Короленко Владимир Галактионович
Процесс "Русского Богатства"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Процессъ "Русскаго Богатства".

І.

   Въ началѣ 1912 года намъ были присланы въ рукописи "Записки Ѳедора Кузьмича" Л. Н. Толстого. А. М. Хирьяковъ, одинъ изъ редакторовъ-распорядителей посмертныхъ изданій великаго писателя, предупреждалъ насъ, что этотъ разсказъ былъ уже на разсмотрѣніи "цензуры" и что его "не посовѣтовали" вводить въ посмертное изданіе. Иными словами: разсказъ не пропущенъ предварительной цензурой.
   Въ "Рѣчи" (2 мая 1912 г.) была напечатана замѣтка, воспроизведенная очень многими газетами, въ которой А. М. Хирьяковъ разсказалъ читателямъ, какъ расправлялась цензура съ посмертными произведеніями великаго писателя.
   "Во второмъ томѣ -- писалъ г. Хирьяковъ -- цензорская ру ка разгулялась во всю, разгулялась безсмысленно, нелѣпо, какъ можетъ разгуляться рука подневольнаго человѣка, неувѣреннаго въ томъ, о чемъ можно писать и о чемъ нельзя, но трепещущаго передъ грозящимъ начальническимъ разносомъ.
   "Изъ небольшого наброска "Двѣ различныя версіи исторіи улья съ лубочной крышкой" было столько вычеркнуто, что набросокъ потерялъ всякое значеніе и помѣщенъ былъ въ третьемъ томѣ лишь въ качествѣ памятника, характеризующаго положеніе печати въ якобы конституціонной странѣ.
   "Нельзя не прибавить еще того, что издателями были сдѣланы попытки помѣстить этотъ набросокъ въ неискаженномъ видѣ въ какой-нибудь изъ ежедневныхъ газетъ, но изъ четырехъ газетъ, съ которыми были ведены переговоры, ни одна не рѣшилась напечатать эту вещь, опасаясь цензурныхъ преслѣдованій, хотя самъ по себѣ набросокъ считался вполнѣ цензурнымъ съ точки зрѣнія существующихъ законовъ. Газеты боялись не законнаго преслѣдованія, а мести со стороны оскорбленнаго цензурнаго вѣдомства {Курсивы наши.}.
   "Особенно сильно прошлась цензорская рука по замѣчательной пьесѣ "И свѣтъ во тьмѣ свѣтитъ", и опять-таки прошлась безсмысленно, нелѣпо, такъ, какъ только орудовали легендарные цензора первой половины прошлаго вѣка. Вычеркнуты были не только слова главнаго героя пьесы, обличающаго наши экономическіе, политическіе и религіозные недочеты, но даже совершенно безразличныя слова другихъ дѣйствующихъ лицъ, выражавшихъ недоумѣніе, что герой пьесы отрицаетъ церковь, пересталъ говѣть и т. п.
   "Чѣмъ же -- спрашиваетъ г. Хирьяковъ -- отличаются современные цензора отъ того знаменитаго цензора, который не позволялъ называть Магомета пророкомъ и вкладывалъ въ уста мусульманина восклицаніе: "Клянусь моимъ лжепророкомъ".
   Въ заключеніе цензоръ счелъ своимъ долгомъ разъяснить А. М. Хирьякову, что "въ настоящее время существуетъ такая полная свобода печати, что можно писать, что угодно. Рѣшительно обо всемъ можно писать, дѣло только... въ какой формѣ излагается мысль"...
   Мы, разумѣется, не считаемъ себя призванными защищать россійскую цензуру и питаемъ глубокое уваженіе къ издателямъ посмертныхъ произведеній Л. Н. Толстого и къ ихъ трудному дѣлу. Но все же на этотъ разъ намъ кажется, что злополучный "подневольный человѣкъ" изъ цензурнаго вѣдомства далеко не такъ ужъ виновенъ. Въ самомъ дѣлѣ. Вѣдь, онъ легко могъ бы, вмѣсто пустяковъ о томъ, что теперь "писать можно все",-- отвѣтить просто:
   "Милостивый Государь, А. М. Цензуры предварительной въ настоящее время, какъ всѣмъ извѣстно, нѣтъ. Печатать вы можете все. И ужъ это ваше дѣло сообразить, за что именно вы понесете отвѣтственность передъ судомъ, послѣ того, какъ изданіе будетъ конфисковано. Вы не знаете, за что оно можетъ быть конфисковано? Я этого не знаю тоже. И никто, въ сущности, этого не знаетъ. Таково положеніе данной минуты... Въ особое одолженіе вамъ мое начальство приказываетъ мнѣ произвести предварительную цензуру. Я повинуюсь. Но вотъ, вы сами говорите о "рукѣ подневольнаго человѣка, неувѣреннаго въ томъ, что можно писать и чего нельзя". Почему же весь рискъ этой неувѣренности долженъ лечь на меня, чиновника, а не на издателей?"
   И, если бы онъ отвѣтилъ такъ, то, конечно, былъ бы совершенно въ своемъ правѣ. Въ самомъ дѣлѣ, въ той борьбѣ за мысль и слово, которую приходится вести русской печати, въ наше переходное время,-- обязанность борьбы и риска лежитъ на писателяхъ, а не на цензорахъ. Если угодно,-- цензоръ "полуофиціально" дастъ добрый совѣтъ, для васъ не обязательный. При этомъ онъ будетъ думать лишь о томъ, чтобы вполнѣ оградить себя передъ своимъ начальствомъ и чтобы, въ случаѣ суда, вы не могли сослаться на его "разрѣшеніе". Онъ человѣкъ подначальный и съ нимъ расправиться гораздо легче, чѣмъ съ издателемъ. Издателя надо судить, его можно вышвырнуть на улицу -- безъ дальнихъ разговоровъ.
   Но, разъ уже издатели обратились за полуофиціальнымъ совѣтомъ и таковой совѣтъ данъ, то совершенно понятно, что высшая цензурная власть сочтетъ себя нравственно обязанной поддержать авторитетъ "полуофиціальнаго" совѣтчика... И вотъ почему четыре газеты, зная, что статья Толстого уже побывала въ предварительной цензурѣ, не рѣшались печатать "запрещенныя" (!) полуофиціально вещи, боясь, по словамъ самого г. Хирьякова,-- "не законной отвѣтственности, а мести" чиновниковъ, оскорбленныхъ (не безъ нѣкотораго основанія) тѣмъ, что у нихъ спрашиваютъ совѣтовъ лишь для того, чтобы ими пренебречь...
   Мы всегда думали, что русскіе писатели и русскіе журналы не въ правѣ, среди хаоса теперешнихъ цензурныхъ взглядовъ и порядковъ, слагать съ себя трудную и отвѣтственную задачу -- отстаивать на свой страхъ и рискъ ту мѣру свободы слова, какая опредѣляется предѣлами,-- неясными правда и спорными,-- но все предѣлами закона. Намъ всегда казалось, что и тѣ газеты, которыя въ отчаяніи возбуждали ходатайства о возстановленіи предварительной цензуры, и тѣ издатели, которые добровольно отдаются ей, чтобы обезпечить отъ риска дорогія изданія,-- доступа" ть неправильно. И вотъ почему, когда намъ принесли "Записки Ѳедора Кузьмича" съ предупрежденіемъ, что "полуофиціально" они уже "запрещены цензурой", редакція "Русскаго Богатства" не сочла себя въ правѣ считаться съ этимъ партикулярнымъ актомъ несуществующей цензурной инстанціи и стала разсматривать произведеніе Л. Н. Толстаго исключительно съ "точки зрѣнія существующихъ законовъ". Мы знали, конечно, что разъ уже цензура опредѣлила степень "незаконности" разсказа гораздо шире, чѣмъ этого требуетъ законъ, то мы подвергаемся риску и журналъ можетъ быть задержанъ...
   Это, конечно, очень неудобно. Печатая разсказъ при такихъ условіяхъ, мы не могли разсчитывать даже на то, что русскій читатель именно отъ насъ получитъ произведеніе Толстого. Мы должны были предвидѣть, что рѣзвые издатели тотчасъ же накинутся на "Записки" и расклюютъ ихъ раньше, чѣмъ книжка "Русскаго Богатства" прорвется черезъ "освободительныя" преграды... Вообще, намъ предстояла неблагодарная роль библейскаго хлѣбодара изъ сна Іосифа. Какъ извѣстно, этотъ злополучный придворный сановникъ видѣлъ во снѣ, будто онъ несетъ на головѣ корзину съ хлѣбами. Птицы небесныя расклевали хлѣбы, а самъ хлѣбодаръ былъ вдобавокъ казненъ.
   Все это мы предвидѣли, и все это такъ и случилось. Читатели знаютъ: февральская книжка была задержана распоряженіемъ цензурнаго вѣдомства. Судебная палата утвердила арестъ и постановила выпустить книгу лишь по исключеніи 16 строкъ. Началась длинная процедура: февральская книга была задержана телеграммами въ пути, и затѣмъ съ большими промедленіями выдавалась нашимъ подписчикамъ безъ злополучной страницы. Иные почтовые чиновники вырѣзали шестнадцать строкъ, другіе всю страницу, третьи всю статью. Кое-гдѣ не выдавалась вся книга, и мы получали по этому поводу много писемъ. А въ это время "птицы небесныя", стаями кружащіяся надъ книжнымъ рынкомъ, зорко слѣдили за арестованной книжкой. Увидѣвъ, за что именно предстоитъ казнь бѣдному хлѣбодару,-- они воспользовались случаемъ и, не выждавъ, хотя бы изъ приличія, пока книга "Русскаго Богатства" фактически выйдетъ изъ плѣненія,-- выпустили дешевыя изданія "Записокъ", исключивъ изъ нихъ роковыя 16 строкъ.
   Такова исторія появленія одного изъ замѣчательныхъ посмертныхъ произведеній Толстого въ легальномъ изданіи, въ Россіи. Мы знаемъ, что, кромѣ большихъ неудобствъ для журнала и лично для его редактора, мы причинили также непріятности нашимъ подписчикамъ, въ видѣ задержки книги. Мы хотимъ думать однако, что наши друзья читатели не посѣтуютъ на насъ за то, что мы пошли на этотъ рискъ. Мы въ данномъ случаѣ не только отстаивали одно изъ произведеній русскаго генія, но еще пытались судебной борьбой закрѣпить за русской литературой, исторической и художественной, новую область, отведенную закономъ, но еще упорно оспариваемую цензурной, а отчасти и судебной практикой.
   Ниже мы даемъ изложеніе самаго процесса, какъ онъ появился въ газетныхъ отчетахъ {"Рѣчь", "Русскія Вѣдомости", "День" и др. Судебная рѣчь В. Г. Короленка нѣсколько дополнена противъ газетнаго ея изложенія.}.
   

II.

   27-го ноября спб. судебная палата, подъ предсѣдательствомъ старшаго предсѣдателя II. С. Крашенинникова, судила В. Г. Короленка за помѣщеніе во второй книжкѣ "Русскаго Богатства" текущаго года "Посмертныхъ записокъ старца Ѳедора Кузьмича" -- Льва Толстого.
   Защищалъ Короленка прис. пов. О. О. Грузенбергъ. Обвинялъ тов. прокурора В. В. Сергѣевъ.
   

Обвинительный актъ.

   Обвинительный актъ противъ В. Г. Короленка кратокъ, но категориченъ. Въ немъ приведено нѣсколько цитатъ изъ "Записокъ старца Ѳедора Кузьмича", говорящихъ о воспитаніи Александра I и о вступленіи его на престолъ, и нѣсколько цитатъ "о преступныхъ воспоминаніяхъ старца", и затѣмъ сдѣланъ выводъ, что Толстой устами Ѳедора Кузьмича "высказываетъ общую мысль о преступности и грѣховности верховной власти, которою облечены русскіе государи".
   Въ цитатахъ этихъ обвинительный актъ находитъ несомнѣнные признаки преступленія, предусмотрѣннаго 128 ст., т. е. дерзостное неуваженіе къ верховной власти.
   Судебное слѣдствіе ограничилось пріобщеніемъ, по ходатайству защитника О. О. Грузенберга, недавно вышедшаго труда великаго князя Николая Михаиловича объ Александрѣ I, и по ходатайству подсудимаго В. Короленка: номера 213 газеты "Русскія Вѣдомости" (отъ 16 сент. 1912) со статьей г. Кизеветгера, а также брошюры г-жи Т. Богдановичъ: "Александръ I".
   Затѣмъ начались пренія сторонъ.
   

Рѣчь обвинителя.

   Товарищъ прокурора Сергѣевъ началъ съ того, что изъ формулы "дерзостное неуваженіе" онъ готовъ въ данномъ случаѣ выпустить слово "дерзостное" и говорить только о неуваженіи, чѣмъ не исключается, однако, составъ преступленія, какъ это разъяснено сенатомъ,-- всякое неуваженіе должно считаться дерзостнымъ, независимо отъ формы, если оно направлено къ верховной власти. Форма можетъ лишь усилить степень преступности.
   Подробно анализируя произведеніе Льва Толстого, обвинитель приходитъ къ выводу, что въ немъ дается самая суровая оцѣнка личности императора Александра I.
   -- Съ точки зрѣнія закона -- говоритъ прокуроръ -- старецъ Ѳсдоръ Кузьмичъ -- бродяга. Съ точки зрѣнія общечеловѣческой онъ -- молчальникъ, шедшій въ себя, жившій своимъ внутреннимъ духовнымъ міромъ, молчальникъ, которому, конечно, не придетъ въ голову писать записки.
   Старецъ, разумѣется, и не оставилъ никакихъ записокъ, разъ онъ такъ старательно скрывалъ отъ нескромныхъ глазъ свою исторію. Ясно, что слова, приписанныя ему Толстымъ, являются подъ предлогомъ извѣстной легенды лишь отраженіемъ взглядовъ самого Л. Н. Толстого, какъ моралиста и философа.
   -- "Записки старца Ѳедора Кузьмича" -- говорить обвинитель -- написаны другимъ старцемъ, отрицавшимъ государственность, Толстымъ. Это онъ судитъ и строго осуждаетъ Александра І-го съ своей точки зрѣнія, и записки, съ точки зрѣнія обвинителя, являются не художественнымъ произведеніемъ, а приговоромъ моралиста.
   Эти "Записки" -- художественное произведеніе, но онѣ касаются не собирательнаго лица, а лица вполнѣ опредѣленнаго, и потому авторъ долженъ былъ заботиться о правдѣ въ своемъ изложеніи.
   Здѣсь обвинитель сдѣлалъ небольшое отступленіе отъ существа дѣла... "Подсудимый В. Г. Короленко -- сказалъ онъ -- долженъ знать, что такое художественное произведеніе.-- И мы,-- продолжалъ онъ,-- зачитывались произведеніями В. Г. Короленка. Когда лѣсъ шумѣлъ для В. Г. Короленка, онъ шумѣлъ и для насъ. Когда для него играла рѣка, она играла и для насъ. И мы, въ юности, прятали книжки Короленка подъ подушку, чтобы лучше запечатлѣть его художественные образы. Но въ напечатанномъ имъ произведеніи Толстого, говорящемъ объ опредѣленномъ лицѣ, лицо это выставлено односторонне и тенденціозно только съ дурной стороны. Это изображеніе должно считаться неуважительнымъ по отношенію къ носителямъ верховной власти. Кто могъ бы остаться спокойнымъ, если бы объ его отцѣ написали, что онъ завладѣлъ состояніемъ дѣда путемъ насилія!.. Защита навѣрное будетъ ссылаться на трудъ объ Александрѣ 1 великаго князя Николая Михаиловича. Но обвинитель подчеркиваетъ, что это во-первыхъ -- серьезный научный трудъ, въ которомъ одинаково нашли себѣ освѣщеніе и положительныя, и отрицательныя стороны покойнаго государя. Въ "Запискахъ" же Толстого имѣются отрицательныя и только отрицательныя характеристики. А во-вторыхъ, это мнѣніе человѣка своего, близкаго. То, что мы легко принимаемъ со стороны близкаго,-- мы сочтемъ неумѣстнымъ и неуважительнымъ въ устахъ сторонняго человѣка.
   Свою рѣчь прокуроръ закончилъ заявленіемъ, что, взвѣсивъ всѣ данныя, онъ поддерживаетъ въ полной мѣрѣ предъявленное В. Г. Короленку обвиненіе.
   

Рѣчь О. О. Грузенберга.

   Тѣ минуты вниманія, на которыя я въ правѣ разсчитывать, мнѣ не хочется тратить на полемику съ прокуроромъ.
   У меня впереди серьезная работа -- и я не могу долго останавливаться на счетахъ съ несерьезными, чтобы не сказать болѣе, разсужденіями о томъ, что Толстой и Короленко невѣрно понимаютъ задачи художественннаго творчества, что понятіе историческаго романа не допускаетъ того, что допустилъ Толстой.
   Всѣ эти критическія сужденія такой же цѣнности, какъ и юридическіе доводы прокурора о томъ, что Толстой, въ порицаніе существующаго въ Россіи образа правленія, позволяетъ себѣ утверждать, что отъ Екатерины Великой скверно пахло.
   Но не разрѣшитъ ли г. прокуроръ моего недоумѣнія? Если утвержденіе Толстого, что отъ Екатерины Великой скверно пахло, составляетъ порицаніе существующаго въ Россіи образа правленія, то не надо ли отнести къ восхваленію существующаго образа правленія увѣреніе Толстого, что Александръ I былъ красивъ, изященъ и всегда благоухалъ? Я думаю, что на этомъ мы можемъ съ прокуроромъ примириться и отдать Толстому и Короленку всю ту серьезность, которую они въ правѣ отъ насъ требовать. Императоръ Александръ I, Александръ Благословенный, монархъ неограниченный, баловень судьбы, спаситель Европы... И рядомъ съ нимъ -- и онъ самъ въ немъ -- бродяга Ѳедоръ Кузьмичъ, наказанный розгами за бродяжество и живущій изъ милости на заимкѣ сибирскаго купца Хромова. Великая, чисто-русская легенда,-- легенда, въ которую одинаково любовно повѣрили и верхи Россіи, и самые глубокіе ея низы. Въ нее, легенду эту, вѣрили и въ семьѣ государя Александра III, ее много десятковъ лѣтъ лелѣяли и чтили и солдаты, и мастеровые, и простые крестьяне. Народъ хотѣлъ вѣрить и горячо вѣрилъ, что въ единомъ образѣ сочетался могущественнѣйшій изъ царей и безправнѣйшій изъ его безправныхъ подданныхъ. Для интеллигенціи, для высшихъ круговъ, въ Ѳедорѣ Кузьмичѣ воплотилась идея искупленія Государемъ того великаго грѣха, который не долженъ быть никому прощенъ, грѣха убійства или причастности къ нему. И эта легенда смиренія, искупленія такъ близка, такъ родственна совѣстливой русской душѣ!.. Да это -- правда: у Толстого Александръ I говоритъ: я -- величайшій преступникъ. Но такимъ онъ былъ, такимъ его признаетъ и русская исторія, сказавшая въ прекрасномъ трудѣ по этому вопросу вел. кн. Николая Михаиловича свое рѣшающее, свое окончательное слово.
   Затѣмъ присяжный повѣренный О. О. Грузенбергь шагъ за шагомъ разобралъ инкриминируемыя прокуратурою мѣста произведенія Толстого и, сопоставляя ихъ съ соотвѣтственными выдержками изъ трудовъ вел. кн. Николая Михаиловича и проф. Шильдера, доказывалъ полную правдивость и историческую ихъ точность. Останавливаясь на наиболѣе опасномъ пунктѣ обвиненія, а именно на словахъ Л. Н. Толстого: "Людямъ, не имѣвшимъ несчастья родиться въ царской семьѣ, трудно представить себѣ всю ту извращенность взгляда на людей" и т. д., защитникъ объяснилъ, что здісь имѣются въ виду не разъ навсегда установленныя неизмѣнныя условія царскаго воспитанія въ Россіи, а лишь тѣ условія воспитанія, которыя царили въ концѣ 18-го вѣка при дворахъ Екатерины II и Павла. Путемъ историческихъ справокъ защитникъ показалъ, что условія эти должны были выработать въ воспитанникахъ полное неуваженіе къ человѣческой личности и достоинству.
  -- И если -- сказалъ защитникъ -- можно простить обвинительной власти всѣ ея ошибки и отклоненія отъ текста Толстого, обусловившія цѣлый рядъ неосновательныхъ обвиненій, то нельзя безъ боли и досады пройти мимо полнаго извращенія одной изъ глубочайшихъ мыслей Толстого "о желаніяхъ царей", столь же безсильныхъ, суетныхъ и тщетныхъ, какъ и всякое человѣческое желаніе. Описавъ вѣчныя желанія Александра I, его желанія побѣды надъ Наполеономъ, желанія видѣть Европу преклоненной, Толстой говоритъ: "И мнѣ пришло въ голову, что, если вся жизнь въ зарожденіи желаній и радость жизни въ исполненіи ихъ, то нѣтъ ли такого желанія, которое свойственно бы было человѣку, всякому человѣку, всегда, и всегда исполнялось бы, или скорѣе приближалось къ исполненію. И мнѣ ясно стало, что это было бы такъ для человѣка, который желалъ бы смерти. Вся жизнь его была бы приближеніемъ къ исполненію этого желанія, и желаніе это навѣрное исполнилось бы". И вотъ, это единое не обманывающее человѣка желаніе, о которомъ такъ давно и долго думалъ Толстой, прокуратура сводитъ къ какой-то политической бутадѣ. Неужели прокуратура не знаетъ дивныхъ словъ Толстого въ письмѣ отъ 2-го сентября 1907 года къ вел. князю Николаю Михаиловичу? Благодаря его за присылку историческихъ его трудовъ объ Александрѣ, Левъ Николаевичъ писалъ: "Пускай исторически доказана невозможность соединенія личности Александра и Кузьмича,-- легенда останется во всей своей красотѣ и истинности. Я началъ было писать на эту тему, но едва-ли не только кончу, но едва-ли удосужусь продолжать. Некогда, надо укладываться къ предстоящему переходу. А очень жалѣю: прелестный образъ". И къ этой плѣнительной легендѣ, легендѣ искупленія царемъ своего грѣха цѣною самоотреченія и покаянія, рѣшаются подойти съ уголовнымъ уложеніемъ и карою... Такъ и хочется сказать г. прокурору въ отвѣтъ на всѣ обвиненія, словами Акима изъ "Власти тьмы": "Тутъ, тае, Божье дѣло идетъ, кается человѣкъ, значитъ... А ты, тае, ахту"... т. е. въ данномъ случаѣ -- обвинительную ахту.
  --

Рѣчь В. Г. Короленка.

   Господа судьи, господа сословные представители. Къ тому, что сказалъ мой уважаемый защитникъ, я прибавлю нѣсколько соображеній, какъ литераторъ и редакторъ журнала.
   Я обвиняюсь въ дерзостномъ неуваженіи къ Верховной власти, проявившемся въ напечатаніи разсказа Л. Н. Толстого. Я очень радъ, что г. прокуроръ устранилъ эпитетъ "дерзостный" своимъ истолкованіемъ 128 статьи. Дерзость всегда унижаетъ того, кто ее допускаетъ. Правильнѣе было бы, можетъ быть, говорить о нѣкоторой смѣлости въ пользованіи новымъ закономъ... Но и того въ данномъ случаѣ нѣтъ. И, если журналъ нашъ все-таки подвергся цензурной репрессіи, то дѣло, мнѣ кажется, объясняется довольно просто слѣдующимъ сравненіемъ. Представимъ себѣ какое-нибудь огромное зданіе, допустимъ, дворецъ со множествомъ комнатъ. Нѣкоторыя изъ нихъ давно освѣщены и доступны обозрѣнію желающихъ. Другія тщательно заперты и у дверей поставлены охранители... И вотъ, въ одинъ прекрасный день, эти двери тоже открываются и въ эти таинственные углы разрѣшенъ доступъ постороннимъ. У охранителей еще долго будутъ жить старыя привычки, будетъ являться почти инстинктивное стремленіе схватить тѣхъ дерзкихъ, которые въ числѣ первыхъ попытаются переступить завѣтный порогъ.
   Нашъ журналъ и сталъ въ данномъ случаѣ жертвой такихъ застарѣлыхъ привычекъ цензурныхъ "охранителей входовъ". Когда новый законъ открылъ возможность обсужденія, а значитъ, и возможность осужденія дѣйствій русскихъ монарховъ до Дѣда нынѣ царствующаго Государя, то цензурѣ кажется все-таки непривычнымъ, страннымъ и дерзкимъ, когда представители печати рѣшаются свободно воспользоваться этимъ правомъ...
   Подъ такимъ запретомъ состояла правдивая исторія и настоящій реальный обликъ императора Александра І-го. Мы знали шаблонный, такъ сказать, одобренный цензурой портретъ этого монарха: "Благословенный", свѣтлый ангелъ, освободившій Европу отъ апокалиптическаго звѣря, человѣкъ мягкій, обаятельный, великодушный, самыя ошибки котораго истекали изъ личной доброты, уступчивости, излишней довѣрчивости къ окружающимъ.
   Но вотъ, какъ только позволили цензурныя условія,-- сразу появились четыре книги, въ которыхъ читающее общество нашло историческое изложеніе переворота 11 марта 1801 года. При этомъ изъ свѣтлаго тумана выступили очертанія другого облика Александра І-го. Участіе въ заговорѣ дополнялось чертами вкрадчивой двойственности, лукавства, умѣнія пользоваться людьми и обстоятельствами, двоедушія, порой жестокости... Я ходатайствовалъ передъ судомъ о пріобщеніи номера "Русскихъ Вѣдомостей" со статьей г-на Кизеветтера, а также брошюры г-жи Т. Богдановичъ "Александръ I", въ которой, на основаніи историческихъ источниковъ, дана и широко распространена въ популярномъ изданіи эта вторая, исторически болѣе правдивая характеристика личности императора Александра I.
   Наконецъ, въ самое послѣднее время вышла книга великаго князя Николая Михайловича, дающая еще болѣе рѣзкую и болѣе суровую характеристику. "Врядъ-ли обликъ его,-- говоритъ вел. князь -- такъ сильно очаровывавшій современниковъ, черезъ сто лѣтъ безпристрастный изслѣдователь признаетъ столь же обаятельнымъ". "Двуличность,-- говоритъ онъ далѣе на стр. 337,-- хотя можетъ быть и была природнымъ свойствомъ его характера, но годы дѣтства и отрочества несомнѣнно оказали на эту склонность самое пагубное вліяніе"... "Александръ являлся въ своихъ отношеніяхъ къ Аракчееву,-- читаемъ на стр. 2789-й,-- не жертвой безотчетнаго увлеченія личностью послѣдняго, а, наоборотъ, господиномъ, сознательно употреблявшимъ Аракчеева, къ качествѣ орудія... Когда Александръ I былъ наслѣдникомъ,-- Аракчееевъ былъ нуженъ, чтобы заслониться отъ отца; когда Александръ началъ царствовать, онъ приближалъ къ себѣ Аракчеева каждый разъ, когда считалъ необходимымъ заслониться имъ отъ своихъ подданныхъ".
   Наконецъ, участіе въ самомъ переворотѣ великій князь дополняетъ чертами суровой исторической правды. Въ брошюрѣ г-жи Богдановичъ, которую я представилъ суду, говорится еще: "Александръ могъ не знать, что переворотъ будетъ стоить жизни его отцу". Великій князь Николай Михайловичъ на стр. 10-й говоритъ прямо: "Трудно допустить, чтобы Александръ, давъ согласіе дѣйствовать, могъ сомнѣваться, что жизни отца грозитъ опасность".
   Обвинитель проситъ васъ, гг. судьи, представить себѣ тѣ родственныя чувства, которыя невольно вызываются отрицательными отзывами о покойномъ императорѣ, и видитъ въ указаніяхъ на дурныя условія воспитанія неуваженіе къ верховной власти. Но, гг. судьи, отвѣтъ на это готовъ: въ лицѣ Николая Михаиловича мы имѣемъ именно члена родственной семьи... Но онъ также историкъ, и этотъ историкъ не остановился передъ самой суровой правдой. На стр. 12 онъ приводитъ даже фразу Константина Павловича: "qu'il ne voulait pas monter au trône souillé par le saug de son père".
   Русская историческая наука и русская литература можетъ только поблагодарить августѣйшаго автора за эту книгу, которая устанавливаетъ съ такой правдивостью, на основаніи высоко-авторитетныхъ источниковъ, историческій обликъ замѣчательнаго императора. Указывая на величіе борьбы и побѣды надъ Наполеономъ, признавая, что здѣсь онъ проявилъ черты генія, историкъ рядомъ съ прежними ставитъ новый портретъ личности Александра 1, отмѣченный безпощадной правдой.
   Что же даетъ Толстой?
   Геніальный художникъ вводитъ въ эту портретную галлерею изображеніе подвижника. Ѳедоръ Кузьмичъ говоритъ о себѣ, о своемъ прошломъ: я величайшій преступникъ. Да... Исторія можетъ разно оцѣнивать и самый заговоръ, и его результаты. Несомнѣнно, однако, что, какъ человѣкъ и какъ сынъ, Александръ долженъ былъ чувствовать себя именно преступникомъ. Далѣе -- царь-отшельникъ, естественно, осуждаетъ всю прежнюю свою "свѣтскую" жизнь, полную всякихъ "соблазновъ". Обвиненіе уже въ этомъ предпочтеніи сибирской заимки коронѣ и трону видитъ оскорбленіе верховной власти. Правильно ли это? Исторія знаетъ настроеніе, которое можно было бы назвать царственной болѣзнью. Уже въ древности одинъ изъ могущественнѣйшихъ монарховъ Востока, Навуходоносоръ, съ вершины трона ушелъ въ пустыню и, по враждебному истолкованію еврейскихъ источниковъ, сталъ питаться, подобно животнымъ, травой. Легко разглядѣть подъ этой легендой тоску могущественнаго деспота по простымъ условіямъ жизни среди природы и простыхъ людей. Псалтырь, произведеніе царственнаго поэта, весь прошли тѣ этимъ стремленіемъ къ смиренной долѣ. "Суета суетъ, всяческая суета!" -- говоритъ съ горечью тоже царственный экклезіастъ... То же настроеніе видимъ мы въ книгѣ римскаго императора Марка Аврелія. Карлъ V, еще полный силъ, уходитъ въ монастырь св. Юста. И, если бы у этого монарха спросили о причинахъ его "ухода", очень вѣроятно, что онъ повторилъ бы многое, что теперь намъ ставится въ вину въ исторіи Ѳедора Кузьмича. И кто-же захочетъ видѣть въ этомъ эпизодѣ что-нибудь оскорбительное для царственной фамиліи Габсбурговъ?
   Въ русской литературѣ есть и другія произведенія, разрабатывающія тотъ же мотивъ. Въ "Борисѣ Годуновѣ" Пушкина отшельникъ Пименъ говоритъ послушнику:
   
   Задумчивъ, тихъ сидѣлъ межъ нами Грозный.
   Мы передъ нимъ недвижимо стояли,
   И тихо онъ бесѣду съ нами велъ.
   Онъ говорилъ игумну и всей братьи:
   "Пріиду къ вамъ, преступникъ окаянный,
   И схиму здѣсь честную восприму".
   И плакалъ онъ, а мы въ слезахъ молились,
   Да ниспошлетъ Господь любовь и миръ
   Его душѣ страдающей и бурной.
   
   И въ другомъ мѣстѣ:
   
   Подумай, сынъ, ты о царяхъ великихъ:
   Кто выше ихъ? Единый Богъ. Кто смѣетъ
   Противу нихъ? Никто. А что же? Часто
   Златой вѣнецъ тяжелъ имъ становился,
   Они его мѣняли на клобукъ.
   
   Въ этихъ нѣсколькихъ поэтическихъ строчкахъ почти вся психологическая исторія Ѳедора Кузьмича. Только клобука Александру въ изображеніи Толстого оказалось мало: онъ взялъ долю не просто скромнаго поданнаго; онъ спустился въ низы, наиболѣе презираемые, считаемые преступными. Если эту легенду съ ея настроеніемъ считать оскорбленіемъ верховной власти вообще, то нужно выкинуть очень много мѣстъ изъ Псалтыря, изъ Экклезіаста, изъ твореній Марка Аврелія и просто изъ историческихъ учебниковъ.
   Оскорбленіе Верховной власти?.. Но вотъ что говоритъ историкъ Александра, Шильдеръ. Онъ считаетъ, что, если бы эту легенду можно было перенести на реальную почву, "то установленная этимъ путемъ дѣйствительность оставила бы за собой самый смѣлый поэтическій вымыселъ... Въ этомъ новомъ образѣ, созданномъ народнымъ творчествомъ, императоръ Александръ Павловичъ, этотъ "сфинксъ, не разгаданный до гроба", представился бы самымъ трагическимъ лицомъ въ русской исторіи, и его тернистый жизненный путь устлали бы небывалымъ загробнымъ апоѳеозомъ, осіяннымъ лучами святости".
   Обликъ человѣческій, господа судьи,-- явленіе чрезвычайно сложное, его нельзя охватить однимъ мгновеннымъ негативнымъ изображеніемъ; для этого нуженъ рядъ моментовъ и рядъ изображеній. И вотъ, за то, что въ портретной галлереѣ Александра I мы поставили, можетъ быть, иллюзорный и несогласный съ исторической дѣйствительностью, но возвышенный образъ кающагося подвижника, "осіяннаго лучами святости",-- редакторъ "Русскаго Богатства" сидитъ передъ вами, гг. судьи, на этой скамьѣ въ качествѣ подсудимаго.
   Переходя къ центральному мѣсту обвиненія, къ 16 строкамъ, начинающимся словами: "Кто не имѣлъ несчастья родиться въ царской семьѣ"...-- я буду кратокъ, такъ какъ этотъ эпизодъ освѣщенъ уже моимъ уважаемымъ защитникомъ. Почему, въ самомъ дѣлѣ, считать, что характеристика воспитанія въ данномъ царскомъ поколѣніи является характеристикой для всѣхъ временъ, для всѣхъ условій? Времена мѣняются и условія также. У Александра I воспитателемъ былъ "лукавый князь Салтыковъ и ворчливый дядька Протасовъ". Мы знаемъ, что воспитателемъ будущаго императора Александра II, напримѣръ, былъ уже приглашенъ поэтъ Жуковскій, написавшій замѣчательное стихотворное пожеланіе:
   
   ...Да славнаго участникъ славный будетъ
   И на чредѣ высокой не забудетъ
   Святѣйшаго изъ званій -- человѣкъ.
   
   Очевидно, этотъ воспитатель понималъ опасность для будущаго питомца отъ условій придворныхъ отношеній и придворной лести, о которой говоритъ въ отношеніи къ Александру I не только герой Толстого, но и великій князь Николай Михаиловичъ... Всегда ли удавалась эта задача, поставленная поэтомъ-воспитателемъ, насколько и въ какомъ направленіи измѣнили" условія воспитанія,-- объ этомъ скажетъ исторія, когда придетъ ея время и для послѣдующихъ царственныхъ поколѣній. Мы останавливаемся передъ этой задачей, еще недоступной сужденію литературы, и говоримъ только, что эти условія мѣнялись, и что инкриминируемое журналу мѣсто разсказа Толстого не подлежитъ распространительному толкованію.
   Гг. судьи! Если вы просмотрите напечатанную въ "Гусскомъ Богатствѣ" статью Л. Н. Толстого, вы увидите, что въ нѣсколькихъ мѣстахъ она испещрена многоточіями. Это мнѣ, писателю, и моимъ товарищамъ по редакціи выпало на долю... цензуровать разсказъ геніальнаго русскаго художника. И, если бы въ заграничныхъ газетахъ появилась телеграмма о томъ, что редакторъ журнала преданъ суду за помѣщеніе съ купюрами разсказа Толстого, то очень вѣроятно, что заграничные писатели увидѣли бы преступленіе не въ томъ, за что я сужусь, а въ томъ, что я осмѣлился посягнуть на произведеніе генія!.. У насъ другія условія. Для того, чтобы разсказъ могъ появиться, мы должны были провести его между Сциллой и Харибдой; нужно было принимать къ соображеніе суровые законы, ограждающіе верховную власть отъ проявленія "дерзостнаго неуваженія", но, съ другой стороны, предстояло сдѣлать это въ предѣлахъ необходимыхъ и достаточныхъ, не нарушая также уваженія къ правамъ народнаго генія. Мы были увѣрены, что выполнили эти условія, и все-таки журналъ наткнулся на препятствія, коренящіяся въ привычныхъ нравахъ русской цензуры. Законъ, о которомъ я уже упоминалъ, снялъ долго стоявшія преграды, и историческая истина хлынула уже многоводной рѣкой. Обвинитель говорилъ о разницѣ между объемистымъ, солиднымъ и спокойнымъ историческимъ трудомъ и художественнымъ разсказомъ, помѣщеннымъ въ книжкѣ журнала. Но, гг. судьи, эта разница исчезаетъ, если принять во вниманіе, что выводы автора становятся достояніемъ періодической прессы и популярной литературы.
   И, тѣмъ не менѣе, нашъ журналъ остановленъ, редакторъ подвергается обвиненію. Это похоже на то, какъ если бы на срединѣ многоводной рѣки былъ поставленъ небольшой шлюзъ, среди ничѣмъ не изогражденнаго теченія. Это неудобно для какого-нибудь отдѣльно плывущаго судна, которое, какъ нашъ журналъ, можетъ случайно на него натолкнуться. Но теченія это остановить не можетъ. Цѣлая историческая эпоха, знаменательное царствованіе императора Александра I, стало уже достояніемъ исторической и общей литературы, и мы ждемъ, что приговоръ суда сниметъ и эти послѣднія, ни для чего ненужныя, преграды на пути исторической правды, научной и художественной.

-----

   Судебная палата не нашла состава преступленія въ "Запискахъ старца Ѳедора Кузьмича" и вынесла В. Г. Короленку оправдательный приговоръ, постановивъ снять арестъ съ книжки "Русскаго Богатства", въ которой были напечатаны эти "Записки".

"Русское Богатство", No 12, 1912

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru