Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
М.: Русский путь, 2010.
Любовное недоразумение
На краю Парижа, у площади и прежней заставы под названием Порт Сен-Клу, созданы прекрасные и оригинальный фонтаны. В окружающих площадь зданиях Парижа расцвели изящные кафе и магазины. Вечером эти фонтаны, каскады бегущей обильно воды, освещаются электричеством; окруженные сочной зеленью деревьев, они создают фантастический вид и оживляют площадь. Кафе наполняются к вечеру публикой, фонтаны веселят зрение.
За столиком террасы кафе, под цветным широким зонтиком, сидят двое: один толстый, мордастый серьезный человек, а другой худой и грустный -- оба русские -- москвичи. Один -- бывший домовладелец и помещик из купцов -- Бабенский, а другой -- бывший помощник присяжного поверенного -- Петушков.
-- Да,-- говорит помещик Бабенский,-- вот фонтаны. Фонтаны хороши. Ишь, сколько народу понабилось, глядят. А чего? Хорошо, конечно, вода струится, и будто дальше глухой лес идет. А он не лес. Все позастроено там. Это так кажется, в ночи. А днем не то. Кажется, будто там что есть, заманивает. А там все то же: квартиры, бистро, тоже все платить... Кажется, будто там она, такая живет -- эдакая, настоящая, тебя ждет: приди к нам, витязь молодой, укройся в терем наш отрадный... Да... мечтаешь, а этого самого-то и нет. Того, что у нас было. У меня тоже... эх, и лес был, у Тарусы. Из Москвы поедешь, ну, за пятнадцать минут в машине,-- и попал, как в рай. Дачи, дачницы были -- ведь что за дачницы... В голове у каждого надежда была на любовь. Жизнь была. А потом все -- толчея вышла. Ух, что началось... Ужас. Овдовел, жену потерял в Батуме: тиф и у ней, и у меня. Не видал и не знаю, когда ее и схоронили. Я хотя и толстоват,-- сказал он, вздохнув,-- но в годах еще таких, когда внутрь души женщина лезет. Прямо втыкается... Вот ведь что -- не проживешь без них. А распутство это разное мне не по душе. Ищу вот уж сколько времени -- нет ничего. Конечно, я не красавец какой. А все же -- жить-то одному тяжело.
-- Как же это?-- удивляется Петушков. -- В Париже-то женщины не найти... Да что вы, Алексей Иваныч? Чудно что-то... Тут столько женщин, каких только нет. И русских сколько. Я удивляюсь, что это вы говорите? У вас все же и средства еще есть.
-- Небольшие средства,-- ответил помещик. -- Берегу, проедаю понемножку. Скажу вам откровенно из приязни к вам: ищу женщину, вот именно русскую... Все-таки душу родную хочется найти. Знакомился... Ничего, как-то не подходит... Поговоришь, она сразу говорит мне с полслова: "Полгода,-- говорит,-- за квартиру не плачено..." Деньги, все про деньги говорит. А одна мне сказала: "Вы,-- говорит,-- кажется, меня хотите от церкви отнять..." Что такое, думаю, я и не понял вовсе. А другая: "Вы,-- говорит,-- меня от танцев отваживать хотите..." А у ней свой танцор. Вот что тут поделаешь? А деньги давай. Я не прочь деньги, только за дело. А то -- танцор, давай и ему. Это что ж такое, подумайте.
-- Прежде, скажу вам, дорогой, было проще. Я помню, у нас там, в Москве: посватается, познакомится, и все ладно выходит. Жена, дети -- что надо. А теперь ужас -- все не то. Вот я вам скажу, со мной что выходит. Прочел это я в газетке объявление, изволите ли видеть, такое: написано: "Энергичная молодая особа, приятного сложения, ищет друга, могущего противостоять ударам судьбы на жизненном пути". Согласитесь, объявление вполне приличное и разумное, заставляет задуматься. Я и подумал: дай попытаю. Но, скажу правду вам, сам один взять на себя не решился, боялся. У меня есть друзья, я к ним: так-то и так-то, хочу попытать, сам не решаюсь. Вот, говорю, надо посмотреть, поехать, узнать, в чем дело,-- кто и что, какая из себя, воспитание какое, кто была раньше, русская ли.
Ну, друзья с удовольствием берутся. Все, говорят, для тебя узнаем. Надо расходы, конечно. Деньги опять-таки. Ну, сто франков я для начала дела даю. Деньги, конечно, небольшие. Ну, значит, назначено свидание им в кафе. Письменные переговоры вели, писали много. Назначено в кафе. Я как посторонний в кафе нахожусь, час-другой жду. Сижу, газету читаю, в газете дырку провернул, чтоб глядеть. Вижу -- идут. Она впереди, приятели мои за ней. Она высокая, стройная, фигура... прямо вот статуя. С лица так несколько длинновата, губы покрашены, брови выщипаны до отказу, ногти, конечно, крашеные.
Сели они за столик, она кричит: "Гарсон!" Смотрю, гарсон несет сэндвичи и бутылку кальвадоса. Она рюмку, другую, третью, четвертую. Приятели не отстают. Пива -- она "деми", а приятели -- "кар". Вот, думаю... Она, смотрю, руками так и эдак водит, что-то кричит, спорит. Все встают. Ко мне подходит один -- приятель, значит, и говорит:
-- Подожди здесь, скоро приедем, дай двести на завтрак, а то неловко -- женщина светская, хорошей семьи. Подожди здесь. У ней в Полинезии канарейки выводятся, только управляющий мошенник. Она и ищет эдакого, чтоб сладить с ним мог.
Смотрю из кафе и вижу: они в автомобиль сели, поехали завтракать. Так я их и не дождался.
Утром на другой день ко мне пришли оба. Что такое: у одного глаз перевязан, а у другого по переносице царапина. И оба молчат. Я вижу, что-то не совсем ладно. Спрашиваю их:
-- Ну что?
-- Да вот,-- говорят,-- женщина ничего себе, только, верно, не в меру энергична и пьет. И фамилия вроде как нерусская: Фыр-Пец-Гольт...
-- Да, пьет как пожарный,-- говорит другой,-- и притом очень на руки вольна... -- Только для тебя все переносили,-- говорят друзья. -- Хотели испытать, верна ли будет тебе. Ну, она и разошлась... рукой... Вот мне у глаза, а ему на носу, заметь -- царапина. Ну, видим, что не подходит. Фамилия тоже, как-то нерусская...
Ну, я вижу тоже, что неподходящая. Они со мной согласны. Говорят: "Сразу не сыскать". А я-то думаю, что им бы не пить, а то не выходит.
-- Вот я и надумал к вам обратиться,-- говорит помещик Петушкову. -- Вы не пьете, и законы вам известны. Вот еще я объявление нашел, такое подходящее, пишет так...
Он достал из кармана вырезку из газеты и читает:
"Хорошенькая, чуткая и одинокая душа ищет спутника, могущего поддержать ее. Вместе побредем..." Это заставило меня опять задуматься,-- говорит помещик-москвич. -- Написано хорошо, за сердце берет. Кто знает, может, и правда? Вместе побредем... Неплохо ведь, согласитесь.
-- Да... -- согласился Петушков,-- одинокая душа -- это глубоко и даже поэтично. Та энергичная женщина что-то фронтом отдает, революцией. А уж нам эти революции надоели вот до чего...
-- Это верно,-- согласился помещик. -- Вот у меня и явилась мысль к вам обратиться, дорогой. Попытайте узнать, как что, кто она и как вообще... А то как-то сам стесняюсь сразу. Да и толст... А вы худой... Ну, а потом, когда вы узнаете, кто она, ну, и меня представите. Вы-то ведь женатый, серьезный человек.
-- Да... -- соглашается Петушков,-- у меня женщина замечательная. Она в Реймсе осталась теперь, а я искать дела приехал сюда. Так она мне прислала пятьдесят франков. Ну, вспомнила, в первый раз я от женщины деньги взял. Она пишет мне так нежно: "Купи себе носки". Понимаете, какая. Она скучает. Вот любит меня, только не может сюда приехать, там квартиру оставить не на кого. Да и я тут ючусь в комнатушке.
-- Ну, вот так... -- предлагает помещик,-- сто франков вам на расходы.
Ну и дал, значит, ему. Петушков распрощался с помещиком, вернулся в гостиницу, сто франков. Заплатил в счет за квартиру шестьдесят франков, сел за столик и сочинял письмо "одинокой душе", назначил ей свидание днем в соседнем синема, написал, что "буду ждать у подъезда, узнаете меня -- буду держать в руках серую шляпу".
Дожидается Петушков у подъезда синема, в руках держит шляпу. Не идет что-то. Вдруг подходят две: одна -- сама "одинокая душа" небольшого роста, прехорошенькая брюнеточка. За ней другая. Батюшки! Знакомая москвичка -- Игоркина. Прямо к Петушкову и говорит, смеясь:
-- Вот вы чем занимаетесь...
А Петушков ей:
-- Позвольте... а вы тоже чем занимаетесь?..
Зовет в синема. Ну, сидят в синема, то-сё, разговоры...
-- Поедемте,-- говорит Игоркина,-- завтракать.
Петушков думает: "У меня всего двадцать пять франков осталось".
-- Извините,-- говорит,-- в два часа я должен по делу быть -- американец ко мне приедет. Пойдемте покуда в кафе.
В кафе "одинокая душа" гарсону велит подать ей папиросы "Визирь". "Батюшки!-- думает Петушков. -- Десять франков..." Но видит -- "одинокая душа" так на него любезно смотрит, улыбается, зубки у ней такие белые, ротик маленький, хорошенькая, веселая, и так заговорились. Когда пошли из кафе, ему знакомая Игоркина и говорит:
-- Вы ей понравились...
-- Почему вы думаете?-- спросил Петушков.
-- Я-то,-- говорит,-- женщина, я все вижу. Нечего. Понравились. А сколько вы можете,-- спрашивает,-- дать ей в неделю?
У Петушкова в голове закружилось. "Хороша,-- думает,-- баба,-- сразу так мгновенно прошло сквозь всего чувство. -- Зачем,-- думает,-- я буду ее ему уступать, тому, толстому помещику?" И сказал Игоркиной:
-- Я покуда без дела здесь, дам ей франков пятьдесят в неделю.
А Игоркина ему закричала:
-- Да вы с ума сошли! А еще письма пишете, свидания назначаете, заставляете время зря терять. А еще москвич. Постыдитесь...
Петушков прямо ошалел.
-- Позвольте,-- говорит,-- мадам Игоркина. -- Да что вы? Разве у нас в Москве могли быть такие вопросы? Вы,-- говорит,-- потонули в материализме...
А она ему:
-- Ах, вы не стройте, пожалуйста, из себя наивного. Вы ищете чуткую, нежную одинокую душу без копейки. Ну так прощайте, поищите дуру.
И обе они ушли...
Петушков рассказал этот пассаж своему приятелю, Исаку Яковлевичу.
-- Скажите,-- говорит он ему,-- как жить в такую эпоху, когда всякая мораль потеряна?
Приятель Исак Яковлевич грустно с ним согласился и сказал:
-- Какую же вы себе так-таки хотите мораль за пятьдесят франков в неделю? Этого таки да, невозможно...