Коровин Константин Алексеевич
Московская жара

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
   

Московская жара

   Давно было это. Народу в Москве осталось мало. Все уехали на дачу:
   
   Летом все живем на даче.
   Невозможно нам иначе,
   Будь хоть беден, хоть богат,
   Город летом -- сущий ад...
   
   Я смотрю в окно. Сосед-часовщик из немцев стоит у своей лавки. Я ему говорю из окна:
   -- А часы-то, опять не ходят...
   -- Что же вы хотите,-- отвечает часовщик.-- Такая раскалеванная атмосфера. У меня в магазине все стоят...
   Железные крыши московских домов, зеленые и красные, блещут от солнца. На крышах сидят вороны -- рты у всех раскрыты: от жары...
   Я лег на подоконник и лениво смотрю на улицу, на окна московских домов, на синюю вывеску "Восточные номера", на ворота, овощную лавку.
   На углу -- городовой, бляха сияет на солнце. Воздух как бы тает, струится под солнцем. Едут ломовые, порожние, дребезжат. На углу, поворачивая, задели тумбу. Остановились. Слезают и у овощной лавки распивают квас, опрокидывая бутылку в глотку, стоят долго -- какой-то разговор с городовым. Потом поехали, дребезжа по мостовой. Скука и пыль. Лень.
   А надо идти в мастерскую. Не поехать ли лучше купаться в Косино? Да одному скучно. Я лег на диван.
   Вдруг слышу в коридоре звонок. В дорожном пальто, весь в пыли и обливаясь потом, ко мне вошел мой приятель Кузнецов, из себя полный, помещик, лицо раскалено жарой. Ну, какой помещик, так -- живет в деревне. Его можно считать и художником: занимался живописью да бросил.
   -- Здравствуй, Костя, ну и жара... Приехал на выборы, остановлюсь у тебя.
   А дворник уже приносит чемоданы, все серые, в пыли. Глядя на них, я вспомнил дорогу к Кузнецову -- Тарусу, луга, леса и Наташу, дочь отца Василия.
   -- Что тебе за охота,-- говорю я,-- ехать из деревенского рая в такую жару, в пекло, в Москву. У тебя там и речка, и сад. И какой сад -- диво... А ты -- выборы... А дочь отца Василия, я слышал, вышла замуж...
   -- Кто тебе сказал: нет... Да кто возьмет: погост, бездоходное место.
   -- А хороша Наташа...-- Хороша, это точно...
   На столе у меня стояла бутылка Гуниади Янус, с ярлыком, на котором красное яйцо.
   Умывшись с дороги, Кузнецов освежился, принарядился, и мы решили поехать с ним обедать. Тут-то, перед самым уходом, Кузнецов и обратил внимание на бутылку с ярлыком.
   -- Что это? -- спрашивает.-- Отчего на бутылке яйцо?
   -- Вода,-- отвечаю,-- для желудка. Вообще -- бодрит. Иногда пью. Вода хорошая...
   -- Дай-ка, я попробую,-- и берет стакан.-- Пить хочется... От жары... И не успел я оглянуться, как он всю бутылку Гуниади и ахнул.
   -- Что ты,-- говорю.-- Всю бутылку. Это нельзя.
   -- Как нельзя, когда жара... Жажда...
   Вскоре мы сели на извозчика и поехали в Петровский парк обедать. От Триумфальных ворот, смотрю, Кузнецов отвернулся, нагнулся с пролетки и как будто выпускает чернила изо рта.
   -- Володя, что это черное...-- затревожился я.-- Что это у тебя, точно чернила льются...
   -- Ничего... Жара,-- отвечает он.-- Да и вода твоя...
   -- Но отчего же она почернела?
   -- Не понимаю,-- говорит.-- И оставь меня...
   Дорога ровная, кремнистый путь,-- а по дороге, вижу, сзади,-- точно черная змея ползет за нами: Володины чернила...
   -- Ну, водица,-- только качает головой Кузнецов.
   Пообедали. Еще где-то ели и пили. В голове от жары туман, в глазах -- дым. По дороге домой Кузнецов объяснил мне, что вода, которую он пил, "черт знает, какая сила, и яйцо не зря там помещено". И разговорился:
   -- Яйцо, Костя, это символ жизни, понимаешь... Ты вот пьешь и не понимаешь. А я, брат, понял... Ее надо с водкой пополам, твою воду... Во мне, брат, все играет. Вот яйцо-то почему. Ага... Это Эрос... Понимаешь теперь... В "Мавритании" сегодня четыре из русского хора мне мигали. Адреса в кармане, брат... Понимаешь... И все -- твоя вода. Я домой не еду.
   -- Стой! -- закричал он вдруг извозчику у аптеки на Тверской-Ямской.
   Вылезая из пролетки, он мне сказал:
   -- Как называется вода-то... Как ее... Пойдем, пожалуйста: скажи им.
   В аптеке одну бутылку Гуниади Янус он положил в карман. А другую ему откупорили. Он пил, смотря на провизора. Провизор, брюнет, как все провизоры в Москве, поглядел на Кузнецова через пенсне и кисло сказал:
   -- Прием не более полутора стаканов...
   Кузнецов тоже надел пенсне и, молча глядя на него, выпил всю бутылку.
   -- Да что ты, подумай! -- говорю я ему, садясь на извозчика.-- Ведь это же пюргатив, ты заболеешь.
   -- Оставь, Костя, дай мне жить, я хочу жить. Я хочу жить. Понимаешь... Ты брось нотации -- пюргатив -- у меня своих довольно... Не понимаешь всей глубины... Что у меня тут...
   И Володя ударил себя в грудь.
   -- Тут, брат, буря! Мне вот как надоела и деревня, и сад... А эта живая вода все уносит к черту... Обновление. Иностранцы понимают, какая вода нужна нам. Другое было бы, если б я эту воду раньше знал... А то что -- пошли будни, все так положительно. Спрашивают вечно -- что ты любишь, какой соус, телятину... Надоело, понимаешь... Все эти заботы обо мне... Довольно...
   Володя говорил, а по его лицу бежал пот. У моего подъезда он сказал:
   -- Я еду дальше. Прощай... Ваню надо увидать... И других.
   Ни ночью, ни к утру Кузнецов не вернулся -- загулял, должно быть.

* * *

   Утром опять ясное, раскаленное небо, хоть бы облачко. Жарища. Блещет томительно медь московских куполов.
   Я пошел в мастерскую, в Большой театр. Долго шел я кверху со сцены в мастерскую, по железной лестнице: мастерская под самой крышей. На полу там лежит огромный загрунтованный холст для декораций. Маляры спят на куче сшитых холстов, у всех маляров открыты рты, на губах сидят мухи. В мастерской, под самой крышей театра, такая жара, как в печке, и невыносимо пахнет клеем. В медной каске стоит дежурный пожарный.
   -- Жарко здесь,-- говорю ему.-- Просто пекло...
   -- Да-а...-- отвечает пожарный.-- Мы в огне живем завсегда: привычны... А и то здесь рот сохнет...
   В темном углу мастерской, там, где бочки с грунтом, я вижу -- что-то двигается. Как живой мех. Там кишат тысячи крыс.
   Я разбудил маляра Василия и говорю ему:
   -- Что же это, Василий,-- смотри.
   -- Чего? -- отвечает Василий.-- Это крысы. Жара теперь. Ишь их што...
   -- Я принесу малопульку, вот перестреляю,-- говорю я.
   -- Да что вы, нешто можно, изгрызут всего, их тут тышши... От жары оне злые... В них Карл Федорыч однова кистью бросил -- так насилу ноги унес. Хорошо, хоть пожарную кишку пустил, а то съели бы...
   Из душной мастерской я скоро ушел: лень работать. От жары.

* * *

   На Тверской, в Английском клубе, куда я забрался, ни души. Только старые лакеи в ливреях. На большом длинном столе, в дивной зале, накрыт стол; сбоку -- другой, маленький. На нем водки и закуски. Один я сажусь обедать.
   Смотрю -- входит старый генерал. Присел недалеко. Я выпил рюмку водки -- и он, я закусил икрой -- и он.
   Лицо у генерала тонкое и красивое, слегка смугловатое, и есть в нем что-то восточное. Когда он наклонил голову над тарелкой, то в больших глазах его мелькнули синие огни и какая-то особая добрая кротость.
   Думаю: "Генерал наш и не наш -- точно бы другой страны".
   -- Вот, никого нет,-- сказал я ему, чтобы начать разговор.
   -- Должно быть, все разъехались,-- ответил он.
   -- Жара, лето. Понятно... А вот как странно -- когда только пусто, я замечаю, какой у нас красивый клуб... Прекрасные залы, библиотека... Здесь дух прежнего... Много было здесь настоящих людей, которые ушли... Я чувствую, слышу здесь шаги Александра Сергеевича Пушкина.
   -- Да, правда,-- ответил генерал.-- Отец мой любил этот клуб. Смуглый генерал сказал слегка по-английски -- "клэб".
   Я радостно удивился. Смотрел на него и в чертах лица его увидел я как бы брезжущий облик Пушкина.
   -- Я помню отца немного,-- рассказывал мне генерал.-- Но помню, что он любил русскую зиму больше лета... И я, представьте, тоже не люблю жары. Петербург мне кажется лучше, чем московская жара.
   -- Ну, как же, генерал,-- говорю я,-- ведь ваши предки -- арапы...
   -- Арап,-- а вот, представьте,-- жары не люблю...
   Я засиделся в тот день в клубе с Александром Александровичем Пушкиным...

* * *

   А дома я узнал, что Кузнецов еще не возвращался.
   Потом посыльный принес записку. Пишет какой-то доктор: "Приезжайте немедленно. Необходимо. Мы вместе с Володей Кузнецовым. Убедительно просим и ждем. Сокольники. "Золотой якорь". Доктор И.И.".
   Я подумал-подумал и поехал: все равно, когда такая жара.
   В отдельном кабинете деревянного ресторана "Золотой якорь" -- пир. Канделябры освещают стол, заставленный винами. Блестит хрусталь бокалов.
   За столом -- доктор, присяжный поверенный, архитектор и Володя -- приятели мои, все голые, только перевязаны салфетками. Все немножко похожи на банщиков.
   -- Вот отлично, что приехал,-- встретил меня Володя.-- Вот это дружба... Понимаешь, это понять надо. Это -- воздушные ванны... Понимаешь... Спроси Ивана Ивановича. Он клинический врач, не кто-нибудь... Ванны воздушные принимаем.
   -- Это верно,-- обратился ко мне доктор.-- Видите в окнах -- леса сосновые, резервуар, гениум {От лат. genium -- дух.}, сосновый гениум. Извольте видеть: Володя, открой рот, покажи свое нёбо. Смотрите, видите,-- говорит доктор.-- Нёбо видите?
   -- Да, черное,-- говорю я.-- Это только у злых собак бывает.
   -- Как у собак? -- удивился Кузнецов.
   -- Открой рот,-- приказал доктор.-- Смотри: это солнечный удар жара, и вы его спаситель -- не будь Гуниади Янус,-- прощай, Володя...
   -- Слышишь, что доктор говорит? Еще полчаса, и прощай -- потому жара. Благодарю друга...
   Володя растроганно пожал мне руку, но при этом сказал мне на ухо:
   -- Не верь докторам: чепуха, у меня никаких солнечных ударов... А нёбо мое потому черное и потому изо рта чернила лились, что я, когда от Тарусы ехал, всю дорогу до Москвы одну чернику ел...
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Московская жара -- Впервые: Возрождение. 1932. 24 июля. Печатается по газетному тексту.
   Гуниади Янус -- Гунияди-Янос -- минеральная слабительная вода.
   пюргатив -- пургатив, слабительное средство.
   Володя -- под этим именем выведен в рассказе Василий Сергеевич Кузнецов (см. прим. к с. 127).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru