужно приказать ему слушаться другихъ тайныхъ совѣтниковъ и писать по ихъ внушенію".
   Какъ видите, читатель, кн. Мещерскій въ трудную для противника минуту сдѣлалъ все, что отъ него зависѣло... Не смотря на эту великодушную защиту (кто посмѣетъ сказать, что именно благодаря ей?) -- 42-й No "Голоса", говорившій о процессахъ двухъ полицейскихъ (и о монастырскихъ тюрьмахъ) -- былъ послѣднимъ. Противникъ замолкъ навѣки... Что же вы думаете: кн. Мещерскій радуется его гибели? О! нѣтъ, наоборотъ: онъ вѣдь "ужасно почувствовалъ нарушеніе свободы печати" и высказалъ это чувство въ слѣдующемъ же 8-ихъ номерѣ "Гражданина".
   "Ты меня спрашиваешь, -- говоритъ авторъ "Писемъ консерватора" какому-то своему собесѣднику, -- доволенъ ли я? Да (да?!), если бы вредное дѣйствіе на общество было сосредоточено въ одномъ "Голосѣ"... но направленіе "Голоса" -- это многоголовая гидра: раздавишь одну его голову, а она поднимаетъ другую"... "Голоса" нѣтъ, это правда, но тѣнь его преслѣдуетъ повсюду... Вчера (она) явилась ко мнѣ и изрекла слѣдующее: "Взгляни на газеты и журналы: развѣ они въ другихъ выраженіяхъ не пускаютъ въ общество тѣ же мысли, какъ и я?.. Развѣ они не собираютъ такъ же тщательно, какъ и я, только факты и явленія, которые рисуютъ безпомощность власти и неудовольствіе общества?.."
   Надѣемся теперь, послѣ этихъ краснорѣчивыхъ справокъ, подлежащихъ провѣркѣ всякаго, кто ихъ пожелаетъ провѣрить, дѣло становится яснымъ, какъ день; надѣемся также, что намъ удалось показать, съ какимъ неоспоримымъ правомъ В. П. Мещерскій, россійскій князь, дѣлающій честь русской литературѣ своимъ благосклоннымъ участіемъ, сіятельный публицистъ и внукъ Карамзина, можетъ сказать о себѣ, что онъ относительно печати не допускаетъ возможности лгать и обманывать...
   Въ предыдущей замѣткѣ у насъ разсказано о томъ, какъ въ Самарской губерніи урядникъ, вступивъ въ роль цензора, отобралъ у учительницы и посадилъ въ холодную "человѣческій голосъ", заключенный въ граммофонъ, за то, что онъ запѣлъ некрасовское: "Выдь на Волгу: чей стонъ раздается..." Мы глубоко увѣрены, что, если бы, волею судебъ, кн. Мещерскій находился у власти, то онъ непремѣнно вступился бы за права "человѣчьяго голоса" такъ же искренно, какъ онъ заступался за "Голосъ" газетный. И сказалъ бы онъ, приблизительно, слѣдующее:
   -- Вы спрашиваете, г. самарскій урядникъ, доволенъ ли я, что вы посадили въ холодную "человѣческій голосъ"? Да, если бы вредное дѣйствіе на общество было сосредоточено въ одной этой машинкѣ... Но машинокъ много, а учительницъ, пожалуй, еще больше... Стоитъ ли арестовывать граммофонъ, когда учительница осталась на свободѣ и можетъ тотчасъ же купить другую машинку... Вотъ, если бы у васъ хватило рѣшимости на рядъ дѣйствій, осуществляющихъ программу"...
   И, конечно, послѣ этого когда-нибудь, въ своихъ правдивыхъ мемуарахъ, князь будетъ имѣть право сказать: "я ужасно почувствовалъ тогда нарушеніе свободы "человѣчьяго голоса"...
   О, нѣтъ. Внукъ Карамзина не обманщикъ, и какая бы погода ни водворилась въ нашемъ отечествѣ, русская печать, конечно, не забудетъ роли кн. Мещерскаго въ судьбахъ родного слова...
  
   1904 г.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru