Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
Московский полицмейстер
На Трубной площади в Москве ресторан "Эрмитаж", бани и меблированные комнаты.
В большом зале ресторана, в уголке, за столиком, сидит саженного роста человек, в длинном сюртуке со светлыми пуговицами. Темные штаны с красными лампасами вправлены в сапоги с лакированными голенищами. Лицо этого человека особенное, страшное -- какой-то Кончак: всё в узлах. Над глазами и под глазами -- мешки, большие густые черные брови, нос с наростами, как картошина, топырятся черные усы. Один ус целый, другой -- пол-уса. Глаза черные, сердитые. Страшный человек.
Но черные глаза его, когда смотришь ближе,-- добрые.
Это и есть московский полицмейстер.
Он выпил, налив из графина, большую порционную рюмку водки, закусил селедкой. Служит ему половой Андрюшка, белобрысый, коротконогий парнишка, которого полицмейстер называет -- почему, неизвестно,-- героем.
Вот полицмейстер позавтракал и дал половому 25 рублей. Расторопный Андрюшка принес сдачу и счет на тарелке, под салфеткой. Полицмейстер сосчитал деньги, и брови его поднялись кверху. Хриплым басом он сказал:
-- Этто что такое, а?
Андрюшка спокойно смотрел серыми глазами.
-- Да ты что это, сколько я дал?
-- Сто рублей, ваше превосходительство!
-- Как сто! Да ты што? Сейчас позови Егора Мочалова.
Егор Иванович Мочалов -- главный распорядитель-директор ресторана, человек плотный, простой, с светлыми большими усами и круглыми серыми глазами, мигом явился. Стоит перед полицмейстером спокойно, смотрит кротко.
-- Это ты што ж, сколько я дал? Што ж это сдача-то, а? Да ты взятки мне даешь, а! Да я тебя...
-- Сто рублей изволили дать, ваше превосходительство, как одну копеечку,-- спокойно говорит Егор Иванович.
-- Да ты знаешь, с кем говоришь, а! Я тебя в тюрьме сгною! Который раз ты это со мной, то так, то эдак?.. Я тебе Епишкины номера твои закрою!
-- Что ж, ваше превосходительство, от тюрьмы я не отказываюсь: за правду и пострадать хорошо.
Полицмейстер, нахмуря брови, лезет огромной ручищей в карманы сюртука, вынимает бумажник, пристально разбирает в нем записки, письма и говорит:
-- Што-то не пойму, все может быть...
Он берет сдачу, кладет бумажник в карман, встает и грузно сходит по лестнице, держась за перила.
* * *
Опять -- "Эрмитаж". Опять -- завтрак, и опять гнев полицмейстера. На этот раз он дает сто рублей. Половой Андрюшка -- герой -- приносит сдачу под салфеткой, но сдача -- с 25 рублей. Скандал.
-- Я сколько дал? -- спрашивает полицмейстер.
-- Двадцать пять рублей,-- отвечает половой.
Брови высоко подняты, черные глаза вертятся во все стороны, говорит сердито:
-- Позови сейчас Егора Иванова.
Егор Иванович приходит, спокойно смотрят серые глаза на начальника.
-- Ты што ж это шутки шутишь? А? Я кто тебе -- хвост собачий-то?..
-- Первый начальник мой уважаемый.
-- Сколько я дал?
-- Двадцать пять рублей. Мочалов и не моргнет.
Опять полицмейстер лезет в карманы, выкладывает на стол большой бумажник, записки, прошения, газеты, деньги, лазает по всем карманам и сзади, и на груди, и с боков, говорит:
-- Чудеса в решете.
Он берет сдачу и уходит по лестнице вниз.
* * *
В "Эрмитаже" был столик у окна... За ним всегда завтракал артист Малого театра Михаила Провыч Садовский, человек талантливый, остроумный.
Полицмейстер Огарев пришел как-то завтракать мрачный -- ночью был в Москве большой пожар, он не спал ночь. Говорит Садовскому:
-- Слышь, от меня дымом пахнет. Люблю пожары. Первый люблю в огонь бросаться. Вот ус этот потерян: с мясом вместе ус потерял. Что делать, служба... Сколько это я раз горел -- не счесть. Но Господь милует. Посидишь в бочке с картофельной мукой, ну и пройдет -- ожоги-то. Мученье большое, а нельзя: служба... А кто это, не знаешь, там сидит -- черная челка... Хороша. Мне только за седьмой перекатило, я еще в силе... Но должность такая -- польсемейстер -- невозможно,-- заметно, и некогда...
Полицмейстер внезапно понизил свой бас до шепота:
-- Дело-то какое тут на днях вышло, в Епишкиных-то номерах... Помер один, здоровый такой; я его знаю. Я приехал. Вхожу -- постель. Лежит труп, ну, половые, лакеи, полиция, пристав, следователь. Битком. Вижу -- и она тут, узнал -- знаменитая. Прямо дрожит от страму. Я посмотрел на нее да как крикну: "А вам чего здесь, сударыня, надо? Вон отсюда!" -- Ну, она и рада. Поняла... А то бы -- газеты... Ну, и прощай, муж узнает.
-- А вот гляди, што сейчас со мной Егор Иванов зачнет делать... Вот гляди: даю двадцать пять рублей, смотри, что будет.
-- Герой! -- позвал он полового.-- Получи, да принеси газету. Герой проворно принес сдачу под салфеткой и газету. Огарев считает сдачу, смотрит счет. Говорит сердито:
-- Ну вот. Смотри. Тут поросенок холодный приписан, а мы его и не ели, видишь. Нешто я ел, Михайло Провыч?
-- Нет,-- отвечает, смеясь, Садовский.-- Не ели.
-- Позови-ка Егора! Половой бежит.
Подходит Мочалов. В руках у него блюдо с холодным поросенком.
-- Ваше превосходительство,-- говорит Мочалов.-- Ошибочка вышла. Верно изволили гневаться. Поросеночек нынче холодный -- прямо сливки, давно таких не было, а мы замешкались вам подать, хотя поставили уже в счетец... Простите милосердно, ваше превосходительство...
-- Давай сюда твоего поросенка,-- говорит полицмейстер.-- А ну-ка, нальем порционную, Михайло Провыч, под этого холодного поросячьего сына...
И полицмейстер снова завтракает с отменным аппетитом.
-- Знаем мы гостей наших, Михайло Провыч,-- рассказывал Мочалов Садовскому, когда полицмейстер ушел.-- Ведь это каждый раз, вот уже четырнадцатый год идет... Хороший человек, сердиться любит... Если ему все правильно -- скучает он, ругать некого. Ходить перестает... А вот накричит на меня -- "в Сибирь сошлю, в тюрьму",-- ему это самое и оченно приятно... А то говорит: "Побожись-ка, что сдача верна", а я отвечу: "Как можно божиться, ваше превосходительство, в эдаком деле, из-за денег. Вера человека ко Господу совсем часть иная, душевная".-- "Вот это ты правильно, Егор, говоришь: у Господа, скажем, Лефортовская часть, а у вас...-- тьфу ты, все проклятые пожарные мысли в голову лезут... Все перепутал... У Господа-то на каланче... тьфу, что они мне в голову лезут..." Вот у нас какие с им разговоры.
Егор Иванович при этом тихо и ласково посмеялся:
-- До чего они пожары любят. Стоючи в коляске, прямо летит. Ну и, правду сказать, тушить ловок, верно. У него дело пожарное поставлено хорошо. Как на войну едет -- с огнем сражаться. Он и на войне был, Георгия получил. Еще: если что ему скажешь про сирот -- плачет. Сирот любит и еще птиц. Пулярку там, курицу, индейку -- никак не ест. "Что ты, разве можно,-- говорит.-- Яйцо у курицы отнимают -- яйцо есть, а потом и ее жрать, ведь это же просто подло..."
* * *
А вот -- приемная московского полицмейстера Огарева. Каждый проситель входит отдельно. Слышится из-за дверей кабинета хриплый бас начальника.
-- Да ты что? Да я тебя, да ты мне, да я...
Посреди комнаты, у стола, стоит полицмейстер. Перед ним кругленький, небольшого роста, с лисьими глазками московский домовладелец Мелюшин.
-- Ваше превосходительство,-- говорит Мелюшин.-- Вот сын отбывает, в Подольск отправили. Без отца там... В Москву если бы перевели, на праздники пришел бы повидать, а то избалуется там один... Похлопочите, окажите милость...
Мелюшин роняет к ногам полицмейстера толстый пакет.
-- Это ты что? Подыми-ка! Мелюшин падает на колени, плача:
-- Не погубите, ваше превосходительство! Осмелился, прямо сам не знаю, как и что...-- Дай-ка сюда,-- говорит Огарев, берет пакет, разрывает.-- Деньги тут. Сколько?
-- Пять тыщ,-- отвечает побледневший Мелюшин; плачет, повторяя: -- Не виноват, простите... Сын... Никому не скажу, ей-Богу, никому...-- и он бьет себя в грудь.
А Огарев считает деньги:
-- Пять тысяч, верно. Ну-ка, ты, первой гильдии, давай-ка еще пять и всем говори, коли хошь,-- на всю Москву ори...
Изумленный Мелюшин лезет в карман и достает еще пять тысяч. Огарев садится за стол, надевает очки, звонит звонком. Приходит его военный человек -- и здоровенный же! -- как морж с усами.
-- Ну-ка, давай сургуч!
Морж усатый зажигает свечу. Полицмейстер что-то пишет, вкладывает деньги и письмо в большой конверт. Капает на конверт сургучом, берет печать у своего военного человека и лижет ее.
-- Тю-тю, да она мокрая!..
-- Я уж лизал, ваше превосходительство,-- рявкает тут его здоровенный усач. Огарев встает, подходит к Мелюшину.
-- Ты купец первой гильдии, московский домовладелец, ты, батюшка, человек богатый. Отнеси-ка ты этот пакет в сиротский дом, что на Девичьем Поле, и там возьми расписку. А в письме сказано, что ты, Мелюшин, жертвуешь сиротам десять тысяч рублей. Понял? И знай: сын твой здесь будет, в Спасских. Но ежели мне скажут, что он по трактирам да скачкам, так я его, Мелюшкина сына, я его... Вся кути-ловка из головы выскочит... Ведь я вас всех знаю, купцов, и православных, и прочих... У меня приятель был, Куперник. Голова-человек, умный. Он рассказывал мне -- Моисей у них был в старину, так вот к нему приходили такие-то -- тоже со взятками. А он поглядит да скажет: "Хге",-- и из того дух вон... Погоди, думаю. И пришел ко мне мой приятель Куперник, что и ты,-- взятку дать. А я на него поглядел, набрал воздуху в грудь да как гаркну: "Хге",-- он так и сел на пол, да и елозит-елозит... Я смотрю -- до чего смешно он елозит и встать не может... Так, веришь ли, от моего "хге" его в больницу увезли. Вот ведь как в старину бывало...
И московский полицмейстер предобродушно и раскатисто рассмеялся.
ПРИМЕЧАНИЯ
Московский полицмейстер -- Впервые: Возрождение. 1933. 7 февраля. Печатается по газетному тексту.
Кончак -- половецкий князь из оперы А.П. Бородина "Князь Игорь" (завершена Н.А. Римским-Корсаковым и А.К. Глазуновым в 1890 г.).