Коровин Константин Алексеевич
У колодца

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
   

У колодца

   В начале марта солнце уже светит как-то радостно. В лучах его есть веселье весны. В окно сбоку я вижу за большой елью ветви орешника. Они золотым узором блестят над голубой далью бесконечного мелколесья. Перед окном, близко, снегири в красных жилетках, красавцы, прыгают с ветки на ветку. Солнце освещает их. Они так восхитительны, так украшают сучки и ветви сада моего. Я говорю моему слуге, Леньке:
   -- Посмотри-ка, сколько снегирей, видишь, какие веселые. Рады, что весна скоро...
   -- Ведь их не едят,-- говорит Ленька серьезно, басом, и подает мне длинную записную книжку, где Ленька записывает расходы.
   Я беру книгу и читаю. Написано: "Керосину, керосину, керосину, керосину, керосину, керосину".
   -- Что же это такое у тебя? Все "керосину, керосину".
   -- Сегодня на станцию поеду,-- говорит медленно Ленька,-- надо в лавку Мартьянову платить.
   -- Отчего ж ты всю книгу исписал керосином?
   -- Так, у нас карасину сколько выходит!.. Вы всю ночь пишете, две лампы горят...
   -- Ну, ладно! -- говорю я,-- возьми деньги в верхнем ящике и купи сразу два пуда керосину.
   -- А во что взять-то его?
   -- Ну -- в бидон.
   -- Он худой... течет, в него ведь стреляли Пал Лисандрыч с Карауловым, цель ставили; на двести шагов стреляли из малопульки.
   -- Ну, ведро достань.
   -- Как же... ведро опоганишь, от его карасином пахнуть будет.
   -- Много же ведер у нас,-- говорю я.
   -- Да много,-- говорит мрачно Ленька,-- их все в колодце оставили. Там что-то нехорошо, говорят...
   -- Что нехорошо? -- спрашиваю я.
   -- Дедушка говорит, что нельзя воду из него брать. Афросинья опустила ведро, а его как дернет!.. Она посмотрела в колодец и сказала: "Ишь, леший дергает..." А ей из колодца тоже говорит кто-то: "Ишь, леший..." Она воду теперь на деревне берет.
   -- Что ты? -- говорю я.-- Неужели ты веришь такой чуши?
   -- Я,-- говорит Ленька,-- не верю. Только они боятся воду брать. Оттуда кто-то тоже говорит, прямо вот как человек... Я сам слышал...
   -- Что за ерунда, постой.
   И стал надевать валенки, пошел в переднюю. Говорю Леньке:
   -- Пойдем. Давай ведро.
   У колодца колесо и перекладина, на ней веревка. Я зацепил ведро, оно быстро пошло в колодец, раскручивая веревку с перекладины. Стукнулось о воду. Глубокий колодец. Я завертел колесо, поднимая. Ведро застряло. Не шло кверху.
   -- Вот! -- сказал Ленька.
   Дедушка, сторож дома моего, тоже пришел и смотрел.
   -- Ну, что,-- говорю я,-- задело?
   -- Вот, вот,-- говорит дедушка,-- с чего это? Боле месяца не пущает, хочь што тут. И молитву Феоктист читал, ан, ну, вот возьми...
   -- Это что-нибудь бросили туда,-- сказал я и опять сильно повернул колесо. Ведро пошло.
   Ленька помог мне, стал вертеть ручку. Ведро поднималось. Я смотрел в колодец и сказал:
   -- Идет.
   Из глубины колодца голос ответил: "Идет". Я наклонился и сказал: "Кто ты там?" Голос ответил: "Кто ты там?" И так ясно, свежо и совсем другим голосом. Впечатление было, что, правда, будто кто-то сидит на дне.
   -- Пускай опять ведро,-- сказал я Леньке.
   Голос из глубины тихо сказал: "Пускай опять..."
   -- Это верно,-- с улыбкой говорю я,-- там кто-то сидит...
   -- Кто его знает,-- подтвердил дедушка,-- только вот не пускает ведро-то. Ведь чего еще, восемь ведер там оставили. Ты сюды тащишь, а он туды тянет,-- вот што. И прямо человечий голос... и где? -- в колодце. Ты ему говоришь, а он тебе тоже наперекор. Вот и узнай, чего это... Живешь, а вот эдакое и заведется...
   Это было, конечно, эхо. Голос его был так молод, так манящ, так бодр, что воображение рисовало какого-то юношу, сидящего там, глубоко в колодце...
   Должен сознаться -- где-то в глубине души и я готов был верить, что в колодце и впрямь поселилось таинственное существо...

* * *

   Среди суеты и шума жизни, больших работ в театре мне было всегда отрадно уехать в глушь, где стоял дом мой, на трех десятинах земли.
   Какое восхищение! Живет радость. Этот дом мой и сад около дома, вроде куска леса, внизу речка в кустах черемухи, утро, вечер, смена созерцания, солнце, лето, зимой метут метели, вьюги. Летом сад, как рай. Пение птиц, малинник, березы у сарая. Какое утро! Мне никогда не было скучно в деревне. Ко мне приезжали и приходили мои друзья-охотники. Их рассказы были полны особенных впечатлений, таинственных настроений природы, особенностей русского духа.
   Мне казалось, что я живу в раю.

* * *

   Вот и теперь пришел ко мне крестьянин Герасим Дементьевич и говорит:
   -- Лисеич, один ты, поди, скучаешь?
   -- Нет,-- отвечаю я,-- видишь -- картину пишу.
   Герасим подошел и смотрит мою картину. Помолчав, говорит:
   -- Хитрое дело... Ишь, списал, свечи горят, а там, в окне, сумереет. Эвона месяц из-за лесу выходит. Ну, скажи, Лисеич, и кому такая картина нужна? Скушно ведь... Ты бы написал, как бурмистров гончий кобель за зайцем лупит. Вот это была бы картина. Вот, Лисеич, услыхал -- один ты, ну и пошел проведать. И вот что вышло, послушай. Иду это я, знаешь, у леса, где курган, на Кусковке, значит, обрыв большой. Иду. Слышу, в овраге внизу, под обрывом, кто-то так жалобно "Ох-ох" кричит. Я подошел к краю, гляжу -- внизу человек. По снегу на четвереньках елозит. Подумал: "Чего это он здесь?",-- да крикнул. Он встал и глядит кверху на меня, плачет да охает жалостно. Гляжу: это Семен-угольщик.
   -- Семен,-- кричу ему,-- чего это ты?
   А он снизу кричит:
   -- Помоги, пропадаю...
   Я сбоку по отлоге спускаюсь к нему. Узнал меня, говорит: "Герасим, помоги, чего это со мной, прямо незнамо как с кручи-то я сорвался..." Круча-то велика, летом бы насмерть убился. Говорю: "Чего это ты, Семен, пьян, что ли?" А он говорит: "Чего пьян... Шел от Пречистой, говею я, шел, призадумался -- какие грехи у меня, думаю, что попу говорить буду. Иду и считаю грехи-то. Ну, был выпивши,-- насчитал восемь раз. Да, под Покрова, верно, сильно пьян был. Ну, еще что? Бревно, верно, из казенника спер: надо было у печки в избе подпор поставить, а то печь кривит. Ну, какой грех, все одно в лесу сгниет. Ну, и еще, верно, в пятницу молочище с кашей хлебал. С кузнецом поругался, ну и еще... А как-то вроде голос во мне и говорит: "А Акульку-то помнишь, сукин сын..." Да как ахну с обрыва кубарем и лечу прямо вниз. Так и эдак, по сучьям, бьет в лицо, ух ты... И ударило оземь, хлоп... Хорошо -- снег... Вот ведь что..."
   -- Вот из-за баб-то как выходит,-- говорит, смеясь, Герасим.-- Сбился с дороги, снег, сугробы...
   -- Куда ты,-- говорю,-- Герасим Дементьич, Семена довел? Хороший мужик.
   -- Куда? К вам привел, на кухне сидит сейчас. Может, дашь, Лисеич, какого лекарствия, рожу-то он раздрал...
   Вошел Семен, высокого роста, черный, курчавый. Перекрестился на икону. Лицо исцарапано.
   -- Ненароком к вам,-- говорит,-- зашел. Больно ногу зашиб.
   -- Садись,-- говорю,-- Семен, чай пить -- озяб поди.
   -- Чего озяб...-- сказал Семен,-- с кручи летел, жарко было. Да вот нога...
   -- Постой,-- говорю я,-- покажи-ка ногу.
   Семен снял большой валенок и засучил плисовые штаны. Коленка опухла.
   -- Ничего, Семен,-- пройдет.
   Семен, выпив чай, перевернул стакан на блюдце, встал, сказал:
   -- Ну, домой надоть выбираться.
   Вдруг он крикнул:
   -- Ух ты...-- и опять сел.-- Ух, нога... Вот ведь что. Верно, бабье -- блуд. Я и не знал... Ох, больно. Хошь кричи. Как дойду ли...
   Семен идти не мог.
   -- Оставайся,-- говорю я,-- Семен, ночуй, а завтра в Петров отвезут тебя, в больницу.

* * *

   Утро. В доме никого. Все ушли. Я надел шубу и вышел на крыльцо. Смотрю, а все у колодца. Герасим что-то смеется, а Семен так серьезно, нагнувшись, кричит в колодец:
   -- Заладил одно -- "Грех, грех, грех",-- сердится Семен и опять кричит в колодец.
   Я подошел и говорю Семену:
   -- Вот в колодце-то у меня оракул сидит.
   -- Не слыхано дело,-- говорит Семен.
   -- Да это эхо, Семен. Что скажешь -- то оно тебе то же в ответ.
   -- Вот, вот,-- соглашается Семен, выпучив глаза.-- Ну, и дурак же! Я ему: "Грех", и он заладил -- "грех, грех, грех". А какой грех? Я вдовый, и она тоже вдовая. Акулина-то...
   -- Ну, легче нога-то? -- спросил я Семена.
   -- Маненько полегче. До фельшера Герасим довезет...
   
   И до чего чуден народ. Такого и нет нигде...
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   У колодца -- Впервые: Возрождение. 1935. 3 марта. Печатается по газетному тексту.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru